• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

«Здраво рассуждая, можно только: 1) попытаться открыть способ распределения с которого будет начато, и 2) постараться отыскать общее направление, по которому пойдет дальнейшее развитие».

(Фридрих Энгельс)

Государственный капитализм сокращает необходимый переходный период от капитализма к социализму. Таким образом сокращается необходимый период власти партии пролетариата (это не значит, что в эту партию не войдут представители других классов и слоев общества), а не всего народа.

Диктатура пролетариата! Диктатура — красивое, «стр-р-рашное» слово, но к этой предсоциалистичнской власти оно не имеет никакого отношения. Весь спор, в сущности, вертится вокруг формы этой «диктатуры» пролетариата, т. е. временной, переходной власти партии пролетариата, которая отнюдь не означает, что сам пролетариат в целом и остальные классы и группы должны быть отстранены от власти, тем более — от политической жизни, а именно так «понимается» диктатура пролетариата госкапиталистической олигархией, потому что такое «понимание» отвечает ее интересам, «освящает» ее диктатуру.

К. Маркс и Ф. Энгельс назвали власть политической партии пролетариата в переходный период от капитализма к социализму, т. е. в период самой социалистической революции, в пылу острой полемики с защитниками буржуазии «диктатурой пролетариата», так как они противопоставляли диктатуре меньшинства, т. е. буржуазии — «диктатуру» большинства, т. е. рабочего класса и остальных трудящихся. Но если диктатура меньшинства в интересах этого меньшинства действительно является диктатурой, то «диктатура» большинства в интересах большинства — всего лишь полемическая красивость, противоречащая сути дела и, в сущности, такое же алогичное понятие, как «буржуазная демократия».

Да, по-видимому, в период революции (а революционные периоды сравнительно коротки — самые «длинные» революции продолжались несколько дней, а следующий период революционного переустройства — никогда не превышал нескольких лет), т. е. в течение нескольких дней у власти будет стоять меньшинство в лице партии пролетариата, но не меньшинство, совершившее переворот, а меньшинство, поставленное у власти побелившим народом для проведения наиболее важных преобразований и прежде всего организации новых форм управления обществом — фактически для проведения в кратчайший срок свободных выборов, т. е. это означает, что в течение нескольких дней, недель, самое большее — месяцев, будут избраны народом свои представители, депутаты, которые и будут осуществлять всю полноту общественной власти под контролем народа.

Демократия — власть народа. Не может быть демократии, власти народа, там, где меньшинство господствует над большинством фактически. Не может быть диктатуры и не будет там, где народ «господствует» над самим собой.

Термин «диктатура, пролетариата» имел право на существование во времена К. Маркса и Ф. Энгельса ибо он ярче показывал сущность открытия основоположников научного коммунизма в противопоставлении с диктатурой буржуазии. Механически переносить этот полемический термин, принадлежащий своему времени, на современную эпоху близящейся социалистической революции значит наносить вред рабочему движению, интересам всех трудящихся. Ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс не могли и предположить, чем обернутся реальные диктатуры XX века. Я уверен, если бы они могли знать об Освенциме и противотанковых рвах, наполненных трупами расстрелянных женщин и детей или о концлагерях Колымы — они куда осторожней обращались бы с этим острым словом «диктатура».

И еще одно. Сейчас, когда буржуазия вынуждена поделиться частью своих политических и экономических прерогатив с народом, имеющим возможность, если и не совсем свободно, то довольно широко и сравнительно мирно бороться с буржуазией во всех развитых капиталистических странах, сами эти слова, искажающие суть власти (временной власти!) пролетариата в сочетании с реальной полной диктатурой государственного капитализма, представляемой олигархией как «реальный социализм» и «диктатура пролетариата», обязывают отбросить эти слова, вызывающие теперь отвращение у самого пролетариата.

Свобода организовать демонстрацию, выступить в собственной газете, на митинге, объявить забастовку в защиту своих экономических и политических требований, проголосовать свободно на выборах за свою партию — все это оказалось настолько материальным (в том числе и в смысле прямых материальных выгод — в виде повышения заработной платы и т. д.), что думая, будто госкапитализм это и есть реальный социализм, рабочие предпочитают отказаться от такого «социализма» и жить при капитализме. Разумеется, если бы вместо «диктатуры пролетариата» К. Маркс и Ф. Энгельс употребили бы термин «христианское милосердие», то видя госкапитализм, рабочие частно-капиталистических стран точно также проголосовали бы против «христианского милосердия». Лучшим доказательством того, что госкапитализм на время завел рабочее движение в тупик, является тот факт, что более, чем за 70 лет «существования реального социализма» ни в одной развитой стране Запада не только не произошло социалистической революции или не было попытки, подобной Парижской Коммуне, но даже ни разу за какую-нибудь «компартию» не проголосовало большинство рабочего класса данной страны.

Термин «диктатура пролетариата» должен быть изъят из обращения будущих рабочих партий, как по тактическим соображениям, так, и это главное, потому что эти слова не соответствуют реальному содержанию, существу власти (власти, которая уже не будет властью, государством в нынешнем понимании этого слова) переходного периода от капитализма (частного и государственного) к социализму, который будет впервые в истории человечества осуществлением действительной демократии. Впервые за всю историю народ действительно будет осуществлять власть, впервые народ станет сознательным творцом истории, хозяином своей судьбы, своего будущего. И с этого момента, собственно, и начнется настоящая история человека и человечества, потому что только при социализме все получат достойные человека условия существования и будет тем самым создана реальная возможность будущего перехода к коммунизму.

Итак, чтобы совершить социалистическую революцию, вернее, победить в ней, пролетариат должен иметь свою партию. «У нас нет разногласий в том, что пролетариат не может завоевать своего политического господства единственную дверь в новое общество — без насильственной революции. Для того, чтобы пролетариат в решающий момент оказался достаточно сильным и мог победить, необходимо — Маркс и я отстаивали эту позицию с 1847 г., - чтобы он образовал особую партию, отдельную от всех других и противостоящую им, сознавшую себя как классовую партию».

Революция по сути своей — стихийна, не подготовлена так, как, например, может быть подготовлен, организован, переворот, потому что революция — это творчество масс, самого народа. «В политике существуют только две решающие силы: организованная сила государства, армия и неорганизованная, стихийная сила народных масс».

У В. И. Ленина — крен в сторону организации, организованности и ее недостатка, как причины поражения революции, но в действительности недостаточная организованность всегда лишь следствие недостаточности самой данной революции. В истинной народной революции, социальной революции, стихия народного гнева либо использует уже существовавшие организации, либо очень быстро создает свои. «Коммунисты очень хорошо знают, что всякие заговоры не только бесполезны, но и вредны. Они очень хорошо знают, что революции нельзя делать предумышленно и по произволу и что революции всегда и везде являлись необходимым следствием обстоятельств, которые совершенно не зависели от воли и руководства отдельных партий и целых классов».

Если нет выступления народа — это не революция. Но то, что взрыв революции стихиен, непредсказуем (в смысле — в каком году и какого числа), это вовсе не значит, что нужно впадать в фатализм и уповать на то, что стихия народного возмущения все одолеет, наверняка победит — в истории человечества революции гораздо чаще оказывались раздавленными, чем победоносными. Чтобы одержать победу, сделать ее более вероятной, даже неизбежной нужна организующая сила, партия пролетариата.

Если мы рассмотрим историю революций, то увидим, что все победившие революции имели во главе себя какое-то образование, систему, организовавшую в какой-то степени народную стихию в направлении необходимом этой революции, а революции, потерпевшие поражение либо вовсе не имели такой организации, которая взяла бы на себя руководство на переходный период, либо эта организация действовала не в том направлении, которое в тот момент требовалось.

Для будущих рабочих партий практическая революционная деятельность Ленина и большевистской партии имеет величайшую ценность ибо наглядно показывает как нельзя организовывать партию пролетариата и осуществлять власть в переходный период. Трагедией Ленина и большевиков, субъективных коммунистов, была невозможность социалистической революции в России начала XX века.

Революция может иметь мирный характер, что, однако, не исключает того, что она может перейти в кровавую гражданскую войну — что и произошло в 1917 году в России. «Они (рабочие — Н.С.) не только не должны выступать против так называемых эксцессов, против случаев народной мести по отношению к ненавистным лицам или официальным зданиям, с которыми связаны только ненавистные воспоминания, они должны не только терпеть эти выступления, но и взять на себя руководство ими».

Таким образом, ясно, что нужна партия пролетариата — организующая сила в стихийной революции народных масс. Но из признания этого отнюдь не становится яснее о вопрос о форме организации, о степени организации самой этой партии. Обладая историческим опытом, которого, естественно, не имели ни Ф. Энгельс, ни К. Маркс, мы должны совершенно по-новому рассмотреть этот вопрос (дальше, когда речь пойдет о письме Ф. Энгельса Терцаги по поводу «авторитета» мы поймем, что многое из этого «нового» всего лишь хорошо забытое старое). Например, в условиях диктатуры олигархии госкапитализма возможна только нелегальная организация. Но мы не знаем «когда начнется» через год или через двадцать лет, а за такой срок нелегальная организация неизбежно выродится не только организационно, но и по духу — в организацию заговорщиков, что и произошло с большевиками. Волей-неволей нелегальное существование с неизбежной конспирацией и централизацией, отсутствием внутренней демократии, ведет к этому. Нелегальная структура в легальной, дозволенной властями организации, ведет к тому же. Таким образом, либо социалистическая революция в условиях госкапитализма неизбежно распадается на два этапа — первый: свержение олигархии и установление равновесия сил в виде временной ограниченной демократии, организация в этот период партии и затем взятие этой партией власти — мирно или насильственно, либо народ сам во время революции организуется так, что будет обеспечена победа социалистической революции. И это тоже будет партией. Как конкретно это произойдет (не говоря уж о том, как конкретно это произойдет в каждой стране), сказать заранее невозможно. Но даже, если какие-то горячие головы и организуют нелегальную партию, я думаю, после революции или во время нее народ власть им не передаст — во всяком случае в том виде, в каком эта партия дойдет до этой революции, тем более, что партия пролетариата, а теперь и «суперпролетариата», т. е. всех трудящихся, фактически 99 % всего народа, имеет уже готовую политическую форму, открытую французскими рабочими в виде Парижской Коммуны и переоткрытую затем русскими — в виде Советов.

Отсюда вытекает следующий вопрос — нужны ли политические партии при социализме. Видимо их заменят открытые, максимально демократические объединения, но это будет уже совсем другое явление, ничего не имеющее общего с политическими партиями в нашем нынешнем «доисторическом» представлении.

«Но раз понята их (производительных сил — Н.С.) природа, они могут превратиться в руках ассоциированных производителей из демонических повелителей в покорных слуг… Тогда капиталистический способ присвоения, при котором продукт порабощает сперва производителя, а затем и присвоителя, будет заменен новым способом присвоения продуктов, основанным на самой природе современных средств производства: с одной стороны, прямым общественным присвоением продуктов в качестве средств для поддержания и расширения производства, а с другой — прямым индивидуальным присвоением их в качестве средств к жизни и наслаждению.

Все более и более превращая громадное большинство населения в пролетариев, капиталистический способ производства создает силу, которая под угрозой гибели вынуждена совершить этот переворот. Заставляя все более и более превращать в государственную собственность крупные обобществленные средства производства, капиталистический способ производства сам указывает путь к совершению этого переворота. Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность, но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство. Существовавшему и существующему до сих пор обществу, которое движется в классовых противоположностях, было необходимо государство, т. е. организация эксплуататорского класса для поддержания его внешних условий производства, значит, в особенности для насильственного удержания эксплуатируемого класса в определяемых данным способом производства условиях подавления (рабство, крепостничество или феодальная зависимость, наемный труд). Государство было официальным представителем всего общества, его сосредоточением в видимой корпорации, но оно было таковым лишь постольку, насколько оно было государством того класса, который для своей эпохи один представлял все общество: в древности оно было государством рабовладельцев — граждан государства, в средние века феодального дворянства, в наше время — буржуазии. Когда государство наконец-то становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с классовым господством, вместе с борьбой за отдельное существование, порождаемой теперешней анархией в производстве, те столкновения и эксцессы, которые проистекают из этой борьбы, — с этого времени нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для подавления, в государстве. Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества — взятие во владение средств производства от имени общества, — является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место управления людьми становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не „отменяется“, оно отмирает. На основании этого следует оценивать фразу про „свободное народное государство“, фразу имевшую до известной поры право на существование в качестве агитационного средства, но в конечном счете научно несостоятельную. На основании этого следует оценивать также требование так называемых анархистов, чтобы государство было отменено с сегодня на завтра».

А теперь посмотрим, что говорил по этому поводу В. И. Ленин. Каждый желающий может узнать об этом более подробно в 33 томе его полного собрания сочинений, я приведу здесь только две цитаты: «Отмирает после этой (социалистической — Н.С.) революции пролетарское государство или полугосударство». «Мы все знаем, что политической формой „государства“ в это время (после социалистической революции — Н.С.) является самая полная демократия. Но никому из оппортунистов, бесстыдно искажающих марксизм, не приходит в голову, что речь идет здесь, следовательно, у Энгельса, о „засыпании“ и „отмирании“ демократии. Это кажется на первый взгляд очень странным, но „непонятно“ это только для того, кто не вдумался, что демократия есть тоже государство и что, следовательно, демократия тоже исчезает, когда исчезает государство».

Это — «мы все знаем» — просто великолепно, особенно, если учесть, что после 25 октября 1917 года «мы все» об этом уже «не знали», также как великолепно на фоне всего вышесказанного Лениным блеяние «выдающихся марксистов-ленинцев» о «всемерном расширении социалистической демократии», в то время как она должна отмирать, если мы действительно имеем дело с социалистическим обществом. Как бы ни изворачивались эти господа, но их ослиные уши олигархов торчат отовсюду. «Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором». «Парижская Коммуна, разумеется должна была служить образцом всем большим промышленным центрам Франции. Если бы коммунальный строй установился в Париже и второстепенных центрах, старое централизованное правительство уступило бы место самоуправлению производителей и в провинции. В том коротком очерке национальной организации, который Коммуна не имела времени разработать дальше, говорится вполне определенно, что Коммуна должна была стать политической формой даже самой маленькой деревни и что постоянное войско должно быть заменено и в сельских округах народной милицией с самым непродолжительным сроком службы. Собрание делегатов, заседавших в главном городе округа, должно было заведовать общими делами всех сельских коммун каждого округа, а эти окружные собрания в свою очередь должны были посылать делегатов в национальную делегацию, заседавшую в Париже; делегаты должна были строго придерживаться mandat imperatif (точной инструкции) своих избирателей и могли быть сменены во всякое время. Немногие, но очень важные функции, которые оставались бы тогда еще за центральным правительством, не должны были быть отменены, — такое утверждение было сознательным подлогом, а должны были быть переданы коммунальным, то есть строго ответственным чиновникам. Единство нации подлежало не уничтожению, а, напротив, организации посредством коммунального устройства. Единство нации должно было стать действительностью посредством уничтожения той государственной машины, которая выдавала себя за воплощение этого единства, но хотела быть независимой от нации, над нею стоящей. На деле эта государственная власть была лишь паразитическим наростом на теле нации. Задача состояла в том, чтобы отсечь чисто угнетательские органы старой правительственной власти, ее же правомерные функции отнять у такой власти, которая претендует на то, чтобы стоять над обществом, и передать ответственным слугам общества. Вместо того, чтобы один раз в три или в шесть лет решать, какой член господствующего класса должен представлять и подавлять народ в парламенте, вместо этого всеобщее избирательное право должно было служить народу, организованному в Коммуны, для того, чтобы подыскивать для своего предприятия рабочих, надсмотрщиков, бухгалтеров, как индивидуальное избирательное право служит для этой цели всякому другому работодателю. Ведь известно, что предприятия, точно так же как и отдельные лица, обычно умеют в деловой деятельности поставить подходящего человека на подходящее место, а если иногда и ошибаются, то умеют очень скоро исправить свою ошибку. С другой стороны. Коммуна по самому существу своему была безусловно враждебна замене всеобщего избирательного права иерархической инвеститурой.

Обычной судьбой нового исторического творчества является то, что его принимают за подобие старых и даже отживших форм общественной жизни, на которые новые учреждения сколько-нибудь похожи. Так и эта новая Коммуна, которая ломает современную государственную власть, была рассматриваема как воскрешение средневековой коммуны, предшествовавшей этой государственной власти и затем составившей основу ее. Коммунальное устройство ошибочно считали попыткой заменить союзом мелких государств, о чем мечтали Монтескье и жирондисты, то единство, которое — у крупных наций, — хотя и было создано первоначально политическим насилием, стало теперь могущественным фактором общественного производства. Антагонизм между Коммуной и государственной властью ошибочно считали преувеличенной формой старой борьбы против чрезмерной централизации». «Маркс и я уже с 1845 г. придерживались того взгляда, что одним из конечных результатов грядущей пролетарской революции будет постепенное растворение (dissolution) и в конечном счете исчезновение политической организации, именуемой государством — организации, которая всегда имела главной целью обеспечить посредством вооруженной силы экономическое порабощение трудящегося большинства имущим меньшинством. С исчезновением имущего меньшинства исчезает и необходимость в вооруженной государственной силе, служащей целям подавления. В то же время мы всегда считали, что для этого, а также для достижения других, гораздо более важных целей грядущей социальной революции пролетариат должен будет прежде всего захватить в свои руки организованную политическую власть государства и с ее помощью сломить сопротивление класса капиталистов и реорганизовать общество. Все это изложено уже в „Коммунистическом манифесте“ 1847 г., в конце второй главы.

Анархисты ставят вопрос на голову. Они говорят, что пролетарская революция должна начать с упразднения политической организации государства. Но после победы пролетариата именно государство является единственной организацией, которую победоносный рабочий класс находит готовой для использования. Пусть это государство нуждается в больших изменениях, прежде чем оно сможет выполнять новые функции. Но разрушить его совсем в такой момент означало бы разрушить единственный аппарат, посредством которого победоносный пролетариат может осуществлять свою только что завоеванную власть, подавлять своих врагов — капиталистов — и произвести ту экономическую революцию общества, без которой вся победа неминуемо закончилась бы поражением и массовой резней рабочих, как это было после Парижской Коммуны». «Люди воображают, что делают необыкновенно смелый шаг вперед, если они отделываются от веры в наследственную монархию и становятся сторонниками демократической республики. В действительности же государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии. И в лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство; победивший пролетариат, так же как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности».

Партия пролетариата, пришедшая к власти в результате волеизъявления большинства народа путем выборов или вооруженного восстания народных масс, должна сразу, немедленно, провести следующие меры (точнее — организовать повсеместно, конституировать то, что уже на деле в основном будет проведено в жизнь народом в ходе самой революции):

1. Вооружение пролетариата, всех трудящихся. 23 апреля, когда вокруг Парижа уже начало бушевать пламя гражданской войны, а в самой столице действовали многочисленные шпионы и диверсанты Тьера, даже буржуазно-радикальная газета «La Verite» («Истина»), которая в этот период выступала против социально-экономических мероприятий Коммуны, вынуждена была подтвердить: «Число преступлений в Париже поразительно уменьшилось. Нет воров и кокоток, нет убийств и нападений на улицах. Не было зарегистрировано ни одного ночного нападения даже в наиболее отдаленных и малолюдных кварталах с тех пор, как граждане сами выполняют обязанности полиции». «Прямой противоположностью империи была Коммуна». «Она была определенной формой „такой республики, которая должна была устранить не только монархическую форму классового господства, но и самое классовое господство…“ В чем именно состояла эта „определенная“ форма пролетарской, социалистической республики? Каково было государство, которое она начала создавать? „…Первым декретом Коммуны было уничтожение постоянного войска и замена его вооруженным народом…“ Это требование стоит теперь в программах всех, желающих называться социалистическими, партий. Но чего стоят их программы, лучше всего видно из поведения наших эсеров и меньшевиков, на деле отказавшихся как раз после революции 27 февраля от проведения в жизнь этого требования!» А мы добавим — и большевиков, на деле отказавшихся как раз после революции 25 октября от проведения в жизнь этого требования.

«Чиновничество и постоянная армия, это — „паразит“ на теле буржуазного общества, паразит, порожденный внутренними противоречиями, которые это общество раздирают, но именно паразит „затыкающий“ жизненные поры» 3. Народные представители получают вознаграждение, для того, чтобы и рабочий имел возможность заседать в парламенте немецкого народа. 4. Всеобщее вооружение народа.

Итак, всеобщее вооружение народа. Главным образом, конечно, мужчин, способных по состоянию здоровья носить оружие, и которые раз в месяц, в неделю, десять дней и т. д.) будут охранять социалистическое общество от контрреволюции и преступности. Простой расчет показывает, что в СССР, например, сейчас около 60 миллионов мужчин, способных выполнять эти обязанности — в возрасте от 18 до 60 лет. Если каждый из них будет выходить охранять общественный порядок раз в неделю на четыре часа, то одновременно будут находиться на страже общественной безопасности 1,5 миллиона человек, а в течение суток — 9 миллионов. Ни одна другая организация, кроме всеобщего вооружения народа, не способна охранять общественное спокойствие в таких масштабах, никакие оплачиваемые милиции и полиции, не говоря уж о кардинальном различии наемных чиновников буржуазного государства и членов общества, граждан, охраняющих самих себя. Всеобщее вооружение народа отнюдь не означает бесконтрольного пользования оружием.

Одновременно со всеобщим вооружением народа должны быть распущены старые армия и полиция(милиция) и другие органы подавления. «29 марта Парижская Коммуна приняла исторический декрет об упразднении постоянной армии и о замене ее Национальной гвардией. Декрет гласил: „1.Рекрутский набор отменяется. 2 Никакая вооруженная сила, кроме Национальной гвардии, не может быть создана в Париже или введена в него. 3 Все пригодные к службе граждане входят в состав Национальной гвардии“. Этим декретом Коммуна начала разрушение одной из основных опор старого буржуазного государства профессиональной армии. Отныне впервые в истории становилось законом всеобщее вооружение народа, направленное на защиту его интересов. Этим она одним ударом разбила материальные основы угнетения в буржуазном государстве большинства народа привилегированным меньшинством — армию, полицию, жандармерию».

Должна быть создана новая армия на основе всеобщего вооружения народа, учитывая, естественно, что со времен Коммуны многое изменилось — чтобы управлять самолетом, военным кораблем и т. д. нужно учиться долгие годы, поэтому, по-видимому, офицерский корпус и отчасти рядовой состав таких родов войск будет формироваться на основе добровольности, но должна быть проведена демократизация армии, особенно это относится к армии мирного времени. Свой голос и решающий должны получить солдатские комитеты. Кроме того, должен быть сокращен срок службы — до полугода, с проведением затем через определенные промежутки времени переподготовки. В самой этой организации нет ничего нового — она используется во многих странах.

Естественно, что в окружении буржуазного мира, вооруженного ядерным оружием, победившая социалистическая революция не сможет отказаться от армии, в том числе и от ракетно-ядерных сил — хотим мы того, или нет, но в современном мире это вопрос жизни и смерти. До тех пор пока будет существовать капитализм, частный и государственный, т. е. пока не будет исключена возможность попятного движения с помощью внешней контрреволюции, социалистическая страна должна будет иметь свою армию. Отличие этой армии от буржуазной в том, что в силу того, что социалистическое общество никогда ни на кого принципиально не нападет первым, ему нет надобности в огромной постоянной сухопутной армии. В такой постоянной армии в современных условиях тем более нет нужды, что главные современные средства ведения войны ракетно-ядерные, они и должны стать единственными постоянными вооруженными силами социалистической страны или добровольного социалистического оборонного союза. На тот случай, если начнется обычная война, а совсем исключить это нельзя, мужское население страны должно периодически проходить подготовку и переподготовку по различным военным специальностям, причем, по возможности, военная специальность должна иметь точки соприкосновения с мирной, — для этого не понадобится два-три года «службы». Отличительной особенностью этой армии — вынужденной и временной меры социалистического общества, будет выборность командиров или, по крайней мере, солдатских комитетов, отсутствие идиотской, ненужной для военных действий муштры и «политической подготовки», которые сейчас занимают большую часть времени. Все это обеспечит демократизацию армии, контроль за ее командным составом и сокращение времени, необходимого для подготовки. Воинские звания, знаки различия и отличия должны быть безусловно отменены. Вообще, такие вещи как погоны, ордена и аксельбанты вполне отвечают уровню африканского племенного царька эпохи работорговли и классового эксплуататорского общества, но явились бы глупостью и курьезом в социалистическом общества.

Защита от внешнего нападения, контрреволюции и поддержание общественного порядка силами всего народа — вот первый лозунг социалистической революции.

2. Передать все национальные богатства — в том числе промышленные предприятия и инфраструктуру, в общую собственность народа, сделать их общественной собственностью, одновременно передав под непосредственное управление коллективов трудящихся данных предприятий, учреждений, органов информации и т. д. — всех которые отныне будут сами демократически выбирать независимых руководителей на определенный (короткий) срок и решать совместно (все работники) все вопросы, кроме оперативных, для решения которых и будут выбираться руководители, подотчетные только коллективу и сменяемые в любое время по решению общего собрания или общего голосования, если численность или технология производства не позволяют провести такое собрание. Голосование должно быть только тайным. «Пользование этими домами, фабриками и прочим едва ли будет предоставляться, по крайней мере, в переходное время, отдельным лицам или товариществам без покрытия издержек. Точно также уничтожение земельной собственности не предполагает уничтожения земельной ренты, а передачу ее, хотя и в видоизмененной форме, обществу. Фактическое овладение всеми орудиями труда со стороны трудящегося народа не исключает, следовательно, никоим образом сохранения найма и сдачи в наем». «Но в 1871 г. крупная промышленность уже настолько перестала быть исключением даже в Париже, этом центре художественного ремесла, что самый важный декрет Коммуны предписывал организацию крупной промышленности, и даже мануфактур, которая не только основывалась на рабочих ассоциациях, создаваемых на каждой отдельной фабрике, но и должна была объединить все эти товарищества в один большой союз; короче говоря, такая организация, как совершенно правильно замечает Маркс в „Гражданской войне“, в конечном счете должна была вести к коммунизму». «Однако ограниченная карликовыми формами, которые только и в силах создать своими усилиями отдельные рабы наемного труда, кооперативная система никогда не сможет преобразовать капиталистическое общество. Для того, чтобы превратить общественное производство в единую обширную и гармоничную систему свободного кооперативного труда, необходимы общие социальные изменения основ общественного строя, которые могут быть достигнуты только путем перехода организованных сил общества, то есть государственной власти от капиталистов и землевладельцев к самим производителям». «3 мая Парижской Коммуне был представлен для одобрения устав Луврских мастерских по ремонту и переделке оружия. Устав подписали около 60 рабочих; он был согласован с начальником управления материальной частью артиллерии членом Коммуны Авриалем. Мастерские эти являлись государственным предприятием оборонного значения. Во главе их стоял делегат Коммуны. Согласно уставу, „руководящий делегат будет избираться собранием рабочих и может быть сменен каждый раз, как станет очевидным, что он не оправился со своими обязанностями“. На собраниях рабочих избирались также начальник мастерской и мастера, которые являлись ответственными за свои действия и были сменяемы». «Великим социальным мероприятием Коммуны было ее собственное существование, ее работа. Отдельные меры, предпринимавшиеся ею, могли обозначить только направление, в котором развивается управление народа посредством самого народа… Подобной же мерой была и передача рабочим товариществам всех закрытых мастерских и фабрик, владельцы которых бежали или приостановили работы, с предоставлением им права на вознаграждение». «Итак, рабочие прежде всего должны условиться относительно часов труда; а как только эти часы установлены, они уж обязательны для всех без исключения. Затем в каждом помещении ежеминутно возникают частные вопросы, касающиеся процесса производства, распределения материалов и т. д., которые требуется разрешить сейчас же, во избежание немедленного прекращения всего производства. И как бы не разрешались эти вопросы, решением ли делегата, поставленного во главе каждой отрасли труда, или, если это возможно, большинством голосов, воля отдельных лиц всегда должна подчиняться, а это означает, что вопросы будут разрешаться авторитарно». Как видим классики не всегда осторожно пользовались словами — Энгельс называет авторитарным решение в том случае, если оно принято большинством голосов. Конечно, теоретически, принципиально, это правильно, но, боже мой, по нашим понятиям, живущих в конце XX века, переживших две мировые войны, Гитлера, Сталина и еще кучу мерзавцев, такую «авторитарность» впору назвать «бесхребетным либерализмом» и «разгулом демократии», а уж для олигархии это просто «анархия».

3. Распустить суды, прокуратуры и т. д. — все эти «прелестные» учреждения старого мира.

Суд, к сожалению, необходимое учреждение в обществе, только что вышедшем из недр старого эксплуататорского общества. Но новый суд должен избираться из граждан, пользующихся доверием народа, и не обязательно профессиональных юристов — юристы могут быть консультантами суда. Присутствующие на суде граждане должны иметь реальную возможность выступить на суде, влиять на ход судебного разбирательства. Преступление, совершенное в данном районе, должно рассматриваться в суде этого же района. Новые органы следствия не должны иметь права, как сейчас, по собственному усмотрению, возбуждать и прекращать дела. Это будет решать только суд. Новый суд, как и органы следствия, должен быть один для всех — никаких военных трибуналов, никаких следствий КГБ и т. п. — открытый суд по всем делам. Особо тяжелые приговоры должны выноситься общим голосованием граждан района, где совершено преступление. Тюрьмы должны быть реорганизованы так, чтобы действительно помогать перевоспитанию человека, а не делать из него тупого зверя и не «воспитывать» из оступившегося мальчишки рецидивиста. Поскольку социалистическое общество будет предоставлять реальную возможность человеку исправиться и вернуться к нормальной жизни, должен быть установлен предельный срок наказания для тех, кто упорно не захочет жить в обществе. И никогда нельзя забывать, что преступник это такой же продукт общества как и все остальное. Еще долго и при социализме, а особенно сразу после социалистической революции, будут люди, от которых общества вынуждено будет избавляться, но никогда нельзя забывать, что каждый преступник, каждое преступление — это расписка общества в своем бессилии. Чем дальше будет идти социализм, тем меньше будет преступлений, но каждое из них, сколь бы мало оно ни было, должно заставлять общество пристальней всмотреться в свои действия. «Люмпен-пролетариат, представляющий собой отбросы из деморализованных элементов всех классов и сосредоточивающийся главным образом в больших городах, является наихудшим из всех возможных союзников. Этот сброд абсолютно продажен и чрезвычайно назойлив. Если французские рабочие во время каждой революции писали на домах: „Mort aux voleurs!“ „Смерть ворам!“ и многих из них расстреливали, то это происходило не в силу их благоговения перед собственностью, а вследствие правильного понимания того, что прежде всего необходимо отделаться от этой банды».

4. Разделить страну на районы, удовлетворяющие размерами и населением требованию эффективного контроля выборных органов и контроля народа за этими органами. «Самое уже существование Коммуны вело за собой, как нечто само собой разумеющееся, местное самоуправление, но уже не в качестве противовеса государственной власти, которая теперь делается излишней».

Ясно, что если в районе (коммуне) будет 100 тысяч жителей и 100 депутатов, то депутаты не смогут вникнуть во все мелочи, вроде состояния дорог, освещения в подъезде, организации досуга и т. д., которые для каждого человека совсем не мелочи, если же депутатов будет 1000, то они может быть смогут вникнуть во все, но не смогут совместно ничего решить. Очевидно, примерное число жителей в районе должно быть около 10 тысяч человек, а количество депутатов — несколько десятков.

«Чем объединить, связать общины? Ничем, говорят анархисты. Бюрократией и военной кастой, говорит и делает буржуазия. Союзом, организацией вооруженных рабочих („Советами рабочих депутатов“.) говорит марксизм. = „отмена“ государства; = увековечиние (точнее: отстаивание) государства; = революционное использование государства (диктатура пролетариата; разбить старую машину; подавить сопротивление буржуазии; объединить и связать вполне демократически общины вооруженным, централизованным пролетариатом) для перехода к отмене классов, к коммунизму, ведущему к отмиранию государства»

5. Свобода слова, печати, демонстраций, собраний, совести, отмена предварительной цензуры — будут действительно обеспечены не только законом, конкретно определяющим свободы и пути их использования, но прежде всего самой властью народа. «Поистине великолепно, что во фракции раздались голоса с требованием установить цензуру над „Neue Zeit“. Что это — призрак диктатуры фракции времен исключительного закона (диктатуры, которая была тогда необходима и превосходно проводилась), или это воспоминание о былой строго вышколенной организации фон Швейцера? Это в самом деле блестящая мысль — после освобождения немецкой социалистической науки от бисмарковского закона против социалистов подчинить ее новому закону против социалистов, который само социал-демократическое начальство должно сфабриковать и проводить в жизнь». Свобода информации будет впервые действительно обеспечена передачей органов информации в общенародную собственность и под непосредственное управление коллективами журналистов (предварительно очищенных от лакеев олигархии) и рабочих.

6. Уничтожить все бюрократические учреждения — министерства, комитеты, тресты и т. д. и т. п. — эти раковые опухоли на теле общества, предоставить рядовым работникам этих учреждений возможность заняться производительным или иным общественно-полезным трудом, а членов олигархии и их лакеев заставить заняться полезным, лучше всего физическим трудом, для их же пользы и перевоспитания. «Коммуна сделала правдой лозунг всех буржуазных революций, дешевое правительство, уничтожив две самые крупные статьи расходов: постоянную армию и чиновничество».

7. Установить 4-часовой рабочий день при пятидневной рабочей недели. «Необходимо постоянно иметь ввиду, что все производство организовано согласно последним техническим усовершенствованиям и что все принимают участие в труде, так что при благоприятных обстоятельствах трехчасовой рабочий день окажется даже чересчур длинным. Оуэн, который был крупным фабрикантом и которого поэтому можно считать экспертом, считал в свое время — в первую четверть XIX столетия — двухчасовой труд достаточным».

Из таблицы, характеризующей эксплуатацию рабочих при госкапитализме, приведенной мной в разделе «Экономика с.220), видно, что при сокращении рабочего дня в два раза, т. е. до 4 часов и одновременном увеличении реальных доходов в 4,5 раза, половина созданного ими прибавочного продукта будет идти обществу.

8. Распустить все организации старого правящего класса — „коммунистическую партию“ и т. п., если к тому времени их не распустит сам народ.

9. Закрепить всенародным обсуждением и голосованием основы нового общества, методы его управления, провести выборы в центральный орган управления страной. „Коммуна образовалась из выбранных всеобщим избирательным правом по различным округам Парижа городских гласных. Они были ответственны и в любое время сменяемы. Большинство их состояло, само собой разумеется, из рабочих или признанных представителей рабочего класса. Коммуна должна была быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы. Полиция, до сих пор бывшая орудием центрального правительства, была немедленно лишена всех своих политических функций и превращена в ответственный орган Коммуны, сменяемый в любое время. То же самое — чиновники всех остальных отраслей управления. Начиная с членов Коммуны, сверху донизу, общественная служба должна была исполняться за заработную плату рабочего. Всякие привилегии и выдачи денег на представительство высшим государственным чинам исчезли вместе с этими чинами. Общественные должности перестали быть частной собственностью ставленников центрального правительства. Не только городское управление, но и вся инициатива, принадлежавшая доселе государству, перешла к Коммуне“. „На утреннем заседании 29 марта был сконструирован административный аппарат Коммуны. Вместо старых министерств с их громоздким бюрократическим чиновничьим аппаратом, китайской стеной отгороженным от народа, были созданы десять постоянных комиссий. Эти комиссии охватывали все стороны государственной жизни, подготовляли и разрабатывали новые законы, чутко прислушивались к нуждам масс. Они же и проводили эти законы в жизнь. Это были 1) Исполнительная комиссия, 2) Комиссия финансов, 3) Военная комиссия, 4) Комиссия юстиции, 5) Комиссия общественной безопасности, б) Комиссия продовольствия, 7) Комиссия промышленности и обмена, 8) Комиссия внешних сношений, 9) Комиссия общественных служб, 10) Комиссия просвещения. 30 марта резчик по металлу Тейс был назначен директором почт, инженер и промышленник Белэ — делегатом при Французском банке, рабочий-бронзовщик Камелина — заведующим монетным двором, столяр Пенди — в наци. опальную типографию“. 6 апреля был создан постоянный секретариат Коммуны, которому был поручен разбор корреспонденции и различных обращений в Коммуну. Таким образом. Парижская Коммуна выполняла одновременно и законодательные и исполнительные функции. Она была „работающей корпорацией“, призванной творить и проводить в жизнь новое право во имя интересов трудовых классов, т. е. большинства народа».

Единственное, что хотелось бы здесь добавить — число депутатов этого органа, призванного решать крупные вопросы повседневного управления страной, обществом, должно быть таким, чтобы собрание народных представителей не превратилось в аморфную массу, в «собрание бесконечной болтовни», чтобы оно на разделилось на действительно работающих и инертных. Срок полномочий депутатов всех органов общественного самоуправления (от районных до высших) не должен быть слишком велик, чтобы происходил постоянный приток свежих сил и умов и как можно больше людей проходили школу управления обществом — самое лучшее средство воспитания общественного сознания в обществе и у каждого человека. Все депутаты должны быть подотчетны народу, регулярно отчитываться перед своими избирателями о своей деятельности, о своих намерениях, получать наказы от граждан. В любой момент по требованию определенной части избирателей (должно быть точно определено как производится отзыв депутата) — депутат, не оправдывающий доверия избирателей, может быть отозван. …по-своему социальному составу революционное правительство, вышедшее из рядов Национальной гвардии и ремесленников, опиравшееся на их вооруженную силу, было правительством рабочих и мелкой буржуазии. Прав был член Коммуны и ее историк Артур Арну, когда писал: «Все эти граждане, выбранные частными выборами своих рот или батальонов, были известны только тем небольшим группам, чьими делегатами они являлись… В ратуше были люди, имена которых никому не были известны, потому что они имели только имя „народ“. Традиция была нарушена. Нечто неожиданное произошло в мире. Там не было ни одного члена правящих классов. Вспыхнула революция, которая не была представлена ни адвокатом, ни журналистом, ни генералом. Вместо них — рудокоп из Крезо, переплетчик и т. д. Подобное событие, повторяю, представляло положение, никогда ранее не имевшее места. В книге истории перевернули страницу началась новая глава». «Уже намечаются как несомненные достижения в ближайшем будущем вознаграждение депутатам и сокращение сроков мандатов, хотя, правда, до ежегодно переизбираемого парламента дело еще не дошло».

Буржуазная «неприкосновенность» депутата, т. е. защита его от народа, который его избрал, должна быть отменена. Депутату народа достаточно той неприкосновенности, которой пользуется каждый член общества, депутат должен охраняться не особым законом, а собственными делами, закон охраняет его точно так же как и любого члена общества.

Выдвижение депутатов и тайное голосование не должно быть ничем ограничено — исключая признанных судом недееспособных и осужденных преступников. Срок полномочий любого депутата и любого выборного руководителя (а других, не выбранных, руководителей тогда не будет) должен быть ограничен потому что, и это доказано историей, какой бы прекрасный и честный человек не был, если он слишком долго обладает властью, то в конце концов целью его становится не использование этой власти на общее благо, а использование власти для сохранения власти. Именно поэтому у выборных руководителей будущего социалистического общества будет отнята сама возможность бесконтрольного использования власти и сама их власть будет ограничена так, чтобы никогда их интересы не встали выше интересов народа. Кроме того, никто не сможет занимать сразу несколько постов и избираться подряд несколько раз. «Свобода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган этому обществу всецело подчиненный; да и в наше время большая или меньшая свобода государственных форм определяется тем, в какой мере они ограничивают свободу государства».

Экономическое положение выборных руководителей общества не должно отличаться от среднего уровня экономического положения членов общества власть должна перестать быть кормушкой. «Когда Парижская Коммуна взяла руководство революцией в свои руки; когда простые рабочие впервые решились посягнуть на привилегию своего „естественного начальства“ — на привилегию управления — и при неслыханно тяжелых условиях выполняли эту работу скромно, добросовестно и успешно, причем высший размер их вознаграждения не превышал одной пятой части жалованья, составляющего, по словам известного авторитета в науке, минимум для секретаря лондонского школьного совета, — старый мир скорчило от бешенства при виде красного знамени — символа Республики труда, развевающегося над городской ратушей». «Но подчиняться надо вооруженному авангарду всех эксплуатируемых и трудящихся — пролетариату. Специфическое „начальствование“ государственных чиновников можно и должно тотчас же, с сегодня на завтра, начать заменять простыми функциями „надсмотрщиков и бухгалтеров“, функциями, которые уже теперь вполне доступны уровню развития горожан вообще и вполне выполнимы за „заработную плату рабочего“. Организуем крупное производство, исходя их того, что уже создано капитализмом, сами мы, рабочие, опираясь на свой рабочий опыт, создавая строжайшую, железную дисциплину, поддерживаемую государственной властью вооруженных рабочих, сведем государственных чиновников на роль простых исполнителей наших поручений, ответственных, сменяемых, скромно оплачиваемых „надсмотрщиков и бухгалтеров“… — вот наша. пролетарская задача, вот с чего можно и должно начать при совершении пролетарской революции. Такое начало, на базе крупного производствам само собой ведет к постепенному „отмиранию“ всякого чиновничества, к постепенному созданию такого порядка, — порядка без кавычек, порядка, не похожего на наемное рабство, — такого порядка, когда все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей». «Все народное хозяйство, организованное как почта, с тем, чтобы техники, надсмотрщики, бухгалтеры, как и все должностные лица, получали жалованье не выше „заработной платы рабочего“, под контролем и руководством вооруженного пролетариата — вот наша ближайшая цель. Вот какое государство, вот на какой экономической основе, нам необходимо». Таким образом, если К. Маркс и Ф. Энгельс говорят о «всеобщем вооружении народа», В. И. Ленин упорно твердит о «вооруженном пролетариата». Почему? О каком «всеобщем вооружении народа», да еще на «базе крупного производства» могла идти речь в России 1917 года? В. И. Ленин хотел, чтобы пролетариат, составлявший едва 10 % народа, втащил этот народ (крестьянство) в социализм буквально за уши, силком. Или: «организуем крупное производство» и т. д.? Удивительные вещи творит история с человеком — ведь скажи тому же Ленину, что неплохо бы было в XVIII веке английскому пролетариату «организовать крупное производство» и «начать строить социализм» — какие молнии полетели бы в сказавшего это, какой убийственный сарказм — в обычной манере ленинской полемики — маниловщина, ренегатство и пр. и пр., а как назвать призывы к русскому пролетариату строить социализм в крестьянской стране и на голом месте?!

Для того, чтобы исключить всякую возможность злоупотребления нужен действительно народный контроль. Очевидно, нужна будет независимая, избранная народом комиссия, вроде верховного суда, которая должна будет регулярно доводить до сведения народа результаты проверок действий выборных лиц. А уж народ решит, что делать с теми, кто злоупотребил его доверием. «Против этого неизбежного во всех существовавших до этого государствах превращения государства и органов государства из слуг общества в господ над обществом Коммуна применила два безошибочных средства. Во-первых, она назначила на все должности, по управлению, по суду, по народному просвещению, лиц, выбранных всеобщим избирательным правом, и притом ввела право отзывать этих выборных в любое время по решению их избирателей. А во-вторых, она платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, которую получали другие рабочие. Самое высокое жалованье, которое вообще платила Коммуна было 6000 франков. Таким образом была создана надежная помеха погоне за местечками и карьеризму, даже и независимо от императивных мандатов депутатам в представительные учреждения, введенные Коммуной сверх того».

Выполнив все эти обязанности переходного периода от капитализма (госкапитализма), партия пролетариата (в любом ее виде) должна исполнить свою последнюю обязанность — которая, собственно будет осуществлена скорее всего не как сознательный, волевой акт, а сама собой, естественно, т. е. под влиянием обстоятельств, как следствие, необходимое следствие развития встать на один уровень с другими общественными организациями. «Вторая ошибка: Центральный комитет слишком рано сложил свои полномочия, чтобы уступить место Коммуне». Эта фраза, возможно самая важная во всем научном коммунизме — здесь четко и ясно говорится о сложении полномочий партией пролетариата или, точнее, партией трудящихся и передаче ее выбранной народом Коммуне, Совету. Итак, разбитую государственную машину Коммуна заменила как будто бы «только» более полной демократией: уничтожение постоянной армии, полная выборность и сменяемость всех должностных лиц. Но на самом деле это «только» означает гигантскую замену одних учреждений учреждениями принципиально иного рода. Здесь наблюдается как раз один из случаев «превращения количества в качество»: демократия, проведенная с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую, из государства = особая сила для подавления определенного класса в нечто такое, что уже не есть собственно государство. Подавлять буржуазию и ее сопротивление все еще необходимо. Для Коммуны это было особенно необходимо, и одна из причин ее поражения состоит в том, что она недостаточно решительно это делала. Но подавляющим органом является здесь уже большинство населения, а не меньшинство, как бывало всегда и при рабстве и при крепостничестве, и при наемном рабстве. А раз большинство народа само подавляет своих угнетателей, то «особой силы» для подавления уже не нужно! В этом смысле государство начинает отмирать. Вместо особых учреждений привилегированного меньшинства (привилегированное чиновничество, начальство постоянной армии), само большинство может непосредственно выполнить это, а чем более всенародным становится самое выполнение функций государственной власти, тем меньше становится надобности в этой власти. (Таким образом, если «выдающиеся марксисты-ленинцы» твердо стоят на том, что роль государства усиливается значит они анти-ленинцы и анти-марксисты (невыдающиеся), если же они признают Ленина и его «немеркнущее учение», то в СССР нет никакого социализма — Н.С.). Особенно замечательна в этом отношении подчеркиваемая Марксом мера Коммуны: отмена всяких выдач денег на представительство, всяких денежных привилегий чиновникам, сведение платы всем должностным лицам в государстве до уровня «заработной платы рабочего». Тут как раз всего нагляднее сказывается перелом — от демократии буржуазной к демократии пролетарской, от демократии угнетательской к демократии угнетенных классов, от государства, как «особой силы» для подавления определенного класса, к подавлению угнетателей всеобщей силой большинства народа, рабочих и крестьян. И именно на этом, особенно наглядном — по вопросу о государстве, пожалуй, наиболее важном пункте, уроки Маркса наиболее забыты! В популярных комментариях — им же несть числа — об этом не говорят. «Принято» об этом умалчивать, точно о «наивности», отжившей свое время, — вроде того, как христиане, получив положение государственной религии, «забыли» о «наивностях» первоначального христианства с его демократически-революционным духом. (Bсe эти высокопарные разглагольствования

Ленина напоминают мне об одной унтер-офицерской вдове, которая сама себя высекла — Н.C.). Понижение платы высшим государственным чиновникам кажется «просто» требованием наивного примитивного демократизма. Один из «основателей» новейшего оппортунизма, бывший социал-демократ Эд. Бернштейн не раз упражнялся в повторении пошлых буржуазных насмешечек над «примитивным демократизмом». Как и все оппортунисты, как и теперешние каутскианцы, он совершенно не понял того, что, во-первых, переход от капитализма к социализму невозможен без известного «возврата» к «примитивному» демократизму (ибо иначе как же перейти к выполнению государственных функций большинством населения и поголовно всем населением?), а во-вторых, что «примитивный демократизм» на базе капитализма и капиталистической культуры не то, что примитивный демократизм в первобытное или докапиталистические времена. Капиталистическая культура создала крупное производство, фабрики, железные дороги, почту, телефоны и прочее, а на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведена к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным (подч. мной — H.C неграмотных тогда в России было 3/4 населения) людям, что эти функции вполне можно будет выполнять за обычную «заработную плату рабочего», что можно (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, «начальственного». Полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной «заработной плате рабочих», эти простые и «само собой понятные» демократические мероприятия, объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то же время мостиком, ведущим от капитализма к социализму. Эти мероприятия касаются государственного, чисто политического переустройства общества, но они получают, разумеется, весь свой смысл и значение лишь в связи с осуществляемой или подготовленной «экспроприацией экспроприаторов», т. е. переходом капиталистической частной (подч. мной — Н.С.) собственности на средства производства в общественную (подч. мной — Н.С.) собственность. «Коммуна, — писал Маркс, — сделала правдой лозунг всех буржуазных революций, дешевое правительство, уничтожив две самые крупные статьи расходов, армию и чиновничество».

Все или почти все здесь правильно, но одна «маленькая» «оговорка» обесценивает весь этот «революционный» пассаж: «пролетарская демократия». Но «пролетарская демократия» в стране, где пролетариат составлял 10 %, а крестьяне более 80 %, означала, что отнюдь не большинство будет подавлять буржуазию и помещиков, а меньшинство будет подавлять большинство, не говоря уж о том, что пролетариат вообще имел к власти большевиков весьма касательное отношение, и чем дальше шла эта власть по своему собственному пути, тем меньше у пролетариата и этой власти становилось точек соприкосновения. Во всяком случае это не просто оговорка.

«Мне кажется, что они слишком злоупотребляют фразами об „авторитете“ и централизации. Я не знаю вещи более авторитарной, чем революция и, мне кажется, что когда посредством бомб и ружейных пуль навязывают свою волю другим, как это делается во всякой революции, то осуществляется именно акт власти. Недостаток централизации и власти стоил жизни Парижской Коммуне.

После победы делайте с властью и т. д… что хотите, но для борьбы (подч. мной — Н.С.) необходимо соединить все наши силы в один кулак и сконцентрировать их в одном пункте атаки. А когда мне говорят о власти и централизации как о двух вещах, заслуживающих осуждения при всяких обстоятельствах, то мне кажется, что те, кто так говорят, либо не знают, что такое революция, либо являются революционерами лишь на словах».

Ф. Энгельс — К. Терцаги, 14 января 1872 г. Избранные письма, М.1948 г. с.275.

В 33 томе второго издания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, (М.1964 г.) под № 145 на стр. 314–318 приводятся два черновика этого письма, причем второй черновик датирован так: «14 — (15) января 1872 г. После текста этих двух черновиков указано: „В настоящем виде публикуется впервые. Печатается по рукописи. Перевод с итальянского и немецкого“. Теперь сравните две фразы:

1. 1948 г. „После победы делайте с властью и т. д., что хотите, но для борьбы необходимо соединить все наши силы в один кулак и сконцентрировать их в одном пункте атаки“.

2. 1964 г. „После победы делайте с авторитетом и т. д., что хотите…“

В „варианте“ 1964 г. слово „власть“ везде заменено словом „авторитет“. Зачем же понадобился этот подлог? Таким нехитрым способом — заменой близким по значению словом, искажена и затемнена ясная мысль Энгельса, который говорит не о каком-то там „авторитете“, а о политической власти! Еще бы, ведь одна эта фраза, совершенно недвусмысленная, можно сказать, стирает с лица земли олигархию: „После победы делайте с властью и т. д., что хотите…“, т. е., как бы пролетариат, народ, не организовался конкретно, формы этой организации после победы уже не имеют решающего значения (Ф. Энгельс, конечно, имел ввиду формы демократической социалистической организации народа — да других трудящиеся после победы просто не могут создать). После победы действительно социалистической революции отнюдь не требуется „возрастание роли партии и государства“, как раз наоборот — и именно это соответствует тем взглядам, которые всю жизнь исповедовали Ф. Энгельс и К. Маркс.

После построения основ социалистического общества, т. е. после завершения революции, революционных преобразований, политическая жизнь страны в том виде, в каком она еще остается и при социализме, т. е. в виде медленно отмирающей, засыпающей демократии (что, несомненно, будет весьма длительным процессом) должна быть организована так свободно, насколько это вообще возможно. Какие-то временные объединения граждан, очевидно, будут существовать, особенно перед выборами, но в них не должно быть жесткой организации, присущей прежним политическим партиям. „В обычных рассуждениях о государстве постоянно делается та ошибка, от которой здесь предостерегает Энгельс и которую мы отмечали мимоходом в предыдущем изложении. Именно: постоянно забывают, что уничтожение государства есть также уничтожение демократии, что отмирание государства есть отмирание демократии. На первый взгляд такое утверждение представляется крайне странным и непонятным; пожалуй, даже возникнет у кого-либо опасение (смеяться здесь или плакать? Н.С.), не ожидаем ли мы пришествия такого общественного устройства, когда не будет соблюдаться принцип подчинения меньшинства большинству, ибо ведь демократия это и есть признание такого принципа? Нет. Демократия не тождественна с подчинением меньшинства большинству. Демократия есть признающее подчинение меньшинства большинству государство. т. е. организация для систематического насилия одного класса над другим, одной части населения над другою?“ Вот же любитель насилия! Да не о насилии теперь уже идет речь в прежнем понимании старого классового общества с его классовым антагонизмом, вот что важно. Это примерно то же самое, что „сравнивать“ насилие маньяка над ребенком и „насилие“ родителя или воспитателя над ребенком в детском саду или в школе. „Что касается проекта устава, то я считаю его принципиально ошибочным, а в области профессиональных союзов у меня, я думаю, больше опыта, чем у любого из моих современников. Не вдаваясь в детали, замечу только, что организация, построенная на основе централизма, пригодна для тайных обществ и сектантских движений, но противоречит сущности профессиональных союзов. Будь она даже возможна, — а я заявляю, что она просто-напросто невозможна, — она была бы нежелательна, особенно в Германии, где рабочий с детских лет живет в атмосфере бюрократической регламентации и верит в авторитеты, в начальство, и где его нужно прежде всего приучать к самостоятельности“.

Каждый член общества должен иметь возможность свободно, независимо от воли и желаний других лиц вступить в любую общественную организацию и выйти из нее без всяких формальностей. Никаких специфических групповых обязательств, „партийной тайны“, „закрытых заседаний“ и т. д. нельзя допустить. Постепенно „традиции“ капитализма отомрут и люди просто привыкнут к этой свободной организации общественной жизни. „Теперь же немецкий пролетариат может даже обойтись без официальной организации, и открытой и тайной; простая, сама собой разумеющаяся связь одинаково мыслящих товарищей по классу достаточна для того, чтобы без всяких уставов, комитетов, постановлений и тому подобных осязаемых форм потрясти всю Германскую империю“. В одной этой гениальной фразе Энгельса заключено больше коммунизма и демократии, чем во всех писаниях оппортуниста и бюрократа Ленина. „Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и все производство сосредоточится в руках ассоциации индивидов, тогда публичная власть потеряет свой политический характер. Политическая власть в собственном смысле слова — это организованное насилие одного класса для подавления другого. Если пролетариат в борьбе против буржуазии непременно объединяется в класс, если путем революции он превращает себя в господствующий класс и в качестве господствующего класса силой упраздняет старые производственные отношения, то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает условия существования классовой противоположности, уничтожает классы вообще, а тем самым и свое господство как класса. На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех“. „… политическое управление людьми должно превратиться в распоряжение вещами и в руководство процессами производства…“

Нужно избавиться от старого плоского понимания „интернационализма“ навязанного нам государственным капитализмом. Действительный интернационализм это не поцелуи с китайцами или африканцами на аэродроме, и даже не строительство предприятий, хотя бы потому что больше и лучше строят западные монополии.

Интернационализм — это тенденция. Интернационализм это взаимообогащение, взаимопроникновение.

При капитализме тоже есть и взаимообогащение и взаимопроникновение, но превалирует нивелировка, стандартизация под один эталон (европейский или американо-европейский) — это легко заметить даже по манере одеваться. Эта превалирующая и частно-капиталистическая и государственно-капиталистическая тенденция стандартизации закономерно встречается со все более усиливающейся встречной тенденцией, вызванной этой стандартизацией — растущим национализмом.

Для того, чтобы начать объединяться, нужно предварительно как следует размежеваться. Не нужно ожидать, что сразу после свершения социалистической революции народы „сольются в братском поцелуе“ — прежде чем привести к позитивным результатам и, прежде всего, вначале — пересилить тенденцию к национализму, тенденции к интернационализму понадобится время и поначалу она приведет, как это ни парадоксально на первый взгляд — к национальному самоопределению, которое в большинстве случаев, вероятно, закончится политическим, государственным отделением. Это особенно важно для такой страны как Россия и надо быть готовыми к этому.

Если учесть, что социалистическая революция победит сначала в одной или нескольких странах, а большая часть мира останется еще капиталистической, то станет ясно — этот процесс, прежде чем даст первые, едва заметные результаты, займет десятилетия и потребует поколений.

Как переход к коммунистическому обществу, так и взаимопроникновение и взаимообогащение наций, потребуют столетий, причем интернационализм, то есть процесс истинного возникновения и становления человечества есть процесс более длительный, чем экономическое построение коммунизма.

К. Марко и Ф. Энгельс отнюдь не были столь наивны, чтобы не понимать, что общество, только что вышедшее из недр капитализма, не сможет обойтись без обмена между ассоциациями, без обмена между ассоциациями и обществом и без обмена между ассоциациями и обществом с одной стороны и индивидуумами с другой, также как совершенно ясно, что по Марксу и Энгельсу (а главное, конечно, потому что это действительно так) социализм не может иметь товарный характер, коль скоро нет обмена между производителями — частными собственниками средств производства, извлекающими прибавочную стоимость, а рабочая сила перестает быть товаром. „В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов, как некое присущее им вещественное свойство, потому что теперь, в противоположность капиталистическому обществу, индивидуальный труд уже не окольным путем, а непосредственно существует как составная часть совокупного труда. Выражение „трудовой доход“, неприемлемое и в настоящее время из-за своей двусмысленности, теряет таким образом всякий смысл.

Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай, например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время каждого отдельного производителя — это доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он отдал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме. Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления. Но что карается распределения последних между отдельными производителями, тоьзлесь господствует тот же принцип что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой. Поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как в товарообмене обмен эквивалентов существует лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае.

Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном отношении все еще ограничено буржуазными рамками. Право производителей пропорционально доставляемому ими труду; равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой — трудом.

Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше; а труд, для того, чтобы он мог служить мерой, должен быть определен по длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для неравного труда. Оно не признает никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие; но оно молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему содержанию есть право неравенства, как всякое право. По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не были бы различными индивидами, если бы не были неравными) могут быть измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определенной стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального. Далее: один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так далее. При равном труде и, следовательно при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать всего этого, право, вместо того чтобы быть равным, должно быть неравным.

Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества“.

На высшей фазе коммунистического общества, после того, как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе со всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!» «… ни одно общество не может сохранить надолго власть над своим собственным производством и контроль над социальными последствиями своего процесса производства, если оно не уничтожит обмена между отдельными лицами». «Итак, если предположить, что все члены общества являются непосредственными работниками, то обмен равными количествами рабочих часов возможен лишь при условии предварительного соглашения насчет числа часов, которые следует употребить на материальное производство. Но такое соглашение есть отрицание индивидуального обмена». «…либо желать прогресса без анархии, — и тогда необходимо отказаться от индивидуального обмена для того, чтобы сохранить производительные силы».

В общем, хотя и при социализме будет обмен хотя и не тот. что при частном или государственном капитализме, материальная заинтересованность рабочих и всех трудящихся в конечных результатах своего труда, труда своей ассоциации, а через это и всего общества, но это будет не товарообмен, не индивидуальный обмен, не товарное производство в прежнем понимании, а продуктообмен, во-первых, и во-вторых, сохранятся на известный период постепенно угасающие остатки частно-капиталистического товарного обмена. Здесь будет всего лишь маска, видимость старого, одетая на новое. В этом нет ничего удивительного, ведь социализм выходит из капитализма, а не падает с небес. Но называть эти новые отношения обмена при социализме «товарными» бессмыслица, причем вредная. И все-таки продукты будут еще долго называть «товарами»… в магазине, но это не оправдание для экономиста.

Как практически можно осуществить прямое измерение труда рабочим временем? Просто как количество часов, минут, секунд? Но ведь если приравнять таким способом все виды конкретного труда, то получится всеобщая уравниловка. Чем лучше человек будет работать, тем меньше он будет получать относительно количества и качества затраченного им труда.

Допустим, станок состоит из 1000 деталей. Каждая деталь требует для своего производства определенного количества различных операций, выполняемых с затратой различного конкретного труда и различных его количеств. Можно ли определить «цену» станка простым сложением физического времени? Нет. Даже, если в работе участвует один и тот же конкретный труд, что само по себе невероятно, то рабочие в принципе отличаются уровнем квалификации. Точно также нельзя сложить килограмм золота и килограмм роз — мы получим всего лишь абстрактное количество, безотносительно качества.

Прямое измерение временем различных конкретных видов труда наталкивается на принципиально непреодолимые трудности.

«Общественно необходимое рабочее время есть то рабочее время, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при наличных общественно нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда». «Допустим на минуту, что рабочий день ювелира равноценен трем рабочим дням ткача; также и в этом случае всякое изменение стоимости ювелирных изделий по отношению к тканям, поскольку оно не является преходящим результатом колебаний спроса и предложения, должно иметь своей причиной уменьшение или увеличение рабочего времени, употребленного той или другой стороной на производство. Если три рабочих дня различных работников будут относится друг к другу как 1,2,3, то всякое изменение в относительной стоимости их продуктов будет пропорционально этим же числам — 1,2,3. Таким образом, можно измерять стоимость рабочим временем, несмотря на неравенство стоимости различных рабочих дней; но чтобы применить подобную меру, нужно иметь сравнительную шкалу стоимости различных рабочих дней; эта шкала устанавливается конкуренцией». «Мера труда, рабочее время — при одинаковой интенсивности труда — есть поэтому мера стоимостей. Качественное различие между рабочими, если оно не является природным различием, обусловленным полом, возрастом, физической силой и т. д., т. е. au fond (в сущности) выражающим не качественную ценность труда, а разделение труда, его дифференциацию, — само является лишь историческим результатом и снова уничтожается для большинства видов труда, так как они представляют собой простой труд, а качественно более высокий труд находит свою экономическую меру в сопоставлении с простым трудом». «Пусть банк (любой банк) выпускает часовые боны. Товар а, равный меновой стоимости х, т. е. равный х рабочего времени, обменивается на деньги, представляющие х рабочего времени. Банк должен был бы также купить товар, т. е. обменять его на его денежного представителя, подобно тому как теперь, например, Английский банк должен в обмен на золото выдавать банкноты. Товар субстанциальное и поэтому случайное бытие меновой стоимости, обменивается на символическое бытие меновой стоимости как меновой стоимости. Таким образом, не представляет трудности превратить товар из формы товара в форму денег. Надо только аутентично удостоверить рабочее время, содержащееся в нем (что, между прочим, вовсе не так легко, как установить пробу и вес золото и серебра, и тем самым тотчас же создается его эквивалент, его денежное бытие…

Итак, банк был бы всеобщим покупателем и продавцом. Вместо банкнот он мог бы выпускать также чеки, а вместо последних — вести простые банковские счета. В соответствии с суммой стоимости товаров, которые индивид доставил банку, он имел бы притязание к банку на ту же сумму стоимости в других товарах. Другая функция банка необходимым образом заключалась бы в том, чтобы аутентично устанавливать меновую стоимость всех товаров, т. е. материализованное в них рабочее время. Но на этом его функции не кончались бы. Банк должен был бы определить рабочее время, в течение которого товары могут быть изготовлены при средних средствах труда, то время, в течение которого они должны изготовляться Но и этого было бы недостаточно. Банку пришлось бы не только определять время, в течение которого должно быть произведено известное количество продуктов, и не только ставить производителей в такие условия, чтобы их труд был одинаково производительным (стало быть также выравнивать и регулировать распределение средств труда), но банку пришлось бы также определять те количества рабочего времени, которые должны быть затрачены в различных отраслях производства. Последнее было бы необходимо, так как для того, чтобы реализовать меновую стоимость и сделать деньги банка действительно обратимыми, надо было бы обеспечивать все производство в целом, и притом в таких пропорциях, которые удовлетворяли бы потребности обменивающихся лиц.

Но и это еще не все. Самый большой обмен — это не обмен товаров, а обмен труда на товары (сразу же вслед за этим сказать об этом подробнее). Рабочие не продавали бы банку свой труд, а получали бы меновую стоимость полного продукта своего труда и т. д. В таком случае при более пристальном рассмотрении оказывается, что банк был бы не только всеобщим покупателем и продавцом, но и всеобщим производителем. В сущности банк был бы либо деспотическим правителем производства и распределения, либо не чем иным, как конторой, ведущей бухгалтерию и расчеты для совместно работающего общества. Предпосылкой является общность средств производства и т. д. и т. д». «Если же вещественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное от современного». «… Прудон смешивает два способа измерения: измерение посредством рабочего времени, необходимого для производства какого-либо товара, и измерение посредством стоимости труда». «Если мы представим себе не капиталистическое общество, а коммунистическое, то прежде всего совершенно отпадает денежный капитал, а следовательно, отпадает и вся та маскировка сделок, которая благодаря ему возникает». «Отметим прежде всего следующее: если предпосылки, при которых цена товаров равна их меновой стоимости, предполагаются выполненными; если спрос и предложение покрывают друг друга; если налило совпадение производства и потребления, т. е. если в конечном счете имеет место пропорциональное производство (так называемые отношения распределения сами суть отношения производства), то вопрос о деньгах становится совершенно второстепенным, и в частности совершенно второстепенным становится вопрос о том, будут ли выпускаться знаки зеленого или синего цвета, жестяные или бумажные, или в какой еще форме люди будут вести общественную бухгалтерию». «При общественном производстве денежный капитал отпадает. Общество распределяет рабочую силу и средства производства между различными отраслями производства. Производители могут, пожалуй, получать бумажные удостоверения, по которым они извлекают из общественных запасов предметов потребления то количество продуктов, которое соответствует времени их труда. Эти удостоверения не деньги. Они не совершают обращения». На первый взгляд это парадокс. Как это не совершают обращения, если обмениваются? Как и всегда нужно вдуматься, что имеет ввиду К. Маркс. Эти удостоверения обмениваются в житейском понимании этого слова, но они не совершают обращения, так как нет обмена товаров — как это ни печально, но я должен повторить для «ученых-экономистов»: «обращение», «обмен», «товар» применяются здесь в качестве научных терминов политической экономии. «Наконец, представим себе, для разнообразия, союз свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу. Все определения робинзоновского труда повторяются здесь, но в общественном, а не в индивидуальном масштабе. Все продукты труда Робинзона были исключительно его личным продуктом и, следовательно, непосредственно предметами потребления для него самого. Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт. Часть этого продукта служит снова в качестве средств производства. Она остается общественной. Но другая часть потребляется в качестве жизненных средств членами союза. Поэтому она должна быть распределена между ними. Способ этого распределения будет изменяться соответственно характеру самого общественно-производственного процесса и ступени исторического развития производителей. Лишь для того, чтобы провести параллель с товарным производством, мы предположим, что доля каждого производителя в жизненных средствах определяется его рабочим временем. При этом условии рабочее время играло бы двоякую роль. Его общественно-планомерное распределение устанавливает надлежащее отношение между различными трудовыми функциями и различными потребностями. С другой стороны, рабочее время служит вместе с тем мерой индивидуального участия производителей в совокупном труде, а следовательно, и в индивидуально потребляемой части всего продукта. Общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда остаются здесь прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении». «»… не может быть ничего ошибочнее и нелепее, нежели на основе меновой стоимости и денег предполагать контроль объединенных индивидов над их совокупным производством… «Когда общество вступает во владение средствами производства и применяет их для производства в непосредственно обобществленной форме, труд каждого отдельного лица, как бы различен ни был его специфически полезный характер, становится с самого начала и непосредственно общественным трудом. Чтобы определить при этих условиях количество общественного труда, заключающееся в продукте, нет надобности прибегать к окольному пути: повседневный опыт непосредственно указывает, какое количество этого труда необходимо в среднем. Общество может просто подсчитать, сколько часов труда заключено в паровой машине, в гектолитре пшеницы последнего урожая, в ста квадратных метрах сукна определенного качества. И так как количества труда, заключающиеся в продуктах, в данном случае известны людям прямо и абсолютно, то обществу не может прийти в голову также и впредь выражать их посредством всего лишь относительной, шаткой и недостаточной меры, хотя и бывшей ранее неизбежной за неимением лучшего средства, — т. е. выражать их в третьем продукте, а не в их единственной, адекватной, абсолютной мере, какой является время… Тот простой факт, что сто квадратных метров сукна потребовали для своего производства, скажем, тысяча часов труда, оно не будет выражать нелепым и бессмысленным образом говоря, что это сукно обладает стоимостью в тысячу рабочих часов. Разумеется, и в этом случае общество должно будет знать, сколько труда потребуется для производства каждого предмета потребления. Оно должно будет сообразовать свой производственный план со средствами производства, к которым в особенности принадлежит и рабочая сила. Этот план будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда. Люди сделают тогда все это очень просто, не прибегая к услугам прославленной „стоимости“.

Итак, подведем итоги. Стоимость товара в любом товарном производстве базируется на стоимости рабочей силы, то есть стоимости жизненных средств, необходимых для ее функционирования и воспроизводства. Это и есть тот самый окольный путь, о котором говорят Ф. Энгельс и К. Маркс. Если остановиться здесь, то мы неизбежно попадаем в порочный круг: стоимость рабочей силы определяется стоимостью жизненных средств, а их стоимость определяется стоимостью рабочей силы и тем, что этот товар единственный, который способен производить стоимость, добавлять стоимость. Но дело в том, (и это известно со времен К. Маркса и Ф. Энгельса), что в действительности, в начале, всеобщей мерой является рабочее время.

При социализме рабочая сила не будет являться товаром, т. е. не будет иметь стоимости, так как труд будет измеряться непосредственно рабочим временем, а мера потребления рабочего будет определяться не количеством жизненных средств. необходимых для его функционирования и воспроизводства, а количеством и качеством его труда. Но отсюда вытекает, что исчезает и стоимость любого произведенного продукта, таким образом рушится вся „пирамида стоимости“, покоящаяся на этом основании. Кроме того, не существует капитала — ни в денежной, ни в вещественной форме, т. е. эксплуатации, так как производительные силы перешли в собственность всего общества, то есть исчезают стоимость, товарное производство и товарный обмен.

Но само собой разумеется, что исчезновение товарного производства и товарного обмена не означают исчезновения производства и обмена как таковых, тем более в момент рождения социалистического общества н сразу после него только что родившееся новое общество неизбежно несет на себе „родимые пятна“ старого общества.

Ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс нигде ничего не говорят о том, как конкретно должно осуществляться измерение рабочего времени, потому что это была их принципиальная позиция — будущее общество само решит эти проблемы — новые производственные отношения пусть не сразу, но укажут способы, которыми это нужно будет сделать и заставят это сделать.

Обывателю безразлично каково реальное содержание явления, изменилась его сущность или нет, если он по-прежнему „платит один рубль за товар стоимостью один рубль“ — но это еще не причина, чтобы ученый-экономист опускался до уровня обывателя. После социалистической революции все эти слова, за исключением абстрактного „один“, не будут иметь ничего общего с действительностью: 1. он не платит, а удостоверяет; 2. не товар, а продукт; 3. не стоимость, а количество часов рабочего времени; 4. не рубль, а удостоверение в том, что он отработал n-е количество времени.

При социализме будут существовать и работать обмен, конкуренция и даже „деньги“, но нельзя говорить о сохранении товарного производства при социализме — это абсурд.

В связи с этим я хотел бы предложить подумать вот о чем. Не следует ли для облегчения самонастраивания „цен“ прибегнуть к установлению их среднего уровня, то есть, исходя из того, что труд должен измеряться при социализме не окольным путем через стоимость, а прямым — непосредственно общественно-необходимым рабочим временем, исходя из этой тенденции, установить единую для всех, равную меру труда (как ее назвать — рублем, долларом, тугриком или минутой — в принципе безразлично), например, 300 рублей в месяц — доля рабочего в предметах потребления. Добавляя сюда долю, которая идет в общественные фонды потребления и долю на воспроизводство и восстановление, получим, допустим, 1000 рублей в месяц на одного рабочего. Исходя из этой суммы не составит уже никакого труда подсчитать сколько будет „стоить“ 1 деталь или операция, произведенная рабочим. Если же принять „минуту“ в качестве единицы, то после несложного арифметического подсчета: делим 1000 минут на количество рабочих дней, затем на количество часов в рабочем дне и т. д. и получаем, сколько нужно минут или секунд на производство той или иной детали или операции. Конечно, это будет всего лишь база. точка отсчета, в действительности, хотим мы того или не хотим, но мы никуда не уйдем от самонастраивания „цен“ на все продукты-„товары“ — это неизбежное следствие исчезновения эксплуатации и стоимости, и замены стоимости непосредственным измерением труда рабочим временем (единственное, что хотелось бы уточнить — не следует воспринимать слово „измерение“ как физический лабораторный процесс какого-то непосредственного измерения, вроде приложения метра к куску ткани — это совершенно разные процессы измерения). Регулятором, измерителем будет конкуренция — социалистическое соревнование (не путать с нынешним ублюдком, произведенным на свет государственным капитализмом) коллективов трудящихся, которое и приведет к установлению „цен“ на уровне действительно средних общественно-необходимых затрат рабочего времени на данный продукт (а точнее к некоторому колебанию их около этого уровня).

Как только производительные силы станут общественной собственностью и перейдут в непосредственное распоряжение коллективов трудящихся (при соответствующем политическом устройстве общества) это самонастраивание произойдет неизбежно. Как я уже говорил ранее, при соотношении „заработной платы“ и „общественного налога“ 1:1, это приведет к росту реальных доходов трудящихся в несколько раз.

Если новое социалистическое общество откажется, пусть и не сразу, от рублей и долларов и т. д. и перейдет к измерению, вернее выражению рабочего времени не в этих знаках, а в естественном для времени измерителе — часах, минутах и т. д., то, во-первых. будет сорвана ненужная и вредная капиталистическая маска денег с социалистических производственных отношений, и тогда для всех и каждого эти отношения станут предельно ясными, понятными: если деталь, произведенная рабочим будет обменена на удостоверение „30 минут“, а он сделал ее за 25 минут своего рабочего времени, он будет знать, что его индивидуальная производительность труда выше средней, соответственно, если он сделал ее за 33 минуты, то ниже средней, затем, и он и коллектив, где он работает и выбранный ими совет управления будут знать, что из этих 30 минут 10 минут составят долю самого рабочего, 10 минут пойдут в фонд предприятия и 10 минут в фонд всего общества, а из этого следует, во-вторых, что будет обеспечен действительный, повседневный учет и контроль, и, в-третьих, — это значительно облегчит планирование, поднимет его на качественно новую ступень, ведь, зная количество физически отработанных часов и количество „часов“, производительно отработанных всеми рабочими, уже через год после такой „реформы „цен““ появится возможность подсчета обществом средней ценности одного физического часа.

Впрочем, дело не в названии, если мы будем определять „цену“ детали не в „30 минут“, а в „30 рублей“ принципиально ничего не изменится. Здесь скорее речь идет о подготовке психологии к будущему переходу к коммунизму. Но поскольку перспектива эта весьма отдаленная, может быть и не стоит спешить с такой заменой привычных „денег“, которые все равной уже не будут ими.

Что такое деньги в капиталистическом обществе? Прежде всего всеобщий эквивалент, т. е. в силу природных особенностей — золото (даже тогда, когда частно-капиталистические деятели считают, что они „избавились“ от него). Но чем измеряется стоимость самого золота? Временем, необходимым для его добычи, но все дело в том, что буржуазное общество не может заменить золото (деньги) прямым измерением — для него это в принципе невозможно. Только социалистическое общество сможет перейти к такому неокольному измерению и счету. В сущности для такого перехода не потребуется каких-то необыкновенных усилий — вряд ли больше, чем для бессмысленной „денежной реформы“ 1960 года, если, конечно, не считать смыслом ограбление народа.

В общем подготовительная работа по установлению относительной ценности для общества различных видов труда уже проведена капитализмом, частным и государственным, хотя сейчас все это скрыто под маской денег. После социалистической революции потребуется лишь корректировка установленной капитализмом шкалы ценности различных видов труда.

Общество в результате сможет установить сколько общественного времени можно и нужно затратить в каждой отрасли промышленности или в непроизводственной сфере. Именно в этом будет плановое начало социализма. Общество, если в этом будет необходимость, будет влиять на уменьшение издержек производства, точнее на уменьшение рабочего времени, необходимого для производства продукции, т. е. на уровень производительности труда, а это единственная возможность построения коммунизма, и в случае необходимости у общества будет возможность осуществить на деле такое влияние, если оно решит, что сами рабочие ассоциации делают это недостаточно быстро.

Естественно, по поводу организации управления экономикой, также как и управления обществом в целом, сейчас можно попытаться представить лишь общие соображения на первый, начальный период строительства социализма.

Первое и главное, важнейшее и непреложное в любом случае условие передача всех предприятий (средств производства) и учреждений под непосредственное управление коллективов трудящихся (ассоциаций). В производственной и непроизводственной сферах, везде: на заводах и фабриках, театрах и прачечных, магазинах, газетах и школах, больницах и киностудиях и т. д. и т, д. — все и вся должно управляться теми, кто там работает, при общественной, общенародной собственности на все средства производства и все материальное богатство, за исключением, разумеется, личной собственности на предметы потребления, приобретенные на лично заработанные или безвозмездно полученные от общества средства, ввиду невозможности трудиться. „Коммунизм ни у кого не отнимает возможность присвоения общественных продуктов, он отнимает лишь возможность посредством этого присвоения порабощать чужой труд“.

Поскольку социализм будет строиться не на небесах, а на грешной земле и на основании, оставленном капитализмом (частным и государственным), то для построения развитого социализма, т. е. без классов или, по крайней мере, без значительных классовых различий, без резкого разделения умственного и физического труда, без разделения города, и деревни, понадобится как минимум два-три десятилетия и поэтому 4-х часовой ежедневный труд становится обязанностью каждого трудоспособного члена общества, в том смысле, что „кто не работает, тот не ест“, а никак не в виде административного принуждения.

Реальны ли централизованное планирование и местная инициатива одновременно? Централизованное планирование необходимо сковывает в какой-то степени местную инициативу, в первую очередь материально. Никакая инициатива не поможет, если сверху не дадут средств или, вернее, отберут все средства.

Государственный капитализм извратил в умах социалистическое понятие централизованного планирования. Орган контроля и экономического управления превратился в фельдфебеля, раздающего приказы и затрещины новобранцам.

Централизованное планирование сейчас понимается именно так: команды из центра — что, сколько, как, чем, когда, откуда и т. д. Но даже в современных условиях при наличии ЭВМ, это даже технически невозможно сделать, не говоря уж о том, что такое фельдфебельское командование убивает всякую инициативу вообще, исключает интерес к результатам собственного труда и на деле такая централизация чем дальше, тем больше превращается в свою противоположность — планомерно организуемый хаос.

Для того, чтобы быть центральным планирующим органом общества, этому органу совсем не обязательно, более того — вредно, распределять каждую тонну металла и каждую трубу по точным адресам и по видам использования, решать где эта труба и этот металл должны быть произведены и потреблены.

Контроль „цен“, т. е. определение средних необходимых затрат труда на единицу продукции, распределение половины или значительной части прибавочного продукта общества (национального дохода) — будут оказывать неизмеримо большее регулирующее действие на экономику, чем сегодняшнее планомерное разрушение экономики, которое с социалистическим планированием не имеет ничего общего.

Допустим, что в фонд всего общества передается половина прибавочного продукта. Именно распределение этой половины и нужно будет планировать из единого центра. Часть этих средств пойдет в непроизводственное общественное потребление (пенсии, медицина, образование и т. д.), другая часть — на выполнение общенациональных программ. тех программ и проектов, которые примет общество (строительство жилья, дорог, освоение космоса и моря и т. д. — т. е. всего того, что не под силу отдельной ассоциации, но в том числе и для этих целей отдельные ассоциации трудящихся объединяются в общество).

Вторая половина прибавочного продукта будет оставаться в распоряжении рабочих коллективов (ассоциаций), которые будут сами решать как ее использовать: какую часть пустить на „оплату“ своего труда (присвоить), какую использовать на расширение или улучшение производства и т. д.

Для строительства жилья, больниц, школ и пр. нужны и металл и стройматериалы, и машины, и оборудование и т. д. — и сам заказ от общества на все это и будет планом.

Возражение, что такая постановка дела может привести к кризису абсолютно несостоятельна. Единственное ограничение — общество должно будет соизмерять свои желания и возможности в пределах прибавочного продукта общества, а это всего лишь значит, что центральный планирующий орган не должен вздумать попытаться потратить больше, чем получит от производства, а как раз этой-то возможности у него и не будет, он будет лишен ее основополагающими принципами социалистической экономики — общественной собственностью на все средства производства, на все общественное богатство, управлением предприятиями самими трудящимися и способами оценки труда каждого и общества в целом, и социалистической политики — властью народа.

Когда каждый рабочий и коллектив рабочих будет заинтересован непосредственно в конечных результатах своего труда, т. е. в том, что он найдет себе применение в виде тех продуктов, которые им произведены, т. е. каждый рабочий и коллектив рабочих, трудящихся любой сферы, — не получат ничего пока общество не удостоверится, что они произвели действительно необходимый обществу продукт, то они никогда не произведут то, что обществу не нужно: продукта вообще не нужного или плохого качества. Конечно, полностью исключить возможность того, что какая-то фабрика произведет больше, чем нужно туфель на каблуке 11 см нельзя, но, во-первых, при том качестве, которое обеспечит свободный рабочий, не составит никакого труда сбыть их на мировом рынке, а во-вторых, небольшое перепроизводство необходимо в социалистическом обществе. „Эти колебания можно предотвратить лишь посредством постоянного относительного перепроизводства; при этом, с одной стороны, производится основного капитала на известное количество больше, чем непосредственно необходимо; с другой стороны, создается запас сырья и т. д. сверх непосредственных потребностей данного года (в особенности это относится к жизненным средствам). Такой вид перепроизводства равнозначен контролю общества над материальными средствами его собственного воспроизводства. Но в рамках капиталистического общества перепроизводство является одним из элементов общей анархии“. Ах, но ведь это же приведет к конкуренции между ассоциациями рабочие и между отдельными рабочими! А что же плохого, господа, в такой конкуренции (если здесь вообще уместно говорить о конкуренции), когда каждый стремится работать как можно лучше, чтобы его предприятие работало как можно лучше, чтобы запросы людей удовлетворялись как можно быстрее и лучше? Да ведь это и есть социалистическое соревнование, действительное, а не тот ублюдок, которого произвела на свет олигархия госкапитализма. „Конкуренция отдельных лиц между собой, соперничество капитала с капиталом, труда с трудом и т. д. при этих условиях (при социализме — Н.С.) сведется к соревнованию, основанному на человеческой природе и пока сносно разъясненному одним лишь Фурье, — соревнованию, которое, с устранением противоположных интересов, будет ограничено присущей ему своеобразной и разумной сферой“. Что плохого в том, что ассоциация работающая плохо, будет наказана экономикой и ей придется на время потуже затянуть пояс (по своей вине, а не чужого дяди из министерства или треста!), сменить неспособных руководителей и начать работать с удвоенной энергией? Социализм это не рай для бездельников, „…действительное содержание пролетарского требования равенства сводится к требованию уничтожения классов. Всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепости“. „Действительная экономия — сбережение — состоит в сбережении рабочего времени (минимум — и сведение к минимуму — издержек производства). Но это сбережение тождественно с развитием производительной силы. Следовательно, — отнюдь не отказ от потребления, а развитие производительной силы, развитие способностей к производству и поэтому развитие как способностей к потреблению, так и средств потребления. Способность к потреблению является условием потребления, является, стало быть, первейшим средством для потребления, и эта способность представляет собой развитие некоего индивидуального задатка, некоей производительной силы. Сбережение рабочего времени равносильно увеличению свободного времени, т. е. времени для того полного развития индивида, которое само, в свою очередь, как величайшая производительная сила обратно воздействует на производительную силу труда. С точки зрения непосредственного процесса производства сбережение рабочего времени можно рассматривать как производство основного капитала, причем этим основным капиталом является сам человек.

Впрочем, само собой разумеется, что само непосредственное рабочее время не может оставаться в положении абстрактной противоположности к свободному времени, как это представляется с точки зрения буржуазной политической экономии. Труд не может стать игрой, как того хочет Фурье, за которым остается та великая заслуга, что он объявил конечной целью преобразования в более высокую форму не распределения, а самого способа производства. Свободное время — представляющее собой как досуг, так и время для более возвышенной деятельности — разумеется, превращает того, кто им обладает, в иного субъекта, и в качестве этого нового субъекта он вступает затем в непосредственный процесс производства. По отношению к формирующемуся человеку этот непосредственный процесс производства вместе с тем является школой дисциплины, а по отношению к человеку сложившемуся, в голове которого закреплены накопленные обществом знания, он представляет собой применение знаний, экспериментальную науку, материально творческую и предметно воплощающуюся науку. И для того, и для другого процесс производства вместе с тем является физическим упражнением поскольку труд требует практического приложения рук и свободного движения, как в земледелии“.

„Уничтожение противоположности между городом и деревней не в большей и не в меньшей степени утопично, чем уничтожение противоположности между капиталистами и наемными рабочими“.

(Фридрих Энгельс)

Социалистическое общество должно будет разместить население в соответствии с действительно человеческими условиями существования — полосой сравнительно небольших поселков, состоящих из домов на одну семью, вдоль транспортных артерий — от промышленных зон, транспортных магистралей и других мест приложения труда эти поселки должны быть отделены зеленой зоной, достаточной для создания здоровых условий жизни. „Только возможно более равномерное распределение населения по всей стране, только тесная внутренняя связь промышленного и земледельческого производства наряду с необходимым для этого расширением средств сообщения, — конечно, при условии уничтожения капиталистического способа производства, — в состоянии вырвать сельское население из изолированности и отупления, в которых оно почти неизменно прозябает в течение тысячелетий. Утверждать, что освобождение людей от цепей, выкованных их историческим прошлым, будет полным лишь тогда, когда будет уничтожена противоположность между городом и деревней, — вовсе не является утопией; утопия возникает лишь тогда, когда пытаются, „исходя из существующих отношений“, предуказать форму. в которой должна быть разрешена та или иная противоположность, присущая существующему обществу“.

Таким образом, то что я говорю в этой главе достаточно утопично, но я всего лишь высказываю свои соображения по этому поводу — может быть в будущем они пригодятся хотя бы в ничтожной степени.

Дома должны иметь все удобства, земельный участок, необходимые постройки и т. д. В центре поселка должен быть комплекс магазинов и бытового обслуживания, почта и т. д. Комплекс общественных зданий — местного органа самоуправления, народной милиции и т. д.

Школы должны стать произведением искусства, а не коробкой из серого бетона. В какой-то степени прообразом социалистической школы может стать дворец пионеров на Ленинских горах. „Никуда не годится „народное воспитание через посредство государства“. Определить общим законом расходы на народные школы, квалификацию преподавательского персонала, учебные дисциплины и т. д. и наблюдать при посредстве государственных инспекторов, как это делается в Соединенных Штатах, за соблюдением этих предписаний закона, — нечто совсем иное, чем назначить государство воспитателем народа! Следует, наоборот, отстранить как правительство, так в равной мере и церковь от всякого влияния на школу“. „Национальная ограниченность современных людей все еще слишком космополитична для Дюринга. Он хочет уничтожить и те два рычага, которые в современном мире дают хотя бы некоторую возможность стать выше ограниченной национальной точки зрения. Он хочет упразднить знание древних языков, открывающее, по крайней мере для получивших классическое образование людей различных национальностей, общий им, более широкий горизонт. Одновременно с этим он хочет упразднить также и знание новых языков, при помощи которых люди различных наций только и могут объясняться друг с другом и знакомиться с тем, что происходит за их собственным рубежом. Зато грамматика родного языка должна стать предметом основательной зубрежки…“ Можно только поражаться как точно описал Энгельс нашу „советскую“ школу и насколько эта школа созвучна представлениям господина Дюринга. „Народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе“. И снова остается только с удивлением спрашивать себя — что это? Лицемерие или недомыслие?

„Университеты были организованы так, что они могли выпускать только специалистов, способных, в лучшем случае, достигнуть больших или меньших успехов во всевозможных специальных отраслях знания, но они совершенно не давали того универсального, свободного образования, которое, как предполагается, можно получить в других университетах“. „Из фабричной системы, как можно проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с обучением и гимнастикой не только как одно из средств для увеличения общественного производства, но и как единственное средство для воспитания всесторонне развитых людей“.

В каждом поселке (коммуне) должна быть больница, детские учреждения, два спортивных комплекса — с бассейнами, стадионами, гимнастическими залами и т. д. — для взрослых и для детей.

Поскольку поселок будет находиться на расстоянии 10–20 километров от промышленной зоны, это делает необходимостью наличие в каждой семье 1–2 автомашин и решение на этой основе транспортной проблемы, что, конечно, нисколько не исключает общественного транспорта всех видов.

Разумеется, в отличие от достижения повседневного жизненного уровня, равного жизненному уровню передовых капиталистических стран, что потребует 1–2 лет, задача переустройства всей страны потребует для своего решения ряда лет, но простой расчет показывает что для этого отнюдь не понадобится столетий. При правильной организации дела даже на современном уровне производства и производительности труда — всего лишь 10–15 лет. А теперь перейдем от фантазий к расчетам. Одноэтажный восьмикомнатный деревянный дом со всеми удобствами стоит сейчас 2,5 тыс. рублей (я имею ввиду „себестоимость“, а не розничную цену). Если предположить, что в одном доме будут жить в среднем 5–6 человек, то таких домов понадобится в СССР — 50 миллионов на сумму 125 миллиардов рублей, а это официальный годовой объем капитальных вложений в СССР сейчас. Даже если учесть, что каменный дом стоит в 2–3 раза дороже, что кроме домов надо построить различные общественные сооружения и коммуникации, то общая сумма составит примерно 500 миллиардов рублей. Кроме того, естественно понадобится перенести часть промышленных предприятий (именно часть, пусть и значительную часть, потому что нет никакой необходимости переносить куда-то отдельно стоящее производство нужно будет просто выстроить новый поселок). В общей сложности для уничтожения разделения города и деревни потребуется ориентировочно 1000 миллиардов рублей в нынешнем исчислении, т. е. около десяти лет. Если же учесть, что при социализме производительность труда не будет топтаться на месте, то либо этот срок сокращается, либо улучшается уровень новых поселений и условий жизни в них.

То, что кажется нам сейчас, когда мы живем в условиях госкапитализма, невозможным или далеким как горизонт, людям социалистического общества (надеюсь, что и мы успеем увидеть это общество) удастся добиться в считанные годы и без всяких „жертв“ с их стороны, благодаря невиданному до сих пор повышению производительности труда, благодаря тому, что общество, т. е. сам народ будет иметь возможность направить свои силы и средства на решение той проблемы, которую он сочтет в данный момент важнейшей — а для социалистического общества нет проблемы важнее, чем создание для человека человеческих условий жизни во всех смыслах. При социализме 4 часа труда свободного рабочего будут „стоить“ куда больше и произведут куда больше, чем 8 часов подневольного труда, как бы и чем эта подневольность ни маскировалась в наши дни.

Что касается места для поселков, то даже если поставить такое условие: участок земли для каждого дома должен быть равен гектару, то понадобится 50 миллионов гектар, а если увеличить эту цифру втрое — на общественные здания, дороги, промышленные предприятия, то потребуется 150 миллионов га. Площадь СССР — 2000 миллионов га, а 150 млн. га это площадь только заброшенных сельскохозяйственных угодий. Кроме того, в результате такого переустройства будут высвобождаться те земли, на которых сейчас располагаются те же дома и промышленные предприятия.

Если учесть, что сейчас тратится на различное строительство, производственное и непроизводственное потребление (в полном смысле слова непроизводственное, в значительной мере просто не нужное) или просто пропадает — 70–75 % национального дохода, то если новое общество будет ежегодно в течение 10–15 лет тратить на жилищное строительство 20–25 %, то это не будет чересчур обременительно.

Поселок заменит город и деревню, устранив их недостатки и соединив их преимущества. Кто будет сопротивляться этому? Кто будет против того, чтобы жить в здоровых, естественных условиях и одновременно пользоваться всеми благами цивилизации? Покажите мне этого чудака.

Вторым этапом социалистического переустройства жизни станет полная реконструкция городов, а наилучшим их использованием станет, на мой взгляд, передача их жилого фонда и общественных зданий для целей высшего образования и туризма. Здесь нелишне сказать, что сразу после победы социалистической революции, в результате ликвидации тысяч и тысяч нынешних бюрократических контор, высвободится огромная площадь, что позволит немедленно решить жилищную проблему предварительно, т. е. до ликвидации разделения города и деревни, которая и решит жилищную проблему полностью и на человеческом уровне. „Научив нас превращать, в технических целях, молекулярное движение, осуществимое более и менее везде, в движение масс, крупная промышленность в значительной степени освободила промышленное производство от местных рамок. Сила воды была связана с данным местом, сила пара — свободна. Если сила воды связана по необходимости с деревней, то сила пара отнюдь не обязательно связана с городом. Только капиталистическое применение последней сосредоточивает ее преимущественно в городах и превращает фабричные села в фабричные города. Но этим самым оно в то же время подрывает условия нормального хода производства. Первая потребность паровой машины и главная потребность почти всех отраслей крупной промышленности — это наличие сравнительно чистой воды. Между тем фабричный город превращает всякую воду в вонючую жижу. Поэтому в той же мере, в какой концентрация в городах является основным условием капиталистического производства, в той же мере каждый промышленный капиталист в отдельности постоянно стремится перенести свое предприятие из больших городов, неизбежно создаваемых капиталистическим производством, в сельскую местность.

Уничтожить этот новый порочный круг, это постоянно возобновляющееся противоречие современной промышленности, возможно, опять-таки лишь с уничтожением ее капиталистического характера. Только общество, способное установить гармоническое сочетание своих производительных сил по единому общему плану, может позволить промышленности разместиться по всей стране так, как это на наиболее удобно для ее развития и сохранения, а также и для развития прочих элементов производства.

Таким образом, уничтожение противоположности между городом и деревней не только возможно, — оно стало прямой необходимостью для самого промышленного производства, как и для производства сельскохозяйственного и, сверх того, оно необходимо в интересах общественной гигиены…

Следовательно, уничтожение разрыва между городом и деревней не представляет собой утопию также и с той стороны, с которой условием его является возможно более равномерное распределение крупной промышленности по всей стране. Правда, в лице крупных городов цивилизация оставила нам такое наследие, избавиться от которого будет стоить много времени и усилий. Но они должны быть устранены — и будут устранены, хотя бы это был очень продолжительный процесс. Какая бы участь ни была суждена германской империи прусской нации, Бисмарк может лечь в могилу с гордым сознанием, что его заветное желание, гибель больших городов, непременно осуществится.

Теперь, после всего сказанного, можно оценить по достоинству ребяческое представление г-на Дюринга, будто общество может взять во владение всю совокупность средств производства, не производя коренного переворота в старом способе производства и не устраняя прежде всего старого разделения труда; будто задача может считаться решенной, раз только „будут приниматься во внимание природные условия и личные способности“. При этом, однако, целые массы человеческих существ останутся по-прежнему прикованными к производству одного вида продуктов, целые „населения“ будут заняты в одной какой-нибудь отрасли производства, и человечество будет, как и до сих пор, делиться на известное число различным образом искалеченных „экономических разновидностей“, каковыми являются „тачечники“ и „архитекторы“. Выходит, что общество в целом должно стать господином средств производства лишь для того, чтобы каждый отдельный член общества оставался рабом своих средств производства, получив только право выбрать, какое средство производство должно порабощать его“.

Средний срок службы домов, которые строятся в СССР с 50-х годов, составляет 50 лет (любопытная деталь: когда эти дома начинали строить, их срок службы был 25 лет, затем он „вырос“ до 50, сейчас нам сообщили, что срок их службы еще „вырос“ до… 100 лет!). Таким образом в конце XX века и начале XXI века начнется их массовое выбытие и возникнет необходимость восполнения этой естественной убыли жилья, а то, что через десять лет жилищная проблема не будет решена даже на нынешнем нищенском уровне — ясно всем, даже составителям „жилищной программы до 2000 года“. Иными словами, в условиях государственного капитализма жилищная проблема оказывается постоянной, она его спутник до конца. Госкапитализм не в состоянии снять ее даже на своем убогом уровне. „Жилищный вопрос может быть разрешен лишь тогда, когда общество будет преобразовано уже настолько, чтобы можно было приступить к уничтожению противоположности между городом и деревней, противоположности, доведенной до крайности в современном капиталистическом обществе“.

Для олигархии непосильная задача доказать людям, живущим до сих пор в подвалах и бараках или в квартирах, где на каждого человека приходится менее 5 метров на человека (о деревне, просто не знающей что такое цивилизация, я не говорю вообще) — а таких миллионы, что они живут при социализме. И это на восьмом десятилетии „Великой Социалистической Революции“!

К чему стремятся сейчас? К какому уничтожению противоположности между городом и деревней? Деревню времен царя Гороха хотят превратить в деревню „немецкую“ — со всеми удобствами, то есть пытаются „поднять деревню до уровня города“. Глупость и невыполнимость этой задачи очевидна. Этого не удалось бы сделать даже, если бы все деревни получили „удобства“, а будет это… ох, как нескоро это „будет“. Но, допустим, что лет этак через 50 произойдет это чудо. Ну и что? Город останется городом, а деревня… тоже станет городом, только ублюдочным городом, по существу той же старой деревней с ее „идиотизмом“ Вот так уничтожение противоположности между городом и деревней! Превратить деревню в город. Ай да, марксисты, ай да, ленинцы! „Стремится решить жилищный вопрос, сохраняя современные крупные города — бессмыслица“. Между прочим: в „Немецкой идеологии“ К. Маркс и Ф. Энгельс выразились еще точнее и решительней: „устранение города и деревни“, т. е. не просто уничтожение противоположности между городом и деревней, а создание на их основе совершенно нового типа человеческого поселения.

Различие и противоположность между умственным и физическим трудом — эти грехи классового общества полностью исчезнут только при коммунизме, при социализме эта противоположность будет ликвидирована только частично за счет использования свободного времени, и это же использование свободного времени для саморазвития будет постепенно подготавливать полное коммунистическое уничтожение противоположности между умственным и физическим трудом, точнее: будет постепенно происходить при социализме их слияние, взаимопроникновение.

Отработав 4 часа на заводе слесарь сможет заняться изучением звезд в „комплексе свободного времени“ или сажать цветы у своего дома, а инженер с того же завода — заняться скульптурой, если у него есть на это способности или играть в спектакле и т. д. и т. п. И если сейчас это может вызвать недоверчивый смех, то при социализме такое положение дел будет обычным само собой разумеющимся, и люди будут удивляться другому — тому, что такое естественное положение вещей существовало не всегда. И вполне возможно, что через несколько лет слесарь станет астрономом, инженер актером, а астроном и актер станут слесарем и инженером — и такая смена занятий будет происходить постоянно, и во всяком случае будет существовать возможность, вполне реальная, доступная возможность такой перемены занятий.

Не закрепление человека за функцией, а предоставление ему реальной возможности проявить свои способности — вот главная цель победившего социализма. „Способу мышления образованных классов, унаследованному г-ном Дюрингом, должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни тачечников, ни архитекторов по профессии и когда человек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем в течение некоторого времени толкать тачку, пока не явится опять необходимость в его деятельности как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий профессиональных тачечников!“

На первый взгляд кажется, что Энгельс шутит (а кое-кто сейчас даже открыто смеется над „глупостью“ Энгельса — но как известно, хорошо смеется тот, кто смеется последним, а Энгельс даже мертвый посмеялся в конце концов над столькими глупцами!), а ведь все очень просто, достаточно вспомнить, что в низших формах сложной деятельности все именно так и обстоит — крестьянин, строя себе дом, не приглашает архитектора — он и „архитектор“ и „тачечник“; теперь обратимся к более современному примеру — в кооперативе, т. е. союзе свободных людей (я говорю именно о кооперативе, а не акционерных компаниях или прямо частных предприятиях, прячущихся сейчас у нас под вывеской „кооператив“), совместно владеющих средствами производства каждый как правило выполняет несколько функций, один человек может быть (и действительно является) и директором кафе и официантом и бухгалтером и т. д. „Но если перемена труда теперь прокладывает себе путь только как непреодолимый естественный закон и со слепой разрушительной силой естественного закона, который повсюду наталкивается на препятствия, то, с другой стороны, сама крупная промышленность своими катастрофами делает вопросом жизни и смерти признание перемены труда, а потому и возможно большей многосторонности рабочих, всеобщим законом общественного производства, к нормальному осуществлению которого должны быть приспособлены отношения. Она, как вопрос жизни и смерти, ставит задачу: чудовищность несчастного резервного рабочего населения, которое держится про запас для изменяющихся потребностей капитала в эксплуатации, заменить абсолютной пригодностью человека для изменяющихся потребностей в труде; частичного рабочего, простого носителя известной частичной общественной функции, заменить всесторонне развитым индивидуумом, для которого различные общественные функции суть сменяющие друг друга способы жизнедеятельности“.

Социализм, имеет ввиду Ф. Энгельс, вообще не должен и не может увековечивать разделения труда — („Сапожник, знай свои колод!“ смеется К. Маркс в „Капитале“ над очевидной глупостью в применении к промышленности уже в его время этой поговорки) — для каждого отдельного человека, закреплять его на всю жизнь за одной профессией и уж тем более он не может увековечивать (и не будет) разделения труда на умственный и физический — задача социализма уничтожить и умственный и физический труд, ибо в своем взаимопроникновении и взаимообогащении эти два сорта труда станут при коммунизме совершенно другим качеством коммунистическим трудом, соединяющим и умственный и физический труд. Каким он будет, этот труд и как конкретно будет происходить это слияние, это взаимопроникновение умственного и физического труда — гадать бесполезно. Мы, опять-таки можем говорить и предполагать то, что скорее всего должно происходить непосредственно, сразу после социалистической революции. Ведь несомненно, что социализм еще довольно долго, во всяком случае в течение нескольких десятилетий после победы революции, будет нуждаться и в каменщиках, и в слесарях, и в архитекторах и в мусорщиках — никуда не денешься, мусор, тоже кто-то должен убирать даже при социализме, пока этот неприятный процесс не автоматизирован (другое дело, что труд уборщика мусора, да и любой другой, уже сейчас можно сделать если не приятней, то во всяком случае намного легче и чище) и т. д., словом будет необходимо разделение физического и умственного труда и разделение труда внутри них самих — думать иначе, значило бы впадать в беспочвенный утопизм: социалистическая революция не волшебная палочка, мгновенный взмах которой приносит обладателю ее все, что он пожелает. Где же выход? К. Маркс и Ф. Энгельс прямо указывают нам этот выход:

1. уменьшение рабочего времени;

2. увеличение свободного времени;

3. организация быта на индустриальной основе;

4. организация, в несравнимых с сегодняшней показухой, реальной возможности занятий любого и каждого члена общества, начиная с детей и кончая стариками, любым видом деятельности — наукой, искусством, спортом, техникой и т. д. в специальных, доступных, реально доступных и соответственно оборудованных местах. „Рабочее время, даже когда меновая стоимость будет устранена, всегда останется созидающей субстанцией богатства и мерой издержек, требующихся для его производства Но свободное время, время, которым можно располагать, есть само богатство: отчасти для потребления продуктов, отчасти для свободной деятельности, не определяемой, подобно труду, под давлением той внешней цели, которая должна быть осуществлена и осуществление которой является естественной необходимостью или социальной обязанностью — как угодно. Само собой разумеется, что само рабочее время — тем, что оно будет ограничено нормальной мерой, далее, что оно будет затрачиваться уже не для другого, а для меня самого, — вместе с уничтожением социальных антагонизмов между хозяевами и рабочими и т. д. получит, как действительно социальный труд, и, наконец, как базис для свободного времени, совершенно другой, более свободный характер и что рабочее время такого человека, который вместе с тем есть человек, располагающий свободным временем, должно будет обладать гораздо более высоким качеством, чем рабочее время рабочего скота“. „Овладев всеми средствами производства в целях их общественно-планомерного применения, общество уничтожит существующее ныне порабощение людей их собственными средствами производства. Само собой разумеется, что общество не может освободить себя, не освободив каждого отдельного человека. Старый способ производства должен быть, следовательно, коренным образом перевернут, и в особенности должно исчезнуть старое разделение труда. На его место должна вступить такая организация производства, где, с одной стороны, никто не мог бы сваливать на других свою долю участия в производительном труде, этом естественном условии человеческого существования и где, с другой стороны, производительный труд, вместо того, чтобы быть средством порабощения людей, стал бы средством их освобождения, предоставляя каждому возможность развивать во всех направлениях и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и духовные, — где, следовательно, производительный труд из тяжелого бремени превратится в наслаждение.

Все это в настоящее время уже отнюдь не фантазия и не благочестивое пожелание… При современном развитии производительных сил достаточно уже того увеличения производства, которое будет вызвано самим фактом обобществления производительных сил, достаточно одного устранения проистекающих из капиталистического способа производства затруднений и помех, расточения продуктов и средств производства, чтобы при всеобщем участии в труде, рабочее время каждого было доведено до незначительных, по нынешним представлениям, размеров“.

По поводу труда как „первой жизненной потребности“ и „наслаждения“.

Первое, что здесь нужно сделать, это отбросить привитое государственным капитализмом заблуждение, будто социализм и коммунизм стремятся сделать первой жизненной потребностью труд в сегодняшнем виде — труд мусорщика, токаря или бюрократа, т. е. необходимый обществу, его экономике, специфический труд — в силу недостаточного развития общества и его экономики. Это мнение вполне достойно государственного капитализма, но не имеет ничего общего с социализмом или, тем более, с коммунизмом.

Лозунг социализма — „кто не работает, тот не ест“, и в этом контексте говорить о первой жизненной потребности труда — значит издеваться над людьми. В этом лозунге как в капле воды отражен весь социализм, при котором каждый пока еще вынужден работать в силу экономической необходимости. Эта необходимость, вынужденность, существует еще не только для общества в целом, но и для каждого его члена, и о том, чтобы она действительно существовала позаботится система распределения по общественно-полезному труду. Социализм — строй, в котором человек постепенно выходит из „царства необходимости“ — в „царстве свободы“ он окажется только при коммунизме».… действительное богатство общества и возможность постоянного расширения процесса его воспроизводства зависит не от продолжительности прибавочного труда, а от его производительности и от большей или меньшей обеспеченности тех условий производства, при которых он совершается. Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону собственно материального производства. Как первобытный человек, чтобы удовлетворить свои потребности, чтобы сохранять и воспроизводить свою жизнь, должен бороться с природой, так должен бороться и цивилизованный человек, должен во всех общественных формах и при всех возможных способах производства. С развитием человека расширяется это царство естественной необходимости, потому что расширяются и его потребности; но в то же время расширяются и производительные силы, которые служат для их удовлетворения. Свобода в этой области может заключаться лишь в том, что коллективный человек, ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того, чтобы он господствовал над ними как слепая сила; совершают его с наименьшей затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и адекватных ей. Но тем не менее это все же остается царством необходимости. По ту сторону его начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью (подч. мной — Н.С.), истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базиса. Сокращение рабочего дня — основное средство.

Человек при социализме, только что вышедший из капитализма, недостаточно сознателен, чтобы трудиться только из сознательности, это так, но главная причина в том, что нет еще экономики, способной целиком удовлетворить жизненные потребности индивидуума, а сам труд, который он выполняет, вынужден выполнять, по характеру своему почти весь не сможет даже в будущем стать первой жизненной потребностью и наслаждением разумного человека. Это двуединый процесс — с развитием экономики будет видоизменяться характер труда. В самом деле, трудно себе представить как то, что в будущем сохраниться необходимость таскать на себе мешки, так и то, что человек без материальной необходимости, без необходимости заработать себе на жизнь, возымел бы желание посвятить свою жизнь тасканию мешков. Обязательный (в экономическом, а не административном смысле!) 4-х часовой труд заводского рабочего или продавца или и т. д. и т. д. — дань каждого человека самому себе и обществу, дань необходимости своего существования. «Устранение капиталистической формы производства позволит ограничить рабочий день необходимым трудом. Однако необходимый труд, при прочих равных условиях, все же расширит свои рамки. С одной стороны, потому что условия жизни рабочего станут богаче, его жизненные потребности возрастут. С другой стороны, — к необходимому труду будет причисляться часть теперешнего прибавочного труда, а именно тот труд, который требуется для образования общественного фонда резервов и накопления. Чем сильнее растет производительная сила труда, тем больше может быть сокращен рабочий день, а чем больше сокращается рабочий день, тем сильнее может расти интенсивность труда. С общественной точки зрения производительность труда возрастает также с его экономией. Последняя включает в себя не только экономию средств производства, но и устранение всякого бесполезного труда».

Коммунизм тем и отличается от социализма, что ему не нужно будет требовать этой дани, а для каждого члена общества этот труд перестанет быть данью и станет потребностью.

Развитие экономики, общества и человека устранит необходимость в слесаре, ткачихе, доярке и т. п., в «руководителях» и других работниках физического и грубого умственного труда, передав этот труд автоматам или изменив сам характер этого труда до приемлемых для коммунизма форм. Останется только действительно достойный человека труд — труд творческий. Такой труд действительно может стать и станет первой жизненной потребностью человека, что мы видим уже сейчас, да, собственно, так было всегда.

Столь горячо выступающий на словах за сохранение и даже укрепление семьи государственный капитализм на деле разрушает ее. Свойство разобщать людей вообще присуще госкапитализму, на примере семьи это видно особенно ярко — ведь отчуждаются самые близкие люди. Почему?

Работающие мать и отец не имеют возможности эффективно воспитывать детей. Общественное воспитание сводится к школьной зубрежке, официальная пропаганда и настроенные на эту пропаганду (точнее — заставляемые всю жизнь) учителя учат лицемерию, ведь даже ребенку постепенно становится ясно расхождение между словами и делами олигархии. На юношу или девушку «обращают внимание» только тогда, когда он или она совершают преступление. И тут-то начинается «воспитание» в каторжном лагере и начинается ханжеское кудахтанье — ах, семья! ах, школа! куда смотрели!

Куда смотрели?

Как могут родители (я не говорю здесь о миллионах алкоголиков и т. п.) воспитывать детей, если пять дней в неделю они вообще их не видят, а общественное воспитание отсутствует, зато присутствует антивоспитание.

Работа, дорога на работу и домой, завтрак, ужин, приготовление еды, очереди — если сложить вое это, то получится, что покупка продуктов (а ведь не одни продукты надо покупать) — происходит мгновенно — но мы-то знаем, сколько времени нужно советскому человеку, чтобы что-то «достать». Не удивительно, что значительная часть покупок, хождений по магазинам и стояний в очередях происходит в рабочее время.

Конечно, готовят и бегают по магазинам в основном женщины, но это всего лишь означает, что у женщины не только не остается ни минуты свободного времени — она еще должна отрывать время у сна на свой необходимый домашний труд. Итак, мать не имеет возможности во время рабочей недели заниматься воспитанием ребенка. А если детей двое или трое? Не говоря уж о материальной стороне дела, отсутствие времени, возможности заниматься ребенком — это одна из причин по которым вое больше семей предпочитают иметь одного ребенка или не иметь детей совсем.

У отца как будто остаются в день 2–3 часа, которые он может посвятить: занятиям любым видом спорта, искусства, может выйти на прогулку без жены она в это время моет посуду, кроме того (или во время того?) отец может воспитывать ребенка — если, конечно, после ужина он может еще что-то делать кроме как дремать у телевизора (если не напился пьяным), и, наконец, последняя беда в том, что даже Юлий Цезарь мог одновременно делать только три дела.

Остаются выходные дни. Если даже не принимать во внимание «черные субботы» — нужно убрать, постирать, постоять за всем в километровых очередях, приготовить еду… А ведь хочется тем, кому еще вообще чего-то хочется после такой жизни сходить хотя бы в кино, погулять с детьми, и в парикмахерскую даже советской женщине иногда приходится заглядывать.

Государственный капитализм превращает женщину из человека в ломовую лошадь. Никогда, нигде ни при одном общественном строе женщина не подвергалась такой бешеной эксплуатации. В прежние времена, как ни была женщина забита, но она, по крайней мере, тянула только один воз — дом. При госкапитализме «освобожденная» женщина везет два воза — работу и дом. Только они сами, наверное, могут рассказать каково им приходится в таком варварском положении, особенно, если они заняты такой чисто женской работой, какой заняты маляры, штукатуры, мусорщики, дорожные рабочие и даже грузчики. «Восьмичасовой» рабочий день оборачивается 14–16 часовым и неудивительно, что часто советская женщина теряет не только свой женский облик, но даже просто человеческий облик, и столь же неудивительно, что все чаще сами женщины не хотят такой «эмансипации», не понимая, что то, что происходит с ними — не эмансипация, а двойная эксплуатация. «Действительное равноправие женщины и мужчины может, по моему убеждению, осуществится лишь тогда, когда будет уничтожена эксплуатация капиталом и тех и других, а работа по домашнему хозяйству, которая выполняется теперь индивидуально, превратится в отрасль общественного производства».

С семейным воспитанием таким образом дело обстоит довольно туго — а ведь оно основное и останется таковым в обозримом будущем.

Школа. Кого может воспитать самый прекрасный учитель (а много ли таких? учитель и безграмотность, ограниченность уже стали синонимами), если у него до шести раз в день меняется по сорок учеников? В среднем он может уделить каждому по одной минуте. Вопрос, как говорится, отпадает.

То, что все больше семей вынуждены, именно вынуждены, ограничиваться одним ребенком или совсем не иметь детей, объясняется в первую очередь не какими-то моральными причинами, а социальными — нищенские условия жизни, жалкая зарплата, на которую невозможно содержать семью, отсутствие надежды на получение даже той убогой конуры, которая называется «отдельной квартирой — 10 лет это минимальный срок для простого советского человека, после которого он, может быть, получит ее….если у него приходится меньше… 5 метров на человека. Миллионы, да что там миллионы, десятки миллионов живут в общежитиях, бараках, подвалах, коммунальных квартирах, домах без всяких удобств, кроме электричества в виде „лампочки Ильича“. Все это очень странно, если вспомнить, что только за последние 30 лет построено более 3(тpex!) миллиардов квадратных метров жилой площади. Таким образом на каждого советского человека должно приходится минимум 10 кв. м, т. е. практически у всех семей уже должна быть отдельная квартира или дом. Но это, мягко говоря, не совсем так. Причин три: 1. слишком много из этих миллионов построено из канцелярской бумаги (приписки в строительстве составляют в среднем 50 % — решайте сами сколько в действительности построено жилья); 2. олигархия, весь правящий класс и их лакеи присвоили и присваивают себе значительную часть жилья; 3. слишком много пригодных для жилья зданий занято никому не нужными конторами. „Меня вполне удовлетворяет, если я могу сказать, что производство нашего современного общества достаточно велико, чтобы прокормить всех членов общества, и что имеется достаточно домов, чтобы уже теперь можно было предоставить трудящимся массам вместительное и здоровое пристанище. А мудрствования о том, как станет будущее общество регулировать распределение пищи и жилищ, ведут прямо в область утопии. Самое большее, что мы можем утверждать, исходя из изучения основных условий всех предыдущих способов производства, это то, что с падением капиталистического производства известные формы присвоения, характерные для старого общества, станут невозможными“.

Система общественного бытового обслуживания, призванная увеличивать действительно свободное время членов общества, сокращая непроизводительные траты свободного времени на покупки, приготовление еды, уборку жилищ и т. д. при госкапитализме оборачивается своей противоположностью — она не только не уменьшает, а увеличивает эти непроизводительные траты свободного времени, сокращая и даже сводя на нет свободное время, не облегчает, а усложняет жизнь членов общества, особенно женщин.

Частый распад семьи (можно не преувеличивая сказать — катастрофический рост распадающихся семей: с 1950 по 1979 гг. число разводов выросло в 9 раз в расчете на 10 тысяч жителей, а ведь население за тот же период выросло в 1,4 раза, так что фактически этот показатель вырос в 13 раз) объясняется, таким образом, вполне материальными причинами прежде всего. Даже когда супруги расходятся „по несходству характеров“ и сами в этом уверены, в большинстве случаев их развод в конечном счете вызван именно этими вполне материальными причинами. Попросту говоря чаще всего любовь разрушают не идеальные мотивы, а пудовые сумки, километровые очереди, труд, вызывающий отвращение, нехватка жилья и, конечно, водка. Главная причина растущего распада семьи как „ячейки общества“, из которой следует уже все остальное — упадок и загнивание госкапитализма в последние 25 лет и соответственное ухудшение материального и духовного положения народа в целом. Если в 1961 г. СССР занимал 1 место в мире по числу квартир, строящихся на каждые 10 тыс. жителей, то в 1979 г. 15 место. Да что говорить, если даже данные об обеспечении населения страны…канализацией и водопроводом — секретные! Почему? Да ведь это же еще одно разоблачение олигархии, „ее поистине отеческой заботы“ о народе даже в таком поистине дерьмовом деле. Правда, сейчас „хитрецы“, пришедшие к власти в 1985 г. решили заработать себе политический капитал на покойниках и свалить все на них, не понимая, что такой политический капитал явление временное, даже очень временное, а политическое прозрение народа в данной нашей исторической ситуации явление необратимое.

Семья — самый тонкий и трудный вопрос человеческих отношений. Семья, совместный союз двух любящих людей сохранится, насколько мы сейчас можем судить, до тех пор пока человек будет оставаться человеком в нашем понимании этого слова. Что касается экономической стороны дела, то она не должна и не будет связывать руки ни любящим, ни тем, кто разлюбил. В чем я уверен абсолютно, так это в том, что в социалистическом обществе семья никогда не стане» тюрьмой на двоих, как это сплошь и рядом происходит сейчас. «Если нравственным является только брак, основанный на любви, то он и остается таковым только пока любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, а в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса.

Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственное этому общественное мнение о поступках каждого в отдельности, — и точка».

В обществе, готовом, созревшем для социализма, организация того, что уже фактически создано государственным капитализмом, т. е. удовлетворение неотложных потребностей общества и каждого его члена займет несколько месяцев, в крайнем случае год-два. «Имеется множество антагонистических форм общественного единства, антагонистический характер которых, однако, никогда не может быть взорван путем тихой метаморфозы. С другой стороны, если бы в этом обществе, как оно есть, не имелись налицо в скрытом виде материальные условия производства и соответствующие им отношения общения, необходимые для бесклассового общества, то все попытки взрыва были бы донкихотством». «Возможен новый общественный строй, при котором исчезнут современные классовые различия и при котором — по-видимому, после короткого, связанного с некоторыми лишениями, но во всяком случае очень полезного в нравственном отношении переходного времени — средства для существования, пользования радостями жизни, получения образования и проявления всех физических и духовных способностей в равной мере, со все возрастающей полнотой будут предоставлены в распоряжение всех членов общества благодаря планомерному использованию и дальнейшему развитию уже существующих огромных производительных сил, при одинаковой для всех обязанности трудиться». «Мы сами, как уже упоминалось, приняли это присвоение земельной ренты государством в числе ряда других переходных мероприятий. Эти меры — как в свою очередь отмечается в „Манифесте“ — полны внутренних противоречий. что вообще свойственно переходным мероприятиям».

Для создания, по существу заново, целой страны — перенесение, размещение по социалистически, т. е. в соответствии с человеческой природой, жилья и промышленности, гигантское, небывалое и невозможное ни в каком другом обществе, кроме социалистического, строительство и одновременно максимальное удовлетворение потребностей людей, потребует 10–15 лет.

Если строительство социализма возможно в одной стране, особенно в такой огромной стране как СССР (или Россия), то коммунизм возможен только в масштабах всей планеты или, по крайней мере, если во всех странах мира уже будет совершена социалистическая революция — ведь коммунизм означает полное отсутствие не только всех частей государственной машины, хотя бы и преобразованных социализмом (а, например, пока будет существовать необходимость в армии об этом не может быть и речи), но и полное отсутствие всех орудий власти на основе сознательности людей.

Совершенно ясно, что для победы коммунизма, преобразования общества и, главное, человека (размеры и виды этих преобразований мы сейчас не можем себе даже отдаленно представить) — потребуются столетия, смена многих поколений. Но это ни в коем случае не значит, что в течение этого периода от этих поколений потребуются какие-то «жертвы»!

Трудящиеся! Не верьте тем, кто вас обманывает, оправдывая свои преступления необходимостью «борьбы за светлое будущее всего человечества»! Вы боретесь и должны бороться отнюдь не за «светлое будущее всего человечества», а за свое будущее, потому что вы и есть человечество. Ваша непосредственная борьба за свои права есть единственный путь борьбы за светлое будущее всего человечества, этим вы боретесь за всех — и за свое будущее и за будущее своих детей, и за будущее последующих поколений. Никаких других способов обеспечить это будущее кроме вашей борьбы за свои права — нет! Никакие преступления против вас, никакие ущемления ваших прав не могут помочь вашей борьбе, наоборот они и есть борьба против вас, против вашего будущего. Помните это! «Коммунисты борются во имя ближайших целей и интересов рабочего класса, но в то же время в движении сегодняшнего дня они отстаивают и будущность движения». «Рабочему классу предстоит не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного общества». «… стремлению к счастью в наименьшей степени нужны идеальные права. Оно нуждается больше всего в материальных средствах…»

Нет и не может быть в реальности, на деле социализма и коммунизма плохого и хорошего, китайского и русского, христианского и мусульманского, казарменного и деформированного — все это бред. Есть только один реальный, научный социализм и коммунизм — созданный К. Марксом и Ф. Энгельсом как научная теория, которую нам предстоит воплотить в жизнь, ибо она сама и есть единственное научное отражение жизни.