• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Для общего руководства военными действиями Германии характерен тот факт, что с конца 1942 года планирование ограничивалось только второстепенными деталями. Наш военный потенциал был еще достаточно высок, а территория, которую мы оккупировали, достаточно большая, чтобы позволить нам проводить трезвую, продуманную стратегию, которая могла бы привести к удачному окончанию войны. Однако политику Гитлера лучше всего характеризуют слова из письма, которое он написал Муссолини 20 ноября. В нем говорится: «Я один из тех людей, которые в трудных обстоятельствах становятся только более решительными», добавляя, что в голове у него лишь «одна мысль – продолжать борьбу». Это была наивная установка – наносить удары по всем направлениям. Она резко контрастировала с предложением, которое и тогда, и множество раз позднее вносил Муссолини. Он говорил, что «война против России становится бессмысленной, и сейчас эту главу надо каким-то образом закрыть», чтобы бросить все силы против «Англии, которая по-прежнему является для нас врагом номер один», и против серьезной угрозы превосходства англосаксов в воздухе. Гитлер считал, что это будут просто поиски «квадратуры круга», и, хотя становилось все яснее, что мы не сможем выиграть войну, политическим властям или штабу оперативного руководства ОКВ не стоит тратить время на тщательный анализ этого предложения.

Политика Гитлера и в большом и в малом противоречила всем законам военного искусства. Все его мысли и действия все больше фокусировались на том, чтобы удержать захваченное, вернуть утерянное и никогда нигде ничего не сдавать. Таков был склад его ума, мысль о том, что его заставят перейти к стратегической обороне, никогда не приходила ему в голову. Но получилось именно так, хотя в серии директив ОКВ, которые мы столь срочно готовили, об этом не было ни слова. Чем больше нас принуждали к обороне, тем точнее мы оценивали противника и его потенциальные возможности; и все-таки, несмотря на ряд неприятных сюрпризов, с которыми нам пришлось столкнуться, этому не придавалось должного значения. Чем больше осложнялась обстановка, тем чаще Гитлер заявлял, что противник скоро «исчерпает свои силы». И в мыслях не было оставить какую-нибудь территорию или рискнуть на каком-нибудь участке, каким бы бесполезным или второстепенным он ни был, тем более вообще уйти с каких-то театров военных действий. Между тем только таким путем и можно было заполучить резервы, которые обеспечили бы нам определенную свободу инициативных действий и возможность использовать мобильность вместо того, чтобы сидеть привязанными повсюду к куску земли. Нет! Мы должны удерживать там наши позиции, иначе «потеряем тяжелую боевую технику»; мы должны стоять где стоим, потому что это единственная эффективная форма обороны; мы должны связать на этом участке силы противника, иначе он повернет куда-нибудь еще, хотя в результате сами сидели привязанными до тех пор, пока не оказалось, что уже слишком поздно что-то предпринимать. Именно на таких «принципах» и основывались наши решения; принимали их только день в день; они рождались слишком поздно и в результате бесконечных монологов; к несчастью, они выливались в приказы, которые не подлежали обсуждению; они приводили к потере одного района за другим, и мы все больше уступали инициативу противнику.

В этой книге уже показано, как катастрофически ослаблялось гитлеровское руководство; однако нельзя говорить, что он начал проявлять меньшую активность неожиданно, как часто некоторые думают, после ноябрьских событий. Да, месяц спустя военный журнал штаба оперативного руководства фиксирует с поразительной откровенностью: «По-прежнему не принято никаких решений; похоже, фюрер больше не в состоянии что-то решать»[210]. Но в действительности в этом не было ничего нового. Не его физическое состояние стало главной причиной дальнейшего упадка германского руководства с конца сорок второго – начала сорок третьего года. Боевые командиры оставались ему так же (едва ли стоит это добавлять) преданными. Мой вывод – и правильность его часто подтверждалась – заключается в том, что скорее все это объяснялось превратным представлением Гитлера об уже порядком измотанных войсках вермахта: он считал, что вермахт способен на любое напряжение сил, и видел в нем блестящее орудие войны, которым тот был когда-то; ко всему прочему его ближайшие советники не сделали ничего, чтобы поколебать его упрямство.

Йодль долго оставался под впечатлением ноябрьского скандала и, хотя иногда и вскипал, явно решил ни в коем случае не расшатывать больше веру диктатора в свои силы. У генерала Цейцлера с самого начала не было иного выбора, кроме как примириться с ролью ассистента, что и было его работой. Во всяком случае, перевидав за годы службы немало генералов, могу без всяких колебаний сказать, что не встречал ни одного, кто на своем месте мог бы действовать столь же достойно, не говоря уж лучше. Делались отдельные попытки заставить Гитлера оставить военное командование, как и прежде, это касалось в основном командования сухопутными войсками, но тот так долго отказывался пойти на это, что у любой более сильной личности, окажись она в положении Цейцлера, скорее бы лопнуло терпение.

Что касается личностей, то интересны некоторые комментарии, прозвучавшие тогда в различных кругах. Михай Антонеску, румынский министр торговли и родственник маршала, говорят, рассказывал итальянскому министру иностранных дел после одного из своих частых визитов в германскую ставку в декабре 1942 года: «Мне кажется, Йодль в последний год закоснел. Новый начальник штаба Цейцлер не придерживается старых прусских традиций». Геббельс пишет в своем дневнике 20 декабря 1942 года: «Назначение Цейцлера дало много хорошего. Цейцлер привнес в ставку новый метод работы, отбросив все несущественное. Это освободило фюрера от кучи мелочей, и не все зависит от его решения». 2 мая он говорит:

«Геринг дает ставке фюрера очень суровую оценку. Особенно он настроен против Йодля, который, говорит он мне, начал даже рассказывать анекдоты про фюрера. Это, конечно, не годится… Геринг считает методы работы ставки абсолютно неправильными, особенно то, что на совещаниях всегда присутствуют стенографистки и записывают каждое слово. В конце концов фюрер окажется в невыгодном положении. Ведь фюрер всегда высказывает свое мнение без оглядки, тогда как генералы – за исключением, конечно, Цейцлера– всегда говорят для протокола… Геринг считает Шмундта единственной честной и заслуживающей доверия личностью в ставке фюрера».

9 мая 1943 года Геббельс заявляет: «Фюрер по-прежнему весьма удовлетворен Цейцлером, который в настоящее время является самым полезным помощником в проведении Восточной кампании. Кейтель играет лишь второстепенную роль». Боденшатц характеризуется как «холодный циник». «Из люфтваффе он хорошего мнения лишь о Ешоннеке. Ешоннек – абсолютный фанатик правды, сказал он; он четко понимает обстановку и свободен от иллюзий». Цейцлер считается единственным человеком, «подходящим для должности» главнокомандующего резервной армией, но «ему Цейцлер необходим в роли начальника Генерального штаба сухопутных войск».

Следует еще раз обратить внимание на пагубные последствия плохой организации высшего командования. Цейцлер все-таки сохранял завесу молчания над Восточным фронтом, и это, в совокупности с отношением Гитлера к нашим союзникам, совсем лишало штаб оперативного руководства ОКВ возможности оценить военную обстановку в целом; во всяком случае штаб все больше занимался делами, связанными с командованием на театрах войны ОКВ. Отдел старшего офицера сухопутных войск при ОКВ давно превратился во второй оперативный отдел армии, и Гитлер все больше перекладывал на отдел «Q» ответственность за снабжение. Ни один отдел, однако, не распоряжался ни войсками, ни другими ресурсами, и каждый полностью зависел от тех средств, которые выделяли главные командования отдельными видами вооруженных сил, и от взаимодействия с ними, главным образом с ОКХ. Ввиду недооценки Гитлером сил противника нам особенно неприятно было то, что из-за упорного сопротивления Цейцлера так и не удалось перевести отдел разведки по западным армиям из ОКХ в штаб оперативного руководства ОКВ, несмотря на то что его работа касалась практически исключительно театров военных действий ОКВ. Этот отдел оставался в Берлине; его начальник ограничивался одним-двумя визитами в месяц в штаб оперативного руководства ОКВ, находившийся в Восточной Пруссии. Его никогда не допускали к Гитлеру. Аналогичная ситуация сложилась и с военной администрацией в тыловых районах театров военных действий ОКВ; хотя зоны боевых действий и зоны коммуникаций все больше перекрывали друг друга, Цейцлер никогда не позволял штабу оперативного руководства ОКВ влезать в дела военной администрации.

Что касается сухопутных войск, то разделение командной ответственности означало, что штаб оперативного руководства ОКВ мог заниматься лишь сбором ежедневных докладов об обстановке, и не более того. Такая же ситуация сложилась с люфтваффе и флотом, хотя и по другой причине – их командный орган жестко подчинялся своему главнокомандующему, а тот имел прямой доступ к Гитлеру. Такое правило действовало даже в отношении военно-морских и военно-воздушных сил, задействованных или (в основном в случае с флотом) размещенных на театрах войны ОКВ. Боеспособность авиации снижалась с угрожающим постоянством, но мы не могли проникнуть в суть происходящего. В войне на море, где должность главнокомандующего весной 1943 года принял гросс-адмирал Дёниц, замечательный командующий подводными силами, и где до этого момента мы вели наступательные действия, нам светило поражение; и все равно на совещаниях в ставке ОКВ оставалось лишь зрителем. Результаты атак субмарин имели огромное стратегическое значение, но мы не в состоянии были оценить их эффект для обстановки в целом; не могли мы и просчитать цену этим результатам, чтобы учесть их в долгосрочной оценке. Вот так в полнейшей неразберихе, которую он создал вокруг себя, Гитлер и допустил, что его собственный рабочий штаб утратил силу и оказался бесполезным.

Когда мы потеряли право на инициативу, отличительной особенностью нашей службы в верховной ставке стали длительные периоды строго очерченной однообразной работы. Потому дальше, описывая остальную часть этого периода, я в большей степени, чем в предыдущих главах, ограничусь изложением конкретных событий. Во многих случаях выдержки из стенограмм некоторых совещаний дадут лучшее представление о работе и атмосфере в ставке, чем мои собственные слова.

Тяжелые поражения под Сталинградом и Тунисом как два памятных столба у ворот, за которыми начинался этот период войны. Их первопричина, ход связанных с ними событий и конечный результат – ответственность за все это должна быть возложена в первую очередь на одного человека в Верховном командовании, а именно на самого Гитлера.

Только однажды эти два эпизода общей катастрофы оказались сведенными в единую стратегическую картину. 29 ноября 1942 года, когда резко изменилась ситуация как на юге, так и на востоке, генерал Йодль попросил свой штаб подготовить «на трех страницах» новую «всеобъемлющую оценку обстановки». Ее результаты он тут же предварил собственными тезисами, смысл которых заключался в следующем:

«Северная Африка является гласисом (передним скатом бруствера. – Примеч. пер.) Европы, и потому ее необходимо удержать при любых обстоятельствах. Если мы ее потеряем, то нам следует ждать удара англосаксов на юго-востоке Европы через острова Додеканес, Крит и Пелопоннес; поэтому мы должны восстановить порядок на Балканах и обеспечить там безопасность».

На западе и на севере, продолжал он, противник едва ли в ближайшем будущем предпримет крупные операции. И дальше: «Мы должны установить жесткий фронт на востоке, с тем чтобы следующей весной можно было начать наступление по крайней мере на одном участке»[211].

В отношении Северной Африки инструкции Йодля скорее отражали взгляды Гитлера, чем Генерального штаба, раз он употребил такую фразу, как «должна быть удержана при любых обстоятельствах», а за ней – «если мы ее потеряем»; кроме того, заметим, что это был театр военных действий ОКВ с участием Италии, тем не менее с Римом даже не посоветовались. Новой особенностью, которую, вероятнее всего, можно приписать собственной «интуиции» Гитлера, был тот факт, что Балканы фигурировали теперь в качестве главной цели англосаксонской стратегии; между тем план похода на Италию казался гораздо более реальным, и он был четко изложен в «обзоре», который штаб подготовил в начале ноября. И опять-таки с итальянским главнокомандованием даже не проконсультировались. Это был момент, когда нам надо было резко ограничить вступление в боевые действия, но теперь огромная территория, в общем-то неконтролируемая, которую до того нам пришлось просто оккупировать, поднялась до статуса театра военных действий и, соответственно, начала поглощать наши силы.

Инструкции Йодля показательны во многих отношениях; любой заметит, что Восток появляется лишь в конце без упоминания Сталинграда. Говоря о «жестком фронте», он, видимо, счел, что сказал все, что, на взгляд Цейцлера, ОКВ имеет право говорить о Восточном театре. Несмотря на множество обратных утверждений, звучавших после войны, под «жестким фронтом» Йодль почти наверняка имел в виду, что там следует отвести войска таким образом, чтобы укоротить линию фронта; видимо, ему и в голову не приходило, что фронт может проходить по Волге и потому включать Сталинград. Это ясно показывает, что на удержании Сталинграда настаивало не ОКВ – этим занимались другие!

При диктаторских методах Йодля не было ничего необычного в том, что он так и не обсудил эти «три страницы» ни со своим штабом, ни со мной. Фактически этот документ ни в каком смысле не был правдивой оценкой ситуации. Он состоял в основном из предложений по расстановке сил и мобилизации новых ресурсов. Мы в штабе считали, что этого недостаточно, и делали все, что могли, чтобы получить согласие на переброску войск с запада и севера на восток, хотя это в какой-то степени и противоречило политике Гитлера. Этот факт тоже подтверждает, что нет оснований упрекать ОКВ, как это принято, в том, что оно копило лишние войска на своих театрах военных действий и потому точно так же держало «наготове» бесполезную армию, как держали наш флот во время Первой мировой войны.

В «указаниях» Йодля, приложенных к этой оценке, не содержалось упоминания о Сталинграде, и, насколько я помню, ни он, ни его штаб не имели никакого отношения к последующим событиям в этом районе. Это не означает, что он не поддерживал во множестве случаев требования Гитлера. Его высказывания, однако, базировались исключительно на его собственных взглядах, а они, в свою очередь, на впечатлениях, которые он, должно быть, получал, слушая дискуссии Гитлера с Цейцлером. Он был не в состоянии анализировать каким-то образом обстановку независимо от ОКХ, поскольку Цейцлер отказывался давать ему или его штабу какую бы то ни было информацию. Примечательно, что в военном журнале штаба оперативного руководства ОКВ очень мало записей, касающихся Сталинграда; например, 21 декабря 1942 года все, что говорится о нем, это «на инструктивном совещании имела место длительная дискуссия между фюрером и начальником Генерального штаба сухопутных войск и люфтваффе по поводу ситуации на южном участке Восточного фронта».

Может быть, Йодль в тот раз отсутствовал или держался в тени и не сказал ни слова – и то и другое в высшей степени маловероятные случайности; но в любом случае эта запись кристально ясно показывает, что он, а следовательно, и ОКВ очень мало влияли на те решения Гитлера, от которых зависела судьба Сталинграда. Это видно и из стенограмм совещаний, первые фрагменты которых относятся именно к данному периоду; выдержки из стенограмм за 1 и 12 декабря 1942 года и 1 февраля 1943 года, то есть на следующий день после краха в Сталинграде, приводятся ниже.

В представленных отрывках нет и следа каких-то горячих споров или разногласий между Гитлером и его главным советником по Восточному фронту; правда, такое суждение базируется на записях, сделанных всего лишь за три дня из семидесяти, но оно совпадает с тем, что помню я. Да, конечно, в те дни Цейцлер гораздо чаще, чем обычно, обсуждал свои планы и заботы лично с Гитлером, и записи их бесед не велись. Я также совершенно отчетливо помню, что Цейцлер был, несомненно, очень подавлен из-за постоянного ухудшения обстановки в Сталинграде. Несколько дней подряд он ставил себя и свой штаб на «сокращенные пайки», выдаваемые оборонявшимся в Сталинграде (к середине января, согласно военному дневнику ОКВ, дневной паек составлял 150 граммов хлеба, 200 граммов конины, 15 граммов жиров, 15 граммов сахара и одну сигарету). Цель была в том, чтобы доказать как можно убедительнее, насколько мал этот паек. Но зафиксированное 25 ноября в военном дневнике ОКВ предложение отвести 6-ю армию на запад, то есть эвакуировать ее из Сталинграда и прорваться сквозь кольцо окружения, приписывают исключительно генералу ВВС Фрейеру фон Рихтгофену. Через два дня в записи, касающейся принятия фельдмаршалом фон Манштейном командования группой армий «Дон», в военном дневнике опять говорится о «вполне благоприятных» перспективах – такое впечатление сложилось у меня после соответствующего совещания. 2 декабря там же говорится о глубокой «уверенности» в успехе плана оказания помощи Сталинграду путем контрудара силами танковой группы Гота из района Котельниково, при этом полностью игнорируется тот факт, что не состоялось ни одного из обещанных Герингом вылетов транспортных самолетов.

12 декабря, в день начала этого контрудара, Гитлер потчевал себя и своих слушателей многократным повторением собственного тезиса: «Мы не должны оставить его [Сталинград] ни при каких обстоятельствах. Нам никогда не вернуть его обратно». Затем он вернулся к аргументу насчет потери «тяжелой боевой техники», и Цейцлер с ним согласился, сказав: «У нас там огромное количество армейской артиллерии». Гитлер тут же вновь подтвердил свою решимость, высказавшись еще определеннее: «Мы никогда не сможем возместить то, что там имеем. Если мы его [Сталинград] оставим, мы фактически поставим крест на цели всей кампании».

И еще один момент, касающийся этих стенограмм. Как известно, в инструкциях Йодля от 29 ноября название «Сталинград» не появилось ни разу, – кажется даже, что люди будто стеснялись этого слова; в стенограммах вы заметите, что обстановка под Сталинградом, который был тогда эпицентром всей войны, никогда не рассматривалась в начале заседания, первым в повестке дня всегда стоял другой вопрос, какой-нибудь чрезвычайно тривиальный, и на его обсуждение тратились часы и страницы протоколов.

18 декабря итальянская 8-я армия потерпела крах, и это стало решающим фактором в судьбе Сталинграда; меньше чем через месяц, 15 января, распалась на части венгерская 2-я армия, и в тот же день была прорвана немецкая блокада Ленинграда; все это вызвало величайшее смятение в ставке не только в связи с каждым из этих событий самим по себе, но и в связи с тем эффектом, который они могли произвести на наших союзников. Многие из нас задавались тогда вопросом (а многие, возможно, задаются им и сейчас): разве не было само собой разумеющимся, что ввиду быстро менявшейся обстановки судьба Сталинграда и сотни тысяч солдат, находившихся там, должна была рассматриваться каждый день заново и в первую очередь. 15 января 1943 года, когда наш собственный фронт был уже отброшен далеко назад и мертвая хватка русских сжималась вокруг города, Гитлер дал указание министру авиации фельдмаршалу Мильху «задействовать все ресурсы для снабжения 6-й армии»; это было не более чем пустой жест.

Многие пытались оправдывать эту катастрофу, заявляя, что лишь благодаря тому, что значительные силы русских оказались связанными у Сталинграда, появилась возможность отвести войска с южного фланга Восточного фронта. Возможно, так оно и было – степень неопределенности в войне такова, что никто не может знать наверняка. Но в любом случае это не компенсирует или не перечеркивает серьезные ошибки, допущенные гитлеровским руководством в предшествовавшие месяцы и недели. Никто не может оправдать того, что он, как всегда непреклонный и упрямый, отказал командующим, назначенным им в последний момент, в средствах и полномочиях, которые позволили бы им справиться с этой ситуацией, особенно это касается права командования значительными силами на участке, прилегающем к Северному Кавказу, и непосредственно 6-й армией. Вечером 22 января по настоятельной просьбе Манштейна «генерал Цейцлер поставил вопрос о том, чтобы разрешить 6-й армии капитулировать»; Гитлер отказался и еще раз потребовал, чтобы «армия сражалась до последнего солдата». 28 января, одинаково пренебрегая теми, кто еще жив и воюет, и теми, кто уже пал в бою, он предпринял первые шаги по «реорганизации 6-й армии». И этот человек 31 января, когда наступил конец, разразился гневом и сыпал оскорбления на голову командиров. Пусть сам он уже давно сдался, никто, по его мнению, не имел права поступать так же! Его понимание военных дел было не лучше, чем его понятия о морали; на совещании 1 февраля он потребовал: «Надо, чтобы у командующего в северном котле было что-то [имелась в виду радиограмма], где говорилось бы, что он должен удержать этот котел во что бы то ни стало. В котле надо держаться до последнего солдата». Это не могло остановить приближения конца, который и наступил на следующий день.

Дискуссия, состоявшаяся 1 февраля (см. ниже фрагмент № 47), та, которую я не забуду никогда, представляет интерес во многих отношениях. Это хороший пример позиции Гитлера, повторявшейся впоследствии снова и снова. 1 февраля он настаивал на том, что Донецкий бассейн необходимо «удержать при любых обстоятельствах», и приводил на этот раз экономические доводы. Он дошел до того, что заявил: до тех пор, пока ресурсы этого района не окажутся у него в руках, «он не сможет вести войну»[212]. И это повторялось снова и снова, пока не наступил конец в сердце Берлина.

Фрагмент № 29[213]

Вечернее заседание 1 декабря 1942 г. в «Вольфшанце»

Цейцлер. От группы Манштейна из Котельникова особых сообщений нет.

Сегодня была сильная атака на участке у Чира; она прошла по линии от станции Чир, участок полковника Шуке, через участки Абрахама, Шмидта и Фибига. Атака была отражена по всему участку полковника Шуке, захвачено 100 пленных.

Вчера был небольшой прорыв на соседнем участке. Сегодня должна была быть контратака, но она не принесла особого успеха из-за постоянного натиска противника. Здесь подбит один или два танка. Мы собираемся завтра ввести в бой части 336-й дивизии, чтобы отбросить противника.

Атака на соседнем участке. Три танка подбиты. Все позиции удержаны. Атака на соседнем участке, то есть у генерал-полковника Шмидта; шесть танков подбиты. Все позиции удержаны.

На участке Фибиха есть маленькая деревушка под названием Кирьев; туда проникла вражеская кавалерия, примерно тысяча человек. Здесь один интересный момент. Захвачены пленные из 40-й гвардейской дивизии и из 321-й. Обе эти дивизии до сих пор стояли напротив северо-западного участка 6-й армии. Пленные заявили, что они три ночи подряд шли форсированным маршем. Похоже, противник прореживает свою линию фронта напротив 6-й армии с целью усилить прорыв у Чира. То, что сегодня 6-я армия не подвергалась серьезным атакам, подтверждает это. Примерно сто тонн груза доставлено сегодня самолетами в 6-ю армию[214].

Идем дальше на север; 22-я танковая дивизия и группа Холидта не атаковались противником. В то же время сегодня во второй половине дня коммуникации и штаб группы Холидта подверглись сильной бомбардировке. Так противник обычно готовится к последующим атакам.

Ничего существенного на итальянском участке фронта. Дивизия Пазубио была атакована сильными передовыми отрядами (две или три роты). Захвачено несколько пленных, которые заявили, что противник завтра будет атаковать дивизию Пазубио и ликвидирует весь выступ; говорят, одна или две дивизии и две сотни танков заняли позиции. Я велел группе армий что-то предпринять, на всякий случай. Аналогичные мелкие атаки начались на участке у румын. Группа армий подтянула роту мотопехоты из 298-й дивизии на участок дивизии Пазубио и включила в состав его дивизии саперный батальон из 298-й. Весь полк (на карте – ¹/₃ 298-й) приведен в боевую готовность и подтянут к левому флангу дивизии Пазубио. Люфтваффе предоставило одну зенитную батарею, которая тоже встала в тылу этой дивизии. Это все, что мы можем сделать на данный момент.

Пять дней назад я послал к итальянцам специалиста по противотанковой обороне. Он нашел склад с девятью тысячами кумулятивных зарядов. Передал их итальянцам вместе с немецким учебным отрядом саперов, так что теперь они могут создать несколько штурмовых отрядов, оснащенных нормальными боеприпасами и взрывчаткой.

<…>

Йодль. Военный командующий во Франции сообщает: вчера было относительно спокойно. В отношении населения явных изменений нет. Никаких инцидентов с демобилизованными французскими войсками.

Была ночная кража со взломом в городской ратуше в департаменте Сена и Луара. Французской полиции удалось арестовать шестерых вооруженных преступников, все – члены террористической группы.

Гитлер. Хорошо! Молодцы полицейские. Нам надо использовать полицию и работать только с полицией. Гиммлер своих полицейских знает. Может, он и применяет в какой-то степени спорные методы, но постепенно берет народ под контроль. Вот таким путем мы формируем крепкие узы с полицейскими!

Йодль. Они производят хорошее впечатление.

Гитлер. В этой стране полицейские самые непопулярные люди, и потому они ищут поддержки у более могущественных сил, чем собственное государство; значит, у нас. Полицейские, это я точно знаю, все время уговаривают нас не покидать страну.

Йодль. Численность французских рабочих, занятых на работах в Германии, несколько дней назад перевалила двухсоттысячную отметку.

Гитлер. Значит, растет. У этих людей, во-первых, нет ни гроша, а потом, они говорят себе, что, по крайней мере, будут в безопасности. Они не хотят войны. Зачем она им? Они все понимают: что бы ни случилось, вся эта война была полной бессмыслицей.

Йодль. Можно мне перейти теперь к системе командования в Африке? Это, конечно, организационный вопрос. Позиция итальянцев: «Лучшее – враг хорошего»; но скоро они будут говорить: «Разумеется, на этом театре войны должны командовать мы». До сих пор они ничего там не сделали.

Гитлер. Во-первых, мы единственные, кто там что-то делает в данный момент; во-вторых, как только встанет вопрос о наступлении, будьте уверены, никаких итальянцев там и близко не будет.

Йодль. Вот поэтому они и не вспоминают про то, что на этом театре войны мы незаметно взяли командование в свои руки. Они ни слова об этом не сказали.

Гитлер. Больше того, они и не могут сказать. У нас там четыре моторизованных дивизии, а если еще учесть парашютистов и прочее, то их почти дивизия. Значит, уже пять дивизий. Прибавьте две пехотные дивизии, получится семь. С семью дивизиями мы сами худо-бедно ведем войну. Они не воюют. Что касается боевой техники, то нам приходится действовать там в одиночку. Итальянцы, конечно, осуществляют морские перевозки. Но теперь и мы можем перевозить что-то по морю, поскольку французский флот в нашем распоряжении. Не разбили бы мы французов, не было бы никаких морских перевозок. Раз ситуация там прояснилась…

Кранке. Тогда мы можем отдать им Тунис, а сами можем взять Алжир.

Гитлер. Они могут отвечать за управление всей территорией.

Боденшатц. Хотя мы должны отвечать за противовоздушную оборону.

Кейтель. И снабжение тоже!

Я хотел бы поговорить также о войне с партизанами. Только вчера мы подготовили приказ на этот счет.

Гитлер. Думаю, здесь нужна преамбула. Самое главное в войне с партизанами – и это необходимо довести до сознания каждого – заключается в том, что все средства хороши. Самый важный момент во всем этом: если кто-то делает что-то, не соответствующее инструкциям, но ведущее к успеху, или сталкивается с чрезвычайными обстоятельствами, с которыми может справиться только жестокими методами, то хорош любой метод, приводящий к успеху. Цель должна быть одна – уничтожить партизан и восстановить порядок. Иначе попадем в такое же положение, какое было у нас с этой так называемой программой чрезвычайной обороны. В результате той инструкции мы в конце концов пришли у себя в Германии к тому, что ни полицейский, ни солдат не смели воспользоваться своим оружием. Инструкция была такая резиновая, что человек говорил себе: «Если я, к несчастью, убью этого малого, то я виноват! Если он меня убьет, виноват опять я. Но откуда мне знать, смогу ли я обезвредить его, не причиняя боли, и при этом сам останусь целым?» Это был самый расплывчатый параграф в законе о чрезвычайной обороне, и в результате фактически любой, у кого имелось оружие, был виноват, будь то солдат или полицейский, – странно, не правда ли. Самым возмутительным был случай в Цаберне. Но с полицейскими было очень много инцидентов. С одной стороны, приказ делать это, с другой – если сделаешь, нарушишь чрезвычайные законы об обороне.

Так что я считаю, нам нужен здесь один параграф: «Несмотря на все вышесказанное, уничтожение партизан есть первейший долг. Поэтому любые средства, которые помогают уничтожению партизан, будут считаться справедливыми, и, наоборот, все, что не способствует уничтожению партизан, будет считаться нарушением». Тогда у каждого будет свобода действий. Во всяком случае, что парню зачастую остается делать! Что им делать, когда эти ублюдки ставят впереди себя женщин и детей? Я сам видел это в Кемнице; эти красные ублюдки собирали перед собой детей, а потом плевали в нас. Мы не могли отплатить им тем же. Не дай бог причинить вред детям!

То же самое и в борьбе с партизанами. Если они толкают впереди себя женщин и детей, то офицер или унтер-офицер должны иметь право в случае необходимости безжалостно их расстреливать. Единственное, что важно, – это справиться с делом и уничтожить банду. Мы должны обеспечить полную поддержку солдату, который носит оружие. Общие инструкции – это хорошо; но тогда мы должны обеспечить ему полную поддержку, чтобы несчастному парню не пришлось говорить: «Потом мне придется за это отвечать».

Что вы предлагаете: войдут, скажем, эти ублюдки в дом, забаррикадируются там, а в доме женщины с детьми. Должен этот парень поджечь дом или нет? Если подожжет, то сожжет и невинных людей. Никаких сомнений! Он должен его поджечь. Что проку говорить: «Не должен унтер-офицер этим заниматься, это дело офицера». Нет! Когда бедняга там с шестью-семью рядовыми, что ему делать? Для полиции это была трагедия, что действовать мог только офицер. Вы когда-нибудь слышали, чтобы офицер оказывался на месте в тот момент, когда он нужен полицейским! Несчастный унтер-офицер там все равно что голенький, как в день своего появления на свет. Вот почему французская полиция цепляется за немецкую, потому что впервые в жизни они чувствуют за собой власть. Прежде у французской полиции никогда такого не было! Раньше, когда в Париже случались мятежи, они обычно получали по шее. Их привлекали к суду. Им велели защищать парламент и действовать против демонстрантов. Как, интересно, они могли защищать парламент, когда на них идут демонстранты? Если демонстранты подойдут, а полицейские не защитят парламент, их накажут за бездействие. И они стреляли, и их наказывали за стрельбу.

К таким вещам надо подходить с большой осторожностью, чтобы не ставить унтер-офицера в невыносимое положение. Надо стараться все время представлять себе, что думает унтер-офицер. Хорошо нам тут сидеть за столом и говорить, что здесь вопрос здравого смысла. «Как можно быть настолько глупым? Не соображаешь, парень? Ты об этом не подумал?» Бедняга думать не может; он борется за свою жизнь, за свое существование! Так что несчастный солдат или унтер-офицер кончает болтовню и стреляет и убивает столько-то и столько-то женщин, потому что знает: иначе он живым не уйдет.

Йодль. Дело не в этом. В бою они могут делать что хотят. Могут их просто повесить, повесить вниз головой, пытать, четвертовать – речь не об этом. Здесь единственное ограничение – карательные акции в родных местах партизан, и в этом деле сам рейхсфюрер проявляет большую осторожность. Он говорит: «Мне надо быть осторожным, чтобы своими мерами не расширить действия партизан и не изгнать все мужское население. Слухи летят из одной деревни в другую, и тогда две тысячи мужчин быстро уйдут в партизанские районы». Кроме того, откуда знать, что люди могут или не могут сделать. Это дают только результаты разведки и боевых действий.

Гитлер. Все равно, думаю, нам надо записать, что если парень считает, что для того, чтобы выполнить свой долг, он обязан применять самые жестокие методы, то будет абсолютно прав и найдет поддержку при любых обстоятельствах.

Йодль. Это в большей степени инструкция для командиров. У СС больше опыта в борьбе с партизанами.

Гитлер. Знаю, что у них больше опыта. Но вы знаете, что люди говорят об СС из-за этого их опыта? Люди всегда говорят, что они жестоки.

Йодль. Неправда. Они здорово работают. Они используют метод кнута и пряника, как и все!

Гитлер. Народ простит им пряник, но не кнут.

Кейтель. В зоне действия партизан об этом много не говорят. В тех акциях против партизан, которые начал Бах-Зелевски, он сам командует и полицейскими, и войсками из местных частей.

Гитлер. Бах-Зелевски умный малый. Когда он работал в партии, я всегда использовал его на самой трудной работе. Когда перед нами стояла задача сломить где-нибудь сопротивление коммунистов, я посылал его, и он обводил их вокруг пальца!

Фрагмент № 8

Дневное совещание 12 декабря 1942 г. в «Вольфшанце»

Начало в 12.45

Гитлер. Ничего катастрофического не произошло?

Цейцлер. Нет, мой фюрер. Манштейн достиг реки и захватил мост. Атаки были только на итальянском участке фронта. Там ночью подняли по тревоге один полк, и в десять утра он занял боевые позиции. Это хорошо, потому что итальянцы уже ввели все свои резервы.

Гитлер. У меня больше бессонных ночей из-за ситуации на юге, чем где-то еще. Никто не знает, что происходит.

Буле. На них нельзя положиться.

Цейцлер. Надо как можно скорее сделать что-нибудь такое, как прошлой ночью. Если бы русские воспользовались своей возможностью, там ночью была бы катастрофа. Группа армий попросила прислать полк только рано утром. Но мы фактически поставили его на позиции в десять утра.

В 17-й армии ничего особого не произошло. Поступает все больше агентурных данных о высадке десанта в Крыму; они ждут по-настоящему плохой погоды, снегопада или чего-то в этом роде.

Гитлер. Верится с трудом. Неужели наш флот не может предусмотреть такую погоду!

Йодль. Если так, им не высадиться.

Гитлер. Русские прорвутся, так или иначе. Мы бы не смогли высадиться в снегопад или в другую непогоду. Это я признаю. Но к русским это не относится.

Кранке. Не было бы хуже. Плохо, если приморозит и все покроется льдом. Но даже когда снегопады и где-то около нуля, то это реально.

Гитлер. Они все равно высадятся. Как бы в тумане – они высаживаются в тумане.

Я еще хотел сказать про этот грузинский батальон или роту. Должен признаться, не знаю – грузины не магометане.

Значит, это не тюркский батальон. Грузины не из турецкого рода. Грузины – кавказское племя, не имеющее ничего общего с турками. Я считаю, что надежны только магометане. Не думаю, что прочим можно доверять. Что угодно может произойти, так что с ними надо быть очень осторожными. Думаю, формировать батальоны из этих кавказских народов очень рискованно; а вот в формировании чисто мусульманских частей не вижу опасности. Они всегда готовы воевать.

Цейцлер. Я разослал перечень вопросов, чтобы как-то сдвинуться с места в этом вопросе. Балтиц допрашивал одного русского генерала, спросил насчет грузин, тот оказался весьма разговорчивым. Сказал, мы поймем, что грузины ни хорошие, ни плохие; они тоже так считали.

Гитлер. Ладно. Их всех волнует, как стать независимыми от всех. Насколько я слышал, они ненадежны со всех точек зрения. Так как Сталин сам грузин, отлично могу себе представить, что многие из них заигрывают с коммунизмом. У них была какая-то форма самоуправления. Тюркские народы – магометане. Грузины не относятся к турецкому роду, они являются турецко-кавказским племенем, может быть, с долей северной крови тоже. Тогда я не доверяю и армянам, несмотря на то что про них говорят или Розенберг, или военные. Думаю, армянские части точно так же ненадежны и опасны. Единственный народ, который я считаю надежным, – это настоящие магометане, то есть настоящие тюркские народы. Правда, какова их боеспособность – это другой вопрос; не могу об этом судить.

(Идет доклад вермахта.)

Гитлер. Теперь скажите мне: где те танки, которые вроде бы крысы попортили?

Цейцлер. Они были в составе 22-й танковой дивизии. Так можно отдать приказ о начале приготовлений?

Гитлер. Самое важное – мы должны заполучить эту дорогу.

Цейцлер. Блокирование этой дороги особой роли не играет, потому что там сбоку есть другая. Если мы просто заблокируем главную дорогу, противник сможет использовать боковую. Для полной гарантии нам надо выдвинуться до Шиколы.

Гитлер. Мы должны оставаться на этом участке, чтобы иметь дорогу. Вот в чем несчастье.

Цейцлер. Мы не можем этого сделать. Нам необходимо сохранить наш единственный резерв. Я выяснял, горный полк не сможет добраться туда раньше 20-го.

Гитлер. Интересно, доберутся ли они туда даже к 20-му. Если они там не окопаются, им придется оттуда уходить.

Цейцлер. Считаю, однако, что это действительно очень сильная позиция.

Гитлер. Когда мы отводим войска, я все время боюсь потерь боевой техники. Получается, что люди есть, а техники нет. Ничего не начнешь, не говоря уж о моральном аспекте.

Цейцлер. Если мы будем отводить войска по плану, то все вернем; здесь позиция, и толку в ней мало. 16-я моторизованная дивизия провела очень успешную атаку, захватив 150 пленных и вернувшись вместе с ними.

Гитлер. Они там не ведут маневренную войну; оставляют танки позади и ничего не предпринимают – окопная война.

Цейцлер. Им надо гораздо дальше отвести свои фланги. Сравнительно не намного на этом участке фронта. Я продумал насчет порядка отвода войск; он ослабится слегка. Он хочет получить приказ об отводе войск.

Теперь об обстановке на этом участке: фельдмаршал Манштейн звонил мне рано утром. Он захватил мост в этом месте. Здесь противник начал сейчас немного теснить 23-ю танковую дивизию. Вероятно, это те силы, которые им удалось подтянуть. Сопротивление здесь не очень велико. В течение дня шли очень тяжелые бои. Противник захватил Ричев. Что особенно неприятно из-за моста. Он нужен нам для того, чтобы подтянуть войска. Атака дошла до этого пункта и здесь более-менее затихла. Мы перехватили радиодонесение из 8-го кавалерийского корпуса, в котором говорится, что они занимают оборонительные позиции. Пока не ясно, что противник здесь делает. Возможно, это просто реакция на наши переговоры по радио. До того как мы двинулись, они велись очень активно. Но может быть, он что-то готовит. Основной удар по 6-й армии был нанесен на этом участке. Фельдмаршал Манштейн звонил, чтобы сказать, что наступление продолжается[215]; он изложил свои взгляды на бумаге, вот она.

(Отдает ее.)

Гитлер. Он получил участок фронта в 80 километров по прямой.

Цейцлер. Он изложил свои взгляды письменно. Может быть, вы хотите прочесть. 16-ю дивизию нельзя трогать. Если мы выведем 16-ю дивизию, рухнет весь румынский участок фронта, и нам его никогда не восстановить. Видя здесь брешь, он спрашивает, нельзя ли подтянуть танковые силы. По крайней мере, это единственное, чем я могу объяснить его предложения.

Гитлер. Сначала надо посмотреть, что у него там есть. У него еще две сильные дивизии. В одной 95 танков, а в другой 138.

Цейцлер. Разумеется, всегда есть риск при отводе двух дивизий.

Гитлер. Полностью согласен, но он получил еще и несколько частей люфтваффе, и с ними можно что-то сделать. Когда прибудет соседняя пехотная дивизия?

Цейцлер. Это долго; пройдет дней восемь, пока она сюда доберется. Мы надеялись поставить здесь 11-ю танковую дивизию. Это было бы более-менее правильно. Если не сможем, придется оставить эти две танковые дивизии. 23-ю дивизию будут атаковать с фланга, так что она вынуждена будет там действовать. Остается только 6-я. Так что в случае контратак, если мы должны будем сохранить эту линию коммуникации, ситуация окажется сложной. Если увести отсюда 17-ю дивизию, то тоже есть риск. Но наступление двумя танковыми дивизиями может застопориться, и тогда через два дня нам, видимо, придется отвести 17-ю дивизию, а это значит, что мы потеряем день.

Гитлер. Он хотел поставить 17-ю дивизию сюда?

Цейцлер. Он хотел подтянуть ее сюда, а эту ввести в бой на другой стороне.

Гитлер. В 17-й дивизии мало проку.

Цейцлер. Тогда как насчет 11-й?

Гитлер. У этой только 45 танков.

Цейцлер. До сих пор было 49. Несколько вышли из строя. Она должна оставить один батальон здесь; в качестве чрезвычайной меры мы можем поставить полк 306-й дивизии.

Гитлер. Когда 11-я дивизия потеряла все эти танки? Там в верховье у нее было 70 или 80.

Цейцлер. Насколько я знаю, она прибыла с 49 танками.

Гитлер. И сейчас еще больше не на ходу.

Цейцлер. Разумеется, всегда есть несколько временно вышедших из строя. Их число всегда выше на следующий день после непогоды.

Хойзингер. Одно время у 11-й танковой дивизии их было 57.

Гитлер. До этого у нее было 73 или 75.

Цейцлер. Я проверю еще раз. На память эти цифры не помню. По опыту знаю, всегда надо рассчитывать на то, что из-за плохой погоды 10–12 танков не на ходу.

Гитлер. Сначала хотелось бы услышать об обстановке в целом, а к этому вопросу вернемся в конце.

Далее в том же духе продолжается дискуссия по поводу тактических деталей на русском фронте.

Гитлер. Я получил еще одно донесение о том, что он[216]здесь в Африке отводит войска.

Йодль. Да, отводит. Нет никаких сомнений в том, что противник начал здесь первое крупное наступление и 13-го, вероятно, его продолжит. Воздушная разведка подтверждает, что его авиация готова и что противник выдвинул вперед свои аэродромы. У него здесь основные силы истребителей, 130 одномоторных и 120 двухмоторных самолетов в районе севернее Аджедабии и еще 100 одномоторных и 40 двухмоторных в районе между Саллумом и Мариной. Радиоперехват показывает, что он приготовился для удара, как это было перед нашим наступлением на Эль-Аламейн, и готов атаковать там. Командующий ВВС в Африке считает также, что в ближайшее время нас ждет наступление англичан в направлении Триполи. Наши силы, в отличие от них, слабы до тех пор, пока основные войска остаются на Сицилии и большая их часть находится в тылу исходной позиции.

Гитлер. Кто говорит, что это исходная позиция?

Йодль. Дуче в своем приказе.

Гитлер. Разговор с рейхсмаршалом не был столь определенным.

Йодль. Роммель в своей телеграмме говорит то же самое.

Гитлер. Что он говорит?

Йодль. Он говорит: «Войска, остающиеся в этом районе… выходят на исходную позицию». Там есть слово «исходная». Ввиду ситуации в целом, это то, на что он рассчитывает. Далее. Вчерашние атаки он отбил, включая атаки с юга, но говорит, что они, несомненно, будут продолжены на этом участке сегодня и что он не в состоянии ввести в бой все свои войска в том случае, если противник будет атаковать и с юга, даже если только малыми силами. Из-за нехватки горючего он не может вести наступление или осуществлять подвижные операции, может только отвести войска на эту позицию. Он должен оставаться там до 15-го, пока снова не обретет подвижность. Поэтому не может сам влезать ни во что. Учитывая положение с горючим, его можно понять. Если бы он был на 100 процентов подвижным, то смог бы пойти обходным путем, что он и хочет сделать, и таким образом ускользнуть от любых охватывающих маневров.

Гитлер. Должен сказать, у него в распоряжении громадная армия и, видимо, хватило горючего, чтобы вернуться сюда с позиций у Аламейна. Они ж не по воде шли. У них всегда практически нет горючего. Если бы они запасы пополняли, а не отступали, то могли бы идти вперед. Нисколько не сомневаюсь. Проще было бы парой дивизий прорываться вперед с боями. В конце концов, все, что нужно, – это танки и немного артиллерии. Они вернулись назад на полторы тысячи километров, захватив с собой домашнюю утварь и все, что попалось под руку. Держу пари, что 50 процентов наших людских потерь имели место во время этого отступления. А это значит, что реальные потери на передовой были, видимо, чрезвычайно низкими.

Бесспорно, плохо то, что нас чересчур впечатлил этот затонувший 4000-тонный транспорт, и плохо, что мы не оказали поддержки нашему первоначальному наступлению. Таково впечатление Кессельринга, и Рамке тоже; последний говорит: «Мы не можем понять, почему мы остановились; англичан полностью выгнали; все, что надо было, – это двигаться вперед и атаковать с фланга». На самом же деле, я думаю, нельзя держать так долго одного человека на таком ответственном посту. Он постепенно теряет самообладание. В тылу другое дело. Там, конечно, можно сохранять спокойствие. Эти люди не в состоянии выдержать нервное напряжение. Действительно, должен быть закон не держать человека на театре военных действий столь долго. В этом нет смысла. Лучше его освободить. Тогда придет кто-то новый, желающий заработать себе лавры и с относительно свежими силами. Поэтому я решил: раз первый прорыв завершился, мы освободим ряд генералов, которые сами-то по себе в полном порядке, – даже фельдмаршалов; просто прикажем им взять на столько-то месяцев отпуск, чтобы они смогли вернуться на фронт, полностью восстановив свои силы. Подумайте, на что это похоже. Ему приходится все время находиться там под страхом окружения с несколькими жалкими частями. Так что неудивительно, если после двух лет или около того он постепенно теряет самообладание и, оказавшись в ситуации, когда надо говорить себе «Я продержусь…», те вещи, которые нам в тылу не кажутся такими уж ужасными, его, наверное, пугают. В прошлом году у нас были случаи, когда люди на передовой теряли мужество из-за жутких погодных условий и про себя думали: «Им в тылу легко говорить; им не надо торчать на холоде в такую погоду». Это тоже верно. И мы не должны постоянно подвергать людей одним и тем же испытаниям. Если я буду держать главный штаб под минометным огнем три недели, то не удивлюсь, что они тоже потеряют самообладание.

За редким исключением, когда генерал не может оставить руководство войсками, потому что это вопрос жизни или смерти, его надо возвращать в запас. В конце концов, невозможно долго командовать средь грохота сражения.

Одно ясно: на этом небольшом участке один человек может следить практически за всем полем битвы. Дело не в коммуникациях; здесь вступает интуиция. А когда занимаешься этим в течение двух лет, нервы в конце концов сдают. У Геринга тоже такое впечатление. Он говорит, что Роммель полностью вымотался.

Потом эти ужасные отношения с итальянцами. Вечная неопределенность. Мы тоже это понимаем. Не мог уснуть прошлой ночью – от ощущения неопределенности. Если бы это был полностью германский театр военных действий, мы, может быть, и смогли бы что-то сделать, и были бы уверены, что сможем каким-то образом заткнуть дыры. По крайней мере, такого бы не случилось, что целая армия за день распалась на куски. Русские объявили, что захватили 9400 военнопленных – войск оси; едва ли они захватили каких-то немцев, только румын. Первое донесение воздушной разведки говорит, что огромные серые колонны движутся оттуда – явно военнопленные, – а другие движутся в противоположном направлении, так что трудно сказать, русские это или румыны. Одна часть собиралась сбежать, боевые и организационные узы рвутся, когда нет железной дисциплины.

Гораздо легче прорываться с армией вперед и завоевывать победы, чем приводить войска в норму после отступления или поражения. Пожалуй, величайшим подвигом 1914 года было то, что после того, как сваляли дурака на Марне, удалось вернуть германскую армию в прежнее состояние и заставить ее встать и реорганизоваться на определенном рубеже. Вот в чем, пожалуй, один из величайших подвигов. Такое можно проделать только с высококлассными дисциплинированными войсками.

Йодль. Нам удалось сделать это с немецкими войсками и здесь.

Гитлер. С немцами удалось, но не с итальянцами; с этими нам никогда не справиться. Поэтому, если противник где-то прорвется, будет катастрофа. Находясь постоянно в таком напряжении, солдат постепенно подрывает свое здоровье.

Йодль. У нас итальянская 8-я армия занимает лишь небольшой участок фронта, а у него по всему фронту в основном итальянцы.

Гитлер. Пожалуй, лучше отозвать его прямо сейчас и послать кого-то другого с жестким приказом удержаться.

Йодль. Думаю, вы не станете оспаривать, что он многое сделал. Он похож на человека, который сидел на одном хлебе с молоком, а потом его позвали принять участие в Олимпийских играх. Он неделями ничего не получал. На Востоке крик поднимают, когда к ним приходит на два состава меньше.

Его намерение – отходить постепенно, чтобы выиграть время для оборудования позиции здесь; из-за ситуации с горючим он больше ничего не может. Там еще были части XXI корпуса, которым теперь отдали приказ подойти сюда. Он подождет, пока англичане сами не закрепятся снова. Им придется снова укрепиться и подтянуть свою артиллерию. Это займет несколько дней.

Гитлер. Будем надеяться, что так.

Йодль. Англичане, разумеется, знают, что значительная часть наших сил отходит назад. Может быть, в этом причина, что они атаковали здесь немного раньше.

Гитлер. Сколько народу он может наскрести из громадного интендантского обоза для обороны этой позиции? Он весь движется к Триполи?

Йодль. Нет, увы; шесть или семь дней назад он сообщил, что прочесал все тыловые службы и всех, кого можно было, отправил на передовую.

Гитлер. Ведь на такой позиции, как эта, 10 000—20 000 немцев, втиснутых между итальянцами, смогли бы немного спасти положение. С одними итальянцами этого не сделать.

Йодль. Он докладывает также, что провел всякого рода операции по минированию, особенно вдоль Виа-Бальбо, и будет продолжать этим заниматься.

Гитлер. Минирование – это очень сложно, потому что ты можешь делать это только позади себя, а когда отходишь, времени нет, поэтому противник заметит каждую мину вдоль дорог.

Йодль. Нет, они закладывают их и впереди. Он хочет только, чтобы улучшилось положение с горючим, так как ему не хватает подвижности. Если противнику удастся обойти его с юга, он окажется в очень сложной ситуации, но проход транспортов с базы в Сфаксе осуществляется сейчас быстрее, чем раньше. Об одиночных транспортах больше не сообщают.

Гитлер. До сих пор вообще движения не было.

Йодль. Обычно ходили одиночные суда. Во всяком случае, этим утром Кессельринг испытал большое облегчение; он сказал, что со вчерашнего дня у него камень с души слетел, имея в виду проблему снабжения.

Гитлер. Там две крайности. Роммель превратился в великого пессимиста, а Кессельринг – в настоящего оптимиста. И ни шага вперед.

Фрагмент № 47

Дневное совещание 1 февраля 1943 г.

Совещание начинается с обсуждения тактических деталей на русском фронте. Затем обсуждается сообщение русских о том, что фельдмаршал Паулюс и ряд других генералов, включая фон Зейдлица и Шмидта, захвачены в плен в южном котле Сталинграда.

Гитлер. Они там сдались по всем правилам и окончательно. Иначе они бы сосредоточились, создали круговую оборону и вырывались бы оттуда, оставив последний патрон для себя. Раз считается, что женщина всего-то из-за нескольких оскорбительных замечаний способна из гордости пойти, запереться и немедленно застрелиться, то я не испытываю уважения к солдату, который испугался сделать то же самое, а предпочел сдаться в плен. Единственное, что могу сказать: я могу понять это в случае, подобном тому, что произошел с генералом Жиро, – мы приезжаем, он выходит из своей машины и его хватают. Но…

Цейцлер. Я тоже не могу этого понять. Я все еще задаюсь вопросом, правда ли это. Не лежал ли он там сильно раненный.

Гитлер. Нет, это правда. Их увезли прямо в Москву и сдали в руки ГПУ, и они немедленно отдадут приказы войскам в северном котле тоже сдаться. Этот Шмидт подпишет что угодно. Человек, не имеющий мужества в такой момент избрать путь, который однажды должен избрать любой мужчина, если у него не хватает сил противостоять. Он будет испытывать душевные муки. Мы слишком много внимания уделяем образованию и слишком мало – воспитанию характера.

Цейцлер. Такого сорта мужчин невозможно понять.

Гитлер. Не говорите! Я видел письмо… Низы это поняли. Могу вам показать. Он [один офицер из Сталинграда] написал: «По поводу этих людей я пришел к такому выводу», а потом там написано: «Паулюс:?; Зейдлиц: следует расстрелять; Шмидт: следует расстрелять».

Цейцлер. Я тоже слышал плохие отзывы о Зейдлице.

Гитлер. И среди них есть «Хубе, настоящий мужчина!». Конечно, кто-то может сказать, что было бы лучше оставить там Хубе, а других убрать. Но поскольку ценность людей не может не иметь значения и поскольку солдаты в войну нужны для всяких дел, я твердо считаю, что правильно будет убрать Хубе.

В мирное время в Германии примерно 18 000—20 000 человек в год выбирают самоубийство, хотя ни один из них не был в подобной ситуации, а здесь человек, который видит, как умирают 45 000—60 000 его солдат, храбро защищаясь до самого конца, – как он может сдаваться большевикам? Одному богу…

Цейцлер. Что-то абсолютно непостижимое.

Гитлер. Но у меня и до этого были сомнения. Это в тот момент, когда я слышал, как он спрашивает, что ему делать. Как можно даже спрашивать о таких вещах? Это значит, что в будущем, если крепость окажется в осаде и командира призовут сдаться, он тоже будет спрашивать: «Что мне теперь делать?»

Он так легко пошел на это! [Эти слова, видимо, относятся к Удету, который совершил самоубийство, не справившись с обязанностями ответственного за материальную часть ВВС.] Или Бекер: влип с этим заводом по производству оборудования; он… сделал это, а потом застрелился. Это же так легко! Револьвер все упрощает. Какое малодушие – бояться этого! Ха! Лучше быть похороненным заживо! И в такой ситуации, когда он отлично понимает, что его смерть послужит примером для солдат в соседнем котле. Если он показывает такой пример, то едва ли можно ждать от солдат, что они продолжат борьбу.

Цейцлер. Непростительно; если сдают нервы, надо стреляться первым.

Гитлер. Когда сдают нервы, ничего не остается, кроме как сказать себе: «Я не в состоянии продолжать» – и застрелиться. На самом деле вы могли сказать, что такой человек обязан застрелиться. Как в старые времена, полководцы, которые видели, что все потеряно, обычно бросались на свои мечи. Это само собой разумеется. Даже Варс приказал своему рабу: «Теперь убей меня!»

Цейцлер. Я все думаю, может, они так и поступили, а русские только говорят, что взяли их всех.

Гитлер. Нет!

Энгель. Странная вещь, если можно так выразиться, что они не объявили, был ли Паулюс тяжело ранен, когда его брали в плен. Может, завтра они скажут, что он скончался от ран.

Гитлер. Есть у нас точная информация, что он ранен?

<…>

Трагедия произошла. Может быть, теперь она послужит нам предупреждением.

Энгель. Едва ли им удалось сразу выяснить фамилии всех генералов.

Гитлер. В этой войне больше не будет фельдмаршалов. Они получат повышения только после окончания войны. Не собираюсь считать цыплят, пока они еще не вылупились.

Цейцлер. Мы настолько были уверены, чем она закончится, что считали, даем ему то, к чему он больше всего стремился…

Гитлер. Предполагалось, что конец там будет героический.

Цейцлер. Другое невозможно было и представить.

Гитлер. Как можно повести себя по-другому, когда имеешь дело с солдатами. Должен сказать, любой солдат, который без конца рискует своей жизнью, наверняка дурак. Если рядового солдата такое сломает, это я могу понять.

Цейцлер. Командиру части гораздо легче; на него все смотрят. Ему легче застрелиться. Простому парню трудно.

Гитлер. Если несчастный слабый мальчишка страдает от всего этого, и говорит… и сдается в плен, это мне понятно. Но тогда я должен сказать: как героически они… да не о чем спорить. Конечно, многие воюют как немцы!.. и все равно не можем справиться, хотя у нас командиры такие знающие, и наши солдаты так здорово обучены, и, наконец, наша техника намного превосходит русскую. Все-таки, если не считать Сталинград, мы всегда доказывали свое превосходство.

Я, как только услышал про это вчера, попросил Путкамера выяснить, разошлись ли широко эти новости. Если бы их уже не сообщили по радио, я бы тут же приостановил это.

Что особенно больно, так это то, что один бесхарактерный слабак перечеркнул героизм стольких солдат, – и я скажу вам, как поведет себя теперь этот человек. Подумайте! Он прибывает в Москву, и представьте себе эту западню, в которой он оказывается! Он подпишет все, что угодно. Он сделает признания, составит воззвания. Вот увидите. Теперь они продемонстрируют свою бесхарактерность до конца. Правильно говорится: один дурной поступок влечет за собой другой.

Энгель. Тут такой момент: завтра майор фон Зицевиц собирается говорить с нашей и иностранной прессой по поводу Сталинграда. Отменить?

Гитлер. Нет.

Энгель. Я спросил просто потому, что там конечно же возникнут вопросы; и среди прочих вопрос… Лучше всего изложить все в самых общих чертах.

Гитлер. Наверняка ведь не знаешь, известно ли человеку что-нибудь; напрямую из него это не вытащишь. Но для солдата самое важное – характер, и если мы не сможем сообщить это, если все, что мы можем, – это воспитывать интеллектуальных и умственных акробатов и атлетов, то никогда не получим расу, способную выдержать тяжелые удары судьбы. Вот что бесспорно.

Цейцлер. Да, в Генеральном штабе тоже. Я тут впервые вручил знаки различия Генерального штаба офицеру связи, не прошедшему специального обучения, потому что он блестяще справился со штабной работой по организации выхода из боя своей дивизии. Не важно, прошел он восьмимесячный курс подготовки или нет. Я действовал незамедлительно. Сразу же направил приказ: «С сегодняшнего дня вы офицер Генерального штаба».

Гитлер. Да, надо отбирать смелых, бесстрашных людей, готовых жертвовать своей жизнью, как каждый солдат. Что такое жизнь?.. нация; отдельная личность в любом случае должна умереть. Нация – она переживет отдельную личность.

Но как можно страшиться той секунды, которая делает человека свободным от земных страданий, если один лишь долг держит его в этой юдоли слез! Ладно, хватит!.. Они объявили, что взяли в плен Паулюса. Я хочу, чтобы было установлено различие между пленными и пропавшими без вести. Когда противник совершает прорыв и проникает туда без боя, понятно, что их взяли в плен. Остальные должны числиться без вести пропавшими.

Не знаю, как быть с Паулюсом. Надо дать знать командующему в северном котле, что он должен удержаться там во что бы то ни стало. Этот котел надо держать до последнего солдата…

Цейцлер. Значит, вы согласны, что мне следует направить им послание в таком духе?

Гитлер. Да! Я думаю все о том же: румынский генерал Ласкар был убит вместе со своим солдатом. Я рад, что наградил его Крестом с дубовыми листьями. Как странно все происходит! Я, когда узнал об этом вчера вечером, примерно в 10.30, – я рано лег, – тут же связался с Путкамером, чтобы выяснить, пошло ли уже это радиосообщение в эфир. Потом русские объявили: маршал Паулюс захвачен вместе со своим штабом. Весь штаб сдался. Теперь русские будут…

Цейцлер. Я именно этого и боялся! Думал, затеют они какую-нибудь омерзительную игру с телом Паулюса, а теперь все даже еще хуже.

Гитлер. Он в любую минуту может заговорить по радио – вот увидите. Зейдлиц и Шмидт выступят. Их запрут в этой крысоловке и через два дня доведут до такого состояния, что они сразу заговорят. И эта красивая женщина, действительно очень красивая женщина, которую оскорбили несколько слов. Она сразу говорит – всего лишь пустяк: «Итак, я могу идти; я не нужна». Муж отвечает: «Значит, уходи!» И женщина уходит, пишет прощальное письмо и стреляется…

Сообщение о том, что они ранены, пришло до отъезда Янеке или после?

Цейцлер. Я проверю. Позвоню Янеке. Он должен был знать, если это было до его отъезда.

Гитлер. Мы должны это выяснить. Потом мы должны дать понять, что личный состав сражался до последнего солдата, а в плен их взяли только тогда, когда они были тяжело ранены, оказались перед лицом превосходящих сил противника и были им смяты.

Цейцлер. Наверняка большая часть личного состава именно так и действовала.

Гитлер. Мы должны сказать, что это не была капитуляция, что их подавили.

Цейцлер. Можем вставить это в сводку. Русские представят все иначе. Давайте первыми дадим наше изложение событий в мировой прессе.

Гитлер. Скажите, что они месяцами не получали продовольствия и что русским по силам было одолеть многих из них.

Цейцлер. Думаю, лучше всего держаться такой линии…

Что касается коммюнике русских, то надо проверить, нет ли в нем ошибок. Ибо одна-единственная ошибка – например, упоминание генерала, который не мог там находиться, – доказала бы, что все обнародованные имена они взяли из списка людей, которых могли захватить в плен где угодно.

Гитлер. Они говорят, что взяли Паулюса, а также Шмидта и Зейдлица.

Йодль. Насчет Зейдлица не знаю. Не совсем ясно, не находился ли он в северном котле. Выясним это по радиосвязи. Во всяком случае, кто у нас из генералов в северном котле?

Гитлер. Он точно был с Паулюсом. Одно скажу вам: не могу понять, как такой человек, как Паулюс, не предпочел смерть. Героизм многих десятков тысяч солдат, офицеров и генералов перечеркнут человеком, у которого не хватило характера, когда настал его час, сделать то, на что способно слабое женское существо.

Йодль. Я все-таки пока не уверен, что это действительно так.

Гитлер. Жил один мужчина с женой. Недавно этот мужчина умер мучительной смертью. Потом я получил от его жены письмо; она просила меня позаботиться об их детях. Писала, что, несмотря на детей, жить дальше не может. И застрелилась. Вот на что способна женщина; у нее хватило сил, а у солдат нет! Вот увидите: через неделю и Зейдлиц, и Шмидт, и Паулюс тоже – все выступят по радио.

Йодль. Я в этом не уверен.

Гитлер. Их привезут на Лубянку, и там эти крысы их подкупят. Как можно быть такими трусами? Не понимаю.

Йодль. Все-таки я не уверен.

Гитлер. А я, к сожалению, уверен. Знаете, я уже не верю в эту историю, что Паулюс ранен. Не похоже, что так. Они должны считать, что они… Что нам делать?

Лично меня больше всего убивает то, что я поспешил присвоить ему звание фельдмаршала. Хотелось исполнить его заветное желание. Это последний фельдмаршал, получивший такое звание в эту войну. Нечего считать цыплят, пока они не вылупились.

Я все-таки этого не понимаю. Когда человек видит, как гибнет столько солдат, – я действительно должен сказать: как легко нашим… он не мог не подумать об этом. Глупо так поступать. Стольким солдатам приходится умирать, а потом приходит вот такой человек и в последний момент пятнает позором героизм многих. Он мог покинуть эту юдоль слез и уйти в вечность, и народ обессмертил бы его имя, а он предпочел отправиться в Москву. Как он вообще мог думать о такой альтернативе. Это сумасшествие.

Йодль. Вот почему я пока не уверен.

Гитлер. Это как если бы мне пришлось сказать сегодня, что передаю командование крепостью генералу Ферстеру; тогда наверняка бы знал, что он будет первым, кто спустит флаг. Есть другие, кто этого не сделал бы. Трагедия в том, что опорочено мужество стольких людей.

Ешоннек. Я думаю, может быть, русские специально дали такое сообщение. Они умные, дьяволы.

Гитлер. Через неделю они выступят по радио.

Ешоннек. Русские могут даже организовать так, что говорить будет кто-то другой.

Гитлер. Да нет, они сами будут говорить по радио. Услышите, и достаточно скоро. Они все лично выступят по радио! Сначала они призовут людей, которые в окружении, сдаться, а потом расскажут гадости про немецкую армию.

Надо понять, что их привезут в Москву, поместят на Лубянке и там над ними «поработают». Когда в такой момент у кого-то нет мужества…

Я уже сказал Цейцлеру, что надо радировать Хайцу, что они должны удержаться в северном котле.

Кейтель. Хайц был в южном котле, а в сообщении русских о нем не упоминается.

Йодль. Да, и вот почему нам надо сейчас абсолютно точно выяснить, кто действительно находится в северном котле в данный момент. Если в сообщение русских включены имена тех, кто был в северном, то это список, который они где-то нашли и обнародовали. Одно ясно: они не назвали одного человека, который находился в южном котле и точно был убит – Хартмана.

Кейтель. Он убит четыре дня назад.

Йодль. Да.

Гитлер. Если Хайц был в южном котле и не упомянут… Уверен, что в целом личный состав держался честно и храбро.

Зафиксированная в этих фрагментах дискуссия по поводу Северной Африки не раскрывает того факта, что в этот момент Гитлер носился с идеей эвакуировать оттуда войска полностью. На самом деле указание на это содержалось в инструкциях Йодля своему штабу, о которых говорилось в начале главы; вскоре после этого по указанию Гитлера главнокомандующему войсками на Юге фельдмаршалу Кессельрингу был задан ряд вопросов по поводу ситуации с морским транспортом. И в том документе был вполне явный намек: «В зависимости от вашего ответа Верховное командование, вполне возможно, примет далекоидущие решения»[217]. Тем не менее в Северной Африке не было предпринято никаких мер предосторожности, чтобы избежать надвигающейся катастрофы.

Любые расспросы относительно возможности удержать все-таки Северную Африку после событий, произошедших в начале ноября, сначала полностью отметались наверху; это действительно можно проследить по Роммелю. 29 ноября он неожиданно прибыл в «Вольфшанце» прямо из пустыни Сирта. Цель его приезда состояла в том, чтобы прямо поставить перед главным командованием вопрос о полной эвакуации войск из Северной Африки. В отличие от предыдущего радушного приема на этот раз Гитлер встретил его весьма холодно и просто-таки выбил у него почву из-под ног, процитировав высказывание Геринга, что это была всего лишь «короткая прогулка» до Туниса, и заявив, что снабжение по Средиземному морю теперь гарантировано и сможет удовлетворить все его нужды. (Настоящая правда и неискренность гитлеровских заявлений бросаются в глаза в записи в военном журнале штаба оперативного руководства от 7 декабря 1942 года, где говорится: «Именно в данный момент фюрер считает положительным фактором то, что у Роммеля не хватает горючего на дальнейший отвод войск.) В тот же вечер Йодль записал: «Все равно Северную Африку мы потеряем». Однако через несколько дней, во время совещания с вновь назначенным главнокомандующим в Тунисе генерал-полковником фон Арнимом, Гитлер снова упирал на планы, составленные им сразу же после высадки союзников. На тот момент 5-я танковая армия Арнима состояла всего лишь из спешно собранных частей, эквивалентных по численности одной или двум немецким дивизиям, и имела очень мало транспортных средств и тяжелых орудий. Идея Гитлера, однако, заключалась в том, чтобы, тесня противника от порта к порту до самой Касабланки, выкинуть его из Африки совсем. В противоположность этим амбициозным планам, когда граф Чиано и граф Кавальеро в качестве представителей Муссолини приехали в Восточную Пруссию с настоятельной просьбой усилить войска люфтваффе для защиты транспортных путей в Тунис, Гитлеру пришлось им отказать из-за нехватки средств. Несмотря на это, обе стороны еще раз подтвердили решение «удержать Северную Африку», так что Гитлер не обратил ни малейшего внимания на просьбу итальянцев. На позицию Гитлера огромное влияние оказывали взгляды главнокомандующего войсками на Юге фельдмаршала Кессельринга. Тот с оптимизмом смотрел на перспективы развития событий как в Тунисе, так и в отношении ситуации с доставкой грузов по морю. Такое же мнение Кессельринг высказал во время своего устного доклада в «Вольфшанце» 12 января 1943 года[218].

При такой атмосфере и таких умонастроениях наверху едва ли удивительно, что верховная ставка почти не обратила внимания на тот факт (не говоря уж о том, чтобы им воспользоваться), что в тот момент существовала возможность избежать практически неминуемой катастрофы в Северной Африке путем своевременного вывода войск. Еще один шанс был, когда произошел окончательный коллапс в Сталинграде. Роммель, специально воспользовавшись этим моментом, поспешил с отводом своих войск, вошел в Тунис, не встретив препятствий со стороны противника, и соединился с Арнимом. 5-я танковая армия на тунисском плацдарме еще превосходила силы противника, и ситуация с морским транспортом была такова, что, по всей вероятности, можно было тогда вывезти основную часть войск. Мы потеряли бы Северную Африку, но зато спасли бы большое количество первоклассных соединений.

Но Гитлер мыслил совсем иначе! Для него появление армии Роммеля в Тунисе ознаменовало собой момент для начала осуществления его планов наступательных действий. В захвате Туниса, несомненно, были значительные политические и стратегические преимущества – это самое меньшее, чего мы могли достичь, – и из-за этого он оставался абсолютно слеп к тактическим нуждам, в первую очередь к тому, что потребуется пополнение для сухопутных, воздушных и морских сил, а это невыполнимо. До сих пор не удалось даже внести ясность в систему командования в Тунисе; власть исходила от Гитлера и Муссолини, приказы шли через два высших штаба обороны к Кессельрингу, а затем к командующим немецкой армией, которых теперь было двое, стоявших бок о бок. Несмотря на все свои красивые слова и несмотря на всевозможное давление со стороны ОКВ, Гитлер всегда ставил чувства Муссолини выше военных требований. Когда командная система наконец была создана, главнокомандующий войсками на Юге извлек из этого небольшую выгоду, которая заключалась в том, что отныне оперативный отдел его вновь сформированного штаба, объединявшего все виды вооруженных сил, вошел в состав Верховного командования в Риме. Поэтому выглядело все так, будто после почти трехлетних совместных действий между союзниками наконец установится тесное сотрудничество, по крайней мере на этом уровне; однако вскоре стало ясно, что такому порядку не суждено было долго длиться и что он не привел к взаимному доверию.

Этот хаос послужил для меня поводом спросить у Йодля, нельзя ли мне поехать в Тунис, чтобы на месте получить представление о сложившейся там обстановке, и после многочисленных бесплодных уговоров в конце января – начале февраля я наконец вынудил его согласиться. Добираться надо было через Рим, и это дало возможность впервые встретиться с генерал-полковником Амброзио, который заменил Кавальеро в должности начальника штаба после потери Триполитании. Поездка продолжалась всего десять дней, состоялась она в первой половине февраля и включала посещение не только итальянского главнокомандующего и командующего войсками на Юге, находившихся в Риме, но и обоих немецких командующих в Тунисе и, главное, боевых частей в разных уголках этой страны. Все, что я увидел и услышал, привело меня к выводу, к которому уже пришел фельдмаршал Роммель, а именно: о наступлении не может быть и речи, на повестке дня должен стоять вопрос об эвакуации войск из Северной Африки. На обратном пути я сделал краткую остановку и побеседовал наедине с Кессельрингом в его небольшом кабинете в скромном доме во Фраскати, городке, расположенном высоко над Римом. Я с полной откровенностью сказал ему, что таков мой главный вывод, к которому я пришел в результате поездки. Едва я успел произнести эти слова, как Кессельринг прервал меня предостережением, которое я слышу до сих пор: «У стен есть уши». Нет сомнения, конечно, что Кессельринг имел больше опыта, чем я, чтобы судить обо всем; мои оценки основывались просто на впечатлениях нескольких дней командировки. Если отбросить на время его природный оптимизм, то можно сказать, что он полагался на свой опыт и личные впечатления, накопленные в бесчисленных поездках на линию фронта. Однако ему не удалось убедить меня.

Во время последнего перелета на обратном пути я тщательно все обдумал и решил, что буду докладывать Гитлеру в том же ключе, что и главнокомандующему войсками на Юге. Однако мое намерение внезапно изменилось, когда на следующий день мы собрались на дневном совещании в ставке в Восточной Пруссии и я, к великому своему удивлению, увидел там фельдмаршала Кессельринга. Гитлер встретил его восторженно и тут же предоставил ему слово, чтобы тот обрисовал самые последние события в Тунисе и на Средиземноморье так, как видит их он. Доклад стал еще одним примером природной склонности Кессельринга смотреть на самые серьезные слабости и сложности любой ситуации как на частично преодоленные, замечать малейшие признаки ее улучшения и начинать разговоры о победах, когда все это не более чем планы или намерения. Потом Гитлер неожиданно повернулся ко мне и произнес фразу, с которой всегда обращался к штабным офицерам более низкого ранга: «Ну а вы что?» Однако едва я успел начать, дав понять, что моя точка зрения противоположна точке зрения Кессельринга, как Гитлер сразу же понял, что я имею в виду, и бесцеремонно положил конец обсуждению другой фразой, к которой обычно прибегал в таких случаях: «Еще что-нибудь есть?» Я сразу же покинул картографический кабинет, успев, однако, получить упрек от Геринга в том смысле, что на сей раз я пытался спорить с фельдмаршалом его люфтваффе и «расстроить» Гитлера. К моему удивлению, когда я выходил, за мной последовал Шмундт, который остановил меня словами: «Вы, видимо, хотели сообщить нечто совершенно отличное от того, что сказал Кессельринг; фюрер должен был это услышать. Я специально назначу вам время сегодня; можете положиться». Этот замысел ни к чему не привел – в первую очередь по той причине, что на следующий день Гитлер с ограниченной свитой, включая Йодля и Шмундта, отправился в ставку на Украине, где они оставались примерно в течение месяца. Я использовал эту возможность для того, чтобы еще раз попробовать добиться от Кейтеля нового назначения, которое он мне обещал. Начальник штаба ОКВ свое обещание подтвердил, но заявил, что в данный момент не может рассматривать мой переход, поскольку сейчас нет Йодля, а когда тот вернется, он сам собирается взять длительный отпуск, единственный, между прочим, за всю войну.

Теперь оставался один путь – представить письменный доклад Йодлю. В нем я выразил точку зрения, совершенно противоположную планам наступления, все еще витавшим вокруг, и указал, что две союзнические армии с востока и запада скоро воссоединятся и тем самым полностью отрежут Тунис с суши. К середине марта, продолжал я, нам следует ожидать наступления по сходящимся направлениям превосходящих сил противника, которое наши слабые силы прикрытия, видимо, не смогут сдержать, и вся эта доктрина развалится, как карточный домик. Существенно изменить ситуацию нельзя из-за положения с транспортом; до сих пор мы могли переправлять только самые необходимые транспортные средства; согласно расчетам итальянского Верховного командования в будущем мы сможем удовлетворить лишь 50 процентов потребностей (60 000 тонн в месяц); поэтому не было никакой выгоды ни в том, чтобы оставаться там, где мы есть, ни вести наступление, ни даже отводить войска на очень ограниченный плацдарм в непосредственной близости от Бизерты и Туниса, что между тем предлагал Роммель. Я избегал употреблять слово «эвакуация» в этом первом своем выступлении против общей позиции отрицания истины, и моя заключительная и решающая фраза звучала так: «Только путем предварительного планирования нашего будущего курса мы можем избежать серьезных последствий, которые, возможно, будут иметь политический смысл, и только таким образом можно будет одновременно осуществлять приготовления для обороны Южной Италии»[219].

Этот доклад я отправил в ставку на передовую, где на него никто не обратил внимания. Кейтель и остальной личный состав во главе со мной оставались в тылу в «Вольфшанце»; так что в кои-то веки он был свободен от отупляющего присутствия Гитлера. Все разделяли мои дурные предчувствия, и Кейтель со своим штабом энергично трудился над тем, чтобы попытаться преодолеть проблемы с морским транспортом любыми возможными средствами.

23 февраля наступление на западе Туниса потерпело неудачу в осуществлении своей сверхамбициозной цели «уничтожить» фронт западных союзников и застопорилось; небольшие силы, имевшиеся для наступления, были отведены на исходные позиции и реорганизованы для следующего удара по 8-й британской армии на Юго-Восточном фронте. Это вызвало, как всегда, резкие слова из стана Гитлера: «Отвод двух армий на ограниченный плацдарм станет началом конца». Говорилось, что единственная тактика с перспективой на успех – это «небольшие, но сосредоточенные удары»; «резервная линия» (в районе Габеса) должна быть укреплена «немедленно и как можно сильнее»; люфтваффе должно «выиграть время, расширив наступательные действия»; и, сверх всего, перевозки по морю должны быть «по крайней мере удвоены, а в дальнейшем утроены». То были лишь пустые слова, не учитывающие ни наличия у нас сил, ни времени. 6–7 марта наступление против 8-й британской армии остановилось сразу же, как только началось. Гитлер отозвался на это последним советом, поддержанным теперь и итальянцами: «Тунис был стратегической позицией первого порядка» и «имел решающее значение для исхода войны», и «необходимо использовать все имеющиеся ресурсы, чтобы его удержать»[220].

Такой избыток уверенности вполне мог возникнуть под влиянием того факта, что 13 марта Гитлер вернулся с Украины (из Винницы) в Восточную Пруссию с видом полководца-победителя, явно считая в первую очередь собственной заслугой и заслугой своего руководства благоприятный поворот событий на Востоке, временно приостановивший наше отступление после Сталинграда. В дневнике Геббельса 20 марта 1943 года говорится: «Фюрер очень счастлив, что ему вновь удалось полностью закрыть фронт». Истинным организатором этой «утерянной победы» был фельдмаршал фон Манштейн, но Геббельс упоминает его в своем дневнике лишь для того, чтобы излить раздражение, написав, что Гитлеру следовало бы побывать у Манштейна и что «фюрер, видимо, не знает, как отвратительно ведет себя Манштейн по отношению к нему» (запись 11 марта). Интересны и такие замечательные панегирики из дневника Геббельса того периода: «Зепп Дитрих – один из лучших наших войсковых командиров; он, так сказать, Блюхер национал-социалистического движения». Запись 9 марта: «Фюрер был исключительно доволен тем, как Зепп Дитрих шел впереди со знаменем. Этот человек лично совершал настоящие геройские поступки и показал себя великим стратегом при проведении своих операций. Фюрер наградил его мечами к Рыцарскому кресту». Записи 15 марта и 8 мая: «Части СС на Востоке идут от победы к победе… по мнению фюрера, формирования СС действуют столь великолепно благодаря объединяющей их вере в национал-социалистическую идею. Если бы весь германский вермахт мы воспитывали так, как воспитаны формирования СС, война на Востоке, несомненно, пошла бы по-другому».

Вернемся к Северной Африке. События в Тунисе быстро привели к окончательной катастрофе 10–13 мая. Роммеля, давно уже дошедшего до предела нервного истощения, освободили от командования. Во второй половине марта началось наступление западных союзников одновременно с юга и запада, и нас вынудили отвести войска на узкий плацдарм на севере Туниса; Арним, преемник Роммеля, направил Йодлю письмо с просьбой «проинструктировать, будет ли эта борьба закончена поражением», и ответа не получил; Гитлер и Муссолини встретились в Берхтесгадене, где единственным человеком, смотревшим фактам в лицо, оказался Амброзио – к ярости Гитлера[221]; и последний, но не маловажный факт: Кессельринг продолжал давать оптимистические прогнозы и вносить предложения по переброске подкрепления.

Катастрофа произошла между 10 и 13 мая. Две немецко-итальянские армии сдались в плен; в них было около 300 000 человек – столько же, сколько защитников Сталинграда в последнем сражении за этот город. Несколько запоздалая эвакуация началась в середине апреля, но единственно, в чем она преуспела, так это помогла избавиться от «дармоедов». Авиационным формированиям и нескольким боевым частям тоже удалось в последний момент ускользнуть.

На этот раз Гитлер открыто не высказал упреков командовавшим там генералам. Но когда я, замещая Йодля во время его отпуска, начал докладывать на совещании о последних событиях и понесенных потерях, Кейтель подал мне знак остановиться; Верховного главнокомандующего вермахтом, видимо, надо было пощадить и избавить даже от трезвого военного доклада о результатах его руководства. Предположительно, по той же самой причине не прозвучало ни слова о потере Туниса и в докладе гросс-адмирала Дёница, который он представил Гитлеру 14 мая по возвращении из очередной поездки в Рим. Нелишне привести здесь выдержки из дневника Геббельса, где явно описываются его разговоры с Гитлером в ставке:

«9 мая. Северная Африка… гимн героизму… задержала развитие событий на полгода, тем самым дала нам возможность завершить строительство Атлантического вала и так подготовиться на всей территории Европы, чтобы о вторжении не могло быть и речи.

10 мая. Для него [Гитлера] нет большего счастья, чем сменить серую военную форму на коричневую, снова ходить в театры и кино… и снова быть обычным человеческим существом среди людей. Его просто тошнит от генералов. Он не может представить себе большего счастья, чем не иметь с ними дела. Его мнение обо всех генералах ужасающее… Он говорит: все генералы врут; все генералы вероломны; все генералы против национал-социализма; все генералы реакционеры…

Я рад, что фюрер столь высокого мнения о Роммеле.

11 мая. Мы подробно обсуждали ситуацию в Тунисе. Фюрер видит ее теперь как безнадежную».

Вскоре после этого, в начале июля 1943 года, Гитлер сам выступил перед старшими офицерами на Восточном фронте:

«Естественно, я пытался просчитать, оправданно ли было это предприятие в Тунисе, которое в конечном итоге привело к потере людей и боевой техники. И пришел к следующему выводу: оккупацией Туниса нам удалось на полгода отодвинуть вторжение в Европу. Еще важнее то, что Италия по-прежнему член оси.

Если бы мы этого не сделали, Италия наверняка переметнулась бы от оси на сторону противника. Западные союзники на каком-то этапе смогли бы высадиться в Италии, не встретив сопротивления, и пробиться к Бреннерскому перевалу, а из-за прорыва русских под Сталинградом у Германии не было бы ни единого солдата, чтобы отправить туда. Что неизбежно быстро привело бы к поражению в войне»[222].

Ни одно из его утверждений не соответствовало известным нам на тот момент фактам, и с точки зрения последующих событий и планов союзников, о которых мы знаем теперь, ни одно из них не было правильным. Более того, точно так же, как и в случае со Сталинградом, в них нет ни единого слова о том, что своевременным отводом войск можно было предотвратить катастрофу в Тунисе.

Финал в Тунисе в значительной степени добавил напряженности в отношениях с Италией, которые уже когда-то были омрачены событиями на Балканах. Оба партнера оси плели интриги в борьбе за политическое руководство на юго-востоке Европы, и их разногласия начали теперь сказываться на военном сотрудничестве, в частности на действиях против Михайловича и его партизан, которым итальянцы во многом помогали. Из-за этого Гитлеру пришлось в конце февраля командировать Риббентропа в Рим, чтобы выразить протест Муссолини и итальянскому Верховному командованию, и я получил приказ отправиться туда и помочь ему.

Во время путешествия в специальном поезде Риббентропа я оказался в непривычной «штатской» атмосфере, и это впечатление усилилось благодаря официальному приему на «главном вокзале» Рима – мирная картина с большим количеством молодых людей вокруг в черной дипломатической форме. В течение следующих дней основная моя работа в палаццо Венеция заключалась в том, чтобы обрисовать обстановку и изложить пожелания ОКВ Муссолини. Вскоре стало ясно, что глава Верховного командования гораздо меньше, чем Муссолини, склонен был поддерживать гитлеровские взгляды и требования; более того, последующие переговоры, которые я вел с Амброзио, оставили у меня полное впечатление, что теперь Муссолини не имеет авторитета в военных кругах. Соглашение в итоге было достигнуто, в основном на тех условиях, которых требовали мы, но лишь после того, как пришлось вмешаться Муссолини, и после бурного обсуждения итальянских контрпредложений и проектов приказов, которое продолжалось до вечера следующего дня. Риббентроп был явно более-менее удовлетворен и выехал на следующий день вместе со своей обычной свитой подышать весенним воздухом в Кампании; он очень рассердился на меня за то, что я не пошел на официальную церемонию прощания и обратно отправился самолетом. Однако вскоре стало ясно, что ни итальянские власти в Риме, ни те, кто находился в восставшем районе, не имели намерения твердо держаться этих договоренностей.

8—10 апреля 1943 года Гитлер встречался с Муссолини в Зальцбурге, но то был всего лишь один из ряда «государственных визитов», которые проходили тогда в Берхтесгадене и вблизи него. Насколько я помню, целая вереница высокопоставленных представителей союзных держав появлялась на один-два дня, чтобы получить информацию об обстановке и обсудить дальнейшие перспективы войны. Разговоры с союзниками случались редко, поэтому наш штаб оперативного руководства ОКВ, как любой нормальный штаб, готовил всеобъемлющую сводку по всем военным аспектам, представлявшим взаимный интерес: системе командования, расстановке сил, поставке боевой техники, управлению и экономики. Большинство этих людей уезжали, не повидавшись с Гитлером или, по крайней мере, явно не повлияв на ситуацию. Как правило, даже Кейтель не присутствовал на этих встречах. Гитлер проводил их в своей обычной манере, а это значит, что главной их целью оказывалась пропаганда. Он не давал своему военному штабу ни полномочий, ни возможности обсуждать важные военные вопросы со штабами визитеров.

Эти встречи проходили, как правило, в замке Клессхейм под Зальцбургом, красивом здании, построенном в стиле барокко Фишером фон Эрлахсом. Его использовали в качестве «дома для правительственных гостей», и приезжавшие размещались там в нескольких номерах. Военное совещание, как всегда, проходило в середине дня, но в этих случаях оно превращалось в «шоу» для гостей, все хорошие новости выпячивались, а плохие, по возможности, замалчивались. Потом все шли на ленч, обычно скромный, без церемоний, речей и тостов. Оставшуюся часть дня старших офицеров с обеих сторон обрекали на ожидание в коридорах и гостиных того момента, когда Гитлер завершит свои дебаты.

Здесь мне вспоминается один особый случай, который произошел у меня с последним царем Болгарии Борисом. Гитлер был о нем очень высокого мнения, не устраивал для него «шоу» и принимал, как правило, в Бергхофе. Однажды вечером, примерно в тот же период (на самом деле этот царь потом недолго прожил), Гитлер не мог присутствовать, и Борису навязали «маршальский прием» в Клессхейме, где в качестве хозяина гостей принимал Риббентроп. Мне велено было присутствовать вместо Кейтеля и Йодля, которые тоже не могли туда пойти. Царь поднялся с места сразу же, как только закончилась трапеза, и так же быстро положил конец последовавшей за этим «вечеринке» в большом зале вестибюля. Он знал меня по предыдущим встречам и, прощаясь со всеми, к удивлению и неловкости Риббентропа, взял меня под руку и повел в свою гостиную, расположенную по соседству. Под пронзительным взглядом царя мне неожиданно пришлось ответить на ряд острых вопросов по поводу реальной военной обстановки и перспектив на будущее. Это был трудный момент; я вынужден был балансировать посередине между правдой и теми ограничениями, которые накладывали на меня мои полномочия и мой долг. Довольно странно, что впоследствии меня никто и никогда не расспрашивал об этой беседе. Судьба, однако, оказалась добра к царю и пожалела его: ему не пришлось стать свидетелем краха собственной страны и полного банкротства германского руководства, которому он тогда доверился[223].

В тот же период стало известно, что на конференции в Касабланке страны западной коалиции приняли решение потребовать «безоговорочной капитуляции» от государств оси, но, насколько я помню, на это едва ли обратили внимание в германской верховной ставке. Во всяком случае, штаб оперативного руководства ОКВ не изучал военные последствия такого решения. Ввиду цензуры, которая действовала в отношении всех вплоть до самого приближенного кружка верховной ставки, штаб оперативного руководства ОКВ, скорее всего, в тот момент даже не услышал об этом требовании западных союзников.

Каким бы ни был пропагандистский курс, германское Верховное командование сразу же осознало значение потери Северной Африки. Теперь, когда не стало тунисского плацдарма, этот театр войны уже не был сравнительно небольшим участком североафриканского побережья, а полностью охватил все Средиземноморье. Крупные силы западных союзников готовы были действовать повсюду. Открытие основных и вспомогательных транспортных путей по Средиземному морю, которые так долго были закрыты, по расчетам, было равносильно выигрышу в пользу противника морских судов грузоподъемностью порядка двух миллионов тонн, которые они могли использовать для переброски войск и их снабжения. Но теперь стало ясно как никогда, что из всех опасностей, угрожавших нам в настоящий момент, эти последние события, вдобавок ко всем предыдущим, и в еще большей степени вероятное развитие событий на Средиземном море в будущем угрожали самой сути альянса оси.

Поэтому сразу же после падения Туниса штаб оперативного руководства ОКВ подготовил «анализ ситуации в случае выхода Италии из войны»; само название говорит о том, что этот документ не мог появиться без указаний Гитлера. Отправной точкой для этого документа послужило широко распространенное в ставке мнение, что Балканы представляют собой наиболее вероятную стратегическую цель западных союзников на Средиземном море; берега там едва защищены, население охвачено восстанием, в этом районе много ценного сырья, и, последнее, но не менее важное, оттуда открывается возможность прорваться в «крепость Европа» с юго-востока со всеми вытекающими отсюда стратегическими и политическими последствиями. Наиболее вероятными первоначальными целями противника были крупные итальянские острова, которые вместе с Южной и, возможно, Центральной Италией послужат мостом и плацдармом для дальнейшего наступления западных союзников через Адриатику. Для стран оси соотношение сил на суше, на море и в воздухе означало только то, что ни о чем, кроме оборонительной стратегии, не могло быть и речи. Но и в этом случае, чтобы удержать войну как можно дальше от сердца Европы и границ Германии, понадобится, по крайней мере, какое-то временное подкрепление для Италии и Балкан, а это неизбежно влекло за собой прореживание на Восточном фронте. Резервные формирования, главным образом из частей, вышедших из Тунисского котла, уже создавались на Сицилии и в меньшем масштабе на Сардинии и Корсике, но в качестве неотложной меры необходимо было также сократить до минимума войска на Западном театре войны, где крупные десантные операции, предположительно, были маловероятны, пока основные силы союзников находились в Средиземноморье. Муссолини, Кессельринг и ОКМ выдвинули предложение облегчить ситуацию на Средиземном море путем наступления через Испанию на Гибралтар, но оно (вполне справедливо) было отвергнуто Гитлером на том основании, что «мы не в состоянии провести подобную операцию».

Гитлер сначала согласился с нашей оценкой и вытекающими из нее предложениями. Однако он не согласился ни со своим штабом, ни с Муссолини, что наиболее вероятное место высадки десанта противника – это Сицилия; он считал, что это будет Сардиния. Он укрепился в своем мнении с помощью хорошо известного трюка, который проделали английские секретные службы: к нему в руки попали документы, видимо, со сбитого над испанским побережьем самолета, в которых среди прочего упоминалось кодовое название «Сардина». Он также решил, что эти документы подтверждают его мнение о том, что наиболее вероятными целями западных союзников на Балканах являются острова Пелопоннес и Додеканес, – это именно то, чего хотели добиться британцы своими бумагами[224]. Приступив к рассмотрению рубежей, которые необходимо удержать даже без участия Италии, он проявил, прежде всего, ненужную предосторожность; 19 мая он сказал, что нападение на Балканах «фактически более опасно, чем проблема Италии, которую, на худой конец, мы всегда сможем в каком-то месте заблокировать (sic!). Когда катастрофа в Тунисе ушла на задний план и потому в нем вновь ожила уверенность, горизонты его, как обычно, расширились, и он потребовал, чтобы, даже в случае выхода Италии из войны, «крепость Европа» оборонялась по всему периметру. Раз он ставил перед собой такую цель, то, казалось бы, он должен быть полностью готов подчинить интересы всех прочих театров войны, включая Восточный, нуждам Средиземноморского театра – в любой момент и на столько времени, на сколько потребуется. Поскольку высшего координационного штаба по-прежнему не было, он сам в начале мая отдал устные приказы ОКХ быть готовыми в любой момент к быстрой переброске шести танковых дивизий с востока на юг. Они должны были включать три безномерные танковые гренадерские дивизии СС, появление которых, как он считал, произведет большое впечатление на фашистские элементы в итальянских вооруженных силах и на население. По тем же причинам он дал указания фельдмаршалу Роммелю, который уже пришел в себя, осуществить совместно с ОКВ все приготовления, чтобы занять пост главнокомандующего войсками в Италии вместо Кессельринга, как только Италия потерпит крах, в какой бы форме это ни произошло. Он лично проинструктировал Роммеля, так же как и главнокомандующего на Балканах генерал-полковника Лора. Кроме того, стараясь держать все это в тайне от наших союзников, он запретил любые письменные инструкции, взяв из проекта приказа ОКВ только кодовые названия: «Аларих» – для защитных мер в Италии и «Константин» – для Балкан.

Более подробное представление об этих событиях и одновременно яркую картину той атмосферы, которая царила тогда в верховной ставке, дают приводимые ниже выдержки из стенограмм некоторых инструктивных совещаний.

Фрагмент № 5

Дискуссия с зондерфюрером[225] фон Нейратом по поводу Италии 20 мая 1943 г.

ПРИСУТСТВУЮТ:

фюрер

фельдмаршал Кейтель

фельдмаршал Роммель

генерал-полковник Лор

генерал-лейтенант Бройер

генерал-лейтенант Варлимонт

посол Гевел

генерал-майор Шмундт

полковник Шерфф

подполковник Лангеман

зондерфюрер фон Нейрат

гауптштурмфюрер Гюнше

Совещание началось в 13.19

Гитлер. Вы были на Сицилии?

Фон Нейрат. Да, мой фюрер. Я был там и разговаривал с Роаттой, которого знаю с тех времен, когда он возглавлял отдел атташе в Риме. Среди прочего он рассказал мне, что у него нет большой уверенности в возможности обороны Сицилии. Он заявил, что слишком слаб и что его войска недостаточно оснащены. Самое главное, у него только одна моторизованная дивизия; остальные войска стационарные. Англичане каждый день занимаются тем, что обстреливают локомотивы на железных дорогах, так что движение и снабжение локомотивов запчастями почти, если не совсем, невозможно. По дороге из Джованни в Мессину у меня сложилось впечатление, что движение на этом коротком участке практически прекратилось. Думаю, там шесть паромов всего, но оказался на месте только один. Этот, как они выражаются, «ватой укутан»; их явно хранят для более важных целей.

Гитлер. Что это за «более важные цели»?

Фон Нейрат. Ну, мой фюрер, итальянцы сразу говорят: «Когда кончится война» – эту фразу повторяют очень часто; иногда они говорят: «Никогда не знаешь, что может произойти». В любом случае этот единственный паром не действует. Может, неисправен. Но немцы, с которыми я беседовал там, в это не верят. Немецкие войска на Сицилии, без сомнения, стали весьма непопулярными. Легко понять почему; сицилийцы считают, что мы принесли войну на их землю и расхватали все, что у них было. А теперь из-за нас придут англичане, которым, однако, – должен подчеркнуть это, – сицилийский крестьянин будет весьма рад; он думает, что это будет означать конец его невзгодам. Простому крестьянину этого абсолютно не понять; он дальше своего носа ничего не видит, и он всегда стремится к тому, что сделает его жизнь наиболее спокойной, и как можно скорее; как только придут англичане, война закончится. Таково общее мнение в Южной Италии – если придут англичане, все закончится быстрее, чем если там останутся немцы, от которых одни неприятности.

Гитлер. Что предпринимают по этому поводу итальянские официальные круги?

Фон Нейрат. Мой фюрер, насколько я знаю, префект и другие чиновники, которые еще остались там, особо этим не занимаются; они все это видят и слышат, но всегда говорят одно и то же. Я указал им на множество самых разных случаев и сказал: «Когда немецкого солдата в открытую проклинают на улице как врага или что-то в этом роде, и такое слышишь довольно часто, особенно на Сицилии, как вы поступаете в таких случаях? Нельзя допускать, чтобы это без конца продолжалось». Они тогда говорят: «А что нам делать? Это общественное мнение! Люди так считают, и вы не завоевали себе популярность. Вы здесь реквизировали и съели всех их кур». Я отвечаю: «Мы здесь не ради развлечения, а потому что идет война!» Но они всегда находят какое-то оправдание; они просто говорят: «Мы ничего не можем с этим поделать; немецкие солдаты тоже ненавидят итальянских солдат». На мой взгляд, надо принимать более жесткие меры, особенно властям; им следует в большей степени, чем они делали это до сих пор, давать урок на примере самых вопиющих случаев.

Гитлер. Ничего они не сделают.

Фон Нейрат. Это очень трудно. На севере принимаются меры. Но сицилийцы совсем другой народ, чем, скажем, северные итальянцы. Если посмотреть в целом, то самое неприятное состоит в том, что они позволили довести ситуацию до такого состояния.

Воздушная угроза или превосходство противника в воздухе над Сицилией – это чрезвычайно серьезно. В этом не приходится сомневаться. Не думаю, что это новость для вас. Палермо совсем сровняли с землей – большие кварталы города, включая прекрасные старинные здания, но это в первую очередь порт. Получается, то, что мне говорили многие, теперь правда, гавань находится в таком состоянии, что англичане сами не смогут ею воспользоваться. Это явно отличается от результатов английских ударов по Кальяри на Сардинии; поразительно, что сам этот город и прилегающие складские постройки были практически стерты с лица земли, а портовые сооружения и молы до сих пор остались более или менее нетронутыми.

Гитлер. Это доклад…

Варлимонт. Это то, что сообщил адмирал Руге.

Фон Нейрат. И потом, мой фюрер, там итальянский кронпринц в качестве главнокомандующего итальянскими войсками. Мне не совсем ясно, он главнокомандующий войсками на Сардинии, или на Сицилии, или на Сицилии и в Южной Италии, или только в Южной Италии.

Показательно, что он возглавляет там кучу инспекций и генерал Роатта много возится с ним; кроме того, по поводу штаба генерала Роатты можно сказать, что в нем много офицеров – итальянских штабных офицеров, – которые известны как настроенные проанглийски. У одних английские жены, у других иные разного рода английские связи.

Гитлер. Что я все время говорил!

Фон Нейрат. Лично я, насколько я его [Роатту] знаю, не доверял бы ему, а если бы мог, выгнал.

Гитлер. Нет!

Фон Нейрат. Я всегда считал его очень хитрым.

Гитлер. Хитрым? Это Фуше фашистского переворота, абсолютно беспринципный провокатор. Действительно провокатор.

Фон Нейрат. Он прирожденный агент, типичный пример. Во всяком случае, лично я убежден, что он что-то затевает. Немцы там подтвердили, что им заметно, как он все больше старается обеспечить себе такое положение, чтобы в случае нападения англичан на Сицилию все у него было в порядке. Не знаю, насколько ему это удастся; я еще этим не занимался, не знаю. Но думаю, могу вас сейчас предупредить, что он определенно затевает какую-то опасную игру.

Гитлер. В точности мое мнение!

Фон Нейрат. Он единовластный правитель Сицилии; в этом нет сомнений; вот чего он достиг. Штаб у него в Энне. Все танцуют под его дудку; это подтверждают отовсюду, и все говорят: «Без ведома и санкции генерала Роатты ничего не происходит».

Гитлер. Вы говорили об этом Кессельрингу?

Фон Нейрат. Я рассказал об этом генералу фон Ринтелену, мой фюрер.

Гитлер. Нам надо быть очень осторожными. Кессельринг – ужасный оптимист, и мы должны позаботиться о том, чтобы он в своем оптимизме не упустил момент, когда оптимизм следует оставить в прошлом и на его место должна прийти строгость.

Фон Нейрат. Люфтваффе в данный момент переживает на Сицилии очень трудные времена. Налеты такие мощные, что, я предполагаю, наши потери на земле должны быть соответственно большими. В некоторых случаях они вообще едва ли могут взлетать.

Варлимонт. Вчера было по-другому. Атаковали 27 самолетов, 7 было подбито, а мы не потеряли ни одного.

Гитлер. В любом случае там не хватает аэродромов.

Кейтель. Они слишком скученны.

Фон Нейрат. Они скученны.

Боевой дух в Риме растет и падает, мой фюрер. Это очень неприятно. Нам известно о плутократии толпы; их мысли, конечно, направлены в сторону англичан. Дуче весьма энергично проталкивает сейчас новые меры, и люди думают, что они приведут к более справедливому распределению военного бремени. Но я считаю, что со всем этим немного опоздали. Черная торговля и бандитизм стали привычкой, которая пустила корни и распространилась повсюду, и ужасно трудно остановить это одним ударом. То, что он делает, явно не прибавляет ему популярности сейчас.

Гитлер. Как можно справиться с этим в стране, где руководство вооруженных сил и государства и т. д. и вся страна в целом есть одна сплошная коррупция? В Северной Италии вы тоже были?

Фон Нейрат. Нет, мой фюрер, только проезжал по ней.

Гитлер. Как долго вы находились в Риме?

Фон Нейрат. В этот раз семь дней.

Гитлер. Семь дней. Как в Риме относятся к немцам?

Фон Нейрат. Так, что немецкие солдаты исчезли с улиц. Немцы в форме только в штабе и на железнодорожном вокзале. Все эти договоренности, подробности которых мне неизвестны, привели к тому, что штаб переезжает за пределы города, чтобы военный вид…

Варлимонт. Это идет еще с тех времен…

Фон Нейрат. Да, ничего нового. Думаю, это Ватикан подстрекает. В остальном Рим выглядит как прежде.

Гитлер. Как в мирное время?

Фон Нейрат. Да, как в мирное время. Можете быть уверены в этом. Люди, прибывавшие из Африки, все время удивлялись, видя на улицах такую картину, будто ничего за эти два года не произошло. Но вам всегда говорят: «Мы бедный народ; нам не во что одеть и обуть наших солдат, так что гораздо лучше разрешить им только бродить по улицам».

Гитлер. Они могли бы, по крайней мере, разрешить нам использовать их в качестве рабочей силы; тогда они бы могли работать.

Роммель. Плутократов это не устраивает. Мы их «избаловали».

Фон Нейрат. Естественно, на взгляд итальянцев, народ полностью «испорчен» нашей прогрессивной социальной системой.

Гитлер. Во всяком случае, сколько у нас рабочих в Германии на данный момент? Вы знаете, Гевел?

Гевел. Было 230 000; с начала июня их постепенно будут демобилизовывать.

Гитлер. С июня?

Гевел. Я не совсем в курсе, могу узнать.

Гитлер. Можете сделать это после.

Кейтель. Позвоните Заукелю; он точно знает.

Гитлер. А как насчет самого Роатты? Мне совершенно ясно: определенные слои в этой стране настойчиво саботировали войну с самого ее начала. С самого начала! Впервые саботировали в 1939-м. Своим саботажем этим людям удалось тогда остановить вступление Италии в войну. Или скорее ей фактически не пришлось вступать в войну; если бы Италия в то время только заявила, что она выступает вместе с Германией, как обязана была поступить согласно договорам, то война бы не началась; ни англичане бы не начали, ни французы. Именно так было с англичанами: через два часа после того, как было принято решение, что Италия не вступит в войну, – об этом немедленно сообщили в Лондон, – англичане поспешили подписать свой договор о помощи с поляками. До этого момента его не подписывали. Через два часа после окончания встречи этот договор был подписан. Мы видели, как то же самое происходило позднее. Каждый меморандум, который я отсылал дуче, немедленно отправляли в Англию. Так что я только вставлял те вещи, которые хотел донести до Англии. Это был самый лучший способ быстро довести что-то до сведения Англии.

Фон Нейрат. Такого рода сообщение с Англией до сих пор действует. Позавчерашней ночью в поезде командиры подводных лодок из Специи рассказали мне, что у них есть неопровержимое доказательство того, что линкор «Вит-торио Ванетто» (?) находится на связи с Мальтой каждое утро с восьми до десяти. Когда немецкий офицер службы безопасности приехал проверить это и все вскрылось, итальянские власти его немедленно арестовали по подозрению в шпионаже, потому что поняли, что он докопался до правды. Это абсолютно достоверная история.

Гитлер. Есть здесь кто-нибудь из ВМФ? Не важно. Сейчас мы должны остерегаться, чтобы подводные лодки в Эгейском…

Кейтель. Я уже взял это на заметку. Мы все это включим. Все время приходят какие-то новые мысли и идеи. [Для приказа относительно дезертирства Италии.]

Гитлер. Корабли и все остальное, но особенно субмарины.

Кейтель. Весь вспомогательный персонал флота тоже взят на заметку.

Варлимонт. На побережье Франции…

Гитлер. Если они на южном берегу Франции, то могут оставаться там, но не в итальянских портах – Специи и Гюнше, измерьте по карте, как далеко это от Англии до Мюнхена, и расстояние по воздуху от Корсики до Мюнхена. Этот Роатта все-таки шпион!

Фон Нейрат. То же самое с дивизией «Геринг». Беспокойство в том, что мы не сможем вывести ее с Сицилии, если эти джентльмены там не будут содействовать.

Гитлер. Как я уже сказал, мы должны подумать, хотим ли мы вывести дивизию «Геринг». На мой взгляд, может быть, не надо.

Кейтель. Я всегда считал, что нам следует держать ее в Южной Италии.

Роммель. Она не сможет вернуться обратно. Я не верю, что фельдмаршал Кессельринг сказал, что она сможет вернуться через пролив под огнем противника. Несколько человек смогли бы, но ни боевая техника, ни основная масса войск. Это все сгинет.

Кейтель. Да, сгинет. Я предлагал спокойно вернуть части дивизии «Геринг» в Южную Италию, чтобы у нас по-прежнему была такая дивизия, как эта, но не более того. Можем мы опять пустить этот паром?

Фон Нейрат. Надо, чтобы это стало возможным немедленно, фельдмаршал.

Гитлер. Вот и отлично!

Фон Нейрат. Мы можем обойтись и без этого парома.

Гитлер. Это так. Паром не есть главный фактор, решимость – вот главный фактор!

Фон Нейрат. Это определенно самое важное!

Гитлер. Если вы полны решимости, вы найдете переправу. В конце концов, когда там было 20 или 30 барж, которые имелись у нас или у итальянцев, наших всегда было 60 процентов на ходу, а итальянских – 10. С ними вечно что-то было не так. И то же самое, видимо, с танками. Меня всегда поражала скорость, с которой таяли итальянские танки всякий раз, когда их задействовали; потом итальянский танк с трудом находился в пригодном состоянии два или три дня; все они стояли на ремонте. Это как раз к вопросу о решимости.

Шмундт. От Англии до Мюнхена 1000 километров. А от Корсики до Мюнхена 750 километров.

Гитлер. Еще один пункт – запишите: доставка боеприпасов зенитной артиллерии, которая у нас там есть, должна действовать так, чтобы можно было прекратить ее в любой момент и чтобы у них не было чересчур больших запасов. Пусть они будут неполными!

Варлимонт. Да, ПВО мы передали итальянцам.

Гитлер. Всю ПВО.

Роммель. А нельзя ли, мой фюрер, чтобы итальянцы послали больше войск на Сицилию и удерживали ее вместо нас?

Гитлер. Все, конечно, возможно, вопрос в том, хотят ли они ее защищать. Если они действительно хотят ее защищать, то что угодно можно сделать. Что меня беспокоит, так это не то, что ее нельзя защитить, ибо, обладая решимостью, ее можно защищать, в этом нет сомнения; мы хоть сейчас можем послать туда войска, а меня беспокоит, что у этих людей нет воли, чтобы защищать ее; вы же видите, у них нет воли. У дуче, возможно, наилучшие намерения, но против него будут вести подрывную работу. Я читал речь Бастьянини. Речь, конечно, отвратительная; в этом не приходится сомневаться. Эта речь – не знаю, читали ли вы ее…

Кейтель. Нет, я не читал; я просто видел утром короткое сообщение, что он выступал.

Гитлер. Была телеграмма. Вот она. Основные мысли этой речи таковы: Италия и Германия сражаются за правое дело и пр., а остальные за неправое, и безусловная капитуляция была бы для итальянцев невыносима, – примерно так, – и Италия сплотится вокруг своего короля и защитит и свою армию, и своего короля. При слове «король» некоторые люди в сенате бурно аплодировали. Вот видите!

В общем, отвратительная речь, просто отвратительная, и она только усилила мое ощущение, что там в любой момент может случиться кризис в том духе, о котором мы говорим. Лор, вам придется подумать насчет ваших задач и проблем с этой точки зрения, и…

Кейтель. Мой фюрер, мы с ним тщательно обсудили те моменты, на которые вы указали ему вчера, а также ваши вчерашние письменные инструкции; он в курсе.

Лор. Да.

Гитлер. А вы?

Бройер. Да.

Гитлер. Надо быть начеку, как пауку в паутине. Слава богу, у меня всегда был отличный нюх на такие вещи, так что я могу учуять их, как правило, еще до того, как они случаются. До сих пор, какой бы трудной ни была ситуация, все складывалось наилучшим образом.

Кейтель. Я не волнуюсь, но мы должны ему помочь, особенно на Крите, Родосе и со снабжением на юге.

Гитлер. Это действительно очень важно, что мы удерживаем Балканы: медь, бокситы, хром и все самое необходимое, чтобы в случае, если в Италии что-то произойдет, у нас не было того, что я назвал бы полным крушением там.

Лор. Обстановка сложная, пока 117-я дивизия не будет боеспособна. Она прибыла, но еще не готова.

Гитлер. Мы тем временем можем отправить туда 1-ю дивизию.

Лор. Если бы только у нас было немного танков.

Гитлер. 1-ю дивизию перебросим, так что…

Кейтель. Боевые войска! Мы пустим ее в ход точно так же, как сделали это на Восточном фронте. И потом генерал-полковника Лора надо предупредить, что помимо подробных инструкций, которые никаких секретов не выдают, в эту тайну должны быть посвящены только те, кому полагается это знать. Больше никому знать не нужно.

Гитлер. Никому не надо знать зачем, и все распоряжения, которые вы отдаете, можете отдавать на свое усмотрение. Никому не надо знать больше, чем нужно для выполнения собственной задачи. Например, если кто-то хочет узнать, потому что это имеет отношение к назначениям, то это его не касается. Каждая мера должна быть выверена с этой точки зрения: всегда надо следовать тому принципу, что мы должны быть осторожны и в случае там краха, который мы всегда должны предусматривать, мы можем вмешаться, чтобы помочь. Вот основная мысль, не так ли?

Лор. Да.

Гитлер. Может, конечно, случиться совсем по-другому, у вас есть еще что-то?

Кейтель. Сегодня утром дуче имел аудиенцию у короля и потом вызвал Ринтелена.

Гитлер. Какое время Ринтелену назначено?

Варлимонт. Он должен был докладывать сразу же, как только ему было назначено. В последний раз я с ним говорил в 11.15.

Гитлер. А сейчас сколько?

Варлимонт. Два часа.

Гитлер. Когда Цейцлер подойдет?

Варлимонт. Он будет в 3.30.

Гевел (передавая документ). Вот как раз несколько моих мыслей.

Гитлер. Ничего нового насчет этих двух миров. Они всегда так. Даже во время его абиссинской войны. Если бы я выступил тогда против Италии, она бы сразу потерпела крах. Я ему тогда говорил, что ему не следовало бы… Я ему в тот момент сказал: «Я это запишу вам в долг»; и это мы тоже запишем ему в долг. Я это ясно почувствовал на приеме в Риме – отлично помню; эти два мира выступают вполне определенно; с одной стороны, явная теплота фашистского приема и так далее, с другой – абсолютно ледяная атмосфера в военных кругах и при дворе. Люди, которые были в той или иной степени ничтожествами или, по-другому, трусами. На мой взгляд, любой, кто имеет больше 10 000 марок в год, как правило, трус, потому что они хотят и дальше жить так, чтобы можно было сидеть на своих 10 000 марках. Они растеряли все свое мужество. Если мужчина имеет 50 000 марок или 100 000, он абсолютно счастлив. Такие люди не совершают революций или чего-то еще. Поэтому они против любой войны; поэтому они не задумываются, когда видят, что их народ страдает от голода. У них шкура как у бегемота. Если в стране такое распределение, если каждый получил, по крайней мере, то, на что имеет право, то даже народ в Англии начал бы интересоваться возможностью расширения империи. Но это не тот путь. У этих людей чертовски хорошая жизнь; они сами ни от чего не отказываются, у них все есть, и только бедняги австралийцы и новозеландцы переживают плохие времена. Я видел в Риме, что с фашизмом там все благополучно. Он ничего не может поделать с придворными кругами. Прием при дворе – для нас это что-то оскорбляющее наши идеи, иначе не скажешь. Но то же самое было даже на приеме, устроенном дуче, и почему? Потому что туда проник весь двор. То же самое с Чиано. Я предполагал пригласить графиню Эдду Чиано на обед. Неожиданно появляется Филип со своей Мафальдой, и вся программа летит вверх дном. Пришлось потом и Мафальду звать на обед. Зачем она мне? Для меня она только жена директора немецкой компании. Все! Ничего более! И потом, я бы не сказал, что ее умственные возможности столь велики, чтобы произвести на кого-то впечатление. Не говорю о том, хороша она собой или нет, я про то, какие сливки общества она пригласила. И те себя показали: насквозь пропитанные идеями и испорченные этой бандой в Квиринальском дворце, хотя все фашисты и лейб-гвардия тоже там были; раскол проявился вполне определенно. Официальные лица при дворе заявили, что они были…

У меня серьезный вопрос насчет состояния здоровья дуче. Это важно для человека, которому приходится принимать столь важные решения. Какие, он считает, у него шансы, если, например, фашистская революция потерпит поражение? Тут две проблемы. Потому что или нация останется фашистской и прогонит короля, – какой, он думает, шанс у народа, – или что, он думает, произойдет, если король захватит власть. Трудно сказать. Кое-что он говорил, когда мы вместе обедали в Клессхейме; он неожиданно заявил: «Не знаю, фюрер, нет у меня преемника в фашистской революции; главе государства всегда можно найти преемника, а в революции преемника нет». Это, конечно, очень трагично. Неприятности у него начались в 1941-м, когда мы находились на второй штаб-квартире там, на железной дороге, – Русская кампания началась.

Кейтель. Да, там в Галиции, где большой туннель.

Гитлер. Вечером мы говорили о русских комиссарах; что не может там быть двух властей и т. д. Он много размышлял, и я сидел там с ним в вагоне. И вдруг он сказал мне: «Да, фюрер, вы правы; в армии не может быть двоевластия; но как вы думаете, фюрер, что делать, когда у тебя есть офицеры, которые против правительства, которые думают о конституции? Они заявляют, что, поскольку они офицеры, то у них могут быть мысленные оговорки; когда кто-то начинает говорить о конституции, они заявляют: «Мы монархисты, мы слуги короля». Вот в чем различие; такая проблема стояла уже в 1941-м.

В 1940-м было даже хуже. 28 октября, когда я вернулся, – да, это было в сороковом, – он неожиданно сказал: «Видите ли, я не уверен в своих солдатах; не уверен я и в своих генералах; я никому из них не могу доверять». Вот что этот человек сказал мне в тот самый день, когда началось нападение на Грецию – или это была Албания.

Вопрос, конечно, вот в чем: если бы дуче был сейчас на пятнадцать лет моложе, никакой проблемы не было бы; но ему шестьдесят, и это все осложняет – вопрос в том, насколько он себя чувствует здоровым. Но на мой взгляд, два этих мира существовали всегда. Они никогда не избавятся от этих двух миров, и там вьется паутина – это видно всем, кто приезжает оттуда. Может быть, сегодня вечером – как его имя?

Кейтель. Дьюришиц.

Гитлер. Возможно, он будет поддерживать короля. Вы, может быть, обнаружите, что этот феодал-разбойник связан с королевской фамилией. О да, среди обычных людей, разумеется, очень трудно найти мужа для дочери, если ее отец занимается кражей овец и его много раз сажали в тюрьму; но в придворных кругах этого не стесняются, это даже честь; все титулованные дворяне соревнуются за принцессу, хотя эта добродетельная Никита просто проститутка, которая приехала из Австрии, без конца занималась вымогательством и натравливала друг на друга ради собственных интересов Италию и Австрию. Это тот малый, который использовал Всемирный почтовый союз для мошенничества и обманным путем выманил у австрийского государства миллион семьсот пятьдесят тысяч крон. Императору пришлось платить за это из собственного кошелька. Невероятный скандал! Но для «воспитанных людей» это не имеет значения.

Кейтель. Мой фюрер, у нас сейчас есть общие направления – пока ничего твердого – для распоряжений относительно возможного использования армии Роммеля, а также для Лора, я их вчера вам показывал. Лора кратко проинструктировали в общих чертах, и он это все знает, но не может взять с собой никакого документа.

Гитлер. Сейчас с документами надо быть чрезвычайно осторожными.

Кейтель. Я понимаю, о чем вы. Каждый день возникают новые моменты, например этот вопрос о субмаринах (передает бумагу). Там есть общая вводная часть, где ничего не упоминается и секретов выдается так мало, насколько это было возможно. Но главное то, что идет дальше, – система командования, войска, обеспечение, все это надо продумать, и каждый день возникает что-то новое. Сегодня, например, вопросы о подводных лодках и зенитной артиллерии и пр. Нам хотелось бы завершить все сейчас. Роммель уже это прочитал. Основные направления ему известны.

Роммель. Да, я все просмотрел.

Кейтель. Он хотел бы добавить некоторые вещи. Пока это все еще теоретические основы. Потом, есть приказы, которые приводят все в действие – транспортировку войск и тому подобное. Но сейчас мы должны прояснить детали. Кому-то надо отправиться к главнокомандующему войсками на Западе и обсудить с ним, как он сможет, если возникнет такая необходимость, переправить войска, чтобы занять ту часть Средиземноморского побережья, которая оккупирована итальянцами. Такие детали приходят в голову постепенно, они появляются, когда ты все это записываешь. Вот почему мы изложили их на бумаге.

Гитлер. Итак, Роммель, вы считаете, что две парашютные дивизии нам лучше попридержать?

Роммель. Да, конечно.

Гитлер. Обе дивизии будут в вашем распоряжении для проведения ваших собственных операций.

Кейтель. Мы могли бы перебросить их в Северную Италию.

Роммель. Я очень беспокоюсь, мой фюрер, что итальянцы могут неожиданно выйти из игры и закрыть границу, главным образом Бреннер. Эти ребята занимались им пять лет. Гамбара, а также Наварини случайно проговорились в том смысле, что они могут переметнуться и действовать против нас. Я этим ребятам не доверяю; мне кажется, что если они перейдут на сторону противника, то вполне могут сделать англичанам подарок, заявив: «Мы закроем границу и не дадим немцам ни войти, ни выйти». Так что я думаю, лучше всего, если эти дивизии сначала останутся за пределами…

Гитлер. Мне надо спокойно над этим подумать.

Кейтель. Да, это еще не настолько устоялось, чтобы не надо было проанализировать еще раз. Но нам хотелось бы очень скоро получить ясное представление об основных направлениях. Их надо изложить письменно, а то что-нибудь забудем. Вводную часть мы всегда можем изменить, если вы захотите, а главные направления…

Гитлер. Я прочитаю это все не торопясь.

Варлимонт. Там приложен раздел по Юго-Востоку.

Кейтель. Он послужил бы основой для действий Роммеля.

Варлимонт. А карты вам тоже нужны?

Гитлер. Нет, эти не нужны.

Варлимонт. Это очень хорошие карты; я мог бы их вам переслать, мой фюрер.

Гитлер. Ладно, если хотите.

Совещание закончилось в 15.30.

Для всех посвященных это было началом планирования обороны на Средиземном море без участия Италии. До тех пор пока наш партнер по оси не рухнул окончательно в сентябре 1943 года, принцип состоял в том, что не надо делать ничего, что могло бы в равной степени послужить делу общей обороны, и что надо избегать всего, что могло бы стать для итальянцев оправданием за отказ от союзничества. Поэтому существовали определенные ограничения на любые действия немцев, касающиеся итальянской территории, не важно, имели ли они или нет своей целью обеспечение нашей собственной безопасности на случай выхода Италии из войны.

Истинные цели Германии омрачали отношения с Италией, что с течением времени привело к еще более серьезным разногласиям. Мы старались, в качестве меры предосторожности, как можно скорее разместить максимальное количество немецких соединений в Италии; хотя это было полностью оправдано сложившейся ситуацией, мы сталкивались с нараставшим недоверием со стороны итальянцев, что, в свою очередь, усиливало подозрения Гитлера. У нас самих предложение перебросить ряд бронетанковых соединений с Восточного театра в Средиземноморье привело к тому, что с новой силой разгорелось постоянно тлеющее соперничество между ОКХ и ОКВ. Обе эти проблемы отчетливо продемонстрировали несовершенство организации Верховного командования и отсутствие высшего координационного штаба.

В начале мая Кессельринг объявил Муссолини, что из довольно значительных остатков германских соединений, которые не были переправлены в Тунис, будут сформированы три новые дивизии. На что получил самый невежливый ответ: три дивизии погоды не сделают, ему нужны танки и авиация. Несколько дней спустя, 12 мая, после острой дискуссии между Амброзио и Кессельрингом по поводу командования немецкими войсками на итальянской территории Муссолини наотрез отказался дать разрешение на ввод двух дополнительных немецких дивизий в Италию. Вместо этого, он в тот же день направил Гитлеру письмо с требованием немедленно поставить им 300 танков, 50 зенитных батарей и 50 эскадрилий истребителей. 21 июня 1943 года глава итальянского Верховного командования увеличил эти цифры, потребовав 200 эскадрилий, 17 танковых батальонов, 33 батальона самоходных артиллерийских установок, 18 батальонов противотанковых или штурмовых орудий и 37 смешанных зенитных батальонов. Эти требования можно было удовлетворить только в той мере, в какой у нас имелись в наличии материальные средства, превышающие наши собственные нужды и которые можно было отправить немедленно; пойти на большее было бы неправильно. Между тем, неизвестно по каким причинам, нескольким итальянским генералам удалось к концу июня ослабить сопротивление Муссолини до такой степени, что в дополнение к трем вновь сформированным дивизиям в Италию были переброшены две танковые и две танковые гренадерские немецкие дивизии с Запада. Всем им, однако, не хватало боевой техники и выучки, что невозможно было восполнить до августа. Немецкие пополнения на Балканах оказались даже еще меньшими – и здесь итальянцы не возражали. В общем, все, что можно было сделать, – это перебросить несколько имевшихся у нас соединений, большей частью неготовых к боевым действиям, поближе к берегам, которые повсюду были заняты итальянскими войсками. Гитлеру удалось разместить одну-единственную танковую дивизию, тоже с запада, на Пелопоннесе, не учитывая того факта, что ее нигде нельзя было использовать в этой горной местности.

Намерения выводить войска с востока не было, кроме как в чрезвычайной ситуации, но для ОКВ было важно, чтобы отобранные для этого дивизии не вводились в бой или даже не использовались иным образом до дальнейших приказов. Как всегда, столкнулись с обычными трудностями, так как Цейцлер отказался предоставлять ОКВ любую подробную информацию относительно дислокации частей или планов их передвижения. Поскольку во многих других отношениях ОКХ по необходимости было вовлечено в наши планы на юге, Цейцлер использовал эту возможность, чтобы сделать еще одну попытку взять командование сухопутными силами на юге под контроль ОКХ. Наши разногласия усугублялись тем, что армейские формирования, поддерживаемые в боевой готовности для операций на Средиземноморском театре, являлись одновременно ядром наступательных сил для единственного крупного наступления 1943 года на востоке. Эта операция планировалась с марта, и ее целью было сгладить клин под Курском. Она известна под названием «Цитадель». Дата ее начала без конца откладывалась, поэтому становилось все вероятнее, что она совпадет с предполагаемым началом наступления западных союзников в Средиземноморье. 18 июня штаб оперативного руководства ОКВ представил Гитлеру оценку обстановки, которая подводила к предложению отменить, до прояснения ситуации, операцию «Цитадель» и сформировать как на востоке, так и в Германии (в последнем случае из новых частей) мощный оперативный резерв, который будет находиться в распоряжении Верховного командования. В тот же день Гитлер решил, что хотя он и оценил по достоинству такую точку зрения, но операцию «Цитадель» надо проводить, и назначил дату наступления сначала на 3, а потом на 5 июля. В результате эта неудачная операция, которая, по словам Гитлера, должна была послужить для мира «сигнальным огнем», стартовала только за пять дней до начала высадки западных союзников на Сицилии; от сил, задействованных в этом наступлении, которые одновременно являлись важнейшим резервом в руках Верховного командования, сохранились лишь остатки.

Йодль вернулся из отпуска к концу июня и тоже категорически возражал против преждевременного ввода в бой главных резервов на востоке; он и устно и письменно доказывал, что локальный успех – это все, чего можно ожидать от операции «Цитадель» для обстановки в целом. Гитлер явно дрогнул, но под влиянием остальных остался тверд в своем решении. Побочным результатом стало то, что он счел, видимо, необходимым отнять несколько дней у себя и своего штаба, чтобы заняться жалобой Цейцлера на Йодля: якобы выступления Йодля есть не что иное, как вмешательство в сферу ответственности сухопутных войск[226]. Было много рассказов в том смысле, что после многократных отсрочек Цейцлер сам уже не хотел проводить операцию «Цитадель». Здесь уместно привести, с небольшой перестановкой слов, одно замечание Гинденбурга; он часто задавал вопрос, кто в действительности будет ставить себе в заслугу победу в Танненберге, он сам или генерал Людендорф; говорят, старик удачно ответил: «Как вы думаете? Кому пришлось бы отвечать, если бы сражение было проиграно?» Операция «Цитадель» оказалась не просто проигранным сражением; она отдала в руки русских инициативу, и мы никогда уже не вернули ее себе до самого конца войны.

Вера Гитлера в Италию с самого начала почти целиком зиждилась лично на Муссолини. Поэтому, когда 14 мая Гитлер спросил у гросс-адмирала Дёница, который только что вернулся из Рима, считает ли он, «что дуче полон решимости пройти с Германией весь путь до конца», все, кто это слышал, поняли, что весь фундамент этого военного союза под вопросом. Доклад главнокомандующего кригсмарине не дал особых оснований для столь беспрецедентного подозрения, но через два дня он повторил это перед более широкой аудиторией. Видимо, в основе этого лежали скорее его собственные наблюдения и заботы, чем неблагоприятное военное положение Италии, и они приводили к печальным выводам. Началось это с озабоченности по поводу неважного состояния здоровья Муссолини, что было слишком заметно на встрече в апреле; его подозрение росло в результате трений относительно Балкан, которые в последнее время привели к обмену необычно резкими письмами; наконец, была негативная реакция Муссолини на отправку дополнительных германских войск в Италию. Он даже не имел желания получать учебные отряды СС, сопровождавшие боевую технику для танковой дивизии, которую Гитлер ему «подарил». Возможно, его позиция объяснялась тем, что как главе итальянского правительства ему хотелось, чтобы его защищали только итальянцы; но такое предположение опровергалось подтвержденными из многих кругов новостями о возобновлении в конце весны 1943 года работ по укреплению альпийской границы с итальянской стороны, что могло быть направлено, главным образом, только против Германии. Довольно странно, однако, что Гитлер старался обходить молчанием и сам этот факт, и его бесспорно чреватый серьезными последствиями смысл. С другой стороны, он был больше всего встревожен, когда Муссолини отказался принять приглашение на следующую встречу во второй половине мая. Все было подготовлено – ставка только что вернулась в Восточную Пруссию и теперь спешно переместилась обратно в Берхтесгаден. Однако встреча не состоялась, якобы потому, что Муссолини готов был встретиться только на итальянской земле, от чего отказался Гитлер по соображениям личной безопасности. Тем временем непомерные и абсолютно невыполнимые требования о военных поставках из Германии продолжали прибывать; они больше выглядели как предлог для выхода из войны, а не как свидетельство решимости начать новое наступление.

В следующие недели западным союзникам не удалось ничего, кроме как захватить, почти без боя, небольшой, хорошо укрепленный итальянский остров Пантеллерия, «итальянский Гибралтар». Гитлер начал постепенно, хотя и не без колебаний, восстанавливать утраченное доверие к Италии как союзнику. Он часто говорил, что если их призовут на защиту родины, то простые итальянские солдаты и молодые офицеры, воспитанные в духе фашизма, возможно, покажут свое воинское мужество и друзьям и врагам. Такая идеалистическая оценка, основанная на беспочвенных иллюзиях, начала вскоре затмевать военные реалии, самой важной из которых был роковой разрыв между уровнем оснащения итальянских войск и войск западных союзников. Даже Кессельринг выступал за трезвую оценку, основанную на фактах; но ничего поделать не удалось.

Пелена из пустых мечтаний и самообмана рассеялась, когда 10 июля 1943 года противник высадился на Сицилии. На третий день наступления главнокомандующий войсками на Юге вынужден был признать не только то, что итальянская береговая оборона, включая даже недавно укрепленную базу у Аугусты, потерпела полнейший крах, но и что «германским войскам одним этот остров не удержать»[227].

Такая оценка была для Кессельринга способом показать свое разочарование не только в итальянцах, которых он яростно бранил, но и в Гитлере – за то, что тот отказался высвободить для обороны Сицилии дополнительные немецкие формирования, собранные тем временем в Южной Италии. Тревога по поводу возможного краха Италии оказалась достаточной причиной для гитлеровских колебаний, но в Риме этого не осознавали, еще меньше осознавали, когда успех десанта привел к внезапному скоропалительному решению отправить эти дивизии туда. Помимо этих двух дивизий и многочисленных частей ПВО, которые уже воевали на острове, теперь на Сицилию спешно отправляли по воздуху или перебрасывали каким-то иным способом еще две немецкие дивизии и другие части. Главное требование Муссолини о поддержке с воздуха и больших подкреплениях для люфтваффе удовлетворялось теперь за счет запада, юго-востока и севера. В порыве запоздалой активности оба диктатора быстро вернулись к нереальным идеям; Гитлер считал, что противника можно сбросить обратно в море, и Муссолини телеграфировал, что «и моральный, и материальный эффект от поражения противника при первой же его попытке проникнуть в Европу будет неизмеримым»[228].

Эти заманчивые перспективы вскоре рассеялись как дым, и 13 июля Гитлер издал приказ о том, что принимает на себя командование на Сицилии. Кессельринг все еще хотел продолжать борьбу, но Гитлер постановил, что наша цель должна быть «остановить противника впереди Этны. На долю генерала Хубе, командовавшего 14-м танковым корпусом, выпало приложить максимум усилий для выполнения этого распоряжения, и к нему направили одного офицера ОКВ с устным приказом «ненавязчиво взять на себя все командование на сицилийском плацдарме, полностью оттеснив итальянскую ставку»[229]. Кроме того, был назначен «немецкий комендант Мессинского пролива, и он получил полномочия укомплектовать в случае необходимости своими людьми сохранившиеся итальянские береговые батареи. Таким образом германское Верховное командование – действовавшее из Восточной Пруссии! – непосредственно запустило руку в дела, за которые отвечал штаб, подчиненный итальянскому командованию. Муссолини и его Верховное командование всего лишь направили протест, и ничего более. Гитлер, должно быть, почувствовал, что его действия оправдают, когда узнал через Кессельринга, что Муссолини направил срочное обращение, где указывалось, какие «серьезные последствия для морального состояния как итальянского, так и немецкого народа» могла повлечь за собой потеря Сицилии[230].

Так небольшой плацдарм у Этны стал жизненно важным пунктом, где решались судьба Средиземноморского театра войны, будущее оси и, возможно, нечто гораздо большее. В этой ситуации Йодль 15 июля лично выдал одну из редких своих письменных оценок. Его цель явно состояла в том, чтобы снова выдвинуть на передний план главную стратегическую картину происходившего; он пошел даже дальше, чем Кессельринг, и категорически заявил, что «насколько можно предвидеть, Сицилию нам не удержать»; мы не знали, продолжал он, станет ли следующей целью противника Сицилия или Корсика, континентальная часть Италии или Греция, но в любом случае наша главная стратегическая задача была прикрывать Южную Италию как рубеж обороны Балканского полуострова. Затем он вернулся к выводу, к которому его штаб пришел, по чисто военным соображениям, 19 июня, на следующий день после печального решения относительно операции «Цитадель»[231], и заявил, что до тех пор, пока полностью не прояснится политическая ситуация, «было бы безответственным» держать немецкие войска южнее Апеннин, то есть к югу от горного хребта, тянущегося с востока на запад севернее Арно. Первое предварительное условие заключалось в том, чтобы «произвести чистку итальянского военного командования и принимать самые энергичные меры против любого проявления раскола в итальянских вооруженных силах». Вторя многочисленным заявлениям Гитлера того периода, он обвинил «широкие круги внутри итальянского офицерского корпуса в тайном предательстве» и приписал итальянскому Верховному командованию намерение использовать немецкие формирования на итальянской земле «таким образом, чтобы гарантировать их уничтожение». Следуя гитлеровскому примеру, Йодль любил использовать пышные фразы, и в своей эффектной концовке он призвал к «генеральной чистке в Италии в качестве второго этапа фашистской революции», который должен закончиться «устранением нынешнего Верховного командования и арестом всех враждебных нам лиц». Немецкие генералы возьмут в свои руки командование на всех важных участках в Средиземноморье, и их начальником должен стать фельдмаршал Роммель «как единственный командующий, под началом которого охотно служат многие солдаты и офицеры в Италии». Затем шли детальные предложения относительно «единства командования», которое в Италии должно номинально остаться в руках Муссолини, а на Балканах передано немцам. Наконец, было там «требование к Италии», чтобы пополнение итальянских войск на участках, подвергаемых ударам противника, например в Южной Италии, должно обеспечиваться в тех же масштабах и такими же темпами, как и немецких. Это требование оставалось на повестке дня до самого развала оси; оно никогда не выполнялось.

В своих военно-политических разделах этот трактат всего лишь повторял взгляды, которые довольно часто звучали недавно в узком кругу, но он дал еще наиболее развернутую картину разногласий, которые, как показывает история, являются неизбежными предвестниками краха любого военного союза. Гитлер испытал ужас перед такими выводами Йодля главным образом из-за уважения к авторитету Муссолини. Вместо этого, он попытался первым делом получить более утешительную картину состояния дел в Италии и затребовал в ставку некоторых военачальников и политиков, которым он доверял. Но в ходе последовавших обсуждений и гросс-адмирал Дёниц, и фельдмаршал Роммель высказали взгляды аналогичные взглядам Йодля; Роммель даже зашел столь далеко, что сказал, что в итальянской армии нет ни одного генерала, на которого он мог бы положиться и который стал бы полностью сотрудничать с Германией. Гитлер мог увидеть, что рушатся все основы его союзнической политики, и показал, что не хочет заниматься самокритикой, заявив просто, что «тем не менее должны быть в Италии стоящие люди, не могли вдруг все стать плохими». Однако ему, казалось, хватило впечатлений, чтобы прийти к выводу, что отныне Германия на Средиземном море одна и единственное, что в ее силах, – это защищать Северную Италию. Он, как прежде, считал, что наилучшим решением будет удержать нашего союзника в рамках оси, при условии, что мы будем всегда уверены в его лояльности. За этим последовали дискуссии с германским послом, которого вызвали из Рима, и принцем Филипом Гессенским, секретным офицером связи с итальянским королевским домом. Отсюда возникло решение добиться ясности путем встречи с Муссолини, которая была отложена после Туниса. Спешно договорились о встрече в Северной Италии. В тот же день, 18 июля, мы отправились в Берхтесгаден. Гитлер теперь отставил в сторону даже тревогу о своей личной безопасности. Однако перед отъездом его убедили отложить объявление о том, что Роммеля выбрали в качестве командующего обороной Апеннинского полуострова, – по просьбе Геринга и германского посла в Риме, которые считали, что знают Муссолини и итальянскую публику лучше, чем Гитлер и Йодль[232].

Встреча в Северной Италии известна как совещание в Фельтре, по названию города, где находился дом, в котором оно происходило; оно было первым из трех, предшествовавших развалу оси. Оно оказалось также последним в длинной серии встреч, когда Гитлер и Муссолини оба держали прежнюю власть в своих руках. Но этот день в Фельтре разворачивался под знаком дурных предзнаменований. Он начался с решения Гитлера прекратить операцию «Цитадель» на Востоке как не имеющую перспектив на успех – решение, в котором обстановка в Средиземноморье и нужды других театров войны никакой роли не играли; закончился он обострением разногласий между двумя союзниками. Задним умом понятно, что Муссолини и в еще большей степени его советники приехали в Фельтре с решимостью вывести Италию из войны с согласия Германии или без него. Гитлер, со своей стороны, имел целью оказать сильную моральную поддержку своему другу и союзнику и гарантировать ее в будущем.

Ночь мы провели в Берхтесгадене и ранним утром (из-за угрозы вражеской авиации) приземлились на аэродроме близ Тревизо. Нас принял Муссолини, одетый, как обычно, в темно-серую форму ополчения; затем последовала по крайней мере двухчасовая поездка на машинах, на поезде, а потом опять на машинах, предоставившая нам небольшую возможность для предварительных контактов. По приезде в загородный дом мы собрались неофициально в летнем домике, но только для того, чтобы прослушать бесконечную речь Гитлера. Он коснулся в основном положения с сырьем, сравнительным уровнем вооружения, живой силы и потерь с обеих сторон как прошлых, так и будущих – все это выдавалось в пропагандистском и нравоучительном тоне. Накануне вечером я представил Гитлеру меморандум, основанный на записке Йодля, но без его скрытых политических намеков, в котором под заголовком «Единство командования» перечислялись самые неотложные военные задачи. В речи об этом не было сказано ни слова. Он разъяснил свою позицию в отношении Сицилии и, к большому удивлению своего штаба, заявил, среди прочего, что на остров будут направлены дополнительные немецкие формирования, что «позволит нам наконец предпринять наступление». В этом пункте выступления он, однако, высказал официальное требование обеспечить снабжение войск на Сицилии и повысить боеспособность итальянских вооруженных сил. Если произойдет самое худшее, сказал он в заключение, мы должны продолжить борьбу на континентальной части Италии и на Балканах, где необходимо полностью умиротворить внутренние районы, чтобы высвободить имеющиеся там войска для обороны побережья.

Говорил только один Гитлер. Появился итальянский дежурный офицер с сообщением, поступившим от Муссолини, о том, что в это самое утро западные союзники совершили первый воздушный налет на Рим; Гитлер не обратил на эти новости никакого внимания, и после секундной паузы его словесный поток продолжился.

Весьма смущенные таким ходом «дискуссии», мы отправились затем на ленч, Гитлер и Муссолини завтракали отдельно. Сразу же после этого мы отправились в обратный путь. Мне так хотелось прояснить вопрос насчет организации командования, что при пересадке с машин на поезд я уговорил Кейтеля пройти через железнодорожные пути к Гитлеру, чтобы напомнить ему об этом. Кейтель вернулся с единственным ответом: «Условий для выполнения наших требований нет». Во время нашей поездки на поезде между высокопоставленными представителями немецкого и итальянского Верховного командования имела место некая дискуссия, но волей-неволей им пришлось ограничиться дополнительным обсуждением ряда вопросов, которые уже были подняты Гитлером.

Из последующих сообщений стало ясно, что сразу же после прибытия из Фельтре Муссолини согласился с мнением своих советников и уже 20 июля проинформировал короля, что к середине сентября 1943 года он надеется расторгнуть союз с Германией. Гитлер же вернулся с этой встречи абсолютно уверенный в том, что опять поставил своего друга и союзника на правильные рельсы. Итальянское Верховное командование настоятельно требовало отправки дополнительных немецких войск в Италию, и Гитлер все больше склонялся к тому, чтобы удовлетворить их требования, но при условии получения от Рима в течение следующих нескольких дней гарантий того, что Сицилия будет удерживаться «всеми имеющимися ресурсами» и «до последнего солдата». Затем Италия заявила, что она согласна с новой организацией командования для Балкан, чего так долго добивалось ОКВ. Фельдмаршал Роммель был назван как единственный немецкий командующий, который сможет справиться с ситуацией, если дела в Италии пойдут не по тому пути, но на Йодля так сильно повлияла эта вновь обретенная уверенность в лояльности и решимости нашего союзника, что он предложил Гитлеру назначить Роммеля командующим в Греции, несмотря на то что тот уже давно готовился выполнять свою задачу в Италии. Йодль дал также указания своему штабу отменить приказы насчет планов «Аларих» и «Константин».

Всего лишь два дня спустя из донесений от германского военного представителя в Риме начала вырисовываться совершенно иная картина. Народ там в высшей степени разочарован, говорилось в докладе генерала фон Ринтелена, скромным масштабом германской помощи, о которой было недавно объявлено; это гораздо меньше того, что ожидалось. Перспективы успешной обороны Сицилии оцениваются как «очень небольшие». Кроме того, «все влиятельные военные и политические круги» выразили серьезные сомнения в способности Германии оказать эффективную помощь в «защите от вторжения». Показательно также, что в это же время итальянские военные власти начали с большей настойчивостью требовать передачи всех немецких формирований под их командование. Ситуация показалась еще более странной, когда пришел ряд донесений о том, что в итальянские укрепленные пункты на альпийской границе завозятся боеприпасы, а пограничные гарнизоны находятся в состоянии боевой готовности, тогда как немецкий железнодорожный транспорт останавливают у перевала Бреннер по непонятным причинам[233].

Наконец, 25 июля особое внимание Гитлера привлекла важная политическая новость о созыве фашистского Большого совета в Риме. За этим последовало сообщение, что «поговаривают, будто дуче убеждают сложить с себя командование тремя видами вооруженных сил»[234]. Все это привело к неизбежной напряженности в германской верховной ставке, и очередное совещание на следующий день явилось в той или иной степени намеренной «демонстрацией решимости». Сначала обсуждалась обстановка на плацдарме у Этны, и было высказано мнение, что его можно удерживать бесконечно, затем говорили об успешных приготовлениях к обороне Сардинии. В этом пункте выступления Йодль представил предложение по общей дислокации сил до осени. В этом документе ОКВ еще раз попыталось заменить скоропалительные решения Гитлера долгосрочными стратегическими планами, в большей степени согласовать политику с оборонительными задачами Германии и усилить, сконцентрировать «оперативные группы», сформированные в Италии и на Балканах, в виде резервов. Это был всесторонний документ, и потому он неизбежно касался Восточного фронта, главным образом ввиду того, что он истощал наши ресурсы, и того, что после поражения под Курском самое лучшее, на что там можно было надеяться, это на стабилизацию обстановки. На Гитлера всегда производила впечатление статистика, представленная в виде графиков, и он сразу же согласился с нашей оценкой ситуации. По поводу Восточного театра он сказал: «Он должен уступить войска. Это совершенно ясно. Здесь [имелось в виду Средиземное море] будут происходить решающие события. Если случится самое худшее, придется доить Восток даже еще больше. Вот так должно быть». Чтобы показать ход своих мыслей относительно Италии, он добавил: «Нам следует непременно быть готовыми быстро сформировать десять – двена-дцать или тринадцать дивизий из обломков итальянской армии»[235].

Грандиозному плану ОКВ не суждено было сбыться. Восточный фронт продолжал втягивать все больше сил, предложение сформировать резерв на Балканах оказалось ненужным, а события в Италии быстро опередили наш план. Беспокойство Гитлера было столь велико, что в ходе того же совещания он прервал выступление Йодля и резко повернулся к представителю министерства иностранных дел, чтобы спросить, как обстоят дела в Риме. Аргументы и контраргументы, запечатленные в стенограмме, отрывки из которой я привожу ниже, дают яркую картину последних часов, предшествовавших падению Муссолини.

Фрагмент № 13 Дневное совещание 25 июля 1943 г.

Гитлер. Есть какие-то новости, Гевел?

Гевел. Ничего определенного. Макензен только прислал телеграмму, говорит, что мы могли бы сказать, что поездка рейхсмаршала[236] сейчас под сомнением из-за последних событий. Подробности мы получим. Пока он узнал, что Фариначи уговорил наконец дуче созвать заседание Большого совета фашистов. Оно было назначено на вчера. Отложили до десяти вечера из-за того, что не смогли договориться о повестке дня. Он слышал от разных людей, что это было чрезвычайно бурное собрание. Поскольку его участники дали клятву о неразглашении, у него нет пока достоверных сведений – только слухи. Один из самых устойчивых состоит в том, что они пытаются заставить дуче официально ввести должность главы правительства, премьер-министра, которым фактически станет политик, Орландо, ему восемьдесят три года, и он сыграл определенную роль во время Первой мировой войны. Дуче будет президентом Великой фашистской империи. Это все только слухи; нам надо подождать.

Говорят также, что сегодня в десять утра дуче с несколькими генералами отправились к королю, и они все еще находятся там. Король принял целый ряд лиц. Среди прочих там находится Буффарини.

Гитлер. Кто это?

Гевел. Буффарини – фашист. Еще у меня есть сообщение о том, что этот кризис в партии становится кризисом государственным. Там сказано, что дуче все еще находится под сильным впечатлением от встречи в Северной Италии и решительно настроен продолжать борьбу. Это все, что пришло пока.

Гитлер. Этому Фариначи повезло, что он был в Италии, а не здесь, когда осуществил свой трюк. Если бы он был здесь, я бы сделал так, чтобы Гиммлер сразу его убрал. Вот что у нас бывает в таких случаях. Так что из этого следует?

Гевел. Но я же сказал, что Макензен подчеркивает, что это только слухи. Ясно, что там действительно кризис, и Макензен считает, что нам не надо ничего делать и вести себя в этом кризисе очень осторожно; дуче все время повторял ему, что не хочет, чтобы вспоминали про его день рождения. Макензен собирается узнать, что люди думают об этом. Позволить рейхсмаршалу появиться там именно сейчас было бы, конечно… Но я разузнаю поподробнее.

Гитлер. Дело вот в чем. Геринг пережил со мной много критических моментов, и в такой момент он сохраняет ледяное спокойствие. Нет лучшего советника в критический момент, чем Геринг. В критический момент он энергичен и абсолютно спокоен. Я всегда замечал, что в случае какого-то раскола или крутого поворота он безжалостен и тверд как железо. Лучше человека не может быть; лучше человека не найти. Он прошел со мной через все кризисы, самые страшные кризисы, и именно тогда сохранял ледяное спокойствие. Каждый раз, когда дела действительно плохи, он обретает ледяное спокойствие. Ладно, увидим.

В течение того вечера, ночи и утра следующего дня из Рима беспорядочным потоком поступали новости об «отставке» Муссолини и формировании нового правительства во главе с маршалом Бадольо. В германской верховной ставке это восприняли как знак того, что Италия готовится сложить оружие. Во время трех инструктивных совещаний, прошедших за эти дни, те, кто там присутствовал, видели шокирующие и сумасшедшие проявления замешательства и потери равновесия у Гитлера. Конечно, надо было принимать трудные решения, особенно когда Роммеля только что отправили в Салоники, а планы «Аларих» и «Константин», которые вопреки приказам Йодля еще не отменили, нельзя было вводить в действие из-за постоянных уверений Рима, что он будет продолжать войну на стороне Германии. Как вел себя тогда Гитлер, можно узнать во всех деталях из стенограмм трех прошедших друг за другом совещаний, которые по исторической случайности все сохранились[237]; в основном он просто вопил, требуя отмщения и страшного суда. Лишь с величайшими сложностями Йодлю удалось добиться нормального военного анализа ситуации и заставить Гитлера задуматься о неотложных нуждах, которые вместе с ней возникли.

Фрагмент № 14 Совещание 25 июля 1943 г., 21.30

Гитлер. Вы знаете о событиях в Италии?

Кейтель. Я слышал только несколько последних слов.

Гитлер. Дуче ушел в отставку. Это еще не подтверждено. Бадольо возглавил правительство. Дуче ушел в отставку.

Кейтель. По собственной инициативе, мой фюрер?

Гитлер. Видимо, по просьбе короля под давлением двора. Я вам вчера говорил, как вел себя король.

Йодль. Бадольо возглавил правительство.

Гитлер. Бадольо возглавил правительство, и он наш злейший враг. Нам надо немедленно выяснить, сможем ли мы найти способ возвращения наших людей на материк [из Сицилии].

Йодль. Главное, собираются итальянцы воевать или нет?

Гитлер. Они говорят, что будут, но это предательство! Нам должно быть совершенно ясно: это чистое предательство! Я просто все еще жду, когда сообщат, что говорит дуче. Этот – как его? – пытается сейчас поговорить с дуче. Надеюсь, он повлияет на него. Я хочу, чтобы дуче доставили сюда немедленно, если удастся повлиять на него так, что мы могли сразу же вернуть его в Германию.

Йодль. Если есть какие-то сомнения, остается только одно.

Гитлер. Я думал насчет того, чтобы отдать приказ 3-й танковой гренадерской дивизии немедленно захватить Рим и арестовать все правительство.

Йодль. Эти войска здесь могут остаться, пока те не вывезем.

Гитлер. Единственное, что мы можем, – это постараться вывезти этих людей на немецких кораблях, оставив технику; техника здесь, техника там – не имеет значения. С минуты на минуту пойдут новости от Макензена, тогда посмотрим, какой следующий шаг. Но в любом случае войска отсюда [из Сицилии] должны уйти немедленно!

Йодль. Да.

Гитлер. Сейчас самое важное – обезопасить альпийские перевалы; мы должны быть готовы выйти на контакт с итальянской 4-й армией, и мы должны немедленно установить контроль над французскими перевалами. Это самое главное. Для того чтобы это сделать, нам надо немедленно доставить сюда войска, при необходимости 24-ю танковую дивизию.

Кейтель. Самое ужасное, что может произойти, – это если мы не получим перевалы.

Гитлер. Роммель уже уехал?

Йодль. Да, Роммель уехал.

Гитлер. Где он сейчас? Он еще в Винер-Нойштадте?

Кейтель. Мы можем проверить.

Гитлер. Проверьте немедленно, где Роммель. Мы должны гарантировать, что сейчас мы… Во всяком случае, одна танковая дивизия готова, 24-я. Самое главное – перебросить 24-ю танковую дивизию в этот район немедленно, чтобы затем можно было пропихнуть ее здесь по одной из железных дорог и сосредоточить в этом месте. Потом дивизия «Фельдхернхалле» – она где-то здесь – должна, по крайней мере, взять под контроль эти перевалы. У нас остается только одна дивизия под Римом. 3-я танковая гренадерская дивизия целиком здесь, в районе Рима?

Йодль. Она там, но не полностью подвижна, только частично.

Гитлер. Какая у нее техника и штурмовые орудия?

Буле. В 3-й танковой гренадерской дивизии 42 штурмовых орудия.

Гитлер. Потом, у нас здесь, слава богу, есть еще парашютная дивизия. При любых обстоятельствах мы должны спасти отсюда [с Сицилии] людей; они там бесполезны. Им надо переправляться, особенно парашютистам и дивизии «Геринг». Черт с ней, с техникой, им надо ее взорвать или сломать. Но людей мы должны вернуть. Там сейчас 70 000 солдат. Если перебрасывать их по воздуху, они быстро вернутся. Здесь им надо устроить дымовую завесу, а потом всех выводить. Только личное оружие, все остальное оставить, больше им ничего не требуется. Мы управимся с итальянцами и со стрелковым оружием. Нет смысла здесь держаться. Если хотите что-то удержать, то все, что вы можете сделать, – это держаться здесь, а не здесь. Здесь нам не улизнуть. Впоследствии нам придется отвести войска куда-то сюда, это очевидно. Самое главное, быстро переправить части и забрать лейб-штандарт, и вперед.

Цейцлер. Да, я отдам приказ немедленно.

Кейтель. Место назначения как прежде.

Цейцлер. Мы должны сначала приготовиться. Надо сперва подготовить подвижной состав. Я бы мог отправить тридцать шесть эшелонов за день, тридцать шесть эшелонов – это значит, что понадобится два-три дня, чтобы достать подвижной состав. Займусь этим прямо сейчас (уходит).

Йодль. На самом деле нам лучше подождать более точных сообщений о том, что происходит.

Гитлер. Конечно, но нам, с нашей стороны, надо начинать думать. Одно несомненно: будучи предателями, они, разумеется, заявят, что останутся нам верны, это ясно. Но это вероломство, и верны они нам не будут.

Кейтель. Кто-нибудь до сих пор разговаривал с этим Бадольо?

Гитлер. Мы тут получили следующее сообщение: дуче появился вчера на Большом совете. На Большом совете присутствовали Гранди, которого я всегда считал свиньей, Боттаи и, главное, этот тип Чиано. Все они выступили на Большом совете против Германии, заявив, что нет смысла продолжать войну и надо постараться каким-то образом вытащить Италию из нее. Мало кто возражал. Фариначи и прочие высказывались открыто, но не столь впечатляюще, как их противники. Потом вечером дуче сказал Макензену, что он при любых обстоятельствах собирается продолжить борьбу и не сдаваться. Потом я неожиданно узнал, что Бадольо хотел поговорить с Макензеном. Макензен заявил, что ему не о чем с ним говорить. Тогда Бадольо стал более настойчивым и в конце концов послал человека…

Гевел. На самом деле Макензен послал одного из своих людей к Бадольо.

Гитлер. Он сказал ему, что король только что поручил ему сформировать правительство, раз дуче сложил свои полномочия. Что он имеет в виду под этим «сложил полномочия»? Возможно, этот бездельник… Я сказал, что то заявление Филипа… мы уже сделали вывод.

Кейтель. В точности позиция королевского дома! На данный момент дуче не с кем действовать – не с кем, нет войск.

Гитлер. Не с кем! Я всегда ему это говорил; у него ничего нет! Это правда, у него нет ничего. Эти люди позаботились о том, чтобы ему не с кем было действовать.

Министр дал сейчас указание Макензену заглянуть в министерство иностранных дел. Может, он получит там официальное заявление. Полагаю, так и будет. Потом министр спросил, согласен ли я, чтобы Макензен сразу же пошел и встретился с дуче. Я сказал, что ему надо пойти и встретиться и, по возможности, попытаться убедить его немедленно приехать в Германию. Хочется думать, что он хочет поговорить со мной. Если дуче приедет, это будет хорошо – если приедет, не знаю. Если дуче приедет в Германию и поговорит со мной, это хорошо. Если не приедет, или не сможет, или откажется, потому что сочтет это нецелесообразным, – что меня не удивит при таком множестве предателей, – то кто его знает. Во всяком случае, этот – как его? – прямо сказал, что война будет продолжена, но это ничего не значит. Они вынуждены так говорить, потому что это предательство. Но мы можем вести такую же игру; мы все подготовим для того, чтобы взять в свои руки все это бурление, всю команду. Завтра я пошлю человека к командиру 3-й танковой гренадерской дивизии с приказом ворваться со специальным подразделением в Рим и арестовать все правительство, короля – все эти отбросы, но в первую очередь кронпринца, – схватить этот сброд, главным образом Бадольо и всю банду. А потом наблюдать, как они будут ползать и пресмыкаться, и через два-три дня там будет другой переворот.

Кейтель. Единственная часть, которая по плану «Аларих» еще на марше, – это 715-я дивизия.

Гитлер. Есть у нее, во всяком случае, штурмовые орудия, все 42?

Буле. У нее должно быть 42 штурмовых орудия. Они все прибыли.

Йодль. Вот план (подает документ).

Гитлер. Как далеко они от Рима?

Йодль. Примерно в ста километрах.

Гитлер. Сто? Шестьдесят километров! Больше шестидесяти не может быть. Если он движется с моторизованными частями, то может войти и арестовать весь этот сброд.

Кейтель. Два часа.

Йодль. Пятьдесят – шестьдесят километров.

Гитлер. Это не расстояние.

Вайзенеггер. Сорок два штурмовых орудия в этой дивизии.

Гитлер. Они находятся в самой дивизии?

Вайзенеггер. Да.

Гитлер. Йодль, проработайте это немедленно.

Йодль. Шесть батальонов.

Кейтель. В полной боевой готовности, пять – только частично.

Гитлер. Йодль, подготовьте немедленно приказ, который мы сможем послать 3-й танковой гренадерской дивизии, приказ о том, что они, никому не говоря, должны двинуться со своими штурмовыми орудиями в Рим и арестовать правительство, короля и всю команду. Самое важное для меня захватить кронпринца.

Кейтель. Он поважнее, чем старик.

Боденшатц. Нам надо организовать все так, чтобы посадить их в самолет и сразу улететь.

Гитлер. В самолет – и сразу взлетать, сразу взлетать!

Боденшатц. Если только не потеряем бамбино на летном поле.

Гитлер. Через неделю там будет новая команда, увидите… Тогда мне надо поговорить с Герингом.

Боденшатц. Я ему сейчас же скажу.

Гитлер. Решающий момент, конечно, придет, когда у нас будет достаточно сил, чтобы войти туда и разоружить всю эту банду. Прозвучать это должно так, что мятеж против фашизма был осуществлен под предводительством продажных генералов и Чиано – он в любом случае не пользуется популярностью. (Телефонный разговор Гитлера с Герингом – стенографистка не могла слышать вопросы и ответы Геринга.) Алло, Геринг. Не знаю. Вы получили какие-нибудь новости – ну, прямого подтверждения пока нет, но почти нет сомнений в том, что дуче ушел в отставку и его место занял Бадольо. Речь не о прогнозах в Риме, а о свершившемся факте. <…> Это правда, Геринг, никаких сомнений. <…> Что? <…> Не знаю; мы пытаемся выяснить. <…> Конечно, это чушь; он продолжит движение, не спрашивайте меня как. Теперь они увидят, как мы идем. Это все, что я хотел вам сказать. При таких обстоятельствах, я думаю, хорошо бы вам немедленно приехать сюда. Что? <…> Не знаю. Я потом вам расскажу об этом. Но вам лучше исходить из того, что это правда. (Конец телефонного разговора.)

Однажды у нас уже была такая неприятность: это когда здесь пало правительство[238].

(10.00 в главной комнате для совещаний.)

Гитлер. Там было несколько иначе. Я уверен, что они не арестовали дуче. Но если они это сделали, то нам еще важнее войти туда.

Йодль. Это, конечно, было бы другое дело. Тогда нам пришлось бы войти. Самое главное – переправить эшелоны, которые сейчас застряли здесь. Вчера был отдан приказ всем выдвинуться, по возможности, в Северную Италию, даже если они не смогут продвинуться дальше этого места, с тем чтобы мы могли переправить часть войск в Северную Италию здесь. Тогда в том случае…

Буле. Эти люди здесь тоже полезны.

Гитлер. Немедленно используйте их. Немедленно – если, конечно, необходимо.

Кейтель. Вот почему мы отзываем их сюда.

Гитлер. Мы можем сделать это немедленно, ясно.

Кейтель. Рядом пехотная дивизия.

Гитлер. Отлично! Дайте им сигнал. Если они не задействованы здесь, то, может быть, они… измена, конечно, все меняет… Мы должны были отдавать себе ясный отчет, этот ублюдок Бадольо все время работал против нас, здесь, в Северной Африке и здесь, везде. Роммель уехал?

Даргес. Сейчас проверим, мой фюрер.

Гитлер. Если уехал, надо его немедленно вернуть.

Кейтель. Возможно, он еще будет в Винер-Нейштад-те. Он поехал забрать свой багаж.

Гитлер. Тогда пусть он завтра утром подойдет сначала сюда в Кондор, и я отдам ему приказы. Раз дело приняло такой оборот, то, разумеется, всем будет командовать фельдмаршал Роммель, и приказы все будут получать только от него. Гиммлер здесь?

Даргес. Нет, он едет, завтра вернется.

Гитлер. Выясните это.

Даргес. Есть. Мы должны сейчас же составить список. В него безусловно войдет Чиано, потом Бадольо и многие другие, в основном, конечно, вся банда, но Бадольо безусловно, живой или мертвый.

Гевел. Есть. Первые меры, которые надо предпринять: 1) немедленно двинуть войска по направлению к границе, чтобы перейти ее, где сможем, чтобы эти формирования могли…

Йодль. Этим частям, которые здесь, надо немедленно сообщить, какова их задача, но при любых обстоятельствах они должны взять под контроль все перевалы.

Кейтель. Это было в секретных инструкциях, направленных тому батальону, который в Инсбруке.

Гитлер. Он еще там?

Кейтель. Он там, но военная школа горных стрелков распущена. Инструкции получили 715-я, а также 3-я танковая гренадерская дивизия и то ли штаб, то ли один полк из дивизии «Фельдхернхалле». У 3-й танковой гренадерской дивизии свои инструкции. Они получили секретное распоряжение от командующего на Западе по плану «Аларих». Им запрещено давать какую-либо информацию или любые выдержки из нее, чтобы не привлекать внимания к этим делам. 3-я танковая гренадерская сможет это сделать. Мы надеемся, они смогут сотрудничать с…

Гитлер. Их там нет?

Кейтель. Нет, они не там.

Фон Путткамер. Надо предупредить флот о том, что произошло. Они разбросаны по всем гаваням среди итальянцев.

Гитлер. Разумеется, но, по возможности, надо переправить людей сюда.

Гюнше. Фельдмаршал Роммель выехал утром в Салоники и сейчас прибыл туда.

Гитлер. Тогда он может вылететь обратно завтра утром. Полагаю, у него пока есть собственный самолет.

Кристиан. Старая развалюха «Хейнкель-111».

Гитлер. Сколько он будет добираться из Салоников?

Кристиан. Может быть здесь к трем или четырем дня. Ему придется сделать одну посадку, чтобы заправиться.

Гитлер. Значит, через шесть-семь часов.

Буле. Шесть часов.

Йодль. Однажды мы добрались сюда из Салоников за два с половиной часа на «хейнкеле».

Шпеер. По крайней мере, у него не моя «подбитая утка». Здесь другое дело.

Гитлер. Вы с вашей «подбитой уткой»! Если бы старина Макензен не воспользовался ею недавно, то не смог бы приземлиться. Я слышал, что наш любезный Гевел позвонил фрау Макензен и сказал, что самолет Макензена задерживается. Это очень дипломатично; вот почему вас сделали послом.

Все остальное будет в порядке – итак, Йодль, я повторю.

Первое, приказ 3-й танковой гренадерской дивизии и, если нужно, частям, которые расположены здесь, поддержать наши действия в Риме; аналогичные приказы люфтваффе, дислоцированному вокруг Рима, и, если они еще там, частям ПВО и прочим, чтобы они знали, что происходит. Это одно. Дальше, немедленно продвинуть остальные соединения. И то и другое надо, разумеется, делать одновременно. Третье, быть готовыми эвакуировать все германские войска со всей этой территории. Этих надо вернуть назад, естественно обеспечив перед ними заслон. Все тыловые службы должны сразу же отойти назад, переправляясь здесь. Не имеет значения. Взять с собой стрелковое оружие и пулеметы, больше ничего; все остальное бросить. Здесь у нас 70 000 человек, и среди них, может быть, самые лучшие солдаты. Надо организовать все так, чтобы последней уходила моторизованная пехота и сразу же грузилась на корабли. У нас здесь достаточно немецких кораблей; там полно немецких судов.

Йодль. Они почти все немецкие.

Гитлер. Зенитчики должны оставаться там и постоянно вести огонь. Части ПВО уйдут оттуда последними. Они должны все взорвать и переправиться последними.

Кристиан. Итальянцы не будут переправляться с немецкими войсками?

Гитлер. Нам надо сделать это так быстро, чтобы, если можно, завершить все за одну ночь. Если мы переправляем людей без техники – ничего не брать, – то все будет сделано за два дня, один день.

Буле. Сегодня или завтра, мой фюрер, надо отдать приказ Генеральному штабу, что в отношении сухопутных средств передвижения этот район является приоритетным, это касается всего, что находится на сборочной линии или движется на Восток. Иначе эти соединения никогда туда не доберутся.

Гитлер. Это можно оставить до завтра. Мне надо немного обдумать кое-что еще; мы должны быть осторожны в отношениях с Венгрией.

Йодль. Значит, главнокомандующему на Юге нужна охрана.

Гитлер. Да.

Йодль. 3-я танковая гренадерская дивизия должна обеспечить надежную защиту всей штаб-квартиры.

Гитлер. Да.

Йодль. Иначе они захватят штаб.

Гитлер. Да, но мы можем проделать то же самое, я захвачу их штаб, они не поймут, что с ними произошло.

Йодль. Нам нужно полчаса на то, чтобы спокойно все обдумать.

Боденшатц. Как насчет итальянских рабочих?

Гитлер. Их там больше не будет.

Шпеер. Нам нужна рабочая сила.

Йодль. Не давайте больше итальянцам пересекать границу, кроме тех, кто уже там, – тех, кто в Германии.

Шпеер. Они хорошо работают; мы могли бы использовать их в Организации Тодта.

Гитлер. В такой момент, когда все рушится, мне не надо больше волноваться о короле Бельгии. Я могу немедленно его убрать и упрятать в тюрьму все семейство.

Йодль. Агенты сообщили о тайной встрече 20 июня в штаб-квартире в Каире английского короля и генерала Вильсона, командующего 12-й армией, который был назначен в Грецию.

Гитлер. Они поддерживают контакт с этими людьми здесь, с предателями.

Йодль. Кроме того, есть сообщение, которое может быть связано с этим. Оно исходит от одного неоднозначного лица в Швейцарии, часто предоставлявшего чрезвычайно полезную информацию: «Как только западные союзники стабилизируют обстановку на Сицилии, они планируют нанести удар в направлении Рима, используя свежие части из Северной Африки. Оккупация Рима рассматривается как важнейший психологический фактор. В Риме сразу же будет сформировано временное правительство. Фашистская партия будет распущена, и Италия с Албанией освободятся от фашистской диктатуры. Из Америки и Канады в Африку прибыло значительное количество войск и боевой техники».

Гитлер. Все это, конечно, понятно. Не надо ли нам немедленно привести в боевую готовность 2-ю парашютную дивизию?

Йодль. Возможно, это необходимо для усиления Рима.

Гитлер. Да, так, чтобы мы могли незамедлительно бросить ее в Рим.

Йодль. Это все, что мы можем сказать ему [Кессельрингу] на данный момент.

Гитлер. Больше ничего. Он должен иметь наготове мощную охрану. Ему нельзя никуда уезжать, ни на какие встречи, он должен принимать людей только в своей штаб-квартире. Лучше всего объявить, что он болен, или мы можем сказать, что вызвали его сюда для доклада.

Йодль. Ему надо оставаться здесь.

Кейтель. Я разрешил ему остаться здесь. Он может командовать, а мы можем отдавать ему приказы. У него есть для этого аппарат. Он не должен покидать свою штаб-квартиру – ни в коем случае, и любого, кто к нему приходит, должны сопровождать военные; не надо ему никого принимать и конечно же покидать штаб-квартиру или ехать на какую-то встречу. Именно такой порядок мы и установим.

Гитлер. Ну, тогда, Йодль, вы все это подготовите.

Йодль. Эти приказы, да.

Гитлер. Нам, разумеется, надо с этого момента делать вид, будто мы считали, что все шло успешно.

Йодль. Да, мы должны вести себя так.

(Совещание закончилось в 22.13.)

Фрагмент № 15

Инструктивное совещание, полночь, 25–26 июля 1943 г.

Йодль. Есть еще ряд вопросов, мой фюрер. Главнокомандующий войсками на Юго-Востоке получил указание немедленно доложить, может ли он осуществить план «Константин» теми силами, которые у него есть на данный момент; то же самое и с главнокомандующим на западе по поводу плана «Аларих». Теперь все изменилось. Но все равно они должны сами дать предложения насчет того, как будут выполнять свою задачу при этих новых обстоятельствах – они оба лишились нескольких дивизий. Их доклады придут сегодня ночью по телетайпу. Они в курсе новостей. Больше мы ничего не сказали. Как обстоят дела с составами с углем для Италии? До сих пор мы позволяли им проходить.

Гитлер. Мы должны делать все, чтобы это выглядело как…

Йодль. Тогда еще вопрос: следует ли прекратить все пассажирское сообщение с Италией?

Гитлер. Я бы пока этого не делал.

Кейтель. Нет, пока нет.

Гитлер. Все важные лица должны отменить свои визиты, и в дальнейшем разрешения не выдавать.

Йодль. Я поговорил с Кессельрингом. Он слышал официальное заявление, у нас сейчас нет с ним связи. Там теперь новый главнокомандующий и новый глава правительства. Кессельринг хочет сейчас связаться с королем и с Бадольо, он действительно должен это сделать.

Гитлер. Должен? Да, я полагаю, должен.

Йодль. Он завтра утром в первую очередь займется этим, чтобы прояснить ситуацию.

Гитлер. А дорогой Хубе говорит: «Здесь все в порядке!»

Кейтель. Хубе ничего не знает, он просто повторил то, что…

Гитлер. Видите, как опасно иметь «аполитичных» генералов в подобной политической ситуации.

Йодль. Мы издали приказ немедленно привести в боевую готовность 2-ю парашютную дивизию и держать наготове всю имеющуюся транспортную авиацию.

Кристиан. У меня вскоре будет доклад о том, чем мы располагаем. Но есть еще один вопрос, мой фюрер: фельдмаршал фон Рихтгофен во 2-м воздушном флоте использовал до сих пор 100 транспортных самолетов «JU-52» для снабжения 1-й парашютной дивизии на Сицилии; сегодня десять сбито. Он хотел их вывести. Главнокомандующий войсками на Юге хотел забрать эти самолеты и ввиду последних событий использовать их для переброски войск из Северной Италии в Южную. 2-й воздушный флот запросил указания от главнокомандующего ВВС. Я сказал главнокомандующему ВВС, что больше не должно быть телефонных разговоров на эту тему и теперь все должно идти через главнокомандующего войсками на Юге.

Гитлер. Главнокомандующий на Юге должен руководить всем этим и все сосредоточить в своих руках. Я уже сказал Герингу, чтобы больше не было никаких телефонных переговоров.

Кристиан. Позвонили снизу, мой фюрер; главнокомандующий люфтваффе этот разговор не начинал; позвонили из 2-го воздушного флота. Теперь такой вопрос: нужны ли 2-й парашютной дивизии эти самолеты?

Гитлер. 2-я парашютная дивизия пользуется преимуществом; это самое главное; это абсолютно ясно.

Кейтель. В приказе говорится: «…при необходимости оставляя тяжелую боевую технику, которую, в случае неизбежности, следует уничтожать; в дальнейшем никаких приказов по телефону, даже в закамуфлированной форме».

Гитлер. Нет, я бы написал «всю тяжелую технику».

Кейтель. Тогда так: «…при необходимости оставляя всю тяжелую технику, которую, в случае неизбежности, следует уничтожать». Затем «в дальнейшем никаких приказов по телефону, даже в закамуфлированной форме; инструкции только через офицера связи».

Гитлер. Через офицера связи, чьи инструкции тоже должны быть зашифрованы.

Гевел. Мой фюрер, встает вопрос, надо ли нам прервать телефонную связь через почтовые отделения. Почтовая служба задала такой вопрос. Журналистские сообщения пока идут. Видимо, они это имеют в виду; не следует ли прервать все линии связи, кроме военных?

Гитлер. Мы могли бы объяснить это тем, что все линии потребовались для военных целей и официальных сообщений.

Гевел. В первую очередь, конечно, журналисты сейчас очень…

Гитлер. Только для официальных сообщений.

Гевел. Только для министерств?

Гитлер. Только для правительственных и военных сообщений.

Кейтель. «…письменные инструкции которого должны быть зашифрованы». Чтобы из них ничего нельзя было узнать.

Кристиан. Как насчет телетайпа и радио?

Гитлер. Телетайп закодировать и радиосообщения шифровать. А не расшифруют?

Кейтель. Нет, это способ, который использует флот.

Гитлер. Телетайп закодировать, радиосообщения шифровать.

Кейтель. «…или посредством закодированных радиосообщений».

Гитлер. Хорошо.

Йодль. Кроме того, разведка сегодня днем установила, что происходит движение вдоль северного побережья Сицилии к востоку от Палермо. Примерно пятьдесят кораблей, из них восемь больших; остальные малые, видимо десантные суда; куда движутся, не совсем понятно, но, вероятно, на восток. Так что, похоже, они попытаются высадить десант в тылу нашего правого фланга.

Гитлер. Люфтваффе к этому готово?

Йодль. Авиация предупреждена.

Кристиан. Да, мы знаем об этом от главнокомандующего на Юге.

Гитлер. Все равно, я думаю, надо немедленно послать туда офицера.

Йодль. Самолет готов, придется только подождать рассвета.

Гитлер. Мы должны послать офицера, чтобы он сказал Хубе, как ему действовать. Сначала оттянуть и переправить тыловые службы, пока держится фронт, а потом отойти самим за одну ночь. Они должны выбраться за одну ночь – только люди. Арьергард должен продолжать огонь и держаться.

Йодль. Еще одна вещь, которую надо передать на словах, это план относительно Рима.

Гитлер. Это надо сделать при любых обстоятельствах; абсолютно ясно. Здесь нечего обсуждать; надо нанести ответный удар и обеспечить захват правительства. Парашютная дивизия должна иметь план десантирования в районе Рима. Рим надо оккупировать. Никто из Рима не уйдет, а потом в Рим войдет 3-я гренадерская танковая дивизия.

Йодль. А как быть с частями, которые в пути, – с теми из 26-й дивизии?

Гитлер. В приказе это не совсем ясно написано – «которые выгрузились», следует сказать, что они должны выгрузиться там.

Кейтель. Значит, «части, которые выгрузятся», то есть в дополнение к тем, что уже выгрузились. Я дважды просмотрел это. Думаю также, что, может быть, лучше записать «подразделения 26-й танковой дивизии, которые выгрузятся».

Йодль. Они частично выгрузились, потому что они не могут дальше двигаться вперед и вынуждены идти по дороге.

Гитлер. Тогда вы должны добавить «части, которые выгрузились и которые еще должны выгрузиться». Здесь: «в дополнение к уже выгрузившимся частям остальные части 26-й танковой дивизии должны быть выгружены и переданы в распоряжение 3-й танковой гренадерской дивизии».

Гевел. Не надо отдать им приказ занять входы в Ватикан?

Гитлер. Это не имеет значения. Я войду в Ватикан в любой момент! Думаете, меня волнует Ватикан? Мы можем захватить его сразу же. Там будет весь дипломатический корпус. Мне плевать, но, если там окажется вся эта шайка, мы вышвырнем оттуда это стадо свиней. Вот так… а после принесем свои извинения; это легко сделать. Идет война.

Боденшатц. Там будет большинство… вы считаете, это допустимо.

Гевел. Мы захватим там множество документов.

Гитлер. Там? Да, мы заполучим там кое-какие документы. Мы найдем доказательство измены! Сколько времени понадобится министру иностранных дел, чтобы передать инструкции Макензену? Жаль, что его нет здесь.

Гевел. Видимо, он уже уехал.

Гитлер. Ну ладно.

Гевел. Я сейчас же выясню.

Гитлер. Это что, газетная статья на двенадцать страниц? Вечно меня пугаете, господа; две-три строчки – это все, что требовалось.

Я вот еще о чем думаю, Йодль, если они атакуют завтра или послезавтра – не знаю, сосредоточены ли уже эти соединения, – я снова пошлю их в наступление на Востоке. Тогда «Лейбштандарте» снова может принять участие; потому что пока не прибудет техника…

Кейтель. Подвижной состав.

Йодль. Конечно можно; разумеется, будет лучше, если нам удастся укрепить там позицию, прежде чем уходить.

Гитлер. Хорошо бы. Потом мы как раз можем перебросить эту одну дивизию, «Лейбштандарте». Она должна двинуться первой и может оставить всю свою технику там. Она может бросить там много техники; ей нет нужды брать с собой свои танки. Может оставить их там, а получит их отсюда. Здесь она может их получить. Итак, танки остаются там. А дивизия получает танки здесь; там их уйма в запасе. Это просто. Как только дивизия прибудет, танки для нее будут.

Гевел. Я хотел спросить насчет принца Гессенского; он все время крутится тут. Сказать ему, что он нам не нужен?

Гитлер. Я с ним встречусь и переговорю.

Гевел. Он, естественно, всем задает вопросы; хочет все знать.

Гитлер. Наоборот, это хороший способ маскировки; как тюремная стена. Это действительно хорошо. Когда мы что-то планировали, вокруг всегда толкались люди, которые ничего не знали, а потом каждый думал: «Раз они там, все в порядке». Меня немного беспокоит, что Геринг не выполняет свою задачу.

Боденшатц. Я уже вполне ясно ему объяснил.

Гитлер. Вы должны быть предельно вежливы. Я передам ему все официальные заявления, что у нас есть, – более или менее публичные. Филип может на досуге все прочитать; это не страшно. Но будьте осторожны, не давайте ему лишних сведений. Не знаю, где они. Просмотрите и убедитесь, что не даете ему ничего такого, что ему не следует знать! Теперь насчет переброски войск. Когда она может начаться? Лучше всего провести это одним махом!

Йодль. Мы вскоре это выясним. Готова 305-я дивизия.

Гитлер. А как насчет 44-й?

Йодль. Та готова; все зависит от подвижного состава. 44-я дивизию до завтра не высвободить. Но думаю, она сможет начать движение в течение завтрашнего дня.

Гитлер. 44-я дивизия подвижна? (Йодль. Нет.) В ней три полка?

Кейтель. Это полностью боеспособная дивизия из трех полков. Мы хотели отвести ее сюда месяц назад; Роммель очень хотел ее заполучить, потому что она была готова к боевым действиям. Но тогда вы ему отказали. Поэтому мы перебросили на юг дивизию «Бранденбург» как менее заметную.

Гитлер. Бранденбургской там тоже нет.

Кейтель. Она тоже ушла. Она была в Инсбруке, но все слегка изменилось.

Гитлер. Этим двум дивизиям, возможно, придется иметь дело с долговременным военным укреплением или двумя; не дать ли им что-нибудь, либо «тигра», либо что-то в этом роде, на случай, если возникнут трудности; «тигр» вмиг бы разнес пару укреплений, ударив по этим щелям. (Кейтель. Конечно.) Может, узнаете сразу же у Буле, какие «тигры» есть в училищах и т. д.

Йодль. Все, что найдем, надо направить в Инсбрук.

Гитлер. Нужен всего один или два, только для того, чтобы разрушить пару укреплений и двинуться потом к Крейну. Если подойдет пара «тигров» и обстреляет их, им быстро придет конец. Они пройдут сквозь их бетон. Если нужно, мы могли бы использовать «пантеры». Наверное, можно было бы посмотреть, нельзя ли взять одну-две из училищ – тоже ведь штурмовые танки.

Кейтель. Я поговорю с Буле.

Гитлер. Я хочу повидаться и с Гудерианом.

Совещание закончилось в 00.45.

Фрагмент № 16

Дневное совещание, 26 июля 1943 г.

Гитлер. Есть какие-нибудь свежие новости, Йодль?

Йодль. Нет. Встреча с Бадольо назначена на шесть вечера; до сих пор он был очень занят, не мог найти время… Одни вопят: «Мир, мир!», другие охотятся на фашистов.

Гитлер. Ладно.

Йодль. Пока только детские игры, вроде Дня покаяния.

Гитлер. Однако это может быть такой День покаяния, какой мы уже имели однажды.

Йодль. Мы поговорили со ставкой, и они заверили нас, что на случай опасности у них есть один аэродром, который полностью под контролем немцев.

Гитлер. Еще вопрос: есть у вас информация, когда эта парашютная дивизия будет готова прыгать?

Йодль. Она приведена в готовность, но пока неизвестно, когда она получит дополнительные роты.

Гитлер. Должно быть, Ешоннек знает.

Йодль. Видимо, они сейчас прибывают.

Гитлер. Если здесь [на Сицилии] начнется переброска, можно будет, по крайней мере, танки переправить?

Йодль. Конечно, пока нет возможности переправлять людей, надо попытаться переправить самую ценную технику.

Гитлер. В первую очередь танки! Согласно вчерашнему докладу, там 160 танков. А здесь [на Сардинии] что мы можем сделать? Как их отсюда вывести, главным образом людей?

Йодль. Я бы предложил переправить их на Корсику, если это возможно, и там сосредоточить.

Геринг. И я так считаю – укрепить Корсику как можно лучше.

Гитлер. Если они уйдут на Корсику, им придется оставить всю свою технику. Надо сегодня обсудить, как их переправить на Корсику. Где 10-я дивизия СС? Здесь?

Гиммлер. Здесь; недавно прибыла.

Йодль. Она пока еще не совсем, но почти готова.

Гитлер. Я получил весьма приятное сообщение насчет дивизии «Геринг» – именно то, что ожидалось; типичное олицетворение наших молодых солдат.

Йодль. Я читал.

Гитлер. Эти молодые солдаты воюют как одержимые, потому что пришли из гитлерюгенда. Молодые немецкие парни, в основном шестнадцатилетние. У этих ребят из гитлерюгенда, как правило, больше фанатизма, чем у людей постарше. Так что, если эти две дивизии воюют так же здорово, как дивизии СС…

Гиммлер. Сейчас это хорошие дивизии, мой фюрер.

Гитлер….если они воюют, как дивизия Гитлерюгенда, на самом деле, как вся наша молодежь. Их правильно воспитали. Остальные удивятся. Всего лишь молодые люди, но их хорошо и долго готовили.

Гиммлер. Обе дивизии прошли подготовку с 15 февраля по 15 августа. Они сейчас в хорошей форме. Их инспектировали Дольман, Бласковитц, Рундштедт и другие, и все сказали, что полностью удовлетворены.

Гитлер. Какой в среднем численный состав каждой дивизии и какой средний возраст?

Гиммлер. В них в среднем по 400 офицеров и по 3–4 тысячи унтер-офицеров. Они постарше – примерно от двадцати до тридцати лет. Средний возраст в этих двух дивизиях восемнадцать с половиной лет, если брать в расчет всех – от командира дивизии до рядовых.

Гитлер. Так вы говорите, где-то около восемнадцати?

Гиммлер. Да, восемнадцати.

Геринг. Не так давно говорили, что лучше всех воюют люди от двадцати шести до тридцати.

Гиммлер. В среднем да, но это только с точки зрения физической силы.

Гитлер. Если их так долго готовили… До этого они учили молодых людей бог знает чему… Они все юнцы, поступившие на военную службу в семнадцать, некоторые даже раньше, чтобы попасть… они чудесно сражались – беспримерная храбрость… других готовили хуже – два месяца обучения… кого до апреля, кого после апреля, а в иные месяцы у нас было около четырнадцати дней… то были какие-то тренировки, тренировки на учебном полигоне «Обервизенфельд»… эти определенно лучше.

Гиммлер. Они действительно хорошо подготовлены.

Гитлер. Итак, эти первые пять дивизий здесь; 24-я танковая дивизия уже добралась туда?

Йодль. 24-я танковая дивизия там.

Гитлер. Ее надо поставить здесь, это очевидно. Мы должны сделать так, чтобы можно было быстро доставить сюда для поддержки дивизию с Востока.

Йодль. Далее, мой фюрер, сегодня фельдмаршал фон Рундштедт прибывает в итальянскую 4-ю армию [на восточный участок Средиземноморского побережья Франции].

Геринг. С визитом.

Йодль. Один из текущих визитов. До сих пор отношения были нормальными. Я считаю, это очень хорошо…

Геринг. Отлично!

Гитлер. Но он не должен там задерживаться надолго; ему надо отправляться как можно быстрее. Он должен быстро с этим разделаться. Нам необходимо получить гарантии как можно быстрее… он должен получить подробное представление о сегодняшней ситуации… Геринг…

Геринг. А какие там в Риме итальянские войска?

Гиммлер. Мой фюрер, мы могли бы попытаться забрать у дуче эту дивизию. Мы дали ей 12 штурмовых орудий, 12 танков «Т-IV», 12 марки «Т-III»; всего 36.

Гитлер. Он должен гарантировать, что мы получим дивизию целиком – что она перейдет к нам.

Геринг. Во всяком случае, орудия.

Гиммлер. Там еще есть учебные отряды.

Йодль. Когда я могу отдать такой приказ?

Геринг. Мы действительно пересылаем приказ?

Гитлер. Они идут по телетайпу в закодированном виде.

Йодль. Это абсолютно безопасно.

Гитлер. Телетайп с автоматическим шифровальным устройством, что вам еще нужно? Иначе мы вообще не сможем отдать ему никаких приказов. Иначе он и не узнает, чего мы хотим.

Геринг. Думаю, может быть, в данном случае приказ следует передать через специального офицера связи.

Гитлер. Офицеры связи – это еще опаснее, если при них будут документы. Их надо шифровать.

Геринг. Почему не держать их в голове?

Гитлер. В голове много не удержишь.

Гиммлер. Я все еще могу связываться по радио со своей дивизией в Риме.

Гитлер. Шифром?

Гиммлер. Да, шифром.

Гитлер. И это вполне безопасно?

Гиммлер. Вполне безопасно. Мы только что разработали новый код. Вчера закончили. Я могу приказать им…

Геринг. Он должен быть надежным.

Йодль. Этот приказ должен дойти до Кессельринга, иначе он не будет знать, каковы наши дальнейшие намерения. Та информация, которую он потом получит… снова совсем другая ситуация…

Гитлер. Так что двигайте их сюда, на юг, Йодль, чтобы они могли вступить в бой здесь или поочередно переправиться через перевал Бреннер.

Йодль. Перебраться через Бреннер несложно; поезда ходят.

Гитлер. Да, но если они вдруг займут его?

Йодль. Тогда есть другой участок…

Гиммлер. И южный Тироль восстает!

Гитлер. Там нет южных тирольцев. Их всех вывезли.

Гиммлер. Один-два еще есть. Итальянцы есть… Если захватим его, они заберутся в свои долговременные огневые сооружения, я в этом уверен.

Гитлер….Инсбрукский гарнизон… и предоставить ему «тигров»… вы говорили с Томале про эти дела? (Йодль. Да.) Насчет этого?

Шерфф. Томале как раз здесь сейчас.

Йодль. Я уже говорил с ним. По крайней мере, у нас кое-что есть там, на востоке, рядом с Тарвизио, это соседний полк…

Гиммлер. Я как раз собирался сказать по поводу этого полка… Я могу в любом случае отправить его сюда… этот горный полк. Мы можем сделать это прямо сейчас?

Гитлер. Что за полицейский полк здесь?

Гиммлер. Это полицейский полк в Марселе. Мой фюрер, мы могли бы, имея полк в Лайбахе и Триесте… Мне очень хочется сохранить этот полк в Лайбахе.

Гитлер. Но мы могли бы отправить этот.

Гиммлер. Я могу сделать это немедленно.

Гитлер. Стоит ли немедленно?

Йодль. Полагаю, они действуют так потому, что получили приказ принять повышенные меры предосторожности – сегодня мы об этом услышим.

Гитлер. Во всяком случае, когда прибудут танки, весь этот сброд побежит первым.

Гиммлер. Наши танковые подразделения доберутся сюда?

Гитлер. Южнее, но надо посмотреть. Дивизия «Лейб-штандарте» оставляет свои танки в тылу и здесь выдвигает другие.

Геринг. Я не волнуюсь. Нет смысла попусту останавливать нас на Бреннере.

Гитлер. Если придут наши танки…

Геринг. Думаю, отличная идея – сбросить наших парашютистов. Люди Гиммлера справятся с этим лучше, чем мои. Сделайте это немедленно!.. Можно мне еще раз справиться насчет парашютной дивизии, мой фюрер? Куда, вы думаете, она должна высадиться?

Йодль. Задача парашютной дивизии – не дать никому выйти из Рима.

Гитлер. Надо занять все – все дороги из Рима. Вам понадобятся лишь совсем небольшие отряды; они могут окопаться, и тогда никому мимо не пройти.

Геринг. Тогда не все в одно и то же время… те, что мы сосредоточиваем сейчас на аэродромах…

Гитлер. Всех остальных, кто нам понадобится в городе, можно высадить на любом летном поле. Но мы должны быть уверены, что сможем быстро уйти оттуда, потому что следует исходить из того, что западные союзники немедленно нас атакуют. Надо убраться с аэродрома в мгновение ока.

Геринг. И взорвать все, что сможем.

Ешоннек. Могли бы мы не посылать офицера связи в Южную Францию сегодня или завтра рано утром к генералу Штуденту или во 2-ю парашютную дивизию и сообщать, куда им двигаться?

Геринг. Точное место, где сбросить десант.

Ешоннек. Мы не можем точно сказать, какова будет обстановка сегодня вечером или завтра утром.

Гитлер. Обстановка будет точно такая же. Рим по-прежнему останется Римом. Все дороги из него надо захватить. Это в любом случае можно сделать.

Геринг. Кому лучше всего оцепить Ватикан, чтобы изолировать его от столицы?

Гитлер. Это задача тех частей, которые туда войдут, в первую очередь 3-й танковой гренадерской дивизии. Части парашютистов придут после нее. Сейчас здесь три так называемые действующие итальянские дивизии. Хотя не думаю, что они на многое будут способны, если мы подчеркнуто продемонстрируем им свою силу.

Йодль. 12-я дивизия находится в Риме; остальные подальше…

Кейтель. Я не верю, что у них там были какие-то военные части и что они хотели быстро чем-то овладеть.

Гевел. Они явно все хорошо подготовили; газеты… извещения были подготовлены, что глава «Стефани» застрелился и пр.

Гитлер. Кто?

Гевел. Глава агентства новостей «Стефани» покончил с собой. По крайней мере, так говорят.

Гиммлер. Мой фюрер, и арестованные есть – немцы, которые не имели отношения к посольству и которых подозревали в том, что они поставляли информацию или что-то в этом роде, – и женщины тоже.

Гитлер. Министерство иностранных дел должно это выяснить – немедленно скажите послу: все немцы должны быть освобождены незамедлительно, или мы предпримем самые энергичные меры. Конечно, нам надо действовать быстро – это самое главное. В данном случае самое главное – скорость.

Теперь Роммель, здесь проблема вот в чем: сначала вернуть наши войска, потому что удерживать далее Сицилию мы не можем, это не обсуждается; вызывает сомнение другое: сможем ли мы удержать итальянский «каблук», но дело не в этом. Самое главное – оставить войска сосредоточенными, чтобы вы, по крайней мере, могли вести боевые действия.

Йодль. Можно сказать об организации командования; фельдмаршал Роммель будет командовать здесь… или надо разделить зону ответственности – фельдмаршал Роммель действует здесь… а фельдмаршал Кессельринг получает дополнительные силы с юга здесь. По прибытии они поступают в распоряжение фельдмаршала Роммеля; иначе не получится; из Мюнхена это…

Гитлер. Со всем этим я согласен, но все-таки считаю, что командование целиком должно перейти к Роммелю. У фельдмаршала Кессельринга нет той репутации. Мы официально объявим, что, как только вводим войска, – фельдмаршал Роммель! Во-вторых, все фашистские дивизии присоединятся к нам… нам надо немедленно заполучить обратно всех фашистов, мы должны поставить перед собой такую задачу… У Гиммлера была очень хорошая идея: кто хочет, может отправляться домой; мы заставим Фариначи объявить – сегодня же, – что любой итальянский солдат может идти домой, мы не станем ловить тех, кто уходит; от таких в любом случае никакой пользы.

Гиммлер. Потом можно было бы вывезти их в Германию в качестве рабочей силы.

Гитлер. Конечно, только пользы от них мало; дальше – постараться убрать этих солдат отсюда. Это здесь главная задача, не считая мер предосторожности. Третья задача – захват Рима, для этого сбрасываются парашютные войска и входит 3-я танковая гренадерская дивизия.

Геринг. Но приказы надо отдавать на месте. Невозможно командовать ими из Мюнхена.

Гитлер. Приказы будут отданы, и командиры будут отвечать за их выполнение, и германские дивизии войдут одновременно… если покажется, что какая-то часть собирается оказать сопротивление, надо безжалостно открывать по ней огонь; это единственный путь. Такое приводило к успеху… значит, вместе с дивизией «Геринг» у нас шесть дивизий – и из них две хорошие.

Геринг. Оппозиция, конечно, обратится за помощью к западным союзникам и попросит защиты. Где тогда высадится противник?

Гитлер. Но пройдет какое-то время, прежде чем он будет в состоянии осуществить десантную операцию.

Геринг. Он, конечно, всегда может сбросить парашютные войска, как и мы.

Гитлер. Разумеется, может, но…

Геринг. Я только спросил.

Гитлер. Начнем с того, что, как всегда бывает в таких случаях, они окажутся застигнутыми врасплох.

Геринг. Если Рим капитулирует, не будет и обращения к союзникам за помощью.

Гитлер. Они уже это сделали. Некоторые навострили лыжи, потому что итальянцы… Италия разделилась, они охотятся на фашистов, – кто застрелился, глава «Стефани»?

Гевел. Да, глава «Стефани» застрелил сам себя.

Гитлер. Нам надо убедиться, что все действия скоординированы, что люди ждут сигнала, а потом, что все начинается. Мы должны… например, «фашистскую освободительную армию»… надо сразу же создать временное фашистское правительство, которое сможет там утвердиться и отдавать распоряжения… все солдаты и офицеры, поддерживающие фашистов… мы должны сделать так, чтобы эти фашистские солдаты и офицеры вступали в национал-социалистические формирования. Этот семидесятитрехлетний старик…

Гиммлер. Я могу немедленно отдать приказ своему командиру там?.. Чтобы срочно прибыли обученные люди.

Гитлер. Он не сможет этого сделать.

Гиммлер. Это другая дивизия. Это фактически просто милиция.

Гитлер. Но между ними столько всяких других!

Геринг. Используйте, по крайней мере, танки и штурмовые орудия; у них личный состав укомплектован немцами.

Гитлер. Наши люди – единственные, кто будет что-то делать. Наступает момент. Они отдадут приказ. Если это должно произойти, они отдадут приказ. Они услышат воззвания, надежда на то, что они не заткнут свои уши. В секретности больше нет нужды… это прозвучит по радио. Если радио «Стефани»…

Геринг. Где находится штаб парашютной дивизии?

Йодль. Мы можем использовать его для выполнения этой задачи; это единственный штаб там.

Гитлер. Кто там?

Йодль. Штудент.

Гитлер. Замечательно! Он как раз тот, кто нам нужен для такого дела. Именно так… (Гевел передает запись разговора Макензена с Бадольо.) Сплошная ложь! Только послушайте! (Читает.) «Продолжение сотрудничества»! Какая наглость!

Гевел. Вовсю старается.

Гитлер. Если бы я только мог добраться до этого мерзавца!

Геринг. Что за наглость с этим письмом!

Гитлер. Он наш старый закоренелый враг. Именно он был в первую очередь виноват в том, что Италия приостановила вступление в войну 25 августа 1939 года, и главным образом именно это привело к вступлению в войну Англии и Франции и подписанию Польского договора.

Геринг. Но написать такое письмо! Спектакль разыгрывает! Кукольное представление!..

<… >

Дёниц. Это слишком. Я не могу ничего сделать, чтобы что-то остановить… чтобы в Специи и Тулоне были подводные лодки и чтобы пять-шесть стояли недалеко от Специи. Если мы не можем добиться этого пропагандой, то лучше всего было бы как можно быстрее захватить эти корабли.

Гитлер. Они будут в Тулоне…

Дёниц. Да, возможно, мы смогли бы захватить их заранее. У меня есть только экипажи подводных лодок в Специи, и у них нет ничего, кроме винтовок и револьверов. Они ничем больше не вооружены. Так что, если мы хотим захватить эти корабли, нам надо соответствующим образом вооружить войска. Но в любом случае, я думаю, итальянцы сами сдадутся.

Гитлер. У вас есть какие-нибудь соображения…

Геринг. У нас там есть люди.

Дёниц. Но они не подвижны, и их всего 300 человек. У нас там две подводные лодки. Какая пропаганда с тремя сотнями человек. И они, конечно, не обучены, они просто матросы. Я считаю, мой фюрер, что нам надо попытаться остановить вывод войск.

Гитлер. Я уже сказал, что для этих целей должно быть подготовлено специальное армейское соединение.

Дёниц. Лучше немного подождать; мы не понимаем.

Геринг. Но разве у вас нет подводных лодок поблизости?

Дёниц. У меня есть подводные лодки поблизости на случай, если они будут спасаться бегством. Возможно также, что в их флоте произойдет раскол и молодые офицеры арестуют тех, кто постарше.

Йодль. На мой взгляд, самое неотложное дело – передать штаб Штудента Кессельрингу. Потом послать к Кес-сельрингу офицера связи, который может обсудить Римскую операцию с Кессельрингом и Штудентом. Он ничего о ней не знает, и потом, он может заранее сообщить нам, какие силы он сможет сосредоточить и сколько времени ему надо, чтобы мы могли более-менее определиться с датой.

Гитлер. Дату должны установить мы, иначе этому не будет конца, бесконечные отсрочки и ничего хорошего. Дату всегда устанавливали мы. Даже во время операции в Сербии мы выбрали и установили дату. Нельзя оставлять это на нижестоящие штабы.

Йодль. Но в данный момент есть только нижестоящий штаб, который может сказать мне, что у нас есть, не считая 3-й танковой гренадерской дивизии.

Гитлер. Остальное – наше дело. Мы можем сообщить парашютистам…

Геринг. Там девять батальонов.

Ешоннек. Нам надо, чтобы девять пехотных батальонов двигались быстро. Их придется доставлять самолетами в три эшелона. Я хотел бы предложить, чтобы мы, по возможности, согласовали детали второго эшелона с фельдмаршалом Кессельрингом – он должен решить, куда садиться… Кроме того, можно подтянуть 1-й парашютный полк… Неаполь.

Гитлер. Вы не можете высадить первый эшелон без… бесполезно. Первое, что надо сделать, это моментально заблокировать выездные дороги. Надо выделить специальные подразделения.

Ешоннек….первый эшелон, без уведомления итальянцев… как только станет ясно, что мы собираемся отрезать Рим.

Йодль. Это надо сделать обязательно. Мы могли бы сбросить их только в море, если бы смогли переправить всю дивизию одним эшелоном и разрешить ей приземлиться где придется.

Гитлер. Но кто даст гарантию, что он сразу же не почует неладное? Все аэродромы кишат итальянцами, и когда приземлятся парашютисты в большом количестве – что тогда?

Йодль. Думаю, нам удастся это сделать, если мы объявим, что парашютисты летят на Сицилию. Если во время приземления парашютистам покажется, что итальянцы настроены враждебно…

Гитлер. Они не сделают этого.

Йодль. Не думаю. Но в тот момент, когда они прыгают, – это другое дело.

Гитлер. Тогда кто-то из них сбежит, и все пройдет не так. Мы должны быть уверены.

Геринг. На Сицилии одна парашютная дивизия.

Йодль. Да, там везде парашютные части.

Геринг. Возможно, мы смогли бы договориться и обратиться к итальянцам напрямую насчет транспортных самолетов… сказать, что мы просто летим к Риму и там садимся… в первую очередь, чтобы получить воздушное пространство… нам необходимо, чтобы они оказали поддержку первому эшелону.

Гитлер. Как я скажу, что парашютные части…

Геринг. Нет, первому!

Ешоннек. 1-я парашютная дивизия.

Геринг. Сохраняем поставки для них. Мы можем официально заявить, что не отказываемся… но нам требуются поезда, чтобы доставить их в Италию. Это и будет первый эшелон. Потом они прилетают обратно, и мы заявляем официально, что можем добраться только до Рима; впереди аэродромы разрушены; мы не можем летать дальше из-за вчерашних потерь. Они все это проглотят. Мы понесли тяжелые потери, летая на Сицилию. На мой взгляд, мы рискуем слишком многими экипажами, летая туда, поэтому дальше Рима нам нельзя. Мы официально сообщим их Верховному главнокомандующему, что нам нужны составы до Реджо для парашютных частей, чтобы они могли переправиться к своим дивизиям. И тогда прибывает второй эшелон.

Ешоннек. Другое дело, если они все будут прыгать, не все самолеты годятся.

Йодль. Может быть, нам усилить этот участок и вон тот. Со снабжением Сицилии все в порядке на ближайшую перспективу. (Передает доклад вермахта.) Можно перейти к решению. На мой взгляд, вот что следует сделать: офицер связи должен лететь в Рим, чтобы устно рассказать Кессельрингу о Римской операции, и Штудент должен одновременно попасть туда, чтобы его тоже можно было ввести в курс дела.

Гитлер. Не нужны нам оба. Штудент должен сначала прибыть сюда и забрать с собой офицера связи.

Геринг. Немедленно доставить сюда Штудента.

Ешоннек. Это будет, так сказать, не очень скоро. Генерал Штудент находится в Южной Франции.

Гитлер. Все равно, не завтра же с утра пораньше все это должно произойти. Сколько времени ему понадобится, чтобы добраться сюда из Южной Франции?

Ешоннек. Генерал Штудент может прибыть сюда сегодня. А завтра рано утром уехать.

Гитлер. Я думаю, это правильно – вызвать сюда Штудента, тогда он сможет взять все это дело на себя.

Кейтель. Он может также обратиться к правительству.

Гитлер. До этого пока дело не дошло. После того, как первый эшелон полностью…

Йодль. Это не имеет отношения к Римской операции. Прибывают парашютные части, прибывают другие войска, поезда уходят один за другим. А вот если их сбрасывают с самолетов, в Риме поднимут тревогу.

Гитлер. Они сразу поймут.

Геринг. Кессельринг просто заявляет, что ввиду угрозы парашютные части…

Гитлер. Ввиду потерь здесь?

Геринг. Нет, ввиду существующей здесь угрозы они должны высадиться в районе Рима и двигаться к Реджо по железной дороге. Мы можем сказать, что они должны дождаться второго эшелона, чтобы двигаться дальше вместе.

Гитлер. Да.

Варлимонт. С юго-востока и востока Средиземного моря никаких важных сообщений нет. Передвижение наших войск шло по плану. Сегодня утром генерал-полковник Лор нанес командующему 11-й итальянской армией визит, который был запланирован фельдмаршалом Роммелем. Дело в том, что эта армия не получила никакого приказа из Рима. Он сказал, что считает договоренности приемлемыми, но не может следовать им, пока не поступит приказ. Вчера с Римом договорились о передаче командования. Теперь остается навести справки в Риме и настоять на том, чтобы такой приказ был. Кроме того, мой фюрер, главнокомандующий войсками на Юго-Востоке доложил о новой расстановке сил, которая, по его мнению, необходима в нынешней ситуации. (Передает документ.) Обстановка на Родосе и Крите без изменений.

Гитлер. Что там происходит?

Варлимонт….усиленный 92-й полк, потому что он считает, что необходимо безотлагательно ввести какие-то германские части в район между Черногорией и северной границей Греции, где в настоящее время никого нет.

Гитлер. Этот полк примерно здесь. Нет нужды волноваться, что…

Кейтель. Первоначальные переброски всегда самые длительные. Последующие обычно идут быстрее…

Варлимонт. Он выделил для этого района 100-ю егерскую дивизию. Сначала она предназначалась для Пелопоннеса, но дело шло медленно из-за затора на железной дороге. Эту тоже собирались при необходимости перебросить на север для обороны албанского побережья.

Гитлер. Я не могу этого сделать.

Варлимонт. Важными пунктами, мой фюрер, являются две эти базы, Влёра и Дуррес. Весь план «Константин» основан на предположении, что никаких дополнительных войск с Востока не будет. Следует подчеркнуть, что обе эти базы мы должны занять, чтобы, по крайней мере, главные порты были в наших руках.

Гитлер. Но они не защищены.

Варлимонт. Это не сильно укрепленные базы.

Гитлер. Когда Вейхс будет здесь?

Кейтель. Должен быть завтра. Он сегодня выехал из Нюрнберга и должен быть здесь завтра рано утром.

Роммель. Что, Вейхс приедет сюда?

Гитлер. Вас это беспокоит?

Роммель. Нет.

Гитлер. Не знаю, как у него со здоровьем; он очень спокойный малый.

Кейтель. Я с ним разговаривал, и он готов ко всему.

Гитлер. Должно быть, действительно замечательный офицер.

Кейтель. Вейхс с самого начала был с горными частями.

Варлимонт. Другие предложения главнокомандующего на Юго-Востоке касаются… того, чтобы подтянуть имеющиеся дивизии ближе к берегу с условием, что 1-я танковая дивизия будет находиться в резерве у Коринфского перешейка, с тем чтобы ее можно было задействовать и в северном направлении тоже. Помимо 1-й танковой дивизии, там только одна-единственная дивизия, и она должна удерживать фронт. И четыре крепостных батальона.

Гитлер. Кроме этой дивизии, там только одна?

Варлимонт. Он хочет сдвинуть на север 117-ю дивизию, поближе к западному и южному побережью. Такие же приказы имеют 104-я дивизия и 1-я горная. Затем сюда может подойти еще один батальон из состава дивизии «Бранденбург», который в данный момент задействован в операции против партизан. Одна дивизия уже здесь, западнее Белграда, и вскоре последует другая.

Гитлер. Когда прибывает полицейский полк?

Варлимонт. Из Финляндии? Он должен отправиться из Данцига 1 августа. Ему понадобится по меньшей мере две недели, чтобы добраться сюда.

Гиммлер. Он мог бы добраться этим путем.

Варлимонт. 18-й полицейский полк должен быть в этом районе.

Гитлер. А «Принц Евгений»?

Варлимонт. Предположительно, он будет двигаться сюда, но он должен оставаться здесь, пока не получит пополнение, потому что, возможно, ему придется занимать береговые укрепления. То же самое относится к 114-й егерской дивизии. Она оставляет 297-ю дивизию в районе Белграда. Та еще не готова.

Гитлер. Мы должны быстро…

Варлимонт. Тогда, если вы согласны, мой фюрер, 100-я егерская дивизия не будет переброшена сюда к Криту, чтобы мы смогли занять по крайней мере эти две важные базы.

Гитлер. Как вы думаете, Роммель?

Роммель. Ну, эти две дивизии не в особенно хорошем положении. Вчера южная дивизия оказалась отрезанной из-за заблокированной дороги, и ее снабжение осуществляли по воде; вода и справа, и слева от нее. Она не может добраться до берега; она должна только защищать дорогу. Баварская дивизия тоже в плохом положении. У нее вода слева и справа, и она еще не подошла к берегу. Нечего связываться с итальянцами.

Гитлер. Мы можем не брать их в расчет.

Геринг. Как я уже говорил, мой фюрер, может быть, надо отдать им распоряжения, чтобы они попробовали разоружить там итальянские дивизии, потому что иначе они распродадут свое оружие.

Гиммлер. Я довел это до сведения итальянцев вчера.

Варлимонт. Главнокомандующий на Юго-Востоке дал общие указания об изъятии всего оружия у итальянских войск, как только проявятся признаки волнения.

Гитлер. Они его распродадут!

Геринг. За английские фунты они продадут пуговицы от собственных штанов.

Варлимонт. Затем он просит об усилении болгарскими частями; у нас были бы дополнительные дивизии на случай удара противника. Он обсудил это с царем, но вопрос в том, сдержит ли тот слово при нынешней ситуации.

Гитлер. Это нам предстоит выяснить.

Варлимонт. Наконец, он спрашивает, перейдет ли район Фьюме – Триест под его командование в случае краха Италии.

Гитлер. Лор? Что за идея? Этот район будет под командованием Роммеля, это часть Италии.

Варлимонт. Да, часть Италии.

Гитлер. Ему там с теми силами, которые у него есть, не справиться.

Варлимонт. Мы можем сейчас продолжить работу над распоряжением относительно 92-го полка?

Гитлер. Он может получить другое параллельно первому. Думаю, нам нужны здесь мощные танковые силы, которые могут подойти с севера или сюда, или туда.

Варлимонт. Его надо держать в Салониках готовым к переброске.

Гитлер. Во всяком случае, мы уже использовали здесь танковые дивизии.

Геринг. Да, но результат был…

Кейтель. Мы прошли только до Пелопоннеса.

Геринг….это мешает пехотным дивизиям…

Кейтель. Зепп Дитрих с грохотом пронесся как раз сквозь них со своей дивизией.

Геринг. Как только будет твердое решение. Одну надо забрать, это неизбежно. Нам нужна здесь прочная заградительная линия, чтобы эти не могли наступать, а этих обезопасить с тыла.

Варлимонт. Что касается внутренних районов, то там 23 июля состоялся разговор с руководящими представителями Михайловича. Важнейшие итоги таковы: немедленно ввести в действие все планы по саботажу… прекращение военных действий против Тито и сотрудничество с ним, как было приказано королем Югославии… Рузвельт и Черчилль, предположительно, гарантировали восстановление государства. Сталин, говорят, не проявил интереса. Подготовка к высадке двадцатитысячного парашютного десанта – это, конечно, ухудшение обстановки на Балканах. Мы должны пробиться через сербское ополчение, сербских пограничников и сербский добровольческий корпус. В данный момент против этих сил не предпринимается никаких действий. Есть еще дополнительные инструкции.

Эти протоколы показывают, что, преодолев замешательство на первых порах, германское высшее командование, поставило, по сути, следующие задачи: в Италии ввести в действие, насколько это возможно, план «Аларих», включая обеспечение безопасности альпийских перевалов, но в итоге не дать Риму никакого предлога для отказа от союза с Германией, поэтому фельдмаршала Роммеля попридержали пока в Мюнхене; подготовиться к эвакуации всех германских войск с самых крупных островов; ограничить оборону Италии северными Апеннинами и поэтому не отправлять вновь прибывшие немецкие формирования южнее этой преграды; на французском побережье Средиземного моря и на Балканах взять под контроль все участки, удерживаемые итальянскими войсками в соответствии с планом «Константин».

Таковы были задачи ОКВ, и вследствие таких задач этот период оказался одним из самых напряженных за время его существования. Тем временем Гитлер следовал своим планам по осуществлению переворота в Риме, восстановлению фашистского режима и освобождению Муссолини. ОКВ не принимало участия в этих особых планах, и в любом случае трудно было понять, какое отношение эти безрассудные идеи имеют к вероятным перспективам германско-итальянской стратегии. В течение этого периода, как только закончились военные приготовления, картографический кабинет очистили практически от всех, кроме очень ограниченного круга людей. Остались лишь посвященные. К ним относился Йодль, который, однако, не делал секрета из своего негативного отношения к налету на правительство в Риме. То же самое можно сказать и про фельдмаршала Кессельринга, хотя первоначально оба они с этим согласились. К 5 августа Гитлер понял, что осуществить эту часть его плана в том виде, в котором предполагалось, невозможно, если переброску дополнительных немецких формирований осуществлять мирным путем. Поначалу никто не знал, где находится Муссолини, но активное планирование его освобождения продолжалось, что приводило к странного рода действиям, удачно охарактеризованным одним членом ставки как «игра в полицейского и вора».

В течение нескольких недель, с конца июля до окончательного коллапса Италии, случившегося 8 сентября 1943 года, опасные заблуждения, вызванные шизофреническим состоянием ставки, стали особенно очевидными. Две войны велись, так сказать, бок о бок, одна на востоке, другая на юге. Каждая держала высшие штабы вермахта в таком напряжении, что ни там, ни там не представляли, какому давлению подвергается другая сторона. Йодль, например, в своем докладе о расстановке сил той осенью недооценил ситуацию на востоке, хотя главным событием там стал удар превосходящих сил русских по нашему выступу у города Орла. Точно так же, несмотря на чрезвычайно серьезную обстановку на юге, Цейцлер отказался предоставить больше одной танковой гренадерской дивизии, «СС-Лейбштандарте». В обоих случаях никаких предварительных обсуждений между двумя нашими штабами не велось, все решал один Гитлер.

На Средиземном море боевые действия свелись за несколько недель к небольшому плацдарму у Этны. ОКВ гораздо больше занималось тем, что навязывало волю Гитлера нашему союзнику и противодействовало шагам, предпринимаемым Римом. (После войны бывший глава итальянского Верховного командования заявил, что в его приказах конца июля 1943 года приоритет отдавался мерам предосторожности против действий Германии, а не мерам защиты от вероятной высадки англо-американских войск.) Поэтому мы находились под двойным прессом – как изнутри, так и снаружи, и наши заботы по поводу будущего сплетались в сложную паутину. Особенно усилилась напряженность, когда внутри ставки возникли расхождения во взглядах относительно конечных целей итальянцев. Только Гитлер с Герингом не поколебались в своей вере, что происходит «предательство». Несмотря на это, даже Гитлер понимал, что лучше попытаться удержать Италию на нашей стороне в надежде на новый поворот событий в результате освобождения Муссолини. Гросс-адмирал Дёниц, который проводил много времени в ставке, стал теперь одним из самых близких его советников, помимо Йодля; по чисто военным соображениям оба они склонялись к тому, чтобы сохранить альянс даже с нефашистской Италией. Их поддерживали в Риме Кессельринг и Ринтелен, которые, со своей стороны, не слышали о сомнениях по поводу искренности нового режима. Хотя и не столь твердо, но фельдмаршалы Роммель и фон Рундштедт придерживались такого же мнения. Все, однако, настаивали на том, чтобы положить конец этому смутному периоду и как можно скорее установить ясные отношения. В этом они расходились с Гитлером, который, например, продолжал откладывать эвакуацию наших войск с Сицилии, с тем чтобы она не послужила для итальянцев предлогом для отказа от союза с Германией, и в этом с ним соглашался Дёниц, исходя из стратегии морской войны.

Первым заданием для ОКВ в той ситуации было адаптировать планы «Аларих» и «Константин» к новым условиям. К концу июля эти планы модернизировали, объединив таким образом, чтобы применительно к Италии, Балканам и Западу действовал один план, и выпустили его в письменном виде под кодовым названием «Ось». В первый раз фельдмаршал Роммель получил в свое распоряжение полностью штаб армейской группы; ему дали несколько резервных формирований в районе Инсбрука для обеспечения безопасности альпийских перевалов, в частности Бреннерского, но, как и прежде, не разрешили появляться лично.

Теперь мы пытались сделать так, чтобы в Северную Италию просочилось как можно больше дополнительных частей. С конца июля наши шаги в этом направлении, наряду с распоряжениями Роммеля, приводили к бесконечным конфликтам с властями в Риме, а в ряде случаев и с местными итальянскими штабами. Все происходило практически без вариантов по одному сценарию. Гитлер разражался дикими угрозами и проклятиями. Затем ОКВ старалось с помощью генерала фон Ринтелена, чтобы Рим принял необходимые с военной точки зрения предложения, то есть Ринтелен выполнял самую трудную и неловкую задачу. В результате итальянцы, как правило, выигрывали, по крайней мере, немного времени, что имело для них в их сложном положении, безусловно, большое значение. Таким образом, мы в итоге успешно завершили заблаговременную переброску войск на север Апеннин, что составляло самый важный аспект подготовительных мер для осуществления плана «Ось». С другой стороны, мы не имели четкого плана дальнейших операций, которые предстояло проводить в случае выхода Италии из войны. Гитлер по-прежнему старался отсрочить тот черный день, когда придется принимать долгосрочные решения, и в данном случае мог прикрываться тем, что такие приказы невозможно будет держать в секрете от итальянцев. Гросс-адмирал Дёниц записал фразу, в действительности прозвучавшую в связи с продолжавшейся обороной Сицилии, но подходящую для бесчисленного множества подобных ситуаций: «Фюрер считает, что многое говорит в пользу обеих точек зрения, и потому не пришел к окончательному решению».

Кульминационными моментами периода, последовавшего за свержением Муссолини, стали две германско-итальянские встречи в Тарвизио и Болонье. Я присутствовал на первой, которая проходила 6 августа, спустя чуть больше двух недель после совещания в Фельтре; на вторую, и последнюю, 15 августа поехали только Йодль и Роммель. Более-менее достоверно, что на встрече в Тарвизио итальянцы для себя уже решили, что надо найти способ, чтобы каким-то образом избавиться и от союза с Германией, и от войны – хотя в то время они, возможно, еще надеялись добиться этого, договорившись со своим партнером по оси. Гитлер по-прежнему отказывался рассматривать любой другой выход, кроме победы. Встреча в Болонье происходила через пять дней после того, как итальянцы направили (тайно) западным союзникам просьбу о перемирии. При таких обстоятельствах вероятность какого-то результата от обеих встреч была мала.

В Тарвизио происходила встреча двух министров иностранных дел и глав Верховного командования Италии и Германии, Амброзио и Кейтеля. Гитлер в резкой форме отказался от предложения Бадольо встретиться лично на том основании, что он был главой государства. Целью немцев на этой встрече было прояснить отношения с Италией; поэтому ОКВ подготовило военную часть программы для дискуссий, практически идентичную той, что была в Фельтре. Она включала предотвращение высадки противника на материковой части Италии или на Балканах; равное количество германских и итальянских формирований, которые должны быть задействованы в Южной Италии, при более мощных немецких резервах в Центральной и Северной Италии; согласованную стратегию на уровне всех высших штабов. Гитлер дал указания, чтобы это был не более чем обычный военно-политический tour d horizon. Достаточно, сказал он, послушать и «разыграть сцену преданности»; не должно было быть никаких упоминаний об эвакуации с Сицилии. Даже его инструкции насчет безопасности были куда более подробными: появляться только всем вместе; никаких личных переговоров, и ни при каких обстоятельствах не есть и не пить ничего, что до нас не попробовали наши хозяева. Как только немецкий спецсостав прибыл на вокзал в Тарвизио, где нас уже ждал поезд итальянцев, между каждой парой окон по коридорам двух вагонов встали эсэсовцы с автоматами наперевес!

На утреннее совещание отправились только главы политических и военных делегаций. Амброзио избегал всех вопросов, касавшихся его оценки ситуации и будущих намерений итальянцев. С другой стороны, он выразил протест против порядка и скорости недавней переброски немецких войск в Италию, заявив под конец, что у них в Риме создалось впечатление, будто они уже не «хозяева в собственном доме» и ОКВ рассматривает итальянскую территорию только как «передний скат бруствера для обороны Германии». Кейтель отверг эти обвинения, но, будучи связанным гитлеровскими инструкциями, не смог изложить подробно свои взгляды. Затем обе делегации отправились на ленч в вагон-ресторан итальянского поезда, где предостережения Гитлера полностью игнорировались. После этого состоялось обсуждение военных вопросов, в ходе которого каждая сторона проявила абсолютное согласие с пожеланиями другой стороны в отношении расстановки сил, но об организации командования опять не было сказано ни слова. Встреча закончилась пленарным заседанием, на котором Риббентроп заявил, что Германия будет продолжать войну вместе с Италией до победного конца, а Амброзио выразил твердую уверенность в том, что по мере своих возможностей Италия продолжит борьбу на стороне своего союзника. Планы совместной обороны Апеннин будут рассмотрены позднее в назначенный по общей договоренности срок.

Несмотря на столь значительную отсрочку, германская сторона склонна была согласиться, что заверения Амброзио и его согласие с требованиями Германии продемонстрировали некий прогресс в позиции итальянцев. Риббентроп со своей свитой поехал обратно в Вортер-Зее, чтобы провести день-два в отеле «Шлосс», который, говорят, очистили от всех гостей. Кейтель со своим штабом провел ночь в поезде, а на следующее утро вылетел из Клагенфурта в «Вольфшанце».

Не успели мы вернуться в ставку, как свежие новости в тот же день поставили под сомнение доклад Кейтеля. Две итальянские альпийские дивизии прибыли в район Бреннера, и, вопреки недавним договоренностям о совместной защите дорог через перевалы, итальянцы потребовали теперь убрать немецкие посты. Это привело к новым серьезным разногласиям. С другой стороны, небольшие итальянские военно-морские силы энергично действовали в это время чуть ли не у Гибралтара. Из Южной Франции и даже с Балкан приходили донесения о хороших контактах между союзниками.

Ввиду столь противоречивых донесений мы в ставке снова настоятельно убеждали, что следует прояснить ситуацию, и в ответ слышали невнятное бормотание Йодля, что, мол, надо было совсем иначе вести переговоры и что он без труда добьется успеха в том, в чем мы потерпели неудачу в Тарвизио. Если вернуться к предложению, сделанному в Тарвизио, то там предлагалось на следующей встрече заставить итальянцев раскрыть свои карты, если мы представим собственную оценку ситуации и план расстановки немецких сил, основанный на данных, полученных от Роммеля и Кессельринга. Поэтому был составлен новый меморандум, в котором наибольшего внимания заслуживало то, что в нем впервые говорилось о возможности десантной операции западных союзников в заливе Салерно, а северные Апеннины рассматривались как главный и последний рубеж обороны. Кессельринг пошел дальше и повторил свои предложения насчет подкрепления для германских войск на Сардинии и в Южной Италии, но Гитлер это категорически отверг. Он по-прежнему отказывался продолжать дальше эвакуацию войск с Сицилии, хотя она тихо велась уже довольно длительное время.

Новая встреча, которой мы искали, была фактически вызвана действиями самих итальянцев. 11 августа они вынесли известное решение вывести в Италию свою 4-ю армию из Южной Франции и несколько дивизий с Балкан. В ответ ОКВ потребовало обсуждения этих вопросов, подчеркнув одновременно, что оно рассчитывает «в таком случае внести полную ясность в стратегию Италии в целом и организацию командования для обороны Италии и южного бастиона «крепости Европа». Рим согласился на встречу и назначил своим представителем начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Роатту. Гитлер питал много надежд на появление по этому случаю с германской стороны не только Йодля, но и фельдмаршала Роммеля в качестве главнокомандующего немецкими войсками в Италии.

Результаты этих переговоров оказались не лучше, чем можно было ожидать в такой ситуации. Оглядываясь назад, понимаешь, что мало что можно было сделать, какими бы методами мы ни действовали, поскольку итальянцы, втайне от бывшего союзника, уже несколько дней находились в контакте с западной коалицией. С германской стороны встреча началась с появления полностью моторизованного батальона СС, сопровождавшего немецких генералов от аэродрома до места встречи. По прибытии этот батальон выставил кордон, в том числе и вокруг итальянской охраны. За открытыми дверями конференц-зала эсэсовцы маршировали строевым шагом туда-сюда мимо итальянских гвардейцев, превосходя последних ростом и шириной плеч. Когда германские представители заняли наконец свои места за столом, все они были вооружены. Йодль взял слово и, отбросив все претензии на вежливость, связал согласие Германии на вывод итальянских войск из Южной Франции с вопросом, «будут ли они задействованы против англичан в Южной Италии или против немцев на Бреннере». Роатта, сохраняя абсолютное спокойствие, высказал ряд обоснованных возражений против германской концепции, которая явно базировалась на плане «Ось», и настолько разнес позицию немцев, что в итоге вынудил Йодля к предложению оставить окончательное решение по рассматриваемому вопросу двум верховным ставкам. Таким образом, его большие надежды свелись к нулю, и сразу после обеда он телеграфировал начальнику штаба ОКВ, что «намерения итальянцев не более понятны, чем были до сих пор», добавив, что «наши подозрения небезосновательны как никогда».

Такой неопределенности суждено было продлиться еще несколько недель, и оба союзника тем временем делали все возможное, чтобы подготовиться к очевидным грядущим переменам. У нас все больше усиливалось впечатление, что итальянцы – или, во всяком случае, те из них, кто занимал высокие посты, – стараются парализовать любые передвижения вермахта, которые могли бы повлиять на заключение соглашений с западными державами. Все зашло так далеко, что Гитлеру пришло в голову, что они стараются запереть немецкие войска в Южной и Северной Италии, насчитывающие теперь около 100 000 человек, в определенных районах, где в назначенный час они смогли бы передать их западным союзникам в виде именинного подарка. Между тем германская верховная ставка спешила с приготовлениями к обороне Италии без участия итальянцев или даже вопреки их противодействию. Эти подготовительные меры охватывали все более обширные районы и все больше двигались в сторону использования силы.

Первым шагом стало разрешение фельдмаршалу Роммелю и его штабу пересечь 16 августа границу. Его зона ответственности ограничивалась на тот момент Северной Италией, в результате мы имели теперь в Италии два высших штаба, один позади другого, тогда как бок о бок и в тесной связи с ними находилась вся командная система Италии. В то же время, ввиду вечной нерешительности Гитлера, Йодль с Кессельрингом взяли ответственность на себя и отдали приказ последним войскам на Сицилии 17 августа вырваться оттуда с боями и переправиться на материковую часть. Предварительной договоренности между ОКВ и итальянским Верховным командованием, перед тем как принять это окончательное решение, не было. Довольно странно, что даже Гитлер принял это стратегически важное событие молча и, вопреки предыдущему опыту, смирился с неизбежным. Кессельринг все еще держал под контролем Апулию и расположенные там базы ВВС, так что ОКВ пришлось снова директивой от 18 августа обратить его внимание на угрозу, нависшую над прибрежным участком Неаполь – Салерно и прямо отдать приказ перебросить основную часть его танковых формирований к этому району. Одного из старших и самых опытных армейских командиров, генерал-полковника фон Фитингофа, в последнюю минуту назначили ими командовать, и тут же на месте был сформирован штаб 10-й армии[239].

ОКВ не имело пока достоверной информации о том, что происходит между Италией и западными союзниками; поэтому мы продолжали торговаться с итальянским Верховным командующим и генералом Роаттой, сохраняя тем самым возможность для итальянцев остаться на стороне Германии. Таким образом, государства оси жили как несчастливые сожители в союзе, который потерял свою форму и смысл. Одна сторона зависела от западных союзников, которые медленно приближались; другая сохраняла решимость не стать государством, сделавшим первый шаг, ведущий к окончательному разгрому. Даже 4 сентября, на следующий день после высадки британцев на итальянском побережье в Реджоди-Калабрия, мы получили новые заверения от высших военных властей в Риме, а за день до этого, как выяснилось впоследствии, уже был подписан договор о капитуляции. В тот же день вдобавок к неразберихе и угрозе на Средиземном море поступил настойчивый призыв – еще один – прислать дополнительные силы, но теперь он прозвучал с востока, где после длительных и тяжелых оборонительных боев обстановка накалялась. Это заставило германскую верховную ставку пересмотреть свою прежнюю политику. Йодль сам подготовил 6 сентября оценку обстановки и пришел к выводу, что мы неоправданно держим неопределенно долго неиспользуемые резервы на юге. Он предложил «взять инициативу на себя и разрубить веревки, опутавшие нас в Италии», и на следующий день Гитлер дал свое согласие. С этой целью был подготовлен ультиматум, но прежде, чем мы закончили работу над ним, было объявлено о полной капитуляции Италии. Это случилось 8 сентября, и, таким образом, ось Рим – Берлин окончательно распалась[240].

Заслуживают упоминания некоторые впечатления в большей степени личного плана. 31 августа генерал фон Ринтелен, который отлично нес свою службу, был уволен так, как это стало в то время уже обычным: его преемник появился в дверях без доклада с письмом от Кейтеля в руках. Ринтелен всеми силами старался получить назначение на фронт, но его отправили в отставку до окончания войны, следуя особым указаниям Гитлера.

Мне пришлось покинуть ставку 5 сентября для хирургической операции. Я полагал, что буду отсутствовать три месяца, и потому настоятельно просил найти за это время кого-то на мое место, что мне неоднократно обещали. На этот раз мне действительно казалось, что мне найдут замену, но, пока я находился в госпитале, Гитлер издал приказ, о котором я уже упоминал. В нем говорилось, что около двадцати перечисленных офицеров высших штабов должны оставаться на своих постах до тех пор, пока идет война; в список вошли Йодль, Цейцлер, Хойзингер и я.

Принца Филипа Гессенского держали поблизости в зоне 1 верховной ставки. На следующий день после падения Италии он вышел из барака и увидел, что его ждут гестаповцы, и был арестован. 10 сентября Геббельс записал в своем дневнике: «Фюрер вынес правильные решения относительно королевской семьи; принца передали в штаб-квартиру гестапо в Кёнигсберге».

После всех предыдущих потрясений третий глубокий кризис 1943 года, капитуляция Италии, был воспринят в германской верховной ставке спокойно. Тем не менее он ознаменовал собой крах гитлеровской европейской политики. Вечером 8 сентября ОКВ разослало кодовое слово «ось», введя в действие приказы, которые готовились в течение нескольких месяцев и были обновлены ввиду сложившейся ситуации 29 августа. Они касались всего Средиземноморья – от Лионского залива до Крита и Родоса, и согласно им всю ответственность за оборонительные меры в этом регионе Германия полностью брала на себя. На следующий день стало ясно, что великая передача наследства Италии проходит гладко благодаря не только работе штаба оперативного руководства ОКВ, но и разумным и умелым действиям немецких командиров на местах, а также – не в последнюю очередь – благодаря западным союзникам, которые нарушили план правительства Бадольо тем, что раньше времени объявили о капитуляции, не сумели осуществить план по высадке американского парашютного десанта в районе Рима и ограничились десантной операцией в южной части материковой Италии. Единственной серьезной неудачей плана «Ось» стало то, что наши флот и авиация не смогли помешать итальянскому флоту перейти на сторону противника: он пошел на Мальту и там сдался. Надежда Гитлера на то, что большое число молодежи, воспламененной, как он полагал, духом фашизма, отправится добровольцами в вермахт, тоже оказалась ошибкой. Большая пропаганда велась в связи с освобождением Муссолини, но и оно обернулось разочарованием. Когда вскоре после своего освобождения Муссолини прибыл в ставку, это был явно сломленный человек, который был уже не в состоянии оказывать действенное влияние на итальянский народ. Даже Гитлер смотрел на него теперь как на поверженного титана, надежно охранял и разрешал появляться на людях только тогда, когда считал это полезным. Муссолини предлагал, например, сформировать новую армию численностью порядка пятисот тысяч человек, но Гитлер урезал его запросы до четырех дивизий и какого-то небольшого количества частей ВМФ и ВВС.

Вначале в германской верховной ставке не было твердого мнения относительно того, каким может стать следующий шаг западных союзников. Вечером 8 сентября, когда несколькими часами ранее были обнаружены громадные конвои, двигавшиеся к западному побережью Италии, мы считали, что «высадка противника вблизи Рима более вероятна, чем высадка в Неаполе». Наши собственные намерения, однако, оставались прежними, и их четко выразил Йодль, который записал: «Самая неотложная задача – вытащить 10-ю армию и люфтваффе из Южной Италии»[241]. Это замечание важно по двум причинам: во-первых, оно показывает лживость многочисленных обвинений ОКВ в том, что оно бросило в беде главнокомандующего на Юге вместе с его войсками или даже готово было пожертвовать ими; во-вторых, доказывает, что по-прежнему было намерение вести оборону Италии на рубеже, проходившем гораздо севернее. ОКВ обвиняют также в том, что оно отказало главнокомандующему на Юге в его просьбе немедленно перебросить из Северной Италии на юг две танковые дивизии для нанесения контрудара противнику, высадившемуся ранним утром 9 сентября в заливе Салерно. Если так сделали, это было абсолютно правильно. Расстояние было громадное (около семисот километров), а кроме этого, были и другие серьезные факторы, которые делали подобную переброску невозможной. Более того, весь опыт Второй мировой войны, как в Европе, так и на Дальнем Востоке, показывает, что, скорее всего, даже с таким подкреплением мы не смогли бы остановить прочно закрепившегося там противника. Во всяком случае, когда главнокомандующий на Юге заявил 12 сентября, что он собирается «сбросить противника в море», едва ли могло показаться, что он испытывает нехватку сил. Хотя это и выходило за рамки полученных им указаний, но, несомненно, было бы самым лучшим решением. Оно давало знак, какой должна быть в будущем наша тактика в Италии. Гитлер немедленно провозгласил, что «главнокомандующий на Юге разгромит противника, высадившегося в Салерно», но ОКВ, придерживаясь принятого плана, сумело добавить: «Даже если эта цель будет полностью или частично достигнута, основная часть войск должна затем сосредоточиться в районе Рима» (прежде чем продолжить отход). В дневнике Геббельса 10 сентября говорится: «Естественно, нам не удержать Южную Италию. Мы должны отвести войска на север за Рим. Теперь мы займем оборонительный рубеж, который всегда намечался фюрером, а именно – Апеннинские горы… Целью наших военных операций должно быть высвобождение нескольких дивизий для Балкан. Без сомнения, авангард англо-американских сил вторжения будет замечен на этом направлении в самом ближайшем будущем».

Этот приказ опровергает также другое широко распространенное заблуждение – что временные успехи, достигнутые Кессельрингом в Салерно и сразу после этого, привели к отмене ранее утвержденных планов относительно будущей стратегии в Италии. На самом деле 9, 13 и 17 сентября ОКВ разослало целую серию инструкций той или иной степени важности, но четко показывающих, что главной целью было удерживать «максимально короткий фронт на Апеннинах». Например, все части, выделенные для Южной Италии, были остановлены севернее Апеннин, и группа армий «Б» (Роммель) сразу же получила указания произвести разведку и построить «максимально устойчивую линию обороны на Апеннинах». В этих приказах еще сохранялось намерение расформировать, как только начнется сосредоточение войск в северных Апеннинах, штаб главнокомандующего на Юге и передать Роммелю командование всеми немецкими войсками в Италии, что означало небольшое изменение по сравнению с предыдущим предложением. 25 сентября ОКВ, получив одобрение Гитлера и внеся незначительные дополнения, согласилось на предложения Роммеля относительно расположения позиции на северных Апеннинах и пообещало ему для ее обороны двадцать одну немецкую дивизию, к которым позднее должны были присоединиться четыре вновь сформированные итальянские дивизии.

Однако наши планы поменялись из-за обстановки на Балканах. Несмотря на все наши опасения, предусмотренные планом «Ось» предупредительные меры были в общем успешно осуществлены. Но вскоре и главнокомандующему войсками на Юго-Востоке, и итальянскому Верховному командованию стало еще очевиднее, что имеющихся в их распоряжении сил не хватит для обороны обоих побережий и глубинных районов такой огромной территории. Ситуация обострялась тем, что там предполагался главный удар западных держав, а Гитлер не только оставался тверд в своей решимости защищать побережье по внешнему периметру, но хотел теперь включить в линию обороны и цепочку передовых островов: Китира, Крит, Родос. Он постоянно возвращался к мысли о румынских нефтяных промыслах и приводил теперь множество дополнительных аргументов политического и военного характера, таких, например, как не дать западным союзникам установить линию коммуникации с Россией через Эгейское море и Дарданеллы и учитывать давление, которое оказывает противник на Турцию, и ее возможное вступление в войну. Он, по своему обыкновению, обращался к этой теме практически ежедневно, заявляя, что «боевые действия русских и беспокойство, которое создают англичане на Балканах, следует рассматривать как часть одного целого». Однако он не имел в виду, что у противника есть какая-то скоординированная стратегия или что Красная армия может дойти до самых Балкан. Наоборот, он старался исходить из того, что между британцами и русскими должен возникнуть конфликт интересов в Юго-Восточной Европе, и это, по его убеждению, будет иметь решающие последствия для всего хода войны. Ход его мыслей привел к выводу, что именно по этой причине «не может быть и речи о выводе войск, поскольку тогда мы могли бы выглядеть как tertius gaudens[242], не говоря о том, что Балканы необходимы из-за их нефти, бокситов, меди и других металлов»[243].

Столкнувшись с таким витиеватым аргументом вперемешку со «сборной солянкой» из политических, экономических и военных соображений, ОКВ опять оказалось в затруднительном положении, когда по договоренности с главнокомандующим на Юго-Востоке пыталось настаивать на том, что оборона береговой линии Албании, Черногории и Далмации должна служить основой для всех наших планов в этом районе. Наш аргумент заключался в том, что для противника «перспективы продвижения в центр Европы были так же благоприятны» со стороны этого прибрежного района, как и с берегов Ла-Манша. Опасность все больше возрастала еще и потому, что партизанские отряды существенно пополнялись итальянскими дезертирами. Поступил также ряд тревожных сообщений о том, что Венгрия и Румыния могут «вскоре последовать примеру Италии»[244].

Чтобы быть уверенным, что на Балканах исходя из таких рассуждений взят правильный курс, ОКВ вновь вернулось к процедуре, которую уже не раз использовало, то есть пригласило ответственного за этот район главнокомандующего, чтобы обсудить все в ходе личной встречи в ставке. Фельдмаршал Фрейер фон Вейхс прибыл 24 сентября и серьезнейшим образом предупредил, что ввиду нехватки любых ресурсов масштаб его задачи по обороне Балкан и окружающих их островов должен быть значительно сокращен. Обсуждая ситуацию подробнее, он заявил, что, разумеется, важно удерживать внешнее кольцо как можно дольше. Однако, если произойдет предполагаемая высадка противника, большую часть греческой земли и ее морского пространства «следует рассматривать всего лишь как аванпост». Единственной оборонительной позицией была линия на запад и восток через Салоники, которая могла бы обеспечить необходимую защиту с флангов основного фронта на севере Адриатики. Только путем такого ограничения задачи можно будет успешно помешать продвижению западных союзников в центр Европы. Мощным союзником главнокомандующего на Юго-Востоке и ОКВ в борьбе за принятие здравого стратегического курса оказался главнокомандующий ВМФ, который прямо заявил Гитлеру, что наиболее удаленные острова на востоке Средиземного моря не представляют в нынешней ситуации никакой ценности. Ввиду явного превосходства противника на суше, на море и в воздухе, он может обойти их и заставить сдаться, только отрезав их от каналов снабжения. Войска и боевая техника, которые нечем восполнить, опять окажутся потерянными «без компенсации в виде стратегического преимущества».

Временами Гитлер соглашался, что эти доводы обоснованы с военной точки зрения, но оставался непоколебим и твердо стоял на том, что с политической точки зрения оборонять надо все Балканы, включая острова. Когда дошло дело до поиска путей и средств осуществления этой задачи, то новое и неожиданное решение принесли идеи гросс-адмирала Дёница. Вывод войск с Сицилии, против которого он возражал, открыл теперь противнику путь в Южную Италию, но ему можно еще помешать использовать его в качестве трамплина для удара через Адриатику, если мы удержим Апулию и, в частности, большой аэродром в Фодже. Для Гитлера этого оказалось достаточно! Он проигнорировал тот факт, что Дёниц, Вейхс и ОКВ возражали против обороны внешнего балканского кольца. Спустя несколько дней, когда Фоджа уже пала, он точно так же проигнорировал меморандум ОКВ, озаглавленный «Перспективы будущей стратегии в Италии и Юго-Восточном регионе», и решительно настроился на то, чтобы не только удержать «весь Юго-Восточный регион», но и продолжать сопротивление противнику в Южной Италии. Следующее обсуждение в ставке состоялось 30 сентября. Кессельринг только что выбрал «стратегию маневренной войны для экономии сил», но Гитлер теперь почти уговорил его поменять свои планы, тогда как Роммель, который не знал в деталях, какова обстановка в Южной Италии, промолчал. Оба, разумеется, понимали, что такое коренное изменение стратегического курса в Италии не может не привести к изменению системы командования, которая все еще не была введена в действие.

Будущее Средиземноморья решилось в итоге серией приказов, в первом из которых, вышедшем 1 октября, говорилось, что оборона Италии будет вестись теперь гораздо южнее, по линии Гаэта – Ортона, а не в северных Апеннинах, как это было запланировано и к чему мы готовились несколько месяцев. Апогея эти приказы достигли в конце октября, когда, вопреки всем предыдущим планам, фельдмаршала Кессельринга назначили командующим всеми войсками в Италии, а Роммеля отозвали для выполнения других задач. В своих приказах по юго-востоку Гитлер отметал попытки Йодля получить согласие, по крайней мере, на подготовительные меры по сооружению позиций, прикрывающих тыловые районы, и не только настаивал на удержании всех Балкан, но и требовал теперь оккупировать большое количество островов, которые прежде обороняли итальянцы. Вдобавок к Южным Спорадам теперь следовало защищать «как минимум» еще и следующие острова: в Ионическом море – Корфу, Кефалинию и Закинф; в Эгейском – Скарпанто, Милос, Кос, Лерос, Самос, Хиос, Митилини и Лемнос. На совещаниях он отвергал любые ссылки на нехватку средств примерно такими словами: «Мы должны быть сильными на севере (то есть на севере Балкан), но не слишком слабыми в Греции». Точно так же он отказался дать разрешение на строительство позиций в тылу по причине «возможного неблагоприятного психологического эффекта»[245].

Итогом этих указаний стали кровавые сражения в Эгейском море с целью вырвать у англичан отдельные острова. На остальной части Балкан ухудшение обстановки выражалось в постоянном усилении внутренних беспорядков, тогда как значительные силы и средства, задействованные для обороны побережья, ни разу не входили в контакт с противником[246]. В Италии новые гитлеровские приказы положили начало почти шестимесячной позиционной войне в районе южнее Рима, более известном по названию монастыря Кассино, который стал эпицентром боевых действий. Сражение там запомнилось главным образом благодаря храбрости войск, проявленной с обеих сторон, но с точки зрения стратегии этот военный эпизод, самое позднее к середине ноября, когда предполагаемая угроза на Балканах перестала быть столь неминуемой, потерял всякий смысл. Борьба в Северной Италии была изнурительной, и она, несомненно, надолго задержала противника, но для Германии на пятом году войны она была абсолютно неоправданной в первую очередь потому, что протяженная и незащищенная береговая полоса Италии позволяла союзникам высадить десант, а это в любую минуту могло привести нас к новой катастрофе. Кроме того, и Восточный, и Западный театры войны лишились тех войск, которые могли бы появиться у них в значительных количествах, если бы мы вовремя отвели войска к Северным Апеннинам.

Из-за обстановки на юге и юго-востоке нагрузка на ОКВ возросла как никогда, особенно с тех пор, как Гитлер с Йодлем стали все больше настаивать на том, чтобы любые детали утверждались «наверху». Передвижение каждой дивизии, по номерам, наносилось на карту в «Вольфшанце»; любое переформирование, что происходило довольно часто, когда дела на Итальянском театре шли плохо, должен был утверждать Гитлер. На Балканах Верховное командование руководило использованием войск в борьбе против повстанцев и отправкой транспорта на Эгейское море; в Абруцци оно утверждало чертеж каждой позиции и высоту каждого заграждения. С 15 декабря главнокомандующий на Юго-Западе должен был ежедневно докладывать о продвижении строительства линии Кассино[247]. Отдел «Q» ОКВ отвечал теперь за управление тыловыми районами. Согласно указаниям Гитлера Муссолини получил власть только над долиной реки По, но даже там его «республиканско-фашистскому правительству» пришлось смириться со значительными ограничениями своего суверенитета. На «верховных комиссаров» в образе германских гаулейтеров была возложена ответственность за управление приграничными районами в Северной Италии от Истрии до Тироля, так как Гитлер предложил включить их в Великий германский рейх, потому что прежде они были австрийской территорией. Особенно жесткие ограничения налагались в отношении бывших итальянских солдат, большинство которых отправили в Германию в качестве «интернированных лиц».

Стратегия Гитлера на Средиземном море создала гораздо большую нагрузку на военный потенциал Германии, чем того требовала военная обстановка, и никакой компенсации за счет экономии ресурсов на других театрах войны не получилось. Всем управлял один элементарный принцип, но за ним не стояла какая-то высшая идея, и не было речи о том, чтобы сосредоточиться на чем-то наиболее существенном. Вместо этого Верховное командование имело лишь одну цель – оборонять захваченные территории повсюду по внешнему периметру, а на остальных фронтах как можно быстрее затыкать дыры по мере их появления. По такому принципу мы действовали в Скандинавии, где даже в Дании возникло теперь движение Сопротивления, что требовало увеличения сил безопасности. Действовал он и на Западном театре, откуда в первую очередь приходилось поставлять подкрепление для наших войск в Италии. Наше положение там настолько ослабло, что в конце лета 1943 года главнокомандующему на Западе пришлось серьезно рассматривать возможность того, что западные союзники с минуты на минуту создадут плацдарм на другом берегу Ла-Манша для подготовки будущего вторжения.

Дихотомия Верховного командования подразумевала, что обычно ОКВ мало занималось Восточным театром войны, но теперь чрезвычайно серьезная обстановка там заставила ОКВ обратить внимание и на него вдобавок к своим заботам по поводу «собственных» театров войны. Широкомасштабные запросы Гитлера на Средиземном море привели к тому, что все дальнейшие возможности подкрепления были исчерпаны, а планы создания «Восточного вала», которые Цейцлеру удалось наконец с большими усилиями утвердить, отставали от все более стремительного наступления Красной армии. В этой ситуации представитель Генерального штаба сухопутных войск в штабе оперативного руководства ОКВ генерал-майор Фрейер фон Буттлар в мое отсутствие поставил на первый план задачу убедить Йодля, а через него, по возможности, и Гитлера в необходимости строительства прочной оборонительной позиции на огромной речной преграде – Днепре. Буттлар зашел так далеко, что предложил предпринять чрезвычайные меры в этом направлении, которые позднее были заимствованы на Западе. Идея его заключалась в том, чтобы из контингента учебных подразделений и других подлежащих мобилизации частей армии пополнения вместе с избыточным личным составом авиации и флота из числа молодежи сформировать импровизированные соединения и поставить их на этой речной преграде, чтобы, по крайней мере, дать возможность передохнуть и провести реорганизацию измотанным дивизиям, выводимым с востока. Однако Йодль все это отверг. Он не готов был придавать какое-то особое значение этой преграде в виде Днепра и, основываясь на ежедневных докладах Цейцлера об обстановке, не готов был признать, что армия на востоке не способна защищать эту преграду своими собственными силами. Во всяком случае, сказал, не дело ОКВ, поскольку оно не знает досконально обстановку на востоке, предупреждать запросы тамошних штабов. Последний аргумент Буттлара, состоявший в том, что стабилизация обстановки на востоке должна существенно повлиять на защиту от надвигающегося вторжения противника на западе, не подтолкнул Йодля к действию[248].

В начале осени русские дошли до Днепра и форсировали его, но звучавшая по этому поводу со всех сторон критика позиции ОКВ не обескуражила генерала фон Буттлара и его штаб. В основном благодаря их неутомимым поискам любого рода хитростей, в дополнение к предыдущим сокращениям войск на театрах войны ОКВ, прошедшим с октября по декабрь 1943 года, четыре пехотные дивизии, семь с половиной танковых и гренадерских моторизованных дивизий и одна парашютная дивизия были направлены на восток с запада, юга и юго-востока. Приказ, который Гитлер отдал сухопутным войскам 28 октября 1943 года, начинается словами: «Я передал на восток дивизии с юга и запада для того, чтобы посредством контрудара разгромить войска противника, форсировавшие Днепр. В результате этого наступления в обстановке на всем южном фланге фронта наступит решительный перелом». Однако подкрепление поступало не в массовом порядке, а по каплям, как правило, слишком поздно и не в таком количестве, чтобы как-то повлиять на усилившийся тем временем кризис. Виноват в этом был главным образом Гитлер, отказавшись принять решение вовремя. К этому моменту даже Бормана «весьма обеспокоила военная обстановка», и он признался своему «товарищу по партии» Геббельсу: «Как трудно заставить фюрера принять любое решение»¹. Далее Геббельс так комментирует в своем дневнике ситуацию на востоке:

«10 сентября 1943. Угнетает то, что мы не имеем ни малейшего понятия, какие у Сталина резервы.

8 ноября 1943. Гиммлер особенно выступает против Манштейна, которого он считает первостатейным пораженцем. Кризис на южном участке Восточного фронта не стал бы столь серьезным, если бы на месте Манштейна находился человек подходящего калибра… Фюрер принял Манштейна в ставке. Вопреки ожиданиям, встреча, говорят, прошла успешно, и все полагают, что Манштейн возвращается на свой пост. Я [Геббельс] рассматриваю это как великое бедствие.

(16 декабря 1943 г. Йодль пишет в своем дневнике: «Фюрер весьма убедительно высказался Шпееру и мне насчет пораженческой позиции в штабе Манштейна, о которой ему сообщил гаулейтер Кох.)

15 ноября 1943. Ситуация на востоке вызывает у нас большое беспокойство. К чему это приведет? Советы имеют в своем распоряжении резервы, о которых мы не имеем ни малейшего понятия».

Приводимые ниже отрывки из стенограмм совещаний, которые состоялись 27 и 28 декабря, дают потрясающе яркое впечатление отсутствия у Гитлера решимости в столь сложной ситуации.

Фрагмент № 7

Разговор с генерал-полковником Цейцлером, 27 декабря 1943 г.

Цейцлер. Мой фюрер, я уверен, это зимнее наступление.

Гитлер. Совершенно верно, но все равно, какие полностью новые армии есть у противника? У него все те же старые войска.

Цейцлер. У него девять полностью отдохнувших танковых корпусов. Они неделями ничего не делали.

Гитлер. Все так, но все равно это те же старые силы. Никаких новых у него нет. Я одного не понимаю. В этих танковых корпусах от одних танков пользы мало. Они всегда твердят, что теряют в танках уйму людей: кто сгорает, кого убивают.

Цейцлер. Он в таком же положении, как и мы. Мы не волнуемся по поводу укомплектования танков личным составом. У нас всегда есть экипажи для замены.

Гитлер. Вечером я все это еще раз обдумаю.

Цейцлер. Хорошо, но мне нужно решение. Дорог каждый день.

Гитлер. Ладно, решено.

Цейцлер. Я могу отдать приказ? По крайней мере, это помогло бы.

Гитлер. Да, можете отдать. В его распоряжении одна дивизия. Но уступить это[249] – хорошо, Цейцлер, рассуждать в печальном тоне и говорить, что он потерян. Но когда мы дойдем до такого состояния, что действительно его потеряем, тогда наш друг Манштейн никакой ответственности за это на себя не возьмет.

Цейцлер. Это очевидно.

Гитлер. Нас ждут трудные времена; вот-вот начнется серьезный кризис здесь[250], и он немедленно скажется на Турции. Они хотят силой втянуть Турцию в войну к 15 февраля. Если случится кризис в Крыму, тогда они используют его в пропагандистских целях. Тогда приятель Манштейн снимет с себя ответственность и скажет, что это дело политики.

Цейцлер. Да, и это будет очень серьезно, потому что многого нам не удержать.

Гитлер. Мы ничего не сможем удержать. Последствия будут катастрофические. Они будут катастрофическими в Румынии. Это главный рубеж здесь. Пока мы остаемся здесь и здесь и пока у нас есть плацдармы, строить аэродромы здесь будет делом рискованным.

Цейцлер. Да, это случится только в том случае, если мы здесь ничего не предпримем и не вмешаемся в ход событий, и значит, в целом будущее решается на участке 1-й армии.

Гитлер. Учтите одно. У нас уже был один или два подобных случая, когда все твердили, что все потеряно. Позднее неожиданно получалось так, что нам удавалось стабилизировать положение.

Цейцлер. Тем более, что это такой жизненно важный район для нас; он находится так близко.

Гитлер. Полностью согласен. Недаром я не отпускал 4-ю горную дивизию. Но нет никаких признаков того, что у противника там полностью новая армия; это просто те войска, что отдохнули. Вы говорите, что это начало зимнего сражения, – это просто продолжение предыдущего; в них нет различия.

Цейцлер. Поэтому я еще и не назвал это зимним наступлением.

Гитлер. Противник хочет сделать так, чтобы у нас не было времени восстановить свои силы, и потому продолжает драться. Вот и все. Но вы уже убедились, что кое-где его ресурсы иссякают. Здесь он вымотал себя до конца. Постепенно все это сошло на нет.

Цейцлер. Вопрос только в том, не сделал ли он это намеренно, чтобы сейчас снова начать наступление там.

Гитлер. Не думаю.

Цейцлер. Все равно не похоже, чтобы он испытывал какие-то трудности. Он просто не спешит здесь.

Гитлер. Потому что не может сделать большего. Не надо думать, что он, подобно древнему великану, становится крепче, собираясь с силами.

Цейцлер. Но он держится столько месяцев подряд.

Гитлер. В один прекрасный день он задохнется. Я прочел этот доклад. На мой взгляд, главное то, что моральный дух в войсках не на должной высоте. Вот что главное.

Цейцлер. Поэтому я всегда и пересылаю эти доклады. Мне надо учитывать такие вещи.

Гитлер. В конечном счете именно я всегда обращаю на это внимание. Я говорил здесь об этом с людьми из танковых корпусов. Они рассказывают, что как раз пехота не воюет. Но не всегда дело в этом. Некоторые дивизии хорошо воюют, и на их участке фронта не бывает неприятностей. Когда мне кто-то говорит, что нет смысла работать над моральным состоянием пехоты, я скажу вам одно, Цейцлер, я человек, который лично создал и возглавил, может быть, величайшую организацию на земле, и я до сих пор руковожу ею. У меня были случаи, когда из некоторых областей сообщали: здесь мы никогда не победим социал-демократов или здесь нам никогда не одолеть коммунизм, это просто невозможно, мы никогда не возьмем над ним верх… если какой-нибудь офицер говорит мне, что нет смысла говорить с простым солдатом, единственное, что я могу сказать: это доказывает, что у него нет авторитета. Рядом служит другой человек, и он имеет власть над своими людьми. Не пользуешься авторитетом, значит, должен уйти.

Цейцлер. Да, войска – отражение своего командира.

Гитлер. Да, всегда.

Цейцлер. И мне абсолютно ясно: если войска плохо воюют, значит, либо командир убит, либо он плохой командир.

Гитлер….Если он здесь выдыхается и мы можем обойтись теми силами, которые у нас есть, то потом будем рвать на себе волосы. Это будет не конец, но если мы можем выкрутиться здесь – Манштейн просто отказывается брать ответственность за эти войска. Ему достаточно хорошо известно, что они будут атаковать здесь. Говорит, что они не пойдут в наступление по всему фронту, потому что вымотались. Он не собирается продолжать; отказывается нести ответственность для собственного спокойствия. К сожалению, я не могу так поступать; я вижу, что близится момент, когда эта афера приведет к кризису. Я могу представить все последствия, которые она может иметь. Отсюда решение. Народ продолжает говорить: мы будем сражаться до победы, – для меня эта борьба до победы означает на сегодня только одно: каким-то образом стабилизировать положение.

Цейцлер. Это вполне понятно. Если удастся стабилизировать положение, то для нас это победа. Но мы не можем разгромить его.

Гитлер. Мы не можем рассчитывать на что-то большее в данный момент. Но не надо забывать, что прошлой зимой мы были в ужасном положении. Тем не менее к маю мы настолько восстановили свои силы, что подумывали сами пойти в наступление, и в июле действительно атаковали противника.

Цейцлер. Просто дело в том, что наши войска очень растянуты. Только все подготовишь, как случается еще что-то, и мы опять в трудном положении.

Гитлер. Благоприятный момент наступит тогда, когда они окопаются и построят оборонительную позицию. Надо как можно скорее сменить командиров в действительно слабых дивизиях. Вот что нам надо. Я изучил этот доклад, и могу сказать только то, что есть здесь никуда не годные дивизии. Но когда командир заявляет, что нет смысла стараться влиять на солдат, я говорю: в твоем влиянии нет смысла. Нет силы в твоем характере, чтобы повлиять на кого-то. То, что он говорит, чистая правда. Только вот смотрит он на это со своей колокольни. Он полностью потерял авторитет. Это мне известно. Во время Первой мировой войны я знавал полковых командиров, чей авторитет был крайне низким, потому что они никого не принимали всерьез. Но были у нас и другие полковые командиры, которые моментально могли навести порядок даже в самых худших ситуациях, и их части были тверды как скала. Просто все зависит от человека. В тех дивизиях, к которым я имел какое-то отношение[251], я точно знаю, хороший там командир или нет. О нем можно судить, взглянув на его часть, как в зеркало.

Я опять возвращаюсь мыслями к своим местным организациям. На каждых выборах у меня были районы, где уже вечером в день выборов я был уверен, что мы победим. Почему? Не скажу, что это могли быть Франкония, или Кёльн – Кёльн был краснее красного, – или Восточная Пруссия. Что говорить про Восточную Пруссию! Она была сплошь реакционная и настроена против нас. Или Мекленбург, или Тюрингия. Тюрингия была ярко-красной, но в одном городке у меня был Кох, в другом – Заукель, в третьем – Лей. Это были свои люди. В других, к несчастью, не было по-настоящему надежного человека, и там приходилось трудно. Я точно знаю! Благополучными были те районы, где был хороший лидер.

То же самое сегодня. Не так давно плохо шли дела в Касселе. Ничего плохого в том, чтобы говорить об этом. Человека, конечно, уволили. Не дорос он до такой работы. Какая польза говорить: «Да, в Берлине и Гамбурге было легко». Наоборот, в Гамбурге было гораздо труднее. Там у нас был человек крепкий как сталь, которого ничем не сломить, а человек в Касселе просто сломался. Он был не того уровня. Фактически командир является отражением состояния своих войск, а состояние войск есть отражение характера командира.

Такое часто может быть губительным. Например, прибывает хороший командир, гибнет, появляется другой, тоже гибнет. Естественно, каждый случай такого рода сказывается на войсках. Если командир особенно любим в войсках, если уходит хороший командир, последствия всегда хуже, чем если убит плохой. Все это мы проходили. И такое возможно. Но одно можно сказать определенно: если моральный дух в войсках низкий, это всегда связано с командиром.

Легко говорить. Мы через это прошли, Цейцлер. Мы отошли на более короткий рубеж и поняли, что нам его тоже не удержать. Или могли бы удержать, будь мы более мобильны и наши части больше настроены на самопожертвование. Тогда многое удалось бы спасти.

У нас уже был классический случай. Вся невельская катастрофа стала следствием мелочного эгоизма командующих двух групп армий, которые вели себя как мелкие эгоисты и никогда не помогали друг другу. Теперь мы должны удержаться на более протяженном рубеже; все в порядке; все должно быть в порядке. Я могу представить последствия здесь; они заходят очень далеко.

Цейцлер. И для войск, и для самой позиции.

Гитлер. Для войск это катастрофа. Нам просто придется защищать второй Сталинград[252], если это вообще реально. Не просто не можем хладнокровно повернуться спиной, потому что это не имеет отношения к армии фельдмаршала фон Манштейна. Мы не можем этого сделать; мы должны помнить, что здесь мы потеряем солдат.

Следующий пункт: вы можете сказать – более важные цели. Но может быть, нам удастся достигнуть этих более важных целей и так. Может быть, еще что-то произойдет. Может случиться, что Турция вступит в войну. В Румынии все зависит от главы государства. Если он теряет здесь свою армию – надо вам почитать письма, которые он мне пишет.

Цейцлер. Нет. Я думаю единственно о том, как бы не случилось еще большей катастрофы. Вот мой единственный довод.

Гитлер. Да, надо подумать. Я спрашивал, могли бы мы рискнуть и поставить туда 16-ю дивизию.

Цейцлер. Я вчера все время размышлял над этим. Прошлой ночью твердил себе: надо подумать, переводить ли на юг 16-ю дивизию.

Гитлер. Цейцлер, я должен сказать одно: это решение не такое трудное, как решение насчет Крыма. Если мы отведем войска здесь, Крым потерян. Нам надо очень хорошо подумать, забирать ли при таких обстоятельствах 16-ю дивизию. Надо бы подтянуть с юга 44-ю дивизию, и одну дивизию сюда, и 16-ю. Вот три соединения, на худой конец, пока остальные не обретут подвижность.

Цейцлер. Мы можем пока обойтись без них. Но в будущем нам там придется туго. Только в дальнейшем мы можем навести порядок, если отведем войска с этого выступа. На мой взгляд, он стал таким же неприятным, как и у Петербурга.

Гитлер. Не таким. Если отвести войска там… заберите пару дивизий. Это не так страшно, как здесь. Здесь хуже всего, потому что последствия будут наихудшие. Может быть, придется здесь немного отступить, чтобы сохранить какую-то дивизию.

Цейцлер. Нет. Это не так страшно, если иметь в виду главный результат.

Гитлер. Конечно, это было бы досадно из-за финнов, но не так страшно, как здесь, на Юге. Я считаю, потеря Крыма – самое худшее, что может случиться. Это наихудшим образом подействует на Турцию. Финны не сдадутся; в конечном счете им приходится защищать себя.

Фрагмент № 11

Совещание с генерал-полковником Цейцлером, 28 декабря 1943 г.

Гитлер. Теперь взглянем сюда. Я все обдумал. Размышлял прошлой ночью и так и так. Не можем мы улучшить здесь ситуацию без серьезного подкрепления. Самое худшее, что может произойти на севере, – это затруднения с финнами. Возможно, нас это вполне бы устроило. Они в любом случае вынуждены продолжать боевые действия. Теперь здесь, на юге, если произойдет худшее, мы можем потерять Крым, железорудный район Кривого Рога и Никополя. Вот что получится, если не удастся исправить ситуацию! Так что с экономической точки зрения и с точки зрения снабжения войск потеря этих территорий на юге гораздо серьезнее для нас, чем потеря тех на севере, поэтому я решил подтянуть необходимые подкрепления.

Я могу забрать что угодно и в любом количестве с запада. Необходимые войска мы можем получить только забрав их оттуда. Вот к чему я пришел. На худой конец, мы должны использовать соединение, которое находится здесь, в Ораниенбауме, как бишь его? Этого должно быть более-менее достаточно, чтобы подстраховаться у Нарвы. Надо удержаться здесь как можно дольше, чтобы он не смог здесь прорваться. Значит, здесь у нас силы более или менее есть. С тем, что здесь, мы можем более или менее закончить и занять этот рубеж. Думаю, даже сейчас мы могли бы забрать двенадцать дивизий из группы армий «Север».

Цейцлер. Да. В таком случае хорошо, что завтра сюда приезжает Кюхлер. Я сегодня все это продумаю и завтра вам представлю. Железные дороги работают отлично. Потом у нас есть две группы, 16-я танковая и 1-я танковая; они сохранили некоторый наступательный потенциал, и надо их сосредоточить. Южнее мы можем выдвинуть 4-ю горную дивизию и 17-ю танковую, а в качестве второго эшелона доставляем по железной дороге 101-ю дивизию и 16-ю танковую гренадерскую. Они могут начать выдвигаться прямо сейчас с двумя остальными, 6—8-го числа или, может быть, 12-го. Тогда мы имеем еще один эшелон. Я могу действовать в этом направлении?

Гитлер. Да.

Цейцлер. Теперь вот какой вопрос: Манштейн жалуется, что у 4-й танковой армии слишком протяженная линия фронта. Он прав. Поэтому у меня есть предложение забрать на юг 6-ю армию (в 6-й армии только один корпус) и подчинить этот корпус непосредственно группе армий, и тогда я поддержал бы этот план, – могу еще раз поговорить с Манштейном, – надо передислоцировать на север 6-ю армию вместо Холлидта и поставить там Хубе. Я больше уверен в Хубе, чем в Холлидте. Там подвижные части, а у Холлидта нет опыта с подвижными частями.

Гитлер. Здесь мы остаемся в обороне.

Цейцлер. Да. Холлидт мог бы сделать там больше, и Шорнер тоже там. Там все не так плохо. Если вы согласны, я займусь этим.

Гитлер. Да.

Цейцлер. Теперь о танках. С 7 декабря поступило для 1-танковой армии – 294, для 4-й танковой армии – 94, для 8-й танковой армии – 154, всего 542. Большая часть пока на путях и еще не дошла до частей.

Гитлер. Но скажите мне одну вещь: сколько танков мы отдали группе армий «Юг», включая танки тех пяти дивизий, которые мы сюда подтянули? Насколько я умею считать, у них гораздо больше тысячи штурмовых орудий и танков.

Цейцлер. Все, что поступило. В прошлом месяце я дал им 100 и в этом еще 80.

Гитлер. Он скандалит, как будто с ним обходятся как с Золушкой. На самом деле он единственный, у кого есть все.

Цейцлер. Он перехватывает чуть ли не все. Мы впервые начали поставлять кое-что группе армий «Центр» две-три недели назад. Несмотря на то что группе армий «Центр» здорово досталось.

Так я могу действовать немедленно, мой фюрер? Первая дивизия может начать движение сегодня вечером.

(Совещание закончилось.)

Много поучительного всплывает из этих нудных диалогов – нудных, не сомневаюсь в этом, и для читателя тоже. Самый длительный и самый важный из них тот, что происходил между одиннадцатью часами вечера и часом ночи (фрагмент № 10), ибо он продемонстрировал еще раз ужасные последствия шизофрении Верховного командования. Гитлер только что издал инструкцию о том, что все вопросы, касающиеся Восточного и всех остальных театров войны, должны ставиться перед ним только в присутствии обоих начальников штабов – Йодля и Цейцлера, но была одна важная деталь. Совет, который ему давали, мог исходить, естественно, только с одной стороны, и он оставлял за собой прерогативу взвешивать все за и против и соответственно отдавать приказы. Велись бесконечные споры по поводу расстановки сил, но были и другие серьезные конфликты интересов, примером которых является следующий инцидент.

От ОКХ в течение какого-то времени требовали отвести группу армий «Север» за озеро Пейпси и Нарву. Как всегда, Гитлер был против оставления любой территории. Более того, на севере он, не спуская глаз с финнов, даже еще меньше был настроен на то, чтобы согласиться с отводом войск, хотя это значительно сократило бы линию фронта, и он сам часто настаивал на таком сокращении, о чем свидетельствуют протоколы совещаний. Чтобы избежать необходимости отвечать на болезненные тактические запросы армии, он обратился к Йодлю и заставил его перечислить по пунктам наши стратегические потери, в том случае если мы уйдем из северной части Финского залива. У ОКВ не было детальной информации об обстановке на Восточном фронте, поэтому оно не в состоянии было взвесить противоположные точки зрения. Таким способом Гитлер натравливал свои военные «действующие штабы» друг на друга, а значит, даже в столь серьезном случае мог принимать любое решение, какое ему заблагорассудится, ссылаясь при этом на ту точку зрения, которая ему больше подходит.

После капитуляции Италии западные державы усилили давление на Финляндию, и ОКВ заблаговременно предприняло первые шаги к тому, чтобы нам не оказаться застигнутыми врасплох, если финны тоже выйдут из войны. 28 сентября появилась директива ОКВ № 50, в основу которой были заложены обстоятельные предложения генерал-полковника Дитля, командующего 20-й горной армией, и называлась она «Приготовления к отводу войск в Северную Финляндию». Достаточно странно, что, хотя эти предложения были полной противоположностью политике, проводимой в Италии и на Балканах, Гитлер согласился без дальнейших споров. Он понимал, что невозможно оставаться в этой стране без взаимодействия с финнами, это еще хуже, чем если бы они были настроены к нам враждебно. Единственный район, который предлагалось оставить за собой, – это месторождение никеля Петсамо на дальнем севере, с которым можно было поддерживать связь через Норвегию. В результате подготовительные мероприятия мы провели заранее и осенью и зимой 1944 года успешно полностью вывели оттуда немецкие войска. Это был пример настоящего «перспективного планирования». В октябре 1943 года Йодль съездил к Маннергейму и вернулся от него с впечатлениями полными оптимизма. Иногда гитлеровская оценка политической ситуации заставляла его говорить, что «военные соображения уже не столь актуальны»; но ОКВ все время приводило наши планы в соответствие с изменениями обстановки.

В течение осени 1943 года ряд сообщений из Венгрии и Румынии заставил верховную ставку разработать защитные меры на случай выхода из войны и этих союзников тоже. Нам казалось более чем вероятным, что это произойдет в ближайшем будущем. Они понесли жестокие потери на Востоке, и теперь все сухопутные коммуникации с многочисленными румынскими дивизиями в Крыму были отрезаны. Обе эти страны, однако, так расположены географически, что не могло быть и речи о какой-то договоренности, которая не отвечала бы требованиям немецкой стратегии. Более того, в отличие от Италии и Финляндии, Гитлер рассчитывал в еще большей степени использовать их военный потенциал, действуя через новые правительства, которые он предлагал сформировать. Но когда в конце сентября 1943 года ОКВ детально изучило планы военной оккупации обеих этих стран, мы быстро пришли к выводу, что в ближайшем будущем сил вермахта не хватит даже для одной Венгрии, разве что уговорить румын принять участие в акции против их соседа и союзника! Из чего следовало, что одновременная военная акция против обеих этих стран явно невозможна, и потому наша рекомендация заключалась в том, что «политические власти должны сделать так, чтобы либо такая ситуация не возникла вообще, либо внутренняя обстановка в обеих странах не допустила бы организованного военного сопротивления». План оккупации Венгрии претерпел множество изменений, по мере того как менялась обстановка, и в конце концов был оглашен и вступил в действие в марте 1944 года. Что касается Румынии, то взгляды Гитлера менялись после многократных разговоров с маршалом Антонеску, поэтому в подготовительных мероприятиях уже не было нужды и они были отложены в долгий ящик.

Обязательства Болгарии по отношению к Германии носили лишь политический характер, и даже после смерти царя там не возникло признаков того, что ее лояльность как-то пошатнулась. Германии же стало как никогда трудно выполнять взятые ею обязательства, когда немецкие войска впервые появились на болгарской территории. Они предназначались для быстрого совместного удара по Турции, если та вступит в войну, – эта операция шла под названием «Гертруда». Когда в начале декабря 1943 года турки и западные державы потянулись друг к другу, ОКВ подготовило то, что явно было не более чем чрезвычайными мерами. Эти предварительные планы выглядели и неадекватными, и невыполнимыми. В частности, быстрый совместный удар по Турции в Европе едва ли казался теперь возможным. Я побывал в Софии в середине января по просьбе болгарского начальника штаба, чтобы подробно проинформировать его о германских взглядах на военную обстановку, и был принят «регентским советом». С начала 1944 года болгарский «теневой фронт» против Турции полностью перешел в оборону.

Испанцы попросили вернуть Голубую дивизию, на что ОКВ пришлось согласиться. С японцами у нас, как и прежде, были лишь случайные контакты через связующие органы обеих сторон. На Тихом океане обстановка была такова, что не могло быть и речи о какой-то незамедлительной или эффективной помощи германскому Восточному фронту с той стороны.

Все эти планы и все эти события были внешним и видимым признаком решимости руководства не признавать наступление заката и скрывать любые разногласия, которые могли стать свидетельством слабости. Тем не менее 3 ноября 1943 года в первой директиве о подготовке к обороне на случай вторжения противника на западе германское Верховное командование вновь вышло на уровень настоящей стратегии. В первых строках этого документа говорилось:

«Тяжелая и дорогостоящая борьба против большевизма в течение двух с половиной лет, в которую была вовлечена основная часть наших вооруженных сил на востоке, потребовала чрезвычайных усилий. Это потребовали величина угрозы и обстановка в целом. Но с тех пор обстановка изменилась. Угроза на востоке сохранилась, но еще большая угроза возникает на западе: высадка англосаксов! На востоке огромная протяженность территории позволяет нам идти на территориальные потери, даже значительные, не нанося смертельного удара по нервной системе Германии.

Совсем иначе обстоят дела на западе! Стоит противнику пробить там брешь в нашей обороне на широком участке фронта, и ближайшие последствия будут непредсказуемы. Все указывает на то, что противник начнет наступление на Западном фронте в Европе самое позднее весной, возможно, даже раньше».

Следующие за этим приказы предельно ясно показывали, что укрепление обороноспособности на западе начнется без промедления, с тем чтобы предотвратить любой прорыв береговых укреплений. Далее в этой директиве говорилось:

«Если противнику… удастся высадиться… перед нами встанет задача путем быстрого сосредоточения необходимых сил и средств и интенсивной подготовки сформировать из имеющихся в наличии соединений наступательный резерв высокой степени боеспособности, наступательной мощи и подвижности, который, чтобы не дать противнику развить успех, нанесет по нему контрудар и сбросит его в море»[253].

Эта директива (№ 51) стала исходной точкой и основой для подготовки германского вермахта к выполнению сложной задачи – отражению предстоящего удара в Западной Европе (включая Данию). В оперативном смысле в ней были заложены принципы ведения боевых действий с начала вторжения. Несколькими днями раньше главнокомандующему войсками вермахта на Западе был направлен приказ с указанием произвести, в качестве предупредительной меры, «разведку оборонительной позиции по линии Сомма – Марна – канал Марна – Сона – швейцарская граница, другими словами, по запасному рубежу, проходящему через Центральную Францию. Хотя в середине декабря он сделал доклад по этому вопросу, но дело так и не было доведено до конца.

В своей книге «Сражение за Европу» Честер Вильмот, в основном чрезвычайно хорошо информированный в том, что касается германской стороны, пишет, что Гитлера намеренно вводили в заблуждение насчет количества имевшихся у Англии дивизий, но в действительности не это заставило его отдать осенью 1943 года приказ о принятии превентивных мер против вторжения, которые перечислены в директиве № 51. На более поздних этапах войны он склонен был ставить под вопрос, по крайней мере «диалектически», даже самые очевидные угрозы, и такая тенденция начала проявляться именно в этот период. Чем убедительнее поступала информация относительно приготовлений противника, тем чаще он выражал сомнение по поводу серьезности намерений западных союзников. Очень важно, что первые слова в дневниковой записи Йодля 1 января 1944 года такие: «Цели противника на 1944 год – Атлантический вал или Балканы». Написано наверняка под влиянием какого-то высказывания в этом духе Гитлера, прозвучавшего накануне, но это подтверждает и его собственную давнишнюю навязчивую идею насчет предполагаемой привлекательности Балкан. Поэтому время от времени взгляды менялись и рассматривались другие возможные районы высадки, например Южная Франция, Португалия или Норвегия, но это не особенно отвлекало ОКВ от выполнения своей задачи по укреплению сил на западе. Фактически в декабре была составлена своего рода таблица «сил, которые должны быть предоставлены в случае крупномасштабной десантной операции противника» со всех театров военных действий ОКВ. Однако взгляды постоянно менялись, и вскоре стало ясно, что это бесполезно, и даже сам Гитлер в итоге пришел к выводу, что стоит рассматривать только Атлантическое побережье от Голландии до Нормандии. На совещании 20 декабря 1943 года он заявил: «Нет сомнений, что удар на западе будет нанесен этой весной, никаких сомнений», и еще раз: «Они, безусловно, сделали свой выбор. Удар на западе может случиться в любой момент с середины февраля или начала марта».

Несмотря на все это, вопреки собственным убеждениям и собственным приказам, Гитлер продолжал, буквально до самого последнего дня перед вторжением, предвзято относиться к приготовлениям к обороне на западе и действовать в пользу Восточного фронта и даже Италии. На том же совещании 20 декабря, например, генерал Буле возразил ему:

«Если к январю мы действительно сможем получить танковые батальоны для запада… то никаких неприятностей там не произойдет; но (он продолжил после того, как его перебил Гитлер) если мы все заберем с запада, надеяться не на что! Не успею что-то собрать (имеется в виду на местных базах), как все исчезает».

«Кому вы это говорите? – кричал в ответ Гитлер. – Я не собираюсь вечно выслушивать ваши упреки за то, что у вас забирают войска. Обращайтесь к Цейцлеру (!)».

Но потом из его слов вырисовывалось истинное положение вещей: «А мне очень трудно. Я ежедневно слежу за обстановкой на востоке, она ужасна. Дополнительные пять или шесть дивизий (!) могли бы сыграть решающую роль и привести нас к великой победе»[254].

Между тем переброска личного состава и боевой техники с запада спокойно продолжалась до тех пор, пока 28 декабря по настоянию ОКВ Гитлер не отдал недвусмысленное распоряжение о том, что без его санкций вывода войск с запада больше не будет[255]. Но все равно приведенные выше отрывки из протоколов совещаний того периода свидетельствуют, что у него не хватало твердости придерживаться своих собственных принципов как в отношении Западного фронта, так и Восточного. Он не экономил на одном и не укреплял другой.

Подробный анализ фактов покажет, что намерения, изложенные в директиве № 51, осуществлялись больше на бумаге, чем на деле. Это особенно хорошо видно, если сравнить довольно схематичные указания этой директивы с выводами «полного анализа» обстановки, проведенного главнокомандующим войсками вермахта на Западе в конце октября. Он заканчивался словами: «Если Верховное командование считает, что главный удар неминуем, то… должны быть обеспечены резервы. В центре тыла должна быть сосредоточена полностью подвижная резервная армия»[256].

Вместо этого единственное, что предложило германское Верховное командование, а на самом деле единственное, что оно могло предложить, – это в лучшем случае ряд хитростей. Время шло, и все очевиднее становилось, что защиту от вторжения придется осуществлять в основном теми силами, которые уже находились на западе. Так же очевидно было и то, что ни численность, ни боеспособность этих войск не позволят им выдержать широкомасштабную войну на истощение[257]. Кроме того, даже на более низких уровнях командования не было единства – свидетельством тому служит тот факт, что в конце директивы № 51 было перечислено не менее семи самостоятельных штабов, при этом главнокомандующий войсками на Западе стоял лишь пятым среди тех, кто получил приказ докладывать о своих планах и диспозиции лично Гитлеру – не ОКВ.

20 декабря 1943 года Гитлер впервые заявил: «Если они нанесут удар на западе, этот удар решит исход войны», а имел в виду: если этот удар не удастся отразить, война проиграна! Конечно же под этим подразумевалось, что альтернатива есть: если отразим вторжение, возможен более благоприятный исход войны. Если бы все выглядело именно так и у вермахта был настоящий Верховный главнокомандующий, то он, видимо, понял бы, что вынужден указать своим политическим хозяевам на несбыточность успешной обороны, каков бы ни был конфликт между его желаниями и вытекающей из этого ответственностью. Но в Германии не было Верховного главнокомандующего с 1938 года. Такой шаг выходил за пределы и возможностей, и прав начальника штаба оперативного руководства ОКВ, который в любом случае способен был отслеживать лишь часть нашей общей стратегии.

Поэтому к концу 1943 года и политика, и стратегия Гитлера зашли в тупик. Единственную лазейку обещали немецкие ракеты дальнего действия, так называемое фау-оружие, которое, как предполагалось, вскоре появится на вооружении. По приказу Гитлера оно должно быть нацелено исключительно на Лондон, и он предвкушал, что в результате такой «дистанционной войны» вторжение удастся если не предотвратить, то, по крайней мере, надолго задержать и серьезно повлиять на его ход. ОКВ посвятили в тайну фау-оружия только осенью 1943-го, а затем возложили на него ответственность за организационные и тактические вопросы, связанные с подготовкой его применения в боевых условиях. Скоро мы пришли к выводу, что «количество взрывчатых веществ, которое может поставляться ежедневно, меньше того количества, которое можно сбросить при мощной воздушной атаке». У штаба, однако, не было шанса довести это дело до конца, потому что в феврале 1944 года стало известно, что фау-оружие и, в частности, большие ракеты «А-4» («Фау-2») вопреки ожиданиям не поступят до какого-то более позднего срока.

Директива № 51 оказалась последней из серии последовательно нумеруемых директив, посредством которых начиная с 31 августа 1939 года верховная ставка ставила в известность о своих стратегических и тактических решениях. Это не означает, что в последующем ставка уменьшила свою активность по части издания приказов. Но по мере того как система командования распадалась на отколовшиеся группы, а содержание указаний все больше и больше становилось выражением сиюминутных эмоций и диктата – другими словами, по мере того как ухудшалось руководство, точно так же менялась и форма выходивших приказов. Исчезновение этих директив, которые служили неплохим инструментом для координации действий, было едва замечено теми, кого они непосредственно касались. Разумеется, никаких возражений никто из них не высказал.

Я вернулся в ставку в конце ноября. Насколько можно было предположить из краткого описания событий, произошедших в мое отсутствие, я полагал, что меня ждет целый ряд новых, может быть, даже совершенно неожиданных задач. Но прежде чем я успел заняться ими вплотную, мне дали специальное задание – рассказать о военной обстановке на совещании редакторов ведущих немецких изданий, которое созывал глава информационной службы рейха в Веймаре. В качестве основы для выступления Йодль дал мне записи, которые он использовал несколько недель назад при разговоре с рейхслейтером и гаулейтером[258]. Отбросив все высокопарные политические и партийные лозунги Йодля, я свел свою речь к честной и трезвой оценке военной ситуации, окрашенной последними впечатлениями, полученными по дороге от Берлина до Тюрингии через лежавшие в руинах и кое-где еще дымящиеся сельские поселения Германии.

До августа 1943 года германская верховная ставка рассматривала воздушные налеты как более-менее рутинное дело, но после бомбардировки Гамбурга в начале этого месяца им стали уделять большее внимание. Когда поступили первые сообщения об этой бомбардировке, Гитлер неожиданно появился ночью в бараке Йодля и, явно потрясенный больше, чем во времена Норвежской кампании, дал выход злым упрекам. Однако Йодля вместе с его штабом всегда намеренно не допускали к обсуждению стратегии войны в воздухе, и ему даже не было известно о том, что состояние люфтваффе постоянно ухудшается. Поэтому Йодль и его штаб едва ли были подходящей мишенью для нападок Гитлера. Впоследствии воздушные налеты противника стали гораздо более опустошительными, и Гитлер – не без оснований – стал направлять свою критику на Геринга. Наш штаб оставался лишь зрителем, но иногда атмосфера в картографическом кабинете настолько накалялась, что мы считали за лучшее тихо удалиться. Теперь Гитлер начал постепенно брать в свои руки тактическое, техническое и организационное руководство люфтваффе, особенно в том, что касалось нового вооружения – «реактивных истребителей». Серьезные заблуждения и ошибки, аналогичные тем, с которыми в течение нескольких лет приходилось сталкиваться сухопутным войскам, не заставили себя ждать.

До начала 1944-го, года вторжения, постоянное расхождение между тем, что германская верховная ставка намеревалась делать, и тем, что делала в действительности, привело к тому, что наши силы на западе по числу боеспособных армейских дивизий оказались еще меньше, чем прошлой осенью. Если сравнивать карты обстановки на 7 октября 1943 года и 11 января 1944-го, то они отражают утрату четырех дивизий в обмен на пополнение из семи неподготовленных «боевых групп» численностью не больше полка. Докладывая обстановку где-то в начале года, Йодль сообщал Гитлеру: «Усиление группировки на западе идет полным ходом, как и подготовка новых частей. Всего на западе 1,3 миллиона солдат»[259]. С точки зрения боеспособности эти цифры мало о чем говорили, и ни Гитлер, ни Йодль не питали никаких иллюзий относительно того, что в действительности означали подобные расчеты. Слово «усиление» использовали скорее для поддержания ложных надежд. На самом деле единственное, что сделали, – это прислали несколько полковых групп, мобилизованных недавно армией пополнения, передвинули дивизии внутри Западного театра войны и обеспечили боевой техникой вновь сформированные части, в основном танковые, которые до этих пор вообще не были готовы к боевым действиям. В этом замечательном «подкреплении» не оказалось ни одного соединения, численный состав которого соответствовал бы дивизии.

ОКВ удалось, в конце концов, сколотить дивизии из отдельных боевых групп, кадрового состава и новобранцев, но только благодаря тому, что противник дал нам на это дополнительное время. Большинство формирований сухопутных войск на западе состояло из так называемых стационарных дивизий. Лишь немногие из них, и те частично, можно было сделать подвижными, используя гужевой транспорт и другие местные средства, и каким-то образом оснастить их как «подвижные резервы», для чего они и предназначались. Кроме случайных и бессвязных реплик Гитлера, не было никаких мыслей о переброске пополнения из основной части армии на востоке. Раз ситуация в Италии успокоилась, ОКВ надеялось заполучить оттуда две моторизованные дивизии и одну пехотную из Скандинавии. Пополнение для флота и авиации было таким же скудным; авиационные и зенитные части нельзя было забирать из Германии, и их прислали только после начала вторжения.

Количеством предпринимаемых мер стремились скрыть их неэффективность, но гораздо больше, чем все эти приготовления, Гитлера всегда занимал Атлантический вал. Пропаганда на эту тему велась так долго, что теперь он сам, казалось, попал под ее влияние. Он никогда даже не видел этого вала, и его представление о нем зиждилось в основном на тоннах бетона и количестве занятых рабочих, а также на сравнениях с фортификациями линий Зигфрида и Мажино. Он уделял гораздо больше внимания снимкам, которые привозили невоенные фотографы, специально командированные для этой цели, чем трезвым докладам соответствующих штабов вермахта или членов своего собственного военного штаба. В 1944 году строительство вала продолжалось, но нужды и предложения армии ставились в зависимость от сооружения колоссальных береговых и даже полевых артиллерийских позиций, укрытий для подводных лодок и, на более поздних этапах, огневых позиций для фау-оружия – все до последней мелочи по личным указаниям Гитлера.

Начало нового года принесло верховной ставке некоторое утешение. После быстрой проверки оборонительных сооружений в Дании фельдмаршал Роммель принял командование северным сектором побережья на западе до самой Бретани. Благодаря его неутомимой деятельности, оригинальному мышлению, как в тактическом, так и в техническом плане, а также благодаря вдохновляющему влиянию его вездесущей личности он сделал все, что было в человеческих силах, чтобы компенсировать слабость нашей обороны. Но когда я приехал к нему на его первую штаб-квартиру в Фонтенбло, он признался мне, что у него нет настоящей уверенности в успехе.

В первой половине января Йодль отправился в одну из своих редких поездок, чтобы побывать в районе между устьями Шельды и Сены. В основном этот участок рассматривался как наиболее вероятный для высадки противника, и Йодль пожелал увидеть собственными глазами состояние оборонительных сооружений. Записи в его дневнике за период с 6 по 13 января 1944 года дают абсолютно полное представление об этой поездке. Он, кажется, еще глубже, чем в собственном кабинете, начал тонуть в массе деталей и так и не понял, каково реальное положение вещей. Лишь иногда в его записях всплывают серьезные пробелы во всей оборонительной системе. Например, когда он пишет:

«9 января. Осуществлена широкомасштабная переброска на восток. 319-я дивизия на островах Ла-Манша имеет лишь 30 процентов первоначального личного состава.

7 января. Всех лучших людей сменили. Хорошие офицеры и хорошие солдаты, но они не умеют действовать. Перевооружение создает хаос. В корпусе двадцать один тип различных орудий.

11 января. Перевод офицеров на восток надо прекратить. Полковые командиры новые, и несколько батальонных тоже.

В 711-й дивизии всего шесть батальонов, включая один кавказский…[260] нет современного противотанкового оружия.

12 января. 10-я танковая дивизия СС (вновь сформированная) просит, чтобы ее освободили от строительных работ. В ней не проводилось никаких крупных учений. Ее танковая группа на ходу лишь наполовину.

13 января. В Шербуре царит неразбериха между тремя видами вооруженных сил… обстановка в Бресте тяжелая.

9 января. Как будет осуществляться защита от вторжения с воздуха? Серьезные действия против авиации противника невозможны. Истребители могут наносить лишь незначительные удары по судам и другим целям на море. Нам нельзя вступать в бой с авиацией противника».

Его поездка не привела поэтому ни к новой концепции, ни к лучшему пониманию ограниченных возможностей нашей обороны. Был, правда, один полезный результат. Вскоре после возвращения Йодля наиболее важные порты на Ла-Манше и побережье Атлантики были объявлены крепостями на линиях «укрепленных пунктов» и на береговой полосе там появились бетонные укрепления. Это была идея Гитлера, и значение, которое он этому придавал, проявилось позже, когда он собрал комендантов «крепостей» в ставке и лично проинструктировал о возложенных на них обязанностях. Даже под угрозой вторжения он не был готов наделить главнокомандующего войсками на западе всеми полномочиями настоящего главнокомандующего тремя видами вооруженных сил – ни в зоне его собственной ответственности, ни во внутренних районах страны с их кучей гражданских властей. Поэтому, несмотря на все заявления ОКВ, он не мог заставить себя наделить и комендантов крепостей всеми полномочиями командования даже на их небольших участках. Несмотря на вечный хаос (если употребить слово Йодля) в системе командования и то, что не всех удалось собрать, эти «крепости» позднее, как известно, стали своего рода колючкой на теле системы снабжения противника в течение нескольких месяцев после вторжения и оказали большое влияние на оперативную обстановку.

В заметках Йодля о той поездке появились первые намеки на разногласия между Рундштедтом и Роммелем по тактическим вопросам обороны. Им суждено было отнимать время у ставки еще долгое время после начала вторжения. Вкратце они состояли в следующем: Роммель под впечатлением ужасающего превосходства противника в воздухе, имея опыт в Африке, хотел сосредоточить всю оборону, а потому и войска, включая танковые дивизии, в районе, примыкающем к береговой линии. Рундштедт, действуя в более классическом направлении, хотел оставить как можно большую часть своих скудных резервов глубоко в тылу театра боевых действий, чтобы начать массированную контратаку на противника, как только он высадится и как только станут ясными масштаб и цель его десантной операции. Верховная ставка пыталась сначала держаться золотой середины между этими двумя взглядами – по-видимому, это все, что ей оставалось делать ввиду возраставшей неопределенности относительно вероятного района высадки. Поскольку резервы в любом случае были слишком малы, перспективы на успешную оборону от этого не сильно улучшались.

Долгое время верховная ставка, штаб Рундштедта в Сен-Жермен и штаб Роммеля в Фонтенбло были убеждены, что наиболее вероятным районом высадки десанта является Дуврский пролив. Гитлер, конечно, постоянно ходил вокруг да около этой темы и просчитывал другие возможности, в результате чего появлялись дополнительные инструкции ОКВ. Однако штаб оперативного руководства ОКВ вскоре начал понимать, что необходимо строго придерживаться выбранного заранее направления, потому что на совещании 6 апреля 1944 года Гитлер зашел так далеко, что выразил сомнение, не является ли «все это» – то есть англо-американские приготовления к вторжению – «наглым притворством», «не блеф ли это от начала до конца». Наконец, несмотря на бесконечные колебания, Гитлер сам решил, что оборонительные усилия следует сосредоточить между Шельдой и Сеной, подкрепив это решение сосредоточением наземных сил, количеством фортификационных сооружений, количеством и типом береговых батарей и подвижных резервов и всеми прочими критериями, по которым оценивается обороноспособность. Его вывод, как и вывод многих других, основывался на том, что на этом участке противник мог использовать флот и авиацию с максимальной эффективностью ввиду короткого расстояния, протяженных и подходящих для высадки десанта отрезков побережья, наличия нескольких удобных портов, а также ввиду того, что это самый короткий путь к Руру, сердцу германской военной промышленности, и того, что на этом участке расположено большинство стартовых площадок фау-оружия, представлявшего немалую угрозу.

В апреле 1944-го Гитлер неожиданно и без явной причины включил в свой список вероятных мест высадки десанта Нормандию, поставив ее по степени вероятности почти на один уровень с Ла-Маншем; но это никак не повлияло на основные направления плана обороны. Как известно, Нормандский полуостров, как и Бретань, числился одним из первых в списке потенциально опасных районов в ряде предыдущих приказов ОКВ. Аналогичные рекомендации были изложены в исследовании, проведенном штабом оперативного руководства, и в инструкциях ОКВ фельдмаршалу Рундштедту в ноябре 1943 года по «изучению возможности нанесения контрудара в случае успешной высадки противника», а также прозвучали в некоторых высказываниях Гитлера в феврале и марте 1944-го. Однако на этот раз все было иначе, потому что теперь Гитлер потребовал укрепить северный берег Нормандии как можно быстрее. Но поскольку он поставил условие не допускать ослабления на участке у Ла-Манша, то ресурсов для этого было чрезвычайно мало. Тем не менее одна из вновь сформированных дивизий, которая в это время была переброшена в Нормандию, так и оставалась незамеченной разведкой противника до тех пор, пока они не столкнулись в бою на побережье.

Гитлер никогда не объяснял причину изменения своей точки зрения ничем другим, кроме как тем, что новые подробные данные о диспозиции войск в Южной Англии свидетельствуют в пользу высадки противника в Нормандии, где есть крупный порт Шербур и где легко может быть отрезан полуостров Котантен. Кроме того, эта территория находится в пределах досягаемости вражеских истребителей, хотя мы в Германии до сих пор не подозревали, что у них настолько увеличилась дальность полета. Однако это все-таки не совсем исчерпывающее объяснение причины, которая заставила Гитлера отнестись с повышенным вниманием к Нормандии. Возможно, сработала его «интуиция», о которой столь часто говорили. Скорее всего, у него были на этот счет точные данные разведки, о которых знал он один, так как с начала 1944 года службу разведки (абвер) забрали из рук Канариса и передали так называемому центральному отделу безопасности рейха в СС. Удивительно и то, что Гитлер не погладил сам себя по головке, когда всего два месяца спустя его мнение подтвердилось, впрочем, это можно объяснить тем, что какое-то время он продолжал заодно со всеми другими высокопоставленными командирами и советниками предсказывать, что главная десантная операция противника произойдет в Ла-Манше.

Параллельно с нараставшей неопределенностью относительно места высадки существовала еще большая неопределенность относительно ее сроков. В начале 1944 года верховная ставка была убеждена, что операция начнется в ближайшее время, но время шло и основания для такой убежденности улетучивались. Напряженность же, порождаемая этой неопределенностью, еще больше усилилась, и не только по причине самой неопределенности как таковой, но и потому, что другие дальние фронты, ведущие яростные бои, нуждались в тех войсках, которые были сосредоточены для защиты от вторжения или зарезервированы для этой цели.

Гитлеру с его советниками не хватало сил противостоять такому давлению, хотя все понимали, что успешное вторжение решит исход всей войны. Германская верховная ставка не могла заставить себя планомерно экономить силы на других театрах войны и с января по июнь 1944-го не менее четырех раз ломала весь план обороны на Западе, выводя оттуда те или иные войска. Перспективы успешной обороны и так были невелики изначально, но впоследствии они еще больше уменьшились из-за тех номеров, которые выкидывало Верховное командование.

Высадка западных союзников в районе Анцио – Неттуно 22 января стала первым случаем, когда произвели переброску сил. Хотя в ней было задействовано почти двести пятьдесят кораблей, для главнокомандующего нашими войсками на Юго-Западе все оказалось полной неожиданностью и противника заметили, только когда он был уже на берегу. До этого в своих докладах и беседах с Йодлем, когда тот 4–5 января 1944 года посетил штаб-квартиру на горе Соракте, севернее Рима, Кессельринг заявлял, что в ближайшем будущем высадка противника в тылу его фронта невозможна. 6 января штаб оперативного руководства ОКВ вызвал представителей разведки на специальное совещание, чтобы поговорить об активизации разведки и наблюдений на Южном театре войны. Единственным результатом было то, что разведотдел ОКВ 20 января сообщил в своем докладе: «Никаких признаков того, что в районе Средиземного моря готовится крупная операция, нет»[261].

Оборонительная позиция южнее Рима теперь уже не имела стратегического значения, и в свете общего положения Германии следовало полагать, что такой удар глубоко в тыл должен был привести к одному-единственному выводу: прежде чем разразится новая катастрофа, быстро отвести войска к северным Апеннинам. Но вместо этого Йодль прямо заявил, что здесь имела место первая попытка западных союзников ослабить и рассредоточить немецкие резервы путем нанесения мелких ударов по периферии оккупированной Европы, чтобы подготовиться к главному удару через Ла-Манш. Наш единственный ответ, заявил он, должен быть таким: подавить эту инициативу противника на начальном этапе и преподать ему такой урок, который смог бы даже остановить крупное вторжение на Западе. Он лил воду на мельницу Гитлера! И Гитлер пошел еще дальше, сказав: «Если мы успешно справимся со своей задачей здесь, на юге, то никаких десантных операций уже не будет нигде». После этого при поддержке Йодля он продолжал, вынося скоропалительные решения, делать именно то, чего, видимо, и хотел от него противник. Две моторизованные дивизии, о переброске которых уже были отданы приказы, оставили теперь в Италии. Из Германии в спешном порядке отправили штаб одного корпуса вместе с кадровым составом и частями пополнения, составлявшими больше чем дивизию, со щедро выделенными танками. Наконец, отозвали с запада одну пехотную дивизию и один танковый батальон. Все это для того, чтобы «отбросить противника в море». Я сделал все, что мог, чтобы не дать ход следующему предложению – забрать с запада еще две дивизии.

Вокруг этого плацдарма велись бесплодные бои, в ходе которых имели место некоторые показательные эпизоды. Гитлер сам планировал тактику контрудара и твердо этой тактики придерживался, хотя осуществлять контрудар должны были войска, не имевшие боевого опыта, а ответственный за эту операцию командующий, генерал-полковник Макензен, выражал протесты. 28 января Гитлер отдал приказ о Битве за Рим, звучавший как призыв фанатика-революционера. При своем эксцентричном способе выражать свои мысли он использовал каждый оборот речи, чтобы представить эту боевую операцию как превосходящую по своей значимости все, что только могло произойти на таком «второстепенном театре войны», как Италия. Впервые его язык столь явно продемонстрировал, насколько он не доверяет командирам собственной армии, что не могло не потрясти всю нашу военную систему до самого основания. «Это должна быть суровая и безжалостная битва, – заявил он и продолжил с неистовством: – Не только с противником, но и со всеми офицерами и частями, которые проявят слабость в этот решающий час». К началу марта первый, а затем и второй контрудары увязли в крови и грязи. Абсолютно невыполнимые планы «обвалить» основной фронт западных союзников сошли на нет. После этого Гитлер устроил совершенно немыслимую процедуру: он вызвал с места боев в районе Анцио – Неттуно в ставку, находившуюся тогда в Берхтесгадене, пятнадцать офицеров сравнительно невысокого ранга и целых два дня в присутствии Кейтеля и Йодля сам допрашивал их о ходе боев. Глубокий выступ Анцио– Неттуно на фланге нашей армии в Италии угрожал как самому фронту, так и его тыловым коммуникациям. Он продолжал сковывать наши резервы, предназначенные для запада. Тем не менее никто не задумывался, не требует ли сложившаяся обстановка какого-то менее рискованного и дорогостоящего решения на Итальянском театре военных действий. Вместо этого деятельность штаба оперативного руководства ОКВ сводилась к изданию нескончаемого потока приказов и к требованиям отчетов о строительстве оборонительных позиций вперемешку с изучением уроков окопной войны времен Первой мировой. Один из офицеров связи ОКВ, майор фон Харбоу, был убит в одном из таких «окопов».

Упорная оборона немцев в какой-то степени повлияла на планы западных союзников. От плана Черчилля захватить Родос и проникнуть в Эгейское море пришлось отказаться, а десантную операцию на юге Франции отложить. Но для Германии все это было не столь существенно. Фактически мы ничего не добились, кроме того, что в момент опасности на западе оказалось на три-четыре дивизии меньше, чем было до этого.

Второй раз Западному фронту пустили кровь для того, чтобы оккупировать Венгрию. Там несколько месяцев царил покой. Только 28 февраля 1944 года неожиданно, а для зоны 2 верховной ставки и без видимой на то причины, эти планы достали из-под сукна и начали превращать в приказы. Штабу оперативного руководства ОКВ пришлось спешно организовывать массовую переброску войск на север к венгерской границе. Силы, которые первоначально предназначались для этой цели, большей частью поглотил Восточный фронт, а Гитлер испытывал такую ярость и жажду мести по отношению к венгерскому регенту адмиралу Хорти, что опять совершил ошибку и устроил набег на наши войска на западе, хотя поставленная задача носила второстепенный характер, да и время ушло. Штаб корпуса, некоторые сухопутные войска и вновь сформированную «танковую учебную дивизию», особо ценное соединение, были выхвачены из тех сил, которые готовились для защиты от вторжения, и 19 марта переброшены в Венгрию. Часть другой танковой дивизии с запада (21-й) уже погрузилась в составы, когда Гитлера убедили отменить ее переброску, поскольку оккупация проходила гладко. Что касается Анцио, то армию пополнения заставили предоставить для него, как и для Венгрии, ряд боевых групп, численностью до полка, которые только что были подготовлены для запада, хотя там они оказались бы особенно полезными, поскольку были моторизованными. Так же как и в Италии, эти войска оставались в Венгрии, а потом вместе с другими соединениями, предоставленными Юго-Восточным театром, были затянуты в ненасытную утробу Восточного театра войны. Только с большими трудностями и всего лишь за несколько недель до вторжения ОКВ удалось вернуть дивизии, выведенные с запада, включая танково-гренадерскую дивизию Лера, на надлежащие позиции.

Другие случаи, связанные с оккупацией Венгрии, были во многих отношениях больше похожи на игру в «полицейские и воры»; вермахт, во всяком случае, играл лишь второстепенную роль. Однако неприятно было, когда ты вынужден простаивать без дела в приемных замка Клессхейм и стараться развлечь венгерских коллег, пока в соседней комнате Гитлер убеждает Хорти вернуться на прямую и узкую дорожку верности своему союзническому долгу и оказать своему союзнику помощь с оружием в руках. Путем различных махинаций отъезд регента довольно надолго задержали, чтобы немецкая гвардия успела подготовиться для отдания ему полагающихся почестей, когда он прибудет в Будапешт. Оккупацией руководил главнокомандующий войсками вермахта на Юго-Востоке фельдмаршал Фрейер фон Вейхс, и, между прочим, можно поставить ему в заслугу, что при энергичной поддержке ОКВ он ухитрился остановить разоружение венгерских вооруженных сил, что было одним из главных пунктов гитлеровского плана. Огромное большинство венгров после оккупации продолжали относиться к немцам как к союзникам. Так на самом деле они вели себя и вскоре после этого, когда им пришлось защищать собственные границы от Красной армии, добравшейся до самых Карпат.

В течение этих месяцев самый мощный и самый продолжительный отток сил, готовящихся к защите от вторжения, шел на Восточный фронт. Меньше чем через месяц после того, как в конце 1943 года этот кран был перекрыт, силы и средства, предназначенные для запада, двинулись в обратном направлении. 21 января Йодль записывает в своем дневнике решение, принятое Гитлером, далеко не единственное в своем роде: «Имеющуюся на базовых складах боевую технику для танковых батальонов на западе отправить на восток».

В следующий месяц то же самое произошло с последними тремя подвижными полковыми группами армии резерва еще даже до того, как из них сформировали дивизию, а к концу февраля за ними последовала одна пехотная дивизия (214-я) из Норвегии. В марте Гитлер был настолько потрясен катастрофическим развитием событий на южном участке Восточного фронта, в котором виноват был он сам, поскольку придерживался курса, давно уже доказавшего свою несостоятельность, что отбросил все заложенные им самим принципы насчет относительной значимости востока и запада. Ушли три вновь сформированные дивизии из Польши, одна из Дании и две с юго-востока, все они являлись ближайшими или потенциальными кандидатами для отправки на запад. В ночь на 24 марта он начал грабить ресурсы запада всерьез. Йодль пишет в своем дневнике: «Батальоны штурмовых орудий 326, 346, 348 и 19-й авиаполевых отправляются на восток», и дальше: «Главнокомандующий на Западе отдает 349-ю пехотную дивизию», а на следующий день последний и самый серьезный удар: «Срочно перебрасывается 2-й корпус СС». Поскольку танковая дивизия Лера перебрасывалась в Венгрию, запад оказался теперь без единой полностью боеспособной танковой дивизии, и это в тот момент, когда со дня на день могло произойти вторжение.

Правда, Гитлер пришел к такому решению после долгих размышлений. Правда и то, что без такой помощи 1-й танковой армии на востоке, оказавшейся в тот момент в котле у северного подножия Карпат, не удалось бы избежать окружения[262]. Но это не меняет дела, поскольку ввиду угрозы, нависшей над западом, германское Верховное командование ни в коем случае не должно было доводить все до такого критического состояния. Нарушив свои правила, Гитлер пошел в данном случае на риск, который можно было расценить только как авантюру. Если бы за все театры военных действий отвечал начальник Генерального штаба сухопутных сил, то такого никогда бы не случилось. Долю ответственности за это следует возложить на Йодля. Признаться, он давно уже отказался от любых претензий на то, чтобы в деталях заниматься обстановкой на востоке, то есть от одной из существенных составляющих своей работы. Тем не менее он сумел представить убедительные доводы для прекращения развала оборонительной системы на западе, которая так усердно создавалась и пока что не отвечала необходимым требованиям.

Даже в этом случае Йодлю так и не пришло в голову ни проконсультироваться со своим штабом, ни предоставить ему время или возможность высказать другую точку зрения. Он просто сразу после полуночи передал приказ Гитлера генералу фон Буттлару, представителю сухопутных сил в штабе оперативного руководства. Мнения главнокомандующего войсками на Западе вообще не спросили.

Ему, как и штабу оперативного руководства, только сообщили телеграфным текстом, какое пополнение он может ожидать на западе. 24 марта Йодль записывает: «Главнокомандующий на Западе получит 331-ю пехотную дивизию [ «Ван»] в полном составе к 15 апреля», а 25 марта: «Возвращаются (с Восточного фронта) дивизия СС «Адольф Гитлер» и, по возможности, 3-я горная дивизия. Оружие, транспорт и танки перебрасываются на запад». Это были всего лишь туманные указания, которые никто не собирался выполнять, поскольку ОКХ во главе с Цейцлером, что очень хорошо было известно Йодлю, обязательно найдет пути и средства обойти приказы о выводе измотанных дивизий с Восточного фронта.

Поэтому с самого начала было маловероятно, что, выполнив свою задачу, 2-й корпус СС с двумя полностью оснащенными танковыми дивизиями вернется на запад. Вполне вероятно даже, что Йодль сыграл определенную роль в принятии Гитлером решения задержать две эти дивизии на какое-то время, чтобы использовать их в качестве ядра для контрудара на южном участке Восточного фронта. Только 12 июня, почти неделю спустя после начала вторжения, Гитлер согласился, весьма неохотно, отказаться от нанесения этого контрудара и отдать приказ о возвращении этого корпуса на запад. Таковы факты. Тем не менее 31 августа 1944 года он заявил двум генералам: «Если бы у меня на западе были 9-я и 10-я танковые дивизии СС, такого [успешного вторжения], возможно, никогда бы не произошло. Не было у меня их из-за преступной, я должен повторить, именно преступной попытки осуществить здесь государственный переворот». (Он имел в виду 20 июля.)

Первая часть этого заявления, скажем, наименее спорная; все остальное – либо плод абсолютного беспамятства, либо великая и преднамеренная фальсификация истины. Кейтель, единственный из присутствовавших, кто знал, как все было на самом деле, промолчал.

Вскоре нам пришлось оставить, понеся тяжелые потери, Крым. 12 мая в четвертый, и в последний, раз германское Верховное командование нарушило все свои принципы и устроило облаву на те скудные силы, которые мы имели для защиты от вторжения. В этот день союзники возобновили наступление в Южной Италии. До тех пор по периметру «крепости Европа» не было больше наступательных операций, которые пророчил нам Йодль в своих стратегических теориях после высадки противника в Анцио, что, однако, не помешало нам промотать свои скудные резервы. Теперь уже, кажется, не приходилось сомневаться, что за этим наступлением противника стояла стратегическая задача помешать любой переброске немецких частей из Италии на запад. Гитлер по-прежнему был решительно настроен сражаться за «каждый метр территории», а его беспокойство по поводу утери престижа в результате неминуемого падения Рима означало, что его действия совпадали с планами противника в еще большей степени, чем можно было предполагать. Все планы вывода войск из Италии давно были забыты. Наоборот, в ту самую неделю, когда началось наступление, он бросил на юг войска из Венгрии и Дании в составе трех дивизий, а когда 25 мая противник успешно соединил южнее Рима основную линию фронта с плацдармом в районе Анцио, он преследовал его силами четвертой, неподготовленной, дивизии с юго-востока. Эти пляски под дудку противника достигли своего апогея 2 июня в приказе Гитлера перебросить в Италию 19-ю авиаполевую дивизию, которая долгое время контролировала самые опасные участки Западного фронта. Одновременно он забрал несколько батальонов тяжелых танков[263].

Такие шаги верховной ставки ни в коей степени не удовлетворяли Кессельринга. Полностью игнорируя военную обстановку в целом, он потребовал, помимо полного возмещения потерь, не менее пяти боеспособных дивизий и подкрепления для авиации. Йодль тоже сыграл некоторую роль в этих решениях. Он считал, что подкрепление необходимо, чтобы «как-то уменьшить риск и не оставить Лигурийское побережье вообще без прикрытия». Он, казалось, не понимал, что давно просроченный отвод сухопутных войск в Италии к северным Апеннинам помог достичь бы той же цели меньшими силами. Все, чего смог добиться его штаб, – это издать 1 июня приказ об «ускоренном укреплении позиций на Апеннинах».

Привлечение дополнительных сил не смогло предотвратить потери Рима, это произошло 4 июня. Они не способны были перенацелить свои усилия, и их просто затянуло в водоворот сокрушительного поражения, а огромные, как никогда, потери явились результатом неоднократных приказов Гитлера «как можно меньше территориальных уступок» и «как можно южнее восстановить линию фронта на севере от Рима». На Западе вот-вот должно было начаться вторжение, а наши войска там лишились еще одной дивизии, нескольких танковых частей и какой бы то ни было перспективы получить подкрепление с других театров ОКВ.

Тем временем на Балканах и в Эгейском море оборона побережий и островов снова переживала состояние всеобщего бездействия. Однако весной, и лишь с громадными трудностями, Гитлера отговорили от захвата острова Лисса (ныне Вис) на далматинском побережье, который служил западным союзникам базой для связи с Тито. Меня считали «экспертом» по Балканам, и потому я, против обыкновения, принимал активное участие в бесконечных обсуждениях этого вопроса на ежедневных совещаниях в ставке. Я указывал на то, что даже при успехе нашей операции противник без труда сможет обосноваться на любом другом из множества тамошних островов, на что получил раздражительный и неубедительный ответ: «С таким же успехом вы могли бы сказать: зачем есть сегодня, если завтра опять проголодаешься». Между тем во внутренних районах Балкан борьба не прекращалась, а германская верховная ставка то ли не смогла, то ли не захотела осознать смертельную угрозу, которую для тысяч километров обороняемой береговой линии на юго-востоке Европы представляло возможное соединение сил Тито с Красной армией в долине Дуная. Тлеющая партизанская война, яркими штрихами которой была операция «Розельспрунг» в мае 1944 года, когда Тито лишь чудом увернулся от эсэсовских парашютистов, и высокая цена, назначенная за его голову.

С самого начала этого года стало ясно, что на западе Средиземного моря противник готовит десантную операцию, и, соответственно, велось укрепление побережья от Лионского залива до Генуэзского. Однако единственное, чем могла здесь помочь верховная ставка, – это предоставить одно или два соединения из армии резерва и обеспечить перегруппировку и отдых отдельных дивизий. Была организована командная структура, готовая для приема дальнейшего пополнения. В конце апреля 1944 года на юго-западе Франции сформировали штаб сухопутных сил, подчинявшийся непосредственно главнокомандующему немецкими войсками на западе; позднее он стал группой армий «Г» под командованием генерал-полковника Бласковитца, командовавшего 1-й армией на побережье Бискайского залива и 19-й армией на Средиземноморском побережье Франции. Последняя соприкасалась на востоке с Лигурийской армией под командованием итальянского маршала Грациани, она была сформирована поздней весной 1944 года, но подчинялась главнокомандующему немецкими войсками на Юго-Западе.

Данию рассматривали на первых порах как возможный район высадки противника почти наравне с западом; теперь про нее почти не вспоминали. С другой стороны, Норвегия даже в этот период оставалась одной из главных забот Гитлера, и при любой возможности там размещались дополнительные силы и средства. На севере перед штабом оперативного руководства возникла новая чрезвычайно сложная задача, когда Гитлер задумал захватить Аландские острова на тот случай, если Финляндия выйдет из войны. Он хотел использовать их, а также остров Суусари в Финском заливе в качестве баз для блокирования Балтийского моря от русских. Гитлер склонялся теперь к тому, чтобы оказывать на финнов всяческое давление, включая прекращение поставок немецкого оружия и зерна. Этому противились Йодль с Дитлем, которые считали, что, что бы ни случилось, с военной точки зрения для Германии весьма нежелательно без нужды наносить вред нашему «товариществу по оружию». 25 июня Дитль погиб в авиакатастрофе. Гитлер продолжал колебаться.

С выполнением всех этих задач были непосредственно связаны также интересы и силы флота, но это не привело к более тесному контакту или взаимодействию ОКВ с ОКМ. Все военно-морские дела, включая даже второстепенные, обсуждались, как правило, лично и с глазу на глаз Гитлером и главнокомандующим кригсмарине гросс-адмиралом Дёницем, который проводил в ставке немало времени. В результате неимоверных усилий перспективы для боевых действий подводных лодок вновь складывались благоприятно, и во многих случаях в соответствии с требованиями разведки или береговой обороны желательно было осуществлять единое руководство – не через Гитлера. И все равно во всех этих делах ОКВ по-прежнему ограничивалось рутинной работой по сбору донесений.

К середине мая приготовления к «долговременным боевым действиям» против Англии достигли той стадии, когда на середину июня можно было назначить начало запуска ракет «Фау-1» с земли и с воздуха. Их должны были поддержать своими ударами авиация и дальнобойная артиллерия. Мишенью оставался Лондон. Главнокомандующему на Западе были отправлены составленные лично Гитлером подробные инструкции относительно темпа наступления. На деле запуск смогли начать только 15 июня, то есть через десять дней после начала вторжения, а более крупные, более скоростные и гораздо более эффективные ракеты «Фау-2» появились на вооружении только в начале сентября 1944 года, когда фактически все было кончено.

Постоянное ухудшение стратегической обстановки не могло не сказаться на взаимоотношениях внутри ставки. На это указывал целый ряд признаков. Например, в разгар всех свалившихся на нас в тот период забот, 30 января 1944 года, в «день восхода национал-социализма», Йодля и Цейцлера повысили в звании до генерал-полковника и наградили золотым партийным значком. Йодль явно почувствовал себя еще более обязанным лично Гитлеру, что проявилось в его странном отношении ко мне во время одного инцидента, о котором я расскажу позже. С другой стороны, цейцлеровское «ученичество» подавало все больше признаков угасания, что было результатом продолжавшегося бестолкового гитлеровского «руководства» на востоке и вытекающих отсюда бесконечных поражений. Жертвой ужасной случайности стал фельдмаршал фон Клюге. 30 марта 1944 года были уволены генерал-полковник Гот и фельдмаршал фон Кюхлер. Потом Гитлер уволил последних из старых командующих на Восточном фронте Манштейна и Клейста, заявив в связи с этим, что «время крупных операций» прошло, а новый курс на «жесткую позиционную оборону» требует новых людей. Все это привело к острым разногласиям с Цейцлером, после которых он не долго продержался на своем посту. Вместо него временно был назначен генерал Хойзингер. Интересно, что увольнение фельдмаршала фон Клейста Йодль прокомментировал мне так: «Не представляю, как такой человек вообще мог быть фельдмаршалом! Он не способен даже ясно выразить свою мысль». Хороший пример склада ума и стиля речи, которые стали характерными для гитлеровского окружения.

Инцидент, о котором я упомянул выше, состоял в следующем. Примерно в это время я получил от одного родственника, крупного промышленника и потому связанного с военно-промышленной организацией Геринга, предупреждение, изложенное в самых осторожных выражениях (и спрятанное среди других бумаг в трех письмах), о том, что в частной беседе Геринг заявил, будто мы с Манштейном являемся лидерами «католического франкмасонского» движения против национал-социализма. (Заметим, между прочим, что фельдмаршал фон Манштейн не был католиком.) С какого-то момента Геринг перестал отвечать на мое «доброе утро». Поэтому я пошел к Йодлю, рассказал ему всю эту историю и попросил внести ясность. Вот единственное, что ответил мне Йодль: «Если это правда [имея в виду франкмасонство], то ваше место в концлагере, а не в ставке фюрера». С мерзким ощущением я направился к двери, бросив лишь, что никак не мог ожидать подобного ответа от человека, с которым я столько прослужил. Йодль после этого несколько смягчился, но лишь настолько, чтобы сказать: «Вам лучше поговорить об этом с Боденшатцем» (офицером связи Геринга). Последний сразу же приступил к делу и попытался все прояснить, но я, воспользовавшись возможностью, для собственного успокоения попросил об этом же Кейтеля. Кейтель, однако, отказался, сославшись на приказ Гитлера.

Отныне у нас была новая кадровая политика, которую с энтузиазмом поддерживал и все энергичнее внедрял Йодль. Из-за кулис на эту политику заметно влияла Организация национал-социалистического руководства войсками (NSFO), основанная Гитлером в конце 1943 года. В нее вошли избранные офицеры из «национал-социалистического руководства», и цель Гитлера состояла в том, чтобы они несли в вермахт «идеологию» национал-социализма и тем самым поднимали на новую высоту его готовность к сопротивлению. Участие самого Гитлера заключалось в том, что он, как правило, выступал с заключительным обращением на регулярных «курсах обучения национал-социализму».

В конце января 1944 года один из таких заключительных эпизодов происходил в «Вольфшанце» в присутствии нескольких офицеров ставки. Гитлер заявил, что ожидает от большинства офицеров вермахта, что они будут тем теснее сплачивать свои ряды вокруг него самого и его руководства, чем сложнее будет складываться обстановка. Манштейн вставил: «Они так и сделают», и Гитлер вполне справедливо усмотрел в этом протест по поводу скрыто прозвучавшего в его словах недоверия к старшим офицерам вермахта, несмотря на то что, на пользу ли, во вред ли, они повиновались ему уже больше четырех лет. После того как Манштейн прервал его, Гитлер потерял нить своего выступления и со стороны Верховного главнокомандующего и ряда генералов из «ближнего круга» началось возмутительное выискивание инакомыслия у фельдмаршала. Этот случай отчетливо показал, насколько основательный раскол произошел между старшими армейскими офицерами.

Мы в зоне 2 верховной ставки ухитрялись не поддаваться надзирателям в военной форме, которые, что весьма показательно, действовали не по «обычным каналам». Когда штаб NSFO попросил нас принять своего офицера, наш штабной адъютант, полковник и инвалид войны, ответил: «Нет у нас здесь времени для такой чепухи». Услышав его слова, я повторил то же самое в более приемлемой форме, но смысл сказанного сохранил.

Начинали проявляться признаки разложения, и ОКВ получило ряд дополнительных заданий. Так, нам пришлось взять под свой контроль дивизию «Бранденбург», особое соединение, которое прежде находилось в подчинении адмирала Канариса и в какой-то степени напоминало британские части морской пехоты. Теперь именно ОКВ приходилось распределять его полки или батальоны между высшими штабами, в зависимости от обстановки и их нужд. Пришлось нам забрать из ведомства адмирала Канариса и отдел войсковой разведки, который включили теперь в состав штаба оперативного руководства и отдали под руководство ОКВ. Нам приходилось организовывать участие полевой службы безопасности и готовить приказы о ее использовании в целях поддержания дисциплины в тылу тех участков фронта, которые находились в опасности или уже развалились. Мы возобновили наши усилия по сосредоточению под началом ОКВ в виде единой службы таких военных структур, как госпитали и механический транспорт, услугами которых одинаково пользовались все виды вооруженных сил. Мы стали все больше заниматься вопросами снабжения и управления на театрах войны ОКВ.

5 июня 1944 года, за день до вторжения, германская верховная ставка не имела ни малейшего понятия, что близится решающее для нее событие в этой войне. В течение двадцати четырех часов более пяти тысяч кораблей шли через Ла-Манш к берегам Нормандии, но там не было разведки, чтобы засечь их. Ни Роммель, ни фон Рундштедт, ни ОКВ тоже не представили никакой оценки, которая указывала бы на то, что по погодным условиям и состоянию прилива-отлива высадка в ближайшем будущем как раз возможна. На самом деле, как известно, из-за плохой погоды Верховный главнокомандующий союзников генерал Эйзенхауэр отменил свой первоначальный приказ на выход армады ранним утром 4 июня, когда часть конвоя уже была в море, но в тот же вечер отдал окончательный приказ двигаться вперед. Хотя плохая погода все еще беспокоила его, решающим фактором стало то, что дальнейшая отсрочка привела бы к тому, что условия прилива-отлива не позволили бы начать десантную операцию раньше 19 июня, а может быть, даже первых чисел июля.

Германское командование на всех его уровнях действовало фактически вслепую из-за полной несостоятельности люфтваффе. Труднее понять, почему, насколько я понимаю, остались незамеченными предупреждающие сигналы внешней разведки. Мы в зоне 2 ставки, например, даже не знали, что уже в течение нескольких дней в зоне сосредоточения войск в Южной Англии царило радиомолчание, что, как правило, является признаком предстоящего наступления, хотя, конечно, зачастую его используют для того, чтобы ввести противника в заблуждение. Точно так же мы не знали, что еще в январе 1944 года адмирал Канарис обнаружил текст радиосообщения, которое должно было быть передано из Англии перед началом вторжения как сигнал о приведении в боевую готовность отрядов французского Сопротивления. Сообщение состояло из двух вполне невинно звучащих строк из стихотворения Верлена «Песнь осени»; первая, «Эти долгие рыдания осенних скрипок», представляла собой предварительный приказ, который должен был поступить 1-го или 15-го числа месяца вторжения; вторая, «ранят мое сердце какой-то монотонной длиной», была уже непосредственным приказом, который должен был быть отдан за сорок восемь часов до начала вторжения. 5 июня после полудня служба внешней разведки проинформировала Йодля, что в течение ночи 4 июня вторую из этих двух строк засек отделом контрразведки 15-й армии. Но никаких мер не было принято.

Реальный ход событий со всеми вытекающими из него последствиями стал известен штабу только в результате расследования, проведенного, должно быть, по приказу Гитлера. Насколько мне помнится, оно установило, что, как только поступило сообщение, 15-я армия передала его по телетайпу в группу армий «Б» (Роммелю), главнокомандующему нашими войсками на Западе и начальнику штаба оперативного руководства ОКВ. Командующий 15-й армией генерал-полковник фон Зальмут оказался единственным, кто начал действовать, отдав приказы о приведении войск в боевую готовность вечером 5 июня. Но даже он сделал это только после многочисленных докладов о масштабных морских и воздушных передвижениях противника, полученных незадолго до полуночи от службы радиоперехвата. Расследование причин такого бездействия всех – от самых низших штабов до самого Йодля – пришлось прекратить под давлением обстоятельств. Поэтому следует предположить, что никто из ответственных лиц, включая Йодля, не придал особого значения полученной информации. Могло быть так, что, в отличие от генерала Канариса, который к тому времени впал в немилость и был уволен, они не поняли ее смысла. Или ждали какого-то более конкретного подтверждения.

Все штабы, имевшие к этому отношение, полностью осознавали, что этот этап войны решающий, и они были неутомимы в своих усилиях обеспечить максимально возможную эффективность обороны, несмотря на громадную брешь в наших вооруженных силах, образовавшуюся за пять лет войны. Но бесконечные гитлеровские набеги на войска Западного фронта с целью переброски их на другие театры войны нарушили баланс сил. Первая и самая главная задача обороны по-прежнему состояла в том, чтобы «сосредоточенным огнем всех орудий остановить высадку противника с моря или с воздуха и уничтожать его на море, на берегу или в воздушном пространстве зоны высадки десанта»[264]. Но все, что мы имели для выполнения такой задачи, – это «стационарные» дивизии, ни разу не испытанные в бою, собранные большей частью из солдат старших возрастов и должным образом не оснащенные. Моторизованные и танковые дивизии держали в качестве «подвижных резервов»; они предназначались для того, чтобы в случае прорыва обороны в приливной полосе и на побережье нанести контрудар по любому противнику, который сумел высадиться, и разбить его. Но даже большинство этих дивизий не имели боевого опыта. Всего таких дивизий было десять, и 5 июня четыре из них еще не могли действовать, потому что ОКХ, как всегда, оттягивало отправку на запад их жалких остатков с Восточного фронта.

Обстановка в воздухе была еще хуже. По-прежнему оставался в силе план, согласно которому имевшиеся скудные резервы должны были появиться только после начала вторжения. Соответственно противник до 5 июня отлично воспользовался своим абсолютным превосходством в воздухе и позаботился о том, чтобы разрушить все мосты в низовьях Сены и Луары, а значит, отрезать все пути подхода подкрепления в зону боевых действий. Ни один самолет-разведчик в течение длительного периода не проникал в районы сосредоточения войск противника, в результате ни на эти районы, ни на порты, ни на пункты сбора судов у Британских островов и вокруг них не было сброшено ни одной бомбы.

Так что, даже если бы приближавшуюся армаду удалось засечь, маловероятно, что ей пришлось бы испытать на себе нечто большее, чем «булавочные уколы» люфтваффе или небольших сил флота. Верховная ставка и высшие штабы на Западе были по-прежнему убеждены, что, несмотря ни на что, им удастся успешно отразить удар. Когда оглядываешься назад, кажется, что единственным основанием для такого оптимизма должна была быть безграничная вера в превосходство отдельно взятого немецкого солдата.

Первые события не обещали ничего хорошего. Верховная ставка находилась в Берхтесгадене на своих обычных разбросанных в разных местах квартирах. Первые новости пришли примерно в три часа ночи 6 июня, когда главнокомандующий немецкими войсками на Западе сообщил о крупной высадке воздушного десанта в Нормандии. Все кабинеты штаба оперативного руководства немедленно заполнились людьми. Штабные офицеры «западной группы» передавали по телефону наиболее важную информацию помощникам Йодля в «малую канцелярию», находившуюся на другом конце города. Примерно в шесть утра генерал Блюментрит, начальник штаба главнокомандующего на Западе, впервые намекнул мне, что, по всей вероятности, это вторжение и место вторжения – Нормандия. Он настаивал от имени своего главнокомандующего фельдмаршала фон Рундштедта, чтобы так называемые резервы ОКВ, состоявшие из четырех моторизованных или танковых дивизий, двинулись из районов сосредоточения на позиции ближе к линии фронта.

То было первое и самое важное решение, которое предстояло принять верховной ставке, поэтому я немедленно связался по телефону с Йодлем. Вскоре стало ясно, что Йодль полностью в курсе событий, но в свете последних сообщений еще не был полностью уверен, что именно здесь и сейчас началось настоящее вторжение. Поэтому он не считал, что настал момент отправлять туда наши последние резервы, и полагал, что сначала главнокомандующий на Западе должен прояснить обстановку силами группы армий «Б». Это дало бы нам время, считал он, установить более точную картину – не является ли операция противника в Нормандии отвлекающим ударом перед главной операцией в Дуврском проливе.

Генерал Йодль принял такое решение на свою ответственность, другими словами – не спросив Гитлера. Отныне и навсегда это стало причиной самых яростных обвинений против ОКВ. Поражение Германии в Нормандии со всеми его фатальными последствиями, говорили люди, произошло из-за отказа направить резервы ОКВ.

На мой взгляд, эти обвинения несправедливы и в какой-то степени не на тех направлены. Если допустить, что четыре дивизии, о которых шла речь, состояли в резерве верховной ставки – в полном смысле этого слова, – то никто не мог рассматривать вопрос о введении их в действие в тот момент, когда даже штабы на передовой еще не имели полной картины происходящего, и до того, как первое десантное судно коснулось пляжа[265]. Только в 10.30 утра, например, штаб группы армий «Б» счел, что ситуация достаточно ясна, чтобы проинформировать о ней своего главнокомандующего фельдмаршала Роммеля, который с 4 июня находился в Южной Германии. Начальник штаба группы армий «Б» в своей вышедшей позднее книге прямо заявляет, что об этом «не было и речи», и добавляет, что «надо было иметь мужество ждать». Так что едва ли следовало ожидать от ОКВ боевых приказов в первые несколько часов.

На самом деле ошибки Верховного командования лежали гораздо глубже. Эти четыре дивизии являлись в действительности не более чем резервом главнокомандующего немецкими войсками на Западе, потому что 6 июня других сил взять было неоткуда. То, что на эти дивизии навесили ярлык резервов ОКВ, всего лишь еще один пример вмешательства в руководство боевыми действиями Гитлера, исходившего, как обычно, из предположения, что только он, и никто другой, способен найти единственно правильное решение. Главнокомандующий на Западе согласился с таким ограничением своих полномочий и потому едва ли мог надеяться, что его просьба в самые первые часы вторжения будет удовлетворена. С учетом всем известной нерешительности Гитлера для Рундштедта, должно быть, стало приятным сюрпризом, когда в тот же день в 2.30, после одного-двух предварительных «частичных» решений, он получил в полное свое распоряжение по крайней мере две из этих дивизий; более того, две самые лучшие.

Надо учесть еще один очень важный момент, чтобы сформировать мнение по этому вопросу. Даже в первый день было ясно, что бесспорное превосходство противника в воздухе делало невозможным любое передвижение моторизованных дивизий в дневное время, даже в глубоком тылу зоны боевых действий. Поэтому было бы гораздо лучше, если бы главные резервы подошли поближе к опасному участку побережья накануне ночью, но понятно, что такой приказ можно было бы отдать только в том случае, если бы наша воздушная разведка работала лучше и если бы все ответственные за это лица внимательнее отнеслись к донесениям контрразведки. Так что происходившее в первой половине дня 6 июня особого значения не имело. Истина состояла в том, что, как только вторжение началось, главная причина неблагоприятного развития событий в тот день и во все последующие оказалась более чем понятна – неполноценность наших вооруженных сил такова, что ее невозможно компенсировать ни умением командиров, ни храбростью солдат.

Второе обвинение, часто выдвигаемое против ОКВ, заключается в том, что подкрепление для люфтваффе не имело ничего общего с тем, которое предполагалось. Здесь тоже необходимо пояснение. Штабу оперативного руководства ОКВ не дозволялось много знать о ведении войны в воздухе. Поэтому мы были неприятно удивлены, когда по прибытии этих самых подкреплений 6–7 июня обнаружили, что «группы» (авиационные соединения), которые мы называли в приказах, а ОКЛ – в своих докладах о поддержке с воздуха, имеют всего лишь треть запланированного численного состава, другими словами, состоит из десяти, вместо тридцати, пригодных к эксплуатации самолетов. Кроме того, во время переброски на запад эти части из-за атак противника и плохих метеорологических условий рассредоточились, что привело к дальнейшим многочисленным потерям. Несколько первых «реактивных истребителей», «чудо-оружие», как и те ракеты, на которые рассчитывал Гитлер, ничего не меняли[266]. Превосходство противника в воздухе оказалось еще больше, чем предполагалось, и с первого же дня вторжения люфтваффе продемонстрировало полнейшую несостоятельность, которая и послужила основным фактором, делавшим невозможными любые шаги командования или передвижение войск.

В Берхтесгадене различные подразделения верховной ставки, каждое из которых, выполняя свою работу, зависело от другого, общались все это утро только по телефону. Йодль со своими помощниками находился в малой рейхсканцелярии, его штаб – в бараках Штруба, а Гитлер – в Бергхофе. Пока продолжали поступать новости, говорившие о том, что все это не похоже на отвлекающий удар, продолжались и споры по поводу ввода резервов, в основном непосредственно между Йодлем и начальником штаба главнокомандующего на Западе. Примерно в середине дня на инструктивное совещание собралась обычная компания, но именно на этот день пришелся венгерский государственный визит, в честь которого совещание проходило в замке Клессхейм, по меньшей мере в часе езды от места работы тех, кто в нем участвовал. Как всегда, после представления гостей было устроено «образцовое шоу», но в связи с событиями на западе прошло предварительное совещание в помещении, расположенном рядом с приемной. Все мы нервничали из-за зловещих событий, происходивших в данный момент, и, стоя без дела перед картами и схемами, ждали с некоторым волнением появления Гитлера и решений, которые он примет. Но нашим большим ожиданиям не суждено было сбыться. Как это часто бывало, Гитлер решил устроить спектакль. Подойдя к картам, он беззаботно хмыкнул и повел себя так, будто давным-давно ждал такой возможности свести счеты с противником. На необычно грубом австрийском он просто сказал: «Итак, мы просчитались». После коротких докладов о последних передвижениях, наших собственных и противника, мы поднялись на второй этаж, где было устроено то самое «образцовое шоу» для венгров, делегацию которых возглавлял их новый премьер-министр генерал Стояи, работавший до этого в течение нескольких лет военным атташе в Берлине. Привычные переоценки германских вооруженных сил и уверенность в «конечной победе» вызывали отвращение больше чем обычно. Бессмысленность этого дня, не принесшего никакого удовлетворения относительно того, что заботило ставку, отражена в дневнике Йодля. Вот все, что он записал 6 июня 1944 года: «Оперативный штаб [то есть его собственный штаб]. Почему не изданы приказы о вводе 189-й резервной дивизии и переброске на север 2-й танковой дивизии СС? 277-ю дивизию с 12 июня сменяет 34-я пехотная дивизия» – всего лишь обычные детали, разрушающие общую картину.

В тот же день в Нормандию был откомандирован младший офицер из штаба оперативного руководства. Между тем накануне я попросил разрешения поехать в Италию, чтобы составить собственное представление о ходе строительства оборонительной позиции на Апеннинах и получить более точные исходные данные для будущих приказов, касающихся нашей будущей стратегии на этом театре военных действий. Ввиду сложившейся ситуации встал вопрос, надо ли мне туда ехать. Йодль был склонен считать, что, вопреки первоначальным указаниям Гитлера, после сдачи Рима войска надо отводить как раз к рубежу на Апеннинах и что только по прибытии туда мы можем вернуться к обороне. Поэтому, справившись у Гитлера, он подтвердил, что я могу ехать. Так что, несмотря на тяжелую обстановку на Западе, ранним утром 7 июня я отправился в поездку и вернулся в Берхтесгаден только 12-го.

Полистав страницы дневника Йодля за тот период, вы не найдете там ни одного упоминания о каких-то размышлениях или решениях, связанных с ситуацией на западе. Есть страницы, на которых воспроизведен доклад коменданта острова Крит и изложены замечания Гитлера, есть критический анализ количества и размещения отдельных противотанковых орудий и береговых батарей, а также степени подготовки отдельных пехотных рот на этом далеком острове. Есть и другие пассажи, не имеющие никакого отношения к состоянию дел на западе. Есть резюме доклада генерала Штудента о ходе формирования «парашютной армии», а 12 июня – всякие мелочи, включая неприятные слухи насчет одного штабного офицера, который, как выяснилось, был зятем Гальдера. Там даже нет ни слова о решении вернуть с Восточного фронта 2-й танковый корпус СС, состоявший из 9—10 танковых дивизий. Ни из записей Йодля, ни из записей военного журнала штаба оперативного руководства не узнаешь, что самое позднее к 9 июня завершился, по мнению верховной ставки, первый этап боев против вторжения и что намерение разгромить противника на пляжной полосе и на берегу, пока ему не удалось использовать свое численное превосходство, не осуществилось. Более того, не проясняют они и того факта, что теперь проблема заключалась не в том, чтобы подтянуть дополнительные силы, а в том, что настал момент пересмотреть все фундаментальные принципы будущей стратегии. Вопросы стратегии и подкрепления, разумеется, взаимосвязаны. И на то и на другое явно влиял тот факт, что верховная ставка, как, безусловно, и главнокомандующий на Западе с фельдмаршалом Роммелем, была убеждена – и сохраняла эту убежденность долгое время, – что, хотя высадку противника в Нормандии нельзя уже рассматривать как всего лишь отвлекающий маневр, вскоре через пролив последует новый удар. Самого Гитлера беспокоили Бретань, считавшаяся, по общему мнению, подходящим районом для нового вторжения, а также Средиземноморское побережье Франции.

Роммель и штаб оперативного руководства ОКВ, что важно – без участия Йодля, независимо друг от друга пришли к выводу, что следует идти на любой риск и сосредоточить все имеющиеся в наличии силы для быстрого нанесения контрудара по только что высадившемуся противнику, что на самом деле и было заложено в директиве № 51. Больше к такому выводу не пришел никто. Самое главное было перебросить с берегов пролива в Нормандию основную часть 15-й армии, а затем собрать все войска, которые можно было быстро доставить из других частей Франции, и таким образом подготовиться к началу решительного контрнаступления.

Это было слишком смелое решение для Гитлера. Он не допускал никакого ослабления 15-й армии. Однако любые другие подкрепления не смогли бы добраться за несколько дней или даже недель. В результате, несмотря на то что Верховное командование придерживалось своего решения восстановить береговую линию фронта по всей длине, единственными, кто мог это сделать, были войска, находившиеся там, а их было явно недостаточно. Как и в Анцио, здесь мало было толку от приказов расчленить в ходе локальных массированных контратак вражеский плацдарм (который тем временем постоянно расширялся) и затем «полностью его уничтожить». С этой целью отдавались приказы высвободить танковые дивизии, которые тем временем, наряду со всеми прочими имеющимися силами, вступили в оборонительные бои, и использовать их в качестве ударной силы. Гитлер решил, что основным районом этих оборонительно-наступательных действий должен стать восточный фланг плацдарма у Кана. Однако Рундштедт и Роммель уже начали волноваться по поводу западного фланга и обороны Шербура.

Эти операции готовились с показной уверенностью, но мы в своих бараках испытывали все, что угодно, только не уверенность. Йодль, как всегда, отказался обсуждать детали. Хотя я и был тогда его непосредственным подчиненным, но только спустя много времени после войны, к великому своему изумлению, узнал из других источников, что в этот период Йодль и даже Кейтель говорили на совсем другие темы. Гросс-адмирал Дёниц так записал одну беседу с ними, которая состоялась 12 июня 1944 года:

«Кейтель с Йодлем считают положение очень серьезным, хотя по-прежнему думают, что у нас есть шанс, если повезет, не допустить расширения плацдарма. Больше всего надежд возлагают на то, что попытка противника высадиться в другом месте потерпит неудачу. Сомнительно, что противник сделает такую попытку. Самым подходящим местом для этого должен быть участок между Дьепом и Булонью или между Кале и Шельдой. Предполагается, что массированные бомбардировки Лондона, с одной стороны, отвлекут вражескую авиацию, а с другой – склонят противника к попытке повторить десантную операцию в Северной Франции. Если противнику удастся прорваться с нынешнего плацдарма и он получит свободу действий для мобильной войны во Франции, тогда вся Франция для нас потеряна. Следующим рубежом обороны для нас станет линия Мажино или старая линия Зигфрида. Фельдмаршал Кейтель верит, что даже тогда остается шанс защитить Германию. Генерал Йодль не связывает себя обязательствами в этом отношении, поскольку все зависит от того, как будет развиваться ситуация и много ли войск удастся сохранить».

В течение всего времени боев на западе Йодль никогда не вел с Гитлером разговоров в таком духе, тем более со своим собственным штабом.

Когда я вернулся из Италии, прием, оказанный мне моими начальниками, имел долговременные последствия и оказался характерным для взаимоотношений, сложившихся в ставке. Еще до отъезда я был убежден, что при нынешней обстановке как никогда важно превратить природный апеннинский рубеж в главную линию обороны на Итальянском театре военных действий и что только окончательный отвод войск на эту подготовленную позицию позволит высвободить в Италии силы, необходимые нам на Западе. Настоятельные просьбы начальника штаба группы армий Кессельринга, а также трехдневная поездка по северу Апеннин укрепили меня в моем мнении на этот счет. Но когда вечером 10 июня, разговаривая с Йодлем из Северной Италии, я предварительно высказал свои впечатления, из его ответа стало ясно, что в ставке опять приняли преждевременные решения, полностью повинуясь воле Гитлера. И это несмотря на то, что меня специально командировали туда, чтобы я смог доложить обстановку, и даже не выслушав моих оценок. «Я только настойчиво советую вам, – сказал Йодль по телефону, – будьте чрезвычайно осторожны, когда вернетесь сюда и представите свой доклад».

Дату моего доклада затем несколько раз отодвигали. Гитлеру явно не хотелось даже слушать меня, и на одном из ежедневных совещаний Кейтель шепотом посоветовал мне «оставить попытки» и не докладывать вообще. Я с возмущением отказался, не только потому что знал тамошнюю обстановку лучше любого другого, но и потому что чувствовал, что обязан защищать интересы наших войск в Италии, которые по-прежнему ведут тяжелые арьергардные бои. Когда позднее в тот же день пришел час моего доклада, я едва успел произнести несколько слов. Я принес с собой ряд документов с цифрами и техническими данными, подтверждающими мою точку зрения, но, поскольку все это противоречило заранее сложившемуся мнению Гитлера, он отмел их, излив поток возражений и опасений, и, когда я отказался идти на попятную, дал знак своему помощнику убрать карты и таблицы, даже не взглянув на них.

Никто меня не поддержал. Подводя итог, Гитлер заявил, что наверняка пройдет еще месяцев семь, прежде чем позиция на Апеннинах будет готова. Приказ Кессельринга об отводе войск на эту позицию отменили, и теперь Гитлер потребовал «стабилизировать линию фронта по крайней мере на широте Тразименского озера». В то же время линию Гота, как ее до сих пор называли, понизили в ранге до «зеленой линии». Фельдмаршал Кессельринг несколько недель был в немилости. Прибыв в начале июля в Бергхоф для устного доклада, он добился не больше, чем я. Вердикт Гитлера был таков: «Единственный район, который обеспечивает защиту от превосходящих сил противника и ограничивает свободу его передвижений, – это узкое брюхо Италии». Йодль старательно все записал, добавив следующую загадочную сентенцию: «Красочное описание обстановки фюрером и настойчивое утверждение необходимости (sic) бороться за каждый квадратный километр земли и за каждую неделю». В защиту столь эмоционально выраженного стратегического курса, а также с целью оправдать свою антипатию к «зеленой линии», Гитлер в сотый раз привел цифры людских и материальных затрат, ушедших на создание линии Зигфрида. Йодль записывает: «Ее длина 700 километров, временами на ней трудилось 700 000 человек. Ежедневно прибывало 350 железнодорожных составов и столько же по внутренним водным путям. На нее ушло 18 месяцев труда одних лишь немецких рабочих. Там было 4000 бетономешалок».

Конечный результат этих решений, в которых доминирующими факторами выступали политика и престиж, можно было бы подытожить таким образом: два месяца спустя, в конце августа, наши войска, оставленные на милость вражеской авиации, все равно вынуждены были отойти к рубежу на Апеннинах. К этому времени они оказались полностью истощены, и потому противник сразу же захватил эту позицию на самом слабом ее участке – со стороны Адриатики. Только когда это было уже слишком поздно, первые части из Италии были отпущены в качестве подкрепления на Запад.

В германской верховной ставке вся стратегия защиты от вторжения все больше увязала в трясине нерешительности в главных вопросах и бесконечных обсуждений деталей. Однако через десять дней после начала вторжения Гитлер неожиданно решил обсудить ситуацию лично с фельдмаршалами Рундштедтом и Роммелем в Марживале близ Суасона, где была оборудована штаб-квартира W2, подготовленная «Организацией Тодта» в 1943 году для верховной ставки на случай вторжения. Главнокомандующий нашими войсками на Западе просил, чтобы либо Йодля, либо меня командировали на Западный фронт, чтобы «обсудить будущую стратегию», что и стало причиной этой поездки. Ввиду обстановки, сложившейся в середине июня, Гитлер не собирался надолго задерживаться в Марживале. То была его последняя поездка во Францию; и то был единственный случай, когда эта огромная штаб-квартира использовалась по назначению, хотя впоследствии при отступлении немецкие войска временно использовали ее как укрепленный пункт.

Книги о войне дают множество драматических описаний этой встречи, начиная с рассказа о демонстративно враждебном, по причине падения сбившейся с курса ракеты «Фау-2», отношении Роммеля к безрассудному перелету. Ничего этого нет в записях Йодля. Он был единственным членом штаба оперативного руководства ОКВ, принимавшим участие в этой встрече, а вся поездка продолжалась лишь один день.

Единственным интересным фактом в записях Йодля является то, что «жалоба на превосходство противника в воздухе» фигурирует под номером один. После этого ни на ежедневных совещаниях, ни в разговорах со мной, как всегда редких и немногочисленных, не прозвучало ни малейшего намека на то, что именно там происходило. Официальные отчеты об этой встрече так же неинформативны, как и многие другие документы верховной ставки за тот период.

Оба командующих на Западе, естественно, прибыли в Марживаль в надежде что-то узнать насчет будущих намерений верховной ставки. Они наверняка твердо решили сказать Гитлеру, что тех ресурсов, которые были до сих пор предоставлены или обещаны, недостаточно для защиты от вторжения. Весь мой опыт, однако, заставляет меня предположить, что Гитлер прервал обоих фельдмаршалов, как только почувствовал в этом необходимость. Если бы он захотел что-то срочно предпринять, то обстановка давала ему такую возможность, поскольку именно в этот момент главный вопрос был, как предотвратить угрозу, нависшую над полуостровом Котантен и, следовательно, Шербуром, которые могли оказаться отрезанными от остальной Нормандии. Гитлеру надо было как можно скорее смириться с тем, что это произойдет и что вместе с этим улетучатся все его иллюзии насчет «уничтожения по частям» плацдарма именно на этом чрезвычайно важном участке. Штаб 7-й армии, в зоне ответственности которой он находился, хотел отвести как можно больше сил на юг, но Гитлер всего лишь снова настоятельно потребовал бросить как можно больше сил на оборону крепости Шербура. Единственным результатом стало то, что когда американцы через десять дней захватили Шербур, то дополнительно они захватили в плен и несколько тысяч немецких солдат, потеря которых столь ощутимо сказалась на передовой. Между тем Гитлер дал указание ОКВ провести тщательное расследование, чтобы проверить, выполнен ли его приказ всеми до последнего человека.

О том, что еще обсуждалось в Марживале, можно узнать из записи в дневнике Йодля за 17 июня. Там говорится: «Фюрер одобрил небольшую корректировку участка фронта 1-го корпуса СС в соответствии с боевой обстановкой»! Ни намека на то, что обсуждался главный план, хотя в тот же день после полудня вышел следующий приказ ОКВ: «Сосредоточить четыре танковые дивизии СС в районе западнее линии Кан – Фалез, решение об их использовании для контрудара останется за фюрером в соответствии с обстановкой». Эти четыре дивизии СС (1, 2, 9 и 10-я) то ли еще стояли в резерве, то ли находились на марше, и до самого конца июня верховная ставка постоянно размышляла, как Гитлер собирается их использовать, и издавала по этому поводу приказы. Первый этап защиты от вторжения, то есть предотвращение высадки противника, провалился. Второй, «локальные контрудары», едва ли возможно было где-то осуществить. Теперь мы вступили в третий этап – нанесение массированного контрудара. Направлением этого удара служила небольшая деревня Бальруа, расположенная приблизительно в центре плацдарма. Непосредственная цель заключалась в том, чтобы вклиниться между британским и американским секторами фронта.

Однако в последующие дни нараставшее превосходство противника в воздухе вкупе со слабым гитлеровским руководством привело к тому, что эти планы начали сходить на нет еще до того, как их удалось окончательно сформулировать. 24–25 июня штаб оперативного руководства направил Йодлю памятную записку по поводу первоочередных целей главнокомандующего немецкими войсками на Западе. В ней мы убеждали, что на любой риск можно пойти на других участках побережья, что силы для этого удара надо значительно увеличить и что начало массированного контрудара следует назначить на 5 июля. Но Гитлер в тот же день отдал приказ дивизиям, которые уже прибыли, не дожидаясь сосредоточения всех сил, быть готовыми в любой момент прорвать путем наступательных действий фронт противника. Это положило конец последней нашей надежде перехватить инициативу и последней для нас возможности как-то действовать, а не плясать под дудку противника. Затем нерешительность верхов ярко проявилась в тот момент, когда Гитлер стал носиться с мыслью направить вновь прибывшие дивизии на помощь Шербуру, а для этого двинуть их в сторону западного берега полуострова Котантен. Главнокомандующий немецкими войсками на Западе, атакуемый с одной стороны противником, а с другой – собственной верховной ставкой, считал, что передвижение войск под прямым углом к направлению главного удара противника, да еще в условиях полного его превосходства в воздухе, невозможно. Но чем больше он спорил, тем упорнее Гитлер цеплялся за свой план, даже когда 26 июня пал Шербур.

Почти до самого конца июня Верховное командование носило из стороны в сторону, как пучок соломы на ветру, в отношении планов уничтожения плацдарма посредством контрудара. Но к концу месяца оно так ничего и не добилось, поскольку последние из вновь прибывших дивизий пришлось использовать для решения чисто оборонительных задач – как часть кольца, протянувшегося теперь почти до самого участка прорыва, который по-прежнему удерживался противником в Нормандии. Больше уже не было разговоров о наступлении или «уничтожении». Вторжение прошло успешно. Второй фронт – или, скорее, третий – был открыт. Гитлер мог бы теперь припомнить свои слова о том, что успех противника на западе решит исход войны, и сделать соответствующие выводы. Но вместо этого его видели стоящим перед собравшимися на совещание людьми, с линейкой и компасом в руках, и высчитывающим, как мала площадь занятой противником Нормандии по сравнению со всей огромной территорией Франции, которая по-прежнему находится в руках Германии. Мы возвращались мыслями к первым дням войны в Польше. Неужели это действительно все, на что он способен как военный руководитель? Или он собирался таким примитивным способом воздействовать на своих слушателей? Эту сцену мне трудно забыть.

Следующий этап сражения в Нормандии растянулся на весь июль; это был этап исключительно пассивной обороны.

Его начало было отмечено вторым совещанием Гитлера с двумя главнокомандующими на Западе, которых, невзирая на критическое положение на фронте, 29 июня вызвали в Бергхоф. После их отъезда вечером состоялось совещание в расширенном кругу. В своих записях о нем Йодль, как всегда, ограничился деталями, и только рассказ Дёница наиболее отчетливо показывает, что там впервые было признано, что мы должны отказаться от всех планов крупных наступательных операций в Нормандии. Фоном для этой дискуссии служила зловещая картина катастрофических событий на Восточном фронте. 22 июня, в третью годовщину начала Русской кампании, вся центральная часть Восточного фронта была прорвана на широком участке и группа армий «Север» оказалась под угрозой окружения. В Италии приказ Гитлера вынуждал армию Кессельринга понапрасну растрачивать свои силы в бесполезном противостоянии превосходящим силам противника, поэтому она постоянно находилась под мощным давлением. В Финляндии русские пробились через Карельский перешеек, и у финнов наблюдались все признаки ослабления союзнических уз; то же самое наблюдалось даже у болгар. За пределами Берхтесгадена становились очевидными последствия непрерывных воздушных налетов на Мюнхен, «столицу национал-социализма». Все чаще и чаще вражеские самолеты появлялись даже над Бергхофом. Несколько дней назад погиб генерал-полковник Дитль, и шли приготовления к государственным похоронам. Они состоялись через два дня и были организованы с мрачной пышностью. Для многих, кто там присутствовал, это выглядело как похороны Третьего рейха.

Штаб оперативного руководства ОКВ не имел отношения к подготовке этих совещаний, если не считать обычного сбора ежедневных докладов, к которым в те дни мы часто прилагали замечания и предложения, адресованные Йодлю. Кажется, штабу в его бараки даже не сообщили, что такие совещания состоятся, и никто из штаба на них не присутствовал. Поэтому у нас не было возможности дать оценку ситуации в Нормандии, откуда теперь уже явно просматривалась угроза оккупированным нами районам запада, не говоря уж об общей обстановке на фронтах. Штаб имел перед собой полную картину. У него были готовы надежные документально обоснованные прогнозы; у него были детальные сведения о потенциальных возможностях обеих сторон – и все это имелось у Гитлера в качестве основы для принятия решений. Но он предпочел представить собравшимся главнокомандующим, как всегда в виде длиннющей речи, результаты собственных беспомощных размышлений. Йодль присутствовал на этих переговорах, но в записях, которые он сделал впоследствии в своем дневнике, нет ни намека на то, что он вообще высказывал там свое мнение. Эти записи в виде диалога оставляют впечатление, что его роль там напоминала скорее роль секретаря.

Отчеты главнокомандующих были в большей степени по существу. Из них можно установить, что выводы обоих совещаний относительно ситуации на западе сводились к следующему: перспективы крупных наступательных действий ограничены в результате превосходства противника в воздухе, а в прибрежных районах – подавляющей огневой мощью его флота; никакую дату наступления невозможно установить из-за сложной обстановки в воздухе, никакого надежного прогноза относительно сроков прибытия или сосредоточения резервных дивизий или боеприпасов сделать нельзя; мы должны при любых обстоятельствах предотвратить развитие маневренной войны, ибо тогда противнику удастся проявить свое сокрушительное превосходство как в воздухе, так и в транспортных средствах; поэтому жизненно важно создать прочный фронт, не дать противнику вырваться с его плацдарма, изматывать его войной на истощение, а затем сбросить обратно в море.

Это было нечто большее, чем распоряжение заниматься самообманом и дальше. Как показали прозвучавшие на совещании протесты, в этих решениях требования к флоту и авиации превышали их возможности, но они вышли на следующий день с многочисленными дополнениями в виде приказа, подготовленного штабом оперативного руководства ОКВ, а в дополнение к нему 7 июля вышел второй приказ.

В этих приказах пространно говорилось о том, что теперь уже нет возможности осуществить ни удар в направлении Шербура, ни крупное наступление танковых сил с целью отрезать друг от друга британские и американские войска. Гитлера особенно беспокоил фланг зоны ответственности британцев восточнее реки Орн, потому что он угрожал Парижу. Поэтому сначала он настаивал на том, чтобы ликвидировать этот выступ сразу же, как только прибудет подкрепление. Но вскоре этот план тихо угас. Гитлер по-прежнему отказывался отправить в Нормандию войска 15-й и 19-й армий, хотя в составе последней были три танковые дивизии, которые тем временем полностью подготовились к боевым действиям. ОКВ множество раз настойчиво высказывало по этому поводу протест, но даже в середине июля ему не удалось преодолеть колебания Гитлера, главным образом, потому, что доклады главнокомандующего нашими войсками на Западе по-прежнему заставляли его тревожиться насчет дальнейших десантных операций противника в Ла-Манше и на Средиземном море. Поэтому в приказах ОКВ «сокращение численного состава» в других береговых районах рассматривалось лишь как «возможное», хотя силы и средства для Нормандии взять было больше неоткуда. Наши многократные требования вывести с линии фронта танковые дивизии для восстановления резерва тоже не возымели действия.

Пока мы в ставке проводили в жизнь решения только что закончившейся встречи, главнокомандующий войсками на Западе, видимо под влиянием неблагоприятного развития событий, решил воскресить свой первоначальный замысел подвижной обороны. Едва успев вернуться во Францию, он, на основании оценки, сделанной генералом Фрейером Гейром фон Швеппенбургом, командующим танковой группой «Запад», предложил именно такую тактику, которую Гитлер только что назвал недопустимой «ни при каких обстоятельствах». Оригинальную оценку Гейра прислал Рундштедт; в ней говорилось, что только с помощью «гибкой тактики» мы можем, «по крайней мере временно, захватить инициативу», а если продолжим курс на «затыкание дыр, что неизбежно при позиционной обороне», то навсегда оставим инициативу в руках противника. Такая оценка была явным ударом по принципам Гитлера, и ее поддержал Роммель.

В ставке это предложение вызвало большую тревогу и привело всех в состояние полного смятения, хотя и по очень разным причинам. В соответствии с «обычными каналами» связи первым это телетайпное сообщение получил наш штаб в бараках Штруба. Мы решили, что у нас, видимо, появился наконец шанс перевести внимание «тех, кто наверху», с тактических споров на более общий взгляд на происходящее. В гитлеровском штабе свои мысли следовало высказывать очень осторожно, если хочешь, чтобы твои слова были прочитаны или выслушаны. Поэтому, передавая это сообщение Йодлю, мы приписали, что если рассматривать предложение главнокомандующего на Западе отказаться от плана «решающего сражения в Нормандии до победного конца» беспристрастно, то оно подразумевает вывод войск из Франции и отход на кратчайшую и наиболее укрепленную оборонительную позицию – на линию Зигфрида.

Бесспорно, было бы лучше, если оба этих командующих войсками на Западе воспользовались своим визитом в Берхтесгаден и изложили эти предложения устно, но даже если бы они так сделали, Гитлер почти наверняка отверг бы их так же окончательно и бесповоротно, как сделал это теперь. Должно быть, он воспринял это как оскорбление своему руководству, но в основе его отказа могли лежать и другие реалии: подвижные операции на западе еще больше подставили бы наши войска под удар превосходящих сил авиации противника; основная часть пехотных дивизий действительно не могла осуществлять крупные передвижения пешим порядком; чем дальше нас отгоняли от побережья, тем меньше у нас оставалось шансов эффективно применить ракеты наземного базирования против Англии.

О жесткости, с которой было отвергнуто это предложение, говорит тот факт, что его автора, генерала фон Гейра освободили от командования. Даже фельдмаршалу фон Рундштедту, когда он появился в Берхтесгадене, пришлось услышать от Кейтеля, что создается впечатление, будто он очень нуждается в отдыхе, и потому будет лучше, если он возьмет длительный отпуск. 7 июля фельдмаршал фон Клюге, оправившийся после серьезной автомобильной катастрофы, принял командование на себя. В течение какого-то времени он регулярно присутствовал на ежедневных совещаниях в ставке и потому был хорошо осведомлен о последних планах. Когда его назначили новым главнокомандующим, никто не мог предположить, что всего шесть недель спустя ему придется пойти на самоубийство, чтобы не быть казненным Гитлером.

Надо полагать, Йодль даже не упомянул Гитлеру о комментариях своего штаба по поводу предложения главнокомандующего на Западе, хотя они полностью совпадали с теми взглядами, которые он сам выразил несколько недель назад в разговоре с Дёницем. Точно так же не было принято во внимание и альтернативное решение, к которому штаб вернулся еще раз. Оно состояло в том, что необходимо сделать последнюю попытку сохранить Нормандию, «используя все имеющиеся силы и смирившись с неизбежными рискованными последствиями». Мы попали в ситуацию, в которой с военной точки зрения явно не было никаких шансов на успех, и мы продолжали, используя полумеры и неадекватные средства, нести тяжелые потери и непрерывно отступать, чтобы поддерживать видимость обороны, которая фактически дошла до точки развала.

Проведя несколько месяцев в Берхтесгадене, 9 июля ставка возвратилась в «Вольфшанце» раньше чем предполагалось. Сотни рабочих трудились посменно, превращая неосновательные прежде долговременные огневые сооружения в зоне 1 в гигантские бетонные форты. Царившие там шум и суета положили конец порядку и спокойствию, которые мы столь ревностно охраняли. Но Гитлер настоял на переезде именно в этот момент, так как из-за краха группы армий «Центр» со всеми вытекающими отсюда последствиями для соседних фронтов он почувствовал, что должен быть ближе, чтобы иметь возможность постоянно оказывать личное влияние на командующих на Востоке. Все это было тем более удивительно, что за те месяцы, что мы находились в Берхтесгадене, он только и делал, что постоянно заставлял командующих группами армий проделывать долгие путешествия туда и время от времени встречаться с отдельными старшими офицерами ОКХ, бывшего его штабом на Восточном театре войны. Генеральный штаб сухопутных войск в целом оставался, как всегда, в Ангенбурге. Вдобавок начальник Генштаба, генерал-полковник Цейцлер, был какое-то время болен и уже не выполнял свои обязанности[267].

Возвращение на полевые квартиры в Восточную Пруссию означало, что мы в кои-то веки – как и в такой же период 1941-го – оказались непривычно близко к фронту. Однако три года назад, когда армия стремительно двигалась на восток, это ощущение быстро исчезло. Теперь задача состояла в том, чтобы собрать на границах Восточной Пруссии и привести в порядок остатки разгромленных дивизий и бесконечные колонны беженцев, двигавшихся сплошным потоком в обратную сторону. Работа штаба оперативного руководства ОКВ начала теперь вращаться в основном вокруг защиты границ рейха, чего никогда не случалось прежде в ходе этой войны. Самой неотложной задачей было издать основополагающие приказы о строительстве «восточнопрусского оборонительного рубежа». Вообще говоря, ресурсы для этого имелись в наличии только в Восточной Пруссии, включая мужчин не годных к военной службе. Надо было договариваться о разделении ответственности с партийными и государственными властями на тот момент, когда боевые действия перекинутся на территорию рейха. Армия резерва сухопутных сил вместе с аналогичными структурами флота, авиации и СС должны были подготовиться к срочной ревизии всех подразделений, учебных заведений и других учреждений, из которых можно было сформировать хоть какие-то строевые части. Все эти инструкции рождались вследствие угрозы Восточной Пруссии, но их принципы вскоре пошли в ход и в отношении других приграничных районов и даже соседних областей, таких, как южный Тироль и Фриули, которые Гитлер по-прежнему намеревался включить в состав Великого германского рейха. Для строительства оборонительных позиций гаулейтеров повсюду назначили «прорабами», так как в соответствии с партийной доктриной они отвечали за «руководство людьми» и потому за набор рекрутов из всех слоев населения. Местные штабы вермахта не выполняли никакой иной функции, кроме как функцию специалистов-консультантов. Звучало множество протестов против оскорбительных распоряжений Гитлера, которые шли вразрез всем военным требованиям, но они оставались незамеченными. Настал период, когда партия со своими гаулейтерами, давно выступавшими в качестве «имперских комиссаров по обороне», начала присваивать себе все большую ответственность по защите рейха.

17 июля до ставки дошли вести о том, что в Нормандии, спасаясь от огня вражеского штурмовика, получил тяжелое ранение фельдмаршал Роммель. Он ушел со сцены Западного театра войны, а преемник назначен не был. Фельдмаршал фон Клюге в дополнение к своим обязанностям главнокомандующего войсками вермахта на западе взял на себя и командование группой армий «Б». Покинув штаб главнокомандующего в Сен-Жермен, он перебрался на бывшую штаб-квартиру Роммеля в замок Ла-Рош-Гийон в низовьях Сены. В результате генерал-лейтенант Шпейдель, начальник штаба группы армий «Б», стал у него начальником оперативного штаба в Нормандии.

20 июля во время совещания у фюрера взорвалась бомба. Для меня произошедшее показалось просто карой за все те провалы и ужасы, которые пережили солдаты и командиры вермахта с момента начала вторжения. Через мгновение картографический кабинет являл собой картину разрушения и панического бегства. Только что перед глазами был круг людей и вещей, который являлся фокусом мировых событий. В следующий момент не было ничего, кроме стонов раненых, едкого запаха гари и обуглившихся обрывков карт и документов, развевавшихся на ветру. Пошатываясь, я добрался до окна и выпрыгнул в него. Когда в голове прояснилось, сразу подумал о коллегах. Больше всего в помощи нуждался полковник Брандт, штабной офицер, которого все очень ценили и который в свое время был знаменитым наездником. У него была раздроблена нога, и он тщетно пытался дотянуться до окна, чтобы выбраться из ада. Большинство из нас собрались снаружи перед бараком, мы стояли бледные и потрясенные. Те, у кого не было видимых ран, оказывали помощь своим товарищам, пока не приехали санитарные машины. Однако задолго до этого тот человек, который на самом деле и являлся мишенью для этого удара, уже дошел до своего барака, поддерживаемый Кейтелем и явно невредимый, если не считать разорванных сверху донизу темных брюк под серым полевым кителем[268].

Чтобы попробовать спасти ценные документы, я вернулся в картографический кабинет, на этот раз под подозрительным взглядом охранников СС, которые предупредили меня вслед, что может произойти еще один взрыв. Когда я добрался до кабинета, голова моя поплыла, в ушах появился громкий шум и я потерял сознание. Мои шофер и денщик, которые даже в этой ставке не потеряли преданность, характерную для немецкого солдата, были уже там и вытащили меня с «места происшествия», пройдя сквозь дорожные заграждения, двойную охрану, КПП и подозрительные допросы.

Из-за восстановительных работ в ставке меня временно поместили по соседству с гостиницей в Гёрлице. В тиши своей комнаты в полусне я пытался проанализировать, что же произошло. Первый вопрос был «почему?». Как часто, ежедневно глядя на источник мучений, которые принесло вермахту, народу и государству «руководство» Гитлера, моя ненависть доходила до того, что вводила меня самого в искушение. Но то были не более чем «тусклые мысли». Но кто это сделал, откуда он появился? Возможно, генерал Фельгебель был прав, когда громко крикнул мне, когда мы выходили из зоны 1: «Вот что случается, когда размещаешь ставку так близко от линии фронта». Может быть, вражескому агенту удалось проскользнуть в толпе рабочих? Мне никогда не приходило в голову, что преступником мог оказаться один из нас, даже тогда, когда, вспоминая все, я подумал, что полковника Штауфенберга не было среди тех, кого я увидел после взрыва. Мысленно я вернулся к той сцене, которую мне не забыть и сейчас. Как раз перед началом совещания прибыл Штауфенберг, страшно изувеченный, настоящий образец воина, вызывающий одновременно ужас и уважение. Кейтель представил его, и Гитлер поприветствовал его молча, как всегда, одним лишь испытывающим взглядом. Должно быть, Штауфенберг покинул кабинет перед взрывом, не замеченный среди входящих и выходящих, – вот и все, о чем я тогда подумал.

Когда примерно в шесть вечера я вернулся в свой отдел, до меня дошли слухи о подоплеке и серьезных последствиях произошедшего. Я подумал, что, чтобы что-то разузнать, надо пойти в зону 1. Первым, кого я нашел, оказался фельдмаршал Кейтель, который был сильно взволнован и рассказал мне все, что было известно на этот час. Он велел мне немедленно проинформировать по телефону всех главнокомандующих на всех театрах военных действий ОКВ о том, что в действительности произошло. ОКХ должно было проинформировать командующих на Восточном фронте. Пока я выполнял его приказ и разговаривал с генерал-майором Штифом, начальником организационного отдела сухопутных войск, по линии телефонной связи из барака Йодля, неожиданно появился он сам, с перебинтованной головой, и зло крикнул: «Кто вы такой, чтобы говорить с ними?» Единственное, что мне удалось, – это не дать ему выхватить трубку из рук. Йодль, конечно, заподозрил, что его собственный заместитель вовлечен в заговор против Гитлера. Вскоре стало ясно, что последовавшие объяснения в бурном тоне явно не рассеяли его подозрений.

В тот же вечер Йодль пришел в зону 2 и произнес перед офицерами штаба речь, которая свелась к новым торжественным клятвам в преданности вермахта Верховному главнокомандующему. Как принято у людей военных, мы выслушали его молча. Насколько можно было судить в тот момент, близкий к произошедшим событиям, среди присутствовавших офицеров мало кто считал правильным все, что он говорил, но, видимо, еще меньше было тех, кто с ходу все отвергал. Большинство, однако, надеялись в душе, что теперь руководство вермахта наконец сменится и войну удастся закончить до того, как Германия погрузится в хаос. Эта мысль невольно приводила к другой: не приблизит ли это окончательную катастрофу, если исчезнет последний фактор нашей мощи – единство армии и народа, живым воплощением которого, казалось, был Гитлер, и не окажется ли из-за этого враг главным победителем? Ни слова не прозвучало тогда ни об этих, ни о других переполнявших нас мыслях. Все хранили молчание как перед старшими по званию, так и перед подчиненными, разве что когда оказывались вместе те немногие, чьи взгляды совпадали. Поэтому для нас стало полной неожиданностью, когда вскоре мы услышали, что одним из заговорщиков был полковник Мейхснер, начальник организационного отдела штаба оперативного руководства ОКВ и замечательный штабной офицер. Не оказалось никого, кто смог спасти его от казни через повешение.

Было еще одно мрачное продолжение этой истории другого рода. На дневном совещании, созванном на следующий день или через день в унылом бараке Гитлера, Геринг, как «старший офицер», вместе с Кейтелем высказали «пожелание и настойчивую просьбу всех видов вооруженных сил» сделать гитлеровское «хайль» обязательным для всех военнослужащих. Геринг охарактеризовал это как «особый знак преданности фюреру и тесных уз товарищества между вермахтом и партией». Гитлер принял просьбу без комментариев. Среди остальных участников слышно было, как муха пролетит.

Другим итогом стало то, что теперь я оказался одним из тех офицеров, чьи портфели эсэсовские охранники обыскивали перед входом в картографический кабинет. На другой день я появился со своими картами и бумагами, держа их в руках, но все равно до прибытия Гитлера каждое мое движение отслеживалось.

Несмотря на все события и волнения 20 июля, война, фронт и воюющие солдаты вскоре потребовали от штаба полной отдачи сил. Сведения о невоенных причинах переворота, осознание политического значения мятежа против тирана и его преступлений, отвращение к утонченной мести, которой добивался диктатор, – все это пришло позже.

В дни, последовавшие за 20 июля, стала еще очевиднее угроза, исходящая из Нормандии, для положения Германии на Западе в целом. Гнетущее состояние Гитлера в связи с последними событиями, а также давление, оказываемое на него главнокомандующим на Западе и ОКВ, которые были теперь едины во мнении, что «чем дальше на юг продвигается противник в Нормандии, тем меньше вероятность повторения десантной операции», вынудили его направить в Нормандию часть резервов, все еще стоявших спустя шесть недель после высадки противника в бездействии в тылу на других участках побережья. Две танковые и четыре пехотные дивизии выдвинулись соответственно с побережья Па-де-Кале и Бискайского залива. Гитлер, однако, не пошел на дальнейшее ослабление сил 19-й армии на Средиземном море.

Между тем Йодля теперь все больше занимали сухопутные войска в целом, включая Восточный фронт, а также вновь сформированные соединения, о которых доложил главнокомандующий армией резерва генерал-полковник Фромм во время своего недавнего визита в ставку. (Фромм был несговорчивой фигурой, и 20 июля его заменили Гиммлером.) К 23 июля обстановка настолько обострилась, что реально стало даже с Гитлером обсуждать подготовку запасной позиции на Западе. Однако она должна была рассматриваться всего лишь как мера предосторожности и представлять собой совершенно новый оборонительный рубеж в Центральной Франции, использующий Сомму, Марну и Вогезы по тем контурам, где главнокомандующий нашими войсками на Западе проводил рекогносцировку осенью 1943 года. Поэтому все, к чему привело предложение, которое штаб ОКВ представил Йодлю в начале июля, – заблаговременно осуществить широкомасштабный отвод войск в хорошо укрепленную зону на линии Зигфрида, – это к приказу о новом строительстве. Стратегия в Нормандии должна была оставаться неизменной. В качестве своего специального представителя на строительство новой позиции Гитлер назначил генерала авиации Кицингера, к которому испытывал особое доверие. Одновременно он был назначен военным губернатором Франции вместо несчастного генерала Генриха фон Штюльпнагеля.

Однако мы в штабе Йодля продолжали оказывать давление. Мы были убеждены, что любые решения, которых можно ожидать от Гитлера, окажутся в конечном итоге, как это часто бывало не раз, «очень несущественными» и «очень запоздалыми».

Поэтому, когда 28 июля американцы атаковали правый фланг нормандского плацдарма, мы усмотрели в этом еще один шанс протолкнуть ту точку зрения, которую выдвигали в начале месяца. Однако пробить брешь в гитлеровском упрямстве было делом неимоверно трудным, о чем свидетельствует осторожное название нового меморандума: «Соображения по поводу стратегии в случае прорыва». Фактически мы выступали в тесном единстве с главнокомандующим на Западе фельдмаршалом фон Клюге, у которого тогда вошло в привычку – может быть, потому, что мы много общались с ним в мирное время, – звонить мне каждое утро и подробно описывать обстановку. Таким путем он мог заручиться хотя бы поддержкой своих взглядов и предложений, а добиться каких-то немедленных решений было сложно, поскольку даже в этот напряженный период встретиться с Гитлером и Йодлем раньше одиннадцати утра было невозможно, все решения подолгу обсуждались на дневных совещаниях и потому едва ли могли быть приняты до обеда. Что еще раз демонстрирует неповоротливость Верховного командования, настаивавшего на том, что оно должно само утверждать каждый шаг на каждом театре военных действий[269].

30 июля примерно в девять вечера ставка узнала о том, что идут бои за Авранш, последнее препятствие для прорыва американцев на открытое пространство Франции. Йодль выбрал этот момент, для того чтобы передать Гитлеру проект приказа «о возможном отводе войск из прибрежной зоны» (осторожная формулировка, означавшая нашу эвакуацию из Франции), родившийся в результате «размышлений» штаба. Как всегда бывало с делами такой важности, Гитлер принял документ, фактически не прочитав его. Только на следующий день, 31 июля, после дневного совещания Йодль смог записать в своем дневнике:

«Фюрер не возражает против приказа о возможном отводе войск во Франции. Он говорит, однако, что не считает такой приказ необходимым в данный момент.

16.15. Вызвал Блюментрита [начальника штаба главнокомандующего войсками на Западе] и в осторожных выражениях рассказал ему, что такого приказа можно ожидать и что его штабу следует сейчас начать приготовления и провести соответствующие исследования»[270].

Таким образом, с того момента, как проект приказа был передан нашим штабом Йодлю, до выхода этого «предварительного распоряжения» прошло сорок восемь часов. Американцы тем временем прорвались в Авранш. Из сообщений, приходивших в ставку, не было до конца ясно, что путь окончательно открыт. Но на следующий день я собирался ехать на фронт в Нормандию и потому понимал, что необходимо лично получить инструкции по поводу планов Верховного командующего. До этих пор ОКВ время от времени посылало на фронт только офицеров связи. Я неоднократно просил у Йодля разрешения самому поехать на Запад и познакомиться с обстановкой, но он все время отказывал под тем предлогом, что, во-первых, Гитлер дважды встречался с двумя предыдущими главнокомандующими, а во-вторых, что фельдмаршал фон Клюге полностью в курсе намерений Верховного главнокомандующего. Эти аргументы быстро отошли на задний план в связи с постоянным ухудшением обстановки, а потом события 20 июля привели к тому, что мне опять пришлось отказаться от своих планов. Врачи не разрешали мне лететь из-за контузии, полученной во время взрыва. Наконец и это препятствие было преодолено, однако с условием, что мне не придется ходить пешком больше километра.

Поздним вечером 31 июля я уходил от Йодля, не получив ни одного четкого ответа на свои вопросы. Но эта поездка, больше чем любая другая, напоминала мне о роковой миссии Ганча (немецкий химик-органик) в битве на Марне в 1914 году, и потому я настаивал, что как представитель ОКВ должен обсудить все с главнокомандующим на Западе и ответить на все его вопросы. В результате в течение ночи с 31 июля на 1 августа меня устно инструктировал Гитлер, чего не случалось ни разу за все пять лет войны. Гитлер, как всегда, взял слово и начал с общей оценки обстановки на всех фронтах. В ней не было ничего нового для меня, и она была полезна лишь как общий фон для моих встреч на Западе. Когда Гитлер дошел до Нормандии, выяснилось, что, ненапуганный тем, что ситуация на грани взрыва, он по-прежнему держится за те инструкции, которые уже месяц как доказывают свою непригодность. Они сводились к следующему: «Цель остается прежней: удержать противника на плацдарме и там наносить ему серьезные потери, измотать его силы и окончательно уничтожить». За предупредительные меры в тылу зоны боевых действий на западе отвечает только ОКВ.

Дальнейшие вопросы задавать было бессмысленно. Даже те скудные инструкции, которые Йодль дал генералу Блюментриту днем, теперь явно устарели. В ходе разговора той ночью выяснилось, что будет сформирован «малый оперативный штаб» – не под началом главнокомандующего на Западе, а внутри ОКВ, другими словами, еще один штаб в штабе. Далее выяснилось, что он будет заниматься тем же, что и штаб главнокомандующего на Западе, но к тому же и приведением в порядок линии Зигфрида и увеличением ее протяженности до самой Голландии, включая Рур. Мимоходом, в качестве любопытного исторического факта, надо отметить, что, когда этот приказ вышел, он привел к всеобщим поискам ключей от фортов линии Зигфрида. Никто не знал, где они. Не помню, где и как их в конце концов нашли.

Сообщение, поступившее от главнокомандующего на Западе на следующее утро, 1 августа, для беспристрастного читателя не могло означать ничего другого, кроме как то, что противник успешно прорывается на открытое пространство Франции. Я присутствовал на дневном совещании, но, несмотря на столь критический момент, когда Йодль спросил Гитлера, не будет ли каких-то дополнительных инструкций для меня, мне было только со злостью сказано: «Скажите фельдмаршалу фон Клюге, чтобы следил за своим фронтом, не спускал глаз с противника и не оглядывался через плечо». Фельдмаршал фон Клюге сообщил, что его единственная цель – остановить прорыв, «безжалостно оголяя другие участки фронта». Несомненно, это стало главной причиной отсутствия дальнейших указаний, но, к сожалению, это было и слишком хорошо рассчитано на то, чтобы подкрепить уверенность верховной ставки и Гитлера в том, что бои в Нормандии можно продолжать неопределенно долго и в том же направлении, что и раньше.

Вскоре после полудня я вылетел из Восточной Пруссии в сопровождении только моего адъютанта капитана Генриха фон Перпоншера, офицера, который по личным и военным своим качествам отлично подходил для своей работы. Через несколько часов Йодль записал в своем дневнике:

«17.00. Фюрер разрешил мне прочитать доклад Кальтенбруннера о показаниях подполковника Хофакера относительно разговоров с К[люге] и Р[оммелем] (то есть об их участии в заговоре 20 июля).

Фюрер ищет нового главнокомандующего войсками на Западе. Собирается допросить Р[оммеля], как только тот будет здоров, а потом уволит его без долгих разговоров.

Фюрер спросил, что я думаю о В[арлимонте].

Фюрер в нерешительности, надо ли посылать Варл[имонта] на Запад. Я предлагал направить меня. Фюрер этого не хочет. Я указал на то, что отзывать В[арлимонта] было бы слишком грубым шагом, тогда он согласился не отменять его командировку. Я разговаривал с ним вечером, когда он садился на дозаправку в Тегензее»[271].

Ничего этого я не знал и потому сильно удивился, когда сразу же после посадки на аэродроме близ Мюнхена меня позвали к телефону переговорить с Йодлем. Указание, которое он дал мне, состояло в том, что во время встреч с офицерами на западе я должен «держать ухо востро насчет 20 июля». Что показалось мне невразумительным и не соответствующим ни моему положению, ни моей задаче. Только в мае 1945 года, когда мы оба находились в тюрьме, Йодль рассказал мне, посмеиваясь, но с нотой угрозы в голосе, что в тот вечер Гитлер потребовал отдать приказ о моем немедленном возвращении, указав такую причину: «Он выехал на запад, чтобы договориться с Клюге о новом покушении на мою жизнь». Тогда он (Йодль), оказывается, заявил, что, хотя я раньше и контактировал тесно с Генеральным штабом сухопутных войск (который считали одним из главных источников «заговора»), он не видит причины для подозрений. Однако он обещал не спускать с меня глаз во время моей поездки, насколько это возможно. Так что спустя девять месяцев я получил наконец объяснение, почему во время моего пребывания на западе, вопреки всем правилам, Йодль постоянно звонил мне по телефону, – и все закончилось тем, что я получил приказ немедленно вернуться.

Так случилось, что моя командировка в Нормандию происходила именно в момент величайшего кризиса. Было еще одно совпадение личного характера. Рано утром 2 августа я прибыл в Страсбург и согласно действовавшим инструкциям пересел там с самолета на автомобиль. В этот момент до меня дошло, что ровно тридцать лет назад в этот же день именно отсюда я уходил на Первую мировую войну девятнадцатилетним младшим офицером-артиллеристом.

Во второй половине дня я встретился в Сен-Жермен с начальником штаба главнокомандующего на Западе, а вечером в Ла-Рош-Гийон – с Клюге и его штабом. Ни обстановка, ни наши цели там не изменились. Однако 3 августа примерно в семь утра фельдмаршал попросил меня встретиться с ним, и состоявшаяся беседа имела далеко идущие последствия. Из верховной ставки только что поступил приказ предпринять из района восточнее Авранша мощную контратаку с целью вернуть позиции на побережье и таким образом замкнуть кольцо на юге Нормандии.

Что до меня, то я новых инструкций не получал. Поэтому мог лишь сказать, что перед моим отъездом не было даже намека на подобные планы и что штаб не загружали текущими делами и он работал в основном над будущей стратегией на Западном театре войны. Насколько фельдмаршалу было известно после его поездки в Берхтесгаден, к концу июня было признано, что у нас больше нет возможностей вести наступательную оборону. Вполне возможно, что Гитлер, в который раз, принял скоропалительное решение без какого бы то ни было предварительного анализа или другого рода подготовительной работы, проведенной штабом. Такое впечатление, что его приняли прошлой ночью. Мне не было нужды объяснять это. Стало ясно, что в «Вольфшанце» никто не готов попробовать остановить этот приказ, так что мне предстояло выяснить, каковы перспективы такого контрудара, можно ли с его помощью закрыть прорыв и за счет этого осуществить отвод войск более или менее организованно. Клюге заявил, что такой план действий настолько очевиден, что он, разумеется, его уже рассматривал. Но если, отдав такой приказ, Гитлер готов взять на себя ответственность за вывод значительной части бронетехники и артиллерии с другого фланга в районе Кана, находившегося под таким же сильным давлением противника, то это, конечно, меняет дело. Он опасался, что даже этих-то сил не хватит, но в любом случае – и в этом мы были полностью согласны – действовать надо очень быстро, чтобы у этой операции не была выбита почва из-под ног успешным развитием прорыва. Пока я находился в кабинете главнокомандующего, он уже начал делать первые телефонные звонки подчиненным ему штабам и просил дать более точную информацию, на основании которой можно готовить приказы.

Весь день я провел на линии фронта и вернулся в Ла-Рош-Гийон вечером, когда исходные приказы группе армий «Б» уже ушли. Люди, казалось, были в большей степени уверены в том, что контрнаступление пройдет успешно. Я не слышал ни серьезных возражений, ни сомнений.

На следующий день я опять поехал на фронт, и у меня была масса возможностей убедиться, что все задействованные штабы делали все, что было в их силах, чтобы обеспечить успех контрнаступления. Затем я побывал в Париже на переговорах Клюге с командующими флотом и авиацией с целью получить гарантии, что они направят все имеющиеся в их распоряжении силы для поддержки операции. Потом я посетил 3-й воздушный флот и военного губернатора Франции, а закончил день визитом к Роммелю в госпиталь под Парижем. 6 августа во второй половине дня Йодль отозвал меня из командировки. Контрнаступление, от которого так много ждали, началось утром 7 августа в районе Мортена.

Вернувшись в ставку, я обнаружил, что там уже известно о том, что после некоторого на первых порах успеха наступление было остановлено массированным ударом противника с воздуха. Только тогда я узнал, что вечером накануне наступления имели место серьезные разногласия между Гитлером и главнокомандующим на Западе по поводу назначения даты операции и что Клюге остался верен своей точке зрения и своему намерению.

Вот на этом фоне я и оказался 8 августа перед Гитлером в его бункере, чтобы в присутствии одного только Йодля представить ему мой доклад. Гитлер не проронил ни слова, когда я вошел, и точно так же ни слова, когда я рассказывал о неимоверных трудностях боев и передвижений войск в Нормандии, о подавляющем превосходстве противника и о всесторонних усилиях обеспечить успех контрнаступления. Он даже не прервал меня, когда, выполняя полученные мною особые инструкции – хотя и в несколько ином, чем он предполагал, ключе, – я кратко изложил все услышанное мною по поводу 20 июля. Я сказал, что многих старших офицеров возмутили речь рейхслейтера Лея и прозвучавшие в ней обвинения в том, что офицеры, особенно имевшие аристократическое происхождение, «коллективно виновны» в попытке покушения на его жизнь. В конце я отметил, что контрнаступление провалилось определенно не из-за отсутствия подготовки, что вызвало единственный комментарий Гитлера; с металлом в голосе он произнес: «Наступление провалилось, потому что фельдмаршал фон Клюге желал, чтобы оно провалилось». После этого меня отпустили. Йодль не сказал ничего, только записал в своем дневнике: «16.30. Доклад Варлимонта. Большое количество служебных командировок».

Только вернувшись, я узнал, что вечером 6 августа меня перехитрили и направили к Клюге другого представителя ставки в лице генерала Буле, начальника штаба сухопутных войск, прикомандированного к ОКВ, его работа не имела ничего общего с боевыми действиями. Перед ним поставили задачу настаивать даже в этот последний час на отсрочке наступления. Потом я слышал, что в полдень 7 августа, явно под впечатлением первого успеха, Гитлер отдал еще один приказ, в котором говорилось (ни много ни мало), что, когда мы дойдем до побережья в районе Авранша, это положит начало свертыванию с фланга боевых порядков противника в Нормандии!

Подобная задача была абсолютно невыполнимой, но Верховный главнокомандующий цеплялся за нее, отдавая множество бестолковых приказаний, которые следовали друг за другом с нараставшей скоростью, но события на фронте опережали их, потому что там все происходило еще быстрее. Конец такому методу командования наступил, когда 19 августа окружение нашей армии в Нормандии в Фалезском котле привело к еще одному катастрофическому поражению. Военный журнал штаба оперативного руководства, разумеется, фиксирует, что «добрая половина» окруженных частей вырвалась оттуда, и характеризует все это как «один из величайших военных подвигов этой кампании». Что не оправдывает действия Верховного командования. Твердо следуя невыполнимым планам, оно в который раз послало армию на смерть, не имея ясной стратегической цели, которая оправдывала бы такие жертвы. Незадолго до этого Гитлер принял еще два решения: с одной стороны – слишком поздно! – он дополнительно ввел в Нормандию шесть с половиной дивизий с берегов пролива, с другой – слишком рано! – приказал немедленно задействовать на западе четыре авиагруппы реактивных истребителей, которые постепенно начали поступать во все большем количестве. Люфтваффе хотело подождать еще неделю, когда их число утроится и их можно будет использовать для внезапной широкомасштабной операции. Однако ни одно из этих решений не могло теперь изменить результата.

17 августа фельдмаршал Клюге был уволен. Гитлер подозревал его не только в участии в заговоре 20 июля, но и в попытке установить контакты с противником с целью сдаться. 15 августа, когда в течение какого-то времени не было возможности связаться с Клюге из ставки, Гитлер неожиданно дал выход своим подозрениям перед всей аудиторией на ежедневном совещании. Вскоре после этого он лично проинформировал в «Вольфшанце» двух молодых генералов о назначении их на новые командные посты на западе. При этом присутствовал только Кейтель. Затем Гитлер высказал свое мнение о Клюге и в том же духе о Роммеле и последствиях заговора 20 июля.

Фрагмент № 46

Разговор фюрера с генерал-лейтенантом Вестфалем и генерал-лейтенантом Бребсом 31 августа 1944 г. в «Вольфшанце»

Гитлер. Вам известно, что фельдмаршал Клюге покончил с собой. В любом случае он был под серьезным подозрением, и, если бы он не совершил самоубийство, его бы немедленно арестовали. Он послал своего офицера штаба, но это не прошло. Английские и американские патрули вышли навстречу, но, видимо, не вошли в контакт. Собственного сына он отправил в котел. Англичане объявили, что поддерживают контакты с каким-то немецким генералом и что арестован офицер, который, возможно, был связным. Он находился в плену у англичан, и, говорят, они его отпустили. Во всяком случае, такова его версия. Но были и другие причины для его ареста. Этот человек, предположительно, являлся посредником, задача которого по замыслу всех этих людей состояла в том, чтобы изменить ход событий таким образом, чтобы мы сдались англичанам, а затем вместе с англичанами пошли против русских – идиотская затея. И потом, что это за преступный план – уступить все немецкие территории на востоке. Кажется, они готовы были отдать все земли за Вислой… может быть, за Одером… можно сказать, и за Эльбой. 15 августа – худший день в моей жизни. Только по счастливой случайности их план не удался. Это единственное, чем можно объяснить все, что делала эта группа армий; иначе это просто непостижимо.

Штаб 7-й армии [имеется в виду группа армий «Б»], должен вам сказать, не в лучшей форме. Вы поступите мудро, генерал Кребс, если возьмете людей отсюда, тех, кому вы доверяете, в ком вы уверены и кому вы поручите провести полную чистку этого штаба. К сожалению, это факт, что в период успехов фельдмаршал Роммель хороший и энергичный командир, но при малейших трудностях он превращается в полнейшего пессимиста.

Он [Роммель] совершил самое худшее, что может совершить солдат в подобных случаях; он искал не военный выход, а иной. В Италии он пророчил нам неминуемый крах. До сих пор этого не случилось. События показали, что он был абсолютно не прав, и мое решение оставить там Кессельринга оправдало себя. Я считаю, что в политическом смысле он был невероятным идеалистом, но как военный – оптимистом, и я не верю, что можно быть военным командиром, не будучи оптимистом. В определенных пределах, я думаю, Роммель чрезвычайно храбрый и способный командующий. Я не считаю его стайером, и так думают все.

Кейтель. Да, скорее всего, это выглядит именно так.

Гитлер. Я ведь сказал: время для политического решения не пришло. Думаю, за свою жизнь я не раз доказал, что умею завоевывать политические победы. Нет нужды объяснять кому-то, что я никогда не упускал такой возможности. Но разумеется, наивно надеяться, что в период тяжелых военных поражений наступит благоприятный политический момент, когда можно что-нибудь сделать. Подобные моменты наступают, когда ты одержал победу. Я доказал, что делал все, чтобы договориться с Англией. В 1940 году, после Французской кампании, я предлагал оливковую ветвь и был готов уступить. Мне от них ничего не надо было. 1 сентября 1939-го я предложил Англии или, скорее, повторил предложение, которое Риббентроп сделал им в 1936 году. Я предложил союз, в котором Германия даст гарантию Британской империи. Это, главным образом, Черчилль и антигермански настроенная группа людей вокруг Ванзиттарта выступили против; они хотели войны, и сегодня они не могут отказаться от нее. Они катятся к своей погибели. Наступит момент, когда разногласия между союзниками будут столь велики, что произойдет раскол. Коалиции распадались на протяжении всей истории; надо только выждать этот момент, как бы трудно это ни было. С 1941 года моя главная задача – никогда не терять самообладания и всегда, когда что-то рушится, находить пути и средства, чтобы каким-то образом залатать дыры. Должен сказать: невозможно представить себе кризис тяжелее того, что мы пережили в этом году на востоке. Когда прибыл фельдмаршал Модель, на месте группы армий «Центр» была зияющая брешь. Брешь была больше, чем фронт, а в итоге фронт стал больше, чем брешь… и после этого прийти и сказать, что дивизии на западе полностью парализованы, что у них нет немецкой боевой техники, что у них бог знает что вместо винтовок, что мы отправили все боеспособные дивизии на восток, что на западе только учебные дивизии, что мы используем танковые дивизии на западе только в качестве подкрепления и отправляем их на восток, как только они наберутся опыта. Если бы у меня на западе было 9 или 10 танковых дивизий СС, всего этого никогда бы не произошло. Никто не сказал мне об этом, а потом люди пытаются устроить здесь переворот и думают, что смогут выступить на стороне англичан против русских, или – другая затея, придуманная Шуленбургом – с русскими против англичан, или третья и чертовски глупейшая – натравить одних на других. Слишком наивно все это!

…Сражаться до тех пор, пока есть надежда на мир, – вот что разумно, мир, приемлемый для Германии, который обеспечит существование нынешнего и будущего поколений. Тогда я оставлю его. Думаю, вполне очевидно, что эта война для меня не забава. Я уже пять лет отрезан от мира. Я не ходил в театр, на концерты или в кино. У меня единственная задача в жизни – продолжать борьбу, потому что знаю, не будь за ней железной руки, битву не выиграть. Я обвиняю Генеральный штаб в том, что он не в состоянии произвести впечатление железной решимости, и это оказывает плохое воздействие на офицеров, приезжающих сюда с фронта, и я осуждаю офицеров Генерального штаба за распространение пессимизма, когда они едут на фронт.

Печально видеть молодых офицеров, стоящих перед военным трибуналом и свидетельствующих…

…Один отдел Генерального штаба, начальник которого абсолютно надежный, это Герке, и до сих пор мы не нашли ни одного человека, который имел к этой истории какое-то отношение. Но есть там и другие отделы, квартирмейстерский, организационный, отдел иностранных армий и т. д., которых втянули в эту печальную историю их начальники.

Мишенью взрыва был я. Успех заговора стал бы катастрофой для Германии. Он не удался, так что теперь у нас есть шанс вскрыть, в конце концов, этот нарыв. Но мы не можем сбросить со счетов нанесенный нам с точки зрения внешнего мира урон. Что подумают румыны, болгары, турки, финны и прочие нейтралы? Какой урон нанесло это германскому народу – конечно, сейчас… ведется следствие, и всплывают такие вещи, от которых волосы встают дыбом. До сих пор народ молчал, но теперь все говорят… на востоке всплывают жуткие вещи; только теперь все выясняется. Позор, что там есть немецкие офицеры, которые делают попытки к примирению, что там есть немецкие офицеры и генералы, которые сдаются. Но это все то же самое, что только что произошло на западе. Это самое шокирующее из всего, что происходило до сих пор. Я думаю, вы, Вестфаль, едете в штаб (главнокомандующего войсками на Западе), который едва ли в целом заражен этим. Во-первых, фельдмаршал Рундштедт абсолютно надежен и вне подозрений. С Блюментритом тоже все в порядке, и лично он тоже вне подозрений. Я только думаю, что у него нет достаточного опыта, чтобы руководить таким штабом, и он сильно перегружен. Против него вообще ничего нет.

Кейтель. Там в штабе был только один офицер квартирмейстерской службы, полковник Финк, которого назначили за несколько недель до этого. Он один из ставленников Вагнера.

Гитлер. Я сам дважды повышал его [фельдмаршала Клюге]. Я давал ему высшие награды. Я дал ему большое денежное пособие, чтобы он ни о чем не волновался, и большую надбавку к окладу как фельдмаршалу. Поэтому для меня это самое сильное разочарование, какое только могло быть. Вполне возможно, что он влез во все это по трагической случайности. Возможно, его просто втянули, – не знаю, – и у него не было выхода. Он видел, что арестован целый ряд офицеров, и боялся того, что они скажут. Больше всех замешан его племянник, и он признался суду, после чего председатель, Фрайслер, сразу же завершил заседание, – и правильно сделал, – чтобы проверить показания и допросить фельдмаршала. Тот был уже мертв. Естественно, Фрайслер сказал себе: это надо остановить, иначе все потеряют доверие к командующим вермахта.

Просто какой-то западный фильм ужасов.

Смотришь на всех этих людей – Штифа и компанию – они здорово трясутся. Еще до этого я уволил человека, подобного генерал-полковнику Хофнеру, не просто потому что он не подчинился приказу, а потому что превратился в мелкое ничтожество. Клюге сам был уверен, что должен уйти. И это доказало мою правоту. На суде всем присутствовавшим стало ясно, что это за ничтожные людишки. Публика говорила: как вообще эти люди стали офицерами?! Да, как они смогли? Мне приходилось брать то, что было, и я старался поднять их до высшей ступени.

Штаб, который вы примете, Кребс, несомненно, разложившийся. И вы должны это ясно понимать. Могу сказать лишь одно: как можно скорее удостоверьтесь, что вычистили эту лавочку…

Мы будем сражаться на Рейне, если придется. Это абсолютно нормально. Что бы ни случилось, мы будем продолжать эту битву до тех пор, пока, как говорил Фридрих Великий, один из наших чертовых противников не слишком устанет, чтобы сражаться дальше. И тогда мы получим мир, который обезопасит жизнь германской нации на следующие пятьдесят или сто лет и, кроме того, не запятнает нашу честь во второй раз, как в 1918-м. На этот раз я не собираюсь молчать. Тогда никто ничего не сказал.

По-разному может все обернуться… какая-то доля секунды, и ты избавлен от всего. Можешь успокоиться и обрести вечный покой. Но я благодарен судьбе за то, что остался жив. Потому что я думаю…

Я не хочу говорить об этом по радио. Не хочу подвергать позору германский вермахт, чтобы продолжались разговоры. Если станет известно, что фельдмаршал Клюге планировал повести целую армию в окружение и сам хотел сдаться врагу, то, может быть, это и не подорвет дух немецкого народа, но это, самое меньшее, заставит его презирать свою армию. Так что сейчас мне лучше промолчать об этом. Мы просто сообщим генералам, что он совершил самоубийство. Он действительно совершил самоубийство. Информация, обнародованная ранее, оказалась ошибочной. Говорили, что у него уже… и случился удар. На самом деле он ждал английский патруль, который… они не заметили друг друга. Он потерял… когда налетел штурмовик. Он оставался на месте, не мог ехать дальше и поехал назад…

Насколько я знаю, до сих пор точно не известно, есть ли доля правды в туманных обвинениях фельдмаршала Клюге в том, что он пытался подготовить капитуляцию наших войск на западе[272]. Но если он и занимался этим, то, в конце концов, он мог просто сделать логический вывод из оценки Гитлера, который заявлял, что, если вторжение пройдет успешно, мы проиграем войну. Незадолго до самоубийства он отправил Гитлеру письмо, в котором умолял его положить конец войне. Для любого, кто знал Клюге так же близко, как я, это было не более чем доказательство его четкого понимания ситуации и прямоты его характера.

Преемником Клюге на посту главнокомандующего нашими войсками на Западе и одновременно командующим группой армий «Б» стал фельдмаршал Модель. Его спешно проинструктировали в ставке и отправили на запад, чтобы в который раз сделать невозможное возможным. Фактически эта замена означала, что в момент величайшей опасности Западный театр войны оказался без руководителя. Однако Гитлер был гораздо больше заинтересован в том, чтобы как можно скорее схватить людей Клюге и излить на них свою месть.

15 августа западные союзники высадились на Средиземноморском побережье, и Южная Франция оказалась в огне. Это был шаг, который явно угрожал полностью разрушить германские позиции на западе, и, чувствуя приближение этой угрозы, генерал Фрейер фон Буттлар, еще в мое отсутствие в начале августа, настойчиво требовал четкого стратегического решения: что делать, если побережье Центральной и Южной Франции придется оставить так же, как и Нормандию. Однако Йодль не пошел дальше того, чтобы согласиться издать письменные инструкции насчет укрепления тыловой позиции, что уже было запланировано. Тем не менее 7 августа штаб подготовил проект приказа в развитие своих предыдущих предложений, подтвержденных на этот раз выводами первых исследований, которые провел только что сформированный по указанию Гитлера штаб под началом подполковника Клейзера. В проекте предлагалось немедленно начать вывод войск из Бретани в приморские Альпы, но Йодль отклонил его под разными предлогами, распорядившись отложить его в долгий ящик и дать ему ход только в случае чрезвычайной ситуации. Второй проект был подготовлен штабом 9 августа, когда поступила точная информация о месте и времени десантной операции в Средиземноморье, с тем чтобы можно было убедить Йодля захватить эту информацию с собой и ускорить принятие решения. Однако, как и предполагал Йодль, даже теперь Гитлер отверг проект и отказался отдавать «боевые приказы для Западного театра, включая 19-ю армию, сверх тех, что необходимы для выполнения самых неотложных задач». Главнокомандующий войсками на Западе, который как-то нерешительно оказывал давление в том же направлении, что и ОКВ, вынужден был поэтому стараться изо всех сил, выполняя задачу по уничтожению противника в районе Алансона (Нормандия) и «защищая всеми имеющимися средствами» южный берег Франции от нового, теперь уже неминуемого вторжения.

Как только 15 августа начали поступать новости, стало ясно, что в какой-то степени рыхло организованная немецкая оборона на Средиземноморском побережье безнадежна. В этом районе, например, в течение очень долгого времени не было никакой авиации. Даже после этого Гитлер выдал только ряд бессвязных замечаний насчет того, как должна действовать 19-я армия, если дела пойдут плохо. Только в середине следующего дня удалось получить от него согласие на вывод «бездействующих штабов и частей на западе от линии Орлеан – Клермон-Ферран – Монпелье». Однако спустя всего лишь несколько часов вечером того же дня его убедили распространить этот приказ и на группу армий «Г», которой было дано указание «оторваться от противника, кроме частей, остающихся в Тулоне и Марселе», и занять позицию в районе Дижона на южном фланге линии обороны.

Насколько я помню, Гитлер был чрезвычайно подавлен тем, что спустя четыре года после блистательной победы в 1940-м он вынужден уйти из Франции. Хотя вторжение противника прошло успешно и дальнейшее сопротивление во Франции практически не имело никаких перспектив, он уже не вспоминал, что несколько месяцев назад считал этот момент решающим для исхода войны. Не вспоминал он и о том, что это означало конец туманно сформулированному стратегическому плану на 1944 год – вновь захватить инициативу на востоке, как только отразим вторжение на западе. Никто из тех, кто мог это сделать, не напомнил Гитлеру об этом. Даже 19 августа, в день поражения у Фалеза, позиция Гитлера была такой же, как после Сталинграда. В других обстоятельствах она могла бы сделать честь проигравшему командующему и государственному деятелю, но в данном случае такая позиция человека, который растерял все качества руководителя, свидетельствовала об ошибочности его оценок и все дальше затягивала его народ и его страну в пропасть. Какова была его позиция, говорит дневник Йодля:

«19 августа. Фюрер обсуждал положение с боевой техникой и людскими ресурсами на западе с начальником штаба ОКВ, начальником Генерального штаба сухопутных войск [генералом Буле] и Шпеером. Подготовка к наступлению в ноябре, когда не сможет действовать авиация противника. Главный момент: около 25 дивизий необходимо перебросить на запад в ближайшие один-два месяца»[273].

Рождался план «наступления в Арденнах».