• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Кажется, в начале сентября 1939 года внутри поезда фюрера уже начало складываться мнение, что такая нежесткая, ограниченная в своих действиях, сформированная «на данный случай» передвижная ставка не сможет решать более сложные командные задачи в будущем. Если Верховный главнокомандующий собирается осуществлять командование в полном военном понимании этого слова, то есть если он намерен сам руководить не только военным планированием, но и проводимыми в настоящее время военными операциями, то нужна новая, более солидная структура.

Маловероятно, что идейным вдохновителем такой перемены взглядов был Гитлер. Что до него, то он казался полностью удовлетворенным той ролью, которую сыграл в Польской кампании. Во всяком случае, он понятия не имел о механизме командования в боевых условиях и поэтому едва ли сделал необходимые выводы. А вот для Йодля условия в спецпоезде определенно должны были показаться неудовлетворительными, особенно с учетом его собственного амбициозного представления о жесткой структуре объединенного командования вермахта. Поэтому вполне возможно, что именно он настаивал на совершенствовании организации верховной ставки. Первое, что требовалось, – это хорошо подобранный и квалифицированный личный состав, который, по мнению Йодля, можно найти в оперативном штабе ОКВ, и соответствующая система связи.

Эти условия, вполне вероятно, были приняты, если Гитлер, что он затем и сделал, решил последовать примеру всех своих союзников и противников – Муссолини, Черчилля, Рузвельта и, насколько нам известно, Сталина – и остаться вместе с правительством в Берлине. Однако похоже, что, во всяком случае вначале, это решение рассматривалось как временное. По крайней мере, когда я прибыл 10 сентября в поезде фюрера, Йодль поручил мне провести рекогносцировку на предмет размещения полевой штаб-квартиры ОКВ на западе Центральной Германии, откуда можно будет руководить следующими этапами военных действий. Я хорошо помню, что среди полученных инструкций была одна, исходившая, вероятно, от самого Гитлера: выбрать участок вне досягаемости для дальнобойной артиллерии, но при этом как можно ближе к Западному фронту. Там же в непосредственной близости должны размещаться командные пункты генеральных штабов сухопутных и военно-воздушных сил.

Самое подходящее место для первой полевой штаб-квартиры нашел один офицер из отдела «Л». Оно находилось в предгорье хребта Таунус в районе Гессен – Наухайм, но только в конце 1944-го – начале 1945 года после более пяти лет войны ставка наконец обосновалась там. Казалось, старое фамильное поместье Зигенберг удовлетворяло всем требованиям: там был загородный дом и обширные сельскохозяйственные постройки. Владелец явно хотел его продать, поэтому под руководством Тодта, генерал-инспектора по строительным работам, сразу же начали перестройку и установку оборудования. Однако эти приготовления не удалось завершить в срок из-за наступления на Западе, которое Гитлер назначил на осень 1939 года. Поэтому в октябре отдел «Л» временно разместили в специальном позде, который при необходимости должен был следовать за поездом фюрера. Сначала это были три пассажирских вагона: два спальных и третий штабной, но во время войны он постепенно разросся до двух полноценных специальных поездов, находившихся в постоянной готовности для размещения личного состава и передвижения основных подразделений оперативного штаба.

Так получилось, что наступление на западе постоянно откладывалось из-за плохих погодных условий. Но тем временем военные помощники Гитлера, как им и полагалось на самом деле, начали все глубже и глубже вникать в организацию полевой штаб-квартиры. Вскоре выяснилось, что место, выбранное отделом «Л», во многом не соответствует личным пожеланиям Гитлера. Он, как оказалось, не хотел жить в загородном доме и не желал иметь под боком коровники и слышать лошадиное ржание и другие сельские шумы. Адъютанты сами стали рыскать вокруг и тут же начали обдумывать совершенно иной план. Вскоре кое-что подходящее было обнаружено в тылу за линией Зигфрида. Выбрали три похожие группы бункеров, один на севере близ Мюнстерейфеля, один в центре рядом с Ландштулем в Пфальце и один на юге в горах Шварцвальд, неподалеку от Книбиса. В середине февраля стало ясно, что оборудование для связи не будет готово до июня. Вслед за тем Гитлер решил наконец, что, «когда начнутся боевые действия», он отправится не в Зигенберг, а в Фельценнест (приют в горах) – кодовое название, которое тем временем присвоили лагерю у Мюнстерейфеля. Он уже отдал приказ ОКХ расположиться рядом, а теперь воспользовался случаем, чтобы настоять на этом, потому что сам выбрал для штаб-квартиры главнокомандующего сухопутными силами и начальника штаба с минимально необходимым персоналом соседний охотничий домик. Военно-воздушным силам позволили выбрать штаб-квартиры на свое усмотрение. Специальный поезд, известный под названием «Генрих», с Риббентропом, Ламмерсом и Гиммлером отогнали на западный берег Рейна.

Приказ о том, что ОКХ должно находиться в непосредственной близости от ставки фюрера, очевидно, содержал в себе более серьезный подтекст. Это ясно из того, что Кейтель решил передать этот приказ лично, надеясь, что требования Гитлера будут приняты с гневом. Неожиданно он не встретил никакого сопротивления. Понятно, что Гитлеру хотелось держать сухопутные войска в узде, но Гальдер, вероятно, думал, что географическая близость дает армии больше шансов оказывать решающее влияние на ход операций и ведение войны в целом и в то же время освобождает ее от опеки ОКВ. А вышло-то все по-другому!

Вопрос о создании полевой штаб-квартиры был окончательно решен, когда Йодль отдал распоряжение начальнику связи, чтобы группа бункеров под кодовым названием Фельценнест и соседняя группа Форстерей должны быть готовы к 11 марта 1940 года[37].

По возвращении с восточной границы Гитлер отправился на прежнее место в рейхсканцелярию в Берлине и покидал ее лишь иногда для поездок в Берхтесгаден и с рождественским визитом в ряд частей ваффен-СС[38] на Западном фронте. Во время этих поездок сопровождающим военным персоналом были его помощники; однако в спецпоезде у него вошло в привычку тесно работать с двумя высшими офицерами ОКВ, и такой порядок сохранился в Берлине. По его распоряжению на первом этаже старой рейхсканцелярии два кабинета отдали в распоряжение Кейтеля и Йодля; эти кабинеты примыкали к залу заседаний парламента, который использовался в качестве картографического кабинета и для инструктивных совещаний. Это означало, хотя едва ли оба генерала так представляли себе ситуацию, что отныне они вошли в состав домашнего воинства Гитлера, а также так называемого близкого окружения. Генерал Йодль, во всяком случае, завтракал обычно в компании, в которой можно было встретить множество «великих особ» Третьего рейха.

На первый взгляд может показаться, что «новый порядок» не имел существенного значения, но на самом деле он, безусловно, исходил из безошибочной природной способности Гитлера разобщать власть, и в очень большой степени это определило всю последующую «структуру» ставки со всеми ее трениями и разногласиями. Самое главное с точки зрения армии заключалось в том, что этот порядок открыл путь тем «безответственным закулисным влияниям», которым, как заявлял генерал Бек в ходе прошлых дискуссий по созданию ставки, «нет места в структуре командования и руководства во время войны». Весьма показательными были ежедневные доклады обстановки, по-прежнему устраиваемые Гитлером, как и во время Польской кампании. По сути дела, подавляющее большинство обсуждаемых вопросов касалось сухопутных войск, тем не менее представитель Генерального штаба сухопутных сил на них не присутствовал. Единственно, кто принимал в них участие, – так это представители «домашнего войска» – Кейтель, Йодль и помощники, а также обычно личный офицер связи Геринга генерал Боденшатц. Армейского же офицера связи исключили из этого круга, по наущению Йодля, за ненадобностью. Начальника отдела «Л» и его офицеров обычно не приглашали, даже если они только что вернулись с фронта или еще откуда-то, куда их отправляли по спецзаданию[39]. Незадолго до этого генерал Йодль пробился в основные докладчики. Он удачно подошел как по складу характера, так и по воспитанию для роли помощника Верховного главнокомандующего и таким способом поставил себя на один уровень со своим начальником, главкомом ОКВ, и зачастую действовал в обход него. Кейтель, видимо, смирился с тем, что не надо вообще ничего говорить, достаточно выражать горячую поддержку идеям Гитлера. Часть доклада по текущим событиям Йодль поручал двум штабным офицерам, назначенным ему в помощники. Помощники же Гитлера отныне ограничились ролью слушателей – тоже по указанию Йодля.

Доклады базировались большей частью на донесениях и разведывательных данных, за сбор которых отвечал отдел «Л», получавший их от трех видов вооруженных сил. Естественно, доклады касались в первую очередь событий и изменений обстановки на текущий день, и в них не затрагивались такие более отдаленные задачи, на которые при нормальном личном контакте с войсками обращают внимание командиры на любом уровне. Однако это не смущало ни Гитлера, ни генералов ОКВ, вечно крутившихся около него. Они спокойно продолжали разрабатывать свои идеи и выносить решения на абсолютно неверной основе и постоянно ставили главнокомандующего сухопутными войсками перед лицом заранее сложившихся замыслов, иногда даже уже свершившихся фактов.

Такой порядок порождал еще одну столь же серьезную опасность. Главком ОКВ и начальник штаба оперативного руководства ОКВ полностью подпали под влияние Гитлера и одновременно все больше и больше отдалялись от размышлений о вермахте в целом и своем родном виде вооруженных сил, а именно – о сухопутных войсках. И это люди, которые после ухода Бломберга мучительно боролись за объединенное командование вермахта; между тем ныне их действия стали главным фактором в разрушении его единства.

Источник разногласий находился внутри собственного штаба Йодля. Как только он вернулся в Берлин, я попросил о новом назначении. Хотя мы знали друг друга не больше, чем прежде, в ходе Польской кампании у меня усилилось впечатление, что нам не ужиться. Однако были и другие причины, по которым мне хотелось уйти. Во-первых, в то время, как большинство старших офицеров получали более ответственные посты, я понял, что меня понизили, как никогда. Само по себе это не было бы достаточно веской причиной в военное время, но на основании предшествующего опыта, видя, как рассматривает мою должность и как использует меня Йодль, я понял, что настоящей работы для меня, полковника Генерального штаба, рядом с Йодлем не будет. Поэтому я заявил, что новое назначение, возможно, устроит всех. Я мог упирать на то, что в конце сентября дал возможность большинству офицеров, назначенных в мой отдел, продвинуться по службе.

Генерал Йодль по своей привычке не дал мне определенного ответа, а мое отвращение к атмосфере, царящей в верховной ставке, тем временем росло по мере того, как все яснее становилось, что это за структура на самом деле. Йодль еще в 1938 году охарактеризовал положение ОКВ по отношению к Гитлеру, назвав его «действующим штабом» фюрера. Ныне, войдя в состав близкого окружения, он понимал под этим те подразделения отдела «Л», которые он обычно привлекал в помощь для повседневной штабной работы. В результате распад отдела, где на непостоянной основе служили лишь двенадцать – пятнадцать офицеров, продолжился, когда состоялся переезд на полевую штаб-квартиру. Сравним это с тем, что перед самой войной штат мирного времени одного только Генерального штаба сухопутных сил включал двенадцать отделов под началом пяти заместителей начальника штаба. Штат военного времени составлял около тысячи офицеров[40].

Но был и гораздо более глубокий тайный смысл в подобном толковании Йодлем названия «действующий штаб», и это стало решающим фактором во всех дальнейших усовершенствованиях методов работы в верховной ставке. Вопреки всем традициям Генерального штаба армии, Йодль по примеру Гитлера смотрел на офицеров своего штаба не как на коллег, которые имеют право быть самостоятельными в своих мыслях и решениях, вносить предложения и давать советы, а как на механизм для подготовки и издания приказов. Фон Лоссберг говорит в своей книге:

«Йодль по натуре был неразговорчив и не выдерживал длительных дискуссий. Он редко принимал чьи-либо советы. Он поручал своему штабу во главе с Варлимонтом ясно сформулированные задания; даже Варлимонт был в его глазах просто подчиненным, который не имел права действовать по своему усмотрению, на что обычно рассчитывают высшие офицеры штаба».

Но такой метод работы был не просто причудой Йодля; он полностью соответствовал концепции нового типа Генерального штаба, который Геринг пытался внедрить в люфтваффе весной 1939 года; в обоих случаях эта концепция исходила из принципа национал-социализма: безоговорочное послушание начальству и неоспоримый авторитет для подчиненных. Со стороны Йодля это было не что иное, как внедрение стиля работы Гитлера в сферу деятельности Генерального штаба; вместо хорошо испытанной в германской армии системы «постановки задач», рождался новый тип системы командования, заставляющий выполнять его волю посредством приказов, в которых прописано все до мельчайших деталей.

Природные склонности Йодля подкреплялись той дистанцией, которую, вопреки обычной практике, он установил между собой и своими подчиненными. Дистанцию физическую можно было бы измерить, например, в минутах езды, сначала в Берлине – от Бендлерштрассе до рейхсканцелярии, а затем в большинстве полевых штаб-квартир – от зоны 1 до зоны 2; можно было бы измерить ее и в часах, проведенных на борту самолета, как это бывало в 1940–1941 годах, когда Йодль проводил иногда по нескольку недель в гитлеровском логове в Берхтесгадене. Фактическое расстояние было не столь важно. Все дело в том, что по причине физической удаленности, а также потому, что Йодля это устраивало, у него все больше и больше входило в привычку самому составлять для Гитлера проекты директив, а отдел «Л» использовать только для необходимого согласования этих проектов с армией, флотом и военно-воздушными силами или, чаще всего, просто в качестве своей канцелярии[41]. По той же причине «нормальным каналом связи» с главнокомандованием отдельных видов вооруженных сил стали устные сообщения; этот канал шел в обход отдела «Л», получавшего лишь обрывочную информацию и, как правило, слишком поздно; канал начинался с Йодля и им же заканчивался, поскольку Йодль был единственным надежным источником информации о целях и замыслах Гитлера.

Другим следствием такого физического разобщения стало то, что младшим офицерам штаба было почти так же трудно встретиться с генералом Йодлем, как с самим Гитлером. С личной точки зрения большинство офицеров, включая меня, полностью оценили бесценное преимущество быть свободными от хождения на задних лапках перед Гитлером и иметь возможность работать в более здоровой атмосфере чисто военного штаба. Но с точки зрения формальной мы находились в изоляции и зачастую вне происходивших событий – факт, который в значительной степени препятствовал формированию единого оперативного штаба, столь желанного для Йодля.

Эти особенности работы штаба вызывали сожаление, но между начальником штаба оперативного руководства ОКВ и мной, как старшим офицером штаба, существовали более глубокие разногласия в сфере политики и ведения войны в целом. Слепая вера Йодля в Гитлера, выраженная в основном невоенным языком в панегириках в его дневнике, стала в конце концов полностью определять его взгляды и каждый его поступок, хотя он ни разу ни слова не сказал по этому поводу. 15 октября 1939 года, когда спор с армией относительно наступлении на Западе был в полном разгаре, он записывает в своем дневнике: «Даже если мы, возможно, и действуем на сто процентов вопреки доктрине Генерального штаба, мы выиграем эту войну, потому что у нас лучше армия, лучше вооружение, крепче нервы и решительное руководство, которое знает, к чему оно стремится». Я подобных иллюзий никогда не питал. В отношениях между двумя высшими офицерами штаба оперативного руководства не существовало фундамента в виде взаимного доверия, что позволило бы нам честно обсуждать и таким способом ликвидировать расхождения во взглядах по вопросам войны и мира или по общим направлениям ведения войны, не говоря уж о деликатной теме политики национал-социалистов как в социальном аспекте внутри Германии, так и в общем плане на оккупированных территориях. Осенью 1939 года я сделал еще две попытки повлиять на ход событий, но фактор времени и ограниченная свобода действий, предоставленная начальнику отдела в ОКВ, обрекли обе эти попытки на провал. Любыми средствами, официально и в частном порядке, я пытался уйти из ОКВ и вернуться в войска. Мне еще раз отказали на том основании, что в высшем Генеральном штабе не хватает офицеров; в конце концов осенью 1943 года Гитлер в письменной форме постановил, что на ключевых постах в личном составе штабов не должно быть впредь никаких изменений. Это касалось приблизительно двадцати офицеров ОКВ, ОКХ и ОКЛ, в основном в генеральском звании; им дали понять, что они должны довольствоваться тем, что служили в войсках в Первую мировую войну. Истинной причиной появления такого приказа Гитлера была, возможно, не просто все возрастающая «неприязнь к новым лицам», а боязнь покушения на его жизнь. Только после 20 июля 1944 года у этих офицеров появилась хоть какая-то надежда перейти на другую службу, если только перемена места не приводила их в госпиталь, военный трибунал или на виселицу. В известном упреке, что многие штабные офицеры высшего эшелона стали «штабными крысами», есть доля правды, но едва ли было бы справедливо отнести это к тем, о ком я здесь говорю.

В период между кампаниями в Польше и во Франции никакого прогресса в устранении неопределенности относительно положения ставки Верховного командования и ее обязанностей внутри структуры вермахта достигнуто не было; эти вопросы оставались так же далеки от решения, как и в предвоенные годы. Несомненно, генерал Йодль понимал, что его концепция ОКВ как гитлеровского военного «действующего штаба» полностью оправдана тем, что с начала войны диктатор посвящал большую часть своего времени военным делам, и это демонстрировал факт появления его теперь, как правило, в форме военного образца. Кроме того, всем было ясно видно, что теперь старшие офицеры ОКВ оказались максимально приближены к нему. С другой стороны, такое представление о «действующем штабе» только поощряло склонность Гитлера использовать его, даже в военное время, в качестве своей военной канцелярии, своего рода переговорной трубы, фактически машины, которая составляет проекты приказов и следит за их исполнением. Он считал, что имеет право отдавать приказы в военной сфере так же, как и во всех остальных. Возможно, наиболее яркой иллюстрацией этих странных отношений является то, что в дневниковых записях Йодля того периода едва ли найдешь хотя бы одну за те дни, когда Гитлер по каким-то причинам не появлялся на ежедневном инструктаже.

В этих условиях остальным офицерам штаба оперативного руководства ОКВ, которые не были столь явно зачарованы Верховным главнокомандующим и для которых я, как шеф отдела «Л», был самым старшим начальником, следовало осознать, что их прямой и самой неотложной задачей является укрепление организации и повышение статуса штаба ОКВ, для того чтобы он способен был удовлетворять возрастающим требованиям военного времени. Этого не произошло, и надо признать, что подобную несостоятельность нельзя сваливать ни на разногласия и трения внутри штаба, ни на продолжавшееся противостояние главнокомандований трех видов вооруженных сил. Оглядываясь назад, можно найти некое оправдание в том, что все последующие предложения по оздоровлению обстановки ни к чему не привели из-за абсолютно негативной позиции Йодля.

Таким образом, в период развертывания верховной ставки и думать забыли об организационных планах середины тридцатых годов, в которых зримо просматривалось создание настоящего, действенного Генерального штаба вермахта. Вместо этого обязанности высшего штаба вермахта, круг которых оставался неясным, возникали «на данный случай» без четкого руководства и контроля.

Яркой иллюстрацией к создавшейся ситуации стал упомянутый выше факт, что именно Гитлер, один и без посторонней помощи, принимал решение о начале наступления на западе и определял общие направления предстоявшей операции. Более того, весь последующий порядок действий не был тем, что называется «обычной работой военного штаба». Йодль довольно подробно изложил эту сторону вопроса в своих показаниях перед Международным военным трибуналом, сказав, что «главнокомандующий, в данном случае лично Гитлер, получал данные для выработки решения, карты, сведения о численности личного состава наших вооруженных сил и сил противника, а также разведданные о противнике». На самом деле порядок действий Гитлера был прямо противоположным. Его приказ о начале наступления на западе базировался в первую очередь на собственной интуитивной оценке противника и полностью игнорировал тот факт, что, как только военные действия выйдут за пределы Польши, его свобода действий в политических и военных вопросах будет ограничена. Что касается последующих его решений, в частности нападение на Россию, объявление войны Соединенным Штатам и, не менее важное, давление на Италию по поводу ее вступления в войну, то он буквально находился под гипнозом собственных представлений о политической ситуации и не брал в расчет военные последствия. Это было искаженное приложение классического принципа «дипломатия управляет стратегией». Он имел доступ к исчерпывающим статистическим данным по вооружению иностранных государств, их фортификационным сооружениям, численности личного состава флота и авиации; в общих чертах он был знаком с военной географией. Но все эти факторы суммировались в его голове так, что он принимал желаемое за действительное и, запрашивая затем конкретные военные данные и развединформацию, учитывал их лишь в той степени, в которой они подтверждали уже сформировавшуюся у него оценку. Все остальное, как правило, отбрасывалось и приписывалось «пораженческим настроениям Генерального штаба».

9 октября 1939 года Гитлер написал обширную памятную записку, полностью продукт его собственного творчества, где попытался оправдать свои планы и указания о начале наступательных действий на западе, против которых, как он знал, сильно возражала армия. Йодль заявил в Нюрнберге: «Она была продиктована самим фюрером слово в слово и написана за две ночи». На этом этапе работа штаба оперативного руководства ОКВ состояла в том, чтобы облечь планы и пожелания Гитлера в форму директивы, которая появилась в тот же день под № 6. В ней было восемь коротких параграфов, последний из которых гласил: «Я требую, чтобы главнокомандующие в кратчайший срок представили мне [Гитлеру] свои подробные планы, основывающиеся на данной директиве, и постоянно информировали меня о ходе дел через ОКВ».

Такая формулировка стала обычной для последующих аналогичных директив. Тот, кто несведущ в военных делах, вряд ли заметит, что за ней скрывается одно важное обстоятельство. Разработать реальный план расстановки сил и план военных действий на первом этапе, то есть фактически боевой приказ, должен был именно Генеральный штаб армии, тогда как другие виды вооруженных сил, в частности ВВС, должны были определиться с основными направлениями для собственных детальных планов действий. Штаб оперативного руководства ОКВ не в состоянии был планировать операции. До осени 1944 года не найти ни одного примера, когда бы он этим занимался, хотя, как ни странно, генерал Йодль в показаниях Нюрнбергскому трибуналу заявлял обратное; вероятно, он не упускал из виду военных историков[42]. Подготовительные этапы кампании на западе можно подробно проанализировать на основе выборочных документальных свидетельств. Они достаточно ясно показывают, что генеральные направления так называемой операции начали всплывать только тогда, когда вышел оперативный приказ для сухопутных сил, а директива ОКВ представляла собой не более чем общие указания. Доказательства этому можно найти в фактах, приводимых ниже.

21 октября Кейтель представил Гитлеру «Цели сухопутных сил в операции «Желтый план» (наступление на западе). За два дня до этого они поступили в ОКВ через отдел «Л» из Генерального штаба сухопутных войск в виде проекта оперативного приказа. (В данном случае главнокомандующий сухопутными силами оставил за начальником штаба ОКВ право представить доклад по «сугубо армейским делам»; такого не случалось прежде и больше ни разу не повторилось.) Таким способом он выразил несогласие с основной директивой, уже разосланной Гитлером.

Йодль сам подготовил схематическую карту, отражавшую расстановку сил, включая и ВВС; но она была согласована между штабами армии и ВВС без какого бы то ни было участия ОКВ. Гитлер внес свои замечания и добавил несколько дополнительных требований[43]. На следующий день Кейтель и Йодль выехали вместе в Цоссен, чтобы проинформировать Гальдера о замечаниях и дополнительных требованиях Гитлера[44].

После дальнейших длительных дебатов Гитлера со старшими офицерами ОКВ, с одной стороны, и главнокомандующим сухопутными силами и его начальником штаба – с другой – 29 октября вышел обновленный оперативный приказ для сухопутных войск.

Он был заверен подписью как приказ по вермахту директивой № 8 по ведению войны, разосланной ОКВ 20 ноября 1939 года. В нее вошли дополнительные пункты, которые потребовал включить Гитлер[45].

Аналогичную процедуру прошли оперативный приказ по сухопутным войскам № 3 от 30 января 1940 года и, наконец, приказ № 4 от 24 февраля 1940 года, по которому в мае в конце концов это нападение и состоялось. Стоит отметить, что Гитлер принимал активное участие в переделке собственного первоначального плана в тот, что привел в итоге к успеху Французской кампании, – так называемый план Манштейна. Однако Йодль выступал против него до самого последнего момента. Поэтому единственным вкладом ОКВ в разработку плана боевых действий на западе были дискуссии, которые велись практически ежедневно между Гитлером, Кейтелем и Йодлем. Результаты этих дискуссий передавали всем заинтересованным службам, когда устно, когда письменно, либо сами эти генералы, либо по их указанию офицеры отдела «Л». Такой порядок существовал и в отношении так называемых «спецопераций», планы которых рождались в неуемном мозгу Гитлера в огромном количестве и в разнообразных формах; это могли быть внезапные удары штурмовых подразделений саперов на планерах и небольших парашютных подразделений с целью захвата важных мостов и фортификационных сооружений на границе в начале наступательных действий на западе, с тем чтобы главные передвижения войск происходили быстро и гладко. Штаб оперативного руководства ОКВ был также «официальным каналом», по которому прошли в течение двух месяцев, начиная с 7 ноября 1939 года с интервалами от двух до семи дней, один за другим тринадцать приказов, в которых то назначалась, то откладывалась дата начала наступления. И наконец, было еще несколько инструкций – творения в определенной степени более чем оригинальные для ОКВ: например, «Общие инструкции по введению в заблуждение противника относительно наших намерений, а также «график», датированный 20 февраля 1940 года, где, как и прежде, были перечислены решения, которые должен принять Гитлер в соответствии с теми планами и целями, которые уже им одобрены, с указанием самого крайнего срока, в зависимости от фактора времени, объекта и возможностей введения в заблуждение.

На долю ОКВ выпал также ряд ответственных заданий, главным образом организационных. Они состояли в основном из подключения всех людских и материальных ресурсов рейха с целью заткнуть многочисленные бреши в снабжении и собрать необходимые запасы для обеспечения фронта. Надо было также разработать вместе с компетентными органами рейха и систематизировать основные принципы управления на оккупированных территориях. Этим занимались в первую очередь две рабочие группы отдела «Л» (организационная и административная). Одновременно Йодль использовал два других отдела штаба для выполнения множества заданий, таких, как организация связи для верховной ставки и подготовка для ведения пропаганды в ходе наступления.

Кроме дел, непосредственно связанных с наступлением на западе, ОКВ занималось также подготовкой директив по ведению боевых действий против торговых судов противника на море; эти директивы основывались исключительно на планах и предложениях ОКМ и ОКЛ. Усилия ОКВ были направлены главным образом на то, чтобы обеспечить эффективное сосредоточение ограниченных средств обоих видов вооруженных сил для поражения самых важных целей; однако эти усилия, как правило, никогда не шли вразрез ни с одним особым требованием ВВС и их главнокомандующего Геринга.

В этот период развертывания ставки все силы штаба оперативного руководства уходили на придание формы и выразительности пожеланиям Гитлера по поводу предстоящего наступления на западе. В результате штаб не мог заглядывать в военно-политическое и стратегическое будущее или анализировать вероятное развитие военных действий в перспективе и, таким образом, выработать основу «военного плана» хотя бы на потом. Это подтверждается тем фактом, что мы почти полностью упустили из виду Средиземноморский театр военных действий, и, когда кампания на западе уже через шесть недель подошла к успешному завершению, у верховной ставки не было планов дальнейших операций, и никакая подготовительная работа к ним не велась. Видя, как развиваются военные действия, и имея соответствующее указание начальника штаба оперативного руководства, высший штаб вермахта получил бы великолепную возможность вернуться к тем задачам, для которых он был задуман. Это позволило бы ему чего-то добиться и, соответственно, упрочило бы его положение; с военной точки зрения это составило бы весьма желательный противовес длительному использованию штаба не по назначению, а в качестве канцелярии Верховного главнокомандующего и, возможно, даже позволило бы ему оказывать определенное влияние на спорные решения фюрера; укрепилось бы и положение штаба по отношению к главнокомандованию трех видов вооруженных сил. А в действительности вышло так, что в результате постоянного вмешательства Гитлера в военные приготовления, а позднее в проведение боевых действий он продолжал терять всякое уважение. Наконец, если бы штаб использовали именно таким образом, то генерал Йодль неизбежно оказался бы в тесном контакте с начальниками штабов трех видов вооруженных сил, что в ходе войны полностью игнорировалось или, во всяком случае, не стало принятой нормой.

У противной стороны были руководящие органы, которые полностью доказали свою состоятельность: Комитет начальников штабов в Англии, Объединенный штаб вооруженных сил в Соединенных Штатах и Объединенный комитет начальников штабов обоих этих государств. Начальники штабов в Англии и главнокомандующие отдельными видами вооруженных сил в США встречались почти ежедневно и намечали главные направления стратегии во всех ее аспектах. Черчилль был таким же Верховным главнокомандующим, как и Гитлер, тем не менее при расхождении взглядов оценки и решения начальников штабов, как правило, имели преимущественную силу. Фактически рекомендация британских начальников штабов и американского объединенного штаба являлась решающим фактором в стратегии союзников. В Германии на аналогичном уровне командования существовал губительный вакуум.

Когда вспоминаешь все это, такая недальновидность кажется просто непостижимой. При сложившихся обстоятельствах штаб оперативного руководства, конечно, оказался не в лучшем, чем прежде, положении, чтобы выполнять более важную работу, не имея на то согласия или приказа Гитлера. Во-первых, имевшиеся в распоряжении отдела «Л» людские и материальные ресурсы были до сих пор строго ограничены, и он мало что мог сделать, кроме как высказать свое мнение; во-вторых, при существовавшей антипатии к ОКВ добровольного сотрудничества со стороны штабов отдельных видов вооруженных сил ждать не приходилось. Фактически Гитлер ничего не сделал для того, чтобы начать планирование. Более того, ряд намеков с его стороны, которые могли послужить, по крайней мере, отправными точками, просто игнорировались и зачастую даже не доходили до ушей начальника отдела «Л» или его подчиненных. Примерами могут служить некоторые высказывания Гитлера в его памятной записке от 9 октября 1939 года; в ней он отмечает, что победа над Францией откроет для нас огромные пространства Атлантического побережья, в результате чего можно будет довести эту войну до конца путем «массированного использования люфтваффе против сердца британского сопротивления». Эта идея была конкретизирована в нескольких вышедших зимой 1939/40 года директивах ОКВ относительно подготовительных мер по «захвату Англии»; однако в них не было тщательно проанализировано, какова вероятность успеха этой стратегии, вопрос вполне уместный ввиду нашей полнейшей неопытности в «стратегической войне в воздухе» и нехватки субмарин.

К тому же в течение этих месяцев в верховной ставке не помышляли о возможности вторжения на Британские острова. Йодль не предпринимал на этот счет никаких действий, хотя записи в его дневнике свидетельствуют, что еще в ноябре 1939 года он, но не его штаб, знал, что штаб ВМС изучает этот вопрос, а в начале декабря – что тем же занимается Генеральный штаб армии. Даже в мае и затем в июне 1940 года (здесь мы ненадолго забегаем вперед), когда главнокомандующий ВМФ докладывал Гитлеру результаты исследований, проведенных его штабом, Йодль не делал ничего, видимо, потому, что Гитлер в то время не проявил никакого интереса. Нередко звучала критика, что старшие офицеры, включая и самого Гитлера, находились в плену своих воспоминаний о Первой мировой войне и поэтому не рассчитывали на такой потрясающий успех наступления на западе. Возможно, так и было осенью 1939 года, но этого явно не было в начале 1940-го.

Что касается Италии, то весной 1940-го Верховный главнокомандующий много размышлял над тем, как заставить своего союзника по хваленому «Стальному пакту» послать двадцать – тридцать дивизий, чтобы атаковать линию Мажино с германской территории в направлении плато Лангр. Эта идея была предметом детальных исследований Генерального штаба армии. С другой стороны, как уже говорилось, никакие более серьезные стратегические проблемы, вытекающие из этого союза, не рассматривались. Например, проблемы и перспективы войны на Средиземном море при ведении ее во взаимодействии с Италией или своими силами. Правда, какое-то время военные стратеги занимались разработкой превентивных мер против угрозы, которую французская армия Вейгана в Сирии явно замышляла создать в районе Салоник и румынских нефтяных промыслов. То, что в отношении Средиземноморского региона ничего больше не делалось, наверняка объясняется тем, что Гитлер уже решил полностью оставить его итальянцам; к тому же Муссолини был того же мнения, а Генеральный штаб в Риме даже еще больше настаивал на этом.

Последний, но не менее важный, Восточный фронт должен был стать темой стратегических исследований самое позднее к весне 1940 года. Во время беседы в рейхсканцелярии 27 марта 1940 года Гитлер упомянул, что он «держит ситуацию на востоке под самым пристальным наблюдением». При этом присутствовали и Йодль, и начальник Генерального штаба армии; то, что это не явилось для обоих предупреждением о грядущих стратегических проблемах, более простительно Гальдеру, чем Йодлю. Хотя там было много такого, что указывало на возможные неприятности в будущем, например позиция России относительно демаркационной линии в Польше и нерешительность Гитлера относительно договора о военных поставках в Советскую Россию. Этого было вполне достаточно, чтобы побудить здравомыслящее военное командование, по крайней мере, начать исследования по данной проблеме, если не отправить войскам предупреждение в самой категорической форме.

В итоге следует признать, что штаб ОКВ очень плохо использовал время, имевшееся на создание высшей ставки (то есть до весны 1940 года), для того чтобы подготовить вермахт к возросшим требованиям, которые предъявляло к нему последующее ведение боевых действий. Это оказалось тем более серьезно, поскольку не было теперь фон Мольтке или фон Шлиффена, а следовательно, не велись и исследования, как в Генштабе мирного времени, просчитывавшие действия на шаг вперед непосредственной задачи обороны страны. Вместо этого штаб оперативного руководства ОКВ занимался в первую очередь «специальными операциями» Гитлера; у него появилась тенденция брать на себя ответственность Генерального штаба армии за подготовку и проведение операций или, как вскоре показал случай с Норвегией и Данией, даже совсем вытеснять армию и взваливать на себя ее работу. Это означало, что штаб отвлекли от его прямых обязанностей, и он оказался абсолютно не в состоянии шире изучать последствия происходящего.

С конца осени 1938 года почти не было заметных сложностей в отношениях между ОКВ и отдельными видами вооруженных сил или – что самое главное – между ОКВ и ОКХ. Однако они сразу же возникли вновь 27 сентября 1939 года, когда Гитлер отдал приказ о наступлении на западе. Проблема армии была в том, чтобы не просто противодействовать «вмешательству ОКВ в оперативные дела», которое крайне возмущало и примеров которого было так много в недавних действиях Йодля. Теперь Гитлер принял решение вообще без участия армии и, как показано выше, включил в свое решение выбранные им самим генеральные направления операций; он утверждал не только «когда», но и «как». По сути, это могло означать ни больше ни меньше как то, что отныне Верховный главнокомандующий намеревался взять все командование сухопутными войсками на себя. Если у него действительно было такое намерение, он должен был одновременно взять на себя ОКХ или Генеральный штаб армии, как самую эффективную командную структуру в вермахте, и отстранить от этих дел ОКВ; это было бы, по крайней мере, оригинальным способом решения проблемы высшего командного органа; Генштаб стал бы наилучшим ядром для формирования верховной ставки, и это обеспечило бы ему то положение, которого он заслуживал. Процесс присвоения Гитлером прерогатив армии был прямо противоположным. Все, что его интересовало, – это утвердить свои позиции в военной да и во всех остальных сферах как единственного человека, обладающего командной властью; он не нуждался в надежном совете специалиста, так как этот совет, по крайней мере со стороны армии, мог подразумевать несогласие или предостережения, как это случалось в прошлом и наверняка повторялось бы в будущем. Вместо этого он постановил, что будет обладать «неоспоримой властью сверху донизу». Он решил, что в ходе предстоящей кампании главнокомандующий сухопутными войсками должен находиться рядом с местом расположения верховной ставки и в сопровождении только своего начальника штаба и ограниченного личного состава; истинным мотивом Гитлера было быстро и бесповоротно сосредоточить власть в собственных руках, опустить Генеральный штаб армии до уровня аппарата, исполняющего его решения и приказы, как штаб оперативного руководства ОКВ, но вместе с тем извлечь максимальную практическую выгоду из его командной структуры. Он понимал, что заменить ее не может, и признавал ее эффективность. Так осенью 1939 года сухопутная армия оказалась именно в той ситуации, против которой предостерегал генерал-полковник Фрич во времена давних споров о структуре высшего командования. «Невозможно ждать от главнокомандующего, что он выиграет сражение, – сказал Фрич, – если он действует по плану, с которым не согласен». В итоге принцип взаимоотношений между Верховным главнокомандующим и Генеральным штабом армии оказался таким, какой часто описывал Гитлер, приводя пример НКО и его отдел из восьми человек.

Генералы Кейтель и Йодль не принимали участия в подготовке решения Верховного главнокомандующего о начале наступательных действий на западе. Однако и в этом случае они твердо поддерживали его и поэтому опять оказались в состоянии конфликта с армией, как и во времена Судетского кризиса. То же, хотя и не в столь резкой форме, происходило и с их штабом. Сам Кейтель не без опасений относился к намерениям и действиям Гитлера, но при сложившихся обстоятельствах он проявлял максимум энергии, занимаясь посредничеством, конечно в одностороннем порядке, и старался примирить командование армии с требованиями диктатора с помощью красивых слов и потока заверений. Что касается Йодля, то он явно рассматривал происходящее как важный шаг вперед в осуществлении своего давнишнего желания поставить армейский штаб на место. Он не терял времени даром, стараясь закрепить дальнейшее разграничение обязанностей, но при этом, не колеблясь ни секунды, всячески использовал тот трамплин, который предоставил ему в тот момент Гитлер, и хватался за любую возможность втиснуться в командную цепочку сухопутных сил. Отныне двери для «безответственного закулисного влияния», о котором предупреждал Бек, оказались широко распахнутыми.

Главнокомандующий сухопутными войсками вместе со своим начальником штаба, разумеется, не уступали без борьбы требованиям Верховного главнокомандующего. Они могли бы заметить, что находятся на развилке двух дорог, ведущих в прямо противоположных направлениях: первое – это идеология, корнями уходящая в диктатуру национал-социалистического движения, вера в то, что можно подчинить германский народ, а на самом деле весь мир своей воле; второе базировалось на прусско-германской традиции понимания военного долга – не побояться даже военного переворота, если он поможет спасти нацию от катастрофы. Но в разгар осеннего кризиса 1938 года Браухич всего лишь, «хлопнув дверью», указал начальнику штаба ОКВ, в чем состоит его обязанность; так что теперь, несмотря на все крепкие слова в прошлом, он не мог заставить себя лично выступить против решения Гитлера о начале наступления на западе. Естественно, это еще больше ослабило право армии на решающий голос в военном планировании, и прямым следствием этого стало то, что армии пришлось составлять свои планы операций в соответствии с концепцией Гитлера и вопреки собственным убеждениям.

При таких обстоятельствах сухопутная армия ограничилась «пассивным сопротивлением», но вместе с новыми заявлениями Гальдера, требующего, по словам Йодля, предоставить ему «полную свободу действий»[46], это только укрепило Гитлера в его решении. Наконец, 5 ноября 1939 года (первый контрольный срок выхода приказа в окончательном виде) главнокомандующий сухопутными войсками, при единодушной поддержке старших командиров с Западного фронта, открыто выступил против начала наступления, а следовательно, против военного плана в целом. Но к тому времени все уже зашло так далеко, что Гитлер просто закончил совещание кратким приказом, не допускавшим никаких возражений. Была еще одна, в какой-то степени похожая, драматическая сцена 23 ноября, когда Гитлер вызвал всех армейских генералов и в присутствии равных по званию представителей двух других видов вооруженных сил упрекал их в трусости и выставлял как скептиков, которые вечно хватают его за рукав. Браухич тут же попросил об отставке, но это не произвело впечатления. Тем не менее с конца этого года создалось впечатление, что армия все больше и больше готова согласиться с идеями Гитлера, и, соответственно, напряженность на какое-то время ослабла. Истинной причиной этого, несомненно, стали более реальные шансы на успех, когда наступление отложили до весны 1940 года. Но это никак не повлияло на тот факт, что баланс власти между Гитлером и ОКВ с одной стороны и сухопутными силами – с другой сильно покачнулся не в сторону армии; позднее это ужасным образом подтвердилось.

Острые разногласия между ОКВ и ОКХ, вновь вспыхнувшие в период организации верховной ставки, возникли из-за разных точек зрения относительно Гитлера и его стратегии. Здесь еще раз следует подчеркнуть, что, вопреки широко распространенному во время войны мнению, существовавшему как в Германии, так и среди союзников, было бы неправильно и несправедливо полагать, что в этот конфликт оказались вовлечены все офицеры ОКВ и сухопутных войск. Как показано выше, раскол произошел именно в ОКВ, и, по крайней мере, начальники двух его отделов, адмирал Канарис и генерал Томас, вместе с большинством своих офицеров выступили на стороне армии. И наоборот, несколько преемников Гальдера на посту начальника штаба сухопутных войск явно были полны решимости, во всяком случае какое-то время, не дать себя обойти в ревностном служении Гитлеру и преданности его руководству. В 1942-м и 1944 годах генералы Зейцлер и Гудериан призывали Генеральный штаб армии представить доказательство их веры в национал-социалистическую доктрину, чего даже Йодль никогда не допускал в отношении своего штаба.

В этой связи генерал-полковник фон Рейхенау, которого во многом недооценили, представлял собой выдающийся пример человека, сохранившего интеллектуальную независимость. Никто не сомневался, что поначалу он был полностью готов примириться с национал-социализмом, и в период кризиса в январе – феврале 1938 года Гитлер оказал мощное давление, чтобы Рейхенау назначили преемником генерал-полковника фон Фрича. Однако даже Кейтель с Йодлем выступали против этого, считая, что такое решение окажется неприемлемым для большинства старших офицеров[47]. Еще накануне Польской кампании Рейхенау выражал серьезные сомнения по поводу гитлеровской военной политики, а осенью 1939 года наконец открыто выступил против идеи развязывания войны путем наступательных действий на западе[48]. Два года спустя ситуация оказалась полностью противоположной, и в декабре 1941 года Гитлер отверг его назначение на место Браухича, заявив, что «этот человек для меня слишком политизирован, а без кота мышам раздолье»[49].

В течение этих месяцев ОКМ и ОКЛ не претендовали на право решающего голоса в стратегических вопросах, во всяком случае в том, что касалось Западного фронта. 1 февраля 1940 года, а затем, в более подробной форме, 6 февраля[50]начальник штаба люфтваффе внес предложение оккупировать Голландию и Норвегию, создать на их территории базы для ведения воздушной войны против Англии, считая это единственным способом решительно положить конец войне, заручиться нейтралитетом Бельгии на время военных действий и занять оборону на линии Зигфрида для защиты от Франции. Это предложение не рассматривалось серьезно ни тогда, ни позднее. Вопросы, касавшиеся подготовки и руководства операциями, как правило, были полностью армейским делом, но главнокомандующие ОКМ и ОКЛ, во всяком случае, знали из своего предвоенного опыта, как не поддаться влиянию и давлению Гитлера или как сделать все по-своему, если возникнут разногласия. Гитлер с большим уважением относился к Герингу и Редеру, а это значило, что Йодль, который, естественно, не имел опыта в морских и воздушных делах, вел себя с ними очень осмотрительно. В отличие от сухопутных войск ОКМ и ОКЛ благодаря своей специфике и личным качествам своих главнокомандующих могли в значительной степени сохранять самостоятельность. Что касается флота, то, за исключением отдельных случаев, так продолжалось всю войну. Для ОКЛ трудности начались позднее, когда постоянные потери личного состава и неэффективное руководство Геринга потребовали личного вмешательства Гитлера.

До последнего этапа войны переписка между ОКМ и ОКЛ с одной стороны и Гитлером или ОКВ – с другой велась со всеми знаками уважения к их главнокомандующим, это касалось и формы посланий, и самой процедуры. Лишь изредка главнокомандующие должны были делать устные доклады по вопросам, касающимся их видов вооруженных сил, и они ухитрялись по-прежнему сохранять независимость, держась в стороне от военных чинов из окружения Гитлера, обязательно толпившихся вокруг армейских командиров, как только те появлялись в рейхсканцелярии. Редер оставил записи своих бесед с Гитлером, на которых присутствовали обычно один-два человека из его штаба, а то и никто. Когда входил Геринг, все двери закрывались, и на обычные короткие совещания-инструктажи он мог приходить и уходить когда вздумается. В очень редких случаях его мнение как-то явно и определенно влияло на стратегические решения, но есть множество свидетельств тому, что неофициальные отношения этой великой пары Третьего рейха привели к ряду катастрофических последствий. Если нужно было, Геринг шел в обход Йодля и посылал своего начальника штаба прямо к Гитлеру. Порядок, выбранный главнокомандующими ОКМ и ОКЛ, наносил вред еще и тем, что зачастую даже Йодль оставался в неведении относительно принятых Гитлером решений[51].

Но по отношению к сухопутным войскам даже форма приказов, используемая Гитлером и командой его генералов, казалось, намеренно была такой, чтобы демонстрировать полное пренебрежение к прерогативам их главнокомандующего; тот факт, что армия являлась решающим фактором в общей стратегии, не может быть единственным объяснением такого отношения.

Главнокомандующий и начальник Генерального штаба армии, как правило, появлялись у Гитлера лично, только когда их специально вызывали, и за те месяцы, когда формировалась ставка, такие случаи можно пересчитать по пальцам. До декабря 1939 года армейского представителя не было даже на совещаниях по метеоусловиям, на которых Гитлер принимал решения о начале или отсрочке наступления[52]. Такая скрытность в отношениях с армией появилась со времен занятой Гальдером позиции во время Польской кампании; едва ли стоит ей удивляться, учитывая полную противоположность методов Гитлера «цоссенскому складу ума»[53]. Браухич на всех своих прежних высоких постах демонстрировал выдающиеся способности и пользовался большим уважением, но общение с Гитлером, видимо, действовало на него физически, зачастую он выглядел просто парализованным. Гальдер был полностью единодушен со своим главнокомандующим, но явно менее чувствителен к окружающему и чувствовал себя уверенно, потому что в любом споре он был на голову выше всех советников Гитлера и благодаря совершенному владению предметом и неизменной ясности мысли всегда мог отмести любые возражения. Но когда, как упоминалось выше, Кейтелю поручили представить Гитлеру первый боевой приказ сухопутным войскам о начале наступления на западе, стало ясно, что, для того чтобы защитить интересы армии, пассивного сопротивления недостаточно.

Еще одним следствием постоянной напряженности в отношениях между ОКВ и сухопутными войсками было то, что устное общение с ОКХ Кейтель и Йодль вели не на своем уровне; Кейтель общался с Гальдером, а Йодль – с начальником оперативного отдела, в то время полковником фон Грейффенбергом. Именно Грейффенберга или начальника разведки подполковника Хойзингера Йодль обычно вызывал в канцелярию, когда надо было передать или, скорее, довести до сведения ОКХ новые «идеи» Гитлера[54]; так происходило даже в тех случаях, когда эти «идеи» грозили серьезными последствиями. Внешне Йодль всегда проявлял к Гальдеру все принятые в армии знаки уважения, тем не менее его дневник показывает, что в течение этих восьми или девяти месяцев он только однажды имел с ним продолжительную беседу. Так же и с главным подчиненным Гальдера генералом фон Штюльпнагелем Йодль совещался всего один раз, и это случилось после того, как Кейтель с Гальдером договорились об укреплении сотрудничества[55].

Таким образом, люди, которым это действительно было нужно, встречались недостаточно часто. Кроме того, точно так же, как и накануне вторжения в Австрию весной 1938 года, рейхсканцелярия имела обыкновение идти в обход главы ОКХ и общаться с отдельными генералами, которые по тем или иным причинам оказывались в данный момент в фаворе. Например, Гитлер обсуждал с генералом Бушем, в то время командующим 16-й армией, свой первоначальный план создания специального войскового соединения для прорыва в Арденнах; Кейтель тоже вызывал к себе генерала Гудериана по тому же поводу[56]. В этой связи интересно, что только 17 февраля 1940 года генерал фон Манштейн представил Гитлеру «после завтрака свои соображения по поводу операций группы армий «А»[57]. Другими словами, то был благоприятный случай, чтобы сделать первый реальный шаг к подготовке нового плана наступления на западе, который был успешно осуществлен в мае 1940-го. Генерал фон Манштейн не пользовался особой благосклонностью Гитлера, хотя это неправда, что он смог получить аудиенцию у Гитлера только путем хитростей со стороны адъютантов фюрера. Он был одним из вновь назначенных корпусных командиров, в отношении которых действовал приказ являться на доклад к Гитлеру, когда они находятся в Берлине.

Через несколько месяцев Йодль зашел уже столь далеко, что посчитал себя вправе предлагать нужные кандидатуры на высшие командные должности в армии[58], но это, разумеется, имело место в период подготовки оккупации Дании и Норвегии, когда вмешательство ОКВ в дела армии стало нормой.

Со временем большинство важных письменных сообщений, разосланных в течение этого периода и позднее верховной ставкой, так называемые директивы ОКВ, разделились на две категории. В первую входили в основном документы стратегического характера, такие, как Директива № 6, в которой Гитлер обнародовал свои решения в широком смысле как основные направления будущей стратегии. Во вторую категорию попали документы, подобные Директиве № 8, где речь шла об исходных операциях предстоящей кампании или о последующих ее этапах, когда ближайшие цели уже будут достигнуты; это было явное посягательство на прерогативы Генерального штаба армии и фактически передача ОКВ командования вооруженными силами. В каждом случае Йодль либо набрасывал текст сам в соответствии с подробными указаниями Гитлера, либо, как обычно бывало, передавал исходные данные для подготовки документа в конспективной форме в отдел «Л».

Такой же порядок был принят в отношении специальных инструкций ОКВ, касающихся отдельных операций. Их подготовка вызывала определенные трудности; политическое содержание таких документов определял лично Гитлер; однако в них было много других пунктов, например закрытие границ, отключение коммуникаций, курс валют и т. д., по которым надо было договариваться с гражданскими властями, но которыми по соображениям секретности нельзя было заниматься заранее.

Труднее стало справляться с огромным количеством бумажной работы, объем которой рос по мере расширения масштабов военных действий. Причина заключалась в том, что если нельзя было воспользоваться подписью или авторитетом Гитлера в каждом конкретном случае, то с ОКВ так же мало считались, как и прежде[59].

С военной точки зрения в период между военными кампаниями в Польше и во Франции Германия оставалась в одиночестве. Италия, единственный союзник, заслуживавший внимания, с началом войны отказалась от своих обязательств и продолжала занимать двусмысленную позицию страны, «не находящейся в состоянии войны». Гитлер был сильно разочарован, но, видимо, не осознавал, что в этом частично была и его вина. В январе 1940 года диктатор на время смирился с оценкой, прозвучавшей в докладе отдела «Л» по результатам исследования, проведенного по просьбе Йодля. В докладе говорилось, что Германия не может рассчитывать на серьезные выгоды от участия Италии в этой войне, главным образом, ввиду ее, предположительно, огромных потребностей в военном имуществе. Примерно в это время Гитлер велел собравшимся у него главнокомандующим «распространить ложную информацию» и назвал, видимо, среди тех, кому эта информация предназначалась, генерала Марраса, итальянского военного атташе в Берлине. Все это не очень стимулировало ОКВ заглядывать вперед и разрабатывать основы союзнической стратегии с Италией, как не давало и исходной базы для подобной работы. Ситуация в значительной степени изменилась 19 марта, когда Гитлер «вернулся сияющий и чрезвычайно удовлетворенный встречей с дуче, который теперь, кажется, готов к вступлению в войну в ближайшее время»[60]. Однако единственным документом, послужившим основой для предложений по взаимодействию, была карта расстановки сил, которую Гитлер взял с собой на первую встречу с Муссолини и которая, как всегда и на более поздних этапах, содержала много преувеличенных цифр с целью ввести в заблуждение и союзников, и противника[61]. Было всего 157 с половиной дивизий, способных начать боевые действия, но карта показывала 200 соединений германской армии, цифра эта получилась, главным образом, за счет включения ста тысяч человек из армейского пополнения. Поэтому с германской стороны первоначальный энтузиазм неестественно быстро уступил место разочарованию, и с большими сомнениями штаб приступил к разработке главных целей единой стратегии, чтобы было о чем говорить на совещаниях по стратегическим вопросам, когда оба штаба союзников встретятся, чтобы ближе «войти в контакт». Такой настрой хорошо иллюстрирует одна запись в дневнике Йодля, сделанная им несколько дней спустя:

«Рассказал фюреру, как мы предполагаем вести предстоящие обсуждения с итальянским Генеральным штабом. Сначала запросить через военного атташе в Риме, как они думают, чем могут нам помочь. Затем перейти к обсуждению возможности операции по форсированию Верхнего Рейна. Никаких штабных переговоров, пока мы не выложим наши карты»[62].

Вскоре стало ясно, что итальянское военное руководство по-прежнему полностью против вступления своей страны в войну и, соответственно, еще меньше, чем мы думали, склонно начинать более тесное взаимодействие. Меморандум маршала Бадольо, в то время начальника штаба Верховного командования, от 4 апреля 1940 года содержал следующее: «Не должно быть обязывающих отношений с германским Генеральным штабом; они цепкие и властные по натуре и стремятся подчинить Италию собственным целям и воле». 11 апреля 1940 года генерал Грациани, тогда начальник Генерального штаба сухопутных войск, писал: «Контакты с Берлином следует ограничить общим обменом мнениями». Посему едва ли удивительно то, что никто не подумал о подготовке к созданию такого типа штаба, которому обе стороны поручили бы разработку стратегии совместных военных действий.

Такое положение сохранялось весь период, в течение которого державы оси проводили общую стратегическую линию. Оно возникло главным образом от недоверия (не без оснований) Гитлера к окружению Муссолини и потому нежелания раскрывать им свои планы заранее. Итальянцы со своей стороны начинали с «параллельной стратегии», но постепенно вынуждены были более или менее увязывать свои планы с планами Германии. Гитлер отказался надавить на них сильнее, чтобы «не вызвать раздражения у дуче и не нанести таким образом урон самому ценному связующему звену в оси – взаимному доверию между двумя главами государств». Последующие события показали, что, скорее всего, истинной причиной позиции фюрера было желание сохранить авторитет Муссолини, поскольку тот был реальным сторонником «политики оси» в Италии и должен был привлечь на свою сторону народ, вооруженные силы и, что не менее важно, королевскую семью.

В январе 1942 года были созданы военные комиссии в рамках трехстороннего договора между Италией, Японией и Германией. Этим органам, несмотря на то что они могли бы в какой-то степени претендовать на роль союзного командования на уровне объединенного комитета начальников штабов, никогда не разрешалось делать то, для чего они были предназначены, во всяком случае, Гитлер этого не позволял. В качестве германских представителей в эти комиссии выбирались люди, которые не знали в подробностях наших планов, и им было строжайше запрещено касаться каких-либо стратегических вопросов, которые следовало держать в секрете от противника. В результате не было никакого смысла в существовании этих органов.

Вместо создания объединенного штаба, занимающегося, как полагается, перспективным планированием, Гитлер сосредоточил всю союзническую работу преимущественно в своих руках. Бывали нерегулярные встречи с ведущими государственными деятелями, осуществлялся несистематический обмен посланиями, о которых мы будем говорить позже. Таковы были его основные методы осуществления союзнической стратегии на протяжении всей войны. Военных, военно-морских и военно-воздушных атташе в столицах союзных нам государств повысили до уровня «офицеров связи высшего уровня», но их снабжали лишь той информацией, которая позволяла им при необходимости действовать успокаивающе. Что касается Италии, то аккредитованный при итальянской верховной ставке немецкий генерал фон Ринтелен размещался вблизи этой ставки в Риме и имел разрешение на посещение ежедневных совещаний; он, по крайней мере, появлялся там чаще, чем его итальянский коллега, которого редко видели как в Берлине, так и в полевой штаб-квартире Гитлера.

Вторжение Германии в Данию и Норвегию весной 1940 года произошло, когда ставка была еще не подготовлена и по-прежнему оставалась разбросанной по всему Берлину и вокруг него. С точки зрения организации стратегического руководства ситуация оказалась необычной во многих отношениях. Вкратце ее самые яркие особенности были таковы:

1. Первоначально эту идею предложил Гитлеру главнокомандующий военно-морскими силами главным образом по соображениям обороны. Гитлер отнесся к ней сперва с некоторым сомнением, но позднее выдал ее за свою и упорно развивал. В результате изначально чисто военные и стратегические доводы в пользу такой операции ушли на второй план, уступив место его собственным экспансионистским целям в мировом масштабе.

2. Цепочка лиц, ответственных за подготовку и армейское командование в ходе этой кампании, не включала главнокомандующего сухопутными силами, начальника его штаба и оперативный отдел. Задачи, которые должно было выполнять ОКХ, Гитлер взял на себя, ему помогал только штаб оперативного руководства ОКВ и ряд других органов, специально созданных для этой цели.

3. Использование такой командной системы, противоречащей всем принятым нормам, полностью нарушило структуру ставки еще до того, как она была окончательно сформирована.

4. И последнее, но не менее важное: кризисные моменты в ходе этой кампании выявили все недостатки характера Гитлера и отсутствие у него военных знаний, и его руководство войсками на более поздних этапах войны – яркое и ужасное тому доказательство.

Если подробнее, то 12 декабря 1939 года, как раз когда началась Русско-финская зимняя война, гросс-адмирал Редер предупредил Гитлера об угрозе для германских стратегических планов и военной экономики, которая возникнет в случае оккупации Норвегии Британией (см. пункт 1); понятно, что в данном случае он не просто использовал свое неоспоримое право, но и как главнокомандующий кригсмарине выполнял свой долг. Тогда Редер не знал, что у них с Черчиллем была одна и та же мысль; именно в это время Черчилль, занимавший пост первого лорда адмиралтейства, настаивал на оккупации наиболее важных портов Норвегии, включая Нарвик и Берген, чтобы таким образом обеспечить Англии господствующее положение на норвежском побережье. Фактически было бы серьезным нарушением долга со стороны Редера, не изложи он свою точку зрения, ведь для нее имелись веские основания. Обязанность государственного деятеля – делать выводы из подобных заявлений; таковы, по крайней мере, общепризнанные взаимоотношения между политикой и военной стратегией.

Гитлер сделал выбор в пользу решения этой проблемы военными методами. В тот же день он обсудил этот вопрос с Кейтелем и Йодлем в рейхсканцелярии. В результате встал ряд вопросов, и оперативному штабу ОКВ предстояло провести некоторые исследования. Йодль так формулирует их в своем дневнике: «…два альтернативных прогноза: что получается, если нас приглашают войти; что мы делаем, если придется войти силой? ОКВ провести необходимые исследования»[63].

Может показаться, что, отдав приказ соответствующим военным ведомствам изучить альтернативные исходные данные операции, которая ставит перед германской военной стратегией совершенно новые проблемы, Гитлер, как Верховный главнокомандующий, сделал все, что было необходимо. Однако следующая запись Йодля в какой-то степени меняет это представление: «…подключить к этим исследованиям бывшего военного министра». Речь идет о Квислинге, который появился в Берлине без ведома законного норвежского правительства и фактически будучи к нему в оппозиции. Эти фразы из записей Йодля содержат, кроме того, чрезвычайно важный двойной смысл, понятный только посвященным. Гитлер явно думал о Квислинге как о человеке, который «мог бы нас позвать», или как о ценном посреднике в случае, если «нам придется войти силой». Здесь уместно привести для сравнения то место из памятной записки Черчилля, где он обосновывает свое предложение оккупировать Норвегию: «Действуя в соответствии с уставом, а также как фактические мандатарии Лиги, со всеми вытекающими отсюда последствиями, мы имеем право и даже обязаны поступиться на какое-то время некоторыми нормами тех самых законов, которые мы стремимся закреплять и подтверждать»[64].

Теперь Гитлер окончательно решился на эту авантюру. Первоначальные военные причины проведения такой операции потеряли свою остроту с быстрым завершением Русско-финской зимней войны 12 марта 1940 года; ныне ее единственным обоснованием служили политические соображения и политическая воля диктатора. Инцидент с «Альтмарком» стал еще одним стимулом, и теперь главной заботой Гитлера стало найти не вызывающий сомнений предлог для захвата Норвегии. Когда 10 марта 1940 года поступили первые новости о русско-финском договоре, Йодль записал: «Военная обстановка тревожит, поскольку, раз мир заключили так быстро, трудно будет найти подходящий повод для проведения этой операции». Через два дня он высказался даже еще яснее: «Теперь, когда между Финляндией и Россией заключен мир, у Англии нет политической причины для вторжения в Норвегию, но и у нас тоже»[65].

Эти события снова привели меня к совершенно иным выводам. Независимо от дискуссий в рейхсканцелярии и фактически не имея о них достаточной информации, я подготовил «оценку обстановки», которую представил Йодлю; в ней я особо подчеркнул, что, на мой взгляд, в оккупации Скандинавии больше нет необходимости. Обосновал я это – по-моему, убедительно – тем, что предстоящее германское наступление на западе свяжет все имеющиеся в наличии британские и французские силы, поэтому в ближайшем будущем не стоит беспокоиться по поводу посягательств британцев на Норвегию[66]. Рассуждения Йодля были прямо противоположными; он считал, что Британия, вероятно, «приберет Нарвик к рукам сразу же», как только Германия нарушит нейтралитет малых государств, начав наступление на западе. Он смотрел на эту ситуацию с совершенно иных позиций, о чем свидетельствует запись в его дневнике от 13 марта: «Фюрер еще не отдал приказ об учениях «Везерюбунг» [кодовое название Норвежской операции]. Пока что ищет для нее оправдания»[67].

Последующие высказывания и поступки самого Гитлера полностью прояснили, каковы были главные причины, заставившие его твердо держаться планов оккупации Дании и Норвегии, распоряжение о которой появилось 1 марта. Нужные слова были подсказаны ему рейхслейтером Розенбергом вечером 9 апреля, в первый день операции: «Как рейх Бисмарка родился в 1866 году, так Великий германский рейх родится из событий, происходящих сегодня». За такими общими фразами скрывалась возможность заполучить дополнительную свободу действий для ведения войны против Англии на море и в воздухе и, заглядывая в будущее, вывода немецкой военно-морской мощи за пределы узких границ Германской бухты.

Главнокомандующий кригсмарине показал, что у него имелось достаточно влияния в ставке, чтобы выразить свою озабоченность по поводу возможного захвата Скандинавии англичанами; позднее он пытался, но безуспешно, противодействовать последствиям своего поступка, подчеркивая те преимущества, которые бы мы имели, сохранив Норвегию нейтральной. Генерал Фалькенхорст тоже пытался выиграть время для дополнительных «дипломатических шагов», прежде чем принимать военные меры, надеясь таким образом вообще избежать применения силы. Гитлер ответил категорическим отказом. Офицеров, занимавших важные, но более низкие посты, Йодль осадил точно так же, как перед этим осадил меня. В дневниковой записи от 28 марта говорится: «Похоже, некоторые офицеры кригсмарине относятся к учениям «Везер» без энтузиазма и им нужен стимул. Даже трое непосредственных подчиненных фон Фалькен-хорста поднимают темы, которые их не касаются»[68].

Его слова повторяли точку зрения и решимость Гитлера; они характерны для «духа рейхсканцелярии», которая рассматривала любое взвешивание за и против как малодушие и признавала одну лишь «храбрость». Вот еще один пример постоянной фундаментальной ошибки верховной ставки: она считала, что может командовать и осуществлять руководство войсками вплоть до мелочей, не держа при этом руку на пульсе своих солдат или их командиров.

Как всем известно, союзники тоже твердо решили оккупировать Норвегию, и 7 апреля – опять-таки почти одновременно с выдвижением германских войск – начали отправку своих частей с целью оккупации норвежских портов. Не столь широко известно, что мотивы оборонного и экономического характера, служившие поначалу причиной этой акции немцев, быстро оказались задвинутыми на задний план другими соображениями. 24 мая 1940 года британский военный кабинет министров вынужден был в результате мощного наступления немцев на западе отозвать свои войска из района Нарвика – последнего, но самого важного участка норвежской земли, который они все еще удерживали. Эвакуация была завершена 10 июня 1940 года; тем не менее германские войска, хотя они и ни разу не подвергались нападению, оставались в полном составе в Дании и Норвегии вплоть до заключения перемирия в мае 1945 года.

Другой интересной особенностью Норвежской кампании была организация командования. Его специально создали для этой цели в нарушение всех правил и принятой практики.

Казалось, это будет совместная операция, которая потребует тесного взаимодействия значительных соединений всех трех видов вооруженных сил. На первый взгляд для этого требовалось объединенное командование вермахта, и тогда существование штаба оперативного руководства ОКВ оказалось бы оправданным. Но, взглянув на ситуацию пристальней, генерал Йодль, должно быть, вспомнил, что малочисленность его собственного штаба на осенних маневрах вермахта в 1937 году вынудила ОКВ ограничиться лишь общими указаниями и возложить проведение учений как в целом, так и частностях на Генеральный штаб армии. С тех пор штаб ОКВ не расширился, и перед лицом настоящей войны Йодлю пришлось покрутиться в поисках такого же выхода из положения, как и два года назад, когда шла подготовка к маневрам. Имея это в виду, а также будучи в полной уверенности, что основная нагрузка в операции против Норвегии ляжет на плечи люфтваффе, он сначала намеревался передать подготовку и командование Норвежской операцией штабу люфтваффе, действующему под общим руководством ОКВ. 13 декабря Гитлер отдал распоряжение, чтобы «очень небольшой круг лиц изучил способы оккупации Норвегии»; вопреки установленной практике, Йодль передал это распоряжение старшему офицеру штаба люфтваффе, числившемуся в отделе «Л», капитану фон Штернбургу. Несколько дней спустя он обсуждал «норвежскую ситуацию» с начальником штаба люфтваффе генералом Ешоннеком, основная тема разговора – «как урегулировать норвежский вопрос в будущем». Похоже, когда Йодль доложил об этом разговоре Гитлеру, тот сразу же вмешался и распорядился «держать Норвежскую операцию в собственных руках». Поэтому вся работа вернулась в штаб оперативного руководства ОКВ[69].

К концу декабря в отделе «Л» был разработан и представлен Гитлеру первый проект плана. Чуть позднее его переслали главнокомандованию отдельных видов вооруженных сил, но, видимо, неофициально. Лишь с небольшими изменениями этот проект повторял предыдущее предложение создать для дальнейшей подготовки операции высший штаб во главе с главнокомандующим люфтваффе. Гитлер, с его вечным поиском новых структур, которые могли бы удовлетворить его жажду власти, ухватился за это предложение и согласился, что для оккупации Норвегии нужно создать особый штаб, но отверг идею подчинения его люфтваффе и потребовал включить этот штаб в состав ОКВ. Йодль явно намеревался поставить во главе люфтваффе, но Гитлер в итоге отказал ему даже в этом последнем утешении. Он отверг кандидатуру офицера люфтваффе на должность начальника особого штаба и приказал сформировать штаб на основе равноправия трех видов вооруженных сил, чтобы в него вошли по одному опытному офицеру оперативного штаба каждого из них, а возглавил его начальник штаба ОКВ. Геринг, видимо, тут же запротестовал, но безуспешно.

Причины такой позиции Гитлера четко вырисовывались из первых же фраз приказа от 27 января, где говорилось, что исследования на предмет боевых действий на севере будут вестись «под моим [Гитлера] непосредственным и личным влиянием и в строгой координации с общим ведением войны». Как показали дальнейшие события, под этим он подразумевал всего лишь то, что считает себя самым опытным для осуществления руководства столь необычной и сложной операцией, как «Везерюбунг». Кроме того, он явно нашел самый простой способ подавить в зародыше надежду люфтваффе, которую преждевременно подал им Йодль. В этом и в других аналогичных случаях он объяснял это тем, что, по его мнению, Генеральный штаб люфтваффе и, очевидно, их главнокомандующий, сам Геринг, не имеют достаточного опыта в подготовке широкомасштабных совместных операций. Наконец, он, вероятно, быстрее Йодля сообразил, что основное бремя операции «Везерюбунг» падет не на люфтваффе, а на флот. Однако военно-морской штаб был создан только для руководства боевыми действиями на море, и перед ним нельзя было ставить задачу общего руководства совместной операцией.

Первым свидетельством ярости и разочарования Геринга по поводу того, как обошлись с «его» люфтваффе, стал тот факт, что, как лаконично отмечает Йодль, «представитель люфтваффе» не появился на совещании 5 февраля, когда Кейтель собрал для краткого инструктажа «особый штаб»[70]. Поэтому в течение нескольких следующих дней в штабе было лишь два офицера, один от флота и один армейский, которые и начали работу над проектом. Они трудились в тесном контакте с отделом «Л» и размещались в соседних кабинетах. Однако кроме общих рассуждений, содержавшихся в «Докладе об изучении боевых действий на севере», работать им было не с чем. В прошлом Скандинавия никогда не являлась предметом исследований для германского Генерального штаба. Не было даже карт. Более того, вскоре стало ясно, что из «особого штаба» не получилось более удачного ядра или каркаса для эффективной командной системы, чем сам оперативный штаб ОКВ.

Инцидент с «Альтмарком» стал следующим побудительным мотивом, и Гитлер, который так долго колебался, начал теперь оказывать сильное давление на «подготовку операции под названием «Везерюбунг». В итоге 19 февраля Йодль пришел к выводу, что быстрых результатов может достичь только хорошо организованная ставка, обеспеченная всеми необходимыми средствами для осуществления командования. В тот же день Гитлер одобрил предложение Йодля, чтобы «армия назначила нового командира соединения с укомплектованным штабом и поручила ему дальнейшую подготовку и затем командование всей операцией под общим руководством ОКВ»[71].

Благодаря этому предложению Йодля появилось наконец подходящее ядро для структуры командования операцией «Везерюбунг». Но много необычного еще было впереди. После долгих колебаний сухопутная армия в конце концов вновь оказалась главной движущей силой в предстоящей кампании. Однако ОКВ не обратилось к главнокомандующему сухопутными силами, который, ввиду особого характера операции, несомненно, выделил бы, по крайней мере, штабы армий и групп армий для такой работы; вместо этого ОКВ действовало абсолютно самостоятельно и назначало штабы корпусов, то есть чуть ли не самые низшие командные органы, с которыми следовало считаться. Едва ли в ОКВ думали, что армия не желала создания штаба высшего уровня в связи с предстоящей кампанией на западе. Гораздо вероятнее, что Йодль и начальник кадрового управления увидели в этом возможность подать себя в качестве офицеров нового типа по гитлеровскому образцу, которые придерживаются иных, чем обычные армейские офицеры, взглядов и выдвигают людей, наиболее подходящих, по их мнению, для данной работы, независимо от их ранга. ОКХ просто было сказано, что «фюрер хочет поговорить с генералом фон Фалькенхорстом, поскольку он является экспертом по Финляндии»[72]. Такой формулировкой хотели скрыть истинные намерения Гитлера. Дело в том, что Фалькенхорст, командир XXI корпуса, был офицером штаба во время операций на балтийско-финском участке во время Первой мировой войны.

Буквально на следующий день Фалькенхорста вызвали к Гитлеру и кратко проинструктировали. Вместе со штабом XXI корпуса, в который включили и бывший особый штаб, он приступил к работе, по-прежнему тесно взаимодействуя с отделом «Л». Получилась странная картина: Верховный главнокомандующий полагался во всем, что касалось участия сухопутных сил в Норвежской операции, не на Генеральный штаб армии, а на штаб корпуса, и последний под руководством ОКВ отвечал за общее командование всей операцией! В то же время Кейтель и Йодль пошли в обход главы ОКХ и, работая напрямую с командующим армейским резервом, приступили к отбору дивизий, которые они считали наиболее подходящими для операции «Везерюбунг». Так впервые начальник Генерального штаба армии узнал хоть какие-то подробности о планах оккупации Дании и Норвегии; его записи на эту тему заканчиваются смиренным замечанием: «Фюрер и главнокомандующий сухопутными войсками не обменялись по этому поводу ни единым словом. Зафиксируем это для военных историков»[73].

В оправдание беспрецедентного неуважения к ОКХ армия получила лишь следующее: «Штаб XXI корпуса отдается в распоряжение ОКВ во избежание трений с люфтваффе»[74], что прозвучало не очень убедительно, и несколькими днями позже вмешательство Геринга показало, что вообще ничего не означало; на самом деле для Гитлера это был всего лишь еще один способ выразить свою решимость оказывать «лично непосредственное влияние» на предстоящую совместную операцию и заработать лавры командующего-победителя на полях сражений, к чему он так страстно стремился. Другое, более простое объяснение, состоявшее в том, что Гитлер не хотел перегружать ОКХ Норвежской операцией ввиду одновременной подготовки кампании на западе, не выдерживает никакой критики; из командной цепочки оказались исключенными только оперативный отдел и верхушка ОКХ; остальные отделы армейского штаба были полностью задействованы, например отделы разведки, транспорта и снабжения; рабочая нагрузка на последние увеличилась, поскольку теперь они подчинялись двум хозяевам. Структура командования в том виде, в котором она была выстроена для Норвежской кампании, могла показаться импровизацией, но она стала прототипом так называемых театров военных действий ОКВ, которые создавались время от времени на протяжении всей войны.

Интересно сравнить хаос в военной сфере, возникший в результате авторитарного руководства, с простой и достойной подражания командной системой, принятой демократическими странами во время великолепных операций по высадке англосаксонских войск в Северной Африке в ноябре 1942 года и в Нормандии в июне 1944-го. Вот ее характерные особенности:

1. Между главами государств было достигнуто соглашение относительно национальной принадлежности Верховного главнокомандующего и выбора наиболее подходящей кандидатуры на этот пост (генерал Эйзенхауэр); затем ему присвоили высшее военное звание.

2. Объединенный комитет начальников штабов направил короткую директиву Верховному главнокомандующему.

3. Все штабы и воинские соединения, выделенные для проведения операции, были подчинены Верховному главнокомандующему, независимо от национальной принадлежности и вида вооруженных сил. Верховный главнокомандующий и его штаб несли единоличную ответственность за подготовку и проведение операции и за последующее военное управление.

Последним любопытным моментом в этой кампании была решимость Гитлера с его ставкой непосредственно отвечать за командование операцией. Их способности подверглись жестокому испытанию вскоре после выхода первой директивы по операции «Везерюбунг». Фалькенхорст со штабом своего корпуса работали быстро и эффективно. Их план был представлен Гитлеру в устной форме, и он его одобрил; вслед за тем Йодль набросал «директиву», которую отдел «Л» должен был просто довести до ума. Йодль явно настолько свыкся с мыслью, что Норвежская кампания это личное дело Гитлера, что даже пренебрегал обычными способами общения с главнокомандованием отдельных видов вооруженных сил; он включил в свою директиву подробные указания о количестве и родах войск, которые должны выделить армия и люфтваффе, и, кроме того, постановил, что части люфтваффе, действующие совместно с сухопутными войсками, по практическим соображениям переходят под начало генерала фон Фалькенхорста[75].

Это нарушало все правила. Приводимые далее высказывания наиболее заинтересованных в этом деле лиц дают ясную картину последствий этого решения и показывают, как оно повлияло на отношения между Гитлером и руководством вермахта.

1 марта

Гальдер. Они не сдержали обещания связаться с нами, прежде чем выставить свои требования.

Йодль. Бурный протест главнокомандующего сухопутными войсками по поводу выделения войсковых соединений.

Моя беседа с Ешоннеком. Сокращение требований.

2 марта

Гальдер. Кейтелю нужны хорошие части. Фон Браухич подчеркивает, что двадцать процентов нашего общего резерва будет задействовано в этой операции.

Йодль. С армией договорились. Геринг зол и устроил головомойку начальнику штаба ОКВ. В час дня встречался с Гитлером. Во второй половине дня разослали новые требования. Несколько уменьшенные после беседы с армейскими и люфтваффе.

3 марта

Йодль. Фюрер очень настаивает на необходимости быстрых и решительных мер в Норвегии. Главнокомандующий люфтваффе протестует против какого-либо подчинения частей ВВС штабу XXI корпуса.

4 марта

Йодль. Все части люфтваффе будут подчинены XX воздушному корпусу. Он будет получать приказы от главнокомандующего люфтваффе в соответствии с требованиями XXI корпуса. Генерал Боденшатц жалуется, что фельдмаршал не держит (Геринга) в курсе относительно операции «Везерюбунг». Не было предварительных консультаций ни с одним офицером люфтваффе. Подчинение XXI корпусу неприемлемо. Он зол на генерала Кейтеля. Я наставлял его на путь истинный.

5 марта

Йодль. Совещание на высшем уровне с тремя главнокомандующими тремя видами вооруженных сил по поводу операции «Везерюбунг». Фельдмаршал в гневе из-за того, что с ним предварительно не посоветовались. Требует дать ему слово и продолжает уверять, что вся выполненная на сегодняшний день подготовительная работа бесполезна. Результат:

а) больше сил задействовать в районе Нарвика;

б) флоту разместить военные корабли в портах;

в) …

г) выделить шесть дивизий для Норвегии.

6 марта

Йодль. Подготовительные меры, кажется, утверждены. Фюрер подписал директиву, в которую включены все изменения, появившиеся в результате совещания 5 марта. Никакие дальнейшие изменения недопустимы.

Далее перечисляю по пунктам самые впечатляющие последствия, вытекающие из того, что изложено выше; их можно рассматривать как типичные для состояния дел в германской ставке на тот момент.

1. Изданные ОКВ приказы оказались настолько неадекватными, что одному из его распоряжений адресаты воспротивились и его пришлось менять, несмотря даже на то, что оно уже было подписано Гитлером; это, конечно, противоречило всем установленным в армии правилам, кроме правил «государства фюрера».

2. В результате утверждения особой структуры командования главнокомандующий сухопутными силами остался за бортом; например, его даже не вызвали 2 апреля на последнее совещание с главнокомандующими и генералом фон Фалькенхорстом по поводу операции «Везерюбунг». Тем не менее он не высказал никаких возражений[76]. Главнокомандующий люфтваффе, напротив, отказался сдать командование любым из соединений ВВС, выделенным для поддержки сухопутных сил, и отказался подчинить их даже временно штабу армейского корпуса[77]. Он ухитрился уйти от этого.

3. Люфтваффе получило свободу действий относительно численности выделяемых для операции военно-воздушных сил. В то же время, несмотря на многочисленные возражения ОКХ, сухопутные силы были увеличены на одну полностью укомплектованную дивизию и большое количество отдельных частей[78].

4. Военно-морской флот не пытался претендовать на лидерство; тем не менее, когда Гитлер потребовал, чтобы после завершения высадки войск военные корабли остались стоять в норвежских портах, а флот возражал, Гитлер от этого требования отказался[79].

5. На нескольких совещаниях, где присутствовало много народу, Гитлер не решился выступать против Геринга или Редера. Однако потом в узком кругу он имел обыкновение использовать крепкие выражения, и похоже, что ему удалось настоять на выполнении своих требований.

Подобные вещи на подготовительном этапе вызывают некоторые сомнения относительно качеств Гитлера как главнокомандующего. Но в гораздо большей степени его недостатки проявились в ходе самой кампании. Вечер первого дня он начал с величественной картины «Великого германского рейха», но совершенно не представлял себе, что в любой крупной операции случаются кризисные моменты, и в должное время они наступили. Эти периоды являли собой жалкое зрелище и демонстрацию нашей слабости, и они затягивались больше чем на неделю. С другой стороны, Йодль оказался на высоте положения, и во многом благодаря ему исход кампании оказался успешным. Записи в его дневнике можно рассматривать как абсолютно надежное свидетельство, и вместе с некоторыми выдержками из записей Гальдера они дают хорошее представление о том, что происходило, и являются великолепной основой для оценки событий.

14 апреля

Йодль. Дитля не атакуют, но он оказался отрезанным от Северной группы[80]. Гитлер очень обеспокоен. Любая команда должна исходить отсюда.

Гальдер. Генерал фон Браухич возвращается с совещания с Гитлером. Итог: считается, что Нарвик удержать невозможно. «Нам не повезло» (слова Гитлера).

15–16 апреля

Йодль. Флот критикуют за то, что не задействованы линкоры[81], и за то, что не может заставить транспортные суда двигаться быстрее. Это неоправданно – я (Йодль) энергично возражал.

Гальдер (разговор с Йодлем[82]). Главнокомандующий узнает от Кейтеля, что Нарвик должен быть оставлен. Мы не можем этого позволить. Ответ Йодля: Нарвик не удержать. Горные части должны быть выведены в горы. Пока не решено, придется ли нам оставить весь район Нарвика.

17 апреля

Йодль. Фюрер опять волнуется и считает, что группировка Дитля должна двигаться на юг или ее надо выводить. Я [Йодль] решительно указал ему на то, что:

а) движение на юг невозможно;

б) мы можем вывести только ограниченную часть группы, мы потеряем большое количество самолетов, и это плохо повлияет на моральное состояние группировки Дитля.

Эта группа может длительное время продержаться на шведской границе. Не следует считать ситуацию безнадежной до тех пор, пока она в действительности не безнадежна.

15.30. Еще один спор по поводу приказов нарвикской группировке. Любая неблагоприятная информация все больше пугает фюрера. Начальник отдела «Л» и армейский офицер связи дали оценку обстановки, с которой я полностью согласен[83].

Показал эту оценку фюреру. Она подтверждает, что у нас далеко не достаточно дальней авиации, чтобы эвакуировать войска из Нарвика. На основе наших пожеланий [Йодля, начальника отдела «Л» и армейского представителя] составлена инструкция. Соберитесь, держитесь и не сдавайтесь.

По распоряжению Гитлера из Инсбрука доставили профессора, хорошо знающего Норвегию, чтобы посоветоваться с ним, смогут ли горные части выйти из Нарвика к Сауске. Основываясь на собственных знаниях о восхождениях, я уверен, что это невозможно.

Вечером фюрер подписывает приказ Дитлю держаться сколько сможет.

18 апреля

Йодль. Фюрер опять спокоен. Есть даже шанс, что вчерашний вечерний приказ будет изменен таким образом, чтобы еще больше подчеркнуть необходимость собраться и держаться. День более спокойный. Хорошо для расшатанных нервов.

Гальдер. А) Звонит Йодль: главнокомандующий должен поговорить с Гитлером о Нарвике[84]. Воздействие на моральный дух армии.

Б) Ответ фюрера: «Нарвик надолго не удержать». Вчера фюрер хотел эвакуировать войска из Нарвика, хотя сначала от этой идеи отказался.

19 апреля

Йодль. Снова кризис.

Политическая акция провалилась. Фюрер считает, что теперь мы должны действовать силой. Надо посылать за гаулейтером Тербовеном. Геринг действует в том же направлении. Он критически относится к тому, что принимаются недостаточно энергичные меры против гражданского населения и что флот высадил мало войск. Авиация не может делать все. Мы снова перед лицом полнейшего хаоса в системе командования. Гитлер настаивает, чтобы по каждой мелочи отдавались приказы, никакая скоординированная работа существующей командной системы невозможна. Вечером приезжает Тербовен. После обеда Гитлер дает ему краткие указания наедине. Проблематично, сможем ли мы удержать его в рамках действий гражданского комиссара, как предлагает отдел «Л». Надо поговорить с ним лично.

20 апреля

Йодль. День рождения фюрера. Все волнения позади. Люфтваффе своими докладами явно вбило в голову фюрера мысль, что норвежцы начнут широкомасштабную партизанскую войну и саботаж. Я уже высказал свои возражения 19 апреля. Мы не должны делать ничего такого, что вызовет пассивное, а тем более активное сопротивление норвежцев. Это было бы просто на руку англичанам.

21 апреля

Йодль. Вечером 20 апреля Кейтель вел длительные дебаты с Гитлером с целью получить гарантии, что указания Тербовену составлены с учетом требований военных. Фюрер хочет отправить большой корабль («Бремен») с личным составом и имуществом в Тронхейм. Главнокомандующий кригсмарине считает, что это абсолютно невозможно.

22 апреля

Йодль. Фюрера все больше беспокоит высадка английского десанта в Ондалснесе (Намсосе). Я указал ему на сложность положения, в котором находятся англичане; у них нет подходящего порта или аэродрома.

23 апреля

Йодль. Беспокойство нарастает. Войска в Нарвике нужно немедленно переформировать, чтобы вновь сделать 3-ю горную дивизию боеспособной.

24 апреля

Йодль. Обстановка улучшается.

25 апреля

Йодль. Сохраняем оптимизм.

30 апреля

Йодль. В 13.55 я смог доложить фюреру, что установлены коммуникации на суше между Осло и Тронхеймом[85]. Фюрер вне себя от радости. Пришлось сидеть рядом с ним за завтраком.

После всего описанного выше любой беспристрастный наблюдатель должен признать, что успех Норвежской кампании никак не заслуга Гитлера, а выиграна она была, несмотря на его дилетантское вмешательство, объединенными усилиями отлично обученных командиров и воинских частей. В частности, надо заметить, что если бы Гитлер настоял на своем, то из Нарвика, действительно ключевого пункта всей операции, войска были бы выведены без всякой на то необходимости уже через несколько дней после его оккупации и после того, как флот потерял почти половину численного состава своих эсминцев.

Это была первая попытка диктатора подчинить систему командования и руководство военной операцией личным амбициям и жажде политического престижа. Конечный результат оказался удовлетворительным благодаря разумному взаимодействию на всех уровнях вермахта, но впечатление поистине ужасающей слабохарактерности человека, стоявшего во главе рейха, от этого не исчезло. Дневник Йодля дает достаточно яркую картину нервозности и неуравновешенности фюрера, но я могу добавить некоторые личные впечатления тех критических дней. Так случилось, что мне пришлось встретиться с Йодлем в рейхсканцелярии, и там находился Гитлер, который сидел сгорбившись в кресле в углу кабинета, не привлекая внимания и глядя прямо перед собой, – картина мрачная. Кажется, он ждал каких-то новостей, которые спасли бы ситуацию, и, чтобы не упустить момент, намеревался услышать их по той же телефонной линии, что и начальник оперативного штаба. Я отвернулся, чтобы не видеть столь недостойное зрелище. Но не смог удержаться от мысленного сравнения с великими полководцами германской истории; они, должно быть, чувствовали, что самой судьбой им было предназначено стать лидерами в силу их характера, самодисциплины и опыта. «Изумление, вызванное невозмутимым спокойствием и самоуверенностью Мольтке на полях сражений в Богемии и Франции» – до сих пор ходячее выражение. Великий историк, написавший эти слова, объяснял вид и поведение Мольтке скорее «полной ясностью ума, нежели старанием показать силу воли»; по его мнению, причина спокойствия Мольтке таилась «в глубине его натуры, в которой высокий уровень интеллекта сочетался с непоколебимыми нравственными устоями».

То, что лежало в глубинах гитлеровского характера, было совсем иным, и это доказала Норвежская кампания, если вообще была такая необходимость что-то доказывать. Определенный хаос в рейхсканцелярии в те дни следует, конечно, записать на счет отсутствия организации в ставке, если только можно назвать ставкой множество разрозненных ее частей.

В разгар кризиса генерал Йодль часто мужественно вступал в дело; но не следует забывать, что именно он сделал все, что было в его силах, чтобы преодолеть любые возражения против решения Гитлера взять командование на себя, и что он оказал решающее влияние на исключение ОКХ из командной цепочки. Поэтому не могло быть сюрпризом, по крайней мере для Йодля, что теперь амбиции Гитлера перешли все границы и он начал вмешиваться даже в тактические детали, а это являлось предупреждением о том, каким станет его руководство в будущем. Что до частностей, то нахождение старших офицеров ОКВ в рейхсканцелярии оказалось еще одним важным фактором; Гитлеру стало проще, выйдя из одного кабинета, зайти в другой и без конца докучать новыми вопросами и новыми требованиями; своим же подчиненным из отдела «Л» Кейтель и Йодль упорно отказывали в доверии. А те, будучи отдалены физически и потому совершенно свободны от давления, связанного с присутствием Гитлера, могли вносить свой вклад, возможно, в большей степени, чем на любом последующем этапе, ужесточая сопротивление, которое оказывал Гитлеру начальник штаба оперативного руководства.

Полученный опыт не привел к изменению ни формы, ни сути структуры полевой ставки, которая вскоре должна была появиться. Что касается организации и осуществления командования на высшем уровне, то Норвежская кампания проходила на грани весьма рискованного предприятия, но в результате ее успешного завершения все были готовы забыть ее недостатки и связанные с ней разногласия и, как вскоре выяснилось, считать такую систему нормой. Самым опасным последствием этой кампании стало изменившееся положение Йодля; с тех пор ему «пришлось» сидеть рядом с Гитлером во время трапезы, и это продолжалось больше двух лет; кроме того, он показал свой характер и тем самым укрепил доверие Верховного главнокомандующего к своим суждениям по военным вопросам; такое положение накладывало на него большую ответственность, а было ли это правильно – вопрос, мягко выражаясь, спорный.