• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

1. — Определение опричнины. 2. — Историография опричнины. 3. — Некоторые источники по истории опричнины. 4. — Ливонская война и начало опричнины. 5. — Опричный террор. 6. — Конец опричнины. 7. — Последствия.

Все те, кто хоть как-то интересовались историей России, прекрасно знают, что было время, когда на Руси существовали опричники, и это слово стало фактически определением террориста, палача, преступника, человека, сознательно совершающего беззаконие. Но при этом я напомню, что само слово «опричь» («опричнина») стало употребляться задолго до царствования Ивана Грозного. Уже в XIV веке опричниной называют часть наследства, которая достается вдове князя после его смерти. Она имеет право получать доходы с определенной части земельных угодий, но после ее смерти все это возвращается к старшему сыну. Вот что такое опричнина — специально выделенный в пожизненное владение удел.

У слова «опричнина» со временем появился синоним, который восходит к корню «опричь», что значит «кроме». Отсюда «опричнина» — «тьма кромешная», как ее еще иногда называли, «опричник» — «кромешник». Но этот синоним употребляется только с XVI века; как полагают некоторые ученые, впервые выражения «кромешники», «тьма кромешная» появляются только у Андрея Курбского.

Теперь несколько слов о том, какова историография этого непростого и вместе с тем, казалось бы, широко известного вопроса. Впервые об опричнине достаточно подробно заговорили историки XVIII–XIX веков — В. В. Болотов и Н. М. Карамзин. И уже тогда фактически сложилась традиция делить царствование Ивана Грозного на две половины: до опричнины и после ее возникновения. До ее возникновения царь — это обыкновенный государственный деятель, пусть немного жестокий, но во всяком случае это человек, который знает, что делает, и твердо, уверенно ведет государство по пути к славе, могуществу. А после возникновения опричнины — это кровавый маньяк, психически неполноценный человек, который сеет вокруг себя смерть и всяческие беззакония.

Особенность трактовки царя Ивана у Н. М. Карамзина заключается в том, что Карамзин был превосходный писатель и моралист, поэтому он, живописуя опричнину, естественно, создал чрезвычайно яркую и выразительную картину всего того, что творилось в то далекое время. С. М. Соловьев смотрел на вещи под совершенно иным углом зрения. Он говорил в первую очередь о государственности, видел в опричнине столкновение старого и нового и как бы отделял жестокости царя Ивана, его террор от процесса социального и экономического. Если хотите, и политические процессы рассматривались как бы совершенно самостоятельно. С точки зрения исторической науки это был, бесспорно, шаг вперед. Эта точка зрения получила дальнейшее развитие, и С. Ф. Платонов создал концепцию, которая дожила до наших дней и попала во все учебники — даже при советской власти.

Платонов говорил о том, что Иван Грозный, видя, что его политике централизации препятствуют крупные землевладельцы, бояре, общинники, повел борьбу против них при помощи опричнины. И, конечно, сумел достичь бесспорных результатов, сумел еще больше централизовать государство, а издержки опричнины — всем известный террор, чего Платонов не скрывал, не собирался обходить. Но он видел главное не в этом, а в том, что было сделано: были разорены крупные землевладельцы, получила преобладание, по Платонову, большая масса сравнительно мелких землевладельцев, служилых людей, а отсюда — прогрессивность политики опричнины. Эта концепция и утвердилась.

{стр. 82}

Но уже в 20-е годы начались исследования колоссального комплекса материалов, формально, казалось бы, далеких от этих проблем — огромное количество писцовых книг, где фиксировались земельные наделы и крупных землевладельцев, и служилых людей; где фиксировалось то, что отнималось, что давалось, куда кто перемещался и т. п. Это были в полном смысле слова учетные бухгалтерские записи.

Чем больше материала ученые обрабатывали, тем интереснее становилась картина. Оказалось, что крупное землевладение не очень сильно пострадало, и фактически, каким оно было до опричнины, таким оно сохранилось и после нее. Оказалось также, что в те земли, которые отходили именно в опричнину, попадали зачастую территории, населенные служилыми людьми, у которых не было больших наделов. Например, территория Суздальского княжества была почти сплошь заселена служилыми людьми, богатых землевладельцев там было очень мало. Эта картина совершенно расходилась с тем, что высказал С. Ф. Платонов, который не обрабатывал писцовых книг и не знал статистики, т. к. не пользовался источниками, носившими массовый характер. Его не следует за это упрекать, потому что для обработки подобных материалов потребовались усилия многих ученых и очень большое время. Но был вскрыт еще один источник, который Платонов тоже не анализировал детально, — знаменитые синодики. Как известно, они содержат списки людей, убитых и замученных по приказу царя Ивана; в основном они умерли или были казнены и замучены без покаяния и причастия, следовательно, царь Иван был грешен в том, что они умерли не по-христиански. Эти синодики рассылались по монастырям для поминовения.

С. Б. Веселовский, который проанализировал эти синодики (а работа была чрезвычайно сложной, т. к. в них не всегда указывалось подробно имя, отчество и фамилия того, кто там упомянут), тоже пришел к выводу: говорить о том, что в период опричного террора погибали в основном крупные землевладельцы, не приходится. Да, бесспорно, казнили бояр, членов их семей, но кроме них погибло невероятное количество служилых людей. Погибали лица духовного сословия абсолютно всех рангов, люди, которые были на государевой службе в приказах; наконец, погибло невероятное количество обывателей — городских, посадских людей, просто тех, кто населял деревни и села на территории тех или иных вотчин и поместий. Следовательно, говорить о том, что террор носил избирательный характер и был направлен только против боярской верхушки, не приходится.

Концепция С. Ф. Платонова уязвима еще по одной причине. Он полагал, что бояре обладали колоссальными вотчинами, которые как бы накладывались на те или иные части прежних княжеств. Тем самым, они могли поддерживать сепаратистские тенденции. Подтверждалось это еще и тем, что в момент болезни царя Ивана в 1553 году бояре, рассуждая о том, кто может в случае смерти царя ему наследовать, обсуждали кандидатуру его двоюродного брата — Владимира Андреевича Старицкого, крупного землевладельца, поскольку Дмитрий, сын царя Ивана, тогда единственный, был еще очень мал — ему было только три года.

Таким образом, концепция С. Ф. Платонова как будто получала подтверждение. Но если обратиться к материалам исследования писцовых книг, то получится, что бояре имели свои земли в разных, как сейчас бы сказали, областях, а тогда уделах. Один и тот же человек имел земли и в нижегородской, и в суздальской, и в московской земле, т. е. не был привязан конкретно к какому-то определенному месту. Объяснить это можно еще и тем, что боярам приходилось служить в разных местах, потому и землю они при случае прикупали (или она им давалась) там, где служили. О том, чтобы как-то отделиться, избежать процесса централизации, и речи не было, потому что они не могли собрать свои земли воедино. Процесс централизации был вполне объективен и не приходится говорить о том, что они ему как-то препятствовали.

Подтверждается это еще и тем, что боярская дума существовала и активно участвовала на протяжении XV–XVI веков в обсуждении и решении всех наиболее важных проблем («царь приказал, а бояре приговорили» — формула известная). Следовательно, предполагать, что бояре хотели создать партию, которая стремилась растащить государство по кускам, не приходится.

Тогда возникает вопрос: что же представляет собой опричнина, если экономическая ее сторона столь невразумительна, а ее политика тоже ничего не убыстряла и не улучшала? По этому предмету существует как бы два комплекса источников. Один — это писцовые книги. Другие источники я бы охарактеризовал как публицистику того времени. Здесь прежде всего надо сказать об «Истории о великом князе московском» Андрея Курбского; бесспорно, следует упомянуть ряд летописных сведений и, наконец, некоторые известия иностранцев, и в первую очередь знаменитые записки о России Джерома Горсея — англичанина, который провел в России 20 лет. Он был английским торговым агентом и одновременно выполнял дипломатические поручения. Он часто бывал при дворе, и грозный московский царь обласкал его и беседовал с ним. Чудом уцелев в 1591 году (его обвинили в каких-то преступлениях, совершенных в Ярославле, но отпустили на покаяние), он уже в Англии написал очень интересные записки, причем есть основания полагать, что писал он не просто по памяти, а, видимо, по каким-то записям, которые были сделаны еще в России. Этот источник — один из основных по истории опричнины, хотя и не все, что в нем содержится, следует безоговорочно принимать на веру.

Горсей — наблюдательный человек, знающий цену и деньгам, и словам как купец и дипломат; писал он достаточно точно. При этом то, что он видел сам, он выделял как личные наблюдения, а то, что узнавал из других уст, не выдавал за свое.

Несколько слов о хронологии событий. Ливонская война началась в 1558 году. В первые годы она велась чрезвычайно успешно для России. В 1560 году умерла первая супруга царя Ивана Анастасия; в 1564 — первая вспышка массовых казней. Массовых не в том смысле, что замучено какое-то большое {стр. 83} количество людей, а в том, что уже группы лиц отправляются на плаху. А дальше, в декабре 1564 года, царь с колоссальным обозом уезжает из Москвы. Покружив по подмосковным монастырям, заехав на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, он едет дальше на север и останавливается в Александровой слободе (ныне г. Александров Владимирской области).

На определенное время Александрова слобода становится как бы новой столицей государства. Оттуда царь присылает в Москву грамоту, в которой объявляет свой гнев на бояр, духовенство, на служилых и приказных — короче говоря, на всех, кроме простых людей. И что-де он не желает, боясь заговоров, опасностей, править и как бы уходит с царского трона. Естественно, в Москве происходит нечто вроде паники, депутация отправляется в слободу, под конвоем ее приводят пред светлые очи царского величества, и депутаты бьют челом, чтобы их выслушали. Их слушают, и они согласны на все, лишь бы царь-государь смилостивился. И царь говорит, что он согласен по-прежнему править страной, но с условием, чтобы класть опалу на ослушников, на крамольников так, как ему угодно будет. Царь, таким образом, выпрашивает у москвичей полицейскую диктатуру собственного государства.

И вот начинается опричнина, которая выглядит следующим образом. Царь указывает, что ряд земель, городов, каких-то частей тех или иных городов будут взяты в опричнину. В опричнину попадает территория от Никитской улицы (если стоять спиной к Кремлю, то левая сторона, где консерватория) до Москвы-реки. Ряд уделов, земель других городов — это тоже опричнина, а все остальное — земщина. С земщины берется 100 тысяч рублей на подъем опричнины, т. е. государство как бы делится на две неравные части.

100 тысяч рублей — сумма совершенно фантастическая (достаточно сказать, что мелкий чиновник в приказе получал от 5 до 10 рублей жалованья в год). Те, кто остался в земщине — а там осталось немало простого служилого люда, — должны были эти деньги отдать. А как — это уже их дело. Поскольку отдать могли не все, то репрессии обрушились на них сразу.

Затем попавшие в опричнину делятся на тех, кто сидит на земле, и тех, кто служит в опричном войске, которое создается сразу (сначала 1000, потом 2000, потом больше). Так вот, опричники, как полагал Платонов, — это именно те люди, которым давали земли опальных бояр, конфискованные в опричнину. Действительно, в Подмосковье была расселена первая 1000 опричников. Потом, правда, выяснилось по писцовым книгам, что многие никуда не переселялись, а как жили, так и оставались на этих землях, но просто вдруг оказывались опричниками. Поэтому надо четко понять, что в опричнину, с одной стороны, попадали люди не по своей воле (сегодня ты простой служилый человек, а завтра ты проснулся опричником, и тебе еще повезло, потому что ты попал в число царских любимцев). А с другой стороны, опричники — это такая особая масса служилых людей, особое войско, если можно так выразиться, огромная зондеркоманда, которая и проводила политику террора. Поэтому опричник — явление двойственное. Мы знаем опричников, которые ничем себя не запятнали — наоборот, оказали немалые услуги отечеству. Но таких было немного, потому что большинство тех, кто не хотел принимать непосредственного участия во всех этих зверствах, сидели по углам и не высовывались. А вот тех, которые проводили репрессии, их-то и поминают теперь как опричников, они-то и являются выражением этого чудовищного деяния царя Ивана.

Естественно, следует задать вопрос: может быть, все это только приписывается царю Ивану, а он, православный государь, ни в каких зверствах не повинен, просто всякие беззакония на местах творили его слуги — негодяи типа Малюты Скуратова?

Тех, кто надеется на подобную интерпретацию фактов, придется разочаровать: царь Иван, как это ни печально, был садист. И можно процитировать немалое количество источников, которые живописуют гнуснейшие деяния самого царя: историю о том, как он собственноручно убивал людей во время пира, вонзая в них кинжал, или о том, как его двоюродный брат князь Владимир Андреевич Старицкий был вызван в Москву вместе с женой и дочерью и царь приказал им выпить отравленное питье; о том, как какой-то опричник во время пира имел несчастье не угодить грозному владыке, и царь шутя окатил его раскаленными щами. Тот, ошпаренный, стал вопить, и тогда царь смилостивился и прекратил его мучения ударом ножа. Подобных примеров можно привести очень много.

Но, естественно, каков хозяин — таков лакей, и непосредственные помощники его мало в чем ему уступали. Что же тогда говорить обо всей этой мелкотравчатой публике, которая в своих черных кафтанах разъезжала на вороных конях и «выметала крамолу» из государства?

Опричнину понять легко: это просто ежовщина своего времени. Другого термина, другого аналога подобрать нельзя. Как в годы ежовщины по ночам непрерывно брали людей, так нечто подобное происходило и при Иване Грозном.

«Царь жил в постоянном страхе, боязни заговоров и покушений на свою жизнь, которые он раскрывал каждый день. Поэтому он проводил большую часть времени в допросах, пытках и казнях, приговаривая к смерти знатных военачальников, чиновников, которые были признаны участниками заговора» (Д. Горсей).

Как известно, для того, чтобы человек признался в любом преступлении, следует просто соответствующим образом провести дознание. К сожалению, человечество накопило в этой области колоссальный опыт.

«Князь Иван Куракин был найден пьяным, как рассказывали, будучи воеводой в далеком городе в Ливонии, когда король Стефан осадил его. За это он был раздет донага, брошен в телегу и засечен до смерти на торговой площади шестью проволочными кнутами, которые изрезали его спину, живот и конечности».

Но это мелочи… И потом, в конце концов, он провинился.

{стр. 84}

«Другой, насколько я помню, по имени Иван Абросимов, старший конюх, был подвешен на виселице голым за пятки. Четыре палача резали его тело от головы до ног. Один из них, устав от этой долгой резни, ввел нож чуть дальше, чтобы поскорей отправить его на тот свет, но сам он за это тотчас же был взят в другое место казни, где ему отрезали руку. И так как ее не залечили как следует, он умер на другой день».

Палач совершил преступление — прекратил слишком рано мучения государственного преступника. И за такую неквалифицированную работу он был справедливо наказан.

«Многие другие были убиты ударами в голову и сброшены в пруды, озера около слободы. Их трупы стали добычей огромных, переросших себя щук, карпов и других рыб, покрытых таким жиром, что ничего кроме жира на них нельзя было разглядеть».

Это уже напоминает, как гитлеровцы делали мыло из покойников.

«Царь наслаждался, купая в крови свои руки и сердце, изобретая новые пытки и мучения, приговаривая к казни тех, кто вызывал его гнев, особенно тех из знати, кто был любим его подданными. Князь Борис Тулупов, большой фаворит в те времена, будучи уличен в заговоре против царя и в сношениях с опальной знатью, был посажен на кол, заостренный так, что пройдя через все тело, он вышел из горла. Мучаясь от ужасной боли, оставаясь живым 15 часов, князь разговаривал со своей матерью, княгиней, которую привели посмотреть на это ужасное зрелище».

Все это — свидетельства очевидцев. Горсей не хотел очернить нашу страну — ничего плохого о России он не пишет. Наоборот: проживя так долго в России, он симпатизировал этой стране, как часто бывает. Она не стала его второй родиной, но у него здесь появилось много друзей, интересов — общий тон книги говорит именно об этом. А вот то, что он был потрясен подобными вещами, — это, конечно, факт.

«Теперь мы переходим к рассказу о трагедии, который вознаградит ваше терпение. В день св. Исайи царь приказал вывести огромных диких и свирепых медведей из темных клеток и укрытий, где их прятали для его развлечений и увеселений в Великой Слободе. Потом привели в специально огражденное место около семи человек из главных мятежников — рослых и тучных монахов, каждый из которых держал крест и четки в одной руке и пику в пять футов длины в другой. Эти пики дали каждому по великой милости от государя. Вслед за тем был спущен дикий медведь, который рыча бросался с диким остервенением на стену. Крики и шум людей сделали его еще более свирепым, медведь учуял монаха, с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот…»

Как во времена Нерона, людей травили дикими животными, причем это делалось разными способами: иногда медведя просто выпускали на человека, а иногда человека зашивали в медвежью шкуру и травили собаками. Для этого имелся даже специальный термин: «казнить, ошив медведно». Таким образом был казнен один из архимандритов Новгорода.

Может ли делать такие вещи нормальный человек? Наслаждаться зрелищем мучений, самому участвовать в допросах, приговаривать к смерти младенцев, отдавать на поругание женщин… Но это еще не все. Мы знаем, что одним из самых страшных злодеяний царя Ивана было убийство митрополита Филиппа. Предыстория была такова. Когда умер своей смертью митрополит Макарий, следующим митрополитом был Афанасий, который в 1566 году ушел на покой, видимо, не имея сил выносить весь этот ужас. Новым кандидатом на митрополию стал архиепископ Казанский Герман. Он был из монахов Иосифо-Волоцкого монастыря, ярый враг еретиков, человек очень решительный и, казалось, должен был во всем поддерживать царя. Как только его избрали, он первым делом высказался против всех этих зверств. «Как! Еще не поставлен, а уже начинаешь меня сдерживать?!» Его отправили в Казань, через два года он был казнен.

Почему в митрополиты был выбран соловецкий игумен Филипп Колычев, сказать трудно. Это загадка, потому что как только Иван предложил ему занять это место, Филипп сразу поставил условием, чтобы за ним сохранилось право печаловаться об обидимых, гонимых и казнимых. Он потребовал также уничтожить опричнину. Иван страшно разгневался и потребовал, чтобы он отказался от такого условия. Сошлись на компромиссе, что в дела опричнины митрополит вмешиваться не будет, а печаловаться право имеет.

В 1566 году митрополит Филипп возглавил Русскую Церковь; в 1568 году он был схвачен в алтаре Успенского собора и отправлен в заточение в Отрочь монастырь под Тверью. Непосредственными исполнителями гнуснейшего надругательства над святителем были отец и сын Басмановы — Алексей и Федор. Наступил 1569 год. Царь получил донос (думаю, вы догадываетесь, что доносы процветали в то время), где говорилось о том, что-де Новгород желает отложиться. Прямо-таки реставрация событий 100-летней давности. Пришло в голову наказать город образцовой, так сказать, казнью, и опричное войско выступило в поход в декабре 1569 года. Начиная с границ новгородской земли (Клин, Вышний Волочек, Тверь), все подвергалось страшному разграблению и разгрому, причем количество убитых исчислялось тысячами. Царю якобы было нужно скрыть движение своей армии головорезов к Новгороду, поэтому свидетелей этого марша убирают.

Когда миновали Тверь, Малюта Скуратов по повелению царя заехал в Отрочь монастырь взять благословение на усмирение Новгорода у заточенного владыки Филиппа. Это «была, видимо, особая форма казни. Историки здесь могут обсуждать только один вопрос: задушил Малюта владыку Филиппа собственными руками или угарным газом из печи. Только такая деталь в точности не известна, а то, что он был убит, — здесь сомнений нет никаких.

2 декабря первый опричный полк вступил в Новгород. Сразу была захвачена вся церковная казна, опечатаны храмы, взяты практически все приходские священники и «поставлены на правеж». Их по {стр. 85} нескольку часов в день били палками, с тем чтобы они отдали положенное количество денег. Правеж некоторых продолжался целый год, количество погибших приходских священников точному учету не поддается.

Спустя несколько дней в Новгород вступил сам государь, был встречен архиепископом Новгорода с крестным ходом. Ко кресту он не приложился, заявив, что здесь все изменники, но на обедню в Софийский собор проследовал. Затем на пиру у архиепископа, после того как свита царя подкрепилась, царь прокричал условный сигнал — знаменитый вопль «гойда!», и начался шестинедельный погром города. Шесть недель грабили, убивали и насиловали.

Можно провести историческую параллель, сопоставив эти события с изъятием церковных ценностей в 1920-е годы или с красным террором 1919–1920 годов в провинции, где-нибудь, скажем, на Кубани. Ничего другого на ум не приходит. В Новгороде было 30 тысяч населения. С достаточно большой долей вероятности можно сказать, что погибших было 15 тысяч — каждый второй. Напомню, что Новгород уцелел от татарских набегов. Но от царя Ивана он не уцелел. Зафиксирован случай: когда опричники уже покинули город, то новгородцы, видимо, приводя в порядок захоронения, нашли в одной общей могиле 10 тысяч тел. А сколько не нашли? А сколько было утоплено в прорубях в Волхове? А сколько было убито и замучено по бескрайним новгородским землям?

Из Новгорода царь Иван, награбив все, что можно было награбить, отправился во Псков. Но Псков уцелел. Мне кажется весьма вероятной следующая версия чудесного избавления Пскова от последствий царского визита: один псковский юродивый (а царь был очень суеверен) заявил, что если царь останется во Пскове и начнутся всякие ужасы, то он вскоре погибнет. И тут вдруг возьми да приключись такое обстятельство: у царя Ивана сдох любимый конь. Видимо, это произвело определенное впечатление на Ивана Васильевича, и он гнев свой царский от города отложил.

В 1571 году крымское войско внезапно появилось на русских границах, переправилось через Оку там, где не было сторожевых отрядов, и быстро двинулось к Москве. Опричное войско не смогло защитить город. Многие опричники просто не явились, а те сравнительно небольшие опричные части, которые все-таки встали у города, защищали его весьма пассивно. Поскольку крымцы не штурмовали активно Москву, то и защищать ее особенно не приходилось. Москва просто была выжжена, и сгорел заодно весь опричный двор московский — все постройки, которые относились к этому двору в районе современного Арбата, Знаменки, Воздвиженки и т. д., сгорели дочиста и уже восстановлены потом не были. Поэтому на следующий год, когда опять стало известно о походе крымцев, были приняты совершенно радикальные меры. Никакого опричного войска уже не было, а было просто русское войско, где опричнина и земство были перемешаны. Командовал всем знаменитый воевода князь Михаил Воротынский, который в бою недалеко от современного Подольска в пух и прах разнес крымских татар. В плен попали крупные татарские военачальники, и на много лет Москва была спасена от набегов. Это не помешало царю Ивану через несколько месяцев казнить князя Воротынского по ложному обвинению в колдовстве. Его положили на железную решетку и медленно поджаривали.

Страдали не только земцы, страдали и опричники. Оба Басмановых погибли, причем Федору было приказано сначала отрубить голову отцу, что он, естественно, исполнил. О Федоре вообще шла дурная молва: утверждали, что он состоит в противоестественных отношениях с самим царем Иваном. Доказать это невозможно, но об этом писали и говорили. Погиб Вяземский — знаменитый опричник, из рук которого царь Иван принимал лекарства и еду, поскольку ему он доверял. «Доверяй, но проверяй», и поэтому Вяземский не избежал общей участи. Были убиты и многие другие опричники. Никого из них не казнили «в простоте», обычно предлагалось что-то чрезвычайно изощренное. Так, например, князю Одоевскому специально сделанной иглой протаскивали его собственную сорочку через грудь.

Но вот опричнина исчезает из лексикона — как царского, так и народного. Под страхом смертной казни запрещено о ней упоминать. Не было — и все. Не надо ворошить прошлое, время было такое. (Налицо весь набор аргументов, который мы теперь хорошо знаем по поводу событий 1917–1956-го годов. Все это очень понятно и знакомо). Казни продолжаются, но уже не в таком масштабе, опричнина отгремела. И вот после 8 лет этого кошмара, выясняется, что 90 процентов пахотной земли было не обработано. Даже под Москвой обрабатывалось всего 16 процентов пахотных угодий. Хороша реформа, хороша централизация… Мужики и в одиночку, и семьями, и с близкими, и с далекими кидались от этого ужаса во все стороны, за Волгу, в леса. Оказалось, что тот самый простой народ, на которого царь Иван не держал гнева, пострадал едва ли не больше, чем все остальные сословия.

Потрясение, которое испытала страна, было настолько сильным, настолько чудовищным, что она не смогла от этого оправиться. Ни мирные годы царствования Федора Иоанновича, ни разумное правление Бориса Годунова не смогли вывести страну из этого страшного кризиса, в который она была введена Иваном Грозным. И та смута, которая началась на Руси, в любом ее аспекте есть прямое следствие правления царя Ивана.

Династия потомков Рюрика была прекращена усилиями самого Ивана Грозного: не поладив с наследником — сыном Иваном, царь так отходил его жезлом, что тот умер. У Ивана детей не было. По свидетельству источников, сын немногим уступал отцу. Несмотря на свой сравнительно молодой возраст, он был уже трижды женат (отец и сын часто играли свадьбы одновременно); в допросах и пытках сынок принимал участие наравне с папой. Казалось бы: что им делить? Но вот не угодил. Династия прекратилась (царь Феодор Иоаннович тоже умер бездетным). Экономика? После того, что я сказал об обработке пахотных земель, тут говорить не о чем. Убытки казны вследствие бесконечной и неудачной Ливонской {стр. 86} войны неисчислимы. Набег крымцев в 1571 году стоил, по некоторым сведениям, до 500 тысяч человек, которые были уведены в плен. Даже если это и преувеличение, все равно потери людские и материальные были чудовищными. В те же годы Россию посетила чума, которая тоже оставила страшные последствия. Какое еще государство могло все это вынести?

Россия сумела вынести, но расплатилась смутой. Авторитет власти после всего, что было, восстанавливался с большим трудом. Целое поколение сформировалось в эпоху опричнины. Одни были запуганы и забиты до скотского состояния, а другие нажили богатство на грабеже и насилии. Можно ли было назвать после опричного террора русское общество здоровым? Можно ли было говорить об авторитете царской власти, когда по приказу царя убили главу Церкви? Можно ли говорить об авторитете церковных властей, когда новгородский архиепископ Пимен был главным со стороны обвинения в деле митрополита Филиппа? Правда, потом этот архиепископ тоже пострадал. Его обвинили во множестве преступлений, посадили на лошадь верхом, дали ему в руки гусли, и в таком виде, играя на гуслях, он доехал до Москвы, поскольку Иван возвел его в скоморохи — в благодарность за доносительство на митрополита Филиппа.

В 1584 году царь умер. Перед этим он очень тяжело болел, чародеи предсказывали скорую смерть. Его каждый день носили в его сокровищницу, где он наслаждался созерцанием драгоценных камней. Он страшно распух, у него была водянка. Горсей пишет, что это было следствием распутной жизни: всего у царя было семь жен, да еще он хвастался, что растлил тысячу дев, а тысяча его детей были лишены им жизни (видимо, незаконные дети ликвидировались). В момент облегчения этот маньяк сел играть в шахматы и за игрой умер. Горсей допускает возможность, что царь был отравлен кем-то из своих приближенных.

В 50-е годы гробницу царя Ивана вскрывали — хотели провести исследование останков. Знаменитый антрополог Михаил Михайлович Герасимов, по черепу восстанавливавший внешний вид человека, вылепил скульптурный портрет Ивана Грозного. Заодно исследовали химический состав костей царя. Ничего особенного не обнаружили, только содержание ртути было выше, чем полагается. Но это еще не может служить доказательством отравления: в те времена вся парфюмерия была на ртути, тогда еще не знали о ее ужасных свойствах. Кроме того, ртутью лечили сифилис. Учитывая особенности личной жизни царя, можно предположить, что ему понадобилось это лечение. Поэтому говорить о том, что он погиб насильственной смертью, с полной уверенностью нельзя.