• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Заседание Временного правительства, на котором после споров по украинскому вопросу кадетские министры заявили о своем выходе из правительства, закончилось поздно ночью со 2 на 3 июля. Поэтому в утренних газетах, вышедших 3 июля, не было никаких сообщений об этом кризисе. Это давало нам возможность с утра 3 июля обсудить в сравнительно спокойной атмосфере создавшееся положение и наметить план действий в предвидении возможных волнений.

С раннего утра 3 июля в квартире, занимаемой Скобелевым и мною, собралась руководящая группа советской демократии. Скобелева на этом совещании не было. Он был на Северном фронте, куда его вызвали армейские организации этого фронта для содействия их работе по приведению солдатских масс в готовность для предстоящих на этом фронте военных операций. Присутствовали на этом совещании Чхеидзе, Чернов, Пешехонов, Гоц, Дан, Авксентьев, Анисимов, Либер, Гвоздев, Вайнштейн, Ермолаев и еще несколько других представителей руководящих партий Советов. Я сделал собравшимся сообщение о том, что произошло на заседании правительства в ночь с 2 на 3 июля, и изложил план действий, которые, по моему мнению, диктовались создавшимся положением.

Последовавший за этим оживленный обмен мнений показал, что в оценке происходящего кризиса и путей к его разрешению среди присутствующих расхождений не было.

Сам по себе уход кадетских министров в знак протеста против заключенного с украинцами соглашения нас не тревожил. Необходимость положить конец украинскому кризису путем удовлетворения еще до созыва Учредительного собрания выдвинутых Радой минимальных национальных требований украинского народа признавалась не только советской демократией, но и большинством буржуазных и либеральных кругов. Мы знали, что общественное мнение страны в своем огромном большинстве отвергнет попытку ЦК кадетской партии сорвать это соглашение и навязать коалиционному правительству непримиримую политику правого крыла к.-д. партии.

После ухода четырех кадетских министров (Степанов был, собственно, товарищем министра, но он занимал пост управляющего министерством торговли и промышленности) создалось такое положение, что мы, министры-социалисты, оказались в правительстве в большинстве – шесть против пяти. Если бы мы воспользовались этим положением, чтобы ввести на место ушедших к.-д. министров представителей социалистических партий, это привело бы, конечно, к уходу в отставку оставшихся несоциалистических министров и к разрушению в стране общедемократического фронта.

В эту сторону стремилось толкнуть советскую демократию правое крыло кадетской партии, заявлявшее, что участие в правительстве кадетской партии является таким существенным условием сохранения коалиции, что уход из правительства кадетских представителей автоматически кладет конец коалиции.

Мы всегда отвергали эту точку зрения и в согласии с огромным большинством советской демократии заявляли, что существенным условием сохранения коалиции является не присутствие в правительстве представителей той или другой партии, а наличие общедемократической программы, принятой социалистической и. несоциалистической демократией и лояльно проводимой в жизнь представителями этих течений в правительстве.

Теперь, когда давно подготовлявшийся уход кадетов совершился, все мы считали, что наилучший выход из кризиса состоит не в отказе от коалиции, а в переустройстве этой последней, при котором правительство смогло бы без внутренней борьбы в своих рядах осуществлять с максимальной скоростью демократические реформы в области сельского хозяйства и промышленности для удовлетворения настоятельных потребностей и требований огромного большинства организованного крестьянства и рабочих. Пополнение правительства должно было произойти путем привлечения, по соглашению с оставшимися несоциалистическими министрами, таких представителей буржуазной демократии, которые не противились бы проведению в жизнь радикальных демократических реформ, обещанных в декларации коалиционного правительства.

Такой образ действий естественно вытекал из духа постановлений только что закончившегося Всероссийского съезда Советов. Но было ясно, что уход из коалиции самой многочисленной буржуазной партии даст возможность большевикам и левооппозиционным группам поставить в порядок дня пересмотр решения Всероссийского съезда Советов о коалиции. В наэлектризованной атмосфере столицы, только что пережившей июньские события, новая попытка организации массовых выступлений значительной части столичных солдат и рабочих с целью навязать органам революционной демократии требование отказа от коалиции и образования советской власти была более чем вероятна.

Какой ответ советское большинство должно было дать на такие выступления?

В предвидении возможного создания такого кризиса, при котором решения, принятые на Всероссийском съезде Советов, могли потребовать изменений или дополнений, съезд не ограничился избранием ЦИК в составе членов, находящихся постоянно в Петрограде. Вместе с 200 членами ЦИК, работавшими в столице, съезд избрал в этот центральный орган 100 представителей провинциальных Советов и фронтовых организаций, которые должны были вернуться на места для продолжения там своей работы, но которые периодически должны были съезжаться в Петроград для поддержания тесного контакта провинциальных Советов и армейских организаций с центральным органом советской демократии. В случае же особенно важных обстоятельств эти представители местных организаций должны были срочно быть вызваны в Петроград для участия в решениях пленарного заседания ЦИК.

Именно такое положение создалось теперь в результате правительственного кризиса. Поэтому мы решили предложить Центральным Исполнительным Комитетам Советов Р., С. и Кр. Депутатов послать немедленно приглашение провинциальным и армейским представителям, с тем чтобы пленарное собрание центральных советских органов состоялось в ближайший срок, т. е. через две недели. А в ожидании этого съезда, который примет решение об окончательном составе нового министерства, признать оставшееся после ухода кадетских министров правительство полномочным в управлении страной, с тем чтобы оно, не теряя времени, приступило к проведению в жизнь провозглашенных в декларации коалиционного правительства радикальных демократических реформ, осуществление которых тормозилось ушедшими министрами.

Этот план действий нашел единодушную поддержку среди собравшихся. При этом все присутствующие считали, что основной и самой неотложной задачей оставшихся в правительстве министров является срочное проведение в жизнь выработанных министерством земледелия и Главным земельным комитетом переходных мероприятий в сельском хозяйстве для удовлетворения настоятельных требований организованного крестьянства. Я сообщил собранию, что большинство оставшихся несоциалистических министров – Терещенко, Некрасов, Вл. Львов и, вероятно, также Годнев – поддержат срочное проведение в жизнь этих мероприятий и что единственная оппозиция этому возможна только со стороны председателя правительства кн. Львова. Но я выразил надежду, что кн. Львов (быть может) уступит единодушному желанию оставшихся социалистических и несоциалистических министров, и в этом случае мы сохраним в правительстве такого представителя несоциалистической демократии, поддержка которого оказалась столь ценной для нас во всех остальных вопросах, поставленных на очередь революцией. Если же кн. Львов, а вместе с ним, быть может, государственный контролер Годнев покинут из-за этого вопроса правительство, то тогда единственным приемлемым для обеих частей коалиции кандидатом в председатели правительства явится Керенский.

Принятый нами план надо было прежде всего представить на одобрение соединенному заседанию обоих бюро Центральных Исполнительных Комитетов Советов Р., С. и Кр. Депутатов, которое мы решили созвать в Таврическом дворце к 2 часам дня.

Перед этим нам, министрам-социалистам, надо было повидаться с оставшимися в правительстве несоциалистическими министрами, чтобы условиться и с ними о ближайших действиях оставшихся членов Временного правительства.

Заседание Временного правительства должно была состояться только вечером, а до этого на квартире Терещенко имело место частное совещание членов правительства, сводившееся к обмену сообщениями о настроениях, создавшихся в окружающей их среде, и о планах будущей работы.

Мы приехали на это собрание около 12 часов и застали там кн. Львова, Терещенко, Некрасова, Годнева и Вл. Львова. Из того, что говорилось на этом собрании, мне особенно запомнились сообщения Некрасова и кн. Львова.

Некрасов, который вошел в министерство с официальным мандатом представителя к.-д. партии, теперь, когда партия отозвала своих представителей, должен был последовать за другими кадетскими министрами. Но в знак протеста против отозвания к.-д. министров он заявил, что выйдет из кадетской партии и вернется в правительство не как деятель к.-д. партии, а за своей личной ответственностью. Он сообщил нам, что кадетский ЦК, в своем большинстве солидаризовавшийся с политикой, которую на страницах «Речи» отстаивал Милюков, не только утвердил выход в отставку своих представителей в правительстве, но и принял декларацию, существо которой сводилось к тому, что до тех пор, пока правительство будет решать важнейшие вопросы не по соглашению с кадетской партией, а большинством голосов, кадетская партия останется в оппозиции и предпочтет, чтобы ответственность за управление страной взяло на себя однородно-социалистическое правительство.

Таким образом, кадетский ЦК ставил ультиматум советской демократии: или признать за его представителями право вето по отношению к решениям правительства, не согласным с политикой ЦК к.-д. партии, или же произвести эксперимент, которого требовали большевики, – передать всю власть Советам.

Это решение, по сообщению Некрасова, было проведено лидерами правого крыла к.-д. партии Милюковым и Кокошкиным вопреки возражениям меньшинства, к которому примкнули такие видные к.-д. деятели, как Винавер, Набоков и Аджемов. Эти последние указывали, что разрыв коалиции и бойкот Временного правительства со стороны к.-д. партии будет лить воду на мельницу максималистов в советской среде и не найдет поддержки в общественном мнении несоциалистической демократии. Такой же взгляд высказывали и вышедшие в отставку к.-д. министры. Из их числа только Степанов, по словам Некрасова, заявил на заседании к.-д. ЦК о своем полном согласии с Милюковым и Кокошкиным. А Шингарев, Шаховской и Мануилов только под давлением большинства ЦК потребовали от правительства отвергнуть выработанное делегацией соглашение с Украинской Радой. Сами же они считали более целесообразным вместо ухода представить правительству для занесения в протокол свое мотивированное особое мнение по украинскому вопросу.

Некрасов сообщил, что и среди московских кадетов, которым решение к.-д. ЦК было сообщено по телефону, этот шаг вызвал большое смятение. Оттуда получено сообщение, что несколько московских к.-д., в том числе Астров и Кишкин, выехали в Петроград, чтобы настоять на пересмотре принятого ЦК решения.

Некрасов считал, что Милюков и Кокошкин имели за собой достаточно прочное большинство, чтобы не допустить пересмотра. Но он надеялся, что вслед за ним покинут к.-д. партию и другие левые кадеты и что отделившаяся группа совместно с партией «прогрессистов», возглавляемой Ефремовым, образует ядро крупной радикально-демократической партии, вокруг которой станут собираться демократические несоциалистические течения, готовые сотрудничать с большинством советской демократии для проведения в жизнь неотложных демократических реформ.

Терещенко, со своей стороны, выражал полное согласие с линией поведения, намеченной Некрасовым.

Совершенно иной подход к задачам ближайшей политики правительства обнаружил кн. Львов. Он ясно дал нам почувствовать, что с его стороны наши планы приступить к проведению в жизнь радикальной демократической платформы встретят гораздо большее сопротивление, чем мы того ожидали. Весь тон заявления кн. Львова показывал, что он чрезвычайно встревожен создавшимся положением и серьезно думает об уходе в отставку. Было ли это результатом того, что с уходом кадетских министров он почувствовал себя совершенно изолированным в вопросе, который его всегда интересовал больше всех других, т. е. в вопросе об аграрных переходных мероприятиях, или же того, что как раз в это время в Москве собрался съезд землевладельцев, приславших в Петроград к правительству делегацию, которая виделась накануне с кн. Львовым и изложила ему жалобы землевладельцев на создавшееся в сельском хозяйстве положение, но, во всяком случае, с большей решительностью, чем когда бы то ни было, кн. Львов заявил нам, что он считает для себя невозможным оставаться в правительстве, если будет принято решение провести в жизнь запрещение земельных сделок и целый ряд других законопроектов, внесенных министерством земледелия.

«Вы теперь в большинстве, – сказал он, – вы можете придать правительству партийный социалистический характер и осуществить меры, которые, по моему мнению, приведут к окончательному разрушению сельского хозяйства. В этом случае мне, конечно, в этом правительстве не должно быть места».

Чернов в этой беседе с кн. Львовым не участвовал, так как сейчас же по прибытии на квартиру Терещенко он получил сообщение, что делегация землевладельцев, которой он назначил накануне свидание, дожидается его в министерстве земледелия, и он поехал для объяснения с ней.

Пешехонов и я приложили все усилия, чтобы убедить Львова отказаться от непримиримой позиции по отношению к требованиям, выдвинутым всем организованным крестьянством. Мы напоминали ему, что законопроекты, внесенные министерством земледелия, выработаны в тесном сотрудничестве с Главным земельным комитетом, созданным самим Львовым и Шингаревым еще до образования коалиционного правительства.

Главный земельный комитет, говорили мы, так же как и министерство земледелия, настаивает на проведении в жизнь этих законопроектов, ибо они дают местным земельным комитетам возможность легально бороться против земельной спекуляции и против обесценения земельного фонда путем хищнической эксплуатации частновладельческих лесов и угодий накануне созыва Учредительного собрания. Вместе с тем эти законопроекты направлены к изменению нестерпимого для крестьян положения, созданного старой властью, при котором главная тяжесть войны падает на плечи неимущих крестьянских семей, не получающих никакой компенсации за то, что мобилизация отняла у них наиболее трудоспособных членов, тогда как помещичьим хозяйствам, наряду с другими льготами, предоставлена почти вся рабочая сила военнопленных. Все сведения, получаемые от местных земельных комитетов, свидетельствуют, что без осуществления этих переходных демократических реформ, выражающих единодушное стремление организованного крестьянства, власть не сможет найти прочную базу для борьбы с анархией в деревне.

С другой стороны, мы старались рассеять высказанное кн. Львовым опасение, что мы воспользуемся уходом к.-д. министров, чтобы закрепить наше большинство в министерстве и придать правительству партийно-социалистический характер. Мы сказали Львову, что имели совещание с представителями руководящих партий в ЦИК Советов, среди которых господствует желание сохранить сотрудничество с несоциалистическими демократическими течениями на базе тех общедемократических принципов, которые легли в основу коалиции, и пополнить состав правительства, по соглашению с оставшимися несоциалистическими министрами, такими представителями несоветской демократии, которые выразят готовность проводить в жизнь эту программу. Поэтому первой задачей оставшихся в правительстве министров является достижение соглашения о срочном проведении в жизнь переходных демократических мероприятий, способных дать удовлетворение широким массам города и деревни, являющимся опорой демократического строя.

На это кн. Львов ответил, что он и сам считает, что первым делом надо согласиться по вопросу о конкретных мероприятиях, стоящих на очереди; он имеет в виду представить по этому вопросу свои соображения в письменной форме и просит остальных членов правительства сделать то же самое. «Тогда определится, – сказал Львов, – смогу ли я оставаться на посту, который занимаю теперь».

После этого частного совещания членов правительства Пешехонов и я, к которым присоединился освободившийся к тому времени Чернов, поехали в Таврический дворец для участия в заседании объединенных бюро Центральных Исполнительных Комитетов Советов Р., С. и Кр. Депутатов. В кулуарах Таврического дворца царило большое возбуждение. Кроме членов бюро здесь было довольно значительное число рядовых членов Петроградского Совета и Совета Крестьянских Депутатов. Было также много журналистов, принесших известие о выходе кадетских министров из правительства и о постановлении ЦК кадетской партии, указавшего, что естественным следствием этого кризиса было бы создание однородного правительства из представителей советской демократии. Эти сообщения вызвали большое волнение среди присутствующих. Многие сторонники политики большинства советской демократии, рабочие и крестьяне, возмущенные поведением кадетских министров, говорили, что лучше, действительно, поставить крест на политике коалиции и создать чисто советское правительство. С этим предложением они обращались к нам и выражали надежду, что соединенное заседание бюро примет решение в этом смысле. Мы торопились на заседание бюро и потому избегали споров. Мы только указывали, что было бы нелогично после того, как представители цензовых элементов, не входящие в кадетскую партию, поддержали в правительстве именно то решение украинского вопроса, которое согласовывалось с постановлением Всероссийского съезда Советов, и отделились в этом вопросе от кадетских министров, вынуждать их последовать примеру кадетов и уйти из правительства.

На заседании бюро я изложил тот план действий, который был принят руководящей группой Советов на утреннем заседании: оставить временно у власти правительство в том составе, в каком оно оказалось после ухода кадетов, и созвать пленарное собрание членов Центрального Исполнительного Комитета Советов для принятия окончательного решения по вопросам, связанным с правительственным кризисом. Среди членов большинства ЦИК Советов Р., С. и Кр. Депутатов этот план действий встретил полное одобрение. Возражения против этого плана были высказаны только членами левой оппозиции, меньшевиками-интернационалистами и левыми эсерами, которые считали излишним созывать пленарное собрание и требовали, чтобы ЦИК сейчас же поставил и решил вопрос об образовании Советского правительства.

Большевиков на этом заседании не было, так как в это время происходила общегородская конференция петроградских большевистских организаций, на которой присутствовали все лидеры большевистской партии.

Вскоре после открытия соединенного заседания бюро Исп. К-тов начали приходить представители городского отдела Петроградского Совета и несколько раз прерывали обсуждение вопроса о правительственном кризисе срочными сообщениями, поступавшими по телефону от разных казарм и заводов. Эти сообщения гласили, что неизвестные люди, солдаты и рабочие, подсылаемые какой-то неведомой организацией, стали появляться в казармах и на заводах, требуя от солдат и рабочих немедленно выходить на улицу для присоединения к солдатско-рабочим демонстрациям, которые якобы уже начались. В этих сообщениях ни слова не говорилось о правительственном кризисе, который еще не был известен в городе. Целью демонстрации, на которую призывали агитаторы, являлся протест против расформирования полков и «насилий» над солдатами на фронте.

Собрание прервало обсуждение вопроса о кризисе, чтобы принять меры против подготовки выступления. В этот момент появилась на заседании группа членов большевистского ЦК, от имени которых попросил слова Сталин. Он сообщил собранию, что на заседании большевистской общегородской конференции появились делегаты пулеметного полка с требованием призвать солдат и рабочих столицы к выходу на улицу для протеста против расформирования на фронте целого ряда полков.

Сталин заявил, что большевистская конференция в согласии с ЦК большевистской партии ответила этим делегатам, что большевистская партия против выступления, и разослала своих агитаторов в полки и на заводы, с тем чтобы удержать солдат и рабочих от выхода на улицу. Сделав это заявление в самой категорической форме, Сталин обратился к председателю с просьбой внести в протокол это его заявление и вместе со своими товарищами покинул заседание.

Помню, сейчас же после ухода большевиков Чхеидзе сказал мне с усмешкой: «Теперь положение довольно ясно». Я его спросил, в каком смысле он считает положение ясным. «В том смысле, – ответил Чхеидзе, – что мирным людям незачем заносить в протокол заявлений об их мирных намерениях. Очень похоже, что нам придется иметь дело с так называемым стихийным выступлением, к которому большевики примкнут, заявив, что нельзя оставлять массы без руководства».

Соединенное собрание двух бюро Исп. К-тов приняло обращение к рабочим и солдатам столицы воздержаться от всяких выступлений и немедленно направило агитаторов с этим обращением в казармы и на заводы. Вот текст этого обращения, опубликованного в «Известиях» 4 июля:

«Ко всем рабочим и солдатам города Петрограда.

Товарищи солдаты и рабочие!

Неизвестные лица вопреки ясно выраженной воле всех без исключения политических партий зовут вас выйти с оружием на улицу. Этим способом вам предлагают протестовать против расформирования полков, запятнавших себя на фронте преступным нарушением своего долга перед революцией.

Мы, уполномоченные представители революционной демократии всей России, заявляем вам:

Расформирование полков на фронте произведено по требованию армейских и фронтовых организаций и согласно приказу избранного нами военного министра тов. А. Ф. Керенского.

Выступление в защиту расформированных полков есть выступление против наших братьев, проливающих свою кровь на фронте.

Напоминаем товарищам солдатам: ни одна воинская часть не имеет права выходить с оружием без призыва главнокомандующего, действующего в полном согласии с нами.

Всех, кто нарушает постановление в тревожные дни, переживаемые Россией, мы объявим изменниками и врагами революции.

К исполнению настоящего постановления будут приняты все меры, находящиеся в нашем распоряжении.

Бюро ВЦИК Совета Раб. и Солд. Депутатов. Бюро ВИК Советов Крест. Деп.»

На этом заседании присутствовали неожиданно приехавшие с фронта два представителя армейского комитета 5-й армии.

В то время военные организации 5-й армии приводили армию в готовность для наступления и, как всегда в таких случаях, применяли к некоторым разложившимся полкам репрессии, вплоть до расформирования. Приехавшие делегаты, Пораделов и Королев, сообщили, что подготовка идет успешно, случаев расформирования очень мало, так как волнующиеся полки при появлении членов армейского комитета изъявляют желание выполнять приказы и ограничиваются жалобами на то, что правительство, требующее от них выполнения воинского долга, не принимает никаких мер против военных частей, окопавшихся в тылу, особенно в Петрограде, и отказывающихся посылать маршевые роты на фронт. Очень хорошее влияние на разложившиеся полки оказало присутствие в Двинске министра-социалиста Скобелева, заверившего солдат, что Временное правительство не остановится перед применением самых суровых мер против тех частей Петроградского гарнизона, которые отказываются идти на фронт.

Вместе с тем представители 5-й армии просили центральные органы советской демократии издать специальное обращение к фронтовым частям с указанием, что распространяющиеся на фронте большевистские газеты «Правда» и «Солдатская правда», ведущие кампанию против наступления, не только не выражают взглядов большинства советской демократии, но идут вразрез с постановлениями этой демократии. По их словам, такое дезавуирование большевистской пропаганды оказало бы самое благотворное влияние на темные массы, плохо разбирающиеся во взаимоотношениях большевиков и центральных органов революционной демократии. Мы, конечно, исполнили эту просьбу, и соединенное заседание бюро Исп. К-тов тут же приняло обращение к солдатам на фронте, в котором говорилось:

«Наступление началось. Наши братья льют свою кровь за общее дело. Теперь должны умолкнуть всякие раздоры…

Между тем есть газеты, которые своими статьями и воззваниями насаждают смущение в сердцах тех, кто готов спешить на помощь нашей геройской армии…

Знайте, товарищи, что эти газеты, как бы они ни назывались – „Правда“ ли, „Солдатская правда“, идут вразрез с ясно выраженной волей рабочих, крестьян и солдат, собиравшихся на Всероссийский съезд.

Слушайтесь только призывов Всероссийских Советов. Выполняйте все боевые приказания военного начальства» (Известия. 1917. 4 июля).

Приезд в Петроград представителей армейского комитета для получения такой резолюции не был обычным явлением. Такого рода просьбы армейские комитеты передавали обычно по телеграфу или по прямому проводу. На этот раз комитет 5-й армии прислал двух своих представителей ввиду того, что до него дошли слухи о том, что 1-й пулеметный полк, получивший приказ отправить 4 июля на фронт маршевые роты, готовится оказать вооруженное сопротивление правительству. В разговорах с нами делегаты 5-й армии сообщали, что Виленкин и другие члены армейского комитета считают полезным пребывание в этот момент представителей 5-й армии в Петрограде, так как их присутствие повлияет отрезвляющим образом на людей, готовых оказать сопротивление военным приказам.

Присутствие делегатов 5-й армии в Таврическом дворце в этот тревожный момент было всеми замечено, и сейчас же после заседания бюро Гриневич, Камков и некоторые другие члены левой оппозиции обратились к нам с вопросом, не мы ли вызвали этих делегатов, чтобы установить контакт с фронтовыми частями на случай большевистского выступления в Петрограде. На такие вопросы мы отвечали, что мы их не вызывали, но что их присутствие в Петрограде в такой момент считаем очень полезным.

Вплоть до вечера 3 июля в Таврический дворец не переставали поступать тревожные вести о нарастающем в городе волнении под влиянием распространяющихся слухов о кризисе в правительстве. Наконец, около семи часов вечера появились первые вооруженные группы на улицах Петрограда. Первой выступившей воинской частью, как и следовало ожидать, был пулеметный полк.

Пулеметный полк сыграл в июльском вооруженном выступлении большевиков такую большую роль, что на его характеристике будет полезно остановиться. Еще при старом режиме 1-й пулеметный полк считался одним из самых разложившихся полков. До переворота он был расположен, вместе с 2-м пулеметным полком, не в самом Петрограде, а в Ораниенбауме. По численности это был самый крупный из находившихся в тылу полков: в нем насчитывалось свыше 19000 солдат. Объяснялось это тем, что к этому полку, который назначен был к отправке на фронт, военное начальство непрерывно присоединяло разложившиеся элементы из других полков, с тем чтобы на фронте распределить их небольшими группами среди дисциплинированных частей. Когда разразилась революция и победа нового строя была обеспечена, 3 из 4 батальонов 1-го пулеметного полка снялись из Ораниенбаума и самочинно водворились в Петрограде. Их привлекло туда соглашение, заключенное между Петроградским Советом и правительством о невыводе из Петрограда войск, участвовавших в революционном движении. Это соглашение пулеметный полк истолковал в том смысле, что войска, расквартированные в Петрограде, должны быть освобождены от обязанности посылать на фронт маршевые части. Такое истолкование не было верно даже по отношению к гарнизону Петрограда, совершившему переворот, и тем более оно было неприменимо к пулеметному полку, не принимавшему никакого участия в революционном перевороте. Но это не мешало 1-му пулеметному полку упорно и настойчиво отстаивать свое право на уклонение от выполнения приказов идти на фронт.

В Петрограде пулеметчики отправили в Исполнительный Комитет депутацию с заявлением, что они явились в Петроград и желают в нем оставаться для защиты революции от посягательств реакционных кругов. Исполнительный Комитет в ответ на это принял постановление, в котором он благодарил пулеметный полк за намерение защищать новый строй, но вместе с тем предписывал ему отправиться обратно в Ораниенбаум, указав, что никакой опасности революция в настоящий момент не подвергается. Но пулеметный полк не подчинился этому постановлению. Большевистские организации на Выборгской стороне устроили для него помещение в Народном доме Выборгской стороны. Ввиду распространившегося среди пулеметчиков и других разложившихся частей истолкования соглашения о невыводе войск солдатская секция Петроградского Совета обсудила этот вопрос на заседании 13 апреля и единогласно приняла решение, что соглашение между правительством и Советом ни в коем случае не может быть истолковано как освобождение Петроградского гарнизона от долга защиты страны и что отправка маршевых рот из Петрограда на фронт должна происходить по соглашению между военным отделом Петроградского Совета и главнокомандующим Петроградского военного округа. Это решение солдатской секции было утверждено пленарным заседанием Петроградского Совета 16 апреля. И все же 1-й пулеметный полк продолжал отстаивать свое право на отказ от посылки маршевых рот. При каждом приказе отправить очередные роты пулеметчики устраивали собрания и тормозили приведение в исполнение этого приказа.

Никакой другой активности, даже простого интереса к общим политическим вопросам пулеметный полк в первое время пребывания в Петрограде не проявлял. Даже в апрельские дни, в момент стихийного выступления рабочих и солдатских масс против ноты Милюкова, пулеметный полк оставался пассивным. Но он обратил на себя внимание беспримерным по дерзости выступлением для освобождения арестованного дезертира Семашко. Прапорщик Семашко принадлежал не к пулеметному, а к 177-му пехотному полку. Объявив себя большевиком, он стал членом военной организации большевиков и вместе с тем связался с анархистами на даче Дурново. Он был самым популярным вожаком пулеметчиков и руководил их борьбой против посылки маршевых рот. Получив назначение на фронт, Семашко предпочел скрыться и перейти на нелегальное положение. Военные власти арестовали его, и он содержался под арестом в петроградской комендатуре. Тогда солдаты одной из рот пулеметного полка, 16-й, в количестве 150 человек с оружием в руках совершили налет на комендатуру и заставили растерявшегося командира гауптвахты освободить и выдать им Семашко. Странным образом, несмотря на то что такого рода поступки, при всей недопустимой терпимости правительства и советских органов к «эксцессам революции», карались очень строго, этот налет 16-й роты пулеметного полка не вызвал шума даже в правой печати и не навлек никаких репрессий на участников этого налета. До самых июльских дней Семашко продолжал работать в пулеметном полку. Я спросил товарища военного министра Якубовича, который обычно докладывал в правительстве случаях, требовавших применения принудительных мер по восстановлению дисциплины в воинских частях, на фронте и в тылу, почему военные власти не поставили вопроса об аресте и предании суду солдат, освободивших Семашко. И он дал мне такое объяснение: 16-я рота, сказал Якубович, одна из тех, которой предстоит отправиться на фронт в начале июля. Они совершили этот беззастенчивый налет на гауптвахту, нисколько не опасаясь ареста и тюремного заключения, так как пребывание в тюрьме, да еще в качестве политических заключенных, вызывающих сочувствие левых кругов, они предпочитают исполнению с опасностью для жизни воинского долга на фронте. К тому же арест солдат 16-й роты не был бы актом устрашения для других разложившихся полков, а скорее поощрением к подобного рода эксцессам, в которых солдаты увидели бы верное средство уклониться от обязанности идти на фронт. Вот почему после обсуждения этого вопроса с представителями штаба Петроградского военного округа мы, сказал Якубович, решили отказаться от судебного преследования, с тем чтобы в назначенное время отправить 16-ю роту вместе с другими маршевыми ротами на фронт и тут уже, в случае их сопротивления, применить к ним военную силу.

Во второй половине июня военные власти при энергичной поддержке Исп. К-та Петроградского Совета заставили 1-й пулеметный полк отправить на фронт некоторое количество маршевых рот и 300 пулеметов. Большинство этого полка, тщетно пытавшееся найти поддержку большевистской партии для организации вооруженного выступления всех большевизированных полков против приказов об отправке на фронт ее маршевых рот, решило взять в свои руки организацию сопротивления. 2 июля они устроили общее собрание пулеметного полка, которое приняло решение, что маршевая рота, отправляемая в этот день на фронт, будет последней и что на дальнейшие требования посылки пулеметчиков в действующую армию полк ответит вооруженным восстанием.

Так обстояло дело в день 3 июля, когда пулеметчики, получившие приказ отправить 4 июля на фронт новые маршевые роты, решили выйти на улицу против этого приказа с оружием в руках и послали делегатов на общегородскую конференцию большевиков с требованием поддержать это их выступление.

Сталин, явившийся на соединенное заседание двух бюро Исп. К-тов, чтоб сообщить нам об этом требовании пулеметчиков и об отказе большевистской партии поддержать их выступление, несколько приукрасил поведение пулеметчиков, сказав, что они требовали поддержки вооруженного выступления для протеста против общей политики расформирования на фронте полков, не повинующихся военным приказам. На самом деле, как видно из более точного доклада того же Сталина на закрытом заседании VI съезда большевистской партии, пулеметчики с обычной своей циничностью заявили, что подготовляемое ими вооруженное выступление имело целью добиться отмены отправки на фронт их самих, т. е. солдат 1-го пулеметного полка.

«Это было, – сказал Сталин на заседании этого съезда 27 июля 1917 г., – 3-го июля, в 3 часа пополудни. В особняке Кшесинской на происходившей в то время общегородской конференции обсуждался муниципальный вопрос. Неожиданно влетают двое делегатов от пулеметного полка с внеочередным заявлением: „Наш полк хотят раскассировать, над нами издеваются, мы дальше ждать не можем и решили выступать, для чего уже разослали своих делегатов по заводам и полкам“… Т. Володарский ответил делегатам, что у партии имеется решение не выступать и члены партии их полка должны подчиниться этому решению. Представители полка с протестом ушли» (Протоколы VI съезда РСДРП (большевиков). Б. м. 1919. С. 18).

В расчеты большевистской партии совершенно не входило организовать вооруженное восстание в Петрограде для поддержки требований пулеметного полка об освобождении его от исполнения воинского долга. Ибо большевики хорошо знали, как враждебно относилось в то время к такого рода восстанию и большинство Петроградского гарнизона, и большинство солдат на фронте. Правда, чтобы сохранить брожение в разложившихся полках, большевики принимали резолюции, сочувственные пулеметному полку, так же как и расформированным на фронте разложившимся частям. Среди лозунгов большевистской партии, красовавшихся на знаменах демонстрантов 18 июня, был лозунг об отмене приказов против солдат и матросов, что означало отмену приказов об исполнении воинского долга. Но выделять этот вопрос и ставить его как боевой лозунг вооруженного восстания большевики считали для себя невыгодным. Поэтому с самого начала конфликтов между военными властями и 1-м пулеметным полком большевики настойчиво подчеркивали, что партия отказывается от вооруженного выступления по этому вопросу. И вот, когда делегаты пулеметчиков явились на большевистскую конференцию с заявлением, что они не могут больше ждать, так как правительство собирается их раскассировать, лидеры Военной организации, так же как и ЦК большевиков, не только резко отклонили предложение пулеметчиков, но послали в самый пулеметный полк своих представителей во главе с председателем Военной организации Невским, которые заставили общее собрание пулеметного полка отказаться от выступления, ясно дав понять, что большевистская Военная организация не позволит находящимся под ее влиянием полкам поддержать такое выступление.

И вдруг, приблизительно около 3–4 часов дня, пулеметный полк вновь принял решение выступить и провел в жизнь это решение, увлекая за собой большевизированные части Московского и некоторых других полков.

Описывая этот внезапный поворот в поведении пулеметного полка, большевистский историк П. М. Стулов в статье, посвященной роли пулеметного полка в июльском восстании (Красная летопись. 1930. № 36), объясняет этот поворот влиянием Блейхмана и уцелевших от ареста анархистов с дачи Дурново. Но это объяснение совершенно неверно. Пулеметчики отлично знали, что эта кучка анархистов никакой реальной поддержки их движению обеспечить не могла и что их выступление, если бы оно совершилось без поддержки большевистской партии, было бы обречено на очень скорое и плачевное крушение. Поворот в решении пулеметчиков совершился под влиянием полученных ими сообщений о действиях большевистской партии.

В самом деле, вскоре после проведения в пулеметном полку решения отказаться от вооруженного выступления, затеянного с целью протеста против посылки пулеметчиков на фронт, весь агитационный аппарат большевистской партии пришел в движение, чтобы использовать начавшееся в городе возбуждение, вызванное слухами о кризисе в правительстве, для организации общего выхода на улицу солдат и рабочих столицы с требованием захвата власти Советами. Большевистские агитаторы утверждали, что уход кадетов из правительства означает крах коалиционной политики и что рабоче-солдатские массы столицы должны выступить, чтобы заставить соглашательское большинство Советов ответить на уход в отставку кадетских министров немедленной организацией Советской власти для проведения в жизнь большевистской программы.

Эта кампания находила в большевистских массах гораздо более живой отклик, чем призывы пулеметчиков протестовать против их отправки на фронт, и большевистскому коллективу пулеметного полка нетрудно было понять, что если полк переключится на рельсы общего движения с требованием захвата власти Советами, то он может смело двинуться на улицу в расчете на поддержку всем аппаратом большевистской партии. Для большей верности руководитель полка Семашко сам отправился за информацией в дом Кшесинской и вернулся оттуда в очень решительном настроении. Тотчас же были приняты меры для перевода пулеметчиков на «революционное положение». Было устроено экстренное общее собрание полка, которое отставило полковой комитет, без особого энтузиазма относившийся к вооруженному выступлению. Вместо этого комитета был назначен «революционный комитет», состоявший из двух солдат от каждой роты и во главе которого был поставлен Семашко. Революционный комитет выслал в город солдат для конфискации грузовиков и автомобилей, на которых вооруженные винтовками и пулеметами солдаты стали носиться по городу, призывая солдат и рабочих присоединиться к выступлению. Семашко вместе с другим левым большевиком, Лацисом, и анархистом Блейхманом приступил к спешной организации выступления основной массы пулеметного полка.

Характерно, что даже в этом полку, который, по словам главного организатора большевистской Военной организации Подвойского, считался «самым революционным полком Петроградского гарнизона»,[6] были отдельные роты, которые даже в этих условиях отказывались выступать. Таковой была 6-я рота, которую, по свидетельству Стулова, пулеметчики еще раньше окрестили «кадетской ротой». Отказывалась также выступать 5-я рота, которую солдаты прямо выгнали во двор, заявляя: «Если не пойдете, оружием будем просить». Вслед за тем, присоединив к себе несколько рот Московского полка, пулеметчики отправились в Михайловское артиллерийское училище, требуя от солдатской команды, примыкавшей к большевикам, чтобы они с орудиями присоединились к демонстрантам. А когда те отказались вывезти орудия, солдаты пулеметного и Московского полков взломали двери помещения, где хранились орудия, выкатили их на улицу и заставили солдатскую команду присоединиться к ним и направиться к дому Кшесинской для получения благословения большевистской партии (см.: Красная летопись. 1930. № 36. С. 106).

Руководящие организации большевистской партии – ПК, ЦК и общегородская конференция – считали нужным некоторое время еще сохранять видимость сопротивления «стихийному» выступлению масс. С обращением к солдатам пулеметного и Московского полков с балкона дома Кшесинской «выступают два товарища: Лашевич и Кураев, – сообщает Сталин в своем докладе 6-му съезду большевистской партии. – Оба убеждают солдат не выступать и вернуться в казармы.

Их встречают гиком: „долой!“, чего еще никогда не бывало. В это время показывается демонстрация рабочих под лозунгом: „Вся власть Советам!“ Для всех становится ясно, что удержать выступление невозможно. Тогда частное совещание членов ПК высказывается за то, чтобы вмешаться в демонстрацию, предложить солдатам и рабочим действовать организованно, идти мирно к Таврическому дворцу, избрать делегатов и заявить через них о своих требованиях. Это решение встречается солдатами громом аплодисментов и Марсельезой. Часам к 10 во дворце Кшесинской собираются члены ЦК и общегородской конференции, представители полков и заводов. Признается необходимым перерешить вопрос, вмешаться и овладеть уже начавшимся движением. Было бы преступлением со стороны партии умыть руки в этот момент. С этим решением ЦК переходит в Таврический дворец, потому что туда направляются солдаты и рабочие».

Таким образом, выступление, организованное низами партии под видом чисто стихийного движения масс, «вынудило» руководящие органы большевистской партии возглавить это движение. И с этого момента число манифестантов увеличилось и ясно определились два центра, вокруг которых сосредоточилось движение вооруженных большевистских масс. Организационным центром движения являлась штаб-квартира большевистской партии – дом Кшесинской. Сюда прежде всего направлялись демонстранты для получения инструкций. Здесь была выделена из пулеметного полка отдельная часть, занявшая Петропавловскую крепость, важный стратегический пункт, доминировавший над подступами к Выборгской стороне, где были сосредоточены главные большевистские силы. Занятие Петропавловской крепости произошло без сопротивления, так как караул крепости примыкал к большевикам.

Вторым центром воздействия демонстрантов являлся Таврический дворец – резиденция центральных органов советской демократии. Сюда от дворца Кшесинской направлялись военные части и рабочие группы, предшествуемые отрядами большевистской Красной гвардии, с требованием отказа от коалиции и образования Советской власти.

Это выступление было, конечно, прямым продолжением дела 10 июня. Но тактика большевиков в июльские дни была более осторожной. Вооруженным воинским частям и Красной гвардии была дана строгая директива – не прибегать к насилию против членов правительства или центральных органов советской демократии, а окружить Таврический дворец и направить делегации к Центральным Исполнительным Комитетам Советов Р., С. и Кр. Депутатов с требованием принять решение о передаче всей власти Советам.

Этим путем большевики старались использовать то общее возмущение, которое в рядах большинства советской демократии вызвал демонстративный уход из правительства к.-д. министров. И вначале у большевиков был один крупный успех в этом направлении. В момент, когда начались демонстрации, в Таврическом дворце происходило собрание членов рабочей секции Петроградского Совета. Выше я уже упоминал, как в этот первый день кризиса при нашем приходе в Таврический дворец нас окружили в Екатерининском зале взволнованные члены рабочей секции и как многие из них настаивали, чтобы мы приняли вызов кадетов и на уход их из правительства ответили образованием однородного советского правительства. Теперь большевики и межрайонцы внесли в собрание рабочей секции следующее предложение, отвечавшее этим настроениям многих наших сторонников в рабочей секции:

«Ввиду кризиса власти рабочая секция считает необходимым настаивать на том, чтобы Всерос. С. Р., С. и Кр. Д. взял в свои руки всю власть. Рабочая секция обязуется содействовать этому всеми силами, надеясь найти в этом полную поддержку со стороны солдатской секции. Рабочая секция избирает комиссию из 15 человек, которой поручает действовать от имени рабочей секции в контакте с Петроградским и Всеросс. И. К-ми. Все остальные члены данного собрания уходят в районы, извещают рабочих и солдат об этом решении и, оставаясь в постоянной связи с комиссией, стремятся придать движению мирный и организованный характер» (Хроника событий. Т. III. С. 136).

Большая часть меньшевиков и с.-р., членов рабочей секции, покинула собрание в знак протеста против этой резолюции, указывая, что вопрос об отношении советской демократии к кризису поставлен в порядок дня общего собрания ЦИК С. Р., С. и Кр. Д., которое в этот же вечер вынесет решение по этому вопросу, и что рабочая секция Петроградского Совета не имеет права предпринимать кампанию с призывом к солдатам и рабочим выйти на улицу, не дождавшись решения центральных органов советской демократии по вопросу о кризисе.

Большевики, впервые проведшие свою резолюцию на собрании рабочей секции Совета, говорили и писали по этому поводу, что они «завоевали рабочую секцию». Но этот успех, как и следовало ожидать, оказался совершенно эфемерным, ибо несколькими часами позже, когда вооруженные толпы большевизированных солдат и рабочих, выведенных на улицу, открыли беспорядочную стрельбу на улицах и пролилась первая кровь, те самые члены рабочей секции, которые голосовали за большевистскую резолюцию, стали обращаться к представителям Центрального Исполнительного Комитета с жалобами на вероломство большевиков и с настойчивыми советами принять решительные меры против происходящих бесчинств.

Начавшиеся вечером 3 июля демонстрации вооруженных солдат и рабочих, вышедших на улицу со знаменами 18 июня – «Долой 10 министров-капиталистов», «Вся власть Советам», продолжались до 3 часов ночи. Основную массу демонстрировавших солдат составляли пулеметчики, к которым присоединились некоторые части Московского, Гренадерского и Павловского полков. Ядром рабочих-манифестантов являлись путиловцы в сопровождении красногвардейцев, а также рабочих групп с Промета, Вулкана и некоторых других заводов Выборгской и Петроградской стороны.

Количество демонстрантов исчислялось не «сотнями тысяч», как утверждали впоследствии большевики, а десятками тысяч. Но и этого было достаточно, чтобы наэлектризовать атмосферу столицы и держать в тревоге население, высыпавшее на улицу. Тревога вызывалась не опасением установления большевистской диктатуры, которая в то время не имела еще никаких шансов удержаться, а непосредственной угрозой кровопролития, грабежей и анархии, которые были неминуемы при наличии на улицах распущенных толп солдат и красногвардейцев, чувствовавших резко враждебное отношение к ним большинства населения.

С самого начала демонстраций на улицах началась стрельба, в результате которой были убитые и раненые. Кто был инициатором этой стрельбы? Провокаторы, затесавшиеся в ряды демонстрантов? Анархисты? Черносотенцы, стрелявшие в демонстрантов из-за угла? Или же наиболее фанатически настроенные большевистские демонстранты, горевшие желанием «пострелять в буржуев»? Если перечитать мемуарную литературу, относящуюся к июльским дням, станет ясно, что все эти факты, а также случаи простой панической стрельбы одних групп демонстрантов по другим были налицо. Подвойский, назначенный большевистским ЦК главным начальником военных демонстрантов в июльские дни, утверждает, что из всех войсковых частей только пулеметчики пускали в ход оружие. В своем докладе об июльских днях на заседании Петроградской общегородской конференции большевиков 16 июля 1917 г. Подвойский сказал:

«Несмотря на провокационные выстрелы, войска, за исключением 1-го пулеметного, не употребляли оружия. Наибольшее хладнокровие проявил Гренадерский полк, и как раз те его роты, которые организационно были всего ближе к нам. Когда пулеметчики, поддавшись провокации, открыли огонь, гренадеры заявили им, что будут в них стрелять, если те не прекратят пальбы, для чего и залегли по сторонам. У пулеметчиков, по-видимому, вообще было настроение пострелять» (Вторая и третья Петроградские общегородские конференции большевиков в июле и октябре 1917 г. М., 1927. С. 58).

Утверждение Подвойского, будто единственной войсковой частью, прибегавшей к стрельбе, был пулеметный полк, неверно. Наши товарищи, часами остававшиеся на улице, чтобы наблюдать за демонстрантами, отмечали случаи конфликтов и перепалок среди вышедших на улицу частей, из которых одни призывали других к порядку, сопровождая эти призывы предупредительными выстрелами.

В этот вечер происходило заседание правительства в министерстве внутренних дел, и мне пришлось, чтобы участвовать в этом заседании и затем вернуться в Таврический дворец, два раза проезжать по улицам, по которым шествовали группы демонстрантов. Перебранок между группами мне не случилось наблюдать. То, что поражало, это общее сумрачное настроение манифестантов. Бросались в глаза сосредоточенные, озлобленные лица. Я выехал из Таврического дворца в одном автомобиле с Черновым, который делился со мной впечатлениями. «Посмотрите на эти подавленные лица, – сказал он, – разве с таким настроением делают революцию? Это же вид не людей, вышедших для создания нового строя, а людей, участвующих в похоронной процессии». Нам пришлось завернуть в небольшую улицу, и здесь мы наткнулись на сцену разоружения одного из повстанческих автомобилей. Манифестантов в этот момент на улице не было, была лишь случайно собравшаяся толпа любопытных. Оказалось, что повстанческий автомобиль, наткнувшись на эту толпу, остановился. Несколько человек из толпы, видя растерянные и испуганные лица сидевших в автомобиле солдат, подошли к ним и стали отбирать у них винтовки. Те покорно отдавали оружие и уходили. «Черт их знает, кто они такие, – сказал один из разоружавших, – отвезем автомобиль и ружья в Таврический, там разберутся».

Повстанческие автомобили и грузовики, наполненные вооруженными солдатами и рабочими, были одной из характерных черт июльского восстания большевиков. Они появились на улицах Петрограда приблизительно с 6 часов вечера, еще до начала массовых большевистских манифестаций, и носились по улицам во все. увеличивавшемся количестве, открывая время от времени беспорядочную стрельбу.

Организация таких партизанских выступлений обнаруживала стремление копировать акты Февральской революции, особенно запечатлевшиеся в памяти всех участников февральского переворота. В дни Февральской революции появление автомобилей и грузовиков, наполненных солдатами и рабочими, встречалось населением восторженными криками ура, и эти отряды, окруженные общим сочувствием, разоружали и арестовывали полицейских, окружали по указаниям толпы дома, на крышах которых по распоряжению Протопопова были расставлены пулеметы для стрельбы по демонстрантам, и уничтожали гнезда сопротивления старой власти. Руководители большевистского выступления, вздумавшие копировать эти акты Февральской революции, не учли той огромной разницы, которая существовала между июльской авантюрой большевиков и февральским восстанием. В феврале солдаты, боровшиеся за свержение царского режима, чувствовали себя выразителями общенациональной воли, и это чувство укреплялось в них всем поведением населения столицы. Теперь же, в июле, большевизированные солдаты и рабочие, вышедшие с оружием в руках для уничтожения завоеванного народом свободного строя, действовали в атмосфере отчужденности и враждебности огромного большинства этого населения.

Большевистские участники демонстрации сами указывают в своих воспоминаниях, что в демонстрантах не чувствовалось подъема и воодушевления и что в их рядах царило сумрачное настроение. Этим объяснялось то, как легко эти демонстранты впадали в панику. Казалось бы, и руководители, и участники демонстрации должны были предвидеть, что выход на улицу десятков тысяч вооруженных солдат и рабочей гвардии не мог не вызвать инцидентов и перестрелки. По опыту апрельских дней было ясно, что демонстранты должны были быть готовы к тому, что могут стать мишенью одиночных выстрелов со стороны враждебных групп населения или даже что может произойти вследствие неизбежных недоразумений перестрелка между различными группами самих демонстрантов. А между тем при первом таком раздававшемся выстреле сотни и тысячи демонстрантов разбегались в панике, ложились на тротуары или скрывались в подворотнях. Это обстоятельство отмечалось во всех газетах тех дней и позже в мемуарах очень многих большевиков.

В этих условиях попытки некоторых предприимчивых повстанческих групп пойти дальше в подражании февральскому восстанию и перейти к арестам членов правительства кончались ничем, не находя никаких откликов среди манифестировавших солдат и рабочих. Да и сами авторы этих попыток не обнаруживали никакой решительности.

Так, 3 июля около 8 часов вечера, по сообщению газет, группа вооруженных демонстрантов-автомобилистов, узнав каким-то образом о решении Керенского выехать из Петрограда на фронт, явилась на Балтийский вокзал, заявив, что им поручено арестовать военного министра. Но когда им сообщили, что Керенский за полчаса до этого выехал, они поспешили бесследно скрыться. Я имею все основания предполагать, что, если бы эта группа явилась на вокзал еще до отъезда министра, она все равно не сделала бы никакой попытки перейти от слов к делу, так как был свидетелем другого такого «покушения» в этот же вечер.

Часов около 9 вечера в здании министерства внутренних дел, на квартире кн. Львова, происходило заседание правительства. Вдруг в комнату заседания вошел взволнованный дежурный чиновник и сказал нам, что прибыл автомобиль с вооруженными солдатами, которые заявляют, что им поручено арестовать правительство. Это сообщение нам всем показалось несерьезным. Ведь в этот вечер при проезде в министерство внутренних дел каждый из нас видел демонстрантов на улицах; многие из них узнавали нас, расступались, чтобы дать дорогу, иногда кричали нам вслед «Вся власть Советам!», но никакой попытки перейти к насильственным действиям манифестанты не проявляли. А о поведении автомобилистов-повстанцев, которые сдавали оружие всем тем, кто имел возможность приблизиться к ним, мы знали и по рассказам очевидцев, и по собственным наблюдениям. Это заявление о намерении нас арестовать мы сочли скорее озорством кучки демонстрантов, чем серьезным покушением. Я сказал дежурному чиновнику, чтобы он передал приехавшим, что я сейчас выйду к ним. Но когда через минуту я вышел на подъезд, где находилось несколько журналистов, швейцар сообщил мне, что автомобилисты, услышав о том, что я к ним выйду, немедленно повернули машину и уехали. Через полчаса дежурный чиновник появился снова и сообщил, что те же солдаты вернулись и, указав на два автомобиля, стоявшие у подъезда, спросили, кому они принадлежат. На ответ швейцара, что оба автомобиля принадлежат министрам, они заявили: «Обойдутся и одним» – и, захватив один из этих автомобилей вместе с его шофером, уехали. Этот захваченный автомобиль принадлежал мне. Мой шофер, человек смелый и находчивый, в ту же ночь добился освобождения, убедив своих похитителей, что за захват автомобиля они могут подвергнуться строгим карам. На другое утро, приехав, как обычно, за мной, он поделился со мной своими наблюдениями над поведением повстанцев. «Они не чувствуют за собой силу, – сказал он, – и потому всего боятся. Но все же смуту производят большую. Одно слово – распущенность». Воспроизвожу дословно эти замечания, запомнившиеся мне своей меткостью.

Так совершилось это «покушение на арест правительства» в первый день большевистского выступления. Оно было совершенно точно воспроизведено во всех петроградских газетах со слов журналистов, наблюдавших поведение повстанцев, явившихся арестовать правительство.

Заседание правительства на квартире кн. Львова длилось недолго.

Ввиду начавшихся волнений правительство предписало главнокомандующему Петроградского военного округа Половцову «принять решительные меры для восстановления порядка». Но оно воздержалось от указания, какими средствами это надо осуществить. В этот начальный период восстания ни один из членов правительства не считал возможным вывести навстречу манифестантам верные демократии военные части с приказом разогнать демонстрантов и, в случае надобности, пустить в ход оружие. Все были согласны с тем, что такой способ действия по отношению к десяткам тысяч вооруженных людей, вышедших на улицу, привел бы к большому количеству жертв и не был бы одобрен общественным мнением демократии, как социалистической, так и несоциалистической. Вместо этого правительство предписало ген. Половцову организовать разоружение носившихся по городу повстанческих автомобилей и отдельных бесчинствовавших групп, угрожавших частным домам и магазинам, а также принять меры для охраны главного телеграфа и военных и продовольственных складов.

В конце заседания кн. Львов еще раз вернулся к вопросу, который он поставил утром, – о необходимости выработать приемлемую для всех членов правительства конкретную программу деятельности после восстановления порядка. При этом он сообщил нам, что, со своей стороны, он письменно изложил основные положения такой программы и завтра же разошлет нам эту записку для ознакомления с его взглядами.

С этого заседания я вместе с Черновым вернулся в Таврический дворец, который был центром внимания и участников большевистского выступления, и их противников. Здесь в этот вечер было назначено общее собрание ЦИК Сов. Р., С. и Кр. Д., на котором должно было быть принято решение о правительственном кризисе и о выдвинутых большевиками требованиях.

К моменту открытия соединенного заседания Исп. К-тов, поздно ночью, две основные группы демонстрантов – солдаты 1-го пулеметного полка и рабочие Путиловского завода – стали перед Таврическим дворцом и заполнили прилегающие к дворцу улицы. Они не делали попыток проникнуть во дворец, но путем переговоров с президиумом добились права послать на соединенное заседание ЦИК две делегации – одну солдатскую и одну рабочую – для изложения и мотивировки своих требований перед центральными органами советской демократии.

В июльские дни путиловцы играли среди большевизированных рабочих групп такую же инициативную бунтарскую роль, какую пулеметный полк играл среди большевизированных частей гарнизона.

В главе об июньском заговоре большевиков мне пришлось отмечать отзывы членов советского большинства, побывавших на ночных большевистских митингах 10 июня, об особенно низком уровне политического сознания среди рабочих казенного Путиловского завода. Этот низкий уровень объяснялся тем, что здесь с начала войны правительственное управление заводом очень широко использовало право отсылать на фронт неугодных ему рабочих, в число которых попали как раз лучшие представители рабочей интеллигенции. С устранением этого слоя рабочих господствующее положение на заводе с момента революции перешло к бунтарским рабочим группам, ставшим послушным орудием максималистской политики, проводившейся тогда большевистской партией в среде рабочих.

Суть этой политики заключалась в том, что она отвергала возможность каких бы то ни было улучшений в положении рабочего класса до установления в стране «рабоче-крестьянской диктатуры».

Ярким образчиком этой политики явилась агитация большевистской партии на заводах металлообрабатывающей промышленности в дни, предшествовавшие июльскому вооруженному выступлению большевиков.

На этих заводах с конца июня назревал серьезный конфликт между рабочими и обществом фабрикантов и заводчиков. Рабочие требовали ввиду повышения цен на предметы первой необходимости увеличения заработной платы и заключения тарифного договора с обеспечением минимума заработной платы. Министерство труда поддерживало это требование. Общественное мнение было благоприятно требованиям рабочих и оказывало в этом смысле давление на предпринимателей. В этих условиях предприниматели выразили готовность пойти навстречу рабочим, но, со своей стороны, выдвинули условие, согласно которому рабочий, получая определенную гарантию минимума заработка, должен дать минимум работы, установленный расценочной комиссией.

Для выработки ответа на это требование предпринимателей Центральное правление союза металлистов созвало на совещание все районные правления, а также представителей Петроградского Совета, ЦИК Советов и социалистических партий. Часть профессиональных союзов металлистов, находившихся под влиянием большевиков, отказалась принять предложение о гарантии рабочим минимума работы, утверждая, что перерывы на заводах и фабриках происходят не по вине рабочих, а по вине предпринимателей, умышленно вызывающих перебои в производстве, чтобы уклониться от повышения заработной платы. Эта часть рабочих рвалась объявить всеобщую стачку металлистов, чтобы заставить предпринимателей и правительство принять их требования. Особенно бурно и упорно объявление всеобщей забастовки отстаивали представители путиловцев.

Меньшевики и соц. – рев., входившие в профессиональные союзы металлистов, а также представители Петроградского Совета и ЦИК Советов решительно возражали против объявления всеобщей стачки, последствием которой могло быть только увеличение дезорганизации металлической промышленности. Они указывали рабочим, что принцип «минимум платы за минимум работы» выдвинут предпринимателями под давлением демократического общественного мнения, отдающего себе отчет в том, что только такое увеличение заработной платы, которое будет сопровождаться увеличением производительности труда, может быть реальным и не сопровождаться обесценением денежных знаков, которое уничтожит все выгоды повышенной расценки труда.

Поэтому меньшевики и с.-р. предлагали принять принцип «минимум платы – минимум работы» и на этой основе достигнуть соглашения с предпринимателями и правительством. Главным пунктом этого соглашения должно было быть создание органа, составленного на паритетных началах из представителей рабочих и предпринимателей, с присоединением представителя министерства труда, с тем чтобы этот орган при каждом отдельном перерыве в производстве решал, несут ли рабочие ответственность за этот перерыв.

Против такого соглашения с предпринимателями и правительством большевики вели яростную кампанию, опираясь на большевистские фабрично-заводские комитеты и цеховые комитеты Путиловского завода.

«Совещание фабрично-заводских комитетов Петрограда и цеховых комитетов Путиловского завода полагает, – говорилось в резолюции большевиков по поводу требований металлистов о повышении заработной платы, – что если бы даже (рабочие) добились повышения заработной платы, то беспрерывный рост цен на продукты и квартиры сейчас же свел бы на нет это завоевание, поэтому необходима решительная борьба за установление рабочего контроля над производством и распределением, что в свою очередь требует перехода власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» (Шляпников А. Июльские дни в Петрограде. Пролетарская революция. 1926. № 51. С. 64).

Правда, ввиду согласия предпринимателей гарантировать минимум платы, если рабочие гарантируют минимум работы, большевики не решились просто отвергнуть это предложение, опасаясь дать повод к обвинениям, что идущие за ними рабочие хотят даром получать деньги. На ряде заводских собраний они проводили постановление о принципиальном согласии рабочих принять пункт о минимуме работы за минимум платы, но при этом они с особенной силой подчеркивали, что претворить этот принцип в жизнь рабочие смогут только тогда, когда добьются перехода власти в руки Советов Р., С. и Кр. Депутатов, ибо только такая власть положит конец «дезорганизации и саботажу производства капиталистической буржуазией».

Выводом из этого была общая директива большевистской партии всем примыкавшим к ней рабочим: не растрачивать сил на частичные требования и частичные выступления, а быть готовыми к «предстоящему вскоре» общему выступлению солдат и рабочих для свержения коалиционного правительства и установления Советской власти.

Наиболее благоприятную почву эта агитация нашла в бунтарских рабочих группах Путиловского завода, которые с воодушевлением откликнулись на начавшиеся с вечера 3 июля призывы большевистских агитаторов ответить на уход кадетских министров общим вооруженным выступлением с требованием захвата власти Советами.

Многочисленные группы путиловцев рассыпались по всему городу, призывая рабочих других заводов примкнуть к ним, чтобы массовыми шествиями в сопровождении вооруженных отрядов красногвардейцев демонстрировать волю столичного рабочего класса установить «рабоче-крестьянскую диктатуру».

В ожидании соединенного заседания центральных органов советской демократии, которое должно было начаться около 12 часов ночи, эти группы путиловцев с присоединившимися к ним большевистскими и анархистскими группами с других заводов манифестировали по улицам, прилегающим к Таврическому дворцу, с пением революционных песен и с криками «Вся власть Советам!». Это были наиболее решительно настроенные части вышедших на улицу рабочих. Но при всех внешних проявлениях энтузиазма и готовности к борьбе эти группы, так же как и другие демонстранты, вдруг проявляли неуверенность в своих силах и обращались в паническое бегство, как только из какой-нибудь встречной группы демонстрантов или со стороны враждебно настроенных прохожих раздавались случайные или провокаторские выстрелы.

Такую же двойственность настроения проявляли и делегаты манифестировавших рабочих при выполнении главной практической задачи, поставленной им руководителями выступления, т. е. при попытке прямого воздействия на центральные советские органы с целью заставить их взять в руки всю полноту власти.

Главная масса путиловских рабочих подошла к Таврическому дворцу для «переговоров» с соединенным собранием Исполнительных Комитетов Советов Р., С. и Кр. Депутатов к моменту открытия этого собрания.

Вот как описывается этот «памятный» эпизод июльских дней в изданной большевиками по случаю 40-летнего юбилея Советской власти книге С. М. Левидовой «От Февраля к Октябрю» (Л., 1957. С. 132–134).

«Около часу ночи по Садовой улице на Невский проспект с развевающимися знаменами и пением революционных песен шли 30 тысяч путиловцев с женами и детьми, рабочие и работницы Петергофского, Московского и Коломенского районов. На красных знаменах были те же лозунги, что у пулеметчиков, лесснеровцев и других рабочих и солдат. Они тоже направлялись к Таврическому дворцу. Когда подошли к зданию, увидели, что дворец окружен со всех сторон рабочими и солдатами.

Путиловцы послали делегатов в ЦИК, а сами расположились вокруг дворца на улице и в саду, заявив, что не уйдут до тех пор, пока Совет не согласится взять власть в свои руки.

Вооруженные путиловцы вошли в зал заседания Исполнительного Комитета Советов. Один из них вскочил на ораторскую трибуну и, дрожа от волнения, потрясая винтовкой, кричал: „Товарищи! Долго ли терпеть нам, рабочим, предательство? Вы собрались тут, рассуждаете, заключаете сделки с буржуазией и помещиками. Занимаетесь предательством рабочего класса. Так знайте, рабочий класс не потерпит. Нас тут, путиловцев, тридцать тысяч человек, все до одного. Мы добьемся своей воли. Никаких чтоб буржуев! Вся власть Советам! Винтовки у нас крепко в руке. Керенские ваши и Церетели нас не надуют…“ Чхеидзе сунул в руку рабочему бумажку – воззвание Исполнительного Комитета и просил не мешать занятиям, прибавив: „Тут все сказано, что надо“.

А в воззвании было сказано, что все вышедшие на улицу должны отправляться по домам, иначе они будут предателями революции».

Описанная сцена произошла на моих глазах, и я могу засвидетельствовать, что речь путиловского делегата передана в цитированной книге почти со стенографической точностью. И это неудивительно, так как автор книги заимствовал изложение этой речи у Суханова, который имел обыкновение заносить в свою записную книжку характерные эпизоды Февральской революции, очевидцем которых ему приходилось быть.

В данном случае Суханов совершил только ту ошибку, что отнес выступление путиловских делегатов к заседанию ЦИК, имевшему место 4 июля, тогда как оно произошло накануне, на заседании, начавшемся поздно ночью 3 июля. Левидова исправляет эту ошибку, но совершенно обходит молчанием то впечатление, которое слова Чхеидзе произвели на членов большевистской делегации. А впечатление было таково, что произошла внезапная и полная метаморфоза в поведении большевистских делегатов. Представитель путиловцев, только что в самых резких выражениях предъявивший собранию ультимативное требование образовать Советскую власть, требование, подкрепленное угрозой пустить в ход оружие, вдруг осекся, лишился всякого апломба и, взяв врученное ему Чхеидзе воззвание, с опущенной головой направился к выходу в сопровождении пришедших вместе с ним делегатов. Интересно отметить, как заканчивает описание этого инцидента «левый оппозиционер» Суханов, которого Ф. А. Степун в своих воспоминаниях верно характеризует как интересного мемуариста, но никчемного политика:

«Растерявшийся санкюлот (так Суханов называет рабочего, говорившего от имени путиловцев), не зная, что ему делать дальше, взял воззвание и затем без большого труда был оттеснен с трибуны. Скоро „убедили“ оставить залу и его товарищей. Порядок был восстановлен, инцидент ликвидирован… Но до сих пор стоит у меня в глазах этот санкюлот на трибуне „белого зала“, в самозабвении потрясающий винтовкой, в муках пытающийся выразить волю, тоску и гнев подлинных пролетарских низов, чующих предательство, но бессильных бороться с ним. Это была одна из самых красивых сцен революции. А комбинация с жестом Чхеидзе одна из самых драматических» (Суханов Н. Записки о революции. Кн. 4.).

Еще больший конфуз произошел с делегацией 1-го пулеметного полка. От имени этой делегации слово попросил одетый в солдатскую форму человек, назвавший себя представителем пулеметного полка и требовавший в резких и бессвязных фразах ареста десяти министров-капиталистов и провозглашения Советской власти. «То, что сегодня происходит, – сказал этот делегат, – совершается во имя революции, во имя всего революционного Интернационала». Развязный тон этого оратора, угрожавшего пустить в ход пулеметы в случае неисполнения предъявленных им требований, вызвал в собрании общее негодование. Один из самых левонастроенных членов советского большинства, с.-р. Саакьян, который на другой день после провала июньского заговора большевиков выступал в пользу политики «умиротворения» заговорщиков, взял теперь слово, чтобы самым резким образом протестовать против попыток навязать силой власть высшему советскому органу с помощью «штыков и пулеметов, принадлежащих народу, а не отдельным воинским частям». Среди остальных членов делегации пулеметчиков выступление их «представителя» вызвало крайнее смущение. Они заявили, что этот оратор никому из них не известен и они не знают, кто уполномочил его говорить от имени пулеметного полка. А когда «представителя» пулеметчиков спросили, кто его уполномочил выступать и есть ли у него документ, удостоверяющий его принадлежность к пулеметному полку, он ответил, что полномочие он получил от члена Военной организации прапорщика Семашко, являющегося председателем большевистского коллектива 1-го пулеметного полка, и что документы свои он передал тому же Семашко. Сейчас же после этих объяснений Чернов взял слово, чтобы публично отметить этот инцидент.

«Предлагаю, – сказал Чернов, – у всех выступающих от имени воинских частей требовать удостоверение об их полномочиях. Выступавшего представителя 1-го пулеметного полка присутствующие пулеметчики не знают. Он заявил, что отдал документ прапорщику Семашко. А Семашко, вы все знаете, – это известный дезертир» (Хроника событий. Т. III. С. 137).

То обстоятельство, что партийное издательство (Истпарт) воспроизвело в своей «Хронике» без всяких изменений приведенное заявление Чернова, объясняется, вероятно, тем, что в момент выхода в свет указанного III тома «Хроники» (1923) Семашко уже был объявлен большевиками «предателем», так как в 1922 г., добившись назначения первым секретарем «полномочного представительства» в Латвии, сбежал с этого поста и скрылся «где-то за границей», как об этом пишет в своих воспоминаниях Ильин-Женевский,[7] сотрудник Семашко по работе в пулеметном полку. Но в дни июльских выступлений Семашко был в большевистской среде на вершине своей популярности, как признанный вождь пулеметного полка. И тем не менее ни один из делегатов этого полка не попытался заступиться за «вождя», и все они, смущенные и растерянные, с опущенными головами, покинули собрание.

Так закончились в эту ночь выступления делегаций от манифестантов перед центральным органом советской демократии. После этого главная масса демонстрантов разошлась, и их примеру последовала также и та часть путиловцев, которая расположилась было «для ночлега» в саду Таврического дворца. Дольше всех бесчинствовали в эту ночь носившиеся по городу автомобили с повстанцами, стремившимися избежать отобрания у них автомобилей и оружия.

Вот как на следующий день «Новая жизнь» описывала подвиги этих автомобилистов:

«…Эти бешено мчащиеся по городу автомобили, нагруженные и перегруженные солдатами с винтовками, штыки которых взъерошенной щетиной направлены были на ничего не понимающих людей… Эти пулеметы (по 3, по 5, по 6 штук на автомобиле!), своими дулами направленные на обалдевших обывателей… Эти дрожащие пальцы на курках винтовок и затворах пулеметов, эти вытянутые в пространство руки с револьверами… Этот бесшабашный и дикий свист с автомобилей… В чем дело? в кого должны были стрелять эти пулеметы? и разве не могли они сами начать стрельбу, если дрожат от страсти руки?.. И ночью эта стрельба была. Мы не знаем, кто ее начал, мы не знаем, сколько крови пролито в душную июльскую ночь на улицах Петрограда. Но мы знаем одно: эта кровь, если она пролита, пролита не в жертву разума и свободы, не в жертву великой революции».

Так писала «левооппозиционная» «Новая жизнь», выражавшая сочувствие требованию перехода всей власти Советам и ставившая одной из главных своих задач защиту большевистской партии от нападок советского большинства. Если даже такой орган так резко клеймил поведение большевистских манифестантов, легко себе представить то возмущение, которое «мирная демонстрация» большевиков вызывала в широких слоях столичной демократии.

Сами демонстранты чувствовали бессмысленность попытки угрозами навязать ЦИК, представлявшим огромное большинство всероссийской советской демократии, волю меньшинства столичных солдат и рабочих. Все наши товарищи, наблюдавшие поведение манифестантов, констатировали упадок настроения и их растерянность. Соединенное собрание Исп. К-тов вынесло резкое порицание кровавой авантюре, предпринятой большевиками, требуя раз навсегда прекращения подобных, позорящих революционный Петроград выступлений.

В этих условиях перед ЦК большевистской партии встал вопрос: объявить ли «мирную демонстрацию» законченной или призвать своих сторонников к продолжению уличных выступлений на следующий день.

Большевистская партия выбрала, конечно, это второе решение. ЦК и ПК большевистской партии, собравшись при участии большевистской Военной организации, а также представителей Междурайонной организации (Троцкий), ночью с 3 на 4 июля составили следующее воззвание, которое они распространили среди своих сторонников по казармам и заводам с раннего утра 4 июля:

«Товарищи рабочие и солдаты Петрограда!

После того как контрреволюционная буржуазия явно выступила против революции, пусть Всеросс. Совет Р., С. и Кр. Д. возьмет всю власть в свои руки.

Такова воля революционного населения Петрограда, который имеет право довести эту свою волю путем мирной и организованной демонстрации до сведения заседающих сейчас И. К-тов Всеросс. С. Р. и Кр. Д.

Да здравствует воля революционных рабочих и революционных солдат!

Да здравствует власть Советов!

Коалиционное правительство потерпело крах, оно распалось, не будучи в состоянии выполнить тех задач, ради которых оно было создано. Грандиозные, труднейшие задачи стоят перед революцией. Нужна новая власть, которая в единении с революционным пролетариатом, революционной армией и революционным крестьянством решительно взялась бы за укрепление и расширение завоеваний народа. Такой властью может быть только власть Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов.

Вчера революционный гарнизон Петрограда и рабочие выступили, чтобы провозгласить этот лозунг: вся власть Совету. Это движение, вспыхнувшее в полках и на заводах, мы зовем превратить в мирное, организованное выявление воли всего рабочего, солдатского и крестьянского Петрограда».

О том, как вырабатывалось это воззвание, сохранилось много показаний участников собрания, как, например, Троцкого и Флеровского.

В «Обращении к Временному правительству» от 13 июля 1917 г. Троцкий утверждал, что на указанном собрании он поддерживал предложение Каменева принять все меры к тому, чтоб избежать 4 июля повторения манифестаций, а когда это предложение было признано невыполнимым, то участниками собрания было решено настаивать на том, чтобы массы выходили без оружия (Хроника событий. Т. III. С. 330).

Флеровский исправляет это показание Троцкого, указывая, что большинство собрания не только отказалось попытаться избежать продолжения манифестаций 4 июля, но и отвергло обращение к массам с призывом не брать с собой оружие, так как в этом случае, по мнению большинства собрания, военные части просто отказались бы выйти на манифестацию. Что касается рабочих, то они, не имея оружия, с самого начала манифестировали безоружные, и в отношении к ним, по словам Флеровского, предложение Троцкого не встретило противодействия.

«Надо сказать, – добавляет при этом Флеровский, – что и в отношении рабочих постановление совещания оказалось недействительным – фабрично-заводские отряды красной гвардии, как правило, возглавляли демонстрации и шли с винтовками, но это отнюдь не нарушало мирного (подчеркнуто в тексте) характера демонстрации» (Пролетарская революция. 1926. № 54. С. 75–76).

Из всех событий революции 1917 г. до захвата власти большевиками наиболее многочисленные мемуары и комментарии посвящены июльскому восстанию. Девять десятых этой литературы исходит из рядов большевистских историков. Красной нитью через все работы большевиков, касающиеся этого события, проходит идея, согласно которой июльское восстание было стихийным выступлением народных масс, подобным стихийным демонстрациям в дни апрельского кризиса. Большевики, согласно этому освещению июльских событий, сделали все, что могли, чтобы предотвратить это выступление, но, убедившись в невозможности остановить его, стали во главе этого движения, с тем чтобы ввести стихийный взрыв в рамки мирной политической демонстрации.

Чтобы объяснить такое поведение большевиков, большевистские историки утверждают, что Ленин и его сторонники, считаясь с фактом происходившего тогда наступления на фронте, решили воздержаться от всяких уличных выступлений в этот период, так как предвидели неизбежный провал наступления и не желали дать противникам предлог возложить на них одиум поражения.

Такое освещение поведения большевиков представил Сталин VI съезду большевистской партии в докладе от 27 июля 1917 г., составленном по указанию Ленина, который в то время скрывался от ареста и потому сам не мог выступить на съезде.

В первые дни после поражения июльского выступления такое освещение событий большевикам нужно было для того, чтобы снять с партии и с ее руководителей ответственность за пролитую в июльские дни кровь. Но и в последующее время, после захвата власти, они упорно продолжали отстаивать такое изображение июльских событий, ибо оно поддерживало их утверждения, что они пришли к власти не в результате военного заговора, а в результате все ширившегося стихийного движения трудящихся масс, объединенных с большевиками общими стремлениями и желанием обеспечить их диктатуру в стране.

В своем докладе на VI съезде большевистской партии Сталин повторил все, что говорили большевики, чтобы снять всякую ответственность за события 3–4 июля со своей партии, которая якобы сделала все, что могла, чтобы предотвратить выступление большевизированных солдат и рабочих. И при этом для объяснения столь несвойственного большевикам миролюбивого поведения Сталин сослался на решение, которое будто бы было принято большевистским ЦК с момента начала наступления на фронте. «Мы предугадывали, – сказал Сталин, – что наступление было обречено на провал… У нас было решено переждать момент наступления, дать наступлению окончательно провалить себя в глазах масс, не поддаваться на провокацию и, пока идет наступление, ни в коем случае не выступать, выждать и дать Временному правительству исчерпать себя».

Для нас, наблюдавших поведение большевиков в период, предшествовавший июльскому восстанию, была очевидна вся вздорность утверждения, будто у них было решено «ни в коем случае не выступать, пока идет наступление». Напротив, их призывы, обращенные к массам, считаться с положением, созданным наступлением, и потому больше, чем когда-либо, избегать разрозненных выступлений в ожидании призыва партии к общему выступлению показывали, что вся мысль Ленина и его сторонников была сосредоточена на подготовке общего решающего выступления для захвата власти. И меньше всего они обнаруживали желание приостановить в ожидании разгрома нашей армии усиленную подготовку к новому вооруженному выступлению, начатую ими сейчас же после ликвидации июньского заговора. Во-первых, потому, что они не были уверены в неизбежности провала наступления. Но главным образом потому, что неудача на фронте сама по себе еще не означала создания благоприятных условий для атаки на демократию. Ведь в то время у всех был жив в памяти тот факт, что первый жестокий удар, нанесенный немцами революционной России на Стоходе, не только не вызвал расстройства в рядах демократии, а, напротив, пробудив тревогу за судьбы страны и революции, усилил оборонческие настроения в среде демократии и теснее сплотил ее силы в стране и на фронте.

Правда, Ленин и его сторонники оставались в период Февральской революции пораженцами и делали все, что было в их силах, для разложения армии. Особенно настойчивой стала для них задача разложения армии с момента начала наступления, так как успех наступления означал бы для революционной России укрепление демократического режима, приближение мира и крушение всех надежд большевиков на завоевание власти.

Но при всем этом самой характерной чертой вооруженной борьбы большевиков за захват власти – начиная с июньского заговора и кончая октябрьским переворотом – было то, что исходным пунктом своих вооруженных выступлений против демократии Ленин и его сторонники делали не неудачи и поражения на фронте, а мнимые или подлинные действия правых кругов внутри страны для захвата власти в свои руки. Последующие события показали, что большевики не меняли эту политику даже в момент серьезного поражения нашей армии на фронте. Ибо после ликвидации июльского восстания сигналом возобновленной вооруженной борьбы за власть им послужил не прорыв немцев под Тарнополем с последующим очищением революционной армией всей Галиции и не поражение нашей армии под Ригой, а поход на Петроград, предпринятый главнокомандующим Корниловым для захвата власти и установления военной диктатуры.

В дни, предшествовавшие июльскому восстанию, Ленин и его сторонники сосредоточивали внимание идущих за ними солдат и рабочих на борьбе за власть правых кадетских кругов во главе с Милюковым. Невралгическим пунктом революции, в котором назревал серьезный кризис, способный создать благоприятные условия для вооруженной попытки свержения демократической власти, они считали обострявшиеся разногласия между советской демократией и правым крылом кадетской партии ввиду решений, принятых Всероссийским съездом Советов, о недопустимости промедления в деле осуществления программы радикальных реформ, провозглашенных коалиционным правительством при своем образовании. Своим представителям в правительстве съезд дал директиву решительно поставить внутри правительства требование скорейшего проведения в жизнь обещанных преобразований. Министры-социалисты, принимавшие участие в выработке этих постановлений съезда, взяли на себя обязательство следовать этим указаниям.

Лидер правого крыла к.-д. партии Милюков, с первого дня образования коалиционного правительства ведший внутри кадетского ЦК кампанию за разрыв коалиции, теперь с особенной силой публично возобновил эту кампанию, утверждая, что резкие нападки представителей большинства съезда на кадетских министров показывают стремление съезда заменить коалиционное правительство однородным советским правительством. И на страницах «Речи» он стал отстаивать необходимость ухода из правительства министров-капиталистов, с тем чтобы заставить советскую демократию проделать «якобинский опыт захвата всей полноты власти – опыт, от которого Милюков ждал благодетельных последствий согласно принципу „чем хуже – тем лучше“».

По поводу этих заявлений Милюкова Ленин в «Правде» от 24 июня поместил очень показательную для политики большевиков статью, которая проливает яркий свет на поведение большевистской партии в момент июльских событий. В этой статье, озаглавленной «Можно ли запугать рабочий класс „якобинством“», Ленин прежде всего воспроизвел из «Речи» следующие строки Милюкова:

«Вопрос о нецелесообразности дальнейшего существования не оправдавшей себя правительственной комбинации ставится уже не одними большевиками… и не одним только большинством Совета… Вопрос должен быть поставлен и самими министрами-капиталистами».

Приведя эту выписку из статьи Милюкова, Ленин писал:

«Правильное признание историка, что не одни большевики, а все взаимоотношение классов, вся жизнь общества поставила на очередь вопрос о „нецелесообразности дальнейшего существования не оправдавшей себя правительственной комбинации“. Колебания – такова действительность. Наступление – возможный выход к победе империалистской буржуазии. Другой возможный выход?»

Тут Ленин воспроизводит ответ на этот последний вопрос, данный в статье Милюкова:

«Взяв „всю власть“, Советы скоро убедятся, что у них очень немного власти. И они должны будут восполнять недостаток власти испытанными в истории младотурецкими или якобинскими приемами… Захотят ли они, поставив вновь весь вопрос, скатиться вниз до якобинства и террора, или сделают попытку умыть себе руки? Вот тот очередной вопрос, который должен решиться на днях».

Ленин приветствует эту постановку вопроса.

«Историк прав, – писал Ленин. – На днях, или не на днях, но вскоре должен решиться именно этот вопрос. Либо наступление, поворот к контрреволюции, успех (надолго ли?) дела империалистской буржуазии, „умывание рук“ Черновых и Церетели.

Либо – „якобинство“. Историки буржуазии видят в якобинстве падение („скатиться вниз“). Историки пролетариата видят в якобинстве один из высших подъемов угнетенного класса в борьбе за освобождение. „Якобинство“ в Европе, или на границе Европы и Азии, в XX веке было бы господством революционного класса, пролетариата, который, поддержанный беднейшим крестьянством и опираясь на наличность материальных основ для движения к социализму, мог бы не только дать все то великое, неискоренимое, незабываемое, что дали якобинцы XVIII века, но и привести, во всемирном масштабе, к прочной победе трудящихся».

Интересно отметить, что оба претендента на власть необходимым предварительным условием захвата ими власти считали образование чисто Советского правительства большинством советской демократии, которая, по их мнению, в этом случае стала бы перед выбором: или управлять с помощью якобинского террора, или «умыть руки», т. е. отказаться от власти. Мы увидим ниже, какими средствами и с какой настойчивостью до самого конца июльского вооруженного восстания большевики добивались согласия советского большинства взять в руки всю полноту власти.

Достоинство статьи Милюкова Ленин видел в том, что она публично, с полной откровенностью ставила вопрос о приближающемся кризисе, который, по общему мнению Милюкова и Ленина, должен был расчистить путь к захвату власти или правым крылом к.-д. партии, или «якобинцами».

Но в прогноз Милюкова относительно срока, в какой должен будет начаться кризис, Ленин вносил одну поправку: он считал, что Милюков, предсказывая решение вопроса о кризисе «на днях», намеренно преувеличивал скорость приближающегося кризиса, чтобы «запугать» демократию и заставить ее без боя передать к.-д. партии руководство правительством. Сам Ленин тоже считал наступление кризиса делом ближайшего будущего, но ожидал его не «на днях», а через несколько недель и во всяком случае «не поздней осени», как он это высказал в беседе с Бонч-Бруевичем в день 4 июля.

Главный урок, который, по мнению Ленина и его сторонников, надо было вынести из провала заговора 10 июня, заключался в том, что надо было выбрать для восстания более подходящий момент и нанести удар демократии тогда, когда в результате какого-либо кризиса в ее рядах дали бы себя знать смута и колебания, способные облегчить сторонникам диктатуры свержение правительства и захват власти.

В ожидании этого момента большевики настойчиво звали народные массы не растрачивать сил на частичные выступления, а ждать сигнала партии, чтобы нанести решительный удар противникам диктатуры. Эта мысль о неизбежности выступления большевистских сил в ближайшее время, при первом серьезном кризисе, изо дня в день внедрялась солдатам и рабочим, шедшим за большевиками. И вот, внезапно разразившийся кризис в правительстве, вызвавший в рядах демократии такое возмущение, что часть ее высказывалась за радикальное изменение политики коалиции и за установление Советской власти, казалось, полностью осуществил предсказания большевистской партии о создании благоприятных условий для начала восстания. И аппарат большевистской партии лихорадочно заработал для организации вооруженного восстания.

Троцкий в описании июльских событий нисколько не расходится с официальной версией большевистских историков, согласно которой июльское восстание вспыхнуло стихийно, помимо воздействия большевистской партии. Но не в пример многим большевистским историкам он не замалчивает общеизвестных фактов, противоречащих этому изображению событий, а старается объяснить их по-своему. Так, в первом своем историческом очерке о захвате власти большевиками, написанном сейчас же после Октябрьской революции, под свежим впечатлением событий он пишет:

«В рядах нашей партии отношение к движению 3–5 июля не было вполне определенным. С одной стороны, было опасение, что Петроград может оторваться от остальной страны, с другой – была надежда на то, что только энергичное и активное вмешательство Петрограда может спасти положение. Партийные организаторы на низах шли с массой и вели непримиримую агитацию» (Троцкий Л. Соч. Т. 3. Ч. 2. С. 270).

А в общем введении к работам, посвященным «историческому подготовлению Октября», он добавляет:

«В июльском движении момент самочинного напора питерских масс играл решающую роль. Но несомненно, что Ленин в июле спрашивал себя: а не пришло ли уже время? не переросло ли настроение масс свою советскую надстройку? не рискуем ли мы, загипнотизированные советской легальностью, отстать от настроения масс и оторваться от них? Весьма вероятно, что отдельные чисто военные действия во время июльских дней происходили по инициативе товарищей, искренно считавших, что они не расходятся с ленинской оценкой обстановки» (Троцкий Л. Соч. Т. 3. Ч. 1. С. XXXII).

Это описание роли большевиков в июльских событиях не вполне отрицает участие большевиков в организации восстания, но ограничивает это участие самочинными действиями низов большевистской партии. Едва ли сам Троцкий верил в убедительность такого освещения событий, так как трудно представить себе, чтобы агитаторский аппарат дисциплинированной политической партии мог призывать массы к восстанию без ведома и согласия руководящих партийных учреждений. Но если даже допустить, что большевистские агитаторы взяли на себя 3 июля инициативу «военных действий» вследствие их ошибочного убеждения, что призывы к восстанию «не расходятся с ленинской оценкой положения», то и тогда ответственность за июльские события падает прежде всего на руководящие органы партии. Ибо в период, предшествовавший июльскому восстанию, эти органы сделали все, что было в их силах, чтобы внушить всей партии, сверху донизу, убеждение, что революция может быть спасена только вооруженным выступлением в первый же подходящий момент для свержения демократической власти.

Таков был ударный пункт директивной речи Ленина по поводу отмены демонстрации 10 июня, произнесенной на заседании Петроградского Комитета большевистской партии, и эта оценка положения лежала в основе всей агитации большевистской партии вплоть до 3 июля. Напомню, что в соответствии с этой оценкой положения большевистская партия всего за два дня до июльского восстания обратилась через своих представителей в фабрично-заводских комитетах к волнующимся путиловским рабочим с призывом перестать возлагать надежды на «частичное экономическое выступление» и «готовить силы для скорого общего выступления». А большевистская Военная организация в согласии с ЦК партии опубликовала в «Правде» и «Солдатской правде» обращения, призывавшие солдат ждать сигнала Военной организации для общего выступления.

3 июля, когда распространилась весть о выходе кадетской партии из коалиции, Ленина в Петрограде не было. Он настолько был убежден, что в ближайшие дни трудно ожидать серьезного кризиса, что 29 июня уехал на несколько дней отдыхать в Финляндию. Но если в день 3 июля Ленина в Петрограде не было, то налицо была созданная им политика, и духом этой политики были проникнуты все действия большевистской партии.

Резкий отпор, данный большевиками попытке пулеметного полка поднять общее восстание для поддержки пулеметчиков, отказывавшихся идти на фронт, далеко не означал, что большевистская партия решила бездействовать в момент кризиса, происшедшего в коалиционном правительстве. Напротив, все силы большевистской партии оказались направлены на то, чтобы по мере распространения в городе вести об этом кризисе использовать общее возбуждение, вызванное уходом кадетских министров из правительства, для нанесения решительного удара политике коалиции. Весь агитаторский персонал большевистской партии был брошен в казармы и на заводы для организации общего выступления солдат и рабочих с требованием, чтобы советское большинство ответило на уход кадетских министров созданием чисто Советского правительства. В двух главных центрах большевистского влияния – в пулеметном полку и на Путиловском заводе – большевистским коллективам была дана директива: отбросить частные требования этих групп и выступать под знаменем немедленного установления Советской власти. Затем, по мере роста возбуждения на импровизированных митингах солдат и рабочих, большевистская партия в лице местных организаций стала переходить на сторону «стихийно развивающегося» движения.

Около 6 часов вечера большевистские районные комитеты Выборгской и Петроградской стороны приняли решение примкнуть к уличным выступлениям. А когда пулеметный полк с плакатами «Вся власть Советам» всей своей массой двинулся к дому Кшесинской, увлекая за собой значительную часть путиловских рабочих, члены Петроградского Комитета после некоторых слабых попыток уговорить солдат и рабочих разойтись устроили тут же экстренное совещание и приняли решение, гласившее, что ввиду невозможности сдержать негодование масс Комитет принимает на себя руководство стихийно вспыхнувшим движением. Оглашение этого решения перед собравшимися толпами было, конечно, встречено восторженными криками и пением Марсельезы.

Это стремление скрыть действительную роль партии в подготовке выступления не было для большевиков ново. Свой призыв к массовой вооруженной демонстрации 10 июня большевики также пытались объяснить давлением, оказанным на партию волнующимися массами снизу. Но в июне они прибегли к этому объяснению post factum, т. е. после провала их плана восстания, и никто не принял всерьез их объяснения. Теперь, наученные опытом 10 июня, они заранее приняли меры, чтобы в случае нужды иметь возможность утверждать, что были поставлены перед фактом стихийно возникшего движения.

Другое, гораздо более существенное отличие в поведении большевиков в июльские дни в сравнении с их поведением во время июньского заговора заключалось в цели, поставленной ими участникам июльского восстания.

Целью восстания, подготовлявшегося большевиками 10 июня, было свержение правительства, и к резиденции правительства – Мариинскому дворцу – должны были направиться вооруженные солдаты и рабочие для осуществления этой задачи.

Теперь, в июльские дни, большевики не только не заявляли о своем намерении взять в свои руки всю полноту власти, но во всех своих выступлениях подчеркивали, что их целью является убедить Центр. Исп. Комитеты Всерос. Советов Р., С. и Кр. Депутатов взять власть в свои руки. Вооруженные солдаты и рабочие направлялись не к Мариинскому дворцу, а к Таврическому, где заседали Исп. Комитеты Сов. Р., С. и Кр. Депутатов.

Характерно было поведение большевистского ЦК, который до 11 часов вечера 3 июля выдерживал роль противника выступления солдатских и рабочих масс на улицу. Этот высший орган большевистской партии стремился создать впечатление, что призывы к выступлению, начатые агитаторами партии с 4 часов пополудни и поддержанные сначала районными комитетами, а затем и Петроградским Комитетом партии, делались без его согласия и под давлением стихийно возникшего движения масс.

3 июля, днем, «ввиду начавшихся волнений» большевистский ЦК предложил большевистской общегородской конференции: «I) выпустить воззвание, чтобы удержать массу, 2) выработать обращение к ВЦИК взять власть в свои руки». Конференция приняла это предложение. Но затем, после перерыва, опять, конечно, по директиве большевистского ЦК, конференция резко изменила свое отношение к событиям:

«На вечернем заседании, – по сообщению большевистской „Хроники событий“ (Т. III. С. 133), – заслушиваются доклады из районов, которые рисуют начавшееся и развивающееся выступление, и после обсуждения событий совместно с представ. полков и заводов в 11 час. 40 мин. вечера выносится следующая резолюция:

„Обсудив происходящие сейчас в Петербурге события, заседание находит: 1) создавшийся кризис власти не будет разрешен в интересах народа, если революционный пролетариат и гарнизон твердо и определенно немедленно не заявят о том, что они за переход власти к С. Р., С. и Кр. Депутатов.

С этой целью рекомендуется немедленное выступление рабочих и солдат на улицу для того, чтобы продемонстрировать выявление своей воли“».

С этого момента вся большевистская партия открыто встала во главе вооруженных масс, вышедших на улицу с требованием образования Советского правительства. Правые большевики, высказывавшиеся против выступлений, прекратили свои возражения и первым делом бросились в заседавшую в тот вечер рабочую секцию Петроградского Совета, чтобы использовать там настроение многих рабочих из числа эсеров и меньшевиков, возмущенных демонстративным выходом кадетских министров из правительства и склонявшихся к тому, чтобы в ответ на вызов кадетской партии советская демократия образовала однородное Советское правительство.

Здесь Зиновьев и Каменев, поддержанные Троцким, призывали рабочую секцию последовать примеру большевистской партии и стать во главе рабочих и солдат, вышедших на улицу, чтобы «придать этому выступлению мирный характер». Среди присутствовавших рабочих, примыкавших к меньшевистской и эсеровской партиям, произошло разделение. Одна часть настаивала на том, что решение по этому вопросу должно быть предоставлено ВИК Советов Р., С. и Кр. Д. Но другая часть примкнула к предложению большевиков и таким образом способствовала принятию этим собранием резолюции (приведенной выше). Впрочем, этот импровизированный блок одной части меньшевиков и эсеров с большевиками оказался недолговечным и распался в ту же ночь, когда в результате «мирной манифестации» улицы столицы стали обагряться кровью.

Одной из самых характерных черт июльского выступления была неуверенность большевистской партии, руководившей этим восстанием, в возможности захвата власти в этот момент, и особенно в возможности удержать за собой эту власть, если бы им и удалось ее захватить. Этой неуверенностью объяснялось то, что в своих публичных призывах большевистская партия звала идущие за ней солдатские и рабочие массы не на восстание, а на «мирную» демонстрацию. Этой неуверенностью объяснялось и то, что большевики направляли послушные им вооруженные группы солдат и рабочих не против Мариинского дворца, с прямой задачей свержения и ареста правительства, а к Таврическому дворцу, где заседали центральные органы революционной демократии, с задачей оказать «давление» на эти органы, чтобы заставить их организовать советскую диктаторскую власть.

Бонч-Бруевич, на даче которого в Финляндии Ленин отдыхал с 29 июня, рассказывает,[8] как рано утром 4 июля к ним явился посланец большевистского ЦК Савельев, привезший известие о неожиданно разразившемся кризисе правительства и начавшемся восстании, после чего Ленин тотчас же выехал в Петроград. Описывая первую реакцию Ленина на известие о восстании, Бонч-Бруевич сообщает, что Ленин высказал большую тревогу по поводу хода событий и на предположение Савельева: «Не начало ли это серьезных событий?» – ответил: «Это было бы совершенно несвоевременно».

Но, приехав в Петроград и ознакомившись с создавшимся положением, Ленин вполне одобрил действия, предпринятые его партией. Это неудивительно, так как эти действия с неизбежностью вытекали из всей предыдущей политики большевистской партии, руководимой Лениным. Нельзя было изо дня в день внедрять в сознание членов партии и идущих за нею масс убеждение, что рабочие и солдаты должны быть готовы под страхом гибели революции выступить на улицу с оружием в руках при первом же кризисе, способном поколебать положение правительства, а затем, когда такой кризис действительно произошел, удержать партию и идущие за нею массы от такого выступления.

Ленин одобрил также и те поправки, которые под влиянием опыта 10 июня были внесены партией в тактику восстания. Как я уже указывал в предыдущей главе, Ленин после провала заговора 10 июня намечал тактику, направленную к прямому захвату большевиками власти. «Мирные манифестации – это дело прошлого», – говорил он в своей программной речи 11 июня. Теперь партия, сознавая невозможность в создавшихся условиях такого прямого способа действий, облекла свое вооруженное выступление в форму «мирной демонстрации» и непосредственной задачей этого выступления поставила не прямой захват власти большевистской партией, а передачу власти правящему советскому большинству. Соответственно этому и призыв к демонстрации, обращенный большевиками к солдатам и рабочим, и резолюция, проведенная большевиками на собрании рабочей секции, значительно отличались от призыва к выступлению 10 июня. Вместо крайне обостренного, агрессивного по отношению к демократии тона в июльских обращениях подчеркивалась необходимость соглашения с большинством советской демократии в целях создания однородного правительства из представителей этой демократии.

В многочисленных воспоминаниях Организаторов и участников июльского восстания, стремящихся изобразить дело так, будто большевистская партия с начала и до конца июльского восстания старалась ввести стихийно возникшее вооруженное выступление в рамки организованной мирной демонстрации, прорываются указания на действительную роль большевиков и на деморализующее влияние их двойственного поведения в июльские дни.

В «Уроках октября» Троцкий говорит, что в глазах большевистской партии, поскольку она готовилась к захвату власти, июльское выступление имело задачей «прощупание своих и неприятельских сил» (Соч. Т. 3. Ч. 1. С. XXXII). Результаты этого «прощупывания» должны были определить дальнейшие действия большевиков. Как известно, выражение «прощупать противника штыком» Ленин употребил во время советско-польской войны, когда он провел в Политбюро решение продолжать наступление на Варшаву с целью проверить силу сопротивляемости Запада.

В своих воспоминаниях «Ленин в июльские дни» (Пролетарская революция. 1927. № 67/68) Зиновьев передает, что Ленин, следивший с хоров Белого зала Таврического дворца за заседанием соединенных Исполнительных Комитетов 4 июля, выйдя с товарищами в коридор, сказал им: «А не попробовать ли нам сейчас», имея, конечно, в виду арест правительства и лидеров советского большевизма. Но тут же Ленин прибавил: «Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики еще не наши. Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих» (с. 62.). И вслед за тем, описывая свое совместное с Лениным пребывание в избе финляндского крестьянина, где они оба скрывались после поражения июльского восстания, Зиновьев отмечает, что Ленин все время возвращался к вопросу: «…можно ли было все же 3–5 июля поставить вопрос о взятии власти большевиками? И, взвешивая десятки раз все „за“ и „против“, каждый раз приходил к выводу, что брать власть в это время было нельзя» (с. 70).

Такие же показания дает о настроениях Ленина и Троцкий. В частности, он рассказывает о том, как уже после захвата власти большевиками, в эпоху III конгресса Коминтерна, Ленин говорил как-то: «В июле мы наделали немало глупостей». И Троцкий поясняет, что Ленин подразумевал под этими «глупостями» преждевременность военного выступления момент, когда соотношение сил в стране было явно не в пользу большевиков.[9]

Почему же Ленин и руководимый им ЦК, сознавая неизбежность поражения, все же не дали вовремя своим сторонникам директивы прекратить выступление? Объясняется это тем, что у них до ночи 4 июля была надежда своим выступлением и кровавыми жертвами, которыми это выступление сопровождалось, повлиять на большинство советской демократии и подвигнуть эту демократию на образование Советской власти. Вся тактика большевистской партии с вечера 3 июля до ночи 4 июля была направлена в эту сторону. Они рассчитывали на то, что нервы представителей демократии не выдержат картины кровавых столкновений, и для прекращения этих столкновений они уступят требованиям делегаций от манифестантов и образуют Советскую власть. А такой исход большевистского выступления предотвратил бы, по их расчетам, вмешательство фронта и враждебную реакцию в стране. Переход же власти из рук советского большинства в руки большевиков не представлял уже после этого больших затруднений.

Из числа многочисленных свидетельств об этих расчетах большевиков я остановлюсь здесь на одном, но очень характерном.

Суханов, поддерживавший близкие личные отношения со многими видными большевиками, рассказывает в своих «Записках о революции» (Кн. 4), как Луначарский, разоткровенничавшись с ним рано утром 8 июля, поведал ему о планах Ленина и Троцкого в дни июльского восстания.

«По словам Луначарского, – пишет Суханов, – Ленин в ночь на 4 июля, посылая в „Правду“ плакат с призывом к „мирной манифестации“, имел определенный план государственного переворота. Власть, фактически передаваемая в руки большевистского ЦК, официально должна быть воплощена в „советском“ министерстве из выдающихся и популярных большевиков. Пока что было намечено три министра: Ленин, Троцкий, Луначарский. Это правительство должно было издать декреты о мире и о земле, привлечь этим все симпатии миллионных масс столицы и провинции и закрепить этим свою власть. Такого рода соглашение было учинено между Лениным, Троцким и Луначарским. Оно состоялось тогда, когда кронштадтцы направлялись от дома Кшесинской к Таврическому дворцу…»

Нужно сказать, что Суханов, передавая свои интимные беседы с большевиками, соблюдал всегда большую осторожность и, прежде чем их напечатать, показывал соответствующие места своей рукописи заинтересованным лицам, в данном случае Троцкому, который, со своей стороны, обратился к Луначарскому с запросом об этом его рассказе Суханову. И вот Луначарский, бывший уже в то время, вместе с Троцким, членом Советского правительства, прислал Суханову письмо, опровергавшее или, вернее, уточнявшее смысл его тогдашних слов. Суханов не изменил ничего в тексте своих «Записок», но рядом с своей версией о сообщении, сделанном ему Луначарским, поместил и опровергающее письмо Луначарского, которое явно составлено в сотрудничестве с Троцким. Вот текст этого документа:

«Николай Николаевич!

Вчера на съезде я получил от т. Троцкого следующую записку: „Н. Н. Суханов сказал мне, что в третьем томе его книги содержится рассказ об июльских днях, причем он с Ваших слов и ссылаясь на Вас рассказывает, будто в июле мы трое (Ленин, Вы и я) хотели захватить власть, поставив себе такую задачу?!?!?!“

Очевидно, Николай Николаевич, Вы впали в глубокое заблуждение, которое может иметь для Вас, как для историка, неприятный результат. Вообще ссылка на личные беседы – плохая документация. В данном случае, если Вы действительно только написали что-нибудь подобное, память Ваша совершенно извратила соответственную нашу беседу. Конечно, ни т. Ленину, ни т. Троцкому, ни тем более мне не приходило в голову сговариваться о захвате власти, никакого даже намека отдельного на что-то вроде триумвирата не было.

Июльские дни имели только тот смысл в сознании всех руководителей этого движения, который мы совершенно откровенно выставляли вперед: вся власть Советам Р., С. и К. Д.

Конечно, мы не скрывали от себя, что, если бы меньшевистский с.-р. совет захватил власть, она скоро соскользнула бы к более левым и решительным революционным группам.

Поводом к Вашему заблуждению явился, вероятно, мой рассказ Вам о том, что в решительную минуту июльских событий я, разговаривая с т. Троцким, сказал ему, что считал бы бедствием и вступлением в неизбежное поражение, если бы власть оказалась тотчас же в наших руках, на что т. Троцкий, который всегда был гораздо более меня решителен и уверен в победе, отвечал мне, что, по его мнению, это вовсе не было бы так плохо, что массы, конечно, поддержали бы нас.

Все это говорилось только в виде взвешивания ситуации в частной беседе в горячий исторический момент.

Очень прошу Вас принять во внимание это мое письмо при окончательном редактировании Вашей истории, дабы Вы сами не впали и других не ввели в заблуждение.

30. III.20 года

(Нарком А. Луначарский»)

Нетрудно заметить, что опровержение Луначарского по существу не противоречит смыслу его беседы с Сухановым. Из этого опровержения видно только, что большевики намеревались не прямо захватить в свои руки власть, а сначала вынудить советскую демократию завладеть властью, после чего они надеялись без труда стать хозяевами этой власти.

Результатом этой политики и явились события 3–4 июля, когда улицы Петрограда были залиты кровью, а попыток прямого захвата власти со стороны инициаторов этих событий не делалось.

Эта двойственная позиция руководителей вооруженного восстания отражалась, конечно, деморализующим образом на настроении демонстрантов.

Вернувшись утром 4 июля в Петроград, Ленин отправился в дом Кшесинской, к которому в это время подходила многотысячная демонстрация кронштадтских матросов.

В воспоминаниях Флеровского и Подвойского указывается, что эти матросы были в недоумении относительно задач демонстрации, для которой их вызывали. С одной стороны, их звали на демонстрацию вооруженную, имевшую целью установить Советскую власть. С другой стороны, эту демонстрацию устроители называли мирной и никаких указаний боевого характера не давали.

В связи с этим прибытием матросов для участия в выступлении в Петрограде следует отметить одно характерное обстоятельство. Вызывая матросов, так же как и воинские части, на улицы Петрограда, большевики имели, конечно, в виду вооруженную демонстрацию. Когда несколько правых большевиков, поддержанных также Троцким, предложили принять меры, чтобы мирная демонстрация была действительно мирной, и потому оговорить в призыве, что солдаты должны явиться без оружия, это предложение было решительно отвергнуто большинством ЦК. Руководители большевистской партии не только не запрещали выход с оружием, но прямо это рекомендовали. Когда в Кронштадте было получено предложение ЦК большевиков привести в Петроград для участия в демонстрации как можно более значительную массу матросов, представители матросских организаций решили запросить ЦК, должны ли они явиться с оружием или без оружия. Демьян Бедный в статье «Штрихи» (Сталин. Сборник статей к пятидесятилетию со дня рождения, М., 1930. С. 149–150) в следующем виде передает разговор по этому поводу кронштадтцев с представителем ЦК Сталиным:

«Накануне июльского выступления в 1917 году в редакции „Правды“ днем сидим мы двое: Сталин и я. Трещит телефон. Сталина вызывают матросы, кронштадтские братишки. Братишки ставят вопрос в упор: выходить им на демонстрацию с винтовками или без них? Я не свожу глаз со Сталина. Мне смешно. Меня разбирает любопытство: как Сталин будет отвечать – о винтовках! По телефону!

Сталин тоже как-то смешно, и лукаво до последней степени сморщил лицо, погладил свободной рукой усы и говорит:

– Винтовки?.. Вам, товарищи, виднее!.. Вот мы, писаки, так свое оружие, карандаш, всегда таскаем с собою… А как там вы со своим оружием, вам виднее!..

Я в бешеном восторге катался со смеху по дивану.

Ясное дело, что все братишки вышли на демонстрацию со своими „карандашами“!».

Подойдя к дому Кшесинской, матросы единодушно стали требовать выхода к ним Ленина, чтобы от признанного вождя большевиков получить ясные указания о задаче вооруженной демонстрации. Ленин вместо себя выслал Луначарского, который от прямого ответа о целях манифестации уклонился и, как передает Подвойский, «попробовал развернуть перед матросами всю картину хода революции». Этот уклончивый ответ вызвал большое недовольство матросов, которые стали кричать, что время разговоров прошло, нужно указать на действия. Луначарскому пришлось свою речь скомкать, и тогда к возбужденным матросам вышел на балкон Ленин. Но и Ленин уклонился от прямого ответа и произнес довольно туманную речь о необходимости продолжать борьбу за установление в России Советской власти с верой, что эта борьба увенчается успехом, и призывал к бдительности и стойкости.

Эта нерешительность действий Ленина вовсе не означала, что будто бы он, как утверждает Подвойский, не одобрял июльского вооруженного выступления. Если бы Ленин держался этого взгляда, он бы с момента приезда в Петроград приложил все усилия, чтобы ликвидировать начатое выступление еще до того момента, когда выяснилось полное его поражение. Ленин говорил перед кронштадтцами уклончиво, чтобы в случае провала вооруженного выступления снять с партии ответственность за его организацию.

После этой речи Ленина многотысячная вооруженная толпа матросов отправилась к Таврическому дворцу, чтобы убеждать то самое советское большинство, которое Ленин и его сторонники обличали в предательстве интересов народных масс, – убеждать взять целиком в свои руки власть и организовать диктаторское социалистическое правительство.

Перечитывая теперь воспоминания большевистских участников демонстрации 3–4 июля, легко видеть, как эти колебания руководителей июльского выступления отражались на настроении его рядовых участников: все они отмечают отсутствие в манифестирующих группах воодушевления и энтузиазма людей, знающих, зачем они вышли с оружием в руках на улицы столицы. Флеровский, один из возглавлявших колонны шествовавших матросов, пишет, например:

«Печать серьезной сосредоточенности лежала на черных матросских колоннах. „За власть Советов!“… Заставить соглашателей подчиниться народной воле, разорвать с буржуазией… А как это будет, никто ясно не представлял, и эта неясность создавала настроение тревоги» (Пролетарская революция. 1926. № 54. С. 77).

То же настроение недоумения и тревоги царило среди демонстрировавших рабочих и солдат. 4 июля, когда после прибытия в Петроград кронштадтских матросов манифестация достигла кульминационного пункта, делегаты большевистской части 54 петроградских заводов и фабрик были направлены на заседание Исполнительных Комитетов, происходившее в Белом зале Таврического дворца, и излагали здесь свои требования, путаясь в противоречиях, которые заключались в их упреках и требованиях. Ни одна из этих делегаций не могла объяснить, как могли они одновременно и объявлять политику советского большинства неприемлемой для революционных народных масс, и добиваться передачи власти в руки советского большинства. В сущности, все они стремились к передаче власти большевистской партии, но имели директиву ни в коем случае не формулировать этого требования, а обращаться к демократическим Советам с требованием, чтобы они сами организовали диктаторскую власть. Поэтому самые фанатически настроенные делегаты манифестантов, выступавшие на заседании Исп. К-тов, совершенно терялись, получая от представителей Исп. К-тов реплики с отказом принять навязываемую им политику, и покидали собрание в сознании бесцельности такого выступления.

Когда же ожесточенные толпы манифестантов, собравшихся перед Таврическим дворцом, пытались переходить от слов к действиям и арестовать министров-социалистов, в которых они усматривали главных противников установления Советской власти, то они видели, что больше всего такие действия пугали их признанных лидеров, представителей большевистской партии.

Я уже отметил два таких «покушения» на арест министров-социалистов в первый вечер выступления, когда среди демонстрантов господствовало еще довольно благодушное настроение. Совсем другой характер носила попытка ареста члена правительства В. М. Чернова, когда улицы Петрограда уже были обагрены кровью и среди участников демонстрации стали ярко проявляться ожесточение и ненависть к «соглашателям», отвергавшим их требования.

Попытка ареста Чернова была произведена около 3 часов дня кронштадтскими матросами, пришедшими со своими большевистскими плакатами к Таврическому дворцу. Чернов вышел к матросам, чтобы обратиться к ним с речью. Он им сказал, что кадетские министры ушли из правительства, так как они не захотели осуществлять демократическую программу, выработанную правительством по соглашению с Советами. «Об этом уходе, – сказал Чернов, – мы не жалеем, скатертью им дорога». Тут Чернова стали перебивать из толпы: «А почему вы этого не говорили раньше? Почему вы с ними сидели в правительстве?» Эти крики возбудили толпу, возгласы становились все более и более враждебными и делали невозможным для Чернова продолжать речь. После нескольких безрезультатных попыток успокоить толпу Чернов крикнул им, что если они не хотят его слушать, то он не станет с ними говорить, и повернулся, чтобы вернуться во дворец. Тогда несколько матросов схватили его за руки и усадили в стоявший перед дворцом автомобиль, чтобы увезти с собой как арестованного.

Присутствовавшие при этом члены Петроградского Совета вбежали в комнату Исп. К-та с криком: «Матросы арестовали Чернова и хотят его увезти!» Эти крики вызвали среди присутствовавших сенсацию и тревогу, причем наибольшую тревогу проявили находившиеся тут большевики и члены левой оппозиции. Чхеидзе предложил представителям левой оппозиции Каменеву, Мартову, Луначарскому и Троцкому выйти немедленно к матросам и освободить Чернова. Все они бросились к месту происшествия, где еще стоял автомобиль с сидевшим в нем Черновым, и Троцкий, взобравшись на крышу этого автомобиля, обратился к окружающей толпе матросов с следующими словами:

«Вы поспешили сюда, красные кронштадтцы, лишь только услышали о том, что революции грозит опасность! Красный Кронштадт снова показал себя как передовой боец за дело пролетариата. Да здравствует красный Кронштадт, слава и гордость революции…

Вы пришли объявить свою волю и показать Совету, что рабочий класс больше не хочет видеть у власти буржуазию. Но зачем мешать своему собственному делу, зачем затемнять и путать свои позиции мелкими насилиями над отдельными случайными людьми? Отдельные люди не стоят вашего внимания…» (Суханов Н. Записки о революции. Кн. 4).

Видя колебания арестовавших Чернова матросов, Троцкий крикнул толпе: «Кто тут за насилие, пусть поднимет руку!» И так как руки никто не поднял, Троцкий соскочил с крыши автомобиля и, обращаясь к Чернову, сказал: «Гражданин Чернов, вы свободны». И Чернов вернулся обратно во дворец.

Троцкий впоследствии пытался объяснить эту попытку ареста социалистического министра как исходившую не от большевистски настроенных матросов, а от затесавшихся в их среду провокаторов. Но это объяснение не было поддержано другими свидетелями этого инцидента. Раскольников, Флеровский и другие большевики, наблюдавшие это событие, не желая прямо дезавуировать Троцкого, все-таки совершенно ясно дают понять, что попытки ареста исходила от большевистских матросов и соответствовала настроению всей массы манифестантов, окружавших Таврический дворец. Суханов, описывая сцену освобождения Чернова, со своей стороны, рассказывает, какое недоумение среди матросов вызвало вмешательство Троцкого и освобождение им Чернова.

Неудивительно, что такое восстание, в котором руководители сами не знали, на что они могут решиться, и потому на глазах возбужденных ими масс принимали меры, чтобы иметь возможность в случае нужды отречься от солидарности с решительными действиями этих масс, деморализовало манифестантов и лишало их выступление ударной силы.

Еще более ярко растерянность манифестантов сказалась в другом инциденте, происшедшем тоже во второй половине дня 4 июля. Один из полков, расположенных в окрестностях столицы, узнав 6 выходе кадетских министров из правительства, пришел в большое возбуждение и откликнулся на призыв большевистской партии, явившись в полной боевой готовности к Таврическому дворцу, чтобы требовать взятия всей власти Советами. Дан встретился с представителями этого полка у входа в Таврический дворец и убедился из беседы с ними, что они не вполне ясно отдают себе отчет, каким способом должны они осуществить требование перехода власти к Советам и против кого должны они направить оружие.

Тогда он объяснил им, что полномочный орган всероссийской советской демократии, которому большевистская партия требует передать власть, в настоящее время заседает здесь, в Таврическом дворце, и вырабатывает решение, соответствующее не воле отдельных организаций и групп, а воле организованной демократии в целом. «Готовы ли вы содействовать Советам в выполнении их долга и способствовать созданию условий, при которых представители всероссийской демократии могли бы без помех выявить эту волю?» Солдаты отвечали ему, что именно для этого они и явились в Петроград. Тогда Дан сказал им, что он член ЦИК Советов и от имени этих Советов предлагает их полку поставить несколько рот у входа в Таврический дворец, чтобы воспрепятствовать проникновению во дворец вооруженных людей, которые только мешают центральному органу советской демократии вести спокойно обсуждение вопроса о кризисе власти. Солдаты с этим согласились, и полк, приведший для того, чтобы вооруженными руками навязать ЦИК решение большевистской партии, организовал караулы, охранявшие этот центральный орган от вторжения представителей большевистских манифестантов.

Вооруженное выступление большевиков с самого начала, т. е. с вечера 3 июля, оказало сильное влияние на настроение советской демократии, но в направлении, прямо противоположном тому, на которое рассчитывали большевики.

Большевистские историки, с одной стороны, и правые круги – с другой, стараются изобразить дело так, будто члены центральных органов советской демократии были объяты паникой и не знали, как реагировать на происходящие события.

Несомненно, вооруженные манифестации вызывали очень большую тревогу в среде руководящего большинства советской демократии. Все мы сознавали, что эти события представляют большую опасность для революционной России и могут сыграть роковую роль в судьбах страны и революции. Сознавали мы также и то, что отсутствие прочного правительственного аппарата весьма помогает большевикам расшатать существующую государственную систему и нанести удар делу демократии. Но ни у кого из нас не было сомнения, что большинство народных масс и организованной демократии враждебно стремлениям большевиков и что их выступление является авантюрой, обреченной на неизбежный провал.

Правда, как я уже отметил, негодование, вызванное поведением кадетской партии, создавшей кризис в правительстве и сознательно провоцировавшей волнение в стране, руководствуясь принципом «чем хуже – тем лучше», породило у некоторой части членов Исполнительных Комитетов, принадлежащих к большинству советской демократии, тенденцию пересмотреть вопрос о целесообразности продолжения политики коалиции. Но когда на улицах Петрограда появились бешено мчавшиеся автомобили и грузовики, из которых солдаты и красногвардейцы то и дело открывали пальбу по мирному населению, высыпавшему на улицы; когда Таврический дворец сделался центром сосредоточения тысяч вооруженных демонстрантов, требовавших немедленного образования Советской власти, – общее возмущение обратилось против тех, кто пользовался этим кризисом, чтобы попытаться силой навязать демократии волю меньшинства, стремящегося установить свою диктаторскую власть. Вооруженное выступление большевиков создало единодушие в среде большинства центральных органов советской демократии для отпора большевистским требованиям, и даже те представители большинства в рабочей секции Петроградского Совета, которые вечером 3 июля высказывались за отказ от коалиции и за образование Советского правительства, теперь обращались к руководителям Всеросс. Исп. К-тов с советами принять решительные меры против демонстрантов и вызвать с фронта войска, чтобы раз и навсегда сделать невозможными такие выступления. Опубликованные отчеты о прениях в соединенных заседаниях Исп. Комитетов С. Р., С. и Кр. Д. 3 и 4 июля при всей своей краткости дают яркое представление о том, как сплотилось большинство центральных органов советской демократии в решениях, выражавших неприемлемость для советской демократии требований, выдвинутых большевиками.

На объединенном заседании Исп. К-тов, открывшемся около 12 часов ночи 3 июля, я выступил с докладом от имени министров-социалистов и двух руководящих фракций советской демократии – с.-д. и с.-р. В этом докладе я ознакомил собрание с происшедшим в правительстве кризисом и указал на недопустимость попыток в эту критическую минуту навязать ответственным органам демократии с помощью насилия решение большевистской партии, находящее поддержку лишь в незначительной части трудящегося населения. Я говорил:

«Совершился частный кризис во Временном правительстве. Кадеты из правительства ушли. Перед революционной демократией встает вопрос о том, как сконструировать власть… В этот момент выходить на улицу с требованием „Вся власть Советам“ – есть ли это поддержка Советов? Эти лозунги хотят навязать Советам с оружием в руках. Эти лозунги направлены против Советов, они гибельны для революции! Мы должны сказать, что решения революционной демократии продиктованы быть не могут, и мы должны призвать всех верных делу революции стать на защиту полномочного органа демократии и на защиту дела революции».

Эти положения были поддержаны всеми представителями советского большинства, выступавшими на этом собрании. Очень решительно высказывались в этом смысле не только те представители большинства, которые после ликвидации июньского заговора большевиков считали необходимым энергичными мерами предотвратить новые попытки их выступлений, но также и та часть советского большинства, которая стояла за умиротворение большевиков и создание с ними общего фронта. Дан, например поддержал мое предложение в следующих словах:

«Мы заседаем в такую минуту, когда Таврический дворец окружен массами. На улицах революционный народ, но этот народ совершает контрреволюционное дело… Революционный народ Петрограда пытается с оружием в руках навязать демократии свою волю. Мы обязаны сказать, что солдаты должны подчиниться требованию полномочных органов революционной демократии».

И даже с.-р. Саакьян, с таким рвением отстаивавший перед тем политику установления общего фронта с большевиками, сказал на этом собрании:

«Всякое навязывание недопустимо. Штыки и пулеметы должны принадлежать народу, а не отдельным воинским частям… Нас хотят силой заставить пойти против воли революционной демократии, избравшей нас, но пулеметами нас принудить к этому нельзя».

Только представители левой оппозиции, как Луначарский, Мартов и другие, предлагали вместо отпора большевикам принять решение, дающее удовлетворение их основного требования об образовании Советской власти.

В заключение собрание приняло следующую резолюцию, опубликованную в газетах 5 июля:

«Товарищи рабочие и крестьяне!

Вчера из состава Временного правительства выбыли некоторые его члены, принадлежащие к к.-д. партии. Ввиду создавшегося кризиса было созвано объединенное заседание Исп. Комитетов Всер. С. Р. и Кр. Д., которое должно было вынести решение в качестве полномочного органа революционной демократии всей России о выходе из этого кризиса.

Но работы этого собрания были прерваны вопреки неоднократному предупреждению С. Р. и Кр. Д.

Некоторые воинские части вышли на улицу с оружием в руках, стараясь овладеть городом, захватывая автомобили, арестуя по своему произволу отдельных лиц, действуя угрозами и насилием. Явившись к Таврич. дворцу, они с оружием в руках потребовали от Исп. Ком. взять всю власть в свои руки. Предложив Советам власть, они первые же на эту власть посягнули. Всероссийские Исполн. органы С. Р. и Кр. Деп. с негодованием отвергают всякую попытку давить на их волю. Недостойно вооруженными демонстрациями пытаться волю отдельных частей гарнизона одного города навязывать всей России.

На ответственности тех, кто осмелился вызывать с этой целью вооруженных людей, лежит та кровь, которая пролилась на улицах Петрограда. По отношению к нашей революционной армии, защищающей на фронте завоевания революции, эти деяния равносильны предательству. В спину революционной армии, сражающейся против войск Вильгельма, вонзит кинжал тот, кто– в тылу посягает на волю полномочных органов демократии и этим разжигает междоусобие в ее рядах.

Всероссийск. органы С. Р. и Кр. Д. протестуют против зловещих признаков разложения, подкапывающихся под всякую народную власть, не исключая и власти будущего Учредительного собрания. Всерос. Исп. органы С. Р., С. и Кр. Деп. требуют раз навсегда прекращения подобных, позорящих революционный Петроград выступлений. Всех тех, кто стоит на страже революции и ее завоеваний, Исп. Ком. Всер. С. Р., С. и Кр. Д. призывают ждать решения полномочного органа демократии по поводу кризиса власти. Перед этим решением, в котором скажется голос всей революционной России, должны склониться все, кому дорого дело свободы.

Исполнительные Комитеты Всер. Сов. Р. и С; Д. и Сов. Кр. Деп.»

Милюков в своей «Истории второй русской революции» изображает дело так, что и правительство, и советское большинство чувствовали себя в начале восстания совершенно изолированными и беспомощными. Вот как он описывает создавшееся в столице положение:

«Был момент, когда положение правительства казалось безнадежным. Преображенцы, семеновцы, измайловцы, не примкнувшие к большевикам, заявили правительству, что они сохраняют „нейтралитет“. На Дворцовой площади для защиты штаба были только инвалиды и несколько сот казаков. Войска из окрестностей Петрограда, вызванные главнокомандующим округа ген. Половцовым, могли явиться только к вечеру. В ожидании их, приказ Половцова воинским частям „приступить немедленно к восстановлению порядка“ оставался мертвой буквой».

Это утверждение Милюкова воспроизведено во всех большевистских описаниях июльских событий: как непреложное доказательство того, что большевистская партия имела решающее влияние среди большинства Петроградского гарнизона. На самом деле, описание настроений Петроградского гарнизона, сделанное Милюковым, совершенно не соответствовало действительности. Не знаю, откуда Милюков почерпнул приведенные им сведения о заявлении небольшевистски настроенных частей Петроградского гарнизона о том, что они решили соблюдать нейтралитет между большевиками и правительством. Ни в одном из большевистских исторических очерков, даже в тех, где это утверждение Милюкова перепечатано, нет указания на такого рода заявление. Возможно, что подобные сведения были даны Милюкову кем-нибудь из штаба главнокомандующего Петроградского военного округа. В действительности же большевистские демонстрации в июльские дни совершенно игнорировали правительство и сосредоточивались вокруг Таврического дворца, предъявляя свои требования не правительству, а советскому большинству. Ввиду этого перед гарнизоном столицы вопрос ставился не о том, стоят ли они за правительство или за большевиков, а о том, поддерживают ли они большевиков или советское большинство. И в этом вопросе позиция огромного большинства Петроградского гарнизона была определенно выявлена на собрании, устроенном по инициативе Исп. Комитета Советов Р. и С. Д. 4 июля в помещении Волынского полка.

На этом собрании присутствовали делегаты следующих полков и батальонов: Финляндского, Преображенского, Литовского, Павловского, Московского, Гренадерского, Семеновского, Кексгольмского, Волынского, Егерского, Петроградского, 6-го запасного саперного, 9-го кавалерийского, 1-го гвардейского стрелкового и 180-го запасного.

Это собрание не только не заявляло о своем нейтралитете в борьбе между советской демократией и большевиками, но приняло резолюцию, которая клеймила выступление большевиков в следующих словах:

«1. Совершенно недопустимы, ни в коем случае, ни вооруженные демонстрации, ни выход отдельных частей на улицы столицы иначе как по призыву представителей российской революционной демократии в лице ее исполнительных органов: Исп. Ком. Всеросс. Совета Раб., Солд. и Кр. Деп. и исп. ком. партии соц. – рев. и соц. – дем.

2. Мы требуем во имя подчинения большинству российской революционной демократии, чтобы все воинские части и рабочие Петрограда, вышедшие на улицы столицы с оружием, немедленно же возвратились в помещения своих частей и вперед не выходили вооруженными, разве только по призыву Исп. Ком. Совета Раб., Солд. и Кр. Деп.

3. Необходимо еще раз точно и окончательно признать, что все воинские части, рабочие Петрограда и их организации обязаны полностью проводить со всей решительностью и последовательностью все постановления и призывы Исп. Ком. Всеросс. Совета Раб., Солд. и Кр. Деп. в защиту интересов революции и свободы.

4. Вместе с тем совещание постановляет обратиться к Центральному Исполнительному Комитету с предложением немедленно образовать следственную комиссию для выяснения условий и обстоятельств, при которых возникла вооруженная манифестация 3 июля, а также расследовать все случаи стрельбы и ранений, причем в эту комиссию должны быть включены представители всех воинских частей и рабочих организаций Петрограда» (Шляпников А. Июльские дни в Петрограде // Пролетарская революция. 1926. № 4 (51). С. 78–79).

Те самые большевистские историки, которые перепечатывают утверждение Милюкова о будто бы сделанном большинством Петроградского гарнизона заявлении о своем нейтралитете, не только не замалчивают этого собрания, но утверждают, что одновременно с этим руководители большинства Петроградского Совета выработали соглашение с верными демократии частями о кровавом подавлении большевистского выступления. В действительности никаких подобных решений принято не было. Вопрос о немедленном подавлении силой большевистского выступления, правда, был поднят представителями верных демократии частей гарнизона как до этого собрания, так и на самом собрании. Они говорили об этом с членами руководящей группы советского большинства, в том числе и со мной, указывая, что настал момент, когда от слов надо перейти к делу. Представители Семеновского полка, члены его полкового комитета, сказали мне, что в их полку озлобление против большевиков дает себя знать с большой силой.

Наши солдаты, говорили они, считают, что большевики – это немецкие агенты, делающие немецкое дело; а солдаты, идущие за ними, – это шкурники, готовые служить кому угодно, лишь бы избавиться от исполнения воинского долга. По первому призыву центральных органов советской демократии наши солдаты готовы выступить против большевиков с оружием в руках и разогнать демонстрантов; но они ставят условием, чтобы их вывели не для переговоров и убеждений, а для действий, которые одни только могут повлиять на большевиков. А без этого наши солдаты считают бесцельным выходить на улицу и подставлять свою грудь под большевистские пули.

Мы, в руководящей группе советского большинства, считали, что такого рода выступление против предприятия большевиков было и психологически невозможно, и политически нецелесообразно. Ведь выступление большевистских масс было прямым ответом на провокацию кадетских кругов, отозвавших своих представителей из. правительства и объявивших, что самым естественным разрешением кризиса было бы образование однородного советского правительства. Теперь массы, выведенные большевиками на улицу, направлялись к центральным советским органам с требованием принять этот вызов и образовать Советскую власть. Можно ли было в этих условиях большинству советской демократии призвать верные революции полки выйти тоже с оружием в руках и стрелять в манифестантов? Это вызвало бы огромное количество жертв, и ответственность за пролитие крови легла бы не на большевиков, организовавших это выступление народных масс для достижения своих собственных целей, а на тех, кто открыл бы огонь по людям, поддавшимся провокации правых кругов. Представители большинства советской демократии считали поэтому необходимым прежде всего исчерпать все возможности, чтобы показать демонстрантам бесцельность их манифестации, разъяснить им, что советская демократия, которой они предлагают завладеть властью, не считает возможным в существующих условиях взять на себя ответственность за такие действия и что в этом вопросе она не имеет права подчиниться требованиям части рабочих и солдат одного города, а должна согласоваться с волей Всероссийского съезда Советов, который указал пути решения подобных вопросов, передав их на разрешение пленарного собрания ЦИК. И только затем, если бы вооруженные выступления все же продолжались, – противопоставить большевистским манифестантам такую подавляющую силу в лице воинских частей, вызванных с фронта, которая заставила бы их положить оружие без попыток к сопротивлению.

Представители нескольких воинских частей все же внесли на гарнизонном собрании добавление о том, чтобы верные демократии полки в случае надобности не останавливались ни перед какими мерами подавления восстания, вплоть до применения вооруженной силы. Против этого возражал присутствовавший на собрании представитель Исп. К-та Б. О. Богданов, который указал собранию, что большинство в центральных органах советской демократии против применения силы в настоящий момент. Докладывая 4 июля об этом гарнизонном собрании, Богданов сообщил, что авторы поправки согласились для сохранения единства снять внесенное ими предложение. Несмотря на это, раздражение против большевиков в верных демократии полках было настолько сильно, что отдельные части при встрече на улицах с демонстрантами большевизированных полков открывали по ним огонь. Большевистский историк Шелавин воспроизводит в своих «Очерках о февральской революции» сообщение «Правды» об одном таком случае, когда солдаты Семеновского полка открыли огонь по большевистским демонстрантам, и в пояснение добавляет, что Семеновский полк был известен своим контрреволюционным настроением. Между тем достаточно просмотреть литературу, посвященную Февральской революции, чтобы увидеть, что солдаты Семеновского полка были одни из первых, перешедших на сторону народа в дни Февральской революции.

Единственной воинской частью, которая вышла с оружием в руках для защиты Таврического дворца от возможных нападений, был броневой дивизион, приведший несколько броневиков ко входу в Таврический дворец. И этот броневой дивизион согласился на такое выступление только после формального обещания членов Исп. К-тов, что в случае попытки со стороны демонстрантов ворваться в Таврический дворец Исп. К-ты не обнаружат никаких колебаний и дадут броневикам право открыть огонь по манифестантам, перешедшим в наступление.

С утра 4 июля большевики с удвоенной силой стали:

призывать к возобновлению вооруженных выступлений. Вновь по городу стали носиться автомобили и грузовики, наполненные солдатами и рабочими, откуда то и дело раздавались беспорядочные выстрелы. К Таврическому дворцу вновь стали подходить вооруженные и невооруженные массы с плакатами «Долой министров-капиталистов», «Вся власть Советам». В 11 часов утра у Николаевского моста выгрузилось 20 000 вооруженных кронштадтских матросов,[10] которые после остановки у дома Кшесинской направились к Таврическому дворцу.

Все эти факты увеличили возбуждение в городе, и случаи кровавых столкновений участились. Вопрос о вызове войск с фронта в этих условиях стал перед советским большинством с настоятельной силой.

Со своей стороны, военные организации ближайшего к столице Северного фронта, особенно армейские комитеты 5-й и 12-й армий, оповещенные о кризисе правительства и начавшихся в Петрограде волнениях, немедленно поручили своим представителям заявить о готовности фронтовых организаций поддержать политику большинства центральных советских органов и огласить принятые ими в этом смысле резолюции.

Особенную энергию в деле организации вмешательства фронта для водворения спокойствия в Петрограде проявил руководитель армейского комитета 5-й армии Виленкин. Мне уже приходилось несколько раз упоминать о роли Виленкина в деятельности демократических организаций на фронте. Пошедший на фронт добровольцем с начала войны, он еще до революции обратил на себя внимание в демократических кругах своим мужеством, энергией и волей. Он был награжден орденом Георгия всех степеней и был одним из первых организаторов армейского комитета, поставившего своей задачей политическое воспитание солдат в демократическом, духе и укрепление порядка и дисциплины в революционной армии. Не только в 5-й армии, но и на всем Северном фронте Виленкин пользовался большим влиянием. Теперь, чувствуя, какую опасность для фронта представляли события в Петрограде, од не удовлетворился одним принятием резолюции, а провел в армейском комитете 5-й армии решение немедленно приступить к организации сводного отряда для посылки в Петроград в распоряжение ЦИК Советов. По прямому проводу он прислал на имя Чхеидзе сообщение, что ему необходимо переговорить с Чхеидзе, Церетели или с кем-нибудь из других представителей советского большинства. Было ясно, что он хотел получить санкцию центральных органов советской демократии на посылку этого отряда. Чхеидзе наскоро устроил совещание руководящей группы Советов, на котором было единогласно решено уполномочить Виленкина заявить, что сводный отряд посылается по призыву центральных Советов.

Суханов в своих «Записках о революции» утверждает, что это решение вызвало внутри руководящей группы советской демократии большую оппозицию, и высказывает свои догадки о том, кто в этой группе был сторонником и кто противником вызова войск с фронта. Он пишет:

«Трудно сомневаться в том, что „за“ были Гоц и Церетели. Но, как передавали, решительно против восстал Чхеидзе. Говорят, он боролся честно, до последней крайности. Но, в конце концов, он был изнасилован и, разумеется, подчинился друзьям» (Кн. 4).

Все эти соображения совершенно неверны. 4 июля не только в руководящей группе Советов, но и среди всех членов правящего большинства в Исполнительных Комитетах не было никакого разногласия. Все считали, что прибытие войск с фронта обеспечит наиболее полную и безболезненную ликвидацию большевистской авантюры. Чхеидзе не только не противился этому вызову войск, но и с силой подчеркивал, что именно прибытие сводного отряда вынудит большевиков положить оружие без попыток сопротивления. Дан и Анисимов высказывали убеждение, что выступление большевиков выдохнется в ближайшие дни, но и они считали, что появление сводного отряда ускорит ликвидацию кровопролития, и поэтому стояли за немедленный призыв войск с фронта.

Мне было поручено сообщить это наше общее мнение Виленкину, что я и выполнил при разговоре с ним по прямому проводу. В этом разговоре Виленкин сообщил мне, что организация доставки войск в Петроград займет один-два дня и что самое позднее 6 июля сводный отряд будет в Петрограде. Солдаты 5-й армии, сказал мне Виленкин, очень охотно отзываются на предложение принять участие в подавлении большевистского восстания, но они придают большое значение тому, чтобы их отправка в Петроград совершилась по вызову центральных органов советской демократии. Мы сговорились с Виленкиным, что сводный отряд будет послан «в распоряжение правительства и центральных органов революционной демократии».

Эти переговоры и организация вызова войск с фронта по соглашению армейского комитета и центральных органов советской демократии могут произвести на читателя впечатление, что советская демократия, руководившая борьбой против большевистского выступления, намеренно отстраняла правительство от участия в этом деле и фактически захватывала в свои руки его функции. На самом деле таких намерений ни у кого из нас не было. Но мы действовали так, как описано выше, ибо никаких других способов привлечь фронтовые военные части для подавления восстания в то время не было. В борьбе за восстановление дисциплины на фронте советской демократии и армейским организациям приходилось делать величайшие усилия для внедрения в сознание солдат необходимости подчинения военным приказам командного состава даже в области чисто военной. Что же касается использования войск для поддержания порядка и спокойствия в стране, то недоверие солдат к командному составу было так велико, что в этих вопросах они подчинялись только избранным ими революционно-демократическим организациям. Как ни враждебно относились фронтовые войска в своем большинстве к большевистской партии и к разложившимся военным частям в тылу, которых они называли «шкурниками, окопавшимися в тылу», но выступать на борьбу с ними они соглашались только по призыву их выборных организаций. Штаб Петроградского округа, со своей стороны, раньше нас разослал военным властям на фронте просьбу прислать отряды для водворения порядка в Петрограде. Виленкин знал об этом обращений, и, хотя он и его товарищи по армейскому комитету 5-й армии принадлежали к тому течению в среде революционной демократии, которое стремилось к созданию демократической власти, позволяющей правительству самому справиться с нарушителями порядка, они тем не менее даже не пытались организовать отряд в ответ на это обращение петроградских военных властей, ибо знали, что не встретят со стороны солдат той готовности откликнуться, какую они нашли при обращении к ним от имени советских руководящих органов. Само командование фронта прекрасно отдавало себе отчет в этом и потому на обращение Петроградского военного округа вместо попыток организовать военную силу для посылки в Петроград ограничилось тем, что сообщило об этом обращении комиссару фронта, который разослал полученное обращение по разным фронтовым организациям для обсуждения.

4 июля было кульминационным пунктом июльского восстания, и соединенное заседание Исполнительных Комитетов Советов Р., С. и Кр. Д. в этот день имело решающее значение для хода восстания.

Большевистский ЦК с особенным вниманием следил за этим заседанием, так как Ленин и его сторонники уже совершенно определенно ставили в этот день попытку захвата власти в зависимость от того, согласится или нет советское большинство под влиянием уличных демонстраций на образование однородного, чисто Советского правительства. Большевики ясно понимали, что если им удастся провести первый этап захвата власти под эгидой соглашения с центральными органами революционной демократии, то главная опасность, которая им угрожала, – приход войск с фронта в Петроград для восстановления порядка – была бы устранена; тогда как, если бы они одни захватили власть, вмешательство фронта и провинциальных советов для ликвидации такой авантюры было для них несомненно. Вот почему, хотя официальные представители большевиков и выступали на соединенном заседании Исп. К-тов, все внимание ЦК большевистской партии было сосредоточено на поведении большинства центральных советских органов.

Ленин, Троцкий и другие влиятельные большевики, избегая выступлений на собрании Исп. К-тов, присутствовали на хорах и оттуда следили за ходом прений. А задачу переломить настроение большинства центральных органов они считали более удобным возложить на представителей более умеренных групп левой оппозиции, которые изо всех сил старались убедить большинство советской демократии пойти на соглашение с руководителями вооруженных манифестаций.

Многотысячные толпы солдат и рабочих не только дефилировали по улицам, прилегавшим к Таврическому дворцу, с требованием передачи власти Советам, но и посылали на объединенное заседание Исполнительных Комитетов специально избранные делегации, призывавшие центральный орган советской демократии решиться на образование Советского правительства.

Заседание началось с заявлений представителей 54 заводов, которые якобы излагали единодушную волю рабочих этих заводов об установлении Советской власти. Приведу здесь образчики Нескольких таких заявлений.

Первый представитель от заводов говорил:

«Наше требование – общее требование рабочих – вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов. Это требование вам и предъявлено. Это факт совершившийся. И с этим надо считаться».

Второй представитель:

«Вы видите, что написано на плакатах… Мы требуем ухода 10 министров-капиталистов. Мы доверяем Совету, но не тем, кому доверяет Совет…»

Третий представитель:

«Мы посланы с требованием, чтобы Советы взяли немедленно власть. Земля должна перейти немедленно, без всякого Учредительного собрания».

Четвертый представитель:

«Перед вами не бунт, а вполне организованное выступление. Мы требуем, чтобы вся земля перешла в руки народа. Мы требуем, чтобы были отменены все приказы, направленные против революционной армии. Мы требуем принять все меры борьбы с саботажем и локаутами промышленников и капиталистов. Необходимо установить контроль над производством… Мы требуем, чтобы вся власть перешла в руки Всерос. Совета Раб., Солд. и Кр. Депутатов. Только в этом единственный выход».

Эти заявления не производили на собрание желательного для большевиков впечатления. Никакой подбор делегаций не мог заслонить перед собранием того всем известного факта, что большевизированные солдаты и рабочие, с прибавлением кронштадтских матросов, представляли лишь незначительное меньшинство рабочих и солдат страны и что и в самом Петрограде число рабочих и солдат, шедших за большинством советской демократии, значительно превосходило число тех, которые шли за большевиками. И этот факт наглядно выявился на объединенном заседании Исп. К-тов 4 июля. Ибо сторонники советского большинства, на глазах которых избирались большевистские депутации для посылки на собрание Исп. К-тов, в свою очередь избрали и послали на это собрание своих делегатов, которые изложили собранию положение дел на их заводах. Так, представитель заводов Выборгской стороны заявил следующее:

«Организациями с.-д. меньш. и с.р. мне поручено заявить, что на выборах на орудийном заводе за резолюцию партии большевиков из 3000 собрание голосовало всего 73, так было и на других заводах, о чем я считаю нужным довести до вашего сведения».

Что же касается настроений военных частей Петроградского гарнизона, то вразрез с заявлениями большевистских депутаций от солдат собранию был сделан доклад о постановлениях гарнизонного собрания, на котором присутствовали представители большинства стоявших в Петрограде воинских частей и которое резко осудило выступление большевизированных полков. В дополнение к этому представитель Всерос. Совета броневых частей сообщил о решении Совета передать в распоряжение Всерос. Советов Р., С. и Кр. Деп. все наличные броневые части для борьбы с анархией и контрреволюцией. Но особенно сильное впечатление на собрание произвело выступление присутствовавшего на собрании представителя 5-й армии, который огласил переданное ему армейским комитетом этой армии следующее постановление:

«Армейский Исп. Ком., считая, что в момент наступления всякого рода кризис в составе правительства грозит разгромом армии и гибелью дела свободы, предлагает своим представителям, действуя в полном единении с министрами-социалистами и Ц.К, С.Р. и С.Д., принять все меры к скорейшему улажению всякого рода кризисов».

Этот голос с фронта был понят присутствующими как предвестник приближающегося вмешательства фронта в петроградские события.

Соединенное заседание Исполнительных Комитетов 4 июля, как и заседание 3 июля, формально считалось закрытым. Краткие отчеты, передававшиеся прессе, не дают полной картины этих заседаний, которые происходили в атмосфере общей напряженности, под влиянием событий, совершавшихся на улицах столицы и о которых напоминали доносившиеся звуки беспорядочной стрельбы и шумные выкрики демонстрантов, окружавших Таврический дворец. Хотя охрана дворца была очень слаба, попыток со стороны даже наиболее возбужденных демонстрантов ворваться в зал заседания не делалось. Но время от времени отдельные группы настойчиво добивались, чтобы их представители были впущены в зал и выслушаны собранием. И несколько раз представители таких групп были президиумом допущены, но каждый раз оказывалось, что эти чрезвычайные делегаты с улицы или повторяли требования образования Советской власти, уже формулированные перед тем делегатами «54 заводов», или же требовали выхода к толпе докладчика заседания для дачи объяснения по поводу кризиса. Собрание резко реагировало против этих перерывов.

Даже по сухим газетным отчетам видно, какое общее негодование в рядах советского большинства вызвала попытка большевиков навязать этому большинству свою политику путем вооруженного выступления. Всем ясна была двуличная политика руководителей этого выступления, которые, не решаясь прямо атаковать с оружием в руках советское большинство, чтобы навязать ему свою волю силой, сознательно вызывали кровопролитие на улицах, рассчитывая на то, что желание прекратить это кровопролитие вынудит советское большинство принять их требования. Этот шантаж кровью ни в чем не повинных жертв демонстрации вызывал особое негодование. Левой оппозиции, пытавшейся толкнуть советское большинство на принятие требований большевистской партии об образовании Советского правительства, противостояло сплоченное большинство, отвергавшее какую бы то ни было уступку этим требованиям. Ибо большинство хорошо понимало, что, если бы оно поддалось этим призывам и пошло на соглашение с большевиками, это разрушило бы свободный демократический строй в России, расстроило бы ряды социалистической и несоциалистической демократии и бросило бы Россию в бездну анархии и гражданской войны.

Как на соединенном заседании Исп. К-тов, происходившем накануне, так и на этом заседании 4 июля я был назначен докладчиком двух руководящих фракций советского большинства – эсеров и меньшевиков. Изложенная мною точка зрения на кризис и на выход из него нашла поддержку всех без исключения членов большинства Исп. К-тов.

«Если заменить власть, поставленную съездом, той, которую требует часть гарнизона и часть рабочих Петрограда, – говорил я в своем докладе, – вся страна восприняла бы это не как выражение воли демократии, а как уступку насилию меньшинства. Единственный исход для демократии:

Санкционировать создавшееся в правительстве положение. Признать Врем. прав. в том составе, в котором оно осталось – носителем революционной власти. Назначить чрезвычайный съезд через две недели и поставить в порядок дня съезда окончательное решение вопроса о Врем. пр. – ве, и созвать съезд в таком месте, где он мог бы работать беспрепятственно, лучше всего в Москве» (Известия. 1917. 6 июля).

Милюков в своей «Истории второй русской революции», касаясь этого доклада, отмечает, что «Церетели уже не возражал принципиально против образования советской власти». Но это указание носит чисто полемический характер, так как мы всегда отвергали установление социалистической власти не по принципиальным мотивам, а по соображениям целесообразности, ибо мы исходили из взгляда, что только объединение всех демократических сил даст возможность революционной стране преодолеть трудности, созданные войной и экономическим кризисом. И еще более неверно замечание Милюкова по поводу прений, последовавших за моим докладом, когда он утверждает, что Дан пошел якобы дальше меня навстречу большевистским требованиям, предложив будто бы собранию согласиться на образование правительства большевиками. На самом деле смысл речи Дана заключался в том, что он разоблачал лицемерие большевиков, стремившихся толкнуть советское большинство на образование Советской власти, с тем чтобы потом без труда завладеть этой властью самим. И он предупреждал большевиков, чтобы они не рассчитывали на то, что мы согласимся играть роль трамплина для облегчения им захвата власти. Он говорил:

«Мы заявляем, что если штыки, стоящие вокруг нас, привели к взгляду, что пришел час, когда Сов. Р., С. и К. Д. пора брать власть в свои руки, то мы, ответственные представители, власти этой взять не можем и ответственность с себя снимаем. Если это время наступило, то пусть власть в свои руки берут те, которые и раньше на этом настаивали. Мы решили положить конец этой недостойной политической игре, которую ведут слева».

Заведомо неправильная интерпретация, данная Милюковым выступлением представителей большинства на этом решающем заседании, является яркой иллюстрацией всей его «Истории», которая представляет собой собственно не историю, а политический памфлет участника событий задавшегося целью оправдать политику руководимого им правого крыла кадетской партии.

Очень интересна была речь крестьянина Кондратенко, одного из лучших представителей крестьянской интеллигенции, за которым шло в то время большинство организованного крестьянства. В простых и сильных словах он выразил чувство тревоги крестьянства, вызываемое анархическими выступлениями большевиков. Он резко осуждал тех, кто проповедовал решение земельного вопроса путем немедленного самочинного расхищения земель крестьянами, не дожидаясь Учредительного собрания. Он говорил и о том, что захват фабрик и заводов рабочими для установления рабочего контроля над производством приведет к разрушению промышленности и усугубит и без того тяжелые последствия экономического кризиса как для рабочих, так и для крестьянского населения.

Авксентьев и другие представители Исп. К-та Совета Кр. Деп. со всей энергией поддержали необходимость отпора домогательствам большевиков.

От имени левой оппозиции, группы меньшевиков-интернационалистов и группы «межрайонцев» выступали Мартов, Луначарский, Суханов и Гриневич.

Мартов впервые на этом собрании заявил себя сторонником образования Советского правительства, сойдя наконец с той двусмысленной позиции, при которой он, с одной стороны, признавал вредным для дела социализма установление в экономически и культурно отсталой стране социалистического правительства, а с другой – в то же время проповедовал необходимость единого фронта и сотрудничества с большевиками. Теперь он горячо призывал руководящее большинство Советов принять требование об установлении советской власти, чтобы не отталкивать, как он говорил, наиболее активную часть рабочих, которые хотя и представляют собой меньшинство, но необходимы для того, чтобы стимулировать наступательный ход революции.

«История требует, – говорил Мартов, – чтобы мы взяли власть в свои руки. Революционный парламент не может не учитывать этого, но нельзя думать, что вопрос решается под давлением только вооруженных сил. Массу можно обвинять в несознательности, но все же надо себе задать вопрос, куда мы идем. Здесь говорили, что это меньшинство, но это меньшинство проявляет к нам большую активность и поддерживает нас. Большинство сейчас пассивно… Надо решаться на создание власти, которая сумеет двигать дальше революцию».

Обращение Мартова ни в какой степени не нашло отклика среди членов советского большинства. Даже такой левый член этого большинства, как Саакьян, который в июньские дни поддерживал представителей левой оппозиции и их идею общего фронта с большевиками, теперь решительно отмежевался от Мартова и в своей речи сказал, обращаясь к нему:

«Тов. Мартов не знает психологии Петрограда: сегодня низвергнут трех министров-капиталистов, а завтра Чернова и Церетели, а послезавтра и нас вместе с тов. Мартовым. Положение петроградского пролетариата тяжелое – это взрывчатый материал. В Петрограде авторитетны Ленин, Коллонтай, Троцкий, но провинция с ними не помирится».

Своеобразна была речь Луначарского, который призывал к поддержке большевистского требования организации Советской власти, хотя никакой надежды на длительность такой власти он не питал. «Пусть мы захлебнемся, пусть мы погибнем, – говорил он, – мы будем апеллировать к истории и выполним свой долг». Вместе с тем Луначарский снимал с большевиков всю ответственность за начавшееся движение, уверяя собрание в том, что большевики возглавили это движение с единственной целью – придать стихийному взрыву характер организованной мирной демонстрации.

«Единственное, что делали большевики, – сказал он, – это (стремились) придать этому стихийному движению организованный вид. Великая заслуга большевиков в том, что они организуют массы».

Эти уверения Луначарского были встречены общим смехом.

В том же духе говорил и другой оратор левой оппозиции, Суханов, который сам охарактеризовал свою речь на этом собрании в своих «Записках о революции» следующим образом:

«Я говорил, поддерживая Мартова, так скверно, нудно, путано, что противно вспомнить» (Кн. 4).

Один вопрос, поставленный в моем докладе, привлек особое внимание представителей левой оппозиции и подвергся с их стороны особенно резкой атаке. Это был вопрос о перенесении созываемого через две недели пленарного собрания ЦИК Советов Р., С. и Кр. Депутатов в. Москву. Все четыре представителя левой оппозиции утверждали, что проект перенесения этого собрания в Москву означает не что иное, как превращение Петрограда в Парижскую Коммуну, а Москвы – в Версаль. Суханов в своих «Записках» утверждает, что это была лично моя идея, которая наткнулась на этом собрании на оппозицию многих членов большинства. Как и кем былa выражена эта оппозиция Суханов не указывает. Вместо Суханова такое указание дает большевистский историк Февральской революции Шляпников, который пишет:

«Резко выступил против Церетели его сочлен по фракции Гриневич. Он был против созыва съезда в Москве и против отсрочки решения вопроса о власти, как того хотел Церетели» (Пролетарская революция. 1926. № 5 (52). С. 13).

На самом деле Гриневич, не только не принадлежал к большинству советской демократии, но был одним из крайних членов группы меньшевиков-интернационалистов, всегда выступавших против политики руководящих партий большинства – меньшевиков и эсеров и выступивших теперь уже по той простой причине, что предложение назначить пленарное заседание в Москве было единодушно принято обеими руководящими фракциями накануне описываемого заседания. Хотя постановления отдельных фракций обычно не публиковались, но как раз об этом состоявшемся постановлении было опубликовано сообщение в «Дне», а оттуда перепечатано в других газетах.

Правда, многие из нас, принимая это постановление, считали, что, может быть, положение в Петрограде в течение последующих двух недель так радикально изменится, что созыв пленарного собрания будет возможен в Петрограде, но все мы считали полезным напомнить большевикам, что в случае продолжающихся волнений советская демократия имеет возможность избрать для заседаний своего центрального органа более спокойное место.

Объединенное заседание Исп. К-тов Советов Р., С. и Кр. Д. 4 июля закончилось глубокой ночью принятием всем собранием, против 40 голосов левой оппозиции, следующей резолюции по вопросу о власти:

«Обсудив кризис, созданный выходом из состава правительства трех министров-кадетов, объединенное собрание Исполнительных Комитетов Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов признает, что уход кадетов ни в коем случае не может считаться поводом для лишения правительства поддержки революционной демократии, но что вместе с тем уход дает демократии основание для пересмотра своего отношения к правительственной власти в переживаемый исторический момент.

Даже в обычных условиях развития революции рассмотрение такого вопроса потребовало бы собрания полного состава И. К. Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов с представительством с мест.

Тем более такое собрание становится необходимым теперь, когда в связи с кризисом власти часть Петроградского гарнизона и петроградских рабочих сделала попытку навязать полномочным органам революционной демократии волю меньшинства вооруженным выступлением, разжигающим междоусобие в рядах демократии. Ввиду этого собрание постановляет созвать через 2 недели полное собрание И. К. Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов с представительством с мест для решения вопроса об организации новой власти и озаботиться временным замещением вакантных должностей по управлению министерствами лицами по соглашению с Центр. Комитетом Советов Р. и С. Д. и Исп. Комит. В. С. Кр. Деп.

Вместе с тем, охраняя волю всероссийской демократии, собрание подтверждает, что до нового решения полных составов Исп. Ком. вся полнота власти должна оставаться в руках теперешнего правительства, которое должно действовать последовательно, руководясь решениями Всероссийского съезда Рабочих и Солдатских Депутатов и Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов. И если бы революционная демократия признала необходимым переход всей власти в руки Советов, только полному собранию Исп. Комитетов может принадлежать решение этого вопроса».

Восстание 3–4 июля, как известно, прекратилось так же внезапно, как оно началось, и это произошло поздно ночью 4 июля. Произошел внезапный перелом настроения как в среде манифестантов, так и в среде верных центральным органам революционной демократии частей. Измайловский, Семеновский и Преображенский полки в ночь с 4 на 5 июля вышли в полной боевой готовности из казарм и направились при звуках «Марсельезы» к Таврическому дворцу, чтобы стать на защиту центральных органов советской демократии и восстановить порядок в столице. А манифестанты в своем большинстве вдруг потеряли энтузиазм и волю к продолжению демонстрации и разошлись по казармам и рабочим кварталам.

Чем был вызван этот внезапный перелом настроения?

В правых кругах делались попытки объяснить происшедший перелом тем фактом, что штаб командующего войсками Петроградского округа выслал на улицу две сотни казаков, открывших огонь по манифестантам, и что, с другой стороны, до сведения солдат дошли вести о том, что министр юстиции Переверзев дал разрешение опубликовать документы, устанавливающие связь Ленина и его сотрудников с германским штабом.

Это объяснение явно не соответствует действительности. На самом деле две сотни казаков, располагавших двумя пулеметами, выведенные против многотысячных вооруженных солдат и матросов, не смогли, конечно, пробить путь к Таврическому дворцу и, несмотря на все обнаруженное ими мужество, были, как известно, разбиты манифестантами, открывшими по ним перекрестный огонь, и они, потеряв около двух десятков убитыми и ранеными, вынуждены были прекратить сопротивление. Что же касается данных о связи Ленина с германским генеральным штабом, то они были опубликованы только на другой день, 5 июля, когда вооруженные демонстрации были уже ликвидированы.

Большевики со своей стороны пытались объяснить прекращение демонстрации тем, что эти демонстрации с самого начала имели своей задачей только выявить волю большевистской массы столицы и что прекращение демонстраций совершилось потому, что руководители манифестаций сочли задачу выполненной и призвали своих сторонников положить конец дальнейшим манифестациям.

Всякий, знакомый с характером июльского выступления, видел, насколько искусственно и неправдоподобно было такое объяснение.

Чем же объяснялся на деле перелом в настроении народных масс столицы? Нет никакого сомнения, что ослабление энтузиазма демонстрантов, с одной стороны, и пробуждение духа отпора в среде верных большинству революционной демократии полков в значительной степени способствовали этому. Способствовала перелому и явная абсурдность задачи, возложенной на манифестантов большевистской партией: добиться передачи власти Советам, которые в лице своих центральных органов решительно отказались от принятия власти. То обстоятельство, что руководители демонстраций до самого конца не решились призвать массы к аресту правительства и руководящего большинства центральных советских органов, парализовало волю манифестантов, чувствовавших нараставшие ненависть и озлобление против их действий и в населении столицы, и в антибольшевистски настроенных частях гарнизона.

Но решающую роль в переломе настроения сыграло не это обстоятельство, а распространившееся с вечера 4 июля известие, что руководящая группа Исп. К-тов по соглашению с представителями армейских комитетов ближайшего к Петрограду Северного фронта вызвала для водворения порядка в столице сводный отряд 5-й армии.

Со второй половины дня 4 июля слухи о возможности вмешательства фронта в события в Петрограде все более и более усиливались. Ко мне и другим членам руководящей группы Исп. К-тов еще до получения нами предложения с фронта прислать сводный отряд то и дело обращались с запросами и члены большинства Исп. К-тов, и члены левой оппозиции: правда ли, что принимаются меры для вызова войск с фронта? В то время мы отвечали, что пока в этом отношении никаких решений не принято. Но после того, как руководящая группа единогласно решила принять предложение комитета 5-й армии и дать распоряжение о погрузке войск, мы не делали секрета из этого решения. Помню, ко мне обратился член руководящей группы Анисимов с сообщением, что Зиновьев от имени ЦК большевистской партии настойчиво добивается узнать у него, вызваны ли войска с фронта. Этот вопрос, сказал мне Анисимов, очевидно, сильно тревожит руководителей большевистской партии, и, если они узнают, что готовится вмешательство фронта, это сыграет чрезвычайно отрезвляющую роль и вынудит их отказаться от продолжения манифестаций. Зачем же скрывать то, что есть на самом деле? Я совершенно согласился с этим доводом и сказал Анисимову, чтобы он поставил в известность Зиновьева о приготовлениях к отправке в Петроград сводного отряда 5-й армии. Такого же мнения были Чхеидзе, Дан, Гоц, Авксентьев и другие, а также прибывшие с фронта от 5-й и 12-й армий делегаты, одно появление которых в заседании Исп. К-тов усилило толки о готовящемся вмешательстве фронта.

Подтверждение этих слухов не замедлило дать свои результаты. Получив это сообщение, большевики выслали на трибуну в качестве своего официального представителя того же самого Зиновьева, который заявил:

«Наша партия сделала все, чтобы сообщить стихийному движению рабочих организованный характер, и в настоящий момент наша партия редактирует воззвание к рабочим и солдатам Петрограда: не выходить на улицу, прекратить демонстрации» (Возгласы: «После гор трупов!»).

Для всех было ясно, что это решение большевиков было продиктовано паникой, которую посеяли в их рядах слухи о движении войск с фронта.

Что касается верных демократии полков, то на них известие о вызове войск с фронта произвело ободряющее впечатление не только потому, что солдаты сознавали, какое деморализующее влияние на демонстрантов будет иметь появление фронтовых войск на улицах Петрограда. Самый факт, что Исп. К-ты решились вызвать войска с фронта, показывал этим полкам, что со всякими колебаниями в Исп. К-тах покончено и что решено приступить к подавлению восстания. Коли так, говорили солдаты этих полков, мы и своими силами можем дать манифестантам острастку и еще до прибытия войск с фронта принудим их прекратить безобразия. Члены полковых комитетов передавали нам, что после известия о вызове войск с фронта солдаты сами взяли на себя инициативу выхода на улицу и по их настоянию полковые комитеты Измайловского, Семеновского и Преображенского полков среди ночи выстроили их в боевом порядке и повели к Таврическому дворцу и на Дворцовую площадь.

В ночь с 4 на 5 июля вся атмосфера в Таврическом дворце и на улицах Петрограда вдруг изменилась, как по волшебному мановению. Выйдя в Екатерининский зал в перерыв заседания, который произошел из-за прихода Измайловского и Преображенского полков, мы увидели картину, которая, по словам очевидцев, повторяла сцены первых дней Февральской революции в Петрограде.

Отдельные солдатские части под звуки оркестра располагались в Таврическом дворце, устанавливая по середине зала пирамиды скрещенных винтовок, расставляя караулы во всех концах дворца и устраиваясь на ночлег вдоль стен зала. Оживленные лица этих солдат как в самом Таврическом дворце, так и на прилегающих к нему улицах не имели ничего общего с сумрачно настороженными лицами большевистских манифестантов, которые окружали дворец в течение дня. Лица эти были радостно оживленные, так как солдаты знали о сочувствии населения тому делу, для выполнения которого они вышли на улицу. Свинцовая атмосфера двух предыдущих дней сменилась радостной атмосферой победы на оживленных улицах, которые, несмотря на поздний час, заполнялись все новыми толпами народа.

Но вместе с тем на улицах начались самочинные действия, самовольные расправы с оставшимися еще на улицах отдельными группами большевистских манифестантов. Пошли слухи о готовящихся нападениях на большевистские центры на Выборгской и Петроградской стороне. Одна группа солдат в эту же ночь по собственной инициативе ворвалась в здание большевистской «Правды», арестовала находившихся там лиц и разгромила помещение. Лица, подозреваемые в принадлежности к большевистской партии, арестовывались на улицах, избивались и отводились в штаб. Беспрерывные телефонные звонки в Таврический дворец, в штаб и другие правительственные центры сообщали о самочинных арестах и нападениях. И впервые после Февраля контрреволюционные элементы подняли голову. Стали слышаться антисемитские речи. Появились реакционные листовки, в которых ответственность за действия большевиков возлагалась на всю демократию.

Росту возмущения населения особенно послужил опубликованный 5 июля в «Живом слове» документ о связи Ленина с германским генеральным штабом. Весть об этом быстро облетела город, и озлобленные против большевиков массы увидели в ней естественное объяснение поведения Ленина и его последователей.

7. Большевики и «немецкие деньги»

4 июля к вечеру кн. Львов позвонил мне по телефону и попросил спешно прийти на заседание правительства в здании штаба. Я был в это время очень занят, так как скоро должно было открыться соединенное заседание Исполнительных Комитетов, на котором я выступал с докладом. Но Львов сказал, что дело чрезвычайно важное и неотложное, и я решил поехать на короткое время.

Явившись на заседание правительства, я застал там кн. Львова, Терещенко, Некрасова и Годнева. Львов с большим волнением сообщил мне, что Переверзев передал шлиссельбуржцу Панкратову и втородумцу Алексинскому сенсационное сообщение о связи Ленина с германским штабом – для опубликования в газетах.

Оказалось, четыре члена правительства – Керенский, Некрасов, Терещенко и кн. Львов – уже давно вели расследование о связи большевистской партии с немецким правительством. Некрасов, Терещенко и Керенский считали, что это расследование могло дать убедительные доказательства для установления связи Ленина с Германией. Но то, что у них уже было на руках, не представляло еще достаточно веской и убедительной улики. Поэтому ни Терещенко, ни Некрасов не желали преждевременно опубликовывать добытые ими данные, дабы не помешать успешному расследованию дела. Оба они теперь решительно протестовали против передачи этих сведений в газеты, ибо как раз в это время, по их сведениям, должен был приехать в Россию посланец германского штаба, везущий документы, устанавливающие связь Ленина с немцами, и опубликование раньше времени имеющихся данных отпугнет посланца, и весь план раскрытия факта сношений Ленина с немцами рухнет. Только что, перед моим приходом, Терещенко и Heкрасов, поддержанные кн. Львовым, имели по этому поводу бурное объяснение с Переверзевым, который покинул заседание, заявив, что он подает в отставку. При этом кн. Львов показал мне копию документа, переданного Переверзевым для опубликования в газетах, который гласил:

«При письме от 16 мая 1917 г. за № 3719 начальник штаба верховного главнокомандующего препроводил военному министру протокол допроса от 28 апреля сего года прапорщика 16-го Сибирского стрелкового полка Ермоленко. Из показаний, данных им начальнику разведывательного отделения штаба верховного главнокомандующего, устанавливается следующее:

Он переброшен 25 апреля сего года к нам в тыл, на фронт 6-й армии, для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией. Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого рода агитацию ведет в России агент германского генерального штаба и председатель украинской секции Союза освобождения Украины А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено стремиться всеми силами к подорванию доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на агитацию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве. Деньги и инструкции пересылаются через доверенных лиц.

Согласно только что поступившим сведениям, такими доверенными лицами являются: в Стокгольме – большевик Яков Фюрстенберг, известный более под фамилией Ганецкий, и Парвус (доктор Гельфант), в Петрограде – большевик, присяжный поверенный М. Ю. Козловский, родственница Ганецкого – Суменсон, занимающиеся совместно с Ганецким спекуляцией, и другие. Козловский является главным получателем немецких денег, переводимых из Берлина через „Дисконто-Гезельшафт“ на Стокгольм в „Виа-банк“, а отсюда на Сибирский банк в Петроград, где в настоящее время на его текущем счету имеется свыше 2000000 руб.

Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами».

Меня этот документ с самого начала поразил своим поверхностным и несерьезным характером. Такое важное обвинение, предъявленное лидеру большой политической партии, как предательство родины и служение правительству воюющей с Россией страны, имело своим основанием голословное заявление какого-то неизвестного прапорщика, который, по собственному признанию, был выпущен из плена германскими властями и переброшен на русский фронт для исполнения порученной ему германской агентурой работы.

Львов мне сказал, что по соглашению с Терещенко и Некрасовым он хочет просить редакции всех газет не печатать этого сообщения, так как иначе это повредит делу расследования, и он спросил меня, согласен ли я с этим. Я ответил, что вполне согласен, и не только потому, что это оглашение повредит делу раскрытия сношений Ленина с германским штабом, а потому, что считаю документ этот явно вздорным и опубликование его, по-моему, принесет в конце концов больше вреда правительству, чем большевикам. Терещенко и Некрасов стали убеждать меня в том, что я недооцениваю значение сообщения Ермоленко, которое дало им возможность проследить пути, по которым Ленин ведет сношения с германским штабом, и подготовить арест на границе Финляндии посредника, везущего документы, бесспорно устанавливающие роль Ленина как агента германского штаба. Я им ответил, что, впервые узнав об этом деле, я не имею в настоящий момент возможности входить в его подробное обсуждение, но что, во всяком случае, мне кажется совершенно невероятным, чтобы германский агент, едущий в Россию для сношений с Лениным, вез с собой документы, устанавливающие роль Ленина как агента германского штаба. Кн. Львов тем временем дал знать редакциям газет, что правительство просит их не печатать полученного ими сообщения от Панкратова и Алексинского.

Вернувшись в Таврический дворец, я сообщил Чхеидзе о моем разговоре с членами правительства. Чхеидзе со своей стороны рассказал мне, что за это время к нему явился очень взволнованный Сталин, сказавший ему, что ЦК большевистской партии получил из «Новой жизни» документ, присланный редакции этой газеты Панкратовым и Алексинским. От имени ЦК Сталин просил Чхеидзе, чтобы он от своего имени, как председатель Совета, и от имени Церетели, как члена правительства, обратился ко всем газетам с просьбой не опубликовывать этот документ. Чхеидзе спросил меня, согласен ли я на это, и, когда я ему ответил утвердительно, сейчас же передал по телефону эту просьбу.

Все газеты согласились не печатать этот документ, за исключением маленькой черносотенной газетки «Живое слово», которая его на следующий день, 5 июля, опубликовала. А так как после этого дальнейшее воздержание от публикации этого документа теряло всякий смысл, то он был затем напечатан и в других газетах.

Разоблачения Переверзева, переданные им для опубликования Панкратову и Алексинскому, были встречены с большим одобрением в правой печати. Говорили и писали, что Переверзеву до смерти надоело терпимое отношение к большевикам, проявляемое советской демократией и коалиционным правительством, и что поэтому он решил нанести большевикам сокрушительный удар, не останавливаясь перед разрывом с партией с.-р., которую он представлял в правительстве.

Такое объяснение действий Переверзева совершенно неверно. Переверзев, который никогда не входил в организацию партии с.-р., а только сочувствовал ей, очень ценил то доверие, которое эта партия ему оказала, избрав его своим представителем в правительстве. Он искренне желал работать в тесном контакте с центральными органами революционной демократии и проводить в жизнь ее политику. Но он никогда раньше не участвовал в политической работе и имел очень смутное представление о действительных настроениях советского большинства. К тому же он был человек очень импульсивный и потому в целом ряде его шагов в качестве министра у него получались перебои и он отклонялся от линии поведения советской демократии то вправо, то влево.

Я уже указывал в предыдущей главе, что во время инцидентов, вызванных его решением выселить анархистов с дачи Дурново, он, явившись впервые на заседание Всероссийского съезда Советов, не разобрался в том, что принятая съездом резолюция одобряла его решение и поддерживала это решение своим авторитетом.

Совершенно неожиданно для съезда, когда представитель левой оппозиции Луначарский, с явной целью саботажа только что принятого решения съезда, внес предложение о назначении комиссии для расследований действий Переверзева в этом деле, он заявил, что охотно принимает предложение о назначении комиссии, что фактически привело к отсрочке выселения анархистов со всеми печальными последствиями этой отсрочки. Ему показалось, что как представитель Советов в правительстве он проявляет максимум уважения к съезду Советов, соглашаясь на контроль своих действий высшим органом этих Советов. Когда же в дальнейшем оставленные на даче Дурново анархисты произвели налет на тюрьму и освободили своих товарищей, закоренелых уголовных преступников, Переверзев опять, прежде чем решиться действовать, обратился в Исполнительный Комитет Петроградского Совета с сообщением, что он решил немедленно арестовать участников этого налета, и запрашивал Исп. Комитет, не будет ли последний возражать против такого его решения. От имени Исп. К-та с ним по этому поводу объяснялся по телефону Гоц, который сказал ему, что в таких вопросах, которые входят в естественные функции исполнительной власти, министры действуют самостоятельно, не испрашивая на то санкций Исп. К-та советских организаций. Тогда Переверзев ударился в противоположную крайность и не только отдал приказ об аресте анархистов, но и сам лично отправился на дачу Дурново вместе с воинским отрядом, посланным туда для приведения в исполнение приказа об аресте. При этом он при возникшей перестрелке проявил большое личное мужество, но и в Совете, и в правительстве это личное участие министра в свалке вызвало сильное недовольство.

Так же импульсивно действовал он и в вопросе о прекращении циркулярным порядком сделок по купле-продаже земли. Этот циркуляр вызвал полное одобрение советской демократии как было мною уже отмечено в главе, где я писал о переходных земельных реформах. Но когда кн. Львов и кадетские министры стали убеждать его отменить этот циркуляр, он, не подумавши о последствиях, дал в газеты сообщение, что он отменяет этот циркуляр; потом, под давлением представителей крестьянского съезда, разъяснил, что циркуляр остается в силе; потом, в конце июня, вновь отменил свой циркуляр.

Теперь, возмущенный вызванным большевистскими демонстрациями кровопролитием на улицах столицы, Переверзев под влиянием беседы с начальником контрразведки штаба Петроградского военного округа Никитиным, сообщившим ему показания прапорщика Ермоленко о связи Ленина и его ближайших товарищей с германским штабом, принял решение немедленно опубликовать эти данные, чтобы, как он объяснял на другой день в печати, «поднять ярость солдат против изменников родины и революции». А когда он увидел, что этот его необдуманный поступок вызвал недовольство как в правительстве, так и в центральных органах Советов, он подал в отставку.

Вопрос о связи большевистского движения с немецким генеральным штабом принимал в момент ликвидации июльского восстания особенно актуальный характер. То обстоятельство, что выступление большевиков наносило удар всякому порядку в стране в момент, когда на фронте происходили кровопролитные бои и решалась судьба страны, подтверждало подозрения не только правых кругов, но и очень широких солдатских масс на фронте и в тылу, что большевики сознательно стремятся к поражению и выполняют задачу, продиктованную им внешним врагом.

В какой мере эти подозрения могли оказаться верными? Мы часто в своей среде обсуждали этот вопрос. Ни у кого из нас не было сомнения, что факт широкого распространения в стране убеждения о связи большевиков с немецким генеральным штабом требовал публичного расследования этого дела и передачи его в руки судебных властей. Мы считали, что это расследование несомненно установит тот факт, что германское правительство, имевшее во время войны широкую агентуру в России, где происшедшая революция и отсутствие хорошо организованной власти облегчали врагу возможность развития работы его многочисленной агентуры, использует большевистское движение в своих целях. В нашей прессе и в наших выступлениях мы не раз подчеркивали это обстоятельство. Но для огромного большинства из нас было несомненно, что действия Ленина и его сторонников были бы совершенно такими же и в том случае, если бы к этому движению не присосались темные элементы, выполнявшие задания германского штаба. Ибо тезисы, формулированные Лениным с первых дней войны: о превращении внешней войны в войну гражданскую, о пораженчестве, об обязанности всех социалистов в воюющих странах дезорганизовать военную машину правительства – все эти идеи вытекали из идеологии и бунтарской политики большевиков предшествовавшего мировому конфликту периода.

Аморализм Ленина, его готовность прибегнуть к любым средствам для осуществления своих целей имели все же некоторые границы, которых ни Ленин, ни его идейные единомышленники переступить не могли. Когда Ленин и его группа, например, решили воспользоваться услугами германского правительства, чтобы в пломбированном вагоне вернуться в Россию, они прекрасно знали, что это их решение будет шокировать моральное чувство очень большой части демократии, что, однако, не остановило их от предпринятого шага. Но при переговорах об условиях этой поездки с германским правительством Ленин и его сторонники приняли все меры к тому, чтобы эти переговоры носили открытый характер. И одной из причин обострения их отношений с Робертом Гриммом было то, что этот последний считал возможным заключить с германскими властями соглашение, не предназначенное для огласки.

Открытый характер действий Ленина и его сторонников в этом вопросе объяснялся тем, что они знали, что среди российских большевиков и родственных им групп европейских странах всякое политическое сотрудничество и соглашение с империалистическим германским правительством дискредитирует то дело, за которое они боролись. Ненависть их к германскому правительству была так же глубока и искренна, как и их ненависть к российским и западноевропейским империалистическим кругам. Чтобы воспользоваться услугами германского правительства для проезда в революционную Россию, Ленин не имел никакой надобности принимать на себя обязательство сотрудничества с германским штабом. Он хорошо знал мотивы, диктовавшие германскому штабу действия, направленные к облегчению возвращения в Россию эмигрантов-пораженцев, работа которых, по мнению этого штаба, могла только дезорганизовать военные силы России. И он открыто использовал расчеты внешнего врага, считая и заявляя, что более верными покажутся его собственные расчеты, согласно которым большевистская организация в России послужит стимулом аналогичной революции в самой Германии и в других воюющих странах и приведет к поражению в этих странах установленного порядка и к социальной революции.

Оказав содействие возвращению в Россию пораженцев, германское правительство, несомненно, и в дальнейшем старалось содействовать успеху пораженческой работы в России, направляя косвенными путями значительные суммы денег в распоряжение большевистской партии. Но оно хорошо знало, что максимальных результатов эти затраты могут достигнуть только в том случае, если снабжение материальными средствами пораженческого движения не будет установлено русскими властями и не станет известным русскому общественному мнению. Германское правительство хорошо знало и то, что руководители пораженческого движения никогда не могли бы пойти на соглашение с ним, ибо это безнадежно скомпрометировало бы это движение в глазах тех кругов, которые составляли основу этого движения. Поэтому, чтобы достигнуть своей цели, германское правительство прибегло к содействию посредников, связь которых с германским правительством была наименее вероятна.

До сих пор точно не установлено, какие именно лица и организации служили этим посредствующим звеном. Очень правдоподобно было утверждение Некрасова и Терещенко, руководивших тайным расследованием, что ближайшими к большевистской партии посредниками были близко стоящие к большевикам члены польской большевистской партии Ганецкий и Козловский, которые одновременно с политической деятельностью в России, несомненно, вели и коммерческие спекулятивные дела, получая через Стокгольм под видом коммерческих сделок довольно значительные суммы. Но даже если деньги из темных источников шли в большевистскую партию через этих лиц, трудно предположить, чтобы и эти лица были непосредственно связаны с германской правительственной агентурой. Гораздо вероятнее, что до своего дохождения к большевистской партии немецкие деньги проходили через несколько последовательных инстанций, как это и предполагали Терещенко и Некрасов. По мнению этих последних, в прямой связи с германским генеральным штабом был известный германский социалист Парвус, поддерживавший с самого начала войны тесную связь с германскими правительственными кругами и наживший очень большое состояние на военных спекуляциях. От Парвуса деньги могли идти по скандинавскому каналу к левым социалистическим группам, связанным с русским большевистским течением через посредников, не посвященных в секрет назначения этих денег, а от левых, скандинавских фракций – к Ганецкому и Козловскому. Возможно, впрочем, что и лица, и организации, служившие посредниками, были и другие. Но есть все основания думать, что именно по таким косвенным каналам направлялись деньги в распоряжение большевистской партии.

Для разоблачения большевиков в деле получения германских денег больше всего сделал известный немецкий социал-демократ Эдуард Бернштейн, который вскоре после окончания мировой войны опубликовал следующие данные:

«Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы. Я узнал об этом уже в конце декабря 1917 года. Не узнал я лишь, как велика была эта сумма и кто был или были посредники. Теперь я узнал из весьма серьезных источников, что речь идет о почти невероятных суммах, во всяком случае – свыше 50 миллионов золотых марок, – иными словами, о столь крупных суммах, что у Ленина и его товарищей не могло остаться места для сомнений, из каких источников они притекали.

Я, конечно, знаю, какое большое значение с точки зрения успешной военной политики Тройственного союза придавалось финансированию большевистской акции. Тот самый военный, который первый сообщил мне об этом деле, передал мне также слова, сказанные ему видным членом парламента одной из союзных (с Германией) стран, где ему приходилось бывать по своему служебному положению, что это финансирование – „мастерский ход Германии“. И в самом деле, если все обернулось иначе, то этого никак нельзя поставить в счет Ленину и его товарищам. Одним из последствий их действий в этой области был Брест-Литовск, и презрительно-высокомерное поведение там представителей германского военного командования, вероятно, еще не изгладилось из памяти Троцкого и Радека. Ведший с ними переговоры генерал Гофман, у которого они были в руках в двояком смысле, давал это им сильно чувствовать.

Для международной социал-демократии важно с точки зрения политической морали рабочих партий прежде всего выяснить это темное дело. Если верна моя информация, Ленин на обвинения, выдвинутые в свое время против него Антантой, будто бы ответил, что никому нет дела до того, откуда он брал деньги. Совершенно неважно, какие цели преследовали деньгодаватели, – он, Ленин, прибывавшие к нему деньги употребил на социальную революцию, и этого достаточно. Что Ленин именно так поступил – спорить не приходится. Но одно это не решает дела. На подобном основании может быть оправдана и самая низкопробная политическая авантюра» (Vorwerts. 14. I. 1921).

Моральная безупречность Бернштейна, основательное знание им психологии как германских правых кругов, так и большевиков – всем известны, и правильность выдвинутого им тезиса, который вполне совпадает со взглядами, которые господствовали по этому вопросу в России во всех кругах антибольшевистской демократии, от левых интернационалистов до представителей большинства революционной демократии, не подлежит, с моей точки зрения, никакому сомнению.

Ленин и его сторонники не могли, конечно, не подозревать, что деньги, приливавшие в их кассу в таких размерах, не могли быть деньгами от сборов среди тех небольших рабочих групп, которые в Германии или в других европейских странах сочувствовали большевистскому движению в России. Но они не считали нужным доискаться источников этих денег и отказываться от них на том основании, что источники эти могут оказаться весьма далекими от социалистического движения. В этих условиях если даже допустить, что расследование о связи большевиков с Германией и могло привести к установлению факта, что германское правительство косвенными путями содействует снабжению большевистской партии деньгами, то это далеко не было бы равносильно подтверждению обвинения, согласно которому Ленин и его сотрудники являются агентами германского правительства. Единственное, что в этих условиях могло быть установлено, – это то, что Ленин и его сторонники не брезгают пользоваться в своих целях деньгами, идущими из темных источников.

С другой стороны, возможность установить судебным порядком даже этот последний факт была чрезвычайно маловероятна. И поэтому мы все скептически относились к затеянной кампании, направленной к тому, чтобы доказать судебным порядком связь большевистского движения с германским генеральным штабом. Никто из нас по совести не мог поддержать обвинение Ленина в том, что он является агентом Германии. И об этом мы заявляли открыто. Но раз такое обвинение было распространено в широких общественных кругах, необходимо было путем судебного расследования, доведенного до конца, выяснить его основательность. Поэтому Центральный Исполнительный Комитет избрал комиссию, которой он поручил начать расследование и содействовать по мере сил предпринятому правительством расследованию дела.

Но самое главное, с нашей точки зрения, заключалось не в этом расследовании, а в расследовании другого вопроса, где вина руководителей большевистской партии была совершенно несомненна, – в расследовании о мятеже, организованном в столице в момент наступления русской армии на фронте, – мятеже, являвшемся несомненным предательством родины и революции. Такова была точка зрения министров-социалистов в правительстве, и эта точка зрения поддерживалась большинством внутри центральных органов советской демократии.

Проявления возмущения, вызванные в антибольшевистских массах опубликованным сообщением, приняли опасный для большевиков характер. Ленин и его сторонники печатали опровержения этих обвинений и не стеснялись ссылаться на то, что Чхеидзе и Церетели были против опубликования этого обвинения. Это, конечно, не помешало им потом, когда возбуждение против них улеглось, обвинить руководителей центральных органов, в том числе и меня, и Чхеидзе, в том, что мы сфабриковали против них неправдоподобные данные об их предательстве. Одновременно большевики обратились в ЦИК Советов с просьбой учредить комиссию для расследования выдвинутого против Ленина и его последователей обвинения в сношениях с германским генеральным штабом.

Помню взволнованный вид Зиновьева, которому ЦК большевиков поручил просить ЦИК выступить в их защиту. Увидевши меня в кулуарах Таврического дворца, он бросился ко мне с восклицанием: «Товарищ Церетели, вы благородный противник, защитите нас от клеветы».

Мы, конечно, считали своей обязанностью не допустить, чтобы борьба против большевиков выродилась в борьбу против «германских агентов», – обвинение, которое могло оказаться правильным по отношению к некоторым подозрительным личностям, но которое по отношению к партии в целом было простой клеветой. Расследование, установленное параллельно с судебным следствием, было, действительно, лучшим средством внести в этом пункте успокоение и дать возможность обвиняемым оправдаться. Исп. К-т поэтому принял и опубликовал следующее решение:

«В связи с распространившимися по городу и проникшими в печать обвинениями Н. Ленина и других политических деятелей в получении денег из темного немецкого источника И. К-т доводит до всеобщего сведения, что им, по просьбе представителей большевистской фракции, образована комиссия для расследования дела. Ввиду этого до окончания работ комиссии И. К-т предлагает воздержаться от распространения позорящих обвинений и от выражения своего отношения к ним и считает всякого рода выступления по этому поводу недопустимыми» (Известия. 1917. 6 июля).

Но большевики в своих обращениях к нам шли еще дальше: они хотели также добиться нашего содействия, чтобы снять с себя всякую ответственность за события 3–4 июля. Но тут они ошибались. Как ни неопытно было советское большинство в борьбе против «левой опасности», оно тем не менее не могло считать невиновными тех, кто только что залили кровью улицы столицы для свержения режима демократии.

Для принятия мер к восстановлению порядка в столице ЦИК Советов выделил из своей среды комиссию в составе Авксентьева и Гоца, которая совместно с комиссией, назначенной Временным правительством (Скобелев, Лебедев), приступила к исполнению возложенной на нее миссии.

Ввиду того что самочинные действия отдельных групп не прекращались и беспорядочные аресты лиц, заподозренных в большевизме, все учащались, правительство издало приказ, карающий виновников таких недозволенных действий. Штаб главнокомандующего Петроградского военного округа, со своей стороны, издал аналогичный приказ.

Вместе с тем решено было немедленно приступить к аресту лиц, руководивших восстанием. Таким образом, правительство революционной России впервые вступило на путь применения репрессий за политические преступления против установленного демократического порядка.

До кровавых июльских дней революционная демократия правила, почти не прибегая ни к каким мерам принуждения. Старорежимные силы не осмеливались до этой поры поднять голову, а что касается противников левого лагеря, то демократия считала, что всегда сможет справиться с ними, опираясь на свой моральный престиж и влияние, которым она пользовалась в народных массах. Июльское восстание разрушило эту иллюзию. Оказалось, что, как ни свободен строй, государственная власть не может отказаться от репрессий по отношению к меньшинству, которое не подчиняется демократическим законам страны и которое считает возможным при помощи оружия навязать свою волю большинству. И, принимая теперь решение применить репрессивные меры для предупреждения новых попыток насилия со стороны бунтарского меньшинства, правительство и ЦИК Советов чувствовали за собой поддержку огромного большинства демократии.

Должен сказать, что, несмотря на негодование, вызванное поведением большевистской партии, не остановившейся перед сознательным провоцированием кровавых конфликтов, необходимость применения государственной властью репрессий с трудом усваивалась даже наиболее враждебно настроенными к большевизму представителями социалистической демократии. В психологии демократической интеллигенции было слишком глубоко укоренено отождествление репрессивных мер за политические преступления с произволом самодержавной власти. И только очевидная невозможность сохранить устои свободного демократического режима без вмешательства государственного аппарата произвела нужный психологический перелом в настроениях большинства социалистической демократии.

ЦИК одобрил решение правительства об аресте руководителей вооруженной демонстрации, потребовав одновременно, чтобы были приняты решительные меры против эксцессов толпы и против самовольных арестов большевиков со стороны отдельных групп населения. Вместе с тем было немедленно приступлено к разоружению и расформированию тех частей гарнизона, которые выступили с оружием в руках на поддержку большевистских требований.

В рабочих кварталах, в казармах столицы возмущение большевиками за их последнюю авантюру было огромно. Их поведение клеймилось в бесчисленных резолюциях, отмечалось то вероломство, с каким они подготовляли кровавый конфликт под видом приглашения масс к мирным манифестациям. На большинстве заводов большевики не осмеливались больше показываться. И теперь только обнаружилось со всей силой, какое негодование накопилось в рядах Петроградского гарнизона по отношению к большевистским частям, претендовавшим на выражение воли большинства гарнизона. Отдельные батальоны и роты большевистских полков, принявших участие в вооруженном выступлении, требовали немедленного расформирования этих полков, в рядах которых они считали для себя позором оставаться. Единственный полк, который целиком заявил себя сторонником большевизма, 1-й пулеметный полк, прислал в ЦИК делегатов, которые заявили, что солдаты этого полка признают себя виновными и готовы искупить свое преступление, если их расформируют и разошлют по частям, находящимся на фронте. Ни в одном из большевистских полков не было попытки сопротивления при приведении в исполнение постановления Временного правительства об их расформировании.

В ночь с 5 на 6 мая было решено ликвидировать центральное гнездо большевизма в Петрограде, расположенное в доме Кшесинской, откуда исходило руководство восстанием. Ввиду того что в столице оставалось еще значительное количество вооруженных большевистских сил, было решено послать к дому Кшесинской такие внушительные военные силы, которые сделали бы невозможной всякую попытку сопротивления со стороны большевиков.

Наблюдая психологию большевиков и их руководителей с момента выхода на улицу верных демократии войск, мы были уверены, что никакого кровопролития при этом не произойдет, если только большевики увидят со стороны революционной власти твердую решимость привести в исполнение принятые постановления. И действительно, в рядах большевиков господствовали полная растерянность и деморализация. Делегации от ЦК и военных организаций петроградских большевиков и кронштадтцев приходили в Таврический дворец с просьбами к представителям центрального советского органа заступиться за них и избавить военные части, пошедшие за ними, от унизительного разоружения. И хотя они с целью добиться наиболее мягких условий ссылались на то, что решительные действия власти могут вызвать кровавые столкновения, для большинства из нас было совершенно ясно, что никакого серьезного сопротивления со стороны деморализованных солдат и их руководителей быть не может.

Мне особенно запомнилась встреча в этот момент со Сталиным, старавшимся своими энергичными заявлениями воздействовать на большинство центрального советского органа. Приехав в Таврический дворец к вечеру 5 июля, я был остановлен Сталиным, который обратился ко мне со словами: «Мы знаем из достоверных источников, что штаб Петроградского округа мобилизует силы, которые он собирается послать сегодня ночью в дом Кшесинской для ликвидации нашего центра. Должен вас предупредить, что там находятся вооруженные отряды большевиков, и если будет сделана попытка вооруженными силами очистить дом Кшесинской, то неизбежно произойдет кровопролитие. Считаю своим долгом довести об этом до вашего сведения для того, чтобы правительство отменило распоряжение штаба и чтобы вопрос был решен не путем применения военной силы, ибо иначе вооруженное сопротивление неизбежно». Я ответил Сталину, что знаю о принятом решении штаба и что могу его заверить, что никакого кровопролития в доме Кшесинской не произойдет. «Значит, правительство решило не посылать военные отряды в дом Кшесинской?» – «Нет, – ответил я, – правительство решило послать эти отряды, но кровопролития не будет, так как большевики увидят всю бесцельность и невозможность сопротивления». Сталин посмотрел на меня с недоумением и отошел.

И действительно, когда в ночь с 5 на 6 июля вооруженный отряд явился в дом Кшесинской, то оказалось, что вооруженные силы большевистской военной организации заблаговременно очистили помещение. Оставшиеся там отдельные большевики дали себя арестовать без сопротивления.

В своем сообщении на VI съезде большевистской партии о шагах, предпринятых от имени партии 5 июля, Сталин ни словом не упомянул об этом и его разговоре со мной, и единственным отголоском этого разговора в его докладе было утверждение, что вдохновителем всех репрессивных мер, принятых в этот день против большевиков, был Церетели.

«В ночь с 5 на 6 м-ки и эсеры решаются объявить диктатуру разоружить рабочих и солдат. Вдохновителем, оказывается, явился Церетели» (Протоколы VI съезда РСДРП (большевиков). С. 20.)

Репрессии продолжались непрерывно в первые недели после восстания. Были при этом совершены ошибки в определении лиц, подлежащих аресту. Вместе с тем не сразу удалось ликвидировать самочинные действия наиболее озлобленных обывателей и солдат, откликнувшихся на кампанию, начатую правыми агитаторами, которые обвиняли большинство Советов и правительство в слабости и попустительстве в отношении к большевикам. Но в общем и целом аресты производились органами государственной власти в организованном порядке и судебное преследование против главных организаторов движения велось с соблюдением всех норм правосудия. Военные части, принимавшие активное участие в восстании, были изолированы и разоружены. Большевистские лидеры в большинстве сами отдались в руки правосудия, и только двое из них, Ленин и Зиновьев, скрылись вопреки взятому на себя обязательству, вытекавшему из исполнения их просьбы об образовании комиссии, предоставить себя в распоряжение комиссии и судебного следствия. Этот отказ отвечать за свои действия перед гласным судом осуждался общественным мнением громадного большинства их собственной партии, но Ленин и Зиновьев продолжали скрываться, прекрасно зная, что партия в конце концов оправдает их поведение, что и подтвердилось немного позже.