• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Власть. Кризис. Подарки. Перемирие. Союзники.

Наполеон был композитором и дирижером. Он говорил: «Я люблю власть, как художник… как скрипач любит свою скрипку… Я люблю власть, чтобы извлекать из нее звуки, созвучья, гармонии». Слово «власть» здесь вполне можно поменять на слово «война».

Он начинал с небольших «ансамблей», игравших короткие «пьески», почти этюды: под Тулоном в штурмующей колонне республиканцев было 7 тысяч человек, а в Париже при подавлении выступления роялистов у Наполеона было 5 тысяч человек. В обоих случаях главную партию сыграли пушки.

Потом он освоил камерный оркестр и долго играл на нем разные «сонаты» (эта музыкальная форма для камерного оркестра в XVII веке состояла из прелюдий, ариозо и танцев, что было в общем-то очень похоже – причины к войне, объявление войны и, наконец, сама война). В Италии у него 40–50 тысяч солдат, в Египте и того меньше (20 тысяч при Пирамидах, 13 тысяч в Сирийском походе), а в 1801 году сражение при Маренго он начал, имея 23 тысячи человек против 45 тысяч австрийцев.

Заметно, с каким наслаждением Бонапарт «дирижировал» этими небольшими соединениями: все было ему подвластно, все контролировалось, всякая идея тут же почти всегда давала предугаданный результат. В 1793 году осаждавшие Тулон республиканцы бились головой о его стены в буквальном смысле. Наполеон же понял, что стены не важны: надо отрезать противнику каналы поддержки – отогнать от Тулона английский флот. Он определил цель – форт Малый Гибралтар на полуострове Эгильет (оттуда можно было эффективно обстреливать весь тулонский порт), нашел средства, основательно подготовил почву (артиллерийский обстрел Малого Гибралтара продолжался три дня) и захватил форт 17 декабря за четыре часа. После этого защитники Тулона бросились из города вон. Вечером 18 декабря Тулон как яблоко сам упал Бонапарту в руки. Это была такая маленькая сюита в стиле Моцарта. (Примечательно, что 16 декабря хлынул проливной дождь, поднялся ветер. Наполеону предлагали отложить штурм, но он сказал: «Плохая погода не является неблагоприятным обстоятельством». Вспомни он это при Ватерлоо, где решил ждать, пока после дождя просохнет земля – и судьба Европы была бы другой).

Расстрел роялистов в Париже 5 октября 1795 года – почти импровизация, эдакая музыкальная шутка, каприччо, но также основанная на четком представлении, какие «инструменты» сыграют к ней главную партию: уступая мятежникам в числе бойцов, Наполеон сделал ставку на пушки. Мюрат буквально выкрал из Саблонского лагеря 40 пушек, которые устроили вечером 5 октября концерт у церкви святого Рохо.

Эти произведения сыграны Наполеоном в темпе «виво», и даже «престо» – на самых высоких музыкальных скоростях. Итальянская армия в 1796 году была его первым большим оркестром, а Итальянская кампания должна была стать первым большим произведением, но рассыпалась на множество мелких по причине того, что силы неприятеля приходили на войну частями и с большими перерывами во времени.

Там у Наполеона появился прием, который станет главным для него на долгие годы: бить противника по частям. Не то чтобы Наполеон его придумал – он диктовался обстоятельствами, Наполеон просто прислушался к ним (так Бетховен услышал в пеньи птиц начало Героической симфонии). К театру боевых действий войска всегда шли разными колоннами по разным маршрутам. (Вызвано это было и тем, что пропускная способность дорог не соответствовала массам войск, а главное – необходимостью довольствовать войска за счет местности).

Оставалось только ловить то одну, то другую колонну австрийцев. Противники Наполеона считали, что они еще идут на войну, тогда как Наполеон считал себя на войне с того момента, как выступал навстречу неприятелю.

12 апреля он разбил при Монтенотте отряд Аржанто, стянув за ночь войска и утром атаковав неприятеля со всех сторон. После разгрома войска противника рефлекторно распались по национальному признаку на две части, пошедшие в разные стороны: австрийская отступила к Дего, а пьемонтская пошла к Миллезимо. 14 апреля Ожеро атаковал пьемонтцев, а Массена и Лагарп – австрийцев. Привыкшие к чинным и размеренным передвижениям войск пьемонтцы и австрийцы были раздавлены прежде всего скоростями и напором: они сдавались целыми батальонами (всего в этот день французами было взято 6 тысяч пленных).

10 мая при Лоди, встретив австрийцев на реке Адда, он, чтобы занять неприятеля, приказал стрелять по нему из 60 пушек, а тем временем пустил конницу в обход правого фланга. Дело после этих распоряжений скорее всего решилось бы само собой, но Бонапарт в те времена был из тех дирижеров, которым не терпится самому сыграть на скрипке хоть небольшое соло: увидев, что его конница уже атакует противника, он бросился впереди войск через мост длиной 300 шагов. Пули его не взяли, и с тех пор он уверовал в свою звезду.

В июле, осаждая Мантую, он узнал, что на выручку ей идут 50 тысяч австрийцев под командой Вурмзера. Наверное, Бонапарта разобрал смех, когда он узнал, что неприятель движется пятью колоннами. Со всей своей армией (46 тысяч человек) он 30 июля ушел от Мантуи навстречу самой большой – в 17 тысяч бойцов – колонне Кваждановича. Вурмзер, придя в Мантую, бросился вдогонку за Наполеоном, однако не успел: 3 августа при Лонато был разбит Кважданович, а 5 августа при Кастильоне – Вурмзер. Из уважения к его чину, Бонапарт разыграл небольшой спектакль: сковав атаками центр и правый фланг австрийцев, он нанес главный удар по их левому крылу. Через четыре часа после начала битвы французы заняли господствующую высоту на левом австрийском фланге и стали оттуда простреливать войска неприятеля вдоль линии. Потом в тыл и фланг австрийцам вышла дивизия Серюрье, а с фронта в этот момент ударила вся армия. Так до Бонапарта никто не воевал (да он и сам не смог так воевать всегда).

Впрочем противник и в те времена, и позже нередко делал Наполеону подарки. Так, Вурмзер при Кастильоне распределил войска равномерно, не оставив резерва – тем самым он ничем не мог подкрепить тот участок поля, на который пришелся главный удар французов.

Противники Наполеона еще долго не учили уроков, которые он им преподавал, считая его победы случайностями и не видя его стиля – бить на опережение, бить поодиночке, определять ключевые места позиции и завладевать ими, несмотря ни на что. (В 1805 году при Аустерлице план битвы, составленный австрийцами, повторял все ошибки – австрийцы не могли мыслить иначе даже на сравнительно небольшой территории, где войска вполне можно было концентрировать и где разделение их на колонны не диктовалось необходимостью продовольствовать их).

Продолжая кампанию 1796 года, австрийцы опять разделились – Давидович с 20 тысячами человек стоял в Роверетто, а Вурмзер с 26 тысячами – в Бассано.

Открыть боевые действия они собирались 6 сентября. Наполеон же выступил в поход 1-го и 4-го уже разбил отряд Давидовича. Вурмзер – надо полагать от растерянности – все же решил придерживаться прежнего плана кампании (идти на Мантую, которую опять осадили французы), при том, что армия его теперь уступала французской в численности (у Наполеона было 46 тысяч солдат). Вполне вероятно, Вурмзер (ему в эти дни было 74 года) просто мечтал, чтобы все поскорее кончилось – как угодно, но поскорее! За год до этого он в битве на Рейне разбил Самбро-Мааскую армию Журдана – но тогда у Вурмзера было 185 тысяч против ста тысяч, а главное – Журдан был не Наполеон. Видимо, австрийская армия уже чувствовала это: когда 8 сентября французы атаковали ее у Бассано, австрийцы после незначительного сопротивления частью бежали, частью сдались. Вурмзер с остатками войск сумел пробраться в Мантую, но от этого стало только хуже: запасы в крепости не были рассчитаны на 17 тысяч новых едоков. К октябрю у Вурмзера из 27 тысяч солдат было 10 тысяч больных. Забили коней (кавалерия составляла 4 тысячи всадников – это минимум 6 тысяч лошадей), засолили, этим и держались. (Думал ли тогда Наполеон, что через 16 лет конина будет спасением его армии?).

На выручку Мантуе в ноябре пошел Йозеф Альвинци с армией в 50 тысяч человек (это была еще одна странность противников Наполеона – они еще долго бросали свои войска порциями, которые он вполне мог переварить). У Бонапарта было к тому времени всего 32 тысячи солдат, так что он начал быстро собирать войска отовсюду – немного отнял и от Мантуи. 12 ноября произошел бой у Кольдиеро. Все было против Бонапарта: австрийцы окопались на высотах, выстроив редуты, лил дождь, делавший невозможной ружейную стрельбу и существенно влиявший на темп артиллерийского огня. Бонапарт атаковал, но неудачно – пришлось отступить к Вероне. Оттуда он решил обойти австрийцев и вышел к Арколе, где завяз на три дня (там он пытался сыграть свою партию, так удачно получившуюся при Лоди – побежал по Аркольскому мосту, но то ли мост оказался длиннее, то ли огонь австрийцев эффективнее – ничего не вышло, только погиб заслонивший Бонапарта адъютант Мюирон, а самого генерала солдаты столкнули с моста в болото – так Наполеон впервые проделал путь от великого до смешного). Впрочем, кое-какие нотки Лоди пригодились и в Аркольской сонате: 17 ноября Ожеро, переправившись через реку Альпону, вышел в тыл австрийцам. Альвинци отступил.

Умиравшая от голода Мантуя ждала помощи, и в январе 1797 года Альвинци пошел к ней. Примечательно, что в этой кампании разделены оказались и силы французов: Бонапарт распределил их на зимние квартиры (возможно, Альвинци на это и рассчитывал – кое-чему австрийцы учились уже тогда), так что поначалу роли даже переменились – 10 января австрийцы поймали под Леньяго корпус Ожеро и потрепали его. Тут Наполеону был от судьбы подарок: французы перехватили письмо, из которого Наполеон узнал, что главный удар австрийцы нанесут в направлении Риволи. (За этот подарок судьба взяла плату в момент, когда Наполеон сильнее чем когда-либо нуждался в ее кредите: в марте 1814 года из перехваченного письма Наполеона к Марии-Луизе союзникам стало известно, что путь на Париж открыт).

Когда 13 января австрийцы вышли к Риволи, их там уже ждали 22 тысячи французов при 60 пушках. Командовал французами 27-летний Бартелеми Жубер, который только в декабре 1796 года был произведен в дивизионные генералы. Риволи была его первая самостоятельная операция. 60-летний Альвинци сыграл против Жубера небольшую сонату при явном подражании Бонапарту: атаковав позицию Жубера четырьмя колонами по фронту, пятую Альвинци послал в тыл французам. Жубер не выдержал натиска и отступил. Вечером этого дня к французам прибыл Бонапарт и по бивачным огням понял расположение колонн противника, а из этого – его намерения: Альвинци намеревался утром охватить французов с флангов. Наполеон приказал Жуберу тут же, не дожидаясь ни утра, ни подкреплений, атаковать. Французы бросились вперед, но австрийцы устояли и едва не задавили неприятеля. Только Массена, пришедший к 10 утра 14 января с 6 тысячами солдат, а затем и дивизия Рея позволили отбросить австрийцев. К тому же на поле появился Мюрат (он с кавалерией переправился на лодках через озеро Сало). Австрийцы побежали. Боевой дух у них явно иссяк: когда на следующий день 15 января Альвинци пытался атаковать, это была уже чистая формальность – после первых своих атак австрийцы сами же и побежали. 10 тысяч пленных указывали на полную деморализацию австрийских войск. Дальше была «кода» январской кампании: колонны Провера и Баялича были разбиты, Мантуя сдалась.

16 марта он сыграл сонату «Тальяменто». Соната, как известно, начинается с экспозиции (завязки), которая определяет начальные темы. При Тальяменто экспозиция состояла из артиллерийской дуэли, а потом – атаки французской кавалерии. Разработка темы однако не удалась Наполеону – австрийцы, которыми командовал эрцгерцог Карл (это была их первая встреча на поле боя), отбили атаку. Тогда Наполеон пошел на неожиданную репризу: его войска сели обедать. Австрийцы решили, что на сегодня война кончилась и ушли в лагерь, но в 1797 году у Наполеона даже обед был маневром: французы вдруг вышли из лагеря, перешли реку Тальяменто, которую теперь никто не защищал, и заняли часть неприятельского берега. Кроме атаки по фронту, французы ударили во фланг. Австрийцы начали отступать. Ко всему оказалось – у Наполеона везде были сюрпризы! – что на путях отступления стоит Массена. Эрцгерцог с трудом выбрался из переделки.

31 марта Бонапарт уже и решил было, что сыграл все, что умел (он послал эрцгерцогу Карлу письмо, в котором писал, что если удастся заключить мир, то этим он будет гордиться больше, «чем печальной славой, которая может быть добыта военными успехами»), но душа, видимо, требовала исполнить что-нибудь «на бис», даже если утомленная публика об этом не просит: 1 апреля войска Массены ворвались в городок Фризах, а затем прошли до Неймаркта, где нашли эрцгерцога Карла с войсками. В 15 часов Массена атаковал первую линию и прорвал ее. Французы начали общий штурм. Австрияки были отброшены. К ночи французы ворвались в Неймаркт, а потом прошли до Леобена, хотя и понимали, что без поддержки рейнских армий (а они еще не открыли военных действий) этот порыв бесполезен. Однако у всей этой музыки все же был смысл: она сообщила миру, что Бонапарт становится Наполеоном! В Леобене был подписан предварительный мирный договор, а 17 октября 1797 года – мирный договор в Кампо-Формио.

Все эти сонаты были сыграны Бонапартом в изрядном мажоре. А вот дальше был минор – Египет. Побеждая противника везде (кроме Аккры), Наполеон, как потом в 1814 году, проигрывал в целом.

От этой войны даже славы было немного – все европейские армии били турок по любому поводу, повышая за их счет и свою самооценку, и свой престиж на континенте. Турки были европейскими мальчиками для битья. Уменья у них не было никакого, но вот число их было так велико, что Наполеон, надо признаться, увяз.

Чтобы хоть как-то отвести душу, он пошел в Сирию, будто бы надеясь через нее пройти в Индию (вряд ли он всерьез думал о ней, пускаясь в поход с крошечной – в 13 тысяч – армией, скорее надеялся этими слухами заставить понервничать англичан, напомнить о себе во Франции и примериться к судьбе Александра Македонского). Египетский поход был элегией – пьесой печального характера. Бонапарт же элегий не любил – поэтому, потеряв к этому предприятию всякий интерес, сбежал из Египта, использовав первый же сколько-нибудь благовидный предлог. (Он потом так же – под предлогом плохих новостей из Франции – сбежит от армии и из России).

Потом было Маренго. Армия Наполеона в начале похода составляла 62 тысячи человек при 48 орудиях, на поле боя он привел 23 тысячи человек – вполне в пределах управляемости. (С армией в 20–40 тысяч человек Наполеону нередко удавалось сделать больше, чем с войском в 80–100 тысяч). 45-тысячная армия Меласа атаковала французов и, используя преимущество в артиллерии, начала теснить. К полудню у Бонапарта кончились резервы, а к 15 часам поле боя осталось за австрийцами. Мелас уже отправил в Вену курьера с известием о победе. Но в четвертом часу пополудни вдруг пришел Дезе с 6 тысячами человек – и вместо реквиема получилась вполне себе бодрая токатта в быстром движении и четком темпе: Дезе атаковал австрийцев и к 17 часам ошарашенные такой переменой участи австрийцы отступили. Более того, – 4 тысячи человек попали в плен.

В этих удивительных событиях многие слышали музыку а один – Бетховен – в 1803 году даже записал ее на бумагу. Получилась Героическая симфония. Как известно, изначально она и посвящалась Бонапарту, но в 1804 году, узнав, что генерал кончился, а появился император, Бетховен посвящение вымарал. (Интересно, что впервые Героическая симфония была исполнена 7 апреля 1805 года в Вене – за полгода до нового столкновения Австрии и ее союзников с Наполеоном).

В 1804 же году Элиза Бонапарт приблизила к себе 22-летнего скрипача Никколо Паганини, который как-то исполнил на двух струнах пьесу «Любовная сцена» – одна струна «говорила» за девушку, другая – за юношу. «А одной струны не хватит вашему таланту?» – поинтересовалась Элиза. Паганини к 15 августа, дню рождения главного из Бонапартов, преподнес Элизе сонату «Наполеон» – для исполнения на одной, четвертой, струне. Хотел ли Паганини подчеркнуть, что у героя его сонаты получается многое с малыми возможностями? Если и так, то Паганини опоздал: на Маренго время малых форм для Наполеона кончилось. От виртуозно исполняемых им сонат ему требовалось перейти к concerto grosso (большой концерт) и многочастным симфониям. (Интересно, что само слово «концерто» означает «состязаюсь»). Первым состязанием должно было стать форсирование Ла-Манша, но Наполеон при всей внешней энергии, должно быть, не мог решиться на это предприятие внутренне – опыт Египта давил на него: после гибели флота все победы на суше были лишены смысла. Так первым concerto grosso стал Аустерлиц.

В 1805 году Наполеон впервые собрал гигантскую армию в 250 тысяч человек при 340 пушках. Впервые армия была разделена на семь армейских корпусов. Впервые в ее составе были не только французы, но и ганноверцы, баварцы, вюртембержцы, баденцы.

Противники сочинили целую оперу в несколько действий, картин и актов: в Голландии высадился корпус Петра Толстого – ему надлежало захватить Ганновер; предполагался русско-английский десант в Южной Италии, чтобы действовать потом вместе с войсками неаполитанского короля. Может, этим союзники хотели раздергать силы Наполеона, а может, их просто увлекала грандиозность действа, масштаб постановки. При этом, союзники на главном театре создали пять армий, которые большей частью были невелики (Кутузов – 50 тысяч человек, Буксгевден – 30 тысяч человек, Беннигсен – 40 тысяч человек, эрцгерцог Иоанн – 30 тысяч человек, только в Дунайской армии Макка было 80 тысяч солдат), да еще и в худших традициях выступили к театру войны порознь и в разное время. Союзники были обречены с самого начала.

Концерт, как музыкальное произведение, состоит обычно из трех частей, причем первая и последняя исполняются быстро. Так и вышло: Наполеон с огромной для тех времен скоростью (за 28 дней, нередко войска перевозили на подводах – это было впервые) перебросил 250-тысячное войско с берегов Ла-Манша в центр Европы. Тогда Наполеон охотно вводил в музыку войны новые звуки и инструменты, неожиданные для уха любителей классики: в 1805 году таковыми стали распускаемые Наполеоном слухи о том, что в Париже началось восстание и Великая Армия вот-вот повернет назад. Макк терял от этого голову, как спутники Одиссея – от пения сирен. (Для русского императора Александра и его штаба Наполеон потом сочинил новую песенку – о том, что Великая Армия слаба и боится битвы. Получился шлягер – в русском штабе все с удовольствием исполняли эту песню хором вплоть до самого Аустерлица). С 14 по 16 октября французы окружали Макка. 20 октября он сдался. Это был страшный удар, но и после него союзники не насторожились и не пересмотрели своих планов (так уже было – в сентябре 1796-го, когда после разгрома Кваждановича Вурмзер все равно решил придерживаться первоначальной схемы действий).

Ноябрь ушел на интермедии (маленькие музыкальные пьесы, исполняемые между частями основного произведения): так, Наполеон прислал к союзникам своего представителя с предложением начать переговоры о мире. Наполеон тянул время (у него было всего 53 тысячи человек, тогда как союзники к тому времени собрали уже больше 80 тысяч), но почему так поддавались на его уловки русские и австрийцы? «Продлись, продлись, очарованье…», – не это ли чувство опьяняло тогда русского и австрийского императоров? (Возможно, для верности ждали еще войска эрцгерцогов Карла и Иоанна (150 тысяч человек), да и Пруссия вот-вот могла вступить в войну, дав союзникам еще 180 тысяч солдат). Им, должно быть, даже жалко было разбить Наполеона: раз – и все кончится. Они «тянули удовольствие», думали, что играют с Наполеоном как кошка с мышкой. Наполеон терпел, хотя иногда самоуверенность неприятеля выводила его из себя («Эти люди считают, что нас осталось только слопать!» – воскликнул Наполеон после беседы с князем Долгоруким). Но очень скоро роли переменились: к Наполеону подошли корпуса Даву и Бернадотта, число его войск достигло 73 тысяч солдат. Однако союзники об этом не знали (разведывательное дело в те времена было плохо поставлено у всех) и полагали силы французов в 50 тысяч человек.

Аустерлиц был первым и последним, единственным большим произведением Наполеона, где ему все удалось. Во всех остальных (Эсслинг, Ваграм, Йена, Прейсиш-Эйлау, Бородино, Дрезден, Лейпциг) чего-то да не хватало: то пехота увязнет в атаках, то артиллерия не вступит когда нужно, то кавалерия плохо сыграет свою партию.

Под Аустерлицем же 2 декабря 1805 года получилось все. Союзники, в ушах которых звучали песни Наполеона о его слабости, оставили Праценские высоты, чтобы атаковать французов. Наполеон махнул дирижерской палочкой – и корпуса Мюрата, Сульта и Бернадотта бросились на Працен. Центр союзников был прорван. Бой кончился уже к пяти часам вечера. 17 тысяч солдат и офицеров союзников попали в плен. (Последняя часть концерта как и положено была сыграна в темпе presto: уже 4 декабря император Франц приехал в лагерь Наполеона просить о перемирии, а еще через три недели был подписан мир).

Впрочем, в 1806 году был еще славный день 14 октября, когда одновременно состоялись два сражения, после которых прусская армия перестала существовать. Но торжество Наполеону наверняка отравляла мысль, что первой скрипкой оказался не он: под Йеной он разбил принятый им за главные силы корпус Гогенлоэ, насчитывавший всего 30 тысяч человек, тогда как Даву под Ауэрштедтом, имея 26 тысяч солдат, схватился с 70-тысячной прусской армией и победил!

К тому же кампания 1806 года была первой, которая не кончилась: русские, союзники пруссаков, вместо того чтобы сделать вид, что забыли о союзническом долге, пошли в Пруссию. Музыки оказалось так много, что она стала утомлять. Concerto становился слишком, неподъемно grosso. «Музыкантам» приходилось то и дело расчехлять инструменты. «Музыканты» устали и роптали. 26 декабря под Голымином и под Пултуском состоялись два боя, победители в которых не выявились. Война впервые с 1797 года (тогда Альвинци пытался деблокировать Мантую) перешла на зиму. 10 лет назад Альвинци пытался поймать французов на зимних квартирах. Наполеону понравился этот мотивчик, он его запомнил и попытался использовать: 20 января его 70-тысячная армия начала наступление, намереваясь отрезать русских, зимовавших в Восточной Пруссии, от баз в России, окружить и растереть в пыль.

Тогдашний русский главнокомандующий Беннигсен уже не имел самонадеянности и апломба, с которыми пускались в бой с Наполеоном союзники в 1805-м и пруссаки в 1806 годах: они верили всему, даже тому, чего не было. Беннигсен же не верил ничему, даже тому, что было. Это в общем-то и позволило Наполеону выиграть Первую польскую кампанию.

Под Прейсиш-Эйлау из его музыки впервые получился хаос. Ну да, мела метель, из-за которой Ожеро вместе с корпусом заблудился и вышел прямо на русские пушки – корпус перестал существовать. Затем русские атаковали с такой силой, что навстречу им пришлось бросить кавалерию Мюрата. Она прорвала фронт русских – геройский, но совершенно бесполезный маневр – и лишь чудом не сгинула в мясорубке. Даже если атаки французов оказывались удачны (как на русском левом фланге), русские не пускались бежать, а отходили, создавая новые рубежи обороны практически в чистом поле, и что самое удивительное – удерживая их! К тому же уже в сумерках пришли пруссаки (корпус Лестока) и дали волю ненависти, отомстили как могли за Йену и Ауэрштедт, выбив французов почти из всех захваченных с таким трудом пунктов. Наполеон должен был спросить себя – что не так? Он делал то же самое, что всегда, но сейчас это не дало почти никакого результата. Летом кое-как, имея численное превосходство (85 тысяч против 60 тысяч Беннигсена), поймав его во Фридланде на ошибке, Наполеон разгромил его.

Однако душевное спокойствие если и наступило, то ненадолго. Осенью 1807 года Наполеон влез на Пиренеи, а уже весной Испания восстала. Картонный король Жозеф не имел в Испании поддержки. 19 июля 1808 года в Байлене случилась катастрофа – французский генерал Дюпон (в 1805 году именно он начал бой под Ульмом) капитулировал с 20-тысячным корпусом. Восстала Португалия. 6 августа в Португалии высадился 17-тысячный экспедиционный английский корпус. 21 августа Жюно был разбит под Вимейро. 30 августа он капитулировал в Синтре. В сентябре в Испании создана Центральная Хунта. Джон Мур с 35-тысячной армией пошел на Мадрид.

Наполеон какое-то время, видимо, думал, что все утрясется само собой. Он не мог поверить: его музыка так долго очаровывала публику – так почему же сейчас публика кидается яйцами? В октябре он все же собрал в Германии и Италии 200-тысячный «оркестр», с которым в начале ноября вступил в Испанию. Это уже было нечто большее, чем война: огненный каток прокатывался по стране. 10 ноября Наполеон разбил испанцев при Бургосе, 30 ноября прорвался через Сомосьерру, завалив батареи на горной тропе телами мертвых поляков (ради свободы Польши они пришли превращать в рабов испанцев). 4 декабря Наполеон вступил в Мадрид. Затем он пошел против Джона Мура, но добить его и его крошечную армию уже не успел – в январе в привезенных из Парижа письмах сообщалось, что Австрия готовится к войне. Империя трещала по швам.

Наполеон бросился латать дыры. Он бросил Испанию, и там началось болеро – чисто испанская мелодия: один и тот же мотив, становящийся раз от разу все мощнее до полной коды, какофонии, взрыва…

На этот раз Наполеон не намерен был шутить с Австрией: он собрал 300 тысяч солдат и 400 пушек, обеспечивая себе численное и огневое превосходство.

Он намеревался сыграть что-нибудь быстрое – это особенно важно было для урока Европе, где после Испании все чаще сомневались в его исполнительском мастерстве. Австрияки делали все, чтобы Наполеон победил: они рассредоточили силы, наступая в четырех направлениях. 19 апреля при Абенсберге 25 тысяч австрийцев натолкнулись на 2 тысячи французов и – не смогли победить. Это должно было обнадежить Наполеона – австрийцы, выходит, ничего из преподанных им уроков не усвоили. Однако 20–21 апреля при Ландсхуте 125 тысяч французов не смогли раздавить 55 тысяч австрияков. Французские генералы забывали нотную грамоту: Клапаред вышел австрийцам в тыл, но атаковать почему-то не стал.

22–23 апреля 1809 года обе армии с разбегу столкнулись лбами под Экмюлем. Для Наполеона это было элементарным упражнением: пехота атакует с фронта, затем с фланга, конница атакует главную австрийскую батарею. Австрийцы отступают. Наполеон видит: его сила не иссякла. Но он же понимает, что пять дней боев не дали ему главного – решающей победы, Ульма-1809. Наполеон вошел в Вену, но на этот раз император Франц с просьбой о мире не приехал. Эрцгерцог Карл за Дунаем собирал войска. Наполеон решил, что будет ошибкой дать неприятелю окрепнуть, и в ночь на 21 мая начал переправляться на австрийский берег. Это была битва без затей – Наполеон не посылал в обход кавалерийские отряды, не делал обманных маневров и не распускал слухов. Используя остров Лобау, он начал переправу. Австрийцы могли бы штыками сбрасывать французов в воду, но промешкали и начали бой только когда французов на их берегу было 35 тысяч человек. Длившийся весь день бой не принес результатов никому 22 мая противники схватились вновь, при этом у Наполеона на неприятельском берегу было уже 70 тысяч человек при 144 пушках – надо думать, что он уже считал победу решенным делом. Так почти и было – к 16 часам австрийцы прекратили атаки и даже готовились к отходу. Но тут поднявшийся Дунай снес мосты, по которым французы получали боеприпасы и подкрепления. Нервы у французов сдали – солдаты начали метаться, оборона дрогнула. Австрийцы, напротив, нажали. Начался ад, который до этого испробовали на себе русские под Фридландом (а в 1813 году еще раз испробуют французы в Лейпциге). Французов, сгрудившихся на берегу, выкашивала австрийская картечь. К ночи у французов остался лишь крошечный плацдарм, но и его Наполеон приказал оставить. Этот день стоил Наполеону 37 тысячи жизней.

Австрийцев надо было хорошенько проучить. К июлю на острове Лобау и около него Наполеон сосредоточил 170 тысяч солдат при 584 пушках. В ночь на 5 июля он под проливным дождем начал переправлять войска через Дунай по мостам и на паромах. Получив плацдарм, французы бросились вперед. Эрцгерцог Карл ждал их на позиции у деревни Ваграм. Он не зря надеялся на нее: пятикилометровая по фронту, она делала возможным плотное (15 тысяч человек на километр) построение войск, как показала битва – практически непробиваемое. Наполеон, пользуясь преимуществом, атаковал почти все пункты – и везде был отбит! В Руссбахе французы даже бросились бежать! Окруженная в Ваграме одна из дивизий Бернадотта была уничтожена почти полностью. Не упусти Карл момента отправить Наполеону во фланг 18 тысяч кавалеристов князя Лихтенштейна – и еще неизвестно, чем кончился бы этот бой.

К несчастью, Карла хватило только на этот, первый день битвы. Распоряжения, сделанные им ко второму дню, были далеко не так хороши. Он раскидал свои силы на фронте в 27 километров, собираясь, видимо, устроить несколько разных очагов боя. Однако что это могло ему дать? К тому же Карл взял на себя партию первой скрипки в этом бою – он атаковал французов в четыре утра, хотя, находясь на высотах, мог бы предоставить это право неприятелю. План был простой – отрезать французов от переправ, чтобы повторить ситуацию 22 мая. И это почти получилось. Напор австрийцев был таков, что французская оборона прогибалась. Чтобы выправить ситуацию, Наполеон сформировал 45-тысячную колонну при 104 пушках. (Еще недавно такие войска завоевывали страны, а сейчас это должен был быть лишь эпизод в сражении). В полдень пушки открыли огонь, после этого колонна пошла вперед и… этот страшный таран увяз в сопротивляющейся австрийской массе! С необычайным трудом, громадными жертвами, отбирая у австрийцев по шагу пространства, тесня их, французы взяли Ваграм и высоты Нейдизель. После этого эрцгерцог Карл приказал отступить. Французы не преследовали неприятеля.

Эйлау, Испания, Эсслинг и Ваграм – это был переломный момент, кризис. Но понимал ли это сам Наполеон? Все известные на то время приемы – фронтальная или фланговая атака большой массой войск, обход, рейд конницы, выход во фланг с последующим обстрелом всей линии противника из орудий с господствующих высот – он использовал и не раз.

Громить противника по частям становилось все труднее: и «части» эти становились все больше, да и противник все реже ловился на такой детский мат. (В 1805 году Кутузов, оставшись после разгрома Макка один, предпринял беспримерный отход к резервам. Догнать и разгромить его французам не удалось). Чтобы побеждать дальше, ему надо было изобрести нечто новое. Наполеон, видимо, подсознательно понимал это, как и то, что ничего нового он изобрести не может. Его слова, сказанные, согласно Сегюру, после Аустерлица («Орденер одряхлел. Для войны есть свои годы. Меня хватит еще лет на шесть, а потом придется кончить и мне»), сказанные после изумительной, как по нотам разыгранной, битвы, кончившейся шумной победой, могли быть вызваны предчувствием того, что повторить такое он уже не сможет.

Наполеон был человек из плоти и крови – так что, может быть его одолевал обычный кризис среднего возраста? (При Аустерлице ему было 36 лет, а при Прейсиш-Эйлау – 38). При этом кризисе человек смотрит на совершенное и, как ни велико достигнутое, спрашивает себя: «Ну и что?». Он сравнивал себя с Александром Великим, но должен был признать, что тот в 33 года уже умер, оставив после себя империю, простиравшуюся от Дуная до Инда, от Греции до Египта. Наполеон же давал по Европе один круг за другим, разбивая одних и тех же генералов и одних и тех же королей. При этом Наполеон был из тех людей, которым скучно работать на конвейере, делать одно и то же. Он был художник, а судьба поставила его за штамповальный станок.

В Россию в 1812 году он пошел скорее всего только лишь затем, чтобы разорвать этот круг. Казалось, он должен был понимать, что Россия – громадный непобедимый медведь. Но, видимо, как раз в этом и был интерес: столько лет охотившись на зайцев, Наполеон решил взбодрить себя охотой на серьезного зверя.

Обладай он чутким музыкальным слухом, мог бы почувствовать перемену в настроениях – и не монархов даже, а – народов. Испанские гверильясы, тирольские вольные стрелки, гусары Шилля, прусские офицеры, после разгрома 1806 года массово перешедшие в русскую службу – они воевали не с Францией, а с Наполеоном. Весь континент противостоял одному человеку – прежде такого не было никогда. Но Наполеон искренне не понимал этого, не чувствовал, не слышал.

Музыкального слуха император не имел, впрочем, почти как все Бонапарты («все члены императорской семьи пели также плохо, как его величество, за исключением принцессы Полины», – иронично записал Констан). Он даже танцевать не умел – при вальсе у него после двух-трех поворотов кружилась голова.

Впрочем, возможно, у него был некий полуслух – ведь отличал же он один военный марш от другого. Единственный род музыки, который как-то действовал на него, был звон колоколов. То есть – громкие, ритмичные, раскатистые удары, как тараном в ворота. (Вполне вероятно, что императору понравилось бы диско 80-х – простенькая мелодия, нанизанная на барабанный бой). К этому в конце концов свелись и его военные приемы: в 1812 году он вырезал себе огромную, невиданную прежде, дубину и пошел с ней в Россию.

При начале Русского похода Наполеону было 42 года. Он был уже далеко не тот, что в Италии, и армия его была не та: она не слушалась дирижера, не реагировала на его палочку, из-за разноязыкости многие просто не понимали, что им говорят, и почти все удивлялись – зачем им снова играть эту музыку?

Теперь уже Наполеон делал все то, что прежде приводило его противников к поражениям: шел несколькими колоннами, шел медленно, давая противнику опомниться, оглядеться, уйти. В Вильно Наполеон пробыл 18 дней. (Возможно, император понимал, что с самого начала все идет не так, и обдумывал – стоит ли продолжать?). Жомини считал эту задержку величайшей ошибкой, которую совершил император за всю свою жизнь. Если бы французы шли к Минску, то перехватили бы Багратиона.

Ко всему сказалась и еще одна проблема Наполеонова оркестра: ему не хватало хороших солистов. Имелись люди, которым он давал чины и титулы будто бы за их мастерство. Но из всех разве что Даву был действительно способен сыграть самостоятельный концерт (как это было под Ауэрштедтом). Может, стоило его, а не Удино и Сен-Сира, послать угрожать Петербургу? Думал ли об этом Наполеон – неизвестно. Но если думал, то мог понимать, что Даву чего доброго и в этот раз обскачет повелителя: войдет в русскую столицу раньше, чем Наполеон достигнет не то что Москвы – Смоленска. А к славе Наполеон был ревнив.

Русские отступали двумя отрядами, французы пытались их перехватить. Это не особо удавалось Наполеону и прежде (в 1805 году Кутузов отступил с боями на 600 километров и сохранил армию), не удалось и теперь. Гигантские (особенно с учетом средств связи) расстояния между корпусами Великой Армии, жара, усталость войск, нераспорядительность Жерома – все привело к тому, что Багратион с армией избежал разгрома.

В Витебске Наполеон заявлял: «Польская кампания 1812 года окончена» и вел себя соответственно. «Две недели Наполеон промедлил в Витебске. Он жил там в генерал-губернаторском доме и велел перед ним сделать площадь, для чего срыли несколько домов и строившуюся церковь. На площади ежедневно делал он смотр своей гвардии…», – писал Александр Яхонтов в книге «Народная война 1812 года».

Он делал вид, что все идет по его плану. Если бы он и правда остановился там, то все могло быть иначе. Да, русские укрепились бы, собрали бы большую армию, но ведь и эрцгерцог Карл собирал гигантские армии, от чего становилось только хуже. Тем более, что такие армии требовали бы пропитания и сразу бы начали испытывать те же проблемы, с которыми столкнулись французы осенью. Да и ситуация была бы другой: русские вынуждены были бы сами идти к Наполеону – а эта схема была ему отлично знакома.

В Витебске Наполеон отрядил против корпуса Витгенштейна и армий Чичагова и Тормасова пять корпусов. Он поступал как эрцгерцог Карл в 1809 году, распыляя свои войска в попытке прикрыть все дырки и дырочки. В России Наполеон все никак не мог разглядеть, где же здесь «Малый Гибралтар», где та ключевая точка, от удара по которой рухнет Россия? Наполеон, видимо, рассчитывал, что русская армия все же пойдет к нему навстречу, как это раз за разом, словно завороженные, делали австрийцы.

Так и вышло: после объединения в Смоленске русские, и правда, решили наступать! 7 августа войска вышли из города и неделю скитались по окрестностям. Барклай боялся, что Наполеон перехитрит его, тогда как Наполеон только после 12 августа вышел из Витебска. Однако было уже поздно: Багратион, рассерженный бессмысленным маневрированием, увел свои войска в Смоленск, после чего и у Барклая наступательный порыв иссяк.

Под Смоленском у Наполеона было множество шансов разгромить русских. 1-я и 2-я Западные армии действовали несогласованно, Багратион и Барклай не советовались, объединение было условным. 14 августа русские стояли у деревень Волокова и Надва – слева от дороги из Орши, по которой Наполеон шел к Смоленску. Требовалось удержать русских на их месте, а тем временем как можно быстрее взять Смоленск. Но Наполеон вел себя так, будто он уже и не дирижер. Все играли кто во что горазд. Сначала французы ввязались в бой с корпусом Неверовского, что замедлило их движение к Смоленску. Потом 15 августа, достигнув Смоленска, французы вдруг начали чего-то ждать! В этот момент в городе были измученные боем солдаты Неверовского, корпус Раевского и смоленское ополчение. Больше 100 тысяч французов должны были раздавить этот «храбрый и несчастный» гарнизон. Однако 16 августа атаки французов были слабые. Может, Наполеон не хотел спугнуть сбор в Смоленске всех русских войск? Но если он и в самом деле обдумывал операцию, то первое и главное, что ему следовало сделать – послать кого-то, чтобы отсечь русским пути отхода, создать мешок. Тогда Смоленск стал бы его «Малым Гибралтаром». Имея солидное преимущество (183 тысячи против 110 тысяч русских), Наполеон, казалось, должен был отрядить в тыл неприятеля не один, а два отряда. (Барклай этого и опасался, потому, продержавшись в Смоленске день 16 августа, решил уходить из города пока не поздно). Но Жюно был послан в обход только 17 августа, когда стало известно, что русские уходят из Смоленска, да и то не сумел переправиться через Днепр. Поняв, что русские вот-вот вскользнут, Наполеон в 15 часов того дня бросил войска на генеральный штурм. Летний день долог – может, Наполеон надеялся устроить погоню в ночи, ухватить русскую армию хотя бы за хвост? Но и до ночи французы не могли взять город. Они вошли в Смоленск только после того, как русские оставили его.

В Смоленске Наполеон снова заявил, что кампания окончена – в Русской кампании это было его любимое ариозо. Тем не менее, через два дня французы вновь выступили вдогонку за русскими – так змеи тянутся на звук флейты.

При Бородине Наполеон искал внутри себя вдохновение, заставлявшее его бросаться на неприятеля ночью, под дождем – и не находил. Он постарел. К тому же он был в тот день серьезно простужен (Констан пишет, что Наполеон в день битвы даже потерял голос – но тогда кричал ли Наполеон, увидев рассвет: «Вот оно, солнце Аустерлица!»?). Да еще из почек шли камни. Император иногда стонал.

При всем том Бородинская битва вышла у Наполеона по-своему красивой и даже остроумной. Как известно, правый фланг русской позиции прикрывался рекой Колоча. Логика и практика призывали понадеяться на естественную преграду Однако Кутузов учитывал, что против него стоит Наполеон, и ожидал, что тот поступит хитрее хитрого: двинется как раз через правый фланг, рассчитывая, что русские прикрыли его по минимуму В результате Кутузов перехитрил сам себя: выстроил на правом фланге Масловские укрепления и до самого конца держал там войска. На самом деле Колоча еще неизвестно кого прикрывала лучше: пользуясь ею, Наполеон фактически не имел левого фланга, его линия начиналась напротив батареи Раевского. Это позволило ему сконцентрировать уже утром около 40 тысяч человек напротив русского левого фланга и взять флеши, а потом, снова сконцентрировав силы, взять батарею Раевского.

Несмотря на болезнь, отсутствие голоса и связанную с этим необходимость все распоряжения писать на бумажке «малоразборчивыми каракулями», Наполеон пытался сыграть попурри в духе Кастильоне (там, сковав атаками центр и правый фланг неприятеля, французы заняли на левом фланге господствующую высоту и начали расстреливать неприятеля вдоль линии, вдобавок в тыл и фланг вышла дивизия Серюрье). Однако под Бородиным из этого плана не вышло ничего.

Посланный в обход русского левого фланга Понятовский наткнулся на Тучкова и увяз в бою. Богарне, Даву и Ней атаковали русских, сбили их, но русские выстроили новую линию обороны в чистом поле – без редутов, люнетов, просто из людской массы. Наполеон видел, что противник нигде не бежит и никаких надежд на это не видать. Это было совсем не то, к чему он привык.

2 сентября французы вступили в Москву. Наполеон хотел видеть в этом нечто вроде оратории, однако это были первые звуки бетховенского «Траурного марша на смерть героя» – вот как Бетховен все угадал. Дальше были пожар, новые ариозо на тему «Здесь заканчивается Русская кампания», Тарутино и, наконец, начало отступления – начало конца.

24 октября состоялся бой за Малоярославец. Дохтуров подошел к городу, уже занятому французами. Дельзон, правда, имел в городе только два батальона. Начался бой, он шел 11 часов. То к одной, то к другой стороне подходили подкрепления, которые тут же бросались в огонь.

Во второй половине дня подошли главные русские силы, закрывшие путь на Калугу. Малоярославец остался за французами. У Наполеона было 70 тысяч, у Кутузова – 90 тысяч. Наполеону надо было пробиваться на Калугу. Но он не решился и пошел по Смоленской дороге. У него впервые в жизни не хватило духу сделать то, что требовалось.

9 ноября Наполеон вступил в Смоленск. У него было 60 тысяч человек. Он собирался остаться здесь на зиму. Однако фланги были разбиты, продовольственные склады разграблены, и Наполеон решил уходить дальше. 14 ноября французы вышли из Смоленска. Обоз уже был брошен, конницы почти не осталось. Вечером 15 ноября вышли к Красному, где их уже ждали русские. Красный (16–18 ноября) одни считают битвой, другие (Денис Давыдов) – трехдневной ловлей обмороженных и голодных французов. 26 тысяч потерял здесь Наполеон убитыми, ранеными и пленными. Но ему надо было уйти, и он ушел.

В конце ноября французы вышли к Березине. Наполеон имел вполне управляемую массу войск – около 30 тысяч человек. К тому же, надо полагать, они впервые с Москвы слушались приказов – ведь всем хотелось спастись. Наполеон своими маневрами запутал русских, которые вдобавок еще и сами путали друг друга: Витгенштейн мог атаковать французов у Студянки, но не стал этого делать: «Пусть Чичагов с ним повозится». (Он к тому же считал, что у Наполеона 70 тысяч бойцов и опасался (!) атаковать его со своими 40 тысячами). Кутузов, находясь от Березины в шести переходах, посылал Чичагову разные приказы, в результате которых тот с войсками метался из стороны в сторону.

При этом сам Чичагов считал, что французы будут прорываться на Минск для соединения со Шварценбергом, и чтобы помешать этому, оставил возле Борисова отряд генерала Ланжерона. Ланжерон в свою очередь знал о переправе французов, но полагал, что, переправившись, французы придут прямо ему в лапы, и поэтому не двигался с места. Мысль о том, что Наполеон пойдет к Шварценбергу, привела к тому, что русские не уничтожили переправ на Зембинском дефиле. Русские под Березиной переоценили Наполеона: они думали, что он еще собирается воевать (в этом случае ему, и правда, надо было соединиться со Шварценбергом), Наполеон же думал о том только, как бы побыстрее вырваться из России, и поэтому вместо Минска пошел на Вильно.

В Зембинском дефиле Наполеон посчитал силы. У него было 9 тысяч человек, из них 2 тысячи офицеров. Армия большей частью разбежалась. Тут ударили сильные морозы, которых в этих местах никто не мог ожидать. 9 декабря французы пришли в Вильно. Из Сморгони Наполеон уехал в Париж – как из Египта.

Все остальное был Реквием Моцарта. Торопливо пропев «Вечную память» полумиллиону брошенных в России убитыми и пленными бойцов, воззвав «Господи, помилуй!» (с папой в Фонтенбло в эти дни был подписан новый конкордат – Наполеон, видимо, пытался перед важнейшими в своей жизни битвами замириться с Богом), он 15 апреля выступил с новой армией навстречу своему Судному дню.

К этому времени ситуация была такова. В конце декабря 1812 года русские открыли военные действия, наступая из Ковно на Кенигсберг и Данциг (60 тысяч русских под командой Чичагова) и на Варшаву (Милорадович с 30 тысячами). В центре шла Главная армия (20 тысяч человек).

Командовавший французами Мюрат приказал отступать за Вислу. На тот момент корпус Йорка, состоявший из пруссаков, был уже ненадежен – Йорк заключил с русскими конвенцию о нейтралитете до решения прусского правительства о союзе с Россией. В январе начались переговоры со Шварценбергом (австрийцы в составе французской армии) о перемирии. В середине января Мюрат передал командование принцу Евгению и уехал в Неаполь. К середине февраля русские достигли Одера. 27 февраля в Калише был подписан договор России и Пруссии о совместной войне – с этого началась шестая антинаполеоновская коалиция. 4 марта русские вошли в Берлин. 3 апреля был занят Лейпциг. К коалиции примкнула Швеция. Тут и появился Наполеон. Армия его составляла 150 тысяч солдат при 350 пушках.

Он виртуозно отыграл часть День гнева: 1 мая русские были выбиты из Вейенфельса, а 2 мая союзники (русские и пруссаки под командой Витгенштейна) едва избежали разгрома под Лютценом. 8 мая Наполеон занял Дрезден. Австрия предлагала Наполеону прекратить боевые действия, угрожая тем, что иначе она объявит ему войну. Наполеон понимал, что теряет в обоих случаях, и решил сначала всех победить, а уже тогда разговаривать. 20 мая он атаковал союзников под Бауценом, имея 143 тысячи солдат при 350 пушках.

Наполеон вспомнил молодость: Ней был послан в обход, дабы ждать союзников на путях отступления, Макдональд взял Бауцен и выставил 40-орудийную батарею, которая расстреливала союзников вдоль линии. Ложной атакой на левый фланг союзников Наполеон принудил их сосредоточить там все их силы, а сам стянул войска против союзного правого фланга. Но тут, на самом интересном месте, первый день битвы кончился. Утром Наполеон атаковал фланги союзников, но те не дали себя разгромить, хотя и отступили. Заключая 4 июня перемирие, он надеялся тем временем собрать силы, но результат был совсем другой: от него отпала Австрия.

Если прежде Наполеону надо было по частям бить корпуса и армии, то здесь ему надо было раз за разом побеждать государства. Он планировал вывести из войны сначала Пруссию, потом Австрию, потом – Россию. Но была еще и Швеция! В общем, уже исходя из масштаба понятно, что это невозможно.

Можно было принять позу покорности, тем более союзники тогда просили немного – только отказаться от поддержки герцогства Варшавского, отдать Данциг Пруссии, а Штирию – Австрии. Однако у Наполеона после Бауцена и Лютцена наверняка в голове гремело что-то вроде моцартовского хора «Царь потрясающего величия». Весь мир поднялся против него – но ведь этого он и добивался!

Перемирие затягивалось. К осени 1813 года у союзников 554 тысячи с 1383 пушками. Главнокомандующим назначен Шварценберг, но ему постоянно приходится оглядываться на трех монархов. К штабу союзников приехал Моро. Он дал совет: «Не нападайте на те части армии, где сам Наполеон, нападайте только на его маршалов». У Наполеона было под Дрезденом 350 тысяч человек и 1288 пушек. Еще около 165 тысяч он мог подтянуть. Однако громадный театр военных действий и разбросанность по нему войск союзников вынуждали и Наполеона дробить свои силы. Он отправил Удино на Берлин (70 тысяч), но тот был разбит 23 августа при Грос-Беерне, а 25 августа при Гегельсберге пруссаки разбили Жерара. Наполеон пошел было на Блюхера, но тут узнал, что Богемская (главная) армия (273 тысячи человек) идет на Дрезден. Оставив для удержания Блюхера Макдональда (80 тысяч), Наполеон пошел к Дрездену.

26 августа 200 тысяч союзников начали наступать на Дрезден. В городе были 70 тысяч Сен-Сира. Но к вечеру пришел Наполеон со 125 тысячами и отбросил противника. 27 августа Наполеон двумя корпусами атаковал австрийцев на левом фланге союзников и опрокинул их. Затем французы атаковали центр, а маршал Мортье пошел в обход правого фланга союзников. Барклай предлагал Шварценбергу нанести контрудар по левому крылу французов, но тот не решился. К тому же у австрийцев вышли боеприпасы. Союзники начали отступать.

Чтобы перехватить отступающих, Наполеон послал корпус Вандамма, но он был разбит 29–30 августа при Кульме и сдался. Макдональд еще прежде (26 августа) был разбит Блюхером при Кацбахе. Союзники приободрились. 9 сентября они подтвердили свою готовность биться до конца, подписав договоренности в Теплице. (Они то и дело подписывали такие документы, словно проверяя друг друга – не разбежались ли?).

Театр военных действий был так громаден, что сам Наполеон уже не поспевал везде. Он хотел пойти на Берлин, отогнать Бернадотта (и скорее всего отогнал бы), выйти на Вислу и оттуда напасть на Силезскую армию. Но на Берлин пришлось отправить Нея с 70 тысячами – сам Наполеон собирал войска. Однако союзники начали наступать то с одной (Блюхер на Герлиц), то с другой (Богемская армия на Дрезден) стороны. Наполеон отказался от планов похода на Берлин. Ней, оставшись без поддержки, был разбит 6 сентября в бою под Денневицем Бернадоттом (70 тысяч французов против 150 тысяч шведов). Саксонцы бежали из корпуса Нея массами.

В октябре Бавария вышла из Рейнского союза и присоединилась к союзникам. Шлиффен писал, что Наполеон «довольно равномерно разделил боевые силы против трех врагов. Сколько бы союзники ни делали ошибок, эти ошибки не могли исправить результатов этого рокового мероприятия. Какие бы случаи ни предоставлялись, чтобы возобновить дни Маренго, Ульма и Аустерлица, всегда не хватало сил на выполнение гениального плана». Самое бы время взмолиться: «Господи Иисусе Христе!» – но тогда Наполеон еще не верил в Бога.

Союзная армия – 306 тысяч солдат и 1385 пушек – подступала с разных сторон к Лейпцигу, где Наполеон имел 180 тысяч и 600 орудий. Он хотел захватить союзников порознь, но 9 октября Блюхер ушел от боя под Дюбеном. Наполеон хотел погнаться за Блюхером, но тут выяснилось, что союзники идут к Лейпцигу напрямую. (При этом союзники уже не реагировали на обманки Наполеона: когда он двумя корпусами изобразил атаку на Берлин, чтобы удержать Бернадотта от прихода к Лейпцигу, это не подействовало – Бернадотт не поверил в серьезность угрозы).

К началу сражения при Лейпциге у Наполеона было 170 тысяч человек при 717 пушках. С юга на Лейпциг шла Богемская армия (133 тысячи при 578 пушках), с севера – Северная армия (58 тысяч при 256 пушках), с востока Силезская армия (60 тысяч при 315 пушках). Наполеон готовил при Лейпциге хор «Посрамим нечестивых»: хотел сначала разгромить Богемскую армию, а потом заняться остальными, а вышла Lacrimosa dies ilia (слезный день): к началу битвы на поле пришла не только Богемская армия, но и Силезская, а Северная была в одном дневном переходе.

16 октября в 7 утра союзники атаковали. По старинной привычке, союзники разделили силы на три группы, дав каждой свое направление атаки. Этим они утратили преимущество. На главном направлении против 84 тысяч союзников было 120 тысяч Наполеона. Барклай-де-Толли атаковал центр, взял несколько деревень, но затем был отбит с большими потерями (22 тысячи человек). Богемская армия безуспешно пыталась форсировать реку Плейсе. После 15 часов Наполеон атаковал Богемскую армию. Четыре корпуса Мюрата разгромили все на своем пути. Центр союзников был прорван, французы показались в 800 метрах от ставки союзников. Наполеон решил, что победил. Но Александр Первый заткнул дырку корпусом Раевского и бригадой Клейста. В прорыв бросали все, что попадалось под руку – но союзникам-то под руку попадалось много чего. Наполеон хотел продолжить атаку на центр, но тут союзники пришли в движение на других участках поля (австрийцы Мерфельда атаковали правый французский фланг), Наполеону пришлось реагировать на это, и время ушло. Явившийся на поле Блюхер атаковал Мармона и потеснил его. На отвоеванных позициях пруссаки делали укрепления из мертвецов. Разве что Бертран отбил все атаки союзников на Линденау – переправа оставалась у французов.

К вечеру бой затих. У французов было ощущение, что еще рывок – и победа будет за ними. Однако ночью к союзникам подошли подкрепления – Северная и Польская армии – союзников было 306 тысяч против 185 тысяч у Наполеона. Надо было отступать уже сейчас. Наполеон отослал к союзникам пленного генерала Мерфельда с предложением переговоров. Ответа не было. В ночь на 18 октября Наполеон стянул войска к Лейпцигу. Под прикрытием сражения он надеялся вывести все войска на запад. Плотность боевых порядков у Наполеона была серьезная: на каждый километр – по 9 тысяч человек и 39 пушек. Он создал из человеческой массы крепость (как в 1809 году эрцгерцог Карл при Ваграме). В 8 утра 18 октября союзники атаковали под прикрытием 1000 пушек. В бою за деревню Пробстейде Наполеон сам повел в атаку Старую гвардию. Бой был упорный, и вполне вероятно, союзники не достигли бы успеха, но в самый разгар боя вся саксонская армия вышла из боя. Наполеон удержал позиции, но понимал, что третьего дня он уже не выдержит. В ночь на 19 октября его армия стала отступать. Шли через город. Мост был один. («Император забыл дать приказ, а без его приказа ничего не смели предпринять: ни один из маршалов не решался взять на себя смелость сказать, что два моста лучше, чем один…», – написано об этом в книге Эркмана-Шатриана «Новобранец 1813 года»). Депутация горожан просила союзников дать французам время уйти, не устраивать уличных боев. Союзники потребовали от Наполеона сдаться. Он отказал. Тогда союзники атаковали прикрывающие город войска Понятовского и Макдональда. Мост через реку Эльстер был взорван. В городе к этому моменту оставалось 28 тысяч солдат, которые на своей шкуре испытали, каково было русским под Фридландом. Понятовский, накануне ставший маршалом, утонул в Эльстере. В плен попали 11 тысяч французов.

Наполеон ушел к своей базе в Эрфурте. Хотя это было за 350 километров от Лейпцига, император не считал это отступлением и не рассматривал Лейпциг как поражение. Он снова собрал войска, хотя не мог не видеть, что дела становятся хуже с каждым днем. Мюрат бросил Наполеона. Жозеф еще в июне отрекся от испанской короны, французы с трудом удерживали последние метры испанской земли. Даву – лучший из лучших – оказался осажден в Гамбурге. Наполеон пошел во Францию. На Рейне союзники попытались поймать его: принц Карл Филипп фон Вреде со своей 40-тысячной армией встал на пути императора. Наполеону было не до реверансов: он ударил по корпусу Вреде сначала артиллерией, потом – пехотой, пробил дыру и ушел. (Даже при этом удачном для французов деле 4 тысячи солдат Наполеона поспешили сдаться).

Наступил 1814 год. Наполеон созвал Комитет для разработки плана защиты страны. Это было впервые – даже в 1793 году до этого не дошло. Наполеон опять рассчитывал успеть разгромить союзников по очереди. Это был старый прием, он не подействовал ни в 1812-м, ни в 1813-м годах, но ничего нового Наполеон придумать не мог. У союзников было между тем сверхооружие – громадная человеческая масса: на границах Франции они собрали 900 тысяч человек. Наполеон же мог противопоставить ей только 130 тысяч, из которых многие были совсем юные парни 16–17 лет – за безусость их звали «марии-луизы». К весне 1814 года Наполеон рассчитывал довести армию во Франции до 300 тысяч. Но союзники не дали ему времени – они открыли кампанию 1 января. Союзники шли вперед восемью колоннами на фронте в 600 км. Они пошли через Швейцарию, хотя Наполеон ждал их со стороны Голландии. Даже при этом союзники боялись: Бубна не рискнул атаковать корпус Ожеро. Наполеон перебросил войска к Швейцарии, но тут союзники вторглись в Голландию. Они давили на него со всех сторон.

29 января в Бриенне Наполеон с 40 тысячами атаковал Блюхера, тот удержал позицию, но ночью отошел. 1 февраля Наполеон со своей армией встал на пути союзников под Ла-Ротьером и был отбит к Бриенну. В эти дни Наполеон забыл о необходимости прикрывать коммуникации (да и были ли они у него?). 10 февраля он, узнав, что армия Блюхера сильно растянулась на марше, бросился хватать ее по кускам, словно голодный пес. 10 февраля французы разбили отряд Олсуфьева и взяли Шампобер, 11 февраля заняли Монмирайль, 12 февраля союзников отогнали от Шато-Тьери, 14 февраля под горячую руку Наполеону у Вошана попал сам Блюхер. Силезская армия откатилась к Шалону как слон, ошарашенный атакой моськи. Союзники запросили о перемирии, Наполеон отказал, и 18 февраля атаковал у Монтеро Шварценберга (которому за полтора года до этого выхлопотал у императора Франца маршальский чин). Шварценберг откатился на 60 километров.

Возможно, этой удивительной кампанией Наполеон сделал себе только хуже: он снова и всерьез напугал союзников, уверившихся было, что Наполеон уже не тот и рассматривавших императора как пенсионера. Наполеон мог бы и подыграть – как это было в 1805 году при Аустерлице. Но в 1814 году это было выше его сил: в 1805 году он знал, что сбросит маску, а сейчас понимал, что маска может и прикипеть.

Союзники предложили перемирие – Наполеон согласился, хотя не мог питать иллюзий насчет того, кому перемирие выгоднее. 16 февраля 1814 года в Шатильоне начался конгресс, но только 29 февраля союзники изложили позицию: Франция в границах 1792 года. Наполеон сказал что-то вроде: «Никогда!». 1 марта в Шомоне союзники подписали договор о ведении войны до полной победы.

Наступили последние дни. Были спеты «Жертвы и мольбы», «Свят», «Благословен». Хор запевал «Агнец Божий»: Наполеон шел в свой последний бой. 7 марта он бросился возле Краона на Блюхера, чтобы отогнать его от Парижа. Союзники (часть войск Блюхера были русские полки) отошли к Лаону, где 9 марта нагнавший их Наполеон атаковал снова, хотя на каждого француза приходилось уже по четыре союзника. В ночь на 10 марта Блюхер атаковал корпус Мармона, уже расположившийся спать, и разбил его. Днем Наполеон отомстил Блюхеру за это – атаковал и отогнал в Лаон. При всей напряженности эти бои ничего не давали Наполеону – разве что занимали голову, изматывали тело, позволяли не думать о масштабах катастрофы. Не это ли и было настоящей целью обреченной кампании 1814 года?

13 марта в Реймсе Наполеон разбил корпус Сен-При, решив упредить его соединение с Блюхером, и пошел навстречу Шварценбергу. Удивительное дело: Шварценберг, вчетверо превосходя силы французов, приказал отступать. Император Александр, надо полагать, воззвал к разуму австрийского фельдмаршала: Шварценберг перешел в наступление, и 20 марта противники встретились у Арси-сюр-Об. В первый день сражения 14 тысяч французов бились против 60 тысяч союзников. Наполеон со шпагой останавливал бегущих и потом сам повел в атаку кавалерию. На второй день он начал бой, но ему сообщили, что здесь уже вся армия союзников, а ожидавшиеся Мармон и Мортье не придут. Тогда Наполеон отступил.

Чтобы отвлечь союзников от Парижа, Наполеон пошел с 50 тысячами к Сен-Дизье, в тыл союзников. Наполеон надеялся, что союзники будут гоняться за его армией. Вместо этого Главная и Силезская армии соединились, отрезав Наполеона от Парижа. К Сен-Дизье, чтобы в случае надобности занять чем-нибудь Наполеона, послали 20-тысячный отряд Винцингероде (27 марта Наполеон атаковал Винцингероде, считая, что атакует главную армию союзников, и только в конце боя понял, что ошибается), а главные силы – 170 тысяч – пошли на Париж. При Фер-Шампенуазе эта армия встретила шедшие к Наполеону корпуса Мармона и Мортье, которые, понятно, были разбиты. Мармон и Мортье отступили к Парижу – так у него появились хоть какие-то защитники. 29 марта союзники подошли к окраинам Парижа. Вместе с Национальной гвардией, рекрутами, инвалидами, студентами Политехникума, остатками корпусов Мортье и Мармона в Париже было 45 тысяч человек. Оборону возглавил принц Жозеф. Союзники атаковали в пять утра 30 марта и к 14 часам в некоторых пунктах достигли городской стены. В 16 часов к союзникам приехал парламентер. Ланжерон однако об этом не знал и захватил Монмартр. Союзники требовали капитуляции всех войск в Париже. Мармон и Мортье соглашались только на право свободного выхода. Союзники согласились, но оставили за собой право преследовать. 31 марта в 7 утра французы должны были выйти из города, а в 9 утра союзники должны были в него войти. Однако корпус Мармона вместо того, чтобы уйти, сдался союзникам.

Последняя часть Реквиема Моцарта называется Вечный свет. 30 марта Наполеон приехал в Фонтенбло один, армия была позади в двух переходах (50–60 км). В Фонтенбло он узнал о капитуляции Парижа. Он попытался возобновить переговоры на шатильонских условиях, но союзники не пошли на это. Они заявили, что заключат мир с правительством, которое изберет французская нация. 5 апреля Наполеон решил отречься в пользу сына. 6 апреля написал отречение. 11 апреля пытался отравиться. Но яд, как когда-то пули на мосту в Лоди, его не взял. Уверовал ли после этого Наполеон в себя снова? 20 апреля он простился с гвардией и уехал на Эльбу. «Покой вечный даруй им, Господи, И вечный свет да светит им», – таковы последние слова Реквиема…

Казалось, все уже сыграно. Но весной 1815 года Наполеон бежал с острова Эльбы и 20 марта вступил в Париж. Он был как старый музыкант, который хочет еще раз выйти на сцену – любой ценой, пусть даже публика освищет его. Однако поначалу казалось, что публика соскучилась – до Парижа Наполеона в общем-то несли на руках.

Но вот незадача, главные знатоки его творчества – императоры Александр и Франц, король Фридрих Вильгельм, английский принц-регент – явно не обрадовались возможности сыграть вновь с таким великим мастером. Все же и самая лучшая музыка утомляет, а уж музыка войны – тем более.

Один раз задавив его массой, державы-победительницы решили применить это сверхоружие снова. 25 марта была создана седьмая коалиция – благо монархам, находившимся тогда в Вене на конгрессе, не надо было тратить много времени на переговоры. Боевые действия решено было открыть 1 июня, дождавшись прихода русских, за которыми с 1805 года закрепилась роль первых скрипок.

Наполеон лихорадочно готовился к главному в своей жизни concerto grosso, которого ему, впрочем, так хотелось избежать. Он рассылал по разным каналам – дипломатическим и личным – послания монархам, министрам и даже Марии-Луизе, которая, как полагал Наполеон, могла бы своим женским голоском внести в хор противников нотки некоего сочувствия, что было бы очень даже кстати. Но никто – никто! – не удостоил письма Наполеона вниманием.

Слышал ли Наполеон в те дни свою великую музыку, мелодии Итальянской кампании, Маренго и Аустерлица? Вряд ли. Даву, способнейшего из маршалов, он оставил на защите Парижа – будто отряды союзников вот-вот могли нагрянуть во французскую столицу. Маршал Сюше был отправлен против австрийцев, но и с ними не справился и отступил. Руководить штабом он назначил Сульта – вместо Бертье, которого кто-то 1 июня предусмотрительно выбросил из окна его дома в баварском городке Бамберге. Он не сумел остановить Мюрата, на радостях от возвращения императора бросившегося на австрийцев именно в тот момент, когда Наполеон пытался уверить Европу, что несет с собой мир, только мир и ничего кроме мира. Он не принял к себе Ожеро, хотя вина его в 1814 году была не больше, чем у других. Мармон и Виктор уехали с королем Людовиком. Удино и Макдональд приняли нейтралитет. Командиров почти не было, да и теми, которые были, он распоряжался так, будто не знал их. Бесстрашного Раппа отослал командовать наблюдательным корпусом в Эльзасе. Зато Груши пожаловал звание маршала и даже выделил ему, а не, например, Нею, 33-тысячный корпус с отдельной боевой задачей – преследовать пруссаков. Ней, услышав 18 июня шум битвы, несомненно устремился бы на этот звук – и тогда в нынешних учебниках европейской истории многое было бы написано по-другому. Он сделал одним из дивизионных командиров своего брата Жерома, того самого «короля Ерему», который в 1812 году упустил возможность окружить Багратиона, а потом, обидевшись на выговоры брата, вовсе бросил армию и уехал к себе в Кассель (тогда у него еще был Кассель!). При Ватерлоо Жером решил навоеваться сразу за все годы и из штурма замка Угумон, задуманного как отвлекающий маневр, устроил едва ли не главное событие всей битвы. Если то, что собрал Наполеон в 1815 году, и было оркестром, то ему надо было еще очень много репетировать. Но как раз на это не было времени. Впрочем, Наполеон всегда репетировал прямо на поле боя – надеялся, видно, что всё сыграется и сейчас.

4 июня в Париже состоялся праздник: из 36 фонтанов текло вино, в буфетах бесплатно раздавали мясо и фрукты, играли бесчисленные оркестры. Когда стемнело, перед Тюильри был дан концерт. Программа его, к сожалению, неизвестна. Настроения были оптимистические: предполагалось, что император начнет с побед, а это заставит союзников начать переговоры, там, может, что и выгорит.

Реконструкторы эпохи иногда размышляют: а что было бы, если бы Наполеон под Ватерлоо победил? Развитие событий видится таким: Веллингтон после поражения был бы отправлен в Индию. Правительство тори вряд ли удержалось бы, а пришедшие ему на смену виги могли бы и мир заключить – все же за 20 с лишним лет невероятно вымоталась и Англия. Без Англии антифранцузская коалиция рассыпалась, не успев родиться. Русские? Их просто не пропустит через свои земли Пруссия. Европа признает Наполеона императором, а Александр махнет на Европу рукой: «Живите как хотите, только ко мне уже за помощью не бегайте!»

Наполеон зажил бы мирной жизнью пенсионера, а бывшие его противники стали грызться между собой, ну, например, за Польшу Однако для этого надо было сначала победить…

К 10 июня у Наполеона было 200 тысяч, из которых на поле боя он мог вывести только 130 тысяч при 334 пушках. У Веллингтона было 95 тысяч при 196 пушках. У Блюхера 124 тысячи при 304 пушках. Русские еще не пришли. Войска союзников были распылены. Наполеон для начала хотел завладеть дорогой Нивель-Намюр, чтобы разрезать сообщения Блюхера и Веллингтона.

15 июня Наполеон выступил в поход тремя колоннами на Шарлеруа (левая колонна Нея, центр – Вандамм, правая колонна – Жерар). Он хотел разбить англичан и пруссаков по-отдельности. Но все сразу пошло не так: Наполеон хотел разгромить корпус Циттена, но Вандамм со своим 60-тысячным корпусом замешкался, и Циттен ушел. К тому же надо было быстро двигаться вперед, как делал это Наполеон еще не так давно, в 1814 году, но остаток дня 15 июня и целую ночь Наполеон провел в раздумьях.

Может, это и стоило ему кампании? Его музыка не выдерживала требуемый темп: нужно было всегда presto, а было в лучшем случае andante (сдержанно), из-за дождя и грязи к тому же переходящий в grave (очень медленно, тяжело). От Наполеона требовалась легкая виртуозная пьеска, он же постоянно сбивался на похоронный марш. 16-го он отослал Нея к Катр-Бра с задачей разгромить англичан, а сам пошел на Линьи, где встретил пруссаков. В один день состоялись два боя: при Линьи Наполеон выиграл, пруссаки едва ушли, Блюхер чудом не попал в плен. А вот при Катр-Бра Ней был отброшен Веллингтоном. (Вот где должен был быть Даву). При этом весь день между Линьи и Катр-Бра скитался 20-тысячный корпус д'Эрлона, не в силах выбрать, кого поддержать – и это когда Наполеону нужен был каждый солдат!

А вот у союзников в этой кампании все получалось, все шло на пользу, даже то, что делалось само собой. Принявший команду над пруссаками (Блюхера не могли найти) Гнейзенау приказал идти к Вавру – потом оказалось, что это хорошо. 17 июня Наполеон потратил на раздумья целое утро и в 12 часов наконец скомандовал свою волю: он с главной армией идет на Веллингтона, а Груши приказано гнать Блюхера. При этом Груши не знал, где пруссаки – их сначала надо было найти.

К концу дня 17 июня Наполеон вышел на плато Бель-Альянс, где увидел ожидающих его англичан. Сражение откладывалось на завтра. Ночью шел дождь. В Тулоне он приказал штурмовать Малый Гибралтар в бурю, при Риволи он атаковал австрийцев ночью. В первый день битвы при Ваграме шел ливень. И он везде победил. Но с тех пор прошли годы. Наполеон растерял свой запал, а вот противники, наоборот, набирались ума: от Веллингтона уже не приходилось ожидать той самонадеянности, которая под Аустерлицем заставила союзников уйти с Праценских высот. Наполеон видел, что неприятель хорошо проштудировал все его партии. Оставалось одно – сочинить нечто новое, необыкновенное. Вместо этого Наполеон 18 июня выждал, пока просохнет земля, а потом устроил объезд линии войск. Он был как старый премьер, который дышит аплодисментами и восторгом публики. Он вернулся не ради побед, а ради этого воздуха – воздуха битвы, воздуха обожания.

В 11.30 французы пошли в атаку. Главный удар предполагалось нанести против левого крыла (его обстреливала 80-орудийная батарея – треть всех французских пушек) и центра англичан. Атака правого крыла – замка Угумон – была отвлекающей, но в результате в нее втянулся весь корпус Рейля. Обработка же левого крыла очень скоро потеряла смысл – в той стороне показались пруссаки. В 14 часов Ней атаковал центр англичан и увяз. Наполеон отправил против пруссаков корпус Лобо и Молодую гвардию. Французы попытались захватить ферму Паплот, чтобы не дать союзникам соединиться. У Наполеона еще оставалась надежда на то, что Груши висит на хвосте Блюхера.

Около 18 часов французы взяли ферму Ла-Э-Сент. Центр англичан начал ломаться. Наполеон для развития успеха бросил 9 тысяч конницы. Но эта атака была отбита.

(Отметим, хотя атаку кирасир на английские каре при описании битвы при Ватерлоо чаще помещают после взятия Ла-Э-Сента, однако майор Баринг, командовавший защищавшими ферму ганноверскими солдатами, оставил воспоминания, в которых пишет, как французские кирасиры медленно ехали к месту начала атаки мимо фермы и ганноверцы из-за ее стен стреляли по ним. «Я видел, как это происходило, и не боюсь признаться, что упал духом…», – писал Баринг. Это было примерно в пятом часу дня).

У Наполеона было 14 батальонов гвардии. В 20 часов он бросил девять батальонов на англичан. Наполеон сам повел их в атаку, но невиданное дело – она не удалась! Когда в 1814 году Наполеон становился впереди 16–17-летних конскриптов, они крушили всех на своем пути. А тут он пошел со своими «ворчунами», и…

Историк наполеоновской Франции Анри Лашук пишет, что над полем звучало: «Спасайся кто может!». Эпоха кончалась бегством героев. В книжках это удивительное событие описывают маловразумительно, как Толстой в «Войне и мире» описывает бегство русских под Аустерлицем («Но в тот же миг все застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «Ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу все бросились бежать»). При Ватерлоо англичане расстроили гвардию практически одной только ружейной стрельбой и последовавшим затем штыковым ударом. Но ведь надо помнить, что англичане к этому моменту девять часов были под огнем – сколько их оставалось? Пишут, что англичане внезапно поднимались прямо перед французскими рядами (местность при Ватерлоо идет складками, вверх-вниз), и стреляли гвардейцам прямо в лицо – вот, мол, гвардейцы и не выдержали. Сомнительно: за 15 лет с Наполеоном, при Ваграме, Бородине, Прейсиш-Эйлау, Лейпциге гвардейцы наверняка должны были хорошенько привыкнуть к таким штукам. Одно из двух: либо англичанам за все это время не так уж сильно досталось, либо у Наполеона даже гвардия совершенно не хотела воевать.

Вопрос, насколько ожесточенной была битва при Ватерлоо, может показаться странным – а какой же она могла быть? Концерт великого мастера заведомо должен быть грандиозным – а здесь на поле был один великий и два претендента на звание первоклассных. Судя по книгам, это сражение не уступало Бородину, Прейсиш-Эйлау и Лейпцигу. Но так ли это? Обратимся к фактам. На обе армии – французскую и английскую – в начале битвы было 400 пушек (243 – у французов и 156 – у англичан), тогда как, например, при Бородине только у Наполеона было около 600 орудий. Бой за ферму Ла-Э-Сент, ключевой для Наполеона пункт позиции (отсюда он предполагал начать финальную атаку), продолжался пять часов. При Бородине за три-четыре часа в бою за флеши была перемолота вся армия Багратиона – не менее 30 тысяч человек. Ла-Э-Сент защищали 372 солдата из Королевского германского легиона под командой майора Баринга. Легион состоял из ганноверцев, которые в то время были подданными английского короля (так что в Германии считают, что Ла-Э-Сент защищали немцы, а в Англии – англичане). В ходе сражения к ним подходил сикурс, но если к Багратиону Кутузов присылал дивизии, то в Ла-Э-Сент приходили роты. При этом ганноверцы в Ла-Э-Сенте не имели ни одной пушки. Да и против них артиллерия если и была, то незначительная: ферма несколько раз загоралась, но ганноверцы успешно тушили ее, черпая воду из пруда специально принесенными для этого из тыла котлами для каши. Времени для этого у них было достаточно – промежутки между атаками составляли полтора часа. При Бородине обороняющихся как на флешах, так и на батарее Раевского, просто смывало волнами атак, после каждой из которых в укрепления входили новые дивизии взамен погибших. В Ла-Э-Сенте атака французов разбивалась о малейшее препятствие: 12 солдат Баринга довольно долго и успешно обороняли свинарник, а перед задней дверью фермы его бойцы устроили баррикаду из 15–20 французских трупов, из-за которой отстреливались. Стоит ли говорить, что настоящего штурма все эти «препятствия» не остановили бы ни на минуту Действия французов под Ла-Э-Сент больше всего походят на имитацию битвы, чем на саму битву.

В конце концов у солдат Баринга кончились патроны к штуцерам, и после шести вечера Ла-Э-Сент был взят французами. На этот момент у Баринга оставалось 42 человека, но уже на другой день, когда пришли разбежавшиеся и легкораненые, от его отряда была уже половина. Потерять всего лишь около 200 человек почти за семь часов боя при отражении трех французских атак можно только в том случае, если атаки ведутся кое-как и атакующие рады любому поводу отступить.

Интересно еще вот что: если левый фланг англичан обстреливала 80-орудийная батарея, то где же она была, когда с той же стороны появились пруссаки? Когда при Прейсиш-Эйлау 18-тысячный корпус Ожеро вышел на 70 русских пушек, он уже после нескольких залпов перестал существовать. Может, стоило оттянуть пушки с линии огня, чтобы было чем встретить пруссаков?

Все эти факты наводят на мысль, что французы воевали, мягко говоря, без энтузиазма. Мемуаристы пишут, что настроение армии было смутным – будто бы многие солдаты видели в генералах и маршалах, еще недавно служивших Бурбонам, предателей. Однако смятение дум могло быть вызвано и другим: вставшие на волне энтузиазма в ряды армии французы вдруг начали понимать весь масштаб того, что им надо сделать. Если в 1796 году никто и не предполагал, что Наполеон поведет Францию против всего мира, то в 1815 году иного пути не было. Эйфория же наверняка прошла после первых же выстрелов и ночевок на земле, напомнивших ветеранам, как это бывает и чем кончается. Возможно, большинство французов, если не все, ждали лишь более или менее пристойного повода для того, чтобы бросить оружие.

Ватерлоо преподносится как битва гигантов потому, что такая трактовка устраивает все стороны – и побежденных (предпочтительнее уходить героями), и победителей, которым такая трактовка намного нужнее. В 1814 году никто не мог назвать себя победителем Наполеона – а ведь наверняка и Александру, и Францу, и Фридриху Вильгельму, и принцу-регенту не говоря уж об их полководцах, этого хотелось больше всего на свете. Но Наполеона одолела сила обстоятельств. В 1815 году (и особенно позднее) за это звание развернулось некоторое соревнование. Веллингтон не хотел признавать, что без пруссаков был бы бит: когда в 1830-х годах английский офицер Уильям Сиборн решил сделать модель битвы при Ватерлоо, количество оловянных пруссаков (одна фигурка шла за двух человек) по требованию Веллингтона было сведено к минимуму – дабы зрители понимали, что честь этой славной победы принадлежит исключительно сэру Артуру (Сиборну, который пытался отстаивать историческую правду, не оплатили работу и закрыли военную карьеру). Мог ли Веллингтон признать, что в тот день его противник был слаб, делал ошибку за ошибкой и в общем-то разбил себя сам? Конечно, нет.

… Финал эпохи вышел по-своему эпический: вместе с грохотом пушек над полем гремит музыка – это оркестр французской гвардии, 150 музыкантов, посреди океана смерти и ненависти начинает играть марши, будто находится на площади Карусель. В то же время пруссаки, пришедшие от битвы в исступление, ошалевшие от победы (ведь только недавно они едва спаслись в Линьи), запевают гимн Лютера «Могучая крепость»: «Бог нам прибежище, даже если поколеблется земля и трясутся воды морей!». Это 45-й псалом Нового Завета, псалом благодарения, с которым пруссаки ходили в бой еще со времен Фридриха Великого. На поле Ватерлоо опускалась тьма. В великом спектакле дали занавес. 24 июня император отрекся в пользу своего сына, который так никогда и не увидит Франции. Время concerto grosso прошло. Мир так устал от этой музыки, что следующая большая европейская премьера состоялась только в 1914 году…