• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Второго апреля было не только возбуждено против меня уголовное дело, был не только подписан указ о моей отставке, — произошли и некоторые другие события.

Борис Николаевич Ельцин направил Строеву письмо — впрочем, скорее всего, он передал письмо тому в руки рано утром во время личной встречи. «Вы помните, основанием моего первого представления в Совет Федерации послужило личное заявление Ю. И. Скуратова об отставке по состоянию здоровья. Однако это предложение было отклонено, — было написано в этом письме. — Я с уважением отнесся к этому решению Совета Федерации: в его основе безусловно лежали мотивы, связанные с сохранением стабильности и порядка в работе Генпрокуратуры. Однако сейчас, по истечении некоторого времени, мы имеем принципиально новую картину.

Вскрылись обстоятельства, которые не позволяют мне спокойно относиться к тому, кто сейчас руководит прокуратурой. И речь уже не только о проступках, порочащих честь прокурорского работника. Против Ю. И. Скуратова возбуждено уголовное дело.

В самой Генпрокуратуре сложилась нездоровая обстановка. Часть прокурорских работников чувствует себя политическим «штабом», а другая практически дезорганизована и не может нормально работать.

Нарушилось нормальное взаимодействие Генпрокуратуры с другими правоохранительными органами.

В этой ситуации оставлять Ю. И. Скуратова в должности мы не имеем права, а я — просто обязан отстранить его от работы.

В связи с вышеизложенным прошу Вас еще раз, — взвесив все «за» и «против», — рассмотреть вопрос об отставке Ю. И. Скуратова.

Верю, что Совет Федерации примет верное, единственно правильное в таких условиях, решение».

И подпись внизу: «Б. Ельцин».

Итак, в письме было указано четыре причины отставки. Первая — я совершил «проступок, порочащий честь прокурорского работника». Вторая против меня возбуждено уголовное дело. Третья — в прокуратуре сложилась нездоровая обстановка и часть людей вместо работы занимается некими политическими играми, налицо, словом, — дезорганизация. И четвертая «нарушилось нормальное взаимодействие Генпрокуратуры с другими правоохранительными органами».

Этих причин достаточно, чтобы свалить не только Генпрокурора — свалить все правительство. Впрочем, правительства у нас слетали по причинам, куда более мелким.

Как видите, действия администрации все время находились в движении: вначале хотели просто обойтись моим заявлением, потом решили придавить меня выводами «моральной» комиссии, созданной при Совете безопасности, затем пришли к мысли, что надо возбудить уголовное дело, а последняя моя «вина» вообще была связана с политикой — я-де виноват в политизации прокурорских сотрудников. Хотя, как известно, по нормам нашей жизни, армия и правоохранительные органы находятся вне политики.

Это еще говорит и о другом: твердой стратегии у «горцев» не было, они действовали по правилу: все средства хороши! Все, что есть в наличии, то и надо задействовать, лишь бы свалить Генпрокурора.

И это было сделано в тот период, когда прокуратура работала с предельным напряжением, работала эффективно, что и было отмечено всеми СМИ, как газетами, так и TV.

Честно говоря, этим письмом кремлевские аппаратчики посадили своего шефа в лужу, неграмотно оценив ситуацию. Слишком уж отчетливо просматривались за «кадром» личные мотивы — движитель этой недостойной игры.

Да и уголовное дело было возбуждено с одной лишь целью: отстранить меня от должности. А потом можно будет обо всем забыть. И неважно, что факты не подтвердятся.

Одна из девиц — героинь пленки удивлялась, отвечая на вопросы следователя:

— Как же так, почему дело не закрыто? Нам же обещали: как только Скуратова уберут, так дело сразу закроют…

Строев расписал письмо своему заместителю, Владимиру Михайловичу Платонову, председателю Московской городской думы.

Тот незамедлительно направил запрос Герасимову — прокурору города: законно ли возбуждено это дело? Следом — запросы в Кремль Волошину и в Генпрокуратуру.

Герасимов ответил так: «Уголовного дела, возбужденного заместителем прокурора г. Москвы Росинским В. В. в отношении Генерального прокурора РФ Скуратова Ю. И. по ст. 285 ч. 1 УК РФ, в прокуратуре города не было и нет. Надзор за законностью возбуждения уголовного дела в соответствии со ст. 116 УПК РСФСР возможен при наличии материалов дела, которые было бы можно оценить с точки зрения закона. Поэтому проверка этого вопроса не проводилась. Кроме того, 2 апреля 1999 г., в день возбуждения дела, по имеющимся у меня сведениям, и. о. Генерального прокурора было принято решение поручить такую проверку Главному военному прокурору РФ».

Главный военный прокурор Демин ответил несколько иначе: «В соответствии с указанием и. о. Генерального прокурора Российской Федерации Чайки Ю. Я. на Ваш запрос № 24–26/186 от 5 апреля 1999 года сообщаю, что в материалах, послуживших поводом и основанием к возбуждению уголовного дела в отношении Скуратова Ю. И., имелись достаточные данные, указывающие на признаки преступления, предусмотренного ч.1 ст. 285 УК РФ. Уголовное дело возбуждено законно и обоснованно.

В настоящее время названное дело расследуется в следственном управлении Главной военной прокуратуры…»

Вот здесь Демин, по сути, не сказал правды. В этот период внутри ГВП (Главной военной прокуратурь) уже существовала иная позиция — в частности, позиция начальника отдела по надзору за следствием генерал-майора юстиции Юрия Муратовича Баграева.

С Баграевым, если честно, я даже знаком в ту пору не был, по служебным делам мы не сталкивались, пути наши не пересекались, личных интересов в моей защите у него не имелось, но тем не менее он высказался твердо: уголовное дело, воэбуждено незаконно.

Позже генерал Баграев встретился и со мной.

— Юрий Ильич, я тщательно изучил документы. Уголовное дело возбуждено незаконно. Мы с Юрием Петровичем Яковлевым готовы по этому поводу сделать публичное заявление.

Яковлев — генерал, заместитель Главного военного прокурора России по следствию — тот самый, которому подчиняется следственное управление, упомянутое в письме Демина.

— Не надо никаких публичных заявлений, Юрий Муратович! Расследуйте дело объективно, как и положено по закону.

Я знал, я был твердо уверен в том, что я ни в чем не виновен.

Баграев вначале пробовал возражать — ему так же, как и мне, все было понятно, — потом согласился со мною. Действительно, ну заберут дело в Главной военной прокуратуре, ну, передадут его наверх, в прокуратуру Генеральную, там у Чайки всегда найдется свой человек, умеющий хорошо произносить привычное: «Чего изволите-с?» Я таких людей знаю, есть там такие. И дело повернут так, как надобно будет «власть предержащим».

Баграев, естественно, как и положено у военных, доложил о своем визите ко мне Яковлеву, тот — по служебной цепочке Демину.

Демин все переиначил в выгодном для себя свете:

— Скуратов пообещал Баграеву пост Главного военного прокурора.

Да у нас и в мыслях такого не было!

В общем, Демин отправил письмо Платонову, будучи уже знакомым с официальной точкой зрения генерала Баграева — человека, которому по долгу службы доверено надзирать за следствием.

За свою принципиальную позицию Баграев скоро поплатился — он был снят с должности, а сейчас, насколько мне известно, его вообще увольняют и из Главной военной прокуратуры, и из армии. Так у нас учат непокорных.

И никому даже в голову не приходит, что Баграев своей принципиальностью спасал честь прокуратуры, сотрудники же «Чего изволите-с?» — марали ее.

Комитет Совета Федерации по конституционному законодательству, которому было поручено предварительно — перед заседанием Совета разобраться с моим вопросом, счел необходимым напомнить, что квалификационное определение проступков, порочащих честь прокурорского работника, возможно только по приговору суда. И никто, кроме суда, не может так квалифицировать тот или иной проступок. Сам же факт возбуждения уголовного дела не является правовым основанием для такого квалифицирования. Надо обязательно дождаться конца разбирательства и решения суда. И если уж освобождать от должности, то освобождать с другой формулировкой: в связи с просьбой об отставке.

Вообще-то Борис Николаевич всегда плохо уживался с органами прокуратуры — это было хорошо заметно еще в Свердловске. Там он никак не мог сработаться с прокурором области Владиславом Ивановичем Туйковым человеком принципиальным, порою колючим, неудобным лишь потому, что он действовал с позиций закона. Когда Генпрокуратура хотела представить Туйкова к награде, свердловский губернатор Россель предупредил:

— Президент представление не пропустит!

Недоволен Ельцин был и Степанковым, и незаконно в октябре 1993 года освободил его от должности своим указом. Недоволен был Казанником1, хотя очень обязан этому человеку: всем памятен факт, когда Казанник уступил Ельцину свое место в Верховном Совете страны.

Доволен он был только Алексеем Николаевичем Ильюшенко, но этот «очень хороший» для президента прокурор оказался «очень плохим» для Совета Федерации — в верхней палате парламента даже слышать не могли эту фамилию2. А потом Ильюшенко и вовсе попал за решетку следственного изолятора: думал, что горячая любовь президента поможет ему скрыть неблаговидные деяния, но просчитался.

Теперь наступил мой черед. Причина нелюбви президента ко мне была определена в обращении Государственной Думы к членам Совета Федерации: «Мы полагаем, что истинной причиной отстранения Генерального прокурора Российской Федерации от должности является то, что Ю. И. Скуратов начал активное расследование уголовных дел о коррупции, в том числе в отношении самых высоких должностных лиц.

Накануне Ю. И. Скуратовым был передан Президенту Российской Федерации список российских граждан, имеющих огромные вклады в зарубежных банках. Среди них фигурируют лица, занимавшие и занимающие ответственные посты в структурах государственного аппарата.

Учитывая антиконституционный характер Указа Президента Российской Федерации № 415, дестабилизирующего политическую ситуацию, наносящую существенный вред состоянию борьбы с коррупцией, мы обращаемся к членам Совета Федерации с просьбой незамедлительно собраться на пленарное заседание и дать оценку данному Указу, а также принять меры по ограждению Генерального прокурора Российской Федерации и подчиненных ему прокуроров от грубых нападок и разнузданной кампании клеветы и шельмования.

Государственная Дума считает необходимым продолжение Генеральным прокурором Российской Федерации Ю. И. Скуратовым исполнения своих конституционных полномочий».

Ситуация продолжала накаляться.

Одной из последних бумаг, что я подписал, покидая свой кабинет (через несколько минут кабинет опечатали), был документ, о котором впоследствии много говорили в прессе. В ней дескать, я назвал целый ряд крупных лиц, замешанных в коррупции; тем более что, выступая по НТВ, я сказал об этом документе, адресованном Совету Федерации. Такое же письмо я направил и президенту России.

Но документ в Совет Федерации не поступил. Его задержал Чайка.

Когда же начался шум, Чайка, видимо, перетрухнул, извлек письмо из-под сукна, приложил к нему свое — это произошло уже 6 апреля — и отправил в Совет Федерации.

Совет Федерации отнесся к письму серьезно, хотя заседание, на котором было намечено рассмотрение моего вопроса, затягивались. В ходе подготовки к нему мне пришлось встречаться и со Строевым и Собяниным — председателем Комитета по конституционному законодательству. Во время последней встречи Собянин сказал:

— Юрий Ильич, есть два варианта действий. Первый — вступить в длительную фазу выяснения отношений с администрацией. Конечный результат этого неясен. Второй вариант — вы уходите по собственному желанию. Тем более есть ваше заявление, датированное 5 апреля.

Как было написано это заявление, при каких обстоятельствах, он не знал.

— Я не исключаю ни первого, ни второго варианта. За место свое я, Сергей Семенович, не держусь…

Я действительно не исключал ухода, но чем дальше, тем яснее становилось, что, как только я уйду, на мое место тут же сядет человек из породы «Чего изволите-с?» и будет заглядывать в рот президентской семье. Поэтому очень важно было, чтобы в мое кресло сел порядочный человек. Тот, кто мог бы продолжить борьбу с ворьем и коррупционерами.

В те же дни у меня произошла встреча с Юрием Михайловичем Лужковым. Ему я тоже сказал, что очень важно, чтобы мое место занял достойный человек. И тогда свое кресло я уступлю ему, не колеблясь ни секунды.

Он сказал мне, что руководство администрации президента (кто именно, Лужков не назвал) выходило на него с просьбой: «Уговорите Скуратова, чтобы он ушел. Мы готовы поддержать кандидатуру, которую он назовет. Только пусть уходит!»

— Это меня устраивает, — сказал я.

— Кого вы видите на своем месте? — спросил Лужков.

— Геннадия Семеновича Пономарева.

Этого человека Лужков знал хорошо — Пономарев в свое время был прокурором Москвы. Собственно, об этом я уже говорил. Отношения у него с Лужковым были непростыми, особенно в период притирки, а потом они работали душа в душу… До тех пор, пока президент совершенного необоснованно не снял его с должности. Вместе с Пономаревым тогда был уволен и начальник московской милиции.

— Хорошая кандидатура, — одобрил Лужков.

— Но есть одно «но», Юрий Михайлович…

— Какое?

— Нас обманут.

— Не обманут, не может этого быть!

— Вот увидите.

Лужков с сомнением покачал головой.

— Но есть же схемы проверки действий…

— Ни одна схема не сработает. Я выйду на трибуну и попрошу сенаторов: «Прошу отпустить меня, я не буду работать, несмотря на то, как сложится голосование…» Меня отпустят, а кремлевская администрация Пономарева на утверждение не представит. Представит другого, своего человека.

— Не может этого быть! В Совете же Федерации сидят серьезные люди… С ними шутить нельзя.

— Вот увидите, Юрий Михайлович… Обманут!

На том мы с Лужковым и расстались.

Через день я встретился с Собяниным и сказал ему:

— Я готов к уходу!

Пока мы говорили с Собяниным, позвонил Строев.

— У вас находится Скуратов, попросите, пусть зайдет ко мне.

Я зашел. Мы со Строевым обнялись, сели в кресла.

— Ну что? — спросил он.

— Я готов уйти. Но при условии, если мое место займет достойный преемник.

Имя Пономарева я не стал называть — понимал, что у Строева могут быть свои кандидаты на эту должность.

Активную роль в том, чтобы я ушел спокойно, без войн, без нервотрепки (хотя все было, и войны, и нервотрепка) играл Юрий Владимирович Петров бывший глава кремлевской администрации, с которым я был знаком еще по Кубе. Петров был близок к Степашину. И Степашин и Путин считали, что я должен уйти, и действовали соответственно. Путин к этой поре уже стал секретарем Совбеза, а Бордюжа был снят и с этого поста, и поста руководителя президентской администрации. Петров организовал встречу в Совете безопасности.

Во встрече приняли участие четверо: Степашин, Путин, Петров и я. Трое собравшихся склоняли меня к тому, чтобы я спокойно ушел из Генпрокуратуры.

— Если в Совет Федерации будет внесена кандидатура Пономарева, я уйду спокойно, — сказал я.

В этот раз я фамилию Пономарева назвал. И Степашин и Путин со мной согласились: против Пономарева они не имели ничего и готовы были сотрудничать с Геннадием Семеновичем.

Мне же важно было, чтобы не пострадала сама система прокуратуры, чтобы шли расследования, чтобы громкие дела, которыми начала заниматься Генпрокуратура, не были положены под сукно.

Я тем временем начал готовить свое выступление на Совете Федерации. Причем готовил я два варианта, а точнее, две концовки выступления. Одна мягкая для существующей власти, где я объявлял о своем уходе в отставку и просил Совет Федерации поддержать мою просьбу, вторая — жесткая, лишенная всяких компромиссов: я отказывался от отставки.

Вторая концовка была заготовлена на тот случай, если Борис Николаевич не представит на утверждение Пономарева. Утром 21 апреля ко мне в Архангельское заехал Петров:

— Ну, что, Юрий Ильич? Как себя чувствуете?

— Чувствую себя нормально. Только вот вчера вечером в Совете Федерации, вопреки нашим договоренностям, не появилось письмо президента о внесении на голосование кандидатуры Пономарева. Это, Юрий Владимирович, извините, настораживает.

— Может, оно появится сегодня утром?

— Может…

А получилось вот что. На кандидатуру Пономарева был согласен даже Чубайс, но воспротивилась группа Березовского, и прежде всего сам БАБ: это что же такое получается? Из огня да в полымя, да? Одного неуступчивого «принципиала» мы меняем на другого такого же? Не-ет.

В результате наша договоренность была сломана. Положение, в котором оказался я — да и не только я, — было непростым, если не сказать — тяжелым, еще вчера я заявил Строеву и Собянину — готов уйти, а сегодня, если не появится письмо президента о выдвижении Пономарева, я вынужден буду развернуться на сто восемьдесят градусов.

Как все это воспримут люди? Как мой каприз? Этакую прокурорскую несносность? О всех своих переговорах я не мог, к сожалению, сказать ни слова.

Когда я прибыл в Совет Федерации, ко мне подошел Строев:

— С минуты на минуту должен подъехать Примаков. Пойдемте встретим его.

На лифте мы спустились в холл. Евгений Максимович, к сожалению, еле двигался, так допек его ревматизм, чувствовалось, что всякое движение доставляет ему боль, — даже по глазам было видно, как трудно ему. И тем не менее мы с ним обнялись, расцеловались.

— Юра, — сказал Примаков. Иногда, в теплые, доверительные минуты он называл меня по имени. — Вам, наверное, надо уйти. Я понимаю — вы человек честный, все воспринимаете обостренно, с позиций закона, но у вас грязное окружение. Вас обязательно подставят. Да и с самой прокуратурой происходит нечто невероятное. Прокуратуру трясет так, что как система она может развалиться.

С этим я был согласен.

Мы поднялись в зал заседаний. У меня там было свое, давным-давно облюбованное место, справа, наверху, если стоять лицом к президиуму. Несколько лет назад, когда меня еще только утверждали в должности Генпрокурора, я сел в то кресло и с тех пор, когда бывал на заседаниях Совета Федерации, занимал это место.

По дороге переговорил с несколькими знакомыми сенаторами, люди опытные, знающие, умеющие почувствовать чужую боль, они пытались поддержать меня: не робей, мол, воробей!

Началось заседание. Мой вопрос стоял одним из последних, и был он закрытым. Обычно на заседания Совета Федерации я являлся в темно-синей форме с «маршальскими» погонами: действительные государственные советники юстиции носят маршальские звезды, — сейчас же я был в обычной гражданской одежде — мой мундир находился в опечатанном служебном кабинете, и сколько он еще будет находиться там — неведомо было никому.

У журналистов был особый интерес к моему вопросу. Вообще, журналисты неистовствовали. На всю страну разнесли слова, которые я произнес, например о «Мабетексе»…

За мной они ходили толпами — на глаза им просто нельзя было попадаться.

Иногда журналисты задавали один вопрос:

— Юрий Ильич, вы не боитесь, что вас убьют?

Поначалу боялся — ведь не боится только ненормальный человек, и вообще людей, лишенных страха, надо лечить в больнице, — а потом перестал бояться. Перегорело, что называется. Как на фронте.

За несколько минут до начала дискуссии ко мне подошли Чайка и Путин. Начали по обыкновению обрабатывать меня страшилками:

— Возникли новые эпизоды, связанные с сауной. Обозначился также серьезный выход на Гусинского. Так что лучше всего уйти по-тихому.

Невольно заползла мысль: а вдруг действительно случилось что-то экстраординарное? Нашли каких-нибудь новых свидетелей, подкупили их. Состряпать ведь можно что угодно… Я не знал, каким будет расследование, объективным или нет. В общем, напор Чайки и Путина выдержать было непросто. В конце концов я разозлился и обрушился на Чайку:

— Ты же знаешь меня! Дело возбуждено незаконно. Я не виноват!

Встретился я и с Лужковым:

— Юрий Михайлович, нас обманули. Представления на Пономарева нет.

— Будем биться! — произнес тот довольно бодро.

— Но я же всем сказал, что ухожу… Сказал Строеву, сказал Собянину, сказал вам… Как я буду биться? Я нахожусь в глупом положении. Я ведь шел на компромисс и что в результате? Я — лжец?

От имени президента выступал Волошин. Он уже понял, что собравшиеся могут воспротивиться моему уходу, поэтому в последний момент изменил фабулу выступления — убирать меня, дескать, надо не в связи с возбуждением уголовного дела, а по собственной просьбе об отставке. И тут Волошин попал в трудное положение. Особенно было тяжело Волошину, когда его начали трамбовать вопросами. Так, он не смог ответить ни на один из вопросов председателя Рязанской областной думы Владимира Федоткина. И вообще выглядел он очень невыразительно, в споре с громкоголосым рязанцем стал невнятно говорить о «новом письме президента», о том, что оно находится у него на руках. У него на руках письмо было, а у членов Совета Федерации нет! Ну, не нонсенс ли!

Когда же потребовали показать документы, компромат, якобы собранный на меня, Волошин заявил:

— Я не могу дать эти документы, они секретные, но они направлены в Совет Федерации. Они находятся в комитете по законодательству, в документах подробнейшим образом изложена суть дела…

Очень тяжелым был тот день, 21 апреля 1999 года. Наверное, сколько я ни проживу, я никогда его не забуду. Когда я выступал, в зале стояла тишина. От меня и на этот раз ожидали жареных фактов, ждали разоблачений президента и его семьи, но их не было — я, повторяю, не имел права оглашать эти факты.

— Поднимаясь на эту трибуну, отчетливо понимаю, что вы ждете от меня одного — объяснений, — сказал я, — почему, получив поддержку и доверие членов Совета Федерации, я повторно написал заявление об отставке? Почему оно датировано 5 апреля?

Отвечу. На этот… и все другие вопросы. Но прежде разрешите доложить, что по вашему поручению было сделано прокуратурой в период с 18 марта по 2 апреля, то есть до дня отстранения меня от должности. Тем более некоторые уже поспешили заявить, что за это время прокуратура практически бездействовала.

Условно наши действия можно разделить на три группы.

В первой — меры, связанные с общей концепцией государственной политики борьбы с преступностью, о необходимости которой Совет Федерации высказывался неоднократно. Нам удалось этот архиважный документ окончательно доработать, согласовать со всеми заинтересованными ведомствами и представить в правительство для последующего утверждения президентом. Впервые мы в центре и на местах можем получить осмысленную, научно обоснованную систему тактических и стратегических мер по борьбе с преступностью.

Во второй группе — меры по репатриации валюты, незаконно вывезенной за границу. Мы разработали и направили Президенту, а также в Совет Федерации предложения о механизме, позволяющем, во-первых, поставить заслон отлаженной за последние годы системе вывоза валюты из России, а во-вторых наладить последовательную работу по ее возвращению. Часть мер, насколько можно судить по действиям правительства, приняты и уже начинают реализовываться. Работа в этом направлении должна стать приоритетной не только для правоохранительных органов, но и многих других структур государственной власти.

Меры третьей группы — это расследование конкретных фактов коррупции. Докладываю вам, что, продолжая разработку материалов о нарушениях в Центробанке, мы изъяли документы о финансовой деятельности компании «Фимако», подключили к их проверке Счетную палату, провели ряд подготовительных действий для возбуждения еще одного уголовного дела.

Начались активные следственные действия: допросы, выемки документов, назначения экспертиз по ряду уголовных дел, оказавшихся в фокусе общественного внимания.

В частности, о злоупотреблениях при заключении кредитных соглашений с фирмой «Нога». (По этому делу допрошен вице-премьер нынешнего правительства, ведутся допросы бывших министров, руководителей федеральных структур и организаций, договоры и действия которых привели к тому, что за границей уже более 6 лет находятся арестованными значительные валютные средства России.)

По другому делу — о грубых нарушениях при реализации контрактов управления делами президента со швейцарской фирмой «Мабетекс» ведется параллельное расследование. Наряду с нашими действиями свои обыски, изъятие документов и допросы ведет Федеральная прокуратура Швейцарии. (В конце марта в Швейцарии, а вчера и в Москве был допрошен владелец фирмы Б. Паколли, в наш адрес поступили новые документы и запросы.) Попутно замечу, что в ходе визита Карлы дель Понте мы получили документы и согласовали совместные шаги по расследованию не только этого, но и других дел, возбужденных в обеих странах.

Интенсивные следственные действия развернуты по делам о нарушениях в компаниях «Аэрофлот» и «Андава». Вам известно, что прокуратурой избрана мера пресечения — арест бывшему заместителю Генерального директора Аэрофлота Глушкову и бывшему исполнительному секретарю СНГ Березовскому, правда, в отношении последнего эта мера затем, после моего отстранения, была отменена. Объявлен в розыск президент банка «СБ-Агро» — Смоленский.

Несколько раньше прокуратурой арестован скандально известный советник Березовского по исполнительному секретариату СНГ бывший офицер ФСБ Литвиненко, возбуждено уголовное дело в отношении руководителя рекламного агентства «Премьер СВ» Лисовского, допустившего нарушение неприкосновенности частной жизни. Предпринят ряд мер, направленных на борьбу с политическим экстремизмом. Правительству России внесено представление о нарушениях закона при назначении А. Чубайса председателем правления РАО «ЕЭС России», проведен ряд других надзорных акций. Закончено следствие по известному делу фирмы «Голден-Ада», вышел обвинительный приговор по делу о заказном убийстве Валентина Сыча, расследованному Генпрокуратурой.

Докладывая вам о нашей работе, хотел бы упредить и другой вопрос (уже звучавший, кстати, в высказываниях некоторых сенаторов): а что это прокуратуру так неожиданно «прорвало»? Не связана ли эта активность с тем, что Генерального прокурора лично, так сказать, «задели»?

Нет, не связана. Произошло то, что должно было произойти. Во-первых, подступило время, когда оперативные материалы, информация и документы, накопленные в ходе предшествующей работы, должны реализовываться в форме конкретных уголовных дел с конкретными фигурантами. А, во-вторых, у нас на такую активность был ваш мандат, уважаемые члены Совета Федерации. По сути, впервые была проявлена политическая воля, и прокуратура начала действовать как независимый институт правоохранительной системы.

Теперь в отношении того, насколько лично «задели» Генерального прокурора. Должен сказать — основательно. Шантаж с кассетой — это только цветочки. Созданный для моей дискредитации специальный штаб, а теперь, после заключения надзирающего прокурора — генерал-майора юстиции Ю. Баграева, об этом уже можно сказать точно: решили использовать более радикальные меры — возбудили и продолжают фабриковать против меня уголовное дело, в средствах массовой информации развернули кампанию в отношении якобы незаконного получения жилья. Наконец, поправ все правовые нормы, отстранили меня от работы. Усилиями ФСБ идет лихорадочный и противозаконный поиск и фабрикация на меня другого компромата.

Некоторым может показаться, что я слишком подробно останавливаюсь на «личных проблемах». Дело ведь не во мне. Ничего противозаконного я не совершал, и время все расставит на свои места. Дело даже не только в том, что идет явное посягательство на правовой статус Генерального прокурора и конституционные полномочия Совета Федерации. Когда маховик политических репрессий начинает раскручиваться, от ударов его не застрахован никто: ни Генеральный прокурор, ни губернатор, ни министр. Переход в неправовое поле в угоду политическим амбициям представляет реальную угрозу для всех, в том числе, кстати, и для самого президента.

Теперь о причинах повторного заявления.

На следующий день после заседания Совета Федерации меня, наконец, пригласили к президенту. Однако не для того, чтобы продемонстрировать уважительное отношение к решению Совета Федерации. С порога мне было заявлено: «Я с вами работать не буду». Если раньше (примерно с декабря прошлого года) эта позиция только угадывалась, то теперь мне объявлялась явочным порядком.

Полагаю, никто не заблуждается относительно того, что стоит за таким объявлением. ФСБ, МВД перестанут реагировать на прокурорские указания по уголовным делам, вокруг прокуратуры и Генерального прокурора создадут вакуум, отключат правительственную связь (как, собственно, впоследствии и случилось).

Ситуация была более чем драматичная. С одной стороны, я не мог подвести Совет Федерации, будучи облеченным вашим доверием. А с другой прямое заявление президента и премьера. В этой обстановке я посчитал, что мне вновь надо обратиться к верхней палате. Поводом для повторного обращения могло стать только новое заявление. И я его написал.

Что касается даты «5 апреля», то здесь все весьма просто. Очередное заседание Совета Федерации планировалось провести 6–7 апреля. И, чтобы не вносить дезорганизацию в работу прокуратуры и одновременно успеть кое-что сделать по тем делам, о которых я вам говорил, заявление было датировано днем накануне заседания.

Кому-то может показаться, что нечто подобное уже происходило с Казанником. Но я как раз хотел бы попросить вас не проводить такой аналогии. Я не отказываюсь от работы. Если вы помните, на вопрос Д. Ф. Аяцкова, буду ли я работать, — на прошлом заседании прямо ответил — да! И видимо, не так уж плохо поработал эти почти две недели, что понадобилось срочно ночью в администрации президента возбудить уголовное дело, чтобы в пожарном порядке и незаконно отстранить меня от работы, не дожидаясь выводов ранее созданной комиссии. В моих поступках нет политики, а уж тем более политиканства. Напрасно мне пытаются это приписать (как, впрочем, и «управляемость» коммунистами отдельными региональными лидерами и т. п.).

Естественно, что по долгу службы приходится проверять на причастность к совершению преступлений и правонарушений не просто политиков, а политиков самого высокого уровня. Но я всегда старался это делать максимально аккуратно и взвешенно.

Некоторым силам просто страшно иметь независимую прокуратуру, хотя для любого государства это должно быть нормой. Мартовское решение Совета Федерации, принятое в рамках Конституции, ими воспринимается как покушение на абсолютную власть. Принципа разделения властей для них не существует. Состоявшееся решение им необычно, непривычно, трагедия, — если хотите. Согласиться же с решением Совета Федерации от 17 марта, — вот это и стало бы проявлением настоящей политической воли. Воли, направленной на реальную борьбу с коррупцией, а не имитацию этой борьбы, о которой я говорил еще полтора года назад.

Мое стремление избежать политизации конфликта, к сожалению, понимают не все. Поэтому в ход идут измышления типа того, что некими мифическими материалами я пытаюсь шантажировать известные круги, что элементарно блефую и т. д. Заверяю вас: я далек даже от мысли об этом и готов, если понадобится, закрытой комиссии Совета Федерации или даже сегодня в режиме закрытого заседания доложить, что имеется в действительности в прокуратуре и что, так сказать, на подходе.

Материалы, отнюдь не мифические. Часть их, в том числе о счетах российских должностных лиц в швейцарских банках, находятся в уголовном деле по фирме «Мабетекс» и проверяются в процессуальном порядке, имеются и в некоторых других делах. Данные о причастности тех или иных чиновников к коррупции есть и в тех международных поручениях, которые выполняют органы прокуратуры. Речь идет о бывших и действующих высокопоставленных сотрудниках администрации президента, правительства, руководителях федеральных ведомств. Приведу всего лишь один пример. В Швейцарии, в банке «Дель Готтардо», г. Лугано, имеются счета несколько десятков бывших и нынешних российских чиновников, так или иначе связанных с фирмой «Мабетекс».

Поймите, приводить сейчас фамилии и сведения из незавершенных следствием уголовных дел и материалов проверок — в открытом режиме убийственно для страны. Это выгодно только политиканам. Вы сами видите по моим поступкам, по действиям моих коллег, что мы этого не хотим. Я стремлюсь, как бы мне это ни было тяжко, оставаться в рамках правового поля. Думаю, эту мою позицию поймут и оценят не только профессиональные юристы, но и все уважаемые члены Совета Федерации. Но то, каким образом со мной пытаются расправиться, само говорит и о фамилиях, и о конкретных фактах. Вместо того чтобы дать возможность спокойно, объективно разобраться со всем этим и где-то даже очиститься от подозрений, они, наоборот, еще больше навлекают их на себя, в том числе со стороны мирового общественного мнения.

Ну а теперь о самом важном.

Так уж сложилось, что скандал, затеянный вокруг меня, объективно осложняет ситуацию внутри и вокруг прокуратуры (идут горячие споры, обсуждения, люди отвлекаются от выполнения служебных обязанностей, часть из них просто деморализована). Ослабляются надзорная функция прокуратуры, ее координирующая роль. Под угрозой разрушения оказалось то, над чем мы так долго работали и что я считал одним из своих профессиональных успехов создание слаженного механизма взаимодействия правоохранительных органов. Все это уже начинает отрицательно сказываться на мерах по борьбе с преступностью. Любые же промедления и заминки в этом деле чреваты тяжелыми последствиями. Независимо от моей воли и желания возникшая конфликтная ситуация приводит к росту политической напряженности в стране, таит угрозу открытого противостояния различных политических сил, конфронтации между ветвями власти.

К тому же, если судить по тем методам, которые используются для вашей «обработки», дальнейшее противостояние может крайне отрицательно сказаться и на положении дел в ваших регионах. Проще говоря, я не хочу создавать и вам, уважаемым руководителям регионов, лишних проблем во взаимоотношениях с федеральным центром.

Наконец, уважаемые сенаторы, давайте трезво оценивать ситуацию. Даже если Совет Федерации меня вновь поддержит, реально мне не дадут возможности исполнять свои обязанности. Элементарно просто не пропустят на рабочее место, так как кабинет и даже приемная опечатаны и охраняются усиленными милицейскими нарядами. Надлежащих же правовых механизмов для быстрого и эффективного воздействия на ситуацию у верхней палаты парламента, к сожалению, нет.

Поэтому я сейчас, не отказываясь от своей принципиальной позиции, прошу вас, уважаемые сенаторы, решить вопрос о моей отставке.

Это отнюдь не означает, что у меня нет мужества и сил на дальнейшую борьбу. Я руководствуюсь прежде всего интересами дела, которое для меня выше личных амбиций и обид. Причем особо хотел бы подчеркнуть, что речь идет о добровольной отставке в соответствии со ст. 43 Закона о прокуратуре, и в этом плане я полностью поддерживаю решение комитета по конституционному законодательству и судебно-правовой реформе, принятое вчера. На мое решение существенным образом повлияло и то обстоятельство, что в качестве моего преемника будет рассмотрена кандидатура Г.С. Пономарева. Знаю его как честного, принципиального и грамотного в профессиональном отношении человека, уверен, что он в состоянии возглавить и организовать эффективную работу органов прокуратуры России в это сложнейшее время. Я со спокойной душой могу передать этому человеку все материалы и дела.

И в заключение хотел бы сердечно поблагодарить вас, уважаемые сенаторы, за совместную работу, ту поддержку, которую находил у вас всегда, даже в самое непростое время.

Пользуясь публичной трибуной, хотел бы также выразить слова глубочайшей признательности тысячам россиян, которые оказывали мне поддержку своими письмами, телеграммами, телефонными звонками, газетными публикациями в самые трудные для меня и моей семьи дни. Низкий вам поклон.

…После выступления меня взяли под перекрестный обстрел — вопросы мне задавали непростые, в лоб, и дискуссия была непростая.