• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Долго помнится то, что требовало напряжения всех жизненных сил — и физических, и моральных, самые значительные моменты жизни, самые страшные минуты сражений, остальное уходит через решето памяти в небытие. Наверное, поэтому не забыть мне никогда бои нашей дивизии под Великим Новгородом в 1944 году.

14 января 1944 года севернее Великого Новгорода войска Волховского фронта перешли в наступление в тесном взаимодействии с войсками Ленинградского фронта. Прорвав хорошо укрепленную полосу немцев и форсировав реку Волхов и верховье озера Ильмень, войска фронта 20 января путем обходного маневра штурмом овладели сильным опорным пунктом обороны противника городом Великий Новгород.

Этот успех предрешил судьбу всей вражеской группировки, державшей блокаду Ленинграда, которая к концу месяца была полностью снята. Разбитые части неприятеля под нажимом наших войск стали отходить в Прибалтику. Сообщение Совинформбюро об исторической битве под Ленинградом подняло боевой дух бойцов и вселило надежду на победу.

22 января 311-я дивизия, хорошо укомплектованная людьми, оружием, материальной частью и конным составом, выступила маршем из Вышне-Володского района Калининской области. Совершив марш по Ленинградскому шоссе (Валдай, Крестцы), дивизия 30 января подошла к освобожденному Великому Новгороду.

Марш протяженностью в 300 км проходил в трудных условиях. В пути погода резко изменилась, наступила оттепель, снег стал таять, и пришлось менять валенки на кожаную обувь.

Войска проходили по 40 и более километров за сутки, сроки передвижения строго выдерживались. Бойцы несли на себе оружие, станковые пулеметы, боевое имущество, боеприпасы, инструмент и лыжи. Несмотря на тяжелые условия, дивизия успешно выдержала трудности марша.

Войдя в Великий Новгород, мы увидели этот древний русский город сожженным, разрушенным, вымершим. От домов остались обгоревшие стены с пустыми глазницами окон. К горлу подкатывала волна отчаянной ненависти к врагу. Мы шли на встречу с ним, оставляя позади труп древнего города, гордости России.

Продолжая марш, дивизия следовала по Лужскому шоссе и 4 февраля полностью сосредоточилась в районе Уварово-Бедрино, Барский Березняк, завершив путь в 300 км. Продолжавшееся потепление превратило большак в сплошную грязь. Кроме того, противник, отступая, взрывал мосты и разрушал дороги. Много усилий пришлось вложить саперам 595-го отдельного саперного батальона в ремонт дорог, обеспечивая тем самым марш частей дивизии. Артиллеристы и минометчики впрягались в орудия и 122-мм минометы, чтобы вывозить их из грязи.

Наконец дивизия подошла к району боевых действий 8-й армии и вошла в ее состав. Командовал армией все тот же генерал Ф. Н. Стариков, с которым нам «посчастливилось» встретиться летом 1943 года в период Мгинской операции. Давнишние взаимные «симпатии» не сулили ничего хорошего. Сосредоточилась дивизия северо-восточнее населенных пунктов Медведь, Закибье.

Значение районов Шимск, Уторгош, Батецк было исключительно велико: там сходились сети железных и шоссейных дорог, связывающих лужскую и старорусскую группировки противника. Кроме того, эти районы прикрывали как подступы к городам Порхов и Дно, так и заблаговременно подготовленный и укрепленный неприятелем Псковско-Островский район. Овладение этим рубежом нашими частями создало бы прямую угрозу левому флангу Лужской и всей старорусской группировке противника. Естественно, что гитлеровское командование решило во что бы то ни стало удержать рубеж Шимск — Медведь — Батецк, создав заранее хорошо подготовленные пункты и узлы сопротивления.

99-й стрелковый корпус под командованием генерал-майора A. C. Грязнова, в составе 229, 265 и 311-й дивизий, получил задачу к 5 февраля выйти на исходный рубеж для наступления на Луч — Медведь, где надлежало сменить части 191-й и 382-й стрелковых дивизий. В ночь на 5 февраля, преодолев труднопроходимое болото протяженностью до 7 км, дивизия к утру вышла на исходный рубеж: отм. 39.5 — Ушно — Закибье.

Перед дивизией стояла задача: прорвать оборону противника на рубеже Луч — Высоково — Гора и овладеть опорными пунктами противника Ускибье, Высоково, Закибье, с последующей задачей наступать на Лонно и районный центр Уторгош. Высоково и Закибье — это крупные села с хорошими, крепкими домами и, судя по ним и хозяйственным постройкам, в прошлом, видимо, были кулацкими. Действия дивизии поддерживали три артиллерийских дивизиона, несколько танков и батальон 9-й инженерной бригады.

Для выполнения поставленной задачи было принято следующее решение: боевой порядок дивизии иметь в двух эшелонах. Первому эшелону, 1069-му стрелковому полку (командир — подполковник А. Т. Высоцкий, зам. по политчасти — майор Воронцов), ближайшей задачей ставилось овладеть селом Высоково. 1071-му стрелковому полку (командир — майор С. П. Зинченко, зам. по политчасти — майор Скифский) — овладеть селом Закибье с последующим выходом на Уторгош. 2/3 артиллерии поддерживало 1069-й полк и 1/3 — 1071-й на сковывающем направлении. Отдельному лыжному батальону (командир — капитан А. П. Сидоров) ставилась задача перерезать и удерживать участок дороги Усть — Хотыня — Гора. 1067-му стрелковому полку (командир — майор М. В. Игуменов, зам. по политчасти — майор Каинов) было приказано находиться во втором эшелоне дивизии за 1069-м полком и быть в готовности развить успех этого полка.

7 февраля части дивизии атаковали противника. Завязались чрезвычайно тяжелые бои, в которых противник упорно оборонялся. Многие его огневые точки остались неподавленными, что обнаружилось при нашей атаке. Кроме того, пункты Высоково и Закибье занимали командные высоты, и неприятель имел возможность наблюдать за действиями наших войск и вести прицельный огонь из всех своих огневых средств. В силу этих обстоятельств и еще из-за того, что командир полка плохо организовал бой и недостаточно решительно действовал, 1069-й стрелковый полк в первый день успеха не имел и понес значительные потери. 1071-й полк действовал много лучше. Командир полка майор Зинченко, который в нашей дивизии прошел путь от командира отделения до командира полка, обладал чувством ответственности за порученное дело, был волевым и энергичным командиром. Несмотря на упорное сопротивление, полк сумел овладеть частью села Закибье.

Мой наблюдательный пункт в период подготовки боя и атаки находился на стыке двух полков первого эшелона дивизии, в 300 м от переднего края. Чтобы помочь 1071-му полку преодолеть сопротивление противника, мы с командующим артиллерией дивизии полковником Мазолевым вошли в Закибье вслед за атакующим полком. На месте мы быстро нашли один из батальонов полка. Пока мы ориентировались в обстановке, противник предпринял контратаку. Бойцы батальона начали пятиться назад. Чтобы остановить батальон, я лег за один из пулеметов «максим», находящихся недалеко от нас за батальоном, и начал строчить длинными очередями много выше голов отходящего батальона. Бойцы услышали стрельбу и свист пуль над головами, увидели меня, лежащего за пулеметом, и сами начали вести усиленный огонь по контратакующему противнику, который, не выдержав дружного огня батальона, залег и уже больше в контратаки не переходил.

Увидев, что бойцы успокоились и уверенно ведут огонь, мы с Мазолевым решили найти комбата и его штаб, чтобы выяснить, где они находятся и почему оставили батальон без управления.

Неподалеку, в одном из больших сараев, мы обнаружили изрядно выпившего адъютанта батальона. На вопрос, где комбат, он показал в угол сарая, где лежал мертвецки пьяный комбат. Этого комбата, уже не молодого человека, прислали несколько месяцев назад из штаба корпуса для дальнейшего прохождения службы, как отбывшего наказание в штрафной роте за пьянство. До прихода в нашу дивизию он был комбатом в соседней дивизии, где его за пьянство разжаловали в должности и отправили в штрафную роту. Там он выдержал все испытания боем и был направлен к нам в дивизию в 1071-й стрелковый полк на должность командира взвода. Я его строго предупредил, что у нас алкоголиков не жалуют. Он обещал в рот не брать даже положенных 100 граммов водки. Несколько месяцев он крепился и действительно не пил. Видя, что тот не употребляет спиртного, даже своей пайковой порции, командир полка Зинченко постепенно повышал его в должности и к началу этой операции, полагая, что он навсегда покончил с пьянством, представил его на должность комбата. Так он снова стал командиром батальона.

Однако в первый же день наступления, когда вновь представился случай полновластно распоряжаться в батальоне пайковой водкой, комбат, поддавшись искушению, напился до потери сознания, да еще споил молодого адъютанта батальона. Забыв об ответственности, оба они оставили батальон на произвол судьбы, без руководства и управления.

Пока я разбирался со старшим адъютантом батальона, обстановка резко осложнилась: батальон пехоты противника, поддерживаемый несколькими танками и самоходным орудием «фердинанд», вышел на открытый левый фланг 1071-го стрелкового полка и начал обходить с тыла, отрезая нас от других частей дивизии и дивизионного наблюдательного пункта.

Когда я увидел, что противник заходит к нам в тыл, нужно было немедленно передать по радиостанции начальнику штаба дивизии Новикову, чтобы он огнем всей артиллерии остановил и разгромил противника. Но ни радиста моей личной радиостанции, Игоря Муравьева, ни полковника Мазолева рядом не оказалось. Очевидно, заметив раньше меня, что противник с танками обходит нас, командующий артиллерией дивизии полковник Мазолев во избежание окружения, не предупредив меня, пока я разбирался со старшим адъютантом, бросился бежать на наш НП, а за ним — и мой радист.

После этого случая я не раз хотел выяснить у Мазолева причину столь молниеносного бегства, но каждый раз меня что-то отвлекало. Это так и осталось для меня тайной и по сей день.

Мне ничего не оставалось делать, как приказать расчету одного из близко находящихся орудий, которые поддерживали наш стрелковый батальон, развернуть орудие почти на 180 градусов и открыть беглый огонь прямой наводкой по окружающей нас артиллерии противника. Очень скоро я понял, что не зевал и начальник штаба дивизии полковник Новиков. Увидев, контратакующую группу гитлеровцев, он приказал всей нашей и поддерживающей дивизию артиллерии открыть огонь по обходящему нас противнику. Вскоре немецкий батальон вместе с танками и самоходным орудием «фердинанд» был разогнан и частично уничтожен.

Когда стемнело, я убедился, что наш батальон прочно закрепился на освобожденной части села. Оставшись без связи, я поспешил к себе на наблюдательный пункт, чтобы с него немедленно связаться с командиром 1071-го стрелкового полка Зинченко. От него я узнал, что он был в батальоне и насилу привел комбата в чувство. Он поднял его на ноги и, поставив к стенке сарая, перед небольшой группой бойцов объявил, что за потерю управления батальоном, будучи в состоянии полного опьянения, приговаривает его к расстрелу. Тут же на глазах у подчиненных он привел свой приговор в исполнение: собственноручно расстрелял комбата из пистолета.

Меня возмутил поступок Зинченко. Никто никому не давал права заниматься самосудом. Я строго предупредил его, что впредь за малейшее самоуправство он будет отдан под суд. Командир должен быть строг, но действовать он обязан в рамках уставов. Я резко отрицательно всегда относился к подобным вещам и никогда, даже в самые кризисные моменты боя, не поднимал руку на провинившихся подчиненных, какой бы ни была их вина. Уставы дают большие права командиру, только надо умеючи ими пользоваться.

Я тогда не снял Зинченко с должности и не отдал его под суд только потому, что всякие перемены в командовании полка в то время, когда шли тяжелейшие бои, нанесли бы вред полку, а следовательно, увеличились бы людские потери.

Через пару дней ко мне на НП прибыли помощник прокурора фронта тов. Орлов и следователь, чтобы на месте изучить случай с расстрелом комбата. Подполковник Орлов в 1942 году был прокурором 140-й отдельной стрелковой бригады, которой я тогда командовал. Мы хорошо знали и уважали друг друга.

Я рассказал Орлову все как было и просил его не проводить следственные действия в данное время в связи с тяжелыми боями, так как это не будет способствовать укреплению дисциплины у офицерского состава. Я пообещал, что в более подходящее время мы с начальником политотдела дивизии Хирным проведем соответствующую работу с командирами, а Зинченко после боев будет строго наказан.

После нашей беседы Орлов отправился на КП дивизии. Не знаю, с кем он разговаривал там, только пробыл он очень недолго и быстро уехал к себе в прокуратуру штаба фронта. Как на месте развивались события, я не знаю, но ни меня, ни Зинченко никто не тревожил. Как видно, все обошлось.

К исходу 7 февраля части дивизии, ведя чрезвычайно напряженные бои, освободили северную окраину деревни Ушно и перерезали дорогу Ушно — Усть-Хотыня, освободили Закибье и овладели окраинами Ускибье и Высоково. За один последний день боя противник потерял только убитыми 200 человек, несколько танков и самоходное орудие. Несколько десятков немцев было захвачено в плен. Наши части в этих боях тоже понесли немалые потери.

С утра 8 февраля противник, подтянув резервы и поддерживаемый мощным огнем артиллерии и реактивных установок «ишак», предпринял ряд ожесточенных атак, в которых участвовало до полка пехоты с танками и самоходками. Немецкая авиация наносила по войскам дивизии неоднократные бомбовые удары группами до 30 бомбардировщиков.

Однако, несмотря на стойкость и отвагу наших бойцов, противнику удалось выбить наши подразделения из Высоково, а Ушно — Закибье несколько раз переходило из рук в руки. К концу дня его окончательно заняли части нашей дивизии. Чтобы покрепче держать его в руках, там был организован дивизионный наблюдательный пункт.

В течение нескольких дней основной удар дивизия наносила на своем правом фланге с целью овладения деревнями Ускибье, Высоково и Ванец. Все артиллерийские средства строительных полков были выставлены на прямую наводку. Предпринимались и ночные атаки. Бои носили крайне ожесточенный характер и стоили больших потерь как той, так и другой стороне.

Нужно отметить, что немцы ожидали какое-то неизвестное чудо-оружие, пропагандируемое Геббельсом, которое вот-вот должно было поступить к ним в части. Это, видимо, вдохновляло их, поскольку держались они крепко на всех занятых рубежах и позициях.

В боях за Закибье, Высоково и Ушно отличились бойцы и командиры 371-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона (командир — капитан E. H. Розенберг, зам. по политчасти — майор А. Дорохин), сержант А. Егоров, ст. сержант Н. Михайлов, ст. сержант А. Баташов. Все они в самые трудные минуты боя проявляли решительность, смелость и инициативу.

Рядовые 1069-го стрелкового полка Палагеев, Кустов, Аматдеев, Гильманов, сержант Баранов, командир роты ст. лейтенант Варданян показали образцы храбрости в боях за деревню Ушно и в разведке противника.

Мужественно и стойко дралась 8-я стрелковая рота 1071-го стрелкового полка ст. лейтенанта Неверова. Она героически отразила контратаку батальона фашистов с танками и самоходными орудиями.

Во время атаки у деревни Высоково командир пулеметного взвода лейтенант А. П. Семяшкин стремительно ворвался в село. Примером личной отваги и геройства он увлек за собой не только бойцов своего взвода, но и бойцов батальона. Несколько десятков фашистов положили в этом бою пулеметчики Семяшкина. Увлекшись жаркой схваткой, он со своим взводом оказался отрезанным от своих, но принял решение драться до последнего и продолжал косить немцев из пулемета. Когда же с горсткой бойцов он оказался в тесном кольце окружения, лейтенант Семяшкин взорвал себя и около десятка немцев. Народ Коми может гордиться своим героем.

После перегруппировки дивизия вновь перешла в решительное наступление на опорный пункт врага село Лонно, но теперь уже в составе родной 54-й армии. Командовал ею, к счастью, все тот же генерал C. B. Рогинский. Многие офицеры в дивизии были рады, что мы ушли из подчинения 8-й армии, командующий которой Ф. Н. Стариков относился к нам по-прежнему неприязненно.

В ходе трехдневных напряженных боев дивизия прорвала оборону противника на рубеже реки Лятинка и к исходу 19 февраля двумя стрелковыми полками овладела большим селом Лонно. Бои по очищению села от отдельных групп гитлеровцев продолжались до следующего дня. Немцы потеряли очень много людей убитыми, несколько десятков человек было взято в плен вместе с боевыми трофеями.

1067-й и 1071-й полки под командованием М. Туманова и С. Зинченко, которые находились под несмолкаемым ураганным артминогнем, не успели надежно закрепиться в селе. Оно горело, как огромный факел, и огонь противника ни на минуту не утихал. Полки несли большие потери. С наступлением сумерек немцы подтянули два своих батальона пехоты и батальон танков «фердинанд» и контратаковали наши части, которые, не выдержав мощной танковой контратаки, отошли на ранее занимаемые позиции. В этих боях за село Лонно в числе многих других был убит командир артдивизиона 835-го артполка капитан Попов.

Как же тяжело было под Лонно! Хотя и предыдущие бои под Высоково и Закибье, надо сказать, мало чем отличались от этого. Противник и там и здесь дрался не на жизнь, а на смерть. Казалось, что все в конечном счете решат нервы — у кого они окажутся крепче. Надо было дать хоть немного отдохнуть бойцам, а потом организованно и надежно атаковать, но село Лонно надо было освобождать.

Несколько раз вызывал меня к телефону командир корпуса генерал A. C. Грязнов. Он плачущим голосом жаловался на неудачи всех соединений корпуса, упрекал меня в том, что дивизия сдала село и ему, как командиру, за такие дела не поздоровится, что его снимут с должности.

Я не хотел оправдываться, лишь успокаивал его, говоря, что на войне всякое бывает, что свою волю противнику надо диктовать силой, огнем и броней. Я пообещал, что через день-два Лонно будет нашим.

Генерал Грязнов был своеобразным человеком, большим оригиналом. Он никогда не повышал голоса на подчиненных, не грозил карами небесными, не оскорблял. Он совершенно не вмешивался в боевые дела командиров дивизий. Обычно он просил «постараться» овладеть тем или иным пунктом. Лично себя он не утруждал ни рекогносцировками, ни работой, не думал об опасности. Все это он предоставлял делать своим подчиненным в полном объеме. И все-таки, надо сказать, для нас он был много лучше тех начальников, которые любили не в меру вмешиваться в дела подчиненных, рисоваться, бравировать своей удалью. Он был прост. С ним было легко работать и воевать. Он не отрывал нас от дела, не тратил драгоценного времени на бесполезные рекогносцировки вдали от противника, на постановку боевых задач на местности. Может быть, просто он не умел этого делать как надо, но нам импонировало то, что он ничего не делал «для галочки». Генерал Грязнов доверял нам, и я старался оправдывать его доверие.

Но не все терпимо относились к нему. В состав корпуса кроме нашей 311-й дивизии входили еще две дивизии — 229-я и 265-я. 229-й командовал молодой полковник, грузин, фамилию которого, к сожалению, не помню. Он был хорошим командиром, но вспыльчивым и горячим по характеру. Когда ему делали замечание, он выходил из себя. Грязнов же иногда любил показать, что и он не лыком шит, и начинал поучать, что приводило командира 229-й дивизии в бешенство. Может быть, благодаря моему ровному, спокойному характеру Грязнов относился ко мне с доверием и даже любил отдыхать у нас от своих слишком нервных подчиненных.

Во время подготовки атаки на Лонно он приехал на мой НП поздно вечером в крестьянских санях. Видя, что он продрог, я предложил ему немного выпить для «согреву», как говорили бойцы. Я только хотел наполнить стакан водкой, как он взял у меня из рук флягу со словами:

— Нет, нет, я сам.

Он налил в стакан немного водки, покрыв лишь донышко.

— Я так люблю, понемногу, — сказал он. Выпив, тут же налил в стакан такую же маленькую дозу и выпил, как пьют горячий чай. Меня удивил такой способ пить водку, и, пока мы разговаривали, я с интересом наблюдал, как он все время прикладывался к стакану, пока не осушил всю флягу. Он не пьянел и только после того, как хорошо согрелся от двойного жара — водки и горячей железной печурки, — начал излагать причины, побудившие его приехать ко мне.

— Сегодня, — сказал Грязнов, — позвонил я в 265-ю дивизию т. У. и спросил его, почему он топчется на месте и не продвигается, и сказал, что приеду и погляжу, как он управляет боем. А нахал У. ответил: «Приедешь — повешу!» Вот я и собираюсь к нему, чтоб на месте расстрелять его.

— Да он не в своем уме! Нормальный человек так бы не ответил, — сказал я, пораженный наглостью У.

— Я хочу, чтобы ты сейчас поехал со мной и поучил бы этого дурака, как надо управлять боем дивизии.

После этих слов я понял, что слово «расстрелять» было сказано Грязновым для того, чтобы подчеркнуть свою значимость.

Полковник У. в прошлом, по-видимому, работал в штабах и совсем недавно был назначен командиром дивизии. Попав на эту не очень, прямо скажем, легкую должность, да еще в обстановке тяжелых боев, он, естественно, растерялся, а помочь ему было некому. Затея Грязнова ехать с ним в 265-ю дивизию мне не нравилась: у меня самого дела шли неважно и надо было готовиться к атаке на Лонно. Я так и сказал ему.

— Ничего, мы долго там не будем, скоро вернемся, — ответил мне Грязнов.

Делать было нечего: просьба начальника — приказ.

Вскоре мы подъехали к лесу, где размещался не то наблюдательный, не то командный пункт дивизии, а скорее всего, своеобразный цыганский табор. В лесу стояла лагерная палатка, а вокруг и внутри нее толкалось десятка два бойцов. У. сидел в полушубке на табуретке возле центрального столба палатки и вел бесконечные телефонные переговоры с командирами полков. В одном из углов палатки, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись тулупом, спали девушки, очевидно, телефонистки и санитарки. Неподалеку сидели связные от частей и офицеры связи, дымя вовсю махоркой. Рядом спали, заливаясь храпом, ординарцы, посыльные и еще бог весть кто. Все, по-видимому, чувствовали здесь себя как дома.

Приветствовал нас У. слабым кивком головы, не выразив никаких эмоций. Раздумал, наверное, казнить Грязнова, как обещал. Выглядел он бледным и осунувшимся, только глаза горели. Он непрерывно разговаривал по телефону с командирами полков примерно так:

— Иванов, Иванов, как у тебя дела? Хорошо. Когда будешь готов, доложи. Петров! Готов к атаке? Нет? Долго готовишься. Я еще позвоню. Сидоров! Людей накорми! Что ты тянешь с этим делом?

И так все время по замкнутому кругу — Иванов, Петров, Сидоров. Командиры полков жаловались ему же, что им некогда работать, так как приходится все время проводить у телефона. Сидя в лесу в палатке, как в норе, У. ничего вокруг себя не видел, а только помыкал командирами, которые должны были проводить большую и серьезную работу по подготовке своих полков и поддерживающих средств к наступлению. Я не мог без возмущения смотреть на то, что творилось.

Воспользовавшись внезапной паузой в переговорах, я попытался сказать У., что организацией боя надо заниматься на месте, в полках, а не у телефона. Он меня практически не слушал, продолжая разговаривать с командирами, не выпуская трубку из рук. В палатке стоял густой, кислый от сыромятных полушубков дух, и я предложил Грязнову выйти и подышать свежим зимним воздухом, тем более что не видел смысла в дальнейшем общении с У.

— Это не командир, а «гроб с музыкой». Его надо не учить, а немедленно снимать с должности, пока он не загубил дивизию, — сказал я Грязнову.

— Действительно, «гроб с музыкой», — рассмеялся командир корпуса. — Нам здесь делать нечего, поедем. В штабе решу, как с ним быть.

И мы разъехались по своим КНП. По дороге к себе в дивизию я размышлял о том, что увидел. У. никак не соответствовал должности, которую занимал, в силу своей вопиющей неорганизованности. Сел, как говорится, не в свои сани.

Хорошо, что не задержались мы «в гостях»: теперь у меня был в запасе почти полный день, чтобы подготовить дивизию к повторной атаке.

Вернув Лонно с большими для себя потерями, немцы, как только стемнело, занервничали, начали освещать местность перед своим передним краем ракетами и вести непрерывный огонь из пулеметов — верный признак неуверенности в своих силах. Они хотели таким образом предупредить нашу возможную ночную атаку. К этому времени мы уже хорошо изучили поведение врага и прекрасно понимали, что такой огонь свидетельствовал о том, что противник остерегается повторной ночной атаки с нашей стороны.

За предыдущие сутки и прошедший день, готовя атаку на Лонно, я так измотался, что к вечеру еле держался на ногах. Не спал я ни одной минуты в течение двух суток, и примерно в 23 часа меня страшно потянуло ко сну. Я решил подремать часок.

На моем НП, расположенном в блиндаже непосредственно за нашей передовой линией и в 400 м от переднего края противника, были все те, кто, как правило, находился здесь всегда, а именно: командующий артиллерией дивизии полковник Мазолев, начальник оперативного отделения штаба майор A. B. Неретин, начальник разведки дивизии майор Е. Г. Шуляковский, радист моей личной радиостанции И. Муравьев и шифровальщик. Я попросил полковника Мазолева посидеть у телефона, пока я буду спать, и прилег на топчан.

Но, как часто бывает в подобных случаях, стоило мне задремать, как начались непрерывные звонки. Звонили с докладами командиры полков, соседи, звонили из штаба корпуса. Мазолев и Неретин отвечали на все звонки как надо. Но вот раздался еще один звонок. По ответам Мазолева я догадался, что звонит начальство:

— Да, здесь, только что прилег отдохнуть.

Пришлось встать и подойти к телефону. Это был Грязнов. Опять все тот же разговор о неудачных делах корпуса, о том, что если и дальше так пойдет, то ему не сдобровать, что вся его надежда на нашу 311-ю.

Сон улетучился. Я вышел из прокуренного блиндажа подышать воздухом, да и поглядеть, чем занимается наш противник. Я увидел, что ситуация резко изменилась: сократилось число стреляющих пулеметов и местность освещалась ракетами очень вяло. У меня внезапно промелькнула мысль, что после предыдущей тяжелой баталии немцы решили «благородно ретироваться» — бежать. (На самом деле наши войска во фронтовом масштабе обходили фланги противника, и он, боясь окружения, начал отводить свои войска.)

Пристально всматриваясь в расположение противника, его передний край, я все больше и больше убеждался в том, что немцы оставляют свои позиции в Лонно, за которые держались мертвой хваткой. Моя интуиция, основанная на длительном боевом опыте, подсказывала, что немцы действительно начали отходить.

Я вызвал из блиндажа своих офицеров, чтобы они сами убедились в том, что ситуация на переднем крае резко изменилась.

В блиндаже быстро созрело решение: всеми полками, без ненужных перестроений, чтобы не терять времени, и без артподготовки прямо перед собой атаковать передний край противника, вклиниться в глубину его обороны и в последующем наступать на Уторгош и овладеть им. Начало атаки в 1 час ночи. Это было 20 февраля 1944 года.

Чтобы не терять драгоценного времени, начальник штаба дивизии полковник Новиков и командующий артиллерией полковник Мазолев были направлены в полки «толкачами», а в один из полков я решил идти сам. Новикова и Мазолева я ознакомил со своим решением и способом атаки. Командирам полков нужно было передать по телефону, кто к ним направлен, чтобы они действовали строго по их указаниям.

Командира артполка полковника И. Е. Шевчука я ознакомил с принятым мною решением и приказал открыть огонь по тем пунктам, с которых, как я полагал, можно встретить контратаки противника. Огонь можно было открывать только по моим сигналам или сигналам командиров полков, а также по приказанию, переданному по радио.

Все немедленно связались с НП полков и доложили об этом.

Через короткий промежуток времени мне позвонил полковник Новиков и доложил, что командир 1069-го стрелкового полка подполковник Высоцкий отказывается без артподготовки вести полк в атаку под расстрел противником.

— Отстраните Высоцкого от командования полком. Вступайте сами во временное командование. Высоцкого после боя будем судить, — ответил я Новикову.

Я прекрасно понимал, что Новикову очень не хотелось принимать полк и с места в карьер вести его в бой. Это действительно очень не просто, но как настоящий боевой офицер он знал, что приказ командира — закон.

Через несколько минут после нашего разговора мне опять позвонил Новиков и доложил, что Высоцкий берет назад свой отказ наступать и готов выполнить приказ. По всей вероятности, идти под суд, а потом в лучшем случае быть разжалованным и попасть в штрафную роту не входило в его планы.

Часы командиров полков были сверены с моими часами, и ровно в час ночи полки направились к переднему краю противника. Прикрытие было быстро уничтожено. Не встретили полки сопротивления и в глубине обороны. Фашистов как ветром сдуло.

Я вскоре освободил полковника Мазолева от представительства в полку и приказал ему продвигать всю артиллерию дивизии за полками, чтобы под Уторгошем быстро навалиться артиллерийским огнем на противника и освободить этот железнодорожный поселок. Командиру отдельного истребительного противотанкового дивизиона капитану Е. Розенбергу было приказано быть в постоянной готовности встретить атаку танков противника. Розенберг был прекрасным командиром, смелым, очень исполнительным и скромным человеком. О заместителе его по политчасти А. Дорохине можно тоже сказать только хорошее.

Полки быстро прошли село Лонно, где оказалось много оставленных противником разбитых орудий — пушек, пулеметов и другой боевой техники. Да, изрядно досталось от нас фашистам!

Полки дивизии продвигались вперед в полной готовности в любую минуту вступить в бой с противником. К рассвету позади осталось 10–12 км пути. Полки вышли к Уторгошу и после короткого боя овладели поселком. По всему было видно, что неприятель «бежал быстрее лани», очень торопился он покинуть Уторгош.

Саперы предварительно произвели проверку всего, что было снаружи и внутри помещений, на минирование: мы были научены горьким опытом Ново-Киришей. В помещениях, где размещались офицеры, были оставлены чемоданы с вещами, вино и съестные припасы. Во избежание отравления я приказал все напитки и съестное уничтожить.

Едва я успел поставить задачи частям дивизии и осмотреться в Уторгоше, как к нам приехал командир корпуса генерал Грязнов. Выйдя из машины и увидев меня, он не стал слушать моего доклада, обнял меня и поцеловал. Он был очень доволен нашими успехами, улыбка не сходила с его лица. Грязнов объявил благодарность всему личному составу дивизии, а мне доверительно и простодушно сообщил, что теперь начальство не будет иметь к нему никаких претензий. Когда восторги и умиление нашими успехами поутихли, я доложил командиру корпуса о своем решении продолжать преследование противника в направлении г. Порхова и получил на это его «добро».

Заняв станцию и поселок Уторгош и лишив противника одного из узлов коммуникаций, который обеспечивал связь между лужской и старорусской его группировками, дивизия вышла на Порховское направление. Разбитыми частями противник поспешно отходил в юго-западном направлении на Порхов, Псков и Остров. Преследуя неприятеля, дивизия освободила тысячи советских граждан от фашистского ига.

За этот период дивизия вела бои против 8 ЛПД, 44-й пехотной дивизии, 2-й добровольческой латвийской бригады СС, 191-го охранного полка, нанося им большие потери в живой силе и технике.

Преследование противника проходило по трем параллельным направлениям днем и ночью. Впереди передовых частей дивизии действовала наша разведка. Противник оказывал сопротивление небольшими отрядами пехоты на автомашинах, отдельными танками, артиллерией. При отходе немцы сжигали населенные пункты, взрывали мосты и разрушали дороги. Чтобы привести в негодность железную дорогу, они цепляли к паровозу крюк в виде плуга, который при движении врезался в основание шпал.

Перед боями за Высоково и Ускобье в дивизию прибыл вновь назначенный начальником связи капитан Сизов. После того как в боях под Мгой был ранен начальник связи Старостенко, эту должность занимали случайные, неподготовленные должным образом офицеры. Естественно, что с организацией связи дело обстояло из рук вон плохо. Надо сказать, что личный состав батальона связи трудился не покладая рук, но все получалось не так, как надо: не было основного лица — организатора связи. Если разведку называют глазами и ушами части, то связь — ее нервы. В боевой обстановке очень многое зависит от нее.

Вновь назначенный на эту должность капитан Сизов явился ко мне на НП и доложил о своем назначении на должность начальника связи дивизии. Небольшого роста, худощавый, с отметиной от осколочного ранения на лице, скажу прямо, при первой встрече он не произвел на меня благоприятного впечатления. Но, как говорится, по одежке встречают, а по уму провожают. Так было и здесь. С первых минут он энергично взялся за налаживание связи и буквально за один день перестроил всю ее в дивизии. Личный состав батальона связи был отличным. Я, как командир дивизии, не только пользовался связью, но и видел, как самоотверженно работали связисты под огнем противника. У меня до сих пор перед глазами картина: полк атакует населенный пункт Закибье, гитлеровцы ведут ураганный артогонь, над головой — непрерывный свист пуль. Небольшого роста девушка, увешанная тяжелыми катушками телефонного кабеля, бежит, не пригнувшись, за атакующими бойцами, чтобы своевременно связать полк с КП дивизии. Она бежит мимо нас с Мазолевым, залегшими в воронке от разорвавшегося снаряда, чтобы перевести дух. Я вижу ее и кричу: «Валя! Ложись! Пережди огонь!», но она, не останавливаясь, на ходу с улыбкой бросает нам: «Да, ничего…» — и вперед с тяжелым грузом.

Не могу забыть эту милую хрупкую девушку Валю, с румянцем во всю щеку. Сейчас многое из того, что происходило в ту пору, равносильно подвигу, хотя мы считали, что просто выполняем свой долг, и только. Таких, как эта девушка Валя, в батальоне было немало, и все они несли тяжелейшую солдатскую службу. Если эти строки дойдут до наших славных героинь-однополчанок, кто уцелел и вернулся домой, я буду больше, чем рад. За их боевое прошлое низко кланяюсь им.

Мне очень хотелось поименно назвать всех тружеников-связистов дивизии, и я попросил Сизова, теперь уже подполковника, рассказать о делах и людях батальона. Вот его рассказ:

«В 311-ю стрелковую дивизию я прибыл на должность начальника связи дивизии с 99-м ск 6 февраля 1944 года. Командный пункт находился в овраге в 3 км от деревни Высоково Калининской области. Стоял мороз, шел мелкий сухой снежок. Без особого труда, как связист, быстро нашел по проводам узел связи дивизии. На телефонной станции в тесной низкой землянке с одним накатом бревен был установлен коммутатор Р-20. Полевые линии, перекрещиваясь, проходили по стене, натянутые, как струны. Первыми, кого я встретил, были телефонистки Полина Полянина и Клава Гинько. Одна из них спала на нарах, укрывшись шинелью, а другая едва успевала соединять абонентов. От Полины и по личным наблюдениям я понял, что дивизия ведет тяжелый бой, телефонистка нервничала, так как проводная сеть работала неустойчиво. Уточнив схему связи у командира штабного взвода ст. лейтенанта Елгашева, я направился представляться начальнику штаба дивизии полковнику Т. Я. Новикову, который, вероятно, уже знал о моем назначении. Новиков проверил документы и после знакомства проинформировал меня о боевой обстановке. Он приказал мне срочно следовать на НП, чтобы доложить командиру дивизии о прибытии и немедленно принять меры для установления прочной связи по всем каналам.

Местность была пересечена возвышенностями и оврагами с небольшим кустарником. Везде лежал толстый слой снега.

На НП я прибыл, когда уже начало темнеть. Бой заметно стихал, но успеха не было. Командир дивизии полковник Б. А. Владимиров был очень недоволен работой связистов и приказал мне немедленно установить проводную связь с командирами полков и соседними дивизиями:

— Бесперебойная работа связи — вот проверка вашего назначения, — сказал мне комдив.

Всю ночь шла перегруппировка полков, выдвигалась артиллерия на прямую наводку для уничтожения огневых точек. Не спали и связисты. Мне пришлось пересмотреть всю схему связи, так как организация проводной связи не соответствовала замыслу боя: проводная связь со стрелковыми полками была организована с НП дивизии, линии связи оказались очень длинными, требовалось много людей, чтобы обеспечить их живучесть. Артиллерия и минометы противника беспрерывно нарушали проводную связь, и наши связисты несли ненужные потери в личном составе. Я предложил установить коммутатор на 10 номеров на НП дивизии, а короткие линии по 150–200 м подать на НП стрелковых полков. Штаб дивизии соединен двумя линиями, одна из них шла от штаба 99-го ск, включалась в коммутатор дивизии и продолжалась до НП. Вторую линию строил лейтенант Козлов от штаба дивизии. Она включалась в коммутатор НП и далее проходила до передового НП. Эта была ось связи по направлению перемещения штаба и НП дивизии.

Одновременно была организована проводная связь на одну инстанцию ниже ННС (начальник направления связи). От НП полков проложили линии связи по ходам сообщения до НП командиров строительных батальонов. На случай продвижения у каждого НП имелся резерв сил и средств связи.

Вместе с помощником по радио Сергеем Владимировичем Бородичем мы внесли существенные изменения и в организацию радиосвязи. Мы создали отдельную сеть командира дивизии, в состав которой вошли командиры стрелковых полков, личная радиостанция командира дивизии и начальника штаба дивизии, а также сеть штаба дивизии, куда вошли начальник штаба дивизии, начальники штабов полков, соседи и тыл. Со штабом корпуса связь поддерживалась в радиосети корпуса на радиостанции РСБ-Ф.

Всю ночь личный состав батальона связи под руководством ст. лейтенанта Огорельцова А. И., лейтенанта Козлова М. П., старшины Шубникова перестраивал линии связи. Капитан C. B. Бородич занимался радиосвязью, и к 6 часам утра 13 января вся система связи заработала по новой схеме.

Ночью я побывал во всех стрелковых полках, познакомился с начальниками связи этих полков, с организацией связи и дал указания о поддержании связи в движении в условиях преследования противника.

В 7 часов утра началась наша артиллерийская подготовка. Передовые части после переноса артиллерийского огня в глубину овладели первой позицией обороны противника. Завязался бой за высоту, которая дважды переходила из рук в руки. К 16 часам комдив сменил НП, на котором связисты вместе с саперами и разведчиками заранее подготовили проводную связь. Радиостанции переходили вместе с командирами частей и начальниками штабов.

При переходе на новый НП осколком мины ранило старшего лейтенанта Елгашева, штабным взводом стал командовать ст. сержант Литовченко. В то время дивизия получила новые радиостанции РБМ. Командиру дивизии связь по радио обеспечивал способный смелый паренек радист 1-го класса Игорь Муравьев. Он уже имел боевой опыт, отлично знал радиостанцию и в любой обстановке мог связаться с нужным корреспондентом. В этом бою при переходе на новое НП осколком разорвавшейся мины перебило кабель питания в его радиостанции. Не имея запасного, он сумел соединить перебитые концы и обеспечить командиру дивизии руководство боем. В последующих боях, при выездах в подчиненные части, на рекогносцировку, в вышестоящий штаб радист Игорь Муравьев безотлучно находился со своей радиостанцией при командире дивизии. За отвагу и мужество, проявленные в боях по обеспечению связью командира дивизии, радист Муравьев был награжден орденом Красной Звезды, медалью „За боевые заслуги“ и др.

На третьи сутки боя фашисты не выдержали натиска наших частей и стали поспешно отступать. Когда мы проходили оборону немцев, то видели фундаментально построенные ими бетонные укрепления, оборудованные ходами сообщений, минные поля, спираль Бруно. Впереди основных частей за пулеметами находились смертники, прикованные к ним цепями.

Понятно, что такую оборону в лоб прорвать было трудно, но наступательный порыв наших частей и подразделений был настолько велик, что никакая оборона не могла бы его сдержать. Части нашей дивизии перешли к преследованию противника. Отступая, фашисты задерживались только на отдаленных рубежах, да и то ненадолго.

Для нас, связистов, встал вопрос о поддержке связи в движении при преследовании противника. Требовалась радиосвязь с командиром передового отряда, с разведкой, соседями и с командованием корпуса. Артиллерийский полк следовал подивизионно со стрелковыми полками. Машин в дивизии было еще мало, правда, артиллерия имела уже „студебеккеры“. Мы в штабе получили „доджи“ и „виллисы“, а пехота-матушка шагала в пешем строю. Радистам приходилось тащить радиостанции на себе, да еще оружие с боеприпасами — вес немалый. Я принял решение, чтобы ННС со средствами связи следовали с полками на своих повозках. Как только при встрече с противником полки разворачивались в боевой порядок, ННС строили линии связи к НП командира дивизии от стрелковых полков.

При ННС находилась наша дивизионная радиостанция с радистами. Когда обстановка требовала развертки проводной связи, местонахождение НП дивизии в любой момент сообщалось по радио по кодированной карте.

Большую роль в боевых действиях и при преследовании противника для передачи боевых приказов, распоряжений и доставки донесений сыграли подвижные средства связи. В условиях бездорожья в любое время суток под огнем противника посыльные и офицеры связи, смелые, мужественные люди, разыскивали штабы стрелковых полков, приданные и поддерживающие части, чтобы своевременно доставить корреспонденцию и боевые документы. ПСД имел мотоцикл с коляской, одну автомашину, две верховые лошади. Зимой — лыжи. Взводом подвижных средств связи (ПСС) командовал лейтенант Лоскутов A. A. Первым его помощником был сержант Дедюхин И. Т., который впоследствии переучился на радиста и обеспечивал радиосвязью дивизионную роту разведки.

Илларион Терентьевич Дедюхин, смелый, отважный сержант, в 1942 году под Малиновкой на Волховском фронте участвовал в боях в составе лыжного полка, который с группой в 17 человек был заброшен в тыл к немцам. Оборванные, обмороженные, еле держась на ногах, обессиленные голодом, они прорвались через линию фронта и вышли к своим частям. В составе 311-й стрелковой дивизии Илларион Дедюхин прошел всю войну, а сейчас живет и трудится в г. Котельники Кировской области.

Офицерами связи направлялись от штаба дивизии капитан Колесников, майор Стесель. Были случаи, когда в качестве офицеров штаба выезжали в части начальники служб: начальник оперативного отдела Неретин A. B., начальник разведки Шуляковский Е. Г., дивизионный инженер Ваганов Н. М. и другие.

Всю войну от начала и до конца выполняли обязанности связных на ПСД бывшие буденновцы рядовые Никифоров Е. В. и Денисов М. П. Егор Васильевич Никифоров после войны вернулся на свою родину, Старую Руссу Новгородской области. При разборке бункера он подорвался на мине, лишился рук, а через год после этого случая умер.

С честью и достоинством выполнял обязанности экспедитора младший сержант Родионов В. Ф. За отвагу и мужество он награжден орденом Красной Звезды и медалями. В настоящее время Владимир Федорович живет в Москве, работает в строительном управлении ведущим инженером.

В начале февраля 1944 года противник оказал упорное сопротивление под Старым и Новым Медведем Новгородской области. Однако атаки двух наших полков, 1067-го и 1069-го, они не выдержали и отступили к Уторгашу. Как правило, после каждого проведенного боя, когда позволяла обстановка, командир дивизии делал краткий разбор боевых действий частей дивизии. На этом разборе он высоко оценил работу связистов, которые сумели обеспечить дивизию бесперебойной устойчивой связью. Многие офицеры, сержанты и солдаты были представлены к наградам. Среди них телефонистки Полянина, Гринько, Горяинова, сержанты Литовченко, Ломакин, рядовые Бирюков, Щепин, лейтенант Козлов М. П., Огарельцев.

Появилась новая форма боя — преследование противника в предвидении встречного боя. С передовыми отрядами, в составе которых были саперы, пехота, артиллерия и в некоторых случаях танки, требовалось обеспечить радиосвязь в движении. Обстановка требовала от связистов перестройки организации связи. Мы создали небольшой передовой узел связи: в спецбудке автомашины установили коммутатор на 10 номеров, запас телефонного кабеля на 25 км, телефонные аппараты и две радиостанции типа РБМ. Одна из них была на контроле штабной сети, а вторая — в сети командира дивизии для поддержания порядка, во избежание открытых передач или для оказания помощи вызывающим радиостанциям. В спецбудке, кроме имущества связи, размещался взвод с телефонистками, линейщиками и радистами. Опытный водитель Козлов старался не отставать от машины комдива. В кузов радиостанции РСБ-Ф, которая поддерживала радиосвязь с корпусом, а иногда работала в радиосети армии, мы посадили дивизионного шифровальщика. При получении шифрограммы в движении она расшифровывалась и вручалась начальнику штаба дивизии. Воздушная опасность передавалась по всем радиосетям сигналом „Воздух!“.

С тылами дивизии связь поддерживалась по отдельному радионаправлению. Были случаи, когда расстояние от КП дивизии до тылов доходило до 100 км.

Естественно, радиостанции РБМ такое расстояние не перекрывали, и тогда на помощь приходила радиостанция РСБ-Ф. С завязкой боя с НП командира дивизии устанавливалась проводная связь с НП командиров полков, со штабом дивизии, соседями. Когда бой принимал затяжной характер, проводную связь устанавливали и с тылами. Начальник направления связи передвигался от корпуса на своей машине со средствами связи за нашим подвижным узлом связи и быстро обеспечивал проводную связь от НП дивизии на КП штаба корпуса.

Так получилось в бою за город Уторгош. Наши части встретили сильное огневое сопротивление противника — это был очередной рубеж фашистов: чтобы привести в порядок свои потрепанные части, им надо было задержать наши войска. Мы быстро, в течение 2 часов, развернули на этом рубеже проводную связь. Командир дивизии получил возможность со всеми полками разговаривать по телефону. Отлично работала и радиосвязь. Для уточнения на местности действий своих батальонов и поведения противника командиры полков со своими штабами вышли на передний край, но без средств связи, и в течение нескольких часов командир дивизии не мог с ними связаться. Пришлось издать строгий приказ, чтобы командиры и начальники штабов без радиостанций не выходили в подчиненные подразделения, а радистов в категорической форме предупредили, чтобы они всегда находились рядом со своими командирами.

Стоял яркий, солнечный февральский день. Приближался праздник — День Красной Армии и Военно-Морского Флота. Настроение было приподнятое. Наступательный порыв среди личного состава дивизии возрастал. Наступление началось с артиллерийской подготовки. После переноса огня артиллерии в глубину командир дивизии по телефону подал команду командирам полков двигаться вперед. Так как в докладах об обстановке ничего хорошего не сообщалось, командир дивизии полковник Владимиров не выдержал и лично пошел на КП командира 1067-го стрелкового полка подполковника Игуменова. Узнав, что командир дивизии находится в боевых порядках полка, солдаты и офицеры дружной атакой завязали бой на окраине села за Уторгошем. Через шесть часов боя дивизия перешла к преследованию противника.

Хорошая традиция выросла в нашей дивизии с точки зрения управления боем. Хорошо использовались не только технические средства связи, но и широко применялось совмещение командных пунктов артиллерии и КП пехотных командиров. В бою под Уторгошем, например, когда радиостанция командира полка с радистами была выведена из строя, он воспользовался радиостанцией командира артиллерийского дивизиона, и связь с командиром дивизии не была потеряна.

Командующий артиллерией дивизии полковник Мазолев всегда находился со своими средствами связи на одном НП с командиром дивизии, таким образом, артиллерийские средства связи широко использовались нами как обходные каналы связи». (Сизов. 21 февраля 1972 года.)

В середине марта дивизия временно переходит к обороне в 15 км южнее города Пскова. В Пскове и Острове противник заблаговременно прочно укрепился. Под Псковом фашисты не раз вели разведку боем, иногда силой до батальона 212-й пехотной дивизии, нашей старой знакомой по прошедшим боям. Атаки противника отбивались нашими частями с большими потерями для гитлеровцев, но и нам, конечно, попадало.

В одном из боев действия полков и батальонов поддерживал своим огнем 855-й артполк дивизии. Свой минометный огонь противник сосредоточил на нашей пехоте, а артиллерией навалился на артполк, которым командовал полковник Шевчук. Больше всего от огня противника страдала проводная связь НП полка с батареями. Поминутно она прорывалась, поэтому связистам артполка приходилось все время искать разрывы и соединять их. Этим делом занимались сержант Ляпсакин, младший сержант Чураков, ефрейторы Кочетков и Тиунов. На командном пункте штаба артполка дежурили у аппаратов ЦТС связисты ефрейторы Женя Кузьминых и Люся Жарова, миловидная 18-летняя девушка. Когда проводная связь полка оборвалась с одной из батарей, командир взвода ст. лейтенант Лачко приказал Чуракову и Жаровой идти на исправление связи. Под огнем артиллерии противника, прижимаясь к земле, они поползли. Недалеко от командного пункта они обнаружили обрыв, связали его, подключились аппаратом — в линии тишина. Стали искать новый обрыв, нашли несколько обрывов, связали, подключились — есть связь! Повернули обратно и, уже приближаясь к НП, решили еще раз подключить аппарат, чтобы проверить, работает ли он. Снова молчание. Пришлось возвращаться, а кругом рвутся снаряды. Проползли немного и увидели обрыв. Люся взяла в руку оборванный конец, а Чураков отполз дальше искать другой конец. Наконец, он его нашел, и в этот момент совсем рядом разорвался снаряд и Люсю полоснуло в живот и бок. Она потеряла сознание, ее перевязали и отправили в госпиталь. Только там она пришла в себя. Врачам пришлось долго штопать раны этой девушки, которой на вид давали не больше 15 лет. После выздоровления Люся возвратилась в свой родной артполк. Встретили ее восторженно и офицеры, и солдаты. Перед строем Люсе Жаровой была вручена ее первая медаль — «За отвагу».

Наша 311-я стрелковая дивизия тоже не давала покоя противнику. В конце марта, для того чтобы вскрыть систему обороны врага, наша дивизия двумя батальонами 1067-го и 1071-го стрелковых полков дала бой немцам у деревни Орлуха с форсированием реки Многа. 2-й батальон 1067-го стрелкового полка капитана Евтушенко овладел деревней Орлуха и прочно закрепился на западном берегу реки, а 2-й батальон 1071-го полка капитана Слесаря овладел лесом северо-восточнее опытной станции Стремутка. В этих боях противник потерял более ста солдат и офицеров.

В последние дни марта дивизия сдала свой участок соединениям 98-го и 100-го стрелковых корпусов и вышла в составе 99-го стрелкового корпуса в район Лужки в резерв Ленинградского фронта. Здесь, в Лужках, дивизия пополнилась людьми.

В середине апреля 1944 года дивизия вошла в состав 7-го стрелкового корпуса 54-й армии генерал-лейтенанта Анисимова, очень деятельного, смелого и знающего командира. Пожалуй, такого требовательного командира корпуса не только к подчиненным, но и в равной степени к себе, я не встречал за все время войны. Мне нравилось в нем то, что ни нам, командирам дивизий, ни себе он не делал никаких скидок на трудности и опасности. Всю работу по подготовке к бою, рекогносцировки местности и противника он проводил, строго придерживаясь рекомендаций нашего полевого устава и требований обстановки. Не было никаких послаблений и отступлений. Казалось, никакие трудности его не смущали. Во время рекогносцировки, когда противник, обнаружив нашу довольно большую группу, открывал плотный артминогонь, Анисимов как ни в чем не бывало пережидал разрывы снарядов, заглушающие его слова, а после артналета спокойно продолжал рекогносцировку, не комкая последовательности работы и не меняя принятого плана. Во время разведки противника вся наша группа командиров соединений и поддерживающих артчастей, примеряясь к местности, выходила на самый передний край нашей обороны, лишенный естественной маскировки. Иначе говоря, все делалось так, как полагается. Генерал Анисимов был настоящим солдатом с большим чувством ответственности и долга.

Разные встречались командиры корпусов. Вроде нормальные, хорошие люди, но когда дело доходило до риска и опасности, допускали послабления. Были и такие, которые боевые задачи ставили на карте у себя в блиндаже, и этим ограничивалась их работа по управлению войсками. Одни были смелыми и мужественными людьми, другие — осторожными. Не зря говорили в прошлом:

«На войне, где трудностей так много, люди всегда бывают склонны снимать с себя все тяготы, которые не рисуются им безусловно необходимыми»[14]. Слабые духом всегда находят для этого причины.

Шел апрель, время весенней распутицы, очень тяжелый месяц для боевых действий войск. Части нашей армии, прорвав оборону противника на рубеже Бабино-Еремино, вклинились в нее в районе разъезда Станки. Перед частями дивизии стояла задача расширения и углубления прорыва. Наша дивизия по приказу командира 7-го стрелкового корпуса 11 апреля выступила маршем к району предстоящих боевых действий — разъезду Станки.

Марш этот проходил очень трудно. В условиях полного бездорожья дивизия двигалась более сорока километров. Десятки тысяч ног, колес и гусениц впереди прошедших частей круто замесили кисель из засасывающей грязи, которую мы месили на протяжении нескольких десятков километров. Транспорт и арттягачи вязли по самые трубы в разливном желто-сером море. В грязи то тут, то там лежали трупы лошадей, которые не выдержали трудностей марша. На дорогах создавались и угрожали нашему движению «пробки». Колонны войск в несколько рядов и протяженностью в несколько километров стояли, как прикованные к земле, без движения, в мертвом оцепенении. Хорошо, что в это время не летали самолеты противника: густая облачность не давала возможность поднимать авиацию.

Когда говорят о войне, чаще всего вспоминают бои, потому что бой — это итог всей предшествующей деятельности войск, где нервное напряжение настолько велико, что ни о сне, ни об усталости даже не думаешь, зато потом валишься с ног. Но половина времени — это всякого рода передвижения, которые бывали настолько тяжелыми и выматывающими, что лишали бойцов последних сил. И тогда не знаешь, где легче, в бою или на марше, где от усталости так клонит ко сну, что достаточно остановить колонну на пару минут, как бойцы мгновенно засыпают стоя, с оружием в руках. Приходилось будить их, чтобы продолжать путь.

Примечания:

1

Архив МО, ф. 4 гв. ск., оп. 7987, д. 5, лл. 13–14.

14

Клаузевиц К. О войне.