• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Под этим заголовком помещены те соображения, из которых государственный деятель заключает, является ли война уместной, своевременной или необходимой, и определяет различные операции, необходимые для того, чтобы достигнуть цели войны.

Правительство прибегает к войне:

– для восстановления определенных прав или отстаивания их;

– защиты и сохранения глобальных интересов государства, таких как торговля, производство или сельское хозяйство;

– поддержки соседних государств, существование которых необходимо для безопасности правительства либо для баланса сил;

– с целью выполнения обязательств в рамках наступательных и оборонительных союзов;

– распространения политических или религиозных теорий, их вытеснения или их защиты;

– повышения влияния и силы государства путем овладения территориями;

– защиты государства при угрозе его независимости;

– мести за оскорбленную честь;

– из страсти к завоеваниям.

Можно заметить, что эти различные виды войны в определенной степени влияют на природу и масштаб усилий и операций, необходимых для предлагаемой цели. Сторона, которая развязала войну, может склониться к оборонительным действиям, а подвергшаяся нападению сторона может перейти в наступление; и могут быть другие обстоятельства, которые повлияют на характер и ведение войны, такие как:

– Государство может просто вести войну против другого государства.

– Государство может вести войну против нескольких государств, находящихся в союзе друг с другом.

– Государство в союзе с другим государством может вести войну против единственного противника.

– Государство может быть главной или вспомогательной стороной.

– В последнем случае государство может включиться в войну в ее начале или после того, как она уже началась.

– Театр войны может находиться на земле противника, на земле союзника или на своей собственной земле.

– Если это война вторжения, она может происходить на смежной или отдаленной территории; она может быть сдержанной и осторожной, или она может быть дерзкой и рискованной.

– Это может быть национальная война, либо против нас самих, либо против врага.

– Война может быть гражданской или религиозной.

Война всегда ведется в соответствии с великими принципами искусства, но огромная свобода действий может проявляться в характере предпринимаемых операций, что может зависеть от обстоятельств в каждом данном случае.

Например, двести тысяч французов, желая покорить испанцев, объединившихся против них вокруг одного человека, не стали бы совершать маневр таким же образом, как такое же количество французов в марше на Вену или любую другую столицу, чтобы утвердить мир. Подобным же образом и французская армия не стала бы сражаться с партизанами Мины (Франциско Мина, 1782–1836, генерал, командир испанских партизан – герильеров в 1808–1813 гг. – Ред.), так же как она сражалась против русских у Бородина. Не рискнула бы французская армия и совершить марш на Вену, не обсудив то, каким может быть тон и характер реакции правительств и государств между реками Рейн и Инн или между Дунаем и Эльбой. Полк всегда должен сражаться почти таким же образом, но командующие генералы должны исходить из обстоятельств и развития событий.

К этим различным комбинациям, которые в большей или меньшей степени принадлежат к искусству управления государством, могут быть добавлены другие, которые имеют отношение исключительно к управлению армиями. Их обозначают термином военная политика, потому что они не относятся ни исключительно к дипломатии, ни к стратегии, но все равно имеют величайшей важности значение в планах как политических деятелей, так и генералов.

Когда одно государство имеет притязания к другому, принуждение с использованием оружия может не всегда оказаться наилучшим способом их реализации. Следует узнать общественное мнение до начала боевых действий.

Самой справедливой войной является такая, которая обоснована отстаиванием неоспоримых прав и которая к тому же обещает государству преимущества, соизмеримые с сопутствующими ей жертвами и опасностями. К сожалению, в наше время существует так много сомнительных и оспариваемых прав, что большинство войн, хотя, по всей видимости, основываются на притязаниях на права наследства, или завещания, или права по браку, на самом деле являются войнами целесообразности. Вопрос передачи по наследству испанской короны при Людовике XIV был совершенно ясен, поскольку он был однозначно разрешен официальным завещанием, что подкреплялось фамильными узами и общим одобрением испанского народа. Однако это решительно оспаривалось всей Европой и привело к возникновению широкой коалиции против законного наследника (Война за испанское наследство 1701–1714 гг. – Ред.).

Фридрих II в период, когда Австрия и Франция находились в состоянии войны, выдвинул старое требование, вторгся с войсками в Силезию и в 1740–1742 годах захватил эту провинцию, удвоив тем самым мощь Пруссии. Это был гениальный ход; и даже, если бы прусский король потерпел поражение, его бы не сильно осуждали, потому что грандиозность и важность предприятия оправдывали такую попытку (насколько подобные предприятия могут быть оправданны).

В войнах такого характера не устанавливается никаких правил. Увидеть и извлечь выгоду из любой ситуации – и больше тут нечего сказать. Наступательные действия должны соответствовать достижению поставленной цели. Самым естественным шагом было бы занятие спорной территории; затем наступательные операции могут вестись в соответствии с обстоятельствами и силами сторон. Целью становится обеспечение передачи территории противником, а средствами – угроза ему в сердце его собственной страны. Все зависит от союзов с другими государствами, которые смогут обеспечить себе воюющие стороны, а также от их военных ресурсов. В наступательных действиях должна быть проявлена скрупулезность в том, чтобы не вызвать ревность какого-либо другого государства, которое могло бы прийти на помощь противнику. Долг государственно – го деятеля предвидеть такую возможность и устранить ее, давая надлежащие разъяснения и гарантии другим государствам.

Одно государство, подвергшееся нападению со стороны другого государства, которое вновь заявило о прежних притязаниях, редко идет на уступки без войны. Оно предпочитает защищать свою территорию, что всегда более почетно. Но оно может получить преимущества, прибегнув к наступлению вместо того, чтобы ожидать нападения на свои границы.

Всегда есть преимущества в войне вторжения: есть также преимущества в ожидании противника на своей собственной земле. Держава, в которой нет внутренних раздоров и опасений нападения третьей стороны, всегда найдет преимущество в том, чтобы вести войну на вражеской территории. В этом случае ее территория будет сохранена от разорения, война будет вестись за счет противника, ее солдаты будут полны энтузиазма, а дух противника будет подавлен. Тем не менее в чисто военном смысле нет сомнения, что армия, действующая на своей собственной территории, на театре, все естественные и искусственные особенности которого хорошо известны, где всем передвижениям способствует знание страны, лояльность жителей и помощь законных властей, обладает огромными преимуществами.

Эти азбучные истины подходят для всех описаний войны, но если принципы стратегии всегда одни и те же, иначе обстоит дело с политической частью войны, которая меняется в зависимости от настроя в государствах, населенных пунктах и характера людей во главе государств и армий. Факт существования этих изменений используется для доказательства того, что война не знает правил. Военная наука опирается на принципы, которые никогда не могут быть произвольно нарушены в присутствии активного и опытного противника, в то время как моральная и политическая части войны представляют эти варианты. Планы операций составляются так, как того требуют обстоятельства; для осуществления этих планов следует обратить внимание на великие принципы войны.

Например, план войны против Франции, Австрии или России будет сильно отличаться от плана ее ведения против храбрых, но недисциплинированных турок. Их невозможно приучить к порядку, они не способны хорошо маневрировать и теряют самообладание в случае неудачи.

Вторжение в Силезию Фридриха II в 1740–1742 годах и Война за испанское наследство 1701–1714 годов были целесообразными войнами.

Существует два вида целесообразных войн: во-первых, когда сильное государство прибегает к войне для обретения естественных границ из соображений торговли и политики; во-вторых, чтобы избавить державу от опасного соперника или предотвратить его усиление. Этот последний вид относится к войнам интервенции, потому что государство редко нападает на опасного соперника в одиночестве: оно будет стараться сформировать с этой целью коалицию.

Эти взгляды принадлежат скорее к искусству управления государством, чем к войне.

Конечно, в войне весьма желательно, чтобы был союзник (при всех прочих равных условиях). Несмотря на то что сильное государство с большей вероятностью достигнет успеха, чем два слабых государства в союзе против него, все-таки в союзе они сильнее, чем поодиночке. Союзник не только предоставляет воинский контингент, но, кроме того, неимоверно раздражает противника, угрожая части его границ, которые в ином случае были бы в безопасности. Вся история учит, что ни один противник не является настолько значительным, как тот, которого презирает и игнорирует какая бы то ни было держава, пусть даже и грозная.

Вмешательство в уже начавшуюся борьбу обещает больше преимуществ для государства, чем война в любых других обстоятельствах, и причина очевидна. Держава, которая вмешивается, бросает на одну чашу весов весь свой вес и влияние; она вмешивается в самый подходящий момент – когда может решающим образом использовать свои ресурсы.

Есть два вида интервенций: 1) вмешательство во внутренние дела соседних государств; 2) вмешательство во внешние отношения.

Что бы ни говорилось относительно морального характера вмешательств первой категории, примеров тому много. Римляне обрели свою мощь благодаря таким вмешательствам, а империя английской Ост-Индской компании была обеспечена подобным же образом. Эти вмешательства не всегда успешны. Если Россия стала сильнее за счет интервенции в Польше (имеется в виду подавление восстания Тадеуша Костюшко в 1794, после чего последовал третий раздел Польши (1795). – Ред.), Австрия, напротив, едва не погибла в своей попытке вмешаться во внутренние дела Франции во время революции.

Вмешательство во внешние отношения государств более легитимно и, может быть, более выгодно. Можно ставить под сомнение, имеет ли право одна нация вмешиваться во внутренние дела другой, но она, конечно, имеет право противодействовать ей, если та распространяет хаос, который может перекинуться на соседние государства.

Есть три причины для вмешательства во внешние войны за рубежом: 1) из-за договора, который обязывает оказывать помощь; 2) для поддержания политического равновесия; 3) во избежание определенных тяжких последствий уже развязанной войны или для извлечения определенных выгод из войны, которые не могут быть получены в ином случае.

В истории полно примеров падения государств, которые игнорировали эти принципы. «Государство начинает приходить в упадок, когда оно допускает чрезмерное усиление соперника, и второстепенная держава может стать судьей наций, если бросит свой вес на чашу весов в подходящее время».

С военной точки зрения представляется ясным, что неожиданное появление новой и большой армии в качестве третьей стороны в войне тех, кто уже втянулся в противоборство, может быть решающим. Многое будет зависеть от ее географического положения по отношению к армиям, уже находящимся на поле боя. Например, зимой 1807 года Наполеон форсировал Вислу и рискнул подойти к стенам Кёнигсберга, оставив позади себя Австрию и имея перед собой Россию. Если бы Австрия перебросила тогда стотысячную армию из Богемии (Чехии), не исключено, что мощи Наполеона пришел бы конец; есть все основания полагать, что его армия не смогла бы снова возвратиться на Рейн. Австрия предпочла ждать до тех пор, пока не поставит под ружье четыреста тысяч солдат. Два года спустя (1809) с этими силами она вышла на поля сражений и была разбита, в то время (1807) как сто тысяч солдат, введенные в сражение в подходящее время, могли бы решить судьбу Европы.

Есть несколько видов войны как результат этих двух различных вмешательств:

1) там, где вмешательство является просто вспомогательным, силами, определенными прежними договорами;

2) там, где вмешательство призвано поддержать слабого соседа, защищая его территорию и перенося, таким образом, арену войны на чужую территорию;

3) государство вмешивается в качестве главной стороны, когда находится вблизи театра войны, что предполагает вариант создания коалиции нескольких держав против одной;

4) государство вмешивается либо в уже развязанную борьбу, либо до объявления войны.

Когда государство вмешивается лишь небольшим воинским контингентом, соблюдая условия договора, оно выступает лишь как пособник и не играет большой роли в основных операциях, но когда оно вмешивается в качестве главной стороны и с внушительной воинской силой, дело совершенно иное.

Военные возможности в этих войнах разнообразны. Русская армия в Семилетней войне была фактически вспомогательной для Австрии и Франции, однако она выступала главной военной силой на севере, оккупируя эту часть Пруссии. Но генералы Фермор и Салтыков, приведя русскую армию к самому Бранденбургу, действовали исключительно в интересах Австрии: судьба этих войск, вдали от их базы, зависела от того, насколько удачными или неудачными были действия войск их союзников.

Такие дальние экспедиции являются опасными и в основном щекотливыми операциями. Кампании 1799 и 1805 годов являются печальной иллюстрацией этого, к чему мы еще вернемся в параграфе XXIX при обсуждении военного характера экспедиций.

Отсюда вытекает, что безопасность армии может быть поставлена под угрозу этими дальними интервенциями. Уравновешивающим преимуществом является то, что своя собственная территория не может быть легко подвергнута вторжению, поскольку арена военных действий находится далеко; поэтому то, что может обернуться бедой для данного генерала, до известной степени будет преимуществом для государства.

В войнах такого характера главное – это обезопасить генерала, который является как государственным деятелем, так и солдатом; иметь четкие соглашения с союзниками относительно участия каждого из них в главных операциях; наконец, согласиться с конечной целью, которая будет отвечать общим интересам. При игнорировании этих мер предосторожности огромное число коалиций распадалось или увязало в трудной борьбе с более сплоченной, но более слабой, чем союзники, державой.

Третий вид интервенции, который состоит во вмешательстве всеми силами государства и вблизи его границ, более обещающий, чем другие. У Австрии была возможность такого рода в 1807 году, но ей не удалось извлечь из этого выгоду – у нее опять появилась такая возможность в 1813 году. Наполеон как раз собрал свои силы в Саксонии, когда Австрия, атакуя его фронт боевых действий с тыла (а с «фронта» на Наполеона наступали русские и примкнувшие к ним пруссаки), бросилась в битву с двумястами тысячами солдат с почти блестящими шансами на успех. Она за два месяца отвоевала Италию и вернула свое влияние в Германии, которое было потеряно в течение пятнадцати лет неудач. В этой интервенции у Австрии были не только политические, но и военные шансы, благоприятствовавшие ей, – двойной результат в сочетании с величайшими преимуществами.

Ее успех еще более укреплялся тем фактом, что в то время, как театр войны находился довольно близко к ее границам для того, чтобы обеспечить максимально возможное развертывание сил, она в то же время вмешалась в уже завязавшуюся борьбу. В нее она вступила со всеми своими ресурсами и в наиболее удобный для себя момент.

Это двойное преимущество настолько решающе, что позволяет не только сильным монархиям, но даже малым государствам оказывать контролирующее влияние, когда они знают, как извлечь из этого выгоду.

Два примера могут это подтвердить. В 1552 году курфюрст Мориц Саксонский смело объявил войну Карлу V, который был правителем Испании и Священной Римской империи (Германия и Италия), причем в 1525 году Карл V победил французского короля Франциска I. Этот шаг привел к войне в Тироле и остановил великого завоевателя на взлете (Карл V проиграл борьбу с коалицией германских князей).

В 1706 году герцог Савойи Виктор Амадей, объявив себя врагом Людовика XIV, изменил положение дел в Италии и стал причиной отзыва французской армии от реки Адидже к стенам Турина, где она потерпела полное поражение, увековечившее имя принца Евгения Савойского.

Достаточно было сказано, чтобы проиллюстрировать важность эффекта этих благоприятных интервенций; можно привести новые примеры, но они ничего больше не добавят для того, чтобы убедить читателя.

Существует два вида вторжения: при одном нападению подвергается соседнее государство; при другом – отдаленный пункт, то есть – вторжение на территорию большой протяженности, жители которой могут быть нейтральными, колеблющимися или враждебными.

Завоевательные войны, к сожалению, всегда удачливые, что в полной мере доказали на волне своих успехов Александр Македонский, Цезарь и Наполеон. Однако существуют естественные ограничения в этих войнах, которые не могут быть преодолены без того, чтобы не навлечь на себя большую беду. Камбис в Нубии около 525 года до н. э., Дарий в Скифии в 512 году до н. э., Красс в Парфии в 53 году до н. э. и император Юлиан Отступник в Иране в 363-м и Наполеон в России в 1812 году предоставили кровавые доказательства этой истины. Любовь к завоеваниям, однако, была не единственным мотивом у Наполеона: его личная позиция и его соперничество с Англией подвигли его на предприятия, целью которых было сделать его великим. Это правда, что он любил войну и ее возможности, но он также был жертвой необходимости быть успешным в своих усилиях или в том, чтобы уступить Англии. Можно было бы сказать, что Наполеон послан в этот мир, чтобы учить генералов и государственных деятелей, чего им следует избегать. Его победы учат тому, чего можно достичь активностью, храбростью и мастерством, а его провалы тому, чего можно было бы избежать, проявив благоразумие.

Война вторжения без убедительной причины – подобно той, которую вел Чингисхан, – является преступлением против человечества, но она может быть прощена, если не оправданна, если вызвана великими интересами или если ведется с хорошей мотивацией.

Вторжения в Испанию в 1808 и 1823 годах равно отличались друг от друга, как по цели, так и по результатам: первое было хитрым и вероломным нападением, которое угрожало существованию испанской нации и было роковым для его инициатора. Второе, сражаясь против опасных принципов, продвигало общие интересы страны и было с большей готовностью приведено к успешному завершению, потому что его цель нашла одобрение народа, территория которого подверглась вторжению.

Эти примеры показывают, что вторжения не обязательно все носят один и тот же характер. Первое много способствовало падению Наполеона; второе восстановило отношения между Францией и Испанией, которые никогда не должны были быть изменены.

Допустим, что вторжения будут случаться редко. Но все-таки лучше нападать, чем подвергнуться вторжению; и не будем забывать, что самый надежный способ остановить дух завоевания и узурпации состоит в том, чтобы противодействовать ему вмешательством в подходящий момент.

Вторжение для того, чтобы оно было успешным, должно быть соизмеримо в масштабах по отношению к цели, которой предполагается достичь, и к препятствиям, которые придется преодолевать.

Вторжение против разгневанного народа, готового идти на любые жертвы, и при вероятности получения поддержки со стороны сильного соседа – опасное предприятие. Это хорошо видно на примере войны в Испании (1808) и революционных войн в 1792, 1793 и 1794 годах. В этих последних войнах, если Франция была лучше подготовлена, чем Испания, то она не имела сильного союзника и была атакована всей Европой, как на суше, так и на море.

Хотя обстоятельства были иными, вторжение русских в Турцию развило в некотором отношении те же симптомы национального сопротивления. Религиозная ненависть турок была для них мощным стимулом к вооруженному сопротивлению. Однако война 1828–1829 годов доказала, что Турция была грозной только на границах, где находились ее наиболее храбрые войска, в то время как в глубине все они были слабы. (Исход войны решил Дибич, который, оставив заслоны против турецкой армии в Шумле, рванулся через Балканы к Константинополю в августе 1829 г. Турки впали в шоковое состояние и 2 сентября подписали мир. – Ред.).

Когда вторгнувшимся на соседнюю территорию войскам нечего бояться, кроме ее жителей, принципы стратегии определяют ход вторжения. Эмоциональная реакция народных масс сразу же выплеснулась при вторжениях в Италию, Австрию и Пруссию. (Военные аспекты этого рассматриваются в параграфе XXIX). Но когда вторжение происходит в отдаленном месте и интервенции подвергаются обширные территории, успех будет больше зависеть от дипломатии, чем от стратегии. Первый шаг к обеспечению успеха будет состоять в том, чтобы сохранить искренний и преданный союз с государством, соседствующим с противником. Это позволит решить задачу пополнения войск и, что еще более важно, обеспечит надежную базу операций, склады снабжения и безопасное убежище в случае катастрофы. Союзник должен быть столь же заинтересован в успехе, как и тот, кто совершает вторжение, чтобы сделать все это возможным.

Дипломатия, если она имеет почти решающее значение в дальних экспедициях, не бесполезна и во вторжениях в соседние государства, поскольку тут враждебная интервенция может стать тормозом для самых блестящих успехов. Вторжения Наполеона в Австрию в 1805 и 1809 годах могли бы завершиться иначе, если бы вмешалась Пруссия. Вторжение французов на север Германии в 1807 году было, так сказать, допущено Австрией. Вторжение в Румелию в 1829 году (русских войск. – Ред.) могло закончиться катастрофой (для Османской империи. – Ред.), если бы мудрыми политическими решениями путем переговоров не была исключена всякая возможность интервенции.

Несмотря на то что войны за убеждения, национальные войны и гражданские войны иногда смешивают, они в достаточной мере отличаются друг от друга, для того чтобы сказать о них отдельно.

Войны за убеждения могут быть как внутренними, так и зарубежными, и, наконец (что, однако, бывает редко), они могут быть зарубежными или внешними, не являясь внутренними или гражданскими.

Войны за убеждения между двумя государствами также принадлежат к категории войн вмешательства, потому что они возникают либо из доктрин, которые одна сторона желает распространить среди своих соседей, либо из догм, которые она желает развеять, в обоих случаях ведя к интервенции. Хотя они и берут начало из религиозных или политических догм, эти войны наиболее страшные, потому что, подобно национальным войнам, они привлекают наихудшие страсти и становятся карательными, жестокими и ужасными.

Войны ислама, Крестовые походы, Тридцатилетняя война, войны Католической лиги (во Франции с 1576 г.) по характеру почти не отличаются друг от друга. Часто религия является поводом для того, чтобы обрести политическую власть, а война поистине не одна из догм. Преемники пророка Мухаммеда больше заботились о расширении своей империи (халифата), чем о проповеди Корана, и Филипп II, фанатик католицизма, недостаточно поддержал Католическую лигу во Франции с целью усиления римско-католической церкви. Мы согласны с М. Ансело, что Людовик IX, отправившись в Крестовый поход в Египет, думал больше о торговле с Индией, чем об обретении Гроба Господня.

Догма иногда не единственный повод, но мощный союзник, потому что она возбуждает рвение людей, а также создает организацию. Например, шведы в Тридцатилетней войне в Германии и Филипп II Испанский во Франции имели внутри этих стран союзников более могущественных, чем их армии. Однако может случиться, как с Крестовыми походами и войнами ислама, что догма, ради которой ведется война, вместо друзей находит лишь злейших врагов в захваченной стране, и тогда борьба становится ужасной.

Шансы на поддержку и сопротивление в войнах за политические убеждения примерно равны. Можно вспомнить, как в 1792 году объединения фанатиков считали возможным распространять в Европе знаменитую декларацию о правах человека и как правительства, естественно, были встревожены и схватились за оружие, вероятно с намерением лишь загнать эту «вулканическую лаву» назад в кратер и там погасить ее. Средства не были удачными, потому что война и агрессия – неадекватные меры для сдерживания зла, которое целиком лежит в сфере человеческих страстей, доведенных до состояния временного, менее продолжительного, но более яростного пароксизма. Время – действенное лекарство для всех дурных страстей и для всех анархических доктрин. Цивилизованная нация может вынести бремя раскольничества и необузданности толпы, если все это длится короткий период времени; эти бури скоро проходят, и благоразумие возобладает. Попытка сдержать такую толпу иностранной силой – то же самое, что и попытка сдержать взрыв мины, когда порох уже воспламенен: гораздо лучше подождать взрыва, а потом уже заполнить воронку, чем пытаться предотвратить его и при этом погибнуть.

После основательного изучения революции, я убежден в том, что если бы жирондистам и Национальному собранию во Франции не угрожали иностранные вооруженные силы, они бы никогда не осмелились коснуться своими нечестивыми руками жалкой, но священной головы Людовика XVI (казненного 21 января 1793 года). Жирондисты никогда не были бы разбиты Монтаном, если бы не измена Дюмурье (Дюмурье Франсуа (1739–1823), в июне – августе 1792 г. военный министр, командующий французской армией, 6 ноября 1792 г. победил при Жемапе австрийцев (имея 45–50 тысяч против 20 тысяч), в марте 1793 г. французская армия была разбита при Неервиндене, а в апреле 1793 г. Дюмурье перебежал к австрийцам. – Ред.) и угроза вторжения интервентов. И если бы им позволили вступать в столкновения и раздоры друг с другом сколько душе угодно, не исключено, что вместо допущения ужасного Конвента Национальное собрание медленно вернулось бы к восстановлению хороших, умеренных, монархических доктрин в соответствии с необходимостью и бессмертными традициями Франции.

С военной точки зрения эти войны ужасны, поскольку силы вторжения сталкиваются не только с армиями врага, но открыты для нападений разъяренных людей. Можно говорить, что насилие, с одной стороны, обязательно приведет к поддержке сил вторжения формированием другой, противоположной стороны, но если рассерженная сторона обладает всеми ресурсами общества, армиями, фортами, арсеналами и если она поддержана подавляющим большинством народа, какая польза будет в поддержке стороны, не имеющей таких средств? Какую услугу оказали сто тысяч вандейцев и сто тысяч федералистов для коалиции в 1793 году?

Но в истории есть лишь один пример подобной борьбы в революции; и он появляется, чтобы ярко продемонстрировать опасность нападения на сильно возбужденную нацию. Однако плохое руководство военными операциями было одной из причин неожиданного результата. Поэтому, прежде чем делать какие-либо определенные выводы из этой войны, нам следует установить, каким был бы результат, если бы после побега Дюмурье вместо захвата и разрушения французских крепостей союзники сообщили бы их комендантам, что они не замышляют ничего дурного для Франции, для ее крепостей или ее доблестных армий, и прошествовали бы в Париж с двумя сотнями тысяч человек. Возможно, они восстановили бы монархию; и опять же, они, может быть, никогда бы не вернулись, отойдя к Рейну. Трудно ответить на такой вопрос, поскольку подобный эксперимент никогда не был проведен и поскольку все зависело бы от того, каким путем пойдет французская нация и армия. Таким образом, из проблемы вытекают два одинаково серьезных решения. Кампания 1793 года дает одно из них; могло ли быть получено другое, сказать трудно. Только эксперимент мог бы установить это.

Военные принципы для таких войн почти такие же, как и для национальных войн, отличаясь, однако, в важном пункте. В национальных войнах страна должна быть оккупирована и покорена, крепости взяты в осаду и разрушены, а армии уничтожены. Что касается войн за убеждения, то тут не так важно покорить страну, здесь должны быть приложены огромные усилия к скорейшему достижению цели, не отвлекаясь на мелочи. Тут постоянно уделяется внимание тому, чтобы избежать любых действий, которые могли бы побудить нацию к борьбе за свою независимость или территориальную целостность.

Война в Испании в 1823 году является примером, который можно было бы привести в пользу такого хода событий против революции, а не за нее. Верно, что условия были несколько отличными, потому что французская армия 1792 года состояла из более солидных формирований, чем армия испанских радикалов. Революционная война сразу стала войной за убеждения, национальной войной и гражданской войной. Между тем, если первая война в Испании в 1808 году была в полной мере национальной войной, то война 1823 года была борьбой партий за убеждения без национального элемента, а отсюда и огромные различия в их результатах.

Более того, экспедиция французских войск герцога Ангулемского в Испанию в 1823 году была проведена успешно. Вместо того чтобы атаковать крепости, он действовал в согласии с вышеупомянутыми принципами. Быстро продвигаясь к Эбро, он разделил там свои силы, чтобы целиком уничтожить все формирования сил своих врагов, что он благополучно и сделал, поскольку его поддержало большинство жителей. Если бы он следовал инструкциям министерства методично осуществлять завоевание страны и взятие крепостей между Пиренеями и Эбро для того, чтобы обеспечить базу операций, то, пожалуй, провалил бы свою миссию. По крайней мере, война бы сделалась затяжной и кровавой, возбуждая национальный дух из-за оккупации страны, подобно тому как это было в 1808 году.

Ободренный сердечным приемом народа (некоторой части испанцев. – Ред.), он понимал, что это была скорее политическая, а не военная операция, которую ему следует поскорее завершить. Его командование войсками, такое отличное от того, которое было характерно для союзников в 1793 году, заслуживает пристального внимания всех, на кого будет возложена подобная миссия. Через три месяца французская армия уже была под стенами Кадиса.

Если ставшие теперь достоянием гласности события на Пиренейском полуострове доказывают, что государственное руководство не смогло извлечь выгоду из успеха для того, чтобы установить подходящий и надежный порядок вещей, вина в этом не армии и не командующих, а испанского правительства. Уступив совету ярых реакционеров, оно не смогло подняться до высоты возложенной на него миссии. Испанский король Фердинанд VII, арбитр в столкновении больших интересов двух враждебных друг другу сторон, слепо бросился в объятия стороны, которая выражала глубокое уважение к трону. Однако она намеревалась использовать королевскую власть для достижения своих собственных целей, независимо от последствий. Нация оставалась разделенной на два враждебных лагеря, которые было невозможно успокоить и примирить. Эти лагери вновь пришли к столкновению, которое я предсказывал в Вероне в 1823 году, – жестокий урок, из которого никто не склонен сделать нужный для себя вывод в этой несчастной стране. А ведь истории не занимать примеров для доказательства того, что жестокие реакционеры, еще более чем революции, не являются теми основами, на которых можно строить и объединяться. Даст бог, из этого страшного конфликта сможет появиться сильная и уважаемая монархия, равно отмежевавшаяся от всех группировок и опирающаяся на дисциплинированную армию, как и на общие интересы страны. Такая монархия способна объединить вокруг себя эту непостижимую испанскую нацию, которая со своими достоинствами (не менее необычными, чем недостатки) всегда представляла проблему для тех, кому довелось узнать ее.

Национальные войны, к которым мы обратились, говоря о войнах вторжения, являются самыми страшными из всех. Это название может быть применимо к таким войнам, которые ведутся против объединенных людей или огромного их большинства. Они полны благородного желания и решимости отстаивать свою независимость. В этом случае каждый шаг ставится под сомнение, армия удерживает только территорию своего лагеря, ее предметы снабжения могут быть получены на острие клинка, а ее колоннам повсюду угрожают или их захватывают.

Зрелище спонтанного восстания нации редко предстает взору; и хотя в нем есть что-то великое и благородное, что вызывает у нас восхищение, последствия настолько ужасны, что ради всего гуманного хотелось бы надеяться никогда его не увидеть. Это восстание не должно сбивать с толку необходимостью национальной обороны в соответствии с государственными институтами и под руководством правительства.

Это восстание может возникнуть по самым противоположным причинам. Рабы могут восстать по призыву правительства и их хозяев, под влиянием благородной любви к своему монарху и стране, могут подать им пример и встать под их командование; и подобным же образом фанатики могут взяться за оружие по призыву своих проповедников. Или же люди, поглощенные своими политическими воззрениями либо воодушевленные святой любовью к своим институтам, могут броситься на врага ради защиты всего, что считают самым дорогим.

Контроль над морем имеет большое значение для результатов национального вторжения. Если у таких народов есть длинная полоса побережья и они мореплаватели или находятся в союзе с державой, которая контролирует побережье, сила их сопротивления упятерится. Это произойдет не только вследствие возможности обеспечения восставших и наведения паники на противника во всех местах, которые он может оккупировать, но еще больше из-за трудностей, которые могут быть ему созданы в доставке предметов снабжения морем.

Природа страны может быть такой, какая способствует условиям создания системы национальной обороны. В гористых странах народ всегда наиболее грозен; следующими за ними идут страны, покрытые густыми лесами.

Сопротивление Швейцарии Австрии и герцогу Бургундскому (в XIV и XV веках), каталонцев в 1712 и 1809 годах, трудности, с которыми столкнулись русские в покорении народов Кавказа, и, наконец, неоднократно повторявшиеся успехи тирольцев, наглядно демонстрируют, что жители горных районов всегда сопротивлялись более продолжительное время, чем жители равнин. Это вызвано как различием в характере и обычаях, так и различием в природных особенностях стран.

Ущелья и большие леса, так же как и скалистые районы, благоприятствуют этому виду обороны, и так справедливо прославлявшийся лес Вандеи доказывают, что любая страна, даже если ее пересекают только большие ограды и рвы или каналы, может создавать грозную оборону.

Трудности тропы войны для армии в войнах за убеждения, так же как в национальных войнах, весьма велики и делают совсем не легкой миссию генерала, который ее ведет. Только что упомянутые события, соперничество Нидерландов с Филиппом II в XVI веке, а также американцев с англичанами предоставляют наглядные свидетельства этого. Однако гораздо более необычная борьба Вандеи с победоносной Республикой, Испании, Португалии и Тироля против Наполеона, и, наконец, Мореи (и п-ов Пелопоннес. – Ред.) против турок, и Наварры против армий королевы Марии Кристины (правила в 1833–1840 гг., вдова не имевшего сыновей исп. короля Фердинанда VII. – Ред.) являются еще более впечатляющими иллюстрациями.

Трудности особенно велики, когда народные ополчения поддержаны значительным числом дисциплинированных войск, образующих своего рода «ядро» общенародной армии. У захватчика только армия, у его противников есть армия и народ, полностью или почти полностью вооруженный и превращающий в средство сопротивления почти любую вещь, каждый в отдельности в общем согласии в деле истребления врага; даже мирные граждане заинтересованы в его поражении, и они ускоряют его всеми имеющимися у них средствами. Захватчик почти не удерживает никаких позиций, кроме тех, на которых стоит лагерем; за пределами его лагеря все враждебно и тысячекратно умножает трудности, с которыми оккупанты сталкиваются на каждом шагу.

Эти препятствия становятся почти непреодолимыми в стране с трудными условиями. Каждому вооруженному жителю знакомы самые маленькие тропы и связи между ними; везде он находит родственника или друга, который помогает ему. Командиры также знают страну и, сразу же узнавая о малейшем передвижении со стороны оккупанта, могут принять наилучшие меры, чтобы расстроить его планы. В то же время противник без информации о передвижениях тех, кто ему противостоит, и не имея возможности действенного сбора информации, не имея ресурсов, кроме тех, что можно взять на острие штыков, и при некоторой безопасности лишь при концентрации своих колонн подобен слепому. Его комбинации терпят провал, а когда после самым тщательным образом согласованных маневров и после самых быстрых и утомительных маршей он думает, что близок к достижению своей цели и нанесению страшного удара, то не обнаруживает никаких признаков противника, а только костры его лагеря. И тогда, когда он, подобно Дон Кихоту атакует ветряные мельницы, его враг оказывается на линиях коммуникаций, уничтожает отряды, оставленные для их охраны, застает врасплох конвои, склады оккупантов и ведет такую чреватую катастрофой для захватчика войну, что тот должен будет через какое-то время отступить.

В Испании я был свидетелем двух ужасных примеров такого рода. Когда корпус Нея сменил Сульта при Ла-Корунье, я разместил лагерем роты артиллерийского обоза между Бетансосом и Ла-Коруньей среди четырех бригад на расстоянии двух-трех лье от лагеря, и никаких сил испанцев не было видно на пятьдесят миль. Сульт все еще занимал Сантьяго-де-Компостелу, дивизия Мориса-Матье была в Эль-Ферроле и Луго, Маршана в Ла-Корунье и Бетансосе. Тем не менее в одну прекрасную ночь роты обоза – люди и лошади – исчезли, а мы так никогда и не смогли узнать, что с ними случилось: единственный раненый капрал бежал, чтобы доложить, что крестьяне, руководимые своими монахами и священниками, увели их всех. Спустя четыре месяца Ней с одной дивизией шел маршем, чтобы завоевать Астурию, спустившись в долину реки Навии, в то время как Келлерман вышел из Леона по дороге Овьедо. Часть корпуса де Ла Романа (1761–1811, маркиз, испанский генерал, в 1808 г. перешедший на сторону противников французов. – Ред.), которая обороняла Астурию, шла маршем за высотами, которые обрамляли долину Навии самое большее в одном лье от наших колонн, в то время как маршал не знал об этом ни сном ни духом. Когда он входил в Хихон, войска де Ла Романа атаковали центр полков дивизии Маршана, которая была рассредоточена, чтобы оборонять Галисию, и едва спаслась бегством, и то только благодаря быстрому возвращению маршала в Луго. Эта война преподнесла тысячу примеров подобного рода атак. За все золото Мексики нельзя было добыть достоверную информацию для французов; то, что предоставлялось, было всего лишь приманкой, чтобы заставить их с готовностью попасть в западню.

Ни одна армия, какой бы она ни была дисциплинированной, не может успешно бороться против такой системы, применявшейся против великой нации, до тех пор, пока та не будет достаточно сильной для того, чтобы удерживать все существенные населенные пункты страны, захватить ее коммуникации и в то же время выделить достаточно сил регулярных войск для того, чтобы разбить противника, где бы он ни появился. Если у этого противника есть внушительных размеров регулярная армия, чтобы быть ядром, вокруг которого объединился бы народ, каких сил будет достаточно для того, чтобы везде одерживать верх и обеспечивать безопасность протяженных линий коммуникаций против многочисленных отрядов?

Война на Пиренеях должна быть тщательно изучена, для того чтобы узнать все препятствия, с которыми могут встретиться генерал и его доблестные войска в оккупации или завоевании страны, весь народ которой готов к борьбе. Какого огромного терпения, мужества и стойкости стоило войскам Наполеона, Массены, Сульта, Нея и Сюше (не очень известный у нас военачальник, успешно воевавший в Испании, Луи-Габриэль Сюше, 1770–1826, с 1811 г. маршал Франции. – Ред.), чтобы продержаться шесть лет против трехсот или четырехсот тысяч вооруженных испанцев и португальцев, которых поддерживали регулярные армии Веллингтона, Бересфорда, Блейка, Ла Романы, Куэсты, Кастаньоса, Рединга и Балластероса!

Если успех в такой войне возможен, следующий генеральный курс будет наиболее подходящим для обеспечения его, а именно: развертывать массы войск пропорционально препятствиям и сопротивлению, которые могут встретиться, успокаивать страсти населения всеми возможными способами, заставить их угомониться со временем, проявляя терпение, демонстрировать обходительность, мягкость, наряду со строгостью, и в особенности поступать по справедливости. Примеры с Генрихом IV в войнах Католической лиги, с маршалом Бервиком (1670–1734, побочный сын англ. короля Якова II, с 1706 г. маршал Франции. – Ред.) в Каталонии, Сюше в Арагоне и Валенсии, Гошем (1768–1797, французский генерал, полководец Республики, из конюхов. – Ред.) в Вандее являются образцами такого рода поведения. Оно может быть взято на вооружение в соответствии с обстоятельствами с равным успехом. Вызывающие восхищение порядок и дисциплина русских армий Дибича и Паскевича в последней войне (автор имеет в виду Русско-турецкую войну 1828–1829 гг., где Дибич прославился на Балканах, а Паскевич – на Кавказе. – Ред.) были также образцами и достаточно способствовали успеху в их предприятиях.

Огромные препятствия, которые встречали на своем пути силы вторжения в этих войнах, побуждали некоторых теоретиков надеяться, что других видов войн не будет, с этих пор войны станут вестись реже, а завоевания, становившиеся также более трудными, станут меньше искушать амбициозных лидеров. Это умозаключение выглядит скорее правдоподобным, чем основательным, потому что, чтобы принять все из него вытекающее, нужно будет всегда предполагать возможность того, что народ всегда будет побуждаем браться за оружие. Нам же будет необходимо быть убежденными в том, что в будущем не будет войн, кроме завоевательных, и что все законные, хотя и второстепенные войны, которые должны лишь поддерживать политическое равновесие или защищать общественные интересы, никогда больше не произойдут. В противном случае как можно будет узнать, когда и как побуждать народ к национальной войне? Например, если сто тысяч немцев форсировали Рейн и вошли во Францию первоначально с намерением предотвратить завоевание Бельгии Францией и без всякой другой амбициозной цели, будет ли это случаем, в котором все население – мужчины, женщины и дети – Эльзаса, Лотарингии, Шампани и Бургундии должно хвататься за оружие? Только для того, чтобы превратить в Сарагосу (Сарагоса стала особенно знаменита своей героической обороной против французов в 1808–1809 гг. в течение двух месяцев – 54 тысячи ее защитников пали, защищая взятый французами штурмом город. – Ред.) каждый обнесенный стенами город – путем репрессалий, убийств, грабежей и поджогов по всей стране? Если всего этого не делать, а немцы как следствие определенного успеха оккупировали бы эти провинции, кто может сказать, что они впоследствии не захотели бы присвоить часть из них, даже несмотря на то, что сначала они вовсе не планировали этого делать (что и произошло в 1870–1871 гг. – Ред.)? Трудность в ответе на эти два вопроса покажется аргументирующей в пользу национальных войн. Но разве нет других способов отражения такого вторжения, не прибегая к восстанию всего населения и войне на истребление? Разве нет золотой середины между этими противоборствами между людьми и добрым старым способом ведения войны между регулярными армиями? Разве не будет достаточно для эффективной обороны страны организовать народное ополчение, или ландвер, которое будет в форме и призвано их правительствами на службу, что упорядочило бы участие народа в войне и установило бы необходимые границы нецивилизованным действиям?

Я отвечаю утвердительно и, применяя эту смешанную систему к приводимым выше случаям, гарантирую, что пятьдесят тысяч регулярных французских войск, поддержанных Национальной гвардией Востока (Франции), заткнут за пояс эту германскую армию, которая перевалила через Вогезы. Дело в том, что французская армия, сокращенная до пятидесяти тысяч солдат и имея множество отрядов, при отходе к реке Мёз (Маас) или далее, к гряде Аргон, уже имела бы в наличии сто тысяч солдат. Для того чтобы овладеть этим способом, мы ставим в качестве непременного условия необходимость подготовки хороших национальных резервов для армии; они будут менее дорогостоящими в мирное время и обеспечат защиту страны в войне. Эта система использовалась Францией в 1792 году, была скопирована Австрией в 1809 году и всей Германией в 1813 году.

Подводя итог этому обсуждению, утверждаю, что, не являясь утопистом и филантропом или кондотьером, человек может желать того, чтобы войны на истребление смогли бы быть вычеркнуты из кодекса наций, чтобы для обеспечения их независимости было бы достаточно дисциплинированного народного ополчения при поддержке надежных политических союзников.

Как солдат, предпочитающий законную и рыцарскую войну организованному истреблению, если нужно выбирать, я допускаю, что мои предубеждения склоняют меня в пользу старых добрых времен, когда французская и английская гвардии учтиво приглашали друг друга первыми открывать огонь, как это было при Фонтенуа (в Бельгии, здесь в 1745 г. французские войска Морица Саксонского (одного из побочных сыновей саксонского курфюрста и польского короля Августа Сильного, всего имевшего 354 детей) разбили англичан и ганноверцев. – Ред.). Я предпочитаю их ужасной эпохе, когда даже священники, женщины и дети по всей Испании замышляли убийства отдельных солдат (оккупантов. – Ред.).

Внутренние войны, когда они не связаны с зарубежным конфликтом, в основном являются результатом столкновения мнений, политического или религиозного сектантства. В Средние века они чаще всего представляли собой столкновения между партиями феодалов. Религиозные войны самые ужасные.

Можно понять, что правительство может счесть необходимым использование силы против своих собственных подданных для того, чтобы уничтожить группировки, которые ослабляют власть трона и мощь государства. Но то, что правительство должно убивать своих граждан, чтобы заставить их произносить свои молитвы на французском или латинском или признавать верховенство иностранного понтифика, не укладывается в голове. Никогда еще король не вызывал большего сожаления, чем Людовик XIV, который подверг гонениям миллион трудолюбивых протестантов (отменив в 1685 г. Нантский эдикт, принятый в 1598 г. Генрихом IV; эдикт предоставлял гугенотам свободу вероисповедания и богослужений (кроме Парижа и некоторых других городов). – Ред.), которые возвели на трон его собственного предшественника-протестанта (его деда Генриха IV. – Ред.). Войны фанатиков ужасны, когда смешиваются с внешними войнами, и они также страшны, когда представляют собой фамильные раздоры. История Франции во времена Католической лиги должна стать вечным уроком для наций и королей. Трудно поверить, чтобы народ, такой благородный и великодушный во времена Франциска I, за двадцать лет скатился до такого ужасного состояния бесчеловечности.

Давать правила поведения в таких войнах было бы нелепо. Есть одно правило, с которым согласятся все думающие люди: оно состоит в том, чтобы объединить две партии или конфессии для того, чтобы изгнать со своей земли иноземцев, а после этого урегулировать договором спорные требования или права. Действительно, вмешательство третьей силы в религиозный спор может происходить лишь при наличии у нее претенциозных взглядов.

Правительства могут с искренними намерениями вмешиваться в такие войны для того, чтобы предотвратить распространение политической болезни, принципы которой угрожают общественному порядку. И хотя эти опасения, как правило, преувеличиваются и часто являются просто поводом, есть вероятность того, что государство может полагать, что ее институтам грозит опасность. Но в религиозных спорах этого никогда не происходит; и у Филиппа II не могло быть другой цели во вмешательстве в дела Католической лиги, кроме как подчинения Франции своему влиянию или раздробления ее.

Знаменитый принцип римлян: не развязывать двух войн одновременно – настолько хорошо известен и оценен, что избавляет от необходимости демонстрировать его мудрость.

Правительство может быть вынуждено выдерживать войну против двух соседних государств, но ему чрезвычайно не повезет, если оно не найдет союзника, который пришел бы на помощь, ввиду необходимости обеспечения его собственной безопасности и политического равновесия. Редко бывает так, что у государств, объединившихся против другого государства, окажутся общие интересы в войне и они вступят в нее со всеми своими ресурсами; и разве что задача упрощается тем, что это будет обычная война.

Французский король Людовик XIV, прусский король Фридрих II Великий, русский император Александр I и Наполеон каждый в свое время выдержали гигантские битвы против сил объединенной Европы. Когда такие противоборства возникают из сознательных агрессий, они являются свидетельством большой ошибки со стороны государства, которое подвергается им. Однако если они возникают из насущных и неизбежных обстоятельств, то их следует встречать с поиском союзов либо противопоставляя им такие средства сопротивления, которые установят нечто вроде равенства между силами сторон.

Большая коалиция против Людовика XIV, номинально возникавшая из его планов в отношении Испании, на самом деле имела происхождение в предыдущих агрессиях, которые встревожили его соседей. Объединенным силам Европы он мог противопоставить союз с преданным курфюрстом Баварии и менее надежным герцогом Савойи, который на самом деле не преминул бы пополнить число его врагов. Фридрих II с одной только материальной помощью Англии и пятьюдесятью тысячами войска выдерживал войну против трех наиболее могущественных монархий Европы: разобщенность и недальновидность его противников были лучшими союзниками.

Обеих этих войн, как и той, которую вынес русский царь Александр I в 1812 году, было почти невозможно избежать.

Франция сдерживала в 1793 году почти всю Европу – следствие экстравагантных провокаций якобинцев и утопических идей жирондистов, которые хвастались тем, что при поддержке английского флота они победят всех королей мира. Результатом этих абсурдных расчетов стали ужасные беспорядки в Европе, из которых Франция чудесным образом выпуталась.

Наполеон до определенной степени был единственным современным монархом, который по своей воле одновременно развязал две и даже три жутких войны – с Испанией, с Англией и с Россией. Однако в последнем случае он ожидал помощи от Австрии и Пруссии, не говоря уже о Турции и Швеции, на которых Наполеон слишком рассчитывал, поэтому предприятие не было таким уж авантюрным с его стороны, как в основном считалось.

Будет обращено внимание на то, что есть огромное различие между войной, развязанной против одного государства, которому помогает третье в качестве союзника, и двумя войнами, ведущимися одновременно против двух могущественных государств и в противоположных направлениях, а эти государства используют все свои силы и ресурсы.

Например, двойное противоборство Наполеона в 1809 году против Австрии и Испании, которой помогала Англия, было совершенно иным делом, чем борьба с Австрией, получавшей дополнительную помощь известных сил. Эти последние противоборства относятся к обычным войнам.

Отсюда вытекает, что двойных войн следует по возможности избегать и, если причина войны исходит от двух государств, более благоразумно скрывать ущерб, который нанесен одним из них, или пренебречь им до тех пор, пока не появится благоприятная возможность для его исправления. Однако нет правил без исключения: соответствующие силы, условия местности, возможность найти союзников для восстановления сил, до известной степени равенство сил сторон являются обстоятельствами, которые повлияют на правительство, которому так угрожают. Теперь мы выполнили нашу задачу, обозначив как опасность, так и средства ее устранения.