• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Главная особенность тайных операций в том, что они никогда не кончаются.

(Мудрость сотрудников разведки)

Двадцатые годы стали для советских спецслужб десятилетием активного выхода на мировую арену, где вовсю заработала внешняя разведка чекистов – ИНО ГПУ, а параллельно с ней и Разведывательное управление РККА. Двадцатые надолго станут золотым веком для разведки Советского Союза, как и источником многочисленных легенд и мифов о разведке. Именно в эти годы молодая спецслужба Советского государства совершила свой мощный рывок, сразу войдя в круг самых опытных разведок европейских стран.

В итоге за 20-е годы в плане профессионализма разведка ГПУ и РККА продвинулась очень сильно, это подтверждают все объективные исследователи, даже те, кто ненавидит сам Советский Союз и в этом резком усилении его разведки видит только безусловное зло для всего цивилизованного человечества. Не зря это двадцатилетие так почитаемо самими чекистами как самый удачный ее период, овеянный романтикой и еще не подорванный бойней в Большой террор кадрового ядра этой разведки. Именно поэтому период 20-х годов во внешней разведке расцвечен легендами самых удачных ее многоходовых операций: «Синдикат», «Трест», ликвидации за пределами Советской России лидеров белой эмиграции, разведывательные гнезда под торговой крышей «Амторга» и «Аркоса», выманивание в СССР английского разведчика Рейли и другие акции, давно ставшие классикой разведывательной работы и разбираемые в академиях по подготовке солдат тайной войны всего мира до сего дня.

В 20-х годах в ГПУ разведкой (ИНО) после недолгого руководства ею Соломона Могилевского, переведенного уже в мае 1922 года в начальники ГПУ по всему Закавказскому краю, долго руководил Меир Трилиссер. Оба были не только из первой когорты чекистов Дзержинского в ЧК, но и из большевиков-подпольщиков с дореволюционным стажем. Трилиссер был в РСДРП вообще с 1901 года, прошел каторгу и одиночку в Шлиссельбургской крепости, ссылку в Сибирь на вечное поселение, в Гражданскую войну служил в ЧК и в Дальневосточной республике Советов возглавлял замаскированный другим названием здешний филиал ЧК – так называемую «Госполитохрану». Назначенный в 1922 году, Трилиссер руководил ИНО ГПУ до 1929 года, пока из-за трений с Ягодой и ультралевые взгляды его не отправили работать в Коминтерне, в 1938 году Трилиссер на этой должности арестован, а в 1940 году расстрелян.

В Большой террор уничтожены и работавшие после него в 30-х годах Артузов, Шпигельгласс и Пассов. Из начальников внешней разведки ГПУ этих лет не репрессированы только Могилевский, погибший еще в 1925 году в авиакатастрофе в должности главы ГПУ в Закавказье, и Слуцкий, то ли умерший до ареста в разгар сталинских чисток, то ли принявший яд в страхе перед арестом, то ли тихо отравленный своими сослуживцами. Та же участь расстрела с клеймом врага советской власти постигла и основателя Разведупра РККА Яна Берзина, возглавлявшего военную разведку СССР все 20-е годы, да и сотни рядовых сотрудников разведки ГПУ и Разведупра.

В 20-х годах ИНО ГПУ продолжала успешно начатую еще ВЧК практику силовых расправ с наиболее опасными для Советского Союза эмигрантскими лидерами. В Китае в результате изощренной операции засланными чекистами захвачен атаман Анненков, правнук известного поэта-декабриста, заметная фигура в казачьей белой эмиграции, по типажу очень схожий с атаманом Дутовым, с убийства которого ЧК в китайских пределах стартовала такая кампания.

Операция против Анненкова была вызвана той же ненавистью в ГПУ к атаману сибирских казаков и колчаковскому генералу, отличавшемуся в 1919–1920 годах особой жестокостью к пленным красноармейцам и партизанам, руководившим у Колчака карательными рейдами, а в эмиграции развернувшему активную деятельность по заброске офицерских групп белых террористов в СССР.

Кроме воспоминаний о щедро проливаемой Анненковым крови красных в годы Гражданской войны, особая пристрастность ГПУ к этому атаману объяснялась тем, что в китайской эмиграции Анненков стал главным борцом с течением «возвращенцев», клюнувших на советские обещания амнистии. Анненков притворно прощался с пожелавшими вернуться на советскую территорию своими подчиненными, после чего его верные казаки из засады расстреливали двинувшихся к советским границам для острастки других, решивших примириться с большевизмом. На перевале Карагач у китайско-советской границы его люди устроили из пулеметов бойню целого каравана таких «возвращенцев» еще в 1920 году, практически сразу после ухода остатков армии Анненкова в пределы Китая. Наверняка в ГПУ и это учитывали в решении любой ценой обезвредить и захватить атамана Анненкова.

На советском суде Анненков отвергал обвинения в этих расправах в свой адрес, там же он отрицал многие ходившие о нем с Гражданской войны легенды, рисовавшие его облик совсем уж демоническими красками. Что он где-то при карательном рейде изнасиловал гимназистку, что любил носиться по казахским аулам на автомобиле, стараясь обязательно задавить какое-нибудь животное или туземного ребенка. Все это он отмел, заявив: «Я воевал, мне такой ерундой заниматься было некогда». Почему-то для окончательного припечатания Бориса Анненкова клеймом полусумасшедшего выродка на семипалатинском суде ему в вину ставили и привычку играть по ночам на гармошке, и что в своем Семиреченском казачьем войске завел при штабе целый зоопарк во главе с медведицей, словно любовь к музыке или страсть к животным тоже свидетельствовала в пользу образа «белого зверя».

В 1926 году на китайской территории Анненков с одним из своих приближенных заманен в ловушку чекистов при помощи союзных им местных китайских генералов, захвачен в гостинице китайского города Калган и вывезен в пределы Советского Союза. Операцию курировал лично глава КРО ГПУ Артузов, это была совместная акция чекистской разведки и контрразведки, а саму группу захвата на территории Китая возглавлял Примаков, действовавший здесь под китайским псевдонимом Лин. Сами обстоятельства захвата Анненкова и его заместителя полковника Денисова на китайской территории группой Примакова остаются туманными для историков. То ли их тайно арестовали некие просоветские китайцы и передали Примакову для вывоза через границу, то ли это сделали наемные китайские бандиты хунхузы, то ли сами чекисты выкрали их из номера гостиницы, но в любом случае Анненков и Денисов оказались незаконно похищены и доставлены в Советский Союз. Обычно «сдавшим» Анненкова советской разведке называют местного китайского царька Фэн Юйсяна, к которому Анненков со своими казаками прибыл наниматься на службу и который искал тогда сближения с Москвой, поскольку командовал здесь гоминьдановской Первой народно-революционной армией. Чекистская спецгруппа во главе с сотрудником ГПУ Лихаревым вроде бы вывезла Анненкова через Монголию и Кяхту в советские пределы, откуда его поездом этапировали в Москву. После долгого следствия Анненков предстал за прошлые грехи перед советским судом в Семипалатинске, что не удалось сделать с Дутовым, был приговорен к смертной казни и в 1927 году казнен в Новосибирске.

Историей с похищением атамана Анненкова тщательно занимался Иван Серебренников, ранее эсер и министр снабжения в правительстве Колчака, после своего бегства в Харбин в чехословацком эшелоне с документами чешского солдата ставший в Китае своего рода летописцем белой эмиграции 20 – 40-х годов в этой стране. В своем известном исследовании «Великий отход» о белой эмиграции на Дальнем Востоке Серебренников пишет, что уже тогда ГПУ распространяло ложь о том, что Анненков сам предпочел вернуться в Советский Союз в некоем раскаянии за свои злодеяния в годы Гражданской войны. Во что при близком знакомстве с фигурой Анненкова абсолютно невозможно поверить. Как пишет тот же Серебренников, под следствием чекистов Анненков вел себя очень достойно и даже дерзко, а перед расстрелом пожелал палачам из ГПУ «еще встретиться в бою с его солдатами».

Есть и альтернативные версии, что Анненков в эмиграции и после тюремного заключения у китайцев сдал, впал в депрессию и действительно подался к сменовеховцам, ратовавшим за признание Советов, на этом и попался на уговоры, поехал в Советский Союз добровольно, а здесь был обманут ГПУ и за прошлые грехи казнен. Но при близком знакомстве с личностью Анненкова и его роли в Белом движении, в том числе и в эмиграции, в это очень уж сложно поверить. Есть и компромиссные версии, как, например, предположение подробно исследовавшего «Дело Анненкова» омского историка В.А. Шулдякова: Анненков попал в ловушку разведчиков ГПУ и был обманом или насильно вывезен в СССР, а здесь уже действительно сломался, написав это нужное Советам покаяние в обмен на приемлемое обращение с ним на Лубянке до самого конца его жизни. Поэтому, как предполагает Шулдяков, в заключении в Москве с Анненковым обходились подчеркнуто корректно и не подвергали его пыткам, а одно время вместо камеры внутренней тюрьмы на Лубянке даже держали втайне на конспиративной московской квартире под контролем чекиста Зюка.

В этой операции ГПУ была интересная деталь: поскольку суд состоялся и советская юстиция свой приговор бывшему «белому зверю» Анненкову вынесла, а признавать незаконную по любым международным нормам силовую акцию за пределами СССР не хотелось, то советские учебники и энциклопедии повторяли оригинальную версию. Анненков после 1920 года, по этой версии, был эмигрантом, а в 1926 году «оказался на территории СССР», здесь арестован, и советский суд воздал ему должное. Советские люди, сбитые с ног этой юридически безупречной версией (на территории СССР ведь он и вправду оказался, никакого обмана по форме не было), гадали: то ли случайно атаман забрел через границу, то ли с заданием эмигрантского центра заброшен нелегально и здесь попался. А правда оказалась прозаичнее, не по своей воле он здесь оказался, а был похищен и затащен в Советский Союз для суда, исход которого был предрешен заранее.

Эта двойственность сохраняется и сейчас в тех изданиях, где деятельность органов всей системы ЧК – КГБ принято в патриотических традициях оправдывать обстановкой «того времени» во всех случаях. В вышедшей уже в 2004 году «Энциклопедии секретных служб России», написанной как раз в такой традиции гордости за чекистскую историю, операция по вывозу в СССР Анненкова описана и вовсе так витиевато, что трудно понять ее смысл: «В приграничных районах органы ОГПУ продолжали борьбу с закордонными бандами. В 1926 году советским агентам удалось уговорить казачьего атамана Анненкова явиться с повинной в советскую военную миссию, где он обратился к белоэмигрантам с призывом возвращаться на Родину. В 1927 году по приговору суда Анненков был расстрелян».[3]

Здесь в желании в очередной раз обелить органы ГПУ и скрыть факт пиратского похищения человека, никогда не имевшего даже советского гражданства, на территории сопредельного государства, авторы энциклопедии явно перегнули палку. Сейчас мы слишком хорошо знаем личность атамана Анненкова и его прошлые «заслуги» перед советской властью, чтобы поверить, что советские агенты его уговорили явиться добровольно. Знаем примерно и каким образом его затащили на советскую территорию, где заставили подписать это обращение к эмигрантам возвращаться в Советскую Россию. К тому же такая странная интерпретация «Энциклопедией секретных служб России» дела о похищении атамана Анненкова мало того что выглядит не слишком логичной (сначала «уговорили», а затем все равно расстреляли, а ведь при уговорах положено давать какие-то гарантии), так еще и защищаемые авторами органы ГПУ рисует в том же неприглядном свете. Ведь, по этой версии, уговорившие Анненкова чекисты коварно его обманули, да и «хорошая» агитация за возвращение эмигрантов получилась: сам обратившийся к ним с таким призывом человек на родине тут же расстрелян, тут и решившиеся на возвращение задумались бы и повернули обратно.

Ссылки же историков ЧК на какое-то право на подобные действия ввиду репутации Анненкова и его жестокости в годы Гражданской войны вряд ли можно считать состоятельными. Во-первых, ссылка на личность жертвы в таких операциях, противоречащих нормам международного права, не должна приниматься в качестве аргумента изначально. А во-вторых, при всех реальных или приписанных ему советской историей злодействах, при всех его «поездах смерти» Анненков не совершил ничего более ужасного, чем многие деятели ЧК, заманившей его в свои сети через несколько лет после окончания Гражданской войны. Как и Дутов, Семенов, Иванов-Ринов или Унгерн фон Штернберг, которых советская пропаганда считала главными головорезами в белом лагере, чем и оправдывала любые акции ЧК и ее наследников против этих людей.

В Европе в том же 1923 году операцией разведки ИНО ГПУ с мудреным названием «Дело № 39» (операция по разгрому в Европе центра украинской эмиграции сторонников Петлюры) заманен в Советский Союз для продолжения подпольной борьбы лидер украинских эмигрантов-самостийников Тютюнник, здесь он также арестован и расстрелян. Здесь едва ли не впервые разведка ГПУ опробовала свой в дальнейшем фирменный и вполне успешный метод «Треста», когда эмигрантам подсовывали созданную руками чекистов якобы антисоветскую организацию и от ее имени втягивали их в оперативные игры и заманивали для ареста в СССР. Юрко Тютюнник отправился через границу для встречи с представителями как раз такой легендированной ГПУ организации украинских националистов под названием «Высшая войсковая рада».

После рейда петлюровских отрядов Тютюнника в 1921 году через советско-польскую границу и обратно, известного в истории украинской эмиграции как «Зимний поход Тютюнника», он стал главой всей боевой организации петлюровцев в Европе и вступил в конфронтацию с самим Петлюрой, упрекая старого вождя националистов в нерешительности. При этом Тютюнник возглавлял в петлюровской эмиграции специально созданный для подпольной работы против СССР Партизанско-повстанческий штаб (ППШ), который при содействии польской Дефензивы расположился в польском городе Тарнув, а позднее перебрался во Львов. Там Тютюнник, все меньше советуясь с самим Петлюрой, налаживал связи с оставшимися на советской территории атаманами украинских банд, вел переговоры при содействии поляков с белым центром Савинкова и таким же повстанческим штабом «Зеленого дуба» белорусских националистов Адамовича (атаман Деркач). На этом желании Тютюнника стать новым вождем боевой украинской эмиграции и создать свое подполье на советской части Украины в ГПУ и сыграли.

Чекисты все сделали по классической модели таких своих акций. Сначала арестовали в СССР эмиссара Тютюнника из петлюровцев Заярного, затем заставили его направить Тютюннику заявление о создании мощной «Войсковой рады» под началом атамана Дорошенко в Украинской ССР и о подготовке ей восстания украинцев, а в июне 1923 года переплывшего тайно Днестр Тютюнника взяли на советском берегу. Здесь под видом лидеров «Рады» его встретили чекисты, их лидера играл лично Заковский, будущий заместитель наркома НКВД при Ежове. В СССР Тютюнника включили в тайные игры ГПУ с украинской эмиграцией, затем заставили писать покаянные письма о признании советской власти, но в 1929 году все равно расстреляли, как ставшего ненужным в оперативных схемах. Такие игры по «трестовской» модели сильно ударили по эмиграции украинских сепаратистов. Кроме фиктивной «Высшей войсковой рады», ГПУ создало «Черноморскую повстанческую группу» из своих агентов во главе с пойманным и перевербованным петлюровским атаманом Гамалией. Как и Тютюнник, на этот крючок попался и для связи с ней на территорию СССР прошел другой видный лидер петлюровцев Гуленко (Гулый), арестованный на конспиративной квартире ГПУ в Одессе.

Не признавало ГПУ до последних дней существования системы спецслужб Советского Союза и другие ликвидации своих политических противников за границей. В том же 1926 году в Париже прямо на улице некто Шварцбард застрелил главного украинского эмигранта Симона Петлюру, в войну возглавлявшего армию украинской сепаратистской Директории. Сам Шварцбард на суде заявил, что действовал в одиночку и убил Петлюру в отместку за еврейские погромы петлюровцев на Украине и гибель своих родственников. Большинство же исследователей ликвидацию Петлюры считают также акцией внешней разведки ГПУ, полагая ее организатором чекистского разведчика из ГПУ Володина. Сами деятели петлюровского движения УНР не сомневались в том, кто направлял руку убийцы их вождя. Они в отместку планировали тогда убить в зале суда самого Шварцбарда, а в советской Украине организовать покушение на главу Совнаркома Украинской ССР Чубаря – так об этом сообщали сводки ИНО ГПУ со ссылкой на агентуру в петлюровском эмигрантском центре.

Внутри петлюровской эмиграции, как и среди альтернативных ей украинских движений в эмиграции (УВО, ОУН или монархистов-гетманцев), уже с начала 20-х годов активно действовала внедренная агентура ГПУ. Одним из самых ценных агентов чекистов среди украинских эмигрантов был Дмитрий Бузько по кличке Профессор, до революции известный террорист из эсеров, бежавший с царской каторги в эмиграцию, но после ареста ЧК сломленный в 1919 году и завербованный в агенты. Бузько все 20-е годы работал агентом ГПУ в украинской диаспоре в Западной Европе, после отзыва в СССР стал писателем и проживал в Одессе, в 1937 году ликвидирован НКВД в разгар репрессий.

Кроме Европы, тайные силовые акции и ликвидации ГПУ в 20-х годах практиковало и в других регионах мира. Например, на территории Афганистана и Ирана, где укрылись крупные формирования выбитых из пределов СССР басмачей из узбеков, туркменов, таджиков. Здесь лидеры басмаческого движения создавали свои эмигрантские национальные союзы, как, например, «Фаал» в Афганистане или «Комитет счастья Бухары» в английском еще тогда Пешаваре, забрасывая через советскую границу своих эмиссаров и боевые отряды басмачей. В северных провинциях Афганистана прямо у границ СССР обосновался один из самых непримиримых и деятельных лидеров узбекского басмачества Ибрагим-бек, именно против него ГПУ провело точечную операцию на афганской территории. От имени завербованного ГПУ агента Ибрагим-беку назначили встречу недалеко от афганского города Мазари-Шариф, где в горном селении приехавшего с небольшой охраной лидера басмачей сотрудники ГПУ расстреляли на месте из засады, убив его вместе с охранниками в ходе короткой перестрелки.

В 1929 году ГПУ на Дальнем Востоке организована одна из самых кровавых вылазок среди операций против эмигрантов по ту сторону границы – так называемый «Трехреченский рейд». Отборная группа сотрудников ГПУ и поддерживавших их бойцов пограничных войск через границу ворвалась в принадлежавший Китаю район Трехречья (у трех притоков реки Аргунь, местные называют этот район Барга), перебив в нескольких селах более сотни поселившихся здесь казаков Семенова и членов их семей, поскольку из Барги ранее семеновцы тоже совершали вылазки на территорию СССР. При этом границу перешли нагло и в открытую, отойдя после бойни назад, а пытавшийся оказать слабое сопротивление пост китайской пограничной стражи был просто перебит, убито 6 китайских солдат. Командовал этим «Трехреченским рейдом» чекист Моисей Жуч из ГПУ, запомнившийся спасшимся тем, что посреди подожженных сел гарцевал в знаменитой кожаной чекистской куртке и революционных красных штанах, подобно герою культового советского кинофильма «Офицеры». Сейчас эту кровавую акцию ни в каких славящих ЧК – ГПУ энциклопедиях особо не поминают, предпочитая рассказывать только о белоэмигрантских вылазках в СССР. А тогда эмиграция после событий в Трехречье была в шоке, 16 октября 1929 года было объявлено по русской эмиграции днем траура по жертвам акции ГПУ в Трехречье, этот вопрос тогда обсуждался в Лиге Наций в Женеве.

Во Франции же с начала 20-х годов обосновался самый опасный тогда центр активной русской эмиграции, более других тревоживший Лубянку, – Российский общевоинский союз (РОВС). Это организация эмигрантов из Белого движения из бывших офицеров и рядовых армий Деникина, Врангеля, Миллера, Колчака. Еще в годы нахождения ушедшей в 1920 году из Крыма врангелевской армии в Турции барон Врангель преобразовал свое войско в этот союз, сохраняя боеготовность своих офицерских кадров на случай новой войны с Советской Россией.

Сам барон Врангель так и не стал жертвой спецоперации ГПУ, хотя такие планы на Лубянке несколько раз разрабатывались. Правда, его внезапную смерть в 1928 году в Бельгии от обострившейся болезни некоторые тоже считают результатом тайного отравления ГПУ, но доказательств этому нет, хотя дочь Врангеля и настаивала на том, что отца отравил ядом в пище завербованный ГПУ его ординарец. Члены же РОВС, особенно из числа главных руководителей и самых активных деятелей белоэмигрантского террора, несколько раз гибли от рук чекистов-разведчиков. Так, в 1925 году во французском Фонтенбло был тайно похищен и затем убит известный член РОВС Монкевиц, до революции 1917 года руководитель Военной разведки царской армии и в РОВС у Врангеля занимавшийся вопросами разведки. И после смерти Врангеля, когда РОВС возглавил его преемник генерал Кутепов, очень популярный в белой эмиграции и откровенный сторонник террора против Советского Союза, тайные акции советской разведки против этой организации усилились.

К середине 20-х годов активность советской разведки, особенно в странах Европы, заметно усилилась. Эти структуры ГПУ и РККА обросли мускулами и мышечным мясом разведки – резидентурами в большинстве европейских столиц и тайной агентурой из завербованных местных граждан. Силовые акции в иностранных государствах в связи с этим сразу усилились и стали еще изощреннее. Кроме непосредственно силовых ударов в виде похищений и ликвидаций своих противников, чекисты начали проводить и хитроумные комбинации по дискредитации лидеров антисоветской эмиграции, по компрометации их центров в глазах приютивших их правительств, по стравливанию различных движений антисоветской эмиграции между собой. Это уже значительно более сложная форма работы разведки, она с ростом профессионального мастерства чекистов и ростом их резидентур за границей шла на смену примитивному орудованию револьвером из арсенала «красного террора» времен Гражданской войны, перенесенного теперь и за границу.

Чистых белогвардейцев из РОВС натравливали на ультрарадикалов из «Братства русской правды» или на первых российских фашистов из партий Вонсяцкого, Родзаевского, Сахарова, Светозарова. Умеренных белогвардейцев кадетского склада – на монархистов из обосновавшегося в Париже «Высшего монархического совета» (ВМС) из сторонников уцелевших Романовых. Среди монархистов стравливали сторонников великого князя Николая из ВМС (возглавляемого известным черносотенцем Марковым) и сторонников великого князя Кирилла из Романовых, основавших свой штаб кирилловцев в германском Кобурге. Удалось в эмиграции найти даже очень экстравагантных неомонархистов, бывших противниками реставрации Романовых вообще и грезивших о некоей «советской монархии» на основе союза монархистов с большевиками и эсерами о возвращении идеи Февральской революции с дополнением ее конституционной монархией с новой династией. Эту сектантскую группу разведка ГПУ пыталась поддерживать и использовать против ВМС и кирилловцев. Сторонников единой России натравливали исподволь на центры национальных движений Украины или Грузии, на сепаратистов кавказских народов или сторонников независимого казачьего движения.

Оперативные методы воздействия на непримиримую к Советам часть российской эмиграции параллельно уговорам вернуться применялись тоже очень активно. В 1929 году чекист Крошко, известный в ГПУ под агентурной кличкой Кейт, организовал в Германии провокацию по всем законам жанра царской охранки эпохи Судейкина, представив германскому правительству и его спецслужбам обосновавшихся в их стране лидеров «Братства русской правды» уголовными преступниками, якобы пользующимися поддельными документами и желающими разжечь советско-германский конфликт. В результате немецкая тайная полиция арестовала временно лидера германского филиала «Братства» Орлова и еще ряд членов этой радикальной организации эмигрантов, деятельность этой партии в Германии операцией Крошко была парализована. Крошко для этой операции использовал заведомо поддельные документы о преступной деятельности германского филиала «Братства русской правды».

Когда-то насоливший еще ЧК проникновением в ее ряды с чужими документами в годы Гражданской войны, белый офицер Орлов и в эмиграции пытался обратить против ГПУ оружие чекистской провокации, при помощи перебежавшего на сторону эмигрантов разведчика ИНО ГПУ Якшина (Сумарокова) изготавливая подделки советских документов и пугая ими европейские спецслужбы. А чекистский агент Крошко завернул против «Братства русской правды» очередной виток контрпровокации. Орлова и беглого чекиста Якшина арестовали, как и тайную сотрудницу германской госбезопасности Дриммер, из-за романа с которой ранее немецкие спецслужбы и белоэмигранты Орлова перевербовали Якшина. Сам Крошко тоже был из белоэмигрантов, состоял в эсеровском центре Савинкова, а после перевербовки ГПУ стал доверенным агентом советской разведки в эмиграции с широким охватом: кроме «Братства русской правды» он работал в Германии по РОВС и по центру монархистов кирилловцев в Мюнхене. После ареста Орлова и его соратников над Крошко сгустились тучи подозрения в работе на Лубянку, его вскоре отозвали в Советский Союз, где он дожил до глубокой старости.

В операции по этому разоблачению перед немецкими властями белоэмигрантского центра Орлова задействовали и завербованного в начале 20-х годов разведкой ГПУ владельца частного сыскного агентства в Берлине Ковальчика, немецкого выходца из Польши. Через его частное агентство ГПУ подбрасывало нужную информацию германской политической полиции и задействовало детективов агентства Ковальчика в слежке за русскими эмигрантами. Вербовка ГПУ частного детектива и найм его агентства для оперативной работы на советскую разведку – это уникальный случай в истории спецслужб СССР. Это разведка Российской империи в начале ХХ века часто практиковала такой метод использования для работы на себя французских, английских, германских частных сыскных агентств и даже сама организовывала их под именем своих зарубежных агентов. Но разведка Советского Союза ни до, ни после работы с «Агентством пана Ковальчика» в Берлине в подобном не была замечена. Работа же с Ковальчиком продолжалась затем и в 30-х годах почти до начала Второй мировой войны.

В 1937 году, после одного из арестов Ковальчика немецким гестапо и выпуска его за недостатком улик, на Лубянке вдруг уверились в его перевербовке и перестали Ковальчику доверять. Советские связники активно стали приглашать его нелегально выехать в СССР, но частный детектив догадался, чем может закончиться там разбирательство по его делу, и ехать в Москву отказался. Тогда с Ковальчиком просто прервали отношения. Хотя после войны из германских архивов гестапо узнали, что Ковальчик не был двойным агентом и на берлинскую резидентуру ГПУ – НКВД работал честно.

В Болгарии после прихода к власти социалистического премьера Стамболийски, решившего наладить болгаро-советские связи, болгарские спецслужбы получили от правительства задание обмениваться информацией с коллегами из ГПУ, чем чекисты тут же воспользовались. Группа чекистов под началом Иванова организовала убийство в Болгарии в 1922 году активиста белой эмиграции Агеева, представив это как результат борьбы между различными течениями русских эмигрантов. Болгарской полиции безопасности ГПУ подбросило сфальсифицированные улики, обвиняющие в убийстве Агеева эмигрантский центр бывшего деникинского генерала Покровского. В результате болгарские «охранники», взяв в сопровождение союзников чекистов, совершили под предлогом обыска настоящий налет на штаб людей Покровского в городке Кюстендил, разгромив его и арестовав многих эмигрантов. Сам Покровский и его сторонники оказали при этом вооруженное сопротивление, в итоге герой Белого движения и командир конного корпуса Виктор Покровский был убит на месте возглавлявшим этот налет офицером болгарской тайной полиции Кюмиджиевым. Сам Кюмиджиев и несколько его «охранников» получили в этой перестрелке ранения, что привело затем к осуждению схваченных по ложному обвинению белоэмигрантов.

Крупный центр РОВС в Болгарии, самый деятельный и одним из первых под началом Покровского начавший заброску в СССР диверсантов, был разгромлен в результате такой на первый взгляд противоестественной совместной операции социалистического ГПУ и охранки царской Болгарии. С советской стороны, кроме резидента ГПУ в Болгарии Иванова, эту акцию возглавлял чекист Семен Фирин, в 30-х годах ставший одним из печально известных руководителей системы лагерей ГУЛАГ в НКВД, в 1937 году Фирина расстреляют при зачистке в НКВД людей из «команды Ягоды». Супруга Семена Фирина Софья Залесская в тех же 20-х годах тоже работала в Европе против эмигрантов, только как сотрудник военной разведки – Разведупра РККА. В 1922 году в Берлине ее удалось даже внедрить под видом кухарки в дом лидера ЦК партии эсеров в эмиграции Виктора Чернова, и полученные из эсеровского центра Залесской сведения использовали в том году на Московском процессе против партии эсеров. Позднее Залесская работала в резидентурах Разведупра в Германии и Румынии, ее как отличного оперативника отмечал начальник Разведупра Берзин. В 1937 году как жену «изобличенного изменника» Фирина и как человека тоже арестованного Берзина ее арестовал НКВД, и в августе 1937 года Залесская расстреляна.

В том же 1922 году представители РОВС в Болгарии прямо обвинили спецслужбы этой страны в тесной работе с ГПУ на ликвидацию колонии русских эмигрантов. Начальник контрразведки в РОВС генерал Кутепов открыто заявил, что в качестве агентов влияния советских спецслужб против белоэмигрантов действуют софийский градоначальник Трифанов и главный шеф полиции безопасности Мустанов. Доказать факт вербовки столичного мэра и главы тайной службы страны ГПУ ровсовцам не удалось, поэтому их лидеры Кутепов и Самохвалов были решением правительства депортированы из Болгарии. И главный штаб РОВС, поначалу обосновавшийся в Софии, с 1923 года эмигрантами перенесен в Париж. Советская спецслужба праздновала еще одну победу, а этой ее операции, правда заретушировав многие детали, посвящен советский фильм «Берега в тумане». Хотя уже в 1923 году этот роман советских и болгарских спецслужб закончился, переворот правых военных привел в премьерское кресло врага Советского Союза Цанкова.

Но и после свертывания взаимной работы с болгарскими спецслужбами и после сильного удара по подполью полиции при Цанкове ГПУ продолжало в Болгарии свои тайные акции диверсионного характера. Так, уже в 1938 году попытались убить в Софии известного писателя-эмигранта из России Ивана Солоневича, бежавшего в 1934 году из СССР пешком через финскую границу, бывшего рупором и идеологом белой эмиграции. За несколько лет Солоневич стал кумиром молодого поколения эмиграции, основал независимое от РОВС движение «Штабс-капитанов», а издаваемая им в Софии антисоветская газета «Голос России» особенно раздражала советскую разведку. ГПУ действовало в стиле настоящих террористов, прислав на дом к Солоневичу анонимную посылку с бомбой внутри, при попытке открыть ее погибли жена Солоневича и его секретарь Михайлов, сам писатель не пострадал только благодаря случаю, в момент взрыва он находился в соседней комнате. Не останавливались и перед покушениями на самих болгарских политиков, занимавших антисоветскую позицию, в основном руками местных подпольщиков и болгарских агентов Коминтерна.

Самой дерзкой акцией стало покушение на самого премьер-министра страны Цанкова 16 апреля 1925 года, когда руками болгарских агентов советской разведки была взорвана мощная бомба в одном из православных храмов Софии во время службы. Ненавистный Москве Цанков уцелел, но погибло 150 непричастных впрямую к его политике человек. Исполнители теракта в храме позднее найдены цанковской контрразведкой и уничтожены. Бомбу в Софийской церкви Святого Воскресения боевики из нелегальной группы компартии под началом Янкова заложили по приказу ИНО ГПУ и взорвали в момент отпевания ранее убитого левыми террористами болгарского генерала Георгиева, на котором предполагалось участие Цанкова и многих членов его правительства. Взрыв и ликвидация Цанкова должны были по плану ГПУ и «военки» болгарской БКП стать первыми звеньями в цепи нового левого восстания, для которого боевики Янкова усиленно завозили в Болгарию поставляемое из СССР оружие. Цанков остался жив, восстания не случилось, а сама БКП этим жестоким терактом в церкви была в православной стране здорово дискредитирована. Даже работавший с людьми Янкова в этом деле резидент советского Разведупра Нестерович ужаснулся содеянному собственными спецслужбами. Бывший царский офицер на службе Советов еще не успел прокалиться насквозь пламенной классовой ненавистью, он порвал с советской разведкой и бежал, пришлось его ГПУ отлавливать по Европе и тайно ликвидировать.

В ходе массовых облав цанковской полицией безопасности в Софии и в провинции арестованы и в ускоренном порядке расстреляны кроме самих исполнивших теракт в церкви боевиков и десятки других членов запрещенной Болгарской компартии. В их числе был расстрелян и главный организатор покушения на Цанкова по поручению разведки ГПУ Коста Янков, бывший офицер болгарской армии, возглавлявший нелегальную боевую организацию БКП и бывший в 1923 году одним из вожаков попытки коммунистического восстания в Болгарии. Во время той же массовой облавы охранки покончил с собой, не желая сдаваться в руки врага, и лидер ЦК БКП Иван Манев. При схожих обстоятельствах ранее застрелился при попытке его ареста и известный боевик нелегального крыла БКП Димитр Гичев. Так что неудачное покушение в Софии на Цанкова ГПУ стоило жизни не только совершенно непричастным к этим классовым битвам посетителям церкви, но и самым ценным кадрам компартии Болгарии.

Эта акция 16 апреля 1925 года в Софии очень показательна. Не тем, что ради попытки убить неприятельского политика угробили полторы сотни случайных людей, – такие мелочи, как знаменитые «щепки при рубке леса», чекистов не тревожили. И не тем, что взрыв организовали в Божьем храме, если уж у себя на родине в это время церкви громили сотнями, а священников гнали на погибель на Соловки. И не тем, что рядовые исполнители акции и их командиры из болгар погибли, а главные организаторы спокойно сидели на Лубянке, – это обычная история в таких тайных операциях. А тем, что так легко спецслужбы СССР пошли на попытку тайного убийства главы правительства чужой страны.

Дореволюционная разведка России лишь раз замечена в соучастии в дворцовом перевороте в Сербии 1903 года с последующим цареубийством там короля Александра Обреновича, да и то там всю грязную работу сделали местные террористы из «Черной руки», а российские разведчики никакой прямой команды на убийство королевской семьи не давали. Разведка СССР с первых лет своего существования так же легко перешла к тактике физической ликвидации зарубежных политиков и глав государств или правительств, как без колебаний начали уничтожать за границей собственных эмигрантов. Это главная особенность покушения на Цанкова, сколько раз еще в ХХ веке мир станет свидетелем таких силовых операций советских спецслужб за пределами СССР, а такие акции даже в мире спецслужб считаются самым верхом беззакония в действиях разведки, нарушением последних табу ее негласного кодекса.

Еще одна заметная особенность бросалась в глаза и тоже понемногу становилась фирменным почерком советских спецслужб – обвинять в провалах собственных сотрудников, многим из которых ошибки даже двадцатилетней давности припомнили в годы сталинских чисток в 1936–1939 годах. Так, бывший резидентом Разведупра в Германии Петр Скобелевский (Вольф) в 1923 году был главным связным этой спецслужбы со штабом готовящегося в Германии всеобщего восстания в КПГ. Скобелевский был одним из тех, кто резонно призывал Москву не форсировать восстание, честно сообщая о недостатках в его организации и о недостаточном количестве оружия у создаваемых военным аппаратом КПГ «рабочих сотен». Но в советских спецслужбах и Коминтерне в упоении грядущей победой выступление подстегивали, приказ на отмену выступления дали за день до него, а не получившие этого приказа лидеры КПГ в Гамбурге начали свое знаменитое выступление, закончившееся провалом и большой кровью.

В архивах ГПУ и Коминтерна осталось множество документов, в которых после провала Гамбургского восстания пытались найти виновных в собственных рядах, и во многом был обвинен офицер Разведупра Скобелевский. В частности, ему поставили в вину создание внутри КПГ под своим началом тайной террористической группы для ликвидации выявленных провокаторов и индивидуального террора против врагов КПГ, ее членов в 1924 году немцы судили по знаменитому делу «О Германской ЧК». Создание боевой группы Скобелевский не согласовал с Разведупром, да и сама террористическая тактика в преддверии массового восстания Коминтерном и спецслужбами СССР была тогда признана вредной и отвлекающей от генеральной линии. Скобелевского Разведупр решил в начале 1924 года отозвать из Германии, но в апреле 1924 года его арестовала здесь за эту самую группу «Германской ЧК» немецкая тайная полиция. В 1927 году разведчика обменяли на кого-то из немцев в СССР, но зачислили в неблагонадежные, а при первых же залпах Большого террора в 1937 году расстреляли. Возглавлявшего во время этих бурных событий 1923 года в Германии партийную разведку в КПГ и бывшего главной связью Скобелевского со штабом восстания Феликса Вольфа (настоящая фамилия Кребс) после поражения в Гамбурге советская разведка даже прятала в здании посольства СССР в Берлине. Затем Вольфа негласно вывезли в Советский Союз, а в бойню 1937 года обвинили в гамбургской неудаче вместе со Скобелевским и расстреляли.

В соседней с Германией Польше в 20-х годах советская разведка очень часто прибегала к диверсионным акциям против режима Пилсудского и собственными силами, и руками соратников из нелегальной польской компартии. Особенно до 1924 года, когда на востоке Польши ГПУ и Разведупр практически открыто курировали партизанские отряды коммунистов, когда такой отряд Ваупшаса из советских чекистов и их польских товарищей совершил дерзкий налет на городок Столбцы, отбив в местной тюрьме политзаключенных и разгромив местные полицейские участки.

В это же время под крышей советского дипломатического представительства в Варшаве сидел известный резидент ИНО ГПУ из чекистов-поляков Мечислав Логановский, когда-то лично Дзержинским еще привлеченный в ряды ЧК, хотя до революции был террористом польской националистической ППС. Логановский в начале 20-х годов организовал несколько терактов в самой Варшаве, включая разрушительный взрыв в Варшавской цитадели с десятками погибших поляков, сравнимый по жестокости с акцией в Софийском соборе. Работавший в посольстве СССР в Польше вместе с Логановским и ставший затем невозвращенцем советский дипломат Беседовский, сбежавший в Париже прямо через ограду советского посольства, писал в воспоминаниях, что Мечислав Логановский был одним из самых безжалостных среди встречаемых им многочисленных чекистов, «человеком твердой воли, железной выдержки и зверской жестокости, в чьих глазах человеческая жизнь не имела никакой ценности». Этот советский резидент, так закалившийся еще в безжалостном дореволюционном терроре польской ППС, вскоре после подрыва Варшавской цитадели был отозван в Москву, но и сменивший его на посту резидента в Польше еще один выходец из польских чекистов Казимир Кобецкий достаточно известен в советской разведке (там он часто проходит под фамилией Барановский, это один и тот же человек). В отличие от жестокого боевика Логановского он производил обманчивое впечатление тихого интеллигента в очках, а кровавым диверсиям и терактам предпочитал тонкую агентурную работу. В конце 30-х годов и мрачный фанатик Логановский, и интеллектуал-оперативник Кобецкий вместе расстреляны НКВД по делу о польском контрреволюционном заговоре среди чекистов.

После первых же таких громких акций в Европе и Азии против белой эмиграции и иностранных лидеров «антисоветского настроя» активность советской разведки была замечена, и с ней стали считаться. В кругу разведок тогдашних европейских держав к середине 20-х годов советская разведка уже имела репутацию достаточно сильной и умелой, а также безжалостной в плане методов и безразличной к международному праву.

Очень характерна в этом плане паника в парламенте Великобритании после обнародования знаменитого «Меморандума Зиновьева», где от имени этого лидера партии большевиков и Коминтерна предлагалось силами советской разведки организовать восстание индийских и пуштунских племен, покончив тем с властью Великобритании над Индией и Кашмиром. ГПУ и военная разведка РККА через свои сети Коминтерна, безусловно, работала и в этом важнейшем регионе, но все же никаких признаков уже подготовленного восстания в Северной Индии и Кашмире при их участии тогда выявлено не было. Шум был большой, именно тогда глава МИДа Великобритании Остин Чемберлен обратился к СССР с нотой протеста, обстоятельства которого сейчас в основном забылись, а фраза «Наш ответ Чемберлену» осталась крылатой до сих пор, тогда по советским городам ходили манифестации с лозунгами «Пролетарии последний раз предупреждают Чемберлена». Советский ответ в 1927 году Чемберлену действительно был шумным, нарком иностранных дел Литвинов послал ответную возмущенную ноту в Лондон о «происках и клевете» в типичном советском стиле, а пролетарский поэт Демьян Бедный на страницах советских газет ответил на английскую ноту еще более хлестко: «Мистеру Чемберлену – мед вместо хрену». Такой тогда в Стране Советов ценился политический юмор.

Уже вскоре стало известно, что английские парламентарии стали жертвой именно этой демонизации зарубежного монстра советской разведки и непроверенных сведений собственных разведчиков, поскольку это сотрудники МИ-6, английской внешней разведки, добыли «секретный меморандум Зиновьева». А передали эти документы английскому резиденту разведки в Латвии Николсону русские белоэмигранты. То ли они хотели тем самым еще больше рассорить Лондон с Москвой, то ли английские джеймсы бонды перестарались в желании выслужиться и получить повышение, то ли была ловкая игра по дезинформации – концов этой громкой тогда провокации так и не найдено.

По другой версии, в руки МИ-6 эти изготовленные фальшивки передали члены белоэмигрантского «Братства русской правды», когда глава филиала «Братства» в Германии Орлов наладил производство таких фальшивок с чекистскими печатями для устрашения Запада и обострения его отношений с СССР. Хотя пик скандала пришелся на 1924 год, когда английские разведчики тайно похитили багаж члена компартии Англии Макмануса, найдя в нем документы о подрывной работе ГПУ по исполнению «плана Зиновьева», включая поддержку антибританского движения в Индии и субсидирования самих английских коммунистов для антиправительственной деятельности. Полагают, что джентльмены из английской разведки выдали здесь за улики из чемодана Макмануса те самые изготовленные белоэмигрантами фальшивки, хотя не секрет, что ГПУ и Коминтерн в те годы действительно массово переправляли европейским компартиям деньги на подрывную деятельность и пропагандистскую литературу.

Эта фобия, часто раздуваемая на всякий случай белой эмиграцией в Европе, обострялась в моменты арестов настоящих агентов советской разведки и разоблачения свитых ими сетей, которые действительно впечатляли. Как это было в той же Франции в конце 20-х годов, когда впервые разоблачена мощная сеть французских агентов советской разведки из компартии и профсоюзов, несколько лет успешно действовавшая на французской земле, тогда же был арестован возглавлявший ее резидент советского Разведупра РККА во Франции Узданский. Или когда выяснилось, что разведчик ИНО ГПУ Григанович сумел внедриться в самое высшее руководство разведывательной службы Генштаба армии Литвы, а после разоблачения благополучно сумел скрыться и бежал назад в СССР. Сам герой этой истории Викентий Григанович, чекист и разведчик с большим стажем, в 1938 году в Советском Союзе расстрелян в чистки НКВД.

В той же Литве советская внешняя разведка добилась еще более внушительного успеха, завербовав белогвардейского генерала Клещинского, пошедшего на службу в армию независимой Литвы и дослужившегося там до поста начальника Генштаба. Автором вербовки Клещинского считают резидента ИНО ГПУ в Каунасе Лебединского. Уже после ухода в отставку с поста начальника Генштаба Клещинский продолжал поддерживать связь с советской разведкой. В 1927 году литовская тайная полиция Жвалгиба вычислила его и арестовала на собственной квартире в момент передачи сведений секретной информации его советскому связнику Соколову. По приговору литовского суда Клещинский был расстрелян, но его случай шокировал и руководство Литвы, и круги белой эмиграции.

Размах тайной работы в западноевропейских странах в 20-х годах был заметен и по такому громкому делу, как история с обществом «Аркос» в Великобритании. Когда после 1923 года Советский Союз начали признавать европейские державы, обмениваясь с ленинской Москвой посольствами, ГПУ и Разведупру стало заметно проще работать, и они тут же развернулись. Еще в 1921 году в Лондон приезжала советская делегация наркома внешней торговли Красина, в ее составе был сотрудник ЧК Клышко, который и стал крестным отцом советского торгового общества «Аркос», под крышей которого ГПУ и штаб Коминтерна очень быстро развернули шпионский центр на Британских островах. Когда в 1924 году британское правительство Макдональда признало СССР и установило с ним дипотношения, эта работа значительно расширилась.

В 1922–1927 годах шла эта бурная деятельность, когда чекистские и коминтерновские агенты вербовали в Англии осведомителей, строили козни против немногочисленного здесь отделения белоэмигрантского РОВС, подпитывали деньгами и информационными материалами Английскую компартию Гарри Поллита (на эти деньги английские коммунисты устроили уличные массовые беспорядки на 1 мая 1926 года), готовили диверсии на флотах западных государств руками сформированной в недрах «Аркоса» тайной «Интергруппы» моряков разных стран под контролем Коминтерна. Всю эту работу курировал из советского посольства резидент ИНО ГПУ в Лондоне Радомский, а в самом штабе «Аркоса» – чекист Степан Мельников, которого только в 1926 году отозвали в СССР после обострившегося у него психического заболевания вследствие тяжелой контузии на Гражданской войне.

Прикрыть «Аркос» английским спецслужбам удалось только в 1927 году, получив неопровержимые улики шпионской деятельности ГПУ под его прикрытием, тогда был произведен знаменитый «Налет на «Аркос» в мае 1927 года и на время разорваны отношения между Лондоном и Москвой. Этой победы добились спецслужбы Великобритании, разгром «Аркоса» стал финальной точкой в их операции против советской разведки, где британцам удалось переиграть ГПУ, завербовав в «Аркосе» часть советской агентуры в двойные агенты. Главными агентами-двойниками стали латыш Карл Корбс, завербованный Особым отделом Скотленд-Ярда (эта структура тогда наравне с МИ-5 занималась в Британии контрразведкой и госбезопасностью), и его соотечественник из Латвии Петр Мидлер. Затем в «Аркос» был внедрен двойной агент из русских Анатолий Тимохин, завербованный английской военной разведкой еще в 1918 году, во время оккупации британскими войсками Мурманска, а затем переданный на связь в контрразведку МИ-5. Именно через этих двойных агентов в «Аркосе» английская контрразведка сначала подсунула ГПУ дезинформацию о ложных шифрах и поддельных чертежах британских подводных лодок, а в мае 1927 года с их помощью устроила свой знаменитый налет на «Аркос», захватив там уличающие советскую разведку материалы о подрывной деятельности на территории Великобритании.

Разгром «Аркоса» с временным прекращением в Лондоне его деятельности и временным разрывом дипотношений с Лондоном повлек в ГПУ расследование этого дела и расправу с виновными. Завербованный английской Интеллидженс сервис агент Тимохин и после разгрома «Аркоса» в Ленинграде стал тайным сотрудником ГПУ, одновременно в качестве «крота» установив уже в СССР связь с английской разведкой, его выявили в ГПУ и арестовали в 1928 году. Тогда же за рубежом тайными операциями выкрали и доставили для следствия в СССР проваливших «Аркос» агентов-предателей Корбса и Мидлера. Они не горели желанием после разгрома «Аркоса» возвращаться в СССР, зная о подозрениях ГПУ против них, предпочтя остаться в странах Западной Европы, а их коллега и двойной агент в «Аркосе» Кирхенштайн вообще отбыл в США и избежал расправы со стороны чекистов.

Корбса спецгруппа ГПУ похитила в голландском Роттердаме, заманив на борт советского парохода «Онега» и тайно вывезя на нем в Ленинград, спрятав его в тайник в машинном отделении, в июле 1928 года. А в сентябре того же года и по той же схеме в немецком Гамбурге пригласили на борт советского судна «Герцен» и Петра Мидлера, работавшего там в советском представительстве «Совтрансфлота», захватив и доставив морем в Ленинград и его. В изоляторе Лениградского ГПУ Корбса, Мидлера и Тимохина сделали главными обвиняемыми этого известного «Дела № 569» об измене в «Аркосе» годом ранее. Всех их лично допрашивал начальник Ленинградского ГПУ Мессинг, а Корбса для допросов даже этапировали в Москву во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке. По этому же делу арестовали еще несколько человек из «Аркоса» рангом поменьше, арестовали и родного брата Петра Мидлера Антона, кадрового чекиста из ГПУ и шифровальщика в былом «Аркосе», обвинив его в разглашении брату-изменнику тайной информации по службе.

Сейчас все материалы этого «Дела № 569» рассекречены и опубликованы писателем Игорем Лосевым в его книге «ОГПУ против Скотленд-Ярда» об этой запутанной истории вокруг «Аркоса». На следствии Корбс, Тимохин и братья Мидлер обоюдными обвинениями «утопили» друг друга, все они за измену советской разведке и делу мировой революции по постановлению Особого совещания ГПУ в итоге расстреляны. Так закончился скандал вокруг «Аркоса», второй раз после «плана Зиновьева» так всколыхнувший Англию и показавший масштаб проникновения советской разведки в страны Западной Европы. Главную нагрузку в деле тайных операций и диверсионной работы за пределами СССР в ИНО ГПУ несло особое подразделение, созданное специально для этого в 20-х годах и засекреченное так, что даже не многие чекисты знали о его существовании. Это знаменитый 5-й спецотдел ГПУ, или «Спецбюро № 5», как его официально именовали с 1928 года. Его возглавлял тогда чекист Яков Серебрянский, в ГПУ известный под ласковым именем Яша, хотя личность и работа этого человека никак не располагала к таким сентиментально-уменьшительным прозвищам. Это был опытный боевик из дореволюционной партии эсеров, совершивший еще до 1917 года ряд громких терактов и лично причастный к убийству начальника Минской тюрьмы. В 1921 году он в качестве эсера арестован советской властью, но затем амнистирован, вступил в партию большевиков и принят на работу в ЧК, где в 20-х годах и стал в ГПУ руководителем специального бюро по диверсиям и ликвидациям за границами Советского Союза. В дальнейшем извилистая судьба боевика и чекиста Серебрянского совершит еще не один поворот с арестами своими соратниками, помилованием, очередным арестом и смертью в тюрьме от инфаркта, но в 20-х годах он еще на коне, и его спецотдел обрастает в Европе легендами. Все главные специалисты по тайным акциям и ликвидациям советских спецслужб сталинского периода вышли из этого «отдела Яши», такие как Судоплатов, Зарубин, Эйтингон, Шпигельгласс, Перевозчиков, Сыркин, Григулевич, Зубов и другие.

Кроме Европы, щупальца советской разведки уже дотягивались и до США, и до Южной Америки, и до Японии, и до самых дальних уголков Южной Азии. Именно на 20-е годы приходится известная эпопея с тайной миссией Якова Блюмкина в горный Тибет, которая сейчас обросла мистическим налетом и цели которой до конца не прояснены. То ли Блюмкин в 1927 году готовил покушение на далай-ламу, то ли по заданию руководства ГПУ искал мистическую страну Шамбалу, которую позднее искала в тех же краях спецгруппа разведки гитлеровского рейха. Операцию эту пропагандировал главный мистик и оккультист Советской России 20 – 30-х годов профессор Александр Барченко. Этот человек еще в дореволюционной России был увлечен поисками секретов цивилизаций прошлого и тайных обществ Средневековья, а в годы советской власти ему удалось к поискам мифических Шамбалы или Гипербореи привлечь и ГПУ.

К советским органам госбезопасности Барченко еще в 1923 году пробился через своего друга-чекиста Владимирова (позднее расстрелянного по обвинению в троцкизме); увлеченный экзотическими идеями Барченко чекист познакомил профессора с Блюмкиным и Аграновым, а позднее и с самим Дзержинским. Барченко заразил своим увлечением главу Спецотдела ГПУ Глеба Бокия, который в 20-х годах помимо прямых обязанностей по шифровке и организации прослушки (для сбора компромата на советскую элиту) организовывал странные оккультные изыскания чекистов. Так долго разрабатывалась ГПУ экзотическая секта раскольников из так называемых «странников», поскольку в спецотделе Бокия полагали, что они имеют тайные связи с Тибетом. Бокий даже додумался доставить в свой отдел на Лубянке какого-то шамана из северного племени саамов по имени Иван, который брякал своими погремушками и пытался разглядывать будущее в тарелках, пока не умер у чекистов при фактически домашнем заточении. Эту странную акцию тоже санкционировал лично Бокий, на которого идеи профессора Барченко оказали в ГПУ самое большое влияние.

Именно Барченко был инициатором таинственной командировки Блюмкина в Тибет. Кто-то считает Александра Барченко ловким шарлатаном и авантюристом, своего рода Блюмкиным от оккультной науки, игравшим с ГПУ в свою игру, кто-то видит в нем непонятого пророка, в любом случае советская госбезопасность точку в этих отношениях поставила расстрелом Барченко в 1938 году, в период больших репрессий.

Руководивший тогда тайной работой советской разведки в Китае, Тибете и Монголии Яков Блюмкин заслуживает особого внимания, поскольку именно его деятельность во внешней разведке ГПУ 20-х годов стала наиболее показательной, как и вся судьба этого нестандартного чекиста показательна для этого первого поколения чекистов 20 – 30-х годов. Этот человек одновременно поражал окружающих своей яркой личностью и отпугивал их своим диковатым характером авантюриста. Он мог заступиться в 1920 году за Сергея Есенина, другом которого являлся, лично дав за него поручение, когда ЧК в очередной раз арестовала вольнодумного поэта за антисоветские высказывания в ресторане «Домино». И он же Есенину предлагал пойти с ним в ЧК и посмотреть, как там в подвале расстреливают контру, да и в причастности к гибели самого поэта подозревают того же Блюмкина.

Блюмкин дружил с множеством деятелей культуры, особенно с поэтами. Маяковский ласково называл его своим другом Блюмочкой, и его же подозревают в вербовках этих поэтов в стукачи ГПУ. Мандельштам через видного большевика Раскольникова жаловался даже Дзержинскому, что его подчиненный в ГПУ своими загулами и пугающими поэтов рассказами о расстрелах на Лубянке порочит звание чекиста, но и эта жалоба закончилась для Блюмкина ничем. Да и в воспоминаниях друзей Блюмкина из литературного лагеря встает образ очень нестандартного чекиста и странного человека. Так, по воспоминаниям поэта Мариенгофа, Блюмкин все время боялся покушения преданных им когда-то эсеров, бегал по московским улицам от милицейских патрулей (имея чекистский мандат в кармане), пьяным в ресторане грозил случайным людям револьвером, а когда Есенин отобрал у него оружие, то с пьяными слезами молил поэта: «Сережа, отдай, я ж без револьвера как без сердца».

Все это совсем не совпадает с образом чекиста дзержинского поколения 20-х годов. Хотя и рассказы о Блюмкине как о явном шизофренике и трусе тоже вызывают сомнения, все же он за время работы в ЧК и ГПУ выполнял ответственные задания и только огнестрельных и ножевых ранений на теле имел семь штук. Да и покушений бывших друзей эсеров Блюмкин опасался не из-за своей мании преследования, а по причине их полной реальности, боевики из уже запрещенной партии эсеров на своего известного отступника покушались как минимум дважды. Причем второе неудачное покушение организовала бывшая жена Блюмкина эсерка Лидия Сорокина, позднее сами эсеры обвинят ее в измене партии и тоже тайно ликвидируют.

В случае же с известным скандалом в ресторане «Домино» на Тверской улице в центре Москвы, где поэт Есенин отобрал у пьяного Блюмкина пистолет, тот вроде бы поссорился с молодым театральным актером, оскорбившим Блюмкина своим вольным поведением и тем, что ресторанной шторой протер свои ботинки. Именно в него задетый за живое неудержимый чекист и собирался разрядить барабан своего револьвера. Актера этого звали Игорь Ильинский, намного позднее он станет знаменит у советского зрителя в роли милого бюрократа Огурцова из «Карнавальной ночи», а если бы Есенин не обезоружил вовремя буйного чекиста, такой актерской карьеры у Ильинского могло бы уже и не быть. В любом случае фигура Блюмкина очень ярка и выделяется в том дзержинском поколении в ГПУ 20-х годов.

Молодой боевик партии эсеров Яков Блюмкин в 1918 году по квоте левых эсеров направлен на работу в ВЧК, где оказался в отделе контрразведки и получил задание сформировать группу по работе против иностранных шпионов в Советской России, и это всего в восемнадцать лет. Затем он по заданию партии эсеров участвовал в убийстве германского посла Мирбаха, в ходе которого был ранен охраной немецкого посольства. А после подавления восстания левых эсеров скрывался в эсеровском подполье, участвовал на Украине в подготовке покушений эсеров на гетмана Скоропадского и германского фельдмаршала Эйхгорна, в 1919 году арестован ЧК и амнистирован советской властью. После чего вступил в партию большевиков и вновь принят в ВЧК, в годы Гражданской войны он был типичным представителем первого дзержинского поколения в ЧК, сочетавшего жестокость со своеобразным романтизмом и авантюризмом, еще не зажатым в жесткие рамки партийной дисциплины.

Блюмкин выполнял задания ЧК в Украине, где попал в плен к петлюровцам и чудом выжил после их пыток. После чего переведен в ИНО ВЧК и направлен в Иран, где курировал помощь ЧК местным просоветским повстанцам Кучук-хана, создавал по приказу ЧК Иранскую компартию на основе левого движения «Адолат» и левосоциалистической группировки Энсаулы. А затем несостоявшийся начальник Персидской ЧК Яков Блюмкин уже отбыл под новой легендой к другим странам экспортировать социализм разведывательными методами. Впереди у него была работа в Китае советником ГПУ при армии гоминьдановского генерала Фэн Юйсяна, затем Монголия.

Здесь с начала 20-х годов существовал левый режим, дружественный Советскому Союзу, вскоре полностью преобразованный в социалистический и понемногу превратившийся в его верного сателлита. При режиме Чойбалсана Комитет безопасности, созданный в 1921 году не без помощи ЧК, Разведотдел монгольской Народной армии и называемая тогда в Монголии Государственной внутренней охраной (ГВО) служба тайной полиции – в 20 – 30-х годах единственные верные союзники и младшие братья ЧК – ГПУ – НКВД вместе с Разведупром в мире спецслужб.

Здесь впервые отработана советскими спецслужбами практика, с конца 40-х годов перенесенная на весь социалистический лагерь союзников, – советники из ГПУ при Комитете безопасности, Разведотделе и Госохране, помогавшие в борьбе с внутренним врагом в Монголии и в разведывательных операциях за границей. Так это было предусмотрено еще первым международным соглашением в истории ВЧК такого рода, подписанным в 1921 году Дзержинским и главой монгольского Комитета безопасности Хаяном Хирвом. Государственную охрану, выполнявшую кроме тайно-полицейских еще и функции контрразведки, возглавлял прошедший специальную стажировку в Москве в нашей ВЧК монгольский большевик Баторун. Затем его сменил также большой друг Москвы Балдандорж. Военной разведкой в Монголии занимался Разведотдел при штабе Народно-революционной армии, созданный военным министром Максаржавом, бывшим героем антикитайской партизанской войны за независимость и имевшим громкий псевдоним Хатан-Батор.

Здесь стоит сделать такое отступление об истории сотрудничества советских спецслужб с их союзниками в Монголии именно в силу необычности такой картины. Ведь Монголия до Второй мировой войны оказалась единственным сателлитом СССР в этом маленьком «лагере социализма» всего из двух государств: огромного Советского Союза и маленькой степной Монголии под жесткой диктатурой маршала Чойбалсана. Сам приход к власти в 1921 году монгольских большевиков Сухэ-Батора и его созданной при участии молодого Коминтерна Монгольской народно-революционной партии (МНРП) осуществлялся с активным участием разведки ВЧК, финансированием и организационной работой штаба Коминтерна в Москве и при поддержке сил Красной армии. Если выплеснуть свою Гражданскую войну в поход мировой революции за рубеж не удалось ни на западе (провал наступления на Польшу в 1920 году), ни на юге (отступление от англичан в ходе Энзелийской операции в Персии), то единственный успех чекистов и Коминтерна был отпразднован лишь на востоке прорывом в только что получившую независимость от китайцев Монголию.

Именно здесь ВЧК – ГПУ, Разведупру и помогавшему им Коминтерну удалось посадить в Урге (ныне Улан-Батор) промосковское левое правительство Сухэ-Батора, получившего благословение в Москве от Коминтерна и ленинского Совнаркома. Это был первый для советских спецслужб опыт удачного захвата власти в чужой стране руками своих подготовленных союзников. Ведь ЦК МНРП Сухэ-Батора создавался на советской территории в городке Троицкосавске (сейчас это российская пограничная станция Кяхта), сюда же по требованию коминтерновских инструкторов включили молодого монгольского большевика Чойбалсана, вскоре сменившего неустойчивого идейно Сухэ-Батора и ставшего маршалом Монголии и самым преданным зарубежным правителем из союзников Сталина. И в поход на монгольскую землю созданная здесь же Сухэ-Батором его Народно-революционная армия пошла отсюда, в итоге войдя летом 1921 года с триумфом в Ургу, а шла эта небольшая армия при активной поддержке красной конницы РККА под началом молодого красного командира Константина Рокоссовского и красной партизанской вольницы известного полубандита Щетинкина. И здесь же специально посланный от Монгольской секции Коминтерна эмиссар коминтерновцев Борисов раздавал под расписки советские деньги штабу Сухэ-Батора. Не обошлось, естественно, и без сотрудников ЧК и Разведупра в этом походе Сухэ-Батора к власти. Советниками ВЧК при ставке Сухэ-Батора были латыши-чекисты Некунде и Озольс, а также знавший местный язык чекист бурятского происхождения Нацов.

В итоге белые барона Унгерна, семеновские казаки, китайцы и немногочисленная гвардия монгольского монарха богдо-гэгэна были разгромлены и вытеснены из Монголии, а Сухэ-Батор при номинальной власти популярного среди кочевников старика богдо-гэгэна создал свое левое правительство и объявил Ургу главным союзником большевистской Москвы. В 1924 году тихо умер оттертый от власти богдо-гэгэн, Чжебцзундамба-хутухта, годом раньше внезапно скончался и сам Сухэ-Батор (как подозревают, отравленный в восточном стиле нетерпеливым преемником), а у власти в Улан-Баторе на долгие годы оказался глава коммунистического режима маршал Чойбалсан.

Советские инструкторы помогали монгольским коллегам в таких операциях, как ликвидация в 1923 году заманенного в ловушку предложением о переговорах лидера повстанцев пустыни Гоби по имени Дамбижанцан (он же Джа-лама). Госохрана Дамбижанцана убила, а его отрезанную голову привезли в Улан-Батор, а до того возили по монгольским кочевым улусам в доказательство могущества новой спецслужбы. Этот легендарный тогда в монгольской степи деятель объявил себя воплощением кровавого ламаистского божества Махакалы и отказался подчиняться власти Сухэ-Батора в Урге, Джа-лама был восточным воплощением нашего крестьянского вожака типа Антонова или Махно, только еще более кровавого и овеянного мистическими легендами. К тому же Джа-лама еще похож на степного Робин Гуда и даже на Пугачева. Поскольку он был в чистом виде самозванцем, объявив себя правнуком легендарного монгольского хана Амурсаны, умершего в изгнании в России в XVIII веке. Говорят, что этот мятежник и авантюрист вообще был выходцем из России, то ли бурятом, то ли калмыком. Он еще в годы Российской империи дважды являлся под именем правнука Амурсаны в Монголию, его оба раза выдавали России и ссылали в Якутск, а со смуты 1918 года в России и Монголии одновременно он разгулялся со своим войском по степи Западной Монголии, угрожая центральному правительству Сухэ-Батора.

Госохране в долгой операции по ликвидации Дамбижанцана с конца 1922 года тоже помогали инструкторы ГПУ и Разведупра, саму операцию разработал главный представитель советского Разведупра в Монголии Харти Кануков, советский военный разведчик калмыцкого происхождения. Именно он предложил главе ГВО Балдандоржу не штурмовать укрепленный лагерь Джа-ламы, а ликвидировать его чекистским методом внезапного «изъятия», отработанным на нашей Гражданской войне.

Балдандорж лично в сопровождении советского разведчика и советника Канукова выезжал из Урги для руководства ликвидацией Джа-ламы. И в феврале 1923 года прибывшие якобы для переговоров с Джа-ламой сотрудники Госохраны (их называли здесь «цыриками» от монгольского слова «цэрэг» – охранник или стражник) Дугэр и Нанзад предательски застрелили Джа-ламу в затылок во время его молитвы в юрте. После этого ГВО для популяризации имени своего руководителя Балдандоржа распространяла по стране слухи, что именно он лично застрелил из револьвера могущественного Джа-ламу, а затем в древних монгольских традициях освятил свое знамя кровью убитого врага и съел его сердце. Только когда Гражданская война в Монголии схлынула и нравы чуть смягчились, эту жуткую людоедскую байку власть Чойбалсана в Улан-Баторе опровергла, признав, что разбойника Джа-ламу «казнили по заочному приговору народного суда» разведчики ГВО, завербованные из числа его же бывших приближенных. Голову же Джа-ламы действительно сотрудники ГВО по приказу Балдандоржа долго возили на пике по кочевьям, окончательно смиряя страхом западные племена к подчинению власти в Урге.

Затем с этой головой авантюриста Дамбижанцана произошла странная история: монгольские «цырики» зачем-то подарили ее советским собратьям, те вывезли в Ленинград, где ученые поместили заспиртованную в банке голову Джа-ламы в запасники Эрмитажа, где она и сейчас пребывает как экспонат с незатейливым названием «Голова монгола» без объяснения следа спецслужб в его появлении на невских берегах.

Известный чекист и один из конструкторов пресловутой операции «Трест» Кияковский был в те годы главным представителем ГПУ при монгольской Государственной внутренней охране, и при выезде на подавление крестьянского восстания с группой ГВО он был убит в перестрелке с повстанцами. Советская разведка и оперативными методами активно помогала монгольским союзникам. Когда работавший среди монгольской диаспоры в Китае и ламаистской эмиграции разведчик монгольской ГВО Мерсэ, создавший здесь подпольную коммунистическую группу «Молодых монголов», изменил и перешел на сторону эмигрантов, его розысками на китайской территории по просьбе ГВО занимались советские разведчики. В итоге выслеженный ГПУ Мерсэ похищен советской разведкой в Маньчжурии и вывезен на территорию СССР, а здесь расстрелян за измену делу социализма даже без передачи его для суда монгольским союзникам. Так что на Дальнем Востоке крылья молодой советской разведки ГПУ и Разведупра расправлялись не хуже, чем в Европе.

В 20-х годах именно Яков Блюмкин был главным представителем ГПУ при спецслужбах единственного верного союзника СССР Монголии, как Харти Кануков был главным представителем Разведупра при военной разведке Монголии. Здесь, не отошедший еще от революционного угара, сохранивший повадки лихого террориста, Блюмкин пугал монгольских товарищей своими запоями, беспричинной стрельбой из револьвера и стоянием перед портретом Ленина с пьяной исповедью: «Это не я, Ильич, так себя веду, это мое несознательное нутро!» Так этот один из самых оригинальных резидентов советской разведки за всю ее историю чудил в Монголии до тех пор, пока у товарищей из местной госбезопасности не лопнуло последнее терпение.

Причем в Москве вопрос с отзывом из Монголии официального представителя ГПУ Блюмкина решался из-за нестандартности ситуации на самом высшем уровне, по своим каналам об этом же начальник Разведупра Берзин просил наркома обороны Ворошилова. Берзин писал о пьяных выходках Блюмкина, о его интригах среди представителей советских спецслужб в Монголии и даже о прямом оскорблении распоясавшимся чекистом Блюмкиным начальника Генштаба монгольской армии Кангелари, которого Блюмкин просто терроризировал своими нападками.

«Деятельность Блюмкина в Монголии вызывала серьезные нарекания начальника Разведупра Берзина, который докладывал наркому Ворошилову: «Поведение Блюмкина весьма разлагающим образом действует на всех инструкторов и в дальнейшем может отразиться на боеспособности Монгольской армии. Считаю, что в ближайшее время его нужно отозвать из Монгольской армии». По-видимому, предложение Берзина было принято, и в ноябре 1927 года Блюмкин прибывает из Монголии в Москву».[4]

Именно после этого и состоялась знаменитая поездка Блюмкина в Тибет под чужим именем и под легендой бродячего дервиша, вокруг которой и сейчас столько тайн. Хотя в советское время, отвергая экзотическую версию поисков Шамбалы, рейд Блюмкина по Тибету и Северной Индии объясняли сугубо разведывательными целями поисков путей возможного наступления конницы Буденного на Пенджаб и Индию в случае вооруженного конфликта СССР с Великобританией. Скорее всего, он налаживал там контакты ГПУ с подпольем индийской компартии, с левым профсоюзом «Красное знамя» в Бомбее и с левыми боевиками «Красных рубашек» на севере Индии и в Кашмире.

Тогда действительно казалось, что массовое восстание левых сил в Индии не только выгонит отсюда англичан, но и встряхнет застопорившуюся мировую революцию, дав СССР верного соратника в Южной Азии в лице социалистической Индии. Такие мысли проносились и по московским коридорам. На одном из конгрессов Коминтерна посланец «Мусульманской коммунистической организации» из района нынешнего Пакистана по имени Баранотулла торжественно пообещал, что у местных коммунистов все готово к восстанию и отделению от Британской империи вместе со всей Индией, правда, к этому прилагались надежды на поддерживающий рейд в район реки Инд корпусов Красной армии. По некоторым сведениям, Блюмкин даже хвалился в своем стиле, что после победы революции в Индии он попросит для себя место начальника Индийской ЧК. Но этим утопическим проектам сбыться в конце 20-х годов было не суждено, конница Буденного по Гималаям не помчалась, и массового восстания индусов также не удалось поднять, как не нашли и мистического входа в страну Шамбалу, а Блюмкина отозвали в СССР навстречу скорому концу его чекистской карьеры.

После тибетской экспедиции Блюмкин еще успел поработать по линии разведки ГПУ на Ближнем Востоке, где разъезжал по многим странам с паспортом на имя турецкого купца Якуба Султан-заде, этот регион тоже заинтересовал чекистскую разведку. В 1929 году, возвращаясь с Ближнего Востока в СССР, Блюмкин в Стамбуле тайно встретился с уже изгнанным из Союза Троцким и после беседы с ним бросился в свою последнюю и губительную авантюру. Объявил себя троцкистом и пообещал коммунистическому изгнаннику организовать в Москве троцкистское подполье из сторонников Троцкого в ГПУ. Здесь в искренность Блюмкина вполне верится, он все время считал себя троцкистом и был близок ко Льву Давидовичу Троцкому до его изгнания из СССР, хотя, вероятно, авантюризм Блюмкина и здесь опережал его политические устремления.

После приезда в Москву Блюмкин в своем стиле легкомысленно доверил эту тайну очередной своей подруге и тоже чекистке Елизавете Горской, а та выдала его начальству. Кроме того, одно из писем Троцкого Блюмкин принес на квартиру известному оппозиционеру в партии Радеку, также бывшему тогда в немилости у Сталина. Радек на этот визит чекиста с посланием от Троцкого отреагировал так же, как в XVIII веке опальный екатерининский вельможа Иван Шувалов на визит к нему домой авантюриста Федора Аша с предложением совершить дворцовый переворот и занять место царицы. Радек, как и Шувалов за два века до него, немедленно донес о визите к нему Блюмкина прямо на Лубянку зампреду ГПУ Ягоде. Радек позвонил Ягоде по телефону сразу, как ушел Блюмкин (у Шувалова телефона не было, тому пришлось бежать в Тайную канцелярию бегом – прогресс доноса налицо), и туда же Радек затем передал письмо изгнанника Троцкого. Узнав о близком аресте, неутомимый авантюрист Блюмкин, как и в 1918 году после убийства Мирбаха, попытался податься в бега, скрывался на квартирах знакомых и даже в стиле шпионских боевиков постригся наголо и сбрил усы для конспирации. Но той же Горской заманен в ловушку, договорившись встретиться с ней на вокзале перед бегством из Москвы, а здесь попав в засаду бывших коллег.

Можно лишь добавить, что сыгравшая столь неблаговидную роль в этой истории и выдавшая ГПУ доверившегося ей и любившего ее Блюмкина (невзирая на все особенности личности этого человека), Елизавета Горская позднее сделала большую карьеру во внешней разведке чекистов, выйдя замуж за известного разведчика Василия Зарубина, и долго работала в паре с мужем в европейских резидентурах, где имела разведывательный псевдоним Эрна. В большинстве мемуаров советских разведчиков и официальных летописцев советской разведки в героических страницах биографии Горской-Зарубиной этот «блюмкинский» эпизод 1929 года предпочитали попросту не упоминать, очевидно понимая его своеобразный моральный подтекст. Иногда из симпатий к Горской-Зарубиной даже пытаются оспорить сам факт ее предательства в отношении Блюмкина. Так, в посвященной ее фигуре книге «Таинственная Эрна» авторы В. Денисов и П. Матвеев в подтверждение ссылаются даже на решение Политбюро ЦК ВКП(б) 1929 года по делу Блюмкина, где после резолюции «Блюмкина расстрелять, ГПУ поставить на вид» записано отдельным пунктом: «Поручить ГПУ установить точно характер поведения Горской в этом деле». Хотя вряд ли это можно считать аргументом против утверждения о предательстве Елизаветой Горской влюбленного в нее человека, тем более что ГПУ наверняка с ее ролью здесь тщательно разбиралось, а она все же затем пошла на повышение в ИНО ГПУ. В различных «Легендах советской разведки» или «Очерках из истории советской разведки» о резиденте Горской-Зарубиной пишут в восторженных интонациях, историю же с выдачей загнанного бывшего любовника Блюмкина либо умалчивая, либо стыдливо упоминая вскользь и без деталей. Не раз встречалась мне в подобных изданиях и такая дипломатичная фраза о Горской: «В дальнейшем с Блюмкиным по идеологическим причинам порвала» – это о выдаче бывшего друга и любившего ее человека на верный расстрел.

В материалах дела Блюмкина № 86411 от октября 1929 года осталась эта докладная Елизаветы Горской на имя начальника Секретного отдела ГПУ Агранова об участии Блюмкина в троцкистском заговоре в спецслужбе СССР. И здесь же четко записано, что на встречу с Блюмкиным на вокзале Горская шла уже под контролем чекистов, сообщив время рандеву со скрывающимся другом начальнику ИНО ГПУ Трилиссеру. А также зафиксированы последние слова Блюмкина Горской в момент, когда подошедшие «товарищи» его арестовали и сажали в машину на Мясницкой улице: «Прощай, Лиза, я знаю – ты меня предала». Все эти подробности рассказывал друзьям-чекистам лично сажавший арестованного Блюмкина в машину сотрудник ГПУ Иван Ключарев, а от бежавшего вскоре на Запад друга Блюмкина и сотрудника ГПУ Агабекова подробности ареста известного авантюриста из ЧК стали известны и в Европе, дойдя в итоге и до нас.

После допросов на Лубянке в судьбе этого необычного человека была поставлена точка, за тайную связь с Троцким и предательство советской власти Блюмкин был расстрелян как экс-чекист по решению Особого совещания ГПУ, и никакие заслуги времен Гражданской войны и зарубежной разведки его не спасли теперь от чекистской пули. Смертный приговор Блюмкину приведен в исполнение на Лубянке 3 ноября 1929 года, расстрелом командовал лично начальник Секретного отдела ГПУ Яков Агранов – возможно, потому, что и сам, как Блюмкин, в свое время был боевиком партии левых эсеров. Не знаю, правда это или легенда, что перед расстрелом Блюмкин громко славил Троцкого и мировую революцию, пел «Интернационал» и с вызовом спрашивал Агранова: «А о моей казни напечатают в «Правде» что-нибудь?» – но такой финал был бы вполне в духе этого человека.

Так в жизни Якова Григорьевича Блюмкина уместился стандартный путь среднего чекиста дзержинского призыва 1918 года: приход в ВЧК (часто из бывших боевиков и даже эсеров либо анархистов), романтические иллюзии первого года революции, бойня времен Гражданской, славные годы советской разведки в 20-х, арест своими, обвинение в измене, расстрел в подвале Лубянки. Путь был стандартным, только сам Блюмкин был нестандартным чекистом, поэтому, в отличие от многих, у кого этот путь растянулся с 1918 по 1937 год, он проделал его всего за десятилетку и с более эффектно выкинутыми коленцами по пути. Именно этот романтический ореол, оставшийся еще с первых лет революции вокруг первого поколения чекистов, подобных Блюмкину, Артузову, Делафару, Петерсу и другим, создавал вокруг советской разведки еще больше мифов, заставив западный мир даже преувеличивать к концу 20-х годов ее и без того заметное могущество.

Эта акция в 20-х годах тоже была показательной и вошла в летопись советской разведки. В отличие от развивавшейся в те же годы более длительной и сложной операции «Трест», бившей по мощному белоэмигрантскому союзу РОВС, «Синдикат» был направлен против боевой организации бывших эсеров во главе с неутомимым Савинковым. Знаменитый террорист, с которым за долгие годы так и не смогла справиться царская охранка, с 1917 года теми же методами продолжил борьбу и против непризнанной им советской власти. После участия в Белом движении и в эсеровских восстаниях 1918 года на Волге, оказавшись в эмиграции в Европе, Борис Савинков воссоздал из бывших эсеровских боевиков «Союз защиты Родины и свободы», действовавший методом террористических актов против диппредставительств СССР и забрасывавший свою агентуру на территорию Советского Союза.

Сама операция «Синдикат» сейчас достаточно подробно описана в специальной и даже художественной литературе, этим событиям посвящены фильмы. В техническом плане действия ГПУ по заманиванию Савинкова на территорию СССР и аресту здесь выглядят безупречными, и до сих пор техническая изнанка этой операции разведки ГПУ разбирается в школах подготовки разведчиков различных стран мира. В основе лежал тот же принцип, что и у «Треста», – создание самим ГПУ фиктивной антисоветской организации внутри СССР, от имени руководства которой чекисты-разведчики вели в Европе долгую игру с лидерами эмигрантских центров.

Сначала от организации Савинкова в СССР в 1922 году тайно выехал белый офицер Шешеня, адъютант Савинкова в его организации, здесь его захватило ГПУ и заставило играть на своей стороне, подтверждая наличие подполья и заманивая Савинкова в Советский Союз. Шешеня при аресте выдал адрес главного савинковского резидента в Москве Зекунова, которого тоже удалось перевербовать и включить в гигантскую игру ГПУ, направленную на поимку самого Бориса Савинкова. В 1923 году от Савинкова в СССР на разведку послан полковник Павловский, он тоже сразу был арестован ГПУ, а от его имени Савинкова вновь известили о наличии внутри Союза крупной подпольной организации, хотя сам Павловский вскоре при попытке бежать от конвоя погиб в коридоре внутренней тюрьмы ГПУ на Лубянке.

Очередной вояж на территорию Советского Союза в мае 1924 года предпринял и сам Савинков, которого сопровождал представитель этого липового подпольного центра Мухин (под этим именем скрывался сотрудник ГПУ Федоров) и сотрудники савинковской организации Дикгоф и Фомичев. В Минске Савинков и сопровождавшие его члены «Союза защиты Родины и свободы» были немедленно арестованы и доставлены для допросов на Лубянку. В итоге операция «Синдикат» закончилась победой советской разведки, Савинков был обезврежен и в итоге ликвидирован, а его эмигрантский союз без лидера быстро зачах и перестал быть для советской власти проблемой.

Другая сторона этой профессионально задуманной и исполненной операции в советские годы не разбиралась. В тени молчания оставался вопрос морального права советской спецслужбы расправиться с человеком, имевшим к революционному движению России и к борьбе против царского режима гораздо больше отношения, чем многие лидеры советского режима и сотрудники их ГПУ. Ведь речь шла о легендарном деятеле эсеровского движения, самом неуловимом революционном террористе дореволюционной России, отказавшемся по идеологическим соображениям принять советскую власть, увидев в ней такое же деспотическое орудие подавления народной свободы, как царский режим, с которым он столько лет боролся.

И так же двусмысленно выглядят действия ГПУ в ликвидации самого Савинкова, фактически убитого безо всякого смертного приговора суда. Здесь чекисты просто пошли на фальсификацию и тайную ликвидацию в своих целях. Советская власть якобы помиловала Савинкова за старые заслуги в борьбе с царизмом после знаменитого его покаяния на тему «Почему я признал советскую власть», написанного по требованию чекистов в сентябре 1924 года в камере внутренней тюрьмы ГПУ на Лубянке. Этот памфлет Савинкова с призывом ко всем эмигрантам и антисоветчикам принять советскую власть как единственного гаранта восстановления величия России, прекратить с ней борьбу использовался ГПУ в качестве идеологического оружия, хотя особого успеха в эмигрантской среде и не имел – мало кто поверил в искренность стойкого борца с Советами, так легко перечеркивавшего всю свою борьбу 1918–1924 годов. Сам же Савинков, написавший это в надежде сохранить жизнь, пославший и письмо Дзержинскому из тюрьмы с мольбой: «Вчера я был против вас, а сегодня я с вами», был чекистами попросту обманут. Смертную казнь ему заменили на бумаге десятилетним заключением, официально огласив это решение, и тут же тайно ликвидировали 7 мая 1925 года.

Официально объявили о самоубийстве Савинкова во внутренней тюрьме Лубянки, якобы бросившегося во время прогулки в пролет между этажами и насмерть разбившегося при падении с пятого этажа. Хотя мало кто даже тогда поверил в этот акт суицида закаленного террориста, сумевшего когда-то бежать из царской тюрьмы до исполнения смертного приговора, да и зачем бы тогда он писал свое знаменитое отречение. Сейчас факт умышленного убийства Савинкова на Лубянке, закамуфлированного под самостоятельный уход из жизни, доказан многими свидетельствами. Даже в конце 30-х годов бывший чекист Артур Шрюбель, умиравший в сталинском лагере, рассказывал перед смертью товарищам по несчастью политзэкам о том, как он лично с еще тремя сотрудниками ГПУ бросал упиравшегося Савинкова в тот самый злополучный лестничный пролет Лубянской следственной тюрьмы. Очевидно, для этого же Савинкова в день убийства вывозили для какого-то следственного эксперимента в подмосковное Царицыно, где поили вином, чтобы облегчить задачу ликвидации с инсценировкой самоубийства при возвращении в тюрьму. В последнее время с этим не спорят даже самые стойкие адвокаты «славной истории» советских органов госбезопасности, предпочитая опять же заострять внимание на более безупречной профессиональной стороне исполнения операции «Синдикат», чем на тайной расправе с ее главной жертвой.

С операцией против одного из самых известных разведчиков начала ХХ века, сотрудника британской разведки МИ-6 Сиднея Рейли, наблюдается та же двойственная оценка, своего рода вилка между восхитительным планом операции с его изящным исполнением и рядом вопросов морального характера, дозволенного спецслужбам вообще и советским в частности. Хотя бы потому, что, в отличие от Савинкова или жертв операции «Трест» из числа генералов РОВС, Сидней Рейли был не просто иностранцем, но и сотрудником спецслужбы иностранной державы, своего рода коллегой советских чекистов. Сейчас по многим негласным кодексам физическая ликвидация оппонента из числа кадровых сотрудников иностранной спецслужбы просто запрещена, такой акт считается в мировом сообществе спецслужб особенно дерзким вызовом. После Второй мировой войны в годы холодного противостояния Запада и советского блока спецслужбы противников этой долгой тайной войны даже в самые тяжелые годы взаимоотношений старались воздерживаться от таких акций.

Но у ГПУ 20-х годов таких сдержек еще не было. Оно не раз шло на силовые операции по ликвидации сотрудников западных спецслужб, особенно если те работали по долгу службы или уже в годы отставки с российской эмиграцией, помогая ей борьбе против СССР. Так было с застреленным чекистами в Петрограде в 1918 году сотрудником британской военной разведки Кроми, ключевым участником «заговора Локкарта». Так было, как подозревают многие исследователи истории спецслужб, с английским разведчиком из МИ-6 Личем, работавшим в контакте с РОВС и перевербовавшим советского разведчика Навашина, – в загадочном похищении и убийстве Лича в 1937 году в Монако тоже видят «руку Москвы». Так это произошло и с попавшим в руки чекистов Рейли, авторство в ликвидации которого после операции по выманиванию на территорию СССР советское ГПУ с самого начала и не думало отрицать, запутывая только в оперативных планах картину всей операции.

Рейли был заманен к границе Советского Союза и здесь захвачен в 1925 году, чуть позднее Савинкова, и это было частью операции «Трест». От основной массы жертв «Треста» из числа русских эмигрантов Рейли отличался именно своим иностранным происхождением и принадлежностью к британской спецслужбе. Рейли также поверил в существование внутри СССР подпольной организации, также ринулся сюда, и уже после прохода «окна» на советско-финской границе, специально открытого ГПУ, оказался в руках чекистов, от которых в 1918 году сумел ускользнуть после охоты на него по делу Локкарта. Этот уникальный человек был просто легендой в мире разведки начала ХХ века, многие до сих пор считают его непревзойденным мастером шпионской интриги, а его имя по-прежнему окутано множеством тайн. Уроженец Одессы, Георгий Розенблюм в юности эмигрировал из России и скитался по миру в качестве странствующего авантюриста, пока не стал сотрудником британской внешней разведки МИ-6, приняв с католичеством и британским паспортом имя Сидней и взяв у очередной супруги ее ирландскую фамилию Рейли. Он выполнял секретные задания британской разведки в Китае, Южной Африке, Индии, Латинской Америке, в тылу германской армии в годы Первой мировой войны.

Но настоящую славу обрел в годы своей разведывательной работы в Советской России. Он был в 1918 году сердцем «заговора Локкарта», который хотя и был затем раздут до невероятных размеров за счет чекистской провокации с «изменившими Ленину латышами», но существовал в реальности. Вместе с консулом Локкартом, резидентом МИ-6 в Советской России Бойсом, разведчиком Хиллом, резидентом французской разведки Вертамоном и его коллегой из разведки США Каламатиано Рейли метался тогда между Москвой и Петроградом с поддельным чекистским мандатом на фамилию Релинский, сколачивая боевые группы из белых офицеров и эсеров, сумев затем тайно бежать из России.

После этой эпопеи Рейли, как и другие участники российских событий из английской разведки, стал главным специалистом по Советской России в МИ-6. Он вместе с Хиллом стал главным куратором российской белой эмиграции в британских спецслужбах, а Бойс возглавил в МИ-6 весь «российский отдел». Рейли был связным между организацией Савинкова и МИ-6, часто поддерживая савинковцев даже из личных средств. И он же был главным инициатором создания мощного союза разных движений русских эмигрантов, от крайних монархистов до эсеров. Поэтому и на ловушку «Треста» Рейли клюнул так быстро, что она давала возможность объединить усилия эмиграции с мощным подпольем внутри Советского Союза, хотя его руководство в МИ-6 в Лондоне все время операции «Трест» с подозрением относилось к этим внутрисоветским заговорщикам, оказавшимися в итоге провокаторами ГПУ. Даже в свою последнюю поездку к советско-финской границе он отправился с совещания в Париже лидера боевой организации монархистов РОВС Кутепова, эсеровского деятеля Бурцева и английских разведчиков, налаженная связь с центром «Треста» в Москве казалась путем к объединению всех сил для подготовки антисоветского восстания в России.

Дальнейший ход событий теперь нам примерно известен. Рейли вместе с представителями РОВС в Финляндии Радковичем и Бунаковым встретился в Хельсинки с «представителем антисоветского подполья» Якушевым, затем встретился с ним уже ближе к границе в Выборге (тогда финском Виппури), а позднее и решился с Якушевым перейти границу для встречи в Москве со штабом подполья. Узнав, что заклятый враг из английской разведки удачно заманен на территорию СССР, в ГПУ долго совещались, арестовать его или позволить уйти назад за границу для поддержания легенды «Треста» о мощном подполье. Главный конструктор «Треста» и начальник КРО ГПУ Артузов через Дзержинского даже обращался по этому вопросу в ЦК партии.

Чекисты заявили тогда, что Рейли был убит в перестрелке прямо на границе уже после встречи в Москве с людьми «Треста», так сохраняли легенду о существовании в СССР тайной антисоветской организации. Организовавший для Рейли этот переход начальник заставы Тойво Вяха, также изображавший сторонника этой несуществующей группы, был тоже объявлен убитым и назван изменником, тогда как ГПУ под другим именем просто перевело его на другую должность. Вся перестрелка у села Аллекюль была инсценирована, а эмигрантам по своим каналам ГПУ подбросило версию о том, что гибель Рейли стала результатом случайного столкновения с пограничным патрулем, а сам он был смертельно ранен и умер не приходя в сознание. Поэтому иностранные разведки и деятели эмигрантского союза РОВС долгое время считали Рейли погибшим в результате досадной неприятности, оставаясь в уверенности в наличии в тылу Советов крупного подпольного центра.

В реальности Сидней Рейли был схвачен в Москве и подробно допрошен на Лубянке. По-видимому, его арестовали все же не сразу после перехода советской границы, а дали в Москве встретиться с лидерами тайной организации в исполнении агентуры ГПУ. После перехода границы его встречал лидер «подпольных монархистов» Щукин, который вместе с Якушевым сопровождал Рейли в Москву (под именем Щукина скрывался сотрудник КРО ГПУ Пузицкий), всю же операцию по встрече Рейли на границе возглавлял один из ближайших заместителей Дзержинского в ГПУ Станислав Мессинг, первый начальник Московской ЧК в 1918 году, а теперь глава Ленинградского управления ГПУ.

Рейли, видимо, и в Москве еще некоторое время был уверен, что встречается с настоящими заговорщиками-монархистами. Ведь он даже послал из Москвы в МИ-6 одно письмо, хотя это могла быть и подделка чекистов. Скорее всего, верна версия английского писателя и экс-разведчика Робина Локкарта (сына знаменитого консула и друга Рейли Роберта Локкарта) из его книги о Рейли «Ас шпионажа» о том, что Рейли был арестован чекистами на подмосковной даче или по дороге с нее в Москву, в крайнем случае – уже в Москве сразу после отправки этого письма начальству. И сбежавший затем на Запад разоблачитель «Треста» чекист Опперпут тоже показывал, что Рейли арестовали после совещания с верхушкой «Треста» на даче в Малаховке. На допросах в Лубянке из него вытянули всю необходимую информацию, скорее всего не церемонясь особенно в методах. При этом Рейли был спрятан там без имени под титулом «заключенного № 73» в стиле «Железной маски» Дюма. Даже охранникам его представляли изменившим сотрудником ГПУ из провинции, для чего Рейли даже переодели в чекистскую форму со споротыми знаками отличия. Этой мерой предосторожности ГПУ оберегало свою версию о гибели Рейли при переходе финской границы, а самому секретному узнику отрезали пути к отступлению: для всего мира он уже был покойником, и с ним могли делать все, что заблагорассудится.

А затем, как и Савинков, Рейли был ликвидирован за ненадобностью, убит безо всякой судебной процедуры. Чекисты просто вывезли его за город и выстрелили в затылок безо всякого почтения к захваченному на фронте этой тайной войны противнику, да еще с такой легендарной в мире разведки биографией. Опперпут после своего бегства на Запад, первым рассказавший эту версию последних часов жизни Рейли, даже заявлял, что Рейли был заколот внезапным ударом в спину, именно такую версию коварного его убийства со слов Опперпута белоэмигранты сообщили тогда вдове Рейли Пепите Бобадилье. Потом эта версия была скорректирована в сторону выстрела в спину Рейли во время вывоза из тюрьмы в Подмосковье. В архивах чекистов эту версию подтверждают рапорты непосредственно ликвидировавших Рейли чекистов, из которых следует, что во время этой смертельной прогулки из тюрьмы его сопровождали четверо чекистов (Сыроежкин, Абисалов, Федулов и начальник внутренней тюрьмы ГПУ Дукис) и что пуля чекиста Сыроежкина, сделавшего контрольный выстрел в голову, оборвала жизнь легендарного английского суперагента. Захоронили же Рейли в безымянной могиле на территории тюремного двора.

Неудивительно, что легенда Рейли при столь запутанных обстоятельствах его кончины продолжала жить еще долго. Ходили упорные слухи, что он заточен ГПУ в Орловском централе, что сошел с ума и спрятан в психиатрическую клинику, что сумел бежать и скрывается на Ближнем Востоке, что он сам предал и служит в ГПУ консультантом. Последняя версия выглядит совсем уж невероятной и давно опровергнута временем. Из лубянских архивных протоколов допросов Рейли от 1925 года видно, как мало он сказал ГПУ правды о своей работе с российской эмиграцией и об операциях МИ-6, даже свое одесское происхождение и первоначальную фамилию скрыл, отрекомендовавшись чекистам «ирландцем Рейли родом из города Коннемар». Запутанная судьба легендарного разведчика и неизвестность на Западе о его последних днях породили даже экстравагантную версию, что в судьбу Рейли уместили судьбы нескольких разных людей. Что эмигрант из Одессы Розенблюм, английский разведчик Рейли, торговец оружием Массино, эсер-террорист Железный, чекист-изменник Релинский и человек, погибший в 1925 году на советско-финской границе (или уже в заточении ГПУ в Москве) с паспортом на фамилию Штейнберг, – это разные персонажи одной запутанной шпионской саги.

Эти тайные убийства Савинкова и Рейли висят камнями грехов на репутации спецслужб Советского Союза. СССР только в 1927 году, два года спустя после ликвидации Рейли, официально в своих газетах признал арест этого человека с паспортом на имя Штейнберга на своей территории. Но о расстреле Рейли не сообщили и тогда, хотя уже признавался факт дезинформации с гибелью Рейли в перестрелке на границе у села Аллекюль.

Да никакого расстрела, судя по всему, и не было – было убийство ставшего ненужным секретного узника Лубянской тюрьмы, и никакой советский приговор Рейли к смертной казни от 1918 года не может в таких условиях быть оправданием тайного убийства выстрелом в спину, ведь Рейли не объявляли о предстоящей казни и не давали ему права опротестовать приговор. После этого ни на какие запросы британского МИДа и вдовы разведчика Пепиты Бобадильи Советский Союз ни разу о судьбе Рейли ответа не дал. Хотя эти запросы шли до конца 50-х годов, когда у власти в Москве уже был Хрущев, даже тогда советская разведка утаила факт бессудного убийства своего английского оппонента, очевидно понимая не самую приглядную для нее правду в этой истории.

Даже сейчас, когда об уникальной и многолетней комбинации советской разведки под названием «Трест» известно почти все, когда рассекречены архивы, названы имена ее участников, разобраны механизмы, не покидает ощущение какой-то недосказанности. Эта самая размашистая операция советских спецслужб по расколу и обескровливанию белой эмиграции уже давно стала легендой, передаваемой чекистами от поколения к поколению, фирменным знаком работы довоенной разведки в СССР. Для антисоветской эмиграции и западных спецслужб операция «Трест», напротив, надолго стала жупелом, которым они пугали сами себя. Уже когда операция «Трест» давно была лишь экспонатом истории разведки и советский КГБ давно был занят другими делами, оставив «Трест» лишь воспоминанием о мастерстве своих предшественников, в американском ЦРУ очень опасались повторения массовой ловушки по шаблонам старого «Треста».

Сейчас детали длительной оперативной игры «Трест» ГПУ против эмиграции достаточно широко освещены, а для подробного описания всего механизма этой операции потребовалась бы отдельная пухлая книга, возможно, и в нескольких томах. Поэтому остановимся лишь кратко на самой модели «Треста», ставшей в истории спецслужб России уникальной по своей идее и масштабам, не имевшей аналогов ни в прошлом, ни в будущем. В основе была та же идея подбросить эмигрантским центрам и их союзникам из западных разведок мысль о существовании внутри Советского Союза тайной подпольной организации, направленной на свержение советской власти. А дальше под видом членов этого придуманного в ГПУ подполья выступали сотрудники советской разведки и ее завербованные агенты, укрепляя противника в идее существования этой организации, а одновременно давая врагу дезинформацию, ссоря эмигрантские группы друг с другом, выманивая в СССР наиболее деятельных борцов эмиграции и здесь их ликвидируя. И все это продолжалось несколько лет, практически до окончания 20-х годов.

Зародыши «Треста» в истории спецслужб найти легко. Еще французская тайная полиция в XIX веке от имени фальшивых групп оппозиционеров заманивала из Англии деятелей левой, или роялистской, эмиграции, арестовывая их на собственной территории. Затем этот метод усовершенствовал легендарный шеф германской тайной полиции Штибер, подбрасывая такие организации-невидимки, как рыболовные крючки, для выманивания в германские земли своих эмигрантов. От Штибера этому методу в 80-х годах XIX столетия научились российские отцы метода полицейской и разведывательной провокации Судейкин и Рачковский. Но такого размаха, как длящаяся несколько лет операция от имени фиктивной антиправительственной группы, развалившая часть эмигрантских союзов, а другие ослабившая, в деле «Треста» в нашей истории осуществлена впервые.

Отцом-основателем «Треста» по праву считается начальник контрразведывательного отдела (КРО) ГПУ в 20-х годах Артур Христианович Артузов – культовая фигура в истории всей советской довоенной разведки. В 30-х годах за удачу в деле «Треста» он назначен главой внешней разведки (ИНО ГПУ), успел побывать и начальником военной разведки РККА. По национальности он был швейцарцем, его отец был эмигрантом из итальянского кантона Швейцарии, мать латышкой, настоящая фамилия его Фраучи, псевдоним Артузов он взял производным от своего имени Артур. Себя он считал русским, в известной переписи национального состава ВЧК от 1921 года при всем многообразии национальностей чекистов-интернационалистов ни одного швейцарца не упомянуто. А Артур Фраучи (Артузов) в то время был в этой спецслужбе уже не на последних ролях, его еще в 1919 году привел в ЧК родной дядя, Михаил Кедров, возглавлявший тогда важнейший Особый отдел ВЧК, что способствовало быстрой чекистской карьере Артузова. Уже в 1922 году в тридцатилетнем возрасте он стал в только что созданном ГПУ начальником контрразведывательного отдела этой службы. А после личного руководства «Синдикатом», «Трестом», ликвидацией Рейли и прочими удачными акциями 20-х годов переведен начальником ИНО ГПУ, в 1937 году он репрессирован и расстрелян одним из первых среди видных чекистов дзержинского поколения. После реабилитации и рассекречивания его имени Артузов долгие годы считался в спецслужбах СССР самым выдающимся начальником их внешней разведки, а миллионам советских граждан он представлялся в облике актера Армена Джигарханяна, сыгравшего Артузова в советском фильме «Операция «Трест» режиссера Сергея Колосова, снятом к полувековому юбилею Октябрьской революции в 1967 году.

Именно Артузов и его ближайшие соратники по контрразведывательному отделу ГПУ (Сыроежкин, Федоров, Кияковский, Стырне, Глинский и др.), а также сотрудники ИНО ГПУ под началом возглавлявшего его тогда Трилиссера разработали столь хитроумную сеть, заброшенную для развала российской эмиграции. Хотя на самом верху ГПУ всю операцию курировал лично Дзержинский, а после его смерти в 1926 году сменивший его на посту начальника ГПУ Менжинский, все оперативное управление «Трестом» было сосредоточено в руках Артузова и его оперативников. Именно они нашли на роль представителя мифической антисоветской организации старого царского чиновника Якушева, сыгравшего в запуске «Треста» ключевую роль, он с 1922 года разъезжал по заграничным центрам эмиграции, выдавая себя за полпреда подпольщиков в СССР и знакомя с новыми «сторонниками» из числа уже кадровых чекистов. Со встречи Якушева в Берлине с представителями РОВС Артамоновым и Араповым в 1922 году и началась долгая дезинформационно-провокаторская игра ГПУ с белой эмиграцией, затянувшаяся на пять лет. Затем были подобраны и запущены в колесо «Треста» и другие деятели бывшего режима, которые должны были придать «Тресту» достоверности, как царский генерал Потапов, бывший до революции российским военным разведчиком в Черногории.

Этот прием подсовывания эмигрантам в качестве лидеров мифической группы монархистов внутри СССР настоящих и достаточно известных царских чиновников и генералов стал главной удачей операции Артузова и его людей, тем самым крючком, на который эмигрантские центры насадили и таскали на своей леске целых пять лет. Сами пострадавшие от «Треста» участники тех событий с белоэмигрантской стороны признавали действенность такого иезуитского приема ГПУ против них, как написавший подробное исследование о «Тресте» член РОВС и представитель генерала Кутепова в Варшаве Сергей Войцеховский, сказавший: «Как же мы могли не доверять бывшим царским генералам, мы сами были выходцами из той офицерской среды с ее понятиями о чести и не сразу поняли, насколько изменился мир в России при Советах в этом плане». Для этой цели чекистами специально подбирались лица с антибольшевистской биографией, наличие которых в «Тресте» должно было убедить эмигрантских посланцев в истинности существования в СССР монархической тайной организации. Как, например, бывший сотрудник царской охранки Баскаков или сотрудник царского же Департамента полиции Подушкин, часть из них чекисты вообще втянули в «Трест» втемную, а после закрытия операции сами же и арестовали за участие в антисоветском подполье. Хотя в советских книгах, подобных «Мертвой зыби» Льва Никулина, и в прославляющих чекистский «Трест» фильмах Якушев со товарищи и рисовались патриотами России, пошедшими на контакт с не любимой ими в душе советской властью ради высших интересов Родины. На самом деле достаточно почитать эмигрантские воспоминания ключевого участника операции «Трест» чекиста Опперпута о том, какими методами многие из них были вовлечены ГПУ в эту игру. Когда для убеждения их выводили «по ошибке» на расстрел, отменяя его лишь в последний момент и поднимая своего будущего агента с горы трупов расстрелянных ранее сокамерников. Так до Якушева, по свидетельствам Опперпута, на роль главного представителя «Треста» перед эмигрантами подобрали полковника царской армии Флейшера, ранее арестованного ВЧК по делу «Национального центра». Но в ходе такой специфической подготовки в ГПУ Флейшер после возвращения с имитированного расстрела сошел с ума и на роль главы тайных монархистов уже не годился.

Все это было абсолютно в стиле тогдашнего ГПУ, вербовавшего своих агентов для подобных «Тресту» оперативных игр и вообще работы в эмиграции отнюдь не патриотическими сказками о судьбах России и не из прозревших враз до большевизма белых офицеров, а по большей части запугиванием и оставлением в заложники в Советской России семей. В шеститомных «Очерках истории российской внешней разведки», где нынешние разведчики всю историю операции «Трест» и руководителей тогдашнего ГПУ описывают исключительно в восторженно-благоговейных тонах (как практически и все действия разведки СССР, даже удивительно видеть, что у выпуска этой книги 1996 год), где пошедших на службу к чекистам царских чиновников и генералов искренне считают патриотами, даже здесь сквозь зубы иногда признается: «Методы вербовки в те времена были не самые хитроумные и даже суровые, могли намекнуть, что в случае отказа от сотрудничества могут пострадать живущие в России родные». И здесь же опять приводится в этих «Очерках» восторженный рассказ, как завербованный такими методами в эмиграции белый офицер Филиппов стал работать на ГПУ и помог в 1925 году разгромить подпольный центр РОВС в Сибири, так называемый «Таежный штаб».

Та же картина и с вербовкой в 20-х годах (по линии «Треста» и помимо нее) агентуры ГПУ среди белоэмигрантов. Далеко не всем из них было достаточно посулить возвращение в Россию и заверить, что советская власть продолжает дело укрепления российской государственности под новым флагом, не на всех действовала такая патриотическая риторика – прошедшие ужасы Гражданской войны и видевшие «красный террор» эмигранты не были такими легковерными. У некоторых завербованных на ностальгии удавалось сыграть. Так был завербован бывший лидер мятежных матросов Кронштадта и председатель их Военно-революционного комитета в 1921 году Степан Петриченко. Он после разгрома восстания бежал по льду в Финляндию, где возглавлял «кронштадтцев» в эмиграции и сблизил их центр с эсерами и РОВС. Но тоска по России и не изжитые до конца революционные иллюзии в 1927 году привели Петриченко к походу в советское консульство в Риге, где он оставил письмо на имя главы ВЦИК Калинина о желании вернуться в Россию, и к последующей вербовке его разведчиками ГПУ. Он периодически давал ИНО ГПУ информацию по эмигрантам, в конце 30-х годов из-за сталинских чисток вновь порывал с советской разведкой (даже собирался лично убить свою связную от ИНО Зою Рыбкину-Вознесенскую), во Вторую мировую войну опять работал на Лубянку. Долгожданное для Петриченко возвращение на Русскую землю состоялось только в 1945 году, а закончилось арестом госбезопасностью и осуждением на десять лет за кронштадтские события двадцатипятилетней давности и первоначальную активность в эмиграции (и это еще с учетом заслуг перед советской разведкой). Обманутый советскими вербовщиками, сыгравшими на его ностальгии по родине, глава кронштадтских мятежных матросов Степан Петриченко в 1947 году умер в Соликамском лагере. И в других случаях ностальгию использовали для вербовки ценных агентов в эмиграции. Так были завербованы и муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, и ставший затем ценным агентом ИНО ГПУ Дмитрий Быстролетов, тогда молодой студент из эмигрантов в Праге. Так в той же Праге ГПУ завербовало мечтавшего вернуться на родину кубанского казака Андрея Ильина, внедрив его в сильный в Чехословакии эмигрантский центр эсеров. В пражских кругах эсеров (центр Чернова, «Трудовая крестьянская партия», «Крестьянская Россия» Маслова и др.) Ильин работал осведомителем ГПУ на связи с резидентом советской разведки в Чехословакии Павлом Журавлевым. Ильин вошел в доверие к эсеровским лидерам «Крестьянской России» Маслову и Аргунову настолько, что его засылали на территорию СССР, где он под контролем ГПУ вскрывал ячейки оставшихся здесь в подполье эсеров, – материалы этой операции использованы ГПУ на процессе по делу «Трудовой крестьянской партии» в Советском Союзе в 1930 году. Вслед за ним от эсеровского центра Маслова в СССР был направлен белый офицер Акимов, также еще в Европе завербованный ГПУ. Ильина даже собирались использовать в 1930 году для попытки похищения или ликвидации главы эсеров в эмиграции Маслова, но эта операция ГПУ в Праге так и не осуществлена. Ильин затем остался в СССР, работал уже кадровым сотрудником ГПУ – НКВД в контрразведке и лагерной системе ГУЛАГ, а в «большую чистку» его без колебаний «зачистили» арестом и расстрелом в 1939 году.

Но гораздо чаще игр на ностальгически-патриотических нотках речь шла о шантаже и об угрозах расправы с оставленными при эмиграции в Советской России родственниками. Так, в 1922 году в Бельгии к бывшему начальнику бронепоезда в Белой армии капитану Петрову подошел чекистский вербовщик и прямо заявил, что ГПУ знает об оставленной в России жене Петрова и настоятельно рекомендует тому стать тайным агентом среди белоэмигрантов в обмен на возможный в будущем выезд супруги к нему на Запад. Здесь вербовщиком Петрова выступал еще ранее завербованный ЧК белый генерал Доставалов, ставший затем одним из лидеров движения возвращения эмигрантов в СССР и сам в этой волне уехавший в Москву. Такие заслуги Евгения Доставалова перед ЧК были оценены этим ведомством позднее, в 1938 году он арестован в СССР и расстрелян НКВД за контрреволюционную деятельность. Тогда же, в начале 20-х, припертый к стене шантажом Петров дал согласие на вербовку и долго был агентом ГПУ среди эмигрантов под кличкой Кавказец, по заданию ГПУ он освещал деятельность кружка монархистов кирилловцев, куда вступил по приказу советской разведки. Позднее за эти заслуги Петрова ГПУ выпустило к нему в Бельгию жену и сына, в 1928 году Петров порвал с советской разведкой, явился в бельгийскую тайную полицию Сюрте женераль с повинной и честно во всем признался. Из его показаний бельгийской полиции видно, что все ура-патриотические заверения Доставалова о том, что белоэмигранты – наймиты Англии и Франции, а Советы – российские патриоты, на Петрова совершенно не действовали, и ГПУ постоянно подстегивало его угрозами жизни жены и сына в Советском Союзе. Бельгийцы не стали преследовать раскаявшегося советского агента по принуждению, а гуманно укрыли его в своей африканской колонии в Конго от гнева ГПУ или возмущенных белоэмигрантов.

И в истории многих самых известных агентов ГПУ, завербованных среди белоэмигрантов (Завадский, Эфрон, Клопенин, Ковальский, Кондратьев, Доставалов, Скоблин и др.) такие мотивы повторялись: патриотические заклинания, обещание дать умереть на родине плюс к тому шантаж и угроза расправы с близкими. И для многих из этих завербованных разными путями ИНО ГПУ белых эмигрантов вся работа на советскую разведку все равно на финише окончилась кровавой точкой, поставленной обманувшей их ожидания советской спецслужбой. Так, завербованный еще в начале 20-х годов в эмиграции полковник Белой армии Алексей Хомутов долго снабжал ГПУ информацией по центру кирилловцев в Германии, по их связям с разведкой Германии, затем его по затее ГПУ перевели в Прагу, и он работал по здешней эмиграции. В конце более чем десятилетней эпопеи тайного сотрудника советской разведки Хомутова ему разрешили в качестве награды вернуться в Советскую Россию, арестовали в 1937 году практически сразу по приезде в Москву и как врага советской власти расстреляли.

Главной мишенью «Треста» за пределами СССР был союз белых эмигрантов РОВС, военная организация бывших офицеров армии Деникина – Врангеля, как самая боеспособная и склонная к подпольному террору против СССР. После того как начальник боевой организации РОВС генерал Кутепов убедил главу РОВС барона Врангеля активизировать в середине 20-х заброску офицерских групп террористов в СССР для удара подпольным террором по компартии, по аналогии с тотальным террором эсеров против царской власти, «Трест» как раз и был запущен на полную мощность. Особенно после убийства террористами-эмигрантами советских дипломатов Воровского и Войкова в Европе. Такая же группа боевиков РОВС под началом Бубнова (настоящая фамилия этого белого террориста Каринский) уже в Москве подготовила покушение на большевистского лидера Бухарина, сорвавшееся лишь в последний момент из-за оцепления на вокзале в момент приезда Бухарина.

Именно тогда «Трест» стали использовать для заманивания в СССР по якобы открытым сторонниками несуществующей подпольной организации «окнам» на границе самых опасных террористов РОВС для быстрого обезвреживания их здесь. И именно так в сети ГПУ попался и погиб сотрудничавший с РОВС английский разведчик Рейли. Хотя задача заманить десяток террористов из белых эмигрантов в СССР и не была в деле «Треста» главной, необходимо было морочить голову активной эмиграции, сталкивать между собой ее фракции, дискредитировать главных лидеров эмигрантских движений, подбрасывать через них дезинформацию западным разведкам – многоголовый и сложный монстр «Треста» работал сразу по всем этим направлениям.

Так, после того, как РОВС Врангеля занял явно монархические позиции и вошел в тесный союз с Высшим монархическим советом великого князя Николая Романова, Якушев и его подручные из «Треста» усиленно раздували конфликты между РОВС и ВМС. Особенно после того, как Врангель с подачи своих ближайших советников в РОВС Чебышева (начальника канцелярии РОВС), фон Лампе (представителя РОВС в Германии) и Климовича (главы службы безопасности в РОВС) стал сомневаться в подбрасываемой ему «Трестом» мощной антисоветской организации монархистов внутри СССР под названием МОЦР (под таким названием официально в «Тресте» выступала мифическая организация Якушева – плод работы советских чекистов). Тогда деятелям ВМС подбрасывали информацию о бонапартизме Врангеля и его заигрывании с левой антисоветской эмиграцией. А самого Врангеля пытались натравить и на лидеров ВМС, и на главу боевиков Кутепова, и на эсеров – эсеровский боевой центр Бурцева.

Отдельной задачей в многоликой операции «Трест» была пропаганда «евразийства», за которую отвечал «лидер МОЦР» и бывший царский генерал Ланговой (также секретный агент ГПУ, его родная сестра Мария Рославец была кадровой чекисткой, перед эмигрантами Ланговой выступал под фамилией Денисов), когда многих эмигрантов на основе этой новой идеи пытались склонить к примирению с Советами и возвращению в Россию для объединения усилий по ее возрождению. Так, на крючок евразийства клюнул первым встречавшийся на Западе в 1922 году с Якушевым деятель РОВС и родной племянник барона Врангеля Арапов, позднее он добровольно вернется в Советский Союз в струе возвращавшихся «евразийцев», чтобы затем быть здесь арестованным и погибнуть в сталинском ГУЛАГе.

Тем не менее работе по выманиванию террористических групп на территорию СССР тоже уделяли много внимания. В том числе, в целях сохранения общей легенды «Треста» о существовании в СССР мощной антисоветской организации с большими возможностями, иногда давали заброшенным эмигрантам и выехать назад с убеждением, что те встречались с настоящими деятелями подполья, о чем рассказывали в Европе своим лидерам. Так это было со знаменитой поездкой эмигранта-писателя Василия Шульгина по СССР, проделанной в рамках игры «Трест» под контролем чекистов зимой 1925 года. Хотя сам Шульгин до краха «Треста» в 1927 году и был уверен, что проехал по советской территории нелегально с помощью друзей-подпольщиков.

Чтобы совсем не расслаблять эмиграцию и не давать ей повода заподозрить в «Тресте» чекистскую провокацию, некоторых эмиссаров Врангеля все же арестовывали в СССР или убивали при попытке ареста, заготовив заранее объяснение типа «случайно опознали на улице иностранные коммунисты из Коминтерна как белого эмигранта». Так был арестован посланный Кутеповым для перепроверки данных о МОЦР белый офицер Бухановский. В 1925 году посланный Врангелем на разведку в СССР другой член РОВС Александр Старк при очень странных обстоятельствах погиб в Ленинграде, его якобы застрелил на Фонтанке при попытке ограбления уличный налетчик. Так, доказывая, что ГПУ не дремлет, арестовали посланца РОВС Демидова, а затем участник «Треста» чекист Стырне (изображавший подпольного монархиста Старова) якобы через сочувствующих монархистам чинов ГПУ «добился освобождения» Демидова – это уже высший класс таких провокационных операций на загляденье бывшей охранке Российской империи. При этом те группы белой эмиграции, кто, в отличие от РОВС, ВМС или савинковцев, не был затянут в эту гигантскую мистификацию ГПУ, по своей линии отправляли через советскую границу эмиссаров, и часть из них вне контроля ГПУ тоже возвращались из СССР. Так, лидер «Братства русской правды» в Иране полковник Грязнов дважды отправлял в Советский Союз в 20-х годах казачьего офицера Венеровского, которого переводили через пограничную речку Аракс персы-контрабандисты. Венеровский налаживал связи с антисоветски настроенными казаками на Дону и Кубани, бывал даже в Москве и оба раза благополучно ушел в Иран. Удача изменила ему только в 1946 году, когда советская власть со своими танками прорвалась и в Восточную Европу, где Венеровский в числе многих других белоэмигрантов оказался захвачен чекистами и сгинул в советских лагерях.

Но не все так спокойно вернулись из диверсионных поездок в СССР, завлеченные обещанием поддержки от «Треста». Несколько таких офицерских групп погибло здесь. Так провалился полковник Эльвенгрен, которому еще в 1922 году белоэмигранты и организация Савинкова поручали подготовить покушение на советского наркома иностранных дел Чичерина во время поездки того в Берлин. На территории СССР прибывший нелегально Эльвенгрен был немедленно захвачен ГПУ в 1926 году и в следующем году расстрелян, став еще одной жертвой паутины «Треста», по некоторым свидетельствам (перебежчика из ГПУ Опперпута), на следствии от пыток Эльвенгрен сошел с ума и казнен уже безумным. Так же погибла присланная в СССР группа ровсовцев Соловьева, их убили уже при переходе советско-финской границы. Список жертв «Треста» все ширился, гибли на территории СССР лучшие кадры кутеповской боевой организации РОВС: Балмасов, Шорин, Строевой и т. д. В этом тоже была одна из задач «Треста»: убедить руководство РОВС и других эмигрантских групп, что террор и заброска боевиков слишком опасны, дорого обходятся и не дают нужного результата.

Этот расчет организаторов «Треста» в целом оправдался. К 1927 году барон Врангель действительно после гибели в СССР нескольких офицерских групп приказал приостановить террористическую работу внутри Советского Союза и даже задумался о роспуске боевой организации Кутепова в РОВС. Считается, что из-за осторожности Врангеля РОВС все же понес в ходе «Треста» минимальные потери по сравнению с более мелкими эмигрантскими группами и не был полностью уничтожен, как савинковский «Союз защиты Родины и свободы» в операции «Синдикат».

Кутепов же, напротив, требовал от Врангеля активизации боевой работы против СССР и поиска связей с этой крупной антисоветской организацией по ту сторону границы. Врангелю в 1927 году пришлось даже отстранять фанатичного генерала Кутепова от руководства боевой организацией в РОВС, назначив вместо него более послушного генерала Шатилова. Но здесь потомственный офицер и белый генерал Кутепов, ставший по воле судьбы террористом, повел себя совсем как профессиональный революционер-террорист Савинков до революции, когда ЦК партии эсеров попытался отстранить его от боевой организации. Как Савинков с Азефом в 1905 году саботировали решение эсеровского ЦК и продолжили теракты, так и Кутепов настаивал на продолжении борьбы именно террористическими методами. На совещании лидеров РОВС у князя Николая Романова (главного тогда в эмиграции претендента на российский престол и лидера Высшего монархического совета) Кутепов буквально требовал разрешения на террор, финансирования его РОВС и ВМС и даже предлагал использовать при терактах внутри СССР бактериологическое оружие, совсем как Азеф на заседании ЦК партии эсеров. Кутепов был уверен, что нелегальный террор против Советов внесет в их крушение ту же лепту, какую внес прежний террор эсеров в крушение царской власти в России. На этом совещании в Шуаньи, состоявшемся как раз в 1927 году после открытия эмигрантам правды о гигантской провокации «Треста», великий князь Николай Николаевич, Врангель и Кутепов так яростно спорили о необходимости или бессмысленности продолжения террора, что с великим князем даже приключился сердечный приступ.

В итоге Кутепов в 1927 году вместе с самыми известными в РОВС террористами Радковичем и Захарченко создал при РОВС параллельную боевую группу «Союз террористов», более известный среди белоэмигрантов как «Кутеповская организация», продолжив вооруженную борьбу. Таким образом, ставка ГПУ на раскол по итогам «Треста» даже в таком монолитном и мощном эмигрантском союзе, как РОВС с его военной дисциплиной, авторитетом белых генералов и ясной идеей продолжения Белого дела, давала результаты. То же касалось и других групп российских эмигрантов, как ВМС, «Братство русской правды», или совсем небольших и полностью террористических групп эмигрантов типа «Льдинки», «Белой идеи» или «Ивана Сусанина».

По итогам «Треста» весь этот правомонархический фланг эмиграции был погружен в склоки и взаимообвинения. Врангель дистанцировался от террористов Кутепова, те соперничали с террористами «Братства русской правды» Соколова, на всех них набрасывались ярые монархисты из ВМС и умеренные лидеры эмиграции вроде Шульгина. А с левого края активной эмиграции за доверчивость и гибель в СССР лучших борцов правых клевали эсеровские союзы Керенского или наследников Савинкова. Как и вечный борец с деспотизмом и разоблачитель сначала жандармских, а затем и чекистских провокаций Бурцев, начавший свой путь борьбы против царя еще в «Народной воле», а закончивший в глубокой старости опять в эмиграции противником советской власти, создававший у эсеров свою тайную службу для противостояния деятельности ГПУ среди эмигрантов. Бурцев по итогам разоблачения «Треста» разразился очередной громкой статьей «В сетях ГПУ» в эмигрантской прессе, а затем и брошюрой «Большевистские гангстеры в Париже», где от его пера досталось многим лидерам правых эмигрантов, как и собственно ГПУ, которое, по мнению Бурцева, «захватив власть, сразу пересмотрело свое отношение к методу провокации, создавая сверхпровокации и своих сверх-Азефов».

Официально датой окончания «Треста» считается 1927 год, когда один из работавших по этой программе чекистов по фамилии Опперпут (на Западе ранее работал под фамилией Селянинов, а в операции «Трест» под фамилией Стауниц) перешел на сторону белоэмигрантов. Он выдал всю подоплеку операции, объяснив сразу и гибель в СССР нескольких боевых групп, подтвердив подозрения Врангеля о чекистской ловушке под видом «Треста». После этого операция была свернута.

В советской литературе окончанию «Треста» придавали плановый характер, не отрицая при этом роковой роли предательства Опперпута: якобы операция себя уже исчерпала. Еще в феврале 1927 года на совещании руководства ГПУ у Менжинского разрабатывались планы прекращения «Треста», и тому было несколько очевидных причин. Во-первых, сама легенда МОЦР уже трещала по швам, слишком долго она без провалов и масштабно работала под носом у ГПУ, в руководстве РОВС и в английской разведке в нее уже не верили. Во-вторых, она перестала быть сдерживающим фактором для боевого крыла монархистов, Кутепов с конца 1926 года затеял независимую от МОЦР переброску новых боевых групп в Советский Союз и активизацию террора. Недаром последние вояжи «руководителей МОЦР» на Запад, Якушева в конце 1926 года и Потапова в начале 1927 года (его сопровождал под видом заговорщика сотрудник военной разведки РККА Зиновьев), преследовали цель заманить в СССР на погибель с «инспекторской поездкой» самого Кутепова по методу Рейли или Савинкова. Но более осторожный Кутепов от предложения выехать на тайную встречу с МОЦР в Ленинград отказался, встретившись с Потаповым и Зиновьевым в Финляндии. В-третьих, с приходом в Польше в 1926 году в результате военного переворота к власти маршала Пилсудского его разведка Дефензива, также работавшая с МОЦР, запросила на случай скорой советско-польской войны план мобилизации Красной армии. А получив от Якушева очередную «дезу», быстро ее раскусила, свернув контакты с МОЦР и посоветовав сделать то же и белоэмигрантам. Западные разведки ГПУ гораздо труднее было одурачить своим «Трестом», в отличие от русской эмиграции они легче перепроверяли поставляемую информацию по своим агентурным каналам в СССР. Поэтому французская и английская разведки достаточно быстро свернули свою работу с «Трестом», а к 1926 году их примеру последовали и финны с поляками – самые верные тогда союзники белой эмиграции.

Так что дни «Треста» были сочтены, хотя благосклонная к чекистам литература и лукавит, что «Трест» закрывали планово. Ведь даже на том совещании у Менжинского речь шла лишь о возможности прикрыть «Трест» в будущем и о развертывании на его плацдарме других комбинаций. А даже в случае закрытия «Треста» до того необходимо было перебросить мостик к новой большой операции, внедрить кого-то в собиравшуюся заняться исключительно террором против СССР организацию Кутепова. Там же, видимо, впервые обсуждали детально план ликвидации Кутепова за границей после закрытия легенды «Треста», как подозревали затем сами эмигранты, именно на разведку и посмотреть вблизи на будущую жертву выезжал в Хельсинки в начале 1927 года с Потаповым кадровый советский разведчик из Разведупра Зиновьев.

Добил же «Трест» внезапный для ГПУ побег из СССР его сотрудника Опперпута, и лишь после этого Менжинский лично доложил Сталину об окончании пятилетнего проекта «Треста». Тогда это на Лубянке посчитали неудачей и почти провалом. На время расследования измены Опперпута Артузова даже отстраняли от руководства контрразведывательным отделом ГПУ, хотя вскоре он был восстановлен и в декабре 1927 года на празднованиях десятилетия органов ЧК вместе с другими известными чекистами получил именной маузер, а чуть позднее и назначение главой внешней разведки ГПУ.

Опперпут бежал из Советского Союза через то же «окно» ГПУ на финской границе, оставив на конспиративной квартире ГПУ в Ленинграде «прощальное письмо» своим бывшим начальникам. С собой он увел, спасая от ареста, эмиссара кутеповской боевой организации Марию Захарченко, под влиянием обаяния и бесстрашия которой он и пересмотрел свои взгляды на чекистскую службу. Одновременно через польскую границу ушла предупрежденная Опперпутом группа мужа Захарченко Радковича. Именно выведя боевые кадры РОВС из-под удара, Опперпут заслужил доверие Кутепова к своим показаниям, ведь в эмиграции к его переходу отнеслись как к очередной чекистской провокации, сохраняя веру в существование в СССР подполья МОЦР. Польская разведка прямо назвала Опперпута подставой ГПУ, а начальник ее «советского» отдела Таликовский требовал у Кутепова передачи перебежчика Варшаве для ареста и допросов. Но быстрая ликвидация проваленной легенды «Треста» в СССР все поставила на места, подтвердив правоту перебежчика. Все входившие в МОЦР не по приказу ГПУ, а заманенные туда немедленно в Советском Союзе арестованы, а Якушев, Потапов, Ланговой и другие провокаторы «Треста» остались на свободе. Арестован и не успевший уйти из Союза эмиссар РОВС полковник Сусалов, его в конце 1927 года расстреляли в числе других 20 заложников ГПУ в ответ на убийство белоэмигрантами в Варшаве советского дипломата Войкова. Этот человек в молодости тоже имел чекистский опыт и был причастен к екатеринбургской бойне царской семьи в 1918 году, а после перехода в Наркомат иностранных дел даже своей смертью послужил ГПУ поводом к массовому расстрелу в 1927 году. И сейчас москвичи и гости столицы, проезжающие на метро мимо станции «Войковская», слышат его увековеченную советской властью фамилию, вряд ли в большинстве своем подробно зная об этих «заслугах» Войкова. Среди этих 20 расстрелянных были и арестованные ранее при тайных походах в СССР князь Долгорукий и полковник Эльвенгрен, так что практика расстрела заложников по спискам из времен «красного террора» Гражданской периодически возвращалась в арсенал ГПУ и в относительно мирных 20-х годах.

После поднявшейся в Европе волны возмущений по делу «расстрела двадцати» советский нарком юстиции Крыленко и замначальника ГПУ Ягода были вынуждены в газетах не слишком убедительно оправдываться, что права на такие ритуальные расстрелы заложников в СССР даются ГПУ в исключительных случаях. И что касается такая практика не только политических противников советской власти, что недавно в Ленинграде ГПУ также по упрощенной процедуре расстреляло членов уголовной банды «чубаровцев». Но все это уже мало что меняло в глазах остального мира, поражавшегося правом советской спецслужбы приносить жертвоприношения по спискам в стиле диких ацтеков или древних ассирийцев.

Тем более что в ответ на всплеск «белого террора» расстрелы ранее арестованных ГПУ фактически заложников (непосредственно к убийству Войкова в Варшаве и взрыву партклуба в Ленинграде на Мойке никакого отношения не имевших) прошли в разных уголках СССР. Именно тогда на Северном Кавказе тамошний глава ГПУ Ефим Евдокимов ввел впервые практику расстрела ранее арестованных «по альбому», когда в таком альбоме единым списком выносили обвинение группе лиц вместо индивидуально предъявленного каждому обвинения. А посланный с такой же миссией в Белорусскую ССР сотрудник ГПУ и родственник самого Дзержинского Роман Пилляр после проведенных там же расстрелов 1927 года (в ответ на убийство замначальника Белорусского ГПУ Опанского) недовольно писал в Москву на Лубянку: «Приговорил к расстрелу 29 человек, послал в ГПУ со специальным человеком протокол и дела, но товарища там продержали 5 дней, протокол проходил через тройку (Артузов, Дерибас, Фельдман), которая заставила докладывать дела по существу». Переводя недовольство племянника основателя ВЧК с чекистского на обычный язык: в Москве волокитили работу и без дела задержали его посланца, «заставили докладывать дела по существу», вместо утверждения расстрелов всех 29 обреченных единым списком. При этом из того же доклада Пилляра из Минска понятно, что из 29 человек все равно 28 расстреляли, заменили расстрел тюрьмой только одному белорусскому крестьянину из белого отряда Булак-Балаховича ввиду амнистии такой категории к 10-й годовщине Октября – и этим помилованием одного из 29 Пилляр тоже явно недоволен.

Опперпут же в Европе стал близок к Кутепову и призывал к началу новой террористической кампании внутри Советского Союза, к тому же обвинения в провокаторстве он мог смыть только кровью. Он предлагал Кутепову и его боевой группе даже отравить зерно на одном из направляемых из СССР в Европу судов с экспортным советским хлебом, отобранным у крестьян для финансирования сталинской промышленной индустриализации. Пишущие о чекистах тех лет и об операции «Трест» с восторженным придыханием авторы указывают на это предложение Опперпута как на признак жуткого падения белой эмиграции – даже ценой смерти европейских обывателей хотели сорвать поставки зерна из СССР. Крестьян, у которых выгребали для нужд советской промышленности и военной машины этот хлеб на экспорт, которые скоро станут жертвами страшного голода на селе 1930–1931 годов, любящим чекистов авторам не жалко. К тому же это предложение исходило от только что перебежавшего из рядов ГПУ Опперпута и скорее характеризует чекистский образ мысли, Кутепов же этим советом своего нового консультанта из беглых чекистов так и не воспользовался, да и вряд ли рассматривал его всерьез.

Именно Опперпут решил сам возглавить заброску новой боевой группы в СССР, чтобы отомстить за потери РОВС в ходе «Треста». Он нашел в Кутепове союзника, давшего команду на начало новой террористической кампании против Москвы. Вместе с представителями РОВС в Финляндии Бунаковым, Захарченко, Радковичем, Соколовым (до революции известным футболистом сборной России) он подготовил несколько боевых групп офицеров для заброски в СССР. В этой операции вместе с кутеповцами участвовал представитель английской разведки МИ-6 Росс, а новые «окна» через границу готовил сотрудник военной разведки Финляндии Розенштрем.

Уже в мае 1927 года Опперпут вместе с опытным террористом РОВС Радковичем, его женой и тоже легендарной для РОВС дамой-террористкой Марией Захарченко, Ларионовым и Шориным возглавили новые группы офицеров, поочередно пошедшие в СССР. Здесь они попытались ударить ГПУ побольнее, взорвать общежитие чекистов на Лубянке, но этот план сорвался 3 июня, заложенная в здании группой Опперпута и Захарченко мелинитовая бомба не взорвалась. После этого группа Опперпута и Захарченко бежала из Москвы, но выслежена сотрудниками ГПУ уже по дороге к границам Польши, и все боевики убиты в перестрелке. Отбившийся при погоне от товарищей Опперпут в конце июня погиб в перестрелке с погоней под Смоленском. А Захарченко и бывший третьим в этой группе Вознесенский (по одной из версий, настоящим именем этого молодого боевика РОВС было Юрис Петерс, и он был едва ли не племянником заместителя Дзержинского по ВЧК Петерса) погибли от пуль чекистов уже в белорусских лесах в районе станции Дретунь.

В то же время группа Ларионова, ушедшая в Ленинград, 7 июня 1927 года бросила гранаты в здание партклуба большевиков на Мойке, вызвав большие жертвы и разрушения, после чего с боем ушла через границу назад в Финляндию. Поскольку в тот же день 7 июня независимо от кутеповских террористов в Варшаве молодым русским эмигрантом Ковердой убит советский дипломат Войков, а под Минском убит заместитель начальника ГПУ по Белорусской ССР Опанский – в СССР создавалось ощущение мощной кампании эмигрантского террора по всем фронтам. К тому же совсем недавно были нападение белоэмигрантов на посольство СССР в Пекине, налет британских спецслужб на «Аркос» в Лондоне, неудачное покушение на начальника Ленинградского ГПУ Мессинга. К этому добавилась и случившаяся тогда же парижская история, когда русская эмигрантка Щетинкина безо всякой связи с РОВС или белым террором по личным мотивам выстрелила в сотрудника советского посольства во Франции – бедной эмигрантке не разрешали вернуться на родину и довели ее отказами до истерики на почве отчаяния. В Советском Союзе, разумеется, и акцию отчаяния бедствующей эмигрантки Щетинкиной приписали злобным силам белой эмиграции.

Советские спецслужбы той поры все подобные акции увязывали с происками белой эмиграции. Так было и с делом эмигрантки из России Диксен, которую в 1924 году французские полицейские арестовали у здания советского посольства в Париже, где она караулила для покушения на него высокопоставленного посланца из СССР Красина. И в 1924 году советские газеты твердили о белоэмигрантском заговоре, хотя Диксен была явно психически больным человеком, а до своей эмиграции из России в 1921 году сама же изводила ЧК письмами, в которых регулярно раскрывала несуществующие заговоры против власти Советов.

А уж волна терактов кутеповских боевиков в 1927 году совсем не давала поверить в случайные совпадения с ней отдельных преступлений. Летом того же 1927 года под Москвой на станции Дубровка обычными грабителями убит ехавший на дачу заместитель наркома внешней торговли СССР Туров. ГПУ долго искало по всему Подмосковью ячейку кутеповских боевиков и не хотело верить параллельно работавшей бригаде угрозыска МУР, что налицо обычный для тех лет криминал. К тому моменту, как бригада муровца Осипова нашла налетчиков, застреливших и ограбивших Турова, ведший это дело от ГПУ чекист Файфман успел на подмосковных дачах арестовать массу людей, имевших косвенное отношение к бывшему дворянству или Белому движению, которых затем пришлось выпустить.

Эта традиция искать за любой враждебной режиму акцией руки эмигрантов или иностранных разведок, помогающих внутренней оппозиции, тянется в истории политического сыска в нашей стране еще с досоветских времен Российской империи. При Елизавете Петровне Тайная канцелярия углядела за делом оппозиционного клана Лопухиных козни австрийской разведки, при Екатерине Великой она дело либералов кружка Новикова связала с мировым заговором иллюминатов и с французскими якобинцами. А позднее Третье отделение долго полагало, что «Народная воля» тайно привозит динамит для своих терактов из-за рубежа от соратников из числа американских анархистов и ирландских террористов фениев (хотя техники народовольцев этот динамит «варили» прямо в подполье в Петербурге, и он у них получался лучше, чем у самого Нобеля). А уж у советских спецслужб на эту традицию еще наложилась их повышенная подозрительность и тезис о вражеском окружении Страны Советов, о смычке белых эмигрантов и разведок империалистических держав.

Все эти разрозненные факты плюс продолжающиеся попытки заброски групп кутеповских боевиков в СССР советской пропагандой собирались в единую мозаику тотального наступления «белого террора» летом 1927 года, умышленно приуроченного к десятилетней годовщине великого Октября. Группа Шорина погибла при переходе границы в Онежских лесах. Два лидера последней крупной террористической группы РОВС внутри СССР, Радкович и Мономахов, сумели уже в начале 1928 года бросить бомбу в помещение приемной ГПУ на Лубянке, после чего также настигнуты и в перестрелке убиты. После этого силы боевой организации Кутепова были подорваны, и из-за больших жертв от таких массовых рейдов в СССР белоэмигранты отказались на время, а как оказалось в итоге – навсегда, хотя отдельные заброски групп для террора РОВС и других эмигрантских организаций продолжались вплоть до Второй мировой войны. Буквально за неделю до начала 1 сентября 1939 года этой войны с территории уже обреченной на германское вторжение Польши в СССР тайно ушла последняя группа террористов из потеснившего в этой деятельности стариков из РОВС союза более молодых эмигрантов НТС в составе Колкова, Леушина и Казнакова, вскоре погибшая на советской территории.

Такова официальная трактовка событий 1927 года советскими спецслужбами. На Западе и в эмиграции многие считали тогда, а у этой версии в истории и сегодня есть сторонники, что это все продолжение операции «Трест» на новом витке и еще более изощренным обманом. Что и переход к эмигрантам Опперпута был отработанным ходом Лубянки, якобы разоблачившим прежний «Трест», чтобы тут же дать ему продолжение. И что Опперпут сознательно заманил самых известных террористов РОВС в Советский Союз и здесь привел их на погибель, а самого его до своей гибели успела застрелить отважная белая террористка Мария Захарченко, версию же об их гибели порознь в лесах придумали в ГПУ для прикрытия. Так это позднее трактовал бежавший в 1930 году из Советского Союза чекист Агабеков, хотя сам он во время бурных событий лета 1927 года и находился на разведывательной работе ГПУ в Иране и о «заслугах» Опперпута в качестве провокатора мог знать только со слухов на Лубянке.

Некоторые вообще считали, что сделавший свое дело сотрудник ГПУ Александр Опперпут остался в итоге жив и чекисты имитировали его смерть опять же для подтверждения своей легенды. Для того и рассказ о драматичной погоне по лесам и разделении группы. Захарченко же с Вознесенским просто расстреляны тайно в ГПУ, никакой попытки подрыва общежития ГПУ не было – все чекистская мистификация вдогонку «Тресту». А сам Опперпут под другим именем затем был советским разведчиком (его якобы кто-то из русских эмигрантов видел позднее в Шанхае), да еще и в годы Второй мировой войны работал нелегалом в Европе и в немецком тылу. Так, исследователь операции «Трест» с белоэмигрантской стороны Войцеховский и в 70-х годах настаивал на своей версии: работавший в Берлине при Гитлере начальником по делам русской эмиграции белый генерал Бискупский рассказывал ему, что выявленный немцами в 1943 году глава советского подполья в Киеве по фамилии Коваленко и был тем самым Опперпутом. Сейчас из архивов КГБ нам точно известно, что к арестованному немцами в Киеве Коваленко Опперпут никакого отношения не имел. Под этим именем в оккупированном Киеве работал резидент НКВД Карташов, кадровый чекист, к тому же значительно моложе Опперпута. Сам Карташов не менее драматичная фигура в советской разведке, чем тот же Опперпут. Карташова уже репрессировали перед войной в 1938 году, а после раскрытия немцами он выжил в их концлагере, чтобы быть своими коллегами репрессированным уже за этот плен и умереть в 1950 году во Владимирском централе в заключении – но к Опперпуту этот чекист уж точно никак неприменим.

Другие же эмигранты, как член РОВС Виноградов, отстаивали в своих работах и мемуарах доброе имя Опперпута как сознательно перешедшего на их сторону бывшего чекиста, действительно погибшего с Захарченко в смоленском лесу. Так, лидер РОВС и организатор знаменитого теракта 1927 года на Мойке Виктор Ларионов (ушедший в СССР для террора вместе с Опперпутом и полностью ему веривший) в те же военные годы оказался в оккупированном немцами Смоленске, где Ларионов служил в немецкой армии и принимал участие затем в формировании власовской РОА. И там на месте он проверял реальность истории погони по лесам чекистов за группой Опперпута, получив ее подтверждение. Ставший при немцах бургомистром Смоленска бывший советский адвокат Меньшагин лично заверил Ларионова: этот лесной бой под Смоленском был, и это не мистификация чекистов, он сам видел труп Опперпута. А после ликвидации Опперпута тот же Меньшагин защищал в суде несчастного железнодорожника, у которого в сторожке заночевал преследуемый Опперпут и который на суде за пособничество белым террористам получил десять лет советских лагерей. Так что здесь, можно сказать, все ясно: просто у таких загадочных фигур в истории советских спецслужб, как Опперпут, Блюмкин, Делафар, да и тот же принятый кем-то за Опперпута Карташов, часто была посмертная легенда: кто-то их видел где-то, и неслась слава об их воскрешении.

Думается, что будь Опперпут настоящим чекистом-дезинформатором, а акция по заманиванию им в СССР супружеской четы главных практиков террора в РОВС Радковича и Захарченко – продолжением «Треста», со временем советская разведка должна была бы обнародовать правду, чтобы реабилитировать честное имя своего оперативника, хотя в мире спецслужб каких только чудес в деле конспирации не встретишь.

Да и слишком многое свидетельствует в пользу того, что Опперпут действительно изменил советской спецслужбе, добив уже тлевший «Трест», ведь он выдал на Западе много ценнейшей и правдивой информации. В частности – провалил ценного агента ГПУ Романа Бирка в МИДе Эстонии, который свою должность курьера использовал для передачи из Москвы депеш для европейской агентуры ГПУ. Бирк тогда в 1927 году отбился от обвинений в работе на разведку ГПУ, даже в эстонском суде сумел доказать свою невиновность, хотя начальник эстонской тайной полиции КАПО Сооман и требовал его ареста. Но сейчас мы точно знаем и из чекистских архивов, что Опперпут был прав в обвинении Бирка и что этот сотрудник посольства Эстонии еще в 1922 году завербован в Москве сотрудником КРО ГПУ Кияковским, а затем полтора десятка лет был ценным агентом Лубянки в Европе. Даже уехав подальше от требовавшего его крови шефа КАПО Соомана из Эстонии в Вену, Бирк долго работал на проект ИНО ГПУ по проникновению в спецслужбы Австрии и Германии, выступив вербовщиком нескольких офицеров германского абвера. Затем Бирка во избежание его раскрытия немцами вывезли в Данию, затем он еще катался по странам Европы, где ИНО подсовывало его в качестве ложного агента-информатора сначала спецслужбам Чехословакии, затем франкистской Испании, а в 1936 году Бирка собирались даже внедрить для разведки в армию Франко на испанской войне. Вся эта одиссея эстонского офицера, из симпатий к коммунизму пошедшего в 1922 году на вербовку ГПУ, закончилась по тем временам довольно типично. Летом 1937 года Роман Бирк отозван в Москву для отдыха и написания отчетов, здесь фактически похищен НКВД (арестован в гостинице, но ведь он никогда не был советским гражданином), обвинен в перевербовке германской разведкой и вскоре расстрелян. Но факт есть факт, Опперпут не врал и в случае с обвинениями Бирка, хотя ему и в этом тогда не поверили.

Все это лишний раз показывает, что в истории «Треста» при всей его теперешней изученности еще долго будут оставаться какие-то белые пятна. И это неудивительно для такой размашистой и многоходовой комбинации, куда по долгу службы, собственным энтузиазмом, обманом или угрозами были вовлечены за несколько лет ее реализации тысячи человек. Что же удивляться различным слухам с той стороны, если сами работавшие по программе «Треста» сотрудники советских спецслужб временами за эти годы начинали терять чувство реальности в лабиринтах многоходового обмана и подозревать, что выполняют уже не задание руководства, а действительно работают на окопавшуюся в ГПУ и связанную с белой эмиграцией антисоветскую группу. В таких многоходовых комбинациях с наворотами лжи и дезинформации всегда начинается такая раздвоенность, когда уже никто никому не верит, а провокаторы играют в личные игры. Тот же Василий Шульгин, по итогам своей поездки в Советский Союз и осмысливая провал эмигрантских сил в игре «Треста», в своей книге «Три столицы» написал, что сделал для себя главный вывод о таких операциях: «Провокация в итоге заводит самих провокаторов дальше, чем они сами этого хотят». Этот вывод он делал и в отношении предательства Опперпута, в стиле Азефа перехитрившего и своих хозяев.

В многотомной литературе о деле «Треста» мне особенно запомнился емкий и очень верный вывод о самой сути этой операции американского профессора Лазаря Флейшмана в его книге «В тисках провокации» о влиянии дела «Треста» на российскую эмиграцию: «Организация «Трест» – виртуозная мистификация, объект и плод подлога и воображения, вовлекающие в драматические столкновения непримиримых врагов и оборачивающиеся страшной, кровавой реальностью… Финальный период существования «Треста» сопровождался поистине «шекспировскими» коллизиями и ситуациями, в которых выявились множественные, несовместимые, «обратные» – то есть противоположные самим себе – смыслы едва ли не всех определений и утверждений».[5]

Это обычный закон для таких мощных разведывательных и провокационных конструкций, характерный не только для российской истории специальных служб, он имеет мировое распространение. В одном из шпионских боевиков американского мастера этого жанра Нельсона Демилля его герой, боец как раз такой специализации невидимого фронта разведок, говорит, что во всех этих долгих тайных акциях главное – не запутаться самому и не свихнуться, не забыть все изначальные правила и эзопов язык операций. Чтобы однажды, «когда начальство попросит тебя принести кофе, ты не забыл и понял, что тебе поручают убить президента Колумбии». И в нашей истории в ходе «Треста» запутывались и срывались даже опытные чекисты, прошедшие школу первой ЧК и горнило Гражданской войны. Вот показатель напряжения этих нескольких лет операции, вот показатель сложности этой конструкции Артузова и его людей, и здесь тоже остаются белые пятна.

А кроме белых пятен, легендарная операция советских спецслужб «Трест» окрашена и в красные, трагические тона. И из-за жертв поверивших в чекистскую наживку людей, от матерого разведчика английской короны Сиднея Рейли до рядовых членов диверсионных групп РОВС, а некоторым из этих восторженных юношей-монархистов было по восемнадцать – девятнадцать лет. И из-за того, что модель «Треста» затем отрабатывали в 20 – 30-х годах для внутреннего применения в стране, создавая за счет провокаторов лжеподпольные общества, а затем легко их ликвидируя с арестом поверивших в их существование тайных противников советского режима. Это только в сатирическом романе «Двенадцать стульев» созданный веселым мошенником Остапом Бендером «Союз меча и орала» из запуганных Советами дворян выглядит смешно, к тому же Бендер не был засланным агентом ГПУ, а несчастных «бывших» обобрал и пошел дальше. В реальности подобные истории заканчивались тогда арестами, делами о создании контрреволюционной организации, тюрьмой или расстрелом в чекистском подвале.

И из-за того еще лежит на «Тресте» печать трагедии, что десятилетие спустя практически все основные деятели «Треста» со стороны советских спецслужб были уничтожены своими же вчерашними товарищами в годы Большого террора в СССР: Артузов, Федоров, Пузицкий, Сыроежкин, Косенко, а также сгинувший в сталинских лагерях первый эмиссар «Треста» Якушев. Лишь единицы избежали этой мясорубки конца 30-х годов, как заместитель Артузова в КРО ГПУ Кияковский, убитый во время оперативного задания в Монголии до начала большой чистки в органах госбезопасности. И это тоже сейчас заставляет нас смотреть на историю «Треста» в летописи спецслужб России под новым углом зрения.

Эту операцию советской разведки обычно не связывают впрямую с «Трестом» и выводят за ее рамки, хотя она фактически явилась прямым его следствием и вытекала из «Треста», даже если формально этот проект ГПУ и был уже закрыт. Речь идет о тайном похищении в Париже в 1930 году очередного начальника РОВС генерала Кутепова, приведшем в итоге к его смерти. Чекисты все 20-е годы не церемонились в методах, особенно в силовых акциях против русской эмиграции, но ликвидация генерала Кутепова в 1930 году стала венцом череды таких акций и по статусу жертвы, по ее авторитету в российской эмиграции, а также по особенно дерзкому исполнению этой операции в самом центре Европы.

При этом можно отметить и дерзость ГПУ, которое уже через пару лет после разоблачения «Треста» сделало попытку запустить второй дубль «Треста» почти по тому же сценарию. Так это было с осколком «Треста» из так называемой «Офицерской организации» в Ленинграде, где под колпаком ГПУ работали в роли подпольщиков завербованные царские офицеры, а посланный к ним от РОВС эмиссар Жуковский долго уверял эмиграцию в истинности этой антисоветской группы. Также осколком «Треста» уже после его разоблачения ГПУ пыталось оставить в конце 20-х годов «антисоветскую группу» в южных регионах СССР и на Украине. Для этого ГПУ использовало ранее заброшенного РОВС в Советский Союз и уже перевербованного здесь после ареста белого офицера Петрицкого. В 1929 году в пределы СССР на контакт с группой Петрицкого выезжал видный чин РОВС и один из заместителей Кутепова в руководстве союзом генерал Штейфон, и ему дали выехать назад в Европу для подтверждения чекистской легенды. Не зная, что в живых остался лишь благодаря оперативной игре ГПУ, Штейфон долго уверял в истинно антисоветском характере группы Петрицкого Кутепова, главу РОВС в Румынии Геруа и втянувшихся вместе с РОВС в эту операцию руководителей спецслужб королевской Румынии Сигуранца и Пляцувке. Только к 1930 году РОВС стал ясен смысл и этой тонкой комбинации чекистов. Сам генерал Штейфон в годы Второй мировой войны у немцев возглавит «Русский корпус» из белоэмигрантов в вермахте, в начале 1945 года он умрет в госпитале Загреба от ран после боя с югославскими партизанами Тито.

Очередные найденные ГПУ для этой цели бывшие белые офицеры Попов и Де-Роберти в конце 1929 года прибыли в Европу и опять заявили РОВС, возглавляемому уже Кутеповым, что представляют тайную монархическую организацию в России – на этот раз ВНРО (Внутренняя российская национальная организация). Шаблонность операции и наглость ГПУ здесь просто поражают, хотя на этот раз эмиграция наживку уже не проглотила. К тому же на очередной встрече с Кутеповым и его людьми в ресторане на берлинской Доротеенштрассе Де-Роберти, бывший в Гражданскую начальником штаба у Кутепова, а после пленения служивший в Красной армии, воспользовался минутной отлучкой своего напарника Попова в туалет и с огромным риском для себя прямо сказал Кутепову: «ВНРО – ловушка ГПУ по модели «Треста» – и добавил, что на самого Кутепова через несколько месяцев ГПУ совершит покушение. Кутеповцы с эмиссарами очередной фиктивной организации расстались, Де-Роберти после возвращения в СССР расстрелян чекистами, а уже через месяц Кутепов действительно пал жертвой тайной операции ГПУ, о которой его ценой собственной жизни предупреждал бывший подчиненный по белой армии.

Точная картина гибели Кутепова до сих пор не установлена, хотя по крупицам история уже собрала примерную мозаику этого таинственного исчезновения главы самого крупного и организованного движения российской эмиграции. Александр Павлович Кутепов был одним из самых видных генералов Добровольческой армии белых на юге России в годы Гражданской войны, командовал у Деникина корпусом, а после эмиграции в РОВС стал самым активным сторонником террора против Советов. После смерти в 1928 году барона Врангеля Кутепов стал главой РОВС. Он сразу приказал готовить активные мероприятия против Советского Союза и усилил контакты РОВС с европейскими разведками в работе против Москвы. За два года до гибели Кутепова он успел поднять в РОВС боевой дух, поэтому личная ликвидация деятельного командира РОВС стала для ГПУ необходимостью. И 26 января 1930 года Кутепов просто бесследно пропал в Париже во время одной из своих прогулок по городу, как писали в советских исторических энциклопедиях: «Кутепов в 1930 году исчез в Париже при неясных обстоятельствах».

Сегодня эти обстоятельства относительно прояснены, как примерно вырисовывается и механизм этой дерзкой операции советского ГПУ в самом сердце Европы, как выявлена и роль главного в этой истории агента ГПУ внутри РОВС полковника Скоблина. Этот белый офицер и участник Гражданской войны в рядах Добровольческой армии был завербован советской разведкой уже в эмиграции вместе со своей женой, певицей Плевицкой. Вербовщиком Скоблина и его супруги от ГПУ выступил еще ранее завербованный однополчанин Скоблина и тоже белый офицер Ковальский, вербовка эта произошла в 1928 году во Франции, и, как это часто практиковала советская разведка, главным стержнем вербовки были посулы возможного возвращения на родину вкупе с откровенным шантажом.

Скоблин и Плевицкая дали официальное согласие работать на ГПУ, а высокое положение в РОВС позволило сделать Скоблина неоценимым помощником в операции против Кутепова в 1930 году: именно от Скоблина прибывшая в Париж спецкоманда ГПУ узнала маршрут главы РОВС. Хотя многие изучавшие историю исчезновения Кутепова уверены, что только что завербованный ГПУ Скоблин не мог играть в этой операции ключевой роли. Они считают, что маршрут Кутепова в роковой для него день сообщил ГПУ другой тайный агент в РОВС – генерал Дьяконов, бывший до революции военным разведчиком Российской империи и завербованный ГПУ еще в 1924 году, в год основания РОВС. Случайность или нет, но в данной на имя начальника ИНО ГПУ Трилиссера подписке о сотрудничестве с советскими спецслужбами в 1924 году бывший белый генерал Дьяконов обязался подписывать донесения агентурным псевдонимом Виноградов. Знали ли чекисты, что дают агенту псевдоним самого знаменитого в истории провокатора Евно Азефа, или нет, мне неизвестно, но внутри РОВС своего мини-Азефа они использовали очень активно. После исчезновения Кутепова именно Дьяконов попал под подозрения ровсовцев, даже судился с ними, но влияние в РОВС утратил. Позднее НКВД вывез генерала Дьяконова в Советский Союз, где он, в отличие от многих коллег по работе тайным агентом среди эмигрантов, не попал под репрессии (хотя сразу по приезде арестован НКВД, но скоро освобожден), а умер своей смертью в 1943 году в эвакуации в Средней Азии.

26 января 1930 года во время прохождения Кутепова по парижской улице его просто втолкнули в подъехавший автомобиль, здесь усыпили уколом и перевезли на тайную квартиру. Место захвата Кутепова сейчас установлено точно, это угол парижской улицы Рюссель, недалеко от его парижского дома, по ней Кутепов часто ходил в церковь, обстоятельства же его гибели и место захоронения неизвестны до сих пор. По всей видимости, генерал либо умер от передозировки снотворного непосредственно на этой явке ГПУ в Париже, либо уже по пути в автомобиле, после чего где-то тайно захоронен советскими разведчиками.

Некоторые выдвигают версию, что Кутепова умышленно убили сразу после захвата, и в этом была сама цель операции, хотя все обстоятельства скорее говорят о попытке захвата для допросов и возможного вывоза в Советский Союз. Версии же о том, что генерал умер от сердечного приступа уже на советском корабле по пути в Союз или все же довезен до СССР и там после допросов ликвидирован, кажутся уже совсем маловероятными. Сеть поисков французских спецслужб после исчезновения Кутепова в Париже была очень жесткой, проскочить ее агентам ГПУ было бы почти невозможно, да и никаких следов пребывания Кутепова на территории СССР или на борту какого-либо советского судна за все это время не найдено.

Французский историк Даниэль Бон написал объемную книгу «Похищение генерала Кутепова», где в основном анализировал эту историю по доступным ему материалам расследования дела генерала французскими спецслужбами (наших историков к таким материалам госбезопасности даже сейчас, почти век спустя и после краха самого Советского Союза, близко не подпускают). Из опубликованных Боном материалов дела видно, что французы разобрались с моментом самого похищения на улице Рюссель, но долго были уверены, что генерала живым вывезли на корабле в СССР либо из какого-то французского порта в Нормандии, либо даже из немецкого Гамбурга – так, судя по его рапорту, считал расследовавший дело полицейский комиссар Беранже. Французская же разведка Дексьем-бюро (Второе бюро) сообщала, что ей от коллег по разведке Королевства Югославия поступило сообщение: «Со слов одного сотрудника ГПУ известно, что Кутепова вывезли в СССР живым и втайне содержат там». Хотя позднее и французы стали склоняться к тому, что Кутепов погиб от воздействия хлороформа в момент похищения или вскоре после него еще на французской земле, а на корабле «Спартак» вроде бы в Архангельск (опять по слухам от агентуры) вывезли его тело, хотя в таком вывозе трупа нет никакого смысла для ГПУ. Можно с вероятностью 99 % утверждать, что генерал Кутепов в результате этой операции ГПУ был убит на территории Франции и в пределы Советского Союза ни живым, ни мертвым не ввозился.

Советский Союз тогда однозначно отвергал свою причастность к похищению генерала Кутепова. Органы госбезопасности СССР, недовольные тем, что во Франции несколько месяцев не утихает шум вокруг этого дела и оно дошло до обсуждения в парламенте, организовали в советской прессе целую отвлекающую кампанию. Так, в «Известиях» за 1930 год раз за разом появлялись статьи, убеждающие, что похищение генерала организовала английская МИ-6, с которой он был тесно связан, или Кутепов сам спрятался, или сбежал с кассой РОВС, или сам РОВС инсценировал его похищение для разжигания новой антисоветской истерии.

В целом эти нюансы сейчас уже не так и важны, коль скоро само участие советских спецслужб в похищении и ликвидации Кутепова твердо установлено. Вот здесь операцию «Трест» уже можно считать полностью законченной, после гибели Кутепова РОВС был подорван и в 30-х годах начал терять свое ведущее положение в российском эмигрантском движении. И эта дерзкая операция в Париже, о моральной и технической стороне которой спорят в мире разведки и в мире истории до сих пор, подводит черту и под действиями советской разведки 20-х годов.