• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Период 1921–1922 годов, совпавший с последней фазой Гражданской войны в России, отмечен постепенным смягчением режима красного террора (официальный «красный террор» указом от 5 сентября 1918 года формально уже был отменен), а также периодом перестройки органов ЧК. Уже в 1919 году власть вынуждена чуть завернуть кран у этого кровавого фонтана, начавший давать перехлест своей струей крови даже для нее.

Закрыт откровенно живодерский журнал ВЧК «Красный террор» со списками обреченных на расстрел заложников и дискуссиями о методах пыток. Самые отпетые теоретики и практики террора типа Лациса одернуты самой властью в лице лично Ленина. Расстрелы и пытки теперь от общества приказано прятать под сукно и за стены камер ЧК, а не выпячивать с бравадой.

Первых самых непонятливых или свихнувшихся на почве кровопускания чекистов и совсем уж неуправляемых братишек-матросов попросят из рядов ВЧК уже в 1919–1920 годах. Через год отберут и право бессудных расстрелов, несмотря на сопротивление большой массы сотрудников ЧК во главе лично с Дзержинским.

Таким образом прививка кровавым террором молодой спецслужбе новой страны уже сделана. На этой закваске подойдут позднее другие всплески террора спецслужб СССР, включая события 1936–1939 годов.

Поначалу власть просто пыталась ВЧК реформировать с учетом новых условий в стране. В 1921 году сначала прошла кампания по наведению некоторого порядка в рядах провинциальных ЧК, затирая особенно вопиющие случаи кровавого пира кампании «красного террора». Появились дела о злоупотреблениях в Тюменской ЧК, в Крымской ЧК по итогам такой проверки сняли ее начальника Розенблата, прикрывая вопрос о жутких крымских расстрелах начала того года, на смену ему пришел свояк Сталина чекист Станислав Реденс. Из Крыма по личному приказу Дзержинского отзывают запятнавшего себя в Гражданскую войну расстрелами чекиста Вихмана, ранее начальника Одесской ЧК. Как следует из докладной записки Дзержинского, Вихман снят не за жестокости или зимние расстрелы, а по жалобе члена ЦК партии Бухарина на «антипартийное поведение товарища Вихмана» в связи со спорами на партконференции. На это указание начальник всей Украинской ЧК Манцев сигнализирует шефу в Москву в мае 1921 года: «Вихман откомандирован в распоряжение Украинской ЧК и уже выехал из Крыма, причем постановлено о запрещении Вихману работать в ЧК, занеся об этом в его партийную книжку, Ваше отношение к циркуляру Вихмана вполне разделяю и по приезде Вихмана в Харьков приму соответствующие меры».

При этом сама ВЧК вынуждена реагировать на команды сверху о налаживании дисциплины и свертывании размахов террора, периодически выдавая это за свои либеральные инициативы снизу, из недр ВЧК. Так Дзержинский в январе 1921 года пишет в ЦК партии, что ВЧК сама поставила вопрос о сокращении своих функций и права смертной казни с учетом прекращения боевых действий на главных фронтах Гражданской войны. В этом же письме в ЦК он сообщает, что 13 января в ВЧК создана комиссия по изменению карательной политики и тюремной политики (в составе самого Дзержинского, Ягоды, Ихновского, Апетера, Мессинга и Зангвиля от ВЧК, Крыленко и Саврасова от Наркомюста, Куйбышева от ВЦСПС). Судя по протоколу заседания этой комиссии на Лубянке от 13 января 1921 года, подписанному Дзержинским и ведшим протокол Ягодой, собиравшиеся постановили на местах пересмотреть дела всех арестантов «пролетарского и крестьянского происхождения», так что здесь гуманизация с классовым подходом.

На 1921 год приходятся и частые инспекции самого Дзержинского или членов коллегии ВЧК по его поручению с проверкой работы местных органов ЧК в провинции. Дзержинский лично выезжал еще в 1920 году в Челябинск, где у губернской ЧК возник серьезный конфликт с губкомом партии, здесь Феликс Эдмундович призвал подчиненных теснее работать с местными партийными органами. В 1921 году в Москву вышли с жалобой лидеры Башкирского ревкома РКП(б) во главе с Викманом, где сообщали, что начальник Башкирской ЧК Каширин злоупотребляет властью, не понимает местной специфики работы и из-за конфликта с губкомом пытается «слепить» в ЧК фальшивое дело о заговоре среди верхушки башкирских коммунистов. По личному указанию Дзержинского в Уфу тогда выезжал для проверки жалобы член коллегии ВЧК Могилевский, будущий начальник внешней разведки ИНО ВЧК, и по итогам его разбирательства лихой рубака Каширин с должности начальника Башкирской ЧК снят, опять направлен в Красную армию, где его окончательно добьют расстрелом уже в репрессии 1937 года.

В том же 1921 году в коллегии ВЧК пришлось разбирать конфликт между начальником Туркестанской ЧК Петерсом и главой местной партийной власти Сафаровым, которые друг друга взаимно обвиняли во многих смертных грехах. Сафаров обвинял чекистов Туркестана в неправомерных расстрелах, разложении и повальном пьянстве, а Петерс обвинял Сафарова в организации кампании клеветы против ЧК. В Туркестан от коллегии ВЧК тогда Дзержинским для разбирательств командирован Бокий, который встал на сторону своего коллеги по ЧК Петерса. Хотя и защитив в итоге Петерса, Дзержинский вынужден был написать тому о конфликте с партийцами: «Они в некоторой мере правы – нельзя всегда и всех провинившихся расстреливать, а если к чекистам уже относятся как к жандармам, это означает плохое руководство». Экстремистские и расстрельные методы Петерса тогда были хорошо известны в Москве, собственно из-за них он и в Туркестан был отправлен, лишившись поста первого зампредседателя ВЧК.

Летом 1921 года проведена самая крупная из таких инспекций региональных ЧК властью, тоже во многом показательная. На поезде «Октябрьская революция» губернские ЧК на Волге и Урале объезжал председатель ВЦИК Михаил Калинин. Его сопровождал представитель ВЧК при ВЦИК латыш Скраме, была такая должность в первой советской спецслужбе, она затем и в ГПУ оставалась до 1923 года, пока Дзержинский не договорился с Калининым об ее отмене. Скраме по итогам этой инспекторской поездки обнаружил во многих губернских ЧК непорядки и нарушения законности, привычные в годы активной Гражданской войны, но теперь явно бросавшиеся в глаза верховной власти. После осмотра расстрельных подвалов в ЧК Алапаевска Скраме написал начальнику Екатеринбургской ЧК, что «подвал нужно ликвидировать, провести чистку личного состава, а от имени председателя ВЦИК Калинина я вам передаю, что с беззаконностью, самовольными арестами и расстрелами пора покончить и восстановить революционную законность».

В коллегию ВЧК Скраме после этой поездки на калининском поезде дал такие рекомендации: «Самарская губернская ЧК серьезно больна», «Коллегию Пензенской губернской ЧК необходимо всю перетряхнуть», «Астраханская ЧК очень неосторожно и неумело подошла к калмыцкому национальному вопросу». К тому же по итогам их с Калининым проезда по волжско-уральским губернским ЧК из мест заключения освобождено почти две тысячи человек, находившихся там без должных оснований и доказательств. Внутри ВЧК эта деятельность Скраме, искавшего «блох в своем ведомстве» во время поездки на поезде с Калининым, вызвала явное раздражение, о чем Дзержинскому докладывал возглавлявший тогда ЧК на Урале Апетер. Но Феликс Эдмундович посчитал, что в сообщениях Скраме есть много правды, к тому же он заявил, что Скраме имеет право на такие проверки и критику на своем посту полпреда ВЧК при ВЦИК, иначе зачем вообще была бы нужна такая должность. Нет сомнений, что эта инспекционная поездка Калинина 1921 года и ее итоги наравне с крымским скандалом, с неудачей ЧК в комиссии «Чрезкомэкспорта», с неуклюжими провокациями ЧК против «Рабочей оппозиции» в партии и другими мини-скандалами в конце 1921 года стали катализаторами решения власти о закрытии ВЧК и преобразовании ее на новых принципах в ГПУ.

То же дело с неудачной работой ЧК в комиссии «Чрезком-экспорта», вызвавшее в конце 1921 года гневную речь Ленина о недотепах в этой службе, стало еще одним кирпичиком в решение власти реформировать ВЧК коренным образом в новую спецслужбу. Уже на исходе Гражданской войны это была попытка в 1921 году включить ЧК, кроме репрессий и террора, во что-то еще государственно важное, в частности в помощь внешней торговле, на которую ленинская власть объявила государственную монополию. Созданная из чекистов «Чрезвычайная комиссия по экспорту» («Чрезкомэкспорт») под началом сотрудника ЧК Михаила Рыкункова была призвана своими методами собирать особо ценные вещи (золото, ювелирные украшения, меха, старинные иконы, раритетное оружие и так далее), все, что можно было бы потом централизованно продавать за границу в обмен на необходимое Советской России оборудование и вооружение. Комиссия Рыкункова пополняла эти запасы своими методами и по-чекистски. В основном через привычное изъятие при обысках, реквизиции у «контры», а также создав несколько фальшивых пунктов скупки, у принесших туда ценности спекулянтов или обычных воров эти вещи чекисты Рыкункова просто изымали. Хотя гнев Ленина вызвали не рыкунковские методы в «Чрезкомэкспорте», а то, что в запале охоты за ценностями там не ввели их нормальный учет и хранение, отчего при ревизии выяснилось: на складе «Чрезкомэкс-порта» было свалено в кучу и сгнило много мехов и ценных ковров, а кое-что поели крысы.

Ленин был крайне недоволен методом хранения изъятого ЧК добра, и только это стало поводом прикрыть «Чрезкомэкспорт». Итогом этой изобличительной речи Ленина стал выговор в адрес руководства ВЧК, сам «Чрезкомэкспорт» был распущен, полуграмотный чекист из рабочих Рыкунков из ЧК изгнан, а дело было уже в конце 1921 года, и решение о ликвидации ВЧК у власти практически вызрело. Так закончилась еще одна попытка вовлечь ВЧК в решение еще и экономических проблем, стоящих перед Советской Россией. Ранее такие тоже предпринимались: в 1918 году ВЧК назначали ответственной за кампанию заготовки дров в городах, когда из-за войны и блокады начались перебои с поставками угля, тогда чекисты под стволами наганов выгоняли «на дрова» представителей «бывших» сословий.

1921 год стал при этом переходным периодом, последним полным годом жизни ВЧК. Не сказать, что эта служба к концу Гражданской войны стала действовать гуманнее, просто с отменой «красного террора» исчезла страшная массовость и планомерность репрессий, позволив теперь чекистам карать врагов революции индивидуально и без особых полномочий на бессудные казни. Перестройка в ЧК 1921 года касалась больше организационных сторон деятельности этой службы, что часто отмечают исследователи, обращаясь к последним годам жизни ВЧК – праматери всех наименований главной спецслужбы Советского Союза:

«Карательная политика и карательные органы в 1921 году не претерпели существенных изменений: они были по-прежнему нацелены на устранение даже потенциального инакомыслия. Продолжала свирепствовать практика беззакония и расправ, вытекающая из примата классовости революционного сознания… В правовой неразберихе, как и положено, торжествовал произвол… В.И. Вернадский писал 10 сентября 1921 года из Петрограда в Киев: «Настроение мое и всех здесь очень тяжелое – вследствие преступных и тяжких проявлений террора здешней ЧК. Эти убийства не вызывают сейчас страха, но негодование. По-видимому, здесь перемешаны совершенно невинные люди с людьми, боровшимися с большевиками. Среди невинных такие, как Н.И. Лазаревский, М.М. Тихвинский. Смерть последнего мне лично очень тяжела – это был близкий мне человек… Ни в одной стране это немыслимо. Мне сейчас все это кажется мифом о Полифеме, в пещере которого находятся русские ученые. А смерть Гумилева!» В 1921 году председателем ВЧК по-прежнему оставался Дзержинский, но практическое руководство чекистами осуществлял его заместитель И.С. Уншлихт. 16 апреля 1921 года Дзержинский предписал всем начальникам управлений и отделов ВЧК по всем вопросам обращаться к Уншлихту, так как он назначен наркомом путей сообщения по совместительству с работой в ВЧК. Через несколько дней Политбюро ЦК утвердило решение Дзержинского, и именно Уншлихту и Менжинскому было предложено создать на севере, в районе Ухты, концлагерь для размещения 10–20 тысяч мятежных кронштадтских матросов. 4 июня 1921 года по поручению Ленина Уншлихт представил план работы ЧК на вторую половину 1921 года и начало 1922 года. Этот «совершенно секретный» план предлагал «массовые операции» по разрушению партий эсеров и меньшевиков».[10]

Именно на 1921 год приходится большинство директив по ВЧК об усилении секретно-осведомительной работы оперативных отделов этой спецслужбы, о вербовке тайной агентуры, об агентурной работе на развал остатков небольшевистских партий. И именно в этом году шли самые большие репрессии ЧК против бывших участников Белого движения и их родственников, этот год получит статус «пира победителей» в Гражданской войне. По указу от 20 сентября 1921 года ВЧК взяла на учет всех бывших военнослужащих белых армий офицерских чинов, заведя на них особые карточки учета, что многим бывшим белым стоило затем смерти, если не в начале 20-х, то уже в 30-х годах.

Именно с этого времени в истории ВЧК появляются особые совещания – «тройки», подменявшие собой суд и отправлявшие арестованных по политическим статьям на расстрел по упрощенной процедуре. Первую высшую «тройку» всероссийской ЧК составили приближенные к Дзержинскому чекисты: Уншлихт, Ягода и Мессинг – первыми поднявшие этот топор псевдосудебных репрессий, в конце 30-х годов в годы Большого террора и их головы падут под его замахом.

Так что политика «красного террора», только введенного теперь в относительные рамки процедуры советской законности, продолжалась параллельно с политикой реорганизации ЧК. Когда в начале 1922 года ЧК преобразовали в ГПУ и для порядка назначили генеральную ревизию по бывшей ВЧК, многим незнакомым ранее с масштабами репрессий ЧК членам ревизионной комиссии стало не по себе.

Один из таких ревизоров по фамилии Скворцов после ознакомления с материалами множества расстрельных дел ЧК за эти годы и личной беседы по этому поводу с зампредом ВЧК Уншлихтом застрелился, оставив предсмертную записку. В ней можно прочитать о том, что «приемы нашего главного органа государственной безопасности и объяснения по этому поводу товарища Уншлихта вынуждают меня навсегда уйти от всех этих мерзостей и гадостей, в которых я бессознательно принимал участие, числясь ответственным работником партии. Искупая смертью свою вину, я шлю вам последнюю просьбу: опомнитесь, пока не поздно, не позорьте своими приемами нашего великого учителя Маркса и не отталкивайте массы от социализма». Этой предсмертной запиской заглянувший за кулисы «красного террора» чекистов партработник Скворцов написал фактически эпитафию также отходящей в историю ВЧК, хотя он напрасно взывал к приходящему ей на смену ГПУ, – от «своих приемов» чекистская спецслужба отказываться не собиралась и после 1922 года.

Кроме перевода страны на рельсы мирной жизни и новой экономической политики, объявленной Лениным взамен сурового военного коммунизма, были и другие причины реорганизации ЧК. В том числе и та негласная, о которой историки ВЧК в различных изданиях «красной книги» этой спецслужбы никогда не упоминают, – это накопившееся недовольство самой советской власти некоторой неповоротливостью своей спецслужбы. Будучи безжалостной при массовых арестах и расстрелах, имея долгое время почти неограниченные полномочия на внутренний террор в стране, ЧК в 1921 году оставалась не слишком профессиональной и искушенной в оперативном плане. Ее неспособность пресечь даже такие массовые и подготавливаемые не один день акции, как выступления матросов в Кронштадте или крестьян в Тамбовской губернии, вызвала тогда явное раздражение Ленина. Вождь Советской России несколько раз в своей желчной манере указывал на это Дзержинскому, к тем же последним месяцам 1921 года относятся предложения Ленина на девятом съезде Советов передать большинство полномочий ВЧК Наркомату юстиции, оставив чекистам только полномочия по работе против политической оппозиции и антисоветских заговоров.

Эта идея Ленина, продиктованная всем его устремлением к новой политике НЭПа и новым пониманием организации Советского государства, не оставит Владимира Ильича и все оставшиеся два года его жизни. Фактически он предлагал сократить функции ЧК, а позднее и ГПУ, до положения обычной тайной полиции среднего государства тогдашней эпохи, чего-то вроде николаевского Третьего отделения. И это взамен всеобъемлющего монстра, постепенно награждаемого с декабря 1917 года все новыми полномочиями и задачами в ленинской России, отвечавшего к концу 1921 года за обширнейший фронт задач от «красного террора» с ликвидацией антисоветского подполья до ловли спекулянтов, разгрузки дров и сбора беспризорников на улицах. Так что первый проект ГПУ с подачи Ленина был еще радикальнее, и полномочия бывшей ВЧК урезались в нем значительно.

Полномочия ВЧК в конце 1921 года по инициативе Ленина Совнарком все же успел урезать. Работала даже специальная комиссия по реорганизации ВЧК в составе самого начальника этой спецслужбы Дзержинского, наркома юстиции Курского и члена ленинского ЦК Каменева. Дзержинский до хрипа отстаивал в спорах с двумя другими сопредседателями этой комиссии широту полномочий родного ему ведомства, особенно право на внесудебные репрессии против открытых врагов советской власти. Сам Наркомат юстиции Дзержинский призывал не допускать до надзора над чекистским следствием, как это было перед революцией принято в царских службах тайного сыска, а разрешать прокуратуре надзор лишь на стадии предания обвиняемых суду.

Феликс Эдмундович столь рьяно сопротивлялся реформам своего ведомства, иногда даже носившим полностью косметический характер, что его фанатичное упорство утомило даже саму ленинскую власть. После жарких дискуссий с Каменевым и Курским по инициативе Ленина Дзержинского даже вывели из состава этой комиссии, заменив на его заместителя в ВЧК Уншлихта. Высокопоставленные генералы тайного сыска практически во все времена и во всех государствах бьются до последнего за широкие полномочия своих спецслужб и наиболее возможную закрытость их от контроля, в том числе и финансового контроля за расходом выдаваемых спецслужбам средств. Как оказалось, спецслужба первого в мире государства социализма и ее командир здесь оказались неоригинальны. Когда в 70-х годах в сенате США разбирались с массовыми злоупотреблениями внутри ЦРУ, сенатор Черч назвал американскую разведку «отбившимся от стада безумным слоном» за ее желание все засекретить даже от самой власти. В свете этой аналогии пытавшуюся максимально отдалиться от советского госаппарата ВЧК Дзержинского можно сравнить с одичавшим чекистом в кожанке, ускакавшим от своего красного эскадрона в степь и не желающим опять встать в строй на общих основаниях.

В итоге все вынуждена была решать сама верховная власть Советской России. В декабре 1921 года Всероссийский съезд Советов поддержал идею Ленина о переформировании ВЧК в новую спецслужбу на более государственной и постоянной основе. ВЧК поручили предоставить еще один проект собственной реформации, таковой был в январе 1922 года составлен Уншлихтом и направлен лично Ленину, вызвав у того недовольство. Поняв, что сами чекисты реформировать всерьез свое учреждение не собираются, требуя оставить кроме внесудебного порядка расправы и подконтрольность спецслужбы только правительству (Совнаркому), и саму привычную аббревиатуру ЧК, решение судьбы спецслужбы взял на себя сам ленинский ЦК партии, давно ставший под прикрытием Совнаркома и ВЦИК самым реальным центром власти. В конце января 1922 года было принято решение о коренной реформации ВЧК в службу нового типа и переименовании ее. Окончательная точка была поставлена уже в феврале 1922 года, когда вместо ВЧК спецслужба Советского государства стала именоваться ГПУ и подчиняться власти через Наркомат внутренних дел.

Отмечают и политический аспект этой реформы и переименования службы госбезопасности Советской России. В январе 1922 года на Генуэзской конференции мировое сообщество смирилось с существованием в мире социалистической России, преобразованной вскоре в СССР, и кровавый шлейф истории ВЧК с Гражданской войны начинал ленинские власти тяготить.

При перестройке советской спецслужбы к началу 1922 года необходимо было и кадрово зачистить ряды бывшей ЧК, избавившись от массы осевших здесь дилетантов из «профессиональных революционеров», части случайных чекистов из хаоса Гражданской войны, особо отличившихся в зверствах за годы жизни ЧК. А также от наиболее непримиримых фанатиков в чекистских кожанках, не приемлющих «отступлений от революции» в духе политики НЭПа, не понявших лозунга отказа от мировой революции немедленно, не смирявшихся с урезанием огромных прав ЧК и приторможением «красного террора» в стране.

Сам Дзержинский, оставленный во главе и нового ГПУ, смирился с новым положением дел, обратившись к подчиненным чекистам с воззванием о том, что на одной преданности революции и смелости дальше не уехать, а необходимо учиться работать по-новому и укреплять профессиональные качества в политическом сыске. Он подавил в себе желание до последнего отстаивать необходимость сохранения прежней ВЧК с косметическим ремонтом в ней, начав исполнять указания руководства партии о перестройке своей госбезопасности и чистке ее рядов.

И чистка действительно началась. Именно поэтому недолго после переформирования спецслужбы в ГПУ поруководивший ее управлением на Украине Василий Манцев оказался за бортом чекистской системы. Бывшего начальника контрразведки в ВЧК и начальника Украинской ЧК Манцева сначала в связи с критикой его левацких взглядов отозвали из Харькова (тогда столицы Украинской ССР) с назначением в коллегию ГПУ в столице. А затем плавно и с благодарностями сплавили на работу в Рабоче-крестьянскую инспекцию, а в 1937 году ему одним из первых «дзержинцев» припомнят его левацкий уклон и «покритикуют» в подвале из нагана. Очень скоро из ГПУ убрали и бывшего первого зампреда ВЧК Якова Петерса, чьи экстремистские взгляды и близость к Троцкому уже ни для кого во власти не были секретом. Поэтому же не нашли в новом ГПУ места и Мартину Лацису, издатель журнала «Красный террор» и идейный адвокат жестокостей ВЧК тоже был переведен на другую партийную работу.

Сменивший Петерса на посту первого заместителя Дзержинского в ВЧК Иосиф Уншлихт тоже в ГПУ продержался недолго, будучи направлен на работу по снабжению Красной армии. И бывший в коллегии ВЧК одним из самых жестоких экстремистов Эйдук, и в противоположность ему один из наиболее либеральных поборников соблюдения законности Ландер, и кровавый «палач Кавказа» Атарбеков, и «первая дама» ВЧК Яковлева, и другие наиболее заметные в годы Гражданской войны чекисты понемногу в районе 1922 года систему госбезопасности были вынуждены покинуть.

Некоторых в 1922 году откровенно убирали с формулировкой «за злоупотребления служебным положением в ЧК», как бывшего уполномоченного ВЧК по всему Северному Кавказу Георгия Трушина, направленного работать в управление шоссейных и грунтовых дорог подальше от спецслужб. На Трушина сами сотрудники ЧК в 1921 году написали жалобу, когда он под видом вербовки сделал своей любовницей некую Шишковскую, а затем дважды пытался пристроить ее разведчицей в ИНО (наткнувшись на противодействие Менжинского), в конце концов своей властью выдал Шишковской греческий заграничный паспорт и позволил ей эмигрировать за пределы СССР. Когда Трушина все же изгнали, хотя за него перед Дзержинским лично ходатайствовали Ворошилов и Микоян, за компанию из ЧК выгнали и пожаловавшегося письменно на него в ЦК партии чекиста Хундадзе – за то, что «вынес сор из чекистской избы».

От иных деятелей ЧК со скандальным шлейфом за ними уже просто необходимо было избавляться. Как от считавшегося фанатиком даже среди своих председателя Донской ЧК Станислава Турло – одного из организаторов казачьего геноцида на Дону и проводника политики Троцкого на полное уничтожение донского казачества. Турло еще в 1920 году за его излишнюю ретивость и постоянные споры с комиссарами Красной армии вынуждены были с Дона убрать в среднеазиатскую ссылку, переведя начальником Ферганской ЧК. Но Турло и здесь сопровождали постоянные скандалы, в 1921 году он в ссоре был ранен выстрелом из револьвера собственным подчиненным по ЧК, объявленным затем психически нездоровым. Только в 1924 году коллеги убедили скандального чекиста Турло уйти из ГПУ по собственному желанию, он тоже пошел на хозяйственную должность и написал на досуге книгу «Шпионаж» о происках против Советов белогвардейской разведки. По тексту этой книги уже можно составить представление о ее авторе. Она полна рассуждений Турло о том, что на тайной войне спецслужб нет места сентиментальности и морали, что нельзя с неблагородством врага пытаться бороться более благородными методами и что нельзя оплакивать даже невинных жертв в этой борьбе – на войне шпионов все как на настоящей войне. В 1938 году Турло в числе многих таких экстремистов из бывшей ЧК арестован, осужден за участие в тайной троцкистской организации и в 1942 году окончил свой жизненный путь в лагере под Красноярском. Он сгорел в такой же топке размашистых репрессий, к которой сам громче других призывал, и его наследники в НКВД по его заветам наверняка не плакали над очередной жертвой этой большой рубки леса.

Многих рядовых сотрудников прошлой ВЧК тоже не брали в новое ГПУ. Так новый начальник Крымского управления этой службы Реденс мотивировал чистку сотрудников бывшей Крымской ЧК тем, что там было очень много разложившихся за годы «красного террора» и войны, особенно из не отличавшихся никогда дисциплиной матросов Черноморского флота. Кроме того, не секрет, что по итогам объявления властью Ленина новой экономической политики многие ультрареволюционеры, троцкисты или такие разложенные революцией морячки сами добровольно и демонстративно выходили из рядов ЧК. Некоторые откровенно левые и яростно революционные чекисты уже с 1921 года писали рапорты о выходе из ЧК и прямо мотивировали это своим несогласием с политикой НЭПа, считая ее отступлением перед контрреволюцией и предательством тех идеалов, за которые они сражались в годы Гражданской войны. Дзержинский в 1922 году признавал свою горечь от того, что уходят по этим мотивам из ВЧК и выходят из партии проверенные и стойкие бойцы с дней первых чекистских кожанок 1917 года, прошедшие зачастую многие фронты и окунувшиеся во всю грязь и кровь «красного террора». Но при этом, верный генеральной линии партии, Феликс Эдмундович приказал своим кадровикам немедленно удовлетворять такие прошения о выходе из ЧК и из партии, невзирая на прошлые заслуги, и отправлять разочаровавшихся беспартийных в распоряжение военкоматов для дальнейшего назначения.

По его распоряжению в Наркомат путей сообщения был отправлен бывший член коллегии ВЧК и начальник ее следственной части Пинес в 1922 году. Узнав, что бывший чекист Пинес на новом месте запросил себе за заслуги перед революцией огромное по тем временам жалованье в 500 миллионов рублей (это даже по тем инфляционным временам очень большая сумма), Дзержинский лично написал подчиненному гневное послание с упреками: «Я все-таки привык в Вас видеть чекиста, а не нэписта, который думает только о себе, и Вам после стольких лет работы в ЧК как-то не к лицу занимать нэповские позиции».

Бывшие заслуги не спасали от изгнания тех, кто откровенно отказывался признать новый ленинский курс на поход в социализм через НЭП и отступление от репрессий военного коммунизма. В большинстве случаев ограничивались изгнанием из органов ЧК или из партии, до арестов доходили в исключительных случаях так называемого «красного бандитизма». Как в деле одного из руководителей Сибирской ЧК и героя красного подполья в Забайкалье в тылу белых Ивана Новокшенова, которого с таким клеймом и за откровенно антипартийную агитацию из чекистов отправили прямиком в лагерь. Оттуда Новокшенов еще выйдет, а вот вторую посадку в Большой террор уже не перенесет, умерев в лагере в статусе антисоветского зэка.

Кроме идейного разочарования и ультралевых воззрений, оттоку части чекистов из ЧК – ГПУ к 1922 году способствовали и некоторые трудности с выдачей зарплаты и продовольственных карточек чекистам. 1922 год на большей части территории Советской России вообще был тяжелым, скудная и не вовремя выдаваемая зарплата нервировала сотрудников ЧК. Высшее руководство спецслужбы это особенно не касалось, несмотря на все не слишком достоверные воспоминания чекистских мемуаристов, как член коллегии ВЧК Глеб Бокий якобы рухнул с голодухи в обморок, поскольку целый день пил только морковный чай. То, что мы сейчас знаем о бессменном начальнике спецотдела (прослушка и слежка) в ВЧК и ГПУ Бокии с его роскошными пиршествами на даче и сексуальными утехами там же, приводит к мысли, что даже меньше других членов коллегии дзержинской спецслужбы он подходит на роль такого голодного бессребреника из популярной легенды. В среде же рядовых чекистов и особенно в провинции материальные трудности действительно вычищали ряды не хуже кадровиков, изгоняющих слишком ярых революционеров и матросов-братишек, не хуже прошедшейся по ВЧК партийной чистки 1922 года.

Карельское управление ЧК, а затем ГПУ, сигнализировало в Москву, что у сотрудников не хватает денег даже на канцелярские принадлежности и обмундирование, поэтому работа будет приостановлена, пока карельские чекисты будут искать себе элементарное пропитание. В письме 5 июля 1922 года председатель Украинского ГПУ Манцев жалуется Дзержинскому, описывая в рядах украинских чекистов совсем уж удручающее положение: чекисты для пропитания продают на черном рынке личные вещи, голодают, предаются унынию. Если верить письму Манцева, среди сотрудников Украинского ГПУ уже отмечены в 1922 году случаи самоубийств, как из-за маленького пайка и унижения голодом, так и по причинам ощущения предательства дела революции перед лицом нэпманов. Манцев писал: «Арестованы и расстреляны за налеты уже десятки наших сотрудников, идет повальное бегство из ГПУ, некоторые сотрудницы уже занимаются проституцией, чтобы не умереть с голоду. Штаты мы сократили уже на 75 %, куда же еще сокращать? Если ЧК больше не нужна, то пусть нам об этом скажут прямо». Понемногу трудности со снабжением ГПУ 1922 года были преодолены и больше никогда в советских спецслужбах в таком масштабе уже не возникали, их сотрудникам для спасения от голода уже не приходилось идти на базар с личными вещами, на большую дорогу со служебным пистолетом или на панель. Хотя сам Василий Манцев, вероятно и не без учета этого панического по духу письма, вскоре вслед за другими слишком революционными ветеранами прежней ЧК покинул стены ГПУ и был переведен на другую работу. Сам Дзержинский соглашался, что отсутствие нормального финансирования унижает и дискредитирует ЧК, ругался по этому поводу с наркомом финансов Сокольниковым. Он и со сменившим самого Дзержинского на посту наркома путей сообщения Рудзутаком поругался, когда тот отменил финансирование транспортных отделов ВЧК из бюджета НКПС, предлагая финансировать их через чекистский бюджет из общегосударственных средств. Дзержинский написал Рудзутаку, что «такой отказ считаю ошибкой с точки зрения интересов самого НКПС, наши транспортные отделы сохраняют ему многие миллионы рублей, хотя настаивать не могу – Вам виднее». Своему начальнику Транспортного отдела ВЧК Благонравову он с горечью писал, что по донесениям в Таганроге сотрудники транспортных отделов ЧК уже «ходят в настоящем рубище, их за этот вид уже не пускают с досмотром на заграничные суда». Понемногу Дзержинскому в 1922–1923 годах удалось переломить ситуацию с финансированием ГПУ, отодвинув эту проблему. Хотя проблема экономии средств все равно оставалась, Дзержинский даже поручил чекисту Михельсу, параллельно писавшему как журналист в «Известиях», написать ряд статей о необходимости экономии средств сотрудниками госбезопасности.

Такой же считавшийся слишком рьяным радикалом член коллегии ВЧК Николай Скрыпник, бывший начальником отдела по борьбе с контрреволюцией и секретного отдела ВЧК, отправлен в 1922 году работать в Наркомат юстиции, несмотря на все его дореволюционные заслуги в подполье РСДРП с побегами с царской каторги и не исполненным ему тогда же смертным приговором. Позднее на посту главы Госплана Украинской ССР Скрыпник был обвинен в украинском национализме, он писал в Политбюро оправдательные послания, а в 1933 году на фоне развившейся из-за этого депрессии бывший чекист Николай Скрыпник покончил жизнь самоубийством в Харькове. В 1931 году от такой же депрессии застрелилась и бывшая чекистка Эльза Грундман, в годы Гражданской войны наводившая ужас на попавших в руки Киевской ЧК.

Многих из таких отставленных при переходе в 1922 году к ГПУ высокопоставленных деятелей ЧК отправили на другую партийную работу, где они все 20-е годы продолжали ностальгировать по временам «красного террора» и своей чекистской молодости. Как бывший член коллегии ВЧК Эйдук, направленный в Наркомат внешней торговли и там шокировавший коллег по новому месту службы тем, что, прислушиваясь к реву автомобильных моторов во внутренних дворах Лубянки (Наркомат внешней торговли располагался недалеко от этого штаба ЧК – ГПУ), радостно сообщал: «Это наши опять контру расстреливают». Этот человек еще в руководстве ВЧК даже других чекистов поражал своей кровожадностью, его запомнили с маузером в руках и перекошенным лицом, прямо заявлявшим, что личное участие в расстрелах доводит его до экстаза, он долго был заместителем Кедрова в Особом отделе ВЧК. А ведь до революции Эйдук был поэтом и писал сентиментальные стихи в декадентском духе мастеров Серебряного века, какие скрытые бесы проснулись в нем в революционные годы? Александр Эйдук тогда не знал еще, что в 1938 году с клеймом «контры» в такой же привычной чекистской процедуре расстрела сгинет и он сам, став для другого палача поводом для радостного экстаза, возможно, и грузовики при его расстреле так же ревели моторами.

И многие из этих ностальгирующих по расстрелам чекистов первого поколения, отправленных после 1922 года из спецслужбы на другую работу во главе с самим зампредом ВЧК Уншлихтом, позднее еще раз сами попадут в подвалы родной Лубянки, и под рев таких же моторов бывшие коллеги расстреляют и их самих. Как, например, наркома пищевой промышленности СССР Лобова, любившего вспоминать боевую молодость и свои чекистские расстрелы в годы «красного террора» в Петроградской ЧК, самого его расстреляют в 1937 году. Написавший во время Гражданской войны Ленину критичное письмо о злоупотреблениях в ВЧК Максим Горький в качестве примера озверевшего чекиста приводил именно Лобова в Петрограде, прямо написав о нем: «Лобов – это просто животное!» Еще один член коллегии ВЧК времен Гражданской войны Владимир Янушевский в 1922 году будет из спецслужб плавно удален переводом на научную работу в институт Ленина при ЦК РКП(б), расстрелян также в 1937 году. О единственной за время существования ВЧК даме в ее коллегии Варваре Яковлевой, которой тоже не нашли места в новом ГПУ, нужно сказать пару слов отдельно. Это профессиональная большевичка с дореволюционным стажем, ушедшая в РСДРП еще гимназисткой, прошедшая бои 1905 года, аресты и тюрьмы, ее в 1918 году Дзержинский взял в коллегию ВЧК и направил в ноябре 1918 года на пост начальника Петроградской ЧК на смену Глебу Бокию. Это действительно убежденная и фанатичная большевичка, как любят подчеркивать пишущие восторженно о Яковлевой авторы. Ее родной брат Николай Яковлев тоже погиб за эту власть от пули белых в 1918 году, а ее муж Павел Штернберг был комиссаром в Красной армии и умер в 1920 году на фронте от болезни. Хотя пишущие дифирамбы о Варваре Яковлевой симпатизирующие ВЧК авторы часто умалчивают, что их героиню по распоряжению лично Ленина уже в январе 1919 года Дзержинский был вынужден отозвать из Петрограда, как не справившуюся с задачами и вызвавшую вопросы своим личным поведением. Недаром Дзержинский в приказе Яковлевой сдать дела в Петроградской ЧК и выехать в Москву написал тогда: «Я Вас порицаю и требую немедленного выезда в Москву с оставлением за себя заместителя».

Как следует из сохранившихся архивных материалов ВЧК, Яковлеву обвинили в ошибках в оперативной работе, злоупотреблении своим положением (после ареста по ошибке Петроградской ЧК другой пламенной коммунистки Ларисы Рейснер) и в слишком вольном образе жизни. Будучи по примеру своей подруги по партии Александры Коллонтай ярой поборницей теории «свободной любви», почти сорокалетняя Яковлева в Питере пустилась во все тяжкие, а затем, к ужасу ЧК, среди ее любовников оказался белогвардейский агент из морских офицеров Покровский, получивший через Яковлеву доступ к секретной информации Петроградской ЧК. Подозревали тогда Яковлеву и в тайной любовной связи с ее заместителем в Петроградской ЧК Антиповым, бывшим до того замом и при Урицком, и при Бокии, который был ее на десяток лет моложе. После отзыва из Питера Яковлева еще некоторое время состояла в коллегии ВЧК, но в ГПУ ее уже не взяли, переведя в Наркомат финансов. В 1938 году Варвару Яковлеву тоже арестовали как в прошлом «левую коммунистку» и примыкавшую к оппозиции в партии, осудили на двадцать лет тюрьмы, а в 1941 году при подходе немецких войск к Орлу расстреляли в Медведевском лесу вместе с другими обреченными Орловского централа.

Кстати, оставленный ею в январе 1919 года новым начальником Петроградской ЧК ее бывший заместитель Николай Антипов тоже вскоре снят Дзержинским и отозван в Москву. Как и многие из радикалов первой ЧК, он в ГПУ не попал, направлен на партийную работу в секретариат ЦК ВКП(б), дорос до заместителя председателя Совнаркома, но в 1937 году, как и большинство чекистов дзержинского призыва, обвинен в оппозиционной деятельности в партии, арестован и расстрелян. Всего за время существования Петроградской ЧК в 1917–1922 годах во главе ее сменилось более 20 начальников, от убитого Урицкого до возглавившего затем и Ленинградское ГПУ Мессинга. На закате истории ВЧК до Мессинга в 1920 году ЧК Петрограда возглавлял Иван Бакаев, позднее за свою приверженность партийной оппозиции лишенный всех чекистских постов, а в 1936 году расстрелянный как один из главных обвиняемых по делу «троцкистско-зиновьевского» центра заговорщиков. Пришедший ему на смену в 1921 году начальник Петроградской ЧК Борис Семенов, которого и сменил здесь Мессинг, отозван Дзержинским в Москву и взят шефом позднее в хозяйственный орган страны ВСНХ руководить в Сибири предприятиями золотодобычи. В дальнейшем бывший чекист Семенов тоже сделал неплохую партийную карьеру, после 1937 года его арестовали для расстрела уже на должности первого секретаря Сталинградского обкома партии.

Всего же за время работы первой ВЧК в 1917–1922 годах в ее коллегию входило в разное время более 40 человек. Из них четверо с самыми громкими тогда именами не дожили до большой сталинской чистки, умерев своей смертью: Дзержинский, Менжинский, Ксенофонтов и Аванесов. Пятый не доживший до Большого террора – Могилевский, погибший в 1925 году в авиакатастрофе. Шестой – Пузырев, погибший еще в Гражданскую войну. А из четырех десятков остальных лишь пятеро после 1937 года не подверглись репрессиям: Уралов, Жиделев, Волобуев, Савинов и Панюшкин. Последний из этой «счастливой пятерки», Василий Панюшкин, стал в госбезопасности СССР настоящим долгожителем, просто «чекистским Мафусаилом»: придя на Лубянку в коллегию ВЧК в 1919 году молодым балтийским матросом, он уйдет на пенсию из КГБ времен Хрущева в генеральском чине, успев поруководить всей внешней разведкой КГБ СССР, умрет Панюшкин почетным пенсионером в 1960 году. Остальные же либо прошли тюрьмы и дожили до освобождения (Фомин, Чугурин), либо забиты насмерть еще на следствии (Корнев), большая же часть просто расстреляна в период 1937–1939 годов (или уже в 1941 году, как Кедров и Яковлева).

Но это будет позднее. Пока же февраль 1922 года подвел черту под первым периодом работы советской спецслужбы под родовым для нее именем ЧК. Начинались времена новой жизни ЧК уже под названием ГПУ, захватившие все 20-е и начало 30-х годов. Точку в существовании ВЧК, изначально задуманной действительно как чрезвычайная и временная, поставила сама власть. 1 декабря 1921 года постановлением ленинского Политбюро ЦК РКП(б) фактически выносился приговор о ликвидации ВЧК, хотя там еще расплывчато было сформулировано: «Реорганизовать Всероссийскую Чрезвычайную комиссию». В конце декабря 1921 года Ленин поставил этот вопрос о реформировании ВЧК на голосование съезда Советов, чтобы придать процедуре перестройки ЧК законный характер с советской точки зрения, и съезд проголосовал за воссоздание ВЧК в новом виде и под новым названием с существенным сокращением функций и полномочий госбезопасности в мирное время.

Отсрочка исполнения приговора была недолгой, ее руководству ВЧК в лице ее заместителя председателя Уншлихта хватило только на то, чтобы подать своеобразную «апелляцию»: сохранить за ВЧК ее ставшее привычным название, подчиненность напрямую только Совнаркому и значительную часть прежних функций. Ленин эту записку Уншлихта отклонил в январе 1922 года, а 6 февраля была поставлена точка – ВЦИК утвердил декрет «Об упразднении ВЧК и о правилах производства обысков, выемок и арестов».