• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Письмо Антония к Октавиану, которое Артур Вейгалл назвал непристойным, появляется у Светония (Светоний Транквилл, ок. 70–160; римский историк) в «Жизнеописаниях двенадцати цезарей» (от Юлия Цезаря до Домициана); ему предшествуют другие обвинения, выдвинутые против Октавиана диктатором Востока или его соратниками.

Марк Антоний упрекал Октавиана в том, что тот заслужил выбор своего двоюродного деда Юлия Цезаря тем, что был для него проституткой; а брат Марка Антония Луций утверждал, что Октавиан – после своих гомосексуальных контактов с Цезарем – также унизился в Испании ради Аула Гирция, получив плату – 300 сестерциев. Еще одно обвинение состояло в том, что Октавиан прижигал ноги разогретой ореховой скорлупой, чтобы на них не росли волосы, уподобляя себя женщине. К тому же в Риме во время театрального сезона все зрители посчитали нападкой на Октавиана (которой они весьма энергично аплодировали) стихи об оскопленном жреце Богини-матери, прочитанные на сцене под барабанный бой:

Узри, как жалкий палец извращенца правит миром!
(Videsne, iut cinaedus orbem digito temperat!)

Кроме неприлично поспешной женитьбе на Ливии (которая тогда была беременной), Марк Антоний обвинил Октавиана в том, что тот на его собственных глазах насильно увел жену бывшего консула из столовой в спальню и вернул ее к столу со спутанными волосами и пылающими ушами. Он заявил, что Октавиан развелся со Скрибонией, потому что она слишком явно горевала по поводу того влияния, которое оказывала на него его любовница; что друзья Октавиана были его сводниками: они срывали одежды с замужних женщин и девушек, достигших брачного возраста, и осматривали их, как работорговец Тораний, готовящий свой товар к продаже.

Антоний также написал Октавиану следующее письмо личного содержания – еще в то время, когда они не испытывали друг к другу ни неприязни, ни вражды:

«Отчего в тебе такая перемена? Оттого, что я сплю с царицей [Клеопатрой]? Она моя жена. Разве я недавно начал делать это или тому уже девять лет? А ты на самом деле спишь только с Друзиллой? Пусть тебе повезет, если к тому моменту, когда ты прочтешь это письмо, ты также не переспишь с Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титисенией, или со всеми ними сразу. Разве имеет значение, где или с кем ты спишь?»

(«Quid te mutavit? Quod reginam ineo? Uxor mea est. Nunc coepi an abhinc annos novem? Tu deinde solam Druisillam inis? Ita valeas, uti tu, hanc epistulam cum leges, non inieris Tertullam aut Terentullam aut Rufillam aut Salviam Titiseniam aut omnes. An refert, ubi et in qua arrigas?»)

Способ, которым приняла смерть Клеопатра, обсуждали на протяжении веков и описывали поэты от Горация до наших дней. Их всех писателей древности вопрос о смертельной силе змеиного укуса и предполагаемом использовании его Клеопатрой при сведении счетов с жизнью лучше всего разрешил Элиан (Элиан Клавдий, годы рождения и смерти неизвестны; римский писатель и ритор II – начала III в., писал на греческом языке. Сохранились, в частности, «О природе животных» [в 17 книгах], «Пестрые истории» и др. – Ред.), который в своей работе «О природе животных» написал следующее:

«Мы полагаем, что чрезвычайно трудно обнаружить проявления или следы змеиных укусов, а змеиный яд считаем удивительно сильно– и быстродействующим. Когда ядовитая змея делает укус, яд не остается на поверхности кожи, а незаметно проникает через поры тела и попадает глубоко в жизненно важные органы. Таким образом, мы можем понять, почему придворные Октавиана не смогли быстро определить тот способ, который выбрала Клеопатра, чтобы уйти из жизни. Позднее тайна ее смерти была разгадана, когда они заметили два крошечных прокола, которые было чрезвычайно трудно увидеть или распознать. К тому же змея оставила свой след на песке, а те, кто был знаком с повадками этих существ, поняли, что без змеи тут не обошлось» (т. 9, с. 61).

«Такой выбор Клеопатрой способа своего ухода из жизни был основан на научных наблюдениях, которые она проводила в то время, когда были распространены суеверия и не хватало знаний о природных явлениях.

Клеопатра решила, что укус ядовитой змеи является безболезненным, так как, когда Август приближался к Александрии, она спрашивала на своих пирах о том, какая смерть повлечет за собой наименьшие страдания. Люди, которые получали раны, сказали ей, что смерть от меча вызывает боль; смерть от яда означает сильное физическое недомогание с судорогами и мучительными болями в желудке; но смерть от укуса змеи – легкая» (т. 9, с. 11).

Из всех историй, рассказанных об огромном научном любопытстве и интересе Клеопатры, наверное, самым необычным является та, которая обычно ускользала от глаза историка. Она изложена в Талмуде (Ниддах, 30б) и повествует об экспериментах, которые она проводила, чтобы определить, в какой момент плод в утробе обретает форму и становится эмбрионом, наверное, для того, чтобы установить, когда реально зарождается человек путем вхождения в него души.

Тогда сказал Измаил: «О Клеопатре, греческой царице, рассказывают, что, когда ее служанки были приговорены к смерти, их подвергли испытанию, и выяснилось, что мужской эмбрион был уже полностью сформирован на сорок первый день, а женский – на восемьдесят первый». Они ответили: «Никто не приводит доказательств от глупцов. В чем причина? Возможно, что служанка с женским эмбрионом отложила половую связь на сорок дней, и только тогда произошло зачатие». И Измаил сказал: «Их посадили под стражу». И раввины ответили: «Никакой сторож не помешает непристойности; надзиратель сам мог иметь с ними половые сношения. Но разве может быть, чтобы в случае проведения хирургической операции на сорок первый день женский эмбрион также оказался бы полностью сформированным, подобно мужскому?» Измаил ответил: «Они были одинаковыми, что касается этих отличительных признаков».

Рим вздохнул с облегчением, когда умерла эта женщина, которая – единственная со времени смерти Ганнибала – заставила его себя страшиться. Победа Октавиана в сражении при Акции и смерть Клеопатры были встречены хвалебными и радостными песнями величайших поэтов и ораторов того времени. В качестве примера такого материала пропагандистского характера я привожу поэму, написанную Проперцием, в переводе Х.Э. Батлер:

«Почему я должен рассказывать о той, которая за последние годы осыпала нас оскорблениями, об этой женщине, которая находила себе любовников даже среди своих рабов и заявляла, что стены Рима и сената подчинены ее тирании – это плата от ее подлого любовника [Марка Антония]? Преступная Александрия, искусная в коварстве, и Мемфис, который столь часто покрывался кровавыми пятнами нашего горя, где пески лишили Помпея трех его триумфов! Ты никогда не смоешь с себя это пятно, о Рим!

Царица-шлюха с непристойной улицы Канопус, единственный позор, навлеченный на Рим родом Филиппа [отец Александра Македонского], осмелилась противопоставить лающего Анубиса нашему римскому Юпитеру, заставить Тибр терпеть угрозы Нила, заменить римскую трубу гремящим систром, преследовать либурну на баркасе с шестом, расстилать свои непотребные занавеси на скале Тарпеи и выносить приговоры рядом с гербом и статуями Мария. Город, расположенный на семи холмах, царь мира, устрашился женской силы и ее угроз! Зачем ломал копья Тарквиний, благородная жизнь которого дала ему прозвище «гордый», если мы должны терпеть тиранство женщины? Ликуй, Рим, и, спасенный от гибели, проси долгой жизни Августу! Ты улетела, о царица, к блуждающим водам робкого Нила! Твои руки узнали цепи Рима. Я видел ее руки с укусами священных змей, я видел, как ее члены погрузились в вечный сон, когда их яд начал тайно действовать. «Тебе не нужно было бояться, Рим, когда такой гражданин мог встать на твою защиту!» – такие слова произносил даже тот язык, который заплетался от выпитого вина».

Никакое произведение о жизни Клеопатры не может обойтись без хотя бы одного отрывка из самого поэтичного произведения Шекспира, полного огромного понимания женской психологии, – «Антония и Клеопатры». Наверное, никто не понял движения души и характер великой царицы так хорошо, как мужчина, рожденный через 1600 лет после ее смерти. Вот финальная сцена из его несравненной трагедии (в переводе М. Донского):

К л е о п а т р а.
Порфиру мне подай. Надень корону.
Бессмертие зовет меня к себе.
Итак, вовеки виноградный сок
Не смочит этих губ. Поторопись!
Я слышу, как зовет меня Антоний, —
Я вижу, он встает навстречу мне,
Поступок мой отважный одобряя.
Смеется он над Цезаревым счастьем;
Ведь счастье боги нам дают затем,
Чтобы низвергнуть после за гордыню.
Иду, супруг мой! Так назвать тебя
Я мужеством завоевала право.
Я воздух и огонь; освобождаюсь
От власти прочих, низменных стихий.
Готово все? Тогда прошу, примите
От губ моих последнее тепло.
Прощайте! Дорогая Хармиана!
Моя Ирада!

(Целует их. Ирада падает и умирает.)

Что это? Мертва!
Иль на моих губах змеиный яд?
И так легко ты распростилась с жизнью,
Что, верно, смерть – та сладостная боль,
Когда целует до крови любимый.
Безмолвно ты ушла, нам показав,
Что этот мир прощальных слов не стоит.

Х а р м и а н а.
О туча, ливнем разразись, чтоб я
Могла сказать, что сами боги плачут!

К л е о п а т р а.
О стыд! Ее Антоний встретит первой,
Расспросит обо всем и ей отдаст
Тот поцелуй, что мне дороже неба.

(Прикладывает змею к своей груди.)

Что ж, маленький убийца, перережь
Своими острыми зубами узел,
Который так запутала судьба.
Ну, разозлись, глупышка, и кусай.
Ах, если б ты владела даром слова,
Ты назвала бы Цезаря ослом:
Ведь мы с тобой его перехитрили!

Х а р м и а н а.
Звезда Востока!

К л е о п а т р а.
Тише, не шуми,
Не видишь, грудь мою сосет младенец.
Он усыпит кормилицу свою.
Яд сладок-сладок,
Он, как успокоительный бальзам,
Как нежный ветерок —
О, мой Антоний!
Иди и ты ко мне, вторая змейка.

(Прикладывает вторую змею к своей руке.)

Зачем мне жить…

(Умирает.)