• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

"Да и с какой же стати буду робче я Машин грохочущих и певчих птиц --

История есть достоянье общее,

А не каких-нибудь отдельных лиц."

Л. Мартынов. Первородство (1).

"...в пещере этой лежит книга, жалобная книга, исписанная почти до конца. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к написанным прежним, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Записаны, записаны все преступления преступников, все несчастья страдающих напрасно".

Евгений Шварц. Дракон (2).

Лысенко в Горках Ленинских

Став Президентом ВАСХНИЛ в 1938 году, Лысенко собрался переезжать в Москву. Приходилось бросать насиженное место, любезную сердцу Украину, прощаться с красавицей Одессой. И самое главное -- думать о том, как и где разворачивать собственную научную работу. Конечно, он сохранил за собой так называемое руководство Одесским институтом, но надо было что-то заводить и в Москве. Ведь он много раз распространялся с трибуны и в печати, что при "врагах народа" Академия сельхознаук превратилась в бюрократическую контору, а надо, чтобы она стала настоящим центром науки. Понятно, пример должен подать "голова" -- Президент. Первая задача стала ясной -- искать базу для опытов вблизи Москвы.

В его понимании опытами должны были быть отнюдь не общепринятые в науке сложные манипуляции с растениями, всякие там физиологические, биохимические и прочие лабораторные разработки -- упражнения, как он считал, теперь уже никому ненужные. Следует быть к земле поближе: сеять и пересевать. Для опытов потребны не приборы, не техника, а ухоженные поля, где-то поблизости от столицы, с удобными подъездами, с хорошей землей, с водой для полива. Такую базу и стал искать для себя Лысенко. Выбор пал на место, известное многим в стране, -- Горки Ленинские.

В дальнейшем нам придется не раз встречаться с "опытами", проводившимися в Горках Ленинских. Поэтому уместно рассказать об этой примечательной экспериментальной базе.

Вблизи Москвы, километрах в 20-30, было несколько старинных дворянских усадеб, названных одинаково -- Горки. Были Горки и по Нижегородскому тракту, и по Варшавской дороге, и на север от Москвы. В 3-5ти километрах на юго-восток от столицы еще в XVIII веке на берегу реки Пахры был построен комплекс красивых домов. Перед революцией усадьбой владел генерал А.А.Рейнбот (Резвой -- 1868-1918) -- московский градоначальник в 1906-1907 годах. От Москвы туда вела прекрасная дорога, рядом темнел лес. К усадьбе протянули нитки проводов -- градоначальник имел прямую телефонную связь с правительственными учреждениями. Словом, это было живописное, благоустроенное поместье. В комфортабельных дворцах была стильная мебель, висели дорогие картины, лежали красивые ковры, стояли по углам залов заморские вазы.

После революции и переезда большевистского правительства из Петрограда в Москву хозяева сменились. Комплекс облюбовал под загородную резиденцию Ленин1. Тяжело заболев, он жил здесь уже безвыездно и здесь умер в январе 1924 года. Горки с тех пор стали именовать Ленинскими. Неподалеку, еще при жизни Ленина, нашел себе аналогичную усадьбу председатель ЦИК советской республики М.И.Калинин.

А чтобы обслуживать нужды обеих правительственных дач, на прилегающей территории было создано специальное хозяйство Управления делами Совета Народных Комиссаров. Хозяйство было не маленькое (около полутора тысяч гектаров). Естественно, содержалось оно образцово, имело прекрасные надворные постройки, было электрифицировано, к нему вели хорошие подъездные пути, и была сеть дорог внутри хозяйства. После смерти Ленина оно оставалось в ведении Совнаркома до 1938 года, став чем-то вроде подсобного хозяйства для подкармливания кремлевской верхушки.

Вот оно-то и приглянулось Лысенко. Вряд ли следует говорить, что и экономически и политически Горки Ленинские, одно название которых в уме каждого советского человека будило ассоциации с Лениным, вполне удовлетворяли амбициям Лысенко. С тех пор, как хозяйство Горок, выделенное в самостоятельную единицу, отделенную от Музея Ленина (дворцов и парка), перешло в управление Лысенко, оно часто упоминалось в печати в сочетании с его именем и одновременно с именем Ленина. Многие в СССР знали, что в Горках творит новую биологическую науку великий Лысенко.

В то же время, пользуясь и своим высоким постом и ссылками на то, что это не ординарная деревня, а все-таки ГОРКИ ЛЕНИНСКИЕ, Лысенко постоянно добивался для своего хозяйства всевозможных привилегий: освободил его от обязательной в СССР сдачи почти всего урожая государству, продавал продукцию не по государственным (закупочным), а по рыночным ценам, обеспечивал мощной техникой, удобрениями и т. п. Хозяйство всегда имело много рабочих рук, из него не сбегали правдами и неправдами работники, ведь оно в должниках перед государством никогда не ходило, а, следовательно, зарплату и приплаты за выполнение планов начисляли во-время, а не так, как в большинстве сельских хозяйств в стране, где иногда по полгода никаких выплат не производили. Немудрено, что поля были всегда ухоженными, посевы радовали глаз. А предприимчивые лысенкоисты всегда были готовы приписать это правильности теоретических предпосылок их шефа, которые якобы и предопределяют высокий уровень ведения сельского хозяйства в Горках Ленинских.

В течение последующей жизни Лысенко обосновывал свои рекомендации получаемыми в Горках результатами. рассматривал эту базу как эталон, как образец для подражания. В сравнении её с колхозами страны было заложено то же ядро неправды, какое несли с собой анкеты одесского периода. Во всех отношениях база Горок Ленинских была не похожа на колхозы -- ни по площади земель, ни по объему посевов, ни по насыщенности машинами, ни по использованию собранного урожая, а отсюда -- и по жизненному укладу работников.

К тому же как и с анкетами в Одессе, в Горках ежечасно творили обман. В 1965 году было документально доказано, что лысенковские помощнички норовили всюду смухлевать -- внести загодя побольше навоза и удобрений в почву, а потом присыпать землю ничтожной по питательности своей, "патентованной смесью" и начать трубить, что смесь эта -- чудодейственна; или раскормить коров выше всякой меры, а объявить погромче, что кормили скот умеренно, как кормят в средней руки колхозах. Но был и другой вид подтасовки. Как сказали бы статистики -- была заложена основа для постоянно присутствующей систематической ошибки: здесь хозяйствовали по иным, несоциалистическим меркам.

Чтобы не быть голословным, приведу выписку из официального документа -- "Доклада ко-миссии АН СССР о результатах проверки деятельности экспериментальной научно-исследовательской базы "Горки Ленинские" и ее подсобного научно-производственного хозяйства" (3):

"По главным показателям -- площади пашни и численности дворов -- хозяйство "Горки Ленинские" в 5 раз меньше среднего совхоза Московской области и в 2-2,5 раза меньше среднего колхоза имени Владимира Ильича2 (земли колхоза окружают территорию базы с трех сторон).

... Значительно лучшая обеспеченность хозяйства фондами, кадрами и предоставленное ему право реализации продукции по розничным ценам делают показатели базы "Горки Ленинские" несопоставимыми с показателями рядовых колхозов.

Здесь на 509 га пашни имеется 10 физических (15,5 условных) тракторов, 11 автомашин, 2 бульдозера, 2 экскаватора, 2 комбайна, что с избытком перекрывает потребности хозяйства и обеспечивает резервы.

По расчету на 10 га пашни здесь в 9 раз больше основных фондов, в 3 раза больше производственных фондов, почти в 2,5 раза выше энергообеспеченность хозяйства, чем в среднем по совхозам Московской области" (4).

... Наконец, следует отметить, что хозяйство "Горки Ленинские" практически освобождено от продажи зерна государству.

... Пшеница обменивается хозяйством через заготовительные органы на концентрированные корма. Это означает, что почти вся продукция растениеводства остается в хозяйстве и используется на собственные нужды, в основном как кормовой фонд. Кроме этого, хозяйство закупает зерно, комбикорма, которые составляют 1/3 всех потребляемых концентратов" (5).

Конечно, в таких условиях можно было добиваться результатов, невозможных в условиях других хозяйств страны...

Разворачивать работу в Горках Лысенко начал в 1939 году. В Москву были переведены его любимые сотрудники -- Презент, Долгушин, Авакян, Ольшанский. Отвели делянки и поля также тем, кто стал работать с Лысенко в Институте генетики (прежде всего Глущенко и Бабаджаняну). Под началом Президента ВАСХНИЛ им предстояло теперь трудится по-новому: Лысенко хотелось начать в Москве иное дело, открыть еще одну яркую страницу в жизни. Он понимал, что на старых достижениях долго удержаться вряд ли удастся.

Первый год после переезда ушел, вполне естественно, на обживание нового места. У самого Трофима Денисовича почти все силы растрачивались на ту самую канцелярскую деятельность, которую он раньше столь решительно осудил, витийствуя о порочном, вражеском стиле его предшественников по Президиуму ВАСХНИЛ. Но оказавшись в кресле Президента Лысенко буквально всеми клетками кожи чувствовал замогильный холод, исходивший из Кремля, жизнь повернулась иначе. Страх лез из каждой щели, провокацией мог показаться любой звонок, ошибкой -- любой разговор. Провинциальному, но в то же время цепкому, изворотливому, эгоистичному крестьянскому мужику, на плечи которого легла такая ответственная поклажа, сбросить которую было равносильно тому, чтобы самому свалиться с ней в могилу, -- первые месяцы в Москве показались ужасными (один из его помощников об этом однажды мне проговорился).

И хоть нравилось ему бывать в Горках (как-то он сказал нам в лекции в Тимирязевке, что каждый раз, проезжая мимо ворот ленинского музея, улыбался своей потаенной мысли -- такой приятной: надо ведь, в таком месте работаю, по одной земле с Лениным хожу: не каждому дано), но времени на поездки туда вечно не хватало. Да еще этот смещенный график работы: днем крутишься, крутишься, и ночью до 3-4 часов утра сиди в кабинете. Вдруг Сталину понадобишься, он по ночам звонит. И тут уж держи ухо востро, соображай мгновенно, отвечай солидно, со знанием дела, но и с оптимизмом в голосе, а то -- не ровен час... Да не зарони сомнений в хитрую сталинскую душу... В общем, не до Горок. И не до опытов.

Так пролетел весь 38-й, а за ним и 39-й год. Так и дотянулось всё до июня 1941 года. Грянула война. И ждали вроде её и готовились, а вот нежданной оказалась.

Военные годы

С началом войны теоретические споры ученых сами собой отступили на задний план: все силы были брошены на оборону страны. Захват фашистами уже в 1941 году огромных земледельческих территорий обострил и без того тяжелое положение сельского хозяйства. Теперь от ученых требовалось использовать все средства для решения практических задач.

По мере продвижения немцев на территорию СССР всё больше фабрик, заводов, институтов эвакуировали вглубь страны -- за Урал. В Среднюю Азию из Одессы был переведен лысенковский селекционно-генетический институт. В Ташкенте, Фрунзе, Алма-Ате, Свердловске и других городах оказались многие академические институты. Сам Лысенко кочевал между Омском и Фрунзе. В Омске в составе Сибирского научно-исследовательского института зернового хозяйства работала часть его лаборатории. Нередко Трофим Денисович появлялся в комнате, располагавшейся рядом с кабинетом директора института Гавриила Яковлевича Петренко, и постепенно старался перестроить работу этого давно сложившегося института на свой лад. Во Фрунзе оказались другие лаборатории Института генетики.

Первые предложения Лысенко в эти дни были далеки от его прежних увлечений "антигенетикой". Страна в результате сталинского руководства оказалась неподготовленной к войне. Первый год принес голод и нехватку сырья для промышленности. Поэтому, как один из выходов из создавшегося положения, с весны 1942 года во всех городах была отведена земля под частные огороды, так называемые "участки". Главной культурой, которой их засевали, стал картофель.

И вот тут Лысенко с его буйной энергией сделал доброе дело. Он возродил дедовский способ посадки картофеля срезанными верхушками клубней, содержащими, как известно, зачаточные ростки (глазки), и даже отдельными глазками. Советы Лысенко о том, как срезать верхушки, как их хранить зиму и весну, а остальное использовать в пищу, были опубликованы во многих газетах. Частично этот прием помог преодолеть голод и сохранить посадочный материал, а, будучи разрекламированным САМИМ ЛЫСЕНКО, прибавил ему популярности среди народа.

Осень 1941 года оказалась в Сибири и на Дальнем Востоке холодной. Лысенко сам объехал и облетел огромные территории Сибири и Северного Казахстана, понял, что везде недозревшие массивы пшеницы могут угодить под ранние заморозки и снег... и распорядился скашивать недозревшую пшеницу, чтобы собрать хотя бы то, что успело вырасти. Конечно, в свойственной ему манере он уверял, что при этом даже сохранилась обычная урожайность ("Я не знаю случая, чтобы в прошлом году было получено снижение количества и качества урожая пшеницы, скошенной согласно нашим предположениям", -- говорил он на общем собрании АН СССР в Свердловске 6 мая 1942 года /6/), хотя, несомненно, зерно получилось щуплым. Но, несмотря на это, предложение его было ценным, так как в противном случае собрать урожай не удалось бы вовсе.

Он занялся и другими практическими делами -- определением всхожести пшеницы, хранившейся в буртах на морозе, выяснением возможности перевозки в южные районы картофеля, собранного севернее, для немедленного высева и т. д. Все эти вопросы, не требовавшие научного анализа, но достаточно существенные в то трудное время, решались им оперативно, приносили пользу, и он не смог удержаться от того, чтобы в очередной раз не раздуть свои успехи и не принизить значение теории.

"Принятый нами метод научной работы -- заниматься в теории агробиологической науки только теми вопросами, решение которых дает возможность практического выхода... -- является хотя и трудным и связан с напряженной для исследователя работой, но это наиболее верная дорога в науке" (7), --

многозначительно философствовал он, забывая упоминать, что основу давших эффект предложений составляли давно известные практикам приемы.

Он, естественно, не мог отрешиться от того, чтобы не продолжать с упорством продвигать в жизнь и непроверенные рекомендации, требовать, например, широко практиковать летние посадки сахарной свеклы в Узбекистане, что дало одни убытки (влаги не хватало, и вся свекла засыхала на ранних стадиях развития). Расхваливал он и свою довоенную идею борьбы с вредителями посевов: выпускать на поля кур, чтобы они склёвывали всех насекомых, их яйца и гусеницы. Тогда и мясо будет бесплатное (и диетическое! -- добавлял академик) и вредители исчезнут.

Но основное внимание в это время он уделял приему, который многим сразу же показался ошибочным. Продолжая давнишнюю игру в сверхскоростное выведение сортов, он еще в 1939 году обещал в срочном порядке (опять за 2--3 года) вывести зимостойкие сорта зерновых культур для Сибири (8). Сколько-нибудь перспективных сортов ему получить не удалось, и тогда он предложил сеять (сначала собственные "сорта", а когда они не пошли, то и местные сибирские сорта) весьма оригинальным путем: не вспахивая землю, а прямо в оставшуюся после скашивания яровых хлебов стерню. Преимущество такого приема, по его мнению, заключалось, во-первых, в экономии на тракторах, горючем, рабочей силе и т. д., а, во-вторых, в том, что старая корневая система оберегала бы новые посевы от вымерзания (9).

Ни физические представления о теплопроводности стерни, ни биологическая часть идеи не были достаточно проработаны (Лысенко заимствовал у Тулайкова принцип, но, не зная толком сути предложения загубленного академика, всё перепутал), и предложение было встречено критически, прежде всего, сибирскими учеными. Лысенко сделал доклад в институте в Омске. Несмотря на огромное почтение, которое не мог не вызывать Президент и троекратный академик у скромных провинциалов, среди них нашлись специалисты, выставившие свои возражения. Их поддержал директор института Петренко. Лысенко это не только не образумило, а придало энергии в отстаивании с еще большим жаром своей идеи. С Гавриилом Яковлевичем он перестал с тех пор разговаривать, а решение научного спора перенес в инстанции, всегда и во всем его поддерживавшие: вопрос о том, сеять или не сеять по стерне, был рассмотрен в Наркомземе СССР, где собрали специальное совещание. Правда, во время него случился неприятный для новатора казус. В ответ на вопрос председательствующего, не хочет ли кто-нибудь высказаться, в задних рядах кто-то поднял руку. Председатель кивнул ему, человек встал, им оказался Петренко, специально приехавший в Москву. Лысенко начал суетиться в президиуме, пытаясь лишить его слова. Но пока Трофим Денисович пререкался с председателем, Петренко начал говорить с места, с первой же фразы завладел вниманием аудитории и довел до сведения участников совещания мнение тех, кому Лысенко, по сути дела, и собирался помочь своими советами -- сибирских ученых3. Его выступление, конечно, не могло перевесить чашу весов в этом споре, ибо наркоматские чиновники всё равно горой стояли за Лысенко. Посевы по стерне бы? Метод настойчиво насаждали в Сибири почти полтора десятка лет, понеся огромные убытки, пока, наконец, в 1956 году даже партийная печать была вынуждена признать, что это предложение было вредным, и что сам Лысенко и его сторонники

"... игнорируя очевидные факты... доказывали недоказуемое и упорно зачисляли в разряд консерваторов от науки добросовестных специалистов сельского хозяйства, которые смотрели фактам в лицо",

и что "в результате только в Омской области в течение ряда лет сеяли десятки тысяч гектаров озимой по стерне, с которых никогда не были собраны даже затраченные семена" (10).

Партийный журнал, конечно, замалчивал очевидный факт, что поддержка Лысенко исходила из партийных кругов, что именно ученые выступали с самого начала против этого метода.

Посевы по стерне "зимостойкими" сортами были отменены точно так же, как летние посевы сахарной свеклы в Средней Азии, принесшие стопроцентные убытки, и превозносившиеся в начале 40-х годов гнездовые посевы каучуконоса кок-сагыза, или использование кур для борьбы с насекомыми и другие его предложения.

Новая "догадка" Лысенко: Дарвин ошибался!

Лысенко не раз был вынужден вступать в полемику с оппонентами, и мы могли убедиться, что побеждал он в глазах вождей только в том случае: когда переводил разговоры на язык политических обвинений. Пока противная сторона искала научные аргументы, оттачивала логику фактов и обобщений, исторгавшиеся Лысенко обвинения оппонентов в буржуазном перерожденчестве, нежелании смотреть правде в глаза и верить в светлое будущее -- убивали критиков наповал. Против политической дубины -- не попрешь.

Точно такой прием Лысенко решил применить в очередной раз, когда возникла критическая ситуация после его заявления о необходимости внесения коренных изменений в дарвинизм. Ядро дарвиновской идеи заключалось в предположении, что стоит появиться измененному организму любого вида, который лучше соответствует внешней среде в данный момент, как этот организм станет лучше размножаться, начнет вытеснять менее приспособленных соседей, и за счет этого эволюция сделает шаг вперед. Именно в принципе внутривидовой борьбы улучшенного организма с неизменными "старыми" организмами заключалась квинтэссенция дарвинизма. Теперь Лысенко заявил, что никакой внутривидовой борьбы в природе нет. По правде говоря, новое утверждение Лысенко показывало, что он поднялся на иной, чем прежде, уровень. Это уже был не одесский приемчик с анкетами, рассылаемыми по колхозам. Он посчитал, что может вторгнуться в споры по самым сложным, фундаментальным проблемам. А какая фундаментальная проблема может казаться глубже проблем эволюции?

5 ноября 1945 года, в канун очередного празднования годовщины Октября, в Москве собрали работников селекционных станций, и перед ними выступил Лысенко с большой лекцией "Естественный отбор и внутривидовая борьба". Продолжая твердить о метафизичности моргановско-менделевской генетики, он стал спасать дарвинизм теперь уже от Дарвина! По его словам, создатель теории эволюции некритически воспринял идею Мальтуса о перенаселенности (это обвинение Дарвина, впрочем, гораздо раньше Лысенко высказали Маркс и Энгельс):

"Виды и разновидности никогда не достигают перенаселенности. Наоборот, всегда, как правило, наблюдается недонаселенность" (11).

Отсюда следовал категоричный вывод:

"Если же хорошенько разобраться в живой природе, то нетрудно обнаружить, что такой перенаселенности особей вида, которая вызывала бы между ними внутривидовую конкуренцию, не бывает..." (12).

Из этого умозаключения вытекало очередное "открытие": организмы одного вида не только не конкурируют за "место под солнцем", а помогают процветать своему виду, нередко ценой собственной жизни (13).

Обосновывал он свой вывод на данных опытов И.Е.Глущенко и Р.А.Абсалямовой и Т.Д.Ивановской с посевом кок-сагыза так называемым гнездовым способом. В каждую лунку высевали по одному, два и более (вплоть до 13 или 37 в разных опытах) растений, а через некоторое время взвешивали выросшие корни. Биологи давно установили, что при увеличении числа растений в гнезде (загущении посевов) наблюдается угнетение развития растений: чем их больше в гнезде, тем меньше СРЕДНИЙ вес корней. Этот вывод, чтобы потрафить шефу, лысенковские ученики отвергали. В их опытах число растений в гнездах будто бы росло, а средний вес корней не уменьшался. Однако стоило повнимательнее приглядеться к их данным, как становился явным намеренный обман, творимый толкователями результатов.

В таблицах, приведенных Лысенко, была колонка "Средний вес корней всех растений в гнездах". В соседних колонках был приведен вес каждого отдельного растения в гнездах, и не требовалось много времени на то, чтобы, сложив цифры, понять, что здесь приведен вовсе не СРЕДНИЙ ВЕС корней, а СУММАРНЫЙ ВЕС всех корней в гнезде. Похоже, что Лысенко оригинально применил упоминавшийся выше "урок" Сталина, повторявшего вслед за Лениным, что "некорректированный метод средних чисел нельзя рассматривать как научный метод" (14). Применив "корректированный научный метод", Лысенко сделал вид, что и на самом деле разбирает усредненные, а не суммированные цифры. Поскольку вес корней в каждой лунке был в таблице приведен, я без труда рассчитал средний вес. Такой пересчет дал ряд: 66, 40, 31, 25, 20, 18, 16, 15, 14, 11 граммов на лунку. Иными словами, по мере загущения посевов средний вес корней и в этих опытах закономерно падал. Ни одного исключения из установленного учеными правила Лысенко не получил! Поэтому у него не было никакого основания произносить слова:

"На этом можно и кончить анализ вопроса о том, есть ли внутривидовая конкуренция среди растений кок-сагыза... Для целей сельскохозяйственной практики вопрос ясен" (15).

Такая "логика" напоминала конфуз с опровержением законов Менделя. Очевидно, что тот случай ничему не научил "колхозного академика", схожими арифметическими подтасовками он теперь обосновывал ошибочность центрального положения дарвинизма.

С -5го января 1946 года газета "Социалистическое земледелие" начала из номера в номер печатать статью "продолжателя" дела Дарвина, как Лысенко сам себя аттестовал, под тем же названием "Естественный отбор и внутривидовая конкуренция" (16). Тогда академик ВАСХНИЛ П.М.Жуковский опубликовал в журнале "Селекция и семеноводство" свои критические заметки, названные "Дарвинизм в кривом зеркале" (17). В ответ Лысенко применил двоякую тактику. Чтобы создать впечатление всеобщей поддержки его "новой теории", он принялся переиздавать свою статью снова и снова в разных изданиях (18). Этим создавалась видимость исключительной важности "новой теории". Раз перепечатывают одну и ту же статью, значит, есть что-то выдающееся в ней. С другой стороны, чтобы преподать урок всем последующим критикам, был нанесен удар по первому критику -- Жуковскому. 28 июня 1948 года в "Правде" был напечатан ответ Лысенко -- грубый и по названию и по содержанию: "Не в свои сани не садись" (19). Критик был представлен в таком виде:

"Автор рецензии весьма обстоятельно показал свое незнание теории дарвинизма и большую способность к извращению смысла приводимых им цитат других авторов. Этим только и интересна указанная рецензия...

...В своей статье я отрицаю внутривидовую борьбу и признаю межвидовую. Жуковский ничего этого не понял по причине непонимания элементарных основ теории дарвинизма, но все же решил возражать как угодно и чем угодно..." (20).

Лысенко несомненно надеялся, что после публикации в "Правде", все критики могут думать втайне всё, что им заблагорассудится, но уже не будут открыто спорить с ним. Раз "Правда" его поддержала, то и правда на его стороне.

Смена отношения к Лысенко у некоторых высших руководителей страны

Война 1941-1945 годов разрушила сельское хозяйство на территории европейской части СССР, а неэффективная система коллективизированного сельского сектора советской экономики не могла справиться с все возраставшими трудностями. К тому же малоурожайным оказался 1946 год, а в 1947 году страну потряс чудовищный неурожай сразу во всех земледельческих зонах -- и в европейской части, и в Сибири, и в Казахстане. "На Украине в 1946 году был страшный голод, имелись случаи людоедства", -- признал в 1957 году Хрущев на пленуме ЦК партии (20а).

В этих условиях от Лысенко, ставшего единовластным хозяином в биологии и агрономии в СССР, требовалось обеспечить претворение в жизнь таких научных разработок, которые бы дали возможность хоть как-то облегчить тяжелую ситуацию, а он вместо этого выдавал легковесные рекомендации, причем не столь масштабные, как раньше, и даже не-специалистам казавшиеся примитивными. Например, выступая в 1946 году на открытом партийном собрании ВАСХНИЛ, он предложил для борьбы с пыреем в сибирских степях дисковать осенью поле ("Но это нужно делать только поздней осенью, сделай это раньше и пырей не будет ликвидирован" /21/). Впервые на этом собрании он заговорил о роковой для него идее, которую в будущем особенно успешно используют против него же критики, о том, что все питательные вещества, потребляемые растениями, сначала перерабатываются почвенными микробами.

"В почве растения... питаются продуктами жизнедеятельности микробов. Все удобрения, которые мы вносим в почву, даже в усвояемой форме, все равно прежде поглощаются микрофлорой, и уже продукты жизнедеятельности микрофлоры питают наши сельскохозяйственные растения" /22/.

Несомненно, что и в среде высшего руководства страны, а не только среди ученых, были люди, которые с настороженностью относились к предложениям Лысенко, сменявшим друг друга, но не приносившим реальной пользы. Сейчас можно говорить с уверенностью, что недолюбливал Президента ВАСХНИЛ секретарь ЦК партии по идеологии Андрей Александрович Жданов, резко отрицательно относился к деятельности Лысенко руководитель Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгий Федорович Александров4. Серьезные шаги по исправлению сложившегося в советской биологии зажима генетики, начиная с 1943 года, пытался осуществить заведующий Отделом науки Управления пропаганды и агитации Центрального Комитета партии Сергей Георгиевич Суворов.

Была еще одна причина роста недоверия к Лысенко. Перед войной средства массовой информации постоянно восславляли не только самого Трофима Денисовича, но и его семью -- отца, братьев. Многие помнили письмо его родителей Сталину, опубликованное в "Правде" после награждения их сына Трофима в 1935 году первым орденом Ленина. В письме родители благодарили Сталина за то, что "жить стало лучше, жить стало веселей", за ту замечательную судьбу, которой одарила советская власть не одного Трофима, но и его братьев и сестер и самих родителей. Были в письме такие строки:

"Закончив институты, младшие работают сейчас инженерами: один -- на Уральской шахте, другой -- в Харьковском научном институте, а старший сын -- академик. Есть ли еще такая страна в мире, где сын бедного крестьянина стал бы академиком? Нет! ..." (24).

Перед самой войной один из номеров журнала "СССР на стройке" (затем называвшегося "Советский Союз") был практически целиком посвящен прославлению семьи Лысенко -- страницы журнала были заполнены фотографиями её членов (25). Рассказано было и о младшем брате Трофима, также ученом, металлурге по специальности. Жил он в Харькове, был заносчив и хвастлив, и многие знали, что с теми, кто был ему не симпатичен, он расправлялся самым простым способом -- писал на них "куда надо" доносы, после чего люди исчезали (26).

Этот братец и подложил Трофиму свинью. Когда фашистские войска подошли к Харькову, он не стал эвакуироваться, скрылся и вынырнул только после того, как фашисты захватили город, открыто перейдя на службу к ним. Брата великого Лысенко -- любимца Сталина и президента ВАСХНИЛ -- оккупанты приняли с почестями. Он был назначен бургомистром Харькова (27). Город несколько раз переходил из рук в руки, и каждый раз фашисты увозили с собой младшего Лысенко, а затем, возвращаясь, водворяли бургомистра на прежнее место. После войны он так и исчез из России, оказался в США (28).

По теперешним законам брат за брата не ответчик. Сегодня -- и по-человечески, и формально -- Лысенко мог бы не беспокоиться о возможности наказания за действия своего родственника. Но в сталинские времена был даже юридический термин "член семьи врага народа". Таких людей сажали и ссылали наравне с осужденными5. Поэтому можно представить то щекотливое положение, в какое поставил Президента ВАСХНИЛ его брат.

В конце 1944 года ведущую роль в попытках показать руководству страны, что позиции Лысенко вошли в противоречие с мировой наукой, что авторитет Советского Союза страдает на мировой арене из-за распространения сведений о том, что партийные лидеры страны безоговорочно поддерживают Лысенко и плохо относятся к генетикам, стал играть профессор Тимирязевской сельскохозяйственной Академии А.Р.Жебрак.

Антон Романович Жебрак (1901 года рождения) не был рядовым исследователем. Коммунист с 1918 года, участник Гражданской войны он окончил не только Тимирязевскую сельскохозяйственную академию в 1925 году, но и Институт красной профессуры в 1929 году. Он заинтересовался генетикой и был командирован для более углубленной специализации в США, где работал в Колумбийском университете в лаборатории профессора Лесли Данна (в СССР его фамилию писали Дэнн), соавтора самого известного послевоенного учебника по генетике Синнота и Дэнна, и в Калифорнийском технологическом институте у основателя хромосомной теории наследственности Томаса Моргана (в 1930-1931 годах). Возвратившись на родину, Антон Романович стал профессором кафедры генетики и селекции Академии социалистического земледелия (1931-1936 г. г.), а с 1934 года, оставаясь профессором этой Академии, возглавил аналогичную кафедру в Тимирязевской академии. Спокойный и рассудительный человек, не блиставший талантами оратора, да и вообще немногословный, он брал не жестикуляцией и артикуляцией, а солидностью и основательностью. От всей его фигуры -- коренастого крепыша чуть ниже среднего роста, круглоголового, с пышной шевелюрой -- веяло силой и трезвым умом. Родился он в Белоруссии, не был так ярок и блистателен, как Серебровский, не лез в теоретики, как Дубинин, был и попроще и одновременно -- особенно в глазах партийных боссов -- поосновательнее, чем все эти видные фигуры в стане генетиков. И работал он не с дрозофилой, а с пшеницей, успехи его в этом плане были заметными. Он поддерживал генетиков и в 1936 году, и в 1939-м, может быть, не так напористо, как кое-кто из его коллег, но принципиально и твердо. Недаром Пре Выступления Жебрака в стане генетиков не мешали неторопливому Антону Романовичу идти вверх: в 1940 году его избрали академиком Белорусской АН. В марте 1945 года он был послан в Софию в качестве представителя Белоруссии на Всеславянском Соборе, в мае он побывал в Сан-Франциско и среди других учредителей Организации Объединенных Наций поставил свою подпись под уставом ООН и декларацией о начале ее деятельности. Таким образом, вес неодобрительного высказывания Жебрака в адрес Лысенко был достаточно большим.

В конце 1944 года он начал подготовку большого письма Г.М.Маленкову, которое было отправлено в ЦК партии в начале 1945 года (30). В нем Жебрак кратко описал выступление своего бывшего шефа во время работы в США -- профессора Колумбийского университета (Нью-Йорк) Лэсли Данна на заседании Конгресса США 7 ноября 1943 года, посвященном 10-летию установления советско-американских отношений (31), и статью профессора Гарвардского университета Карла Сакса (32). В целом Данн дал благожелательную оценку развитию биологии в СССР. Карл Сакс не соглашался с благодушными оценками Данна и призывал коллег "не быть ослепленными нашим восхищением русским народом и его военными успехами... и не забывать о том, что наука в тоталитарном государстве не является свободной и вынуждена подстраиваться под политическую философию" (33). Сакс утверждал, что в последние десятилетия Лысенко получил правительственную поддержку из-за своих политических, а не научных взглядов.

Жебрак использовал полемику между двумя американскими генетиками и постарался в письме Маленкову показать, как вредна для СССР борьба Лысенко с генетикой:

"Что касается борьбы против современной генетики, то она ведется в СССР только ак. Лысенко... Приходится признать, что деятельность ак. Лысенко в области генетики, "философские" выступления его многолетнего соратника т. Презента, утверждавшего, что генетику надо отвергнуть, так как она якобы противоречит принципам марксизма, и выступление т. Митина, определившего современную генетику как реакционное консервативное направление в науке, привели к падению уровня генетической науки в СССР... Необходимо признать, что деятельность ак. Лысенко в области генетики наносит серьезный вред развитию биологической науки в нашей стране и роняет международный престиж советской науки" (34).

Жебрак отмечал, что Лысенко, "много раз объявлявший современную генетику лженаукой", став директором Института генетики АН СССР, "сократил всех основных работников Института и превратил Институт генетики в штаб вульгарной и бесцеремонной борьбы против мировой и русской генетической науки" (35). Жебрак предлагал объявить вредными "выступления ак. Лысенко, Митина и др.", изменить направление работы всей ВАСХНИЛ, сменить руководство институтом генетики АН СССР, начать издавать "Советский генетический журнал", командировать представителей генетиков в США и Англию "для обмена опытом и для ознакомления с успехами" в науке. Эти слова, если только они стали известны лидеру "мичуринцев" и их философскому "гуру" -- Митина, не могли не вызвать у них взрыва негодования.

Хотя в архивах коммунистов не найдено письменного ответа Маленкова Жебраку, не может быть случайностью, на мой взгляд, то, что через короткое время после отправки первого письма, Жебрак пишет второе письмо Маленкову, в котором уже докладывает, что "составил начальный проект ответа Саксу, который посылаю Вам на рассмотрение" (36). Так же не случайно, что Маленков собственноручно проставляет на втором письме резолюцию начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф.Александрову, в которой, указывая очевидно на оба письма Жебрака, приказывает: "Прошу ознакомиться с этими записками и переговорить со мной. Г.М.Маленков, 11/ II" (/37/ то есть, 11 февраля 1945 года, выделено мной -- В.С.). В скором времени (16 апреля 1945 года) Жебрак был принят вторым после Сталина человеком в руководстве страной -- Молотовым, после чего с 1 сентября 1945 г. Жебрак приступил к работе в должности заведующего отделом сельскохозяйственной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (не бросая преподавательскую работу) и проработал в этой должности до апреля 1946 года. В начале 1947 года Жебрак был проведен в депутаты Верховного Совета БССР, а 12 мая 1947 года назначен Советом Министров БССР Президентом Академии наук БССР, сохранив за собой кафедру генетики и селекции в Московской Тимирязевской академии.

Сын Жебрака, Эдуард Антонович, в 1976 году в частной беседе сообщил мне, что в результате переговоров с Молотовым и Маленковым Антон Романович получил одобрение его идеи -- написать ответ Саксу и попытаться опубликовать его в том же американском журнале "Science" ("Наука"), в котором появилась статья Сакса. Сын Жебрака также утверждал, что в принятии решения направить эту статью на Запад принимал участие Н.А.Вознесенский, а непосредственное разрешение на отправку статьи в США было дано начальником Совинформбюро (во времена войны самым высоким органом советской цензуры), также членом Политбюро, А.С.Щербаковым (38). Материалы архивов свидетельствуют, что до этого её завизировал 25 апреля 1945 года ответственный сотрудник Совинформбюро А.С.Кружков (в будущем директор Института марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) и член-корреспондент АН СССР) (39). Статья Жебрака вышла в свет в октябре 1945 года (40).

Жебрак постарался сгладить неблагоприятные оценки Сакса и перечислил ряд советских лабораторий, в которых работают генетики, упомянул прошедшую успешно в Московском университете 12-19 декабря 1944 года генетическую конференцию, указал на практическую работу по выведению новых сортов растений селекционерами, признающими генетику. Сакс упоминал в своей статье трех генетиков, по его мнению исчезнувших из науки, -- Вавилова, Карпеченко и Навашина. Умолчав о судьбе первых двух, Жебрак сослался на четыре недавно опубликованных и две сданных в печать статьи Навашина, заявив, что "эти работы свидетельствуют, что он не был вынужден прекратить или изменить свою научную деятельность под влиянием политического диктата" (41). В остальном Жебрак, как того требовали партийные каноны того времени, постарался отвергнуть заявления профессора Сакса, многократно повторив, что советское правительство никакого давления на науку не оказывает, в споры генетиков с Лысенко никогда не вмешивалось, награждало орденами как Лысенко, так и генетиков, причем даже тех, кто резко критиковал Лысенко. По его словам, "...влияние деятельности акад. Лысенко на развитие генетики в СССР... осуществлялось в условиях свободной борьбы мнений между сторонниками различных научных воззрений и принципов, а не посредством политического давления, как говорит проф. Сакс" (42). Вторая половина статьи Жебрака была пронизана утверждениями, что СССР -- вовсе не тоталитарное государство, что наука в стране свободна, что Сакс "не понимает сущности советской концепции о связи науки, практики и философии", что диалектический материализм может только помогать ученым, а не сковывать их мышл?

Могло быть несколько причин, побудивших некоторых руководителей страны и в их числе Н.А.Вознесенского (ставшего в 35 лет председателем важнейшего государственного органа -- Госплана СССР, а затем и членом Политбюро ЦК) инициировать критику Лысенко. Им стал известен реальный размер провалов в экономике страны, в том числе и из-за деятельности Лысенко (вряд ли доподлинно известный Сталину, так как ближайшие подчиненные генералиссимуса в целях самосохранения приукрашивали факты, сообщаемые вождю). Они знали также, что на Западе высказываются неодобрительно о Советском Союзе как стране, где возможно засилье безграмотных людей типа Лысенко, где без всякого на то основания арестовали и погубили Вавилова, Карпеченко, Левитского и других генетиков (46). Не надо забывать, что на Западе плодотворно работали выходцы из России, прекрасно разбиравшиеся в ситуации на родине и занявшие высокое положение в научных и университетских кругах -- генетики Ф.Г.Добржанский, М.И.Лернер и Н.В.Тимофеев-Ресовский, физиолог растений А.Г.Ланг, огромным авторитетом пользовался Нобелевский лауреат Герман Мёллер, вернувшийся в США после пребывания в течение ряда лет в СССР и отлично знавший состояние советских генетических дискуссий. В декабре 1988 года Нобелевский лауреат Дж. Уотсон рассказал мне, как его учитель Мёллер, ставший с 1945 года профессором Индианского университета, подробно объяснял своим студентам, что собой представляет Лысенко и что такое лысенкоизм. Об этом же мне рассказывал профессор нашей кафедры в университете имени Джорджа Мэйсона Стивен Тауб, несколько лет проработавший с Мёллером в Индиане.

В том же 1945 году у Лысенко выявились очевидные трудности на другом поприще. Президент и Академик-секретарь АН СССР (С.И.Вавилов и Н.Г.Бруевич, соответственно) в декабре 1945 года внесли предложение в ЦК партии и Правительство о замене ряда членов Президиума АН СССР новыми людьми, и среди предлагаемых к исключению из членов Президиума были проставлены фамилии Лысенко и Митина (47). Это предложение начало прорабатываться в ЦК, и Г.Ф.Александров в письме на имя Молотова и Маленкова, с одной стороны, заявил, что "можно было бы согласиться с мнением академиков" (48), а, с другой, дал макиавеллевское объяснение ситуации. Александров отметил, что Лысенко "было бы целесообразно выбрать в новый состав президиума", но тут же пустился в длинное объяснение, наводившее на мысль, что академики, скорее всего, в ходе тайного голосования провалят кандидатуру Лысенко на выборах за серьезные грехи:

"Многие академики скептически относятся к научным исследованиям акад. Лысенко; винят его в том, что генетика, успешно развивающаяся в других странах, задавлена в СССР; в том, что академия сельскохозяйственных наук развалена, превращена в вотчину ее президента и перестала быть работающим научным коллективом; обвиняют в некорректном отношении к уважаемым советским ученым, в нетактичном поведении при приеме иностранных гостей во время юбилейной сессии... На прошлых выборах президиума (в 1942 г. -- В.С.) акад. Лысенко, несмотря на поддержку его кандидатуры директивными органами, получил при тайном голосовании лишь 36 голосов из 60, меньше, чем кто-либо другой" (49).

Симптоматичным было присуждение Сталинских премий в 1946 году специалистам, которые были известны негативным отношением к Лысенко: академику Василию Сергеевичу Немчинову за труд "Сельскохозяйственная статистика" (сама наука статистика была противна духу Лысенко: она вносила понятия меры и количества в сферу, где Лысенко опирался на интуицию и словесные декларации), и профессору (в будущем почетному академику ВАСХНИЛ) Виталию Ивановичу Эдельштейну за учебник "Овощеводство" (50).

И хотя Лысенко еще продолжал занимать высокие посты (его, например, в очередной раз избрали заместителем председателя Совета Союза Верховного Совета СССР /51/, и по этому поводу в "Правде" появилась, как в прежние времена, фотография, на которой Лысенко был изображен восседающим в президиуме в Кремле рядом со Сталиным в момент, когда Н.С.Хрущев вносил предложение об утверждении представленного Сталиным состава Совета Министров СССР /52), но министр земледелия СССР Бенедиктов в статье, опубликованной в те же дни, не сказал ни слова о Лысенко или мичуринцах (53).

Вопрос "О Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина" был включен в повестку дня Секретариата ЦК ВКП(б) 28 ноября 1946 года (54). Основанием для включения этого вопроса послужило письмо министра земледелия СССР И.А.Бенедиктова, министра технических культур СССР Н.А.Скворцова (позже министр совхозов СССР) и министра животноводства СССР А.И.Козлова, предлагавших укрепить позиции Лысенко в ВАСХНИЛ путем выбора новых членов академии (разумеется, министры имели ввиду, что пополнение придет из числа сторонников мичуринского учения). По неизвестной причине обсуждение на Секретариате прошло не столь гладко, как того хотелось авторам письма. Вместо немедленного принятия решения партийный орган назначил комиссию из сотрудников аппарата ЦК "...в составе тт. Боркова (созыв), Суворова и Сороко...[которым предписывалось] изучить этот вопрос и результаты доложить Секретариату ЦК ВКП(б) к 15 декабря с.г." (55). Однако в назначенный срок вопрос обсужден не был, с чьего-то позволения (или указания!) созданная комиссия долго тянула с подготовкой доклада для Секретариата ЦК: она завершила свою работу лишь в начале апреля 1947 года (56). Обсуждение важного вопроса оттянулось на более дальнее время, что дало Лысенко дополнительное время, чтобы постараться развести тучи над головой.

Общеполитическая ситуация в стране стала к этому времени меняться. В 1946 году А.А.Жданов приступил к воплощению в жизнь "священной" воли Сталина в серии партийных докладов, направленных против интеллигенции: он прочел первую из своих погромных речей о якобы неверной позиции журналов "Звезда" и "Ленинград". За ней последовали речи с нападками на композиторов и кинематографистов, философов и историков, даже тех, кто неверно интерпретировал восстание рабов в Древнем Риме7. Реакционное и по сути и по форме наступление на интеллектуалов в стране ширилось. Летом 1947 года прошла вторая дискуссия по книге Г.Ф.Александрова "История западноевропейской философии", на которой книгу разругали. По результатам дискуссии, направлявшейся лично Сталиным, идеологические гонения обрушились на всю философию в СССР.

В ЦК партии начинают рассматривать предложение ученых о создании нового генетического института в составе Академии Наук СССР

В 1946 году в Академии наук СССР наращивали усилия по созданию нового генетического института, в котором предполагалось развернуть исследования в области современной генетики. Инициатором стал Жебрак (в частности, он направил еще одно письмо Маленкову 1 марта 1946 года, /58/), он привлек к этому делу Дубинина и вдвоем они составили план будущего института8. Новый Президент Академии наук, родной брат Н.И.Вавилова, -- Сергей Иванович на первых порах после его выдвижения Сталиным на этот пост 17 июля 1945 года9 активно способствовал организации этого института (см. его собственное признание /62). Вопрос о создании нового института был рассмотрен первым пунктом на заседании Президиума АН СССР 18 июня 1946 года. Подавляющим большинством голосов идея была одобрена. Против проголосовали всего двое -- Лысенко и Н.С.Державин10 .

Несомненно на пустом месте идеи о создании академических институтов не возникают. Очевидно, что вопрос предварительно обговаривался с руководителями страны. Бюро Отделения биологических наук одобрило как идею создания Института цитологии и генетики, так и перспективный план его исследований (64), а отдел кадров Академии начал выделять ставки для зачисления сотрудников в будущий институт (65). Это означало для тех, кто знал неписанные правила взаимоотношений на верхах, что вопрос уже согласован настолько, что можно начинать практические шаги.

24 января 1947 года С.И.Вавилов и Академик-секретарь АН СССР Н.Г.Бруевич направили заместителю Председателя Совета Министров СССР Л.П.Берия письмо, в котором на трех страницах были изложены научные и организационные предпосылки создания нового институт (66). Бывший кольцовский институт, переименованный в Институт цитологии, гистологии и эмбриологии, было предложено разделить на два: институт с прежним названием и Институт генетики и цитологии. Уже во втором абзаце письма главный довод в пользу учреждения нового научного центра был объяснен без утайки:

"Необходимость создания [нового института] вызывается тем, что существующий Институт генетики, возглавляемый академиком Т.Д.Лысенко, разрабатывает в основном проблемы мичуринской генетики. Проектируемый Институт генетики и цитологии будет разрабатывать другие направления общей и теоретической генетики" (67).

Затем были перечислены пять главных проблем, по которым планировалась работа института (в том числе третьим пунктом была названа "разработка методов физики и биохимии в проблеме наследственности"), описана структура будущих лабораторий, указано, что "в настоящее время кадры для Института генетики и цитологии представлены 8-ю докторами наук и 14-ю кандидатами" (68) и высказано предложение о территориальном размещении института.

Несколько зловеще для судьбы нового детища звучал последний абзац письма. Разумеется, Президиум АН не мог рассматривать такой важный вопрос в тайне от члена Президиума Лысенко, и столь же очевидно, что Лысенко восстал против него, написав еще 4 июля 1946 года "Особое мнение". Пришлось приложить не только проект постановления Совета Министров СССР (69) и "список научных работников" (70), которых предполагалось привлечь в новый центр, но и двухстраничный протест Лысенко по этому поводу:

"Уверен, что члены Президиума, дружно голосовавшие... за организацию указанного института не в курсе дел генетической науки в нашей стране. Они не знают, что мотив открытия нового Института вовсе не нового характера. Ярким доказательством сказанного является хотя бы то, что сделанное на заседании заявление директора будущего института А.Р.Жебрака о том, что новый институт восстановит прошлые славные традиции генетики в Академии Наук СССР на членов Президиума произвели благоприятное впечатление. А ведь эти "славные" традиции... состоят только в том, что, например, бывший институт Кольцова (генетическую лабораторию которого хотят теперь превратить в институт) разрабатывал и опубликовывал антинаучные евгенические положения. В том, что менделизм-морганизм вообще является одной из "научных" основ евгеники, легко убедиться, прочитав хотя бы статью профессора Презента "О лженаучных теориях в генетике", опубликованную в журнале "Яровизация" ¦ 2 за 1939 год.

Организация нового Института генетики и цитологии вызвана желанием авторов этого предложения (слепых последователей реакционного течения зарубежной науки) еще больше развить в нашей стране менделизм-морганизм в ущерб советской мичуринской генетике. В подкрепление этого я мог бы привести много примеров.

Правильность развития генетической науки... в значительно большей степени, чем другие разделы естествознания зависит от той или иной идеологии, т. е. от того или иного философского направления исследователей. Поэтому в вопросах генетической науки советским ученым не к лицу слепо следовать по стопам буржуазной генетики, занимающейся за рубежом не столько биологическими вопросами, сколько социологическими, независимо от объекта, над которым ведет эксперименты.

Вот почему я считал и считаю неправильным организацию указанного института, перед которым ставится цель разрабатывать... менделизм-морганизм, направление противоположное мичуринскому, творческому дарвинизму.

Член Президиума АН СССР директор Института генетики

академик -- Т.Д.Лысенко" (71).

Но видимо С.И.Вавилов и члены Президиума надеялись, что протест Лысенко принят во внимание не будет. Во всяком случае все документы ушли в секретариат Берии в понедельник 27 января, а уже через два дня Берия направил их секретарю ЦК А.А.Кузнецову с резолюцией-просьбой "Прошу рассмотреть и решить в ЦК ВКП(б)". Видимо именно в этот момент на первой странице письма Президиума появился штамп "Секретно". Срочность в решении вопросов отпала в связи с резолюцией, написанной Кузнецовым на отдельном листе бумаги рукой: "Целесообразно решить в связи с вопрос[ом] заслушивания доклада Лысенко в июне в ОБ [Оргбюро ЦК ВКП(б)] АК[узнецов]. Ниже добавилась еще строка: "Согласен Жданов" (72). Хотя под резолюцией не стоит дата, ее легко вычислить. Скорее всего она появилась в тот же день, что и бериевская резолюция, так как через день, 1 февраля 1947 года на документах был проставлен штамп, что их пересылают "Тех-с[овету] Оргбюро ЦК ВКП(б)". Оттуда они были направлены, как того и следовало ожидать, в Отдел науки Управления агитации и пропаганды. Однако то, что Кузнецов связал решение этого вопроса с будущим докладом Лысенко на Оргбюро ЦК, примечательно. Само решение о том, что Лысенко будет вызван в Оргбюро с отчетом "О положении во Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук" нигде не фигурировало -- оно было принято лишь двумя с половиной месяцами позже -- 16 апреля 1947 года, а из резолюции Кузнецова следовало, что уже в первый день февраля этот секретарь ЦК ВКП(б) точно знал, что Лысенко "на ковер" вызовут, причем вызовут в первой половине июня! Значит, в недрах секретариата ЦК кулуарно шло обсуждение лысенковских "достижений" и уже могло быть согласовано между собой отношение к президенту ВАСХНИЛ.

Без всякой спешки в Отделе науки ЦК ВКП(б) была подготовлена обстоятельная записка по поводу целесообразности учреждения нового института. Подписавшие ее 5 мая 1947 года Г.Александров и С.Суворов дали положительное заключение:

"Эту просьбу следовало бы поддержать.

... Институт генетики [т.е. лысенковский институт -- В.С.] ставит своей главной задачей разработку вегетативной гибридизации и адекватного унаследования изменений организма под влиянием внешней среды... В соответствии с теоретическими воззрениями академика Лысенко, руководимый им Институт не занимается исследованиями внутриклеточного (хромосомного) механизма наследственности и микроскопической структуры элементов (генов). Эти вопросы исследуются в лаборатории цитогенетики. Таким образом Институт генетики и лаборатория цитогенетики не дублируют, а в известной степени дополняют друг друга" (73).

Важнейшей новой деталью, содержащейся в записке, было сообщение о выделении здания, в котором должен был разместиться новый институт. За несколько лет до этого у Академии Наук СССР было отобрано одно из зданий на нынешнем Ленинском проспекте и передано Министерству химической промышленности СССР для Института удобрений и инсектофунгицидов. Теперь по запросу Президиума АН СССР это здание было возвращено Академии, в связи с чем острый для Москвы вопрос с рабочими площадями для нового института был предрешен. Александров и Суворов завизировали и приложили к своей записке проект Постановления Секретариата ЦК ВКП(б), на бланке в верхнем правом углу стояла надпись "Совершенно секретно" (74). Оставался последний шаг -- Секретариат и Политбюро должны были принять окончательное решение. Повторялась ситуация, складывавшаяся в 1937 году, когда заведующий отделом науки ЦК К.Я.Бауман, понимавший обстановку и реальные нужды науки СССР, пытался поддержать генетиков. Суворов с Александровым десятью годами позже также выступили принципиально мыслящими политиками. Дело оставалось за людьми на высшем уровне партийной власти.

Лысенкоисты из высших сельскохозяйственных кругов нападают на генетиков

Конечно, готовить тайно в недрах ЦК партии такие документы и думать, что сторонники Лысенко (которых в этих органах было гораздо больше, чем их недоброжелателей) про эту деятельность не узнают, было наивно. Потому нет ничего удивительного, что параллельно лысенковцы начали настоящее наступление на генетиков по нескольким линиям. Прежде всего необходимо было дискредитировать любой ценой Жебрака, которого прочили на пост директора нового института. Нужно было нападать и на других недругов.

Генетикам к этому времени тоже было ясно, что без активных наступательных действий против не только лично Лысенко, а против всего комплекса лысенковщины дела не выиграть. Свою задачу генетики видели в том, чтобы наглядно показывать, какие практические и теоретические успехи были получены ими за последние годы, как делами они отвечают на "отеческую заботу партии и правительства и лично товарища Сталина". Ученый Совет биофака МГУ решил подготовить и провести 2-ю генетическую конференцию. Она была запланирована на 21 -- 26 марта 1947 года. За три месяца до начала конференции приглашения для выступлений были направлены и Лысенко, и его сотрудникам. Лысенко, конечно, сказать о его научных результатах было нечего, он даже на приглашение не ответил, но Нуждин, Кушнер и еще несколько "мичуринцев" выступили с докладами. В целом же конференция показала, что, несмотря на трудности, генетики в СССР продолжают работать, что даже их практические достижения, в особенности в области получения высокоурожайных тетраплоидных форм растений, велики. Организацию конференции взяли на себя сотрудники кафедры генетики, которой руководил А.С.Серебровский. Сам заведующий принимать участия в работе не мог, он уже не ходил, не мог говорить, и всё делали в основном секретарь парторганизации биофака С.И.Алиханян и молодые сотрудники кафедры.

Для того, чтобы настроить высших партийных руководителей против тех, кто проводил конференцию, лысенковцы избрали давно проверенный метод. А.А.Жданову и Г.М.Маленкову 27 марта 1947 года было направлено письмо, подписанное министром с.х. СССР И.А.Бенедиктовым, его первым заместителем П.П.Лобановым и зав. сельхозотделом ЦК А.И.Козловым (75). Начиналось письмо перечислением старых евгенических пристрастий Серебровского. Они приводили на первой странице две цитаты из работы, опубликованной еще в 1929 году:

"Решение вопроса по организации отбора в человеческом обществе несомненно возможно будет только при социализме после окончательного разрушения семьи, перехода к социалистическому воспитанию и отделению любви от деторождения"

и "... при известной мужчинам громадной спермообразовательной деятельности... от одного выдающегося и ценного производителя можно будет получить до 1000 и даже 10000 детей. При таких условиях селекция человека пойдет вперед гигантскими шагами. И отдельные женщины и целые коммуны будут тогда гордиться не "своими" детьми, а своими успехами и достижениями в этой удивительной области, в области создания новых форм человека" (76).

"И этому Серебровскому поручено открытие и проведение конференции", -- гневались авторы письма. А на второй странице они перечисляли названия шести докладов о генетике дрозофилы, представленных на конференции, и сокрушались: "...неизвестно для чего поставлены на обсуждение такие доклады". Авторы письма в ЦК и Совмин предлагали "поручить специальной группе работников при участии академика Т.Д.Лысенко рассмотреть все материалы... конференции". Жданов тут же написал на их письме резолюцию Г.Ф.Александрову: "Срочно узнайте, в чем дело" (77). 15 апреля Александров представил написанный Суворовым разбор этой жалобы, в котором было показано, что ни в одном пункте авторы письма не сообщили в ЦК партии верной информации и что никакой крамолы в действиях генетиков не было (78)11. Письмо заканчивалось фразой:

"Все изложенное позволяет считать генетическую конференцию, проведенную в Московском университете, весьма полезной, а попытку тт. Бенедиктова, Лобанова и Козлова опорочить ее -- несправедливой, основанной на односторонней информации" (80).

Письмо Бенедиктова, Лобанова и Козлова было показано Жебраку, который вместе с С.И.Алиханяном направили 28 апреля А.А.Жданову свое письмо с изложением их понимания действий сторонников Лысенко.

"В полемике непрерывно извращаются взгляды генетиков... фальсифицируется диалектический материализм, полемика, особенно устная, ведется в угрожающем тоне политического шантажа и т. д.

Мы считаем такой метод со стороны Лысенко и его ближайшего окружения совершенно недопустимым по отношению к советским ученым...

Генетика теснейшим образом связана с нашим сельским хозяйством. Поэтому наши разногласия имеют государственный характер" (81).

Однако главный вопрос, вокруг которого в тот момент шла борьба противоборствующих сил, касался не мелкого повода прицепиться к делам и словам на конференции в МГУ. В упомянутом выше письме Бенедиктова, Скворцова и Козлова, направленного в Секретариат ЦК ВКП(б) осенью 1946 года, главное внимание было уделено тому, что Президенту ВАСХНИЛ Лысенко работается в этой академии плохо, так как академия не составлена полностью из его сторонников. Министры предлагали срочно провести довыборы членов академии.

Именно этот вопрос стал центральным для руководящих органов ЦК. И на Оргбюро, и на Секретариате ЦК домогательства Лысенко звучали много раз. Воспользовавшись мнением трех влиятельных руководителей сельского хозяйства, можно было или восстановить генетику в правах и окончательно загнать Лысенко в угол, или, напротив, предоставить ему полную свободу для политической расправы с оппонентами. Письма Суворова в Секретарит ЦК, позиция Александрова, по-видимому А.А.Жданова, Вознесенского и других указывала на то, что второй вариант вряд ли теперь будет возможен. Уже на следующий день после отправки двух упомянутых выше писем Суворова Жданову состоялось заседание Организационного бюро ЦК ВКП(б), на котором был рассмотрен доклад комиссии ЦК ВКП(б), созданной еще в ноябре 1946 года (см. выше в этой главе). Члены комиссии Г.Борков, С.Суворов и Н.Сороко в целом дали отрицательный отзыв о деятельности Лысенко на посту Президента ВАСХНИЛ:

"Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина значительно отстает в своей работе от требований и запросов, предъявляемых к ней сельским хозяйством, замкнулась в узком кругу агробиологических проблем... Лысенко" (82).

Затем было раскрыто без всякой утайки бедственное положение с кадрами руководителей ВАСХНИЛ, сказано, что многие члены академии прекратили в ней работу из-за несогласий с Лысенко, а вице-президент Цицин по той же причине даже перестал посещать пленарные заседания. Поэтому авторы доклада считали, что нужно срочно провести довыборы настоящих ученых в ВАСХНИЛ, чтобы улучшить качественный состав этой вотчины Лысенко. Из доклада становится понятной позиция самого Лысенко. Он, конечно, понял тяжесть надвигающейся угрозы и решил крайними мерами добиться восстановления своей монополии. Он буквально потребовал, чтобы Совет Министров СССР признал факт идейной борьбы между его сторонниками (теперь помимо названия "мичуринцы" он добавил слово "дарвинисты") и остальными биологами, признающими законы генетики (их Лысенко обзывал "менделистами-морганистами" в одном месте и "неодарвинистами" в другом). Признав этот факт, правительство, как этого требовал Лысенко, должно было объявить директивно, что правда в многолетних спорах -- на стороне лысенковцев-мичуринцев. Если такого политического (можно назвать иначе: полицейского) решения принято не будет, то Лысенко объявлял о своем несогласии проводить довыборы новых членов академии. Он сделал даже еще более жесткое заявление: не нужно довыбирать академиков, нужно их просто назначить специальным Постановлением Совета Министров СССР по списку, который он представит.

Ответ на такое демагогическое по сути заявление, казалось бы, был очевиден. Борьба мнений в науке -- единственный залог её рационального развития, однако это было справедливо для любого общества, но не для идеологизированного советского общества. Вместо отповеди монополисту, требующему для себя еще большей монополии, Борков, Суворов и Сороко заняли иную позицию. Сохранявшаяся годами поддержка Лысенко лично Сталиным была фактором, который аппаратчики из ЦК ВКП(б) не могли не учитывать. Поэтому, всё понимая, свой документ они писали очень осторожно. Требование Лысенко было описано без лишних эмоций, будто в нем ничего противоестественного не было, а научные оппоненты Лысенко были представлены не в розовых тонах. Их обозвали "метафизиками", вслед за тем была высказана досада, что "...менделизм-морганизм... к сожалению, преподается во всех наших вузах, а преподавание мичуринской генетики по существу совершенно не ведется" (83).

В резюмирующей части документа его авторы, правда, заявляли, что, по их мнению, учитывая бедственное положение ВАСХНИЛ, нужно провести срочно довыборы, однако подходили к вопросу по-большевистски -- предлагали выборы провести под неусыпным контролем "комиссии ЦК ВКП(б)" (84).

Краткая запись в протоколах заседаний Оргбюро раскрывает, что же произошло на заседании. Протокол ¦ 303 сообщает, что в присутствии Булганина, Жданова, Кузнецова А., Маленкова, Мехлиса, Михайлова, Суслова и других был рассмотрен вопрос о положении в ВАСХНИЛ, что были выслушаны выступления по этому вопросу Боркова, Лысенко, Жданова, Маленкова и что было решено:

"Заслушать на Оргбюро ЦК ВКП(б) в первой половине июня 1947 г. доклад президента Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им В.И.Ленина т. Лысенко о деятельности академии.

Вопрос о выборе новых академиков в ВАСХНИЛ решить в связи с рассмотрением доклада т. Лысенко" (85).

Эта запись позволяет уверенно говорить то, о чем историки догадывались давно -- Лысенко в вопросе назначения академиков без выборов своего не добился, более того, нарвался на то, что ему было предложено сначала отчитаться полностью за деятельность академии, в которой он уже десять лет президентствовал.

Хотя это еще не было явным проигрышем, но положение становилось трудным. Надо было искать срочно выход из положения, потому что еще один неверный шаг мог привести к падению в пропасть. Лысенко это прекрасно понимал, так как оставался настоящим гением кабинетных игр. Он не мог не осознавать, что и поддержка Сталиным в одночасье могла прекратиться. Если на секретариате ЦК расклад сил окажется не в его пользу, то, не ровен час, вождь мог принять точку зрения коллегиального органа ЦК. Лысенко знал, что Сталину не раз было свойственно разыгрывать роль выразителя воли масс, решений коллективов, и он мог не пойти против своего же Секретариата в таком вопросе, как одним Лысенко больше -- одним меньше, при его теории, что незаменимых нет.

И Лысенко решает спустить обсуждение на Секретариате под откос. Его должны были заслушать в первой половине июня 1947 года. Чтобы быть точным, то есть не упреждая событий, но и не запаздывая по срокам, объявленным Секретариатом ЦК, тютелька в тютельку -- 14 июня, на бланке ВАСХНИЛ Лысенко пишет записочку из четырех строк Секретарю ЦК партии Жданову, в которой сообщает, что направляет докладную записку в Оргбюро и отчет о деятельности ВАСХНИЛ (86). Отчет был чистой воды похвальбой, которой Лысенко грешил всю жизнь. На одиннадцати страницах он перечислял 21 тему, по которым работали лысенковцы (87). Из отчета вытекало, что якобы всё, что надо, ученые под его руководством делают, потому сады цветут и нивы плодоносят. Но вряд ли кто-то в зданиях на Старой площади, где располагался ЦК, взялся бы читать весь отчет. А вот докладная записка была написана для начальства и содержала комбинацию двух жанров -- наступательного и плакательного. Эта смесь самодовольства с разрывающей сердце печалью (связанной с тем, что до сих пор партия не подавила его научных противников до конца), пронизывает всю записку от первой до последней страницы:

"...Думаю, что будет недалеко от истины сказать, что буржуазная биологическая наука настолько же метафизична и немощна, как и буржуазные науки... настоящую агробиологическую науку можно строить только в Советском Союзе, где господствует философия диалектического материализма, где Партией и Правительством созданы буквально все необходимые материальные и моральные условия для теоретического творчества науки...

Меня буквально, мучает то, что я до сих пор не смог, не сумел довести до сведения Правительства и Партии о состоянии биологической и сельскохозяйственной науки в стране...

В Академии с.х. наук есть много неполадок и ненормальностей, их-то я и прошу помочь исправить. Но эти неполадки и ненормальности вовсе не те, которые обычно указывают работники науки. Это относится и к ряду работников аппаратов учреждений, призванных помогать и руководить сельскохозяйственной наукой.

Я отрицаю утверждение, что Академия сельскохозяйственных наук находится в состоянии прозябания...

Беда только в том, что во многих случаях ...в проработку руководимых мною тем... не включались работники многих научно-исследовательских институтов... Поэтому мне и приходится без передаточных научных звеньев искать непосредственную связь с агрономами, колхозами и совхозами...

...Поэтому обвинять Академию в прозябании, в узости разрабатываемых проблем считаю неверным...

Пополнить состав Академии... нужно. Но... нужно обеспечить организационный порядок в сельскохозяйственной науке" (88).

Таким образом Лысенко снова использовал уже не раз помогавшее ему оружие в борьбе с учеными -- политические обвинения вместо научных аргументов -- и призывал усилить его позиции, перейдя к расправе с оппонентами. Формально можно было считать, что на поручение о постановке доклада он ответил, теперь в аппарате ЦК надо было изучить ответ, прежде чем выносить вопрос на Оргбюро ЦК. Это опять оттягивало время принятия решений и, в частности, решения о создании Института генетики и цитологии АН СССР.

Как Лысенко и думал, оттягивание пошло ему на пользу. Снова он переиграл всех критиков и в кресле удержался. А одновременно с откладыванием доклада Лысенко отпадал и привязанный Кузнецовым к этому вопрос о новом генетическом центре. Вполне возможно, что отодвинуть рассмотрение вопроса о новом институте на Оргбюро и Секретариате ЦК партии Лысенко удалось с помощью лично Сталина, который еще сохранял к нему доверие. Так или иначе, но партия не ответила согласием на предложение Академии Наук СССР создать новый Институт. 31 декабря 1948 года рукой Секретаря ЦК партии А.А.Кузнецова на письме Лысенко, к которому были прикреплены его докладная записка и отчет, была сделана окончательная надпись "В архив. А.Кузнецов". История с созданием так нужного стране генетического центра окончательно завершилась: партийные власти решили не создавать институт для генетиков и цитологов.

Лысенкоисты решают вернуться к статье Жебрака 1945 года

и представить её автора предателем Родины Верный своей доктрине "обострения классовой борьбы по мере строительства социализма" Сталин разнообразил формы идеологического давления. Уже к концу войны он понял, какую опасность представляет то, что сотни тысяч солдат и офицеров его армии своими глазами увидели, как живут люди в загнивающих капиталистических странах, настолько отсталых, что даже социалистическая революция у них, бедных, еще не произошла. В сравнении этого образа жизни с советскими порядками лежал взрывной заряд критицизма, и, чтобы нейтрализовать его, сразу же после окончания войны пропагандистская машина Кремля начала прокручивать на все лады одну тему -- идеологической и технической отсталости Запада, коварства империалистов, чужеродности западного образа жизни.

Одновременно У.Черчилль в фултонской лекции, произнесенной 5 марта 1946 года в присутствии Трумэна, провозгласил свою программу "отбрасывания социализма". Началась холодная война. Содружество наций сменилось противостоянием идеологий.

В ответ в СССР закрутились жернова новой кампании -- искали тех, кто "низкопоклонствует перед Западом", не ценит родины с большой буквы, хамелеонствует и космополитствует. С гневом объявлялось: такие готовы продать родину, для них одобрение западных коллег важнее чести и совести, они забывают, что и теплоход, и паровоз, и телефон, и радио, и самолеты -- впервые появились здесь, в России. "Россия -- родина слонов" -- мрачно шутили острословы. И снова пошли не пересуды, а суды с приговорами и обвинениями в предательстве, продаже на Запад технологий, шпионаже...

14 мая 1947 года Сталин вызвал к себе писателей А.Фадеева, К.Симонова и Б.Горбатова (89). В кабинете Сталина уже находился А.А.Жданов. Перед ним лежала на столе папка с подготовленным "Закрытым письмом ЦК ВКП(б) партийным организациям", в котором "изобличались" два советских биолога -- Н.Г.Клюева и Г.И.Роскин. Эти ученые создали препарат, обладавший, по их мнению, противораковым действием. Препарат они назвали по первым буквам своих имен "КР", в 1946 году издали монографию с описанием их работы (90), а рукопись книги взял с собой уехавший с кратким визитом в США академик-секретарь АМН СССР В.В.Парин (получив на это, разумеется, разрешение, подписанное министром здравоохранения СССР Г.А.Митеревым). В США Парин передал рукопись для ознакомления американским ученым, это стало тут же известно советским шпионам в США, о факте передачи рукописи чекисты немедленно донесли Сталину, и тот ухватился за этот донос, исходя, скорее всего, из двух простеньких соображений. Во-первых, Сталин знал Клюеву лично и, как всякий поверхностно-образованный человек, верящий в чудесные способы спасения от коварных недугов, считал "открытие" Клюевой и Роскина чем-то фантастически важным и для страны и для себя лично. Сама мысль о том, что описание советского открытия передали в руки американцев, показалась ему кощунственно отвратительной. Во-вторых, как человек кристально ясно различавший ситуации, в которых можно было наварить политический капиталец, он сразу понял, что можно использовать факт передачи рукописи как показательный пример "низкопоклонства перед Западом". Космополитов надо было примерно наказать. Создателя Академии Медицинских наук и её первого академика-секретаря Парина обв? "Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей [как профессор Роскин или академик Парин] не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия... Вот взять такого человека, не последний человек, а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет достоинство. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов" (91).

Разосланное по всем партийным организациям "Закрытое письмо ЦК ВКП(б)" возвестило о наступлении нового политического климата в стране. Между 1945 годом, когда американские и советские солдаты вместе боролись против фашистов, и 1947 годом пролегла глубокая пропасть. Теперь США и СССР, разделенные "железным занавесом", стояли во главе разных лагерей. Совершенно изменилась обстановка и во внутренней жизни страны Советов. В 1945 году не гулял еще по страницам советских газет и журналов лозунг о безродных космополитах и предателях родины, не было и разгула поддерживаемого государственной печатью антисемитизма. Тогда еще в журнале "Крокодил" не могло появиться, как это случилось теперь, изображение человека с утрированной еврейской внешностью, держащего в руках книжечку с надписью ЖИД. Не Андре Жид, а просто -- ЖИД. Еще не распространилось тогда и позорное прозвище "отщепенец", которое теперь перекатывалось по страницам советской прессы. За былое "низкопоклонство перед Западом" можно было понести суровое наказание теперь.

Надо заметить, что с момента посылки в 1945 году Жебраком писем Маленкову и подготовки им статьи для журнала "Science" лысенкоисты не теряли надежды расквитаться с ним -- ставшим врагом номер один. Конечно, точили они зубы и на Н.П.Дубинина, также опубликовавшего в том же журнале, но позже, свою статью (92). Они не могли забыть эти выпады и особенно резкие жебраковские слова о Лысенко и его сторонниках, написанные в письме Маленкову в 1945 году, когда старый большевик Жебрак делился со старшим по должности в партии товарищем размышлениями о бедах, принесенных СССР Лысенко и его подпевалами.

" Не приходится сомневаться, что если бы не грубое административное вмешательство со стороны ак. Лысенко... и не опорочивание генетики, которая была объявлена социально реакционной дисциплиной со стороны руководства дискуссией 1936 г. и дискуссией 1939 г., то в настоящее время мы были бы свидетелями огромного расцвета генетической науки в СССР и ее еще большего международного авторитета" (93).

Поэтому атаки на Жебрака и в какой-то мере на Дубинина не прекращались. Так, в последнем номере журнала "Агробиология" за 1946 год (напомню, под этим новым названием стал после войны выходить прежний журнал "Яровизация") Презент опубликовал длинную статью, в которой обвинял Жебрака именно в антипатриотизме, выразившимся в том, что на страницах западного издания Жебрак не признал Лысенко великим, а даже противопоставил его советским генетикам (94). 6 марта 1947 года в "Ленинградской правде" появилась выжимка из этой статьи, озаглавленная Презентом "Борьба идеологий в биологической науке" (95), начинавшаяся словами:

"Последние решения Центрального Комитета партии по идеологическим вопросам ко многому обязывают партийный актив и советскую интеллигенцию. Они обязывают вытравить какие бы то ни было остатки низкопоклоннического отношения к зарубежным идейным веяниям, смело разоблачать буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления" (96).

Затем Презент, не выбирая изящных выражений, высказался о генетике:

"Загнивающий капитализм на империалистической стадии своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки, насквозь метафизическое, антиисторическое учение формальной генетики" (97).

Приведя сердитую цитату из "Вопросов ленинизма" Сталина, Презент продолжил обругивание генетиков, но уже не западных, а советских, сообщил о том, какой ужасный, фашистский журнал "Science (Наука)" существует в Америке, остановился на одном из "профашистских мракобесов Карле Саксе, подвизающемся в Гарвардском университете... -- злопыхателе против марксизма", а потом сообщил (нисколько не обинуясь откровенной ложью), что и в СССР есть полностью с ним согласный профессор -- Жебрак:

"Карл Сакс не заслуживал бы какого бы то ни было внимания... Однако, пожалуй, более интересно, до каких пределов низкопоклоннического пресмыкательства перед заграницей может дойти профессор, живущий в советской стране и в то же время тянущий одну и ту же ноту с г-ном Саксом. А ведь именно так поступил профессор Тимирязевской академии А.Р.Жебрак, который в статье, опубликованной им за границей по поводу выступления Сакса, по существу солидаризируется с профашистом Саксом в оценке теоретических достижений нашей советской передовой школы биологов, мичуринской школы, возглавляемой академиком Лысенко" (98).

Презент назвал еще нескольких генетиков, не нравящихся ему -- Н.П.Дубинина, Ф.Х.Бахтеева, М.Л.Карпа и других (фамилии М.Е.Лобашова и Г.Г.Тинякова он переврал). Но главный удар пришелся по персоне Жебрака. Его по требованию Презента надлежало "разоблачить и вытравить" в первую голову.

Этот выпад желанной цели не достиг. Должного внимания на статеечку не обратили. Тогда Презент отправил ее еще раз -- в центральную газету "Культура и жизнь", однако из редакции презентовский текст послали Жебраку с просьбой дать свою оценку статье. Получив обстоятельный ответ Антона Романовича, редакция ответила Презенту, что не видит оснований вступать в обсуждение вопроса, не являющегося профильным для газеты (99).

Но вся эта закрытая пока от глаз ученых и жителей страны полемика могла оставаться закрытой только до того момента, пока не были обнародованы сталинские директивы по борьбе с "безродными космополитами". Сразу после их озвучивания ситуация резко изменилась. Как только "Закрытое письмо" стало известным Лысенко и Презенту, их возможности в нанесении удара по генетикам и по Жебраку в первую голову, неимоверно возросли. Их не нужно было учить, в каком направлении надо строить свои нападки на генетиков. Хотя с момента публикации жебраковской статьи и отправки им писем Маленкову прошло уже несколько лет, Лысенко решил, что важен не срок, а возможность расплаты за прошлое унижение. Можно и нужно было использовать изменения в политической обстановке в стране и выставить сегодня Жебрака на роль предателя Родины.

И тем не менее несколько месяцев развить атаку не удавалось, пока во второй половине августа заведующим отделом науки и культуры "Литературной газеты" не был назначен "философ", которого знал Сталин, М. Б. Митин -- член ЦК ВКП(б) и депутат Верховного Совета СССР 3-го -- -5го созывов. Назначение Митина было сделано не без участия самого Сталина, который в это время решил всемерно усилить "Литературную газету", придав ей функции якобы независящего от властей выразителя мнения масс (свое желание Сталин изложил писателям на описанной выше встрече с ними 14 марта 1947 года /100/). А уж кто жаждал реванша в споре с генетиками, так это Митин, уже вписавший свое имя в число главных гонителей генетики своим руководством дискуссией в журнале "Под знаменем марксизма" в 1939 году (101).

Митин получил от ленинградского писателя Геннадия Фиша (давнего знакомого Презента еще с той поры, когда Фиш учился на факультете общественных профессий ЛГУ) статью с ругательствами и оскорблениями в адрес Жебрака. Но одного имени Фиша для мощного удара было маловато. Поэтому Митин позвонил двум самым известным в стране поэтам того времени -- А.Твардовскому и А.Суркову, попросив их подписаться под опусом Фиша. Оба поэта ничего ровным счетом в генетике не понимали, но перечить члену ЦК партии не посмели, и 30 августа 1947 года в "Литературной газете" появилось письмо за тремя подписями (102), в котором, в частности, говорилось:

"Мы оставляем в стороне противоречие между утверждением Жебрака о том, что Лысенко является только агрономом-практиком, и обвинением того же Лысенко в "чистой умозрительности". Но нельзя не возмутиться злобным, клеветническим заявлением Жебрака о том, что работы Т.Лысенко, по существу, мешают советской науке и что только благодаря неусыпным заботам Жебрака и его единомышленников наука будет спасена. И залог этого спасения А.Жебрак видит в том, что он не одинок: "Вместе с американскими учеными, -- пишет Жебрак в журнале "Сайенс", -- мы, работающие в этой же научной области в России, строим общую биологию мирового масштаба". С кем это вместе строит Жебрак одну биологию мирового масштаба? ...

... Гордость советских людей состоит в том, что они борются с реакционерами и клеветниками, а не строят с ними общую науку "мирового масштаба" (103).

Сталин начинает борьбу с "безродными космополитами",

и Лысенко использует её для атаки на своих противников Конечно, эти идеологические споры не имели отношения к безрезультатным практическим обещаниям Лысенко, несшим стране одни беды. Хотя некоторые члены Политбюро ЦК партии уже готовы были отступиться от Лысенко, осознавая несомый им стране вред, Сталин продолжал упрямо верить новатору. Новый "гауляйтер" в сталинском окружении -- Михаил Андреевич Суслов стал смотреть на позицию вождя как на аксиоматическую истину и полностью подчинился мнению Сталина. Во всяком случае в те же дни в Управлении агитации и пропаганды, где годами зрели антилысенковские настроения, обстановка вдруг разом переменилась. Новый секретарь ЦК партии по идеологии лично распорядился опубликовать в "Правде" 2 сентября 1947 года разгромную статью мало кому известного кандидата экономических наук И.Д.Лаптева, смело подписавшегося под статьей профессором. В еще более категоричных тонах, причем перевирая слова Жебрака, автор статьи продолжил обвинения его в антипатриотичности и предательстве "интересов Родины" (104). Многие фразы из "Литературной газеты" и из статьи Презента в "Ленинградской правде" были Лаптевым повторены, что указывает на хорошее дирижирование действиями "публикаторов". По словам Лаптева:

"А.Р.Жебрак... вместе с реакционнейшими зарубежными учеными унижает и охаивает нашу передовую советскую биологическую науку и ее выдающегося современного представителя академика Т.Д.Лысенко, ...потерял чувство патриотизма и научной чести... ослепленный буржуазными предрассудками, презренным низкопоклонством перед буржуазной наукой он встал на позицию враждебного нам лагеря" (105).

Лаптев не скупился на выражения типа: "с мелкобуржуазной развязностью обывателя", "разнузданно", "клеветник" и т. п. Упомянул он и о Дубинине, также осмелившемся опубликовать в том же презренном американском журнале статью, в коей он будто бы обругал замечательные достижения мичуринской биологии. Заключительные фразы статьи напоминали стиль 37-го года:

"К суду общественности тех, кто тормозит решение этой задачи (в кратчайший срок превзойти достижения науки в зарубежных странах), кто своими антипатриотическими поступками порочит нашу передовую советскую науку" (106).

Статья в "Правде" была уже нешуточной акцией12 . Всё, что появлялось на страницах этой центральной партийной газеты, становилось руководством к действию -- заклейменных газетой ждали лагеря, прославленных -- ордена.

Однако времена менялись и безоговорочного согласия со всем, о чем писала газета, не было. С протестом против позиции газеты обратилась к Секретарю ЦК партии А.А.Жданову сотрудница Государственной комиссии по сортоиспытанию селекционер Е.Н.Радаева (107). С нескрываемым возмущением она писала о Лысенко и его "подпевалах", утверждала, что "за короткий срок акад. Лысенко развалил ВАСХНИЛ... [которая] превратилась в пристанище шарлатанов от науки и всякого рода "жучков"...Одновременно акад. Лысенко захватил в свои руки с. х. печать... Лысенко удалось полностью заглушить критику его ошибок. Но вместе с критикой заглохло и развитие с. х. науки" (108).

Решительно отозвавшись о статье Лаптева как о совершенно неверной и по сути и по форме, Радаева не боялась писать в ЦК партии следующее:

"Расправой над отдельными учеными с использованием политической ситуации акад. Лысенко пытается спасти свое пошатнувшееся положение, страхом расправы удержать от критики остальных ученых и, воспользовавшись созданной им суматохой, захватить снова в свои руки с/х Академию в предстоящих выборах.

Одновременно, припертый к стене, он капитулирует в основных своих теоретических положениях. В частности, он всенародно на коллегии Министерства сельского хозяйства уже отрекся от созданной им системы сортосмены, почувствовав, что все-таки придется отвечать за бесплодие этой системы.

Зазнавшийся интриган и путаник! Убаюканный лестью окружающих его подхалимов: он не заметил, что за годы Советской власти выросло поколение советских ученых, которых не запугаешь террором, не введешь в заблуждение спекуляциями, которым не преподнесешь махизм под флагом диалектического материализма. Этим ученым пока негде сказать свое слово, но они терпеливо ждут своей очереди.

Акад. Лысенко, кажется, еще не осознал, что созданное им учение -- это не больше чем поганый гриб, сгнивший изнутри и только потому сохраняющий свою видимость, что к нему еще никто не прикасался...

Можно согласиться с предложением проф. Лаптева о привлечении к суду общественности антипатриотов, но скамью подсудимого заслуживает акад. Лысенко и его подхалимы..." (109).

Письмо Радаевой поступило в ЦК партии 4 сентября. На следующий день Жданову написал Жебрак (110). Еще более сильное письмо, наполненное фактами провалов Лысенко на фоне успехов генетиков, направил в тот же адрес 8 сентября 1947 г. И.А.Рапопорт (111). В тот же день в ЦК партии пришло аргументированное письмо заведующего кафедрой Московского университета Л.А.Сабинина (112). 10 сентября краткое письмо направил Жданову крупнейший советский селекционер П.И.Лисицын. Он писал:

"Меня возмутила эта статья как дикостью обвинения..., так и грубой демагогичностью тона... Повидимому автор считает, что он живет в дикой стране, где его стиль наиболее доходчив... Пора бы призвать к порядку таких разнузданных авторов" (113).

Через почти две недели длиннейшим письмом в ЦК партии ответил на публикацию статьи Дубинин (114).

Массированное обращение в сентябре 1947 года ведущих ученых к властям страны, казалось бы, не могло остаться безответным, особенно учитывая общественное звучание таких имен как Лисицын, который был истинным кормильцем страны. Но авторы всех писем не получили даже строчки ответа. Секретари ЦК партии и их подчиненные как в рот воды набрали. Повторявшиеся на каждом шагу лозунги о нерушимой связи партии коммунистов с народом очередной раз обесценивались: партийное руководство, к которому с надеждой обращались лучшие представители научной интеллигенции, игнорировало обращения, и это было для ученых и селекционеров плохим сигналом.

Тем временем идеологические изменения в стране служили лысенкоистам сигналом к тому, что нужно идти вперед в осуждении Жебрака за антипатриотичное, по их мнению, поведение. Партком Тимирязевской академии, составленный в основном из сторонников Лысенко, 22 сентяюря 1947 года рассмотрел статьи в "Литературной газете" и в "Правде" и решил, что к заведующему кафедрой генетики и селекции академии Жебраку должны быть применены меры идеологического порядка. 29 сентября к этому решению присоединился Ученый совет академии, а 10 октября такое же решение принял партком Министерства образования СССР (114а).

По распоряжению Сталина в это время для политической борьбы с инакомыслящими были введены "Суды чести" (115). Название было взято из обихода российской армии времен правления царей, но, конечно, ничего общего с офицерскими судами чести не было. Именно в этот суд постановила передать "Дело Жебрака" о его антипатриотической статье в журнале "Science" парторганизация Тимирязевской академии. "Суды чести" могли быть образованы только при центральных ведомствах страны, и потому делом Жебрака могло заняться Министерство высшего образования. Министром в это время был близкий к Лысенко человек -- С.В.Кафтанов. "Суд чести" Министерства в соответствии с приказом Кафтанова (116) возглавил начальник Главка Министерства И.Г.Кочергин -- хирург по специальности, а членами стали заместитель министра высшего образования СССР член-корреспондент АН СССР А.М.Самарин, член коллегии профессор А.С.Бутягин, доценты Н.С.Шевцов, Г.К.Слуднев, представитель профсоюза О.П.Малинина и товарищ А.А.Нестеров (последний товарищ имел к воспитанию непростое отношение -- он был представителем ведомства госбезопасности, отвечавшим за ведение дел в высшей школе).

Прежде чем приступать к открытому слушанию дела в "суде", было решено провести "предварительное слушание", что-то вроде следствия, чтобы выяснить степень вины "подсудимого". Оно продолжалось три дня - в пятницу тринадцатого октября и в понедельник и вторник -- пятнадцатого и шестнадцатого октября. На него и были вызваны те, кто написал письма протеста в "Правду", а также те, кого Жебрак "оскорбил" своей статьей. Итак, Лисицын, Сабинин, Дубинин, Радаева были вызваны одновременно с Презентом, Глущенко, Турбиным, И.С.Варунцяном на следствие, плюс к ним из Тимирязевки были приглашены дать свои показания директор академии В.С.Немчинов, секретарь парторганизации Ф.К.Воробьев, член парткома доцент Г.М.Лоза и профессора П.Н.Константинов, Е.Я.Борисенко и И.В.Якушкин.

Собранные свидетельские показания были полярно противоположными. Ученые (Лисицын, Константинов, Сабинин, в какой-то степени Дубинин и Борисенко) выразили несогласие с положениями статей в "Литгазете" и "Правде", а команда лысенковцев вместе с руководством Тимирязевки и её партийными руководителями резко поступок Жебрака осудила (117).

Сегодня нелегко восстанавливать события той поры, но все-таки некоторые факты известны. Мы увидим ниже, например, что в министерство приезжал влиятельный в то время партийный начальник Суворов и рекомендовал дело прекратить. Поверить в то, что он пошел на такой шаг по собственной инициативе, невозможно. Получить разрешение он мог или от своего непосредственного начальника -- Г.Ф.Александрова, или у еще более высокого босса -- А.А.Жданова. Но, как уже было сказано, именно в это время в секретариате ЦК партии появился новый человек -- М.А.Суслов, который вскоре займет место Жданова. Однозначно, что при всем совпадении основных взглядов два партийных лидера различались в своем отношении к Лысенко. Суслов, как показала вся его жизнь, действовал как его безусловный покровитель и защитник. Он несомненно мог использовать сложившуюся ситуацию в своих целях и мог действовать совсем не в том направлении, как действовали Жданов, Александров и Суворов. История с "Судом чести" это отразила.

А на изменение отношения к Лысенко в верхних эшелонах партийной власти именно в это время указывает факт, обнаруженный полвека спустя в Архиве Президента РФ сыном Н.И.Вавилова Юрием Николаевичем. Он нашел письмо Лысенко Сталину, датированное 27 октября 1947 года, и ответ Сталина (118), написанный тремя днями позже и отправленный 31 октября 1947 года по-видимому с курорта.

Оказывается, Сталин теперь еще пристальнее следил за Лысенко и ждал от него успеха в важном деле -- выведении чудо-пшеницы с ветвящимся колосом. Мешочек с 210 граммами такой пшеницы в 1946 году ему вручил лично Сталин. Лысенко, отлично знал, что из затеи ничего путного получиться не может (см. об этом в следующей главе), но обещал тем не менее Сталину резко увеличить производство пшеницы в стране и этим снова укрепил веру вождя в свое научное могущество. В лето 1947 года лысенковцы начали срочно размножать семена ветвистой пшеницы, полученные от Сталина. В Одессе, Омске, в селе Мальцево Шадринского района Курганской области и в Горках Ленинских их высеяли, и якобы в "Горках Ленинских" Авакян сумел за один сезон так их размножить, что к осени собрал "327 килограммов, т.е. в 1635 раз больше, чем было высеяно" (119). Лысенко писал Сталину, что уже " в 1949 году... .можно будет... примерно.. 100 центнеров с гектара... получить с площади 100 гектаров... в 1950 году... засеять 15 тысяч гектаров... в 1951 году, засевая только 50 тысяч гектаров, можно будет иметь 500 тысяч тонн пшеницы для Москвы...

...эта фантазия буквально меня захватила, и я прошу Вас разрешить нам проведение этой работы в 1948 году, а потом, в случае удачи этого опыта, помочь нам в деле дальнейшего развертывания этой работы" (120).

Мудрый и лукавый царедворец хорошо знал, что надо писать властителю державы. Зачем, спрашивается, ему, президенту ВАСХНИЛ и директору "Горок Ленинских", испрашивать у 1-го Секретаря ЦК ВКП(б) разрешения, проводить или не проводить ему в его хозяйстве посев пшеницы?! Равным образом, какое, казалось бы, дело Сталину до того, сеять ветвистую на десяти или на двадцати гектарах?! Но какой же властитель запретит взращивать курочку, которая понесет золотые яички! Несись, курочка! Озолачивай!

Лукавство Лысенко простиралось дальше. Он давал понять, что если всё получится, то на лавры вовсе не претендует, скромен до предела и свое место знает. Вот каким замечательным пассажем заканчивал он свое 2-страничное послание человеку, никогда в жизни никакого касательства ни к агрономии, ни к селекции не имевшему13, но которого теперь Лысенко благодарил за учебу и за то, что он открыл ему глаза на тонкие научные вопросы:

"Дорогой Иосиф Виссарионович! Спасибо Вам за науку и заботу, преподанную мне во время Вашего разговора со мной в конце прошлого года по ветвистой пшенице.

Этот разговор я все больше и больше осознаю. Вы мне буквально открыли глаза на многие явления в селекционно-семеноводческой работе с зерновыми хлебами.

Детально изучая ветвистую пшеницу, я понял многое новое, хорошее. Буду бороться, чтобы наверстать упущенное и этим быть хоть немного полезным в большом деле -- в движении нашей прекрасной Родины к изобилию продуктов питания, в движении к коммунизму" (121).

Напомню: была осень 1947 года, осень, принесшая самый жуткий голод населению страны. Каким "просветленным цинизмом" нужно было обладать, чтобы писать о движении к изобилию продуктов! Нет, примитивным жуликом и простым циником Трофим Денисович не был. Хорошо он понимал, что надо написать вождю коммунистов!

С тем же пониманием умонастроения вождя подходил Лысенко к описанию природы своих разногласий с научными противниками.

"Смею утверждать, что менделизм-морганизм, вейсманистский неодарвинизм, это буржуазное метафизическое учение о живых телах, о живой природе разрабатывается в западных странах не для целей сельского хозяйства, а для реакционных целей евгеники, расизма и т.п. Никакой связи между сельскохозяйственной практикой и теорией буржуазной генетики там нет.

Подлинная наука о живой природе, творческий дарвинизм -- мичуринское учение строится только у нас, в Советском Союзе... Она детище социалистического, колхозного строя. Поэтому она... так сильна по сравнению с буржуазным лжеучением, что метафизикам менделистам-морганистам, как зарубежным, так и в нашей стране, остается только клеветать на нее, с целью торможения развития этого хорошего действенного учения.

Дорогой Иосиф Виссарионович! Если мичуринские теоретические установки... в своей основе правильны, то назрела уже необходимость нашим руководящим органам... сказать свое веское слово...

Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь этому хорошему, нужному для нашего сельского хозяйства делу" (122).

Этот призыв к главному палачу страны ввести идеологический запрет на всё, что не соответствовало устремлениям главного "мичуринца", был услышан. В своем ответном письме, написанном срочно (Сталин находился вне Москвы, но уже через три дня пространное ответное послание "Уважаемому Трофиму Денисовичу" было подписано), вождь не только клюнул на лысенковскую наживку и стал давать ему советы по агрономии и селекции, но и сурово высказался о научных противниках Лысенко:

"...я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.

С уважением И. Сталин

31.Х. 47" (123).

Таким образом Лысенко заручился поддержкой Сталина в вопросе, который вождь считал идеологически важным: о роли прямого приспособления наследственности организмов к внешней среде. В науке эта идея была отвергнута много десятилетий назад, но малообразованным людям и Сталину в их числе казалось, что наследование благоприобретенных признаков существует.

Тем не менее никаких конкретных погромных решений в отношении врагов Лысенко не последовало. Спустя еще месяц, Сталин разослал записку Лысенко всем членам Политбюро и секретарям ЦК (а также академику Цицину, которого видимо Сталин считал сторонником Лысенко), добавляя, что "В свое время поставленные в записке вопросы будут обсуждаться на Политбюро" (124). Поэтому проблема противостояния Лысенко и генетиков разрешения не получила, но одно отрицательное действие записка Сталина оказала: те в верхних эшелонах власти, кто готов был принять меры против засилия Лысенко в советской науке и, напротив, помочь генетикам, решили за благо отмолчаться и подождать, чем конкретно завершится интерес Сталина к Лысенко. К новому витку репрессий против ученых это пока не привело, но и энергию тех на верхах, кто собирался поддержать генетиков, пригасило.

Митин продолжает восхваление Лысенко в "Литературной газете"

Ставший заведующим отдела "Литературной газеты" Митин не прекращал усилий по пропаганде лысенкоизма. 18 ноября 1947 года в газете было опубликовано интервью с Лысенко, который под видом осуждения буржуазных ученых Запада откровенно предупреждал своих оппонентов, что их действия могут быть расценены как политически вредные (125). Специальные вопросы биологии Лысенко рассматривал через призму категорий извращенной политэкономии и опять вел речь о том, почему мировая наука придерживается мнения о наличии внутривидовой борьбы в природе:

"Все человечество принадлежит к одному биологическому виду. Поэтому буржуазной науке и понадобилась выдуманная внутривидовая борьба. В природе внутри видов, говорят они, между особями идет жестокая борьба за пищу, которой не хватает, за условия жизни... То же самое происходит, мол, и между людьми: капиталисты якобы умнее, способнее по своей природе, по своей наследственности... Но внутривидовой борьбы нет и в самой природе. Существует лишь конкуренция между видами: зайца ест волк, но заяц зайца не ест, -- он ест траву" (126)14 .

Захлестнутый политическими страстями, Лысенко утверждал, что и те, кто выдвинул понятие "внутривидовая борьба" (значит, Дарвин), равно как и те, кто придерживается этого понятия сейчас, есть придатки и слуги растленной буржуазной науки, приспешники буржуазии:

"Буржуазная биологическая наука, по самой своей сущности, потому что она буржуазная, не могла и не может делать открытия, в основе которых лежит непризнанное ею положение об отсутствии внутривидовой конкуренции. Поэтому и гнездовым севом американские ученые заниматься не могли. Им, слугам капитализма, необходима борьба не со стихией, не с природой... Выдуманной внутривидовой конкуренцией, "извечными законами природы" они силятся оправдать и классовую борьбу, и угнетение белыми американцами черных негров. Как же они признают отсутствие борьбы в пределах вида?" (128).

Заканчивая статью, Лысенко давал ясно понять, против кого в первую очередь направлены его тирады. Обвинения буржуазной науки были затеяны для устрашения своих же коллег в Советском Союзе:

"Но я знаю, что внутривидовую конкуренцию еще и у нас признают некоторые биологи, например, профессор П.М.Жуковский. Я отношу это к буржуазным пережиткам. Внутривидовой конкуренции в природе нет, и нечего ее в науке выдумывать. Идет острая борьба идей, а новое всегда встречает сопротивление старого. Но у нас, в Советском Союзе, новое всегда побеждает" (129).

Значимость высказываниям Лысенко придавало то, что Митин, подписавшийся как корреспондент "Литературной газеты", возвеличивал Лысенко ("...главное -- Ваши научные доклады не просто "точка зрения": они подтверждены богатейшей практикой"), а Лысенко, в свою очередь, убежденно заключал: "...у нас, в Советском Союзе, новое всегда побеждает".

Это интервью появилось ровно через две недели после того, как в МГУ крупнейшие ученые -- академик И.И.Шмальгаузен, профессора А.Н.Формозов и Д.А.Сабинин -- аргументированно, логично и без малейшего налета демагогии рассмотрели взгляды Лысенко на дарвинизм, выступив с докладами на специально созванной научной конференции. Интерес к ней был огромным. Заседания шли в самой большой -- Коммунистической аудитории МГУ, и зал, тем не менее, был переполнен. Как позже была вынуждена признать даже "Литературная газета", в зале находилось более 1000 человек (130). Председательствовавший несколько раз приглашал сидевших в зале сторонников Лысенко выступить с ответом на критику, но те отмалчивались. В том же году Издательство МГУ выпустило сборник со статьями, опровергающими точку зрения Лысенко. Вынуждена была и "Литературная газета" напечатать большую статью ученых из МГУ (131). Но сделала она это своеобразно. Рядом со статьей И.И.Шмальгаузена, Д.А.Сабинина, А.Н.Формозова и С.Д.Юдинцева была помещена ответная статья А.А.Авакяна, Долгушина, Глущенко и других лысенковцев, в которой разговор был снова переведен в плоскость политических обвинений. Оппонентов Лысенко они обзывали "мальтузианцами" (132) (все знали, что Мальтуса критиковали Маркс и Энгельс, и, значит, мальтузианцы -- враги марксизма; это было нешуточное обвинение в годы сталинского террора), а затем "неучам" из Московского университета был дан такой совет:

"... читать не столько Кропоткина, сколько Лысенко, чтобы знать, где искать аргументы против несуразностей Кропоткина. Нечего и упоминать о других пугалах (Кесслер, Смэтс и др.), поставленных ими на их изреженном посеве аргументов" (133).

Заключительная фраза статьи обвиняла ученых в совсем им не свойственные действия -- уход из плоскости научной в политическую:

"Это уже не полемический выпад, а попытка восстановить советскую общественность против дарвиниста Лысенко" (134).

В последовавшие затем полтора месяца в "Литературной газете" было опубликовано несколько откликов ученых по вопросу о правильности взглядов Лысенко. Эти отклики были весьма умело и направленно скомпонованы редакцией. Б.М.Завадовский критиковал и Лысенко и его оппонентов (135). В.Н.Столетов столь же безоговорочно провозглашал единственно правильным лысенкоизм и, выворачивая наизнанку смысл сказанного критиками Лысенко, декларировал:

"У оппонентов нет фактов, а у Лысенко есть огромный опыт по помощи сельскому хозяйству, и именно потому, что фактов у оппонентов нет, творческую дискуссию они подменяют схоластическими упражнениями" (136).

Характерным для стиля развернутой редакцией полемики был отзыв Турбина, в котором он утверждал, опять безоговорочно и без аргументов:

"Взгляды Лысенко правильны, внутривидовой борьбы нет, мнение критиков является... совершенно необоснованным и искажающим истинное положение вещей...

Современная буржуазная наука... выполняет социальный заказ своего хозяина - империалистической буржуазии, поджигателей новой мировой войны, объявляющих войну естественным состоянием и законом природы.

Профессора Московского университета должны знать об этих задачах, стоящих перед советскими учеными" (137).

В конце декабря 1947 года в "Литературной газете" (138) были опубликованы: "обзор писем читателей" (студенток, домохозяек, офицеров и рабочих), выписка из протокола заседания кафедры философского факультета МГУ и заключение по дискуссии, написанное Митиным, в котором он скомпоновал фразы о "догмах... за которые... цепляются консервативные деятели науки" с выдержками из писем читателей, среди которых якобы было много писем от "переполненных гневом и возмущением... советских ученых, которые отвергают злостную клевету" в адрес Лысенко (139). Редколлегия газеты объявила, что она присоединяется к заключению Митина, и тем самым создала впечатление, что Лысенко и его сторонники якобы вышли победителями в этом споре. Идеологизированное общество, управляемое сталиными, сусловыми, митинами, предпочло словесно отвергнуть доводы ученых и поддержать лысенковские доктрины как марксистские по духу (и потому считавшиеся ими единственно верными) в противовес научным (будто бы по сути своей буржуазным). Наклеенные ярлыки представлялись им самыми сильными аргументами, а манипуляция общественным мнением движением к правде.

"Суд чести" над А.Р.Жебраком

Предварительное "следствие" по делу Жебрака не дало сторонникам Лысенко значительного перевеса. Сама идея проведения первого в стране и потому показательного процесса над космополитом и отщепенцем могла лопнуть. Для Суслова это могло закончиться крахом. За утерю такого выигрышного дела Сталин мог с него строго спросить. А слова Сталина о том, что нельзя "лить воду на мельницу жебраков", сказанные на Политбюро в мае 1948 года, показывали, что фамилию Жебрака и его противоборство с Лысенко Сталин хорошо знал и помнил. Такой выигрышный случай, когда пролезший в депутаты Верховного Совета, в члены Президиума Верховного Совета БССР и в Президенты академии наук Белоруссии и в совсем недавнем прошлом крупный аппаратчик ЦК был изобличен в предательстве интересов Родины, терять было нельзя. Если бы вдруг Жебрак выскользнул из-под удара, сорвался бы с крючка партийной инквизиции, это могло привести к падению самого Суслова15. Тем не менее в этот момент в недрах ЦК единства в отношении того, как поступать с Жебраком, не было. Как сообщал в ЦК министр образования СССР Кафтанов годом позже (в 1948 году), дело дошло до прямой конфронтации Суслова и других партааппаратчиков. По словам Кафтанова, некоторые ответственные сотрудники аппарата ЦК взялись за то, чтобы помешать проведению министерством "Суда чести" над Жебраком. Оказывается, судилище пытались предотвратить Балезин из управления кадров ЦК и Суворов (зав. отделом науки). Суворов даже приезжал для этого в министерство, "доказывая нецелесообразность Суда чести... Только после того, как т. А.А.Жданов дал прямое указание по этому вопросу, противодействие указанных работников аппарата ЦК прекратилось" (139а). Этот факт доказывает, что о? Итак, в декабре 1947 года при огромном стечении народа (в первый день в зал удалось нагнать 1100 человек, раздав по московским вузам 1200 пригласительных билетов, на второй день, правда, число зрителей умеьншилось до 800)"суд" над Жебраком состоялся в зале Большого лектория Политехнического музея в Москве. Ни одного из критиков Лысенко (Константинова, Сабинина, Лисицына или Радаеву) на суд не допустили. Слово было предоставлено только тем, кто уже показал себя сторонниками сталинской линии на осуждение "пресмыкательства перед Западом". Выступило много людей и в их числе директор Тимирязевской академии академик Немчинов, профессор И.В.Якушкин и доцент-экономист из этой академии Г.М.Лоза, молодой доктор наук из Ленинградского университета, входивший в те годы в доверие к Лысенко -- Турбин, член-корреспондент АН СССР Дубинин, и другие. Жебрак несколько раз просил суд ознакомить присутствующих с его статьей в американском журнале, чтобы убедиться в том, насколько он был патриотичен в этой статье, но Кочергин буквально с ожесточением в голосе, каждый раз эту просьбу отвергал. Строгих же правил, регламентирующих, что может требовать подсудимый, и в чем ему не должно было быть отказано, не существовало. Суд этот был одним из первых в серии подобных мероприятий, максимум которых пришелся на последующие два года, и потому всё было сделано для того, чтобы у публики осталось представление о принципиальности судей.

Турбин изо всех сил старался опорочить Жебрака, он видимо не понимал, что чем более звонкие политиканские наскоки допускал, бичуя с размахом и Жебрака, и заслуженных американских ученых, и генетиков вообще, тем меньше его запал давал толку16. Антон Романович умело и спокойно оборонялся, и жесткого решения в отношении его принято не было. 27 сентября 1947 года "Суд чести" объявил ему общественный выговор, добавив, что это решение на 5 страницах будет "приобщено к личному делу профессора Жебрак А.Р." (139б). Через 18 лет в некрологе по поводу скоропостижной смерти Жебрака 20 мая 1965 года, опубликованном в журнале "Генетика", было сказано:

"Наступили дни, когда Антону Романовичу предстояло выйти на авансцену трагедии. Погибли коммунисты-генетики И.И.Агол, В.Н.Слепков, С.Г.Левит, М.Л.Левин. Погиб великий Н.И.Вавилов и его близкие друзья -- выдающиеся ученые Г.Д.Карпеченко и Г.А.Левитский и другие. Люди стояли. В развитии истинной науки они видели свой долг перед народом, перед партией. Среди них был и... Антон Романович Жебрак. Они должны были быть повержены и знали это, знал и Антон Романович. Начался новый этап урагана. Догматики и лжеученые стремились морально и научно разгромить людей науки. На этом новом этапе первая жертва должна была быть самой известной, и такой жертвой был избран Антон Романович. Мы вспоминаем сейчас эти дни, когда судилище топталось на месте, не достигая цели, как дни позора для его устроителей" (140).

Лысенкоисты пытались организовать "суд чести" и над Дубининым. Специальное решение с рекомендацией провести его было принято на закрытом заседании парторганизации лысенковского Института генетики АН СССР, где дружно выступили Кушнер, Столетов, Челядинова, Глущенко, Нуждин и председательствовавший Косиков (141). Дубинин однако работал в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии -- бывшем кольцовском институте -- и коллектив этого института отличался от лысенковского. Секретарь парторганизации института В.А.Шолохов и директор Г.К.Хрущов были готовы передать дело Дубинина в суд чести (142). Хрущов особенно сильно нападал на Дубинина с чисто политиканскими наскоками в своем отзыве (143), тут же переправленном в качестве приложения к письму Академика-секретаря АН СССР Н.Г.Бруевича на имя Секретаря ЦК ВКП(б) Кузнецова (144). На письме стоял гриф "Секретно". Но на закрытом партсобрании института мнения разделились. Одни (как Хрущов) следовали политическим веяниям в стране, ученица Кольцова Н.В.Попова не могла видимо простить Дубинину предательства Кольцова в 1939 году и обвинила Дубинина в том, что он всю жизнь был человеком с двойным дном. Г.Г.Тиняков также выступил против Дубинина довольно резко, а аспирант Гинзбург (возможно, в стенограмме его фамилия была написана с ошибкой, т.к. в те годы в институте был аспирант Гинцбург) и особенно смело и весомо И.А.Рапопорт встали на защиту Дубинина. Рапопорт сказал:

" Я считаю, что поскольку это [статья Н.П.Дубинина] не являлось официальным документом, то он имел право обойти авторов, которых он не считает существенными... Разглашения тайны там нет. Упоминая Вавилова и Карпеченко, он тоже не сделал ошибки, так как мы не знаем, виноваты ли они или нет, репрессированы или нет. А труды их значительны и помнить их надо... Добжанский и Тимофеев-Ресовский за границей имеют большой научный вес. Свои основные научные работы они основывают на том багаже, который они вывезли из России из школы Филипченко и Четверикова (145).

Когда дело дошло до принятия решения, Рапопорт был особенно напорист и сумел переломить ход собрания. Хрущов зачитал проект решения партсобрания с предложениями передать дело Дубинина в "Суд чести", сначала направив его на рассмотрение Биологического Отделения АН СССР, где у лысенковцев были большие возможности для сведения счетов с генетиками. Рапопорт в ответ стал возражать против этих предложений, и Тиняков поддержал его:

"Тиняков Я считаю, что привлекать Дубинина к Суду чести нельзя, т.к. надо дать конкретную формулировку о необходимости обсуждения поступка Дубинина на Ученом Совете Института.

Рапопорт Считаю, что мы не должны в резолюции указывать на необходимость передачи дела в биоотделение. Это может означать, что наш коллектив неправомочен и с ним можно не считаться.

Тиняков Я тоже против того, чтобы ошибки Дубинина выносить на биоотделение, где Дозорцева и Нуждин.

Хрущов Речь не идет о биоотделении, суть дела в том, осуждаем ли мы или нет поступок Дубинина?

Рапопорт Я считаю, что в нашем Институте надо дать работать, а не мешать. Спекуляции против генетики мы не допустим и нельзя поэтому выносить на биоотделение вопрос общественного порицания Дубинину.

Хрущов. Прошу призвать Рапопорта к порядку" (146).

Но порядок восторжествовал не в том смысле, которого ждал Хрущов. По результатам голосования было записано, что парторганизация решила не выносить обсуждение проступка Дубинина за стены института, ограничившись объявлением ему порицания на заседании Ученого совета своего же института (147). Снова люди в кольцовском институте использовали возможность обуздать политиканов их же методами: раз парторганизация решила, никто не мог отменить мнение целой организации. Вопрос о том, как относиться к Дубинину, перестал звучать так остро. Правда, лысенкоисты попытались все-таки применить партийный обух для того, чтобы пришибить Дубинина. Было созвано объединенное заседание партийных организаций академических институтов биохимии, генетики, микробиологии, палеонтологии, эволюционной морфологии и физиологии растений, на котором было принято обращение к Президиуму АН СССР "с просьбой о передаче этого дела для рассмотрения в суде чести" (решение подписано председательствовавшим Э.А.Асратяном и еще шестью секретарями парторганизаций /148/), но Академик-секретарь Отделения биологических наук Л.А.Орбели дал заключение, что не "находит оснований для предания чл.-корр. Дубинина суду чести" (149), а президент АН СССР С.И.Вавилов согласился с этим предложением. Поэтому "Дело Дубинина" переслали в институт, где он работал. А в бывшем кольцовском институте вопросы чести решались в целом честно. 25 ноября 1947 года состоялось общее собрание сотрудников Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, которое постановило, что статья Дубинина "сыграла положительную роль за рубежом" (150), поэтому нет оснований для пере А вот для Жебрака последствия и лаптевской статьи в "Правде"17 и "Суда чести" оказались тяжелыми. В октябре его сняли с поста Президента АН БССР. На его квартиру в Минске нагрянули сотрудники госбезопасности, но не застали Антона Романовича дома -- он скрывался у друзей в Москве. Министр госбезопасности Белоруссии Л.Ф.Цанава настаивал на том, чтобы Жебрак возвратился хотя бы на несколько дней в Минск, видимо, бывшему Президенту угрожал арест. Но Жебрак приказу не подчинился, и его не схватили (153).

Суд показал, что Лысенко далеко не развенчан, что он пользуется поддержкой среди определенных лиц в руководстве партией и страной. В то же время многие были склонны считать, что конец лысенкоизма близок, что провалы практических предложений Лысенко теперь всем ясны, и вот-вот последуют оргвыводы в отношении человека, столько лет морочившего голову властям и народу своими выдумками.

Цицин отвечает на письмо Сталина, критикуя Лысенко

В этот момент к стану критиков Лысенко примкнул другой "выдвиженец из народа" -- Николай Васильевич Цицин. Долгое время, по крайней мере, вплоть до начала войны, он оставался верным лысенковщине. Так, в 1939 году он опубликовал в лысенковском журнале "Яровизация" статью (154), в которой сообщал фантастические результаты опытов подчиненных ему сотрудников Сибирского научно-исследовательского института зернового хозяйства (Цицин трудился в этом институте до 1938 года, после чего был назначен директором Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки в Москве, в 1939 году он стал академиком АН СССР). Первой из описанных Цициным проблем, была такая: "...нельзя ли, изучив по всем цитогенетическим правилам два какие-нибудь растения, сказать заранее, скрестятся они между собой, или нет?" (155). Цитогенетики никогда не занимались решением таких проблем и не могли оказать помощь ни Цицину, ни кому-либо другому в мире, потому что скрещиваемость определяется генами несовместимости, которые на цитологическом уровне выявлены быть не могут. Подсчет хромосом просто не имеет к этому никакого отношения, а цицинцы (в силу низкой квалификации) изучали только числа хромосом в препаратах делящихся клеток. Той же элементарной неграмотностью объясняется категоричный вопрос нового академика, последовавший за банальным утверждением: "Факторы света, длины дня и т. д. изменяют цветение и плодоношение до неузнаваемости. Какую же роль играют здесь хромосомы? Ведь число их и в том и в другом случае осталось без изменения" (156). Цицин даже заявил, что опыты сибиряков помогли ему установить "разницу в балансе хромосом в пределах одного колоса и в пределах одного цветка в колосе" (157), именно "Это "мнимое доказательство" [зависимости генетических характеристик от генной структуры хромосом1 стоило нам немало времени, затраченного впустую. Следуя общепринятой методике селекции, основанной на менделевском учении, мы несколько лет работы затратили недостаточно производительно... Основываясь на своем опыте, мы можем рекомендовать всем селекционерам полностью отказаться от попыток в какой бы то ни было мере использовать цитогенетику морганистов в практической селекционной работе" (158).

Однако пятью-шестью годами позже безоговорочное признание Лысенко людьми из верхнего эшелона власти улетучилось, и тут же оказалось, что и у Цицина былого единства с Лысенко в оценках "новатора" не стало. Ведь ошибки Лысенко получили широкую огласку, сомнения многих лидеров на верхах секретом для таких людей, как Цицин, быть перестали, пора было менять позицию и самому Николаю Васильевичу. Конъюнктура могла смениться в одночасье, верхам мог понадобиться новый маг и чародей, и Цицин решил не отставать от событий и по возможности опередить их. В течение долгого времени он не отвечал на докладную записку Лысенко Сталину от 27 октября 1947 года и на письмо самого Сталина от 25 ноября 1947 года. Когда "домашний анализ" сталинского запроса был завершен, Цицин направил Сталину (через А.А.Жданова) длинное послание с оценкой взглядов Лысенко (159). В письме от 2 февраля 1948 года все пункты лысенковской похвальбы были Цициным оспорены, собственные успехи с пшенично-пырейными гибридами преувеличены, а главное Цицин подверг Лысенко серьезной критике не только за научные ошибки, но и за монополизм и попытки административными методами подавить научных оппонентов (160). Однако дальше выпадов в адрес лично Лысенко Цицин не шел. В вопросах идейных он писал то, что было бы наверняка приятно прочесть Сталину. В частности, он не удержался от того, чтобы оскорбить такие научные направления как "вейсманизм", или заявлять:

"Не приходится отрицать влияния буржуазной идеологии на наших ученых и в частности на генетиков. Однако нельзя забывать и того факта, что за последние два десятилетия советская генетика значительно выросла и такие старые течения как менделизм и морганизм давно критически переработаны советскими генетиками" (/161/, выделено мной -- В.С.).

Как утверждает член-корреспондент РАН Л.Н.Андреев (преемник Цицина на посту директора Главного Ботанического Сада РАН), опубликовавший в 1998 году это прежде неизвестное историкам письмо Цицина (162),

"Сталин отрицательно отнесся к докладной записке академика Цицина, заявив: "Нельзя забывать, что Лысенко -- это сегодня Мичурин в агротехнике... Лысенко имеет недостатки и ошибки как ученый и человек, его надо контролировать, но ставить своей задачей уничтожить Лысенко как ученого -- это значит лить воду на мельницу жебраков"" (163)18 .

Надежды генетиков на победу

Несмотря на поддержку Лысенко Митиным в "Литературной газете", общественное звучание публичной критики, причем критики серьезной, продуманной и острой было очевидным. Впервые после войны взгляды Лысенко оказались под огнем. Академика Шмальгаузена и его коллег из МГУ не следовало выставлять в виде простачков-недотеп. Те, кто это делал, доброго к себе расположения снискать не могли. Времена менялись, и что такое фракционность, групповщина, все в стране уже хорошо знали. Группа Лысенко была известна биологам, и они же, биологи, отлично знали, что эволюциониста Шмальгаузена, физиолога растений Сабинина, или зоолога и биогеографа Формозова никакие рамки групповщины не связывали. Их громкие имена крупнейших в своих областях специалистов были отлично известны. Поэтому огульностью обвинений затушевать принципиальную сторону научного спора было нельзя.

К концу 1947 года практические успехи генетиков в мире стали неоспоримыми. Применение чисто генетического детища -- гибридной кукурузы -- принесло только США сотни миллионов долларов. К началу 1940-х годов вся площадь этой основной для США сельскохозяйственной культуры была занята межлинейными сортами кукурузы. К концу Второй Мировой войны генетики одарили человечество еще одним своим детищем, изменившим медицинскую практику. С помощью методов мутагенеза, генетики в США получили дешевые продуценты антибиотиков (в 1945 году А.Флеминг, Х.Флори и Э.Чейн были удостоены Нобелевской премии за открытие антибиотиков, и в это же время М.Демерец в США с помощью облучения создал высокопродуктивные мутанты грибов, синтезирующих эти вещества). Генетики все шире внедряли свои достижения во многие другие области, и могучая сила науки была продемонстрирована бесспорно и широко.

За успехами науки можно было следить даже из-за "железного занавеса", и во всех слоях общества окрепло понимание того, что конгломерат лысенковских идей практика не подтвердила.

Аналогично яровизации и летним посадкам картофеля быстро и с треском провалились все более поздние новинки. Чеканка хлопчатника была сама по себе вещью небесполезной, причем достаточно хорошо известной и до Лысенко (её применяли одно время за рубежом, например, на мелких участках в США, и в России /164/), но она требовала громадного ручного труда, и её энтузиасты быстро выдохлись. Отказ от законов семеноведения привел к тому, что были перепорчены сотни и сотни сортов (165). Политика полного запрета на изучение вирусов растений стала тормозом для развития вирусологии в СССР. То же произошло после заявления Лысенко о том, что "лавры генетиков не дают спать спокойно физиологам растений, генетики выдумали гены, а физиологи -- фитогормоны" (166). Важнейшее направление исследований, приоритет в котором был прочно закреплен за советским ученым Н.Г.Холодным, было разрушено. Лысенко также отрицал учение о генетических основах устойчивости растений (как и саму теорию гена) и препятствовал развитию работ по иммунитету у растений, в чем была сильна в двадцатые--тридцатые годы школа Н.И.Вавилова. Это привело к многолетнему, до сих пор не преодоленному отставанию российских биологов в вопросах, некогда пионерски развивавшихся именно в СССР.

Но пока шло отрезвление от очередных "новаций" Лысенко, он уже внедрял в практику новые продукты своей мысли. К 1947 году их список стал так обширен, что несколько биологов написали объемистые труды, посвященные разбору вреда от них для экономики и науки страны. Владимир Павлович Эфроимсон, по его словам, передал в ЦК партии рукопись своей книги (более сотни машинописных страниц) с детальным разбором ошибок Лысенко и урона, понесенного страной19. В 1983-1987 годах В.П.Эфроимсон в беседах со мной повторял, что в рукописи его книги были документально разобраны многие факты очковтирательства, допущенные Лысенко и его подчиненными, за исключением разве "возрождения сортов" пшеницы методом внутрисортового скрещивания. Эфроимсон говорил мне, что не сумел сам найти материалов по этому вопросу, но ему было точно известно от друзей из Харькова, где он несколько лет работал после выхода из первого заключения, что незадолго до 1948 года такие материалы поступили в ЦК от крупных селекционеров. Сотрудники Отдела науки, по его словам, благодарили Эфроимсона и говорили, что его книга -- серьезный документ, помогающий разоблачить Лысенко (М.Д.Голубовский на протяжении многих лет утверждал, что сходную работу в ЦК передал Любищев). Сегодня найти следы этих документов в архивах ЦК партии за 1946-1950-й годы не удалось20.

Со второй половины 1947 года началась подготовка к новой конференции МГУ, на которой бы взгляды Лысенко были серьезно разобран. Не приходится сомневаться, что Цицин не случайно тянул более двух месяцев с отправкой своего ответа на письмо Сталина -- до 2 февраля 1948 года -- и отправил его точно за день до начала конференции в МГУ, на которой главным вопросом для обсуждения должна была стать лысенковская идея прямого приспособления живых организмов к внешней среде. Приглашения на конференцию разослали всем крупнейшим специалистам в стране, был приглашен и сам Лысенко, и его ведущие сотрудники. Биологи намеревались показать, что взгляды Лысенко противоречат научным фактам, дарвиновскому пониманию изменчивости и эволюции и, тем более, современным представлениям на этот счет. Комплекс этих проблем был подробно рассмотрен в докладах академиков И.И.Шмальгаузена и М.М.Завадовского и профессора И.М.Полякова. Биологи восстали против новой лысенковской "теории" -- "творческого дарвинизма". Лысенковцам нечего было возразить по существу.

Большинство специалистов, возможно, тогда считало, что ввиду само собой разумеющегося противоречия взглядов Лысенко и твердо установленных закономерностей науки постулаты "колхозного академика" не найдут себе места в советской биологии. Однако эти надежды оказались наивными. "Теория" Лысенко была положена в основу крупнейшего за всю историю человечества партийного плана по переделке природы (см. ниже главу "Период великих агрономических афер").

С одобрения Отдела науки ЦК партии 11 декабря 1947 года в Отделении биологических наук АН СССР было проведено обсуждение антидарвиновских взглядов Лысенко. Это обсуждение не предназначалось для широких кругов, более того председательствовавший академик-секретарь Отделения Л.А.Орбели строго предупредил присутствовавших о конфиденциальности всего происходящего и о запрещении делать записи или выносить из помещения любые материалы (168). Лысенко, выступавший в начале заседания, утверждал, как и прежде, что ошибка Дарвина была по своему смыслу политической, так как была связана с принятием "принципа перенаселенности", то-есть мальтузианства, являющегося антиподом марксистских взглядов. Несмотря на привнесение в обсуждение категорий политической борьбы, участники совещания почти единогласно выступили против взглядов Лысенко. По просьбе Отдела науки ЦК академик В.Н.Сукачев суммировал выступления в краткой форме и передал свое изложение в ЦК партии (169). В течение четырех месяцев тексты сделанных на совещании докладов были полностью подготовлены к публикации и переданы 10 апреля 1948 года в Редакционно-издательский Отдел АН СССР (170). Руководство Отделения ожидало, что издание сборника с выступлениями на совещании будет сильнейшим ударом по антинаучным построениям Лысенко. Однако сборнику не было суждено увидеть свет, так как совершившееся в тот же день событие вызвало гнев Сталина, который с помощью Политбюро ЦК партии прекратил всякую критику Лысенко на многие годы. Событием, вызвавшим такую реакцию Сталина, стало выступление Ю.А.Жданова в тот же день в Политехническом музее.

В ряды критиков Лысенко вступает Юрий Андреевич Жданов

Сталин, как пишет Ю.А.Жданов в своих воспоминаниях 1993 года (171), с вниманием и симпатией следил за его учебой на химфаке МГУ и за становлением его идейных взглядов (172).

По окончании университета в 1941 году Жданов-младший как свободно владеющий немецким языком работал в немецком отделе (Отделе по пропаганде среди войск противника) Главного Политуправления Красной Армии. По окончании войны он стал специализироваться по философии науки под руководством Б.М.Кедрова, защитил кандидатскую диссертацию. В годы учебы в МГУ он проделал под руководством В.В.Сахарова небольшой практикум по генетике и убедился в правоте правил Менделя и тех материалистических выводов, которые словесно "опровергали" лысенкоисты. Он смог убедиться в том, что не красивые слова, а строгость и продуманность законов отличают учение генетиков от "мичуринских" построений. Осмеивавшиеся "пресловутые законы Менделя" (фраза Мичурина, повторявшаяся лысенкоистами) неизменно воспроизводились в опытах, вопреки хуле лысенковцев. В то же время Ю.А.Жданову картина противостояния мичуринцев и биологов не казалась черно-белой. Он признавал много лет спустя (173), что в пору своего назначения в аппарат ЦК партии видел и положительные стороны в деяниях сторонников Лысенко. Для формирования его взглядов важным стало то, что в обширной библиотеке отца оказалось много книг по биологии, в том числе книги Н.И.Вавилова. Юрий с молодости пристрастился к чтению, музыке, искусству. Тянуло молодого Жданова и к публицистике, так, в 1945 и 1947 году он опубликовал две статьи в журнале "Октябрь". Последнюю из них, как Жданов узнал много позже от Кагановича, рекомендовал к печати лично Сталин. Именно Сталин предложил молодому химику возглавить сначала сектор, а затем и отдел науки в аппарате ЦК партии. Хотя отец не одобрял такого пути для своего сына, сталинское жела? Достоверно известно, что с конца 1947 года и весной 1948 года Отдел науки стал открыто собирать данные, компрометирующие Лысенко. Многие генетики лично посетили (и были приняты!) этот Отдел в сером мрачном здании на Старой площади, неподалеку от Политехнического музея (174). Жданов перечисляет имена нескольких генетиков, с которыми он переговорил в бытность свою заведующим Отделом науки ЦК ВКП(б). Многие оставили в Отделе свои докладные записки, справки о различных сторонах деятельности Лысенко и его группы. Юрий Андреевич, впрочем, указал на то, что часто он встречался и с сотрудниками Лысенко -- Столетовым и Глущенко, "общение с которыми было спокойным и деловым" (175).

Уникальное положение Ю.А.Жданова давало последнему возможность вести относительно независимую политическую линию, хорошо разобраться во многих научных вопросах, включая, вопросы биологии, генетики и биологической химии.

С другой стороны, и Жданов-старший относился к Лысенко с прохладцей, поскольку во многих своих речах с 1946 по 1948 годы, когда он как секретарь ЦК ВКП(б) громил деятелей культуры и науки в СССР, он ни разу не коснулся такой, казалось бы, благодатной темы, как роль выходца из трудового народа Лысенко в укреплении марксистско-ленинских позиций в биологии. Разбор предположений о неуважительном отношении А.А.Жданова к Лысенко в эти годы содержится в книге Л.Грэма "Наука и философия в Советском Союзе" (176), и надо сказать, что аргументация автора представляется мне более логичной, чем высказывания тех западных исследователей, которые склонны видеть в А.А.Жданове одного из покровителей Лысенко, хотя бы потому, что приемы того и другого имели много общего (177). Об отрицательном отношении Жданова-старшего к Лысенко говорил также И.А.Рапопорт, упоминавший, что Жданов рекомендовал Г.Ф.Александрову детально переговорить с Рапопортом и другими сотрудниками кольцовского института по поводу состояния исследований в генетике и затем информировать Жданова об этих беседах.

В то же время не подлежит сомнению, что симпатии Сталина к Лысенко вполне соответствовали политическим идеалам вождя и оставались неизменными почти до конца жизни Сталина.

Вникнув в аргументы обеих сторон, Ю.А.Жданов попытался помочь ученым. 12 февраля 1948 года он послал А.А.Жданову материалы, подготовленные академиком И.И.Шмальгаузеном21 , в которых суммировал ошибки Лысенко в его утверждениях о неверности взглядов Дарвина на процесс внутривидовой борьбы и эволюции. К этому он присовокупил свою записку (178). Через две недели (24 февраля 1948 года) он направил уже непосредственно Сталину (копии А.А.Жданову и Г.М.Маленкову) докладную записку "О тетраплоидном кок-сагызе" (179). Этот вопрос тогда был важным для оборонной промышленности, так как добываемое из каучуконосных растений кок-сагыза и тау-сагыза сырье использовали для получения резины. Промышленность, включая военную, напрямую зависела от источников сырья для выработки резин. Генетики, используя методы воздействия на хромосомы, добивались получения растений, в клетках тела которых число хромосом было удвоено по сравнению с произрастающими в обычных условиях растениями. Такие тетраплоиды (вместо обычных диплоидов) давали больше каучука, отсюда интерес большевистских властей к этому вопросу был очевидным. Лысенко же нацело отрицал роль упражнений с хромосомами, обзывал тетраплоиды уродцами и тем объективно вредил своей стране. Жданов-младший нашел силы, чтобы прямо об этом сказать:

"Вся история тетраплоидного кок-сагыза является ярким примером того, как полезное дело... всячески тормозится "руководством", находящимся под влиянием неверных установок Т.Д.Лысенко.

Работники системы Министерства резиновой промышленности были или запуганы, или старались всячески угодить господствующему направлению, в силу чего положительные данные о тетраплоидном кок-сагызе "засекречивались" и замалчивались... Наконец, в 1947 году, когда был впервые получен крупный урожай семян (2 тонны) главному агроному... Главрасткаучука прямо было заявлено академиком Т.Д.Лысенко, "Чтобы тетраплоида не было ни в совхозах, ни в колхозах"" (180).

Одной из форм оповещения партийных функционеров на местах о внутрипартийных изменениях служили так называемые партактивы и семинары лекторов обкомов и крайкомов партии. Как правило, к таким семинарам готовили ограниченное число текстов докладов (нередко в тезисной форме), чтобы, разъехавшись по местам, лекторы могли использовать нужные цитаты в качестве руководства к действию.

Именно такой семинар состоялся в Москве в Политехническом музее 10 апреля 1948 года. С лекцией о состоянии дел в биологии выступил Ю.А.Жданов, который фактически посвятил свое выступление критике Лысенко: монополизации им своего направления, постоянным голословным обещаниям огромных практических успехов и антинаучной позиции в ряде вопросов теории. Это событие одновременно представляется и чем-то исключительным и достаточно закономерным. Предыстория сбора материалов, характеризующих реальную картину научной несостоятельности Лысенко, показывает, что Ю.А.Жданов был хорошо подготовлен к выступлению. Но вряд ли дело ограничивалось собственными смелыми взглядами молодого Жданова. Смелость ему могла придать позиция отца, относившегося к Лысенко, как вспоминал Юрий Андреевич в разговоре со мной в 1987 году,"более чем скептически". В 1993 году он утверждал, что его отец "после мимолетних встреч с ним [Лысенко] говорил о низкой внутренней культуре Лысенко" (178)22 . Молодой партаппаратчик мог опираться также на высказанное ему с глазу на глаз лично Сталиным недовольство научной ограниченностью Лысенко. Жданов вспоминал, что во время одной из бесед со Сталиным лидер партии так отозвался о Лысенко:

"Лысенко -- эмпирик, он плохо ладит с теорией. В этом его слабая сторона. Я ему говорю: какой Вы организатор, если Вы, будучи президентом Сельскохозяйственной академии, не можете организовать за собой большинство" (182).

Правда, в том же месте Ю.А.Жданов приводит резкие и совершенно несправедливые высказывания Сталина по адресу ученых, которых он открыто третировал и даже рассматривал как людей подлых, "купленных":

"Большая часть представителей биологической науки против Лысенко. Они поддерживают те течения, которые модны на Западе. Это пережиток того положения, когда русские ученые, считая себя учениками европейской науки, полагали, что надо слепо следовать западной науке и раболепно относились к каждому слову с Запада.

Морганисты-мендельянцы это купленные люди. Они сознательно поддерживают своей наукой теологию" (183)

В своей лекции Жданов, конечно, использовал ставшие привычными штампованные фразы о положительном значении новаторской идеи Лысенко относительно яровизации, упомянул -- и не раз -- "что он [Лысенко] дал очень много нового нашей биологической науке, нашей стране" (184). Но не эти слова заостряли на себе внимание слушателей, а прозвучавшие негативные суждения. Начав свою лекцию с обсуждения проблем дарвинизма, Жданов не согласился с новизной взглядов Лысенко, отрицательно охарактеризовал роль и позицию "Литературной газеты" и тех философов, которые "вмешавшись в спор [биологов], не только не способствовали его разрешению, но еще больше запутали вопрос" (несколько раз он упомянул в этой связи имя Митина). Затем Жданов характеризовал работу Лысенко следующим образом:

"...Трофим Денисович в значительной мере борется с тенями прошлого.

Концепция Лысенко в значительной мере отражает первую стадию познания, стадию созерцания в целом растительных и животных организмов...

...колхицин был встречен в штыки школой академика Лысенко. Говоря об ученых, работающих с колхицином, он писал: "Действием на растения сильнейшего яда -- колхицина, равно.../как/ и другими мучительными воздействиями на растения, они уродуют эти растения. Клетки перестают нормально делиться, получается нечто вроде раковой опухоли"...

Итак, "сильнейший яд", "раковая опухоль", "уродство", "мучительное воздействие", "ненормальное развитие" -- букет эпитетов, отнюдь не подходящих для того, чтобы поддержать новое дело. Странно слышать, когда новаторы говорят о том, что возникшая новая форма растения является ненормальной. А я вам скажу: плевать нам на то, что нормальная она или ненормальная; главное, чтобы плодов было больше, урожай был выше! (Аплодисменты).

...в 1935 году Трофим Денисович Лысенко, исходя из своей ограниченной концепции, несомненно задержал внедрение у нас новой кукурузы. Я считаю, что здесь мы видим как теоретическая ограниченность перерастает во вполне материальный ущерб, и мы вынуждены смотреть критически на ту или иную оценку какого-либо нового дела, которая исходит из школы Лысенко" (185).

Жданов назвал "нежелательными сенсациями", которые лишь вредят делу,

"...обещание Т.Д.Лысенко буквально "выискать" новые сорта растений за 2--3 года. Таково /же/ данное до войны обещание вывести за 2--3 года морозостойкую озимую пшеницу для Сибири, которая ничем не отличалась бы по стабильности от местных растительных форм" (186).

Заканчивая лекцию, выступавший отметил, что "попытка подавить другие направления, опорочить ученых, работающих другими методами, ничего общего с новаторством не имеет" (187),

а затем сказал:

"Необходимо ликвидировать попытки установления монополии на том или ином участке науки, ибо всякая монополия ведет к застою.

...Трофим Денисович сделал многое, и мы ему скажем: Трофим Денисович, вы много еще и не сделали, больше того, вы закрыли глаза на целый ряд форм и методов преобразования природы" (188).

Вместе с тем Жданов не был ни в коем случае безусловным защитником генетиков и генетики. Он говорил о материалистичности основных выводов генетиков, критиковал "школу Лысенко" за то, что она "недооценивает значение анализа, недооценивает работы по изучению химических, физических, биохимических процессов, по кропотливому изучению клеточных структур" (189),

упомянул "дискретность наследственности, современную теорию организаторов и генов", но вместе с тем утверждал:

"Когда некоторые ученые говорят, что есть наследственное вещество -- это чепуха" (190).

Он осудил также генетиков за то, что те "слишком увлеклись дрозофилой... что дрозофила отвлекает их от важнейших практических объектов..." (101).

Аналогично тому, как Лысенко (и Сталин!) делал акцент на абсолютности идеи переделки природы, Жданов говорил:

"Нам, коммунистам, ближе по духу учение, которое утверждает возможность переделки, перестройки органического мира, а не ждет внезапных, непонятных, случайных изменений загадочной наследственной плазмы. Именно эту сторону в учении неоламаркистов подчеркнул и оценил тов. Сталин в работе "Анархизм или социализм?"" (192).

Сильнейшей стороной лекции было то, что начальник Отдела науки ЦК ВКП(б) восстал против краеугольного положения тех лет, принимавшегося в качестве аксиомы, -- о переносе спора Лысенко с генетиками в сферу политической борьбы, о разделении спорящих на сторонников буржуазного и социалистического мировоззрения. Это была одновременно и смелая (для партийного работника) и принципиальная (в идеологических условиях тех лет) позиция.

"Неверно, -- сказал Жданов, -- будто у нас идет борьба между двумя биологическими школами, из которых одна представляет точку зрения советского, а другая -- буржуазного дарвинизма. Я думаю, следует отвергнуть такое противопоставление, так как спор идет между научными школами внутри советской биологической науки, и ни одну из спорящих школ нельзя называть буржуазной" (193).

Докладчик не делал секрета из содержания своей будущей лекции, и слухи о ней докатились до ушей "колхозного академика". Лысенко решил послушать лекцию, но сделал это необычным путем. Он оказался в кабинете своего дружка М.Б.Митина, исполнявшего обязанности заместителя председателя Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний. Кабинет Митина находился в здании Политехнического музея рядом с Большим залом лектория, и в него был проведен динамик, благодаря чему можно было, не ставя никого в известность, подслушать всё, о чем говорилось в зале.

Уже сам этот тайный маневр говорил о многом. Раньше Лысенко не прибегал ни к каким уловкам и открыто вступал в борьбу, но сейчас положение стало, по-видимому, настолько плохим, что ни предотвратить это выступление путем закулисных переговоров, ни, на худой конец, помешать Жданову в ходе лекции как Лысенко, так и его дружки не могли. Можно себе представить, какое сильное впечатление на зал и докладчика могло бы произвести внезапное появление в зале Лысенко, которого вся страна знала в лицо.

Но этого не произошло. Лысенко сидел, отгороженный от зала всего лишь небольшим коридором и вслушивался в голос партийного лидера, впервые за много лет говорившего о его, Лысенко, роковых ошибках. Было что-то трагическое во всей этой сцене. Чем-то унизительным веяло от одного только вида худой, слегка ссутулившейся фигуры пятидесятилетнего Президента Академии сельхознаук, самого известного в стране ученого, вынужденного за плотно затворенной дверью внимать голосу молодого Жданова, беспощадно сбрасывавшего его с пьедестала еще при жизни. Он не нашел в себе сил встать из-за чужого стола и, сделав десяток шагов, войти в аудиторию, чтобы хоть что-то возразить Юрию Жданову. Ему не хватило мужества и для того, чтобы скрестить шпаги с влиятельным критиком сразу после лекции. Они разъехались, не показавшись друг другу на глаза, и виновником умолчания, этой игры в прятки, был не Юрий Жданов, а Трофим Лысенко, трусливо отсидевший всю лекцию в одиночку в соседнем с залом кабинете.

Примечания и комментарии к главе XII

1 См. Л.Мартынов. Первородство. Изд. "Молодая гвардия", 1965, стр. 42.

2 Евгений Шварц. Дракон. В кн.: Клад, Снежная королева, Тень, Дракон и др. пьесы. Изд. "Советский писатель", М. -- Л., 1962, стр. 386-387.

3 См. журнал "Вестник Академии наук СССР", 1965, ¦11.

4 Там же, стр. 5.

5 Там же, стр. 6.

6 Т.Д.Лысенко. О некоторых основных задачах сельскохозяйственной науки. Переработанная стенограмма отчетного доклада на общем собрании академиков и членов-корреспондентов Академии наук СССР в Свердловске 6 мая 1942 года. Цитиров. по книге: Т.Д.Лысенко "Агробиология", 1952, 6 изд., М., Сельхозгиз, стр. 405.

7 Там же, стр. 413.

Полемизируя с высказываниями неназываемых им оппонентов, Лысенко продолжал:

"Я хорошо знаю, что некоторым товарищам казалось и кажется, что работы, изложенные мною в докладе, не являются научными. Им кажется, что в них нет агробиологической теории. Ведь эти работы понятны, сведены до простого действия; только поэтому, на мой взгляд, этим товарищам и кажется, что в основе наших работ нет теории".

8 См.: Т.Д. Лысенко. Над чем будет работать Всесоюзный селекционно-генетический институт в 1939 году. Журнал "Яровизация", 1938, ¦6, стр. 21-26; его же: Пути выведения зимостойких сортов озимых на Востоке. Там же, 1939, ¦3, стр. 1-526.

9 Т.Д. Лысенко. Ближайшие задачи советской сельскохозяйственной науки. 1943, ОГИЗ- Сельхозгиз; его же: В чем сущность нашего предложения о посеве в степи Сибири озимых по стерне? Журнал "Совхозное производство", 1944, ¦ 4, стр. 16-23. Эта же статья была на- печатана отдельным изданием в Омске. Омскгиз, 1944, 27 страниц.

10 Редакционная статья "О принципиальности в научной работе". Журнал "Партийная жизнь", 1956, ¦9, стр. 27-35.

11 Т.Д.Лысенко. Естественный отбор и внутривидовая конкуренция. Лекция, прочитанная 5 ноября 1945 года на курсах повышения квалификации работников Госселекстанций Нар- комзема СССР. Цитиров. по книге Лысенко Агробиология, 1952, 6 изд., М., Сельхозгиз, стр. 492.

12 Там же, стр. 489.

13 Там же, стр. 498.

14 И.В.Сталин. Сочинения, Госполитиздат, М., 1949, т. 12, стр. 83.

15 См. прим. /11/, стр. 496.

16 Т.Д.Лысенко. Естественный отбор и внутривидовая конкуренция. Газета "Социалистичес- кое земледелие", 1946, ¦3, 4, 5, 6 и 7.

17 П.М. Жуковский. Дарвинизм в кривом зеркале. Журнал "Селекция и семеноводство", 1946, ¦1/2, стр. 71-79.

18 Только в 1946 году статью опубликовали во втором номере журнала "Агробиология", в первом номере журнала "Совхозное производство", в следующем году она вышла в "Трудах Института генетики АН СССР", вып. 14, затем она была вставлена в очередное издание сводного тома работ Лысенко "Агробиология" и была воспроизведена без каких-либо поправок во всех последующих изданиях этого тома.

19 Т.Д. Лысенко. Не в свои сани не садись (ответ проф. П.М.Жуковскому на рецензию "Дар- винизм в кривом зеркале"). Газета "Правда", 23 июня 1946 г., ¦ 152 (10234), стр. 5; см. также его статью "О "кривом" зеркале и некоторых антидарвинистах", журнал "Агробиология", 1946, ¦3, стр. 151-153.

20 Там же.

20а В кн.: Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Документы. Изд. Международного Фонда "Демократия", Гуверовского института войны, революции и мира и Стэнфордского университета. М. 1998, стр. 492.

21 Академик Т.Лысенко, президент Всесоюзной академии с.-х. наук им. В.И.Ленина. Сельскохозяйственная наука в борьбе за выполнение сталинской программы. Газета "Известия", 6 марта 1946 г., ¦56 (8972), стр. 2. В сноске к статье сообщалось: "Из доклада на открытом партийном собрании ВАСХНИЛ".

22 Там же.

23 Г.Ф.Александров. Философские предшественники Маркса, М., 1939; его же Аристотель, М., 1940; его же, Формирование философских взглядов Маркса и Энгельса, М. 1940.

24 Письмо родителей академика Лысенко товарищу Сталину. Газета "Правда", 1936, см. прим. /106/ к главе VI .

25 Журнал "СССР на стройке", 1941, ¦3.

26 Личное сообщение профессора В.П.Эфроимсона, жившего много лет в Харькове.

27 Личное сообщение доктора биологических наук А. Караванова, 1992 год.

28 R.C.Cook. Lysenko's Brother Escapes in the U.S. J. Heredity, 40, рр. 78-79, March, 1949.

29 См. прим. (148) к гл. VII.

30 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 366, л. 9-10, письмо приведено полностью в публикации В.Д.Есакова и Е.С.Левиной "Из истории борьбы с лысенковщиной" в журнале "Известия ЦК КПСС", ¦4, 1991, стр. 126-129.

31 Текст выступления Данна был перепечатан в журнале "Science", см L.C.Dunn. Science in the U.S.S.R. Soviеt Biology, v 99, No. 2561, January 28, 1944, pp. 6-567.

32 Karl Sax, Soviet Biology. Science, v. 99, No. 2572, April 14, 1944, pp. 298-299.

33 Там же, стр. 299.

34 См. прим. (30), стр. 127.

35 Там же, стр. 129.

36 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 360, л. 5.

37 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 380, л. 5.

38 Личное сообщение Эдуарда Антоновича Жебрака, 1976 год.

39 РЦХИДНИ, фонд 17, оп.125, ед. хр. 54, л. 103.

40 A.R.Zhebrak. Soviet Biology. Science, v. 102, No. 2649, October 5, 1945, p. 357-359.

41 Там же, стр. 358.

42 Там же.

43 Там же.

44 Там же, стр. 359.

45 K.Sax. Soviet Biology. Science, v. 102, Deecember 21, 1945, p. 649.

46 R.C.Cook. Walpurgia Week in the Soviet Union. The Scientific Monthly, v. 68, June, 1949, pp.

367-372; R.C.Cook. Lysenko's Marxist Genetics: Sceince or Religion. J. Heredity, v.40, July, 1949, pp. 169-202; Th. Dobzhansky. The Suppression of Science. Bull. Atomic Sci., v. 5, May. 1949, pp. 144-146; . H.J.Muller. The Destruction of Science in the U.S.S.R. Sat. Rev. Lit., v. 31, December 4, 1948, pp. 13-15 and 63-65; H.J.Muller. Back to Barbarism -- Scientifically. Sat. Rev. Lit., v. 31, December 11, 1948, pp. 8-10; H.J.Muller. The Russian Counterrevolution against Biological Science (A Review of Conway Zirkle's "The Death of Science in Russia"), New York Herald Tribune, December 11, 1949.

47 Сведения приведены В.Д.Есаковым и Е.С.Левиной в публикации материалов "Из истории борьбы с лысенковщиной", журнал "Известия ЦК КПСС", ¦4, 1991, стр; 130-131.

48 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 359, лл. 11-5119.

49 Там же.

50 Информационное сообщение "В Совете Министров СССР. О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области науки за 1945 год". Газета "Правда". 27 июня 1946 г., ¦151 (10233), стр. 1.

51 В заметке "Информационное сообщение о заседании Совета Союза 12 марта 1946 года"

было сказано:

"Председателем Совета Союза единогласно избран депутат Жданов Андрей Александрович, заместителями председателя избраны депутат Лысенко Трофим Денисович и депутат Ундасынов Нуртас Дандыбаевич".

Газета "Известия", 13 марта 1946 г., ¦62 (8978), стр. 1.

52 20 марта 1946 года в газете "Известия" был приведен снимок с такой подписью:"Совместное заседание Совета Союза и Совета Национальностей Верховного Совета СССР 19 марта 1946 г. На снимке:.. А.А.Жданов, Н.А.Вознесенский, Т.Д.Лысенко, Н.Д.Ундасынов, И.В.Сталин... На трибуне: Н.С.Хрущев вносит предложение об утверждении представленного товарищем И.В.Сталиным состава Совета Министров СССР".

53 И. Бенедиктов, министр земледелия СССР. За высокую культуру советского земледелия. Газета "Известия", 27 марта 1946 г., ¦74 (8990), стр. 2.

54 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 116, д. 284, л. 38.

55 Там же. 56 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 117, д. 733, лл. -510; см. также журнал "Известия ЦК КПСС", ¦4, 1991, стр. 137-140.

57 В. Глаголев. Из поколения большевиков. К 90-летию со дня рождения А.А. Жданова. Газета "Правда", 24 февраля 1986 г., ¦55 (24677), стр. 8.

58 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 449, л. 48-49.

59 Н.П.Дубинин. Вечное движение. Политиздат, М., 1973, стр. 267-268.

60 Журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦9, стр. 89-90, 183, 184 и др.

61 Е.Л.Фейнберг, Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания, М. Изд. "Наука", 1999, стр. 160-164.

62 С. И. Вавилов. Выступление на расширенном заседании Президиума АН СССР. Журнал "Вестник АН СССР", 1948, ¦9, стр. 26.

63 Сборник "Академия Наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б), ВКП(б) и КПСС. 1922-195"2. М. Изд. РОССПЭН, 2000, стр. 351.

64 См прим. (60), а также выступление Г.К.Хрущова на этом же заседании, стр. 89-90.

65 Там же.

66 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 547, лл., 113-115.

67 Там же, л. 113.

68 Там же, л. 115.

69 Там же, л. 116-117.

70 Там же, л. 118-119.

71 Там же, лл. 120-121.

72 Там же, л.122.

73 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 547, лл. 124-125.

74 Там же, л. 123.

75 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 547, лл. 126-127.

76 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 547, лл. 126.

77 Там же.

78 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 547, лл. 128-131.

79 Письмо Суворова опубликовано в журнале "Известия ЦК КПСС", ¦ 4, 1991, стр. 134.

80 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 547, л. 131, выдержки из документа приведены также в журнале "Известия ЦК КПСС", ¦4, 1991, стр. 137.

81 ЦПА ИМЛ ф. 17, оп. 125, д. 548, л. 104.

82 Журнал "Известия ЦК КПСС", ¦4, 1991, стр. 138.

83 Там же, стр. 140.

84 Там же.

85 РРЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, ед. хр. 303, л. 122а Этот документ воспроизведен в журнале "Известиях ЦК КПСС", ¦4, стр. 140-141.

86 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 450, лл. 1-12.

87 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 450, лл. 2-12.

88 Там же, л. 3-6.

89 К.Симонов. Глазами человека моего поколения. О И.В.Сталине. М. Изд. "Правда", 1990, стр. 126-132.

90 Н.Г.Клюева и Г.И.Роскин "Биотерапия злокачественных опухолей", Изд. АМН СССР, М. 1946. 91 См. прим. (89), стр. 126.

92 N.P.Dubinin. Work of Soviet Biologists: Theoretical Genetics. Science, v. 105, No. 2718, January 31, 1947, pp. 109-112.

93 Письмо Жебрака Маленкову, Журнал "История ЦК КПСС", 1991, ¦ 4, стр. 126-129, цитата взята со стр. 127.

94 И.Презент. Дарвинистически-мичуринская биология и и зарубежный морганизм. Журнал "Агробиология", ¦ -56, 1946.

95 Проф. И. Презент, доктор биологических наук. Борьба идеологий в биологической науке. Газета "Ленинградская правда", 6 марта 1947 г., ¦54 (9700), стр. 2.

96 Там же.

97 Там же.

98 Там же.

99 Материалы, относящиеся к переписке редакции с Жебраком и Презентом, хранятся в Центральном Архиве Общественного Движения Москвы, ф. 379, оп. 4, д. 4, л. 85.

100 См. прим. (89), стр. 131-132.

101 Дискуссия в редакции журнала "Под знаменем марксизма" описана в главе X, см. прим. (165) к этой главе.

102 А.Твардовский, А.Сурков и Г.Фиш. На суд общественности. "Литературная газет"", 30 ав- густа 1947 года, ¦ 36, стр. 2.

103 Там же.

104 И.Д. Лаптев. Антипатриотический поступок под флагом "научной" критики. Газета "Прав да", 2 сентября 1947 г., ¦230 (10621), стр. 2.

105 Там же.

106 Там же.

107 См. её письмо в подборке материалов под заголовком "Из истории борьбы с лысенковщи ной", журнал "Известия ЦК КПСС", ¦ 6, 1991, стр. 159-153. 108 Там же стр. 160.

109 Там же, стр. 162.

110 Там же, стр. 167-168.

111 Там же, стр. 163-164. 112 Там же, стр. 164-165.

113 Там же, стр. 166. 114 Там же, стр. 168-172.

114а А.С.Сонин; "Дело" Жебрака и Дубинина. Журнал "Вопросы истории естествознания и техники", вып. 1, 2000, стр. 34-68. 115 Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) от 28 марта 1947 года ¦ 758 "О судах чести в Министерствах СССР и центральных ведомствах".

116 Цитировано по имеющейся у меня копии решения суда, стр. 1.

117 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 549, этому делу в архиве отведено два тома.

118 Ю.Н.Вавилов. Обмен письмами между Т.Д.Лысенко и И.В.Сталиным в октябре 1947 года, журнал "Вестник истории естествознания и техники", ¦2, 1998, стр. 153-157.

119 Там же, стр. 158.

120 Там же, стр. 159.

121 Там же, стр. 164.

122 Там же, стр. 146.

123 Там же, стр. 165.

124 Там же.

125 Т.Д.Лысенко. Почему буржуазная наука восстает против работ советских ученых? "Литера- турная газета", 18 октября 1947 г., ¦ 47 (2362), стр. 4 (перепечатана в книге Т.Д.Лысенко "Агробиология", М., Сельхозгиз, 1952, 6 изд., стр. 544-545).

126 Там же.

127 Там же.

128 Там же.

129 Там же.

130 "Научные дискуссии". "Литературная газета", 29 ноября 1947 г., ¦59 (2374), стр. 4.

131 Профессора Московского государственного университета академик А. (опечатка, должно быть И.) Шмальгаузен, А.Формозов, А.Сабинин, декан биологического факультета С.Юдинцев. Наши возражения академику Т.Д.Лысенко. Там же. Авторы писали:

"Он жестоко ошибается, считая, что признание внутривидовой борьбы относится только к отдельным ученым. Тысячи квалифицированных ученых, работающих в Академиях, университетах, сельскохозяйственных вузах, опытных станциях, никогда не отказывались и не откажутся от этого важнейшего раздела великого учения Дарвина. Тем более не прав академик Лысенко, считая это буржуазным пережитком.

...Еще 70 лет назад с такой же идеей [отрицания внутривидовой борьбы -- В.С.] выступил петербургский профессор Кесслер (1880) и несколько позже известный анархист Кропоткин, выпустивший монографию "Взаимная помощь как фактор эволюции"".

132 Член-корреспондент АН СССР А.А. Авакян, доктор биол. наук Д. Долгушин, профессор Н.Беленький, лауреат Сталинской премии И. Глущенко, Ф. Дворянкин. За дарвинизм творческий, против мальтузианства. Там же.

133 Там же.

134 Там же.

135 Б.Завадовский, действительный член Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Под флагом "новаторства". "Литературная газета", 10 декабря 1947 г., ¦ 62 (2377), стр. 4. Б.М.Завадовский писал:

"Мы обязаны довести до сведения широкой советской общественности, что существует третья, единственно правильная позиция - та генеральная линия ортодоксального дарвинизма, которая разоблачает ошибки как наивного ламаркизма, так и ошибки неодар- винистов".

136 В.Столетов. За науку, связанную с жизнью. Там же.

137 Н. Турбин, проф. Ленинградского университета. Мое мнение о теоретических взглядах академика Т.Д.Лысенко. Там же.

138 В "Литературной газете" от 27 декабря 1947 г., ¦ 67 (2382), стр. 4 было опубликовано несколько материалов:

-- подборка писем "Что говорят читатели", в которой сообщалось:

"В обсуждение включились не только биологи..., но и инженеры, врачи, офицеры советской армии, лесоводы, агрономы, учителя, студенты -- будущие биологи, физики, философы, металлурги...

Почти все авторы... отмечают положительность и целесообразность постановки Т.Д.Лысенко вопроса о факторах эволюции";

-- заметка "На кафедре философского факультета МГУ", в которой приводилась выписка из решения заседания кафедры:

"...признание же внутривидовой конкуренции основным фактором эволюции, как и вся формальная генетика, с которой это признание находится в непосредственной связи, представляет собой пережиток буржуазной идеологии в биологической науке";

-- статья академика М.Митина "За расцвет советской агробиологической науки", в которой утверждалось:

"Находятся некоторые консервативные деятели науки, которые цепляются за старые догмы... С глубоким негодованием и возмущением советские ученые отвергают злостную клевету на положение науки в СССР... Вот почему наша советская общественность так решительно осудила низкопоклонство перед зарубежной наукой, проявленное проф. А.Жебраком, выступившим в американском журнале "Сайенс" и фактически солидаризовавшимся с реакционными американскими "учеными" в оценке мичуринского направления в советской биологической науке и собиравшегося строить вместе с ними и им подобными "общую биологию мирового масштаба"";

-- и заметка "От редакции", в которой было сказано:

"Статья академика М.Митина "За расцвет советской агробиологической науки" выражает точку зрения редакции".

Такое заявление было особенно занятно, так как Марк Борисович Митин заведовал в редакции отделом науки и, таким образом, сам себя одобрял.

139 М.Б.Митин. За расцвет советской агробиологической науки. Там же.

139а РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, ед. хр. 368, л. 75.

139б Там же, стр. 5.

140 Некролог "Антон Романович Жебрак. 1901-1965". Журнал "Генетика", 1965, ¦1, стр. 132.

141 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, ед. хр. 547 , л. 260-261.

142 Там же. л. 177-184.

143 Там же, лл. 164-173.

144 Там же, лл. 151-152.

145 Там же, л. 198.

146 Там же, л. 203-204. 147 Там же, л. 206-207.

148 Там же, лл. 208-209.

149 Там же, л. 176.

150 Журнал "Вестник Академии наук СССР", 1948, ¦9, стр. 63.

151 Газета "Правда", 28 июля 1948 г., ¦ 210, стр. 2. 152 Протокол заседания Политбюро ЦК ВКП(б) ¦ 63 от 30 августа 1948 года.

153 Личное сообщение А.Р.Жебрака, сделанное автору в 1984 году.

154 Н.В.Цицин. Моя попытка использовать цитогенетику, журнал "Яровизация", ¦1, 1939, стр. 141-145.

155 Там же, стр. 141.

156 Там же, стр. 143.

157 Там же, стр. 144.

158 Там же.

159 Н.В.Цицин. К вопросу о ветвистых формах пшеницы. Под этим заголовком письмо Цицина Сталину опубликовано Л.Н.Андреевым в журнале "Вестник Российской Академии на- ук", т. 68, ¦12, 1998, стр. 1098-1108; цитата взята со стр. 1107-1108.

160 Там же, стр. 110-51108.

161 Там же, стр. 1107-1108.

162 Л.Н. Андреев. "Неизвестный документ академика Н.В.Цицина" Журнал "Вестник Российской Академии наук, 1998, т. 68, ¦12, стр. 1096-1098.

163 Это высказывание Сталина, найденное в РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 138, д. 33, л. 2, приводит Андреев, см. прим. (162), стр. 1097, полностью фразы из данного выступления Сталина приведены в главе XIV.

164 Н.М.Никифоров. Окультуривание хлопчатника в Ташкентском районе. Ташкент, 1898; М. Бушуев. Наставление о возделывании хлопчатника. Главхлопок, 1926, стр. 3-536.

165 В.Я. Юрьев, академик ВАСХНИЛ. Из практики селекции и семеноводства зерновых культур. Газета "Сельское хозяйство", 5 августа 1954 г.

166 Т.Д. Лысенко. Выступление на сессии Академии наук Украинской ССР. Цитиров. по выс- туплению О.Н. Писаржевского в редакции альманаха "Наш современник", 1956, кни- га 3, стр. 1 44; см. также статью А.А. Авакяна в журнале "Агробиология", 1946, ¦ 1. О разгроме лысенкоистами учения о гормонах растений рассказано в статье Н.Г. Холодно- го, опубликованной после его смерти в "Ботаническом журнале", 1954, ¦3.

167 В.П.Эфроимсон. О Лысенко и лысенковщине, журнал "Вопросы истории естествознания и техники", 1989, ¦¦1-4.

167а Архив АН, ф. 534, оп. 1/47, д. 80, л. 1.

167б ААН, ф. 534, оп. 1/47, д. 82.

167в Там же, дело 83; приведены также К.О.Кременцовым в рукописи его статьи "Сталин как редактор Лысенко", стр. 16.

168 Ю.А.Жданов. Во мгле противоречий, Журнал "Вопросы философии", ¦ 7, 1993, стр. 6-582 169 Там же, стр. 69-71.

170 Там же, стр. 72-74.

171 Там же, стр. 74.

172 Там же.

173 L. Graham. Science and Philosophy in the Soviet Union. A.Knopf, New York, 1972, p. 443.

174 См, например, L.Shapiro. The Communist Party of the Soviet Union, New York, 1960, p. 508; Georg von Rausch. A History of Soviet Russia, New York, 1962, p. 403; Donald W.Troatgold. Twentieth Century Russia, Chicago, 1964, p. 452.

175 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 619, л. 21.

176 ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 619, лл. 62-67.

177 Цитир. по публикации части данного документа В.Д.Есаковым, С.Ивановой и Е.С.Леви- ной в подборке документов "Из истории борьбы с лысенковщиной". Журнал "Известия ЦК КПСС", ¦7, 1991, стр. 110.

178 Цитировано по воспоминаниям Ю.А.Жданова, см. прим. (168), стр. 70.

179 Там же.

180 Там же.

181 Ю.А.Жданов. Спорные вопросы современного дарвинизма. Стенограмма лекции, прочи- танной 10 апреля 1948 года на семинаре лекторов обкомов и горкомов ВКП(б) на 46 стра- ницах. Отрывки из лекции цитированы по экземпляру стенограммы, любезно подаренной мне Ю.А.Ждановым в 1987 году.

182 Там же.

183 Там же.

184 Там же.

185 Там же.

186 Там же.

187 Там же.

188 Там же.

189 Там же.

190 Там же.