• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

…на мой взгляд, в данное время стоял вопрос: сумеют ли наши армии одержать победу в войне прежде, чем проиграет наш флот?

(Репингтон, январь, 24, 1917 г.)

У генерала Нивелля был план. В нем отсутствовали незначительные детали. Это был план победы в войне одним ударом, победы, которая достигается в срок от 24 до 48 часов. Он был основан на одновременном применении больших усилий и больших масс. Центральной частью этого плана должен был быть «массовый маневр» 27 дивизий – тарана, который прорвется через германский фронт и сомнет его. Очевидно, что для выполнения задачи такого рода требовались мощные однородные силы; было ясно, что такие силы могла обеспечить только Франция. Таким образом, сущность плана Нивелля представляла собой еще одну попытку французской армии выиграть войну, опираясь только на собственные силы. Это принципиально отличалось от тех решений, которые были приняты союзниками, когда во главе армии был Жоффр. Достигнутые в ноябре 1916 года, они предусматривали одновременное наступление всех союзных армий, причем по настоянию британского правительства англичане предполагали нанести удар во Фландрии, а не рядом с французским фронтом. Но это не составляло большой разницы с принципом одновременного удара, даже помогало разделить резервы противника. Оба правительства, французское и британское, уже успели так нахлебаться концепции «той же смеси, что и прежде», что уже не могли ее переварить. Так что Жоффр отбыл, окруженный почестями и произведенный в маршалы Франции, а его утомленные войной соотечественники оказались вновь обремененными ведущей ролью, которая обошлась им слишком дорого.

Если рассматривать войну ретроспективно, то немногие ее обстоятельства кажутся такими курьезными, как принятие правительствами этой грандиозной и непрактичной схемы, вызванной возрастающим скепсисом в отношении способностей их военных руководителей. Так появилось пресловутое обещание «сорока восьми часов», выглядевшее забавой по контрасту с жестокой, дорогой и изнурительной войной Жоффра. Никто не был обращен в эту веру победы на Западном фронте более, чем новый британский премьер-министр Ллойд Джордж. Начав с позиции, что он «не хочет оказаться в положении мальчика от мясника, ведущего скот на бойню, и не будет это делать», он обсудил множество альтернативных стратегий. В декабре Репингтон заметил: «Робертсон… говорит, что Л. Д. жаждет победы быстро, причем ему все равно где. Где-нибудь, чтобы это произвело впечатление – например, Дамаск. Р. сказал ему, что Дамаск в свое время будет взят, только надо провести туда железную дорогу и трубопроводы, а как тем временем насчет Беершебы? Л. Д. считает, что Беершеба не даст эффекта, а вот Иерусалим мог бы! И это военная стратегия кабинета в конце 1916 года. Если мы с ней сможем победить, то победим с какой угодно». К январю Ллойд Джордж изменил мнение. На конференции в Риме, проходившей в этом месяце, он приводил доводы за наступление объединенных сил союзников на итальянском фронте; это было отклонено французами и итальянцами. На пути домой он встретился с Нивеллем. Он пригласил французского генерала в Лондон, и в течение недели обаяние Нивелля, его убедительность и владение английским языком сделали свое дело. Робертсону было поручено инструктировать Хейга, чтобы он следовал плану Нивелля «согласно букве и духу». Все остальное должно быть оставлено.

У британских генералов энтузиазма было меньше, чем у их премьер-министра. У них были в наличии свои готовые планы массированного наступления во Фландрии; особое значение придавалось ему в связи со значительными потерями от подводных лодок, большая часть которых, по неверно истолкованным данным военно-морской разведки, базировалась в Остенде и Зеебрюгге. Хейг и Робертсон установили взаимодействие с французским главнокомандующим. Однако Ллойд Джордж не был этим удовлетворен. Сомневаясь в способностях своих военных советников, он с энтузиазмом восхищался смелыми проектами Нивелля. Не будучи уверенным в прочности своего политического положения, он решил использовать Нивелля и его планы, чтобы скрытым образом понизить статус и полномочия британских генералов. Все, в чем он нуждался, – это предлог, и таковой не замедлил появиться.

Среди других жертв зимних морозов была северная железнодорожная система, от которой зависели британские войска во Франции. И теперь возник кризис первой величины – транспортный. Хейг и Нивелль неизбежно были втянуты в него, поскольку их эксперты не в состоянии были достичь удовлетворяющего обе стороны решения. Но согласие обоих главнокомандующих сохраняло взаимопонимание, которое делало обсуждение возможным. Однако Ллойд Джордж ухватился за этот кризис как повод для созыва межсоюзнической конференции, якобы для обсуждения транспортных проблем, а на деле (это не было согласовано с британским Военным министерством), чтобы переустроить структуру командования Западного фронта. Короче говоря, он собирался поставить Хейга и британские армии во Франции под непосредственное командование Нивелля. Сам Нивелль и его штаб были предупреждены об этом намерении и соответственно ему составили детальные предложения. Они не подозревали, что британский премьер-министр ведет «свою игру», не только не имея поддержки со стороны своих советников, но вопреки их мнению, а также мнению своих коллег в правительстве.

Результат необдуманных махинаций Ллойд Джорджа проявился на конференции в Кале, проходившей 26–27 февраля. Она знаменовала собой важную веху в продолжении союзниками войны. Побуждаемый Ллойд Джорджем, Нивелль выдвинул предложение, согласно которому силы Британской империи во Франции становились контингентом французской армии, а британский главнокомандующий «возвеличивался» до генерал-адъютанта. Хейг и Робертсон были возмущены, Ллойд Джордж и сам был захвачен врасплох. Французы, когда поняли, как их использовали, были сильно растеряны. В конечном счете было достигнуто компромиссное решение, согласно которому британские экспедиционные силы сохраняли свою самостоятельность и собственное командование, но Хейг был подчинен Нивеллю на время наступления, план которого был намечен в общих чертах. Вторая конференция, состоявшаяся в Лондоне в начале марта, когда британское правительство уже лучше представляло себе ситуацию в целом, подчеркнула эту существенную оговорку. Какое-то время Нивелль пытался действовать так, как будто ее не существовало, а Хейг был подчиненным ему командиром, как любой французский командующий группой армий. Но это положение существовало недолго – его разрешила сама война, а также новый политический кризис во Франции, который серьезно подорвал позиции Нивелля. Очень скоро он оказался в странном положении, когда стал искать поддержки со стороны Хейга против собственного правительства. Опасность решений, принятых в Кале, лежала в другом: в нарушении доверия между гражданскими и военными главами британских вооруженных сил, которое до конца так и не восстановилось. Для Германии это стало неожиданной победой, своего рода добровольным даром.

Горькая ирония хитросплетений Кале заключается не в оскорбленных чувствах или выдвинутых там необоснованных претензиях, а в действиях, шедших в то время на поле боя, которые делали смешным все происходившее в коридорах власти и на совещаниях в кабинетах. Немцам теперь необходимо было решить задачу трансформации стратегического поражения в тактическое превосходство. Первые признаки их отхода на новую линию Гинденбурга были замечены незадолго до конференции в Кале. «Важные события имели место на фронте 5-й британской армии. Враг отошел назад на 18 тысяч ярдов… Наш авангард встретил лишь слабое сопротивление…» – писал Хейг 25 февраля. Будучи чрезвычайно самоуверенными, Нивелль и его офицеры вовсю превозносили свой план выигрыша войны; масштаб их подготовки перед лицом врага был таков, что сохранить секретность было сложно в любом случае, хотя для этого были сделаны некоторые попытки. Оценив свои резервы, немцы логично заключили, что без многого могут обойтись, и начали постепенно отходить, оставляя после себя опустошенную землю. То, что казалось единичным явлением на фронте 5-й британской армии (Гоу), распространилось направо – на зону действия северной группы французских армий (Франше Д'Эсперэ), отнимая у Нивелля треть его линии наступления. Несмотря на все усилия Гоу и Д'Эсперэ, а более активных командиров трудно было найти, союзники были не в состоянии точно установить положение немецких войск. Для преследования боевых порядков врага конница оказалась совершенно бесполезной; направлявшаяся к траншеям пехота, всегда поддерживаемая массированным артиллерийским огнем, не могла действовать самостоятельно, артиллерия отставала, застревая на разрушенных дорогах или в ледяных болотах, свой непрошеный вклад в торможение наступления внесли мины-ловушки.

Первым из лидеров союзников правильно проанализировал намерения немцев фельдмаршал[19] Хейг: «Судя по всему, его цель заключается в следующем: дезорганизовать наше наступление, вынуждая нас атаковать без прикрытия с флангов, заставляя таким образом попусту терять время; измотать наши войска, вынуждая нас на каждом этапе заново готовиться к атаке… воздействовать на моральный дух союзников, вызывая в них разочарование тем, что враг способен ускользать от них на каждом последующем этапе, несмотря на их отчаянные усилия предотвратить это». Его вывод был таков: «Целесообразность броска Нивелля с каждым днем уменьшается». Это было противоположно собственным убеждениям Нивелля, выраженным в начале марта. Он заявил, что отход немцев целиком в интересах союзников, и на этом основывал свое решение «не делать серьезных изменений в составленном плане действий». Непродолжительное время Нивелль и его штаб пребывали в мире оптимистических иллюзий, не выдерживавших столкновения с жестокими реальными фактами, происходящими на фронте. Но он и его окружение становились все более изолированными и лишенными смысла фигурами в потоке перемен. 18 марта во Франции сменилось правительство, и новый военный министр Поль Пенлеве, никогда не веривший в Нивелля, быстро выступил против большого наступления. Его поддержали три командующих группами армий, которые должны были бы осуществлять наступление: Д'Эсперэ, Петен и Мишле.

Военный министр предпринял решительную попытку выйти из этого тупика 6 апреля, в тот день, когда войну Германии объявили Соединенные Штаты. В Компьене, где располагалось главное командование, президент Пуанкаре, премьер-министр Рибо и Пенлеве встретились с Нивеллем и его генералами. Мишле, который был ранее наиболее громогласным, теперь высказал против плана Нивелля лишь нерешительные доводы, Д'Эсперэ и Петен дополнили их профессиональными комментариями, которые под взором главнокомандующего были робкими. Сам Нивелль высказал желание уйти в отставку, но это оказалось больше того, что правительство могло вынести. Конференция в Компьене закончилась, не приняв решения, но выявив два неприятных факта: неспособность выборных политических лидеров управлять «техниками» современной войны и глупость Ллойд Джорджа, который допускал, что подчинение британской армии французскому генералу не станет подчинением французскому правительству. С британцами в Компьене даже не советовались.

Для своих британских союзников Нивелль предложил отвлекающее наступление, которое должно было на неделю опередить его собственное. Выбранным для него участком стал Аррас, расположенный на самом севере района немецкого отступления. Почти единственной пользой, которую смог извлечь Хейг из встречи в Кале, было согласие включить в число его объектов стратегически важной гряды Вими. Ее должен был атаковать канадский корпус 1-й армии генерала Хорна, а 3-я армия генерала Алленби продолжила бы наступление на юге от канадцев, еще южнее 5-я армия генерала Гоу проводила бы ложную атаку. Аррас был бы еще одним эпизодом, зависящим от артиллерии (почти 3 тысячи орудий) и тщательной предварительной подготовки. Британская армия проделала долгий путь за девять месяцев после наступления такого масштаба, поэтому его результаты не могли не отличаться от предыдущих.

Артиллерийская подготовка началась 4 апреля; 9-го под дождем и снежной метелью началось наступление. Свою дань отдали и погоде. Королевский воздушный флот имел численное превосходство, но, имея самолеты, уступавшие новейшим германским машинам, сумел выполнить свою задачу ценой самых тяжелых месячных потерь за всю войну. В сражении смогли принять участие только 60 танков, но многим из них не позволило атаковать состояние грунта. С другой стороны, артиллерия имела нужное количество боеприпасов, и они были значительно лучшего качества; артиллеристы, получившие опыт на Сомме, достигли высокого уровня мастерства, поэтому создали точную завесу огневого заграждения. Пехота значительно улучшила тактику своего наступления, работа штабов была успешной, их начинанием было использование подземных помещений Арраса для укрытия 20 тысяч человек резерва, а также постройка галерей, позволявших им выйти на передовую, не будучи обнаруженными, и не закрывавших при этом обычных коммуникаций. Начальная фаза наступления, контрастируя с трагедией 1 июля 1916 года, стала триумфом, который не смогла испортить даже погода.

Четыре дивизии канадского корпуса «перемахнули через вершину» в 5.30 утра 9 апреля, прикрытые огнем 983 орудий и минометов, которые успели обрушить на цель около миллиона снарядов. К середине утра канадцы были на своем третьем объекте. Внезапный разрыв облаков ненадолго позволил выглянуть солнцу, показавшему обеим сторонам реальную ситуацию: «Немцы увидели, что высота потеряна, канадцы поняли, что они выиграли». К началу дня они стояли на гребне, глядя сверху на равнину Дуэ – первые солдаты союзников, которые смогли это сделать после далеких дней 1915 года, когда французы в течение нескольких часов удерживали самую северную часть высоты. Это была необыкновенная картина: позади них лежало пространство развороченной грязи, впереди была полностью опустошенная территория… Дальше, на немецкой стороне, лежала мирная сельская местность с деревеньками, которые на расстоянии казались не тронутыми войной. Это был один из наиболее драматичных моментов войны. Только после 4 часов дня была сделана попытка направить вперед кавалерию, но из-за воронок на поле она не удалась. Все же результат усилий канадцев был реальным и прочным. «В предыдущих действиях, – говорит канадская официальная история, – объекты брались дорогой ценой, и потом они были вновь потеряны из-за неумения эффективно противостоять контратакам противника. Вими стал новым стандартом. Формирования союзников доказали свою способность переходить без задержки от быстрого нападения к активной совместной обороне».

Значение того, что сделали канадцы, полностью не было оценено до следующего года, когда гряда Вими стала основой британской системы обороны в ходе крупного германского наступления в марте 1918 года. Полученный 9 апреля эффект был внушительным: канадцы захватили 4 тысячи пленных и 54 орудия, что стоило им 10,5 тысячи человек. На юге 3-я армия Алленби также захватила в плен свыше 7 тысяч человек и 112 орудий. Немецкое высшее командование было глубоко потрясено. «Последствия крупного прорыва шириной от 12 до 15 километров и глубиной 6 километров и более нетрудно оценить, – писал Людендорф, – чтобы восполнить причиненный ущерб, необходимы огромные усилия». Принц Рупрехт Баварский, командующий группой армий, отметил в дневнике: «Возникает дальнейший вопрос. Есть ли какая-либо польза продолжать войну при таких условиях? Только если быстро будет заключен мир с Россией. Если же нет, тогда мы должны признать себя побежденными».

Но у британцев также были свои слабости: Хейг и Алленби ощущали беспокойство в связи с тем, что многие из командиров, столкнувшись с внезапным выдвижением, были в затруднении. Учитывая прошлый опыт, зная состояние поля боя со всеми препятствиями после артиллерийского обстрела, это было неудивительно. Попытки использовать кавалерию были безнадежными. Танков было немного, и они еще были слабыми. Немцы спешно организовывали новую линию обороны, укомплектованную свежими силами и подкрепленную новыми дальнобойными орудиями усовершенствованных систем. Британское продвижение доставалось все более дорогой ценой; название деревни Бюллекур, места «отвлекающего маневра» 5-й армии, стало горьким моментом истории Австралии. Если бы наступление было прервано вовремя, то достигнутый успех стал бы значительной тактической победой, в противном случае плата за успех могла стать несоизмеримой с потерями. Эта дилемма, которую не мог решить Хейг; ответ зависел бы от Нивелля.

Нивелль, заметил генерал Робертсон 13 апреля, «будет сражаться и с петлей на шее». Это было правдой, причем петля была завязана им самим: французы не пытались сохранить секретность. Правда, их громоздкие приготовления с участием более 50 дивизий и 5 тысяч орудий делали это практически невозможным. Но следствием стало то, что немцы смогли усилить пехоту и артиллерию, а также разработать новую тактику «глубокой обороны», чтобы затруднить французам штурм. Удачно проведенная атака, предпринятая немцами 4–5 апреля, принесла им неожиданную удачу: в ее ходе был захвачен документ, в котором содержались точные детали и график проведения операции Нивелля. Ко времени начала наступления, которое после нескольких отсрочек было назначено на 16 апреля, вера в его успех у многих офицеров серьезно уменьшилась. Все же эти сомнения не проникли в солдатские массы, которые поддерживало заявление Нивелля о том, что нет ничего лучше, чем быстрый конец войны. «Солдаты настроены прекрасно», – писал Манжен 15 апреля.

С трудом можно представить какой-либо момент в течение всей войны, в который все достоинства французских солдат проявились бы ярче, чем в злосчастном апрельском сражении при Шмэн-де-Дам. Вся французская армия, казалось, была охвачена духом официального приказа, который заканчивался словами: «Мы разыгрываем последнюю карту. От всех требуется еще большая храбрость, чем проявленная раньше». Погода была убийственная, струи холодного дождя чередовались со снежными зарядами. «Но, – говорит Спирс, бывший свидетелем наступления, – вся вода в мире не могла затушить пыла французских войск». По мере наступления решительного часа волнение огромных масс, заполнивших долину Эны, росло вместе с нарастающим крещендо орудий. Потом, без двух минут шесть, на поле боя внезапно упала тишина. Ровно в шесть часов огневая завеса была перенесена вглубь, и пехота двинулась на свои ориентиры. Драматический натиск французских дивизий был безошибочен; но крупные колониальные контингенты из Африки уже были наполовину побеждены суровой европейской зимой. Сенегальцы «придерживали свои винтовки локтями, словно зонтики, стараясь спрятать обмороженные пальцы в складки шинелей. Какой долгий путь проделали они до того, как немецкие пулеметы повергли их на землю!»

Повторилась старая, мучительно знакомая история. Еще раз пережили пулеметный обстрел: пулеметы, разбросанные в глубине и тщательно замаскированные, косили передовую французскую пехоту. Из воспоминаний участника: «Это был праздник их дьявольского оружия, они разбрызгивали смерть беспрепятственно, как струи из душа. Никогда прежде их не было сразу так много». Французы для поддержки наступления использовали 80 танков, но они подошли поздно, пробираясь по земле, изрытой снарядами, найдя свою пехоту измученной. Участник событий вспоминал, что им приходилось нелегко: «Каждый танк, будучи обнаруженным противником, тотчас окутывался огнем и дымом, вокруг него взрывался залп за залпом, и если он еще мог двигаться, то шел вперед в частоколе взрывов». Их потери были очень высокими. Французским воздушным силам также не удалось утвердить свое господство в воздухе. Артиллерия после первой стадии боя ослепла и часто стреляла по собственной пехоте. Неудачу усугубила нехватка осветительных и сигнальных ракет. Серьезно ощущалась нехватка оружия, например гранат. Потери пехоты неуклонно росли, становились частными ужасные инциденты, когда целые волны ее попадали под перекрестный огонь пулеметов или заградительный огонь. Стало очевидно, что на фоне масштабных французских приготовлений самонадеянность стала причиной непростительной небрежности, многие детали не были учтены, возможные многочисленные трудности легкомысленно отбрасывались в сторону. Нигде это не проявилось так трагически, как в медицинских войсках: им было приказано подготовиться к поступлению 10 тысяч раненых, по собственной инициативе они подготовили места еще для 5 тысяч – на самом деле их оказалось 90 тысяч. Сразу после полудня немцы начали контратаку, к вечеру французы уже потеряли большую часть территории, завоеванной с таким трудом.

События показали, что войну нельзя выиграть за сорок восемь часов. Теперь возник вопрос: можно ли прервать сражение (как обещал Нивелль), если его результат окажется сомнительным? Ответ был неизменным, как в Вердене, при Аррасе, как позднее при Пасшанделе, – нет, нельзя. Большие наступления порождали ответные, контратаки превращали небольшие бои в сражения. Они переходили, в свою очередь, в затяжные действия. Манжен старался утешить себя такими размышлениями: «Возможно, это сражение позволит нам избежать другое, в 15 или 20 километрах дальше». Упрямый Манжен – пройдет еще много времени, прежде чем его надежды станут реальностью. Другой французский командующий, беседуя со Спирсом, высказал другое мнение: «Просматривая сообщения и депеши, лежавшие перед ним на хрупком столике в блиндаже, он сказал, что немцы индустриализировали войну и приспособили свою систему массового производства к организации обороны». Эта истина была скрыта под обильной болтовней о «глубокой обороне». Это была система, которая спасала немцев как здесь, так и в других местах. «Глубокая оборона» была названием, придуманным для определенной тактической ситуации, когда оборона приносит победу; если же она терпит неудачу, то та же ситуация обозначается термином «проникновение противника в тыл».

Для французской армии надежды были разбиты, хотя всех результатов нельзя было тогда предвидеть; для Нивелля это было концом. Он вошел в историю как яркий пример человека, который слишком много говорил. Его подкосило даже не то, что произошло на поле боя, а то, что это слишком отличалось от его предсказаний. У французского солдата есть фантастическая способность воодушевляться, и в последние дни того отвратительного апреля он воодушевился вновь. Для него это означало огромное усилие, но он сделал его. За десять дней «глубокой обороны» немцев французы продвинулись на 16-мильном фронте на 4 мили, не считая других успехов на 35-мильном фронте их наступления. Они захватили 28 815 пленных и около 150 орудий. Немцы признали, что в этом сражении они потеряли 163 тысячи человек. Французские потери до сего дня являются спорным предметом: они колеблются от 137 тысяч (по французской официальной истории) до более вероятных 187 тысяч (по данным парламентских источников). Но в любом случае достижения были значительными и не такими дорогостоящими, как бойни Жоффра в 1915 году, не давшие никакого результата. «Если немцы разбили такую громадину, какой была армия Нивелля… взяли так много пленных, они представят миру результат этого сражения как колоссальную победу», – отметил официальный британский историк. Но одно стало ясно всем: это не была «решающая победа», знаменующая окончание войны, как обещал Нивелль. Его результаты теперь ничего не значили; он совершил непростительный проступок, разбив надежды, которые сам внушил. 28 апреля начальником штаба французской армии стал генерал Петен. Его звезда взошла – Нивелля на его пути уже не было.

Но что теперь можно было предпринять союзникам? И прежде всего – что делать британцам, плотно увязшим в своем продвижении от траншеи к траншее под Аррасом, вся цель которого состояла в том, чтобы помочь Нивеллю? Перед Хейгом и Ллойд Джорджем открылись ужасающие перспективы; крах французского плана, который решительно поддерживал британский премьер, привел его к согласию с собственным главнокомандующим, но оно было непродолжительным и обманчивым. Хейг с ужасом узнал, что французский министр, «который следовал через Лондон на пути в Россию, сообщил Л. Д., что французское правительство имеет намерение остановить наступательные операции при Суассоне, если они не будут быстро и успешно развиваться, и ничего не предпринимать до 1918 года, когда на помощь смогут прийти американцы». Это было известной теорией Петена: «Избегать потерь и ждать американского подкрепления». Ллойд Джордж был весьма встревожен. 4 мая он встретился в Париже с правительственными и военными лидерами Франции и сказал им:

«Мы должны наносить удар за ударом всеми нашими силами, пока Германии не придет конец и она не рухнет навсегда. Месье Рибо согласен с моей точкой зрения. Он говорил, что зарыться в обороне после трех лет войны было бы опрометчивой и неблагоразумной политикой. Мы должны нажать всеми нашими войсками. Франция должна напрячь для продвижения вперед свои усилия, ограждая себя от чрезмерных потерь. Я повторяю, что мы готовы использовать всю силу британской армии для наступления, но это ничего не даст, если того же не сделают французы».

Конференция закончилась согласием, которое было достигнуто большим трудом. Но независимо от этого объявился новый элемент, новая пугающая опасность.

3 мая, за день до открытия парижской конференции, французская 2-я пехотная колониальная дивизия, находившаяся близ Суассона, получила приказ возобновить атаку на опорный пункт Лаффо, где до сих пор лежали их убитые солдаты, но отказалась выйти на передовую. Вспышка неподчинения была недолгой, на следующий день солдаты все же вышли из траншей и двумя днями спустя взяли Лаффо. Но их действия стали предзнаменованием других; к 25 мая еще поступили сообщения о десяти таких вспышках. В течение последующих двух недель произошло еще 45 мятежей. Их характер был различным в разных местах: иногда это были нападения на офицеров, иногда солдаты организованными отрядами «маршировали в Париж»; иногда они разбегались, чтобы жить в лесах, вроде разбойников, но чаще всего они просто отказывались идти в наступление. Они готовы были удерживать линию фронта, не пропустить противника, но они больше не пойдут в атаку, не будут участвовать в резне. К началу июня слева от центрального участка французского фронта, прикрывающего Париж, остались только две дивизии, полностью заслуживавшие доверия. Падение Франции началось.

Столкнувшись с этой угрожающей ситуацией, французское правительство приняло две чреватые серьезными последствиями меры: во-первых, полное соблюдение секретности, во-вторых – смещение Нивелля и назначение главнокомандующим Петена. Петен был единственным возможным выбором. Только он среди французских генералов мог убедить солдат в том, что их жизни не будут тратить напрасно. «Петен выдвинулся в тот день, когда был сделан выбор между развалом и убеждением», – писал генерал Шарль де Голль. Несколько иными словами высказался адъютант Петена Серриньи, заявивший ему в 1942 году: «Вы слишком много думаете о французах и слишком мало – о Франции». Но после такого количества слов о «La France» и «La Gloire» (Франции и Славе) мужчины, носившие военную форму, были рады почувствовать, что кто-то думает и «о французах». Медленно, постепенно, исправляя явные злоупотребления (что иногда сопровождалось скандалами), увещевая и разъясняя, заботясь преимущественно о солдатах, генерал Петен вернул армию к повиновению. Известны только 55 случаев применения казни. Но эта армия уже никогда не была прежней.

Нивелль ушел, вместе с ним ушла половина года. Ослабление союзника вынудило Хейга продолжать сражение при Аррасе почти до конца мая. Пройдет еще два месяца, прежде чем британская армия сможет предпринять свою следующую большую операцию. Окончательные потери под Аррасом составляли более 158 тысяч человек – такова была цена этого сражения. Подводя итог, британская официальная история считает этот отвлекающий маневр «не имеющим стратегического значения, но создавшим некоторый эффект изматывания противника». Немецкие потери были примерно такими же, включая 20 тысяч, взятых в плен. Британцы продвинулись вперед на 5 миль на 20-мильном фронте, но основной успех был достигнут в начале сражения, а его последующий ход не дал ничего, кроме тяжелых потерь. Выявились серьезные недостатки: пехота лучше действовала в стандартной обстановке, чем в непредвиденных случаях; работа штабов была слишком медленной; задержки и аварии сыграли слишком большую роль. Выступая против Нивелля, немцы талантливо провели реорганизацию, что всегда было свойственно их превосходно отлаженной системе.

Положение союзников теперь было критическим. Потери на Западном фронте, составлявшие уже около 350 тысяч человек, хотя и были серьезными, но все же значили меньше, чем потери времени и координации, которые привели к катастрофе года. Вновь и вновь союзники наносили удары и терпели поражения. Спустя почти месяц после начала наступления Нивелля на Эне итальянцы начали наступление на Изонцо – десятое на этом участке. За семнадцать дней боев они не сумели продвинуться глубже чем на две мили и потеряли при этом 157 тысяч человек; примерно вдвое больше, чем австрийцы. В июне австрийцы перешли в контрнаступление при Трентино, что было почти катастрофой для итальянцев. Россия, следуя убедительным уговорам Керенского, готовила свое последнее наступление на стороне союзников; ради сотрудничества это необходимо было сделать, но только крайний оптимист мог убедить себя, что этот истощенный гигант сможет достичь существенного результата. Французы преодолевали свой самый острый кризис; их общий потенциал находился под большим вопросом. Петен и французское правительство уверяли своих британских союзников, что от всего сердца желали бы принять участие в дальнейших операциях этого года, но было очевидно, что основная тяжесть ляжет на армию Хейга.

Ситуация в самой Британии была тоже не блестящей. Благодаря личному вмешательству Ллойд Джорджа британское адмиралтейство неохотно приняло в апреле систему «конвоев» после месяца бедствий, наносимых неограниченными действиями немецких подводных лодок. Но полный эффект от принятия этой меры почувствовался только спустя несколько месяцев. Потери британского тоннажа снизились с 526 447 тонн в апреле до 345 293 тонн в мае; в июне они вновь возросли почти до 400 тысяч тонн, только в сентябре наметилось существенное снижение. Основная кривая на этом графике пошла вниз, но отдельные, уродующие общую картину пики еще случались. Постоянный пресс «войны на истощение» нервировал британское правительство и его советников в течение всего этого года. Адмирал Джеллико, теперь первый морской лорд, докладывал Военному министерству в июне: «На следующую весну нет подготовленных планов – мы не сможем продолжать». Адмиралу флота Соединенных Штатов Уильяму Симсу, посетившему его в апреле, он сказал то же самое: «– Я был поражен, даже не представлял себе ничего подобного.

– Это выглядит так, будто немцы уже выиграли войну, – заметил я.

– Они и будут выигрывать, пока мы не сократим наши потери, – и сделать это нужно как можно скорее, – ответил адмирал.

– Нет ли какого-то способа решить эту проблему? – спросил я.

– Ничего нет, что можно сделать прямо сейчас, – ответил Джеллико».

Это были пугающие новости для любого американского офицера. Первый контингент американских войск должен был прибыть во Францию в июне. Скрытый смысл сказанных слов указывал на возможность бойни в районе Центральной Атлантики, такой же жуткой, как и те, которые шли на фронтах Европы. В общем, вся картина была угнетающей больше всяких слов, существовал только один луч надежды, что определил Ллойд Джордж:

«Британская армия была единственной среди союзных армий, на боевые качества которой можно положиться в любом предприятии».

Взгляды британской армии теперь были твердо направлены на Фландрию.

Мало кампаний в военной истории были объектом такого большого искажения, как английская кампания во Фландрии в 1917 году. В официальных источниках она фигурирует как «третье сражение на Ипре», но более известна как «Пасшандель». Она началась 7 июня с одного из самых драматических событий войны. Под Мессинской грядой, крупным немецким бастионом, защищающим юго-восточный фланг Ипрского выступа с 1914 года, в 3 часа 10 минут утра одновременно было взорвано 19 минных галерей, содержавших чуть меньше миллиона фунтов взрывчатых веществ. Эффект этого действия был подобен землетрясению. В воздух поднялись высокие розовые клубы дыма, похожие на грибы, звук взрыва отчетливо был слышен в Лондоне. Он был подхвачен и удвоен яростным огнем 2266 пушек и гаубиц, создавших огневую завесу, простиравшуюся на 700 ярдов в глубь фронта. Прикрытые им, в атаку ринулись 80 тысяч английских, австралийских и новозеландских пехотинцев. На некоторых участках они двигались так стремительно, что танки отстали от них. Гребень высоты был захвачен сразу, к полудню были взяты все объекты. Сопротивление передовых постов продолжалось в течение недели, но все немецкие контратаки были отбиты. Потери с германской стороны составили 25 тысяч (в том числе 7500 захваченных в плен) и 67 орудий, британцы потеряли 17 тысяч. Наряду с вершиной канадского триумфа на гряде Вими, битва на Мессинских высотах указывала на новые навыки британской армии. Она выдвинула командующего, роль которого до конца войны неуклонно возрастала, – генерала Роберта Пламера. Его 2-я армия славилась мастерством военных действий и хорошими отношениями среди личного состава. Толстый, круглолицый блондин с двойным подбородком, «папаша Пламер» совершенно не соответствовал по внешности своей сути: он был одним из самых находчивых и решительных военных своего времени. Его девизом был «Доверие, Обучение, Основательность», он и его превосходный штаб никогда не пренебрегали им. Начальник его штаба Чарльз Хэрингтон являл собой образец подчинения нравственному авторитету Пламера. Минные галереи, главная особенность мессинской драмы, были одной из строгих военных тайн. Сооружение некоторых из них длилось более года. С каждой неделей росла необходимость соблюдения секретности. Незадолго до начала сражения главный инженер 2-й армии донес Хэрингтону, что у него имеются точные данные об осведомленности противника о минных галереях и принятии им контрмер. Вся работа могла пойти насмарку; по мнению инженера, единственным выходом из положения было немедленно взорвать галереи. Пламер в это время спал (он всегда ложился спать в десять часов), и будить его было не принято. Но Хэрингтон все же вошел в комнату и разбудил его, чтобы испросить разрешение на взрыв галерей. Пламер тотчас ответил: «Галереи не взрывать, спокойной ночи» – и заснул опять.

Но теперь Хейг совершил серьезную ошибку: первая стадия кампании под руководством Пламера прошла блестяще, и он очень хотел развить свою победу, но следующую стадию Хейг поручил Гоу. Прежде Гоу был плохо знаком с этой местностью; решение Хейга приводило к потере времени, в течение которого немцы могли усилить свою оборону. К гибельной отсрочке вел и перевод на левый фланг британского фронта французской армии для участия в наступлении. Миновали недели, пока приготовления на виду у противника были закончены. Опасным последствием этой задержки была возможность появления у непостоянного британского премьер-министра и его правительства новых сомнений относительно этого предприятия. Но хуже всего, пожалуй, были стратегические противоречия, лежавшие в корне всех приготовлений. По существу, кампания во Фландрии преследовала две цели: очистить бельгийское побережье и ликвидировать угрозу со стороны баз германских подводных лодок в Остенде и Зеебрюгге, которым адмиралтейство придавало огромное значение, а также захватить или подавить артиллерией железнодорожный узел Руле, от которого в значительной степени зависело положение немецких войск в Западной Фландрии. Расстояние от Ипрадо Руле по прямой составляло 12 миль. Продвижение под Аррасом – второстепенная операция – составляло 5 миль. Если бы основная операция смогла удвоить глубину продвижения, немецкие рокадные дороги были бы перекрыты. Но Руле находился на северо-востоке от Ипра, а Остенде – на севере. Осевые направления двух предполагаемых наступлений расходятся, успех наступления в обоих мог быть обеспечен только при наличии избытка собственных сил или при соответствующем ослаблении противника. Гоу на левом фланге был все более озабочен северным направлением. Хейг с высоты своего положения стал проявлять все большую тревогу относительно жизненно важного «плато» вокруг Гелувельта, расположенного к востоку от Ипра: с него немцы могли блокировать любой маневр. Но, проявляя свое обычное уважение к солдату на месте, он не стал навязывать своих идей Гоу. Между тем время – самая ценная вещь на войне – истекало. Генерал Чартерис записал 21 июня: «Самый длинный день в году, а мы еще даже не начали большой работы… Мы, единственная активная армия, сражаемся здесь одни. Мы сделаем дело отлично, в этом нет сомнения. Но есть ли у нас время для его завершения?»

Наконец, армии были готовы. Генерал Петен дал полные и детальные гарантии сотрудничества (не считая 1-й французской армии, находившейся под командованием Хейга во Фландрии), британское правительство согласилось и даже подтвердило это официальным документом. Новую попытку собирались предпринять итальянцы; русские уже «вбили свой последний гвоздь» и были разбиты. Между тем погода постоянно ухудшалась. Сложная дренажная система, служившая для осушения низменности вокруг Ипра, была разрушена длительными бомбардировками; вода, поднявшаяся из-за дождей, постепенно разлилась и превратила большую часть района сражения в трясину; день за днем на карты, составляемые штабом танкового корпуса, наносились новые надписи «болото». Их даже предупредили, чтобы они прекратили посылать эти угнетающие документы в 5-ю армию и Генеральный штаб.

Собственно говоря, в этом сражении не предусматривалось масштабное испытание возможностей танков: их было меньше 150. Хейг был еще раз разочарован в производстве танков. Еще в феврале он рассматривал «нападение врасплох в центре при поддержке танков и без артиллерийской подготовки для захвата высот» в том секторе, который считал наиболее жизненно важным. Эта плодотворная идея угасла, отчасти из-за нехватки самих танков, отчасти из-за неприязни к ним в штабе 5-й армии Гоу. В который раз основная работа ложилась на пехоту и артиллерию.

Крупное наступление, ознаменовавшее собой принятие англичанами основного военного бремени на Западном фронте, началось в 3 часа 50 минут утра 31 июля. Еще до окончания 12 ноября оно стало для будущих поколений, особенно в Великобритании, воплощением всех худших и отталкивающих черт окопной войны. Оно было описано Ллойд Джорджем как «сражение, которое наряду с Соммой и Верденом навсегда останется наиболее гигантской, стойкой, бесполезной и кровавой схваткой из всех, происходивших в истории войн». Эти качества битвы он приписывал «упрямству и эгоизму, непревзойденным среди бедствий, вызванных человеческим самодовольством» Хейга и Робертсона. И это представление получило широкое распространение. Общее впечатление от сражения так описано поэтом Робертом Сэссоном:

Я погиб в аду (они зовут его Пасшанделем); моя рана была пустяковой,
и я побрел назад,
а потом облако разрыва снаряда над дощатым настилом —
и я почувствовал, что падаю в бездонную грязь,
и свет померк.

Филипп Гиббс, военный корреспондент, написал: «Впервые британская армия потеряла чувство оптимизма».

Не было другой кампании в этой войне, кроме Галлиполи, где надежды столь постоянно отодвигались, как при Пасшанделе. Эта особенность была присуща каждому этапу сражения. Все действие делилось на три стадии, каждая из которых имела свои особенности. Первая включала в себя три отдельных удара: при Пилкем-Ридж (31 июля), на плато Гелувельт (10 августа) и при Лангемарке (16 августа). День начала сражения воплотил в себе его целиком. Девять дивизий 5-й армии Гоу атаковали за огневой завесой, обеспеченной более чем 2 тысячами орудий. Защиту флангов обеспечивали слева – продвижение двух дивизий 1-й французской армии, справа – трех дивизий 2-й армии Пламера. Ухудшение погоды, перешедшее в дневное время в проливной дождь, лишало возможности применения воздушных сил из-за плохой видимости. Вот что писал генерал Чартерис:

«Чтобы понять ситуацию, достаточно вспомнить, что в ходе боя при Мессине мы получили двести сигналов: их называли «Now Firing» (теперь стреляй). Это были указания целей, обнаруженных с аэропланов, которые раньше не были обнаружены. Мы разрушали их артиллерийским огнем по указанию с воздуха. 31 июля мы не получили ни одного сигнала…»

И все же наступление привело к значительному продвижению. Несмотря на то что немецкая артиллерия не была подавлена, как предполагалось; несмотря на большое количество у противника железобетонных пулеметных гнезд со стенами в четыре фута толщиной («коробки для пилюль»), французы и левый фланг 5-й армии Гоу сумели продвинуться вперед на 2 мили. Но справа напротив плато Гелувельт, жизненную важность которого Хейг безуспешно пытался внушить Гоу, наступление приостановилось. В этом секторе особенно тяжелые потери понесли танки; из 48 танков, бывших в распоряжении II корпуса, только 19 смогли участвовать в сражении, 17 из них погибли. Здесь продвижение составило не более 500 ярдов, бок о бок с солдатами Пламера.

Наиболее жестокое разочарование было в центре: некоторым подразделениям продвижение показалось настолько легким, что они преждевременно устремились к удаленным целям, теряя связь с артиллерией. Отдавая дань духу этих подразделений и инициативности их молодых командиров, нужно признать, что против немцев эта тактика была ошибочной. Здесь, как и на Эне против Нивелля, сущностью немецкой обороны были контратаки. Начавшись в 2 часа дня с огня тяжелых орудий, немецкая контратака развивалась в течение послеполуденного времени. Дождь, который заливал развороченное поле боя, принес британцам много неприятностей; но сплошной ливень, начавшийся около 4 часов, дал им некоторое преимущество. Продвигавшиеся вперед немцы в ряде мест оказались по колено в грязной воде, их оружие забилось грязью. Но они все же смогли отбросить британцев на 2 тысячи ярдов, которые были выиграны ими днем раньше.

День 31 июля закончился неопределенно. Несомненно, что противник получил тяжелый удар: было захвачено более 6 тысяч пленных и 25 орудий (их было даже больше, но многие немцы вернули в ходе контратаки). Британские потери, если ориентироваться на Сомму или Аррас, были невысоки. Все зависело от того, способны ли они быстро повторить удар. Больше всех вперед стремился Гоу. Но дождь был непреклонен. «Земля похожа на топь», – записал Хейг 3 августа. К этому времени британские войска потеряли более 30 тысяч человек и не были способны существенно продвинуться дальше. Дождь, как горько прокомментировал Чартерис на следующий день, «убивает наступление. Каждый день задержки оборачивается против нас». Единственное, что оставалось, – ждать и надеяться на улучшение погоды. Но этого не произошло. Наступило 10 августа и вместе с ним сражение под Гелувельтом. В этот день немцы провели не менее шести контратак, сведя британские достижения почти к нулю. 16 августа (Лангемарк) не принесло никакого утешения. Одним из немногих проблесков среди этого мрака был ошеломляющий успех 11 танков, захвативших сильную позицию пулеметных гнезд у Сен-Жюльена. Хейг заметил: «Захвачены все объекты, мы потеряли 14 пехотинцев и 14 танкистов. Без танков мы потеряли бы 600!» Но это был единственный случай. К концу месяца британские потери перевалили за 67 тысяч. Это было на 10 тысяч больше, чем в первый день Соммы, но это число было большим, и для обнародования оно было уменьшено.

Однако подсчет баланса сил не был очень неблагоприятным для союзников. 15 августа под Лансом (место проигранного сражения 1915 года) канадский корпус совершил удачное отвлекающее нападение. Три канадские дивизии захватили и удержали высоту 70, стойко сражаясь с пятью немецкими дивизиями. 18 августа Кадорна начал одиннадцатое сражение под Изонцо, впервые достигнув некоторого успеха, хотя с обычными для итальянцев высокими потерями. 20 августа Петен сделал первый из обещанных жестов поддержки на десятимильном фронте под Верденом. Это была «ограниченная операция», показавшая значительные возможности подобной тактики, – французы взяли 10 тысяч пленных. В конце августа с немецкой точки зрения положение дел было отнюдь не радужным. Людендорф по этому поводу писал: «Дорого стоившие августовские сражения во Фландрии и под Верденом создали тяжелое положение войск на Западном фронте. Несмотря на железобетонные укрытия, они оказались почти бессильными перед огромной мощью вражеской артиллерии. На некоторых участках они не проявили той стойкости, на которую надеялись я и их командиры».

В это время Хейг произвел существенные перестановки. Не удовлетворенный тактикой Гоу, Хейг доверил общий контроль за ходом сражения Пламеру, признав совершенную им ранее ошибку в расстановке командования. Методы Пламера были схожи с методами Петена: он предпочитал постепенный и продуманный захват заранее намеченных объектов. Разница была в том, что он также считал, что эти действия нужно повторять так часто, как это возможно, чтобы противник не мог устоять долго. Но обдумывание похищало время: чтобы закончить приготовления, Пламер потребовал три недели. Тем временем прошло все лето 1917 года.

Теперь начинался второй период кампании: малоизвестный, но интересный, полный больших надежд и неутешительный по итогам. Он включал в себя три сражения: у Менинских высот (20 сентября), при Полигон-Вуд (26 сентября) и при Броодсейнде (4 октября). Во всех этих операциях активную роль играли австралийские и новозеландские дивизии, став до конца войны острием британской армии. Составляющими плана Пламера были тщательное планирование, внимание к деталям, концентрация ударных сил на решающих участках. Это сработало блестяще. Следуя в 1000 ярдов за накатывающей огневой завесой, пехота двигалась вперед к обозначенным объектам, на которых она закреплялась на то время, когда артиллерия меняла позиции для дальнейших действий. Немцы контратаковали – это было неизбежно, но теперь, в отличие от августовского наступления, они были расстреляны уже ожидавшей их британской артиллерией. Существенное улучшение погоды обеспечило 394 сигнала «Now Firing», полученные в этот день с аэропланов британской артиллерией. «Атака противника 20-го была успешной, – писал Людендорф, – что доказало преимущество нападения перед обороной».

26-го это действие было повторено. Генерал Бердвуд, командовавший австралийцами, сказал о британском огневом заграждении: «…это было безупречно, один взрыв поднимал плотную стену пыли». Вновь пехота рванулась вперед, и вновь захлебнулись немецкие контратаки. Теперь они были вынуждены пересмотреть свою тактику. «26-е, – говорил Людендорф, – как оказалось, стало днем тяжелой борьбы, каждый его момент мог принести нам тяжелые потери. Мы еще могли перенести потерю территории, но потери в наших войсках становились все больше». Вставал вопрос: возможно ли повторение подобного? Да, возможно, и это повторилось. 4 октября Броодсейнде стал кульминационным моментом всей кампании. На сей раз немцы попытались опередить противника своим крупным наступлением, но были остановлены огневым заграждением британцев. Как сказал Бердвуд, «были отброшены моими австралийцами после большого числа отдельных стычек». Один австралийский офицер говорил со слов раненых, возвращавшихся с фронта, что они «воочию наблюдали, как германские артиллерийские упряжки подвозили свои орудия». Генерал Монеш, командующий 3-й австралийской дивизией, записал: «В ближайшем будущем возможны крупные события…» Австралийская официальная история суммирует это: «Наблюдатель, глядя на ситуацию, какой она была в полдень 4 октября, мог спросить себя: «Последуют ли в течение ближайших двух недель еще три успешных удара?»

Ответ был очевиден для обеих сторон; официальная германская монография называет 4 октября «черным днем»: «Мы выдержали это только с огромными потерями», – говорил Людендорф. Но то, что произошло дальше, явилось для британцев огромным разочарованием: погода вновь испортилась. Снова дождь обрушился проливными ливнями. «Наш самый эффективный союзник», – назвал его принц Рупрехт. Земля стала «кашей из грязи». В этих ужасных условиях, едва поддающихся описанию словами, британцы вступили в последний и наихудший период кампании. Он был отмечен сражениями: при Пелькапелль (9 октября), Пасшандель-1 (12 октября) и Пасшандель-П (26 октября). Деревня Пасшандель, представлявшая собой «нечто» чуть больше кирпичного цвета пятна посреди залитой водой местности, была занята канадцами 6 ноября, а шесть дней спустя кампания закончилась. Ужасная цена последней стадии битвы иллюстрирована соответствующими числами в британской официальной истории: потери с 31 июля по 3 октября составили 138 787 человек, с 4 октября по 12 ноября – 106 ПО человек.

Единственным утешением для союзников был успех 23 октября еще одного ограниченного наступления Петена, на этот раз на Эне, принесшего 8 тысяч пленных. Но это было ничто по сравнению с крушением их главных надежд. За день до этого Петроградский Совет устранил Керенского. Троцкий декларировал немедленное заключение мира; совершилась большевистская революция. Через день после победы Петена Конрад предпринял последний бросок австрийской армии под Капоретто. Итальянцы в своем последнем наступлении на Изонцо потеряли 165 тысяч человек; солдаты были деморализованы. Австро-германское наступление началось блестяще, и до его окончания были захвачены 275 тысяч пленных и 2500 орудий. Капоретто был, подобно Горлице-Тарнову, одним из самых захватывающих успехов Первой мировой войны. Но видимость не всегда соответствует действительности: часто она вводит в заблуждение. Италия подошла к гибели, но не погибла. Во Фландрии достижения британцев были более основательными, чем блестящий триумф Конрада. Людендорф говорил: «Прошел октябрь, и с ним один из самых трудных месяцев войны. Мир… видел только Тернополь, Черновцы, Ригу, а позже Озель, Удино, Таглиоменто и Пьяве. Но никто не видел ни моего беспокойства, ни моего глубокого сочувствия страданиям наших войск на западе. Мои мысли были на востоке и в Италии, мое сердце было на Западном фронте. Урон в крупных действиях четвертого сражения во Фландрии был необычайно высок, нужно признать, что некоторые соединения больше не одерживали побед в оборонительных боях, как они делали это ранее».

Но цена согласованного подавления на ограниченном фронте теперь становилась невыносимой. То, что могли сделать Веллингтон и Блюхер за три дня в 1815 году, что делал Грант в кровавых 1864–1865 годах, теперь союзники сделали за три с половиной года только частично – ценой краха России, поражения Италии, упадка Франции. Могли ли британцы выдержать темп? Британская официальная история определяет их потери во Фландрии в 244 897 человек – это число было представлено ставкой главного командования Высшему военному совету в феврале 1918 года, когда потребовалось дальнейшее расширение британского фронта и выделение для британских дивизий части общего резерва с учетом их потерь. Немецкие потери могут быть приведены только как оценочные; они никогда точно не объявлялись. Но по всем признакам можно полагать, что они были равны потерям союзников в этом сражении, а возможно, превышали их. Но потери британцев, с учетом их апогея при Аррасе и Сомме, были огромными. Ллойд Джордж и его кабинет были потрясены ценой, уплаченной за узкую полоску грязи во Фландрии, не зная о том, как германские лидеры расценивают свои потери при ее обороне[20]. Глубокой раной Британии стало ухудшение взаимного понимания между правительством и Верховным командованием.

Снова возник вопрос: можно ли отыскать другие средства для достижения победы. Этот трагический год принес еще одну обманчивую иллюзию, которая на миг приподняла занавес в будущее, но затем опустила его вновь. 20 ноября на фронте 3-й британской армии под командованием генерала Джулиана Бинга, сражавшейся у Камбре, в 6 часов 20 минут утра, прикрывшись артиллерийской завесой из 1000 снарядов, совершенно внезапно и без всякой артиллерийской подготовки, волна из 378 танков под «зонтом» из 289 самолетов, возглавила атаку 8 дивизий на немецкую позицию, являвшуюся частью линии Гинденбурга. Генерал-майор Хью Эллес, командуя королевским танковым корпусом, информировал своих солдат: «Я сам намерен возглавить атаку на дивизии центра». Это намерение он выполнил, находясь в танке «хильда» модели «Марк-IV», на котором был укреплен самый большой флаг танкового корпуса, какой можно было достать. Это был достойный жест, поскольку считалось, что танковый корпус в этой атаке очень рисковал, причем не только своими машинами и жизнями своих офицеров и солдат, но и своим существованием. Если бы танки не смогли добиться успеха, то этот род механизированного оружия был бы надолго отставлен. Но танки не проиграли. Повсюду противник был захвачен врасплох и деморализован. Танки сокрушили немецкие проволочные заграждения, огромные фашины падали на их траншеи, помогая танкам преодолевать их; продвижение вглубь составило 3–4 мили на 6-мильном фронте, этот участок линии Гинденбурга был захвачен. Было взято 6 тысяч пленных и более 100 орудий. К 4 часам пополудни 20 ноября одно из самых удивительных сражений в истории было выиграно. Резервных танков не было, и экипажи, сражавшиеся целый день, очень устали. Пехота была еще более утомлена, и дальнейшее продвижение было невозможным.

День 20 ноября был триумфальным, но в нем уже виделись признаки последующего упадка. В этом бою было потеряно 179 танков. Конница, полностью готовая к активным действиям, потерпела неудачу. Траншейная война почти полностью убила «кавалерийский дух»; тяжелый урон всадникам могли нанести даже одиночные пулеметы. Хуже всего было то, что ключевая позиция, нависающая над флангом поля боя – гряда Бурлон, – оставалась в руках противника. И не было танковых резервов. Из-за этих обстоятельств вспыхнувшее сражение не было похоже на то, что планировал Хейг. Германская активность возродилась: к фронту, находившемуся под угрозой, потекли резервы. Британская же армия, истощенная и ослабленная, не имея резервов (ее последний резерв, сотня тяжелых орудий и пять дивизий, находился теперь в Италии), нашла в себе силы для очень кропотливой борьбы – ярд за ярдом, траншея за траншеей, сопротивляясь частым и яростным контратакам, она шла вдоль гряды Бурлон. Это продолжалось в течение недели, пока их не заставил остановиться острый недостаток боеприпасов; теперь британцы, полные надежд, отдыхали, подсчитывая свои успехи. Теперь немцы в свою очередь преподнесли сюрприз. 30 ноября, вскоре после рассвета, они нанесли сильный ответный удар новыми, спешно подобранными силами. Через два дня они вернули себе почти все, потерянное перед этим, захватив почти столько же пленных, сколько взяли британцы. С помощью оставшихся танков и прославленной в британской армии гвардейской дивизии их удалось остановить. Через три дня сражение при Камбре закончилось, унеся с собой по 45 тысяч человек с каждой стороны.

Разочарование участников сражения было острым, но это было не самое худшее. Уильям-Эллис писал: «Когда 21 ноября колокола в Лондоне продолжали звонить в честь победы при Камбре, то, сознательно или нет, в звоне слышался погребальный звон по старой тактике и приветствие новой. Камбре стал Вальми новой эпохи войны, эпохи войны механической техники».

Это было совершенно верно. Камбре дал безошибочный ориентир в будущее. Но тогда эти колокола с их преждевременными восторгами были самым ярким символом разбитых надежд и трагических заблуждений 1917 года. В беспросветном мраке приближалось последнее военное Рождество.