• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Четырнадцатое столетие на Руси было временем крутого перелома в развитии национального самосознания. Из хаоса удельной раздробленности Русь под эгидой Москвы двинулась к государственному объединению, осознание жизненной необходимости которого наглядно проявилось в 1380 г. успехом общерусского дела – победой на Куликовом поле. Два процесса в XIV в. колеблют рубежи и на карте русских земель, и в сознании русских людей: один из них – собирание земли перед лицом непреходящей внешней опасности; другой – ожесточенное сопротивление единству, сепаратизм, и чем активнее шло собирание земель вокруг Москвы, тем оно было труднее. Эта борьба велась и в сфере идеологии. На одном из ее эпизодов, показывающих, сколь трудным было дело единения Руси незадолго до победы над Мамаем, нам и предстоит остановиться.

Под 1355 г. в новгородских летописях содержится лаконичное сообщение: «Поставлена бысть церкви каменая с имя святыи Богородица Знамение, на Ильини улици»[526]. На первый взгляд, это сообщение не представляется сколько-нибудь значительным. В XIV в. Новгород переживал политический, экономический и культурный расцвет, чуть ли не каждый год в нем возводили новые церковные постройки. Рассказами об их сооружении буквально пестрят летописные страницы, отразившие бесконечное разнообразие церковных праздников и имен святых, в честь которых возводились храмы. Уместно вспомнить, что, когда в 1533 г. новгородцы построили новую церковь, то дали ей имя св. Марка только потому, что в городе до той поры не было храма во имя этого святого[527]. Однако церковь Знамения, сооруженная в 1355 г., особенная – и по своей судьбе, и по своему имени. В тяжелый для Новгорода XVII век запустели и разрушились многие его церкви, не существует сейчас, в частности, и церковь св. Марка, храм же Знамения богател с каждым десятилетием. А в конце XVII в. на его месте возник величественный собор, расписанный фресками. Он и сегодня входит в число наиболее значительных памятников новгородской архитектуры (см. илл. 47 цв. вкл.).

Особое почитание этой церкви в средневековом Новгороде объясняется тем, что знаменский культ связан с важным событием в истории самого города, а Знаменская церковь была воздвигнута для хранения иконы «Знамение Богоматери», объявленной главной новгородской святыней (см. илл. 48 цв. вкл.). Об этом событии древнейший Синодальный список Новгородской Первой летописи рассказывает так.

В зиму с 1169 на 1170 г. под Новгород пришли суздальцы с князем Мстиславом Андреевичем во главе, смоляне, предводительствуемые князьями Романом и Мстиславом Ростиславичами, муромцы и рязанцы с двумя своими князьями, полочане во главе с полоцким князем «и вся земля просто Русьская». Новгородцы же «сташа твьрдо о князи Романе о Мьстиславлици, о Изяславли вънуце, и о посаднице о Якуне, и устроиша острог около города». Вражеские войска приступили «к граду в неделю на Събор», т. е. в соборное воскресение (которое в 1170 г. приходилось на 22 февраля), «съездишася во 3 дни, в четвьртыи же день в среду приступиша силою и бишася всь день и к вечеру победи я князь Роман с новгородьци, силою крестьною и святою Богородицею и молитвами благовернаго владыки Илие, месяца феураря в 25, на святого епископа Тарасия, овы исекоша, а другыи измаша, а прок их зле отбегоша, и купляху суждальць по 2 ногате».[528]

Широко распространенная легенда о битве новгородцев с суздальцами приписывает эту победу чуду от богородичной иконы «Знамение», впоследствии особо почитавшейся в Новгороде. Краткое содержание этой легенды сводится к следующему. Архиепископу Илие-Иоанну, молившемуся о спасении Новгорода от суздальцев, был «глас, глаголющ»: «Иди в церковь святаго Спаса на Ильину улицу и возьми икону святую Богородицу и вынеси на острог противу супостат». Икона была принесена, и после того как суздальцы, начав наступление, «спустиша стрелы, яко дождь умножен», повернулась к городу и заплакала. Собрав слезы Богородицы в фелонь, архиепископ объяснил, что «сим бо образом» Богородица молится Богу за Новгород. По этой молитве Бог покрыл нападавших тьмой, и они начали избивать друг друга, что и обеспечило победу новгородцев. В память о чуде Илия-Иоанн «сотвори праздник светел», отмечаемый ежегодно «всимь Новымьгородом все мужи новгородци, жены и дети».[529]

В высшей степени странным, однако, оказывается то, что праздник в ознаменование победы над суздальцами был установлен не в день действительной победы – 25 февраля, а на св. Якова Перского – 27 ноября, т. е. в день, вовсе не примечательный с точки зрения описанных событий.

Эта странность давно уже занимает исследователей, предложивших два разных ее объяснения. Руф Игнатьев еще в середине XIX в. высказал предположение, что праздник Знамения был приурочен к дню Якова потому, что этот святой мог быть небесным покровителем посадника Якуна[530]. Ему возражал П. Л. Гусев: «Не говоря уже о неуместности предпочтения имени посадника дню спасения города, все это можно объяснить гораздо проще. Когда архиепископ Илия брал икону из церкви Спаса, то икона эта была уже известна, прославлена раньше и даже, может быть, уже называлась «Знамением»[531]. Какое-то ее празднование, по мнению П. Л. Гусева, 27 ноября могло совершаться и до 1170 г. Заметим, что и это предположение не кажется достаточно убедительным. Действительно, празднуются только чудотворные иконы, и если бы знаменский образ к 1170 г. уже был особо почитаемым, легенда не преминула бы ввести такое важное обстоятельство в его «послужной список». Напротив, легенда настаивает на учреждении праздника Знаменской иконы именно в честь победы 1170 г. Следует к этому добавить, что выше, в одном из очерков показано, что Знаменская икона была создана около 1155 г.: в момент битвы она насчитывала полтора десятилетия существования; чтобы стать чудотворной до 1170 г., должны были совершиться некие необычные действия, которые не могли оказаться не отмеченными летописцем.

Поэтому желательно установить время первоначальной организации этого праздника, о котором, вопреки версии легенды об его учреждении Иоанном-Илией, источники конца XII–XIII в. ничего не знают. Совершенно очевидно, что уже в XIV в. «Знамение» отмечалось 27 ноября, поскольку древнейший известный сейчас список «Слова о Знамении», содержащийся в праздничной минее XIV в.[532], непосредственно продолжен службой св. Якову Перскому[533]. Этот список, однако, не может быть датирован временем ранее 1327 г., так как в нем упоминается как уже действующий монастырь Богородицы на Десятине, а он был основан в 1327 г.[534] К XIV в. относится еще одна рукопись, в которой есть запись о праздновании «Знамения» 27 ноября.[535]

Отсутствие не только более ранних списков «Слова о Знамении», но и каких-либо упоминаний знаменского праздника до XIV в. естественным образом связывается с основанием в 1355 г. церкви Знамения на Ильиной улице, напротив храма Спаса, откуда икона «Знамение» была перенесена в эту вновь построенную церковь; последняя была сооружена сразу в камне.[536]

Сообщение 1355 г. является первым летописным свидетельством существования в Новгороде особого знаменского культа, который, как мы полагаем, и формируется в середине XIV в. двумя взаимосопряженными действиями: созданием специального храма для поклонения иконе «Знамение» и работой над первоначальной редакцией «Слова о Знамении». Если это так, то имеются основания связать идейные основы знаменского культа с конкретными обстоятельствами, которые предшествовали строительству Знаменской церкви. Вряд ли может вызвать какие-либо сомнения антимосковская направленность культа, противопоставлявшего Новгород всей Руси и прославлявшего его победу над Суздалем, преемником общерусской политической власти которого становилась в середине XIV в. Москва.

В 1352 г. после неожиданной смерти архиепископа Василия новгородскую кафедру вновь занимает ярый противник Москвы владыка Моисей. В следующем году происходят существенные перемены в Москве: эпидемия «черной смерти» уносит сначала митрополита Феогноста, а затем великого князя Семена Гордого. Новгород реагирует на эти события двумя выразительными демаршами: «Того же лета послаша послы свои архиепископ новгородчкыи Моиси в Цесарьгород к цесарю и к патриарху, прося от них благословения и исправления о неподобных вещех, приходящих с насилием от митрополита. Того же лета послаша новгородци свои посол Смена Судокова ко цесарю в Орду, прося великого княжениа Костянтину князю Суздальскому, и не послуша их цесарь и дашеть Ивану князю Ивановичю великое княжение». Если хан Джанибек навстречу желаниям новгородцев не пошел и утвердил великокняжеские права за Москвой, то от константинопольского патриарха Моисей получил полную поддержку: в 1354 г. «приидоша послове архиепископа новгородчкого Моисиа из Цесаряграда, и привезоша ему ризы крестъцаты, и грамоты с великим пожалованием от цесаря и от патриарха, и златую печать»[537]. Таким образом, церковь Знамения как символ нового антимосковского культа сооружается в обстановке открытой борьбы против Москвы.

Л. А. Дмитриев связывает возникновение знаменского культа с ситуацией 1340 г., которая накалом антимосковских страстей несколько напоминала столкновение 1170 г., грозя Новгороду вполне реальным, хотя и несостоявшимся походом на него[538]. Полагаем, однако, что при политически гибком и осмотрительном архиепископе Василии Калике открытый вызов Москве вряд ли был возможен и в церковно-идеологической области.

Интересные материалы для определения времени учреждения знаменского культа представляет само «Слово о Знамении». В отличие от летописи, которая объясняет победу новгородцев только молитвами «благоверного владыки Илии», легенда рассказывает о тьме, покрывшей суздальские войска, т. е. о лунном затмении (дело происходило вечером в феврале). Такого затмения не было 25 февраля 1170 г., но расчет по астрономическим таблицам обнаруживает лунное затмение 25 февраля 1355 г. Не оно ли дало толчок творчеству составителя легенды? Если это так, то к 1355 г. нужно относить не только сооружение Знаменской церкви, но и формирование первоначального варианта легенды, т. е. составление первой редакции «Слова о Знамении».

Знаменская церковь в Новгороде впервые после постройки в 1355 г. поновлялась только в 1528 г.[539], если не считать ее повторного освящения после пожара 1388 г.[540] Это дает основание утверждать, что уже первоначальный Знаменский храм 1355 г. имел особый придел во имя св. Якова Перского: в «Описании семи новгородских соборов», составленном между 1466 и 1508 гг., при церкви Знамения показаны два придела – «на полатех Афонасеи святыи, да Яков Перскии»[541]. Не существует никаких оснований предполагать, что придел св. Якова был и в церкви Спаса на Ильиной улице до перенесения оттуда иконы «Знамение» в Знаменский храм. Спасская церковь была выстроена в камне только в 1374 г.[542] с приделами Козмодемьянским и Троицким[543]. Что же касается более раннего времени, когда она была деревянной, то тогда деревянные храмы в Новгороде лишь в исключительных случаях имели дополнительные алтари; подобные случаи зафиксированы только для церквей не ранее XVI в. Есть, таким образом, основание полагать, что установление празднования «Знамения» не 25 февраля, а 27 ноября связано с первоначальными мероприятиями по организации знаменского культа в середине XIV в.

На самой иконе «Знамение», ныне находящейся в Софийском соборе, по сторонам средника с изображением Богоматери на поле иконы размещены фигуры избранных святых, среди которых имеется и Яков Перский. Если бы эти фигуры были написаны еще в XII в., то прав был бы П. Л. Гусев, предположивший, что Знаменская икона праздновалась как чудотворная 27 ноября еще до 1170 г. Однако все фигуры, включая и Якова Перского, – позднего происхождения. Знаменский образ детально изображен на трех иконах XV в. «Битва новгородцев с суздальцами»[544]. Во всех трех случаях на нем нет избранных святых, и только самая поздняя из них (Курицкая, хранится в Третьяковской галерее) обозначает и поле Знаменской иконы, но без каких-либо изображений; на двух остальных передан лишь средник.

Появление на иконе «Знамение» избранных святых, возможно, связано с реставрацией иконы в 1528 г., когда «понови пресвященныи архиепископ Макареи чюдотворную икону Знамение Пречистеи, понеже от многих лет обетшаа зело; он бо кузнию и монисты украси и сверши ю месяца октебря в 20 день»[545]. Состав избранных святых как будто подтверждает их позднее появление на иконе. На ней изображены великомученик Георгий, Яков Перский, Онуфрий Афонский и Макарий Египетский. Присутствие среди них св. Макария может указывать на инициатора реставрации иконы. Впрочем, поскольку изображение св. Онуфрия связывают с обновлением Знаменской церкви в 1657 г. в день поминовения святых Онуфрия и Петра Афонских[546], а в 1657 г. новгородскую кафедру занимал митрополит Макарий, не исключено, что появление среди избранных святых Онуфрия и Макария относится к этому, еще более позднему времени. Что касается фигуры св. Георгия, то ее помещение на икону может выражать идею победы, хотя в таком случае естественнее было бы видеть этого святого в образе воина (он же изображен как мученик). По мнению Э. А. Гордиенко, изображение святых Онуфрия и Макария на иконе «Знамение» относится к XVII в., тогда как изображения святых Георгия и Якова – к XVI в.

Более вероятно, однако, что подбор святых был определен не патрональным принципом, а какими-то неясными сегодня каноническими связями. В Троицком приделе церкви Спаса на Ильиной улице, где в 1378 г. (т. е. уже после сооружения Знаменской церкви) Феофан Грек изобразил в настенных росписях «Знамение», имеется и единая в композиционном отношении группа святых – Макарий Египетский, Онуфрий Афонский и мученик Акакий[547]. Может быть, и на Знаменской иконе изображение св. Акакия позднее было переосмыслено в изображение св. Георгия. Если это так, то состав сопутствующих Богоматери святых определился еще во второй половине XIV в. Что в более раннее время он был иным, вытекает из особенностей самого раннего повторения «Знамения». Имеется в виду Знаменская икона из собрания П. Д. Корина, которую В. И. Антонова датировала второй половиной XII в. На ней, как и на первоначальном Знаменском образе, концы поднятых пальцев Богоматери обрезаны лузгой, что говорит о последовательном копировании, но поле иконы занято изображением совсем иных святых[548]; следовательно, существующий их набор – сравнительно позднего происхождения. Отрицая существование этого набора в более раннее время, мы снова должны сосредоточиться на том, что свидетельств о соединении знаменского культа со службой Якову Перскому не имеется вплоть до учреждения этого культа в 1355 г.

Таким образом, мы, как и Л. А. Дмитриев, приходим к выводу о формировании первоначальной редакции «Слова о Знамении» в середине XIV в., а организацию праздника 27 ноября возводим к тому же времени. Л. А. Дмитриев с полным основанием предположил, что оформлению «Слова о Знамении» предшествовала местная устная традиция, хотя уже первая редакция этого произведения в значительной степени опиралась на летописный рассказ как в новгородских, так и в антиновгородских версиях. В этой связи попытаемся выяснить, какие же детали «Слова о Знамении» восходят к устной новгородской традиции.

Сравнение «Слова о Знамении» с ранними летописными записями о событиях 1169–1170 гг. показывает, что из них заимствована вся картина военных действий, к которой легенда не добавляет ни одной новой подробности, за исключением затмения, использование которого выше уже разъяснено. В летописях с антиновгородской версией битвы фигурирует мотив плачущей Богоматери, хотя этот мотив не связан непосредственно с битвой, а предшествует ей: «Слышахом бо преже трии лет бывшее знаменье Новегороде всем людем видящим, в трех бо церквах новгородьскых плакала на трех иконах святая Богородица, привидевши бо Мати Божия пагубу хотящюю быти над Новымгородом и над его волостью; моляшеть Сына своего со слезами, дабы их отинудь не искоренил. зане хрыстияне суть»[549]. Соединение двух летописных версий дает очевидную основу легенде, перенеся лишь плачущую икону из одного из трех храмов на место самой битвы. В этой основе заложен весь строительный материал для создания «Слова о Знамении» вплоть до самого термина «знамение», кроме двух важных деталей.

Летописи не называют в связи с событиями 1170 г. конкретной иконы, того запрестольного образа, который якобы был взят из церкви Спаса на Ильиной улице. Летописи не указывают также конкретного места сражения новгородцев с суздальцами. Что касается первой детали, она может и не восходить к устной традиции: коль скоро в середине XIV в. потребовалась «реликвия» битвы, ею могли объявить любой подходящий к случаю древний богородичный образ. Предпочтение иконе из Спасской церкви могло быть оказано хотя бы потому, что Ильина улица, на которой стоит церковь Спаса, созвучна с именем главного действующего лица легенды – архиепископа Илии. Иное дело – место битвы. Оно названо в «Слове о Знамении», и, надо полагать, это единственная деталь легенды, восходящая к народной памяти.

«Слово о Знамении» обозначает место сражения, вернее – место того участка новгородского острога, около которого концентрируются все события, так: «Иде же ныне монастырь святыа Богородица на Десятине». Местоположение монастыря Рождества Богородицы на Десятине, остатки которого существуют и сейчас, хорошо известно в Людином конце Софийской стороны Новгорода. По промерам 1632 г., от монастырского собора до ныне сохранившегося земляного вала Окольного города 74 сажени (157 м; Опись 1632 г. использует трехаршинную сажень) и «на том месте Десятинского монастыря саду 41 сажень» (87 м)[550]. До тех пор, пока вал Окольного города датировался XII веком или даже еще более ранним временем, исследователей могло удовлетворять представление о том, что указанный в «Слове о Знамении» участок острога можно идентифицировать с отрезком земляного вала, расположенным к западу от Десятинного монастыря, где битва с суздальцами локализуется и известными изображениями XVII–XVIII вв. (Знаменская и Фроло-Лаврская иконы)[551]. Однако сейчас, когда доказано, что валы Окольного города насыпаны не ранее конца XIV в., требуется более строгий подход к фразеологии источника. «Иде же» – не синоним понятиям «противу» или «около». Это выражение может означать только одно: на том месте, где ныне расположился Десятинный монастырь.

В самом деле, возникновение Десятинного монастыря только в 1327 г. означает, что до того этот участок не был занят застройкой, а находился за ее пределами. О том же свидетельствуют данные относительно толщины новгородского культурного слоя. Территория Десятинного монастыря входит в широкую зону окраинного для города слоя минимальной мощности (до 2 м), тогда как в непосредственной близости к монастырю, на восток от него, в сторону распространения древнейшей застройки, начинается зона более мощного слоя толщиной до 3 м и выше[552]. Если предположить, что сооруженный на месте будущего Десятинного монастыря острог 1170 г.[553] совпадал со стабильной линией городского рубежа XII–XIII вв., то для доказательства этого положения требуется установить, что в XII в. застройка касалась этого рубежа, не переходя за него. Такие доказательства имеются.

Источники как раз в указанном месте называют одну из древнейших приходских церквей Людина конца – храм св. Якова на Добрыне улице. Названная церковь в летописи упоминается впервые под 1175 г.: «.. загореся пожар от Деигуниць, и съгореша церкви 3: святого Михаила и святого Якова и святого Възнесения»[554]

В цитированном сообщении наверняка речь идет о храме св. Якова в Людином конце, а не об одноименной в Неревском, поскольку две другие церкви, горевшие в тот же пожар, находились вблизи Добрыни улицы. Через шесть лет после пожара 1175 г. церковь отстроена вновь: в 1181 г. «сърубиша церковь святого Иякова на Добрыни улици»[555]. Та же церковь упоминается в Лобковском прологе 1262 г.: «В лето 6970 напсах книгы сия рукою моею грешны Тимофеи пономарь святого Якова святому Образу». Идентификация места написания Пролога с Яковлевской церковью именно Добрыни улицы очевидна потому, что церковь Образа числилась также «на Добрыне»[556]. В 1423 г. на месте деревянной церкви был сооружен каменный Яковлевский храм.[557]

Поскольку пономарь Тимофей был также одним из переписчиков Синодального списка Новгородской Первой летописи, с церковью св. Якова на Добрыне улице связывается и более ранний переписчик этого свода – Герман Воята, написавший о себе под 1188 г., что он был «иереи святого Якова» и служил «у святого Иякова полъпятадесят лет (т. е. 45 лет. – В. Я.) в кротости и съмерении и богобоязньстве»[558]. Иначе говоря, дата несомненного существования этого храма возводится по крайней мере к 1143 г., т. е. он уже стоял во времена, предшествующие битве новгородцев с суздальцами.

Местоположение церкви св. Якова, ныне не сохранившейся, устанавливается показаниями планов Новгорода XVIII в. (позднейшим из них является генеральный план 1778 г.)[559], но нагляднее всего – «Росписью Софийской стороны» 1632 г. Яковлевский храм находился в 25 саженях (53 м) от соборной церкви Десятинного монастыря, будучи отделен от последней Волосовой улицей, а обе эти церкви отстояли от нынешнего вала Окольного города на 74 сажени (157 м)[560]

Таким образом, если линия острога 1170 г. действительно проходила на месте позднейшего Десятинного монастыря, то ближайшей к ней церковью на этом участке оказывается Яковлевский храм на Добрыне улице. После основания Десятинного монастыря о месте битвы говорили: «Иде же ныне монастырь святыа Богородица на Десятине», а до 1327 г. должны были бы обозначать его иначе: «Возле церкви святого Якова в Людином конце». И это обстоятельство возвращает нас к вопросу о связи знаменского праздника с днем поминовения св. Якова Перского. Допустимо предположить, что в храмовый праздник 27 ноября служба св. Якову соединялась с воспоминанием о победе, добытой новгородцами около этой церкви, в которой, видимо, должен был совершиться и первый благодарственный молебен после битвы 1170 г. По-видимому, и погребение погибших в сражении (в первую очередь, противников Новгорода, которые ведь тоже «хрыстияне суть») в скудельницах наверняка совершалось на кладбище Яковлевской церкви или в расположенном рядом с ней овраге, который в дальнейшем постоянно использовался как скудельница. Полагаем, что до установления общегородского празднования «Знамения» в середине XIV в. память о битве 1170 г с поминанием ее жертв уже была привязана к дню св. Якова Перского по указанной причине, и именно эта традиция воздействовала на сохранение рассмотренной особенности знаменского культа.

Любопытно, что и в некоторых других случаях мотив плачущей Богоматери оказывается связанным с именем св. Якова, хотя приводимые ниже примеры имеют отношение к одноименной церкви в Неревском конце. В 1208 г., когда 17 марта был «без вины» убит Олекса Сбыславич, то «заутра плака святая Богородица у святого Якова в Неревьском конци»[561]. В той же церкви 1 октября 1391 г. «от иконы Пресвятыя Богородица Покрова текоша слезы из обою очию».[562]

Изложенному наблюдению, казалось бы, противоречит то обстоятельство, что церковь св. Якова на Добрыне улице в позднейшее время считалась посвященной не Якову Перскому, а апостолу Якову «брату Господню» (Якову Алфееву; дни поминовения в церковных службах – 9 и 23 октября). Однако самое раннее такое обозначение относится к последней трети XV в., будучи впервые зафиксировано в «Описании семи новгородских соборов»[563]. Во всех более ранних случаях она называется просто Яковлевской. Это имеет отношение и к летописному сообщению под 1423 г., когда она поименована храмом Якова апостола[564], поскольку так она обозначена только в Новгородской Третьей летописи XVII в., тогда как в Новгородской Первой летописи младшего извода середины XV в. подобное уточнение отсутствует. Примером того, как посвящение алтарей изменялось в пользу более значительных одноименных святых, может служить судьба придела Якова Перского в Знаменской церкви. Мы уже видели, что возникновение этого придела связано с главной задачей знаменского культа и Знаменского храма. Тем не менее к 1611 г. он в «Росписи новгородских храмов» именуется приделом во имя св. Якова Алфеева.[565]

Такая эволюция посвящений имеет определенный смысл и способна объяснить странное и парадоксальное на первый взгляд обстоятельство. Казалось бы, победа Москвы над Новгородом при Иване III должна была способствовать не распространению, а, напротив, уничтожению знаменского культа, антимосковского и сепаратистского по своему существу. Между тем после вхождения Новгорода в состав единого Русского государства Знаменские храмы широко распространились по всей стране, включая и Москву, а знаменский культ приобрел общерусский, а не локально новгородский характер. Надо полагать, что содержание и направленность этого культа пережили какие-то достаточно существенные изменения.

Дело в том, что подстановка Якова Алфеева на место Якова Перского поворачивает острие идейной и политической направленности знаменского культа в диаметрально противоположную сторону. В свой последний поход на Новгород в 1477 г. Иван III выступил «на Якова Алфеева»[566], и таким образом этот святой как бы символизировал торжество объединительной политики Москвы и ее победы над новгородским сепаратизмом. Ведь нет сомнения в том, что именно вхождение Новгорода в состав Русского государства заложило фундамент единой государственности и было, следовательно, наиболее важной объединительной акцией. Под крышей храма, символизировавшего новгородскую самостоятельность, утвердился уже иной смысл – торжества московской политики единения Руси.

Существенную эволюцию переживают и другие элементы «знаменской легенды». Если Ипатьевская летопись главными организаторами похода 1169–1170 гг. на Новгород называет, вопреки новгородской версии, не суздальцев, а смоленских князей Романа и Мстислава Ростиславичей, то при Евфимии II усиление новгородской антимосковской тенденции превращает суздальцев в главных противников Новгорода: из сочетания имен Романа Ростиславича Смоленского и Мстислава Андреевича Суздальского комбинируется небывалый князь Роман Андреевич Суздальский, ставший действующим лицом и в Новгородской Четвертой летописи, и в легендах икон «Битва новгородцев с суздальцами»[567] Однако в московское время противники Новгорода в этом походе превращаются в анонимов: «Его же молитвою избавила Пречистая Богородица Знамение древле град от расхищения нашедших вой и хотящих разорити град»[568]

На примере организации знаменского культа мы видим, как порой и при сооружении храмов, и при установлении в них престольных праздников преобладали не чисто религиозные мотивы, а вполне земные политические интересы светских и духовных князей. Обращение новгородских церковных владык для обоснования антимосковского сепаратизма к примерам и событиям героического XII в., когда в антикняжеской борьбе боярский Новгород утверждал свою самостоятельность, начавшись в эпоху возвышения Москвы, еще раз с новой силой проявляется в середине XV в., накануне падения новгородской независимости, когда в арсенал идеологической борьбы при Евфимии II войдет архитектура, возрождающая формы храмов XII в., живопись, прославляющая победу новгородцев над суздальцами, литература, черпающая наиболее яркие образы из того же героического XII в. Церковь использовала тогда последние ресурсы убеждения. Ее политика была безнадежна: боярская власть Новгорода, выродившись в олигархию, вступила в жесткое столкновение с массами простого населения Новгорода, не желавшего воевать за интересы землевладельцев и увидевшего в Москве прежде всего противников боярского самовластья.