Онлайн библиотека PLAM.RU


Культура Новгорода на общерусском фоне

воеобразие политического устройства Новгорода, тесные культурно-исторические и торговые контакты с европейскими странами не могли не сказаться на его культурном уровне. Республиканские формы государственного устройства способствовали ярчайшему развитию творческой инициативы новгородцев, выраженной, в частности, в широком распространении грамотности во всех слоях средневекового общества, что кажется беспрецедентным для эпохи, привычно определяемой как мрачное средневековье. Открытие в Новгороде средневековых текстов, написанных на березовой коре, принадлежит к числу высших достижений российской археологии XX столетия. Оно навсегда опровергло бытовавшее в научной литературе и общественном сознании убеждение о тотальной безграмотности основного населения средневековой Руси; предполагалось что грамотными были священнослужители и князья, причем далеко не все.

Грамотность. За прошедшие с находки первой берестяной грамоты десятилетия их число в Новгороде достигло 961 экз. (на 2007 г.). Подсчеты, основанные на характеристике культурного слоя Новгорода, позволяют утверждать, что в его почве сохраняется не менее 20000 подобных документов, написанных людьми самого разнообразного социального положения – боярами и крестьянами, ремесленниками и купцами. Среди них немало текстов, написанных женщинами, что для средневековья является наиболее чутким индикатором высокого культурного уровня общества. Очевидно, что приведенная выше цифра – лишь ничтожная доля того, что было написано на бересте в средневековом Новгороде: большинство таких писем сгорело в огне частых пожаров и в печах.

Кроме Новгорода тексты на бересте были найдены еще в 10 древнерусских городах. При этом число новгородских грамот почти в 10 раз превышает суммарное количество берестяных грамот, найденных во всех остальных вместе взятых городах (данные на 2007 г.):

Редкость берестяных текстов в других городах и их обилие в Новгороде является не только результатом масштабных раскопок в Новгороде, систематически ведущихся с 1932 г. Высокий уровень грамотности Новгорода обеспечивался особенностями политического строя этого города и государства. Для массового развития грамотности особое значение имело постоянное обновление главных государственных должностей, происходившее каждый год. Оно вынуждало новгородских землевладельцев концентрироваться в самом Новгороде. Если бы новгородский землевладелец постоянно жил в своей вотчине, он оказался бы вырванным из системы перманентной борьбы за власть, утратил бы и влияние, и возможности быть избранным. Он был, таким образом, центростремителен. Напротив, в центрах безраздельной княжеской власти феодал, чтобы обрести относительную самостоятельность, стремился в вотчину, где в отдалении от центральной власти он обретал большую свободу действий. В частности, подобный процесс формировал и удельную раздробленность Руси, не затронувшую в силу указанной особенности Новгородской земли. Иными словами, нигде на Руси не было столь последовательного разделения землевладельца с его землевладением, которое требовало от него постоянной заботы. Ему надо было отдавать распоряжения своим управляющим, получать от них отчеты о сельскохозяйственных работах, сведения о видах на урожай, наконец – о доходах от своего владения. Берестяные письма XIV–XV вв. в заметной части связаны с этими заботами. Но переписка требует грамотности не только господина, но и его слуг. И среди писем указанного периода немало написанных крестьянами и содержащих разнообразные жалобы, в то числе и на действия господских управляющих. Я касаюсь особо этого вопроса, чтобы показать, как опосредованно проявляется воздействие форм государственного устройства на культуру. Как бы то ни было, но новгородец в своей массе был грамотнее русских людей из других областей Руси.

Новгород был важнейшим центром русского летописания, он имел исключительное значение как центр книжности, обслуживавший потребности многочисленных храмов и монастырей, а также светского населения. С начала XII в. в городе велись регулярные ежегодные записи, которые соединились с «Повестью временных лет» и эпизодическими местными записями XI в. Новгородская Первая летопись старшего извода сохранилась в списке XIII в., который является древнейшим памятником русского летописания. В Новгороде переписывались Евангелия, другие книги церковного содержания, здесь сочинялись жития святых, различные послания, поучения, хождения, создавались государственные акты.

Несомненно, развитое книжное дело в Новгороде требовало немалого числа образованных людей. Первое свидетельство об организации обучения в Новгороде относится к 1030 г., когда Ярослав Мудрый велел собрать 300 детей от старост и попов, чтобы «учить их книгам»[842]. И спустя более трехсот лет Новгород являлся центром образования, коль скоро именно сюда был отправлен в 1341 г. малолетний тверской князь Михаил Александрович «грамоте учится»[843]. О существовании школьного образования в Новгороде свидетельствуют и жития некоторых новгородских святых, обучавшихся в детстве в школах. В 1551 г. главы православной церкви, собравшиеся на Стоглавый собор, сетовали на недостаток грамотных людей, утверждая при этом, что прежде в Великом Новгороде, Москве и других городах были училища (школы), в которых многие учились грамоте и потому грамотных было тогда много.

Обучение детей грамоте было одной из забот рядовых новгородцев, о чем свидетельствует сохранившаяся в обрывке берестяная грамота 687 (XIV в.). Ее автор среди разных поручений своей жене (или домочадцам) просит «отдать учить грамоте». 

Рис. 55. Грамота мальчика Онфима № 199

Однако письменные источники не содержат данных о процессе обучения. Представление о том, как новгородцы учились грамоте, было получено из самих записей на бересте. Несомненно, что любое обучение грамоте начинается со знакомства и запоминания азбуки. В коллекции новгородских берестяных свитков содержится несколько листов бересты с написанными на них полными азбуками XI–XIII вв. (№ 591, 460, 778, 199, 201, 205) (см. илл. 54 цв. вкл.). Имеется также две неполные азбуки: XIII в. (№ 783) и XV в. (№ 576) и несколько листов, содержащих по несколько букв (№ 74, 200, 209, 444).

Основные сведения об обучении маленьких новгородцев были получены из так называемых «грамот мальчика Онфима» (рис. 55). В 1956 г. в течение двух дней в слое XIII в. было найдено 17 различного рода обрывков бересты с записями и разнообразными рисунками (№ 199, 200, 202–208, 210, рисунки А, Б, В, Г, Д). Грамоты Онфима и другие ученические упражнения дают наглядное представление о том, как и чему обучались маленькие новгородцы. Прежде всего учили азбуку и записывали ее в качестве упражнений. Одновременно ученики учились читать по складам, для чего делали многочисленные упражнения, записывая слоги и переписывая тексты из церковных книг. Предметом обучения были и некоторые стандартные формулы: начало письма, записи долгов, благопожелательные тексты, этикетные фразы и прочее. Только после овладения азбукой и письмом переходили к изучению цифровой и счетной систем.

А. А. Зализняк, исследовав весь фонд берестяных документов, установил наличие особых графико-орфографических систем, названных им бытовыми, которыми пользовались авторы берестяных писем[844]. Таким образом, он выявил существование наряду с книжным бытового письма, являвшегося основой переписки на бересте. При лингвистическом анализе берестяных грамот оказалось, что в рамках бытовой системы (при учете графических отличий и диалектных особенностей) берестяные грамоты написаны практически без ошибок с соблюдением всех грамматических норм и безупречным синтаксисом. Следует признать, что само существование особой, отдельной от книжной, бытовой системы письма является неопровержимым аргументом широкого распространения грамотности среди новгородского населения.

Для решения вопроса о начале письменности в Новгороде важнейшее значение имеет находка Новгородской псалтыри[845], ставшая сенсацией 2000 г. Эта своеобразная книга представляет собой три деревянные таблички размером 19 х 15 х 1 см. Внешние стороны крайних табличек являются своего рода обложками книги, они украшены резными геометрическими узорами и крестами. Все таблички имеют на левых бортиках длинной стороны по два сквозных отверстия, предназначенных для соединения табличек посредством кожаных ремешков или шнурков. В середине правых бортиков каждой таблички имеются по одному сквозному отверстию для скрепления триптиха. Каждая табличка имеет вырезанные неглубокие корытца (ковчежцы) размером 15,5 х 11,5 мм, заливавшиеся воском, на котором записывался текст. У первой и третьей таблички такие корытца содержатся только на внутренней стороне, в то время как на средней табличке углубления расположены на обеих сторонах. Таким образом, книга содержит четыре страницы текста. Лучше всех сохранилась первая дощечка. (см. илл. 56 цв. вкл.). Большие куски текста на других обвалились и дошли до нас в виде осыпи сотен восковых кусочков с отдельными буквами или группами букв. Некоторые значительные фрагменты второй, третьей и четвертой страниц сохранились, однако, не на своих местах.[846]

Датировка кодекса определяется в первую очередь тем, что он лежал в полуметре от края и ниже сруба, получившего надежную дендрохронологическую дату – 1036 г. Следовательно, время его попадания в слой ограничивается первой третью XI в. Стратиграфическая датировка псалтыри была подтверждена радиокарбонным анализом воска, произведенным Й. Посснертом в октябре 2000 г. в Швеции в лаборатории имени Ангсрема отделения ионной физики университета Упсалы. В результате этого анализа установлены датирующие интервалы: 1. С надежностью 68,2 % – 860—1010 гг.; 2. С надежностью 95,4 % – 760—1030 гг. Эти результаты вполне совместимы со стратиграфическими данными и особенно ценны для установления времени создания книги. Судя по внешнему виду, она долгое время была в употреблении. На ее внешних сторонах обнаружены многочисленные царапины и надрезы, заметны общая потертость дерева, заполированность отверстий, закругленность углов, ребер не только снаружи, но и внутри при развороте страниц. Кроме того, обнаружены следы ремонта книги. В частности первоначальные сквозные отверстия для соединения триптиха были забиты деревянными штырьками, а вместо них были сделаны новые отверстия. Следы ремонта обнаружены также на первой табличке, где сначала образовавшаяся трещина была скреплена через крошечные отверстия какими-то шнурками, а впоследствии склеена. Оставшиеся отверстия были законопачены деревянными штырьками. Суть этих наблюдений сводится к тому, что наша книга прежде, чем попасть в землю, использовалась в течение длительного времени. Суммируя все вышеизложенные данные, можно с уверенностью говорить о том, что книга была создана на рубеже X–XI вв., т. е. вскоре после принятия в Новгороде христианства.

Между тем древнейший известный до находки Новгородской Псалтыри датированный манускрипт, написанный кириллическим письмом, датируется 1056–1057 гг. Это знаменитое Евангелие, изготовленное по заказу новгородского посадника Остромира и известное в науке как «Остромирово Евангелие». Все остальные самые древние кириллические рукописи также относятся ко второй половине или концу XI в. Значит, обнаруженная в культурном слое Новгорода книга почти на полвека старше и, следовательно, в настоящее время является древнейшей датированной во всем славянском мире.

Первая страница, на которой восковое покрытие почти не пострадало, начиналась с крупного заголовка: «ПЪСАЛЪМЪ ОЕ», т. е. «Псалом 75»,[847] после которого более мелкими буквами было написано начало этого псалма. На второй, третьей и частично на четвертой страницах последовательно были записаны продолжение 75-го псалма и псалом 76 (автор обоих – Асаф). На четвертой странице после окончания 76-го псалма было пустое место объемом в несколько затертых строк, после которого сохранилась еще одна запись, написанная убористым, мелким почерком. Это были 4–6 стихи 67-го псалма Давида. Общеизвестное начало этого псалма «Да воскреснет Бог и расточатся врази его» было стерто, чтобы освободить место для окончания 76-го псалма. Иными словами, восковой кодекс оказался палимпсестом. На нем был написан один текст, стертый для написания другого. Из этого соотношения не до конца стертого текста 67-го псалма, и 75/76 псалмов иной кафизмы, окончание которой написано поверх уничтоженного начала 67 псалма, очевидно, что кодекс служил пособием для обучения первого поколения новгородских христиан: учитель писал тексты, которые списывались учениками, затем стирал написанное и писал новые тексты.

Хронологический контекст находки позволяет считать, что перед нами одна из первых книг, которую читали принявшие крещение новгородцы и первый учебник, по которому они учились грамоте. В России именно Псалтырь на протяжении всех последующих столетий вплоть до XX в. была первым учебником, по которому наши предки учились грамоте.

Что касается языка, то Новгородская псалтырь является самым ранним памятником церковнославянского языка русского извода. Важнейшая особенность графики Новгородской псалтыри состоит в том, что вместо двух разных букв – ъ и ь – употребляется только одна, а именно ъ. Это так называемая одноеровая графическая система, известная до сих пор на Руси лишь по нескольким фрагментам книжных памятников XI в. и некоторым надписям, а так же по части берестяных грамот XI – 1 пол. XII в. В отличие от большинства других книжных памятников, в Новгородской псалтыри одноеровая графическая система проведена со стопроцентной последовательностью, т. е. обычной для всей последующей русской письменности.

Текст кодекса представляет исключительный интерес с точки зрения палеографии. Надежно датированная, Новгородская псалтырь станет новой точкой отсчета для палеографических оценок. С одной стороны, она обнаруживает определенные палеографические сходства с книжными пергаменными памятниками XI в., с другой – с древнейшими берестяными грамотами. Вместе с тем письмо на воске обладало и определенной палеографической спецификой. Кодекс позволил установить происхождение палеографических отличий берестяного письма от книжного, которые отмечаются с самого начала письменной эпохи, т. е. уже в берестяных грамотах XI в. Письмо на воске служило образцом для первых текстов на бересте.

С появлением первых навощенных табличек и началась письменность в Новгороде. Однако вместо массового изготовления деревянных навощенных табличек для разного рода записей в Новгороде, в отличие от Западной Европы, стали писать на бересте, а церы использовали лишь в качестве пособия для обучения. За годы раскопок в Новгороде в слоях XI—^XIV вв. найдено всего 14 деревянных табличек, явно предназначенных для обучения грамоте. В частности, на внешней стороне одной из табличек XIV в. аккуратно вырезана азбука.

Самые ранние из найденных на сегодняшний день берестяных грамот относятся к 30-м гг. XI в. Внедрение берестяного письма, вероятно, непосредственно связано с упомянутой инициативой Ярослава Мудрого, организовавшего первую русскую школу. Кто-то из новгородцев предпочел тогда вместо трудоемкого процесса изготовления навощенных табличек использовать доступную бересту, удобную для письма. Эти свойства бересты и стали причиной её массового использования в древнерусской письменности.

Архитектура. После принятия около 990 г. христианства в городе началось строительство храмов и монастырей. Именно в Новгороде находятся древнейшие в современной России святыни: Софийский собор (1045–1050), Юрьев и Антониев монастыри (оба возникли в первые десятилетия XII в.).

Одно время в представлениях о новгородском зодчестве утвердилась мысль о нарочитой простоте его творений. Новгородские храмы с их сдержанным декором и видимой приземистостью противопоставлялись стройным церквам Владимиро-Суздальской Руси, стены которых покрыты изощренной белокаменной резьбой. Неадекватное восприятие древней новгородской архитектуры, в которой многие замечали некоторую неказистость и связывали ее с тем же образом мужика, лишенного эстетического чувства, было вызвано тем, что неизбежное нарастание культурного слоя, столь интенсивное в Новгороде, нарушало пропорциональность исходного архитектурного образа. Теперь, когда стены многих древних храмов Новгорода освобождаются от наслоений культурного слоя, этим храмам возвращается их первоначальный гармоничный облик. Ярким примером тому служит церковь Спаса Преображения на Нередице (см. илл. 29 цв. вкл.).

Что касается декора, то отсутствие в Новгородской земле твердых пород строительного камня сделало основой каменного строительства в XIV–XV вв. розовый известняк-ракушечник, добываемый на южном берегу Ильменя. Этот рыхлый камень удобен для кладки стен, но абсолютно не приспособлен для резьбы. Стремление к красоте было свойственно новгородцам в не меньшей степени, чем их собратьям в других областях Руси. В архитектуре это стремление реализовывалось применением декоративных элементов из кирпича, из которого выкладывались фризы барабанов, ниши окон и порталов, розетки и кресты на стенах, демонстрирующие сдержанный, но целеустремленный эстетический вкус.

Обилие храмов в боярском Новгороде (в пору расцвета вместе с придельными церквами их было более 150) кажется избыточным для города с населением в 20–30 тысяч человек. Однако всякое явление имеет свои причины. Вероятно, такое обилие церквей связано с самой социальной организацией средневекового Новгорода. Как отмечено выше, новгородские бояре-землевладельцы предпочитали жить не в своих вотчинах, а в новгородских усадьбах, чтобы иметь возможность быть избранными на высшие государственные должности (посадников и тысяцких). Это обстоятельство вело к непрекращающемуся соперничеству боярских семей не только в борьбе за власть. Воздвигать церкви, вкладывать в их строительство растущие от эксплуатации земельных владений капиталы было престижно. Церковные вклады демонстрировали богатства бояр перед прихожанами, из числа которых необходимо было вербовать сторонников в политической борьбе за власть. И когда на плане древнего Новгорода мы видим стоящие неподалеку одна от другой две Кузьмодемьянские церкви, или, например, две Константиноеленинские церкви, становится очевидным, что они были построены двумя соседствующими боярскими семьями, кичащимися друг перед другом и согражданами своими материальными возможностями. Те же мотивы способствовали внутреннему убранству храмов иконами, драгоценной утварью, шитьем и книгами.

Высоту культурного взлета Новгорода в XIV–XV вв. может характеризовать число храмов, фигурирующих в описи конца XV столетия, которая была составлена сразу же после присоединения Новгорода к Москве. Всего в городе было 83 действующих храма, почти все они были каменными. Среди них построенные в XIV в. шедевры новгородского архитектурного стиля – церкви Федора Стратилата на Ручье, Спаса-Преображения на Ильиной улице (см. илл. 57 цв. вкл.). В 1406 г. воздвигнута церковь святых Петра и Павла в Кожевниках – вершина средневекового новгородского зодчества (см. илл. 58 цв. вкл.).

Новгород был окружен плотным кольцом пригородных монастырей, которое начало формироваться еще в XI в, включив в себя выдающиеся шедевры архитектуры и живописи – соборы Юрьева, Антониева, Благовещенского и Спас-Нередицкого монастырей XII в. Многие из городских и монастырских новгородских храмов были украшены фресковыми композициями XII–XV вв., не сохранившими имен писавших их мастеров. Однако в результате раскопок было выяснено, что артель расписавших фресками церковь конца XII в. на Нередице возглавлял Олисей Гречин, усадьба которого была исследована в Людином конце. Художником Спас-Преображенской церкви второй половины XIV в. был великий Феофан Грек.

Любопытной страницей истории новгородской архитектуры оказался отрезок времени, связанный с деятельностью архиепископа Евфимия II (1428–1454 гг.). Убежденный противник Москвы, он стал главным идеологом антимосковских настроений. Взывая к прошлому XII столетия, когда были достигнуты наиболее существенные успехи в борьбе с княжеским самовластьем и в укреплении боярской государственности, Евфимий возрождает архитектурный стиль этой эпохи, разительно отличающийся от стиля XIV – начала XV вв. Если к его времени был канонизован стиль одноапсидного храма с лопастным покрытием, то по инициативе Евфимия II начинается восстановление храмов XII в. «на старой основе» с присущей им трехапсидностью и позакомарным покрытием. Утвердившись в Новгороде, москвичи воспринимают эти возрожденные церкви как проявление новейшей моды и в дальнейшем основывают развитие архитектуры Новгорода на этих образцах.

Присоединение Новгорода к Москве в 1478 г. надолго прервало в нем строительную деятельность. Ее остановила уже сама агония новгородской независимости в бурные годы финального столкновения с Москвой. Последняя церковь в еще независимом Новгороде была сооружена в 1463 г., а следующая – только в 1508 г. Главные заботы овладевших Новгородом москвичей были направлены на укрепление города как важнейшей приграничной крепости на Северо-Западе Руси. В конце XV в. заново выстроены стены и башни Детинца. Затем наступила очередь нового укрепления Окольного города – внешней фортификации Новгорода.

Иконопись. Особый уклад новгородской жизни, его республиканское устройство, ощущение независимости от сторонних властителей сформировали те черты местной школы станковой живописи, которые сделали ее отличной от иконописи других древнерусских центров. Новгородская иконопись отличалась не только особой цветовой гаммой и насыщенностью цветовой палитры, техникой живописи, но и выбором сюжетов, предпочтительным изображением почитаемых местных святых. Крупнейший исследователь древнерусского искусства В. Н. Лазарев отмечал, что «новгородцы обращались с иконой запросто, как со своим закадычным другом. Они доверяли ей затаенные мысли, и они настойчиво добивались от нее поддержки во всем том, что представлялось им важным и неотложным»[848].

В основе общественной психологии республиканского Новгорода лежало уважением к предкам, а следовательно, и самоуважение. Личность конкретного человека через молитвенное обращение к святым покровителям участвовала и в иконной композиции, делая саму икону максимально приближенной к заказчику, его семье и его окружению. Вот несколько примеров. На иконе 1467 г. «Молящиеся новгородцы» изображена семья заказчика Антипа Кузьмина, но самого Антипа среди молящихся нет. На ней представлены только уже умершие родственники заказчика, поименованные «рабами Божьими Спаса и Богородицы», то есть прихожанами этих двух церквей (см. илл. 59 цв. вкл.). Такой приход в Новгороде может быть идентифицирован только с собором Знамения и храмом Спаса на Ильине улице.

На иконе «Благовещение» XIV в. мы видим неожиданно введенную в каноническую композицию маленькую фигуру святого Федора – патрона заказчика; последний через это изображение как бы участвует в акте рождения Христа и христианства.

Еще поразительнее одна из самых знаменитых новгородских икон, исключительность которой состоит, в частности, в том, что она сохранила дату создания – 1294 год, имя художника – Алекса Петров и имя заказчика – Николай Васильевич (см. илл. 34 цв. вкл.). Икона предназначалась для только что построенного соборного храма Николо-Липинского монастыря; заказчик, естественно, распорядился изобразить на ней святого Николая Мирликийского, которому посвящена церковь Липинского монастыря. Но это также был и небесный покровитель заказчика. На иконе, вопреки иконографической и канонической иерархии, по сторонам громадной фигуры святого Николая изображены в почтительной позе маленькие фигурки Христа и Богоматери.

Знаковыми в новгородской живописи стали иконы «Знамение» и «Битва новгородцев с суздальцами» (см. илл. 21 и 48 цв. вкл.). Созданная в XII в. Знаменская икона считалась главной защитницей Новгорода. Она была поражена стрелой напавших на Новгород суздальцев, после чего стала символом победы над врагом. Утвердившийся с XIV в. культ этой иконы привел к созданию в XV в. многоплановой сюжетной композиции, изображающей весь ход исторической битвы новгородцев с суздальцами.

Необходимо отметить, что идейные, философские и общекультурные основы того расцвета искусства, который наблюдается в Новгороде республиканской поры, оказали сильнейшее воздействие на искусство всей Руси. Тема культурного воздействия Новгорода на другие русские местные художественные школы заслуживает специального освещения. Здесь же уместно коснуться роли прикладного искусства в процессе формирования высокого искусства.

Открытие мира средневекового новгородского прикладного искусства – одно из важнейших достижений археологии. До этого открытия великие шедевры зодчества, фресковой живописи, иконописи, которыми давно уже прославлен Новгород, выглядели прекрасными цветами, выросшими на пустыре. Красота шедевров носила сугубо элитарный характер и казалась доступной немногочисленным ценителям, прежде всего самим художникам и зодчим, а также наиболее просвещенной верхушке духовенства и боярства. Извечное противопоставление каменного храма жалкой избе простого человека, оборачивающееся и противопоставлением средоточия художественных сокровищ в высших слоях общества некой бездуховности простого населения, особенно контрастным казалось именно в Новгороде. Раскопки обнаружили, что высоко развитое эстетическое чувство было присуще всем слоям новгородского населения, проявляясь в массовом стремлении искусно украсить бытовые предметы. Прекрасное было органичным компонентом быта и простого горожанина. Стремление украсить любой предмет, употреблявшийся в повседневном быту, проявлялось многократно.

До раскопок в Новгороде мы были лишены возможности видеть многообразие древнерусского прикладного искусства во всех его привычных средневековому человеку проявлениях. Виной тому – все та же хрупкость и практическая несохраняемость в земле подавляющего большинства предметов, служивших средневековому человеку.

Прикладное искусство Древней Руси больше всего известно сегодня по находкам драгоценных – золотых и серебряных – ювелирных изделий в кладах, большинство которых было скрыто в земле в эпоху татаро-монгольского нашествия, а также по сохранившимся в церковных и монастырских ризницах культовым предметам. И в том и в другом случае обстоятельства уберегли некий пласт художественного творчества, ориентированный на вкусы привилегированной части общества. Были ли другие пласты творчества подобны ему или же принципиально от него отличны? Ответить на этот вопрос стало возможно только после обнаружения в Новгороде массовых находок деревянных, костяных и кожаных художественных изделий. Рассматривая их, мы видим, что и шедевры высокого искусства, и украшенные резьбой деревянная ложка или костяной гребень принадлежат к одному кругу явлений, порождены общим стремлением к красоте, потребностью выразить художественный вкус в образах, соответствующих обстановке.

Однако и эта обстановка, и эти вкусы находились в постоянном движении, развиваясь вместе с обществом. Художественный вкус всегда производен от мировоззрения, а общественные идеологические системы зависимы от десятков обстоятельств как внутренней жизни, так и воздействия на нее внешних сил. Если с течением времени изменяются самые формы используемых человеком вещей, то в неменьшей степени варьируется и их художественный облик. Поэтому проблема датирования массовых находок древних художественных предметов для выяснения динамики и тенденции развития прикладного искусства так же важна, как проблема датирования любых предметов для изучения истории ремесла, техники и всей системы социальных отношений. Благодаря стратиграфической четкости новгородского культурного слоя, все категории найденных в нем художественных предметов обретают каждая свою собственную хронологическую шкалу, которая имеет не только относительный, но и абсолютный характер.

С помощью надежной хронологии решаются и проблемы, далеко выходящие за пределы собственно новгородской истории прикладного искусства. Выше уже отмечалась разница в убранстве средневековых каменных храмов Владимиро-Суздальской земли и Новгорода. Владимирские церкви XII и начала XIII в. покрыты коврами каменной резьбы, в которых причудливые орнаменты обрамляют не только фигуры святых, но и изображения птиц и зверей, фантастических животных и небывалых цветов. Стены же новгородских церквей украшены скупо – сама поверхность кладки из чередующихся слоев плинфы и известкового раствора или из розового ильменского ракушечника служит им украшением. Изощренность каменной резьбы владимирских церквей долгое время оставалась искусствоведческой и исторической загадкой. Как мог возникнуть ее стиль? Исследователи вспоминали летописное сообщение о том, что владимирский князь Андрей Боголюбский призывал к своему двору художников из далеких стран, и искали корни этого стиля в других землях – от Италии до Армении.

Раскопки в Новгороде решили эту загадку, перечеркнув и возникшее было представление о примитивной простоте и суровости рядового новгородца. Оказалось, что многие деревянные предметы, повседневно служившие человеку, украшены такой же причудливой и тонкой резьбой, как и стены владимирских храмов. В слое начала XII в. были найдены уцелевшие дубовые колонны здания, построенного в XI, а может быть еще в Х столетии (см. илл 60 цв. вкл.). На них в окружении подобной резьбы оказались изображения кентавра и грифона – двойники владимирских. Однако новгородские изображения на 150–200 лет старше владимирских. Следовательно, этот загадочный стиль возник не за рубежами Руси, а на славянской почве. И там, где не было подходящего камня, достаточно пластичного, чтобы воспринять линии сложного рисунка, пользовались главным поделочным материалом прошлого – деревом. Во Владимире, очевидно, резали и на камне и на дереве, но деревянные предметы там не сохраняются в земле.

Еще одна сфера древнерусской культуры – музыкальная, недоступная прежде исследователям, стала известна благодаря многочисленным находкам в Новгороде разнообразных музыкальных инструментов X–XV вв. и подвижнической деятельности замечательного художника и реставратора В. И. Поветкина. Коллекция деталей музыкальных инструментов, собранная за годы раскопок в Новгороде, насчитывает несколько десятков предметов, в числе которых гусли, гудки, свирели, варганы, трещетки и другие предметы, связанные с миром музыки. Талантом и руками В. И. Поветкина не только восстановлена форма этих инструментов, но им возвращен голос[849]. Достоверные модели древних гудков и гуслей, созданные из таких же материалов и по законам заложенной в найденных фрагментах архитектоники, зазвучали в талантливых руках В. И. Поветкина. Широкое привлечение материалов этнографических экспедиций, собравших традиционные мелодии, позволило услышать музыку, максимально приближенную к той, которая звучала в средневековье[850].

Новгород – открытый город

Новгород изначально не был замкнут в рамках одной культурной традиции. В нем, как в огромном горниле, переплавлялись в разные эпохи элементы различных культур и традиций: западнославянской и южнорусской, скандинавской и угро-финской, византийской, восточной, западноевропейской. Косвенное воздействие этих культур и прямое участие их носителей прослеживается в памятниках архитектуры, живописи, прикладного искусства, общественной мысли Великого Новгорода и материальной культуре, открытой археологами.

В живописи XII в. проявляются романские влияния, а в архитектуре XV в., когда в Новгород иногда привлекаются западные мастера, заметны элементы готики. Летопись рассказывает, что строителями дворца новгородского архиепископа, известного под названием Грановитая палата, в 1433 г. были немецкие мастера, работавшие вместе с новгородскими «стенщиками» (см. илл. 61 цв. вкл.). Вход в главный новгородский собор святой Софии украшали и украшают до сих пор великолепные бронзовые врата, изготовленные в XII в. в Магдебурге и попавшие в Новгород, вероятно, в XIV в., когда русский мастер добавил к ним несколько новых рельефов и снабдил латинские надписи переводом на русский язык (см. илл. 62 цв. вкл.). С 20-х гг. XV в., когда очередная реформа преобразовала систему государственной власти, новгородцы осознают сходство новых институтов с венецианскими: на новгородских монетах появляется изображение патронессы города св. Софии, вручающей посаднику символы власти, что является несомненной репликой традиционного изображения на монетах Венеции, где св. Марк вручает символы власти дожу.

Существует еще один важный фактор, формировавший высокую культуру горожан Новгорода. В отличие от Венеции, где сенат собирался в закрытом помещении «Дворца дожей», обеспечивающем конфиденциальность его заседаний, новгородское вече, на котором сначала ежегодно, а потом дважды в год избирались высшие руководители боярской республики, обсуждало свои проблемы под открытым небом около Никольского собора, по соседству с новгородским Торгом. Членами веча, обладавшими правом решающего голоса, были представители городской элиты, владельцы больших городских усадеб, в первую очередь – бояре. Кстати, немецкий источник XIV в. называет новгородское вече – «300 золотых поясов», что соответствует примерному числу владельцев таких усадеб. Но вечевому собранию была свойственна гласность: новгородский плебс имел возможность, обступив вечевую площадь, криками одобрения или порицания влиять на ход собрания, создавая для себя иллюзию активного участия в политической жизни города и государства. Пусть иллюзорное, но это самосознание, несомненно, было важной составляющей частью менталитета средневекового новгородца.









Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное

Все материалы представлены для ознакомления и принадлежат их авторам.