• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Мы смешали кровь со слезами, которых было так много, что не было никого, кто мог бы сравниться с нами (в плаче).

Как недостойно мужчины — проливать слезы, когда острые мечи зажгли пожар войны!

Кто сможет спокойно спать, оставаясь глухим к тем событиям, что пробуждают спящих?

Ваши братья в Сирии отдыхают на спинах своих лошадей или же во чреве грифов.

Жители страны Рум покрывают их позором, вы же погрязли в изнеженности, как будто вам нечего опасаться.

Сколько пролито крови! Скольким прекрасным девушкам нечем, кроме рук, прикрыть свои прелести!

Неужели предводители арабов смирятся с таким оскорблением? Неужели персидские воины стерпят подобное унижение?

Помоги им Бог, потому что они сражаются не столько ради веры, сколько из стремления постоять за честь своих женщин!

(Поэма Эль-Мудавира аль-Абиварди)

В главе, посвященной истории франкского княжества Триполи, мы рассказали, как арабский правитель этой богатой метрополии в отчаянии обратился к сельджукскому султану, светскому правителю халифата, и самому халифу, своему духовному пастырю. Настойчивые просьбы Ибн Аммара привели к созыву вспомогательной армии, но вместо того, чтобы прямиком отправиться в сирийский Сахель, эта армия остановилась у Мосула. Однако даже если бы она не была создана, идея начать поход против крестоносцев носилась в воздухе.

Парадоксальным образом власти Багдада занимало не столько катастрофическое положение ислама в Сирии, сколько те опасности, что представляло для них франкское государство Эдессы. Графство, раскинувшееся по обоим берегам Евфрата, было самым передовым из всех христианских владений на Востоке; к тому же оно являло собой прекрасный плацдарм для организации крестового похода, который мог бы нанести удар по нервным центрам месопотамского ислама. Когда турки пойдут в контрнаступление, они не выступят прямо на Сахель, где остановить колониальное завоевание было еще возможно, но направятся на земли Эдессы, которые безжалостно разорят. Столь масштабное нападение возглавил атабек Мосула Мавдуд. После долгих приготовлений он ринулся в атаку весной 1110 г. Эдесса, рассчитывающая лишь на собственные силы, не могла противиться нашествию. «Мусульманская армия была столь многочисленна, что все франки, собравшись вместе, не могли бы оказать ей сопротивление. Было решено начать священную войну, выступив к Эдессе, и осаждать ее до тех пор, пока, принимая во внимание ее укрепления и средства защиты, Бог не поможет взять ее. Вся армия выступила и осадила город до начала второй декады Шаввала (со 2 по 12 мая); нападающие кольцом окружили город, не позволяя никому ни войти в него, ни выйти. Между тем, поскольку провизии в городе было незначительное количество, те, кто находился внутри, поняли, что им угрожает гибель; а цены начали подниматься по мере того, как продолжалась осада и блокада. Когда франки осознали свое положение, они решили защитить город и принялись готовиться к битве. Опасность примирила всех. Правители франкских территорий — Танкред, сеньор Антиохии, сын графа Сен-Жилльского, сеньор Триполи и король Балдуин держали совет и дали друг другу обещание вести борьбу до конца с должным упорством и настойчивостью. Заключив этот договор, они выступили к Эдессе» (Ибн аль-Каланиси).

Прибытие франкского подкрепления вынудило Мавдуда снять осаду, но мусульманские войска собрались у Харрана, в нескольких километрах от столицы графства. Увидев, что перевес сил не на их стороне, латиняне укрепили город и снабдили его продовольствием, а сами отошли к Самосате (расположенной на западном берегу Евфрата), уведя за собой толпы крестьян и все простое христианское население… «Как только мусульмане узнали об этом, они бросились им вдогонку, и несколько передовых отрядов конницы настигли их в тот момент, когда часть людей уже переправилась на другой берег реки. Мусульмане разграбили их личные вещи и все имущество, убили, взяли в плен или утопили большое количество людей, которые шли следом; они взяли огромную добычу: вещи, пленников и вьючных животных, но не смогли перейти реку, чтобы добраться до франков, ибо были заняты осадой Эдессы, куда и возвратились… В течение нескольких дней войска ислама оставались на берегу Евфрата, лицом к лицу с франками, затем они ушли осаждать Эдессу» (Ибн аль-Каланиси).

Несколько недель спустя осаждавшим пришлось сняться с лагеря, ибо земля, совершенно истощенная, была не способна давать пропитание. Государство Эдесское сохранило свое стратегическое значение для франков, но его земли за Евфратом были полностью опустошены. Экономический кризис франкского наступления предшествовал политическому краху, который стал неотвратим из-за частых и непрекращающихся атак турок.

Для современников, особенно для сирийских мусульман, поход, организованный султаном, с позором провалился. Разорение земель Эдессы мало их волновало, поскольку они должны были терпеть репрессии со стороны франков, уязвленных резней, которую совершила турецкая конница.

Граф Эдесский, Балдуин дю Бург, которого арабы называли «малым вождем», безжалостно разорил земли своих соседей. Так он совместил желание мести с острой необходимостью пополнить кошелек.

Среди франкских князей Танкред лучше всех понимал последствия стратегии, которую турки использовали в походе против крестоносцев. Политическая сметка нормандца подсказывала ему, что он должен сделать невозможное, чтобы остановить гибельный процесс: Танкред осадил Аль-Атареб и овладел им. «Населению была сохранена жизнь; те, кто хотел покинуть город, могли это сделать, те, кто хотел остаться, остались» (Ибн аль-Каланиси). «Танкред согласился не нарушать мир, потребовав за это немедленно заплатить ему 20000 динаров и отдать 10 очень дорогих лошадей; затем он возвратился в Антиохию; но вновь вернулся в Аль-Атареб во время сбора урожая. Сила Алеппо была значительно ослаблена взятием этого города. Танкред потребовал выплатить ему контрибуцию и отпустить всех армянских крестьян, что Ридван увел в плен. Когда пленники были отпущены, Танкред потребовал, чтобы ему отдали одну из лошадей Ридвана, которую тотчас же ему и передали. Также он приказал вернуть мусульманским крестьянам из Аль-Атареба их жен, укрывшихся в Алеппо, когда Танкред появился в их краях. Ридван отдал и их. Положение жителей Алеппо было столь критическим, что многие укрылись в Багдаде. Там, в день общей молитвы они умоляли спасти их и перебивали Хутбу, громко прося поднять армию против франков» (Кемаль ад-Дин).

Алеппо практически стал подвассальным для нормандцев из Антиохии. Пока жители Триполи грабили богатые предместья Хомса, король Иерусалима разорял равнину Боке, кладовую зерна турецкого княжества Дамаска. Балдуин ушел лишь после того, как заключил договор, обеспечивавший ему доходы с этой богатой земли.

На следующий год Балдуин I сумел заставить жителей Дамаска пойти на другие уступки: ему отдали половину собранного урожая из Джебеля Ауфа, Савада и Аль-Джабаньи. Мусульманские правители вышли из этой ситуации, обещав пойти на уступки, если франки сделают то же самое, но положение, в котором находился простой народ из провинции и торговцы, становилось все более и более драматическим. Минуя своих правителей, отчаявшийся народ воззвал к султану: «Несколько жителей отправились в Багдад, чтобы просить помощи в борьбе против франков. С их появлением к ним присоединилось большое число законников и других людей. В следующую пятницу все пришли в мечеть султана Мелик Шаха и призвали народ прийти на помощь мусульманскому миру. Они помешали совершить общую молитву и сломали минбар проповедника. Тогда султан пообещал выставить армию, чтобы начать священную войну. В то же время из дворца халифа был принесен новый минбар. Но в следующую пятницу жители Алеппо явились в дворцовую мечеть, в сам дворец халифа. К ним примкнуло множество жителей города. Напрасно охрана ворот пыталась их остановить. Они расчистили себе дорогу, силой ворвались внутрь мечети, разбили решетку, закрывавшую вход в максуру, и сломали минбар. В тот день невозможно было предаться молитве» (Ибн аль-Асир). «Халиф, владыка правоверных, был рассержен произошедшим и приказал разыскать зачинщиков, чтобы предать их позорному наказанию; но султан помешал ему, простив людей, совершивших этот поступок, и приказал эмирам и полководцам вернуться в свои провинции, чтобы приготовиться к священной войне против неверных, врагов Аллаха» (Ибн аль-Каланиси).

Если обращение угнетаемых мусульман к султану было вполне естественным, то обращение христианского василевса Константинопольского к тому же султану следует трактовать совершенно по-другому: «В том году посол от так называемого греческого царя прибыл с дарами, ценными подношениями и письмами, в которых выражалось желание напасть и покарать франков: мы могли бы объединиться, чтобы изгнать их из местностей, где они находились, но действовать предстояло не с той беспечностью, с какой мы выступали против них прежде, а, наоборот, приложив все усилия, внезапно напасть на них, пока их позиция не стала для нас опасной, а вред, какой они наносят, не достиг высшей точки. Грек добавлял, что он с оружием в руках помешал им пройти к мусульманским территориям через его государство, но если, дабы удовлетворить свое желание завоевания, они созовут огромную армию и отправят подкрепление к мусульманским землям, он будет вынужден в силу необходимости пощадить их, разрешить им пройти и помогать им во всех начинаниях и намерениях; поэтому он настойчиво предлагал заключить союз и соглашение, чтобы бороться против франков и изгнать их из этих мест» (Ибн аль-Каланиси).

Латиняне, обосновавшиеся в Леванте, разумеется, не подозревали о посланиях, которыми обменивались султан и василевс; однако множество признаков указывало на предательство их императором, отрекшимся от союза с христианами ради сомнительных переговоров с мусульманами: быть может, это была типичная для Востока реакция — объединение людей (вне зависимости от их религии) с целью изгнать чужака? Участники четвертого крестового похода (1204 г.) сделали свои выводы из подобного поведения, быть может, трудные, но единственно возможные с логической точки зрения.

Правоверные мусульмане Багдада воспользовались прибытием византийского посольства, чтобы упрекнуть султана за медлительность, с какой он начинал священную войну: «Значит, ты не боишься кары Аллаха, — кричали они султану, — ты допускаешь, что бы аль-Мелик аль-Рум (правитель греков) с большим рвением выступал за ислам, ты ждешь, пока он отправит тебе посла и воодушевит тебя начать священную войну?» (Ибн аль-Асир).

Весной 1111 г. атабек Мосула, Мавдуд, приказал собранным войскам начать джихад. Первой добычей, на которую накинулась месопотамская армия, стала Эдесса; однако ее недавно укрепленные стены не оставляли ни малейшей надежды на то, что она легко сдастся. Миновав ее, армия перешла Евфрат и осадила Турбессель, вторую столицу графства, резиденцию Жослена де Куртене, наместника Балдуина дю Бурга. Крепость находилась на волоске от гибели, когда Жослену удалось подкупить одного влиятельного эмира, чтобы он уговорил снять осаду. Нужно добавить, что армия султана получила призыв о помощи: мелик Ридван, турецкий эмир Алеппо, яростно теснимый Танкредом, находился в отчаянном положении.

Армия султана направилась к Алеппо; Мавдуд рассчитывал превратить столицу Северной Сирии в хорошо укрепленное место, плацдарм будущих завоеваний. Но армия, которую призывали жители Алеппо, представляла собой гораздо более серьезную опасность для политической стабильности Сирии, чем грабежи князя Антиохийского. С приближением Мавдуда Ридван и Танкред ловко заключили перемирие: не стоило вмешивать чужеземцев в то, что творилось в Сирии, поскольку Алеппо вполне мог пробудить аппетиты многочисленных месопотамских эмиров и полководцев султана. Ридван закрыл ворота прямо перед носом армии, спешившей ему на выручку: «Он взял с собой в цитадель заложников, выбранных из жителей города, чтобы пресечь всякую попытку открыть ворота, и поручил охрану укреплений солдатам и исмаилитам, состоящим у него на службе, приказав не допускать к нему жителей города. Горожане пробыли там три дня, не имея ни крошки еды. Участились кражи со стороны бедняков, и благородные горожане начали опасаться за свою жизнь. Поступок мелика восстановил против него население. Хула и проклятия были у всех на устах. Ридван, все более и более страшась, как бы народ не сдал город, не осмеливался выехать на коне. То он приказывал перерезать горло какому-то человеку за то, что тот свистел с крепостных стен, то сбросить за стену несчастного, который завладел туникой, чтобы отдать ее другому. Армия забирала и то, что оставили франки, когда грабили и разоряли окрестности Алеппо. Мародеры, высланные Ридваном, настигали и ловили тех, кто сильно удалялся от армии. Последняя в конце месяца Сафар 505 (сентябрь 1111 г.) направилась в Маарат ан-Нуман. Там она пробыла несколько дней и нашла провизию, которая была в таком изобилии, что армия не смогла взять ее с собой» (Кемаль ад-Дин).

Дабы заградить ей проход, франкские войска собрались вокруг Апамеи (Калат аль-Мудик), вот уже некоторое время находившейся во власти Танкреда. В следующем 1112 г. Мавдуд не пускался в столь большие походы, но снова предпринял попытку захватить Эдессу. Он внезапно подошел к городу в пасхальную неделю (т. е. слишком рано для начала сезона военных действий). Вступив в сговор с теми, кто находился внутри города, он с помощью армянских предателей занял башню, которая являлась ключевой в системе обороны города. Вот как повествует об этом армянин Матвей Эдесский: «Изменники явились к Мавдуду и сказали: „Пощади нас, и мы сегодня же передадим наш город в твои руки". Эти люди сильно страдали от голода и, пребывая в отчаянии, сами не ведали, что творили. Ночью они проводили Мавдуда и пятерых его воинов и сдали им многолюдный город Эдессу, сначала они передали им башню, возвышавшуюся над городом на востоке, а затем те захватили и две другие башни. Жослен атаковал их столь яростно и столь отважно, что вытеснил неверных за стены; в тот день Эдесса была освобождена от турков благодаря храбрости Жослена и воинов города. Князь (Балдуин дю Бург), разгневанный и раздраженный ложными доносами, пролил немало невинной крови жителей, приказав их убивать, сжигать или предавать жестоким мучениям».

Турецкая тактика приносила свои плоды, поскольку местные христиане уже начали вменять экономический кризис в вину своим франкским вождям. Так как последние, укрывшись в своих крепостях, были не в состоянии защитить землю — их собственную землю, — местные христиане рассматривали возможность возвращения к турецкой власти. Общая религия, объединявшая армян и франков, не выдерживала экономического упадка. Подобная ситуация жестоко ударила по тем, кто воспевал крестовый поход как «эпопею христианской общности в Леванте».

Армия султана также ощутила потребность опереться на какую-нибудь крепость: она стала лагерем вокруг Шейзара (Кесарии), поместив поклажу внутрь крепости. Тогда долина Оронта стала ареной целого ряда нападений и стычек. Противники, слишком далеко отошедшие от основных лагерей, не хотели начинать сражение. Понаблюдав друг за другом в течение 15 дней, они снялись с лагеря: Мавдуд вернулся в Северную Месопотамию, а франки — к себе. Во второй раз поход против крестоносцев окончился провалом.

Единственный вывод, который следует извлечь из этой кампании: для политической системы Сиро-Палестины прежде всего было важно поддержать территориальный «status quo». Турецкие, курдские или арабские эмиры, как и западные бароны, превыше всего опасались иностранного вмешательства, особенно со стороны византийцев. «Сирия — сирийцам» — таков был лозунг людей Леванта, всей душой ненавидящих друг друга. Поэтому, как только Мавдуд покинул их края, турецкие эмираты Алеппо и Дамаска вступили в тесный союз, нечто вроде федерации, стоявшей на защите мусульманской Сирии. Этот союз будет недолговечным, но, тем не менее, его много раз будут возобновлять.

Находясь в Мосульском княжестве, атабек Мавдуд внимательно следил за происходящим в Сирии. Весной 1113 г. он получил призыв о помощи от атабека Тугтекина, правителя Дамаска. Последний невыносимо страдал от ужасного разорения, чинимого королем Балдуином, который обирал богатые земли, снабжавшие Дамаск зерном, так что городу не хватало провизии. «Мавдуд, правитель Мосульский… собрал армию из турок, курдов и тех, кого мог найти, выступил в Сирию и пересек Евфрат в месяц зу-л-ка'да (19 апреля — 18 мая 1113 г.)… Тугтекин вышел из Дамаска вместе с армией, чтобы встретить Мавдуда и присоединиться к нему» (Ибн аль-Каланиси).

Возле Тивериадского озера союзники случайно столкнулись с иерусалимскими войсками: «Между турками и франками завязалась яростная битва… Она продолжалась, хотя никто не было готов к этой встрече, не были поставлены палатки, не был разбит лагерь и конница не атаковала в первых рядах. Два войска столкнулись грудь с грудью, и Бог — да будет благословенно Его имя! — после трех атак даровал мусульманам победу над многобожниками. Две тысячи франков нашли в этом месте смерть: это были знатные люди, благородные рыцари, храбрецы. Мусульмане завладели их палатками, которые те поставили, и знаменитой походной церковью. Балдуин, которого схватили, оставил оружие в руках неприятеля и бежал. Мусульмане захватили вьючных животных и все снаряжение пехоты; многие из них утонули в озере, кровь смешалась с водой, и в течение нескольких дней те, кто жил на берегу, не могли ее пить, пока она не стала чистой и прозрачной. Те из франков, кому удалось спастись, а большинство из них было ранено, укрылись в Тивериаде. После того как битва закончилась, на поле боя прибыла остальная франкская армия, т. е. соратники Танкреда и сына графа Сен-Жилльского» (Ибн аль-Каланиси).

Понс Триполийский (сын и наследник Бертрана) вел за собой провансальские войска, в то время как Рожер (двоюродный брат и наследник Танкреда, умершего в 1112 г.) возглавлял нормандское рыцарство Антиохии. Эти войска укрепили позицию франков: вновь обратившись к тактике, которая смогла в первый раз остановить джихад, франки обосновались на горе к западу от Тивериады; они построили там крепость и оказывали сопротивление всем нападкам со стороны мусульман. Турецкая конница прошла от Иерусалима до Акры, убивая, грабя, разбойничая, сжигая все на своем пути и нанося огромный вред земле: однако они не могли достичь никаких определенных результатов, пока франкская армия, невредимая и грозящая нападением, следила за войсками султана. «Ожидание затянулось, и отвага стала изменять воинам Мавдуда, потому что они были далеко от своей земли, им не терпелось туда вернуться, но они не могли получить то, к чему стремились; большинство дезертировали и вернулись домой; другие попросили позволения сделать так же и получили его. Мавдуд решил остаться в Сирии, рядом с неприятелем… На территории франков не было ни одного мусульманина, который бы не обратился к атабеку с просьбой защитить его и помочь в его положении; ему поступала часть доходов от Наблуса. Тогда Тугтекин и Мавдуд решили отойти. И они вернулись в Дамаск» (Ибн аль-Каланиси) .

Нападение мусульманской армии воодушевило завоеванных крестьян. Что бы ни говорили об этом латинские хроники, простой арабский народ с трудом переносил иго «неверных». Мусульмане королевства крестоносцев не только доставляли Мавдуду дань, которую до сих пор взимал их ненавистный правитель, но и всячески призывали его к себе, помогая, указывая дорогу и давая пропитание турецкой коннице, когда та проводила военные операции в христианских владениях.

Мавдуд решил остаться в Дамаске до весны, времени начала военных действий. Но в пятницу 2 октября 1113 г., когда он в сопровождении атабека Тугтекина выходил из мечети Оммейядов, на него напал исмаилит. Убийца успел нанести ему два удара кинжалом в живот, прежде чем самому пасть под ударами охраны. Кто вложил оружие в руки убийцы? Мелик Ридван, защитник сирийской секты, или же атабек Тугтекин, уставший от стесняющего его присутствия представителя султана? Против них не было выдвинуто никакого обвинения, но в глазах исламской общественности они были полностью дискредитированы. Отныне эмиры Алеппо и Дамаска никогда больше не осмелятся звать на помощь войска султана и мало-помалу будут вынуждены искать общий язык с христианскими завоевателями: «Тугтекин вступил в переписку с Балдуином, королем франков, чтобы заключить перемирие и установить между ними дружеские и мирные отношения, которые упростили бы восстановление разоренных земель и обеспечили защиту на дорогах от разбойников и грабителей. Так и было решено, и каждый из них торжественно пообещал другому неукоснительно соблюдать условия договора и поступать, как верный друг. На дорогах и в поселениях воцарилось спокойствие, положение улучшилось, и урожаи стали изобильными» (Ибн аль-Каланиси).

Правители султаната не могли согласиться со сложившейся в Сирии политической ситуацией: убийство Мавдуда, разумеется, было воспринято как оскорбление султана, но компромисс между франками и мусульманами был глумлением над мусульманским миром. Сельджукский султан назначил на место Мавдуда нового турецкого командующего, атабека Ак Сонкор Бурзуки. С наступлением весны 1114 г. последний тотчас же начал военную кампанию против Эдессы. Он стал систематически уничтожать сельскохозяйственные угодья, но не смог сделать ничего, что бы повредило самой Эдессе или другим городам графства. Разочарованный, он собирался вернуться в Мосул, когда внезапное предательство смешало все его карты. Армянский князь Верхнего Евфрата, Вазиль Дг'а отказался от союза с франками и покорился турецкому владыке. Христианский фронт дрогнул: жители Востока отвернулись от франков. Те ответили на это неслыханной жестокостью и силой вернули себе утраченные владения; горные армянские государства на этот раз перешли в непосредственное подчинение западных феодалов. Правда, завоевание смог облегчить тот факт, что сразу после обращения Вазиля Дг'а к туркам латинские наемники, составлявшие наиболее сильную часть его армии, покинули ее ряды.

Здесь мы снова затрагиваем аспект, характерный исключительно для франкских колоний, основанных в Леванте: после того, как они обосновались и развились благодаря опоре на немногочисленное местное христианское население, франки обратились против него и лишили их преимуществ и привилегий, которые были дарованы во времена тесного сотрудничества. Предательство какого-нибудь князя или феодала, перешедшего на сторону турок, ускоряло процесс, в некотором роде оправдывая его. Франки видели в местных христианах лишь подданных или плательщиков дани; они совершенно не могли допустить, чтобы какая-либо политическая власть, пусть даже в примитивном состоянии, участвовала в управлении. Поражение похода Ак Сонкор Бурзуки на Эдессу навлекло на него немилость и привело к тому, что его должность в Мосуле занял собственный сын султана; что же касается движения против крестоносцев, во главе его стал турецкий атабек Бурзук ибн Бурзук, один из старых участников сельджукской эпопеи. В полномочия атабека Бурзука входило ведение священной войны, но также и упорядочивание дел Сирии: поэтому Тугтекин, атабек Дамаска и Бадр аль-Дин Лулу, ставший эмиром Алеппо (Ридван скончался в 1113 г., а его сын и наследник, опасный и кровожадный безумец, был убит в 1114 г.), опасались прихода войск султана. Артукид Ильгази, воинственный турецкий эмир, неоднократно навлекавший на себя немилость султана, также боялся удара, который мог быть нанесен по большому княжеству, основанному им вокруг Мардина (на ближних горах анатолийского плато, у подножия которых простиралась плодородная Джазира). Ильгази заключил союз с Тугтекином и в сопровождении своих диких туркменов отправился на защиту Алеппо.

Помимо этого турецкие эмиры боялись перераспределения сирийских фьефов: поразительным образом в этом вопросе их интересы совпадали с интересами франков, противников, с которыми было приказано сражаться атабеку Бурзуку. Вполне объяснимо то, что сирийские феодалы (мусульмане и христиане) решили оказывать сопротивление официально объявленному походу. Рожер Антиохийский был главным организатором этого союза, и он же был первым, кто объединил свои войска с армией Дамаска; вскоре к ним присоединились жители Алеппо и туркмены Ильгази. Эти странные союзники поставили лагерь под прикрытием Апамеи, принадлежавшей Рожеру. Данная позиция, идеальная в географическом плане, позволяла следить за движением Бурзука и в случае необходимости предотвратить его действия, направленные против Алеппо, Антиохии, Триполи, Дамаска или Иерусалима. Бурзук совершил большую психологическую ошибку, помешавшую мусульманским войскам объединиться и сохранить верность султану: он приказал взять штурмом Хаму, которую отдал на трехдневное разграбление. Обратившись к франкской тактике Балдуина I, атабек Тугтекин отказался дать сражение. «Атабек помешал франкам выступить на врага, потому что он боялся, что если они победят, то вся Сирия перейдет к ним, а если проиграют, то армия султана завладеет государством Дамаска» (Кемаль ад-Дин).

От Хамы Бурзук направился к Шейзару, владению мункызских эмиров, единственным сирийцам, сохранившим верность монархии султана. Он стал лагерем у Оронта, в непосредственной близости от крепости. Как и во время похода против крестоносцев 1111 г., два вражеских лагеря разделяло всего лишь несколько километров. Стратегическое превосходство было на стороне персидских турок, но последнее подкрепление дало союзникам некоторое преимущество: король Балдуин и его вассал Понс Триполийский привели войска к Апамее. Сирийские союзники смогли перейти в наступление, но Бурзук, опередив их, снялся с лагеря и отошел к востоку. Тотчас же сирийцы разошлись и вернулись к себе. Именно этого и дожидался старый полководец, тут же повернувший обратно и пошедший в атаку.

За несколько дней он захватил крепость Куфр Таб, аванпост долины Оронта, расположенную на северо-востоке от Апамеи. Когда эта цитадель была разрушена, Бурзук повел войска на север, через Маарат ан-Нуман. Рожер Антиохийский следил за его передвижениями, но он не мог угадать, какую цель поставил перед собой атабек: Алеппо или Антиохию? Марш персидских турок на нормандское владение Зердани убедил его в том, что конечной целью кампании была Антиохия, тем более, что к Алеппо уже выступил большой персидский корпус, а толпы простолюдинов этого города, взбудораженные исламской агитацией, ждали подходящего случая, чтобы открыто поднять восстание. Шпионы доносили Рожеру обо всех передвижениях противника. Князь Антиохийский приказал войскам, которых поддерживала эдесская конница, начать выступление. Эффект неожиданности был полным. «Впереди турецкой армии шли обозы и вьючные животные, за которыми следовали войска… не ожидавшие, что кто-то на них нападет. До разбитого накануне лагеря они еще не дошли: поставленные палатки были заняты только слугами» (Кемаль ад-Дин).

Франкская конница на всем скаку ворвалась в лагерь, а затем, не сбавляя скорости, достигла турецких отрядов, которые разбила один за другим. Сражение превратилось в бойню. Только атабек Бурзук и его личная охрана попытались оказать сопротивление: «Напрасно его склоняли спасти свою жизнь бегством. Он желал там погибнуть за Аллаха. В конце концов, его удалось убедить, и он скрылся» (Ибн аль-Асир).

Бурзук вернулся в Месопотамию, а оттуда — в свои персидские владения, где вскоре умер от горя; а отряд султана, отправленный в Алеппо, хотя и не был разбит, поспешил вернуться в Мосул.

Это сражение, вошедшее в историю под названием «день Данифа» (14 сентября 1115 г.), положило конец турецким походам против крестоносцев. Своей победой князь Антиохийский спас всех сирийских феодалов, как христиан, так и мусульман. Но политические последствия этого дня были диаметрально противоположны для тех и других: если правители Алеппо и Дамаска, а также небольшие сирийские эмиры и уберегли свои владения от захвата их султаном, то это лишь способствовало их переходу во власть франков. Вскоре турецкий эмират Алеппо будет всего лишь вассалом княжества Антиохийского, а Дамаск волей-неволей признает себя зависимым от короля, правящего в Иерусалиме.

В сентябре 1115 г. казалось, что франки действительно вот-вот овладеют всей Сирией. После многочисленных поражений фатимидский исламский мир перешел к обороне, а войска турецкого ислама, несмотря на то, что были намного решительнее, воинственнее, сильнее, были разбиты в открытом поле. Откуда могли черпать надежду «правоверные»?

С военной точки зрения можно сказать, что турецкие походы против крестоносцев были преждевременными, ибо они не сопровождались никакой интенсивной психологической подготовкой (или агитацией), которая бы подвигла сирийских мусульман присоединиться к этим походам. Только беглецы, горожане, непосредственно пострадавшие от латинян, и мелкие крестьяне Сиро-Палестины ощутили всю важность предпринятой попытки; они, как могли, поддерживали ее, но их активность канула в атмосфере охваченного апатией огромного государства, которое еще не вполне осознало, что его завоевывают «неверные».

Похвальное слово колониализму

Мы, приехавшие с Запада, вот мы превратились в жителей Востока! Вчерашний итальянец или француз стал галилеянином или палестинцем. Тот, кто пришел из Реймса или Шартра, стал жителем Тира или Антиохии. Мы забыли места, откуда мы родом, кто еще их помнит? О них больше не говорят. Кто-то здесь владеет домом и слугами с такой уверенностью, словно они принадлежат ему в этой стране по исконному праву. Другой взял в жены не соотечественницу, а сирийку, армянку или даже крещеную сарацинку; и вот он уже живет в семье местных жителей. Мы говорим по очереди на всех языках этой страны, и местные жители, и поселенцы стали полиглотами, а доверие сближает самые удаленные народы. Как сказано в Писании: лев и вол будут есть из одних яслей (Исайя). Поселенец стал местным жителем, переселившийся уподобился старожилу. Каждый день родственники и друзья приезжают к нам на Восток. Они, не колеблясь, оставляют все, чем владели. В действительности, тот, кто там был беден, по милости Божьей здесь живет в роскоши. Тот, у кого было всего лишь несколько денье, наживает здесь состояние. У кого не было даже одной деревни, на Востоке становится сеньором целого города. Зачем нам возвращаться на Запад, если на Востоке исполняются все наши желания?

(Фульхерий Шартрский)

Войска джихада

Необходимо знать, что Ильгази Ибн Артук никогда не вел долгих кампаний против франков; туркменов под его знамена влекла лишь алчность. Они приходили один за другим с мешками, в которых была мука и нарезанная полосками вяленая баранина. Все время, пока шла кампания, Ильгази был вынужден буквально считать часы до ее окончания и как можно скорее возвращался обратно. Действительно, если кампания затягивалась, туркмены разбегались, ибо у него не было денег, чтобы платить им.

(Ибн аль-Асир)

Победа Рожера Антиохийского над турками, выступившими против крестоносцев в 1115 г., ознаменовала некое отделение Сирии от исламского сообщества. Для сирийских феодалов, оставшихся безо всякой защиты перед неистовством франков, последствия «дня Данифа» были самыми пагубными; но последнее не ограничивалось Сиро-Палестинской географической единицей. Стратегическое превосходство толкало франков к завоеванию других стран мусульманского мира. Сиро-Иранская пустыня хорошо защищала Месопотамию от их посягательств, но полуостров Синай, через который традиционно проходили все армии, являлся для латинян возможностью попасть в богатую долину Нила: феномен крестового похода возник с новой силой.

Мусульманские хроники не ошибались, когда посчитали поражение турок крахом всех своих надежд: «Необыкновенный ужас охватил мусульман; душа у них ушла в пятки, и они думали, что франки вот-вот овладеют всей, Сирией, так как у них самих не было воинов, которые встали бы на защиту страны и желали бы изгнать врага из своих пределов» (Ибн аль-Асир).

Поначалу король Иерусалимский пошел войной на Дамасский эмират. Основной целью был не столько сам город, сколько расположенные непосредственно рядом с ним богатые поля пшеницы: долина Бекаа (Боке), плоскогорье Хоррана и долина Гхор (к востоку от Иордана). Затем король Балдуин упрочил свою власть в Идумее, к северу от Мертвого моря, построив Шаубак, великолепный замок, известный хронистам под именем Монреаля (1115 г.).

На следующий год король продолжил движение в Вади Араба и дошел до Айлы, расположенной на самом севере залива Акаба. Через этот небольшой город проходили все караваны, направляющиеся из Египта на арабский полуостров и в Сирию. Балдуин приказал укрепить его и недалеко от берега, на небольшом острове Грей (Джазире Фир'Авун) поместил небольшой сторожевой отряд.

Однако самым смелым походом следует считать тот, который был совершен в 1118 г. С малочисленным, но закаленным войском король выступил в поход еще до сезона, когда обычно велись боевые действия; он обошел стороной гарнизон Аскалона, достиг Синайского побережья Средиземного моря и занял Аль-Ариш. 21 марта небольшая франкская армия дошла до Эль-Фарамы, первого египетского города, который, впрочем, сдался без боя. Балдуин продолжил движение к восточному рукаву дельты и долго созерцал мир, столь новый для него. Именно тогда он почувствовал первые признаки болезни и умер на обратном пути в Аль-Ариш (2 апреля). Франки проложили путь в Египет. Вот как повествует об этом летопись Абу'ль-Феда: «В тот год, говорил Ибн Халликан, Балдуин Франкский выступил на Египет! Придя в Эль-Фараму он захватил город, в котором поджег главную мечеть и другие почитаемые места. Там его настигла болезнь, и он умер, не успев вернуться в Аль-Ариш. Его соратники вскрыли ему живот и выбросили все внутренности туда, куда до сего дня мы продолжали выбрасывать камни. Они увезли его тело и похоронили его в Комаме. Себха Бардуила (соляные копи), что находится посреди песков на дороге в Сирию, получила свое название от его имени. Простолюдины говорят, что брошенные камни указывают на могилу Балдуина, но они ошибаются, ибо там находятся только его внутренности. Балдуин был повелителем Иерусалима, Акры, Яффы и множества других городов Сирийского побережья; именно он отнял их у мусульман».

Чтобы оградить себя от нового дележа земель, неизбежного в случае победы войск султана над крестоносцами, мусульманские феодалы Сирии, как мы уже видели, заключили союзы с франкскими соседями. Военное поражение султанской армии, положившее конец походу, нарушило равновесие на Ближнем Востоке. Победа франков была столь полной, что ставила под вопрос даже само сохранение мусульманских государств. Не имея больше возможности призвать на помощь султана, чтобы тот выслал войска, турецкий правитель Дамаска и атабек Тугтекин обратились к Аль-Афдалу, великому визирю Египта.

После похода Балдуина к дельте Нила египетские власти поспешили вступить в тесные отношения с князем Дамаска. Аль-Афдал предоставил ему необходимые средства и людей, чтобы вести священную войну и доверил ему оборону Тира, последнего из больших фатимидских портов Сахеля, куда приходила военная помощь из Египта. Этот союз не мог не волновать правителя Иерусалима, опасения которого возрастали особенно тогда, когда необходимость защищать северные владения — Антиохию и Эдессу — вынуждала его покинуть город.

Победивший в день Данифа князь Рожер Антиохийский захватил львиную долю территорий, доставшихся франкам после поражения сельджуков. Последние клочки эмирата Алеппо поделили между собой нормандцы. Правитель Бадр аль-Дин Лулу, имевший неосторожность стать на пути похода против крестоносцев, был всего лишь авантюристом, которого ненавидело население Алеппо; его временный союз с Тугтекином не принес ему большой пользы — он не мог реально противостоять Рожеру. Правитель, являясь к тому же слабым политиком, был не способен привлечь население на свою сторону: мамлюки из его собственной охраны убили его из отвращения, когда им нечего было делать. Один армянин, принявший мусульманство, евнух Ярукташ попытался захватить власть, но ему пришлось успокаивать соседей эмирата Алеппо, которые уже бросились в борьбу за лакомый кусок: пока мусульманские князья Джазиры захватывали земли Алеппо, расположенные за Евфратом, князь Антиохийский (в мусульманских летописях он назван Зиродьяр) грабил предместья столицы; не удовлетворившись захваченными городами и крепостями, он приказал предоставить всем франкам право проводить караваны мусульманских паломников из Алеппо в Мекку и, вследствие этого, право взимать пошлину за проезд по христианским землям. Но ему было мало и этого унижения мусульманского мира. Жители Алеппо должны были формально заключить союз с франками, дабы избежать возможного вмешательства мусульман в дела эмирата, ставшего вассальным государством. Войска Алеппо были вынуждены помогать нормандцам отражать нападения как атабека Тугтекина из Дамаска, так и князя Мардинского Ильгази ибн Артука.

Наглое поведение и предъявляемые нормандцами требования вскоре стали невыносимо тяготить простое население Алеппо, требовавшее военных действий вместо все более распространявшегося закабаления. В мае 1117 г. Алеппо отдался во власть Ильгази ибн Артука (называемого мусульманами Наджм ад-Дин иль-Гази). Город, наконец, обрел политического лидера, и произошло это именно тогда, когда франки решили перейти в общее наступление: «В тот год со стороны франкских владений стали доходить сведения и слухи, будто франки намеревались овладеть многими городами и крепостями, будто они решили чинить там разорение и наносить всяческий вред, пользуясь тем, что Ислам не вел против них ни походов, ни священной войны, и будто они уже начали соответствующие приготовления». Тотчас же Ильгази «отправил гонцов в туркменские племена, чтобы призвать их исполнить свой долг и начать священную войну и чтобы побудить их бросить клич во все концы и объединить свои силы».

В апреле 1119 г. Ильгази собрал в Мардине внушительное войско туркменов, пообещав им богатую добычу и приказав уничтожить приверженцев «многобожия» и заблуждающихся. Он вторгся в графство Эдесское, перешел Евфрат и направился к Алеппо. В середине мая туркмены собрались вокруг столицы северной Сирии. «Их было очень много, сила их была очевидна; они были похожи на львов, выслеживающих добычу, или на соколов, кружащих над своей жертвой. Стало известно, что Рожер, правитель Антиохии, ушел из города, взяв с собой кого только мог собрать из своих провинций и областей и создав франкские и армянские полки: более двадцати тысяч всадников и пехоты, не считая слуг. Это войско было прекрасно снабжено и вооружено с головы до ног. Они стали лагерем в месте, называемом Шармада или Дамит аль-Баках между Антиохией и Алеппо. Как только мусульмане узнали об этом, они кинулись на них, словно соколы, защищающие свое гнездо. Так же быстро, как встречаются два взгляда, встретились и противники. Мусульмане атаковали и окружили франков со всех сторон, рубя их саблями и пуская стрелы; Всевышний — да будет благословенно Его имя — даровал победу над восставшим сбродом Исламу; 7 Раби 1513 (18 июня 1119 г.) меньше чем за час франки были повержены и лежали на земле вперемешку, рыцари и пехотинцы с лошадьми и оружием, так что никто из них не ускользнул, чтобы донести до своих это известие, и их правитель Рожер тоже был среди трупов. Множество очевидцев этого рассказывают, что они сами прошлись по полю битвы, чтобы посмотреть на неопровержимый знак, данный Всевышним, что они видели трупы людей и лошадей, ставших похожих на ежей, так они были утыканы стрелами. Эта победа была одной из самых блестящих; никогда еще Ислам не покрывал себя такой славой. Антиохия, лишенная войска, осталась беззащитной… став легкой добычей для того, кто захотел бы напасть на нее, удачным случаем для того, кто ждал его. Но никто не обратил на это внимания, потому что туркмены ринулись в бой безо всяких приготовлений — так было угодно Аллаху, и еще и потому, что воины были заняты сбором добычи, которая оттягивала руки, ожесточала сердца и удовлетворяла разум, познавший столько красоты. И вот — это разрушенные дома их (Коран, XXVII, 53). Хвала Аллаху, Господу миров (Коран I, 1)» (Ибн Аль-Каланиси).

Вот рассказ, разительно отличающийся от традиционных эпических повествований, которым слепо следуют некоторые западные писатели и историки. Последние, не долго думая, выставляют военное поражение князя Рожера и уничтожение нормандской армии как новое проявление страстей Христовых. Стоило бы приберечь слезы и причитания для оплакивания убитых горожан и завоеванных крестьян, ограбленных и обращенных в рабство, чем проливать их над воинами, которые, разумеется, добросовестно исполняли свое ремесло, а для них смерть на поле брани была в порядке вещей.

Победа, одержанная мусульманами при Дарб Сармаде (для латинских хронистов это место называлось Ager Sanguinus: Кровавое поле), имела огромное значение. Ислам признал Ильгази «борцом за веру». Его слава была воспета в многочисленных поэмах.

Итак, Антиохию можно было захватить, но туркмены, опьяненные убийствами, резней и отягощенные добычей, посчитали, что кампания окончена, и, ликуя, разошлись. Нормандская столица оставалась легкой добычей, но первым в нее прибыл новый король Иерусалима Балдуин дю Бург. Его армию пополнили отряды Понса Триполийского. Горожане устроили в честь него праздник и признали его своим байлем (бальи), т. е. регентом Антиохии, до того времени пока на Восток не прибудет Боэмунд II, сын Боэмунда Великого. Балдуин укрепил город, чтобы он мог выдерживать атаки, женил вдов, восстановил феодальную иерархию и, набрав войско из тех, кого мог собрать, выступил в поход. Волей судьбы, в которую он более или менее верил, он стал лагерем в окрестностях Телл Данифа (где ранее Рожер разбил наголову сельджукский поход против крестоносцев). Там произошло большое сражение между королевской армией, туркменами, сохранившими верность знаменам Ильгази, и турками Дамаска. Латинские хроники намекают на победу христиан, но следует отметить, что мусульманские войска отступили в боевом порядке. Также не стоит забывать и то, что туркменам эмира Мардина не терпелось вернуться в свои земли (август 1119 г.).

Турецкий полководец оставил племянника Балака в крепости, расположенной неподалеку от Антиохии, дав приказ вести беспощадную войну с ослабевшим княжеством. Балак повел наступление с конца февраля 1120 г., в то время, пока его дядя снова собирал туркменские племена и нападал на земли Эдессы, которые в очередной раз подверглись разграблению.

Тогда же Ильгази направил отряд авангарда к Антиохии, пробыл день в ее окрестностях, однако отошел, как только узнал о приближении Балдуина II. Затем он попытался взять штурмом несколько крепостей, но они были хорошо укреплены и в них хватало провизии; поэтому туркмены начали роптать: «Его войска постигло горькое разочарование, ибо они не могли занять ни одной крепости и не сумели захватить такую же богатую добычу, как и в прошлом году». Чтобы восстановить порядок, грозный эмир приказал побрить и оскопить некоторых воинов; многие племена озлобились, покинули армию и вернулись в Джазиру. Время было выбрано самое неподходящее, так как христианское войско как раз подходило к землям Алеппо. Франки шли плотной массой, не попадаясь в западни, тщательно приготовленные для них турками. Осыпаемые градом стрел и окруженные со всех сторон бесчисленными мусульманскими отрядами, они, тем не менее, продвигались к городам, потерянным за год до этого, после поражения при Дарб Сармаде.

На Ильгази, которому все труднее и труднее было управлять своим ненадежным недавно набранным воинством, произвела впечатление сплоченность христианской армии, и он отступил. Так король Балдуин II, не начиная сражения, одержал вверх над противником и смог вернуть большую часть земель, отобранных у нормандского княжества. Не стоит заблуждаться: никто из противников не изменил соотношение сил в свою пользу; королевская армия, закованная в броню и тщательно построенная, действовала в соответствии с правилами западной стратегии, а туркмены сражались по правилам, типичным для Центральной Азии, атакуя, окружая и изнуряя противника бесчисленным количеством мелких ударов, при этом старательно ускользая от прямой лобовой атаки, столь выгодной для тяжело вооруженных рыцарей.

Поскольку людские ресурсы туркменов были неисчерпаемы, их поражение носило лишь временный характер; что же касается королевской армии, она не могла позволить себе допустить стратегическую ошибку, которая привела бы к военному краху — он бы «ipso facto» поставил под удар саму колонизацию.

Отступление Ильгази ни в коей мере не бросало тень на его репутацию: напротив, его первенство в ведении священной войны было теперь неоспоримо; поэтому именно его призвали на помощь, чтобы изгнать нового христианского врага, появившегося на Кавказе: грузин. Этот далекий поход истощил его силы, и он вернулся в Мардин в весьма печальном состоянии. Тот, чью роль западные историки сводят до предводителя удачливой банды, на самом деле был настоящим турецким атабеком, грозным воином и рассудительным правителем. Вот один пример: разумно принятые им меры вернули разрушенному Алеппо былое процветание. «В том году мы узнали, что эмир Ильгази отменил рыночные пошлины, которые налагались на жителей Алеппо, так же как и оброк продовольствием и повинности, он также упразднил все тиранические нововведения и все ненавистные налоги; эти меры были приняты с признательностью, благодарностью и благорасположением, и мы молили Бога за эмира» (Ибн аль-Каланиси).

Артукидское государство простиралось на северо-восток от франкских государств. От высокого анатолийского плато до плодородной долины Джазиры, от Мардина до Алеппо оно, словно в тисках, сковывало северные владения христиан. Опасность была столь велика, что со смерти князя Рожера король Иерусалимский ежегодно покидал Палестину, чтобы отправиться из Святого града в дальний путь защищать владения от нападений Ильгази.

Поход 1122 г. (уже четвертый, возглавляемый Балдуином II) закончился в конце августа. Когда король вернулся в Иерусалим, а больной Ильгази — в Мардин, Балак, племянник последнего, по-прежнему находившийся в Алеппо, решил возвратиться в свое владение Харпут в восточной Анатолии: для этого он выбрал кратчайший путь через Эдессу. Будучи предупрежден заранее, Жослен де Куртене, уже некоторое время управлявший княжеством, бросился за ним в погоню. Действительно, какой это был бы подвиг — схватить уже известного Балака ибн Бахрама ибн Артука, племянника Ильгази! Однако в яму попал тот, кто ее копал: «Балак с восемью сотнями всадников ожидал его в месте, где текла река, окруженная со всех сторон болотами; он занял укрепленную позицию. Словно одержимые, франки бросились на турок, но не смогли преодолеть глубокие овраги, защищавшие их. Неверные ранили стрелами лошадей, которые рухнули оземь. Они взяли в плен Жослена и Валерана (Галерана) и разбили остальных христиан. Оба графа, закованные в цепи, были уведены в Харпут и брошены в темницу» (Матвей Эдесский).

Балак предложил своим пленникам свободу в обмен на землю Эдессы. Кемаль ад-Дин в хронике Алеппо передает нам их ответ: «Мы словно верблюды, нагруженные поклажей; когда одно из этих животных гибнет, его груз перекладывают на другого; так и сейчас, то, чем мы владеем, перешло в другие руки».

Помимо регентства в Антиохии Иерусалимскому королевству пришлось взять на себя еще и правление Эдессой. Однако 3 ноября 1122 г. смерть Ильгази несколько ослабила давление на франкские колонии. Артукидское княжество было поделено на три части, что немедленно привело к раздроблению его военной мощи. Балдуин II снова направился на восток и начал жесточайшую войну с Алеппо: «Все торговые пути караванов были перерезаны, и город был обречен на голодную смерть». Доведенный до отчаяния, он снова признал себя вассалом франков. Добившись этого признания, король пересек Эдесское государство — свое старинное владение — и отправился сражаться с Балаком на его земле.

От Турбесселя король поднялся по западному берегу Евфрата до Самосаты; он остановился на восточном берегу Сании (напротив римского порта Синге). Именно там он приказал разбить лагерь, не догадываясь, что Балак с большим войском уже устроил для него засаду: «Когда палатка короля была поставлена, он захотел развлечься соколиной охотой. Внезапно Балак со своими воинами напал на христиан, устроил ужасную резню и захватил в плен короля Балдуина» (18 апреля 1123 г.). Он привел его в Харпут, где тот и встретился в темнице с Жосленом и его двоюродным братом Валераном.

Латинский феодализм лишился вождей: князь Антиохии умер, граф Эдессы, король Иерусалима и регент Антиохии были в тюрьме; оставался лишь Понс Триполийский: возможность покончить с ним представлялась весьма заманчивой, но прежде чем напасть на земли франков, ощетинившиеся крепостями, анатолийский эмир, имевший все шансы победить, должен был объединить государство своего дяди Ильгази. Балак остановил выбор на Алеппо, князю которого пришлось согласиться на тяжкий франкский «протекторат»: «Эмир Балак ибн Артук… сжег посевы и осаждал город до тех пор, пока не получил в обмен на сохранение жизни обещание сдать город его двоюродному брату Бадр ад-Дуле ибн абд аль-Джаббуру». Немного погодя он напал на территории франков. Он был уже перед Кафр Табом, когда до него дошла ошеломляющая новость: Балдуин и Жослен бежали из Харпута! Михаил Сириец так рассказывает об этом событии: «В Хесна-Зиаде (Харпуте) поднялась волна мятежа. В крепости находились работавшие там армяне. Увидев, что крепость надежно укреплена и что ее охраняют несколько солдат, они собрались возле ворот, сетуя на свое жалованье. Затем они внезапно бросились вперед, схватили спрятанные сабли и убили трех человек, охранявших ворота; после чего кинулись освобождать короля, Жослена и остальных. Они убили мусульман и овладели крепостью. Горожане собрались вместе и принялись атаковать их. Тогда Жослен пошел на хитрость. Ночью он вышел из крепости в сопровождении одного армянина, поклявшись королю привести армию и вернуться, чтобы охранять крепость, если это им удастся, или же забрать короля и уйти».

В это время «Балак, вернувшийся в Алеппо, узнал во всех подробностях о восстании, сделавшем христиан хозяевами Харпута; он кинулся туда быстрее орла; через 15 дней он был уже у города и осадил его крепость. Установив баллисты и подкопав крепостную стену, он обрушил башню Великого Эмира и навел ужас на христиан. Граф Валеран сдал ему Харпут. Он приказал убить пленников числом шестьдесят пять человек, а с ними восемьдесят красивых женщин (должно быть, наложниц из его гарема — они, безусловно, примирились с новыми правителями), повелев сбросить их с крепостных стен» (Матвей Эдесский). «Тогда Балак, взяв с собой закованных в цепи короля, Валерана и сына его сестры, поспешил уехать, потому что ему не терпелось разграбить христианскую землю» (Михаил Сириец).

Франки, уязвленные местью эмира, начали неслыханные по жестокости репрессии. Столкновения оканчивались победами или поражениями по воле случая. Что касается Балака, то он решил захватить владения Артукидов, в Джазире, где он набирал туркменских воинов; и именно в этот момент против него подняли восстание жители города Менбидж, находившегося на пути между Алеппо и Мардином! Предводитель мятежа призвал на помощь франков из Эдессы, появившихся там почти одновременно с войсками правителя Анатолии. Битва длилась долго и закончилась поражением христиан, так что разбитая конница Эдессы должна была обратиться в бегство (5 мая 1123 г.). Окрыленный успехом, Балак провел ночь в молитвах. Утром он приказал убить всех франкских пленников, затем «подошел к городу и дал войскам приказ атаковать его. От радости, которую внушила ему победа, он снял железную кольчугу. И тут какой-то солнцепоклонник из крепости пустил стрелу, которая пронзила ему пах и смертельно ранила. Призвав к себе Тимур Шаха, сына Ильгази, он передал ему свое государство» (6 мая 1124 г.). «Его смерть вызвала всеобщее ликование среди франков, но в землях, принадлежащих ему, воцарились великая скорбь и глубокая печаль, ибо он всегда проявлял благосклонность к подчинявшимся ему армянам» (Матвей Эдесский).

Говорят, что Балак, выдернув стрелу, нанесшую ему смертельную рану, якобы воскликнул: «Этот удар несет смерть всем мусульманам». Быть может, данная фраза является всего лишь литературным восклицанием, придуманным каким-нибудь придворным летописцем; тем не менее, она ясно передает политические события, а именно крах мусульманской «реконкисты». Не дожидаясь, пока новая династия займет место Артукидов, франки, не подвергая себя никакой опасности, смогут укрепить влияние и попытаются расширить владения, захватив всю Сирию. Мусульманское поражение было столь очевидным, что 7 июля 1124 г. франко-венецианская армада справилась с неприступным Тиром даже в отсутствие короля, который по-прежнему томился в темнице артукидской крепости. Правда, его заключение подходило к концу, ибо слабовольный преемник Балака согласился отдать царственного заложника в обмен на некие политические привилегии и фантастический выкуп в восемьдесят тысяч динаров. Деньги были выплачены, и король обрел свободу в августе 1124 г., однако его духовенство тут же освободило его от политических обязательств, «данных по принуждению». Такое поведение говорит о весьма своеобразном понимании рыцарской чести; но были события и получше этого: дабы вернуть издержки, возникшие в связи с его огромным выкупом, Балдуин II начал масштабную операцию, чтобы завершить завоевание бывшего эмирата Алеппо. 19 октября 1124 г. он осадил столицу: войскам Антиохии и Эдессы помогали арабы — кочевники эмира Дюбаиша (последний вместе с преданными ему бедуинами уже много раз отказывался подчиняться приказам султана и отвергал главенство халифа: чтобы завоевать себе место под солнцем Сирии, он не нашел ничего другого, как заключить союз с франками, которые в случае победы их союза пообещали ему отдать лучшую часть наследия Артукидов — эмират Алеппо; из-за близости его земель к христианским территориям он бы признал протекторат франков, отдал бы им некоторые владения и предоставил бы им льготы при торговле).

Осаждавшим также помогал один из сыновей Мелика Ридвана, которого Ильгази изгнал из города. Ситуация стала еще интереснее, когда к нападавшим присоединился представитель боковой ветви Артукидов. Все три мусульманских претендента надеялись получить власть над городом: королю оставалось лишь выбрать самого покорного, чтобы он успешно правил от его имени! Кемаль ад-Дин описал нам несколько наиболее жестоких сцен осады Алеппо: «В начале осады они срубили деревья, разрушили множество гробниц, вскрыли могилы мусульман и вытащили гробы, которые употребили как сундуки для своей провизии. Они сняли с мертвых саваны, затем откопали еще сохранившиеся тела, привязали веревки к их ногам и волочили их по земле на глазах у мусульман, одни при этом кричали: „Вот ваш пророк. Магомет!" другие: „Вот ваш Али!"

Они также забрали Коран из одной гробницы, расположенной за стенами Алеппо: „Мусульмане, видите, что мы сделаем с вашей книгой?" — восклицали они. Один из них проткнул ее с двух сторон, продел в отверстия веревку и прикрепил ее как наспинный ремень под хвост своего коня. Каждый раз, когда конский навоз падал на Священную книгу, слышались аплодисменты, смех, крики оскорбительной радости. Если им попадался мусульманин, они отрубали ему кисти рук и кастрировали его, а затем отпускали. Мусульмане так же обращались с франкскими пленниками или же просто душили их».

Алеппо был доведен до последнего предела: пропитания не было, население начало поедать собак и трупы, свирепствовала дизентерия, увеличивавшая и так уже длинный список жертв. Нескольким священнослужителям удалось выскользнуть за городские стены, пересечь линии франков и добраться до Мардина, где предусмотрительно укрывался жалкий наследник Ильгази. Вместо того, чтобы оказать помощь посланникам осажденного города, этот представитель вырождающегося рода Артукидов приказал бросить их в темницу. Они сумели скрыться и добрались до Мосула, где их сетования были внимательно выслушаны. Должность правителя города с недавнего времени занимал наш старый знакомый Ак Сонкор Бурзуки, тот самый, что некогда потерпел поражение в джихаде. Старый атабек собрал войско и форсированным маршем подошел к Алеппо. Его появление было полной неожиданностью для осаждавших: «Когда он пришел им на помощь в месяц зу-л-хиджа (январь 1125 г.) и когда франки узнали, что он находится рядом с ними и какой силой и наступательной мощью он обладает, то спешно отступили и обратились в беспорядочное бегство, преследуемые легкой конницей, которая хватала в их рядах тех, кто сдавался на ее милость; ни один из убегающих не остановился, пока не добрался до Антиохии. Франки построили в лагере дома и хижины, чтобы укрываться от зноя и холода, они решили остаться там. Но Всевышний — да будет благословенно Его имя! — сжалился над жителями Алеппо, избавил их от бедствий и несчастий. Этим прекрасным поступком Ак Сонкор Бурзуки заслужил общую признательность и похвалу; он вступил в Алеппо и, поведя себя достойно, установил хорошие отношения с жителями города и приложил все усилия, чтобы защищать и охранять его, так что город вернул себе былое процветание, земля вновь стала богатой, дороги — безопасными, и туда стали стекаться караваны, привозящие товары для продажи и обмена» (Ибн аль-Каланиси).

Отныне судьбу отношений мусульман и франков решал атабек Алеппо и Мосула. Он придал реальное содержание обычаю султана поручать ведение священной войны в Сирии именно правителю Мосула. Отныне джихад перестанет быть походом, ведущимся издалека и неотвратимо разбивающимся о стены Эдессы: теперь у атабека был Алеппо, город, расположенный в непосредственной близости от двух франкских государств Северной Сирии. Бурзуки взял под свою защиту всех мусульманских князей, которым угрожали франки. Разумеется, они еще не были готовы довериться ему, чтобы создать общий фронт сопротивления, но, столкнувшись с врагами, которых объединял монархический принцип, они тоже начали действовать заодно. У атабека Мосула не хватило времени и дальше заниматься делом объединения народов, поскольку, едва вернувшись из летнего похода 1126 г., — он вел затяжную войну с Балдуином II, — он пал под ударами исмаилитов (известными в западной исторической литературе под именем «гашишинов» или ассасинов). Эта еретическая секта, настоящая анархическая организация мусульман, беспрестанно наносила удары по самым высоким кругам ислама. Фактически, используя террористические методы, они действовали заодно с властью франков. Убийство атабека Алеппо и Мосула разом остановило реорганизацию мусульманской Сирии. Его сын беспрепятственно взошел на престол, но не стал следовать политической линии, намеченной отцом, попытавшись под предлогом улучшения организации походов против франков объединить под своим началом все мусульманские владения Сирии: «Когда его власть стала прочной, его сила возросла, а влияние усилилось, он возгордился, грудь его распирало от юношеского пыла, и он задумал напасть на сирийские территории, овладеть мусульманскими крепостями, а затем начать священную войну против отрядов франков». Тогда восстали князья и феодалы. Анархия, едва притормозив в связи со случайной смертью претендента, набирала обороты.

Во времена, когда Зенги стал правителем этой страны, земли франков были достаточно обширными; их войска — многочисленными, а страх, внушаемый ими, — всеобщим, их свирепость увеличивалась, нападения учащались, зло, творимое ими, возрастало, их притеснения стали более жестокими, и их руки тянулись к мусульманским владениям. Жители этих стран не имели сил остановить разгул их ярости. День за днем они грабили, принося мусульманам неисчислимые беды, оставляя за собой лишь разорение и опустошение. Повсюду они сеяли огонь своей ярости и были жестоки и несправедливы к населению. Так, добрая звезда мусульман погасла, небо их благоденствия потемнело; над обителью ислама реяли стяги многобожников, а их пособники торжествовали над правоверным народом.

В эти времена владения франков простирались от Мардина до города Аль-Ариш, что на египетской границе; на просторах этого огромного государства не было иных мусульманских поселений, кроме городов Алеппо, Хомса, Хамы и Дамаска. Их набеги достигали самого Дьярбакира и стран, простирающихся в сторону Амиды; они не щадили ни тех, кто веровал в единого Бога, ни тех, кто отрицал его; от верхней Месопотамии до Низиба и Рас-А'ина они отнимали у жителей все, чем те владели, будь то имущество или деньги. Что же до Ракки и Харрана, их жители терпели позор, унижения и всяческие притеснения; ежедневно их предавали смерти, не давая ни минуты покоя и всячески унижая. Поэтому эти несчастные беспрестанно восклицали: «О, горе и погибель нам!» и желали быть среди тех, кто покоится в могиле.

(Ибн аль-Асир, Атабеки Мосула)

Как мы убедились, смерть Бурзуки усилила развитие анархии на мусульманских землях Сирии. Жадные феодалы пытались удержать власть, местами вступая в отношения с врагами-франками, но, разумеется, союзы, заключенные на весьма короткие периоды, постоянно нарушались христианскими государствами, обладавшими военной мощью. Дань и налоги, которые должны были выплачивать большие мусульманские города, все возрастали: дабы удовлетворить требования неприятеля, феодалы еще немного надавили на несчастное население, и дело было сделано.

Экономическая ситуация жалких остатков мусульманских земель в Сиро-Палестине все ухудшалась. Торговые и ремесленные дела замерли: все порты Леванта, за исключением Аскалона, находились в руках христиан, а в восточном Средиземноморье царили итальянские эскадры, что вынуждало мусульманских торговцев обращаться за посредничеством к франкам и делало их зависимыми от чередования мирных времен с периодами явного противостояния.

Общение еще свободных городов с остальным мусульманским миром тоже представляло определенные сложности: «Все пути, ведущие в Дамаск, были перерезаны, кроме того, что шел через Эль-Рахебу и пустыню; поэтому торговцам и путешественникам приходилось претерпевать все тяготы и треволнения долгого пути, идя через безлюдные места, в которых их подстерегали опасности. Так, будучи вынуждены проходить мимо арабов-кочевников, они могли потерять не только свои богатства, но и жизнь». Переход через пустыню был столь опасен, что после многочисленных попыток князь Дамаска сумел-таки заполучить контроль над дорогой из Пальмиры в Дамаск, которая тоже проходила через пустыню, но охранялась форпостами. Продолжение дороги из Пальмиры в Ракку (по Евфрату) давало возможность, сделав большой крюк, добраться до Дамаска через Месопотамию.

Что касается Алеппо, его состояние было ничуть не лучше: налеты антиохийских войск держали его на военном положении, а отряды Эдессы перерезали ведущие к нему дороги и грабили торговые караваны. Эдесса держала в страхе и Харран, и Ракку. «Что же до города Алеппо, демоны креста заставляли его жителей отдавать им не только половину доходов с их земли, но даже и половину доходов с мельницы, что стояла в двадцати шагах от ворот Садов, за стенами города» (Ибн аль-Асир).

К большой дани, которой христиане обложили мусульманские города, добавились и оскорбления: «Они отправили в Дамаск гонцов, которые требовали, чтобы им показали всех рабов, уведенных мусульманами из Анатолии, Армении и других христианских стран; затем они предоставили этим людям возможность выбрать — остаться ли у своего хозяина, или же вернуться в родную страну к семье и собратьям. Тех, кто предпочел не уезжать, они оставили там, а тех, кто желал вернуться к семье, увезли с собой. Теперь вы сможете оценить те унижения и оскорбления, которым подверглись мусульмане, и сможете судить о могуществе и тирании неверных» (Ибн аль-Асир). Осудив поведение франков в Дамаске, Ибн аль-Асир выдвигал обвинения в адрес правителя княжества, Тай аль-Мулука Бюри, сына старого Тугтекина, скончавшегося в феврале 1128 г. Разумеется, эти факты описываются не дамасскими хронистами, а авторами, воспевавшими фортуну Зенги, который вскоре станет яростным противником независимого Дамаска. «Бог, увидев, как ведут себя мусульманские правители и в каком состоянии находились наставники правоверных, признал, что князья были не способны укрепить религию и защитить тех, кто веровал в единого Бога. Увидев, что враг покорил их, подверг насилию и притеснениям и простер над ними тень множества бедствий и несчастий, он сжалился над исламом и мусульманами. Разгневанный тем, что их унижали, убивали или уводили в рабство, он решил выставить против франков человека, который воздал бы им за то зло, что они причинили, и бросил бы на сражение с этими демонами, поклонявшимися кресту, воинов, разбивших и стеревших бы их с лица земли» (Ибн аль-Асир).

Приведенный отрывок свидетельствует о важных психологических изменениях, произошедших в мусульманской литературе. На самом деле, речь идет о «рекламной» прозе, о хвалебном отзыве, написанном специально для поддержки пропаганды, которую вел Зенги, чтобы объединить вокруг правителя как можно более широкую общественность (подобные методы были совершенно нехарактерны для того времени). Давайте рассмотрим, кто такой был этот Зенги и как ему удалось захватить столь желанное для всех место правителя Мосула.

Будучи турком по происхождению, Зенги (чье мусульманское имя звучит как Имад ад-Дин Зенги) был сыном мамлюка, состоящего на службе сельджукского султана Мелик Шаха. Он впервые взял в руки оружие в армии Мосула, когда султан начал походы против крестоносцев, что дало ему возможность участвовать в большинстве крупных сражений в Сиро-Палестине. Но его карьера действительно началась лишь с началом военных действий в Месопотамии. Его первой победой стало поражение войск эмира Дюбаиша, арабского «desperado», находившегося в постоянном противостоянии с существующей властью. Затем султан назначил Зенги на пост правителя Бассораха: большие доходы от этого перекрестка азиатских торговых путей ставили властителя перед необходимостью выбрать эмира, отличающегося безупречной честностью. Зенги не только полностью оправдал ожидания султана, но и дал новые основания доверять ему, поскольку участвовал в операциях, имеющих целью подчинить себе халифа: на этот раз в награду он получил должность правителя Багдада. Итак, Зенги, продолжая традицию турецких мамлюков, был абсолютно предан султану.

В августе 1127 г. из Мосула в Исфахан ко двору султана явилась делегация знатных людей, которые желали, чтобы тот назначил им правителя, способного защитить их провинцию и вести священную войну. Властитель спросил их, кого они хотели бы получить. Посланники назвали много имен, но особенно подчеркнули имя Зенги. Султан, зная о его достоинствах, согласился назначить его на этот пост взамен на довольно крупную сумму. Посланники уплатили взнос за эмира и получили указ о его назначении, скрепленный печатью султана.

Получив назначение, Зенги направился в Мосул, куда вошел в октябре 1127 г. Первой задачей атабека стало создание новой администрации провинции; но немного позже ему пришлось выступить в поход, чтобы заставить соседей — эмиров вернуть Мосулу земли, захваченные ими при расширении своих владений. Поставленная цель скоро увенчалась успехом, поскольку Зенги спешил утвердить свою власть в Алеппо, на который постоянно нападали франки.

Овладев дорогой между Мосулом и Эдессой, он пожелал также взять в свои руки и контроль над путем из Мосула в Алеппо. Стоявший именно на этой дороге мусульманский Харран добровольно покорился тому, кто был уже признан поборником джихада.

В июне 1128 г. атабек, наконец, вошел в Алеппо, выполнив таким образом указ султана, который основывал сиро-месопотамское государство с двумя столицами (в Мосуле и Алеппо). Этот политический шаг давал множество преимуществ с военной и экономической точек зрения. В Мосуле формировались регулярные войска и бесчисленные отряды туркменов, необходимые для защиты Алеппо. Экономическое объединение упростило бы восстановление торговли в Алеппо, который сильно пострадал в результате частых и длительных нападений христиан. С другой стороны, двойное княжество требовало от своего правителя необыкновенной дипломатической ловкости в сочетании с острым политическим умом: ведь ему нужно было разбираться одновременно и в делах Сирии, и в опасных интригах Месопотамии. Вся его политическая жизнь пройдет под этим знаком двойственности: его деятельность будет более или менее равномерно распределена между Сирией и Месопотамией. Остается гадать, что стало бы с франкской колонизацией, если бы соперничество между султаном и халифом не помешало турецкому полководцу реализовать свои военные цели?

Едва он обосновался в Алеппо, как его предупредили, что султан вознамерился заменить его соперником. Тут же Зенги явился ко двору; он пробыл там три дня, но этого времени было достаточно, чтобы вручить сто тысяч динаров властителю, дабы тот подтвердил его назначение. В январе 1130 г. Зенги вернулся в Алеппо: между делом он провозгласил начало священной войны, в связи с чем потребовал военной поддержки сирийских князей. Бюри (стоящий во главе Дамаска) отправил ему войска, поставив во главе их собственного сына, который тогда правил Хамой. Атабек встретил его с почестями, затем приказал заключить его с эмирами в темницу и ускоренным маршем двинулся в Хаму. Город сдался без боя. Правящий эмир Хомса присоединился к армии Алеппо и Мосула и предложил выкупить Хаму. Зенги сделал вид, что согласен, получил значительную сумму и даже приказал совершить общую молитву от имени нового правителя, а затем повелел схватить обманутого покупателя! Его армия пришла в Хомс, где попыталась повторить тот же удачный ход, который совершила в Хаме. Чтобы пресечь сопротивление, атабек приказал публично бичевать своего пленника: с крепостных стен члены семьи и приближенные эмира могли видеть это печальное зрелище, но их боевой дух не ослаб. Дело было проиграно!

Мусульмане объединятся в единый фронт намного позднее, ибо беспричинная жестокость атабека и нарушение данного им слова сильно пугали сирийских эмиров и феодалов. Последние не будут отказываться от личной власти в пользу объединения и, заботясь только о сохранении собственных владений, дойдут в безрассудстве до того, что станут заключать союзы с франками, своими злейшими врагами.

В то же время, когда Зенги потерпел поражение у Хомса, ему вдруг представилась неожиданная возможность поправить положение: князь Антиохии Боэмунд II, самый блестящий паладин франкской Сирии, был убит в стычке с отрядом туркменов, промышляющих грабежом. Его вдова, дочь короля Балдуина II, обратилась к атабеку за помощью: она желала сохранить за собой власть в Антиохии! Скорый приезд короля Балдуина расстроил заговор, и Зенги ограничился коротким походом против пограничных крепостей, угрожавших Алеппо, после чего на три года исчез с политической сцены Сирии.

Несмотря на отъезд правителя, его политика продолжала проводиться: наместники Зенги в Джазире и Дьярбакире побуждали туркменов отправляться в Сирию: последние будут играть все более и более значительную роль в нападениях на позиции франков. Вернувшись в 1133 г., атабек вновь обратился к идее объединения мусульманской Сирии: Дамаск успешно оказывал сопротивление, а Хомсу пришли на выручку войска графа Триполийского; франки осознали ту опасность, которую представляло собой отчаянное стремление Зенги к объединению.

Однако турецкий полководец снова исчез: на этот раз он сражался в Месопотамии и на иранском плато. Во время многочисленных отъездов «поборника Веры» в Сирии устанавливается некое равновесие; князь Дамаска воспользовался им, чтобы создать движение оппозиции против Зенги, что дало ему возможность присоединить к своим владениям Хомс.

1137 г. становится свидетелем неожиданного возвращения Зенги — он, не теряя времени, осаждает Хомс! Восстанавливается прежнее единство. Христианская конница выступает в поход, чтобы защитить мусульманскую «свободу». Но с быстротой и отвагой настоящего стратега атабек снимает осаду Хомса и внезапно нападает на франкскую армию. Последняя, оказавшись в затруднительном положении, ищет убежище в замке, стоящем на границе и называемом жителями Запада Монферраном, а мусульманами — Бареном. Запертым в замке, как в ловушке, оказался и новый король Иерусалима, Фульк Анжуйский, зять и наследник Балдуина II. Уверенная в своей победе, конница Зенги объезжает всю страну и одерживает свои первые крупные победы… Куфр Таб и Маарат ан-Нуман отвоеваны. Небольшой Маарат перешел к крестоносцам в 1098 г. Среди всех местных жителей, оставшихся в живых, его обитатели как никто другой были настроены начать «священную войну», чтобы получить обратно «свои земли».

«Бывшие жители Аль-Маарры явились к Зенги и просили его вернуть их имущество, которое было отобрано у них франками. Он предложил им предоставить документы на право владения, а когда узнал, что этих бумаг больше не существовало, приказал навести справки по книгам записей поземельного налога, что хранились в Алеппо; и, по его приказанию, все дома, указанные как заплатившие налог, были возвращены их прежним владельцам» (Абу'л-Феда). Впервые механизм отвоевания был приведен в действие, а земли, захваченные силой, возвращались законным хозяевам. Для Маарата это было окончанием тридцатидевятилетнего ига, все возвращалось на свои места; но необъятный Сахель все же продолжал оставаться в руках христиан с Запада!

Осада Барена затягивалась, а новости, приходившие в лагерь атабека, были весьма неутешительны. Войска, вышедшие на подмогу из Иерусалима и Триполи, подходили все ближе, а император Константинополя, который для жителей Востока являлся главой всех христиан, готовился взять Антиохию приступом. За выкуп в пятьдесят тысяч динаров и право владения крепостью Зенги позволил осажденным уйти (август 1137 г.).

Опасения, вызванные присутствием императора, быстро рассеялись: он пришел не сражаться с атабеком, а уладить свои дела в Киликии и вновь призвать к подчинению своих переменчивых и беспокойных латинских подданных. В сентябре 1137 г. Иоанн Комнин отправил к Зенги послов, чтобы заручиться его расположением. Атабек ласково их принял и, щедро одарив, приказал сопроводить обратно под надежной охраной.

Императору удалось заставить атабека поверить, что истинными целями его экспедиции являлись Киликия и Антиохия. Не обращая больше внимания на христиан, Зенги вернулся к своей идее фикс: объединить Сирию и Палестину manu militari (силой). И он направил войска к Хомсу и Баальбеку.

Христиане втайне готовили неожиданный военный ход: наконец-то заключенный союз между византийцами и нормандцами предусматривал передачу Антиохии во власть Империи, после того, как они захватят какое-нибудь большое мусульманское княжество. Алеппо, Шейзар, Хама и Хомс должны были отойти князю Антиохийскому, чтобы компенсировать потерю его прекрасного владения. Чтобы не поднимать тревогу раньше времени, Раймунд де Пуатье, князь Антиохии, приказал схватить и заключить в тюрьму всех мусульманских торговцев и путешественников из Алеппо, находившихся в тот момент на его землях.

Эффект неожиданности принес результаты, которые превзошли все ожидания. Крепости сдались почти без боя, но поход задержался из-за осады небольших второстепенных укреплений. Зенги воспользовался промедлением; с обычной для него скоростью он перебросил подкрепление в Алеппо, таким образом, город был защищен от взятия его приступом. Франко-византийский поход окончится в долине Оронта, недалеко от Шейзара. «И так продолжалось до тех пор, пока грекам не надоело топтаться на месте, не имея возможности добиться своего» (Ибн аль-Каланиси). Удивительно, что мусульманский хронист не осведомлен о раздорах, возникших между франками и византийцами. Первые, совершенно не желая отдавать свои плодородные владения, как могли, тормозили наступление. Их инертность настолько раздражала византийцев, что василевс снял осаду, даже не предупредив об этом союзников!

Зенги, одержавший моральную победу в этой кампании, через несколько дней вернул себе крепости, захваченные христианскими союзниками. Его власть стала настолько очевидной, что Дамаск ради примирения с ним, отдал ему Хомс, прибегнув к хитрости и выдав за атабека замуж дамасскую принцессу. Хомс и его цитадель стали частью ее приданого.

Вместо того чтобы умерить стремление Зенги к объединению, этот значительный успех лишь обострил его притязания: надежды объединиться он основывал на силе оружия. Летняя кампания 1139 г. закончилась присоединением к его территориям Баальбека. Затем Дамаск подвергся длительной осаде: гордая метрополия не могла в одиночестве оказать сопротивление войскам Алеппо, поэтому она заключила союз с франками Иерусалима. «Франки потребовали выплатить им взамен определенную сумму, чтобы помочь им и поддержать их силы при осуществлении их планов, а также дать им заложников, чтобы обеспечить спокойствие. Ответ был положительным; им отдали деньги и заложников из семей полководцев; франки начали готовиться к выступлению, чтобы оказать осажденным помощь, принести спасение и поддержку. Они обменялись между собой посланиями, чтобы созвать воинов из всех крепостей и всех городов, оттеснить атабека и помешать ему достичь поставленной цели в Дамаске, пока его власть не возросла и не усложнила ситуацию, а сила его наступления не стала такой значительной, что он мог бы поразить банды франков и атаковать другие города» (Ибн аль-Каланиси). По сути, это рассказ о предательском переломе, произошедшем в исламском сознании: он опозорит Дамаск, но опека франков обеспечит городу несколько лет передышки.

Вмешательство франков вынудило Зенги отойти в Баальбек. В качестве наказания он открыл дорогу толпам туркменов, которые обрушились на деревни и небольшие города этой местности. В июне 1140 г. он внезапно появился перед Дамаском, но вылазка ополчения вынудила его отступить.

Поскольку снабжение продовольствием было поставлено под угрозу, Дамаску все же пришлось признать сюзеренитет атабека. Будучи вынужден довольствоваться скудными почестями (отныне общая молитва должна была произноситься от его имени), атабек выступил к Мосулу, политическая и военная ситуация которого вызывала у него серьезные опасения.

В отсутствие Зенги Сирия прозябала: каждый заботился о своей территории, и им были глубоко безразличны как дорогостоящие, так и опасные военные походы! Мусульмане отправляли туркменов разорять христианские земли, но их бандами было трудно управлять, к тому же они почти не следовали правилам, установленным воюющими странами: для воинов-кочевников понятие перемирия было непостижимо: пусть даже мусульманскому князю, использовавшему их, приходилось приносить франкам свои извинения!

Столкнувшись с туркменами, латиняне смогли создать лишь систему приграничной защиты, которая должна была обеспечить безопасность землям и всем на них живущим. Чтобы населить многочисленные крепости, обеспечить их охрану, поддерживая при этом в боевом порядке отряды, способные к быстрому выступлению, латинские правящие круги отдали их военно-монашеским орденам тамплиеров и госпитальеров. Военно-монашескими орденами управлять было не легче, чем туркменами. Однако если последние так и останутся «рабочей» массой, не имеющей никаких политических амбиций, латинские ордены будут иметь свои убеждения, интересы, проводить свою политику, которая долго не будет совпадать с линией поведения, выработанной переселившимися в Левант феодалами.

Теперь нам необходимо рассказать о новой попытке Византии захватить княжество Антиохийское, хотя ее вмешательство никак не повлияло на общее политическое равновесие Сирии. «Стало также известно, что так называемый король греков во второй раз появился со стороны Рубежей (пограничных крепостей Северной Сирии). Сеньор Антиохии вышел к нему, встретил его с почестями и, заключив с ним соглашение и приведя его в доброе расположение духа, вернулся в Антиохию» (1142 год, Ибн аль-Каланиси). Василеве Иоанн Комнин погиб во время охоты, когда проводил зиму в Киликии, на границе с Северной Сирией (8 апреля 1143 г.). Как только преграда в лице Византии исчезла, атабек Зенги оказался лицом к лицу со своими врагами.

Что делал в это время правитель Мосула и Алеппо? Укротив соседей из Дьярбакира и Джазиры, он воспротивился воле султана, пожелавшего снова лишить его власти и заменить собственным братом. Согласие было достигнуто после того, как атабек уплатил сумму в сто тысяч динаров имамата (отчеканенных в Багдаде) и получил формальный приказ, прозвучавший из уст самого султана, предпринять и удачно завершить взятие Эдессы, «Зенги знал, что при первом же известии о его выступлении франкские воины кинутся к Эдессе, чтобы защищать ее, и что он не сможет туда проникнуть, настолько прочно было ее положение. Поэтому он сделал вид, что отправляется отстаивать свои интересы в Дьярбакире. На самом деле, когда франки поверили, что между ним и Артукидами или же другими князьями Дьярбакира вот-вот вспыхнет война, тревога их развеялась, а Жослен, покинув Эдессу, перешел Евфрат, чтобы обосноваться в своих владениях к западу от реки» (Ибн аль-Асир).

«Как только Жослен удалился от города, жители Харрана дали знать Зенги, что в Эдессе не осталось войск. Последний собрал армию и во вторник 28 ноября 1144 г. начал осаду с несметным количеством солдат. Они стали лагерем возле ворот часов, рядом с церковью Исповедников. Он воззвал к жителям города: „Сдавайтесь, чтобы не погибнуть, ибо вам нет спасения!" Командующим был бафьос франков (латинский архиепископ Эдессы). Они отвечали: „Мы не сдадимся". Франки рассчитывали на гонцов, отправленных в Антиохию и Иерусалим с просьбой их правителям поспешить и освободить прекрасный город. Первого декабря Зенги отдал приказ начать наступление всеми возможными способами. Семь баллист метали камни, а стрелы, выпускаемые воинами, были подобны каплям дождя. Горожане, стар и млад, мужчины, женщины и даже монахи с гор стояли на стенах и сражались. Когда Зенги увидел, что обреченный народ героически оказывает сопротивление, он приказал подкопать землю под стеной. Они вырыли глубокую яму и дошли до стены. Со своей стороны, осажденные тоже стали подкапывать стену изнутри, добрались до осаждающих и начали нападать на них. Поскольку эта хитрость не принесла им никакой пользы, они принялись изнутри возводить стену напротив подкопанного места. Осаждавшие подкопали две башни и поставили под ними подпорки, равно как и под стеной, идущей от одной башни к другой. Атабек воззвал к ним: „Мы вышлем двоих людей, которые войдут внутрь, отправьте двоих ваших и посмотрите на подкопанную стену, а затем оставьте город, пока вас не предали мечу. Я не желаю, чтобы вы погибли". Но так как они полагались на возведенную стену и рассчитывали на помощь франков, они не поддались уговорам…» (Михаил Сириец).

Осаждающие подожгли подпорки: «Когда дерево сгорело, стена и обе башни рухнули, и стала видна новая внутренняя стена. Турки замерли в оцепенении, пока не заметили брешь между новой и старой стенами. Войска приготовились проникнуть в город; но жители города встали грудью, чтобы помешать их вторжению. Брешь была завалена горой трупов как осажденных, так и осаждавших. Поскольку горожане кинулись защищать брешь и на стенах никого не оставалось, турки приставили лестницы и поднялись наверх. Какой-то курд поднялся первым, издал крик и начал забрасывать жителей камнями. Когда они увидели это, сила изменила им, они повернулись и кинулись бежать к цитадели».

Началось избиение. Нападающие, раздраженные сопротивлением горожан, убивали так долго, пока их руки могли удерживать саблю. «Что же до тех, кто кинулся к воротам цитадели, франки не открыли их, чтобы впустить бегущих, поскольку их бафьос запретил им делать это, пока они не увидят его лично. Но так как его не было среди первых прибежавших, тысячи людей были задавлены, сгрудившиеся тела возвышались над воротами. Когда подъехал бафьос, ворота открыли. Но он не мог попасть внутрь из-за груды трупов, загромождавшей проход. Он упал прямо на тела, и один турок ударил его и убил».

Когда Зенги увидел эту бойню, он запретил совершать новые убийства. Тогда же он встретил епископа Василия, которого тащили обнаженного на веревке. Зенги, увидев, что он был уже в возрасте и голова у него была обрита, спросил, кто это такой. Узнав, что он митрополит сирийских христиан, он принялся упрекать его за то, что они не сдали города. Василий храбро отвечал: «То, что произошло, очень хорошо». — «Почему?» — спросил эмир. Епископ отвечал: «Хорошо для тебя, поскольку ты одержал блестящую победу, одолев нас силой; хорошо и для нас, поскольку мы заслужили твое уважение, ибо так же как мы не нарушили клятв, данных франкам, мы сохраним верность и тебе, раз Господь допустил, чтобы мы стали твоими рабами». Увидев его храбрость и услышав, что он превосходно говорил по-арабски, Зенги приказал отдать ему свой плащ и отвести в его палатку. Он выслушал его советы по поводу восстановления города. Затем вышел глашатай, который объявил, что все, кому удалось избежать меча, могут разойтись по домам.

Два дня спустя, жителям запершимся в цитадели, было обещано сохранить жизнь, и они вышли. «Турки сохранили жизнь нашему народу, армянам и спасшимся грекам, но они убивали всех франков, встречавшихся им на пути» (Михаил Сириец). Уничтожение франкского гарнизона нельзя отнести к капризам восточного деспотизма, оно отвечало требованиям джихада: теоретически его целью являлось восстановление ислама на всех вышедших из-под его влияния территориях, но на практике он никоим образом не приравнивал местных христиан (армян, сирийцев и греков) к обосновавшимся в Леванте жителям Запада; мусульмане стремились лишь изгнать латинских поселенцев.

Атабек воспользовался своим авторитетом, возросшим благодаря победе, чтобы изгнать франков с их территорий на востоке от Евфрата. Таким образом, графство лишилось своей самой важной со стратегической точки зрения части: той самой, которая угрожала Месопотамии и пшеничным полям Джазиры и через которую проходили торговые пути, соединявшие мусульманскую Сирию с центральными районами Азии.

В марте 1145 г. атабек осадил Аль-Биру (нынешний Биресик). Эта крепость контролировала один из немногих удобных переходов через реку, спускавшуюся с высокого анатолийского плоскогорья. Связь между двумя частями государства Эдесского поддерживалась практически исключительно через Биресик; иными словами, этот проход был необычайно важным для нового правителя Эдессы. Из Мосула пришли важные новости: только что был убит назначенный Зенги правитель. Не теряя времени, атабек снял осаду и вернулся в столицу Месопотамии, где твердой рукой восстановил порядок.

Авторитет турецкого князя еще никогда не достигал таких высот; его имя прославлялось всем исламом, а халиф пожаловал ему высокие титулы, поставившие его на одну иерархическую ступень с сыном султана: его называли «Зайн аль Ислам» (краса Ислама), «Аль-Мелик аль-Мансур» (эмир-победитель) и «Назир Амир аль-Му'Минен» (опора владыки правоверных).

«В месяц Джумада того же года (20 октября — 18 ноября 1145 г.) стали приходить настойчивые и достоверные сведения с места событий о том, что эмир Имад ад-Дин Атабек тщательно готовился, собирал войска и нанимал новых воинов, чтобы пойти в наступление и вести священную войну против франков; но также ходили слухи, что, быть может, его целью было захватить провинции Дамаска и начать осаду этого города… В месяце Шабане (17 января — 14 февраля 1146 г.) было объявлено, что он изменил решение…» (Ибн аль-Каланиси). Причиной тому был заговор, раскрытый в Эдессе: группа армян пыталась ввести в город франков. Схваченных заговорщиков постигла участь всех предателей: они были казнены, их тела прибиты к кресту, затем сожжены, а пепел развеяли по ветру. «Тогда Зенги пришел в Эдессу и оставался там некоторое время. Он ободрял находящихся в городе сирийцев; от всей души он желал проявить милосердие к христианам, собравшимся в городе» (Михаил Сириец). Играя на раздорах между христианскими конфессиями, атабек поддержал яковитов (сирийских монофизитов), которые ценой сохранения за ними особых привилегий, в свою очередь, помогли ему. Чтобы восполнить уменьшение численности армянского населения, Зенги без колебаний переселил в Эдессу несколько сотен иудейских семейств.

Победа атабека все же не могла не создать ему дополнительных сложностей: во-первых, ему следовало обезопасить себя от ответного удара франков; ему нужно было сохранить границы своего государства, ибо его успех вызывал зависть султана. Прельщенный Месопотамией, ради того, чтобы приблизиться к ней, он желал распространить свое влияние на самые дальние южные области Евфрата: для исполнения этой цели он попытался захватить крупную крепость Калат Габар (отметим, что к стратегическим интересам примешивались и экономические, поскольку в нескольких километрах вверх по течению от крепости находился город Балис, центр перегрузки восточных товаров, прибывающих из низовий реки, и товаров из Сирии, доставленных туда караванами). Осада Калат Габара была вполне успешной, командующий крепостью приказал поднести атабеку значительную сумму денег, чтобы уговорить его отойти. «Имад ад-Дин продолжал осаждать крепость и атаковать гарнизон в течение всего месяца Раби II 541 (9 сентября — 7 октября 1146 г.). Вот что тогда рассказывали: один из его евнухов, которого он любил и который был к нему приближен (звали его Яранкаш, он был франкского происхождения), питал к нему тайную ненависть из-за того, что атабек с ним дурно обошелся; он скрывал свои чувства и, воспользовавшись моментом, когда атабек был пьян, при соучастии и помощи нескольких друзей — евнухов убил его во сне…» (Ибн аль-Каланиси). Войска атабека рассеялись, все имущество было разграблено, так же как и его несметные сокровища; он был похоронен там же, без савана, до того дня, когда, как рассказывают, его тело было перенесено в мавзолей возле Ракки.

Какой печальный конец постиг первого князя — победителя франков! «Он правил девятнадцать лет Мосулом и другими городами, а Эдессой — год и десять месяцев… Вся округа пребывала в смятении, а турецкие разбойники принялись совершать налеты на земли, принадлежавшие Зенги… Сыновья Зенги поделили области между собой. Махмуд, называемый Нур эд-Дином (Нуреддин), стал править Алеппо, а другой брат по имени Гази Саиф эд-Дин стал во главе Мосула» (Михаил Сириец).

Эмир Гисн-Кайфы участвует в джихаде

…Мне сказали, что приближенные и придворные спрашивали о его намерениях, и он отвечал им: «Я не сделаю ни шагу отсюда» ибо Нур эд-Дин, чье сердце иссушено постами и молитвами, бросится навстречу опасностям и погибнет вместе с теми, кто будет его сопровождать». Они все одобрили принятое им решение, но на следующий же день он отдал войскам приказ готовиться к джихаду. Тогда те же люди сказали ему: «То, что вы посчитали вчера правильным, сегодня перестало быть таковым? Вчера мы оставили вас в добром расположении духа, а теперь вы пребываете в противоположном настроении». Он ответил им: «Нур эд-Дин так поступил со мной, что если я не приду ему на помощь, мои же подданные восстанут против меня и свергнут меня с поста правителя. Этот человек поддерживал отношения с жителями моих государств, которые безгранично преданы ему, они умерщвляют плоть и отказываются от всего мирского. Он рассказывает им о бедах, которые мусульмане терпят от франков, и о том, как они страдают от убийств, рабства и грабежей. Затем он призывает этих людей помочь ему молитвами и воодушевлять простои народ присоединиться к джихаду. Каждый из них восседает в мечети в окружении своих друзей и последователей, там он читает им письма Нур эд-Дина, так что они проливают слезы, проклинают меня и призывают на мою голову Божью кару. Поэтому мне необходимо выполнить просьбу, с которой он ко мне обратился». Он подготовился к походу и выступил со всей армией, чтобы присоединиться к Нур эд-Дину.

(Ибн аль-Асир)

В это время на землях ислама каждый знал, что со смертью атабека его политика рухнет; эмиры вернулись в свои владения, где укрылись в ожидании дальнейших событий, солдаты возвратились домой. Пока султан не назначил нового атабека, который, возможно, сумел бы заставить признать свою власть, в Сиро-Палестинском государстве царила анархия.

Процесс деградации, однако, остановился, ибо Зенги удалось создать — и этот факт заслуживает особого внимания — ореол законности вокруг своего имени и привить эмирам понятие безоговорочной преданности. Этот рефлекс, которого прежде не существовало в мусульманской Сирии, сыграл свою роль, и ко власти пришли два сына Зенги: старший, Саиф эд-Дин Гази стал править в Мосуле, младший, Нуреддин Махмуд — в Алеппо.

Франкские князья Северной Сирии также попытались воспользоваться смертью атабека и ожидаемой анархией, чтобы поправить собственные дела. Раймунд де Пуатье, князь Антиохии, попытался напасть на Алеппо, но, столкнувшись с яростным отпором городского ополчения, отступил. Жослен, со своей стороны, тоже попытался вернуть потерянную столицу. «Он тотчас же отправил послание жителям Эдессы, большинство из которых составляли армяне, и пообещал им, что в условленный день он придет к ним» (Ибн аль-Асир). «Также в течение Джумады II (с 8 ноября по 6 декабря 1146 г.) стало известно, что сын Жослена, собрав франков из всех областей и войдя в соглашение с христианами, подошел к Эдессе. Он вступил в город и захватил в нем власть» (Ибн аль-Каланиси). Победа христиан была относительной: отсутствие осадных орудий делало бессмысленным нападение на цитадель. Франки, не торопясь, принялись строить их, но им не хватило времени, чтобы закончить работу. «Эмир Нуреддин, правитель Алеппо, возглавил армию; туркмены, как только заслышали об этом, присоединились к нему. Они скакали, отпустив поводья, продвигались вперед и днем, и ночью, и на рассвете, подбирая по дороге тех, кто подходил к ним со всех сторон, так что в конце концов собралось значительное войско числом в десять тысяч всадников; множество лошадей, изнуренных быстротой скачки, осталось на дороге…Подъехав к городу, мусульмане, обнажив сабли, пошли в атаку, и большое число армян и других христиан было убито; защитники укрылись в башне, называемой Водяной; там был и сын Жослена с двадцатью самыми храбрыми рыцарями. Мусульмане принялись вести подкоп; и быстрее, чем об этом можно рассказать, башня была взята. Сыну Жослена удалось ускользнуть и украдкой выбраться из города вместе со своими спутниками. Те, кто остались, были схвачены, и все эдесские христиане, попавшие в плен, были преданы мечу, в то время как плененные мусульмане были освобождены. Результатом грабежа стало большое количество денег, мебели и пленников, и все возрадовались этой победе, поскольку она развеяла печаль и замешательство; сердца, в которых некогда царили уныние и безволие, вновь наполнились отвагой. Мусульмане вернулись обратно в Алеппо и другие отдаленные области вместе с богатой добычей и пленниками» (Ибн аль-Каланиси).

Мы никогда не будем обращать достаточно внимания на важную роль добычи в средневековых войнах; Ибн аль-Асир рассказывает нам по этому поводу историю, связанную с взятием Эдессы: «После второго взятия Эдессы Нуреддин отправил своему наместнику в Мосуле среди прочих подарков одну рабыню. Как только она оказалась в его власти, он овладел ею. Затем он омылся, и, выходя из гарема, сказал своим приближенным: „Знаете ли вы, что со мной сегодня случилось? Когда мы взяли Эдессу вместе с Шедидом (мучеником — так называли умерших воинов джихада, — т. е. речь шла о Зенги), мне вместе с добычей досталась одна рабыня, чья красота очаровала меня. Мое сердце устремилось к ней, но в тот же миг прозвучал приказ именем Шедида вернуть всех рабов и все, что было захвачено. Поэтому я отпустил эту рабыню, хотя сердцем привязался к ней. Однако среди подарков, полученных от Нуреддина, оказалась именно она. Я поспешил овладеть ею, опасаясь, как бы мне не пришлось снова вернуть ее"». Добычу не только не возвращали, но и убивали всех жителей — христиан до последнего. Гордая столица франков, самый преуспевающий город Азии, отныне был мертвым городом! Началось беспощадное мусульманское завоевание. На место атабеков, «князей сабли», заступят турецкие султаны; они пронесут знамена джихада от Эдессы до Вены, совершив в соответствии с заветом Пророка эпопею, столь же фантастическую, как и та, что привела их от Великой китайской стены к Эдессе.

Образумив франков, Нуреддин стал готовиться к возобновлению с государством Дамаска борьбы за объединение, которую с таким упрямством вел Зенги. Долгая война между двумя мусульманскими государствами Сирии была неизбежна, тем более, что атабек Дамаска, узнав о смерти Зенги, поспешил осадить и захватить крепость Баальбека. Поэтому Дамаск должен был подвергнуться военному давлению, и завоеванное государство возвратилось бы в лоно сирийского ислама, управляемого Нуреддином. Так бы и произошло в самом скором времени, если бы Дамаск не соседствовал с военной державой, чьи интересы заключались именно в том, чтобы раздробить силы мусульманской Сирии. «Атабек Дамаска Му'ин ад-Дин вел политику опасного равновесия. Он выполнял условия договора, заключенного с королем Иерусалима, угрожая вторжением Нуреддина в случае, если франки нарушат перемирие. С другой стороны, он угрожал мусульманам обратиться за помощью к франкам, если давление со стороны Алеппо слишком сильно возрастет» (Ибн аль-Каланиси).

Нуреддин как раз возвращался из похода в Центральную Сирию, когда узнал, что многочисленная западная армия перешла Босфор: то шли рыцари второго крестового похода. Вернемся немного назад, чтобы рассказать, при каких обстоятельствах он начался.

После падения Эдессы крупнейшие политические лидеры франкской колонизации отправили посольство к папе с просьбой прислать подкрепление. Франкских посланников опередили представшие перед римской курией армяне из Киликии, которые ходатайствовали о предоставлении им военной помощи в борьбе с Византией. Снова проявлялась прежняя двойственность крестоносного движения. Что бы там не утверждали агиографы, простой люд на Западе совсем не взволновало известие о взятии Эдессы. Действительно, еще в Рождество 1145 г. король Франции Людовик VII подал мысль организовать военный поход, чтобы помочь латинянам, живущим за морем, но на его призыв никто не откликнулся. Понадобилось все пылкое красноречие Св. Бернара, чтобы начать набор воинов во Франции (выступление в Везеле, Пасха 1146) и в Германской империи (сейм в Шпейере, Рождество 1146). Поход, названный вторым крестовым, включал в себя две отдельные армии: французскую Людовика VII и немецкую (или императорскую) Конрада III. «Они направлялись к мусульманским землям, бросив клич по всем своим владениям, чтобы все поспешили отправиться в страну ислама; они оставляли свои земли и провинции пустыми, лишая их защитников и охранников, они уносили с собой все богатства и сокровища и увели безмерное количество людей, так что рассказывали, будто их число достигало миллиона пехотинцев и всадников или даже больше… Они захватили провинции, подчиняющиеся Константинополю, чей государь должен был начать с ними переговоры, заключить мир и выполнить их требования» (Ибн аль-Каланиси).

Крестовый поход продвигался все дальше. Германцы шли впереди, за ними на расстоянии нескольких дней пути двигались французы. Это были две национальные армии, каждая из которых вела за собой множество паломников: не было никакого контроля со стороны папы (на этот раз никто не выполнял роль Адемара Монтейского, легата первого похода), не было контроля командования; объединяла их лишь ненависть к византийцам (пропаганда нормандцев из Антиохии в Западной Европе принесла свои плоды) и явное желание «убивать мусульман». Это политическое легкомыслие приведет к тому, что катастрофы второго крестового похода будут следовать одна за другой.

Несмотря на предупреждения василевса, Конрад III желал идти по пути, проложенному первым крестоносным войском. Анатолийские турки разбили его при Дорилее: поражение германских воинов было практически полным; уцелеть смогла лишь небольшая часть конницы, которая обратилась в бегство и вернулась в Никею, где влилась в ряды французов. Поражение Конрада умерило пыл последних, и они продолжили путь по прибрежной дороге, которую по большей части контролировали византийские гарнизоны. Французов сильно изнурил зимний переход через горы Карий и Ликии, поэтому в Атталию (нынешнюю Анталию) они прибыли окончательно обессилившие. Было решено добраться до Леванта морем: Людовик VII и часть его рыцарей высадились в гавани Св. Симеона в марте 1148 г.; вернувшись обратно, флот перевез вторую часть рыцарей и верховных баронов; пехота и паломники продолжили путь пешком, но по дороге из Атталии в Антиохию их ряды поредели наполовину. «Правители соседних провинций и мусульманских пограничных районов, расположенных поблизости от пути франков, начали готовиться к обороне и призвали жителей к оружию, чтобы начать священную войну; они заняли проходы, через которые франки могли проникнуть на земли Ислама, и беспрестанно совершали нападения на отряды их авангарда. Количество убийств и нападений на франков множилось, так что часть из них погибла, а из-за недостатка пропитания, фуража, снабжения или их высокой цены, если они могли все это разыскать, им пришлось терпеть нужду, которая сильно сократила их численность, потому что многие умерли от голода или болезней» (Ибн аль-Каланиси).

Раймунд Антиохийский, со своей стороны, был решительно настроен использовать подкрепление, прибывшее в гавань Св. Симеона, чтобы восстановить пошатнувшееся положение франков в Северной Сирии. Войск Раймунда хватало только на то, чтобы совершать сезонные вылазки. Дабы защитить Антиохию, он уже не мог, как раньше, рассчитывать на Жослена II Эдесского, который пытался спасти остатки своего государства от общего разграбления, последовавшего за вторым взятием столицы. Падение Эдессы было лишь поводом для начала второго крестового похода: прибыв в Антиохию, франкские рыцари даже не стали серьезно рассматривать возможность вернуть утраченные территории; они не чувствовали необходимости направлять свои действия на ослабление давления, которое оказывал Нуреддин на княжество на Оронте.

Пребывание крестоносцев в Антиохии сопровождалось лихорадочными и бессвязными дискуссиями. Несмотря на настоятельные увещевания местных баронов, Людовик VII не желал прямо двинуться на Алеппо. Чтобы подвигнуть короля на решительные действия, князь Антиохии попытался использовать то влияние, которое он имел на королеву Франции, свою племянницу Алиенору Аквитанскую. Будучи подозрительным от природы, монарх был обеспокоен длительными и сердечными беседами своей жены с ее дядей, князем Антиохийским, и объявил, что прежде чем выступить в поход, он должен отправиться в Иерусалим и выполнить обет паломника. Забрав с собой молодую жену, Людовик VII покинул Антиохию, даже не попрощавшись с хозяином!

Королевские войска встретились в Палестине с другими уцелевшими воинами крестового похода: графом Тулузским и его провансальцами, а также Конрадом III, прибывшим в Акру на византийском корабле. Новые крестоносцы и франки, поселившиеся в Леванте, держали в Акре ассамблею, названную «советом крестоносцев» (24 июня 1148 г.). Они решили напасть на Дамаск. Политическая ошибка была налицо: поскольку ассамблея не считалась даже с самим существованием Нуреддина, ее участники решили напасть на основную цель политики Зенги. Эта грубейшая ошибка была непростительна, так как атабек Дамаска скрупулезно соблюдал заключаемые с франками соглашения, радуясь тому, что может использовать их военную силу, дабы расстроить планы зенгидов — сторонников единства. Дамаску пришлось пережить самую долгую за всю его историю осаду: «Франки направились к Дамаску, собрав все войска, всю храбрость и все оружие; они составляли большое войско, численностью, как говорили, около пятидесяти тысяч рыцарей и пехоты. Они взяли с собой поклажу, верблюдов и рогатый скот, который еще более увеличивал их массу. Когда они подошли к городу, мусульмане выступили им навстречу, и между двумя противниками завязалось сражение. Мусульмане Получили подкрепление в виде большого отряда солдат, состоящего из турок, городских ополченцев и добровольцев священной войны. Смерть опустошала их ряды, и неверные одержали верх над мусульманами благодаря своей многочисленности и лучшему снаряжению; таким образом, они получили в свое распоряжение источники воды, захватили фруктовые сады, стали там лагерем и дошли до такого места, куда прежде не доходила ни одна армия» (Ибн аль-Каланиси).

Франки принялись рубить деревья, чтобы возвести укрепления, и разрушили мосты. Жители Дамаска пошли в контрнаступление и нанесли большой урон противнику. Бой продолжался целый день. Затем противники вернулись на свои позиции; армия Дамаска провела ночь рядом с франками, жители остались наблюдать и нести дозор на стенах, ибо видели, что противник находится совсем рядом. Дамаск был взят в плотное кольцо, но яростное сопротивление, оказываемое жителями в первые дни, дало время подойти мусульманскому подкреплению: отрядам туркменов, крестьянам из Гуты и лучникам из Бекаа. Расположившиеся во фруктовых садах, франки были вынуждены отражать постоянные нападения, противостоять настоящей партизанской войне: «Неприятель оставался неуловимым, франки напрасно разрушали небольшие стены, рубили изгороди, они не видели, откуда приходили нападающие. Так были убиты и животные и люди, отставшие от своих попадали в засады, трупы были обезглавлены, а за головы, привезенные в Дамаск, доставлявшие окровавленные трофеи получали награду» (Н. Елисеев). Изнуренные подобными нападениями, франки, следуя совету палестинских баронов, покинули лагерь в садах и встали лагерем у юго-восточной стены города: это было еще одной ошибкой, ибо в июле месяце стояла невыносимая жара; фуража и воды катастрофически не хватало. Боевой дух христианских захватчиков резко упал: к тому же в начале каждый крупный феодал мечтал заполучить Дамаск в собственное владение, если поход увенчается успехом; во время осады они узнали, что три правителя — Балдуин III Иерусалимский, Людовик VII и Конрад III решили препоручить город графу Тьерри Фландрскому. Палестинские бароны оставили надежду увеличить собственные владения, а с ней и все старания. Атабек Дамаска воспользовался последствиями этого разочарования и заплатил феодалам, давно обосновавшимся в Леванте, двести тысяч динаров, которые, впрочем, впоследствии оказались плохой пробы. Скорый приход войск Алеппо окончательно открыл глаза латинским феодалам: их стремление разрушить государство Дамаска было как нельзя на руку Нуреддину. Продолжая игнорировать восточные реалии, Конрад III и Людовик VII желали продолжить осаду; оба правителя не принимали в расчет реально существующую опасность — нападение с тыла на христианскую армию войск зенгидов.

Однако, будучи вынуждены начать отступление, они осуждали «вероломство» палестинских баронов. Разница между умственным складом жителей Запада, временно приехавших на Восток, и феодалов, постоянно там живущих, будет все возрастать. Все чаще и чаще прибывшие с Запада будут презрительно называть христиан, обосновавшихся в Леванте, «пуленами» (т. е. жеребятами). В тот день, когда этот разрыв дойдет до крайней точки, франкские поселения, предоставленные сами себе, не смогут оказывать сопротивление мусульманскому завоеванию; они исчезнут в атмосфере почти всеобщего безразличия, царящей на христианском Востоке. В начале августа 1148 г. крестоносцы, потеряв множество людей и боевого снаряжения, вернулись в Палестину; но самым ужасным была потеря из-за этого несчастного похода престижа: легенда о непобедимости франков канула в Лету!

Выжившие в этом печальном походе вернулись на Запад по морю. Когда последний крестоносец покинул государство Иерусалимское, король Иерусалимский обратился к атабеку Дамаска с просьбой вновь заключить перемирие (май 1149 г.).

Как только опасность второго крестового похода миновала, Нуреддин возобновил нападения. Его двумя ближайшими задачами было окончательно объединить Сирию путем присоединения к ней государства Дамаска и обеспечить стратегическую безопасность государству Алеппо. Не забывая о первой задаче, он направил все силы на выполнение второго пункта своей программы: основными ее жертвами станут христиане, обосновавшиеся на землях Антиохии, и уцелевшие поселенцы Эдессы, жившие на оставшихся клочках графства. Ему также нужно было сделать все возможное, чтобы остановить наступление сельджукского султана Икония, геополитическое положение которого вызывало у последнего желание начать вторжение в Северную Сирию.

Военные операции начались с победы князя Антиохийского, который внезапно напал на лагерь атабека, но последний успел вовремя скрыться. Он собрал все силы и в следующем году (битва при Инабе, 29 июня 1149 г.) одержал блестящую победу, положившую начало благоприятному для всех мусульман периоду: «Прибыв в место, называемое Инаб, Нур эд-Дин во главе своей армии пошел на врага — и Аллах даровал ему победу! Когда противники встретились лицом к лицу, неверные начали свою знаменитую атаку, а мусульмане с разных сторон разделились на множество отрядов; затем они тоже пошли в атаку, и схватка в поднявшихся клубах пыли стала всеобщей. Верх одержали сабли ислама; затем пыль осела, и вот Аллах — хвала Ему за это и слава! — даровал мусульманам победу над неверными, чьи покрытые пылью тела устлали землю, Бог отвернулся от них в сражении, так что лишь немногие смогли уцелеть. Небольшое число тех, кого на этот раз судьба хранила и кому страх придал крылья, смогли донести весть о поражении… Проклятый князь, их предводитель, был найден распростертым среди стражников и храбрых рыцарей; когда его опознали, ему отрубили голову и принесли ее Нур эд-Дину, щедро наградившему гонца. Этот проклятый человек был одним из храбрейших франков, прославившихся своей отвагой, необыкновенной силой, хитростью и высоким ростом; к тому же всем было известно о его властности, стремительности действий и склонности творить зло». Голова князя Раймунда Антиохийского была отправлена халифу. Феодальная верхушка княжества Антиохии была повержена. Не теряя времени, победитель осадил Антиохию, жемчужину Оронта. Поскольку город был слишком хорошо укреплен, чтобы его можно было взять только с помощью измены, Нуреддин вошел в сношения с зажиточными горожанами Антиохии, чтобы подкупить их: он обещал сохранить жизнь жителям, уважительно относиться к религии и не нарушать прав владения имуществом. Латинские горожане желали дождаться прихода подкрепления, с просьбой о котором они обратились в Иерусалим и Триполи: восточные христиане, напуганные участью, постигшей их собратьев из Эдессы, были готовы сдаться. Тем не менее, восторжествовала политика сопротивления, и атабек был вынужден отступить, получив при этом множество подарков и большую денежную дань.

Он легко оставил Антиохию, потому что силы сопротивляющейся Апамеи (Кала аль-Мудик), взятой в кольцо эмиром Хамы, были на исходе. Крепость была захвачена в конце июля 1149 г. Эта победа вынудила франков покинуть правый берег Оронта: отныне пути сообщения между Алеппо и Дамаском были недоступны разведывательным отрядам и разбойникам христиан. Захват области центрального Оронто пришелся как нельзя кстати, поскольку несколько дней спустя события, произошедшие в Дамаске, потребовали присутствия там повелителя Алеппо: умер Му'ин ад-Дин Анар, атабек Дамаска.

Нуреддин, собрав по пути основные гарнизоны, подступил к Дамаску, сообщив городу, что он продолжает священную войну, и попросил выслать ему в помощь конницу. Игра велась слишком грубо: Дамаск предупредил Иерусалим и обратился за военной помощью к христианам. Франки, занятые осадой Аскалона, смогли собрать лишь ничтожный отряд.

Из своего лагеря, расположенного поблизости от Дамаска, атабек написал раису города: «Стоя лагерем в этом месте, я не имею ни малейшего намерения ни вести с вами войну, ни осаждать вас. Меня толкнули на эти действия многочисленные жалобы мусульман, жителей Хаурана и кочующих арабов, ибо франки отобрали у крестьян их имущество и разлучили их с женами и детьми, и нет никого, кто бы защитил их. Учитывая ту силу, которой наделил меня Аллах — хвала Ему! — чтобы спасти мусульман и вести с многобожниками священную войну, учитывая то богатство и количество воинов, которые находятся в моем распоряжении, мне было бы непозволительно обойти их вниманием и отказать им в защите, тем паче что мне известно о вашей неспособности защищать и оборонять провинции, так же как и о вашей слабости, что вынудила вас обратиться за помощью в сражении со мной к франкам и отдать им имущество ваших бедных и несчастных подданных, которых вы преступно притесняете. Вот кто не угоден ни Всевышнему, ни мусульманину. Поэтому необходимо, чтобы вы выслали мне в помощь тысячу всадников, которых поведет в бой отважный полководец, чтобы освободить Аскалон и другие места». Вот каков был ответ на это послание: «Меня и тебя отныне разделяет только сабля. Франки придут нам на выручку, чтобы помочь нам защищаться, если ты нападешь или осадишь нас» (Ибн аль-Каланиси).

Получив это послание, атабек решил начать штурм, но его агенты и пропагандисты еще не сумели провести подрывную психологическую работу. Столкнувшись с решимостью городского ополчения оказывать сопротивление, Нуреддин не стал упорствовать, опасаясь бросить тень на свою репутацию набожного человека и предводителя джихада, и ограничился моральным удовлетворением.

Пока правитель Алеппо осаждал Антиохию, Апамею и Дамаск, другие соперники живо интересовались границами между Сирией и Анатолией. Восточные части графства Эдесского были захвачены артукидскими эмирами (принадлежащими к ветви, обосновавшейся в районе Гисн-Кайфы, нынешнего Гаснакейфа), а северные достались сельджукидам Анатолии. Вскоре и те и другие продолжили наступление на территории сирийских владений, т. е. в зависимости от успеха их войск, либо на земли атабека Алеппо, либо князя Антиохийского.

Граф Эдесский, несчастный Жослен II, удалившийся в свой замок Турбессель, отдал завоеванные Артукидами земли и заплатил за отступление сельджукского султана Икония, подарив ему двенадцать полных рыцарских доспехов, принеся большую дань и отпустив на свободу всех мусульманских пленников, находящихся в его власти. Подчинение латинянина Сельджукиду могло означать скорое анатолийское вторжение в Северную Сирию. Правитель Алеппо не мог вытерпеть столь бесцеремонного вмешательства во владение, которое считал своим. Поскольку он не хотел вести войну со своими собратьями по крови и по вере — анатолийскими турками, ему пришлось устранить повод вступления в войну.

Он призвал верховных вождей туркменских племен, живущих в регионе, и приказал им захватить графа Жослена живым или мертвым. Это им удалось, и в апреле 1150 г. граф был брошен в темницу неприступной крепости Алеппо. Его супруга попыталась защитить владение, но эта задача была ей не по силам: с севера нападали анатолийские турки, с востока — Артукиды, а с юга — Нуреддин. Оставалось последнее средство: с согласия всех крупных латинских феодалов Леванта графиня продала еще незанятые крепости Эдессы византийцам. Последние сочли этот момент вполне подходящим, чтобы вновь появиться в Северной Сирии. Христианское население — местные жители и латиняне — не согласилось с этой уступкой и ушло на латинские земли. Начался исход! «Было весьма печально видеть, как местные христиане забирали с собой женщин, девушек и детей; они покидали свои земли и дома, в которых впервые увидели свет. Эти люди оставляли свою страну, не надеясь вернуться и не зная, куда они отправятся жить. Исход сопровождался великим плачем и стенаниями. Это зрелище было столь тягостно, что у воинов, видевших уход людей, глаза были полны слез» (Гильом Тирский).

Византийские гарнизоны даже не стали пытаться оказывать сопротивление: они исчезли в водовороте турецкого нашествия. Нуреддин воспользовался этим, чтобы передвинуть свою границу к первым форпостам анатолийского плато. Византийский гарнизон Турбесселя, второй столицы бывшего графства Эдесского, сдался в июле 1151 г. Отныне существовало только три латинских крестоносных государства: Антиохия, Триполи и Иерусалим.

Франки частично компенсировали разрушительные последствия падения графства Эдесского, захватив после долгой осады и многочисленных перипетий крепость Аскалон; так исчез последний мусульманский анклав на побережье; от Александретты на севере до Газы на юге все побережье теперь находилось в руках христиан, а граница королевства была отодвинута к Аль-Аришу. Дорога на Египет была открыта, но палестинские феодалы не сразу увидели открывшиеся их амбициям перспективы. Напротив, недальновидная политика толкнула их усилить военное давление на Дамаск. Чтобы избежать присоединения к мусульманам, день ото дня становившегося все неотвратимее, правители Дамаска выполнили требования франков, столь многочисленные и категоричные, что можно было говорить о некоем протекторате Иерусалима над городом.

Для жителей Дамаска наглость франков скоро стала невыносимой, и они начали прислушиваться к аргументам агентов Нуреддина. Последним не надо было искать обвинения: они утверждали, что правители города предавали ислам, отказывались исполнять священный долг джихада и предпочитали Сунне многобожников. Каждый день зенгидская пропаганда давала все новые результаты: большинство представителей религиозной, военной и политической власти стали более или менее открытыми приверженцами власти Нуреддина. В апреле 1154 г. атабек начал наступление. Гарнизон, отошедший далеко от города, оставил его фактически беззащитным: «На стенах не было ни души: ни солдат, ни горожан, за исключением отряда турок, которым вменялось в обязанность охранять одну башню, число их было весьма незначительно. Один солдат устремился к крепостной стене, на вершине которой стояла женщина — иудейка, бросившая ему веревку; он воспользовался ею, чтобы взобраться наверх, поднялся по стене так, что никто его не заметил, за ним последовали несколько товарищей, которые подняли знамя, водрузили его на стену и принялись кричать: „О, победитель!" Войска Дамаска и жители не оказали сопротивления из-за той симпатии, с которой они относились к Нуреддину, его справедливости и доброму имени. Какой-то воин подбежал к Восточным воротам и разбил замок, так что ворота открылись; солдаты проникли в город и прошли по крупным улицам, так никого и не встретив на своем пути; ворота Фомы также были открыты, впустив войска. Затем в сопровождении свиты в город въехал Нуреддин, его появление сопровождалось ликованием всех — воинов и наемников, одержимых страхом голода и повышения цен, как и опасением, что их будут осаждать неверные франки» (Ибн аль-Каланиси).

Мусульманская Сирия объединилась! Мудрость властителя смогла завоевать народное признание: «Число молитв в честь Нуреддина возросло, как возросло и число восхвалений и благодарных молитв Аллаху за ту судьбу, которая была уготована жителям Дамаска. После этого были отменены налоги на торговлю фруктами, как и налоги, которыми облагался овощной рынок; по сему поводу был издан указ, зачитанный с кафедры после всеобщей молитвы в пятницу. Народ приветствовал подобное улучшение своего положения; все — горожане, крестьяне, женщины и поденщики — прилюдно вознесли молитвы к Всевышнему, дабы Он продлил дни Нур эд-Дина, умножил его победы и победы его знамен. И Аллах — хвала Ему — волен ниспослать в ответ на мольбы своих созданий милость и покровительство» (Ибн аль-Каланиси).