• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Собор Парижской Богоматери.

Граф Рудольф избранием не был застигнут врасплох. Выборам предшествовали довольно продолжительные переговоры. Предполагают, что на корону имело некоторые виды совсем другое лицо: Пржемысл II Отакар — чешский король, третий из королей Чехии, человек, обладавший несомненными личными достоинствами. Татарское нашествие нанесло его королевству довольно чувствительный ущерб, который он старался загладить поощрением переселения немцев-бюргеров и немцев-поселян и всеми силами пытался отстоять этот элемент от нападок местной аристократии. Отчасти брачным союзом, отчасти умением пользоваться обстоятельствами в такое время, когда право не пользовалось особым почетом, отчасти оружием он сумел расширить пределы своего государства. Таким образом, он около 1273 г. владел почти всеми немецкими землями, входящими в состав нынешней Австрии. Разбив венгерского короля Белу (или Владислава) IV в битве в долине Моравы, где и сам впоследствии потерпел поражение, он женился на его внучке. Предварительно он развелся со своей первой супругой Маргаритой Австрийской, не отказавшись, однако, от ее приданого. Его дальновидное честолюбие побуждало его стремиться к получению германской короны, и некоторое время он даже мог рассчитывать, что добьется своей цели: Энгельберт, архиепископ Кёльнский, вел с ним переговоры, но Пржемысл не принял предложенных условий, а избирателям, конечно, не был особенно желателен правитель, равный ему по могуществу и силе характера. В противоположность Пржемыслу граф Рудольф в глазах великих курфюрстов обладал тем несомненным преимуществом, что, будучи богат и пользуясь немалым влиянием, не имел больших земельных владений. До избрания он сумел воспользоваться всеми благоприятными обстоятельствами к своему обогащению и к возвышению своего значения и показал себя весьма деятельным и в войне, и в мире. Нельзя отрицать, что, и приняв королевский венец, он продолжал быть весьма деятельным и подвижным: в длинном ряду государей дома, которому он дал свое имя, он бесспорно был наиболее замечательным, и уже то обстоятельство, что он решился принять предложенную ему весьма трудную и неблагодарную роль германского короля, указывает на избыток честолюбия и смелой самоуверенности человека, которому многое удавалось в мелочах, и поэтому он думает, что и в большем будет пользоваться такой же удачей, оценивая это большее скорее по количеству, чем по его существенным качествам. Притом он был отцом большого семейства (шесть дочерей и три сына), и расчеты на возможность получше устроить свою семью в значительной степени влияли на принятие им королевского титула. В политическом и церковно-религиозном смысле он не представлял собой ничего определенного: он приобрел значение как приверженец штауфенской партии и не раз подвергался отлучению от церкви. Грамота об избрании его в короли была ему привезена бургграфом Нюрнбергским Фридрихом Гогенцоллерном в то время, когда он осаждал город Базель, т. к. был впутан в распрю с епископом Базельским: в силу нового достоинства он прежде всего даровал внутренний мир городу Базелю. Несколько недель спустя последовало его коронование в Аахене, и в то же время были отпразднованы свадьбы двух его старших дочерей, вышедших замуж за двоих курфюрстов (герцога Людвига Баварского и герцога Альбрехта II Саксонского), которые таким образом до некоторой степени заручились как для себя, так и для других курфюрстов готовностью короля не выходить из повиновения их воле. Он даже обязался при каждом важном решении испрашивать на то их «письменного» согласия. Что касается папы Григория X, то он дал согласие на избрание Рудольфа на довольно льготных условиях, взяв с него слово, что он отправится через четыре года в крестовый поход, а также вынудив его окончательно отказаться от притязаний на Среднюю Италию и Сицилию. Папа лично увиделся с королем Рудольфом в Лозанне в ноябре 1275 г., где они и условились обо всем.

Рудольфа укоряют в том, что он воспользовался королевской властью только для того, чтобы увеличить свое состояние и удовлетворить другие, личные интересы. Но к такому своекорыстию в значительной степени его вынуждало общее положение дел в государстве, ибо как только он задумал потребовать возвращения короне законно принадлежащих ей земель, отнятых в течение последних десятилетий, так тотчас должен был убедиться, что невозможно добиться выполнения этого требования законным и мирным путем. Он увидел, что главный недостаток врученной ему власти заключается в отсутствии материальных средств; и случилось так, что первая и весьма важная политическая задача, представившаяся ему для разрешения, поставила его в такое положение, что он должен был или все выиграть, или все проиграть.

Рудольф I Габсбург.

Конная статуя 1291 г. на фасаде Страсбургского собора.

Эта задача заключалась в разбирательстве с Пржемыслом Чешским, который ни в выборах короля, ни в его короновании не принимал участия и на все призывы нового короля отвечал полнейшим невниманием. Он даже явно отказывался признать Рудольфа королем, т. к. не явился ходатайствовать перед ним о передаче ему, Пржемыслу, в лен тех коронных земель, которыми он владел. Мало того, Пржемысл не потрудился даже скрыть своего презрения к «бедному графу». Но оказалось, что он плохо знал людей и что расчет его противника был основательнее. Часть рыцарства в немецких землях Пржемысла уже была недовольна его правлением и, не затрудняясь присягой, по обычаю времени, даже состояла в тайных отношениях с Рудольфом.

Серебряная монета Рудольфа I Габсбурга.

АВЕРС. В поле — бородатый король на троне, в короне, с мечом в правой руке и державой в левой.

Надпись по кругу: +RVDOLPH ROM REX. РЕВЕРС. В поле — арка, над ней три башни, под ней — корона. Надпись по кругу: VRBS AQUENSIS VINCE (чеканено в Аахене).

Герцог Генрих Нижне-Баварский первым присоединился к Рудольфу со своими 1000 всадниками и открыл ему, таким образом, путь в Австрию. К коалиции, образовавшейся против Пржемысла, присоединился и граф Мейнхард Тирольский, польстившийся на возможность получить часть богатой добычи и руку одной из дочерей Рудольфа.

Печать Пржемысла Отакара II (1253–1278), короля Чехии.

Пржемысл со страхом заметил оборот, который принимает общее положение дел: с одной стороны, ему грозили венгры, с другой — он видел вокруг себя измену и в самой Чехии. Враги между тем осадили Вену, и когда этот город после долгой и упорной обороны сдался, Пржемысл запросил мира, и мир был обусловлен признанием Рудольфа в королевском достоинстве, уступкой Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны, причем было решено связать династию Пржемысла и Рудольфа двойным брачным союзом: Вацлав, наследник престола Пржемысла, должен был сочетаться браком с четвертой дочерью короля Рудольфа, а Хартман, сын Рудольфа — с чешской княжной Кунигундой. Разумеется, при этом Пржемысл не был избавлен и от тех унизительных обрядов, которыми обставлялось принесение присяги ленными владыками своему сюзерену, и немецкие хронисты особенно подробно и охотно распространяются о том контрасте, который всем бросался в глаза во время принесения ленной присяги, т. к. король Рудольф был в простом воинском доспехе, а гордый Пржемысл в богатом королевском одеянии.

Рыцарь, приносящий оммаж королю.

Миниатюра конца XIII в. из Кассельской лицевой рукописи Вильгельма Оранского.

Вышеуказанным бракам не суждено было состояться. Удача Рудольфа была слишком внушительна и потому не могла привести к прочному миру. При общераспространенном между князьями и баронами вероломстве недавние союзники короля после заключения мира обратились в его противников, и благодаря этому Пржемысл мог еще раз получить некоторую надежду на успех. Денежная нужда, от которой Рудольф не мог избавиться, побуждала его к обременению новоприобретенных стран тяжкими налогами. Вскоре он со всех сторон был окружен изменой, и когда Пржемысл, подстрекаемый к тому своей высокомерной женой, боснийской княжной Кунигундой, возобновил войну, то Рудольф ни в ком из важнейших владетельных князей не нашел опоры. Венские граждане даже дошли до такого простодушия, что просили у Рудольфа разрешения на избрание иного владыки, т. к. он их не может защитить от Пржемысла.

Рудольф в данном случае выказал большую смелость: все поставив на карту, он с небольшим рыцарским войском и подоспевшим вовремя вспомогательным отрядом венгерских войск выступил против Пржемысла и в августе 1278 г. решился принять битву в долине Моравы, близ Сухих Крут. Эта битва походила скорее на большой рыцарский турнир, чем на действительное сражение, и победа была решена усилиями горсти мужественных рыцарей. И Рудольф, и Пржемысл лично принимали в ней участие и выказали много мужества. Последний продолжал битву даже после того, как большая часть его войск обратилась в бегство; он пал в битве среди общей свалки. Эта победа послужила основой могущества Габсбургов, и Рудольф сумел воспользоваться ею весьма разумно, даже с некоторым великодушием, которое не принадлежало к числу его добродетелей.

Гробница Пржемысла Отакара II. Пражский собор.

Так, само государство Чешское он предоставил 11-летнему сыну Пржемысла Вацлаву, на которого, пользуясь его беззащитностью, отовсюду поднялись хищные соседи. Этого отрока он предназначил себе в зятья, а третьего своего сына Рудольфа предполагал женить на сестре юного короля. Моравию он оставил себе в качестве вознаграждения за военные издержки. Каринтию предоставил Мейнхарду Тирольскому в награду за его услуги. Австрийские земли он поделил между своими двумя сыновьями, Альбрехтом и Рудольфом. Первый из них должен был остаться единым и полным их обладателем, как только второму удастся добыть себе собственное княжеское владение.

Только в 1281 г. Рудольф смог вновь приняться за устройство остальных своих дел по управлению государством. С особым усердием он хлопотал о поддержании повсеместного мира и в один год издал постановления о нем в Баварии, Франконии, Швабии и Рейнской области. Эти постановления были не более чем повторением известного Майнцского указа 1235 г., и все преследовали одну цель: обуздание и усмирение хищнических и разбойных подвигов своевольного низшего дворянства. Но среди забот об исполнении королевской обязанности Рудольф не упускал из виду своей главной личной цели — обогащения и упрочения своего дома. Так, например, когда после смерти последнего из Штауфенов герцогство Швабское — прямая собственность короны — попало под власть нескольких князей, Рудольф заявил на него свои права и стал добиваться этого герцогства для своего сына Рудольфа. По этому поводу ему пришлось вести долгую и упорную борьбу с одним из самых могущественных и буйных своих вассалов, графом Эберхардом Вюртембергским, и даже осадить и взять приступом столицу его княжества, Штутгарт (1286 г.).

В Северной Германии Рудольф пользовался весьма малым влиянием. Его зять, герцог Альбрехт Саксонский, поддерживал по мере сил и возможностей его авторитет, стараясь соблюдать его постановления о всеобщем внутреннем умиротворении страны. Все же власть короля здесь была почти неощутимой, и даже те союзы городов и владетельных князей, которые заключались как будто для соблюдения мира и тишины в стране, во многих местах были направлены против самого короля. Рудольф не пытался даже вступаться в борьбу, которая была вызвана Лимбургским спором о наследстве, и в кёльнские усобицы, закончившиеся битвой при Воррингене, которые волновали всю Северо-Западную Германию. Только однажды, в 1289 г., Рудольфу удалось успешно применить королевскую власть в Тюрингии, где он положил конец полной анархии и, разрушив несколько разбойничьих рыцарских замков, казнил 20 главных нарушителей общественного спокойствия.

До конца жизни Рудольф носился с планами и замыслами, которые исключительно клонились к обогащению его дома и усилению его значения. То он задумывал восстановление Арелатского королевства, которое прочил своему младшему сыну вместе с рукой одной из английских принцесс, то вмешивался в дела Венгрии и после убийства короля Владислава (1290 г.) даже серьезно пытался присоединить ее к Германскому королевству. Эти корыстные стремления Рудольфа понемногу оттолкнули от него всех, и недоверие к нему стало всеобщим. Этим недоверием и недовольством, возбужденным в прирейнских городах тяжкими податями Рудольфа, воспользовался один обманщик, выдавший себя за императора Фридриха II, нашел себе сторонников и временно наделал тревоги Рудольфу, который перехитрил его, захватил врасплох и сжег как еретика в 1285 г. Рудольфа совершенно напрасно укоряли в том, что он не побывал в Италии и не добыл императорского титула: в желании добиться этого титула у Рудольфа не было недостатка, как и в угодливости перед папой; но главное препятствие заключалось в недостатке материальных средств. Пытался он добиться того, чтобы его сын Альбрехт еще при жизни Рудольфа был избран королем, — но и это ему не удалось, т. к. он всюду встречал только недовольство и возражения. Надо отдать ему справедливость: он до конца оставался подвижным и деятельным, несмотря на свои 72 года (уже далеко перевалив за шестой десяток, Рудольф еще раз женился на 14-летней принцессе Бургундской, почти ребенке), с большой энергией торил свой трудный путь, постоянно борясь то с городами и рыцарством, то с князьями и духовенством, но до самого конца жизни остался тем же, кем был при вступлении на престол — личностью второразрядной по уму и способностям.

Кончина застигла Рудольфа на пути в Шпейер — место успокоения королей и императоров Франконского дома. Силы покинули его прежде, чем он достиг города, и в июле 1291 г. он умер в местечке Гермерсхайм.

Рудольф I Габсбург. Статуя с гробницы в Шпейерском соборе.

Надпись на латыни: «Рудольф Габсбург, римский император, умер на 18 году своего правления в году 1291 от р. X., в июле месяце, в день разделения Апостолов». Руки, скипетр и корона отреставрированы в XIX в. при реставрации всего памятника по указу императора Франца-Иосифа.

Поскольку королевская власть, несмотря на все анархические и олигархические стремления, преобладавшие в германском обществе, всеми признавалась необходимым элементом общего мира и спокойствия, то выборы короля не замедлили. Главным претендентом на престол стал сын Рудольфа, Альбрехт, герцог Австрийский, которого отец еще при жизни назначил наследником. Человек он был очень спокойный и смыслил в правлении, но никому не был приятен и как раз в это время вынужден был все свое внимание обратить на восстание штирийского дворянства. Вследствие этого выбор пал на графа Адольфа Нассауского (1292 г.), человека вполне достойного и «доблестного рыцаря», по признанию даже тех хронистов, которые держали сторону Габсбургского дома.

Печать императора Адольфа Нассауского (1291–1298).

Притом он был в самом расцвете лет (37 лет) и обладал редким по тому времени образованием: владел немецким, французским и латинским языками. Его земельные владения ограничивались графством Нассау, которое тогда едва ли равнялось 3/4 нынешней территории Нассауского герцогства. Курфюрстам это было на руку: они, в том числе родственник его, архиепископ Майнцский, воспользовались его избранием в короли, чтобы добиться от него еще разных новых льгот. Однако начало его правления было довольно счастливо. На первом весьма многочисленном съезде в Кельне он вынудил князей, баронов и выборных от городов принести присягу в том, что они обязуются в течение десяти лет сохранять в неприкосновенности постановления о мире и тишине, и даже показал себя весьма энергичным в борьбе против тех, кто нарушал эти постановления. Даже сам Альбрехт Австрийский, его прямой соперник, не решился восстать против него, беспрекословно выдал ему царственные клейноды и принес обычную ленную присягу. Странным противоречием в правлении этого нового короля представлялось то, что король, прежде чем применить свою власть на деле, должен был испрашивать разрешение. Положение Адольфа несколько улучшилось, и сама зависимость его от избирателей была несколько ослаблена, когда он вступил в союз с Эдуардом I, английским королем (1294 г.), против Филиппа Красивого, французского короля. Этот союз отчасти был вызван тем, что Филипп угрожал захватами на юго-западной границе Германского королевства, отчасти нуждой в деньгах, которую до некоторой степени удовлетворяла английская субсидия. Некоторое время Адольф оставался верен этому союзу, но затем угрозы папы, который тогда еще дружил с французским королем, и льстивые обещания Филиппа заставили его нарушить этот союз. Его стремления, как и следовало ожидать, были направлены главным образом на приобретение возможно большего личного веса и значения. Ради подобной цели он вошел в тесные отношения с городами и дал им такие права, которые были весьма выгодны и важны для усиления городов, но шли вразрез с имущественными правами князей и баронов.[33]

Возрастающим недовольством аристократии воспользовался сын Рудольфа, австрийский герцог Альбрехт, который не отказался от выполнения своих честолюбивых замыслов, а отсрочил его до удобного момента. Отношения обоих соперников оставались натянутыми: каждый старался вредить другому, как мог. К концу 1297 г. габсбургский заговор стал принимать весьма грозный характер. Курфюрсты королевства были озабочены оборотом, который приняла политика короля, а прочие князья с большим недоверием смотрели на сближение короля с низшим дворянством. Обе стороны собирали войска. Князья, участвовавшие в заговоре против короля, а также Майнц, Саксония, Бранденбург, отчасти Кельн и Чехия открыто обвинили короля в ряде неблаговидных поступков, низложили его и на его место избрали Альбрехта. Этот шаг был совершенно противозаконным, но далеко не беспримерным в истории Германии. Народ и большинство князей равнодушно и не трогаясь с места ожидали дальнейших последствий столкновения и собирались при нем присутствовать как при турнире двух знаменитых бойцов. Развязка борьбы последовала очень скоро: Альбрехт появился во главе сильного войска, а король Адольф был слишком доблестным рыцарем и слишком плохим полководцем, чтобы уклониться от сражения. Оно произошло при Гёльхайме (в Пфальце), у горы Доннерсберг в июле 1298 г., и, в сущности, свелось к рыцарской схватке, хотя рыцарские обычаи при этом и не были соблюдены.

Адольф Нассауский в бою.

Резьба по кости. Конец XIII в. Нюрнберг. Германский музей.

Желательно было, конечно, чтобы один из королей нашел в этом бою смерть, и с учетом этого Альбрехт многим из своих рыцарей раздал свои воинские знаки, чтобы привлечь к ним внимание противника. Уверяют, что он приказал своим рыцарям колоть лошадей у противников, что весьма вероятно. Король Адольф — «король баронов и вольных городов», как называет его один из новейших исследователей, упал с коня во время битвы, был унесен с поля в бессознательном состоянии, но, оправившись, вновь вернулся в битву, когда победа уже склонялась на сторону Габсбурга, и был убит в общей свалке. Говорят, что он пал от руки своего торжествующего противника.

Альбрехт I (1298–1308) подчинился новому избранию, при котором не поскупился на обещания. Когда подумаешь, сколь обычным было в эти времена нарушение данных обещаний, то, право, можно удивляться только одному — постоянно находились люди, которые этим обещаниям еще верили. Новоизбранный король был так же жаден до приобретения, как и его отец; и у него было не менее, чем у отца, поводов, побуждавших к приобретениям — у него тоже было огромное семейство (шесть сыновей и пять дочерей). Он был чрезвычайно последователен в поступках, строго логичен в выводах, неразборчив в средствах и совершенно свободен от всякого идеализма. Как многие из его предшественников, в основу всех своих действий он постоянно ставил одну цель — сделать корону в своем доме наследственной. К этому его побуждало и то внутреннее противоречие, которое неразлучно связано с каждым выборным королевством и более всего тяготит самого избранника. Это сознание главным образом и послужило основой для его политики. В противоположность своему предшественнику, он сблизился с Францией, т. к. вполне разделял с французским королем его весьма вольнодумные воззрения на церковь и ее права. Папа Бонифаций VIII, уже недовольный тем покровительством, которое Альбрехт оказывал евреям, в то время беспощадно преследуемым папами, не признал Альбрехта королем под предлогом, будто тот убил своего предшественника. При одном из свиданий с королем Филиппом (1299 г.), на котором присутствовали некоторые курфюрсты, открылся и тайный план Альбрехта: удержать королевскую корону как наследственную собственность.

Печать короля Альбрехта I Австрийского (1298–1308).

Речь шла о бракосочетании сына Альбрехта Рудольфа с сестрой короля Филиппа. После коронования Альбрехта императорской короной его сына Рудольфа должны были избрать королем Германии, а в надел он должен был получить Арелат. Вскоре в среде курфюрстов составился заговор, в котором принимали участие трое духовных курфюрстов и Рудольф, пфальцграф Рейнский, но Альбрехта сложно было застать врасплох. Подобно своему предшественнику, он вступил в тесные связи с городским сословием, к которому примкнули приверженцы Адольфа, некоторое количество рыцарей и мелких баронов. Когда же он увидел себя достаточно подготовленным к борьбе, он издал манифест к рейнским городам (1301 г.), в котором метко нанес удар своим противникам, объявив об уничтожении всех новых пошлин, самовольно назначенных духовными курфюрстами и другими прирейнскими властителями. Став во главе интересов городского сословия, он при помощи городов одержал полнейшую победу (1302 г.). Со своим войском король явился под стены Кёльна. Местный архиепископ, а вслед за ним и трирский должны были покориться, как уже покорились архиепископ Майнцский и пфальцграф Рейнский. Новопостроенные таможни исчезли, часть коронных имуществ опять оказалась в руках короля. Точно так же удалось королю и повсеместное восстановление мира и тишины в стране; Альбрехт в этом отношении следовал новой, может быть — очень правильной политике, заключая от своего лица, как король, союзы для обеспечения мира с отдельными государственными сословиями. Его союз с королем Филиппом оказался непрочным. В борьбе, которая в ближайшем будущем завязалась между Филиппом и папой Бонифацием, Альбрехт увидел возможность склонить папу на свою сторону ради осуществления своих планов о престолонаследии. При этом он разорвал связи с Филиппом, да и от унижения перед папой не много получил прибыли, тем более что тот вскоре после признания Альбрехта королем (в 1303 г.) сошел со сцены. Тогда Альбрехт понял, что существует только одно средство для достижения намеченной цели — избрание страной, и с той поры неуклонно пошел этим путем. В Южной Германии и Швейцарии он действовал довольно удачно. Ловко пользуясь разными замешательствами в соседних странах, он значительно приумножил уже и без того немалые владения своего дома в Южной Германии и Швейцарии. Еще больший, хотя и весьма мимолетный успех он имел в Чехии. После смерти венгерского короля Андрея III (1301 г.) венгерская знать раскололась: одна ее часть объявила себя на стороне Вацлава II, внука Пржемысла Отакара II, другая — на стороне Карла-Роберта Неаполитанского, сына Карла Анжуйского. Вацлав II, король Чешский, умер в 1305 г., а год спустя умер и его сын. И тогда Альбрехту удалось добиться, чтобы его сын Рудольф был избран королем Чехии и Моравии (1306 г.) и женился на вдове Вацлава II. Но он вскоре после этого скончался, и таким образом все планы Альбрехта сорвались, а на место его сына королем Чехии был избран герцог Генрих Каринтийский (Индржих Хорутанский).

Что в этой неудаче, как и во многих других, немаловажную роль играли враждебные ему курфюрсты, не может быть никаких сомнений, особенно архиепископ Майнцский Петр Айхшпальтский, заклятый враг Габсбургского дома. Есть основания думать, хотя это и не доказано, что ненависть этого сановника церкви оказала влияние на гибель Альбрехта в 1308 г.

Архиепископ Трирский узнает о смерти короля Альбрехта. Миниатюра из лицевой рукописи «Кодекс Балдуина Трирского». Кобленц. Провинциальный архив.

Гонец от Петра Айхшпальтского, архиепископа Майнцского, сообщает возвращающемуся из Рима новому архиепископу Трирскому Балдуину Люксембургу, что король Альбрехт убит, и пусть граф Генрих. Люксембург, брат Балдуина, готовится принять корону: архиепископ Майнцский предложит его кандидатуру в императоры. Надпись на латыни: «По возвращении из курии ему возвещают о кончине Альбрехта, римского короля».

Племянник Альбрехта Иоанн, сын его брата Рудольфа, который убил Альбрехта, долгое время находился в ближайших отношениях с Петром Айхшпальтским. Этому юноше по праву принадлежало графство Кибургское, доставщееся в наследство от матери. Между тем Альбрехт из-за свойственной ему алчности не торопился отдать ему это графство: нелегко было расстаться с тем, что попало к нему в руки. К тому же юноша имел притязания на чешскую корону и был обижен, когда королем Чехии был избран его двоюродный брат Рудольф, сын Альбрехта. Так понемногу в душе юноши зрела ненависть к Альбрехту, который вообще никому не был симпатичен. Насмешки, которыми король отвечал Иоанну на его усиленные просьбы отдать наследственные земли, еще больше возмутили юношу, и у него, а также в кружке приближенных к нему рыцарей возник план злодейства, которое должно было прийтись по вкусу многим. Габсбургский хронист Оттокар фон Хорнек оставил подробное описание этого страшного события: произошло оно невдалеке от родового замка Габсбургов, в Ааргау. Король возвращался от Бадена к жене, ехал с очень небольшой свитой и уже достиг берегов Рейна, где ему пришлось переправляться через реку на пароме. Заговорщики — рыцари фон Варт, фон Тегерфельд, фон Эшенбах — устроились на этом же пароме, рядом с королем, и переправились за реку вместе с ним. Герцог Иоанн сумел устроить так, что свита короля на некоторое время была задержана по ту сторону реки. Между тем заговорщики окружили короля и двинулись с ним далее; герцог, догнав их, крикнул: «Начинайте!» И Эшенбах схватил под уздцы королевского коня. Король воспринял это как шутку. «Нет, тут уж не до шуток!» — отвечал ему рыцарь. Справа и слева на короля посыпались удары мечей, и он, уже обливаясь кровью из страшной раны, пересекшей ему все лицо, крикнул герцогу: «Помоги!» Тогда и тот бросился на него, воскликнув: «Вот тебе моя помощь!» — и пронзил его сзади мечом с такой силой, что острие вышло из груди. Затем они бросили истекающего кровью Альбрехта на дороге и умчались. Иоанн даже не постыдился захватить королевского коня, на которого пересел после совершения злодеяния.

Внезапная смерть Альбрехта прервала его очень полезную десятилетнюю государственную деятельность. О его сыновьях на предстоящих выборах уже не могло быть и речи. Все ужасались злодеяниям, все осуждали убийц, которые умерли в изгнании, но даже ужас, внушенный трагическим концом Альбрехта, никого не примирил с его деятельностью. Общее настроение было направлено против всякой наследственности короны, и никому даже в голову не приходило хотя бы на некоторое время предоставить корону одной и той же династии. Притом не было недостатка ни в кандидатах на королевский престол, ни в его прямых соискателях. В Германии насчитывалось уже 38 дворов и самостоятельных княжеств: владетельные дома гордились представителями, которых удалось возвести на королевский престол, да и помимо прав наследственности, которая могла и не установиться в том или другом роде, обладание королевской властью в Германии было выгодным в глазах тех, кто способен был смотреть на права короля как на доходные статьи, не задаваясь при выполнении королевских обязанностей никакими нравственными задачами. Среди претендентов на германскую корону был и один чужеземец — Филипп IV, французский король, который добивался короны для своего брата Карла Валуа. К тому же дом Капетингов в данное время был весьма могущественным; обладая уже французской и неаполитанской коронами, Капетинги добивались обладания венгерской и германской коронами. И на их стороне была очень серьезная сила — папство, которое, восторжествовав над Гогенштауфенами, полвека спустя пришло в упадок вследствие событий, которые поставили пап в позорнейшую зависимость от французских королей.

После смерти Людовика Святого и краткого и незначительного правления его сына Филиппа III (1270–1285) на трон вступил его старший сын Филипп IV, который впервые с полной ясностью, а потому и с блестящим успехом сумел противопоставить власть национального государства всем поползновениям на всемирное владычество со стороны церкви.

Король Филипп IV Красивый. Конная статуя.

Из собора Парижской Богоматери. Разрушена в 1772 г.

Притязания папства на всемирное господство, выдвинутые Григорием VII, в 1294 г. нашли себе преемника в лице Бонифация VIII. Этот папа, прежде носивший имя Бенедетто Каэтани ди Ананьи, суровый священнослужитель и ученый юрист, поседевший на службе папской курии, был человеком в высшей степени гордым и глубоко преданным внешним формам. Не обладая государственным умом Григория VII или Иннокентиев III и IV, он пытался настолько резко проводить их воззрения, что подорвал этим и сам авторитет папства. Временные и второстепенные пререкания, возникшие между Римом и французскими королями, вдруг превратились в великую войну между папством и национальной королевской властью. Поводом к борьбе послужило то, что король Филипп IV во время войны с Англией обложил известного рода налогом и духовенство. Папа ответил на это общим запрещением такой меры в булле, известной под названием «Clericis laicos», на основании которой одинаково подвергались отлучению от церкви и клирики, которые стали бы платить вышеупомянутый налог без разрешения папы, и миряне, которые без этого разрешения стали бы взимать налог. Король, вступивший на престол 17-летним юношей и теперь находившийся во цвете лет, очень ловко отразил этот удар, запретив вывоз из своего королевства денег и всякого рода драгоценностей, и заявил, что только бесполезный и «так сказать, парализованный» член тела может отказывать телу в помощи, и что в нуждах государственных обязаны равным образом участвовать и миряне, и духовенство. Таким образом, он и духовенство признал составной частью (членом) государственного организма. На мгновение спор как бы притих. Папа, которому невыгодно было наложенное королем запрещение на вывоз ценностей, попытался добавить к своей булле несколько смягчавшее ее объяснение. К тому же в это время дед короля, Людовик IX, был причислен к лику святых, и Филипп решил отменить свое распоряжение о невывозе ценностей. Но в 1301 г, борьба разгорелась вновь, и еще сильнее прежнего. Легат, посланный Бонифацием, вызвал гнев короля своим высокомерием и неосторожными высказываниями. Король не затруднился обжаловать образ действий прелата, который был его подданным, и даже заключил его под стражу. Тогда начался обмен дипломатическими нотами между королем и папой, и эти ноты принимали все более ожесточенный тон. Ответное послание папы (Ausculta fili) было в феврале 1302 г. публично предано сожжению в Париже. Вообще Филипп весьма кстати сумел перенести борьбу в плоскость национального самосознания, которое уже и в то время было развито во Франции сильнее, чем где-либо. Он созвал баронов и прелатов королевства и даже выборных от городов в Париж, где собрал их в соборе Парижской Богоматери. Все сословия были глубоко возмущены, услышав, что, по утверждению папы, их король якобы владеет своим королевством только как леном, данным ему папской властью, и все приняли сторону короля, сочтя нанесенное ему оскорбление своим личным оскорблением. Французское духовенство, конечно, не могло отнестись к делу так же горячо, однако и оно обратилось к папе с посланием, в котором просило папу восстановить мир и спокойствие в недрах французской церкви. Как раз в это время, в ноябре 1302 г., из Рима последовала знаменитая папская булла «Unam, sanctam» — классическое изложение всех коренных убеждений и упований римской курии. В этой булле утверждалось: «Церковь, единая, святая, католическая, апостольская, в какую возможно верить, представляет собой тело с единой главой, а не двуглавое чудовище (monstrum): эта единая глава есть Христос и его наместник на земле святой Петр, а равно и преемник Петра — папа. Мечей же существует два: духовный и мирской. Оба они, как духовный, так и материальный (мирской), находятся во власти церкви, и первый из них может быть употреблен в дело только церковью, а второй — только в защиту церкви. Первым может владеть всякое духовное лицо, вторым же и короли, и рыцари (milites), но не иначе, как по указанию и благорасположению (ad nutum et patientiam) духовенства, ибо каждому из смертных для спасения его души необходимо подчиняться воле и велениям римского первосвященника».

В ответ на эту буллу канцлер короля Гийом де Ногаре выступил на собрании нотаблей в Лувре обвинителем папы, которого, по его словам, на общем соборе следовало осудить как преступника; при этом он призывал всех присутствующих обратиться к королю с просьбой защитить церковь от неистовства папы. Обнаружилось, что король в глазах народа имел больше значения, чем папа. И вот вторично в Лувре собрались все сословия королевства в июне 1303 г., и тут было решено в ближайшем будущем собрать общий собор по инициативе короля, который таким образом предстал здесь поборником веры и защитником церкви от папы — прецедент очень грозный для папского всемогущества, т. к. здесь решения собора опирались на действительную силу. Во множестве адресов — их насчитывали до 700 — различные корпорации королевства, а также университеты и монастыри выражали свое согласие с принятыми на соборе решениями. В свою очередь, и Бонифаций решил прибегнуть к последнему средству, бывшему в его распоряжении. Он отправился со своими кардиналами и прочей свитой в Ананьи — на юго-восток от Рима, у подножья Апеннин — чтобы здесь подготовить акт отлучения короля от церкви и освобождения его подданных от присяги ему на верность. Булла уже была подготовлена, как вдруг неслыханное происшествие воспрепятствовало ее обнародованию. Утром 7 сентября 1303 г. в Ананьи увидели всадников и многочисленный отряд пехоты, спускавшихся с гор. Во главе этого войска ехал канцлер французского короля Гийом де Ногаре, снабженный своим государем большими полномочиями. Его сопровождал глава гибеллинской партии в Риме Шарра Колонна, с которым Ногаре вступил в некоторого рода соглашение. Подступив к городу, войско развернуло знамя Франции и затем вошло в город, из которого кардиналы поспешно бежали. С криками «Смерть Бонифацию» и «Да здравствует король французский!» папский дворец заняли солдаты, и маститому старцу-папе было нанесено тяжкое оскорбление. Говорят, что Колонна позволил себе ударить его железной перчаткой по лицу и назвал его первенцем сатаны, как описывают эту отвратительную сцену современные хронисты, и папа перенес оскорбление с полным спокойствием и достоинством главы церкви. Само собой разумеется, что оккупация городка не могла быть продолжительной: граждане восстали поголовно, и небольшой отряд войска, который не мог бы выдержать серьезной борьбы, поспешил удалиться. Но цель этой миссии была достигнута — папство, в лице одного из самых гордых своих представителей, было жестоко унижено, и земля не разверзлась, чтобы поглотить оскорбителей, совершивших чудовищное преступление. Бонифаций поспешил в Рим: он задумал созвать вселенский собор и предоставить на его решение вопрос о том, что случилось. Однако силы ему изменили, испытания оказались слишком тяжелы для 80-летнего старца, и немного спустя, в октябре того же года — черного года в истории церкви — он скончался.

Последствия случившегося в Ананьи очень скоро обнаружились. Уже преемник Бонифация Бенедикт XI оказался уступчивым по отношению к французскому королю.

Монета папы Бенедикта XI (1303–1304).

Но он правил всего несколько месяцев, и при новом избрании папы в комиссии кардиналов одержала верх французская партия: был избран архиепископ Бордоский Климент V, который заручился поддержкой короля, приняв на себя самые стеснительные обязательства, и даже будучи избран в папы, не покинул Францию, т. е. остался в сфере влияния и власти короля Филиппа (1305 г.). С 1309 г. он избрал резиденцией город Авиньон на левом берегу Роны, и с 1305 по 1377 гг. все папы продолжали жить во Франции. Этот период времени и называют вавилонским пленением церкви.

Король Филипп рассчитывал именно на эту зависимость пап от его воли, когда стал добиваться германской королевской короны для одного из членов своего дома. Этого, однако, ему добиться не удалось, хотя некоторые из курфюрстов, как, например, архиепископ Генрих Кельнский, и склонялись на его сторону. Но архиепископу Петру Майнцскому удалось привлечь всех к избранию Генриха, графа Люксембургского, человека прекрасного, хотя уже и пожилого, и не обладавшего ни большими владениями, ни большим значением.[34] При короле Адольфе он даже держал сторону Франции и оказал некоторые услуги королю Филиппу IV. И в его образовании, и в образе жизни было больше французского, чем немецкого. Под именем Генриха VII oн правил с 1308 по 1313 г. и, в противоположность своему предшественнику, был правителем просвещенным, в личных отношениях приятным и даже способным стремиться к достижению высших идеалов.

Коронация Генриха VII 6 января 1309 г. германской королевской короной в Аахенском соборе. Миниатюра из лицевой рукописи «Кодекс Балдуина Трирского». Кобленц. Провинциальный архив.

Архиепископ Генрих Кёльнский возлагает корону на голову коленопреклоненному Генриху VII; корона его супруги, стоящей за ним на коленях, еще лежит на алтаре.

Петр Айхшпальтский, архиепископ Майнцский. Статуя с его гробницы в Майнцском соборе.

Окружен тремя коронованными им монархами: императорами Генрихом VII и Людовиком Баварским и Яном Люксембургом, королем Чехии.

Счастье улыбалось ему. Осудив на изгнание убийц своего предшественника, он вступил в соглашение с Габсбургами, и т. к. чешский король Генрих Каринтийский, власть которого была очень слаба, не ходатайствовал в определенный срок об отдаче ему этого лена, он отдал это королевство в лен своему сыну Иоганну (в Чехии — Ян), зная, что Генриху Каринтийскому не по силам было бы справиться с этим королевством. Папа Климент признал Генриха королем, и когда вслед за этим все владетельные князья собрались на блестящий рейхстаг в Шпейере, Генрих VII вспомнил о недавнем печальном прошлом и приказал торжественно похоронить останки королей Адольфа и Альбрехта в соборе, где уже покоились трое последних императоров Салического дома, а также Филипп Штауфен и Рудольф I — этот факт рисует Генриха VII как человека тонкого и деликатного.

Генрих VII, чтобы утвердить свой авторитет, пошел путем многих своих предшественников: он задался целью восстановления авторитета империи в итальянских землях. Условия жизни в Италии сложились так, что у многих возникло непреодолимое стремление к восстановлению императорской власти. Отсутствие этой власти и его печальные последствия увенчали ее неким ореолом в глазах общественного мнения.

Генрих Люксембург во время торжественных выборов императора. Миниатюра из лицевой рукописи «Кодекс Балдуина Трирского». Кобленц. Провинциальный архив.

Генрих сидит один за высоким столом; по бокам от него за столами — три кардинала, коронующие его. Напротив слева — архиепископ Балдуин Трирский, справа (в шапке с меховой опушкой) — пфальцграф Рудольф Баварский. Конные слуги разносят кушанья; трухзес, указывающий жезлом на избранного, тоже верхом.

Император Генрих VII со свитой. Миниатюра из лицевой рукописи «Кодекс Балдуина Трирского». Кобленц. Провинциальный архив.

Генрих VII, возвращающийся из Рима со своего коронования императорской короной (произошедшего 29 июня 1312 г. в церкви св. Иоанна в Латеране), встречает депутацию евреев. Указом папы Каликста II от 1119 г. евреи должны были испрашивать у каждого вновь избранного папы и императора позволения жить дальше в городах и исповедовать свою религию.

Избрание императора. Миниатюра из лицевой рукописи «Кодекс Балдуина Трирского». Кобленц. Провинциальный архив.

Семь курфюрстов (слева направо: архиепископы Кёльнский, Майнцский и Трирский, герцоги Баварский и Саксонский, маркграф Бранденбургский и король Чешский) 27 ноября 1308 г. избирают графа Генриха Люксембурга императором.

Казалось, что по своей природе Италия, более чем другие страны, предназначена быть единой, какой она некогда и была, а в то же время едва ли какая-нибудь другая страна была вынуждена так долго бороться против розни и с таким трудом добивалась единства, как Италия. Новая династия, завладевшая с 1268 г. Неаполитанским королевством в лице Карла Анжуйского, в это время владела уже только материковой половиной государства Штауфенов. Еще в 1282 г. ненависть к французскому владычеству на острове Сицилия привела к крупному заговору, опиравшемуся на связи с константинопольским двором и с Педро III Арагонским, зятем короля Манфреда, которого несчастный Конрадин, говорят, уже на эшафоте назвал наследником своих притязаний. Душой этого заговора был один из представителей сицилийской знати, Джованни да Прочида. Случайное происшествие — насилие, совершенное французским часовым над одной палермской девушкой — вдруг пробудило народную ярость в праздник Пасхи 1282 г., и все французы, каких только удалось разыскать на острове, пали жертвой этого восстания: около 12 тысяч человек погибли во время этой страшной «Сицилийской вечерни». На острове было установлено временное правительство, и при помощи Педро Арагонского сицилийцам удалось отстоять свою независимость и от завоевательных попыток французов, и от угроз и карательных мероприятий римской курии. И даже когда Хайме II Арагонский отрекся от притязаний на остров, сицилийцы на своем сейме избрали своим королем его брата Федерико и создали самостоятельное правление (1295 г.). Таким образом, здесь, на юге, вместо одного государства создалось два, и тем самым надолго была утрачена всякая возможность прийти к какому-нибудь умиротворению.

В остальной Италии, где политический процесс образования меньших и больших территориальных государств шел почти тем же путем, что и в Германии, хаос всевозможных усобиц был еще запутаннее, чем в Германии, а при более живом и страстном характере народа эти усобицы были еще более кровавыми и жестокими. В Северной Италии независимость и свобода, которую здесь города отстояли в борьбе с императорами из Штауфенского дома, вызвала к жизни многие силы, но в то же время привела к образованию множества отдельных центров: на пространстве между Альпами и Адриатическим морем образовалось около 40 самостоятельных общин, которые переживали то же, что некогда уже было пережито мелкими греческими автономиями… Жизнь этих городов представляла собой непрерывную цепь всяких перемен и усобиц между отдельными городами и коалициями городов, борьбы за гегемонию, угнетение меньших городов большими, а также вечные распри среди необузданной демократии, жестокой тирании и бессердечной аристократии, во всех возможных проявлениях. Названия гвельфов и гибеллинов, давно уже утратившие свой настоящий смысл, т. к. о династии Штауфенов или «Вайблингенов» все уже давно забыли, обозначали уже только две главные партии, которые тут и там уже боролись не за определенные принципы или идеи, а за обладание властью, и каждая из них, победив, самым жестоким образом старалась воспользоваться плодами своей победы. Вожаки побежденной партии немедленно должны были покидать город как изгнанники — banditi — и то значение, которое впоследствии приобрело слово «бандит», лучше всего характеризует способ мести своим согражданам, избираемый этими изгнанниками. При этом, однако, нельзя отрицать, что эта острая борьба за власть, это естественное соперничество больших городов, таких как Пиза и Флоренция, Милан, Генуя, Венеция, приводили, как в городах древней Греции, к страшному напряжению сил и тем самым давали мощный толчок всему течению жизни, так что этот период по отношению к Италии ни в коем случае нельзя считать периодом регресса. Достаточно вспомнить, что величайший, глубокомысленный и гениальнейший из всех средневековых поэтов Данте Алигьери родился в 1265 г. во Флоренции, и вся его жизнь с самой ранней юности прошла среди борьбы партий черных и белых, как называли их во Флоренции. И если в это время, на вулканической почве Италии, могло появиться поэтическое произведение, подобное Дантовой «Комедии»,[35] надо предположить, что здесь действовали такие силы, которые могли проявляться только в людях, одаренных благородными и возвышенными задатками.

Такие люди с грустью размышляли о печальном положении своей родины (вышеупомянутый великий поэт сравнивает Италию с кораблем в жестокую бурю и без путеводных звезд), и теперь, когда даже папство попало в позорную зависимость от французской короны, с надеждой обращали взоры в сторону германского короля, который, по их мнению, мог быть единственным миротворцем и третейским судьей среди бушующей борьбы партий. Многие из здравомыслящих людей поспешили войти в отношения с Генрихом VII, который смотрел на свою задачу в Италии исключительно с этой идеалистической точки зрения третейского судьи. Он предавался благородным мечтам, как он справится с раздирающими усобицами партий посредством доброй воли и полного беспристрастия. Мечты эти поддерживались отчасти и итальянцами, а сам папа Климент V, несмотря на свое стесненное положение, относился к замыслу Генриха благосклонно. Но, увы, королевская власть в Германии была слаба, и это особенно ясно видно по тому ничтожному количеству войск (всего 5 тысяч человек!), с которым Генрих двинулся за Альпы в октябре 1310 г. В этом отношении, впрочем, его поход в Италию мало отличался от многих предшествующих.

Генрих. VII в полном боевом облачении на коне.

Миниатюра из лицевой рукописи «Кодекс Балдуина Трирского». Кобленц. Провинциальный архив.

Вначале все шло довольно удачно, Генриху даже удалось устроить нечто вроде соглашения между вожаками двух главных партий в Милане. Однако вскоре ненависть взяла верх над миролюбием, и король, конечно, не мог действовать иначе, как решительно приняв сторону одной из партий и подставив ей под нож другую. Он поставил одного из членов фамилии Висконти, Маттео, градоправителем Милана, украсил свое чело знаменитой железной короной, а затем отплыл из Пизы с 1300 рыцарями и прибыл в Рим. И здесь он застал разгар борьбы двух враждующих партий. Вождями одной были Орсини, другой — фамилия Колонна. Здесь его пребывание сопровождалось тревогами и кровавыми схватками, которые длились в течение всего времени, пока король готовился к принятию императорской короны. Коронование это наконец было совершено по приказанию папы в Латеране в июне 1312 г., т. к. Ватикан и церковь святого Петра находились во власти партии, противной императору.

Естественным вождем гвельфов в Италии был король Роберт Неаполитанский, против которого Генрих и вступил в союз с Федерико II Сицилийским. Надо заметить, что гвельфская партия преобладала во Флоренции, да и во всей Северной Италии была сильнее гибеллинской; в дела Италии вмешалась и Франция. Филипп IV предложил Генриху уступить ему Арелатское королевство, обещая в случае уступки оставаться нейтральным по отношению к его действиям в Италии. Когда же Генрих отказал ему, то Филипп IV, а затем и папа перешли на сторону врагов императора, у которого и войска, и денег было слишком мало, чтобы решить борьбу одним ударом. В то время сын Генриха Ян Чешский, оставленный им в Германии правителем, благополучно успел утвердиться в обладании чешским королевским престолом. На сейме, созванном Яном в начале 1313 г. в Нюрнберге, война против Роберта Неаполитанского была признана общегосударственной войной, и решено было отправить в Италию значительные военные силы. Господству в Неаполе французской династии (вообще нелюбимой) грозила большая опасность, и Генрих уже собирался, несмотря на то, что папа грозил ему отлучением от церкви, двинуться в поход против сильного врага… Но вдруг во время похода, в августе 1313 г., в г. Буонковенто близ Сиены его постигла смерть на 51-м году жизни. По слухам, он был отравлен, а яд будто бы был дан ему доминиканцем во время причастия.

Гробница Генриха VII в церкви Кампо-Санто в Пизе.

Мрамор. Школа Джованни Пизано, фигуры апостолов на фризе работы Тано ди Камайно. Тело, окутанное дорогими одеждами, лежит в естественной позе, нижняя мантия украшена люксембургскими львами, верхняя орлами империи. В надписи, в частности, говорится, что останки императора покоятся в гробнице нетленными.

Смерть его, конечно, избавляла и флорентийцев, и неаполитанского короля от большой опасности, и отравление во всех видах было в тогдашней Италии делом обычным, однако все это, конечно, еще не может быть ручательством в несомненности этого страшного факта. Но уже сами слухи и толки такого рода служат указанием на то, что в этой стране яростных и разнузданных страстей «все было возможно», выражаясь словами одного хрониста. После смерти Генриха гвельфская партия опять получила перевес. Войско, собранное им, рассеялось. Из числа немецких солдат, так называемых «ольтрамонтани» Генриха, многие были приняты на службу веронским князем Кангранде делла Скала, важнейшим из гибеллинских вождей, и ко всем бедствиям, которые обрушились на Италию, прибавились еще и шайки наемников, на которые опиралась тирания, вызванная и здесь, как и в древней Греции, где избытком свободы, а где и чрезмерным высокомерием господствующей аристократии.

Герб династии Люксембургов.

Таким образом, неожиданная кончина императора разрушила план нового усиления германской короны путем возобновления римского имперского достоинства. Для Германии кратковременное царствование Генриха VII имеет значение лишь в том смысле, что оно выдвинуло в ряды уже имевшихся владетельных домов и Люксембургский дом, имевший такие же высокие притязания. Вследствие этого установление наследственной монархии, уже достигнутое во Франции, Англии и государствах Пиренейского полуострова или близкое там к осуществлению, снова было замедлено для Германии, а борьба знатных фамилий за корону вдвойне усилилась. Из пяти сыновей Альбрехта I второй — Леопольд — умом и энергией превосходил других. Он хотел предоставить корону своему старшему брату, главе дома, Фридриху, с которым был тесно связан истинно братской любовью. Фридрих был добрым, лично храбрым, но ограниченным человеком, при этом обладавшим величавой наружностью, благодаря которой он заслужил прозвище «Красивый», не часто достававшееся членам Габсбургского дома. Он на всякий случай принял свои меры еще до события 1313 г. Он мог, видимо, рассчитывать на курфюрста Кёльнского — архиепископа Генриха, пфальцграфа Рудольфа Рейнского, герцога Рудольфа Саксонского и двух бранденбургских маркграфов; следовательно, пять из семи избирательных голосов были на его стороне. Во главе партии, противоположной Габсбургам, стоял Петр, архиепископ Майнцский. Голоса за Трир и Чехию были в руках Люксембургского дома, т. к. архиепископом в этих областях был брат покойного императора Балдуин. Эта партия не собиралась проводить своего собственного кандидата, чешского короля Яна. Ему было всего 17 лет, к тому же он не годился уже потому, что был сыном последнего короля. Поэтому партия избрала своего кандидата из Виттельсбахов, герцога Верхней Баварии Людвига (Людовика), только что заслужившего громкую славу блистательным военным делом — победой над дворянами Нижней Баварии и их союзником, австрийским герцогом Фридрихом. Людовик, с помощью своих городов, разбил противников при Гаммельсдорфе 9 ноября 1313 г. Это был государь дельный, достойный своего положения, но бедный, не располагавший большой силой и, следовательно, остававшийся зависимым от своих избирателей. Его легко убедили в том, что он может не сдерживать обещания, данного им герцогу Фридриху, товарищу его юности, после битвы при Гаммельсдорфе, — обещания поддерживать его, Фридриха, в притязаниях на корону. Это обещание, говорили ему, теряет свою силу, если ту же корону предлагают ему самому. Вследствие этого произошло двойное и весьма сомнительное избрание. В Заксенхаузене меньшинство — Кельн, Пфальц, Саксония — провозгласило королем Фридриха, а большинство — Майнц, Трир, Бранденбург, Чехия — избрали Людовика. Фридриха короновал в Бонне архиепископ Кёльнский, Людовика — в Аахене архиепископ Майнцский, следовательно, — над первым был совершен обряд надлежащим лицом, но не в надлежащем месте, а над вторым — в надлежащем месте, но не надлежащим лицом.

Королевская печать Фридриха Австрийского.

Надпись по кругу: «+FRIDER1CVS DEI GRACIA ROMANORVM REX SEMPER AVGVSTVS».

Император Людовик Баварский.

Изображен в полном рыцарском вооружении первой четверти XIV в. Рельеф в человеческий рост, из красного песчаника, раньше находившийся на башенке торгового дома в Майнце. 1313 г.

Это привело к долголетней междоусобной войне. Характерно для времени то обстоятельство, что родной брат Людовика, пфальцграф Рудольф, был на стороне его противников. Северная Германия почти не принимала участия в этой войне, обуреваемая другой борьбой: весь Север разделился на две партии — немецко-городскую и датско-славянскую. На стороне последней были северные государи, дома Асканийский и Вельфский, короли Польши, князья Мекленбургские. На другой стороне были маркграф Бранденбургский и некоторые города. Спор был вызван одним из них, Штральзундом. В 1316 г. его осадила большая армия союзных князей. Граждане сделали удачную вылазку против саксонского герцога Эриха, ближе других подошедшего к городу, причем взяли в плен его самого и других знатных лиц. К великому посрамлению князей, победу при Хайнхольце над ними одержали ремесленники. Но союзник городов маркграф Бранденбургский был не так удачлив: он был наголову разбит при Гранзее. В этом случае победе тоже способствовали плебейские элементы, а именно низшие крестьяне, храбро сражавшиеся в рядах противников маркграфа. Заключенный в Темплине мир (1317 г.) прервал эту резню, но ненадолго.

Такое энергичное вмешательство демократического элемента в общий ход событий, противопоставленное элементу рыцарско-аристократическому, вызывает большой интерес к южно-германской войне, продолжавшейся безрезультатно 8 лет. Рыцарство и родовитые горожане были расположены в пользу Австрии. Приобретавшие силу городские элементы — цехи — стояли за Баварию. Города помогали королю Людовику, ссужая его кредитами и деньгами, в которых он нуждался. Впрочем, эта война, которая была причиной неурожая и длившейся три года дороговизны (1315–1318) вследствие опустошения края, была не очень кровопролитной благодаря малочисленности армий, а также вследствие того, что прерывалась на месяцы и даже годы из-за истощения средств у противников. Австрийские войска потерпели большое поражение в 1315 г. в Верхней Аламаннии. События, которые привели к образованию Швейцарского Союза, из-за тенденциозного рассказа летописцев послужили предметом не менее пристрастной легенды, сочиненной победителями, и, воплощенные позднее в чудесном поэтическом произведении, озарились блеском, не утратившим своего очарования и даже правдоподобия, несмотря на тщательные и беспристрастные исследования, по которым оказывается, что бесчеловечность австрийских наместников была передана в сильно искаженном и преувеличенном виде и что рассказ о знаменитом выстреле Вильгельма Телля в яблоко, а затем в сердце габсбургского наместника — не более чем древняя сага северного происхождения, лишь воссозданная с необыкновенной жизненной силой. Существенно же во всем этом следующее: и здесь, в горах, демократические начала усиленно прокладывали себе дорогу, несмотря на преобладание аристократии, ленных владетелей и высшего духовенства, рыцарства и патрициата. В Альпах, в местностях, прилегающих к Фирвальдштедтскому озеру (Швице, Ури и Унтервальдене), строй жизни был демократическим. Рудольф Габсбургский имел владения в Верхней Аламаннии. После его смерти его дом получил наследственные владетельные права над вышеназванными тремя кантонами, а сын Рудольфа Альбрехт задумал соединить эти земли в горной Швейцарии в одно австрийское княжество. Указанные три кантона, как и многие современные им общины, учитывая предполагаемый австрийский план или опасаясь самой его возможности, заключили между собой «вечный союз», который и следует считать возникновением Швейцарского Союза (1291 г.). Впредь Швейцария всегда оставалась на стороне противников Габсбургского дома. Она признала королем Людовика; герцог Леопольд собрал в 1315 г. цвет горного дворянства и мелких владельцев Фирвальдштедтского округа, образовав из них блестящее рыцарское воинство, до того уверенное в победе, что оно запасло даже веревки для связывания пленных. Горцы, которых было не более 1300 человек, вооруженные секирами, стояли на крутом склоне, спускавшемся к озеру Эгери и известном под названием Моргартена, когда 15 октября на юго-западном берегу озера показалось войско, поднимавшееся вверх по долине. Крайняя неосторожность, с которой рыцари вступили на пересеченную местность, заставила их потерпеть полное поражение. Битва длилась не более полутора часов. Рыцарский отряд был разбит и мог спастись только бегством, но неподготовленные к отступлению рыцари были почти все изрублены или сброшены в озеро. Герцог, под невзрачной наружностью которого скрывалась гордая и честолюбивая душа, едва не был убит таким позором, а победа, привлекшая повсеместное внимание, послужила на пользу Людовику. Однако междоусобица продолжалась с переменным успехом, ведя к общей деморализации. Характерно, например, то, что три рейнские курфюрста заключили в Кобленце в 1318 г. договор, который каждому из них предоставлял право помогать избранному им римскому королю, с одним условием: не вредить своим союзникам.

Обе стороны подготовились к решительному сражению лишь в 1322 г. Фридрих вел с востока войска на соединение с войсками, которые его брат Леопольд собрал в Швабии. Но, увлекшись своей рыцарской отвагой и понадеявшись на многочисленность армии, он имел неосторожность принять бой на Ампфингерской пустоши вблизи городка Мюльдорфа, на левом берегу Инна. Он был не прочь решить дело единоборством между вождями, как при Гёльхайме, но Людовик, имевший более зрелые и практические идеи насчет обязанностей главнокомандующего, не согласился на это. Битва длилась десять часов, и участь ее решил нюрнбергский бургграф Фридрих из дома Гогенцоллернов, примкнувший к Людовику. Он сделал обход, который обманул австрийцев, принявших вначале его войска за вспомогательный отряд Леопольда, ожидавшийся с таким нетерпением. В числе добычи, доставшейся победителю, был и сам антикороль Фридрих. Людовик обошелся со своим сверстником, товарищем его детства в Вене, с той рыцарской вежливостью, которая высоко ценилась современным обществом. Местом его заточения была назначена крепость Траузниц на Инне (1322 г.). Вместе с Фридрихом были взяты в плен 1400 его рыцарей. Победа при Мюльдорфе могла считаться одержанной бюргерством, потому что в армии Людовика, благосклонного к горожанам, находилось много городских представителей, составлявших особые команды, по цехам. Если верить одной старинной балладе, воспевающей цехи, все сражение было выиграно лишь благодаря мюнхенским пекарям.

Эта победа возвеличила Людовика на некоторое время и дала ему возможность приобрести территорию, в которой крайне нуждалась корона Виттельсбахов в то время и в будущем. Дом Асканиев, правивший в Бранденбургской марке два столетия, угас с Вальдемаром (1319 г.) или его племянником Генрихом (1320 г.). Король Людовик мог теперь отдать эту область в лен своему 12-летнему сыну Людвигу. Но, по сравнению со всем прочим, его положение было затруднительным. Опаснейший из его противников, герцог Леопольд, был на свободе и мог применить так или иначе свои силы и свою многостороннюю предприимчивость. Передача владения маркой королевскому сыну было с неудовольствием встречено люксембуржцами, важнейшими союзниками Людовика; поэтому Леопольду было очень легко устроить интригу, в которую были бы вовлечены Франция и папа. Во Франции, где произошла быстрая смена правления (за Филиппом IV последовал его сын Филипп V), царствовал тогда Карл IV, вступивший на престол в 1322 г. после смерти своего брата и возобновивший притязания Филиппа Красивого на германскую корону.

Печать Карла IV Французского (1321–1327).

В то же время папа Иоанн XXII, занявший папский престол после того, как он долго пустовал, был совершенно на стороне Франции (с 1316 г.). Он поклялся в Лионе своим избирателям, что не оседлает животного иначе как для возвращения в Рим, поэтому и отправился в Авиньон вниз по Роне на галере.

Столкновение произошло уже в 1323 г. С той беззастенчивостью куриальной логики, которая оставалась незыблемой в течение веков, папа стал проводить мысль, что клятва, произносимая германскими государями при их венчании императорской короной и состоявшая собственно лишь в обете защищать церковь от ее врагов, есть клятва ленная, из чего Климент V выводил, что назначение обладателя прав на императорскую корону при опустении германского престола принадлежит в Италии одному папе. Удивляться этому не приходилось, и преемник Климента отдал, сообразно этому воззрению, императорские права неаполитанскому королю Роберту, чему воспротивился вождь гибеллинов в Верхней Италии Маттео Висконти, герцог Миланский. Папа Иоанн не замедлил начать с ним процесс как с еретиком и «слугой дьявола». Маттео умер в год битвы под Мюльдорфом. Восемьсот рейтаров, посланные Людовиком сыну этого Маттео, Галеаццо Висконти, наследовавшему ему в Милане и снова придавшему силы партии гибеллинов, послужили поводом к новому политико-церковному столкновению, неизбежному при новой форме, в которую облекались старые папские притязания, но принявшему во многих отношениях иной характер, чем прежние споры. В то время, как папы со времен Генриха IV всегда находили союзников в стремившихся к расширению власти немецких владетелях, Иоанн встретил теперь скорее противников в этих князьях, ставших государями или почти государями в своих огромных земельных владениях. И если король или император выступил ныне против него, то ратуя за их же интересы и даже более, чем за свои собственные.

Иоанн XXII издал в Авиньоне прокламацию, в которой требовал, чтобы Людовик отказался от своих прав на главенство в государстве до тех пор, пока они не будут подтверждены папой. В случае сопротивления он, Людовик, и его приверженцы подлежали отлучению. Людовик протестовал, доказывая, что папское толкование посягает прежде всего на право курфюрстов. Срок, назначенный папой, прошел, отлучение было провозглашено. Людовик настоятельно подтвердил во Франкфурте свое намерение не отступать, предоставляя решение дела вселенскому собору (1324 г.).

В разгоревшейся борьбе Людовик питал большие надежды на успех, чем кто-либо из прежних немецких королей. Французская интрига не двигалась вперед. Курфюрсты были мало расположены к поддержанию кандидатов из домов, привычных к наследственной власти, и на дипломатических переговорах в Рейсе между уполномоченными от папы, французского короля, герцога Леопольда и духовных курфюрстов при участии еще некоторых духовных сановников предложения двух первых лиц были отклонены. Брат архиепископа Майнцского, влиятельный член Тевтонского ордена Бертольд фон Бухегг дал перевес Людовику, заявив о несогласии ордена с папой Иоанном XXII, который при длительном споре ордена с рижскими архиепископами решил дело в ущерб рыцарям. Еще важнее было, что Людовик нашел себе союзников в францисканцах, которые агитировали за него среди народа и публицистическим путем. Спиритуализм, идеализм направления этих монахов представлял сам по себе очень неприятную вещь для господствовавших церковных порядков.

Святой Франциск Ассизский и его спутник.

Фрагмент картины Джотто.

Париж. Лувр.

Между францисканским и доминиканским орденами шел спор о понимании евангельской нищеты и пределах нищенского обета. Доминиканцы утверждали, что человек, будь он даже и монах, все же имеет право собственности на безусловно ему необходимое, ежедневно им потребляемое, в то время как францисканцы, или наиболее строгие среди них, не допускали никакой подобной уступки в отношении их обета. Иннокентий IV придумал остроумнейший способ для успокоения взыскательной совести францисканцев и прекращения спора, принимавшего временами слишком опасный характер. Он объявил святейший престол собственником всего, что францисканцы употребляли и чем они владели для своего непосредственного употребления (1245 г.). Но идеализм не удовлетворился таким удачным исходом, и если, как говорили усердные толкователи, сам Христос и апостолы, наши образцы, не имели никакой собственности, то так ли поступали их последователи, папы? Как относилась к. этому церковь?.. Вопрос становился щекотливым, до чего он мог бы довести… Учитывая это, папа Иоанн XXII объявил такие воззрения францисканцев ересью, и знаменитые богословы и вожди этого ордена, проживавшие в Авиньоне, поступили благоразумно, удалившись как можно скорее из пределов непосредственного владычества папы. Но орден представлял собой силу, и папские громы оказались малодейственными в Германии, где францисканцы пользовались большим сочувствием, чем доминиканцы.

Людовик прежде всего старался примириться с Габсбургами, Он вошел в соглашение со своим узником и отпустил его на свободу, но Леопольд не одобрил сделки, и поэтому Фридрих вернулся в Траузниц в 1325 г., несмотря на то, что папа грозил ему отлучением за этот возврат, т. е. за исполнение данного рыцарского слова. Вскоре Людовик и Фридрих, доверявшие друг другу, как в дни своей юности, согласились на ведение государственных дел сообща. Во время римского похода, в котором герцог Леопольд должен был сопровождать короля Людовика, Фридрих брал на себя управление Германией. Но курфюрсты воспротивились этому договору, заключенному в Мюнхене в январе 1326 г., поскольку он действительно противоречил простому понятию о королевской власти. Дело и не представило, однако, опасности, потому что Леопольд вскоре (в феврале 1326 г.) умер, достигнув лишь 34-летнего возраста, а Фридрих, сам по себе незначительный, потерял опору из-за несогласий, возникших среди самой фамилии Габсбургов, из-за происков младшего брата Фридриха Оттона. Папа старался навредить и с другой стороны ненавидимому им королю, от которого ему не удалось еще ничего получить. Он спровоцировал польского короля Владислава Локетка вторгнуться в Бранденбургскую марку.

Гробница Владислава Локетка, короля Польши (ум. в 1333 г.).

Краковский собор.

Две армии вступили в область и подвергли ее всем ужасам опустошения, но добились лишь того, что население еще сильнее примкнуло к гибеллинам. В Берлине, где один из чужеземных прелатов осмелился обнародовать папский приговор об отлучении молодого маркграфа и короля, его отца, народ самосудом расправился с этим сановником: сжег его перед церковью Мариенкирхе. Таким образом, интердикт (запрещение богослужения) — самое острое и презреннейшее орудие папства, позорящее саму внутреннюю сущность христианства, — производил здесь, как и во всей остальной Германии, ничтожное впечатление. При заносчиво выступавшем повсюду демократическом духе, обнаруживаемом городами, обыватели находили средства вынуждать духовенство к исполнению треб, а там, где это не удавалось, какое-то время обходились и без обычных церковных обрядов. Польское нашествие, вызвавшее большое негодование, косвенно послужило на пользу королю Людовику, который приступил весной 1327 г. к своему римскому походу, хотя и с небольшими силами, но при хороших предзнаменованиях.

Армия Людовика тотчас же после вступления на итальянскую территорию увеличилась, а в Милане его встретили послы города Рима, приглашавшие его на коронование. Действительно, он был принят с распростертыми объятиями римским населением, которое, с одной стороны, негодовало на перенесение папской резиденции, а с другой — умело воспользоваться отсутствием папского правительства. Людовик вступил в Рим в январе 1328 г. Глава гибеллинского дворянства Шарра Колонна был римским губернатором, «capitano», с подобранным сообразно духу партии городским советом, 52 «conservatori del popolo». Именем их, — потому что, как они говорили, городу, а никак не главе церкви, принадлежит право короновать императоров, — была возложена на Людовика в соборе святого Петра, но мирскими руками, императорская корона, после чего два епископа, находившиеся под интердиктом, совершили над ним обряд миропомазания.

Коронация Людовика Баварского в соборе святого Петра в Риме. Ее производит Гвидо Тарлати ди Пьетрамале, епископ Ареццо.

Рельеф с гробницы этого епископа в Ареццо.

Такой успех, казалось, совершенно одурманил Людовика, разум которого не соответствовал возраставшим задачам его царствования. Называя папу лишь «Иаковом из Каора», как тот называл его только «герцогом Баварским», он прибег к какому-то воображаемому судебному праву для произнесения приговора, по которому папа был присужден к низложению за еретичество, симонию, государственную измену и все преступления, которые только можно было наскоро подобрать. Затем он возвел на папский престол одного простого минорита под именем Николая V (1328 г.).

Но эти успехи закончились. Счастье быстро отвернулось. Вследствие целого ряда ошибок он оттолкнул от себя самых выдающихся вожаков императорской партии, как, например, могущественнейших и наиболее значительных в духовном отношении гибеллинских главарей в Тоскане: Каструччо Кастракани и Висконти в Милане. В Риме от него тоже отшатнулись, потому что народ был недоволен подачкой в 30 тысяч золотых гульденов, так что Людовику пришлось поскорее спасаться с этой жгучей почвы вместе со своим папой. Не могло быть и речи о завоевательном походе на Неаполь, задуманном Людовиком в союзе с сицилийским королем Федерико. В декабре 1329 г. император вернулся в Германию, не успев нигде основать ничего прочного, в то время как антипапа смиренно заявил в Авиньоне о своем отречении, а в следующем 1330 году после публичного покаяния в своей вине с выражением всяческого раскаяния снова был принят в церковное лоно. Однако императорский титул — единственная добыча, привезенная из итальянского похода, — был все же немаловажен, а смерть Фридриха, последовавшая в том же году, еще улучшила положение Людовика. Хотя Фридрих, особенно в последние годы, не придавал своей личностью никакого значения своему королевскому титулу, все же само существование другого короля тормозило деятельность Людовика и могло сделаться даже опасным для него. Обстоятельства вообще складывались благоприятнее для императора, чем для его предшественников. Самый могущественный из больших немецких домов, Люксембургский, долго оказывал ему надежную поддержку. Один из глав этого дома в то время, архиепископ Балдуин Трирский, выдающийся политик и столь же замечательный правитель своей области, не допустил обнародования папской буллы и оказал хорошее влияние как на Людовика, так и на своего племянника, второго главу Люксембургского дома, чешского короля Яна.

Ян Люксембургский, король Чехии (1310–1346). Бюст XIV в. Трифорий Пражского собора.

Ян Люксембургский, король Чехии, в полном вооружении. С печати Яна Люксембургского.

На его щите изображен польский орел, на значке копья — чешский двухвостый лев, на попоне коня — люксембургские львы.

Этот последний, очень одаренный человек, как многие из «Лютцельбургов», честолюбивый и беспокойный, сумел утвердить за собой и своим домом право на наследство после бездетного каринтийского герцога Генриха. Он же принял на себя то дело, которое не удалось императору в Италии, — роль третейского судьи, вооруженного нейтрального владетеля в разъединенной стране, в которой часто обращались к нему с просьбами, в надежде на свое дипломатическое искусство. Он мечтал о соединении Моравии и Чехии, Каринтии и Тироля, так же как и владений в Италии в одно большое территориальное целое. Но ему тоже не удалось основать прочного владычества в Италии, несмотря на столь блестящее начало. Скоро он возвратился из нее, предоставив завершение дела своему 15-летнему сыну Карлу. Однако, несмотря на завоевательные планы, опасные для дома Виттельсбахов, он успел снова заручиться благорасположением императора. Среди бесконечно разнообразных проектов династической политики этих государей был и план брака между маркграфом Людвигом Бранденбургским и одной из дочерей короля Яна. Император надеялся при этом, что Ян устроит его примирение с папой. Людовик желал этого примирения со всей трусостью святоши. Столкновение с главой церкви, даже если тот был только орудием чисто мирских поползновений и происков, слишком тяготило этого добродушного, но вполне заурядного человека, поэтому испытывавшего противоречивые чувства — что, впрочем, не было редкостью среди правящих лиц во все времена. Ян обманывал его или заставлял делать то, что хотел: он строил разные брачные и честолюбивые планы с французским королем, а император Людовик, ради примирения с курией, готов был даже в случае необходимости отречься от короны, которую получил бы тогда другой из Виттельсбахов, герцог Генрих Нижне-Баварский, зять Яна. Эта интрига, особенно выгодная французскому королю, была уже в полном ходу, но папа еще колебался. Между тем постыдный договор, по которому все Арелатское королевство с угодьями должно было отойти Франции, стал известным, и многие имперские города обратились по этому поводу с запросами к Людовику, который отрекся от всего в циркулярном послании к ним (1334 г.), чтобы кинуться потом на время в противоположную крайность — политику всех слабодушных.

В 1335 г. умер Генрих, герцог Тироля и Каринтии, и его наследие послужило поводом к ожесточенному спору, при котором Людовик и Габсбурги выступили сначала против Яна и его союзников: венгерского короля Карла-Роберта и некоторых имперских князей.

Печать Карла-Роберта, короля Венгрии (1308–1342).

Париж. Национальный архив.

В это время Людовик мог бы примириться с тем, что он считал церковью: преемник враждебного ему папы, умершего в 1334 г., Бенедикт XII, сам желал этого примирения, потому что тяготился французскими оковами. Однако новый папа тоже не мог высказать своего решения без согласия французского короля, а император раздражал последнего своей недостойной колеблющейся политикой. В споре, имевшем большое значение, он договаривался одновременно с Филиппом YV против английского короля Эдуарда III, а с Эдуардом против Филиппа. Повторные посольства его к папе не дали результатов. Собственно, Людовик и не нуждался в этом примирении, потому что общественное мнение в Германии стало на его сторону с самого начала спора так горячо, как не бывало еще при прежних императорах. Впереди всех шли имперские города, ставшие в последние десятилетия ареной активной деятельности и стремления к прогрессу. Они отнимали у клириков одну область общественной деятельности за другой, внедряя новые порядки, сообразные с мирской точкой зрения. Наступила эпоха, в которую повсеместно завоевывал себе место, более или менее успешно, демократический элемент, цехи, втиравшиеся в городское управление наряду с элементом аристократическим — патрициатом. Это было достигнуто уже, например, в Шпейере (1327–1330), в Страсбурге (1332 г.), в Регенсбурге (1334 г.), в Базеле (1336 г.). Эти города очень спокойно переносили папский интердикт, Цюрих, например, в течение семнадцати лет. Некоторые из них прибегали и к устрашению духовенства, ставя ему на выбор: «либо петь, либо убираться прочь». В Эрфурте монахов, не соглашавшихся ни петь, ни звонить в колокола, заперли в монастыре и морили голодом, пока они не уступили. Но и само духовенство, больше и больше поддаваясь францисканским идеям, восставало против папы, и это было заметно не только в низшем клире. Вообще единомыслия в духовном сословии уже не было. Возникало множество споров при избрании епископов. Особенно долго тянулся один, из-за майнцской кафедры, между Балдуином Трирским и Генрихом (фон Фирнебургом) Кёльнским. Наконец, после неудачной попытки общего примирения, сделанной некоторыми епископами на съезде в Авиньоне (1338 г.), в том же году последовала весьма знаменательная мера: шесть курфюрстов — все, кроме чешского, — съехались в рейнской деревне Рейс и составили декларацию, в которой оповещали всех о своем решении ни для кого не поступаться своими избирательными правами. Избранный всеми курфюрстами или их большинством глава государства не должен был нуждаться в соизволении апостолической кафедры для исполнения своих обязанностей.

Дело становилось серьезным для папского престола. На съезде, созванном во Франкфурте-на-Майне, на который явились представители от двух третей Германии, Людовик представил свое дело как бы на суд нации. Присутствовавшие духовные лица выразили мнение, что им, королем, сделано все, чего только можно требовать, для удовлетворения церкви и что с ним поступили крайне несправедливо. Поэтому съезд решил восстановить богослужение во всей Германии с признанием недействительности интердикта. Противящиеся этому подлежали наказанию, как государственные преступники. Затем были признаны начала, выработанные съездом в Рейсе. Вслед за этим Людовик 8 августа издал декларацию, гласившую о непосредственно божественном происхождении королевской власти и о том, что избранный всеми курфюрстами или их большинством становился после этого, и только после этого, королем и императором. Теория государственного права, которую проводили за 14 лет до этого (1324 г.) Марсилий Падуанский и Иоанн Яндунский в своем общем трактате «Defensor pads», теперь торжественно признавалась. Через несколько недель при свидании императора с английским королем Эдуардом III в Кобленце она была подтверждена и принята ими за руководство для общей программы действий. Этот съезд был особенно блестящ: на рыночной площади в Кобленце, перед императорским троном, стоял английский король, принимая грамоты, которыми он облекался в звание римского наместника в нижнерейнских провинциях. Против сопротивлявшегося духовенства здесь были приняты строгие меры, и в нем обнаружился раскол. Обе стороны не жалели обоюдных ругательств, о чем имеется много свидетельств, но, в общем, преданное правительству духовенство получило перевес, и это движение было так сильно, что в следующем году и чешский король на деле примкнул к программе, выработанной в Рейсе (1339 г.).

К сожалению, сам Людовик не удержал такого блистательного положения и продолжил идти прежней дорогой уступок и вымаливаний, стараясь примириться с папой. Он был так ограничен и малодушен, что сам не верил в отважное провозглашение независимости, которое действительно могло послужить освобождению всего христианства или, по крайней мере, немецкой нации, от ига совершенно извращенной духовной власти. Это было, впрочем, не последним примером того, как лично храбрые государи в своей борьбе с исполинским призраком папизма после своего первого смелого натиска робели и трусливо отступали назад. Союз с Эдуардом III, столь важный для Людовика в этой борьбе, поддерживался им тоже очень двусмысленно. Нельзя утверждать, что этому слабохарактерному человеку недоставало того, что люди называют счастьем. В 1340 г. угасла нижнебаварская линия Виттельсбахов с кончиной 10-летнего сына Генриха II, и нижнебаварские государственные чины, радуясь случаю, выбрали Людовика своим государем. Одновременно ему предоставлялась возможность присоединить Тироль к прекрасным баварским владениям, хотя и не вполне безупречным путем. Наследница Тироля Маргарита, дочь герцога Каринтийского Генриха, находила основательные или неосновательные причины для жалоб на своего супруга Иоанна-Генриха, второго сына Яна, чешского короля, и тайно предлагала императору свою руку для его овдовевшего сына маркграфа Людвига. Нежелание его взять жену, которая носила прозвище Маульташ, не представило непреодолимого затруднения, но были и другие препятствия. Иоанн-Генрих был законным супругом графини Маргариты и княжил в области. К расторжению брака не было сколько-нибудь подходящего повода. К тому же такое расторжение зависело исключительно от папы, а получить его при данных обстоятельствах было решительно невозможно, не говоря уже о церковных препятствиях к браку между лицами, состоявшими в третьей или какой-то подобной степени родства, а таково было именно отношение предполагаемых жениха и невесты. Но в человеческой душе, особенно в душе слабого человека, уживаются самые грубые противоречия: тот самый государь, который ради примирения с главой церкви был готов пойти на крайнее унижение — на отречение от престола, — теперь, из династической корысти, не задумался объявить брак Маргариты недействительным и далее, в силу своей императорской власти, нашел и родство брачующихся не препятствием. Если бы, значилось в документе, такое родство было преградой, то никакой папа, даже ангел небесный, не мог бы дать в этом случае разрешения. Между тем папа часто разрешал подобные браки, из чего видно, что дело касается лишь людского устава, а допускать изъятия из такого устава — дело императора. Таким образом, с помощью недовольных люксембургским князем дворян он был изгнан из Тироля, и второй брак его жены состоялся (1342 г.).

Безрассудство, с которым Людовик ради усиления власти своего дома присвоил себе права, принадлежащие исключительно церкви по религиозным и правовым понятиям того времени, снова настроило против него князей. Люксембургскому дому была нанесена тяжкая обида, а разрыв с папским престолом обострился, тем более что папой был, после смерти Бенедикта (1342 г.) Климент VI, друг Люксембургов. Людовик повернул назад: его императорская заносчивость сменилась смирением. Но папские притязания были направлены уже грубейшим образом не столько против императорских, сколько против княжеских интересов: церковный спор вступал на новую почву и становился опаснее для папства, в ослеплении вступившего на эту почву. Князья имели основания упрекать императора, что он плохо действовал в их пользу, которая была, вместе с тем, и государственной пользой, и у них назревал план — придать императору в помощь еще и римского короля. Вступив в переговоры с ним, они предложили ему Карла, сына чешского короля. Между тем удача не покидала Людовика. В 1345 г. граф Вильгельм IV, владевший Голландией, Зеландией, Утрехтом, Фрисландией и Геннегау, пал в битве с восточными фризами: с ним кончился род графов Голландских по мужской линии, и ближайшей его законной наследницей, любимой населением, была старшая сестра покойного Маргарита, супруга императора Людовика, который и предоставил ей в лен владения, оставшиеся после ее брата (1346 г.). Это вызвало полное сплочение его врагов. В апреле того же года папа вновь объявил Людовика отлученным от церкви и потребовал от курфюрстов избрания нового главы государства. Пятеро из них повиновались, и в Рейсе, от имени Саксонии, Чехии и трех архиепископов был избран королем старший сын Яна Карл, маркграф Моравский. В числе других уступок папе — или, вернее, тому, кто властвовал над папой в данную минуту, французскому королю, — Карл давал обещание отдавать на решение папы все споры между Францией и Германией, как настоящие, так и будущие. Такое обязательство не тяготило его: подобные клятвы давались не с тем, чтобы их выполнять. Это избрание почти не пошатнуло положения Людовика: Карл, папский король, не мог даже добиться коронования. Город Аахен запер перед ним свои ворота; вообще, города стояли за Людовика, а это было основным в данную минуту. Несмотря на всю неустойчивость своей политики, Людовик выказывал свое расположение к горожанам и сделал для городского устройства больше, чем кто-либо из его предшественников. На городском съезде в Шпейере (сентябрь 1346 г.) городские представители весьма определенно высказались в его пользу, и многие владетельные князья, тоже бывшие на съезде, последовали их примеру. Немецкая корона укрепилась, а поражение, понесенное незадолго до того французами при Креси в битве с англичанами, в которой участвовали отец и сын Люксембурга, находившиеся во французском лагере, ослабило на время и значение короля Карла. Король Ян, его отец, пал в сражении; Карл был тяжело ранен. Удачно добравшись до своей наследственной территории, Чехии, он стал готовиться к наступательным действиям (1347 г.). Смерть избавила Людовика от необходимости отразить нападение. Охотясь на медведя вблизи Мюнхена, он был сражен апоплексией и скончался, призывая Пресвятую Деву, которую чтил больше, чем кто-либо другой из германских государей. «Царица сладчайшая… Матерь наша…» — произносил он, умирая (октябрь 1347 г.). Он дожил до 60-летнего возраста.

Голова статуи Людовика Баварского с его гробницы.

Мюнхенский собор.

Людовик Баварский. Статуя с его гробницы, выполненная в 1470 г. Мюнхенский собор.

34-летнее царствование Людовика Баварского было значительным для Германии, несмотря на то, что он лично может казаться несоответствующим своему высокому положению. При его правлении явно начинаются новые времена, хотя сам он мало соответствует этим новым временам и их мировоззрению, оставаясь непреклонным в своих прежних религиозных понятиях и усвоенной набожности. Но повсюду, среди ученых и неученых, в народе и в знати, возникает новое, решительно антиклерикальное и антипапистское направление. Мы уже видели, что это движение, замечаемое лишь весьма немногими современниками, как это обыкновенно бывает, находилось во внутренней связи с развитием городской жизни в эту эпоху. Борьба за городские права, происходившая под разными видами и с большой или меньшей силой в большинстве немецких городов с целью уничтожения или, по крайней мере, ограничения сословных привилегий, порождает всегда и нужных бойцов для гражданской битвы; она формирует их. Но, прежде всего, такое движение способствует огромному развитию трудовой деятельности, промышленности, изгоняя мечтательный, аскетический, фантастичный взгляд на жизнь, еще так сильно господствовавший в предшествовавших поколениях, — в поколениях, современных крестовым походам. Идея государственного порядка проложила себе путь в виде идеи независимых автономных городских общин, в которых возродилась, в духе времени, древняя немецкая народная община. Принцип сообщества, связывающий всех городских обывателей и создающий их «общину», показал здесь свою созидательную государственную силу заключением союзов между городами, их мирными договорами, распространением правосудия и порядка. Лежавшие в развалинах замки и крепости разбойничавших рыцарей уже повсюду свидетельствовали о могуществе, достигнутом этими городскими общинами; но они впервые заявили свою политическую силу в царствование Людовика. Интриги курфюрстов, выставивших антикоролем Люксембурга, не имели успеха, и Людовик продолжал спокойно царствовать или, вернее, исполнять свою королевскую обязанность, потому что настоящее владычество, если иметь в виду главную из сил, двигавших народом, уже не принадлежало больше немецким государям. Города стояли за Людовика, потому что он сочувствовал городскому сословию и городской жизни, сердечно понимая их нужды, не был «королем рыцарства», как прежние государи. Вследствие этого он обладал могуществом, которое придает большое значение его личности, в сущности, весьма посредственной.

Смерть Людовика не вызвала никаких потрясений: антикороль Карл IV был тотчас же признан многими законным государем. Он был еще молод, ему шел только тридцать первый год; раннюю юность он провел при дворе французского короля Карла IV, приходившегося ему дядей, и вскоре вступил в брак с французской принцессой Бланш Валуа. Его образование соответствовало новому духу времени, предъявлявшему правителям другие требования, чем в эпоху Оттона и Карла Великого. Он говорил и писал на пяти языках. В противоположность своему отцу, натуре неспокойной, воинственной, жаждавшей приключений, он был человеком мирным, разумным, последовательным, расчетливым. Несмотря на то, что у Людовика осталось шесть сыновей, Виттельсбахи не выдвинули претензий на корону ни для кого из своих; они выставили только кандидатуру английского короля Эдуарда III, который и был избран в Оберландштейне четырьмя несколько сомнительными голосами. Он искал, впрочем, германской короны не ради нее самой, а лишь ввиду тех выгод, которые она доставила бы ему в его войне с Францией.

Эта кандидатура, однако, не имела никакого значения. Но зато весьма серьезную опасность для Виттельсбахов представила весьма смелая, хотя и не особенно обдуманная затея, посредством которой Люксембурга или их партия задумали выставить им противника в самом ненадежном пункте их владений. Новая власть (с 1322 г.) была там, в Бранденбургской марке, не очень любима, и еще живы были воспоминания о прежнем Асканиевском княжеском доме; и вдруг в августе 1348 г. появился человек, выдававший себя за маркграфа Вальдемара. В то же время была пущена в обращение история такого рода: будто маркграф Вальдемар, мучимый угрызениями совести по поводу того, что состоял в слишком близком родстве со своей женой, по указанию папы incognito отправился в Святую землю и там предался покаянию. Это случилось довольно давно, 28 лет тому назад, и весь этот рассказ тем более должен был представляться невероятным, что предосудительный брак был заключен с папского разрешения. Другие говорили, что роль маркграфа Вальдемара принял на себя мельник по имени Якоб Ребок. А между тем дерзкий самозванец благополучно продолжал действовать, тем более, что многие из знати не стыдились поощрять этот обман, и Карл IV дал ему даже марку в лен (в октябре 1348 г.). Баварская партия сделала соответствующий этому ответный шахматный ход, побудив одного из испытанных приверженцев покойного императора, графа Гюнтера фон Шварцбурга, принять на себя неблагодарную роль короля-соперника. В июне 1349 г. он действительно был избран королем во Франкфурте обоими курфюрстами виттельсбахской партии, герцогом Эрихом Саксен-Лауэнбургским и архиепископом Майнцским. Но карьера его закончилась очень скоро. Он вскоре сам стал тяготиться своим положением и заболел. Оба соперничавших дома вступили в переговоры и оба отказались от поддержки выставленных ими кандидатов: Понтер дешево продал свою фальшивую корону — за 20 тысяч марок (в расплату с кредиторами), а затем, через несколько недель, умер естественной смертью. Князья виттельбахской партии признали Карла IV, который за это, в свою очередь, низверг лже-Вальдемара: назначено было нечто вроде расследования, и присяжные выразились очень осторожно, объявив, что они — если бы им пришлось присягать, настоящий он или нет, — скорее бы стали присягать в последнем. Сам же самозванец не остался внакладе: ангальтская родня Асканиевского дома содержала его всю жизнь, как если бы он был настоящим князем. По-княжески его и погребли, когда он умер.

Эти годы (1348–1350) были отмечены ужасным, гибельным бедствием, которое ясно показывает, как еще беспомощны были в ту пору люди против эпидемических болезней. Страшная болезнь, которой население недаром дало грозное имя «черной смерти», посетила Германию и особенно свирепствовала в ее многолюдных и тесно застроенных городах. В известиях находим такие цифры смертности, которые превосходят все наши представления и на основании которых можно предположить, что Германия в эти годы лишилась почти полутора миллионов населения. Страшная эпидемия опустошила и соседние страны, прихотливо выбирая свои жертвы, набрасываясь на одних и обходя других. Этот век еще не умел найти естественные причины громадной смертности и энергично и разумно противодействовать им естественными мерами предосторожности. Измученное и разгоряченное воображение народа тотчас стало искать причины бедствия в отравлении колодцев евреями, которые и стали жертвой общей ненависти и корысти. Началось повсеместное возмутительнейшее из всех возмутительных избиение евреев, какое когда-либо происходило в европейских странах вообще и особенно в Германии. Куда ни посмотрим, везде видим одно и то же: несчастных жгут на кострах или поджигают улицы, на которых они живут. Иногда и сами евреи поджигают свои дома, потому что нигде и ни в чем не видят себе спасения. В других местах у этих ни в чем не повинных несчастных пыткой вырывали признания, служившие внешним поводом и побуждением для отвратительных неистовств, которые, конечно, произошли бы и без этих признаний, тем более, что рядом с религиозным фанатизмом действовало в массе и корыстолюбие, благодаря которому заодно действовали и горожане, и дворянство, а иногда даже и князья, т. к. все они были в долгу у евреев и в данном случае видели удобный способ избавиться от своих долговых обязательств. Буря эта бушевала так страшно, что увлекала к неистовствам и более человечно настроенных правителей, и разумные городские власти, тем более, что чернь местами, как, например в Страсбурге, смещала тех представителей власти, которые не тотчас выдавали ей намеченные народной злобой жертвы, и вымещала свою злобу на имуществе этих чиновников. Король Карл IV вмешался в дело, но с недостаточной энергией и не из гуманных побуждений. У него был свой интерес щадить и охранять «верных слуг нашей королевской казны» — так он называл евреев в своем официальном акте: они собирали ему подати и составляли известного рода фонд, которым он постоянно мог пользоваться. Но, собственно говоря, его власти не хватало на то, чтобы серьезно наказывать за совершенные злодейства. Однако то, что пощадил ураган разыгравшейся народной стихии, снова было восстановлено в своих правах, насколько тут могла идти речь о праве вообще.

Другим следствием эпидемии были процессии «бичующихся». Общественное мнение было способно видеть в этом страшном бедствии не что иное, как ниспосланное Богом наказание, а против этого не могло быть никакого другого средства, как покаяние, выражавшееся в виде тягостного, грубого, потрясающего самоистязания, которое должно было хотя бы до некоторой степени соответствовать ужасной небесной каре. В Австрии, по-видимому, прежде, чем в других странах, такие кающиеся стали сходиться толпами и затем в виде длинных шествий переходить из города в город, с места на место, по всему пространству германского королевства. Городские хроники дают весьма живые описания этих покаянных странствований, которые вскоре превратились в настоящее бедствие для местных жителей: вот одна из таких процессий, человек двести, со знаменем и свечами, с красными крестами, нашитыми на шляпах, тянется попарно по направлению к Страсбургу. Там, где они приближаются к деревне, начинается громкий перезвон колоколов. Впереди всей процессии идут двое запевал. Той печальной песне, которую они распевают, понемногу начинает вторить хор. Население села встречает их в полном составе, оглядывает с любопытством. Они идут в церковь, преклоняют колена и затем, после краткого песнопения, падают крестом наземь. Тогда запевалы затягивают над ними заунывным и однообразным тоном:

Возденьте руки к небу,
Просите, да отвержет Господь великую смертность!
Возденьте к небу руки,
Молите, да сжалится Господь над нами.

Бичевание они совершали над собой дважды в день. Под звуки тех же заунывных песнопений они торжественно выходили в поле и бичевали себя по обнаженному телу ремнями, к которым на концах были пришиты пуговицы или вбиты небольшие гвозди. Подобные самоистязания допускались церковными обычаями, но то возбужденное состояние, в которое бичующие приводили себя, выражалось иногда в весьма опасных крайностях. Эти процессии спустя некоторое время не только превратились в удобное прикрытие для всякого рода непристойностей и пороков, но и привели к дерзким пререканиям с духовными властями. Бичующиеся, возгордившись, стали относиться к священникам с пренебрежением, ссылались на небесное откровение — на послание, будто бы ниспосланное с неба, а в этом послании было написано для всеобщего сведения, что Господь, прогневанный греховностью мира, хотел уже окончательно разрушить мир и лишь с великим трудом дал умолить себя своей матери и своим ангелам. Когда же духовенство обращалось к вожакам «бичующихся» и спрашивало их, уверены ли они в подлинности этого послания, те отвечали на вопросы злобными сомнениями в подлинности Священного писания.

Гюнтер фон Шварцбург. Надгробие в соборе Франкфурта-на-Майне.

Расписано красками и позолочено. На лентах, которые держат фигуры наверху, — стихи в честь покойного.

Бичующийся грешник. Гравюра по дереву Альбрехта Дюрера. 1510 г.

Все это привело, наконец, в 1349 г. к папскому запрещению всяких странствований «бичующихся», и все города перестали впускать к себе их процессии. Тот, кто желал бичевать себя, мог бичевать себя тайно, в своем доме, сколько ему угодно, — так решили городские власти Страсбурга.

Для Германии в целом правление Карла IV главным образом было важно из-за той конституции 1356 г., которая после долгих обсуждений на рейхстагах в Нюрнберге и Меце была окончательно оформлена и, по привешенной к ней золотой печати, получила впоследствии название «Золотой буллы».

«Золотая булла» Карла IV. Золотой футляр.

АВЕРС. Император на троне, слева от него герб империи, справа — Чехии. Надпись по кругу: KAROLVS QUARTVS D1VINA FAVENTE CLEMENTIA ROMANORVM IMPERATOR SEMPER AVGVSTVS ЕТ BOEMIA REX. РЕВЕРС.

Фантастическое здание с надписью: AVREA ROMA. Надпись по кругу: ROMA CAPVT MVNDIREG1T ORBIS FRENA ROTVND1 («Рим, глава мира, держит в узде всю Вселенную»).

Не следует забывать, что эта булла до самого конца Германской империи (в прошлом столетии) составляла основной закон ее организации, ее строя, а поэтому положила во многих отношениях конец своеволию. Она устранила всякое папское участие в избрании королей. Городам запрещала прием в свою среду граждан извне, а также ограничивала их права на союзы и коалиции. С другой стороны, были определенно указаны и права князей по отношению к различным категориям их подданных. Главным образом содержание буллы касалось избрания римских королей, а также прав и имуществ курфюрстов. В ней перечисляются все семеро главных избирателей: три архиепископа — Майнцский, Кёльнский и Трирский, король Чехии, пфальцграф Рейнский, герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский. Избрание решается большинством, на избрание созываются курфюрсты архиепископом Майнцским месяц спустя после кончины императора, а если бы такого созыва не последовало, то они и без приглашения съезжаются во Франкфурт-на-Майне. Избирательные права курфюрста тесно связаны с его землей, которая, как нерушимое целое, переходит в наследство к его первенцу, причем все подданные курфюрста, по их особой и важной привилегии, судятся исключительно в местных судах. В силу привилегии о невызове (de non evocando) никто не имеет права апеллировать на решение этих судов в высшую инстанцию. Курфюрстам на их территории принадлежат так называемые «регалии» — право чеканить монету, назначать пошлины, водворять или не водворять у себя евреев. Таким образом, на основании этой буллы они становились полными господами своей земли и составляли некоторого рода олигархию, которая резко выделялась из остальных князей и в сильнейшей степени возбуждала их зависть. Кроме того, булла предписывала главе государства ежегодно в определенные сроки съезжаться с курфюрстами для решения важнейших государственных дел: важнейшим из курфюршеств, Чешским, владел сам Карл, и, судя по тогдашнему положению дел, имел право надеяться, что ему удастся то, что не удалось его предшественникам, а именно: удержать императорскую власть в своем доме и таким образом, хотя и при помощи некоторого обхода — через олигархию — создать для Германии монархию в лице представителей Люксембургской династии.

Печать придворного суда императора Карла IV.

Поколенное изображение императора в коронационном облачении, в императорской короне, с державой прижатой к гриди, в левой руке и мечом, который он горизонтально держит перед собой, — в правой. Надпись по внешнему кругу: +SlGILLV(m) 1ND/CIS CVRIE KAROL1 QVART1 DIVINA FAVENTE CLEMENC1A ROMANOR IMPERA; no внутреннему (продолжение): TORIS SEMPER AVGVSTI ET BOEMIE REGIS.

Этого монархически-династического положения можно было достигнуть, только обладая большим личным могуществом, сосредоточенным в руках одного дома. На этом основании установилась монархическая власть несколько позднее, 500 лет спустя. Стремлением к такому возможно большему и возможно прочнейшему единовластию был проникнут и Карл IV. Он шел к своей цели осторожно, последовательно и разумно, как настоящий государственный муж, не слишком, впрочем, заботясь о нравственной чистоте избираемых им средств.

Замок Карлштейн в Чехии. Любимая резиденция императора Карла IV. Некогда место хранения императорских регалий.

Особенной похвалы заслуживает его управление своей наследственной землей, королевством Чехией, горные промыслы которой обеспечивали ему прочное финансовое положение. Он создал здесь и порядок, и полнейшую безопасность при помощи строгого правосудия. Он зорко следил за постепенным возрастанием народного благосостояния, за виноградарством и плодоводством, за обработкой рудников, за постройкой мостов и проведением дорог, за правильной чеканкой монеты, за усовершенствованием городской жизни.

Карл IV как король Чехии. Бюст XIV в.

Трифорий Пражского собора.

Вскоре его столичный город, Прага, значительно им расширенный, мог уже соперничать с любым из итальянских городов и превзошел значением многие из городов по эту сторону Альп. Особенно к его заслугам можно отнести основание Пражского университета, первого в Германской империи, к тому же основанного им в начале его правления, в 1348 г.

Карл IV — король Чехии.

Слева: корона Карла IV как чешского короля, сделанная по его приказу в 1347 г. Хранится в Пражском соборе.

Справа: печать Пражского университета, основанного в 1348 г. Император Карл IV,преклонив колени перед покровителем университета, святым Вацлавом, подносит ему грамоту об основании университета.

Одновременно с этим он заботился о постройке моста через Влтаву и о сооружении Пражского собора, и такое соединение забот о чисто материальных нуждах населения с заботами о его духовных стремлениях характеризует Карла IV как замечательного правителя.

Собор святого Вита в Праге.

По указу Карла IV построен на месте бывшего романского собора. Строительство начал французский архитектор Матье из Арраса и завершил чех Петр Парлерж.

Многие укоряли его за то, что он не в такой степени заботился об остальной Германии и как бы забросил ее. Но для того, чтобы заботиться о ней в равной степени с Чехией, он должен был бы иметь право распоряжаться и Германией как своим государством. Всеми средствами стремился он к расширению своих личных владений, и времена были очень благоприятны в этом отношении для правителя сильного и умелого, обладавшего значительными материальными средствами. Особенно сильно способствовала этому расширению владений рознь и беспутство, которые господствовали в доме Виттельсбахов, между тем как сам он действовал в полном согласии со своими братьями Иоанном-Генрихом и Вацлавом. Первый из них правил Моравией, как леном Чешского королевства, второй — родовым владением дома (ныне герцогства) Люксембургского. Важнейшее из родовых владений Виттельсбахов, Бранденбургскую марку, Карл понемногу скупал у младшего из шести сыновей своего предшественника Оттона и, наконец, по договору 1373 г. окончательно выкупил всю с помощью последней выплаты 500 тысяч золотых гульденов. Надо заметить, что некоторая часть этого владения, Нижне-Лужицкая земля, уже давно была поглощена Люксембургом. При этом с обычной своей политической ловкостью Карл вполне сумел изолировать Виттельсбахов, так что им оставалось лишь одно — принять условия, предлагаемые императором. Титул курфюрста был сохранен за последним из маркграфов Виттельсбахского рода до самой его смерти. Еще легче ему удалось присоединить к Чешскому королевству Силезию, лежащую между Чехией и Бранденбургской маркой. Еще раньше в значительной степени удалось онемечить эту страну, делившуюся на 16 более или менее слабых княжеств. Еще отец Карла IV, пользуясь благоприятными обстоятельствами, успел обратить некоторые из этих княжеств в чешские ленные владения, и Карл продолжал следовать системе отца. Рядом с этими более значительными приобретениями Карл IV не упускал случая увеличивать свои владения во всей Германии небольшими клочками — покупкой замков и городов, графств и баронств. Он был настолько дальновиден, что трудился для будущего и понимал, в какой степени даже небольшое владение могло быть прибыльным в руках человека, имеющего власть. Постепенно он распространил свое владычество на все онемеченные славянские земли, от берегов Дуная до балтийского взморья — Чехию, Моравию, Силезию, Верхне- и Нижне-Лужицкую марку, Бранденбург. А в 1364 г., совершенно в духе того жадного до наследования времени, он заключил с Габсбургским домом договор, по которому в случае вымирания одного дома другой — переживший — должен был унаследовать все владения вымершего дома. Сближение же с императором послужило на пользу Габсбургов в том отношении, что они приобрели Тироль, который Карл после кончины несчастной Маргариты в 1369 г. отдал в лен своему зятю, герцогу Рудольфу IV Австрийскому. Такие брачные союзы были в ту пору надежным связующим звеном и вообще в большом ходу. В такой брачный союз Карл вступил и с домом Гогенцоллернов, начинавшим тогда приобретать значение. Он женил своего сына Вацлава на одной из гогенцоллернских принцесс. Этот брак вскоре был расторгнут императором, когда ему представился случай женить сына на более видной и выгодной невесте — наследнице венгерской короны. Мало того, он вступал даже в такие договоры с князьями, по которым предполагал сочетать браком между собой детей, еще не родившихся, которые должны были родиться в ближайшем будущем.

Такой политический деятель, как Карл, мог, пожалуй, приняться за разрешение даже таких задач, которые были постоянным камнем преткновения для немецкой государственной мудрости: извлечь надлежащую пользу и из положения Италии. Первый поход в Италию он совершил в 1354 г. С большим умением он воспользовался раздорами между папой Иннокентием VI и быстро возраставшим в могуществе домом Висконти, а также их сторонниками. Он повел дело столь искусно, что и Висконти не нанес ущерба, а папе оказал существенные услуги. В январе 1355 г. он завладел в Милане ломбардской короной и в тот же день покинул город, в котором больше уже нечего было взять.

Карл IV на коронационном пиршестве. Миниатюра из лицевой рукописи «Золотой буллы».

Императору прислуживает старший стольник (пфальцграф Рейнский). На пиру присутствует духовенство.

5 апреля того же года он принял в Риме императорскую корону из рук уполномоченных Иннокентием кардиналов. Ловко пользуясь запутанными делами Италии для достижения своих личных целей, он сумел всех принудить к уплате ему крупных сумм за оказываемые услуги. В следующем же году он сильно огорчил папу введением в действие государственного устройства, которое опиралось на его Золотую буллу, и показал себя очень твердым, когда Иннокентий задумал обложить немецкое духовенство чрезвычайно высокими налогами. При его преемнике Урбане V он ясно поставил своей целью восстановление папской резиденции в Риме и тем самым приобрел большое значение в глазах всех итальянцев. Он даже обещал оказать папе помощь против его врагов, как только вернется в Рим. Связующим звеном в цепи этих интриг, где все стремились перехитрить друг друга, был второй поход Карла в Рим (1368 г.), во время которого он долгое время пробыл в Риме с Урбаном V, не испытав тех неприятных впечатлений, которые выпадали на долю его предшественников. Он сумел даже стать миротворцем между папой и его злейшим врагом Бернабо Висконти. Когда же последний нарушил этот только что восстановленный мир, то император в угоду папе осудил Бернабо на изгнание, но и не подумал приводить этот приговор в исполнение. В 1370 г. Урбан вернулся в Авиньон, глубоко опечаленный. Он там и умер в том же году. Его преемник, Григорий XI, действительно должен был решиться на возвращение в Рим (1377 г.), но вскоре из-за этого произошли новые волнения, которые способствовали еще большему разъединению церкви и привели к большим потрясениям.

Монета папы Григория XI (1370–1378).

Въезд Карла IV в Париж. По миниатюре из французской рукописи XIV в.

Париж. Национальная библиотека.

По левую руку от императора — его племянник Карл V Французский, по правую — его сын, римский король.

В течение того века, который прошел со времени междуцарствия, понятие о таком государственном строе, в состав которого должна входить каждая отдельная сила, успело значительно развиться и возрасти. Но, конечно, все были еще очень далеки от нашего современного воззрения на государство. Дошли уже до того, что общий внутренний мир, т. е. государственное благоустройство или нечто подобное ему, стали считать нормальным положением, желательным, долженствующим существовать. В течение этого столетия сильно поубавилось и разбойничьих замков рыцарства. И эти начала государственного благоустройства опирались не на правительство, не на власть князя, короля, императора, а на вполне частную инициативу — на принцип свободного союза, на ассоциацию. В этом отношении XIV в. в Германии заслуживает полного внимания. Около 200 городов, укрепленных, вооруженных, почти самобытных в своей внутренней жизни, были тесно связаны между собой всякого рода местными союзами, сообразно своим частным интересам, готовые вынудить и дворянство, и духовных и светских князей к изменению их привычек, так что те уже начали искать поддержку своему значению и могуществу в ассоциациях и союзах, подобных городским. История политики и приобретений Карла IV представляет нам важную, но все же незначительную долю поступательных шагов Германии на пути политического развития во второй половине XIV в. Важнейшее совершилось без его участия или по крайней мере так, что влияние его императорской власти оказывалось лишь косвенным и второстепенным. И в Северной и в Южной Германии во время его правления произошли многие события, важные по своим последствиям.

Всюду на германской территории возникали большие или меньшие федерации городов. О большом союзе рейнских городов, в состав которого входила большая часть швабских, франконских, эльзасских, среднерейнских городов, уже упоминалось. Гораздо шире раскинулся союз некоторых северо-немецких приморских городов — Любека, Ростока, Штральзунда, который, под именем Ганзы,[36] в течение полувека широко распространился по всей Северной Германии: от Ревеля и Риги до Фландрии, от берегов Балтийского моря до Тюрингии.

Ганзейский торговый корабль XIV в. Рисунок конца XIX в.

Первоначально Ганза была чисто торговым товариществом, и для ее торгового значения было важно, чтобы это предприятие осуществилось и действовало не в тяжеловесной форме политической организации, а в более свободной, более глубокой и гибкой форме торговой ассоциации. Таким путем некоторым немецким городам и даже некоторым торговым фирмам в Англии и в скандинавских государствах удалось добиться привилегий и выгод, которые впоследствии должны были послужить на пользу всех участников предприятия. Это было вызвано цепью случайностей и успехов, которые проявлялись в различных формах житейской повседневности и которые трудно, почти невозможно было бы проследить.

Городские ворота Любека ок. 1400 г. Рисунок конца XIX в.

Некоторые организации и кое-какие общие федеративные нормы были необходимы, т. к. во второй половине XIV в. в состав Ганзы входили более 80 больших и малых общин, делившихся на три части уже в самом начале царствования Карла IV: вендскую, с Любеком в качестве центра и городами нижнесаксонскими, мекленбургскими, голштинскими, померанскими, а также Гамбургом и Бременом; вестфальскую с главным городом Кёльном (к этой, кроме вестфальских городов, относились еще прусские — Кульм, Эльбинг, Кенигсберг, Торн, Браунсберг, Данциг и некоторые из голландских); готландская часть с городами Ригой, Ревелем, Дерптом и Висбю на острове Готланд. Едва ли нужно говорить о том, что Ганза, воспитывавшая в каждом купце сознание силы и собственного достоинства, конечно, должна была оказать огромное влияние на всю европейскую торговлю вообще, во всех ее многообразных проявлениях. Стоит только вспомнить, что одной из самых важных отраслей ганзейской торговли была торговля сельдью и что ради закупки сельди ежегодно сотни кораблей собирались у берегов Сконе, где один рыбачий стан становился рядом с другим и поэтому ценился каждый квадратный аршин берега, разными рыбачьими и торговыми артелями строились и церкви, и часовни, и порядок поддерживался строгим полицейским надзором и строгим правосудием, а при этом удобном случае производился обширный торг и другими, не только рыбными товарами. Собственно политики Ганза не касалась вовсе; однако обширная торговля сама по себе уже способствовала в среде Ганзы развитию аристократических и консервативных элементов и именно поэтому в них не проявлялись демократические стремления так резко и сильно, как в верхненемецких городах. Напротив, в них даже проявлялась тенденция к сохранению старого, установившегося гражданского строя против всяких восстаний и попыток бунта. Города, в которых проявлялись подобные попытки, подвергались страшной мере взыскания — исключению из состава Ганзы (Vergansung), вследствие чего каждый из граждан города, подвергнутого этой каре, лишался за границей всех преимуществ в торговле и оказывался как бы в положении опального. Разумеется, однако, что у Ганзы, при ее широко развитых связях и отношениях, должна была со временем появиться и своя «внешняя политика» по отношению к тем государствам, на территории которых Ганза вела свою торговлю. Так, например, в 1360 г. Ганзе пришлось поднять оружие против датского короля Вальдемара IV, который, несмотря на добрые отношения к городу Любеку, вдруг напал на город Висбю. «Дай-ка я пойду на этот город, — будто бы сказал он, — где и свиньи из серебряных корыт едят». И на самом деле пошел и жестоко разгромил город, даже не приняв от него изъявления покорности, которое город готов был ему принести. Тогда Любек и союзные города объявили ему войну, ганзейский флот выступил в море, Хельсингборг был осажден. Однако князья, состоявшие в союзе с ганзейскими городами, собирались очень медленно, некоторые даже изменили союзу, и ганзейский флот в июле 1362 г. потерпел жестокое поражение. Пришлось согласиться на перемирие, которое привело не к миру, а к новым замешательствам и ущербам. Необходимо было принять какое-нибудь общее решение, и в Кельне был созван общий ганзейский сейм, весьма бурный. 77 городов решили вести войну против датского и норвежского королей, вступивших в союз, и со страшной силой обрушились на владения коварного Вальдемара IV, который уже заранее поспешил удалиться в Германию, под защиту дружественных ему князей. Ганзейцам было оказано слабое сопротивление, Копенгаген был взят и ограблен, и в мае 1370 г. датское правительство заключило с Ганзой в Штральзунде мир, очень выгодный для ганзейцев, которые были вознаграждены за все понесенные ими убытки. Это было великим торжеством для Ганзы. Ее флот, созданный свободными усилиями частных людей, оказался вдруг чуть ли не первой в Европе морской силой. Не следует забывать, что в этих событиях на германском Севере не принимали никакого участия ни император, ни курфюрсты. Что касается императора, то он даже постарался извлечь некоторую пользу для себя лично и для экономического процветания своей страны из возрастания силы Ганзейского союза, существование которого, собственно говоря, не согласовывалось с основным положением его Золотой буллы. Он пожелал стать главой и покровителем союза. Он осыпал город Любек милостивыми рескриптами и даже удостоил его чести личного посещения, вместе с супругой и блестящей свитой высокопоставленных особ (1375 г.). Он был принят с редким великолепием. Целых десять дней продолжались празднества за счет богатого города, но цели своей Карл IV все же не достиг, т. к. купцы прекрасно умели отличать обязанности гостеприимства по отношению к именитому гостю от своих личных торговых выгод.

Несколько иначе шли дела в верхнегерманских областях. Здесь всюду ремесленные цехи приобрели более или менее влиятельное положение, и постоянная борьба рыцарства против сельского населения, при которой крестьяне и бюргеры не раз наносили поражение рыцарству и даже князьям, сильно поколебали значение дворянства, не только рыцарского, но и городского (или патрициата). Беднеющее дворянство с завистью смотрело на возрастающее богатство городов. Здесь довольно быстро образовался союз швейцарских городов, с Люцерном, Цюрихом и Берном во главе, к которому вскоре примкнули и австрийские города: Цуг (1352 г.) и Гларус (1353 г.). И многие другие уже изъявляли желание примкнуть к ним, т. к. запрещение союзов и даже запрещение принятия в города новых поселенцев никем не принимались во внимание и никого не пугали. Зато в некоторых местах разгоралась жестокая, непримиримая борьба между городами и местными князьками. Так, например, в Швабии, где города мешали распространению владений быстро усиливающегося дома вюртембергских князей, наиболее энергичный из них, Эберхард II, пользовался всеми средствами, чтобы навредить городам и помешать их росту. Города платили ему тем же, принимая под покровительство всех подданных Эберхарда, которые изъявляли желание поселиться в городах. Между этими элементами был еще третий — рыцарское дворянство. И это сословие также должно было понять, к чему клонились требования времени; они тоже стали вступать в союзы между собой, образовывать товарищества. Одним из первых в числе этих товариществ было товарищество святого Мартина, основанное в день этого святого, в 1370 г. За ним последовали и другие, и важнейшее из них, «Львиный союз», было учреждено в 1379 г. в Висбадене. Эти товарищества в значительной степени усмиряли рыцарский задор и водворяли среди рыцарства мир, но не сдерживали его от буйных выходок против князей и городов, если только бывал задет кто-нибудь из рыцарей. Одним словом, у них было принято за правило уважать только свои права и всюду проводить только свое право, чем, конечно, они сами объявили себе приговор. В этих весьма сложных отношениях император вел двусмысленную игру: он не становился ни на чью сторону. Он милостиво поощрял города там, где это было ему выгодно, но равнодушно предоставил на произвол судьбы эльзасские города, когда в 1360 г. в их пределы вторглись толпы отпущенных со службы французских наемников. Так же спокойно он отнесся и к поражению, которое нанес Эберхард Вюртембергский швабским городам около Ульма (1372 г.), и, вступив в отношения с ними, только способствовал заключению мира, очень невыгодного для городов.

Поводом к разрыву между императором и верхненемецкими городами послужил план, осуществлением которого он был занят в последние годы жизни. Он непременно хотел вынудить всех еще при своей жизни признать своего старшего сына Вацлава (он родился в 1361 г. в Нюрнберге) римским королем.

Замок Альтбург в Нюрнберге. Место рождения императора Вацлава.

С гравюры Лаутензака «Изображение достохвального города Нюрнберга».

Ему действительно удалось, не прибегая ни к каким средствам, добиться на это со стороны папы согласия, вовсе не нужного по новому законоположению, задобрив его подарками и смиренными речами, и даже согласия курфюрстов, которое Карл IV купил огромными подкупами и обещаниями. При этом он задумал воспользоваться городами и откупной системой, которой уже столько раз и столь многие злоупотребляли. Т. к. отдача коронных статей дохода в городах на откуп тому или другому из владетельных князей угрожала свободе и независимости городов, можно было ожидать, что многие из них сами поспешат внести откупную сумму. Но на этот раз города оказали сопротивление. Четырнадцать швабских городов заявили, что они только в том случае присягнут в верности как раз в это время избранному во Франкфурте королю Вацлаву, если будут избавлены от вышеуказанного злоупотребления. Император решил заставить их силой и двинулся вместе с Эберхардом Вюртембергским и другими владетельными князьями к Ульму, но вскоре должен был снять с него осаду (в октябре 1376 г.), а в мае 1377 г. сын Эберхарда Ульрих потерпел такое тяжелое поражение при Рейтлингене, что император поспешил заключить соглашение с союзом городов.

Во время этих смут Карл IV в ноябре 1378 г. скончался в Праге.

Карл IV в императорском облачении. Миниатюра из лицевой рукописи «Золотой буллы».

По правую руку от императора его сын Вацлав, по левую — епископы.

Правление его сына Вацлава (1378–1410), беспрепятственно унаследовавшего власть, было отмечено тем, что при нем закончилась ожесточенная борьба городов с владетельными князьями, — закончилась, впрочем, без его содействия, т. к. он относился к ней скорее отрицательно и не принимал в ней сознательного участия. Он вступил на престол в 18 лет — не очень надежном возрасте для такого высокого положения, особенно, когда все годы юности были проведены под строгим надзором и без серьезных политических забот. А в это время на месте Вацлава должен был появиться человек деятельный, неутомимый в делах. Именно таким деятелем и был его отец, и ему действительно удалось многого достигнуть, а Вацлав, напротив, искал удовольствий, любил спокойствие и удобства жизни. Кроме того, он страстно любил охоту, этот благороднейший из всех видов; праздности. По своему характеру он был не способен ни к прямому и решительному способу действий, ни к резким вспышкам гнева, но это спокойствие натуры вскоре поставило его в ложное положение по отношению к постоянно враждующим между собой различным партиям королевства, т. к. он поневоле обманул их корыстные ожидания.

Охота придворных во времена Вацлава. Гипсовый слепок, с изображения, вырезанного на слоновой кости. Нюрнберг. Германский музей.

Участвующие в охоте дамы держат на руках соколов; одна кормит сокола, другая вабит отлетевшего сокола вабилом. В оленя стреляют из лука, а потом добивают мечом. Ручей, текущий из декоративной вазы, видимо, означает, что охота производится в парке, а нее лесу.

После вступления Вацлава на престол федерация городов в юго-западной Германии была на вершине своего могущества. В договоре, заключенном в Бадене 32 швабскими городами, к которым присоединились и некоторые князья, уже было выражено полное признание Швабского союза городов политической силой (1381 г.), и это — в момент, когда началось сближение между этой федерацией и Ганзой. Сближение это не состоялось, но зато в том же году несколько отдельных городских союзов слились воедино, так что число участников этого союза городов достигло 70. С удивительной энергией, хотя и не всегда на законном основании, города продолжали уничтожать рыцарские замки. Было совершенно ясно, что рыцарству не под силу бороться с городами, и весь вопрос сводился к тому, где именно окончится это победоносное шествие городов, т. к. запрещение городских союзов, провозглашенное Золотой буллой, оставалось по меньшей мере мертвой буквой. Опасность этого положения, особенно по отношению к владетельным князьям, не уменьшалась от того, что рыцари пытались сплотиться в союзы и платили городам злом за зло. Эти рыцарские союзы, всюду возникавшие в это время под самыми разными названиями, должны были представляться князьям не менее опасными, чем городские союзы. Тогда и князьям пришлось прибегнуть к тому же средству. В 1383 г. на рейхстаге в Нюрнберге император, несколько владетельных князей и все курфюрсты соединились в «Союз мира» на 12-летний срок, и император приказал, чтобы все присоединились к этому союзу, а от остальных отказались, т. к. «общий мир» должен был распространяться на всю империю. Это ни к чему не привело, и Вацлаву пришлось еще раз возобновить свой призыв князей к союзу год спустя, на новом рейхстаге в Гейдельберге, и на этот раз на его призыв многие откликнулись. Подобный «Союз мира» оказался как нельзя более кстати потому, что в то же время (1385 г.) в Констанце был заключен давно ожидаемый и вызывавший общие опасения князей союз между швабскими и швейцарскими городами (он включал в себя 55 швейцарских, швабских и рейнских городских общин), направленный главным образом против возрастающего могущества Австрии.

Однако этот обширный союз оказался далеко не в такой степени грозным, как казался сначала. Когда в следующем, 1386 г., верхненемецкие города приготовились к борьбе с Габсбургом, швейцарцы стали медлить, а когда начались столкновения между Австрией и швейцарцами, немецкие города, в свою очередь, не выполнили Констанцского договора — не подали немедленной помощи, а скорее были готовы к примирению. Это подбодрило смелого австрийского герцога Леопольда III нанести сильный удар швейцарцам, тем более, что он нашел себе горячих сторонников и союзников среди рейнских рыцарей и даже в среде патрициата союзных городов, покинувшего их во время последних смут. Всего под знамена Леопольда собралось не менее 10 тысяч рыцарей с их свитами, и настроение в этом войске было вполне воинственное и бодрое. Однако оказалось, что их сведения о неприятеле не вполне верны: при люцернском городе Земпахе в полдень жаркого июльского дня им пришлось принять битву. Т. к. биться приходилось с пешей ратью, рыцари спешились по своему обычаю, сняли с обуви железные наконечники и образовали строй в виде непроницаемой фаланги, которая отовсюду выставляла острия своих копий.

Битва при Земпахе. Миниатюра 1385 г. из рукописи Рудольфа фон Хоэнэмса «Всемирная хроника». Кассельская библиотека.

Союзное швейцарское войско было значительно меньше рыцарского, но, видимо, лучше подготовлено и удобнее вооружено для битвы в июльский зной, в то время как некоторые рыцари просто задыхались в своих доспехах. Швейцарцы по древнегерманскому обычаю построились клином. Долго не удавалось им пробить лес копий, наконец — так, по крайней мере, гласит более или менее достоверное предание — это удалось благодаря подвигу унтервальденца Арнольда Винкельрида, который, будучи высокого роста и очень сильным, пожертвовал своей жизнью, чтобы пробить фалангу, и своим падением проложил дорогу швейцарцам. Фаланга была рассеяна, завязалась битва в одиночку, боец против бойца, в которой, конечно, рыцари были стеснены своим вооружением, не приспособленным для одиночного, пешего боя, и битва приняла весьма неблагоприятный для австрийцев оборот. Многие из рыцарей настаивали, чтобы герцог Леопольд спасался, но этот храбрец не пожелал и думать об этом. Спасая от рук неприятеля австрийское знамя, герцог был убит. 600 воинов, баронов, рыцарей, их челяди и простых воинов покрыли своими телами поле битвы. По другим источникам, 400 рыцарей и 200 поселян пали в этой битве. Итак, горожане и крестьяне еще раз одержали победу над рыцарским войском. Казалось, наступила минута, благоприятная для того, чтобы окончательно сломить силу дворянства и знати во всей Верхней Германии, а значение бюргерства поставить на твердую основу, но этой минутой не сумели воспользоваться. Городам недоставало выдающегося вождя, недоставало единой власти. Вполне возможно, что в данном случае действовал даже подкуп, но, как бы то ни было, именно со стороны Швабского союза возникли попытки завязать переговоры, попытки посредничества, направленного к примирению враждующих сторон. Одним словом, проявилась старинная, весьма объяснимая неспособность демократии к какой бы то ни было широко задуманной внешней политике. И вот в то самое время, когда, после истечения срока перемирия, в апреле 1388 г., швейцарцы одержали еще одну, гораздо более славную победу при Нефельсе (в кантоне Гларус) над значительно превосходившими их в численности австрийскими войсками, следствием чего было заключение мира между Габсбургским домом и швейцарцами, в Цюрихе, — на верхнегерманские города вдруг обрушилась страшная катастрофа.

В 1387 г. король Вацлав, недовольный князьями, снова стал пытаться сблизиться с городами, предполагая найти в них основу своей власти. Его приближенные на одном из съездов выступили посредниками между князьями и городами, настаивая на продлении срока Гейдельбергского соглашения. Но тотчас же вслед за этим баварский герцог показал себя с самой дурной стороны: заманив к себе на съезд архиепископа Пилигрина Зальцбургского, состоявшего в тесной связи с городскими союзами, он бесчестно захватил его в плен вместе со всей его свитой. Тогда разгорелась война, в которой города выступили с одной стороны, а против них выступили граф Эберхард Вюртембергский, нюрнбергский бургграф Фридрих V, маркграф Баденский и многие из знати. Решительная битва произошла при вюртембергской деревне Дёффингене в августе 1388 г., и горожане уже почти победили, когда неожиданная помощь, подоспевшая на выручку графу Эберхарду, решила битву. Города потерпели страшное поражение. Враги рассыпались всюду, все опустошая и грабя, поднялась ужасная сумятица. Успех переходил то на одну, то на другую сторону. Наконец, эта бесчеловечная усобица всем надоела.

По требованию государственных чинов и сословий король Вацлав выступил защитником порядка и государственного благоустройства, и на рейхстаге в Эгере (май 1389 г.) все частные союзы и коалиции были еще раз запрещены и вместо них учрежден общий Союз мира, в состав которого вошли Швабия, Бавария, Франкония и Гессен, Тюрингия и верхнерейнские города.

Печать «Союза мира».

В поле изображение Вацлава, а также гербы империи и Чехии. Надпись по кругу: S(igillum) PACIS PER D(omi)N(u)M WENTZESLAV(um) ROMANORV(m) ET BOEMIE REGE(m) ORDI(n)ATE.

Этот союз, хотя и не обеспечивал общий мир в государстве, все же нанес большой ущерб значению городов. Единственным ощутимым успехом Эгерского соглашения можно признать то, что в случае внутренней войны обеим враждующим сторонам предписывалось не касаться церквей и духовенства, не разорять мельниц, полей и виноградников, не разрушать дорог. Все нарушители этих положений должны были признаваться разбойниками, и поступать с ними надлежало, как с разбойниками. Одним из ближайших последствий этой долгой междоусобной войны и сопровождавших ее опустошений было общее финансовое истощение. Самым легким средством избавления от этого бедствия представлялось, конечно, объявление всеобщего банкротства, которое и последовало, соответственно условиям и понятиям того времени, в наигрубейшей форме. Согласно одному из решений Нюрнбергского рейхстага 1390 г. король приказал евреям (не следует забывать, что, по тогдашним юридическим понятиям, они и все их имущество составляли собственность казны Священной Римской империи) выдать все находящиеся в их руках залоги и долговые обязательства. При этой операции ему выпала львиная доля барышей. За исключением города Франкфурта, все были очень довольны таким упрощенным способом погашения долгов, который всеми при первой возможности объяснялся теми ростовщическими процентами, которые будто бы взимались евреями, да и должны были взиматься с таких плательщиков. Конечно, евреи должны были подчиниться правительственному распоряжению и подчинились, но немного позже после этой финансовой операции дела оказались в том же положении, что и прежде.

Между тем как эти междоусобные войны положили конец политическим планам, которые были связаны с городскими федерациями на юге, на севере дела также приняли оборот, в значительной степени ослабивший быстрый ход развития ганзейской политики. Спор из-за престолонаследия, в котором выдающаяся роль выпала на долю Маргариты, дочери Вальдемара IV, женщины замечательно умной, взволновал весь северный мир и даже внес разлад в среду ганзейских городов. Союзник этих городов, избранный шведами в короли, Альбрехт Мекленбургский в 1388 г. попал в руки Маргариты, и только Стокгольм не покорился этой северной Семирамиде. Для того, чтобы избавить этот теснимый Маргаритой город от опасности, города Росток и Висмар выдали мореходам каперские свидетельства, и это опасное средство привело к быстрому развитию морского разбойничества в Балтийском и Северном морях. Пираты, так называемые «продовольственные» братства, выполнили свою ближайшую задачу, т. е. снабдили Стокгольм жизненными припасами, но вместе с тем нанесли страшный ущерб торговому мореходству. Тогда Росток и Висмар в виде наказания были исключены из состава Ганзейского союза. А между тем бедствия на море продолжались даже после 1395 г., когда король Альбрехт был освобожден: пираты утвердились в г. Висбю, на Готланде, и продолжали наводить ужас на всех купцов и корабельщиков Севера. Наконец уже в 1397 г. королеве Маргарите, супруге норвежского короля Хокона, удалось в Кальмаре соединить три скандинавских державы в один общий союз, которым было поколеблено господствующее положение Ганзы на Севере. Примерно в то же время (1386 г.) брачный союз литовского великого князя Ягайло с наследницей польской короны Ядвигой положил конец дальнейшему усилению и распространению Тевтонского ордена в Пруссии. В течение этих смут Север не принимал никакого участия в развитии и росте государственного строя Германии.

Такой же низкий уровень общественной нравственности, как и тот, что проявился в отношении евреев, виден в событиях, произошедших во второй половине правления короля Вацлава. Карл IV, согласно принятому обычаю, разделил огромные накопленные им земельные владения между тремя сыновьями, так что старший, Вацлав, получил Чехию и Силезию, большую часть Лужицкой земли и некоторые мелкие владения, Сигизмунд — Бранденбургскую марку, Иоанн — остальную часть Лужицкой земли, а Моравия выпала на долю сыновей умершего Иоанна-Генриха, племянников Вацлава. Сигизмунд, наиболее способный из братьев, женился в 1380 г. на княжне Марии, дочери Лайоша Великого, венгерского короля (1342–1382). После смерти тестя он добился провозглашения себя венгерским королем (1387 г.). Между тем слабый Вацлав ввязался в нескончаемые распри и борьбу со своими племянниками, один из которых особенно ловко воспользовался слабостью его характера и неумением ладить со знатью и высшими представителями духовенства. В результате известного злодеяния, совершенного Вацлавом, а именно утопления достойного священнослужителя Яна Непомука во Влтаве, вся чешская знать восстала против короля, а к мятежникам примкнули его племянники, моравские князья. Они даже захватили Вацлава в плен и держали его некоторое время в заточении. Хотя он и был спасен курфюрстами по настоянию своего брата Иоанна, однако все пришли к убеждению, что слабому Вацлаву не пристало стоять во главе государства, особенно в такое время, когда с юго-востока на Европу надвигается серьезная опасность в виде быстро усиливающихся османских турок, уже наводнивших своими полчищами владения Византийской империи.

Тогда курфюрсты, договорившись между собой и заручившись поддержкой многих князей и майнцского архиепископа Иоанна (из Нассауского дома), решили пригласить короля Вацлава на княжеский съезд в Оберландштейне, чтобы он мог оправдаться перед князьями от многих возводимых на него обвинений. Когда же он на суд не явился (как того и следовало ожидать), князья объявили его лишенным престола, и в короли был выбран искусственно подготовленным большинством пфальцграф Рупрехт III (январь 1401 г.). Никто из братьев короля Вацлава, конечно, не решился выступить в его защиту, тем более, что самый могущественный из них, венгерский король Сигизмунд в это время не успел еще оправиться от страшного поражения, которое нанесли ему турки под Никополем (1396 г.) и которое грозило близким разгромом всему его королевству.

Печальное правление Рупрехта, в сущности, человека довольно способного и доброжелательного, длилось 10 лет, но не привело ни к какому результату. К счастью, ни он, ни Вацлав не обладали силой, необходимой, чтобы затеять настоящую борьбу за обладание короной. Рупрехт, побуждаемый некоторыми надеждами на усиление своего значения и власти, попытался двинуться в Италию для получения императорской короны, но около Брешии не смог выдержать битвы даже с наемным войском Джан Галеаццо Висконти и вынужден был вернуться в Германию, где встретил серьезного противника в лице Сигизмунда. Немного оправившись от понесенного поражения, Сигизмунд, совладав с некоторыми внутренними неурядицами в Венгрии, принялся за дело, близко касавшееся чести его дома, со свойственной ему энергией. Он принял бразды правления Чехией, посадил своего брата Вацлава в заключение, вступил в тесные связи с Габсбургским домом. Вскоре король Рупрехт утратил всякое значение в глазах князей. Все его усилия восстановить поколебленный порядок во внутреннем строе Германии ни к чему не привели… Его же собственные сторонники восстали против него, и среди начавшихся смут он скончался (1410 г.). К его чести надо сказать, что он был занят усиленными заботами об уплате своих личных долгов.

Рупрехт Пфальцский и его супруга Елизавета Нюрнбергская. Статуи с их гробницы в церкви Святого Духа в Гейдельберге.

На гробнице надпись на латыни: «Рупрехт, герцог Баварский, пфальцграф Рейнский., правосудный король римский, друг мира и благочестия, показавшийся Богу достойным пострадать за правду, основатель сего храма и коллегии, покоится здесь со своей добродетельнейшей супругой Елизаветой, бургграфиней Нюрнбергской, скончался в год 1410 от р. Х., в 15-й день перед июньскими календами (18 мая)».

Поднялась невероятная сумятица, указывающая, что давно уже нужен был во главе государства человек умный и властный. Партии разбушевались до того, что во Франкфурте на съезде 1410 г. было одновременно выбрано три короля, все трое из Люксембургской династии: Вацлав, Сигизмунд и их племянник, один из моравских князей. К счастью, последний из этих претендентов вскоре скончался, а братья пришли между собой к соглашению, что все владения Люксембургов, включая Моравию, вновь делятся между ними, и Сигизмунд обещал не добиваться при жизни Вацлава римской императорской короны. К этому соглашению присоединились и все курфюрсты, и в июле 1411 г. Сигизмунд был единогласно избран королем на новом Франкфуртском рейхстаге.

Император Вацлав как Вацлав VI, король Чехии.

Каменная статуя на Карловом мосту, работы Петра Парлержа. XV в.

Если при изложении истории средних веков периода от возникновения германского владычества на итальянской почве до так называемой немецкой Реформации принимать Германию за центр, а остальные земли и народности рассматривать по степени их к ней отношения, то это вполне оправдывается в то время, когда Римская империя осуществляла идею связи всех европейских государств. Нельзя умалять значения нравственной силы этой идеи. Она сообщала европейским народам чувство солидарности, принадлежности к одному политическому целому на основе христианской веры, вместе с тем поддерживая сознание связи с прошлым, что составляет не менее важный момент и средство для преуспевания человечества на пути к высшему духовному развитию. С другой стороны, этому единению способствовала церковная идея, и даже в более глубоко проникающей степени: благодаря католическому вероисповеданию все европейские народы чувствовали себя чем-то единым и в то же время звеньями цепи, тянущейся из отдаленнейших веков. Понятие о том, что императорская корона могла получаться лишь в Риме, а коронование совершаться только высшим представителем церковного единства, имело глубокий смысл. Исторические события предоставили германским королям право на эту корону, из чего следовало их близкое отношение с Италией. Поэтому история Европы оставалась долгое время продолжением истории Римского государства.

В ту эпоху название Римской империи еще сохранялось; то один, то другой германский король, правивший с 1273 по 1410 г., получал императорский титул обычным путем. Но этот титул подразумевал теперь только достоинство, почетное положение, налагал известные почетные обязательства, не даруя дальнейших прав и могущества. Другие короли были такими же государями, как и этот император. Другие государства — Англия, Франция, Швеция, Польша — успели, кто больше, кто меньше, достигнуть действительного государственного единства, а на его основе и национального сознания. Иногда сильное национальное чувство способствовало созданию твердого государственного единства. Но Германия и Италия не доросли до этого, и главная ошибка заключалась именно во всеобъемлемости притязаний, заявляемых императорством и папством на почве своих прав.

Поэтому необходимо взглянуть именно с этой точки зрения на достижение главнейшими европейскими народами весьма несовершенной национальной государственности. Старейшее из европейских государств, Восточная Римская империя, или Византия, имеет мало значения: хотя порой казалось, что крестовые походы должны сблизить западные народы с христианским населением этих древних стран, однако последствием этого сближения было еще больше выросшее отчуждение Запада от Востока. В 1261 г. император Михаил VIII вернулся в Константинополь и вернул себе корону. Его попытки к соединению с латинской церковью, желательному с политической стороны, вызвали лишь сопротивление в среде народа и духовенства, и сын Михаила Андроник II (1282–1328) вынужден был уничтожить все следы таких попыток к сближению. В Малой Азии могущество османских турок быстро возрастало. Население и правительство были уже не в силах противостоять воинственному пылу этих варваров, а средства, направленные против них, обратились во вред больному государственному организму. Итальянские и испанские наемники византийских императоров, известные под именем «каталонцев», действительно навели страх на турок под командованием своего вождя Рожера де Флора, но оказались не менее грозными и для подданных империи. Обыкновенное средство слабых — коварное убийство Рожера и его свиты в Андрианополе в 1307 г. — послужило тому, что его отряды основали в Галлиполи собственное военное или наемническое государство, вознаграждая себя за недоплаченное жалование и презрение, которое питали к ним жители, обзывавшие их богохульниками и «варварами». Старые беспорядки продолжались. Андроник был лишен престола (1328 г.), и неудивительно, что уже при его преемнике Андронике III османы проникли в Малую Азию и Орхан, сын Османа (1326–1359), укрепил свое владычество в Бруссе. Дружба или вражда османов имели в Византии большой вес. При Myраде I (1360 г.) турки взяли Адрианополь, и падишах избрал его своей резиденцией, назначая столицу уже на европейской земле. Ввиду наступающей опасности Иоанн V Палеолог возобновил переговоры с папой в надежде на помощь с Запада. Он лично отправился в Рим (1369 г.) и был готов отступить от догматов, признающих святого Духа исходящим лишь от Отца, а не от Отца и Сына, от употребления пресного хлеба при таинстве причащения и других разногласий, разделявших восточную церковь с западной. Снова возникла проповедь на защиту Креста, но папа уже не властвовал над народом. Он вернулся в Авиньон, и было уже близко то время, когда папское единовластие, поддерживавшее связь между западными народами, должно было надолго ослабеть.

Последним подвигом Мурада был разгром сербов на Косовом поле (1389 г.). Его сын Баязид I (1389–1402) продолжал его завоевания. Он покорил Болгарию, Молдавию и Валахию, Фракию, Македонию, усилил боевые средства победоносного варварского народа новым войском «иени-чери» (янычары), ставшим вскоре самой грозной частью его армии. Строй воинственного государства был очень прост: после завоевания какой-либо области она делилась на лены между вождями, но без наследственной передачи, так что не создавалось дворянства, которое могло бы стать опасным для абсолютизма владыки. Каждый должен был начинать с низшей ступени, но каждый владелец лена, каждый «тимар» должен был быть готовым к священной войне. Об обработке земли собственным трудом в покоренной земле у этих варварских завоевателей не могло быть и речи. Все держалось военной организацией. Приказание верховного властителя передавалось двум беглербеям, европейскому и азиатскому; от них оно шло к беям санджаков, от тех к алайбеям, вождям отрядов или сиаметам, и через них к отдельным начальникам (тимарли). Все тотчас же садились на коней и соединялись в полчище, являвшееся всесокрушающим орудием в руках верховного деспота. Кроме того, при главном войске находились конные наемники (спаги) и вновь образованная пехота (янычары), набиравшаяся из отребья рода человеческого в покоренных странах. Оторванные с детства от родины, не имея с ней связи, завися только от милости падишаха, они считали своей родиной лагерь. Произвол властителя мог низвергать их во прах или же возвышать до верховного достоинства.

Интерьер Большой мечети в Бруссе.

Строительство мечети было начато Мурадом I (1360–1389), продолжено Баязидом I (1389–1402) и завершено Мехмедом 1 (1413–1421). Реконструкция Парвийе.

Ближайшей страной, которой теперь угрожал царствовавший султан по прозвищу Иылдырым («Молниеносный»), была Венгрия, в которой после смерти Андрея III в 1301 г. угас род Арпадов, а новая династия еще не могла утвердиться. Второй король Анжуйской династии, сын Карла-Роберта Лайош (Людовик) Великий, успевший в течение своего 40-летнего царствования (1342–1382) ввести строгий порядок и законность в государственный строй и добиться процветания королевства, не оставил сыновей. Власть после долгих смут досталась мужу его дочери Сигизмунду Люксембургскому.

Гербы Людовика Анжуйского, короля Венгрии.

Слева: геральдическая фигура и щит с гербом Анжуйской династии в Венгрии. Подарены Луи Анжуйским (королем Лайошем Венгерским) в 1342 г. собору в Аахене. Справа: герб Анжуйской династии в Венгрии, подаренный Лайошем Великим, королем Венгрии (1342–1382), он же — король Польши Людовик Венгерский (1370–1385), собору в Аахене.

Ему предстояла тяжелая задача дать отпор туркам, для этого он обратился за помощью к Западу. Действительно, еще раз произошло что-то вроде призыва к крестовому походу: отовсюду прибыли рыцари — английские, немецкие, преимущественно же французские и бургундские. Все они, соединясь с родосскими иоаннитами и мадьярскими, валахскими, болгарскими и сербскими воинственными племенами, составили общую армию в 60 тысяч человек. Битва произошла около крепости Никополь на правом берегу Дуная, которую обложил Сигизмунд. Баязид пришел на выручку с 200-тысячной армией, и если французские рыцари хвастались, что смогут подпереть своими рыцарскими копьями небо, если бы оно стало рушиться, то Баязид клялся, что обратит алтарь святого Петра в Риме в стойло для своего коня. Западные войска в полном блеске показали свою храбрость в этой битве при Никополе (1396 г.). Благодаря рыцарям, особенно французским, одна за другой отражались все атаки янычар. Но Баязид выдвинул 40-тысячный резерв, и западные войска не смогли устоять. Победа осталась за мусульманами. Сигизмунд, тщетно старавшийся исправить положение, спасся с трудом.

Наказание знатных христианских пленников после битвы при Никополе. Миниатюра из лицевой рукописной хроники Фруассара второй половины XV в.

Среди пленных в руки турок попал 16-летний оруженосец Ганс Шильтбергер, уроженец Мюнхена, который был очевидцем страшной кровавой расправы разъяренного варварского султана с военнопленными. Та же участь ждала и юношу, но ему повезло, и он был помилован. После 30-летней жизни, полной всяких приключений, этот пропавший без вести человек вернулся в Мюнхен (1427 г.) и описал свои похождения в «басурманщине» на службе у султана. Знатные люди выкупались из плена. Через Венгрию потянулись вьючные животные с дарами Карла VI Французского: тут были сокола из Норвегии, тонкие полотна из Реймса, ковры из Арраса с вытканными на них событиями из жизни Александра Великого. Все это везлось в столицу османского владыки. Но дальнейших последствий поражение не имело, потому что Баязид вынужден был поспешить обратно на Восток из-за грозившей ему там большой опасности и поэтому воздержался от дальнейших завоеваний в Европе.

Среди славянских восточных земель большого могущества достигло Польское королевство. Особенно значительным здесь было правление Казимира Великого (1333–1370), который заботился о защите сельского населения от всевластия знати и содействовал развитию городской жизни. Но положение страны было неблагоприятно для торговли, а немецкий элемент, которому покровительствовал Казимир, не мог укрепиться здесь из-за ненависти поляков к немцам.

Шлем с геральдической фигурой и щит с гербом Польши.

Подарен собору в Аахене королем Венгрии Лайошем Великим (1342–1382), он же — король Польши Людовик Венгерский (1370–1385).

При этом, благодаря поддержке князей и тяжелым экономическим порядкам в дворянских хозяйствах, всюду втерлись евреи, ставшие помехой честному заработку и возможности обеспечить свое существование для крестьян. Но Казимиру удалось присоединить Галицию, или Червонную Русь, к Польше, а в 1386 г. произошло плохое для Германии событие, изменившее отношения государств на востоке и северо-востоке Европы: Казимиру, не оставившему сыновей, в 1370 г. наследовал сын его сестры Лайош Великий, король Венгрии. После его смерти в 1381 г. дворянство высказалось в пользу его дочери Ядвиги, которая была коронована в Кракове в 1384 г., но должна была отказаться от брака с австрийским принцем герцогом Вильгельмом, потому что он был немцем, и вступила в брак с язычником, великим литовским князем Ягайло, который в благодарность за это принял христианство вместе со всем своим народом.

Так здесь образовалось могущественное государство, которое должно было прежде всего подавить Тевтонский орден, победоносно проникший в эти места.

В первые 50 лет после своего прибытия сюда (1226 г.) орден вел тяжелую борьбу с населением и трудно возделываемой почвой, стараясь положить здесь начало высшей культуре.

Резиденция великого магистра Тевтонского ордена в Мариенбурге (Мальборке). XIV в.

Рыцари получали при этом только разовую помощь от монахов, переселенцев и больших или малых владельцев, которые, не имея возможности выполнять свои обеты личным участием в крестовых походах, заменяли странствие в Святую землю другим, более полезным способом. Во время одного из таких походов сюда в 1255 г. прибыл чешский король Пржемысл II Отакар, в честь которого был основан город Краловец, позже Кенигсбург или Кенигсберг. В его свите находился граф Рудольф Габсбургский, позже его победитель. Рыцари проникали дальше в страну, в 1237 г. соединясь с небольшим подобным орденом в Лифляндии — орденом Меченосцев. В том же году любекские горожане основали город Эльбинг. Благоразумные владетели областей давали таким закладываемым городам муниципальные льготы (Кульмское право), и понемногу вид страны изменялся: вместо лугов и пустырей появлялись города, церкви, села, обработанные поля, гавани. Страна разделилась на 4 епархии. Власть епископов не была опасной для ордена, потому что замещение епископских кафедр находилось в его распоряжении, и папа, оставаясь верховным ленным владыкой, уважал особенности строя этого монашеского государства. Уже в середине XIII в. рыцари заключили договор с туземным населением, поставив первым условием введение христианства в стране. Каждый благородный пруссак мог быть рыцарем, и в 1283 г. выселением последнего туземного вождя в Литву борьба закончилась. Главным капитулом ордена в Марбурге в 1309 г. было принято важное решение, согласно которому резиденция гроссмейстера ордена переносилась из Венеции в Пруссию, становившуюся таким образом местом центрального управления. В сентябре того же года Зигфрид фон Фойхтванген, в то время гроссмейстер, переселился в Мариенбург. Орден занялся здесь обработкой земли, которая была разделена на 30 комтуров, или административных участков. Были сделаны попытки разведения виноградной лозы на этой неблагодарной почве. Города Кульм, Торн (Торунь), Эльбинг, Данциг служили культурными центрами для округов. Ни крепостного права, ни евреев здесь не было. Благосостояние страны возрастало благодаря союзу городов с Ганзой, орден занимался торговлей. Наступали времена, когда должны были дать себя почувствовать внутренние недостатки этого государства воинствующих монахов.

Ландграф Конрад Тюрингский (ум. в 1241 г.) в орденском облачении рыцарей Тевтонского ордена. Статуя с его гробницы в церкви святой Елизаветы в Марбурге.

Главным моментом в жизни скандинавских государств этого периода были их отношения между собой и к немецкой Ганзе. С развитием культуры возрастало и неравенство владения, знания и власти, что послужило образованию дворянства — насколько оно могло здесь образоваться, затем возросла власть этого дворянства. Так происходило и в Норвегии, но тут было лишь придворное и чиновное дворянство, лены оставались ненаследственными. В придворном штате короля Магнуса (1263–1280) значатся герцоги, графы, бароны, наместники. Магнус был назван «Исправителем Законов» (Лагабётер). Во время его мирного правления установился государственный строй. Но городской элемент не имел большого значения ни при нем, ни при его ближайших преемниках: Эйрике II (1280–1299), Хоконе V (1299–1319), Магнусе VII Смеке (1319–1355), Хоконе VI (1355–1380), Олафе V (1380–1387). Лежащий в благоприятной местности, на юго-западном берегу, Берген был главным торговым городом в редко населенной стране, служившей местожительством свободных поселян и не знавшей рабства.

Печать Эйрика II Норвежского. Париж. Национальный архив.

Норвегия никогда не достигала особенного значения, так что на все эти три северные государства можно смотреть как на одно целое. В XIV в. действительно готовилось такое объединение, которое могло предоставить возможность этим трем народностям европейского Севера, столь похожим друг на друга своими существеннейшими свойствами и положением, хорошими качествами и недостатками, впервые получить большой вес в общечеловеческих судьбах.

После кончины Хокона V вымер древний норвежский королевский род. В это же время в Швеции Биргер, король из дома Фолькунгов, враждовавший со своими двумя братьями и отплативший им за прежнее предательство, тоже предательски убив их, был изгнан из королевства противной партией. Спустя два года его сын, наследник престола, был незаконно казнен, обвиненный в участии в преступлениях отца. Не оставалось больше никого, кроме несовершеннолетнего сына одного из убитых братьев, Магнуса Эриксона, считавшегося королем с 1319 г. и в том же году унаследовавшего норвежскую корону после смерти своего деда Хокона V. Вначале в обеих странах были учреждены регентства. Магнус стал править самостоятельно с 1333 г. Но Норвегия жаловалась на его пренебрежение, поскольку Магнус предпочитал Швецию для своего пребывания. Он назначил норвежским королем своего младшего сына Хокона (1355 г.), который лишил своего отца престола в 1361 г. и на короткое время соединил Швецию и Норвегию; потом снова помирился с отцом. В 1363 г. другая партия в Стокгольме избрала королем герцога Альбрехта Мекленбургского, который продержался некоторое время.

Собор в Упсале (Швеция). Построен французским архитектором в XIV в.

Третье государство, Дания, имело более непосредственное значение для прочей европейской истории, преимущественно для германской. В 1363 г. Вальдемар IV выдал свою 11-летнюю дочь Маргариту за Хокона Норвежского. Этой женщине удалось, хотя тоже ненадолго, составить федерацию или союз трех народностей. Вальдемар IV умер в 1378 г. после 60-летней жизни, богатой смелыми замыслами и искусными проектами, тревожно деятельной, но совершенно бесплодной. Государство разделилось на мекленбургскую и норвежскую партии. Королем был избран Олуф, сын Хокона и Маргариты, которая была назначена регентшей. Ганза признала Олуфа датским королем. В 1380 г. умер его отец Хокон, норвежский король, и Олуф получил его корону. Он стал подписываться «Король Дании и Норвегии и действительный наследник шведского престола», но умер в 1387 г., не достигнув совершеннолетия — ему шел семнадцатый год. Королева Маргарита, показавшая себя хорошей регентшей, в обоих государствах была признана «княгиней и основательницей государства», без королевского титула. Она повела войну с Альбрехтом Мекленбургским, шведским королем, потерпевшим поражение при Фальчёпинге (1389 г.), взятым в плен и просидевшим в тюрьме г. Линдхольма 7 лет. Но Стокгольм долго сопротивлялся королеве, а мекленбургские герцоги и города Висмар и Росток поощряли позорные и пагубные бесчинства пиратов. Король Альбрехт был освобожден в 1395 г. благодаря посредничеству Ганзы. И тогда Маргарита без дальнейших затруднений достигла цели, к которой стремилась, — соединения трех северных государств. Она хотела утвердить их наследие за детьми своей племянницы Марии, супруги одного померанского герцога. В Дании и Норвегии будущим королем был признан ее внучатый племянник, 14-летний Эрик. То же произошло и в Швеции: в шведском городе Кальмаре (в Смоланде) были созваны на риксдаг чины всех трех королевств, и здесь в 1397 г. была заключена знаменитая Кальмарская уния, согласно которой всеми тремя государствами должен был править один король, причем каждое из них сохраняло свои законы и свое судебное право.

Вражда между тремя королевствами прекращалась; иностранные дела и войны велись сообща. Общим было и избрание короля, но оно должно было ограничиваться королевскими сыновьями. Если король умирал бездетным, его место занимал «достойнейший» по общему выбору. В этом документе значилась большая держава от Ледовитого моря до Одера. Таким образом, здесь расширению Германии был положен конец, как и на ее восточных границах.

В числе государств Западной Европы пока не упоминается о находившихся на Пиренейском полуострове, поскольку они стали играть заметную роль в историческом прогрессе лишь с XV в., после изгнания мавров. Но прежде чем приступить к описанию великих событий этого столетия, необходимо указать на развитие английского и французского государств, оказавших большое влияние на ход всемирной истории, особенно на знаменательное направление, которое приняли дела церковные.

Вверху: монеты Филиппа IV Красивого.

Внизу: монета папы Климента V (1305–1314). Париж. Нумизматический кабинет.

Идея национального государства нашла ревностного поборника в Филиппе Красивом, о столкновении которого с папой Бонифацием VIII было рассказано выше. Вследствие этой борьбы ему удалось завладеть самим папством. Папа Климент V, долго пребывавший во Франции, служил ему орудием против могущественного и богатого ордена тамплиеров, бывшего до этого одним из главных оплотов и украшений господствовавшей церковной системы и олицетворявшего собой самый блестящий период церковного владычества. Пребывание на Востоке, общение с сарацинами, политическая и иная безнравственность, царившая в тех христианских колониях еще со времен крестовых походов, непомерные богатства, которыми пользовался орден, наряду со сравнительной праздностью, к которой вынуждало рыцарей безнадежное положение дел в Святой земле, — произвели неблагоприятное воздействие на дух и нравы этой рыцарской общины, причем занимаемое орденом высокое положение развило высокомерие и распущенность в среде этих рыцарей. Ходили слухи об их тайном отрицании и поношении святынь, об их ужасных кощунствах, чудовищных обрядах, языческих жертвоприношениях и противоестественных пороках. Король, которому недостаточно было его обыкновенных финансовых мер (обирания евреев и операции с чеканкой монеты), воспользовался этими слухами для начала судебного преследования, прикрывавшегося личиной религиозного усердия, но задуманного исключительно по политическим и финансовым соображениям, порожденным властолюбием и корыстью. Король при этом вполне мог надеяться на такого союзника, который всегда приходит на помощь при уличениях и преследованиях, касающихся религиозных вопросов: фанатизм, который, однажды пробужденный, готов верить всякому обвинению и тем охотнее, чем оно будет нелепее, находя чудовищное удовольствие в розыске виновных. Одной только возможности хотя бы и неправдоподобного преступления достаточно для ослепленных фанатизмом людей. Быть подозрительным или лишь заподозренным равносильно уличению в вине. В таком духе велось все расследование, так что бессмысленно разбирать хаос всех диких обвинений, среди которых невозможно определить, насколько они действительно соответствовали фактам. При господстве суеверия, фанатизма и чувственности в обществе не удивительно было, что некоторые лица доходили до нелепых заблуждений, кощунственного поклонения вымышленным божествам. Но положительных данных для этого нет: видны только следы деспотического гнета, страх перед ним, несправедливость, корысть, жестокость. Секретными указами (14 сентября 1307 г.) административным лицам предписывалось арестовать всех рыцарей. Инквизиция принялась за это, применяя пытки со всей варварской утонченностью того времени, благодаря чему не было недостатка в признаниях во всех возможных и невозможных преступлениях. Папа, побуждаемый к этому королевской тиранией, в 1308 г. повелел подвергнуть розыску всех рыцарей Храма. Гроссмейстер ордена Жак де Моле был вызван с Кипра хитростью, и следствие над ним было поручено папским комиссарам. Процесс должен был принять дурной оборот, поскольку усложнялся другим обстоятельством. Король настоятельно напоминал папе Клименту о его обещании расследовать дела его предместника Бонифация VIII. Ради того, чтобы избавиться от тягостной обязанности обвинять папу в еретичестве и возможных грехах, Климент предал тамплиеров.

Тамплиер в орденском облачении.

Тамплиер в полном вооружении конца XIII в.

Миниатюра из рукописи, хранящейся в библиотеке Барберини. Рим.

На щите рыцаря, налатнике и попоне коня — красный орденский крест.

На Вьеннском соборе в 1312 г. орден был объявлен уничтоженным и рыцари преданы суду. Некоторые из них, отрекшиеся от вырванных у них пыткой показаний на бывшем еще раньше соборе в Вьенне, были приговорены к сожжению как впавшие в ересь. 54 человека были уже сожжены перед парижскими воротами (1310 г.). Кровавая расправа завершилась: гроссмейстер, твердо отстаивавший дело своего ордена, был возведен на костер; имущество рыцарей было отобрано, часть его отдана иоаннитам и другим орденам, но значительнейшие богатства достались королю. На том же собрании папа Бонифаций, против которого его противники приводили такие обвинения, которые не уступали выставляемым против тамплиеров (между прочим, он якобы отрицал и бессмертие души), был оправдан от подозрений в ереси. Постыдный процесс против тамплиеров, при котором церковь заставила себя поразить плоть от плоти своей, закончился тем, что король со всем двором возложил на себя крест, как участник крестового похода, который, по решению во Вьенне, должен был состояться через 6 лет.

Королевская власть окрепла при Филиппе: его указы были более многочисленны, проникнуты большим выражением безусловной воли, чем распоряжения его предшественников. Кроме того, они были направлены преимущественно против дворянства и духовенства, права которых постоянно страдали. Угодливая администрация старалась во всем поддерживать королевскую власть. Король, которому больше всего требовались деньги, призвал на государственные съезды и представителей среднего сословия для получения больших денег. Филипп умер в 1314 г. За ним быстро последовали на престол и в могилу три сына: Людовик X (1314–1316), Филипп V (1316–1322) и Карл IV (1322–1328). Владения французской короны при этих четырех государях расширились: были присоединены графства Марш и Ангумуа (1308 г.), Бигор (1293 г.), город Лион (1311 г.); Фландрия оставалась незавоеванной. Но с кончиной Карла IV произошли события, имевшие огромное значение для главнейших западных государств — Англии и Франции.

Карл IV не оставил сыновей. Его двоюродный брат Филипп, граф Валуа, был признан регентом. Когда у вдовы Карла спустя несколько месяцев родилась дочь, то Филипп с согласия баронов принял королевский титул под именем Филиппа VI, первого из Валуа. Но английский король Эдуард III тоже имел притязания на французскую корону, будучи сыном одной из дочерей Филиппа Красивого. Положительного закона, исключавшего женщин из французского престолонаследия, не существовало, и этот вопрос о правах был спорным. Но ни высшее сословие во Франции, ни народ не хотели подпасть под власть англичан. Из-за этого разгорелась большая война, продолжавшаяся в течение царствований самого Филиппа VI (1328–1350), Иоанна II (1350–1364), затем Карла VI (1380–1421) и Карла VII, т. е. целое столетие, истощая силы обоих народов.

Слева: герб английских королей, претендующих на французскую корону после восшествия на престол Филиппа VI Валуа в 1328 г. С балюстрады в Вестминстер-холле. Справа: печать Филиппа VI Валуа.

Борьба между двумя странами, лежавшими по разные стороны пролива, не была чем-то новым, и спорный вопрос о престолонаследии был лишь поводом, а не основной причиной войны, к которой Эдуард III приступал теперь через довольно продолжительный срок после смерти последнего из старшей линии Капетингов. Война была объявлена с одобрения английского парламента, который при последних королях Генрихе III, Эдуарде I (1272–1307), Эдуарде II и теперь при Эдуарде III (1328–1377) стал неизбежной частью правления, хотя и не установился еще в окончательной форме.

У сына Генриха III Эдуарда I появилась честолюбивая мысль соединить под своим скипетром весь остров. Он победил уэльского князя Ллевелина, последнего из Уэльской династии, покорил область и искоренил здесь старый строй: вытеснил бардов, которые пользовались большим влиянием в стране как хранители древних обычаев и воззрений, польстил покоренным, дав своему сыну, рожденному на их земле, титул принца Уэльского, который сохраняют наследники английской короны (1282 г.). После этого он обратил свое оружие против Шотландии, заявляя на нее ленно-владетельные притязания.

Печать Эдуарда I (1272–1307), короля Англии.

Спор двух соперничавших здесь домов, Брюсов и Балиолов, и других претендентов на шотландский престол Эдуардом был решен в пользу Джона Балиола. Но шотландцы, отстаивавшие свою независимость, не успокоились, и война вспыхнула снова, угрожая затянуться из-за помощи, которую шотландцам оказывали французы. Для такой борьбы требовались большие денежные средства, а могущественный и властолюбивый король мог добывать их лишь при помощи парламента, которому за это вынужден был делать уступки, далеко выходившие за оговоренные Великой Хартией. В борьбе с папой Бонифацием VIII, с которым он столкнулся, как и его враг Филипп Красивый, потому что Бонифаций выдвигал претензии к Шотландии, считая ее леном церкви, Эдуард, как и Филипп, должен был искать опоры у парламента. И если такие уступки были сделаны энергичным, воинственным, гордым Эдуардом I, то его преемник, слабый Эдуард II теперь мог только покориться.

Эдуард II, король Англии (1307–1328).

Статуя с его гробницы в Вестминстерском аббатстве.

Парламент достиг теперь полного участия в деле законодательства: законы создавались с взаимного согласия короля, магнатов и общин, и при преемнике Эдуарда II Эдуарде III без утверждения законодательным порядком постепенно установился обычай созывать 4 государственных сословия: прелатов, баронов, рыцарей и горожан, — таким образом, что два первых сословия соединялись в верхнюю палату, а два последних (сельское дворянство и общины) — в нижнюю. В их обязанности входило ходатайство о народных нуждах перед государем. «Добрые люди королевства, пришедшие сюда, в парламент, просят господина нашего, короля, чтобы он, если ему будет угодно, бросил взгляд на своих бедных подданных, которые весьма скорбят, ибо правят ими не так, как должно…» (1309 г.). В таких униженных выражениях, подписываясь «мы, бедные и глупые общинники, взывая к нашему достославному и трижды милостивому государю», обращались общины к своему королю, хотя несомненно, что в это время они уже имели право постоянного голоса в решении не только внутренних, но и внешних вопросов. Энергия, с которой Эдуард III продолжал политику своего деда против Шотландии и Франции, вынуждала его часто созывать парламент. В течение его 50-летнего правления таких парламентских сессий было не менее семидесяти.

Анна Бретонская, королева Франции, в окружении своих святых покровительниц. Миниатюра из рукописи конца XV в. «Часослов Анны Бретонской»

Вид Парижа XVI в. Ковер из Бове.

По Ашилю Жюбиналю.

Война с Францией была благоприятна для англичан. Эдуард III имел значительное превосходство над французскими королями, как Филиппом, так и его сыном и преемником Иоанном (1350–1364). Он находил союзников во фландрских городах, не терпевших ни Филиппа, благоприятствовавшего знати, ни французского господства. Впрочем, война велась медленно, прерываясь продолжительными перемириями, переговорами, соглашениями, и лишь в 1346 г. около местечка Креси в графстве Понтье произошла большая битва между английской и французской армиями, которые находились под предводительством своих королей.

Битва при Креси.

Миниатюра из лицевой рукописной хроники Фруассара второй половины XV в.

Рыцарство проявило храбрость, специально обученные арбалетчики действовали мастерски. Здесь было пущено в ход новое изобретение, первоначальное происхождение которого неизвестно, — бомбарды, заряжаемые порохом и пулями. Сражение закончилось поражением французов, которые после этого потеряли Кале. Было заключено перемирие, но для Франции наступили тяжелые времена: ужасная чума, свирепствовавшая на материке, не пощадила и ее. Из одной только большой парижской больницы Hotel Dieu ежедневно уносили на кладбища по 500 трупов. Как бывало уже не раз, началось чудовищное преследование евреев под предлогом того, что они отравляют колодцы. Недовольство росло, налоги, возбуждавшие ропот при Филиппе Красивом, увеличивались, и король Иоанн, прозванный «Добрым», но такой же посредственный, как и его отец, не мог помочь беде после своего вступления на престол в 1350 г. В 1351 г., после того, как истек последний срок продленного перемирия, снова вспыхнула война с Англией. Впрочем, вскоре наступило новое перемирие благодаря усилиям папы положить конец ожесточенной борьбе, повсюду сопровождавшейся варварским опустошением земель. Но в 1355 г. снова начались военные действия, и в июле 1356 г. при Мопертюи,[37] в нескольких милях от Пуатье, произошла решительная битва, оказавшаяся для французов еще более пагубной, чем битва при Креси. Французский король попал в плен, и в тот же вечер ему за столом прислуживал его победитель принц Уэльский, «Черный принц», командовавший в этот день английскими войсками. Это поражение вызвало во Франции взрыв ожесточенного народного негодования против дворянства. В это время везде восстал плебейский элемент. Съезд северофранцузских сословий, созванный в Париже регентом дофином Карлом, заявил обширные притязания, и мятежная толпа под предводительством купеческого старшины Этьена Марселя ворвалась во дворец, излагая свои требования. Двое вельмож были убиты на глазах регента. Та же рознь между низшим сословием и дворянством обнаружилась и в провинции. Раздражение, вызываемое необходимостью жертвовать деньги на выкуп знати, больше всего виновной в понесенном поражении; пренебрежение, которое оказывалось дворянством крестьянству, угнетение крестьянства всякими наемниками — эти причины заставили простонародье (этого многотерпеливого Жака, «Jacques Bonhomme») поднять знамя дикого мятежа, который, быстро распространяясь, нашел удовлетворение в крови своих притеснителей и разграблении их имущества. Эта «жакерия» тоже была подавлена кровью, но анархия и междоусобицы не прекратились и при возобновлении войны с Англией. У французов впереди было мало хорошего: король Эдуард грозил на этот раз добиться своих прав. Однако благодаря посредничеству папы был заключен мир, носящий название мира в Бретиньи, по имени деревушки близ Шартра, где велись переговоры по этому поводу в 1360 г.

Монета Эдуарда III. Чеканена в Ла-Рошели.

Париж. Нумизматический кабинет.

Мирные условия были тяжелыми. Король Эдуард отказывался от своих прав на корону, но зато присоединял к своим уже бывшим владениям целый ряд других во Франции: Пуату, Сентонж, Ла-Рошель, Перигор, Лимузен, а на северо-западе — графство Понтьё, город Кале с его округом, так что почти треть современной Франции переходила под власть англичан. Король Иоанн вернулся домой; проснулись надежды на лучшие времена, но напрасно. Особой нагрузкой были изголодавшиеся наемные войска. Необдуманный обет о совершении крестового похода, данный королем папе, не мог помочь бедствиям страны тем более, что она лишилась одного из плодов своего прежнего преуспевания из-за отделения герцогства Бургудского, лежавшего на запад от Соны: король отдал его своему младшему сыну Филиппу, взятому вместе с ним в плен при Мопертюи, в качестве наследственного лена от французской короны со всеми привилегиями прежних бургундских герцогов (1363 г.). В следующем году во время поездки в Лондон король Иоанн умер, оставив своему сыну Карлу V (1364–1380) много неразрешенных задач, из которых одной из самых неотложных и трудных было избавление страны от притеснений и разорения шайками наемных солдат. Впрочем, эти наемники скоро занялись настоящим делом, потому что Эдуард снова начал войну (1369 г.), поводов для которой у него было достаточно. В этот раз счастье ему изменило: он сам был уже не тем, что прежде. Он вернулся в Англию больным и в последние годы был подвержен влиянию корыстолюбивой женщины Алисы Перрерс. Его старший сын, на которого возлагались большие надежды, умер. Французский король Карл V оказался справедливым и способным правителем, нашедшим в этой борьбе с англичанами и их случайными союзниками превосходного помощника в лице бретонца Бертрана Дюгеклена, обладавшего теми тактическими и стратегическими способностями, которых был лишен сам король. Дюгеклен отвоевал почти все, отнятое у Франции договором в Бретиньи. Но в 1380 г. он умер к несчастью для страны, для которой наступало самое бурное время: в ней, также как и в Англии, честолюбие знати, толпившейся вокруг слабого правителя, должно было породить много смут.

Царствование Эдуарда III Английского, последние годы которого противоречили славе его прежних лет, закончилось в 1377 г.

Черный принц Эдуард.

Статуя с его гробницы в Кентерберийском соборе.

Он оставил престол 11-летнему мальчику, своему внуку Ричарду II, сыну принца Уэльского. Карлу V тоже пришлось оставить свой престол 10-летнему Карлу VI.

Карл V Французский передает офицеру королевское знамя, освященное аббатом Сен-Дени. По картине из собрания Ганьера.

Молодому королю Ричарду предстояла борьба с восстанием сельского населения, которое было сильно возбуждено вследствие постоянно возраставших требований правительства на военные нужды, а также религиозных воззрений. Мятежники, составив огромное войско под предводительством кровельщика Уота Тайлера, яростно набросились на дворянство, требуя от него равные права на основании первобытного равенства всех людей. Они повторяли поговорку: «Когда Адам пахал землю, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом?» В течение некоторого времени они считали себя хозяевами положения. Тауэр, крепкий лондонский замок, был в их руках. При встрече с молодым королем Уот Тайлер стал наступать на него с радикальными требованиями, ухватив за уздцы его коня. Но лондонский лорд-мэр смелым ударом сшиб с ног государственного изменника, а молодой король воспользовался замешательством толпы, воскликнув: «Я сам буду вашим вождем!» Он поехал во главе сборища, брожение улеглось, и дело повернулось в хорошую сторону. Все произошло, как всегда при подобных восстаниях, затрагивающих большие народные массы, которыми движут лишь нужда и собственные страсти: какие-нибудь негодяи овладевают движением, и взбудораженная толпа предается на некоторое время разрушению. Но прежде чем она успевает прийти в себя и что-нибудь понять, силы, охраняющие существующий порядок, овладевают положением и усмиряют ее. Подавление восстания, распространившегося во многих графствах и направленного против дворянства, не принесло пользы Ричарду, а только поощрило аристократию, на стороне которой была победа, к новым жестокостям и усиленному самомнению. Король был слишком юн и слишком нерешителен для того, чтобы осуществить на деле те слова, которыми он смутил и обезоружил мятежников у Смитфилда. Он сказал им: «Следуйте за мной, люди мои, я сам буду вашим вождем», но ему было не под силу разобраться в том, что справедливого было в требованиях простонародья, и решительно проявить королевскую власть. Последовавшая реакция стала опасной даже для него самого. Во главе магнатов, стремившихся к ограничению королевской власти, находился младший из сыновей покойного короля, Томас, герцог Глостерский, и горожане, которым восстание Уота Тайлера тоже грозило гибелью, действовали теперь заодно с аристократией. Таким образом, снова начиналась рознь и борьба между притязаниями королевской власти и парламента. Ричарду II дали понять, что если он не станет править согласно внушениям парламента, то в воле последнего будет низложить его с народного одобрения и возвести на престол кого-нибудь другого из королевской династии.

Печать Ричарда II.

Однажды (1397 г.) Ричарду удалось укрепиться и отвергнуть предложенные ему невыгодные условия, но это продолжалось недолго. Его колебания восстановили против него всех, и когда его двоюродный брат герцог Генрих Ланкастерский вернулся в Англию из ссылки по соглашению с оппозицией, то потребовалось всего несколько дней для свержения непрочного престола. Генрих завладел самим Ричардом, не имевшим уже ни одного надежного слуги, заставил его немедленно созвать парламент, объявить себя перед этим собранием недостойным королевского сана и отказаться от престола. Ричард сам надел на руку Ланкастера свой перстень с королевской печатью. На следующий день, 30 сентября 1399 г., переворот завершился тем, что парламент, заседая в Вестминстере, признал короля отказавшимся от престола, то есть низложил его, причем, нарушив обычный порядок престолонаследия устранением лица, имевшего самые большие права, провозгласил королем герцога Ланкастерского под именем Генриха IV (1400–1413). Ричард умер в заточении в замке Понтефракт в 1400 г.

Генрих IV Английский. Статуя с его гробницы в Кентерберийском соборе.

Высшее духовенство, с которым Ричард не ладил, не отказало Генриху в благословении и помазании, и новый король отблагодарил церковь тем, что помог ей подавить ересь, бурно развившуюся в Англии. Эти еретические стремления росли под влиянием человека, значение которого очень велико даже за пределами Англии, потому что он был первым, кто напал на основы церковной системы во всех ее проявлениях, и при этом с ясным, острым, вполне сознательным пониманием своей цели. Это был оксфордский профессор Джон Уиклиф, с именем которого связано развитие церковного вопроса, вступавшего, как и вопросы гражданский и политический, на новую почву, совершенно изменявшую господствовавшие до этого времени воззрения и начала.

Деятельность Уиклифа, самого выдающегося из провозвестников Реформации, составляла целую эпоху в том отношении, что он нападал не на какие-либо отдельные стороны установленного церковного порядка, а подрывал основные положения римской церкви. Он родился в 1324 г. в одной из северных английских деревушек и провел большую часть своей жизни в Оксфорде, возглавляя там кафедру богословия. Когда его учение было отвергнуто Лондонским собором (1382 г.), он удалился в свой приход в Латтеруорте, где и умер в 1384 г. В своих богословских воззрениях он опирался на Августина, строгое понятие которого о предопределении: «Все совершается по неизменному начертанию Господню» привлекало его с силой, с которой он и впоследствии действовал на столь многие стойкие и светлые умы. Хотя его мысль вращалась лишь в круге схоластического учения, он вникал в смысл священного писания, которое перевел на английский язык с «Вульгаты», старинного, одобренного церковью латинского перевода, и в своих исследованиях о святых таинствах горячо восстал против того положения, которое служило главной опорой церковной власти и заключалось в учении о пресуществлении. Он называл ересью, богохульством такое истолкование, по которому претворенное вещество могло сохранять вид и вкус хлеба и вина, а священнослужитель — создание слабое и тленное — мог одним своим словом совершать над ним чудодейственное таинство. С особенной и последовательной энергией он осуждал нищенствующих монахов, которых и без того недолюбливали в университете и которые были главными сторонниками существовавшей церковной системы. Ее извращение требовало коренной реформы, даже полнейшего переворота. Но кто же должен был произвести такое преобразование церкви, которое должно настать, «захочет ли того антихрист или нет»? Конечно, не папа: в папстве, каким оно было в то время, находилось первейшее и главное препятствие этому. Папство было для Уиклифа «антихристом» или его сильнейшим орудием. Но не сможет это сделать и собор: по мнению Уиклифа, призвание евангельской истины путем голосования составляло ложный принцип, противный разуму и божескому закону и придуманный дьяволом для омрачения людей. Скорее всего, начало этого должны были взять на себя светские власти, «domini temporales», считал Уиклиф, подкапываясь здесь и под другую основу церковной власти и становясь на ту почву, на которой полтора столетия спустя возникли протестантские форма и содержание церковной общины. Согласно церковному учению, развившемуся до окончательной формы, посвящение в церковнослужители составляло таинство, сообщавшее рукоположенному неизменное свойство, которое делало его членом особого, своеобразного, властвующего, священного сословия, — сословия, жившего по своим собственным уставам, под своим собственным началом и имевшего в своей сфере, к которой оно причисляло очень многое, если не все, безусловный перевес над мирянами. Уиклиф, напротив, своеобразно применяя первоначальное евангельское понятие о бедности, видит в правах духовенства лишь милостыню, которую община ему дает и которую она вправе отнять, если найдет его недостойным. Он некоторым образом приравнивает духовное звание к сменяемым должностям, делает мирян судьями над духовенством, причем оправдывает бывшие конфискации имущества духовенства и сожалеет о том, что больше четверти всей страны находится в мертвых руках: «Наш король владеет поэтому не всей Англией». По взгляду Уиклифа, владение землями и власть не приличествовали духовенству по смыслу христианства, которое он сам настойчиво толкует в духе «первоначального учения Христова», искаженного господствовавшей церковной системой. Из этого видно, что он восставал против всего механического и внешнего развития церковной жизни, против индульгенций, преувеличенного чествования заслуг святых и разрешительных слов. Путем своеобразных заключений он сводит все эти внешние выражения «сообщения благодати» к той же философо-богословской ереси, с которой уже боролся по вопросу о причащении.

Нельзя не удивляться той ясности и последовательности, с которой этот одинокий богослов выступил с совершенно новым взглядом на христианское Откровение, в противоречие с всесильно господствовавшим учением, в то время как через полтора века немецкие и особенно швейцарские реформаторы дошли до того же, — в целом и в частностях своей системы, — лишь после упорной борьбы и напряжения мысли. Учение Уиклифа, которое он окончательно систематизировал только за два года до смерти в своем «Триалоге», произвело сильное впечатление. Многие из знатных мирян покровительствовали ученому, правительство давало ему дипломатические и церковно-политические поручения. Он положил и практическое начало своей реформой, вызвав существование «бедных священников». Это были духовные лица, согласные с его учением, которые, основываясь на примере апостолов и боясь осквернить себя симонией, не принимали никаких бенефиций, а в простой одежде, не спрашивая разрешения церковного начальства, проповедовали Евангелие, странствуя с места на место. Церковная реакция, наступившая со времени Лондонского собора в 1382 г. и сильно обострившаяся в последующие годы, заставила считать последователей Уиклифа еретической сектой, и кентерберийский архиепископ Томас Арундел особенно горячо преследовал ее членов, прозванных «лоллардами».

Башня Лоллардов. XV в. Лондон.

Одной из первых законодательных мер нового короля из дома Ланкастеров, находившего целесообразным поддерживать хорошие отношения с церковью, был парламентский акт «The comburendo haeretico», которым смертная казнь за еретичество превращалась в закон. Это произошло в стране, считавшейся наиболее хорошо управляемой и во всем опередившей другие страны, причем такая оценка имела веские основания, т. к. частные военные распри, игравшие такую роль на материке, особенно в Германии, здесь почти закончились, сменясь действительно мирным состоянием края. Равенство прав, общее равенство всех перед законом достигло высшей степени развития и устойчивости. Но церковные обстоятельства во всей Европе были таковы, что никакой, самый суровый закон не мог подавить возраставшую оппозицию. Она могла замолчать лишь после принципиальной реформы церкви, и эта реформа сверху донизу стала лозунгом всех слоев общества. Едва наступило новое столетие, как требования реформы стали естественным выражением непреодолимого движения. Знаменательным было совпадение деятельности одинокого богослова, принципиально восставшего против основ тогдашней церкви, с разложением и загниванием этой церкви, ощутимыми как в верхних, так и в нижних слоях общества того времени.

В то время, когда вся Европа была вовлечена в бурный водоворот движения крестовых походов, а затем принимала участие в вызванной этим движением борьбе усилившегося папства с Германской империей, Русь на крайнем востоке Европы продолжала жить своей отдельной жизнью, обусловленной в значительной степени теми религиозными отличиями от остальной Европы, которые были естественным следствием принятия христианства из Византии. Эта обособленность была не настолько велика, чтобы такие общеевропейские движения, как крестовые походы, не находили своего отголоска, тем более что толпы русских паломников[38] в XI в. из года в год непрерывно направлялись в Иерусалим на поклонение святым местам из Руси и из остальных стран Европы. Но об участии русских князей в крестовых походах не могло быть и речи, потому что во главе его стоял папа римский, а от всяких отношений с ним восточная церковь благоразумно отказывалась, оберегая от его влияния и свою паству.

При этой обособленности Руси к концу XII в. в ее внутренней жизни появились новые серьезные задачи, которые приковали к себе внимание князей и поневоле заставили их вести новую политику, вызванную изменившимся строем жизни и ее новыми условиями. Из разрозненной массы княжеств по частям начинало складываться государство. Выше говорилось, как к концу XII в. изменился центр тяготения русской жизни и на месте великого Киевского княжества появились более могущественные: на северо-востоке — Суздальское, на юго-западе — Волынско-Галицкое. Но Суздальское, видимо, преобладало. Его суровый и твердый правитель великий князь Андрей Боголюбский подчинил себе все соседние княжества, обуздал вольнолюбивый Новгород, заставил трепетать соседних болгарских князей. Его политика была так верно рассчитана и значение Суздальского княжества так прочно обосновано, что даже тогда, когда он пал жертвой какого-то заговора среди его бояр, княжество не утратило своего значения.

Церковь Святого Георгия в Юрьеве-Польском. Реконструкция Г. К. Вагнера.

Построена в 1230–1234 гг. великим князем Владимирским Юрием Всеволодовичем (1188–1238).

Его брат Всеволод (по прозвищу Большое Гнездо) в свое долгое и мудрое правление успел довести Владимиро-Суздальское княжество до высокой степени процветания и могущества и передал его детям, как готовое ядро будущего великого государства. При сыновьях Всеволода Юрии и Ярославе, наследовавших отцу, произошло то страшное нашествие монголов, которое два с лишним века угнетало Русь и на борьбу с которым долгое время уходили все ее нравственные силы и материальные средства.

В 1224 г. до южнорусских князей дошло известие, что в задонских степях появился какой-то новый, дикий и страшный народ, избивающий половцев и движущийся на Русь из-за Кавказских гор, которые он обошел около берегов Хвалынского моря. Половцы, редко воевавшие в это время с русскими князьями, а со многими из них даже состоявшие в родственных отношениях, обратились к русским князьям за помощью. Знаменитый своей храбростью князь Мстислав Удалый, правивший в то время Галицким княжеством, всеми уважаемый, созвал князей на съезд, где было принято решение: оказать помощь половцам против «неведомых» врагов. Южные князья собрались под знаменем Мстислава Удалого. Важнейшими среди них были князь Мстислав Киевский и Мстислав Черниговский. Княжеское ополчение двинулось в степи навстречу наступавшему неприятелю и соединилось с половцами. На берегах реки Калки произошла битва с татарами. Половцы, до этого уже много раз испытавшие силу их оружия, не выдержали первого натиска, дрогнули и побежали, смяв ряды русских воинов. Русские князья действовали несогласованно, врозь, не поддерживая друг друга. Поэтому, несмотря на все свое мужество, русские князья были полностью разбиты, многие из них пали в битве, в том числе и Мстислав Киевский, а попавшие в плен были страшно замучены татарами. Летописец замечает, что в битве при Калке «одних богатырей пало 70». Надо полагать, что это полчище монголов было отдельным, малочисленным отрядом полчищ Чингисхана, воевавших на побережье Каспийского моря. Мимоходом он опустошил Грузию и случайно, как бы разведывая новые неизвестные страны, проник в половецкие степи. После битвы при Калке это полчище не двинулось дальше на Русь, а повернуло обратно и скрылось в степях. «Неведомо, откуда пришли и куда ушли», — наивно замечает летописец. Да никто и не стал разведывать. Все были рады тому, что Бог избавил от грозившего бедствия, и очень скоро забыли о нем. Князья опять занялись своими бесконечными войнами, и жизнь Южной и Северной Руси потекла по-прежнему. Только двенадцать лет спустя весть о грозном и страшном враге пришла на Русь, но уже совсем с другой стороны. Несметные полчища татар нахлынули на Волгу с юго-востока из среднеазиатских степей и сначала набросились на волжских булгар и мордву, победили их и опустошили их страну, а затем стремительно ударили и на ближайшие русские княжества.

Прежде чем описывать ту страшную эпоху русской истории, которая известна под названием эпохи татарского ига или просто татарщины, несколько слов нужно сказать о самих татарах.

В одном из кочевых племен Монголии в середине XII в. появился замечательный вождь по имени Темучин (1154–1227). Детство он провел среди тревог и опасностей борьбы мелких кочевых племен, значительную часть молодости жил пленником в Китае, где многое сумел повидать и многому научиться и хорошо познакомился со слабыми сторонами Поднебесной Империи. Вернувшись в Монголию, он обнаружил замечательный ум, несомненный воинский талант и железную волю. Тесно сплотив между собой монгольские племена, он предпринял целый ряд победоносных войн с соседями и уже в 1206 г. стал грозным владыкой целого ряда покоренных стран. Затем он покорил Тангутское царство, долго воевал с Китаем и постепенно подчинил своей власти Бухару и все соседние с ней среднеазиатские ханства. За эти победы и обширные завоевания Темучин получил от современников почетное имя Чингисхана (т. е. владыки мира). В 1227 г. Чингисхан умер. Еще при жизни он поделил свое огромное царство между сыновьями, один из которых, Угедей, был назначен был старшим — великим ханом.

Чингисхан (ок. 1155–1228).

Рисунок из китайской рукописи «История первых четырех ханов из рода Чингиза».

Племянник Угедея и внук Чингисхана Батый в 1235 г. отделился со всей своей ордой от родичей и, с разрешения старшего хана, двинулся на запад для завоевания новых земель.

Бату-хан (ум. 1255 г.), внук Чингисхана, сын Джучи.

Рисунок из китайской рукописи «История первых четырех ханов из рода Чингиза».

С Батыем шло не войско, а целый народ в несколько сот тысяч человек, со своими семьями, кибитками, заменявшими кочевникам жилища, несметными стадами верблюдов и овец, табунами коней. Народ, привычный к простому, кочевому образу жизни, закаленный в борьбе с природой, с детства выраставший на коне, проводивший всю жизнь с оружием в руках, т. к. мужская его половина не знала никаких других занятий, кроме войны и охоты. В состав этого народа входили кочевники трех различных племен: манчжурского, монгольского и тюркского, — но все эти кочевники называли себя общим именем татал, откуда и взялось русское название татары. В войске Батыя находились также отряды, сформированные из многочисленных подвластных монголам народов, — хорошо вооруженные, закаленные в бесконечных походах и битвах бесстрашные воины.

Татары в эпоху нашествия на Русь были страшны не только своей многочисленностью, но и сплоченностью и прочной организацией. Их сила заключалась в слепом подчинении власти одного хана, который был полновластным властелином над жизнью и смертью, личностью и имуществом каждого своего подданного. Эта страшная власть чрезвычайно образно проявлялась в обрядах, сопровождавших вступление во власть нового хана. Ближайшие вельможи клали перед ним меч, а он их спрашивал: «Готов ли каждый из вас исполнять то, что я повелю, идти, куда я пошлю, убивать, кого я прикажу?» Вельможи отвечали: «Готовы». Тогда хан говорил им: «Впредь слово уст моих да будет мечом моим».

Кроме власти хана, этот воинственный народ подчинялся еще суровому древнему закону (ясе), который каждому из ордынцев предписывал соблюдение нескольких основных правил поведения и отношения к ближним. По этому закону особенно сурово карался обман, неоказание помощи товарищу на войне, любые ссоры и раздоры между своими. В отношении к управлению весь народ разделялся, как войско, на тысячи, сотни, десятки. Десятник был подчинен сотнику, сотник — тысячнику, а тысячники, старшины и начальники — самому хану. Во всех этих отношениях соблюдалась строжайшая дисциплина и безусловное повиновение младшего старшему. При такой выдержке и дисциплине, при замечательном умении владеть конем и оружием (татары особенно отличались чрезвычайной меткостью стрельбы из лука) эти кочевники имели еще и свои строго выработанные приемы и способы ведения войны, которыми значительно затрудняли борьбу. Эта тактика татар также в значительной степени обусловливалась их многочисленностью. Так, например, вступая в какую-нибудь область, они разделяли свои полчища на несколько отрядов, которые, охватив кольцом большое пространство, сходились потом к одному центру, стараясь окружить неприятеля со всех сторон. При осаде городов они окружали их валом или тыном и сначала бились с осажденными за эти укрепления, причем одна смена билась, а другая отдыхала, и потом, утомив врага борьбой, всей массой бросались на приступ.

Нашествие этих полчищ, грозных не столько численностью, сколько своей внутренней сплоченностью и железной дисциплиной, можно сравнить только с нашествием гуннов. И если те кочевники могли навести ужас на всю Европу, несмотря на то, что в Европе в ту пору существовали два сильных и прочно организованных государства в виде Западно-Римской и Восточно-Римской империй, то древняя Русь, состоящая из разрозненных княжеств и областей, не могла устоять перед страшным, всесокрушающим нашествием татар. Один из русских историков — Бестужев-Рюмин совершенно справедливо замечает о нашествии Батыя, что «это была последняя волна переселения народов из Азии в Европу, начавшегося еще в глубокой древности».

Завоевательные походы монголов 1206–1293 гг.

Однако «волна» встретила такой отпор, которого нельзя было ожидать от маленьких русских княжеств, в этой ситуации даже не собиравшихся соединять свои силы в одну общую рать. Победив волжских булгар, татары вступили в пределы Рязанского княжества. Когда высланные Батыем послы потребовали от князей десятины в их имении и в людях, князья приказали им сказать, как Леонид персам под Фермопилами: «Когда нас одолеете, все ваше будет», — и все погибли в неравной борьбе. Разорив города и опустошив огнем и мечом всю Рязанскую землю, татары вступили в Суздальское княжество, по пути сожгли небольшой город Москву (упоминаемый еще при Юрии Долгоруком в середине XII в.) и двинулись на Владимир. После упорного сопротивления город Владимир-на-Клязьме был взят татарами, разорен и сожжен. Семья великого князя Юрия, епископ и старейшие бояре были сожжены в местном соборе, где искали последнего убежища. Сам князь Юрий, едва успевший собрать войско, ожидал татар на реке Сити. Здесь в 1238 г. произошла решительная битва, где погибло все русское войско. Князь Юрий был в первых рядах и тоже был убит.

С берегов Сити татары пытались двинуться на Новгород, но побоялись перехода по болотам, т. к. уже начиналась весна, и повернули на юго-восток, отходя в приволжские степи. Все разоряя и грабя на пути, они встретили отчаянное сопротивление со стороны небольшого городка Козельска, под которым часть орды на несколько недель задержалась.

Общий вид городка Болдыжа. Реконструкция Г. В. Борисовича, Т. В. Никольской.

Маленький городок Болдыжа был взят и уничтожен татарами. Примерно так же мог выглядеть Коэельск.

Татары наконец победили козельцев, взяли город и убили всех его жителей. Летописец, описывая эту страшную расправу, сообщает, что один из князей-младенцев «утонул в крови». Недаром татары, изумленные мужеством козельцев, с тех пор прозвали Козельск «злым городом». На следующий год татары с низовьев Волги двинулись южными степями в Приднестровье, в течение двух лет (1239–1240) разоряли Южную Русь, а потом подошли к Киеву. Киевом в то время правил князь Даниил Романович Галицкий, но его самого в городе не было: он находился в Венгрии, где надеялся получить вспомогательное войско у венгерского короля, своего родственника и союзника. Защита Киева была поручена боярину Дмитрию, который на предложение о сдаче города ответил отказом. Тогда татарская орда переправилась за Днепр и обложила Киев таким количеством воинов, что, по замечанию летописца, «от ее нестройного шума и криков, от скрипа телег, ржания коней и блеяния стад киевляне были как бы оглушены и не могли в городе расслышать друг друга». Защищались киевляне отчаянно, сначала на стенах, потом, когда татары с разных сторон ворвались в город, в домах, церквях и на улицах. Но татары победили, город был разорен и превращен в груду развалин.

В 1241 г., когда одна часть орды двинулась на Польшу и, разбив польских князей при Лигнице, стала разорять Силезию, другая вступила в Венгрию и Чехию. Мужественная защита Оломоуца в Моравии чешским воеводой Ярославом, а также значительные неудобства, которые они испытывали в поисках корма для своих стад из-за сравнительной густоты европейского населения, побудили татар повернуть назад и снова удалиться в привольные южнорусские степи. Здесь они прочно обосновались и остались надолго. Большую часть года они кочевали между Волгой, Доном и Кавказскими горами с одной стороны, между Доном и Днепром — с другой, а на зиму собирались около ханской ставки в главном зимовье Орды Сарае, где впоследствии образовалось нечто среднее между городом и кочевьем. Сюда, в Сарай, татарские ханы (или «ханы Золотой Орды», как они себя называли) стали призывать к себе русских князей, оставшихся в живых, налагая на них дань и вынуждая к повиновению страхом нашествия и опустошения.

По взглядам татар, все те страны, по которым они прошли с огнем и мечом, принадлежали их хану, а поэтому ни один князь в этих землях не мог править своей областью, не получив на это ярлыка — разрешающей ханской грамоты. Для получения ярлыка князь должен был сам ехать в Орду, везти с собой подарки хану, его любимым женам и вельможам. Во время пребывания в Орде нужно было кланяться, заискивать, подчиняться унизительным обрядам, подавлять в себе отвращение к нечистым обычаям кочевников. Путем всех этих унижений и испытаний добившись от хана грамоты на княжение, князья, отправляясь в обратную дорогу, должны были давать обещание за себя и своих подданных платить тяжелую дань в ханскую казну. Татарские ханы проявили в порабощении Руси такую последовательность и умение, как и в завоевании отдельных русских областей и княжеств. В первую очередь в города и волости были отправлены особые чиновники, баскаки (буквально — давители), которые пересчитали все население с 10-летнего возраста (кроме женщин) и каждого обложили определенной данью соответственно его положению и состоянию. Все оброчные статьи, все промыслы, все виды торговли были также обложены пошлинами. Обложения данью и пошлинами избежали только монастыри и все русское духовенство, черное и белое, т. к. закон (яса), признаваемый татарами, предписывал им «относиться с уважением к служителям чужого бога». Хотя татары в это время были язычниками и поклонялись огню и теням предков, по отношению к русскому духовенству и монашеству они проявляли почтение и даже некоторый суеверный страх, а ханы впоследствии даже оберегали доходы русского духовенства своими ярлыками от всяких поборов и насилий. Татарские баскаки собирали дань чрезвычайно сурово, и каждый отказ от уплаты или сопротивление баскаку влекли за собой появление татарского отряда, который жег, разорял и грабил непокорных и уводил пленниками в Орду. Иногда случалось, что ханы отдавали дань в отдаленных местах Руси среднеазиатским купцам на откуп, и такие откупщики, стараясь нажиться на избытках дани, угнетали народ еще больше, чем баскаки. Бесчисленны и страшны были бедствия Русской земли в это тяжелое время, и великим счастьем для нее было то, что завоеватели Руси не могли селиться в городах, потому что были кочевниками, и поэтому позволяли русским князьям править их землями самостоятельно с условием своевременной уплаты дани.

Первым русским князем, явившимся в Орду, был Ярослав Всеволодович, вступивший после смерти своего брата на великокняжеский престол во Владимире. Он первым получил ханский ярлык на владение своей наследственной землей. Его примеру последовали и другие князья. Последним явился князь Даниил Романович Галицкий, все еще надеявшийся на возможность получить помощь против татар с Запада, из Венгрии и Германии, обратившись к папе, с которым сблизился, обещая ему даже перейти в католичество. Но папа ограничился тем, что прислал Даниилу королевскую корону и утешительные послания. Тогда Даниил порвал с ним всякие отношения и покорился хану, сохранив свою веру.

Когда великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович вскоре скончался,[39] ему наследовал сын Александр Ярославич. Новый великий князь был не только храбрым воином и опытным полководцем, прославившимся своими победами в 1240 г. на берегах Невы над шведами (за что и получил прозвище — «Невский») и разгромом в 1242 г. немецких рыцарей на льду Чудского озера, но и тонким политиком.

Ледовое побоище, перелом в битве. Лицевой свод, Лаптевский том.

Ледовое побоище, преследование разбитых рыцарей. Лицевой свод, Лаптевский том.

Этот князь стал истинным благодетелем не только своего княжества, но и всей Руси в первый и наиболее тяжелый период татарщины. Сознавая невозможность борьбы с татарами, Александр заботился только об улаживании отношений между ханом, русскими князьями и городами и о возможном облегчении тягостей, угнетавших народ. С этой целью он четыре раза ездил в Орду и живя там каждый раз по несколько месяцев, завоевал уважение при ханском дворе, благодаря чему сумел предотвратить новые бедствия и разорения Русской земли. Когда 14 ноября 1263 г. он скончался, его оплакивала вся Русь, и митрополит Кирилл сказал народу над его гробом: «Дети мои милые! Понимаете ли вы, что закатилось солнце земли Русской!»

После смерти Александра Невского начались раздоры сначала между его братьями, а потом и между сыновьями за обладание великокняжеским Владимиро-Суздальским престолом. Во время этой борьбы среди множества мелких удельных княжеств возвысились Смоленское, Рязанское и особенно Тверское княжества. Междоусобной борьбой среди русских князей искусно пользовалась Орда, раздавая ярлыки на княжение по произволу. Понемногу под влиянием татарского ига все отношения между князьями совершенно видоизменились и разрушились. Не только права родового старшинства, но и права прямого наследования утратили всякое значение, потому что ни один князь не мог занять престол без ханского ярлыка, а ханы смотрели на ярлык как на знак особой милости и расположения к князю. В то же время эту милость каждый князь мог приобрести в Орде, угождая хану, его женам и любимцам. Таким образом, и великокняжеское достоинство понемногу утратило значение. Великим князем считался князь, получивший от хана ярлык на Владимиро-Суздальский престол. Такой великий князь даже не жил во Владимире-на-Клязьме и, оставаясь в своем уделе, из него правил Владимиро-Суздальским княжеством.

Очевидно, что при таком униженном положении всех князей, при таком упадке значения великокняжеского достоинства должно было падать и значение центра великокняжеской власти — города Владимира. Но рядом с Владимиром в это время возвышался другой город — Москва, будущая столица сильного Московского государства. Москва впервые упоминается в летописи в 1147 г. при описании пира, который давал здесь Юрий Долгорукий одному из своих союзников. По преданию, на месте Москвы находилось частное владение боярина Степана Кучки, казненного Юрием за какую-то провинность. Казнив боярина, Юрий присвоил его владение, село Кучково, приезжал сюда пировать и охотиться, а потом заложил здесь, на холме, поросшем дремучим бором, городок Москву. Этот удачно расположенный городок стал впоследствии центром небольшой волости, которая входила в состав уделов Суздальского княжества, была разорена татарами и наконец досталась младшему из сыновей Александра Невского Даниилу. Умный и осторожный Даниил сумел отстраниться от борьбы своих братьев и в то же время пользовался любым случаем, чтобы расширить свои владения за их счет, то покупая у них, то захватывая все, чего они не могли отстоять. От своего племянника он получил в наследство один из значительнейших городов Суздальской области Переяславль, а от Смоленского княжества силой отнял Можайск и, увеличив таким образом свое княжество, значительно разбогатев и усилившись, уже мог оставить своим сыновьям Юрию и Ивану владение, равное и Тверскому, и Смоленскому княжествам. Тогда между московскими и тверскими князьями завязалась жестокая борьба за обладание великокняжеским Владимиро-Суздальским престолом. Эта борьба полна трагических и кровавых эпизодов и такой жестокости, которая ясно свидетельствует о глубоком падении нравственного уровня в княжеской среде. Старший из сыновей Даниила Юрий погиб в этой борьбе, погубив двоих тверских князей, своих соперников, и Московское княжество оказалось в руках второго сына Даниила Ивана, вошедшего в историю под прозвищем «Калита», т. е. кошель для денег, сума; в переносном значении — скопидом.

Печать Ивана Даниловича Калиты, князя Московского (1325 г.), великого князя Владимирского (1328–1340).

Иван I Калита был человеком замечательным. Осторожный и хитрый политик, безжалостный к врагам и не затруднявшийся в выборе средств, он был в то же время наделен государственным умом. Сознавая необходимость объединения и усиления Руси для освобождения ее от ненавистного ига, он постоянно стремился к расширению своих владений и обогащению казны. С этой целью он не щадил никого из соседей — притеснял и Ростов, и Тверь, и Новгород, всюду распоряжался полновластно, и в то же время умел хорошо ладить с татарами, тщательно оберегая свое княжество от всяких вторжений и опустошений. Хан возвел Ивана Калиту в великокняжеское достоинство (1328–1341), а затем поручил ему сбор ордынской дани со всей Руси. Это важное право, с одной стороны, ставило все остальные княжества и русские земли в подчиненное положение, а с другой — предоставляло в распоряжение московского князя большие богатства, при помощи которых он скупал села и города у разоренных и обедневших удельных князей.

Охранная грамота ганзейским купцам, выданная князем Новгородским Андреем Александровичем ок. 1301 г.

ОТ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ АНДРЕЯ. ОТ ПОСАДНИКА С(Е)МЕНА. ОТ ТЫСЯЧ(С)КОГО МАШКА. ОТ ВСЕГО НОВАГОРОДА. СЕ ПРИЕХА(Л) ИВАН БЕЛЫЙ ИЗ ЛЮБКА. АДАМ С ГОЧ(Т)СКОГО БЕРЕГА. ИНЧЯ ОЛЧЯТ ИЗ РИГЫ. ОТ СВОЕЙ БРАТИИ ОТ ВСЕХ КУПЕЧ(Ц) СВОИХ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА И ДАХОМ ИМ ТРИ ПУТИ ГОРНИИ ПО СВОЕЙ ВОЛОСТИ А ЧЕТВЕРТНИ В РЕЧКАХ ГОСТИ ЕХАТИ БЕС(З) ПАКОСТИ НА БОЖИЕЙ РУКЕ И НА КНЯЖЬЕЙ И НА ВСЕГО НОВАГОРОДА. ОЖЕ БУДЕТ НЕЧИСТ ПУТЬ В РЕЧКАХ КНЯЗЬ ВЕЛИТ СВОИМ МУЖЕМ ПРОВОДИТИ СИИ ГОСТЬ (И) ВЕСТЬ ИМ ПОДАТИ». Внизу подвешены три печати: посадника, князя (вероятно) и тысяцкого.

В том же направлении, с целью возвышения значения Москвы, действовал Иван Калита, стараясь перенести митрополию (т. е. резиденцию митрополита) из Владимира в Москву. Наконец ему удалось уговорить митрополита Петра навсегда поселиться в Москве, где ему было и спокойнее, и безопаснее, чем во Владимире. В угоду святому старцу был заложен Успенский собор (1326 г.), на постройку которого не щадили ни средств, ни труда. Это перенесение митрополии в Москву существенно приблизило небольшой, но быстро растущий город к приобретению значения всероссийского центра, т. к. все остальные города и области были вынуждены обращаться в Москву по всем церковным вопросам. С другой стороны, и московские митрополиты в значительной степени способствовали упрочению и распространению власти московских князей над удельными князьями. В какой степени за время правления Ивана Калиты увеличились владения московского князя, можно судить по тому, что каждому из старших своих сыновей он смог завещать «по двадцать городов с селами», и столько же своей княгине с младшими детьми.

Сын его Симеон Гордый продолжал политику отца после того, как хан утвердил его великим князем и «отдал всех русских князей под его руку». Он полновластно распоряжался ими и даже в грамоте называл себя «великим князем всея Руси». Но он правил недолго (скончался от моровой язвы в 1353 г.) и передал правление своему брату Ивану II, т. к. умер бездетным.

Печати сыновей Ивана Калиты.

Великого князя Московского и Владимирского (1340–1353) Семена Ивановича Гордого (слева); великого князя Московского и Владимирского (1353–1359) Ивана Ивановича Красного (справа).

Иван II княжил всего 6 лет, но он мог умереть спокойно, поручив своего малолетнего сына Дмитрия на попечение митрополита Алексея и старых московских бояр, которые сумели поддержать уже сложившиеся московские традиции. Особенно важной в этом отношении была деятельность митрополита Алексея, человека, наделенного большим государственным умом, просвещенного и проникнутого горячей любовью к родине. Пользуясь своим влиянием при ханском дворе в Орде[40]1, митрополит Алексей сумел отстоять права своего малолетнего питомца, князя Дмитрия Ивановича, от посягательств всех остальных князей и добился того, что девятилетний Дмитрий был возведен на великокняжеский престол.

Как только Дмитрий повзрослел, то сразу, по совету митрополита и старых бояр, служивших его отцу и деду, стал заботиться об укреплении Москвы: обнес ее толстыми каменными стенами и башнями, что было необычно для русских городов на северо-востоке, т. к. все их укрепления были земляными и деревянными. С тех пор московский князь, богатый и сильный, начал полновластно распоряжаться соседними княжествами, подчиняя своей власти одних и изгоняя из уделов других. Последовал целый ряд военных столкновений с соседними княжествами: нижегородскими и суздальскими князьями, Рязанью, Новгородом, затем долгая и упорная борьба с Тверью и Литвой, закончившаяся важным договором, по которому тверской князь признавал себя младшим братом Дмитрия и обязывался быть его неизменным союзником против татар и Литвы. Тут впервые проявилась та политика, к которой Москва готовилась уже давно, передавая заветную мысль об освобождении от ига из поколения в поколение своих князей.

Печати великого князя Московского (1359–1389) Дмитрия Ивановича Донского.

Печать (слева) до Куликовской битвы; печать (справа) периода после разгрома Москвы ханом Тохтамышем (1382 г.), на аверсе изображение библейского царя Соломона и надпись: «ВСЕ СЯ МИНЕТЬ».

И действительно, в течение 20-летнего княжения, окончательно утвердившись на своем престоле и собрав в своих руках нити управления соседними княжествами, Дмитрий Иоаннович стал относиться иначе, чем его предшественники, к Орде, в которой тем временем тоже происходили большие раздоры и неурядицы. То Дмитрий задерживал уплату дани Орде, то сам собирал дань с ее союзников, волжских булгар, то оружием отражал набеги татар на русские области. Наконец, в Орде поднялась гроза: Мамай, один из татарских князей, полновластно распоряжавшийся в Орде, решил наказать Москву и напомнить ей первые времена татарщины. Он собрал огромное войско и заключил союз с литовским князем Ягайло, который должен был напасть на Русь с запада одновременно с Мамаем.

При первых известиях из Орды о сборах Мамая Дмитрий Иоаннович собрал войско из всех наличных сил Руси. В первый раз под знаменами московского князя собралось такое множество русских князей со своими ополчениями. 20 августа 1380 г. русские войска, благословленные святым Сергием, вышли из Москвы, и, когда под Коломной князь Дмитрий произвел им смотр, оказалось, что в его войске было 150 тысяч воинов. Тут не было только ополчения князя Олега Рязанского, который отказался от участия в общем деле из-за ненависти к московскому князю, и новгородского ополчения, случайно не успевшего на сборный пункт. От Коломны войско двинулось в юго-восточном направлении, переправилось через Дон и стало ожидать прибытия полчищ Мамая. Предстояло решение важного, жизненного для всей русской земли вопроса: кто победит в предстоящей тяжелой борьбе, от которой зависело все будущее существование Русского государства. Битва предстояла жестокая, неумолимая, против опытного, привыкшего побеждать, покорять и порабощать русских людей врага… В этом смысле подвиг Дмитрия и его воинов можно смело сравнить с подвигом героя, сражавшегося на Каталаунских полях против Аттилы: решался один из важнейших моментов исконной борьбы Запада с Востоком и кончился торжеством Запада, победой христианского войска над мусульманским.

Русские войска сошлись с несметными полчищами Мамая на Куликовом поле, при впадении в Дон речки Непрядвы. Позиция, выбранная Дмитрием, была очень крепка, а само поле битвы было недостаточно обширным для того, чтобы Мамай мог развернуть все свои силы и охватить небольшое русское войско.

Куликовская битва

Из лицевой рукописи «Житие Сергия Радонежского».

Битва началась утром 8 сентября и длилась очень долго. Каждый из воинов, участвовавших в этой битве, знал, что он бьется против исконного врага Руси и жертвует жизнью для освобождения родины от ненавистного татарского ига. Вот почему все дрались с беспримерным мужеством, не уступая ни пяди земли, задыхаясь в тесноте отчаянной рукопашной схватки. Князья, бояре, воеводы, даже сам великий князь сражались в рядах простых воинов. Наконец победа русской рати была решена внезапным ударом из засады запасных свежих сил под предводительством двоюродного брата великого князя Владимира Старицкого, прозванного за эту победу Храбрым, и опытного великокняжеского воеводы Дмитрия Волынца. Татары, уже утомленные долгой битвой, не выдержали неожиданного натиска свежих сил, ударивших в их фланг, и обратились в бегство, оставив весь свой огромный богатый стан в руках победителей. Победа была полная, но зато и потери, понесенные русскими в битве, были так велики, что летописец говорит: «Оскудела совершенно вся земля Русская воеводами, князьями и всем воинством».

Это «оскудение» проявилось через два года после Куликовской битвы, когда новый хан Золотой Орды Тохтамыш вдруг напал на Московское княжество и, пользуясь тем, что никто не ожидал нападения с его стороны, прошел до самой Москвы, обманом захватил ее и ограбил, однако после этого отступил, услышав о приближении войска, собранного великим князем. Это уже было не нашествие, а только набег. Силы Орды были подорваны, но князь Дмитрий справедливо опасался частых опустошений от подобных набегов и поэтому отправил своего сына Василия с боярами в Орду и вновь признал себя данником татарских ханов.

Дмитрий Иоаннович прожил после Куликовской битвы недолго. Он скончался в 1389 г..[41] Но и в последние годы своей жизни он не переставал заботиться об ослаблении удельных князей и об установлении теснейшей связи всех русских областей с Москвой. В договорах, заключенных им с братьями и с удельными князьями, он уже прямо обязывал их «признавать старшинство московского князя и служить ему». Насколько усилилось при нем могущество Московского княжества, можно судить уже по тому, что он, не спрашивая разрешения у Орды, оставил свой великокняжеский престол в наследство сыну и в своем завещании назвал даже великое княжение Владимирское «своей вотчиной». Но Русь еще не была окончательно свободна от Орды. В течение 100 лет после Куликовской битвы московские князья платили ежегодную дань татарским ханам, а в княжение Василия I, сына Дмитрия, страшная новая гроза чуть было не обрушилась на Русскую землю: грозный Тамерлан, заставивший трепетать перед своими полчищами все страны Средней и Малой Азии, приблизился к границам Руси, дошел до Ельца, который разорил и ограбил (1396 г.), потом вдруг повернул на юг и удалился от русских границ в глубь азиатских степей. Русские летописцы имели полное право приписывать чуду избавление Русской земли от нового нашествия и разорения.

Новгородская «данная» грамота на владение землей.

Как уже было сказано, в 1377 г. Григорий XI, преемник Урбана V, снова перенес папскую резиденцию из Авиньона в Рим. После его смерти в 1378 г. римское население хотело, чтобы папой стал итальянец, по возможности даже римлянин, и кардиналы, хотя в основном и французские, испуганные таким настроением, выбрали неаполитанца Урбана VI, архиепископа в Бари. Этот папа горячо принялся за реформы, не скупясь на упреки самим кардиналам, что не могло нравиться этим церковным курфюрстам, привыкшим к почету и роскоши и не желавшим принуждать себя к тому аскетическому образу жизни, на который обрекал себя новый папа, требуя того же от других. Они считала Урбана безумцем, и их большая часть, двенадцать «ольтрамонтани»,[42] бежав в Ананьи, объявили там избрание Урбана недействительным и выбрали в Фонди француза, уроженца Женевы кардинала Роберта, под именем Климента VII. Он был признан Джованной I, неаполитанской королевой (с 1343 г.), и Францией и снова поселился в Авиньоне. Ему постепенно подчинились и другие государства, политически зависимые от Франции или находившиеся с ней в дружеских отношениях, как, например, Шотландия, Савойя, Кастилия, Арагон, Наварра. Но немецкие земли, Германия и Англия, Дания, Швеция, Польша признавали Урбана. Таким образом возник великий раскол, «схизма», разъединившая западную церковь.

Повсюду горячо обсуждался вопрос о правильности избрания Урбана. После его смерти в 1380 г. казалось удобным восстановить единство церкви, но римские кардиналы тотчас же выбрали нового папу — Бонифация IX, а когда в Авиньоне умер Климент VII (в 1394 г.), французские кардиналы, со своей стороны, провозгласили папой Бенедикта XIII. После кончины Бонифация его партия избрала еще одного папу, а затем, когда и тот в 1406 г. умер, еще одного — Григория XII. Все эти папы боролись друг с другом, извлекая духовное оружие из своего неистощимого арсенала. Они не щадили взаимных анафем, что смущало народную совесть или, лучше сказать, притупляло ее. Многие говорили, что вместо двоих можно иметь и дюжину пап или, пожалуй, своего для каждой страны. Но духовное оружие было малодейственно в подобной борьбе; нужно было другое, мирское, а для него требовались деньги. И до этого изобретательность курии в деле вымогания денежных средств вызывала удивление и ропот.

Слева: золотая монета антипапы Климента VII (1378–1394).

Справа: серебряная монета папы Бонифация IX (1389–1404).

Париж. Нумизматический кабинет.

Теперь все эти злоупотребления еще больше выросли, заслуживая названия симонии, которым метко заклеймила их старая церковь. К так называемым «бенефициям», получение которых через папу совершалось тоже не без денег, добавились обещания будущего получения доходных мест — «gratiae expectativae». К «аннатам», т. е. годовому пользованию приходом, прибавились «сполии» или выморочное движимое и недвижимое имущество умерших прелатов. Все это вместе образовывало богатый приток в папскую казну. Коллекторы и подколлекторы собирали эту дань под разными названиями: «резервации», «превенции», «деволюции», «коменды»,[43] смертного случая при папском дворе, разрешительных грамот. Верным признаком разложения церкви было растущее число сект и братств, таких как апостольские братства, бегарды и бегины,[44] братья совместного жития и пр. Если все эти сектанты и не разрывали до конца своей связи с общей церковью, то их обилие доказывало, что она в своем настоящем виде не удовлетворяла религиозных потребностей разнообразных общественных слоев. Эта неудовлетворенность чувствовалась не только глубокими, но и легкомысленными натурами, возмущая наиболее серьезные умы, потому что естественным последствием укоренившейся симонии, разраставшейся до чудовищных размеров вследствие самой схизмы, было усиливавшееся обмирщение и искажение духовного сословия. Лицам, случайно попадавшим ко дворам языческих государей, приходилось выслушивать там, что христианам теперь легче живется, чем прежде: у них двое богов, которые могут отпускать им грехи, и если один не захочет, то можно обратиться к другому.

Такое печальное положение чувствовалось во всех странах всеми сословиями. Но исправить его было трудно, потому что церковь вытеснила мирских властителей из их законной сферы, этих жизненных и содействующих членов церкви, предъявляя им непомерные претензии. Между тем без помощи этих самых властителей церковная реформа была невозможна. Как учила уиклифская ересь, дело должны были взять в свои руки светские князья. Действительно, немецкий король Вацлав и французский король Карл VI решили водворить в церкви единство, заставив обоих пап отказаться от своего сана. Но те не собирались этого делать. Начатые по этому поводу переговоры велись только для вида. Среди этого вырастала новая, непредвиденная сила, которая находила ответы на то, перед чем немела догматика и существовавшее каноническое право. Эта сила заключалась в свободном знании и университетах, которые стали быстро развиваться со второй половины XIV в. в Праге (1348 г.), Вене (1365 г.), Гейдельберге (1387 г.), Кёльне (1388 г.), Эрфурте (1392 г.), причем наиболее прославившиеся, Парижский и Оксфордский, занимались самыми наболевшими вопросами, в основном церковной реформой «сверху донизу» и созванием вселенского собора для этой цели.

Печать факультета богословия Парижского университета. 1398 г.

Париж. Национальный архив.

Но кто имел право его созвать? Это было очень серьезным вопросом. Однако под давлением общественного мнения кардиналы обеих курий созвали такой съезд в Пизе в марте 1400 г. Два вожака реформенной партии, камбрейский епископ Пьер д'Айи и канцлер Парижского университета Жан Жерсон заняли главенствующее место на этом соборе, который повел дело решительно, объявил обоих пап, Бенедикта и Григория, низложенными, и избрал нового, Петра Филарго, уже немолодого, под именем Александра V. Собрание было торжественным, в нем участвовали 22 кардинала, 3 патриарха, 12 архиепископов, 80 епископов, 87 аббатов. 300 докторов богословия и канонического права были представителями 15 университетов. Решения были резкими, но преобразовательное движение не было еще всесокрушающим, собор еще не опирался на могучую народную силу. Александр V, хороший богослов, не способный, однако, противостоять своим кардиналам, распустил собрание, в то время как оба низложенных схизматика продолжали считать себя законными папами. Таким образом, появилось уже трое наместников святого Петра, причем всей богословской и юридической учености было недостаточно для определения, кто из них был на самом деле настоящим и правомерным.

В это время в Чехии развилось движение, непосредственно примыкавшее к ереси Уиклифа. В Праге, отличавшейся умственным развитием, давно уже высказывались протесты, теперь же к ряду таких реформаторов, как Штитный, Милич, Матвей из Янова, примкнул молодой священник, степенный и высоконравственный искренний проповедник чех Ян Гус, родившийся в 1369 г. в пограничном местечке Гусинце. Он рано занял место при университете и, начиная с 1402 г., привлекал к себе общее внимание, состоя проповедником при Вифлеемской часовне в Праге и духовником королевы Софьи.

Подпись Яна Гуса. «IOHANNES HUS MAGISTER IN ARTIBUS» (Ян Гус, магистр искусств).

Сочинения Уиклифа читались в Праге уже с 1381 г., еще при жизни автора. Университеты сохраняли тогда между собой живую связь, поддерживаемую постоянным наплывом и перекочевкой учащихся. Дух этих сочинений и практическая сторона учения Уиклифа вызывали сочувствие прямодушного Гуса. Он говорил, что хотел бы поравняться с тем уровнем, на котором стояла душа Уиклифа. Особенно повлиял на него доклад Уиклифа «Tractatus de ecclesia», основные положения которого воспроизведены Гусом в его собственном сочинении под тем же названием. Опасных идей о «пресуществлении» Гус, кажется, не усвоил, хотя и его мог привлекать какое-то время спиритуалистический взгляд на таинства. Однако при всей своей христианской прямолинейности он проявлял крайнюю осторожность и совестливость в суждениях о частностях некоторых главных вопросов. Но его друзья, например, рыцарь Иероним Пражский, принимали учение Уиклифа безусловно. Таким образом, в университете, полном приезжими студентами, царило большое возбуждение. К богословско-философскому спору присоединялась и племенная вражда, задевавшая университетский устав. В совете заведения, ведавшем широкими интересами, большинством голосов располагали немцы, что унижало национальные права чехов. Благодаря влиянию своего знаменитого проповедника они смогли добыть королевский декрет, гласивший, что отныне чешская нация должна была иметь в совете три голоса, а иностранцы лишь один. Это привело к разрыву: иностранные профессора и студенты покинули Прагу. Переход их в новый Лейпцигский университет вызвал расцвет этого заведения, получившего в том же 1409 г. утверждение папы. Все это было жестоким ударом для немецкого элемента в Чехии, и у магистра Гуса появилось множество врагов. Пражский архиепископ, получив полномочие у папы Александра V, сжег все сочинения Уиклифа и запретил проповедование в частных часовнях. Гус не покорился этому распоряжению, за что был отлучен, но король, дворянство и университет были на его стороне. Король выступил против архиепископа, говоря, что духовенство было довольно, пока Гус обличал мирян. Следовало бы ему остаться довольным, когда тот же Гус принялся и за обличение грехов духовенства. Сам Гус, не обладавший большим научным глубокомыслием, но питавший глубокое убеждение в ответственности перед Богом, как и большинство членов его сословия, укреплялся в мысли, что человек, получивший от Господа назначение проповедовать, должен делать это невзирая ни на какие угрозы и отлучения. Такое убеждение должно было, несомненно, увести его за пределы, установленные существовавшей католической церковью, в чем, по-видимому, он не давал себе полного отчета. Как бы верно ни было то положение, что глубокая внутренняя уверенность благочестивого человека в возложенном на него свыше поручении обязывает его к известным деяниям, без всякого соотношения со взглядами каких бы то ни было земных властей — такое положение все же не католично: католическая церковь больше не знала никаких божеских внушений без посредничества ее властей, с тех пор как превратилась в учреждение церковников и пап. Перед растущим общим сопротивлением архиепископ на время умолк, но вскоре раскол проявился еще резче (1412 г.). Папа отлучил Гуса и запретил ему пребывание в Праге. Отлученный удалился тогда в Гусинец, но продолжал проповедовать и издал подобие манифеста, в котором взывал к Христу о суде между ним и папой.

Это обращение от ложного, внешнего и преходящего проявления католической церкви к ее извечному принципу имело глубокое значение для того пути, по которому развивался вопрос о церковной реформе. С тех пор как ненормальному положению в германском государстве, бывшему в 1410 г. таким же «трехглавым чудовищем», как и церковь, был положен конец и Сигизмунд признан единым, законным королем, движение в пользу церковной реформы и ожидание всеобщего собора, который должен был провести эту желанную реформу «сверху и донизу», получило новое подкрепление. После смерти Александра (1410 г.) папой был избран кардинал, легат в Косе, Бальтазар под именем Иоанна XXIII. По отзывам его противников он считался человеком порочным, во всяком случае, его прошлое, что было, впрочем, обыденным явлением среди высшего духовенства. Сигизмунд встретился с папой во время одной из своих поездок в Верхнюю Италию и предложил ему в качестве необходимой меры созвать собор, что этому искушенному в мирских треволнениях человеку было нетрудно разъяснить другому, стоящему на одном уровне с ним. Они сошлись и относительно места для этого съезда, в результате чего в декабре 1413 г. папа издал буллу, которой собор созывался на 1 ноября 1414 г. в Констанце, на Боденском озере, — следовательно, на германской территории. Этот долгожданный собор действительно открылся 5 ноября 1414 г. при личном присутствии самого Иоанна XXIII.

Въезд папы Иоанна XXIII (1410–1415) в Констанц в 1414 г.

Над балдахином — изображение процессии Святого причастия.

Съезд был блестящим даже с внешней стороны: налицо были 3 патриарха, 29 кардиналов, 33 архиепископа, 150 епископов (треть которых состояла из папских креатур, «бедных итальянских прелатов»), 100 аббатов и 300 докторов. Кроме того, прибыли многие лица из светской знати, привлеченные важностью подлежавших обсуждению дел и удобным случаем. В самые блестящие дни собора число присутствовавших доходило до 80 тысяч. К Рождеству прибыл и король Сигизмунд. Но внешнее великолепие съезда все же уступало его внутреннему значению. Речь шла не только об устранении самых тягостных и вопиющих злоупотреблений, худшим из которых была схизма и незаконное существование трех пап, но и о преобразовании самодержавного правления церковью в конституционное, о ее способности на усовершенствование и постоянный прогресс. При этом такое преобразование, которое в случае успеха могло бы считаться полным обновлением, рождением новой церкви, должно было свершиться мирным, законным путем, с помощью учредительного собрания, в состав которого должны были войти ученейшие мужи различных европейских стран. Общее настроение было благоприятным, перевес — на стороне партии, требовавшей реформ.

Собор ставил перед собой тройную задачу: веру (causa fidei), единение (causa unionis) и преобразование (causa reformationis). Но предварительно предстояло решить важный вопрос о том, как должны были подаваться голоса собравшимися отцами: понародно или поголовно. Последний способ мог оказаться невыгодным для партии реформы, потому что большинство было бы тогда на стороне итальянцев — креатур папы Иоанна, за небольшими исключениями, в то время как при голосовании по нациям — Франция, Германия, Англия, Италия, — в самом худшем случае, партия имела тройной перевес. Вопрос был решен в пользу либералов, друзей реформы (февраль 1415 г.). Затем, как заявил оратор от этой партии кардинал Пьер д'Айи, прежде всего, согласно воззрениям реформаторов, следовало искоренить схизму. Все три папы, насколько правильно или неправильно они пользовались этим именем, должны были добровольно сложить с себя сан. Пронырливый Иоанн обещал в марте выполнить это требование, если то же сделают и остальные папы, Григорий и Бенедикт. Он надеялся, что собор выберет его тогда единственным папой. Но когда он заметил враждебное к себе отношение, — вполне заслуженное, как он не мог не сознаться в этом, — то решил уйти из неприятного места, в которое вступил со словами: «Так ловят лисиц». С помощью герцога Фридриха Австрийского, которым руководила отчасти зависть Габсбурга к императору из Люксембургского дома, и других князей, папа бежал, переодевшись конюхом, во время турнира в Шаффхаузене (20 марта). Это грозило опасностью: партия реформы была окружена интригами, целью которых был срыв собора. Но руководители реформы не пали духом и стали действовать энергично: после одной речи канцлера Жерсона (23 марта) собор резко заявил в виде основного постановления, что он, святейший собор, заседающий в Констанце, остается в неприкосновенности и силе, несмотря на все, что когда-либо и кем-либо против него утверждалось. Другими словами, собор декларировал свое превосходство, заявляя, что это церковное собрание говорило от имени самой церкви, было самой католической церковью. И одержавшая победу партия поспешила сделать из сказанного необходимые выводы. Гроза разразилась в первую очередь над Габсбургом: он был приговорен к ссылке и отлучен от церкви. Множество городов и владетельных лиц прислали ему в ближайшее время объявления войны. Военачальником при исполнении приговора о его изгнании был назначен бургграф Нюрнбергский. Поход состоялся быстро; крепости Фридриха и даже его старый Габсбург были разрушены, он должен был предать себя на милость императора и лично просить о помиловании в трапезной Констанцского монастыря миноритов. И Бальтазару (папе Иоанну), которому он покровительствовал, не удалось далеко уйти. Несколько кардиналов, посланных за ним в погоню, привезли его обратно, а либеральная партия, завершая свою победу, затеяла против него формальный процесс, на котором не было недостатка в самых тяжких обвинениях и который закончился его низложением (29 мая), вполне заслуженным, если верить тому, что было сказано против него свидетелями на суде. Он был отдан под стражу Фридриху Гогенцоллерну, бургграфу Нюрнбергскому. Через несколько дней снял с себя сан 83-летний Григорий XII. Только Бенедикт XIII продолжал упорствовать, но скоро у него совсем не осталось приверженцев, потому что испанские владения от него отвернулись и Испания присоединилась к решению четырех остальных государств.

Партия церковной реформы провела все дело против папства очень смело. Она считала себя обязанной доказать свету, что пребывает на почве старокатолического единства, — ортодоксальности, — и постаралась сделать это с помощью процесса против чешского проповедника Яна Гуса, который прибыл в Констанц в начале ноября 1414 г. с охранным листом императора, а 28 ноября был арестован по обвинению в еретичестве. С мая по начало июля длился процесс, закончившийся осуждением Гуса. В его лице собор хотел поразить ересь и особенно ересиарха Уиклифа, учение которого было торжественно осуждено на восьмом заседании собора. Один из отцов доктор Стефан Палец сказал Гусу: «С самого рождения Христова никто не писал более губительного для церкви, чем ты и Уиклиф». Гус отрицал солидарность с Уиклифом, особенно относительно его учения о пресуществлении, и утверждал, вопреки показаниям чешских нотаблей, что никогда не учил в духе Уиклифа, вообще никогда не отступал от церковного учения и не мог признать себя еретиком. Но при всем этом он не переставал думать и даже настойчиво подтверждал, что каждый, призванный Господом проповедовать, должен повиноваться такому призванию, несмотря на духовное начальство и всякие отлучения. Если на первом допросе он заявил, что готов отречься, если хотя бы самый младший член собора докажет ему его заблуждение, то это было ересью из ересей, потому что он требовал свободного обсуждения там, где ему следовало просто покоряться решению собора, властному слову церкви. Здесь жестоко, лицом к лицу боролись два принципа, два мировоззрения, два века. С одной стороны, принцип церковного авторитета, в самом блестящем своем проявлении, вселенском соборе, потому что этот собор готовил реформу, служа представителем великого союза народов обновленной западной церкви, с другой — принцип протестантский, евангельский, принцип христианской совести в ее непосредственном общении с Богом и Христом, без посредства священника или церкви. Этот принцип воплощался смиренно, несовершенно, в исповедании и личном убеждении одиного, не обладавшего выдающимся умом, но честного и набожного человека. Большинство членов собора не желало смерти Гуса, как это часто утверждают протестантские историки. Он должен был лишь отречься, т. е. покориться власти церкви и, со своей точки зрения, бывшей и точкой зрения существовавшего, еще не изменившегося, общественного государственного строя, они были вполне правы в этом требовании. Ему даже облегчали это отречение от идей Уиклифа, о которых главным образом шла речь и которые он будто бы признавал, по представляемым доказательствам. Один из главных членов собора даже старался разъяснить ему последовательность такого отречения: если он, Гус, утверждает, что не разделяет известных положений Уиклифа, то его отречение было бы лишь повторением этого отказа, только в другой форме. Но Гус постыдился прибегнуть к такой чисто схоластической диалектике, допустившей столько лжи под видом истины. Он возразил с логикой строгой правдивости, что отрекаться — значит отказываться от того, что признавалось прежде, но он никогда не признавал тех положений, поэтому ему и нельзя от них отрекаться. Его нельзя было переспорить, и потому пришлось убить тело, если нельзя было убить дух. В своем последнем показании Гус повторил воззвание, на этот раз прося Христа рассудить его и собор. В собрании, которое имело на своей стороне все написанные и завещанные преданием права, такое обращение могло показаться только забавным, и ответом на слова Гуса был общий смех. Тяжкий, страшный смысл происходившего поняли немногие, и то лишь поскольку их не поглощали повседневные заботы и суета. Смертный приговор был произнесен и приведен в исполнение 6 июля 1415 г.

Осуждение Яна Гуса.

Миниатюра из хроники Ульриха фон Рихенталя, написанной в 1417 г. Констанц. Национальная библиотека.

Ян Гус идет на казнь.

Миниатюра из хроники Ульриха фон Рихенталя, написанной в 1417 г. Констанц. Национальная библиотека.

Ян Гус на костре. Гравюра 1563 г. Прага.

Надпись наверху (на латыни): «Это изображение достопочтенного Гуса, некогда положившего жизнь на костре за Христа». Внизу (по-чешски): «Изображение магистра Яна Гуса, мученика во имя Божье».

Оправдание относительно охранного листа скоро нашлось. В сущности, такая охрана не могла иметь большого значения там, где речь шла о произнесении и исполнении церковного приговора, хотя Сигизмунд и подумывал о вмешательстве в дело. Но богословы нашли лазейку в том, что необязательно держать слово перед тем, кто сам изменяет своему слову перед Богом. Гус принял смерть на костре — обычный вид казни за преступления, вымышленные фанатизмом, с твердостью ученика Христа и мученика за великий принцип (6 июля 1415 г.). В следующем году той же смертью погиб Иероним, также привезенный в Констанц. В минуту слабости он отрекся, но вскоре снова воспрял духом и взял назад свое отречение. Собору вскоре пришлось узнать, что значило придать новому учению такого мученика, как Гус. Было внутреннее противоречие в том, что преобразовательный собор начинал свои реформы с сожжения человека, мечтавшего о реформах. Дело реформы, составлявшее главную задачу собора, уже приближалось к той мели, о которую должно было разбиться. Схизматические папы были устранены, потому что власть упорного Бенедикта простиралась лишь на тот испанский городок, в котором он пребывал. Немецкий народ с императором Сигизмундом, а сначала и Англия, требовали, чтобы преобразование церкви было завершено до избрания нового папы. Но большинство кардиналов были против этого, на их стороне были и другие государства и все те лица, которые страдали от сложившегося неопределенного порядка.

Весь 1417 г. прошел в переговорах, закончившихся, как это обычно бывает в подобных условиях, чем-то средним. По крайней мере, так казалось, но в сущности это было возвращение к старому порядку. На 39-м заседании собора (октябрь 1417 г.) была принята общая программа реформ, и через несколько недель был избран новый папа из дома Колонна, Мартин V. Старый монархический строй папства был восстановлен, и папа Мартин сумел воспользоваться обстоятельствами.

Монета папы Мартина V (1417–1431). Париж. Нумизматический кабинет.

Он снова был первым, законным, несомненным, единоличным папой. Восторженное настроение первых лет на пользу реформ ослабло среди кропотливых подробностей этой преобразовательной работы. Людям требовалось спокойствие традиции, которое поэт так метко назвал «вечно вчерашним». Теперь нетрудно было затереть все, что требовалось, а именно — общую реформу «сверху донизу». Новый папа занялся конкордатами с отдельными государствами, оставляя в стороне самые вопиющие злоупотребления. Впрочем, оба октябрьских заседания (1417 г.), 39-е и 40-е, ознаменовались очень важными решениями. Было установлено следующее: правильный созыв соборов через каждые 5, иногда 10 лет; при новой схизме немедленный созыв собора и принятие им верховного решения; этот церковный порядок обязателен для пап; признается необходимым прекратить или ограничить многие злоупотребления (следовал их длинный перечень). Все это было хорошо, но собрание, не вдохновляемое более притоком жизненных христианских сил, уже не обладало достаточной энергией для осуществления указанных мер. 12 апреля 1418 г. папа объявил собор закрытым после сорока пяти заседаний и 16 мая уехал. Его белого иноходца вел под уздцы император, четыре имперских князя поддерживали кисти пунцовой конской попоны, а четыре графа несли балдахин над всадником… Папство покидало роковое поле битвы со всеми воинскими почестями.

Но умы были слишком взволнованы для того, чтобы жизнь опять спокойно вошла в старое русло покорности, и в Чехии сопротивление приняло большие размеры. Процесс Гуса, презрение к Чехии, справедливо или нет приписываемое собору, ненависть к Сигизмунду — все это вызывало сильное брожение в стране. Гусу поклонялись как мученику, и большое собрание чешских и моравских магнатов отправило еще в сентябре 1415 г. на собор свой протест, составленный в непочтительных выражениях. Особенно важным было то, что оппозиция уже имела знамя, вокруг которого могла собираться. Один пражский пастор, Яков из Миза (Стршибро), предлагал чашу и мирянам, т. е. давал им причастие в обеих формах, sub utraque. Гус из своей темницы дал разрешение на эту старинную форму обряда, державшуюся в христианской церкви до XII в. Образовался союз защиты свободной проповеди и сопротивления отлучению. Университет также высказался в пользу sub utraque. Огромная толпа под предводительством двух дворян, Микулаша из Гуси и Яна Жижки из Троцнова (Траутенау), отправилась на гору Табор около Праги, отпраздновала там причащение под двумя видами и жестоко расправилась с думой пражского Нове-Места, члены которой хотели помешать благочестивому торжеству (июль 1419 г.). Король Вацлав, не имевший возможности помешать происходившему, был поражен апоплексией и умер через несколько дней. Император Сигизмунд, «предавший Гуса под нож», стал теперь королем Чехии. Это подлило масла в огонь.

Коронация императора Сигизмунда папой Евгением IV. Бронзовый рельеф на воротах собора святого Петра в Риме. Выполнены в 1447 г. Антонио Филарете и Симоне Донателло по заказу Евгения IV.

Гуситы распались на умеренных, или «каликстинцев» (иначе чашников, т. е. сторонников причастия и от чаши, или в обеих формах) и радикалов, или «таборитов» (от горы Табор), которые повели свою ожесточенную войну против церквей и монастырей, священнослужителей и монахов. Сигизмунду предстояло завоевывать Чешское королевство. Его друг Фридрих Гогенцоллерн, ставший с 1415 г. курфюрстом Бранденбургским, дал ему дельный совет, который был, однако, слишком простым и хорошим для того, чтобы ему последовал человек с таким односторонним умом, как Сигизмунд.

Император Сигизмунд отдает бургграфу Фридриху Нюрнбергскому в лен Бранденбургскую марку. Раскрашенная гравюра на дереве. Из книги Антона Зорга, напечатанной в Аугсбурге в 1483 г. Прага. Университетская библиотека.

Император — слева на троне. За ним с церемониальным мечом — герцог Рудольф Саксонский; другие князья держат скипетр и державу. Бургграф Фридрих Гогенцоллерн — справа впереди, стоит на одном колене со знаменем Бранденбурга (с красным орлом) в руках. За ним также на одном колене стоит рыцарь со знаменем Гогенцоллернов.

Фридрих советовал ему смотреть на дело только с государственной точки зрения, т. е. войти в соглашение с умеренными, сделав им необходимые уступки, а все церковное предоставить решению будущего собора. Но мысль о том, что в каком-нибудь государстве могут рядом спокойно проживать люди, одни из которых причащаются в одной, а другие в двух формах, была слишком новой, хотя может показаться очень простой. Сигизмунд отверг предложения умеренной партии и требовал разоружения. Встретив отказ, он с согласия папы возвестил крестовый поход против еретической Чехии. Собрав значительное войско, около 100 тысяч человек, он терпел поражение за поражением. Так и не удался ему штурм Жижковой горы около Праги (1420 г.). Гениальным вождем гуситов был дворянин Ян Жижка, который соединял в себе религиозный фанатизм и ясность ума настоящего военачальника и к тому же пользовался безграничным авторитетом. Это позволило ему даже после того, как он совершенно ослеп, удержать победу за гуситами.

Ян Жижка. Со старинной гравюры.

Нашествие немцев только подстрекало религиозный и национальный фанатизм чехов. В стране против всего, что не примыкало к ним, свирепствовали табориты. Они требовали уничтожения всех городов за исключением истинно правоверных, всех книг, кроме Библии, и каждый истинно верующий должен был преследовать всякое уклонение от исповедуемого им закона. Поход 1421 г. был для имперцев тоже неудачным и закончился их отступлением. В январе 1422 г. Жижка нанес им новое поражение. Он научился военному делу, участвуя в качестве польского наемника в битве под Танненбергом,[45] столь роковой для Тевтонского ордена. Жижка прожил достаточно долго для того, чтобы дисциплинировать свое войско и научить его полезным тактическим приемам. Оружием толпы служили цепы с железной оковкой; телеги, на которых ехали за войском женщины и дети, тоже служили Жижке для боевых целей: эти деревенские фуры, превращенные в военный обоз, быстро образовывали укрепленный лагерь и так же быстро раздвигались вновь, когда войско снималось с места. Жижка умер в 1424 г. С его кончиной партия распалась на две части: одна осталась под предводительством Прокопа Голого, другая, названная «сиротской», управлялась военным советом, во главе которого стоял Прокоп Малый. Эти партии не довольствовались обороной, но истребляли все огнем и мечом, устремляясь из Чехии, представляющей собой естественную крепость, в соседние страны — «земли филистимлян и моавитян» на языке фанатизма, отуманенного ветхозаветными представлениями. Так опустошили они Австрию, Венгрию, Саксонию, Майсен, причем их учение, подкрепляемое победами над войсками, организованными по старому образцу, начинало привлекать к себе родственные элементы и из других краев.

Разграбление села во время гуситских войн.

Из лицевой рукописи XV в. Нюрнберг. Германский музей.

Фанатическая партия взяла верх и в Праге, губернатор которой, из партии умеренных, был низложен. Начатые переговоры ни к чему не привели. Пятый крестовый поход под предводительством бранденбургского курфюрста Фридриха (1431 г.) закончился еще плачевнее прежних. При Домажлице войска стали обращаться в бегство, едва заслышав грохот военного обоза гуситов и звуки их боевой песни. Кардинал Джулиано Чезарини, сопровождавший войско, оставил даже свою шляпу в руках неприятеля, захватившего огромную добычу.

Такие печальные события снова оживили соборное движение, и еще Мартин V, так удачно сумевший выбраться на старую дорогу, был вынужден созвать один собор в Павии (1423 г.), другой в Сиене (1424 г.), впрочем, больше для формы, потому что оба они остались совершенно безрезультатными. После этого он созвал третий собор в Базеле, который имел большое значение вследствие поражения при Домажлице. Мартин умер вскоре после открытия съезда. Его преемник Евгений IV (1431–1447), испуганный самостоятельностью, проявляемой собором, решил его распустить и созвать новый в Болонье. Базельский собор тогда решительно вступил на путь реформы. Он возобновил констанцские постановления, определявшие отношения общих соборов к папству, и навел страх на папу и кардиналов началом судебного следствия. Главнейшие частные реформы, предварительно обсужденные в комиссиях, были утверждены; папские доходы урезаны. Назначались очередные соборы, епархиальные и областные; капитулы, монастыри, общины пользовались правом полной свободы выборов; многие резервации (назначения, зависевшие от пап) и аннаты (ежегодные дани в папскую казну за назначение, часто почти равнявшиеся ежегодному доходу самих епископов) были уничтожены; но самым настоятельным требованием было примирение с Чехией, против которой теперь уже нельзя было выступать с одними властными приговорами, как против Гуса. С «таборитами» и «сиротами» невозможно было заключать никаких соглашений: они продолжали свои войны, но посольство от партии умеренных из трехсот воинов во главе с Яном Рокицаной прибыло в Базель. Собор принял «Пражские компактаты», что представляет собой почти единственный случай, в котором церковь поступилась одним из своих существеннейших догматов (ноябрь 1433 г.). Чехия и Моравия получили право причащения sub utraque, с тем добавлением, что духовенство должно было разъяснять своей пастве, что под каждым из этих видов содержится «Христос вполне» — «integer et totus Christus». К разрешению свободы проповеди также было добавлено, что могут проповедовать «способные священники и миряне», с разрешения своего начальства или посланные им, при сохранении подчинения папе, согласно постановлениям святых отцов. Общие преступления священников рассматривались обыкновенными судами. Первым последствием такого соглашения для Чехии было то, что табориты сочли его изменой и вступили в открытый бой с умеренными. Эти последние, соединясь с другими консервативными элементами против партии разрушения, собрались с силами и разбили таборитов при Чешском Броде.[46] Кормило правления перешло в руки аристократического элемента в стране. Сигизмунд проявил предупредительность, утвердил компактаты и избрание Рокицаны в архиепископы и в 1436 г. прибыл в Прагу признанным королем.

Сигизмунд находился в хороших отношениях с собором, заседавшим в Базеле и усердно проводившим свои реформы благодаря этому покровительству. На 23-м заседании (1436 г.) был утвержден пространный декрет, в котором согласно констанцским постановлениям определялся порядок папского избрания и подробно излагались обязанности пап. Избранный должен был произнести нечто вроде профессиональной, конституционной присяги при его увенчании, прежде чем ему присягали на подчинение. Это, конечно, не могло не раздражать папу, и без того уже недовольного тем порядком, которым велось дело гуситов. Курия во все времена обладала преимущественным правом требовать строгого проведения ее воли или, если угодно, католических принципов, не справляясь с благом государства или населения. Но при этом щекотливом и затруднительном обстоятельстве члены собора проявили действительное единодушие. Папа Евгений, обманутый мелькавшим перед ним миражом воссоединения греческой и римской церквей, надеялся воспользоваться этим самообольщением для перенесения собора в другое, более благоприятное место. Но расчет оказался ошибочным: на самом соборе произошли бурные споры между большинством и меньшинством, и в июле 1437 г. сам папа попал под обвинение. В сентябре он ответил на это буллой, переносившей собор в Феррару. Здесь в январе 1438 г. состоялся собор, нечто вроде собора, потому что многие из базельских отцов перешли на сторону папы. Прибыл в Италию и греческий император, сделавший первую попытку к единению с западной церковью; его сопровождало множество епископов. Догматические словопрения велись с большой торжественностью, но Базельский собор ответил на папскую буллу и на последовавшее за нею открытие антисобора низложением папы (январь 1438 г.).

С этого времени борьба собора с папой, епископства с папством потребовала напряжения всех сил и средств базельского синода. Нетрудно было предвидеть, чем она должна была закончиться. Сигизмунд не дожил до этого. В декабре 1437 г. он умер в Цнайме в возрасте 70 лет. Императором он был лишь с 1433 г., когда жажда посредничества привела его в Рим. Несмотря на положительные способности и неутомимую деятельность, Сигизмунд не оставил о себе доброй памяти в подвластных ему странах, по крайней мере в Германии, где, впрочем, он имел перед собой неразрешимые задачи.

Важным фактом этой эпохи, хотя почти не затрагивающим внутренней жизни населения, было отношение Сигизмунда к важнейшим фамилиям в государстве, также как и взаимные отношения этих фамилий — Люксембургов, Веттинов, Виттельсбахов, Габсбургов, Гогенцоллернов. Дом Гогенцоллернов был среди них самым младшим, его звезда только восходила во время правления Сигизмунда. Согласно фамильному преданию, один из Цоллернов, представителей этого швабского дома, получил при Фридрихе Барбароссе достоинство и почетную должность императорского бургграфа и наместника в Нюрнберге. Место было отличное. На нем человек, умеющий копить деньги, мог приобрести значительные владения. История происхождения как больших, так и малых владетельных княжеских домов довольно прозаична: покупается право владения и данный участок земли за столько-то фунтов геллеров, потом владетель постепенно богатеет и становится сильнее и богаче. Так и Цоллерны укрепились во Франконии среди трудных, но счастливых для них обстоятельств, и приобретенное ими таким образом стало известно впоследствии под общим названием маркграфства Кульмбах. Их потомок Фридрих III (1248 г.) в 1273 г. получил (это было первым актом короля Рудольфа после его коронования) наследственное бургграфское достоинство для своего дома, которому он тоже завещал свою строго легитимистскую преданность престолу, подобающую истому гибеллину. Его заслуги по избранию графа Рудольфа, которого он сопровождал и на военное поле, уже известны. Фридрих IV, тоже имевший значение в государстве, участвовал в итальянском походе Генриха VII и позднее, служа Людовику Баварскому, решил участь сражения при Мюльдорфе (1322 г.). В споре Люксембургов с Виттельсбахами Цоллерны были на стороне последних. Сын Фридриха IV Иоанн II некоторое время был наместником Бранденбурга при курфюрсте Людвиге Младшем. Но Карл IV примирился с Гогенцоллернами, а король Сигизмунд наградил Фридриха VI за важные услуги возведением его в звание курфюрста Бранденбургского (1411 г.). При этом, чтобы не иметь каких-либо столкновений со своим братом Вацлавом, который мог бы предъявить свои наследственные права, он наложил на область долговое обязательство в 150 тысяч золотых гульденов. Она всегда могла быть выкуплена за ту же сумму, но т. к. было немыслимо, чтобы у Люксембурга могли когда-либо найтись лишние 150 тысяч золотых гульденов, дело было устроено, и дарование в лен курфюршества совершилось в Констанце 17 апреля 1417 г.

Избрание такого деятельного человека, как курфюрст Фридрих I, на подобное место было для немцев крупным событием и заслугой Люксембурга, потому что оно сдержало могучий напор славянства, одержавшего незадолго до этого полную победу над Тевтонским орденом, служившим здесь передовым постом германской культуры. Сигизмунд, выдавая свою грамоту, хорошо понимал это. Такое противодействие было одной из главных задач дома Гогенцоллернов, которая и составляет содержание его истории.

Великий князь Литвы Ягайло принял христианство в 1386 г. и был наречен Владиславом. С помощью своего удачного брака он соединил Польшу с Литвой. Для ордена наступали тяжелые времена: литовцы рады были отомстить ему за долгие и жестокие притеснения. Рыцари не считали священной обязанностью обращение своих соседей-язычников в христианство. Их крестовые походы в эти области были для них только своего рода рыцарской потехой и предпринимались обычно лишь с прибытием какого-нибудь важного гостя с воинственной свитой, являвшегося для выполнения крестового обета, принятого им на себя ради моды или из стремления к рыцарским похождениям.

Меч рыцаря Тевтонского ордена. Работа XV в.

Подобная борьба с язычеством была безуспешной, можно сказать, даже бесцельной, но вела к ослаблению ордена, который и без того был слишком малочисленным для всех разнообразных нужд управления страной, для ее обороны и воинственной проповеди. Между тем его ряды не могли легко пополняться с наступлением новых времен, ставивших людям уже иные задачи. При этом переселенческий наплыв прекратился вследствие страшной чумы, свирепствовавшей в середине века на Западе. Орден согласился или вынужден был купить Новую Марку у Люксембурга Иоста Моравского, потому что иначе она была бы продана смертельному врагу рыцарей Ягайле (1399 г.). Но это приобретение только втянуло их в спор с опасным соседом из-за неопределенности границы. Во вспыхнувшей вскоре войне в 1410 г. произошел роковой бой при Танненберге (иначе Грюнвальде), решивший участь ордена. Внутренняя слабость рыцарского государства тотчас обнаружилась: города спешили навстречу победителям, Ягайле и Витовту, с изъявлениями своей покорности. Однако победители удовольствовались заключением первого Торуньского мира, налагавшего на орден лишь приличную контрибуцию в 70 тысяч или 100 тысяч шоков[47] грошей. Сила ордена была подорвана, и для него было большим счастьем, что в Бранденбургской марке должен был княжить дом, способный ввести в этом важном и опасном пункте твердый государственный строй. Область пришла в большой упадок при столь частых переменах правления, что население не знало, кто, собственно, им владеет, а выродившиеся потомки рыцарей, все эти Квицовы, Путлицы, Роховы, Бредовы, занимались только наездничеством. Фридрих со своими франконскими войсками восстановил в стране порядок и безопасность, причем встретил поддержку у мирной партии.

Золотой гульден (флорин) Фридриха I Гогенцоллерна, маркграфа Бранденбургского (он же Фридрих V, бургграф Нюрнбергский).

АВЕРС. В поле — стоящий Иоанн Креститель (как на флорентийских монетах, отсюда название — флорин): слева от него герб Гогенцоллернов, справа — шлем с геральдической фигурой в виде головы гончей. Надпись по кругу: + S' + IOHANNES ВАР (tista).

РЕВЕРС. В поле — бранденбургский орел. Надпись по кругу: + FR1DER1C MAR(c)G(ra)F(ius) B(ra)N(denbur)G(e)N(sis).

Он заставил разбойничавших рыцарей усмириться, одних добром, других силой оружия, причем большие услуги ему оказало произведение современного военного искусства — громадная пушка, которую он занял у Фридриха, ландграфа Тюрингского. Народ присвоил этому орудию кличку «Ленивая Грета» или «Метце» (Маргарита). Фридрих I пережил императора. Он умер в 1440 г.

Саксония — другое курфюршество, которое переменило династию при Сигизмунде. Последний из Виттенбергов умер в 1420 г., не оставив потомства. Глава государства передал власть маркграфу Майсенскому Фридриху Строптивому из дома Веттинов, которому он был обязан за помощь, в том числе денежную, во время гуситских войн.

Дела дома Виттельсбахов были в большом упадке, но споры различных членов этой фамилии, тянувшиеся на протяжении всей первой половины XV в., не представляют общего интереса. Звезда Габсбургов тоже как бы клонилась к упадку, но счастье не покидало этот дом, которому предстояло возвеличивание в близком будущем. Герцог Фридрих из ветви Леопольдинов совершил большую ошибку своим безрассудным соглашением с папой Иоанном XXIII, и Швейцарский союз, вечный враг Габсбургов, напал на него, так что «Фридель с пустым карманом», как прозвали его насмешливо многочисленные враги, вынужден был откупиться от изгнания и отлучения полным отказом от тех земель, которые отняли у него швейцарцы с согласия императора (1418 г.). Но дела дома вознаграждались успехами Альбертинской линии. Сигизмунд возобновил свой наследственный договор с домом Габсбургов в 1409 г., а в 1422 г. выдал свою единственную дочь Елизавету за австрийского герцога Альбрехта V. Сословия Венгрии избрали ее в наследницы в случае смерти их короля Сигизмунда, и тот, умирая, еще раз получил от них обещание вручить корону ей и ее супругу, что и было исполнено. Но чешское наследство не досталось Альбрехту; католическая партия выбрала его, и он короновался в Праге, но каликстинцы воспротивились этому избранию, и когда Альбрехт отказал им в уступках, они провозгласили королем 15-летнего Казимира, брата польского короля Владислава: междоусобная война продолжалась. В Германии, напротив, курфюрсты единогласно избрали Альбрехта королем (18 марта 1438 г.). Они рассчитывали, что королю из Габсбургского дома будет достаточно хлопот с турками и Чехией для того, чтобы он мог слишком сильно и резко проявлять свою королевскую власть в Германии.

Можно было ожидать, что этот здравомыслящий и степенный человек, находившийся в лучшем зрелом возрасте, заявит свои государственные способности, тем более, что он принял указанное избрание не поспешно, а сомневаясь и обстоятельно размышляя. Однако Альбрехт II никак не проявил себя и не сыграл значительной роли в истории Германии. Его правление было непродолжительным и несчастливым. Он находился во главе армии, собранной против турок, но при огромном перевесе сил у османов ему нельзя было и подумать о вступлении в бой. Во время бегства, достигнув венгерской крепости Коморн (Комаром), король Альбрехт умер (октябрь 1439 г.). Ему было лишь 42 года.

Его преемником в феврале 1440 г. был избран старейший из живших тогда представителей Габсбургского дома герцог Фридрих Штирийский, сын герцога Эрнста Железного. Это был 25-летний юноша, которому предстояло состариться на престоле. Он правил Германией не менее 54 лет, был неспособным и плохим правителем как в политическом, так и в нравственном смысле. Он напоминает Франца II, последнего габсбургского императора в Германии XIX в., и Фридрих кажется еще неспособнее и хуже, чем мог бы казаться, именно потому, что его безрассудный эгоизм, лень и трусость, мелкий, тупой, лишенный всякого высшего порыва характер стояли в жалком противоречии с духом времени, неудержимо стремившимся к обновлению европейской жизни, к великому преобразовательному движению.

Первой задачей, встретившей Фридриха, был церковный вопрос, роковое положение Базельского собора. Французский король Карл VII принял реформы, установленные собором, за обязательные для французской церкви, выразив эту меру в так называемой «прагматической санкции» (июль 1438 г.). Это же сделала и Германия по решению рейхстага, собранного во Франкфурте, что было заявлено королем Альбрехтом в письменном документе (май 1439 г.). Ободренный этим собор, презирая антисобор, созванный в Ферраре и очевидно лишенный всякой почвы, провозгласил папу Евгения IV низложенным (май или июнь 1439 г.). В ноябре он избрал в папы бывшего герцога Савойского Амедея VIII, много сделавшего для своей страны и отказавшегося от трона, чтобы вести отшельническую жизнь, под именем Феликса V. Но собор пережил сам себя; многие прелаты покинули его, и в нем брал верх юридический элемент, доктора римского права. Происходившее в Чехии угнетало общий дух, что благоприятствовало возврату папского могущества. С таким настроением следовало считаться. Некоторые государства, например, Германия, старались воспользоваться реформами, не высказываясь за них решительно, что было совершенно в духе того времени: все громко восстали против духовенства и церковных злоупотреблений, но старательно сторонились ереси и еретиков и не вдавались в более глубокое сравнение того, что было, с тем, что должно было быть. Энергичный правитель сумел бы извлечь для себя пользу из подобного настроения. При избрании Альбрехта курфюрсты объявили себя нейтральными в борьбе собора с папой Евгением, Альбрехт признал собор законным представителем католической церкви; а низкая душа Фридриха искала лишь личной выгоды, предоставляемой ему этим столкновением. Папа Евгений IV нашел себе полезного и искусного слугу в чрезвычайно способном потомке захудалой дворянской фамилии Энеа-Сильвио Пикколомини, человеке, одержимом жаждой славы, денег и чувственных удовольствий. Подобно многим способным, но бесхарактерным людям, он сначала проявлял себя либералом, потом вовремя перекочевал в другой лагерь и наконец очутился на службе у Фридриха III и его канцлера Каспара Шлика — князя Меттерниха своего времени. Энеа принял на себя роль посредника. Прежде всего, следовало помешать эмансипации немецкого епископата, высшей духовной аристократии от курии. Это движение было уже в полном разгаре, и чтобы противодействовать ему, следовало подкупить императора и его канцлера. Оба они выиграли от этого, получив приличную сумму чистой монетой, кроме обещанной еще впоследствии, право назначения на сотню духовных доходных мест в наследственных землях, право выбора на шесть епископских кафедр, обещание короновать Фридриха, десятину с немецких церковных учреждений (начало 1446 г.). Опираясь на это, папа Евгений, точно живя во времена Иннокентия III, лишил звания двух имперских курфюрстов, архиепископов Дитриха Кёльнского и Якова (Иакова) Трирского. Император не заявил никакого протеста, но немецкие курфюрсты созвали княжеский съезд во Франкфурте в марте 1446 г., потребовали у императора и папы отмены указанного низложения и настаивали на введении для немецкой церкви тех льгот, которые были присуждены решениями Констанцского и Базельского соборов. Евгений согласился на эти требования с обычными оговорками и незадолго до своей смерти отменил это согласие в тайном заявлении. Его преемник Николай V также был мастером на всякие уловки, на полусоглашения, столь удобные для поселения раздора между противными сторонами. Конечным результатом этого был обсужденный на рейхстаге в Ашаффенбурге в 1447 г. и заключенный в Вене в феврале 1448 г. конкордат, восстанавливающий все прежние порядки: император лишил Базельский собор руководящей роли, папа Феликс вступил в соглашение с Николаем V, и то, что оставалось от собора, с 1448 г. перенесенного в Лозанну, совсем рассеялось в 1449 г.

Медаль папы Николая V (1447–1455).

Работа Андрей Гваццалотти. Париж. Нумизматический кабинет.

Великая идея, лежавшая в основе соборного движения, согласно которой коренное преобразование церкви должно было совершиться без разрыва с прошлым и через ее органы, следовательно, путем мирного возрождения европейского общества на почве просветленного, восстановленного христианства, — эта возвышенная идея не была осуществлена. Обычное, обыденное, прежнее снова добилось своих прав — прав владельца. Тем не менее, с Констанцского собора и смерти Яна Гуса началось совершенно иное время. В миллионах человеческих душ началась работа освобождения, которая спустя столетие уже сделала такой шаг, что простое и само по себе незначительное происшествие в небольшом немецком университете могло способствовать прорыву того нового мировоззрения, которое отличает новое время от так называемых средних веков. Два поколения, разделяющие конец Базельского собора и первое выступление Мартина Лютера, протекли среди сильного развития общества на пути прогресса. Этот период времени не отмечен выдающимися, первоклассными умами, но в нем было много дельных людей, тех полезных, деятельных, безвестных, которые, не заботясь о происходящем в так называемом большом свете, работали в тесном кругу, на точно определенной почве, и оказались полезными, часто изобретательными, даже одаренными и творческими. Так открывается за неизведанными доселе морями целый мир новых стран, когда передовое судно медленно и осторожно идет от берега к берегу, от мыса к мысу. С таким же трудом, переходя от понятия к понятию, человечество завоевывает новый внутренний мир, стремясь к свету. Отдельные успехи ускользают от глаз современников, наиболее заслуженные лица сходят в могилу, не узнав всей обширности совершенного ими. Но живущие позднее тем яснее оценивают это, и история описываемых шестидесяти лет кажется тем отраднее, что в ней действуют не великие этого мира, а трудовая толпа с ее вождями, и все отличается плебейским характером. Но прежде всего нужно рассмотреть внешнюю политическую историю европейских государств с выдающимися событиями, чтобы понять внутреннюю жизнь народов и те приобретения в области различных человеческих интересов, которые характеризуют состояние всей Европы на исходе средних веков. В благодарность за свою вполне правильную, по мнению курии, политику король Фридрих III в 1452 г. в Риме получил императорскую корону, за что обещал совершить крестовый поход. Энеа-Сильвио украсил этот торжественный обет (или обещание) всеми цветами своей пышной риторики. Николай V пожертвовал на похвальную цель десятую часть церковных доходов. Но когда появилась эта папская булла, Восточной Римской империя не существовало, т. к. Константинополь уже три месяца находился во власти турецких войск.

Еще султан Баязид приступил к осаде Константинополя (1401 г.), но не успел завладеть городом благодаря неожиданной диверсии, к счастью христиан; на него напал сильнейший враг — монгол Тимур, который, став верховным ханом монгольских племен (около 1370 г.), направил свои дикие полчища сначала на Восток, покорил Персию, вторгся в Индию, где завладел страной до Дели (1398 г.), а затем повернул на Запад. На короткое время всесокрушающий поток принял другое направление. Тимур одержал победу над египетским султаном при Алеппо, потом при Дамаске, а в 1401 г. взял Багдад. Памятниками этих побед служили пирамиды, воздвигаемые из черепов убитых. Баязид, перед которым склонились уже столькие властители, от Китайской стены до Средиземного моря и до египетской границы, высокомерно принял послов грозного вождя, требовавшего покорности, но вынужден был двинуть войска ему навстречу. Грозные вожди сошлись при Анкире в Галатии. Произошла битва, в которой участвовало до миллиона воинов. Османы не устояли против диких врагов, и в июле 1402 г. Баязид был взят в плен. Победитель сохранил ему жизнь; его плен разделил мюнхенский оруженосец Ганс Шильтбергер, о котором уже говорилось выше. Этот Ганс сопровождал потом хромого Тимура («Тимурленга», которого он простодушно переиначил в «Темерлана»), во многих его походах и был свидетелем жестоких битв. Баязид вскоре умер в плену у Тимура, а в 1405 г. во время похода против Китая умер Тимур, образ которого под именем Тамерлана глубоко запечатлелся в памяти западных народов, хотя на этот раз нашествие монголов коснулось лишь окраины Европы и даже задержало неотвратимую участь, предназначенную Восточной Римской империи.

Действительно, битва под Анкирой и ее последствия обеспечили западному христианству продолжительный отдых, давая возможность подготовиться к деятельной обороне. Господство монголов над областями, обращенными в турецкие, было, разумеется, только временным, но между сыновьями Баязида царила кровавая вражда, и оставшийся победителем Мехмед I мог водвориться в Адрианополе лишь в 1413 г.

Гробница (вверху) и саркофаг (внизу) султана Мехмеда I (1413–1421) в Бруссе.

Реконструкция Парвийе.

Уже при его сыне Myраде II (1421–1451) турки возобновили свои набеги, и Константинополь был осажден поклонниками ислама в четвертый раз. Город снова чудом был спасен: один штурм был отбит, а полученные султаном неприятные известия заставили его снять осаду. Но в действительности империя ограничивалась теперь уже только Константинополем с его округом и некоторыми частями на Черном море и в Пелопоннесе. Поправить дело могли только новый крестовый поход с Запада и общеевропейское вмешательство. Поэтому для устранения главного препятствия к этому — разногласий между восточной и западной церковью — сын Мануила II Иоанн VIII (1425–1448) отправился в Италию.

Медаль Иоанна VIII Палеолога (1425–1448), предпоследнего византийского императора. Работа Пизанелло. Париж. Нумизматический кабинет.

В западной церкви в это время господствовал раздор, поэтому Иоанну пришлось примкнуть к какой-нибудь партии. Он решил занять сторону папы Евгения и Феррары и здесь, а точнее во Флоренции, куда вскоре был переведен антисобор, 6 июля 1439 г. было торжественно объявлено о великом событии — воссоединении церквей. Но народ и духовенство в Константинополе не хотели и слышать об этом воссоединении, покупавшемся ценой уступок, противных православию. Лица, составившие во Флоренции формулу воссоединения, не смели показываться в Константинополе. В то же время христианство и сам папа были несколько ободрены сопротивлением, которое встречал Мурад во время набегов на пограничные области. Елизавета, вдова короля Альбрехта, дочь императора Сигизмунда, через несколько месяцев после смерти мужа родила сына Ладислава, большинством венгерского народа и магнатов признанного королем. Среди опекунов малолетнего короля самым замечательным человеком был Янош Хуньяди, который положил конец опустошениям отдельных разбойничьих турецких шаек, проникавших в страну, и нанес даже в двух блестящих походах сильное поражение более значительной армии, выставленной султаном (1422 г.).

Янош Хуньяди. Гравюра из «Хроники венгров» Туроци. 1488 г.

Уступая настояниям папских послов, с ним соединился и польский король Владислав, причем ими была одержана довольно важная победа над турками в ночной битве при Нише (1443 г.).

Печать Владислава III Ягелона.

Следствием ее был заключенный в Чегедине мир на 10 лет с условием для обеих сторон не переступать Дуная с военными целями. Кардинал Джулиано Чезарини, присутствовавший на совещаниях в качестве папского уполномоченного, был против этого договора, который, быть может, действительно был ошибкой. Но христианам крайне непростительно было нарушить его вскоре, причем главная вина падала на того же папского легата, кардинала Джулиано, и на ту безнравственную теорию, по которой папа или церковь считали себя вправе не признавать договоров, заключенных «ко вреду церкви», и освобождали своих мирских подданных от клятвенного обещания их выполнять. Нет сомнения в том, что какими бы громкими словами не прикрывалась эта теория, суть ее все же в том, что можно и не держать слова в отношении к неверным. Кардинал сумел убедить польского короля, признанного и в Венгрии одной партией и пользовавшегося большим авторитетом в это время. Склонил он и собрание магнатов, но ему оказалось труднее составить тот великий христианский союз, на который возлагались надежды. Владислав перешел за Дунай с войском всего в 15 тысяч человек и успел пройти до Варны благодаря тому, что болгарская сторона объявила себя за него. Предполагалось, что султан занят далеко, в Азии, а тот был уже поблизости со своим войском. Генуэзцы, взяв за иудину услугу по дукату с человека, перевезли турок в количестве 40 тысяч человек на своих судах через Босфор, после чего те направились на север. Столкновение произошло при Варне 10 ноября 1444 г. Перед битвой сквозь ряды османов была пронесена на конце копья грамота с договором о перемирии, теперь нарушенном. Христиан вели в бой Янош Хуньяди и польский и венгерский король Владислав, несмотря на свою болезнь, молодой, красивый 20-летний рыцарь. Османами командовал их султан. Победа уже клонилась на сторону христиан, поляки и венгры пробивались вперед с несокрушимой отвагой и успели прогнать с поля турецкую конницу, одни янычары еще держались, но и они стали слабеть. В христианских войсках вдруг заметили, что не стало короля Владислава, перья на шлеме которого мелькали впереди путеводным знаком для своих. Молодой король занесся, действительно, во вражеские ряды, и в ту минуту, когда янычары выстраивались, он упал с коня и был тотчас убит турками, которые отрубили ему голову, воткнули ее на копье и пронесли перед своими войсками. Наступившая ночь прекратила битву. Отступление было для христиан гораздо губительней самого сражения. Кардинал Джулиано тоже не остался в живых. Ходили слухи о том, что его собственные люди убили его, считая виновником всех бедствий. Османы не завершили свою победу; Янош Хуньяди, избранный регентом или охранником государства до совершеннолетия признанного теперь всеми Ладислава Постума, сына Альбрехта, энергично принялся за приготовления к новой войне, вступив в переписку с папой и венецианской синьорией. В 1448 г. у него было войско той же численности, что и бывшее под Варной, или немного сильнее, набранное из венгров и валахов. С запада прибыли лишь некоторые охотники. На Косовом поле, том самом, на котором 59 лет назад потерпели поражение венгры и сербы, теперь встретились обе армии. Дело кончилось, как и при Варне, с тем отличием, что измена закралась на этот раз в христианский лагерь: валахские войска передались туркам на другой день, на третий христиане потерпели окончательное поражение. При отступлении Янош Хуньяди имел несчастье попасть в руки своего врага, сербского деспота. Освобожденный ценой самых тяжелых условий и огромного выкупа, он стал добиваться получения настоящей помощи с Запада, но его усилия были, как и прежде, тщетными. Из денег, собираемых на крестовые походы, и сокровищ, получаемых папской казной из нового источника со времен Бонифация VIII — юбилейных празднеств (сроки, на которые все сокращались, сначала со 100 лет на 50, потом на 33 года, затем на 25 лет), передовые оплоты христианства против турок получали совсем мало. С другой стороны, Яношу не удавалось заключить с неприятелем сколько-нибудь продолжительного мира, и при таких обстоятельствах настал роковой год.

В 1451 г. Мураду, пользовавшемуся славой умеренного и справедливого властителя, наследовал его сын Мехмед II, юноша 21 года, честолюбивый, полный воинственных замыслов. Укрепив свой престол по восточному обычаю казнью казавшихся ему опасными родственников, он счел наступившим время для возвращения османами их естественной столицы.

Монета султана Мехмеда II (1451–1481).

Париж. Нумизматический кабинет.

Он почти не скрывал своих намерений: в том же году, когда он достиг власти, он начал строить крепость на европейском берегу Босфора, в наиболее узком его месте, неподалеку от Константинопольских ворот. Император Константин XI, носивший в то время корону, утратившую почти всякое значение, тщетно пытался воспрепятствовать этим работам; султан даже не принимал посольств, присылаемых по этому поводу. Вскоре открылись враждебные действия, к которым подала повод постройка этой крепости. Палеолог, сознавая их враждебность, стал мужественно готовиться к защите. Он снова обратился за помощью к западным державам, прежде всего к папе. Ожидаемая помощь со стороны последнего ограничилась присылкой какого-то кардинала Исидора, который прибыл в ноябре 1452 г. в погибавший город и стал проповедовать в пользу воссоединения церквей. Император склонился на предлагаемые формулы исповедания, но это лишь раздражило все православное население, подняло всех монахов, народ, чернь, и прежде чем пара галер, снаряжаемых папой на его личные средства или на доставленные ему другими государями, успела появиться в восточных водах, судьба города уже решилась.

Мехмед дал осажденным время как-то приготовиться к обороне в течение зимы, но сам завладел всеми путями, по которым им могла бы подоспеть помощь. С наступлением весны 1453 г. он двинул из Адрианополя свои полчища в составе 3–4 тысяч человек, и когда эта армия опоясала город дугой, от моря до моря, с суши, то к его стенам, обращенным к морю, приблизился флот.

Карикатурное изображение турецких воинов. Рисунок XV в.

Нюрнберг. Германский музей.

Город оказал мужественное, неожиданное для султана сопротивление. Он был надежно защищен с суши двойной стеной; гавань Золотой Рог, в которой находилась маленькая эскадра из 16–20 судов, была замкнута цепью с моря. Были минуты, когда не только набожные и искренне благочестивые люди, но и сами вожди и все понимавшие военное дело надеялись на то, что и в этот раз язычники вынуждены будут отступить. Император был человеком решительным и самоотверженно предавался отчаянному делу защиты. Город надолго был обеспечен продовольствием; среди вождей находился один генуэзец, одаренный замечательными военными способностями, некто Джованни Джустиниани. Но гарнизон был слишком малочисленным для обороны такого обширного города. Он состоял самое большее из 10 тысяч человек, среди которых находилось до 3 тысяч иностранцев, большей частью генуэзцев и венецианцев, в то время как османы, при всем неумелом ведении осады, как и вообще при штурмах укрепленных городов, имели перевес в людях для ведения боя. У них были осадные орудия, несколько небольших пушек и одна громадная мортира, выбрасывавшая ядра из черного камня весом до тысячи фунтов. Она не наносила особенного вреда, и ее разорвало при одном из семи выстрелов, выпускавшихся ежедневно. Дела приняли худший для христиан оборот, когда туркам удалось благодаря огромной рабочей силе, которой они могли располагать, перетащить при помощи настеленных досок часть своих судов на сушу, приблизительно на 7 километров дальше, за цепь, ограждавшую вход в гавань. В это время то ли вследствие измены, то ли благодаря случаю осажденные не успели зажечь эти суда, хотя этот план уже был близок к исполнению. Постепенно надвигаясь, османы уже могли начать штурм. Но перед его началом Мехмед предложил императору удалиться, обещая пощадить население. Константин отклонил эту капитуляцию как невозможную. Такой героизм доказывает, что последняя искра древнеримского духа еще не угасла тогда, и, как рассказывают, сам султан не мог удержаться от изумления и объявил, что никогда не поверил бы, что эти неверные собаки, гяуры, могут обладать таким героизмом и мужеством, — не поверил бы, если бы даже ему сообщили об этом 37 тысяч пророков! 27 мая приступ был объявлен турецким войскам на 29 число. 28 мая можно было со стен видеть все приготовления к штурму, слышать восторженные возгласы, которыми приветствовалась речь султана.

Вооружение турецких воинов XV–XVI вв.

Слева представлены шлемы, богато украшенные травлением, позолотой и покрытые надписями — изречениями из Корана; верхний шлем — тип шишака, в XVI в. получивший широкое распространение по всей Европе. Справа — турецкий тяжеловооруженный воин, рисунок по доспеху, хранящемуся в Бернском историческом музее.

Император тоже созвал своих вождей и приобщился с ними святых тайн в Софийском соборе. Приступ начался еще до полного рассвета. В продолжение двух часов велся нерешительный бой у самого опасного пункта, ворот святого Романа в середине западной стены. Во время третьего приступа турок, которых было в 50 раз больше, христиане стали слабеть, и когда раненый Джустиниани вынужден был покинуть свой пост, янычары ворвались в город. Но император не прекращал боя и скоро пал, озаря славой и себя, и последние часы своего некогда великого государства. Труп Константина нашли только на следующий день. Город был взят еще до полудня, население искало спасения в храмах или на судах в гавани. Все, чего можно было ожидать после многомесячной осады города варварами, при их победе, разумеется, произошло. Число убитых на улицах приблизительно равнялось лишь двум тысячам человек — цифра весьма умеренная в данных условиях; может быть, такой пощаде способствовала корысть солдат, которым султан предоставил всю добычу и всех пленных. Последнее сопротивление было оказано со стороны гавани, но в полдень 29 мая 1453 г. сам султан уже вступил в завоеванный город.

Мечеть Баязида II в Стамбуле.

Построена в 1498 г. По фотографии конца XIX в.

Таким образом, у христианства на многие века был отнят юго-восток Европы, и восточный вопрос вступил в новую фазу. Подобно тому, как уже однажды в VIII в., он теперь надолго становился вопросом о том, как далеко проникнет в Европу ислам, вторгшийся в нее на этот раз с юго-восточной стороны. Дело было, во всяком случае, не так опасно, как раньше, потому что европейская жизнь сильно развилась в течение семи столетий, прошедших со времени дней Тура и Херес-де-ла-Фронтеры, и западные государства могли утешаться мыслью, что их общая коалиция составит достаточный отпор врагу. Но такой коалиции не получилось: европейскую жизнь разъедала рознь, стремление к обособлению высказывалось всеми нациями сильнее, чем когда-либо. Сознание европейской солидарности, совпадавшее прежде с чувством христианской или церковной общности, сильно ослабло. Обе державные силы, папство и империя, ограничились в своих действиях против нового врага слабыми попытками и пустыми демонстрациями. На рейхстаге в Регенсбурге (1453 г.) Энеа-Сильвио в качестве императорского уполномоченного произнес длинную и хорошо обдуманную речь о необходимости и незатруднительности нового общего крестового похода. Не было недостатка и во влиятельных народных ораторах, говоривших о том же в воззваниях к народу. Но и папство, и императорская власть страдали истощением, своего рода старческой немощью, и ввиду разрозненности христианского мира ислам, твердо сплоченный и замкнутый, имел на своей стороне ощутимый, если не моральный, то значительный материальный перевес, обеспечивавший его укрепление на юго-востоке Европы. Междоусобицы и дворцовые перевороты временами могли ослаблять османское могущество, но, в общем, турецкий народ воодушевлялся одним ощущением и одним желанием. Религия — религия более обрядного характера, во всяком случае, весьма слабо способствующая глубоким душевным движениям, но исповедуемая с горячностью и суровым выполнением ее требований, — служила прочной связью для этого народа, сплоченного и без того уже всепроникающим военным деспотизмом и несложной организацией, обусловленной нуждами войны. Неспособность удерживать за собой с помощью плуга то, что было завоевано мечом, составлявшая впоследствии слабость этих варваров-победителей, была в первые времена источником их силы. Этот народ, не сроднившийся с землей, которую обрабатывали за него толпы безоружных рабов, обладал подвижной, всегда готовой к бою, постоянной армией, что давало ему огромный перевес над крайне неудовлетворительным еще состоянием военной части на Западе.

В течение последующих десятилетий турки постоянно двигались вперед, хотя христиане и одерживали временами некоторые славные победы. В 1459 г. превратилась в османскую провинцию Сербия, в 1462 г. была покорена Валахия. После переменного военного счастья попало под турецкую власть и королевство Босния с соседними областями Герцеговиной и Черногорией (1464 г.), благодаря чему господство турок простерлось до Адриатики. В одной Албании удерживал еще свое родовое княжество Георгий Кастриоти, прозванный османами «Скандербег» или «Искендер-бей». В прежние времена, когда его отец вынужден был покориться туркам, Георгий был выдан Порте в качестве аманата вместе с двумя своими братьями и воспитан в магометанстве. Он затаил жгучую ненависть к победителям до той минуты, когда ему удалось порвать свою рабскую цепь. Он бежал с 300 своих земляков, появился у себя на родине в 1444 г. и начал так успешно воевать с турками во главе своих воинственных горцев, получая иногда денежную помощь из церковного фонда на пользу крестоносцев, что сам Мехмед в 1461 г. предложил ему мир и дружбу и заключил мирный договор с Георгием, признавая его независимым владыкой Албании. Но в это время погибли последние остатки бывшего Римского государства: деспотства на Пелопоннесе и герцогство Афинское, последний памятник франкского владычества. Турецкий флот тоже не бездействовал: в 1462 г. Лесбос, важнейший из островов Эгейского моря, стал добычей османов. Положение почти не изменилось, когда Энеа-Сильвио, человек широких замыслов, достиг цели своих честолюбивых мечтаний и был избран папой под именем Пия II.

Медаль папы Пия II.

Работа Андрей Гваццалотти. Париж. Нумизматический кабинет.

Его бурное стремление к войне с врагами креста встретило лишь уклончивый отклик. Собор в Мантуе, на котором должен был быть провозглашен новый крестовый поход, дал папе повод произносить длинные речи, более для собственного, чем для чьего-либо удовольствия, но закончился все же словами и простыми обещаниями, на исполнение которых было мало надежд, потому что они касались денежной помощи. К этому пустому разглагольствованию относится и послание папы к турецкому султану: красноречивый папа-оратор старается обратить в христианство могучего воинственного властителя, указывая ему на то, как возвеличит его малость крестильной воды (aquae pauxillum). Пий умер в Анконе в 1464 г. во время военных приготовлений, предпринятых им совместно с венецианцами. Его преемник Павел II тоже достиг коалиции одних итальянских государей и правительств, как наиболее угнетаемых османами. Венеции пришлось одной вести войну за свои пелопоннесские и левантские владения. Эта война с переменным успехом продолжалась до 1479 г., когда султан и синьория заключили мир в Константинополе. По этому миру Турция получала владения республики в Морее и на островах за исключением только острова Эвбеи (Негропонта) и Скутари на Адриатическом море. В Венецию прибыл султанский посол и вручил дожу Джованни Мочениго среди других подарков драгоценный пояс, имевший своеобразное символическое значение: в случае, если бы султан потребовал его обратно, дож должен был возвратить его немедленно и знать, что с этой минуты все договоры считались уничтоженными, потерявшими всякую силу. Республика, однако, успела отстоять некоторые свои торговые выгоды и право иметь собственного судью (beilo) для лиц своей национальности в Стамбуле — так теперь назывался Константинополь.

На протяжении этого времени Мехмед расширял свои владения и на азиатской стороне. Трапезундская империя была покорена в 1461 г.; малоазийская область Караман тоже досталась османам после ожесточенного сражения с туркменами (1473 г.); вся Малая Азия была теперь в их руках. Еще при Мехмеде великое азиатско-европейское государство простиралось уже от верховьев Тигра до Савы. Лишь одного места, в утешение христианству, не одолели еще великие силы: остров Родос, поступивший с 1309 г. во владение ордена иоаннитов, славно выдержал осаду в 1480 г. Турки выпустили против него 3,5 тысячи каменных ядер и, наконец, 28 июля решились на штурм.

Пьер д' Обюссон воодушевляет защитников Родоса перед турецким штурмом.

Миниатюра из рукописи Гийома Гаурсена (1430–1501), вице-канцлера ордена госпитальеров на Родосе. Париж. Национальная библиотека.

Они уже почти одерживали победу, на некоторых разрушенных стенах уже развевались турецкие знамена, но после двухчасового рукопашного боя защитники Родоса снова отбросили врага. Мехмед умер в следующем году (1481 г.). После его смерти «res orientales», как дипломаты того времени называли восточный вопрос, вступил в новую фазу, довольно благоприятную для христианских держав из-за междоусобицы, возникшей между сыновьями Мехмеда, Баязидом II и Джемом.

Бой между воинами Баязида II и Джема.

С гравюры на дереве из книги «Caorsini Obsidionis Rhodiae Vrbis Descriptio», изданной в Ульме в 1496 г.

Джем, побежденный братом, попал под покровительство европейцев, отправясь прежде всего на Родос. В 1489 г., интересуя своей личностью все державы, имевшие отношение к Оттоманской империи, он посетил даже Рим и гостил в Ватикане у папы Иннокентия VIII. Такое положение сильно тревожило султана Баязида, и он с простодушием отправил папе послание (1494 г.), в котором приглашал его по возможности скорее освободить Джема от тягот сего мира и переселить его душу в лучший мир. Папой тогда был Александр VI, которому можно было предлагать подобное и который знал, как и что выполнять. За услугу предлагалась значительная сумма — 300 тысяч дукатов «на покупку какого-нибудь поместья сыновьями папы», и, кроме того, еще всякое добро. Османский принц превратился в настоящий товар, в предмет сбыта: Александр уступил его за 20 тысяч дукатов французскому королю Карлу VIII (1495 г.). По ходившим слухам, папа сбыл товар, уже предварительно попортив его: по крайней мере, Джем вскоре умер в Неаполе, поступив во владение французского короля. В сущности, страх перед происками брата как-то подкосил энергию Баязида, и опасность, угрожавшая Европе со стороны турок, несколько ослабла в течение первых 14 лет его царствования, а политика европейских государств привыкла, между тем, считаться с османской властью на европейской территории как со свершившимся фактом.

После Италии, и в такой же мере, как ей, опасность грозила Венгрии, которой в этих обстоятельствах приходилось опираться исключительно на свои силы. С 1445 г. венгерским королем стал юный Ладислав (Ласло), внук короля Сигизмунда, но он находился в руках немецкого короля Фридриха III, который его не выдавал. Лишь в 1453 г. хранитель государства Янош Хуньяди успел принудить императора к этому, и юноша стал править государством.

Печать Ласло VI, короля Венгрии.

Париж. Национальный архив.

В 1457 г. Янош умер, а через несколько месяцев за ним последовал и 18-летний король, еще не успев вступить в брак с помолвленной с ним французской принцессой. Не было недостатка в претендентах на французский престол, даже на два, потому что со смертью Ладислава (Ласло) оставалась свободной и чешская корона. Верх одержала партия, которую можно назвать национальной, и венгерским королем был провозглашен сын Яноша Матиаш, по прозвищу Корвин (1458 г.). В Чехии выбор пал на бывшего наместника Иржи Подебрада, так что в обеих значительных странах достигли высшего сана и власти лица из простых дворян. 15-летний венгерский король, юноша деятельный, одаренный государственным умом, справлялся с большими затруднениями: внутренними интригами, борьбой с императором и с турками; но когда, наконец, в 1464 г. после примирения с императором Фридрихом он достиг священной короны и был увенчан ею по обычаю в Сехешфехерваре, то обратил свои честолюбивые замыслы против своего тестя, чешского короля Иржи Подебрада. Слияние Венгрии и Чехии под одним главенством могло осуществиться ввиду опасности, исходившей от турок. Этот план не удался, а наоборот, вовлек Матиаша после смерти Иржи в 1471 г. в столкновение с Польшей, потому что чехи выбрали королем польского князя, а партия недовольных в Венгрии выбрала другого, тоже польского, князя для себя, противопоставляя его Матиашу. Все это привело к войне с Польшей, и Матиаш все время своего правления, до самой смерти в 1490 г., провел то воюя, то заключая мирные договоры с Польшей, Чехией, османами, императором, не оставив правоспособных наследников. Его корона, на которую было много претендентов, досталась чешскому королю Владиславу, и, ввиду опасности, исходившей от турок, соединение Чехии и Венгрии под одной властью было счастьем.

Что касается Чехии, то главным моментом ее судьбы в эту эпоху был религиозный вопрос. Как уже было сказано, табориты были побеждены (1434 г.), но партия утраквистов[48] крепко держалась за свои права и базельские компактаты, которые ей приходилось беречь от княжеских и папских посягательств и подкопов. После смерти Сигизмунда в 1437 г. католической партией был избран его зять Альбрехт Австрийский, а гуситами — 13-летний польский князь. Когда Альбрехт умер, состоялось оглашение в пользу его сына Ладислава (Постума), родившегося после кончины отца, опекуном вызвался быть император Фридрих III. Правление представляло собой разновидность компромисса между партиями: страной правили два наместника, один из каликстинской, другой из католической партии. Замечательнейшим из них был тот дворянин, который занял наместнический пост с 1444 г., принадлежа к каликстинцам, вышеназванный Иржи Подебрад. Он пошел дальше по пути, проложенному компактатами, выказывая разумную политическую сдержанность, и старался вновь соединить нацию, сдерживая крайние элементы. С 1450 г. он один остался наместником.

Заставка из чешской рукописной псалтыри XV в.

Между тем в церкви восторжествовала реакция. Папа Николай V (1447–1455) правил в прежнем духе, и ему, как и всей его партии, церковная обособленность Чехии мешала. Молодой король Ладислав, начавший править в роковом 1453 г., был тоже горячо настроен в пользу католицизма. Когда он умер после кратковременного царствования, не успев вникнуть в дела Чехии, королем был избран бывший наместник Иржи Подебрад. Он правил страной в духе, усвоенном им прежде и служившем к ее благу. При своем короновании он присягнул на верность церкви и папе, но поставил условие соблюдать компактаты. Уравнять всех перед правительством было славной попыткой: наступали времена, в которые это должно было стать в Европе государственной задачей. Великий «выскочка» встретился на первых порах с сопротивлением курии, к которой вернулось ее прежнее высокомерие. Оно воплощалось в увенчанном поэте, красноречивом и довольно легковесном юристе-богослове и карьеристе Энеа-Сильвио, достигшем папства в 1458 г. Этот Пий II объявил компактаты недействительными. Его преемник Павел II приговорил Иржи к низложению и даже дошел до мысли о крестовом походе против него. Смелый, честолюбивый замысел Иржи о достижении римской короны, — замысел не безумный при ничтожестве Фридриха III и продажности немецких князей, — не имел успеха, но в Чехии Иржи сохранил свою власть неприкосновенной до самой смерти (1471 г.). Даже благодаря упорядочению своих финансов и прекрасно организованным военным силам он пользовался в продолжение всего своего царствования ролью третейского судьи среди бесконечных споров немецких городов и князей между собой.

Компактаты оставались в силе и при вновь избранном — но не одобренным папой короле — польском князе Владиславе II, и даже остатки таборитов, отделившихся от церкви под именем «чешских братьев» и возбуждавших иногда против себя новые гонения из-за своего возросшего числа, жили спокойно при его правлении: в 1504 г. и он сам примкнул к их вероисповеданию. В 1485 г. на сейме в Кутной-Горе он установил религиозный мир, по которому и каликстинцы, и католики сохраняли свои имущественные права. Соседние с Чехией земли: Силезия, Моравия и Лужица, — которыми завладел венгерский король Матиаш, после его смерти вновь были присоединены к Чехии. Состоя королем Венгрии и Чехии, Владислав умер в 1516 г.

Из предшествующего очерка видно, с какими усилиями удалось московским князьям в XIV в. в такой степени сплотить около нового центра — Москвы — почти всю северо-восточную Русь, что даже открытая борьба с татарской Ордой стала уже возможна. Но видно также, что не вся северо-восточная Русь в течение XIV в. вошла в состав Московского великого княжества и что оно, готовясь к решительной борьбе с татарами, в то же время должно было вести постоянную борьбу и с соседними русскими княжествами — Тверским, Рязанским и Смоленским, отстаивавшими свою независимость. К тому же случилось так, что на северо-западной границе Руси в конце XIII и начале XIV в. в соседнем Литовском княжестве появился целый ряд воинственных и талантливых князей, которые сумели превосходно воспользоваться тяготевшим над Русью татарским игом и стали постепенно захватывать одну область за другой, пользуясь то раздорами русских князей, то оплошностью татарских ханов, которые не придавали особого значения утрате той или другой небольшой области или города, из сферы их влияния переходивших в сферу влияния литовских князей, которые притом старались ладить с Ордой и искусно избегали открытого столкновения с ней. Таким образом при князе Гедимине Литва без борьбы присоединила к себе Витебскую область и подчинила своему влиянию Волынь.

Развалины Тракайского замка, любимой резиденции Гедимина.

По фотографии конца XIX в.

При его сыне Ольгерде (Альгирдасе) (1345–1377) к Литве отошли Киевское, Черниговское и Новгород-Северское княжества, отделенные от Москвы независимыми Тверским и Рязанским княжествами и более тяготевшие к Галицкому княжеству, которым в это время уже владела Польша. К середине XIV в. небольшое Литовское княжество, в XII в. занимавшее лесистую и болотистую область в верховьях Немана и его притоков, вдруг раскинулось вширь и вдаль, с одной стороны до пределов Новгородской земли, Тверского и Смоленского княжеств, с другой — до берегов Ворсклы и низовьев Днепра, включив в свои пределы лучшие и плодороднейшие области древней Руси.

Герб Литвы в XV в. С фрески в Краковском соборе.

Такие быстрые успехи литовских князей в значительной степени объяснялись тонкой политикой литовских князей по отношению к русским областям, которые почти добровольно, без упорной борьбы, подчинялись им только потому, что силой исторических обстоятельств были остановлены в своем стремлении к естественным центрам. При этом литовские князья, оставаясь язычниками, управляли русскими областями чрезвычайно разумно: не теснили православия, всюду оставляли местные порядки, не касались местных законов и обычаев. При Ольгерде число русских подданных в Литовском княжестве уже превышало число коренных литовцев, и это преобладание более развитого и более способного русского племени оказывало на литовцев благотворное влияние: их дикие нравы смягчились, православие и гражданственность делали быстрые успехи, а русский язык на всем пространстве Литовского княжества становился государственным. Сам Ольгерд ревностно заботился о поддержании русского влияния в Литве и оказывал покровительство своим русским подданным, сознавая в них силу, на которую мог опираться в борьбе с Польшей и с Тевтонским орденом. И несмотря на то, что Ольгерд, как хитрый политик, то отстаивал Смоленск в его борьбе с Москвою, то помогал тверским князьям против Москвы, он сам не уклонялся от русского влияния даже в своей семье: обе его жены были из русских княжон, а многие из его сыновей были крещены в православную веру и женаты на православных. Судя по всему ходу дел, можно было и тогда уже ожидать, что оба племени — русское и литовское, уживавшиеся под властью умных и талантливых князей, со временем сольются в один могущественный народ. Но исторические судьбы сложились иначе: в дела быстровозрастающей и крепнущей Литвы вмешалась соседняя Польша, и недавним, благотворным успехам русского влияния в Литве вскоре был положен конец со стороны католичества, которое уже издавна пыталось включить Литву в сферу своего влияния, ведя миссионерскую деятельность с польской территории и из земель Ливонского ордена.

Старший сын Ольгерда, Ягайло (1377–1434), при помощи разных ухищрений и насилий разогнал всех своих братьев и убил родного дядю Кейстута, который всю жизнь был усердным помощником Ольгерда и грозой тевтонских рыцарей. В то время, когда он таким образом захватил власть над Литвой в свои руки, ему представился случай разом достигнуть высокого и блестящего положения. Соседнее Польское королевство, ослабленное внутренними раздорами и неурядицами, досталось в это время в наследство дочери венгерского короля Лайоша Ядвиге. За Ядвигу стали свататься многие женихи, которым очень хотелось получить из ее рук польскую корону. Но польские паны и католическое духовенство, очень сильное в Польше, остановили свое внимание на литовском князе-язычнике как на самом подходящем женихе для Ядвиги. Это предпочтение Ягайлы другим искателям было вызвано тем, что Польшу, значительно ослабленную борьбой с немцами, было выгодно соединить с могущественной Литвой. Польское духовенство и польские вельможи с завистью смотрели на обширные и плодоносные земли Волыни, Подолии и Украины, которые так легко было прибрать к рукам, вводя в крае новую веру, новые порядки и обычаи. Ягайло торжественно крестился в Кракове, а затем 18 февраля 1386 г. сочетался браком с Ядвигой, из рук которой и принял польскую корону. С этой поры Литва надолго соединила свою судьбу с судьбой Польши, и сближение ее с Русью стало возможно только через три с половиной века после упорной и жестокой борьбы.

В какой степени тесна была близость и связь русского и литовского элемента в Литовском княжестве, видно из того, что, когда после коронования Ягайлы польской короной поляки стали хозяйничать в Литве, а католическое духовенство насильно обращать население в католичество, не разбирая язычников от православных, все население Литовского княжества быстро перешло к открытому восстанию. У восстания нашелся и вождь — искусный и опасный для Ягайлы его двоюродный брат Витовт, сын Кейстута. Завязалась борьба между Витовтом и Ягайлой, и длилась так долго, и велась так упорно, что Ягайло, прискучив усобицей, согласился принять Витовта в соправители: он уступил ему Литву в пожизненное владение с титулом литовского великого князя.

Витовт (1392–1415) во время своего княжения показал себя достойным своего дяди Ольгерда и деда Гедимина. Заручившись родственными связями с московским князем Василием Дмитриевичем, который был женат на дочери Витовта, он нанес страшный удар тевтонскому Ордену в Грюнвальдской битве,[49] где все рыцарское войско было уничтожено и сам гроссмейстер Ордена убит. Затем военное могущество и значение Витовта по отношению к соседним странам возросло до такой степени, что он, не воюя с Русью, мог присоединить к своим владениям и Смоленск (1395 г.), князья которого, ослабленные раздорами, не хотели подчиниться Москве и не могли противиться Витовту.

Витовт под Смоленском.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. Второй Остермановский том.

Но польские вельможи и духовенство сумели опутать и этого умного и могущественного князя настолько, что он решился отступить от традиций своих предшественников и по Городельскому договору (1413 г.) дал окончательный перевес католичеству и польской народности над православием и русской народностью в областях Литовского княжества. По этому злосчастному договору в управление Литовским княжеством были внесены польские порядки и обычаи, а той части дворянства, которая перешла в католичество, были даны все права и преимущества польской шляхты. Такая явная несправедливость побудила к выселению из Литвы на Русь многих родовитых литовских вельмож и князей (даже родственников Витовта), не желавших изменить православию и находивших себе весьма радушный прием у великих московских князей.

В последние годы жизни Витовт осознал свою ошибку и старался всячески исправить ее. С одной стороны, он задумал обеспечить своих русских подданных от насилий католического духовенства, а с другой стороны — поставить их в самостоятельное положение по отношению к Москве. С этой целью он решил отделить литовско-русские области в церковном отношении от Московской митрополии и дать им своего, особого церковного главу. Он ходатайствовал об этом у константинопольского патриарха, от которого тогда зависела вся русская православная церковь. Но патриарх не согласился назначить особого митрополита для западнорусских областей. Тогда Витовт, разгневанный отказом, собрал на собор западнорусских епископов и приказал им избрать и поставить митрополитом в Киеве ученого болгарина Григория Цамвлака (1415 г.). Вскоре после этого Витовт и умер, никем не оплакиваемый, потому что своей неверной и двойственной политикой сумел оттолкнуть от себя и русских, и литовских подданных. После смерти Витовта Литва перешла во власть Ягайлы и утратила самостоятельное политическое значение, так что в течение последующих трех с половиной веков она выступала в истории в тесной связи с Польшей, хотя временами и управлялась отдельными князьями.

Это довольно пространное отступление было необходимо при обзоре русской истории для того, чтобы дать понятие об истинном значении той долгой и тяжкой внутренней политической переработки, которой должны были подвергнуться разрозненные и слабые княжества северо-восточной Руси прежде, чем обратились в сильное и единое Московское княжество, которое, с одной стороны, могло уже тягаться с Ордой и ожидать от нее не нашествий, а набегов и опустошений; а с другой стороны — готовилось притянуть к себе все остальные русские земли, еще не захваченные Литвой, чтобы собрать их в могущественное Московское государство. Но прежде чем все русские княжества и земли были собраны воедино, под властью московских князей, прошло немало времени, потребовалось немало внутренней борьбы и усилий… Дмитрию Ивановичу Донскому наследовал его сын Василий I Дмитриевич (1389–1425), князь, который при жизни отца был ему соправителем, а поэтому опытный в делах внутреннего управления и во внешних отношениях с соседними правителями.

Печати (вверху) Василия I Дмитриевича (1389–1425) и (внизу) Василия II Васильевича Темного (1425–1462).

Он и с Ордой умел ладить, то выплачивая ей дань, то довольствуя ханов небольшими подарками; и от своего тестя, Витовта Литовского, сумел уберечь угрожаемые им новгородские и псковские области. Но когда его сын Василий II Васильевич Темный (1425–1462) вступил на великокняжеский престол в 10-летнем возрасте, его младенчеством воспользовался родной дядя Юрий со своими мятежными сыновьями, Василием Косым и Дмитрием Шемякой, и стал оспаривать у племянника права на великокняжеское достоинство.

Началась жестокая, упорная, полная трагических и кровавых эпизодов, напоминающих борьбу Ланкастерского дома с Йоркским, борьба. Она длилась 20 лет, но была последней борьбой родового начала с наследственным и совершенно ясно показала, что Московская Русь XV в. уже не походила на удельную Русь XII и XIII вв. Общая потребность во внутренней тишине, мире и порядке, которая не всеми в это время сознавалась и в Германии, была уже настолько сильна в Московской Руси в середине XV в., что все сословия: боярство, духовенство и народ, — оказались на стороне законной, династической власти и отстояли права Василия II против несправедливых притязаний его родни. Не только в Московском княжестве, но и в не зависящем от него Тверском княжестве уже в такой степени ясно сознавалось значение Москвы как общерусского связующего центра, что тверской князь сам предложил свои войска в помощь московскому князю против его двоюродных братьев. Благодаря всем этим условиям Василий II победоносно выдержал долгую междоусобную борьбу и, утвердившись на престоле, все последние двенадцать лет княжения провел спокойно, заботясь исключительно о внутреннем устройстве Московского княжества.

Важной заслугою Василия II была та непоколебимая твердость, с которой он встретил происки папства, как раз в это время возобновившего свои попытки воссоединения восточной и западной церквей. Грек Исидор, незадолго перед тем поставленный в московские митрополиты константинопольским патриархом, задумал ехать в Италию для участия на соборе, созванном во Флоренции (1439 г.), с целью воссоединения церквей. Великий князь Василий долго противился этой поездке Исидора и наконец сказал ему в напутствие: «Смотри же, приноси к нам древнее благочестие, как мы его приняли от Владимира; а нового, чужого, не приноси — мы не примем». Исидор притворно обещал стоять за православие, но на соборе беспрекословно подписал грамоту о соединении русской церкви с западной церковью и даже признал главенство папы. Когда же по возвращении в Москву он дерзнул на литургии вместо восточных патриархов помянуть папу, а после литургии задумал читать народу грамоту о состоявшемся будто бы воссоединении церквей, великий князь приказал посадить его под стражу и, как отступника, предать церковному суду. К счастью для Исидора, он успел во время суда бежать из заточения и избегнуть предназначенной ему кары. После свержения Исидора в митрополиты «Московские и всея Руси» был избран рязанский епископ Иона и поставлен собором русских епископов. С той поры (1447 г.) московские митрополиты уже постоянно «поставлялись» на Руси, а не ездили за этим в Константинополь, который пять лет спустя уже был во власти турок, причем и сам константинопольский патриарх оказался в весьма приниженном и зависимом от султана положении. Именно с 1447 г. и наступает начало долгого и упорного разъединения русского Востока и европейского Запада. Это разъединение, обусловленное желанием сохранить в полной чистоте свою веру как драгоценнейшее начало русской народности, способствовало отчуждению Руси от блестящего и быстрого прогресса, по пути которого двинулась Европа с конца XV в., и несомненно замедлило ход ее просвещения и научной образованности. С другой стороны, это разъединение с Западом дало возможность Руси окрепнуть в своем самостоятельном росте и в высшей степени развить те национальные особенности, которые два-три века спустя дали ей возможность выступить на поприще европейской истории в качестве самостоятельной, независимой ни от кого державы.

После смерти Василия II Темного на престол московских великих князей вступил его сын Иван III Васильевич (1462–1505), человек обширного и тонкого ума и железной воли — один из замечательнейших русских государей. В начале княжения он только заканчивал то, что так постепенно и осторожно подготавливали его умные, дальновидные и деятельные предки, но затем повернул на новый политический путь, следуя которому, сильное княжество Московское при ближайших преемниках Ивана III обратилось в могущественное Московское государство.

Прежде всего Иван III вмешался во внутренние дела Новгорода, который еще со времен Симеона Гордого временами вынуждал московских князей к вооруженному вмешательству в свое крайне запутанное, беспокойное и неустойчивое управление.

Иван III. Гравюра из книги французского географа Теве 1575 г., изданной в Париже.

И действительно, пользуясь своим удобным положением на краю русской земли, богатый и многолюдный Новгород, приобретавший огромные выгоды от торговых отношений с Западом и со всей Литвой и Русью, сумел до XV в. отстоять свою самостоятельность и независимость от всех соседних княжеств, сохранил древние, отчасти уже отжившие свой век формы вечевого устройства, распространил свои владения от берегов Волхова до берегов Белого моря с одной стороны, и до Перми, Вятки и Урала — с другой.

Эти обширные владения были заселены богатыми и сильными новгородскими колониями, которые все тянули к своей метрополии, доставляя ей обильные источники доходов от своих промыслов и даней, собираемых с инородцев, высылая свои дружины для пополнения новгородского ополчения в случае грозившей Новгороду опасности. Ганзейские торговые конторы издавна вели с Новгородом оживленный и обширный торг, и сами новгородцы древним «Варяжским путем» высылали за море свои корабли с товарами, пренебрегая препятствиями, которые старались положить на этом пути шведы, финны или тевтонские рыцари. Обладая огромными богатствами, тесно связанный дружбой с «младшим братом своим, Псковом», и то успешно воюя с соседями, то искусно лавируя между ними путем всяких политических уловок и компромиссов, Новгород смело мог создать пословицу: «Кто против Бога и Великого Новгорода!» — и недаром его начальные люди писали в грамотах и говорили в посольствах от имени «Господина Великого Новгорода».

Башня архиепископа Евфимия в Новгороде. По фотографии конца XIX в.

Рядом с ней — Сергиевская церковь и бывшие палаты архиепископа. На башне — старейшие в России башенные часы. Построена при Василии II.

Крест мастера Серотина. Новгород. XV в.

Клобуки новгородских архиепископов XV в.

Пока Москва поднималась, крепла и постепенно развивала свое могущество, пока она выбивалась из-под тяжкого гнета Орды и «собирала» исподволь русскую землю — ей неудобно было слишком настойчиво вступаться в новгородские дела, и она довольствовалась тем, что понемногу ослабляла Новгород, то захватывая некоторую долю его земель, то взимая с новгородцев тяжкие окупы, которые те охотно уплачивали, лишь бы избавиться от войны с Москвой. Но когда Москва вполне окрепла и, обеспечив себя до некоторой степени со стороны Орды, собрала около себя все, что могла собрать из земель Восточной Руси, когда, с другой стороны, выросло могущественное Литовское княжество и слилось с католической Польшей — положение Новгорода совершенно изменилось. «Господин Великий Новгород» стал заманчивой целью для двух равных и грозных держав, и одна из них должна была неминуемо предъявить на него свои права. И действительно, в Новгороде, полном всяких неурядиц, смут и раздоров, полном ожесточенной вражды бедных классов с богатыми, уже с середины XV в. во главе правления видны две постоянно борющиеся партии — московская и литовская. Литовская партия, во главе которой стояли богатые и влиятельные бояре Борецкие и их мать, знаменитая Марфа Посадница (т. е. жена посадника), сначала добилась того, что пригласила себе князя из Литвы, без ведома московского князя, затем пыталась поднять вопрос об отмене церковной зависимости Новгорода от Москвы и выставляла на вид выгоды подчинения новгородского архиепископа киевскому митрополиту, и наконец дошла даже до такой смелости, что прямо подняла на вече вопрос о посольстве к великому князю Литовскому с просьбой принять новгородцев в подданство. Такое своеволие господствующей партии показалось невыносимым не только всем разумным новгородцам, но и псковитянам. Многие побежали из Новгорода в Москву просить защиты великого князя, и Иван III тотчас решился действовать. Он собрал большую московскую рать, к которой присоединились союзное тверское ополчение и даже псковитяне, и двинул ее к Новгороду (в июле 1471 г.). При войске великого князя находился отличный знаток древних русских летописей, дьяк Бородатый, для уличения новгородцев. Дважды разбитые воеводами великого князя, новгородцы вынуждены были покориться.

Упразднение новгородского веча; жезл — эмблема веча.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. Лаптевский том.

Один из Борецких и некоторые другие бояре были казнены. Новгороду временно было оставлено его внутреннее устройство, но он был связан строгим договором, по которому обязался не подчиняться Литве и поставлять архиепископов исключительно в Москве. Сверх того, с Новгорода надлежало взять тяжкий откуп и к владениям великого князя Московского были присоединены богатейшие новгородские колонии на Северной Двине и прибрежьях Белого моря. Но на этом дело не кончилось. Иван III, последовательный во всем, ничего не любил делать наполовину: участь Новгорода, уже давно им решенная, завершилась 6 лет спустя, когда великий князь Московский привязался к мелочному, а возможно, даже предумышленному изменению его титула в отношениях Новгорода с Москвой и потребовал объяснений. Когда объяснения, как и следовало ожидать, были даны неудовлетворительные, в подтверждение требований великого князя явилось сильное войско. Новгородцы не смели и думать о сопротивлении и в январе 1478 г. покорились Ивану на «всей его воле». Иван потребовал уничтожения веча и древнего новгородского устройства. По его приказанию был снят вечевой колокол и отвезен в Москву. Управление Новгородом было поручено великокняжескому наместнику. Важнейших новгородских бояр он перевел на службу в Москву, а богатейших граждан выселил в другие города Московского княжества. На их место в Новгород были присланы новые поселенцы. Все владения Новгорода вошли в состав Московского княжества. Новгород потерял всякое значение и сравнялся со всеми московскими городами.

За Новгородом наступила очередь остальных немногих, еще независимых княжеств. Все они, последовательно и постепенно, покоряясь закону исторической необходимости, приносящей слабого в жертву сильному, сливались с Москвой. Слияния эти происходили вследствие различных условий и соглашений: одни из князей добровольно (как, например, князь Рязанский) предоставляли свое княжество Ивану, поручая ему опеку над своими детьми. Другие просто продавали свои княжества и поступали на службу к московскому князю. Третьи обеспечивали себе спокойное пожизненное владение княжеством, завещая его Ивану III после своей смерти. Ввиду этого Иван заключил со своими братьями такое соглашение, что в случае их бездетности единственным наследником их уделов мог быть только он, великий князь.[50] Дольше всех остальных князей сохранил свою независимость тверской князь Михаил из-за близких родственных отношений к Ивану III (он был в первом браке женат на родной сестре князя Тверского). Но при быстром возрастании могущества Москвы независимое существование маленькой и слабой Твери уже было немыслимо. Надо было во что бы то ни стало склониться на ту или другую сторону: примкнуть либо к Литве, либо к Москве, владениями которых Тверское княжество было охвачено отовсюду. Но хитрый Иван уже обеспечил себя на всякий случай договором, по которому его шурин обязался не входить «ни в какие отношения с Литвой без ведома и соглашения великого князя».

Сооружение тверских укреплений.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. Второй Остермановский том.

При первом нарушении этого договора Иван явился с сильным войском под стенами Твери и, вынудив Михаила бежать в Литву, навсегда присоединил Тверское княжество к Москве (1485 г.).

Такому окончательному округлению владений великого князя Московского предшествовали два важных события, оказавших влияние на всю дальнейшую историческую судьбу русской земли. Первым из них была вторая женитьба Ивана Васильевича на греческой царевне, Софье Фоминишне Палеолог, племяннице последнего из византийских императоров. Этому браку в значительной степени способствовал римский папа, который даже присоединил к посольству, сопровождавшему царевну в Москву, своего легата и поручил ему еще раз попытаться склонить московского князя к соединению церквей. Но эти надежды оказались тщетными: митрополит Московский даже не дозволил легату торжественно въехать в Москву, а когда тот задумал вступить c русским духовенством в прения о вере, митрополит выставил против него некоего Никиту Поповича — искусного книжника — который своими доводами вынудил легата отказаться от спора. Брак с византийской царевной значительно повлиял на Ивана III. Царевна оказалась женщиной гордой, умной и притом обладавшей весьма твердым характером. Она сумела даже подчинить себе волю своего супруга. Под ее несомненным влиянием Иван стал отдаляться от вельмож и князей, ввел наподобие византийского двора строгое чиноначалие и сложную обрядность среди московских царедворцев и окружил себя блеском и великолепием. По его повелению древний герб Московского княжества (святой Георгий на коне, поражающий дракона) был соединен с гербом Византийской империи (черным двуглавым орлом), дабы показать всем, что великий князь Московский, вступив в супружество с последней царевной из рода византийских императоров, становился наследником их славы и главной опорой православия.

Под непосредственным влиянием Софьи Фоминишны произошло и другое важное событие — окончательное свержение татарского ига. Хотя татарская Орда со времен страшного погрома нанесенного ей Тамерланом, уже не возвращалась к своему прежнему грозному могуществу; хотя раздоры, начавшиеся в ней в самом начале XV в., довели ее до весьма большого истощения сил и уже при отце Ивана III побудили к распадению, однако осторожный князь Московский, занятый тщательным собиранием русской земли, предпочитал пока поддерживать с татарами прежние отношения, более всего опасаясь помехи с их стороны в выполнении великой задачи. В этих видах могущественный московский князь не переставал платить небольшую ежегодную дань ханам Золотой орды и даже не гнушался соблюдать старинный обычай вассального преклонения перед ханским изображением (или басмой), с которым ежегодно являлись в Москву ханские посланцы, приезжавшие за данью. Но, закончив собирание русской земли, Иван тотчас обратился к решению вопроса об отношениях к татарам, в середине XV в. выселившимся из Орды в Крым и осевшим в Казани. Прежде всего Иван воспользовался случаем для вмешательства в раздоры сыновей казанского хана Махмутека, некоторым из них предложил свою помощь и убежище в Москве. Войска московского князя неоднократно подступали под самые стены Казани, сажали и сменяли в ней ханов и таким образом поставили их в полную зависимость от великого князя Московского. Совсем иной политики держался Иван III по отношению к Крымской орде, ханы которой питали родовую непримиримую ненависть к ханам Золотой орды. Иван III вступил с крымским ханом Менгли-Гиреем в тесную дружбу и союз и предложил ему заодно действовать против Золотой орды. И только обеспечив себя этим союзом, только подчинив Казань своему влиянию, Иван III решился открыть действия против Орды. В 1480 г. послы хана Ахмата были приняты в Москве весьма недружелюбно: великий князь Московский отказался от обычного поклонения и от платежа дани Орде и отпустил послов без подарков. Когда же Ахмат с многочисленным войском подступил к пределам Руси, то увидел, что все переправы через Оку заняты сильной московской ратью, готовой к бою. Желая перехитрить московского князя, Ахмат думал вторгнуться в Русь со стороны литовских владений и быстрым обходом перекинул свои полчища на берег реки Угры. Но и здесь ему преграждали путь княжеские полки, которые, не вступая с ним в бой, спокойно выжидали натиска татар.

«Стояние» на реке Угре в 1480 г.

Второй Остермановский том.

Ахмат не решился нападать первый, и оба войска долго стояли друг против друга в полном бездействии. С наступлением зимы татары отступили от Угры и ушли в свои зимовья. Вскоре после этого Ахмат был убит в Орде, и его сыновья вступили в долгую и упорную борьбу с Крымом. Эта борьба закончилась тем, что Менгли-Гирей при помощи московского князя нанес окончательное поражение Золотой орде, разорил Сарай, столицу Орды, и последнего ее хана вынудил бежать в Польшу.

Когда Иван отделался от своего исконного врага и почувствовал себя «государем всея Руси» (так он стал писать свой титул в грамотах), он обратил взор и на Запад, на те русские области, которые в это время уже не пользовались прежним льготным положением под властью литовских князей, а страдали от бесцеремонной и насильственной пропаганды католицизма. Вследствие этого многие мелкие пограничные князья, потомки прежних удельных, охотно переходили обратно от литовского князя в подданство и службу к московскому князю. Эти переходы должны были вызывать пограничные споры и наконец привели к войне Ивана с польским королем Казимиром. Но война на этот раз была прекращена в самом начале (Казимир умер), и мир между Москвой и Литвой был прочно закреплен бракосочетанием дочери Ивана III Елены с литовским князем Александром. Но это не помогло. Притеснение православных и переходы православных вельмож из Литвы на Русь возобновились, и война разразилась снова, причем литовский князь терпел от своего тестя поражение за поражением, несмотря на довольно успешные действия союзника Литвы, магистра Ливонского ордена, Плеттенберга. Вынужденный к перемирию, Александр признал право Ивана на владения перешедших к нему дворян и даже титул государя «всея Руси», особенно неприятный для литовского князя, у которого было много русских подданных.

Эта постоянная, неутомимая и неусыпная деятельность, эта непрерывная внутренняя и внешняя борьба, это неуклонное стремление к выполнению определенного широкого политического плана не мешали Ивану III в заботах о внутреннем устройстве его обширного государства. Ввиду этого, стараясь придать один общий государственный строй всем областям, вошедшим в состав Московской Руси, он подчинил их одному общему закону, который сглаживал все местные обычаи. Именно в этом смысле замечательным юридическим памятником эпохи стал «Судебник» Ивана III, составленный по его поручению дьяком Гусевым. По этому «Судебнику» право суда в отдельных областях было предоставлено великокняжеским наместникам. Назначенный ими судья не мог судить один, при суде должны были присутствовать княжий чиновник и выборные из «лучших» людей. Судьи получали за решение дел определенную судебную пошлину. Когда суд из-за недостатка улик не мог решить дело по закону, тяжущимся сторонам предоставлялось право решить дело судебным поединком (судом Божьим). Согласно суровому характеру времени смертная казнь назначалась за все уголовные преступления и даже за двукратное воровство (т. е. за рецидивизм). Вообще же за преступления против собственности судебник налагал телесные наказания кнутом на торгу. Важные и полезные изменения, значительно расширявшие права женщины, были внесены Судебником и в законы о наследстве.

Иван III был первым из московских государей, возобновившим отношения с Европой. К этому его побудила не только супруга, желавшая внести как можно больше блеска и великолепия в простую до того времени жизнь великих московских князей, побудило его и собственное сознание необходимости воспользоваться теми результатами европейской жизни и прогресса, о которых доходили слухи и до отдаленной, забытой Европой Московской Руси. В 1474 г. в Венецию был отправлен послом Семен Толбузин, в переводчики которому был дан живший в Москве иностранецЛктоний Фрязин. Ему было поручено пригласить в Москву различных мастеров и художников: зодчих, литейщиков, оружейников, пушкарей, инженеров, чеканщиков, каменщиков, резчиков, рудокопов и врачей. В числе других приглашенных в Москву иноземцев приехал и талантливый зодчий, болонец Аристотель Фиораванти. В 1479 г. им был закончен московский Успенский собор (по образцу владимирского Успенского собора). После этого были построены Благовещенский и Архангельский соборы; в 1491 г. другими иноземными зодчими достроена Грановитая палата; заложен обширный теремной дворец, и в 1492 г. закончено строение стен и башен московского Кремля, начатое Антонием Фрязином.

Постройка кремлевской стены в Москве.

Миниатюра из Лицевого летописного свода.

Шумиловский том.

В то же время приезжие итальянцы, подобно всем художникам эпохи Возрождения, удивительно разносторонние в своих технических сведениях, занимались и другим делом: отливали пушки, чеканили монету, учили русских людей обработке металлов и художествам. Следуя примеру Ивана, многие из вельмож и московский митрополит увлеклись строительной деятельностью и стали украшать Москву зданиями, достойными ее нового значения — столицы большого государства. Одновременно с попытками завязать такие чисто утилитарные отношения Московской Руси с Европой, со стороны Европы возобновились попытки восстановления прежних более тесных отношений с Русью. Такие попытки были, прежде всего, со стороны германского императора Фридриха III. Сначала, по его желанию, Москву посетил рыцарь Попель, рассказы которого, по справедливому замечанию одного русского историка, «открыли Россию Германии». В 1489 г. тот же рыцарь явился уже послом императора и завел переговоры о сватовстве сына императора Максимилиана за одну из дочерей великого князя; одновременно старались склонить Ивана и к совместным действиям против Польши. Из этого посольства, однако, ничего не вышло, т. к. Максимилиан вскоре после этого помирился с Польшей.

Последние годы долгого и плодотворного правления Ивана были переполнены борьбой с ересями, развившимися под несомненным влиянием западных идей в Пскове и Новгороде и перешедшими потом в Москву. В то же время и в семье Ивана происходила жестокая борьба между его второй женой, отстаивавшей права своего сына на престолонаследие, и невесткой, которая защищала права внука Ивана, уже назначенного наследником. Наконец Софья одолела, и Василий был утвержден в правах наследования, причем в завещании Ивана ему была дана власть, почти равная самодержавной: две трети важнейших и значительнейших городов и земель были оставлены ему, а остальная треть поделена между четырьмя другими сыновьями великого князя. При этом, по тому же завещанию, братья великого князя были подчинены ему и особым договором обязывались в случае смерти великого князя не искать великого княжения над его сыновьями. Другими словами: все их права на великое княжение, как права родового старшинства, были окончательно отменены, и всякая попытка искания этих прав должна была быть наказуема как государственная измена. Внешним выражением усиления и распространения власти великого князя Московского должно было служить и то, что со времен Ивана право чеканить монету могло принадлежать только одному великому князю.

27 октября 1505 г. Иван III скончался, и на великокняжеский престол вступил его старший сын от брака с Софьей Василий III Иванович — государь умный и твердый, о котором придется говорить гораздо менее, нежели о его замечательном отце, т. к. все правление Василия III было не более чем продолжением предшествующего правления Ивана. Главным достоинством сына было то, что он явился настойчивым продолжателем и исполнителем предначертаний и начинаний отца.

Василий III Иванович.

С гравюры из книги 3. Герберштейна 1560 г., изданной в Вене.

Действительно, первым его делом было уничтожение последних остатков вечевого управления в Пскове (в 1510 г.), который также был лишен самостоятельности и самоуправления и сравнен с прочими городами Московской Руси. При этом 300 лучших семейств были отправлены из Пскова на поселение в Москву, и на их место по установившемуся обычаю в Псков были присланы 300 купеческих семейств из разных городов Московского княжества. Затем все остальное правление Василия было посвящено упорной борьбе за русские области, подпавшие под власть Литвы на западной границе Руси.

Оружие, сбруя а различная дорожная утварь в Московской Руси XVI в.

С гравюры из книги 3. Герберштейна 1560 г., изданной в Вене.

Эта борьба длилась более 16 лет с небольшими перерывами, и, несмотря на изменчивость и колебания военного счастья, все же закончилась важными результатами для Московской Руси.

Когда князь Александр Литовский умер бездетным, Василий III через его вдову (свою сестру), княгиню Елену, пытался побудить Литву к признанию великого князя Московского литовским князем и мирным путем соединить в своих руках обе державы. Но умно задуманная попытка не удалась, и князем Литовским был избран брат Александра Сигизмунд I Старый, одновременно избранный и в польские короли. Тогда по первому поводу вспыхнула война и началась так неудачно, что Сигизмунд поспешил ее закончить «вечным миром» с Москвой (1507 г.). «Вечный» мир не простоял и пяти лет: в 1512 г. война возобновилась с новым ожесточением, и при этом все усилия русских были направлены на завоевание Смоленска. Три года московские войска под начальством великого князя подступали под стены этой твердыни, и наконец в 1514 г. Смоленск вынужден был сдаться Василию и вновь вошел в состав русских земель после почти векового пребывания под властью литовских князей. Великий князь Московский торжественно въехал в город, подтвердил права, данные литовскими князьями, и разрешил выезд из города всем, кто не желал оставаться у него на службе. Воеводой и наместником Смоленска был назначен мужественный князь В. В. Шуйский. Завоевание Смоленска и его области было упрочено так твердо, что даже несколько поражений, понесенных русским войском в течение последних семи лет войны, не дали Литве и Польше возможность возвратить это важное завоевание. В 1522 г. было заключено перемирие, по которому Смоленск остался за московским князем; и хотя война более не возобновлялась при Василии III, она все же была только началом той ожесточенной 250-летней борьбы Руси с Польшей и Литвой за свою западную границу — борьбы, закончившейся торжеством России и падением Польши.

Далеко не в такой степени удачно складывался в это время для Руси татарский вопрос. Верный союзник Ивана Менгли-Гирей умер; его сыновья, пользуясь нескончаемой войной Василия III в Литве, подкупленные Польшей, выработали положение, неблагоприятное для Руси и выгодное для крымских хищников. Защищенные широкими южнорусскими степями, эти хищники каждую весну стали производить опустошительные набеги сначала на окраины Руси, а затем проникать и внутрь ее. Одно время, когда крымская Орда вступила в тесные связи с Казанью, это положение, занятое татарами, стало внушать Василию весьма серьезные опасения. Пришлось воевать с Казанью, закладывать новые укрепленные города на Волге (Васильсурск), а от южных степей окраины Руси ограждать системой укреплений и засек, тянувшихся на сотни верст. В это время, хотя первое упоминание о «казаках рязанских» встречается в летописи уже под 1444 г., на окраинах степного пространства, на Днепре и Дону, появляются злейшие враги хищных кочевников, усерднейшие защитники русской земли — казаки, которые по собственной воле принимали на себя сторожевую службу и вели постоянную борьбу с татарами и другими степными кочевниками. Однако все эти меры не избавили Русь от тяготевших над нею крымских ордынцев: еще в течение 200 лет они разоряли и грабили русскую землю. Их грабежи прекратились только с завоеванием Крыма при императрице Екатерине II.

Карамзин недаром говорил, что «основатели великих монархий не отличаются нежностью сердца». Этот его отзыв, возможно, еще в большей степени следует применить к Василию III, нежели к Ивану III. Он унаследовал в правлении твердость отца, а в отношениях к придворным и боярам гордость и недоступность матери. Еще более, нежели отец, он окружил себя роскошью, богатством и великолепием. При торжественных случаях он являлся в блестящей царственной одежде, в золотой шапке, осыпанной драгоценными камнями, окруженный богато одетой свитой бояр и почетной стражей, стоявшей у трона. Послы императора Карла V, случайно встретившиеся под Можайском с великим князем Московским, выехавшим на охоту, были поражены блеском и великолепием его свиты. Но еще более своего отца Василий удалялся от вельмож и советников и доверял лишь немногим любимцам. Со стороны бояр и приближенных лиц он не допускал ни малейшего прекословия и за всякое ослушание наказывал их опалой, ссылкой и даже смертной казнью. Не менее сурово относился он и к подвластным ему потомкам удельных князей: в случае каких-либо подозрений он вызывал их в Москву на суд и подвергал заточению. Барон Зигмунд Герберштейн, близко присмотревшийся к Василию и его двору, хорошо ознакомившийся с Московской Русью во время двух своих путешествий, имел право сказать, то он «не знает в Европе государя более могущественного, нежели великий князь Московский».

Русские всадники в куяках (стеганых войлочных доспехах).

С гравюры из книги 3. Герберштейна.

Те 50 лет, в течение которых Фридрих III был германским королем, можно было бы назвать грустным периодом в истории Германии, если бы вообще, и особенно при таком политическом организме, каким было тогда немецкое или «римское» государство, жизнь большой нации определялась деяниями ее правителя. Следя за действиями этого правителя, все царствование которого было цепью неудач, но тем не менее закончилось большими выгодами, по крайней мере, для его рода, не следует упускать из вида, что его правление было только внешней рамкой для жизни немецкой нации во второй половине XV в. Самой выдающейся чертой Фридриха III был несомненнейший эгоизм.

Медаль Фридриха III, изображающая его в старости. Работа Антонио Аббондио. Нюрнберг.

Германский музей.

Надпись: IMP(erator) CAES(ar) FR1DERICVS IIII AVG (ustus).

Один кардинал в письме к другому так характеризует его: «Человек нерешительный, скрытный, не имеющий понятия о чем-либо общем и сводящий все к своей единоличной выгоде». И этот его эгоизм, к которому присоединялись известный ум или хитрость, умение рассчитывать обстоятельства, придавало ему значение. В частности, он всегда знал, чего хочет, и поэтому его нельзя назвать ничтожным, как и его портрет в нашем столетии: Франца II. Подобно последнему он тоже был святошей, чуждался бессмысленно, с внутренним отвращением, всякого религиозного нововведения, идя по избитой церковной колее. Но у него при этом был свой расчет, и он заставлял себе платить за угодную папе церковную политику, снова подчинившей государство игу церкви: он выговорил большие церковные льготы для своих наследственных владений. Он вернулся из Рима (1468 г.) с полным карманом, с несколькими сотнями доходных духовных мест, раздачу которых папа предоставил его произволу: то, что проклиналось прежде в качестве симонии, теперь практиковалось без зазрения совести и составной частью входило в область высшей политики. Фридрих был умерен, как Франц II, лишен всяких сильных страстей, скуп, мелочен. Франц был любителем музыки, Фридрих занимался садоводством, астрологией и некромантией, что снисходительно выдается за его стремление к знанию, между тем как это было скорее уклонением от серьезных умственных работ и настоящей деятельности.

Первое его столкновение произошло со Швейцарией, от которой он требовал возвращения всего отнятого у его дома, прежде чем согласиться на подтверждение ее льгот. Не получая удовлетворения, он выпросил у французского короля отряд наемников, которые звались «арманьяками» по имени вождя и организатора этого войска графа д'Арманьяка. Народ переиначил это название в насмешливое: «arme Gecken» («бедные франты»), хотя такая кличка более подходила несчастным жителям тех местностей, через которые проходили эти шайки.

Осада арманьяками, швейцарского города. Миниатюра из лицевой рукописной хроники Фруассара второй половины XV в.

Пешие наемники, переправившиеся через реку, у стен города вступают в бой со швейцарским городским ополчением. Атаку пехоты с противоположной стороны реки прикрывают лучники и арбалетчики. Часть воинов чинит поврежденный мост, чтобы через него смог переправиться отряд кавалерии.

Фридрих с ужасом увидел, что вместо просимых им 6 тысяч явилось 24 тысячи человек под начальством дофина. Французский король открыто дал понять при этом, что все земли до Рейна принадлежат Франции. Все ужасы великих войн XIV в. повторились, и в еще худшей степени (1444 г.). Швейцарцы числом в несколько тысяч, по другим сведениям лишь 800 человек, сразились с главным неприятельским отрядом у Санкт-Якоба близ Базеля. Они бились в течение целого длинного летнего дня против врага, в 30 раз сильнейшего, и пали все, но положили столько французов, что произвели большое впечатление на их вождя, дофина, и он отступил со своим войском, чтобы вторгнуться в Эльзас. Французы покинули немецкую землю лишь в 1445 г., когда им стало уже опасно оставаться среди населения, доведенного до отчаяния. При заключении императором мира с Союзом в 1446 г. швейцарцы ничего не потеряли: город Цюрих, обратившийся за помощью к Австрии, должен был снова отойти к Союзу.

Таким образом, победа осталась за демократией, за бюргерством. Дворянство и правители выместили тогда свой гнев за это повторное унижение на северогерманских городах, раздражавших их своим возраставшим богатством и соответственным тому могуществом. Ввиду многих нерешенных споров с соседними князьями 31 швабский и франконский город возобновили старые союзы. То же сделали и князья 22 больших и множество мелких владетелей присоединилась к войне объявленной городу Нюрнбергу в 1449 г. маркграфом Альбрехтом Бранденбургским, которого они называли немецким Ахиллесом. Это было сигналом ко второй «войне городов». Непосредственным поводом к ней послужил ничтожный спор между городом и маркграфом, который легко уладился бы пригоршней золота, если бы взаимное раздражение сторон не достигло такой степени. Хотя заседавший в Ульме военный совет имел цель высшего руководства военными действиями, они велись, как и при прежних войнах без общего плана, отдельными губительными стычками. Маркграф Альбрехт потерпел поражение от нюрнбергцев при Пилленройте в 1450 г.

Альбрехт Ахиллес, курфюрст Бранденбургский. С алтарной иконы церкви в Ансбахе.

За ним камергер держит шапку, а маршал — меч, курфюршеские регалии. Позади курфюрста на щите — его герб (бранденбургский орел).

При Эсслингене Ульрих V Вюртембергский одержал победу над союзными городами. Соглашение, или мир, заключенный в Бамберге вследствие истощения денежных средств обеими сторонами (1450 г.), не изменил положения. Остались в силе и корысть князей, желавших обратить имперские города в земельные, и зависть полного ненависти дворянства, у которого было более охоты к наездничеству и драке, нежели к работе. Сохранили и города ту свою тупость, которая заставляла их относиться ко всем важным вопросам, к опасности, грозившей от турок или французов, лишь с точки зрения ограниченного партикуляризма и со скаредностью торгашей. Патриотизм их становился более возвышенным лишь при посягательствах на собственный город, как было, например, с городом Зостом, в войне (1444–1449), которую этот старый город, плохо поддерживаемый другими соседними городами, мужественно вел против своего сеньора, архиепископа Дитриха II Кёльнского и его духовных и мирских союзников.

Крепостная стена г. Цонс (нижний Рейн) в XV в.

Добившись имперского приговора против города, духовный сановник был настолько ослеплен гневом, что пригласил к себе наемников, еретиков-гуситов, и осадил город с 60-тысячным войском. Но горожане отбили штурм (июль 1447 г.), причем отвагу мужчин поддерживали и женщины: они подносили на стены и крыши домов кипяток, который выливали на головы осаждающим. Архиепископ покинул разоренную местность и в 1449 г. заключил мир с городом.

В ближайших годах выступил на первый план восточный вопрос. Страшная весть о падении Константинополя взволновала даже императора Фридриха. Он и его советники подумывали о крестовом походе, о союзе с Венгрией и Чехией; Австрия была поделена между Фридрихом и его братом Альбрехтом; город Вена с крепостью принадлежал им совместно. Дурное управление Фридриха, выразившееся, между прочим, и в крайней порче монеты (народ прозвал ее «живодерками»), вызвало мятеж, в котором приняли участие эрцгерцог Альбрехт (исторический 1453 г. ознаменовался введением нового титула для Австрийского дома), Людвиг Баварский и венгерский и чешский короли. Война кончилась тем, что император попал в плен к своим верным венцам и их отчаянному демагогу Вольфгангу Хольцеру в 1462 г. Положение его улучшилось из-за смерти герцога Альбрехта; существовало даже подозрение, что тот был отравлен, но, как бы то ни было, Фридрих стал полновластным господином всей Австрии. Во время всех этих смут дела в государстве шли как попало. Самыми замечательными между немецкими князьями были маркграф Альбрехт Ансбахский и пфальцграф Фридрих Победоносный. Первый из них, верный гогенцоллернской политике, ратовал за интересы императора и свои собственные; второй стоял во главе партии, враждебной императору. Завидуя положению маркграфа во Франконии, он соединился с Людвигом Богатым, герцогом Баварским и Ландсхутским, который захватил имперский город Донауверт (1458 г.). Обе партии вербовали союзников. Война началась, и в июле 1460 г. пфальцграф одержал победу над одним из бранденбургских союзников, архиепископом Майнцским, при Пфеддерсхайме. Он нашел поддержку против императора у чешского короля Иржи Подебрада, который сам тогда питал честолюбивую надежду на венец римского императора. Но надежда не сбылась, война продолжалась, императору удалось склонить многие швабские и франконские города на свою сторону против Виттельсбаха. Положение пфальцграфа улучшилось после первого удачного для него дела: трое из его главных противников — граф Ульрих Вюртембергский, маркграф Баденский и епископ Мецский, — попались ему в руки вместе со многими другими, менее знатными лицами (1462 г.). За этим последовала победа Людвига при Гингене. Война длилась 6 лет, усложняясь посторонними спорами, пока, наконец, не наступило примирение в Праге в 1463 г. В это время снова шли оживленные толки о крестовом походе против турок, но безумный фанатизм или высокомерие пап Пия II и Павла II, которые именно теперь напали на утраквистского чешского короля и на компактаты, не дали словам перейти в дело. Папы и папские прислужники вроде Фридриха III соглашались лучше предоставить свою паству и своих подданных на жертву языческой ярости варваров-неприятелей, нежели сойтись с теми, кого они сами обзывали еретиками. В 1470 г. османы впервые опустошили земли, принадлежащие империи, а Фридрих III в союзе с венгерским королем Матиашем воевал против чешского короля.

«Ради турок» в Регенсбурге был созван рейхстаг: «Имперско-христианский съезд в Регенсбурге ради турок» (1471 г.). Но дело серьезно не обсуждалось: турки были еще не близко, а выделение денег, порученное такому человеку, как Фридрих, никому не внушало доверия. Положение Германии на востоке заметно ухудшалось; даже самое славное достояние немецкой национальности, вызванное крестовыми походами, государство Тевтонского ордена в Пруссии, совершенно подпало при Фридрихе польской зависимости. Под давлением бедствий, обрушившихся на Орден после его поражения под Танненбергом в начале столетия (1410 г.), он совершенно выродился; его нравственная сила угасла. Земельно-сословное устройство, введенное Генрихом фон Плауэном, принесло новые беды в разлагавшееся государство. Различные поводы к оппозиции против произвола умножались, и недовольные города и сельское дворянство соединились в Прусский союз, главной опорой которого благодаря связям и средствам был Данциг. Это собрало недовольных под одним знаменем. Более благоразумные из правителей, как, например, Конрад фон Эрлихсхаузен (1441–1449), могли лишь на время задерживать возраставшее расстройство, и когда император, разбирая дошедшие до него жалобы на управление Ордена, после долгой проволочки решил дело в его пользу, предписывая распустить союз (1453 г.), недовольные передались под покровительство Польши.

Герб Польши в XV в.

С фрески в Краковском соборе.

После 13-летней борьбы истощенный Орден был вынужден согласиться на Торуньский мир (1466 г.), по которому Западная Пруссия с Мариенбургом, Торунем, Кульмом, Данцигом и Эльбингом отходила к Польше, а Восточная Пруссия оставалась за Орденом лишь в качестве польского лена. Страна оказывалась поэтому территориально отрезанной от империи; было еще счастьем, что Новая марка была заложена Бранденбургу и сумма, лежавшая на ней, была повышена на 100 тысяч гульденов в 1455 г.

Император Фридрих относился ко всему этому безучастно, и если судить о деле по результатам, то такая политика невмешательства была верхом мудрости, потому что заключительным событием его царствования было все же достижение домом Габсбургов такого могущества, которое отозвалось во всей Европе и, примененное последовательно и искусно, могло обратить римскую корону в ее соединении с именем Габсбургов в нечто непризрачное. К этому Габсбургскому дому, о котором сложилось убеждение, что он брал более счастьем, нежели умом, прибавился еще один элемент — новое Бургундское государство, которое блеснуло, подобно метеору, между Францией и Германией.

Издавна славное имя Бургундии засияло новым блеском после смерти последнего герцога из старобургундской линии (1361 г.), который владел герцогством Бургундией, т. е. землями к западу от Соны, на правах наследства и приобрел графство Бургундию, или земли к востоку от Соны, благодаря браку. Это графство вместе с владениями во Фландрии получила его вдова Маргарита; герцогство досталось французской короне. После того как король Иоанн вопреки существовавшему дотоле обычаю французского королевского дома отдал герцогство как лен своему младшему сыну Филиппу, как это было уже сказано выше, тот женился на Маргарите, вследствие чего обе Бургундии, соединясь, образовали государство, возвысившееся при преемниках Филиппа, Иоанне Бесстрашном (1404–1419) и Филиппе Добром (1419–1467), благодаря бракам, куплям, наследствам и политике, до степени весьма значительного второстепенного государства.

Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский (1404–1419).

С картины XV в. Париж. Национальная библиотека.

Ангел с гербом Бургундии. С фронтисписа лицевой рукописи «Miracles de Notre-Dame», написанной Жаном Миело по заказу Филиппа Доброго.

Оксфорд. Библиотека Бодли.

Сын Филиппа Доброго Карл Смелый, которому отец оставил, ко всему прочему, и богатую казну, казался предназначенным завершить великие судьбы этого дома.

Карл Смелый, герцог Бургундский (1467–1477).

С картины Рогира ван дер Вейдена в Брюссельском музее.

Его владения в двух больших половинах, разделенных Францией и герцогством Лотарингией, состояли из бургундских земель, герцогства Люксембургского и важнейшей части нынешней Бельгии и Голландии. Подобное могущество должно было побуждать такого гордого государя, каким был Карл Смелый, к дальнейшим завоеваниям. Важным для него было приобретенное в Южной Германии: эрцгерцог Зигмунд, владевший австрийским Тиролем, нуждаясь в деньгах и теснимый швейцарцами, купил себе помощь Карла, заложив ему земли в Передней Австрии (1469 г.). У Карла не было сыновей, единственной его наследницей была дочь Мария. Император Фридрих не мог найти более подходящей невесты для своего сына Максимилиана.

Максимилиан I и Мария Бургундская.

Гравюра Ганса Бургкмайра Старшего под названием: «Король и королева обучают друг друга своим родным языкам».

Молодые люди тоже понравились друг другу, когда состоялась желанная их встреча в сентябре 1473 г. во время поездки Фридриха в Трир. Однако свадьба состоялась не так скоро: между высокомерным бургундцем, требовавшим для себя королевского сана, и скрытным, флегматичным императором произошел разрыв. Герцог воспользовался ссорой архиепископа Кёльнского со своим капитулом и частью чинов для такого вмешательства, которое обещало дать ему возможность увеличить владения. Он вторгся в архиепископство и подступил к Нейсу с огромной армией в 60 тысяч человек.

Осада Нейса войсками Карла Смелого.

Миниатюра из лицевой рукописной хроники Фруассара второй половины XV в.

Но на этот раз он встретил сильный отпор. Князья и император заключили союз с Людовиком XI, французским королем, которого страшило могущество Бургундии. По договору со швейцарцами было условлено, что они нападут на бургундские земли (Верхнюю Бургундию). Города отозвались на снаряжение имперского войска необыкновенно горячо, вождем был назначен маркграф Альбрехт Ахиллес. Нейс защищался очень храбро, у Кёльна собралось огромное войско, и герцог очутился в положении, заставившем его возобновить переговоры с императором. Как Фридрих, так и французский король без сожаления пожертвовали при этом интересами Швейцарии (1475 г.). Карл, планы которого простирались до Италии, обратил всю свою месть на Союз и на Лотарингию вскоре после своего бесславного отступления от Нейса. Но ему пришлось вынести тяжелое унижение, когда в марте 1476 г. презираемые им мужики, обыватели богатых городов Союза и храбрые сельчане, нанесли ему поражение у Грансома, на юго-западном конце Невшательского озера, и когда в июне того же года он был вторично разбит теми же швейцарцами и их союзниками, герцогом Рене Лотарингским и войсками Зигмунда Габсбурга, у Муртена. Гордый Карл едва не лишился рассудка из-за такого позора. Герцог Лотарингский получил обратно свою область. Карл, отвергший посредничество папы и императора, выступил в поход против Рене и стал угрожать его столице Нанси. Близ этого города произошло третье, губительное для Карла сражение: 5 января 1477 г. его лагерь был взят штурмом, войско обращено в бегство. При этом Карл, перебираясь через пруд, провалился сквозь лед и утонул, окончив таким образом жизнь подобно искателю приключений. Его дочь могла теперь выйти замуж за Максимилиана, рыцарский образ которого и юношеская свежесть пленили ее. В августе месяце того же 1477 г. в Генте был заключен этот брак, богатый последствиями.

Все это не избавило императора от осаждавших его невзгод. Венгерский король Матиаш, раздраженный вероломством Фридриха, который обещал ему Чехию, а теперь, после смерти Иржи Подебрада, поддерживал польского кандидата, вторгся в австрийские земли. Французы осаждали нидерландские города, а в то время как империя объявила им войну, турки опустошали Штирию, Крайну и Каринтию (1477 г.). Государство, особенно города, поддерживало императора очень вяло. Супруга Максимилиана скончалась, едва достигнув 25-летнего возраста (1482 г.). Она оставила ему двух детей: сына Филиппа и дочь Маргариту. В 1485 г. дела императора против Матиаша приняли такой печальный оборот, что он оставил Вену и свои собственные земли и переезжал с места на место, ища себе помощи. Положение дел, хотя и не прямо его личных, улучшилось, когда курфюрсты на рейхстаге во Франкфурте (1486 г.) избрали его сына Максимилиана, внушавшего им доверие, его помощником и единственным наследником, римским королем. Фридрих тогда серьезно приступил к водворению общего и прочного земского мира — обращению Германии в государственное целое. Во главе этого преобразовательного движения стоял патриот из духовных сановников, Бертольд фон Хеннеберг, архиепископ Майнцский. Прежде всего отдельный рыцарско-княжеский союз ради водворения земского мира, существовавший под названием «Братство щита святого Георгия», получил более прочную организацию через привлечение к нему 22 городов и некоторых могущественных князей: графа Вюртембергского, эрцгерцога Зигмунда Австрийского, и превратился в благоустроенную федерацию под именем «Швабского союза». Среди немецких правителей пробуждалось нечто вроде национального чувства, и рейхстаги не отрицали необходимости снабжать императора или римского короля войсками и деньгами для борьбы с Венгрией или Францией. Позорный поступок французского короля Карла VIII, отославшего обратно обрученную с ним дочь Максимилиана Маргариту, потому что он нашел более выгодным брак с наследницей Бретани (на которой, правда, в противном случае мог жениться сам Максимилиан ко вреду Франции), оскорблявший честь римского короля, немецкими князьями был сочтен за обиду. Максимилиану удалось утвердить свое положение в Нидерландах и возвратить себе восточные земли Габсбургов. С помощью войск Швабского союза, который помогал ему как одному из своих членов, Максимилиан вступил в Вену и изгнал венгров из Австрии. Он примирился со своим оскорбителем, французским королем. По крайней мере, графства, данные в приданое за Маргаритой, были ему возвращены миром, заключенным в Санлисе (1493 г.). Но герцогство Бургундия осталось за Францией. Максимилиан взял себе второй супругой не особенно знатную особу, Бьянку-Марию, дочь умершего герцога Миланского Галеаццо-Марии Сфорца, внучку удачливого кондотьера Франческо Сфорца, который вышел из крестьянского сословия.

В том же 1493 г. на 53-м году своего царствования и на 78-м году жизни скончался Фридрих III.

Фридрих III. Статуя на его гробнице в церкви святого Стефана в Вене. Работа Лерха (1513 г.).

Буквы AEIOV на ленте — его девиз: «Alles Erdreich ist Oesterreich unterthan» — «Весь мир подвластен Австрии».

Умер он в Линце. При своем крепком здоровье он дважды перенес тяжелую операцию (ампутацию ноги), но не вынес дизентерии, которой занемог, съев разом 8 дынь. Его сын Максимилиан I (1493–1519) правил страной 34 года, считая и те 8 лет, когда был посвящен в дела при жизни отца.

Максимилиан I.

Гравюра Альбрехта Дюрера.

Детище нового времени, восприимчивый, он с пользой усвоил многие семена современной культуры, бегло говорил по-латыни, по-французски и по-итальянски, занимался разными науками, особенно богословием и медициной, а в артиллерийском искусстве был даже знатоком и изобретателем. Он был хорошо развит и физически: отличался на состязаниях в беге и стрельбе из лука, на охоте и на войне; его привлекала и литературная слава, весьма ценившаяся после того великого переворота, который произвело искусство книгопечатания. Он продиктовал своему секретарю оригинальные записки на латинском языке, позднее обработанные на немецком, под заглавием «Белый король», а скучнейшая рыцарская поэма «Der Teuerdank» считалась если не сочиненной им, то написанной по его распоряжению или внушению. Беспокойный, всегда занятый какими-нибудь планами, он спешил от предприятия к предприятию. Произведя в своем государстве важные реформы, он вдруг решил на старости лет добиться папства и на несколько дней углубился в богословие. Но вообще он был дельным правителем, в котором отразилась тревожная подвижность реформаторской эпохи.

Мысль Максимилиана о применении силы в Италии и против турок не могла быстро осуществиться из-за того, что его связывало положение дел в Империи и его наследственных областях.

Доспех для конных турниров («штехцойг») Максимилиана I.

В то время как французский король Карл VIII предпринял счастливый поход в Италию и заявлял себя властелином во Флоренции, Риме, Неаполе, Максимилиан, примкнувший к союзу Арагона, папы, Милана и Венеции против Франции, тщетно обращался к государственным чинам на рейхстаге в Борисе (1495 г.), требуя помощи для действий против французов и турок. Как и на прежних рейхстагах, ему отвечали требованиями внутренних реформ. Особенно строптивы были города, не хотевшие ничего знать, пока во всем не были бы водворены спокойствие, правосудие и порядок. И действительно, путем целого ряда рейхстагов — в Вормсе (1495 г.), Линдау, Фрейбурге (1496–1497), Аугсбурге (1500 г.), Кёльне (1505 и 1512 гг.), совершилось великое дело государственного устроения Германии.

Город в Германии в XV в.

Рисунок пером. 1491 г. Эрланген, городская библиотека.

Еще на первом съезде в Борисе было уничтожено право частных войн (Fehderecht) и провозглашен «вечный» земский мир (Landfriede), следовательно, был признан принцип государственного порядка в смысле, придаваемом ему понятиями того времени, согласно чему была учреждена высшая судебная инстанция: палатный суд. На жалованье судьям был установлен всеобщий налог — «общий пфенниг». Увенчание всех этих учреждений, формально организованное имперское управление не было сформировано, потому что Максимилиан ставил это вопросом доверия: он полагал, что на его управление никто не мог пожаловаться. Таковы были принятые решения, затрагивавшие существо государства, по выражению того времени; но Вормсский рейхстаг знаменателен не только этим. Император дал Миланское герцогство в пожизненный лен Лодовико Сфорца (после его смерти оно возвращалось империи) и возвысил все соединенные графом Эберхардом V швабские владения в одно Вюртембергское герцогство. Это было отличие, заслуженное таким замечательным владетелем, основателем Тюбингенского университета; но затаенной мыслью при этом была, конечно, надежда на то, что с вымиранием мужского колена это герцогство могло быть передано австрийскому принцу, как и Миланское. Счастье улыбалось Габсбургам более чем когда-либо: в 1496 г. после смерти Зигмунда Тирольского все австрийские владения соединились в руках Максимилиана. В 1497 г. супруга Филиппа, сына Максимилиана, Хуана осталась после смерти своего брата единственной наследницей владений Кастилии и Арагона, которые расширялись благодаря смелым мореплавателям. Выработка государственного устройства продвинулась вперед на Аугсбургском рейхстаге 1500 г., на котором был осуществлен проект прочного имперского управления, предложенный архиепископом Бертольдом Майнцским, замечательнейшим государственным деятелем эпохи. Первым его председателем, назначенным от императора, был курфюрст Саксонский Фридрих Мудрый. Но большого влияния это учреждение не получило, потому что интересы короны и сословий слишком разнились. Императору было бы выгодно пользоваться этим управлением как орудием при европейских столкновениях, между тем как сословия хотели благодаря такому конституционному порядку удерживать государство от излишнего вмешательства в подобные столкновения. Однако все же мысль о решении частных распрей имперским судом приобретала право гражданства; так, например, Кёльнским рейхстагом 1505 г. был решен большой спор о пфальцско-баварском наследстве после войны, длившейся всего один год. Но во всем том, что касалось иностранной политики императора, его отношений к Венгрии, Франции, Италии, он встречал лишь слабую поддержку.

Дело конституционного порядка было закончено на Кёльнском рейхстаге 1512 г. Для водворения земского мира и исполнения решений имперского суда немецкое государство было разделено на 10 имперских округов. Во главе каждого из них находился окружной начальник с подчиненным ему советом. Самым большим из этих округов, считая от юга к северу, был Австрийский, площадью до двух тысяч квадратных миль, включая в себя земли владетельного дома; затем Баварский, наполовину меньший, в который входило старое герцогство и 9 духовных владений, причем архиепископ Зальцбургский разделял управление с герцогом в Мюнхене; Швабский, с двумя большими территориями, герцогством Вюртемберг и маркграфством Баден, и множеством мелких, занимая, в общем, около 700 кв. миль; Франконский с 500 квадратных миль прежнего герцогства под управлением епископа Бамбергского; главнейшую часть территории составляли бранденбургские княжеские владения; главным и богатейшим городом был Нюрнберг. Два Рейнские округа, пространством около 1 тысячи квадратных миль, заключали в себе богатейшие немецкие земли с тремя большими духовными и Пфальцским курфюршествами, двумя герцогствами, Савойей и Лотарингией, и множеством епископств и имперских городов; Бургундский, включавший большую часть Голландии, Бельгии и Люксембурга; Вестфальский, простиравшийся от островов Северного моря далеко на юг, пространством в 1,250 квадратных миль и управляемый из Мюнстера или из Клеве; наконец, два Саксонских округа: Нижне-Саксонский (около 1,420 квадратных квадратных миль) и Верхне-Саксонский(1,950 квадратных миль). К первому из них относились: 2 архиепископства, Магдебургское и Бременское, 3 епископства, 5 герцогств, 6 имперских городов; ко второму — 2 курфюршества, Саксония и Бранденбург, несколько княжеств и графств, но ни одного имперского города. Управление находилось в Саксонском курфюршестве. В стороне оставались две большие области, номинально принадлежавшие к империи: Чехия с прилегавшими к ней землями и Швейцарский союз. Карта с этим распределением очень пестра, по ней можно насчитать до 250 «окружных чинов», но меньшие из них имели на рейхстагах лишь коллективное право голоса, по куриям.

Но на всем этом пространстве не было объединяющей государственной власти. Императора ограничивали рейхстаги. Местные обстоятельства в округах обсуждались в собраниях окружных чинов; окружные собрания и каждый правитель области, все чины округов и государственные чины были связаны ландтагами. Политическая жизнь всей нации протекала среди этих бесчисленных собраний и соглашений. Последний из названных важных факторов, ландтаги, развился постепенно в каждой территории. Но вообще его основой послужила необходимость для каждого местного государя в важных для него случаях заручаться содействием своих служащих и вассалов, а также находящихся на его земле монастырей, учреждений и городов. В немецких землях издавалось мало повелений, делалось мало правительственных распоряжений: послушание вынуждалось оружием или же выторговывалось. И если свобода состоит в этом, а так понимало ее, во всяком случае, большинство нации, то можно было говорить о «немецкой свободе». Но она придавала политической жизни нации нечто крайне вялое, и государственная жизнь в Германии этого века представляется чем-то карикатурным.

Жизнь, развитие, прогресс нации сосредоточивались в отдельных территориях, стремившихся к заявлению своей самостоятельности и к устранению остатков прежних стадий развития. Эти остатки гнездились во всех сферах, но особенно долго держались в судебной части, и характерное учреждение, так называемое феме, обнаруживает борьбу старого и нового времени, государства и местного верховенства.

Липа в месте тайного суда (феме) в Дортмунде. Немецкий рисунок конца XIX в.

Стол под ней с низким рельефом имперского орла и скамьи вокруг него — из глыб плохо обтесанного камня. Липа ограждена забором и связана во многих местах железными обручами.

В землях Вестфальского герцогства сохранялись еще старинные народные суды времен сельской автономии, эпохи Карла Великого или еще более ранней, между тем как в других местах были уже повсеместно введены правительственные судебные учреждения. Эти старые суды происходили при всенародном собрании под председательством фрейграфа, получавшего от самого императора право судить и карать. Императорская власть ослабела со времени Штауфенов. Новые сеньориальные суды еще не утвердились, в их организации было много пробелов, и бесчисленные грабежи и преступления совершались безнаказанно. Среди этого древность судов-феме придала им новый авторитет, в который сильнее всех верили их участники. Это были «императорские» суды; нравственное чувство правосудия находило удовлетворение в том сознании, что существуют трибуналы, которым можно принести жалобу на известные злодеяния, не подлежащие никаким судам, не находящие и исполнителей приговоров. Эти же суды вели подобные дела как вполне им подлежащие. Даже из дальних мест прибегали к ним в трудных уголовных делах (гражданских дел «феме» не разбирала). Но обвиняемый редко появлялся; публично произнесенный приговор мог заставить его быть настороже и потому сделать невозможным исполнение казни; поэтому суд перестал быть открытым; в него имели доступ лишь члены суда. Исполнителем обрекавшего на смерть приговора мог быть только такой же член суда, и приговор поэтому хранился в тайне и исполнялся скрытно. С середины XIII в. появились известия о «тайных судах». Сложилось тройное поверье, сообщившее этим судам большой ореол: во-первых, было принято, что они ведут лишь тяжкие, подлежащие казни преступления; во-вторых, что они действуют только в тех случаях, когда правый не находит нигде удовлетворения; наконец еще, что они установлены Карлом Великим и не стеснены никакими территориальными границами; в этом не сомневался никто. Учреждение имело свои благотворные стороны, и постепенно лица, посвященные в тайны «феме», ее кодекса и формальностей, «вещие», распространились по всей Германии, так что, в сущности, со времен короля Вацлава (1378 г.) в стране был «фемский союз», члены которого узнавали друг друга по известным символическим знакам при встречах. Но местом суда оставалась все же «Красная земля», Вестфалия, и получить звание члена союза можно было лишь там. Однако нигде нет речи о ночах и туманах, о таинственности заседаний, как при каком-либо заговоре: они происходили под открытым небом, обыкновенно с девяти часов утра до трех часов пополудни, и при одном случае, в котором речь шла о приговоре над одним баварским герцогом (1439 г.), в заседании принимали участие, как известно, 18 фрейграфов и 800 сочленов. Приглашение явиться на суд доставлялось обвиняемому из верных рук, но он редко отвечал на него. Тогда дело разбиралось, и приговор провозглашался в торжественной обстановке. Если после этого находили какого-нибудь повешенного на дереве с воткнутым возле в землю ножом, это означало, что приговор «тайной феме» исполнен. Феме приобрела страшную силу в середине XV в. Нечего говорить, что она не удержалась долго, что при тех важных недостатках, которые были присущи такого рода суду с самого его возникновения, она скоро исказилась в своих началах.

Этот остаток староимперской эпохи не был жизнеспособен. Всесторонний прогресс в каждой отрасли быта исходил теперь не от целого, а от частей. Перо Энеа-Сильвио дарит короткое изображение Германии того времени, которое составляет лишь слабый придаток к знаменитому сочинению о Германии великого римского историка. Тем не менее, оно дает понятие о положении страны и характеризует, хотя и поверхностно схваченными частностями, период деятельного совершенствования как в материальном, так и в духовном отношении: заметен прирост населения, увеличение народного благосостояния; усиливаются отношения Германии с другими странами, с Италией, Испанией, Францией и прочими государствами; различные ремесла и искусства процветают, производство некоторых товаров: сукна, металлических и стеклянных изделий и пр. совершенствуется, распространяется обучение молодежи; строятся больницы и воспитательные дома, появляются городские врачи, ванны, приюты для женщин. Особенно указывает на прогресс обилие университетов: после Лейпцига быстро последовало учреждение их еще в восьми городах: в Ростоке (1419 г.), Грайфсвальде (1456 г.), Фрейбурге (1457 г.), Базеле (1460 г.), Ингольштадте (1472 г.), Тюбингене (1477 г.), Виттенберге (1502 г.), Франкфурте-на-Одере (1506 г.). В этом же столетии совершилось то великое умственное движение в руководящих классах, которое называют возрождением наук, или «гуманизмом». Оно совпало с другими интеллектуальными течениями, а также с изобретением книгопечатания.

Типографский станок 1520 г. Гравюра XVI в.

Это изобретение, т. е. печатный станок с металлическим шрифтом, осуществил в 1450 г. немец, член майнцской патрицианской фамилии, которая, терпя от вражды между родовитыми семьями и гильдиями, покинула в начале XV в. родной город. Звали этого человека Иоганн Генсфлейш цу Гутенберг. С 1448 г. он жил в Майнце, гражданин которого, Иоганн Фуст, снабжал его необходимыми деньгами. Первым произведением этой печатающей машины был латинский учебник («Донат») в 1451 г., затем, несколько лет спустя, последовала главнейшая работа — Библия. Несравненно меньшее непосредственное влияние оказало другое изобретение, которое часто приравнивают к этому и которому приписывают роль в созидании новой эпохи: изобретение пороха. Строго говоря, его даже нельзя считать открытием. Порох был известен с конца XIII в. и вошел в употребление на войне начиная со следующего. Мнение о том, что огнестрельное оружие сделало излишней рыцарскую храбрость, сообщая войне механический характер и тем демократизируя ее, явилось лишь позднее. Но искусство печатания металлическим шрифтом начинает период новых времен.

Крупнокалиберная бронзовая мортира. XV в.

Из арсенальных книг императора Максимилиана I.

В этом столетии навсегда разошлись судьбы этих двух стран, и оба государства — Англия и Франция — развились каждое по своему, во многом противоположному направлению. В продолжении некоторого времени, при Плантагенетах, можно было ожидать их слияния в одну державу, но в минуту наибольшей опасности национальное чувство французов проснулось с изумительной силой, помогло им отбросить англичан на их острова, и оба великих народа пошли по пути своего окончательного самостоятельного развития.

Французским королем с 1380 г. был Карл VI, вступивший на престол в 12-летнем возрасте. Он оказался впоследствии душевнобольным, что вызвало необходимость продолжительного регентства. Вследствие ошибки его предшественника, короля Иоанна, разделившего большие лены между своими сыновьями и скончавшегося на чужой земле после долгого плена, были посеяны семена смут и раздора именно между наиболее близкими к трону главами знатных домов. Этот раздор вспыхнул теперь между братом короля, герцогом Людовиком Орлеанским, и его дядей, герцогом Филиппом Бургундским, из-за права управлять государством. Эта смута поделила всю Францию на две партии: бургундскую и орлеанскую, или арманьякскую. При таких обстоятельствах замечательный правитель Англии с 1413 г., король Генрих V возобновил свои притязания на независимое владение французскими областями, принадлежавшими прежде английской короне, а т. к. сильнейшая в это время орлеанская партия не соглашалась с ним, он снова начал войну, причем мог рассчитывать на недовольные элементы в самой Франции. Высадясь с войском в 1415 г., он вступил в бой с французами около замка Азенкур, в департаменте Па-де-Кале, и нанес им страшное поражение: плебейский отряд английских стрелков из лука залил кровью французского дворянства все поле сражения. Взято в плен было лишь 1,5 тысячи человек, между тем как число раненых и убитых доходило до 10 тысяч. Ужаснее всего было то, что победа над французами, усилившая гордость англичан, радовала бургундскую партию и увеличила раздор в государстве. Но междоусобная вражда достигла крайнего предела после того, как герцог Иоанн Бургундский при свидании с дофином на мосту через Йонну, соединяющем город и крепость Монтро, был убит служителями дофина (1419 г.). При договоре в Труа (1420 г.) герцог Бургундский признал английского короля Генриха своим законным королем и повелителем после смерти Карла VI. Генрих женился на Екатерине, дочери Карла VI и баварской принцессы Изабеллы, чудовищной матери, отрекшейся от своего сына, дофина. Таким образом, англичане получили решительный перевес. После смерти несчастного Карла VI в 1421 г. Генрих V стал законным королем Франции. Он умер вскоре после этого в 1422 г., оставив свое могущественное положение в наследие своему 9-месячному сыну Генриху VI, который был перевезен в Париж. В течение 7 лет англичане господствовали в стране. Французский король Карл VII потерял все земли на север от Луары. В 1429 г. город Орлеан, ключ к южной части государства, был уже готов пасть перед англо-бургундской силой, но произошло чудо, изменившее неудержимый, видимо, роковой исход.

Крестьянская девушка из Домреми, деревушки на границе Шампани и Лотарингии, остановила победоносное шествие англичан, вдохновила национальное чувство французов и образумила их на мгновение так, что они смогли собраться с силами для сопротивления и достижения некоторых успехов. Юность этой 20-летней девушки не представляет ничего замечательного; ее крайняя набожность иногда навлекала на нее насмешки. Политические распри проникали и в эти лотарингские местности, и даже деревни стояли за ту или другую сторону. Домреми принадлежала к орлеанистам, и деревенская молодежь вступала в драки с парнями из соседней деревни, склонявшимися на сторону Бургундии. Девушке, страдавшей за родину, проникнутой убеждением в святости прирожденной королевской власти и ненавистью к чужеземцам, слышались небесные голоса, которые предсказывали ей счастливый оборот судьбы и обрекали ее на роль избавительницы гибнувшего Орлеана и на то, чтобы она проводила короля Карла в Реймс для помазания и коронования. Чудившиеся ей голоса и лики влекли ее вперед с непреодолимой силой.

Голова статуи, предположительно изображавшей Жанну д'Арк. Орлеан. Археологический музей.

Найдена в Орлеане. Некоторые специалисты считают, что этот портрет Жанны д'Арк — часть памятника, воздвигнутого ей здесь в XV в.

Начальнику ближайшего гарнизона донесли о странном событии; он, в свою очередь, сказал об этом королю, перед которым Жанна д'Арк скоро предстала. Для обсуждения столь необыкновенного случая были приглашены богословы. Девушка оказалась верной католичкой, и ее допустили состоять при отряде, который должен был доставить продовольствие в Орлеан. Экспедиция удалась: 28 апреля 1429 г. Жанна проникла в город и заставила всех верить в ее призвание, потому что ее появление с знаменем из холста, на котором был изображен Спаситель, ободряло и подвигало на победу войска. Еще сильнее действовала ее безусловная вера, та, о которой в Евангелии сказано, что, будь она величиной лишь с горчичное зерно, и тогда ее достаточно для того, чтобы двигать горами. Действительно, дела приняли счастливый оборот, мятежники опять обращались к королю, и в нем самом укреплялось убеждение в том, что эта дева внушает ему, с непогрешимостью откровения свыше, приказание Божье — идти в Реймс, чтобы увенчаться короной. Когда же и это благополучно совершилось, был достигнут громадный нравственный успех. Города один за другим переходили на сторону законного короля. Гнет, давивший нацию и лишавший ее сил, исчез. Сама Жанна считала свою миссию оконченной и стремилась домой. «Пусть сражаются мужи, и Господь даст им победу». Сама она никогда не обнажала меча и только несла знамя. По несчастью, она позволила уговорить себя остаться при войске, и при попытке освободить Компьен, осажденный англичанами и бургундцами, попала в плен (май 1430 г.). Именем короля Генриха VI был начат процесс против Жанны, и соединенным силам богословов и юристов того времени было нетрудно возвести на нее более чем одно преступление, делавшее ее повинною смерти. К чему же и существовали инквизиция и ученые мужи Парижского университета? Бедная девушка обратилась к папе, но он был далеко, а от нее обманом выманили подпись под чем-то вроде признания; она была заключена в тюрьму, и ее мучили там, пока не доказали, что она — вновь впавшая в заблуждение еретичка, с которой и следует поступить по правилам обращения с еретиками, «de comburendo haeretico», вследствие чего она была подвергнута в Руане казни, определенной лоллардам, — сожжению на костре.

Медаль в честь Жанны д'Арк. Париж. Музей Клюни.

АВЕРС — Бог на престоле, РЕВЕРС ѕ герб, данный роду д'Арк Карлом VII.

Война продолжалась еще несколько лет, истощая страну, но предположение соединить Англию и Францию в одну державу под английским скипетром оказалось уже неисполнимо. В 1435 г. бургундский герцог Филипп Добрый заключил с Карлом VII мир в Аррасе. Здесь собрался большой мирный конгресс. Переговоры между Францией и Англией ни к чему не привели, но переход герцога на французскую сторону значил много, хотя был достигнут с большими уступками и пожертвованиями. В том же году умерла, если не особенно опасная уже, но враждовавшая с сыном его мать Изабелла.

Королева Изабелла (Изабо) Баварская.

Статуя с ее гробницы в аббатстве Сен-Дени.

Последствием мира, доставившего почти полную независимость Бургундии, был поворот борьбы к невыгоде англичан. В 1436 г. они лишились Парижа. Однако перемирие было заключено не ранее 1444 г.; оно было продолжено несколько раз, все же не превращаясь в формальный мир. На деле, впрочем, англичане удерживали только Кале и Нормандские острова.

Эта война имела благоприятные последствия для Франции, хотя и принесла ей много зла. Несходство с англичанами, бросавшееся в глаза и ощутимое для всех, умиротворило партийную рознь среди своего народа и дало созреть французскому национальному чувству. Личность Карла VII была вполне пригодна для залечивания ран, нанесенных войной и партийной ненавистью. Со времени Аррасского мира он снова был в состоянии стоять у кормила правления: он никому не поминал прошлого, повинуясь при этом голосу своей кроткой, благодушной совести.

Карл VII Французский.

Миниатюра из рукописи XV в.

Важной мерой в том же национальном направлении, которое указывалось ему всем его положением, было принятие постановлений Базельского собора, на что изъявил свое согласие съезд французского духовенства в Бурже. В своем эдикте (июль 1438 г.), называемом «Прагматической санкцией», король Карл провозгласил эти постановления, направленные главным образом против папского обычая раздавать духовные места чужакам, неизвестным народу, а часто и весьма недостойным их. Взамен этого восстанавливалось прежнее право свободного выбора на эти места и сообщалась большая самостоятельность галликанской церкви. В то же время в управлении, юстиции и общественных средствах водворялся порядок; парламент высшая судебная инстанция — был снова восстановлен в Париже.

Упорядочение финансов позволило принять важную меру: учреждение постоянного войска. Наемные войска были величайшим злом; их невозможно было распустить или из-за того, что им не выплатили жалованье, или потому, что они сами не считали отставку выгодной. Так было в Италии и Германии. При первой возможности правительства старались сбыть в соседние государства эти шайки, освирепевшие от войны и становившиеся еще более опасными от временного бездействия. Кроме того они представляли всегда сподручное орудие для всякого честолюбивого магната, восстававшего против власти или желавшего что-нибудь с нее сорвать. Было лишь одно средство избавить население от бедствий, вносимых этими полчищами. Это средство заключалось в предоставлении правительству, государству, одному иметь право содержать войска. Это и произошло во Франции в 1439 г. Магнаты, прелаты и бароны отказались от права иметь войска без королевского разрешения и вводить военную повинность между своими подданными. С этих пор в мирное время должны были существовать лишь королевские «ордонансные роты», которым платил жалованье король; он назначал и их командиров. Вначале это была небольшая армия, всего 15 рот, каждая из сотни «копий» (lances), или отрядов, в каждом из них по 6 солдат. Всего, следовательно, было только 9 тысяч человек, но важно было начало. С введением постоянного войска, бывшего действительным благодеянием для страны был сообщен решительный перевес монархической идее во Франции. Корона располагала правильными доходами, собираемыми приставленными ею служащими. Она имела вооруженную силу, начальники которой тоже подчинялись только ей. Города и духовенство были подчинены ей и связаны с ней, потому что их интересы могли охраняться вернее всего при твердой национальной государственной власти. Решение последней, высшей судебной инстанции произносился от имени короны. Этот новый принцип всеобъемлющего монархического строя получил дальнейшее развитие при трех следующих королях: Людовике XI (1461–1483), Карле VIII (1483–1498) и Людовике ХII (1498–1515).

Французский пехотинец времен Карла VII.

Вооружен алебардой и большой павезой, используемой для приближения к городским стенам для штурма.

Сила и самостоятельность высшего дворянства были весьма значительны, соответствуя достигнутому до этой эпохи развитию общественного и государственного порядка во всей Европе, и французской короне пришлось вести свою последнюю борьбу против могущественнейшего из вассалов, первого из 12 пэров Франции, герцога Бургундского. Блестящий придворный штат герцога Карла Смелого, наследовавшего своему отцу Филиппу Доброму (1467 г.), затмевал собой скудный дворцовый обиход Людовика XI, скромная фигура которого тоже терялась перед величавым обличьем герцога. Но как ни блестяща была роль Карла, она была сыграна скоро, и Людовик нашел себе союзников.

Людовик XI в воинском облачении.

На короле нарамник с королевскими лилиями, в руке — чекан.

Победы при Грансоне, Муртене, Нанси, одержанные швейцарцами над Карлом, послужили на пользу французскому королю. По договору 1474 г. он обеспечил себе на будущее за хорошие деньги помощь швейцарской пехоты. По второму Аррасскому миру (1482 г.) король вместе с рукой внучки Карла Маргариты Австрийской, помолвленной с французским дофином, доставил Франции самые подходящие для нее бургундские земли. Неаполь и Прованс тоже достались Людовику, после того как граф Шарль дю Мен, законный наследник последнего представителя Анжуйской династии (Рене), за день до своей смерти назначил французского короля своим наследником (1481 г.). Умирая в августе 1483 г. в уединении своего замка Плесси близ Тура, Людовик оставил своему несовершеннолетнему сыну Карлу государство приумноженным и укрепленным всякими средствами, часто несовместимыми с королевским и рыцарским духом, но искусно и хитро проведенными во всех мелочах, с большой последовательностью и всегда целесообразно.

Монета Людовика XI (1460–1483).

Опасности, которые из-за малолетства короля снова могли угрожать развитию монархизма, благополучно миновали. Собрание сословных представителей в Туре в 1484 г. показало себя более смелым на словах, нежели в принятых решениях. Вооруженное восстание двоих оставшихся еще в силе магнатов, герцогов Бретонского и Орлеанского, было подавлено регентшей, энергичной дочерью Людовика XI Анной с помощью швейцарских войск. В 1488 г. умер герцог Бретонский, после чего его дочь, отдавая свою руку Карлу VIII, разумеется, не добровольно, принесла с собой в дар французской короне и свое герцогство. Позже Карл совершил поход в Италию для заявления своих прав на Неаполь как на наследие Анжуйской династии. Завоевание не представляло затруднений, и в мае 1495 г. он вступил в Неаполь, но удержать город оказалось не так легко, и уже в следующем году король Арагонской династии Фердинандо II снова вернулся в Неаполь. Карл умер еще молодым (1498 г.), не успев попытаться поправить дело вторым походом. Поскольку он был бездетным, французская корона перешла к его ближайшему родственнику, герцогу Орлеанскому Людовику XII.

Людовик XII Французский. С миниатюры в Национальной библиотеке в Париже.

При своем сравнительно непродолжительном царствовании Людовик XII оставил о себе славную память. Он не успел, правда, уладить итальянских неурядиц при своей жизни, но водворил во внутренних делах желанный прочный порядок и сумел приобрести доверие всех классов населения, справедливо уравновешивая их взаимные интересы. Не стремясь к еще большей власти, он не вмешивался в духовные выборы и предоставлял полный простор парламентам в делах правосудия. Лично следя за поступлениями и расходами, он успел, несмотря на войну с Италией, понизить поголовный налог, взимаемый, сообразно доходам лиц, государственными учреждениями в размерах, определяемых сословными представителями; при этом была введена и правильная отчетность. Посторонние наблюдатели, как, например, итальянские послы, благоприятно отзывались о положении французской монархии того времени по сравнению с тем, что происходило в их отечестве, постоянно раздираемом борьбой противоречивых элементов: наследственная власть была непоколебимо установлена во Франции, но при этом разумно ограничена дельными законами и парламентами. Различные сословия, высшее и низшее дворянство, ничем не стеснялись в своих сферах и часто переходили из одного сословия в другое. Положение духовенства казалось наблюдателям более обеспеченным, менее подверженным нападкам, чем в Италии.

В Англии после смерти Генриха V (1422 г.) наступило неспокойное время. Полный сил король умер, не осуществив на деле своего титула — «король Франции и Англии» и оставя престол ребенку Генриху VI (1422–1461). Дяди малютки, герцог Глостер и герцог Бедфорд, правили делами, и Бедфорд, как старший, вел войну во Франции, сосредоточившую на себе внимание нации.

Печать Генриха VI Английского (1422–1471).

Париж. Национальный архив.

В 1429 г. регент умер в Руане, совершив все возможное для удержания завоеванного, даже в то время, когда примирение короля с герцогом Бургундским лишило Англию незаменимого союзника и привело ее дела в безнадежное состояние. Опасность грозила и со стороны Шотландии: шотландские войска служили французскому королю. В 1450 г. борьба закончилась тем, что Карл VII возвратил под свою власть все французские земли и даже давние английские владения: Гиень и Нормандию.

Диспут между двумя рыцарями в присутствии римского папы и императора

Король Франции Франциск I с супругой Элеонорой Испанской за молитвой.

Витраж церкви Сент-Гюдюль в Брюсселе.

Эти события были счастьем для Англии и Франции: обе страны обособились, но непосредственным следствием неудачи великого предприятия было ослабление в Англии королевской власти и поводом к захвату ее честолюбивыми магнатами. В 1447 г. жертвой этих происков стал герцог Глостерский. Он с трудом удерживался против враждебных влияний, действовавших на слабого, бесхарактерного короля, и был нелюбим. Он был арестован по обвинению в государственной измене, но еще до начала процесса был найден мертвым в своей постели. Это было лишь вступлением в ряд кровавых дел. Герцог Суффолк, пользовавшийся милостями короля и властвовавшей над ним супруги Маргариты Анжуйской, занял место Глостера, но пал жертвой народной мести после того, как успел спастись от ярости нижней палаты (1451 г.). Выступила партия, оспоривавшая право короля, требуя передачи короны герцогу Ричарду Йоркскому. Именно в это время (1453 г.) у короля родился сын, а король настолько ослабел физически и умственно, что был очевидно неспособен царствовать. Партия Йорка настояла на передаче правления герцогу как протектору (1454 г.). Пока власть быстро переходила с одной стороны на другую, разделение на партию Йорка и партию Ланкастера, «Белую и Алую Розы», охватывало все большие слои населения. Наступило примирение, отсрочившее на время междоусобие, но вскоре война разгорелась вновь. Права герцога Йоркского могли быть основательны: Генрих V из дома Ланкастеров достиг престола лишь вследствие переворота. Однако эта династия держалась уже 60 лет, что и давало ей свои права. Но вопроса о правах и не было. Летом 1460 г. партия Йорка одержала верх: королева с принцем бежала, король был в руках победителей и должен был созвать парламент, который пожизненно оставил корону за Генрихом VI, а после его смерти корона должна была перейти к герцогу и его потомкам. Но сила ланкастерцев еще не была сломлена; в том же году вождь Йоркской партии, герцог, был взят в плен неприятельскими войсками при неудачном сражении и обезглавлен. Королева выиграла еще одну битву и выручила своего супруга, простую пешку в этой упорной борьбе. Но сын герцога, Эдуард, граф Марч, снова одержал верх над противниками с помощью войск графа Уорвика, главы партии, и в феврале 1461 г. вступил в Лондон, где и был провозглашен королем под именем Эдуарда IV.

Собор в Йорке. Построен в 1338 г.

Он царствовал с 1461 по 1483 г. Борьба между «Белой и Алой Розой» продолжалась среди переменной удачи, предательств и всяких ужасов. В 1463 г. Эдуард настолько одолел своих врагов, что королева Маргарита должна была вместе с принцем искать убежища за морем, во Фландрии. В 1464 г. несчастный король Генрих VI был захвачен Эдуардом и заключен в Тауэр. В течение некоторого времени Эдуард мог наслаждаться утехами своего сана; дела он предоставил Невиллам и Вудвиллам, семье графа Уорвика и родственникам своей жены. Их взаимные пререкания привели к новым смутам и мятежам, и случилось неожиданное: граф Уорвик, который возвел Эдуарда на престол, помирился со своим заклятым врагом, королевой Маргаритой, которую встретил в Амбуазе при дворе Людовика XI (1470 г.).

Монета Эдуарда IV Английского (1461–1483).

Дела приняли новый оборот: Уорвик появился в Англии во главе ланкастерского войска. Король Эдуард, не успев вооружиться, бежал в Голландию. Уорвик и герцог Кларенс, брат Эдуарда, прибыв в Лондон, освободили Генриха VI из Тауэра и снова провозгласили его королем. Но Эдуард, собрав на бургундские деньги военные силы на материке, высадился в Англии, где к нему на помощь поспешили его сторонники. Его брат Кларенс, совершая новое предательство, велел приколоть себе белые розы. У Барнета, к северу от Лондона, произошла битва между Эдуардом и войсками Генриха, которыми командовал Уорвик. Победа осталась за Йорком, сам граф Уорвик погиб в сражении, Эдуард снова стал королем, а Генрих VI был вторично заключен в Тауэр. В день битвы прибыла в Плимут и королева Маргарита. Ланкастерская партия еще раз попытала счастья с оружием в руках, при Тьюксбери, но с таким же неуспехом: сама королева и ее сын Эдуард были взяты в плен, причем принц был тотчас убит. Несколько недель спустя, в тот самый день, когда победитель вступил в Лондон, король Генрих умер в Тауэре: после убийства наследного принца решили устранить и его. В течение некоторого времени казалось вероятным, что Эдуард IV возобновит национальную войну с Францией. При недостаточности сумм, ассигнованных на это дело парламентом, он прибегнул даже к новой финансовой операции — к добровольным пожертвованиям, «беневоленциям» со стороны богатых лиц, которые приглашались личными просьбами короля и не осмеливались, разумеется, его ослушаться. Однако герцог Бургундский, на которого он рассчитывал, истощил свои средства. Эдуард не был особенно воинственным, и Людовик XI при одном свидании с ним успел склонить его на мир (1475 г.). В 1478 г. герцог Кларенс, снова рассорившийся с королем, умер в Тауэре, без сомнения, насильственной смертью. В 1483 г. скончался и сам король Эдуард IV, которому не было в то время и 42 лет. Поток крови и грязи, которым представляется история Англии, лучше сказать, английской короны, в эту эпоху распространялся далее. Эдуарду IV наследовал его 12-летний сын Эдуард V; старший член королевского дома Ричард, герцог Глостерский, сумел стать во главе правления под именем протектора. Обладая дьявольской изворотливостью, способный на грубейшее насилие и на самую тонкую хитрость, он казнил самых надежных друзей вдовы и детей Эдуарда IV, после чего перевез и другого принца, младшего брата Эдуарда V, в Тауэр, бывший и дворцом, и государственной тюрьмой. Затем он заявил притворное сомнение относительно законнорожденности обоих детей, оправдывая такое дерзкое предположение известным развратным образом жизни короля, и вступил на престол в 1483 г., облегчив себе этот захват подложным выражением народной воли в его пользу. Остальное происходило само собой: нетрудно было найти злодея, который убил обоих принцев в Тауэре в угоду новому королю. После неудачной попытки к восстанию, поднятому во имя убитых принцев, Ричард III созвал парламент, который признал права его и его сына Эдуарда. Этот юноша умер, прежде чем тиран успел женить его на дочери Эдуарда IV Елизавете. Ричард не усомнился тогда предложить свою руку этой принцессе, хотя его законная жена была еще жива. Она вскоре умерла, но брак тем не менее не состоялся. Ланкастерская партия выставила против кровожадного злодея своего претендента, графа Генриха Ричмондского, который несправедливо считался отпрыском Ланкастеров: он был сыном вдовы Генриха V Екатерины Французской от ее второго брака с Оуэном Тюдором, сыном сводного брата Генриха VI. Граф, найдя поддержку во Франции, высадился в одной из гаваней юго-западного берега в августе 1485 г. Армии встретились при Босуорте, в графстве Лестер.

Ричард III в этой битве был убит и так закончил свою позорную жизнь. Его победитель прибыл в Лондон, где был признан за соединяющего в себе притязания обоих домов, Йорка и Ланкастера; он принял имя Генриха VII. После признания парламентом предполагаемых его прав он женился на Елизавете, дочери Эдуарда IV. Престол его не раз осаждали самозванцы, замыслы которых облегчались таинственностью, с которой исчезли со света сыновья Эдуарда IV, Но, в общем, его царствование (1485–1509) протекло спокойно и благотворно. Ему удалось с помощью парламента основать род особого судебного учреждения или отдельного ведомства, так называемую «Звездную палату», снабженную особыми полномочиями и имевшую целью препятствовать заговорам и приготовлениям к мятежу и к ниспровержению существующего правления. Эта палата имела право налагать кары, не придерживались установленных законоположений. Генрих сумел избежать недостатка в деньгах, употребляя на это сомнительные средства, так что в последние 13 лет своего царствования он не нуждался в созывании парламента. Это было легко, поскольку он воздерживался от обширных заграничных предприятий. Он не возобновлял притязаний Англии на французскую корону. Французский королевский дом оказывал ему поддержку против вдовы Карла Смелого, Маргариты, принцессы из дома Йорков, выставившей последнего и самого опасного претендента, Перкинса Уорбека под именем Ричарда Йорка, младшего сына Эдуарда IV. Генрих VII, как тонкий политик, укрепил свое положение двумя брачными союзами: он женил своего наследника, Артура, на Екатерине, младшей дочери Фердинанда Католика, короля Арагонского, а свою дочь Маргариту выдал за шотландского короля Якова IV. Смерть 16-летнего принца расторгла первый из этих браков вскоре после его заключения, но оба короля, Генрих и Фердинанд, были так довольны своим союзом, направленным против Франции, что молодая вдова тотчас же была обручена с новым принцем Уэльским, вторым сыном короля, Генрихом. Для этого требовалось только разрешение папы, которое Юлий II и выдал без затруднения. Сам Генрих VII после смерти своей жены (1503 г.), думал о вступлении в новый брак по политическому расчету, но умер, не свершив эти планы, в 53-летнем возрасте (1509 г.). Он оставил своему сыну Генриху уже вполне окрепший престол. Междоусобие было прекращено окончательно.

История великой английской нации XV в. не заключалась только в этой кровавой и губительной бурной борьбе за верховную власть. Все распри лишь косвенно касались большинства населения: они решались родовитыми семьями с их вассалами и наемниками. Битвы не были особенно кровавыми, и если население Англии мало увеличилось в XV в. и у первого из Тюдоров было не более трех миллионов подданных, то война обеих Роз тут почти ни причем. Страна в целом преуспевала, хотя важнейшие из этих успехов завоевывались ею так постепенно и медленно, что определить их время очень трудно. Так, например, крепостное право было уже фактически отменено; сословия сблизились. Кровь обращалась в общественном организме быстрее: лица среднего сословия приобретали земельную собственность и переходили в дворянство; знать и дворяне вынуждены были приняться за мещанские промыслы. В Англии выработалось удобное для страны правило, потому что оно создало в ней аристократию, которая осталась во главе народа, не обращаясь, однако, в касту, и сохранила тесную связь с народом: аристократический титул передавался в семье первенцу, между тем как прочие дети носили лишь фамильное имя, не имея никакого превосходства по званию над средним сословием. Простонародье возвышалось: еще при Генрихе VII (1500 г.) был издан закон, обязывавший всякого простого человека, имевшего более 40 фунтов стерлингов дохода, переходить в рыцарское сословие. Победы над французами были одержаны преимущественно благодаря искусству стрелков из лука, грозным отрядам английских йоменов. Итальянские наблюдатели замечают и здесь большую перемену в военном деле: исчезновение наемников и их замену постоянным войском; междоусобия оказались губительными для старой аристократии, поредевшие ряды которой должны были пополняться повышением новых фамилий. Государственный строй развился так удачно, что ни один из трех элементов — монархического, аристократического, демократического — не мог иметь решительного перевеса. Корона не потеряла ни одного из своих существенных прав, ни одной своей прерогативы; но власть короля, по выражению одного высокопоставленного слуги Генриха VI, заимствовавшего слово у Аристотеля, была «политической». Это было верховенство, ограниченное «политическими законами». Аристократия сохранила свое положение, но в чисто политических вопросах она имела решающий голос в парламенте, и тайный королевский совет не мог переступать своей весьма ограниченной сферы действий. Наконец, представители общин униженно выражались при своих представлениях, жалобах, согласиях или отказах, но во всех денежных вопросах они имели первый голос. Точно и до мельчайших подробностей определили они первому из Тюдоров его придворный штат. Члены палаты общин не подлежали задержанию во время сессий, за исключением лишь уголовных случаев, и пользовались свободой речи, после того как спикер при открытии парламента испросит на то позволение, припадая к стопам короля. Английский подданный более всего хвастался жителям стран, управлявшихся по римскому кодексу, своей судебной частью: согласно общему праву приговор над обвиняемым произносили присяжные, 12 нравственно безупречных людей, принадлежащих к его национальности и сословию.

Направление, принятое прогрессом в этом веке, касалось в Англии, как и в других странах, внешней жизни. Весьма характерен для подобных эпох тот факт, что руководящие классы, допускающие в своей среде вольность и крайнюю степень распущенности, восстают против всякого самостоятельного мышления, всякого противоречия господствующим церковным взглядам и их опоре — невежеству масс. Ересь Уиклифа была подавлена, достойный епископ Реджинальд Пикок, осмелившийся снова проявить реформаторские идеи, вынужден был торжественно отречься от них (1457 г.) и исчезнуть в каком-то монастыре. Другие научные исследования, например, отыскание «философского камня», искусство превращать простые вещества в золото, успешно развивались. Развивались также классические познания, издавна занесенные на остров из Италии, а теперь, после злополучного события 1453 г., распространяемые бежавшими в Европу греками. Регент, герцог Глостер, короли Эдуард IV и Генрих VII оказывали покровительство таким ученым. Школы открывались с большим усердием, основанным на надежде искоренить с их помощью следы уиклифизма. Так, были основаны в Оксфорде Олл-соулс-колледж (1438 г.), Модлин-колледж (1457 г.); в Кембридже Кингс-колледж; в Итоне, близ Виндзора, знаменитая Итонская школа. Даже кровожадный тиран, Ричард III, почтил оба университета своим посещением и не отказал в покровительстве ученикам Итонской школы.

Нью-Колледж в Оксфорде. Рисунок XVII в. из сборника «Oxonia illustrata».

Основан в 1386 г. Уильямом Уикхемом, архиепископом Винчестерским. Вид в XVII в.

Основывались и библиотеки; в 70-х годах была положена основа и новому искусству книгопечатания: Уильям Кэкстон первый завел печатню близ Вестминстерского аббатства. Литература служила роскоши, пошлому времяпрепровождению, заботилась о забаве знати и богачей, разделяя их расположение наравне с придворными шутами, устроителями маскарадов, пантомим и аллегорий, и была далеко опережена музыкой, преобладание которой характерно для эпохи и народного быта, потому что она допускает дилетантизм, пробуждает подобие умственного интереса, но не требует глубокого и серьезного развития мысли. Народное благосостояние возрастало; торговля распространялась, несмотря на препятствия, порождаемые войнами; но настоящая морская сила, военный флот, была в упадке. Страна богатела в производстве сырья, потому что оставалась пощаженной от тех опустошений, которые вносят чужеземные неприятельские нашествия. Генрих VII, знавший цену деньгам, покровительствовал морской торговле, а именно теперь совершались на торговом поприще события, которые во всем блеске показали несравненное положение Англии. Лавры, которые стяжали себе португальские и испанские короли, равно как золотые жатвы, созревавшие, по-видимому, для них в неизведанных до этого странах, заманили и короля Генриха в сферу новых открытий и торговых экспедиций.

Торговые отношения древних простирались не далее Китая и пределов южного мира, Цейлона и Явы. Арабы поддержали и усилили эти отношения, причем Александрия осталась главным рынком общей торговли, в которой вскоре приняли участие и итальянские приморские города. Нашествие монголов в XIII в. ничего не изменило. Напротив, именно в это время некоторые миссионеры и путешественники, как например знаменитые венецианцы Маффео, Никколо Поло и его сын Марко Поло, в 1270 г. открыли путь в Китай или Восточную Азию.

Марко Поло. С картины в галерее Бадиа в Риме.

Под картиной подпись: MARCUS POLUS VENETUS TOTIUS ORBIS ЕТ INDIE PEREGRATOR PRIMUS.

В китайских гаванях встречаются арабы, в Пекине — францисканские монахи: еще в 1342 г. до низвержения отличавшихся веротерпимостью монгольских царей здесь раздавался звон христианских колоколов. Действительные очертания Африки были еще неизвестны, и потому торговля стремилась на побережье Средиземного моря, а с берегов Средиземного моря распространялась в глубь европейского материка. Первый решительный удар торговле был нанесен османами. Поражение коснулось, прежде всего, Дона и Черного моря, затем Сирии, Александрии, Красного и Средиземного морей, дав этим повод к открытию новых путей. Разные предания, легенды, морские сказки упоминали о каких-то «Благословенных островах», лежавших в Атлантике, но они скрывались за «Морем Мрака», как называли мавры Атлантический океан. Изображения Геракла или Александра, статуи Искандера, должны были стоять на европейском и африканском берегах по сторонам пролива для предостережения путников от дальнейшего странствия в неизведанное море.

Но в начале XIV в. итальянские моряки, венецианцы и генуэзцы, прошли за эти ворота и завязали непосредственные отношения с Фландрией. Такой морской успех не мог не подейстовать на прибрежную к Атлантике Португалию. Лиссабон, столица этого королевства, стоящий при устье Тахо (Тежу), приобрел огромное значение в качестве попутной станции. К этому или несколько позднейшему времени относится открытие Канарских островов: в середине столетия мореходы уже имели частые отношения с гуанчами, туземцами, среди которых замечались следы некогда высокого развития, которое постепенно заглохло при полном отчуждении островов от остального мира. Сами гуанчи трогательно заявляли о том, что «Бог поместил их здесь, здесь оставил, а потом и забыл о них». Торговые отношения завязались; на всем архипелаге было введено христианство, а в начале XV в. добавились знания об африканском материке, странах, лежащих далеко за пределами мира, который был известен древним. Это описание содержится в дневнике одного монаха, которого в 1404 г. завлекла в глубь Африки своеобразная фата-моргана, господствовшая позднее в средние века: это были рассказы о каком-то пресвитере Иоанне, христианском духовном властителе, проживавшем в отдаленной, малоизвестной, а потому и ревностно отыскиваемой стране.

Настоящим духовным вождем дальнейших открытий был третий сын короля Жоана I, царствовавшего с 1383 по 1433 г. в Португалии, принц Генрих Мореплаватель.

Принц Генрих (Энрики) Мореплаватель.

Миниатюра из созданной в 1448–1453 гг. рукописи «Chronica do descobrimento e conquista de Guine etc.» («Хроника открытия и завоевания Гвинеи и т. д.»). Париж. Национальная библиотека.

Два португальских дворянина, случайно занесенные бурей в открытое море, нашли группу островов Мадейра. Сюда привезли виноградную лозу с Кипра, сахарный тростник из Сицилии. В 1430 г. был открыт один из Азорских островов, в 1434 г. обогнут мыс Бохадор, страшный своими бурунами, и по другую сторону его был водружен крест — символ христианского владычества, мало соответствовавший усиливавшейся охоте за людьми и торгу ими, хотя именно этот торг и побуждал к морским экспедициям. Ложное мнение о том, что под низшими широтами вертикальные лучи солнца истребляют всякую растительность (предрассудок этот был вызван Сахарой), начинало исчезать: охота на людей, выгода от которой, по наивному выражению одного летописца, «ниспосылалась Господом в награду за понесенные на Его пользу труды», завлекала смельчаков все дальше на юг. В 1445 г. Диниш Диаш, сам того не заметив, проплыл за устье Сенегала к Кабу-Bepдu, и старинное предположение о необитаемости жаркого пояса исчезло при виде пальм, венчавших высоты этого «Зеленого мыса». В 1446 г. Нунью Триштан умер от отравленной стрелы туземца по ту сторону Рио-Гранде. В течение 1448–1481 гг. португальскими каравелами были постепенно открыты все 9 Азорских островов, образующие цепь длиной в 85 миль. При короле Альфонсе V (1438–1481) это рвение несколько ослабло. В 1460 г. умер инфант Генрих; совершенные по его почину и при его поддержке открытия доходили до 9 градусов северной широты. Дон Жоан, Жоан II (1481–1495), снова оживил дело. В одной из снаряженных им экспедиций с целью открытий (1484 г.) находился и немецкий космограф, Мартин Бехайм из Нюрнберга.

Мартин Бехайм.

Особенно знаменателен 1486 г. Пока португальские посланцы разыскивали фантастического пресвитера Иоанна в Абиссинии и Индии, два корабля под командой Бартоломеу Диаша отправились уже известным путем на юг, вдоль западного берега Африки. Около 20 градусов южной широты буря загнала корабли далеко на юго-запад, они повернули на восток, ища твердой земли, взяли курс к северу и снова ничего не нашли: оказалось, что они достигли южной оконечности. Африки и обогнули ее. Диаш неохотно вернулся назад; мыс Бурь, «Кабу-Торментозу», как прозвали мореходы эту южную африканскую оконечность, был переименован королем в «Кабу-да-Боа-Эшперанза», мыс Доброй Надежды. Еще раз его посетили лишь через 10 лет, когда уже был проложен путь к новым замечательным открытиям.

Еще ранее, до 1484 г., один генуэзец, Христофор Колумб, предлагал свои услуги королю Жоану в удивительном проекте — открыть новый путь в Китай, как называли тогда богатые области Восточной Азии. Путь этот должен был пролегать с востока на запад по Атлантическому океану. Родившись, как считается, в 1446 г. в семье ткача шерстяных изделий, Колумб с ранних лет посвятил себя мореходству; побывал в Леванте, а затем доплыл и до Исландии; однако нет сведений о том, чтобы он слышал там полуискаженные предания о совершенных некогда морских походах викингов в страны, лежавшие далеко на Западе. Но ему, как опытному мореходу, казалось вполне возможным достижение восточных стран, если направиться на запад. Его ученый соотечественник, флорентинец Тосканелли, высказывал подобную мысль в 1474 г.

Строительство корабля.

Гравюра XV в.

Колумб узнал в Лиссабоне, что и другие делали такое предположение, но война с Кастилией помешала выполнить этот проект. Королевская комиссия, которой было поручено его рассмотреть, нашла его необдуманным: он противоречил данным науки того времени. Колумб со своим сыном Диего в 1484 г. покинул Португалию и отправился в Испанию.

В судьбах испанских государств в XV в. наступил решительный переворот вследствие одного брака: донья Изабелла Кастильская, сестра Энрике IV (1454–1474), при котором государство было страшно потрясено продолжительной междуусобицей, вступила в брак с арагонским принцем Фердинандом в 1469 г. С 1474 г. Изабелла вступила на кастильский престол; 4 года спустя Фердинанд стал королем Арагона, и хотя оба королевства остались отдельными, личный союз правителей положил основу единству и прежде всего удвоил коронную власть. Как в одном, так и в другом государстве правительству удалось обуздать своевластие дворянства, ослабленного постоянными раздорами между знатными фамилиями. Фердинанд хитростью и терпением успел укрепить за собой гроссмейстерство в трех могущественных рыцарских орденах государства, в то время как Изабелла, женщина редкого ума и добродетели, женским умением привлекла кастильских грандов к занятию должностей при ее дворе. Укрепленные замки разбойничавших дворян были беспощадно разрушены, причем городские братства, «эрмандады», оказали большие услуги. Король и королева направили тогда соединенные силы своих владений против общего старинного врага — мавров, которые отстали от времени и были раздираемы усобицами. Война продолжалась 10 лет; она уже не отличалась геройскими подвигами времен Сида, а велась с помощью осад, новоизобретенных орудий и неторопливых тактических приемов против не особенно крепкой защиты. Так падали город за городом, одно за другим горные укрепления, пока не была взята главная твердыня мавров, Гранада (1492 г.). Так и окончилась борьба. Это было минутой блестящего возвеличения обоих королевств, и лишь одна тень ложится на картину: не было проявлено никакой пощады к религии побежденных, не могло быть и речи о малейшей веротерпимости. Насильственное обращение не перерождало евреев и мавров; поэтому совесть испанского населения терзалась мыслью о том, что священные обряды христианской церкви терпят лишь поругание, исполняясь людьми, душевно сохраняющими веру отцов, вследствие чего страна могла даже подвергнуться Божьему гневу! По этой причине инквизиция, установленная для преследования кощунства и ересей, пользовалась сочувствием народа.

План генуэзца Колумба, простой и смелый, излагаемый им с пылом религиозного вдохновения, содержал в себе нечто пленительное для возвышенного ума королевы Изабеллы. В январе 1486 г. Колумб был принят на службу кастильской короны.

Монета Фердинанда и Изабеллы. Париж. Нумизматический кабинет.

Аверс — профили Католических королей, реверс — герб Испании.

Но война с маврами замедляла всестороннее обсуждение нового замысла. Колумб решился предложить свои услуги французскому правительству. Его брат Бартоломео находился на службе у английского короля Генриха VII, но настояния грандов, покровителей моряка, заставили королеву поспешно призвать его обратно. Она отдала его проект на окончательное рассмотрение и решение. Переговоры едва не были прерваны безмерными требованиями генуэзца. Он выговаривал себе дворянское достоинство, звание вице-короля и десятую часть с королевских доходов во вновь открытых землях. Колумб снова направился в путь, в Англию или во Францию, когда прозорливые люди успели внушить королеве, что даже отрицательный результат, т. е. доказательство невозможности пробраться этим путем в Индию, будет стоить затрат. Посланец, везший решение королевы, нагнал Колумба недалеко от того места, где он предполагал сесть на корабль: в старом францисканском монастыре, оказавшем ему гостеприимство. Договор был заключен, и 3 августа 1492 г. из порта Палос вышли три судна с экипажем, состоявшим из 90 человек, под начальством адмирала Кристобаля Колона, как звучало имя Колумба на испанский лад.

Испанская каравелла времен открытия Америки.

При благоприятном восточном пассате, обольщаясь обманчивыми приметами, например, птицами, порхавшими вокруг судов, мореходы бодро шли вперед. Экипаж держался покорно, но когда уже было пройдено около тысячи миль, в октябре смущение сменилось угрозами, люди считали необходимым немедленно вернуться назад, если вообще возвращение еще было возможно… Однако цель была уже недалеко. Земля приближалась, и 11 октября на «Пинте», шедшей впереди, вытащили из воды свежесорванные береговые растения, кол и посох с вырезанным узором. В 10 часов вечера в пятницу, 12 октября 1492 г., на палубе «Пинты» пронесся крик: «Terra! Terra!» Раздались пушечные выстрелы. Это был остров Гуанахани, один из Антильских островов, берег которого выдавался вперед, озаренный лунным светом.

Жители этого острова ходили совершенно нагие; они развились лишь до племенного управления под главенством своих касиков и жили в бедных деревушках. Поклонялись они идолам, имели свои игры и песни, своих жрецов. Это было мирное племя, которому угрожало другое, сильнейшее и более развитое, наступавшее от устьев Ориноко. Этому племени, карибам, не пришлось продолжать своих завоеваний на запад с появлением здесь белых вооруженных людей, вышедших из моря с огнестрельным оружием и обученными собаками. Остальные Антильские острова были открыты случайно, один за другим, как и Куба, причем испанцы всюду встречали роскошную растительность, а также золото, которое туземцы отдавали почти даром. Эта легкость добычи не удовлетворяла, а только разжигала корысть, от которой не был свободен и сам великий Колумб. Флотилия вернулась, построив небольшое укрепление и оставив в нем маленький гарнизон. 31 марта 1493 г. Колумб торжественно вступил в Севилью, откуда отправился ко двору, где был принят с величайшим почетом.

Все оставались в убеждении, что открытые острова лежали у восточного берега Азии. Новая эскадра готовилась в путь. Между Испанией и Португалией завязался спор: последняя считала открытые земли принадлежащими сфере ее владычества. Решение было предоставлено папе Александру VI, который, смело разделив земное полушарие по одному из меридианов, отдал спорящим государствам правую и левую половину. В сентябре 1493 г. выступила в море вторая эскадра, на которой было немало дворян. Идя в более южном направлении, нежели первая, она в начале ноября пристала к Гваделупе и прошла среди групп островов, пока не поравнялась с крепостью Навидад на Сан-Сальвадоре, как назвал Колумб открытый им остров. Корабли ждали лодок, которые приветственно вышли бы им навстречу, но их не было: европейцы не показывались, а туземцы робели.

Высадка Колумба. Гравюра на дереве. С титула книги, напечатанной в Италии в 1493 г.

Лондон. Британский музей.

Высадясь, прибывшие вместо крепости нашли лишь пожарище и трупы белых. Из рассказов туземцев можно было понять, что оставленный гарнизон оскорблял жителей самым гнусным образом, затем европейцы перессорились до резни между собой, и тогда туземцы уже без труда одолели их. Испании было нелегко удержать за собой вновь открытые земли. Вначале, естественно, они стоили дорого и потому не пользовались сочувствием в Испании. Адмиралу не прощали то, что он оберегает свои «золотые» привилегии с чисто итальянским барышничеством, но особенно то, что он генуэзец, «лигуриец». Он продолжал, однако, свои открытия на Кубе и Гаити, познакомился со страшными бурями, бывающими в этих местностях, заставлял некоторых царьков присягать на верность заморской короне. Кое-где туземцы просили крещения, как забавной игры, пока не стали пугаться той мысли, что им из-за этого обряда придется после смерти находиться в одном месте с испанскими притеснителями. Когда Колумб вернулся в Изабеллу на Гаити, во временное средоточие вновь открытых земель, где соединился со своим братом Бартоломео, прибывшим в 1494 г., он нашел среди поселенцев недовольство, распущенность и крайнее злоупотребление властью над туземцами, которые, привыкнув к привольной жизни, гибли под бременем непосильных работ. Лица, возвратившиеся в Испанию, изображали положение колоний в самых мрачных красках, обвиняя во всем Колумба, клевеща на него, так что когда на острова прибыл присланный двором надменный комиссар, Колумб счел необходимым поехать в Испанию, чтобы вернуть себе блекнувшую королевскую милость.

Прежде чем Колумб отправился в третье путешествие, два венецианца, Джон и Себастьян Каботы, состоявшие на службе Генриха VII, английского короля, открыли американский материк, хотя и не признанный еще материком. 24 июня 1497 г. они подошли к берегам Лабрадора, под 56 градусов северной широты. Англичане и французы тоже снаряжали морские экспедиции на Запад и скоро случайно столкнулись там с испанцами.

Предполагаемый портрет Христофора Колумба.

Мадрид. Морской музей.

Колумб успел добиться подтверждения своих привилегий испанской короной, но ему пришлось выдержать борьбу с непопулярностью своего предприятия. В результате он смог пуститься в свою третье путешествие с шестью судами лишь в 1498 г. В этот раз он увидел южноамериканский материк, но тоже не принял его за континент, а проследовал заливом Пария между островом Тринидад и дельтой Ориноко, потом через пролив Бокас-дель-Драгон вышел на запад, снова в открытое море, и быстро достиг Малой Испании — Эспаньолы (Гаити). Он нашел здесь половину поселенцев погибшими от лихорадок, остальные, с главным судьей Рольданом во главе, взбунтовались против Колумба. Они вынудили его подписать унизительный договор. Более всего при этом пострадали туземцы, притесняемые обеими сторонами. Разные мелкие искатели новых земель часто переплывали за море; между ними был и флорентиец Америго Веспуччи, имя которого, по прихоти судьбы, осталось за новооткрытым материком.

Отрывок из книги «Cosmographiae Introduction» Хилакомила, изданной в 1507 г., где впервые появляется слово «Америка».

Сам Колумб, «открывший кладбище для испанских идальго», был в немилости. Он не был способен управлять открытой им страной. Королева Изабелла, сознавая свои обязанности как христианской повелительницы новых подданных, скорбела о беспощадной торговле людьми, последовавшей за великим открытием. На место была послана следственная комиссия под председательством Франсиско де Бобадильи. Приближаясь в августе 1500 г. к новому поселку или городу Санто-Доминго, он увидел на берегу виселицу с казненными по приговору Колумба мятежниками. Сам Колумб отсутствовал. Бобадилья тотчас принял меры: без дознания, превышая свои полномочия, но опираясь на непопулярность адмирала, он арестовал его, как только тот вернулся, и в оковах отослал в Испанию. При известии о его пребывании в таком положении двор тотчас отдал приказ снять с него цепи, но Колумб оставил их на себе и явился в них перед королевской четой в декабре 1500 г. в Гранаде. Фердинанд и Изабелла почувствовали оскорбление, нанесенное великому, славному имени. Они оказали Колумбу величайшие почести, возобновили привилегии, но не отправили его более за море в качестве правителя, что вернуло его к истинному призванию: открытию новых земель. В мае 1502 г. он предпринял свою четвертую поездку с целью исследования среднеамериканского перешейка. Колумб открыл здесь еще несколько островов, приставал к полуострову Юкатан, но терпел много от бурь и от сопротивления своих и туземцев. Против этих последних он ловко воспользовался лунным затмением 29 февраля 1504 г. Увидя, что его угроза начинает сбываться и что блестящий диск луны меркнет, дикари стали молить о пощаде и поспешили исполнить все его требования. В ноябре того же года Колумб вернулся в Испанию. Его процесс, возникший из-за невозможности осуществления первоначальных притязаний, длился, даже когда смерть уже настигла этого великого человека в Вальядолиде в 1506 г. Гордая надпись, позднее начертанная на его гробнице, гласит: «A Castilla у a Leon Nuevo mundo dio Colon» («Государствам Кастилии и Леон даровал новый мир Колон») и свидетельствует о всемирно-исторической заслуге Колумба, не осознанной им самим. Он сошел в могилу с той мыслью, что открыл путь морем в Индию, восточную окраину Азии, благодаря своему странствию с Востока на Запад.

Дом в Вальядолиде, где в 1506 г. умер Колумб.

Сознание того, что был найден действительно новый материк, поистине «Новый Свет», еще предстояло. Это суждено было сделать одному кастильцу, хорошего, но не знатного происхождения, — Васко Нуньесу Бальбоа, который участвовал в морском отряде, отправленном для новых открытий, но устроил заговор, отделился во главе шайки искателей приключений по прибытии в Дарьенский залив и низложил там наместника Никуэсу, следовательно, совершил государственное преступление. Туземцы этой части Панамского перешейка, прилегающей к Южной Америке, стояли на более высокой ступени нравственного развития, нежели жители Антильских и Карибских островов. При одном из многочисленных похождений Бальбоа один из туземных властителей сказал ему: «С той горы можно увидеть и другое море», указывая при этом на одну из вершин горного хребта Центральной Америки, служившего продолжением Кордильер. Бальбоа с отрядом из 190 испанцев и 600 туземцев пустился в экспедицию 1 сентября 1513 г. и 25 числа, достигнув одной из безлесных высот, увидел извилистый залив другого великого моря — Тихого океана. Подавленный величием картины, он упал на колени, благодаря Бога, сподобившего его, ничтожного человека неблагородного происхождения, совершить столь многозначительное открытие. Отряд спустился к берегу, где смог наблюдать морской прилив и отлив. Бальбоа прошел вброд, по колено в воде, держа знамя с изображением святой Девы с младенцем Иисусом на руках, и признал именем испанской короны, как выражается одна летопись, «господство Испании над этими южными морями, землями, берегами, гаванями и островами, со всеми принадлежностями и округами». За все это Бальбоа по прибытии в Испанию было прощено его государственное преступление. Тем не менее, Бальбоа умер насильственной смертью, благодаря коварству одного наместника, Педрариаса: он был казнен в июне 1517 г.

Великие открытия испанцев пробудили соревнование португальцев, которые обратились прежде всего к дальнейшему исследованию западных берегов Африки. Высланные королем Мануэлем (1495–1521) три судна под начальством Васко да Гамы вышли в море 8 июня 1497 г.

Васко да Гама. Миниатюра из рукописи Педру Барретту ди Рисенда.

Лондон. Британский музей.

В мае 1498 г. с помощью арабского лоцмана и благоприятного юго-западного муссона Васко достиг Кали-кута на Малабарском берегу, но арабы, с влиянием которых ему приходилось бороться в продолжение всего пути, имели большой вес при дворе раджи и крайне повредили португальцам, хотя Васко обнаружил большую твердость. Во всяком случае, путь был открыт, и скоро «ференги» смогли одолеть своих арабских соперников. Следует отметить, что один из португальских капитанов, Педру Алвариш Кабрал, следуя новым морским путем в Ост-Индию и держа путь из Европы на Запад, видел землю — восточный берег южноамериканского материка, именно то место, где теперь находится Санта-Крус в Бразилии (1500 г.). Вооруженные купеческие суда привозили из вновь открытых земель прибыльные грузы пряностей. Это время было героическим в жизни Португалии, эпохой великих воинов и мореплавателей: Дуарти Пачеку, Франсишку д'Алмейда, Афонсу д'Албукерки (1510 г.). При Албукерки португальцы утвердились в Гоа и захватили также Ормуз, служивший ключом к Персидскому заливу. Их флотилии поднимались вверх по Красному морю и завладели таким образом торговлей с Эфиопией и Индией. Александрия, как и все области Средиземного моря, ощутила последствия от продолжения нового торгового пути. Во время одной из своих экспедиций 1521 г. португальцы узнали от яванского морского торговца, что на Молуккских островах, составляющих португальские владения, появились другие европейцы, прибывшие «с востока».

Так и было: туда действительно прибыли суда Фернана Магеллана, который, хотя и был португальцем, представил на вид испанскому двору, что Молуккские острова лежали по ту сторону испанско-португальской раздельной линии, проведенной папой, следовательно, в испанской сфере влияния.

Фернан Магеллан.

По гравюре на меди Ф. Сельмы.

Он вышел в море в сентябре 1519 г., продолжал путь, борясь с сопротивлением своих подчиненных, но все больше спускался к югу, вдоль восточного берега Южной Америки, и достиг, наконец, того пролива, который носит с тех пор его имя и делится к западу на множество проходов среди скал. Продвигаться вперед можно было лишь ощупью, люди на судах унывали, потому что одно из них село на мель. Но Магеллан не терял бодрости и 27 ноября нашел выход в Тихий океан. Суда пошли далее, почти по окраине Австралийского архипелага, но не замечая его. В апреле 1522 г. они достигли Молуккских островов. Магеллан заставил здесь одного туземного царька признать своим владыкой испанского короля Карла 1, бывшего и римским императором, и принять христианство, но сам был сражен копьем в битве с туземцами. Однако же он совершил свое дело: 6 сентября 1522 г. 13 европейцев, участников его экспедиции, с тремя азиатами прибыли в гавань Сан-Лукар-де-Борромеда. Босые и в одних рубахах совершили они паломничество в Севильский собор для принесения Господу благодарения за то, что он допустил их к совершению великого подвига: первого кругосветного путешествия. Громадное значение этих событий для дальнейшей истории человечества слишком очевидно, и поэтому часто год, когда Колумб осуществил свое намерение отыскать восточный берег Азии плаванием через Атлантический океан с запада на восток и тем открыл еще одну часть света, или, как принято говорить «Новый Свет», этот 1492 г. принимается за исходную точку новой истории. Но в сознании того времени эти события, несмотря на всю свою важность, не могли иметь такого значения. Даже 20 лет спустя высокообразованные немцы говорят еще об открытом «Новом Свете» весьма неопределенно, как о «новом острове», и общее возрождение в XVI в. не зависит от этих событий. Оба государства, Испания и Португалия, совершившие эти открытия, не внесли своей лепты в подготовлявшийся умственный переворот, несмотря на всю многозначительность совпадения этих открытий с пробуждением нового духа. Чтобы понять это, необходимо бросить взгляд на Италию, страну, которая, несмотря на громадный прогресс всех государств, в течение последнего человеческого поколения оставалась центром умственного движения среди европейских народов.

Политическое представление о Римском государстве, бывшем в течение всех средних веков выражением нравственной общности и солидарности европейских культурных народов, было тесно связано с Италией. Императорский титул, все еще бывший реальностью, желанным и достойным домогательства благом, мог быть получен только в этой стране, в древней столице империи Риме. И, состоя то в союзе, то в борьбе с императорской властью, но нерасторжимо связанное с нею и более сильное, нежели она, как бы сросшееся с Италией, несмотря на свои всемирные притязания, укоренилось здесь папство. Как ни были ослаблены, расшатаны, искажены обе эти власти, все же они были столпами, на которых покоилось общественное здание этой эпохи. Сами эти великие силы или имена были причиной того, что Италия была далека от политического единства, которого достигли Франция, Англия, Испания, Венгрия, Скандинавия, в некотором смысле даже Германия к концу средних веков. Италия в это время была даже далее от такой цели, нежели в V или VI в. Как бы созданная самой природой для образования одного национального государства, эта страна, состоящая из узкого полуострова, отрезанного от общей массы материка высокими горами, с одним горным хребтом вдоль всего ее протяжения, одаренная однообразием почвы и климата, была, по меткому выражению, только географическим, а не политическим понятием.

При невозможности подробно изложить любопытные частности политической истории Италии, необходимо ограничиться несколькими краткими указаниями Принятое деление страны на Верхнюю, Среднюю и Нижнюю Италию основательно и удачно. Из них Верхняя умела приобрести наибольшую индивидуальность. Ее история в последний период средних веков преимущественно городская: она содержит в себе развитие, войны, борьбу за полновластие знаменитых муниципий: Милана, Венеции, Генуи, Пизы и других. Венеция, господствовавшая на Адриатическом море, и Генуя, главный город на Тирренском море, сохранили республиканский образ правления, украсив его монархическим фронтоном — учреждением дожей. Обе эти республики враждовали из-за торговли в восточных водах и вели между собой ожесточенные войны. Венеция приобрела решительный перевес с 1381 г., но владычество османов и открытие новых путей сообщения повредили ей из-за ее положения более, нежели Генуе, что восстановило равновесие сил между ними. Строй Венеции установился в строго аристократическом духе, с тех пор как круг патрицианских фамилий, из которых выбирались члены совета, «il maggior consiglio», стал замкнутым. Эта аристократия, подвергая себя и народ изощренному полицейскому управлению, создала в то же время устойчивый и ненарушимый порядок во внутренних делах и положила этим основу продолжительному материальному благосостоянию республики.

Крылатый лев святого Марка. Бронза. Украшение колонны на площади святого Марка в Венеции.

Иначе шли дела в Генуе, внутренняя история которой представляет бурную смену войн, анархии, вассального подчинения другим державам или полного порабощения им, изумляя при этом постоянно растущим благосостоянием среди всех этих волнений. Большое финансовое учреждение, «Банк святого Георгия», основанный в 1407 г., оставался незыблемым достоянием города, не затрагивался ни одной партией при всевозможных переворотах. В Милане и Флоренции дела шли другим путем: из военных и гражданских смут здесь выработался монархический строй государства.

В Милане самой могущественной была фамилия Висконти после того, как ей удалось одержать верх над соперничавшим с ней домом делла Торре. Поскольку Милан был имперским леном, патриции сохраняли отношения с главой государства, и король Вацлав возвел Джан Галеаццо Висконти в сан герцога Миланского, т. е. Ломбардского. Галеаццо питал самые честолюбивые замыслы, но его преемники, Джованни-Мария и Филиппо-Мария, с трудом удержали за собой свои владения. При войнах Милана с Венецией или Флоренцией битв было много, но с незначительным пролитием крови, потому что «боевые ремесленники», т. е. наемники, под предводительством своих начальников (иначе «подрядчиков» или кондотьеров), вели сражение наподобие больших маневров: они бились без всякой враждебности, условливались не убивать друг друга, а только брать в плен. Но они были страшной язвой для населения и становились опасны для правительств, которые их нанимали. Всем этим еще раз доказывалось, что республиканский строй государства не может удержаться там, где граждане, ведущие более утонченный образ жизни, не способны сами браться за оружие.

Медаль Джан Галеаццо Висконти.

Медаль Франческо Сфорца.

Таким образом, последнему из Висконти был одинаково и необходим, и страшен знаменитый кондотьер Франческо Сфорца, сын простого крестьянина. Висконти был вынужен отдать свою дочь в супруги этому грозному вождю, а когда умер Филиппо-Мария (1447 г.), не оставя мужских наследников, Сфорца легко нашел средство утвердить за собой тиранию, которую передал потом своему сыну Галеаццо-Марии в 1466 г., а тот, пав жертвой заговора в 1476 г., оставил ее своему сыну Джан Галеаццо. Зло подобных владычеств, опирающихся только на насилие, не замедлило проявиться. Дядя малолетнего Джан Галеаццо, Лодовико Моро, устранил племянника, но погиб среди поднятой им смуты, и герцогство осталось яблоком раздора между французской и австрийской коронами.

Тирания Медичи, установившаяся во Флоренции одновременно с водворением Сфорца в Милане, представляет резкую противоположность с основанием монархического строя и герцогской династии в Ломбардии. В Тоскане город Флоренция опередил на поприще торговли, фабричного производства и военной организации прочие города и владения в области, где имперская власть не имела уже никакого влияния. Городом правили богатые купцы, и с 1250 г. по начавшийся уже XV в. в нем не прекращались ожесточеннейшие междоусобия. В этой борьбе «белых» и «черных» после всевозможных ее видоизменений победа осталась за демократией, за цехами. При водворении некоторого спокойствия управление перешло в руки богатых купцов, и один из этих золотых царьков, Козимо Медичи (1434–1469), пользовался, не выходя из республиканских форм правления, настоящей монархической властью. Флоренция была, подобно Афинам при Перикле, демократией, но на деле управлялась единовластно. Самым замечательным в этой фамилии был Лоренцо (1479–1492), названный «Великолепным», которому воздается лучшая и заслуженная почесть известным выражением, присвоенным его веку, носящему имя «века Медичи». С помощью своего колоссального богатства и повинуясь действительному влечению, Лоренцо собирал вокруг себя и поощрял все, что способствовало научным и художественным стремлениям прогрессивной эпохи. При этом он правил разумно и искусно вел республику, свое княжество, среди опасностей, грозивших ей при неустойчивом положении дел в Италии. Но уже вскоре после его смерти стало ясно, до чего шаткой была основа такой власти. Он сам едва спасся в заговоре, жертвой которого пал его брат Джулиано. Характерно обрисовывает Италию того времени то обстоятельство, что нападение было совершено в церкви во время литургии. Сын Козимо Пьетро был изгнан со всем своим родом.

Наступивший за этим изгнанием демократический период ознаменован своеобразной пророческой деятельностью доминиканского монаха Джироламо Савонаролы, который приобрел с 1489 г., как истый проповедник покаяния, огромное влияние на народ.

Савонарола. Бюст в церкви святого Марка во Флоренции

После падения властвовавшего дома он против своего желания был поставлен во главе республики, но продолжал свою проповедь о нравственном возрождении с неуклонной строгостью. Однако неудача военного похода французского короля Карла VIII, от которого Савонарола ожидал церковной реформы и полного возрождения общества в самом лучшем нравственном смысле, поколебала его положение. Папа отлучил его от церкви, чем Савонарола пренебрег. При изменении настроения народа он был схвачен и осужден папой как еретик, а синьорией — как мятежник и в 1498 г. сожжен на костре. Долго еще потом в католических кругах и особенно среди доминиканского ордена он слыл мучеником за истину. В 1512 г. Медичи опять вернулись, и их звезда еще долго не угасала. На полуострове образовались только 2 государства с пространной территорией, сулившей прочность: Неаполитанское королевство и Папская область.

Честолюбивые замыслы принцев французской династии, услуживших папе в его мести против Штауфенов, на деле не осуществились. Попытки возвратить отторгнувшуюся Сицилию были неудачны: в ней держались принцы из Арагонского дома. После смерти Мартина II (1410 г.) остров соединился с арагонской короной личной унией: арагонские короли состояли и сицилийскими королями, начиная с Фердинандо I. Отдаленный остров не имел больше значения для всемирной истории. Его славные дни прошли со времен Генриха VI и Фридриха II, сохранясь надолго только в народной памяти, и королевство Неаполитанское, лишенное своего естественного дополнения, было обречено на подчиненную роль. История этой страны не представляет никакого общего интереса.

Воины. Барельеф с триумфальной арки Альфонса Великолепного, короля Неаполитанского, (1435–1458) в Кастельнуово (Неаполь).

Триумф Альфонса Великолепного. Барельеф с арки в Кастельнуово (Неаполь).

При прекращении мужской линии в Анжуйской династии последнему королю Роберту наследовала его внучка Джованна, страшная женщина, вышедшая за венгерского принца Андрея, который по ее повелению вскоре был задушен, после чего она разделила престол со вторым, третьим и четвертым супругом. Возникавшие среди этого смуты, в которых принимали участие папы, венгерские короли и французская Анжуйская династия, принадлежат лишь к истории самих правителей. Доказывать, что страна, переходя из рук в руки в течение целого поколения, бедствует благодаря борьбе и интригам высших лиц, излишне. В 1400 г. неаполитанским королем стал Владислав, сын короля Карла III: после его смерти страну постигла бедственная участь: наследницей Владислава была его сестра, вторая Джованна, не уступавшая первой в разврате и злодействах. В 1421 г. она усыновила арагонского короля Альфонса V, но после ее смерти в 1438 г. ему пришлось отвоевать королевство у Рене Анжуйского, которого она предпочла позднее. Альфонс одержал верх, в 1458 г. он оставил престол своему побочному сыну Фердинандо I (до 1494 г.). Затем следовали попытки французов, вторжения Карла VIII и Людовика XII, и в конечном итоге в 1505 г. был заключен мир между Людовиком XII и королем Арагона Фердинандом Католиком. По обоюдному договору Фердинандо, женившийся на племяннице французского короля, получал Неаполь, который вследствие этого снова объединялся с Сицилией под одной короной.

Что касается Папской области, то преимущественный интерес ее истории заключается в непосредственной связи с развитием самого папства. К концу XV в. владения церкви расширились, но не представляли еще сплошной территории, и государству недоставало первого условия прочности, сообщаемой другим странам определенной династией, царственным домом, интересы которого всегда совпадают в общих и главных чертах с народными интересами. Главы церкви, достигавшие власти, большей частью уже в преклонных летах, быстро сменявшиеся, не видели личной цели в стране и ее благосостоянии: она принадлежала не им, а церкви. При духовном характере главы государства, правительство и администрация тоже были в руках клириков, следовательно, дела велись плохо, без учета мирских интересов и с крайне односторонней точки зрения. Папские наместники, присылаемые из Авиньона во время «плена вавилонского», не без труда справлялись с произволом отдельных правителей, «тиранов», которыми делались охотно, пользуясь случаем, честолюбивые и властолюбивые патриции. В Риме между 1346 и 1354 гг. разыгрался странный эпизод трибунства Колы ди Риенцо, и во время великой схизмы трудно было решить, кому принадлежит Рим. После кризиса, которым разрешилось соборное движение, вместе с укреплением папства упрочилось и положение Рима и прочих владений святого Петра. Управление страной снова было осознано за обязанность, тем сильнее выступающую на первый план, чем более все после крушения великого движения в пользу церковной реформы начинало принимать существенно мирской характер: люди, особенно принадлежащие к высшим сферам, руководствовались лишь светскими побуждениями: приобретением земель, денег, упоением власти и богатством.

Папы, занимавшие римский престол со времен Пия II и до рокового 1517 г., все это время следовали мирскому направлению. Они признавали себя государями, пристраивали своих родственников, которым придавалась теперь с новым применением многозначащего латинского слова кличка «непотов», и пользовались для этой цели своею духовной властью, как другие государи — географическим положением своих земель или другим преимуществом. Так действовали Сикст VI(1477–1484), Александр VI (1492–1503), Юлий II (до 1513 г.), Лев X (с 1513 г.). Сикст замышлял основать княжество для своего племянника и яростно преследовал противившихся этому, а то, что совершалось при Александре VI, было басней всего века.

Медаль папы Александра VI.

Он был уже стариком, когда достиг папского престола, и, оглядываясь теперь на свою прошлую жизнь, полную порочных наслаждений, особенно старался обеспечить своих детей. Его сын Чезаре Борджа облегчил ему эту заботу, убив своего брата и бросив его в Тибр, что было лишь началом целого ряда преступлений, совершенных этим чудовищным человеком. Чезаре был красавец, одаренный физической силой, беззастенчиво убивавший каждого врага. Даже присутствие его отца, папы, не служило охраной для лиц, которых он хотел уничтожить. Вся эта семья действовала ядом и кинжалом как вполне законными правительственными средствами. Даже самому папе пришлось умереть от яда, приготовленного им для врага. Убийства были лишь видом тех преступлений, которыми был запятнан дом Борджа. Об остальных можно догадываться по тому, что поводом к убийству одного брата другим было большее расположение их общей сестры. Юлий II не прибегал к столь насильственным средствам для расширения церковных владений и обеспечения своих родственников, но и его правление отличалось чисто мирским направлением. Он сам совершал походы со своим войском, правил умело, но при нем все духовное прониклось еще более мирским направлением. Характерным проявлением нового духа, господствовавшего теперь при папском дворе, служило то, что Юлий II сломал половину базилики святого Петра, этой древней святыни христианства, ради того, чтобы доставить своим художникам желанную возможность воздвигнуть здание в стиле древнего Пантеона. Папский двор при Медичи, Льве X. производил впечатление придворного штата мирского владыки, хотя здесь не было уже ничего, подобного разврату времен Борджа. Высокодаровитый Лев X находил удовольствие в покровительстве искусствам, представители которых поклонялись ему как знатоку художеств. Он умел ценить государственную мудрость, живопись, музыку, поэзию и поддерживал личные отношения с Макиавелли, Рафаэлем, Ариосто. Ему не чужды были и другие царственные удовольствия: охота на оленя, или с соколами на цаплей, или рыбная ловля. Можно с полным правом говорить о «веке Льва X» как об эпохе, в которую дух древнего искусства и его ясной, свободной поэзии и науки возрождался снова, находя отзыв в душе достойного, щедрого, добродушного папы. Но от того христианского духа, который был положен в основу папства в старое время, или на который ссылаются, ратуя на пользу этого учреждения, не осталось, по сути, никакого следа.

Авторитет пап как глав церкви мало терял среди впечатлений, которые должны были вызываться таким мирским направлением папства. Развратный Александр VI мог подарить своей буллой 1493 г., в силу власти Всемогущего Бога, переданной папам через святого Петра, и в силу его, папы, права, как наместника Христова, «в твердом сознании и в полноте апостольской власти», одну половину мира Испании, а другую — Португалии. Великие открытия возвысили папский авторитет, предоставляя церкви новое, необъятное поприще для обращения народов в христианство и заявления своего могущества. Действительно, папский авторитет усилился, или казался усилившимся более прежнего, и его былая сфера оставалась нетронутой. Часто указывается на то, что при вновь пробудившемся стремлении к изучению древних классиков, давно уже зародившемся в Италии, а теперь получившем новую опору в ученых греках, бежавших на Запад со своим знанием и своими рукописями, после рокового 1453 г., был совершен великий шаг к освобождению человеческого ума от гнета церковных предрассудков и слепой веры в авторитет. Этим изучением было в корне подсечено могучее древо папского владычества. Говорят, что возрождение классицизма, распространение школ, основание академий, а затем великое, обильное своими последствиями изобретение книгопечатания подвижными металлическими литерами лишили духовенство его привилегии быть единственным источником и посредником в распространении знаний среди интеллигентных мирян. Справедливо, что гуманизм, как принято называть это новое жизненное явление, оказался влиятельным в этом отношении. Но ошибочно думать, что гуманизм сам по себе мог представлять опасность для старой церкви. Он мог вредить ей настолько, насколько могло вредить само по себе изобретение книгопечатания. Изобретения книгопечатания и пороха не представляют прогресса, но служат лишь новыми средствами, новыми двигателями для преуспевающего человеческого ума. Книгопечатный станок, как и паровая машина, могут быть орудиями как истины, так и лжи, как добра, так и зла. Изучение древности имело громадное, частью отуманивающее действие: весьма часто возродившиеся языческие представления примешивались непосредственно к христианскому мировоззрению; так, например, великий Данте не сомневается говорить о «верховном Юпитере» (sommo Giove), претерпевшем за нас на земле крестную смерть. Боккаччо спокойно называет Христа сыном Юпитера, но такое воздействие было слишком слабо с одной стороны, а с другой слишком уклонялось от религиозной почвы, на которой могла совершиться действительная реформа европейского общества. В Италии полное неверие в некоторых кругах, особенно высших, считалось проявлением хорошего тона. В других странах охладел интерес к церковным и религиозным вопросам. Люди жили уже не в том мире веры, в каком находились во времена Бонифация и Бернара Клервоского. Вся атмосфера того времени была насыщена критическими, оппозиционными элементами. Лица, вкусившие нового образования, с бесконечным презрением смотрели на погрязших во тьме, схоластически обученных или вышколенных в таком духе. На них, державшихся «старья», сыпались остроты и насмешки. Но мир не стал свободнее от того, что издевался над своими цепями. Все остерегались доводить свою оппозицию до риска сломать себе шею, помня, что четыре первых десятилетия XV в. доказали, насколько могущественно еще папство, и конец гуситской революции вселял страх в оппозиционные элементы. Не прекращавшиеся или возобновляемые финансовые вымогательства возбуждали негодование. Неизлечимые язвы среди духовенства вызывали осуждение или смех, но общество предпочитало только тешиться россказнями о безобразиях, происходивших в мужских и женских монастырях, причем, разумеется, лишь часть этих сплетен была достоверной. Все мирились с существовавшим порядком, заведенным испокон века. Трусость и полуложь в отношении церковных и религиозных вопросов, подлаживание, компромиссы при полном внутреннем индифферентизме, — все это ознаменовало ту эпоху, как служит теперь знамением и нашей. Во всех материальных сторонах жизни эта эпоха — вторая половина XV в. — делала громадные успехи. Все человеческие интересы направлялись сюда; благосостояние возрастало повсюду, а вместе с ним и жажда наслаждений и роскоши. Можно было позволять себе все и затем примиряться со своей совестью с помощью пожертвования или какого-либо другого доброго дела в духе господствовавших церковных понятий, отлично приспособленных к сделкам такого рода.

Правящие общественные классы того времени — государи и высшее духовенство с его свитой — были удовлетворены существовавшим положением, действительно выгодным для них. Никому не могло прийти в голову, что столь ничтожное обстоятельство — спор между повздорившими монахами в небольшом немецком университете, а именно самом младшем из них, Виттенбергском, на Эльбе, — перевернет европейское общество через малое число лет. Однако это произошло: при папах Александре VI и Юлии II в одном из тюрингских монастырей вырастал юноша, принимавший к сердцу дело христианства. Он не был знаком с мирскими треволнениями, не знал политики и степени того участия, которое принимает в ней церковь. В то время как слова Древнего и Нового Завета подтверждали такие деяния, которые не имели ничего общего с истинным делом Христа, — слово Господне, Священное Писание как нечто целое, вмещающее дух учения Христа, тронуло душу искреннего и твердого человека. Этот августинский монах, Мартин Лютер, сын тюрингского горнорабочего, со всем простодушием истого крестьянина выступил против общего неисцелимого злоупотребления и нанес этим, сам того не зная и не желая, первый удар зданию, которое впервые показалось тогда всем расшатанным (каким и было в действительности) и не удовлетворяющим изменившимся потребностям духа европейского человечества.

Гравюра Форести де Вергамо. 1497 г. Феррара.

Примечания:

3

Теперь этот камень вставлен в стену меккской мечети. «Кааба» — значит дом или жилище.

4

Первыми сведениями об обычаях странствующих в Мекку мусульман мы обязаны немецкому путешественнику Иоганну Людвигу Буркхардту, который, преодолев много трудностей и неоднократно подвергая опасности свою жизнь, совершил в 1814 г. путешествие в Мекку в одежде магометанского хаджи.

5

Скала Гибралтара — собственно «Гора Тарика» — до сих пор сохранила память о его имени.

33

Вопрос касался того класса несвободных граждан, которые переселялись из-под власти баронов и графов, с их земельных владений, в города, лишая их таким образом рабочей и платежной силы. Города же охотно принимали к себе этих граждан, не выдавали их и брали под свою защиту.

34

Вся его земля равнялась 150 кв. милям с сотней замков, между Маасом и Мозелем.

35

Наименование «Божественной комедии», по-видимому, дано публикой.

36

Слово Ганза — старонемецкое, встречается в значении «сотоварищество» или «сообщество

37

Сейчас обычно называется битвой при Пуатье.

38

Так называли себя странники в Святой земле по паломе, пальмовой ветви, которую они приносили оттуда на память о своем путешествии. Один из паломников, игумен Даниил, посетивший Иерусалим вскоре после первого крестового похода, оставил интересное описание своего паломничества. Из его записок известно, что он был там вместе со многими другими русскими людьми, что общался с королем Балдуином и повесил у Гроба Господня лампаду «за здравие князей русских».

39

Умер во время дальнего путешествия в Среднюю Азию, куда Батый отправил его на поклонение старшему хану.

40

Значение митрополита Алексея особенно возросло в Орде с тех пор, как ему удалось вылечить Тайдулу, жену хана Чанибека, от тяжелой глазной болезни.

41

За победу, одержанную на Дону над татарами, Дмитрий получил прозвище «Донского», а сам поход русского войска и битва с полчищами Мамая были воспеты в одном из замечательных поэтических памятников русской средневековой литературы «Сказания о Задонщине великого князя Дмитрия Ивановича».

42

«Живущие за горами» (Альпами), т. е. не итальянцы.

43

Резервация — право назначения на место, оставляемое папой за собой. Превенция — право просить папу непосредственно, минуя епископов. Деволюция — перенесение духовной должности на избираемое им лицо. Коменда — доход, назначаемый папой духовному лицу, определенному королем.

44

Бегарды — секта, проповедовавшая идеальное совершенство, хотя и допускавшая многие безобразия. Бегины — секта, считавшая себя третьим орденом святого Франциска.

45

У нас обычно называется Грюнвальдской битвой.

46

В отечественной литературе эта битва называется битвой при Липанах.

47

Шок — 60 штук.

48

Утраквист — принимающий причастие под обоими видами (хлеба и вина).

49

В Грюнвальдской или Танненбергской битве победой над рыцарями Витовт и Ягайло были обязаны чрезвычайной стойкости и мужеству русских (смоленских) полков.

50

Он вообще присвоил великому князю право наследования выморочных уделов.