• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В данной заметке я хочу обратить внимание на некоторые исторические процессы, которые могут возобновлены хоть сегодня ко благу всей нашей страны. Они во многом сформировали наше великое прошлое и определялись не суетливым интеллигентским подражательством, не желанием «жить как в Швейцарии», а природно-климатическими и геополитическими особенностями северной Евразии.

Масштабная колонизация, проводившаяся в интересах русского народа и российского государства, началась в середине 16 в.

Это столетие (часто расширяемое до «длинного 16 века» — от середины 15 в. до середины 17 в.) ознаменовалось крутым глобальным переходом от золотой осени позднего Средневековья к агрессивному едкому Новому времени.

Капитал выходит на мировую арену, вторгается в социумы, ведущее натуральное хозяйство, насилует и разрушает их, стирает словно ластиком народы, запоздавшие со своим развитием. На исчезновение обречены были десятки миллионов коренных американцев, причем и в самых развитых регионах Нового Света, где применялись сложные технологии интенсивного земледелия, такие как чинампы (искусственные острова).

В Европе это время наступления на крестьян, происходящее с конфискацией общинной и мелкой крестьянской земельной собственности. Священной собственность становится только тогда, когда попадает в руки сильных. «Было ваше — стало наше» освящается возрожденным римским правом. Сеньеры отнимают земли у крестьян, городские капиталисты скупают земли у сеньеров. Массы людей лишаются собственных средств производства и существования. Элиты решают на свой лад вопрос излишков сельского населения. Суды жгут ведьм, отправляют обезземеленных крестьян, ставших бродягами, на виселицу, а то и в рабство на заморские плантации. Города наводняются голодным пролетариатом, вынужденным отдавать свой труд первому встречному нанимателю по любой (то есть минимальной) цене. У ограбленного крестьянина есть «большой выбор» между плахой, тюрьмой-работным домом и таким вот «вольным наймом».

Диктатура капитала действуют с помощью антирабочего «Статута о рабочих», супер-репрессивных «Законов о бродягах», безжалостных актов о работных домах. Исследователи свидетельствуют о резком снижении со второй половины 16 в. уровня жизни в недавно еще заваленной окороками и колбасами Европе.

Даже там, где сохранилась власть сеньеров (панов, баронов), крестьяне начинают работать из-под палки на нужды мирового рынка — приходит «второе издание крепостничества» по терминологии Маркса или «вторичное крепостничество» по терминологии Броделя). Панщина-барщина в Польше, Ливонии, Венгрии доходит до 6, потом до 7 дней в неделю, крестьянин уже не имеет времени трудится на своем участке и получает пайку-месячину как лагерник. Пан, гонящий сырье ганзейским и голландским оптовикам, всё более интересуется землями и крепостными на востоке и польско-литовское панское содружество ведёт свой «дранг нах остен», колонизацию русских земель. Проглатывает Галицко-Волынскую Русь, Полоцкую землю, Поднепровье, перепрыгивает через Днепр, крадется по Смоленско-Московской возвышенности к Можайску. Русский крестьянин должен обеспечить пану-сырьевику поставки на бурно растущий европейский рынок.

Европейские религиозные войны, охота на «еретиков», «ведьм» и «бродяг» (ограбленное простонародье) — всё это маскирует наступление капитала и уносит миллионы жизней…

Гибель массы коренного населения в колониях было в значительной степени следствием разрушения общественных сельскохозяйственных систем, что было типично для первой «дикой» фазы становления капитала…

Русские могли разделить судьбу американских индейцев. И только собственная колонизация новых земель, служилая и крестьянская, масштабно начатая в эпоху Ивана Грозного, спасла Россию от вторжения западного капитала. Она сделала её крупнейшей в мире по размерам и третьей по численности населения (до 1991 г.), принесла ей относительно плодородные земли и месторождения полезных ископаемых, которых практически нет в историческом центре страны.

Как указывали Д. Менделеев и М. Любавский (крупнейший исследователь русской сельскохозяйственной колонизации), лишь около 12 % ее площади стало результатом завоевания.

Расширение российской земли было, по сути, реализацией народной потребности, народоволия. После захвата кипчаками Причерноморья и потери большей части земель к югу от Оки в 12–14 вв., русским остались подзолистые суглинки и супеси холодного северо-востока и севера Восточно-Европейской равнины. Низкое плодородие почв и короткий сезон земледельческих работ обеспечивали урожаи, в среднем, «сам-2,5»: на 1 посеянное зерно 2,5 собранных. Это означало очень небольшой прибавочный продукт, который шел, скорее, не на рынок, а на содержание воинов-защитников. Вплоть до радикального изменения энерговооруженности российского села (а это уже советская индустриализация), его хозяйство было экстенсивным. Города не могли поглотить излишки сельскохозяйственного населения, потому что первоначальное городское развитие очень сильно зависело от товарности окружающего сельского хозяйства и легкости торгового обмена — а оно было нелегким в огромной континентальной стране. Для сравнения, в Англии нет ни одного пункта, удаленного от незамерзающего моря более чем на 70 миль.

Худое плодородие требовало, при росте населения, постоянного расширения пашни. Поднятие нови и залежи (давно заброшенных земель) в течение первых нескольких лет обеспечивало урожаи в 5–7 раз выше обычного и это еще больше стимулировало крестьянство растекаться по огромной территории северной Евразии. А государство обязано было защитить это «растекание».

Государство строило города, оборонительные черты и засечные полосы, ставило крепости, давало им снабжение, поддерживало глубокую станичную и сторожевую службу, гонялось за кочевыми ордами в степи, отбивало или выкупало у них ясырь (русских пленников).

Российской государство действовало на базе очень узких возможностей, определенных целым набором неблагоприятных природно-климатических и геополитических факторов. Тут и внутриконтинентальная замкнутость, изоляция от морских сообщений и глобальных торговых путей, неудобство внутренних водных коммуникаций — нет ничего подобного трансконтинентальному незамерзающему водному пути вроде Рейна, давно заткнуты кочевниками южные концы балтийско-черноморского и балтийско-каспийского путей. Еще в наборе короткий сельскохозяйственный период, неплодородные почвы, протяженная зима и возвраты морозов в весенний период, большие суточные и сезонные перепады температуры, отсутствие богатых рудных и горючих месторождений, открытость границ для внешних вторжений, низкая плотность населения (в 5 раз меньше чем в Польше и в 10 раз меньше чем во Франции). А в условиях, когда основным средством передвижения являются конские и человеческие ноги, одновременно с уменьшением плотности населения происходит и понижение интенсивности хозяйственного и социального взаимодействия людей.

Естественная энергетика страны была неудовлетворительной. Теплый океанический воздух, несущая сила морских течений, незамерзающие воды — этого было меньше, чем в Европе или не было вовсе. Нам почти не перепадало от величайшей природной энергоцентрали, именуемой Гольфстрим, чья мощность составляет 82 млн. кубометров теплой воды в секунду. Зато России была открыта бескрайняя и суровая ширь материка.

Не вольные ватаги осваивали Дикое поле, они лишь промышляли зверя и ловили рыбу, скрываясь в плавнях. Государство несло львиную долю забот об освоении степей, каждый год собирая до 65 тыс. чел. для пограничной службы, которых всегда оплачивало. Государство платило также за строительство укреплений, засечных линий, литье пушек, изготовление оружия и орудий труда для пограничного населения.

Десятки тысяч ратников, не абы как, а по четко определенным правилам службы, выезжали в поле, следили за кочевыми сакмами, сторожили переправы, ставили остроги, углублялись на сотни верст в дикую степь.

Учитывая немирные западные границы, при населении в пять-шесть миллионов человек (в середине 17 века), страна должна была содержать войско в двести тысяч человек. На оборонные расходы уходило 60–70 % бюджета.

Огромные траты казны, усиление податного бремени и крестьянской зависимости в центре страны — такова была цена русского фронтира. Но при том оставалась велика роль самоорганизации — на страну, протянувшуюся уже в конце 1630-х до Тихого океана, приходится примерно сотня дьяков и одна тысяча подъячих, вот и собственно весь государственно-чиновничий аппарат. Служилых людей был немало, о чем свидетельствует численность войска, но их служба не была отделена от общественной и хозяйственной жизни. Служилые, как и крестьяне, в основном, кормили сами себя, защищали столько же государство, сколько и свои семьи, жили самоуправляющимися общинами. Кстати, из числа служилых людей выбирали на всесословном уездном съезде русских шерифов — губных старост.

Не крестьяне, а именно служилые люди первыми шли в Дикое поле. Это были служилые как «по отечеству», дети боярские и дворяне, так и «по прибору» — казаки, стрельцы, копейщики, засечные сторожа, станичники, пушкари, затинщики, воротники, затем рейтары, драгуны и и т. д. В степном пограничье (на «польской украйне») они получали разные виды государственного довольствия — деньгами, хлебом, а также землями, как на общинном, так и на поместном праве. И даже помещикам приходилось пахать, так как до крестьянского заселения было еще далеко. Степняки, прорвавшиеся через пограничные заслоны, первым делом убивали и уводили в полон их семьи. Достаточно вспомнить погром курского порубежья в 1632–1634, когда крымцы в очередной раз действовали на фоне русско-польской войны.

В таежную Сибирь приходилось везти хлеб из центра, а за южно-сибирские лесостепные и степные земли вести изнурительную борьбу со степняками. Конечно, менее кровопролитную, чем на Диком поле, но тоже затратную.

Россия фактически является форпостом Европы, защищает ее города и поля от степняка, но благодарности от Запада не видно. Позволю себе цитату из классика С.М. Соловьева: «Наша многострадальная Москва, основанная в средине земли русской и собравшая землю, должна была защищать ее с двух сторон, с запада и востока, боронить от латинства и бесерменства, по старинному выражению, и должна была принимать беды с двух сторон: горела от татарина, горела от поляка. Таким образом, бедный, разбросанный на огромных пространствах народ должен был постоянно с неимоверным трудом собирать свои силы, отдавать последнюю тяжело добытую копейку, чтоб избавиться от врагов, грозивших со всех сторон, чтоб сохранить главное благо — народную независимость; бедная средствами сельская земледельческая страна должна была постоянно содержать большое войско.»

Итак, колонизация было следствием русских природно-климатических и, шире, географических условий. Это была колонизация не поверхностная, не городская, а глубокая, сельская. Первоначально фронтиром (зоной освоения) была практически вся территория России.

Кстати, история русского фронтира не очень привечается российскими гуманитариями; в ней либеральная публика с испугом видит проявление самородной силы русского народа. Поэтому величие этой истории остается скрытым, молчащим. Вот грубо сравним два процесса — движение русских первопроходцев от Урала до Тихого Океана, и движение англосаксонских пионеров от Атлантического побережья до того же Тихого океана. Начались процессы примерно в одно и тоже время — на рубеже 16 и 17 века. Наш путь был примерно в 1,8 раз длиннее и проходил по гораздо менее курортным местам, чем у англосаксов. Сибирские зимы по длительности и по жесткости намного превосходят североамериканские (особенно в пределах территории США), и при том русские первопроходцы вынуждены были идти вперед и зимой; по снегу и льду кое-где было удобнее. Так вот, наши вышли на берег Тихого Океана через полвека (1639, Иван Москвитин, Охотское море), американцы только через два столетия (Льюис и Кларк).

Кто знает Москвитина или Стадухина? Только несколько специалистов. За эту зону незнания о собственных героях скажем отдельное «спасибо» российским гуманитариям — «инженерам человеческих душ».

В старом русском государстве было, формально говоря, два казачества: казаки служилые, входящие в число государевых «служилых по прибору», и вольное, не очень многочисленное. Впрочем, вольное казачество до определенной степени также находилось на государственной службе и получало жалование из казны практически постоянно, начиная со времен Ивана Грозного. И свою государственную роль вполне осознавало: «Служим… за дом Пречистой Богородицы и за все твое Московское и Российское царство».

Вольное казачество то открыто участвовало в походах царских войск, то проводило спецоперации против крымцев, турок и прочих беспокойных басурман. От спецопераций Москва формально открещивалась, чтобы не навлечь войну с Турцией или крымский набег, но тут же присылала казакам жалованье и царские грамоты: «Будьте уверены в нашей к вам милости и жалованьи». Без царской казны вольным казакам трудно было бы прожить, особенно донским, которые до конца 17 в. сами себе запрещали заниматься земледелием, и наказания за нарушение запрета были очень суровые (отдавали крепкого хозяйственника на разграбление и даже на смерть). Правительство посылало на Дон, Яик, Терек хлеб, порох, свинец, ядра, холсты и сукна, в общем, всё, без чего нельзя жить на окраине. Государево жалованье грузилось в Воронеже на суда-будары и сплавлялось до Черкаска. Там встречали казну естественным оживлением, пальбой из всех калибров и следующими словами войскового атамана: «Государь за службу жалует рекою столбовою тихим Доном со всеми запольными реками, юртами и всеми угодьями, и милостиво прислал свое царское годовое жалованье.»

К востоку, северу и западу от земель вольных донских казаков стояли государевы сторОжи (посты), по Дикому полю ездили станицы (тогда так именовались патрули) государевых служилых людей. Это была система раннего обнаружения татарских набегов, благодаря этим мерам увеличивалась безопасность и казачьих земель.

Среди государевых служилых людей весомую долю составляли тоже казаки, только не вольные, а «служилые про прибору». Их верстали из вольных казаков, из крестьян, из посадских. Наделяли землей на общинном праве, иногда на индивидуальном поместном. Впрочем, помещики на окраинах, что казаки, что неказаки, жили кучно, имели общие выпасы, сенокосы, а, кормящих крестьян, как правило, не имели. Так появлялись, например, атаманские деревни. (Назваться атаманом при верстании на государеву службу мог каждый желающий, поди проверь.) Впоследствии, в 18 в., подобные помещики в благородное дворянское сословие не попали, а были перечислены в сословие однодворцев, кои относились к государственным крестьянам.

В Сибири как такового вольного казачества не было, её прошли вдоль и поперек казаки служилые, достаточно вспомнить устюжан Дежнева и Атласова. На Тереке вольное казачество, по большей части, входило в Терское казачье войско на государевой службе.

Да, произошло со временем огосударствление казачьей жизни и все казаки стали служилыми. А разве могло быть иначе? За 18–19 вв. на планете почти не осталось мест, куда бы не пришли государственные институты: все локальные общины приняли верховную власть того или иного государства. Чаще всего вместе с государством приходил капитал, взламывал натуральное и мелкотоварное хозяйство, сгонял общинников с земли. В Российской империи этого не произошло. Государство наоборот тормозило приход капитала (купли-продажи) на казачьи земли. Земли у казаков было много, порой с избытком (так по Положению от 1835 на каждого казака приходилось по 30 десятин). В южных районах к казакам нанимались работать «иногородние» или ногайцы. Государство дорожило казачьей службой, поскольку главное тут было не товарность и прибыльность, а освоение, окультуривание территории и защита ее от врагов, от дикости. Казачество было уникальным государственным и общественным институтом, несущим одновременно военные, полицейские, административные, хозяйственные функции. Войсковые атаманы с 18 в. были наказные, назначаемые, однако на низовом уровне казачье самоуправление процветало (и очень напоминало крестьянское самоуправление в центре России середины 16 в). От описаний казачьей жизни, даже 19 века, порой остается впечатление некоего военного коммунизма. Многие работы проводились коллективно, например рыбная ловля; пастбища и сенокосы не делились. Часть земли, пригодной для пашни, также находилось в свободном пользовании, каждый казак мог брать землю там, где удобнее; остальная земля подвергалась переделу. Пока взрослые казаки несли отдаленную службу (например на кавказской Линии), казачата охраняли станичную землю, сидели в дозорах на берегу Терека или Лабы. Весь строй жизни был общинный: смотры, походы, праздники, управление.

Государство российское носило мобилизационный тягло-служебный характер, со всеми вытекающим минусами и плюсами. Основной плюс было то, что русские не разделили судьбу многих аборигенных народов мировой периферии, а продвигая фронтир все дальше и дальше, создали огромный «русский мир». И казаки в этом играли видную роль. К 1917 было одиннадцать казачьих войск от Уссурийского края до Кубани и Дона, все на государственной службе, их численность составляла миллионы душ обоего пола.

Регулярная российская армия, ее артиллерия и крепостные сооружения внесли огромный вклад в защиту области Войска донского. Казаки превращаются в земледельцев, что дало начало быстрому росту донского населения, которое пополняется и за счет обычной крестьянской колонизации. Здесь начинают строиться школы, церкви, промышленные предприятия. В общем, приход государственных институтов в область Войска донского дал начало правильному освоению края, недавно еще полупустынного. Из пристанища отчаянного воинства он превращается в развитый регион, где вслед за сельскохозяйственным освоением начался и промышленный подъем. Восточная часть донского края стала первым центром российской тяжелой индустрии. Население области, составлявшее в 1625 г. всего 5 тыс. взрослых казаков, в 1775 г. было около 100–120 тыс. чел. (30 тыс. взрослых казаков), столетием позже, в 1873, уже 1,3 млн чел. В общем, населения на Дону, как казаков, так и не казаков, стало на два порядка больше чем во времена вольного казачества.

Марксисты-западники, вроде Свердлова и Троцкого, преследовали казаков не как отдельный народ, а как наиболее традиционалистскую «реакционную» часть русского народа. Ведь казачество сохранило черты русской народной жизни 15–17 вв., отчасти исчезнувшие со временем в центральной России, а кое-где и старую веру. Никакая «общинность» казакам не помогла, для марксиста западного окраса это было только минусом.

Мне кажется, что возрождение такой уникальной многофункциональной самоуправляющейся структуры, как казачество, могло бы сыграть огромную роль в возрождении окраинных регионов России.

Думаю, что неплохо бы вспомнить и успешную колонизационную деятельность некоторых государственных учреждений времен империи, например, существовавшего при Николае I ведомства государственных имуществ. Тогда его возглавлял граф Павел Киселев и занималось оно … нет, не распродажей государственных имуществ, а их приумножением, в первую очередь за счет улучшения хозяйства многочисленного класса земледельцев — государственного крестьянства.

Министерство государственных имуществ, учрежденное в 1837, ведало семнадцатью миллионами государственных крестьян — число их и далее продолжало очень быстро увеличиваться.

Министерство госимуществ провело разнообразные мероприятия по развитию крестьянского самоуправления, облегчению податной нагрузки на крестьян, увеличению ссуд и пособий нуждающимся крестьянским семьям, введению кредитных товариществ и сберкасс, страхования от огня, строительству кирпичных заводов (для улучшения качества крестьянских жилищ) и образцовых специализированных ферм (для ознакомления с новыми технологиями), расширяло возможности крестьян в области оптовой торговли, передало крестьянским обществам миллионы гектаров леса. Даже защищало крестьянские общины от притеснений чиновников и рейдерства крупных землевладельцев. В ведомстве Киселева считалось, что увеличение материального и морального благополучия земледельцев автоматически приносит пользу и казне, государству.

Одним из важнейших направлений работы Министерство госимуществ было наделение землей малоземельных крестьян. Для этого организовано было масштабное переселение из центра на пустынные окраины (на основании правил 1842 года, 24–83 ст. Устава о благоустройстве в казенных селениях).

Обычно переселялись крестьянские семьи, которые имели менее 5 дес. на душу; в степной полосе переселенцы получали обычно более 15 дес. на душу, в нестепных районах — 8 (десятина=1,1 га). Ведомство государственных имуществ должно было заботиться о том, «чтобы переселенцы не были, сколько возможно подвержены дальним и затруднительным переходам, чтобы климат тех мест, куда они должны переселиться, по возможности менее отличался от климата, к которому они привыкли на родине». Земельные участки для переселенцев готовились заранее, в том числе заготовлялся хлеб, сено, рабочий скот и земледельческие орудия. Местные палаты госимуществ снабжали переселенцев продовольствием, обеспечивали удобным ночлегом, заботились о больных. На постройки отпускался бесплатно лес и выдавалась пособие до 60 руб. на семью (стоимость дома или 5–6 коров). Переселенцам предоставлялись 6-летняя льгота от воинского постоя, 4-летняя полная и 4-летняя половинная льгота от податей, сложение всех недоимок, а на три набора освобождение от рекрутской повинности.

Таким образом было переселено до 400 тыс. чел. Основными местами нового поселения были Воронежская, Харьковская, Тамбовская, Саратовская, Оренбургская, Астраханская губернии и Северный Кавказ. С 1845 года пошло уже активное переселение в западную Сибирь, Тобольскую, Томскую, Енисейскую губернии. В огромном большинстве случаев места для поселения были выбраны удачно, и поселки киселевских переселенцев достигли устойчивого благополучия, в том числе и в Сибири.

Как мне кажется, возрождение структуры, чья деятельность направлена на благополучие «государственных людей», как основы для благополучия государства, могло бы сыграть свою положительную роль и в наше время.

Киселевские переселения, которые не сопровождались «разорением переселенцев и бесплодным исканием новых мест», будут вспоминаться с ностальгией на протяжении почти 40 лет после либеральной реформы 1861 г. Но вот, в середине 1890-х случилось своего рода возрождение киселевской политики, хотя и с другой подоплекой. Это произошло в тесной связи со строительством транссибирской магистрали и созданием особого Комитета Сибирской железной дороги (1891).

Функции председателя Комитета была возложена императором Александром III на цесаревича Николая Александровича, который оставил их за собой и после восшествия на престол. Вице-председателем стал Н. Бунге. В распоряжение Комитета был предоставлен Фонд вспомогательных предприятий Сибирской железной дороги. Первоначальный размер этого фонда был определен в 14 млн руб., в 1897 было добавлено еще 7,9 млн руб., в 1901–5,25 млн руб. (общий размер достиг 21 млн), а по мере расходования этих денег ежегодно стало добавляться 3–4 млн руб. из бюджета Эти суммы были просто заоблачными по сравнению с тем, что выделялось на переселение во всё время с 1861 до 1895.

На Комитет было возложено дело заселения Сибири, которая фактически стала рассматриваться как район Сибирской железной дороги. Это относилось ко всем уездам, пересекаемым дорогой, что включало самые плодородные районы южной Сибири, полосы киргиз-кайсацкой степи и даже некоторые районы европейской России.

Комитет не был колониальной компанией в духе британской Ост-Индской или железнодорожным трестом, заботящимся только о прибыли. Он стал одним из высшим государственных учреждений Российской империи, причем совершенно на новаторских началах. Подведомственная ему территория пересекала в широтном направлении две трети территории России. Конечно, для министра финансов С. Витте транссиб был новым способом увеличить вывоз сельскохозяйственного сырья, но, тем не менее, Комитет ставил перед собой системную цель — увеличить благополучие сельского населения России. Первым делом Комитет решил обустроить в Сибири и Степном крае (киргизские степи) всех самовольных переселенцев с отводом им казенной земли и с распространением на них правил о пособиях.

Началось быстрое приготовление участков для переселения во всех уездах, которые пересекала новая трасса. Крупные землемерные партии с размахом приступили к землеотводным работам, на которые выделялось почти по полмиллиона руб. в год, в 12 раз больше чем для образования комитета. В среднем за год результатом землеотводных работ было 50 тыс. душевых долей, что достаточно для водворения свыше 100 тыс. взрослых переселенцев обоего пола. Резко увеличилось число продовольственных пунктов для переселенцев. Размер ссуд на семью переселенцев в 1895 был доведен до 100 руб.(стоимость нового дома), увеличен размер бесплатного отпуска древесины с казенных лесных складов; переселенцам стали также выдаваться земледельческие орудия, позднее открылись и станции проката сельскохозяйственной техники. В Западной Сибири приступила к работе гидротехническая экспедиция министерства земледелия. Она обследовала обширные таежные пространства, проводила мелиорационные работы в болотистых районах, устанавливала водосборные и другие ирригационые сооружения в степях юго-западной Сибири.

В Акмолинской области обращалось особое внимание на то, чтобы не нарушить земельные права киргизов (тогдашнее название казахов), отчего осталась без использования масса годных для колонизации земель. Для сравнения, строительство трансконтинентальных железных дорог в США сочеталось с масштабным присвоением индейских земель и истреблением бизонов; с 1867 по 1883 было уничтожено около 14 млн голов; для индейцев прерий наступили очень плохие времена — бизоны были их основным продовольственным ресурсом; поднявшиеся на борьбу сиу были в массе своей истреблены, уцелевшие ушли в Канаду…

Уже в 1896 число переселенцев в Сибирь достигло 200 тыс. чел. и продолжало держаться на высоком уровне до 1904 г. (а до 1890 г. среднегодовая цифра переселенцев в Сибирь составляла 25–50 тыс).

Опыт Комитета Сибирской железной дороги может быть востребован и сегодня — было бы желание. Речь идет об административно-хозяйственном образовании, привязанном к крупному транспортному пути и развернутому в широтном направлении. Безусловно, такая «широтная» единица сыграла бы большую роль и в развитии внутреннего рынка, и в удержании населения на востоке России и, возможно, направила бы туда миграционные потоки.

Новыми широтными администрациями было бы скреплено пространство России, изрядно уже порезанное меридиональными административными образованиями.

Но, конечно, самое важное для «широтного развития» — это создание новых магистралей. Даже бедная Россия при первой же возможности вкладывалась в развитие передовых транспортных путей; цари-то больше понимали в российской географии, чем нынешние президенты и олигархи.

· Ее хозяйственный аспект был существеннее военного;

· Она проходила в регионах, менее развитых в хозяйственном отношении, чем центр;

· Новые районы колонизации, как правило, имели еще более тяжелые климатические и транспортные условия, чем центральные районы, отдававшие переселенцев;

· Русская колонизация не ставила целью искоренение субстратных народов там, где они встречались, отсюда её специфическое «российско-имперское» уважение к правам и владениям других этносов;

· Наша колонизация проходила, в основном, при малом влиянии мирового рынка;

· Она удовлетворяла первичные потребности русского народа в земле и пище;

· Она проходила при высокой степени административной централизации, восполняющей недостаточную связанность территорий в рыночном, транспортном, информационном отношениях, однако при широком использовании разных форм самоорганизации и самоуправления.