• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Историческая причина появления и роста монастырских земельных владений заключалась не в том, что они были необходимы, как считал, например, прп. Иосиф Волоцкий, для процветания монастырской жизни, а, главным образом, в глубокой убежденности самих монахов, что монастырские владения не противоречат основам иноческого подвижничества. На этом ложном основании строили иосифляне свои воззрения, и под таким предлогом вели они полемику и борьбу с нестяжателями [408]. Несмотря на твердое убеждение в своей правоте, в религиозной обоснованности прав на эти владения, монастыри все–таки стремились подтвердить эти права еще и государственными актами. Поскольку государство, со своей стороны, было заинтересовано в юридической фиксации права монастырей на владение землей, но в то же время и в ограничении, насколько возможно, этого права ради собственной выгоды, получалось, что государство и Церковь оказывались то союзниками, то противниками. Можно утверждать, что ни одной стороне не удалось одержать решительной победы и не пришлось пережить настоящего поражения. Неопределенность и нерешенность вопроса о правах монастырей на землю благоприятствовали росту и даже расцвету монастырского хозяйства.

Расширению монастырских земельных владений способствовали различные привилегии (иммунитеты), пожалованные монастырям князьями и великими князьями [409]. Огромное значение для умножения числа привилегий на церковные владения имели ярлыки татарских ханов, которые, как уже было сказано, рассматривались церковной иерархией как основа для особых прав Церкви [410]. Ясно, что иерархи и отдельные монастыри стремились получить от своих местных (удельных) князей, а позже от великих князей жалованные грамоты, подтверждающие эти права, не только для того, чтобы защитить свои владения от притязаний светских (княжеских) учреждений, но, главным образом, чтобы юридически закрепить эти владения на будущие времена [411]. Права и привилегии монастырей обосновывались и защищались рядом различных документов [412].

Важнейшим документом являлась жалованная грамота. Когда создавался новый монастырь, его основатель старался получить от великого князя или царя жалованную грамоту, в которой бы точно определялись границы земельных владений, одновременно — особенно это относится к XVI в. — монастырь получал от великого князя или царя право принимать переселенцев из других мест [413]. Жалованные грамоты нередко являлись льготными грамотами, которыми монастыри, их насельники и все живущие на монастырской земле освобождались от выплаты податей государству; такие льготы обычно давались на определенный срок — на 10 или 15 лет. Очень часто, если не всегда, эти привилегии касались также наследственных боярских вотчин, подаренных монастырю (зачастую уже при его основании), а также крестьян–старожильцев, которые жили в этих вотчинах еще до получения монастырем жалованной грамоты. Очень редко льготные грамоты выдавались бессрочно [414]. Вместе с жалованной грамотой выдавалась обычно и несудимая грамота, которая освобождала монастырь, его крестьян и работников от подсудности государственным властям и наделяла судебными правами настоятеля, за исключением уголовных дел — кражи, разбоя и убийства [415]. Если все эти права и привилегии значились в одной жалованной грамоте и монастырь получал полное освобождение от податей (пускай даже на определенный срок) и от подсудности государственной власти, то такая жалованная грамота называлась тарханной грамотой, или тарханом. Эти тарханы выдавались редко, и в 1584 г., по приговору Собора, выдача их была совершенно прекращена [416].

Упомянутые документы являются источниками по государственному праву той эпохи касательно церковных и монастырских владений. Они могут быть восполнены различными документами, носящими частноправовой характер.

На первом месте стоят здесь так называемые уставные грамоты великих князей и митрополитов, которые регулируют правовые взаимоотношения между митрополитом и находящимися в его епархии монастырями (если они не освобождены от подсудности митрополиту особыми жалованными грамотами) [417]. Когда в результате споров о границах владений по царскому или судебному приговору составлялись определенные документы, эти документы назывались правовыми грамотами [418]. При дарении владений (главным образом, вотчин) прежний владелец имения выдавал монастырю данную грамоту [419], которой передавали все права и привилегии, связанные с подаренным владением, а обители старались подтвердить эти данные грамоты жалованными грамотами. Монастыри нередко менялись частью своих владений между собой или с частными землевладельцами. Эти обмены удостоверялись меновыми грамотами [420]. Обмены особенно характерны для конца XVI и 1–й половины XVII в., когда постановлениями Соборов покупка земли была ограничена или вовсе запрещена. При установлении спорных границ между соседними владениями местные власти выдавали заезжие грамоты. Для монастырей эти грамоты имели особое значение, ибо многие обители вели продолжительные тяжбы с соседями о границах своих владений (особенно на севере — с крестьянами) [421]. Наконец, следует упомянуть еще документы под названием «закладная запись», или «кабала», в которых фиксировались права на деньги или имения, отданные в залог [422].

Таковы государственные и частноправовые документы, которыми подтверждались права монастырей на земельные владения.

Приобретение новых владений совершалось разными способами. Главным из них было пожалование великого князя или царя, которое на практике совершалось по челобитной основателя монастыря одновременно с созданием обители и подтверждалось жалованной грамотой. При восшествии на престол нового царя настоятели монастырей спешили заручиться от него подтверждением уже выданных жалованных грамот; это делалось также в тех случаях, когда в результате пожара или разрушения монастыря жалованная грамота пропадала, что случалось со многими обителями, например, во время Смуты. Вторым видом приобретения были земельные или денежные дары от частных лиц; эти дары подтверждались данными грамотами или завещанием — духовной, когда даритель хотел, чтобы его имение перешло монастырю после его смерти. Большие монастыри в основном обогащались путем многочисленных покупок обрабатываемой земли, лесов, рыбных ловлей и солеварен, которые фиксировались в купчих. С 1551 г. всякая купля земли должна была регистрироваться в Приказе Большого дворца, «с доклада царю», а после 1580 г., как уже было сказано, купчая приобретала законную силу лишь на основании специальной жалованной грамоты царя. Когда cоборными постановлениями приобретение земли покупкой было официально запрещено, монастыри находили возможность обойти эти запреты путем разного рода обменов земельными владениями. Еще одним способом приобретения было получение владений в залог, что монастыри делали довольно часто, попирая священные каноны, запрещающие духовенству и монашеству ростовщичество. Как уже было сказано, регулировались эти операции закладными записями.

Для истории монастырских владений и монастырского хозяйства особое значение имеют также писцовые книги XVI–XVII вв. и переписные книги XVII в. Это очень важные источники, которые позволяют судить о колонизационной деятельности монастырей, о постоянном росте их владений и развитии монастырского хозяйства [423].

Прежде чем перейти к характеристике монастырского хозяйства, упомянем еще два обстоятельства, которые имеют важное значение для обсуждаемого нами вопроса. Первое — это так называемая опричнина царя Ивана IV, которая повлекла за собой передачу многих боярских вотчин в руки монастырей; второе — сельскохозяйственный кризис в Московском центре во 2–й половине XVI в.

Опричнина, эта страшная и кровавая реформа царя Ивана, была правильно освещена лишь в начале XX в., главным образом, в работах историка С. Ф. Платонова и его учеников [424]. С одной стороны, эта реформа носила политический характер и была всего лишь продолжением старой политики московских великих князей, направленной против удельных князей и их потомков (княжат) и укреплявшей самодержавие царя; с другой стороны, это была реформа аграрного характера. Многие вотчины, отнятые у княжат и бояр, были разделены на мелкие наделы и переданы в поместья служилым людям. Опричнина лишила боярство общественно–политического значения и вызвала его разорение. Новые правила ратной службы (1570) были для бояр и многих служилых людей трудными и почти непосильными. Все это вынуждало боярские семьи продавать или закладывать свои наследственные вотчины. А покупателями могли быть только монастыри: они одни в середине XVI в. имели в своих руках денежный капитал; лишь монастыри нисколько не пострадали от опричнины [425].

Сельскохозяйственный кризис XVI в., который привлек к себе внимание властей и, как установил С. Ф. Платонов [426], заставил их принять определенные меры (около 1570 г.), был, в сущности, логическим результатом энергичных политических и хозяйственных усилий Московского государства в первую половину правления царя Ивана IV. Борьба с казанскими татарами, Ливонская война, вначале успешная, а потом неудачная, защита южных границ от набегов крымских татар и ногайцев — все это составляло политическую сторону кризиса; опричнина, новый строй ратной службы и связанные с ним изменения в раздаче поместий, главного капитала правительства, обширная колонизация завоеванных земель составляли экономическую сторону кризиса и углубляли его. Положение жителей центральных областей — главным образом междуречья Оки и Волги — из года в год становилось все более трудным. Для мелких служилых людей, поместья которых приносили мало дохода (отчасти из–за примитивных способов обработки земли), а также для крестьян, сидевших на этой земле и сильно пострадавших от хозяйственных трудностей, становились насущно необходимыми поиски лучших условий жизни. В наследственных вотчинах и у живших там крестьян дела шли не лучше. В то же время земли по обеим сторонам Средней Волги, Понизовье и южные степи открывали неограниченные возможности для поселенцев. Да и правительство нуждалось в тысячах людей для вооруженной защиты и сельскохозяйственного использования этих районов. Новым колонистам давалось много земли, новые монастыри звали крестьян в свои владения и предлагали им лучшие условия жизни в сравнении с Московским центром. Начался сильный отток населения из центра в новые области — настоящее переселение, или «разброд», как выражаются источники той эпохи, в результате чего разразился хозяйственный кризис и центральные области пришли в запустение. Многие из монастырей центра страны тоже сильно пострадали от этого кризиса, в то время как на хозяйственное развитие монастырей Понизовья кризис оказал благоприятное воздействие.

Обобщенная оценка этих двух обстоятельств (более подробно остановиться на них мы, к сожалению, не имеем возможности) была необходима, чтобы показать, что вопрос о монастырских владениях и монастырском хозяйстве проливает свет и на различные стороны политической и хозяйственной жизни Московского государства и что монастыри и их насельники, бежавшие от мира и мирских попечений, были снова вовлечены в заботы этого мира.

На развитие монастырского хозяйства влияло множество факторов: религиозное и историческое значение монастыря, причем большую роль играло имя основателя, причисленного Церковью к лику святых или пользовавшегося большим почитанием у народа, местные условия, отношения с царской семьей; не меньшее значение имели хозяйственные способности и предприимчивость настоятелей и других лиц, облеченных властью в монастыре, которые неустанно пеклись о хозяйственном благополучии монастыря и часто с непонятной для нас настойчивостью и упорством стремились ко все большему обогащению своей обители. Было бы неправильно видеть в этом лишь отрицательные черты характера отдельных настоятелей или монахов. Тут мы обнаруживаем нечто характерное для религиозности той эпохи: убежденность в том, что роскошь в украшении монастырей и церквей угодна Богу (это, кстати сказать, весьма остро критиковалось нестяжателями); в этой роскоши видели служение во славу основателя обители и всей Русской Церкви. Кроме того, не надо забывать, что многие монастыри занимались благотворительностью и в тяжелые времена оказывали помощь государству и народу.

Основные особенности развития монастырского хозяйства в XVI–ХVII вв. можно показать на примере отдельных монастырей. Эти особенности, с незначительными отклонениями, проявлялись в монастырях, расположенных в разных областях страны.

Нам уже известна история создания знаменитого Троице–Сергиева монастыря. Его основатель св. Сергий († 1392) не заботился о земном преуспеянии своей обители; согласно его аскетическим воззрениям, монахи должны жить в воздержании и бедности и питаться трудом своих рук. И все–таки можно предполагать, что уже в последние годы его жизни монастырь получил в дар первые земельные владения [427]. От эпохи настоятельства второго игумена, прп. Никона (1392–1428), до нас дошли сведения об обширных приобретениях монастыря, частично полученных в дар, частично купленных. В конце XV в. монастырь владел землей с деревнями, в которых жили крестьяне, снимавшие эту землю в аренду [428]. В течение XVI в. монастырские владения продолжали расти. В конце столетия, согласно описи 1593/94 г., монастырь владел более чем 2500 деревнями и починками, которые в основном (около 3/4) были получены в дар, лишь 1/4 приходится на покупки [429]. Очень характерно для монастырского хозяйства то обстоятельство, что в 1–й половине XVI в. монастырские власти в основном сдавали землю в аренду крестьянам, а в последней четверти этого столетия стремились уже расширить размеры земельных угодий, на которых велось собственно монастырское хозяйство; эти угодья обрабатывались многочисленными монастырскими слугами и монастырскими детенышами, а также крестьянами, которые отбывали на них барщину [430]. В кризисные годы XVI в. и в Смуту XVII столетия монастырь, несмотря на некоторые потери из–за беглых крестьян и связанного с этим бегством уменьшения запашек, выстоял в хозяйственном отношении. В 1620 г. монастырские земли обрабатывались в таких же размерах, как и в 1593/94 г. [431] По писцовым книгам 1646 г., во всех владениях монастыря было 16838 дворов, в которых жили крестьяне, монастырские детеныши, бобыли [432] и монастырские ремесленники [433]. Так в течение трех столетий малая обитель прп. Сергия превратилась в огромное хозяйственное заведение Древней Руси. Иностранцы, приезжавшие в Москву, писали, что покупки монастыря в конце XVI в. — как считал Д. Флетчер — потребовали более 100000 тогдашних руб. (около 5 млн. золотых руб. 1914 г.) [434]. Глубочайшее почитание святого основателя обители было причиной многочисленных даров и пожалований, а также жалованных и несудимых грамот от великого князя и царя — все эти милости составляли основу обогащения монастыря, они были причиной того, что жизнь в монастыре в XIV в. так непохожа была на жизнь там же в XVII в. [435]

На другой основе развивалось хозяйство Кирилло–Белозерского монастыря, который тоже относился к самым прославленным обителям Московской Руси. Во времена своего основателя, прп. Кирилла Белозерского († 1427), обитель была известна строгостью общежития, за что ее очень ценили, причем она заслужила признание и похвалу прп. Иосифа Волоцкого [436]. После кончины Кирилла и до 80–х гг. XV в. его монастырь подавал пример истинно подвижнического иноческого жития и был тесно связан с идеей нестяжательства. Но в XVI в. началось снижение прежнего высокого строя жизни, и времена великого основателя обители стали казаться исторической легендой [437]. Уже в XV в., до 1521 г., монастырь обогащался за счет многочисленных пожалований великого князя и приношений боярских семей, кроме того, он покупал — а капиталы его складывались из денежных подарков — много земли, главным образом у мелких землевладельцев и даже у крестьян [438]. Это стремление к приобретению не уменьшилось и после постановлений Стоглава 1551 г. Как раз после этого Собора монастырь заключил многочисленные сделки о приобретении земли, противоречившие соборным постановлениям. Только за 1551–1555 гг. монастырь приобрел 19 новых земельных владений, в 1564–1572 гг. монастырские власти продолжали приобретать все новые и новые земли. Монастырь покупал наследственные вотчины бояр, поместья служилых людей, маленькие наделы крестьян. Когда указом 1572 г. было запрещено дарить монастырям земельные владения, монастырь начал приобретать солеварни и участки в городах. Даже после Собора 1580 г., который вообще запретил монастырям приобретение земли, игумен, проявив большую ловкость, сумел добиться от царя жалованной и несудимой грамоты, по которой монастырю дозволялось приобретать новые владения [439]. Уже в 1473 г. монастырь произвел точную опись своих владений [440]. В самых древних из сохранившихся монастырских писцовых книг (за 1543/44 г.) упомянуто в одной только Белозерской земле 399 деревень и починков, находившихся во владении монастыря [441]. На земле, приобретенной в 1543–1595 гг., находилось не менее 284 деревень и починков. Земли монастыря в 80–е гг. XVI в. располагались в 13 уездах Московского государства, только в 8 из них было больше 5000 десятин обрабатываемой земли [442]. Сразу же после Смуты монастырь продолжил свои приобретения. Уже в 1615 г. монастырь получил от юного царя Михаила жалованную грамоту на солеварни возле городка Ненокса с земельными участками в городе, с лесами, покосами, рыбными ловлями и прочим [443]. По переписным книгам 1646 г., в монастырских владениях стояло 3854 крестьянских двора [444].

Третьим примером будет у нас городской монастырь — ярославский Спасский [445], один из древнейших на Руси. В летописи он упоминается впервые под 1216 г., основал его князь Константин Ярославский, тогда же была заложена каменная монастырская церковь, строительство которой завершилось через восемь лет [446]. В конце XV в. (1463) монастырь, после обретения почивающих там мощей князей–чудотворцев Феодора († 1299), Давида и Константина, занимал видное место среди почитаемых народом святынь [447]. Особое значение монастыря было подчеркнуто церковной иерархией через возведение настоятеля обители в сан архимандрита [448].

Владения монастыря состояли в основном из обрабатываемой земли, очень обширных покосов, заливаемых в весеннее половодье, и молодого леса. Уже в 1321–1345 гг. монастырь получил несудимую грамоту от удельного князя Василия Ярославского. При архимандрите Христофоре, то есть между 1464 и 1466 гг., великий князь Иван III пожаловал монастырю несудимую грамоту, из которой видно, что у Спасского монастыря была своя солеварня, в 1478 г. он приобрел еще одну солеварню; в 1490, 1508 и 1516 гг. последовали новые покупки распаханной земли с деревнями и починками [449]. В 1538, 1545, 1547 и 1550 гг. монастырь получил очень богатые вклады на помин души от князя С. Ф. Курбского и пожалования от царя [450]. После Стоглава, в 1555 и 1556 гг., монастырь совершал обмены «с царем»; интересно, что правительству монастырь предлагает имения с деревнями, а для себя просит ненаселенную землю [451]. В 1564 г. царь Иван дарит монастырю землю с деревнями, в 1562 г. монастырь получает вклад на помин души от боярина князя И. В. Пенькова, а в 1564 г. — дар от князя Д. Засекина [452]. Итак, в течение 50–60–х гг. владения монастыря значительно выросли, из этого видно, насколько практически не важным был приговор от 11 мая 1551 г. Недаром иосифлянское большинство Стоглава ввело в этот приговор оговорку, что монастыри и впредь могут получать имения как вклад на помин души. Обмен владениями не был еще запрещен, и Спасский монастырь использует эту возможность: он совершает обмены с самим государством — хороший пример того, как легко было обойти приговор от 11 мая 1551 г. [453]

Из писцовых книг Спасского монастыря за 1628–1631 гг. [454]можно составить следующую характеристику размеров монастырских владений:

пашня 15993 5/8 четвертей (7997 десятин)

покосы 18745 копен (937 1/4 десятины)

лес 994 3/4 десятины

крестьянских дворов 1947

бобыльих дворов 1374

дворов монастырских слуг 163

всего 3484 двора в 554 деревнях

Из писцовых книг 1646 г. видно, что в это время в монастырских владениях насчитывалось 3183 крестьянских и бобыльих двора, а по писцовым книгам 1678 г. числилось уже 3915 дворов [455]. То есть с 1646 по 1678 г. в монастырских владениях прибавилось не менее 732 крестьянских дворов, и произошло это после Уложения 1649 г., когда формально приобретение новых дворов было запрещено [456]. После переписи 1678 г. увеличение числа дворов было незначительным, так как в 1696 г. у Спасского монастыря их было лишь 4049 [457].

Характер развития монастырского хозяйства в XVI в. можно проследить и по истории Иосифо–Волоколамского монастыря. Этот монастырь, приобретший благодаря своему основателю, прп. Иосифу, совершенно особое церковно–политическое значение, в XVI в. располагал богатым хозяйством. В XVII в. хозяйство этого монастыря почти не росло, возможно, это связано с тем, что значение монастыря уже было несопоставимо с его значением в предшествующем столетии. Хотя Иосифов монастырь в XVI в. имел огромное политическое влияние, но от этого он не стал таким же благодатным местом, как, например, Троице–Сергиев или Кириллов монастыри. Народное благочестие судит о религиозных святынях иначе, чем церковная иерархия; этот факт довольно часто бросается в глаза историку Русской Церкви.

Основанный в 1479 г. около городка Волока Ламского, который в XV–XVI вв. был одним из самых бойких торговых центров Московской Руси, Иосифов монастырь сумел уже в первое столетие своего существования стать крупным хозяйственным заведением [458]. Первые земельные владения монастырь получил в дар от князя Бориса Волоцкого в 1488–1495 гг.; всего за 100 лет, до 1591–1592 гг., монастырь приобрел не менее 153 новых имений в дар и на помин души; вклады на помин души были по тому времени очень велики и в сумме составили 30861 руб. (более 1,5 млн. золотых руб. по курсу 1914 г.) [459]. Записи об этих вкладах вносились в монастырский синодик. В одном из первых синодиков монастыря рукой самого прп. Иосифа сделана такая запись: «Через эти спасительныя и душеполезныя книги всякая благая приобретаем в нынешнем веце и в будущем… Пища же, житие, одежда, и обужа, и келейное устроение, и ежели в кельях всяческих нужных вещей доволь, еще же и села, и вертограды, и реки, и езера, и пажитки, и всякая животная и четвероногая» [460].

Все это позволило монастырским властям уже в 1543–1566 гг. обнести монастырь каменной стеной — по тому времени очень дорогое предприятие; возведены были и другие монастырские строения [461]. Имения монастыря, расположенные в основном в центральных уездах, составляли 26170 десятин пахоты, лесов и покосов, с 40 деревнями и починками; они были разделены на пять участков и управлялись распорядительными, деловыми монахами [462]. Постановления Стоглава очень мало повлияли на хозяйственное процветание монастыря. После 1550 г. он получил в дар и по завещаниям более 60 деревень с землей. Экономическое и финансовое положение монастыря было настолько прочным, что он, в отличие от других обителей, не занимался продажей и закладом своих земельных владений [463]. Блестящее состояние финансов монастыря объясняется тем, что жалованные и несудимые грамоты освобождали его от всех налогов и выплат, кроме «ямских денег» и «стрелецких хлебных сборов» [464]. Сельскохозяйственный кризис 60–70–х гг. XVI в., несмотря на жалобы монастырских властей на то, что половина земли не обрабатывается, поскольку крестьяне в бегах, на деле мало сказался на хозяйстве монастыря [465], потому что здесь скорее, чем в других обителях, поняли, что выгодно изменить систему ведения хозяйства. До тех пор монастырь сам обрабатывал свою землю, или, поделив ее на мелкие наделы, сдавал в аренду бедным крестьянам, у которых не было своего хозяйства, либо сажал на эти наделы так называемых монастырских детенышей. От этих арендаторов монастырь ежегодно получал плату — оброк [466]. После кризиса, примерно с 1591/92 г., монастырские власти стремились увеличить собственную запашку, а крестьян с оброка переводить на барщину — для монастыря было выгоднее иметь собственные запасы хлеба и продавать их [467]. Во время Смуты у Иосифова монастыря были хозяйственные трудности, и многие крестьяне бежали из его владений; в 1619 г. монастырь получил от юного царя Михаила позволение возвращать беглых крестьян назад [468]. XVI в. был для обители временем расцвета, позже, после Смуты, хозяйство ее сократилось. По переписи 1646 г. она владела лишь 1104 крестьянскими дворами и в этом отношении стояла на 19 месте среди 439 монастырей; в 1661 г. в ее владениях насчитывался всего 991 крестьянский двор [469].

Чтобы сделать общую картину монастырского хозяйства наглядней, обратимся к одной из областей страны, а именно к Понизовью, ибо, используя богатый материал по этой области, мы можем основательно осветить нашу тему [470]. Напомним, что, с одной стороны, для монастырской колонизации здесь было свободное поприще, а с другой — колонизация тут связана была не с почином отдельных подвижников, как на севере, а инициировалась государством и церковной иерархией. В предыдущей главе мы уже говорили о том, насколько широкий размах приобрела в Понизовье монастырская колонизация в XVI–XVII вв., мы указали и на основные направления этой колонизации, показали количество новооснованных монастырей, время и характер их основания. По писцовым книгам 1565–1568 гг., то есть составленным через 13–15 лет после того, как московское правительство приступило к колонизации Понизовья, церковные и монастырские владения были здесь еще сравнительно невелики. Таблица показывает размеры различных владений в Понизовье [471]:

Пахота в четвертях (1 четверть = 1/2 десятины)

Владельцы Казанский уезд Свияжский уезд

Поместья служилых людей 18243 20644

Государева земля 6225 42191,6

Казанский архиепископ 2087,5 Монастыри 493 2086,4

Церковные приходы 15 174

Чуваши и татары ? 51944

Жители посадов 700 ?

Монастырское землевладение здесь только начинается, но владения отдельных монастырей растут очень быстро. Это относится, например, к Троицкому монастырю (основанному в 1551 г.) [472], который за короткое время многократно умножил свои владения:

Из наличного материала видно, что основание новых монастырей в XVI в. играло определенную роль в колонизации Понизовья, поскольку монастыри много сделали для хозяйственного оживления экономики края. Своим хозяйственным ростом они в основном обязаны тому, что богатые земли этой области привлекали крестьян из других мест государства. Это переселение на восток связано также с сельскохозяйственным кризисом центра в 70–80–е гг. Для новых колонистов, которым нужны были средства на обзаведение хозяйством, монастыри были лучшими помощниками. Новые крестьянские поселения возникали на монастырской земле или вблизи нее. Когда обзаведение крестьянского двора шло плохо, крестьянин из–за недостатка в деньгах или продовольствии вынужден был просить монастырь о помощи. В результате вскоре составлялись договоры — поручные записи с тем или иным монастырем [473].

До конца XVI в. крестьяне, поселившиеся в вотчине или на монастырской земле, были свободными арендаторами, то есть по договору с владельцем земли они отдавали ему часть урожая (от 1/5 до половины); обычно они назывались «половниками». Наряду с этим они платили владельцу оброк (деньгами или натурой) и выполняли для него различного рода работы — в монастырях это называлось «монастырским изделием». Договоры об аренде — порядные обычно не фиксировались на бумаге; в разных документах мы находим такие свидетельства: «А порядная запись промеж нами не была, верилась с ним Божиею правдою» [474]. В XVI в. размеры оброков и объем барщинных работ не всегда определялись точно; порядные XVII в., которые теперь обычно составлялись в письменном виде, тоже не всегда строго определяли обязанности арендаторов [475]. Поскольку положение крестьян в разных областях и на разных монастырских землях было далеко не одинаковым, древнерусские крестьяне, с их прирожденной страстью к переселению [476], часто отправлялись в путь в поисках лучшей земли и более богатых монастырей. Земли Понизовья предоставляли им в этом отношении возможности для успешного хозяйствования, что усиливало приток крестьян на земли здешних монастырей.

Большое значение для экономического развития монастырей Понизовья имело то обстоятельство, что беды Смуты меньше коснулись Понизовья, чем западных и центральных областей страны [477]. Некоторые владения монастырей сильно пострадали от Смуты, но этот ущерб нельзя и сравнивать с тем, который понесли монастыри центральных областей государства, где многие обители совсем запустели [478]. Что касается размеров земельных владений монастырей Понизовья, то на этот предмет у нас, к сожалению, нет точных сведений. О владениях некоторых монастырей у нас нет никаких данных; по другим монастырям наши источники неполны. Писцовые книги 20–х гг. и переписные книги 1646–1678 гг. либо сохранились не полностью, либо вовсе утрачены.

Из переписных книг 1646 г. мы можем извлечь сведения лишь о 13 монастырях Казанского уезда, которые в совокупности владели землей с 2573 крестьянскими дворами [479]. Согласно П. Смирнову, на основании переписных книг 1646 г. можно считать, что все монастыри уезда владели землей с 2706 дворами [480]; разница в 133 двора приходится на другие монастыри. О росте монастырского землевладения, к сожалению, ничего сказать нельзя. По переписным книгам 1646 г. можно заключить, что в уездах Понизовья монастыри владели землей с 4567 крестьянскими дворами [481]. В переписных книгах 1678 г. содержатся более подробные сведения о земельных владениях и числе крестьян 36 монастырей [482] и о числе крестьянских дворов на землях 21 монастыря [483]. В то время как этот 21 монастырь в 1646 г. владел землей с 3057 крестьянскими дворами, по описи 1678 г. на землях этих же монастырей было лишь 2425 дворов. И после 1678 г. некоторые монастыри продолжали терять крестьянские дворы [484]. В течение 1–й половины XVIII в. был проведен ряд мероприятий, направленных на то, чтобы взять монастырские владения под государственный контроль (об этом мы будем рассказывать ниже), доходы от этих владений использовать в государственных целях, а часть владений секвестрировать. По данным 1744 г., 14 монастырей Казанской епархии владели землей с крестьянами в количестве 15131 душа [485]. Когда в 1762 г., то есть 18 лет спустя, для Петра III был составлен новый перечень церковных и монастырских владений, то за 38 монастырями Казанской епархии числились 14517 крестьянских душ [486].

Такова общая картина развития монастырского хозяйства в одной из областей Московского государства в XVI–XVII вв. Не во всех областях страны процесс этот протекал одинаково, мы могли бы сделать еще несколько экскурсов для характеристики местных условий, но считаем целесообразным сейчас обратиться к монастырским владениям в Московском государстве в целом, чтобы потом перейти к характеристике внутренних отношений в этих владениях и роли монашества в монастырском хозяйстве.

Нет возможности точно определить количество всей земли, принадлежавшей монастырям в XVI–XVII вв. Писцовые книги — важнейший источник по этой проблеме — по многим местностям вообще утеряны, по некоторым же сохранились лишь в отрывках. Описи многих монастырей сообщают часто неточные сведения о монастырских земельных владениях, кроме того, хотя монастырские власти заботились о сохранении списков с писцовых книг, все же во многих монастырях они пропадали. Лишь обобщая сведения из разных источников, что вынуждены были делать, например, Рожков, Ю. Готье и др., можно составить целостную картину по некоторым областям страны. Иностранцы, которые посещали Москву в XVI или XVII в., свои оценки строили больше на высказываниях разных лиц, чем на знании приказных документов. И все же эти оценки можно принять без особой критики, ибо они более или менее соответствовали действительности. Слова некоего Климента Адамса, посетившего Москву в 1553 г., о том, что «tertiam fundorum partem totius imperii tenent monachi» [третья часть земли всего царства принадлежит монахам], подтверждаются замечаниями других иностранцев. Англичанин Джером Горсей, который безвыездно жил в Москве с 1572 по 1590 г., ссылается на слова царя Ивана IV, сказанные им на Соборе 1580 г., о том, что русское духовенство «владеет третьей частью всего царства». То же самое говорил и швед Петер Петрей, посетивший Москву в конце XVI и начале XVII в. и в 1615 г. опубликовавший путевые заметки о Московском государстве [487]. С. Ф. Платонов в своих превосходных «Лекциях по русской истории» считает вполне достоверным, что в конце XVI столетия в руках духовенства, митрополита, архиерейских кафедр и монастырей находилось до 37% всей пашни [488], а еще — леса и покосы.

В пяти уездах Московского центра одни только монастыри владели 230721,8 четверти (=115360,9 десятины) земли [489]. И в Новгородской земле владения монастырей в XVI в. были очень велики [490]. Монастырские владения в Поморье (уезды Устюжский, Сольвычегодский, Двинский, Тотемский, Архангельский) и в Вятской земле в XVII в. были огромными [491]. О Понизовье мы уже говорили. Невелики были монастырские владения лишь на западе (за исключением новгородских монастырей) и на юге, на границе со степью, где правительство очень бережливо относилось к земле, которую оно верстало служилым людям в поместья [492].

Для хозяйства многих монастырей большое значение имели города и слободы, расположенные на монастырской земле и платившие обителям большие денежные оброки. Город Осташков наполовину принадлежал патриаршему престолу, наполовину — Иосифо–Волоколамскому монастырю; город Тихвин расположен был на земле Тихвинского монастыря; слобода Непокок принадлежала Кириллову монастырю; слобода города Боровска — Пафнутьеву монастырю. И все это лишь отдельные примеры [493]. Почти у всех больших монастырей были так называемые монастырские слободы, расположенные на монастырской земле и населенные ремесленниками, работавшими на монастырь. Все эти города, слободы и поселения особыми жалованными и несудимыми грамотами были освобождены от податей в пользу государства и приносили монастырям очень большой оброк деньгами и натурой [494].

О размахе монастырского хозяйства в XVII в. говорит число крестьянских дворов, расположенных на монастырской земле, — эти сведения мы извлекаем из переписных книг. По переписным книгам 1646 г. видно, что на землях, принадлежавших церковным учреждениям, находилось не менее 109267 крестьянских дворов [495]:

во владениях патриаршего престола: 6481 двор

во владениях архиерейских кафедр: 10857 дворов

во владениях 439 монастырей: 91829 дворов

В 1661/62 г. еще раз была проведена перепись крестьянских дворов, расположенных на монастырских землях; однако нужно заметить, что в Монастырском приказе перепись делалась по сведениям, которые давали сами монастырские власти, не исключено, что в действительности число крестьянских дворов было несколько выше, но монастыри утаивали часть дворов. По этой переписи 476 монастырей владели землей с 87907 крестьянскими дворами [496], а в 1696 г. на монастырской земле было 102476 дворов [497]. Если считать, что на каждый двор приходилось четверо взрослых трудоспособных мужчин — раздела дворов крестьяне всегда избегали из–за податей, — то окажется, что на монастырских землях занято было больше полумиллиона одних только мужчин, а вместе с женщинами и детьми, по крайней мере, еще полмиллиона душ [498]. Уже из этих цифр виден размах монастырского хозяйствования и его значение для экономики Московского государства в целом. Этим и объясняется тот факт, что Петр Великий при проведении своих реформ, которые, собственно, в первую очередь должны были облегчить финансовые трудности, связанные с Северной войной, особое внимание обратил на монастырские капиталы. Богатые хозяйства монастырей оказались превосходными источниками, из которых он мог черпать необходимые средства.

Мы пытались дать общую картину монастырского хозяйства и его развития. Чтобы сделать ее более наглядной, нужно охарактеризовать внутренние хозяйственные отношения в монастырских владениях и участие монахов в ведении хозяйства. Из этой характеристики мы увидим, сколько монастырских насельников заняты были мирскими делами и тем самым отвлекались от истинного монашеского делания, от духовного подвижничества.

Говоря о монашестве XIV–XV вв., мы приводили характерные примеры того, как возникали в то время новые обители: почти каждый основатель монастыря стремился правовыми документами закрепить за монастырем землю, на которой тот стоял, — вначале это была только деревянная церковь да несколько деревянных келий. Может быть, не всегда перед внутренним взором основателя предносился образ процветающего хозяйства, вырастающего на месте его маленькой пустыни; в ту пору он заботился главным образом о том, чтобы защитить обитель от соседей (напомним еще раз о порой враждебном отношении окрестного населения к новым монастырям), и о том, чтобы дать братии возможность возделать огород или посеять хлеб. Так появлялись первые жалованные грамоты на земли, на которых стояли монастыри. Потом приходили преемники: новые игумены, новая братия; они уже не в такой степени вдохновлялись аскетическими идеалами, как основатель обители. Жития некоторых строгих подвижников и истории основанных ими обителей отмечают одну закономерность, может быть самую характерную для древнерусского иночества: земная слава подвижника, который часто вскоре после своего преставления почитался как местно чтимый святой, вела к обогащению основанной им обители и обмирщению монахов. От благочестивых почитателей святого в монастырь рекой текли приношения — вещи, деньги, земельные угодья. Территория монастыря росла из года в год, монастырю принадлежала уже не только примыкающая к нему земля, но часто и земельные владения, расположенные довольно далеко от обители, порой вообще в другой местности [499]. Возникала необходимость пещись о новом имении, иметь за ним постоянный надзор. На подаренных землях жили крестьяне, и приходилось регулировать их отношения с монастырем и с государством.

Следует пояснить одну особенность монастырского землевладения. Как землевладельцы монастыри обладали полным правом собственности на подаренную им землю, что на правовом языке Московского государства обычно именовалось «вотчинным правом» [500]. Как землевладельцы монастыри обязаны были выплачивать государству все подати, наложенные на принадлежавшие им земли, в то же время весь оброк, который сдавали крестьяне, жившие на монастырской земле, поступал в монастырь. Объем податей, которые монастыри вносили за землю в казну, и взаимоотношения между монастырем и крестьянами регулировались жалованными и несудимыми грамотами, придававшими этим отношениям законную силу [501].

В зависимости от своего владельца земля, обработанная и необработанная, именовалась государевой, или дворцовой, землей — если она принадлежала государству; вотчинной землей — если она принадлежала потомкам удельных князей или боярам как их наследство, то есть вотчина; поместной землей — если она версталась служилым людям в оплату за их службу государству. Земля, принадлежавшая митрополитам, архиерейским кафедрам, монастырям и приходам, именовалась церковной землей, а в зависимости от владельца — митрополичьей, архиерейской и монастырской.

Население в Московском государстве делилось на группы в соответствии с обязанностями по отношению к государству и правами, связанными с этими обязанностями. Представители этих групп в качестве владельцев земли определяли правовой статус принадлежавшей им земли; позже, со 2–й половины XVI в., правовая практика определяла эту взаимосвязь в обратном порядке, то есть пользование землей того или иного типа определяло принадлежность владельца к определенной категории населения, в отношении к государственной казне.

В основном население разделялось на две группы: 1) белопоместцы и 2) тяглые люди. К первой группе относилось духовенство и служилые люди (бояре и помещики), которые за свою землю исправляли службу — церковную или государеву; ко второй группе принадлежали люди, обязанные платить подати — деньгами или натурой. Поэтому и земля в Московском государстве делилась на две категории: «белая» и «черная» земля. Белой называлась земля, принадлежавшая лицам, свободным от податей, а черной — земля, принадлежавшая тягловым людям [502].

Земля, принадлежавшая монастырю, могла быть и белой, и черной. Было почти общим правилом, что та земля, на которой располагался сам монастырь с церковью или церквами, с кельями настоятеля и братии, с трапезной и службами, была белой землей и специальными жалованными грамотами освобождалась от тягла. Эта земля обычно была обнесена каменной стеной или деревянным забором. Монастырский огород, монастырская пашня, которая обрабатывалась самой братией или монастырскими слугами и крестьянами, обязанными по договору с монастырем выполнять для него разного рода работы, тоже считались белой землей. Обычно, но не всегда, особыми жалованными грамотами обелялась и часть монастырских имений, расположенных рядом с монастырем или в других местах. На белую землю у монастырей было полное право собственности.

Но монастыри могли владеть и черной землей, которая, хотя и называлась монастырской землей, но находилась в других правовых и фискальных отношениях с государством — в таких же, как и всякая другая черная земля. Часто монастыри покупкой, обменом или через вклады на помин души приобретали земельные владения с деревнями и поселениями, которые относились к тяглой, черной, земле. Переходя во владения монастыря, эта земля оставалась черной, и монастыри брали на себя обязательство выплачивать государству деньгами и натурой все те подати, которые и раньше лежали на ней. В XVII в., главным образом на севере, возникали так называемые черные монастыри, которые с самого начала строились на черной земле и все владения которых были тяглыми [503]. Из истории отдельных монастырей видно, что монастырские власти всегда стремились расширить свои белые владения, обелить свои черные земли с помощью жалованных грамот и тем самым сократить свои финансовые повинности государству. В XVI в. ходатайства такого рода почти всегда были успешными, но в XVII в., из–за финансовых трудностей, связанных со Смутой, правительство проводило в этом вопросе совсем иную политику и почти всегда отклоняло челобитные монастырей об обеливании черных земельных владений [504].

Некоторые монастыри освобождались особыми жалованными грамотами от отдельных повинностей, но полное освобождение было делом редким. Знаменитый Троице–Сергиев монастырь имел полное освобождение от всех повинностей — тархан, который был подтвержден в 1551 г.; даже крестьяне, жившие на землях этого монастыря, освобождались от всех повинностей государству. Кроме того, на основании несудимой грамоты 1541 г. крестьяне были подсудны только настоятелю обители. А духовенство, служившее в имениях монастыря, расположенных в разных уездах Московского государства, было освобождено от дани митрополиту (а позже патриарху) и епархиальным архиереям. Лишь в 1625 г. при царе Михаиле новым тарханом были введены некоторые перемены: отныне этот монастырь, как и другие монастыри, обязан был платить в Дворцовый приказ ямские деньги, сдавать хлеб на содержание стрельцов и выплачивать деньги на строительство крепостей — «острожное дело» [505]. Иосифо–Волоколамский монастырь в XVI в. тоже был освобожден от всех повинностей, за исключением ямских денег и сдачи хлеба на содержание стрельцов [506].

Названные здесь повинности исполняли все монастыри, и мы не знаем ни одной челобитной об их отмене.

Положение монастырских крестьян могло бы стать темой специального исследования — мы только в общих чертах охарактеризуем его, ибо специальное рассмотрение этого вопроса значительно увеличило бы размеры нашей работы. Проживание крестьян на монастырских землях все глубже вовлекало монастыри в хитросплетения государственной политики. В своей полемике нестяжатели протестовали не только против характера взаимоотношений между монастырями и их крестьянами [507], но в первую очередь против населенных владений как таковых, ибо из–за них монастыри бесповоротно впутывались во все перипетии государственной и хозяйственной жизни страны.

Для успешного развития монастырского хозяйства и для обогащения монастырей проживание крестьян как рабочей силы на монастырской земле было важным благоприятным фактором. Следует обратить внимание как на взаимоотношения между монастырем и его крестьянами, так и на положение последних, ибо это поможет нам обнаружить новые черты в облике монашества той эпохи.

До XVI в. крестьяне жили на владельческой земле как свободные арендаторы, которые по договору — порядной, в XVI в. обычно устной, а в XVII — составленной в письменном виде, отдавали часть урожая владельцу. Кроме этого оброка — от четверти до половины урожая — крестьяне обязаны были выполнять некоторые работы по указанию владельца земли; часто в порядных записях мы находим условия о выплате оброка деньгами, натурой и о выполнении барщинных работ без отдачи части урожая. Кроме того, крестьяне должны были исправлять государственное тягло, которым обкладывалась земля. Для арендаторов устанавливались юбилейные годы, когда они освобождались от оброка и барщины, а выплату государственного тягла в эти годы брал на себя землевладелец. Не всегда в порядных записях устанавливался срок аренды, в некоторых случаях он определялся в 10 лет, по истечении которых арендатор, если он полностью рассчитался с землевладельцем, мог уйти из его имения. В XVII в. в порядных записях делается неблагоприятное для арендатора изменение: теперь арендатор теряет право уходить с земли, а если он все–таки уходит, то владелец земли получает право вернуть его назад. Так возникло прикрепление крестьян к обрабатываемой ими земле, которое позже превратилось в прикрепление их к землевладельцу и стало основой крепостного права [508].

Все это в общих чертах относится и к крестьянам, жившим на монастырских землях, но здесь можно обнаружить некоторые особенности, связанные с различными категориями крестьян. Эти категории образовались в процессе развития монастырского землевладения.

При своем появлении монастырь на основании жалованной грамоты получал землю, на которой уже жили крестьяне, так что они становились теперь монастырскими крестьянами или монастырскими людьми. С монастырем они составляли порядные записи об аренде и выплачивали оброк. В XVI в. эти крестьяне были внесены в писцовые книги под наименованием «старожильцев», впоследствии во всех монастырских актах они значатся под этим названием. Постепенно, как считает М. Дьяконов, сложилось правило, что крестьяне этой категории, внесенные в писцовые книги, теряли право на уход с арендуемых ими участков. Монастырские власти получили право разыскивать и возвращать беглых старожильцев [509]. В качестве даров или покупкой монастыри приобретали новые земельные владения, тоже населенные крестьянами. Монастырские акты причисляют к старожильцам и этих крестьян. Для них в основном остаются в силе те договоры об аренде, которые они заключили с прежними владельцами земли, монастырские власти лишь заново подтверждают эти договоры, внося при этом некоторые изменения, чаще всего облегчающие повинности крестьян, в основном это облегчение касается оброка натурой и барщинных работ для монастыря [510].

Вторую категорию монастырских крестьян составляли так называемые нововходцы, или новопорядчики. Во–первых, это были крестьяне, которые обращались к монастырским властям с просьбой о разрешении поселиться на монастырской земле, во вторых — крестьяне, приглашенные самими монастырями на свои земли или переселенные ими из одного имения в другое. Тягловое бремя, которым обложена была черная земля, часто заставляло крестьян уходить из своих деревень и переселяться на белые монастырские земли, где они могли получить денежную помощь на хозяйственное обзаведение и освобождение от податей [511]. Нововходцы почти всегда на некоторое время — от 3 до 5, реже до 10 лет — освобождались от оброка или оброк этот значительно сокращался, кроме того, они получали от монастыря денежную «подмогу» на обзаведение. В поручной записи, которую они заключали с монастырем, очень точно оговаривались срок аренды и условия, связанные с подмогой, с трудовой повинностью монастырю, с податью государству и оброком монастырю — деньгами и натурой, а также право монастырских властей требовать исполнения всех повинностей и преследовать законным порядком крестьян, не исполнивших этих повинностей. В монастырях обычно велись особые расчетные книги, в которые с большой аккуратностью вносились все крестьянские повинности, и эти книги представляют собой очень важный материал по истории отдельных монастырских хозяйств и для характеристики положения монастырских крестьян; в них подробно вписывались также все барщинные работы крестьян, в XVII в. — с указанием денежной стоимости этих работ, ибо в это время монастырские власти, в связи с развитием денежных отношений в Московском государстве, стремились заменить натуральный оброк денежным. Вполне перейти к ведению хозяйства на денежной основе могли лишь богатые монастыри, располагавшие капиталом, который складывался из денежного оброка, поступлений от продажи соли и торговли; небольшие монастыри, нуждавшиеся в разных сельскохозяйственных продуктах, например, в бобах, растительном и сливочном масле, сыре, меде, яйцах, грибах, ягодах и т. д., обычно обязывали своих крестьян некоторую часть оброка сдавать монастырю натурой [512]. На севере, в Поморье, нововходчики обычно селились на монастырской земле как половники, отдавая за аренду обрабатываемой земли половину урожая; из разных документов видно, что эта категория арендаторов была распространена уже в XV в., например на землях Кирилло–Белозерского монастыря. Повинность монастырю для половников обычно ограничивалась отдачей половины урожая, а если им приходилось еще и платить оброк, то он был незначительным [513].

Определенное значение для монастырского землевладения имела и третья категория монастырских крестьян, так называемые бобыли [514]. Бобыли редко снимали в аренду участок монастырской земли; они получали землю лишь для своего двора — часто это был двор ушедшего или беглого крестьянина; они не заключали никаких поручных записей с монастырем и не платили податей, в крайнем случае, платили небольшой оброк, если у них был свой огород или крохотное поле. Кормились они работой, выполняемой для монастыря: они были рыбаками, мастеровыми, портными, пчеловодами и т. д. Число бобыльих дворов в разных монастырских владениях было различным, но бобыльи дворы были во всех монастырских имениях; число их значительно выросло после Смутного времени, когда многие крестьянские хозяйства вконец разорились; лишь во 2–й половине XVII в. наблюдается снижение числа бобыльих дворов. Для монастырей бобыли были дешевой рабочей силой, пригодной для самых разных занятий, о чем красноречиво говорят различные расчетные книги [515].

Умножение числа имений и рост монастырского хозяйства требовали все больше рабочей силы, трех названных выше категорий крестьян было недостаточно. Это вынуждало монастыри проводить мероприятия двоякого рода: во–первых, увеличивать число крестьян, а во–вторых, создать еще две новые категории зависимых от монастырей крестьян — монастырских слуг, или служек, и монастырских детенышей.

Мероприятия монастырей по привлечению новых крестьян на свои земли проводились во всю 2–ю половину XVI и 1–ю половину XVII в. Поскольку это не проходило бесследно как для вотчин и поместий служилых людей, так и для государственных имений, правительство вынуждено было время от времени запрещать или ограничивать переманивание крестьян монастырями. Но и в этом вопросе политика государства была неустойчивой, ибо все новые и новые жалованные грамоты делали исключения для тех или иных монастырей или открывали для них лазейки в уже изданных распоряжениях, что, разумеется, было на руку монастырям.

Поскольку переход крестьян на монастырские земли был связан с крестьянским выходом из частных или государственных имений, то мероприятия правительства, проводившиеся в XVI–XVII вв., направлены были на общее ограничение крестьянского выхода, иными словами, на медленное, постепенное ограничение свободы крестьян, что в конечном счете привело к возникновению крепостного права. Обширные исторические исследования показали, что закрепощение крестьян явилось следствием сложного сплетения различных обстоятельств, связанных с положением сельского хозяйства в Московской Руси; в сущности, оно было результатом скорее хозяйственной необходимости, чем плодом феодального властолюбия, и первой стадией закрепощения было прикрепление крестьянина к земле, которую он обрабатывал и на которой жил, а не к владельцу этой земли. Большой размах монастырского хозяйства говорит о том, какую важную роль в этом процессе сыграло монастырское землевладение XVI–XVII вв.; эта роль учитывается в исследованиях по истории, но не в полную меру. В середине XVI в. все землевладельцы пытались удержать в своих имениях крестьян, обрабатывавших землю, и оживленная хозяйственная деятельность богатых монастырей была в это время главной причиной, заставлявшей крестьян уходить с прежних мест и устремляться на монастырские земли [516].

Уже в XV в. — как будет показано ниже — монастыри старались привязать к себе рабочую силу, занятую сельским хозяйством, и затруднить ее выход, а также добиться правового прикрепления крестьян к своей земле; тем самым создавались предпосылки для будущего законодательства, закрепостившего крестьян.

В нашу задачу не входит подробное освещение всего комплекса вопросов — обратимся лишь к некоторым явлениям, непосредственно связанным с историей монастырского землевладения.

Для землевладельца вообще и для монастырского хозяйства в особенности важно было ограничить крестьянский выход и установить для него определенный срок. И вот в монастырских документах мы обнаруживаем установку такого срока: в жалованной грамоте князя Михаила Белозерского Кирилло–Белозерскому монастырю от 1450 г. для выхода крестьян устанавливается 26 ноября (по старому стилю) — день памяти святого Георгия, «Юрьев день» [517]. В одной из жалованных грамот Троице–Сергиеву монастырю (1455–1462) разрешалось вообще не выпускать крестьян из некоторых владений [518]. Уложение 1497 г. определяло 26 ноября как общий для всей страны срок выхода крестьян, причем крестьянам разрешалось переходить на новые земли в течение 8 дней до этого срока и 8 дней после него. Уложением 1550 г. (статья 88) подтверждалось это установление [519]. Эти постановления давали монастырям законную возможность переманивать крестьян на свои земли, и это право очень интенсивно использовалось. Стоглав (1551) тоже оставлял крестьянам Юрьев день для свободного выхода, одновременно вводилось положение, по которому землевладельцы и монастыри получали право к этому сроку переселять своих занятых и не занятых земледелием крестьян на свободные дворы в слободах [520]. Хотя Стоглав совершенно однозначно разрешал принимать на свои земли лишь тех крестьян, которые не имели недоимок, монастыри обходили это положение, и правительство часто вынуждено было, по многочисленным челобитным, принимать меры против таких злоупотреблений [521]. Хозяйственный кризис 70–80–х гг. XVI в. вызвал грандиозное переселение крестьян из одних мест в другие; увеличилась возможность для переманивания крестьян на монастырские земли. Правительство тоже очень часто позволяло крестьянам выходить с земли одного владельца и переходить к другому, что создавало многочисленную категорию крестьян, недовольных условиями своей жизни, и новых переселенцев, бродивших с места на место. Кроме того, в начале 80–х гг. XVI в. из–за общего хозяйственного упадка было отменено постановление 1550 г., по которому выход крестьян приурочивался к Юрьеву дню; отныне крестьянам разрешалось выходить с земли и в другие дни, одновременно вводились так называемые «государевы заповедные лета» [522].

Непрекращавшееся бегство крестьян вызвало поток челобитных на имя правительства и судебные тяжбы между светскими землевладельцами и монастырями, а также одних монастырей с другими [523]. Указом 1597 г. [524] всем землевладельцам, светским и духовным, предоставлялось право через суд требовать возвращения крестьян, сбежавших не более пяти лет назад и поселившихся в других имениях; те крестьяне, которые сбежали более пяти лет назад, уже не подлежали возвращению на старое место и могли оставаться у новых землевладельцев. Таким образом возникли так называемые «урочные лета», которые сыграли важную роль в истории крестьянства Московского государства до Уложения 1649 г. и оказали определенное влияние на развитие монастырского землевладения. Указом от 9 марта 1607 г. урочные лета продлевались до 15–летнего срока [525]. Сразу после Смуты монастыри начали обращаться к правительству с челобитными о продлении для них урочных лет[*]. Так, Троице–Сергиев монастырь в 1614 г. получил право возвращать крестьян, бежавших из его владений за последние 9 лет, а в 1615 г. урочные лета были для него продлены до 10–летнего срока. Такую же привилегию получил Иосифо–Волоколамский монастырь в 1619 г. [526] Эти привилегии вызывали недовольство служилых людей — особенно потому, что, например, Троице–Сергиев монастырь возвращал своих беглых крестьян даже и по истечении 10 урочных лет, — и они обращались к правительству с челобитными об отмене этой привилегии. Но указы 1637 и 1642 гг. подтвердили 10–летний урочный срок для Троице–Сергиева монастыря [527]. Не исключено, что челобитные служилых людей повлияли на позднейшее законодательство. В 1646 г., в связи с введением переписных книг, в предписаниях для переписчиков было сказано, что крестьяне и их дети, внесенные в эти книги, «будут крепки» земле без всяких урочных лет. Через два года урочные лета были официально отменены, и Уложением 1649 г. (гл. 9, § 3; 15, § 3) окончательно устанавливалось прикрепление крестьян к земле и землевладельцу, а землевладельца к крестьянам. Экономическим интересам монастырей вполне соответствовало то обстоятельство, что переписные книги 1646 г. стали основой для прикрепления крестьян к земле, и таким образом крестьянские дворы, расположенные на монастырской земле, оставались во владении монастырей, что и было официально подтверждено Уложением 1649 г.

Различные распоряжения правительства, частного и общего характера, и приговоры Соборов не могли и, как мы считаем, даже и не ставили своей целью ограничить рост монастырских владений, так что указы царя и Уложения 1497 и 1550 гг. не были реальным препятствием для постоянного притока крестьян на монастырские земли. Ярчайшим доказательством этого являются приведенные нами выше данные о числе крестьянских дворов на этих землях в последней четверти XVII в. Монастырские власти видели, что эти постановления всегда можно обойти, если заручиться особыми жалованными грамотами, а в отдельных случаях, благодаря искусной политике представителей монастырей в Москве, удавалось обратить эти постановления на пользу монастырей; видели они и то, как правительство само постоянно нарушает свои правовые установления и продолжает раздавать земли. Хотя монастыри и не опасались сокращения притока крестьян на свои земли, они тем не менее старались изыскивать все новую и новую рабочую силу. Причиной этого отчасти было уже упомянутое обстоятельство — постепенный переход монастырей к новой системе ведения сельского хозяйства, к увеличению размеров собственных запашек. Кроме того, по мере роста монастырских владений в отдельных монастырях возникали новые или расширялись уже существующие отрасли хозяйства, и монастырям было удобнее использовать в них такую рабочую силу, которая была бы теснее связана с монастырем, чем монастырские крестьяне. Этим и объясняется сравнительно широкое распространение трех групп монастырских людей в узком смысле слова: 1) монастырских слуг, или служек, 2) монастырских детенышей и 3) ремесленников [528].

Монастырские слуги уже давно использовались в монастырях и монастырском хозяйстве [529]. Они исполняли разного рода работы в монастыре, были конюхами, пастухами, сторожами, рыболовами, бортниками, ремесленниками и т. д. По мере увеличения территории монастыря, в связи со строительством новых пристроек, зданий, конюшен, амбаров и т. д., росло и число монастырских слуг. Они получали от монастыря жилье, одежду и продовольствие, частично также и денежное вознаграждение, обычно в виде подарков к Рождеству, Пасхе, Троице или в день святых апостолов Петра и Павла. Эта группа людей состояла из обедневших крестьян, которые уже не могли и не хотели обрабатывать свои земельные наделы, из слобожан, инвалидов войны и т. д. В XVII в. монастырские слуги обычно заключали с монастырем устный договор или письменную порядную запись [530].

Детеныши — это одна из самых любопытных категорий лиц, живших на монастырских землях; несмотря на то, что эта категория часто упоминается в монастырских документах, у нее не было четко очерченных границ. В исторической литературе нет отчетливой характеристики этой группы лиц, в ней не прослежено ни ее возникновение, ни история ее становления [531]. Неясность происходит оттого, что в документах о детенышах говорится по–разному: то они фигурируют в одном ряду с монастырскими слугами, и значит, выполняют такие же работы для монастыря, как и слуги, то детеныши оказываются крестьянами, работающими на земле; жили они и внутри монастырских стен, и в монастырских слободах, иногда у них были даже свои дворы в монастырских деревнях; работали они и как ремесленники — можно сказать, во 2–й половине XVII в. они заняты были почти во всех отраслях монастырского хозяйства [532]. Источники упоминают монастырских детенышей с середины XVI столетия [533], их появление и рост их числа можно связать с увеличением размеров собственных монастырских запашек [534]. С одной стороны, это были взрослые люди, обедневшие крестьяне и бобыли; они обрабатывали монастырские поля, косили, были рыболовами. Благодаря денежным вспомоществованиям от монастырей они обзаводились собственными дворами или получали запустелые дворы беглых и задолжавших крестьян. Как и монахи, детеныши освобождались от податей и оброков [535], свою повинность монастырю они исполняли работой. С другой стороны, б€ольшая часть детенышей (особенно в XVII в.) происходила из сирот или детей монастырских крестьян и бобылей. Так, в 1636 г. у Соловецкого монастыря был настоящий сиротский дом, в котором жило около 300 детей, выполнявших легкие монастырские работы: в огороде, на монастырской кухне и т. п. — что вызвало особое послание царя игумену монастыря, в котором он потребовал строгого надзора над сиротами, во избежание бесчинств, а также постройки для этих детенышей особого дома вне монастырских стен [536]. Крестьяне, и в особенности бобыли, с радостью отдавали своих детей–мальчиков в монастырь. Вначале они выполняли легкую работу, как в Соловецком монастыре, потом женились на крестьянских девушках, обзаводились собственными дворами, работали на монастырских полях, но в монастырских документах они продолжали числиться монастырскими детенышами — по традиции и по фискальным соображениям. В XVII в. мы обнаруживаем уже договоры (в этом случае они обычно назывались не порядной, а жилецкой записью) между монастырем и его взрослыми детенышами, в договорах перечислялись взаимные обязанности сторон [537]. В писцовых книгах XVII в. содержится много сведений об этой группе лиц, зависимых от монастырей, и о дворах детенышей [538].

Монастыри постоянно нуждались в разного рода ремесленных изделиях, которые при существовавшем тогда натуральном хозяйстве они должны были изготавливать сами. Этим и объясняется то, что в монастырях или в близлежащих монастырских слободах жило и работало на монастырь множество ремесленников. Это были плотники, каменщики, столяры, бочары, кузнецы, сапожники, портные, шорники и другие ремесленники, изготовлявшие для монастыря, а зачастую и для монастырских крестьян инструменты, плуги, бороны, лопаты; портные и сапожники шили одежду и обувь для монахов, монастырских слуг и детенышей.

В Иосифовом монастыре было больше 100 таких ремесленников, из них 37 детенышей [539]. В 1628–1629 гг. ярославскому Спасскому монастырю принадлежало 27 дворов, в которых жили и работали на монастырь 27 ремесленников. В слободе можно было насчитать 194 двора, в которых опять–таки жили монастырские ремесленники, из которых 25 были детенышами, они изготовляли почти все потребное монастырю и его имениям [540]. Солотчинский монастырь в Рязанском уезде руками своих ремесленников изготовлял почти все, что нужно было ему самому, а часть изделий даже шла на продажу [541]. Расчетные книги дорогобужского Болдинского монастыря в Смоленской земле дают богатый материал, позволяющий судить о значении труда монастырских ремесленников, о денежном хозяйстве монастыря и об оплате труда ремесленников. Они получали не только денежную плату за труд, но и, в качестве поощрения, подарки, обычно деньгами, на Рождество и на Пасху [542].

Особые портные изготовляли священнические облачения, золотых и серебряных дел мастера — сосуды для богослужения; в больших монастырях, всегда имевших собственные пчельники, делали свечи.

Наемный труд играл очень важную роль, например, в обширном хозяйстве Соловецкого монастыря, где, согласно монастырским документам, в 1621 г. трудились 700 наемных работников, получавших от монастыря жилье, одежду и деньги. Они заняты были в разных хозяйственных службах: на рыбных ловлях, в солеварнях и на перевозке соли [543].

Вследствие постоянного роста монастырских владений и развития монастырского хозяйства обители зачастую располагали множеством изделий разного рода, количество которых превосходило потребности монастырей, что заставляло их заниматься торговлей. А с другой стороны, монастыри нуждались в разных продуктах и товарах для своих насельников. Первым и самым важным предметом торговли был хлеб. Некоторые монастыри имели его в избытке, другие, напротив, вынуждены были покупать его для своей братии. Поскольку монастыри нередко обладали немалыми капиталами, которые складывались из денежных вкладов, в основном на помин души, они имели возможность использовать эти капиталы в торговых целях.

Маленькие, бедные монастыри должны были продавать часть продуктов своего хозяйства, чтобы закупать необходимые съестные припасы. Иноки Печенгского Троицкого монастыря на Крайнем Севере в челобитной царю Ивану IV писали, что из–за сурового климата и неплодородия земли они не могут заниматься земледелием, а «питаются–де в оном монастыре… коли на море рыбы уловят и соли уварят, и они тое соль возят продавать… И как тое соль они на Вологде и в Вологоцком уезде продадут, и они теми денгами, что возьмут на соли, покупают… на монастырский обиход всякий запас: рожь, и муку, и ячмень, и овес, и толокно, и крупу, и масло, и сукна, и обувь, и всякий монастырский запас» [544]. К покупкам прибегали и монастыри в южных плодородных уездах, если их хозяйство не в состоянии было полностью удовлетворить их собственные потребности [545]. Для ведения торговли многие монастыри строили в Вологде, которая в XVII в. стала крупным торговым центром, собственные лавки и подворья, а специально назначенные монахи или доверенные лица занимались там куплей и продажей. Так, в 1626 г. в Вологде было не менее 36 монастырских лавок и складов [546].

Важнейшим предметом торговли и для монастырей, и для всего хозяйства Московской Руси была соль, в основном она шла на засолку рыбы, которая была главной пищей в постные дни, строго соблюдавшиеся тогда не только в монастырях, но и всеми русскими людьми. Дальше в перечне предметов монастырской торговли идут рыба, мед и воск. Богатый Кирилло–Белозерский монастырь, который не мог на своих полях выращивать достаточное количество зерна, покупал его, занимаясь в то же время продажей соли из своих солеварен, что приносило ему большие доходы; покупал он и другие продовольственные товары, ремесленные изделия, сельскохозяйственные товары, одежду и обувь для монахов и монастырских слуг [547].

В Заволжье и Поморье монастыри особенно интенсивно занимались торговлей. Они владели многочисленными соляными копями и солеварнями, рыбными ловлями и пчельниками, продукция которых быстро расходилась на московских рынках; в свою очередь, они сами нуждались в съестных припасах и ремесленных изделиях. Монастыри в Понизовье, владевшие рыбными ловлями на Волге и Каме, торговали икрой и пользовавшейся большим спросом белорыбицей — стерлядью, белугой, осетром [548].

Мы уже охарактеризовали хозяйственную деятельность некоторых богатых монастырей; теперь обратим внимание на хозяйство знаменитого Соловецкого монастыря на Белом море, который быстро превратился в крупнейшую торговую факторию Крайнего Севера и, благодаря торговле, стал одним из богатейших монастырей Московского государства.

Соловецкий монастырь был основан в 1429–1436 гг. двумя подвижниками, преподобными Германом и Савватием, которые на пустынных северных островах искали удаления от мира; в игуменство прп. Зосимы (1452–1478) монастырь значительно вырос, а хозяйственная деятельность монастыря пережила свой расцвет при игумене Филиппе (1548–1566), будущего Московского митрополита, который был человеком незаурядных дарований и, как показывает его спор с царем Иваном IV [549], замечательным представителем принципиальной в отстаивании церковных интересов иерархии. Уже во 2–й половине XV в. монастырь, на основании жалованных и несудимых грамот от Великого Новгорода, владел большими участками земли и рыбными ловлями на Белом море, эти владения были впоследствии закреплены за монастырем и расширены грамотами великих князей. В 1555 г. только в Сумском уезде у монастыря было 33 соляных копи, позже были куплены новые [550]. Это давало монастырю возможность торговать солью по всему Московскому государству. В середине XVI в. Соловецкий монастырь продал 6000 пудов соли; столетие спустя монастырские солеварни дают уже 130000 пудов соли, которая на собственных судах вывозится по рекам Двине и Сухоне в Вологду и продается там. За эту торговлю монастырь ежегодно выплачивал государству 658 рублей пошлины. Общая сумма всех податей, которые выплачивал монастырь в середине XVII в., составляла 4000 рублей. На монастырских солеварнях, рыбных ловлях и в судоходстве занято было 700 работников, получавших от монастыря жалованье, одежду и продовольствие; это число говорит о размахе хозяйственной деятельности монастыря [551]. Предприимчивые настоятели во 2–й половине XVII в. выстроили даже канатную фабрику для своего торгового флота в Белом море и на северных реках [552].

Монастыри заводили и промышленные предприятия, примером может служить Свенский монастырь возле Брянска, у которого была своя железоплавильная печь [553].

Как уже было упомянуто, для торговой деятельности монастырей большое значение имели капиталы, состоявшие из даров и вкладов на помин души [554]. Кроме того, в середине XVI столетия, в пору опричнины царя Ивана IV, многие бояре и служилые люди из страха перед ограблением или конфискацией отдавали свои деньги, золото и драгоценности на хранение в монастырь [555]. Во вкладных книгах упоминаются как движимость — деньги, золото, украшения, продовольствие, скот, лошади, а также иконы и богослужебные книги, одежда и т. д. [556], так и недвижимость — земля и деревни. Обычно во вкладной оговаривалось условие, по которому вкладчик до конца жизни продолжал пользоваться своим имуществом — землей или имениями, что, по мнению Павлова–Сильванского, похоже на западноевропейский средневековый прекарий (praecaria oblata) [557]. Вкладчик передает монастырю свое имение в полную собственность и получает его обратно от монастыря в пользование уже не как собственность, а как пожалование от монастыря. Во вкладных записях часто встречается такая формулировка: «А покамест Бог продлит живота, и архимандриту пожаловати меня вон не высылати». В 90–е гг. XVI столетия правительство признало законность пожизненного пользования имениями, отданными во вклад. Из вкладных записей и завещаний, к сожалению, трудно вычитать, каким образом монастырь пользовался вкладом, пока был жив даритель или завещатель, что могло продолжаться и несколько десятилетий [558]. Поскольку завещанная недвижимость не всегда находилась в удобном для монастыря месте или могла быть невыгодна для хозяйства, монастыри часто продавали или меняли такие вклады на более подходящие имения, и всегда с выгодой для себя [559].

С этими операциями был тесно связан прием монастырями земельных владений в заклад, поскольку монастыри всегда располагали большими денежными суммами. Нельзя также забывать, что в противоположность другим землевладельцам, хозяйству которых большой ущерб приносила государева служба (они расходовали много средств на ратную экипировку, их вотчины и поместья страдали из–за отсутствия землевладельца, участвовавшего в военных походах, и поэтому находились обычно в запущенном состоянии), монастырское хозяйство всегда было под тщательным присмотром. Нужда заставляла служилых людей занимать деньги — на военную экипировку или на поправку имения. Отсюда многочисленные заклады имений в монастыри или займы денег у монастырей под проценты. Такое бесчинство, противоречащее канонам Вселенских Соборов, глубоко внедрилось в быт русского духовенства, оно сохранялось и в XVI, и в XVII в., несмотря на то что Стоглавый Собор и Уложение царя Алексея строго–настрого запрещали духовенству взимание процентов [560]. Ссужая деньги, монастырь брал в залог землю или дома, при этом составлялась закладная запись, которая по истечении срока займа заменялась купчей, по ней вместо процентов во владение монастыря переходило определенное имущество — движимое или недвижимое [561]. Имения, приобретенные по завещаниям, данным грамотам и закладным записям, часто продавались или обменивались монастырскими властями, причем всегда с выгодой для монастыря; нередко монастырь менялся имениями с государственной казной — либо по воле государя, либо по челобитной от монастыря [562].

Все сделки такого рода приводили к обогащению монастырей, вынуждали монахов заниматься разного рода деятельностью вне монастырских стен и в конечном результате пагубно отражались на иноческой дисциплине.

Для того чтобы увеличить доходы от многочисленных и обширных монастырских владений — а об этом пеклись почти все игумены — требовался большой управленческий персонал. Он должен был выполнять две задачи: тщательно следить за тем, чтобы не допустить материальных убытков для монастыря, и еще тщательнее — за тем, чтобы монастырь не отдал государству лишнего, чтобы по ошибке не дать государственным властям повода требовать от монастыря больше, чем предусмотрено в жалованной грамоте.

Игумен стоял во главе как духовного, так и хозяйственного управления монастырем. При вступлении в должность игумен принимал монастырское имущество по очень подробному отписному списку, или списку большой казны. В него вносились принадлежащие монастырю деньги, церковная утварь с перечислением богослужебных сосудов, иконы, всякого рода движимое имущество, документы — и среди них список всех договоров монастыря с крестьянами, купчих и закладных записей и т. д. [563] Во всех делах по управлению монастырем игумену помогал казначей, прямой обязанностью которого было попечение о монастырском хозяйстве.

Управляли монастырским хозяйством либо пожилые монахи, либо доверенные монастырские люди. Эти монахи, которые обычно избирались братией, а иногда назначались настоятелем, в монастырских документах именуются «соборными старцами» [564]. Их посылали в монастырские имения или деревни как «посельских старцев», и они представляли там монастырскую власть. В самом монастыре они исполняли самые разные послушания: над конюшней и конюхами надзирал конюшенный старец, над трапезной — трапезный старец.

Постепенно, особенно в XVII в., их все чаще заменяли служители из мирян — бельцы. Это были монастырские люди. Не надо путать этих монастырских людей, или даже монастырских слуг, с теми монастырскими слугами, о которых речь шла выше. Эти слуги, занятые в основном управлением, большей частью происходили из обедневших боярских и дворянских семей, в документах они часто именуются «монастырскими боярскими детьми». Нередко такой боярский сын передавал монастырю свое обремененное долгами имение в дар или на помин души, сам селился в монастырской слободе и кормился службой монастырю в качестве посельского или приказчика в монастырских имениях и деревнях. Число таких монастырских людей, или монастырских слуг, в больших монастырях было очень значительным. В монастырских слободах у них были свои постоянные дворы, кроме того, они иногда на целый год отправлялись в отдаленные деревни и имения для выполнения разных административных обязанностей. У Троице–Сергиева монастыря уже в 20–е гг. XV столетия была «служебная слобода», которая постепенно выросла в Сергиев Посад. В 1594 г. у монастыря было 159 таких монастырских служителей, из них 43 занимались делами управления, а 116 составляли конный монастырский полк. Во время Смуты, при осаде монастыря поляками они с успехом сражались на монастырских стенах; в 1692 г. в слободе было уже 160 дворов, а в 1651 г. у монастыря был 371 конный ратник; писцовые книги 1646 г. насчитывают 217 конных ратников, из них 60 — боярского и дворянского происхождения; в писцовых книгах 1677 г. говорится о 242 дворах монастырских слуг. В 1651 г. царь Алексей взял в военный поход 230 конных ратников из этого монастыря. Среди монастырских слуг были также поповичи и купцы, не было только крестьян, которые причислялись к иной группе монастырских слуг или к детенышам [565]. Поповичи служили в монастырских конторах писцами — дьяками или подьячими, а также монастырскими стряпчими. Последние играли важную роль во всех больших монастырях. Это были уполномоченные представители монастырей в Москве, где они жили по монастырским подворьям и от имени монастырей сносились с Дворцовым, а позже Монастырским приказом по самым разным делам. Это были весьма деятельные и способные люди, которые благодаря своим знаниям местных условий и посвященности в запутанное течение приказных дел в Москве были почти незаменимы для монастырей. Влияние их было очень велико, и настоятели всегда шли навстречу их пожеланиям и требованиям [566].

О том, насколько сложным делом было управление имениями больших монастырей, говорит, например, то обстоятельство, что в Троице–Сергиевом монастыре в начале XVIII столетия было 60 приказов; Иосифо–Волоколамский монастырь распределил свои земельные владения между пятью приказами, во главе которых стояли посельские старцы [567]. В имениях и деревнях стояли монастырские подворья, в которых жили посельские; это были административные присутствия, где представители крестьян решали дела с монастырскими властями, куда сдавался денежный и натуральный оброк и где посельские на основании несудимых грамот творили суд над крестьянами [568].

Жалованные и, главным образом, несудимые грамоты составляли правовую основу власти монастыря и его настоятеля над крестьянами, жившими на монастырских землях. Приказ Большого дворца — а в 1649–1677 гг. Монастырский приказ — был тем правительственным учреждением, которое ведало фискальными и судебными вопросами, связанными с монастырскими владениями [569]. Выше, в главе VI, уже было рассказано о Приказе Большого дворца, сейчас мы коснемся его лишь в связи с внутренним управлением монастырскими имениями.

Жалованные грамоты вручали монастырям фискальные права, но они не определяли объема и размеров повинностей лиц, живших на монастырских землях, это было частным делом самих монастырских властей. Из многочисленных договоров между монастырями и насельниками их земель видно, что размеры этих повинностей были разными в разных монастырях и даже в разных владениях одного и того же монастыря. Через своих представителей — посельских старцев или приказчиков — монастырь контролировал выполнение барщинных работ и своевременное внесение денежного и натурального оброков; местные условия или стихийные бедствия — заморозки, засуха или наводнение — могли послужить основанием для снижения размеров податей, это было во власти монастыря. Правительство и монастырь преследовали одну и ту же цель — воспрепятствовать уклонению крестьян от уплаты податей, «чтобы тяглецы тягла не избегли». Приказ Большого дворца вел писцовые книги, позже, в пору Монастырского приказа, такую же роль выполняли переписные книги; для правительства они были правовой основой в распределении тягла.

Налоги, которые монастырь выплачивал государству, определялись в зависимости от указанного в писцовых книгах количества сох (соха — мера обрабатываемой земли); в монастырских владениях, за редкими исключениями, соха составляла 600 четвертей. Размер налогов, взимавшихся с разных монастырей, был разным. Жалованной грамотой, выданной Песношскому монастырю (недалеко от Москвы) в 1557/58 гг., определялся 1 руб. налога за каждую соху. А, например, Солотчинский монастырь в последнюю четверть XVII в. платил за каждую соху по 3,27 руб. [570] Как уже было сказано, в 1679 г. на основании новых переписных книг 1676–1678 гг. налог с сохи был заменен подворным обложением. Между тем, для монастырских владений подворное обложение было введено уже в 1623–1630 гг. Окончательно урегулировано оно было указом от 19 мая 1630 г. Любопытно, что это мероприятие, выгодное для государства, но обременительное для монастырского хозяйства, было проведено уже при патриархе Филарете. Указом от 19 мая 1630 г. о так называемой «живущей четверти» налоги начислялись в зависимости не от земельной площади, а от числа дворов, расположенных в монастырских владениях, то есть учитывались и дворы людей, не занятых сельским хозяйством, например бобылей или ремесленников. Ясно, что эта новая практика была очень невыгодна для монастырей [571]. Но в XVII в. в финансовых вопросах правительство действовало решительнее, чем в XVI столетии, когда особыми тарханными грамотами некоторые монастыри, например Троице–Сергиев и Иосифо–Волоколамский, освобождались от всякого обложения, а другие — от некоторых видов налогов на определенный срок. Уложением 1649 г. эти привилегии полностью отменялись.

Кроме поземельного налога монастыри несли и другие повинности государству. В отношении этих повинностей уже издревле обнаружилось стремление государства, выдававшего монастырям жалованные грамоты, возложить на них и определенные обязанности, в основном связанные с ратной службой и острожным делом. Уже в жалованных грамотах XV в. содержатся условия, по которым монастыри, освобождаемые от налогов, должны были оказывать денежную и материальную помощь в строительстве крепостей [572]. Как установил С. Рождественский, жалованные грамоты XVI в. всегда предусматривали участие монастырей в мероприятиях общегосударственного и военного характера. При утверждении старых жалованных грамот некоторые из прежних привилегий часто отменялись [573]. Отмена тарханов по указу 1584 г. обосновывалась нуждами оборонного характера. Правительство обязывало богатые монастыри содержать небольшие воинские части или участвовать в строительстве крепостей. Например, Соловецкий монастырь должен был содержать 100 стрельцов, кроме того, он строил на берегах Белого моря остроги, за это он после войны со Швецией был освобожден от посошного оклада. Троице–Сергиев монастырь, как уже сказано, должен был выставлять для ратной службы отряд конных ратников. Белопесоцкий монастырь на юге, у города Каширы, выстроил мощные каменные стены, на которых стояли пушки, обслуживавшиеся монастырскими детенышами. Троицкий монастырь в городе Тетюши в Понизовье обеспечивал дозорную службу на укрепленной линии — засечной черте. Мощные каменные стены и воинский отряд из монастырских людей имел и костромской Ипатьевский монастырь [574]. «Монастырские земли, — пишет С. Рождественский, — во 2–й половине XVI в. обложены были тяжелее, чем вотчинные и поместные», хотя жалованными грамотами им даны были разные привилегии [575]. Во время Смуты (1605–1613) многие монастыри, благодаря своим мощным крепостным стенам, получили оборонное значение и использовались войсками Московского государства для борьбы с польскими отрядами [576]; таким образом, мероприятия, проведенные в XVI в., вполне оправдали себя. Особенно знаменита осада Троице–Сергиева монастыря; осаждавшие обитель польские войска понесли большие потери и были отбиты монастырскими ратниками — монастырскими слугами, монахами, жителями окрестных сел [577]. В Смуту государство для содержания войск использовало также монастырские капиталы и запасы зерна [578]. И в XVII столетии правительство часто использовало деньги и зерновые запасы монастырей в военных целях, не освобождались монастыри и от единократных сборов на содержание войск [579]. Потому критические замечания историков или сетования современников по поводу мероприятий Петра Великого, использовавшего монастырские капиталы в военных целях, неосновательны. Петр лишь продолжал прежнюю политику московского правительства, и когда в 1696 г. он приказал предъявить монастырские счетные книги в Приказ Большого дворца, запретив монастырям производить какие бы то ни было расходы без его разрешения, в этом мероприятии ничего нового для монастырей не было, ибо и раньше Монастырский приказ заглядывал в монастырские счета, но тон, которым заговорило теперь государство, стал более резким [580].

К общегосударственным повинностям относились и так называемые ямские деньги, выплата которых возлагалась жалованными грамотами XV–XVII вв. на все монастыри [581]. Точно так же обстояло дело со сборами денег на выкуп пленных: полоняничные деньги обязаны были выплачивать и монастыри, и вообще все церковные учреждения, Стоглав подтвердил и эту повинность [582].

Теперь мы хотим затронуть вопрос о подсудности лиц, живших на монастырских землях. Юридически отношения монастырей и монахов с Церковью и государством выглядели так: монахи как духовные лица в церковно–правовом отношении были подсудны митрополиту и епархиальным архиереям, а монастыри как землевладельцы — государству, т. е. великим князьям, а позже царям. Последнее обстоятельство не вызывало возражений со стороны церковной иерархии, эту подсудность не оспаривали ни Иосиф Волоцкий, ни епископы на Стоглаве [583]. Но фактически правовые взаимоотношения между монастырями и епархиальными архиереями, с одной стороны, и монастырями и государством, с другой, определялись несудимыми грамотами великих князей или царей. По своему содержанию эти грамоты были неодинаковы: одни из них полностью освобождали монастыри от подсудности епархиальному епископу, другие освобождали от подсудности во всех делах, кроме чисто церковных. Церковная иерархия была, разумеется, против несудимых грамот первого рода, ибо они противоречили церковным канонам и обозначали вмешательство государства в духовный суд. Стоглав постановил, чтобы такие несудимые грамоты больше не выдавались. Однако приговор этот был вскоре предан забвению, и царь Иван IV по–прежнему выдавал такие грамоты [584].

В несудимых грамотах, передающих судебную власть над насельниками монастыря и монастырских земель игумену, различаются три вида дел: 1) уголовные дела — убийства, разбой и кражи, застигнутые на месте, подлежали суду государственной власти на основе общего государственного уложения; 2) прочие уголовные дела и тяжбы между монастырскими крестьянами рассматривались игуменом или его представителем; 3) если завязавшие тяжбу стороны были подсудны разным властям, то учреждался «суд смесный», в который входили представитель игумена или сам игумен и государственный чиновник. Обычно судебной деятельностью занимался не сам настоятель, что было для него и невозможно, если учесть обширность монастырских владений. Он передавал свои права посельским, которые вершили суд и выносили приговоры в присутствии нескольких (трех–пяти) представителей от крестьянства. Крестьяне имели право обжаловать несправедливый приговор перед лицом самого игумена [585].

Тяжбы между монастырями или между монастырями и светскими землевладельцами, касавшиеся разных спорных вопросов, например межей между имениями, беглых крестьян и др., подлежали суду Приказа Большого дворца, а после 1646 г. — Монастырского приказа [586]. Судебная зависимость монастырских владений от этих светских учреждений не могла нравиться духовенству, поскольку светские власти то и дело вмешивались в такие вопросы, которые, по убеждению церковной иерархии, были им неподсудны; в то же время многие монастыри (главным образом, уже упомянутые черные монастыри) стремились как раз к такой зависимости от светских приказов. Особенно резко протестовал против существования Монастырского приказа и его деятельности патриарх Никон [587]. Приговоры Соборов 1667 и 1675 гг. знаменовали временную победу церковной иерархии над государством, ибо эти приговоры, утвержденные царем Алексеем, положили конец судебной власти Монастырского приказа над духовенством, и монастыри по всем вопросам, связанным с монастырскими владениями, переходили под судебную власть епархиальных архиереев [588]. Отныне Монастырский приказ занимался лишь взиманием податей с монастырских земель; он по–прежнему продолжал просматривать счетные книги монастырей и следил за исполнением общегосударственных повинностей, вел опись монастырских имений для обложения их налогом и т. д. В 1677 г. Монастырский приказ был упразднен, а все эти дела вновь переданы Приказу Большого дворца. Таким положение оставалось до конца XVII столетия, когда в связи с реформами Петра Великого в вопросе о подсудности духовенства, как и вообще в вопросе о монастырских владениях, произошли некоторые перемены [589].

Примечания:

4

Текст перевода любезно предоставлен Издательством Московской Патриархии.

5

При подготовке списка использованы материалы, опубликованные в Jahrbьcher fьr Geschichte Osteuropas. 1971. 19. 4. S. 629–630.

40

Goetz. Das Kiever Hцhlenkloster. 3; ср.: Никольский Н. О древнерусском христианстве, в: Рус. м. 1913. 6; Федотов. С. 248.

41

Дмитриевский. Описание литургических рукописей. 1. Киев, 1895. Введение. С. XCV–XCVI, 1–152; Лисицын. С. 13–160; ср.: Diehl, в: BZ. 1. S. 521; Красносельцев. Типик церкви святой Софии в Константинополе. Одесса, 1892.

42

Устав св. Феодора, в: Migne. 99. P. 1704 и след., 1813 и след.; а также в: Дмитриевский. 1. С. 224–238. Введение. С. CVII и след.; ср.: Лисицын. С. 161 и след. Устав Алексия в: Голубинский. 1. 2 (2–е изд.). С. 494–507. Киево–Печерский патерик (1911). С. 24–26, 28, 14.

43

атерик (1911). С. 14–56; ср. работы Чаговца и Федотова.

44

Поучения Феодосия в: Пономарев. 1; об идентичности поучений ср.: Шахматов, в: ИОРЯС, 1893. С. 827–33; Никольский. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений X и XI вв. СПб., 1906. С. 157–166.

45

Патерик (1911). С. 26, 27, 29, 39, 41, 43. Лавр. лет. под 6559, 6582, 6583, 6599, 6604 гг.; Goetz. Das Kiever Hцhlenkloster.

46

Патерик (1911). С. 83–86; Приселков. Очерки. С. 246, 367; Goetz. S. 207.

47

Ср.: примеч. 4; Абрамович. С. 133 и след.; Schneider. Theodor v. Studion und sein Zeitalter (1892). S. 40.

48

Аскетическую традицию св. Феодосия представляют подвижники: Никола Святоша, Прохор, Григорий, Спиридон, Алипий; ср.: Патерик. Гл. 20, 27, 28, 31.

49

О культурном расцвете Смоленска см. Никольский. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича (1892). С. 138; Лавровский. О древнерусских училищах (1854). С. 49; Ключевский. Древнерусские жития (1871). С. 54. Об Авраамии: Редков. Ук. соч.; Федотов. Ук. соч., в: Прав. м. 2 (1930); Макарий. 3. С. 64–67, 205–210. «Слово о небесных силах» в: Известия Академии наук. 9 (1860/61). С. 188 и след.; еще ср.: Вилинский. Житие св. Василия Нового. 1 (1913). С. 311; Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха (1889). С. 121; кроме того: Шевырев. История русской словесности. 3 (1858). С. 15; Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. 2. С. 119.

50

Калайдович. Памятники российской словесности XII в. (1821). С. 102–131 (два послания); все три послания в: Творения св. отца нашего Кирилла, епископа Туровского (1880). С. 90–127; о самом Кирилле см.: Введение, в: Творения; Голубинский. 1. 1 (2–е изд.). С. 797; Пономарев. 1. С. 98 и след.; Патерик (1911). С. 28.

51

Голубинский. 1. 1 (2–е изд.). С. 743; Шахматов. Разыскания. С. 437–438; Приселков. Очерки. С. 215 и след.; Патерик (1911). С. 27, 53, 57; Макарий. 3. С. 101. О праве ктиторском см.: Троицкий И. Ктиторское право в Византии и в Сербии при Немане, в: Глас Српске Академие Наук (1935). 168 (по–сербохорватски).

52

Патерик (1911). С. 24–26; Goetz. S. 128–134; Лавр. лет. под 1051, 1074, 1086, 1096, 1108 и др. гг.; Патерик (1911). С. 39, 41 и др.; Ипат. лет. под 1154, 1158, 1187, 1113 и др. гг.; Goetz. S. 165. Ср. также отрывки из духовной грамоты св. Варлаама Хутынского (1112), которые содержатся в известном сочинении С. Герберштейна «Rerum Moscoviticarum Commentarii». Antverpiae, 1557. P. 29–30.

53

Смирнов. Древнерусский духовник (1914). Гл. 1.

54

См. примеч. 50.

55

Никольский Н. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII в. (1892). Можно упомянуть еще одного русского проповедника — Серапиона, епископа Владимирского († 1275), который некоторое время был игуменом Печерского монастыря; его поучения (всего 5) глубокомысленны и очень хороши в литературном отношении.

56

Никольский. Материалы (1906). С. 75–76; Приселков. Очерки; Пономарев. 1. С. 48–58; Голубинский. 1. 1 (2–е изд.). С. 844; «Слово о Законе и Благодати» в: Пономарев. 1. С. 59–79.

57

Шахматов. Корсунская легенда о крещении Владимира (1906); он же. Разыскания; Пархоменко. Начало христианства на Руси (1911); Приселков. Нестор–летописец (1924). С. 52, 74–77; ср.: Baumgarten N. de. Saint Vladimir et la conversion de la Russie (1932), в: Orientalia Christiana. 79.

58

Приселков. Митрополит Иларион, в схиме Никон, как борец за независимую Русскую Церковь, в: Сборник в честь С. Ф. Платонова (1911). С. 188–201; он же. Очерки; он же. Нестор–летописец (1924); ср.: Шахматов. Разыскания.

408

Исследуя вопрос о монастырских владениях, В. О. Ключевский замечает: «Монастырское землевладение было вдвойне неосторожной жертвой, принесенной набожным обществом недостаточно ясно понятой идее иночества, оно мешало нравственному благоустроению самих монастырей и в то же время нарушало равновесие экономических сил государства» (Geschichte RuЯlands. 2. S. 294). Русские монастыри уже во времена прп. Феодосия Печерского владели землей. Ср. житие Феодосия: 1. в: Яковлев. Ук. соч. (1873. XII); 2. в: Чтения (1889). 1. С. 25. Монашество придерживалось мнения, что такое владение не противоречит духу иноческих обетов, и основывало свои взгляды на этот счет на существовании монастырских земельных владений в Византии, где управление ими осуществлялось на основе «Церковного устава патриарха Алексия». См.: Описание. 3. № 330 (устав). С. 231. Ср.: Голубинский. 1. 2. С. 597. Древнерусские летописцы именовали княжеские пожалования земельных угодий монастырям «богоугодными деяниями» (например: ПСРЛ. 1. С. 65, 85, 92, 129, 187; 2. С. 11–113, 154 и др.). Но нельзя забывать, что летописцы эти были исключительно монахами. Уже в XII в. было обычным явлением, когда монастыри владели землей, с которой они кормились. Горбунов. Льготные грамоты, жалованные монастырям и церквам, в: Архив. Изд. Н. Калачовым. 5 (1860/61). С. 4–5. Но нужно сразу заметить, что некоторые представители епископата, например, митрополит Климент Смолятич (1147–1154), были против монастырских владений и указывали на происходящую от них порчу монашеской жизни. Никольский Н. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича (1892). С. 104, 220. Голубовский. История Смоленской земли до начала XV столетия (1895). С. 238. О способах приобретения в XII–XV вв. см.: Горбунов. Ук. соч. С. 11–19; Милютин. Ук. соч. С. 42; Горчаков. О земельных владениях (1871). С. 83–109; Мейчик. Грамоты XIV–XV вв. (1883). С. 3.

409

Вообще о появлении иммунитета в Древней Руси см.: Павлов–Сильванский. Соч. 3 т.; Владимирский–Буданов. Обзор (1888). С. 153, 195 и след., а также: Сергеевич, Загоскин, Павлов. Курс церковного права. С. 158; Суворов Н. Курс церковного права; Макарий. 8. С. 191, 267, 285.

410

Ханские ярлыки очень точно определяют права и привилегии духовенства на земельные владения, ср., например, ярлык Менгу–Темира (ок. 1267–1279), в: СГГД. 2. № 2. О ярлыках см. работу: Приселков М. Ханские ярлыки русских митрополитов (1916); а также старое исследование: Григорьев. О достоверности ханских ярлыков (1842) и Hermann. Op. cit. S. 69–71.

411

О древнейших жалованных грамотах (XIII–XV вв.) см.: Горбунов. Ук. соч. и Милютин. Ук. соч.

412

О различных видах документов: Горбунов. Ук. соч. и Шумаков C. Обзор грамот Коллегии экономии. Ч. 4, в: Чтения. 1917. 2. С. 17 и след.; Владимирский–Буданов. Обзор (1888). С. 195 и след.; Hermann. Op. cit. S. 69–71; важна также работа: Веселовский С. К вопросу о происхождении вотчинного режима (1926). С. 26 и след., 84–89, 90.

413

Ср.: Горчаков. О земельных владениях. С. 105. Из ряда древнейших, особенно примечательных жалованных грамот назовем лишь некоторые; например, жалованную грамоту князя Ивана Калиты (XIV в.) Юрьевскому монастырю: ААЭ. 1. № 4 и 5; князей Белозерских Ферапонтову монастырю (1450): ААЭ. 1. № 47; ср. также: № 20, 21, 51, 53; все эти грамоты поддерживают колонизационные мероприятия монастырей — возделывание нераспаханной земли, привлечение новых поселенцев и постройку новых деревень. О правах старожильцев ср.: ААЭ. 1. № 34 и 35. Особенно обстоятельна жалованная грамота князя Василия Ярославского (1321–1345) Спасскому монастырю (ок. 1325) в: Исторические акты Спасского монастыря в Ярославле. Изд. Вахрамеевым. 1. № 1; она была позже восполнена и подтверждена великим князем Иваном (ок. 1464–1466): ОАМЮ. 4. № 147. Типичны для XVI в. следующие жалованные грамоты: 1551 г. — Юрьевскому монастырю (ДАИ. 1. № 46); 1560 г. — Михайловскому женскому монастырю (ДАИ. 1. № 113); 1556 г. — Троицкому Печенгскому монастырю (СГКЭ. 2. № 136); 1554 г. — Коневскому монастырю (ДАИ. 1. № 48); 1560 г. — Спасо–Каменному монастырю (там же. 1. № 115).

414

См.: Милютин. Ук. соч.; Дьяконов. Очерки (1898); Греков В. Юрьев день и заповедные лета, в: Известия АН СССР (1926). № 1–2; он же. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в. (1946). Льготные грамоты на приказном и разговорном языке назывались также обельными грамотами; обелять — значит освобождать от податей, которые обязаны были платить крестьяне, живущие на черной, т. е. обложенной податями земле.

415

См. несудимые грамоты: Важскому монастырю (1548). ДАИ. 1. № 44; Николаевскому Корельскому монастырю (1542). АИ. 1. № 141; Строкиной пустыни (1547). Там же. № 147; Троицкому монастырю в Астрахани (1573). Там же. № 184; Коневскому монастырю (1578). ДАИ. 1. № 122; Троице–Сергиеву монастырю (1535 и 1551), в: Акты. Изд. Федотовым–Чехоским. 1. № 57 и 75; Ферапонтову монастырю (1534). Там же. № 42; Покровскому монастырю в Суздале (1528). АИ. 1. № 131; Чухломскому монастырю (1518). АИ. 1. № 125; Антониеву–Сийскому монастырю (1545). СГКЭ. 1. № 109; Волоколамскому монастырю при жизни прп. Иосифа (1500). ААЭ. 1. № 136. По XV в. назовем несудимые грамоты: Кирилло–Белозерскому монастырю. ААЭ. 1. № 95; Троице–Сергиеву монастырю (1494). Там же. 1. № 131. Монастырские владения, а также боярские наследственные вотчины уже в XIV и XV в., по мнению исследователей, обладали иммунитетными правами: Пресняков. Княжье право (1909). С. 296; Сергеевич. Ук. соч. 1. С. 328 и, особенно: Павлов–Сильванский. Соч. 3. С. 281, 295; Павлов. Курс церковного права (1902). С. 158–160.

416

Петров В. Соборное уложение 1584 г. об отмене тарханов, в: Сборник в честь С. Ф. Платонова (1922).

417

Например, уставные грамоты в: ААЭ. 1. № 9 — дана великим князем митрополиту Киприану (1392), и № 11.

418

Например в: АЮ. 1. № 8, 12, 16, 17 и др.

419

Например в: АЮ. 1. № 32, 63; часто в качестве данной грамоты выступало завещание; древнейшим примером служит завещание имения Васильевскому монастырю в Суздале (1253), в: АЮ. 1. № 439; или Чухченемскому монастырю (XV в.), в: СГКЭ. 1. № 24, 19, 26, 11, 27 и др. Ср. мою работу: Studien zum Klosterwesen RuЯlands. 2. Zum Problem des Klosterbesitzes im 15. und 16. Jahrhundert, в: Kyrios. 4 (1939). Вотчина — это наследственное имение, в отличие от поместья, которое жаловалось в условную собственность, за службу; западноевропейские аналоги — аллод и бенефиций.

420

Например в: АЮ. 2. № 156; СГКЭ. 1. № 45, 49, 156.

421

Например в: АЮ. 2. № 178, 179, 180 и др. Эти заезжие грамоты служили источниками для жалованных грамот и часто вносились в них.

422

Например в: АЮ. 2. № 126; СГКЭ. 1. № 3, 6, 10 (XV в.). Они особенно характерны для 2–й половины XVI и 1–й половины XVII в.

423

Писцовые книги — это своего рода кадастровые описания земельных угодий, с переписью населения (владельцев дворов) и описанием их владений. Появление и характер писцовых книг связан с податным обложением. Первая всеобщая перепись населения (собственно, дворов) в Древней Руси была предпринята татарами в 1257 и 1275 гг. ПСРЛ. 1. 2 (2–е изд.). С. 474; 10. С. 152. Первая перепись дворов в Московском государстве была проведена в 1538–1547 гг. и называлась она «большое письмо». Эта перепись признана была негодной, и в 1551–1580 гг. состоялась новая перепись — «новое письмо», с кадастровым описанием земельных угодий, причем писцы составили тогда писцовые книги. Часть из них сохранилась доныне и представляет собой ценный источник по истории поземельных отношений в Московском государстве, в особенности по истории монастырских и церковных земельных владений. В XVII в. было проведено две переписи: одна — в 20–е гг., а другая — с 1646 по 1678 г. (ААЭ. 4. № 14). Первая перепись проводилась на старой основе: главной единицей описания была территориальная единица — соха, с описанием земли и ее качеств. В 1646–1678 гг. были составлены переписные книги тягловых дворов, без описания земель. Соха в поместьях служилых людей составляла 800 четвертей, а в церковных и монастырских владениях — 600 четвертей, то есть обложена была более высокой податью. Четвертью или четью называли тогда площадь, засеваемую одной четвертью (=150 литров) ржи; четверть соответствовала половине десятины (1 десятина = 1,9 гектара); 400–1000 четвертей, в зависимости от качества почвы, составляли соху; различалось три вида почвы: «добрая», «средняя» и «худая». Соха составляла основную единицу обложения — посошной подати — в Московском государстве до конца 20–х гг. XVII в. Эта система возникла в середине XVI в., когда был изменен порядок раздачи поместий служилым людям (Уложение 1556 г.). Источники содержатся в Летописи: ПСРЛ. 13. С. 268–269. Ср.: Бородин А. Уложение о службе 1556 г., в: Сборник в честь С. Ф. Платонова (1922). С. 143–153. Всестороннее исследование кадастровой описи («сошного письма») содержится в работе: Веселовский С. Сошное письмо. 2 т. (1915–1916), см. здесь: 1. С. 97; 2. С. 348, 363 и след. А также: Никитский А. К вопросу о мерах в Древней Руси, в: ЖМНП. 1894. 4. С. 414–415; Рожков. Соха, в: Энциклоп. словарь Граната. 40. 3 (1925). С. 275; Лаппо–Данилевский А. Организация прямого обложения в Московском государстве (1890). С. 220, 229–233; Милюков П. Спорные вопросы финансовой истории Московского государства (1892). С. 35–76 (в этом сочинении подвергаются критике утверждения Лаппо–Данилевского). О писцовых книгах как историческом источнике см. Рожков. Сельское хозяйство Московской Руси (1899). С. 221–231; Кауфман А. К вопросу о статистическом методе в историко–экономических исследованиях. К вопросу об использовании писцовых книг как исторического материала. 1. 1 (1913). С. 10–39; Гневушев А. Статистический метод при обработке писцовых книг Московского государства, в: Новый исторический журнал. 2 (1914). № 3. С. 16 и след. Хороший краткий очерк результатов исследования дан в книге: Яковлев А. Приказ сбора ратных людей (1917). Гл. 1.

424

См. монографию: Платонов С. Ф. Иван Грозный (1923. Берлинское изд. 1924), где Платонов во вступлении дает критический очерк историографии по Ивану IV и предлагает свою, основанную на долгих исследованиях, характеристику личности Ивана, вызывавшей столько споров у историков. В 4–й главе многосторонне исследуется происхождение опричнины. Ср. также: Платонов. Очерки (1899) и он же. История России (1927). С. 157; а также Stдhlin K. 1. S. 270–278, который в основном опирается на Платонова. Нужно заметить, что изображение и характеристику опричнины у Ключевского в его «Истории России» (Geschichte RuЯlands. 2), как доказали Платонов и его ученики, нельзя считать удовлетворительными. См. также книгу: Виппер В. Иван Грозный (1922), недавно вышедшую на английском языке. Еще можно назвать работу И. Будовника, где учтена почти вся литература об Иване IV и опричнине.

425

Об этом см.: Любавский М. Лекции по древней русской истории до конца XVI в. 3–е изд. (1918). С. 255–270; Рождественский С. Служилое землевладение в Московском государстве (1897).

426

Платонов. Иван Грозный (1924). С. 116. Об общих причинах и протекании кризиса см.: там же. С. 117–127; Греков. Юрьев день. С. 75, автор подчеркивает значение Ливонской войны; Ключевский. Боярская Дума (5–е изд.). С. 305 и след.; для правильного понимания социальных и экономических отношений в Московском государстве во 2–й половине XVI в. рекомендуем ознакомиться с «Очерками» Платонова; кроме того: Рожков. Сельское хозяйство (1899), где исследуются почти все стороны сельскохозяйственной структуры и причины кризиса.

427

В 1391 г., накануне кончины прп. Сергия, монастырь получил в дар соляные копи в Солигаличском уезде. АЮ 1. № 63. В середине XV в. у монастыря было там уже три солеварни. ААЭ. 1. № 52. Кроме того, существует несудимая грамота монастырю от великого князя Димитрия (1363–1389), которая доказывает, что у монастыря уже были земельные владения. Горский. Описание. 1 (1890). С. 210.

428

В сравнительно длительный период настоятельства Никона монастырь пожалованиями и покупками приобрел 24 владения. Там же. С. 211–212. Рожков. Ук. соч. С. 405. Древнейшая грамота на земельные владения относится к 1414/15 г. ААЭ. 1. № 19.

429

Рожков. Ук. соч. С. 377, 402, 405, 410–415. По описи 1592–1594 гг. у монастыря было 142999 четвертей обрабатываемой земли: Готье. Замосковный край (1937). С. 116; а еще залежные земли, леса, рыбные ловли и солеварни. Кроме того, надо учесть еще и земли в пяти уездах, описи которых утеряны. На монастырской земле стояло 3988 крестьянских и 502 бобыльих двора. Там же. Из этих владений в XV в. приобретено было 17,3%, в XVI в. — 66,8%; 15,9% — неизвестно когда. Рожков. Ук. соч. С. 406, 410–413. С 1432 по 1633 г. монастырь выплатил 16934 рубля, приобретая новые земельные владения. Горский. Ук. соч. С. 217.

430

Рожков. Ук. соч. С. 132. Дьяконов. Очерки (1898). С. 296; Готье. Ук. соч. С. 332.

431

Там же. С. 329. По описи 1614–1616 гг. залежные земли составляли 54604 четверти, а в 1624–1640 гг. лишь 34980 четвертей, то есть меньше, чем в 1592–1594 гг. (в ту пору — 40062. Там же. С. 116). Увеличилось и число крестьянских дворов: в 1614–1616 гг. (то есть вскоре после Смуты) было лишь 623 крестьянских и 426 бобыльих двора, а в 1624–1640 гг. числа эти выросли до 1536 и 1199. Там же.

432

Бобылем вначале назывался крестьянин, у которого не было своей земли, безземельный крестьянин; но в XVII в. очень часто бобылями называли и крестьян с землей. Дьяконов. Очерки (1889). С. 218 и след. Вопрос о бобылях как особой категории крестьянского населения является одним из спорных вопросов истории русского крестьянства. Ср.: Шумаков С. Темные пункты в истории русского права, в: ЖМНП. 1904. 4. Особенно с. 206; Веселовский С. Сошное письмо. 2. С. 517; Сергеевич. Древности. 3 (1903). С. 135–136, 467. Сташевский Е. Очерки по истории царствования царя Михаила Федоровича. 1 (1913). С. 47–49; Греков Б. Крестьяне на Руси (1946). С. 734. Ср. также: Ключевский. Происхож–дение крепостного права в России, в: Опыты. 1. С. 252.

433

Никольский. Кирилло–Белозерский монастырь. 1. 1 (1897). Приложения VIII–XXV.

434

Рущинский. Ук. соч. С. 139. О стоимости тогдашнего рубля см.: Ключевский. Русский рубль XVI–XVIII вв. в его отношении к нынешнему, в: Чтения. 1884. Ср.: idem. Geschichte RuЯlands. 2. S. 337.

435

Важнейший материал по хозяйственной истории Троице–Сергиева монастыря заключен в его собственных хозяйственных книгах («дозорных», «сводных» и др.), в: Памятники социально–экономической истории Московского государства XVI–XVII вв. Изд. С. Веселовским и А. Яковлевым. 1 (1929).

436

Иосифово «Сказание о святых отец», в: ЛЗАК. 2. С. 82.

437

Подробности об этой эпохе упадка подвижничества содержатся в работе Н. Никольского (см. библиографию к главам III и IV).

438

По эпохе 1397–1521 гг. Н. Никольский установил 60 пожалований и 41 покупку земельных владений. Никольский. 1. 2 (1910). С. 6, 11. Купчая прп. Кирилла (1427). АЮ. 1. № 72; 1430 г. Там же. № 6; игумен Кассиан (1448–1468) приобрел рыбную ловлю. Там же. № 73; игумен Филофей (1469) приобрел еще одну. Там же. № 74. 1519 г. — приобретение нескольких деревень и починков с землей. Там же. № 77. 1539 г. — продажа нескольких деревень Савво–Сторожевскому монастырю. Там же. № 80. Кормовые книги монастыря показывают, что очень велики были «вклады по душе». Во времена Василия III (1505–1533) было пожаловано 1000 рублей, при Иване IV (1547–1584) — 28201 рубль, в 1–й четверти XVII столетия — 5444 рубля. Никольский. Там же. 1. 2. С. 170; кроме того, было подарено множество золотых, серебряных и других ценных вещей. Кормовая книга, в: Записки ОРСА. 1 (1851). С. 46–139.

439

Никольский. Там же. 1. 1. Приложения XLII, LVI, LXXV, LXVII; 1. 2. XI–XIII. Греков. Крестьяне на Руси (1946). С. 605; в 1568 г. монастырь купил солеварню и рыбную ловлю в Двинском уезде. АЮ. 1. № 85; в 1577 г. было куплено еще две солеварни. Там же. № 88 и 98; в 1598 г. куплена земля в городе Каргополе. Там же. № 96.

440

ААЭ. 1. № 377.

441

АИ. 1. № 163.

442

Рожков. Ук. соч. С. 394, 391; ААЭ. 1. № 285.

443

Смирнов. Ук. соч. 1 (1917). С. 111; АИ. 3. № 61.

444

Никольский. Там же. 1. 1. Приложения VIII–XXV; по 1637 г. ср.: ААЭ. 3. № 274 и АИ. 3. № 198, где, вероятно, ошибочно, насчитывается лишь 2101 крестьянский двор; распаханная земля оценивается в 25490 четвертей.

445

Главный источник: Исторические акты ярославского Спасского монастыря. Изд. Вахрамеевым. 3 т. (1896). Хозяйство этого монастыря исследовано нами в: Zur Geschichte der Wirtschaft des Spasskij–Klosters in der Stadt Jaroslavl’ im 16. – 17. Jahrhundert (рукопись).

446

ПСРЛ. 1. С. 186. 190; 10. С. 69.

447

Преображенский Г. Монастыри и храмы города Ярославля (1901). С. 3, 7; Макарий. 7. С. 171; Ключевский. Жития. С. 74.

448

Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей Рус. Церкви (1877). С. 377.

449

АИ. 1. № 3, 4. ОАМЮ. 4. № 147, 149, 253; АЮ. 2. № 481.

450

АИ. 1. № 10; 2. № 13–15.

451

Там же. 2. № 19–21.

452

Там же. 2. № 32, 33, 30, 31, 35, 26, 27, 28.

453

Приговоры от 9 октября 1573 г. и 1 октября 1584 г. (ААЭ. 1. № 308; СГГД. 1. № 208) запрещали вкладывать имения в монастыри на помин души, поощряя обмены такого рода. Даже в 1674 г. монастырь совершил очень выгодный для себя обмен с князем И. П. Пронским. Холмогоров. Русская десятина (1891). С. 64.

454

Книги 1627–1629, 1629–1631 гг. АИ. 3. Расчет произведен нами. Если на каждую десятину приходится около 20 копен (Ключевский. Курс. 2 (1908). С. 366), то у монастыря было не менее 937 1/4 десятины (!) покосов.

455

Там же. 3. С. 130–252, 253–255. Расчет выполнен нами.

456

Поскольку из–за податей раздел дворов между сыновьями производился в ту пору редко, то на счет таких разделов можно отнести самое большее 10–15% увеличения числа дворов; значит, вновь приобретено было более 600 дворов.

457

Сивков. К истории землевладения. С. 222.

458

В основе нашего описания лежит сочинение К. Щепетова, опирающееся на богатый архивный материал Иосифова монастыря, — «Сельское хозяйство в вотчинах Иосифо–Волоколамского монастыря в конце XVI в.», в: Ист. зап. 18 (1946). Монастырь имел полную несудимую грамоту — тархан, что способствовало его обогащению, ибо освобождало его от всех податей. Там же. С. 96.

459

Там же. С. 95. В том числе от великих князей и царей — 10031 рубль; от князей 4389 рублей; от духовенства (митрополитов и епископов) — 7195 рублей; от бояр и служилых людей — 9345 рублей. Один только царь Иван IV пожаловал 7000 рублей, 4300 рублей составляли вклады на помин души убитых в опричнину воевод, бояр, князей, дворян, боярских детей и всех в заточении скончавшихся. Сын царя Ивана царь Феодор пожаловал монастырю 1035 рублей; царь Борис — 800 рублей; царица Ирина — 500 рублей, все это на помин души. Интересно, что в XVII в. в монастырь не стекалось столько даров, как раньше; это, по нашему мнению, объясняется тем, что он уже не играл такой огромной «национально–церковной» роли, как в предшествующее столетие.

460

Там же. С. 94. Монастырские власти тратили деньги экономно: из 153 новых приобретений лишь 23 владения были куплены; 12 — выменено, а 118 — получены как вклады на помин души.

461

Там же. С. 96. Геронтий. Волоколамский Иосифов монастырь. С. 46. Троице–Сергиев монастырь лишь в 1510 г. смог приступить к сооружению каменной стены, то есть почти через 200 лет после своего основания. Горский. Описание. С. 7. У Иосифова монастыря в 1592 г. был очень богатый скотный двор: 292 коровы, 62 теленка, 117 быков, 153 овцы; в конюшнях стояло 385 лошадей. Щепетов. Ук. соч. С. 134, 137.

462

Там же. С. 94, 115.

463

Рожков. Ук. соч. С. 418; в основном владения были приобретены у служилых людей, как вклады или покупкой. Царь пожаловал монастырю 19 деревень, частные лица — 53 деревни. Там же. С. 421.

464

Щепетов. Ук. соч. С. 96. Ямские деньги и стрелецкие хлебные сборы были обязательными для всех монастырей. Тархан дозволял Иосифову монастырю беспошлинно покупать и ввозить в монастырь различное продовольствие и другие товары: хлеб, соль (!), рыбу, масло, растительное масло, мед, полотно, меха и прочее. Там же. С. 97.

465

Там же.

466

Там же. С. 99; Рожков. Ук. соч. С. 146.

467

Щепетов. Ук. соч. С. 100–102. Эту перемену в системе ведения хозяйства можно обнаружить и в других монастырях. Рожков. Ук. соч. С. 132; по XVII в. ср.: Готье. Ук. соч. (1937). С. 329, 251. Различные хозяйственные книги («посевные», «умолотные» и др.), которые обязаны были вести монахи–управляющие (посельские старцы) или миряне–приказчики, отличаются большой точностью; в них вписывалась каждая мера хлеба, каждая копна сена; точно так же регистрировались и крестьянские оброки; о каждом гроше, который задолжал крестьянин, ему напоминалось при сборе урожая или при повторной ссуде. Такой же характер имеют и хозяйственные книги других монастырей, например, Коряжемского, Болдинского, Антониева–Сийского.

468

Ср.: РИБ. 35 (1917). № 263; Дьяконов. Очерки (1898). С. 49, 52, 54, 59; Ключевский. Курс. 2. С. 342 и след., 326.

469

Никольский. Ук. соч. 1. 1. Приложение VIII.

470

В старых работах Перетятковича (1877 и 1882) о монастырских владениях говорится не очень подробно. Источники, опубликованные позднее, дают возможность составить более полное представление о монастырском хозяйстве.

471

Рожков. Ук. соч. С. 374.

472

Там же. С. 25; Васильев А. К истории землевладения в Свияжском уезде, в: Изв. Каз. 12 (1894). С. 605, 608. Ср.: Перетяткович. Ук. соч. (1877). С. 21. Другой монастырь в Свияжске, Успенский, имел большие доходы благодаря беспошлинной торговле солью. ААЭ. 1. С. 382. У Троице–Сергиева монастыря тоже были вотчины в Понизовье, в 1593/94 г. у него в Казанском уезде было 1275 десятин одной только пашни, 3125 десятин леса и 41 десятина выгонов. Рожков. Ук. соч. Казанский Зилантов монастырь с 1552 по 1598 г. значительно расширил свои владения. Любопытно, что владения монастыря росли благодаря умелому хозяйствованию на заброшенной земле, которая раньше версталась в поместья казанским служилым людям. Грамоты Зилантова монастыря. С. 270, 278, 281–285; АИ. 1. № 191; Рыбинский. Краткая история города Казани. 1 (1898). С. 48.

473

Ср. примеры таких договоров Покровского монастыря в Тетюшах с крестьянами, в: Акты. Изд. С. Мельниковым. 1 (1859). № 27, 31–37.

474

Например: РИБ. 14. № 275 или 302; ср.: Дьяконов. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси (1912. 4–е изд.). С. 105.

475

О разных порядных записях, например на Севере, см.: Богословский. Земское самоуправление. 1; Дьяконов. Очерки (1898). С. 163–165. Ср. также: Греков. Крестьяне на Руси. С. 725. А также: Акты, относящиеся к истории тяглового населения. Изд. М. Дьяконовым (1897). 1.

476

Как утверждает Ключевский. Курс. 1 (1906). С. 24.

477

Последствия Смуты сказались больше в западных уездах Понизовья — в Арзамасском, Алатырском и Свияжском. Платонов. Очерки. С. 329, 513; ср. также послание митрополита Ермогена (от 24 декабря 1606) в: ААЭ. 2. № 61 и воеводы Г. Г. Пушкина. Там же. № 160; а также: ААЭ. 2. № 104, 144, 149, 156; АИ. 2. № 112, 113, 141, 145.

478

Подробности см. в: Веселовский С. Семь сборов запросных и пятинных денег в первые годы царствования Михаила Феодоровича, в: Чтения (1909). 1. С. 150; Готье. Замосковный край (1906). С. 213, 230; Никольский. Ук. соч. 1. 2 (1910). С. 261, 266. За время Смуты возникло даже пять новых монастырей: Зверинский. 3. № 1449, 2154, 1249; 2. № 1110; Покровский. К истории монастырей. С. 7. Характерно, что постоянно росли земельные владения Казанской кафедры. По описи 1623 г. можно судить о том, насколько умножились эти владения с 1603 по 1623 г. В 1612 г., например, Казанскому митрополиту Ефрему (1606–1613) удалось получить новые владения «по приговору всея земли Казанского государства (!)»; см. этот замечательный документ в: Чтения. 1896. 3. Отд. 5. С. 9.

479

Сведения извлечены нами; см. «Материалы» в: Покровский. К истории казанских монастырей до 1764 г., в: Изв. Каз. 18 (1902). Приложения I–XXV.

480

Смирнов. Города Московского государства. 1. 2 (1919). С. 298, 290.

481

Переписная книга 1646 г. (с пробелами) в: Никольский. Ук. соч. 1. 1 (1897). Приложения IV–XXV. По Казанскому уезду данные лишь о 5 монастырях.

482

Сведения извлечены нами, ср. «Материалы» в: Покровский. Ук. соч. Приложения X–XXV.

483

Там же. Приложения I–XXV.

484

В 1696 г., уже при царе Петре Великом епархиальные кафедры и монастыри обязаны были на свои средства строить корабли для похода на Азов. Елагин С. История русского флота. Период Азовский (1864). С. 51. Земли духовенства были разделены на 17 «кумпанств», по 8000 крестьянских дворов в каждом; Казанский митрополит составлял целое отдельное кумпанство с 1126 крестьянскими дворами и выплатил 9800 рублей. Там же. С. 54, 61. Для этой цели был произведен подсчет крестьянских дворов. При этой описи по Понизовью учтены были 4 монастыря. Сравним число дворов в 1696 г. с данными 1646 и 1678 гг.

Монастыри 1646 г. 1678 г. 1696 г.

1. Преображенский (Казань) 821 378 369

2. Богородицкий (Свияжск) 1427 1265 1116

3. Троицкий (Чебоксары) 115 115 117

4. Преображенский (Арзамас) 356 ? 323

По 1696 г. цитируем: Сивков К. К истории землевладения. Приложение. С. 221.

485

Милютин. Ук. соч., в: Чтения. 1860. 3. С. 132, 142–143, 151.

486

Завьялов. Вопрос о церковных имениях при имп. Екатерине II (1900). С. 246–347. Канцелярия Синода использовала данные 1744 г., что видно из сличения обеих переписей.

487

Clemens Adam, в: Op. cit. P. 152; Horsey, в: Russia of the close of the XVI century. London (Изд. общества Харклита). Цит. по: Макарий. 8. С. 229; Petrejus. Regni Muschkowitici Sciographia. Stockholm, 1615 (немецкое издание: Historien und Bericht von dem GroЯfьrstentum Muschkow durch Petrum Petrejum de Erlesunda. Leipzig, 1620; по–русски: История о великом княжестве Московском, в: Чтения. 1867. 2. С. 418).

488

Платонов. Лекции (1915. 9–е изд.). С. 165. Мелкие земельные владения, главным образом мелкие вотчины, продавались или закладывались монастырям. Веселовский. Село и деревня в северо–восточной Руси в XIV–XVI вв. (1936). С. 56. Ср. множество документов: Тверские акты. Изд. С. Шумаковым. 1 (1896) и Углицкие акты (1899); этот процесс продолжался и в XVII в.

489

Рожков. Ук. соч. С. 399, 400. По XVII в. см.: Готье. Ук. соч. (1937). С. 251–255, 329, 351.

490

Рожков. Ук. соч. С. 385.

491

Богословский. Ук. соч. С. 65–77.

492

Гневушев. Ук. соч.; Багалей. Ук. соч.

493

Подробнее об этом см.: Смирнов. Ук. соч. 1 (1917). С. 108–134.

494

Там же. С. 170–231.

495

См. эту роспись в: Никольский. Ук. соч. 1. 1 (1897). Приложения VII–XXV.

496

Роспись 1661 г. (Роспись 170 г.) в: Записки ОРСА. 2 (1861). С. 401–422; у 348 монастырей было меньше чем по 100 дворов.

497

Сивков. Ук. соч. С. 221–225.

498

Население Московского государства в 1480 г. составляло примерно 2,1 миллиона душ; через сто лет, в конце XVI в., оно составляло 4,3 миллиона, а в конце XVII в. — примерно 12,6 миллиона. Покровский. Население, в: ЭС. 40. Милюков в середине XVI в. насчитывает 10–11,5 миллиона, а в конце XVII в. — 17–18 миллионов. Милюков. Очерки по истории русской культуры. 1 (6–е изд.). С. 26.

499

Жития некоторых святых повествуют о том, как хозяйственные заботы влияли на весь строй монастырского быта; напр., рассказ монаха Иннокентия о последних днях земной жизни Пафнутия Боровского: Иннокентий пишет, что и на смертном одре Пафнутий занят был повседневными заботами. Ключевский. Жития. С. 437.

500

Кроме уже упомянутых работ Сергеевича (3), Владимирского–Буданова и Павлова–Сильванского, см. также: Загоскин Н. История права в Московском государстве (1877). Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси (1908. 2–е изд. 1912); Беляев И. Формы землевладения в Московском государстве, в: Временник. 11 (старая, но ценная работа); Блюменфельд. Формы землевладения в Древней Руси (1884); Рождественский. Служилое землевладение в Московском государстве в XVI в. (1897); Веселовский С. К вопросу о происхождении вотчинного режима (1926); он же. Монастырское землевладение в Московской Руси во 2–й половине XVI в., в: Ист. зап. 10 (1941) (к сожалению, работа мне недоступна).

501

Ср. в особенности: Веселовский. К вопросу (1926).

502

Термин «белый» на приказном языке обозначал человека, свободного от податей; обелить значило освободить от податей; белопоместец — это владелец белой земли, за которую он не платил податей государству. Право на владение такой землей связано было с обязанностью служить государству. Тяглые люди жили либо на белой земле, либо на государевой земле и за право пользования и той и другой землей они платили подати. Таким образом, право тяглых людей по отношению к земле было только правом пользования чужой землей. Тяглые люди, которые жили на государевой земле и составляли городские общества и сельские общины, именовались черными людьми. Это были в основном государственные крестьяне и посадские люди. Нужно отметить еще и такое обстоятельство: крестьяне, которые жили на земле служилых людей или на церковной земле и несли определенные повинности перед го–сударством, на приказном языке именовались не черными людьми, а по характеру земли, на которой они жили и работали, — помещичьими или монастырскими людьми. Для этой категории крестьян владелец земли был посредником между ними и государством в отношении повинностей, а также, на основании несудимых грамот, получал и судебные права. Черные же люди исполняли свои повинности государству через общины, в которые они входили. См. об этом лучше всего в: Дьяконов М. Очерки (1908). Государевой черной землей на языке Приказов называлась земля, которой пользовались тяглые черные люди, а выражение «государева земля» относилось к той земле, которую государство верстало служилым людям в поместья на время их службы и в зависимости от характера службы. Ср.: Рождественский. Ук. соч. Впрочем, вся земля оставалась всегда государевой землей — землей царя и великого князя, ср., например, § 84 Уложения 1550 г. АИ. 1. № 155. В правовом сознании подданных Московского государя и на языке правовых документов высшим собственником всей земли было государство или царь: отсюда идут древнерусские выражения: «земля царева, а я ей хозяин», «земля Божья да царя и великого князя, а поля и урожай наши».

503

См. об этом: Богословский. Ук. соч. 1. С. 91 и след. Одним из таких черных монастырей была, напр. Челмогорская пустынь. Как видно из донесения игумена от 1676 г., у пустыни не было крестьян; монастырская земля частично сдавалась в аренду, а частично обрабатывалась самой братией и работниками, нанимавшимися на время жатвы; все скромные по размерам владения монастыря были черной землей. РИБ. 14. С. 442.

504

Богословский. Ук. соч. С. 93, 96. На юге, называвшемся «диким полем», всякий участок земли формально был собственностью царя (государевой землей), в действительности же вся земля распределялась здесь между служилыми людьми; новооснованные монастыри получали тут очень немного земли. Ср.: Некрасов Н. Очерки по истории Рязанского края в XVI в., в: ЖМНП. 1914. 4; Белоцерковский Г. Тула и Тульский уезд в XVI и XVII вв., в: Унив. Киев. 1914–1915. Хотя там не было черной земли, но подати государству платили и крестьяне, и монастыри, и отчасти даже служилые люди. Доброклонский А. Солотчинский монастырь, в: Чтения. 1888. 1. С. 48, 61, 62–68.

505

Горский. Описание. 1. С. 324. В несудимой грамоте сделана была важная перемена: настоятель монастыря, который раньше (в нецерковных делах) был подсуден царю, теперь становился подсудным патриарху. Во времена царя Бориса крестьяне, жившие в монастырских владениях, получили некоторые новые льготы. Там же. С. 225.

506

Смирнов. Ук. соч. С. 96.

507

Нужно отметить, что нередко хозяйственное положение крестьян было настолько хорошим, что за ними не числилось никакой задолженности монастырю. Таково было положение крестьян Иосифо–Волоколамского монастыря, особенно в 1573–1581 гг., когда вокруг свирепствовал сельскохозяйственный кризис, потрясший московский центр; примечательно, что крестьянам, уходившим с монастырской земли по истечении урочных лет без долгов, монастырские власти выдавали деньги на выход. Приходно–расходные книги Волоколамского монастыря конца XVI в., в: Ист. арх. 2. С. 72, 76, 83 и др.

508

См.: Беляев И. Крестьяне на Руси (1860); Дьяконов М. Очерки (1898); Греков Б. Крестьяне на Руси (1946). О возникновении крепостного права: Греков. Там же; Engelmann I. Die Leibeigenschaft in RuЯland (1884); Ключевский В. Происхождение крепостного права в России, в: Рус. м. 1885. 10, а также в: Опыты и исследования (1918); idem. Geschichte RuЯlands. 2. Глава 17; Дебольский Н. К вопросу прикрепощения владельческих крестьян, в: ЖМНП. 1895. 11; Беляев П. Древнерусская сеньория и крестьянское закрепощение, в: ЖМНП. 1916. 8–9.

509

Дьяконов. Очерки (1898). С. 16–39. Греков. Ук. соч. С. 630, 641, где он дополняет некоторые утверждения Дьяконова; а также: Смирнов И. К вопросу о старожильцах, в: Вопросы истории. 1946. 8–9 (работа мне недоступна).

510

Дьяконов. Там же; Никольский. Ук. соч. 1. 2. С. 37 и след.; Щепетов. Ук. соч. С. 97. Уже в XV в. в жалованных грамотах упоминаются старожильцы в отличие от крестьян, позже поселившихся на монастырских землях. Ср., напр.: ААЭ. 1. № 20, 21, 51, 53; а также № 5, 34, 35. Послание митрополита Киприана (1391) дает отчетливое представление о тех работах, которые крестьяне обязаны были выполнять для монастыря. ААЭ. 1. № 11.

511

Мы располагаем рядом документов XVI и XVII вв., говорящих о бегстве крестьян из черных деревень и из поместий служилых людей. ААЭ. 1. № 234 (1552). 258 (1561); АЮ. № 177, 178, 183 (XVI в.); 189, 194, 196 (XVII в.). По Троице–Сергиеву монастырю: Свозные книги (1614), в: Памятники соц. — эконом. истории. 1 (1929); по Иосифову монастырю: Приходно–расходные книги, в: Ист. арх. 2. С. 70, 74, 83, 84.

512

Примеры поручных: АЮ. № 177, 178 (XVI в., по Вяжицкому монастырю); РИБ. 12. С. 458, 1366, 1468 (по Прилуцкому монастырю); Акты. Изд. Мельниковым. 1. № 21, 23, 26, 27 и др. (по Покровскому монастырю в Понизовье). В хозяйстве отдельных монастырей в разных имениях крестьяне выполняли разные повинности, это зависело от местных условий, см., напр.: ААЭ. 1. № 348 (Троице–Сергиев монастырь). Доброклонский. Ук. соч. С. 61, 69–85; Дьяконов. Очерки (1898). С. 131, 163. Расчетные книги: Иосифова монастыря, в: Ист. арх. 2; Болдинского монастыря, в: РИБ. 37; Корнилиева–Комельского монастыря, в: ЛЗАК. 5 (1871); Акты Коряжемского монастыря, в: ЛЗАК. 23 (1910).

513

РИБ. 12. С. 198 (1634), 201 (1637); АИ. 3. № 240 (1627). Дьяконов. Очерки (1898). С. 147 и след.; Греков. Крестьяне на Руси. С. 694.

514

Древнерусское слово «бобыль» мы переводим на немецкий язык словом «Unglьckliche» («несчастный»); в документах эти крестьяне часто называются «невзгодниками». Ср.: Дьяконов. Очерки (1898). С. 206–240; Богословский. Ук. соч. 1. С. 136.

515

Ср. также: Рождественский С. Сельское население Московского государства в XVI–XVII вв., в: Русская история в очерках. Изд. М. Довнар–Запольского. 3 (1912). С. 41–44.

516

Ср. примеч. 503, а также следующие работы: Одинец Д. Потеря права перехода владельческими крестьянами Московского государства, в: Сборник в честь П. Н. Милюкова. Paris, 1929; Михайлов П. Институт старожильства и крепостное право, в: ЖМНП. 1912. 1; он же. К вопросу о происхождении земельного старожильства. Там же. 1910. 6.

517

ААЭ. 1. № 48; ДАИ. 1. № 198. О роли Юрьева дня в русском крестьянском календаре см.: Калинский И. Церковно–народный месяцеслов на Руси, в: Записки Географического общества по отделу этнографии. 1 (1877). С. 325.

518

АИ. 1. № 59; ААЭ. 1. № 64, 83.

519

Об отступлениях от него на практике см., например: АЮ. № 186 и 290.

520

Стоглав (Казанское изд. 1862). С. 412–414; АИ. 1. 165; ААЭ. 1. № 257.

521

ААЭ. 1. № 234 (по уездам Важскому и Шенкурскому, 1552); АИ. 1. № 193 (по Троицкому монастырю в Астрахани, 1575); Дьяконов. Очерки (1898). 6 (по Богородицкому монастырю в Свияжске, 1576). Материал по этому вопросу содержится также в писцовых книгах XVI в. Ср.: Неволин. О пятинах и погостах. С. 167.

522

Дебольский. Ук. соч., в: ЖМНП. 1895. 1. С. 99; Греков. Юрьев день. С. 78; он же. Очерки хозяйства Новгородского Софийского Дома, в: ЛЗАК. 34 (1927). С. 113; Одинец. Ук. соч. С. 205.

523

РИБ. 14. С. 135. По XVII в. у нас масса документов о таких тяжбах: АИ. 3. № 286 (1621). 160 (1629); ААЭ. 3. № 141 (1623); РИБ. 35. № 263 (1616). Ср. также: Дьяконов. Очерки (1898). С. 52–59.

524

Этот указ ранее ошибочно считался началом окончательного прикрепления крестьян к земле и крепостного права. Указ не сохранился и восстановлен на основе позднейших документов. Ср.: Владимирский–Буданов. Ук. соч. С. 139.

525

Там же. С. 139; Рождественский. Ук. соч., в: Русская история в очерках. 3. С. 63. Определения 1597 г. были в последующие годы подтверждены и дополнены новыми указами: от 28 ноября 1601 г., от 1 февраля 1606 г. и от 9 марта 1607 г. Владимирский–Буданов. Там же. С. 139 и след.; Kljutschewskij. Geschichte RuЯlands. 2. S. 342–344; Дьяконов. Очерки (1898). С. 49.

526

См. о беглых крестьянах монастырские книги: Сводные книги Троицко–Сергиева монастыря, в: Памятники социально–эконом. истории Моск. госуд. XVI–XVII вв. 1 (1929); ААЭ. 3. № 66 (1615); АМГ. 2. № 143. Ср.: Рождественский. Из истории «урочных лет» для сыска беглых крестьян в Московском государстве в XVII в., в: Сборник в честь В. О. Ключевского (1909). С. 152–154.

527

АМГ. 2. № 143.

528

От монастырских слуг нужно отличать группу людей, которые были совсем не слугами, хотя в документах они тоже именуются «монастырскими людьми», — они были заняты в управлении монастырским хозяйством, а происходили в основном из боярских детей и дворянства. О них речь пойдет ниже, при характеристике системы управления имениями.

529

Особенно много говорится о монастырских слугах в грамоте митрополита Геронтия. ААЭ. 1. № 113 (1478).

530

Арсений, архим. Доклады, в: Чтения. 1867. 3; Доброклонский. Ук. соч. С. 11—12; Ист. акты Спасского мон. в Ярославле. 3. С. 77. Тихомиров М. Монастырь–вотчинник XVI в., в: Ист. зап. 3. С. 149–152 (об Иосифове монастыре).

531

См. главным образом: Дьяконов. Очерки (1898). С. 295–321 (с библиографией). Греков. Крестьяне на Руси. С. 695 и след.

532

Ср. обширный список источников о детенышах у Дьяконова. Ук. соч. С. 295, 298; Доброклонский. Ук. соч. С. 33; Перетяткович. Поволжье в XVII и XVIII вв. (1882). С. 93, 117.

533

В 1547 г. по Иосифову монастырю: Греков. Ук. соч. С. 695; в 1576 г. по Троице–Сергиеву монастырю: Писцовые книги Московского государства. 1. Отд. 1. С. 68, 73, 82, 76, 611, 642 и др.

534

Греков. Ук. соч. С. 695, 710; Дьяконов. Очерки (1898). С. 303 — почти аналогично.

535

Греков. Ук. соч. С. 711.

536

ААЭ. 3. № 262. Выговоры царя были оправданны: по монастырскому уставу дети мужского пола не должны жить или оставаться в монастырях. Стоглав строго запретил это обыкновение: Стоглав. Казанское изд. С. 229, 233, 236. О сиротах в Троице–Сергиевом монастыре, число которых доходило до 600, см.: Арсений. Ук. соч. С. 8, 56.

537

Дьяконов. Очерки (1898). С. 333.

538

Там же. С. 298, 303, 306; Доброклонский. Ук. соч. С. 33.

539

Тихомиров. Ук. соч. С. 151.

540

Историч. акты Спасского мон. 3. С. 77–85; Никольский. Ук. соч. 1. 2. Приложение «Д».

541

Доброклонский. Ук. соч. С. 74.

542

Приходно–расходные книги Болдинского мон., в: РИБ. 37. С. 20–22, 36–38, 43–46, 64–69 и др.

543

Ключевский. Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае, в: Моск. унив. Известия. 1866/67. № 7. С. 574; а также в: Опыты исследования (1913).

544

Савич. Главнейшие моменты. С. 55.

545

Например, Солотчинский монастырь в Рязанском уезде: Доброклонский. Ук. соч. С. 89–93; или Болдинский монастырь в Смоленской земле: РИБ. 37. С. 188, 192, 219, 240 и др., а также Благовещенский монастырь в Нижнем Новгороде: РИБ. 2. № 51; ср.: Акты Коряжемского монастыря, в: ЛЗАК. 23 (только описание актов).

546

Сторожев. Монастырское землевладение на Вологде, в: Сборник в честь В. О. Ключевского (1909). С. 362, 366. Там держали свои лавки и дальние монастыри.

547

Уже в конце XV в. Кириллов монастырь ежегодно закупал в Вологде не менее 2400 пудов зерна. ААЭ. 1. № 126, ср. № 283; Никольский. Ук. соч. 1. 1. Отд. «Д». С. 248. У монастыря в разных городах были лавки по продаже соли. ААЭ. 1. № 378; в 1566 г. только в одной лавке в городе Дмитрове монастырь продал до 10000 пудов соли. Там же. № 271; ср.: Макарий. 8. 2–е изд. 8. С. 267.

548

В собраниях документов (АИ, ААЭ, СГГД) содержится обширный материал по этому вопросу; ср.: замечания Хенслера о торговой деятельности монастырей, в: Чтения. 1874. 4. С. 24. О монастырской торговле в Астрахани: АИ. 1. № 193; а также: Кулишер. История русского хозяйства. 2 (1925). С. 324. Троице–Сергиев монастырь, например, вывозил в Астрахань муку, которая мололась на его мельницах из его собственного зерна. Готье. Ук. соч. С. 537.

549

Макарий. 2–е изд. 7. С. 41.

550

Ключевский. Хозяйственная деятельность Соловецкого мон., в: Опыты и исследования. С. 11; Савич. Соловецкая вотчина (1927). С. 148. О земельных владениях монастыря см.: Богословский. Ук. соч. 1. С. 73–75.

551

Ключевский. Ук. соч. в: Опыты. С. 36 (в: Моск. унив. Изв. 7. С. 574). Об объеме соляной торговли монастыря говорят следующие данные: в 1588 г. в Вологду был отправлен 81201 пуд, в 1598 г. — 92990 пудов, в 1608 г. — 123137 пудов. Савич. Ук. соч. С. 148. В Вологде монастырь покупал самое разное зерно, которое на тех же судах доставлялось в монастырь. Так, в 1608 г. монастырь закупил 15000 четвертей ржи для собственного потребления, в это время у него было 827 постоянных и 286 сезонных работников. Там же. С. 110, 142, 154, 213, 221.

552

Там же. С. 167.

553

Иерофей, архим. Брянский Свенский Успенский монастырь Орловской губернии (1866). С. 47.

554

Много материала по этому вопросу содержится во вкладных книгах, см., напр.: Вкладные книги Антониева Сийского монастыря. Изд. А. Изюмовым, в: Чтения. 1917. 1. Материал по этому вопросу дают и монастырские обиходники.

555

Рождественский. Служилое землевладение. С. 87; Павлов. Очерк секуляризации. С. 150.

556

Авраамий Палицын, впоследствии знаменитый келарь Троице–Сергиева монастыря, поступая в обитель, внес свою деревню, богослужебные книги и золото. Шумаков. Сотницы, в: Чтения. 1902. 2. С. 226.

557

Павлов–Сильванский. Феодализм в удельной Руси, в: Соч. 3. С. 338. Во вкладных записях часто встречается формулировка: «а жить мне в той вотчине до скончания живота». Ср.: Рождественский. Служилое землевладение. С. 104–107.

558

Павлов–Сильванский. Ук. соч. С. 389; Рождественский. Ук. соч. С. 107, 105.

559

Ср. мнение Ключевского о монастырской торговле, в: Боярская Дума (1884). С. 288.

560

I Всел. Собор, 17–е правило; VI Всел. Собор, 10–е правило и Лаодикийский Собор, 4–е правило. Эти правила содержатся и в Номоканоне Иоанна Схоластика, который был известен в Московской Руси. В 1416 г. митрополит Фотий направил послание псковскому духовенству, в котором он сурово осуждал это бесчинство. АИ. 1. № 22, а также: Стоглав. Казанское изд. С. 345; Уложение 1649 г. Гл. 10. В 1727 г. духовенству было разрешено по истечении срока ссуды взимать по 6% годовых. Милютин. Ук. соч., в: Чтения. 1859. 4. С. 101. Это разрешение было подтверждено указом от 13 мая 1754 г. ПСЗ. № 10235. Из многочисленных документов XV–XVI вв. видно, что монастыри и монахи лично брали проценты. Ср.: АЮ. № 15, 71, 232, 238, 241, 243, 245, 248, 255, 267 и др.; ДАИ. 1, № 51, 55. Подробнее об этом см. мою статью в: Kyrios. 4 (1939). S. 29–38.

561

Отдельные примеры: АЮ. № 234, 236, 237, 241 (все три по Кириллову монастырю), 254; АИ. 1. № 104, 106, 163; ДАИ. 1. № 157; АИ. 3. № 138; 5. № 32 и др.

562

ААЭ. 2. № 42 (1646); 4. № 26 (1648); ДАИ. 1. № 21, 113 и др. АЮ. № 108. В Уложении 1649 г. (гл. 16, § 4–5) была сделана попытка запретить такие обмены, но она не имела успеха.

563

РИБ. 32. № 229 (1567 г. по Коряжемскому монастырю) или РИБ. 35. № 470 (1638 г. по Прилуцкому монастырю).

564

Следует пояснить самые разные значения слова «старец» в древнерусской церковной литературе. Во–первых, старцем часто называли просто пожилого монаха, без священного сана — не иеромонаха; в этом смысле говорят о старце Филофее, авторе сочинений о Мо–скве — третьем Риме; во–вторых, старцами именовались так называемые соборные старцы — те монахи, которые совместно с игуменом управляли монастырем и несли особые послушания; и наконец, старцами называли также тех пожилых и опытных иноков, которые духовно окормляли послушников и других монахов — это старцы в собственном смысле слова. Примером употребления слова «старец» в разных значениях может служить послание Новгородского архиепископа Симеона Снетогорскому монастырю, где в двух местах слово «старец» обозначает духовного наставника, а в двух других — соборного старца. РИБ. 6. № 45; ср. также: Смирнов. Древнерусский духовник, в: Чтения. 1914. 2. С. 26.

565

И. А. Христорождественская церковь в Сергиевом Посаде, в: Чтения. 1891. 3. С. 4–8, 17, 28, 33. Список таких монастырских людей см.: Арсений. Ук. соч., в : Чтения. 1867. 3.

566

Это видно, например, из документов Солотчинского монастыря. Доброклонский. Ук. соч. С. 28–29. О монастырских стряпчих см.: Введенский А. Трудовая деятельность стряпчих в северорусских монастырях XVI–XVII вв., в: Север (1923). С. 36–64 (к сожалению, мне недоступна).

567

И. А. Христорождественская церковь. С. 8; Щепетов. Ук. соч. С. 115.

568

Доброклонский. Ук. соч. С. 24 и след.; ср.: Макарий. 2–е изд. 8. С. 260–262.

569

Горчаков. Монастырский приказ. С. 40 и след.

570

О взимании податей с монастырских владений см.: Рожков. Сельское хозяйство. С. 221–231; Веселовский. Сошное письмо. 1. 1. С. 300; Владимирский–Буданов. Ук. соч. С. 189; Доброклонский. Ук. соч. С. 61.

571

Дьяконов. Очерки (1898). С. 312–316. Он же. Живущая четверть в исторической литературе, в: Рус. ист. журнал. 5 (1918). С. 154–176; Веселовский. Ук. соч. 1. Гл. 1; 2. С. 660. Лаппо–Данилевский. Организация прямого обложения. С. 530 (между прочим, эта работа представляет большую ценность и для историков Церкви). Указ 1630 г. напечатан в: Сторожев. Указная книга Поместного приказа. С. 101–103.

572

ААЭ. 1. № 28, 131; АЮ. 1. № 31. 4; АИ. 1. № 71, 74; ср.: Рождественский. Служилое землевладение. С. 138.

573

Там же. С. 138; ААЭ. 1. № 200; АИ. 1. № 143; Милюков. Спорные вопросы. С. 17.

574

Рождественский. Ук. соч. С. 140–143; Смирнов. Города Моск. государства. 1 (1917). С. 108; Сторожев. К истории сельскохозяйственного быта костромских Ипатьевского и Богоявленского монастырей, в: Чтения. 1894. С. 137.

575

Рождественский. Ук. соч. С. 144; такую же точку зрения выразил и Милюков (Спорные вопросы. С. 48, 79).

576

ААЭ. 3. № 34, 97–99; ДАИ. 2. № 26, 33 (Кириллов монастырь); ААЭ. 3. № 97 (Псково–Печерский монастырь); ААЭ. 2. № 160 (Прилуцкий монастырь).

577

Авраамий Палицын. Сказание, в: РИБ. 13.

578

ААЭ. 2. № 135. Особенно большие суммы были взяты из ризницы Троице–Сергиева монастыря; царь Борис взял 15400 рублей, Лжедмитрий — 30000 рублей, царь Василий Шуйский — 20000 рублей, что по тем временам составляло огромное состояние. Макарий. 10. С. 223. Иностранцы, приезжавшие в Москву после Смутного времени, писали о взимании денег с монастырей. Рущинский. Ук. соч., в: Чтения. 1871. 3. С. 144.

579

АИ. 4. № 3; Макарий. 11. С. 204; ДАИ. 10. № 34; РИБ. 12. С. 1046–1065, 1188–1215; Милютин. Ук. соч., в: Чтения. 1861. 2. С. 465, 471–477. Так, царь Алексей во время Польской войны взял у Троице–Сергиева монастыря 100000 рублей, у Кириллова монастыря — 10000 рублей, Патриаршая область (в том числе монастыри) выставила 10 000 ратников.

580

ААЭ. 1. № 298; Стоглав. Казанское изд. С. 235, 297; АИ. 1. № 154. 2; ААЭ. 4. № 315. ПСЗ. 3. № 1664; Горчаков. Монастырский приказ. С. 41–55.

581

АИ. 1. № 115 (1505), 147 (1547); ААЭ. 1. № 164 (1517), 179 (1534); АЮ. 1. № 30. 4 (1554) и др.

582

АЮ. 1. № 30. 4; 209. 5; 211; Стоглав. Казанское изд. Гл. 5 и 72.

583

ДРВ. 14. С. 196; Стоглав. Казанское изд. С. 235, 297.

584

Там же. Гл. 5 и 67; ДАИ. 1. № 46, 48, 114, 130. Примеры несудимых грамот: 1471 г. — Кириллову монастырю. ААЭ. 1. № 95; 1494 г. — Троице–Сергиеву монастырю. Там же. № 131; 1500 г. — Иосифову монастырю. Там же. № 136; 1535 г. и 1551 г. — Троице–Сергиеву монастырю. АЮ. 1. № 97 и 75; 1542 г. — Николаевскому Корельскому монастырю. АИ. 1. № 141; 1547 г. — Строкинской пустыни. Там же. № 147; 1573 г. — астраханскому Троицкому монастырю. Там же. № 184 и др. Примеры передачи судебной власти по духовным делам архиереям: ААЭ. 1. № 386; 2. № 16, 62; 3. № 67; АИ. 2. № 58, 69, 77, 86; АИ. 2. № 65; ДАИ. 2. № 37 и др. Но очень часто несудимой грамотой судебная власть по духовным делам вручалась лично епархиальному архиерею, а не его судебным чиновникам (десятильникам), например: ДАИ. 1. № 44 (1548); ср.: Макарий. 2–е изд. 8. С. 223.

585

Макарий. 2–е изд. 8. С. 263–265.

586

Там же. С. 265; Горчаков. Монастырский приказ. С. 43, 48, 54–57, 66 и след.

587

Там же. С. 91.

588

ААЭ. 1. № 155 (1667), 204 (1675); ПСЗ. 1. № 412; Горчаков. Там же. С. 96 и след.

589

Там же. С. 99–102; ПСЗ. 2. № 699 (1677). Любопытно, что и после приговоров 1667 и 1675 гг. некоторые монастыри по разным делам продолжали обращаться в Приказ Большого дворца, напр., АИ. 4. № 166.