|
||||
|
|
Глава 4 ЖРЕЦЫ ТЕРРОРА
Власть в руках Ленина оказалась сказочно легко. Без баррикад, кровавых сражений, интервенции высшая власть в государстве перешла к людям, которые обещали очень быстро сделать людей счастливыми: дать мир, землю, свободу. Согласно каноническим марксистским схемам все представлялось просто: ликвидировать частную собственность, сломать буржуазное государство, заменить армию вооружением народа, выдвинуть к руководству рабочих (можно и «кухарок»), огласить все тайные договоры, провозгласить право народов на самоопределение, установить в обществе жесткий социальный контроль, утвердить диктатуру большинства. Казалось, Ленин своими трудами, наподобие «Государство и революция», предусмотрел все. По созданным чертежам нужно было лишь построить социалистическое здание. Но оказалось, что жизнь гораздо сложнее начерченных ленинских схем. Надвинулся голод, встали многие заводы, крестьяне прятали хлеб, армия рассыпалась, бесчисленные банды правили в России свой бал… Страна погрузилась во мрак и хаос. Ленин быстро почувствовал, что только «железная рука» диктатуры спасет его революцию. Выступая на заседании ВЦИК 14(27) декабря 1917 года, Ленин подчеркнул, что нельзя победить «без диктатуры пролетариата и без наложения железной руки на старый мир»1. И эту руку «накладывали». Вводили трудовую повинность, облагали буржуазию бесконечными поборами, «чистили» учреждения, требовали от «осколков старого мира» всевозможные справки о «выполненном общественно-полезном труде», уплотняли буржуев в их квартирах, постоянно грозили новыми и новыми карами. Казарменные порядки тихо вползали в многочисленные комиссариаты, конторы, Советы, пролетарские органы. Троцкий вспоминал, что, когда Ленин узнал о протесте наркома юстиции Штейнберга против использования насилия, репрессий как способа решения социальных проблем, Председатель Совнаркома воскликнул: — Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора? Это был период, когда Ленин при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора… Такие тирады можно было слышать десятки раз на дню, и они всегда метили в кого-нибудь из присутствующих, подозреваемых в пацифизме. — Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая же это великая революция? Да вы смотрите, как у нас буржуазная шваль пишет в газетах? Где же тут диктатура? Одна болтовня и каша…2 Мы знаем, каким настойчивым умел быть Ленин. Достаточно вспомнить его одержимость идеей вооруженного восстания. И пусть многие называли его курс на социалистическую революцию «бредом», Ленин добился-таки своего. Так и теперь, постоянно подчеркивая необходимость ужесточения диктатуры «для спасения революции», он постепенно, но быстро превратил свою установку на проведение «железной рукой» беспощадного террора в практический курс большевиков. Да, Ленина к самым жестоким мерам часто подталкивала надвигающаяся безысходность и прежде всего — голод в стране. Вождь, по существу, говорил: с помощью террора можем спастись от голода. Нужно «взять хлеб» у богатеев. Нужно расстреливать спекулянтов. Выступая в Петро-градском Совете по вопросу о мерах борьбы с голодом, Ленин особо нажимал на необходимость «поднять массы на самодеятельность». Смысл той «самодеятельности» — массовые обыски и реквизиции в поисках хлеба. «Пока мы не применим террора — расстрел на месте — к спекулян-там, ничего не выйдет». Ленин толкает людей на самосуд: «С грабителями надо также поступать решительно — расстреливать на месте», а «зажиточную часть населения надо на 3 дня посадить без хлеба, так как они имеют запасы…»3 Обстановка чрезвычайщины, классовой вседозволенности, полное игнорирование прав личности толкали людей из «буржуазии» к сопротивлению, протесту, саботажу. С другой стороны, использование силы становилось нормой, гранью повседневной жизни. Те, кто искренне кричал: «Смерть троцкистско-бухаринским двурушникам» в 1937 и 1938 годах, первые страшные импульсы получили сразу после Октября. «Отказ от террора» есть реформизм в его современной постановке — так характеризовал Ленин попытки ограничить «классовое насилие». Да, можно и нужно говорить о жестоких обстоятельствах момента, о глубочайшем кризисе общества, сопротивлении «вчерашних», но исторически курс на массовый террор оправдать нельзя ничем. Тем более что он начался вскоре после октябрьского переворота, стал основой социальной методологии режима. Как оценить в этой ситуации Ленина, его роль в терроре? Как мог человек, обладающий пониманием гуманистических принципов, сделать ставку на террористические методы? Было ли это случайностью или исторической неизбежностью? Думаю, что в этой связи можно отметить три момента. Первый. Ленин элементарно растерялся перед лавиной проблем. Нельзя забывать, что вчера он был просто интеллигент-эмигрант, который практически никогда не работал, в обычном понимании слова, ничем никогда не управлял (кроме сект своей партии), был оторван от грозных реалий российской жизни. Даже при выдающейся силе ума ему было трудно руководить всем (а на первых порах так и было: записки о выделении комнаты старому большевику, помощи подмосковному селу, контроль за совнаркомовской столовой, бесконечные пропагандистские выступления…). Старая машина государства рухнула, новой не было. Рычаги власти были в твердых, но совершенно неумелых руках. Добившись монополии на власть, Ленин оказался отрезанным от широкой поддержки крестьянства, интеллигенции, специалистов. О растерянности, даже временами панике, свидетельствуют его некоторые распоряжения и телеграммы. Вот телеграмма Антонову-Овсеенко и Дзержинскому в Харьков: «Ради бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради бога!»4 Вспомнил Ленин и про Бога… Это просто крик отчаяния, свидетельствующий, что вождь готов буквально на все. Растерянность, паника ходили по соседству с жестокостью. Второй момент. У этих людей, российских якобинцев, существовала совсем другая шкала нравственных ценностей. Беспощадность, классовая ненависть, обнаженный макиавеллизм выглядели в их глазах высшей революционной добродетелью. Даже заложничество — отврати-тельный метод достижения целей — было взято Лениным на вооружение. Это было тотальным крушением морали. Момент третий. Ленин просто хотел запугать, подавить террором людей, взять на свое вооружение страх. При помощи террора Ленин рассчитывал сломить волю к сопротивлению у миллионов людей. После убийства Володарского Ленин телеграфирует Зиновьеву: «Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает»5. Ленина трудно заподозрить в личной жестокости (хотя, например, будучи в сознании, он не спас жизнь Ф. Каплан). Она у него носила ярко выраженный социальный, философский характер, как у человека-руководителя, лидера, вождя. Главным аргументом оправданий террора большевиков было постоянное утверждение Ленина: это в интересах пролетариата. Как будто есть разница: отобрать жизнь у человека во имя какого-то класса или против него! В своей статье «Плеханов о терроре» Ленин внешне простодушно говорил о разнице террора буржуазии и большевиков: первые «практиковали террор против рабочих, солдат и крестьян в интересах кучки помещиков и банкиров, а Советская власть применяет решительные меры против помещиков, мародеров и их прислужников — в интересах рабочих, солдат и крестьян»6. Нетрудно видеть, что эта аргументация абсолютно несостоятельна ни в правовом, ни в нравственном отношениях; так можно оправдать любое преступление, если представить его осуществленным в «интересах пролетариата»! (А почему и не в интересах какой-то группы?) Но нельзя не видеть, что террор уже вскоре после революции стал чертой образа существования не благодаря криминальным проявлениям снизу, а главным образом в результате инициирования его сверху. Вожди революции стали Жрецами террора. Красный террор вызвал и террор белый. Но там инициатива, в основном, принадлежала низовой массе как реакция на большевистские бесчинства. В условиях голода, разрухи и нарастания классового террора России выпали новые испытания: угроза германского нашествия. Ослабить его смог только унизительный договор, подписанный 3 марта 1918 года Г. Я. Сокольниковым, отодвинувший европейскую Россию к грантам, рубежам смутного времени… Анатомия Брест-Литовска Кажется, о Брестском мире мы знаем все. Ленин якобы мужественно пошел на позорный для России мир, чтобы спасти «завоевания революции». А точнее, все выглядит иначе: во имя власти и призрака мировой революции Ленин был готов отдать пол-России… Была борьба, но у Ленина хватило сил и умения «обуздать левых». Все вроде бы так. Но я думаю, что суть ленинской позиции в этом вопросе можно полностью понять, если проследить ее с момента борьбы, а затем от заключения «грабительского» мира до его денонсации 13 ноября 1918 года. Только такая временная и пространственная анатомия мирного договора позволяет уловить оттенки и эволюцию взглядов Председателя Совнаркома. Как известно, большевики 20 ноября (3 декабря) 1917 года, менее чем через месяц после захвата власти, пошли на сепаратные контакты с Германией, а уже 9 декабря (22-го) начались мирные переговоры. Этого хотела и Германия, когда она помогала большевикам. В начале января германская делегация выразила согласие подписать мирный договор при условии очень крупных территориальных уступок со стороны России (свыше 150 тысяч квадратных километров). Ленин предложил условия принять и подписать мир. Вот здесь-то и развернулись драматические события. Партия, по существу, раскололась. Началась борьба между сторонниками Ленина и так называемыми «левыми коммунистами», которые не без основания считали заключение грабительского мира предательством революции. Самое интересное, что ни сторонников Ленина, ни сторонников Бухарина не пугали гигантские территориальные потери (в конце концов были вынуждены уступить около 1 миллиона квадратных километров. Больше территории самой Германии!). Для Ленина главным было сохранить власть, а значит, как говорил вождь, и сохранить «революционные завоевания». Он был готов к утрате Петрограда и даже Москвы, лишь бы сохранить власть. «Я хочу уступить пространство фактическому победителю, чтобы выиграть время. В этом вся суть и только в этом… Подписание договора при поражении есть средство собирания сил». Если вести революционную войну, как предлагает Бухарин, это «вернейший путь сбросить нас сейчас»7. «Левые коммунисты» главное видели в другом: отвергая мир, призывая к революционной войне, они надеялись использовать европейскую революционную ситуацию и вызвать на континенте пожар. «Русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала». Бухарин предлагал «аннулировать договор о мире, который ничего не дает, и теперь же приступить к правильной подготовке», то есть к революционной войне8. Решающее столкновение по вопросу о мире произошло на VII съезде, который был созван в страшной спешке. Может быть, поэтому его и назвали «экстренным». По одним материалам на съезде присутствовало 47 депутатов с решающим и 59 с совещательным голосами. Хотя в приложении к стенограмме даны другие данные: делегатов с решающим голосом — 29, с совещательным голосом — 8 (в том числе Ленин, Троцкий, Бухарин, Урицкий, Иоффе, Бубнов) и 32 с «неустановленным представительством или правом пользования голосом»9. Думаю, что еще ни на одном съезде Ленин не подвергался такой жестокой критике. Были сделаны два доклада: Ленина и Бухарина. В докладе лидера большевиков было трудно усмотреть что-либо в отступление от революционных догм: те же рассуждения о мировой революции, о том, что Петроград и Москву, возможно, придется сдать немцам, что война с Германией неизбежна, но, чтобы получить «передышку» (хоть день-два!), нужен мир. По сути, выходило, что эта ленинская микроскопическая передышка стоит одного миллиона квадратных километров! К чему такая передышка?! Вот здесь-то и атаковали Ленина левые коммунисты. Бухарин утверждал, что ленинская «передышка» — это «овчинка выделки не стоит». За несколько дней нельзя решить те задачи, о которых говорил Ленин. «Не передышку мы получаем… а уничтожаем себя в качестве авангарда международной социалистической революции. Такой ценой нельзя покупать двухдневную передышку, которая ничего не даст»10. Урицкий, Бубнов, Рязанов остро критиковали позицию Ленина. Рязанов заявил, что «Толстой предлагал устроить Россию по-мужици, по-дурацки; Ленин — по-мужицки, по-солдатски. Плоды этой политики, мужицкой и солдатской, мы теперь расхлебываем»11. Бубнов смотрел шире: «Перед нами сейчас задача развития гражданской войны в мировом масштабе». Война против Германии, даже партизанская, утверждал оратор, способна осуществить это превращение12. В повторном выступлении Ленин пытался доказать, что «мир — это не капитуляция», а лишь маневр, тактический прием, с помощью которого нужно выиграть время и спасти власть. Именно — власть! В конце концов за позицию Ленина и его проект резолюции на съезде проголосовало большинство: за — 30, против — 12 делегатов. Нужно сказать, что огромную роль в исходе этого столкновения сыграл авторитет Ленина. Если бы Троцкий не занял позицию нейтралитета, а поддержал бы левых коммунистов, съезд мог бы пойти на «революционную войну», но не мир. Думаю, что позиция Троцкого здесь сыграла решающую роль. Правда, Ленин в конце заседания сделал одно важное добавление: в подходящий момент съезд дает полномочия ЦК аннулировать договор… Предложение единодушно принимается. Это был компромисс во имя будущего. Ленин пытался все решения съезда сделать тайными, сдать все материалы на секретное хранение и даже взять подписку от делегатов не разглашать деталей обсуждения вопроса. Кроме одного пункта: «Съезд — за мирный договор». Ленин, по-видимому, не хотел огласки в том, что касалось резкой критики его позиции. Он понимал, что в глазах простого человека его взгляды, мягко говоря, непатриотичны. Люди не забыли, что еще накануне октябрьского переворота на нем висело клеймо «немецкого шпиона». По инициативе Ленина было принято решение о переводе столицы из Петрограда в Москву. Это было похоже на бегство перед угрозой немецкой оккупации. По предложению Зиновьева решение провели через съезд Советов: «В условиях того кризиса, который переживает русская революция в данный момент, положение Петрограда как столицы резко изменилось»13. Правда, Зиновьев смягчил решение, заявляя, что переезд правительства в Москву — дело временное, ибо «берлинский пролетариат поможет нам перенести ее обратно в красный Петроград. Но мы, конечно, не можем сказать, когда это будет. Может быть и обратное, что нам придется перенести столицу и на Волгу или Урал, — это будет диктоваться положением международной революции». В субботу 9 марта 1918 года народные комиссары — члены правительства и другие новые высокопоставленные чиновники получили депеши следующего содержания:
Несмотря на протесты левых, как и простых питерских рабочих, 10–11 марта правительство переехало в Москву. По сути, это было сигналом Германии, что Россия не будет защищать прежнюю столицу. А уже на 14 марта в Москве было назначено открытие Чрезвычайного съезда Советов. Съезда, который должен был выразить свое отношение к первому разделу России. Да, это так. Второй раздел наступит почти семьдесят три года спустя. Ленин выехал специальным поездом, с надежной охраной; члены правительства — другим составом. В Москве вначале Ленин с Крупской жили в двухкомнатном номере в «Национале» 107/9. Артур Рэнсом, английский журналист, в частности, видел главу революционного правительства, сидящего в холле гостиницы в окружении поношенных чемоданов, узлов с постелями и каким-то тряпьем, связками книг…16 Через несколько дней Ленин перебрался в Кремль, в свою правительственную квартиру. Кроме трех больших комнат, она включала комнату прислуги, кухню. Кабинет находился в том же здании, где и квартира. Едва приехав в Москву, Ленин решил появиться перед пролетариатом столицы. Первое его выступление состоялось в Московском Совете 12 марта. Речь была сумбурной, без четкого плана. Вновь Ленин говорил об «идиоте Романове» и «хвастуне Керенском», о том, что «революция рождена войной», пытался всячески переложить вину на «соглашателей и Керенского», которые «разрушили армию». С традиционных обвинений переходил на мрачные пророчества: «Война неминуемо начнется, хотя у нас все разрушено». Притихший зал не мог понять, к чему клонит глава большевистского правительства. Но, в конце концов, Ленин сказал главное: «У нас армии нет, а страна, которая лишилась армии, должна принять неслыханно позорный мир»17. Помнил Ленин или нет, что всего каких-то четыре месяца назад он сам убежденно говорил: «Наша задача, которую мы ни на минуту не должны упускать из виду, — всеобщее вооружение народа и отмена постоянной армии…»18 А все объявления большевиков о массовой демобилизации, съезды демобилизуемых, разрушение выборностью остатков армии?… Но это осталось «за кадром» ленинской речи. Ленин не мог не чувствовать, что все под ногами закачалось. Он понимает, что трудно найти аргументы, оправдывающие развал великой России. Ему приходится использовать все доводы, которые приходят ему на ум, все свое красноречие и авторитет. Лидер большевистской революции понимает, что, если он дрогнет сейчас, рухнет не только государство, его власть, революция, но и он сам. Ленин может остаться в истории погубителем великой державы. Впрочем, очень многие люди так считали всегда и считают не без оснований и сегодня. Вернувшись после выступления домой, Ленин ищет аргументы для укрепления своих доводов в пользу заключения позорного мира. Но кроме тривиальных «передышки», «выигрыша времени», «собирания сил», ему не удается ничего изыскать. А ведь рядом съезд, который или ратифицирует «ленинский» мир, разом превращающий Россию во второразрядное государство, или ему придется уйти… Сидя в кресле номера, он останавливает взгляд на связке книг. Развязав бечеву, берет в руки томики Блока, Беранже, Пушкина. Он редко уделял внимание поэзии, не был ее тонким ценителем, не хватало сентиментальности. Но сейчас какая-то внутренняя и в то же время космическая, духовная музыка почудилась ему в строках кудесников слова. Ведь настоящий поэт всегда философ. Они правы: все, что происходит в этом бренном мире, раздираемом страстями, алчностью, враждой, ничто но сравнению с вечностью… Незаметно пришло успокоение; отступать ему некуда. Надо сражаться за мир, а также за власть, за себя. В своем почти полуторачасовом пространном докладе на Чрезвычайном съезде Ленин был очень многословен. Кого и чего он только не вспоминал! Опять досталось и бедному «дураку» Керенскому, и Чернову, и Церетели, и новому персонажу его речей — украинскому политику Винниченко. Даже «грабителя Наполеона», «грабителя Александра I», «грабителей английской монархии», «Тильзитский мир» и «Парижскую коммуну» — все упомянул докладчик. Из зала ему иногда кричали: «Ложь!» — но это не смущало Ленина. Когда он заявил, что и сейчас есть газеты, которые «наполняют страницы своих изданий контрреволюционными писаниями», из зала послышался голос: — Закрыли все… Ленин тут же среагировал на реплику жестко, что вызвало аплодисменты части зала: — Еще, к сожалению, не все, но закроем все19. Ленин призвал ратифицировать «тяжелый и позорный мир», имея в виду, что, «скоро большевикам поможет Либкнехт». Мы «подождем, когда международный социалистический пролетариат придет на помощь, и начнем вторую социалистическую революцию уже в мировом масштабе…»20. Без «шумных» аплодисментов, но Ленину удалось добиться поддержки и ратифицировать договор. Съезд поименным голосованием (724 голоса — за, 276 — против, 118 воздержались) «скромно» поддержал Ленина21. Почти миллион квадратных километров отрезалось от России. Она была обязана демобилизовать армию и флот, в том числе и те части, которые были вновь сформированы в рамках Красной Армии. Выплачивалась крупная контрибуция. Германия получила то, о чем кайзер и его министры во время войны не могли и мечтать. Позиция людей, выступавших против этого мира, а фактически против раздела России, независимо от того, кто это был: левые коммунисты или остатки кадетов, левые эсеры или патриотическая интеллигенция, долгие годы называлась «авантюристической», «губительной», «безумной». С точки зрения цинизма политики, возможно, это и так. Но с позиций морали и национального достоинства она, по крайней мере, заслуживает уважения. Когда Бухарин, брошенный перед расстрелом Сталиным в застенки НКВД, в одном из своих многочисленных писем-исповедей советскому диктатору утверждал: «Я искренне думал, что Брест — величайший вред»22, - он говорил правду. Так думали многие. Ленин хотел спасти не столько революцию, сколько власть. Сегодня он уповает только на европейскую революцию. Когда, к нему на съезде подошла большевичка С. И. Гоп-нер из Екатеринослава с печалью в глазах — что она скажет рабочим города, ведь он передается немцам по договору, как же так? — Ленин вновь использовал свой последний козырь, который по воле рока окажется счастливым: — В Германии революция неизбежна. Она, эта революция, отбросит Брестский мир…23 А пока Ленин обживает Кремль. Затянулся ремонт комнат его квартиры в здании бывших судебных установлений. Ульяновы пока занимают две комнаты в Кавалерском корпусе. Через неделю после переезда в Кремль Ленин раздраженно пишет записку помощнику наркома имущества республики Е. В. Орановскому: «Я очень просил бы сообщить мне фамилию и адрес того, кому Вы поручили докончить подготовку квартиры… Дело тянется непомерно, и надо же найти виновного в невероятных промедлениях…»24 Угроза «найти виновного» быстро помогла. Через два дня семья вместе с М. И. Ульяновой уже переехала в отремонтированную квартиру25. А тем временем германские войска, как жирное масляное пятно по грязной, изорванной российской скатерти, расплывались все шире: вошли в центральные области, двинулись к Севастополю, продвинулись к Петрограду, Пскову. Идут тревожные телеграммы из разных мест. Договор договором, а русские люди не могут понять, почему кайзеровские солдаты без боя, на пассажирских поездах, как путешественники-пилигримы, занимают город за городом. Почему? Ленин «успокаивает» смятенных людей еще одним декретом26 о недопустимости военных действий с германцами ввиду ратификации 15 марта 1918 года IV Чрезвычайным съездом Советов мира, равносильного безоговорочной капитуляции. Меньшевики еще могут полуподпольно, язвительно и одновременно печально писать: «Советская власть принуждена расплачиваться за право своего существования исполнением всех приказов и желаний германского империализма. К Вильгельмовой кабале на Руси уже прикладывается штемпель Советской власти во всех последних ее шагах. И скоро мы не будем знать, какой у нас режим: советский или мирбаховский?»27 Пока же Народный комиссариат иностранных дел судорожно пытается нотами остановить продвижение немцев за границы линии, обусловленной договором. Чичерин просительно телеграфирует МИДу в Берлин о том, что германская армия не должна выходить за границы Украины. «Мы повторяем свое предложение германскому правительству высказаться определеннее по вопросу о том, какие границы ставит это правительство Украинской республике…»28 Великая в прошлом Россия просит установить ее собственные границы… Ленин готов, повторю еще раз, на все, чтобы сохранить власть. Он идет на форсированный обмен послами. В Москву приезжает граф Вильгельм Мирбах (не зная, что лишь три месяца он проживет в Москве), а в Берлин отправляется Адольф Абрамович Иоффе, член ВЦИК и кандидат в члены ЦК РКП(б), большой личный друг Л. Д. Троцкого. Приехав в Берлин, Иоффе шлет депешу в Москву, что ему пока не удается убедить немцев остановить наступление на кавказском направлении. Немцы требуют, сообщает Иоффе, «вернуть суда в Севастополь», в противном случае они продолжат наступление. «Я советую, — телеграфирует советский посол, — принять ультиматум и вернуть суда из Новороссийска в Севастополь… и заявить, что Россия принимает обязательство не переступать указанной демаркационной линии… Нужно настаивать на сохранении границ Брест-кого договора…»29 Москва, забыв о своей «революционной решимости», вновь упрашивает Германию не нарушать договоренностей. Кроме, пожалуй, одной. В секретной директиве командующему Черноморским флотом и главному комиссару флота, где говорилось: «…Совет Народных Комиссаров, по представлению Высшего военного совета, приказывает вам с получением сего уничтожить все суда Черноморского флота и коммерческие пароходы, находящиеся в Новороссийске. Ленин»30. Когда у Ленина прошла растерянность и определенный испуг, он обнаружил, что Германия навязала России позорный, как капитуляция, мир, будучи сама на краю неизбежной военной катастрофы. То, что было ясно и видно всем в западных столицах, наконец увидели и в Москве. Германское «наступление» (почти без сопротивления) больше походило на марши железнодорож-ных составов в глубь гигантской страны. Брестский мир не был неизбежностью. Он был платой за разложение армии и вольное или невольное принятие большевиками помощи немцев. В военном отношении дела России не были безнадежными. Брусиловское наступление в 1916 году вдохнуло веру в уставшую армию и деморализованное общество. В 1917 году задача России была проста: удержаться, устоять против такого же усталого и израненного противника. Ни для кого не было секретом, что предстоящее вступление в войну Соединенных Штатов быстро качнет весы победы в сторону Антанты. Но большевики, придя к власти, должны были оплачивать векселя обещаний. Это можно было сделать только путем национального поражения. Большевики окончательно разложили войска; например, гарнизон Петрограда в 200 тысяч человек хотел оставаться только в столице. Обещание «немедленного мира» парализовало войска. Еще никто не знал, что вместо мира будет три года войны, более страшной и кровопролитной, чем империалистическая бойня. Почему Ленин уже через два-три месяца, стал менять свое отношение к Германии, договору? Иоффе докладывал о нарастании внутренних трудностей в стране, усилении брожения в армии, осознании в Берлине непреложного факта, что стратегически Германии невозможно победить западные державы. А большевики тем временем не жалели денег на усиление революционной пропаганды в Германии. Как немцы с помощью большевиков разлагали Россию в 1916–1917 годах, так теперь их негласные союзники отвечали им тем же. Уже на V съезде Советов 5 июля в докладе Ленина, который своим шумом, криками, обструкцией едва не сорвали эсеры, появились новые ноты. Эти мотивы свидетельствовали о том, что патологический страх перед гибелью Советской республики стал быстро проходить. Ленин позволил себе говорить о Германии и других «империалистических хищниках» совсем по-другому, правда, не называя их поименно. «У нас этот истекающий кровью зверь оторвал массу кусков живого организма… но погибнут они, а не мы, потому что быстрота, с которой падает их сопротивление, быстро ведет их к пропасти»31. В своем оригинальном исследовании «Из истории Брестского мира» Ю. Фельштинский считает, что Ленин постепенно все больше осознавал свою ошибку с миром, похожим на капитуляцию. «Ведь если Германия оказалась на краю гибели через три с половиной месяца после заключения Брестского мира, ведя боевые действия крупного масштаба лишь на одном фронте, получая продовольственную помощь из России и Украины и используя Красную Армию в борьбе с чехословацким корпусом, который, если бы не акции большевиков, давно бы уже воевал в Европе против немцев, на каком глубоком дне лежала бы кайзеровская Германия, вынужденная воевать на два фронта? В каком состоянии находились бы теперь страны четвертного союза? Где проходила бы граница коммунистических государств?»32 Может, Ленин чувствовал какую-то былую зависимость? Ведь слишком долго интересы большевиков и Германии объективно совпадали: «повалить» царскую Россию… Главной угрозой режиму были не немцы, а внутреннее недовольство большевиками. Голод стягивал петлей горло городов, поддерживающих большевиков. Ширилась оппозиция. После эйфории октябрьской победы пришло понимание, что одни лозунги, призывы, декреты решить лавину тяжелейших проблем не могут. В своей книге Г. Соломон, лично знавший Ленина, писал о размышлениях знакомого советского дипломата в Берлине: «Мы обречены и должны тянуть до последней возможности… Наша попытка окончится провалом, и нас ждет суровая расправа. Мы заварили эту кашу, и нам же следует ее расхлебывать»33. Летом 1918 года произошла любопытная политическая метаморфоза: не только большевики почувствовали ослабление Германии, но и Берлин увидел в обстановке, которая сложилась в России, агонию большевиков. Ведь до известного момента берлинская дипломатия видела в большевиках своих неофициальных союзников: они «помогли» поражению царизма, пошли на сепаратный договор и дали возможность крупные военные силы перебросить с Восточного на Западный фронт, а немцы поддержали комиссаров своим наступлением на белые отряды. В одной из своих шифрованных телеграмм Ленин сообщал, что договорились с немцами в силу «совпадения интересов» о том, что они пойдут на север. Дело в том, что в Москве допускали продвижение англичан из Мурманска (там высадился десант). Ленин надеялся, что немцы преградят им путь на юг. Однако планы англичан никогда не заходили так далеко. Но где- то летом Берлин почувствовал, что большевики действуют конвульсивно, прогибаются под грузом навалившихся проблем. Граф Мирбах, посетивший Ленина в Кремле 16 мая и пробеседовавший с ним менее часа, вынес вначале убеждение, что «Ленин твердо уверен в своей звезде» и сохраняет «неисчерпаемый оптимизм»34. Но уже через месяц докладывал рейхсканцлеру Гертлингу: ввиду «возрастающей неустойчивости большевиков» мы должны «подготовиться к перегруппировке сил…». Мирбах писал, что монархисты и кадеты «возможно, составят ядро будущего нового порядка». Посланник предлагает: «с должными мерами предосторожности и соответственно замаскированно, мы начали бы с предоставления этим кругам желательных им денежных средств… большевистская система находится в агонии…»35. В конце июня Мирбах еще более определенен: «Сегодня, после более чем двухмесячного внимательного наблюдения, я не могу более поставить благоприятного диагноза большевизму: мы, бесспорно, находимся у постели тяжелобольного; и хотя возможны моменты кажущегося улучшения, но в конечном счете он обречен»36. Пожалуй, Мирбах мог бы сказать нечто подобное и о Германии. Как видим, летом 1918 года сложилась ситуация, когда недавние негласные «союзники» — Германия и большевики — почувствовали взаимное ослабление и, соответственно, начали перестраивать свою тактику. Ленин, по существу, начал придерживаться линии, провозглашенной еще Троцким в Брест-Литовске: «Ни мира, ни войны». Он готов разорвать Брестский мир в любой момент, но все еще выжидает. Даже когда левые эсеры дали ему повод порвать этот позорный лист бумаги, убив 6 июля 1918 года Вильгельма Мирбаха. Через два часа они со Свердловым приезжают в германское посольство по Денежному переулку и выражают соболезнование и негодование в связи со случившимся. Телеграфируют А. А. Иоффе: «Посетите германского министра иностранных дел и выразите германскому правительству возмущение русского правительства…» Убийцы будут преданы чрезвычайному революционному трибуналу37. Ленин готов сделать все, чтобы подтвердить свою приверженность миру. Однако, когда через неделю Чичерин сообщает Ленину в Кунцево (он там отдыхал) о том, что Берлин требует согласия СНК ввести в Москву батальон немецких солдат для охраны посольства, Председатель правительства решителен: этого не будет. Не собирая заседания Совнаркома, Ленин поручает Чичерину ответить на германскую ноту отказом. Он уже достаточно тверд и готов к самому худшему. Выступая 15 июля на заседании ВЦИК во Втором доме Советов (бывшая гостиница «Метрополь»), Ленин почти готов к разрыву Брестского соглашения. Если допустить ввод германского батальона, это будет, заявил Председатель Совнаркома, «началом оккупации России чужеземными войсками». (Почему началом? Германия уже оккупировала российскую территорию колоссальных размеров!) Ленин жестко говорил, что «есть пределы», за которые республика не выйдет и будет готова, как «один человек, на защиту своей страны вооруженной рукой»38. Ленин говорил так, как четыре месяца тому назад говорили его оппоненты: левые коммунисты и левые эсеры. Ленин невольно подтвердил, что тогда он переоценил опасность; германия сама была в едва ли лучшем положении, чем Россия. Изменение отношения Ленина к своему детищу — Брестскому миру — выразилось и в том, что он дал установку на сокращение денежных выплат и материальной контрибуции Германии по этому договору. В Берлин по предложению Ленина был послан Я. С. Ганецкий (где денежные дела — там этот человек!) для переговоров по финансовым вопросам39. Отказ выполнить германский ультиматум о вводе немецкого батальона в Москву не вызвал ужесточения позиции Берлина. Посольство просто выехало в Ревель. Ленин окончательно убедился, что перед ним уже «не та» Германия. Советское правительство незаметно, но решительно стало менять курс в отношении Берлина. Это можно было почувствовать по знаменитому «Письму американским рабочим», написанному незадолго до покушения на Ленина, 20 августа 1918 года. Судя по письму, для Ленина германский империализм уже как бы отходит на второй план; главная опасность для России — «хищные звери англофранцузского и американского империализма». Ленин заявляет, что в случае наступления на Россию «акул англо-французского и американского империализма… я ни секунды не поколеблюсь заключить такое же соглашение с хищниками немецкого империализма…»40. Привычное дело… По сути, Ленин готов помочь Германии против стран Антанты. Фактически выплата контрибуции, поставки хлеба и металла в Германию способствовали ее сопротивляемости перед лицом превосходящей мощи стран Запада. Берлин в ответ дал обещание не поддерживать белое движение. Брестский мир сразу превратил Россию во второразрядное государство. Неумелые, но амбициозные руководители во имя спасения власти жертвовали всем. Представляется, что иной могла быть и судьба Черноморского флота, за который, по существу, не боролись. В соответствии с распоряжением Ленина и Троцкого флот решили перевести в Новороссийск. Комиссары, комитеты, Советы, Чрезвычайные комиссии проводили бесконечные митинги, съезды, голосования, выдвигали ультиматумы, слали телеграммы в Москву и Киев, не зная, как решить судьбу флота. Немцы приближались к Севастополю (хотя везде это были небольшие части, почти без артиллерии и тылов). Наконец, как сообщил Ленину Раскольников, 27 апреля из Севастополя в Новороссийск вышли восемь миноносцев, четыре транспорта и пять крейсеров. На следующий день снялись с якоря линейные корабли «Воля» и «Свободная Россия» вместе с миноносцем «Дерзкий». В Севастополе остались, дожидаясь немцев, 2-я минная бригада, 2-я бригада линейных крейсеров, весь подводный флот, самолеты, все боевое снаряжение, все склады, мастерские и портовое оборудование. Однако позже «Воля» и шесть миноносцев вернулись в Севастополь и оказались в руках немцев. Раскольников обвиняет в измене комиссаров Вахрамеева и Авилова-Глебова41. По мере приближения небольших передовых отрядов германцев к Новороссийску флот решили затопить, что и было осуществлено 18 июня 1918 года. Возможно, это было единственное решение. Однако не покидает чувство внутреннего протеста, что все это произошло в результате просчетов на переговорах с противником. Великая держава припала к сапогу меньшего по силе государства, которое само едва волочило ноги… Но Ленин требовал везде жесткого исполнения унизительных условий. Осмотревшись, через 3–4 месяца, он почувствовал, что «триумфатор» — Германия — находится в едва, ли лучшем положении, чем Россия. Как видим, отношение Ленина к Брестскому миру более сложное, нежели может показаться, если анализировать только процесс борьбы за его подписание. Заключительная часть этого процесса выражается в том, что Ленин сконцентрировал все политические, дипломатические, идеологические усилия на создании революционной ситуации в Германии. На это были ассигнованы крупные средства. Ленин, отдыхая в Горках, написал письмо в ЦК, о котором Я. М. Свердлов сказал: Ленин пишет, что «в Германии разразился политический кризис, правительство мечется, не находит опоры в массах. Дело кончится переходом власти в руки пролетариата. Тактика большевиков оправдалась. Мы не будем нарушать Брестского мира теперь (курсив наш. — Д.В.). Но мы уже ставим вопрос подготовки помощи немецким рабочим в их тяжелой борьбе со своим и английским империализмом…»42. Ленин за разжигание факела германской революции, но пока против денонсации Брестского мира. Теперь он очень боится Запада: Англии, Франции, Америки. И очень ошибается. Либеральная Антанта по отношению к внутренним проблемам России занимала весьма пассивную позицию. Результаты большевистского влияния в Германии, Австро-Венгрии были весьма заметны. «Антивоенная и антиправительственная литература, — пишет Ю. Фельштинский, — отпечатанная на немецком языке в РСФСР, рассылалась советским полпредством во все уголки Германии и на фронт. Свой долг Германии — немецкие миллионы, выплаченные на организацию революции в России, Ленин отдавал теми же купюрами — оплачивал коммунистическую революцию в Германии»43. Закупалось оружие для немецких рабочих, продовольствие. Советское полпредство, как докладывал А. А. Иоффе, основало через подставных лиц десятимиллионный фонд помощи немецким коммунистам. Официальный Берлин протестовал, слал в Москву ноты против вмешательства большевиков во внутренние дела Германии. В конце концов Берлин выслал советских дипломатов из страны и отозвал своих. Но дело было сделано. Через год после большевистской революции, 9 ноября 1918 года, кайзер Вильгельм был низложен, 11 ноября социал-демократы Эберт и Шейдеман в Компьене поставили свои подписи: Германия, как и следовало ожидать, проиграла Антанте. Большевикам осталось только объявить (что и сделал Я. М. Свердлов), что документы Брестского мира, подписанные 3 марта 1918 года, полностью лишены силы и значения. Антанта спасла Россию от унизительных условий ленинско-кайзеровского мира. Так счастливо окончилась фантастически опасная игра, затеянная Лениным с Германией. Первый раздел России был недолгим: всего девять месяцев. Ленин проявил себя как изворотливый, находчивый, волевой тактик, но не стратег. В конечном счете история как будто подтвердила его правоту: позорный мир оказался недолговечным. Но благодаря не самой России, а брошенным ею союзникам. Стратегически вождь большевиков все время переоценивал силу и мощь Германии. Завороженный магией власти, он был готов пойти (и пошел!) на унижение национального достоинства великого народа. Ему явно не хватило проницательности, чтобы увидеть, что положение Германии абсолютно бесперспективно перед лицом Антанты и Соединенных Штатов Америки. Напомним, в критические дни июля 1941 года Сталин тоже был готов на «второй Брест». Но в этом случае фашистская Германия хотела большего, хотела всего. Но и здесь у ученика Ленина не хватило масштабности мышления: Германия вновь не имела исторических шансов перед лицом объединенной мощи Англии и Соединенных Штатов Америки. Бумаги Брест-Литовска стали для России свидетельством измены национальным интересам. Брестская эпопея, долгие десятилетия раскрывавшаяся как пример величайшей мудрости вождя, совсем не учитывала национальные, геополитические и исторические факторы. Власть — вот что рассматривалось как высшая ценность. Но она никогда не была и не будет таковой. Однако именно во имя ее в России еще прольются реки крови. «Белые ризы» Да, так называла Зинаида Гиппиус святые одежды — символ верности «белой идее». До конца жизни сохранив глубокое неприятие большевизма, она через три дня после переворота написала: Блевотина войны — октябрьское веселье! В своем «Петербургском дневнике» Зинаида Николаевна писала: «Все население Петербурга было взято „на учет“… Почти вся оставшаяся интеллигенция очутилась в большевистских чиновниках. Платят за это ровно столько, чтобы умирать с голоду медленно, а не быстро. К весне 1919 года почти все наши знакомые изменились до неузнаваемости, точно другой человек стал. Опухшим — их было очень много, — рекомендовалось есть картофель с кожурой, — но к весне картофель вообще исчез, исчезло даже наше лакомство — лепешки из картофельных шкурок… Новые чиновники, загнанные на службу голодом и плеткой, — русские интеллигентные люди, — не изменились, конечно, не стали большевиками. Сдавшиеся, предавшиеся, насчитываются единицами; они усердствуют, якшаются с комиссарами, говорят высокие слова о „народном гневе“… Есть еще приспособившиеся; это просто люди обывательского типа; они тянут лямку, думая только о еде… Но к чести русской интеллигенции надо сказать, что громадная ее часть, подавляющее большинство, состоит из „склонившихся“, из тех, кто с великим страданием, со стиснутыми зубами, несут чугунный крест жизни… К ним надо причислить и почти всех офицеров Красной Армии — бывших офицеров армии русской. Ведь когда офицеров мобилизуют (такие мобилизации объявлялись чуть не каждый месяц) — их сразу арестовывают; и не только самого офицера, но его жену, его детей, его мать, отца, сестер, братьев, даже двоюродных дядей и теток. Выдерживают офицера в тюрьме некоторое время непременно вместе с родственниками, чтобы понятно было, в чем дело, и если увидят, что офицер из „пассивных“ героев — выпускают всех; офицера в армию, родных под неусыпный надзор. Горе, если прилетит от армейского комиссара донос на этого „военспеца“… Едут дяди и тетки, — не говоря о жене с детьми, — куда-то на принудительные работы, а то и запираются в прежний каземат»44. А вот телеграмма Председателя Реввоенсовета Троцкого Межлауку, отправленная 2 декабря 1918 года: «Одиннадцатая дивизия обнаружила свою полную несостоятельность. Части продолжают сдаваться без сопротивления. Корень зла в командном составе. Очевидно, Нижегородский губвоенком сосредоточил свое внимание на строевой и технической стороне дела, позабыв о политической. Предлагаю обратить особое внимание на привлекаемый командный состав, ставя на командные должности только тех бывших офицеров, семьи которых находятся в пределах советской России, и, объявляя им под личную расписку, что они сами несут ответственность за судьбу своей семьи…»45 Эти пространные выдержки автор книги привел затем, чтобы читатель полнее оценил взгляды представителей двух непримиримых лагерей, схлестнувшихся в смертельной схватке за право определять будущее России, которая пребывала в хаосе и мгле. Ленинский лозунг о превращении войны империалистической в войну гражданскую удался в самой чудовищной форме. Все «бывшие», лишенные места под солнцем, были просто обречены на сопротивление. И не нужно было быть пророком, чтобы предвидеть кровавую эволюцию перехода империалистической войны в гражданскую. Каждый из лагерей считал, что правда на его стороне. Еще в мае 1917 года, задолго до октября, Верховный Главнокомандующий русской армией генерал М. В. Алексеев при открытии офицерского съезда в Могилеве заявил: «Мы все должны объединиться на одной великой платформе: Россия в опасности. Нам надо, как членам Великой Армии, спасать ее. Пусть эта платформа объединит Вас… Нужно, чтобы дружная семья образовалась из корпуса Русских офицеров…»'46 После этой речи Алексеев сразу же был отстранен от своего поста Временным правительством… Но уже тогда было ясно, что российское офицерство может стать костяком военной оппозиции революции, если она зайдет слишком далеко. Отринув путь реформ, парламентаризма, эволюционное развитие страны, большевики предопределили ее сползание к гражданской войне. Это, впрочем, полностью согласовывалось с их установками, с которыми они и шли в революцию. Еще в сентябре 1916 года в своей ключевой работе «Военная программа пролетарской революции» Ленин однозначно заявил: «Гражданские войны — тоже войны. Кто признает борьбу классов, тот не может не признавать гражданских войн, которые во всяком классовом обществе представляют естественное, при известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие и обострение классовой борьбы»47. Это «естественное» продолжение классовой борьбы началось с памятного дня октябрьского переворота, но с лета 1918 года приняло ужасные, разрушительные, в высшей степени бесчеловечные формы. Большевики здесь стали пионерами, вдохновителями, зачинателями. Правда, Ленин в самый разгар российской Вандеи пытался переложить всю вину на международный капитал. «Всемирный империализм, — заявил Ленин 2 декабря 1919 года, — который вызвал у нас, в сущности говоря, гражданскую войну, и виновен в ее затягивании…»48 Слов нет, империалистические государства сделали немало для того, чтобы помочь контрреволюции, но их действия были разрозненны, спонтанны, и они не являлись основными генераторами страшной российской междоусобицы. В то же время, если обратиться к политическому «творчеству» Ленина, то мы обнаружим, что в его основе — насильственная ликвидация эксплуататорских классов, старых порядков, устоявшихся норм российской жизни, вековых обычаев. Ленин не просто теоретически инициировал насилие над миллионами людей, он, будучи главой правительства, фактически ежедневно давал советы и прямые указания, как это осуществлять. В одной из основных работ революционного периода (напечатанной, правда, позже) «Как организовать соревнование?», фактически используемой большевиками на практике ежедневно, прямо говорилось, что коммуны, ячейки в городе и деревне должны посвятить себя «общей единой цели: очистке земли российской от всяких вредных насекомых, от блох-жуликов, от клопов-богатых и прочее и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом…»49. Изобретательный Ленин едва ли имел основания полагать, что после такого богатейшего набора мер «очистки земли российской» все жертвы диктатуры пролетариата безропотно снесут эти классовые экзекуции. Без боязни впасть в ошибку можно утверждать, что подобные шаги в огромной мере способствовали разжиганию багрового, кровавого пламени гражданской войны. Разве Ленин мог считать, что его программа борьбы с зажиточным крестьянством, «кулаками», не способствовала возрождению гражданских схваток? Ленин знал, что из 15 миллионов крестьянских семей — «казачьих», «богатеев» едва ли больше двух миллионов. Он называет их не иначе как «кровопийцы», «пауки», «пиявки», «вампиры» и бросает в августе 1918 года клич: — Беспощадная война против этих кулаков! Смерть им!50 Сталину, приступившему к коллективизации через пять лет после смерти Ленина, не нужно было искать новые призывы, они были сформулированы еще вождем Октября. «Очистка земли российской» стала одним из главных истоков социального спазма, или, как определял В. О. Ключевский, «социального разлада». Этот разлад стал кровавым. Но большевики не ограничивались в «очистке» методами, провозглашенными Лениным вскоре после Октября. Социальная методология «очистки» непрерывно совершенствовалась. Вот одна из записок Ленина, набросанная химическим карандашом на листке бумаги его продолжателю:
«Очистка России» обернулась одной из самых кровавых гражданских войн в истории человеческой цивилизации. Уже в конце 1917 года генералы Алексеев и Корнилов начали формировать Добровольческую армию. Большевики пытаются в самом зародыше погасить очаг классового сопротивления. Одна из первых армий, созданных большевиками под командованием Сиверса, вступает на Дон. Красные пачками расстреливают «белое офицерье», всех сочувствующих контрреволюции. Белые не остаются в долгу: попавшие им в руки бойцы Красной Армии и особенно комиссары не могут рассчитывать на снисхождение. Ленин, по существу поручивший Троцкому создание Красной Армии, не ошибся. Человек, никогда не служивший в военной организации, не обладавший ни военными знаниями, ни опытом, оказался великолепным организатором, но не менее жестким и даже жестоким диктатором, как и почти вся большевистская верхушка. Люди, еще недавно рассуждавшие, что нужно, распустив армию, озаботиться всеобщим вооружением народа, скоро убедились: или они в короткие сроки создадут боеспособную армию, или все их «дело» погибнет. Троцкий сумел весьма эффективно организовать работу Реввоенсовета Республики, созданного 2 сентября 1918 года. Этому органу не повезло в историографии. В силу того, что с момента образования и до 1925 года его возглавлял Л. Д. Троцкий… В первом составе Совета были Л. Д. Троцкий, Н. А. Кобозев, К. А. Мехоношин, Ф. Ф. Раскольников, К. Х. Данишевский, И. Н. Смирнов, А. П. Розенгольц, И. И. Вацетис. Председатель Реввоенсовета Республики выделил основные направления работы этого высшего военного органа: оперативно-стратегическое, политической работы, революционных трибуналов, инспекционный. Первое время, когда почти все члены Совета находились на фронтах, заседания этого коллегиального органа проходили редко. По предложению Троцкого, одобренному Лениным, летом 1919 года состав Совета сократили до шести человек — сам председатель и члены: Э. М. Склянский (заместитель председателя Совета), А. И. Рыков, С. И. Гусев, И. Т. Смилга, С. С. Каменев. Это был высший коллегиальный орган по руководству обороной республики. По сути, единственным источником указаний, обязательных для исполнения РВСР, был ЦК большевистской партии. Уже в 1918 году возникло несколько фронтов, стали формироваться многочисленные армии. Сам Троцкий принимал личное участие в подборе членов военных советов армий. По его рекомендации и с одобрения Ленина находились на должностях членов военных советов фронтов и армий в апреле 1919 года С. И. Гусев, Г. И. Теодорович, П. К. Штейнберг И. С. Кизельштейн, Ф. Ф. Новицкий, А. П. Розенгольц, И. И. Ходоровский. И. Э. Якир, Г. Я. Сокольников, Б. В. Легран и другие большевики. Ленин и Троцкий не скрывали, что эти люди и целый легион комиссаров самых разных рангов должны были прежде всего контролировать деятельность командующих и командиров, в своем большинстве (от полка и выше) бывших старых офицеров, пресекать любые проявления паники или «контрреволюционных поползновений». Ленин с большим одобрением относился именно к такой трактовке Троцким функций комиссаров. Председатель Реввоенсовета требовал от комиссаров «не снимать руки с револьверов». — Без серьезных и опытных военных нам из этого хаоса не выбраться, — говорил Троцкий Владимиру Ильичу каждый раз после посещения штаба. — Это, видимо, верно. Да как бы не предали… — Приставим к каждому комиссара. — А то еще лучше двух, — воскликнул Ленин, — да рукастых. Не может же быть, чтобы у нас не было рукастых коммунистов?52 В своих прямых фронтовых распоряжениях (и Ленин это хорошо знал) Троцкий был в высшей степени категоричен и конкретен: «Казань. Реввоенсовет. Раскольникову. …При сомнительных командирах поставьте твердых комиссаров с револьверами в руках. Поставьте начальников перед выбором: победа или смерть. Не спускать глаз с ненадежных командиров. За дезертирство лица командного состава комиссар отвечает головой…»53 Почти одновременно с телеграммой Раскольникову идет депеша и в Москву, Ленину. Докладывая о причинах казанской катастрофы, Троцкий требует среди различных мер и такую: «…Отсутствие револьверов создает на фронте невозможное положение. Поддерживать дисциплину, не имея револьверов, нет возможностей. Предлагаю т. Муралову и т. Позерну реквизировать револьверы у всех лиц, не состоящих на строевых должностях. Наряду с этим подтянуть Тулу. Без револьверов воевать нельзя…»54 Большевики силой взяли власть, силой начали создавать новое государство и общество, силой заставили крестьян, офицерство воевать, защищая «революционные завоевания». Но это не могло не вызвать огромного внутреннего протеста, прямого сопротивления и всяческого уклонения от этой «чести». В армии это выразилось в массовом дезертирстве. Самые крупные волны самовольного оставления частей историки и статистика отметили во второй половине 1918-го и в начале следующего, 1919 года. О размахе уклонения людей, которых вновь заставили воевать, сражаться за большевиков, говорит, например, такая цифра. В течение мая 1919 года, когда правительство создало специальные органы для борьбы с этим явлением, было задержано 79 036 дезертиров!55 После объявления о добровольной явке дезертиров в июне 1919 года, с обещанием «прощения явившимся и суровой кары упорствующим», сразу же, в течение только одной недели после обращения правительства, сдалось властям 98 183 человека. Всего же в течение 1919 года задержаны и добровольно явились для регистрации властям 1 млн. 761 тысяча дезертиров! Если к этому прибавить 917 тысяч уклонившихся от призыва в Красную Армию только во второй половине 1918-го и начале 1919 года56, читатель будет иметь представление о размахе бойкота неселением «исторического» ленинского призыва, как всегда раньше считалось (написанного, правда, Троцким), «Социалистическое отечество в опасности», оглашенного в феврале 1918 года. Воззвание, как известно, было оформлено как декрет Совнаркома, и им предписывалось: «Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови». Ну если пролетарии, все сознательные граждане России должны быть готовы отдать все до «последней капли крови», то все буржуи и контрреволюционные элементы (видимо, и дезертиры), «сопротивляющиеся» должны «расстреливаться»57. Нетрудно представить степень консолидации большевизируемого общества: сотни тысяч уклонившихся и дезертиров. Но террором, принуждением, заложничеством большевики заставили людей сражаться. Естественно, такая политика встречала мощное (часто стихийное, малоорганизованное) сопротивление. В первых рядах его были те, кто хотел сохранить, как писала З. Н. Гиппиус, «чистоту белых риз». Имеется огромная военная переписка Ленина. Но опубликовано было только то, что прямо не связано с Троцким или только то, где есть критические, негативные высказывания Ленина в адрес Председателя Реввоенсовета. Разве могла быть, например, опубликована такая благодарственная телеграмма осенью 1918 года:
Ленин в гражданской войне как бы находился в тени у Троцкого. Тот был все время на первом плане, а Ленин ограничивался общеполитическими указаниями, советами, требованиями, часто крайне нервного характера. Телеграмма Реввоенсовету фронта Гусеву, Лашевичу, Юреневу в мае 1919 года: «Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной…» Телеграмма Зиновьеву, Лашевичу и Стасовой с требованием выделить еще коммунистов на фронт: «Иначе мы слетим, ибо положение с чехословаками из рук вон плохо». Киев, Раковскому для Иоффе: «Абсолютно неизбежна гибель всей революции без быстрой победы в Донбассе…»59 У Ленина никогда не было желания выехать на фронт, туда, где решается судьба революции. Во всяком случае, он никогда не ставил этого вопроса ни в ЦК, ни в Совнаркоме. Достаточно было того, что Троцкий, Сталин, Подвойский, Рыков, Серебряков, Смилга, Мехоношин, Аралов, Антонов-Овсеенко и другие его соратники колесили по бесчисленным фронтам. Собственно говоря, фронтов в строгом понимании не было. Иногда Ленину приносили оперативную карту, на которой значилось бесчисленное количество различных овалов, дужек, стрел, пунктирных линий, но никогда не было сплошного «огненного кольца» фронтов. Самое большое стратегическое преимущество большевиков заключалось в том, что силы Колчака, Деникина, Юденича, другие антибольшевистские формирования были разобщены. Сколько они ни пытались (даже с помощью представителей Антанты) объединить свои усилия, скоординировать их, этого белым так и не удалось. Автор не намерен подробно описывать события на различных фронтах. Он пытается лишь рассмотреть роль Ленина в этой братоубийственной войне. Вождь редко вмешивался в оперативно-стратегические вопросы, рассматривая проблему обычно только в политическом и социальном контексте. Почему социальном? Дело в том, что гражданская война велась не только на фронтах и направлениях, но и в многочисленных анклавах, где вспыхивали то тут, то там крестьянские восстания. Иногда эти «беспорядки» возникали в районах высадки интервенционистских войск. Очаги восстаний нужно было подавлять. Это являлось предметом особой заботы уже Ленина; он мобилизовывал местные партийные органы на их подавление, высылал необходимые подкрепления, отдавал распоряжения по созданию специальных органов борьбы с восставшими, спекулянтами, саботажниками, требовал, угрожал, настаивал:
Бесконечный конвейер указаний и распоряжений вождя, который из Кремля требует: «ускорить подавление», «с беспощадной решимостью», «расстреливать на месте». Политические, пропагандистские, административные указания весьма односложны, и суть их одна: достичь цели любой ценой, не считаться с жертвами, проявить классовую твердость. Интересная деталь: Ленин, будучи человеком внешне весьма мягким, добродушным, часто весело похохатывающим, любящим тепло домашних животных, способным на сентиментальные воспоминания, — когда дело касалось классовых, политических вопросов, весь преображался. Он сразу становился жестко-колючим, бескомпромиссным, беспощадным, мстительным. Но даже в такой ситуации был способен на смех, который выглядел в атом случае весьма необычно. Троцкий вспоминал, что после получения известия о покушении на Мирбаха он зашел к Ленину. — Дела! — сказал я, переваривая не совсем обычные новости. — На монотонность жизни мы пожаловаться не можем. — Д-да, — ответил Ленин с тревожным смехом. — Вот оно — очередное колебнутие мелкого буржуа… Нужно было ехать в посольство, выражать «соболезнование». Решено было, что поедут Ленин, Свердлов и, кажется, Чичерин… Ленин вспоминал, как в подобном случае звучит немецкая фраза. Чуть не напутал… Он чуть-чуть засмеялся, вполтона, оделся и твердо сказал Свердлову: «Идем». Лицо его изменилось, стало каменисто-серым64. Жестки и беспощадны были требования Ленина, которые он шифротелеграммами, телефонными звонками, записками адресовал командующим фронтами, военным советам, конкретным исполнителям. Фразы его становятся жесткими, холодными. Язык инквизитора, прокурора, а иногда и палача.
В годы гражданской войны слова «расстрелять», «расстреливать», «расстреляйте» были у Ленина одними из часто упоминаемых. За что только Ленин не предлагал расстреливать: за «участие в заговоре», за «сопротивление при аресте», за «сокрытие оружия», за «неповиновение, отсталость и неаккуратность» и даже «карать расстрелом за ложные доносы». Правда, Ленин не оговаривает, нужно ли поощрять за доносы «не ложные». Лидер большевиков в годы гражданской войны, несмотря на то, что предпочитал почти все время быть в Кремле или уютном загородном доме, где нельзя было увидеть всех ужасов братоубийства, своими распоряжениями генерировал жестокость. А если бы он видел фронтовой ад? Характерно, что в своих устных выступлениях (а выступал в эти годы он очень, очень много) Ленин крайне редко прибегал к прямым призывам расстреливать контрреволюционеров, изменников и предателей. Свои жестокие указания Ленин предпочитал давать в шифрованных телеграммах, конфиденциальных записках, безымянных (или от имени Совнаркома) постановлениях и декретах. Он был осторожен. Ленин очень заботился о своей репутации и не хотел ее запятнать славой палача. Надо сказать, что это ему в немалой степени удалось. История долго молчала о подлинном Ленине. Таков был Ленин: энергичный, требовательный, беспощадный, жестокий, признающий лишь два цвета — красный и белый. Ленин вначале с недоверием отнесся к линии Троцкого, насаждавшего в армии широчайшее использование военспецов. Когда Ленин однажды узнал от Председателя Реввоенсовета, что в Красной Армии в середине 1919 года уже служат более 30 тысяч бывших царских офицеров, он сначала не поверил. Но, убедившись в истинности цифры, понял: белых они могут одолеть лишь с помощью потенциальных белых. Лидер большевиков не питал иллюзий — лишь незначительное число офицерства служило в Красной Армии по убеждению. Большинство были заложниками (точнее, их семьи). В 1918 году большая часть России отвергала революцию большевиков. Но они, большевики, однако, победили. Прежде всего, потому, что их классовые оппоненты не смогли выдвинуть ярких, привлекательных идей. Отвечая белым террором на террор красный, хранители «белых риз» были так же далеки от простого крестьянина и обывателя. Белые тоже старались «не отставать» от своего противника. Летом 1919 года А. Ф. Керенский в беседе с корреспондентами буржуазных газет заявил, что «нет преступления, которого не совершили бы агенты Колчака… В Сибири имеют место не только случаи казни и пыток, но часто все население деревень подвергается порке, не исключая учителей и интеллигентов… Благодаря Колчаку общественная и экономическая жизнь в Сибири была уничтожена и создалось новое и усиленное большевистское движение»69. Так видел ситуацию бывший Председатель Временного правительства, не приемлющий ни белых, ни красных. Большевики сумели организовать оборону своих «завоеваний» за короткий срок и, несмотря на фантастическое дезертирство, создать трехмиллионную армию. Жестокие меры в сочетании с невиданной в России настойчивой пропагандой заставили простого крестьянина, рабочего поддержать советскую власть в надежде, что щедрые посулы комиссаров хоть частично, но будут реализованы. Троцкий вспоминал, что он убеждал Ленина в том, что без принуждения людей нельзя заставить воевать. — Чтобы преодолеть эту гибельную неустойчивость, нам необходимы крепкие заградительные отряды из коммунистов и вообще боевиков, — говорил Троцкий Ленину перед отъездом на восток. — Надо заставить сражаться. Если ждать, пока мужик расчухается, пожалуй, поздно будет. — Конечно, это правильно, — отвечал Ленин, — только опасаюсь, что и заградительные отряды не проявят должной твердости. Добер русский человек; на решительные меры революционного террора его не хватает…70 С одобрения Ленина в Красной Армии создавались и использовались заградотряды. В своей директиве Реввоенсовету 14-й армии от 12 августа 1919 года Троцкий предписывал:
А разнузданности и шкурничества, в том числе и антисемитского, было предостаточно. Об этом не принято было говорить, а тем более писать. Ленин к докладам по этим вопросам отнесся достаточно спокойно, считал их просто досадными эпизодами гражданской войны. А размах красноармейского антисемитизма в отдельные периоды достигал очень большой амплитуды. В «секретном» ленинском фонде содержится ряд документов, подтверждающих этот духовный, социальный и национальный вандализм. Уполномоченный ВЧК Зилист докладывает в ноябре 1920 года о погромах Первой Конной армии: «Новая погромная волна прокатилась по району. Нельзя установить точное количество убитых… Отступающие части 1-й Конной армии (и 6-я дивизия) на своем пути уничтожали еврейское население, грабили и убивали. Рогачев (более 30 убитых), Барановичи (14 жертв), Романов (не установлено), Чуднов (14 жертв) — это новые страшимы еврейских погромов на Украине. Все указанные места совершенно разграблены. Разгромлен также район Бердичева… Горшки и Черняхов совершенно разграблены»72. В июле 1921 года А. Чемеринский сообщал Ленину: «Бандитско-погромные события в Минской и Гомельской губерниях начинают развиваться с катастрофической быстротой и в украинском масштабе. Особо крупные погромы: в Капаткевичах 10 июня (175 жертв), Ковчицы 16 июня (84 жертвы), Козловичи (46 жертв), Любань (84 жертвы), Кройтичи, Пуховичи, пароход у Родула (72 жертвы). Этот бандитизм, с которым не борются волисполкомы, военкоматы, особые отделы…»73 Зловеще- кровавые краски гражданской войны, в которой обе стороны соревновались в жестокости, имели оттенки и антисемитского характера. Пропаганда черносотенцев утверждала, что большевистская революция — это революция еврейская, что комиссары — должность еврейская, — и в темной массе людей это находило антисемитский отклик. Ленин не счел нужным «заострять» этот вопрос. На всех документах о погромах, которые докладывали Председателю Совнаркома (и которые мне удалось просмотреть. — Д.В.), стоит начертанное рукой Ленина бесстрастно-лаконичное: «В архив». Однако, когда Ленину предложили записаться на граммофонные пластинки пропагандистского характера, он в числе желательных тем Определил и антисионистскую. Одна из шестнадцати речей, продиктованных Лениным (каждая по три минуты), называлась «О погромной травле евреев». Как бы отвечая на донесения о погромах в России, Ленин оценил все это, естественно, с «классовых» позиций. «Не евреи враги трудящихся, — говорил Ленин. — Враги рабочих — капиталисты всех стран. Среди евреев есть рабочие, труженики, — их большинство. Они наши братья по угнетению капиталом, наши товарищи по борьбе за социализм. Среди евреев есть кулаки, эксплуататоры, капиталисты, как среди русских, как и среди всех наций»74. Но как раз, как сообщали донесения в Москву, погромщики выбирали те семьи, которые являются «зажиточными», нажили свои капиталы на «эксплуатации». Оказалось, по Ленину, в погромах повинны не конкретные люди, силы, организации, а это «капиталисты разжигают вражду к евреям». Ленин, осуждая антисемитизм вообще, не смог подняться до высот конкретного анализа постыдных явлений в России, принятия реальных мер исключения их из жизни советского общества. Гражданская война способствовала тому, что резкое ограничение тех прав и свобод, которые были торжественно провозглашены после октябрьского переворота, казавшееся временным явлением, стало характернейшей чертой советской жизни. Выступая на пленуме ВЦСПС в апреле 1919 года, Ленин развеял иллюзии, сохранявшиеся у некоторых членов профсоюзов. Оратор процитировал статью 23 Конституции РСФСР, где сказано: «Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, РСФСР лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которые используются ими в ущерб социалистической революции». Комментируя статью, Председатель Совнаркома добавил: «Мы свобод направо и налево не обещали, а напротив… Прямо заявили, что мы будем лишать свободы социалистов, если она используется ими в ущерб интересам социалистической революции…»75 Ленин сообщал, что и впредь большевики будут сажать «в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных…», лишь бы не страдали интересы революции. Гражданская война дала повод осуществить в полной мере диктатуру партии, хотя и провозглашалась она как «диктатура пролетариата». Выступая в мае 1921 года на Первом Всероссийском съезде по внешкольному образованию с большой двухчасовой речью «О свободе и равенстве», Ленин, резюмируя сказанное, заявил: «Мы не признаем ни свободы, ни равенства, ни трудовой демократии, если они противоречат интересам освобождения труда от гнета капитала»76. Нетрудно понять, почему поднялась против большеви-ков огромная масса российского офицерства, предпринимателей, интеллигенции, крестьянства, обывателей. Им нельзя было рассчитывать, что при этой власти они могут пользоваться какими-то элементарными правами и свободами. Люди, фактически поставленные вне закона, обреченные лишь на тот подневольный труд, на который укажут комиссары, не имели другого, достойного человека выхода, кроме как оказать ожесточенное сопротивление процессу лишения их общечеловеческих прав и свобод. Но «белые ризы» не использовали имеющиеся у них шансы. Они проиграли. Множество историков, философов пытались найти причины этого поражения. Не претендуя на особые откровения, думаю все же, что «белое» движение, контрреволюция проиграли прежде всего потому, что не смогли выдвинуть яркой объединяющей идеи сопротивле-ния. Реставраторские (самодержавные) лозунги не имели шансов. Просто антибольшевизм рождал естественную реакцию: «А вы чем лучше?». Замена диктатуры большевистской на белую диктатуру не являлась (особенно для крестьянства) привлекательной перспективой. «Белое» дело проиграло прежде всего потому, что им руководили военные деятели, а не политики. Колчак, Деникин, Юденич, другие «спасители» не могли понять, что объединяющей идеей могла быть только концепция развития России, рожденная февралем 1917 года и получившая свое завершение в надеждах, связанных с Учредительным собранием. Генералы, олицетворявшие чистоту «белых риз», не смогли подняться выше военно-стратегического понимания исторической обстановки в России. Ленин переиграл и победил их прежде всего политически. Умело, часто маневрируя, меняя тактику и лозунги, не гнушаясь демагогией, используя насилие как универсальное средство, Ленин победил не столько благодаря международной коммунистической поддержке, сколько благодаря своему политическому искусству. Не все, правда, тогда могли понять, что эта победа с точки зрения исторической ретроспективы являлась пирровой. Но у Ленина при наличии мощного интеллекта и огромной воли отсутствовало чувство исторической перспективы. Он глубоко и искренне верил, что путь, сцементированный насилием, может привести к желанной цели. Еще год назад, в начале 1917 года, заявляя, что грядущая социальная революция — дело далекого будущего и он едва ли доживет до этих дней, — в марте уже следующего года неоднократно провозглашает: «Победа пролетарской революции во всем мире обеспечена. Грядет основание международной Советской республики»77. Возможно, он себя уже видел Председателем Совета Международных Комиссаров… Если бы эта утопия, не дай бог, стала реальностью, то лучшей кандидатуры не смогли бы, конечно, подыскать. Во всяком случае, для России коммунизм — по Ленину — дело обеспеченное. «Большинство присутствующих, — заявил он 1 мая 1919 года на Красной площади, — не переступивших 30–35-летнего возраста, увидят рассвет коммунизма… заложенное нами здание социалистического общества — не утопия…»78 «Белое» дело как раз и не ждало этой казарменной перспективы. Они были правы исторически, но оказались несостоятельными политически и практически. Хрусталь «белой идеи» оказался в неумелых руках. В начале этого раздела мы ссылались на мнение русской писательницы З. Н. Гиппиус о роли и значении «белых риз» в русской истории. Она оплакала гибель своих надежд в своих стихах, воспоминаниях и дневниковых записях. Об истоках слабости и поражения «белого» дела писательница сказала так: «Все знают теперь, почему погибло „белое“ движение. Причин, и сложных, было много. Были и внутри его лежащие. Вожди не учли сил противника. Да, было в некоторых частях опрометчивое, слепое утверждение старого, тяга к прошлому, непонимание, что бывшее не будет вновь… А главная причина гибели Добровольческой армии — это ее полная покинутость. И внутренняя, и внешняя. Она была покинута не только русскими, но и коварными вчерашними союзниками…»79 Так или иначе, задолго до окончания гражданской войны Ленин имел основания видеть себя победителем и пытался раздуть угли гаснувшего костра мировой революции. З. Гиппиус в январе 1920 года выразила это по-своему: Взбодрились оба гиганта Грех цареубийства В первый день января, в лето от Рождества Христова Тысяча Восемьсот Девяносто Шестое, Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая, огласил свой Манифест:
Немногим более чем через два десятилетия, 2 марта, в 15 часов 3 минуты 1917 года, Николай в последний раз поставит свою подпись как монарх под актом об отречении:
Приведу еще один документ, венчающий трагическую судьбу последнего русского царя. 18 июля 1918 года состоялось очередное заседание Совета Народных Комиссаров под председательством В. И. Ленина. Присутствуют на нем Гуковский, Бонч-Бруевич, Петровский, Семашко, Винокуров, Соловьев, Троцкий, Альтфатер, Стучка, Рыков, Ногин, Склянский, Чичерин, Карахан, другие (всего 33 человека). Ленин предоставляет слово для внеочередного заявления Председателю ВЦИК Я. М. Свердлову. Худой человек в пенсне с модной тогда бородкой клинышком и усами зачитывает выписку из протокола заседания ВЦИК того же, 18 июля о расстреле Николая Романова в Екатеринбурге. Свердлов, то и дело поправляя пенсне, читает, что по постановлению Екатеринбургского областного Совета в ночь с 16 на 17 июля, ввиду раскрытия ЧК большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищение бывшего царя и его семьи, расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надежное место. Председатель ВЦИК поднял голову и внимательно посмотрел в зал. Никакого волнения, все спокойны; Чичерин пишет, Склянский что-то шепчет на ухо Карахану… Воспринимается всеми событие как обычная революционная рутина. Свердлов продолжает:…ВЦИК в лице своего президиума признает решение облсовета правильным. Президиум поручил Свердлову, Сосновскому, Аванесову составить соответствующее сообщение для печати… Ленин, прекратив на минуту писать записку Чичерину, картаво произнес: — Есть вопросы к товарищу Свердлову? Вопросов ни у кого не было. Судьба царя давно для всех была решена. Кто-то мог, правда, вспомнить, что 29 января Совнарком решил перевести Николая Романова в Петроград для предания его суду82, а в начале мая тот же Свердлов на заседании Совнаркома сообщал о переводе Романовых не в Петроград, а в Екатеринбург. В этом же месяце, 19-го числа, судьба Николая Романова обсуждалась на заседании ЦК РКП(б). Партийная коллегия подтвердила необходимость предания царя суду (не уточняли: а за что? За то, что он российский император? Или за то, что хотел сохранить в спокойствии великое государство?). Но это все было в прошлом. А сейчас все выслушали будничное сообщение Свердлова о горькой участи последнего русского царя. «А семью вывезли?» — только и спросил негромко кто-то. Ответа не последовало. — Какое примем решение? — послышался вновь голос Ленина. А какое может быть решение: ВЦИК однозначно и быстро одобрил действия большевиков Екатеринбурга. — Одобрить, поддержать, согласиться, — раздались голоса. В протоколе записали:
Сразу же после решения Ленин перешел к постатейному чтению проекта декрета о Наркомздраве; надо торопиться. В повестке дня еще более двадцати пунктов…84 И продолжали буднично рассматривать другие вопросы, словно нанизывая красные бусы на черную нитку: о Народном комиссариате здравоохранения, о реорганизации общества Красного Креста, об организации государственной статистики и т. д. и т. п. Как будто ничего не произошло. К насилию быстро привыкли. Ленин знал, что расстреляна вся семья царя. Он не просто знал, но они со Свердловым и Троцким не раз обсуждали этот вопрос. Для них было ясно: император российский должен быть ликвидирован. Большевики не могут рисковать революцией. Столько роялистов подняли головы… Но долго считали, прикидывали, прежде чем решили расстрелять; на суде нужно предъявить царю счет — длинный список его «преступлений». Но когда подняли головы казаки, офицеры, восстали чехи — какой может быть суд? История давно вынесла царю свой безжалостный вердикт… Так считали вожди. Думаю, что Ленина не мучили угрызения совести. Он всегда видел в самодержавии смертельного врага. Персональные носители монархической системы для него давно были «вне закона». Почему? Прежде всего, разве не царизм уничтожил его старшего брата? Разве он может когда-нибудь это забыть? Ленин не хотел думать о том, что Александр пытался осуществить покушение на жизнь царя. Император был готов помиловать студента при условии, что он раскается в своих деяниях. Этого, к сожалению, не случилось. Мы уже упоминали в книге, что Ленин ценил Нечаева за его волю и революционную решительность. Бонч-Бруевич вспоминал, как Ульянов говорил об этом человеке: «Совершенно забывают, что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы… Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос: „Кого же надо уничтожить из царствующего дома?“ Нечаев дает точный ответ: „Всю большую ектению“. (В церкви на большой ектений всегда вспоминался весь дом Романовых. — Д.В.) Так кого же уничтожить из них? Да весь дом Романовых — поймет каждый читатель. Ведь это просто до гениальности!»85 Так говорил Ленин. Далее. Ленин считал естественным уничтожение монарха не только потому, что так поступила Французская революция. Такова была установка и российских социал-демократов. Еще на 11 съезде партии, в 1903 году, кое у кого была мысль вставить в программу пункт об отмене смертной казни. Но это вызвало «только насмешливые возгласы: „И для Николая II?“ Даже меньшевики в 1903 году не посмели поддержать предложения об отмене смертной казни для царя86 . Может ли он думать иначе, чем партия, которой он руководит? Естественно, для Ленина в соответствии с его убеждениями и программными установками партии на этой земле места для Романовых не должно оказаться. Таковым было одно из глубинных проявлений его „революционности“. Наконец, разве он уже не выражал публично, что русский царь должен быть физически уничтожен? Центральный Комитет РСДРП(б) 21 апреля 1917 года, вскоре после возвращения Ленина из Швейцарии, принял резолюцию, написанную лично им, Лениным, где черным по белому было сказано: „…Мы считаем Вильгельма II таким же коронованным разбойником, достойным казни, как и Николай II…“87 Можно ли сказать более ясно? Разве он скрывал свои взгляды в отношении российского самодержца? В работах, докладах, статьях, речах, воззваниях, написанных с середины 1916 года до середины 1919-го, за три года, Ленин упоминает царя более ста раз! Но ни разу с серьезным анализом деяний личности — главы российского государства. Ни разу! Наиболее распространенные эпитеты, которыми пользуется Ленин, упоминая царя: „Николай Кровавый“, „коронованный разбойник“88. Весь набор ленинских обвинений в адрес русского царя чрезвычайно убог и сводится к тому, что „коронованный разбойник“ „заключил тайные договоры“ и „развязал грабительскую войну“89. Ленину положительно нравится буквально пинать ногами поверженного монарха: „полоумный Николай“, „слабоумный Николай Романов“, „идиот Романов“, „изверг-идиот Романов“90. Робеспьеровское мышление Ленина давно вынесло свой приговор российскому императору. Ленин еще до переворота считал, что „Временное правительство, вынужденное под нажимом левых партий арестовать Николая II, содержит царя на слишком. льготных условиях“91. Что же делал Ленин 16 июля, накануне расстрела царя и всей его семьи, и на другой день, 17-го, когда злодеяние уже свершилось? С самого утра он занимается совнаркомовской рутиной: подписывает мандаты И. И. Вацетису и К. Х. Данишевскому о назначении их на Восточный фронт: одного командующим и другого — членом военного совета. Просматривает и подписывает протокол предыдущего заседания Совнаркома, пересылает „германские документы“ Чичерину, беседует с делегацией рабочих Путиловского завода… А, вот интересная деталь! Ему докладывают запрос к Председателю Совнаркома копенгагенской газеты „National tidende“: что Ленин скажет по поводу муссируемых слухов о расстреле бывшего царя Николая II?92 В воздухе витало предчувствие готовящегося преступления… Повертев лист бумаги с запросом, Ленин быстро пишет ответ, что слухи он не комментирует… Все это происки буржуазной пропаганды. Хотя он уже знал о принятом решении… Вечером Ленин ведет долгое заседание Совнаркома (как раз тогда, когда в Екатеринбурге уже заканчивались приготовления для кровавой расправы). Десятки вопросов Ленин пропускает через свой мозг, предлагая короткие резолюции-постановления. Подумал ли он (хоть раз!), что вот-вот свершится злодеяние? После заседания, поздно ночью (в это время в Екатеринбурге Я. М. Юровский — человек с невысоким лбом и бородкой мастерового, в грязной косоворотке — инструктирует свою убойную команду), Ленин подписывает постановление СНК о создании Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией на Восточном фронте93. Ему со Свердловым уже доложили еще раньше заготовленную версию о том, что „белогвардейцы готовят нападение на дом Ипатьева, где содержится под стражей Романов со своей семьей и сопровождающими лицами“. Тем важнее постановление Совнаркома — ведь царь в зоне Восточного фронта. На другой день Председатель Совнаркома днем получает письмо из Екатеринбурга и ставит на конверте: „Получил. Ленин“94. Это письмо о ситуации в городе, где содержался император. Но Ленин все знает и так. Свердлов доложил ему еще ранее, что условным сигналом из Москвы через Пермь отдано указание „закрыть вопрос“. По этой команде Уральский областной Совет примет необходимое, согласованное ранее решение о „ликвидации Романовых“. Эта версия наиболее вероятна. Впрочем, это не версия. Один из ближайших соратников Ленина, второй человек в русской революции, в этом вопросе вполне определенен. Будучи в изгнании, Троцкий 9 апреля 1935 года запишет в свой дневник, как он разговаривал со Свердловым после падения Екатеринбурга. Троцкий мимоходом спросил Свердлова: — А где царь? — Кончено, — ответил он, — расстрелян. — А семья где? — И семья с ним. — Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления. — Все! — ответил Свердлов. — А что? Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил. — А кто решал? — спросил я. — Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях95. Ясно все до пронизывающей определенности: „Мы здесь решали. Ильич считал…“ В Екатеринбурге все эти чекисты-убийцы юровские — кровавые исполнители воли Политбюро, воли Ленина. При его огромном авторитете слово Председателя Совнаркома — решающее. Основные, главные цареубийцы находились в Москве. Впрочем, в этом мало кто сомневался и раньше. 17 июля, когда в начале суток в Екатеринбурге была зверски расстреляна вся семья Романовых, Ленин ведет свой обычный день: председательствует, диктует телеграммы, пишет записки, принимает наркомов, подписывает декреты, читает сводки и донесения. В этот же день изучает доклад заместителя наркома просвещения М. Н. Покровского о необходимости сооружения в Москве пятидесяти (!) памятников выдающимся революционерам, „прогрессивным“ деятелям литературы и искусства… Едва придя к власти, большевики организовали форменные антиисторические погромы, снося десятки памятников „лицам эксплуататорских классов“, тщетно стремясь заставить предать забвению прошлое и торопясь быстрее заполнить опустевшие пьедесталы „пролетарскими героями“. Пройдет немного лет, и тысячи, десятки тысяч (!) каменных, бронзовых, чугунных, бетонных, гипсовых идолов большевистских вождей заполнят площади, скверы, парки, дворцы городов великой страны… Естественно, ландшафт „страны Советов“ не будет „изгажен“ изображениями „полоумного“, „слабоумного“, „изверга-идиота“, „кровавого Романова“. Но мы отвлеклись. Вероятно, в ночь, когда свершалось преступление, Ленин обсуждал какие-то домашние дела с Надеждой Константиновной или думал, что он скажет завтра Ф. Ф. Раскольникову, которого посылает на Восточный фронт. А может быть, вспоминал о своих контактах с Романовыми? Например, где-то накануне нового, 1918 года ему доложили о просьбе бывшего великого князя Михаила Романова (в пользу которого отрекся Николай, но брат не принял корону) переменить свою фамилию на фамилию жены и стать „гражданином Барсовым“. Это могло спасти брата царя хоть на какое-то время. Михаил надеялся, что ему удастся уехать за границу. Ленин знал, что Михаил встретил Февральскую революцию лояльно, даже ходил с красным бантом в петлице, ничем не запятнал себя в борьбе с большевиками. Ленин, отодвинув бумагу, холодно бросает: этим вопросом он заниматься не будет…96 Решение Ленина было приговором. Михаила Александровича Романова вскоре арестовали и отправили в Пермь. В ночь с 11 на 12 июня 1918 года группа большевиков во главе с В. А. Иванченко вывезла Михаила и его личного секретаря англичанина Джонсона за город и расстреляла. Без всякой видимости суда. То было кровавой расправой. Через несколько лет, когда сознание людей было уже основательно загажено, участники убийства Марков А. В. и Новоселов И. Г. затеяли тяжбу, кому должна принадлежать „историческая слава“ за этот „подвиг“. В своем письме в Истпарт ЦК ВКП(б) Новоселов детально, подробно описал дикую расправу над беззащитным Романовым и его секретарем, разграбление убийцами их личных вещей. Трагедия в Екатеринбурге свершилась. Сообщили на всю Россию, а через радио и на весь мир, что расстрелян „один Николай Романов“, ибо вскрыт был „крупный заговор с целью побега бывшего царя. В условиях гражданской войны это могло бы принести дополнительную опасность для пролетарской революции. Семья Романова отправлена в безопасное место“. Все сказанное в печати и на радио по поручению Свердлова абсолютно не соответствовало истине97. В конце 1921 года в Екатеринбурге вышел сборник „Рабочая революция на Урале“ тиражом около 10 тысяч экземпляров. В книге была помещена статья П. М. Быкова „Последние дни последнего царя“ (Сборник сразу же был изъят из продажи и уничтожен как „классово вредный“). В статье говорится, что „вопрос о расстреле Николая Романова и всех бывших с ним принципиально был разрешен в первых числах июля. Организовать расстрел и назначить день было поручено президиуму Совета“98. П. М. Быков писал по довольно свежим следам, не будучи еще сдавленным гэпэушной цензурой. Он верно говорит о расстреле не только царя, но и „всех бывших с ним“. Кто же мог поручить президиуму „организовать расстрел“? Совет, по имеющимся данным, в июле не собирался. Значит, это могла сделать только Москва?! Именно так. Заместитель коменданта „Дома особого назначения“ Г. П. Никулин вспоминал много позже, отвечая на вопрос: — Известно ли было предварительно Ленину, Сверлову, другим руководящим центральным работникам о расстреле царской семьи? — Поскольку Голощекин (военный комиссар Уральской области) два раза ездил в Москву для переговоров о судьбе Романовых, то следует, конечно, сделать вывод, что об этом именно шел разговор…99 Даже если расстрел был „оформлен“ решением Екатеринбургского Совета, почти невозможно предположить, что эта акция могла быть осуществлена без санкции ЦК большевиков и лично Ленина. Это просто исключено. Большевики партийную иерархию ценили особо. Единственное, что могло сдерживать Ленина от расправы над царем, — желание осуществить эту акцию в виде „пролетарского суда“. Но по мере приближения фронта к Екатеринбургу в условиях „шаткости“ большевистской власти эти соображения даже фиговой законности были отброшены в сторону. Ленин знал о подготовке расправы над царской семьей и одобрял ее. Вот еще одно очень авторитетное свидетельство. Один из видных советских дипломатов А. А. Иоффе оставил после себя незаконченные воспоминания. В разделе „Ленин и наша внешняя политика“ есть такой фрагмент.
„Врать“ большевикам теперь приходилось так же часто, как и прибегать к силе. Ложь и насилие стали универсальными инструментами новой власти. О трагической гибели императорской семьи написано очень много. Но в основном, а точнее, почти все (до недавнего времени) — за рубежом. Эта тема, как и тема связей большевиков с немцами, происхождение Ленина, особенности его болезни, денежные дела партии, личное инициирование вождем террора, и многие, многие другие были запретными. Ведь здесь большевикам, несмотря на их мастерство в пропаганде, приходилось в основном защищаться, обороняться, оправдываться. Не случайно, что все материалы, проливающие свет на историю зверской расправы с царем, его женой, детьми и окружающими лицами, были тщательно спрятаны в самых секретных спецхранилищах. Лето 1918 года в России было чудовищно щедрым на убийства. Гильотина революции работала без передышки, особенно после покушения на жизнь Ленина 30 августа. Но убийство императорской семьи было особой вехой. Большевики этим актом отбросили саму видимость какого-либо правосудия. Даже если допустить, что они могли что-либо предъявить царю Николаю Александровичу, царице Александре Федоровне, то что они могли „инкриминировать“ ребенку Алексею, наследнику императора, его четырем юным дочерям: Ольге, Татьяне, Марии, Анастасии? Их было невозможно судить даже большевистским судом! Решение об „искоренении монархии в России“, принятое в Москве, предполагало свершение руками екатеринбургских большевиков чудовищного преступления. Как удалось установить по ряду косвенных доказательств, распоряжения Лениным и Свердловым были отданы устно. Наше утверждение, что была поставлена задача „извести весь род Романовых“, подтверждается почти одновременным убийством великой княгини Елизаветы Федоровны, великого князя Сергея Михайловича, князя Ивана Константиновича, князя Константина Константиновича, князя Игоря Константиновича, графа Владимира Палея (сын великого князя Павла Александровича) — все в Алапаевске. В Перми еще раньше, мы знаем, был зверски убит брат императора великий князь Михаил Александрович. Уничтожению царской династии большевики придавали очень большое значение. Они хотели не только исключить возможность появления на российской сцене когда-либо монархического знамени, которое мог поднять кто-либо из уцелевших, но и этим чудовищным актом хотели заставить привыкнуть народ российский к мысли: термидора, реставрации прошлого, не будет. Что к этому акту прямо причастна Москва: Ленин, Свердлов, Совнарком, ЦК — нет сомнений. Как писал М. К. Дитерихс, руководитель колчаковского расследования обстоятельств уничтожения царской семьи, доподлинно установлено, что самая влиятельная большевистская фигура в Екатеринбурге — Голощекин, партийная кличка Филипп, в начале июля находился в Москве со специальной миссией: решить судьбу Романовых101. Впрочем, она была решена большевиками еще в начале века. Сейчас нужно было обговорить лишь „технику“ преступления. Голощекин был близок со Стекловым, Зиновьевым, но особенно со Свердловым, человеком, как теперь установлено, прямо причастным к ряду страшных кровавых оргий по уничтожению казачества. Мы уже упоминали, что П. М. Быков, собиравший материал о расстреле царской семьи и встречавшийся со всеми исполнителями, писал о принципиальном решении: уничтожение Романовых было „поручено“ президиуму Совета102. Большевики, „отбиваясь“ от навалившихся на них со всех сторон в первый год своего властвования проблем, не решились на открытый суд над царем. Хотя в результатах суда тоже не приходится сомневаться. Но в этом случае остались бы живы отпрыски императорской семьи, которые, даже находясь в руках большевиков, представляли большую опасность нарождавшейся тоталитарной системе. Одним чудовищным ударом октябрьские победители пресекли прямую линию династии Романовых, которая началась триста с лишним лет назад в Ипатьевском монастыре Костромской губернии и кончилась — о рок судьбы! — в Ипатьевском доме города Екатеринбурга. Оставшиеся осколки династии оказались разбросанными по всему свету. За рубежом стали создаваться многочисленные монархические организации. Это, прежде всего, сторонники Николая Николаевича, считавшие, что только военная интервенция может восстановить монархию. Весьма влиятельным объединением стала организация монархистов, возглавляемая П. Н. Врангелем, со временем примкнувшая к великому князю Николаю Николаевичу. Возникли и другие монархические организации: „Союз кавалеров ордена Святого Георгия“, „Союз русских офицеров“, „Общество галлиполийцев“ — во Франции, „Церковный Совет“ в Праге, группы в Польше, Югославии, Болгарии, Турции, Италии, Швеции, Финляндии, Америке… Неожиданно большую поддержку получил среди монархистов великий князь Кирилл Владимирович. Основная идея Кирилла — добиваться не внешней интервенции в Россию, а свергнуть советскую власть путем „глубинных“ сил русского народа внутри страны. В сообщении в Москву быстро созданной зарубежной разведки большеви-ков говорилось, что организованный Кириллом Владимировичем Русский легитимно-монархичес-кий союз „состоит из В. П. Мятлева, Г. Граф, фон Эттингена, С. М. Медведева, В. В. Бискунского, Немирович-Данченко, некоторых других, менее известных лиц“103. Кирилл Владимирович, „осенив себя Крестным знамением, объявил Народу Русскому“:
Все это будет позже. После того как в ночь с 16 на 17 июля совершится злодеяние, которое продолжает глубоко волновать множество людей и сегодня. Как и в случае с „немецкими деньгами“, большевистские руководители вроде бы не оставили прямых улик о своем решении, распоряжении, указаниях физического уничтожения царя и его семьи. Но убедительных косвенных свидетельств множество. Некоторые из них я упомянул раньше. Если изложить эти свидетельства концентрированно, то они сводятся к следующему. Прежде всего, программные установки РКП(б) исходили из необходимости физической ликвидации российского монарха. Ленин публично, как мы указали выше, говорил о необходимости казни как Вильгельма, так и Николая. Троцкий прямо указывает, что решение о расстреле семьи было принято в Москве. Достоверность этого свидетельства, по многим основаниям, не вызывает сомнений. Троцкий, второе лицо после Ленина в революции, в ряде своих сочинений прямо указывает (как и обсуждения вопроса в Совнаркоме, ЦК РКП(б), ВЦИК), что к судьбе царя высшие органы советской власти возвращались не раз. Все сходились, что необходим публичный суд. Но большое количество убедительных данных говорит о том, что большевистские руководители понимали, что с помощью суда (и „законной расправы“) они могут „решить вопрос“ только в отношении четы Романовых. А сын, дочери? Мучительно искался вариант ликвидации всех прямых носителей династии без открытого вмешательства центральных властей. Екатеринбургские комиссары не раз ездили в Москву и встречались со Свердловым. Это подтверждается документально. П. М. Быков в документальном очерке (конфискованном советскими властями) утверждает, что президиум Совета выполнял „поручение“. Работой серьезной следственной комиссии под руководством Соколова было установлено, что „проект извещения Екатеринбургского президиума о расстреле бывшего царя передавался по телеграфу еще до совершения убийства, утром 16 июля, на цензуру Свердлову“… Все сказанное позволяет утверждать, что трагедия в Ипатьевском доме была тщательно разработанной операцией, в которой Москва была организатором, а Екатеринбург — исполнителем105. Сами исполнители (их показания мы еще приведем) утверждают о „сигнале“, команде „сверху“. Сам факт одобрения казни и утверждения расстрела ВЦИК уже на следующий день, говорит не просто о согласованности действий Москвы и Екатеринбурга, но и о запланированности преступной акции. Свидетельство А. А. Иоффе о сознательном „вранье“ Ленина по вопросу об убийстве Романова, отказе Председателя Совнаркома выполнить элементарную просьбу М. А. Романова говорят о предрешенности вопроса о судьбе династии. Когда на заседании Пленума ЦК РКП(6) 19 мая 1918 года обсуждался вопрос (пятый в повестке дня): „Николай Романов“, Свердлов предложил „не предпринимать пока (курсив мой. — Д.В.) ничего по отношению к Николаю“106, ибо большевистская верхушка испытывала дуализм взглядов: а) судить (но что делать тогда с детьми?), б) уничтожить без суда (но как сохранить тогда реноме власти?). Свердлов предложил, а Ленин согласился (с ним и весь партийный ареопаг) „не предпринимать пока“ каких-либо конкретных действий по отношению к Романовым, а искать решение, которое позволило бы ликвидировать прямую линию династии Романовых и „сохранить лицо“ большевистской власти. В июле это решение было найдено в форме проявления местной „революционной инициативы“ екатеринбургских большевиков. А Москва только ждала (после данного ею сигнала) сообщения о расстреле Романовых, чтобы тут же его одобрить. Подобные свидетельства, которых множество, говорят прежде всего о тактической осторожности Ленина, обладавшего огромным конспиративным опытом и умевшего тонко рассчитывать варианты намеченных операций. Ленин вообще многие распоряжения (финансовые дела, назначения на должности, коминтерновские тайны, операции ЧК и др.) часто отдавал вербально, устно, нередко без свидетелей. В партийных и кремлевских секретных фондах долгие десятилетия хранились воспоминания непосредственных убийц царя и его семьи. Эти страшные документы характеризуют машину террора, созданную большевиками, рассказывают, как происходило утверждение психологии насилия в общественном сознании страны. Мы редко задумывались над тем, что генетические корни беззаконий убийственной коллективизации, страшных чисток конца тридцатых годов, в конце войны и послевоенного „наказания“ целых народов возникли именно в послеоктябрьской социальной практике большевиков. Например, весьма интересны (и чудовищно страшны) свидетельства Я. М. Юровского, М. А. Медведева (Кудрина), И. И. Радзинского, Г. П. Никулина, некоторых других лиц, принимавших непосредственное участие в уничтожении царской семьи. При этом надо заметить, что долгие десятилетия участие в расстреле Романовых расценивалось как высокая революционная заслуга, достойная славы и государственных наград. Само по себе это свидетельствует о том, как большевизм извратил психику людей, сделал ее социально больной. Заместитель группы палачей Г. Никулин в 40-е годы с возмущением писал, что П. Ермаков „неприлично присваивает“ себе главные заслуги в расстреле. А Ермаков действительно писал (к негодованию других „расстрельщиков“, которые сами претендовали на первенство) в своих воспоминаниях: „Я с честью выполнил перед народом и страной свой долг — принял участие в расстреле…“ Он утверждал, что лично сам застрелил царя, императрицу, царевича Алексея и одну из царевен… В воспоминаниях Я. М. Юровского, написанных в 1922 году (но оставшихся на долгие десятилетия в секретных фондах), говорится, что „пока (курсив мой. — Д.В.) не было никакого определенного решения из центра“ о судьбе семьи царя, он, как вновь назначенный комендант, Дома особого назначения», навел там порядок, ужесточив режим107. Например, императрица «позволяла себе часто выглядывать в окно и подходить близко к окну. Однажды Александра Федоровна позволила себе подойти к окну. Она получила от часового угрозу ударить штыком…»108. Юровский пишет, что «16 июля 1918 года часа в два днем ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного комитета о том, чтобы казнить Николая… Ночью приедет товарищ, который скажет пароль „трубочист“ и которому нужно отдать трупы, которые он похоронит и ликвидирует дело…». Рассказ Юровского детален, обстоятелен: он себя чувствует революционным героем. «…Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы „Наган“. Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей от участия в расстреле, как людей не способных выполнить революционный долг (вот она, извращенная психика! — Д.В.) в самый решительный момент… В половине второго постучали. Это приехал „трубочист“. Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно и я вынужден их перевести в более безопасное место. В 2 часа (ночи) я перевел конвой в нижнее помещение. Велел расположиться в известном порядке. Сам — один — повел вниз семью. Николай нес Алексея на руках. Остальные, кто с подушкой в руках, кто с другими вещами, мы спустились в подвальное помещение… Александра Федоровна села, Алексей тоже. Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была маленькая. Я объявил, что Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил их расстрелять. Николай повернулся и спросил. Я повторил и скомандовал: „Стрелять!“. Первым выстрелил я и наповал убил Николая. Пальба длилась очень долго… Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда мне удалось остановить эту стрельбу, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего. Револьверным выстрелом с ним покончил. Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но, однако, это не удалось. Причина выяснилась позднее (на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лифчиков). Я вынужден (заметьте, „вынужден“! — Д.В.) был по очереди расстреливать каждого. К величайшему сожалению, на вещи обратили внимание красноармейцы, которые решили их присвоить…»109 Трудно что-нибудь добавить к этому жуткому рассказу. Но мы скажем лишь то, что говорили сами участники убийства. Вот что добавляет Г. П. Никулин (зам. Юровского) в своем рассказе: «…Перед расстрелом Юровский, значит, произнес такую фразу: „Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому вы приговорены к смерти“. До них даже не дошло, понимаете, в чем дело, потому что Николай произнес только: „А!“ А в это время залп — один, второй, третий… Кое-кто был… не совсем окончательно убит. Ну, потом, значит, пришлось кое-кого дострелить……Анастасия и эта… закрылась, вот, подушкой — Давыдова… пришлось подушку, значит, сдернуть и пристрелить ее. Да… А мальчик был тут же сразу… Ну, правда, он долго ворочался, во всяком случае, с ним, с мальчиком, было покончено……Я, например, считаю, что с нашей стороны была проявлена гуманность… я считал, что если я попаду в плен к белым и со мной поступят таким образом, то я буду только счастлив……Я не думаю, чтобы все-таки Урал сам, понимаете, принял на себя такую ответственность расстрела без санкции или хотя бы без молчаливого согласия Ленина, Свердлова или кого-нибудь из руководителей…»110 А вот что можно добавить из воспоминания екатеринбургского большевистского руководителя участника расстрела И. И. Радзинского: «…Я знаю, все подробности знаю. Стрельба беспорядочная шла. Вот Михаил Александрович Медведев, я знаю, мишенью избрал Николая. Так что он все в Николая стрелял. …Ну, приводится приговор в исполнение, на это событие смотрели как на обычное… потом, конечно, начинаешь осознавать историческое значение… (Заметьте: „событие обычное“. К убийствам, расстрелам быстро привыкли. Они стали нормой новой жизни. Ведь эти же участники трагедии незадолго до расправы с семьей царя без всякого суда расстреляли князя Долгорукова, генерала Татищева, графиню Гендрикову, Шнейдер, сопровождавших Романовых.) …Вообще говоря, очень неорганизованно это было. Вот, например, Алексей 11 пуль проглотил, пока наконец умер. Очень живучий парнишка… …Митинг после организовали. Обывательщина пришла… Голощекин, когда выступал на митинге, вдруг сказал „от Николая до малого“, чего он не должен был, конечно, говорить. Но публика, видимо, не поняла… На заводах известие было принято с подъемом. В частях Красной Армии вызвало большущий революционный подъем»111. А вот что возьмем дополнительно из воспоминаний М. А. Медведева (Кудрина), написавшего на первом листе: «Для истории. Не для печати. Член КПСС с 1911 года». «…Романовы совершенно спокойны — никаких подозрений… Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него… Царица перекрестилась. Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю: — Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом. И вот в тяжелую годину для нашей Советской республики… на нас возложена миссия покончить с Домом Романовых! Женские крики: „Боже мой! Ах! Ох!“ Николай бормочет: „Господи, Боже мой! Господи, Боже мой! Что же это такое?!“ — А вот что такое! — говорит Юровский, вынимая из кобуры маузер. — Так нас никуда не повезут? — спрашивает глухим голосом Боткин. Юровский хочет что-то ответить, но я уже спускаю курок моего браунинга и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим выстрелом раздается первый залп латышей… Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в упор. На моем пятом выстреле Николай II валится снопом на спину. Женский визг и стоны; вижу, как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелами Ермакова… В комнате ничего не видно из-за дыма — стрельба идет уже по еле видимым падающим силуэтам… Слышим голос Юровского: — Стой! Прекратить огонь! Тишина. Звенит в ушах. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик: — Слава Богу! Меня Бог спас! Шатаясь, подымается уцелевшая горничная — она прикрылась подушкой; в пуху увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят и штыками прикалывают горничную… Застонал раненый Алексей… К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего маузера. Он затих и медленно сползает со стула к ногам отца… Осматриваем остальных и достреливаем из кольта еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны»112. …В тот же или на другой день через Пермь выехали в Москву к В. И. Ленину и Я. М. Свердлову с докладом о ликвидации Романовых Я. М. Юровский и Г. П. Никулин. Кроме мешка бриллиантов и прочих драгоценностей они везли все найденное в доме Ипатьева: дневники и переписку царской семьи, фотоальбомы пребывания царской семьи в Тобольске (царь был страстный фотолюбитель)… Медведев, завершая свои записки «Для истории. Не для печати», вспоминает, что, когда пришло из Москвы подтверждение с одобрением акции, «мы с Александром (А. Г. Белобородов) обнялись и поздравили друг друга. Так закончилась секретная операция по избавлению России от династии Романовых. Она прошла настолько успешно, что доныне не раскрыта ни тайна дома Ипатьева, ни место захоронения царской семьи»113. Зачем я процитировал несколько страниц этих страшных документов? Стоило ли приводить эти жуткие подробности? Нормальны ли эти люди, гордящиеся свершенным и полагающие даже, что убийство это акт «гуманизма»? Грех цареубийства нельзя понять, не осознав революционного бесовства людей, которых заставили «империалистическую войну превратить в гражданскую». А ведь царь имел неизмеримо больше оснований говорить о гуманизме; сам акт его отречения во имя блага России и ее спокойствия говорит о многом. Разве не Николай начертал своей рукой в знаменитом Манифесте от 17 октября 1905 года: «Даровать незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности…» Витте задолго до екатеринбургской трагедии писал: «Жаль царя. Жаль России. Бедный и несчастный государь. Что он получил и что оставит? И ведь хороший и неглупый человек, но безвольный, и на этой черте характера развились его государственные пороки, то есть пороки как правителя, да еще такого самодержавного и неограниченного: „Бог и Я“»114. Возможно, Николай II и не был выдающейся личностью, но, безусловно, был благородным и мужественным. Он долго и умело лавировал в хитросплетениях российских противоречий, но не мог и думать, что его ждет еще более ужасная судьба, чем судьба Людовика XVI. Судьба Людовика Капета обсуждалась в Конвенте. Было три голосования, прежде чем смертная казнь королю была утверждена незначительным большинством голосов. Людовик просит духовника и три дня жизни, чтобы приготовиться к смерти. Но председатель Конвента объявляет: «Отсрочка отвергается. Смерть в 24 часа!» Королю дали свидание для прощания с семьей в полном сознании того, что отец и муж уходит навсегда115. Вдумайтесь в смысл слова — навсегда! Королю Людовику XVI было тридцать восемь лет, Николаю II — сорок девять. Гибель монархов ужасна. Но смерть Романовых усугубляется коварством бессудной, жестокой расправы большевиков. Они побоялись даже фиктивного, лживого суда… В уничтожении царской семьи видна, как в капле воды, огромная трагедия великого народа, который, повинуясь социальной демагогии, пошел на беспрецедентное братоубийство. Трагедия в ипатьевском доме — как будто эпизод в мрачной, смертельной долине гражданской войны. Но он синтезирует в себе фарисейство большевистской пропаганды, жесткость диктатуры, коварство их вождей. В своей книге М. К. Дитерихс задается вопросом: чем был опасен большевикам Николай II после своего отречения? Зачем его и семью нужно было не только убить, но и уничтожить? Автор книги об убийстве царской семьи не находит удовлетворительного ответа на эти вопросы. Но не без основания резюмирует: «Трагедия династии Романовых претворилась в мистерию русского народа»116. Именно — мистерию. То, что казалось вдохновителям победой, в конечном счете обернулось для них историческим поражением. Убийство в Екатеринбурге высветило полную неспособность большевиков справиться с лавиной проблем без неограниченного насилия, без государственного террора. Московские власти не хотели признаться себе, что они боялись Романова, даже поверженного, но пока еще живого. ЦК, ВЦИК, Совнарком еще не могли поверить в необратимость октябрьского переворота. «Кровавый», «идиот», «полоумный» внушал кремлевским правителям мистический страх не как личность свергнутого императора, а как символ великой нации, которая может, разочаровавшись в большевиках, вновь повернуться лицом к преданному ею монарху. Желание как можно быстрей освободиться от вероятности такого варианта двигало этими людьми. Есть ряд свидетельств, что Председатель Совнаркома В. И. Ленин встречался с Юровским (как позже с Мальковым, расстрелявшим Ф. Каплан). Об этом, в частности, рассказывал заместитель коменданта «Дома особого назначения» Г. П. Никитин. — Вы не помните, встречался ли лично Юровский со Свердловым и Владимиром Ильичей Лениным? — С Владимиром Ильичей Лениным он встречался… — После этого события? — После этого события. — И он ему мог дать… — И он ему что-то, даже записку вроде писал…117 Как преступника часто влечет к месту убийства, главного вдохновителя интересовали детали… Встречался Ленин с некоторыми другими участниками уральской трагедии и до ее свершения. Так, еще до убийства, в 1917 году Ленин принимал Ф. И. Голощекина118. Встречался и беседовал с ним на VII экстренном съезде РКП(б)119. Ленин, по рассказу А. В. Маркова (принимавшего участие в расправе над М. А. Романовым), беседовал с ним, Марковым, в Кремле. «Будучи в командировке по работе в Москве в 1918 году, я по делу пришел к товарищу Свердлову Я. М., он меня привел к В. И. Ленину, который спрашивал меня о ликвидации Михаила Романова; я рассказал ему, что сделано было чисто, он сказал: „Ну вот и хорошо, правильно сделали“»120. Естественно, что в «Биографической хронике» нет данных об этих встречах. Но там, в этой хронике, много чего нет. Хотя исключать мистификации тоже нельзя. В нашей прошлой действительности было немало фактов, когда в тщеславных целях отдельные люди занимались мистификацией (беседы с вождями, незарегистрированные подвиги, мифические события и т. д.). Эпизод с убийством царя при написании ленинской биографии имеет, казалось бы, второстепенное значение. Но на любом портрете важны каждый штрих, каждый мазок, каждый оттенок. Операция «по ликвидации» династии Романовых еще раз показала ленинское умение в необходимых случаях оставаться в исторической тени. Для любого человека, постигшего внутренние тайны большевистской системы, ясно, что сразу же после октябрьских событий начала быстро формироваться жесткая бюрократическая централизация, иерархия вождей, четкая субординация. Убийство Романовых не могло произойти «случайно», на основании «революционной инициативы», «спонтанно». И хотя в воспоминаниях, которые писались хоть и не «для печати», но под партийным контролем, нет-нет и проскальзывает мысль: «Санкцию на расстрел царской семьи Москва пока не дает», — нет никаких сомнений в том, что все происходило по сценарию, подготовленному в Москве. Даже если предположить, что Романовых хотели сохранить, допустим, для политического торга с Германией, трудно представить, что руководители советской власти в Екатеринбурге пошли сознательно на нарушение совнаркомовского или другого московского табу. Люди — руководители операции — были подобраны, я бы сказал, большевистски-классические. Никулин, заместитель коменданта «Дома особого назначения», говорил, спустя многие годы, о своем начальнике Юровском: «Так вот, я считаю, что, если бы у нас было побольше таких большевиков, членов партии, каким был Яков Михайлович Юровский и его ребята, это было бы нашим счастьем, нашим достижением»121. Так что такие люди, как Юровский, Белобородов, Голощекин, не будут заниматься самодеятельностью, своевольством, тем более что Свердлов однажды дал им указание: «Сберечь царя для всероссийского процесса». Эти образцовые большевики не могли игнорировать власти. Они были уже важными «винтиками» системы, которую создавал Ленин. Диктатура не терпит самоуправства. А здесь — немедленно после расправы — полное одобрение самых высших органов власти. Система, уничтожив монарха и его семью, с ленинских времен наложила жесткую цензуру на все и вся, связанное с трагедией в Екатеринбурге. ВКП(б), а затем и КПСС не могли допустить, чтобы «романовское дело» попало в центр исторического внимания. И жрецы Системы следили за этим очень внимательно. Вот свидетельства: два документа из «Особой пайки» Политбюро.
Решение не заставило себя долго ждать. ЦК КПСС, как всегда, полагал, что истина может находиться в пожизненном заточении.
Секретарем обкома в Свердловске (Екатеринбурге) был тогда Б. Н. Ельцин. Ему было поручено специальной депешей из Москвы ликвидировать особняк Ипатьева. Указание было выполнено. И Ельцин, и все мы были тогда послушными коммунистами и были готовы исполнять волю всесильного ЦК КПСС. Большевики привыкли действовать радикально. Возникла угроза захвата Черноморского флота немцами в Новороссийске? Утопить его. Не достанется врагу. Берия доложил в марте 1949 года Сталину: «Черноморское побережье засорено. Кроме бандитов, есть всякие турки… А ведь там отдыхают руководители партии и правительства». Тут же подписывается постановление «В целях очистки Черноморского побережья и Закавказья от политически неблагонадежного элемента Политбюро ЦК ВКП(б) постановляет: обязать Министерство государственной безопасности СССР (Абакумова) выселить проживающих на Черноморском побережье и в Закавказье всех турецких граждан, турок, не имеющих гражданства, и бывших турецких граждан, принятых в советское гражданство, на вечное поселение в Томскую область, под надзор органов Министерства внутренних дел»123. Проявляет буржуазная пропаганда внимание к дому Ипатьева, а, следовательно, и к судьбе Романовых? Возможен еще больший интерес? Возможен. Дом — снести. И немедленно. Такова методология большевиков. Все, что мешает, тормозит, препятствует достижению лучезарных целей, должно быть ликвидировано, уничтожено, искоренено. Немногие понимали тогда, даже Ленин не видел в этом угрозы, что ставка на радикальный максимализм, безбрежное насилие — гарантия тотального исторического поражения. И оно через десятилетия придет. Большевики сделали Николая Романова вечным мучеником и святым. Цареубийство — традиция варваров, продолженная большевиками. А пока с помощью террора, насилия Ленину, ЦК, Совнаркому удается контролировать положение в России. Правда, и «бывшие», и крестьяне, и попутчики оказывают упорное сопротивление. Гремят выстрелы с обеих сторон. Беспорядочная пальба обрывает нити жизни всей семьи Романовых. Некоторые выстрелы адресуются и вождю Октября, но эти люди менее «удачливы», чем Юровский и его команда «расстрельщиков». Выстрелы Фани Каплан? В августе 1918 года Ленин много выступал. На митинге Варшавского революционного полка перед отправкой его на фронт он говорит красноармейцам, что им выпала великая честь «защищать святые идеи». На другой день Ленин произносит речь перед коммунистами Бутырского района в помещении бывшего ресторана Скалкина, В тот же день вновь едет в клуб на Ходынском поле на митинг красноармейцев. Наконец, до вечернего заседания СНК успевает произнести речь на митинге рабочих завода Михельсона, что раскинулся в 3-м Щипковском переулке124. На этих митингах он с убежденностью говорит, что «всемирная революция неизбежна», тем более что «в Германии уже началось такое же, как было у нас, „пораженческое движение…“»125. Ленин верит, что раз «там» все идет так, «как было у нас», то до мировой революции рукой подать… 2 августа приезд на завод, бывший собственностью Михельсона, прошел благополучно. Произнесена речь, услышаны недружные аплодисменты части сгрудившихся рабочих с осунувшимися лицами, быстрые динамичные шаги к автомобилю, где его шофер С. К. Гиль уже открывает дверцу… Через месяц, 30 августа, когда солнце уже цеплялось своим нимбом за заводские трубы того же завода Михельсона, там начался новый митинг, прошедший под лозунгом «Две власти». Встретили вождя тепло: люди смотрели на коренастую фигуру Ленина с надеждой: «скоро ли полегчает?». Но оратор вновь оперировал глобальными масштабами, пугал рабочих опасностью любых демократий. — Где господствуют «демократы» — там неприкрашенный, подлинный грабеж. Мы знаем истинную природу так называемых демократий! Ленин утверждал, что благодаря отмене частной собственности на землю происходит теперь живое объединение пролетариата города и деревни… Оратор призвал: — Мы должны все бросить на чехословацкий фронт, чтобы раздавить всю эту банду… У нас один выход: победа или смерть!126 Он еще не знал, что совсем рядом его стережет, нет, не победа, а призрак небытия. Ленин, энергично взмахнув рукой, быстро направился к выходу. А дальше произошло вот что. С помощью архива КГБ просмотрим некоторые документы. Помощник военного комиссара 5-й Московской Советской пехотной дивизии Батурин письменно показал Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией следующее: «В момент выхода тов. Ленина из помещения завода Михельсона, в котором происходил митинг на тему „Диктатура буржуазии и диктатура пролетариата“, я находился от товарища Ленина на расстоянии 15–20 шагов. На лестнице, при выходе присутствовавших на митинге, стремительно бросившихся к выходу, образовался затор, и мне после больших усилий все же удалось быстро выйти на улицу. Подойдя к автомобилю, на котором должен был уехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты-автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: „Держите убийцу тов. Ленина!“ — и с этими криками я выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди… Добежавши до так называемой „стрелки“ на Серпуховке, я увидел позади себя около дерева с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину: — Зачем вы сюда попали? На эти слова она ответила: — А зачем вам это нужно? Тогда я, обыскав ее карманы и взяв портфель и зонтик, предложил ей идти за мной. В дороге я ее спросил, чуя в ней лицо, покушавшееся на тов. Ленина: — Зачем вы стреляли в тов. Ленина? На что она ответила: — Зачем вам это нужно знать? — что меня окончательно убедило в покушении этой женщины на тов. Ленина… Боясь, как бы ее не отбили из наших рук лица, ей сочувствующие и ее единомышленники, как бы над ней не было произведено толпой самосуда, я предложил находившимся в толпе и имевшим оружие милиционерам и красноармейцам сопровождать нас… В военном комиссариате Замоскворецкого района эта задержанная женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении на жизнь Ленина…»127 Кто же такая Каплан? Допрашивали Каплан зубры большевистского правосудия и чрезвычайщины Курский, Скрыпник и Петерс. На вопросы чекистов Каплан отвечала, что она — Фани Ефимовна, урожденная Ройтман. Родилась в Волынской губернии в семье еврейского учителя, где было у нее четыре брата и три сестры. В 1911 году семья уехала в Америку. В 1906 году, будучи анархисткой, пыталась использовать бомбу для террористического акта. Была ранена. Военно-полевым судом приговорена к бессрочной или, как ее называли, «вечной» каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, потом в знаменитом Акатуе. В тюрьме порвала с анархизмом и стала разделять взгляды социалистов-революционеров. После Февральской революции была освобождена. В Акатуе сидела вместе со Спиридоновой…128 Сделаю отступление. Действительно, в Акатуе несла свой крест и легендарная Мария Александровна Спиридонова, в революции 1917 года лидер партии левых эсеров. Еще в юношестве она примкнула к движению социалистов-революционеров, исповедовавших террор как метод достижения своих целей. В январе 1906 года тамбовская организация эсеров совершила покушение, окончившееся смертью, на крупного губернского чиновника Г. Луженовского. Военно-полевой суд приговорил революционерку к смертной казни, которую затем заменили вечной каторгой. Судьба этой женщины в высшей степени трагична. Отбыв 11 лет царской каторги, Спиридонова затем провела почти всю оставшуюся жизнь по советским тюрьмам и ссылкам: четыре ареста и несколько ссылок. После октябрьского переворота она пробыла, в общей сложности, считанное число месяцев на свободе под неусыпным оком ЧК-ОГПУ-НКВД. В последний раз Мария Александровна была арестована в 1937 году, а в начале следующего года осуждена на 25 лет по вздорным стандартным обвинениям. В сентябре 1941 года Спиридонова вместе с большой группой других заключенных была расстреляна без суда в орловской тюрьме. Мученица в числе первых дважды изолировалась от политической жизни в психиатрические больницы. Проведя большую часть своей жизни на царской каторге и в советских тюрьмах, Спиридонова не скрывала своего неприятия большевизма, ставшего новой страшной формой подавления личности и свободы. Каплан была из этого же племени непокорных. Даже при том, что методы, которые взяли на свое вооружение эсеры, были глубоко ошибочными, эти люди протестовали против насилия… с помощью насилия. В своих воспоминаниях о Нерчинской каторге Спиридонова пишет, что ее товарищи, протестуя против телесных наказаний, не раз прибегали к самоубийствам. Например, на Кутомарской каторге Лейбазон, Пухальский, Маслов, Рынков, Кириллов покончили с собой в знак протеста против бесчеловечного обращения надзирателей с каторжанами. Описание Спиридоновой акта самоубийства потрясает. «…Лежит товарищ на нарах. Нога положена на ногу. В его углу темно. Под себя он положил все собранное свое тряпье, чтобы под нары не потекла уличающая его кровь из перерезанных тупым ножом вен под коленями и на руках. Подкрадывается обморочное состояние Жизнь медленно уходит вместе с кровью тела. Скоро ли, скоро ли придет освобождение? Но постепенно тревога западает в стихшую душу, смерть не хочет приходить, молодой организм высылает свои средства самоспасения, перерезанная жила затягивается пленкой, кровь засыхает сгустками, и надо опять и опять начинать сначала. Он пилит стеклом, тычет израненное место острием, выжимает сгустки…»129 Повторю, Фани Каплан была из этого же фанатичного революционного племени. Оказавшись 18-летней на каторге в окружении народовольцев, эсеров, других бунтарей против самодержавия и насилия над личностью, Каплан, выйдя с каторги после февраля 1917 года, сохранила в своем сердце и уме приверженность жертвенному отношению к революции. Для таких людей, как Каплан, плаха, виселица, «стенка» — место апогея революционности, заключительный аккорд судьбы борца. …Упавшего Ленина поднимают и усаживают в автомобиль. Гиль выжимает из машины все, что можно, спеша по булыжной мостовой в Кремль. У подъезда здания, где находилась квартира Ленина, раненый Председатель Совнаркома отказался от помощи и, сняв пальто и пиджак, самостоятельно поднялся на третий этаж. Открывшей дверь перепуганной Марии Ильиничне бледный Ленин с вымученной улыбкой бросает: — Ранен легко, только в руку… Здесь уже врач А. Н. Винокуров, оказавший первую помощь пострадавшему130. В передней комнате непрерывно звонит телефон. Врач В. Н. Розанов вспоминал: «Небольшая комната… Обычная картина, которую видишь всегда, когда беда с больным случилась внезапно, вдруг: растерянные, обеспокоенные лица родных и близких — около самого больного, подальше стоят и тихо шепчутся тоже взволнованные люди, но, очевидно, уж не столь близкие к больному. Группой с одной стороны около постели раненого врачи: В. М. Минц, Б. С. Вейсброд, В. А. Обух, Н. А. Семашко…»131 Сюда же прибывает М. И. Баранов, а позже и другие специалисты. Около десятка врачей колдуют около Ленина, определяя порядок и характер первой помощи и последующего лечения. Решено регулярно публиковать официальные бюллетени о состоянии здоровья Ленина. Управление делами Совета Народных Комиссаров публикует сообщение: «30 августа 1918 года в 11 часов вечера констатировано два слепых огнестрельных поражения; одна пуля, войдя под левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи, выше правой ключицы. Другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области. Имеются явления внутреннего кровоизлияния. Пульс 104. Больной в полном сознании. К лечению привлечены лучшие специалисты, хирурги»132. Одновременно с прибытием медицинского десанта Свердлов с сотрудниками в связи с покушением готовит экстренное обращение ВЦИК ко всем Советам рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем…133 Но угрозы жизни Ленина не было. Лечащий врач В. А. Обух заявил в Моссовете, что деятельность сердца больного нормализовалась и опасности самого худшего нет. Везение оказалось на стороне лидера российских большевиков. Как писал В. Н. Розанов, это был «своеобразный, счастливый ход пули, которая, пройдя шею слева направо, сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним и глоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись эта пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых»134. ЦК партии, Совнарком, ВЦИК, а точнее, члены этих высших органов власти, как-то остро и вдруг осознали, что значил для них Ленин. Его твердая рука, решительность, волевая устремлен-ность сделали возможным не только октябрьский переворот, но и создание большевистского государства. Он был мозгом и мотором всей нарождающейся тоталитарной системы. Выступая 2 сентября 1918 года на заседании ВЦИК, Троцкий в яркой и проникновенной речи заявил, что «в лице Ленина мы имеем фигуру, которая создана для нашей эпохи крови и железа… Каждый дурак может прострелить череп Ленина, но воссоздать этот череп — это трудная задача даже для самой природы»135. Троцкий прав: Ленин был создан для «эпохи крови и железа». Забота после ранения о человеке, ставшем непререкаемым вождем большевиков, дала сильный импульс к славословию и восхвалению Ленина. Он как бы примерил к своей большой голове терновый венок мученика. В печати поднялась целая волна заметок, статей, обращений, организованных партийными комитетами, с выражениями верноподданических чувств, благодарений, признательности, пожеланий. Возможно, это была первая, не очень заметная культовая волна, без которой тоталитарное общество жить не может. Вождь и масса — основные компоненты конструкции, созданной большевиками после 1917 года. Но ради справедливости надо сказать, что Ленин был слишком умен, чтобы нежиться в лучах культовой славы. Анжелика Балабанова, секретарь Коминтерна, написавшая о Ленине много разоблачающего, острого, едкого, тем не менее, вспоминала, уже, будучи далеко от земли российской: «Популярность и непререкаемая власть, которой он обладал, пожалуй, раздражали его. Ленин избегал всего, что могло привести к его обожествлению. Он так хорошо выражал свое отношение к этому, что никто в его присутствии не пытался льстить ему или выказывать подобострастие»136. Ну а сейчас Ленин был ранен и соратники, комиссары разных рангов, хором льстили вождю. Когда ему стали приносить газеты и телеграммы с изъявлениями своего почитания, Ленин вызвал к себе В. Д. Бонч-Бруевича и потребовал довести до сведения газет и журналов его пожелание прекратить кампанию славословия137. Но обычно подобные пожелания лишь усиливают культовое обожествление Бюллетени о состоянии здоровья, однако, регулярно печатались (что-то более 35 бюллетеней было опубликовано), а это невольно возносило вождя к лику новых святых. Ну а что же Каплан? Как вела себя она после покушения и ареста? Принял ли участие в ее судьбе Ленин? Каплан препроводили в Кремль и поместили в подвальном помещении под квартирой Свердлова. Состоялось всего несколько непродолжительных допросов, которые провели председатель Московского революционного трибунала А. Дьяконов, народный комиссар юстиции Курский, а также ответственные работники ВЧК Петерс и Скрыпник. Большевистское правосудие интересовало главное что за организация и люди стоят за спиной Ф. Е. Каплан, кто ее подвигнул на террористическое дело, где соучастники и т. д. Несколько допросов проходило в лучшем стиле большевистских застенков — глубокой ночью. На стуле в подвале сидела некрасивая, плоскогрудая женщина с большими ушами, нос с горбинкой, несуразно длинная тонкая шея. Лицо несчастной женщины обрамляли, однако, красивые волосы. Во взгляде блестящих печальных глаз не было смертельной тоски и испуга. Сутулившаяся женщина не отводила глаз от взгляда чекистов в кожаных куртках с маузерами, сидевших за столом. Еще в Акатуе каторжники учились «держать» взгляд палачей и «не ломаться». Тихим голосом, без волнения, но с большой убежденностью в правоте совершенного террористка отвечала; — Ни к какой партии не принадлежу… — Почему вы стреляли в товарища Ленина? — Я считаю, что он предатель. Чем дольше он живет, тем дальше удаляет идею социализма. На десятки лет. — Кто послал вас совершить преступление? После секундной заминки: — Я совершила покушение лично от себя. Петерс, Курский особенно добивались показаний о связях Ф. Каплан с организацией эсеров, их террористическими боевыми группами. Спрашивали, знакома ли она с конкретными лицами: — Знакомы ли вы с Биценко? (Бывшая политкаторжанка, также прошедшая Нерчинскую каторгу, видный деятель эсеровской партии, член делегаций на Брестских мирных переговорах) — Да, на каторге я сидела с Биценко. У Биценко я никогда не спрашивала, как попасть к Ленину. В Кремле я была всего один раз. Зензинова не знала. Как не знакома и с Беркенгейм. Биценко я видела последний раз около месяца тому назад. — Как вы встретили Октябрьскую революцию? — Октябрьская революция меня застала в Харькове, в больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову. — Так почему же вы стреляли в Ленина? Кто вас направил на это дело? — Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль у меня назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготовляться к этому шагу…138 Эти ответы — из протокола допроса. Как видим, Каплан не пытается оправдаться, уклониться, облегчить свою участь. Но настораживает ее утверждение: «Стреляла в Ленина я». В этом можно сильно усомниться. Хотя было много народу, никто из свидетелей прямо не указал, что видел Каплан стрелявшей. Даже шофер Гиль, который ждал Ленина у автомобиля и был рядом, на свидетельских показаниях сказал: «Когда Ленин был уже на расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел протянутую из-за нескольких человек женскую руку с браунингом. Были произведены три выстрела, после чего я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе. Револьвер этот лежал под моими ногами. При мне револьвер никто не поднял. Поправляюсь: женскую руку с браунингом увидел после первого выстрела…»139 Доставленные в военный комиссариат Замоскворецкого района восемнадцать свидетелей говорят примерно то же. Как Каплан (а не чья-то женская рука) стреляла в Ленина, фактически никто не видел. А было много людей. У Каплан было страшно плохое зрение, она ничего не видела даже вблизи, и очень сомнительно, чтобы ее взяли в группу боевиков. Арестованная Д. Тарасова, бывшая каторжанка, сидевшая с Каплан в Акатуе, заявила, что стрелявшая была почти слепа. Она «хронически теряла зрение», которое затем едва-едва восстанавливалось140. А то, что Каплан даже не пыталась скрыться и тут же, при первом допросе, подтвердила, что именно она стреляла в Ленина, настораживает еще больше. Похоже, очень похоже, что она была запланированным смертником. Казанский исследователь профессор А. Л. Литвинов утверждает, что в Ленина стрелял Протопопов — бывший помощник Попова по отряду ВЧК (в июле 1918 года). По данным, собранным Литвиновым, арестовали не одну Каплан, но и Протопопова, которого или в тот же день 30 августа, или на следующий день расстреляли. Каплан этого не знала и играла свою трагическую роль до конца. Обращает на себя внимание заявление, которое сделала Каплан при задержании и затем повторяла заученно на допросах. Оно таково:
Арестованная упорно говорит о своем личном решении убить Ленина. Именно это заставляет сомневаться в истинности этих слов. Не исключено, что «выстрелы Фани Каплан» являются одной из крупных мистификаций большевиков. Есть еще несколько загадочных обстоятельств. Браунинг, брошенный покушавшейся, принес в ЧК лишь через три (!) дня большевик А. В. Кузнецов, который, по его словам, подобрал оружие. Но при обыске в сумочке Каплан нашли еще браунинг… Стреляли ли из него? Чей браунинг был подброшен? Следствие уклонилось в ответах на эти вопросы. Лишь через три дня (!) Яков Михайлович Юровский (да, именно тот Юровский — убийца русского царя; его выдвинули в Москву) по поручению Петерса осмотрел место происшествия, где обнаружил четыре (!) стреляные гильзы от браунинга142. Но все до одного свидетеля утверждают, что выстрелов было три… Во время покушения пострадал еще один человек: М. Г. Попова. По ее словам, она подошла к Ленину и сказала: — Покупать муку разрешили, а заградотряды ее отбирают… — По новому декрету отбирать нельзя. Бороться надо. Раздался выстрел, и я упала…143 Как значится в справке санитарного отдела Всероссийской чрезвычайной комиссии, «пуля вошла с наружной стороны локтевого сустава, прошла сустав насквозь, вышла из внутренней стороны сустава и на дальнейшем пути обожгла левую грудь…». Но и это не все Пуля, извлеченная немецким профессором Борхардтом из шеи, над правым грудинно-ключичным сочленением, 23 апреля 1922 года, как недавно установлено, вылетела не из браунинга № 150 459, который 2 сентября 1918-го принес в ЧК А. В. Кузнецов… Есть еще важное обстоятельство. В совершенно секретном деле о покушении на В. И. Ленина террористки Ф. Е. Каплан при его проверке 26 июня 1963 года обнаружено отсутствие 11, 84, 87, 90 и 94-го листов… Это лишь некоторая часть загадок дела, связанного с покушением на Председателя Совета Народных Комиссаров… Что можно сказать по этому поводу? Есть версия, выдвинутая Олегом Васильевым144, что покушения не было, а состоялась его инсценировка; роли были заранее распределены, и выстрелы были холостыми. Несмотря на смелость предположения, согласиться с ним очень трудно. Достаточно сказать, что уже 31 августа около Ленина побывало 8(!) врачей и все они при осмотре видели (ощупали) пулю, находящуюся в шее… Более реально предположить, что стреляла не Каплан. Она была лишь лицом, которое было готово взять на себя ответственность за покушение, если стрелявший (стрелявшая) не сможет скрыться. Учитывая фанатизм и готовность к самопожертвованию, выработанные на каторге, это предположение является вполне вероятным. Но главное — в другом. Были уже сумерки революции, и власти не были заинтересованы в тщательном следствии. Было несколько коротких допросов. Не было и суда. Большевикам был нужен весомый предлог для развязывания не эпизодического, спонтанного террора, а террора масштабного, государственного, сокрушающего. Покушение помогло окончательно покончить с недавним «союзником» — левыми эсерами, которые мешали. Террор был последним шансом удержать власть в своих руках и сделать ее полностью монополией одной, только одной партии. Поэтому для уничтожения Каплан не нужно было ни следствия, ни суда. Поэтому и само дело, его детали, сюжет, тонкости, было предано долгому-долгому заточению в архивах ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Как писал комендант Кремля П. Д. Мальков, его 3 сентября вызвали в ВЧК. Ответственный сотрудник Чрезвычайной комиссии Варлам Аванесов зачитал ему постановление ВЧК: «Каплан расстрелять Приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову». Спустя сорок лет (почему нельзя было раньше?!) Мальков вспоминал: «Расстрел человека, особенно женщины, — дело нелегкое. Это тяжелая, очень тяжелая обязанность. Но никогда мне не приходилось исполнять столь справедливого приговора, как теперь… — Когда? — коротко спросил я Аванесова. — Сегодня. Немедленно. Смертный приговор Каплан никто не отменял, и 3 сентября приговор был приведен в исполнение, и исполнил его я, коммунист, матрос Балтийского флота, комендант Московского Кремля, Павел Дмитриевич Мальков, собственноручно»145. Перед расстрелом Ф. Каплан инструктаж Малькова (палача) проводил сам Я. М. Свердлов в присутствии Я. Юровского — организатора и убийцы царя и его семьи. Было сказано: расстрелять в гараже при заведенном моторе одного из автомобилей. Останки Каплан — уничтожить, не оставлять следов. Судя по этим указаниям, можно проследить почерк убийц, расстрелявшей царскую семью. Для большевиков покушение Каплан оказалось очень нужным для развязывания массового террора. Расстрел был произведен в 4 часа дня 3 сентября 1918 года. Суда над Каплан, даже фиктивного, не было. В качестве зрителя на акт расстрела напросился «пролетарский поэт» Демьян Бедный для «революционного вдохновения». Каплан мужественно встретила смерть, не проронив ни слова о пощаде или требовании гласного суда. Ленин не вмешался в процесс большевистского «правосудия». Правда, на протяжении десятилетий ходил красивый миф, что-де вождь потребовал сохранить жизнь Каплан. Что ее видели то на Соловках, то на Колыме, то в 1932-м или даже в 1938 году! Нет, все это — легенды. Каплан видели много раз, во многих местах. И мужчин и женщин с фамилией Каплан. Как мне удалось установить, люди с фамилией Каплан в сталинское время имели немного шансов выжить. Стоило кому-нибудь сказать: а не родственница (родственник) «той Фани Каплан?» — и судьба могла быть решена. Если не посадят, то сразу же возьмут под подозрение. В МГБ СССР в отдел «Т» Курбатову докладывают: «Обнаружена Каплан Фаня Львовна с мужем Капланом Владимиром Ароновичем и дочерью Каплан Марианной Владимировной. Сообщили осведомитель Ася и источник Мышкина». Дается установка: добыть все сведения об этих людях146. На этих несчастных будут только еще искать компрометирующие материалы. А вот подполковник МГБ Шарапов уже в 1949 году со слов некоего Николаева установил, что А. В. Каплан был братом эсерки Каплан. На вопрос, от кого это ему известно, Николаев ответил, что слышал от жильцов, но от кого именно, не помнит…147 А Каллан Владимир Натанович, арестованный XI отделом УНКВД Московской области в 1938 году, уже через полгода умер в тюрьме, а его сестра Флора Натановна отправилась в лагерь…148 Можно долго перечислять фамилии разных несчастных Капланов. Долгие десятилетия они встречались по разным лагерям, подпитывая простодушную легенду, что «добрый Ленин» спас жизнь самоотверженной эсерке. Через три дня после покушения (кроме ее личного признания никто не видел и не доказал, что стреляла именно она) без следствия, без суда Фани Ефимовна Каплан, неудачливая террористка, которая, по сути, кроме каторги ничего не встретила в этой окаянной жизни, была расстреляна. Анжелика Балабанова, встречавшаяся с Лениным в Горках после покушения, писала, что когда зашла речь о происшедшем, то он сухо бросил: — Центральный Комитет решит, что делать с этой Каплан…149 Он как будто не знал (а может, и не знал?), что террористка была уже расстреляна. Впрочем, это предположение (о том, что Ленин не знал о судьбе Каплан) следует поставить под сильное сомнение Трудно представить, что его соратники ничего не сказали ему о судьбе Каплан, тем более что уже с 6 сентября Ленин принимает должностных лиц, просматривает почту, отдает распоряжения. Но самое главное, раненый вождь пожелал встретиться… с комендантом Кремля П. Д. Мальковым. И эта встреча состоялась 14 сентября150. Правда, по официальным источникам, Ленин обсуждал с Мальковым возможность перевода Совнаркома из зала Судебных установлений в Большой Кремлевский дворец. Никуда, конечно, СНК не перебазировали, но с большой долей вероятности можно говорить, что Ленина мучил вопрос как вела себя Каплан в последние минуты перед расстрелом, как уходил из жизни человек, который покушался (он ли?) на его жизнь? О том, что слова Ленина: «Пусть Центральный Комитет решит, что делать с Каплан», если они и были произнесены, были фарисейскими, свидетельствует тот факт, что с А. Балабановой Ленин встречался позднее, чем с Мальковым. С комендантом Кремля Председатель Совнаркома беседовал 14 сентября, а с Балабановой имел встречу в Горках после 30 сентября, когда она приехала из Стокгольма151. Конечно, к этому времени оправившийся Ленин, который уже 16 сентября участвует в заседании ЦК партии, а 17 сентября председательствует на вечернем заседании Совнаркома152, все знал. Мы так подробно остановились на этом эпизоде не случайно. Ленин с его огромным рационалистическим умом, видимо, почувствовал, что он допустил промашку, не вмешавшись в решение судьбы женщины-фанатички (тем более что мог и знать истинное имя покушавшегося). Он занял позицию незнания и отрешенности: «Центральный Комитет решит, что делать с Каплан», прекрасно понимая, что несчастная террористка уже «ликвидирована». Спаси он ей жизнь, сколько бы ходило сусальных легенд! Этот фрагмент политического портрета Ленина важен для понимания глубокого ленинского прагматизма, переходящего в циничную аморальность. Хотя Ленин был не одинок. Большинство государственных деятелей в истории руководствуются сначала политическими соображениями, а затем уже нравственными категориями. Союз политики и морали в лице государственных мужей — явление очень редкое, если не уникальное. Ленин не был исключением. Как тут не вспомнить его речь на III съезде РКСМ: «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем»153. А ведь если вдуматься, то именно мораль является вечным атрибутом человека, благодаря этому он стремился идти вперед и выше по бесконечным ступеням общественного прогресса! Аналитик ленинской личности Дора Штурман пишет, что социальная этика Ленина «укладывается в роковую формулу Гитлера: „Я освобождаю вас от химеры совести“154. Читатель может сам судить о справедливости этого вывода; я же лишь скажу, что этика Ленина была цинично-прагматичной. Революция и ее неизбежный спутник — гражданская война — открыли шлюзы для безбрежного насилия. В этом сатанинстве гибли все: капиталисты и комиссары, белые офицеры и председатели комбедов, буржуазные лидеры и новые большевистские чиновники. Естественно, те, кто оказался отстраненным, выброшенным, ущемленным, видели виновником российской трагедии прежде всего Ленина. Особенно отличались в этом эсеры. Террор как метод решения политических проблем им всегда был близок. В 1922 году в Берлине вышла книжка Г. Семенова — эсеровского боевика-террориста. Его откровения весьма красноречивы. Но… если бы это были откровения! Похоже, что еще в ходе процесса над эсерами в 1922 году Г. И. Семенов сломался и согласился в обмен на жизнь (тюрьму) написать разоблачительную книжку о преступлениях эсеров. Это версия, но версия, опирающаяся на содержание опуса. Сочинение Семенова больше походит на обвинительное заключение председателя революционного суда Г. Л. Пятакова. Он пишет, что группа боевиков снимала две конспиративные квартиры в Москве и две дачи под городом (по Казанской и Николаевской железным дорогам). За Лениным и Троцким следили он (Семенов), Усов, Коноплева, Иванова и Королев. — Мы установили, что Ленин и Троцкий живут в Кремле. Троцкий, — пишет Семенов, — ежедневно выезжал в военный комиссариат, а Ленин покидал Кремль очень редко; иногда на митинги. Мы решили, что легче всего убить этих людей при выходе из автомобиля. Наш патрон член ЦК партии эсеров Абрам Рафаилович Гоц полагал, что момент для террористических действий созрел. Считал, что Ленина следует „ликвидировать“ немедленно. Под моим руководством была группа в составе: Каплан, Пепеляев (бывшие политкаторжане), Груздиевский и Маруся. Однако для акции по убийству Ленина была создана другая группа: Каплан, Коноплева, Федоров, Усов. Но на одном из митингов в решающий момент Усов дрогнул и не решился. Его вывели из группы. На завод Михельсона послали Каплан и рабочего Новикова. Каплан вышла вместе с Лениным и сопровождавшими его рабочими… После выстрелов Каплан бросилась бежать, но через несколько минут она остановилась, обернувшись лицом к бегущим, и ждала, пока ее арестуют». Семенов писал, что стреляла Каплан, но не объяснил, почему она фактически сама отдалась в руки. Ведь бежали все, но не за нею… «После покушения мы узнали, что ЦК нашей партии заявил, что эсеры не принимали участия. Мы же считали, — писал Семенов, — это трусостью. После неудачи устроить покушение (крушение — Д.В.) поезда Троцкого мы не добились успеха и в покушении на Ленина…»155 Так пишет один из тех, кто полагал, что с помощью террора можно изменить темпы, направление и ход исторического процесса. Это было не единственное покушение на Ленина. Были еще попытки. Так, первой из них был обстрел 1(14) января автомобиля, в котором ехал Ленин. Выйдя из Михайловского манежа, где Председатель Совнаркома выступал перед отрядом, уезжавшим на фронт, он вместе с М. И. Ульяновой и Фрицем Платтеном отправились в Смольный. «Но не успели отъехать и нескольких десятков саженей, как сзади в кузов автомобиля, как горох, посыпались ружейные пули». Платтен схватил Ленина за голову и пригнул ее книзу. Доехав до Смольного, обследовали машину. Оказалось, что кузов был продырявлен в нескольких местах пулями, некоторые из них пролетели навылет, пробив переднее стекло. Обнаружилось, что рука Платтена в крови. Пуля задела его, когда он отводил голову Ленина…156 По всей видимости, о выступлении Ленина в манеже знали и покушавшиеся подготовили засаду. Но в тот раз пронесло… Через год, и вновь в автомобиле, Ленин попал в опасную переделку, но теперь уже по воле обычных городских уголовников. Вечером 19 января 1919 года Ленин в сопровождении телохранителя Чабанова и сестры поехал в Сокольники, где в лесной школе по совету врачей жила Надежда Константиновна. Недалеко от железнодорожного моста автомобиль остановили трое вооруженных людей. Ленин и спутники подумали, что это просто контрольная проверка документов. «Но каково было наше удивление, — вспоминала позже Мария Ильинична, — когда остановившие автомобиль люди моментально высадили нас всех из автомобиля и, не удовлетворившись пропуском, который показал им Владимир Ильич, стали обыскивать его карманы, приставив к его вискам дула револьверов, забрали браунинг и кремлевский пропуск… — Что вы делаете, ведь это товарищ Ленин! Вы-то кто? Покажите ваши мандаты. — Уголовным никаких мандатов не надо… Бандиты вскочили в автомобиль, направили на нас револьверы и пустились во весь опор по направлению к Сокольникам…»157 Ленин, похоже, счел «сделку» с бандитами (автомобиль, оружие, документы, деньги за свободу) удачной, коли он сослался на этот случай как прецедент удачного компромисса. «Представьте себе, — пишет Ленин в „Детской болезни „левизны“ в коммунизме“, — что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами… Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу»158. Вся Москва была поставлена на ноги. ВЧК усилила карательные операции. По сути, в столице было введено военное положение. Через пару недель начальник уголовного розыска К. Г. Розенталь докладывал:
Нетрудно заметить большевистский размах: «Немедленно арестовываются все лица, заподозренные в причастности к нападению…» Участвовало в бандитском налете три человека, а арестовали до 200… Охрану Ленина заметно усилили. В апреле 1919 года по предложению Сталина ЦК обсуждает вопрос об усилении гарантий безопасности Ленина160. Атмосфера поиска врагов и террористов стимулировала не только принятие действительно необходимых мер, но рождала подозрительность, недоверие, шпиономанию. Категория бдительности стала одной из самых любимых революционерами всех уровней и рангов.
Таких, как Яковенко, было уже тогда много. Со временем такими станет почти вся страна. Ведь революционной, большевистской доблестью было найти, разоблачить, пресечь, выявить, обезвредить, сокрушить… Конечно, на Ленина охотились. Но после покушений 1918 года его стали лучше охранять. Вождь большевиков был более неуязвим по сравнению с остальными вождями и потому, что он редко покидал Кремль. Ленин никогда не выезжал на фронты, не посещал губернии, не ездил в создаваемые республики, предпочитая руководить из-за стен московской цитадели. Правда, в 1922 году он совсем было уже собрался вместе с Чичериным поехать на международную конференцию в Геную. Но нездоровье помешало. К тому же ВЧК давала плохую информацию. Уншлихт докладывал: «…При сем препровождаются сведения, полученные из достоверного источника, о готовящемся покушении на тт. Ленина и Чичерина со стороны поляков. Поляки готовят покушение на Ленина и Чичерина в случае их поездки на конференцию в Геную. Они заинтересованы, чтобы это случилось не на их территории…»162 В последующем не раз осуществлялись меры по усилению безопасности вождя. Например, Оргбюро ЦК 7 апреля 1919 года направило коменданту Кремля перечень дополнительных мер охраны Ленина:
Покушения на Ленина — особенно связанное с именем Фани Ефимовны Каплан — имели два глубоких исторических последствия, наложивших неизгладимый отпечаток на всю советскую историю. Последствие первое связано с началом социального идолопоклонства. Покушение на Ленина породило уродливую форму «солидарности» с вождем, связанную с безбрежным восхвалением его заслуг, ума и воли. «Цвета» славословия носили псевдонародный характер, ибо были пронизаны идеологическими мотивами, проявлялись в пустой, малосодержательной, часто наивной риторике. Извечная приверженность в России феномену «доброго царя» быстро нашла новый объект своего выражения и приложения. На эту особенность дальнейшего общественно-политического развития советской России после покушения на Ленина обращают внимание в своих книгах Рональд Кларк и Нина Тумаркин164. Как писал Л. Б. Красин, один из самых проницательных большевистских руководителей, «попытка убить Ленина сделала его гораздо более популярным, чем он был до нее»165. Естественное сострадание, сочувствие простых людей, подогреваемое агитпропами и комиссарами, породило устойчивую форму идолопоклонства, которая затем получила уродливое выражение в культе Сталина при сохранении «божественности» Ленина. Земной бог, которого сделали большевики из Ленина, породил целую псевдокультуру поклонения со своими правилами, ритуалами, обычаями. Экзальтированный статус Ленина, справедливо пишет Н. Тумаркин, «позволил высшему партийному руководству присвоить себе исключительное право определять, в каких выражениях следует его описывать»166. Покушение на Ленина, таким образом, дало возможность создаваемой Системе быстрее оформить естественное для нее преувеличение роли своего лидера. Отсутствие у Ленина тщеславия не могло играть решающей роли в предотвращении этого идолопоклонства. Монополия на власть всегда ищет лицо, которое обожествляет. Это первое тяжелое последствие покушения. Оно дало простор для действия глубинных внутренних причин. Другое последствие связано с массовым переходом к самому отвратительному социальному методу действия — неограниченному насилию. Еще до принятия декрета ВЦИК о терроре начались массовые расстрелы. Вскоре после покушения на Ленина в Петровском парке в присутствии публики расстреляли бывшего министра юстиции Щегловитова, бывшего министра внутренних дел Хвостова, бывшего директора департамента полиции Белецкого, бывшего министра Протопопова, протоиерея Восторгова и еще десятки людей. Белецкий, правда, пробовал, когда всех выстроили у стены, бежать. Но был застрелен. После расстрела команда расстрельщиков обобрала убитых…167 Дело не только в том, что глубоко безнравственно в государственной политике руководствоваться чувством мести, возмездия, кровавой расплаты. Самое печальное заключается в возведении бесправия в ранг закона. Ибо «революционное право» — это беспредел. И это не является случайным. К осени 1918 года прочность советской власти упала до самого низкого уровня. Казалось, еще один толчок, даже собственное неосторожное движение, и «первое пролетарское государство рабочих и крестьян» рассыплется, как песочная детская фигурка. Но, как это ни покажется парадоксальным, покушение спасло большевиков, спасло режим «пролетарской диктатуры», вызвало второе дыхание у государственного организма. Весьма красноречиво об этом сказал «любимчик революции» Троцкий. «В эти трагические дни (после покушения. — Д.В.) революция переживала внутренний перелом. Ее „доброта“ отходила на второй план. Партийный булат получал свой окончательный закал. Возрастала решимость, а где нужно — и беспощадность… Что-то сдвинулось, что-то окрепло, и замечательно, что на этот раз революцию спасла не новая передышка, а, наоборот, новая опасность…»168 Троцкий прав: перед лицом грозной опасности большевики взяли на вооружение самый отвратительный метод спасения государства — метод массового террора против собственного народа. Войну империалистическую, как и обещал Ленин, большевики превратили в гражданскую. В этом деле им способствовали многие. В том числе и те, кто помог прогреметь выстрелам вечером 30 августа 1918 года у завода Михельсона, что в 3-м Щипковском переулке… Гильотина террора Покушение на Ленина стало рубежом, когда террор индивидуальный сменился террором массовым, когда он стал важнейшим компонентом государственной политики. Ленин долго этого добивался. Троцкий вспоминал, что, когда обсуждали написанный им проект «Отечество в опасности», левый эсер Штейнберг решительно восставал против тезиса об уничтожении на месте всякого, кто будет оказывать помощь врагам: — Наоборот, — воскликнул Ленин, — именно в этом настоящий революционный пафос (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора? Ленин не пропускал ни одного случая, когда при нем говорилось о революции, о диктатуре, чтобы не заметить: — Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая это великая революция? Одна болтовня и каша…169 Впрочем, подобное можно прочесть не только у Троцкого, но и у самого Ленина. В своей брошюре «Очередные задачи советской власти» Ленин с сожалением пишет, что «наша власть — непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо»170. Ленин требовал, настаивал на решительных действиях, жестких санкциях, репрессиях как методе, с помощью которого можно было заставить людей бороться за его лозунги и призывы. Председатель Совнаркома был человеком, который умел добиваться поставленных целей. В самые напряженные моменты он мог, говорил Троцкий, становиться как бы «глухим и слепым по отношению ко всему, что выходило за пределы поглощавшего его интереса». Сила влияния Ленина заключалась в том, что он умел внушать и убеждать. К моменту покушения на заводе Михельсона террор ВЧК был уже феноменом, от которого леденело под сердцем. Выстрелы в Ленина пришлись как нельзя кстати. Только ценой террора, только при его помощи можно было заставить солдат новой армии воевать под Казанью и в других местах, только террором можно было вынудить контрреволюцию пригнуть голову, только террор был способен обеспечить поступление хлеба. Так считали соратники Ленина. По инициативе Свердлова и Дзержинского на обсуждение заседания Совета Народных Комиссаров 5 сентября (через неделю после покушения!) был вынесен вопрос о массовом терроре. Заседание в отсутствие Ленина вел Свердлов. В зале находились Цюрупа, Брюханов, Каменев, Крестинский, Красиков, Курский, Винокуров, Семашко, Петровский, В. М. Бонч-Бруевич, Эльцин, Юрьев, Дауге, Свидерский, Скорняков, Ногин, Владимиров, Пестковский, Покровский, Красин, Рыков, Середа, Рузер, Н. Петровский, Чуцкаев, Дементьев, Гуковский, Соловьев, Хмельницкий, В. Д. Бонч-Бруевич, Милютин, Шляпников, Мельничанский, Матрозов, Луначарский, Ландер, Шмидт, Зелист, Чичерин, Козлов, Галкин. Эти люди (в протоколе № 192 заседания Совнаркома присутствующие приводились не по алфавиту) слушали доклад Дзержинского. Он был краток. Буржуазия и ее пособники подняли голову. Нужно отрубить голову гидре. Находясь под впечатлением покушения и волны требований пролетариата «революционной рукой» положить конец враждебным вылазкам, народные комиссары были готовы принять любой, самый жесткий документ. Было принято печально знаменитое постановление Совета Народных Комиссаров «О красном терроре». Приведем его полностью (когда Ленин ознакомился с ним, то остался доволен. Это уже не походило на «кашу»).
В отсутствие Ленина постановление подписали народный комиссар юстиции Д. Курский, народный комиссар по внутренним делам Г. Петровский, управляющий делами Совнаркома Вл. Бонч-Бруевич. В этом акте, превращающем террор в государственную политику, поражает размах и социальный цинизм постановления. «Обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью», «большая планомерность» террора, «концентрационные лагеря», «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям» — эти жуткие фразы не просто отражают аморальность рождавшейся системы, но и исторический приговор ей. Как писал еще в 1924 году Сергей Петрович Мельгунов, «моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе»172. Может быть, был прав Томас Карлейль, писавший, что «цивилизация все еще только внешняя оболочка, сквозь которую проглядывает дикая, дьявольская природа человека. Он все еще остается созданием природы, в котором есть как небесное, так и адское»173. Как во времена Великой Французской революции, когда серп гильотины непрерывно жал скорбную ниву, залпы сотрудников ЧК прореживали народную массу… Большевистская система была намерена «планомерно» насаждать в обществе атмосферу страха и рабского повиновения властям. Заместитель Председателя ВЧК и Председатель Революционного трибунала Петерс в интервью, данном в ноябре 1918 года, заявил: «До убийства Урицкого в Петрограде не было расстрелов, а после него — слишком много и часто без разбора, тогда как Москва в ответ на покушение на Ленина ответила лишь расстрелом нескольких царских министров». Заметьте: «лишь нескольких министров». Человек, допрашивавший Фани Каплан, знал, что «за покушение на Ленина» были расстреляны сотни людей. Месть возводится в ранг высшей революционной политики. Но тут же в интервью Петерс пригрозил: «Я заявляю, что всякая попытка русской буржуазии еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором»174. Может быть, это самый страшный грех, который лежит на большевиках, — война против собственного народа. Могут возразить: террор применялся только по отношению к лицам, уличенным в преступных действиях против властей. Это не так. По инициативе Ленина в 1918 году широко практиковался институт заложничества — бесчеловечная норма репрессий против невинных. Еще за месяц до принятия декрета о красном терроре Ленин рекомендует Цюрупе: «…Проект декрета — в каждой хлебной волости 25–30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков…» Цюрупа, обескураженный рекомендацией столь крутых мер, в ответной записке «обошел» вопрос о заложниках. Ленин тут же быстро реагирует (дело было на заседании Совнаркома): «Цюрупе. Насчет заложников Вы не ответили…» Александр Дмитриевич Цюрупа, нарком продовольствия республики, пытается «отбиться», ибо само заложничество пугает, да и как его организовать? Хлопотно… Ленин решительно настаивает. В новой записке Цюрупе Председатель Совнаркома уточняет свою идею: «Я предлагаю заложников не взять, а назначить поименно по волостям. Цель назначения: именно богачи, как они отвечают за контрибуцию, отвечают жизнью за немедленный сбор и ссыпку излишков хлеба…»175 Еще до декрета о красном терроре Ленин предлагает его разновидности. Как быстро у него работает ум! Еще год с небольшим назад он обвинял самодержавие и царя в репрессиях, бессмысленном насилии, полицейщине. Гнев был столь благородным и неподдельным! Но прошло немного времени, и Ленин демонстрирует робеспьеровскую решительность и беспощадность. Ревнители ленинского гуманизма могут «оправдать» эти шаги обстоятельствами, вынужденностью, единичностью случаев. Но это не так. Факты эти массовы. Они были методами ленинской работы в годы гражданской войны:
Особую его ненависть вызывают кулаки — зажиточные крестьяне. Изначально богатство людей в представлении Ленина и его последователей — несмываемый грех, искупить который можно только конфискациями и кровью. ВЧК было у кого учиться революционной решительности и беспощадности:
Когда мы говорим или думаем о ГУЛАГе, страшной чистке 1937–1939 годов, всевластии карательных органов, то эти зловещие явления обычно связываем прежде всего с именем Сталина, Берии. Но действительным «отцом» большевистских концлагерей, расстрелов, массового террора и надгосударственности «органов» был, конечно, Ленин. Ведь он предлагает расстреливать «колеблющихся», притом «никого не спрашивая», быстро, без «идиотской волокиты»; становятся вполне понятны методы сталинской инквизиции, способной расстрелять человека на основании лишь одних подозрений. Ленин явился не просто вдохновителем революционного террора, но и инициатором придания ему масштабного государственного характера. Когда был убит Моисей Маркович Володарский — комиссар по делам печати, пропаганды и агитации, Ленин ждал решительных действий петроградских большевиков. Но они были вялыми, «половинчатыми». Ленин быстро пишет хлесткое письмо:
Можно приводить многие документы подобного характера, где Ленин, по сути, исподволь готовил государственный документ, нацеливающий партию, власть на «массовидный террор». Ленин не только разработчик «теории социалистической революции», «учения о партии», «о государстве» и множества других «теорий» и «вкладов» в марксизм, но и, безусловно, основоположник теории и практики большевистского терроризма. По поручению Ленина ВЧК регулярно готовила планы борьбы с контрреволюцией на различные периоды. В июне 1921 года заместитель Председателя ВЧК Уншлихт докладывает Ленину (сделаю лишь некоторые извлечения): «— В первую очередь ВЧК предполагает продолжать свою интенсивную работу по разрушению организационного аппарата партий эсеров и меньшевиков, вылавливая как отдельных подпольных работников, так и руководителей организаций. Необходимо провести массовые операции по указанным партиям в государственном масштабе… — ВЧК развивает усиленно агентурную работу за границей среди означенных партий. — Всякого рода беспартийные, рабочие, крестьянские и другие конференции созываются с сугубой осторожностью… — Разработать план в 2-недельный срок разоружения крестьянского населения во всех губерниях… — Осуществить учет и регистрацию всех бывших помещиков, крупных арендаторов, бывших полицейских, бывших офицеров… — Провести чистку государственного и экономического аппарата… — Особая чистка в Самарской, Саратовской, Тамбовской губерниях и области немцев Поволжья…»179 Я утомил читателя. Но, думаю, он теперь имеет представление о программе полицейских действий, которые выполняли не только Дзержинский и Уншлихт, но и Сталин с Менжинским, Ежовым и Берией. Этот документ, одобренный и завизированный Лениным, — наглядный пример формирования тотальной карательной системы. Читая подобные документы и материалы, с трудом понимаешь, как человек, рассуждавший о музыке Бетховена, коллариях Спинозы, императиве Канта, любивший убеждать и Горького и Луначарского в том, как большевики ценят интеллигенцию, мог соглашаться с тотальной полицейщиной. Как мог Ленин, претендовавший на роль вождя «нового мира», собственной рукой писать слова: «повесить», «расстрелять», «взять в заложники», «посадить в концентрационный лагерь»… И это ведь не оставалось словами. И вешали, и расстреливали, и брали в заложники, и сажали в концентрационный лагерь… Как мы знаем, когда большевики вошли в длинную и зловещую долину террора, правовым основанием расстрелов была лишь их «революционная совесть» и скороспелые декреты Совнаркома, поощряющие массовидный террор. Но когда эта большевистская практика стала повседневной, трагически обычной, временами — массовой, Ленин почувствовал необходимость теоретического и практического «обоснования» политики беззакония. Можно было бы долго рассказывать о научных изысках вождя в этой области, однако достаточно привести один его «теоретический фрагмент». В ноябре 1920 года в журнале «Коммунистический Интернационал» была опубликована ленинская статья «K истории вопроса о диктатуре». Заявив привычно в начале статьи, что «кто не понял необходимости диктатуры любого революционного класса для его победы, тот ничего не понял в истории революций…»180, Ленин формулирует ряд положений, призванных оправдать и обелить революционный террор. Чего только стоит его формула: «Диктатура означает — примите это раз и навсегда к сведению… — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть»181. Не на закон, заметьте… Как в шайке бандитов. Ленину очень нравится жонглировать идеей: диктатура — это власть силы, а не закона. В статье это повторяется многократно, говоря словами Горького, с «логикой топора». Поразительно, но Ленин просто любуется своим страшным научным открытием: «Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть — это и есть диктатура»182. Ленину так нравится теоретическая находка, которая сразу же все объясняет и оправдывает, что он дает даже свою дефиницию: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». По Ленину, «революционный народ» непосредственно «чинит суд и расправу, применяет власть, творит новое революционное право»183. Расправа от имени диктатуры пролетариата и есть, по Ленину, «революционное право». Даже если учесть, что мы судим о «научном» и политическом творчестве Ленина спустя многие десятилетия после того, как он писал эти строки, испытываешь содрогание от безапелляционной социальной жестокости вождя русской революции. Все правотворчество и «революционная практика» большевиков опирались и исходили из возможности власти, не ограниченной «никакими законами, никакими абсолютно правилами…». Глубочайший антигуманизм, извращающий все программы и цели, провозглашенные «идеалистами». Немаловажная деталь: до революции Ленин, хотя и обладал решительностью делать необычные выводы («превратить войну империалистическую в войну гражданскую»), но никогда, за редкими исключениями, не опускался до «логики топора», палаческой методологии. Положив свои руки на штурвал российского большевистского корабля, Ленин едва заметным движением плеч сбросил плащ социал-демократа, быстренько напялив на себя одеяние якобинца. Все его мировоззренческие и политические установки исходят из макиавеллистской посылки: удержать власть любой ценой! А эти «редкие исключения» до октября 1917 года все же были. То была, так сказать, теоретическая репетиция. В 1905 году Ленин в своих заметках «О терроре» фактически оправдывает вооруженное насилие Он пишет, что «при неслыханной жестокости правительственных преследований… политические убийства являются совершенно естественным и неизбежным ответом со стороны населения»184. Видимо, «неслыханные жестокости правительственных преследований» Ульянов испытал в Шушенском, где он оттачивал свое перо, отдыхал, охотился, занимался перепиской… Но Ленин не ограничится теоретическим обоснованием «законности» террористической политики, он примет самое непосредственное участие в кровавом «творчестве». Его переписка с Дмитрием Ивановичем Курским, наркомом юстиции республики, например, весьма красноречива и показательна. Ленин наивно надеется, что с помощью органов юстиции можно избежать начавшегося формирования огромного малоподвижного чудовища бюрократии. Особенно вождя волнует «волокита». Он предлагает Курскому придавать фактам волокиты политическую окраску: «…обязательно этой осенью и зимой 1921/22 года поставить на суд в Москве 4–6 дел о московской волоките, подобрав случаи „поярче“ и сделав из каждого суда политическое дело…185. Ленин продолжает надеяться, что комиссариат юстиции сможет навести „революционный порядок“ в советском аппарате, уже в первые же годы погрязшем в рутине бюрократии. „В наших гострестах, — пишет Председатель Совнаркома Курскому, — бездна безобразий. И худшие безобразники, бездельники, шалопаи, это — .добросовестные“ коммунисты, кои дают себя добросовестно водить за нос НКюст и Ревтриб отвечают в первую голову за свирепую расправу с этими шалопаями и с белогвардейцами, кои ими играют…»186 Ознакомившись с «безобразиями» в комитете по делам изобретений (как пишет Ленин, «в этих учреждениях имеется достаточное количество ученых шалопаев, бездельников и прочей сволочи…»), вождь вновь взывает к Курскому: «Нужно в Ревтрибунале поставить политический процесс, который как следует перетряхнул бы это „научное“ болото…»187 Но эта «записочная» форма управления органами правосудия не отвлекает Ленина от главного: создания правовой базы для репрессивного аппарата. Хотя слово «правовой» в условиях диктатуры, как мы имели возможность ознакомиться, имеет мало отношения к правосудию. В 1922 году Народный комиссариат юстиции приступил к разработке Уголовного кодекса РСФСР. Ленин не раз встречался с Курским, писал ему записки и даже формулировал проекты статей. В записке, отправленной наркому юстиции, Ленин без обиняков сразу же пишет:
Через два дня юрист Ленин шлет новое послание Курскому, являющееся, по сути, методологическим и политическим указанием: «…Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом; а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле…»189 Более откровенно не скажешь: террор надо «узаконить принципиально» и сформулировать сферу применения террора «как можно шире…». Но Ленин не довольствуется этими общими принципиальными указаниями, он демонстрирует сам, как это нужно делать. К записке приложены два варианта, показывающие, как нужно «расширять применение расстрела». Приведем только первый вариант статьи (второй мало чем отличается от первого): «Пропаганда, или агитация, или участие, или содействие организациям, действующие (пропаганда и агитация) в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к насильственному ее свержению, путем ли интервенции, или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. п. средствами, карается высшей мерой наказания, с заменой, в случае смягчающих вину обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу»190. Перо юриста! Ленинское творчество не было забыто. В Уголовном кодексе РСФСР в разделе «Контрреволюционные преступления», особенно в статье 58-й с ее многочисленными модификациями, полностью учтены формулировки Ленина. За попытку «свержения», «оказание помощи международной буржуазии», за шпионаж, за пропаганду и агитацию статья 58 предусматривала расстрел и другие меры наказания191. Так что бесчисленные политические узники ГУЛАГа, «террористы», «шпионы», «вражеские агитаторы», «содействовавшие буржуазии» получали свои приговоры и сроки по статье, у истоков которой стоял сам Ленин. Впрочем, раньше это и не скрывалось. В 45-м томе Полного собрания сочинений В. ИЛенина, вышедшем в 1970 году, констатируется в редакционных примечаниях как особая заслуга вождя: «Предложения Ленина были учтены при дальнейшей разработке раздела Уголовного кодекса „О контрреволюционных преступлениях“»192. Ленину принадлежит особая роль в становлении и занятии исключительного места в советской жизни, как было принято тогда говорить, «карательных органов». Это священный патрон ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Здесь Ленин не развивал марксизм, а творил заново, был пионером. Ведь Маркс и Энгельс не оставили «указаний», как должны создаваться и функционировать «карательные органы» пролетарской диктатуры. Ленин — патрон «че-ка», глава ордена чекистов-коммунистов ВЧК, созданная в декабре 1917 года, вскоре по предложению Ленина получает права внесудебной расправы. Эти всесильные органы имели полномочия арестовывать, вести следствие, выносить приговоры и приводить их в исполнение. Десятки тысяч людей были расстреляны без суда в застенках ВЧК. Но этого казалось мало. На заседании Политбюро 14 мая 1921 года под председательством Ленина принимается решение «О расширении прав ВЧК в отношении применения высшей меры наказания»193. Большевики террор ВЧК освящали «партийными идеалами», тесно увязывали свою деятельность с партийными, решениями. В июне 1918 года (за три месяца до принятия декрета «О красном терроре») на партийной конференции чекистов были приняты решения:
Очень часто решения Политбюро предрешают выводы суда. Так, на его заседании было принято постановление «О главарях басмачей». Там сказано: «Обязать Средне-Азиатское бюро ни в коем случае не выпускать из рук главарей басмачей и немедленно передавать их суду Ревтрибунала, имея в виду применение высшей меры наказания»195. Приговор окончательный. Членам Политбюро невдомек: окончательный приговор выносит только История. Ленин лично занимается деятельностью ВЧК; следит за назначениями, снабжением, даже «техникой» реализации ею своих функций: охрану и надзор довести до совершенства (особые загородки, деревянные загородки, шкафы или загородки для переодевания, внезапные обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам уголовно-розыскного искусства и т. д. и т. д.196. Читая эти строки, можно подумать, что их писал профессионал сыскной службы. Ленин не гнушался и сам давать указания на обыски и аресты.
И впрямь похоже на почерк профессионала-руководителя контрразведки: даже указано с подчеркиванием, что арест полезно «провести ночью». Но нет, это указание подписано Лениным. Ленин, как и любой жрец диктатуры, всегда подозревает в возможности утраты «секретов», раскрытии большевистских планов, происках заграницы против режима. Даже когда в связи с голодом в России в страну поехали иностранцы для организации раздачи продовольствия, это Ленину показалось опасным. Он пишет:
Политбюро уже привычно выступает в роли полицейского органа. Мы десятилетиями воспитывались на ленинской «доброте». Бесчисленные книги воспоминаний о Ленине пережевывают одни и те же хрестоматийные факты и примеры о ленинской заботе, простоте, безмерной доброте вождя. Известный историк Михаил Геллер в одной из своих работ приводит такой эпизод. Вскоре после смерти Ленина Мария Ильинична рассказала трогательную историю о человеке, приговоренном к расстрелу в 1919 году и помилованном по указанию Ленина (подобный случай действительно имел место. — Д.В.). - Скажите, — спрашивает Мария Ильинична, — в какой части света можно найти главу государства, который проявил бы столько внимания к человеку, совершенно для него незнакомому и чуждому? М. Геллер проводит меткую историческую аналогию: Жюль Мишле ссылается на такой эпизод. В салоне придворной дамы Людовика XV сидел врач. Внезапно в салон вошел король и сразу же вышел. Врач при виде монарха вздрогнул и побледнел. — Что с вами? — спросила дама. — Вы испугались? — Конечно, — молвил врач. — Ведь это человек, который может приказать, чтобы мне отрубили голову. — Помилуйте, король так добр… Мишле видит в этом сказе причину Французской революции, которая свергла строй, при котором единственной гарантией, что человеку не отрубят голову, была лишь доброта короля…199 «Доброта» Ленина была особая, «революционная». Из Царицына сообщали, что некая Валентина Першикова разрисовала портрет Ленина, вырванный из какой-то брошюры. Недремлющая губчека ее тут же арестовала. Ленин великодушен:
Доброта добротой, но на всякий случай следить надо… Ленин был тем человеком, который выдал ЧК индульгенцию на безгрешность. Фактически уже вскоре после революции контроль над карательными органами осуществлялся лишь Политбюро, а затем — только первым лицом в государстве и партии. Если возникал конфликт между ВЧК и какими-либо государственными органами, Ленин неизменно вставал на сторону чекистов. В декабре 1917 года председатель следственной комиссии при Петроградском Совете М. Козловский выразил протест ВЧК и написал письмо Ленину против «необоснованных расстрелов».
Ленин накладывает резолюцию:
Ну а если Дзержинский протестует, то Ленин всегда на его стороне, ведь ВЧК — «разящий меч революции»… Очень быстро ВЧК стала едва ли не главным атрибутом государства, которая наводила страх не только на «массы населения», но и на правоверных большевиков. Николай Васильевич Крыленко позже писал, что ВЧК быстро превратилась в наркомат, «страшный беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда всего того, что творилось в ее недрах»202. Чувствуя рост глухой враждебности к ВЧК, Дзержинский с согласия Ленина вошел с предложением в ЦК РКП(б) о сокращении применения высшей меры наказания в губерниях без утверждения приговоров в Москве, самой ВЧК. Одновременно Дзержинский предлагает усиление применения ВМН (высшей меры наказания. — Д.В.) «против должностных преступлений на хозяйственном фронте»203. Ленин, конечно, согласен. Когда же была сделана попытка поставить репрессивную деятельность ВЧК под контроль Народного комиссариата юстиции, Дзержинский взбунтовался: «Отдача ВЧК под надзор НКюста роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших „беззакониях“… Это акт не надзора, а акт дискредитирования ВЧК и ее органов… ЧК находится под надзором партии»204. Дзержинский был неточен: уже и тогда партия не контролировала ВЧК. Этот карательный орган был подотчетен лишь первому лицу в партии. Таковой стала эта зловещая традиция. Так постепенно, но весьма быстро ВЧК становится государством в государстве, имея право творить суд над любым гражданином по своему усмотрению. Но наряду с ВЧК не сидели сложа руки и трибуналы (так были названы новые суды по аналогии с Великой Французской революцией). Как вспоминал Сергей Кобяков — защитник в революционном трибунале, «приговоры этих трибуналов не могли быть обжалованы ни в апелляционном, ни в кассационном порядке Приговор никем не утверждался и должен был приводиться в исполнение в течение 24 часов…»205. Конечно, по своему размаху деятельность трибуналов не могла идти в сравнение с «эффективностью» и масштабами ВЧК, но тем не менее и эти суды лишали жизни тысячи людей, часто лишь за одну принадлежность к «эксплуататорскому» классу. Мы не располагаем обобщенной статистикой за республику, но хотели бы привести несколько красноречивых цифр частного порядка. В 1921 году, когда гражданская война начала затухать и боевые действия резко сократились, военные трибуналы по-прежнему «трудились» не покладая рук и перьев. И хотя в 1921 году было расстреляно военнослужащих в несколько раз меньше, чем, допустим, в 1918 или 1919 году, размах революционного террора среди военных способен поразить воображение. Как докладывали Троцкому заместитель военной коллегии Верхтриба ВЦИК Н. Сорокин и заведующий учетно-статистической частью Трибунала ВЦИК М. Строгович, в 1921 году было расстреляно военнослужащих: в январе — 360 человек, в феврале — 375, в марте — 794, в апреле — 740, в мае — 419, в июне — 365, в июле — 393, в августе — 295, в сентябре — 176, в октябре — 122, в ноябре — 11, в декабре — 187. Всего уничтожено бойцов и командиров в 1921 году 4337 человек…206 И это в году, когда ветер победы наполнил паруса «красных» и все их военные поражения остались позади. Иногда Ленин сам снисходил до указаний, как проводить тот или иной процесс. Так, на заседании Политбюро 27 августа 1921 года (был узкий круг; кроме Ленина присутствовали Троцкий, Каменев, Зиновьев, Молотов, Сталин) быстро, среди других, рассмотрели вопрос о предании суду барона Унгерна. Ленин предложил постановление, согласно которому следовало устроить публичный процесс, но с заранее известным и определенным концом — расстрелом. Такие формулы следует читать без комментариев, ибо совсем непонятно: при чем здесь суд? Крови на руках Унгерна действительно много. Но решение Политбюро не имеет отношения к суду, а есть политическая команда. Властная и безапелляционная, как приговор. Ленин в этих трех строчках и следователь, и прокурор, и судья. Адвоката не требовалось. Но расстреливали не только буржуазию, рабочих, крестьян, красноармейцев. В самой ВЧК патронов не жалели и на собственных сотрудников, если они вызывали подозрение. Вот выдержки из заявления работников Кушкинского отделения особого отдела Туркестанского фронта в ЦК РКП(б), направленного в марте того же, 1921 года. В заявлении, подписанном группой чекистов, говорилось, что в особых отделах ЧК участились расстрелы. «Расстреливают сотрудников за разные преступления, и никто из коммунистов, находящихся в этих пролетарских карательных органах, не гарантирован от того, что завтра его не расстреляют, подводя под какую-либо рубрику…» Авторы заявления пишут, что «коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат… Он не может сказать о своих взглядах, излить свои нужды, так как за все грозят расстрелом». В сотрудниках в результате их работы, а также угрозы постоянной кары «развиваются дурные наклонности, как высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм и т. д., и они постепенно образуют „особенную касту“»207. Эта «особенная каста» была предметом постоянной заботы Ленина. Для вождя нужно обеспечить лишь одно качество ВЧК — верность ему, верность партии, верность революции. Это знают, это чувствуют и пытаются помочь новыми предложениями. Известный нам Я. С. Ганецкий предлагает Ленину установление еще большего единства ВЧК и партии. Важно, пишет Ганецкий, «установить самую тесную связь партийных организаций с чрезвычайными комиссиями… Обязать всех членов партии, занимающих ответственные посты, сообщать в чрезвычайные комиссии все сведения, поступающие к ним как частным, так и официальным путем и представляющие интерес для борьбы с контрреволюцией…»208. Ленин оставляет свою помету на письме «Т. Ганецкий! Говорили ли об этом с Дзержинским? Позвоните мне. Ваш Ленин». Без сомнения, предложение Ганецкого, человека, очень близко знавшего Ленина, по душе последнему. Пожалуй, свою любовь к ВЧК Ленин выразил в фразе: «Хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист»209. Ленинская школа террора включала в себя много форм: заложничество, выселение, лишение советского гражданства, расстрелы по пустяковым поводам, провокационные ловушки. В последующем Менжинский, Ягода, Ежов, Берия изощрялись, опираясь на ленинскую «методологию» террора, изобретая новые его формы. Например, в апреле 1941 года заместитель наркома внутренних дел И. Серов санкционировал такое «чекистское мероприятие». Создали на советской территории на востоке ложную границу. Операция носила название «мельница». Около Хабаровска забрасывали со «специальным» заданием «проверяемых» за эту ложную границу (о чем несчастные не знали), на которой была ложная застава, ложная «японская миссия». Забрасываемый за границу человек арестовывался «японцами» (переодетыми чекистами). Жестоко допрашивался, затем «перевербовывался» и вновь «японцами» направлялся за «границу». Его вновь хватали, теперь уже настоящие чекисты. И поскольку у «японцев» эти люди под пытками часто сознавались в своих связях с НКВД, — осуждались особым совещанием обычно к расстрелу. Были расстреляны советские граждане С. И. Швайко, П. К. Куракин, С. С. Броилковский и сотни других людей. «Мельница» страшной провокации была остановлена лишь начавшейся войной. Ученики школы ленинского террора оказались весьма способными… При тяжелейшем экономическом положении республики Ленин никогда не отказывает ВЧК в финансовой поддержке Документов, подтверждающих эту историческую реальность, множество. Но приведем хотя бы один. Ленин, будучи Председателем Совета Труда и Обороны, подписывает в ноябре 1921 года постановление СТО об отпуске ВЧК «на особые надобности» дополнительной суммы в размере 792 000 рублей золотом210. На фоне голода и разрухи Политбюро ЦК РКП(б) 24 ноября 1921 года подтверждает это решение СТО, лишь уточнив сумму выделяемых средств211. ВЧК — эта российская гильотина революции — находится под постоянным присмотром Председателя Совнаркома. Он уже не скрывает, что в созданной им системе ВЧК — это один из важнейших атрибутов. Выступая в 1922 году на IX съезде Советов, Ленин признается, что «без такого учреждения власть трудящихся существовать не может…»212. А ведь еще за несколько недель до октябрьского переворота в 1917 году Ленин пространно писал в своем утопическом памфлете «Государство и революция», что с взятием власти пролетариатом тут же начнет разрушаться и отмирать государство… И вот откровение: без этого важнейшего, по Ленину, учреждения «власть трудящихся существовать не может». Взор Ленина не был способен охватить дальние горизонты социального развития. Он чаще смотрел непосредственно под ноги. А там были заботы текущего дня, его эксперименты с гигантской страной, со временем превратившейся в родину ГУЛАГа. Гильотина революции не могла обходиться только револьвером чекиста. Большевики уже в 1918 году стали создавать концентрационные лагеря. Правда, до размаха сталинского ГУЛАГа им еще было далеко. Проще было расстрелять. Но когда стало ясно, что гражданская война выиграна, залпы карателей постепенно переросли в нестройный треск револьверных выстрелов. А остальные контрреволюционеры, террористы, саботажники должны были заполнять бараки концлагерей. Действовали с размахом. Например, на заседании Политбюро под председательством Ленина 20 апреля 1921 года было принято решение создать такой лагерь на 10–20 тысяч человек в районе Ухты213. А уже через неделю на другом заседании Политбюро Дзержинский докладывал о плане «расселения кронштадтских бандитских матросов в карательной колонии на Ухте…»214. Затем ВЧК предложила создать новую колонию под Холмогорами215. И так без конца… Были они не первыми и не последними. Скоро вся секретная карта страны покроется зловещей болезненной сыпью лагерей, через которые за семь десятилетий ленинской власти пройдут миллионы людей. А ведь вроде для этих миллионов, как утверждал Ленин, свершалась Октябрьская революция. Уже в ходе гражданской войны был получен первый опыт депортации людей. Особенно много женщин и детей было переселено с Дона и Кубани после жестоких расправ с казачеством. Тысячи этих несчастных просто погибли в лагерях и в дороге. Троцкий даже пытался предвосхитить будущие сибирские «маршруты» Сталина. В августе 1920 года Председатель Реввоенсовета сообщал в Москву:
Возражений «не встречалось». Транспорта не было… В бывших партийных архивах, хранилищах КГБ-НКВД лежат залежи писем несчастных из бесчисленных лагерей. Хотя основная часть этих человеческих документов уничтожалась тюремщиками сразу же, немало писем сохранилось. Особенно много посланий той поры, когда началась коллективизация , когда стал реализовываться «ленинский кооперативный план». Не выбирая, приведу лишь несколько писем, которые, думаю, помогут мысленно погрузиться в то далекое и жестокое время.
Уцелевшие пытались как-то помочь ссыльным, а смельчаки даже ехали разыскивать несчастных. Вот письмо такого анонимного автора в «Москву, властям».
Такие слова могут идти только из глубин народного сердца. Неизбывная боль обманутых, поруганных людей. Русские люди привыкли страдать. Но те страдания, которые им уготовили большевики, не шли ни в какое сравнение с чем-либо в их истории. Потрясает, что, будучи загнанными на край земли, на верную погибель, без каких-либо шансов уцелеть, россияне свою боль нередко излагали поэтическим стоном своей души. Еще один анонимный автор отправил «кремлевским вождям» крик своего сердца: Вы многих людей расстреляли, Архипелаг ГУЛАГ стал создаваться сразу после октябрьского переворота. Ленин был его главным архитектором и творцом. Вождь большевиков, например, одобрительно отнесся к «изоляции в лагерях», срочно создаваемых, «громадных масс, выселяемых из восставших станиц Терека, Кубани, Дона»220. Плуг русской революции, как и обещал Ленин, «перевернул Россию». Мы редко задумываемся над тем, сколько по вине его последователей безвременно сгорело человеческих жизней, сколько похоронено надежд, сколько человеческой печали унесено рекой забвения… Напрасно ждали И. В. Крыленко, анонимные авторы писем и стихов, как и миллионы других несчастных, хоть какого-то облегчения. Ведь они, по словам Ленина, — «мелкая буржуазия». А она — «главный враг» революции. Если ее не уничтожить, то надо перевоспитать. Неважно, какой ценой. А весь этот процесс, по мысли вождя, вписывается в идею: «Учиться социализму»221. Большевики были уверены, что эта «учеба», это движение к социализму невозможны без гильотины. Для Ленина цель оправдывала средства. Любые. Как он писал: «Пусть моськи буржуазного общества, от Белоруссова до Мартова, визжат и лают по поводу каждой лишней щепки при рубке большого, старого леса»222. «Щепок», правда, были миллионы… Да и гильотина была не простая, а революционная. И создана она мыслью и делом главного творца октябрьского переворота Ульянова-Ленина. Большевикам не удалось сотворить Рай на Земле. Но создать Ад они сумели быстро. Примечания:Глава 4. ЖРЕЦЫ ТЕРРОРА id="n4_1">1. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С 172. id="n4_2">2. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. С 104–105. id="n4_3">3. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 311. id="n4_4">4. Там же. Т. 50. С 30. id="n4_5">5. Там же. С. 106. id="n4_6">6. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 186. id="n4_7">7. Седьмой съезд РКП(б). Стенографический отчет. С. 126, 129, 131. id="n4_8">8. См.: Там же С. 33, 50. id="n4_9">9. Там же. С. 209–210. id="n4_10">10. Там же. С 42. id="n4_11">11. Там же. С. 87. id="n4_12">12. Там же. С. 63. id="n4_13">13. Зиновьев Г. Е. Соч. Т. 7. Ч. 1. С. 544. id="n4_14">14. Там же. С. 537. id="n4_15">15. ЦГАСА, ф. 33 987, oп. 3, д. 2, л. 84–85. id="n4_16">16. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 2788, л. 1–4. id="n4_17">17. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 84–87. id="n4_18">18. Там же. Т. 35. С. 40. id="n4_19">19. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 100. id="n4_20">20. Там же. С. 111. id="n4_21">21. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 319. id="n4_22">22. АПРФ, ф. 3, оп. 24, д. 301, л. 144. id="n4_23">23. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 3734, л. 2–3. id="n4_24">24. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 5542, л. 1. id="n4_25">25. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 1927, л. 7. id="n4_26">26. См.: РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 5497, л. 2. id="n4_27">27. Новая заря. 1918. № 2. С. 3–4. id="n4_28">28. АПРФ, ф. 33, оп. 1, д. 2, л. 16. id="n4_29">29. Там же. Л. 25–27. id="n4_30">30. Ленин В. И. Военная переписка (1917–1920). М., 1956. С. 36. id="n4_31">31. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 497. id="n4_32">32. Новый журнал. 1986. № 162. С. 233. id="n4_33">33. Соломон Г. Среди красных вождей. Париж, 1930. Т. 1. С. 85. id="n4_34">34. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 459. id="n4_35">35. Новый журнал. 1986. № 162. С. 241, 243. id="n4_36">36. Там же. С. 243. id="n4_37">37. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 113. id="n4_38">38. См.: Там же. Т. 36. С. 525. id="n4_39">39. АВП, ф. 82, оп. 1, п. 5, д. 28. id="n4_40">40. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 56. id="n4_41">41. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 3, д. 13, л. 70–85; оп. 1, д. 572, л. 13–15. id="n4_42">42. Свердлов Я. М. Избр. произв. М., 1960. Т.З. С. 28–29. id="n4_43">43. Новый журнал. 1986. № 162. С. 259. id="n4_44">44. Мережковский Д. С., Гиппиус З. Н., Философов Д. В., Злобин В. А. Царство Антихриста. Мюнхен, 1921. С. 55–56. id="n4_45">45. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 41, л. 63. id="n4_46">46. Головин Н. И. Российская контрреволюция. Ч. I. Париж, 1937. С. 89–90. id="n4_47">47. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 133. id="n4_48">48. Там же. Т. 39. С. 343. id="n4_49">49. Там же. Т. 35. С. 204. id="n4_50">50. Там же. Т. 37. С. 40–41. id="n4_51">51. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 1338, л. 1–2. id="n4_52">52. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 106. id="n4_53">53. ЦГАСА, ф. 33 987, он. 1, д. 11, л. 229. id="n4_54">54. ЦГАСА, ф. 4, оп. 14, д. 7, л. 11. id="n4_55">55. Оликов С. Дезертирство в Красной Армии и борьба с ним. М., 1926. С. 27. id="n4_56">56. Там же. С. 29, 31, 32. id="n4_57">57. Директивы Главного командования Красной Армии (1917–1920). М., 1963. С. 18–19. id="n4_58">58. РЦХИДНИ, ф. 325, оп. 1, д. 403, л. 87а. id="n4_59">59. Ленин В. И. Военная переписка. М., 1956. С. 39, 133, 137. id="n4_60">60. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 209. id="n4_61">61. Там же. С. 189. id="n4_62">62. Там же Т. XXXIV. С. 65. id="n4_63">63. Там же. С. 122. id="n4_64">64. Троцкий Л. Д. О Ленине. 2-е изд. С. 117, 118. id="n4_65">65. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 202. id="n4_66">66. Ленин В. И. Из эпохи гражданской войны. М., 1934. С. 44. id="n4_67">67. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 109, л. 1. id="n4_68">68. Ленинский сборник. Т. XXIV. С. 12. id="n4_69">69. Архив НКВД-КГБ, арх. № 501, т. 3, л. 616. id="n4_70">70. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 121. id="n4_71">71. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 32, л. 311. id="n4_72">72. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 734, л. 1. id="n4_73">73. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 717, л. 1. id="n4_74">74. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 242. id="n4_75">75. Там же. С. 293. id="n4_76">76. Там же С. 372. id="n4_77">77. Там же. Т. 37. С. 511. id="n4_78">78. Там же. Т. 38. С. 325. id="n4_79">79. Гиппиус-Мережковская 3. Дмитрий Мережковский. С. 241. id="n4_80">80. Гиппиус 3. Избранная поэзия. Париж, 1984. С. 114. id="n4_81">81. Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921. С 149–150. id="n4_82">82. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 242. id="n4_83">83. РЦХИДНИ,ф. 19, оп. 1, д. 159, л. 1. id="n4_84">84. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 668–669. id="n4_85">85. Тридцать дней. 1934. № 1. С 15–19. id="n4_86">86. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 183. id="n4_87">87. Там же. Т. 31. С. 310. id="n4_88">88. Там же Т. 11. С. 41, 68, 158, 263, 294, 310, 329, 395 и др. id="n4_89">89. Там же Т. 34. С. 35, 56, 59,66, 285 и др. id="n4_90">90. Там же Т. 32. С. 97, 186; Т. 36. С. 85, 215, 269, 362. id="n4_91">91. Там же Т. 32. С. 268. id="n4_92">92. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6601, л. 1. id="n4_93">93. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6606, л. 1. id="n4_94">94. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6623, л. 1. id="n4_95">95. Троцкий Л. Д. Дневники и письма. Нью-Йорк: Эрмитаж. 1986. С. 101. id="n4_96">96. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 165–166. id="n4_97">97. См.: РЦХИДНИ, ф. 19, оп. 1, д. 158, л. 8. id="n4_98">98. Рабочая революция на Урале. Екатеринбург, 1921. С. 3–29. id="n4_99">99. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 30. id="n4_100">100. АПРФ, ф. 31, оп. 1, д. 4, л. 216. id="n4_101">101. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. I. С. 23–163. id="n4_102">102. См.: Рабочая революция на Урале. С. 3–29. id="n4_103">103. Архив ИНО ОГПУ, дело № 343, т. 2, л. 23–26. id="n4_104">104. Архив ИНО ОГПУ, литерное дело «Монархисты», 324, т. 2, л. 52. id="n4_105">105. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. I. С. 359–373. id="n4_106">106. АПРФ, ф. 3, оп. 58, д. 280, л. 1. id="n4_107">107. Там же. Л. 12. id="n4_108">108. Там же. С. 10. id="n4_109">109. Там же. Л. 12–13. id="n4_110">110. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 18, 19, 59. id="n4_111">111. Там же. Л. 28, 29, 30, 41. id="n4_112">112. Там же. Л. 52–54. id="n4_113">113. Там же. Л. 60,61. id="n4_114">114. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1. С. 245. id="n4_115">115. См.: Карлейль Т. Французская революция. С. 427–429. id="n4_116">116. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. П. С. 57. id="n4_117">117. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 48. id="n4_118">118. Исторический архив. М., 1957. № 5. С. 198. id="n4_119">119. ЦГАОР, ф. 130, оп. 1, д. 58, л. 13 об. id="n4_120">120. Литературная Россия. 1990. 21 сентября. № 38. С. 19. id="n4_121">121. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 43. id="n4_122">122. АПРФ. «Особая папка» (Протоколы Политбюро и Секретариата ЦК КПСС). id="n4_123">123. АПРФ. «Особая папка». Протокол заседания Политбюро № 68 от 4 апреля 1949 года, л. 1. id="n4_124">124. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 1, д. 1648, л. 4. id="n4_125">125. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 29. id="n4_126">126. Там же. С. 83–85. id="n4_127">127. ЦА КГБ, д. 4–200, л. 7. id="n4_128">128. Там же. Л. 8–10. id="n4_129">129. Спиридонова М. А. Из воспоминаний о Нерчинской каторге. М., 1926. С. 82–84. id="n4_130">130. РЦХИДНИ, ф. 4, oп. 1, д. 86, л. 5. id="n4_131">131. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. С. 309. id="n4_132">132. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 1, д. 85, л. 1. id="n4_133">133. Декреты Советской власти. М., 1964. Т. 3. С. 266. id="n4_134">134. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 5. С. 310. id="n4_135">135. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 152, 157–158. id="n4_136">136. Balabanoff A. Impression of Lenin. Unifersity of Michigan Press, 1984. P. 1–2. id="n4_137">137. РЦХИДНИ, ф. 4, on. 2, д. 453, л. 1–2. id="n4_138">138. См.: ЦА КГБ, д. 4–200, л. 8–11. id="n4_139">139. ЦА МБ РФ, 4–200, л. 22, 22 об. id="n4_140">140. ЦА МБ РФ, ф. 4, оп. 10, л. 2197, л. 126. id="n4_141">141. Там же. Л. 109. id="n4_142">142. ЦА МБ РФ, 4–200, л. 12, 12 об. id="n4_143">143. ЦА МБ РФ, ф. 4–200, л. 17. id="n4_144">144. Независимая газета. 1992. 29 августа. id="n4_145">145. Москва. 1958. № 11. с. 123–161. id="n4_146">146. ЦА МБ РФ, ф. 4, оп. 10, д. 2197, л. 101. id="n4_147">147. Там же. Л. 185–186. id="n4_148">148. Там же. Л. 191–192. id="n4_149">149. Balabanoff A. Lenin. Psychologische Beobachtungen und Betrachtungen. Hannover. 1959. S. 1–2. id="n4_150">150. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 3272, л. 1–2. id="n4_151">151. РЦХИДНИ, ф. 86, оп. 1, д. 35, л. 79. id="n4_152">152. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 6. С. 127, 129, 130, 147. id="n4_153">153. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 298–318. id="n4_154">154. Штурман Д. В. И. Лснин. С. 75. id="n4_155">155. См.: Семенов (Васильев) Г. И. Военная и боевая работа социалистов-революционеров в 1917–1918 годах. Берлин, 1922. С. 36–41. id="n4_156">156. См.: Правда. 1925. 14 января. id="n4_157">157. Ульянова М. И. О В. И. Лснине и семье Ульяновых. Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд. 1989. С. 113–117. id="n4_158">158. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 19. id="n4_159">159. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 26 388, л. 1–2. id="n4_160">160. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 3. id="n4_161">161. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 60, л. 15. id="n4_162">162. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 8–9. id="n4_163">163. Там же. Л. 1–1об. id="n4_164">164. Кларк Р. Ленин. Человек без маски. М., 1989. id="n4_165">165. L. Krassin. His Libe and Work by his wife. London, 1929. P.97. id="n4_166">166. N. Tumarkin. Lenin Lives! N.G. P. 106. id="n4_167">167. Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. VII. С. 273. id="n4_168">168. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. С. 121, 122. id="n4_169">169. Там же. С. 104, 105. id="n4_170">170. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С 1 %. id="n4_171">171. ГАРФ, ф. 130, оп. 2, д. 2, л. 241–242. id="n4_172">172. Мельгунов С. П. Красный террор в России. 2-е изд. Берлин, 1922. С. 6. id="n4_173">173. Карлсйль Т. Французская революция. С. 505. id="n4_174">174. Утро Москвы. 1918. № 21. 4 ноября. id="n4_175">175. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 145–146. id="n4_176">176. Там же. С. 186–187. id="n4_177">177. Там же. С. 189. id="n4_178">178. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 106. id="n4_179">179. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 641, л. 1–6. id="n4_180">180. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 369. id="n4_181">181. Там же. С. 376. id="n4_182">182. Там же. С. 380. id="n4_183">183. Там же. С. 383. id="n4_184">184. Ленинский сборник. Т. XXXVIII. С. 23. id="n4_185">185. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 1. id="n4_186">186. Там же С. 209. id="n4_187">187. Там же. С. 221. id="n4_188">188. Там же. С. 189. id="n4_189">189. Там же. С. 190. id="n4_190">190. Там же Т. 45. С. 189–190. id="n4_191">191. Уголовный кодекс РСФСР. М., 1938. С. 26–32. id="n4_192">192. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 549. id="n4_193">193. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 164, л. 2. id="n4_194">194. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 4, д. 194, л. 3–3 об. id="n4_195">195. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 302, л. 5. id="n4_196">196. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 222–223. id="n4_197">197. Ленинский сборник. Т. XXXVII. С. 114. id="n4_198">198. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 830, л. 1. id="n4_199">199. Вестник русского христианского движения. 1976. № 119. С. 193. id="n4_200">200. Ленинский сборник. Т. XXIV. С. 172. id="n4_201">201. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 133, л. 1–2, id="n4_202">202. Крыленко Н. В. Судоустройство РСФСР. М., 1923. С. 97. id="n4_203">203. РЦХИДНИ, ф. 76, оп. 3, д. 149, л. 8–8 об. id="n4_204">204. Там же. Л. 30–32 об. id="n4_205">205. Архив русской революции. Т. VII. С. 246. id="n4_206">206. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 141, л. 179. id="n4_207">207. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 84, д. 228, л. 13–13 об. id="n4_208">208. В. И. Ленин и ВЧК. М., 1975. С. 281. id="n4_209">209. Там же. С. 363. id="n4_210">210. См.: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 239. id="n4_211">211. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 234, л. 3. id="n4_212">212. В. И. Ленин и ВЧК. С. 544. id="n4_213">213. См.: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 153, л. 2–6. id="n4_214">214. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 190, л. 2. id="n4_215">215. Там же. Л. 3. id="n4_216">216. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 1, д. 392, л. 108. id="n4_217">217. ГАРФ,ф. 3316, оп. 1, д. 448, л. 71–72. id="n4_218">218. Там же. Л. 72, 73. id="n4_219">219. ЦГАНХ, ф. 7486, оп. 37, д. 198, л. 52–53. id="n4_220">220. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 463, л. 1. id="n4_221">221. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 255, 257. id="n4_222">222. Там же. С 193. Глава 4. ЖРЕЦЫ ТЕРРОРА id="n4_1">1. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С 172. 2. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. С 104–105. 3. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 311. 4. Там же. Т. 50. С 30. 5. Там же. С. 106. 6. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 186. 7. Седьмой съезд РКП(б). Стенографический отчет. С. 126, 129, 131. 8. См.: Там же С. 33, 50. 9. Там же. С. 209–210. 10. Там же. С 42. 11. Там же. С. 87. 12. Там же. С. 63. 13. Зиновьев Г. Е. Соч. Т. 7. Ч. 1. С. 544. 14. Там же. С. 537. 15. ЦГАСА, ф. 33 987, oп. 3, д. 2, л. 84–85. 16. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 2788, л. 1–4. 17. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 84–87. 18. Там же. Т. 35. С. 40. 19. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 100. 20. Там же. С. 111. 21. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 319. 22. АПРФ, ф. 3, оп. 24, д. 301, л. 144. 23. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 3734, л. 2–3. 24. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 5542, л. 1. 25. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 1927, л. 7. 26. См.: РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 5497, л. 2. 27. Новая заря. 1918. № 2. С. 3–4. 28. АПРФ, ф. 33, оп. 1, д. 2, л. 16. 29. Там же. Л. 25–27. 30. Ленин В. И. Военная переписка (1917–1920). М., 1956. С. 36. 31. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 497. 32. Новый журнал. 1986. № 162. С. 233. 33. Соломон Г. Среди красных вождей. Париж, 1930. Т. 1. С. 85. 34. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 459. 35. Новый журнал. 1986. № 162. С. 241, 243. 36. Там же. С. 243. 37. См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 113. 38. См.: Там же. Т. 36. С. 525. 39. АВП, ф. 82, оп. 1, п. 5, д. 28. 40. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 56. 41. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 3, д. 13, л. 70–85; оп. 1, д. 572, л. 13–15. 42. Свердлов Я. М. Избр. произв. М., 1960. Т.З. С. 28–29. 43. Новый журнал. 1986. № 162. С. 259. 44. Мережковский Д. С., Гиппиус З. Н., Философов Д. В., Злобин В. А. Царство Антихриста. Мюнхен, 1921. С. 55–56. 45. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 41, л. 63. 46. Головин Н. И. Российская контрреволюция. Ч. I. Париж, 1937. С. 89–90. 47. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 133. 48. Там же. Т. 39. С. 343. 49. Там же. Т. 35. С. 204. 50. Там же. Т. 37. С. 40–41. 51. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 1338, л. 1–2. 52. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 106. 53. ЦГАСА, ф. 33 987, он. 1, д. 11, л. 229. 54. ЦГАСА, ф. 4, оп. 14, д. 7, л. 11. 55. Оликов С. Дезертирство в Красной Армии и борьба с ним. М., 1926. С. 27. 56. Там же. С. 29, 31, 32. 57. Директивы Главного командования Красной Армии (1917–1920). М., 1963. С. 18–19. 58. РЦХИДНИ, ф. 325, оп. 1, д. 403, л. 87а. 59. Ленин В. И. Военная переписка. М., 1956. С. 39, 133, 137. 60. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 209. 61. Там же. С. 189. 62. Там же Т. XXXIV. С. 65. 63. Там же. С. 122. 64. Троцкий Л. Д. О Ленине. 2-е изд. С. 117, 118. 65. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 202. 66. Ленин В. И. Из эпохи гражданской войны. М., 1934. С. 44. 67. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 109, л. 1. 68. Ленинский сборник. Т. XXIV. С. 12. 69. Архив НКВД-КГБ, арх. № 501, т. 3, л. 616. 70. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 121. 71. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 32, л. 311. 72. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 734, л. 1. 73. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 717, л. 1. 74. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 242. 75. Там же. С. 293. 76. Там же С. 372. 77. Там же. Т. 37. С. 511. 78. Там же. Т. 38. С. 325. 79. Гиппиус-Мережковская 3. Дмитрий Мережковский. С. 241. 80. Гиппиус 3. Избранная поэзия. Париж, 1984. С. 114. 81. Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921. С 149–150. 82. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 242. 83. РЦХИДНИ,ф. 19, оп. 1, д. 159, л. 1. 84. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 668–669. 85. Тридцать дней. 1934. № 1. С 15–19. 86. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 183. 87. Там же. Т. 31. С. 310. 88. Там же Т. 11. С. 41, 68, 158, 263, 294, 310, 329, 395 и др. 89. Там же Т. 34. С. 35, 56, 59,66, 285 и др. 90. Там же Т. 32. С. 97, 186; Т. 36. С. 85, 215, 269, 362. 91. Там же Т. 32. С. 268. 92. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6601, л. 1. 93. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6606, л. 1. 94. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 6623, л. 1. 95. Троцкий Л. Д. Дневники и письма. Нью-Йорк: Эрмитаж. 1986. С. 101. 96. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 5. С. 165–166. 97. См.: РЦХИДНИ, ф. 19, оп. 1, д. 158, л. 8. 98. Рабочая революция на Урале. Екатеринбург, 1921. С. 3–29. 99. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 30. 100. АПРФ, ф. 31, оп. 1, д. 4, л. 216. 101. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. I. С. 23–163. 102. См.: Рабочая революция на Урале. С. 3–29. 103. Архив ИНО ОГПУ, дело № 343, т. 2, л. 23–26. 104. Архив ИНО ОГПУ, литерное дело «Монархисты», 324, т. 2, л. 52. 105. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. I. С. 359–373. 106. АПРФ, ф. 3, оп. 58, д. 280, л. 1. 107. Там же. Л. 12. 108. Там же. С. 10. 109. Там же. Л. 12–13. 110. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 18, 19, 59. 111. Там же. Л. 28, 29, 30, 41. 112. Там же. Л. 52–54. 113. Там же. Л. 60,61. 114. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1. С. 245. 115. См.: Карлейль Т. Французская революция. С. 427–429. 116. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи. Ч. П. С. 57. 117. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 48. 118. Исторический архив. М., 1957. № 5. С. 198. 119. ЦГАОР, ф. 130, оп. 1, д. 58, л. 13 об. 120. Литературная Россия. 1990. 21 сентября. № 38. С. 19. 121. РЦХИДНИ, ф. 588, оп. 3, д. 12, л. 43. 122. АПРФ. «Особая папка» (Протоколы Политбюро и Секретариата ЦК КПСС). 123. АПРФ. «Особая папка». Протокол заседания Политбюро № 68 от 4 апреля 1949 года, л. 1. 124. РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 1, д. 1648, л. 4. 125. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 29. 126. Там же. С. 83–85. 127. ЦА КГБ, д. 4–200, л. 7. 128. Там же. Л. 8–10. 129. Спиридонова М. А. Из воспоминаний о Нерчинской каторге. М., 1926. С. 82–84. 130. РЦХИДНИ, ф. 4, oп. 1, д. 86, л. 5. 131. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. С. 309. 132. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 1, д. 85, л. 1. 133. Декреты Советской власти. М., 1964. Т. 3. С. 266. 134. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 5. С. 310. 135. Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 152, 157–158. 136. Balabanoff A. Impression of Lenin. Unifersity of Michigan Press, 1984. P. 1–2. 137. РЦХИДНИ, ф. 4, on. 2, д. 453, л. 1–2. 138. См.: ЦА КГБ, д. 4–200, л. 8–11. 139. ЦА МБ РФ, 4–200, л. 22, 22 об. 140. ЦА МБ РФ, ф. 4, оп. 10, л. 2197, л. 126. 141. Там же. Л. 109. 142. ЦА МБ РФ, 4–200, л. 12, 12 об. 143. ЦА МБ РФ, ф. 4–200, л. 17. 144. Независимая газета. 1992. 29 августа. 145. Москва. 1958. № 11. с. 123–161. 146. ЦА МБ РФ, ф. 4, оп. 10, д. 2197, л. 101. 147. Там же. Л. 185–186. 148. Там же. Л. 191–192. 149. Balabanoff A. Lenin. Psychologische Beobachtungen und Betrachtungen. Hannover. 1959. S. 1–2. 150. РЦХИДНИ, ф. 4, оп. 2, д. 3272, л. 1–2. 151. РЦХИДНИ, ф. 86, оп. 1, д. 35, л. 79. 152. См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 6. С. 127, 129, 130, 147. 153. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 298–318. 154. Штурман Д. В. И. Лснин. С. 75. 155. См.: Семенов (Васильев) Г. И. Военная и боевая работа социалистов-революционеров в 1917–1918 годах. Берлин, 1922. С. 36–41. 156. См.: Правда. 1925. 14 января. 157. Ульянова М. И. О В. И. Лснине и семье Ульяновых. Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд. 1989. С. 113–117. 158. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 19. 159. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 1, д. 26 388, л. 1–2. 160. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 3. 161. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 60, л. 15. 162. АПРФ, ф. 3, оп. 22, д. 306, л. 8–9. 163. Там же. Л. 1–1об. 164. Кларк Р. Ленин. Человек без маски. М., 1989. 165. L. Krassin. His Libe and Work by his wife. London, 1929. P.97. 166. N. Tumarkin. Lenin Lives! N.G. P. 106. 167. Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. VII. С. 273. 168. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. С. 121, 122. 169. Там же. С. 104, 105. 170. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С 1 %. 171. ГАРФ, ф. 130, оп. 2, д. 2, л. 241–242. 172. Мельгунов С. П. Красный террор в России. 2-е изд. Берлин, 1922. С. 6. 173. Карлсйль Т. Французская революция. С. 505. 174. Утро Москвы. 1918. № 21. 4 ноября. 175. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 145–146. 176. Там же. С. 186–187. 177. Там же. С. 189. 178. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 106. 179. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 641, л. 1–6. 180. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 369. 181. Там же. С. 376. 182. Там же. С. 380. 183. Там же. С. 383. 184. Ленинский сборник. Т. XXXVIII. С. 23. 185. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 1. 186. Там же С. 209. 187. Там же. С. 221. 188. Там же. С. 189. 189. Там же. С. 190. 190. Там же Т. 45. С. 189–190. 191. Уголовный кодекс РСФСР. М., 1938. С. 26–32. 192. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 549. 193. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 164, л. 2. 194. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 4, д. 194, л. 3–3 об. 195. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 302, л. 5. 196. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 222–223. 197. Ленинский сборник. Т. XXXVII. С. 114. 198. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 830, л. 1. 199. Вестник русского христианского движения. 1976. № 119. С. 193. 200. Ленинский сборник. Т. XXIV. С. 172. 201. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 133, л. 1–2, 202. Крыленко Н. В. Судоустройство РСФСР. М., 1923. С. 97. 203. РЦХИДНИ, ф. 76, оп. 3, д. 149, л. 8–8 об. 204. Там же. Л. 30–32 об. 205. Архив русской революции. Т. VII. С. 246. 206. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 141, л. 179. 207. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 84, д. 228, л. 13–13 об. 208. В. И. Ленин и ВЧК. М., 1975. С. 281. 209. Там же. С. 363. 210. См.: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 239. 211. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 234, л. 3. 212. В. И. Ленин и ВЧК. С. 544. 213. См.: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 153, л. 2–6. 214. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 190, л. 2. 215. Там же. Л. 3. 216. ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 1, д. 392, л. 108. 217. ГАРФ,ф. 3316, оп. 1, д. 448, л. 71–72. 218. Там же. Л. 72, 73. 219. ЦГАНХ, ф. 7486, оп. 37, д. 198, л. 52–53. 220. РЦХИДНИ, ф. 2, оп. 2, д. 463, л. 1. 221. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 255, 257. 222. Там же. С 193. |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
