• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Уж на что я шутник, но и мне не до шуток,

Жутко в Питере, воздух в нем жуток.

Напряженность глухая на каждом шагу,

Всем нутром своим чувствуешь близость к врагу.

(Д. Бедный, большевистский поэт)

На фронте в остановке особого накала борьбы этого гражданского катаклизма, где, по словам их кумира Демьяна Бедного, большевики «всем нутром чувствовали близость врага», у ЧК часто были развязаны руки для действий любыми методами. Действуя так в своем тылу на подконтрольной советской власти территориях, ЧК не смущалась в средствах и на непосредственном фронте борьбы с белыми или иными антисоветскими формированиями. Здесь «красный террор», особенно в самую активную фазу Гражданской войны в 1918–1920 годах, свирепствовал вовсю.

«Красным террором» на фронтах Гражданской, помимо собственно ЧК, занимались и сами красноармейские части, и присланные сюда большевистские комиссары, и революционные трибуналы. Но в целом за ЧК оставалась главная координирующая роль в этом процессе. Все особые отделы в армиях (военная контрразведка) с 1919 года выведены из ведения «Военконтроля» армии и подчинены Особому отделу ВЧК, который в годы Гражданской войны возглавлял известный соратник Дзержинского Михаил Кедров, бывший военный врач и большевик-эмигрант. Кедров лично в 1919–1920 годах не раз выезжал на Западный, Южный и Северный фронты Гражданской, руководя действиями чекистских особых отделов красных частей. Как полагают, именно за увиденные им бесчисленные ужасы гражданской бойни и творимого под его руководством «красного террора» ЧК на фронте Кедрова затем настигла расплата сумасшествия, некоторое время он жил в состоянии совершенно померкнувшего рассудка. Да и в терроре обычных красных командиров и комиссаров решающее слово оставалось часто за особистами из ЧК. А так называемые войсковые части ВЧК, отряды ВОХР, специальные отряды ЧОН (Части особого назначения) при Красной армии и вовсе напрямую подчинялись чекистскому руководству. Отряды ЧОН были наиболее задействованы на фронте в операциях в духе «красного террора», действуя непосредственно в координации с ЧК, к тому же кадрово они тоже часто состояли из тех же бойцов чекистского фронта. Именно в таком отряде ЧОН, например, на Украине сражался писатель Николай Островский, литературный отец одержимого революцией героя Павки Корчагина.

Такой отряд ЧОН на Алтае возглавлял и будущий детский писатель Аркадий Гайдар. Именно им он командовал в свои юные шестнадцать лет, а не полком, как любили говорить в свое время советским школьникам, упрекая их в изнеженности и инфантильности. Причем Гайдар, гонявшийся по алтайским лесам за бандой атамана Соловьева, за излишнюю жестокость и бессудные расстрелы нескольких арестованных по подозрению в связях с соловьевцами позднее даже отстранен от командования отрядом, и по поводу его деятельности на Алтае сами чекисты некоторое время вели следствие. Эти походы Алтайского ЧОНа позднее вспоминал сам классик детской литературы Советского Союза, когда писал в своем дневнике: «Снились люди, убитые мной в юности». И именно эти всплывшие в перестроечные годы в архивах факты позднее позволили развенчать глянцевый культ «отца Тимура и его команды» в книгах, подобных «Соленому озеру» Владимира Солоухина.

Поняв в конце 1918 года опасность со стороны усилившихся белых армий и их накатывающих фронтов (а знаменитая карта «Советская республика в кольце фронтов» от 1919 года действительно впечатляет), советская власть на фронт бросила все лучшие кадры своей спецслужбы. В марте 1919 года ленинский ВЦИК даже приказал повсеместно вернуть на службу в ЧК тех членов партии, кто начал там работать, но был переведен на другие участки советской службы. С этого же времени начальниками губернских ЧК и особых отделов ЧК в красных войсках разрешено было ставить только лиц, имевших не менее двух лет партийного стажа в РКП(б).

В эти годы Дзержинский направил на фронты для руководства чекистской работой почти всех своих самых приближенных сотрудников из первого состава руководства ВЧК. Да и сам Дзержинский весной 1920 года был без отрыва от руководства всей ВЧК командирован на Украину для руководства действиями чекистов на Юго-Западном фронте по окончательному разгрому белых и повстанцев Махно, а также для создания сильной и полноценной ЧК на Украине. Здесь же, в Харькове, на Дзержинского белыми было организовано неудачное покушение в 1920 году. А еще до того в 1919 году у Дзержинского была командировка на фронт в Пермь, когда на Урале Красная армия быстро сдавала позиции наступавшему белому войску Колчака, когда колчаковцы гнали красные войска 300 километров и те смогли остановиться только уже в Удмуртии под Глазовом.

Яков Петерс долгое время был главой Туркестанской ЧК, где местный колорит и исламская религия еще долго затрудняли полное установление советской власти. Василий Манцев, бывший начальник следственного отдела ВЧК, возглавил ЧК на Украине, где прославился особенной жестокостью при «наведении порядка» на отбитых у Деникина, Петлюры и Махно территориях. На Южном фронте операциями ЧК заведовал Георгий Атарбеков, руководивший и партизанской борьбой союзных красным кавказских горцев в тылу белой армии Деникина. На Кавказском фронте – член коллегии ВЧК Карл Ландер, на Западном фронте против поляков – член коллегии ВЧК Филипп Медведь. Сюда же в качестве комиссара Западного (польского) фронта направлен Иосиф Уншлихт, вскоре возвращенный в Москву и вместо Петерса назначенный первым заместителем Дзержинского в ВЧК.

Начальник отдела по борьбе с контрреволюцией ВЧК в 1918 году Иван Полукаров тоже командирован Дзержинским на фронт, где умер от гулявшего по России тогда тифа. Александр Скороходов, недолго возглавлявший после гибели Урицкого Петроградскую ЧК, также отправлен на передовую, здесь в 1919 году попал на Украине в плен к петлюровцам и расстрелян ими на станции Жмеринка. На Украину же направлен из центра высокопоставленный чекист Пузырев, осенью 1919 года убитый здесь в бою. Один из руководителей Саратовской ЧК Сергей Афанасьев при наступлении белых отправлен на фронт в качестве представителя ЧК и комиссара, в начале 1919 года он в боях за станцию Деркуль попал в окружение, до последнего отстреливался от казаков из пулемета и, не желая попадать в плен, застрелился из личного нагана. Таких примеров героического и даже фанатичного поведения сотрудников ЧК на фронте в архивах достаточно, в эту структуру чаще всего попадали действительно верящие в большевистские идеи и преданные советской власти люди.

В 1920 году в бою с поляками погиб известный чекист Владимир Дукельский. Его родной брат Семен Дукельский тоже служил в эти годы в ЧК, но не погиб на фронтах Гражданской войны, а сделал в 20 – 30-х годах в органах госбезопасности СССР большую карьеру: он был начальником Воронежского управления ГПУ, а в 1937 году и вовсе поставлен Сталиным руководить Комитетом кинематографии Советского Союза (взамен расстрелянного тогда в репрессии главного советского «киноведа» Шумяцкого), хотя на ниве руководства кино кадровый чекист Дукельский надолго не задержался. На польском фронте в 1920 году убит и другой видный чекист – командовавший здесь всеми частями войск ВЧК при Западном (польском) фронте Петр Боревич, его застрелили польские диверсанты в советском тылу под Полоцком.

Другой известный чекист из поляков Чеслав Путовский погиб позднее в затянувшейся борьбе с басмачами на посту начальника Таджикской ЧК. Так же уже после окончания официальной Гражданской войны на Северном Кавказе в бою погиб начальник Ставропольского ГПУ Виктор Гофицкий, как говорилось в чекистских документах, «в операции по ликвидации банды Ключника под Ставрополем» (на самом деле это были восставшие от голода местные казаки и крестьяне). Первый начальник Оренбургской ЧК Семен Штыб был направлен руководить подавлением антисоветского движения горцев Кавказа, где в 1923 году погиб на операции против одной из банд в горной Чечне. В напряженной борьбе на Северном Кавказе чекисты достаточно высокого ранга гибли часто. В марте 1920 года восставшими горцами имама Нажмуддина Гоцинского убит первый начальник Дагестанской ЧК Султан-Саид Казбеков, перебежавший к большевикам из рядов местных левых эсеров.

Член коллегии ВЧК Глеб Бокий оставил пост главы Петроградской ЧК и организовывал подполье в занятом немцами Минске. Федор Фомин работал в тылу врага на Украине на нелегальном положении. Начальник Секретно-политического отдела ВЧК Сергей Уралов в конце 1919 года, в дни решающего наступления красных войск на Колчака, назначен главой ЧК по только что освобожденной Сибири. Позднее в должности главного полпреда ВЧК по Сибири его сменил другой приближенный к Дзержинскому чекист Иван Павлуновский, до того бывший заместителем начальника Особого отдела ВЧК. При всех других показателях обвинить первое поколение чекистского руководства в личной трусости или желании отсидеться в эти тревожные годы в московских кабинетах не получится. Другое дело, что многие из этих высокопоставленных командированных Дзержинским на фронты чекистов (особенно Василий Манцев с Мартином Лацисом на Украине) и здесь поощряли зверства «красного террора», да и сами в них активно участвовали.

Дзержинский и собственного племянника Романа Пилляра, взятого им в ЧК, не стал беречь в Москве и тоже командировал на фронт и для работы в тылу врага. Молодой чекист Пилляр работал нелегально в занятой немцами Литве, арестовывался германской контрразведкой, весной 1919 года при работе в тылу поляков арестован ими и приговорен к смерти, выводился на имитированный расстрел, пока не был в декабре 1919 года обменян ЧК на пленных поляков. Пилляр и затем работал в разведке в Германии, после смерти высокопоставленного дяди Феликса продолжал делать успешную карьеру в ГПУ – НКВД, был начальником НКВД по всей Средней Азии, эту карьеру прервал на должности начальника Саратовского управления НКВД арест и расстрел в 1937 году по делу о «польской организации» внутри НКВД.

Значительная часть печальных эксцессов (которые Бунин в своих «Окаянных днях» отказывался считать именно эксцессами, а именовал запланированными элементами политики чекистского террора) приходилась и на обращение с пленными на фронте. Если уж к самому верховному правителю России Александру Колчаку, одному из самых известных и лично благородных лидеров Белого дела, так отнеслись в чекистском плену, что уж говорить об обычных пленных офицерах.

Ведь Колчака даже не Красная армия взяла в плен, а при отступлении его армии он был фактически выдан чешскими легионерами в качестве платы за проезд эсеровскому Политцентру, а уж тот передал сибирского верховного правителя красным чекистам в Иркутске. Колчаку не дали ни права на суд, ни сказать последнюю речь, ни даже попрощаться с арестованной вместе с ним любимой женщиной Анной Тимиревой, гоняемой затем советской властью десятилетиями по сталинским лагерям. После недолгих допросов в иркутской тюрьме этот неординарный морской офицер и ученый был попросту застрелен 7 февраля 1920 года на берегу замерзшей Ангары вместе со своим соратником Пепеляевым и сброшен в ледяную прорубь чекистами под началом председателя Иркутской ЧК Самуила Чудновского – бывшего левого эсера. Это именно ему о поручении убить Колчака телеграфировал Владимир Ильич Ленин свое знаменитое: «Беретесь ли сделать это архинадежно?» Вернее сказать, слова эти в телеграмме от 20 января 1920 года Ленин адресовал заместителю Троцкого в Реввоенсовете Склянскому и представителю РВС в Сибири Смирнову, тоже видному затем троцкисту, а уж они довели в Иркутск ленинскую директиву до ее исполнителя чекиста Чудновского. Попытка Колчака сказать последнее слово была пресечена револьверными залпами чекистов Чудновского. Эта история и в годы советской власти выглядела не слишком геройски для иркутских чекистов, по крайней мере когда сошел на нет революционный угар 20-х годов вместе с бодрой песенкой агитпропа «Как Иркутская ЧК разменяла Колчака», а сам ее главный герой Самуил Чудновский уже был в Большой террор расстрелян своими. Эту историю старались обойти особым вниманием, не сосредотачиваясь на личности адмирала и больше рассказывая о «колчаковском терроре в Сибири».

Сейчас же, когда о личности Колчака нам стало известно больше, а на месте его расстрела поставлен большой крест, симпатии все большей части российского общества склоняются от бравых чекистов Чудновского (стрелявших в безоружных, по некоторым сведениям, в изрядном подпитии) к самому адмиралу и бывшему командующему Черноморским флотом России. Недавно в современной России даже открыли в Иркутске музей Колчака и собрались поставить вождю Белого движения памятник в этом городе, но в полном соответствии с сегодняшней сумятицей в умах наших граждан и политиков в оценках нашей истории вокруг этих инициатив развернулись нешуточные страсти. Освободившись от коммунистической власти, страна не освободилась до сих пор от массы коммунистических мифов и установок. Да и сам музей Колчака по этим же причинам в Иркутске открыт очень странный – в камере действующего городского СИЗО, которое и в 1920 году было губернской тюрьмой и где Колчак провел последние дни перед расстрелом. И понятно, что простым смертным вход в этот «музей» закрыт. Это очень странная традиция последних лет – мемориал в тюрьме, недавно в питерских Крестах поставили памятник Анне Ахматовой прямо внутри здания СИЗО, хотя знатоки ахматовского наследия и возражали: Ахматова ждала права на передачу сыну посылки в Кресты в своем знаменитом стихотворении все же на улице, а не внутри тюрьмы.

Апофеозом расправ с пленными участниками Белого движения, без сомнения, стала крымская бойня осени 1920 года. При отступлении армии Врангеля и эвакуации ее из Крыма многие офицеры, поверившие объявленной большевиками амнистии (подписанной к тому же в воззвании служившими у красных царскими генералами во главе с самим Брусиловым), остались на полуострове в надежде на милость победителей и в наивной убежденности, что после войны Советской России понадобятся их услуги в формировании новой армии. Чем обернулся этот кровавый фарс, известно: тысячи таких офицеров расстреляны и изрублены шашками по крымским оврагам, аресты и расстрелы на полуострове шли до конца зимы 1921 года. Офицеров цинично приглашали «на регистрацию», явившихся чекисты целыми этапами вывозили за город и расстреливали, вслед за офицерами начали чистить и обывателей Крыма, а также тех беженцев, кто стекался сюда от прелестей советской власти в годы нахождения в Крыму армии Врангеля.

По разным источникам, в ходе крымской бойни уничтожено от 30 до 80 тысяч человек, хотя и эти данные считаются неточными. Когда на Западе русская эмиграция устами журналиста Бурцева заявила о 15 тысячах расстрелянных ЧК в Крыму, даже этой цифре утонченные европейцы отказывались верить, а оказалось, что жертв было значительно больше. Позднее русский писатель из эмигрантов Иван Шмелев в показаниях на Лозаннском процессе, где судили эмигрантов за убийство советского посла Воровского, заявил, что сами большевики считают расстрелянными в Крыму 56 тысяч человек, а по данным белоэмиграции – их было вообще около 120 тысяч. В числе этих десятков тысяч безымянных жертв был расстрелян и сын Ивана Шмелева, молодой белый офицер, не успевший эвакуироваться с Врангелем, ему и другим жертвам крымской трагедии Шмелев посвятил свое «Солнце мертвых». Но ведь даже минимальная озвученная цифра в 30 тысяч жертв крымских расстрелов кажется ужасной. За городом ЧК огородила тогда целые участки, куда массово свозили обреченных на расстрел, во дворе ЧК в Симферополе тоже расстреливали каждую ночь. Кстати, председателем ЧК в Симферополе был тогда молодой революционный матрос Иван Папанин, будущий географ и исследователь Арктики начинал свою советскую карьеру именно таким образом.

И сотрудники ЧК в этом жертвоприношении в Крыму остатков самой боеспособной среди белых армии Врангеля были на первых ролях. Главными виновниками этой бойни и клятвопреступления большевиков называют главу Крымского ревкома Белу Куна и командира штурмовавших Крым частей Красной армии Фрунзе, как и комиссара РВС на Южном фронте Гусева (до того некоторое время возглавлявшего Разведупр в РККА), но самую грязную работу делали сотрудники ЧК Южного фронта. Такие, как Ефим Евдокимов, получивший от советской власти награду за эти крымские расстрелы. Ужас этой гекатомбы в Крыму заставил скрывать ее подробности и масштабы даже самих большевиков, поначалу подобной беспощадностью к врагу в годы Гражданской даже гордившихся. Уже в 1921 году даже среди членов Совнаркома пошли споры о правомерности такого чудовищного обмана, ведь поверили обещаниям и остались в Крыму не самые идейные бойцы Белого дела, а по большей части только сочувствующие ему или затянутые в водоворот Гражданской войны люди. Даже Дзержинский тогда высказал недоумение этой уловкой, недостойной, по его взглядам, большевиков, хотя на дальнейший карьерный взлет в ВЧК Евдокимова и других крымских расстрельщиков это не повлияло.

И среди героических страниц Гражданской войны бойню в Крыму уже в 20-х годах предпочитали не упоминать ни в официальной истории, ни в литературе. И долгие годы граждане СССР могли только где-то между строк увидеть намеки на этот страшный расстрел, как в словах красного ветерана у Есенина в «Руси советской»: «Уж мы его и этак, и разэтак, буржуя энтого, которого в Крыму», или в других есенинских строках, с виду истерично-веселых, а внутри явно горько-печальных: «Офицерика, да голубчика, шлепнули вчера в Губчека, грянул «яблочко» молодой матрос: мы не так еще подотрем вам нос».

Полновесные же стихи о трагической бойне в Крыму очевидца тех событий поэта Максимилиана Волошина советским людям были вообще неведомы, они до нас дошли только с крушением идеологических догм в истории и литературе, сразу опалив дыханием ужаса от всего происходившего там:

Восточный ветер выл в разбитых окнах,
А по ночам стучали пулеметы,
Свистя как бич по мясу обнаженных
Мужских и женских тел…
Зима была в тот год Страстной неделей,
И красный май слился с кровавой Пасхой,
Но в ту весну Христос не воскресал.

Обычно в рассказе о крымской бойне сдавшихся белых, одной из самых трагических страниц Гражданской войны, упоминают в качестве самого страшного персонажа Розалию Залкинд (Землячку), затмившую в этой резне своей жестокостью многих мужчин-чекистов. Это тоже новая страница истории спецслужб России, открытая ленинской ВЧК, в царское время женщины в таком количестве в тайных службах империи не служили, и даже в разведке такие, как Доротея Бенкендорф (Ливен), были единичными персонажами, почти как девица-гусар Дурова в царской кавалерии.

В органах ЧК же при пропагандируемом ленинцами активном равноправии полов дамы-чекистки временами занимали очень высокие должности. Как наводившая ужас в Украинской ЧК Эльза Грундман – «товарищ Роза», ей тогда первой из женщин-чекисток Дзержинский вручил знак «Почетный чекист». Грундман кроме зверств при допросах в Украинской ЧК действительно отличалась отчаянной смелостью и на фронтах Гражданской войны. По приказу начальника оперативного отдела Украинской ЧК Евдокимова она в 1919 году лично внедрялась в банду «зеленого» атамана Лихо под Винницей, застрелив затем Лихо и сбежав из банды, в 1931 году на работе в советском ГПУ женщина по прозвищу Боевая Эльза и первая дама – «почетный чекист» покончила с собой на почве депрессии.

Или возглавлявшая несколько месяцев в конце 1918 года ЧК в Петрограде Варвара Яковлева – единственная женщина в главной коллегии ВЧК за все время ее существования в 1917–1922 годах. По жуткому совпадению точно так же Варварой Яковлевой звали монахиню-мученицу из Марфо-Мариинской обители, которую коллеги Яковлевой-чекистки из Пермской ЧК бросили живой в нутро шахты в Алапаевске вместе с великой княгиней Эллой Романовой. Или отличавшаяся особой жестокостью при допросах Софья Гертнер в Петроградской ЧК – печально известная Сонька Золотая Ножка. Или Вера Брауде в губернской ЧК Казани. В деникинской следственной комиссии о злодеяниях большевиков особо упомянуты за свой садизм киевская чекистка Эда Берг и чекистка Ревекка Майзель (она же Пластинина) – супруга начальника Особого отдела ВЧК Кедрова. В Одесской ЧК некая Дора Евлинская считается лично расстрелявшей более 300 офицеров, а девушке было только девятнадцать лет – еще одна жуткая искореженная жизнь эпохи революции и Гражданской войны, безрассудно отнимающая чужие жизни. Такой же персонаж в лице вчерашней юной гимназистки Розы Бух зверствовал в те годы в Уральской ЧК.

Были еще Стасова, Громова, Бош, Ашихмина и другие чекистки женского пола, не уступавшие в жестокости мужчинам. Евгения Бош одно время возглавляла Пензенскую губернскую ЧК, откуда Москва ее отозвала после жалоб на ее изощренную и часто безмотивную жестокость. Не меньше мужчин зверствовала в Крыму и чекистка Антонина Нимич, лично стрелявшая и топившая с камнем на шее в море офицеров. Известна и чекистка венгерского происхождения Ремовер из мадьяр-интернационалистов, лично в Одессе расстрелявшая более ста приговоренных, позднее сама советская власть признает ее психически невменяемой и отправит на излечение.

Одной из самых колоритных чекисток первых лет этой службы была Антонина Пальшина, еще в царской России прославленная прессой как «казак Антошка»: эта пензенская авантюристка на манер девицы-кавалериста Дуровой под видом парня воевала на фронтах Первой мировой в казачьей коннице. Кстати говоря, другая знаменитая в те годы русская женщина-воин и командир легендарного женского «Батальона смерти» Мария Бочкарева в 1920 году в эту кровавую карусель расстреляна в Красноярске по приказу начальника ЧК по Сибири Павлуновского как «деятель царского режима». После 1917 года экспансивный характер юной кавалеристки Тони Пальшиной привел и ее в ВЧК, с февраля 1918 года она сотрудник Смоленской ЧК и жена ее начальника Фролова, а затем участник зачисток бывших белогвардейцев в ЧК Новороссийска, где, по воспоминаниям самой Пальшиной, ей «каждый день приходилось применять оружие». Уйдя из ЧК – ГПУ только в 1927 году, Пальшина до глубокой старости работала медсестрой в родной Пензе.

Часто в ЧК женщин новой «раскрепощенной от предрассудков» России вели не политические устремления или феминистическая позиция, а именно авантюризм, как эту пензенскую девушку, прошедшую путь от патриотического образа «казака Антошки» до чекистки эпохи «красного террора». Не всем известно, но муза и возлюбленная Сергея Есенина по имени Галина Бениславская с 1918 по 1922 год тоже работала в ВЧК. Неизвестно, что эту богемную даму из Серебряного века и любительницу поэзии увлекло в ЧК, она затем была фактически гражданской женой Есенина до встречи его с Айседорой Дункан, хотя многие исследователи и полагают, что в объятия Есенина ее поначалу отправлял как агента начальник секретного отдела ГПУ Яков Агранов. Хотя позднее Бениславская действительно с головой ушла в любовь к Есенину, тяжело переживала его уход от нее и затем уход из жизни вообще, в 1926 году бывшая чекистка Бениславская пришла к могиле поэта на Ваганьковском кладбище и прямо здесь застрелилась. Вряд ли и в ВЧК ранее эту утонченную и экзальтированную даму привели только ее большевистские воззрения и вера в марксизм.

Хотя были и идейные большевички, как чекистка с не менее извилистой судьбой Софья Соколовская. Эта ярая коммунистка была членом подпольного ревкома в Одессе, а после ухода белых в Одесской ЧК участвовала в массовых расстрелах. После Гражданской войны работала в Коминтерне и во внешней разведке, в 1935 году в ее судьбе произошел нестандартный поворот – Соколовскую назначили директором киностудии «Мосфильм», а в 1937 году уже стандартный для многих первых чекистов поворот – арест и расстрел НКВД. Когда о бывшей коминтерновке и чекистке вспомнил секретарь Коминтерна Димитров, Сталин ответил ему: «Соколовская оказалась французской шпионкой».

Еще одно ноу-хау ленинской ВЧК времен Гражданской войны, которое никак нельзя обойти своим вниманием, – активное привлечение в ее ряды революционеров-интернационалистов из числа иностранцев. Правда, рассказы о том, что целые части ЧК состояли полностью из иностранных революционеров, отличавшихся какой-то неслыханной даже для русских по крови чекистов жестокостью, о целых цепях китайцев в чекистских кожанках – более из области слухов тогдашнего времени. И в чистом виде они встречались лишь на страницах художественных произведений на тему Гражданской войны. Иногда этот прием белые публицисты использовали, чтобы еще точнее подчеркнуть антирусский характер большевистской власти, как Борис Савинков в своей повести «Конь вороной», живописавший, как китайские чекисты обучали коллег жутким пыткам белых с крысой под кастрюлей, прогрызавшей от голода обреченному живот.

Китайских бойцов-интернационалистов действительно было немало в Красной армии, здесь были некоторые отдельные части полностью из китайцев, а в Москве при РВС был даже отдельный штаб китайских отрядов под началом китайского большевика Шен Ченхо. Китайских граждан в большом количестве завозили в Российскую империю в 1914–1917 годах в качестве дешевой рабочей силы, призванной заменить ушедших на фронт русских мужиков, и они составляли что-то вроде трудармий у большевиков позднее или стройбатов Советской армии в годы «развитого социализма» при Брежневе. К кровавым годам нашей Гражданской войны эта масса забытых в чужой стране, малограмотных, плохо понимающих по-русски, увлеченных пропагандой новой идеи всеобщего братства китайцев в основном подалась в Красную армию. Здесь исполнительные, терпеливые и неболтливые китайские товарищи пришлись большевикам очень кстати, из них составляли целые роты и батальоны, но по той же причине небольшой грамотности и плохого знания языка в ЧК массово китайцев не брали. Уж разведчик из такого не говорящего по-русски и имеющего экзотическую внешность чекиста точно бы не получился. Поэтому страшные рассказы о толпах китайских палачей в кожанках, следовавших за спиной то ли Фрунзе, то ли Якира, практиковавшихся на пленных белых в экзотических азиатских пытках, остаются все же по большей части легендами послереволюционных лет. И вряд ли какой-то историк назовет вам фамилию китайца, занимавшего в те годы хоть сколько-нибудь высокую должность в ВЧК.

Корейских бойцов в рядах РККА и красных партизан в Сибири и на Дальнем Востоке тоже хватало, из них собирались под началом О Ха Мука создать целую «Корейскую народную армию» и отправить ее экспортировать в Корею социализм. Но до сорвавшегося похода успели создать только одну корейскую бригаду интернационалистов в Красной армии и почему-то под началом партизанского вожака – грузина Нестора Каландаришвили. Грузинский командир корейской бригады Каландаришвили по прозвищу Сибирский дед из осевших в Сибири после каторги анархо-террористов даже ездил в Москву докладывать Ленину о создании «Корейской красной армии» и подготовке броска в Корею. Но здесь ЦК отменил этот эксперимент, а сам «корейский главком» Каландаришвили зимой 1922 года погиб в засаде белых партизан в Якутии.

В те же годы в России действительно оказалось много иностранных эмигрантов, временных рабочих и военнопленных из германской, австро-венгерской и турецкой армий, освобожденных из плена после революции. И часть этого иностранного десанта действительно активно встала на сторону большевиков, дав целую многотысячную армию движения интернационалистов, основу будущего Коминтерна. В Красной армии действительно были целые крупные воинские соединения из чехов, немцев, венгров, сербов, корейцев и т. д. А также из ставших для Советской России к тому времени иностранцами литовцев, латышей, эстонцев, финнов и поляков. Из них создавали смешанные или даже однонациональные «интербригады», «интердивизии» и «интерполки». Для самых крупных национальных формирований такого рода в Красной армии даже издавали на их языке советские газеты, от венгерской «Рогам» до китайской «Дунфан Чуншэ» – венгры и китайцы в Красной армии оказались наиболее организованными и боеспособными интернациональными вкраплениями, такие далекие друг от друга и непохожие народы.

Но все эти разноязыкие интернациональные отряды по большей части сосредоточились именно в войсках. На специфическую работу в ЧК из этого вавилонского смешения революционеров годились далеко не все. Большая часть известных интернационалистов нашей Гражданской войны поэтому сделала карьеру в Красной армии, как лихой хорват кавалерист Томо (Олеко) Дундич, серб Данило Сердич, китаец Пау Тисан или целая плеяда знаменитых «красных латышей», а также в партизанских красных отрядах Дальнего Востока, как кореец О Ха Мук. Или же предпочитали вести агитаторскую работу среди соотечественников в ранге большевистских комиссаров, как чешский писатель и автор «Похождений бравого солдата Швейка» Ярослав Гашек или будущий коммунистический глава Югославии Иосип Броз (тогда еще не Тито, эту партийную кличку он получит позднее уже в югославском коммунистическом подполье). Или прославляли «Дни, которые потрясли мир» литературным талантом, как умерший от тифа в России американец Джон Рид.

Если в Красной армии и партизанских красных частях численность таких интернационалистов достигала в те годы сотен тысяч бойцов, то в ЧК же из этой интернациональной армии пошли немногие. Почему-то наиболее охотно в чекисты брали венгров, они, не являясь самым крупным по численности иностранным вкраплением в ЧК времен Гражданской, дали истории наших спецслужб наиболее заметные фигуры интернационалистов-чекистов. Еще в 1918 году резидент британской разведки МИ-6 в России Хикс сообщал в Лондон, что из большой массы пленных бывшей Российской империи именно венгры сотнями записываются в красные части и в ЧК, в отличие от немцев, чехов, австрийцев или турок. Здесь и будущий премьер-министр социалистической Венгрии – Имре Надь, по не подтвержденным документами данным причастный даже к расстрелу командой Юровского царской семьи в Екатеринбурге; сорок лет спустя Надь сам закончит свои дни жертвой советского КГБ, на службу которому пошел когда-то молодым революционным венгром. В материалах следственной комиссии колчаковцев по делу о расстреле царской семьи среди причастных к расправе чекистов мелькают и другие явно мадьярские фамилии: Хорват, Фекети, Вергази.

Из венгров в ЧК и Эрне Светец, уже после Гражданской войны убитый на Дальнем Востоке в перестрелке с бандитами в 1925 году. Здесь и Деже Фрид, бывший пленный австро-венгерский лейтенант и большевик, забрасываемый ЧК в тыл белым в Забайкалье и бежавший из японской тюрьмы в Уссурийске, он пройдет школу Коминтерна и погибнет на очередном интернациональном фронте в боях за Мадрид в Испании в 1936 году. Там же под именем «генерала Лукача» в 1937 году в должности командира 12-й интербригады погиб в бою другой известный венгр-чекист Мате Залка, вступивший в ЧК в 1921 году, а в 20-х годах возглавлявший в Москве Театр революции. Один из главных вожаков движения пленных венгров, присоединившихся к революции в России, бывший офицер австро-венгерской армии Дьюла Капитан, в рядах ЧК руководил подпольной борьбой в Сибири в тылу у Колчака. После Гражданской войны Капитан заброшен в Германию для руководства выступлением коммунистов в Гамбурге в 1923 году, умер он в Москве в 1929 году в должности сотрудника Разведуправления Красной армии. Одним из первых в числе «красных мадьяр» пошедший за большевиками офицер австро-венгерской армии Карой Лигети тоже успел побывать в ЧК, он заброшен позднее в подполье в тыл колчаковцам, где арестован их контрразведкой и в 1919 году расстрелян белыми в Омске.

Из всех этих венгров-чекистов наиболее высокий пост занимал Ференц Патаки, вступивший в ряды ВЧК в 1920 году, он после Гражданской войны некоторое время командовал всеми войсковыми частями ГПУ. Затем Патаки перешел на хозяйственную работу в ВСНХ и занялся научной деятельностью, но Вторая мировая война вновь призвала венгерского интернационалиста в ряды спецслужб, в 1943 году он был заброшен в тыл немцам, где попал в плен и был казнен в родной Венгрии.

Считается «мадьяром» в рядах ЧК и достигший больших постов Яков Бодеско, хотя он по национальности был румыном из числа пленных солдат Австро-Венгрии, его настоящее имя Михали Бодеску, и его правильнее тогда было бы звать «красным валахом». Он еще в 1917 году бежал из лагеря для пленных в Даурии и примкнул к большевикам, сформировав для них отряд интернационалистов, а в 1918 году уже был заместителем начальника ЧК по Забайкалью. После прихода в Забайкалье белых чекист Бодеско возглавлял красное подполье в Благовещенске, был арестован колчаковской контрразведкой, бежал из тюрьмы к партизанам, а после возвращения сюда Советов назначен в награду начальником Амурской ЧК. После Гражданской войны Бодеско служил в контрразведке и ИНО ГПУ, возглавлял ГПУ в области немцев Поволжья и в Бурятии, в 1937 году арестован НКВД и расстрелян как «германский шпион».

Термин «чекист-мадьяр» часто встречается в материалах тех лет. Так в полной крови истории Гражданской войны в Сибири есть такой небольшой и трагический эпизод: красные разгромили большой отряд воевавших за белых чешских легионеров, и в селе Худо-Еланском десятки пленных чехов были с особой жестокостью казнены именно венграми-чекистами. Когда искромсанные и простреленные тела чешских легионеров оказались у белых, те заваливали дрезины с их трупами цветами поминовения, а узнавший о худо-еланской бойне командир Чехословацкого легиона генерал Гайда отдал своим солдатам приказ взятых в плен «красных мадьяр» убивать на месте. То же самое было под Уфой, где красные зверски расправились с четырьмя десятками попавших к ним в плен в бою солдат Чехословацкого легиона. Когда уже при полном крахе колчаковского фронта в конце 1919 года Гайда сделал маневр с попыткой поддержать эсеров и заявил о том, что белые из монархистов запятнали святое дело зверствами, колчаковские генералы напомнили ему об убитых его чешскими легионерами безо всякого суда «красных мадьярах» при отступлении к Иркутску. Тогда только в городке Троицкосавске (ныне Кяхта) чешские лагионеры Гайды и их белые соратники при отходе из города расстреляли почти тысячу пленных красных интернационалистов во главе с их командирами из «красных мадьяр» Унгаром и Кишем.

Там же, в Забайкалье, красным в 1919 году изменил почти в полном составе целый корпус интернационалистов РККА («Первый интернациональный сибирский корпус»), сдавшись белым и союзным им китайцам. Это довольно редкий случай среди интернационалистов, ведь они шли в Красную армию добровольно и часто выступали самыми фанатичными частями, за что были белыми ненавидимы. Случаи измены красным их «интербригад» в Гражданскую войну встречались редко, хотя в 1918 году измена такой части из сербов и удар их в спину красноармейцам позволили белым отрядам Каппеля взять с ходу Казань. В сибирском случае измены интернационального отряда командир этого корпуса Карл Шуллер из австрийских офицеров сам тайно вел переговоры с колчаковцами, затем его бойцы перебили комиссаров с чекистами и сдались белым, Шуллер затем с приключениями через Китай добрался до родной Вены. При этом за командиром пошли сдаваться к белым почти все австрийцы, немцы, чехи, а вот «красных мадьяр» (в том числе и в чекистских кожанках) самим мятежным «интернационалистам» пришлось почти в полном составе перебить.

Так что не зря, очевидно, венгерских братьев по оружию так ценили в ЧК, они оказались из интернационалистов самой преданной большевикам и безжалостной национальной прослойкой. У белых хотя и не было своих «интерполков», но в их рядах сражалось в ту войну тоже достаточно иностранцев. И это не только солдаты союзных белым интервентных армий (англичане, немцы, японцы, сербы, эстонцы, поляки и др.), сражавшиеся в ряде мест той Гражданской войны против красных, и не только Чехословацкий легион, на правах тоже союзной армии бывший у Колчака только в оперативном подчинении по решению Антанты. Были и у белых национальные формирования, пусть и не называвшиеся громким словом «интернационалисты». В армии Колчака и подчиненных ему атаманов казачьих войск в Сибири и Забайкалье были свои польские, китайские, монгольские, маньчжурские и даже афганские части (в воинстве семиреченского атамана Анненкова). Там же у атамана Семенова в составе его Азиатской дивизии был «Корейский пехотный полк» подполковника Кима, как раз в этих краях белым корейцам противостояли корейские красные интернационалисты из бригады грузина Каландаришвили. У Деникина на юге России в Добровольческой армии был свой польский легион под началом генерала Желиговского. А в Северной армии белых у генерала Миллера воевал добровольцем даже южноафриканский военный летчик Вандер-Спай, будучи сбит красными на своем аэроплане, он вернулся на родину в далекий Южно-Африканский Союз после долгого советского плена.

Но главным иностранным вкраплением в армиях белых оказались чехи и словаки из долго воевавшего на стороне Колчака Чехословацкого легиона, один из его генералов Радола Гайда даже назначен на время Колчаком командующим всей его Сибирской армией. Борьба Чехословацкого легиона на белой стороне оказалась в 1920 году смазана бегством чешских легионеров при разгроме Колчака от красных, сопровождавшимся разложением всего этого легиона и даже мятежом части легионеров в критические дни против колчаковской власти в Иркутске и Владивостоке. Чехи и до того в основной своей массе искренними соратниками русских белогвардейцев не были, а к началу 1920 года «их легион просто устал драться», как констатировал затем Уинстон Черчилль. Поэтому в нашей истории о белочехах остались противоречивые воспоминания, вплоть до обвинений чехословаков в том, что они в обмен на право украсть часть золотого колчаковского запаса выдали в январе 1920 года самого Колчака красным на казнь, хотя история с пленением Колчака и участие в этом чехов не так уж однозначны.

В любом случае даже явные сторонники белой идеи, обвиняющие сейчас чехословацких легионеров в трусости и предательстве адмирала Колчака, словно забывают, что именно мятеж чехословацких легионеров весной 1918 года позволил тайным офицерским группам захватить власть у Советов во множестве городов от Волги до Сибири. Что именно эти чешские полки Гайды, Кадлеца, Сыровы, Чечека два года воевали на правах союзного войска бок о бок с армией Колчака. Что если при разгроме белых в 1920 году не все командиры Чехословацкого легиона оказались на моральной высоте, то обычные солдаты и офицеры и тогда в своих эшелонах увезли от мести красных за Байкал многих белых офицеров, переодевая их в чешскую форму и оружием отгоняя от вагонов стаи красных партизан. Да и командиры Чехословацкого легиона вели себя по-разному. Если начальник всего Чехословацкого корпуса генерал Сыровы отказался защищать Колчака от красных и прямо заявил: «Сейчас долг чехословаков – думать только о своем спасении», если Гайда оказался замешан с эсерами в мятеже против Колчака, то чешский полковник этого же легиона Швец застрелился от стыда за то, что его солдаты отказываются сражаться и бросают русских союзников, а в 1918 году этот же полковник Швец вместе со своими чехами и офицерским отрядом Каппеля сумел в боях выбить красных из Казани. И что тысячи чешских солдат так же погибли за это Белое дело на пространствах от Пензы до Владивостока, из 40 тысяч принявших участие в той войне на стороне белых бойцов Чехословацкого легиона навсегда в русской земле осталось лежать 8 тысяч – каждый пятый. Почему бы сторонникам Белого дела не отдать должное этим «белым чехам», как советская власть поминала добром своих «красных мадьяр».

Венгерский след в нашей ЧК был очень заметен если не количественно, то качественно точно. И среди других интернационалистов в ЧК встречались люди, осевшие после Гражданской в нашей спецслужбе надолго и сделавшие в ней большую карьеру. Как бывший австриец еврейского происхождения Карл Паукер, прошедший путь от рядового улана австро-венгерской армии и пленного в России до начальника оперативного отдела всего НКВД и начальника личной охраны Сталина к 1937 году, лично брившего главу Советского государства, когда этот неслыханный взлет для бывшего львовского парикмахера окончился расстрелом в подвале родной Лубянки. Его соотечественник и тоже бывший пленный австриец в ЧК Морис Мендельбаум известен как один из самых жестоких организаторов «красного террора» в Поволжье и на севере России, лично возглавлявший рейды чекистского карательного отряда по селам.

Вообще же австрийских граждан в рядах ЧК, как и венгров, было достаточно, в том числе и на командных должностях. В руководстве Тюменской ЧК был бывший австрийский пленный Куделко (хотя, по некоторым сведениям, он был по происхождению словаком), а главой уездной ЧК Сургута был австриец Валенто. Воронежской губернской ЧК командовал немец из Швейцарии – Отто Хинценбергс, затем руководивший ЧК на Южном фронте. Чекист из чехов Кужело занимал высокий пост в Ферганской ЧК – даже до таких окраин бывшей Российской империи добрались занесенные сюда революционной бурей «интернационалисты». Был среди первых чекистов и швед Вольдемар Ульмер, позднее в ГПУ – НКВД сделавший большую карьеру, к его аресту в 1939 году в волне ежовцев он уже был личным секретарем заместителя наркома НКВД Фриновского. Швед-чекист Ульмер отправлен тогда в Красноярские лагеря, где и умер к победному 1945 году. Самым экзотичным сотрудником ЧК из иностранцев является упоминаемый в материалах деникинской следственной комиссии «негр Джонсон» из Одесской ЧК, деникинские офицеры еще не знали политкорректного термина «афроамериканец», хотя отличившийся своим зверством здоровенный негр-чекист Джонсон, скорее всего, был ранее британским подданным.

Не все чекисты-интернационалисты сразу из пленных пошли к красным и в ЧК, путь некоторых в советские спецслужбы был более тернист и лежал через службу у белых или перевербовку ЧК из заграничных разведчиков. Самой показательной из таковых стала чекистская карьера Чиллека (Роллера) и его супруги. Бывший фельдфебель австро-венгерской армии Леопольд Чиллек, родом из силезских поляков, в русском плену с 1916 года идеями большевизма не был очарован, а потому пошел в белую армию Колчака в Сибири, где воевал в составе особой польской бригады колчаковцев, зимой 1920 года при разгроме Колчака попав в плен к красным. Чиллек сбежал из лагеря пленных и пытался пешком из Сибири добраться до родной Польши, но вновь арестован ЧК в Смоленске. Тут в его судьбе удивительный поворот: он записывается в ЧК и служит там уже под именем Карла Роллера. В дальнейшем Роллер работал в контрразведке КРО ГПУ именно по противодействию польским шпионам, он женился на захваченной ЧК и перевербованной сотруднице польской Дефензивы Марыле Недзвяловской, тоже ставшей кадровой сотрудницей ГПУ (под фамилией Навроцкая). Долгая чекистская карьера Роллера и его супруги с наградами и орденами оборвалась только в 1937 году их арестом и расстрелом по делу мифической «польской организации» внутри советской госбезопасности.

Среди этих чекистов-интернационалистов попадались очень колоритные фигуры. Как, например, чекист и поэт Делафар, француз по национальности и потомок старого дворянского рода Франции, почти однофамилец литературного Атоса из «Четырех мушкетеров» Александра Дюма, друг звезды немого кино Веры Холодной и вообще очень колоритная личность в ЧК тех лет, пришедший в стан большевиков из рядов анархистов. Потомок бежавших в Россию от Французской революции маркизов Делафаров в годы Гражданской грезил мировой революцией, обожествлял Робеспьера с его якобинским террором, а потому надел чекистскую кожанку, не потеряв аристократического внешнего лоска и не прекратив писать стихи, которые читал даже лично Дзержинскому. В 1919 году заброшенный в тыл соотечественникам, оккупировавшим Одессу французам, маркиз-чекист был раненным захвачен их контрразведкой и расстрелян, и в момент казни он продолжал славить грядущую мировую революцию. Сам Дзержинский всегда тепло вспоминал Делафара, личность действительно была яркая, прямо для романов в духе Дюма с поправкой на реалии нашей Гражданской войны.

Кстати, не всех этих чекистов-интернационалистов историки ВЧК в советскую пору предпочитали вспоминать поименно. Например, немецкого интернационалиста в ЧК времен нашей Гражданской войны Роланда Фрейслера, который после возвращения на родину стал ярым национал-социалистом и в гитлеровском рейхе сделал большую карьеру, став верховным судьей нацистской Германии. То, что романтичного поэта Делафара и мрачного судью-инквизитора Фрейслера роднит служба в первой советской спецслужбе ЧК, – еще одна гримаса истории.

Разумеется, в том притоке в ряды ЧК разноязыких интернационалистов из числа пленных или подъехавших добровольцев довольно часто попадались и случайные попутчики большевиков или явные авантюристы. Тот же литературный отец бравого солдата Швейка Ярослав Гашек, попав из пленных австро-венгерских ефрейторов в красноармейцы и комиссары, хотя впрямую в ЧК и не служивший, но имевший с этой спецслужбой свои особые взаимоотношения. В 1921 году в Чехию связным от Коминтерна к восставшим рабочим в Кладно Гашек явно возвращался по заданию внешней разведки ВЧК. Изучение жизненного пути знаменитого чеха никак не наводит на мысль о его закоренелом марксизме. До призыва в армию в Первую мировую Гашек был известным в Праге гулякой, бузотером, журналистом авантюрного склада, затем связался с анархистами и отсидел в тюрьме срок за покушение на полицейского. Похоже, красноармейская эпопея, связи с ЧК и Коминтерном стали лишь еще одной страницей в извилистой судьбе мирового писателя-бродяги. Ведь после 1921 года, после провалившегося в Чехословакии рабочего выступления, он опять ударился в аполитичные загулы и авантюры, придумывал лично для себя мифические политические партии, в итоге умер в бедности и алкогольном забвении. Пламенного чекиста из писателя-сатирика Гашека, в отличие от романтичного поэта Делафара, не получилось. Так что в чекисты попадали надолго или проездом очень разные люди из числа иностранных добровольцев.

В частном же порядке среди чекистов тех лет кроме представителей практически всех национальностей бывшей Российской империи встречались и сербы, и китайцы, и французы, и немцы. В архивах осталась справка по ВЧК за 1921 год о национальном составе ее сотрудников, большевики уже тогда уделяли много внимания вопросу «пятой графы». В Российской империи таких справок органы тайного сыска на своих сотрудников не составляли, хотя и у ивановских опричников, и в петровской Тайной канцелярии, и в Третьем отделении, и в Департаменте полиции последних Романовых традиционно встречалось много немецких фамилий. Согласно чекистской справке о собственных рядах на 1921 год явное большинство (77 %) составляли русские, а далее шли в основном представители народов бывшей Российской империи. На втором месте евреи – больше 9 %, эта цифра давно стала предметом жаркой дискуссии о еврейском засилье в ЧК. Среди чекистских руководителей действительно было много представителей еврейской национальности, частью выступавших под своими фамилиями, частью под русскими или польскими. Заметна и очень значительная польская и латышская составляющая – представителей маленькой Латвии в ВЧК 1921 года целых 3,5 %, больше, чем выходцев из значительно более населенной Украины (украинцев только 3,1 %). А затем после белорусов, армян, грузин и объединенных по тогдашней моде в одной графе всех «мусульман» уже идут иностранцы – финны, немцы, чехи, сербы, китайцы и так далее, здесь счет уже на сотни или десятки человек. Замыкается список совсем экзотическими в наших краях одним французом, тремя шведами и двумя англичанами. Возможно, одним из сынов британской короны был учтен «пробравшийся в ЧК английский шпион» Пол Дукс, хотя он в 1919 году уже был изобличен как враг и бежал из России, речь, видимо, идет о двух других англичанах-чекистах.

Кстати, в той же справке есть и занимательная строчка об уровне образования сотрудников ЧК, притаившаяся за актуальным долгие годы национальным вопросом, – только 1 % сотрудников ВЧК 1921 года имел высшее образование, зато более половины имели образование начальное либо вообще не имели никакого. И в самой верхушке ВЧК встречаются люди, не закончившие даже гимназии, как Павлуновский или Апетер, или, как львовский парикмахер Паукер, вообще никогда не учившиеся в школе. И такое положение в ЧК – ГПУ – НКВД сохранялось довольно долго, практически все 20 – 30-е годы нахождения на ведущих позициях в этой спецслужбе деятелей той, первой ВЧК Дзержинского. Уже в 30-х годах старый чекист из рядов ВЧК и начальник НКВД по Новосибирской области Маслов в графе «образование» во всех анкетах гордо сообщал: «Нисшее».

При этом заметно, что в самой верхушке спецслужбы в виде коллегии ВЧК ситуация с образованием явно получше. Там есть ряд людей с классическим университетским образованием (Менжинский, Кедров, Аванесов, Яковлева и др.) наряду с имевшими хотя бы гимназию за плечами профессиональными революционерами (Дзержинский, Петерс, Эйдук, Уралов, Фомин и др.) и совсем нигде не учившимися самоучками из рабочих (Ксенофонтов, Ковылкин и др.). А вот на низовом уровне часто даже среднее образование в виде гимназии или реального училища было редкой удачей. Часто пишут, что это наследие царизма с темнотой простых масс и следствие осознанного набора в ряды ВЧК рабочих и крестьян. Хотя та же чекистская перепись с указанием классового происхождения этот тезис опровергает. В той же коллегии ВЧК – главном штабе этой спецслужбы – преобладают выходцы из дворян, интеллигенты, дети купцов, вчерашние гимназисты. Некоторые самые высокопоставленные чекисты из этой коллегии (Дзержинский, Петерс, Манцев, Уралов и др.) вообще относятся к редкому классу профессиональных революционеров, с самой юности больше ничем другим не занимавшихся и мирной профессии не имевших. Из всей коллегии ВЧК к полным пролетариям можно отнести лишь двоих из четырех десятков ее членов за разные годы: заводского рабочего Ксенофонтова и деревенского столяра Ковылкина. Уровнем ниже пролетариев видно больше, а дворян-интеллигентов меньше, но и здесь никакой классовой чистоты рядов ВЧК незаметно. Настоящих рабочих всего 35 %, а потомственных крестьян вообще всего 2 %. Изучавший первую ВЧК английский исследователь Джон Леггетт нашел в этом явное расхождение с тезисом о большом вливании в ЧК рабочих и солдатских масс (а армия была почти полностью крестьянской в то время). Леггетт считал это осознанной установкой власти, набиравшей в свою спецслужбу гораздо охотнее преданных революционеров из рядов служащих или даже бывших дворян, в надежде, что позднее сознание рабочих-крестьян «дорастет» до революционного и следующие потоки новобранцев эту статистику исправят. Но вернемся пока к иностранному вливанию в ВЧК, на него квот тогда не было.

В большинстве своем всех большевиков-иностранцев из этой многонациональной армии готовили к близящейся мировой революции и в качестве партийных кадров будущих социалистических государств за рубежом. В 1918–1919 годах большевики России еще искренне верили, что их Октябрьская революция станет только прологом к общеевропейскому социалистическому пожару. С началом в некоторых странах Восточной Европы коммунистических восстаний, образовывавших новые советские республики, со свержением кайзера Вильгельма в Германии и с выходом Красной армии к Польше и Карпатам образование союзных советских государств в Европе казалось совсем близкой реальностью. Красная армия уже планировала удары на Польшу, Венгрию, Румынию, Китай, Корею, даже на Индию по яростному требованию Троцкого – главного идеолога мировой революции.

И в новые социалистические государства вслед за красными войсками и новыми партийными правительствами обязательно пришла бы ЧК, опиравшаяся бы на местные кадры и имевшая бы в каждом случае свои национальные особенности. Ведь там, где в 1918–1919 годах местные большевики ненадолго установили в Европе советскую власть (Венгрия, Словакия, Бавария, Финляндия), местные ЧК были созданы сразу с образованием здесь советских проленинских правительств. В Венгрии в 1919 году захватившие на несколько месяцев власть здешние большевики под началом Белы Куна сразу создали по образцу ЧК свой «Вооруженный отдел партии имени Ленина», его возглавил прошедший партийную работу интернационалиста в России Тибор Самуэли. Затем Бела Кун с товарищами на основе этого отдела создали и собственную службу безопасности, успев назвать ее «Венгерской ЧК», ее возглавлял венгерский большевик Отто Корвин. Но попытка и в советской Венгрии организовать «красный террор» сорвалась подавлением здесь советской революции, пытавшийся бежать из страны первый венгерский чекист Самуэли застрелен солдатами на австрийской границе. В Баварии местное советское правительство немедленно создало свою ЧК под началом матроса-коммуниста Энгельхофера, сразу занявшуюся арестами и расстрелами, но и здесь большевиков быстро подавили и даже устроили судебный процесс по делу о «Германской ЧК». Когда красные части выходили к границам Румынии, и здесь в их обозе уже ехало будущее советское правительство из румынских интернационалистов во главе с Бужором, а румынский большевик и дезертир из королевской румынской армии Ион Дическу (Дик) уже был назначен начальником будущей ЧК Румынии. При неудачном походе Красной армии на молодую Эстонскую республику тоже в тылу красных уже создано будущее правительство, и роль будущего начальника Эстонской ЧК, по-видимому, в нем отводилась эстонскому коммунисту Яану Сихверу. Но красные части в 1918 году были от эстонской границы отброшены, а сам Сихвер в этих боях погиб под Нарвой с соотечественниками – «белыми эстонцами». А большевики с 1920 года от грез о мировой революции перешли к строительству нового общества в России, вернемся и мы от чекистов-интернационалистов и несостоявшегося проекта создания европейских «чрезвычаек» к реалиям этих лет в нашей Гражданской войне.

В 1920 году самая активная часть Гражданской войны практически была закончена. Остатки армии Врангеля ушли из Крыма в эмиграцию, и на юге России наступило относительное затишье. В том же году мир с Польшей освободил Советскую Россию и от Западного фронта. До 1922 года военные действия велись на Дальнем Востоке и в Забайкалье против самых упорных белых и казачьих отрядов, поддерживаемых японцами. На Украине – с остатками армий Петлюры и Махно. А в Центральной России и на юге страны с периодически возникавшими как реакция на политику военного коммунизма Ленина и грабительскую продразверстку в селах крестьянскими мятежами.

Все эти события советская история тоже считала Гражданской войной, объединив с активной военной кампанией 1918–1920 годов. Хотя это уже наполовину мирные годы для советской власти с отдельными и разрозненными островками сопротивления ей по российским просторам. 1923 год в качестве года Гражданской войны числится уже совсем искусственно. В этот год по России добивались остатки различных банд или мятежных крестьянских армий, ликвидированы в Сибири и Якутии несколько прорывов эмигрантских отрядов через границу. Такие инциденты для Советов случались затем и в 1924 и в 1925 годах, где поднимались на партизанскую борьбу остатки белых и повстанцы, а в отдаленных уголках Сибири, на Дальнем Востоке и в Якутии ликвидации последних очагов «белого бандитизма» затянулись до середины 30-х годов. В целом 1923 год уже совсем мирный год, где белых армий и никакой серьезной угрозы власти Советов не существовало.

Скорее нужно принять устоявшуюся у многих историков хронологию, что активная фаза Гражданской войны в России проходила в 1918–1920 годах, когда всерьез с Красной армией дрались идейные белые и в тылу их кое-где поддерживали так называемые «интервенты» из иностранных экспедиционных частей. А в 1921–1922 годах была вторая фаза добивания последних очагов белого сопротивления на окраинах и обширного внутреннего фронта антисоветских восстаний (Сибирь, Волга, Тамбов, Кронштадт, Средняя Азия). Если даже считать все это одной сплошной Гражданской войной в России, то пусть она и началась московскими и петроградскими уличными боями сразу в октябре 1917 года (в декабре 1917 года официально создана и первая Добровольческая армия белых на Дону) – закончилась она в любом случае в октябре 1922 года, когда у дальневосточного Спасска разбита последняя организованная армия белых («Земская рать» генерала Дитерихса) и красные взяли Владивосток. «И на Тихом океане свой закончили поход», – признавали сами большевики в своей хвалебной песне о победе в этой войне, ставя хронологическую точку в ней на осени 1922 года. Именно эти пять полных лет и есть наша Гражданская война, именно они полностью совпадают с эпохой жизни ВЧК в ленинской Советской России.

ЧК в эти годы второй фазы Гражданской войны во фронтовых условиях продолжала «красный террор», хотя и в меньшем объеме. 18 марта 1920 года вышло постановление ВЦИК, отнимавшее у ЧК право на внесудебные репрессии и расстрелы, это было официальное окончание кампании «красного террора». К тому моменту Гражданская война уже явно шла к победе красных, на момент этого декрета ВЦИК из серьезных белых армий оставались только практически запертый в Крыму Врангель с остатками своего «добровольческого» войска и окружаемый со всех сторон в Забайкалье атаман Семенов с остатками колчаковской армии при нем. Страну нужно было понемногу перестраивать на рельсы мирной жизни, и необходимость в «красном терроре» с особыми и почти безмерными полномочиями ВЧК для советской власти была утрачена. Из органа классового террора ВЧК нужно было начинать перестраивать в спецслужбу мирного государства.

Сам Дзержинский и его первые приближенные тоже часто высказывали по этому поводу недоумение решением власти, тогда еще отчасти продолжалась романтическая фаза работы ЧК в условиях Гражданской войны, когда чекисты не брали автоматически под козырек в ответ на любое приказание Кремля, а могли затевать партийные дискуссии на этот счет. Сам Феликс Эдмундович в эти годы часто вновь спорил с другими высокопоставленными советскими деятелями, поднявшими наряду с ограничением «красного террора» в очередной раз вопрос о постановке ЧК под контроль Наркомюста или о слиянии его в одно ведомство с Наркоматом внутренних дел. В Наркомате юстиции уже давно не правили бал левые эсеры, как это было в первой половине 1918 года, но Дзержинский все равно такими предложениями был крайне раздражен. Он отказывал представителям Наркомюста в доступе к материалам о расстрелах в ЧК в эти годы, до хрипоты спорил на эту тему с наркомом юстиции Крыленко.

В итоге компромисс в 1920 году был найден. ВЧК оставалась независимой силой, подчиненной только ВЦИК (на самом деле бывшему лишь исполнительным органом при ленинском Совнаркоме – советском правительстве), по-прежнему отделенной от Наркомюста и Наркомата внутренних дел. Право на бессудные репрессии у ЧК тогда все же отобрали. На деле же кое-где по России они некоторое время продолжались. Уже в мартовские дни 1920 года ВЧК перед этим постановлением зачистила свои внутренние тюрьмы, расстреляв там многих арестованных ранее. Прямо в последнюю ночь перед указом об отмене смертной казни в Петрограде ЧК расстреляно в тюрьме 400 заключенных, в Москве примерно 160 человек, в Саратове 52 расстрелянных, и так по всей огромной стране. Впрочем, ЧК и после вступления в силу объявленной амнистии не раз нарушала данное властью слово и расстреливала в 1920–1921 годах лидеров сдавшихся повстанцев, как это было сделано в Полтаве или в Тамбове.

При этом то же постановление ВЦИК от марта 1920 года сохранило право ЧК на бессудные казни во фронтовой полосе. А так как до 1922 года в России были зоны боевых действий и фронты, то чекисты при необходимости возили обреченных из городов к ближайшим фронтовым зонам для расстрела. Как только возникал очередной очаг крестьянского восстания, там объявляли военное положение, и у ЧК вновь были развязаны руки. Часто ЧК начинала превентивные аресты и репрессии, если обстановка в каком-либо регионе только накалялась. Так, напуганная размахом выступлений крестьян Сибири и Тамбовщины советская власть потребовала в 1921 году принять меры, и по приказу Дзержинского из Москвы начальник Тульской ЧК Кауль организовал массовые аресты всех тульских эсеров, меньшевиков, анархистов, народных социалистов и им сочувствующих.

Да и, в конце концов, после марта 1920 года революционные трибуналы после чекистского следствия часто уже по суду выносили смертные приговоры, а те же чекисты приводили их в исполнение. В эти 1920–1921 годы расстреливают взятых ранее в плен колчаковских и врангелевских офицеров, расстреливают тамбовских и сибирских повстанцев, расстреливают недовольных городских интеллигентов и призывающих к забастовкам против военного коммунизма агитаторов из рабочих, расстреливают, расстреливают… и все без конца. Создана в ВЧК особая комиссия по «регистрации» бывших офицеров белых армий под началом чекиста-матроса Панкратова, успевшего отличиться резней во главе Тифлисской ЧК при захвате Красной армией Грузии. Часть из этих офицеров сложила оружие добровольно, поверив обещанию Советов простить, кто-то даже успел с 1920 года повоевать против ранее своих белых или поляков, но теперь они армии Троцкого не нужны, их опять начинают фильтровать в этой комиссии, многих расстреливают или отправляют в лагеря.

Так что принципиально ничего после 1920 года не поменялось. ЧК шла в русле традиций защищаемой ею советской власти, когда какое-нибудь громкое постановление о непорядках в определенной отрасли не прекращало их, а зачастую даже выводило на новый виток. Как статья Сталина о «головокружении от успехов», осудив в свое время перегибы в коллективизации села, вскоре вызвала новую волну этой самой коллективизации, так и «красный террор» не прекратился с его официальным окончанием, как и начался до его официального введения в силу.

Что касается многочисленных в те годы крестьянских восстаний по России, то и здесь ЧК была на переднем плане, наравне с Красной армией бросая на их подавление свои самые проверенные кадры и усиленные команды, как зампредседателя ВЧК Петерса на подавление антоновщины в Тамбовской губернии. Петерс прибыл на Тамбовщину с целой командой чекистов из столицы, на месте же самую кровавую работу делали местные тамбовские чекисты. Тамбовской ЧК тогда руководил некто Клинков, до революции купец-растратчик и известный в Тамбове пьяница, не самая характерная фигура для руководителей губернских ЧК того времени. После него во главе Тамбовской ЧК в разгар ликвидации антоновщины встает более проверенный чекист Герман, а уже после ликвидации основного очага восстания сюда начальником губернской Тамбовской ЧК назначается Лев Бельский (Левин).

Советская власть объявила тамбовских восставших мужиков своими злейшими врагами и повела против них войну на уничтожение. Восстали они при этом не на пустом месте, доведенные до отчаяния и массового голода откровенным выгребанием хлеба, начиная с 1918 года. Для очень хлебной и зажиточной при царе Тамбовской губернии ленинская власть заранее установила намного более высокие нормы сдачи зерна, чем для соседних областей российской средней полосы, сюда в 1918–1920 годах хлынули массово продотряды из самых разных городов, поддерживаемые силами красных частей и ВЧК. Все эти два года Тамбовская губерния отдавала хлеб городам и воюющей Красной армии, всегда оставаясь в советском тылу Гражданской войны, сюда лишь раз в 1919 году ненадолго прорвались белые казаки корпуса Мамонтова в их знаменитом рейде по красным тылам. При этом сами тамбовские деревни все больше нищали и голодали, подвергаясь новым нашествиям продотрядов и издевательствам ЧК. Из тамбовской деревни все чаще даже в Москву долетали массовые жалобы крестьян об их ограблении методом шантажа и под угрозой чекистского нагана. Так местный сотрудник Тамбовской ЧК Прокофий Новгородов настолько «прославился» жестокостью в рейдах по селам и выбивании из крестьян «излишков» хлеба, что его даже собственное начальство вынуждено было снимать этого чекиста с поста после жалоб на него в столицу. Когда еще грянул неурожай 1920 года, а нормы сдачи хлеба власть для Тамбовской губернии оставила прежними, в тамбовских селах начался уже настоящий голод. И тут крестьянская масса взорвалась повсеместным восстанием, создав многотысячную повстанческую армию Александра Антонова, начавшую сражаться насмерть с превосходящими ее численностью и вооружением красными войсками, заодно без жалости расправляясь с местным партийным активом.

Советская власть ответила в своем духе: Ленин потребовал ликвидировать мятеж на Тамбовщине в кратчайшие сроки, назначив ответственным за него только что переброшенного из командующих польским фронтом Тухачевского, в губернию были брошены огромные силы Красной армии, партийного ополчения и войск ВЧК. Тухачевский подписал свою страшную директиву, предписывая ликвидировать очаги восстания отравляющими газами, особо отмечая, что «применение газов не должно создавать угрозу гибели скота и посевов» (о людях не заботились, восставшие районы стремились вырезать почти начисто). И власть Ленина в Советской России в 1920–1921 годах стала первым в мире государственным режимом, использовавшим боевые отравляющие вещества против населения собственной страны.

Все участники крестьянских восстаний были объявлены «кулаками» и «контрой», при этом ЧК действовала против них так же безжалостно, как ранее против участников Белого движения, руководствуясь известной инструкцией Троцкого «пройтись по спине кулачества горячим утюгом». Этот проход утюгом в сочетании с газами и бомбардировками тамбовских повстанцев с воздуха Красной армией для ЧК выливается в адресную охоту по селам за активистами антоновского движения и массовые карательные акции. Все члены семей ушедших в лес крестьян арестовываются по спискам ЧК и содержатся в жутких условиях в специальных фильтрационных лагерях как заложники, и если их родственник за две недели после этого не выходит из леса для сдачи – вся семья отправляется в северные лагеря без особой надежды вернуться назад живыми. По всей Тамбовской губернии открыто более 15 таких крупных концлагерей для плененных и сдавшихся повстанцев, а также взятых в заложники членов их семей. Занимались этой «фильтрацией» в основном войска ВЧК, группировкой которых при подавлении антоновского восстания командовал чекист Юрий Аплок.

В принципе ленинская власть повторила опыт Французской революции, когда якобинцы Робеспьера такими же зверскими методами давили выступление против них крестьян провинции Вандея. Тогда тоже якобинский Конвент всех восставших вандейцев назвал врагами Республики и революции, разом приговорив их к физическому уничтожению, и на вандейские села пошли «адские колонны» революционного полководца Тюро, вырезая в них полностью население, вплоть до младенцев. Недаром Солженицын затем одним из первых назовет Тамбовское восстание 1920–1921 годов нашей «русской Вандеей». По современным подсчетам, если Красная армия и отряды ВЧК в боях 1921–1922 годов на Тамбовщине потеряли около 10 тысяч человек, то потери местного населения оцениваются примерно в 150 тысяч человек – это участники повстанческого движения, их родня и просто местные крестьяне, просто шокирующая цифра.

При этом часть таких восстаний в начале 20-х годов, часто называемых «малой фазой Гражданской войны», в своей основе наряду с сопротивлением продразверстке и ограблению села начиналась и с мотивом возмущения жестокостью чекистов в данной местности. Началось это постепенно с 1918 года, с началом «продовольственной диктатуры» и похода большевиков с оружием на «несознательное» село, чтобы в русле ленинской политики силой рабочих продотрядов и чекистского маузера взять хлеб для городов и снабжения Красной армии. Уже тогда ЧК было поручено по мере сил участвовать в проведении в жизнь этой политики «продовольственной диктатуры», особенно в плане подавления сопротивления в селе продотрядам и в пресечении на корню попыток крестьянских восстаний в провинции.

Так было еще в 1919 году в случае с первым таким крупным восстанием против продотрядов в Самарской и Саратовской губерниях – «Чапанной войной». Руководитель восставших крестьян Долинин в своих воззваниях по селам писал: «Мы не против Советов, мы за Конституцию РСФСР, но мы против диктатуры и чекистов, которые есть тираны и грабители!» Так было в 1920 году у восставших кубанских и терских казаков, когда созданная ими повстанческая «Армия возрождения России» генерала Фостикова излагала: «Все в наши ряды, кому ужасно новое крепостное право, кому ужасны «субботники» – работа на коммунистов, кому страшна голодная смерть». Это десятилетия спустя советские люди уже не видели ничего особо ужасного для себя в субботниках; как видим, в 1920 году незакабаленным людям еще была ужасна сама мысль работать бесплатно и по принуждению на власть.

И пусть кубанско-ставропольское восстание белого генерала Фостикова в 1920 году в тылу Советов не все считают чисто крестьянским выступлением, полагая его скорее действиями связанных с Врангелем белых партизан-казаков, но у повстанцев Фостикова не все идейные «белые». Многие из этих казаков поначалу с уходом белых сложили оружие и разошлись по домам, вновь восстав против новой продразверстки и расказачивания по станицам. И само восстание лета 1920 года на Кубани и Ставрополье возглавлял не только настоящий деникинский генерал Фостиков, оставшийся в окружении при уходе белых из Новороссийска, но и ставший политическим центром восстания «Комитет спасения Кубани» во главе с Тимошенко, почти весь состоявший из эсеров и казачьих сепаратистов, не желавших сотрудничать с Врангелем и грезивших идеей независимого казачьего государства. Фостиков был ими назначен только непосредственным командиром повстанческой армии, хотя ядро вокруг него составляли действительно «белые» казаки, решительно нашивавшие на плечи самодельные погоны, что гарантировало тогда обязательный расстрел при попадании в плен к красным, но и масса других повстанцев здесь была. И боролись с этим Кубано-Черноморским восстанием красные теми же точно методами, что в Тамбовской или Воронежской губернии, бросая против мятежных станиц самые идейные части красных курсантов, интернационалистов, матросов, латышей, а также массово забирая в ЧК заложников из семей повстанцев. Семья самого генерала Фостикова на Кубани опознана чекистами и взята в заложники, после отказа Фостикова сдаться в обмен на их жизнь его отец, сестра и шестеро детей сестры все расстреляны ЧК в Екатеринодаре.

Одновременно с восстаниями в Тамбовской губернии и на Кубани в 1920 году бушевало несколько крупных восстаний в только что отбитых у белых Красной армией восточных областях Сибири и Туркестана. Все лето 1920 года на большой территории Южной Сибири и казахских степей полыхало пламя крупного Бухтарминского восстания, перебрасывавшегося периодически на Алтай, в семиреченские и иртышские казачьи станицы. И здесь созданная повстанцами-крестьянами «Народная армия» шла под красными знаменами и под лозунгами «Да здравствует советская власть, долой коммунистов, долой зверства ЧК!». Когда красные ликвидировали штаб этой повстанческой «Народной армии» на захваченном ею ранее пароходе «Витязь» на реке Иртыш, захватив и расстреляв находившихся здесь во главе с начальником штаба «народников» бывшим офицером белых Захаровым, здесь им в руки попало самодельное знамя «Народной армии», где на красном поле было вышито: «Долой коммуну, долой всякое насилие, вся власть Советам трудящихся!»

И давили красные Бухтарминское восстание теми же методами, что на юге России и Тамбовщине: карательные рейды войск ВЧК и созданных губкомами отрядов ЧОН, элитных частей красных курсантов и латышских стрелков. Поголовные расстрелы в некоторых селах и концлагеря с заложниками из родни восставших. Хотя в Бухтарминском восстании, как и на Кубани в повстанческой армии Фостикова, в руководстве восставшими был заметен элемент бывших белых офицеров и казаков, уцелевших после разгрома Колчака и сразу вновь поднявшихся на борьбу с откровенными лозунгами идейного белого лагеря. Здесь сразу соединились в рядах повстанцев уцелевшие белые офицеры и вчерашние красные партизаны из крестьян, бившиеся за приход советской власти в Сибирь, но к началу 1920 года уже шокированные назначенной им продразверсткой и массовой мобилизацией молодежи в РККА для отправки против Врангеля и Польши. Один из командиров здешней «Народной армии» казачий есаул Бычков, повоевавший ранее у белых, сразу установил связь с находившимися за границей в китайско-монгольских степях белыми войсками в эмиграции, а после разгрома восстания с несколькими сотнями самых непримиримых повстанцев с боями прошел тяжелый путь, пробившись в Монголию на соединение с белыми.

В 1920 году по Сибири прокатилась волна подобных выступлений крестьян, кульминацией которых затем стало самое известное Западно-Сибирское восстание, длившееся практически весь 1921 год и сопровождавшееся зверской жестокостью с обеих сторон противостояния. Повстанцы захватывали на время в начале 1921 года даже некоторые крупные города (Петропавловск, Кокчетав и др.) на некоторое время, сразу расправляясь здесь с большевистской верхушкой и сотрудниками ЧК. Советы отвечали такой же жестокостью, при подавлении Сибирского восстания за 1921 год погибли десятки тысяч местных жителей, это немногим уступает по размаху тамбовским событиям; и иногда восстание 1921 года именуют «сибирской Вандеей». Уходя под напором даже плохо вооруженных толп восставших крестьян из Кокчетава в феврале 1921 года, местная ЧК увела с собой арестованных ранее и специально захваченных в облаве заложников из местных жителей, которых позднее расстреляли за городом в качестве мести за убийство повстанцами главного уездного комиссара Абрамова.

Размах репрессий и резни в покоренных сибирских селах встревожил даже некоторых чекистов. Так один из руководителей Омской губернской ЧК Бутин, не оспаривая правильности массовых казней, все же был встревожен этой политикой повальной конфискации, окончательно разорявшей сибирские деревни, он писал в центр: «На будущее не следует допускать таких явлений, как конфискация, ибо никого это не спасает, а только разоряет хозяйство, лучше совсем сжечь несколько бандитских сел, чем дискредитировать советскую власть такими конфискациями».

И началось все это Западно-Сибирское восстание с того же, с начала «красного террора» ЧК здесь после ухода белой армии и с начала массовой продразверстки вкупе с призывом в Красную армию даже повоевавших уже бывших красных партизан. Сразу «оценившие» прелести продовольственной диктатуры и политики военного коммунизма сибирские крестьяне и казаки поднялись под теми же традиционными лозунгами «За Советы без большевиков». В воззвании сибирского «Главного военного совета» восставших можно прочесть: «Мы поднялись против кучки большевиков – жидов и заграничных прожигателей жизни, нагло именующих себя Рабоче-крестьянской властью. Мы не хотим, чтобы нами командовала, обирала и гноила нас по своим «Чекам» да тюрьмам кучка коммунистов! Долой коммуну, да здравствует народная власть Советов и свободный труд!»

Так было в истории знаменитого Мензелинского мятежа 1920 года (в советской истории известного как «Вилочный мятеж») в Поволжье, начавшегося с поголовного истребления крестьянами красного продотряда в Новой Елани. Когда продотрядовцы и сопровождавшие их чекисты, выбивавшие у еланских крестьян припрятанный хлеб, стали целые семьи сажать в качестве пытки в холодные погреба, их перекололи насмерть вилами – отсюда и «вилочное» название восстания. Тогда одним из первых в числе убитых восставшими советских начальников был глава Мензелинской уездной ЧК Головин, которому припомнили прошлые жестокости. Мензелинский мятеж был подавлен стянутыми частями Красной армии и особыми группами ЧК во главе со специально присланным сюда приказом Дзержинского уполномоченным чекистом Тучковым.

Непосредственное руководство подавлением осуществлял начальник Башкирской ЧК Мурзабулатов, будучи вскоре назначен в награду главой всего ревкома партии по Башкирской Автономной Республике. Этот человек руководил от ЧК и свирепым подавлением антибольшевистского восстания башкир в 1920 году, когда трупами казненных в Башкирии были завалены берега рек, а количество граждан этой национальности в России после Гражданской войны уменьшилось почти на треть. Главными ответственными за этот антибашкирский «красный террор» считаются начальник местной ЧК Мурзабулатов и специально присланный из Москвы уполномоченный ВЧК по подавлению этого восстания Артем Сергеев.

Сейчас в Башкирии многие называют эти действия ЧК и Красной армии геноцидом башкирского народа и утверждают, что Советами тогда умышленно поставлен во главе Башкирской ЧК татарин по национальности Мурзабулатов, учитывая непростые исторически взаимоотношения этих двух народов на территории Башкирии. Хотя вряд ли тогда у советской власти и руководства ВЧК был столь изощренный национальный расчет, тогда ЧК лила кровь в горячке классовой борьбы и с классово-партийных позиций. Вот когда Мурзабулатов пошел на повышение на партийную должность, взамен его во главе ЧК по Башкирии был поставлен лихой уральский казак Каширин, один из первых организаторов Красной армии на Урале, и он зверствовал ничуть не меньше татарина Мурзабулатова без разбора против башкир, татар, русских, казаков. Уже в 1921 году и Ивана Каширина пришлось с поста начальника Башкирской ЧК снимать Москве за явные «перегибы» в карательной политике.

Правда, при всей интернациональной идеологии случаи, когда ЧК в своей деятельности все же грешила использованием национальной розни между народами бывшей Российской империи, иногда действительно имели место. Так это было в Туркестане и Семиречье, где играли на запутанном клубке застарелой вражды здесь казаков, русских поселенцев, казахов, узбеков и других национальных групп. Зверства казахских постанцев при мятеже еще 1916 года в царскую эпоху, когда здесь массово резали «столыпинских» русских переселенцев, развернулись после 1917 года в ответную массовую бойню. Красные активно поддерживали этих крестьян, «новоселов», которые традиционно враждовали здесь с казахами и с местным казачеством. Здесь же советская власть и ЧК объявили себя защитниками угнетенных ранее небольших кочевых народов, направляя их против их «угнетателей» – казаков и «русских шовинистов» из белых колчаковцев. При участии ЧК в Семиречье создана из народа дунган целая красная конная бригада во главе с неким «красным дунганом» Масанчи, рубившаяся насмерть с казаками и используемая в походах по казачьим станицам ЧК как безжалостный карательный отряд. Нечто похожее использовано против поддерживавших массово белый режим Деникина казаков Дона и Кубани, против которых бросали «угнетенных при царе» горцев Северного Кавказа. Вот лишь одна выдержка из донесения в РВС от командования 9-й армии красных на Кавказе от 10 августа 1920 года, подписанного ее командармом Левандовским и комиссаром Полуяном: «В Терской области формируется Ингушский полк, который в силу знания особенностей горной местности и исторического взаимоотношения с казаками может быть с успехом использован в Кубанской области».

Иногда в случаях таких выступлений против советской власти вчерашних самых ярых ее защитников (бедных крестьян, матросов из Кронштадта, простых красноармейцев) в 1920–1921 годах на сторону восставших переходили и сами чекисты. В 1920 году против большевиков восстали части Красной армии в Верном (сейчас это Алма-Ата) из крестьян, недовольных продразверсткой и политикой Советов в селе – именно эти события описаны Дмитрием Фурмановым в его книге «Мятеж». И здесь одним из главных лидеров восставших солдат, практически захвативших на время Верный, стал бывший чекист и сотрудник особого отдела восставшей дивизии Чернов, после подавления мятежа в Верном одним из первых расстрелянный по приговору ревтрибунала своими бывшими коллегами. Когда на время восставшие части полностью овладели Верным, а Фурманов и его товарищи-комиссары оказались почти в положении их заложников (как водилось в таких случаях, восстание шло под модным лозунгом «За Советы, но без коммунистов и продотрядов»), на сторону повстанцев перешла почти вся местная Семиреченская ЧК во главе с ее начальником Авдеевым. Авдеев поддержал, скорее вынужденно, призыв к большей солдатской демократии, одобрил отправку ряда восставших частей на разоружение продотрядов по селам, а также по приказу созданного восставшими в крепости Верного революционного совета проводил со своими чекистами аресты тех комиссаров и большевиков, кто мятеж не поддержал. Эта активность тоже стоила Авдееву жизни, как и Чернов, он был расстрелян своими собратьями-чекистами сразу после подавления мятежа.

Там, где чекисты не поддержали крестьянских или солдатских выступлений, с ними восставшие расправлялись без жалости, давая выход уже накопившейся ненависти к проводникам политики военного коммунизма и «красного террора». В ходе восстания солдат частей Красной армии в Ташкенте в 1919 году местная ЧК просто перебита, сам председатель Туркестанской ЧК Фоменко убит солдатами. Во время восстания на красном Северо-Восточном (Актюбинском) фронте Долбушенского полка в том же 1919 году восставшие красноармейцы первым делом разгромили и сожгли здания особого отдела и политотдела фронта, убив начальника особистов фронта чекиста Чарикова. Командующий фронтом Астраханцев был ими тяжело ранен, а главный представитель ВЧК на этом фронте Иосиф Брегадзе жестоко избит взбунтовавшимися солдатами и чудом выжил.

Почти повсеместно на этой «малой Гражданской войне» в мятежах крестьян на селе или крестьян в форме солдат Красной армии заметна эта направленность против комиссаров и ЧК, как самых главных объектов ненависти после «продовольственной диктатуры» и необъявленной войны Лениным селу на истощение. Вот из массы почти однотипных примеров такого выступления в Красной армии так называемый «Стрекопытовский мятеж» 1919 года, очень схожий по сути с событиями в Верном или Ташкенте. Это выступление в белорусском Гомеле части Тульской бригады РККА во главе с ее командиром Стрекопытовым из призванных военспецов царских офицеров, к которому примкнули солдаты нескольких соседних частей. Восстание в марте 1919 года началось типично: «Нет продразверстке, да частной инициативе, вся власть Учредительному собранию, Советы без коммунистов!» Мятежным частям Стрекопытова удалось захватить губернский центр Гомель и соседний городок Речицу, и сразу был разгромлен Гомельский ревком партии, и сразу гнев восставшей солдатской массы обращен на местную ЧК. Председатель Гомельского ревкома большевиков Комиссаров, начальник Гомельской ЧК Ланге, управделами местной ЧК Бочкин – все они в числе первых захвачены и расстреляны мятежными красноармейцами. После подавления Гомельского восстания большими силами красных курсантов и частей ВЧК Стрекопытов с остатками своего отряда пробился к белым в Прибалтику и ушел в армию Юденича.

В других очагах крестьянских восстаний 1920–1921 годов сотрудники ЧК тоже переходили временами на сторону повстанцев и занимали в их рядах заметное положение. На Украине в эти годы сотрудник ЧК Лунев не просто перешел на сторону крестьян-повстанцев, а сам стал одним из наиболее опасных их атаманов, за которым охотились бывшие коллеги в кожанках. В 1920 году было массовое восстание крестьян в Воронежской губернии против продразверстки, армию повстанцев возглавил перешедший на их сторону командир полка РККА Иван Колесников, разбивший толпы повстанцев на полки и батальоны и создавший в их войске полевой штаб. Перебежавший к колесниковским повстанцам сотрудник местной ЧК Конотопцев создал у них настоящий особый отдел и службу разведки в их армии, позволявшие отрядам колесниковцев вовремя уходить от больших частей РККА. Окончательно движение воронежских крестьян Колесникова подавлено только в 1921 году, когда Воронежская ЧК сумела внедрить в его штаб в качестве любовницы молодую чекистку Екатерину Веренкину, которая выдала местонахождение штаба повстанцев и помогла его ликвидировать.

И в самом серьезном крестьянском выступлении антоновцев на Тамбовщине, когда настоящую крестьянскую армию восставших красные части Тухачевского смогли подавить только с применением отравляющих газов и ураганного артиллеристского огня, сметавшего мятежные села. Сам руководитель восстания Александр Антонов, левый эсер и бывший начальник советской милиции в тамбовском городке Кирсанов, после разгрома основных сил его мятежной армии еще партизанил и скрывался по тамбовским селам. Его убили в селе Нижний Шибряй в июне 1922 года именно в ходе оперативной чекистской операции, это не была войсковая операция армии.

ЧК под началом посланного сюда Петерса активно действовала против антоновцев оперативными методами. Чекистской операцией с использованием переодетых «прорвавшихся с Дона казаков», которых изображали конники Котовского, смогли выманить на переговоры и разгромить отряд антоновского ближайшего соратника Матюхина. В другом случае завербованный ЧК эсер Евдоким Муравьев внедрился в штаб Антонова и рассказывал там байки о существовании в Москве крупного подполья эсеров, которые ждут похода туда отряда Антонова. Муравьев по заданию ЧК пытался выманить в Москву на переговоры с несуществующим подпольем самого Антонова, но тот в это время был болен. А вот посланные им с Муравьевым в Москву эмиссары во главе с главным идеологом атоновщины эсером Ишиным захвачены ЧК на подставной «конспиративной квартире» в столице и позднее расстреляны чекистами. Начальник штаба восставших антоновцев белый поручик Токмаков выслежен и убит из засады. Бывший при Антонове чем-то вроде «президента» этой мятежной Тамбовской республики по гражданскому самоуправлению крестьянин Шендяпин тоже выслежен и окружен; когда под ним убили коня, Шендяпин застрелился, избегая пленения его ЧК. Уже к осени 1921 года с повстанческой армией Антонова практически было покончено, сам Антонов распустил свои последние отряды и с небольшой группой соратников скрывался еще более полугода по лесам и тамбовским селам.

Об обстоятельствах же ликвидации лично Антонова рассказал в своих мемуарах лично застреливший крестьянского вожака человек – сотрудник ЧК Покалюхин. Согласно его воспоминаниям из сборника «Антоновщина» 24 июня 1922 года в селе Нижний Шибряй скрывавшегося в соседнем лесу уже без большого войска Антонова караулила в засаде небольшая мобильная группа ЧК из семи человек, замаскировавшихся под рабочих и прятавших оружие под одеждой. Место ночевки Антонова, как это часто бывает в подобных случаях, выдал один из его доверенных связников – захваченный и перевербованный чекистами эсер Фетисов. Антонов пришел ночевать из леса в дом своей любовницы Натальи Катасоновой только в сопровождении одного телохранителя в лице родного брата. Когда чекисты обложили дом и бросили в него гранату, Антонов выскочил и отстреливался, почти добежал до леса, но пули из маузера чекиста Покалюхина свалили его. Младший брат Антонова тоже не сдался живым и был убит, беременную от Антонова Катасонову чекисты арестовали и на пять лет отправили в тюрьму только за то, что она «жила с Антоновым», уже в заключении она родила от покойного атамана дочь. Тело же самого крестьянского вожака антоновщины тайно было захоронено сотрудниками ЧК во дворе бывшего Казанского монастыря в Тамбове, где тогда обосновалась Тамбовская губернская ЧК, чтобы избежать поклонения ему от недовольных властью тамбовцев.

Хотя не все оперативные мероприятия ЧК персонально против крестьянских вожаков тех лет проходили так удачно и без жертв среди самой ЧК. Так гулявший по нижнему Уралу повстанческий атаман Серов в начале 1922 года передал сотрудникам ЧК, что готов сдаться со своими бойцами в обмен на обещание им амнистии, но явившихся на переговоры об условиях сдачи сотрудников ЧК внезапно пленил, а позднее убил их в своем лагере. Позднее Серов вдруг сдался добровольно чекистам уже по-настоящему, хотя и не очень понятно, на что он после такого рассчитывал, после пыток в ЧК Серов был расстрелян по приговору революционного трибунала в Самаре.

При подавлении антоновского восстания ЧК вернулась к практике заложничества, захватывая семьи выявленных повстанцев и заключая их в настоящие концлагеря. Концлагеря ЧК – это тоже порождение этих кровавых лет. Первый из них был создан еще в 1920 году на родине Ломоносова в Холмогорах, им командовал чекист Квицинский, и здесь только за первые месяцы 1921 года были в массовом порядке расстреляны более 10 тысяч человек. Холмогорский лагерь даст затем целую систему Соловецких лагерей, из которых в целом и вырастет печально знаменитый «Архипелаг ГУЛАГ».

Вообще же 1920 и 1921 годы были наполнены примерами почти однотипных крестьянских восстаний по всей Советской России, от украинских степей до дальневосточной тайги. Антоновщина, лубковщина, «Чапанная война», «Вилочный мятеж», «Колыванщина», «Бухтарминский мятеж», «Сибирское беловодье», «Балаганский мятеж» – временами эти мужицкие и кровавые от отчаяния выступления Красной армии приходилось давить с не меньшим напряжением и потерями, чем ранее сражаться с регулярными белыми армиями Колчака или Врангеля. Когда сейчас говорят, что Дзержинский и многие его соратники по первой ЧК засомневались и начали внутренне надламываться, когда вместо привычных господ офицеров пришлось расправляться со вчерашними красными партизанами из крестьян или балтийскими матросами – «буревестниками революции», то из документов той поры это совершенно не просматривается. Жестокость на местах органов ЧК, созданных при их участии карательных экспедиций и отрядов ЧОН не уступала их подобным акциям против белых, а в пиковые моменты затянувшейся взаимной резни на Тамбовщине или в Сибири еще и превосходила уровень зверств первых лет Гражданской войны.

В той же истории с кровавым подавлением восстания матросов в Кронштадте в марте 1921 года ведомство Дзержинского играло главную роль. Само восстание красных матросов в крепости Кронштадт весной 1921 года логично продолжало цепочку крестьянских и солдатских выступлений этой «малой фазы» Гражданской войны 1920–1921 годов. Уже в момент восстания власть Ленина совершила свой знаменитый вынужденный маневр, свернув жестокую политику военного коммунизма и наступления на село, перейдя к политике НЭПа. Кронштадт стал последней каплей в начале 1921 года, и не только оттого, что был самым опасным в череде этих мятежей для власти Ленина, потому что восстала масса вооруженных матросов в изолированной крепости на острове, к которым теоретически могла по морю прийти из-за границы помощь от белой эмиграции или иностранной армии. Просто к этому моменту в, казалось бы, уже полностью усмиренной властью большевиков Советской России, где уже практически не было организованных белых или иностранных армий, этот вал крестьянско-солдатских мятежей накатывал неотвратимо. К моменту выступления в марте 1921 года кронштадтцев не были до конца усмирены еще мужицкие мятежи на Тамбовщине, в Воронежской губернии, на Волге, в Сибири. Окончание главной фазы Гражданской войны вызвало необходимость демобилизации части огромной Красной армии, и возвращавшиеся в свои села вчерашние защитники Советов часто вливались в ряды восставших. Во избежание этого власть пошла было на хитрость, не распуская части бойцов РККА по домам, а создавая из них «трудармии» – нечто среднее между нынешним стройбатом, старым проектом графа Аракчеева с «военными поселениями» и совсем уж бесправными рабами на постройках египетских пирамид. Но от этой практики быстро пришлось отказаться – «трудоармейцы» от такого оборота своей судьбы тоже начали мятежи, тем более что и сюда легко проникали сведения о бедственном положении в деревне, обираемой продразверсткой.

То же и в армии, что было особенно опасно, мятежи разного калибра вспыхивали уже с начала 1920 года, солдатско-матросские выступления в Верном или в Кронштадте стали только самыми громкими в этой череде, вынудившей все же власть большевиков маневрировать и временно отступить от своей сверхидейной позиции к компромиссному НЭПу. В Кронштадте вообще восстала элита и главная опора советской власти к октябрю 1917 года – «гордость и краса революции» в лице матросов самого экстремистски-революционного Балтийского флота. Именно они поубивали в октябре 1917 года своих флотских офицеров, они шли в Петроград устанавливать ленинскую власть, они массово шли в Гражданскую на фронт и давили другие антибольшевистские восстания. Но политика военного коммунизма и печальные вести из сел, откуда были призваны на флот многие балтийцы, привели и их к восстанию. И 1 марта 1921 года гарнизон Кронштадта восстал против власти Ленина под теми же броскими лозунгами «За Советы без коммунистов», «Против бюрократии и комиссарократии», «За возвращение к революционным ценностям» и так далее.

Большевистские историки напрасно пытались замазать эту метаморфозу в матросской массе на Балтике, утверждая, что настоящие революционные «буревестники» были убиты на фронтах Гражданской войны, а мятеж 1921 года организовали «несознательные» новобранцы, мобилизованные большей частью с Украины, многие из которых будто бы были развращены службой у Махно или разных гайдамаков. В пример обычно приводили персону главного руководителя восстания в Кронштадте и председателя «Временно-революционного комитета» (ВРК) повстанцев Степана Петриченко, действительно незадолго до того пришедшего на флот из украинских селян. Но это в целом просто лукавые увертки: и в основной взбунтовавшейся массе кронштадтцев было множество старых ветеранов революции, и в ВРК более половины составляли такие заслуженные «буревестники» со стажем с 1917 года. Просто матросы и тогда были во многом экстремистской и не слишком идейной силой, целиком подчинявшейся директивам Ленина и его большевистского ЦК, многие и в революции больше проявляли свой анархизм и полубандитскую удаль. А военный коммунизм и жесткая политика Ленина взялась согнуть им шею под ярмо нового закона – уже большевистского, вот Кронштадт и полыхнул восстанием за прежние вольности и «попранные идеалы революции».

Зря коммунистическая история напирала и на то, что матросов толкнули к восстанию заговорщики из эсеров, анархистов и меньшевиков. Их влияние на массу восставших в Кронштадте было минимальным, хотя кто-то из матросов в ВРК и объявлял себя идейным анархистом, и даже установить за две недели восстания связи с мятежным Кронштадтом эти находящиеся уже в полуподполье партии не успели. Не были правдой и утверждения большевиков о связи повстанческого ВРК с белыми эмигрантами, якобы собиравшимися десантироваться на помощь мятежному Кронштадту, но не успевшими этого сделать из-за решительного подавления восстания. На самом деле для эмиграции этот мятеж вообще оказался неожиданностью, они только начали обсуждать свое к нему отношение и возможность помощи, как Кронштадтский мятеж уже прихлопнули. Находившейся тогда уже в турецком изгнании белой армии Врангеля для броска вокруг Европы, для теоретически возможного десанта на Балтике потребовались бы многие месяцы. К тому же это было невозможно в политическом плане: белые врангелевцы и стенавшие по возврату к крутой революции кронштадтские матросы были в идейном плане антиподами и вместе в одном окопе оказаться просто не могли. Указания коммунистических историков на то, что к матросскому мятежу в Кронштадте сразу примкнули служившие там военспецы из царских офицеров во главе с командиром кронштадтской артиллерии бывшим генералом Козловским, тоже ничего особо не проясняют в логике этого антисоветского мятежа. Хотя бы потому, что Козловский и другие бывшие офицеры в ВРК не входили и восставшими не командовали, будучи для основной массы матросов той же подозрительной «контрой». Восставшие подчинялись только избранному ими же в прежних революционных традициях ВРК, проигнорировав мудрые в военном плане предложения генерала Козловского: заранее расстрелять лед для предотвращения штурма по нему красных частей, освободить от ледяного плена хотя бы пару кораблей для маневра, высадить десант на берег и попытаться взбунтовать гарнизон матросов хотя бы на базе в Ораниенбауме и так далее. Сбежавший после разгрома восстания по льду в Финляндию Козловский в эмиграции от основных «кронштадтцев» из ВРК Петриченко отвернулся за пренебрежение его военными советами.

Были в числе претензий кронштадтских матросов к «забюрократившейся» власти Ленина и действия ЧК, которая только что в феврале прошлась по Петрограду новой гребенкой арестов и расстрелов при подавлении забастовок на заводах и в поисках контрреволюционного подполья. Мятежные матросы уже решили в первый день восстания арестовать находившихся в крепости чекистов, как это сделали мятежники и в гарнизоне Верного за год до них, но чекисты по приказу коменданта Кронштадта большевика Новикова тайно бежали на материк в укрепленный форт «Красная горка». Сам Новиков тоже сбежал в этот день из восставшего Кронштадта, за ним гнались матросы, но он ускакал от них по льду верхом на коне. Прибывший в тот день для разговора с уже волновавшимися кронштадтцами председатель советского ВЦИК Калинин пытался вразумить их большевистскими лозунгами, но толпа кричала ему: «Брось, Калиныч, тебе-то тепло, ты столько у них должностей занимаешь! Убирайся, старик, к своей жене!» Вышедшего на трибуну с Калининым красного комиссара Балтийского флота Кузьмина тоже прогнали с криками: «А ты забыл, как на Северном флоте матросов через каждого десятого расстреливал?!» Это Кузьмину напомнили о его руководстве Северным флотом в активную фазу Гражданской войны, где он отметился не только жестокостью к врагам, но и укреплением дисциплины в красных рядах через расстрелы. Кузьмин вспылил и бросил: «Изменников нашему делу расстреливали и будем расстреливать впредь!» Собственно с этого момента и началось восстание.

После решающего и удачного штурма крепости 18 марта 1921 года те из повстанцев, кто не погиб в бою и не сумел уйти по льду в Финляндию, оказались в руках чекистов, причем несколько сотен из них в показательном порядке без суда расстреляны прямо на льду Финского залива. И еще многие позднее казнены по упрощенному приговору «троек», а более тысячи отправлены заключенными на Соловки.

Завершая разговор о деятельности ЧК в годы Гражданской войны, нельзя не упомянуть, что далеко не вся она состояла только из приведения в действие политики красного террора. Действительно, были и настоящие заговоры противников советской власти, раскрытые в тылу, и перехваченные там курьеры белых разведок, и борьба со спекулянтами, и даже пресловутая и так обыгранная советской пропагандистской кампанией борьба ЧК с беспризорностью имела место. Часть сотрудников ЧК действительно проявила личное мужество на фронте или при заброске за линию фронта в тыл к белым войскам.

Был засланный прямо в штаб деникинской армии чекистский разведчик Макаров, поставлявший в ЧК самые свежие планы белого командования и ставший прототипом героя советского кинофильма «Адъютант его превосходительства». Был бывший сотрудник военной разведки царского Генштаба в Японии Алексей Луцкий, служивший после 1917 года в Иркутской ЧК и командовавший затем разведкой у сибирских партизан, которого японцы и белые казаки атамана Семенова в 1920 году вместе с партизанскими вожаками Лазо и Сибирцевым казнили в паровозной топке на станции Муравьево. Похожим был конец и у молодого девятнадцатилетнего сотрудника ЧК Николая Микулина, внедренного в штаб белой армии Юденича и после разоблачения также брошенного белыми в паровозную топку в 1919 году.

Еще один девятнадцатилетний чекист Алексей Дидрик нелегально был заброшен в еще занятый деникинцами Ростов-на-Дону, где в момент штурма города Красной армией организовал налет на штаб белых и захватил там ценные документы. Спустя три месяца сотрудник ЧК Дидрик умер от гулявшего по России тифа.

Таких лихих разведчиков и диверсантов в тогдашней ЧК было достаточно. Так грузинский чекист и подпольщик РСДРП с дореволюционным стажем Тите Лордкипанидзе заслан в родную Грузию под властью правительства меньшевиков. В сентябре 1919 года в Тифлисе он организовал и лично совершил теракт против представителя Деникина в Грузии генерала Баратова, бросив на улице бомбу в его автомобиль, Баратов был ранен, а его адъютант и водитель убиты на месте. Лордкипанидзе после этого арестован и сидел в Метехской тюрьме, но грузинское правительство предпочло с Москвой не ссориться и выдало террориста из ЧК по обмену в Россию. За эти подвиги времен Гражданской войны и по протекции его покровителя в Грузии Лаврентия Берии Тите Лордкипанидзе получил от советской власти в 30-х годах пост начальника Грузинского ГПУ, затем начальника НКВД по всему Закавказью. А в 1937 году от той же власти чекист Лордкипанидзе получил расстрельный приговор «за измену делу социализма».

Был уже упоминаемый выше поэт-чекист Делафар, расстрелянный в занятой белыми и его соотечественниками-французами Одессе в 1919 году. Его фигура чекиста-француза с наклонностями поэта и знакомствами с первыми звездами тогда еще немого кино всегда притягивала исследователей спецслужб своим романтическим флером, но и места фанатичному героизму в судьбе «графа Делафара» тоже нашлось достаточно, о нем следует напомнить чуть подробнее. Сотрудник еще петроградского периода работы ЧК, он направлен в тыл врага в Одессу по личному приказу Дзержинского, откуда зимой 1919 года передавал ценную информацию как агент Шарль. В феврале 1919 года он вместе с заброшенным с ним же чекистом Калистратом Саджая (до революции известным в Грузии большевиком-террористом по кличке Калэ) ночью обокрал кабинет главы французской контрразведки в Одессе майора Порталя в номере гостиницы «Лондонская», где французские экспедиционные войска расположили свой штаб, похитив и переслав через линию фронта документы французского командования. После этого Саджая был белыми выслежен и арестован, но сумел бежать во время допроса в контрразведке, выпрыгнув в окно, и дождался прихода красных, в 1920 году Саджая был назначен начальником Одесской ЧК под фамилией Калиниченко после восстановления в городе советской власти. При нем в Одессе был пик расстрелов «контры» и «блатарей», в подвале здания Одесской ЧК на Моразлиевской улице в 1920–1921 годах стреляли каждую ночь.

А вот Жорж Делафар (писавший свое имя на русский манер – Георгий) от этой контрразведки французов Порталя и работавшей вместе с ней в Одессе деникинской контрразведки (называемой белыми «Око») полковника Орлова все же не ушел. Его выследили после того, как Делафар, вопреки запрету чекистского центра, оставшись без связи, вышел на работавшее параллельно с его группой в Одессе красное подполье. Этот подпольный центр возглавляли также засланный чекист Иван Смирнов (под легендой «купца Ласточкина») и матрос-чекист Алексей Петик, до того работавший в занятом белыми и англичанами Мурманске, организовавший там убийство белого адмирала Кетлинского. После массовых провалов подполья французские контрразведчики арестовали своего соотечественника-чекиста через несколько дней после ареста Смирнова, вскоре переданного белыми и казненного, – чекистского резидента в Одессе Смирнова белые утопили в море, посадив в мешок. Тогда же выявилась связь Делафара с уже умершей к тому времени в занятой белыми Одессе то ли от тифа, то ли от запущенного сифилиса звездой немого кино Верой Холодной. Ее тоже белые посмертно считали затем за связь с Делафаром большевистской разведчицей, а от ее детей в Европе затем отвернулась белая эмиграция.

Французы долго не могли поверить, что Делафар – это родная фамилия захваченного ими разведчика из ЧК, полагая, что «граф Де-Ла-Фер» – просто кличка остроумного чекиста. Установив, что кровь им портил настоящий наследник знатного рода из их же страны, французы в итоге Делафара отдали белым, а те расстреляли, он никого не выдал и умер, читая на расстреле стихи о мировой революции. Этот романтичный ореол затем породил легенды, что Делафара не расстреляли, а вывезли из Одессы с отступавшими белыми войсками в Турцию, что он и потом в эмиграции работал на ЧК, но позднее факт его гибели в Одессе был установлен, как и установлено место его расстрела на одной из барж.

Была отважная чекистка Мария Авейде, работавшая в тылу у колчаковцев и возглавлявшая красное подполье в Челябинске, в 1919 году ее арестовала белая контрразведка и расстреляла в Верхне-Исетске. Женщин в ЧК использовали в таких разведывательных акциях наравне с мужчинами. Так, сотрудницу Украинской ЧК Марию Фортус внедрили под легендой медсестры прямо в штаб батьки Махно в 1920 году, где ее разоблачила как служившую в Елизаветградской ЧК лично супруга атамана Галина Кузьменко, и Фортус выжила при расстреле махновцами, выбравшись из тел других убитых с простреленным легким. Позднее Фортус долго еще работала в ГПУ – НКВД, засылалась на гражданскую войну в Испании (официально была здесь переводчицей с испанского при штабе военного советника Мерецкова), вышла здесь замуж за члена ЦК Испанской компартии Касанеласа, а в годы Второй мировой войны была в диверсионном отряде НКВД Медведева. Здесь Марию Фортус второй раз на чекистской службе тяжело ранило на операции, и ее вывезли самолетом в Москву, в ЧК не так много женщин с таким боевым опытом и количеством боевых ранений, она стала прототипом разведчицы из известного советского кинофильма «Салют, Мария!».

Сотрудник ЧК Яков Елин (знаменитый Товарищ Жак) также работал в занятой белыми Одессе, тоже разоблачен и расстрелян французами – его образ воплотил Владимир Высоцкий в известном фильме «Интервенция» о событиях в Одессе при белых и французах. Николай Равич работал в тылу поляков в советско-польскую кампанию, раскрыт и выжил в страшных условиях польского концлагеря в Дембье, где пленные красноармейцы вымирали сотнями, описав позднее ужасы польского плена в книге мемуаров «Молодость века». Разведчик по линии не ЧК, а Разведупра РККА Оскар Калниньш на подпольной работе в родной Латвии и после ареста не сломался на допросах в латышской контрразведке, позднее его обменяли на пленных латышей, и он вновь на фронте, Калниньш погиб в бою с белым отрядом Булак-Балаховича в 1920 году. Чекист Виктор Кингисепп, бывший следователь ВЧК по делам о покушении на Ленина и о «заговоре иностранных послов», на подпольной работе в уже заграничной Эстонии захвачен и расстрелян местной контрразведкой, его именем коммунисты назвали в 1922 году город Ямбург в Ленинградской области. Такие примеры можно найти на каждом фронте Гражданской войны и за каждой линией такого фронта. Романтичных или фанатичных подвижников революционного дела, готовых за него на смерть и муки и не искавших в том никакой личной выгоды, в ЧК тех лет было предостаточно. Хотя преувеличением кажется и утверждение, что все первые чекисты Дзержинского таковы.

С некоторыми историями первых разведчиков ЧК, работавших в тылу белых на территории России или за границей, до сих пор нет полной ясности. Вот хотя бы история известного чекиста Яковлева, его настоящее имя Константин Мячин, тогда многие чекисты первого призыва работали в молодой своей спецслужбе под партийными псевдонимами, часто еще со времен подпольной работы при царе. Этот пламенный чекист, один из ближайших соратников Дзержинского, поначалу в конце 1917 года даже побывавший заместителем Дзержинского в коллегии ВЧК, перевозивший в 1918 году царскую семью из места ее ссылки в Тобольске к месту казни в Екатеринбург, вдруг позднее прямо через фронт ушел к белым в армию Колчака, а позднее и с колчаковцами в эмиграцию. В 1927 году Яковлев внезапно вернулся в Советский Союз, и к нему, перешедшему на фронте в стан врага высокопоставленному чекисту, советская власть после возвращения не применила никаких репрессий. Это уже тогда породило слухи, что к белым и в эмиграцию Яковлев-Мячин ушел по приказу ЧК в качестве разведчика и выполнял там какое-то задание, после которого и вернулся на родину. На одной из встреч с чекистским активом тогдашний легендарный начальник внешней разведки ГПУ Артузов однажды подтвердил все это: «Костя Мячин – наш разведчик, к белым ушел по заданию ЧК, и не он один». Это слышали десятки чекистов. В конце 30-х годов среди всех других «проникших в органы врагов» арестовали и расстреляли и Яковлева-Мячина, и опять объявили, что в Гражданскую он просто предал и ушел к врагу, а никаким разведчиком за кордоном не был, в то же время расстреляли и выдавшего ему при большом собрании чекистов индульгенцию Артузова.

В наше время Артузов, как и сотни других, казненных в сталинские чистки чекистов, реабилитирован в качестве честного большевика. С Яковлевым же так и нет ясности. В вышедшей в перестроечные годы советской энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» от 1987 года Артузов и другие казненные в конце 30-х чекисты первого поколения призыва Дзержинского вновь показаны идейными борцами за советскую власть. Правда, о тех из них, у кого годы смерти пришлись, судя по биографической справке, на 1937–1939 годы, еще стыдливо написано в конце биографии: «В дальнейшем на партийной работе…» – а у них не было ничего в дальнейшем, кроме подвала родного ведомства и пули в затылок от своих. Но про Яковлева (Мячина) и здесь напротив его фамилии четко написано – «изменник». Как же быть со словами реабилитированного Артузова перед чекистским активом? Еще одна загадка из истории ЧК, точка в которой не поставлена. Нам же пора ставить точку в обзоре деятельности органов ЧК в Гражданскую войну.