|
||||
|
|
Глава 3 ОКТЯБРЬСКИЙ ШРАМ
Хотя о войне в Европе долго и много говорили, надвинулась она быстро, как летняя гроза. Выстрелы в Сараеве были тем едва ощутимым, легким толчком, который в жаркий летний день сдвинул с вершин гигантскую лавину межгосударственных противоречий. Сербы получили от Австрии ультиматум, который заведомо нельзя было принять. Сильные решили преподать урок слабым. Император российский, Николай II, незаслуженно забытый как царь-миротворец, пытался остановить бойню. В своей телеграмме Вильгельму он просит германского императора «помешать своему союзнику — Австрии зайти слишком далеко в неблагородной войне, объявленной слабой стране». Германский монарх отмечает двумя жирными восклицательными знаками слова «неблагородной войне», записав на полях телеграммы: «Признание в собственной слабости и попытка приписать мне ответственность за войну. Телеграмма содержит скрытую угрозу и требование, подобное приказу, остановить руку союзника»1. Попытка русского царя остановить занесенный меч потерпела такую же неудачу, как и его историческая попытка остановить начавшуюся гонку вооружений. Мир уже забыл, что в августе 1898 года именно Николай II впервые в истории человеческой цивилизации обратился к народам мира с предложением «положить предел непрерывным вооружениям и изыскать средства предупредить угрожающие всему миру несчастья». Большинство государств или не поняли призыва, или не захотели его понять, а многие встретили просто враждебно. Но, сталкиваясь с холодом безразличия, молодой русский царь добился-таки созыва в Гааге международной конференции (июнь 1899 года), где удалось хоть частично «гуманизировать» правила войны: запретить использование разрывных пуль, газов, воздушных бомбардировок, разрушения городов и сел, варварски обходиться с пленными… И хотя вскоре эти решения большинством участников будут прочно забыты, может быть, для российского императора роль пионера в стремлении «облагородить» и остановить войну была самой славной внешнеполитической страницей в его трагической биографии. Вот и сейчас Николай телеграфно «уговаривает» Вильгельма «передать рассмотрение конфликта» третейскому суду, учрежденному той самой конференцией в Гааге. Последовал отказ. Царь под давлением министра иностранных дел Сазонова, генералов вынужден согласиться на объявление «частичной» (против Австрии) мобилизации, чтобы поддержать славян на Балканах. Реакция последовала незамедлительно: в полночь приходит еще одна телеграмма из Берлина. Содержание ее красноречиво: «Если Россия мобилизуется против Австрии (т. е. приступит к частичной мобилизации), то моя роль посредника, которой ты любезно облек меня, будет поставлена в опасность, если не совсем разрушена. Вся тяжесть решения лежит теперь на твоих плечах, которые несут ответственность за мир или войну»2. Последовавший ультиматум в ночь на 19 июля (1 августа) 1914 года, требовавший отменить в России любую мобилизацию, означал лишь одно — войну. Хотя русский царь запоздало телеграфирует Вильгельму: его войска не сдвинутся с места, пока будут идти переговоры, сколько бы они ни продолжались, в Германии окончательно вынули меч войны из ножен. В 19 часов 10 минут 19 июля (1 августа) 1914 года германский посол Пуртолес вручил Сазонову ноту об объявлении войны. Началась не только первая мирозая война; исторический метроном стал отсчитывать годы, месяцы, недели и дни до начала русской революции. По сути, фразой, произнесенной Николаем при подписании приказа о всеобщей мобилизации накануне германского ультиматума: «Вы правы, остается только ждать нападения», император невольно направил российский государственный корабль к гавани, имя которой — революция. Народные массы, узнав об объявлении Германией войны России, почти единодушно поддержали царя. Патриотический порыв был исключительно сильным. Высочайший Манифест, обнародованный на следующий день, давал шанс на всенародное согласие: «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага»3. Пожалуй, лишь Ленин с небольшой группой сторонников не испытал, как Г. В. Плеханов, острого желания защитить отечество. Даже Троцкий, не бывший оборонцем, в эмигрантской газете «Наше слово» утверждал, что проповедовать желательность поражения царской России нет смысла, ибо это будет означать желание победы реакционной Германии. В момент единодушного порыва народов России, отринувших в сторону классовые, сословные и национальные распри во имя единения перед общей опасностью, лишь Ленин с кучкой своих близких единомышленников интуитивно почувствовал невероятный, фантастический шанс свершения своих надежд и чаяний. И время показало, что его политические расчеты оказались точны. По мере того как в залитых грязью и кровью окопах империалистической войны гасла патриотическая идея и шовинистическая надежда военной победы, у Ленина росла уверенность, что ни Николаю, ни Вильгельму, ни многим другим высоким воителям не выйти из войны без революции. Интеллигенция, не только в России, проклиная войну и призывая к миру, надеялась, что их страна «устоит» и не будет побеждена. Лишь Ленин увидел в Молохе войны незаменимого союзника. Ленин, проживший войну в Поронино, Вене, но больше в Берне, Цюрихе, других уютных городах и городках нейтральной Швейцарии, воспринимал войну иначе, чем крестьянин, одетый в шинель и испытавший газовую атаку, по-другому, нежели военнопленный из лагеря в Саксонии, не так, как бедствующая семья городского люмпена. Ленин смотрел на войну со стороны, из безопасного бельэтажа русской политической эмиграции. Чем занимался вождь будущей русской революции в ее прологе? Готовился ли он к той демонической роли, которую ему предстоит сыграть на исторической сцене? Был ли он уверен в благоприятном исходе грядущей драмы в России? Об этом мы постараемся рассказать в этой главе, а пока скажем: в канун февральских потрясений 1917 года Ленин вел безмятежную жизнь человека, привыкшего жить вдали от родины. Годы империалистической войны для Ленина — это сотни писем, которые он написал довольно ограниченному кругу знакомых ему людей. Среди них, кроме А. Г. Шляпникова, А. М. Коллонтай, К. Б. Радека, А. М. Горького, Г. Л. Пятакова, С. Н. Равич, Г. ЕЗиновьева, Л. Б. Каменева, больше всех писем адресовано И. Ф. Арманд. Это большая, эмоционально наполненная переписка двух очень близких людей, которые, говоря о революционных делах, пытаются передать друг другу нечто большее, чем рутина о «рефератах», сообщения об отправках книг, налаживание связей с Россией через Скандинавию. Цюрих, где находился Ленин, и Кларан, где жила Арманд, были связаны пунктирной линией писем, открыток, телеграмм, записок… Деловые же письма, преимущественно с поручениями, шли таким нужным Ленину людям, как Я. С. Ганецкий и Г. Я. Беленький. Ленин много занимается философским самообразованием, читая и конспектируя Гегеля, Аристотеля, Лассаля, изучает Наполеона, Клаузевица, читает стихи В. Гюго, бывает изредка с Крупской в местном театре. Ленин с женой имеет возможность снимать средней стоимости номер в доме отдыха в горном местечке Флумс, что в кантоне Санкт-Галлен… В свободное от переписки, отдыха, встреч, поездок, «склок» с иноверцами время Ленин пишет статьи, брошюры, крупные работы, такую, например, как «Империализм как высшая стадия капитализма». Но, не будь революции, об этих работах, как и о самом Ленине, мы знали бы сегодня не больше, чем о литературном наследии в делах Михайловского, Ткачева, Нечаева, Парвуса, Равич… Почта из России приходит с большим опозданием. Новости Ленин черпал из «Таймс», «Нойе цюрхер цайтунг», «Тан», других западных изданий. По всем сведениям, доходившим до него, Ленин чувствовал: в России близится «землетрясение». Усталость народа от тягот и неудач войны подошла к критической черте. Но что она совсем рядом, эта черта, Ленин и не подозревал. В начале января 1917 года Ленина пригласили в «Народный дом» Цюриха прочесть в очередную, двенадцатую годовщину первой русской революции доклад о том, что тогда, в начале века, было. Слушателей было немного, в основном студенты. Доклад получился скучным, пространным, описательным; молодые люди в зале стали понемногу выходить, и Ленин был вынужден произнести: — …Мое время почти уже истекло, и я не хочу злоупотреблять терпением моих слушателей4. В докладе оратор нажимал больше на то, что в 1905 году размах гражданской войны был слишком незначителен, чтобы опрокинуть самодержавие. — …Крестьяне сожгли до 2 тысяч усадеб и распределили между собой жизненные средства… К сожалению, крестьяне уничтожили тогда только пятнадцатую долю общего количества дворянских усадеб, только пятнадцатую часть того, что они должны были уничтожить… Крестьяне действовали недостаточно наступательно, и в этом заключается одна из коренных причин поражения революции5. Продолжая торопливо читать заготовленные листки, русский эмигрант выразил уверенность, что революция 1905 года остается «прологом грядущей европейской революции». Ленин сказал, что «ближайшие годы… приведут в Европе к народным восстаниям…»6. Он говорил о возможности восстаний в Европе, но, однако, не упомянул Россию. О том, что эти восстания вспыхнут не так скоро, Ленин заявил в одной из последних фраз своего доклада: — Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции…7 Российский «пророк» и не ведал, что до «грядущей революции» осталось меньше двух месяцев… Демократический февраль В России все ждали революцию, и, тем не менее, для всех она оказалась внезапной. Правы те аналитики, которые утверждают, что существуют два основных источника Февральской революции: неудачная война и слабость власти. Обвал российской государственности произошел внешне неожиданно. Но ее устои подтачивались давно. Что касается войны, то, несмотря на стратегические неудачи, положение России еще не было абсолютно безнадежным и катастрофическим. Германия сама была в тяжелейшем состоянии. Фронт стабилизировался вдалеке от столицы России и других жизненно важных ее центров. Брусиловский прорыв летом 1916 года вдохнул в людей веру в почетный исход войны. Дальновидные политики понимали, что стратегически Германия не может выиграть войну, особенно после того как Соединенные Штаты открыто и прямо займут место сражающейся державы на стороне Антанты. Правда, надо отметить, что социал-демократическая агитация основательно разложила армию, уставшую от войны. Начавшиеся «братания» на фронтах часто носили односторонний характер: нередко в русские окопы доставлялась немцами социал-демократическая литература большевистского содержания, однозначно помогавшая больше кайзеровской Германии, чем российской армии. Председатель Государственной думы в своих воспоминаниях пишет, что «симптомы разложения армии были уже заметны на второй год войны… Пополнения, присылаемые из запасных батальонов, приходили на фронт с утечкой на одну четверть… Иногда эшелоны, идущие на фронт, останавливались ввиду полного отсутствия личного состава, кроме офицеров и прапорщиков. Все разбегались…»8. Так эффективно работали агитаторы-социалисты, бросая семена своей пропаганды на глубокое нежелание крестьян воевать. Большевики внесли свой весомый вклад в поражение русской армии. Но в целом, несмотря на тяжелое положение, Россия еще далеко не исчерпала всех материальных и духовных ресурсов продолжать войну, которая в условиях германской оккупации российских пространств становилась для нее во все большей степени справедливой (тем более, что начала войну Германия). Однако царский режим, ставший в известном смысле думским, проявил свою неспособность управлять государством в критической ситуации. Этому содействовало и решение императора 6 августа 1915 года сменить на посту главнокомандующего российской армией великого князя Николая Николаевича и занять этот пост самому. Почти весь Кабинет министров запротестовал, считая, что отъезд в Ставку царя «грозит крайнему разрушению России, Вам и династии Вашей, тяжелыми последствиями»9. Но царь был непреклонен. Самодержец как бы сошел с авансцены главных событий на периферию социальных действий, отдав столицу враждующим и продажным группировкам из своего окружения. В силу извечной традиции Россия привыкла к государственному единоначалию, персонифицированному в облике конкретной личности. Политика «внутреннего мира», провозглашенная Думой, в результате кризиса власти быстро рухнула. Как вспоминал П. Н. Милюков, события в столице развивались совершенно стихийно. «После полудня 27 февраля у Таврического дворца, скопилась многочисленная толпа, давившая на решетку. Тут была и „публика“, и рабочие, и солдаты. Пришлось ворота открыть, и толпа хлынула во дворец. А к вечеру уже почувствовали, что мы (думский Временный комитет. — Д.В. ) не одни во дворце — и вообще больше не хозяева дворца. В другом его конце уже собирался другой претендент на власть. Совет рабочих депутатов, спешно созванный партийными организациями, которые до тех пор воздерживались от возглавления революции… Солдаты явились последними, но они были настоящими хозяевами момента. Правда, они сами того не осознавали, бросились во дворец не как победители, а как люди, боявшиеся ответственности за совершенное нарушение дисциплины, за убийство командиров и офицеров. Еще меньше, чем мы, они были уверены, что революция победила. От Думы они ждали признания и защиты. И Таврический дворец к ночи превратился в укрепленный лагерь… Когда где-то около дворца послышались выстрелы, часть солдат бросилась бежать, разбили окна в полуциркульном зале, стали выскакивать из окон в сад дворца. Потом, успокоившись, они расположились в его помещениях на ночевку… Временный Комитет Думы был оттеснен в далекий угол дворца… Но для нужд текущего дня обеим организациям, думской и советской, пришлось войти в немедленный контакт… Арестованные министры были переведены в Петропавловскую крепость…»10 Началось, как пишет А. И. Солженицын, «долгое безвременье», окончательно подточившее устои государственности, социальной стабильности и национального единства. Весь вопрос заключался в том, кто воспользуется создавшейся ситуацией. В общественном сознании господствовало понимание того, что выход из глубокого кризисного положения возможен лишь в результате определенных радикальных мер революционного характера. Некоторые приближенные царя расценивали обстановку как результат бессилия и безволия властей. Именно это обстоятельство, по их мнению, «вызвало» революцию. Великий князь Александр Михайлович менее чем за месяц до отречения царя от престола писал ему с горечью: «Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу»11. Ленин в далеком Цюрихе не знал нюансов российской ситуации, ведь он уже находился в эмиграции целое десятилетие. Эмигрантская жизнь, помимо прочего, отторгает человека от родины, как бы он о ней ни тосковал. Поэтому, когда Ленин 2(15) марта получил сообщение о победе революции в Петрограде, он был потрясен неожиданностью: грядущие события ему казались исторически близкими, но он и предполагать даже не мог, что они свершатся столь быстро! А первым сказал ему о революции Моисей Бронский, такой тихий, незаметный польский социал-демократ из Лодзи. Ничего сам, мол, толком не знает, но что есть телеграммы из России о революции — «это точно». Ленин с Вронским походили по всем местам Цюриха, где могли что-то конкретно узнать, но везде лишь говорили: в Петрограде революция. Министры арестованы. Толпы народа запрудили улицы… Ленин возбужденный вернулся домой; надо что-то предпринимать, В последнее время он частенько писал о делах и революционных перспективах у швейцарских социал-демократов… Каким это все показалось сейчас далеким и надуманным! Энергично расхаживая из угла в угол небольшой квартиры в Цюрихе, Ленин, находясь в состоянии потрясения, бросал Надежде Константиновне, спокойно сидевшей в старом креслице: — Потрясающе! Вот это сюрприз! Подумать только! Надо собираться домой, но как туда попасть? Нет, это поразительно неожиданно! Невероятно! Немного успокоившись и остыв от восклицаний, Ленин садится за письменный стол и пишет свое первое письмо после сенсационного известия Инессе Арманд в Кларан, в котором сообщает о победе революции в России:
Спустя всего несколько недель после его заявления, что он, возможно, и не доживет до «грядущей революции», Ленин самоуверенно заявляет, что ясность в том, что Россия была «накануне революции», для него «несомненна». Как и большинство политиков, он совсем не считает нужным помнить и тем более следовать тому, что провозгласил ранее. Пишет телеграмму Зиновьеву в Берн и предлагает тому немедленно приехать в Цюрих. Одновременно отправляет письмо Я. С. Ганецкому: «Необходимо во что бы то ни стало немедленно выбраться в Россию, и единственный план — следующий: найдите шведа, похожего на меня. Но я не знаю шведского языка, поэтому швед должен быть глухонемым. Посылаю Вам на всякий случай мою фотографию…»13 Задача Раненому поставлена непосильная: найти человека, похожего на Ленина, и еще плюс к этому немого… Ленин вообще любил выдвигать труднорешаемые задачки: например, зажечь пожар мировой революции. Вскоре, естественно, от поиска «немого шведа» отказались. Начались энергичные поиски безопасных путей проезда Ленина и группы большевиков из Швейцарии в Россию. А вести из Петрограда между тем приходили совсем необычные, потрясающие, ошеломляющие. Отрекся от престола царь. А затем и его брат Михаил. Сколько Ленин выпустил ядовитых стрел непосредственно в Николая II! А сейчас этот бывший уже монарх отрекается в пользу Михаила, а тот, в свою очередь, издает рескрипт:
Ленин напряженно вчитывался в сообщения газет, узнавая состав Временного правительства, образовавшегося после Февральской революции. Фамилии Г. Е. Львова, П. Н. Милюкова, А. И. Гучкова, Н. В. Некрасова, А. И. Коновалова, М. И. Терещенко, А. А. Мануйлова, А. И. Шингарева, А. Ф. Керенского вызывали у него саркастическую улыбку: «Буржуазия успела втиснуть свои зады в министерские кресла». У Ленина ни минуты не было сомнений в том, что эти либералы ничем не лучше царя. Их приверженность демократическим идеалам он расценивал не больше как стремление «одурачить народ». В своем первом «Письме издалека» Ленин верно, с точки зрения большевистских интересов, уловил своеобразие момента: кроме Временного правительства возникло еще одно «игралище власти» — Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов во главе с Н. С. Чхеидэе, А. Ф. Керенским, М. И. Скобелевым. В исполком Совета, состоявшего из пятнадцати человек, вошли лишь два большевика: А. Г. Шляпников и П. А. Залуцкий. Но Ленин быстро и точно отметил для себя, что в двоевластии коренится редкий, уникальный для большевиков шанс. Ленин увидел в Совете будущий прообраз органа революционной диктатуры пролетариата. И наоборот, во Временном правительстве, которое могло бы утвердить в обществе принципы буржуазно-демократического народовластия, Ленин усмотрел исключительно и только мишень для своих бешеных атак. Уже менее чем через неделю после образования Временного правительства Ленин, совсем не зная действительного положения дел в Петрограде и России, безапелляционно заявил: «Правительство октябристов и кадетов, Гучковых и Милюковых… не может дать народу ни мира, ни хлеба, ни свободы» 15 . Атакуя с самого начала Временное правительство — законный орган демократических преобразований, большевики не выдвигали мирной альтернативы революционного развития. Не случайно ленинская директива большевикам, отъезжающим в Россию, была немногословна: «Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата — единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями. Телеграфируйте это в Петроград»16. Фактически в этой одной длинной фразе — суть революционной линии человека, который пока находился вдали от Петрограда, но был обеспокоен ситуацией. Да, революция свершилась, чему он мысленно и гласно аплодировал. Но власть оказалась у буржуазии. Во главе Советов — умеренные социалисты: меньшевики. Это совсем не устраивало Ленина-максималиста. Он, как показали последние полтора десятилетия, был совершенно не в состоянии найти удовлетворительного для него компромисса с этими людьми. Поэтому — никакого сближения с меньшевиками! Единственный путь — Ленин откровенен и как бы забегает вперед — вооружение пролетариата. Чтобы выйти из затруднительной для большевиков ситуации (в Февральской революции они не сыграли заметной роли), которые оказались на вторых ролях великой драмы, он требует перекроить исторический сценарий. В каком направлении, в чем именно? Весьма прямо и цинично Ленин сказал об этом, выступая 14 (27) марта в цюрихском «Народном доме» с докладом «О задачах РСДРП в русской революции». Готовящийся к отъезду в Россию Ленин с глубоким удовлетворением произнес зловещую фразу, что на его родине «превращение империалистической войны в войну гражданскую началось»17. А сама Февральская революция есть лишь первый этап социальных преобразований. «Своеобразие исторической ситуации данного момента, — говорил на собрании Ленин, — как момента перехода от первого этапа революции ко второму, от восстания против царизма к восстанию против буржуазии…»18 Это утверждение стало затем аксиомой ленинизма, его азбукой. Один из самых приближенных к Ленину большевиков — Г. Е. Зиновьев в своей теперь малоизвестной работе «Ленинизм» (введение в изучение ленинизма) прямо писал: «В феврале революция была еще буржуазной, а Октябрь был уже началом социалистической революции. Февральская революция была беременна октябрьской; буржуазно-демократическая революция была беременна пролетарской. И случилось даже так, что беременность-то эта продолжалась почти ровно 9 месяцев…»19 Такие «естественные» аргументы приводил Зиновьев, долгие годы проживший вместе с Лениным в эмиграции. Февральская революция для Ленина не была самостоятельным феноменом, независимым социально-политическим явлением; это был лишь «этап» того процесса, которому молился лидер большевиков, — социалистической революции, по всей вероятности, мировой. Не случайно окончание своего доклада в цюрихском «Народном доме» Ленин завершил характерными фразами: — Да здравствует русская революция! — Да здравствует начавшаяся всемирная рабочая революция! Какой будет начавшаяся революция — Ленин знал. В своем первом «письме издалека» лидер большевиков писал: «Один кровавый комок — вот что такое общественно-политическая жизнь переживаемого момента»20. Временное правительство только пытается распорядиться властью и не без основания считает, что верность союзническим отношениям обернется меньшей кровью для России (так потом и вышло), нежели сознательно способствовать поражению собственной армии, к чему призывали большевики. Ленин уже видел ситуацию в Россию через призму «кровавого комка», хотя такой она станет со временем лишь с помощью большевистской партии. В истории нельзя найти более убедительного прецедента, когда политическая партия во имя корыстных целей захвата власти выступала бы столь последовательно и яростно за поражение собственного отечества! Но для Ленина и большевиков это были звенья одной стратегической цепи: развал отечественного государства с помощью военного поражения с последующим захватом власти в этой поверженной стране. Демократический февраль не смог противостоять этому коварному плану. Самое удивительное в этом плане не его циничное, антипатриотическое содержание, а то, что Ленину удалось собрать достаточное количество сторонников и с помощью совсем небольшой (к февралю 1917 года) партии реализовать его в кратчайшие исторические сроки! Историки и писатели до сих пор ломают голову, поражаясь фантастической невероятности свершенного. Мы никогда не узнаем в точности: в Цюрихе ли Ленин обдумал план сепаратного мира с Германией, который мог быть заключен только с позиции слабости? Или он не смотрел так далеко, и его беспокоила больше проблема: ехать в Россию сейчас или позже? А может, Ленин больше всего думал, как использовать к собственной выгоде неизбывную тягу миллионов людей на его родине к миру и земле? Никто сейчас точно не скажет, о чем думал Ленин в триумфальные дни Февраля в уютном буржуазном Цюрихе. Александр Исаевич Солженицын попытался, правда, с помощью художественно-исторического инструментария исследовать космос ленинского сознания в Цюрихе. И делает это, на наш взгляд, весьма убедительно. В своем узле III «Март семнадцатого» Солженицын пишет, смело скальпируя сознание Ленина, давно ушедшего в мир теней, но волею своих исследователей превращенного в языческую мумию: «…Произошло в России чудо? — думает Ленин. Но чудес не бывает ни в природе, ни в истории, только обывательскому разуму кажется… Разврат царской шайки, все зверство семьи Романовых, этих погромщиков, заливших Россию кровью евреев, рабочих… Восьмидневная революция… Но имела репетицию в 1905 году… Опрокинулась телега романовской монархии, залитая кровью и грязью… По сути, это и есть начало всеобщей великой гражданской войны, к которой мы призывали… Весь ход событий ясно показывает, что английские и французские посольства с их агентами непосредственно организовали заговор вместе с октябристами и кадетами… Милюков и Гучков — марионетки в руках Антанты… Не рабочие должны поддерживать новое правительство, а пусть это правительство „поддержит“ рабочих… Помогите вооружению рабочих — и свобода в России будет непобедима! Народ не пожелает терпеть голода и скоро узнает, что хлеб в России есть и можно его отнять… И так мы завоюем демократическую республику, а затем и социализм…»21 Никто с уверенностью не скажет, что именно так думал Ленин, но Солженицын, по моему мнению, очень близок своим воображением к тому, что могло быть. В навсегда исчезнувшие тайны ленинского сознания можно проникнуть, лишь скрупулезно обследовав то, что было предметом его анализа. По словам лечащего врача Ленина немца Ферстера, больного в 1923 году мучило чувство страха и обреченности. Оставшись наедине со своим уже замутненным сознанием, Ленин, возможно, переживал уже прожитое. Его необратимость, как и караулившая у изголовья смерть, сдавливали спазмами страха виски, голову, тело…22 Ленинский мозг, его голова были и останутся вечной загадкой для художника и исследователя, хотя деяния человека делают эти тайны прозрачными. «Голову носил Ленин как драгоценное и больное. Аппарат для мгновенного принятия безошибочных решений, для нахождения разительных инструментов, — писал А. И. Солженицын, — аппарат этот низкой мстительностью природы был болезненно и как-то как будто разветвленно поражен, все в новых местах отзываясь. Вероятно, как прорастает плесень в массивном куске живого — хлеба, мяса, гриба, — налетом зеленоватой пленки и ниточками, уходящими в глубину…»23 Так великий русский писатель пытается приоткрыть завесу над тайнами ленинского сознания. Именно в этом сознании родился план, с которым Ленин решил ехать в Россию. В то время как большинство лидеров, партий, государственных деятелей считали, что Февраль открыл новую великую страницу российской истории — страницу демократическую, Ленин был убежден, что, если на этой ступени остановиться, он со своей партией в лучшем случае займет малозаметное оппозиционное место в Учредительном собрании. И только. Все крикливые и революционные выступления его представителей будут восприниматься не иначе как экстремистское левачество, к которому снисходительно привыкли западные парламенты. Если Февраль остановится на тех целях, что провозглашены Львовым, Милюковым, Керенским, то его многолетние соперники — меньшевики — получат исторические шансы. Этого Ленин даже мысленно вынести не мог. Но сегодня ясно: удайся первая попытка России в XX веке стать на рельсы демократии и цивилизации, мы бы сегодня не мучились попыткой второй, исход которой пока не ясен. Февраль семнадцатого — дата упущенных исторических шансов… Нужно в Россию. Ленин придумал и выпестовал племя «профессиональных революционеров». Нужно, наконец, чтобы они проявили себя. Сегодняшний исторический момент может никогда больше не повториться, а ему уже в следующем месяце сорок семь… Парвус, Ганецкий и «немецкий ключ»? Ленин мысленно был в России. Мечта и цель всей его жизни неожиданно оказались географически и политически недалеко. На его Родине, от которой он уже стал порядком отвыкать, зрели потрясающие события. Последнее десятилетие, приблизившее Ленина к полувековому рубежу жизни, сделало его тем типом иммигранта, который уже редко возвращается в родные пенаты. А здесь — революция! Еще несколько недель назад он даже не мыслил о ее столь стремительном приходе. Ленин срочно пишет Ганецкому в Стокгольм с требованием искать выход из швейцарского тупика: как попасть в Россию? Обращается к Р. Гримму — местному социалисту — с просьбой проработать вариант проезда через Германию. Но пока никакого ответа. Быстрее всех действует Ганецкий (Ленин давно отметил про себя его скорую исполнительность, сметку, способность к конспирации); уже 10 марта, всего через несколько дней после революции, Ленин получает 500 рублей «на дорогу»24. Русское Бюро ЦК, действующее за границей, активнее всех заботится о том, как доставить быстрее своих вождей в клокочущую Россию. Но решения, плана «переброски» пока нет. Где-то в душе Ленин допускает вариант, что он может остаться только свидетелем революции, а не ее вождем. Поезд истории может уйти без него! Лидер большевиков пишет в Кларан Инессе: «В Россию, должно быть, не попадем! Англия не пустит. Через Германию не выходит»25. Возможно, что ничего бы с поездкой так и не вышло, тем более что Ленин откровенно боялся ареста в Англии или немецких подлодок в море. И, кто знает, останься он в Швейцарии до конца войны, сочиняя «Письма из далека», состоялся ли бы октябрьский переворот? Троцкий позже утверждал, что Октября бы не было без Ленина и его… Но ситуация была такой, что в переезде Ленина и его соратников в Россию были заинтересованы не только большевики, но и, особенно, германское военное руководство. Там давно следили за большевиками, оказывая им через подставных лиц крупную финансовую помощь. В Берлине германский канцлер Бетман-Гольвег слушал доводы «за» не только от генерального штаба, но и от некоторых «собственных» социал-демократов, и в особенности от Гельфанда-Парвуса, издававшего в то время журнал «Ди Глоне». Парвус, беседуя с германским послом в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, настаивал на том, что сепаратный мир с Россией опасен. Царь тогда просто задушит революцию. Нужна только победа Германии. Парвус еще не знает, что Ленин вскоре публично заявит, что он всегда был против сепаратного мира с Германией. В своей статье «Где власть и где контрреволюция?», опубликованной 19 июля 1917 года в газете «Листок „Правды“», Ленин категорически утверждал, что «сепаратный мир с Германией самым решительным и бесповоротным образом всегда и безусловно отвергал!!»26. Вождь большевиков, как мы уже неоднократно отмечали, давно стоял за поражение своего правительства, а значит, и России в войне; стоял за превращение ее в гражданскую как предтечу победы его революции. Во имя власти Ленин не погнушался натянуть на свою плотную фигуру плащ «пораженца». Такая позиция лидера большевиков глубоко совпадала и с намерениями германского генерального штаба, ибо голос немецких «пораженцев» был неизмеримо слабее и глуше. В своих воспоминаниях известный государственный и политический деятель Германии Эрих Людендорф, «военный мозг нации», писал: «Помогая Ленину поехать в Россию (через Германию из Швейцарии в Швецию. — Д.В .), наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданно. Россию было нужно повалить»27 (курсив мой. — Д.В. ). Хотя и цинично, но в высшей степени откровенно. Ведь большевистская революция могла предоставить Германии неслыханный шанс выиграть войну, которую она уже проиграла! Людендорф открыто говорил позднее, что советское правительство «существует по нашей милости». Заметим, к слову, что, когда в мае 1920 года на заседании Политбюро встал вопрос о публикации на русском языке воспоминаний Людендорфа, все присутствующие (Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Томский, Преображенский) единодушно сошлись на том, что следует «перевести и напечатать лишь те места книги, которые относятся к брестским переговорам»28. Захватив власть, они уже не очень боялись разоблачения, но все же неприятно… Добиваясь поражения России, большевики служили не только целям своей партии, но и фактически устремлениям германского милитаризма. Как читатель, видимо, понимает, автор в своей книге не может обойти вопрос о так называемом «немецком факторе» в русской революции. Этому вопросту посвящена обширная литература, особенно за рубежом. Русские марксисты предпочитали об этом не говорить, следуя просьбе Ленина (которая, впрочем, не была напечатана сразу после написания): «еще и еще раз просим всех честных граждан не верить грязным клеветам и темным слухам»29. Большевики никогда не пытались аргументированно, доказательно отвести обвинения в прямом или косвенном сговоре с Германией в стремлении «повалить Россию». Хотя финансовая связь, видимо, была косвенной, опосредованной, было трудно, просто невозможно опровергать свои пораженческие призывы. Лучше молчать или демагогически огрызаться: «Не верьте клеветникам». Если и были поползновения оправдаться, то они были неуклюжими, неубедительными, декларативными типа ленинского заклинания: «Просим всех честных граждан не верить грязным клеветам и темным слухам». Просим… не верить. И все. Как же дело было в действительности? Были ли прямые (или косвенные) договоренности большевиков и германских представителей в вопросах «пропаганды мира» (именно так всегда предпочитали публично говорить в Берлине, касаясь этой щекотливой темы)? Получали ли большевики немецкие деньги «на революцию»? Какую роль во всем этом играл Парвус, которого А. И. Солженицын называет автором грандиозного «плана»? Великий писатель в своем историческом исследовании «Ленин в Цюрихе» утверждает, что план Парвуса заключался в «уничтожающем разгроме России и революции в ней! Если Россия не будет децентрализована и демократизована — опасность грозит всему миру. Победа Германии в войне принесет классовые завоевания пролетариату. Победа Германии — победа социализма!»30. Крупный историк С. П. Мельгунов, приговоренный большевиками в 1920 году к смерти, но затем высланный за границу, написал около десятка книг о русской революции. Одна из них — «Золотой немецкий ключ большевиков» прямо утверждает: «В кармане Парвуса, связанного и с социалистическим миром, и с министерством иностранных дел, и с представителями генерального штаба, надо искать тот „золотой немецкий ключ“, которым открывается тайна необычайно быстрого успеха ленинской пропаганды»31. С выводами А. И. Солженицына, С. П. Мельгунова, многих других писателей и историков созвучно и серьезное документальное исследование, осуществленное учеными Земаном и Шарлау: «Купец революции»32. Открытие партийных архивов в России после памятного августа 1991 года приблизило к разгадке многих исторических ребусов, составленных большевистской революцией. В целом феномен «немецкого золотого ключа» можно представить как дилемму мистификации и тайны. Автор настоящей книги в результате анализа огромного количества самых различных советских и зарубежных материалов пришел к выводу, что «немецкий фактор» не мистификация, а историческая тайна, с которой уже давно шаг за шагом стягивается непроницаемый полог. Я не могу категорически утверждать, что после моей книги все в этом вопросе станет ясно. Нет. Тайна сия велика. Многие действия узкого круга большевиков осуществлялись на вербальной, словесной основе. Многие, очень многие документы после октябрьского переворота были уничтожены, тем более что Ленин умел хранить тайны. Устойчивой, непреходящей ленинской страстью была его любовь к секретам, подпольным конспиративным связям, тайным операциям. Вождь русской революции был непревзойденным Жрецом тайн: исторических, политических, моральных, партийных, революционных, дипломатических, военных, финансовых. Ленинские «архиконспиративно», «совершенно секретно», «тайно», «негласно» — оттеняют одну из существенных граней ленинского портрета. Это неудивительно: ленинская партия выросла на нелегальной почве; успеха большевики добились в результате политического заговора; система поднялась, окрепла, говоря устами вождей одно, а делая другое… Чтобы попытаться и дальше приподнять полог большевистской тайны над «немецким ключом», автор должен остановиться на двух исторических фигурах, сыгравших демоническую роль в российской истории. Речь идет об Александре Лазаревиче Гельфанде (Парвус, он же Александр Москович) и еще об одном лице, слабо вырванном из тьмы историческим светом, — Якове Станиславовиче Фюрстенберге (он же Ганецкий, он же Борель, Гендричек, Францишек, Николай, он же Мариан Келлер, он же Куба…). Эти два весьма темных, злодейски талантливых человека сыграли в 1917 году роль невидимых пружин, толкавших стрелку революционного барометра к отметке «социальная буря». Нет, они не были возмутителями душевного настроения масс. Но они помогали Ленину и его соратникам опираться на конкретные финансовые возможности Германии. Многое говорит об этом. Александр Гельфанд родился на три года раньше Владимира Ульянова в семье еврейского ремесленника в местечке Березино Минской губернии. Учился в Одессе, университет закончил в Базеле, став доктором философии. Там же, в Европе, он познакомился с грандами теории революционного движения: Плехановым, Аксельродом, Засулич, Цеткин, Каутским, Адлером. Еще до первой русской революции Парвус познакомился с Лениным и Крупской. Парвус обращал на себя внимание высокой эрудицией, парадоксальностью мышления, радикальностью суждений, смелыми пророчествами. Так в своих статьях серии «Война и революция», опубликованных в 1904 году, Парвус предрекал России поражение в войне с Японией и как следствие — неизбежность революционного пожара в российском доме. Ленин давно со стороны наблюдал за этим человеком, всегда сохраняя большую личную дистанцию. Может быть, вспоминая именно Парвуса, Ленин в свое время заявил Горькому: «Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови»33. А может быть, эту фразу он произнес, бросая взгляд на себя извне? Каутский приобщил Парвуса к журналистскому труду, где тот весьма преуспел. Парвус писал в газету «Танин», редактировал издание «Молодая Турция», писал статьи для «Берлинер тагблат», был корреспондентом «Форвертс». Во всяком случае, Центральный государственный особый архив имеет обширные сведения об этом34. Троцкий, в свою очередь, был очарован Парвусом, завороженный его смелой теорией «перманентной революции». Выходец из России стал немецким социал-демократом, длительное время являясь, главным редактором саксонской газеты «Арбайтер цайтунг», выходившей в Дрездене. В биографии этого человека яркая страница — участие в русской революции 1905 года. Ему, как и Троцкому, довелось здесь сыграть весьма заметную роль, не в пример Ленину, который ограничился положением статиста. И Троцкий, и Парвус были арестованы в Петербурге и сосланы в Сибирь (хотя и в разные места). И тот, и другой бежали. Сначала в Петербург, а затем за границу. Парвус, обладая хорошим пером, тем не менее, оставил очень небольшое письменное наследие; слишком много времени у него отнимала его вторая страсть — коммерция. Одна из его заметных литературных вех — книга «В русской Бастилии во время революции», в которой он описал многомесячное пребывание в Петропавловской крепости после поражения революции. Свою бурную революционную деятельность Парвус совмещал с не менее активной деятельностью в сфере торговли и посредничества, где он весьма преуспел. Но здесь его ждала большая неприятность. Будучи одновременно литературным агентом Горького, Парвус представлял его денежные интересы в Германии, где одно время неплохо шла на сцене горьковская пьеса «На дне». Историк Д. Шуб описывает так дальнейшие события, ссылаясь на Горького. Собирая деньги с театров за постановку пьесы, Парвус по договору двадцать процентов со всей суммы брал себе, а остальные делились следующим образом: четверть передавалась Горькому, три четверти — в кассу социал-демократической партии. У Парвуса в результате собралось что-то около 100 тысяч марок. Но вместо денег он прислал письмо, в котором простодушно сообщал Горькому, что все эти деньги он потратил на путешествие по Италии с одной барышней. Так как это было «наверное, очень приятное путешествие», писал Горький, «но касалось его только на четверть, он сообщил об этом в ЦК немецкой с.д. партии». Партийный суд в составе Каутского, Бебеля и Цеткин морально осудил Парвуса, и тот был вынужден уехать в Константинополь. Там Парвус быстро сделался советником в правительстве младотурок, посредничал в торговле между Турцией и Германией и быстро очень разбогател35. Когда началась империалистическая война, у Парвуса, уже богатого человека, которого теперь знали и в высших сферах государства, родилась навязчивая идея, надолго захватившая его целиком: помочь Германии победить путем инициирования революционных выступлений в России36. Александр Исаевич Солженицын выразился обо всем этом одной фразой: Парвус «взялся сделать революцию в России и вывести ее из войны». По сути, это верно, хотя, как и любая лаконичная формула, она не может отразить все оттенки вопроса. Авторы книги «Купец революции» пишут на основании немецких документов о монологе Парвуса перед германским послом в Константинополе фон Вангенхаймом в январе 1915 года: «Интересы германского правительства вполне совпадают с интересами русских революционеров. Русские социал-демократы могут достичь своей цели только в результате полного уничтожения царизма. С другой стороны, Германия не сможет выйти победительницей из этой войны, если до этого не вызовет революцию в России. Но и после нее Россия будет представлять большую опасность для Германии, если она не будет расчленена на ряд самостоятельных государств…»37 Думаю, что в этих словах выражена суть «немецкой роли» в русской революции. Ленин просто воспользовался объективным совпадением в одном пункте интересов большевиков и Германии. Крушение царизма давало в руки Берлина военную победу, а в руки большевиков — вожделенную власть. Есть основания, исследуя последующую деятельность Парвуса, полагать, что этот «план» у него реально существовал и им заинтересовалось германское руководство. Не ясно было лишь пока, как это руководство хотело способствовать его реализации и как большевики, не теряя своего лица, могли опереться на отдельные элементы этого «плана». Западные исследователи утверждают, что Ленин в мае 1915 года встречался с Парвусом в Берне. Например, известный исследователь Ленина и ленинизма Д. Шуб пишет: в мае 1915 года Ленин встретился с Парвусом в Цюрихе. «Вначале Ленин внимательно выслушал планы Парвуса, но не дал ему определенного ответа. Он, однако, для контакта с ним послал в Копенгаген Ганецкого-Фюрстенберга с инструкцией, чтобы тот вступил в парвусовский институт и систематически информировал его оттуда о деятельности Парвуса»38. Биографическая хроника Института марксизма-ленинизма замалчивает сам факт этой встречи. Месяц май в «Хронике» не богат на события. Исследователи жизни Ленина скрупулезно отмечают малейшие штрихи в жизни маленькой семьи Ульяновых. Указывается, что в связи с подготовкой переезда для отдыха в горы Ленин выписывает из бернской библиотеки книги «Курортный справочник» и «Влияние высокогорного климата и горных экскурсий на человека», но о встрече с Парвусом — ни слова. С середины мая Ленин и Крупская живут в горной деревне Зеренберг в отеле «Мариенталь», совершают прогулки в горы. Вскоре Ленин, естественно, приглашает на отдых в Зеренберг Инессу Арманд, и она почти сразу приезжает… В «Хронике» говорится, что Ленин читает, делает в книгах свои бессмертные пометки, пишет письма, инструктирует К. Б. Радека… но ни слова не говорится о встрече с Парвусом. В то время как сам Парвус в своей брошюре «В борьбе за правду» подробно описывает детали встречи с Лениным именно в мае и именно в Цюрихе. Упоминавшийся нами известный историк Д. Шуб на основании письменных свидетельств Гельфанда и других документов утверждает, что А. Л. Парвус приехал в Швейцарию вместе с Екатериной Громан и остановился в самой роскошной гостинице. Шуб пишет, что через Е. Громан Парвус распределил крупную сумму денег среди нуждавшихся русских эмигрантов. Ранее, после первой русской революции, Парвус встречался с Лениным и Троцким в Мюнхене. В один из дней мая Парвус неожиданно пришел в ресторан, где обедали русские эмигранты, и сразу подошел к столику, за которым сидели Ленин с Крупской, И. Арманд и близкий знакомый Ульяновых Каспаров. После короткой общей беседы Ленин и Крупская вместе с Парвусом ушли к себе на квартиру, где беседа была продолжена до вечера. Парвус в своей брошюре о встрече с Лениным в конце мая 1915 года писал: «Я изложил Ленину свои взгляды на социально-революционные последствия войны и в то же время обратил его внимание на то, что, пока война продолжается, никакой революции в Германии не будет; революция возможна только в России, которая вспыхнет в результате победы немцев». Эту встречу подтверждает большевик Алфур Зифельдт, который видел, как Ленин с Парвусом отправились из ресторана вдвоем на квартиру к Ульянову39. Д. Шуб пишет, что Ленин к встрече с Парвусом отнесся чрезвычайно осторожно и подозрительно и никогда и нигде не упоминал о ней. Парвус «соблазнил» эмигрантов сообщением о том, что он открывает в Копенгагене научно-исследовательский институт причин и последствий войны. Нашлись люди, которые согласились с этим научным центром сотрудничать: Чудновский, Зурабов, Урицкий, другие. Одним из них был и Я. С. Ганецкий, весьма приближенный к Ленину человек. Есть основания считать, что в дальнейшем именно Ганецкий мог служить связующим звеном между Парвусом и большевиками40. Довольно часто встречался с Парвусом и К. Радек, написавший в 1924 году специальный очерк об этом человеке, основанный на личных воспоминаниях. Радек приводит слова Парвуса о себе самом, что он «Мидас наоборот: золото, к которому он прикасается, становится навозом». В своем двухнедельном журнале «Новая Россия», который издавался в Париже, А. Ф. Керенский через два десятилетия высказался весьма определенно, озаглавив одну из своих статей «Парвус — Ленин — Ганецкий»41. «Временное правительство точно установило, — писал Александр Федорович, — что „денежные дела“ Ганецкого с Парвусом имели свое продолжение в Петербурге в Сибирском банке, где на имя родственницы Ганецкого, некоей Суменсон, а также небезызвестного Козловского хранились очень большие денежные суммы, которые через Ниа-банк в Стокгольме переправлялись из Берлина при посредничестве все того же Ганецкого…» Керенский имел основания все это утверждать, ибо первое историческое расследование большевистско-немецких связей начало именно его правительство. Однако стоит сказать, что Керенский о связях большевиков с немцами высказывался еще много раньше. Напомним один полузабытый эпизод. Большевики, обладавшие огромным опытом конспиративной работы, постарались уничтожить прямые улики, свидетельствующие об их денежных и иных связях с немцами. Тем более что эти связи были многоступенчатые и о полной картине поступления средств в большевистскую кассу знали лишь несколько человек. К приведенным выше аргументам о существовании этих связей можно добавить свидетельства солидного российского юриста, следователя по особо важным делам при омском окружном суде Н. А. Соколова. Как известно, именно он провел первое сенсационное следствие по делу уничтожения царской семьи. Вынужденно оказавшись в Париже, Соколов продолжал расследование этого страшного дела, которое долгие десятилетия мучает умы честных людей. Представляет, например, интерес протокол допроса Соколовым Александра Федоровича Керенского, как значится в документе, «39 лет, православного, проживающего в Париже, rue de Presbourg, 4». Допрос этого знаменитого свидетеля Соколов действительно осуществил в Париже 14 и 20 августа 1920 года. Главная часть протокола касается Николая II и его семьи. Но не только эти сведения привлекают внимание. Керенский полностью подтвердил достоверность официального документа, опубликованного в газете «Общее дело» 10 декабря 1919 года и означенного как официальное сообщение прокурора Петроградской судебной палаты Карчевского о связях большевиков с немцами, главным образом, денежного и политического характера. Александр Федорович заявил: «Фактическая сторона, изложенная в этом документе, бесспорна… Роль Ленина как человека, связанного в июле и октябре 1917 года с немцами, их планами и деньгами, не подлежит никакому сомнению. Но я должен также признать, что он не агент в „вульгарном“ смысле: он имеет свои цели, отрицая в то же время всякое значение морали в вопросе о средствах, ведущих его к этой цели… Они (большевистские руководители и немцы. — Д.В.) работали на фронте и в тылу, координируя свои действия. Обратите внимание: на фронте наступление (Тернополь) — в тылу восстание. Я сам тогда был на фронте, был в этом наступлении. Вот что тогда было обнаружено. В Вильне немецкий штаб издавал тогда для наших солдат большевистские газеты на русском языке и распространял их по фронту. Во время наступления, приблизительно 2–4 июля, в газете, изданной немцами и вышедшей приблизительно в конце июня, сообщались, как уже случившиеся, такие факты о выступлении большевиков в Петрограде, которые произошли позднее. Так немцы в согласии с большевиками и через них воевали с Россией…» Далее Керенский продолжал: «Австрия готова была выйти из союза с Германией и искала сепаратного мира. Германия спешила совершить у нас переворот осенью 1917 года, стараясь предупредить выход из войны Австрии. Я констатирую Вам следующий факт: 24 октября 1917 года мы, Временное правительство, получили предложение Австрии о сепаратном мире. 25 октября произошел большевистский переворот. Так немцы форсировали ход событий…» (Из архива Военной прокуратуры РФ. Из материалов предварительного следствия по делу об убийстве императора Николая Александровича. Л. 100–104, 110–111. Материал не фондирован, т. е. не имеет специального шифра) Конечно, можно возразить: проигравший оправдывается. Немало в утверждениях Александра Федоровича прямолинейного, как он говорит, «вульгарного». Но проигравшему можно верить, во всяком случае, не меньше, чем октябрьским победителям, имевшим большие возможности замести следы в этом деле. Впрочем, победителям никогда не удалось бы отрицать или скрыть факт их долгой и преступной работы, направленной на поражение России в войне. Фактически Германия в империалистической войне против России имела союзниками не только Австро-Венгрию, Турцию и Болгарию, но и большевиков. От этого никуда не уйти. Но вернемся в Парвусу Материалы Особого архива многократно сообщают информацию о том, что в 1916 году в Берлине создается некий спецотдел под названием «Стокгольм», которым руководит Траутман, с которым через Парвуса поддерживают связи Фюрстенберг и Радек. В архиве содержатся адреса, по которым Парвус и Фюрстенберг проживали неподалеку друг от друга в Копенгагене42. К слову, в Мюнхене Ленин и Парвус жили в десяти минутах ходьбы друг от друга и не раз встречались. Дипломат из австро-венгерского посольства в Стокгольме Гребинг вспоминал позже, что «Парвус и Фюрстенберг-Ганецкий могли и действительно вели, с помощью Германии, экспортную торговлю через Скандинавию с Россией. Этот экспорт германских товаров в Россию шел регулярно и в значительных количествах через фирму Парвуса-Ганецкого следующим образом: Парвус получал из Германии некоторые товары, как-то: хирургические инструменты, медикаменты и химические продукты, даже противозачаточные средства, одежду, в которых Россия нуждалась, а потом Ганецкий, как русский агент, отправлял их в Россию. Но за эти проданные товары они Германии ничего не платили. Все вырученные ими деньги с первого же дня революции в России были использованы, главным образом, для финансирования ленинской пропаганды в России»43. Нельзя не признать, что для маскировки финансовых связей это было хорошим прикрытием. Другой прием камуфляжа заключался в эпизодической, но довольно вялой ругани большевиками Парвуса как «ренегата», «социал-шовиниста», «ревизиониста» и т. д. Создавалась видимость полной отстраненности большевиков от этой личности. Обзорный материал Особого архива сообщает, что авантюристическая политическая деятельность Парвуса опиралась на спекуляции большого масштаба. «Его сделки в Дании, Турции, Румынии, Болгарии, России с продовольствием, зерном, углем, медикаментами, участие в немецкой пропаганде, поставка немецкому генштабу большевистской и антибольшевистской литературы, спекуляции на контрактах по фрахтованию в Скандинавии принесли Парвусу капитал в несколько десятков миллионов, который он помещает в цюрихские банки»44. Ленин лично и прямо не был причастен к этим сделкам, но хорошо знал о них. Более того, они не могли осуществляться без его согласия. Но даже при явном провале он остался бы в стороне. Сохранились некоторые денежные документы (хотя большинство их, естественно, давно уничтожены), которые подтверждают безусловные связи Ганецкого, Суменсон, Козловского, отражающие европейский канал поступления товаров в Петроград. Их десятки. Приведу лишь некоторые.
Грузы шли не только в Петроград и не только для Суменсон.
Шли телеграммы не только в Петроград, но и оттуда, свидетельствовавшие о двусторонней связи.
Среди этих денежно-торговых документов находятся и телеграммы, адресованные Ленину, но уже по политическим вопросам. Здесь не используется эзопов язык нелегальщины и революционной тайны.
Грузы, среди которых значатся амидобихлоратум, салол, термигросы, карандаши, многое другое, в том числе и «дамские чулки», шли через Стокгольм в Петроград, другие города, где они реализовывались, и Суменсон аккуратно переводила деньги в банк. А их забирал для нужд большевиков Козловский.
Попутно Суменсон шлет информацию Ганецкому, носящую внешне сугубо личный характер.
Эпизодически Ганецкий получает многозначительные телеграммы и от самого Ленина.
Ленин не опускался до непосредственного руководства созданным механизмом. Крайние элементы человеческой цепи — деньги, товар, доставка, торговля, банк, изъятие — совсем не знали друг друга. Конспирация, на которой могли бы поучиться позже специалисты ЦРУ и КГБ. А телеграммы, многие из которых весьма загадочны, были часто «лишь условными знаками, шифром, ширмой», пишет Михаил Футрелл, исследовавший пути русских революционеров через Скандинавию и Финляндию в Россию в 1917 году54. А деньги были по-прежнему так нужны… Царский контрразведчик Б. Никитин, выполнявший позже поручение Временного правительства о выяснении связей большевиков с немцами, писал, что одним из каналов финансирования партии накануне революции была линия Ганецкий — Суменсон55. Эта линия, судя по всему, довольно долго действовала бесперебойно:
Исследователь темного дела связей большевиков с немцами С. П. Мельгунов, незнакомый с документами, которые мы привели, утверждает, что Евгения Суменсон располагала крупным счетом в Сибирском банке. «Финансовая экспертиза в дальнейшем выяснила, что этот счет составлял около 1 млн. рублей, с которого накануне революции было снято около 800 тысяч… Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета…»57 Когда 8 июля 1917 года Евгения Маврикиевна Суменсон была заключена под стражу по распоряжению контрразведывательной службы Временного правительства, она подтвердила эти сведения. И более того. Из протокола, составленного каллиграфическим почерком помощника начальника контрразведывательного управления Петроградского военного округа, явствует, что в общей сложности через ее и Фюрстенберга руки «прошло два миллиона тридцать тысяч сорок четыре рубля»58. По тем временам это очень большие деньги. Далее Суменсон сообщила, что по распоряжению Фюрстенберга она была обязана «давать Мечиславу Юльевичу Козловскому деньги по первому требованию (не беря от него никаких расписок), так как М. Ю. Козловский являлся его полным заместителем…». Из протокола также следует, что «через Азовско-Донской банк она, Суменсон, перевела в Швейцарию 230 000 рублей одной фирме…». Евгения Суменсон сообщила, что первую партию медикаментов из Стокгольма от Фюрстенберга она получила в декабре 1915 года на сумму 288 929 рублей59. Имеет ли к этому отношение майская 1915 года встреча Парвуса с Лениным в Швейцарии? Известный исследователь этой проблемы Земан пишет: «В июле 1915 года германское министерство иностранных дел за подписью фон Ягова просило статс-секретаря государственного казначейства о выдаче пяти миллионов марок на усиление революционной пропаганды в России. 9 июля просьба была удовлетворена»60. Большинство историков сходится на том, что «немецкие деньги» стали работать у большевиков особенно активно с 1915 года, вскоре после памятной майской встречи. Когда следственная комиссия допрашивала в августе 1917 года брата Фюрстенберга Викентия Станиславовича, то оказалось, что Яков стал неожиданно богат, ведет большое дело, но от всех попыток выяснить характер этого «дела» явно уклонялся. «Каждый раз, когда я только начинал разговор о состоятельности брата и его предприятии, последний тотчас же стремился перевести его на другую тему… Во время нашего разговора пришел присяжный поверенный Козловский; говорили они тихо…»61 Викентий также сказал, что его брат в семейном разговоре охотно говорил только о политике, но «мы так ничего и не узнали о его коммерческих делах». Думаю, что все эти штрихи весьма многозначительны. Ганецкий был «профессиональным революционером», а они умели хранить тайну, тем более что она, видимо, носила общепартийный характер, хотя и была в руках всего нескольких человек. Ленин ценил Ганецкого и не раз решительно защищал его от различных обвинений в ЦК, на Политбюро. В письме А. А. Иоффе в Берлин в июне 1918 года он подчеркивал: «…Красин и Ганецкий, как деловые люди, Вам помогут и все дело наладится»62. Ведь альянс с немцами еще не закончился… Расследование Временным правительством «дела большевиков» велось вяло — было не до того. Власть шаталась и в то же время где-то надеялась, что большевики помогут ей устоять перед лицом правой опасности, новой корниловщины. Керенский вспоминал, как пишет Мельгунов, что «несомненно, все дальнейшие события лета 1917 года, вообще вся история России пошла бы иным путем, если бы Терещенко удалось до конца довести труднейшую работу изобличения Ленина и если бы в судебном порядке документально было доказано это чудовищное преступление, в несомненное наличие которого никто не хотел верить именно благодаря его совершенно, казалось бы, психологической невероятности. Сам Керенский связь большевиков с немцами доводит до полной договоренности между сторонами, далеко выходящей за пределы уплаты денег в целях развала России по представлению одних и получения их для осуществления социальной революции в представлении других». О «договоренности» Керенский, похоже, говорит верно. Большевики не раз договаривались с немцами. Судите сами. Вот документ более позднего времени, собственноручно написанный Лениным.
Как видим, Ленин не отрицает возможности «договоренностей» с немцами. Договорились (ведь «совпадение интересов!») об использовании немецких войск против Алексеева в августе 1918 года и с таким же успехом могли договориться накануне революции и о том, как совместно «свалить царизм». Тоже поразительное «совпадение интересов» при циничном прагматизме большевиков. Не случайно после Февральской революции большевики начали выпускать такое большое количество газет, листовок, прокламаций! В июле 1917 года партия уже имела 41 газету с ежедневным тиражом в 320 тыс. экземпляров; 27 газет выходили на русском языке, остальные на грузинском, армянском, латышском, татарском, польском и других языках. «Правда» издавалась тиражом в 90 тысяч экземпляров. ЦК партии после февраля приобрел собственную типографию за 260 тысяч рублей65. Никакие «взносы» партийцев не могли обеспечить это газетное половодье. Верхушка партии получала партийное жалованье. Касса большевиков не оказалась пустой! И любые деньги (от экспроприации, пожертвования меценатов или ассигнования «доброхота» Парвуса-Гельфанда) были так кстати в момент, когда представился невероятный, уникальный исторический шанс прихода к власти! Следователь Б. Никитин, занимавшийся «немецкими деньгами большевиков», пришел к выводу, что деньги в руках Ленина всегда были важным политическим инструментом. «Члены ЦК, — писал Никитин, — получали за рубежом жалованье от Ленина. Неугодные ему его лишались… Деньги, поступавшие в кассу разным способом (экспроприации, пожертвования и пр.), поставили Ленина в исключительное положение. Они оплачивали его печатные издания и штат партийных работников. Деньги делали его хозяином организации за границей и в России»66. Когда с плоской подачи Алексинского, Ермоленко, Бурцева и других в печати был поднят большой шум о связях большевиков с немцами, их «предательстве и шпионаже», Ленин в «Листке „Правды“» опубликовал статью «Где власть и где контрреволюция?». Назвав откровения бывшего члена Второй Государственной думы Г. А. Алексинского «клеветнической пакостью», Ленин приводит два главных аргумента, которые, по его замыслу, должны опрокинуть «лубочную работу газетных клеветников». Первый: Ганецкого «недавно свободно впустили в Россию и выпустили из нее»67. Но, во-первых, это было до «шума», и, главное, у Ганецкого было несколько паспортов на разные фамилии… Он мог приехать как Борель, Келлер, Фюрстенберг… Впрочем, когда Ганецкого на границе спецслужбы Временного правительства очень ждали, доверенный Ленина не приехал. Его предупредили об опасности. Керенский об этом вспоминал: «…С начала мая 1917 года Терещенко и отчасти Некрасов в совершенно секретном порядке собирали все данные по поводу преступной деятельности „Ленина и К°“. Чрезвычайно серьезные, но, к сожалению, не судебного, а агентурного характера. Данные эти должны были получить совершенно бесспорное подтверждение с приездом в Россию Ганецкого, подлежащего аресту на границе…» Однако опубликованные в печати некоторые материалы на большевиков «насторожили ленинский штаб. Приезд Ганецкого был отменен, а Временное правительство потеряло возможность документально подтвердить главнейшие, компрометирующие „Ленина и К°“ данные…»68. Аргумент второй у Ленина должен бы вроде быть основным: «Ганецкий и Козловский оба не большевики, а члены польской с.д. партии… Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь, самая сплошная, самая грубая»69. В своей статье «Ответ», опубликованной Лениным 26 и 27 июля 1917 года в газете «Рабочий и солдат», уже после того как Временное правительство отдало приказ об аресте лидера большевиков и он скрылся, вождь русской революции пишет, что у Парвуса служил не только Ганецкий, но и другие эмигранты. «Прокурор играет на том, — пишет Ленин, — что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких»70. Как же дело было в действительности? Корректны ли аргументы Ленина? Чьи приемы, говоря словами Ленина, являются «мошенническими»? Совершенно несостоятельно утверждение Ленина о том, что Ганецкий и Козловский «не большевики». Когда Ганецкого в июле 1937 года арестовали, то следователь со слов несчастного записал: «Член ВКП(б) с 1896 года»71 (видимо, имея в виду социал-демократическую партию. — Д.В.). В действительности это видный деятель одновременно польского и российского рабочего движения. Делегат 11, IV и V съездов РСДРП. На V съезде РСДРП «небольшевик» Ганецкий избран членом ЦК партии. А в 1917 году (во время описываемых нами событий) — членом заграничного Бюро ЦК РСДРП… Как же Ленин мог утверждать, что Ганецкий «не большевик»? На что он рассчитывал, вводя людей в заблуждение? Почти то же можно рассказать и о М. Ю. Козловском, члене исполкома Петроградского Совета, известном большевике. А как в отношении того, что Ленин не имел «никаких» денежных дел с Ганецким? Тем более Ленин утверждает, что об этом «все знают?!». После февральского революционного спазма Ленин кроме И. Арманд особенно много писем и телеграмм шлет Я. Ганецкому. В начале марта специальной телеграммой Ленин предупреждает Ганецкого «об отправке ему важного письма»72. 15 марта 1917 года Ленин шлет Ганецкому телеграмму, содержащую план возвращения в Россию. В последующие дни до отъезда лидер большевиков отправляет почти ежедневно Ганецкому телеграммы и письма, и в том числе такие, в которых даются распоряжения «выделить две или три тысячи крон для организации переезда из Швейцарии в Россию»73. Вскоре Ленин сообщает И. Ф. Арманд, что деньги из Стокгольма на дорожные расходы получены74. И, видимо, это был не единственный перевод. В письме той же Арманд Ленин сообщает, что «денег на поездку у нас больше, чем я думал…»75. Так зачем же Ленин утверждал, что у него не было и нет «никаких» денежных отношений с Ганецким? Распоряжаясь прислать деньги, Ленин знал, что Ганецкий ими располагает! Так кто же, говоря словами Ленина, применяет «мошеннические» приемы? Решение на проезд через Германию было принято быстро. В дело по предложению Парвуса включились не только генеральный штаб и министерство иностранных дел Германии, но и сам кайзер Вильгельм II. В публикациях В. Хельвига и З. Земана, составляющих сборник «Германия и революция в России»76, на основе немецких документов приводятся более чем откровенные намерения германского руководства. Посланник в Копенгагене граф Брокдорф-Ранцау советует министерству иностранных дел отдавать «предпочтение крайним элементам… Можно считать, что через какие-нибудь три месяца в России произойдет значительный развал и в результате нашего военного вмешательства будет обеспечено крушение русской мощи». Канцлер Вильгельм II в письме рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу ставит главное условие: «Я бы не стал возражать против просьбы эмигрантов из России… если бы в качестве ответной услуги они выступили за немедленное заключение мира». Есть еще одно свидетельство со ссылкой на документы французской контрразведки, говорящие о том, что весной 1917 года Ленин в присутствии Анжелики Балабановой, швейцарского социалиста Мюллера, французского редактора журнала «Завтра» Гильбо Анри встречался с представителем немецкого посольства Далленвахом. Рандеву по поводу предстоящего отъезда Ленина через Германию в Россию происходило в ресторане Шоипа на Амтхаусгассе в Берне77. Читатель уже знает, что и революция, и сепаратный мир сотрясут Россию, вольно или невольно в какой-то мере двинувшуюся по «немецкому маршруту» развития событий. «Ответная услуга» будет оказана. Ленин, прекрасно зная, что немецкие власти не менее большевиков заинтересованы в проезде русских революционеров через Германию, выдвинул с помощью Фрица Платтена несколько условий, которые могли бы сохранить большевикам видимость политического и исторического алиби. Его, алиби, Ленин вроде бы получил, но это не меняет исторического результата: Россия в мировой войне с помощью большевиков, говоря словами Людендорфа, была «опрокинута». Никто не в состоянии оспорить этот печальный итог. То, чего так добивались германские руководители, удалось осуществить. Может быть, этот негласный и даже не зафиксированный письменно союз большевиков и Германии вдохновил Сталина и Гитлера, когда они в сентябре 1939 года скрепили подписями своих министров «Договор о дружбе»? Может быть, здесь просто историческое совпадение или проявление вековых традиций в государственных отношениях России и Германии, выраженных во вражде и дружбе? Может быть, Ленин, следуя своей революционной логике, не мог отказаться от неожиданного шанса? Свое алиби Ленин постарался усилить, когда в Стокгольме отказал во встрече Парвусу. Ленин лучше, чем кто-либо другой, знал, что Парвус не только социал-шовинист, но и доверенное платное лицо германских властей. Достаточно было того, что с Парвусом был близок его помощник Ганецкий… Сам Гельфанд-Парвус вспоминал об этом так: «Я был в Стокгольме, когда Ленин находился там во время проезда. Он отклонил личную встречу. Через одного общего друга (видимо, Ганецкого. — Д.В.) я ему передал: сейчас прежде всего нужен мир, следовательно, нужны условия для мира; спросил, что намеревается он делать. Ленин ответил, что он не занимается дипломатией, его дело — социальная революционная агитация»78. Не случайно Ленин, добившись цели, презрительно и иногда демонстративно отвергал Парвуса. Он ему уже был не нужен. Дело было сделано. Работал механизм, ими запущенный, совсем не требовавший личных контактов. Наконец, Ленин свое алиби обосновал и тем, что пальму первенства в поездке через Германию передал меньшевикам. В своей статье «Как мы доехали», опубликованной одновременно в «Правде» и «Известиях» 5 (18) апреля 1917 года, Ленин писал, что инициатива выдвижения плана проезда через Германию принадлежит Мартову79. Как писал Луис Фишер, «Ленину дело представлялось простым: он стремился в Россию, а все остальные пути были закрыты. Что об этом скажут враги в России и на Западе, его нимало не беспокоило. Меньшевики, он знал, не станут на него нападать: их вождь Юлий Мартов приехал в Россию той же дорогой»80. Но все эти алиби, повторим, не могут оспорить непреложного исторического результата: совпадения по одному пункту интересов большевиков и Германии — свалить, опрокинуть царскую Россию. Это совпадение интересов было с максимальной эффективностью использовано заинтересованными сторонами. Обе избегали огласки. И та и другая стороны осуществили сделку через второстепенных лиц. Оба партнера смогли многое превратить в историческую тайну. В поездке революционеры были охвачены противоречивыми чувствами: возбуждение, нетерпение, подспудные опасения перед неизвестностью. В 15 часов 27 марта Ленин и его спутники выехали из Цюриха в Россию. Большевистский вождь еще не знает, что долгие эмигрантские годы остаются за его спиной навсегда, Ленин и Крупская, Зиновьев и Лилина, Арманд, Сокольников, Радек, — всего тридцать два человека разместились в отдельном вагоне, с хорошим поваром. И, что больше всего радовало, с дипломатической неприкосновенностью в придачу. Последующее известно. Немцы оказались на высоте. Один вагон стоил нескольких пехотных корпусов. Немцы не допустили осечки, спокойно доставив Ленина в желаемый пункт. Вагон через Готмадинген — Штутгарт — Франкфурт-на-Майне — Берлин — Штральзунд — Зосниц пересек Германию. 30 марта на шведском пароходе революционеры прибывают в Троллеборг. Находясь на борту, Ленин получил радиограмму Раненого: «Следует ли этим паромом господин Ульянов?». Встречал Ленина и спутников в порту тот же Ганецкий… Ленин пробыл в Мальме и Стокгольме что-то около суток, в сплошных разговорах, обменах мнениями, за расспросами Ганецкого и других большевиков. Улучив минуту, Ленин с Ганецким побывали в магазине, где путешест-венник купил себе обувь и пару штанов… Ганецкий обеспечил большевиков всем необходимым, в том числе и билетами на дальнейший путь. А ведь Ленин утверждал, что никаких денежных дел с Ганецким у него никогда не было… Ленин в Стокгольме привлек большое внимание социал-демократов, прессы. В честь лидера большевиков в отеле «Регина» устраивают обед, его снимают для кинохроники, репортеры добиваются его ответов, бургомистр Стокгольма К. Линдхаген приветствует революционера… Ленин с его сильным, проницательным умом чувствует, что всю прошлую жизнь он прожил только ради того, за чем он едет сейчас на родину. Беседуя с эмигрантами, шведскими социал-демократами, он уже говорит как вождь, мозг, нерв русской революции. Самое главное — не остановиться на полдороге. Вперед, дальше; социализм не далекая утопия. По пути к шведско-русской границе Ленин шлет В. А. Карпинскому в Женеву телеграмму, в которой выражает удовлетворение соблюдением немецкой стороной согласованных условий. В телеграмме в Петроград предлагает сообщить о его приезде в «Правде». Ленин понимает: приезжает не просто эмигрант, на родину возвращается человек, сразу превращающийся в вождя. Говоря о «немецкой теме», скажу еще, что, когда в июле Временное правительство отдало приказ об аресте Ленина, начавшееся следствие быстро собрало 21 том доказательств связей большевистской партии с германскими властями. Но затем дело стало глохнуть. Керенский видел в то время главную опасность справа, а не слева и в складывающейся обстановке рассчитывал в определенной ситуации на поддержку большевиков. Однако известно, что сразу же после октябрьского переворота Ленин и его сторонники распорядились немедленно изъять все материалы следствия против них. Лидер переворота страшно торопился и держал под личным контролем процесс нахождения, изъятия (и, видимо, уничтожения) компрометирующих материалов. По поручению Народного комиссариата иностранных дел его сотрудники Ф. Залкинд и Е. Поливанов 16 ноября 1917 года докладывали об изъятии материалов незаконченного следствия. Там, в частности, говорится:
В Центральном особом архиве отчет Е. Поливанова и Ф. Залкинда также хранится, опубликованный в газете «Лантерн», с указанием номеров чеков (№ 7433 и 2754 немецкого государственного банка)82. Здесь же находится досье Эдгара Сиссона, агента информационного комитета в Петрограде, созданного по инициативе правительства США83. В деле Временного правительства о связях большевиков с немцами содержится еще ряд подобных документов с упоминанием большевистских вождей, но за подлинность их трудно поручиться; это документы обобщающего характерa, подготовленные следствием. Распоряжения на финансирование лиц, занимающихся «пропагандой мира», слишком прямолинейны, чтобы признать их подлинными. Установлено, что значительное число документов (возможно, и даже вероятно, как раз подлинных) бесследно исчезло. Это неудивительно. Было бы непонятным, если бы большевики сохранили в неприкосновенности компрометирующие их материалы. Следствие пыталось создать версию прямого подкупа Ленина и его соратников немецкими разведывательными службами. Это, судя по материалам, которыми мы располагаем, маловероятно. Наиболее реально другое, об этом говорят все многочисленные косвенные свидетельства. Парвус (возможно, и эстонец Кескула) с согласия министерства иностранных дел и германского генштаба с их финансовой помощью и субсидиями «питали» фирму Ганецкого, Суменсон, Козловского в их коммерческих делах. Без немецкой помощи Парвуса Ганецкий просто не мог бы начать «дела». Еще в 1914 году, по свидетельству его брата, Яков бедствовал и у него не было денег даже на молоко своему ребенку84. Значительная часть выручки через Ганецкого, Суменсон, Козловского шла в большевистскую кассу по разным каналам. Английский исследователь М. Футрелл, изучая судьбу Ганецкого, пришел к выводу: «Рассматривая предыдущую жизнь Фюрстенберга, трудно себе представить, чтобы он мог посвятить себя финансовым операциям ради иной цели, чем помощь революции…»85 Думаю, что это именно так. Ганецкий занимался коммерцией на основе партийного поручения Ленина. Через его руки до революции и после прошли миллионы рублей, огромное количество драгоценностей. Он, в частности, долго вел дело по расчетам с поляками после рижского мира 1920 года, занимался по решению Политбюро реализацией за рубежом огромного количества царских бриллиантов, жемчуга, золота, ювелирных изделий. И, тем не менее, когда Ганецкий был арестован в 1937 году, во время многочасового обыска у него дома нашли лишь… два доллара и абсолютно никаких драгоценностей86. К его рукам ничего «не прилипло». Или, как утверждают некоторые, в швейцарских банках и сейчас существуют его счета? История полна тайн… Не вызывает сомнений, вместе с тем, что это был идейно убежденный человек, о чем не раз говорил и сам Ленин. Могу еще раз убежденно сказать, что «немецкие деньги» — не клеветническая мистификация, как неизменно утверждали большевики, а большая историческая тайна. Находя, «откапывая» все новые и новые свидетельства и факты, мы постепенно ее открываем. Может быть, одним из первых после революции пытался поднять вопрос о «немецких деньгах» в русской революции знаменитый Эдуард Бернштейн. Он опубликовал через четыре года после октябрьского триумфа Ленина большую статью в берлинской газете «Форвертс» — органе германской социал-демократии. Судя по содержанию, Бернштейн долго и тщательно готовил статью; он не хотел запятнать свое имя легковесными версиями. Приведу фрагмент этой статьи. «Известно, и лишь недавно это вновь было подтверждено генералом Гофманом, что правительство кайзера по требованию немецкого генерального штаба разрешило Ленину и его товарищам проезд через Германию в Россию в запломбированных салон-вагонах, с тем чтобы они могли в России вести свою агитацию… Ленин и его товарищи получили от правительства кайзера огромные суммы денег на ведение своей разрушительной агитации. Я об этом узнал еще в декабре 1917 года. Через одного моего приятеля я запросил об этом одно лицо, которое благодаря тому посту, который оно занимало, должно было быть осведомлено, верно ли это. И я получил утвердительный ответ. Но я тогда не мог узнать, как велики были эти суммы денег и кто был или кто были посредником или посредниками (между правительством кайзера и Лениным)». Далее Бернштейн пишет: «Теперь я из абсолютно достоверных источников выяснил, что речь шла об очень большой, почти невероятной сумме, несомненно больше пятидесяти миллионов золотых марок, о такой громадной сумме, что у Ленина и его товарищей не могло быть никакого сомнения насчет того, из каких источников эти деньги шли. Одним из результатов этого был Брест-Литовский договор. Генерал Гофман, который там вел переговоры с Троцким и другими членами большевистской делегации о мире, в двояком смысле держал большевиков в своих руках, и он это сильно давал им чувствовать»87. Через неделю, 20 января 1921 года, Бернштейн опубликовал в «Форвертс» еще одну статью, где бросал вызов коммунистам Германии и российским большевикам: он готов предстать перед судом, если они находят, что он оклеветал Ленина. Но центральные комитеты двух коммунистических партий многозначительно промолчали, фактически невольно признав неотразимость утверждений и аргументов Бернштейна. Возникает только вопрос: действительно ли так велика сумма немецкой «помощи» большевикам? Думаю, что Бернштейн привел обобщенные финансовые данные за все годы, начиная с 1915-го, ибо крупные денежные инъекции Берлин продолжал осуществлять и после октября 1917 года. В сборнике германских документов «Германия и революция в России 1915–1918 гг.» говорится: «Лишь тогда, когда большевики начали получать от нас постоянный приток фондов через разные каналы и под различными ярлыками, они стали в состоянии поставить на ноги их главный орган „Правду“, вести энергичную пропаганду и значительно расширить первоначально узкий базис своей партии… Всецело в наших интересах использовать период, пока они у власти, который может быть коротким, для того чтобы добиться прежде всего перемирия, а потом, если возможно, мира. Заключение сепаратного мира означало бы достижение желанной военной цели, а именно — разрыв между Россией и ее союзниками»88. В этом сборнике много документов, подобных таким, например: посол Германии в Москве Мирбах отправил 3 июня 1918 года (за месяц до своей гибели) шифрованную депешу в министерство иностранных дел: «Из-за сильной конкуренции союзников нужны 3 миллиона марок в месяц». Через два дня советник германского посольства Траутман по поручению Мирбаха шлет новую телеграмму: «Фонд, который мы до сих пор имели в своем распоряжении для распределения в России, весь исчерпан. Необходимо поэтому, чтобы секретарь имперского казначейства предоставил в наше распоряжение новый фонд. Принимая во внимание вышеуказанные обстоятельства, этот фонд должен быть, по крайней мере, не меньше 40 миллионов марок»89. Подобных документов много. Люди, знакомившиеся с ними, никогда не ставили их подлинность под сомнение. Эти документы свидетельствуют, что в крупномасштабной операции по инициированию революционной активности большевиков и оказанию им прямой финансовой помощи с немецкой стороны участвовали: кайзер Вильгельм II, генерал Людендорф, коммерсант и идеолог Парвус, канцлеры фон Бетман-Гольвег и граф фон Гертлинг, статс-секретарь министерства иностранных дел Рихард фон Кюльман, германские послы в Москве граф фон Мирбах и барон фон Ромберг, секретарь германского казначейства граф Зигфрид фон Редерн и некоторые другие, более мелкие фигуры. Со стороны большевиков играли свои роли в этом спектакле Ганецкий-Фюрстенберг, Красин, Иоффе, Козловский, Кескула, Радек, Раковский, ряд других лиц. А Ленин? Он как опытный режиссер стоял за кулисами и следил, как идет спектакль, созданный при его участии и согласии. Ленин был очень осторожен и за исключением нескольких промахов (отрицание своих денежных связей с Ганецким, например) оставил немного своих следов в атом деле. Одобрив огромную по значению антипатриотическую, антироссийскую акцию, он в максимальной мере воспользовался возможностями, которые предоставила большевикам Германия. И немцы, и Ленин хотели поражения царизма. В этом их интерес полностью совпадал. Они своего добились. Кайзеровская Германия и большевики оказались тайными любовниками. Но странными — по расчету. Большевики никогда не любили распространяться о «немецком ключе». Хотя любой звук, любое слово или отдельная строка, работавшая на них, брались на вооружение. В конце января 1919 года Чичерин прислал Троцкому телеграмму, в которой говорилось: «Только что полученное радио сообщает, что парижская газета „Опллер“ передает сообщение нью-йоркской газеты из вечерней „Таймс“ следующего содержания: легенда о сношениях большевистских вождей с Германской империей окончательно опровергается. В январе 1918 года русские контрреволюционеры послали полковнику Робинсу серию документов, доказывающую связь между германским правительством, Лениным и Троцким. Робинс произвел расследование и обратился к Гальперину, который признал, что многие из этих документов были в руках правительства Керенского и являются несомненным подлогом… Бывший издатель „Космополитен магазэн“ Верста Сиссон согласился с Робинсон, однако позднее Сиссон переменил мнение. После долгих блужданий документы были проданы за 100 тыс. рублей американцам…»90 Чичерин не задает себе и Троцкому одного-единственного вопроса: если документы, как утверждает Робинс, фальшивка, почему за них дали 100 тысяч… Стоит коротко остановиться и на судьбе Парвуса и Ганецкого, сыгравших столь значительную роль на коротком отрезке российской истории. Оба, особенно второй, были хорошо знакомы Ленину. Ганецкий в 1916–1921 годах был одним из самых доверенных лиц Ленина. После успеха октябрьского переворота Парвус решил еще раз испытать себя, как и в 1905 году, на сцене революции. Правда, ему было уже пятьдесят лет и он был старше Ленина на три года. В середине ноября 1917 года Парвус встретился с Радеком в Стокгольме и попросил передать Ленину личную просьбу: разрешить вернуться в Россию для революционной работы. У него есть опыт, голова, наконец, большие деньги, и его еще не покинули силы. Парвус признал, что его репутация запятнана сотрудничеством с социал-патриотами, его сам Ленин называл «шовинистом», но все, что он делал, было во имя успеха революции в России. Желая победы Германии, он тем самым приближал триумф революции в России. Он даже готов к партийному суду и с нетерпением ждет ответа Ленина. Через три недели Радек вернулся в Стокгольм. Его ответ содержал жесткие слова Ленина: — Дело революции не должно быть запятнано грязными руками. Парвус пережил большое разочарование. «Купец революции» не мог сказать, что руки большевиков, воспользовавшихся его помощью, были более чистыми. Он помог русской революции, но теперь был ей не нужен… Само имя Парвуса могло теперь только компрометировать Ленина. Свою роль он сыграл и может уйти. Более того, простое появление Парвуса в Петрограде лишь подтвердило бы обвинения в «измене» большевиков. После революции германское правительство также охладело к человеку, выдвинувшему в свое время идею использования большевиков, чтобы «повалить Россию». Ему перестали выдавать кредиты для новых коммерческих предприятий. Тогда Парвус пригрозил, что за один миллион марок предаст гласности разоблачительные документы. Не знаю, шантаж ли помог или просто разногласия миром уладили, но большого скандала не получилось91. Свою роль на исторических подмостках Александр Лазаревич Парвус сыграл досрочно. Перебежчикам, двойным агентам обычно до конца не доверяют обе стороны. Нужно было уходить за кулисы. Парвус собирался написать большие мемуары; ему было о чем сказать! Но последние два десятилетия русско-немецкий социал-демократ провел очень бурно: курорты, женщины, вино, смелые финансовые комбинации, фантастические планы… После октября семнадцатого рыхлый, огромный, одутловатый Парвус продолжал вести образ жизни такой же, словно ему было трид-цать. Но фонтан юности когда-то неизбежно иссякает. В декабре 1924 года, через десять месяцев после смерти Ленина, у Парвуса отказало сердце. Никто и никогда после этого не мог сказать и никогда не скажет, о чем они с Лениным долго беседовали в мае 1915 года… Некоторый интерес представляет книга Е. А. Гнедина, сына Парвуса, «Катастрофа и второе рождение»92. В ней Евгений Александрович в основном описывает свои долгие похождения, связанные с попыткой по поручению советских властей заполучить наследство Парвуса в пользу… СССР. Но в окружении социал-авантюристов было немало ловких людей, которые позаботились об этом заранее, и деньги Парвуса уплыли, естественно, в другие руки. Однако Гнедин смог заполучить богатую библиотеку Парвуса с частью его бумаг. По существовавшим тогда порядкам библиотека и документы были вначале тщательно «просмотрены» чекистами. После этого, естественно, там не могло остаться ничего такого, что могло компрометировать Ленина и большевиков. Хотя Е. А. Гнедин официально осудил политическую позицию своего отца, его это не спасло. В 1939 году он был арестован и провел в лагерях и тюрьмах долгих шестнадцать лет… Теперь о Я. С. Ганецком, человеке, державшемся в тени. Ганецкий, с момента их первого знакомства и до кончины Ленина, был человеком, близким к вождю большевиков. Как отмечала жена брата Ганецкого: «Яков находился в особо дружеских отношениях с Лениным». Он был признанным мастером по финансовым делам партии, ее тайным, теневым сторонам. Это знали все руководители. И не только они. Интересно, когда А. М. Горький, находившийся в Италии, в 1926 году не мог отрегулировать свои денежные отношения с Государственным издательством, он не стал обращаться за помощью к кому бы то ни было, а написал именно Ганецкому: «…я очень попросил бы Вас похлопотать, чтобы мне выслали 2 т. долл. в дополнение к тем двум, которые мною уже получены в счет обещанных четырех…»93 Все, что мне удалось установить о Я. С. Ганецком, дает основание сказать, что в период подготовки к большевистскому перевороту он был ленинским «казначеем», умевшим добывать деньги и держать язык за зубами. Думаю, его роль в событиях (по влиянию) ничуть не меньше роли тех вождей-соратников Ленина, о которых написаны книги и статьи в самых толстых энциклопедиях. Но все дело в том, что его роль тайная, закулисная. Судьба Ганецкого трагична. Он не умер, как Парвус, в собственной постели. Хотя вначале, используя явное покровительство Ленина, занимал солидные посты в Наркомфине, Наркомторге, ВСНХ. Ленин не раз давал ему и после революции щекотливые, деликатные поручения, порой и личного характера. В апреле 1921 года Ленин, например, пишет отъезжающему в зарубежную поездку Ганецкому записку:
В конце мая вновь отъезжающий за границу Ганецкий опять получает «записочку».
Думаю, не каждому вождь революции будет давать такие бытовые поручения (вроде шнурков для ботинок Надежде Константиновне и французских булавок)…96 Десятки документов, просмотренных, подписанных или подготовленных Лениным и связанных с Ганецким, это почти всегда деньги… В одном случае Ганецкий докладывает о деньгах социал-демократа Моора (83 513 датских крон). Что с ними делать? Ленин забыл, что это за деньги. Помогает Зиновьев: «По-моему, деньги (сумма большая) лучше отдать в Коминтерн. Моор все равно пропьет их»97. Ленин напрасно пишет, что «забыл об этих деньгах». Вождь большевиков хорошо знал Карла Моора, швейцарского социал-демократа, немца по национальности. В свое время, будучи членом кантонального парламента и правительства в Берне, он давал поручительство на жительство в Швейцарии Ленину с Крупской, как и И. Арманд. Ленин не знал (это стало точно известно только после второй мировой войны), что К. Моор был платным агентом Берлина. Нося кличку Байер, он регулярно слал свои донесения в германское посольство в Берне о делах и намерениях большевиков. А Моор знал немало об этом, будучи лично знакомым с Лениным, Радеком, Шкловским, Зиновьевым, другими революционерами. В сентябре 1917 года К. Моор вдруг решил передать ЦК большевистской партии крупную сумму денег. Он объяснил, что неожиданно стал обладателем крупного наследства. Но Моор лукавил: наследство в Германии он получил еще в 1908 году. Предложенные деньги («наследство») были выделены германским командованием для поддержки большевиков. Авторы этой операции надеялись, что подобной акцией Моор сможет заслужить особое доверие и войти в контакты с самым высшим руководством большевиков. Правда, в ЦК сначала засомневались в происхождении этих денег и, будучи напуганными расследованиями по поводу их связей с Берлином, отказались принять «дар». Но после октября деньги были приняты без всяких оговорок и условий. Таким образом, Карл Моор был лишь одним из каналов поступления немецких денег в большевистскую казну. Оставшись после переворота в России, Моор по-прежнему регулярно информировал Берлин об обстановке в большевистской верхушке. Несколько раз встречался с Лениным. И хотя в отношении Моора существовали подозрения, это не мешало ему выполнять роль Байера. Упоминаемые выше 83 513 датских крон, как докладывал в ЦК Ганецкий, были «фактическим остатком полученных сумм от Моора»98. Когда Моор умер в Берлине (14 июня 1932 года) почти 80-летним стариком, Карл Радек опубликовал в «Известиях» траурную статью, где сделал неожиданное признание, что Моор оказывал денежную помощь большевикам. Конечно, никто тогда не знал (кроме нескольких лиц, включая самого Радека), что К. Моор передавал большевикам не свои деньги, а германского генштаба. Никто не понял намека. В то время сенсации были невозможны… Но мы отвлеклись, рассказывая о Ганецком, как одной из главных фигур большевистско-германского неписаного соглашения. В другом случае Ганецкий едет в Варшаву по вопросу улаживания очередных денежных контрибуционных выплат Польше (очередные 5 млн. рублей золотом) после окончания войны с ней. В третьем случае Ганецкого Ленин рекомендует в руководство Центросоюза для «укрепления» организации. Ленин полностью верит человеку, который помог ему в щекотливом деле с «планом Парвуса» и нигде никогда не проболтался. Мало ли что Керенский и кадеты всех их, в том числе и Ганецкого, называли «немецкими шпионами»… Его, Ленина, вождя победоносной революции, тоже называли «шпионом» Германии… Ложь на вороте не виснет. После смерти Ленина Ганецкий сразу ушел как бы в тень, но продолжал держаться в среднем слое большевистских руководителей. В 1935 году он был назначен директором Государственного музея Революции. Но это была его последняя должность. Ганецкий вместе с женой Гизой Адольфовной и сыном Станиславом, слушателем военной академии, 18 июля 1937 года были арестованы. Сам Ганецкий как… немецкий и польский шпион. При обыске у него нашли книги и брошюры Троцкого, Зиновьева, Каменева, Радека, Бухарина, Шляпникова — целых 78 работ. Это были страшные «улики». Во время обыска в квартире Ганецкий успел написать ломающимся карандашом: «Наркому Внудел товарищу Ежову». Записка начиналась так:
Сверху листка, написанного лихорадочным почерком: «Прошу передать немедленно!» Напрасно Яков Станиславович пытался убедить сталинского монстра в «ужаснейшем недоразумении». Ленинское любимое детище, ходившее вначале в облике ВЧК, а теперь НКВД, не могло находиться без работы. Погубил Ганецкого найденный в делах отчет о его поездке в Польшу 20 сентября 1933 года. Ездил он по поручению Сталина за архивом Ленина, но, чтобы заполучить его, ему пришлось неоднократно встречаться с офицерами 2-го разведывательного отдела польского генерального штаба. Это самовольство «засекли». НКВД со временем расценил, естественно, этот поступок как «шпионскую связь». А «германским шпионом» он стал, как заявил ему следователь, еще с времен империалистической войны, что было близко к истине. По сути, это был намек на старые «немецкие дела», которые, однако, никто не разрешал «ворошить». Даже сам Ганецкий не мог упоминать на допросах о заданиях Ленина. Это означало бы немедленный приговор. А он надеялся на снисхождение Сталина. То, что не удалось доказать Временному правительству, ленинско-сталинские чекисты просто констатировали: не может человек не быть «шпионом», так много в жизни общаясь с иностранцами. К тому же люди, которые слишком много знали, были для Системы всегда опасны. Очень опасны. О судьбе таких людей, прежде чем предрешить ее, обычно докладывали Сталину. Так было и здесь. Вождь был краток: «Ликвидировать». Допрошенный в качестве свидетеля старый большевик Валецкий Максимилиан Густович (также расстрелянный в сентябре 1937 года) показал, что Ганецкий был близким компаньоном Парвуса. Подобное заявление было уже страшно отягчающим обстоятельством. Валецкий очень точно обрисовал работу компании Парвус-Ганецкий в 1916–1917 годах, указав, что помогали им Козловский и Суменсон. Ганецкий на очном допросе пытается опереться на Ленина, требуя, чтобы в протокол было записано: он ездил в Польшу за архивом Ленина100. Записывают. Но это не помогает. Ганецкий мечется на допросе, пытаясь спастись. А здесь еще его сотрудник Петермейер на очной ставке доложил, что когда он ездил в Берлин, то по поручению Ганецкого получал для него марки у некоего господина Сеньора… Не помогло отчаянное, кричащее письмо Ежову, в котором Ганецкий, чувствуя, что он слишком много знает о большевистских вождях и это погубит его, пытается найти хоть какую-нибудь зацепку для спасения101. Тщетно. Бесполезно. Система беспощадна. К чести Ганецкого, хотя его, как и всех других, подвергали страшным «физическим воздействиям», пытали, он не сломался и не «признался», что он «немецкий и польский шпион». Таких стойких было немного. На закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда Союза ССР под председательством Никитченко Ганецкий 26 ноября 1937 года был приговорен к смертной казни как шпион и троцкист. Суд начался в 11.30. Заседание закончилось в 11.45. Всего пятнадцать минут… Ленин не мог и предположить, какие успехи в борьбе с «волокитой» будут достигнуты… Расстреляют в тот же день. В последнем слове, которое занимает в протоколе закрытого судебного заседания всего две строчки, Ганецкий сказал: «Виновным себя ни в чем не считаю». К делу приложена последняя справка объемом менее полстраницы:
Ганецкие: муж, жена, сын — все были расстреляны. Однако оставшейся в живых дочери Ханне Яковлевне Ганецкой должно быть сообщено: 1. Ганецкий Яков Станиславович умер 21.1.1939 г. от ослабления сердечной деятельности. 2. Ганецкий Станислав Яковлевич умер 24.11.1941 г. от воспаления легких. 3. Ганецкая Гиза Адольфовна умерла 29.12.1938 г. от рака желудка…103 Деятельность ЧК-ВЧК-ОГПУ-НКВД, которые так любил Ленин, была доведена в своем «мастерстве» до совершенства. Автор так подробно остановился на судьбе Я. С. Ганецкого, одного из самых приближенных к Ленину людей, не случайно. В этой судьбе — кровавой капле большевизма — видна вся его суть. Сталин, ставший «Лениным сегодня», не мог допустить, чтобы по земле продолжали ходить люди, знавшие тайны революции изнутри. Список несчастных, приговоренных по «первой категории», Сталин просматривал еще до суда. На фамилии Я. С. Ганецкого, которого неплохо знал, его взгляд не задержался… Яков Станиславович Ганецкий больше, чем кто-либо, знал о «немецком ключе» большевиков. Так закончил свой жизненный путь один из самых доверенных людей Ленина, обладатель всей тайны финансовой связи большевиков с германским «купцом революции». Ленин, пойдя на преступную связь с немцами, знал: в жизни всегда есть риск, но никогда нет вечных гарантий. Ленин и Керенский Ленин и Керенский родились в Симбирске, оба в апреле месяце. Но Керенский моложе Ленина на одиннадцать лет. Истории было угодно, чтобы два политических деятеля стали олицетворением двух начал: радикального, революционного, и компромиссного, эволюционного. Американский полковник Р. Робинс, член американской миссии Красного Креста в России в 1917–1918 годах, несколько раз встречался и с Керенским, и с Лениным. Керенский принимал Робинса в царской библиотеке Зимнего дворца, куда он переселился 18 июля, незадолго до своего свержения, а Ленин — в кремлевских, тоже царских, хоромах в марте 1918 года. И тот и другой до революции говорили, что царские дворцы надо отдать обитателям хижин, сделать из них музеи, государственные присутствия. Но как только власть оказалась у этих политиков в руках, особенно речь идет о большевиках, палаццо российских монархов тут же были облюбованы вождями и их окружением как места для своих жилищ. В. Бонч-Бруевич, сумевший в 1919 году осуществить второе издание книги «Волнения в войсках и военные тюрьмы», в предисловии пишет, что «просит материалы об этом деле присылать по моему новому адресу: Москва, Кремль, Дворцовая площадь, Кавалерский корпус, Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевич»104. Написано так обыденно-просто, словно автор живет в Орехово-Зуеве или Мытищах… Любая власть порочна. Но чем менее она демократична, порочность ее возрастает. Однако я отвлекся. Робинс дает такую характеристику Керенскому: «Человек с характером и мужеством, выдающийся оратор, человек неукротимой энергии, ощутимой физической и духовной силы, пытавшийся поставить сложившуюся в то время в России ситуацию на рельсы эволюционного развития, хотя базы для этого не было. Он пытался перевести революционную ситуацию в эволюцию… Поражение Керенского было сильно ускорено и, в конце концов, наступило из-за глупости союзников… Раскинув руки с нервно сжатыми пальцами на царском письменном столе, Керенский страстно сказал: „Союзники заставили меня агитировать за западно-европейский либерализм“». Робинс вспоминает, что Ленин, сидя в кабинете царя, откинувшись на спинку великолепного кресла, положив руки на подлокотники, обтянутые тканью с царской короной, уверенно рассуждал о глубоких преимуществах социализма перед капитализмом. «Американская система, — говорил Ленин, — похожа на старика; она старая, выполнила свою задачу, в свое время она была великой. Возможно, российская советская система — младенец в колыбели, но он полностью обладает способностью создать новую творческую систему… Наши насильственные методы могут оказаться методами, которые вы примените позже…» При всей фрагментарности приведенных воспоминаний американского полковника в них схвачены некоторые важные моменты, характеризующие двух самых популярных людей семнадцатого года в России. Керенский — типичный российский либерал, пытавшийся поглаживаниями успокоить вздыбившуюся Россию, сделать ее похожей на западные демократии. Ленин — великий и беспощадный утопист, вознамерившийся с помощью пролетарского кулака размозжить череп старому и создать общество, идея которого родилась в его воспаленном мозгу. Вскоре после приезда Ленина в Петроград «социалист Керенский» (как он любил себя называть) выразил желание встретиться с Лениным. Интуитивно понимая, что, находясь по своему мироощущению где-то между левыми и правыми и являясь человеком исторического компромисса, Керенский искал контактов с людьми, представляющими разные полюса политического спектра. Поддерживая связи с А. И. Гучковым, М. В. Родзянко, И. В. Годневым, Г. Е. Львовым, П. Н. Милюковым, Керенский с не меньшей активностью встречался с социалистами И. Г. Церетели, В. М. Черновым, Ф. И. Даном, Н. С. Чхеидзе. Но Керенский понимал, что встреча с «главным» социалистом может дать надежду на поддержку его усилий левым флангом политических сил России. Управляющий делами Временного правительства В. Набоков вспоминал: «О Ленине на заседаниях правительства почти никогда не говорили. Помню, Керенский, уже в апреле, через некоторое время после приезда Ленина, как-то сказал, что он хочет побывать у Ленина и побеседовать с ним, а в ответ на недоуменные вопросы пояснил, что ведь большевистский лидер „живет в совершенно изолированной атмосфере, он ничего не знает, видит все через очки своего фанатизма, около него нет никого, кто бы хоть сколько-нибудь помог ему сориентироваться в том, что происходит“»105. Керенский наивно надеялся, что он сможет помочь Ленину «сориентироваться в том, что происходит». Несмотря на то, что Керенский дал знать через своих помощников о своем желании встречи с Лениным, тот от нее без колебаний уклонился. Так же как от Парвуса, которого использовал, но держал на дистанции, и многих других, которые могли запятнать его революционную репутацию. Ленин любил сокрушать своих противников издалека. Он не любил прямых дуэлей. Сильный ум Ленина вскоре после приезда в Россию быстро вычислил судьбу Керенского: это герой момента. Компромисса с ним не будет. Если придут правые, то правительственные постановления будут подписывать Корниловы, гучковы, алексеевы. Если же верх одержат левые, под декретами будет стоять его подпись. Керенский, по Ленину, не имел будущего. В России никогда не было сильной партии центра. И это ее трагедия. Именно поэтому и не удалась Февральская революция. Правые и левые без сильного амортизирующего центра в конце концов пошли стенка на стенку. Было много пепла… Ленин верно оценил Керенского: тот не хотел идти явно ни с большевиками, ни с белыми генералами. Эсер, трудовик, социалист Керенский мечтал о «третьем пути». Находясь в изгнании, А. Ф. Керенский напишет: «Ни в Ленине, ни в белых генералах нет спасения, ибо ни с Лениным, ни с очередным Врангелем народа русского нет. Социальная справедливость, свобода, свободный человек были растоптаны красными и белыми вахмистрами. Но против них выступит решающая третья сила…»106 Под ней Керенский подразумевает народную демократию, которая родилась в феврале. Увы, эти провидческие слова Керенского, как это очень часто бывает в истории, оказались преждевременными. Керенский, бежав на Запад, всю жизнь справедливо говорил, что царские генералы — это контрреволюция справа; большевики — контрреволюция слева. Для него (вероятно, для многих и теперь) непреходящей ценностью была лишь Февральская революция. Именно здесь, думаю и я, Россией был упущен великий исторический шанс. Керенский, быстро поняв, что Ленин не хочет стать союзником демократической эволюции, тем не менее, по отношению к вождю большевиков вел себя сдержанно и порой весьма благородно. Даже в последующем он не опускался до площадных, плебейски-плоских выражений, в чем себе никогда не отказывал Ленин. Вот пример. На одном из заседаний Временного правительства Милюков в своем выступлении заявил: «В какой мере германская рука активно участвовала в нашей революции — это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного, исчерпывающего ответа… Но германские деньги в революции все же сыграли свою роль… Керенский, расхаживавший по комнате, остановился, побледнел и закричал: — Как? Что Вы сказали? Повторите! — и быстрыми шагами приблизился к своему месту у стола. Милюков спокойно повторил. Керенский словно осатанел. Он схватил свой портфель и, хлопнув им по столу, закричал: — После того как господин Милюков осмелился в моем присутствии оклеветать святое дело великой русской революции, я ни одной минуты здесь больше не желаю оставаться. Схватив портфель, повернулся и вылетел стрелой из зала… Львов выбежал следом, догнал, уговорил, вернул…»107 Даже когда под влиянием и давлением негодующего общественного мнения Временное правительство издало распоряжение об аресте Ленина и некоторых других лиц, подозреваемых в связях с немцами, Керенский, одобряя в принципе создание специальной комиссии по расследованию, подчеркнул: — Пусть эти люди ответят перед лицом закона. Только закона… Керенский хотел уважать закон. Он не был создан для революционных жестокостей. Ленин — другое дело. …В мае 1918 года Ленин, узнав, что Московский Революционный трибунал, рассмотрев 2 мая 1918 года дело по обвинению четырех служащих суда во взяточничестве, вынес им мягкую меру наказания, тотчас пишет записку в ЦК, где есть строки о судьях: «Вместо расстрела взяточников выносить такие издевательски слабые и мирные приговоры есть поступок позорный для коммуниста и революционера. Подобных товарищей надо преследовать судом общественного мнения и исключать из партии, ибо им место рядом с Керенскими и Мартовыми, а не рядом с революционерами-коммунистами…»108 Одновременно с этой запиской Ленин отправил указание наркому юстиции Д. И. Курскому, от которого потребовал «тотчас, с демонстративной быстротой, внести законопроект, что наказание за взятку (лихоимство, подкуп, сводка для взятки и пр. и т. п.) должно быть не ниже десяти лет тюрьмы, и, сверх того, десяти лет принудительных работ»109. Ну а что касается судей, которые стали поводом для грозных записок, Ленин настоял, чтобы ВЦИК пересмотрел дело и взяточники непременно получили по 10 лет тюрьмы. В этой истории любопытно другое. Ленин, сам того не подозревая, своей запиской в ЦК РКП дает характеристику Керенскому (как и Мартову) как либералу, человеку, не способному к «революционной твердости». В этой оценке Ленин прав: Керенский не годился в диктаторы. Хотя одно время Ленин упорно пытался обвинить его в бонапартизме. Керенскому не повезло в истории. Ее любимчик всего на полгода, он затем на долгие десятилетия (Александр Федорович прожил без малого девяносто лет) был многими предан остракизму: большевиками, белыми эмигрантами, социалистами, буржуазными деятелями. Благодаря многолетним усилиям советской историографии он топчется где-то на краю исторической сцены как фигляр, марионетка, политический клоун. Даже его кличка, под которой на него было заведено дело спецслужбами НКВД, была весьма выразительной: Клоун110. На протяжении десятилетий сначала Сталин, а затем и другие советские бонзы пристально следили за Керенским. В 20–50-е годы агенты ИНО ОГПУ-НКВД контролировали каждый шаг Керенского. Любое его выступление, статья, поездка тут же становились известными Москве. Задача уничтожения Керенского, видимо, не ставилась; большевистское руководство скоро убедилось, что политически он ему не опасен. Даже предпринимались попытки влияния на Керенского в определенном направлении. К нему подсылались «неожиданные собеседники», «старые знакомые», «единомышленники», но Керенский не запятнал себя сотрудничеством с агентами Кремля. Несмотря на противоречивые подчас высказывания, Керенский до конца дней остался приверженцем идеалов свободы и демократии, которые провозгласила Февральская революция. Но, думаю, в конце концов, история Керенского оценит по достоинству. Это был демократ-самородок. Он несколько месяцев был горячим любимцем народа, потому что сам любил его, но никогда не заискивал перед ним. Керенский был способен, ощущая слепую инерцию толпы, бросать ей яростные слова: — Взбунтовавшиеся рабы! И толпа покорно замирала. Как писал тонкий наблюдатель человеческих состояний Виктор Чернов, «в лучшие свои минуты он мог сообщать толпе огромные заряды нравственного электричества, заставлять ее плакать и смеяться, опускаться на колени и взвиваться вверх, клясться и каяться, любить и ненавидеть до самозабвения…»111. Я думаю, что это прекрасная и точная характеристика Керенского в его «лучшие минуты». Керенский интуитивно понимал, что два враждебных крыла — правое и левое — при отсутствии сильного либерально-демократического центра рано или поздно схлестнутся, затопив Россию кровью. Он возлагал огромные надежды на Учредительное собрание, которое должно стать первым «всероссийским народным парламентом», способным повести Россию по дороге демократии. Калиф на час страстно хотел привести Россию к этому спасительному, как он выражался, «большому всероссийскому комитету», способному выработать стратегию нации. Керенский «прилагал чудовищные усилия воли и мысли», писал сторонник главы Временного правительства Станкевич, «для того чтобы поворачивать весь громадный корабль государственности в ту сторону, где видел спасение»112. Ему же Керенский поведал, что он «с нетерпением ожидает созыва Учредительного собрания, для того чтобы открыть его, сложить свои полномочия и немедленно, во что бы то ни стало, уйти»113. Увы, он не уйдет сам. Ему просто придется бежать. Находясь в начале январе 1918 года в России, в подполье (в Москве и Петрограде), пытаясь вырваться в Европу, Керенский имел все основания воскликнуть, узнав о разгоне большевиками Учредительного собрания, как Робеспьер, когда его схватили: — Революция погибла! Настало царство разбойников… Ведь он так любил говорить о Французской революции! Он любил и демократическую революцию российского Февраля. Многие его слова о ней оказались пророческими. Выступая 16 мая 1917 года на митинге в Одессе, Керенский воскликнул: — Нам суждено повторить сказку Великой Французской революции!114 Хотя, если говорить о «повторении сказки», более прав А. Н. Потресов: «Российская катастрофа куда шире французской и по своему охвату и, в особенности, куда глубже, радикальнее, по предпринятой ею перестройке и осуществленному разрушению»115. Ленин был беспощаден к Керенскому. Только в опубликованных материалах (так называемом Полном собрании сочинений) фамилия Керенского за период революции упоминается более двухсот раз! Любимый лейтмотив ленинских речей и статей, касающихся Керенского, это обвинение его в тайных договорах с союзниками. Керенский «считался эсером — и как будто социалистом, и как будто бы революционером, а на самом деле представлял из себя империалиста, который прятал тайные договоры в кармане…»116. Эти «договоры в кармане» не дают Ленину покоя. Выступая в Московском Совете, Ленин заявил неуклюжей фразой, что «враги, с которыми нам приходилось иметь дело до сих пор, — и Романов, и Керенский, и русская буржуазия — тупая, неорганизованная, некультурная, вчера целовавшая сапог Романова и после этого бегавшая с тайными договорами в кармане…»117. Ну и конечно, меньшевики и эсеры «прикрывали тайные договоры» Керенского118. Десятки раз Ленин клеймит «тайные договоры», которым был верен Керенский. Ленин, сам страшно любивший тайны, обвиняет Керенского в верности Временного правительства подписанным соглашениям с союзниками, многие из которых носили откровенно империалистический характер. Если Керенский просто соблюдал договоры, соглашения, которые и могли нести государственную тайну, но не преступную, то у Ленина бывало иначе. Его тайны часто кровавы. Вот одна из них (из записки Склянскому).
Куда тайнам Керенского до этих «тайн»! Керенский упоминается Лениным очень часто в своих трудах как виновник всех бед в России. Царь и «соглашатели с Керенским во главе» виновны в том, что нам «достались в наследие разложение и крайняя разруха»120. Эта идея как рефрен звучит во многих речах Ленина. Например, выступая в коммунистической фракции V съезда Советов, Ленин заявил, что «усилиями Керенского и помещиков-кулаков, говорящих: после нас хоть потоп, страна доведена до того положения, что говорят: чем хуже, тем лучше»121. Но эти обвинения кажутся вождю русской революции недостаточными. Он их усиливает: «Керенский гнал войска в наступление и миллионы людей уложил в битвах»122. Многие «революционные речи» Ленина сводятся к нехитрому утверждению, что царь (часто вождь большевиков называет его «Николаем Кровавым») и Керенский вкупе с меньшевиками и эсерами — главные виновники национальной трагедии. Лишь большевики способны выполнить мессианскую роль и спасти Россию. Автор уже говорил, что Ленин никогда не стеснялся в выборе выражений, полосуя ими своих политических противников. Керенскому (как, впрочем, и Каутскому, и Бернштейну, и Плеханову, и Николаю II, и Милюкову, и многим, многим другим…) досталось особенно много сочных эпитетов вождя социалистической революции в России. Приведем лишь маленькую толику этой богатейшей ругательной мозаики. «Словесный республиканизм Керенского просто несерьезен, недостоин политика, является, объективно, политиканством»123. Керенский — «демократический краснобай», который говорит народу «громкие, но пустые слова»124. Ленин ищет все новые и новые эпитеты: «Перед нами стояли мизерные, презренно жалкие (с точки зрения всемирного империализма) враги, какой-то идиот Романов, хвастунишка Керенский»125. Ленин поучает победившие массы, что «сбросить невежество и халатность гораздо труднее, нежели свергнуть идиота Романова или дурачка Керенского»126. Эпитеты и дуэт этих исторических деятелей весьма приглянулись лидеру большевиков. Героизм момента не труден, учит Ленин, особенно если речь идет о восстании «против изверга-идиота Романова или дурачка-хвастунишки Керенского»127. У вождя большевиков нет и тени сомнения в оправданности и позволительности этой бранной риторики. По отношению к своим политическим противникам Ленин следовал правилу, высказанному им еще в Париже в 1911 году: «Таких людей надо прижимать к стене и, если не подчиняются, втоптывать в грязь»128. Подобные выражения — обычный стиль ленинской полемики, когда крепость и бранность слов очень часто заменяли политические аргументы вождя. На закате своих дней Керенский, читая лекции в Нью-Йоркском и Стэнфордском университетах и задумав написать «Историю России», решил прочитать Ленина. Аккуратно, том за томом приносил он из университетской библиотеки труды вождя. Страницу за страницей пробегали старческие глаза. Свою фамилию на страницах он находил очень часто. Ни разу человек, с которым он хотел искренне встретиться и поладить во имя революции, не сказал о нем ни одного доброго слова! Но умудренный годами, печальным опытом борьбы и изгнаний, Керенский не отвечает мертвому Ленину ядом обличений. И не только потому, что мстить истории бессмысленно, но и в силу осознания непреложного факта: проигравшие всегда оправдываются. Александр Федорович понимал, что и сам оказался во многом легковесным и несостоятельным, но и ленинизм выразился в теории набором непререкаемых догм, а на практике нашел выражение в жестоком тоталитаризме. Однако многое из того, что Керенский говорил и писал по горячим следам растоптанного Февраля, сохранило свою значимость в понимании существа социальных бурь тех далеких теперь уже лет. У Керенского хватило исторического достоинства не опуститься до ленинского стиля политического спора. Неудачный политик понимал: история всех рассудит… Удайся Февраль 1917 года, и Россия была бы сегодня великим демократическим государством и ее не ждал бы развал, как советскую империю… Добравшись из России до Парижа, где он оказался ненужным, Керенский писал, писал, писал. Статьи, воспоминания, заметки. В одной из статей, полемизируя с Лениным, неудачник скажет: «Большевизм — это социализм нищеты и голода… Но нет социализма вне демократии; социальное освобождение невозможно в государстве, где не уважаются личность человека и его права»129. Звучит современно и сегодня. Демократизм Керенского ярко выразился и в отношении к монарху, отрекшемуся от трона. Бывший председатель Временного правительства пишет, что нельзя было превращать царя в мученика; этим самым была бы возрождена монархическая легенда. «Я сам, — писал Керенский, — 7 марта (20-го) в заседании Московского Совета, отвечая на яростные крики: „Смерть царю, казните царя“, отвечал: „Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя обязательство за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Я сам довезу его до Мурманска“»130. Но, к сожалению, пишет Керенский, британские власти до окончания войны отказались принять царскую семью. Тогда Временное правительство вывезло Николая и его близких в самое тогда безопасное место в России — в Тобольск. Керенский считает, что если бы октябрьский переворот застал Романовых «в Царском, то царь бы погиб не менее ужасно, но почти на год раньше»131. У Керенского было время осмыслить тот период, когда он, тридцатишестилетний, стал главой Временного правительства и Верховным Главнокомандующим Российского государства. «Заложник демократии» оказался между жерновами угрозы генеральской диктатуры и большевистского якобинства. И там, и там в качестве средства наведения «государственного» или «революционного» порядка был террор. Несколько месяцев Керенскому удавалось балансировать между жерновами, но большевикам помог… Корнилов. Керенский знал о намерениях генералитета «навести в России порядок», даже в известном смысле приветствовал бы это, но при условии высшего контроля со стороны Временного правительства. Но это не устраивало генералитет. И Керенский по-прежнему маневрировал, балансировал… Но когда 27 августа ему на стол положили телеграфную ленту, он понял: Корнилов, «спасая Россию», будет делать это без Временного правительства и его, главы этого органа.
Керенскому сообщалось, что своим решением Корнилов вводит в Петербурге военное положение и берет всю полноту военной и гражданской власти в свои руки…133 Это был не только призыв. Третий конный корпус, Уссурийская, Донская и Туземная дивизии уже двигались к Нарвской, Московской и Невской заставам Петрограда. Поднимались и другие части и соединения. Керенский, отбросив нерешительность, телеграфировал в Ставку: «Приказываю все эшелоны, следующие на Петроград и в его район, задерживать и направлять в пункты прежних стоянок». Корнилов, получив это распоряжение, начертал: «Приказания этого не исполнять, двигать войска к Петрограду…» Видимо, Керенский своими телеграммами войска бы не задержал. Но вмешались большевики и части, находившиеся под их влиянием. ЦК партии большевиков, другие социалистические организации обратились к населению с воззванием, в котором призвали солдат, рабочих дать отпор корниловщине. Генеральский мятеж схож с августовским путчем 1991 года. Особенно в отношении лидеров страны. Тогда, в 1917-м, Керенский как-то сразу потерял свое влияние, а через семьдесят четыре года в сходной августовской ситуации его лишился и Горбачев. В этом опасность бесконечного балансирования, маневрирования, лавирования, которые в определенные моменты нужны, но сутью долгосрочной политики быть не могут. После выступления Корнилова, которое удалось с помощью большевиков отразить и погасить, Керенский издал приказ о предании суду за мятеж генералов Корнилова, Деникина, Лукомского, Маркова, других столпов путча. Возвращаясь к тем драматическим дням, Керенский уже в 1919 году справедливо напишет, говоря о корниловщине: «Заговор открыл дверь большевикам»134. Путч Корнилова оказался для большевиков спасительным, вдохновляющим, обнадеживающим; после него их авторитет пошел в гору и быстро стало падать влияние Керенского. Станкевич вспоминает, что, когда в начале октября он приехал из Пскова к премьеру Временного правительства, тот «произвел на него впечатление какой-то пустынности, странного, никогда не бывалого спокойствия. Не было ни постоянно окружавшей Керенского толпы, ни делегаций, ни прожекторов… У Керенского появились какие-то странные досуги, и я имел редкую возможность беседовать с ним целыми часами, обнаруживая у него странную неторопливость»135. История отвернулась от своего недолгого любовника. Керенский был в зените славы, популярности, влияния, пока Февральская революция испытывала долгий, высокий прилив. Когда же начался отлив, то экспрессия, порыв, импульсивность, лихорадочная активность лидера переходного периода быстро потускнели и погасли. Даже к собственной персоне он стал относиться без прежнего уважения. А раньше… В своей книге о Февральской революции Виктор Чернов писал, что «Керенский всегда злоупотреблял и органически не мог не злоупотреблять личным местоимением первого лица: его „Я“ им выговаривалось мысленно с большой буквы…»136. Керенскому с генералами не «везло». К нему как Главнокомандующему они относились снисходительно-иронически. Когда он бывал на фронте, то чувствовал на себе любопытно-недоброжелательные взгляды. Генерал Корнилов своим мятежом придал лишь второе дыхание большевикам. Когда же Александру Федоровичу пришлось бежать из Петрограда, был еще один шанс, который зависел теперь от другого генерала — Петра Николаевича Краснова, командира 3-го конного корпуса. Своим приказом Керенский направил корпус на столицу с целью вернуть себе власть. Но агитаторы большевиков еще на дальних подходах к Петрограду сделали свое дело. Краснов был арестован. Но поскольку советская власть еще переживала эйфорию победы, генерал был под честное слово отпущен. Слова своего он не сдержал и продолжил борьбу, оказавшись в конце концов в Германии, где увлекся литературной деятельностью. Его многотомный роман «От белого орла до красного знамени» вызвал любопытство Сталина. Когда книги ему достали, он, полистав, бросил: — Роман, как и сам генерал, дерьмо… Уже семидесятилетний П. Н. Краснов решил помочь Гитлеру, естественно, не добившись на этом позорном поприще успеха. Когда П. Н. Краснова вместе с генералами А. Г. Шкуро, Султан-Гиреем и другими коллаборационистами схватили в 1945 году в Германии, Сталин приказал судить их в Москве, проявив к этому старику немалый интерес. Суд припомнил Краснову его сотрудничество с Керенским. Во время следствия он подробно рассказал о событиях тридцатилетней давности, когда пытался выполнить приказ Керенского. Суд под председательством небезызвестного В. В. Ульриха приговорил 16 января 1947 года Краснова Петра Николаевича — последнего русского генерала, на которого надеялся А. Ф. Керенский, к повешению. На другой день 78-летний Краснов, последний командующий вооруженными силами Временного правительства, был казнен137. В последнем слове он не просил пощады. Керенский еще не знал, что, проиграв Ленину в октябре 1917 года, он не проиграл ему исторически. Наоборот. После семи десятилетий грандиозного советского эксперимента выяснилось, что монолитная система, созданная большевиками, могла существовать лишь в бесконечной войне: с окружающими противниками, внутренними «врагами», потенциальными агрессорами, с разными инакомыслящими, иными, нежели коммунистическая, идеологиями. Как только выяснилось, что большинство этих угроз мифические, система рухнула. Социализм Керенского тоже трудно примерить к современности. Он аморфен, расплывчат, неопределенен. Но в одном Керенский был всегда высокой личностью: превыше всех ценностей он почитал свободу. И тогда, когда в декабре 1905-го и июне 1906 года он был арестован «за хранение и распространение рукописей преступного содержания», и тогда, когда своим первым распоряжением как министр юстиции он выпустил из тюрем политических заключенных, и в последние дни земной жизни, когда медленно водил пером по страницам своего последнего труда «Россия и поворотный момент истории», Керенский не изменил приверженности свободе как высшей духовной ценности. В эмиграции Керенский много писал. Ленина давно не было в живых, и он не полемизировал с ним. Но последовательно доказывал, что ленинизм не имеет будущего. В начале тридцатых годов Керенский редактировал в Париже еженедельник «Дни», а в конце десятилетия журнал «Новая Россия». По инициативе Керенского в еженедельнике проходили регулярные собрания «Дней», на которые приглашались политические деятели, писатели, философы, просто «бывшие» для обсуждения проблем далекой, чужой, но бесконечно родной России. Сталин до конца своих дней требовал сведений о Керенском: чем занимается, на что живет, кто «крутится» около него, нельзя ли «использовать» бывшего главу Временного правительства. Специальным распоряжением вначале Ягода, а затем Берия поручили спецслужбе «разрабатывать Клоуна». Берия пишет резолюцию: «тт. Фитину, Судоплатову. Надо наладить освещение групп Керенского и Чернова. 7 января 1942 г.». За околицей Москвы шла жестокая война, а НКВД «освещал» Керенского и Чернова. Источник Аллигатор, в частности, сообщал в Москву, что живет Керенский на средства старшего сына инженера и материальную поддержку чехословацкого правительства. Его журнал «Новая Россия» финансирует богатая еврейка Беянсон. Керенский часто бывает в Англии, где живут его бывшая жена Барановская и два сына. Керенский поддерживает связи с Бунаковым, Рудневым, Зензиновым, Демидовым, Алдановым, Авксентьевым, Мережковским… Аллигатор сообщает далее, что Керенский заявляет: «Диктатура Сталина — самая жестокая и ужасная из всех известных на земле». Иногда Керенский разъезжает по западным столицам с лекциями в поддержку демократии и осуждением диктаторских режимов. Агент также докладывал, что Керенский проповедует идею создания «второй партии» в России кроме ВКП(б) или хотя бы «крестьянского союза». Без этого Россия никогда не станет демократической страной. «Источник» информировал, что Керенский имеет большую поддержку среди евреев, так как они не забыли 4 апреля 1917 года, когда российское Временное правительство опубликовало декрет о равноправии евреев. Правда, когда после окончания второй мировой войны Керенский очень активно стал курсировать по Европе, на одном из докладов (уже не Аллигатора, а Бориса) Гукасов — один из руководителей НКВД — наложил резолюцию: «Керенский опять выплывает на первые роли. Надо подумать о нем и обезвредить»138. Но по каким-то причинам решение, видимо, было изменено, и Керенский избежал печальной судьбы Троцкого. Все это могло бы стать темой специального исторического исследования. Но я коротко остановлюсь лишь на одном вопросе, поднятом Керенским, актуальность которого и ныне не исчезла. Керенский однажды на очередном собрании «Дней» целое выступление посвятил единственному вопросу: «Существует ли для России угроза распада?». К июню 1930 года, когда шла дискуссия, большевики уже давно по инициативе Ленина изменили национальный облик России. Еще в 1919 году большевиками было признано «деление страны на губернии и уезды» устаревшим139. Никто не мог и предположить тогда, что искусственное создание национальных образований, закладывает под Россию мину страшной разрушительной силы. Политбюро принимало решения, подобные тому, что родилось 22 июня 1920 года: «Разбить, выселить русских кулаков из Туркестана. Выслать из Туркестана в российские концлагеря всех бывших членов полиции, жандармерии, охранки, царских чиновников…»140 Или, создавая национальные образования, безапелляционно решать (постановление Политбюро от 29 ноября 1923 г.) — к социалистической Белоруссии присоединить следуюирте уезды: Городецкий и Мстиславский Смоленской губернии; Витебский, Полоцкий, Богейновский, Оршанский, Себежский, Дриссенский, Невельский, Городокский и Велижский уезды Витебской губернии; Хюгилевский, Рогачевский, Быховский, Климовичский, Чауский, Черниковский, Гомельский и Речицкий уезды Гомельской губернии и т. д.141. Постановления Политбюро о создании Татарской республики142, о «башкирских делах» и т. д.143 диктовались лишь соображениями следовать догме марксизма в национальном вопросе. Большевики создали новую политическую карту того образования, которое раньше называлось Россией. Именуемое Союзом, это было, тем не менее, унитарное государство. Керенский, как проницательный, умный человек, понимал, что, пока тоталитарность жива, Россия может долго сохраняться как советская империя. Ну а если рано или поздно она будет сдвигаться к демократизму, цивилизованности? Керенский корректно полемизирует с мертвым Лениным, ленинской моделью устройства коммунистической России. Но эта полемика выглядит не ожесточенной и непримиримой, а мудрой и рассудительной со стороны долгожителя, бывшего главы Временного правительства. Керенский одну из будущих бед увидел в том, что Россия, «органически участвуя в создании многонациональной, или, лучше сказать, сверхнациональной России, сама растворилась в ней… Я уже не раз говорил, что человечество движется к объединению, а не распылению. Социализм, как христианство, как все великие творческие социальные идеи, сам по себе универсален, империалистичен»144. Критикуя ленинскую идею создания множества национальных образований на территории России, Керенский пишет, что идея «самоопределения малых народов вплоть до отделения — реакционна, ибо идет вразрез с мировой тенденцией к интеграции и объединению». Он с огромной убежденностью и болью пишет, что «в то время, когда Европа тянется к созданию над-Европы, нам предлагают вернуться в границы Московии и раздробить на этнографические части уже существующее, выкованное и выстраданное историей, великое сверхплеменное единство. Я этого не хочу. Я этого не могу». Керенский заявляет, что «время для федерирования сверху — прошло. Теперь надо постараться найти новые формы для крепкого сцепления снизу, для нового органического развития России — отечества многих, во всем равноправных наций»145. Керенский провидчески предрекает крах «механической федерации», в которой под запретом подлинное равноправие и свобода. Как это ни парадоксально, в таком унитарном обществе запрещено и «национальное чувство русских». Изгнанник предрекает усиление центробежных сил, которые могут в один не очень прекрасный момент разрушить ленинский союз, сцементированный «партией-государством». Керенский еще не знает, что ленинская идея «федерации сверху» в конце концов, в условиях тоталитарного государства приведет к возможности наказания целых народов, их депортациям, лишению общечеловеческих прав. Ленинская ставка на разрушение губернского деления и искусственное образование национальных единиц в условиях отсутствия демократии лишь аккумулировала национальное недовольство народов, рано или поздно разрушивших Союз, созданный большевиками. Если бы Ленин мог знать, что с ведома и одобрения его детища — большевистского Политбюро — 11 мая 1944 года Государственный Комитет Обороны решит: «Всех татар выселить с территории Крыма и поселить их на постоянное жительство в качестве спецпоселенцев в районах Узбекской ССР. Выселение возложить на НКВД СССР. Обязать НКВД СССР (т. Берия) выселение крымских татар закончить к 1 июня 1944 года…»146 До татар и после них будут немцы, калмыки, болгары, греки, турки, ингуши и другие народности. Советская империя, созданная по чертежам Ленина, дойдет до состояния, когда она будет способна пожирать своих собственных членов. Керенский еще в 1917 году, когда он стал у государственного руля, ратовал за «сверхплеменное единство», добровольное объединение народов не по национальному признаку, а экономическому, географическому, административному, политическому. Но ни тогда, ни позже его голос не был услышан. До конца своих дней Керенский остался верен идеалам Февральской революции. У нее постоянно были два опасных врага: реставраторские силы старого режима и экстремизм большевиков. Но еще в мае 1917 года Керенский, ознакомившись с апрельской программой Ленина, вместе с Церетели провидчески заявили: «Контрреволюция в России придет через левую дверь»147. Был ли исторически прав Керенский, судить читателю. Керенский вошел в историю как глашатай свободы, но не вождь. В конце своей жизни Керенский уже говорил о революции: «Она может быть неизбежной, но никогда — желанной». Возможно, он согласился с Жоресом, который в своей «Социалистической истории», говоря об эпохе Конвента, заявил: «Революция — варварская форма прогресса. Сколь благородна, плодотворна, необходима ни была бы революция, она всегда принадлежит к более низкой и полузвериной эпохе человечества». Вождь большевиков всегда думал иначе. Без этого он не был бы Лениным. Июльская репетиция Более семи десятилетий отделяют нас от рокового 1917 года. Все это время миллионы людей славили Октябрьскую революцию и миллионы проклинали ее. Сейчас о ней судят те, кто не совершал революцию и не несет за нее исторической ответственности. Это более беспристрастные люди. Каждая революция бросает семена, которые дают всходы, часто противоположные тем, что от них ожидают. Семнадцатый год вместо свободы дал людям рабство. В области духа, труда, социальных отношений. Но революция российская дала одно несомненное благо: от нее выиграли народы многих стран. Это звучит парадоксально. Как? Почему? Увидев плоды великого сокрушения самих основ жизни, страшный и долгий эксперимент, мало кто захотел повторить этот кровавый и горький опыт. Русская революция стала Великим Предостережением от Рабства… Ленин, провозгласив после приезда в апреле 1917 года курс на социалистическую революцию, остался до конца верен ему. Вначале даже среди большевистского руководства у него было немного сторонников. Но по мере углубления кризиса в стране и роста разочарования во Временном правительстве все больше людей обращали свои взоры к большевикам — ведь они предлагали очень простые решения самых сложных вопросов. «Финансовая газета» в передовице от 17 мая 1917 года писала: «Для политической революции достаточно было взять у Николая II отречение и арестовать десяток его министров. Это легко было сделать в один день. Для революции же социальной нужно получить отречение от всех своих имущественных прав от десятков миллионов граждан и арестовать всех несоциалистов». Сегодня правота газеты не вызывает сомнений. Ленин тут же ответил газете в своей «Правде» статьей «Как запугивают народ капиталисты?». Оказывается, по Ленину, для успеха социальной революции не нужны тот «вздор» и «величайшая клевета», которыми полна «Финансовая газета». Для торжества социальной революции нужно всего-навсего экспроприировать «самое большее от одной-двух тысяч миллионеров — банковых и промышленных воротил. Этого вполне достаточно, чтобы сопротивление капитала было сломлено. Даже и у этой горстки богачей не нужно отнимать „все“ их имущественные права; можно оставить им и собственность на известный скромный доход. Сломить сопротивление нескольких сот миллионеров — в этом и только в этом задача»148. Ленин едва ли не понимал, что это чистой воды политическая демагогия. Но он знал, что темные, полуграмотные массы рабочих, крестьян, солдат понимают и принимают именно эту «отбирательную», конфискационную, «разделительную» логику. Задача действительно кажется простой: «от краха можно спастись», сломав сопротивление всегонавсего нескольких сот богачей! Столь простые решения вековых вопросов импонировали уставшим, обездоленным, смятенным людям. Большевики в условиях двоевластия (Временное правительство и Советы), проводя ленинскую стратегию, исподволь и неуклонно упрочивали свое влияние. Они, и только они, обещали очень быстро и наверняка и мир, и землю, и свободу. Но давая рецепты «революционным массам», как лишить опоры Временное правительство я лице «банковских и промышленных воротил», Ленин не уставал бичевать и руководство Советов за недостаточную революционность. «Вся ответственность за этот кризис, за надвигающуюся катастрофу ложится на народнических и меньшевистских вождей. Ибо они в данное время — вожди Советов…»149 «Правда», которую он теперь редактировал, изо дня в день вносила в смятенное общественное сознание предельно простые «истины», понятные «рецепты», доступный анализ ситуации. Стоило эсеру С. Маслову выступить в печати с осуждением самочинных захватов помещичьих земель, как Ленин тут же вступается за крестьян: «Владение помещичьими землями отдать сразу местным крестьянам…» Большевики хотят земли «передать крестьянам без выкупа, без всякой платы»150. Эта простая информация, западая в голову солдату-крестьянину, сразу же делала его сторонником большевиков. На I Всероссийском съезде крестьянских депутатов, проходившем в мае 1917 года, эти ленинские идеи легли в основу проекта резолюции по аграрному вопросу. Выступая на съезде крестьян, Ленин рисовал идиллические картины: «Это будет такая Россия, в которой будет вольный труд на вольной земле»151. Забегая вперед, в послеленинские дни, мы знаем, что ни «вольного труда», ни «вольной земли» не будет. Реализуя кооперативный план вождя через десятилетие с небольшим после «социалистической» революции, ленинское Политбюро будет принимать самые жесткие постановления, с помощью которых превратит крестьян в крепостных XX века. Так что о «вольном труде» по достижении главной цели — захвата власти — вспоминать большевики больше не будут. Ленинские призывы к миру, так же как и слова о земле, находили горячий отклик у всех, кто устал от войны. Произнося речь о войне на 1 Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов 9(22) июня 1917 года, Ленин предлагал простое и понятное решение. — Как же практически представляем мы себе выход из этой войны? Мы говорим: выход из войны только в революции… Когда говорят, что мы стремимся к сепаратному миру, то это неправда. Мы говорим: никакого сепаратного мира…152 Но революция во время войны — это поражение собственной страны. Что же касается сепаратного мира, то через несколько месяцев именно большевики его и заключат с Германией. Мало кто знал, что, заключив пораженческий мир, большевики перейдут к ликвидации не нескольких сот миллионеров, а сотен тысяч собственников, средней и крупной буржуазии, интеллигенции. Это приведет к страшной гражданской войне, которую и планировали большевики. Но до октября призывы Ленина к миру, посулы «вольной земли» играли роль костра надежды, видного издали уставшему путнику. Думаю, что большевики едва ли задумывались над тем, что одно дело давать обещания, находясь в оппозиции, и другое, когда они заполучат власть. Буквально по всем пунктам обещаний — мира, земли, свободы, Учредительного собрания, свободы печати и многим, многим другим — произошла быстрая, почти мгновенная метаморфоза в сторону ужесточения, ограничения, отмены, иного «чтения», прямого отказа. Даже землю, которую большевики дали, сделали нежеланной, ибо все, что на ней производилось, беспощадно отбиралось. Иными словами, хотя большевики, и особенно Ленин, любили клеймить своих противников «демагогами», именно они взяли на вооружение демагогию — политический способ обретения популярности максимально завышенными обнищаниями, подлаживанием под желания масс, в своей основе людей с низкой политической сознательностью. Особенно «не повезло» свободе. Вскоре после захвата власти, ссылаясь на «особые условия», «гражданскую войну», «контрреволюционную угрозу», руководители нового государства установили беспощадный режим террористической диктатуры. Естественно, что политические силы и классы, которых лишили всего, ответили также насилием. Ленинская любовь к ЧК, чрезвычайщине, ставка на террористическое управление государством способствовали тому, что постепенно, но с самого начала возникновения пролетарского государства над ним стало быстро подниматься полицейское ведомство. Свобода, провозглашенная с броневика, высоких кафедр, съездов, страниц «Правды», очень скоро оказалась на положении изгоя, а потом и узника. Когда в июне 1917 года Временное правительство, напуганное слухами и известными ему фактами подготовки большевиками захвата власти, приняло решение о запрете (на три дня!) готовящейся демонстрации, Ленин выступил сразу с несколькими статьями протеста. Он напирает на то, что «во всякой конституционной стране устройство таких демонстраций — неоспоримейшее право граждан»153. Через несколько месяцев Ленин забудет, что такое «права граждан». Ни о каких демонстрациях речь даже не может вообще идти. Любое собрание, объединение, коллективная акция — только с ведома и разрешения ВЧК-ГПУ. В июне 1922 года Политбюро по инициативе Ленина рассмотрело вопрос об антисоветских группировках среди интеллигенции. Постановление высшего партийного ареопага, над которым много потрудились Уншлихт, Курский и Каменев, получилось похожим на извлеченное из архи-вов средневековой инквизиции. Вот только несколько небольших фрагментов. Предписывалось осуществлять «фильтрацию студентов», имея в виду «установление строгого ограничения приема студентов непролетарского происхождения и установление свидетельств политической благонадежности». Предписывалось провести «тщательную проверку всех печатных органов». Специальным пунктом вменялось «установить, что ни один съезд или Всероссийское совещание спецов (врачей, агрономов, инженеров, адвокатов и проч.) не может созываться без соответствующего на то разрешения НКВД. Местные съезды или совещания спецов разрешаются губисполкомами с предварительным запросом заключения местных органов ГПУ… Существующие секции спецов при профсоюзах взять на особый учет и под особое наблюдение»154. Подобный полицейский циркуляр весьма колоритно выражал стратегическую линию партии в строительстве «нового» общества. Еще несколько лет назад лидер большевиков страстно говорил о свободе, демократии, народном представительстве и буквально сразу же после прихода к власти становится духовным и организационным наставником формирования полицейского социального режима. Об этих вещах автор напоминает потому, что после бескровного Февраля на протяжении почти восьми месяцев большевики настойчиво «раскачивали» общество, подрезали жилы власти, ослабляли и разлагали армию, дискредитировали демократические партии под лозунгами, ничего общего не имеющими с их последующей практикой. Выводя сотни тысяч людей на улицы, большевики надеялись таким образом приблизиться к власти, а затем и завладеть ею. Циничный прагматизм: власть любой ценой, неразборчивость в средствах уже тогда не могли не броситься в глаза проницательному наблюдателю. Ираклий Церетели, один из меньшевистских лидеров, прошедший каторгу и глубоко приверженный социал-демократическим идеям, вспоминал, как 11 июня в помещении кадетского корпуса представители всех фракций Всероссийского съезда Советов обсуждали вопрос О несостоявшейся демонстрации накануне 10-го числа. В своем. выступлении Церетели заявил, что «заговор был обезврежен в момент, когда мы его раскрыли… Контрреволюция может проникнуть к нам только через одну дверь: через большевиков. То, что делают теперь большевики, это уже не идейная пропаганда, это — заговор. Оружие критики сменяется критикой с помощью оружия…»155. Может быть, обвинения Церетели, лидеров других политических партий в том, что большевики делают ставку на насильственный захват власти в стране, не имели под собой почвы? Может быть, «соглашатели», как большевики называли меньшевиков и эсеров, сгущали краски? Но нет. Ленин, выступая на совещании Петербургского комитета РСДРП 11 июня по поводу отмены демонстрации, совершенно определенно сказал, что «мирные манифестации — это дело прошлого»156. Ленин недвусмысленно заявил, что «рабочие должны трезво учесть, что о мирной демонстрации теперь речи быть не может»157. Сохраняя курс на захват власти, переход от «буржуазного к социалистическому» этапу революции, большевики взяли курс на использование военной силы. Временное правительство не без основания видело выход в ослаблении внутриполитического кризиса на рельсах широкомасштабного наступления на фронте. О нем в обществе много говорили, некоторые — с надеждой; успехи наступления ускорят установление мира. Керенский, бросив все дела в столице, с раннего утра до темна объезжал полки, дивизии, корпуса. Везде говорил, говорил — до хрипоты. По его словам, от этого «наступления зависит судьба революции». Мы долго усмехались над этими словами «незадачливого политика». Может быть, и напрасно. Удайся наступление (для чего, правда, было немного шансов), и положение в стране, особенно в Петрограде, стало бы совсем иным. Власть Временного правительства получила бы ту опору, которую оно быстро теряло: веру, доверие миллионов людей. Но армия была уже не в состоянии решать крупные оперативные и стратегические задачи. Хотя частного успеха могла и добиться. Но и это было бы важно. Однако перед наступлением в полках под влиянием большевиков подолгу митинговали, ставили перед командирами разные условия, выдвигали ультиматумы. Иногда принимали резолюции: «Займем траншеи австрийцев — за это половина полка в отпуск домой на две недели». В воспоминаниях В. Б. Станкевича говорилось, как Керенский, выступая в одном полку, встретил ожесточенное сопротивление большевика, капитана Дзевалтовского, который находчиво разбивал каждый тезис Верховного Главнокомандующего. «Часть солдат аплодировала Дзевалтов-скому, часть, не меньшая, — Керенскому, но большинство слушало молча, думая про себя свою думу…»158 Но даже в таком состоянии неорганизованно поднявшиеся в атаку части первоначально добились тактического успеха. Австрийцы и венгры отступали, не оказывая серьезного сопротивления. Весть об этом успехе вызвала в Петрограде взрыв ликования. Но торжествовали недолго. Продвижение не было закреплено. Полковые комитеты требовали отпусков, замены командиров, выдвигали другие требования. Германский генштаб, перебросив на Юго-Западный фронт несколько корпусов, организовал сильное контрнаступление. Тарнопольский прорыв привел к лавинообразному отступлению деморализованных русских войск. Агитаторы большевиков вновь получили весомые аргументы утверждать, что главный противник находится не за колючей проволокой немецких окопов, а в Зимнем дворце. Армия была окончательно парализована. Тысячные толпы дезертиров потекли в тыл. Как писал Керенский, после провала июньского наступления «разъяренные толпы вооруженных людей бросились с фронта в глубокий тыл, сметая на своем пути всякую государственность и всякую культуру»159. После неудачи июньского наступления политический маятник вновь резко пошел влево. Казалось, что больше нет путей выхода из кризиса, из войны, из разрухи, нежели тот, что предлагали большевики. Ленин, понимая, что, возможно, приближается кульминация его жизни, поразительно много работал. Почти ежедневные статьи в «Правде», беседы с членами Военной организации при ЦК РСДРП, с представителями рабочих и солдатских депутатов в Кронштадте; он выступает на митингах, принимает членов ЦК, советуется, дает указания. Вождь большевиков похож на сгусток энергии. Но все же основная работа по подготовке к захвату власти — литературная. Его материалы, часто плохо отредактированные, с повторами и длиннотами, словно поставлены на пропагандистский конвейер. Статьи «Восемнадцатое июня», «Революция, наступление и наша партия», «Есть ли путь к справедливому миру», «Расхлябанная революция», «Чудеса революционной энергии», «Классовый сдвиг» и множество других подчинены одной цели: подготовить партию к захвату власти. Монопольно. Однозначно. Решительно. Когда Ленину дали 4 июня 1917 года слово на 1 Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, он безапелляционно отверг путь «реформистской демократии», признавая только «демократию революционную». Что это такое, Ленин пояснил минутой спустя: — Здесь говорили, «что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя». Я отвечаю: «Есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»160. После этих слов в зале раздались жидкие аплодисменты и громкий хохот. Жидкие потому, что из 1090 делегатов, прибывших на съезд, большевиков было всего 105 человек. Невероятно, но менее чем через пять месяцев эта партия придет к власти. Карты были открыты: большевики были готовы взять власть целиком. Более того — в «каждую минуту». А поскольку им никто не собирался преподносить ее как верительные грамоты, то большевистское руководство почти не маскировало своих решительных намерений захватить власть. Но для этого нужно было еще больше укрепить свое и так немалое влияние на заводах и фабриках, в воинских частях и на кораблях. Каждый день поздно ночью Ленин, едва сняв верхнее платье, падал в изнеможении на кровать и забывался тяжелым, тревожным сном. Пришел момент осуществить все то, о чем он говорил более двух десятилетий. Может быть, ему снился зал хохочущего съезда, когда он заявил, что есть партия, готовая взять власть в любую минуту? Может быть, это донкихотство в истории будут приводить как пример политической легковесности? Ленин и сам верил с трудом в то, что он сказал тогда. Но политическая игра теперь пошла по-крупному, на фоне эпох, континентов, народов, формаций. Короткий сон не освежал. Ему было трудно, но он пересиливал себя. Проснувшись, Ленин чувствовал тупые боли в голове, но рука тянулась к ручке: нужно было писать новую статью, готовить передовицу «Правды», а затем, просмотрев утреннюю почту, определить, кому сегодня давать разносную отповедь: Церетели, Чернову, Плеханову или министрам Временного правительства вкупе с их «зарубежными хозяевами»? По совету близких, а Ленин всегда был очень внимателен к своему здоровью, решил на пару недель укрыться от революционного шума за городом, издали наблюдая и влияя на развитие событий. Вместе с Марией Ильиничной в сопровождении двух верных рабочих 29 июня они уезжают в деревню Нейвола, близ станции Мустамяки, по пути навестив на даче Демьяна Бедного и остановившись в доме В. Д. Бонч-Бруевича. В книге В. Д. Бонч-Бруевича, предельно слащавой, тем не менее говорится, что у Ленина «появились головные боли, его лицо побледнело, глаза говорили о большом утомлении»161. Деревенская тишина и буйная зелень красивых окрестностей действовали успокаивающе. Не верилось, что совсем недалеко, в Петрограде, по-прежнему бушевали страсти, шла жестокая политическая борьба. Ленин подолгу сидит на веранде, вглядываясь в бесконечно глубокую голубизну неба. Почему- то перед глазами стоял профиль портрета Томаса Карлейля из его превосходной книги «Французская революция». Все социал-демократы в качестве исторических аргументов неизменно ссылались на эту революцию. Особенно этим грешил социалист Керенский. Даже гимном России Временное правительство определило «Марсельезу». А «революционные комиссары», «Учредительное собрание», «соглашательские партии», российские «Мараты», «Карно», «Робеспьеры» пришли из той далекой уже великой революции. У Ленина в эмиграции было много времени между поездками, «склоками», встречами для самообразования. Среди мыслителей он не обошел и английского историка Карлейля. Хорошая книга. Но почему историк пишет: «Разве утешение людей не есть самая главная обязанность человека?» Правда, писатель говорит, что, если разметать все пергаменты, формуляры и государственные рескрипты «по всем ветрам», тогда, может быть, само человечество скажет, «что именно нужно для его утешения?»162. Ленин давно заметил, что бездонное небо, снежные отроги Альп, лазурь Средиземного моря, загадочный шум листвы русского леса всегда рождали в нем стремление охватить мыслью одновременно и себя, и всю Вселенную, планету, просторы континентов… Философским мыслям нужен безбрежный простор и духовные источники. Дает их только великая природа. А что касается Карлейля, мог думать Ленин, то великий историк ошибается, что утешение есть главная обязанность человека… Изменить мир, как учат бессмертные отцы марксизма, — вот главное его предназначение. Оружием, которое человеческий мир кардинально меняет, может быть только революция. Великая революция… Бывают моменты в истории, когда от одного человека, его ума, воли, страсти может зависеть не только великая идея изменения мира, но и ее реализация. Упреждая собственных критиков, скажу: быть может, Ленин и не думал на даче Бонч-Бруевича о Томасе Карлейле и главном предназначении человека. Может, он размышлял о более прозаических вещах: как завладеть властью, которая сейчас не принадлежит по-настоящему ни Советам, ни правительству. Прочитав десятки тысяч страниц, написанных Лениным и о нем, могу, однако, утверждать: вождь русской революции любил парить мыслью высоко-высоко. Нельзя отрицать благородства его намерений и мечтаний, но пути превращения их в земную реальность у него были якобинскими. Это никогда не смущало Ленина. Ведь в социальной практике революция, и в это верил вождь большевиков, является главным, универсальным оправданием всех намерений и дел человека. Любых, в том числе и страшных, бесчеловечных, отталкивающих. Дошедшие вести о провале наступления на германском фронте вызвали вначале горечь, а затем и негодование властью, которая ни на что не способна. Ленин и его окружение сразу почувствовали резкое изменение в общественном настроении того аморфного образования, которое они называли «массами». Ленин решил ускорить события. «Правда» с еще большей страстью клеймила Временное правительство, «бросившее тысячи людей в кровавую мясорубку». Все чаще на митингах большевики кидали в толпу лозунги-призывы: «Долой Временное правительство!», «Долой меньшевистских соглашателей!». Сотни глаз и ушей с надеждой внимали большевикам. Влияние их быстро, стремительно росло. Как вспоминал П. Н. Милюков, «бессилие власти было настолько очевидно, что понятен был соблазн — покуситься теперь на нечто большее, нежели отложенная демонстрация 10 июня. И две недели спустя после „общего“ выступления 18 июня мы встречаемся с событием, которому при желании можно было дать название первого опыта большевистской революции». Далее мемуарист пишет, что «3 июля вечером (П. Н. Милюков ошибается, не 3-го, а 4 июля) Ленин уже занял свой знаменитый балкон в доме Кшесинской и приветствовал солдат, давая им указания. Здесь помещалась вся военная разведка ЦК партии большевиков; сюда направлялись и отсюда рассылались приходившие воинские части. Словом, военный штаб восстания был налицо…»163. В ЦК РСДРП(б) вновь поднимается вопрос нужна мощная, массовая акция, которая заставит Временное правительство отказаться от власти в пользу Советов. А в Советах нужна борьба за их большевистское усиление. Идея быстро получила поддержку со стороны рабочих заводов, фабрик, многих воинских частей. Солдаты, которые были в этом лично заинтересованы, отказывались отправиться на фронт, но поддерживали большевиков. Вместо грязных окопов, вшей, тоски «брать власть» в столице куда приятнее! Ведь разложенные большевиками части были против этой войны и против защиты Отечества! В ночь с 3 на 4 июля по поручению ЦК РСДРП(б) за Лениным в деревню Нейвола выезжает работник редакции «Правды» М. А. Савельев. Разбуженный рано утром Ленин прямо в прихожей выслушивает гонца и тут же собирается в Петроград. Приехав в столицу, Ленин включается в процесс управления поднятыми на демонстрацию десятками тысяч людей. Все советские учебники и монографии об этих событиях пишут, что главной задачей Ленина было превратить демонстрацию в мирное волеизъявление трудового Петрограда. Но авторы как бы забывают, что еще 14(27) июня Ленин публично заявил, что «мирные манифестации — дело прошлого»164. А между тем в центр Петрограда прибывали и прибывали рабочие с заводов и фабрик, моряки из Кронштадта, солдаты из казарм многочисленных частей столичного гарнизона. Ленин направляется к своей облюбованной трибуне — на балкон особняка Кшесинской. Речь его была короткой, и главный ее смысл: «Вся власть Советам». Интересная деталь: в ленинских сочинениях приведено множество второстепенных его записок, разговоров, резолюций, выступлений, но этого выступления нет, хотя он выступал с тезисами в руках. Но все потому, что после разгона демонстрации, на которую многие пришли вооруженными, власти завели дело против большевиков и лично против Ленина, обвиняя его в подстрекательстве к вооруженному восстанию. Большевистская печать позже изложила эту речь как мирную. Как вспоминал Н. Н. Суханов, у большевиков едва ли был четкий план, но «шансы восстания и переворота поднялись очень высоко». Большевистское руководство колебалось. «Ленин с балкона, — пишет Суханов, — произнес речь весьма двусмысленного содержания. От стоявшей перед ним, казалось бы, внушительной силы Ленин не требовал никаких конкретных действий; он не призывал даже свою аудиторию продолжать уличные манифестации, хотя эта аудитория только что доказала свою готовность к бою громоздким путешествием из Кронштадта в Петербург. Ленин только усиленно агитировал против Временного правительства, против „социал-предательского Совета“ и призывал к защите революции, к верности большевикам…»165 Впрочем, позже Ленин не скрывал того, что это была попытка мирным путем захватить власть, но едва ли кто мог надеяться, что Временное правительство просто так сложит свои полномочия. Между тем, как писал Суханов, в Петрограде возобновились беспорядки. Толпы солдат были часто вооружены. Кое-где громят винные магазины, местами начались грабежи. Около полудня в разных концах города поднялась стрельба: на Суворовском проспекте, на Васильевском острове, на Каменноостровском, на Невском — у Садовой и у Литейного. Ленин из Таврического дворца внимательно наблюдает за ходом событий. Из разных районов гонцы сообщают о хаотических стычках, неорганизованных столкновениях, о выдвижении войск, верных правительству, в стратегически важные пункты города. Все чаще говорят о грабежах, обысках, погромах. Ленину становится ясно, что полустихийное выступление не способно спихнуть даже слабую власть. Было желание взять власть, но не было организации. Подняв более полумиллиона людей, большевики действовали без ясного плана, без четкого управления. Ленин счел за благо свернуть выступление и с меньшими политическими потерями отступить. Нужно было сохранить не только социальный заряд, но и революционное лицо. Июль стал индикатором неустойчивого динамического равновесия с микроскопическим преимуществом Временного правительства. 10 июля 1917 года Ленин пишет тезисы «Политическое настроение», которые, правда, были опубликованы не сразу, а лишь в начале августа. Вождь большевиков раскрывает политические карты: «…собрать силы, переорганизовать их и стойко готовить к вооруженному восстанию…». Здесь же Ленин заявляет, что большевики окончательно порывают с соглашателями: «Вожди Советов и партий социалистов-революционеров и меньшевиков, с Церетели и Черновым во главе, окончательно предали дело революции…»166 Ленин чувствует, что если не сделать верных шагов, то никакого перехода к «второму этапу» революции не будет. Сообщения поступают одно другого тревожнее: разгромлена «Правда», Временное правительство вызывает войска с фронта, начались аресты активных участников июльского выступления. Печать полна «свидетельствами», «документами» и заявлениями о «шпионской» деятельности Ленина и большевиков. Неудачи на фронте теперь ясны: шпионы сидят в Таврическом дворце! Ленин быстро решил: уходит на нелегальное положение. Он знал: с часу на час последует решение на арест. Но власть была и в этом вопросе нерешительна: распоряжение на арест Ленина и еще группы руководителей-большевиков вышло лишь 7(20) июля. В тот же день Ленин в сопровождении Я. М. Свердлова тайно уходит с квартиры Елизаровых к М. Л. Сулимовой. Но здесь проводит менее суток и на другой день вместе с Н. К. Крупской перебирается на квартиру к В. Н. Каюрову, на Выборгской стороне. На этом судорожные перемещения не оканчиваются: следует переход в сторожку завода «Русский Рено», затем на квартиру к большевику Н. Г. Полетаеву, на Матнинской, наконец Ленин на два-три дня задерживается у старого революционера С. Я. Аллилуева. Здесь, у Аллилуевых, Ленин узнает, что его ищут, чтобы арестовать как государственного преступника. Вначале он заявляет, что, если ЦИК решит о его явке в суд, он отдаст себя в руки властей. Однако Ленин с самого начала решил, что этого не будет. С пришедшими на квартиру к Аллилуевым В. П. Ногиным, Г. К. Орджоникидзе, Е. Д. Стасовой, И. В. Сталиным, Я. М. Свердловым и некоторыми другими состоялось совещание: как быть? Никто не верит в справедливость суда, и приходят к общему решению: на арест не идти, а уходить из Петрограда в надежное место. Ленин вообще любил конспирацию. Даже учитывая, что режим самодержавия преследовал левый экстремизм, ставивший целью низвержение существовавшего строя, страсть вождя к конспирации была поразительной. Впрочем, этим «страдали» все русские революционеры. Даже Плеханов, проживший свою жизнь в безопасной Европе, был и Бельтовым, и Валентиновым, и Волгиным, и Каменским, и Ушаковым и т. д. Иногда псевдонимы заменялись кличками: Фотиева была Киской, Бауман — Балериной, Красин — Лошадью, Эссен — Зверем, Кржижановская — Булкой, Бош — Японкой, Боровский — Жозефиной и т. д. Многие клички дал сам Ленин, и надо признать, весьма неэстетического свойства. Но по количеству псевдонимов и вымышленных имен с Лениным не мог соревноваться никто, их десятки. Достаточно сказать, что в историю В. И. Ульянов все же вошел как Ленин. Назовем лишь некоторые псевдонимы и вымышленные фамилии, которые носил вождь большевиков: Петербуржец, Старик, Ильин, Фрей, Петров, Майер, Иорданов, Рихтер, Карпов, Мюллер, Тулин и другие. Кончилось нелегальное время, но его главный последователь Джугашвили-Сталин продолжил ленинскую традицию псевдонимов, и не только во время Отечественной войны, но и позже. Во время корейской войны 1950–1953 годов свои телеграммы Мао Цзэдуну Сталин подписывал Филиппов, а Ким Ир Сену — Фын Си. Пожалуй, эта страсть к конспирации, тайнам, секретам — одно из проявлений авторитарного, антидемократического мышления. Обсуждение о явке Ленина на суд было формальным, лидер большевиков еще до решения Временного правительства решил скрыться, уйти в подполье. Ленин 8-го пишет небольшую статью (которая, впрочем, была опубликована лишь в 1925 году) «К вопросу о явке на суд большевистских лидеров». В ней он утверждает, что если бы было Учредительное собрание, «правильное правительство, правильный суд», то тогда можно говорить «в пользу явки»167. В статье он весьма сомнительно утверждал, что «действует военная диктатура». Керенский — диктатор? Едва ли и сам Ленин верил этой звонкой фразе. Впрочем, в это не верили и другие. Выступая на VI съезде партии (26 июля — 3 августа 1917 г.), И. В. Сталин предложил Ленину явиться на суд, если будут даны гарантии личной безопасности. «В данный момент все еще не ясно, в чьих руках власть», — заявил Сталин168. Как видим, Ленину мерещится диктатура, а другие вообще не могут понять — у кого власть? Возможно, что суд был бы и неправедным. Правительство в силу своей слабости было ущербным. Но Ленин на суде не столько боялся обвинений в «июльском восстании», сколько последствий заявления, написанного Алексинским и Панкратовым, напечатанного в газете «Живое слово», а затем и в других изданиях о «шпионской» деятельности большевиков. Есть основания полагать, что Ленин тогда еще не представлял, каким объемом сведений о финансовых связях большевиков с немцами располагает Временное правительство. Один пункт обвинений Ленин опровергнуть бы не смог: существование откровенного стратегического курса большевиков на поражение России в империалистической войне, превращение ее в войну гражданскую. Множество выступлений, статей, прокламаций большевиков свидетельствовали в подтверждение этой циничной политической установки. Ленин звал людей на баррикады, к восстанию. Сам же не собирался там находиться. Его нельзя было увидеть, как других социал-демократов, во главе колонн демонстрантов, на фронте, кораблях флота. Стихией Ленина было «руководство издали» в братстве с пером. Литературная грань лидера большевиков, возможно, была сильнейшей его стороной. Даже перебегая с квартиры на квартиру с 6 по 9 июля, в сутолоке конспиративных забот сумел написать статьи «В опровержение темных слухов» и «K вопросу о явке на суд большевистских лидеров», «Дрейфусиада». Ленин был человеком, который умел носить маску. Его могли видеть взбешенным, раздраженным, взволнованным, потрясенным. Но его никто никогда не видел испуганным, подавленным, смятенным. Он умел управлять собой. Хотя, бесспорно, бывали моменты, когда Ленин чувствовал, что все висит на волоске и возможен непоправимый крах. Так было в августе 1918 года, еще раньше — в начале того же года, когда немцы начали широкомасштабное наступление в глубь России. Думаю, чувство страха Ленин испытал и при переходе после июльского выступления на нелегальное положение. Не случайно именно в эти дни Ленин отправляет записку Л. Б. Каменеву, в которой просит «в случае своей гибели» опубликовать материалы тетрадки в «синей обложке», где находились главы его книги «Государство и революция»169. Ленин в 1917 и 1918 годах всегда имел запасной вариант — в случае поражения уйти в подполье. А затем, видимо, и за границу. Он не очень переживал, что в заваренной каше погибнут тысячи, а может быть, и миллионы людей. Троцкий вспоминал: «4 или 5 июля я виделся с Лениным (и с Зиновьевым?), кажется, в Таврическом дворце. Наступление было отбито (Троцкий не скрывает, что это было большевистское „наступление“. — Д.В. ) . - Теперь они нас перестреляют, — говорил Ленин. — Самый подходящий для них момент. Основной его мыслью было дать отбой и уйти, поскольку окажется необходимым, в подполье… Позже, в эпоху III Конгресса Коминтерна, Владимир Ильич говорил как-то: — В июле мы наделали немало глупостей. Весьма вероятно, пишет Троцкий, что, если бы им удалось в первые дни после июльского выступления захватить Ленина, они, то есть их офицерство, поступили бы с ним так же, как менее чем через два года немецкое офицерство поступило с Либкнехтом и Розой Люксембург. Ленин требовал немедленно приступить к правильному заговору: застигнуть противника врасплох и вырвать власть, а там видно будет…»170 Ленин в эти дни соединял в себе качества азартного игрока с расчетливым, «правильным» заговорщиком. Для него главное была власть, «а там видно будет». Ленин не был Богом. Он был способен надеяться, обманываться, ошибаться, страдать и просто испытывать обычное человеческое чувство страха. Но этот страх он умел держать в узде. Страх помогал ему избегать опасности. Ленин почти никогда лично не рисковал, был осторожен. И тогда, когда нужно было въехать в Россию (через Англию? Но арест, немецкие подводные лодки); или когда Деникин приблизился на расстояние смертельного дыхания к Москве (выехать на фронт? Риск, риск…); явиться на суд Временного правительства, ведь тот же Троцкий сам отдал себя в руки властей (использовать трибуну суда для разоблачений и пропаганды). Но нет. Личная безопасность — превыше всего. Ленина с начала революции всегда охраняли. После покушения Ф. Каплан на Ленина — особенно бдительно. Сталин не раз ставил на заседаниях Пленума ЦК, Политбюро вопрос о «гарантиях безопасности» вождя171. Как явствует из письма Ленину сотрудника ВЧК спецназначения (подпись неразборчива), вождя всегда охраняла группа особо проверенных лиц. По настоянию Сталина число спецсотрудников было увеличено. Июльская неудача оказалась спонтанной репетицией захвата власти. На время нужно было покинуть политическую сцену. Хотя Ленин и называл Временное правительство, которое после событий начала месяца возглавил А. Ф. Керенский, «военной диктатурой», ему было ясно, что власть слаба. Нужно продлить время для ее ослабления, дальнейшего разложения армии, дискредитации партий «соглашателей». Может наступить момент, когда государственная власть рухнувшей великой империи, перехваченная либералами и демократами, будет просто валяться на булыжных мостовых столицы. Тогда наступит его час. Триумфальный час! А сейчас нужно сохранить себя. Это главное. Для переворота, который затем будут называть Великой Революцией. Октябрь и «заговор равных?» Не только будущее, но и прошлое дает предписания настоящему. Ленин черпал вдохновение во французских революциях. «Пример якобинцев поучителен, — писал он в статье „Враги народа“. — Он и сейчас не устарел, только применять его надо к революционному классу XX века, к рабочим и полупролетариям. Враги народа для этого класса в XX веке не монархи, а помещики и капиталисты как класс»172. Ленин не ссылается на Гракха Бабефа, но многие шаги большевистского вождя после июля 1917 года весьма сходны с «заговором равных». Профессор В. В. Святловский в предисловии к книге Ф. Буонарроти «Гракх Бабеф и заговор равных» пишет, что продолжателями решительного революционаризма в истории были не только Бабеф, Бланки, Карл Маркс, но и левые марксисты, среди которых он называет В. И. Ульянова173. Книга, написанная участником заговора, переносит нас в подземелье сада заброшенного аббатства святой Женевьевы. Там «равные» создали свою организацию, свой Комитет, Инсуррекционное Бюро и Тайную Директорию. Комитет выделил из своего состава военную группу, которая ставила перед собой вдохновляющую дальнюю цель: уничтожение частной собственности, а посредством этого акта и социального неравенства. Ближайшей же целью был захват власти. В. В. Святловский еще при жизни Ленина, в 1922 году, пишет, что «большевизм в числе составных частей своего мировоззрения содержит и бланкизм. Так Бабеф протягивает руки нашей современности»174. Читая сегодня о создании бабувистами своей газеты «Народная трибуна», организации «Тайная Директория», пытавшейся восстановить народ в своих «естественных правах», листая «Манифест равных», как и план захвата власти, известный в истории как «Акт восстания», невольно переносишься к истокам событий, которые духовно питали не одну генерацию революционеров. Листая страницы творчества «заговора равных», провозгласивших высшей целью свободу и справедливость, улавливаешь до боли знакомые ноты, которые прозвучат и в русской революции. «Акт восстания», в частности, провозглашал: «Всякое сопротивление подавляется на месте силой. Сопротивляющиеся уничтожаются… Все имущество эмигрантов, мятежников и врагов народа будет без промедления роздано защитникам отечества и беднякам. Бедняки всей республики сразу же будут вселены в дома мятежников и наделены их утварью…»175 Какие знакомые мотивы! И до Октября пытались с помощью зла дать людям свободу и справедливость. Марксизм и его русские интерпретаторы не очень далеко ушли от бабувистов. Вот строка из ленинского декрета: «В Петрограде подлежат реквизиции по одному теплому одеялу и одной теплой вещи (из числа следующих: куртки, валенки, рукавицы, теплое белье, теплые носки, шарфы) с каждой богатой квартиры»176. Пока — теплые вещи. А затем все, что можно унести, а самих буржуа — отправить для исполнения трудовых повинностей на железнодорожную станцию для очистки путей от снега, на рытье окопов, на распиловку дров… Уже в 1917 году «буржуев» стали изгонять из своих квартир, «уплотнять», лишать продовольственных карточек. Но и спустя несколько лет эта практика продолжалась. С участием Ленина Политбюро ЦК 20 апреля 1921 года вновь решает вопрос об «улучшении быта рабочих» за счет выселения буржуазного элемента…177 Бабувисты начала XX века недалеко ушли в своей цивилизованности от своих братьев конца XVIII… Я совсем не хочу сказать, что большевики лишь повторяли пройденное в истории. Нет, конечно. Они даже осуждали бланкизм. Но в главном, основном они ушли от них недалеко: власть можно взять только вооруженной силой и осчастливить народ нельзя без применения насилия. Об Октябрьской революции, а точнее — государственном перевороте написаны холмы книг. В большинстве апологетических. Я не намерен хронологически воспроизводить бесчисленные события этого переломного момента. Моя задача скромнее: посмотреть на Ленина накануне Октября и в дни переворота. Именно переворота. Вначале и Ленин, и большевики говорили не о революции, а о «перевороте». И это — точнее. В связи с очередной годовщиной этого события Истпарт в Москве провел 7 ноября 1920 года «Вечер воспоминаний об октябрьском перевороте». Тогда это название — «переворот» — не шокировало ни Троцкого, ни Подвойского, ни Садовского, ни других большевиков, принявших участие в вечере. Они сами именовали событие «переворотом». В ночь с 9 на 10 июля, вскоре после оглашения постановления Временного правительства об аресте Ленина, он в сопровождении С. Я. Аллилуева, В. И. Зофа и И. В. Сталина по специально выбранному маршруту добирается до Примерского вокзала. Затем в сопровождении Н. А. Емельянова едет до станции Разлив, где прячется на чердаке сарая, а затем перебирается в ныне знаменитый шалаш подле озера, где скрывается вместе с Г. Е. Зиновьевым под видом финских косарей. Около гранитного шалаша, построенного в 1927 году, перебывала уйма народу. Партийные пропагандисты вещали, как Ленин, готовя Октябрьскую революцию, день и ночь развивал марксистскую теорию о государстве. Действительно, Ленин, занимаясь текущими делами, завершил в подполье крупную работу («заготовка» была сделана ранее) «Государство и революция». Вечерами подолгу беседует с Григорием Евсеевичем Зиновьевым, одним из самых близких к Ленину людей. Говорили о многом и разном. Вспоминали Пражскую партийную конференцию, Женеву, Париж, Берн, Цюрих, Краков (ведь часто жили рядом, в одном доме). Вспоминали общих друзей, соратников, знакомых: Л. И. Аксельрод, Ф. И. Дана, Ю. О. Мартова, И. А. Семашко, М. М. Литвинова, В. Л. Бурцева, других. За время пребывания в Разливе к нему приезжали А. В. Шотман, Э. Рахья, В. И. Зоф, Г. К. Орджоникидзе, И. В. Сталин. Периодически к подпольщикам приезжает из Петрограда работница А. И. Токарева с баулом белья, еды, газет. Прочтя свежую почту, Ленин обычно тут же садится за новую статью, чтобы ответить своим оппонентам или дать «указание» товарищам по партии. Так были написаны статьи «К лозунгам», «Ответ», «Начало бонапартизма», «Уроки революции», «За деревьями не видят леса», некоторые другие материалы. Ну а все остальное время, особенно когда Ленин переберется в Гельсингфорс, он отдает книге «Государство и революция», которой сам придает огромное значение. Представляется, что сама книга, небольшая по объему (всего около 120 страниц), как бы символизирует судьбу теории ленинизма. Долгие десятилетия работа считалась шедевром марксизма. Только в СССР за годы советской власти книга вышла тиражом более 7 миллионов экземпляров на 46 языках народов страны. Коммунистические партии за рубежом также сделали книгу теоретическим бестселлером. В предисловии к 33-му тому 5-го издания, где опубликована работа, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС сообщает: «Ленинский труд, в котором впервые наиболее полно и систематизирование изложено марксистское учение о государстве, представляет собой непревзойденное по глубине и многогранности научное освещение теории государства, яркий образец партийности в борьбе с врагами марксизма»178. Ленин занимался книгой в преддверии главного события в своей жизни — октябрьского переворота и захвата власти большевиками. Революция «помешала» Ленину написать заключительную, последнюю главу книги «Опыт русских революций 1905 и 1917 годов». Автор в послесловии замечает: «Приятнее и полезнее „опыт революции“ проделывать, чем о нем писать»179. Что же читатель встречает в книге «непревзойденного по глубине и многогранности»? Почему книга долгие годы была библией большевизма? Ответы весьма просты. Вся книга представляет собой пространный комментарий к таким же пространным цитатам Маркса и Энгельса. Книга Ленина — панегирик классовой борьбе, диктатуре пролетариата, антипарламентаризму. Автор, используя в качестве главных аргументов положения трудов Маркса и Энгельса, доказывает, что высшая форма демократии — диктатура пролетариата, что необходим слом старой государственной машины, неизбежна насильственная революция, за которой постепенно последует исчезновение классов и отмирание государства. Ленин полностью игнорирует ранние гуманистические изыски немецких социалистов. Для него и сама демократия — форма насилия. Демократия — это, по Ленину, «организация для систематического насилия одного класса над другим, одной части населения над другою»180. Автор книги утверждает, что, «только когда исчезнет государство, можно говорить о свободе». Вся книга полна тяжеловесными утверждениями типа «чем демократичнее „государство“, состоящее из вооруженных рабочих и являющееся „уже не государством в собственном смысле слова“, тем быстрее начинает отмирать всякое государство»181. Думаю, что я утомил читателя цитированием схоластических утверждений об особой революционной роли насилия, диктатуре как высшей форме демократии, неизбежности коммунизма и отмирании государства. Ленин, вопреки Марксу, который лишь несколько раз использовал термин «диктатура пролетариата», считает ее, диктатуру, основой мироздания. Кроме рабочих и буржуазии, для Ленина как будто никто не существует. Жизнь жестоко посмеялась над теоретиком, как и над нами, видевшими в «Государстве и революции» почти божественное откровение. Ленин увлеченно философствовал об отмирании государства всего за два месяца до того, когда сам начал лихорадочно укреплять это государство, применяя безбрежное насилие, принуждение, репрессии. «Государство и революция» — книга, убедительнейшим образом символизирующая, коммунистическую утопию. Используя ряд бесспорно верных и известных до Ленина положений о возникновении государства, его функциях в разные периоды существования, Ленин пришел к выводам, которые, хотя и «непревзойденны по глубине», тем не менее схоластичны, надуманны, оторваны от жизни. Попутно Ленин уничтожающе разносит всех своих реальных и потенциальных оппонентов, совсем не заботясь, как всегда, об интеллигентности выражений. Он убежденно говорит от имени «массы», считает себя уполномоченным давать обобщающие оценки: пролетариат, мол, «передовых» парламентских стран испытывает омерзение при виде таких «социалистов», как Шейдеманы, Давиды, Легины, Самба, Ренодели, Гендерсоны, Вандервельды, Стаунинги, Брантинги, Биссолати и К0…182 Думаю, что «массы» в своем подавляющем большинстве и не подозревали о существовании этих людей. Если бы эта работа была просто плодом теоретических упражнений человека, исследующего антимиры, антиобщества, антилюдей, и была бы известна только узкому кругу библиофилов, то не было бы никакой беды. Но на подобных книгах воспитывались целые поколения людей. Миллионы «строителей коммунизма». Многими воспринимались буквально указания Ленина, подобные, например, такому: контроль за капиталистами (превращенными теперь в служащих) и за господами интеллигентиками, сохранившими капиталистические замашки, тогда этот контроль станет действительно универсальным, всеобщим, всенародным, тогда от него нельзя будет никак уклониться, «некуда будет деться»183. Страшное «некуда будет деться» относится, прежде всего, к духовной пище, подобной «Государству и революции», которой на протяжении десятилетий обильно кормили народ. «Некуда будет деться» от всеобщего полицейского контроля, слежки, «партийного влияния», бюрократических клещей. Переехав в середине августа 1917 года нелегально в Гельсингфорс, Ленин продолжает по привычке влиять на ход дел «издалека». Просиживая часами над записями и конспектами материалов для «Государства и революции», он с жадностью набрасывается на почту, свежие вести, записки, которые ему привозят из Петрограда Н. К. Крупская, М. И. Ульянова, И. Т. Смилга, А. В. Шотман, супруги Г. и Л. Яловы. А Ленина, между тем, хотя и вяло, но ищут. Прошел слух о том, что Ленин скрывается на линкоре «Заря свободы». Прокурор Петербургской палаты приказал провести обыск на судне и доставить арестованного в Петроград184. В газетах промелькнуло сообщение: Ленин скрывается в столице. Начальник Петроградской городской милиции рассылает циркулярно секретное распоряжение: всем комиссарам города принять меры к поимке В. И. Ульянова (Ленина) и доставить властям185. В конце сентября Ленин перебирается из Гельсингфорса в Выборг — отсюда легче осуществлять связь с ЦК, партийными организациями Петрограда. Пережив корниловскую угрозу в августе, когда он вынужденно качнулся к поддержке Керенского, в сентябре Ленин начинает проявлять явное нетерпение. Он убежден, что критический момент, когда можно захватить власть, наступает, и наступает быстро. В конце августа во весь рост встала проблема: куда и как пойдет Россия? За Корниловым, Керенским или Лениным? Корнилов — это военная диктатура, это полиция, армия, казаки, и его фактически поддерживали кадеты. Ленин — это якобинцы; тоже диктатура, но только левая. Керенский — это верховенство тех партий, которые большевики называли «соглашательными»: эсеры и меньшевики. Спектр политических комбинаций, повторю, был таков, что от разгрома Корнилова больше всего выиграли большевики, и их влияние стало вновь стремительно расти. Ленин пишет одну за другой статьи, записки, письма, похожие на программы или директивы. И нужно сказать, вождь большевиков, осуществляя свое влияние на ЦК, проявляет большое искусство. В своем письме в ЦК РСДРП(б) «Марксизм и восстание» Ленин выражает абсолютную убежденность в победе выступления большевиков. Он требует, не теряя ни минуты, организовать штаб восстания, арестовать генеральный штаб и правительство, мобилизовать рабочих, занять телеграф… Отдавая свои указания, Ленин не уходит и от пафоса революционности: «Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов. Мы оставим им корки, мы оденем их в лапти…» Ленин с полной уверенностью заявляет, что убежден: «99 шансов из 100 за то, что немцы дадут нам по меньшей мере перемирие. А получить перемирие теперь — это значит уже победить весь мир»186. Он знает: помощь немцев большевикам и преследовала эту цель — вывести Россию из войны и дать Германии шанс победы на Западном фронте. Вспомните, еще три месяца назад Ленин клялся, что не думал и не думает о сепаратном мире. Он решительно «против сепаратного мира»! А теперь готовность к миру и полная уверенность в сепаратном перемирии… Таков Ленин: прагматик до мозга костей. Кроме революции и власти — ничего священного. В движении к цели Ленин придерживается циничного прагматизма: ничего святого, неизменного, нерушимого. Мало ли что говорил Ленин в июне; обстановка изменилась… Еще Никколо Макиавелли в своем знаменитом «Государе» заявил: «Мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, когда нужно, обвести вокруг пальца…»187 Ленин клеймил «соглашателей», клеймил Керенского, он чувствовал, что власть сама плывет ему в руки. Он ни с кем не хотел ее делить. И нужно сказать, что месяцы, проведенные накануне 25 октября в подполье, Ленин использовал исключительно искусно: непрерывно толкал ЦК влево, к самым решительным действиям; своими статьями нагнетал обстановку, заряжал сознание своих сторонников уверенностью, морально подавлял потенциальных противников. Судя по письмам, статьям этого времени, Ленин нервничает, волнуется, порой негодует из-за нерешительности своих партнеров. В этом отношении весьма характерна большая статья «Кризис назрел», написанная в Выборге в конце сентября. Я уже говорил, что временами Ленин парил высоко. С высоты птичьего полета истории прячущейся от опасности вождь увидел, что революция созрела не только в России, но и в международном плане. «Массовые аресты вождей партии в свободной Италии и особенно начало военных восстаний в Германии — вот несомненные признаки великого перелома, признаки кануна революции в мировом масштабе»188. Но мысль Ленина явно оторвалась от реальной действительности. Что же касается России, то Ленин убежден, что «кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту… Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту. Кризис назрел…»189. Картежная терминология в который раз убеждает: Россия для большевистских вождей огромный игорный стол, из-за которого они намерены вытолкнуть лидеров других политических сил и монопольно-единолично решать судьбы русского народа. Может быть, спросить сам русский народ? Что думает он по поводу своего будущего? Ведь принято решение провести выборы в Учредительное собрание, которое определит будущее государственное и общественное устройство гигантской страны. Но нет, Ленин нетерпелив и категоричен: «„Ждать“ съезда Советов есть идиотизм, ибо съезд ничего не даст, ничего не может дать!» Ленин не хочет ждать не только Учредительного собрания, но даже съезда: «Сначала победите Керенского, потом созывайте съезд». Что же делать? У Ленина готов план: «Победа восстания обеспечена теперь большевикам: мы можем (если не будем „ждать“ Советского съезда) ударить внезапно и из трех пунктов, из Питера, из Москвы, из Балтийского флота… девяносто девять сотых за то, что мы победим с меньшими жертвами, чем 3–5 июля, ибо не пойдут войска против правительства мира…» В случае несогласия с этим планом Ленин угрожает, шантажирует выходом из ЦК. Он пишет, что уже заметил в реакции ЦК «тонкий намек на зажимание рта и на предложение мне удалиться…»190. Последняя часть статьи с планом восстания и ультиматумом Ленина предназначена не для печати, а для членов ЦК. Ленин тонко уловил перемену настроения в общественном сознании в пользу большевиков; казалось, только они способны вывести Россию из трясины глубочайшего кризиса. В начале октября Ленин затребовал статистику о численности партии большевиков. Э. Рахья привозит ему пакет, в котором содержатся необходимые сведения. В феврале 1917 года — 23 тыс. членов партии. В апреле 1917 г. — 100 тыс. В августе 1917 г. — 240 тыс. В начале октября 1917 г. — 350 тысяч. Ленина сведения вдохновляют: какая-то небольшая горстка в момент Февральской революции немногим более чем за полгода возросла в полтора десятка раз! Ленин уже просто убежден, что редкий исторический шанс большевики не упустят. Не должны упустить! На сторону большевиков переходят целые войсковые части и заводы. И все это на фоне паралича власти. В своих пространных записках Н. Н. Суханов довольно убедительно, хотя и скучно, показал полное бездействие власти, которая уже была обречена. «Никакого управления, никакой органической работы центрального правительства не было, а местного — тем более. Развал правительственного аппарата был полный и безнадежный. А страна жила. И требовала власти, требовала работы государственной машины… Даже разговоры о земле застопорились на верхах, в то время как волнение низов достигло крайних пределов. В Петербурге мы перешли предел, за которым начался голод со всеми последствиями… Не нынче-завтра армия должна была начать поголовное бегство с фронта… Положение на железных дорогах становилось угрожающим. Вся пресса, снизу доверху, в разных аспектах, с разными тенденциями и выводами, но одинаково громко и упорно вопила о близкой экономической катастрофе…»191 Похоже, что Суханов повествовательно изложил яркое проявление «основного закона революции», сформулированного Лениным в «Детской болезни „левизны“ в коммунизме»: низы не могут жить больше по-старому и верхи не в состоянии управлять по-прежнему. В ЦК читают кричащие письма Ленина, соглашаются, но мало что делают… Так, на заседании ЦК 15 сентября 1917 года решили лишь обсудить вопросы тактики партии в ближайшее время… Письма Ленина дальше ЦК не идут. Его члены шокированы крайним радикализмом своего вождя. Более того, члены ЦК принимают решение уничтожить все письма Ленина по поводу восстания, кроме одного. В ЦК еще жила надежда, что с помощью Демократического совещания и Предпарламента удастся многого добиться и без применения силы. Ленина это бесило. В своей статье «О героях подлога и об ошибках большевиков», написанной в начале октября, он с сарказмом замечает, что, приняв участие в Демократическом совещании, руководство большевиков тем самым «притупило нарастающую революцию посредством игры в бирюльки»192. Центральный Комитет медленно, но неуклонно подвигался Лениным к радикальной позиции. Партийный ареопаг обходил молчанием ультиматум и угрозы об отставке Ленина. Некоторые его статьи в редакции уточнялись и даже редактировались путем исключения слишком воинственных абзацев и фрагментов. Ленин чувствовал, что он должен быть в Петрограде, среди членов ЦК, всех тех, кто сегодня реально держит нити управления партией и другими массовыми организациями, которые находились под ее влиянием. Но вождь колеблется, он рассматривает разные возможности. Ленин, получив согласие ЦК на приезд в Петроград, не хочет слишком рисковать. С приехавшим к нему Э. Рахьей Ленин тщательно определяет маршрут и порядок возвращения в столицу. Учитываются все мелочи и возможные случайности, которые могли бы сорвать операцию193. Как явствует из воспоминаний очевидцев, Ленин все время напоминал, что в случае угрозы его ареста иметь запасной вариант его быстрого ухода из Петрограда (лучше всего в Финляндию). После просчета разных вариантов Ленин на пригородном поезде прибывает в Петроград и останавливается на квартире МЗ.Фофановой (на Выборгской стороне). Конспирация устанавливается еще более строгая, чем в Разливе, Гельсингфорсе или Выборге. Накануне решающих событий Ленин хочет исключить любые случайности. По сути, с 7 октября Ленин берет главные рычаги управления партийной машиной в свои руки, руководя непосредственной подготовкой восстания194. Ленин при случае подчеркивает, что «восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс»195. Ленин, где только может, на словах открещивается от бланкизма. И тем не менее это огромный заговор, трудно скрываемый и маскируемый, организуемый не по рецептам бабувистов, а по более совершенной методологии. Разве закрытая, секретная часть статьи-письма в ЦК «Марксизм и восстание» не говорит об этом? Указания о штабах повстанческих отрядов, распределении сил, захвата телеграфа, генштаба, аресте правительства, нейтрализации «дикой дивизии», налаживании связи управления и т. д. — азбучные бланкистские установки об организации восстания, носящего заговоршицкий характер196. Спустя десятилетие после октябрьских событий А. Н. Потресов, выступая с регулярными статьями «Заметки публициста» в парижской газете «Дни», писал: октябрьское детище Ленина близко по родословной «не только с коммунистом Бабефом, но и с Робеспьером и его друзьями»197. Особенность этого заговора заключалась в том, что большевики почти ничем не рисковали, — столь была власть слабой и эфемерной. Правда, Керенский еще совершает какие-то судорожные движения, пытаясь оживить мертвеющие органы власти. 1 сентября 1917 года «Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую республику». Власть передается для управления «пяти лицам из состава правительства во главе с министром председателем. Временное правительство своею главною задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии…»198. По прибытии в Петроград Ленин настоял на уходе большевиков из Предпарламента, «чтобы не сеять иллюзий» у масс. Ленин никому не хотел отдавать свой главный козырь: обещание народу немедленного мира. Будучи неплохим психологом и отличным тактиком, вождь большевиков не видел достойных контраргументов своему замыслу. Он понимал, что народ пойдет не столько за большевиками, сколько за миром, представлявшимся в обыденном сознании как всеобщая панацея, универсальное избавление от бед и лишений. Никто не хотел видеть, что Германия тоже стояла на пороге своего неминуемого поражения и, возможно, мир мог быть достигнут более быстро в условиях объединения усилий союзников. Но… большевики уже внесли идею немедленного мира в общественное сознание так глубоко, что никто не хотел ни ждать, ни думать, что будет после большевистского мира. Как писал А. Н. Потресов, «измученные многолетней войной рабоче-крестьянские, солдатские массы уже приняли как некое откровение ту проповедь немедленного мира и безотлагательной всеобщей дележки, которая демагогически раздалась из уст партии большевиков»199. Ленинское давление — установка на немедленное восстание — начинает сказываться. Закрытое заседание Петербургского комитета РСДРП 5 октября одобряет предложение Ленина200. 7 октября Московский комитет РСДРП принимает резолюцию, поддерживающую курс Ленина на восстание201. Вождь большевиков понимает (сам он этого никогда не говорил), что от него самого сейчас в решающей мере зависит судьба восстания. Он должен непрерывно, неустанно, ежечасно подвигать все имеющиеся в распоряжении партии силы к вооруженному выступлению. В этом отношении характерна его статья «Советы постороннего», написанная 8 октября 1917 года, но которую по конспиративным соображениям признали нецелесообразной печатать немедленно (была опубликована 7 ноября 1920 года). Ленин формулирует новый стратегический лозунг: «Переход власти к Советам означает теперь на практике вооруженное восстание». В статье-письме, конечно, говорится о необходимости захвата телефона, телеграфа, железнодорожных станций, мостов и т. д. Здесь он повторяет лишь свои старые указания. Новым является отношение Ленина к цене восстания. Он пишет, что стратегические пункты должны быть «заняты и ценой каких угодно потерь». «После захвата юнкерских школ, телеграфа, телефона и прочее, — пишет Ленин, — нужно выдвинуть лозунг: „Погибнуть всем, но не пропустить неприятеля“»202. Конечно, любое вооруженное восстание — это почти неизбежные жертвы. Но поражает в ленинских указаниях максималистская диктаторская установка: достичь цели «ценой каких угодно потерь»… Большевики всегда отличались безразличием к цене победы, цене войны, цене восстания. Главное, чтобы была достигнута цель. Любой ценой. Читая эти страшные строки Ленина, понимаешь, что подобная политическая линия и моральная установка стали определяющими у его соратников и учеников на долгие годы. В моем сознании при чтении ленинских «Советов постороннего» всплывают сталинские «добавления» к отдаваемым им во время Великой Отечественной войны 1941–1945 годов приказам. Например, его красноречивая собственноручная приписка: «Верховное Главнокомандование обязывает как генерал-полковника Еременко, так и генерал-лейтенанта Гордова не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами»203. Ленинская установка станет методологией его последователей на долгие годы. Человеческая жизнь для вождей — лишь статистическая единица: «ценой каких угодно потерь…». По настоянию Ленина 10 октября состоялось чрезвычайно важное заседание ЦК РСДРП, на котором обсуждался вопрос о вооруженном восстании. По воле игры господина случая тайное заседание ЦК, созванное Лениным, состоялось на квартире известного меньшевика Н. Н. Суханова, жена которого Г. К. Суханова-Флаксерман была большевичкой и работала в Секретариате ЦК партии. Суханова в ту ночь дома не было (Судьба Н. Н. Суханова трагична, как и множества других социал-демократов. Несколько арестов в годы советской власти. В августе 1939 года Военный трибунал сибирского военного округа постановил (подсудимый был выслан в г. Тобольск): «Суханова Николая Николаевича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу без конфискации имущества за отсутствием такового»). Из 21 члена ЦК присутствовало чуть больше половины — 12. Кто же эти люди, поддержавшие Ленина в его крайнем радикализме? Судя по документам, там были Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцккий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов (Оппоков). Председательствовал Свердлов. Вопросы стояли вроде и не о восстании: 1) Румынский фронт, 2) литовцы, 3) Минский и Северный фронт, 4) текущий момент, 5) областной съезд, 6) вывод войск. А где же вопрос о восстании? Ленин и Свердлов (фактически возглавлявший всю организаторскую работу партии) были хорошими конспираторами. По неписаным законам политического заговора главный вопрос был замаскирован под «текущим моментом». В своем докладе о текущем моменте Ленин подчеркнул, что «политически дело совершенно созрело» и вопрос теперь за военно-технической подготовкой. Вождь, как искусный заговорщик, и не рассчитывал на поддержку большинства населения. Он осуждает тех, кто считает техническую подготовку к восстанию чем-то вроде «политического греха». Он заранее выдает свою индульгенцию тем, кого смущает заговорщицкий характер подготовки к восстанию. Ленин, по сути, не скрывал антинародного характера заговора: Учредительное собрание «явно будет не с нами». Соглашаясь, констатируя, признавая, что Учредительное собрание, выражавшее волю миллионов людей, будет не с большевиками, Ленин тем не менее держит курс на захват власти. Преступность замысла очевидна. С самого начала. Докладчик ожидал возражений, сопротивления, но ЦК (те, кто присутствовал на заседании) согласился с предложениями Ленина начать подготовку восстания и осуществить его в ближайшее время. Резолюция принимается десятью голосами при двух «против». Возражали и выступили против восстания лишь Зиновьев и Каменев. Их аргументы были известны заранее большевики обладают слабой поддержкой в провинции; с помощью Учредительного собрания можно добиться большего, нежели военным путчем. Нетрудно заметить, что судьбоносное решение о перевороте принято меньшинством ЦК (10 человек из 21 члена). Есть основание полагать, что двое из отсутствовавших — Рыков и Ногин — также голосовали бы «против». Но Ленин был уверен, что немедленный мир и передача земли крестьянам решат дело восстания в пользу большевиков. Нужно признать, что в вопросе о восстании Зиновьев и Каменев оказались весьма проницательными. Они полагали, что Учредительное собрание сможет отразить более широкий спектр политических интересов населения России. По существу, они предлагали парламентский путь реформ, хотя и в этой своей позиции были непоследовательны. После заседания ЦК Каменев, обосновывая свою позицию, публично заявил: «Партия не опрошена. Такие вопросы десятью не решаются»204. Могли ли соратники Ленина, его близкие друзья Зиновьев и Каменев представить себе, что, когда Сталин бросит их в тюрьму в 1936 году, на суде им припомнят и «октябрьские грехи»? Во время следствия Зиновьеву и Каменеву напомнят как акт «подлого предательства» заявление, сделанное ими 11 октября 1917 года: «Говорят: 1) за нас уже большинство народа России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! — ни то, ни другое неверно, и в этом все дело». Могли ли думать Ленин, Зиновьев и Каменев тогда, что революция, которую они готовили, в конце концов уничтожит их? Но это не было случайностью. Ставка на безбрежное насилие вернулась, как бумеранг, к его творцам и поразила то, что называли «Великой революцией», и ее творцов. Потресов, анализируя глубинные причины якобинства ленинцев, заявляет в своих «Заметках публициста», что «основоположнику большевизма Ленину неизменно казалось, что цель освящает средства… Но не цель освятила средства, в данном опыте, а средства уничтожили без остатка цель…»205. Резолюция заседания ЦК РСДРП, проходившего 10 октября, состояла всего из двух абзацев. Первый, стилистически неуклюжий, пространный, перечислявший революционные факторы: «восстание во флоте в Германии», «нарастание всемирной социалистической революции», «угроза мира империалистов с целью удушения революции в России», «решение русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам», «приобретение большинства пролетарской партией в Советах», «подготовление второй корниловщины» — «все это ставит на очередь дня вооруженное восстание»206. Ленин добился своего: курс на самое радикальное разрешение кризиса был одобрен руководством партии. На заседании ЦК образовали Политбюро для руководства политическими действиями в ходе подготовки к восстанию. В него вошли Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольников и Бубнов. Впрочем, в этом составе Политбюро так ни разу и не собралось. Как постоянно действующий высший орган власти Политбюро стало лишь после VIII съезда партии в марте 1919 года. А в октябре 1917-го это была группа людей, особо близких к Ленину и наиболее авторитетных в высшем эшелоне партии. Однако буквально через пару дней Ленин почувствовал, что, несмотря на принятое решение о подготовке восстания, в партийных комитетах продолжались колебания. Высказывались мнения о необходимости отложить «вопрос» до съезда Советов или даже до Учредительного собрания. Ленин был взбешен и настоял спешно провести еще одно заседание Центрального Комитета о восстании. Расширенное заседание ЦК состоялось 16 октября в доме на Болотной улице на Выборгской стороне. Спорили до хрипоты всю ночь до самого утра. Протокольная запись ленинского доклада и выступлений свидетельствует, что принципиально нового сказано ничего не было. По сути (об этом пишет и Троцкий в своих воспоминаниях «Вокруг Октября»), в ЦК выкристаллизовались три группы: противники захвата власти вооруженным путем (Зиновьев, Каменев); Ленин, исступленно требовавший начала восстания до съезда; группа членов ЦК, полагавшая, что восстание должно получить «мандат» у съезда207. Но Ленину вновь удалось настоять на своем, отразив в резолюции, что сроки начала восстания, «благоприятный момент», укажет ЦК. В сохранившихся рабочих записях Ленина можно найти отрывочные фразы главного инициатора вооруженного восстания: «Мы не смеем победить — вот главный вывод из всех речей». «Зиновьев: усталость у масс несомненна». «Власть Советов заменили ЦК РСДРП». «Ногин: политическими средствами надо искать выхода, а не военными…»208 Ленину пришлось выступать на заседании трижды. Судя по этим отдельным фразам, набросанным Лениным на клочках бумаги, лидеру большевиков было не просто отстоять курс на вооруженное восстание Еще до заседания ЦК Петроградский Совет создал Военно-революционный комитет (в него затем вошел Военно-революционный центр, созданный ЦК)209. Но этот комитет, который возглавлял левый эсер П. Е. Лазимир, первоначально имел целью мобилизовать население Петрограда для обороны. По существу, большевики умело использовали этот легальный орган как штаб восстания. Ведь, по их мысли, они, готовя восстание, «оборонялись против контрреволюции». Комитет контролировал гарнизон Петрограда в 150 тысяч человек. Таким образом, штаб восстания, официально созданный 12 октября, был легальным. Но управляли, руководили этим органом нелегально люди из большевистского ЦК. Огромную роль в решающие дни переворота сыграл Троцкий. Оставшиеся десять дней до восстания Ленин, судя по всему, провел с ручкой в руке, предоставив организационной работой заниматься другим. Правда, после 16 октября Ленин встречается с руководителями военной организации В. А. Антоновым-Овсеенко, В. И. Невским, Н. И. Подвойским, заслушивая их о ходе подготовки к вооруженному выступлению, нетерпеливо требуя ускорения всей намеченной работы. А все остальное время пишет записки в ЦК, письма им же, вновь письма. Так, после заседания ЦК 16 октября Ленин написал «Письмо к товарищам» почти на двух десятках страниц, где, по сути, не говорит ничего нового, а лишь снова и снова повторяет свои старые аргументы о необходимости срочного вооруженного выступления. В своей книге «Как большевики захватили власть» С. Мельгунов пишет, что «восстание становится для Ленина навязчивой идеей». Не случайно некоторые письма вождя, отмечает Мельгунов, рожденные «как бы в состоянии пароксизма невменяемости», ЦК постановил сжечь. «У вождей массовых движений типа Ленина, — пишет автор книги, — скорее фанатиков, чем гениальных провидцев, нет чувства исторической перспективы и какой-либо моральной ответственности за свои действия». Истерические призывы в конце концов заражали верхи партии. «ЦК постепенно становился на рельсы ленинской политики»210. Находясь на конспиративной квартире, Ленин пишет два документа: «Письмо к членам партии большевиков» и «Письмо в Центральный Комитет РСДРП(б)», в которых подвергает уничтожающей критике Зиновьева и Каменева, не гнушаясь эпитетами «жульничество», «кляузная ложь», «безмерная подлость», «бесстыдство». Ленин идет далеко, требуя исключения обоих из партии, заявляя при этом, что Зиновьева и Каменева «товарищами их обоих больше не считаю…»211 Основанием для столь беспощадных выводов послужило выступление Каменева в газете «Новая жизнь» о его фактическом несогласии с тактикой прихода большевиков к власти. Ленин расценил этот факт как предательство, ибо одна из заповедей революционного заговора — глубокая тайна намерений и особенно сроков выступления. Но было ли неожиданностью это откровение Каменева? Ведь сам Ленин еще 16-го на заседании Пленума ЦК заявил, что если «восстание назрело, то говорить о заговорах не приходится»212. Троцкий, выступая на заседании Петроградского Совета по вопросу о Военно-революционном комитете, прямо сказал: «Нам говорят, что мы готовим штаб для захвата власти. Мы из этого не делаем тайны»213. Хотя в выступлениях, рассчитанных на массовую аудиторию, большевики говорили иначе. Тот же Троцкий, обращаясь 21 октября к казакам, дислоцированным в Петрограде, заявил: «Вам говорят, будто Совет собирается 22 октября устроить какое-то восстание, сражение с вами, стрельбу на улицах, резню. Те, кто сказал вам это, — негодяи и провокаторы…»214 Накануне переворота до глубокой ночи заседало Временное правительство. В таком же ритме работал Петроградский Совет. Керенский обращется к Предпарламенту с призывом оказать поддержку в подавлении предстоящего восстания большевиков. Но там искали компромиссных решений. Керенский в своем сборнике воспоминаний пишет: «Нужно признать, большевики действовали тогда с большой энергией и не меньшим искусством»215. Метания главы правительства между Советом Республики, штабом столичного округа и своей резиденцией в Зимнем дворце имели цель собрать, вызвать, мобилизовать все, что только можно, для подавления большевистского восстания. Но призрачная власть уже ничего не может… А возможно, могла бы, если бы месяцем раньше, а может быть, именно в октябре положила конец войне и пошла бы на сепаратный мир с Германией. Попытки эти, робкие, были, но Керенский не хотел нарушать верности союзникам. Сделай это Керенский — и, вероятно, он мог бы не только сохранить власть, сберечь демократические завоевания, но и оставить большевиков без своего главного козыря и избавить Россию от десятилетий мук несвободы. Но давно замечено, что исторические лидеры переходного периода (примеры тому А. Ф. Керенский и М. С. Горбачев) хороши лишь для начала дела. Они неспособны без катаклизмов довести начатое до конца. Это герои исторического момента, но тем не менее роль их нельзя недооценить. Керенский «споткнулся» на неспособности решить проблему мира. Горбачев «уткнулся» в идеализацию октябрьского переворота. Его утверждение, что «выбор между социализмом и капитализмом — это главная социальная альтернатива нашей эпохи, что в XX веке вперед идти нельзя, не идя к более высокой форме социальной организации — социализму»216, исторически ложно. Мы все, как и Горбачев, не сумели понять, что в XX веке уже является анахронизмом деление обществ на капиталистические и социалистические. Неизмеримо более глубокие пласты преобразований дает движение от бюрократии и тоталитарности к демократии и цивилизованности. Конец XX века вынес свой приговор революциям в пользу эволюции и реформ… Но никому не дано выйти из «своего века» — ни Керенскому, ни Горбачеву. И тот и другой сделали главное: они не разрушили царский режим и сталинскую систему, нет. Они не мешали их саморазрушению. И в этом огромная историческая заслуга этих внешне столь разных людей. Бывают моменты в истории, которые ставят вопросительные знаки: найдется ли такой человек, от которого будет в определяющей степени зависеть будущее развитие? Нужно, видимо, согласиться с Троцким, который, будучи уже в изгнании, утверждал, что, не будь Ленина в Петрограде в октябре 1917 года, революционного переворота не совершилось бы… Но тем тяжелее историческая ответственность этого человека. Великие чаяния миллионов людей, их порыв к миру, земле, счастью, свободе в конце концов были заменены на новые, во многом более страшные формы несвободы. Хотя никто не станет отрицатъ, что тоталитарная деспотия одновременно обеспечила (ценой дополнительных лишений) определенные продвижения в технических сферах человеческого прогресса. Но лишь до каких-то пределов, дальше которых творчество в рамках диктатур становится почти невозможным. Сделаем отступление. Думаю, что Л. Д. Троцкий, делая этот вывод, едва ли грешил против истины. Не будь невероятного напора, страсти, фанатичной целеустремленности Ленина в октябре 1917 года, большевистский переворот едва ли бы состоялся. Существовала личность, которая указанную возможность могла сделать действительностью. Этот человек — Павел Николаевич Малянтович, бывший в течение одного месяца 1917 года (с 25 сентября по 25 октября) министром юстиции Временного правительства и главным прокурором. Известно, что еще в июле 1917 года, после неудачной попытки большевиков захватить власть, Временным правительством было возбуждено дело «О вооруженном выступлении 3–5 июля в г. Петрограде против государственной власти». Тогда по решению Временного правительства следователь по особо важным делам П. А. Александров подписал постановление об аресте В. И. Ленина как обвиняемого в связях с Германией — противником России в войне Известно также, что Ленин тут же скрылся. Следствие, однако, велось. Как заявил арестованный НКВД в 1939 году П. А. Александров, «контрразведка предоставила в наше распоряжение несколько шкафов документов, переписки»217. Как мы теперь знаем, из всех этих «шкафов» уцелел после чистки документов дела, учиненной большевиками в ноябре 1917 года, лишь 21 том материалов. Впрочем, и потом, вплоть до 1940 года, осмотры, чистки дела проводились неоднократно и тома «худели»218. Здесь, кстати, кроется одна из причин того, что преступные связи Ленина с германскими властями подтверждаются, главным образом, косвенными уликами. Но их сохранилось много. Малянтович, ставший калифом, то бишь министром, на один месяц, подписал телеграмму всем прокурорам палаты о задержании Ленина, чтобы давно существующее распоряжение о его аресте было исполнено. Текст документа, подписанный министром юстиции Временного правительства, таков: «…Постановлением Петроградской следственной власти Ульянов-Ленин подлежит аресту в качестве ответственного по делу о вооруженном выступлении третьего-пятого июля в Петрограде. В виду сего поручаю Вам распорядиться немедленным исполнением этого постановления»219. Соответствующим лицам это распоряжение было передано Малянтовичем и устно. Но Малянтович и тогдашние власти недооценили конспиративные способности Ленина; к тому же поиски лидера большевиков шли вяло. Как свидетельствовал на суде в 1939 году П. А. Александров, они ждали, что Ленин для личного «опровержения», как вождь уверял, «клеветы» явится сам на допросы. «Прокурор судебной палаты Кадинский, — рассказывал Александров, — велел мне явиться в известный день и час (вечерний) для допроса Ленина, заявив, что Ленин сам, негласно, во избежание эксцесса, явится на допрос. Ленин не явился и таким образом остался не только не арестованным, но и недопрошенным»220. Ульянов- Ленин тем временем готовил свою выдающуюся акцию, от которой весь XX век станет столетием коммунистического эксперимента. Конечно, П. Н. Малянтович советской властью несколько раз арестовывался. Например, Коллегия ОГПУ 10 мая 1931 года приговорила его к 10 годам тюрьмы. Но заступничество Сольца, Муралова, Лежавы, Горького позволило отделаться ссылкой на три года. В последний раз Малянтович был арестован в ноябре 1937 года вместе с сыновьями Георгием и Владимиром. Шансов у Малянтовичей выжить в той сталинской мясорубке было немного. Ускорил развязку сын Владимир, который в кругу своих близких знакомых однажды неосторожно сказал: «Министры Временного правительства допустили большую ошибку. Среди них нашелся только один смелый министр, действовавший решительно, но с опозданием. Это был мой отец, П. Н. Малянтович, бывший министр Временного правительства, который предлагал арестовать Ленина. Если бы он успел, этих ужасов не было бы»221. Неудивительно, что эти слова тут же стали известны «органам». Последовали аресты отца, и сыновей Малянтовичей. К чести Павла Николаевича Малянтовича, на долгих допросах с применением физического насилия, будучи семидесятилетним стариком, он держался в высшей степени мужественно. Например, на допросе 10 ноября 1937 года на вопрос, какую борьбу подсудимый вел «против пролетариата, большевистской партии и ее вождей», Малянтович ответил: — Да, я как меньшевик вошел в состав Временного правительства, занял пост министра юстиции и главного прокурора, будучи непримиримым врагом большевистской партии и пролетарской революции. Я, Малянтович, издал приказ, сделал распоряжение, предписал телеграмму всем прокурорам палаты об аресте Ленина, чтобы давно существующее распоряжение об аресте Ленина было приведено в исполнение. Этим я хотел обезглавить восстание рабочих и солдат, направленное на захват власти пролетариатом…222 Видимо, следователь здесь записал все прямолинейно, особенно, что касается «обезглавливания», но Малянтович протокол допроса подписал. И даже через два с лишним года, когда состоялся наконец скорый (менее часа) суд над бывшим министром, тот в своем последнем слове заявил: — Санкцию на арест Ленина давал по приказанию Временного правительства с целью предотвратить вооруженное восстание, которое, по их мнению, совершенно не нужно было, ибо созывалось Учредительное собрание Малянтович понимал и не хотел лгать перед историей: арест Ленина летом или осенью 1917 года мог изменить ход российской драмы. И не только российской. Ленин слишком много, невероятно много значил для большевиков. Вождь был для них мозгом и волевой пружиной. Военный суд в составе Орлова, Романычева, Детисова и секретаря Мазура после короткого совещания 21 января 1940 года (в очередную годовщину смерти Ленина) вынес обычный в те времена вердикт. Все было ясно давно: расстрел. Через несколько часов, когда наступило 22 января, как гласит лаконичная справка, подписанная начальником 12-го отделения 1-го спецотдела НКВД СССР, «приговор приведен в исполнение». Не учли, что до революции Малянтович участвовал в десятках политических процессов, защищая российских социал-демократов, в 1906 году выиграл крупное дело в пользу большевиков, которые в результате получили 100 тысяч рублей золотом из наследства С. Т. Морозова; не спасла его и былая дружба с Горьким, Луначарским, Красиным. Человек, который потенциально мог затормозить и изменить ход революционного развития событий осенью 1917 года, не мог быть большевиками прощен. Почему процесс с осуждением Малянтовича затянулся на два с лишним года? По некоторым косвенным данным я установил: Сталин надеялся, что будут найдены «доказательства» попыток ареста в 1917 году и его, Джугашвили… Чтобы закончить сюжет с П. Н. Малянтовичем, напишу несколько строк о трагедии его семьи, и особенно жены, Анжелики Павловны. Его сына Владимира после жестоких истязаний заставили «показать» на отца. Пока бывший министр два с лишним года находился под следствием, его супруга делала все, что могла, чтобы облегчить участь престарелого мужа. Наконец Анжелика Павловна, после бесчисленных ходатайств, прорвалась 7 марта 1940 года в приемную Военной коллегии, где ей объявили: «П. Н. Малянтович осужден 21 января с.г. по ст. 58–8 и 58–11 на 10 лет без права переписки в дальневосточные лагеря»223. Старуха А. П. Малянтович ждала вестей от мужа более десяти лет… Слова «без права переписки» холодили душу. Она скончалась в декабре 1953 года, так и не узнав всех подлинных обстоятельств гибели человека, который мог самым существенным образом повлиять на события осени 1917 года. Лишь после августа 1991 года внуку бывшего министра К. Г. Малянтовичу пришло, спустя полвека после гибели деда, сообщение о его реабилитации. Читатель вправе решить сам: прав ли был Троцкий, заявляя, что без Ленина революционного переворота в октябре «не совершилось бы…». И мог ли этому способствовать Павел Николаевич Малянтович, блестящий русский интеллигент, не согнувшийся до конца дней своих. История не кинолента, былое «прокрутить» назад можно только мысленно, в сознании. Ленин свершил то, что свершил… Ничего в прошлом изменить нельзя, оно вечно. Но мы отвлеклись. Так или иначе, именно Ленин настоял не просто на вооруженном восстании, но и на том, чтобы не связывать его с открытием съезда Советов. В главе «Переворот» книги «О Ленине» Л. Д. Троцкий, на мой взгляд, весьма точно заметил, что, «как и в июньские дни, когда Ленин твердо ожидал, что „они“ перестреляют нас, он и теперь продумывал за врага всю обстановку и приходил к выводу, что самым правильным, с точки зрения буржуазии, было бы захватить нас вооруженной рукой врасплох, дезорганизовать революцию и затем бить ее по частям. Как и в июле, Ленин переоценивал проницательность и решительность врага, а может быть, уже и его материальные возможности»224. Видимо, именно этой «переоценкой» противника Ленин заставил свою партию действовать. По Ленину выходило: если мы не возьмем власть, они нас «перестреляют». А Ленин жил только восстанием. Он не мог думать ни о чем другом. В своем последнем перед переворотом письме в ЦК он умоляет, настаивает, требует. «Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало! Промедление в выступлении смерти подобно»225. Отныне «добивание» станет надолго главной задачей большевиков. Добивали монархистов, буржуев, помещиков, белое офицерство, казачество, старорежимную интеллигенцию, меньшевиков, эсеров, кулаков… Российский мыслитель А. И. Ильин писал: «…революция была срывом в духовную пропасть, религиозным оскудением, патриотическим и нравственным помрачением русской народной души. Не будь этого оскудения и помрачения, русская многомиллионная армия не разбежалась бы, ее верные и доблестные офицеры не подверглись бы растерзанию… Ленин и его шайка не нашли бы себе того кадра шпионов и палачей, без которого их террор не мог бы осуществиться; народ не допустил бы до избиения своего духовенства и до сноса своих храмов; и белая армия быстро очистила бы центр России…»226 Действительно, обстоятельства сложились таким образом, что «помрачение народной души» было катастрофическим. Ученым, писателям, историкам остается только поражаться, как великий народ позволил так экспериментировать над своей судьбой. Петр Струве сказал по этому поводу: «Народ, создавший великое государство, объятый каким-то наваждением, в короткий срок разрушил это великое государство ради призрачных выгод и благ. Произошло государственное самоубийство государственного народа»227. Однако, как пишет очевидец тех событий Н. Н. Суханов, «сопротивления не было оказано. Начиная с двух часов ночи, небольшими силами, выведенными из казарм, были постепенно заняты вокзалы, мосты, осветительные учреждения, телеграф, телеграфное агентство. Группки юнкеров и не думали сопротивляться. В общем, военные операции были похожи скорее на смены караулов в политически важных центрах… Город был совершенно спокоен. И центр, и окраины спали глубоким сном, не подозревая, что происходит в тиши холодной осенней ночи»228. Керенский утром выехал (это походило на бегство) «навстречу верным войскам с фронта». Никаких серьезных мер но предотвращению переворота Временное правительство не делало и сделать, видимо, уже не могло. Власть валялась на мостовой Петрограда. В полдень под председательством Троцкого состоялось экстренное заседание Петроградского Совета. В большом зале, писал Суханов, было полно народу; сновали взад и вперед вооруженные люди. Троцкий, открыв заседание, сказал: — От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временного правительства больше не существует. Отдельные министры подвергнуты аресту. Другие будут арестованы в ближайшие дни или часы. Речь Троцкого прерывалась шумными аплодисментами, восторженными выкриками. В конце речи Троцкий заявил, что в «нашей среде находится Владимир Ильич Ленин, который в силу целого ряда условий не мог до сего времени появляться. — Да здравствует возвратившийся к нам товарищ Ленин! Суханов об этом моменте пишет так: „Когда я вошел, на трибуне стоял и горячо говорил незнакомый лысый и бритый человек. Но говорил он странно знакомым хрипловато-зычным голосом, с горловым оттенком и очень характерными акцентами на концах фраз… Ба! Это — Ленин. Он появился в этот день после четырехмесячного пребывания в подземельях…“229 Поздно вечером, в 22.40, в Смольном открылся II Всероссийский съезд Советов. В результате перемен, происшедших в стране, на съезде более 60 процентов уже составляли большевики. В президиум поднялись новые люди: большевики и левые эсеры. Попросил слово Мартов, призвавший создавать власть без насилия, без военных действий. Эсер Мстиславский и большевик Луначарский поддержали Мартова. Казалось, может сложиться уникальная ситуация компромисса и согласия в самый решающий момент российской истории. Но только казалось… Меньшевики и правые эсеры хотели полной определенности. Было зачитано их совместное заявление, требовавшее осуждения вооруженного восстания большевиков и немедленных переговоров с Временным правительством с целью создания новой демократической власти. В зале поднялся страшный шум, гвалт. Демократическое крыло российской социал-демократии сделало ложный шаг: покинуло съезд. А если сказать точнее — уступило политическую сцену большевикам и левым эсерам. Суханов позже с горечью писал: „Мы ушли неизвестно куда и зачем, разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции“230. А тем временем возобновился обстрел Зимнего дворца. Из Петропавловской крепости выпустили 30–35 снарядов, но попаданий было всего лишь два. Одно — в карниз дворца. Никто даже не был ранен231. Началось разоружение юнкеров. Павшая власть оказалась полностью недееспособной. Даже опереточный обстрел и декоративная осада парализовали волю защитников Зимнего дворца. В конце концов во дворец ворвалась не революционная когорта большевистской рати, а в полном смысле слова разношерстная толпа с присущими ей эксцессами и насилиями… Хулиганские элементы начали свои подвиги с разграбления дворца…232 Когда шло первое заседание съезда, Ленин, переволновавшийся от массы впечатлений и переживаний, не пошел в зал. В одной из пустых комнат Смольного они с Троцким лежали прямо на полу на разостланных одеялах и тихо разговаривали. Троцкий вспоминал, что Ленин с усталой улыбкой сказал ему: — Слишком резкий переход от подполья к власти. Кружится голова…233 В два часа ночи Зимний был в руках восставших, а министры Временного правительства в руках В. А. Антонова-Овсеенко. Луначарский зачитал обращение к „Рабочим, солдатам и крестьянам!“ о переходе всей власти в руки Советов. Меньшевики-интернационалисты сделали последнюю попытку найти компромисс в формировании власти. Но зал был уже хмельным от такого легкого успеха. Принятием под утро „Обращения“, закреплявшего переход всей власти к Советам, октябрьский переворот был политически оформлен. Ленин появился на втором, вечернем заседании съезда, шумно встреченный делегатами. Теперь он был главным олицетворением власти. Его доклады на съезде дали основу для принятия знаменитых Декретов о мире и земле. На съезде было сформировано и первое правительство: Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. В январе 1917 года Ленин полагал, что социалистическая революция — дело далекого туманного будущего. И вот спустя несколько месяцев он — глава первого правительства, на знамени которого — социализм! Самая вожделенная мечта Ленина — власть — в его руках. С ее помощью он будет пытаться реализовать те книжные схемы, которые он создал, опираясь на „первоисточники марксизма“. В России начался колоссальный, невиданный по масштабам и последствиям эксперимент. Еще сутки назад у Ленина, окончательно перебазировавшегося в Смольный, возникали сомнения. Когда Троцкий рассказал, что войска в Петрограде исполняют приказы Военно-революционного комитета, Ленин был в восторге, выражавшемся в восклицаниях, смехе, радостном потираний рук»234. Ленин, видимо, только сейчас сам поверил, что авантюрное, как казалось многим, предприятие может завершиться триумфом его партии. Пройдет два-три года, и участники исторического действа начнут осмыслять происшедшее. Каждый по-своему. Виктор Чернов, один из видных социалистов-революционеров, напишет: «…Октябрьской революции не было. Был октябрьский переворот. Он был преддверием эволюции от Ленина-Пугачева к Ленину-Аракчееву. Он был преддверием драпирующейся в красные цвета, но самой доподлинной контрреволюции»235. Ленин, прочитав эту выдержку из статьи Чернова «Революция или контрреволюция» в английской газете, напишет сверху синим карандашом: «В архив». Он еще не задумывается, что можно сдать в партийный архив этот лист бумаги, но нельзя замуровать в нем событие, даже давно минувшее. Да, это не было классическим заговором. Большевики, точно оценив реалии момента, были готовы взять власть любым способом: мирным, заговорщицким или массовым выступлением. Вся ситуация работала на них. Заговор оказался ненужным. Ленин в своей решимости взять власть, осуществить главную цель своей жизни все время параллельно плел нити большевистского заговора. Сорвется массовое выступление, получит осечку восстание — пригодится конспирация заговора. Но заговора не «равных», как у Бабефа, а «единых». Может быть, именно более высокая, чем у какой-либо иной партии в России, степень организованности и единства сыграла решающую роль в октябрьском перевороте. Небольшая кучка подпольщиков в феврале 1917 года смогла трансформироваться в мощную политическую силу во главе с одержимым идеей социалистической революции вождем. Ленин еще не знал, что свергнутые классы не смирились с поражением. Они были просто деморализованы и разобщены. Но, взяв через три дня после переворота в руки «Рабочую газету», счастливый вождь прочел последний сдавленный крик Предпарламента, заседавшего до его роспуска в Мариинском дворце:
Эта же газета в том же номере опубликовала заявление военных:
Ленин, так долго говоривший и призывавший к превращению войны империалистической в войну гражданскую, мог почувствовать, прочитав заявление Предпарламента, ее смертоносное дыхание. В книге поэтессы Зинаиды Гиппиус о своем муже Дмитрии Мережковском есть строка о днях, которых мы коснулись только что. «…Вот холодная, черная ночь 24–25 октября. Я и Д.С (Дмитрий Сергеевич Мережковский. — Д.В.), закутанные, стоим на нашем балконе и смотрим на небо. Оно в огнях. Это обстрел Зимнего дворца, где сидят „министры“. Те, конечно, кто не успел улизнуть. Все социал-революционеры, начиная с Керенского, скрылись. Иные заранее хорошо спрятались. Остальных, когда обстрел (и вся эта позорная битва) кончился, повели пешком, по грязи, в крепость, где уже сидели арестованные Керенским, непригодные большевикам или им мешавшие люди. На другой день, черный, темный, мы вышли с Д.С. на улицу. Как скользко, студено, черно… Подушка навалилась — на город? На Россию? Хуже…»238 Так восприняла эти дни известная русская писательница: «скользко, студено, черно…». Гиппиус не знала, что демократию в России на последнем ее рубеже, в Зимнем дворце, защищали лишь «ударницы» из женского «батальона смерти», несколько рот зеленой юнкерской молодежи и 40 георгиевских кавалеров во главе с капитаном на протезах… А Ленин, выслушав в это время доклад Троцкого о его «военной хитрости в момент открытия генерального боя», нараспев, весело, возбужденно проговорил: — Вот это хо-ро-о-шо-оо! Это очень хорошо! «Военную хитрость Ильич любил вообще, — вспоминает Троцкий, — обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело! — Лишь бы взять власть!»239 Комиссары и Учредительное собрание Русская революция, и я об этом говорил, словно оглядывалась постоянно на революцию французскую. Вожди русской революции бредили образами той, давно отгоревшей во Франции. Считалось признаком хорошего тона использовать в речи, сравнения с Робеспьером, Маратом, Карно, Дантоном, Дюмурье. Формула-лозунг «Отечество в опасности» словно передана с городской ратуши Парижа на площади Петрограда. Пришли в российскую жизнь и комиссары — лица, «уполномоченные революцией». Много комиссаров. Скоро «сотрудник ЧК» и «комиссар» станут главным олицетворением советской власти. И первое советское правительство, которое тоже вначале было временным (предполагалось — до созыва Учредительного собрания), называлось «Совет Народных Комиссаров». Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов принял 26 октября постановление, написанное Лениным в тот же день. Утром Ленин предложил трем левым эсерам Е. Д. Камкову, В. А. Карелину, В. Б. Спиро войти в состав первого правительства. После совещания они отказались, так как считали вклад левых эсеров в дело переворота более весомым, чем три правительственных портфеля. В постановлении говорилось, что «правительственная власть принадлежит коллегии председателей — т. е. Советам Народных Комиссаров. В настоящий момент Совет Народных Комиссаров составляется из следующих лиц: Председатель Совета — Владимир Ульянов (Ленин); Народный комиссар по внутренним делам — А. И. Рыков; Земледелия — В. П. Милютин; По делам военным и морским — комитет в составе В. А. Овсеенко (Антонов), Н. В. Крыленко и П. Е. Дыбенко; По делам торговли и промышленности — В. П. Ногин; Народного просвещения — А. В. Луначарский; Финансов — И. И. Скворцов (Степанов); По делам иностранным — Л. Д. Бронштейн (Троцкий); Юстиции — Г. И. Оппоков (Ломов); По делам продовольствия — И. А. Теодорович; Почт и телеграфов — Н.П Авилов (Глебов); Председатель по делам национальностей — И. В. Джугашвили (Сталин). Пост народного комиссара по делам железнодорожным временно остается незамещенным»240. Через полгода лишь трое из членов первого правительства сохранили за собой эти посты: Ленин, Луначарский и Сталин. А через два десятилетия абсолютное большинство первых народных комиссаров будут физически уничтожены «учеником Ленина» — Сталиным. Взяв в руки власть, создали правительство. Троцкий вспоминал о рождении правительства: «— Как назвать его? — рассуждал вслух Ленин. — Только не министрами: это гнусное, истрепанное название. — Можно бы комиссарами, — предложил я, — но только теперь слишком много комиссаров. Может быть, верховные комиссары… Нет, „верховные“ звучит плохо. Нельзя ли народные? — Народные комиссары? Что ж, это, пожалуй, подойдет. А правительство в целом? — Совет Народных Комиссаров? — Совет Народных Комиссаров, — подхватил Ленин, — это превосходно: пахнет революцией. Последнюю фразу помню дословно»241. Ленину нравилось председательствовать. Заседания Совнаркома шли по 5–6 часов. Председатель строго следил за временем; если докладчик не укладывался в положенные минуты. Ленин мог оборвать. Иногда, приставив ко лбу правую руку козырьком, разглядывал зал, словно ища кого-то. В ходе заседания Ленин то и дело посылал записочки к некоторым участникам заседания; требовал справку, уточнял обстоятельства, советовался, предлагал решения… Работавшие (обслуживавшие) его люди вскоре заметили: он был строг, хотя и часто улыбался. Вся обслуга знала: Ленин любит прохладную температуру в помещении; когда было очень тепло — задыхался. Не любил мягких кресел. Больше полагался на записки, посыльных, чем на использование телефона. Часто и подолгу редактировал документы, заботясь при этом больше о политическом смысле, чем о литературном совершенстве; постановления и решения поэтому нередко были весьма «корявыми» и тяжеловесными, как и весь слог его письма. Много работал, но как только чувствовал недомогание, усталость — бросал все и ехал отдыхать. Организационные заботы не отбили у него охоты к партийной журналистике; в результате всех этих перегрузок, профессиональной неподготовленности Ленина к государственной работе, он стал стремительно «изнашиваться» и разрушаться, стареть на глазах. Совнаркомовские бдения были долгими, отупляюще однообразными. Для Ленина роль лидера, вождя оказалась очень прозаичной, канцелярской, неблагодарной. Буквально через несколько дней в конце октября разразился первый кризис в правительстве. Представители Всероссийского исполкома железнодорожного профессионального союза («Викжель»), где было сильно влияние меньшевиков и эсеров, потребовали создания «однородного социалистического правительства», то есть из представителей всех социалистических партий. «Викжелевцы» назвали это возможное правительство Народным Советом. Требование «Викжеля» поддержали четыре наркома-большевика: Милютин, Ногин, Рыков, Теодорович, некоторые члены ЦК партии большевиков. Более того, меньшевики и эсеры условием своего вхождения в Совет Народных Комиссаров ставили устранение «организаторов военного заговора» Ленина и Троцкого (вместо Ленина предлагаются Чернов или Авксентьев). Ленин взбешен. Тем более что большевистская фракция в ЦИКе склоняется к необходимости создания коалиционного правительства. Каменев, возглавляя группу большевиков на переговорах с «Викжелем», колеблется и готов пойти на уступки. Тогда Ленин созывает 1(14) ноября заседание ЦК РСДРП. Каменев докладывает о ходе переговоров и условиях меньшевиков и эсеров. Предлагает компромиссное решение, в частности продолжить переговоры с «Викжелем». Его поддерживают Зиновьев, Рыков, Милютин, Ларин, Рязанов, некоторые другие. Ленин был резок: «Политика Каменева должна быть прекращена в тот же момент. Разговаривать с „Викжелем“ теперь не приходится… „Викжель“ стоит на стороне Калединых и Корниловых…»242 Ленин абсолютно справедливое требование о создании коалиционного правительства расценивает как контрреволюцию (обвиняет несогласных с ним в связи с Калединым и Корниловым). Прием чисто ленинский. Несмотря на его нажим, 1 ноября не удалось уломать строптивых большевиков. Потребовалась еще целая серия заседаний, совещаний, ультиматумов меньшинству ЦК, поддерживавшему «Викжель», пока Ленин не добился своего. В знак протеста против антидемократичности в формировании правительства Каменев, Зиновьев, Рыков, Милютин и Ногин вышли из ЦК, а Милютин, Ногин и Теодорович сложили с себя полномочия народных комиссаров. Ленин пишет тогда ультиматум непокорным, обвиняя их в соглашательстве и дезорганизаторстве. Кроме Ленина, документ подписывают А. С. Бубнов, Ф. Э. Дзержинский, А. А. Иоффе, М. К. Муранов, Я. М. Свердлов, Г. Л. Сокольников, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий, М. С. Урицкий. От выполнения требований ультиматума, пишет Ленин, «зависит судьба партии, судьба революции»243. Выступая на заседании правительства, Ленин возражает против всяких соглашений с «Викжелем»244. Ленин не хочет лишаться монополии на власть. Председатель Совнаркома увидел в случае с «Викжелем» нечто большее, чем борьбу за правительственные посты. Для него было ясно — меньшевики и эсеры хотят не допустить политической монополии большевиков на власть. Но именно ее и добивался Ленин. Этот «кризис в ЦК и правительстве показал, что истинная цель Ленина не вообще советская власть как таковая, а Советская власть как форма диктатуры большевистской партии»245. Ленина устраивает только однородно-большевистское правительство. Путем личных бесед с «соглашателями» (Зиновьевым, Милютиным, Ногиным и другими) Ленин добился отказа этих людей от своих первоначальных взглядов на состав советского правительства. Поначалу Ленин с огромным увлечением погрузился в работу правительства, которое заседает почти ежедневно, по многу часов. Достаточно сказать, что с момента его образования по 27 июля 1918 года из 173 заседаний Совета Народных Комиссаров Ленин не присутствовал лишь на семи246. Знакомство с протоколами заседаний Совнаркома сначала приводит в удивление, а затем в состояние глубокого недоумения. Социалистическое общество большевики решили строить, детализируя, контролируя, декретируя, регламентируя широчайший спектр областей деятельности огромного государства. Только в ноябре-декабре 1917 года комиссары рассмотрели около 500 вопросов государственной, общественной и экономической жизни. Вначале главными были вопросы конфискации, дележки, выделения средств, революционного суда и борьбы с саботажем. Большевики добились, сломив сопротивление эсеров и демократически мыслящих своих сотоварищей, принятия 4(17) ноября 1917 года специального постановления ВЦИК, которое наделило СНК не только исполнительными, но и законодательными правами247. По сути, ЦК РСДРП(б), управляя и ВЦИК и СНК, с самого начала захватил безграничную монополию на власть, ее законы и исполнение. Декреты СНК плодились неимоверно быстро, непродуманно, сиюминутно. В основе их разработки и принятия была только «революционная целесообразность». Законотворчество было такое, что могли осудить за любой пустяк, если он выглядел «буржуазным». Например, Президиум ВЦИК на одном из заседаний в мае 1920 года рассматривал множество различных ходатайств. Сам их характер весьма красноречив.
Сам Ленин на специальном бланке со штампом «Председатель Совета Народных Комиссаров» отдавал множество распоряжений самого разного свойства. Вот, например, 18 августа 1918 года собственноручно пишет черными чернилами на бланке:
При всей незаурядности ленинского ума и обширности теоретических знаний глава правительства не только никогда не работал в промышленности, сельском хозяйстве или государственных органах управления, но и не бывал там. Его знания особенностей функционирования различных сфер государства (конкретной экономики, транспорта, военного дела, дипломатии и т. д.) были крайне дилетантскими, поверхностными. Многие указания, советы вождя путанны и труднопонимаемы. Вот, например, выступение Ленина на совещании представителей Петроградского гарнизона по вопросу «О водворении порядка в городе». «…Наша задача, которую мы ни на минуту не должны упускать из виду — всеобщее вооружение народа и отмена постоянной армии. Если рабочее население будет привлечено — работа будет легче. Практично предложение товарищей собираться каждый день… Каждая часть должна заботиться вместе с организацией рабочих о том, чтобы все нужное для этой вашей войны было запасено, не ожидая указки сверху. Надо с сегодняшней же ночи взяться за эту задачу самостоятельно…»250 И все это публикуется в «Правде». Многое выглядит просто ребусом, трудно понимаемым. А все это от переоценки своих конкретных знаний, опыта, компетентности. Приведу выдержку из личного письма А. А. Иоффе к Л. Д. Троцкому, которая подтверждает мысль о дилетантизме главы правительства в конкретных вопросах, насаждении им таких комиссаров в правительстве, которые были преданны, но малокомпетентны. Иоффе пишет: «…На другой же день после назначения Красина наркомпутем, т. е. на пост, на который он, несмотря на все свои достоинства, совершенно не годится, мне пришлось уезжать и перед отъездом быть у Владимира Ильича. В разговоре последний меня спросил, когда я еду. Я ответил, что не знаю, когда идет поезд. — Так Вы позвоните Красину, — сказал мне Владимир Ильич. В его представлении наркомпуть должен знать все, в том числе и расписание поездов, и это несмотря на то даже, что он ведь только вчера назначен и до сего железнодорожным делом никогда не занимался. И так во всем»251. Далее Иоффе пишет о подборе и назначениях народных комиссаров. «По финансовому вопросу изволь обращаться к Крестинскому, хотя с каких пор последний стал финансистом? По иностранным делам — к Чичерину, хотя всем известно, какой он дипломат. Быть может, так и следует в „благоустроенном“ государстве, но тогда нужна была бы еще одна предпосылка, а именно назначение на пост только специалистов данной области, как при царском режиме, когда министром финансов становился человек, наживший геморрой как раз в финансовом ведомстве; министром иностранных дел человек, обивший пороги всех иностранных дворов, сначала в роли атташе, затем посланника и наконец посла и т. д. Но у нас, когда человека всегда берут, так сказать, от сохи, когда какого-нибудь Лутовинова назначают Членом col1_1К.И. не потому, что он что-нибудь понимает в Инспекции или когда-нибудь этим интересовался, а только потому, что ему надо заткнуть глотку и „орабочить“ Р. К. Инспекцию…»252 Я утомил читателя этой пространной выдержкой из письма известного советского дипломата, но она, по моему мнению, удачно показывает, что классовое имело огромный приоритет перед профессиональным. Замечание Иоффе характеризует главу правительства как человека, весьма смутно разбиравшегося в элементах сложнейшего государственного механизма. Правительство, состоящее из комиссаров, большинство из которых никогда раньше не занималось тем, чем они теперь ведали, руководствовалось прежде всего «классовыми» принципами и соответствием принимаемых решений догмам марксизма. Сам Председатель редко докладывал на заседаниях СНК, ограничивая свою роль общим руководством и приданием деятельности правительства ярко выраженной революционной направленности. Но по наиболее острым политическим вопросам Ленин старался выступать сам. На заседании СНК 28 ноября 1917 года Ленин внес проект декрета «Об аресте виднейших членов ЦК партии врагов народа (кадетов. — Д.В.) и предании их суду Революционного трибунала»253. Предложение, естественно, почти единогласно принимается (против голосовал один Сталин). Будущий преемник Ленина иногда таким способом подчеркивал свою независимость и самостоятельность в суждениях. Заседания Совнаркома проходили обычно утром и вечером. Нередко комиссары заканчивали обсуждение вопросов и принятие решений далеко за полночь. Вот, например, какие вопросы Советское правительство под председательством Ленина рассмотрело на своем заседании 19 ноября 1917 года. За столом находились члены Совнаркома и приглашенные: Ленин, Коллегаев, Шлихтер, Елизаров, Глебов, Шляпников, Троцкий, Стучка, Аксельрод, Пятаков, Менжинский, Боголепов, Якубов, Коллонтай, Петровский. Обсуждения были немногословными. Ленин, как обычно, торопил, требовал лаконизма, обрывал многословных, выговаривал опоздавшим. Так, по его инициативе было принято специальное постановление «О мерах воздействия за неаккуратное посещение заседаний и совещаний», которое было адресовано всем органам советского управления. В документе говорилось: «Опоздание без уважительных причин на заседания более чем на 10 минут влечет за собой выговор; второй раз — вычет дневного заработка и в третий раз — выговор в печати… Опоздавшие более чем на 15 минут подвергаются выговору в печати или привлечению на принудительные работы в праздничные дни…»254 По предложению Ленина для членов Совнаркома также предусмотрели специальные санкции. Установили штраф для опаздывающих: до получаса — 5 рублей, до часа — 10 рублей. От штрафа освобождаются только те народные комиссары, которые заранее представят соответствующие заявления с точным указанием причин опоздания255. Вот таким образом вождь революции хотел добиться, чтобы гигантская машина всеобщих и бесконечных заседаний работала ритмично. Ленин мог резко оборвать шепчущихся за столом, бросить ядовитую реплику, написать «колючую записку». Например, на заседании СНК 2 декабря Л. А. Фотиева вполголоса что-то поясняла стенографисткам. Это Ленина раздражало, и он, взяв лежавший перед ним синий карандаш, быстро набросал Фотиевой записку: «Если Вы будете болтать, я Вас, ей-ей, прямо выгоню»256. Лидия Александровна, получив записку, сразу же притихла… Впрочем, секретарям от Ленина всегда доставалось, хотя все они затем вспоминали вождя только в духе официальной установки ЦК. Той же Фотиевой однажды, когда она понадобилась Ленину и ее не оказалось на месте. Председатель Совнаркома раздраженно начертал: «Фотиевой. Объявляю Вам выговор. Вы должны не спать, а уметь делать так, чтобы Вас все могли легко найти и всегда по делу ко мне. 21–11. Ленин»257. Нескладная фраза свидетельствует о большом недовольстве Председателя Совета Народных Комиссаров… Однако вернемся к заседанию 19 ноября 1917 года. Какие вопросы решало правительство и как? Воспроизведу (с сокращениями) форму протокола заседания Совнаркома:
Протокол даже в сокращенном виде дает представление о работе революционного правительства. Основные вопросы, решаемые народными комиссарами: выделить средства, разделить, назначить, арестовать, «почистить»… Те же проблемы, которые носили характер хоть какого-то созидания, тут же передавались наркоматам, комиссиям, комитетам. Старая государственная машина была сломана, новая была примитивной, малоэффективной, с самого начала сугубо бюрократической. Возможно, не все тогда понимали, даже Ленин, что создаваемые новые структуры, органы, комитеты, комиссариаты представляли собой рождение гигантской исторической ловушки: директивной, бюрократической, тоталитарной системы. Ленин без конца говорил о том, что народ должен управлять государством, а сам все больше и больше регламентировал и ограничивал самостоятельность спонтанно возникавших общественных и государственных элементов человеческого бытия. Ленин всегда — и до революции, и до своих последних сознательных дней — видел в государственном, общественном, рабочем контроле панацею от всех бед. Контролю он отводил буквально мессианскую роль. Едва ли он предвидел, что безграничный контроль за производством, потреблением, распределением, поведением граждан рано или поздно приведет к созданию полицейского государства. Впрочем, почему поздно? Полицейское государство стало создаваться на второй день после переворота. Уже 26 октября Ленин собственноручно написал «Проект Положения о рабочем контроле», где, по сути, главным в общественной жизни страны провозглашалось: контроль, контроль, контроль за всеми сферами жизни. «Виновные в нерадивости, сокрытии запасов, отчетов и пр. караются конфискацией всего имущества и тюрьмою до 5 лет»259. Особый контроль Ленин требовал за печатью. Уже в декабре 1917 года многие издания, альтернативные большевистским, были просто закрыты. Но Ленин не останавливался. В подписанном им «Положении о военной цензуре ВЧК» этому органу вменяется «просмотр предварительный как периодической, так и непериодической печати, фото и кинематографа, снимков, чертежей, рисунков… просмотр почтово-телеграфной корреспонденции»260. Совсем недавно еще многие ленинские статьи, речи, брошюры пылали негодованием по поводу жестокостей полицейского режима самодержавия и буржуазии! Теперь же Ленин в неизмеримо больших масштабах насаждает репрессии, кары, слежку, пролетарский контроль, цензуру, реквизиции, ограничения свобод… Единственный аргумент, которым он везде пытается прикрыть беззаконие и революционный произвол, — это делается «в интересах масс» и осуществляется «самым передовым классом» — пролетариатом. Едва ли он не знает, что его аргументы — классическая демагогия, которая рано или поздно должна быть раскрыта и осуждена. Ленин считал себя вправе дополнять, корректировать постановления Совнаркома. Им, например, собственноручно было написано дополнение к декрету СНК «Социалистическое отечество в опасности!». Стоит привести один-два фрагмента этого полицейского документа.
Так новая власть выполняла свои обещания создать «свободное общество», без угнетения, полицейщины, террора и сыска. Но Ленин не испытывал ни угрызений совести, ни элементарной неловкости за обман и демагогию. Правительство новых правителей — народных комиссаров сделало главной опорой чрезвычайные, карательные органы. Проницательные люди рассмотрели контуры страшной угрозы сразу. Горький, пока «не принял» революцию, был категоричен: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия». Слова автора «Буревестника» жестки и бескомпромиссны: «…Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата. Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам пролетариат…»262 Среди людей, чувствовавших пришествие новой страшной власти, были не только мыслители, писатели, профессура, но и самые простые люди. Архивы сохранили для нас письма, которые получал Ленин в 1917-м и в последующие годы. Среди них много откровенных, кричащих от душевной боли, выражающих интеллектуальную муку и страдание. Вот что писал Ем. Павлов Ленину: он обвинял во всем комиссаров — людей в «кожаных куртках». Эти люди «курят перед вами фимиам и всеми мерами стараются втащить вас на такой пьедестал, откуда вам ничего не было бы видно, да и вы виднелись бы народу, как недосягаемое божество…»263. А вот что излагал в письме российскому вождю Н. Воронцов в то смутное время. «…Все твои реформы свелись, в сущности, к следующим: 1) всеобщие каторжные работы с типичными признаками такого режима: уничтожение права свободного переезда, система пропусков, насильственное питание и обучение и т. д. Усовершенствование до возможных границ Охранного отделения (ЧК) и его распространение на всех граждан: система повальных обысков и отсутствие суда…» Автор полагает, что не исключено, что «труп Твой растащат по Москве как труп Самозванца…»264. Трудно сказать, дошли ли эти письма до главы российского правительства, но нельзя не согласиться, что еще в самом начале, у порога советской истории, многих ужасала перспектива, которую Ленин развернул перед великим народом, привыкшим за долгие столетия страдать, каяться, надеяться и снова страдать. Ленинская революция, большевистская власть зачерпнули для народа полной чашей мучения, окрашенные часто ложным пафосом первопроходчества к вечной справедливости как конечной цели. В ряде случае для поднятия авторитета новой власти Ленин прибегал к популистским приемам. По его предложению был принят декрет об окладах денежного жалованья членам правительства. СНК постановил: месячное жалованье народного комиссара — 500 рублей плюс 100 рублей на каждого неработающего члена семьи265. Но Ленин ведь знал: все это — верхняя часть айсберга. Комиссары получали особые пайки; в Москве быстро были разобраны «буржуазные» дачи, выделялись личные врачи. Уже с 1918 года стали практиковаться частые поездки для лечения и отдыха за границу. Партверхушка, которую в монопольно-большевистском правительстве некому было критиковать, «своего» не упускала. Сам Ленин часто в разгар каких-либо событий брал на несколько дней отпуск и уезжал в Подмосковье. После октябрьского переворота, через два месяца, в декабре, Ленин взял пятидневный отпуск…266 Совет Народных Комиссаров штамповал декрет за декретом. Хотя и было провозглашено, что регулярная армия заменяется всеобщим вооружением народа, реальные войска были и регулярная армия оказалась необходимой. Ее нужно было создать, кормить, одевать, управлять ею. С остатками старой пришлось повозиться. Ленин подряд в течение нескольких дней в ноябре подписал ряд декретов об армии. В декрете «Об уравнивании всех военнослужащих в правах» СНК упразднил все чины и звания, титулы и ордена, офицерские организации, провозгласив, что «армия Российской республики отныне состоит из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии»267. Одновременно другим декретом вводилось: «выборное начало власти в армии». В рескрипте подчеркивалось, что армия подчиняется верховному выразителю воли народа — Совету Народных Комиссаров. Вся полнота власти в частях и соединениях принадлежит солдатским комитетам. Командный состав и все должностные лица в армии выбираются…268 Ленин, следуя абстрактным схемам, подобным теории об отмирании государства, своими декретами разрушал остатки военной организации. Не имея представления об особенностях военной системы, ее иерархической сути, связанной с единоначалием, комиссары в правительстве насаждали в полках и на кораблях анархию, революционный беспредел. Меня всегда поражала способность Ленина к бездумному экспериментированию, имея в руках как предмет бредовых опытов классы, государство, народы, армию. Что хорошо усвоили большевики и чем постоянно пользовались неограниченно — это репрессии и реквизиции. Поступили жалобы, что некоторые воинские части плохо снабжаются, тут же, естественно, последовал декрет «Об увеличении пайка солдатам». Документом правительства предписывалось идти за решением вопроса не в Советы, а поступить «революционным путем — конфисковать средства у богачей». В декрете говорилось, что «Совет Народных Комиссаров еще раз напоминает, что только революционная самостоятельность и революционный почин… способны решить наболевший вопрос»269. Такого же порядка было постановление Совнаркома от 30 ноября 1917 года о реквизиции золота и о назначении премий тем, кто его «обнаружит». Предложение внесли Троцкий и Бонч-Бруевич. Решили: лицам, которые «обнаружат» золото для реквизиции, донесут о его «наличии», причитается один процент рыночной цены…270. Подписывая эти государственные бумаги, Ленин поощрял социальный произвол, морально развращал людей, подталкивал «бывших» к организованному сопротивлению, зажигал местные факелы гражданской войны, которые скоро сольются в один страшный пожар. Во всех этих «починах» Ленину активно помогали левые эсеры. Председатель правительства после совещания в ЦК решил дать несколько портфелей народных комиссаров своим попутчикам. 9 декабря вопрос был рассмотрен на заседании СНК. Главное условие, поставленное перед левыми эсерами, — следовать «общей политике Совнаркома», то есть курсу большевистского ЦК. После долгого ночного совещания Свердлова с представителями левых эсеров было объявлено на заседании СНК «о достижении полного соглашения». В правительство вошли левые эсеры в качестве наркомов: А. Л. Коллегаев — земледелия, юстиции — И. З. Штейнберг, почт и телеграфа — П. П. Прошьян, местного самоуправления — В. Е. Трутовский, госимущества — В. А. Карелин, «без портфеля», но с решающим голосом — В. А. Алгасов, а несколько позднее пост народного комиссара получил еще один левый эсер — М. А. Бриллиантов271. Участь всех их в будущем печальна. Тот, кто не умер от тифа и других напастей лихолетья в гражданскую войну, как Прошьян, или не уехал за рубеж, как Штейнберг, разделили в тридцатые годы трагическую участь Зиновьева и Каменева. Пожалуй, это была редкая и, может быть, уникальная возможность социалистического плюрализма власти, хотя долгое сожительство большевиков с левыми эсерами было едва ли возможно. Но какой-то шанс сдержать большевиков в их якобинстве, особенно если были бы приглашены в правительство и меньшевики, имелся. Впрочем, левые эсеры были, пожалуй, еще большими якобинцами, чем сами большевики. Так или иначе, первое время большевики и левые эсеры более или менее продуктивно сотрудничали. Ленин, выступая в январе 1918 года на III съезде Советов, подчеркнул, что «на основании двухмесячного опыта совместной работы я должен сказать определенно, что у нас по большинству вопросов вырабатывается решение единогласное»272. Но трения в СНК между большевиками и левыми эсерами начались сразу же. Нарком юстиции И. З. Штейнбрег стал требовать, чтобы его комиссариат имел право полного контроля над ВЧК и следственной комиссией Ревтрибунала. Большевики не могли допустить такого. Ленин был категоричен в своих отказах. Наркомат местного самоуправления, возглавляемый левым эсером В. Е. Трутовским, вознамерился сохранить земские учреждения, а большевики в них видели оплот старорежимности… Совнарком на протяжении недолгого сотрудничества двух партий более десятка раз занимался разбором конфликтных ситуаций. Однако по прошествии лет можно сказать, что этот союз, коалиция, соглашение способствовали взаимному сдерживанию, что в принципе могло бы в будущем, возможно, ослабить оковы тоталитарности и монополии. Правда, был момент, когда левые эсеры — партия радикального социализма — хотели объединиться с большевиками. Но, как вспоминал Троцкий, Ленин сначала настороженно, а затем с иронией отнесся к этому предложению. — Пусть подождут, — многозначительно подытожил лидер большевиков273. Пока Ленин не расправился с партией левых эсеров, что произошло после убийства немецкого посла Мирбаха, сотрудничество все же состоялось. Например, в Коллегии ВЧК из двадцати человек семь были левыми эсерами, включая заместителей Дзержинского Александровича и Закса. Левые эсеры в апреле 1918 года помогли большевикам разгромить анархистов. Они же помогли большевикам усилить влияние в деревне. В частности, левые эсеры поддержали грабительский декрет СНК от 13 мая 1918 года «О продовольствии», с помощью которого большевики просто отбирали хлеб у крестьян. Но скоро выяснилось: большевики ни с кем власть делить не хотели. И стоило левым эсерам пойти против мира в Брест-Литовске, большевики тут же обвинили их в заговоре и 6–7 июля 1918 года попросту разгромили. Большевизм не способен иметь равноправных союзников, даже таких авантюрно-радикальных, как левые эсеры. Когда они 15 марта 1918 года в знак протеста вышли из СНК, большевики вздохнули облегченно. Ленин всегда хотел однопартийного правительства. И он добился своего. Ленина больше беспокоило не правительство с выпадами «Викжеля» и капризами левых эсеров, а дамоклов меч Учредительного собрания, которое по первоначальному замыслу должно было определить будущее Российского государства. Председатель Совнаркома не забыл, что он уже публично выразил свою озабоченность ролью будущего высшего органа власти в судьбах социалистической революции на памятном заседании ЦК 10 октября. Тогда он откровенно заявил партийцам (чувствовал!): «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять задачу»274. Но тогда это предостережение все пропустили мимо ушей; до Учредительного собрания было далеко, а удастся ли взять власть — было еще под большим вопросом. А теперь власть в руках, но Учредительное собрание, если дать ему волю, может большевиков ее лишить. Ленин понимал, что в крестьянской стране, где село, деревня шли не за большевиками, шансов у них на предстоящих выборах крайне мало. Но было и другое. Не знаю, помнил ли лидер большевиков то место из книги Карлейля «Французская революция», где тот писал об Учредительном собрании. «Избранное в тысячу двести человек годно лишь для одного: для разрушения. Действительно, это не что иное, как более решительное применение его природного таланта: ничегонеделания. Не делайте ничего, только поддерживайте агитацию, дебаты, и все рушится само собой»275. Ленин не мог знать, что придет время и Съезд народных депутатов СССР (своеобразное Учредительное собрание) не спасет его детище — Союз. Столь же сомнительную роль сыграет и Съезд народных депутатов России. Огромная толпа амбициозных людей, стоящих над парламентом, властью, судом, действует больше разрушительно, нежели созидательно. А над парламентом должен стоять не ленинский съезд, а только Бог и Народ. Но ни Ленин, никто другой не знали, что, возможно, Учредительное собрание России и начало бы с того, чтобы создать представительный и работоспособный парламент, чтобы гигантская страна могла перейти на цивилизованные рельсы развития. На историческом пути валяется множество несбывшихся прогнозов, проектов, вариантов конкретных моделей социального творчества. Ленин в 1917 году едва ли думал обо всем этом. Для него было ясно: Учредительное собрание может лишить его заветного плода, который он всю жизнь лелеял и взращивал в своей душе, мыслях, делах, — власти. Он не был бы Лениным, если бы примирился с таким вариантом развития революции. Вождь Октября был полон решимости сбросить каркас и обломки «мертвого буржуазного парламентаризма» с революционного поезда, устремленного в будущее. А ведь совсем недавно Ленин говорил и делал совсем другое! Еще до переезда из Швейцарии в Россию Ленин в написанной им листовке призывал требовать «немедленного созыва Учредительного собрания»276. В своей статье «О задачах пролетариата в данной революции», написанной на основе его апрельских тезисов, Ленин патетически восклицал: «Мне приписывают взгляд, будто я против скорейшего созыва Учредительного собрания!!! Я бы назвал это „бредовыми“ выражениями…»277 Большевики до самого Октября продолжали себя выдавать за последовательных сторонников созыва Учредительного собрания. На следующий день после переворота «Правда» провозглашала: «Товарищи, вы своею кровью обеспечили созыв в срок хозяина земли русской — Всероссийского Учредительного собрания». Еще Временное правительство определило, что выборы в Собрание состоятся (17)30 сентября 1917 года, а его созыв — 30 сентября (13 октября). Постановление было подписано 14 июня 1917 года председателем правительства Львовым и министром юстиции Переверзевым. Выделили на проведение народного волеизъявления 6 миллионов рублей. Правда, позже, уже Керенскому, который стал председателем правительства, и министру юстиции Зарудному выборы пришлось перенести на 12 ноября (и эти сроки не оказались последними), а созыв Учредительного собрания — на 28 ноября. Когда начались переносы сроков и выявилось враждебное отношение большевиков к Учредительному собранию, Зинаида Гиппиус задолго до его роспуска уже оплакала его судьбу: Наших дедов мечта невозможная, В состав комиссии по выборам вошли достаточно известные люди: Л. М. Брамсон, М. М. Винавер, М. В. Вишняк, В. М. Гессен, В. В. Гомберг, М. И. Градзицкий, В. Н. Крохмаль, А. Г. Делюхин, Г. Н. Лордкипанидзе, В. А. Маклаков, В. Д. Набоков, барон Б. Э. Нольде, Э. Н. Понтович, М. С. Фокеев, И. В. Яшунецкий и некоторые другие. Председателем комиссии стал Н. И. Авинов. Было определено, что подготовка списков и проведение выборов возлагаются на органы волостного и городского местного самоуправления. Определено представительство от избирательных округов. Например, Воронежский округ должен был избрать 15 членов Учредительного собрания, Забайкальский — 7, Казанский — 12, Камчатский — 1, Киевский — 22, Московский (столичный) — 10, Московский (губернский) — 9, Пермский — 18, Таврический — 9, Тобольский — 10, Харьковский — 15 и т. д.279. В один день выборы провести не удалось. В ряде мест они проходили в течение всего декабря. Было избрано 715 человек. Результаты для большевиков оказались обескураживающими. Они получили в собрании 175 мест, эсеры — 370, левые эсеры — 40, меньшевики — 15, народные социалисты — 2, кадеты — 17, независимые — 1, от национальных групп — 86. Троцкий вспоминал: «В первые же дни, если не часы, после переворота Ленин поставил вопрос об Учредительном собрании: — Надо отсрочить выборы… Надо дать возможность обновить избирательные списки. Наши собственные списки никуда не годятся: множество случайной интеллигенции, а нам нужны рабочие и крестьяне. Корниловцев, кадетов надо объявить вне закона. — Неудобно сейчас отсрочивать. Это будет понято как ликвидация Учредительного собрания, тем более что мы сами обвиняли Временное правительство в оттягивании Учредительного собрания. — Пустяки! Почему неудобно отсрочивать? А если Учредительное собрание окажется кадетско-меньшевистско-эсеровским, это будет удобно? Долгое время по вопросу об Учредительном собрании Ленин оставался в одиночестве. Оннедовольно поматывал головой и повторял: — Ошибка, явная ошибка, которая может нам дорого обойтись! Как бы эта ошибка не стоила революции головы…»280 Взвешивая все «за» и «против», Ленин однозначно стоял за «разгон» Учредительного собрания. Его только немного смущало, как к этому отнесутся их попутчики — левые эсеры. После обсуждения вопроса с большевиками в узком кругу левые эсеры согласились на «разгон» Собрания. Но Ленин не успокаивался: — Ошибка явная: власть уже завоевана нами, а мы вынуждены принимать военные меры, чтобы завоевать ее снова281. «Военные меры», в частности, выразились в том, что Ленин распорядился о переброске в Петроград одного из самых верных латышских полков. В случае «непокорности» Учредительного собрания, предполагалось применить силу. Так же, как сила была применена, чтобы сорвать или признать выборы недействительными по вине якобы меньшевиков и кадетов. Дело было так. Очередное заседание комиссии по выборам в Учредительное собрание открылось 23 ноября в Таврическом дворце. В полдень в комиссию заявился комендант дворца прапорщик Пригоровский. Он заявил, что уполномочен арестовать кадетско-оборонческий состав комиссии. Невзирая на протесты, профессора и адвокаты, врачи и политики были водворены в пустую комнату и заперты как раз накануне выборов. Четверо суток их держали без еды и постелей, угрожая поступить круче… А все дело в том, что эта самая комиссия по выборам в Учредительное собрание десятью днями раньше опубликовала в своем бюллетене обращение к народу от имени Временного правительства (правда, распространить его почти не удалось), в котором говорилось: «Осуществленная попытка в 20-х числах октября захвата власти расстроила в ряде избирательных округов дело проведения выборов… Не считая возможным отменить день созыва Учредительного собрания, Временное правительство назначает его открытие в Таврическом дворце 28 ноября в 2 часа дня…»282 Когда стало известно об этом «самовольстве», Ленин распорядился ликвидировать комиссию. Прапорщик Пригоровский и исполнил этот приказ. Комиссаром по выборам был назначен Урицкий. Оставшиеся на воле несколько членов комиссии прорвались к народному комиссару Джугашвили-Сталину. Был заявлен протест, и М. М. Добраницкий спросил наркома: — Почему была арестована комиссия? Не за то ли, что она не признает власти народных комиссаров? — Нас мало интересует, как к нам относится комиссия. Дело серьезнее. Вы занимались подлогами и фальсификацией… — Никаких подлогов не было! Это ложь! — Разве вы можете гарантировать, что кадеты и оборонцы не устраивали секретных от вас заседаний?283 У большевиков логика классовая: то, что разрешается им, другим инкриминируется как преступление. Сталин вел себя вызывающе и на прощание бросил: — Мы не позволим контрреволюции использовать ширму Учредительного собрания для своих целей! Арест комиссии был воспринят в Петрограде как прямой вызов демократическому процессу. 28 ноября кадеты и правые эсеры организовали демонстрацию протеста у Таврического дворца. Была попытка проникнуть во дворец и «открыть» заседание Учредительного собрания. Большевики с помощью верных им отрядов матросов и рабочих рассеяли демонстрантов. Вечером того же дня Совнарком под председательством Ленина рассмотрел вопрос о событиях в Петрограде. Доклад сделал Троцкий. Он расценил выступление правых эсеров и кадетов как попытку вооруженного восстания в Петрограде. По мнению Троцкого, руководство кадетов — постоянный очаг контрреволюции, очаг восстания. Ленин внес проект декрета «Об аресте виднейших членов ЦК партии врагов народа и предании их суду революционного трибунала»284. Эта акция была продолжением широкой кампании большевиков против Учредительного собрания. На следующий день СНК решил распустить комиссию по выборам, поручив их проведение (там, где они еще не состоялись) Урицкому. Комиссия, однако (те, кто мог), собралась вновь. Урицкий приказал выставить членов комиссии из дворца. Его не послушались. Тогда было оглашено постановление Совнаркома о ликвидации комиссии. Но депутаты были избраны. В состав Учредительного собрания вошло много известных людей: Розенфельд (Каменев) Л.Б., Фрунзе М. В., Спиридонова М. А., Питирим Сорокин, Чернов В. М., Авксентьев Н. Д., Маклаков В. А., Ульянов (Ленин) В.И., Гоц А. Р., Милюков П. Н., Бронштейн (Троцкий) Л.Д., Джугашвили (Сталин) И.В., Брешко-Брешковская Е. К., Чернова-Слетова А. К. (жена В. М. Чернова), Вишняк М. В., другие лица. ВЦИК срочно принимает декрет «О праве избирателей отзывать депутатов, не оправдавших доверия». И хотя Учредительное собрание еще не приступило к работе, большевики точно знали, кто «не оправдал доверия народа». Начались шумные кампании отзыва, инспирируемые большевиками. На ряде съездов крестьян и солдат были лишены мандатов депутатов Собрания Авксентьев, Брешко-Брешковская, Гоц, Милюков, другие «контрреволюционные элементы». Но этим большевики не ограничились. Секция на Собрании, которая должна была представлять их интересы, также была смещена, ибо Зиновьев, Каменев, Рыков, Рязанов, Милютин (Ленин не простил им «Викжеля») полагали, что созыв Учредительного собрания будет важным этапом социалистической революции. В середине декабря Ленин набросал 19 тезисов об Учредительном собрании. Они означали крутой поворот большевиков от своих первоначальных лозунгов. Вождь в качестве своего главного аргумента выдвинул тезис о том, что Советы являются «более высокой формой демократизма», чем Учредительное собрание. Притом не только более высокой, но и «единственной». Эти совершенно научно не обоснованные, голословные утверждения легли в основу практической политики большевиков. Далее в тезисах Ленин доказывает, что «списки старые», население еще не успело оценить достижений политики большевиков в вопросах о мире и земле285. Казалось бы, люди, имевшие власть и утверждающие, что старые списки «исказили» новую расстановку классовых сил, могли все поправить демократическим путем. Как пишет М. Вишняк, Ленину тогда следовало бы, «распустив Учредительное собрание, избранное в ноябре по октябрьским спискам, тут же назначить и провести новые выборы»286. Но Ленин не стал этого делать; большевики проиграли в ноябре и проиграли бы на следующих выборах. Лидер большевиков просто решил попытаться ослабить «меньшевистско-кадетскую часть» Собрания путем частичного отзыва неугодных депутатов, а затем все же созвать «хозяина земли русской» и предложить одобрить ему основные декреты, принятые большевиками. Он знал, что и правые эсеры, и меньшевики откажутся это сделать. Тогда Учредительное собрание просто нужно «прихлопнуть». Ленин говорил Троцкому: — Конечно, было очень рискованно с нашей стороны, что мы не отложили созыва, — очень, очень неосторожно. Но, в конце концов, вышло лучше. Разгон Учредительного собрания советской властью есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры287. Думаю, в последней фразе Ленина выражен весь глубинный смысл борьбы с представительным органом, избранным народом. Разве диктатуре нужны национальные, учредительные собрания, парламенты? Нет, конечно. Исключения могли составлять «однопартийные» собрания по типу Верховных Советов СССР и его республик. Это больная тень подлинного парламентаризма. Разве певец пролетарской диктатуры мог согласиться на такое? Еще раз повторюсь: тогда Ленин не был бы Лениным. Решили соблюсти форму, созвать все же Учредительное собрание. «Совет Народных Комиссаров назначает сроком открытия Учредительного собрания пятое января, при наличии установленного кворума в 400 человек»288. Даже средства на канцелярию выделили: «отпустить из средств государственного казначейства на оплату жалованья — 71 000 рублей, на переписчиков, курьеров и сторожей — 8 т., на разъезды курьеров — 10 000 р., на содержание ресторана 5000 р…Всего в круглых цифрах 233 000 рублей»289. Большевики знали, что расходы эти — краткосрочные. В декабре большевики развернули пропагандистскую войну против Учредительного собрания. На одном из заседаний Совнаркома Троцкий внес предложение «Об усилении слежения за буржуазной печатью, за гнусными инсинуациями и клеветами на советскую власть». Поручили Петровскому создать при министерстве внутренних дел (!) специальный орган для реакции на «клевету»290. Это было зачатком будущей цензуры ВКП(б) и НКВД, создавших печальной памяти Главлит — идеологический шлагбаум на пути к истине. Наконец Собрание, с которым очень многие связывали такие большие надежды, открылось. В поддержку Учредительного собрания вновь была организована манифестация. Однако большевики были предусмотрительны. Войска не пустили демонстрацию к Таврическому дворцу. Начались столкновения. Пролилась кровь, были жертвы. Впрочем, начавшийся 1918 год будет так щедр на эти жертвы… В зале оказалось всего 410 депутатов из 715. Собрание открыл один из старейших депутатов С. П. Шевцов. Но его коротенькую речь уже не слушали. Большевики и левые эсеры с момента открытия Собрания (в 4 часа дня) устроили какофонию: стучали по пюпитрам, топали ногами, свистели, улюлюкали (как похоже на наши съезды народных депутатов!). Особо выделялись Крыленко, Луначарский, Скворцов-Степанов, Спиридонова, Камков. «В левой от председателя ложе — Ленин, сначала прислушивавшийся, а потом безучастно развалившийся то на кресле, то на ступеньках помоста и вскоре совсем исчезнувший». При выборах председателя Собрания Чернов получил больше всех голосов, но ему не давали вести заседание сплошным гвалтом. М. В. Вишняк пишет, что выступающий Бухарин заявил: «Диктатура закладывает фундамент жизни человечества на тысячелетия». Свердлов от имени большевиков внес предложение признать и одобрить декреты Советской власти. Эсеровское большинство отвергло это домогательство. Тогда в соответствии со сценарием, разработанным Лениным, большевики покинули зал заседаний. Вскоре за ними ушли и левые эсеры. «В зале заседаний матросы и красноармейцы, — вспоминает Вишняк, избранный секретарем Собрания, — уже окончательно перестали стесняться. Прыгают через барьеры лож, щелкают на ходу затворами винтовок, вихрем проносятся на хоры. Из фракции большевиков покинули Таврический дворец лишь более видные… Публика на хорах в тревоге, почти в панике. Депутаты на местах неподвижны, трагически безмолвны. Мы изолированы от мира, как изолирован Таврический дворец от Петрограда и Петроград от России…»291 Исторический шанс мирного, цивилизованного, парламентского развития был вновь упущен. Теперь на долгие десятилетия. Может быть, именно тогда была заложена одна из причин огромной исторической неудачи, которая будет осознана только к концу столетия. Собрание (оставшиеся депутаты) хотело сохранить этот форум. Продолжались выступления, хотя в зале уже витал зловещий призрак нависшей военной силы. В пятом часу утра большевики устами знаменитого матроса А. Г. Железнякова просто предложили депутатам покинуть зал. В следующий раз свободно избранные в этой стране депутаты войдут в подобный зал только через семьдесят лет… Ленин, покинув зал заседаний, набрасывает тезисы к проекту декрета ВЦИК о судьбе Учредительного собрания. Рукописный вариант проекта несколько отличается от принятого. Ленин в пункте пятом перекладывает «вину» за роспуск представительного органа на партию правых социалистов и меньшевиков, что привело «к конфликту между Учредительным собранием и Советской властью». Но основной пункт, седьмой, не претерпел изменений: «Учредительное собрание распускается»292. С двадцатиминутной речью на заседании ВЦИК в ночь с 6 на 7 января 1918 года выступил Ленин. Он нажимал на то, что социалистическая революция «не может не сопровождаться гражданской войной». Оратор не боялся прибегать к явно демагогическим приемам, которые, однако, принимались аплодисментами. «Народ хотел созвать Учредительное собрание, — говорил Ленин, обводя глазами зал, — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это Учредительное собрание…»293 Как мог народ почувствовать, что из себя представляет этот представительный орган? Еще ни газеты, ни другие средства информации не оповестили о ходе заседания даже столицу! Оказывается, распуская Собрание, большевики «исполнили волю народа!». С легкой руки Ленина впредь и на долгие десятилетия партийная власть узурпировала право все творить от имени и по воле народа… Ленин, готовя проект декрета, текст своей речи, посвященные роспуску органа, с которым так много связывалось надежд, успел между делом 6 января написать и статью «Люди с того света». На все лады автор статьи «раскладывает» Чернова и Церетели, которые весь пафос своих речей посвятили призыву: «Да не будет гражданской войны». А Ленин повернул по-другому: либо победа в гражданской войне — либо гибель революции294. Чернов, как и многие другие члены Учредительного собрания, которые не погибли, а провели всю оставшуюся жизнь в эмиграции, всегда вспоминал о 5 января 1918 года как о великом упущенном шансе. За ним все эти годы следили ОГПУ-НКВД. Каждый шаг, каждое выступление тут же становились известными Москве. По агентуре ИНО-ОГПУ Чернов проходил под кличкой Цыган. Из дома № 17 по улице Короля Александра в Праге агент Лорд выкрал часть документов Чернова, и в том числе часть подлинного протокола об открытии Учредительного собрания. В конце первой страницы протокола написано:
и далее подписи многих других депутатов. Троцкий позже в издевательской форме запишет: «В лице эсеровской учредилки Февральская республика получила оказию умереть вторично…»296 Здесь же второй вождь большевизма счел нужным сделать сравнение: «Чернов есть эпигонство старой революционной интеллигентской традиции, а Ленин — ее завершение и полное преодоление». Видимо, Троцкий прав, если под «преодолением» понимать попрание, отрицание, искажение. Старая русская интеллигенция, несущая на себе крест духовного бунтарства, была совестливой, честной, неподкупной, идеалистичной. Ленин «преодолел» эти «слабости», явив собою тип нового интеллигента-марксиста: беспощадного прагматика, фанатика утопической идеи, считающего себя вправе на любые эксперименты, благо главная цель — власть — достигнута. Чернов, Мартов, Дан, другие русские интеллигенты-социалисты отличались от Ленина в главном: они хотели добиться достойной человека жизни без применения насилия, с использованием всего мирового демократического опыта. А Ленин думал не о человеке, а о «массе», для которой хотел создать конструкцию коммунистической жизни, рождавшуюся в его голове. Борясь с идущей диктатурой, российские социал-демократы небольшевистского типа видели на горизонте призрак грозной тоталитарности. Можно считать пророческими слова В. М. Чернова, сказавшего: «Охлократическое вырождение революции может легко кончиться каким-нибудь цезаризмом»297. К несчастью для России, его пророчество сбылось. На этом можно было бы и остановиться, говоря о роли Ленина в печальной судьбе Учредительного собрания. Но осенью 1918 ему стало известно, что Карл Каутский написал брошюру «Диктатура пролетариата». Ее ему прислал Боровский из Скандинавии. В ней патриарх европейской социал-демократии откровенно, но весьма корректно пишет о диктаторстве большевиков. Каутский, например, оспаривая ленинский тезис о том, что Советы являются более высокой формой демократии, чем Учредительное собрание, не без иронии замечает: «Жаль только, что к этому выводу пришли (большевики. — Д.В.) лишь после того, как оказались в меньшинстве в Учредительном собрании. Раньше никто не требовал его более бурно, чем Ленин». Читая Каутского, Ленин негодовал — он не привык к критике в свой адрес. Сам вождь считал, что может разносить кого угодно и как угодно, но не переносил критических личных уколов, особенно если они были верны. А Каутский весьма точно, аргументирование и вместе с тем корректно показал глубокий антидемократизм большевиков и самого Ленина. Вождь Октября не мог этого пропустить. На фронтах гражданской войны шла изнурительная борьба, которая несла реальную угрозу поражения Советам; республика страдала от жестокого голода, бандитизма, террора; ныла рана в плече у самого Ленина, но Председатель Совета Народных Комиссаров, отодвигая множество государственных забот, садится за книгу «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Он должен был ответить обидчику! Думаю, этот почти стостраничный труд может характеризовать в целом «научный» стиль Ленина. Прагматизм и безапелляционность в суждениях, больше имеющих отношение к политике, нежели к теории, сопровождаются такой бранью, что трудно поверить, русский ли интеллигент все это писал. Метр К. Каутский бесчисленное количество раз называется «иудушкой Каутским», «ренегатом», «мошенником», «слепым щенком», «сикофантом буржуазии», «негодяем», «подпевалой мерзавцев и банды кровопийц», «филистером-мещанином», и т. д. и т. п. Приходится лишь удивляться, как даже мы, со своими мозгами, схваченными обручем марксистского догматизма, не увидели беспомощности этого легковесного и скандального памфлета! Поразительно, что, превосходя самого себя в брани, Ленин обвиняет Каутского, достойного «помойной ямы ренегатов!», в «презренных приемах», «гнусной лжи». Чтобы знать Ленина, подлинного, настоящего, не обязательно было ждать вскрытия «ленинских тайников». Даже опубликованный Ленин, если бы наша мысль не была парализована многолетней пропагандой, мог давно выглядеть в наших глазах иным… Еще в 1918 году В. Медем писал: «Есть нетерпеливые люди, которые думают, что без Учредительного собрания можно скорее и легче всех осчастливить. Но еще никогда и никого насильно счастливым не сделали. На месте народовластия возникает самозванство.» Октябрь оставил глубокий, вечный шрам на ковре российской истории. Он еще более рельефно виден на фоне рваных ран гражданской войны, в которую страна после империалистической бойни и революционного катаклизма погрузилась почти на три года. Все хотели распоряжаться Россией, вместо того чтобы служить ей. Примечания:Глава 3. ОКТЯБРЬСКИЙ ШРАМ id="n3_1">1. Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1917). Нью-Йорк, 1955. С. 387. id="n3_2">2. Там же. С. 388. id="n3_3">3. Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Нью-Йорк, 1951. С. 519. id="n3_4">4. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 325. id="n3_5">5. См.: Там же. С. 322. id="n3_6">6. См.: Там же. С. 327. id="n3_7">7. См.: Там же. С. 328. id="n3_8">8. Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская революция 1917 г. С. 31. id="n3_9">9. Записи А. Н. Яхонтова. Архив Русской революции. Т. XVIII. С. 98. id="n3_10">10. Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1917). С. 455–456. id="n3_11">11. Николай II и Великие князья. Л.-М., 1925. С. 122. id="n3_12">12. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 1. id="n3_13">13. Ганецкий Я. С. О Ленине. Отрывки воспоминаний. 1933. С. 59. id="n3_14">14. Заславский Д. О., Кантарович В. А. Хроника Февральской революции 1917 года. Пг., 1924. Т. 1. С. 288. id="n3_15">15. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 20. id="n3_16">16. Там же. С. 7. id="n3_17">17. Там же. С. 73. id="n3_18">18. Там же. С. 75. id="n3_19">19. Зиновьев Г. Ленинизм. Л., 1925. С. 65. id="n3_20">20. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 14. id="n3_21">21. Солженицын А. И. Ленин в Цюрихе. Париж, 1975. С. 197–199. id="n3_22">22. «Особая папка» (Протоколы и документы Политбюро). id="n3_23">23. Солженицын А. И. Ленин в Цюрихе. С. 176. id="n3_24">24. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 16. id="n3_25">25. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 414. id="n3_26">26. Там же. Т. 32. С. 414. id="n3_27">27. Ludendorff E. Meine Kriegserinnerungen. 1914–1918. Berlin, 1919. S. 47. id="n3_28">28. РЦХИДНИ, ф. 17, on. 3, д. 74, л.2. id="n3_29">29. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 427. id="n3_30">30. См.: Солженицын А. И. Ленин в Цюрихе. id="n3_31">31. Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. Нью-Йорк, 1989. С. 157. id="n3_32">32. The Merchant of Revolution. Oxford University Press. London, 1966. id="n3_33">33. Русский современник. 1924. № 1. С. 241. id="n3_34">34. ЦГОА, ф. 7, on. 4, д. 127, л. 23, 47–403. id="n3_35">35. См.: Новый журнал. 1967. № 87. С. 300–301. id="n3_36">36. ЦГОА, ф. 1, он. 8, д. 8480; оп. 2, д. 1534, л. 4, 25, 28, 71, 111–114, 168, 182, 183, 216, 266, 267. id="n3_37">37. The Merchant of Revolution. London. 1966. id="n3_38">38. Новый журнал. 1959. № 57. С. 226–267. id="n3_39">39. Michael Futrell. Northern Underground. London, p. 173. id="n3_40">40. См.: Новый журнал. 1967. № 87. С. 306–308. id="n3_41">41. Новая Россия. 1937. 9 мая. С. 4–5. id="n3_42">42. ЦГОА, ф. 198, он. 2, д. 582, л. 19, 22; ф. 1, оп. 33, д. 33, л. 77, 78, 97 и др. id="n3_43">43. Новый журнал. 1967. № 87. С. 308. id="n3_44">44. ЦГОА, ф. 1, он. 8, д. 8480; ф. 7, он. 2, д. 1534, л. 4, 25, 28,71, 111–114, 182; ф. 1,оп. 12, л. 264,265. id="n3_45">45. ГАРФ, ф. к. ЦГАОР, д. 13, л. 83. id="n3_46">46. Там же. id="n3_47">47. Там же. Л. 84. id="n3_48">48. Там же. id="n3_49">49. Там же. Л. 85. id="n3_50">50. Там же. Л. 87. id="n3_51">51. Там же. id="n3_52">52. Там же. id="n3_53">53. Там же. Л. 88. id="n3_54">54. Michael Futrell. Northern Underground. London, p. 190. id="n3_55">55. Никитин Б. Роковые годы. Париж, 1937. С. 117–120. id="n3_56">56. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 13, л. 93. id="n3_57">57. Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. С. 108–109. id="n3_58">58. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 13, л. 111. id="n3_59">59. Там же, Л. 107. id="n3_60">60. Z. А. В. Zeman. Germany and Revolution in Russia 1915–1918, p. 3–4, 8–10, 14. id="n3_61">61. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 9, л. 66, 67. id="n3_62">62. Ленинский сборник. Т. XXXVI. С. 47. id="n3_63">63. Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. С. 128. id="n3_64">64. РЦХИДНИ, ф. 2, он. 2, д. 122, л. 1. id="n3_65">65. См.: Новый журнал. 1971. № 102. С. 226. id="n3_66">66. Никитин Б. Роковые годы. С. 228. id="n3_67">67. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 415. id="n3_68">68. Керенский А. Издалека. Сб. статей (1920–1921 гг.). Париж, 1922. С. 172. id="n3_69">69. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 415. id="n3_70">70. Там же. Т. 34. С. 31. id="n3_71">71. Архив НКВД-КГБ, Р — 1073, т. 1, л. 11. id="n3_72">72. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 2. id="n3_73">73. Там же. С. 31. id="n3_74">74. Там же. С. 35. id="n3_75">75. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 424. id="n3_76">76. Z. А. В. Zeman. Germany and Revolution in Russia 1915–1918. id="n3_77">77. ЦГОА, ф. 7, on. 3, д. 394, л. 8–9. id="n3_78">78. Parvus A. Im Kampf um die Wahrheit. Berlin, 1918. S. 51. id="n3_79">79. См.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 120. id="n3_80">80. Фишер Л. Ленин. Лондон, 1970. С. 168. id="n3_81">81. РЦХИДНИ, ф, 2, оп. 2, д. 226, л. 1–5. id="n3_82">82. ЦГОА, ф. 9, оп. 1, д. 14 370, л. 12, 13. id="n3_83">83. ЦГОА, ф. 1, оп. 8, д. 8480, л. 95–97. id="n3_84">84. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 13, л. 65. id="n3_85">85. Фишер Л. Ленин. С. 172. id="n3_86">86. Архив НКВД-КГБ, Р-1073, т. 1, л. 5. id="n3_87">87. Eduard Bernstein. Ein dunkeles Kapitel. Forwarts (Berlin), Januar 14, 1921. id="n3_88">88. Germany and the Russian Revolution. London, 1958, p. 70. id="n3_89">89. Там же. С. 133. id="n3_90">90. ЦГАСА, ф. 33 987, on. 2, д. 79, л. 90. id="n3_91">91. См.: ЦГОА, ф. 1, оп. 12, д. 25 023, л. 264, 265; ф. 7, оп. 1, д. 953, л. 341. id="n3_92">92. Гнедин Е. А. Катастрофа и второе рождение. Мемуарные записки. Амстердам, 1977. id="n3_93">93. Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 212. id="n3_94">94. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 571, л. 2. id="n3_95">95. Там же. id="n3_96">96. Там же. Л. 2. id="n3_97">97. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 25 064, л. 1. id="n3_98">98. Там же, л. 2–3. id="n3_99">99. Архив НКВД, Р-1073, т. 1, л. 47. id="n3_100">100. Там же. Л. 11. id="n3_101">101. Там же. Л. 47. id="n3_102">102. Там же. Л. 57. id="n3_103">103. Там же. Л. 87. id="n3_104">104. Бонч-Бруевич В. Д. Волнения в войсках и военные тюрьмы. М., 1919. id="n3_105">105. Архив русской революции. 2-е изд. Т. 1. С. 76. id="n3_106">106. Керенский А. Ф. Издалека. С. 52. id="n3_107">107. См.: Архив русской революции. Т. 1. С. 22–23. id="n3_108">108. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 282. id="n3_109">109. Ленин. В. И. Соч. 4-с изд. Т. 35. С. 271. id="n3_110">110. Архив НКВД-КГБ, 9 отдел ПГУ, ц. 85 686. id="n3_111">111. Чернов В. Рождение революционной России. Прага, 1934. С. 333. id="n3_112">112. Станкевич В. Б. Воспоминания. Берлин, 1920. С. 224. id="n3_113">113. Там же. С 252. id="n3_114">114. Чернов А. Рождение революционной России. С. 402. id="n3_115">115. Потресов А. Н. В плену у иллюзий. С. 5. id="n3_116">116. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 294. id="n3_117">117. Там же. Т. 36. С. 86. id="n3_118">118. Там же. Т. 37. С. 107. id="n3_119">119. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 380, л. 1. id="n3_120">120. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 365. id="n3_121">121. Там же. С. 504. id="n3_122">122. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 371. id="n3_123">123. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 19. id="n3_124">124. См.: Там же. С 63. id="n3_125">125. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 395. id="n3_126">126. Там же. Т. 36. С. 215. id="n3_127">127. Там же С. 362. id="n3_128">128. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 33. id="n3_129">129. Керенский А. Издалека. С. 40. id="n3_130">130. Там же. С. 189. id="n3_131">131. Там же. id="n3_132">132. Сверчков Д. Ф. Керенский. 2-е изд. Л., 1925. С. 82. id="n3_133">133. Керенский А. Издалека. С. 177. id="n3_134">134. «Mercure de France», 15 mai 1991. id="n3_135">135. Станкевич В. Б. Воспоминания. С. 252. id="n3_136">136. Чернов В. Рождение революционной России. С. 333. id="n3_137">137. Архив МБ, Н-18768, т. 12, л. 1–100. id="n3_138">138. Архив НКВД-КГБ, 9 отдел ПГУ, арх. № 85 686, с. 35–36, 37–38, 79, 114, 215. id="n3_139">139. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 151, л. 4. id="n3_140">140. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 7, 3, д. 90, л. 5. id="n3_141">141. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 397, л. 10. id="n3_142">142. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 85, л. 3. id="n3_143">143. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 68, л. 2–3. id="n3_144">144. Дни. 1930. 1 июня. С. 8. id="n3_145">145. Там же. С. 9. id="n3_146">146. РЦХИДНИ, ф. 644, оп. 1, д. 252, л. 138. id="n3_147">147. Современные записки. 1922. № 9. id="n3_148">148. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 121–122. id="n3_149">149. Там же. С. 129. id="n3_150">150. Там же. С. 132. id="n3_151">151. Там же. С. 182. id="n3_152">152. Там же. С. 286–287. id="n3_153">153. Там же. С. 321. id="n3_154">154. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3. д. 306, л. 6–7. id="n3_155">155. Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 2. С. 19. id="n3_156">156. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 331. id="n3_157">157. Там же. id="n3_158">158. Станкевич В. Б. Воспоминания (1914–1919). id="n3_159">159. Керенский А. Ф. Издалека. С. 72. id="n3_160">160. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 267. id="n3_161">161. Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. С. %. id="n3_162">162. Карлейль Т. Французская революция. СПб., 1907. С. 377. id="n3_163">163. Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1919). Т. II. С 387–389. id="n3_164">164. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 331. id="n3_165">165. Революция 1917 года. Рим, 1971…С. 312. id="n3_166">166. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 2–5. id="n3_167">167. См.: Там же. Т. 32. С. 433. id="n3_168">168. Шестой съезд РСДРП(б). Протоколы. 1958. С. 27–28. id="n3_169">169. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 277. id="n3_170">170. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 58–59, 61. id="n3_171">171. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 3. id="n3_172">172. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 306. id="n3_173">173. См.: Буонарроти Ф. Гракх Бабсф и заговор равных. Пг.-М., 1923. С. 5–6. id="n3_174">174. Там же. С. 10. id="n3_175">175. Там же. С. 100. id="n3_176">176. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5, л. 1. id="n3_177">177. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 153, л. 1. id="n3_178">178. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. VIII. id="n3_179">179. Там же. С. 120. id="n3_180">180. Там же. С. 83. id="n3_181">181. Там же. С. 89. id="n3_182">182. Там же. С. 45. id="n3_183">183. Там же. С. 101. id="n3_184">184. Красная летопись. М.-Л., 1927. № 3. С. 29. id="n3_185">185. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 3, д. 45, л. 1. id="n3_186">186. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 245, 247. id="n3_187">187. Макиавелли Никколо. Избранные сочинения. М., 1982. С. 351. id="n3_188">188. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 272–275. id="n3_189">189. Там же. С. 280. id="n3_190">190. Там же. С. 280, 281, 282. id="n3_191">191. Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн.6. С. 73–75. id="n3_192">192. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 253. id="n3_193">193. РЦХИДНИ, ф. 4, он. 2, д. 3590, л. 7. id="n3_194">194. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 1, д. 76; д. 80, л. 1–9. id="n3_195">195. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 242. id="n3_196">196. См.: Там же. С. 247. id="n3_197">197. ЦГОА, ф. 1345, оп. 1, д. 128, л. 29. id="n3_198">198. Нива. 1917. № 33. id="n3_199">199. ЦГОА, ф. 1345, оп. 1, д. 128, л. 15. id="n3_200">200. Очерки истории Ленинградской организации КПСС. 1962. Т. 1. С 568–569. id="n3_201">201. См.: Подготовка и победа Октябрьской революции в Москве. Документы и материалы. М., 1957. С 343. id="n3_202">202. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 383–384. id="n3_203">203. ЦАМО, ф. 132-А, оп. 2642, д. 13, л. 7. id="n3_204">204. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С 424. id="n3_205">205. ЦГОА, ф. 1345, оп. 1, д. 128, л. 23. id="n3_206">206. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 393. id="n3_207">207. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 70. id="n3_208">208. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 4629, л. 1–2. id="n3_209">209. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 4630, л. 2. id="n3_210">210. Мельгунов С. Как большевики захватили власть. Париж, 1953. С. 15, 18, 20. id="n3_211">211. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 420. id="n3_212">212. Там же. С. 396. id="n3_213">213. Троцкий Л. Д. Соч. Т. III. С. 15. id="n3_214">214. Там же. С. 39. id="n3_215">215. Керенский А. Ф. Издалека. С. 198. id="n3_216">216. Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается. М., 1987. С. 5. id="n3_217">217. Архив МБ РФ. Н-15069, д. 14 625, т. 1, л. 61. id="n3_218">218. Там же. С. 129–134. id="n3_219">219. Архив МБ РФ. Н-15318, д. 21 790, т. 1, л. 281. id="n3_220">220. Архив МБ РФ. Н-15069, д. 21 790, т. 1, л. 66. id="n3_221">221. Архив МБ РФ. Н-15318, д. 14 625, т. 1, л. 1. id="n3_222">222. Там же. Л. 20. id="n3_223">223. Архив МБ РФ. Н-15318, д. 14 625, т. 2, л. 48. id="n3_224">224. Троцкий Л Д. О Ленине. С. 71. id="n3_225">225. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 436. id="n3_226">226. Ильин И. А. Русские писатели, литература и художество. Вашингтон, 1963. С. 196. id="n3_227">227. Струве П. Размышления о русской революции. София, 1921. С. 19. id="n3_228">228. Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн.7. Берлин-Петербург-Москва, 1923. С 160. id="n3_229">229. Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 7. С. 174. id="n3_230">230. Там же. С. 219–220. id="n3_231">231. Рябинский К. Революция 1917 г. Т. V. Октябрь. М.-Л. С. 189. id="n3_232">232. Новый журнал. 1947. № 17. С. 307. id="n3_233">233. См.: Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 75. id="n3_234">234. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 75. id="n3_235">235. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 493, л. 17. id="n3_236">236. РЦХИДНИ, ф. 325, оп. 1, д. 11, л. 11. id="n3_237">237. Там же. Л. 10. id="n3_238">238. Гиппиус-Мережковская 3. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951. С. 226. id="n3_239">239. См.: Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 74–75. id="n3_240">240. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 28–29. id="n3_241">241. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 100. id="n3_242">242. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 43. id="n3_243">243. Там же. С. 48. id="n3_244">244. Там же. С. 50. id="n3_245">245. Новый журнал. 1971. № 103. С. 220. id="n3_246">246. Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. М., 1987. С. 481. id="n3_247">247. Декреты Советской власти. 1957. Т. 1. С. 44–45. id="n3_248">248. ГАРФ, ф. 1235, он. 37, д. 2, л. 63. id="n3_249">249. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 9, л. 11. id="n3_250">250. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С 40. id="n3_251">251. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 3, д. 46, л. 144. id="n3_252">252. Там же. id="n3_253">253. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 20. id="n3_254">254. ГАРФ, ф. 1235, оп. 37, д. 2, л. 43. id="n3_255">255. ГАРФ, ф. 130, on. 1, д. 1, л. 55–56. id="n3_256">256. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 7597, л. 1. id="n3_257">257. ГАРФ, ф. 130, оп. 4, д. 593, л. 1. id="n3_258">258. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 7–8 об. id="n3_259">259. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 30–31. id="n3_260">260. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 940, л. 1–3. id="n3_261">261. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 359–360. id="n3_262">262. Новая жизнь. 1917. 7(20) ноября. № 174. id="n3_263">263. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 2, д. 246, л. 1. id="n3_264">264. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 1, д. 960, л. 30–32. id="n3_265">265. ГАРФ, ф. 130, on. 1, д. 3, а. 4–4 об. id="n3_266">266. ГАРФ, ф. 230, оп. 1, д. 1, л. 50. id="n3_267">267. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5, л. 35. id="n3_268">268. Там же. Л. 33. id="n3_269">269. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5а, л. 3. id="n3_270">270. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 3, а. 21об. id="n3_271">271. Там же Л. 32–33. id="n3_272">272. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 264. id="n3_273">273. Harward University. Houghton Library. BMS Russ 13. T-3815, p. 1. id="n3_274">274. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 392. id="n3_275">275. Карлейль Т. Французская революция. С. 150–151. id="n3_276">276. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 65. id="n3_277">277. Там же. С. 117. id="n3_278">278. Гиппиус З. Избранная поэзия. Париж, 1984. С. 98. id="n3_279">279. Известия Всероссийской комиссии по делам о выборах в Учредительное Собрание. 1917. № 1. С. 2. 6, с. 6–7. id="n3_280">280. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 91–92. id="n3_281">281. Там же. С. 93. id="n3_282">282. Известия Всероссийской по делам о выборах в Учредительное Собрание комиссии. С. 2. id="n3_283">283. Там же. С. 6. id="n3_284">284. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 20. id="n3_285">285. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 162–166. id="n3_286">286. См.: Новый журнал. 1958. № 52. С. 227. id="n3_287">287. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 94. id="n3_288">288. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 4боб. id="n3_289">289. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 7, л. 18об. id="n3_290">290. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 3, л. 24. id="n3_291">291. См.: Анин Д. Революция 1917 года глазами ее руководителей. Рим, 1971. С. 456–470. id="n3_292">292. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5, л. 15. id="n3_293">293. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 241. id="n3_294">294. Там же. С. 229–230. id="n3_295">295. Архив ОГПУ-НКВД-КГБ. Л. 1–2. id="n3_296">296 Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 95. id="n3_297">297. Чернов В. Рождение революционной России. С. 29. id="n3_298">298. Медем В. Учредительное собрание и демократическая республика. Берлин, 1918. С. 14–15. >Глава 4. ЖРЕЦЫ ТЕРРОРА id="n4_1">1. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С 172. id="n4_2">2. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. С 104–105. id="n4_3">3. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 311. id="n4_4">4. Там же. Т. 50. С 30. id="n4_5">5. Там же. С. 106. id="n4_6">6. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 186. id="n4_7">7. Седьмой съезд РКП(б). Стенографический отчет. С. 126, 129, 131. id="n4_8">8. См.: Там же С. 33, 50. id="n4_9">9. Там же. С. 209–210. id="n4_10">10. Там же. С 42. id="n4_11">11. Там же. С. 87. id="n4_12">12. Там же. С. 63. id="n4_13">13. Зиновьев Г. Е. Соч. Т. 7. Ч. 1. С. 544. id="n4_14">14. Там же. С. 537. id="n4_15">15. ЦГАСА, ф. 33 987, oп. 3, д. 2, л. 84–85. id="n4_16">16. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 2788, л. 1–4. id="n4_17">17. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 84–87. id="n4_18">18. Там же. Т. 35. С. 40. id="n4_19">19. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 100. id="n4_20">20. Там же. С. 111. id="n4_21">21. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 319. id="n4_22">22. АПРФ, ф. 3, оп. 24, д. 301, л. 144. id="n4_23">23. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 3734, л. 2–3. id="n4_24">24. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 5542, л. 1. id="n4_25">25. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 1927, л. 7. id="n4_26">26. См.: РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 5497, л. 2. id="n4_27">27. Новая заря. 1918. № 2. С. 3–4. id="n4_28">28. АПРФ, ф. 33, оп. 1, д. 2, л. 16. id="n4_29">29. Там же. Л. 25–27. id="n4_30">30. Ленин В. И. Военная переписка (1917–1920). М., 1956. С. 36. id="n4_31">31. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 497. id="n4_32">32. Новый журнал. 1986. № 162. С. 233. id="n4_33">33. Соломон Г. Среди красных вождей. Париж, 1930. Т. 1. С. 85. id="n4_34">34. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 459. id="n4_35">35. Новый журнал. 1986. № 162. С. 241, 243. id="n4_36">36. Там же. С. 243. id="n4_37">37. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 113. id="n4_38">38. См.: Там же. Т. 36. С. 525. id="n4_39">39. АВП, ф. 82, оп. 1, п. 5, д. 28. id="n4_40">40. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 56. id="n4_41">41. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 3, д. 13, л. 70–85; оп. 1, д. 572, л. 13–15. id="n4_42">42. Свердлов Я. М. Избр. произв. М., 1960. Т.З. С. 28–29. id="n4_43">43. Новый журнал. 1986. № 162. С. 259. id="n4_44">44. Мережковский Д. С., Гиппиус З. Н., Философов Д. В., Злобин В. А. Царство Антихриста. Мюнхен, 1921. С. 55–56. id="n4_45">45. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 41, л. 63. id="n4_46">46. Головин Н. И. Российская контрреволюция. Ч. I. Париж, 1937. С. 89–90. id="n4_47">47. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 133. id="n4_48">48. Там же. Т. 39. С. 343. id="n4_49">49. Там же. Т. 35. С. 204. id="n4_50">50. Там же. Т. 37. С. 40–41. id="n4_51">51. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 1338, л. 1–2. id="n4_52">52. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 106. id="n4_53">53. ЦГАСА, ф. 33 987, он. 1, д. 11, л. 229. id="n4_54">54. ЦГАСА, ф. 4, оп. 14, д. 7, л. 11. id="n4_55">55. Оликов С. Дезертирство в Красной Армии и борьба с ним. М., 1926. С. 27. id="n4_56">56. Там же. С. 29, 31, 32. id="n4_57">57. Директивы Главного командования Красной Армии (1917–1920). М., 1963. С. 18–19. id="n4_58">58. РЦХИДНИ, ф. 325, оп. 1, д. 403, л. 87а. id="n4_59">59. Ленин В. И. Военная переписка. М., 1956. С. 39, 133, 137. id="n4_60">60. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 209. id="n4_61">61. Там же. С. 189. id="n4_62">62. Там же Т. XXXIV. С. 65. id="n4_63">63. Там же. С. 122. id="n4_64">64. Троцкий Л. Д. О Ленине. 2-е изд. С. 117, 118. id="n4_65">65. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 202. id="n4_66">66. Ленин В. И. Из эпохи гражданской войны. М., 1934. С. 44. id="n4_67">67. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 109, л. 1. id="n4_68">68. Ленинский сборник. Т. XXIV. С. 12. id="n4_69">69. Архив НКВД-КГБ, арх. № 501, т. 3, л. 616. id="n4_70">70. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 121. id="n4_71">71. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 32, л. 311. id="n4_72">72. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 734, л. 1. id="n4_73">73. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 717, л. 1. id="n4_74">74. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 242. id="n4_75">75. Там же. С. 293. id="n4_76">76. Там же С. 372. id="n4_77">77. Там же. Т. 37. С. 511. id="n4_78">78. Там же. Т. 38. С. 325. id="n4_79">79. Гиппиус-Мережковская 3. Дмитрий Мережковский. С. 241. id="n4_80">80. Гиппиус 3. Избранная поэзия. Париж, 1984. С. 114. id="n4_81">81. Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921. С 149–150. id="n4_82">82. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 242. id="n4_83">83. РЦХИДНИ,ф. 19, оп. 1, д. 159, л. 1. id="n4_84">84. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 668–669. id="n4_85">85. Тридцать дней. 1934. № 1. С 15–19. id="n4_86">86. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 183. id="n4_87">87. Там же. Т. 31. С. 310. id="n4_88">88. Там же Т. 11. С. 41, 68, 158, 263, 294, 310, 329, 395 и др. id="n4_89">89. Там же Т. 34. С. 35, 56, 59,66, 285 и др. id="n4_90">90. Там же Т. 32. С. 97, 186; Т. 36. С. 85, 215, 269, 362. id="n4_91">91. Там же Т. 32. С. 268. id="n4_92">92. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6601, л. 1. id="n4_93">93. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6606, л. 1. id="n4_94">94. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6623, л. 1. id="n4_95">95. Троцкий Л. Д. Дневники и письма. Нью-Йорк: Эрмитаж. 1986. С. 101. id="n4_96">96. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 165–166. id="n4_97">97. См.: РЦХИДНИ, ф. 19, оп. 1, д. 158, л. 8. id="n4_98">98. Рабочая революция на Урале. Екатеринбург, 1921. С. 3–29. id="n4_99">99. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 30. id="n4_100">100. АПРФ, ф. 31, оп. 1, д. 4, л. 216. id="n4_101">101. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. I. С. 23–163. id="n4_102">102. См.: Рабочая революция на Урале. С. 3–29. id="n4_103">103. Архив ИНО ОГПУ, дело № 343, т. 2, л. 23–26. id="n4_104">104. Архив ИНО ОГПУ, литерное дело «Монархисты», 324, т. 2, л. 52. id="n4_105">105. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. I. С. 359–373. id="n4_106">106. АПРФ, ф. 3, оп. 58, д. 280, л. 1. id="n4_107">107. Там же. Л. 12. id="n4_108">108. Там же. С. 10. id="n4_109">109. Там же. Л. 12–13. id="n4_110">110. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 18, 19, 59. id="n4_111">111. Там же. Л. 28, 29, 30, 41. id="n4_112">112. Там же. Л. 52–54. id="n4_113">113. Там же. Л. 60,61. id="n4_114">114. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1. С. 245. id="n4_115">115. См.: Карлейль Т. Французская революция. С. 427–429. id="n4_116">116. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. П. С. 57. id="n4_117">117. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 48. id="n4_118">118. Исторический архив. М., 1957. № 5. С. 198. id="n4_119">119. ЦГАОР, ф. 130, оп. 1, д. 58, л. 13 об. id="n4_120">120. Литературная Россия. 1990. 21 сентября. № 38. С. 19. id="n4_121">121. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 43. id="n4_122">122. АПРФ. «Особая папка» (Протоколы Политбюро и Секретариата ЦК КПСС). id="n4_123">123. АПРФ. «Особая папка». Протокол заседания Политбюро № 68 от 4 апреля 1949 года, л. 1. id="n4_124">124. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 1, д. 1648, л. 4. id="n4_125">125. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 29. id="n4_126">126. Там же. С. 83–85. id="n4_127">127. ЦА КГБ, д. 4–200, л. 7. id="n4_128">128. Там же. Л. 8–10. id="n4_129">129. Спиридонова М. А. Из воспоминаний о Нерчинской каторге. М., 1926. С. 82–84. id="n4_130">130. РЦХИДНИ, ф. 4, oп. 1, д. 86, л. 5. id="n4_131">131. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. С. 309. id="n4_132">132. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 1, д. 85, л. 1. id="n4_133">133. Декреты Советской власти. М., 1964. Т. 3. С. 266. id="n4_134">134. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 5. С. 310. id="n4_135">135. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 152, 157–158. id="n4_136">136. Balabanoff A. Impression of Lenin. Unifersity of Michigan Press, 1984. P. 1–2. id="n4_137">137. РЦХИДНИ, ф. 4, on. 2, д. 453, л. 1–2. id="n4_138">138. См.: ЦА КГБ, д. 4–200, л. 8–11. id="n4_139">139. ЦА МБ РФ, 4–200, л. 22, 22 об. id="n4_140">140. ЦА МБ РФ, ф. 4, оп. 10, л. 2197, л. 126. id="n4_141">141. Там же. Л. 109. id="n4_142">142. ЦА МБ РФ, 4–200, л. 12, 12 об. id="n4_143">143. ЦА МБ РФ, ф. 4–200, л. 17. id="n4_144">144. Независимая газета. 1992. 29 августа. id="n4_145">145. Москва. 1958. № 11. с. 123–161. id="n4_146">146. ЦА МБ РФ, ф. 4, оп. 10, д. 2197, л. 101. id="n4_147">147. Там же. Л. 185–186. id="n4_148">148. Там же. Л. 191–192. id="n4_149">149. Balabanoff A. Lenin. Psychologische Beobachtungen und Betrachtungen. Hannover. 1959. S. 1–2. id="n4_150">150. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 3272, л. 1–2. id="n4_151">151. РЦХИДНИ, ф. 86, оп. 1, д. 35, л. 79. id="n4_152">152. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 6. С. 127, 129, 130, 147. id="n4_153">153. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 298–318. id="n4_154">154. Штурман Д. В. И. Лснин. С. 75. id="n4_155">155. См.: Семенов (Васильев) Г. И. Военная и боевая работа социалистов-революционеров в 1917–1918 годах. Берлин, 1922. С. 36–41. id="n4_156">156. См.: Правда. 1925. 14 января. id="n4_157">157. Ульянова М. И. О В. И. Лснине и семье Ульяновых. Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд. 1989. С. 113–117. id="n4_158">158. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 19. id="n4_159">159. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 26 388, л. 1–2. id="n4_160">160. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 3. id="n4_161">161. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 60, л. 15. id="n4_162">162. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 8–9. id="n4_163">163. Там же. Л. 1–1об. id="n4_164">164. Кларк Р. Ленин. Человек без маски. М., 1989. id="n4_165">165. L. Krassin. His Libe and Work by his wife. London, 1929. P.97. id="n4_166">166. N. Tumarkin. Lenin Lives! N.G. P. 106. id="n4_167">167. Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. VII. С. 273. id="n4_168">168. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. С. 121, 122. id="n4_169">169. Там же. С. 104, 105. id="n4_170">170. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С 1 %. id="n4_171">171. ГАРФ, ф. 130, оп. 2, д. 2, л. 241–242. id="n4_172">172. Мельгунов С. П. Красный террор в России. 2-е изд. Берлин, 1922. С. 6. id="n4_173">173. Карлсйль Т. Французская революция. С. 505. id="n4_174">174. Утро Москвы. 1918. № 21. 4 ноября. id="n4_175">175. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 145–146. id="n4_176">176. Там же. С. 186–187. id="n4_177">177. Там же. С. 189. id="n4_178">178. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 106. id="n4_179">179. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 641, л. 1–6. id="n4_180">180. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 369. id="n4_181">181. Там же. С. 376. id="n4_182">182. Там же. С. 380. id="n4_183">183. Там же. С. 383. id="n4_184">184. Ленинский сборник. Т. XXXVIII. С. 23. id="n4_185">185. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 1. id="n4_186">186. Там же С. 209. id="n4_187">187. Там же. С. 221. id="n4_188">188. Там же. С. 189. id="n4_189">189. Там же. С. 190. id="n4_190">190. Там же Т. 45. С. 189–190. id="n4_191">191. Уголовный кодекс РСФСР. М., 1938. С. 26–32. id="n4_192">192. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 549. id="n4_193">193. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 164, л. 2. id="n4_194">194. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 4, д. 194, л. 3–3 об. id="n4_195">195. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 302, л. 5. id="n4_196">196. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 222–223. id="n4_197">197. Ленинский сборник. Т. XXXVII. С. 114. id="n4_198">198. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 830, л. 1. id="n4_199">199. Вестник русского христианского движения. 1976. № 119. С. 193. id="n4_200">200. Ленинский сборник. Т. XXIV. С. 172. id="n4_201">201. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 133, л. 1–2, id="n4_202">202. Крыленко Н. В. Судоустройство РСФСР. М., 1923. С. 97. id="n4_203">203. РЦХИДНИ, ф. 76, оп. 3, д. 149, л. 8–8 об. id="n4_204">204. Там же. Л. 30–32 об. id="n4_205">205. Архив русской революции. Т. VII. С. 246. id="n4_206">206. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 141, л. 179. id="n4_207">207. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 84, д. 228, л. 13–13 об. id="n4_208">208. В. И. Ленин и ВЧК. М., 1975. С. 281. id="n4_209">209. Там же. С. 363. id="n4_210">210. См.: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 239. id="n4_211">211. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 234, л. 3. id="n4_212">212. В. И. Ленин и ВЧК. С. 544. id="n4_213">213. См.: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 153, л. 2–6. id="n4_214">214. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 190, л. 2. id="n4_215">215. Там же. Л. 3. id="n4_216">216. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 1, д. 392, л. 108. id="n4_217">217. ГАРФ,ф. 3316, оп. 1, д. 448, л. 71–72. id="n4_218">218. Там же. Л. 72, 73. id="n4_219">219. ЦГАНХ, ф. 7486, оп. 37, д. 198, л. 52–53. id="n4_220">220. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 463, л. 1. id="n4_221">221. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 255, 257. id="n4_222">222. Там же. С 193. Глава 3. ОКТЯБРЬСКИЙ ШРАМ id="n3_1">1. Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1917). Нью-Йорк, 1955. С. 387. 2. Там же. С. 388. 3. Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Нью-Йорк, 1951. С. 519. 4. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 325. 5. См.: Там же. С. 322. 6. См.: Там же. С. 327. 7. См.: Там же. С. 328. 8. Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская революция 1917 г. С. 31. 9. Записи А. Н. Яхонтова. Архив Русской революции. Т. XVIII. С. 98. 10. Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1917). С. 455–456. 11. Николай II и Великие князья. Л.-М., 1925. С. 122. 12. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 1. 13. Ганецкий Я. С. О Ленине. Отрывки воспоминаний. 1933. С. 59. 14. Заславский Д. О., Кантарович В. А. Хроника Февральской революции 1917 года. Пг., 1924. Т. 1. С. 288. 15. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 20. 16. Там же. С. 7. 17. Там же. С. 73. 18. Там же. С. 75. 19. Зиновьев Г. Ленинизм. Л., 1925. С. 65. 20. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 14. 21. Солженицын А. И. Ленин в Цюрихе. Париж, 1975. С. 197–199. 22. «Особая папка» (Протоколы и документы Политбюро). 23. Солженицын А. И. Ленин в Цюрихе. С. 176. 24. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 16. 25. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 414. 26. Там же. Т. 32. С. 414. 27. Ludendorff E. Meine Kriegserinnerungen. 1914–1918. Berlin, 1919. S. 47. 28. РЦХИДНИ, ф. 17, on. 3, д. 74, л.2. 29. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 427. 30. См.: Солженицын А. И. Ленин в Цюрихе. 31. Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. Нью-Йорк, 1989. С. 157. 32. The Merchant of Revolution. Oxford University Press. London, 1966. 33. Русский современник. 1924. № 1. С. 241. 34. ЦГОА, ф. 7, on. 4, д. 127, л. 23, 47–403. 35. См.: Новый журнал. 1967. № 87. С. 300–301. 36. ЦГОА, ф. 1, он. 8, д. 8480; оп. 2, д. 1534, л. 4, 25, 28, 71, 111–114, 168, 182, 183, 216, 266, 267. 37. The Merchant of Revolution. London. 1966. 38. Новый журнал. 1959. № 57. С. 226–267. 39. Michael Futrell. Northern Underground. London, p. 173. 40. См.: Новый журнал. 1967. № 87. С. 306–308. 41. Новая Россия. 1937. 9 мая. С. 4–5. 42. ЦГОА, ф. 198, он. 2, д. 582, л. 19, 22; ф. 1, оп. 33, д. 33, л. 77, 78, 97 и др. 43. Новый журнал. 1967. № 87. С. 308. 44. ЦГОА, ф. 1, он. 8, д. 8480; ф. 7, он. 2, д. 1534, л. 4, 25, 28,71, 111–114, 182; ф. 1,оп. 12, л. 264,265. 45. ГАРФ, ф. к. ЦГАОР, д. 13, л. 83. 46. Там же. 47. Там же. Л. 84. 48. Там же. 49. Там же. Л. 85. 50. Там же. Л. 87. 51. Там же. 52. Там же. 53. Там же. Л. 88. 54. Michael Futrell. Northern Underground. London, p. 190. 55. Никитин Б. Роковые годы. Париж, 1937. С. 117–120. 56. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 13, л. 93. 57. Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. С. 108–109. 58. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 13, л. 111. 59. Там же, Л. 107. 60. Z. А. В. Zeman. Germany and Revolution in Russia 1915–1918, p. 3–4, 8–10, 14. 61. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 9, л. 66, 67. 62. Ленинский сборник. Т. XXXVI. С. 47. 64. РЦХИДНИ, ф. 2, он. 2, д. 122, л. 1. 65. См.: Новый журнал. 1971. № 102. С. 226. 66. Никитин Б. Роковые годы. С. 228. 67. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 415. 68. Керенский А. Издалека. Сб. статей (1920–1921 гг.). Париж, 1922. С. 172. 69. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 415. 70. Там же. Т. 34. С. 31. 71. Архив НКВД-КГБ, Р — 1073, т. 1, л. 11. 72. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 2. 73. Там же. С. 31. 74. Там же. С. 35. 75. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 424. 76. Z. А. В. Zeman. Germany and Revolution in Russia 1915–1918. 77. ЦГОА, ф. 7, on. 3, д. 394, л. 8–9. 78. Parvus A. Im Kampf um die Wahrheit. Berlin, 1918. S. 51. 79. См.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 120. 80. Фишер Л. Ленин. Лондон, 1970. С. 168. 81. РЦХИДНИ, ф, 2, оп. 2, д. 226, л. 1–5. 82. ЦГОА, ф. 9, оп. 1, д. 14 370, л. 12, 13. 83. ЦГОА, ф. 1, оп. 8, д. 8480, л. 95–97. 84. ГАРФ, ф.к. ЦГАОР, д. 13, л. 65. 85. Фишер Л. Ленин. С. 172. 86. Архив НКВД-КГБ, Р-1073, т. 1, л. 5. 87. Eduard Bernstein. Ein dunkeles Kapitel. Forwarts (Berlin), Januar 14, 1921. 88. Germany and the Russian Revolution. London, 1958, p. 70. 89. Там же. С. 133. 90. ЦГАСА, ф. 33 987, on. 2, д. 79, л. 90. 91. См.: ЦГОА, ф. 1, оп. 12, д. 25 023, л. 264, 265; ф. 7, оп. 1, д. 953, л. 341. 92. Гнедин Е. А. Катастрофа и второе рождение. Мемуарные записки. Амстердам, 1977. 93. Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 212. 94. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 571, л. 2. 95. Там же. 96. Там же. Л. 2. 97. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 25 064, л. 1. 98. Там же, л. 2–3. 99. Архив НКВД, Р-1073, т. 1, л. 47. 100. Там же. Л. 11. 101. Там же. Л. 47. 102. Там же. Л. 57. 103. Там же. Л. 87. 104. Бонч-Бруевич В. Д. Волнения в войсках и военные тюрьмы. М., 1919. 105. Архив русской революции. 2-е изд. Т. 1. С. 76. 106. Керенский А. Ф. Издалека. С. 52. 107. См.: Архив русской революции. Т. 1. С. 22–23. 108. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 282. 109. Ленин. В. И. Соч. 4-с изд. Т. 35. С. 271. 110. Архив НКВД-КГБ, 9 отдел ПГУ, ц. 85 686. 111. Чернов В. Рождение революционной России. Прага, 1934. С. 333. 112. Станкевич В. Б. Воспоминания. Берлин, 1920. С. 224. 113. Там же. С 252. 114. Чернов А. Рождение революционной России. С. 402. 115. Потресов А. Н. В плену у иллюзий. С. 5. 116. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 294. 117. Там же. Т. 36. С. 86. 118. Там же. Т. 37. С. 107. 119. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 380, л. 1. 120. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 365. 121. Там же. С. 504. 122. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 371. 123. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 19. 124. См.: Там же. С 63. 125. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 395. 126. Там же. Т. 36. С. 215. 127. Там же С. 362. 128. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 33. 129. Керенский А. Издалека. С. 40. 130. Там же. С. 189. 131. Там же. 132. Сверчков Д. Ф. Керенский. 2-е изд. Л., 1925. С. 82. 133. Керенский А. Издалека. С. 177. 134. «Mercure de France», 15 mai 1991. 135. Станкевич В. Б. Воспоминания. С. 252. 136. Чернов В. Рождение революционной России. С. 333. 137. Архив МБ, Н-18768, т. 12, л. 1–100. 138. Архив НКВД-КГБ, 9 отдел ПГУ, арх. № 85 686, с. 35–36, 37–38, 79, 114, 215. 139. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 151, л. 4. 140. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 7, 3, д. 90, л. 5. 141. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 397, л. 10. 142. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 85, л. 3. 143. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 68, л. 2–3. 144. Дни. 1930. 1 июня. С. 8. 145. Там же. С. 9. 146. РЦХИДНИ, ф. 644, оп. 1, д. 252, л. 138. 147. Современные записки. 1922. № 9. 148. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 121–122. 149. Там же. С. 129. 150. Там же. С. 132. 151. Там же. С. 182. 152. Там же. С. 286–287. 153. Там же. С. 321. 154. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3. д. 306, л. 6–7. 155. Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 2. С. 19. 156. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 331. 157. Там же. 158. Станкевич В. Б. Воспоминания (1914–1919). 159. Керенский А. Ф. Издалека. С. 72. 160. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 267. 161. Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. С. %. 162. Карлейль Т. Французская революция. СПб., 1907. С. 377. 163. Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1919). Т. II. С 387–389. 164. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 331. 165. Революция 1917 года. Рим, 1971…С. 312. 166. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 2–5. 167. См.: Там же. Т. 32. С. 433. 168. Шестой съезд РСДРП(б). Протоколы. 1958. С. 27–28. 169. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. С. 277. 170. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 58–59, 61. 171. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 3. 172. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 306. 173. См.: Буонарроти Ф. Гракх Бабсф и заговор равных. Пг.-М., 1923. С. 5–6. 174. Там же. С. 10. 175. Там же. С. 100. 176. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5, л. 1. 177. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 153, л. 1. 178. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. VIII. 179. Там же. С. 120. 180. Там же. С. 83. 181. Там же. С. 89. 182. Там же. С. 45. 183. Там же. С. 101. 184. Красная летопись. М.-Л., 1927. № 3. С. 29. 185. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 3, д. 45, л. 1. 186. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 245, 247. 187. Макиавелли Никколо. Избранные сочинения. М., 1982. С. 351. 188. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 272–275. 189. Там же. С. 280. 190. Там же. С. 280, 281, 282. 191. Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн.6. С. 73–75. 192. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 253. 193. РЦХИДНИ, ф. 4, он. 2, д. 3590, л. 7. 194. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 1, д. 76; д. 80, л. 1–9. 195. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 242. 196. См.: Там же. С. 247. 197. ЦГОА, ф. 1345, оп. 1, д. 128, л. 29. 198. Нива. 1917. № 33. 199. ЦГОА, ф. 1345, оп. 1, д. 128, л. 15. 200. Очерки истории Ленинградской организации КПСС. 1962. Т. 1. С 568–569. 201. См.: Подготовка и победа Октябрьской революции в Москве. Документы и материалы. М., 1957. С 343. 202. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 383–384. 203. ЦАМО, ф. 132-А, оп. 2642, д. 13, л. 7. 204. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С 424. 205. ЦГОА, ф. 1345, оп. 1, д. 128, л. 23. 206. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 393. 207. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 70. 208. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 4629, л. 1–2. 209. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 4630, л. 2. 210. Мельгунов С. Как большевики захватили власть. Париж, 1953. С. 15, 18, 20. 211. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 420. 212. Там же. С. 396. 213. Троцкий Л. Д. Соч. Т. III. С. 15. 214. Там же. С. 39. 215. Керенский А. Ф. Издалека. С. 198. 216. Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается. М., 1987. С. 5. 217. Архив МБ РФ. Н-15069, д. 14 625, т. 1, л. 61. 218. Там же. С. 129–134. 219. Архив МБ РФ. Н-15318, д. 21 790, т. 1, л. 281. 220. Архив МБ РФ. Н-15069, д. 21 790, т. 1, л. 66. 221. Архив МБ РФ. Н-15318, д. 14 625, т. 1, л. 1. 222. Там же. Л. 20. 223. Архив МБ РФ. Н-15318, д. 14 625, т. 2, л. 48. 224. Троцкий Л Д. О Ленине. С. 71. 225. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 436. 226. Ильин И. А. Русские писатели, литература и художество. Вашингтон, 1963. С. 196. 227. Струве П. Размышления о русской революции. София, 1921. С. 19. 228. Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн.7. Берлин-Петербург-Москва, 1923. С 160. 229. Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 7. С. 174. 230. Там же. С. 219–220. 231. Рябинский К. Революция 1917 г. Т. V. Октябрь. М.-Л. С. 189. 232. Новый журнал. 1947. № 17. С. 307. 233. См.: Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 75. 234. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 75. 235. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 493, л. 17. 236. РЦХИДНИ, ф. 325, оп. 1, д. 11, л. 11. 237. Там же. Л. 10. 238. Гиппиус-Мережковская 3. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951. С. 226. 239. См.: Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 74–75. 240. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 28–29. 241. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 100. 242. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 43. 243. Там же. С. 48. 244. Там же. С. 50. 245. Новый журнал. 1971. № 103. С. 220. 246. Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. М., 1987. С. 481. 247. Декреты Советской власти. 1957. Т. 1. С. 44–45. 248. ГАРФ, ф. 1235, он. 37, д. 2, л. 63. 249. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 9, л. 11. 250. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С 40. 251. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 3, д. 46, л. 144. 252. Там же. 253. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 20. 254. ГАРФ, ф. 1235, оп. 37, д. 2, л. 43. 255. ГАРФ, ф. 130, on. 1, д. 1, л. 55–56. 256. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 7597, л. 1. 257. ГАРФ, ф. 130, оп. 4, д. 593, л. 1. 258. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 7–8 об. 259. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 30–31. 260. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 940, л. 1–3. 261. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 359–360. 262. Новая жизнь. 1917. 7(20) ноября. № 174. 263. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 2, д. 246, л. 1. 264. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 1, д. 960, л. 30–32. 265. ГАРФ, ф. 130, on. 1, д. 3, а. 4–4 об. 266. ГАРФ, ф. 230, оп. 1, д. 1, л. 50. 267. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5, л. 35. 268. Там же. Л. 33. 269. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5а, л. 3. 270. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 3, а. 21об. 271. Там же Л. 32–33. 272. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 264. 273. Harward University. Houghton Library. BMS Russ 13. T-3815, p. 1. 274. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 392. 275. Карлейль Т. Французская революция. С. 150–151. 276. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 65. 277. Там же. С. 117. 278. Гиппиус З. Избранная поэзия. Париж, 1984. С. 98. 279. Известия Всероссийской комиссии по делам о выборах в Учредительное Собрание. 1917. № 1. С. 2. 6, с. 6–7. 280. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 91–92. 281. Там же. С. 93. 282. Известия Всероссийской по делам о выборах в Учредительное Собрание комиссии. С. 2. 283. Там же. С. 6. 284. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 20. 285. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 162–166. 286. См.: Новый журнал. 1958. № 52. С. 227. 287. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 94. 288. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 1, л. 4боб. 289. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 7, л. 18об. 290. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 3, л. 24. 291. См.: Анин Д. Революция 1917 года глазами ее руководителей. Рим, 1971. С. 456–470. 292. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 5, л. 15. 293. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 241. 294. Там же. С. 229–230. 295. Архив ОГПУ-НКВД-КГБ. Л. 1–2. 296 Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 95. 297. Чернов В. Рождение революционной России. С. 29. |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
