• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Теперь нам необходимо еще раз вернуться к общему развитию политических событий в Петрограде и в стране. Противостояние новой большевистской власти и ее противников принимало в декабре 1917 г. и январе 1918 г. все более острые формы. После того как был в корне уничтожен возможный очаг сопротивления в г. Могилеве, в Ставке, там же, на территории Белоруссии, подняли мятеж польские полки под командованием генерала Довбор-Мусницкого. Полыхали казачьим восстанием Донская область и Оренбург. На Украине власть захватила Центральная рада. Она завязала прямые сношения с германской стороной и стремилась добиться полного отделения от Российской республики. Близился к развязке кризис в отношениях с Финляндией: необходимо было выполнять многочисленные обещания о предоставлении ей независимости, которые делали большевики до взятия власти. Хотя у власти там и стояло сейчас буржуазное правительство.

Продолжалось быстрое разложение старой армии, дезертирство достигло невиданных размеров. После заключения перемирия боевой дух солдат упал до нуля: войска ждали мира и демобилизации. В столице большевики постепенно ужесточали внутренний режим. С одной стороны, это было вызвано невиданным всплеском преступности и анархии. Разнузданные солдатские и матросские шайки рыскали по городу в поисках складов спирта и вина. Даровая неограниченная выпивка превращала эти шайки в банды преступников. Начались погромы, незаконные обыски и ограбления, насилия и убийства. Для борьбы с этими преступлениями Совет Народных Комиссаров создал сначала Комитет по борьбе с погромами во главе с В. Д. Бонч-Бруевичем. В то же время старая, разросшаяся чрезвычайная структура Военно-революционного комитета при Петроградском Совете была упразднена. Через пару дней была организована Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, знаменитая ЧК, под председательством Ф. Э. Дзержинского.

Все еще длился саботаж чиновников многих учреждений. Фактически он парализовал все центральное государственное управление. Новые наркоматы насчитывали иногда до десятка человек и опирались только на низших служащих и курьеров¹. Лишь реальное овладение аппаратом Государственного банка, а затем национализация частных банков во второй половине декабря 1917 г. дала большевикам доступ к какой-то части государственных финансов. Промышленность Петрограда входила в жестокий кризис из-за нехватки сырья и топлива, из-за неизбежного сокращения военного производства. Рабочих пока не увольняли и заставляли капиталистов платить им среднюю зарплату. Но наиболее молодые и мобильные рабочие записывались тысячами в Красную гвардию, которая гарантировала сохранение средней зарплаты, а также еду и обмундирование за казенный счет. Как ни странно, много военных переходило на сторону новой власти. Причины этого были не только идейные (это характерно только для солдат, унтер-офицеров, младших офицеров), но и недовольство поведением Керенского и прочих «демократов» во время их восьмимесячного правления. Крутые меры, к которым сразу же стали прибегать большевики, нравились многим военным, увидевшим в них наконец «сильную власть».

Большевики вели между собой ожесточенные споры по вопросу о судьбе Учредительного собрания. Все же решено было открыть его 5 января 1918 г., но сделать условием его существования безоговорочное одобрение декретов Советской власти и только что выпущенной Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Собрание отказалось принять ее. Тогда большевистская фракция и правительство во главе с В. И. Лениным покинули Белый зал Таврического дворца, где проходило заседание. Под утро 6 января 1918 г. работа Учредительного собрания была самовольно прекращена матросским караулом во главе с известным анархистом Анатолием Железниковьм².

На международной арене Советское правительство по-прежнему находилось в изоляции. 18 (31) декабря Совнарком признал государственную независимость Финляндии, но в то же время готовилась финская Красная гвардия для свержения буржуазной власти. В середине января 1918 г. в Финляндии началась гражданская война. С одной стороны, Совнарком заявлял о признании прав украинского народа на самостоятельную государственность, а с другой, под предлогом помощи, которую оказывает Центральная рада антисоветским силам на Дону, отказывался вести с ней переговоры об урегулировании отношений. В Харькове готовилось провозглашение Советской Украины, и, как только это было осуществлено, Совнарком объявил о поддержке харьковского правительства.

На Киев двинулись сводные отряды петроградских и московских красногвардейцев, матросов-балтийцев и отдельные воинские части, все еще сохранявшие боеспособность. Второй поток советских войск двигался от Харькова через города и поселки Донецкого угольного бассейна к Ростову. В конце января были захвачены Киев и Таганрог, а через несколько недель и Ростов.

Сложными были отношения с поляками. Временное правительство торжественно пообещало, что после победы над Германией будет воссоздано сильное независимое польское государство из всех его трех частей. Было разрешено формирование польских частей, возникли десятки польских общественных организаций разных направлений, продолжал действовать созданный еще царским правительством Ликвидационный комитет по делам Царства Польского. Большевики стали закрывать все эти организации, сосредоточив управление польскими делами в своем специальном комиссариате. Это вызвало недовольство большинства несоциалистической польской общественности в Петрограде и по всей стране. Полякам стало ясно, что Советская Россия, ищущая мира с фактическим победителем в войне, не будет бороться за интересы возрождения Польши и намерена уступить ее Германии. Поэтому количество врагов большевиков среди поляков резко увеличилось. Русские поляки поняли, что их надежды теперь связаны только с союзниками. Если они выиграют войну, Польша будет независимой, если нет — стонать полякам под германским и австрийским сапогом. Если же удалось бы подтолкнуть союзников к свержению большевистского правительства или оказанию эффективного давления на него, то Россия еще смогла бы сыграть какую-то роль в достижении польской независимости.

Так, кроме многолетней ненависти к немцам и только что родившейся ненависти к большевикам, A.M. Оссендовского толкал к изобретению новых «аргументов» для союзников и священный польский национальный эгоизм. Изготовленные им документы первой серии делали свое дело, но их теперь было недостаточно. Последний «документ» этой серии относился к середине октября 1917 г. Он. как и предыдущие, прекрасно отвечал главной цели: показать, что Октябрьскую революцию большевики подготовили и провели на немецкие деньги. Но «потребители» этих документов из воинственных антисоветских кругов и союзных посольств жаждали новых разоблачений. А. М. Оссендовский приспособил первую серию к этим нуждам, добавив комментарии, построенные по принципу «теперь ясно, что…» или нынешний «народный комиссар» такой-то получал тогда столько-то марок от немцев. В этих комментариях досталось не только Ленину и Троцкому, но и левым эсерам, и Стеклову. Оссендовский даже включил в число лиц, которым немцы открыли счета «со 2 марта 1917 г.», Перкальна и Сиверса, абсолютно не известных никому в то время личностей, задним числом теперь зачисленных в важные персоны для Германского Генерального штаба и Имперского банка. И все равно, это был уже вчерашний день. Обострение внутренней обстановки, реальная угроза того, что мир с немцами будет все- таки заключен, побуждали его и Семенова напряженно думать о том, каким способом еще «помочь бедной России». И они придумали кое-что новенькое…

Отношения большевистского правительства с союзными посольствами в Петрограде в декабре 1917 г. и январе 1918 г. все более и более ухудшались. С одной стороны, в каждом союзном стане нашелся человек или несколько людей, которые считали целесообразным попробовать установить лояльные отношения с Троцким и Лениным. Это Садуль у французов, Сидней Рейли у англичан. Были такие и среди американцев: в первую очередь это Томпсон и Робинс, представлявшие миссию Красного Креста, но облеченные большими и разнообразными полномочиями. До начала февраля 1918 г… до получения от Робинса документов первой серии о германо-большевистских связях примыкал к ним и Сиссон. А Джон Рид и Луиза Брайант, Альберт Рис Вильямс и даже Бесси Битти — американские журналисты — не только с сочувствием отнеслись к большевикам, но и приняли активное участие в формировании первых отрядов Красной Армии, в интернационалистической пропаганде, которую возглавил Народный комиссариат по иностранным делам. Александр Гомберг, являвшийся штатным переводчиком при большинстве американских неофициальных представителей, выполнял «челночные рейсы», связываясь со своим родным братом, большевиком Зориным, ближайшим помощником Л. Д. Троцкого.

Но позиция старших дипломатических представителей по отношению к Советскому правительству была уже определенно враждебной. Рад мер Совнаркома прямо провоцировал дипломатов на отпор. Чувства их выразил в своей телеграмме от 17 декабря 1917 г. государственному секретарю Лансингу посол США Фрэнсис: «Вчера не телеграфировал, потому что впервые стал чувствовать отчаяние и негодование по поводу того, что Россия позволила большевикам оставаться у власти в течение шести недель»³. Эту выразительную цитату привел в своей книге Р. Ш. Ганелин, которого мы цитировали и выше. К его монографии «Советско-американские отношения в конце 1917 — начале 1918 г.» мы отсылаем того читателя, который хотел бы узнать о позиции американской стороны подробнее. Здесь же мы постараемся коротко дать сведения об изменении исторического фона нашего повествования перед переходом к его еще более драматической части. Источниками для нас послужат не только монография Р. Ш. Ганелина, но и воспоминания Эдгара Сиссона «Сто красных дней», а также первый том сборника «Декреты Советской власти» и некоторые другие материалы, которые будут указаны.

Одним из инцидентов, омрачивших тогда и без того напряженные отношения между Совнаркомом и американским посольством, стало дело полковника Калпашникова. Оно заключалось в том, что американцы, используя каналы своих миссий Красного Креста, хотели перебросить на Дон, в распоряжение Каледина, 80 автомобилей, предназначавшихся ранее для румынской армии. Подполковник Г. У. Андерсон, начальник миссии американского Красного Креста в Румынии, телеграфировал об этом служащему американского Красного Креста в Петрограде, русскому полковнику А. Калпашникову, ранее работавшему военным атташе российского посольства в Вашингтоне. Советское правительство резко протестовало и опубликовало изобличающие материалы. Инцидент разыгрался в последней декаде декабря (нового стиля). Фрэнсису пришлось давать объяснения властям и прибегнуть к посредничеству Р. Робинса⁴.

На позицию американцев и других союзных посольств влияли и изменения в конъюнктуре на российско-германских переговорах в Брест-Литовске. Когда 15 (28) декабря немцы предъявили свои условия мира, сводившиеся к тому, что линия фронта должна стать временной границей между Германией и Россией, а большая часть Латвии, Литва, русская Польша и часть Белоруссии останутся под полицейской властью Германии, советская делегация прервала переговоры и выехала в Петроград для консультаций. Это вызвало надежды даже у Фрэнсиса на то, что обещания военной и экономической помощи большевистскому правительству помогут ему сделать выбор в пользу возобновления состояния войны с Германией.

Еще 8 (21) декабря в совместном обращении ВЦИК, Всероссийского крестьянского съезда, Петроградского Совета, Главного штаба Красной гвардии, профсоюзов, полковых комитетов и районных советов Петрограда гордо провозглашалось, что центральные державы приняли условие русской делегации о заключении демократического мира и о запрещении переброски войск на Западный фронт во время действия перемирия. «Мы не согласны на мир, — говорилось в воззвании "К трудящимся массам всех, стран", — который освятил бы старые несправедливости, создал бы новые цепи и взвалил бы тягость войны на плечи трудящихся. Мы хотим мира народов, мира демократии, справедливого мира. Но такого мира мы достигнем лишь тогда, если народы всех стран продиктуют условия его своей революционной борьбой, если не только Россия, но и все прочие страны пошлют на мирную конференцию не представителей капитала и милитаризма, а представителей народных масс. Соединенное заседание рабочих, солдатских и крестьянских депутатов от имени многих миллионов трудящихся зовет вас, рабочие всех стран, на борьбу за всеобщее перемирие, за всеобщий мир, за мир без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов! Да здравствует международная революционная борьба рабочих, солдат и крестьян! Да здравствует социализм!»⁵

Но всего через десять дней ВЦИК встретился с грубым нажимом со стороны германской стороны. По отчету мирной делегации соединенное заседание ВЦИК, Петроградского Совета и Общеармейского съезда по мобилизации армии приняло 19 декабря (1 января 1918 г.) резолюцию, в которой обвиняло центральные державы в извращении идеи демократического мира, в отказе от одобренного формально ими ранее на переговорах принципа «мира без аннексий и контрибуций». «Смысл этого заявления, — говорилось в резолюции, — сводится к тому, что австро-германские правительства отказываются дать немедленно безоговорочное обязательство вывести войска из оккупированных областей Польши, Литвы, Курляндии, частей Лифляндии и Эстляндии»⁶. Далее говорилось, что русская революция остается верной своей международной политике. «Мы стоим, — подчеркивалось в резолюции, — за действительное самоопределение Польши, Литвы, Курляндии. Мы никогда не признаем справедливым навязывание чужой воли каким бы то ни было народам»⁷. Собрание обращалось к народам союзных стран с призывом добиться их участия в мирных переговорах, а к народам австро-германской коалиции — не позволить своим правительствам вести войну «против революционной России во имя порабощения Польши, Литвы, Курляндии и Армении». Резолюция звала к восстанию трудящиеся классы всех стран.

Подобный поворот увеличивал надежды на возможное сопротивление германским требованиям. 9 января (27 декабря старого стиля) в своей ежедневной депеше Фрэнсис рекомендовал Лансингу официально признать одновременно Совет Народных Комиссаров в качестве правительства Петрограда, Москвы и окрестностей; Финляндию и Украину, управляемую Центральной радой; Область Донских казаков, и возможно, Северное правительство, образующееся в Архангельске. Он заключал, что начинает «считать сепаратный мир невероятным, а то и невозможным»⁸. К такому варианту склонялись и Англия, и Франция, в частности новый посол Великобритании в Петрограде Локкарт, сменивший уехавшего на родину Бьюкенена. Этот курс внушал им иллюзию на достижение какой-то конфедерации большевистского и антисоветских правительств, объединенных общей идеей отпора империалистическим требованиям Германии.

На следующий день, 10 января 1918 г., президент США Вильсон произнес речь с предложениями о мире, которые сформулировал в виде 14 пунктов. Получив текст речи, Р. Робинс и Э. Сиссон 11 января (29 декабря 1917 г. старого стиля) добились приема у председателя Совета Народных Комиссаров Советской России В. И. Ленина. Об этой встрече Сиссон рассказал в своих воспоминаниях. Так как они еще не публиковались на русском языке, то для нашего читателя я хотел бы привести из них большую цитату. Конечно, легко заметить, что на впечатлениях автора отразились полученные им в начале февраля и купленные позднее фальшивые материалы Оссендовского о «германо-большевистском заговоре». Но и это неплохо, поскольку подготавливает нас к тому полному перевороту в восприятии русской действительности, который произошел в душе Сиссона под влиянием этих «документов».

Итак, вот что писал Сиссон о беседе с Лениным:

«Мою встречу с Лениным 11 января я описал так, как она происходила, в своем письме. Он доставил мне удовольствие, так как сделал то, чего я ждал от него, тем большее, что сделал это быстро. Так как до этого случая мой ум имел только один фокус — поиск конца. Достигнув его, я был удовлетворен. В моих ранних воспоминаниях об этой встрече я отметил, однако, что ничто в моем недоверии к Ленину не уменьшилось, хотя мое уважение к его способностям возросло. Эффект, произведенный ею на Робинса, был совершенно другим. В нем был зажжен некий огонь. Ленин тоже должен был заметить что-то податливое в нем. Какое-то зло родилось от контакта между ними. Робинс настаивал, чтобы мы пошли вместе. С Троцким вне города (тот возглавил теперь советскую делегацию на переговорах в Брест-Литовске. — В. С.) он чувствовал себя лишенным канала "наверх". Возможность в действительности казалась блестящей. Он мог обсудить с Лениным планы, которые он имел по вопросу о распределении продовольствия, и Ленин был внимательным и охотно соглашался.

Несомненно, что, если бы эти люди не встретились тогда, они сделали бы это очень скоро. Но почти сразу же после этого мне захотелось, чтобы мы не ходили туда вместе. Так как буквально ежедневно мы ядовито спорили о Ленине, и, хотя отчуждение между нами замедлилось, именно тогда оно и началось. Когда я "прокручивал" события в ходе разговора с Лениным, низшие слои моего мысленного "я" посылали свои сигналы в верхние. Когда они вышли наружу, я нашел себя повторяющим ленинскую фразу: "И тем не менее меня называют германским шпионом!" Без всякого побуждения с нашей стороны он говорил, повинуясь внутреннему порыву. Мы слышали голос его размышлений. Предмет был один из тех, которые он обсуждал сам с собой, как бы не желая того.

Ни одно из этих ощущений я не описал в своем письме, так как я просил мою жену показать это письмо Джорджу Крилю (председатель Комитета общественной информации, от имени которого Сиссон и прибыл в Россию. — В. С.), а он мог показать его другим. Письмо — не место для обсуждения проблем сознания. Но Робинс знал мои выводы и обижался на их высказывание. Он довольствовался тем, что в Ленине говорила оскорбленная невинность.

Если бы человек мог иметь твердую раковину, то таким человеком был бы Ленин. Я не имел таланта открыть ее. Я мог вообразить себе вместо этого, что, как диктатор, он чувствовал, что ею престиж страдает от приписывания ему подчиненного положения; видя перед собой двух "профанов", меня и Робинса, он воспользовался шансом распространить через нас свои опровержения. Но там, где Робинс увидел чувствительного человека, я увидел расчетливого.

Если бы Ленин не использовал прямое выражение "германский шпион", я бы никогда не применил его по отношению к нему. Это только популярное модное словечко. Но оно запечатлелось в мозгу этого создателя популярных фраз и лозунгов. Таково его значение.

Я могу представить себе то горькое чувство, которое владело сердцем такого человека, как Ленин, и позволить себе изобразить мысли, которые проносились в его голове, примерно так:

"Германия считает меня своим орудием и слугой, поскольку я использовал помощь немцев и немецкие деньги, чтобы совершить революцию в России. Теперь я использую помощь русских и русские деньги, чтобы попытаться сделать революцию в Германии. Если я потерплю там поражение, я все еще буду иметь Россию в качестве лаборатории для моего уравнительного эксперимента и как плацдарм для борьбы за мировую революцию. Я поклоняюсь всегда великой силе, и только великой силе. Когда я должен повиноваться, я повинуюсь. Когда я способен восстать, я восстаю. Я — Великий Разрушитель. Я использую любое оружие: врагов, плутов, подонков, сентименталистов — всех. И они называют меня германским шпионом! Ха!"

Единственное согласие, которого мы с Робинсом смогли достичь, — это сделать Ленина постоянной темой обсуждения между нами. Я отмечаю споры в нашей резиденции 12 января как "робинсовское брюзжание". Мы разделяли его оба. В течение дня возникли и другие причины для плохого настроения. Большие расходы по распространению речи президента напомнили мне о необходимости вскоре получить дополнительные деньги из Государственного банка; утомительное и, возможно, трудное дело. А также циничный комментарий, который дала речи "Правда". Но когда я кончал свои заметки за этот день, листовки уже начали печатать, а текст немецкого перевода пошел в машину»⁹.

Приведенное описание не лишено интереса, но явно носит на себе следы модернизации. Сиссон уже не мог отрешиться от влияния документов, с которыми он познакомился через двадцать дней после этой встречи. В своих мемуарах (мы цитировали это место в предыдущей главе) Сиссон рассказывает о своем знакомстве в дни 2–4 февраля 1918 г. с первой серией документов, изготовленных Оссендовским. И там он четко писал, что именно из них получил сведения о том, что лидеры большевиков в момент возвращения из Германии в «запломбированном вагоне» уже являлись «платными агентами» Германии. Рассказывая же о встрече с Лениным, он излагает дело так, будто бы уже знал об этом, а ленинская фраза лишь подтвердила его уверенность. В приведенном нами только что отрывке Э. Сиссон преувеличивает «подчиненное положение» Ленина, хотя в отношении его планов использовать свою нынешнюю власть в интересах германской и мировой революции он, пожалуй, прав. Точно так же мнение о том, что Ленин «сделал революцию в России» на немецкие деньги, базируется исключительно на сделанной властями Временного правительства неверной интерпретации деловой переписки Ганецкого (Фюрстенберга) и Козловского — Суменсон, а главным образом на поддельных документах Оссендовского. Поэтому резко очерченный Сиссоном литературный портрет В. И. Ленина является тенденциозным.

Приведем еще мнение P. Ш. Ганслина об итогах встречи Робинса и Сиссона с Лениным. «Сиссон довольно коротко описал беседу в своих воспоминаниях, о впечатлениях Робинса мы можем судить лишь по одной фразе, которой Фрэнсис изложил их Лансингу. В. И. Ленин прежде всего подчеркнул, что речь идет о заявлении, сделанном не единомышленником, а классовым противником. Однако, усматривая некоторую возможность использования заявления в интересах политики мира, Ленин передал его текст в Брест»¹⁰. Итогом встречи было и то, что Сиссон получил разрешение отпечатать массовым тиражом листовки с русским и немецким переводом 14 пунктов Вильсона, чем немедленно и воспользовался. Через день-два листовки начали распространяться.

Но 13–44 января нового стиля случились события, опять взбудоражившие весь дипломатический корпус и его дуайена, которым стал после отъезда Бьюкенена американский посол Дэвид Фрэнсис. На Румынском фронте, где русские солдаты считали, что война для них уже закончилась, возникли инциденты с румынскими военными. Объектом недружественных действий со стороны румын стали полки 49-й дивизии. 194-й Троицко-Сергиевский полк был окружен румынами, а в 195- м арестовали избранный солдатами полковой комитет и «австрийских офицеров, приглашенных как гости в штаб 195 полка»¹¹. Данный факт я заимствовал из ультиматума румынскому правительству от Совета Народных Комиссаров от 31 декабря (13 января 1918 г.). Советское правительство требовало освобождения арестованных, наказания виновных и гарантии, что такие действия не будут повторяться. «Неполучение ответа на это наше требование, — говорилось в заключении, — в течение 24 часов будет рассматриваться нами как новый разрыв, и мы будем тогда принимать военные меры, вплоть до самых решительных»¹².

Ленин отдал распоряжение арестовать весь состав румынского посольства и румынской военной миссии. Оно было исполнено, а затем по радио был передан текст ультиматума румынскому правительству. «Обычные дипломатические формальности должно было принести в жертву интересам трудящихся классов обеих наций», так объяснялось это неслыханное нарушение дипломатического иммунитета в специальном правительственном сообщении¹³. Далее там говорилось, что в час дня 1 (14) января 1918 г. американский посол позвонил Ленину и сказал, чго в 4 часа дня весь дипломатический корпус во главе с ним желает быть принятым председателем Совета Народных Комиссаров. На встрече присутствовали Ленин и Сталин, Троцкого заменял Залкинд. Получив заверения в освобождении румынского посла Диаманди, Фрэнсис дал официальную телеграмму, что этот арест рассматривается только как выражение формального протеста против действий румынских властей. К сожалению, эта мера никак не подействовала на румын. Наоборот, они объявили об аннексии Бессарабии. 13 (26) января 1918 г. Совнарком принял постановление о разрыве дипломатических отношений с Румынией, замораживании в Москве румынского золотого фонда и об объявлении начальника штаба войск Румынского фронта генерала Щербачева «врагом народа»¹⁴.

Вместе с тем внутри советского руководства шли ожесточенные споры, грозившие расколом, относительно судьбы германских предложений аннексионистского мира. Только Ленин и несколько других членов ЦК высказывались за безусловное принятие условий немцев. Около половины руководящих работников (их стали затем называть левыми коммунистами) высказались против подписания мира на немецких условиях и потребовали провести экстренную партийную конференцию, угрожая отставкой, если мир будет все-таки подписан¹⁵. Ленину не удалось собрать нужное количество голосов, и ЦК высказался против подписания мира. Л. Д. Троцкий предложил в этих условиях свою формулу: «Мира не подписываем, состояние войны прекращаем, армию демобилизуем». Она была принята ЦК РСДРП(б), несмотря на ожесточенное сопротивление Ленина, и 14 февраля утверждена ВЦИК. В резолюции ВЦИК говорилось, что он «вполне одобряет образ действий своих представителей в Бресте». Договор, заключенный в тот же момент украинской Центральной радой, был назван «актом измены и предательства по отношению к революции» и объявлен недействительным. Резолюция торжественно провозглашала: «Российская Советская Республика вышла из империалистической войны… Старая русская армия, измученная 3 1/2 годами кровавой бойни, демобилизуется. Но рабоче-крестьянской революции необходима новая армия для защиты наших завоеваний»¹⁶. В заключении резолюции выражалась уверенность, что «никакие силы в мире не задержат мировой социалистической революции».

В Бресте немцы пожали плечами после заявления Л. Д. Троцкого и сочли, что перемирие больше не действует. Однако они не заявили официально о его прекращении, и Ленин в Петрограде полагал, что еще имеет время, чтобы убедить своих коллег возобновить переговоры и принять немецкие условия мира. Вместо этого 18 февраля немцы начали наступление в Лифляндии и Эстляндии. Русская армия находилась в это время в шоке и смятении. Сначала Верховный главнокомандующий Н. В. Крыленко в соответствии с заявлением народною комиссара по иностранным делам Л. Д. Троцкого объявил о начале демобилизации армии. Но затем, получив противоположный приказ Ленина, отменил свое первое распоряжение. Но стихийная и неуправляемая демобилизация началась. После же начала немецкою наступления армия просто побежала. Целые полки бросали позиции, оружие и припасы при виде немецкого разведывательного разъезда.

19 февраля Ленин телеграфировал в Берлин о согласии принять все ранее высказанные условия¹⁷. Ответа не было. В Петрограде началась паника…

¹ Мы рекомендуем читателю по этому вопросу обстоятельное исследование М. П. Ирошникова: Создание советского центрального государственного аппарата: Совет Народных Комиссаров и народные комиссариаты. Октябрь 1917 г. — январь 1918 г. М.-Л., 1966.

² Подробнее о созыве и роспуске Учредительного собрания см.: Знаменский О. Н. Всероссийское Учредительное собрание: История созыва и политического крушения. Л., 1976.

³ Цит. по: Ганелин Р. Ш. Советско-американские отношения в конце 1917 — начале 1918 г. Л., 1975. С. 88.

⁴ Там же. С. 107–108. О деле полковника Калпашникова много писал и Эдгар Сиссон в своих воспоминаниях, а также приложил к ним ряд касающихся этого инцидента документов (См.: Sisson Е. One Hundred Red Days. New Haven, 1931). Калпашников просидел в тюрьме до апреля 1918 г.

⁵ Декреты Советской власти. Т. 1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. М., 1957. С. 189.

⁶ Там же. С. 258–259.

⁷ Там же. С. 259.

⁸ Цит. по: Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 114.

⁹ Sisson Е Op. cit. Р. 213–215.

¹⁰ Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 134.

¹¹ Декреты Советской власти. Т. 1. С. 309.

¹² Там же.

¹³ Там же. С. 310–312.

¹⁴ Там же. С. 347–348.

¹⁵ Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). Август 1917 — февраль 1918. М., 1958. С. 181.

¹⁶ Декреты Советской власти. Т. 1. С. 462.

¹⁷ Там же. С. 487–188.