• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В начале 1939 года я создал в авиационном отделе Интеллидженс сервис первую научно-разведывательную группу. Ко мне поступали запросы от Роберта Уотсон-Уотта, изобретателя английской радиолокационной системы, о прогрессе немцев в этой области и о других научных разработках, которые могли бы использоваться люфтваффе. Благодаря содействию сэра Генри Тайзерда, научного советника министерства авиации, и Роберта Уотсон-Уотта ко мне прикомандировали молодого ученого Р. В. Джоунза, которого я поместил в комнате рядом со своим кабинетом на Бродвее, около вокзала Виктория, где он начал обучаться искусству определения разницы между хорошей и плохой информацией и оценке тех разведывательных данных, которые нам удавалось получать. Джоунза выбрал я удачно: его первые доклады о разработке противником радиолокатора, а потом о бомбардировке с наведением по лучу, об экспериментах с реактивными двигателями и о секретном оружии Гитлера — Фау-1 и Фау-2 явились классическими примерами важнейшей роли, которую была призвана сыграть наука в нашей разведке военного времени.

Несмотря на наши секретные успехи в высотной аэрофотосъемке, я вскоре понял, что в скоротечной войне, о какой рассказывал мне генерал Райхенау еще в 1934 году, от быстроты и точности информации о намерениях противника вполне может зависеть, потерпит страна скорое поражение или добьется победы.

Двумя этажами ниже моего кабинета размещались криптографы государственной школы кодов и шифров. Время от времени я помогал им разобраться в авиационных терминах и названиях типов самолетов, встречавшихся в расшифрованных радиограммах. Эту группу засекреченных, преданных своему делу, высокоинтеллектуальных людей возглавлял коммандер Элестер Деннистон, один из первых криптографов комнаты 40 адмиралтейства во время первой мировой войны. Это был тихий, сдержанный человек лет пятидесяти, которому несколько не хватало роста, но отнюдь не интеллекта. Он организовал это учреждение, и из бесед с ним я начал постигать огромные возможности, которые сулит разгадка шифров противника. Он рассказывал мне о неудачах и успехах межвоенных лет, о надеждах и будущих возможностях и об одном важном обстоятельстве, которое впоследствии сослужило мне хорошую службу: единственным действительно надежным шифром в то время был шифр одноразового пользования.

Деннистон объяснил мне, что существует ряд методов шифрования радиограмм, основанных в большинстве своем на использовании книжек с цифрами, имеющихся только у отправителя и получателя; правда, испытывались также машины. До сих пор каждое ведомство пользовалось своей особой кодовой книжкой, в которой против применяемых в данном ведомстве слов и фраз стояли группы цифр. Так, слову «командующий» могла соответствовать группа цифр 5473, фразе «дивизия отправится» — 0842, словосочетанию «в понедельник» — 4593. Большинство кодовых книжек не считается совершенно секретными, так как их или теряют, или крадут, или с течением времени значение групп цифр становится широко известным.

Поэтому, чтобы засекретить радиограмму, необходимо добавлять группы цифр, известные только отправителю и получателю. Таким образом, окончательные группы в радиограмме не сможет расшифровать третья сторона.

Самый безопасный способ — иметь у отправителя и получателя отрывной блокнот, на каждом листке которого напечатаны совершенно произвольно колонки четырехзначных цифр.

Отправитель указывает в первой группе радиограммы страницу, столбец и строку, с которой начинается сообщение. Так, 1348 означает: страница 13, столбец 4, строка 8. Если следующие три группы цифр в блокноте будут 4431, 7628 и 5016 и если известно, что они прибавлены к упомянутым выше, то сообщение будет читаться: 1348, 9904, 8470, 9609, что означает: «Командующему. Дивизия отправится в понедельник».

После использования страницу вырывают из блокнота и уничтожают. Такая система, известная как одноразовая блокнотная, в то время считалась единственной абсолютно надежной шифровальной системой. Если, например, шифровальные группы содержатся в форме неуничтожаемой книги, противник со временем установит, где встречаются в книге эти группы, и сможет читать радиограммы. К несчастью, это случилось с нашими военно-морскими шифрами во время войны.

Однако одноразовый блокнотный метод требует слишком много времени и очень громоздок, чтобы применять его в сколько-нибудь широком масштабе. Все печатные машины Германии едва ли справились бы с требующимся количеством отрывных блокнотов. Поэтому считалось вероятным, что Германия обратится к машинной системе, быстродействующей и легкой в обращении, которая изменяла бы буквы в словах радиограммы путем прогрессивного увеличения таким образом, что только получатель, знающий ключ к системе, может установить свою машину, чтобы расшифровать буквы и придать им первоначальное значение.

Не стану распространяться по вопросу о кодах и шифрах — этот вопрос прекрасно освещен в книге Дэвида Кана «Дешифровщики», но из моих бесед с Деннистоном стало ясно, что нам надо узнать все, что возможно, о немецкой организации радиопередач. Представлялось очевидным, что огромная германская военная машина, ориентированная на стремительный блицкриг, должна иметь надежную и быстродействующую организацию радиосвязи, так как прокладка наземных линий едва ли будет возможна, а одноразовые шифры будут слишком громоздкими и совершенно неприменимыми при таком объеме радиопередач. Поэтому нашим агентам в Европе уже были разосланы запросы, с тем чтобы они постарались узнать, что немцы собираются сделать в этом отношении, какого рода шифровальную систему они используют.

В 1938 году один молодой польский механик, работавший на заводе в Восточной Германии, правильно определил, что завод изготовляет какие-то секретные машины для радиопередачи. Как поляк, он недолюбливал немцев и, будучи смышленым наблюдателем, тщательно брал на заметку различные детали, которые изготовляли он и его товарищи. Должно быть, после одной из проверок благонадежности, проводившихся гестапо на всех особо секретных предприятиях, обнаружилась его национальность. Его уволили и выслали в Польшу. Острая наблюдательность пошла поляку на пользу, и он связался с нашим человеком в Варшаве. Гестапо вело активную деятельность в Польше, поэтому ему предложили притаиться. Тем временем информация о машине поступила в Лондон. Это было, понятно, очень деликатное дело, и наш начальник адмирал Синклер решил, что, чем меньше людей, даже в нашем ведомстве, будут знать об этом, тем лучше. Поэтому он поручил разработку этой идеи своему заместителю полковнику Стюарту Мензису, и было решено держать в курсе дела только начальников отделов.

Тем временем молодого поляка убедили покинуть Варшаву и его тайно переправили по фальшивому паспорту с помощью польской разведывательной службы в Париж, где он при содействии Второго бюро получил мастерскую. С помощью плотника, который присматривал за ним, поляк приступил к изготовлению деревянного макета машины, над которой он работал в Германии.

За предшествующие годы был изобретен целый ряд шифровальных машин, и наши сотрудники имели описания и чертежи большинства из них. Им не понадобилось много времени, чтобы установить, что макет — это некая усовершенствованная шифровальная машина, называемая «Энигма». Так ее назвали немецкие изготовители. Поляку сказали, что необязательно делать деревянную модель в натуральную величину, хотя, чем крупнее, тем лучше, потому что тогда будет легче вставить те детали, которые ему удалось запомнить. В результате получилось нечто вроде верхней половины пианино, но этого было достаточно, чтобы подсказать нам, что, если мы хотим разгадать способ ее действия, необходимо завладеть самой машиной. Поэтому, пока поляк находился под тщательным наблюдением в Париже, мы приступили к разработке плана вместе с нашими польскими друзьями, которые не меньше нашего хотели захватить у немцев целую машину. Мы знали, где находится завод, а также все относительно методов обеспечения его секретности, знали, что на заводе под немецкими фамилиями работают еще несколько поляков. Однако польская разведывательная служба считала, что план будет иметь больше шансов на успех, если мы дадим ей денег, а она выполнит работу. Поляки знали местность и людей гораздо лучше нас, поэтому мы охотно согласились.

Деннистон сам отправился в Польшу и с торжествующим видом, но в полной тайне привез новую, в полном сборе, электрическую шифровальную машину «Энигма». Теперь мы знали, что ее выпускают тысячами и что она предназначена для ведения всех секретных радиопередач огромной военной машины.

Трудно в нескольких словах объяснить устройство этой шифровальной машины, поэтому я не намерен описывать действие сложной системы электрически соединенных вращающихся барабанов, вокруг которых помещаются буквы алфавита. Пишущая машинка вводит текст сообщения в машину, где буквы размножаются барабанами так, что, как считалось, группе лучших математиков потребуется месяц, а то и больше, чтобы сделать все перестановки, необходимые для получения правильного ответа на одну лишь установку шифра. Установка барабанов относительно друг друга была ключом, который, без сомнения, должны строжайшим образом охранять как отправитель, так и получатель.

Неудивительно, что немцы считали свой шифр абсолютно надежным.

Мы имели теперь в руках настоящую машину. Но разве не стояли мы перед неразрешимой задачей? К августу 1939 года Деннистон и его государственная школа кодов и шифров переехали в Блечли-Парк, уединенный загородный дом, который шеф еще раньше приобрел в качестве убежища. Туда же перевезли и машину.

В сентябре 1939 года Интеллидженс сервис тоже эвакуировали в Блечли-Парк, милях в пятидесяти к северу от Лондона, близ шоссе и железной дороги, идущей на северо-запад. Это был большой, довольно богато украшенный длинный двухэтажный дом из красного кирпича с деревянными фронтонами и претенциозным портиком в пышном поздневикторианском стиле. Вероятно, его построил один из владельцев кирпичных заводов, которыми изобилует этот богатый глиной район. В доме было комнат двадцать, а то и больше. Его окружали просторные зеленые лужайки с правильными рядами кедров, площадка для крокета, обнесенная низким заборчиком; осевшая ограда, невидимая из дома, создавала впечатление открытого пространства. Впоследствии нам полюбилось это место, где можно было приятно посидеть и позавтракать.

Блечли — небольшой городок, не отличавшийся красотой. В пяти милях от него находились Уоберн-Парк и аббатство, где жил герцог Бедфордский. На широких лужайках Блечли был воздвигнут ряд деревянных бараков, и я со своим небольшим штатом разместился в корпусе № 3. Однако жили мы по окрестным квартирам. В большом доме хозяина близлежащей глюкозной фабрики, где я поселился, моими соседями оказались несколько сотрудников государственной школы кодов и шифров. Это были веселые ребята, хотя порой их разговоры были выше моего понимания. Некоторых я знал еще по Лондону, где мы работали в одном здании. Они хорошо разбирались в шифрах, и теперь, когда мы получили одну из последних гитлеровских шифровальных машин «Энигма», появилась возможность довольно точно понять ее действие при всей ее сложности. «Энигма» — древнегреческое слово, в переводе означающее «загадка», — было очень удачным названием. Теперь мы могли наконец точно скопировать машину.

Не в серокаменном четырехугольнике старинного университетского колледжа, а в обычном английском загородном доме, окруженном зелеными лужайками с одинокими деревьями, собрался самый цвет науки, интеллектуальные львы. В Блечли прибыли несколько самых выдающихся математиков современности. Александер, Бэббедж, Милнер Барри, Гордон Уэлчмен — это были имена, о которых шептались в шахматном мире. Деннистон уговорил их покинуть комфортабельные лаборатории в университетах и присоединиться к нашим секретным сотрудникам, чтобы попытаться доказать или опровергнуть теорию о том, что если человек способен сконструировать машину для постановки математической задачи, то он может точно так же сконструировать машину для ее решения.

По общему признанию, самым выдающимся среди наших сотрудников, занимающихся «Энигмой», был Дилли Нокс. Это был совсем молодой, высокий, даже долговязый человек с непокорной черной шевелюрой, а его взгляд за стеклами очков, казалось, всегда был устремлен куда-то далеко. Как и умерший в момент своего триумфа Митчелл, конструктор истребителя «спитфайер», склонившего чашу весов в нашу пользу во время битвы за Англию, Нокс, зная, что он неизлечимо болен, отдавал все силы, чтобы разрешить проблему вариантов «Энигмы», введенных немцами для дальнейшего усложнения шифров между 1940 и 1942 годами. Как и Митчелл, он умер, завершив свою работу. Дж. X. Тилтмен, другой блестящий талант, был позаимствован у армии. Высокий темноволосый человек с коротко подстриженными усиками, он неизменно носил форменные клетчатые брюки своего полка, которые со временем сменил на зеленые широкие вельветовые брюки, считавшиеся не совсем уместными в 1939 году. Оливер Стречи, высокий, немного сутулый, с седеющими волосами и широким лбом, был индивидуалист; его глаза за стеклами очков всегда улыбались, словно он находил жизнь ужасно забавной, за исключением тех случаев, когда наш хозяин в субботнее утро, стоя у нижней ступеньки лестницы, собирал у нас чеки. Оливер был на редкость одаренным музыкантом. По-моему, он играл на нескольких инструментах, но больше всего любил играть в четыре руки с Бенджамином Бриттеном на огромном фортепиано в своей довольно неряшливой лондонской квартире. Был среди нас и «Джош» Купер, с которым я виделся довольно часто, так как он занимался главным образом авиационными делами. Это тоже был блестящий математик. Хотя ему еще не было сорока, он пользовался очень сильными очками; казалось, ему часто мешали прямые черные волосы. Дик Притчард, молодой, высокий, гладко выбритый, круглолицый, с тихим голосом, по любому вопросу мог говорить с мудрой проницательностью. Он тоже был очень музыкален. В то время меня поражало, как часто искусство разгадки чужих шифров бывает тесно связано с превосходными математическими и музыкальными способностями. Играть по вечерам в бридж с этими людьми было страшновато. Им все давалось легко, а разговор с ними всегда был интересным. Я с удовольствием пробыл бы дольше в нашем загородном убежище, но вскоре стало ясно, что «странная война» будет продолжаться всю зиму 1939/40 года, поэтому я увез свой маленький штаб обратно в Лондон, чтобы быть ближе к министерству авиации. В Лондоне мне очень не хватало профессорской атмосферы Блечли.

Теперь уже не секрет, что сотрудники Блечли использовали для разрешения загадки «Энигмы» новую науку — электронику. Я не современник века компьютеров и не пытаюсь их понять, но в начале 1940 года меня торжественно ввели в святилище, где стояла колонка бронзового цвета, которую венчало изображение, похожее на какую-то восточную богиню, которой суждено было стать оракулом Блечли, по крайней мере, когда ей этого захочется. Это было волшебное творение, внушающее благоговейный страх. Нам всем, конечно, было интересно, получит ли этот великий эксперимент практическое применение, и если да, то успеют ли этого достигнуть к началу «горячей войны», которая, как мы теперь чувствовали, обязательно разразится весной. Гитлер дал нам шесть месяцев передышки. Все военные ведомства, я думаю, полностью использовали каждый день. Мы все знали, что этого слишком мало, но, по крайней мере, в этой одной жизненно важной области открывались огромные, поразительные возможности, ибо в наших руках была та самая шифровальная машина, которую немцы станут использовать для связи во время войны.

Это было, должно быть, где-то в конце февраля 1940 года, когда люфтваффе, очевидно, получили достаточно машин «Энигма», чтобы хорошо обучить операторов и приступить к отправке ряда практических радиограмм. Радиограммы были довольно краткими, но, видимо, содержали ингредиенты, которых ожидала бронзовая богиня. Мой новый начальник полковник Стюарт Мензис дал указания, чтобы ему немедленно докладывали о всех успешных результатах, и как раз в то время, когда на смену жестоким холодам этой морозной зимы пришли первые солнечные апрельские дни, оракул Блечли заговорил. Мензис вручил мне четыре полоски бумаги, каждая из которых содержала краткое распоряжение люфтваффе, касающееся назначений личного состава в части. С разведывательной точки зрения они не представляли большой ценности, если не считать мелких сведений административного характера, но для сотрудников Блечли-Парка, для Мензиса и, конечно, для меня они были как волшебный золотой клад.

Чудо свершилось.

Примечание. После того как была впервые опубликована эта книга, польские офицеры, живущие теперь в Англии, заявили, что поляки построили несколько машин «Энигма», воспользовавшись сведениями, добытыми на заводе в Германии с помощью польских криптографов, и что предположительно одну из этих машин они передали нам. Это вполне может быть правдой. Бесспорно, польские математики и технические специалисты проявили талант и большое мужество, но эту историю я излагаю так, как мне рассказали ее в то время.