• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Страшные слова, вынесенные в заголовок, не досужий вымысел автора — они взяты из двух документов, подписанных весьма известными в свое время людьми. Под первым стоит подпись Феликса Дзержинского. 21 июля 1921 года председатель ВЧК писал: «…Тов. Артузов (Фраучи) честнейший товарищ, и я ему не могу не верить, как себе». Второй документ — приговор по делу А. Х. Артузова от 21 августа 1937 года, на котором всего одно слово: «Расстрелять!» и подписи членов печально известной «тройки» Ульриха, Вольского и Рогинского.

А в промежутке между этими датами жизнь человека, имя которого навсегда войдет в историю не только советской, но и мировой разведки и контрразведки. Одни считают его виртуозом своего дела, другие — гением, не будем уточнять, справедливо и то, и другое определение. Ведь это он, Артузов, придумал и блистательно провел операцию «Трест», а потом и «Синдикат-2», это он заманил в пределы России таких асов террора и разведки, как Савинков и Сидней Рейли, это он предложил вербовать агентов не среди английских коммунистов, а в среде золотого фонда Британской империи — выпускников Кембриджа, так что по большому счету Ким Филби — дитя Артузова.

Ветераны рассказывают и о такой, известной лишь им операции. На одной из встреч Сталин спросил, нельзя ли раздобыть чертежи новейшего немецкого танка? Можно, ответил Артузов, но для этого нужны деньги. За этим дело не станет, пообещал вождь. Не прошло и месяца, как Сталину продемонстрировали не чертежи, а… только что сошедший с конвейера сверхсекретный немецкий танк.

Это то, что мы знаем об Артузове. А теперь о том, что неведомо даже ученым, занимающимся историей ВЧК-ОГПУ-НКВД. Ведь до последнего времени даже в Энциклопедическом словаре, изданном в 1980 году, где Артузову уделено пять строчек, датой его смерти назван 1943 год. Сказать, что это ложь, — значит, ничего не сказать. Наглая ложь — тоже слишком мягко. Скорее всего, это хорошо продуманная и санкционированная в соответствующих кабинетах дезинформация с далеко идущими последствиями.

…Итак, вернемся в 1937 год. 13 мая Артур Христианович не вернулся с работы. Жена не волновалась — ночные бдения были тогда нормой. Но когда ранним утром раздался оглушительный звонок, а потом — грубый стук в дверь, у Инны Михайловны упало сердце! «Так стучат только они! Но, может быть, ошибка?» — билась спасительная мысль. Дрожащими руками сняла цепочку, открыла дверь… и схватилась за горло: на площадке стоял дворник и двое в штатском. Оттолкнув хозяйку, все трое вошли в квартиру.

— В-вы кто? Зачем? — выдавила Инна Михайловна.

— На первый вопрос можно и не отвечать, — усмехнулся один из штатских, — а что касается второго — ознакомьтесь, — протянул он сложенный пополам лист.

Буквы прыгали, расплывались, но Инна Михайловна взяла себя в руки и стала читать, сама не понимая почему, вслух.

— Ордер номер 1723. Выдан сержанту Главного управления государственной безопасности на производство ареста и обыска Артузова Артура Христиановича.

Инна Михайловна рухнула на пол.

— Положите ее на диван, — приказал не имеющий фамилии сержант и деловито приступил к обыску.

Арестовывать было некого. Где хозяин квартиры, он не знал, а хозяйку велено пока что не трогать. В результате обыска были изъяты все документы, включая паспорт, партийный билет, пропуск в Кремль, удостоверение на знак Почетного чекиста, орден Красного Знамени, а также маузер, фотоаппарат, несколько книг, перочинный нож и даже девять почтовых марок.

Не оставили в покое и бывшую жену Артура Христиановича Л. Д. Слугину. На ее квартире изъяли пистолет, две пишущие машинки, книги Троцкого, Зиновьева, Бухарина, Радека и Керенского, а также белогвардейские газеты и список абонентов Кремля.

Обыски и допросы шли полным ходом, все родственники тряслись от страха, но о самом Артуре Христиановиче никто ничего не знал: где он, что с ним, арестован или бежал? К сожалению, не бежал, хотя при желании для него это не составляло труда. Артур Христианович был арестован в ночь на 13 мая 1937 года, но об обстоятельствах ареста стало известно… через восемнадцать лет. Самое удивительное, что ни в деле, на основании которого он был осужден, ни в обвинительном заключении об этом ни слова, — лишь в 1955 году, когда рассматривался вопрос о реабилитации Артузова, нашелся человек, который присутствовал при аресте Артура Христиановича. Вот что сообщил сотрудникам КГБ Л. Ф. Баштаков:

«С Артузовым я работал с 1932 по 1937 год. При мне же Артузов был арестован.

Артузов — человек высокой культуры, с большим опытом оперативной работы, к подчиненным был отзывчив и внимателен. Знаю его и по работе в школе органов, там он как лектор пользовался большим авторитетом и уважением.

Арест Артузова был для меня полной неожиданностью. В тот день я работал в его кабинете, так как он был на партийном активе в клубе НКВД. Часов в 12 ночи Артузов возвратился с актива в возбужденном состоянии. На мой вопрос, что случилось, Артузов, волнуясь, беспрестанно ходя по кабинету, стал ругать Фриновского и говорил следующее: «Этот выскочка, недоучка ни за что оскорбил меня на активе, назвав меня шпионом. Мне даже не дали возможности ответить на его выступление».

Спустя 20–30 минут работники оперативного отдела арестовали Артузова. В моем присутствии производилась опись документов в кабинете Артузова».

Вот так, достаточно реплики на партийном собрании — и ты в тюрьме. Хотя совершенно ясно, что реплика была не случайной, что все было, мягко говоря, подстроено — ведь Фриновский был одним из руководителей НКВД и просто так обвинить в шпионаже другого руководящего работника не мог — за это пришлось бы платить собственной шкурой. Несколько позже именно так и случилось: Фриновский был арестован и вместе с Ежовым приговорен к высшей мере наказания.

Каждое серьезное дело начинается с анкеты арестованного. Чаще всего ее заполняет следователь, но анкета Артузова написана его рукой. Почерк уверенный, четкий, нажим пера ровный — чувствуется, что писал сильный, волевой, знающий себе цену человек. А ведь сломаться было проще простого. Почти двадцать лет Артур Христианович работал в органах, сам не раз допрашивал и хорошо знал, что из Лефортова домой не возвращаются. Но он собрал в кулак всю свою волю и не дал палачам ни одной секунды сладостного чувства победы: убить Артузова было можно, сломать — ни за что!

Он понимал, с кем имеет дело, и, если так можно выразиться, играл предложенную ему роль достойно. В трехтомном деле Артузова нет ни жалоб, ни ходатайств, ни прошений о помиловании — Артузов знал, что из лефортовских казематов ему не выбраться, и умереть решил достойно.

Я снова и снова вчитываюсь в его анкету. Каково было ее писать Артузову? Еще вчера он был всесильным человеком, а теперь Почетный чекист, орденоносец, гроза шпионов и террористов, друг и ученик Дзержинского вынужден заполнять анкету арестованного. Бред? Страшный сон? К сожалению, ни то, ни другое.

Итак, Артузов (Фраучи) Артур Христианович родился в 1891 году в селе Устинове Кашинского уезда Тверской губернии. Мать — латышка, отец — швейцарский эмигрант, прибывший в Россию в 1861 году. Несмотря на происхождение, Артур Христианович всегда считал себя русским и гражданином СССР, хотя формально одновременно являлся и швейцарским гражданином. Отец был кустарем-сыроваром, Артур же после блестящего окончания Новгородской гимназии поступил в Петроградский политехнический институт и в 1917 году окончил его «со званием инженера-металлурга». Член ВКП(б) с 1918 года, хотя стаж зачтен с декабря 1917 года. Далее он пишет о жене Инне Михайловне Артузовой и о бывшей жене Лидии Дмитриевне Слугиной. С ней он прожил с 1918 по 1935 год, у них было трое детей. Кроме того, он сообщает о своей матери, трех сестрах, двух братьях, не забыв и двоюродных, которые уехали в Швейцарию. В Красной Армии Артур Христианович с 1918 года, «то есть с момента ее создания», как он пишет. По окончании института несколько месяцев работал в «Металлургическом бюро» профессора Грум-Гржимайло.

И работать бы ему у этого известного ученого дальше, но… был в их семье злой гений, который совратил с истинного пути не только Артура, но и других близких и дальних родственников — я говорю об известном революционере и большевике М. С. Кедрове, который был мужем родной сестры матери Артура Августы Августовны Дидрикиль. Ее вторая сестра была замужем за другим не менее известным борцом и ниспровергателем Н. И. Подвойским. Так что деваться Артуру было просто некуда. Еще в студенческие годы М. С. Кедров втянул его в революционное движение, он же дал ему рекомендацию в партию, а потом и на работу в ЧК. Впрочем, через 20 лет это не помешало несгибаемому ленинцу отречься от племянника, написав не дрогнувшей рукой: «Оснований не доверять Артузову политически… у меня было достаточно, но разглядеть в Артузове предателя я все-таки не сумел». Что это, как не донос, как не попытка ценой чужой жизни спасти свою?! Не помогло: и М. С. Кедрова, и его сына — брата и друга Артура Христиановича — расстреляли.

Но вернемся к анкете. Вы только послушайте, какие должности занимал Артур Христианович: заместитель, начальника особого отдела, начальник контрразведывательного, а затем иностранного отдела ВЧК-ОГПУ-НКВД, с 1934 года — одновременно заместитель начальника разведуправления РККА. Не трудно представить, что знал и какими делами ворочал этот человек, какой была степень оказываемого ему доверия!

А вот весьма любопытное примечание, написанное рукой Артура Христиановича. «До 1918 года я носил фамилию Фраучи. В 1918 году, при поступлении в военно-осведомительное бюро МВО, фамилию переменил на Артузов без соответствующих объявлений, с согласия моего руководителя т. Кедрова». Есть, правда, и другое объяснение изменения фамилии. В 1936 году в одном из писем в политуправление РККА он связывал этот факт не с оперативными, а, я бы сказал, с эмоционально-бытовыми причинами.

«Иностранная фамилия Фраучи и имя Артур Христианович в работе с красноармейцами и матросами часто причиняли мне затруднения. Люди забывали или перевирали, как меня зовут. В связи с этим в конце 1917 года, работая в комиссариате по демобилизации старой армии, я избрал себе в качестве псевдонима русскую фамилию Артузов, которая при скорописи изображалась почти так же, как мое имя Артур, и легко запоминалась».

Видит Бог, как трудно мне перейти к следующему этапу — изучению протоколов допросов. Их в деле два, но, судя по первой же фразе в протоколе от 27 мая 1937 года, Артузова допрашивали раньше, и скорее всего с пристрастием — об этом говорят даже подписи, сделанные Артуром Христиановичем на каждой странице протокола: нажим не тот, рука слабая, подпись куцая, нервная, я бы сказал, безвольная.

Допрашивали Артузова комиссар государственной безопасности 3-го ранга Дейч и лейтенант Аленцев. Последний, много лет спустя и будучи уже полковником, уверял, что в допросах не участвовал, но верить этому нельзя, так как подпись лейтенанта в конце протокола сохранилась. Недавно мне довелось побывать в Лефортове, я видел камеры, в которых сидели обреченные на смерть люди, посетил и похожие на глухие боксы комнаты, где велись допросы, а может быть, и не только допросы, но и пытки. Здесь — кричи не кричи, никто не услышит, а если и услышит, ни за что не поможет. Так что представить обстановку того майского дня, когда Артура Христиановича втолкнули в это преддверие ада, не так уж сложно.

— На протяжении ряда допросов вы упорно скрываете свою вину и отказываетесь давать следствию показания о своей антисоветской и шпионской деятельности. Всеми имеющимися в распоряжении следствия материалами вы полностью в этой деятельности изобличены. Вам в последний раз предлагается сознаться в совершенных вами преступлениях и дать о них развернутые и правдивые показания, — многообещающе начал следователь.

— Тяжесть совершенных мною в течение многих лет преступлений, глубокий позор предательства побуждал меня сопротивляться следствию. Я вижу, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и решил стать на путь полного признания преступлений, совершенных мною, и давать следствию искренние показания о своей преступной деятельности.

— Вам уже предъявлялось обвинение в преступной связи с иностранным государством. Расскажите подробно следствию, кому вы предали интересы нашей Родины?

— Я признаю свою вину перед государством и партией в том, что являюсь германским шпионом. Завербован я был для работы в пользу немецких разведывательных органов бывшим работником НКВД и Разведупра Штейнбрюком.

Раньше, чем давать показания о своей шпионской деятельности, прошу разрешить мне сделать заявление о том, что привело меня к тягчайшей измене Родине и партии. После страшных усилий удержать власть, после нечеловеческой борьбы с белогвардейской контрреволюцией и интервентами наступила победа, наступила пора организационной работы. Эта работа производила на меня удручающее впечатление своей бессистемностью, суетой, безграмотностью. Все это создавало страшное разочарование в том, стоила ли титаническая борьба народа достигнутых результатов. Чем чаще я об этом задумывался, тем больше приходил к выводу, что титаническая борьба победившего пролетариата была напрасной, что возврат капитализма неминуем.

Я решился поделиться этими мыслями с окружающими товарищами. Штейнбрюк показался мне подходящим для этого лицом. С легкостью человека, принадлежащего к другому лагерю, он сказал мне, что опыт социализма в России обязательно провалится, а потом заявил, что надо принять другую ориентацию, идти вперед и ни в коем случае не держаться за тонущий корабль.

Через некоторое время у нас состоялся еще более откровенный разговор, в ходе которого Штейнбрюк упомянул о своих встречах с влиятельными друзьями в Германии, о блестящих результатах начинающегося вооружения Германии, об успехах использования СССР в подготовке и сохранении кадров немецких летчиков и танкистов. А в конце беседы он прямо сказал, что является немецким разведчиком и связан с начальником германского абвера фон Бредовым. Далее он заявил, что генерал Людендорф и фон Бредов предложили ему создать в России крупную службу германской разведки. Само собой разумеется, что после столь откровенного заявления я дал свое согласие сотрудничать в германской разведке, так как считал, что помогая европейскому фашизму, содействую ускорению казавшегося мне неизбежным процессу ликвидации советской власти и установления в России фашистского государственного строя. Так что моя работа в пользу Германии началась в 1925 году.

— Во время вербовки Штейнбрюк говорил вам, с кем связан по шпионской деятельности в СССР?

— Да. Он сказал, что связан с негласным немецким военным атташе в СССР Нидермайером, через которого поддерживает связь с Германией.

— С чего началось ваше сотрудничество с немцами?

— Моя вербовка совпала с вызовом Штейнбрюка из Стокгольма. Ему было поручено подготовить процесс арестованных к тому временя трех германских корпорантов-студентов: Киндермана, Вольшта и Дитмара, пойманных при довольно неумелых попытках организовать покушение на Троцкого… К моему удивлению, Штейнбрюк передал мне установку фон Бредова проводить линию на популяризацию Троцкого, в том числе и на процессе. К слову говоря, этот процесс закончился ничем: Дитмар умер в тюрьме, а Киндермана и Вольшта обменяли на арестованного в Германии нашего резидента.

Что касается меня, то я должен был стать особо законспирированным политическим руководителем резидентуры. Особо высоко было оценено мое желание работать идейно, без денежной компенсации. Основная директива сводилась к тому, чтобы не уничтожать, не выкорчевывать, а беречь остатки старых опорных организаций Германии в России. Была даже указана, как одна из форм сохранения разведывательной сети на Кавказе, германская винодельческая фирма «Конкордия».

— Как вы проводили в жизнь задание на глушение антинемецкой работы?

— Это было чрезвычайно просто. К тому же линию глушения антинемецкой работы поддерживала официальная позиция Наркоминдела в отношении немцев: ни одного иностранца не было так трудно арестовать, как немца.

— Какие материалы вы передавали через Штейнбрюка немцам?

— Детально вспомнить не могу, но материалов было передано немало. Передавалось все, представляющее ценность для немецкой разведки, за исключением нашего контроля их дипломатической переписки.

— В чем выражалась ваша шпионская работа в бытность начальником иностранного отдела ОГПУ?

— Я могу припомнить только отдельные категории документов. Во-первых, английские, касающиеся немецкой внешней политики. Во-вторых, материалы французского министерства иностранных дел. Были также материалы американские, итальянские, польские.

— Следствие располагает данными, что ваша работа в германской разведке не ограничивалась передачей шпионских материалов. Вы передавали и известную вам агентуру.

— Как правило, выдачей агентуры я не занимался, за исключением нескольких случаев, о которых дам показания. С приходом к власти Гитлера и убийства фон Бредова наша организация некоторое время была без связи, но несколько позже Штейнбрюк ее восстановил, сказав, что нашим шефом стал очень активный разведчик адмирал Канарис. Адмирал стал требовать выдачи агентуры, против чего я всегда категорически возражал. Одним из ценнейших работников был агент № 270 — он выдавал нам информацию о работе в СССР целой военной организации, которая ориентируется на немцев и связана с оппозиционными элементами внутри компартии. Штейнбрюк стал уверять, что если мы 270-го не выдадим, то немцы нас уничтожат. Пришлось на выдачу 270-го согласиться. Это было тяжелейшим ударом для СССР. Ведь еще в 1932 году из его донесений мы узнали о существующей в СССР широкой военной организации, связанной с рейхсвером и работающей на немцев. Одним из представителей этой организации, по сообщению 270-го, был советский генерал Тургуев — под этой фамилией ездил в Германию Тухачевский.

— Каким путем был устранен 270-й?

— Знаю, что он был убит. Подробности мне неизвестны.

— Какую предательскую и шпионскую работу вы вели, работая в Разведывательном управлении РККА?

— Судя по информации, немецкое начальство было очень довольно нашим со Штейнбрюком переходом на работу в Разведуправление. Немцы были заинтересованы в усилении чисто военной информации об СССР и его армии. Мы передавали секретные сводки о Германии, Польше, Румынии и Чехословакии, отправляли выводы, сделанные генштабистами после различных военных игр, сообщали о возможном развертывании наших войск в случае войны. Но больше об этом знает Штейнбрюк — все документы доставал и передавал он.

— Таким образом, следствие констатирует, что вы из идейных побуждений и симпатий к фашизму в течение двенадцати лет состояли на службе шпионом германской военной разведки. Находясь на руководящей работе в органах ОГПУ, вы направляли работу контрразведывательного и иностранного отделов таким образом, чтобы максимально обеспечить интересы германского фашизма. Вы передали немцам часть нашей агентуры. Кроме того, вы передали нашим заклятым врагам, немецким фашистам, все имевшиеся в Вашем распоряжении данные о Красной Армии. Подтверждаете ли вы это?

— Да, подтверждаю.

Весь протокол занимает двадцать семь страниц убористого текста, но даже из тех отрывков, которые я привел, видно, какой огромный ущерб нанес стране «немецкий шпион» Артузов. На первый взгляд трудно отличить правду от вымысла, ложь от истины, но белых ниток много, они видны, хотя заметить их нелегко. Ведь Артузов — мастер интриги, он разыгрывал и не такие, спектакли, и его «правде» верили такие зубры, как Савинков, Рейли и многие другие.

Начнем с ситуации в Разведуправлении РККА, которое тогда возглавлял С. П. Урицкий. Еще в декабре 1936 года Артузов направил ему письмо, в котором поражался «странным, грубым и не принятым среди чекистов формам работы». В Разведупре стали нормой угрозы, вызовы для «надраивания», причем в присутствии подчиненных, то есть оперсостава.

«Я вынужден напомнить слова т. Сталина, которые он счел нужным сказать мне, посылая в РУ, — пишет далее Артузов. — Еще при Ленине в нашей партии завелся порядок, в силу которого коммунист не должен отказываться работать на том посту, который ему предлагается».

Затем Артузов рассказывает еще об одном эпизоде, связанном со Сталиным.

«На товарищеском ужине чекистов Сталин пил за здоровье каждого из нас в отдельности. Поднимая бокал за меня, он спросил: «Как поживают ваши «источники» — или как вы их называете — не дезинформируют они вас?»

Значит, Сталин хорошо знал Артузова, больше того, лично он рекомендовал Артура Христиановича на работу в Разведуправление — следовательно, у них были прямые контакты. Но Артузов ни разу не упомянул имя вождя на допросах, не сослался на его советы и его поддержку. Почему? Что за смертельная игра «да — нет не говорить, черное — белое не называть, имя Сталина не упоминать»? Кому подыгрывал Артузов? О чем шла речь на тех первичных допросах, протоколы которых отсутствуют в деле? Неужели Артузов не понимал, что арестовать его могли только с санкции самого высокого руководителя? Ведь задолго до ареста Артузов знал, что его, образно говоря, обложили флажками, что на него идет самая настоящая охота. Не случайно 12 апреля 1937 года он направил письмо Ежову, в котором возмущался арестом близких ему людей и секретных сотрудников — А. И. Гудзь, Г. С. Тылиса и M. Б. Бенедиктова:

«Это — травля, которую «тихой сапой» ведет против меня т. Слуцкий. Прошу меня от этой беспринципной травли защитить».

Ежову он написал. Но почему не написал Сталину, пусть не как чекист, а как делегат XVII съезда ВКП(б)? А может быть, именно этот факт является ключом к разгадке всего дела? Ведь хорошо известно, что подавляющее большинство делегатов XVII съезда были либо уничтожены, либо сосланы на Колыму или в другие печально известные фабрики по превращению людей в лагерную пыль.

Еще и еще раз вынужден предположить, что между Артузовым, следователем и людьми, дававшими санкцию на арест, существовала какая-то тайная договоренность: ты скажешь это, а мы тебе поблажку — в том. Но поблажек не было и не могло быть! Артузов это понял, но слишком поздно.

Допрашивали, между прочим, не только его, но и близких ему людей. Таскали на Лубянку жен, сотрудников, просто знакомых — к сожалению, далеко не все выдержали испытание страхом за свою собственную жизнь. Нашлись люди, которые, видимо, сводя старые счеты, обливали Артура Христиановича грязью, припоминали ему и строительство дачи, и дружбу с людьми искусства, и посещения театров, кафе и ресторанов, словом, обычное меню завистников и лизоблюдов.

А вот женщины — женщины любили Артура Христиановича и были ему верны как в радости, так и в горе. Л. Д. Слугина, несмотря на намеки и подсказки политического характера, честно признала, что причиной развода стала другая женщина. Подтвердила она и то, что вплоть до ареста Артур Христианович часто бывал в ее доме, занимался с детьми и помогал материально. «Я знала Артура как человека, преданного советской власти, — заявила она, — и не знаю, почему его арестовали. А однажды я ехала в одной машине с Ф. Э. Дзержинским, и он говорил об Артузове как о хорошем работнике».

Не в строку эти слова, совсем не в строку, за них можно и поплатиться, но следователи пропустили их мимо ушей.

А вот Инна Михайловна действовала тоньше: она писала мужу, прекрасно понимая, что письма будут просматриваться на свет в буквальном и переносном смысле слова, поэтому среди щемящих душу признаний в любви и верности вставляла комплименты в адрес Ежова. Инны Михайловны давно нет — за верность и любовь ее отправили следом за мужем, но письма сохранились и тщательно подшиты в дело. Послушайте голос с того света — голос поруганной, растоптанной, но чистой и нежной любви.

«Мой любимый, ненаглядный Артуринька! Сегодня 10 дней (подумай, целых 10 дней), как случилось это несчастье, как наступила для меня сплошная ночь — ни солнышка, ни яркой зелени я не замечаю, и только когда идет дождь, становится как-то чуточку легче. Мой милый, все мои мысли с тобой! И только одно желание, чтобы ты был здоров, чтобы мужественно вынес все. Ведь я не верю, что они не разберутся. Возьму фотографию Ежова, смотрю на его такие прозрачные, чистые глаза и удивляюсь до бесконечности. Ну как он мог поверить, что ты мог сделать что-нибудь плохое? Ему бы надо было беречь тебя, ведь ты самое идеальное существо, лучший партиец, самый чистый, с кристальной душой человек, не сказавший за всю свою жизнь ни слова неправды… Я часто разговариваю с его карточкой, беру ее и говорю: «Ну что ты сделал? Зачем так поступил с лучшим из лучших? Скоро ли ты во всем разберешься и накажешь тех, кто этого действительно заслужил?»

Милый, милый Артурик, ты только крепись! Я верю, что скоро ты положишь свою усталую головку ко мне на грудь. Ведь тебя обидеть — все равно что ребенка маленького. Такие люди, как ты, родятся раз в 100 лет — тонкий ты и чуткий человек.

Маленький, как же ты без молока и воздуха? Ненаглядный! Милый ты мой, любимый, хоть бы мизинчиком тебя потрогать! А что самое тяжелое, так это ночь. Я так напугана этими ночными приходами, что от малейшего шороха прихожу в ужас — иногда мне кажется, что и за мной придут.

Знай, мой маленький, я всегда с тобой и люблю тебя всегда, всегда, каждую минуту!

23 мая».

А вот письмо от 25 мая.

«Артурик! Сегодня, проходя мимо внутренней тюрьмы и увидя кусочек крыши, той, под которой ты находишься, я почувствовала себя так плохо, меня охватил такой ужас, что стало по-настоящему дурно. Хотелось крикнуть, что я тут, что люблю тебя нежно, что волнуюсь за твое сердечко, за твое здоровье! Дают ли тебе молоко? Ведь там нет ни мыла, ни зубной щетки. Как меня терзает все это… Придется вновь повесить на стену фотографию Николая Ивановича Ежова».

Прошла полная кошмаров ночь, и Инна Михайловна снова берется за перо.

«Доброе утро, мой дорогой! Сейчас бегу на Кузнецкий. Интересно, возьмут все-таки для тебя деньги или нет?

А у меня к тебе большая, розовая нежность, вспоминаются твои добрые глазеночки и весь ты такой милый. Знаешь, я как-то сегодня успокоилась и решила всецело положиться на Николая Ивановича. Уж очень ты о нем много хорошего рассказывал, не могу забыть твоих чудных слов о нем, о твоей особенной нежности к этому хорошему товарищу. Лишь бы он сам все разобрал — уж он-то поймет, что ты опутан какой-то сволочью, в этом я не сомневаюсь. Если Николай Иванович сам разберется в этом деле, то все будет хорошо. Люблю тебя крепко, мой милый, замечательный. Мечтаю о нашей встрече. Целую много раз твою головочку».

Не знаю, как вы, дорогие читатели, но я, прочитав эти письма, несколько дней не находил себе места. Что же это было за время?! Что за вурдалаки дорвались до власти?! Ну, хорошо, допустим, что Артузова убрали за то, что слишком много знал. Но жена-то тут при чем?! Так нет же, им было мало Инны Михайловны. Уничтожив ее, взялись за родственников Артура Христиановича: в лагерях оказались две родные сестры, одна двоюродная, их мужья, брат. Расправившись с первым поколением, взялись за второе: одних племянников сгноили в тюрьмах и лагерях, других выгнали с работы и оставили без куска хлеба. Но самую иезуитскую подлость совершили по отношению к сыну. Когда взяли отца, Камилу было всего четырнадцать лет. Четыре года с изуверским садизмом ждали, когда он повзрослеет, и в 1941-м, даже не дождавшись совершеннолетия, Камила посадили. Пять лет оттрубил он в ГУЛАГе, чудом остался жив, но и после этого его не оставляли в покое — в Москву он вернулся лишь на склоне лет.

Так что все разговоры о так называемой «оттепели» и хрущевском гуманизме — по отношению к этой семье чистой воды вымысел. Но об этом мы еще поговорим, в деле Артузова немало чудовищных документов, свидетельствующих о мерзостях именно той, «оттепельной» поры.

Между тем следственная машина продолжала работать, причем на полных оборотах. 15 июня Артузова вызывают на второй допрос.

— В распоряжении следствия имеются материалы о том, что вы в своей антисоветской и шпионской деятельности были связаны с бывшим наркомом внутренних дел Ягодой.

— Не желая усугублять свою и без того тяжелую вину перед советским государством, должен сознаться, что я скрыл от следствия свою преступную связь с Ягодой и свое участие в антисоветском заговоре, им возглавлявшемся.

— Когда и при каких обстоятельствах вы были завербованы Ягодой? Знал ли он о вашей шпионской деятельности?

— Став на путь полного раскаяния, теперь уже окончательно, я решил рассказать следствию всю правду. Ягода действительно завербовал меня на почве того, что знал о моей шпионской деятельности, но не с немцами, а с французами… И вообще, я работал на три разведки. В 1919 году я был завербован для ведения шпионской и разведывательной работы в пользу Франции, в 1925 году в пользу Германии и в 1932 году в пользу Польши.

Фантастика, не правда ли?! Работать бок о бок с Ф. Э. Дзержинским, нанести гигантский урон белогвардейскому движению, а заодно интересам Франции, Польши и Германии, в то же время являясь одним из самых ценных агентов этих стран, — такое не придумать самому изобретательному автору детективных романов. Но следователи, не делая никаких попыток проверить показания Артузова, охотно ему верят. И снова возникает мысль о каком-то сговоре, о какой-то хитроумной игре, ведущейся по неизвестным нам правилам.

Вы только послушайте, что отвечает Артур Христианович на вопрос, кем был завербован во французскую разведку.

— Во французскую разведку я был завербован своим двоюродным братом А. П. Фраучи. Это произошло летом 1919 года на его квартире. Он долго убеждал меня в том, что я совершаю безумие, помогая большевистской революции, которая не может дать положительных результатов, советовал бросить мою честную работу для советской власти и подумать о семье. Когда я категорически отказался, он заявил, что в случае восстановления порядка я буду обязательно повешен и меня не спасет перемена фамилии Фраучи на Артузова. Я понял, что А. П. Фраучи угрожает выдать меня белым как активного чекиста.

Брат вербует брата и угрожает ему виселицей — любопытный поворот, не правда ли?! Но следователи, не моргнув глазом, проглатывают эту ахинею. Они даже не поинтересовались, почему Артузов не вывел его на чистую воду или, как делал не раз, не перевербовал на свою сторону — а ведь это было вполне возможно, так как А. П. Фраучи еще десять лет жил в СССР. Не смутило их и то, что на допросах Артузов называл имена людей, которые были либо вне досягаемости ежовцев, либо уже арестованы, осуждены и казнены.

— Какие материалы вы передавали через А. П. Фраучи французским разведывательным органам? — гнули свое следователи.

— Все материалы вспомнить трудно. Помню, что было передано много документальных и агентурных материалов о сотрудничестве между Красной Армией и рейхсвером по линии «Гефу», о визитах военных лиц в Германию и РСФСР, о военно-технической помощи немцев Красной Армии. И так — вплоть до 1929 года, то есть до отъезда брата в Швейцарию.

— А после его отъезда вы продолжали сотрудничество с французскими разведывательными органами?

— Да, продолжал. Незадолго до отъезда брат пригласил меня на квартиру и познакомил с представителем швейцарского Красного Креста в СССР Верлиным. Господин Верлин сказал, что знает о моей работе для французов и будет рад продолжить сотрудничество. Об этом господине, который еще в царские времена был французским разведчиком, я знал достаточно много, так как по поручению Менжинского вел за ним специальное наблюдение, знал и о том, что Верлин располагает широкой разведывательной сетью.

— Какие конкретные задачи поставил перед вами Верлин?

— Его интересовали преимущественно вопросы, связанные с советско-германскими отношениями. Сославшись на то, что я работаю без вознаграждения и считаю себя бескорыстным поклонником Франции, я сказал, что буду делать для французов только то, что смогу, и пусть от меня не требуют применения рискованных мер.

— Немцам и французам вы передавали одинаковые материалы?

— Нет, они были совершенно разные. Французов интересовали материалы об активности немцев в СССР, а немцев — о французах, англичанах и их политике по отношению к Германии.

— Вы получали деньги от Фраучи, а впоследствии от Верлина?

— Нет, не получал.

— Вы говорите неправду. На первом допросе вы показали, что для немцев работали идейно, будучи поклонником германской культуры. А какими побуждениями вы руководствовались, работая для французов?

— Я вообще поклонник романской культуры.

Вот так, поклонник романской культуры шпионит в пользу злейшего врага Франции — Германии, и просто так, из чистой любви к искусству, в пользу Польши. Но и это далеко не все! Как выяснится позже, самый лакомый кусочек Артузов приберег напоследок.

— Расскажите, при каких обстоятельствах вы были привлечены Ягодой к участию в антисоветском заговоре.

— В 1932 году мне позвонил по телефону Паукер и сказал, что меня срочно требует к себе Ягода. Я немедленно явился. В кабинете Ягоды находился Паукер. Ягода без слов показал мне агентурку Паукера, из которой было ясно, что наружная разведка оперативного отдела точно зафиксировала мои встречи с представителем швейцарского Красного Креста Верлиным в районе Химок. Были зафиксированы номера машин — моей и Верлина, а также факт поездки Верлина в моей машине и возвращения к своей через час отсутствия. Я понял, что никакие объяснения ни к чему не приведут, и решил, что у меня нет другого выхода, как разоблачить себя перед Ягодой.

После того как Паукер удалился, я рассказал Ягоде во всех подробностях о моей преступной связи с Верлиным. Ягода внимательно меня выслушал и, к моему крайнему удивлению, поставил вопрос: нельзя ли мою связь с Верлиным использовать на пользу ОГПУ? После этого я докладывал Ягоде о каждой встрече с Верлиным и о материалах, которые ему передавал.

С тех пор как Ягода узнал о моей связи с французами, он начал вести со мной откровенные антисоветские разговоры. Его высказывания были отрывочны, ироничны и на первый взгляд не представляли ничего цельного. Например, он говорил, что деспотизм руководства находится в нашей стране в кричащем противоречии с декларациями о советской демократии. Конституция — насмешка над демократией. Если сделать свободные выборы, результаты, мол, будут вполне определенные. Вся надежда на молодежь и на студентов, уверял он. Что касается «дворцового переворота», то это он считал вполне возможным, так как в его распоряжении не только милиция, но и войска. Впоследствии о перевороте он говорил подробнее, акцентируя внимание на том, что его целью должно быть изменение государственного строя в СССР.

Любопытная программа… Есть в ней что-то знакомое, легко узнаваемое и даже реализованное. Но откуда она известна Артузову? Есть только два объяснения этого факта: или Артузов на самом деле участвовал в заговоре Ягоды и хорошо знал его программу, или… сочинил ее сам. Много лет спустя это выяснится, и рассказ об этом впереди.

Между тем допрос продолжался. Артузов подробно и очень правдоподобно рассказывал о том, как стал связным Ягоды, как организовал доставку секретных пакетов от Ягоды к премьер-министру Франции Лавалю и премьеру Англии Мак-Дональду — и обратно. По его словам, он организовал доставку семи таких писем за границу и шести — в Москву.

Но следователя требовали еще более подробного рассказа о заговоре Ягоды. Опытный комбинатор, автор множества сложнейших и хитроумнейших операций прекрасно понимает, а может быть и знает, чего от него ждут — и вдохновенно продолжает саморазоблачаться, при этом, будучи верным себе, не называет ни одного имени из живых или находящихся на воле людей.

— Как я уже показывал, моему непосредственному вовлечению в заговор предшествовал целый ряд бесед с Ягодой. В частности, он считал, что нынешняя политика партии и правительства привела страну к тяжелому положению, коллективизация сельского хозяйства не достигла своей цели, в стране, и особенно в партии, царит большое недовольство руководством — все это создает благоприятные условия для того, чтобы добиться изменения форм руководства. Нужно добиться более спокойного и уравновешенного руководства. Необходимо ослабить изоляцию СССР от Европы и создать более спокойные международные отношения.

В последующих беседах Ягода все больше приоткрывал карты, и в конечном счете мне стало известно, что во главе антисоветского заговора стоят Рыков, Бухарин и Томский, а военных представляет Тухачевский. Их главной целью было восстановление капитализма в СССР. Они хотели восстановить всякого рода иностранные концессии, добиться выхода советской валюты на международный рынок, отменить ограничения на въезд и выезд иностранцев, объявить о свободном выборе форм землепользования — от колхоза до единоличного хозяйства. Затем — широкая амнистия политзаключенным, свобода слова, печати, союзов, собраний и, конечно же, свободные демократические выборы.

А вот эти установки комментировать не буду. Если бы я не знал, что до меня дело Артузова никто не держал в руках, то, честное слово, поверил бы, что некоторые нынешние партии и их лидеры один к одному переписывали в свои программы то, что говорил Ягода… или сочинил Артузов.

Но это еще не все. Заявив, что Ягода ничего не знал о связи Артузова с германской разведкой, Артур Христианович утверждает, что у Ягоды была своя связь с немцами, о чем ему стало известно еще в 1934 году.

— В одной из бесед с Ягодой на мой вопрос, через кого он осуществляет связь с немцами, Ягода сказал, что эта связь осуществляется через Радека. Со слов Ягоды, а впоследствии, когда я установил связь с Радеком, и с его слов, я знал, что он держал связь в Москве со старым немецким разведчиком Хильгером, а через него — с известным руководителем заграничного отдела нацистской партии Розенбергом. Радек говорил, что установил эту связь вскоре после прихода к власти Гитлера. Целью заговорщиков являлось достижение такого рода отношений между Германией и СССР, при которых немцы отказались бы от вооруженного нападения на Советский Союз после захвата власти заговорщиками. Гитлер на это согласился, правда, при условии, что проживающим в СССР немцам будет обеспечено право экстерриториальности, что германские промышленники получат возможность иметь концессии, что мы не будем возражать, если вермахт займет Литву, Латвию и Эстонию. Если эти условия будут выполнены, то Гитлер даже обещал помощь в реализации задач антисоветского заговора.

Итак, если бы план Бухарина-Ягоды-Радека осуществился, не было бы Второй мировой войны, не было бы Лидице, Освенцима и Хатыни, не было бы руин Сталинграда, Ковентри и Варшавы. Вопрос только в том, знали об этом плане в Берлине или он был только в голове Артузова? А вот еще одна любопытная деталь, которую, я не сомневаюсь, смаковали не только на Лубянке, но и в Кремле.

— Об антисоветском заговоре, как уже показывал, мне известно со слов Ягоды и, в некоторой части, от Радека. Вспоминаю некоторые детали. Ягода говорил о том, что в момент переворота предполагается арест всех членов правительства. Слышал я и то, как будут распределены портфели в будущем правительстве. Рыкову предназначался портфель председателя Совнаркома, Бухарин должен быть секретарем ЦК, Ягода некоторое время предполагал оставаться наркомом внутренних дел, а потом стать либо председателем Совнаркома, либо наркомом обороны.

Посчитав эту тему исчерпанной, следователи резко меняют ход допроса.

— Вы показали, что наряду с работой в пользу немецкой и французской разведок вели шпионско-разведывательную работу в пользу Польши. Кем и когда вы были завербованы?

— Завербован я был в 1932 году сотрудником иностранного отдела НКВД Маковским, который в это время был нашим резидентом в Париже. В один из приездов в Москву Маковский, будучи со мной наедине в кабинете, неожиданно для меня начал расспрашивать о Берлине и моих отношениях с ним. Вначале я страшно растерялся, взял по отношению к нему тон начальника, но он нагло заявил, что знает о действительном характере моих отношений с Верлиным, и сказал, что если я не хочу иметь неприятностей, то мне придется работать в пользу поляков. Я вынужден был согласиться.

— В ходе следствия вы несколько раз изобличались в даче ложных показаний. Мы располагаем данными о том, что вы и сейчас не говорите всей правды, увиливаете от прямых ответов. Все ли вы показали о своей антисоветской и шпионской деятельности?

И вот он, лакомый кусочек, припасенный напоследок!

— Признаю, что не все. Мне очень трудно было начать с того, что я являюсь старым английским шпионом и был завербован «Интеллидженс сервис» в Санкт-Петербурге в 1913 году. Я прошу сейчас прервать допрос и дать мне возможность восстановить все факты моей деятельности.

Ну как можно этому верить, как можно принимать всерьез явно выбитое у Артузова признание — быть английским шпионом и разрабатывать сложнейшую операцию по заманиванию на территорию России и захвату английского же шпиона Сиднея Рейли?! Но следователям не до проверок и уточнений: чем больше признаний, тем лучше, тем больше оснований вынести арестованному самое суровое наказание.

К сожалению, это были последние слова Артура Христиановича. Больше его не допрашивали, видимо посчитав, что спектакль пора заканчивать. И все же следователи переусердствовали: если на каждой странице протокола стоит куцая и какая-то съежившаяся подпись Артузова, то в самом конце ему предложили высказаться более пространно:

«Протокол записан с моих слов верно, мною лично прочитан.

(Артузов».)

Боже правый, если бы я не видел анкеты, написанной Артуром Христиановичем, не знал его уверенной, сильной руки, я бы подумал, что последние слова написаны больным, измученным, едва живым человеком! Да, ежовские костоломы поработали над ним славно. Думаю, что именно поэтому в деле Артузова нет ни одной фотографии — видимо, лица там уже просто не было, а оставлять свидетельство такой «работы» с арестованным следователи не решились.

Напомню, что последний допрос состоялся 15 июня 1937 года, и лишь в августе появилось обвинительное заключение, утвержденное заместителем наркома внутренних дел комиссаром государственной безопасности 1-го ранга Бельским:

«По делу фашистской заговорщической организации, руководимой предателем Ягодой, арестован один из активных участников этого заговора, бывший начальник КРО и ИНО НКВД СССР и бывший заместитель начальника Разведупра РККА Артузов (Фраучи) Артур Христианович. Произведенным по делу расследованием принадлежность Артузова (Фраучи) А. Х. к фашистскому заговору полностью подтвердилась, а также установлено, что он являлся шпионом с 1913 года, работавшим одновременно на службе у немецкой, французской, польской и английской разведок».

Далее перечисляются все детали, почерпнутые из допросов, с непременной для обвинительных заключений той поры фразой: «Виновным себя признал полностью». Заканчивается документ постановлением: «Передать следственное дело на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда Союза ССР с одновременным перечислением за ним обвиняемого». Здесь же справка от 15 августа 1937 года о том, что Артузов арестован 13 мая и содержится в Лефортовской тюрьме.

Решение суда известно:

«Артузова (Фраучи) А. Х. расстрелять».

Но Артур Христианович, видимо, рассчитывая на здравый смысл следователей или помня неизвестный нам уговор, ухитрился подать голос из казематов Лефортова — он сумел передать записку, написанную кровью на тюремной квитанции.

«Гражданину следователю. Привожу доказательства, что я не шпион. Если бы я был немецкий шпион, то: 1) я не послал бы в швейцарское консульство Маковского, получившего мой документ; 2) я позаботился бы получить через немцев какой-либо транзитный документ для отъезда за границу. Арест Тылиса был бы к тому сигналом…»

Но обратного хода не было — записке не придали никакого значения, и приговор был приведен в исполнение. Когда, кем, где захоронены останки — это покрыто такой глубокой тайной, что докопаться до нее так и не удалось. Если вы думаете, что на этом ложь, клевета и грязные домыслы, связанные с именем Артузова, закончились, то глубоко заблуждаетесь.

Прошло восемнадцать лет. Вернувшись из ссылки, сестра Артузова Евгения Христиановна подает заявление Главному военному прокурору, в котором, в частности, пишет:

«Так как попранная врагами законность полностью восстановлена, я обращаюсь к Вам с просьбой о пересмотре дела моего брата Артузова А. Х. В связи с тем, что судьба моего брата до последнего времени оказывала влияние на судьбу многих близких ему людей, я считаю необходимым выяснить давно наболевший вопрос семьи. Какое преступление совершил мой брат? Был ли он вообще виновен в политических преступлениях? Какой приговор он получил? Наконец, при каких обстоятельствах он умер?»

Заявление было подано 18 марта 1955 года, а уже 22-го Евгению Христиановну вызвали на Лубянку, чтобы допросить в качестве свидетеля. Допрос продолжался шесть с половиной часов! Рассказав о семье, о юности брата, его работе в ЧК, Евгения Христиановна сообщила несколько неизвестных ранее фактов. Во-первых, в ЧК Артузов работал под непосредственным руководством Дзержинского и каждый свой шаг сверял с мнением Феликса Эдмундовича. Во-вторых, был еще один человек, которому Артузов доверял, как самому себе, — этим человеком была его мать Августа Августовна. С ней он часто беседовал наедине, причем при закрытых дверях. О чем, так и не удалось узнать, так как вскоре после ареста сына Августа Августовна, не выдержав потрясения, умерла.

Есть в показаниях Евгении Христиановны и еще одна фраза, прекрасно характеризующая Артузова:

«Мой брат был культурным человеком, в его дом приходили такие деятели культуры, как писатель Леонид Леонов, художник Кончаловский, чтец Пушкина — В. А. Яхонтов и многие другие».

Представляете, что было бы с этими людьми, упомяни их Артузов на допросах?! Но Артур Христианович не потянул за собой ни одной живой души, я подчеркиваю, ни одной.

Но вернемся к эпизоду, связанному с Августой Августовной.

«Со слов матери знаю, — пишет далее Евгения Христиановна, — что брат был в натянутых отношениях с Ягодой и Паукером. Она же рассказывала, что в органах есть вредитель, который уничтожает преданных работников. Сестра моей матери Мария рассказывала (со слов Игоря Кедрова), что он располагает неопровержимыми сведениями о Берии как о враге советской власти, и что Игорь напишет письмо в правительство о предательстве Берии. Мы считали, что Берия через своих людей арестовал Артура, а потом уничтожил и обоих Кедровых».

В те же дни на Лубянку пригласили Л. Д. Слугину — в ее показаниях ничего нового нет, кроме упоминания, что об Артузове хорошо отзывался Дзержинский. А вот бывший секретарь Артузова А. Н. Кирсанова-Захарова сообщила много любопытного:

«С Артузовым я познакомилась в 1918 году через его сестру Веру, которая работала в моем подчинении в отделе печати НКПС. В ОГПУ я с 1927 года, в подчинении Артузова 1929–1935 гг., была его секретарем. Он был исключительно преданный работе человек. Работу он знал глубоко, заботился о подчиненных, основная масса сотрудников его любила. Но были и те, кто ориентировался на Ягоду, а тот Артузова не любил, относился к нему пренебрежительно. Гораздо ближе ему были заместители Артузова — Горб, Слуцкий и Берман. Артузов часто приходил от Ягоды расстроенным, говорил, что Ягода над ним издевается. А его секретарь Буланов относился к Артузову еще пренебрежительнее.

«Где ваш начальничек?» — спрашивал у меня Ягода по телефону. Ягода не терпел возражений, а Артузов в своих мнениях был самостоятелен».

Так мог ли человек, который относится к Артузову откровенно издевательски и прекрасно понимает, что не вправе рассчитывать на ответные дружеские чувства, вовлечь его в «фашистский заговор» и фактически передать ему нити правления этим заговором? Едва ли… Значит, вся история с заговором Ягоды и программой, изложенной Артузовым на допросе, липа? Конечно, липа.

И что, вы думаете, за этими беседами и допросами последовало? Реабилитация? Официальные извинения? Как бы не так! Передо мной «Заключение», утвержденное заместителем председателя КГБ СССР генерал-лейтенантом П. Ивашутиным и подписанное следователем капитаном Кульбашным и его руководителями полковником Мотавкиным и генерал-майором юстиции Маляровым. Уже первые фразы вызывают настороженность. Сообщив установочные данные A. Х. Артузова, следователь сообщает:

«Артузов А. Х. был арестован НКВД 13 мая 1937 года и 21 августа 1937 года осужден в особом порядке к высшей мере наказания. Как видно из обвинительного заключения, Артузов был арестован как активный участник заговорщической группы, существовавшей в органах НКВД СССР во главе с бывшим наркомом внутренних дел Ягодой…»

И так далее, и тому подобное, то есть перечисляется все, что было в обвинительном заключении 1937 года. Правда, в одном месте скороговоркой констатируется, что «расследование по делу Артузова проведено поверхностно. В ходе следствия допущен ряд процессуальных нарушений». И в конце — вывод:

«Оснований к пересмотру дела Артузова не имеется. Ходатайство Фраучи Е. Х. о пересмотре дела по обвинению Артузова (Фраучи) Артура Христиановича отклонить».

Так-то вот! А вы, Евгения Христиановна, пишете, что «попранная врагами законность полностью восстановлена». Наивный вы человек, и ссылка вас ничему не научила: восстановлена-то законность восстановлена, но далеко не для всех. В этом, видимо, и заключалась истинная суть так называемой оттепели.

И все же Евгения Христиановна не сдается и бомбардирует руководство КГБ новыми заявлениями. Прошло меньше года, и в феврале 1956-го тот же Ивашутин утверждает новое «Заключение». Вначале снова констатируется, что

«Артузов А. Х. был арестован НКВД СССР 13 мая 1937 года, а 21 августа того же года как участник антисоветского заговора в органах НКВД и шпион ряда разведок иностранных государств в особом порядке расстрелян… В результате проверки отдельные факты, вменявшиеся в вину Артузову, подтверждения не нашли. Вместе с тем дополнительно собранные материалы в целом не давали оснований сомневаться в обоснованности ареста Артузова, ввиду чего ходатайство Фраучи Е. Х. о пересмотре делаее брата было оставлено без удовлетворения».

И вдруг неожиданный кульбит!

«Между тем несколько позднее органам следствия удалось разыскать новые архивные документы, не только более полно характеризующие Артузова за время его работы в органах НКВД, но и ставящие под серьезное сомнение выдвинутые против него обвинения.

При анализе этих документов и сопоставлении их с ранее собранными по делу доказательствами установлено, что обвинение Артузова в заговорщической и шпионской деятельности было основано на непроверенных и не внушающих доверия материалах, следствие по делу проведено поверхностно, необъективно, с грубым нарушением процессуальных норм. Показания Артузова, данные им на предварительном следствии, никакой проверке не подвергались. Больше того, отдельные документы, которые опровергали выдвинутые против Артузова обвинения или в какой-то степени оправдывали его, были скрыты или не приняты во внимание».

Вскоре появляются совсем новые мотивы.

«По утверждению Артузова, после вербовки он являлся связником между Ягодой и Радеком и одновременно с этим выполнял отдельные задания Ягоды по установлению контакта с представителями некоторых иностранных государств.

Проверкой этой части показаний Артузова установлено, что Ягода и Радек не только не называли Артузова в числе своих сообщников по заговорщической деятельности, но вообще о нем не допрашивались».

Значит, никаким заговорщиком и никаким посредником Артузов не был. А знаменитую программу реставрации капитализма в России он знал не со слов Ягоды, а сочинил ее сам. Не был он, оказывается, и французским шпионом.

«Проверка показала, что в СССР действительно до 1930 года проживал двоюродный брат Артузова — Фраучи А. П. Однако никаких данных о его принадлежности к французским разведорганам и вербовке им Артузова ни в архивах КГБ, ни в других архивах не обнаружено».

А может быть, Артузов был немецким шпионом? Для расстрела этого вполне достаточно. Нет, оказывается, и, это чистой воды вымысел.

«О принадлежности Артузова к немецкой разведке кроме его личных признаний в 1937 году давал показания бывший подчиненный Артузова арестованный Штейнбрюк. Однако эти показания крайне противоречивы, неконкретны и вызывают серьезное сомнение в их правдоподобности. Так, на следствии в 1937 году Артузов утверждал, что к сотрудничеству с немецкой разведкой он был привлечен Штейнбрюком. Штейнбрюк же, будучи арестован, эти показания Артузова не подтвердил, заявив, что о связи Артузова с немецкой разведкой он узнал от него самого».

Ну, а связь с матерым немецким шпионом Нидермайером, она-то была? Нет, не было и этого.

«Не нашли подтверждения при проверке показания Штейнбрюка и в той части, где говорится о передаче Артузовым крупных денежных сумм испанским и американским троцкистам, а также о шпионской связи Артузова с Нидермайером. По сообщению Главного разведывательного управления Генштаба Советской Армии, Нидермайер являлся негласным германским военным атташе в СССР и одной из его официальных функций было «поддержание связей с руководителями и представителями РККА и органов ОГПУ. Нидермайер был ярым противником гитлеризма и сторонником дружбы между Германией и СССР. В 1936 году нашими органами разведки от него были получены ценные сведения».

Неужели Артузов не работал и на поляков? Неужели и это липа?

«В процессе проверки не нашли своего подтверждения показания Артузова о его связи с польской разведкой. По показаниям Артузова, к сотрудничеству с разведорганами буржуазной Польши он был привлечен якобы Маковским. Между тем из материалов, разысканных органами следствия, видно, что Артузов не доверял Маковскому и настойчиво добивался его ареста как подозреваемого им польского шпиона».

Ничего не вышло и с англичанами.

«Показания Артузова о его связи с английской разведкой ввиду их неконкретности и отсутствия данных об обстоятельствах его вербовки и практической деятельности проверить не представилось возможным».

Так что же осталось? За что расстреляли невинного человека? А за то, что честный товарищ! Честный — это плохо, это опасно. Честного — ни купить, ни запугать, Остается только одно — расстрелять.

Заканчивается «Заключение» весьма обнадеживающим выводом: генерал Ивашутин предлагает возбудить ходатайство перед Генеральным прокурором СССР «о принесении протеста в Верховный суд СССР на предмет прекращения дела по обвинению Артузова (Фраучи) Артура Христиановича».

Буквально через неделю заместитель Генерального прокурора Е. Варский направляет протест в Военную коллегию Верховного суда СССР с просьбой:

«Решение тройки НКВД от 21 августа 1937 года в отношении Артузова (Фраучи) Артура Христиановича отменить и дело о нем прекратить».

Вскоре такое решение было принято, и дело в отношении Артузова прекращено. Отныне Артур Христианович чист, посмертно реабилитирован и его имя снова зазвучало в коридорах КГБ — теперь уже с сочувствием, уважением и восхищением. Но… ложь и грязные инсинуации в отношении этого удивительного человека продолжались. Передо мной — циничнейший по своей сути документ, он отпечатан на бланке Военной коллегии Верховного суда Союза ССР и датирован 28 февраля 1956 года. Адресована бумага начальнику 1-го спецотдела МВД СССР и конечно же на ней имеется гриф «секретно».

«Прошу дать указание соответствующему отделу ЗАГС о выдаче гражданке Фраучи Евгении Христиановне свидетельства о смерти ее брата Артузова Артура Христиановича. Сообщаю, что Артузов Артур Христианович 1891 года рождения был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 21 августа 1937 года и, отбывая наказание, умер 12 июля 1943 года.

(Заместитель председателя Военной коллегии Верховного суда Союза ССР полковник юстиции В. Борисоглебский».)

Зачем это?! Ведь в деле несколько справок о том, что Артузов приговорен к высшей мере наказания и приговор приведен в исполнение, а полковник Борисоглебский от имени своей грозной организации сообщает заведомую ложь! Видимо, именно эта ложь попала в энциклопедию и справочники, пошла гулять по книгам и обросла самыми невероятными слухами.

С грустью, горечью и болью перевернул я последнюю страницу архивно-следственного дела № 612 388. Работая над ним, я как бы заново прожил жизнь Артура Христиановича, радовался его победам, огорчался неудачам, находил и терял друзей, страдал от несправедливостей и кипел от негодования, сталкиваясь с подлостью, обманом и предательством.

Никто не знает, где могила Артура Христиановича, какими были последние слова этого чистого и светлого человека, но память о нем жива. Пусть его имя не носят пароходы, пусть оно не вошло в строчки стихов, зато осталось главное, на первый взгляд, неощутимое и ведомое лишь профессионалам — осталась школа разведывательной и контрразведывательной деятельности, я бы назвал ее школой Артузова. И если в России пойман шпион, если наши разведчики, раздобыв важную информацию, предотвратили террористическую или другую подрывную акцию, знайте, что в этом есть доля идей, блестящего ума и непоколебимой верности Артура Христиановича Артузова.