• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Слава Господу, победившему Агарян!

Восклицание в цирке Константинополя, обращенное к полководцам — победителям мусульман

Я пойду в Мекку, взяв с собой великое множество солдат, подобных темной ночи. Я овладею этим городом, дабы воздвигнуть там трон лучшему из сынов человеческих [Христу], Затем я направлюсь в Иерусалим. Я завоюю Восток и Запад и повсюду распространю религию Христову!

(Речь Никифора Фоки)

В эпоху, когда уже никто не оспаривал главенство Европы, обычно вспоминали лишь о тех крестовых походах, которые организовывались на Западе с целью отобрать у мусульман контроль над святыми местами в Сирии и Палестине. Подобная позиция была в корне неверной, ибо она исключала крестовые походы, совершенные византийскими императорами. Задолго до западных рыцарей, василевсы, защитники христианства на Востоке, стали отправлять свои войска в Святой Иерусалим. Византийцы не нуждались в поводе, чтобы оправдать свои попытки завоевания Сирии: противостояние между Византийской империей и Халифатом началось со времен арабского нашествия и захвата первыми халифами самых богатых провинций восточной христианской империи. Поэтому сирийская война была всего лишь попыткой вернуть захваченную собственность; тот факт, что противники были, помимо прочего, неверными, непримиримыми врагами Христовой веры, лишь усиливал неудержимое стремление византийских полководцев отвоевать утраченные земли…

Не забудем, на протяжении нескольких веков на Анатолию, источник богатства и пополнения военной силы Византии, арабские войска совершали набеги и волей эмиров Алеппо, Киликии и Верхней Месопотамии она была отдана на поток и разорение. К тому же нападения мусульман угрожали не только дальним рубежам империи: Крит, перекресток восточного Средиземноморья, стал центром пиратства, которое ставило под удар византийскую торговлю; когда пираты не опустошали побережья Греции или Анатолии, они регулярно разоряли Эгейские острова.

Завоевание Никифором Фокой[1] острова Крита (961 г.), сто тридцать семь лет пребывавшего под властью арабов, было первой большой победой христиан со времен триумфальных мусульманских завоеваний VII в. Как только критская преграда была устранена, византийская экспансия приняла более решительный характер благодаря развитию боевых действий на море и наземным кампаниям. Византийские легионы все чаще и чаще нарушали некогда установленную ценой больших усилий арабско-византийскую границу: через Киликийские Ворота они выходили к Тарсу (Tarsus) и Аназарбу (Anasarva) — крепостям, центрам сосредоточения войск и базам, откуда начинались арабские походы на Анатолию; через трудные проходы Тавра, завоевав Мелитену (Малатию), они дошли до Самосаты (Самсата) и расположились на берегах Евфрата. Основной плацдарм в Самосате расширялся, можно сказать, что «Евфрат снова стал исходным рубежом, а Тигр — целью римских легионов». Захват Германикеи (Мараша) открыл последнюю дорогу к покорению Сирии. Контроль над этими путями, имеющими большую стратегическую важность для Византии, по-прежнему сохранял свое значение в эпоху западных походов. Достаточно скоро после потери их латинянами развитие и сохранение христианских владений в Палестине окажется под угрозой.

Завладев дорогами, ведущими в Сирию, императорские войска шли от одной победы к другой, но ни одна из них не повлекла за собой столько последствий, сколько взятие Алеппо (23 декабря 962 г.): «Византийские пехотинцы, преследуя по темным и извилистым улицам и лабиринтам базаров сарацинок Алеппо, подсознательно мстили за три века беспрестанных бедствий, три века неслыханных страданий, причиненных несчастным христианским народам Малой Азии и Сирии. В большой мечети разместили конюшню, но сопротивление цитадели все же помешало полностью захватить город; поэтому после убийств и грабежа Никифор Фока увел свои войска на христианские земли» (Шлумбергер).

Рассказ о взятии Алеппо вызывает в памяти повествование о взятии и разграблении Иерусалима уцелевшими участниками первого крестового похода западноевропейцев. В данном случае речь идет не об обычной войне, которую вели противоборствующие политическими стороны, но о жестокой бойне, типичной для всего духа «святой войны», царящего в этих походах (чтобы еще сильнее подчеркнуть особый характер сражений, византийские императоры пытались возвести солдат, убитых неприятелем, в ранг мучеников).

Никифор Фока, возведенный на трон верными наемниками, — преданность последних обеспечивалась выделяемой им долей добычи — придал Византии новый импульс. Воевать было уже недостаточно, следовало также унизить, обесчестить противника и таким образом возвеличить императора и его войска. В оскорбительном послании, адресованном багдадскому двору, император напоминал о своих триумфальных победах и перечислял свои будущие завоевания: «Антиохия недалеко от меня; скоро я дойду до нее с моими доблестными воинами, так же как я достигну Дамаска, владения моих предков, и своей печатью верну им господство над ним! О, вы, живущие в песчаных пустынях, горе вам! Возвращайтесь в Аравию, вашу настоящую родину. Скоро своим мечом я поражу силы Египта, и его сокровища пополнят мою добычу… Горе вам, жители Харрана! Вот войска греков, которые, словно гроза, обрушатся на вас. То же постигнет и жителей Низиба, Мосула и жителей Джазиры, что принадлежит моим предкам и всему нашему античному государству. Бегите, жители Багдада, спешите скрыться и горе вам, ибо вашей ослабевшей империи осталось недолго жить». Эта программа начала выполняться пункт за пунктом: Кипр был отвоеван, Киликия полностью захвачена, а убитое, взятое в рабство или переселенное в другие места мусульманское население заменено восточными христианами (чьи потомки, к тому же, сыграют одну из основных ролей в латинских походах); Джазира подверглась жестоким набегам, целью которых было повергнуть население в ужас и в корне пресечь всякую попытку сопротивления. Совершив ряд убийств и грабежей, передовые войска возвращались к границе христианского государства, ведя за собой множество пленников, домашнего скота и неся богатую добычу. Ошеломленный мусульманский мир попытался отреагировать, но, как сообщает Рене Груссе,[2] из этого не получилось ничего, кроме теологического послания, составленного каким-то ученым из Ташкента! Поэтому император-солдат пошел еще дальше: благодаря одному, впрочем, весьма смелому маневру, он проник в центральную Сирию. Не считаясь с укреплениями Антиохии и Алеппо, двумя грозными воротами Леванта со стороны Анатолии, он прошел по богатой долине Оронта; впереди него неслась жуткая слава, ибо каждый штурм сопровождался убийствами, грабежом и пожарами. Маарат ан-Нуман, Куфр Таб, Шейзар, Хама, Хомс… Затем, внезапно свернув к побережью, он появился перед Триполи, который не стал осаждать из-за нехватки времени. После этого он направился на север, по дороге овладев Тортосой, Аркой и Джебайлом (Библосом), императорская армия вела за собой более ста тысяч пленных.

Антиохия, оставленная василевсом для следующего похода, была взята слабым разведывательным корпусом, которому в действительности помогали местные христиане, несмотря на огромный риск без раздумий предавшие мусульманского властителя. Тяжелый удар был нанесен по Умме, «общине правоверных», затем византийцы, продолжая двигаться в том же темпе, навязали свою власть и самому Алеппо; корпус египетской армии попытался осадить Антиохию, но без особого усердия (970 г.). Завоевание Иерусалима казалось уже близким, но события, произошедшие как в христианском, так и в мусульманском мире, разрушили эти чересчур оптимистичные планы.

Хотя убийство Никифора Фоки и приход к власти его ближайшего помощника и соперника Иоанна Цимисхия[3] нисколько не замедлили событий на восточном фронте, в Египте и на юге Палестины произошли глубокие изменения! В то время, как среднеазиатский мусульманский мир переживал политический упадок, новая династия Фатимидов из Ифрикии захватила Египет и установила там власть, вступившую в соперничество с аббасидским халифатом Багдада. Разумеется, разделение исламского мира на два религиозных полюса в дальнейшем значительно его ослабило, чем воспользовались западноевропейские воины в конце XI в. Тем не менее, новое египетское правительство некоторое время придерживалось агрессивной политики, которая имела для византийского крестового похода самые роковые последствия.

Заимствовав план и методы правления у своего предшественника, Цимисхий организовал большой поход на Месопотамию в надежде добраться до Багдада. Эта кампания 972 г. была особо жестокой для мусульман: воины должны были разорять, разрушать, опустошать земли и сеять панику, чтобы спровоцировать бегство мусульман из городов и деревень, таким образом, облегчив последующий захват страны: «Цимисхий, которого также называли Кир Иоанн, повел войну против мусульман и прославился блестящими победами, отметив свой путь повсеместным разрушением и кровопролитием. Он уничтожил до основания триста городов и крепостей и дошел до рубежей Багдада» (Матвей Эдесский).

Лишь в 975 г. начался первый хорошо организованный крестовый поход. После долгого сбора войск в Антиохии Цимисхий начал военную кампанию в начале весны, когда первые урожаи и трава уже могли обеспечить пропитание коннице. Повторяя путь Никифора Фоки, он прошел по долине Оронта, где взамен уплаты крупной контрибуции пощадил несколько основных городов, но позволил своим легионам проявить жестокость по отношению к оказавшему сопротивление Баальбеку. А затем, вместо того, чтобы двинуться на Иерусалим, он повернул к Дамаску, чей правитель позвал его к себе! То была одна из тех самых хитростей восточной политики, которые так долго сбивали с толку западных историков. Дамаском тогда правил турецкий атабек[4] Афтекин. Лавируя между Аббасидами и Фатимидами, он стремился добиться для себя суверенной власти. Поэтому, ухватившись за возможность, которую предоставлял ему поход василевса, он поспешил позвать его в Дамаск и признать его власть. У этого подчинения существовало множество преимуществ: оно не только защищало его владения от разорения, чинимого христианскими войнами во время походов, но также обеспечивало независимость атабека от соперничающих халифов, при этом безопасность союза обеспечивалась господствующей военной силой, чей политический центр находился — и этим преимуществом нельзя было пренебречь — недалеко от берегов Барада.

Император принял оказанные ему почести и обещание платить дань; он поспешил утвердить право атабека на его владения. Безжалостная священная война отступала перед политической реальностью, и восточно-христианские хронисты, поведавшие нам об этом событии, не смогли удержаться, чтобы не высказать легкое удивление столь быстро достигнутым согласием. Цимисхий принял оммаж Афтекина в присутствии всех византийских придворных: сидя на высоком императорском троне, в окружении своих войск, он принял покорившегося турка и приказал ему со всеми его эмирами и конницей разыграть представление атаки. Эта «джигитовка» прошла в блеске развевающихся на ветру шелковых одежд и сверкающего на солнце драгоценного оружия. Таким образом, с помощью воинов Дамаска христианские войска знакомились с ужасной атакой турецко-арабских эскадронов. Не успела еще осесть пыль, как атабек пустил лошадь в бешеный галоп, резко осадил ее в нескольких метрах от императорского трона и, спрыгнув, простерся ниц и поцеловал землю. Удовлетворенный знаками почтения, оказанными у его ног, василевс похвалил атабека, приказал ему подняться и освободил его от военной контрибуции, оставив лишь ежегодную дань. Афтекин снова простерся ниц, и опять Цимисхий приказал ему подняться, попросив у него в знак дружбы красивую арабскую кобылу, на которой тот так ловко скакал.

Каждый из участников этой игры находил в ней свою выгоду, но особенную яркость этот момент приобретает в устах панегириков и пропагандистов византийского крестового похода! Все детали этой кампании известны нам благодаря длинному письму, адресованному триумфатором своему вассалу, армянскому царю Ашоту III. Это письмо имеет огромную историческую ценность, ибо оно документально подтверждает византийские притязания на территорию, отобранную у мусульманского мира крестоносцами из Западной Европы; в нем следует искать истоки множества трудностей, драм и предательств, которые осложняли отношения христиан Востока и Запада: «Мы направились к Тивериадскому озеру, где наш Господь сотворил чудо с двумя рыбами и пятью ячменными хлебами. Мы решили осадить город Тивериаду, но жители его явились к нам, чтобы объявить о своей покорности, и, как и жители Дамаска, принесли множество подарков. Они попросили нас поставить во главе их города одного из наших командующих и подписали обещание хранить нам верность и всю жизнь платить дань. Мы не стали их грабить, потому что это была родина Апостолов. То же случилось и в Назарете, где Дева Мария услышала из уст ангела Благую весть. Дойдя до горы Фавор, мы поднялись к месту преображения Христа, Бога нашего. Во время стоянки к нам пришли жители Иерусалима, чтобы просить нашего покровительства и умолять нас о милости. Они просили у нас правителя, признали себя нашими подданными и согласились принять нашу власть. Мы желали освободить Гроб Господень от поругания мусульман. Мы назначили наместников во всех покоренных нами областях, которые стали выплачивать нам дань — в Бейсане, в Геннисарете, в Акре. Жители дали письменное обещание пожизненно платить нам ежегодную дань и подчиниться нашей власти. Оттуда мы направились на берег моря, к Кесарии, которая была покорена. Если бы проклятые африканцы не укрылись в прибрежных крепостях, мы бы вошли, с Господней помощью, в Святой град Иерусалим и смогли бы помолиться в этих почитаемых местах».

Как ни близко подошли войска Цимисхия к Святому граду, поход закончился неудачно, так как василевс опасался, что его пути сообщения, подвоза продовольствия и пути к отступлению могут оказаться отрезанными совместными действиями фатимидских гарнизонов (которых он пренебрежительно называл «африканцами»). Подобная ситуация повторится несколько раз во времена латинских походов. Чтобы не попасться в ловушку на суровом и пустынном иудейском плоскогорье, император Византии отступит к северу. Безусловно, в продолжение императорского письма подробно сообщается о новых завоеваниях, но нам следует воспринимать их как компенсации, смягчающие неудачу похода на Иерусалим: Бейрут и Джебайл взяты приступом, Сидон начал переговоры, и, если мощные укрепления Триполи в очередной раз сделали попытку взять его приступом бессмысленной, солдатня отыгралась на пригородах, заваливая колодцы, срубая оливковые деревья, круша виноградники и фруктовые деревья, засоряя сложную систему оросительных каналов. Мусульманские воины усвоят этот урок тотальной войны: тогда христианские монахи и хронисты будут оглашать рыданиями стены монастырей, «заплачут кровавыми слезами», как говорится на Востоке.

Парадоксальным образом василевс сообщит о своем триумфе в тексте, который следовало бы отнести к «моментам истории, подлежащим забвению», настолько ясно в нем прослеживается бахвальство, навеянное желанием вести пропаганду: «…теперь вся Финикия, Палестина и Сирия освобождены от тирании мусульман и подчиняются правителям римлянам. Помимо этого, в нашей власти находится великая гора Ливан. Все арабы, занимавшие ее, попали к нам в руки. Наше правление в Сирии было мягким, человечным и доброжелательным. Империя Креста простерлась далеко во все стороны. Повсюду в этих местах почитают и прославляют имя Бога. Повсюду установлено мое владычество во всей славе и величии. И наши уста не устают возносить благодарственные хвалы Богу за то, что Он даровал нам столь славные победы».

К великому сожалению для Империи, лишь области Антиохии и нижнего течения Оронта были присоединены достаточно надежно, а земли между Латтакией и Дамаском, напротив, подвергались ответным набегам противника. После смерти Цимисхия трон в Константинополе перешел законной династии, но парадоксальным образом Василий II, несмотря на то, что был самым прославленным полководцем из всех когда-либо существовавших на Востоке, ни разу не попытался возобновить поход на Святой город. Справедливости ради нужно заметить, что на это у него не было времени: ему пришлось выдерживать натиск многочисленных и опасных русских и болгарских нашествий, отражать нападения, бороться со славянскими пиратами, подавлять мятеж императорских подданных на юге Италии и множество восстаний крупных феодалов Анатолии; поэтому ему пришлось ограничиться лишь поддержанием status quo в Северной Сирии.

Однако грозный Василий был озабочен происходящим на сирийской границе, и каждый хронист повествует, с какой энергией и какой решительностью император приказал переместить свои лучшие войска с болгарской границы на границу с Оронтом: «В году 994 войска Фатимидов, зная, что император задержался в Болгарии, попытались совершить нападение на Алеппо, которым правил мусульманин — вассал империи. Дука Антиохии, отправившийся на помощь Алеппо, попал в засаду, и его войска были наголову разбиты.

Узнав о победе врага, василевс покинул поле битвы, где сражался с болгарами, собрал своих ветеранов, дал им оружие и каждому двух ездовых мулов, они ехали на одном, а другого держали про запас для смены. Имперские войска пересекли заснеженную Анатолию в рекордный срок за шестнадцать дней и проникли в Северную Сирию через проходы Тавра. Присоединив по пути гарнизоны из крепостей, Василий II появился перед Алеппо с большой армией; осаждающие город египтяне были застигнуты врасплох, снялись с лагеря и бежали. Изменив границу за счет территорий сирийских эмиров, отважный василевс снова пересек Анатолию и Фракию, чтобы вновь обратиться к своему смертельному врагу — болгарам (995 г.)» (Л. Брейер).

Вскоре присутствие Византии в Северной Сирии снова было поставлено под вопрос, и Василий II был вынужден организовать новый поход; в основных чертах он проходил по маршруту первого похода Никифора Фоки: имперская армия прошла по долине Оронта, вышла к Триполи через Хомский проход и вернулась на землю Империи, пройдя по сирийскому побережью. Но то был последний раз! Освобождение Святых мест потеряло свою былую притягательность, уступив место понятию единой и могучей Византийской империи, чья захватническая политика была направлена теперь на Балканы и Италию, либо на далекую кавказскую границу. Однако потеря интереса к захвату Иерусалима имеет тем меньше оправданий, если учитывать, что правящий халиф из династии Фатимидов, грозный Аль-Хаким преследовал христиан и (если верить христианским хронистам, которые будут стремиться оправдать латинское вмешательство в запутанную ситуацию на Востоке) осквернял Гроб Господень.

Тем не менее, Василий II отказался от сирийских походов не по собственной прихоти. Причина заключалась не только в том, что Фатимиды не представляли больше никакой опасности с тех пор, как их династия вышла на арену ближневосточной политики, и положение в Сирии характеризовалось более или менее ясно выраженным желанием двух государств поддерживать status quo (что легло в основу всех соглашений и заключенного между Василием II и Аль-Хакимом перемирия). Но причина была и в том, что из Закавказья приходили тревожные слухи о нашествии тюрок,[5] народа воинов, только что вышедшего из степей центральной Азии.

Византийцы и Фатимиды опасались неистовства этих кочевников по вполне понятным причинам; и те и другие знали о доблести, мужестве и воинских качествах турок; более века восточные правители, как христиане, так и мусульмане, доверяли свою охрану страже, набранной из турецких рабов; и все чаще и чаще на мусульманской земле турецкий полководец заменял арабского эмира. Такое проникновение турок в военно-политическую систему Востока уже вызвало массу проблем: просто немыслимо сосчитать все отдельные попытки получить независимость, вторжения, удачные походы, многочисленные вмешательства турок во все области жизни. Если уж нескольким из этих воинов придавалось такое большое значение, чего же можно было ждать от вторжения целого народа столь грозных воителей?

Чтобы уберечь государство от нашествия, которое он считал неминуемым, Василий II решил устроить на востоке гигантскую защитную зону, которая по его замыслу должна была остановить любую попытку проникновения в страну со стороны центральной Азии; единственным препятствием к осуществлению этой идеи была чрезвычайная обидчивость армянских и грузинских князей из этого региона. Константинопольская политика, пустившая в ход оружие, золото и дипломатию, вскоре смогла обратить этих недоверчивых феодалов в подданных императорского величества, ибо первые турецкие набеги пришлись как нельзя кстати, чтобы заставить князей более или менее добровольно отказаться от владений, слишком сильно подвергающихся набегам; взамен они получили придворные титулы и обширные владения в центральной Анатолии.

Описывать процесс захвата земель Империей в связи с турецким вторжением не входит в задачи данной работы; нам достаточно лишь привести в качестве примера рассказ о событиях, произошедших в маленьком царстве Васпуракан (область, расположенная между озерами Ван и Урмиах), которые проливают свет на имперскую политику и отступление христиан перед угрозой кочевников. В армянской хронике монаха Матвея Эдесского повествуется о происходившем в 1018 г.: «В это время собрался дикий народ неверных, называемых турками. Придя в движение, они вошли в провинцию Васпуракан и всех христиан предали мечу». Далее монах снова отмечает: «До этого дня мы не видели турецкую конницу. Армяне, оказавшись лицом к лицу с неприятелем, увидели этих странного вида людей: вооруженные луками с развевающимися, словно у женщин, волосами. Они не умели обороняться от стрел неверных, однако бесстрашно ринулись на них, обнажив мечи». Матвей использует длинную перифразу, чтобы попытаться объяснить резню христиан, которые попали в тщательно приготовленную западню и были пригвождены к земле стрелами, «не сумев даже приблизиться к сидящим в засаде лучникам».

Три года спустя царь Васпуракана отдал свое владение Василию II, получив взамен придворный титул и владения в районе Севастии (Сиваса). Царь покинул Васпуракан в сопровождении 14000 человек, не считая женщин и детей. История сурово осудит это жалкое бегство, оставившее приграничную область незащищенной и обеспечившее лишь несколько лет передышки. Укрепленный рубеж Василия II представлял собой гарнизоны, скрытые за стенами возведенных ценой больших усилий крепостей. Однако на самом деле нисколько не мешал отрядам кочевников, которые словно ради забавы переходили христианскую границу.

Суматохи, которую подняло появление турецкого народа, было достаточно, чтобы обратить военные устремления византийцев на восток Кавказа. Освобождение Иерусалима, казавшееся неизбежным во времена Цимисхия, теперь сильно уступало стратегическим проблемам, возникавшим в связи с необходимостью оборонять христианскую империю. К тому же существовали две дополнительные причины, из-за которых восточное христианство отказалось от завоевания Иерусалима: одна теологического, другая материального характера. Первая зависела от самой теории имперской власти, которую теологи свели к формуле «один Бог на небе, один император на земле»; она предполагала, что «земное царство Бога находилось там, где находился его представитель, василевс — автократор ромеев». Второй причиной было большое количество святых мощей, находившихся как в Константинополе, так и в других городах и поселениях Империи; эти вещественные свидетельства, овеянные мистикой времен зарождения христианства, отвлекали паломников от посещения Святой земли!

Поэтому латинское вторжение некоторым образом зависело от провала византийских крестовых походов. Тем не менее, Византия никогда не откажется ни от права оказывать моральное влияние на весь христианский мир, ни от своих притязаний на киликийские и сирийские земли, возвращенные благодаря «ее» крестовому походу.

Турки и греки глазами армян

Кто расскажет обо всех бедах армянского народа, всех страданиях, которые они перенесли от турок, этих свирепых зверей, пьющих кровь? Наше царство лишилось своих законных правителей, которых у нас отняли лживые защитники, слабый, женоподобный, подлый народ греков… Тех самых греков, которые сотворили из умения проворно обращаться в бегство свое доброе имя и славу.

(Матвей Эдесский, Хроника)

Франки глазами мусульман

Моментом возникновения могущества франков, их влияния, нашествий на мусульманские страны и завоеваний, благодаря которым они приобрели часть своих территорий следует считать именно 478 [1085] год. Таким образом, как мы уже видели, они овладели городом Толедо и другими городами Испании. В году 483 [1091] они переправились на остров Сицилию и захватили ее, оттуда они пошли в Африку, где покорили несколько областей, которые вскоре были у них отвоеваны.

Ибн аль Асир, Полный свод всеобщей истории

Турки глазами франков

Турки и туркмены имеют одни корни; они родом с земель, расположенных в северной части Сирии. Это грубые и малопривлекательные люди. У них нет ни страны, ни поселений, они постоянно передвигаются в поисках пастбищ для своих животных. Никто из них не жил ни в замке, ни в крепости… Они идут вместе со всем своим имуществом, рабами и слугами, табунами лошадей, стадами быков, коров и овец… В них заключено все их богатство. Они не обрабатывают землю, ничего не знают о торговле, ибо у них нет денег; чтобы удовлетворять свои потребности, они довольствуются тем, что обменивают животных, сыр и молоко… Эти люди за весьма короткое время завоевали не только персидское государство, но и все арабские земли. Скоро они будут господствовать над всем Востоком… Эти люди после великих завоеваний пожелали захватить Египет, который славился в те времена силой и богатством; они вошли в Сирию и овладели этой страной и основными городами, среди которых был и Святой Иерусалим. Они подвергли гонениям жителей, мучили их и обложили небывалыми доныне налогами и данью.

(Гильом Тирский, История деяний в заморских землях)

В правление Василия II Византийская империя достигла максимального развития; мы видели, как это могущественное государство было вынуждено полностью изменить политику, чтобы воспрепятствовать возможному нашествию турецких кочевников. Ожидаемый удар был все же нанесен, но в совершенно неожиданной форме; турецкое вторжение в Анатолию и туркменские налеты были лишь вторичным проявлением огромного наплыва турок, который завершился победой султана под теоретической властью халифа: турки полностью завладели всей восточной политической системой от Хорасана до границ с Византией и Египтом.

Современнику Василия II, удачливому предводителю турецкого разбойничьего отряда, удалось основать государство, простиравшееся от Хорасана до северной Индии, которую он к тому же продолжал завоевывать. Пока непривычный климат разлагал боевой дух и истощал силы грубых степных воинов, турецко-монгольский клан Сельджуков восстал и захватил Хорасан. Пока Тогрул Бек, глава клана, настойчиво стремился провести в жизнь свою политическую программу, его неугомонные родственники грабили и расхищали кто персидские провинции, кто Грузию, кто Армению, кто Месопотамию. В то время как большинство турецких воинов практиковали древние шаманские ритуалы, принесенные из центральной Азии, соратники Тугриль Бека благодаря набожным миссионерам, жившим на границах мусульманского мира, исповедовали ислам. Обращение в эту религию являлось необходимым условием для тех, кто хотел сделать политическую карьеру на арабско-персидской земле, и тем более для тех, кто рассчитывал заполучить верховный титул султана. Эта причина объясняет тот факт, что Сельджуки исповедовали ортодоксальный упрощенный ислам.

Взлет Тогрул Бека, сопровождающийся приведением в порядок персидского государственного строя, подчиняется строгой логике: его карьера началась в Нишапуре (Хорасане), продолжилась в Рее и Испахане, где он возродил персидскую империю, и дошла до Багдада, где халиф, владыка правоверных, пожаловал ему официальный титул султана, правителя Востока и Запада (1055 г.). Новый правитель стремился заставить признать свою власть на всей территории, находящейся под религиозным покровительством аббасидского халифа; за несколько лет он заложил основы мощного, несмотря на свою протяженность, государства с персидской административной структурой, турецкой военной силой и культурным блеском арабской науки и диалектики. Не последнее место среди парадоксов турецкого завоевания занимает именно этот переход от анархии кочевых племен к оседлому образу жизни.

В качестве временного правителя, возведенного на этот пост аббасидским халифом, высшим авторитетом ортодоксального Ислама, турецкий султан обязан был стать непримиримым врагом фатимидского халифа в Каире, который, разделив Общину правоверных, отнял у нее большую и богатую часть территории Ислама. Если на выступление против Египта турецкого султана толкали политические обстоятельства, то долг любого мусульманского правителя вести «священную войну» должен был неумолимо привести его к завоеванию Византийской империи.

Тем не менее, одной из первых целей Тогрул Бека было упрочить и заставить уважать свою власть на всей подчиняющейся ему земле; поэтому он стремился, прежде всего, отвоевать некоторые территории, захваченные византийцами во время походов времен Василия II: многолюдный город Эдессу, взятый около 1031 г. благодаря неслыханному мужеству неизвестного военачальника одного пограничного гарнизона, несколько небольших арабско-курдских эмиратов, отделенных армянскими княжествами и захваченных христианской армией наудачу. Но византийские военачальники довели искусство фортификации и технику осады до совершенства: они использовали метательные машины, нефть, горючие вещества, вели подкопы. В силу обстоятельств, поход, который султан повел против восточной империи, являлся классической кампанией, похожей на все прежние исламо-византииские войны. Однако осадные войны не были коньком турецких войск, которые не могли проявить в них свои обычные качества.

Воины Тогрул Бека долго бы топтались перед небольшим городом Манцикерт, если бы один любопытный случай не побудил их сняться с лагеря. Во время этой долгой осады одна турецкая баллиста разрушала крепостную стену, что сильно усложняло оборону города жителями; один франкский наемник, состоявший на службе Византии, решился совершить поступок, своей дерзостью граничивший с безумием: «Легко вооружившись, он спрятал три горшка с нефтью под одеждой и, оседлав лучшую лошадь гарнизона, устремился во вражеский лагерь. Чтобы его приняли за посланника, он размахивал копьем с наколотым на него письмом. Осаждающие, привыкшие к появлениям гонцов, пропустили его. Поравнявшись с баллистой, он швырнул один за другим три горшка с нефтью, которые тотчас же загорелись. Пораженные турки кинулись к оружию, но не смогли ни потушить огонь, пожиравший баллисту, ни остановить франка, галопом вернувшегося в город» (Матвей Эдесский). Несколько дней спустя Тогрул Бек снялся с лагеря.

Равновесие сил могло бы сохраняться еще долго, если бы его постоянно не нарушали неуправляемые банды: многочисленные отряды туркменских грабителей обрушились на византийскую территорию — Румскую землю, как они ее называли — не только ради того, чтобы грабить, но также чтобы не подчиняться суровому султанскому порядку. Часто случалось, что султанские военачальники, когда пытались призвать отряд кочевников к повиновению, то в ответ слышали: «Либо наш повелитель султан позволит нам передвигаться как нам вздумается в поисках пастбищ (подразумевалось: «и тем хуже для полей и владений оседлых подданных»), либо мы перейдем на Румскую землю». Иногда можно было наблюдать неожиданное зрелище — как непокорные грабители искали укрытия на византийской территории, а за ними по пятам гнался отряд султанских воинов. Случалось и такое, что пришедшие из-за границы два отряда принимались грабить и собирать добычу, каждый сам за себя, а в это время с высоты своих стен греки, поборники стратегии, ждали, пока эти дикари соизволят начать вести с ними нормальную войну!

Пока византийские гарнизоны ждали войны, туркмены добрались до центральной Анатолии. До смерти султана в 1063 г. подобные налеты производились спонтанно, безо всякого плана. Что касается византийских стратегов, они придерживались единой тактики: позволить кочевникам пройти, а напасть на них только на обратном пути, когда они, обремененные добычей, направляясь в основной лагерь в Азербайджане, будут вынуждены замедлить ход из-за пленников! Если такой прием и может вызвать улыбку, то последствия его были самыми пагубными, ибо постоянная незащищенность привела к уменьшению населения в византийской Анатолии и к падению Империи. Правда, стоит добавить, что некоторые видели в такой тактике и достаточно преимуществ, так как отнятая добыча оставалась у тех пограничных войск, которые осмелились напасть на туркменов и отобрать у них награбленное!

Алп Арслан, племянник и наследник Тогрул Бека, продолжил его политику; он ограничился тем, что принудил Византию пойти на небольшие уступки в плане границ, а в основном ревниво стремился насадить свой авторитет в среде кочевников. Без сомнения, Алп Арслан слишком хорошо помнил, как именно его собственный клан некогда обошелся с турецким завоевателем Хорасана, Афганистана и Индии. Стремление контролировать передвижения кочевников может показаться странным, настолько велика была разница в силе между султаном, его государством, войсками и несколькими разбойничьими отрядами кочующих воинов. Однако в будущем подобное беспокойство оправдало себя, поскольку персидские сельджуки с началом вырождения окончательно погрязшей в арабско-персидских интригах династии не смогут помешать потомкам банд кочевников, обосновавшихся в Анатолии, основать сельджукское государство в Руме, чье военное влияние и стратегическое положение внесут свою лепту в окончательный провал франкской колонизации Сирии.

Взятие Алп Арсланом нескольких крупных городов у восточной границы снова открыло туркменам путь в Анатолию, и они устремились туда следом за султанскими войсками. Предводитель наиболее отважного отряда уже хвастался, что видел вдалеке море Константинополя. Византия теряла свою жизненную энергию, когда на престол взошел Роман IV Диоген, император-полководец. Немыслимыми для почти пустой императорской казны усилиями он собрал разношерстное войско. Вместе с ним он обходил все области Анатолии, от Понтийских гор до проходов Тавра, от Фригии до Северной Сирии. Отдельные отряды истреблялись туркменами, но большой армии никак не удавалось настигнуть банды грабителей.

После трех лет похода, не принесшего ощутимых результатов, Роман Диоген в 1071 г. решил следовать политике Василия II, восстановив восточную заградительную зону, уничтоженную Алп Арсланом. Он привел свою армию (более ста тысяч человек) в район озера Ван; но тогда, в августе 1071 г. его войска были измучены несколькими неделями перехода по пыльным дорогам Анатолии, страдали от жажды, дневного зноя и сильного ночного холода. Маневренность была затруднена из-за наличия большого количества тяжелых повозок с поклажей и всем необходимым для осады (настоящая одержимость классической войной!).

Вторжение Диогена застало Алп Арслана врасплох в тот момент, когда он с небольшим отрядом проводил операцию по наведению порядка в Джазире (северная Месопотамия). Султан с войском, которое ему удалось собрать, поспешил подняться на высокое плоскогорье. Решающее сражение произошло в нескольких километрах от Манцикерта. Христианская армия, утомленная долгой кампанией, деморализованная предательством многих солдат-дезертиров, покинутая некоторыми своими предводителями, завидующими Диогену, была разбита наголову. Сразу после захода солнца василевс — властелин ромеев, потомок Константина и Юстиниана, был брошен к ногам турецкого султана. Хотя последний доказал свою необычайную снисходительность, ограничившись данью, несколькими исправлениями границы и формальным обещанием покорности со стороны византийцев, восточная христианская империя так никогда не оправилась после поражения при Манцикерте. Как только защитная зона была разрушена, турки все чаще и чаще стали чувствовать себя на плоскогорье Анатолии как дома, так что скоро превратили ее в турецкую землю. Несколько лет спустя Константинополь был вынужден только констатировать полный провал любой попытки Византии снова вернуться на плоскогорье: «Страна опустела. После нашествия турок выжившие убегали, опасаясь их возвращения. За несколько лет Каппадокия, Фригия, Вифиния и Пафлагония потеряли большую часть своего греческого населения. Долины и равнины, простирающиеся от Кесарии и Севастии до Никеи и Сард оставались почти пустыми. И поскольку они остались невозделанными, туркмены, добившись своего, с удовлетворением разбивали там шатры и пасли стада…» (Ж. Лоран).

Византия, удрученная драматическими последствиями военного поражения Диогена, погрязла в политических смутах: поражение привело к анархии, возникла толпа соперников, которые принялись добиваться титула монарха. Чтобы подкрепить свои права действиями, им нужны были войска и золото; захватчики и претенденты вербовали турецкие разбойничьи отряды, повели их к «царице», доверив им охрану самых красивых христианских поселений и предоставив в качестве награды возможность грабить богатейшие провинции Империи! Чтобы окончательно разрушить государство, которое они стремились завоевать, эти честолюбцы призвали на помощь гарнизоны крепостей, которые еще находились в Северной Сирии, в Месопотамии, на Евфрате, в Армении и Грузии. Необходимо отметить, что спустя десять лет после Манцикерта, в 1081 г. вся Анатолия была во власти турок, поскольку «иноземные союзники превратились в хозяев. Их банды, проходя по стране, нападали на мирные маленькие города Вифинии, грабили деревни, перекрывали пути сообщения между Константинополем и Анатолией. В Хризополисе они еще жили в шатрах и лагерях, но в Никее, куда они зашли без борьбы, как друзья, они быстро устранили все христианское население города» (Ж. Лоран).

Таким образом, участники первого латинского крестового похода, попав в Азию, оказались лицом к лицу с турками и были вынуждены отбить у них Никею, ставшую тем временем столицей турецкой Анатолии. А ведь Никея находилась совсем рядом с Константинополем и в каких-нибудь двадцати километрах от Мраморного моря; это значит, что поражение при Манцикерте в сочетании с легкомыслием греков имело весьма серьезные последствия. Восточно-христианская империя окончательно потеряла и имя, и престиж, и авторитет в вопросе ведения дел христианства и уж совсем была не способна вести войну против мусульман.

Катастрофа, пошатнувшая восточную империю, не могла оставить латинян равнодушными, тем более что последние только что сумели проявить себя, одержав несколько значительных побед над «неверными». Интересно познакомиться с точкой зрения латинян по поводу вторжения турок в Анатолию, высказанной Гильомом Тирским: «Наш Господь Иисус Христос допустил это бедствие, чтобы покарать свой народ. В ту эпоху в Константинополе царствовал император, который мудро правил своим государством; звали его Роман по прозвищу Диоген. Тогда с дальнего Востока пришел весьма могущественный турок, имя которому было Бельфет (от Абул Фат, арабского имени Алп Арслана). Турок повел за собой весь народ Персии и Ассирии… его войска были столь многочисленны, что казалось, будто они покрывают всю землю. Этот народ шел, ведя за собой лошадей и верблюдов, быков, лошадей и мелкий скот в таком огромном количестве, что едва можно было в это поверить. Продемонстрировав свои силы, Бельфет зашел на территорию империи Константинополя. Тотчас же он начал захватывать страны и разорять их. Он легко овладевал встречавшимися на пути крепостями и замками, ибо ничто не могло ему противостоять. Если же он и встречал на пути сопротивление, все тотчас же уничтожалось и сравнивалось с землей».

Гильом Тирский, быть может, не совсем верно уловил своеобразие турецкого нашествия, но совершенно правильно отобразил его последствия: крах Византийской империи на деле был крахом всего христианства. Удар был тем сильнее, что в то же время внезапно встал вопрос о продолжении длинной и трудной испанской реконкисты — войны, которую вели Кастилия и Арагон. Несмотря на французскую военную поддержку, а также из-за гористой местности Арагон одерживал лишь незначительные победы, в то время как Кастилии сопутствовал успех: в мае 1085 г. Альфонс VI вошел в Толедо и объявил себя императором. Однако вскоре триумф кастильцев был поставлен под угрозу ответным наступлением ислама. Альморавиды, союз берберских кочевых племен, воспламененные суровой верой, основали военно-религиозное государство. Придя в Испанию, они сначала объединили различные мусульманские государства полуострова. А затем начали победоносный джихад, священную войну против Кастилии и Арагона. На землях от Андалусии до устья Эбро и Балеарских островов появилось обширное военное королевство: его ресурсы были огромны, потому что по ту сторону пролива Гибралтар оно владело землями, расположенными между Сенегалом и Алжиром. На тот момент могущество Альморавидов пресекало всякую попытку продвижения христианства. Было очевидным, что вторжение Альморавидов, с одной стороны, и турецкое нашествие, с другой, произвели сильное впечатление на высшие круги христианского мира и в первую очередь — на папство.

Действительно, присутствие Альморавидов вблизи от христианской Европы должно было особенно беспокоить монахов Клюни, непосредственно заинтересованных в делах Испании (кастильские монархи щедро осыпали Клюни дарами в честь своих побед над Исламом, и орден играл важную политическо-религиозную роль в формирующемся христианском государстве). Крупный монастырский центр должен был поделиться своими тревогами с папством, с которым он был тесно связан. Без сомнения, последнее ощутило, что наступление турок и Альморавидов таит в себе новую и грозную опасность для «паствы Христовой».

Сегодня хорошо известно, что до проповеди папы Урбана II никто не задавался идеей совершить крестовый поход к Святым местам. Папа же был сильно озабочен новым витком мусульманского нашествия. Все христианство должно было перейти к обороне, и, поскольку лучшая защита — это нападение, понтифик, без сомнения, мечтал о резком повороте, который, поразив ислам в самое сердце, позволил бы восстановить христианство в Испании и Византийской империи.

Что бы ни говорили некоторые историки, военный поход на Восток, каким бы сложным он ни казался, не обязательно был сопряжен с огромным риском, поскольку искатели приключений, более или менее связанные с папством, успешно боролись с мусульманами Сицилии, несмотря на немногочисленные войска и ограниченные средства. Нормандцы, ибо речь идет о них, играли определяющую, если не главную роль в мире Средиземноморья во времена крестовых походов; поэтому нам следует познакомиться с ними поближе. Они проникли в южную Италию приблизительно в эпоху первых турецких набегов на восточную Анатолию. Эту область, которая все еще находилась под властью Византии и являлась последним клочком ее некогда обширных итальянских владений, прежде чем стать предметом разграбления нормандских банд, терзали постоянные мятежи населения и налеты мусульманских пиратов Сицилии.

Легко завербованные мятежниками и представителями имперской власти, нормандцы вскоре стали сами себе хозяева: они забыли своих лангобардских и византийских господ и начали вести жестокую войну с местными жителями, грабя, разоряя, сжигая церкви, разрушая очаги культуры, с утонченной жестокостью мучая пленников. Используя подобные методы, очень похожие на приемы турецких кочевников, нормандцы, пришедшие в южную Италию, незамедлительно основали ряд маленьких феодальных княжеств. Поначалу папа, разгневанный их грабежами и тем, как они обращались с итальянским населением, отлучил их от церкви, попытавшись одолеть их с помощью военной силы. Когда его войска были разбиты, он был вынужден волей-неволей сделать их своими союзниками и вассалами.

Казалось, ничто уже не должно было остановить неистовство нормандцев. Процесс развития их власти напоминает продвижение турок в Анатолии: в 1071 г. (год поражения Византии в битве при Манцикерте) они отвоевывают у Византийской империи Бари, сбросив в море последних представителей греческой власти Италии; в 1084 г. (когда турки укрепляли Никею) они разоряют Рим, и делают это ко всему прочему с помощью мусульманских солдат! Поводом к наступлению стал призыв о помощи, с которым к нормандцам обратился папа Григорий VII, окруженный в замке Св. Ангела германскими войсками императора Генриха IV. Во время германского нападения на папство один юный лотарингский феодал проявил способность на военном поприще. Вскоре он станет верным вассалом Святого Престола; звали его Готфрид Бульонский.

Отныне нормандский экспансионизм мог пойти двумя путями: либо завоевать мусульманскую Сицилию, либо выступить в поход на Константинополь и европейские провинции Империи. Между всеми сицилийскими эмирами существовал глубокий раскол, но их военной силой пренебрегать не следовало. Византийцы много раз пытались занять этот большой остров, но все тщетно. Но нормандцы были люди иной закалки, чем греки, и они были твердо настроены овладеть во что бы то ни стало этим земным раем, называемым Сицилией. Их планы снискали поддержку и расположение всего христианского населения Средиземноморья, ибо они могли бы положить конец пиратству сицилийских мусульман и, освободив Тирренское море, позволили бы развивать флот Генуи и Пизы. Роль, которую сыграл флот этих двух городов-республик во время первого крестового похода, даст возможность лучше понять стратегическую важность контроля над Сицилией во времена, когда навигация сводилась всего лишь к каботажному плаванью. Поскольку христианский флот не мог плавать вдоль берегов Туниса и Триполи (в Берберии), он должен был пробираться через пролив Мессины и делать остановку на островах, прежде чем направиться к Леванту.

Однако удачливый авантюрист Роберт Гвискар мечтал только лишь об одном — занять трон василевса. Действительно константинопольская анархия давала почву дерзким мечтаниям сына мелкого феодала из Контантена. В 1081 г., когда византийская Анатолия практически находилась в руках турок, нормандцы Гвискара напали на империю с тыла. Они высадились в Дураццо (нынешняя Албания) и прошли по Эгнатиевой дороге к столице Босфора. Обстоятельства им благоприятствовали, ибо даже папство поддерживало эту военную кампанию. С 1054 г. честолюбивый Михаил Керулларий, патриарх Константинополя, своими требованиями и притязаниями спровоцировал теологический разрыв и раскол между двумя полюсами христианского мира. Папа больше не нес ответственность за эту отбившуюся от его общины часть паствы. Образумить греков — это было почти что богоугодным делом… Кампания Гвискара в Македонии и Эпире, сопровождавшаяся жестокостями и насилием, уже тогда заложила основы четвертого крестового похода. Но на первый раз Византия нашла силы, чтобы дать достойный ответ: трон василевса занял Алексей Комнин, также удачливый авантюрист, вступивший в войну с нормандцами. После многих лет беспрестанных налетов ему удалось отразить нападение… благодаря турецким войскам, услужливо предоставленным ему правителем Никеи!

Подобное использование христианскими правителями наемных мусульманских воинов является одним из камней преткновения, когда мы пытаемся понять средиземноморский и восточный мир в эпоху крестовых походов. Алексей Комнин сражается против нормандцев с помощью турок из Никеи, которые отобрали у него всю Анатолию. Гвискар с мусульманскими войсками спешит защитить папу, осажденного германцами. Что же говорить о том, что какой-то мусульманин из «нормандских» войск молился и творил намаз прямо в базилике Св. Петра… разрушенной, разграбленной и сожженной защитниками папы! В это время нормандские феодалы вели непримиримую войну с сицилийскими эмирами; а Алексей Комнин вербовал нормандских солдат, чтобы пополнить свои войска и держать турок из Никеи как можно дальше от своей столицы! Таков был изменчивый мир Средиземноморья, такова была мозаика Леванта, с которой скоро пришлось столкнуться западным воинам. В то время как лучшим умам XX в. с трудом удается распутать клубок хитросплетений союзов, племен, этносов, государств и религиозных сект Ближнего Востока, нам необходимо отметить, что франкские вожди так быстро и удачно сблизятся с Востоком, что за несколько месяцев научатся использовать как мусульманские разногласия — Фатимидов против турок, арабов против турок и бедуинов против оседлых народов, так и соперничество между христианами — армян против греков, сирийцев против армян. Но они будут испытывать ответные удары константинопольских интриг, ибо столица павшей, униженной и ослабевшей Империи все же продолжала оставаться сценой, на которой разворачивались многочисленные политические повороты. Между Багдадом, Каиром и Константинополем будет вестись тонкая игра вокруг латинских колоний Леванта. Лишь франкский меч сможет разрубить эти путы, как некогда турецкая сабля разрушила арабско-персидские козни.

В тот год до нас стали доходить слухи о появлении франкских армий, идущих с Мраморного моря в неисчислимом множестве; так как эти известия следовали одно за другим не прекращаясь, люди пугались, узнав это, и теряли голову, слыша, что они продвигаются все дальше. Эти слухи подтвердил король Дауд Ибн Сулейман Ибн Котломуш, чьи земли располагались ближе всего к войскам упомянутых франков. Он принялся собирать армию, нанимать добровольцев и проповедовать священную войну, и призвал всех туркменов, кого только мог разыскать, прийти ему на помощь в борьбе против франков; многие из них отозвались, как отозвалась и армия его брата, что укрепило его дух и увеличило решимость. Он подошел к проходам, дорогам и путям, по которым они должны были пройти, и безжалостно убил всех, кто попал к нему в руки, и было их великое множество.

(Ибн аль-Каланиси, История Дамаска с 1075 по 1154 г.)

У Алексея не было времени отдохнуть, потому как до него дошел слух о приближении неисчислимых франкских войск. Он страшился их появления ибо хорошо знал неудержимость их натиска, их переменчивый и непостоянный характер, как и все, что было в природе кельтов, и все, что из нее вытекает; он знал, что они всегда готовы поживиться богатствами и что при первой же возможности они готовы без зазрения совести нарушить свои договоры. Тем не менее, василевс не терял мужества и принял все меры, чтобы приготовиться к сражению, если того потребуют обстоятельства. Действительность оказалась гораздо страшнее слухов. Ибо весь Запад, все варварские народы, живущие в странах, которые расположены по ту сторону Адриатики и до Геркулесовых Столпов, все те, кто кочевали большими толпами вместе со всей семьей, перейдя Европу, шли по Азии… Появлению такого количества людей предшествовал налет саранчи, которая пощадила урожай, но разорила все виноградники, истребив их. Это был знак, как предсказали прорицатели, что огромная кельтская армия не будет вмешиваться в дела христиан, но поразит, одолеет сарацинских варваров.

(Анна Комнина, Алексиада)

«С приближением срока, о котором Господь наш Иисус Христос ежедневно возвещает верующим в Евангелии, где говорит: Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, во всех областях Галлии сделалось большое волнение, и каждый, чистый сердцем и умом, кто желал следовать за Господом и верно нести за ним крест, поспешил встать на путь к Гробу Господню» (Аноним). Вот уже некоторое время красивая легенда о божественном повелении начать крестовый поход не в ходу среди историков. Образ Петра Отшельника, которому было откровение о том, что он должен освободить Гроб Господень, о чем он рассказал, главе христианского мира, годится лишь для иллюстрации детских сказок. История и легенда в этой эпопее средневекового христианства слишком часто перемешивались, поэтому нам стоит вернуться к концепции, более приближенной к реальности.

Ссылки на то, что турки плохо обращались с христианскими паломниками, притесняли их, едва ли будут звучать убедительно, хотя постоянные завоевания Святого города турками и Фатимидами отнюдь не облегчали доступ паломников в Святые места. За несколько лет до начала походов Иерусалим и основная часть Палестины, действительно, были присоединены к территориям персидского султана-сельджука, великого Мелик Шаха, сына Алп Арслана. Однако восточные христиане единодушно восхваляют достоинства его правления; эти похвалы тем более ценны, что исходят они из уст Матвея Эдесского, армянского монаха, чрезвычайно чувствительного к малейшим проявлениям антихристианской деятельности: «Мелик Шах проявил свою доброту, милосердие и благорасположение к верующим во Христа». Знаменитые притеснения западных путешественников, начавшиеся со времени захвата Иерусалима турками (1078 г.), все же не уменьшали количество паломников, отправлявшихся в Святую Землю. Разумеется, многочисленные путешественники сообщали папе о политических изменениях, происходящих в Леванте.

Первую причину начала крестовых походов следует искать в Испании. Как мы видели, ее дела вот уже полвека живо интересовали римских пап, которые многократно призывали французскую знать оказать содействие испанским христианам в ведении реконкисты. В их глазах вмешательство французского рыцарства было необходимым для удачного завершения реконкисты. Если папы быстро отказались от своих притязаний на суверенитет над завоеванными мусульманскими странами (испанские государи совершенно не намеревались увеличивать вотчину Св. Петра), то они обратили взор к переустройству религиозной иерархии на территориях, вновь ставших христианскими. Влияние испанской войны было решающим: опираясь на полученный опыт, Урбан II основывал свою политику борьбы с неверными на активном участии западного рыцарства.

Второй фактор: участие Святого Престола в восточной политике. Папство страдало от раскола и намеревалось сделать все возможное, чтобы вернуться к единству Церквей. Средства для достижения этой цели были столь же многочисленны, как и разнообразны: уступки в теологическом плане, военная помощь василевсу в борьбе со множеством врагов, а также, в случае необходимости, подчинение себе Византийской империи и Православной церкви более радикальными методами. Нет никаких сомнений, что папство с интересом и любопытством следило за попыткой нормандцев завоевать Константинополь.

Большинство современных исследований приписывают идею заключения соглашения с Алексеем Комнином папе Урбану II: западная военная поддержка компенсировала бы возвращение к единой Церкви. С этой точки зрения можно считать, что крестовый поход был задуман папой как военная экспедиция, в цели которой входило нанести удар по стратегически важной части мусульманского мира и помочь попавшему в трудное положение василевсу. Именно отсюда проистекает некая двойственность крестоносного движения. Что касается выбора Иерусалима, то лишь он один притягивал к себе христианский мир: завоевание этого города повредило бы исламу, поскольку Иерусалим и для этой религии был одним из святых городов.

Все эти политические мотивы будут скрыты за умелой пропагандой, основывающейся на excitatoria, документах, составленных постфактум. Их будут распространять после осады Антиохии, и особенно после успешного окончания похода. Чтобы добиться дополнительного притока войск, эти «листовки» будут ставить на первое место святость миссии крестоносцев; они будут обливать грязью турок и арабов с целью ускорить развитие священной войны, но помимо этого (именно в этом воплотятся все старания нормандской пропаганды) они заклеймят предательство Византии в отношении всего христианства в целом и крестового похода в частности, хотя, как они утверждали, последний и был начат по призыву василевса.

Краткий обзор политического положения на Западе подтвердит, что Святой Престол имел острую необходимость утвердить себя как высшую власть, авторитет и совесть христианского мира: долгая борьба с германскими императорами за инвеституру[6] уже несколько раз чуть было не привела его к полному краху, и это существенно отразилось на папской власти. Не являлся ли поход на Восток возможностью восстановить ее престиж и внушить почтение европейским правителям, напомнив им об императоре в Византии и взяв под свою эгиду лучших воинов западного рыцарства?

Похоже, что именно весной 1095 г. на соборе в Пьяченце Урбан II принял посольство от Алексея Комнина, описавшее ему печальное положение, в котором находилась Византийская империя. Кажется, для папы эта просьба о помощи была решающей. По окончании собора вся курия пересекла Альпы и направилась в Пюи. Там Урбан II долго совещался с епископом Адемаром Монтейским: последний родом был из южной знати, посвятившей себя войне в Испании; к тому же незадолго до 1087 г. он совершил паломничество в Иерусалим. Именно в Пюи, по всей вероятности, было принято решение начать крестовый поход. Папа со свитой снова отправился на юг, где встретился с графом Раймундом Тулузским, живущим тогда в Комта Венессин, на берегах Роны. Урбан II со свитой остановился в Клюни, где и был выработан порядок ведения похода. Наконец, осенью 1095 г. был созван Клермонский собор, который историки и хронисты считают отправной точкой крестоносного движения. Что бы там ни говорилось, первые заседания в Клермоне не вызвали никакого воодушевления; церковная терминология едва ли годилась для того, чтобы вызвать массовое воодушевление в народе.

Собор начался с рассмотрения различных проблем, стоявших перед Церковью. Интересный момент: путем голосования было принято решение даровать прощение грехов всем тем, кто предпримет поход в Святую Землю с благочестивыми целями. Немного позже папа объявил о своем намерении организовать вооруженную экспедицию в Палестину. Епископ Пюи взялся сопровождать войска, и Урбан II назначил его своим легатом. Несколько дней спустя посланники от Раймунда Сен-Жилльского сообщили о согласии своего господина присоединиться к ним. План, разработанный Урбаном, выглядел довольно скромным: он предполагал простое выступление маленькой армии рыцарей, которыми руководили бы Адемар Монтейский и Раймунд Сен-Жилльский. Он не рассчитывал на огромный подъем воодушевления, которое после несколько невыразительного начала похода охватит всю Западную Европу и значительно отодвинет сроки выполнения задачи.

Слова Deus lo volt! (Так хочет Бог!), выкрикнутые в Клермоне горсткой верующих, моментально стали известны по всей стране. Вскоре их стали повторять множество народных проповедников, таких как Петр Отшельник. В это время папа прилагал все усилия для подготовки провансальской экспедиции. Он назначил место и дату сбора войск — Пюи, 15 августа 1096 г. В поход могли отправиться лишь те, кто был в состоянии носить оружие, так как армия не нуждалась ни в женщинах, ни в стариках, ни в слишком молодых воинах. Монахи могли отправиться в поход лишь с позволения своего настоятеля, а миряне, прежде чем дать обет крестоносца, должны были просить совета у опытных духовных лиц. Но данный обет нельзя было взять назад, а отступничество каралось отлучением от церкви.

Это суровое обязательство компенсировалось тщательно разработанной правовой системой, носившей церковный характер (безусловно, сказывалось влияние Клюни) — крестоносцы обладали как духовными преимуществами (им было даровано прощение грехов), так и материальными: пока они будут отсутствовать, их имущество перейдет в руки Церкви (в данном случае в лице местного епископа), если бы кто-то попытался его присвоить, его бы отлучили; было запрещено привлекать их к суду; и на время своего отсутствия они должны были получить безоговорочную отсрочку всех своих долгов.

Благодаря множеству мер предосторожности провансальская армия, но только она одна, должна была состоять из крестоносцев, набранных в соответствии с пожеланиями папы; между тем на Восток уже двигались неуправляемые войска: банды Вальтера Неимущего достигли Константинополя в середине июля, вскоре к ним присоединилось ополчение Петра Отшельника, вышедшее из Кельна приблизительно в Пасху и состоящее из простолюдинов, пеших воинов, бродяг и преступников, которым Петр Отшельник отпустил их грехи: «Упомянутый Петр первым подошел к Константинополю третьего числа в августовские календы, вместе с ним подошло большинство германцев. Среди них были лангобарды и множество других. Василевс приказал снабдить их продовольствием по мере возможности города и сказал им: не переходите Рукав до прихода основной армии, ибо вас недостаточно, чтобы сразиться с турками. Но христиане повели себя недостойно — они разрушали и сжигали дворцы в городе, снимали свинец, которым были покрыты церкви, и продавали его грекам, так что император, разгневавшись, приказал переправить их через Босфор» (Аноним).

Оказавшись в Анатолии, эти странные паломники продолжили опустошать все вокруг. Вскоре разрозненные банды разделились на группы, говорящие на одном языке. Никейские турки быстро справились с действующими безо всякой согласованности войсками: в первую очередь были захвачены врасплох и разбиты лангобарды (т. е. южные итальянцы). Франки, пришедшие им на помощь, попали в засаду; обеспокоенная Анна Комнина сообщает, что «повсюду лежали трупы убитых воинов. Когда их собрали, это была не куча, не курган, и даже не холм, но гора огромной высоты, так велико было нагромождение тел». Что касается германцев, они тоже поняли, что воевать с турками было куда трудней, чем грабить их. Они укрылись в одной крепости. «Турки тотчас же осадили ее и лишили воды. И наши так мучились от жажды, что вскрывали жилы лошадей и ослов, чтобы напиться их крови; другие бросали пояса и одежду в отхожие места и высасывали из них влагу; некоторые мочились в руки товарищей и затем пили; были и такие, кто рыл сырую землю, так сильно их терзала жажда». Многие сдались и приняли ислам. «Все те, кто отказались отречься от Господа, были убиты; одних, захваченных живыми, отделили друг от друга, словно овец, другие стали мишенями для турок, третьи были проданы или раздарены, словно животные. Одни увели свою добычу домой, другие в Хорасан, в Антиохию, в Алеппо, туда, где они жили» (Аноним).

Узнав об этом поражении, василевс отрядил часть флота, чтобы спасти Петра Отшельника и его спутников — единственно уцелевших из огромного народного ополчения. Предупрежденный дипломатами и хорошо осведомленный Алексей Комнин понял, что должен обеспечить безопасность Петра, ибо легенды о нем уже давно превзошли реальную власть отшельника. Оказавшись перед лицом императора, монах обвинил «своих» крестоносцев во всех грехах: «Гордый латинянин обличил тех, кто не повиновался ему и следовал за ним лишь по своей прихоти; он назвал их ворами и разбойниками» (Анна Комнина).

Так закончился народный крестовый поход. Хотя другие войска, возглавляемые вождями-мародерами из долины Рейна, еще даже не дошли до византийской границы, они уже дали о себе знать чередой жутких избиений, как, например, уничтожение еврейских поселений в Шпайере, Майнце, Кельне, Трире и Вормсе. Эти банды, дурная слава о которых неслась далеко впереди них, были уничтожены, как только выступили на венгерскую территорию.

Вопреки плану, выработанному папой Урбаном II, образовались еще три феодальные армии: лотарингская, французская и нормандская, или южно-итальянская. Воины лотарингской экспедиции (пришедшие из Лотарингии, Нидерландов и рейнских земель) изначально представляли собой императорскую армию, но набор рыцарей велся независимо от конфликтов, имевших место между Генрихом IV и папством. Бесспорным лидером этой армии был Готфрид Бульонский, сын графа Булонского, сам бывший герцогом Нижней Лотарингии. Его сопровождали братья: Балдуин и Евстафий Булонские. Как отметил Рене Груссе, ядром экспедиции являлись валлоны. Французская армия состояла под началом Гуго де Вермандуа, брата короля Франции, поскольку Филипп I был отлучен от церкви и не мог принять участие в походе. В эту армию входили отряды из северной Франции и королевского домена: Нормандии, Шампани, Фландрии и Иль-де-Франса. Командовали ими граф Блуа, герцог Нормандии Роберт Коротконогий и граф Фландрии Роберт Иерусалимский. Наконец, нормандцы из Италии (лангобарды, как называет их Анна Комнина) тоже сформировали свою армию. Эти легкие на подъем воины, уже дважды нападавшие на Византийскую империю, не замедлили откликнуться на призыв с Востока. «Когда Боэмунд Победитель, осаждавший город Амальфи, услышал о прибытии состоящего из франков несчетного народа христиан, который желал отправиться к Гробу Господню и сразиться с язычниками, он приказал разузнать, каким оружием они пользуются в битве, какой символ Христа был у них в пути, каков их боевой клич. Ему ответили по порядку: у них оружие, надлежащее для ведения войны, на плече или на груди у них крест Христов, они одновременно испускают клич: Так хочет Бог! Так хочет Бог! Тотчас же Боэмунд приказал разрезать на кресты свой драгоценный плащ и раздать их воинам. Тогда множество рыцарей, осаждавших город, стремительно бросились к нему… Вернувшись на свою землю, сеньор Боэмунд стал усердно готовиться к походу к Гробу Господню» (Аноним).

Лотарингская армия выступила первой; она придерживалась пути, по которому несколько месяцев назад шли грабившие всех подряд отряды народного ополчения. Ее полководцам требовалось немало терпения и ловкости, чтобы ослабить недоверчивость и унять неприязнь, которые были вызваны их предшественниками. Тем не менее, проход через немецкие и венгерские земли не вызвал особых затруднений, и вскоре лотарингцы достигли византийских границ. Герцог Готфрид принял византийских послов где-то южнее Белграда и заключил с ними соглашение: армия обещала защищать земли Империи, при условии регулярного снабжения ее продовольствием на всей территории владений Алексея Комнина. Договор строго соблюдался до берегов Мраморного моря, где армия осадила и разграбила город Селимбрию (нынешняя Силиврия), что не могло не усилить опасения самодержца по отношению к латинянам.

Попытаемся понять цели и реакцию противостоящих сторон: император принимает крестовый поход как помощь, высланную папой, дабы ликвидировать последствия победы, одержанной турками при Манцикерте; однако он совершенно не предполагает совершить ответный шаг, который так ждет он него Рим — согласиться на объединение Церквей. Количество и сила лотарингских войск заставляют его опасаться за безопасность своего трона, столицы или всего государства; поэтому он пытается заручиться поддержкой крестоносцев и использует для этого такие же методы, какие применяли в течение столетий его предшественники по отношению к своим наемным войскам: золото, подарки и титулы для военачальников в обмен на клятву верно служить Империи; чтобы избежать беспорядков в рядах солдатни, всем мужчинам выплачивается жалование.

Было очевидно, что бароны не собирались просто так приносить императору потребованную у них ленную присягу: например, Готфрид Бульонский, крупный феодал Германской империи, откликнулся на призыв папы занять Иерусалим (уже продав большую часть своего имущества!); но он совершенно не знал о том, что крестовый поход мог быть рассмотрен как помощь Византии, впрочем, будучи вассалом западного императора Генриха IV, он не мог даже представить возможность принести клятву верности императору Востока. Итак, василевс хотел использовать крестовый поход в своих целях, а крестоносцы ждали его помощи и даже участия в походе на Иерусалим.

После разграбления Селимбрии василевс приказал Готфриду подойти вместе со своими войсками к подножию стен Константинополя и явиться к императорскому двору. Герцог охотно выполнил первый приказ, но от аудиенции уклонился. Лотарингцы встали у городских стен в конце декабря 1096 г. Кто знаком с климатом Стамбула, может легко представить мучения, обрушившиеся на пришедших с севера крестоносцев — дождь, туман, тающий снег, мелкий град, и довершал все северный шквалистый ветер с Босфора. Для того, чтобы заставить баронов уступить ему, Алексей прекратил поставку продовольствия крестоносцам; лотарингцы в ответ стали регулярно грабить окрестности. В конце концов уступил сам император; он возобновил снабжение армии провизией и позволил крестоносцам обосноваться на другом берегу бухты Золотой Рог, там, где сегодня возвышаются Пера и Галата. Несмотря на многочисленные ходы имперской канцелярии, Готфрид уклонялся от ответа. На самом деле он ждал прихода других латинских войск, чтобы заставить императора уступить. Вот что говорит об этом дочь василевса: «Итак, он ждал прихода Боэмунда и других графов. Ибо если Петр предпринял этот великий поход с целью поклониться Гробу Господню, то другие, особенно Боэмунд, давно питали ненависть к Самодержцу и искали удобного случая отомстить… на первый взгляд они шли в поход на Иерусалим, а на деле они хотели свергнуть Самодержца и захватить столицу. Василевс, давно знавший об их коварстве, уже собрал дополнительные войска; они должны были следить за тем, чтобы Готфрид не отправил послание Боэмунду или кому-то из графов, шедших за ним или навстречу ему, и преградить им путь».

Раздраженные имперскими придирками, лотарингцы перешли в наступление: спалив свой лагерь в Галате, они снова перешли Золотой Рог и обосновались напротив земляных крепостных валов. Между греками и латинянами начались стычки, хронисты обеих сторон оспаривают друг у друга победу; лишенные продовольствия, не имеющие никаких вестей от других армий, Готфрид с ближайшими помощниками были вынуждены сдаться. «Так Готфрид вскоре был принужден подчиниться воле василевса. Посему он отправился к нему и принес требуемую клятву, обещав, что все города, местности и крепости, которые он захватил, и которые до этого принадлежали империи ромеев, будут переданы военачальнику, специально назначенному для этого василевсом. Когда он дал эту клятву и получил много денег, он стал называться гостем и сотрапезником василевса; после богатого пира он переправился через Пролив. Тогда василевс приказал дать им провизии в изобилии» (Анна Комнина).

Так Алексею Комнину удалось совершить замечательный политический ход, по крайней мере, он был в этом убежден. Отныне для Константинополя латинский крестовый поход становился частью византийского похода. Поэтому византийцы будут неустанно требовать исполнения клятвы и возвращения некогда принадлежащих им земель, а именно всей Анатолии, Северной Сирии и, безусловно, Антиохии, Эдессы, быть может, Триполи и Иерусалима! Клятва Готфрида Бульонского легла тяжким бременем на все латинские поселения Леванта!

Едва лотарингская армия перешла на другой берег Пролива, как появились нормандские отряды Боэмунда Тарентского. Они пересекли Адриатическое море и в ноябре 1096 г. высадились в Валоне (нынешней Албании). Мы знаем, как византийцы боялись прихода нормандской армии и насколько император опасался «коварства» Боэмунда. Однако последний решил поставить все на карту крестовых походов и не захотел из-за рискованного поступка лишаться папского благоволения и покровительства, ни тем более подвергать опасности прекрасную армию, которая позволяла ему надеяться на приобретение восточных владений, что было гораздо более соблазнительно, чем завоевание нескольких балканских провинций, к тому же разоренных кампаниями его отца, Роберта Гвискара. «Тогда Боэмунд держал совет со своими войсками, вселяя храбрость, призывая их к милосердию и смирению, прося воздержаться от грабежа этой земли, которая принадлежит христианам, и не брать ничего лишнего, кроме того, что им нужно для пропитания» (Аноним).

Несмотря, на строгий порядок, поддерживаемый в нормандской армии, произошла стычка у Вардарского прохода, когда византийские наемники (турки), следившие за продвижением армии, внезапно напали на арьергард. Только храбрость Танкреда, который в сопровождении двух тысяч солдат бросился в реку и переплыл на другой берег, позволила сдержать натиск неприятеля. Боэмунд, по-прежнему придерживаясь миролюбивой тактики, отпустил пленников, захваченных его племянником, понимая, что возобновление военных действий разрушит его планы, и удвоил бдительность. Чтобы избежать любой неожиданности, нормандские военачальники приказали тщательно разведывать пути продвижения армии. Но подобная мера замедлила ее ход; и они были счастливы заключить новый договор с византийскими посланниками. В войсках постоянно стал находиться представитель императора: «…когда мы проходили мимо их городов, он давал приказ жителям Приносить провизию… но они никому из нас не позволялось пройти за городские стены» (Аноним).

Чтобы обрисовать состояние духа простых крестоносцев, интересно вспомнить, что приказы Боэмунда часто оспаривались: по дороге войска, которыми командовал Танкред, захотели разграбить город, где можно было взять богатую добычу; сыну Роберта Гвискара понадобилось употребить все свое влияние, чтобы противостоять им. Этот инцидент произошел вечером, а на следующее утро из города вышла процессия — жители с крестом в руках шли воздать почести Боэмунду, который радостно их принял и позволил им с ликованием уйти: вот еще один из незначительных фактов, которые упускаются теоретиками, но которые лишь усиливали намерение нормандца обосноваться на Востоке с помощью политики, защищающей интересы местных христиан.

Чем ближе нормандская армия подходила к Константинополю, тем больше становилось посланников; византийцы, все еще опасаясь нападения, постоянно требовали новых доказательств доброй воли, так что в Серресе (Македония) Боэмунд отдал приказ вернуть жителям всех животных, отобранных мародерами. Дабы устранить новые препятствия, князь Тарентский «оставил свою армию и, взяв с собой небольшое число рыцарей, направился к Константинополю, чтобы договориться с императором… Император, узнавший, что досточтимый Боэмунд пришел к нему, приказал с честью принять его и разместить со всевозможной обходительностью за городской стеной. После этого он призвал его к себе, чтобы втайне с ним побеседовать» (Аноним). Такова латинская версия событий, но насколько она разнится с тем, что говорит Анна Комнина! Она не только досконально знает о том, откуда Боэмунд родом, но и с глубоким удовлетворением отмечает, что он не благородного происхождения; чтобы унять страх византийцев, она подчеркивает слабость его помощников и скудость его военной казны.

Что касается Алексея, то он стремился заручиться поддержкой Боэмунда и отправить его армию в Анатолию, пока другие войска тоже не стали лагерем под стенами города; объединив силы, они могли под влиянием грозного нормандца попытаться осадить столицу. К его великому удивлению, Боэмунд проявил готовность к сотрудничеству и буквально на следующий день после своего прихода принес ту же клятву, что и Готфрид Бульонский. «Когда это свершилось, василевс выбрал зал своего дворца и приказал выложить весь пол всевозможными сокровищами: одеждой, золотыми и серебряными монетами, ценными вещами; зал был так наполнен, что невозможно было сделать и шагу. Придворному, который должен был показать все эти сокровища Боэмунду, император приказал незаметно открыть самые большие двери. Вид всех сокровищ ослепил гостя, который воскликнул: „Если бы я владел такими богатствами, я бы стал повелителем многих земель". — „Отныне это все твое, — отвечал ему тот, — по милости василевса"» (Анна Комнина).

В качестве награды за свое повиновение Боэмунд просил самый высокий титул в имперской иерархии: титул доместика Востока (верховного главнокомандующего всех армий азиатской части империи); подобное звание могло бы сделать его представителем имперской власти как по отношению к другим крестоносцам, так и по отношению к восточным христианам. Алексей, раскрыв хитрость Боэмунда, не стал отвечать ему прямым отказом, а обнадежил красивыми фразами: «Твой час еще не настал; но с твоим рвением и твоей верностью ждать осталось недолго». Как же потешался византийский двор над чересчур доверчивым нормандцем!

Однако ценное свидетельство кого-то из свиты Боэмунда говорит, что в армии лангобардцев ходили другие слухи: «Храбрейшему Боэмунду император пообещал, что если он добровольно принесет клятву, то получит от него помимо Антиохии, землю длиной в пятнадцать дней пути шириной в восемь; он поклялся, что если Боэмунд сдержит свою клятву, то он сдержит свою». Однако этот союз с автократором породил внезапный конфликт в военных кругах лангобардцев. Танкред, чтобы избежать клятвы верности, неожиданно перешел пролив и присоединился к лотарингцам, но другие вожди не проявили никаких угрызений совести, в чем их после горько упрекали «пехотинцы» крестового похода. Они знали о первом возмущенном отказе сеньоров принести присягу василевсу, затем об их скором союзе; вот откуда разочарование в словах Анонима: «Как столь храбрые и суровые рыцари смогли так поступить? Вероятно, их вынудила к тому жестокая необходимость. Быть может, снова случится такое, что наши вожди нас разочаруют. Что же в итоге они сделают? Они скажут, что в силу необходимости им пришлось волей-неволей подчиниться воле императора!»

Ропот простых воинов, бескорыстных крестоносцев, у которых не было за душой ничего кроме храбрости и страданий, которые не рассчитывали ни на богатые завоевания, ни на восточные владения и ради освобождения Гроба Господня рисковали только своей жизнью, будет все усиливаться. Зависть и эгоизм «предводителей» будут раздражать их все сильнее; и последние будут вынуждены волей-неволей с этим считаться. Этот «протест» делает одновременно ближе, человечнее и трогательнее настоящих неизвестных героев истории крестовых походов.

Провансальская армия прибыла третьей по счету. Раймунд Сен-Жилльский, граф Тулузы и маркграф Прованса, был первым крупным бароном, который поддержал планы понтифика. Потому он вскоре стал ревниво следить за остальными латинскими военачальниками. Его войска, набранные в Лангедоке и Провансе, выступили в поход в октябре 1096 г., но потеряли всю зиму в переходах через северную Италию, Хорватию и Далмацию. Продвигаясь вдоль побережья, они дошли до Дураццо (нынешняя Албания) и направились по Эгнатиевой дороге, где перед ними прошли нормандцы. Как за теми, так и за другими следили византийские наемники, с которыми иногда случались достаточно серьезные столкновения. Например, в Роцце (нынешнем Кесане) жители так враждебно встретили армию Тулузы, что воины не выдержали. С криками «Тулуза, Тулуза» они кинулись в атаку, овладели городом и разграбили его до основания; по иронии судьбы это был тот самый город, жители которого за десять дней до этого встречали нормандскую армию торжественной процессией!

Спустя несколько дней в Родосто (нынешнем Текеридаге) византийцы попытались отомстить. Их войскам был нанесен большой ущерб, а атака отбита. Именно тогда василевс призвал Раймунда Сен-Жилльского оставить своих воинов и прибыть в Константинополь. Как только граф Тулузский уехал, его армия вновь подверглась нападениям со стороны императорских войск, но на этот раз последние одержали победу. Уязвленный подобным предательством, граф Сен-Жилльский дерзко разговаривал с василевсом, выступая в качестве военачальника папской армии. Даже сама мысль о присяге Алексею привела его в ярость. Не для того взял он крест, говорил он, чтобы найти себе другого господина, вместо Того, ради которого он оставил свою страну и владения! С другой стороны, если бы василевс со своими силами присоединился к походу на Иерусалим, он охотно признал бы его главенство. Такому прямому и дерзкому предложению Алексей мог противопоставить всего лишь типично восточное словословие, говоря о невозможности присоединиться к армии. Категорический отказ графа Сен-Жилльского, т. е. единственного военачальника, назначенного папой Урбаном II, сильно уменьшал значимость клятв других графов. Латинский поход не стал подобием византийского похода. Не будет преувеличением сказать, что начиная с этого момента, равновесие сил на Востоке изменится в пользу латинян. Как только провансальские войска прибыли в Константинополь, граф Сен-Жилльский принялся искать подходящий случай, чтобы отплатить имперским войскам за предательство в Родосто. Потребовалась вся ловкость баронов и вся мудрость Адемара Монтейского, чтобы заставить его отказаться от этой идеи. Все, чего добились от Раймунда многочисленные послы василевса, — это простое обещание, данное им от своего имени и от имени своих воинов не наносить вред жизни и владениям императора Алексея!

Французские крестоносные войска последними зашли на территорию Византийской империи. В отсутствии своего главного предводителя, Гуго де Вермандуа, который вот уже около года пользовался императорским гостеприимством, поход возглавили Роберт Коротконогий, герцог Нормандии, и его шурин Стефан Блуаский. Они пришли в Италию, получили в Риме благословение понтифика, а затем через Бриндизи добрались до Дураццо. После этого они, следуя за лангобардами и тулузцами, направились по Эгнатиевой дороге к Константинополю. Ни одно происшествие не помешало продвижению французской армии, а отношения с греческим населением были настолько хорошими, что в хрониках нет ни одного упрека их поведению. Французским крестоносцам было даже позволено посещать основные церкви Константинополя… правда, небольшими группами и в строго определенное время! Мы охотно верим хронисту Фульхерию Шартрскому, когда он рассказывает о восхищении солдат, увидевших богатство императорского города. Бароны тоже могли получить награду в виде денег или разнообразных подарков, после того, как принесут клятву верности. Граф Блуа в письме к жене превозносит щедрость василевса, хвалится, что тот принимает его как собственного сына, и заканчивает письмо восторженным заявлением: «На земле сегодня нет человека, подобного императору Алексею». Действительно, Стефан Блуаский был далеко не блестящим полководцем и жизни в военном лагере предпочитал позолоченную роскошь константинопольского двора. После того, как последняя армия прошла в Анатолию, все войска находились в состоянии боевой готовности.

Армянин: сражение

Удрученные взятием Никем, персы понесли жалобу султану Кылыч Арслану, восседавшему в Мелитене, и поведали "ему о своем поражении. Владыка собрал несчетное войско и отправился навстречу франкам на землю Никем. Завязалась битва, ужасная для обеих сторон, две армии яростно кидались друг на друга и бились, словно свирепые звери… Этот день стал великим и знаменательным, ибо Султан командовал шестьюстами тысячами воинов, но франки одержали победу, обратили персов в бегство и безжалостно уничтожили их. Равнина была усеяна телами, добыча была безмерной, а пленных насчитывались тысячи. Добытое золото и серебро невозможно было сосчитать.

(Матвей Эдесский)

Византийка: победа

Крестоносцы не долго преследовали противников: однако они дошли до турецких укреплений, где остановились отдохнуть. После этого варварская армия была уничтожена; выжившие рассеялись по округе, покинув своих жен и детей, ибо отныне они были не способны противостоять латинянам и искали спасения в бегстве.

(Анна Комнина)

Житель Дамаска: тяжесть поражения

Франки победили его, разбили его армию, убили и взяли в плен людей, все разграбили и многих увели в рабство. Туркмены обратились в бегство после того, как у них забрали большинство лошадей, а царь греков купил у франков множество рабов и увел их в Константинополь. Поскольку известия об этом позорном для Ислама исходе следовали одно за другим, многих обуяла паника, страх и тревога возросли.

(Ибн аль-Каланиси)

Латинянин: добыча и воздание должного врагам

Мы взяли значительную добычу, состоящую из золота, серебра, лошадей, ослов, верблюдов, овец, быков и множества других вещей, которые не можем сосчитать. Если бы Господь не был с нами во время этой битвы, если бы он не послал нам в помощь другую армию, никто из нас не смог бы остаться в живых, ибо с третьего по девятый час битва не прерывалась. Кому достанет мудрости и учености, чтобы описать проницательность, воинские дарования и доблесть турок? Они полагали себя способными устрашить народ франков угрозой стрел, как устрашили они арабов, сарацин, армян, сирийцев и греков. Но если так угодно будет Господу Богу, они никогда не сравняются с нашими воинами. По правде говоря, они ведут свое происхождение от франков и утверждают, что никто, помимо них и франков не может называться рыцарем. Я скажу правду, и никто ее не опровергнет несомненно, если бы они твердо придерживались веры Христа и были христианами, не нашлось бы никого, кто бы сравнялся с ними в силе, храбрости и ратном искусстве.

(Аноним)

Толпы крестоносцев, собравшиеся на северном берегу Никомедийского залива, выступили в поход в начале мая 1097 г. Готфрид, взявший на себя временное командование походом, выслал вперед авангард из трех тысяч человек, вооруженных топорами, чтобы рубить деревья и расширять дорогу, по которой могли бы пройти пилигримы. «Так мы дошли до Никеи, столицы Романии, в четвертый день до майских нон и стали там лагерем» (Аноним).

Стоявший на одном из самых красивых и самых широких озер Вифинии и окруженный внушительной крепостной стеной, город, казалось, был способен оказывать активное сопротивление: длина первой оборонительной стены составляла 4427 метров, высота крепостных стен достигала 9 метров, а толщина от 4 до 6 метров; через каждые 35 метров возвышалась мощная полукруглая башня. Вскоре возникли большие сложности с пропитанием осаждавших; Боэмунд, оставшийся в Константинополе при дворе императора Алексея, старался не только ускорять отправку подвод с продовольствием, но и следить за их регулярностью. Тем не менее, несмотря на численность, латинские войска не сумели сомкнуть плотное кольцо вокруг города: южная часть крепостной стены, в соответствии с планом нападения доставшаяся графу Тулузскому, оставалась свободной, чем и воспользовался турецкий гарнизон, чтобы обеспечить себя провизией.

В принципе, через открытые ворота в этой части стены должно было пройти и вызванное мусульманское подкрепление, однако тулузская армия сумела занять эти позиции незадолго до его появления. Таким образом, когда турецкие отряды стали вскачь спускаться с холма, они натолкнулись прямо на франков: «Граф Тулузский решительно атаковал их и одержал победу, и они бежали, бросив множество убитых. Но на помощь им пришли другие турки, полные ликования и предчувствия скорой победы, у них были с собой веревки, чтобы увести нас в Хорасан. Радостно они начали спускаться с холма, но по мере того, как они спускались, все больше их гибло на месте, а наши рубили им головы. И с помощью метательных орудий наши рыцари метали отрубленные головы за городские стены, дабы посеять ужас в рядах турок» (Аноним).

Стремясь извлечь максимальную выгоду из этой победы, граф Сен-Жилльский внезапно начал штурм: гарнизон выстоял, и даже разрушение одной башни, подкопанной саперами тулузской армии, никак не повлияло на ведение осады. Благодаря озеру осажденные легко могли прорвать окружение, ограниченное крепостной стеной: барки Никеи шли бесконечной вереницей, они привозили фураж и провизию, а также небольшие отряды, которые прочесывали местность, безжалостно истребляя одиноких паломников и фуражиров христианской армии. Будучи не в состоянии остановить движение турецких барок, латиняне обратились с призывом о помощи к Алексею Комнину, который приказал флотилии подойти к берегам Мраморного моря, как можно ближе к озеру. Длинные упряжки быков протащили византийские барки через поля и холмы: «В день, когда барки были доставлены, их не стали сразу же спускать на воду; а когда настала ночь, на борт взошли хорошо вооруженные туркополы (вспомогательные воины турецкого происхождения). На рассвете флотилия в боевом порядке вышла на середину озера и направилась к городу. Увидев ее, турки пребывали в недоумении, не понимая, чьи это были корабли — турецкие или императорские. Когда они поняли, что это были императорские войска, то, охваченные ужасом, они принялись плакать и стенать, тогда как франки ликовали и славили Бога». Потеряв контроль над озером, никейские турки вскоре пали духом: они боялись жестокости штурма, о неотвратимости которого говорили латинские приготовления. Император Алексей тоже опасался последствий штурма то ли потому, что предводитель франков, отличавшийся беспримерной храбростью, мог отказаться отдать ему завоеванный город, то ли потому, что грабеж, который победители не преминули бы начать, оставил бы от города лишь камни да штукатурку. Перед лицом общей опасности между гарнизоном и василевсом возникло некое подобие взаимопонимания, и император отправил к туркам одного из своих приближенных. Было решено, что в случае капитуляции турки со своими семьями и всем имуществом вверят свои жизни императору, а он в дальнейшем дарует им свободу.

За несколько минут до установленного крестоносцами времени штурма над башнями крепости взвились императорские знамена (26 июня 1097 г.). Безусловно, Никея была отнята у турок, но крестоносцы остались без добычи, на которую рассчитывали. Раймунд Сен-Жилльский и Танкред напрасно во всеуслышанье заявляли о коварных махинациях императорской политики, имперские войска оставались непоколебимыми, и, под предлогом предотвращения грабежа, крестоносцам запретили даже входить в покоренный город! Такая политика являлась законным следствием клятвы, которую принесли друг другу василевс и верховные бароны; тем не менее, с психологической точки зрения это являлось ошибкой, как и то, что василевс не пожелал сам возглавить христианский поход. Разумеется, Алексей должен был оставаться в западной Анатолии для того, чтобы уничтожить турок, обосновавшихся в Ионии и на всей прибрежной полосе полуострова. Разумеется, он послал корпус императорской армии под командованием Татикия (крещеного турка), который сопровождал западноевропейские войска. Тем не менее, крестоносцы будут говорить о том, что василевс Алексей предал «армию Христа». Эта армия, действовавшая в Никее от имени императора, обретет прежнюю свободу по мере продвижения в глубь Анатолии. При входе в Северную Сирию торжественные обещания будут так прочно забыты, что об обещании императору отдать Антиохию никто из баронов даже и не вспомнит.

28 июня 1097 г. отряды латинян один за другим покинули Никею; они решили пересечь юго-восточную часть Анатолии. Но, как только они добрались до первых возвышенностей плато, добывать пропитание стало все сложнее. Дабы облегчить эту задачу, армия разделилась на два корпуса, что к тому же ускорило ее продвижение. В авангарде, плотно сомкнув ряды, ехали нормандцы из Франции и Италии, чуть позади двигалась основная часть войска под предводительством Адемара Монтейского, Готфрида Бульонского, Раймунда Сен-Жилльского и Гуго де Вермандуа. Находясь в засаде по сторонам длинной колонны, анатолийские турки следили за ней с момента выхода из Никеи. Как только армия разделилась на два корпуса, они решились атаковать. Чтобы противостоять христианскому вторжению два главных турецких правителя Анатолии — Кылыч Арслан, правитель Никеи, потерявший вместе со столицей семью и все имущество, и эмир Гази ибн Данишменд, правитель Каппадокии и Понта, забыли о вражде. Все турецкие войска, находившиеся на территории бывшей Византийской империи объединились, чтобы попытаться в одной битве разбить христианские войска: «Они яростно атаковали Боэмунда и его соратников… Мудрый Боэмунд, увидев вдалеке несчетное множество турок, испускавших дьявольские вопли, приказал своим рыцарям тотчас же спешиться и поставить палатки. Не успели они сделать это, как он вновь обратился к рыцарям: „Сеньоры и доблестные рыцари Христовы, со всех сторон нас ожидает тяжелая битва. Пусть все рыцари храбро двинутся вперед, а пехотинцы быстро и осторожно разобьют лагерь". Когда это было сделано, нас уже со всех сторон окружили турки, которые сражались, метали дротики и посылали стрелы на необычайно дальнее расстояние. И мы, хотя и были не способны им противостоять и выдержать натиск такого большого количества врагов, в едином порыве выступили им навстречу. Даже наши женщины в тот день были нам великой подмогой, поднося воду сражающимся и постоянно ободряя их в сражении, наступлении и при защите». Рассказ Анонима вполне ясен и исключает разные толкования: авангард был застигнут врасплох и окружен! Все же Боэмунд успел предупредить герцога Готфрида, и только благодаря быстрому появлению второго корпуса армии этот день завершился победой франков.

В сопровождении пятидесяти рыцарей Готфрид первым явился на помощь. За ним в полном составе скакал лотарингский корпус, далее следовали все отряды франкской армии. На поле битвы буквально хлынула вся латинская конница: под прикрытием холмов корпус под командованием папского легата предпринял обходной маневр. Кылыч Арслан увидел происходящее, когда его войска были почти полностью окружены. Бегство было всеобщим: «С приближением наших рыцарей, турки, сарацины и все варварские народы тотчас же обратились в бегство через горные ущелья и равнины… Они с удивительной быстротой добрались до своего лагеря, но долго там оставаться не могли. Тогда они продолжили отступление, и мы преследовали их и убивали в течение всего дня» (Аноним).

Войска отдохнули несколько дней недалеко от места сражения, находящегося в нескольких километрах от византийского города Дорилеи (нынешний Эскишехир). 4 июля они снова направились к Филомелиону (Аскшехиру) и Иконию (Конье). Армия жестоко страдала от голода и жажды: эта местность была голой и пустынной, да еще вдобавок Кылыч Арслан приказал вывезти оттуда всех жителей, сжечь урожай и отравить воду в редких колодцах. Пеший переход через Фригию и Ликаонию в июле месяце под раскаленным солнцем и при слепящем свете был настоящим испытанием сил: «Мы преследовали турок через пустыни, иссушенные и обезлюдевшие земли, откуда трудно было выйти живыми. Нас беспрестанно мучили голод и жажда, и нам почти нечего было есть кроме терновника, который мы рвали и терли меж руками: вот такой скудной пищей мы кормились. Там умерла большая часть наших лошадей, так что многие наши рыцари оказались пешими. Из-за нехватки лошадей мы брали вместо них быков, и при крайней нужде нашу поклажу несли козы, бараны и собаки» (Аноним).

Примерно 15 августа армия дошла до Икония: несколько богатых пастбищ смогли восполнить недостаток лошадей, но войско не нашло ни пропитания, ни каких-либо припасов. С момента поражения при Дорилее турки придерживались правила сжигать землю… «Когда они подходили к крепости или к городу, они обманывали местных жителей и говорили: „Мы победили всех христиан, и наша победа была такова, что ни один из них больше никогда не осмелится выступить против нас. Дайте же нам войти". Ворвавшись в город, они грабили церкви, жилища и все остальное; уводили с собой лошадей, ослов, мулов, уносили золото и серебро и все, что могли найти; брали с собой сыновей христиан и сжигали все, что могло быть пригодным, но всегда трепетали и убегали при нашем появлении» (Аноним). Единственную помощь крестоносцам оказывали местные христиане, которые благоразумно прятались во время прохода турецкого арьергарда. Сами терпя лишения, они не могли обеспечить пропитание, но зато они давали весьма полезные советы крестоносцам: «Жители этой местности убеждали и предупреждали нас, чтобы мы взяли с собой бурдюки, наполненные водой, ибо в течение целого дня ходьбы мы испытывали большую нужду в воде. Мы сделали так, пока не добрались до реки, где стали лагерем на два дня».

Франкская армия обошла с юга степи Соленого озера; в конце этого долгого перехода, там, где вода падала со скал, укрывшись под сенью листвы, их ожидала турецкая конница. Несмотря на огромную усталость, франки разбили их в первой же атаке. Самому Кылыч Арслану не оставалось ничего иного, как последовать за своими убегающими воинами. Это была последняя попытка сельджуков из Никеи остановить христианскую армию; западные крестоносцы полностью сломили турецкую мощь Малой Азии! Последняя битва произошла при Гераклее Каппадокийской (Эрегли), всего лишь в нескольких километрах от нынешнего Гюлекбогази, ущелья Киликийских Ворот. Это ущелье было одним из немногочисленных проходов через Тавр, оно давало возможность без особых сложностей перейти с Анатолийского плоскогорья на богатую равнину Киликии и было традиционным путем следования из западной Анатолии в Северную Сирию. Это была самая короткая и самая доступная из всех дорог, ее преимущество заключалось в том, что она пролегала через плодородные земли. Несмотря на эти достоинства, основная часть армии свернула и направилась на северо-восток, в горы Каппадокии.

Что же произошло? Для начала отбросим гипотезу о том, что крестоносцы ошиблись направлением: они отлично ориентировались на вражеской территории; местные проводники, византийские разведчики и даже сами латиняне, знавшие местность, направляли и контролировали продвижение армии. Поэтому нам следует обратиться к другим причинам: турецкое поражение представлялось столь полным, что, казалось, нужно сделать последнее усилие, дабы окончательно изгнать мусульман из Анатолии. Доверив охрану городов и крепостей восточным христианам, бароны могли рассчитывать на то, что в случае возвращения мусульман они окажут им активное сопротивление. До сегодняшнего дня некоторые историки видят в этом обходном маневре явное свидетельство следования крестоносным войском византийской политике, ссылаясь на то, что Константинополь хотел восстановить свое господство в регионе, в котором власть турок была слабее. На подобное заявление мы спрашиваем: почему же в этом регионе власть турок была слабей, чем в других? И если латинский поход проходил по указке Алексея Комнина, возвращая ему огромный регион со всеми городами и крепостями, как объяснить тот факт, что мы не находим упоминания об этом в записках его собственной дочери Анны, автора византийской хроники, в которой содержится наибольшее количество информации о событиях первого крестового похода? Не стоит ли усматривать в этом желание некоторых баронов обеспечить себе пути к отступлению, если сражения, в которых они будут участвовать, завершатся не в их пользу?

Армия пришла в Кесарию Каппадокийскую (Кайзери), повернула на восток, затем взяла прежнее направление на юг, в сторону Сирии. Близость Сирии ударяла как хмельное вино в головы предводителей войны. Воодушевленный добычей, доставшейся после первых побед, Боэмунд рыскал по округе, чтобы перехватить войска эмира Данишменда, который по донесениям разведчиков следил за продвижением христианской армии. Раймунд Сен-Жилльский направил конный отряд к Антиохии, потому что местные христиане утверждали, будто турецкий гарнизон спешно отступил из города, который будет принадлежать тому, кто захочет его занять. Но Боэмунду не удалось настигнуть турецкого эмира, а провансальский отряд с сожалением убедился в том, что гарнизон Антиохии намерен ее защищать.

Теперь дадим слово простым солдатам, составляющим основную часть армии: «Мы, остававшиеся в Коксоне, вышли оттуда и направились в дьявольские горы, такие высокие и с такими узкими проходами, что на тропинке, идущей по склону, ни один человек не смел обогнать другого; лошади срывались и падали с обрывов, и каждое вьючное животное увлекало туда другое. Со всех сторон рыцари пребывали в унынии и били себя руками от горя и отчаяния, спрашивая, что им делать с собой и своим оружием. Они продавали свои щиты и хорошие кольчуги со шлемами за три-пять денье или за какую-нибудь мелочь. Те, кто не мог их продать, просто выбрасывали их и продолжали путь. Выйдя из этих ненавистных гор, мы достигли города под названием Мараш. Жители радостно вышли нам навстречу, и мы получили много пищи и пребывали там в окружении всеобщего изобилия, ожидая прихода сеньора Боэмунда» (Аноним).

Мало-помалу в Мараше собрались различные франкские отряды: сначала Боэмунд, затем провансальский отряд и, наконец, войска двух баронов, которые отделились от основной армии у Киликийских Ворот, чуть раньше внезапного поворота на север. Нам следует вернуться к истории этих двух авантюристов и тому, что они делали, когда отделились от основной армии. Танкред, племянник Боэмунда, первым прошел сквозь Киликийские Ворота с маленьким отрядом преданных ему людей, вышел к Тарсу, обратил в бегство турецкий гарнизон, который рискнул выйти за городскую стену, завладел нижним городом, где к нему вскорости присоединились местные христиане. Тут появилось более внушительное войско Балдуина Булонского, брата Готфрида Бульонского. Он стал беззастенчиво предлагать Танкреду вместе разграбить город: «Войдем вместе и разграбим город: пусть тот, кто захватит больше, оставит все себе, а тот, кто может взять, возьмет!» Получив гневный отказ Танкреда, Балдуин изгнал маленький нормандский отряд manu militari (силой). Затем он объявил себя сеньором Тарса и установил там свое правление. В почитаемом городе, где родился апостол Павел, ему услужливо была предложена помощь одного пирата — подданного графа Булонского, отца Балдуина; тот привел в Левант целую флотилию с фламандскими паломниками на борту. Именно этому необычному крестоносцу Балдуин доверил охрану Тарса. В это время Танкред дошел до Аданы, занятой бургундским бароном, еще одним человеком, кто отправился в Иерусалим в надежде разбогатеть! Несколько дней спустя нормандец овладел крепостью Мамистра, разграбив ее до основания. Когда лотарингская армия Балдуина Булонского в свою очередь дошла до стен крепости, их встретила туча стрел: нормандцы мстили за то, что их изгнали их Тарса! Сражение вскоре приняло серьезный оборот, но простые участники крестового похода вынудили двух предводителей заключить перемирие. Братоубийственное сражение крестоносцев на границе Сирии дает возможность представить всю жадность сеньоров, вспыхнувшую при виде восточной роскоши, но также и то, что вожди забыли о своей клятве верности василевсу; когда богатые киликийские города — Таре, Мамистра — оказывались в их власти, мысль об исполнении императорской присяги даже не приходила им в голову. Действительно, Константинополь был далеко, земли были богатыми, а жители только и ждали какого-нибудь военачальника, которому можно было доверить свою защиту. Бацилла завоевания так глубоко проникла в разум Балдуина, что не прошло и сорока восьми часов после его прибытия в Мараш, как неуемный брат Готфрида Бульонского снова пустился в путь. С помощью армянских советников, проявлявших, как и он, немалую заинтересованность в этом деле, он основал княжество, первое государство крестоносцев на Востоке. Политическое устройство лотарингского графства Эдессы (нынешней Урфы) являлось своего рода результатом искусной стратегии. Несмотря на эгоистические причины, которые привели к его возникновению, графство и его основатели никогда не изменяли и не отворачивались от идеи крестового похода, ибо в действительно опасной ситуации они сумели спасти большую армию. Мы вернемся к этой теме, как и к другим франкским политическим системам, после рассказа о походе на Иерусалим.

Михаил Сириец утверждает, что Антиохия должна была пасть от рук франков

В то время, когда франки были в Константинополе, Антиохия подверглась землетрясению, и посреди основания одной из рухнувших башен нашли огромное подземелье, где находились большие бронзовые фигуры, изображающие франков на конях, в их одеждах, с копьями, мечами и тому подобным оружием из бронзы; они были скованы и стянуты железными цепями. Турецкий султан Баги-Зиян приказал спрашивать и справляться о них, но так как не нашел никого, кто бы знал, для чего они предназначались, и ни одной записи, говорящей о них, все подумали, что это были идолы, которым поклонялись язычники. Поэтому по приказу султана их разбили. Но потом нашлась одна слепая старуха, которая сказала: «Я слышала от старых людей, что под такой-то башней хранятся талисманы против народа франков, чтобы помешать им выступить и пересечь море». И когда правитель сам услышал об этом из уст старухи, он раскаялся, что разбил их, и спросил ее: «Слышала ли ты, как они были отлиты? Можно ли их сделать заново?» И когда она ответила «нет», они ударили ее и убили.

16 октября 1097 г. армия отправилась в путь и покинула Мараш. Тяжелый переход через ущелья Анатолии уже был основательно забыт: дорога на Антиохию (нынешнюю Антакью) пролегала через необычайно богатые места. Небольшие города, где жили христиане, армяне или сирийцы, не сговариваясь, поднимали восстания, убивая или обращая в бегство мусульманские гарнизоны, сбрасывая турецкую власть, которая давно дискредитировала себя интригами и соперничеством.

Дорога, по которой шли крестоносцы, пересекала Оронт в месте, называемом «Железный мост», самой важной точке пути между Алеппо и Антиохией; обычно здесь караваны, путники и торговцы, стремящиеся попасть в крупный торговый центр Северной Сирии, платили пошлину за товары и дорогу. «По мере того, как мы приближались к железному мосту, наши передовые отряды, обыкновенно шедшие перед нами, обнаружили впереди внушительный отряд турок, которые спешили на помощь в Антиохию; они атаковали их и разбили наголову. Одержав победу, наши по милости Божией завладели огромной добычей из лошадей, верблюдов, мулов и ослов, нагруженных зерном и вином» (Аноним).

Не прошло и полдня с момента захвата Железного моста, как Боэмунд и его конница увидели вдали стены Антиохии. Город, чья оборонительная система могла сравниться только с константинопольской, пользовался славой неприступного. Византийцы укрепляли его с 970 по 1085 год, до момента, когда турки завладели им хитростью. Четыреста башен возвышались над огромной крепостной стеной, с севера которой находились болота, с юга и востока — головокружительные отвесные склоны горы Сильпиус, а на западе — укрепленный склон к Оронту. Боэмунд ограничился самыми быстрыми приготовлениями: он заблокировал ворота Св. Павла, ведущие на Алеппо. Другие христианские воины расположились в определенном порядке от ворот Собаки до ворот Сада. Несмотря на многочисленность, христиане могли охватить лишь четверть от общего периметра крепостной стены (шесть километров с востока на запад, четыре — с севера на юг).

Если осада и велась, то полной блокады не было, поскольку у гарнизона оставалась возможность действовать со стороны Латтакии, гавани Св. Симеона и особенно со стороны цитадели, возведенной на вершине горы Сильпиус. «Мы осаждали трое ворот города. С другой его стороны у нас не было достаточно места, чтобы вести осаду, потому что нам мешала гора, через которую был лишь один узкий проход» (Аноним). Боевой дух крестоносцев пропал впустую, ибо они не сделали ни одной серьезной попытки захватить крепость. Это было серьезной ошибкой, которую отметили все хронисты. «Наши неприятели турки, находившиеся в городе, так нас боялись, что в течение 15 дней ни один из них не осмеливался напасть на кого-нибудь из наших». Мало-помалу гарнизон одумался и начал совершать вылазки из города и окружать паломников. Для крестоносцев возможность быстрой победы была упущена. Больше такого случая не представится, и они смогут занять город лишь после того, как сумеют полностью окружить его. Но какой ценой! Вместо того, чтобы направить все силы на общее дело, они разменивались по мелочам, что повлекло за собой, как мы увидим, самые пагубные последствия.

Гарнизон, воодушевленный грозным Баги-Зияном, бывшим атабеком султана Мелик Шаха, активно защищался, что поставило христиан в трудное положение. Воину, фуражиру, паломнику или монаху, вышедшему за пределы лагеря, грозила опасность быть зарубленным мусульманскими передовыми отрядами или попасть к ним в плен. Боэмунд попытался провести диверсию против крепости Харим (расположенной в нескольких километрах на восток от Антиохии). Он выманил гарнизон в открытое поле, увлек их в засаду и захватил толпу пленников, которых приказал обезглавить перед воротами городской стены, осаждаемой его рыцарями. Готфрид приказал навести понтонный мост через Оронт, чтобы можно было переправляться на левый берег реки и наладить таким образом прямую связь с гаванью Св. Симеона, где только что бросили якорь первые генуэзские корабли с подкреплением и провизией (17 ноября 1097 г.).

Однако мусульман мало беспокоили франкские маневры, тем более, что они рассчитывали на поддержку всех исламских областей Ближнего Востока. Отрывок хроники Алеппо (Кемаль ад-Дин) свидетельствует об уверенности гарнизона: «Франки (да проклянет их Господь!), став перед Антиохией, прорыли между своим лагерем и городом широкий ров, дабы защищаться от нападений гарнизона из-за превосходства, которое он имел над ними, ибо атакам осажденных почти всегда сопутствовала удача. Со своей стороны Баги-Зиян искал помощи повсюду, как в ближних, так и в дальних землях».

Чтобы оградить себя от последствий внезапных вылазок, бароны возвели укрепление, позволявшее отражать вражеские налеты с тыла. Оно было построено в рекордные сроки на холме, называемом Морегар или Мальрегар и возвышающемся над той частью крепостной стены, которую осаждал Боэмунд. Основные войска по очереди стояли там гарнизоном. Укрепление обеспечило армии некую защиту, но с середины декабря возникла другая проблема, потребовавшая немедленного решения. Продовольствие было на исходе, и некоторые съестные припасы совершенно закончились. Историки долго распространялись о бессмысленной трате продуктов, о бесстыдном грабеже богатых земель Антиохии и отсутствии предусмотрительности у крестоносцев, которые не позаботились о том, чтобы сделать запасы. Не споря с тем, что беспорядок, небрежность и бессмысленная трата продуктов действительно имели место, нам все же следует признать, что кочевой образ жизни крестоносцев вкупе со сложностями передвижения делал накопление и хранение запасов затруднительным. К тому же небольшие отряды, отправленные за продовольствием или фуражом, непременно гибли либо при столкновениях с более многочисленными силами, либо попадая в тщательно приготовленную засаду. Поэтому советом сеньоров было решено направить на вражескую территорию большой отряд с целью грабежа. Несколько дней спустя после Рождества двадцать тысяч человек покинули лагерь. Это были если не самые отборные, то по крайней мере прекрасно вооруженные войска. Возглавляемые Боэмундом и графом Фландрским, они проникли на сарацинскую территорию (они тонко различали земли, населенные мусульманами — юг и восток Антиохии, и северные и западные области, где жили местные христиане). Этот налет закончился необычным образом. Военная экспедиция наткнулась на правителей центральной Сирии, которые готовились к выступлению, чтобы снять осаду с Антиохии. Этой армией командовал Дукак Мелик, правитель Дамаска, его сопровождали турецкий атабек Тугтекин и арабский князь Хомса; для союзников открывалась заманчивая возможность уничтожить самые опасные части армии захватчиков. Сражение между ними состоялось 31 декабря 1097 г. Франки, несмотря на численное превосходство противника, сохранили хладнокровие; тем не менее, они не посмели двинуться дальше, со своей стороны мусульманам пришлось отказаться от намерения освободить Антиохию, и они вернулись на исходные позиции. «Продовольственная» экспедиция возвратилась в лагерь, принеся с собой славу вместо добычи.

С потерей этой последней надежды голод стал ощущаться еще сильнее, и боевой дух воинов заметно ослаб. К тому же войска, продолжавшие осаду, понесли значительные потери из-за разделения армии: не упуская ни единой возможности нанести серьезный удар, турки гарнизона воспользовались походом за продовольствием, чтобы совершить крупную вылазку. Вначале они испытали способность осаждающего корпуса к сопротивлению, атаковав его в наиболее слабых местах. Затем в ночь на 29 декабря 1097 г. они пошли в атаку. «Эти ужасные варвары появились ночью и свирепо набросились на нас. Они убили большое число наших рыцарей и пехотинцев, которые не были достаточно хорошо защищены. В этот печальный день епископ (речь идет о папском легате) потерял даже своего сенешаля, который нес и охранял хоругвь, и если бы не было реки, они бы еще чаще наступали на нас и причинили бы еще больший вред нашим людям» (Аноним). Аноним хоть и участвовал в этой схватке, но сообщает нам о ней очень немногое; ведь будучи воином итало-нормандской армии, он просто опускает те события, которые могли бы бросить тень на славу его сеньора Боэмунда. А однако в течение именно той ночи соперник Боэмунда, граф Тулузский, чуть не захватил Антиохию. Как только турки ринулись в атаку, граф Сен-Жилльский во главе отряда конницы разбил толпу противника. Он был уже в двух шагах от города, вот-вот мог проникнуть туда вместе с бежавшими турками, как вдруг ряды христиан охватила внезапная паника, обратившая уже показавшуюся близкой победу в поражение. Турки восстановили порядок в рядах, снова пошли в атаку и принялись рубить рассеявшихся по полю пехотинцев. В рассказе Аноним упоминает хоругвь легата Адемара Монтейского: победители захватили ее, осквернили, надругались, а затем в насмешку выставили на вершине башни. На этом стяге была изображена Божья Матерь города Пюи, почитаемая всей южной Францией. Длительность осады и сопровождавшие ее трудности все больше озлобляли воинов: началось убийство пленников, осквернение могил и памятников культуры, многочисленные и разнообразные злодеяния… Это было началом ужасной «священной войны», вскоре она приведет к всеобщим избиениям, которые будут иметь самые печальные последствия для западноевропейских рыцарей, обосновавшихся в Леванте.

Поскольку в ходе экспедиции за продовольствием не удалось ничего добыть, было необходимо обратиться к армянам или сирийцам: «Увидев, что наши вернулись почти с пустыми руками, они решили отправиться по горам и окрестностям, чтобы найти и купить зерна и провизии и привезти это в лагерь, где царил голод. Они продавали нам груз одного осла, стоивший сто двадцать су. И тогда много из наших умерло, не имея денег заплатить такую высокую цену» (Аноним). Разумеется, армянские и сирийские хронисты видели эту картину совсем по-другому: без преданности и самоотверженности восточных христиан большая армия погибла бы полностью. Матвей Эдесский даже превозносит бескорыстие монахов с Черной горы, которые щедро снабжали крестоносцев продовольствием. Рене Груссе придерживается золотой середины. Заметим лишь, что голод безжалостно свирепствовал лишь среди самых бедных участников похода: «Мы испытывали крайнюю нужду: турки теснили нас со всех сторон, так что никто не осмеливался выйти из палаток, потому что, с одной стороны, они притесняли нас, а с другой, нас мучил голод; и не было нам ни помощи, ни поддержки. Неимущие и обездоленные бежали на Кипр, в Римскую землю, в горы; тем более, мы не осмеливались двинуться к морю, опасаясь ненавистных турок, у нас не оставалось никакого выхода… Бедность и нужда, посланные нам Господом за наши грехи, были таковы, что во всей армии не нашлось бы и тысячи рыцарей, у которых остались бы лошади в добром состоянии» (Аноним). Поход грозил вот-вот остановиться. И, если мотивы простых пехотинцев легко понять (в общем-то, проявился обыкновенный рефлекс самосохранения), то дезертирство Гийома Шарпентье (Плотника), виконта Мелена, оправдать уже сложнее; что касается Петра Отшельника, то его бегство свидетельствует о трусости и заурядности этого человека: убежав вместе, они были перехвачены Танкредом и с позором возвращены в лагерь.

В январе 1098 г. возросло смятение, которое было вызвано практически всеобщим голодом, постоянными стычками с охваченным фанатизмом гарнизоном и эпидемиями, пришедшими с сезоном дождей. На этом крестоносцы, признав свой провал, могли бы и завершить свой поход. Однако один барон упорно продолжал поддерживать слабеющих, восхвалять отважных, вновь поднимать войска, угнетенные морально и ослабевшие физически: то был Боэмунд Тарентский. Мы рассказали, как он заключил союз с василевсом, при условии, что ему будут отданы обширные владения. С согласия императора или без оного нормандец решил остановить свой выбор на плодородных землях Антиохии. Чтобы совет предводителей похода признал за ним право первенства в случае, если город будет взят, он прибегнул к следующей хитрости: однажды утром, когда воины пребывали в особенно мрачном расположении духа, он объявил о своем твердом желании вернуться в Италию. Он ссылался на то, что смерть косила его людей и лошадей и оправдывал свое желание возвратиться нехваткой денежных ресурсов. Взамен он брал на себя обязательство по возвращении в Италию выслать подкрепление, чтобы позволить армии (или тому, что от нее останется) продолжить поход к Святому городу. На самом деле он отнюдь не собирался возвращаться, но хотел еще до победы обеспечить свои права на этот город, так, чтобы они были признаны феодальным правом. Бароны слишком ценили энергию и мастерство Боэмунда, чтобы не понять, что его отъезд будет означать неминуемый крах экспедиции. Поэтому они без колебаний уступили ему все права на Антиохию и ее окрестности. Только граф Тулузский, представитель понтифика, требовал передать ему основную часть завоеванных в будущем земель. Помимо сопротивления графа Сен-Жилльского существовало еще одно препятствие, которое могло сорвать передачу Боэмунду прав сеньора: этим препятствием был небольшой византийский отряд, под командованием Татикия сопровождавший латинян. Как только город будет взят, они должны были объявить его собственностью своего господина, василевса, и не будет ничего проще как отстранить Боэмунда, напомнив всем о клятве верности, данной императору Алексею. Ничего не зная о горестях, страданиях и потерях крестоносцев, Империя завладеет богатой Антиохией, «жемчужиной Сирии», посредством всего лишь нескольких сундуков с золотом. Чтобы никто не расстроил его планов захвата Леванта, князь Тарентский должен был сделать так, чтобы Татикий исчез. Поскольку невозможно было уничтожить его силой (бароны признавали императора своим сюзереном и верховным союзником и не допустили бы открытого посягательства на его представителя), он прибегнул к хитрости. Турок Татикий представлялся подходящей с психологической точки зрения фигурой для плетения интриг: Боэмунд ловко предупредил его о ненависти, которую якобы питали к нему бароны — как будто предводители похода втайне обвиняли его в заключение сделки с собратьями по крови; они собирались заманить его в ловушку и убить, но он, Боэмунд, верный вассал василевса, не пожелал участвовать в этом позорном деле. Представитель императора испугался, тепло поблагодарил нормандца и отправился на Кипр, откуда, как он утверждал, собирался снабжать христианский лагерь провизией и посылать подкрепление; к тому же он обязался восполнить резерв лошадей, необходимых для восстановления наступательной силы христианских войск. Как только Татикий уехал, Боэмунд разразился жалобами и проклятиями, и весь лагерь крестоносцев заклеймил трусость и предательство императорского посланника и его господина Алексея Комнина. Такое странное бегство серьезно повлияет на будущие отношения между франкскими поселенцами и Византийской империей: несмотря на несколько недолгих периодов сотрудничества, империя будет в своих интересах, а порой даже в интересах мусульман Сирии и Месопотамии беспрестанно стараться выдворить латинян из Леванта.

Каковы бы ни были его причины, бегство Татикия пришлось очень некстати, ибо к берегам Оронта приближалась внушительная турецкая армия. Ридван, сельджукский мелик Алеппо, в сопровождении Артукида Сукмана и туркменских войск, спешили на помощь Антиохии. Боэмунд, чувствовавший себя отныне как дома, возглавил небольшой отряд латинской конницы (700 всадников), в то время как пехота продолжала осаду. Конница незаметно покинула лагерь и направилась к Железному мосту между Антиохийским озером и берегом Оронта. В этом превосходно выбранном с точки зрения стратегии месте обходные маневры были невозможны, и турецкие лучники, которые, следуя традиционной тактике, попытались обстрелять франкскую конницу, мешали друг другу. Выждав благоприятный момент, Боэмунд приказал коннице атаковать: она смела все на своем пути, отбросив лучников к пехотинцам, а их в свою очередь — к сарацинской коннице. Железный вихрь снес до основания мусульманский лагерь, где пытались обороняться несколько отрядов. Ни один из франкских рыцарей не задержался для грабежа, они остановились лишь для того, чтобы дать отдохнуть лошадям, а затем плотными рядами, нога к ноге, опустили длинные копья из ясеня и снова бросились в атаку. Атака следовала одна за другой, превращая поражение противника в полную катастрофу. Город Харим, расположенный в тридцати километрах от Антиохии, первым осознал масштаб победы: христианское население взбунтовалось, изгнало алеппский гарнизон и призвало крестоносцев. Захваченная добыча была огромной, а продовольствия, доставленного в лагерь, хватило, чтобы положить конец голоду.

Пехотинцам, остававшимся у стен города, тоже сопутствовала удача: они смогли оттеснить турок, вышедших на помощь войску, которое направлялось снять осаду; в течение четырех дней баллисты и катапульты забрасывали деморализованный город головами мусульман, погибших в битве при озере.

Каждый день все более утверждаясь в роли предводителя осаждавших, Боэмунд дошел в своей «галантности» до того, что подарил триста голов посланникам фатимидского халифа Каира, пришедших обсудить возможность заключения союза — франко-египетского альянса, чтобы изгнать турок, их султана и аббасидского халифа из Месопотамии (февраль 1098 г.).

Победа укрепила веру христиан, которые сразу стянули кольцо осады: им пришлось — правда, с запозданием — последовать советам византийских инженеров, которые, подъехав к городу, предложили построить ряд укреплений, обеспечивших эффективную блокаду. «Наши вожди собрались на совет и сказали: прежде чем терять наших людей, построим замок на горе Магомерия, что перед воротами города, там, где находится мост… Граф Тулузский заговорил первым: „Дайте мне необходимую помощь, чтобы возвести этот замок, и я построю его и буду охранять". Боэмунд отвечал: „Если вам и остальным будет угодно, я отправлюсь с вами в гавань Св. Симеона, чтобы привести оттуда людей, способных справиться с этим делом; пусть те, кто останется здесь, возведут укрепления со всех сторон, чтобы обороняться"» (Аноним).

Был выбран небольшой холм над рекой; на нем стояли две мечети, а надгробные камни занимали все свободное пространство вокруг. В один из самых тяжелых моментов осады ночью там произошло тяжелое столкновение между турецким гарнизоном и тулузским отрядом. Турки поняли, что они должны любой ценой остановить строительство укрепления. Поэтому они предприняли безумно отважный шаг: пока отряд «диверсантов» готовил засаду возвращающимся из гавани Св. Симеона, все имеющиеся в наличие силы атаковали укрепление Магомерии, уже охраняемое пехотинцами. В то время, когда последние кое-как удерживали натиск, внезапно появились Раймунд Сен-Жилльский и Боэмунд, которых турки считали уже убитыми. Придя в ярость из-за непредвиденных потерь, вызванных попаданием в засаду, они повели конницу в бешеную атаку. «Рыцари истинного Бога, вооруженные знаком креста, яростно бросились вперед и храбро атаковали турок, которые бежали через узкий мост к городским воротам; те, кто не сумел живым перебежать мост из-за сбившихся в одну кучу людей и лошадей, там и встретили свою вечную смерть вместе с дьяволом и его ангелами. А мы, одержав верх, теснили и низвергали их в реку. Быстрые воды реки были окрашены кровью турок, и если кто-то из них пытался забраться на мост или добраться до берега вплавь, его разили наши воины, бежавшие по берегам реки. Крики и вопли наших воинов и турков доносились до неба… Христианки из города появлялись у бойниц на крепостной стене и смотрели на плачевную участь турок, тайком хлопая в ладоши; по приказу турецких военачальников армяне и сирийцы по доброй воле или по принуждению бросали в нас копья… Лишь ночь смогла разъединить нас» (Аноним).

На следующий день турки снова совершили вылазку, чтобы похоронить убитых. Крестоносцы тотчас же разорили могилы, с целью добыть оружие, драгоценности и всевозможные ценные предметы, захороненные вместе с воинами. Они отрезали врагам головы, которые затем кидали как попало в общий ров. Хронисты — современники осады — уверяли, что ведя счет головам, франки могли составить представление о количестве павших в сражении. Затем победители уничтожили обе мечети на кладбище: с помощью полученных материалов вкупе с надгробными камнями удалось закончить укрепление на горе Магомерии.

Поскольку средневековая нетерпимость была одинаково характерна и христианам и мусульманам, бессмысленно подробно останавливаться на ужасах священной войны; необходимо, однако, отметить кровавую и с точки зрения психологии болезненную жестокость западноевропейских воинов, отметившую их пребывание в Леванте. Оцепенение надолго овладеет всем сирийским миром, но именно эти эксцессы первого крестового похода будут способствовать возрождению и распространению джихада, который в конце XI в. уже не практиковался.

Что касается осады, то гарнизону оставался лишь один путь к отходу, по направлению к Латтакии; между тем, на западных склонах горы Кассиус возвышался монастырь и форт, взятие которых дало бы осаждающим решающее преимущество. «Наши воины держали совет и единодушно сказали: „Выберем одного из нас, чтобы надежно охранять этот замок и преградить неприятелю путь к равнине или к горам, не позволяя ему войти или выйти из города". Танкред первым выступил перед остальными и сказал: „Если бы я знал, какую выгоду мне это принесет, я бы занял этот замок со своими людьми, а что до дороги, на которой нас столь часто атакуют наши враги, я встану грудью и смогу преградить ее"». Ему было обещано четыреста марок серебра. Танкред отправился в путь со своими доблестными рыцарями и воинами. Он преградил все пути туркам, так что никто не осмеливался выйти за городские ворота, чтобы запастись фуражом, дровами или необходимыми продуктами питания. Танкред остался там со своими воинами и начал расширять блокаду города. «В тот же день значительное число армян и сирийцев в полной безопасности подходили со стороны гор, принося туркам еду для пропитания города. Танкред выступил им навстречу, захватил их со всей провизией, зерном, вином, ячменем, маслом и другими подобными припасами» (Аноним).

Вот текст, свидетельствующий об отсутствии помощи, которую могли бы оказать местные христиане своим западным собратьям. Такое будет происходить часто, и это усложнит работу историков XX в.; последние никак не могли признать то, что восточные христиане весьма настороженно относились к богоугодному делу. Они забывали, что сирийцы и армяне считали себя, прежде всего, народами Востока и испытывали симпатию к турецким или арабским правителям и что долгое сосуществование научило их понимать и иногда даже ценить их.

Читатель мог бы удивиться, что до сего момента мы обращаемся лишь к западным хроникам. Отсутствие подлинных мусульманских документов объясняется тем, что никто на Востоке еще не воспринимал крестовый поход как нечто совершенно особенное. Турки и арабы считали, что имеют дело с византийской армией наемников (проход латинян через Константинополь и их вассальная присяга подтверждали эту версию), в задачи которой якобы входило немного изменить границы Империи. За первые годы крестового похода латиняне были известны мусульманам только под именем «рум» (ромеи), т. е. византийцы, подданные восточной Римской империи. Идея заключения союза между крестоносцами и Фатимидами говорит о том, что цели похода не афишировались: действительно, если бы египтяне знали, что точкой назначения похода был Иерусалим, ни о каком сотрудничестве между ними не могло бы быть и речи. Напротив, одним из результатов заключения союза, на которые рассчитывал Каир, должно было стать включение Палестины во владения Фатимидов. В любом случае ни один из жителей Леванта, ни мусульманин, ни христианин, не мог предвидеть, что там навсегда обоснуются латинские переселенцы и создадут независимые государства; обычно нашествие захватнических армий оставляло более или менее глубокие раны, которые заживали, как только воины, нагруженные добычей, возвращались в родные края. Даже если бы сирийцы знали о заявленных причинах начатого похода (освобождение Гроба Господня и защита местных христиан от тирании турок), они не нашли бы в своем прошлом ничего, что могло бы оправдать подобное мщение.

Несмотря на сопутствующую крестоносцам удачу и блокаду, наконец-то принесшую свои плоды, осада могла затянуться еще надолго. Если бы крестоносцы дважды не разбивали спешившие на помощь войска под предводительством сирийских эмиров (первым командовали князья Дамаска и Хомса, вторым — сельджукский правитель Алеппо), они с трудом смогли бы оказать сопротивление гигантской армии, собранной великим султаном сельджуков; командовал ею его подчиненный, мосульский атабек. Эти войска уже выступили: было бы крайне опасно их атаковать на открытой местности, сражаясь при этом с гарнизоном Антиохии, чья отвага и энергия была уже известна. Оказывать сопротивление армии султана было бы идеально, находясь за городскими стенами!

Боэмунду, который смог наладить связь в крепости, удалось занять одну башню; вскоре город был взят штурмом, но цитаделью, ключом к оборонительной системе, овладеть не удалось. Как и все средневековые укрепления Сирии и Месопотамии, цитадель, расположенная на вершине Антиохийской горы и примыкавшая к крепостной стене, имела собственные ворота, выходящие на равнину: они дадут возможность вспомогательной армии ввести через них подкрепление гарнизону, чтобы напасть на христиан с тыла.

Хроника Ибн аль-Каланиси представляет нам мусульманскую версию этих событий: «В конце джумады первой этого года [начало июня 1098 г. ] было объявлено, что жители Антиохии, оружейники из свиты Баги-Зияна, замыслили заговор против Антиохии и заключили договор с франками, чтобы сдать ее из-за вреда и ущерба, нанесенных им эмиром. Они воспользовались случаем, чтобы продать франкам одну из городских башен в той части стены, которая примыкает к Горе, и оттуда ночью ввели их в город; на рассвете они издали боевой клич. Баги-Зиян обратился в бегство и покинул город, смешавшись с большой толпой, из которой ни один человек не остался целым и невредимым. Когда он проезжал мимо Арманаза, деревни вблизи от Маарат Мисрейна, он упал с лошади; один из его спутников взял его за руку и вновь посадил в седло, но он не удержался, снова упал и умер. Пусть Господь смилостивится над ним. В Антиохии мужчины, женщины и дети были убиты, взяты в плен, обращены в рабство в несметном числе; около трех тысяч человек укрылись в цитадели и защищались. Тех, кому Господь предопределил спастись, были спасены».

Лаконизм анонимного западного хрониста дает нам возможность самим представить, как выглядело взятие Антиохии Христовым войском: «Весь город был завален трупами, так что нельзя было находиться там из-за зловония. По улицам можно было пройти, лишь ступая по телам убитых».

Затем в поход выступили провансальцы и гасконцы, и те, кто живет у Олерона, с ними сэнтонжцы и Петр де Кастильон, а также наши рыцари из Лимузена и Оверни. Они двинулись вперед в беспорядке, но это все были добрые рыцари. В толпе турок они образовали плотную массу, словно монахи, совершающие крестный ход. Рыцари и пехотинцы сражались там на равных; со свистом летели копья, рвались кольчуги и их одежды. Подобной битвы не было со времен могучего Самсона, который убил льва, разрушил дворец и без усилий снес ворота Аскалона.

Тогда они показали свою храбрость, ибо они овладели Табарией, храмом Соломона, башней Давида, Гробом Господнем и всем остальным.

Боэмон, герцог Апулийский, благородный воин, вступил в бой; с ним был дон Тренкье, Роберт де Сурдеваль, Рено и Гандье, Бракас де Вальпин, Бюэль д'Ашарне, Ричард де Принсипат, маркиз Ренье, Роберт, сын Жерара, и со времен Роланда и Оливье не было ему равных по оружию. Это он вел с собой наемников из язычников. Он благосклонен при встрече и умеет держаться как при штурме, так и при рукопашной схватке, ибо таково его ремесло. С ним шли шестьдесят тысяч человек, ни один из которых не бежал с поля боя и, придя туда пешком, ни разу не вернулся без лошади.

Когда герцог Готфрид, сеньор Бульонский, вступил в бой, он выглядел как истинный барон. Его знаменосцем, как вы уже слышали в песне, был Вальтер Германец. Готфрид облачился в кольчугу и шлем, его щит украшал лев. Он нес ясеневое копье из долины Гиона. Было у него небольшое знамя, но прикреплялось оно не простыми веревками, а серебряными цепочками. С левой стороны он нес у него стальной меч.

(«Песнь об Антиохии» на провансальском языке)

«На третий день после того, как мы вошли в город, турецкие разведчики появились у стен, и их армия стала лагерем на железном мосту. Они взяли штурмом одну башню и убили всех, кто там находился, и никто не избежал смерти кроме предводителя, которого мы нашли после великой битвы закованного в цепи. На следующий день языческая армия отправилась в путь, подошла к городу и расположилась между реками, где оставалась два дня» (Аноним). Крестоносцы едва смогли избежать битвы. Большая сельджукская армия атабека Кербоги должна была бы подойти к Антиохии тремя неделями раньше. Эти три недели Кербога потерял, осаждая Эдессу, где Балдуин Булонский, провозглашенный графом этого города, оказал такое активное сопротивление, что атабек, под давлением своих эмиров, наконец, двинулся на Антиохию. Но было уже поздно: огромный город пал.

Итак, Кербога совершил те же ошибки, что и латиняне за восемь месяцев до этого: он рассчитывал на скорые результаты, не использовав свой огромный численный перевес. Для начала он отстранил сына Баги-Зияна от командования цитаделью и поручил это дело одному из своих преданных мамлюков.[7] Затем он направил в крепость свежие силы, которые, согласно приказам, должны были при каждой атаке спускаться к нижнему городу и нападать на франков с тыла. «8 июня Кербога вооружился, и основная часть турок вместе с ним подошла к городу со стороны замка. Мы, думая, что сможем противостоять ему, приготовились к битве, но они бросились на нас с такой яростью, что мы не сумели выдержать их натиск и были вынуждены отступить в город, чьи ворота были столь тесными и узкими, что многие там и погибли, задавленные в толпе» (Аноним).

Тяжелее всего пришлось войскам, которые должны были удерживать гарнизон наверху: «Турки, запертые в цитадели внутри города, не переставали днем и ночью нападать на нас, и лишь наше оружие держало их в отдалении. Наши, чувствуя, что не могут более терпеть эти страдания, ибо те, у кого был хлеб, не могли его съесть, а те, у кого была вода, не могли ее выпить, возвели стену из камней и извести между турками и нами и построили замок с машинами, дабы обеспечить нашу безопасность. Часть турок оставалась в цитадели, чтобы сражаться с нами, другая же часть расположилась в долине возле цитадели» (Аноним).

Положение войск вскоре стало серьезным; пришлось оставить все наружные опорные пункты после того, как они были разрушены: Мальрегар, где Готфриду пришлось приложить немыслимые усилия, чтобы сохранить гарнизон, Магомерию и замок Танкреда, чьим гарнизонам также пришлось укрыться за крепостной стеной. Кольцо вокруг города скоро полностью сомкнулось, и голод снова дал о себе знать, потому что запасы были почти полностью исчерпаны перед штурмом. Добавьте к этому грабеж и пожар, последовавшие за победой христиан, и вы получите полную картину всех несчастий, обрушившихся на крестоносцев: «Эти святотатцы и враги Господа так крепко заперли нас в Антиохии, что многие из наших воинов умерли от голода. Маленький хлебец стоил безант, что уж говорить о вине. Мы ели и продавали мясо лошадей и ослов; курица стоила пятнадцать су, орех — один денье. Все было так чрезмерно дорого, а голод так велик, что мы варили и ели листья смоковницы, винограда и репейника. Другие варили и ели сухие шкуры лошадей, верблюдов, быков и буйволов» (Аноним).

Натиск врагов и муки голода деморализовали слабейших; готовые сдаться командующие небольших отрядов и не имевшие денег пехотинцы пытались скрыться из города. Однако по пути они подвергались бесчисленным опасностям: им нужно было ночью спуститься по стене со стороны моря, так что их ноги и руки были ободраны до костей, а затем еще пересечь турецкие позиции! Некоторые дезертиры добрались до гавани Св. Симеона и посеяли страх среди моряков, объявив им о поражении армии и ее уничтожении в стенах только что завоеванной Антиохии. Ужас овладел командами: корабли, бросившие якорь вблизи устья реки, на веслах выходили в море, где ставили парус; наибольшая часть флота, стоявшая на якоре выше русла Оронта, была застигнута во время маневра. Несколько горящих стрел подожгли корабли, ни один из них не успел пристать к берегу; что же до моряков, уцелевших после пожара, их зарубили или увели в рабство. Команды, успевшие поднять якорь, донесли до Кипра новость, что вся армия погибла.

К каким бы катастрофическим последствиям ни привела трусость нескольких человек, предательство графа Стефана Блуаского стало еще более пагубным. Сказавшись больным, он направился в Александретту (Искендерун). Остальные бароны без колебаний приписали эту «болезнь» приближению большой турецкой армии Кербоги. Граф Блуа позднее утверждал, что он хотел вернуться в осажденный город, но размеры турецкого лагеря убедили его в неминуемом поражении его собратьев. Поэтому он спешно снялся с лагеря в Александретте и через Таре вернулся в Анатолию. После пятнадцати дней пути он встретил Алексея Комнина и его легионы возле Филомелиона.

Василеве спешил в Антиохию на помощь латинской армии. Чтобы оправдать свое бегство, граф Стефан без колебаний сообщил Алексею о полном поражении армии, посоветовав быстро повернуть обратно, чтобы избежать встречи с победившими турками, по его словам, опьяненными кровью и убийствами. Император, уже раздумавший ворошить сирийское осиное гнездо, тотчас же отступил. Он не только сыграл на руку Боэмунду, но, согласно феодальному закону, отказался «ipso facto» от роли сюзерена и защитника латинских государств на Востоке. В хронике Анна Комнина утверждает, что ее отец долго колебался, прежде чем повернуть обратно, и решился сделать это лишь после глубокого психологического анализа характера латинян. Мы не можем удержаться от того, чтобы не привести вам этот отрывок полностью, потому как, по нашему мнению, он достаточно хорошо показывает, какого мнения византийцы были о франках: «Действительно, кельтские народы помимо прочих качеств обладают независимостью и сами не обращаются за советом; они не знакомы ни с военной дисциплиной, ни с искусством стратегии, но когда приходится сражаться и вести войну, ярость гремит, охватывает их сердца и все они становятся непобедимыми, как простые солдаты, так и их предводители, ибо бросаются в самую гущу вражеских рядов в непреодолимом порыве, стоит только их противникам слегка ослабить натиск; напротив, если неприятель, опытный в военном деле, продолжает расставлять им ловушки и нападает на них по всем правилам военного искусства, они от беспримерной храбрости переходят к крайней противоположности. Словом, при первом натиске кельты непобедимы, но потом их легко одолеть из-за тяжести их оружия и опрометчивой вспыльчивости их характера».

Этот анализ, каким бы правильным он ни был, все же не оправдывал себя, ибо упускал несколько важных моментов, как, например, личность Боэмунда, решившего присоединить Антиохию к своим владениям и осесть на Востоке, мистическое воодушевление крестоносцев или отсутствие у них выбора: не имеющим надежды на помощь крестоносцам оставалось победить или умереть. Чтобы сохранить то, что он считал своим городом, Боэмунд не гнушался никакими средствами: «Увидев ночью, что нельзя было найти людей, чтобы сражаться за цитадель, потому что, закрывшись в домах, одни дрожали от голода, другие — от страха перед турками, он пришел в большой гнев и приказал поджечь город с той стороны, где находился дворец Баги-Зияна. При виде этого зрелища те, кто находился в городе, покинули свои дома и все свое имущество и обратились в бегство, одни бросились к замку, другие к воротам, охраняемым графом Сен-Жилльским, третьи — к воротам герцога Готфрида, каждый к своим войскам. В этот момент поднялась сильная буря с ветром, так что никто не мог устоять на ногах. Мудрый Боэмунд был этим весьма удручен, опасаясь за церковь Св. Петра, Девы Марии и за другие. Эта буря продолжалась с третьего часа до середины ночи: церкви и дома числом до двух тысяч сгорели. Затем бушевавшее пламя угасло» (Аноним).

Уже много говорилось о сверхъестественных знамениях, которые якобы были даны упавшей духом, истощенной и измученной армии. Остается невыясненным вопрос: проистекали ли эти откровения из западных верований или некоторые умы уже заразились мистической атмосферой Ближнего Востока, земли обетованной.

На совете баронов один священник заявил, что Господь явился ему во сне: когда он воззвал к Нему, прося о помощи и поддержке, Христос дал ему ответ, напомнив об оказанных Им милостях и упрекнув крестоносцев за их поведение после победы: «Вот вы предались преступной любви с христианскими и языческими дурными женщинами, и зловоние мерзости поднялось до неба. Благодаря заступничеству Матери Его, Девы Марии и Св. Петра, покровителя Антиохии, Христос простил вас и сказал: „Иди и скажи Моему народу, что он вернется ко Мне, и Я вернусь к нему"» (Аноним). Обнадеженные возвращением божественной благодати, бароны торжественно поклялись положить жизнь ради торжества святого дела: «Никогда они не обратятся в бегство — ни чтобы избежать смерти, ни чтобы спасти свою жизнь». Наш неизвестный хронист был счастлив написать: «Узнав об этой клятве, вся армия преисполнилась ликованием». Тем не менее, той же ночью когда папский легат объезжал город, проверяя стражу, Боэмунд с мечом в руке, застиг нескольких дезертиров.

В этой наэлектризованной атмосфере скоро произошло еще одно удивительное событие: «Провансальский паломник Петр Варфоломей объявил, что Св. Андрей приказал ему разрыть землю в определенном месте базилики Св. Петра, где было закопано копье, которым на Голгофе пронзили бок Спасителя… Тринадцать человек копали с утра до вечера, и он нашел копье, как и указал; их встретили с радостью и страхом, и великое ликование охватило весь лагерь» (Аноним). Боевой дух армии вознесся на небывалую высоту. «Наши предводители приняли решение не медля отправить гонца к туркам, врагам Христовым, чтобы через переводчика спросить их: „Почему в своей гордыне они пришли на землю христиан, которая также и наша земля, стали там лагерем и принялись губить и убивать рабов Христовых?"» Можно было бы долго обсуждать цель этой миссии: что это было — шпионаж во вражеском лагере? попытка мирного урегулирования? призыв к заповедям Корана, обязывающим воинов перед началом военных действий дать неверным возможность обратиться в другую веру?

Посольство возглавил Петр Отшельник, но самым ценным человеком там был некто по имени Герловен, знавший два языка. Ответ Кербоги был однозначным: «Ваш бог и ваше христианство нас совершенно не заботят, мы не желаем их и отвергаем их, так же как и вас. Мы пришли сюда, потому что удивлены, что ваши сеньоры и ваши вожди называют своей землю, которую мы отобрали у ставших женоподобными народов. Вам нужен наш ответ? Скорее возвращайтесь и скажите вашим сеньорам, что если они желают стать турками, отринуть бога, перед которым вы преклоняетесь, и отказаться от ваших законов, мы отдадим им эту землю, города и замки, и никто из ваших воинов больше не будет пешим, но все будут иметь лошадь, как и мы, и между нами всегда будет согласие. Если же нет, пусть знают, что в наказание будут преданы смерти или в оковах уведены в Хорасан в пожизненное рабство, и что будут нашими рабами и раба-ми наших детей во веки вечные» (Гильом Тирский).

Перед началом сражения священники установили трехдневный строгий пост: крестоносцы постились (это было легко, так как есть все равно было нечего), участвовали в крестном ходе из одной церкви в другую, исповедали свои грехи, причастились телом и кровью Господними, раздали милостыню и отслужили мессы.

29 июня 1098 г. Боэмунд тщательно разработал план битвы (не будем забывать, что он единственный из франкских вождей имел большой опыт сражения с византийцами, мастерами ратного искусства); он построил войска в боевом порядке внутри стен, хотя обычно — и тому будет масса свидетельств — латиняне выходили на поле в беспорядке, а только затем строились, что создавало средь них замешательство, которым мог легко воспользоваться неприятель. Вышедшие из Антиохии войска, вероятно, были разделены на шесть корпусов (в этом вопросе тексты противоречат друг другу, одни говорят о четырех, другие о десяти): сначала шли Гуго де Вермандуа и граф Фландрский во главе французов, потом герцог Готфрид с лотарингцами, герцог Роберт с нормандцами из Нормандии, епископ Пюи с частью тулузской армии (Раймунд Сен-Жилльский с оставшимися тулузцами должен был удерживать гарнизон в цитадели), затем нормандцы Танкреда и, наконец, воины Боэмунда. «Наши епископы и священники с толпой клириков и монахов в священном облачении вышли с нами, неся кресты, вознося молитвы и прося Господа спасти нас и уберечь от всякого зла. Остальные, поднявшись на ворота с распятием в руках, осеняли нас крестным знаменем и благословляли. Так подготовленные, построенные и защищаемые крестным знамением, мы вышли через ворота, что напротив Магомерии» (Аноним).

Турки отступили, затем разделились: часть их направилась к морю, в то время когда другие остались на месте в надежде окружить противника. Боэмунд создал седьмой корпус, который должен был помешать нападению на фланг. Этот маневр принес победу, ибо турок обуял страх и они бросились бежать, сея панику в рядах основного отряда. Некоторые подожгли траву, что было сигналом к отступлению. Замешательство турецкой армии сыграло на руку франкской коннице. Бегство стало всеобщим, и христиане праздновали полную победу; легкость, с какой она далась, настолько удивила крестоносцев, что они начали приписывать поражение мусульман то ли находке «Святого Копья», то ли строгому посту, то ли поддержке многочисленного отряда рыцарей в белых одеждах, пришедших на помощь верующим во Христа (воинства святых и ангелов). Сегодня историки объясняют разгром Кербоги раздорами, предательством и ненавистью, царившими между эмирами. Не будем забывать, что атабек был представителем Султана. Его победа могла бы положить конец феодальной вольнице в Сирии и Месопотамии; поэтому для мусульманских феодалов не было никакого смысла содействовать установлению сильной централизованной власти, от которой они первые бы и пострадали. Каждый в армии знал о жестокости и властолюбии Кербоги. И его соседи из Мосула или Джазиры с полным основанием боялись попасть во власть этого своеобразного «вице-короля»; они поделились своими страхами с сирийскими эмирами, и каждый ждал возможности выйти из игры, не прослыв при этом дезертиром!

Хронист Аль-Каланиси просто констатирует разительное несоответствие противостоящих сил: «Франки, несмотря на изнурение, атаковали армию Ислама, хотя она превосходила их в силе и численности, одолели мусульман и рассеяли их воинство; спаслись лишь те, кто имел быстрых чистокровных лошадей, но было предано мечу множество добровольцев, тех воинов Священной Войны, что горели желанием сразиться за Веру и защитить мусульман».

Командующий цитаделью тотчас же предложил сдать свою ключевую позицию. Получив соответствующие гарантии, он попросил франкское знамя, чтобы водрузить его наверху в знак капитуляции. Раймунд Сен-Жилльский приказал отдать ему свое, но солдаты-лангобарды, преданные душой и телом своему господину, воспротивились. Узнав об этом, турок вернул знамя тулузцев и поднял пурпурный стяг Боэмунда. Тем временем последний воспользовался этим случаем, чтобы заключить очень выгодный для гарнизона союз, и тем самым первым среди латинских вождей начал вести настоящую восточную политику: те воины, что желали принять христианство, оставались с ним, а те, кто хотел уйти, могли сделать это, взяв все свое имущество, и им не причинили никакого вреда. Хотя этот договор неукоснительно соблюдался обеими армиями, стоит все же отметить, что окрестные жители-христиане убивали на дороге в Алеппо убегающих турок, которые рассчитывали примкнуть в городе к войскам мелика Ридвана.

Историков XX в. удивляет тот факт, что франки тотчас же не пошли на Иерусалим; подобное непонимание кабинетных исследователей проистекает из полного незнания погодных условий Ближнего Востока во время сильной летней жары. «На совете было решено, что пока мы не можем идти в землю язычников, ибо в летнее время она слишком бесплодна и лишена воды; поэтому мы согласились задержаться до ноябрьских календ». Аноним добавляет: «Сеньоры разошлись, и каждый отправился на свою землю, чтобы там ожидать условленного срока»… но не будем пока забегать вперед.

После победы крестоносцы попытались уладить щекотливый вопрос с Антиохией. Хотя они теоретически и уважали права императора, большинство баронов согласилось признать власть Боэмунда над городом. Раймунд Сен-Жилльский, чьи воины занимали несколько стратегически важных точек, также остановил свой выбор на этом городе на реке Оронт; чтобы расстроить планы Боэмунда, он выступил в роли защитника императорских прав. Однако стоит вспомнить, что в Константинополе Раймунд Сен-Жилльский был категорически против принесения вассальной присяги Алексею Комнину, тогда как герцог Апулийский охотно объявил себя ленником самодержца.

Совет баронов принял решение о совместном управлении тулузцев и лангобардов в Антиохии и направил послов к василевсу. Они должны были передать ему Антиохию на определенных условиях — ему следовало лично принять город и вместе со своими легионами участвовать в походе на Иерусалим.

Раймунд Сен-Жилльский занимал дворец Баги-Зияна, ворота возле моста и замок Магомерию. Боэмунд присвоил цитадель, главные ворота, крепостную стену и другие укрепленные точки. Оба соперника собирали все необходимое для войны и делали запасы провизии.

В это время Антиохия была охвачена эпидемией; и главной жертвой ее стал папский легат Адемар Монтейский (1 августа 1098 г.): «По воле Божьей он покинул этот мир и почил в Господе в день Св. Петра в Узах. И охватила великая скорбь воинство Христово, ибо папский легат был поддержкой бедным и советником богатым. Он говорил: "Ни один из вас не будет спасен, если он не почитает и не утешает бедных; без них вы не можете быть спасены, без вас они не могут жить. Поэтому нужно, чтобы они ежедневно возносили молитвы Богу, перед которым вы столь часто грешите. Поэтому заклинаю вас ради Бога любить их и помогать им, насколько в ваших силах"» (Аноним).

Простые воины потеряли в лице легата заступника, а крестовый поход остался без духовного наставника. При епископе Пюи вожди скрывали свои личные амбиции; с его кончиной маски упали, обнажив алчность предводителей похода.

Мы не можем рассказывать о многочисленных военных походах местного значения, в которых участвовали различные отряды за месяцы ожидания, проведенные в Антиохии. Если эти вылазки малоинтересны с точки зрения стратегии, то психологические последствия их, напротив, весьма важны: они дали возможность крестоносцам познакомиться с разнообразием этнических групп Сирии и невероятной феодальной мозаикой Ближнего Востока.

5 ноября 1098 г. бароны держали совет в церкви Св. Петра в Антиохии: во главу угла ставился вопрос о продолжении похода, но для начала требовалось уладить еще один острый вопрос — кто будет владеть Антиохией. Противостояние Боэмунда и Раймунда Сен-Жилльского становилось все непримиримее. Князь Тарентский наизусть цитировал текст соглашения, заключенного с остальными. Чтобы убедить их, он предъявил список расходов, которые он понес, чтобы овладеть городом. Что касается Раймунда Сен-Жилльского, то он ссылался на клятву, данную василевсу по совету Боэмунда. Препирательства длились много дней. В конце концов, устав от споров, Раймунд присоединился к решению остальных баронов с условием, что Боэмунд будет сопровождать армию до Иерусалима. Этот шаг, который нам может показаться сдачей позиций, на самом деле являлся хитростью, ибо Боэмунд хотел остаться в Антиохии, чтобы защищать ее от атак вернувшегося неприятеля. Чтобы надежно закрепиться на этой земле, он пытался задержать латинские войска как можно дольше.

В конце ноября граф Сен-Жилльский пустился в путь и, пройдя через Ругью (нынешняя Риха) и Аль-Барру, подошел к Маарат ан-Нуману и осадил его; остальные присоединились к нему чуть позже. Не выдержав упорного сопротивления, бароны сняли осаду, оставив на месте лишь соперников, боровшихся за Антиохию.

Незадолго до штурма Боэмунд послал гонца сказать сарацинским предводителям, чтобы они с женами, детьми и всем имуществом укрылись во дворце, расположенном повыше воротами; он пообещал сохранить им жизнь: «Затем наши воины проникли в город и забрали все, что посчитали ценным в домах или тайниках. С наступлением дня повсюду, где они обнаруживали неприятеля, мужчину или женщину, они убивали его. Не было ни одного уголка в городе, не покрытого телами сарацинов, и едва можно было пройти по улицам города, не наступив на убитого. Боэмунд схватил тех, кому повелел укрыться во дворце, отобрал у них все, чем они владели, золото, серебро и прочие драгоценности, приказал одних убить, а других увести в Антиохию, чтобы там продать». Однако не все смогли получить то, что им требовалось. «Были такие среди наших, кто не смог найти то, в чем испытывал нужду, как вследствие длительности остановки, так и из-за невозможности прокормить себя, ибо вне города они не могли ничего взять. Поэтому они вспарывали тела, потому что в животах у них находили спрятанные безанты, другие сдирали с мертвецов кожу по кусочкам и варили, чтобы есть» (Аноним).

Взятие города и последовавшая за этим резня, к которой добавилось клятвопреступление Боэмунда, оставили более глубокий след на ближневосточных сообществах, чем потеря Антиохии; большой сирийский город, население которого составляли в основном христиане, имел не такое значение для приверженцев ислама, как несчастия маленького мусульманского города Маарат ан-Нуман. Вот точка зрения Ибн аль-Каланиси на этот эпизод: «Франки взяли штурмом крепостные стены Маарат ан-Нумана с востока и севера. Они придвинули свою башню к стене, что была ниже ее, и оттуда обрушились на мусульман. Битва за крепостную стену продолжалась до захода солнца 14 мухаррама [11 декабря]; когда франки забрались на стену, городские жители отступили и обратились в бегство. До этого они получили множество посланий от франков, в которых они требовали начать переговоры и сдать город с тем, чтобы сохранить свои жизни и свое имущество, и согласиться принять префекта. Такой исход был невозможен из-за раздоров между жителями и решения и приговора Аллаха. Франки завладели городом после вечерней молитвы, и многие воины обоих лагерей встретили свою смерть. Когда жители укрылись в домах аль-Ма'ары, чтобы защищаться, франки, которые обещали сохранить им жизнь, подло с ними поступили, поставили виселицы, возвышавшиеся над городом, обложили данью горожан, не сдержали ни одного обещания, разграбили все, что нашли, и требовали у людей невозможного».

С взятием Маарат ан-Нумана произошел резкий поворот: отныне в случае сопротивления крестоносное ополчение будет применять тактику репрессий, стремясь таким образом нагнать ужас на жителей. Она лишь усилит сопротивление и породит у мусульман желание начать ответный крестовый поход. С этого времени в письмах арабов, разносимых беженцами, которые смогли ускользнуть, оставив все имущество крестоносцам, все чаще мелькают жалобы и проклятия. Среди первых пропагандистов, ратующих за священную войну против христианских захватчиков, беженцы из Маарат аль-Нумана занимают особое место. Горожанин возвращается в свой дом после прохода франков: «Я не знаю, что это — пастбище диких зверей или мой дом, мой родной кров! Я повернулся к нему и голосом, полным слез, с сердцем, разрывающимся от любви и скорби, вопросил: „О, дом, почему судьба вынесла нам и тебе столь несправедливый приговор?"» Житель Маарат-Мисейна, небольшого городка, лежащего между Алеппо и Оронтом, еще проще говорит о катастрофе, бедствии, постигшем его безо всякой на то причины: «Я из города, друг мой, который был обречен Богом на разрушение. Они погубили всех жителей, предав мечу и стариков и детей».

Армия тщетно надеялась на импульс, необходимый для продолжения паломничества. Прибрав к рукам большую часть добычи, Боэмунд вернулся в Антиохию, оставив графа Раймунда Сен-Жилльского разбираться с «простолюдинами», которые хотели немедленно идти «к гробу». Граф Тулузский созвал в Рихе совет баронов. Все поспешили к нему, и граф Сен-Жилльский, желавший вновь взять командование походом в свои руки, предложил выплачивать им жалование: он пообещал десять тысяч су золотом Готфриду и герцогу Нормандскому, шесть тысяч графу Фландрскому и пять тысяч Танкреду. Боэмунд отверг любую попытку договориться, потребовав предварительной передачи ему части Антиохии, занятой тулузским отрядом. Узнав об этих распрях, простые пехотинцы, все еще находящиеся в Маарат ан-Нумане, пришли в возмущение: «Что же это — споры об Антиохии, споры о Маарре, во всяком месте, какое посылает нам Бог, начинаются раздоры между нашими графами! Что же касается Маарры, покончим с предметом тяжбы, разрушив город!» (Раймунд Ажильский).

И действительно, город был разорен. Стены, мечети, жилища — все было сожжено и разрушено, а Раймунд Сен-Жилльский лишился самых ценных территориальных завоеваний. Будучи уязвленным, он мог бы нанести ответный удар, но осознал преподанный ему урок и смирился. С большой торжественностью он в виде кающегося грешника босой вышел из Маарата и направился на юг, т. е. к Иерусалиму. Таким образом, христианское воинство возглавил граф Тулузский: он мог получить это место благодаря своему золоту, а получил благодаря смирению… и, безусловно, умению использовать сплоченность простого народа в религиозных целях крестового похода.

Тулузская армия дошла до Куфр Таба, где к ней присоединились войска герцога Нормандского и Танкреда. Продвижение армии и ее снабжение продовольствием облегчалось более или менее мирными отношениями графа Раймунда Сен-Жилльского с небольшими арабскими княжествами центральной Сирии. В конце концов, речь могла пойти о политике вооруженного сосуществования, поскольку арабы были рады избавиться от тяжкой турецкой опеки. Подобное сосуществование, единственная политика, приносящая плоды на Востоке, увы, периодически оказывалось под угрозой из-за убийств и мистическо-религиозного фанатизма крестоносцев. Эти крайности делали позицию эмиров, выступавших за сосуществование с западными захватчиками, неустойчивой; через несколько лет они будут окружены презрением, с которым будут относиться ко всем, кто предал свою религию ради того, чтобы сохранить подобие политической власти.

Из Куфр Таба армия направилась к Шейзару (Кесарии), затем, через Масиаф и Рафанию достигла Гисн эль-Акрада (будущего Крака де Шевалье). Так как франки хотели пройти без остановок, сирийские эмиры склоняли голову перед надвигающейся бурей, приносили обычные дары (золото, провизию, стада) и стремились как можно быстрее спровадить оккупантов к соседям, а те, в свою очередь, спешили призвать их продолжить путь на юг, к далекому Иерусалиму, От Гиен эль-Акрада армия вышла на побережье и рассыпалась по богатой равнине Аккара. Этот регион (поля, города и крепости) принадлежал эмиру Триполи. Поначалу Раймунд Сен-Жилльский пытался обложить его военной контрибуцией в соответствии с его богатством. Чтобы добиться своего, он безжалостно разорил окрестности Арки (Аркаса).

«От армии графа Раймунда отделились Раймунд Пиле и Раймунд, виконт Туреньский. Они подошли к городу Тортосе, обороняемому множеством язычников, и яростно атаковали его. Когда наступил вечер, они отошли к другому месту и стали там лагерем, разведя большие костры, как будто там находилась вся армия. Язычники, охваченные ужасом, тайком бежали ночью, бросив город со всеми его богатствами; в нем был помимо прочего порт с выходом на море. На следующий день наши воины приготовились атаковать, но город был пуст. Они зашли в него и расположились там до времени, когда осадили Аркас. Возле него был другой город, называемый Маракия: эмир, управлявший им, повел переговоры с нашими воинами и впустил их в город с их знаменами» (Аноним). Удачное взятие Тортосы (укрепленного порта, имевшего сообщение с генуэзской, фламандской и императорской флотилиями) породило у графа Сен-Жилльского желание, задержаться на этой сирийско-ливанской ривьере, так походившей на прекрасные земли его родного Юга. Богатые восточные города, окруженные роскошными садами, были куда более привлекательны, чем трудный поход по суровому и унылому Иудейскому плоскогорью…

Крестовый поход не нуждался в полководцах, он отчаянно искал свою душу.

По пути они овладели многими городами на побережье, но оставили самые большие крепости, которые требовалось долго осаждать, и поспешили к Иерусалиму. Окружив его стены, на которые они многократно бросались приступом, они овладели городом через месяц и убили великое множество жителей, сарацинов и иудеев. Когда они все подчинили своей власти и никто больше не оказывал сопротивления, они передали бразды правления Готфриду, которого назвали королем.

(Анна Комнина)

Франки истребили больше семидесяти тысяч мусульман в мечети Аль-Акса: среди них было множество имамов, улемов и набожных и умерщвлявших плоть людей, которые покинули родные места, чтобы вознести молитвы в этом величественном месте. Франки унесли из храма Сакра более сорока серебряных светильников, каждый весом в три тысячи шестьсот дирхемов. Они также взяли серебряный теннур [большой светильник], весом в сорок сирийских ратлей, и сто пятьдесят светильников меньшего размера Добыча, захваченная франками, была огромна.

(Ибн аль-Асир)

До похода франков Иерусалим был отбит у турок египтянами, а когда пришли франки, то они сначала овладели Яффой, а затем подошли к Иерусалиму; в этом городе находился египтянин Аль-Афдал; они построили деревянную башню между восточными воротами и воротами Св. Стефана и овладели городом в месяце Тамузе [июле], в последний год их похода. Множество арабов были убиты, а город был завален трупами, особенно храм Геликона, называемый Сакра. Они приказали сжечь убитых. Первым правил франкский король Готфрид в течение двух лет. Затем правил Балдуин семнадцать лет.

(Михаил Сириец)

Во время странствий провансальских крестоносцев лотарингские, франко-фламандские и лангобардские воины задержались в Антиохии. В конце концов и они пустились в путь, обогнули гору Кассиус (в средневековье — гора Парлье) и достигли Латтакии (порта Лиш в топонимике латинского Востока). Взволнованный Боэмунд — он опасался возвращения тулузцев или императорского вмешательства — покинул соратников и вернулся в свои владения. Другие бароны продолжили путь и осадили Джебайл (Джабала). У крепостных стен их застал призыв о помощи Раймунда Тулузского.

Ходили слухи, что многочисленная армия, такая же, как у Кербоги, отправилась в путь, чтобы поразить «неверных». Этот слух старательно распускался эмиром Триполи, который надеялся испугать франкских воинов, осаждавших Аркас. Но не тут-то было: войска, стоявшие у Джабалы, пришли на помощь тулузцам, которые вели осаду, и разграбили богатые пригороды Триполи, чтобы обеспечить себя провизией.

Но осада затянулась, поскольку раздоры снова охватили лагерь крестоносцев: теперь Раймунд Сен-Жилльский стремился использовать армию, чтобы основать свое государство; Готфрид, поневоле отказавшись от своих видов на Джабалу, не собирался помогать кому-то другому взять Аркас и желал прямо идти к Святому городу; Танкред, который считал, что граф Тулузский ему мало заплатил, прибыл в лотарингский лагерь и тоже потребовал немедленного выступления. Разногласия баронов и требования простолюдинов вынудили тулузца снять осаду и продолжить прерванный поход. Впрочем, обстоятельства складывались благоприятно: «Правитель Триполи часто отправлял гонцов к сеньорам, чтобы побудить их оставить это место и договориться с ними. Зная об этом и видя, что подходит время нового урожая (ибо в середине марта мы ели свежие бобы, а в середине апреля у нас была пшеница), наши вожди — я говорю о герцоге Готфриде, Раймунде, графе Сен-Жилльском, Роберте Нормандском, графе Фландрском — держали совет и решили, что им стоит продолжить путь на Иерусалим… Итак, мы оставили это место и достигли Триполи в пятницу 13 мая; мы остановились там на три дня. Правитель Триполи заключил договор с сеньорами и немедленно отдал им более трех сотен паломников, томившихся у него в неволе; он дал им пятнадцать тысяч безантов и пятнадцать боевых коней, стоивших больших денег; также он дал нам в изобилии коней, ослов и различного продовольствия, что обогатило армию Христову. Он договорился с предводителями похода, что если они выиграют войну, которую им готовит эмир Вавилона (фатимидский халиф Египта), и возьмут Иерусалим, он примет христианство и получит от них землю» (Аноним).

Армия отправилась по ливанской горной дороге, пересекла Нахр эль-Кельб, реку Собаки, затем подошла к Бейруту. Река Собаки обозначала границу между византийскими и египетскими владениями, на которые по традиции делилась Сиро-Палестина. Однако из-за политических изменений, вызванных франкским вторжением, египтяне отвоевали у турок-сельджуков эту часть Леванта, которая, по их убеждению, принадлежала им. Вспомним попытку создать франко-фатимидский союз против турок (осада Антиохии). Теперь, когда Антиохия находилась в руках Боэмунда, а Иерусалим — под контролем египтян (в августе 1098 г.), союз против турок полностью потерял свой смысл. За несколько дней до перехода войсками границы фатимидские гонцы прибыли в христианский лагерь. Они предложили содействие паломничеству, если крестоносцы войдут в Иерусалим небольшими отрядами и безоружными. Бароны отвечали, что «с Божьей помощью они завершат поход все вместе в битве с поднятыми копьями». Таким образом, война с египтянами последовала за войной с турками!

Торговые города на побережье, по большей части перешедшие в сферу влияния Египта, закрыли ворота и заключили временные соглашения с крестоносцами; эти договоры облегчили проход франкских войск и обеспечили регулярное снабжение продовольствием.

Как и Триполи, Бейрут отправил гонцов для ведения переговоров с захватчиками. Но гарнизон Сидона, нападавший на одиноких паломников, не разделил это мудрое решение, несколько особенно жестоких рейдов христианской конницы жестоко их за это покарали.

На глазах населения Тира, наблюдавших с высоты крепостных стен за медленным проходом армии, к ней присоединилась часть рыцарей из Эдессы и Антиохии. Это подкрепление, подоспевшее на подходах к Иерусалиму (23 мая 1099 г.), разумеется, было встречено с радостью.

Франки шли по прибрежной полосе, через Акру, Хайфу и Цезарею, затем прошли в глубь иудейского плато и достигли Яффы. Рамла была покинута, а ее мусульманский гарнизон отошел к Иерусалиму; крестоносцы расположились в городе лагерем на три дня и оставили там отряд, чтобы обеспечить подход к Святому городу. Там же состоялся последний военный совет: довольно значительная часть армии желала отложить поход на Иерусалим и отправиться через Синай, чтобы поразить египтян в самое сердце. Призыв о помощи христиан из Вифлеема пришелся очень кстати, он заставил умолкнуть авантюристов; наконец был отдан приказ немедленно выступать. Армия двигалась прямо на Иерусалим, в то время как лотарингский авангард под командованием Балдуина де Бурга и Танкреда выступил на Вифлеем. Вот как рассказывает об этом неизвестный крестоносец, за которым мы неотступно следовали до нынешней минуты: «И мы, вне себя от ликования, дошли до города Иерусалима во вторник, за восемь дней до июньских ид, и чудесным образом осадили его. В понедельник [13 июня 1099 г. ] мы с таким рвением повели приступ, что если бы были готовы лестницы, город пал бы под нашим натиском. Однако мы разрушили малую стену и приставили лестницу к основной стене; наши рыцари поднялись по ней и вступили в рукопашную, поражая сарацинов и защитников города ударами мечей и копий. Там полегло множество наших, но еще больше их воинов. Во время этой осады мы не могли достать хлеба в течение десяти дней, до появления гонца с наших кораблей, и мы страдали от такой нестерпимой жажды, что с большим страхом проходили до десяти миль, чтобы напиться и напоить наших лошадей и других животных. Силоамский источник, расположенный у подножия горы Сион, поддерживал нас, но среди наших воинов вода продавалась слишком дорого… мы сшивали шкуры быков и буйволов, в которых носили воду за десять миль. Вода, которую мы доставляли в этих бурдюках, была смрадной, и, так же как и зловонная вода, наш ячменный хлеб стал для нас предметом ежедневных забот и причиной мучений. Сарацины втайне устраивали нам засады и загрязняли ключи и источники; они убивали и рубили в куски всех, кого встречали, и прятали своих животных в пещерах и гротах».

В то время, как перед Иерусалимом велись приготовления к осаде, две генуэзские галеры осмелились напасть на порт Яффы. При приближении большой армии крестоносцев все население бежало из города. Четыре корабля с провизией присоединились к итальянцам. Однако этот небольшой флот не имел достаточно сил, чтобы удерживать Яффу. Поэтому моряки отправили одного гонца к баронам, с целью обеспечить доставку продовольствия и припасов до лагеря. Мощная фатимидская эскадра вынудила латинян посадить на мель свои суда и забрать с них все, что только было можно: железные детали, снасти, инструменты столяров и плотников — все было свезено в лагерь. Помощь этих мастеров (а каждый матрос был еще и плотником) дала осаждающим стратегическое преимущество. «Наши сеньоры задумались, каким образом можно взять город, чтобы проникнуть туда и поклониться гробу Нашего Спасителя. Были построены две деревянные башни и немало других устройств. Герцог Готфрид построил свою башню, снабдив ее осадными приспособлениями, то же сделал и граф Раймунд. Они приказали принести дерево из отдаленных местностей. Сарацины, увидев, что наши воины строят эти орудия, всячески укрепляли город и ночью наращивали башни. Затем наши сеньоры определили самую слабую часть крепостной стены, приказали в ночь на субботу подвезти туда наши осадные орудия и один деревянный замок: это было с восточной стороны. Они установили их на рассвете, затем за воскресенье, понедельник и вторник приготовили и снарядили башню. В южной части граф Сен-Жилльский подготавливал свою башню. В то время мы так страдали от жажды, что один человек не мог за один денье получить достаточно воды, чтобы утолить жажду» (Аноним).

Если передвижные башни давали франкской армии военное преимущество, то священники и клирики перед решающей атакой обеспечивали религиозный настрой. Крестный ход прошел 8 июля; процессия двигалась вдоль городских стен, осыпаемая проклятиями и богохульствами мусульман, собравшихся наверху. Разумеется, западные хронисты объясняют последовавшую за победой жуткую резню оскорбленными чувствами крестоносцев, Легко оправдать преступное безумие, охватившее победителей, простой фразой, вышедшей из-под пера Гильома Тирского: «отомстить за поруганного Христа».

Штурм начался в ночь со среды 13 на четверг 14 июля: «Мы яростно напали на город со всех сторон… В пятницу рано утром мы пошли на приступ города, но не смогли нанести ему вред; и пребывали мы в ошеломлении и великом испуге. Затем с приближением того часа, когда Господь наш Иисус Христос принял за нас смертные страдания на Кресте, наши рыцари, стоявшие на башне, яростно бились с неприятелем. В этот момент один из наших рыцарей по имени Летольд, поднялся на городскую стену. Едва только он оказался наверху, как все защитники города оставили стены и побежали через город, а наши воины преследовали их и гнались за ними, убивая и пронзая мечом до храма Соломона, где была такая бойня, что наши воины стояли по лодыжки в крови» (Гильом Тирский).

Западные источники умалчивают об одном интересном факте. Крестоносцы так спешили овладеть городом, потому что египтяне начали поход, чтобы уничтожить их. Поэтому им, как некогда в Антиохии, нужно было захватить город до появления вспомогательной армии, ибо оказывать сопротивление гарнизону, вышедшему навстречу подоспевшей подмоге, было бы для них практически невозможно. Вот как описывает и комментирует эту осаду житель Дамаска Ибн аль-Каланиси: «Они отправились в путь к Иерусалиму, напали на жителей и захватили их, возведя башню, которую придвинули вплотную к крепостной стене. Они знали, что Аль-Афдал вышел из Египта с многочисленным войском, чтобы начать против них Священную Войну, напасть на них, спасти город и защитить от их натиска. Поэтому они удвоили усилия и продолжали штурм до конца того дня, затем отошли, объявив своим противникам, что продолжат штурм на следующий день. Поэтому защитники города сняли войска, ушли с городских стен в час захода солнца [восточные авторы говорят о трех часах пополудни], но франки снова пошли на штурм и, поднявшись на башню, оттуда перешли на городскую стену; защитники отступили, и крестоносцы ринулись в город и захватили его, однако часть защитников спаслась в михрабе. Множество людей было убито; иудеи собрались в их церкви, и франки сожгли их там заживо».

Обратимся на минуту к штурму 15 июля 1099 г. Проникнув в город по лестницам, лотарингцы открыли ворота, чтобы впустить основную часть войска. Танкред, присоединившийся к окружению Готфрида, тотчас принялся тянуть одеяло на себя: он занялся самым доходным делом, прибрав к рукам золото и серебро из Куббат аль-Сакры (Templum Domini). В это время провансальцы топтались у башни Давида, цитадели города. Когда египетский главнокомандующий увидел, что Иерусалим взят, то сдался графу Тулузскому, пообещавшему сохранить ему жизнь в обмен на выкуп. Как только цитадель была захвачена, провансальцы, тем не менее, не стали лишать себя возможности поучаствовать во всеобщем избиении: «Они шли по улице с мечом в руке. Они убивали всех жителей, которых встречали на своем пути, не щадя ни женщин, ни детей, невзирая на крики и мольбы о пощаде. На земле было столько трупов и отрубленных голов, что нельзя было пройти. Пешие воины были более других охвачены неистовством: они ходили по городу и взмахом топора или булавы убивали турок, попадавшихся им под руку» (Гильом Тирский).

Менее откровенный Аноним отмечает: «Крестоносцы рассеялись по всему городу, хватая золото, серебро, коней и мулов, грабя дома, полные всякого добра».

Мусульмане сначала пытались оказывать сопротивление в священном месте Харам аль-Шариф; затем они укрылись в мечети Аль-Акса (храм Соломона), и именно там разыгралась самая ужасная бойня всех крестовых походов: «Сарацины, укрывшиеся в храме Соломона, вели с нашими жесточайшее сражение в течение всего дня, так что храм был весь залит их кровью. Наконец, поразив язычников, наши захватили в храме множество мужчин и женщин и убили или пощадили их по своему разумению. На кровле храма укрылось множество язычников обоего пола, которым Танкред и Гастон Беарнский отдали свои знамена в знак того, что они спаслись», Гильом Тирский, официальный хронист арденской династии,[8] испытывал отвращение при виде насилия, произошедшего в храме Соломона: «Вид такого количества трупов был невыносим, но убивавшие выглядели так же ужасно, как и их жертвы: они были в крови с головы до ног. В черте храма находилось более десяти тысяч трупов, к этому числу следует добавить те, которые валялись на улицах города. Пешие воины бегали по маленьким улицам и переулкам в поисках неприятелей и добычи…»

Не будем забывать — бароны условились, что в случае взятия города каждый присваивает себе дома, которые захватит, и все, что сможет добыть по ходу сражения: вожди вешали на захваченных домах свои хоругви, рыцари — щиты, а простолюдины — шапку или меч, чтобы показать, что это место уже принадлежит им, и другие не пытались захватить его.

После победы бароны созвали совет и решили прекратить резню: они условились разместить на башнях стражу и укрепить сторожевые посты у потерн, чтобы никто не мог проникнуть в город без разрешения, прежде чем они назначат правителя, который хранил бы город и управлял им. Их опасения имели под собой почву, ибо в окрестностях Святого града было полно неприятелей: следовало предотвратить внезапное нападение на городские ворота. Как только необходимые меры были приняты, бароны разошлись, и каждый вернулся в свое жилище. Они вымылись и надели чистую одежду. Затем они босиком, стеная и плача, направились в те места города, где побывал Иисус Христос во время своей земной жизни. Они целовали землю там, где ступала его нога. Местные священники и христиане вышли навстречу торжественной процессии и провели крестоносцев к храму Гроба Господня. Ночь они провели в молитвах, но наутро паломники поднялись на крышу мечети Аль-Акса, где толпились пленники Танкреда и Гастона Беарнского, «напали на сарацин, мужчин и женщин, и, обнажив мечи, обезглавили их. Некоторые бросились с крыши храма вниз. Увидев это, Танкред преисполнился негодованием». Мы не знаем, был ли гнев нормандца вызван потерей ожидаемого выкупа, на который он рассчитывал, оскорблением его знамени или политической ошибкой, ставившей под сомнение слово франка. Граф Тулузский имел большую власть над своими войсками: он приказал отвести пленников из башни Давида к Аскалону; этот шаг навлек на него обвинения в неверности и измене со стороны хронистов, поддерживающих лотарингскую партию.

Иерусалим был завален трупами: июльский зной вынуждал баронов принять срочные и решительные меры. Они прекрасно помнили о следующих одна за другой эпидемиях при осаде Антиохии, которые опустошили ряды войск, измученных битвами, ранениями и голодом. «Было приказано выбросить из города всех убитых сарацинов из-за ужасного запаха, ибо весь город был завален трупами. Уцелевшие сарацины переносили мертвых к воротам, складывая их в кучи высотой с дом. Никто никогда не видел и не слыхал о подобном избиении язычников: вокруг города были сложены костры, и никто, кроме Бога, не ведал их числа. Наши на совете решили, что каждый раздаст милостыню и вознесет молитвы, и Бог выберет того, кто Ему будет угоден, чтобы властвовать над другими и править городом» (Аноним).

Отдохнув неделю, бароны сошлись, чтобы избрать одного из них. Едва они собрались, как их прервали многочисленные клирики и священники, которые требовали отложить выбор сеньора города, пока они сами не назначат патриарха Иерусалима. Духовная власть, говорили они, всегда должна преобладать над светской. В этом случае князь Иерусалима занимал бы всего лишь второе место, был бы наместником патриарха.

По убеждению клириков, поскольку крестовый поход был организован Святым Престолом (Урбаном II), то Иерусалим был еще одним «наследием Св. Петра», или, по меньшей мере, церковным княжеством, каких было немало на Востоке. Вакантное место патриарха Иерусалима — последний греческий патриарх, носивший этот титул (он бежал на Кипр), незадолго до этого умер — придавало дополнительный вес церковным притязаниям.

Самым видным персонажем этого «заговора священников» был Арнульф, капеллан герцога Нормандского; мы еще встретимся с ним на протяжении истории Иерусалимского королевства. Характер прелата, его страсть к наживе и сомнительные моральные качества заставили баронов отвергнуть этот план.

Среди баронов было всего лишь четверо, кто мог претендовать на титул правителя Иерусалима: герцоги Нормандский и Фландрский торопились вернуться в Европу, следовательно, оставались Раймунд Сен-Жилльский и Готфрид Бульонский.

Граф Тулузский, который содействовал возобновлению похода и финансировал значительную часть крестоносных войск, разумеется, обладал достаточным количеством титулов, чтобы претендовать на корону, но его заносчивость, богатство и гордость раздражали других баронов. Отметим заодно, что провансальские солдаты вели против своего предводителя активную контрпропаганду; они хотели как можно скорее отправиться на родину, а восшествие их графа на трон отсрочило бы возвращение в Европу. Вследствие этих различных факторов выбор пал на Готфрида (22 июля 1099 г.). Последний отказался от королевского титула. Этот поступок, разумеется, вошел в легенду: Готфрид якобы «отказался носить золотой венец там, где Христос носил терновый». Не настаивая на этом факте, мы упомянем только, что Готфрид принял титул защитника Гроба Господня, что стало первым шагом к удовлетворению церковных притязаний (в Лотарингии титул защитника (avoue) соответствовал регенту, правящему по указанию Церкви).

Выборы патриарха состоялись через несколько дней после избрания Готфрида, им стал тот самый Арнульф де Роол, принявший этот титул 1 августа 1099 г. Сама Церковь поспешит признать эти выборы недействительными, однако этим она создаст еще больше сложностей для политической власти, что придется совершенно не ко времени! С момента своего избрания Готфрид столкнулся с притязаниями Раймунда Сен-Жилльского, который, владея по праву завоевателя цитаделью и башней Давида, не желал их отдавать. Защитник Гроба Господня бушевал, гневался и угрожал. Он не мог править Иерусалимом, не владея этими крепостями. Граф Сен-Жилльский некоторое время противился, но, видя, что его поведение вызывает почти всеобщее неодобрение, в конце концов, весьма неохотно согласился отдать их, после чего собрал свое войско в Иорданской долине.

Во время осады Танкред и Евстафий Булонский завязали дружеские связи с христианами из Наблуса. После покорения Иерусалима последние призывали их к себе, чтобы передать им свой город. В то время, как они отправились в эту маленькую и не грозившую опасностями экспедицию, появился гонец от Готфрида: ходили все более и более настойчивые слухи, что большая египетская армия движется к Иерусалиму. «Два барона поспешили подняться в горы в поисках сарацинов и так дошли до Цезареи. Затем, двигаясь вдоль моря к Рамле, они встретились с многочисленными арабами, вышедшими на разведку, преследовали их и захватили многих, которые рассказали им о своем расположении, числе и месте готовящейся битвы с христианами. Узнав это, Танкред тотчас же отправил гонца в Иерусалим к герцогу Готфриду, патриарху и всем князьям, чтобы сказать им: „Знайте, что против нас в Аскалоне готовится нападение; поспешите выступить со всеми силами, какие сможете собрать!"» Получив это известие, герцог призвал вассалов к оружию, но на его призыв отозвались лишь лотарингцы и фламандцы. Он отправился в путь с патриархом и графом Фландрским. Раймунд Сен-Жилльский, по-прежнему находясь в Иорданской долине, проигнорировал призыв, а герцог Нормандский заявил, что выступит только в том случае, если нападение подтвердят его собственные разведчики. Удостоверившись в том, что египтяне действительно пошли в наступление, последние поспешили объявить об увиденном.

Нерешительность в поведении, безусловно, объясняется эгоизмом знатных вождей: они не желали сражаться ради увеличения владений лотарингского барона, воспоминание о том, как Раймунд Сен-Жилльский позвал их на помощь возле Аркаса, еще более увеличивало их недоверие.

Узнав о многочисленности наступающего фатимидского войска, Готфрид отправил послание в Иерусалим, чтобы мобилизовать последние резервы и подготовить город к войне, 10 августа франкская армия, наконец, собралась возле города Ибна (Ибелена). Она двинулась на юг. к Аскалону. «Вечером патриарх приказал огласить всем войскам, что назавтра рано утром все должны быть готовы к битве, и тот, кто попытается захватить добычу до окончания сражения, будет отлучен; но как только она будет закончена, все смогут возвратиться с радостью, чтобы взять то, что будет предначертано им Господом» (Аноним). С восходом солнца франки заняли боевую позицию: Готфрид с лотарингцами на левом фланге, в центре — фламандцы, нормандцы и Танкред, с правого фланга — Раймунд Сен-Жилльский. Арабские историки утверждают, что франкская атака застала египтян врасплох в тот момент, когда они седлали коней и надевали доспехи (Ибн аль-Acup). Это опровергает наш анонимный хронист: «Язычники были готовы к битве. У каждого из них на шее висела фляга, позволявшая им пить, одновременно тесня нас, но, слава Богу, у них не было на это времени».

Мусульмане были опрокинуты первым же ударом, и сражение превратилось в резню: «Враги Господни были ослеплены и ошеломлены: они ясно, собственными глазами видели рыцарей Христовых, но было так, словно они не видели их вовсе, и они не осмеливались выступить против христиан, ибо страшились божественной силы. В ужасе они забирались на деревья, чтобы скрыться, но наши поражали их стрелами или копьями и сбрасывали вниз. Другие падали оземь, не осмеливаясь нападать на нас, и наши рубили им головы, как животным на базаре. Возле моря граф Сен-Жилльский убил их несчетное множество; одни бросались в море, другие разбегались в разные стороны» (Аноним).

Чтобы объяснить мусульманское поражение, нужно вспомнить, что Аль-Афдал, фатимидский визирь, был обращенным в ислам армянином, в глубине души все еще немного остававшийся христианином; разумеется, это был не лучший человек, призванный возглавить джихад против франков. Его поспешное отступление с поля битвы положило начало беспорядочному бегству войск, так что христианские воины поражались легкости, с какой им далась победа.

«После того, как Аль-Афдал со своими приближенными отступил по дороге на Египет, франки осаждали Аскалон, пока не вытребовали себе дань в двадцать тысяч динаров; они начали взимать ее с населения, в это время между баронами вспыхнули ссоры, так что они снялись с лагеря, не получив ничего из этой суммы» (Ибн аль-Каланиси). Что же произошло? Жители Аскалона, деморализованные военным поражением, желали сдаться. К кому же они обратились? К единственному франкскому вождю, чья порядочность, честность и верность остались незапятнанными на земле ислама, к Раймунду Сен-Жилльскому. Он единственный не участвовал в избиении, разыгравшемся в Харам аль-Шарифе, к тому же он приказал отвести своих пленников в Аскалон. Когда Готфрид узнал, что граф Сен-Жилльский собирается захватить этот город, он объявил, что Аскалон составляет часть иерусалимских владений. Разозленный Раймунд снялся с лагеря, за ним последовали герцоги Фландрский и Нормандский. Но до этого граф Тулузский дал знать жителям Аскалона, что в одиночестве Готфрид ничего не может сделать против них и им потребуется всего лишь немного терпения, чтобы защитник Гроба Господня снял осаду.

Теперь, когда фатимидское сопротивление было уничтожено, армии было достаточно лишь появиться у городов Сахеля, чтобы создать территориальный фундамент для королевства. Вместо этого граф Тулузский приказал объявить прибрежным городам, чтобы они держали оборону; он повторил трюк с Аскалоном под стенами Арсуфа, осаждаемого Готфридом. Лотарингцы были в таком негодовании, что дважды хотели напасть на лагерь провансальцев. Со своей стороны герцоги Нормандский и Фландрский увели свои войска в Северную Сирию, где они смогли бы сесть на корабли, чтобы плыть к Константинополю, первому этапу на пути к Западной Европе. Раймунд Сен-Жилльский тоже направился к Триполи, Тортосе и Латтакии, где у него были свои виды на землю. Эти три барона увели с собой двадцать тысяч человек.

В Палестине оставалось всего несколько сотен рыцарей. Крестовый поход подошел к концу, но было похоже, что этот поход не имел будущего. Небольшое количество воинов, оставленных или, вернее сказать, брошенных в Иерусалиме, было совершенно не способно создать какую-либо устойчивую политическую систему. Стены Иерусалима, Вифлеема, Наблуса, Рамлы и Яффы были слабой защитой против нового наступления мусульманского мира.

Эпопея заканчивалась, начиналась колонизация.

Примечания:

1

Никифор Фока — византийский император в 963–969 гг. (Примеч. ред.)

2

Груссе, Рене — французский ученый, специалист по истории крестовых походов. (Примеч. ред.)

3

Иоанн Цимисхий — византийский император в 969–976 гг. (Примеч. ред.)

4

Атабек (досл. — отец — принц) — титул арабского военачальника, управлявшего городом или регионом при номинальном государе из династии Сельджукидов. (Примеч. ред.)

5

Далее согласно традиции «тюрки» будут именоваться «турками» (турки-сельджуки). (Примеч. ред.)

6

Борьба за инвеституру — конфликт между германскими императорами и римскими папами за право назначать епископов. Это столкновение вылилось и в соперничество за главенство в христианском мире, на которое претендовал и император, и папа. (Примеч. ред.)

7

Мамлюк — раб, воспитанный, чтобы быть воином; его господин после обучения даровал ему свободу и принимал к себе на Службу. (Примеч. ред.)

8

Имеется в виду арденн-анжуйская династия иерусалимских королей (1099–1187 гг.), родоначальниками которой стали Готфрид Бульонский и его брат Балдуин I. (Примеч. ред.)