• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

20 марта 1945 г. генерал Хенрици, командующий 1-й танковой армией, получил по телефону удивительную информацию о том, что он назначен командующим группой армий «Висла». Войска Хенрици, удерживая южное крыло группы армий Шёрнера, вели тогда жестокие бои с советскими войсками, пытавшимися закончить завоевание Верхней Силезии.

Хенрици был низкорослым седоволосым человеком пятидесяти лет. Сын министра, он скакал через звания, никогда не получая специальных наград. Хотя он долго командовал 4-й армией и видел самые кровавые сражения на востоке, едва ли многие знали его имя.

Спустя два дня после этого странного телефонного звонка Хенрици оставил доклад начальнику штаба Гудериану. До сих пор Хенрици видел только самый южный край разгрома, в который русское наступление в январе повергло Восточную Германию. Он видел бегство и крушение в Верхней Силезии. Но даже по дороге к штабу Гудериана, в самом сердце Германии, он должен пропахать свой путь через бесконечные колонны беженцев из Восточной и Западной Пруссии, Силезии, Померании и откуда-то еще – колонны, которые бежали через Одер и все еще не могли найти никакого отдыха или защититься к западу от спасительной реки.

Лагерь Гудериана носил следы недавнего воздушного нападения. Генерал Кребс, руководитель операций, который отказался искать убежище, был легко ранен.

Начальник штаба выглядел напряженным и усталым. Он принял Хенрици и сказал:

– Я преуспел в том, что назначил вас командующим группой армий «Висла». Мы нуждаемся на Одере в человеке, который имел реальный опыт боев с русскими. Дальнейшее сотрудничество с Гиммлером невозможно.

Мы должны рассчитывать на возобновление русского наступления очень скоро, особенно на нападение непосредственно на Берлин. После ужасных вещей, которые случились в Восточной Германии, мы должны испробовать абсолютно все, чтобы воспрепятствовать русским пересечь Одер и взять столицу.

Фронт группы армий «Висла» теперь распростерся от Балтийского моря, в устье Одера, вниз к чешской границе. Некоторые из войск, которые сражались в Восточной Померании, сумели отступить через Одер. Мы также воспитали некоторые новые войска. Мы имеем восемьсот пятьдесят танков, некоторые из них новые. Но при Гиммлере все эти войска остались дезорганизованными, перепутанными, необученными и без руководства. Ваша работа – собрать их в реальный фронт, фронт, который может противостоять удару. Вы имеете в лучшем случае три-четыре недели, чтобы сделать это.

Но есть другие, более трудные задачи, ждущие вас. Русские установили два предмостных укрепления на западном берегу Одера, к северу и к югу от Кюстрина. Наша единственная связь с городом – узкий коридор. В одном южном предмостном укреплении русские сосредоточили шестьсот – восемьсот артиллерийских орудий. Если оружие начнет стрелять, это будет означать конец. Мы не имеем фактически никаких воздушных сил. И мы не имеем достаточного количества артиллерии, чтобы уничтожить русские орудия.

Ваша первая задача будет состоять в том, чтобы внезапным нападением возвратить нам южное русское предмостное укрепление. Единственный путь, который может быть проделан, – это собрать сильные войска в нашем собственном предмостном укреплении на восточном берегу около Франкфурта-на-Одере и напасть на русских с тыла. 9-я армия под командованием генерала Буссе уже делает приготовления. Если я не ошибаюсь, нападение намечается на послезавтра.

Гудериан замолчал и зашагал по кабинету. Вены на его висках набухли. Хенрици наблюдал за ним в тишине, ожидая дальнейших инструкций. Но начальник штаба все молчал, и Хенрици склонился над столом с картой. Впервые он увидел расположение фронта, которым должен был командовать. Он был потрясен, когда увидел, каким тонким и как близко к Берлину был фронт. И более того, корпус и дивизии, отмеченные на карте, в действительности были не более чем тенями прежних частей.

Голос Гудериана ворвался в его мысли. Начальник штаба сообщил, что 18 марта он посетил фронт группы армий «Висла» и не сумел найти Гиммлера в его штабе. Адъютант Гиммлера сказал ему, что тот заболел гриппом и удалился в санаторий. У Гудериана создалось впечатление, что эта болезнь имела политические причины: Гиммлер устал командовать группой армий, с которой мог пожинать только поражения.

Не теряя времени Гудериан отправился в санаторий. Он нашел Гиммлера в добром здравии, но чрезвычайно напряженным и возбужденным.

Гудериан использовал ситуацию в полной мере. Он выразил глубокое сожаление о болезни Гиммлера и рискнул сказать, что это произошло из-за чрезмерного бремени от пяти самых важных назначений. Никакой человек не мог нести такой груз в течение долгого времени. В конце он осторожно предложил Гиммлеру оставить командование на востоке.

Эти слова упали на готовую почву. Конечно, Гиммлер ответил, что он не должен обращаться к фюреру с просьбой о своей отставке. Но Гудериан быстро предложил, что он сам готов осторожно затронуть эту тему в следующей беседе с Гитлером, и Гиммлер явно с облегчением согласился. Гудериан взял отпуск, поехал в Берлин и получил одобрение непосредственной отставки Гиммлера и назначения Хенрици.

– Через полчаса, – заканчивал Гудериан, – я еду в Берлин на совещание. Вы могли бы прийти и доложить ему.

Хенрици ответил, что из-за готовящейся атаки в Кюстрине должен отложить доклад Гитлеру. Он немедленно поедет на фронт. Но если Гудериан уделит ему немного времени, то он будет благодарен за некоторые замечания по военной ситуации вообще.

Гудериан резким тоном сказал, что Верховное командование вооруженных сил – оно в действительности означало Гитлера и Йодля – не давало даже ему реально заглянуть в события и планы, которые не были непосредственно связаны с Восточным фронтом. Хенрици не должен иметь никаких иллюзий на этот счет – он также останется в неведении. Но как бы там ни было, Хенрици имел перед собой одну ясную задачу, независимо от того, что происходило в другом месте: удерживать Восточный фронт всеми средствами и препятствовать русским захватывать новые территории.

Гудериан никак не упоминул при Хенрици о плане «Затмение». И при этом не сказал, что имел конфиденциальную беседу с Риббентропом, в которой убеждал провести мирные переговоры с западными державами, и такую же беседу с адмиралом Дёницем. Оба ответили уклончиво. И наконец, 21 марта, только двадцать четыре часа назад, Гудериан одержал третий успех – на сей раз у Гиммлера.

Гудериан узнал, что Гиммлер был в контакте со шведским графом Бернадотом. Он предстал перед Гиммлером с этой информацией во дворе канцелярии и убеждал его, что непосредственные мирные переговоры с западными державами были насущной потребностью. Гиммлер слушал в затруднении и наконец ответил, что еще слишком рано для такого шага. Но Гудериан пожал лавры за свои последние усилия прежде, чем день закончился. После совещания Гитлер внезапно заметил:

– Генерал, у меня впечатление, что сердце доставляет вам большие неприятности в эти дни. Вы должны взять отпуск на шесть недель.

Гудериан кратко ответил, что, к сожалению, он не может принять предложение, пока его штаб не будет укомплектован, потому что большинство его старых помощников ушло – уволены или, как фон Бонин, заключены в тюрьму. Гудериан сказал, что его замена должна быть отложена, пока генерал Кребс не оправится от ран.

Гудериан знал тогда, что говорил Гиммлер и что его собственный конец приближался. Но он ничего не сказал об этом Хенрици.

Вечером 22 марта Хенрици достиг хорошо замаскированного штаба группы армий «Висла» рядом с Пренцлау, приблизительно в 40 километрах к западу от города Штеттина.

Гиммлер ожидал его. Он сделал приготовления, чтобы выполнить передачу командования с подобающим великолепием, которое скроет тот факт, что он уклонялся от ответственности. Он стоял за своим гигантским столом. Позади него на стене висел большой портрет Фридриха Великого. Но лицо Гиммлера казалось более надутым, чем обычно, а взгляд был взглядом преследуемого.

Гиммлер объявил, что ему необычно трудно сдавать свой пост. Но, к сожалению, он не имеет выбора – фюрер поручил ему новые, еще более важные задачи жизненного характера. Хенрици познакомился бы с ситуацией наиболее быстро, если бы выслушал доклад о событиях в группе армий с тех пор, как он, Гиммлер, принял командование.

Гиммлер позвонил по телефону. Двое из его помощников, генерал Кинцель и полковник Эйсман, появились со стопами карт и бумаг.

Хенрици надеялся, что передача командования будет закончена через несколько минут. Прошлое не интересовало его – он должен был знать ситуацию в настоящий момент. Вместо этого Гиммлер стал описывать в мельчайших деталях его личный опыт в Померании с января месяца.

После часа доклада стенографистка положила карандаш. Генерал Кинцель симулировал срочное дело и ушел, и вскоре после этого полковник Эйсман извинился и оставил комнату.

Гиммлер говорил в течение почти двух часов. Хенрици сделал несколько неудачных попыток прервать его. Наконец звонок телефона пришел ему на помощь.

Генерал Буссе, командующий 9-й армией, звонил, чтобы сообщить, что русские внезапно двинулись в атаку от их предмостного укрепления к югу от Кюстрина. Они перерезали немецкий коридор к городу и установили контакт со своим предмостным укреплением к северу от Кюстрина.

Гиммлер выглядел смущенным. Но затем с внезапным облегчением вручил трубку Хенрици.

– Вы теперь командующий группой армий «Висла», – сказал он. – Пожалуйста, отдавайте соответствующие приказы.

Хенрици ответил, что пока ему даже не сказали, где его фронт и какими войсками он командует. Но он взял трубку и слушал.

В течение подготовки к предложенной атаке из Франкфурта-на-Одере были забраны лучшие немецкие войска, до тех пор сохраненные в коридоре к Кюстрину. Русские легко проникли в коридор. Буссе сообщил, что контратака была начата немедленно, чтобы вновь установить связь с Кюстрином.

Хенрици сказал Буссе, что сразу приедет в штаб 9-й армии – его прибытие ожидалось следующим утром.

Когда Хенрици повесил трубку, Гиммлер продолжил свою речь. Но теперь Хенрици нашел несколько вежливых, но твердых слов о том, что события в Кюстрине вынуждают его сократить церемонию. Однако, узнав так много о военных событиях, он будет благодарен за несколько слов о дипломатической ситуации.

Гиммлер следил за ним с подозрительностью. Мгновение он смотрел, как будто давал понять, что Хенрици нарушил владения, которые принадлежали Гитлеру и в лучшем случае были исключительным заповедником Гиммлера. Но затем он опустил глаза и сказал:

– Наступил момент, чтобы начать переговоры с нашим противником на западе.

– Что-нибудь сделано в этом направлении?

– Я предпринял шаги. Мои эмиссары вступили в контакт.

Хенрици прибыл в штаб 9-й армии рано утром. И сразу отправился на одерский фронт. В первый раз в истории группы армий «Висла» ее командующий посетил линию фронта.

С высот, глядящих на одерскую долину, невысокий седоволосый человек изучил позиции. Большинство из них было едва ли достойно этого названия. Если они удерживались в настоящий момент, то только потому, что русские с другой стороны нуждались во времени, чтобы развить атаку. И позади этих несерьезных немецких линий были жители одерской долины и беженцы. Крестьян можно было даже теперь увидеть работающими на их полях, как будто в знакомом труде они надеялись найти забвение угрозы, которая остановилась за рекой, приготовившись убивать. И на стенах деревенских домов висели знакомые прокламации: немецкие вооруженные силы ушли только по стратегическим причинам, только для подготовки заключительной победы – но здесь и теперь враг будет остановлен.

Начиная с краха в Померании левый фланг группы армий «Висла» стоял в секторе Штеттина, где река Одер впадает в Балтийское море. Затем фронт следовал за левым берегом реки, шел мимо Кюстрина и Франкфурта, вниз к слиянию Нейссе и Одера в 80 километрах к юго-востоку от Бреслау в Силезии. В этом пункте он соединялся с группой армий Шёрнера, линия фронта которой продолжалась в юго-восточном направлении вдоль Карпат в Чехословакию.

Две армии удерживали фронт группы армий «Висла» протяженностью 480 километров. На севере стояла 3-я танковая армия. Командование ею было недавно поручено генералу фон Мантейфелю, относительно молодому человеку, который руководил танковой армией в Арденнах. Фон Мантейфель покрывал сектор от Балтийского моря до населенного пункта в 48 километрах к северо-востоку от Берлина – или, скорее, пробовал покрыть, поскольку его войска были армией только по названию. На юге находилась 9-я армия под командованием генерала Буссе, энергичного и несколько бесцеремонного человека. Буссе оказался в еще более отчаянной ситуации, чем фон Мантейфель. В то время как северные пределы одер-ской долины лежали под весенним наводнением шириной почти в три километра, сектор Буссе оставался проходимым для русских танков. И доклады разведки указали, что русские войска более всего сконцентрированы перед сектором Буссе между Франкфуртом и Кюстрином: Советы сосредоточили восемь – десять пехотных и две-три танковых армии.

Армейский корпус Буссе не был никаким корпусом, а его дивизии не были дивизиями. Большинство его войск были сформированы в большой спешке, собранные частично из числа отставших, которые пересекли Одер в марте, частично из недавно призванных новичков. Имелось несколько проверенных в бою дивизий с Восточного фронта – остальные были батальонами народной армии, частями пограничной службы, чрезвычайными батальонами и латвийскими войсками СС. Командование везде не соответствовало задачам.

В то время как старые дивизии имели вооружение, другие части испытывали недостаток во всем. Порой не имели артиллерии, нуждались в автоматах и даже винтовках. Снабжение боеприпасами было недостаточным.

Ни арсеналы, ни склады боеприпасов не существовали. Вся военная промышленность была полностью разрушена постоянными воздушными нападениями. Кроме того, здесь велась та же самая зловещая игра, которая продолжалась в Восточной Пруссии и в других местах: окружные руководители, не доверяя регулярной армии, запасали оружие и боеприпасы для народной армии. И в самые первые дни своего командования Хенрици узнал, что определенным антипарашютным частям, охраняющим Каринхалл – личный опорный пункт Геринга, – был выделен даже двойной комплект автоматов, в то время как дивизии на Восточном фронте испытывали недостаток.

На военно-воздушные силы едва ли можно было рассчитывать. Эскадроны генерала графа фон Грейма, которые были привлечены помочь группе армий «Висла», обладали достаточным числом машин, но снабжения бензином было достаточно только для самых срочных разведывательных полетов.

23 марта войска Буссе сделали первую попытку вновь установить связь с Кюстрином. Русская артиллерия отбросила их назад, нанеся тяжелые потери.

Гитлер приказал повторить атаку. Был выбран новый пункт атаки, артиллерия и танки продвинулись. Снова почти не было поддержки с воздуха. 27 марта 9-я армия сделала вторую попытку освободить Кюстрин и снова потерпела неудачу.

Хенрици знал, что третья попытка будет убийственна. Он доложил о своей неудаче Гудериану с рекомендацией, чтобы гарнизону Кюстрина позволили оставить цитадель и сделать попытку прорваться на запад.

Днем 27 марта Гудериан передал доклад Хенрици в штаб-квартиру фюрера. Гитлера охватил приступ ярости, он обвинил генерала Буссе в злоупотреблениях и приказал, чтобы Гудериан появился на следующий день вместе с Буссе для специального совещания о Кюстрине. В тот же самый вечер Гудериан послал письмо Гитлеру, содержащее резюме о действиях в Кюстрине, существенные факты об относительной силе германских и советских войск и данные о немецких потерях. Письмо заканчивалось словами: «Ввиду этих фактов я должен решительно отклонить обвинения, выдвинутые сегодня днем против генерала Буссе и его войск».

Гудериан и Буссе появились в назначенный час. Гитлер в состоянии чрезвычайного волнения просил, чтобы Буссе сделал свой доклад. Но прежде чем Буссе закончил свое третье предложение, Гитлер прервал его новым взрывом брани.

Затем Гудериан прервал Гитлера.

Голос Гудериана заглушил слова Гитлера. Он заполнил комнату, повторяя ясно и точно доклад об условиях в Кюстрине.

Гитлер вскочил с места. На мгновение показалось, что он бросится на Гудериана. О Кюстрине и генерале Буссе теперь забыли – изо рта Гитлера вырвалось все недоверие, негодование и ненависть, которые нагноились в нем. Он не обращался к Гудериану – он обратился ко всему Генеральному штабу с обвинениями.

Гудериан парировал, напомнив о потерянной впустую армии в Курляндии. Но Гитлер закричал, что Гудериан и весь Генеральный штаб были полностью неосведомлены, – он, Гитлер, всегда один отстаивал стратегию цитаделей позади вражеских линий, которые связали силы врага в Сталинграде и предотвратили катастрофу на юго-востоке. Гудериан и его безумный генерал Гелен постоянно вводили его в заблуждение. Даже наступление из Померании Гудериан превратил в катастрофу.

Больная рука Гитлера тряслась. Гудериан закричал еще громче, чем Гитлер. Оба мужчины утратили самообладание.

Генерал Бургдорф первым оправился от изумления. Он стал позади Гитлера и попробовал посадить его на стул.

– Мой фюрер, – выкрикнул он, – пожалуйста, успокойтесь, пожалуйста, садитесь!

Гитлер, внезапно обессилев, опустился на стул и сидел, ошеломленный и тихий.

Йодль и Винтер потянули Гудериана к окну. Но все их усилия успокоить его были напрасны – гнев, агонию многих месяцев нельзя было заставить замолчать. Много раз его голос, повышаясь, произносил, что все, что «он» сказал, было полным и чрезвычайным пустословием.

Адъютант Гудериана Фрейтаг-Лорингховен, напуганный тем, что Гитлер арестует начальника штаба, выбежал в приемную. Он телефонировал генералу Кребсу в штаб Гудериана. В нескольких словах он сообщил Кребсу о ситуации, сказал, что сейчас позовет Гудериана к телефону, и попросил, чтобы Кребс поговорил о том или ином деле, которое может показаться срочным, пока Гудериан не успокоится. Кребс понял. Фрейтаг-Лорингховен побежал назад в зал заседаний.

Ярость Гудериана была все еще настолько сильна, что он накричал на своего адъютанта:

– Мне нет ни до чего дела!

Но в конце концов Фрейтаг-Лорингховен убедил его, что на фронте критические события и что он просто обязан поговорить с Кребсом.

Телефонная беседа длилась почти двадцать минут. Когда Гудериан возвратился в зал заседаний, к нему вернулась, по крайней мере, видимость спокойствия. Но его лицо показывало, что он не намеревался отречься от того, что сказал. Тихо он ждал конца.

Гитлер попросил Кейтеля и Гудериана покинуть комнату. Но когда дверь уже закрывалась, он кисло сказал вдогонку:

– Гудериан, ваше здоровье требует, чтобы вы немедленно взяли отпуск. Я полагаю, что сердце беспокоит вас. Приблизительно через шесть недель вы можете выздороветь.

– Я докладываю об отпуске, – сказал Гудериан.

– Где вы проведете ваш отпуск? – спросил Гитлер. Его слова казались подозрительными.

Гудериан ответил, что еще не строил никаких планов. Кейтель предложил Либенштайн, курорт с минеральными водами в Тюрингии. Гудериан ответил, что Либенштайн кишит американцами. Кейтель предложил Валькенрид в горах Гарца, на что Гудериан сказал, что американцы ожидаются там завтра, и попросил не беспокоиться, – он найдет место.

Гудериан оставил канцелярию и возвратился в свой прежний штаб. По прибытии он узнал, что генерал Кребс назначен вместо него. Он провел два дня, информируя Кребса, затем уехал.

Несколько дней спустя генерал СС Рейнфарт, командующий цитаделью Кюстрин, оставил город, сделал вылазку и с восемьюстами своими солдатами достиг немецких линий. Проблема Кюстрина – причина падения Гудериана – потеряла всякое значение.

Начиная с падения Кюстрина русские стали строить мосты через Одер, расположенные ниже поверхности воды и поэтому невидимые с воздуха. Хенрици продвинул каждое артиллерийское орудие дальнего действия, которое смог получить, чтобы помешать строительству мостов. Но его артобстрел имел небольшой эффект. Воздушные эскадрильи фон Грейма не могли преодолеть русские зенитные батареи. Плавающие мины, сброшенные в Одер, были пойманы сложными русскими сетевыми заграждениями.

Хенрици должен был беспомощно стоять в стороне, в то время как строительство русских мостов приближалось к завершению. Все больше русских полевых орудий было сосредоточено в предмостном укреплении Кюстрина. Готовящемуся русскому нападению, как обычно, предшествовал бы сильный артиллерийский заградительный огонь. Хенрици видел только один способ спасти свой фронт от уничтожения: отвести войска незадолго до начала заградительного огня.

Хенрици знал, что русское нападение ожидалось в секторе между Кюстрином и Франкфуртом. Этот сектор тогда нуждался в подкреплении – но не было никаких резервов, кроме, возможно, двух дивизий, расположенных в цитадели Франкфурт. Но чтобы сделать эти дивизии доступными, потребовалось бы снять классификацию цитадели с Франкфурта.

Это поручение впервые привело Хенрици в Берлин. Столичные газеты и эмблемы, недавно появившиеся на стенах домов, объявляли, что российские войска не продвинутся ни на метр, что заключительная победа неизбежна.

Хенрици вошел в канцелярию в надежде, что не только получит эти две дивизии во Франкфурте, но также и узнает кое-что о ситуации вообще. Он обратился к генералу Кребсу. Но Кребс сказал ему, что он должен удерживать фронт на Одере; Верховное командование вооруженных сил позаботится об остальном.

Геринг, Кейтель, Бургдорф, Йодль, Винтер, Дёниц и Гиммлер собрались для совещания. Вошел Гитлер. Хенрици встретился с ним лицом к лицу впервые в своей жизни. Этот человек с поникшими плечами, дрожащими руками и белым как мел лицом – действительно ли это тот, в ком миллионы немцев все еще видели спасение?

Хенрици говорил об угрозе, перед которой стоял его фронт. Он указал на необходимость отказаться от защиты Франкфурта и переброски его гарнизона в промежутки перенапряженного одерского фронта. Гитлер слушал спокойно.

Хенрици готов был забыть все, что слышал о взрывном и непредсказуемом характере Гитлера, когда внезапно разразился шторм, тот же самый шторм, который вызвал Гудериан двумя днями ранее. Гитлер вскочил со стула, чтобы дать выход своей ненависти к генералам и оправдать свою стратегию цитаделей. И снова он внезапно успокоился.

Пораженный, Хенрици смотрел на лица окружавших его. Но они не выказывали ни удивления, ни возмущения. Хенрици возобновил свою речь. Гитлер рассеянно попросил, чтобы он повторил детали, которые были уже указаны, и затем внезапно приказал, чтобы полковник Билер, командующий цитаделью Франкфурт, доложил ему на следующий день.

Хенрици возвратился в свой штаб и передал приказ полковнику Билеру. Полковник, который работал без сна в течение нескольких дней и был крайне изможден, попросил, чтобы посещение Берлина было отложено на день. Хенрици телефонировал Кребсу, и Кребс отказал.

Билер поехал в Берлин. Несколько часов спустя Бургдорф сообщил Хенрици, что Билер произвел неблагоприятное впечатление на Гитлера, что он будет освобожден немедленно и что новый командующий будет назначен непосредственно фюрером.

В Хенрици восстало чувство справедливости. Он сказал Кребсу и Бургдорфу, что либо смещение Билера будет отменено, либо он, Хенрици, подаст в отставку.

Кребс и Бургдорф, не желая выступать против Гитлера, уговаривали его в течение многих часов. Но в конце концов Хенрици победил. Говорят, что со дня своего первого столкновения с Гитлером, дня, когда он впервые был подвергнут физическому обыску, Хенрици сильно изменился. С поразительной ясностью он увидел истинную природу человека и режима, которому служил более десятилетия.

Днем 6 апреля, спустя девять дней после падения Гудериана, Хенрици стоял во дворе канцелярии, ожидая другого совещания у фюрера. Он был вызван, чтобы доложить Гитлеру о своих действиях на Одере.

До этого утра Хенрици был в состоянии рассчитывать на сравнительно сильные танковые дивизии, которые он собрал позади своего фронта. Теперь, днем, половина из них двигалась на юг к группе армий Шёрнера – переданные ей в соответствии с неожиданным приказом Гитлера, который был убежден, что главная сила русского нападения будет обращена к Праге.

В три часа Хенрици спускался по крутой лестнице к убежищу Гитлера. Узкие проходы были переполнены. Хенрици обыскали, затем ввели в зал заседаний. Это был квадрат три на три метра. Дёниц и Гиммлер вошли следом за ним, сопровождаемые Кейтелем, Йодлем, Герингом, Кребсом и Бургдорфом. Появился Гитлер. Он окинул Хенрици быстрым, подозрительным взглядом.

Генерал начал свой доклад. Он описал меры, которые предпринял в течение прошлой недели, чтобы усилить свой фронт. И признал, что сомневается, удержится ли фронт на Одере под давлением готовящейся русской массовой атаки.

Рука Гитлера перебирала карты.

– Я всегда слышу цифры, – сказал он глухим, прерывистым голосом. Но внезапно он заговорил более твердо: – Но я не слышу ничего о внутренней силе войск. Все, что необходимо, – фанатичная вера. Наше движение показало… – Теперь он закричал: – Наше движение показало, что вера сдвигает горы. Если ваши солдаты будут полны фанатичной верой, то они выдержат, они выиграют это сражение, от которого зависит судьба Германии. Я отлично знаю, что силы Сталина также заканчиваются. Все, с чем он вынужден сражаться, – различный хлам. Но он внушает этим подлецам фанатичную волю. Одна вещь принимается в расчет сегодня: тот, кто имеет более сильную веру, переживет другого. И каждый солдат на Одере должен знать это и должен верить в это фанатично.

Хенрици понадобилось несколько минут после того, как этот крик прекратился, чтобы восстановить самообладание, затем он продолжил. Сказал, что личный опыт лишил его возможности соглашаться с оценкой Гитлером врага. Его фронт будет сопротивляться русским в течение нескольких дней, но, так как он не имеет никаких резервов, чтобы возместить свои потери, русские в конце концов прорвутся, и снова у него не будет никаких резервов, чтобы остановить прорывы. Каждый солдат на одерском фронте знал, против кого он сражался и против чего он действительно боролся. Но лучшая сила воли и самый жестокий фанатизм не шли ни в какое сравнение с огромными русскими войсками.

Гитлер пристально смотрел покрасневшими глазами. Прежде чем он произнес хоть слово, высказался Геринг.

– Мой фюрер, – сказал он напыщенным тоном, что было естественно для него, – я отдаю в ваше распоряжение сто тысяч солдат военно-воздушных сил. Они будут на одерском фронте в течение нескольких дней.

Старая конкуренция с Герингом заставила говорить Гиммлера и Дёница.

– Мой фюрер, – заявил Гиммлер, – СС посылает двадцать пять тысяч бойцов на одерский фронт.

– Мой фюрер, – добавил Дёниц, – флот имеет возможность послать еще двенадцать тысяч солдат на Одер. Они будут в пути в течение одного или двух дней.

Хенрици поразился внезапному появлению войск, о существовании которых не знала никакая центральная власть. Он спросил себя, было ли действительно возможно такое невежество в самых простых военных делах, какое продемонстрировали Геринг и Дёниц. Стотысячные военно-воздушные войска – пилоты, наземный персонал и стрелки-зенитчики, не обученные для наземной борьбы и никоим образом не оснащенные для этого, – что они могли сделать против противника, окрепшего за четыре года сражений?

Гитлер поднял взгляд и повернулся к Хенрици.

– Это – сто пятьдесят тысяч мужчин, – сказал он. – Это – двенадцать дивизий. Вы имеете резервы, о которых просили.

– В численности – да, – сказал Хенрици. – Но, к сожалению, они не дивизии, они – просто мужчины, без опыта наземных боев. Ни один из них никогда не оказывался перед русскими.

Геринг взволнованно вмешался.

– Мужчины, которых я даю, – воскликнул он, – главным образом летчики-истребители, мужчины из Монте-Кассино, осмелюсь сказать, достаточно известные. Они имеют опыт сражения, но, прежде всего, они имеют веру в победу!

Дёниц добавил, что то же самое относится и к морскому персоналу.

Хенрици чувствовал, что теряет власть над собой.

– Все это, без сомнения, верно, – сказал он. – Я не имею никакого намерения умалить доблесть военно-воздушных сил и военно-морского флота, только нет ничего общего между войной на море и в воздухе и войной на суше. Ни одно из этих войск никогда не было частью дивизии. Ни один из этих бойцов не знает танковую войну. Ни один из них не знает русскую артиллерию. Несколько дивизий с опытом сражения на востоке более ценны, чем эти массы неопытных мужчин. Они погибнут понапрасну.

Гитлер наклонил голову, казалось, на грани очередного взрыва ярости. Наконец он сказал:

– Тогда вы поместите эти резервы на вторичные позиции в восьми километрах позади фронта. Они будут вне удара заградительного огня артиллерии и со временем научатся сражаться. Если русские прорвутся, они остановят их. И танковые дивизии отбросят русских.

– Сегодня, – быстро ответил Хенрици, – я потерял половину танковых дивизий. Я прошу, чтобы они были срочно возвращены мне.

Но Гитлер не был склонен продолжать обсуждение.

– Я с большим трудом решился послать их на юг, – сказал он, – они более важны там, чем в вашем секторе.

Хенрици покраснел. Он указал на донесения разведки о сосредоточении все больших русских войск на одерском фронте. Генерал Кребс прервал его, чтобы выразить сомнения в правдивости этих донесений. И Гитлер его поддержал:

– Да, да, русские, вероятно, не стремятся к Берлину вообще. Вы не имеете никакого способа это узнать. На дальнем юге сосредоточено намного больше вражеских сил. – Его рука махнула по карте. – Все это дело на Одере – только маневр, чтобы отвлечь наши силы. Главное нападение направлено не на Берлин, а, вероятно, на Дрезден и Прагу. Группа армий будет в состоянии позаботиться об Одере…

И Кребс присоединился:

– Возможность, на которую только что указал фюрер, конечно, не может быть исключена.

Хенрици уставился на Кребса в глубоком изумлении. Гитлер отпихнул карты в сторону. Ясно, он устал от разговора об одерском фронте и был утомлен столкновением с фактами. Позади Хенрици раздался шепот:

– Генерал, разве вы не думаете, что пришло время остановиться?

Возможно, Хенрици не знал, какую опасность он навлекал на себя, возможно, не заботился об этом, потому что продолжал.

– Мой фюрер, – сказал он, игнорируя хмурый, неодобрительный взгляд Кейтеля, – чтобы вы могли принять большие решения, вы должны иметь полную картину ситуации на Одере. Наши приготовления настолько полны, насколько это было возможно за короткое время. Все было сделано, чтобы усилить дух, мораль и веру войск. Но есть все еще многочисленные слабые места, о которых я сообщил. И самая главная проблема – отсутствие обученных резервов. Ситуация, в которой войска проходят через первый заградительный огонь, является одинаково критической. К сожалению, нехватка персонала в разведке пока лишила нас возможности узнать дату начала русской атаки. И если мы не узнаем эту дату, я не могу гарантировать, что нападение будет отражено. Моя обязанность – ясно дать понять это.

Гитлер больше не слушал.

– Тем более важно, – сказал он, – чтобы каждый командующий был переполнен верой – она вдохновит его солдат.

Голос Гитлера прозвучал предостерегающе. Но Хенрици игнорировал это.

– Моя обязанность повторить, – парировал он, – что одна вера не поможет!

Голос позади Хенрици прошептал снова:

– Разве вам не кажется, что пришло время остановиться?

На лице Кейтеля читалась угроза.

– Вы увидите, – сказал Гитлер, поднимаясь, – если мужчины будут сильны в своей вере, то это сражение приведет нас к победе. Все зависит от вашего собственного отношения.

Хенрици вышел на улицу с ощущением нереальности происходящего. Его лицо выглядело измученным, как будто усохло от безнадежности.

– Это все бесполезно! – сказал он помощнику, когда сел в свой автомобиль.

Три дня спустя армейское Верховное командование сообщило Хенрици, что обещанные резервы готовы. Но когда они были выстроены в линию в зоне приема, всего там оказалось не больше чем тридцать тысяч, большинство из них – сырые новички. Едва ли один из них прошел подготовку, или был одет в форму, или вооружен. Хенрици добыл лишь тысячу винтовок для них.

Начальник штаба Хенрици доложил Верховному командованию армии, что этих солдат нельзя использовать из-за отсутствия оружия. В ответ генерал Кребс послал телетайпное сообщение, приказывая, чтобы они были немедленно перемещены на позиции. Хенрици потерял терпение и ответил грубостью. На следующий день пришел приказ Гитлера, непосредственно повторяющий инструкции Верховного командования армии. Кребс добавил, что за неимением другого оружия солдаты должны быть вооружены базуками.

Хенрици спокойно принял эти приказы. Он не выполнил их. Он вооружил столько человек, сколько смог, пусть даже скудно, остальным дал инструменты, чтобы рыть укрепления, или оставил в лагерях. В глазах Гитлера и многих его фанатиков это действие являлось изменой. Но генерал не мог пойти против совести. Возможно даже, что он был не в состоянии сделать этот или другой шаг, который задержит русский прорыв в течение получаса или часа. Но подготовить организованное убийство Хенрици не мог.

Вместо этого Хенрици обратил свой ум к встрече теперь неизбежного русского прорыва. Так же, как сделали другие командующие, он обратился к окружным руководителям с требованием, чтобы они эвакуировали, по крайней мере, области, находящиеся непосредственно позади линий фронта. Окружные руководители отказались. Некоторые из них с бесспорным правом утверждали, что они не знают, куда послать сотни тысяч людей в тот момент, когда британские и американские войска продвигались все более быстро в Западную и Центральную Германию. Они утверждали, что испытывают недостаток в транспортных средствах, – и действительно, сотни, если не тысячи железнодорожных вагонов сгорали каждый день в результате воздушных налетов с запада. Однако они, возможно, не были решающими причинами. Возможно, превалировал страх вызвать недовольство у Гитлера.

Хенрици решил, что в случае русского прорыва между Франкфуртом и Кюстрином он отступит с обеими армиями под его командованием, пройдет к югу от Берлина, который не был под его властью, и попытается установить фронт к северо-западу от столицы, в области Мекленбурга.

Сам Берлин непосредственно подчинялся приказам Верховного командования армии. Он был объявлен цитаделью. Хенрици не нужно было знать больше, чтобы предсказать, что, если русские армии достигнут города, его будут защищать до полного разрушения. Но что если город случайно поместить под его командование? Хенрици провел ночи, обдумывая эту возможность. Те миллионы гражданских жителей в Берлине – он должен избавить их от ужасных страданий уличных боев и позволить населению попасть в руки победителей. Или он должен попробовать сделать стоянку в столице с недостаточными войсками и через несколько недель все равно бросить? Хенрици решил, что, если ему дадут командовать Берлином, он не будет сражаться за город.

11 апреля Хенрици получил приказ, с которым Гитлер обратился ко всем командующим и всем окружным руководителям. В приказе под кодовым названием «Выжженная земля» говорилось, что все предприятия коммунального обслуживания и жизненные сооружения везде, где они могут попасть во вражеские руки, должны быть разрушены независимо от потребностей гражданского населения.

Без колебания Хенрици запретил передавать этот приказ командующим в его секторе. Но поскольку приказ «Выжженная земля» содержал специальные условия для Берлина – включая, например, разрушение многочисленных мостов города, – Хенрици попросил генерала Реймана, командующего берлинским гарнизоном, о совещании. Рейман ответил, что он зайдет в штаб Хенрици 15 апреля.

15 апреля был напряженный день. С фронта генерал Буссе докладывал, что перестрелки, происходившие все время вдоль Одера, указывали, что русское главное наступление неизбежно. Газеты взревели новостями о смерти Рузвельта, и ходили слухи о полном изменении в отношении западных держав. И наконец, как раз перед прибытием Реймана, частный автомобиль остановился перед штабом Хенрици, и водитель, одетый в простое длинное непромокаемое пальто и в мягкой шляпе, опущенной на лицо, поспешил внутрь.

Странным посетителем Хенрици был Альберт Шпеер, министр вооружений. После нескольких осторожных замечаний Шпеер признался, что совесть заставила его посетить всех заслуживающих доверия людей во власти, которых он мог достигнуть, и умолять их не выполнять приказ «Выжженная земля». Хотя он долго был сторонником Гитлера, но пришел к пониманию, что, если Гитлер погибнет, восемьдесят миллионов немцев не должны погибнуть с ним, что было бы безумием.

Хенрици, успокоенный посещением Шпеера, обещал с удовольствием сделать все, что было в пределах его власти. Сразу за этим прибыл генерал Рейман.

В присутствии Шпеера Хенрици сообщил Рейману, что он обойдет Берлин, чтобы избежать безнадежных уличных боев со всеми ужасными последствиями для населения. Он предостерег Реймана, чтобы тот не рассчитывал на войска для защиты Берлина. Наконец он заявил, что в Берлине более, чем в другом месте, разрушение мостов и предприятий коммунального обслуживания будет явным безумием и что он, Хенрици, запретит это, если Берлин окажется под его командованием.

Рейман, который казался напуганным безнадежной задачей обороны Берлина, беспомощно уставился на Хенрици. Он сказал, что Гитлер сам приказал уничтожать мосты Берлина, – приказ связывал, он просто не мог игнорировать его. Шпеер разъяренно возражал, что эффект от разрушения мостов будет сам по себе достаточен, чтобы разрушить Берлин: газ, вода и электрические провода были установлены под теми мостами, и их уничтожение будет означать голод, жажду и эпидемии.

Рейман смотрел то на одного, то на другого в очевидном отчаянии. Но ответил, что до сих пор держал честь немецкого офицера незапятнанной. Если же он не выполнит приказы Гитлера, его повесят с позором, как других офицеров, которые были не в состоянии разрушить мост в Ремагене, по которому первые американские войска пересекли Рейн.

Рейман возвратился в Берлин. Шпеер оставил штаб Хенрици не намного позже. Но прежде чем уехать, он сказал Хенрици, что он, стоящий на краю внутреннего круга Гитлера, узнал о немецких усилиях на сепаратных переговорах с западными державами.

Для внутреннего круга Гитлера, состоящего из Геббельса и его секретаря Наумана, Геринга, время от времени Гиммлера и, наконец, человека по связям, которому доверяют, Хевеля, таинственные конференции продолжались. Каждое слово союзнических дипломатов, каждая строка в союзнической прессе, которая, казалось, указывала на малейшую напряженность между Россией и западными державами, была взвешена и обсуждена с необычайной живостью.

Странные беседы проводились в присутствии Гитлера. Дискуссии велись вокруг проблемы в осторожных, скрытых фразах. Науман пробовал положить перед Гитлером доклады, в которых говорилась правда об отчаянной военной ситуации. Осторожно указывая пассажи из «Моей борьбы», он пробовал повернуть ум Гитлера к мыслям об обязанности лидера уйти в отставку или закончить войну, которая не могла быть выиграна силой оружия.

Под влиянием Наумана Геббельс рискнул зайти далеко на опасную территорию. Он поднял – только как простой теоретический вопрос! – проблему того, что западные державы, вероятно, потребовали бы как цену за сепаратный мир. Он рассматривал возможность, что такие требования могли бы, очевидно, включать отмену тоталитарной формы правления, или свободные выборы, или признание партии меньшинства. Однажды Геббельс даже смел упомянуть в шутку, что отставка всего национал-социалистического руководства могла бы быть объявлена условием для мира, чтобы только добавить с подлинным осуждением, что это условие не будет причиной отвергнуть сепаратный мир, потому что немецкая нация, вне сомнения, вспомнила бы то же самое руководство несколько лет спустя.

Но все такие разговоры прекращались, когда Гитлер выказывал малейший признак неудовольствия – особенно тогда, когда его тезисы достигали пункта, где он не будет кланяться ни западу, ни востоку. Были моменты, когда он признавал, что решение невоенными средствами должно быть отыскано. Но мгновение спустя он утверждал, что сначала должен выиграть победу, чтобы заложить основание для переговоров. И решение проблемы вновь затягивалось.

В начале апреля Гитлер узнал, что немецкие власти в Северной Италии предпринимали секретные усилия начать мирные переговоры с западными державами. Гитлер приказал генералу СС Вольфу, руководителю СС и полицейских войск в Северной Италии, прибыть в Берлин и сказал ему:

– Нет необходимости бросать оборону теперь. Все, что мы должны сделать, – держаться. На востоке мы можем сдерживать русских в течение еще двух месяцев. Через эти два месяца должен произойти разрыв между русскими и англо-американцами. Я вступлю в союз с любой стороной, которая выйдет на меня первой.