• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Вистории политических взаимоотношений Новгорода и Москвы первой половины XV в. имеется немало невыясненных обстоятельств. К их числу, в частности, относится длительное нежелание Московской митрополии хиротонисать новгородского владыку Евфимия II Лисицкого или же, напротив, длительное нежелание владыки Евфимия хиротонисаться у московского митрополита. Евфимий Лисицкий был непосредственным преемником архиепископа Евфимия I Брадатого, умершего в 1429 г.: «Преставися владыка Евфимии месяца ноября в 1, на память святаго Кузму и Димиана, а был владыко 5 лет и 5 недель, а чернцом был на сенех год и две недели. Того же месяца в 13 возведен бысть по жребью священноинок Евфимии с Лисицьи горке на сени в дом святеи Софеи»[569]. Однако поставление Евфимия II состоялось только в 1434 г. и не в Москве, а в Смоленске: «Тои весне поиха на поставление Еуфимеи Новгородчкыи къ митрополиту Герасиму в Смоленьско априля 11 <...> Того же лета прииха в Новъгород владыка Еуфимеи, поставлен и благословен митрополитом Герасимом месяца маия 26».[570]

Никоновская летопись трехлетнюю задержку с поставлением Евфимия разъясняет так: «Тогда бо по преставлении Фотея митрополита Киевъскаго и всея Русии не бысть на Москве митрополита»[571]. Действительно, после смерти Фотия Москва увидела нового митрополита лишь весной 1437 г., когда на ее кафедру пришел Исидор. Однако это объяснение отнюдь не исчерпывает проблемы, поскольку Фотий умер 2 июля 1431 г.[572], т. е. между избранием Евфимия II во владыки и кончиной Фотия прошло более полутора лет. Заметим, что при том же Фотии хиротонисание новгородских владык совершалось на протяжении года. Избранный в новгородские владыки 11 августа 1415 г. Самсон был хиротонисан (под именем Симеон) уже 22 марта 1416 г., пройдя в течение недели рукоположение в диаконы и священники[573], а Емельян, избранный 30 августа 1423 г.[574], стал Евфимием I 24 сентября 1424 г.[575] Принимая во внимание активную антимосковскую позицию Евфимия II, неоднократно проявлявшуюся в разных эпизодах его деятельности, мы вправе предполагать, что в действительности имело место взаимное непризнание новгородского владыки и московского митрополита.

С формальной точки зрения хиротонисание у митрополита Герасима не является антимосковским актом. Герасим, будучи смоленским епископом, отправился в Константинополь добиваться Русской митрополии осенью 1432 г.[576], когда митрополичья кафедра была вакантной; в 1433 г. «Герасим владыка в осень приеха из Царяграда от патриарха поставлен митрополитом на Рускую землю, а приеха в Смоленск. А на Москву не поеха, зане же князи рускии воюются и секутся о княженьа Рускоа земли»[577]. 28 июля 1435 г. Герасим, схваченный литовским князем Свидригайлом в Смоленске, после четырехмесячного заточения в Витебске был сожжен то ли Свидригайлом, то ли его преемником Сигизмундом[578]. Поставление Исидора в митрополиты состоялось после гибели Герасима. С точки зрения Константинопольской патриархии, Герасим – законный русский митрополит. Однако вряд ли его митрополитство признавалось в Москве. Основные факты его святительской деятельности (поставление и гибель) фиксируют только псковские летописи; общерусское летописание отмечает лишь поставление им Евфимия II. Имя Герасима отсутствует в списке русских митрополитов, содержащемся в Никоновской летописи, где непосредственным преемником Фотия назван Исидор[579]. Между тем Евфимий, остававшийся при Фотии полтора года не хиротонисанным, спешит на поставление в Смоленск, как только там, в литовских владениях, появился новый провозглашенный Константинополем Русский митрополит.

В этой связи весьма любопытным представляется объяснение трехлетней задержки с поставлением Евфимия II, изложенное в одной из редакций Жития Михаила Клопского: «Сему же чудному Еуфимию, возведену бывшу на престол, случися тогда нестроение в граде: овии от гражан прилежаху по древнему преданию русским царем, вельможи же града вси и стареишины хотяху латыни приложитися и сих кралю повиноватися. И тако нестроению велику сущу, и того ради блаженому Еуфимию несовершившуся архиереиства саном три лета»[580]. Разумеется, в этом достаточно позднем тексте ощутима проекция на 30-е годы XV в. событий и оценок последнего десятилетия существования независимого Новгорода, однако лежащая в основе приведенной версии мысль о политическом противостоянии Новгорода и Москвы, несомненно, заслуживает внимания.

Определенную ясность в рассматриваемый вопрос вносит давно вошедшая в научный оборот, но неверно датированная при публикациях грамота митрополита Фотия тверскому епископу Илие с разрешением рукополагать ставленников из соседних местностей вдовствующей Новгородской епархии[581]. Этот документ известен по двум спискам в августовской книге макарьевских Миней-Четьих, где указано, что «дана бысть грамота сия нашего смирения, на утверждение тому, на Москве, месяца августа в 8 день, в лета 6930, индикта». На основании цитированной фразы А. С. Павлов датировал грамоту 8 августа 1422 г. В документе подчеркивается: «Веси убо, еже есть ныне епископиа Великого Новагорода без епископа есть, и христианьству православному нужно есть без священников быти, а поставити их тамо несть кому». С формальной точки зрения Новгородская епархия в 1422 г. действительно могла быть названа вдовствующей: возглавлявший ее в это время Феодосий был избран и возведен на сени 1 сентября 1421 г. согнан же с владычества самими новгородцами 30 августа 1423 г., «бе два лета на сенех в дому святеи Софеи»[582]. Феодосий так и не был хиротонисан, что юридически оставляло кафедру вакантной и не давало ему права поставлять клириков. И в то же время считать такую кафедру вдовствующей митрополит мог бы лишь в случае конфликта, нежелания поставить новгородского владыку, проявленного либо митрополитом, либо самим Феодосием. Летописи, к сожалению, оставляют без разъяснения причины непоставления Феодосия[583].

Тем не менее к 1422 г. грамота Фотия отнесена быть не может (что было отмечено Е. Е. Голубинским[584]), поскольку в ней говорится: «И потом был у меня владыка Иван <...> А потом прислали ко мне Симеона, а после того Еуфимиа, и яз обею поставил им во владыки». Упоминание Евфимия, под которым может подразумеваться только Евфимий I Брадатый, датирует документ временем не ранее его кончины, случившейся 1 ноября 1429 г., но и не позднее 2 июля 1431 г., когда умер митрополит Фотий. Коль скоро грамота имеет дату – 8 августа, – она не может относиться ни к 1429 г., когда в указанный день еще был жив архиепископ Евфимий I, ни к 1431 г., когда к этому дню Фотий уже умер. Ее можно отнести лишь к 8 августа 1430 г. Надо полагать, что последняя цифра «И» в числе «ЦЛИ», обозначающем год, была принята переписчиком за сокращенное написание слова «индикта».

В 1430 г. новгородским владыкой, еще не хиротонисанным, но уже нареченным, был Евфимий II Лисицкий, которого возвели на сени, как уже отмечено, 13 ноября 1429 г. Отрицать наличие в Новгороде главы епархии спустя девять месяцев после его избрания митрополит Фотий, разумеется, имел полное право, поскольку официального поставления Евфимия II в архиепископы к моменту написания грамоты не произошло. Однако перепоручение его функций в пограничных новгородских приходах епископу соседней епархии – акт, несомненно, выходящий за пределы если не формальной юрисдикции, то, по крайней мере, традиционной этики, оправданием которому мог бы быть только демонстративный отказ самого Евфимия от хиротонии у московского митрополита. По существу грамота Фотия содержит в себе элемент интердикта: в приходах Новгородской епархии, пограничных с Тверью, рукополагать священников поручается тверскому епископу; на основной же территории Новгородской земли процесс формирования клира остановлен до исчерпания конфликта и, следовательно, поставлен в зависимость от покорности Евфимия московскому митрополиту.

В грамоте митрополитом Фотием именно конфликтная ситуация обозначена как важнейший повод передачи указанных функций тверскому владыке: «Ино преже, как есмь пришел на святеишую митрополию Рускую с грамотою святаго патриарха и всего святаго вселеньскаго Збора, и послы святаго царя и святаго патриарха и святаго Збора, со вселеньскыми грамотами посланные к ним о церковнои старине, и были у них, чтобы старины церковные – суда позывного опустилися Церкви Божиеи и мне, святителю, по старине митрополии Киевские и всеа Руси и они старины не не опустилися. И потом был у меня владыка Иван и ял ми ся был ту старину церковную отправити, да не отправил. И потом прислали ко мне Симеона, а после того Еуфимиа, и яз тех обею поставил им во владыки, и те владыки такоже ми ся были яли старину церковную отправити. А и все ти ми послы новгородцкыи давали таково слово, что им было старины отступитися Церкви Божиеи и мне. Да как те владыки тое старины церковные не отправили; тако и те новгородцы не отступились тое старины Церкви Божиеи и до сего времени. А та Божиа Церковь вдовьствуеть, а христианом пастыря несть»[585].

Речь здесь, как это совершенно очевидно, идет о конфликте, возникшем в 1386 г., когда «бысть целование в Великои пост по Сборе на 2 недели: целоваше крест Феодор посадник Тимофеевичь, тысячкои Богдан Обакуновичь, на вечи на княжи дворе, и вси боляре и дети болярьскии, и житьеи, и черные люди, и вся пять концев, что не зватися к митрофолиту, судити владыке Алексею в правду по манакануну, а на суд подняти двема истцем по два болярина на стороне и по два житья человека; такоже и посаднику и тысячкому судити право по целованию»[586]

Попытка отменить это вечевое решение была предпринята в 1391 г. приехавшим в Новгород московским митрополитом Киприаном, который «нача у Новагорода суда просити. И посадник Тимофеи Юрьевичь и тысячкои Микита Феодоровичь и вси новгородци отвещаша едиными усты: «Господине! О суду есме крест целовали и грамоту списали промежь себе крестную, что к митрофолиту не зватися». И митрофолит рече: «грех болшеи прияли есте; но даите мне грамоту, яз печать урву, а целование с вас снимаю, а мьне суд даите, како доселе при иных митрофолитах было». Наши же за то слово не нялися, и он поехал из Новагорода по Сборе на 3 день, а на владыку и на всь Новъгород великое нелюбие дрьжа»[587]. В 1392 г. «посылаше новгородци в Царьград послы к патриарху Антонью о благословении, Кюра Созонова и Василья Щечкина, и он им тако рече: «повинуитеся митрофолиту Рускому»[588]. В зиму 1392/93 г. в Новгороде были послы великого князя Василия Дмитриевича, говорившие «и о крестнои грамоте, что покончали новгородци: к митрофолиту на Москву не зватися; «и вы тую грамоту отошлите, а целование митрофолит с вас снимаеть». И Новъгород не послуша и не похотеша того створити, и в то учинися розмирье с низовци»[589].

Неудачи в начавшейся войне с Москвой вынудили новгородцев отказаться от крестоцелования 1386 г.: «И в то время с обе стороне кровопролитьа в крестьянех много учинилося, и новгородци, не хотяаше видети болшаго кровопролитьа в крестьянех, послаша послы к великому князю с челобитьем о старине, а к митрофолиту послаша грамоту целовалную; и ездев послы и докончаша мир с князем Васильем по старине, а грамоту крестьную даша митрофолиту. И Куприян митрофолит, взем грамоту рече: «не буди сего греха на вас, што есте целовали по сеи грамоте, а владыку Ивана и всь Новгород прощаю и благословляю»[590]. Прощение не было бескорыстным: новгородцы «полъчетверта ста рублев даша князю и митрофолиту, что благослови владыку Ивана и всь Новъгород»[591]. Такая же сумма была выплачена в 1394 г.: «А от митрофолита Куприяна болярин Дмитрок прошать приехал сребра полчетверта ста рублев, што ездел Кюр Созонов да Василии Щечкин в Царьград к патриарху послом от Новагорода о благословении и скопил долгу; и новгородци даша Дмитроку то сребро»[592]

Однако, когда в начале 1395 г. «приеха в Новъгород митрофолит Куприян с патриарсим послом в Великое говение и запроси суда», то новгородцы «суда ему не даша, и он пребыв весну всю в Новегороди и до Петрова говениа, и владыка Иван дал честь митрофолиту и патриаршю послу, и митрофолит Куприян, едучи прочь, благослови сына своего владыку Ивана и всь Великии Новгород»[593]. Как кажется, конфликт тогда был улажен на основе какого-то компромиссного соглашения между митрополитом Киприаном и архиепископом Иоанном. В этом убеждает не только исчезновение интереса к проблеме митрополичьего суда со стороны новгородских летописцев, но и ход очередного новгородско-московского «размирья» в 1397–1398 гг.

В указанное время двиняне коммендовались к Москве, великий князь отнял у Новгорода Волок Ламский с волостями, Торжок с волостями, Вологду и Бежецкий Верх, новгородцы и москвичи взаимно «вскинули» крестоцеловальные грамоты, «и посем присла Киприян митрополит в Великыи Новъград столника своего Климентея к сыну своему к владыце Ивану, а повестуя тако: «поеди на Москву, зовет тя отець твои митрополит о святительскых делех». Владыка и посадник с боярами и житьими отправились посольством в Москву, где не добились мира от Василия Дмитриевича, но «митрополит Куприян своего сына владыку Иоана и послов новгородчкых отпустил в Новъгород с честью и с благословением»[594]. Победа, одержанная новгородцами на Двине в 1398 г., естественно, не могла привести к укреплению позиций митрополита в проблеме его суда в Новгороде. Поэтому вряд ли можно связывать с этой проблемой поездку архиепископа Иоанна к митрополиту в 1401 г. и его затянувшееся почти на три с половиной года пребывание в Москве: «В лето 6909. Поиха владыка Иоан к митрополиту на Москву Киприяну, позван от него о святительскых делех месяца марта в 6, в среду Крестьнои неделе, из Новагорода, и митрополит владыку принял»[595]; в 1404 г. «прииха в Новъгород владыка Иоан месяца июля в 15 день, быв на Москве 3 годы и 4 месяця у Киприяна митрополита»[596].

Митрополит Киприан умер 16 сентября 1406 г.[597]; в его прощальной грамоте, написанной за три дня до смерти, нет даже намека на конфликт с Новгородом по поводу митрополичьего суда[598]. Как видно из грамоты тверскому епископу Илие, проблема «позывного суда» митрополита опять возникла с приходом в Москву на место Киприана нового главы Русской Церкви митрополита Фотия. Он вернулся из Константинополя в 1410 г.[599], а в марте 1412 г. «езди владыка Иван на Москву к митрополиту Фотию»[600]. Поскольку это была единственная при Фотии поездка архиепископа Иоанна в Москву, значит именно тогда новгородский владыка «ялся был ту старину церковную отправити, да не отправил». Новые обещания, также не выполненные, как об этом свидетельствует тот же документ, были даны Фотию в 1416 г. при поставлении Симеона и в 1424 г. при поставлении Евфимия I Брадатого. Проблема митрополичьего суда в Новгороде и к 1430 г. оставалась нерешенной.

Между тем ссылки на нарушения «старины» в вопросе о «позывном суде», как представляется, служат лишь для вуалирования истинного смысла пожалования тверскому епископу прав в пограничных с его епархией новгородских приходах. «И ныне, – пишет Фотий Илие, – что еси ко мне приказал с моим боярином с Иваном с Ильичем с Сурмою, чтобы ти поставляти во священство от тоя архиепископиа к тебе приходящих Новгородцкыа, из Бежицкаго Верха и с Волока, диаков в диаконы и диаконов в священство свершати; и наше убо смирение, за настоящую о сем нужю времени и за несмотрение о том Великого Новагорода, волю дает твоему боголюбию <…> А от иных бо еси властеи тое Новгородские епископье не принимал, не поставлял, как есмь тобе и преже сам говорил, а ныне и пишю, блюдучи своего сану по правилом».[601]

Бежецкий Верх и Волок Ламский входят в число новгородских волостей, формулярный список которых неизменно повторяется во всех докончаниях Новгорода, определяющих его взаимоотношения с великими князьями. «Новгородские волости» обладали статусом, особо защищавшим их от любых форм вмешательства со стороны аппарата княжеского управления: «А се, княже, волости новгородьскые: Волок со всеми волостьми, Тържьк, Бежице, Городець Палиць, Мелечя, Шипино, Егна, Заволочье, Тре, Перемь, Югра, Вологда»[602]. Лишь в Коростынском докончании 1471 г. из этого списка изымаются Волок и Вологда, где Новгород сохраняет только церковную юрисдикцию: «А на Волоке и на Вологде владыце церкви и десятина и пошлина своя ведати по старине. А что Юрьевъского монастыря земля на Волоце, и та земля к Юрьеву монастырю по старине»[603]. Относительно Бежецкого Верха и в этом договоре права Новгорода подтверждены во всей их полноте: «А в Бежычах вам, великим князем, ни вашим княгыням, ни вашим боярам, ни вашим слугам сел не держати, ни купити, ни даром приимати, по всеи волости Новугородскои»[604]

Тем не менее демонстрация суверенитета Новгорода над всеми этими древними волостями уже к рубежу XIV–XV вв. представляет собой лишь утешительную иллюзию. Когда в 1393 г. великий князь Василий Дмитриевич из-за отказа новгородцев от митрополичьего суда разрывает мир с Новгородом, то он «взя у Новагорода пригород Торжок с волостьми, и Волок Ламьскыи, и Вологду, и волостии много повоева». В ответ новгородцы захватывают Устюг и добиваются заключения мира «по старине»[605]. События повторяются, и во время большого «размирья» в 1397 г. «князь великыи на крестъном целованьи у Новагорода отнял Волок Ламьскыи и с волостьми, Торжок с волостьми, и Вологду, и Бежичькыи Верх; и потом к Новугороду с себе целование сложил, и хрестьную грамоту въскинуле»[606]. Тогда на Двине и в Вологде Василием Дмитриевичем были посажены великокняжеские наместники[607]. В 1398 г. около Вологды воевала новгородская рать, а затем после победы новгородцев на Двине, мир был взят «по старине»[608]

Имеются основания предполагать, что в Волоке Ламском, Бежецком Верхе и в Вологде «старина» административной системы все же была нарушена. Формулярное требование совладения Торжком и Волоком предусматривало их управление тиунами: «А что вам пошлина в Торжку и на Волоце: тиун свои держати на своеи части, а ноугородцом на своеи части». Эта формула, надо думать, предполагает раздел доходов, но не раздел территории Торжка и Волока. Между тем уже в 1390 г. в докончании великого князя Василия Дмитриевича с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским московский князь констатирует: «что ти есмь дал в вудел Волок с волостьми, а волости Издетемле да Воиничи, да Ржеву с волостьми, того нам над тобою блюсти, а не обидети»[609]. В первые годы XV в. князь Владимир Андреевич возвращает Волок и Ржеву московскому князю в обмен на Городец[610]. В 1404 г. новгородцы передают Волок в числе тринадцати городов в кормление изгнанному из Смоленска Витовтом князю Юрию Святославичу и его сыну Федору[611], а в 1408 г. Волок дан Василием Дмитриевичем в кормление литовскому князю Свидригайлу[612], который, впрочем, не более чем два года спустя «отъехал» в Литву (в 1418 г. он в Кременце был освобожден из оков, в которых находился «полдевята году»[613]). Назначение в Волок князей и с московской, и с новгородской «частей» свидетельствует как будто бы о разделе территорий, одна часть которых становится московским уделом, а другая остается под новгородской юрисдикцией.

В правильности такого предположения убеждает судьба Бежецкого Верха и Вологды. В 1434 г. в докончании с Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным великий князь Василий Васильевич констатирует: «дал есми вам во очину княжь Костянтинов удел Дмитриевича, Ржову и Углече с московьскими жеребьи, и с волостьми, и с селы, и с тем со всим, што было за князем за Костянтином за Дмитриевичем, и Бежицьким Верхом, што ся был отъступил вашому отцу, князю Юрью Дмитриевичю, с волостьми и с селы апроче Шачебала, и Ликуръгы, и Андмы, Ивановских сел Дмитриевича, Алабугина, и Еска, и Новоселъки, и з деревнями, и со всим с тым, што к нему потягло, и с судом и з данью, за ту дань заводит вам, князь великии, в тысячьныи оклад по полутретья рубля, а во Алабузино, и в Еско, и в Новоселки из Бежицького Верха данъных людеи не примати <.> А Бежицькии вы Верх держати по старине с Новымгородом»[614]

Попытка новгородцев отрегулировать процесс разграничения суверенитетов в областях, частично освоенных великокняжеской властью, была предпринята в 1435 г.: «Тои же зиме князь великыи Василеи Васильевичь человаше крест к новгородчом, а новгородци такоже к князю великому Василью Васильевичю человаша крест, что отступитися ему, князю великому, новгородчкои отцины, Бежичкаго Верха, и на Ламьском Волоке, и на Вологде, а новгородчкым бояром отступитися князьщин, где ни есть; и князь великыи нялъся слати своих бояр на розвод земле на Петров день, а новгородцом слати своих бояр»[615]. Однако, когда в обусловленный срок в 1436 г. «послаша новгородци на отвод земли на Бежичкыи Верх посадник Григории Кюриловичь и Ивана Максимова, а житьих Кузму Тарасьина, Ивана Максимова и иных на Ламьскыи Волок и на Вологду; и князь великои своих бояр не посла, ни отцины новгородчкои нигдеже новгородцом не отведе, ни исправы не учини»[616]

Процесс освоения Москвой Волока Ламского, Вологды и Бежицкого Верха оказался необратимым. В 1447 г., после ослепления великого князя Василия Васильевича и захвата московского стола, «князь Дмитреи Шемяка приехав на Углечь и укрепив великого князя крестным целованием и проклятыми грамотами, и выпустив его из поимания и з детми, сеньтября, и дасть ему Вологду в удел»[617]. В последний период княжения Василия Темного в Вологде существует обычная московская администрация: известна грамота этого времени, начинающаяся словами: «От великого князя Василья Васильевича на Вологду к наместником и к воеводам.»[618]

Согласно духовной Василия Темного 1461 г. Бежецкий Верх завещается князю Андрею Васильевичу: «Да даю ему Бежытцки Верх, и с волостьми, и с путми, и з селы и со всеми пошлинами.»; Волок – Борису Васильевичу: «А что его благословила моя мати, великая княгиня Софья, а его баба, на Волоце Белеоутовъскими селы, Съпасским селом и з деревнями, да на Издетемле Окоро-кавъскими селы, ино то ему и есть»; Вологда – князю Андрею Васильевичу Меньшому: «Да даю ему Вологду, и с Кубеною, и з Заозерьем, со всем, и что к Вологде и х Кубене, и к Заозерью потягло, и с пошлинами, да Иледам с Обнорою, и с Комелою, и с Волочком, да Авнегу, да Шиленгу, да Пельшму, да Бохтюгу, да Оухтюшку, да Сяму, и отводное с Перфушковъскими селы, да Тошну, да Янгосар, и со всем, что к тем волостем потягло»[619].

Таким образом, грамота митрополита Фотия тверскому епископу Илие 1430 г. является весьма важным свидетельством существования вполне определенного намерения изъять Волок Ламский и Бежецкий Верх из принадлежности Новгородской епархии, что призвано было способствовать процессу освоения этих волостей великокняжеской юрисдикцией. Не исключено, что подобные прерогативы были предоставлены Фотием ростовским владыкам относительно Вологды.