|
||||
|
|
Решение, 1812 I
Документ, приведенный выше, нуждается в некоторых комментариях [1]. Из него видно, что 6 мая 1812 года граф Нарбонн, нам уже известный, со всей своей свитой проехал через пограничный пост, именуемый «Посвентской рогаткой», и был пропущен после должной регистрации. Ну, «рогатка» эта – не детское оружие, а что-то вроде шлагбаума, и это не очень важно. А вот что важно, так это то, что граф Нарбонн ехал к императору Александру, и ехал в такой спешке, что у него даже не было времени затребовать себе паспорта в русском посольстве. Обычно посольства таких паспортов сами не выдавали. Как мы знаем из примера с госпожой де Сталь, им требовалось предварительно списаться с Петербургом – но для посланника Наполеона могли бы и сделать исключение. Кортеж графа Нарбонна был взят под немедленное и бдительное полицейское наблюдение. Мы видим это из другого документа, опубликованного в том же месте, что и первый [1]:
Территория, по которой граф Нарбонн двигался к Вильно (теперь – Вильнюс, столица Литвы) для встречи с Александром Первым, считалась военной зоной и была под наблюдением военной полиции 1-й Западной Армии (которой командовал М.Б. Барклай де Толли), этой полиции подчинялись все местные полицейские управы, а заведовал eй военный советник де Санглен. Дело свое он знал хорошо. II Советник де Санглен был не единственным толковым человеком, работавшим в русской секретной службе. Александр Иванович Чернышев, 28-летний полковник русской армии, присланный Александром Первым в Париж в качестве своего представителя при дворе Наполеона, выполнял функции военного атташе и развил в этом качестве на диво успешную деятельность. Он умудрился получить довольно подробные сведения о боевом порядке Великой Армии, и при этом из самого надежного источника – информацию ему поставлял мелкий чиновник военного министерства Франции по имени Мишель. Клерки работают с документами и всегда знают больше, чем им положено, – а платят им мало. В общем, все шло прекрасно, пока однажды французская полиция, которая тоже состояла из людей компетентных, не устроила в доме русского атташе некий негласный обыск. Она нашла там такие материалы, что начала немедленно принимать экстраординарные меры – и сумела перехватить отправленного Чернышевым гонца с пакетами такого содержания, что полковник начал спешно собираться домой. Он сжег все компрометирующие бумаги, но уже после его отъезда полиция нашла под ковром случайно забытое письмо крайне малозначительного содержания, но написано оно было рукой Мишеля. Бедняга был арестован, допрошен с пристрастием и в конце концов казнен: его отправили на гильотину – это наследие времен Революции уцелело и продолжало существовать еще долго, пережив даже Империю. Наполеон устроил российскому послу, Куракину, бурную сцену. Вся эта история с подробностями изложена в книге Е.В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию», она включена в том VII его собрания сочинений, мы будем часто ее цитировать. Причем настолько часто, что есть смысл сказать несколько слов и о самой книге, и о ее авторе, и вообще о том, какого рода библиография существует на эту тему – вторжение Наполеона в Россию. Библиография эта огромна. Американский исследователь Адам Замойский, на которого мы тоже будем часто ссылаться, полагает, что в ней насчитывается не меньше 50 тысяч названий книг, написанных на русском, французском, немецком, польском, итальянском, английском и, вероятно, еще на дюжине языков. Книги эти написаны со всех возможных политических точек зрения всех возможных патриотизмов: русского, французского, немецкого и так далее. Казалось бы, наилучший, наиболее объективный взгляд на вещи можно получить из английских источников. Но это не совсем так, потому что англичане довольно пристрастны, для них Наполеон – людоед и враг человечества, а американцы настолько в стороне от всех этих страстей Старого Света, что часто пользуются уже готовыми клише, изготовленными во Франции, в России (в этом смысле очень влиятельным оказался Л.Н. Толстой), в Германии и так далее. К тому же надо учесть и политический климат: А. Замойский, например, говорит, что Е.В. Тарле в тех своих материалах, что изданы в 1936 году, говорит одно, а в тех материалах, что изданы в 1937-м, – прямо противоложное. Если припомнить, что значит 1937-й в истории Советской России, – удивительна не «перемена мнения» Е.В. Тарле, а то, что академик вообще уцелел. Он был человеком огромных знаний и высокой культуры, и в среде, где использование иностранных источников выглядело делом, которое казалось подозрительным само по себе, Е.В. Тарле был чужеродным телом, под атакой иммунной системы того социума, который образовался в России в течение 20 лет после Октябрьской революции. На социум, который играл роль «политического класса» России в начале XIX века, он был не похож. III Иллюстрацию этого тезиса мы можем позаимствовать у Толстого – вот как он передает разговор молодых русских военных и дипломатов, беседующих в своем кругу накануне Аустерлица: «И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Herr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. Господин генерал Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, князь Гогенлоэ и еще Прш… прш…, как все польские имена (нем. и франц.). – Taisez-vous, mauvaise langue, – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы третий, граф Аракчеев, но у него нервы слабы. – Замолчите, злой язык». И Толстой совершенно прав. Высшие круги российского дворянства говорили на французском, и превосходное знание этого языка было непременным условием для карьеры. Единственный человек, который был в более или менее близком окружении Александра Первого и французский которого был слабоват, – это генерал Милорадович. Долгоруков характеризует его как «русского», но он был выходцем из сербской среды, над ним и над его якобы французским произношением охотно посмеивались. Александр I говорил по-французски гораздо чище, чем Наполеон. Это обстоятельство – свободное владение высшими русскими офицерами французским, служившим «лингва франка» для всей Европы, – имело свои преимущества. Согласно Д.Чандлеру, русская армия имела в наличии достаточное число хороших солдат, но их грамотность оставляла желать лучшего. Офицерский корпус имел те же недостатки – пехотные офицеры нижнего и среднего звена не очень-то разбирались в картографии, гвардейские и кавалерийские офицеры, как правило, выходцы из богатых дворянских семей, военное дело (как ремесло) не изучали. Промежуточный слой между армией и высшим командованием – штабы, инженерная служба, артиллерия – все это требовало технически подготовленных людей. Вакансии часто заполнялись из числа прибалтийских дворян, так называемых «русских немцев». Пушкинский Германн из «Пиковой дамы» не случайно – инженер. И незаполненных мест в этих службах было вполне достаточно. Так что обладающие нужным опытом иностранцы, бегущие из Европы от Наполеона, на русской службе вполне могли пригодиться. А поскольку все они говорили по-французски и непосредственно с солдатами не общались, то особых проблем и не возникало. В русской армии, например, в то время служил Клаузевиц, знавший свое дело очень хорошо. Иностранцы служили России и в качестве дипломатов. Например, Убри, оказавшийся столь полезным, и появившийся совсем недавно в окружении царя Карло-Андреа Поццо ди Борго, тот самый корсиканец, который соперничал с братьями Бонапартами на Корсике. После подавления движения Паоли он нашел убежище в Англии, а теперь был привлечен в Петербург в качестве «консультанта по Наполеону». Военный советник де Санглен – он давно жил в России и относился скорее не к иностранцам, а к «русским немцам», – ведавший военной полицией в армии Барклая де Толли, был, как уже и говорилось, человеком дельным. Его рапорты наблюдения за графом Нарбонном и сопровождающими его лицами весьма подробны. Они включали в себя, в частности, список людей, с которыми он по дороге к Вильно встречался. Вот что пишет на эту тему К. Военский: «…усердные агенты директора военной полиции час за часом следили за времяпровождением именитых французских путешественников, отмечая даже такие подробности, как «menu» завтрака Себастиани и Роган-Шабо. Для вящего «присмотра» к Нарбонну нанимается камердинер, некий Станкевич, очевидно тайный агент, а квартальный надзиратель Шуленбер, «переодетый во фрак», входит в дружбу с прислугой графа и беседует с ней по-немецки. Словом – ничто, по-видимому, не было упущено, дабы собрать возможно подробные сведения о каждом шаге французского посла и его свиты с самого вступления его на русскую территорию…» Советник де Санглен полагал, что миссия Нарбонна носит характер разведывательный и что он старается собрать как можно больше данных о русской армии. IV Ну, полиция всегда так думает, но в данном случае он был прав, именно за сбором сведений Нарбонна и посылали. Понятное дело, не за шпионскими сведениями, которых было собрано предостаточно. Лучше, видимо, было бы сказать – позондировать почву. Дело шло к войне. Многое толкало обе стороны на конфронтацию. Польша, например. Царь в ответ на свое письмо к князю Адаму Чарторыйскому (в котором он приводил ему свои подсчеты войск, имеющихся у России и Франции в пограничных районах) получил ответ, в высшей степени неутешительный. Князь сообщал своему другу и государю, что его подсчеты неверны и что в формуле, по которой он считал, что располагает 230 тысячами человек (100 тысяч русских солдат, 50 тысяч – прусских, 50 тысяч – польских и 30 тысяч – датских) – против 150 тысяч французов и их германских союзников, ему следует перенести 50 тысяч поляков на другую сторону уравнения, они будут сражаться вместе с армией Наполеона, а не против нее. Царь взвесил этот довод – и нашел его справедливым. Превентивная атака, предлагавшаяся Барклаем де Толли, была отложена в долгий ящик. Но отказ от нападения не означал, что нападение не последует с другой стороны. 15 августа в Париже произошла бурная сцена – Наполеон накричал на русского посла, Куракина, разве что чуть поменьше, чем тогда, когда он устроил столь памятный многим публичный разнос Талейрану. Идею «союзника» он отрицал в принципе. В иностранных государях вроде короля Пруссии или даже императора Австрии он признавал только статус «вассала». Вообще-то Наполеон очень хотел видеть в Александре именно союзника. Сразу после Тильзита он купил у Мюрата его парижскую резиденцию – всю, целиком, с мебелью, обстановкой, серебряными ножами и вилками и даже с постельным бельем – и передал ее под русское посольство. Он хотел сделать жизнь первого посла Александра в Париже, Толстого, как можно более удобной. Но времена Тильзита к 1811 году прошли, по-видимому, безвозвратно. Сменивший Толстого Куракин – истинный грансеньор, блистающий алмазами вельможа «екатерининского» закала – его благоволением уже не пользовался. Независимое поведение Александра раздражало Наполеона, по-видимому, безмерно. И он дал возможность излиться своему раздражению прямо на дипломатическом приеме, в присутствии всего дипломатического корпуса. Сцена эта превосходно описана у Е.В. Тарле, приведем оттуда длинную цитату: «…Наполеон сошел с трона и, подойдя к Куракину, завязал разговор. Старик Куракин, екатерининский вельможа, обладавший всеми тайнами придворного искусства, не пользовался полным доверием Александра и существовал в Париже больше для представительства. Настоящими представителями царя в Париже были скорее советник посольства Нессельроде и полковник Чернышев, чем старый князь. Но тут, на торжественной аудиенции дипломатического корпуса, конечно, фигурировал именно Куракин. При неимоверной роскоши наполеоновского двора и всей придворной и великосветской жизни в тогдашнем Париже старый екатерининский царедворец старался не ударить лицом в грязь и не уступать никому во внешнем блеске своего обихода. Разговор императора с послом очень быстро принял весьма напряженный характер. Наполеон стал обвинять царя в военных приготовлениях и в воинственных намерениях. Он объявил, что не верит, будто царь обижен на него за присоединение Ольденбурга. Дело в Польше. «Я не думаю о восстановлении Польши, интересы моих народов этого не требуют. Но если вы принудите меня к войне, я воспользуюсь Польшей как средством против вас. Я вам объявляю, что я не хочу войны и что я не буду с вами воевать в этом году, если вы на меня не нападете. Я не питаю расположения к войне на севере, но если кризис не минет в ноябре, то я призову лишних 120 тысяч человек; я буду продолжать это делать два или три года, и если я увижу, что такая система более утомительна, чем война, я объявлю вам войну… и вы потеряете все ваши польские провинции. По-видимому, Россия хочет таких же поражений, как те, что испытали Пруссия и Австрия. Счастье ли тому причиной, или храбрость моих войск, или то, что я немножко понимаю толк в военном ремесле, но всегда успех был на моей стороне, и, я надеюсь, он и дальше будет на моей стороне, если вы меня принудите к войне»…» Цитата эта нуждается в основательных комментариях. V Отметим явную угрозу: Наполеон не только подчеркнуто говорит о том, что «…кое-что понимает в военном деле…», но и Польша становится военным лагерем, прямо на русской границе. А русской эта граница стала совсем недавно, во время Третьего Раздела Польши, в 1795 году. Россия получила земли к востоку от Буга и линии Немиров – Гродно, общей площадью 120 тыс. км2 и населением 1,2 млн человек, но дворянство в этих землях как было в основном польским, так и осталось. В свое время этот факт послужил одним из веских факторов в пользу принятия Тильзитского договора – в 1807 году прошло всего 12 лет после присоединения этих территорий, и в случае перехода французских войск через Неман русскому командованию можно было вдобавок к этому ожидать и восстания в тылу. Наполеон в Тильзите обещал царю «…не создавать Польского Королевства...» – но то было в Тильзите. Вопрос «континентальной блокады» особо не затрагивался, а между тем русский рубль стоил сейчас, в 1812-м, по сравнению со своей стоимостью до Тильзита, всего 26 копеек. И это влекло за собой то обстоятельство, что бутылка шампанского в Петербурге теперь стоила не 3 руб. 75 копеек, а полных 12 рублей. Шампанское – шампанским, но были, однако, и еще более насущные предметы (что бы ни думали на этот счет гвардейские офицеры), которые закупались за границей. Кофе, чай, сахар стоили теперь тоже вчетверо дороже – и все из-за запрета на торговлю с Англией, причем запрет этот Наполеон разрешал и нарушать в тех случаях, когда французским промышленникам требовался хлопок или красители вроде индиго. В 1811 году во Франции грянул экономический кризис. Резко упал спрос на товары, производившиеся во Франции на экспорт. В сущности, это был эффект «бумеранга» – огромные поборы и контрибуции, разорявшие и побежденных, и подневольных «союзников», снижали их покупательские возможности. K этому добавлялись сокрушительные потери для их экономики, по необходимости следовавашие из «континентальной блокады», – но Наполеон связи между вздорожавшей до 12 рублей бутылкой шампанского и падением спроса на него в Москве и в Петербурге не усмотрел. А вот в попытке Александра как-то поправить дела со стремительно падающим курсом русского рубля он, напротив, усмотрел злостный подрыв самой идеи «континентальной блокады». И раздражение его еще и усилилось после введения в России запретительных тарифов на предметы роскоши. Сам он мог, по выражению К. Нессельроде, «…вводить штыками трианонский тариф…», но своему «союзнику» и «партнеру», Александру Первому, он вообще, в принципе, отказывал в праве вводить тарифы, выгодные его собственной стране. Прибавим к этому удивительную бестактность – постоянным мотивом Наполеона в его беседах с русскими послами была та мысль, что вот «…Павел Первый был победоносен в Италии, а приобрел только долги…», в то время как Александр, проиграв Наполеону две войны, приобрел и Финляндию, и кое-что в Белостоке, и в Галиции, и в Молдавии – а все потому, что Наполеон хорошо к нему отнесся… Ну что сказать? Еще в давние времена у кадета Буонапарте в Военной Школе в Бриенне отмечалась прискорбная нехватка светских способностей. VI Понятно, что вести, приходящие из Парижа, в Петербурге вызывали тревогу. Несмотря на то что Чернышеву пришлось уехать, куда более важный источник политической информации продолжал существовать – Е.В. Тарле отмечает, что основные дела в Париже велись не через Куракина, а через Нессельроде. Он только не уточняет того, в чем они состояли, а состояли они главным образом в получении сведений от Талейрана, который к сведениям присоединял и дельные советы. Мысль о том, что с новым наследным принцем Швеции Карлом-Юханом, бывшим столь недавно французским генералом Бернадоттом, можно столковаться, возникла не без его содействия [2]. Когда шведы выразили желание поставить кого-либо из лиц, близких к Наполеону, в качестве наследника своего бездетного короля, он подумал было об Эжене де Богарнэ. Но шведы предложили Бернадотта – и он не стал настаивать на своем. Есть версия, что Наполеон полагал, что, несмотря ни на что, он может положиться на то, что Бернадотт «…поведет себя как француз и как швед...» – будет в союзе с Францией и постарается вернуть совсем недавно отобранную у Швеции Финляндию. Он сильно недооценил своего бывшего маршала… Очень быстро свежеиспеченный «верный лютеранский кронпринц Швеции, Карл-Юхан» (еще столь недавно бывший удалым гасконцем, номинальным католиком и убежденным республиканцем), Жан-Батист-Жюль Бернадотт понял, в чем состоят его истинные интересы. С Александром у него завязались вполне дружеские и даже доверительные отношения, чему немало способствовал граф Густав Армфельт (иногда его именуют Армфельдом), который в качестве «шведа с поместьями в Финляндии» сперва с русскими воевал, а потом в качестве «шведа с поместьями в Финляндии» начал сотрудничать, и даже в такой степени, что перешел на русскую службу [3]. Он много помогал Александру и в делах военных, и в делах дипломатических, и даже в плане построения толковой администрации, традиционно слабом пункте в устройстве русской государственной машины. Вот как он писал в доверительных письмах из Петербурга: «…Я веду открытую войну с господами министрами насчет всего, что касается администрации, финансов и таможни… Надо быть здесь, на месте, надо войти в постоянные сношения со здешними чиновниками, чтобы удостовериться в том, как страна эта отстала от остального мира; русские чиновники – это собрание медведей, или полированных варваров. Фридрих II говорил, что Швеция на сто лет отстала от века; Россия, по-моему, отстала на тысячу лет, – в России не существует законов, которым бы подчинялись…» [4]. Ну, насчет «…законов, которым подчинялись бы…» – с этим не справился и Петр Первый, насчет финансов и таможни он тоже, по-видимому, был прав – но вот армия в 1812 году была относительно в очень неплохом состоянии. В европейских военных делах в начале XIX века было относительное затишье, никакого по-настоящему нового оружия не появлялось, все улучшения носили характер скорее организационный, и дело в русской армии в общем и целом в то время было поставлено на европейском уровне. Артиллерия, например, была хорошей, и этому много поспособствовал граф Аракчеев, в советское время российскими историками не жалуемый. А в гражданской администрации ему помогали самые разные эскперты – и французские эмигранты, вроде известного в дальнейшем герцога Ришелье (памятник которому стоит в Одессе и поныне), и выгнанный из Пруссии Наполеоном барон фом Штейн. Именно «фом Штейн», а не «фон Штейн», это не опечатка [5]. Он был вынужден уехать из Пруссии в 1808-м, после того, как стало известно его письмо, направленное против Наполеона, и поселился в Австрии. Но в 1812-м, как и мадам де Сталь, счел свое положение ненадежным и уехал в Россию. Александр его не только принял, но и использовал его знания и опыт – к большой досаде Наполеона. Наполеон прочитал предложенные ему Александром условия для примирения: вознаграждение герцога Ольденбургского за его потери, отвод французских войск из Польши и создание широкой нейтральной буферной полосы между русскими и французскими позициями – и счел это «…наглостью…». Мнением своим он без всяких обиняков поделился с российским послом. B апреле 1812 года Куракин писал в Петербург, что война, по его мнению, может разразиться в любую минуту, опасался быть задержанным в Париже и спрашивал царя, не следует ли ему «…запросить его паспорта…» – стандартная в ту пору процедура, предшествующая разрыву отношений. Поэтому все, что только было возможно сделать в 1811–1812 годах для укрепления армии и администрации, делалось Александром с максимальной поспешностью. VII По данным, приводимым Д. Чандлером, в русской армии на середину 1812 года имелось 6 полков императорской гвардии, 14 полков гренадеров, 50 полков легкой пехоты и 96 полков линейной пехоты. Кавалерия насчитывала 6 полков конной гвардии, 8 кирасирских полков, 36 драгунских, 11 гусарских и 3 уланских. Кроме регулярной кавалерии, имелось 15 тысяч казаков – со временем их число удвоилось. Имелась многочисленная и хорошо организованная артиллерия. Барклай де Толли провел и дополнительную реформу, организовав систему корпусов, по образцу французских. В стандартный корпус входило две пехотные дивизии, с прибавкой от одной дивизии до одной бригады кавалерии, и пары артиллерийских бригад. Понятное дело, это было только верхним, видимым слоем изменений – само по себе деление армии на корпуса и дивизии требовало значительных улучшений и в работе штабов, особенно в их отделах картографии, и в улучшении стратегических дорог, и в накоплении всевозможных запасов. Список генералов, на которых царь рассчитывал в первую очередь, согласно существовавшей на весну 1812 года иерархии, выглядел так: 1. М.Д. Барклай де Толли, военный министр и по совместительству командующий 1-й армией. 2. П.И. Багратион, командующий 2-й армией. 3. А.П. Тормасов, командующий 3-й, так называемой «резервной» армией. 4. М.И. Кутузов, который вел дела на юге, в Бессарабии. Наполеон готовился к войне самым серьезным образом. Кампания Карла Двенадцатого, проведенная им в 1709-м и закончившаяся катастрофой, изучалась тщательно и во всех деталях. Запасалось продовольствие и всевозможные предметы амуниции и снаряжения. Помогло то обстоятельство, что с октября 1809-го и до июня 1812-го Империя жила в состоянии относительного мира – если, конечно, не считать «испанскую язву». Министр финансов Наполеона представил своему повелителю доклад, согласно которому расходы на ведение испанской кампании и потери в доходах и податях, не поступивших с Иберийского полуострова, в сумме превысили астрономическую цифру в миллиард франков. Там были заняты не только многочисленные войска, но и лучшие маршалы, включая Массена? и Сульта. Но всегдашний принцип Наполеона – «…препятствий не существует…» – выдерживался и в таком экстраординарном случае, как Испания. Уходить оттуда он не хотел ни за что и говорил, что прежде, чем он отступит, врагу придется установить пушки на высотах Монмартра. Почему-то этот оборот речи – насчет вражеских пушек на высотах Монмартра – ему нравился, и он охотно употреблял его и в других случаях, например, в ответ на предположение, что неплохо бы отступить из Польши. Видимо, для него это было эквивалентом английской поговорки «…когда ад замерзнет…» или русской «…когда рак свистнет…», что означает «никогда». Для наступления на Россию были собраны огромные силы. Основной армией, численностью почти в четверть миллиона человек и состоявшей из двух кавалерийских корпусов под командой Мюрата, трех армейских корпусов, которыми командовали Даву, Удино и Ней, и многочисленной гвардии, должен был командовать сам император. Было еще две вспомогательные армии, которыми должны были руководить Жером Бонапарт и Эжен де Богарнэ. Жером был пустым местом, и это все знали, включая и его самого – так что присматривать за ним Наполеон назначил генерала Маршана. Эжену в штаб он тоже выделил опытных людей – тот был дельным человеком, но крупными массами войск до сих пор не командовал. Важной особенностью Великой Армии – такой, какая была создана Наполеоном весной 1812 года, – была ее многонациональность. Он принимал это во внимание. В разговоре с лучшим из своих маршалов, Даву, он посоветовал ему для задач охраны и конвоирования использовать мекленбургцев и другие германские части. И прибавил: «Мне кажется, что вы недостаточно придерживаетесь этой системы. Но она важна». В Великую Армию входили французы, итальянцы, немцы – саксонцы, пруссаки, мекленбургцы, баварцы, австрийцы, а также поляки, насильно набранные испанцы и португальцы, и даже какие-то «иллирийцы», набранные во вновь созданной провинции Иллирия примерно на территории теперешней Хорватии. У Анатоля Франса, в его пародийной истории Франции, изложенной им в романе «Остров Пингвинов», описывается парад войск, собранных великим героем Пингвинии, Тринко, который, оказывается, величайший герой из всех людей, когда-либо живших на свете: «…Тринко распространил владычество пингвинов на Бирюзовый архипелаг и Зеленый континент, покорил сумрачную Дельфинию, водрузил свои знамена среди полярных льдов и в раскаленных песках африканской пустыни. Он вербовал войска во всех завоеванных странах, и на смотрах вслед за частями нашей войнолюбивой пехоты и островными гренадерами, гусарами, драгунами, артиллеристами, вслед за нашими обозниками двигались желтолицые воины в синих доспехах, подобные вставшим на свой хвост ракам; краснокожие, с перьями попугая на голове, татуированные знаками солнца и плодородия, с позвякивающими колчанами за спиной, полными отравленных стрел; чернокожие, совершенно голые, вооруженные только своими зубами и ногтями; пигмеи верхом на журавлях; гориллы, опирающиеся на дубину из цельного древесного ствола, предводительствуемые старым самцом с крестом Почетного легиона на волосатой груди…» Особенно трогательны тут «…пигмеи на журавлях…» и «…гориллы, которыми командует самец с орденом Почетного легиона на волосатой груди…». Ну, положим, так далеко Наполеон все-таки не заходил. Hо, если принять во внимание наличие в Великой Армии «мамелюков» и «иллирийцев», то великий насмешник, Анатоль Франс (см. приложения к книге), возможно, был не так уж далек от истины… VIII Графа Нарбонна Наполеон встретил в конце мая, в Дрездене. Саксонский король принимал у себя и Наполеона, и его тестя, императора Франца, и королей Баварии и Вюртемберга, и всех прочих германских государей, рангом поменьше. Король Пруссии приехал позднее, и ему сообщили, что салют из 101 орудия ему не положен, так как это прерогатива императоров. Король не спорил. Но в качестве утешения ему нанес визит сам Наполеон и говорил с ним не раздраженно, а скорее милостиво. По-видимому, факт предоставления пруссаками 20-тысячного контингента войск – половины той армии, что им было разрешено иметь, – владыку Европы все-таки смягчил. Он даже обещал Пруссии приращение территории за счет русской Прибалтики. Съезд в Дрездене в 1812 году был почти зеркальным повторением съезда в Эрфурте в 1808-м, только в качестве «верного союзника Наполеона» на съезд прибыл не Александр Первый, а император Франц, а объектом запугивания всепобеждающей мощью завоевателя был не император Франц (ныне – тесть Наполеона), а Александр Первый. Как положено, в Дрездене шли приемы и праздники. Наполеон беседовал с гостями – в Саксонии он чувствовал себя таким же полновластным хозяином, как и в Париже. Король Саксонии, разумеется, уступил ему свой дворец. Наполеон, как всегда, много работал. Дел было невпроворот – Великая Армия собиралась в Польше, и войска подходили и из Германии, и из Франции, и из Италии. Эжену де Богарнэ летели из Дрездена детальные указания с точным перечислением состава и устройства «транспортных батальонов», ответственных за перевозку припасов. Бывшему вице-королю Италии объяснялось, что «вторая польская война» будет не похожа на европейские кампании – продовольствие придется везти с собой, местные ресурсы будут совершенно недостаточны. Нарбонн принес неутешительные новости. Собственно, это были не новости – буквально то же самое говорил императору Коленкур (см. Приложение), его бывший посол в Петербурге. Он издержал там больше миллиона франков на балы и роскошные приемы, и в конце концов добился у петербургского общества некоторого признания. Царь на прощанье наградил его высшей русской наградой, орденом Андрея Первозванного, и подарил собственный миниатюрный портрет, украшенный бриллиантами. Коленкур разрыдался – у него было чувство, что близится нечто непоправимое. Его преемник, генерал Лористон, успешно воевал против русских и их союзников-черногорцев в «Иллирии» и, по-видимому, именно поэтому и был избран Наполеоном как посол в Россию. Его военный опыт на Балканах служил как бы дополнительным намеком Александру на то, что его ожидает… Но желательного воздействия не получилось – император Александр Первый оставался вежлив и совершенно тверд. Он даже просил посла заверить Наполеона, что если между ними и случится столкновение, то он не подпишет мира – даже в своей столице, a будет отступать хоть до Камчатки и будет вести войну до тех пор, пока последний неприятельский солдат не покинет пределов его империи. И Коленкур, и Нарбонн уверяли Наполеона, что так и будет – царь не хочет войны, но он не испугается ни угроз, ни военных демонстраций. Наполеон не верил ни Коленкуру, ни Нарбонну, которые говорили об огромных расстояниях, плохих дорогах и тяжелом климате России, и даже не отвечал на приводимые ими аргументы. Вместо этого он говорил о том, что его армии небывало сильны, что собранные им запасы вполне достаточны, что русское дворянство – сословие жалкое и корыстное и что «…прекрасная решимость вашего друга Александра сломается после первой же битвы...». В Дрездене Наполеон вообще говорил охотно и наговорил много лишнего. Например, он во всеуслышанье сказал, что «…если бы наш дядя проявил больше твердости, то многое пошло бы по-другому...». Как оказалось, под «…нашим дядей…» он имел в виду казненного в Революцию Людовика XVI, жена которого, Мария-Антуанетта, казненная после него, действительно доводилась тетушкой императору Францу. Следовательно, супруга Наполеона, Мария-Луиза, была внучатой племянницей Марии-Антуанетты, а поскольку «муж и жена – единая плоть», то в силу этого и Людовик XVI становился Наполеону родственником и даже, можно сказать, дядей. Есть история, возможно апокрифическая, что, когда одного из маршалов Наполеона (Ланна, или Массена, или Ожеро, или Лефевра) спросили: «Да кто ваши предки?», маршал гордо ответил: «Я сам – предок». Честное слово – у маршала было больше гордости, чем обнаружилось в какой-то момент в Дрездене у его всесильного императора. IX Вопрос – зачем Наполеон вообще пошел на Россию – по-видимому, ответа не имеет. 16 августа 1811 года, на следующий день после памятной сцены с Куракиным на приеме в тронном зале Тюильри, Наполеон продиктовал своему секретарю длинный меморандум. Он вообще предпочитал не писать, а диктовать – это было быстрее и надежнее. Его письма к Марии-Луизе полны ошибок. В меморандуме разбирались возможные варианты развития событий на русско-польской границе. Возможная компенсация герцога Ольденбургского за счет польских владений – из земель Великого Герцогства Варшавского предлагалось создать княжество специально для него, с населением в 500–600 тысяч душ – отвергалась как политически невозможная, потому что подорвала бы веру поляков в избавителя, великого императора Наполеона. Такое развитие событий не годилось, потому что уменьшало военные ресурсы Великой Армии. В новонабранной «молодой гвардии» из трех дивизий одна была целиком укомплектована польскими рекрутами. Вариант отступления из Польши и передачи Великого Герцогства Варшавского под русский патронаж исключался в принципе – это выводило Россию на порог Германии и ставило под угрозу или владения германских вассалов Франции, или их лояльность. Поэтому необходимо заранее принять меры по подготовке оборонительной войны, на случай русского наступления на Польшу. Кроме того, могут понадобиться военные меры для предотвращения постепенного сползания России в сторону Англии и ее возможного отказа от поддержания «континентальной блокады». Поскольку сейчас, к концу лета 1811-го, ничего еще не готово, то решение вопроса следует отложить до мая – июня 1812-го, когда можно будет рассчитывать на подножный корм для лошадей, необходимых для кавалерии, артиллерии и обозов. Обозы же будут необходимы – рассчитывать на местные ресурсы слишком рискованно. Специализированный отдел французского штаба, De?pot de La Guerre, занимавшийся, в частности, вопросами военной истории, получил указание перетряхнуть свою внушительную библиотеку в 9000 томов, описывающих военные кампании, поднять досье, имеющиеся на русских военных, дипломатов, государственных деятелей и членов императорского дома, и немедленно заняться составлением максимально подробных карт русской территории, включая планы Москвы и Петербурга. Пруссию и Австрию уведомили, что в случае необходимости от них будут ждать помощи и содействия. Русские принимали аналогичные меры. Начальник штаба прусской армии генерал фон Шарнхорст отправился сперва в Силезию, «…по личным делам…», потом – в свой домик в Восточной Пруссии, а уж потом, совершенно тайно, добрался до русской границы, где его встретили и проводили до Царского Села. Его поселили там под видом раненого русского полковника, прибывшего с турецкого фронта. Стороны в принципе договорились о взаимном содействии, что и было скреплено в совместно разработанной тайной конвенции. Похожая договоренность была достигнута и с Австрией. Было оговорено, что австрийцы, если их принудят воевать против русских, ограничатся символическими действиями, наподобие русских действий против Австрии в 1809 году. Они тогда лишних хлопот австрийскому штабу не добавили… Что же касается общей стратегии, то ее самым понятным и правильным образом изложил человек совершенно невоенный. В своем письме старый граф Р.Воронцов, российский посол в Великобритании, так и поселившийся в Лондоне, написал следующее [7]: «…Вся Европа ждет с раскрытыми глазами событий, которые должны разыграться между Двиной, Днепром и Вислой. Я боюсь только дипломатических и политических событий, потому что военных событий я нисколько не боюсь. Даже если начало операций было бы для нас неблагоприятным, то мы всё можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая войну отступая. Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем больше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, тем больше он будет доведен до самого жалкого положения, и он кончит тем, что будет истреблен нашей зимой, которая всегда была нашей верной союзницей…» М.Д. Барклай де Толли – не дипломат, как граф Воронцов, а чрезвычайно компетентный профессиональный военный – думал примерно то же самое. Примечания 1. Орфография подлинника сохранена, впервые напечатан он был в разделе «Неизданные документы» К. Военским (Русская старина, 1907, т. 131, с. 219–235), его можно найти в Интернете – он выставлен в проекте «1812» Вадимом Кутиковым. 2. 21 августа 1810 года риксдаг избрал Бернадотта кронпринцем Швеции, 20 октября Бернадотт принял лютеранство, 31 октября Бернадотт был представлен собранию государственных чинов в Стокгольме, а 5 ноября усыновлен королем. С этого времени Бернадотт стал регентом, а фактически – правителем Швеции, на престол которой официально вступил только в 1818 г. под именем Карла XIV Юхана. Таким образом, он стал основателем династии Бернадоттов в Швеции. В 1812 г. Бернадотт порвал отношения с Францией и заключил союз с Россией. 3. Густав Мориц Армфельт (швед. Gustav Moritz Armfelt; 1757–1814) – приближенный Густава III. С 1810 года на русской службе, граф, член финляндского сената. В 1811-м принял российское подданство, 10 марта 1812-го принят на русскую службу с чином генерала от инфантерии и определен состоять при особе Императора и присутствовать в Государственном Совете. Генерал-губернатор Финляндии. С июня 1812 г. находился при Императоре. 4. Цитируется по Е.В. Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию», помещенном в VII томе его собрания сочинений, стр. 413. 5. Генрих Фридрих Карл (Reichsfreiherr – титул, который по-русски обычно переводился как «барон») фом унд цум Штейн (1757–1831), обычно упоминаемый как барон фом Штейн, или барон фон Штейн, что неправильно, был прусским государственным деятелем, своими реформами проложившим путь к обновлению Пруссии и способствовавшим этим объединению Германии. 6. Этот эпизод описан в книге «The War of Two Emperors», by Curtis Cate, page 59. 7. Письма графа Р. Воронцова цитируются по книге Е.В. Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию», том VII. |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
