• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В этой главе я расскажу о сообществе фальсификаторов, сгруппировавшемся вокруг известного аббата Тритхайма (Тритемиус) и Конрада Цельтиса. Начав свою деятельность в 1491 году, они создали множество «исторических» работ, большинство которых (например, «Гунибальд» и «Бероз») было разоблачено еще современниками; кроме того, Легенду о Святом Александре, долженствовавшую подтвердить подлинность лже-Тацита, и стихи императора Фридриха I. Однако единственное «подтверждение» подлинности «Германии», содержащее немногие страницы с 2-3 цитатами из Тацита, оказалось малоубедительным.

Тритемиус, в миру – Иоганн Гейденберг (1462-1516), – аббат монастыря в Вюрцбурге, всячески поощрял научные изыскания, однако его исторические работы «суть сказки и фальсификация, не выдерживающая никакой критики» (энциклопедия Майера). Это еще вежливо сказано. Его же, кстати, посетило ставшее знаменитым видение о конце света.

Цельтис – уже знакомый нам гуманист и поэт-латинист Конрад Пикель (1459-1508), пользовавшийся благорасположением императора [23] и имевший огромное влияние на современников, в основном через созданное им интеллектуальное «Братство». С юных лет Цельтис неустанно путешествовал по Европе, от Вюрцбурга до Рима, и от Кракова и Данцига до Майнца. Его латынь считалась образцовой для эпохи Возрождения, однако существовал ли в действительности настолько чистый язык, это большой вопрос. Скорее всего, Цельтисом были написаны многие «классические» стихи и оды, хотя строго доказать это нелегко в каждом отдельном случае. В частности потому, что многие такие стихотворения он из тщеславия издавал под своим именем.

Его многочисленные издания классических текстов подверглись впоследствии серьезной переработке и «улучшению», ибо, несмотря на всю ученость и гениальность, он в ту эпоху был пионером, указавшим путь, но еще не достигшим цели. Карта дорог Римской империи, переданная им историку Конраду Пейтингеру [24], показалась настолько необычной, что лишь спустя два столетия (в 1714 году) она была признана и напечатана как копия карты III века, созданная якобы в 1265 году монахом из эльзасского города Кольмара. Сейчас она выставляется под названием «Таблица Пейтингера», например, в рамках большой выставки 1977 года, посвященной франкам (рис. 11).

Вот что пишет Хунгер (1961, с. 452): «В 1497 году, находясь в Вене, Конрад Цельтис предпринял создание фальшивой германофильской историографии, – стряпни, состоящей из достоверных сведений вперемежку с плодами буйной фантазии и заблуждений. Его ученик Авентинус основывался на этой работе в своих „Баварских хрониках"». Кстати, именно эта последняя определила нашу сегодняшнюю картину славянского мира.

Сведения, слишком явно отдававшие грубой подделкой, впоследствии вымарывались; в целом же, такого рода «документы» часто служили основой для цитирования и для наших исторических представлений. «Плач Мертвых» Ульриха фон Хуттена, основанный на сфабрикованном Таците, сам сделался историей, от которой так трудно освободить наше сознание.

Конрад Пейтингер заслуживает отдельного разговора. Этот добропорядочный бытописатель из Аугсбурга стал одним из первых собирателей римских древностей: скульптур, монет, рукописей. Интересными описаниями находок он делился с современниками. Примечания Пейтингера к медицинскому трактату о целебной силе растений (якобы Апулея) свидетельствуют о его обширных познаниях.

В его коллекции находилась «Хроника» Отто фон Фрайзингена (с многочисленными пометками самого Пейтингера), «Деяния» императора Фридриха I, «найденные» Цельтесом в 1507 году в монастыре Эбрах и опубликованные под именем Гюнтера Лигурийского, а также «Хроника» Эберхарда Регенсбургского. Все эти вымышленные тексты ни коим образом не могут считаться истинными, однако они настолько укоренились в наших исторических представлениях, что они просто обязаны быть подлинными. Но продолжим беглое перечисление копий раритетов из его коллекции: «Истории готов» Прокопия и Йорданда, «История лангобардов» Варнефрида и Павла Диакона, «Хроники» Григория Турского и Регино фон Прюма, а также множество текстов о саксах и норманнах. Такого количества подозрительных документов вполне хватит, чтобы опорочить доброе имя их владельца и публикатора. Один из потомков Пейтингера завещал все его сокровища, включая знаменитое многотысячное собрание монет, иезуитам, однако большинства рукописей к тому времени в коллекции уже не было. Цельтис якобы перевез их в Вену.

Интересна также карта Германии Николая Кузанского, изданная Пейтингером, и греческая рукопись «Иероглифика Гораполлона» (даже само название звучит заманчиво), которую он передал в 1515 году некоему итальянцу для публикации оной.

Одного из близких друзей Пейтингера (и предположительно автора большого числа «древних» рукописей) звали Иоганн Колерус. С другим фальсификатором из аугсбургского кружка, уже упоминавшимся выше Тритемиусом, Пейтингер рассорился из-за того, что его «плагиаты» были слишком очевидны и с легкостью разоблачались как фальшивки. Однако это были «плагиаты наоборот»: гуманисты не крали у античных писателей, приписывали тем собственные произведения [25]. Результатом раздражавших Пейтингера разоблачений было то обстоятельство, что «находка» Цельтеса и его собственные не принимались всерьез.

Заглянув в мастерскую поддельщиков, я познакомился со многими трюками и хитростями этого ремесла. О некоторых приемах мне хотелось бы упомянуть.

Считается, что часто цитируемая «Свида» (правильнее – «Суда»), – греческий лексикон, содержащий множество литературно-исторических статей, – был составлен около 970 года. Официальная наука утверждает, что многие сведения по истории литературы сохранились только в этом источнике, но не отрицает, что «в обилие сведений», подобранных «поспешно, без должного анализа и критики», вкрались «многочисленные ошибки и заблуждения». «Лексикон Суды» послужил первым инструментом придумывания и введения в обиход поддельных античных и средневековых текстов. Вопрос, когда же были созданы тексты самой «Суды», остается открытым. Так как в более позднее время «Лексикон Суды» считался «подлинной» энциклопедией классической греческой литературы; то историческим документом классической древности он остается и по сей день. При этом вовсе не обязательно, что «Лексикон» был составлен в X веке при Константине [26]: он мог быть продан беженцами из Византии после 1453 года.

Данте знал очень немногих античных латинских писателей; из поэтов ему были известны лишь Вергилий, Овидий, Лукиан и Гораций. Имя Гомера он знал, но с творчеством знаком не был. Некий грек Пилат из Салоников (умер в 1366 году в Калабрии) впервые ввел оное в оборот, когда продал в Италии латинский перевод Илиады и части Одиссеи. Боккаччо пользовался ими, хотя с сегодняшней точки зрения переводы эти выглядят убогой халтурой.

Во всяком случае, до начала XV века собственно греческих текстов в Европе не знали; с содержанием некоторых из них знакомились в переложении с арабского на древнееврейский и латынь. При этом тексты подвергались существенной переработке, сокращались, редактировались, обогащались вставками. Например, фундаментальный труд по фармакологии греческого врача Диоскорида, пройдя целых три ступени перевода, изменился до неузнаваемости. С творчеством Платона дело обстояло не лучше.

За поколение до «утраты» Византии в результате османского завоевания (1453) в Европе возник интерес к подлинным греческим книгам. Многие сотни оригинальных рукописей (и копий) были привезены в Италию. Косимо де Медичи вложил немалую часть огромного фамильного состояния в создание библиотеки классических произведений, которые он, в основном, покупал у беженцев. В 1440 году во Флоренции он открыл школу неоплатонической философии, где учителями были знаменитые Марсилио Фичино и Виссарион. Так началось освоение Платона и платоников Западом. Виссарион, архиепископ Никейский, перешедший в католичество и достигший в Италии высших церковных чинов, владел самым большим собранием греческих рукописей, многие из которых он самолично перевел на латынь. Поэтому в его коллекции трудно отличить «новоделы» от оригинала из Византии или, быть может, из античности. Понятия авторства и авторских прав в ту эпоху еще не существовало, тем более когда речь шла об идее, философии и теологии. Собственные мысли, вложенные в уста античных героев и подкрепленные авторитетом древности, приобретали, по мнению гуманистов, больший вес [27].

Фичино, например, переводивший, в числе прочих, Платона, Плотина и Ямвлиха, ревностно пытался соединить эллинский дух с христианством. Творчество Лукиана из Сармосаты [28], впервые изданного в 1496 году во Флоренции, изрядно «христианизировано». Издали его по одной из 80 сохранившихся копий, «не все из которых достоверны». Кстати, в такой ситуации практически невозможно ознакомиться с источником.

Как развалины античных городов служили потомкам эрзац-каменоломней, так и сохранившиеся тексты и фрагменты, находившиеся в обращении, представлялись в ту эпоху неисчерпаемым кладезем философских идей и теологических аргументов. Вопрос, насколько тот или иной текст достоверен, кто его нашел или сфабриковал, мало кого занимал. По представлениям людей позднего средневековья – и это проявилось в ходе творческого создания истории Каролингов – время и пространство в историографии не имели большого значения. Рабанус в «Хронологии» выдвинул собственную концепцию (Лозовски, 1996). Однако накопление знаний и освоение изрядной части возникшего античного наследия привело к тому, что угол обзора увеличился, стал достовернее, «подлиннее» и… неузнаваемым.

После возникновения папства в Авиньоне и его переселения в конце XIV века в Рим в Италии началось возрождение интереса к античности. Основоположником гуманизма считается Петрарка, хотя понятие это возникло столетие спустя, и в наш обиход введено было задним числом Винкельманом в 1765 году (Хунгер, с. 525). Кроме Цицерона, Сенеки и других классиков Петрарка знаком вроде бы и с трудами одного из ранних «отцов церкви» Августина. К сожалению, почти все рукописи, которыми он пользовался, включая собственные копии, безвозвратно утеряны, поэтому доказать или опровергнуть его знакомство с Августином не представляется возможным [29].

Вообще, история с вечно теряющимися книгами, «считавшимися у гуманистов за большую ценность, чем реликвии» (Хунгер, с. 547), не находит логического объяснения. Сохранилось большое количество писем ранних гуманистов (почему же не книг?!). Петрарка, например, якобы четырнадцатью веками отделенный от своих любимых поэтов, пишет о них, как о современниках, вместе с ними переживает их трудности, страдает и радуется. Даже Макиавелли в 1513 году высказывается в том же духе: «Без всякого чувства робости разговариваю я с ними; осведомляюсь у них об основаниях тех или иных поступков, и они отвечают мне, ибо они люди» (Хунгер, с. 539). И Петрарка и Макиавелли решительно сходятся в одном весьма характеристическом аспекте: в эмоциональной близости античному прошлому. Вплоть до формы выражения и правописания существует сильнейшее сходство. И не удивительно. Ведь речь идет о возрождении.

Такое «активное приятие» древности возможно лишь в том случае, если твое мироощущение полностью сливается с таковым античности, что при (утверждаемом теорией) отстоянии эпох в полторы тысячи лет кажется мне немыслимым. А от любовного подражания до новодела – тонкого воссоздания «древнего античного» текста – всего один шаг.

«Возрождение» (Ренессанс) по-разному проявлялось в разных областях культуры. Наряду с сознательной фальсификацией шло кропотливое восстановление из фрагментов и спасение памятников прошлого, фиксация и сохранение в письменном виде сведений, передававшихся в устной традиции. Именно по языческому содержанию часто можно судить об относительной подлинности произведения. В ту эпоху язычество было основательно забыто, и сохранением языческих памятников трудно было бы снискать себе славу. Средневековые тексты зачастую подвергались переработке. В ранних изданиях собрания басен Ромулуса, составленном якобы в 350-500 годы (на самом деле, предположительно в XI веке), еще были боги, храмы и жертвы.

Плодотворная мастерская подделыциков в монастыре Монте Кассино «явила» миру многие важные тексты. «В 1407 году Бруни и Поджо устремили взоры на архивы монастыря в Монте Кассино, где еще Боккаччо собрал в свое время богатый урожай. Истинный успех их предприятия оценить невозможно; результаты его – скорее всего намеренно – скрывались… При этом Поджо подвизался и как копиист. Переписывая рукописи, он одновременно оттачивал собственный стиль» (Хунгер, с. 544).

Немалое число классических произведений было создано и в Германии. Не случайно «Реформистский» собор состоялся именно в немецком городе Констанц (1414-1418), вокруг которого находились монастыри с богатейшими архивами [30]. «В свите Папы Иоанна XIII на север в качестве секретарей и писцов курии прибыли многие гуманисты, среди них Бруни и Поджо» (Хунгер, с. 540). За длительную поездку через Германию, Францию до Англии, где он задержался до 1423 года, Поджо собрал огромное количество рукописей, частично заказанных им заранее. Приобретения он тут же копировал, никому не позволяя взглянуть на оригиналы.

Базельский собор (1432-1440) оказался не менее плодоносным. Здесь отличился Джованни Ариспа, «спасший» многие греческие рукописи из Византии. Николай Кузанский «открыл» 16 комедий Плавта, 12 из которых были совершенно неизвестны. Шла работа и в Венгрии: король Матиас Корвин собрал целую библиотеку рукописей. Франческо Сассетти вернулся из Франции с багажом из 67 томов произведений древнеримских писателей, в основном, «подтверждающих» уже известные или, по меньшей мере, предсказанные и ожидаемые тексты.

Вот лишь несколько примеров акции, охватившей почти всю Европу. К 1437 году Сикко Полентон подготовил первую Историю латинской литературы в 18 томах. «Латинская литература от Античности до Петрарки видится ему единым целым» (Хунгер, с. 545). В Боббио, также славившемся производством фальшивок, обнаружили тексты неизвестных латинских грамматистов и стихотворцев и, между прочими, Теренция, которого и напечатали в 1497 году в Майланде; «рукопись, разумеется, безвозвратно утеряна: доказательство того, что гуманисты обращались со своими приобретениями вовсе не так бережно, как можно было бы судить по восторгу, с каким они описывали находки друзьям» (Хунгер, с. 546). Не говоря уже о том, что «реликвии» стоили баснословных денег, которые почти всегда готовы были выложить князья-меценаты либо курия.

В этой главе мы мысленно окинем взглядом деятельность многократно упоминавшегося Пикколомини (с 1458 года – Папы Пия II), типичного представителя эпохи Ренессанса, «фальсифицировал даже свою собственную жизнь, пытаясь добиться, чтобы она могла служить примером для потомков» (как заявил Пауль Ц. Мартин [31] 23.5.1998 в своем выступлении на конференции в Леонберге). Возможно, чтобы добиться своего избрания Римским Папой, Пикколомини пришлось подделать даже персональные данные. Эти документы до сих пор хранятся в «Codex Reginensis » в Ватикане. День его рождения (24.8.1405) считался исключительно неблагоприятным: Сатурн был в оппозиции к Солнцу, Луне и Венере; Марс – в оппозиции к Меркурию – зловещее сочетание. Мало того, 24 августа простых смертных классического Рима охватывал страх и ужас: именно в этот день, – так писал Цицерон-духи имели обыкновение подниматься из преисподней.

Итак, Пикколомини изменил день своего рождения, выбрав, в соответствии с гороскопом, исключительно благоприятный день, 18 октября 1405 г.: при восходе солнца в 6.49 наблюдались два классических счастливых сочетания: в парах Венера-Юпитер и Солнце-Сатурн небесные тела находились под углом в 60° друг к другу, к тому же Меркурий в астрономическом соединении с Венерой. Лучше не бывает.

А вот с местом рождения, которым ему хотелось сделать Вечный город, обмануть было труднее: он родился в местечке Корсиньяно в Тоскане. Удалось только выкопать легенду о том, что был в войске Суллы некий офицер Корсиний, в честь которого якобы и названа деревня. Что еще оставалось Пию, кроме как застроить деревню роскошными домами, объявить городом и учредить в нем епископскую кафедру? Город стал называться Пьенса (от pius- набожный, благочестивый). В наши дни в Пьенсу съезжаются многочисленные туристы полюбоваться на соборы, епископские дворцы и, прежде всего, на Палаццо Пикколомини, увековечивший фамилию его семьи и выстроенный по его собственному проекту.

В миру он звался Энеа Сильвио, и свое будущее папское имя нашел у Вергилия (Энеида, I, 378): Sum pius Aeneas (Я Эней, благочестивый). Разумеется, он придумал себе герб и разместил на нем соответствующий этому выражению девиз, который должен был предвещать трон Папы Римского его близкому родственнику (его племянник, Пий III,управлял Вселенской церковью 26 дней). Предшественника же своего, Пия I (142-157, святого и мученика), он выдумал; его письма признаны даже католическими богословами фальсификацией. Пикколомини считал себя девятым по счету Папой Римским; вообще, цифру девять он называл святой и придавал ей большое значение. Она часто повторяется в его удивительной автобиографии, оконченной как раз к новому, 1464 году. Стилем и размахом она напоминает «Галльскую войну» Цезаря. Начинается его жизнеописание с истории благородного семейства Пикколомини, исконных римских жителей, переехавших, по несчастью, в Тоскану. Буркхардт на это замечает: «Будем надеяться, что у него не возникало при этом неблагочестивое желание быть одним из Юлиев».

Однако полная треволнений жизнь Пия II и не нуждалась в приукрашивании. В 26 лет он участвовал в Базельском соборе; затем был личным секретарем императора Фридриха III,из рук которого принял корону Первого поэта. При его посредстве император встал на сторону Папы Римского Николая V в борьбе с Базельским собором; за эту услугу Пикколомини был пожалован епископской кафедрой в Триесте. В числе его достижений и решение Венского конкордата объявить постановления Базельского собора недействительными и отобрать у немецкой церкви с трудом достигнутые свободы. Десять лет спустя он сам стал Папой Римским.

Энеа Сильвио Пикколомини был крещен в сохранившейся до наших дней купели небольшой деревенской церквушки, так называемой пьеве, стоявшей поодаль от селения, за сегодняшними городскими стенами Пьенцы. Над входом там изображено змееногое чудовище, сопровождаемое с обеих сторон ужасными пресмыкающимися. В нише одного из окон стоит языческого вида «Богоматерь»; стены и колонны расписаны змеями и древними языческими символами. Единственное, что напоминает о христианстве, – это написанная на боковой двери сцена поклонения волхвов.

На самом деле, вокруг Тосканы стоят сотни простых, изукрашенных на языческий лад пьев, совсем непохожих на церкви. Они действительно своей простой строительной конструкцией и своими украшениями больше напоминают языческие храмы или, по крайней мере, заставляют вспомнить гностиков или ариан. Удивительно, что столь могущественный церковный деятель, едва не затеявший (при поддержке албанского героя Скандербега) последний крестовый поход против турков, появился на свет в столь явно нехристианском окружении. Зато становится ясно, насколько важна для него была акция фальсификации: деревенский мальчик, крестившийся в крошечной языческой церкви, достигает высшего чина в церковной иерархии и перекраивает всю мировую историю. Творческое переиначивание всемирной истории помогло ему забыть крошечную пьеву его детства.

Совершенно не по-христиански выглядят и большие храмы Тосканы, например, в Сан-Кирико, где о католицизме напоминают лишь отдельные современные вкрапления. Изображенные там сказочные чудовища принадлежат совсем другому миру, ставшему нам, благодаря многовековой идеологической обработке, непонятным и чуждым. Смешными кажутся любые новомодные попытки истолкования сюжетов: они только подчеркивают наше непонимание древнего призрачного духовного мира. Иногда создается впечатление, что в лучшем случае об отдельных этих существах может идти речь в «Откровении Иоанна», но и эта мысль притянута за уши.

Зато античные произведения искусства, например римские геммы, настолько соответствуют этому языческому духу и стилю, а художественные формы этих двух эпох настолько близки друг к другу, что кажется, будто римскую античность и католическое христианство XV века разделяют всего несколько поколений [32].

«Государевы зерцала» писались правителями в назидание потомству, главным образом, сыновьям-наследникам. Известнейший образчик эпохи Ренессанса был создан Петраркой. При дворах Византии и Персии они были известны уже в X-XI веках и имели целью не только педагогическое, воспитательное воздействие на наследников трона, но и создание своеобразного нравственного мерила для благородных и образованных людей. Идеализирующие и в то же время несущие отпечаток эпохи, «государевы зерцала», указывая на пример героических и благонравных предков, должны были воодушевлять потомство сильнее, нежели указующий перст отца, пусть даже папа и восседает на княжеском престоле. Ничто человеческое не чуждо живым; лишь мертвым дано носить сияющий венец непорочности.

Самое знаменитое «зерцало» в мировой литературе как раз и является обращением к прошлому: это «Reloj de principes» (Часы государевы) преподобного Антонио де Гевара, созданное им между 1518 и 1524 годами для могущественнейшего из людей, императора Карла V, в чьей империи никогда не заходило солнце. Это «величайший литературно-исторический вымысел», своего рода роман-аллегория с множеством подробностей из жизни самого императора. Он был тотчас же переведен на все европейские языки, и тираж его многократно превысил тиражи всех выпущенных к тому времени книг. «Часы государевы» называют «бестселлером Ренессанса».

Антонио де Гевара (1480-1545) двенадцатилетним мальчиком был принят ко двору католических королей (Изабеллы и Фердинанда Кастильского). В тот же год пал последний мусульманский бастион в Испании, и корабли Колумба пристали к берегам Америки. Еще через двенадцать лет Антонио де Гевара стал францисканским монахом. В 1521 году Карл V призвал его ко двору в качестве проповедника; с 1527 года он занимает должность официального летописца. Карл, до щепетильности честный и набожный, ценит его как одухотворенного человека глубокого ума и остроумного собеседника. Антонио де Гевара сопровождает императора во всех поездках по Европе и даже принимает участие в экспедиции в Тунис (1535). В течение восемнадцати лет он летописец, советник, дипломат; инквизитор и миротворец; проповедник, собственноручно крестивший в Андалусии 27 000 магометан; основатель типографии; благотворитель, строящий больницы и школы. Но, прежде всего, он – талантливый писатель, придавший роману его современную форму. В 1538 году, спустя десятилетие после выхода в свет «Часов государевых», он оставляет придворную службу.

Гевара, один из самых знаменитых людей своего времени, помимо прочего возглавлявший одно за другим два епископства, служил образцом для гуманистов. Император Карл был первым читателем романа; с его высочайшего благословения Гевара и отдал рукопись в печать. То есть Карл V счел, что роман послужит общественности достойным примером.

Однако книга эта – чистый вымысел. Вымышлены многочисленные греческие и латинские «цитаты»; никогда не было ни большинства цитируемых писателей, ни книг, которые он приписывает известным классическим авторам. Тонкой иронии полны описания фантастических традиций и обычаев древности (никогда не существовавших в действительности). Зато книга получилась яркая, сочная, увлекательная, остроумная и фривольно-эротическая. Ей зачитывалась вся грамотная публика – от государей до монастырских послушников.

Гевара назвал свой роман «Золотая книга об императоре Марке Аврелии Севере». Отрывочные сведения об этом соправителе Антонина вместе с его собственным жизнеописанием и письмами имелись в путаном византийском лексиконе «Суда». Гевара, вполне в духе современников-гуманистов, со свойственным его перу изяществом и остроумием додумал и написал все остальное. Он также написал и издал «Семейные письма» Марка Аврелия (в двух томах, 1539 и 1542), которые также имели огромный успех во всей Европе. Стиль «Писем» выдержан в цицероновском духе; они адресованы давно умершим известным историческим лицам. «Письма» полны совершенно невероятных поступков при совершенно невозможной датировке событий. Для правдоподобия «Письмам» предпослана заметка о том, что в поисках рукописи Марка Аврелия публикатор долгие годы странствовал по Европе, пока не обнаружил ее во Флоренции в библиотеке Косимо Медичи. В ученых кругах поднялся шум, и Гевара был объявлен лжецом и фальсификатором, на что писатель, впрочем, не обратил ни малейшего внимания. Тем более что ему уже приходилось цитировать не только вымышленные исторические документы, но даже надгробные надписи.

Равным образом и его книги «Искусство навигации» и «Декада Цезарей», считавшиеся в свое время чуть ли не научными трактатами, критики начали признавать псевдоисторическими и лживыми. Гуманист Педро де Руа категорически потребовал в трех письмах, что от исторических сочинений требуется, в первую очередь, абсолютная достоверность. В своей излюбленной презрительно-ироничной манере Гевара ответил: он никогда не думал, что можно всерьез относиться к его сочинениям; что сам он верит только в Библию, и что поэтому он может себе позволить значительно исправить и улучшить историю по сравнению с той, что представлена в книгах.

Читать фантастику блестящего острослова, умницы и эрудита – истинное наслаждение, и только абсолютные идиоты возмущались его произведениями; недаром его книги заняли почетное место в золотом фонде европейской и мировой словесности.

В 1539 году Гевара, подражая стилю Горация, пишет «Осуждение двора и похвалу простой сельской жизни», где предпринимает попытку отомстить за ограничения, испытанные в ходе 48 лет королевской службы. Обличительное содержание книги не должно было, впрочем, приниматься всерьез, читатель должен был получать удовольствие от чтения, отдавая должное блестящему стилю и острой наблюдательности автора.

Потомки удостоили Гевару высших почестей (вот цитата из испанской энциклопедии): «Гениальный писатель, создавший тончайшую и глубокую по смыслу пародию на гуманизм, для чего он использовал народный язык, (все гуманисты писали на латыни), беспримерным образом обогатив его. С тех пор еще ни одна эпоха не подвергалась столь умной и язвительной критике. Занимая ответственные посты в империи Карла V, он мог себе это позволить, и сам Карл его в этом поддерживал».

В подражателях у Гевары недостатка не было. Наиболее знаменитая имитация из всех – «Золотая книга Марка Аврелия» – вышла в Англии в 1535 году (рис. 4). В 1557 году появился на превосходном английском языке новый, сокращенный перевод книги Гевары, озаглавленный «Солнечные часы королевских наследников» (см. иллюстрации). Поскольку сведения об императоре Анние Вере (или Севере) Антонине, его семействе, потомках, наставниках и друзьях считались исторически достоверными, то они вошли в историю как факты, связанные с жизнью мудрейшего из римских императоров Марка Аврелия.

Вершиной этого процесса имитации стало неожиданное открытие Михаэля Шютца, искателя приключений и гуманиста, называвшего себя на греческий манер Токсита [33]. В библиотеке курфюрста Отто-Генриха Пфальцского ему удалось получить якобы «подлинный» греческий манускрипт, представляющий копию дневниковых записей Марка Аврелия. На его несчастье, рукопись содержала также «Жизнь Прокла» из Марино, то есть сочинение эпохи гуманизма. Таким образом, дискуссия о подлинности рукописи потеряла всякий смысл.

В 1545 году известный цюрихский издатель Конрад Гезнер получил некую книгу Марка Аврелия, но, догадываясь, что она никак не может принадлежать перу самого императора, воздержался от публикации (Тайлер, 1984). Тем не менее его не оставляла мысль повторить или даже превзойти успех Гевары, но не на сатирическом поприще, а как гуманист, серьезно работающий на ниве улучшения общественных нравов: он мечтал о создании образцового «Государева зерцала» на все времена. Получив манускрипт от Михаэля Шютца, он некоторое время колебался, а затем передал своему брату Андреасу Гезнеру, который в 1459 году издал рукопись в латинском переводе Вильгельма Хольцманна (Ксиландера) из Аугсбурга. В издание вошла и «Жизнь Прокла» из Марино в анонимном переводе. Книга постепенно завоевала популярность и затем в течение длительного времени имела успех. В 1568 году она была переиздана в Базеле. Оригинал рукописи к тому времени уже исчез. Впрочем, в Ватикане должны храниться выдержки из параллельных текстов (XIV века).

Эти знаменитые «Дневниковые размышления» (как и «Письма», и другие его произведения) императора Марка Аврелия не были известны ни античности, ни раннему средневековью (Гляйхен-Руссвурм, 1913, введение). Их упоминает только приобщенный к лику святых Августин, однако на самом деле это делает автор приписанных Блаженному Августину апокрифов [34] (ведь уж он-то знал все вымыслы гуманистов) и в X веке некий епископ Аретас из Патр.

Когда эпоха Возрождения открыла для себя Сенеку и стоиков, возникла серьезная потребность в текстах античных философов сходного мироощущения, однако только со Спинозой и Лейбницем началось глубокое содержательное освоение классического философского наследия. Шаг за шагом возрастали и требования к качеству текстов. В лучшем немецком переводе Марка Аврелия, сделанном Ф. К. Шнайдером, отсутствует более ста его изречений. Некоторые из них не включаются в издания и по сей день: настолько невероятным выглядит в устах античного монарха, например, осуждение любви к мальчикам (I, 16), в чем Марк Аврелий решительно обвиняет своего отца. Другой пример: пассаж, в котором император подозревает христиан в сомнительной склонности к мученичеству (так в тексте: Christianoi, XI, 3. К. Р. Хайнс (Лондон, 1924) сомневается в подлинности этого предложения). И уж совсем нелепо звучат императорские проклятия в адрес колдовства и суеверий. Эта тема не могла быть поводом для серьезных размышлений в античном Риме, зато живо обсуждалась гуманистами.

Капелле («Размышления Марка Аврелия», LI) удивляется невиданной откровенности, «какой не знает дошедшая до нас античная литература». Равно неизвестны нам предшественники и последователи, творившие в столь редком жанре интимного дневника. Дневник написан на странном, изобилующем простонародными выражениями и ошибками в греческом, что простительно автору, родным языком которого была латынь (Капелле, «Размышления», LIII). Построение фразы и стиль, по-видимому, заимствованы у учителя Цицерона Посейдония; у него многое заимствовал и Сенека. Но: «сохранилось чрезвычайно мало достоверных фрагментов Посейдония» (Тайлер, 1984).

При жизни император, разумеется, не мог предать гласности свои саморазоблачения, зато после его смерти это должны были сделать личные секретари. Они собрали все высказывания в 12 книг, при этом туда могли вкрасться и чужие сентенции.

Вот некоторые любопытные сведения об этом человеке: римский император Марк Аврелий Антонин (26.04.121-17.03.180) происходил из знатного испанского рода. В 175 году, почти уже проигрывая битву, он получил знамение небесное, счел это заслугой своего христианского легиона (sic!) и препятствовал с тех пор преследованию христиан, что, впрочем, не вполне ему удалось: еще до Гевары церковь постановила считать годы его правления «эпохой четвертых гонений», и эту вину уже нельзя было заставить исчезнуть. Тертуллиан оправдывает его, называя преследования христиан в Лионе 175 года «слишком далекими от Рима». Письмо Юстина (сохранилось в копии у Евсевия), принявшего в 165 году в Риме мученическую смерть, не может служить обвинительным документом, так как признано богословами подделкой. Дальнейшие письма христиан императору, которые охотно цитируются, как, например, пророчество Атенагора об апокалиптическом конце времен, являются анахронизмами в высшей мере; Тайлер (с. 14) при этом замечает: «Едва ли Марк Аврелий читал эти пространные послания».

Так Марк Аврелий завоевал почет и уважение как почти христианский император.

Последующие поколения привлекало в текстах Сенеки и, прежде всего, самого Марка Аврелия, то, что слово «Бог» всегда употреблялось в единственном числе, как если бы речь шла о Боге христиан. Изложенная Марком Аврелием христианизированная языческая философия знает только один мир, одного Бога, одну природу всего сущего, одну материю, один закон и один разум.

В «Размышлениях» Марк Аврелий предстает перед нами неким совершенным, не могущим реально существовать созданием, новой гуманистической версией Христа, олицетворившей, вне времени и пространства, общеевропейскую волю к идеальному. И этот общеевропейский идеал носит черты миропонимания XVI века.

Добавим этому идеалу жизненности еще и сопутствующее этой фигуре обрамление: свирепствовавшую в то время чуму, от которой он умер, египетскую королевскую картушу с его именем и множество его «античных» изображений, созданных великими мастерами Возрождения (например, бронзовая конная статуя в Ватикане). И, наконец, латинские письма 25-летнего философа к учителю Фронто, настолько ребячливые и вместе с тем высокопарные, что их можно отнести не иначе как к курьезу в творчестве гильдии поддельщиков. Во многих изданиях «Письма» предпосланы собственно «Размышлениям», хотя по их стилю ясно, что произведения принадлежат разным авторам.

Уже в конце XV века стали раздаваться голоса гуманистов, протестующих против засилья литературно-исторических фальсификаций и опасающихся потери всяческого масштаба. Самым известным из них был Валла, разоблачивший многие подделки и подвергавшийся за это гонениям. Он попытался тем не менее сверить текст вульгаты Нового Завета с греческим «оригиналом», благодаря чему нашел мощных заступников.

Понимая, насколько важно использование источника «из первых рук», Поджо пытался даже выучить древнееврейский язык. Но этот шаг сделало уже следующее поколение.

Знаменитый гуманист родился в 1466 году (по другим данным – в 1469); его первые работы были написаны на прекрасной латыни (начиная с 1495 года в Париже). Находясь с 1499 года в Англии, он пробует силы в греческом, которым вполне прилично овладевает к 1502 году. Его сочинение «Похвальное слово глупости» за 11 лет разошлось в количестве 20 000 экземпляров. Колоссальный для тех времен тираж свидетельствует о том, что Эразм Роттердамский был в полном смысле слова «властителем дум» образованной публики средневековой Европы (я следую Кампхаузену, «Возьми и прочти!», 1991).

Эразм боролся с иудаизмом (в церкви, разумеется) и способствовал развитию христологии, согласно которой Иисус правил судьбами мира еще до своего воплощения. Эти два важных пункта в характеристике уважаемого отца Церкви сыграли роковую роль в виртуальной истории раннего христианства: придумывая отцов церкви, гуманисты во многом опирались на идейные установки Эразма [35]. В 1516 году, назначенный императором Карлом V членом муниципалитета, он выпустил девятитомное издание Библии Иеронима, а также сочинения девяти раннехристианских авторов. Судя по всему, Эразм испытывал романтические чувства к идеализированному образу ранней Церкви.

Взяв за основу уже упомянутые тексты Лаврентия Баллы (1505), он выпустил греческий Новый Завет с латинским переводом, причем работа, шедшая в крайней спешке из-за конкуренции с испанским изданием, была выполнена в полгода. В предисловии Эразм Роттердамский утверждает, что использовал множество древних рукописей, но это очевидная ложь: на руках у него было всего лишь несколько поздних копий, полных лакун и ошибок. Целые строфы в окончании «Откровения Иоанна», например, ему пришлось переводить с латинской вульгаты «обратно» на греческий.

И все-таки не совсем понятно, какую именно работу выполнял в спешке Эразм с помощниками в течение целого полугода: если греческая и латинская Библии использовались, цитировались и комментировались богословами уже 1300 лет, тогда достаточно было для подготовки первой печатной версии всего лишь внести в тексты возможные поправки. Вероятно, он придал текстам совершенно новый вид, введя к тому же дотоле неизвестное деление на главы и стихи.

Эта работа легла в основу стандартного текста современной Библии. Три года спустя появилось новое, содержащее 400 поправок и исправлений издание, по которому Лютер и сделал немецкий перевод. Уже тогда говорили (разумеется, на латыни), что без Эразма не было бы ни Лютера, ни Реформации.

Заслуживает упоминания Теодор Беза (ум. в 1604 году), друг и последователь Кальвина, введший в оборот сразу две предположительно древних греко-латинских рукописи (якобы V века) с делением на стихи. Они должны были служить основой реформаторского движения в Швейцарии, но впоследствии от этих текстов отказались.

Таким образом, несмотря на яростные протесты многих богословов, прочно утвердился новый фундаментализм, подвергавший сомнению авторитет «отцов церкви» и признававший непререкаемой истиной «только лишь текст», где черным по белому записано, что на самом деле сказал Бог. Церковь это вполне устраивало.

Фазы слепого доверия к источникам сменялись периодически более критическими фазами. С течением времени в философии истории утвердился более строгий подход к вопросу достоверности исторических источников. Давид Штраус (около 1850 года), Веллхаузен с коллегами и Делицш (1910) уже прекрасно понимали, что история Израиля – так, как она представлена в Библии, – всего лишь пестрая смесь из недостоверных воспоминаний, древних сказок, слухов, сплетней, анекдотов и пропагандистских лозунгов; к тому же составленная через 2000 лет после описываемых событий и позже многократно видоизмененная. Это вовсе не должно умалять литературных достоинств отдельных глав, а также вневременной ценности содержащихся в Библии философских и религиозных откровений. Нас же интересует ее историческая ценность библии: последняя равна нулю.

По моему мнению, даже апокрифические книги Маккавеев не содержат никаких сведений о I и II веках до н. э., как это принято утверждать, а представляют собой в высшей степени идеализированную картину бурных событий в Палестине конца X века, поданных в эпической форме и перенесенных на тысячу с лишним лет назад.

Поэтому не вполне понятно, как современные историки пользуются этими текстами в качестве источников, как им удается находить в них связи между разными главами, долженствующие осуществлять взаимную выручку в плане подвергаемой сомнению достоверности и приводить к выводу об истинности исторической информации в этих текстах – вспомним девиз Келлера: «И все-таки Библия права!».

Нашему сознанию трудно поверить в ложность считавшихся много веков незыблемыми авторитетов. Все зависит от точки зрения и угла рассмотрения: в столь фундаменталистском – в плане истории – обществе, как наше, такие сомнительные самоподтверждения действительно могут восприниматься как доказательства. Тому, кто хочет найти Трою, достаточно начать раскапывать какой-либо подходящий древний курган. Или, быть может, в Гизарлыке сохранились древние крепостные ворота, на которых большими буквами было написано: Троя, государственная граница, гомеровские времена. А тот, кого не пленяет «Илиада», там же найдет и Атлантиду: это больше соответствует духу нашего времени [36].

Я поясню свою мысль на примере английского феномена, короля Артура (Аргуса).

Джеффри Эш (1986), известный английский историк, считает Артура историческим персонажем V века, хотя на страницах романов наш герой появляется с 1130 года. Романисты помещают его между готами, гуннами и вандалами: конец античности, эпоха Великого переселения народов. Это одно из мистических понятий, отлитых когда-то в чеканную формулировку и исправно выполняющих с тех пор свою историческую функцию. Как и 40-летнее странствование израильтян по Синайской пустыне, переселение германцев, франков, саксов и т. д. было непременным условием начала формирования их национального самосознания.

Изобретение Артура стало английским аналогом измышления Карла Великого. Разумеется, он должен был разбить «галлов» и стать королем Англии и Бретани вплоть до Бургундии, причем легитимность его как германского предводителя была подтверждена римским императором. Правда, в VI веке, куда традиционно относили Артура, это было невозможно: считается, что в то время масть получали уже в Византии, а так как она находилась слишком далеко, Джеффри Эш, вооруженный многочисленными цитатами из «старых» хроник, «отодвигает» его в V век. «Опровергая» данные хроник, Эш «сдвигает» нашего героя еще на пять или десять лет и добивается настолько точного совпадения дат, что читатель благосклонно принимает его выводы за окончательное доказательство. Эш пишет весьма своеобразную историю, выдумывая, манипулируя и подменяя источники, которые при ближайшем рассмотрении оказываются романами XII и XIII веков. Последующие поколения примут его научный самообман за чистую монету, и Артур станет историческим персонажем: не сказочным благородным героем рыцарских времен, но правящим королем Англии конца античности.

Давайте присмотримся к деталям. У нас есть текст Готфрида Монмутского «История королей Британии», оконченный в 1136 году, но в позднем, переработанном (по предположению Эша – самим автором) варианте. История Артура составляет одну часть объемного труда, однако создается впечатление, что все предыдущие и последующие короли призваны лишь для того, чтобы «сколотить» ему правдоподобную историческую рамку.

История Готфрида начинается с падения Трои. В XII веке это была точка отсчета, как позже Великий потоп или разрушение Иерусалимского храма. «Датировка» этого события осуществляется, если и неубедительно, то по крайней мере остроумно. От падения Трои до рождения Иисуса должно было пройти около 1150 лет – столько же, сколько от рождения Иисуса до времени создания «Истории», следовательно, Иисус является центром временной оси.

Предполагаю, что Эш в самом начале своей книги – по крайней мере я не нашел у него отрицания этой моей гипотезы – пытается навязать читателю древние легенды и сказания и продолжить их. Эш пытается убедить читателя, что падение Трои действительно состоялось около 2300 лет до Готфрида. Эней «эмигрировал» после этого в Италию. Правнук Энея Брут отправился еще дальше, в Англию, освободил острова от великанов, назвал их в свою честь и заложил на Темзе «Новую Трою», Лондон. Читатели, надо полагать, были в восторге. Дальше следует список имен и деяний 75 королей, «почти все из которых были порождены его фантазией» (немецкий перевод книги Эша, с. 17). Среди них есть и свой собственный летающий Виланд или Дедал (в данном случае Бладуд), приделавший себе пару крыльев, использовавший один из храмов Новой Трои для начала своего полета и упавший на землю. Его сын король Лир правил в VIII веке до н. э.

Узнаваемость сказочных фигур, их местная самобытность, оригинальные, но этимологически схожие, часто «семантически значащие» имена как в случае неудачного летчика – это обычный прием в подобных сочинениях, где таким образом мифы взаимно подтверждают «историчность» сказаний. По-человечески вполне понятно, что англичанин хочет подарить своему народу замечательного прародителя – летающего короля, чье существование и деяния подогнаны к другим мифам, зафиксированы и в других легендах и таким образом вроде бы подтверждаются. Однако исследователь должен быть крайне осмотрителен, прежде чем, исходя из созвучия имен и схожести событий, делать вывод о «едином индоевропейском наследстве». Лишь немногие понимают, что законы перестановки согласных часто выводят из различных стилей и способов написания. Само произношение обычно жестче, чем письменный текст, в котором оно фиксируется.

Творец виртуальной истории не должен обращаться к уже существующим именам, чтобы не быть сразу разоблаченным. Поэтому собаку Артура зовут Кабал, а не Цербер, что было бы крайне подозрительным. Из Цербера он стал Кабалом, потеряв, в соответствии с самобытной («кельтской») традицией, внутреннее «Р» и сменив конечное «Р» на «Л». При этом законы перестановки согласных не нарушаются, ибо сами они выводятся из примеров, в том числе и из данного.

Но вернемся к рассуждениям Эша. «Почти все» из 75 королей суть порождения чистой фантазии, говорит историк. Критик вправе задать вопрос: почему почти? Ведь в романе о Томе Сойере и Геке Финне мелькают подлинные исторические имена, например, имя тогдашнего президента Соединенных Штатов. Почему нет? Цезарь, Клавдий и Траян, появляясь на страницах «Истории королей Британии», вроде бы добавляют убедительности всему историческому трактату, «превращают в реальность» все написанное до и после упоминания их имен. Но и здесь Готфрид противоречит общепризнанным с сегодняшней точки зрения фактам: из патриотических соображений он заявляет, что никакого завоевания Англии римлянами не было, а правящие короли Англии платили императору дань по доброй воле.

Итак – через двенадцать веков после события – этот позор «оказывается», наконец-то, смыт. Хотя, казалось бы, по прошествии стольких лет можно только гордиться тем, что твой народ был приобщен к цивилизации римлянами. В этом вопросе Эш не согласен с Готфридом Монмутским: он придает распространению римской цивилизации на Британии большое значение и тем самым признает римское завоевание ее территории.

Католическая оценка событий, которой Эш следует, такова: все язычники – пикты, скотты и саксы – варвары, а все кельты – христиане. И это несмотря на то что, как Эш прекрасно знает, христианизация Англии V века не подтверждается данными археологических раскопок. Приходится ему опираться на письменные источники. В IV веке некий лондонский архиепископ просит в Бретани и получает подкрепления против язычников. Ведь родство бретонцев и бриттов – известный надуманный мотив, используемый и в наши дни. Константин, брат короля Бретани, отправляется в Англию; его сын побеждает варваров и становится королем. Это происходит ни много ни мало именно в 407 году, когда – Готфрид почерпнул небось эти сведения у Исидора – вестготы с Рейна вторгаются в Испанию и отвоевывают соответствующие провинции у римлян. Историографы мстят варварам, обходясь при этом без кровопролития (такая вот сладкая месть!). Сын победителя варваров и есть король Артур.

С этого момента вместо сплошного вымысла якобы начинается действительная история.

В качестве источника Эш приводит (с. 53) некоего «галло-романского джентльмена», ставшего в 470 году епископом Клермонта, прославившегося в качестве писателя и святого, современника Артура и свидетеля его славных дел: Сидония Аполлония. Зять римского императора – да-да, целибат в то время не был всеобщим правилом, – он состоял в переписке с французским аббатом Фаустом из Южной Франции, также писателем, а также многими другими деятелями эпохи. «До нас дошли некоторые из его книг» (с. 66). «Некоторые из его книг» – это три стихотворения и девять томов писем в напыщенном и безвкусном стиле, да и те, вероятно, сочинены в эпоху Возрождения. Они полны жуткого хвастовства. Среди прочих, в письмах есть и такой сюжет: посреди хаоса, якобы учиненного готами в Галлии, Сидоний на резвых конях охотится за книжным вором, настигает его, дважды прочитывает книгу и диктует ее своим писцам (опять во множественном числе!), причем особо отмечает скорость и усердие переписчиков. Эш дословно приводит этот курьезный текст в подтверждение «историчности» Сидония.

Эш цитирует и другие хроники, якобы содержащие солидные доказательства его тезисов, в том числе «Историю бриттов» Ненния (800-820, с пуганой датировкой), перед этим некоего Гильдаса и после этого «Анналы» из Камбрии, относимые ко времени на столетие более позднее. На самом же деле жуткие события, в них изложенные, абсолютно сказочны, и Артур представляется совсем иным персонажем. Он, например, назван там «солдатом», и как король ни разу не упоминается. Еще его называют «ameraudeur», созвучно с французским словом «maraudeur» (мародер, грабитель). Эш видит в этом шутливо искаженное «император» (с. 94).

К тому же Эш предлагает, когда ситуация становится слишком уж запутанной, считать, что «подмена образа врага в зависимости от исторических обстоятельств – явление нередкое в героических сказаниях. Во французском эпосе о гибели Роланда, паладина Карла Великого, враги из басков превращаются в сарацинов» (с. 121) [37]. Но разве убийцы Роланда были басками? Ведь речь идет об эпосе, не имеющем ничего общего с историей: о борьбе христианского рыцарства с арабами (с мусульманами). И никакой битвы Роланда с басками не было; и весь поход Карла и Роланда в Пиринеях выдуман романистами XII века с целью укрепить боевой дух рыцарства в борьбе против врагов-сарацинов. Это единственный факт, который может вычитать исследователь из «Песни о Роланде» [38].

Впрочем, и Эш тоже нашел кое-что интересное в этом романе. Он продолжает: «Речь идет не об истории, но о литературе, о литературном вымысле. Однако многие сюжеты и подробности галльских приключений Артура настолько напоминают Риотамуса, что источник вдохновения не подлежит сомнению, даже если Готфрид утрирует, искажает и переставляет факты, в общем, весьма свободно манипулирует ими» (с. 120).

Итак, кое-какие «факты», искаженные и утрированные, сдвинутые по временной оси и в географическом пространстве, но якобы подтвержденные не менее искаженными и утрированными хрониками, послужили основой для создания через семьсот лет совсем другой истории. Эш, который многое из сомнительного принимает на веру, убежден, что ему удалось в этой ситуации восстановить действительный ход исторических событий.

Он использует работу некоего Шэрона Тернера («новаторскую по охвату материала, кладезь учености», с. 123), который в 1799 году описывает экспедицию короля Риотамуса с двенадцатью тысячами солдат в Галлию, в помощь императору Западной Римской империи. Тернер отождествляет Риотамуса с королем Артуром, что Эш считает подтверждением своего тезиса, хотя высокоученый Тернер помещает короля Артура в значительно более позднюю эпоху. Доказательства существования Риотамуса, «блистательного короля», содержатся в том письме Сидония, которое, по моему мнению, есть просто детская выдумка, скорее забавная, нежели достойная серьезного исследования.

Здесь я закончу мою краткую критику книги Эша. Думаю, читателю стало ясно, как действуют исследователи, пытающиеся на основе эпоса воссоздать историю [39].