• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

"Они вышли от нас, но не были наши; ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и чрез то открылось, что не все наши".

Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, глава 2, стих 19.

"Наша сила в том, что [нас] выпестовала родная партия большевиков, дорогая социалистическая родина. Наша сила в том, что мы в своей работе руководимся дарвинизмом, руководимся великой теорией Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Если отнять у нас все это, мы станем бессильными".

Т.Д.Лысенко. Мой путь в науку. Газета" Правда", 1937 (1).

"Т.Д. Лысенко - знатный сын колхозного крестьянина"

30 сентября 1898 года в селе Карловка Полтавской губернии в семье крестьян Дениса и Оксаны Лысенко родился мальчик. Назвали его Трофимом. Позже в семье появилось еще двое сыновей и дочь. Дети сызмальства трудились - и в поле и по хозяйству. На долю старшего сына и хлопот выпадало больше, и ответственность за дела была серьезнее. Постигать грамоту он начал поздно: лишь тринадцатилетним пареньком попал в двухклассную деревенскую школу. Окончил ее в 1913 году, а потом посчастливилось учиться в Полтаве в Низшей садоводческой школе еще два с небольшим года.

Верстах в трехстах от Полтавы - в Умани находилось самое известное на всю Россию Училище земледелия и садоводства, основанное в имении графов Потоцких еще в пору, когда Умань входила в состав Речи Посполитой (до 1793 года). Прямо от корпусов училища начинался Царицын сад, теперь называемый Софиевка (о нем в энциклопедиях до революции писали: "...лучший в России, основан в 1796 году" /2/). В училище в начале ХХ века работали корифеи плодоводства и овощеводства России - В.В.Пашкевич и П.Г.Шитт, помощником главного садовода работал известный специалист в области плодовых культур, прошедший школу у немецких садоводов и в будущем близкий сотрудник Н.И.Вавилова, Ф.А.Крюков (3). Оказаться в числе слушателей этого училища было почетным для любого крестьянского сына.

Осенью 1916 года, еще числясь учеником Полтавской школы, Лысенко решил держать туда экзамены. И чуть было его мечта не сбылась, но на экзамене по Закону Божию он срезался (4). Пришлось вернуться домой, однако он решил твердо от своего не отступать. И, действительно, осенью 1917 года его приняли в знаменитое Училище.

В середине восьмидесятых годов я решил специально съездить в Умань, чтобы посмотреть своими глазами на Alma-Mater Трофима Денисовича. Солнечным летним днем я миновал калитку огромных парадных ворот с массивной вывеской, извещавшей, что здесь располагается ордена Трудового Красного Знамени сельскохозяйственный институт.

Я разыскал старожила этих мест, показавшего мне здания, в которых до революции размешались аудитории, дома, где тогда жили студенты, корпус для преподавателей. И теперь еще эти здания производили отменное впечатление своей монументальностью и добротностью. Что же говорить о том времени, когда Лысенко переступал порог этих зданий! Как должно быть величественно выглядели эти корпуса семидесятью годами раньше!

В угловой части основного учебного корпуса, над входом в который сейчас сиял морковным цветом транспарант "Хай живе велика непорушна еднiсть партii i народу", высился купол Церковки.

Здесь впервые я задумался, что ведь Трофим был крещен и не мог не ходить в эту церковь, чтобы помолиться. Как он это делал? Искренне? По привычке? По принуждению? Что стало с его верой позже? Откуда идет слух, что он якобы коллекционировал нательные кресты? Наветы врагов, досужая болтовня? Или, может быть, остатки веры все-таки гнездились в тайниках его души? Кто это может сейчас знать? Наверняка даже дети его не были посвящены в такие детали, и остается только гадать, как это происходило, когда Лысенко, еще пареньком, пересекал эту площадь и шел молиться , причащаться и исповедоваться.

Нечего говорить о том, как ему повезло в жизни. Попав в Умань, Лысенко мог получить солидные знания. Однако нормальной учебе помешали события той поры. Шла Первая Мировая война, и небольшой городок Умань (в то время 29 тысяч жителей) оказался в зоне противоборства разных армий. Сначала город захватили австро-венгерские войска. Потом эти места попали под начало Центральной Украинской Рады, боровшейся с большевиками. Советскую власть провозгласили в Умани только в феврале 1918 года. Но Гражданская война бушевала здесь и позже. Умань то переходила в руки красных, то снова оказывалась занятой белыми. Окончательно красные овладели городом только в 1920 году, когда Лысенко как раз заканчивал училище. Получилось, что все три года, пока он числился слушателем, ни о какой нормальной учебе говорить не приходилось. Неудивительно, что окончивших надо было доучивать. С этой целью Лысенко послали на несколько месяцев в 1921 году в Киев на курсы, организованные Главсахартрестом. Оттуда практикантом попал он на небольшую Верхнячскую селекционную станцию (сейчас Верхнячск - поселок в Черкасской области), а через два месяца переехал в Белую Церковь на селекционную станцию Сахартреста.

В Белой Церкви он получил свой первый должностной титул - специалист по селекции свеклы. Но, как это часто случалось с ним и позже, занялся он другим - селекцией "огородных растений и яровых культур" (5). Он попытался вывести собственный сорт томатов (из затеи ничего не вышло) и попутно решил освоить хорошо известный специалистам способ прививки отрезанных побегов, а также почек или глазков с целью получения большего количества семян (позже услужливые биографы Лысенко стали именовать эту ученическую работу "разработкой метода ускоренного размножения родоначальников новых, улучшенных сортов свеклы прививкой отдельных глазков" /6/).

Не получив сколько-нибудь серьезных результатов, Лысенко, тем не менее, публикует в 1923 году две коротенькие статейки (одну из них в соавторстве с А.С. Оконенко) (7). После этого вплоть до 1928 года ни одной публикации с его фамилией, как автора, в свет не выходит. Однако если содержание первых публикаций было малозначащим, сам факт их публикации говорил о желании Лысенко приобрести известность в научных кругах.

Другой важный факт из его белоцерковского периода жизни - стремление получить диплом о высшем образовании. В эти годы большевистское руководство страны старается всеми способами расширить контингент студентов, набираемых из пролетарской и крестьянской среды. Лысенко не упускает этой возможности и в 1922 году, оставаясь на рабочем месте в Белой Церкви, поступает в Киевский сельскохозяйственный институт, на заочное отделение, которое заканчивает в 1925 году по специальности агрономия (напомню, что до 1934 года Киев еще не был столицей Украины, центральные власти располагались в Харькове, а Киев был обычным губернским городом).

Как видим, жизнь и учеба Лысенко до этих пор не были ознаменованы чем-то выдающимся. То, что он пытался получить дипломы сначала о среднем специальном, а затем о высшем образовании свидетельствовало о хороших замыслах. Жалко, что в силу во многом независящих от него причин, полноценного образования он не получил. Эта недостаточность образования осталась у него непреодоленной и в дальнейшей жизни. Будучи знакомым с несколькими страничками, написанными им собственноручно, я смею утверждать, что и гораздо позже Лысенко был удручающе безграмотен. Книжная и письменная культура были ему чужды. К тому же не знал он ни слова ни на одном иностранном языке, а, значит, не был в курсе достижений мировой науки. (В 1956 году, во время одной из бесед с ним, состоявшихся в ту пору, когда я был студентом Московской сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева, Трофим Денисович похвалялся передо мной тем, что работающие на него переводчики просматривают литературу на 18 языках, и поучал меня: "Только на труды этих бусурман коситься нечего. Своим умом до всего надо доходить и пореже на авторитеты полагаться, в особенности на западные, а то, не ровен час, и не туда заведут"). За всю жизнь он не утруждал себя сдачей каких-либо экзаменов, положенных каждому научному сотруднику, желающему получить научные степени, так и не смог выполнить ни кандидатской, ни докторской диссертации. Он нашел иной путь. Система выдвижения в специалисты людей от сохи и от станка, "кухаркиных детей" (слова В.И.Ленина), "ударников труда, передовиков, вдохновителей трудового подъема" (слова И.В.Сталина) открыла ему путь наверх.

Переезд в Ганджу и первый успех

Жизнь в Белой Церкви и работа на селекционной станции Трофиму нравились. С удовольствием остался бы он здесь и после окончания института, но неожиданно разыгралась его первая житейская драма. Он познакомился с молодой женщиной, между ними возникли чувства, пришла близость. И все было бы прекрасно, если бы не вмешательство мужа этой женщины. Трофим спасовал и ретировался (8). Он решил уехать, как можно дальше, воспользовавшись тем, что как молодой специалист имеет право выбирать новое место работы. Попрощавшись с Украиной, он направил стопы на Кавказ и в 1925 году оказался в городе Ганджа (в советское время - Кировабад) на "Азербайджанской Центральной опытной селекционной станции имени товарища Орджоникидзе", созданной за два года до этого, и был зачислен на должность младшего специалиста (9). Круг его обязанностей был очерчен строго: он должен был заниматься "селекцией бобовых, фуражных и сидерационных растений" (10).

Можно сказать, вторично Судьба (с большой буквы!) подарила ему удачу. Станция переживала период расцвета. В том же 1925 году в стране было создано новое научное учреждение, которому власти придавали огромное значение - Всесоюзный институт по прикладной ботанике и новым культурам (в будущем его станут именовать Всесоюзным институтом растениеводства, ВИР). Центр института располагался в Ленинграде, но решение о его создании было объявлено в Москве - на специальном заседании в Кремле. Директором назначили профессора Николая Ивановича Вавилова. К институту присоединили многие опытные станции по всей стране. Ганджийская станция вошла в число баз этого института. Ее директором в это время был один из немногих в стране специалистов по применению математических методов в агрономии Н.Ф. Деревицкий. Книги, изданные им, до сих пор не утратили интереса для агрономов (11).

Благодаря энтузиазму Вавилова все оказавшиеся в зоне его внимания учреждения зажили бурно. Не обошла стороной волна энтузиазма и Ганджийскую станцию. Сюда зачастили сотрудники из Ленинграда и Москвы, там побывали близкие к Вавилову сотрудники института - в 1926 году Николай Николаевич Кулешов, в 1928 году Клавдия Федоровна Костина, приезжали крупные ученые из других городов. Вавилов разворачивал гигантские по масштабу испытания разных сортов растений в различных географических районах, и Гандже в этих планах уделялось заметное место.

Таким образом, милостивая Судьба поставила Лысенко под начало мудрых и целеустремленных людей, начав потихоньку сводить пока еще скромного по успехам Лысенко и преуспевающего Вавилова. Деревицкий постарался подобрать для молодого специалиста задачу по силам. Как и по всей стране, в Азербайджане не было достаточно кормов для скота, особенно в зимнее время. Хотя осень и зима в этом южном краю были относительно теплыми (Лысенко отмечал, что зимой "средняя суточная температура редко опускалась ниже 0 о" /12/), животным приходилось туго. Деревицкому пришла мысль переселить сюда из средних широт такие ценные растения, как бобовые. Он надеялся, что при посеве в осень бобовые выживут и в самое голодное время - ранней весной - взойдут, обеспечив решение сразу двух задач: пастбищные животные получат зеленый корм, а после запахивания всходов плодородие почв будет улучшено.

Такое запахивание различных растений, главным образом, бобовых (люпина, клевера, чины, вики и других) применяли с целью улучшения и облагораживания почв издревле. На Востоке этим занимались еще за 3 тыс. лет до Р.Х., а в странах Средиземноморья с IV - III веков до Р.Х. Французский ученый Ж. Виль (1824-1897) предложил для этих культур специальный термин - сидерационные культуры. Известен был метод запахивания зеленых растений и в России. Уже в 1903 году его с успехом применили в Черниговской губернии (13). Поэтому ничего удивительного не было в том, что Деревицкий решил испробовать метод в условиях Азербайджана.

Проверка этой идеи и была поручена Лысенко. Бобовые культуры в те времена в Азербайджане практически не высевали. Лишь кое-где возделывали люцерну. Таким образом, молодому специалисту предстояло проделать большую работу, рассчитанную на много лет: перепробовать в новых условиях различные сорта нескольких бобовых культур, изучить их свойства в течение нескольких вегетаций и сделать вывод о пригодности бобовых культур для нового района. В то же время никаких экспериментальных ухищрений, сложной техники задача не требовала. С равным успехом ее можно было поручить любому лаборанту и вообще исполнительному человеку без всякого образования. Надо было аккуратно и методично засевать разными культурами опытные делянки и следить за тем, как будут развиваться растения в разные годы.

За первый год Лысенко успел посеять один раз горох. Зима 1925-1926 года оказалась мягкой и к весне посевы дали хорошую вегетативную массу. Результат обнадеживал. Если бы в последующие годы обнаруженный факт подтвердился, то Азербайджан мог бы получить полезную культуру для улучшения кормовой базы (14). Пока же один единственный опыт, к тому же случайно пришедшийся на благоприятный год, еще мало что значил. Неясно было, как поведут себя осенне-зимние посевы в более холодные и сухие зимы. Надо было продолжить работу, повторить посевы еще и еще раз.

Но случилось иное. Произошло событие, перевернувшее жизнь Лысенко и направившее ее течение по новому руслу. Ганджийскую станцию посетил в 1927 году маститый публицист, печатавший свои очерки в "Правде", Вит. Федорович. Корреспонденту понадобился прототип на роль героя из рабоче-крестьянской среды, и заезжему журналисту представили Лысенко. Два дня он занимал Федоровича рассказами, водил по полям, показывал посевы. Увиденное воодушевило корреспондента, и он попытался создать вокруг первого опыта, интересного по замыслу, но скромного по результату, настоящий "вселенский звон". В газете "Правда" появилась его большая статья "Поля зимой" (15). В ней начинающий агроном, импонировавший автору крестьянским происхождением, был расхвален. В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился даже тем, что его герой не блистал образованностью:

"...университетов не проходил..., мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень" (16).

Корреспондент писал о Трофиме восторженно и даже величал его профессором (правда, не без юмора - "босоногим профессором").

Федорович отмечал, что Лысенко стремился создать о себе впечатление, как о человеке, озабоченном одной думой - как помочь крестьянам прокормить себя и скот в этом благодатном краю. Объясняя цель его работы, Федорович писал:

"Но если растет трава, а человек нищий, как не подумать, - нет ли в научной копилке какого подкрепления, нельзя ли протащить на зимние поля Закавказья какую ни на есть культуришку?" (17).

Корреспондент рассказывал, как за те два дня, что Лысенко таскал его по полям, он старался выглядеть аскетом, был глубокомысленно молчалив, цедил слова сквозь зубы, говорил восторженно лишь об экзотических растениях, таких как арахис. Федорович повествовал:

"Он шел быстро, на пшеницу смотрел неприязненно" (18).

Лысенко успел донести до ушей заезжего журналиста разные занятные вещи, выказал неприязнь не только к пшенице, но и к местным порядкам и обычаям. Не нравилось Лысенко и то, как поют в Азербайджане, и как живут. Всего один раз за два дня он улыбнулся - когда вспомнил о любимых украинских варениках с вишней, какие готовила мама. Вообще, как человек, Лысенко произвел впечатление неважное, и Федорович дал ему удивительную характеристику:

"Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли - дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, - только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать" (19).

Но о его многообещавшей работе с горохом журналист отозвался с завидным уважением:

"Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день...

У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руку..." (20)

После таких восхвалений иной человек почувствовал бы себя неловко. Ведь Лысенко должно было быть ясно, что корреспондент ради красного словца сильно приукрасил положение, заявив, что проблема решена. И уж теперь ему некуда было деться, хоть умри, но докажи, что действительно можно бобовыми накормить скот зимой в Азербайджане, чтобы свой же брат-крестьянин и на самом деле не дрожал за завтрашний день.

Впрочем, если Лысенко по простоте душевной мог и сам себе рисовать дело в чересчур радужных тонах, то видавший виды столичный журналист поступил просто (или цинично?) - властями взят курс на выдвижение людей от сохи и станка, так почему бы и не присочинить о славном решении еще одной вековечной и такой острой проблемы. Решении, ставшем возможным благодаря подвижничеству "босоногого профессора"!

В журналистских кругах о Федоровиче шла дурная слава. При нем замолкали острословы и критиканы (21). Но не он один грешил доносами, да и не имело это касательства к данному конкретному случаю. Федорович своей несерьезностью, презрительным отношением к настоящим ученым стимулировал Лысенко на новые такие же "подвиги". Как посланец Князя Тьмы он набросил темное покрывало на Трофима, и с этого момента все последующие его деяния несли на себе печать поспешности , дьявольского блеска и позорной несерьезности. Даже невинные, на первый взгляд, строчки о тех, кто изучает "мохнатые ножки у мушек", стали звучать набатом в мозгу новатора и на всю жизнь отравили его душу ядом ненависти и к самим мухам - излюбленному объекту генетиков, и к науке генетике как таковой - трудной для понимания людям полузнания. Так, счастливо начавшееся научное повзросление Лысенко, попавшего в хорошее место, в заботливые руки вавиловских соратников, вдруг в одночасье оборвалось.

Лысенко переключается на изучение низких температур

После появления статьи в "Правде" Лысенко тут же охладел к бобовым, перестал работать с ними, но за такое вольничанье его не выгнали со станции, а благосклонно разрешили переключиться на новую тему. На станции вообще произошли внезапные перемены. Деревицкого от управления делами отстранили (нельзя исключить того, что докопались до его прошлого: во время 1-й Мировой войны он, по слухам, побывал в немецком плену, потом добрался до России, был мобилизован в действующую армию, но сумел быстро уйти из нее и вернулся к научной деятельности). У Трофима, напротив, дела неожиданно пошли по-иному: у него, младшего специалиста, появились вдруг помощники, коими он взялся руководить. Под его начало попали три практикантки - Т.Г. Джавадян, которая вела наблюдения за злаками (пшеницей, рожью, овсом и ячменем), А.А. Баскова, следившая за развитием хлопчатника, и В.А. Писемская, которая ставила опыты по воздействию полива на прорастание хлопчатника. (Вскоре Баскова стала женой Лысенко ) . Начал работать с ним и его будущий многолетний сотрудник Д.А.Долгушин.

С осени 1926 по весну 1927 года эта команда столь же молниеносно "расправилась" с новой проблемой - влиянием "различных средних суточных температур на продолжительность протекания каждой фазы" роста и развития у растений хлопчатника, пшеницы, ржи, овса и ячменя. За словами "каждая фаза развития" скрывалось нечто очень простое: Лысенко и его помощники сеяли на маленьких делянках семена, а затем ежедневно подсчитывали и записывали, сколько растений на делянке сначала проросло ("фаза всходов"), затем дало первый, второй, третий и четвертый лист ("фаза первого второго и т.д. листа"), когда злаки выходили в трубку, начинали колоситься, когда наливалось зерно и т. п. Столь же примитивной была технология опытов:

"Посев все время производился в сухую, заранее обработанную почву. Полив производился на другой день после посева по бороздкам, обыкновенно в течение 16-24 часов, пока земля не чернела сплошь. Последующие поливы и полки производились по мере надобности.

Физиологические наблюдения велись глазомерной оценкой делянки над началом фазы, когда единичные экземпляры вступали в данную фазу, и над 50% фазы, когда половина всех растений на делянке вступала в данную фазу. Регистрировались следующие фазы: посев-полив, всходы, кущение, выход в трубку, колошение, цветение, восковая спелость и время уборки" (22).

Лысенковские помощники следили также за температурой на опытном участке, записывая нехитрые данные, всегда собираемые для контроля за развитием растений. Эти данные были сведены в длинные однообразные таблицы. Лысенко снабдил их довольно примитивными примечаниями и издал в 1928 году в виде книжки "Трудов" Ганджийской станции (12). Из 169 страниц книжки 110 было отведено под таблицы с первичными данными, которые никто в тексты статей, а не то что книг, не вставляет, ибо место им в журнале наблюдений, а в статьях и книгах приводят суммарные и статистически обработанные цифры. Из 59 страниц остального текста абзацы, различавшиеся лишь мелкими деталями, были повторены много раз и заняли еще около 30 страниц.

Единственный раз за всю жизнь Лысенко попытался в этой работе использовать математику, чтобы рассчитать среднюю сумму температур, нужную для завершения отдельных фаз развития, и его работа украсилась двумя страницами, на которых имелись четыре формулы, содержавшие буквенные обозначения А , В , t и ? (23). В предисловии он указал, что написать формулы и научиться подставлять в них цифры ему помогли Н.Ф.Деревицкий и И.Ю.Старосельский. Больше никогда в жизни никаких формул он в свои статьи не включал, а в пятидесятых годах даже пришел к выводу, что они вредны для биологов. Перед описанием формул курсивом было приведено видимо самое важное начальное правило, звучавшее очень заумно:

" Таким образом, выясняется, что каждая фаза у растений начинает свое развитие при строго определенной напряженности термической энергии, то-есть при определенном, всегда постоянном градусе Цельсия, и требует определенной суммы градусов-дней" ( 24),

а сразу за тем, но уже без всяких курсивов, шло примитивное объяснение всей премудрости, изложенное впрочем с претензией:

"Теперь мы можем ввести обычные обозначения этих величин. Начальную точку, при которой начинаются процессы, обозначим буквой В, сумму градусов, потребную для прохождения фазы, буквой А. В практике напряженность энергии измеряется термометром Цельсия, поэтому и наше В будет числовое значение градуса, соответствующего данной напряженности" (25).

Еще в семи абзацах, разбросанных по тексту, была применена одна из четырех формул или формула, в которую были подставлены нужные цифры. Так, после первой же таблицы с конкретными данными экспериментов (Таблица 4 в книжке Лысенко) можно прочесть следующее заключение:

"Главная причина неточности... в нашем опыте - это полив после посева. День полива мы засчитываем в фазу, хотя в одном случае утром после начала полива вода по бороздкам может за 1-2 часа пройти через всю делянку и наши семена начнут уже набухать, в другом же - вода пройдет делянку только к вечеру (благодаря многим причинам, в том числе и работе поливальщика)... Большинство таких случаев выходит из ряда только потому, что им засчитан лишний день, которые семена пролежали в сухой почве, равно и температура этого дня. Выбрасывая из таблицы 4 эти сроки, мы теперь можем написать уравнения для выведения констант А и В .

Решая эти уравнения по способу Гауса 1 (решение уравнений по наименьшим суммам отклонений квадратов), будем иметь величины констант..." (26).

Каким же результатом увенчалась его работа? Лысенко выписал девять пунктов выводов. Смысл их сводился к тому, что для завершения начальных стадий развития (или фаз) требуются определенные количества тепла. Например, для яровых зерновых культур нужна большая сумма температур начальных стадий, чем для озимых, и, изменяя температуру, можно добиться того, чтобы "один и тот же сорт при одних термических условиях... был яровым, а... при других - озимым" (27). Лысенко подсчитал также, какова сумма температур, нужная для перехода от фазы простого (вегетативного) роста к кущению (то есть к фазе генеративной).

Его первую многостраничную публикацию отличали существенные огрехи: она была засорена второстепенным материалом, обработка количественных данных была недостаточной, автор не только не приступил к внимательному анализу выполненных до него исследований, он даже не потрудился представить список научных трудов, предшествовавших его исследованию (хотя публикация статей и тем более книг без списка относящейся к изучаемой проблеме литературы считается в среде ученых неэтичной). Однако при всем несовершенстве в оформлении его труда, это все-таки была еще вполне допустимая для агронома работа. Она указывала на то, что Лысенко старался расти, стремился превратиться в добротного научного сотрудника. Важная деталь - никаких практических предложений работа не содержала, да и не могла содержать, так как для этого еще не хватало материала.

Доклад на генетическом съезде

В 1927 году Лысенко изложил "основные положения" своей работы на "съезде, созванном Наркомземом Азербайджанской ССР на Ганджийской станции" (28). В декабре 1928 года он выступил в Киеве на Всесоюзном совещании Сахартреста с докладом "Влияние термического фактора на фазы развития у растений и программа работ по этому вопросу со свеклой" (29). Никогда, правда, потом Лысенко к этой программе не возвращался и исследований яровизации свеклы не проводил.

Не прошло и трех недель, как последовало новое выступление Лысенко - уже не на достаточно узком совещании свекловодов, а на огромном Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, состоявшемся с 10 по 16 января 1929 года в Ленинграде (30) 2.

Лысенко зачитал доклад (его авторами значились Д.А.Долгушин и он) в последний день секционных заседаний - 15 января 1929 года. Хотя авторы заявили, что они излагают данные, представленные в книге Лысенко, на самом деле это была принципиально другая работа. В докладе было заявлено громко, что авторы пришли к революционной идее, позволяющей произвести переворот в сельском хозяйстве, - высевать весной озимые зерновые культуры как обычные яровые. Авторы утверждали, что достаточно подержать наклюнувшиеся семена озимой пшеницы на холоду, как растения нормально выколосятся при яровом посеве, что сулит двоякую выгоду: во-первых, можно будет избежать многих неприятностей - нередкого вымерзания посевов в малоснежные зимы, вымокания их весной, удушья под ледяной коркой, а, во-вторых, можно будет получить большие урожаи. Всем известная трудность, а именно, что при весеннем посеве озимые в массе своей не выколашиваются, теперь, после обнаружения действия пониженных температур на проросшие семена, оказывается преодолена. В докладе было сделано даже более радикальное утверждение:

"Календарной границы, которая отделила бы озимые формы от яровых нет; каждый сорт ведет себя вполне индивидуально" (32).

В конце 1929 года Лысенко писал еще более категорично:

"Согласно нашему теперешнему представлению, нет ни озими, ни яри - имеются только злаки с различной степенью "озимости"... "Озимость" же мы можем искусственно изживать" (33).

В тот же день на той же секции с сообщением об изучении влияния холода на растения выступил известный авторитет в этих вопросах Н.А.Максимов, который в обширных, многократно повторенных опытах получил более аргументированные данные, но не счел возможным делать на их основании "революционные" практические выводы, ведущие к внедрению в практику на полях метода высева озимых весной. На следующий день газета "Ленинградская правда" поместила репортаж со съезда, один из подзаголовков которого имел отношение к тому, что говорил лишь один из выступавших - Лысенко: "Можно превратить озимый злак в яровой" (34). Однако имя Лысенко в репортаже не упоминалось, а сообщалось только о выступлении Максимова и специально подчеркивалось, что пока еще преждевременно говорить о применении метода на практике. Но то, что высказанная Лысенко и Долгушиным идея сразу запала журналистам в голову, очевидно.

Вместе с тем доклад Лысенко и Долгушина принес авторам разочарование: они представляли свою работу как открытие, но в конце заседания во время обсуждения заслушанных докладов был высказан ряд критических замечаний именно по работе Лысенко и Долгушина, в особенности по поводу чересчур легковесного предложения о переносе пока еще предварительных выводов на практические рельсы. Критика была корректной, мягкой, но, как позже выяснилось, один из выступавших - Максимов сильно обидел Лысенко, и последний всю последующую жизнь не забывал жрецов науки, не принявших его доклад так, как ему хотелось.

В программе съезда числился доклад Гавриила Семеновича Зайцева "Действие изменяющейся продолжительности солнечного дня на хлопчатник". Этот самобытный талантливый ученый пошел уже дальше и Максимова и Лысенко, изучив не только влияние температурного фактора на прохождение фаз развития растений, но и приступив к исследованию других факторов среды. Но доклад Зайцева не состоялся. По дороге на съезд из Ташкента он почувствовал себя плохо, был вынужден задержаться в Москве на сутки, а там скоропостижно скончался от гнойного перитонита (см. о Г.С.Зайцеве /35/).

Газетная шумиха вокруг "открытия" отца и сына Лысенко

Прошло полгода, и Лысенко доказал, каким отличным психологом он был, как правильно понял мощь новых тенденций, сложившихся в стране. Скепсису "старорежимных спецов" была противопоставлена "созидательная, творческая" позиция даровитых людей из народа. Узнала об этом сразу вся страна.

Лысенко удалось однажды прогреметь благодаря публикации в "Правде", и он понял, как немного нужно, чтобы пленить воображение корреспондентов, ищущих сенсационные материалы. На этот раз сенсацию создали даже не вокруг опытов самого Трофима Денисовича, а вокруг невиданного достижения простого крестьянина, якобы сумевшего утереть нос маститым ученым.

Центральная пресса известила, что весной 1929 года отец Лысенко, Денис Никанорович - колхозник артели "Большевистский труд" в селе Карловка на Полтавщине, высеял весной два мешка озимой пшеницы, якобы закопанной в снег для охлаждения на всю зиму, и будто бы собрал в три раза больший урожай, чем у обычной яровой пшеницы, высеянной в срок - весной.

Что побудило необразованного крестьянина пойти на странный шаг и рисковать сразу несколькими мешками озимой пшеницы, мы никогда не узнаем. Мне приходилось слышать, что закопал он мешки с пшеницей в снег неспроста. Что в зиму 1928 - 1929 годов, когда в ходе коллективизации Красная Армия и особые продотряды из революционных рабочих и чекистов экспроприировали у крестьян все наличное зерно, отец Лысенко припрятал в снегу два мешка озимой, самой лучшей пшеницы, после чего случилась незадача: семена под снегом намокли, дали ростки, и не оставалось ничего иного, как высеять их весной в землю, на авось (36). Проверить это предположение невозможно.

Итак, история с весенним посевом озимой пшеницы была широко разрекламирована в советской прессе. Летом 1929 года (еще до сбора урожая, то есть до окончания "эксперимента") центральные газеты опубликовали статьи об успехе Лысенко: 21 июля 1929 года в "Правде" появляется статья Вл.Григорьева (37), через неделю подборку статей печатает газета "Экономическая жизнь" (38). Через два месяца в "Правде" помещают статью А.Шлихтера на ту же тему (39).

Особенно важной для последующей карьеры Лысенко была статья, написанная А.Шлихтером. Александр Григорьевич Шлихтер (1868-1940) был в это время наркомом земледелия Украинской ССР. Он не сумел получить законченного высшего образования (в 1889-1891 годах Шлихтер учился в Харьковском, а затем в Бернском университете в Швейцарии). С 1891 года он целиком посвятил себя революционной деятельности в России, был дважды сослан (в 1895-1901 и 1909-1917 годах). В октябре 1917 года был комиссаром Московского военно-революционного комитета по продовольствию, в 1917-1919 годах работал наркомом земледелия и позже наркомом продовольствия РСФСР. По распоряжению Ленина Шлихтер был направлен в район восстания крестьян против советской власти в Тамбовскую губернию, где было введено осадное положение. Все время, пока шла вооруженная борьба с взбунтовавшимися (октябрь 1920 - июль 1921), Шлихтер был председателем Тамбовского губисполкома. После подавления восстания армией под руководством М.Н.Тухачевского, И.П.Уборевича, И.Ф.Федько, Г.И.Котовского и других (по официальным советским данным, было убито и ранено более 11 тысяч крестьян /40/), Шлихтера перевели на дипломатическую работу, а в 1927 году он вернулся на Украину и стал наркомом земледелия УССР. В 1928 году он стал академиком Всеукраинской АН, но только в 1936 году ему присвоили степень доктора экономических наук без защиты и написания диссертации. В начале 1930 года его переместили на должность директора Института марксизма-ленинизма Украины, а с 1931 года он одновременно был президентом Всеукраинской ассоциации марксистско-ленинских институтов, вице-президентом Всеукраинской Академии наук и кандидатом в члены Политбюро ЦК КП(б) Украины (1926-1937). В годы коммунистического террора Шлихтер был арестован и погиб в заключении. В 1994 году было издано посмертное собрание его избранных работ (41).

Повторяю, в момент публикации статьи о Лысенко Шлихтер был наркомом земледелия Украины. Суровые зимы 1927 и 1928 годов и страшные последствия начатой в 1928 году поголовной коллективизации лишили Украину хлеба. Видимо, поэтому так радостно отнесся нарком земледелия к посулам Лысенко:

"За последние два года сельское хозяйство Украины понесло значительные потери от вымерзания озимых посевов... В этом отношении исключительное значение имеет открытие молодого агронома-селекционера Лысенко ...оно несет величайшие возможности и в борьбе с суховеями..." (42).

Никаких научных сообщений об "опыте" отца и сына Лысенко, кроме заметок в газетах, в печати не появилось. Информацию для них могли поставлять лишь сами Лысенко. Но при сопоставлении статей выявляется неприглядная особенность: в зависимости от обстоятельств сообщались факты, противоречащие друг другу. Вот, например, как выглядели одни и те же события, излагавшиеся одной и той же газетой "Правда" в статьях, разделенных интервалом времени всего в два с половиной месяца (я специально сопоставляю факты в изложении одной и той же газеты, чтобы сравнение было более ясным):

Вл. Григорьев, 21 июля 1929 г. (37)

"Агроном Лысенко, работам которого "Правда" в 1927 г. посвятила очерк Вит. Федоровича..., последние годы продолжал свои опыты... в Азербайджане. Здесь Лысенко на основе установленного им экспериментального метода подготовил первую небольшую партию семян озимой пшеницы "украинка" под яровой посев и выслал ее для проверки в совершенно иных вегетативных условиях за 3000 км к северу 3 своему отцу, передовому крестьянину-середняку в родное село Карловка, Краснодарского района, Полтавского округа."

А. Шлихтер, 8 октября 1929 г. (30)

"В конце августа-начале сентября прошлого года в Ленинграде состоялся Всесоюзный съезд по селекции и генетике 4 ...К сожалению, доклад [Лысенко - В.С.] прошел почти незамеченным, и на съезде не было принято по этому вопросу никакого решения. По дороге на съезд т. Лысенко заехал к своему отцу, крестьянину, и рассказал ему о своих работах и о докладе, который он собирается сделать на съезде. Отец решил проверить открытие сына на практике и рискнул посеять озимые весной. Раньше... [он] 3 года сеял "украинку" под зиму, но... теперь... для проверки способа сына... он у себя в хате намочил в тепловатой воде около полцентнера семян украинка... семена "наклюнулись"... [затем он ] разложил [их] в два мешка так, что они легли ровным пластом толщиной около 15 см, укрыл мешки... снегом... [оставил] до весны... 1 мая 1929 г. посеял..."

"Старик Лысенко высеял перерожденную озимую "украинку" весной 1929 г. на своем поле, согласно указаниям сына, обычным способом, сохраняя эту решающую часть опыта до поры до времени в строгой тайне. Даже ближайшие соседи не подозревали великой задачи, разрешаемой на полутора гектарном участке "дида Трахима"" 5 .

"Соседи, узнав, что старик Лысенко посеял в мае озимую пшеницу, решили, что он сошел с ума ("здурiв старий"). Затем начались посещения опытного посева. Удивления и молва о "чудесном посеве" росли по мере роста озимых".

"Неделю назад по приглашению Лысенко, адресованному НКЗ Украины, на его поле прибыла специально назначенная комиссия. Соседи, в простоте сердца удивлявшиеся необычному состоянию пшенички "дида Трохима", поняли, что дело не только в случайной удаче..."

"10 июля с.г. в Наркомзем УССР пришел крестьянин Лысенко с прекрасными образцами вызревающей озимой пшеницы... 12-13 июля комиссия Наркомзема УССР на месте убедилась в необычайных результатах опыта крестьянина Лысенко и привезла в Харьков образцы посевов. Комиссия установила, путем осмотра посевов на месте, опроса местного населения , агрономов и самого Лысенко следующее..."

"...примерно 20-25 июля можно приступить к уборке... Урожай..., по определению комиссии, должен выразиться приблизительно около 3 тонн с гектара при ожидаемом среднем урожае всех остальных яровых пшениц в районе в 1 тонну".

"Озимая пшеница росла совершенно нормально и дала урожай более двух с половиной тонн с гектара, яровая же пшеница, посеянная одновременно и рядом с озимой, легла от июньских дождей и дала урожай вдвое меньше".

Как видим, основные факты в статьях об одном и том же событии, опубликованные в одной и той же газете, не совпадают.

В одной статье сказано, что опытную партию семян готовил Лысенко-сын, после чего "выслал ее для проверки... отцу", а в другой говорится, что это отец ("у себя в хате") намочил имевшиеся у него семена "Украинки".

В одном случае речь идет о "небольшой партии семян", а во втором случае это число выросло до полуцентнера, которые и в сухом виде за "3000 километров" просто так не пошлешь, не говоря уже об отправке нежных и легко ломающихся проростков.

Условия посева, по описанию Григорьева, были засекречены, а Шлихтер толкует о том, что всем все было известно, так как комиссия Наркомзема ходила справляться о деталях посева и правдивости говоримого отцом Лысенко и у соседей, и даже у агрономов (кстати, откуда в маленькой Карловке с 4 тысячами жителей в 1900 году и всего 17 тысячами даже в 1971 году /43/ оказалось несколько агрономов, следивших за посевами простого крестьянина-середняка Дениса Лысенко?).

Приглашение в Наркомзем Украины, согласно первой статье, было послано из Карловки, а в другой статье описан приезд "старика" Лысенко в тогдашнюю столицу Украины Харьков прямо в Наркомзем Республики со снопиком созревающей пшеницы в руках.

Странной представляется цифра собранного урожая. Согласно статьям в "Правде", весенний посев озимой пшеницы дал 30 ц/га (якобы оценка авторитетной наркомземовской комиссии, сделанная за несколько дней до уборки урожая, см. статью Григорьева, опубликованную 21 июля, в которой говорится, что уборку начнут немедленно, 20-25 июля), или выше 25 ц/га (статья Шлихтера, повествующая о цифрах урожая, уже собранного). Сам Лысенко называл позже в своих статьях иную цифру - 24 ц/га (44), которая тем не менее была в три с половиной раза выше средних урожаев, собиравшихся тогда по стране. Но в изданном Академией наук СССР при жизни Лысенко и несомненно не без его ведома жизнеописании Лысенко (45) ближайший его сотрудник и биограф И.Е.Глущенко 6 назвал цифру 140 пудов с гектара, или 8,5 ц/га (1 пуд = 16,38 кг), что значительно меньше первоначально называвшихся, в том числе и самим Лысенко, цифр. Как же так?

По-видимому, позже, когда издавалось жизнеописание (в 1953 году), Лысенко и Глущенко посчитали, что за давностью времени можно снизить первоначально названную цифру, чтобы хоть немного приблизить все к реальным урожаям тех лет, которые, согласно данным доклада В.М.Молотова на XVII съезде ВКП(б), составляли в 1928-1932 годах в среднем 7,5 ц/га, в том числе озимой пшеницы - 8,6 ц/га и яровой пшеницы - 6,7 ц/га (46). Позже сам Лысенко и его приближенные исчисляли прибавку от яровизации пшениц (как стали называть этот метод обработки семян Лысенко и его последователи) в размере не более 15 процентов от средних урожаев по стране, утверждая, что прибавка составляла около 1,1 ц/га (47). Следовательно, первоначальное сообщение о высоком урожае от обработки холодом проростков озимой пшеницы и высеве их весной было ложным. Показательно, что позже и Лысенко-отец сильно снизил цифры повышения урожайности от яровизации (48) и о трехкратном увеличении урожаев не вспоминал.

Нарком земледелия Шлихтер на все противоречия в своей и григорьевской статье не обратил внимания и выдал Лысенко-сыну огромный вексель:

"...агрономом Лысенко совершенно опровергнуто существующее до сих пор определение озимых... Открытие агронома Лысенко превращает озимые культуры в яровые..." (49).

Конечно, нарком был волен писать в "Правде" все, что угодно. Однако никакого открытия сделано как раз не было. Однократное наблюдение малограмотного колхозника, осуществленное без сравнения урожаев на контрольных и опытных делянках, без подсчета числа давших колосья и погибших проростков озимой пшеницы, без учета других обязательных для такого ответственного вывода факторов, нельзя было называть открытием.

Между прочим, надо отметить явную двойственность оценки Шлихтером "опыта" отца и сына Лысенко. Нарком включил в свою статью абзац, в котором сообщал, что предписывает научно-исследовательским учреждениям Украины предпринять научное изучение нового метода:

"Придавая исключительное значение этому открытию, НКЗем УССР решил развернуть работу как по дальнейшему углубленному научно-исследовательскому изучению открытия Лысенко, так и по проверке и практическому применению его в условиях хозяйственных посевов.

Конечно, эти посевы нужно провести в таких условиях, чтобы результат их можно было сравнить с посевами тех же культур и сортов обыкновенным способом осенью; и, например, если озимые высеваются по чистому пару, необходимо, чтобы и для весеннего посева озимых был оставлен участок пара, чтобы были те же самые семена и т.д." (50).

Однако эти разумные требования повисали в воздухе и казались ненужным излишеством, так как весь остальной текст статьи был выдержан в таком тоне, который отвергал сомнения в утверждениях отца и сына Лысенко. К тому же эти утверждения подкреплялись ссылками на выводы авторитетных комиссий, составленных из специалистов Наркомзема. Как могло случиться, что комиссии Наркомзема Украины, в которые входили специалисты, проявили такое легкомыслие и не увидели несовпадений в том, что утверждали отец и сын Лысенко - остается загадкой.

Обе статьи в "Правде" завершались в мажорном тоне:

Вл. Григорьев (37)

"Перспективы, вытекающие из этого исключительного открытия агронома Лысенко, подтверждаемого столь блестящими экспериментальными данными, настолько велики, что не поддаются сразу сколько-нибудь действительному подсчету".

А.Шлихтер (39)

"Открытие агронома Лысенко выводит наше полеводство на широкую дорогу огромных возможностей и исключительных достижений и содействует значительному усилению темпа нашего социалистического строительства".

Вслед за заметкой Вл. Григорьева шло официальное сообщение. Мало ли что может наговорить восторженный корреспондент! А "Правда" пыталась создать впечатление о действительно выдающемся событии, и потому речь переводилась на строгую основу. Сообщалась информация, переданная самым авторитетным в СССР органом, выступающим от имени руководства страны, - Телеграфным Агентством Советского Союза:

"Харьков, 20 июля. (ТАСС). В беседе с сотрудником РАТАУ [радиотелеграфное агентство Украины - В.С.] по поводу открытия агронома Лысенко зам. наркома земледелия УССР тов. Горбань заявил: "Ценность открытия Лысенко для сельского хозяйства совершенно исключительная. Применение этого открытия сыграет колоссальную роль... Наркомзем Украины приступает к практическому осуществлению открытия... Если метод Лысенко себя оправдает, то он будет иметь такие огромные последствия для всего сельского хозяйства страны, какие сейчас даже трудно учесть" (51).

Так сложившаяся в стране административная система начала подсказывать Лысенко, как ему следует себя вести. И начинающий ученый твердо, без колебаний и угрызений совести усвоил этот урок. Он уже был психологически подготовлен к блефомании прежними уроками, и теперь виртуозно включался в разыгрываемый спектакль.

Вообще история с мгновенным признанием открытия Лысенко могла бы казаться какой-то мистификацией или крупномасштабным помутнением рассудка сразу у сотен начальников, если бы не простое объяснение: земля под ними горела, и они готовы были подписаться под любым бредом, только бы продемонстрировать своим начальникам инициативу и заботу о сельском секторе экономики. Только этим можно объяснить странную, даже парадоксальную ситуацию, при которой руководители сельского хозяйства Украины и страны в целом вообще никаких трудностей в использовании на практике несостоявшегося открытия не видели и ни о каких возможных просчетах не ведали. Они разом уверовали в могущество чуда и решили, что жар-птица у них в руках, и их не бес попутал, прельстив возможностью замены реальной (и серьезной) работы мифами, якобы способными разом решить все проблемы. Но мифами была пронизана вся советская жизнь, все ожидания близкого наступления коммунизма, светлое будущее грезилось не во сне, а в ближайшей перспективе. В связи с этим очень подходили и личности передовиков - простых людей, "рожденных сказку сделать былью".

Сам Лысенко позже не раз утверждал, что весенний посев озимых был делом не случайным, а заранее им спланированным, что летом 1929 года его отец целенаправленно поставил особый ОПЫТ. Результаты ОПЫТА Т.Д.Лысенко называл "закономерностями новооткрытой теории стадийного развития растений" (52). Вот как он описывал историю открытия яровизации в его центральной печатной работе - "Теоретические основы яровизации", которую написал как ответ критикам, выступившим против его "теории" 16 января 1934 года на заседании в Союзсеменоводобъединении и обвинившим его в пренебрежении законами генетики (53). Зту книжку он считал своим самым глубоким теоретическим исследованием):

"... в наших опытах вопрос озимости и яровости растений вытекал из вопроса длины вегетационного периода растений.

Результат этих исследований был доложен в Ленинграде на Всесоюзном генетическом съезде (январь 1929 г.).

Сообщение о наших исследованиях ничего определенного и нового в представление участников съезда не внесло. Причин неколошения озимых при весеннем посеве... до этого времени выставлялось довольно много, и наше сообщение в лучшем случае закончилось тем, что было внесено в науку еще одно объяснение. Какое же из этих объяснений верно, аудитории трудно было разобраться...

Весной и летом 1929 г. на селекционной станции в Азербайджане мы довольно широко продолжали свои исследовательские работы по данному вопросу, не отрывая его от общего вопроса длины вегетационного периода сельскохозяйственных растений. Летом того же года советская общественность из нашей печати (газет) узнала о полном и дружном колошении озимой пшеницы весеннего посева в условиях практического хозяйства на Украине. (Посев этот был не случайным. По моему предложению, он был произведен моим отцом Д.Н.Лысенко в его хозяйстве).

Этот практический посев подтвердил главнейшие выводы наших исследований, после чего они приобрели права гражданства. В защиту выдвинутого нами толкования длины вегетационного периода растений выступила советская общественность" (54).

В 1938 году, когда Лысенко стал депутатом Верховного Совета СССР, появилось несколько больших очерков об его успехах в жизни (один из них принадлежал перу брата Доната Долгушина - соавтора "открытия агронома Лысенко" /55/). В них снова рассказывалось об истории "чудесного посева семян [отцом Лысенко - В.С.] по методу сына", и снова вносились коррективы в сторону преувеличений пользы от лысенковской "задумки". Нновые детали привел в журнале "Новый мир" Тихон Холодный (56). Ранее Шлихтер утверждал в "Правде", что Трофим заехал в Карловку по дороге на съезд, теперь, спустя почти десятилетие, сообщалось, что этот визит произошел уже после съезда, была изменена площадь отцовского участка:

"Лысенко, возвращаясь из Ленинграда, решил съездить к отцу. Давно уж не бывал он на родине... И вот он в Карловке.

Вечером, оставшись с отцом, молодой ученый принялся рассказывать о своих опытах..., о докладе на съезде... Как приняли, тоже рассказал. 7 Через полчаса все было решено. Сын рассказал отцу, как надо подготовить озимые семена к весеннему севу, как следить за процессом охлаждения, как, наконец, уловить подходящий момент для высева.

Сообщения газет не оказались для Лысенко неожиданностью. В успехе оригинального посева он как будто не сомневался: должно было вырасти - и выросло... Препятствие взято, в хозяйственных условиях выращен один гектар. Возвестили об этом на весь мир.

И в тот же вечер, взяв кратковременный отпуск, уехал на Украину" (58) .

Поражает, с какой неприкрытой злобой говорили о научных оппонентах Лысенко те, кто описывали его дела. Сомнения ученых - наиболее ценимый в сфере науки скептицизм, позволяющий избегать ошибок, - подавались Тихоном Холодным как проявление политического противостояния ученых "новатору из народа":

"Прошедшие два года не только доказали правоту Лысенко. Они еще и разоблачили тех, кто под влиянием защиты "чистой науки" боролся против партии и советской власти, проповедовал фашизм с его расовой теорией, за которой пряталось гнусное людоедство... Эти прохвосты вели свою подлую подрывную работу, продавались иностранным разведкам, готовили народу голод, поражение в будущей войне и каторжное ярмо капитализма" (59).

То, что исключительной важности НАУЧНОЕ открытие, как утверждает его автор, было введено в науку в результате трех газетных публикаций, а в его последующую экспериментальную проверку были "втянуты" сотни "опытников-колхозников", а не профессионалы-исследователи - представляет собой немыслимый и абсолютно уникальный факт в истории науки.

Наличие же разночтений в сообщенных в газетах сведениях (о деталях обработки семян, условиях проведения "опыта", размере урожая, осмотре делянок комиссией) не может не наводить на мысль, что авторы "опыта" врали каждый раз разное, лишь бы заинтересовать корреспондентов и наркоматовских начальников. Кстати, если уж речь зашла об этом, стоит указать на еще одно разночтение: в "Правде" было сказано, что Лысенко-старший посеял яровизированные семена на полутора гектарах, но уже в 1932 году Т.Д.Лысенко сразу в двух статьях - в газете "Социалистическое земледелие" (60) и в журнале "Бюллетень яровизации" (61) - заявил, что посев был сделан на площади лишь в полгектара, а позже, в 1938 году, говорил о гектарном посеве (62). Изменения таких важных деталей не могут не настораживать: ведь вся информация об этих посевах содержалась только в таких несерьезных газетных публикациях и популярных (а не научных) журналах, и количественные несовпадения в цифрах вносили сомнения и в верность всего остального.

Знал ли Лысенко о работах своих предшественников,

когда формулировал свое "открытие"?

Но остается необъясненным еще один вопрос, касающийся "открытия агронома Лысенко" - а был ли он оригинален в открытии возможности весеннего высева семян озимой пшеницы, выдержанных какое-то время на холоду, или это было известно и до него? Некоторые авторы в относительно недавнее время признавали его оригинальность и писали, что книга Лысенко, изданная в Гандже в 1928 году, содержала важные новые выводы о физиологии растений. Этот взгляд разделял Медведев (63), к той же мысли склонялся американский историк Д.Жоравский (64). Позже Н.Ролл-Хансен вполне определенно высказался по этому вопросу:

"Некоторые из его [Лысенко - В.С.] физиологических работ были высоко расценены даже самыми сильными критиками из среды генетиков" (65).

Поэтому вдвойне важно разобраться в том, насколько независимым от предшествующих исследователей был Лысенко в этой работе, почему он вдруг бросил многообещавшие посевы гороха и переключился на новую тему. Вряд ли серьезным было бы объяснение, что неожиданное устранение Деревицкого с поста директора станции сделало необязательным выполнение тем, начатых при нем. Столь же несерьезны попытки представить переход к исследованию "стадийного развития" логическим продолжением одной и той же идеи (66).

Большинство исследователей указывало, что само явление выколашивания озимых после обработки холодом проростков было известно физиологам растений за сто лет до Лысенко (67). Высеянные осенью семена озимых успевают до наступления заморозков прорасти, после чего на них всю зиму действует низкая температура, и это позволяет семенам естественно пройти нужную фазу развития. Весной проростки успешно переходят к фазе роста и т.д. В 1927-1928 годах специалисты вообще уже много знали о действии низких температур на прохождение различных фаз развития растений. Было установлено, что если озимые не прошли эту фазу, их дальнейшее развитие весной застопорится, а если подержать проростки на холоду, как правило, этот блок будет снят. Без холодовой обработки семена озимых культур, высеянные весной, могут прорасти нормально, даже дадут густые всходы, но затем подавляющее большинство растений не станет куститься и не даст колосьев. Незавершенность процессов развития помешает им вступить в фазу колошения.

В начале века над этими вопросами работали и в Германии, и в США, и в России (68). Большого прогресса достигли немецкий ученый И.Г. Гасснер еще в 1910-1913 годах (69), а в СССР профессора Н.А.Максимов и Б.А.Вакар в 1923-1925 годах (70). Занимались этим и другие ученые. Естественно, что за много лет до Лысенко физиологи выявили возможность ускорения развития растений с помощью разных факторов, а не только температуры (71). Появился и термин "вернализация" (от англ. vernal - весенний). Еще одно указание на популярность в те годы идеи о важной роли воздействия холодом на проростки содержится в статье В.Т. Батыренко (72), в которой сообщалось, что некто Д. Москалев в 1929 году добился ускорения созревания яровой пшеницы, ячменя и ржи на 2 - 2,5 недели благодаря промораживанию прорастающих семян.

Таким образом в самом описании явления ничего нового не было. Современники Лысенко, занимавшиеся исследованием данного явления, видели тогда научную задачу в том, чтобы понять причины вернализации, изучить ее физиологические особенности и, по возможности, биохимию процесса, а, изучив, подобрать ключи к управлению процессом, попытаться, хотя бы в далекой перспективе, приспособить его для практических нужд. Но ведь Лысенко мог ничего не знать ни о своих предшественниках, ни о ставящихся ими задачах. Так что же натолкнуло его на анализ влияния низких температур?

О возможности превращения озимых форм в яровые Лысенко скорее всего мог услышать из уст сотрудников ВИР'а, каждое лето наезжавших в Ганджу. Именно в эти годы работы Гасснера, Гарнера и Алларда и многих других, подхваченные ведущим физиологом ВИР'а Н.А. Максимовым, были в центре внимания ученых института. Если бы Лысенко, услышав эти разговоры, занялся данным вопросом, если бы принялся заново изобретать велосипед и преуспел бы в этом занятии, то в заслугу ему надо было поставить то, что он нащупал свой метод исследований, приведший к новой идее о сумме критических температур и к установлению самостоятельно закономерности перехода озимых в яровые только при накоплении определенной суммы дней с низкими температурами. Важно, что он взялся за количественное изучение обоих вопросов. Без этого было бы невозможно прийти к тем девяти пунктам выводов, которые были приведены в конце его ганджийской книги 1928 года, пунктам вполне конкретным. Если бы он сделал это все сам, не заимствуя чужих идей, это охарактеризовало бы его с лучшей стороны и свидетельствовало, что, несомненно, на этом этапе своей жизни Лысенко был вполне оригинальным исследователем.

Однако в начале 30-х годов, в советской научной литературе можно было встретить статьи, в которых приоритет Лысенко и в изучении зависимости развития растений от суммы критических температур, как бы запускающих следующую стадию развития, и в установлении пяти стадий развития были отвергнуты. В 1936 году профессор И.Васильев даже отверг в целом приоритет Лысенко в исследовании яровизации (73) и в связи с этим писал:

"Все факты, установленные Лысенко, были известны и раньше (см. Слезкин, "Зерновые злаки", 1-е изд., 1904; Gassner, Ztschr. f. Bot. 1918, 16 и литературу у Гасснера)... Ошибочным оказалось математическое выражение зависимости быстроты протекания отдельных фаз от фактора температуры" (74).

Васильев и некоторые другие авторы высказали мнение, что Лысенко переоценил свои результаты, отнесся к ним, как говорят специалисты, некритически. Но позже за Лысенко все-таки утвердилась репутация первооткрывателя важного процесса. Так ли это было на самом деле?

Я не раз возвращался к этому вопросу, пытаясь в нем разобраться. Априорно казалось ясным, что человек без достаточного образования, пусть даже умелец или народный самородок, как его аттестовали в советской прессе, не мог на пустом месте, то есть без навыков солидного экспериментирования, сразу прийти к важнейшим выводам в новой отрасли науки - физиологии растений.

Однако о своих предшественниках Лысенко написал в книге 1928 года скудно и невразумительно.

Мне удалось, наконец, найти ответ на загадку, кто мог надоумить его заняться этими вопросами, листая подшивки газет тех лет. Интерес к газетам был не случаен, ведь вся информация о "новом учении" была опубликована не в научных статьях, а рассказана журналистами на страницах газет.

Как оказалось, уже на самом раннем этапе своей работы Лысенко узнал, какими должны быть основные выводы, а также как следует проводить опыты и как их интерпретировать, услыхав о работах Гавриила Семеновича Зайцева - известного не только в России, но и на Западе физиолога растений и селекционера 8 , организовавшего широкие научные исследования физиологии растений в условиях Средней Азии, где он изучал поведение растений после воздействия на них низких температур и других факторов среды. Работая главным образом с хлопчатником, Зайцев вывел важные закономерности, приложимые и к другим растениям. Еще в 1926 году он издал книгу (76), в которой не только поставил задачу о суммах температур, но и дал решение этой задачи. В книжке 1928 года Лысенко трижды цитирует работы этого ученого (77), как бы сверяя свои заключения с его выводами. Однако Лысенко делает эти сопоставления в очень туманной форме. Из его фраз трудно понять, где кончаются границы исследования Зайцева и где начинается исследовательское поле, "распаханное" самим Лысенко.

О том, что Лысенко узнал о методах работы и выводах Зайцева, говорила заметка, опубликованная в "Сельскохозяйственной газете" авторитетнейшим агрономом и земледелом России Николаем Максимовичем Тулайковым, который 13 января 1929 года писал:

"В начале 1927 г. [то есть в самом начале работы Т.Т.Лысенко по яровизации - В.С. ] на опытной станции в Гандже мне пришлось много говорить с Лысенко, ...который разрабатывал в приложении к различным растениям того района установленные проф. Г.С.Зайцевым закономерности о суммах температур, необходимых для прохождения различных фаз развития хлопка" (78).

Из заметки следует, что Лысенко выяснил детали работы Зайцева с хлопчатником и обсудил их, что, разумеется, не могло не способствовать тому, чтобы направить его энергию по верному руслу. В то же время, давая объяснение истокам лысенковской работы, Тулайков не отвергал ее, а лишь призывал к осторожности при ее интерпретации.

Тулайков вспоминал о своем продолжительном разговоре по свежим следам: прошло всего два года с момента их встречи, и говорил он вполне определенно о приложении к различным растениям уже открытой закономерности (и притом доброжелательно указывал на то, что ко времени разговора " Лысенко уже намечал... некоторую зависимость " ). Теперь становилось понятным, почему Лысенко трижды упоминал Зайцева в книге 1928 года, примеряя свои выводы к зайцевским и повторяя каждый раз, что они схожи. Не ссылаться тогда вовсе на здравствующего Зайцева он не мог (Зайцеву оставалось до внезапной кончины жить около года). Позже Лысенко уже никогда Зайцева не цитировал (см. например, /33/), настаивал на своем приоритете, видел в установлении факта перехода одной фазы в другую отличие своей работы от всех предшествовавших. Не случайно также, на мой взгляд, что Лысенко ввел в число объектов своей работы хлопчатник, хорошо изученный Зайцевым, и тем подстраховал себя на случай возможных неудач с другими культурами. Вряд ли случайно и то, что часть работы, которая проводилась на хлопчатнике, он поручил верному человеку - своей жене, Александре Басковой.

Итак, истоки первой работы Лысенко со временем были забыты. Критик работы - Максимов вскоре также отошел от осторожно негативного отношения к работе новаторов и стал их захваливать (79). Уступками подобного рода, пусть даже невинными или вынужденными, Максимов и все последующие оправдатели и восхвалители "полезных идей" Лысенко только помешали ему стать настоящим ученым, оказали ему дурную услугу. И когда Максимов серьезно разбирал ошибки Лысенко (80), он поступал более правильно.

Газета объявляет Лысенко победителем в научном споре

А тем временем события развивались стремительно. 13 ноября того же 1929 года "Сельскохозяйственная газета" - центральный орган печати, официальное издание Наркомата земледелия страны - отвела почти целую полосу теме "Яровизация озимых" (81) 9 .

Редакция пригласила принять участие в дискуссии нескольких известных ученых: генетика растений и селекционера академика А.А.Сапегина, профессора П.И.Лисицына - известного селекционера и семеновода, проект которого лег в основу подписанного Лениным декрета "О семеноводстве" (Лисицын в том же 1929 году занял кафедру селекции и семеноводства полевых культур Тимирязевской сельскохозяйственной академии в Москве), уже занкомого нам Тулайкова и профессора-агронома М.Прика.

Все четверо никак в это время от Лысенко не зависели и могли говорить то, что они по этому поводу на самом деле думали. Так же несомненно, что каждый из них не мог не осознавать, что они привлечены к серьезной дискуссии на важную тему. К их мнению должны были прислушаться руководители сельского хозяйства.

Однако вышло так, что никакой дискуссии на деле не получилось, точки зрения всех ученых оказались сходными: о работе Лысенко говорилось без излишнего восторга, хотя и уважительно, но применять немедленно его предложение о холодовой обработке зерна на практике в широких масштабах все считали делом преждевременным! Столь же единодушны все были в том, что претензия автора на открытие безосновательна. Открытия, говорили они, никакого нет. Все , о чем Лысенко заявляет, науке известно. А новизна его подхода заключается в желании перевести дело на рельсы практики. Лисицын указывал, что вопрос о созревании озимых при яровом посеве "... является частным случаем более общего биологического вопроса о факторах, способствовавших переходу вегетативной фазы в генеративную. Он не нов даже в такой широкой постановке и поэтому с точки зрения физиологии растений агроном Лысенко не сделал открытия.... предложенный Лысенко способ можно с некоторой натяжкой признать пригодным только для индивидуального безмашинного хозяйства" (84).

Далее Лисицын убедительно говорил о том, как может перегреваться прорастающее зерно, облитое водой, из-за чего потребуется его перелопачивать, как будут при этом ломаться ростки. Упоминал он и о трудностях, связанных с посевом такого влажного прорастающего зерна:

"В маленьком хозяйстве при известной аккуратности, пожалуй, можно еще посеять его руками, вразброс... но в крупных хозяйствах это не подойдет... Любая сеялка, рядовая или разбросная - безразлично, поломает ростки и поплющит набухшее зерно. Высевающий аппарат слишком груб. Нужна машина специальной конструкции" (85).

Конечно, в те годы всеобщего оптимизма ученые часто предавались мечтам о том, чего может достичь раскрепощенный разум, и в своей статье Лисицын искал путь к применению на практике идей Лысенко. Поэтому он подробно рассказывал, какие совершенные машины есть в промышленности, способные даже набивать табаком тончайшие гильзы из папиросной бумаги и не рвать ее при этом, и сетовал, что техника, используемая в сельском хозяйстве, пока груба и несовершенна. Он объяснял это тем, что "условия капиталистического строя не дали возможности проявиться в этом направлении человеческому гению" (86).

Уповал Лисицын на то, что "чудеса сельскохозяйственной техники может дать только социалистический строй. Вот, где больше, чем в других местах, нам нужно не только догнать, но и перегнать. Я думаю, что нужно скорее усилить и развернуть институт сельскохозяйственной механики, нужно дать задание нашим наиболее талантливым конструкторам... нужно искать, пробовать, вообще проявить наибольшую активность для осуществления идеи Лысенко..." (87).

"Я - за практическое осуществление идеи Лысенко" - завершал он свою заметку, но указывал, какая еще большая работа ждет впереди тех, кто захочет применить идею на практике. Пока же пожелания о создании совершенных механических устройств для земледельцев оставались в области фантазии, и Лисицын констатировал:

" ... машин для осуществления идеи Лысенко нет " (88).

Сапегин предлагал несколько иной выход из тупика с наклюнувшимися семенами. Он советовал изучить возможность высушивания прорастающих семян после окончания обработки их холодом и посмотреть, сохранят ли они при этом приобретенное свойство яровости:

" Без этого применение метода Лысенко в практике больших хозяйств вряд ли возможно. Не ясно также, дадут ли яровизированные озимые урожай более высокий, чем яровые" (89).

Поэтому Сапегин писал, что нужны еще длительные опыты, которые снимут все вопросы.

Прик был более категоричным, в полет фантазий не верил и считал неоспоримым, что "весенние посевы озимой пшеницы не дадут таких урожаев, как осенние посевы", хотя и признавал, что в ряде районов, особенно на юге Украины, яровизация озимых, возможно, проявит себя положительно.

Тулайков столь же недвусмысленно высказывался против практического применения предложения Лысенко, рассказав о тех опасностях, которые подстерегают посевы, сделанные весной, пусть даже яровизированными семенами. Его заключение сводилось к тому, что овчинка выделки не стоит, так как все неприятности при жарком лете, засухах и т. п. будут столь же губительными для летних посевов озимых, как и для обычных яровых культур. Восхитившую наркома земледелия Украины Шлихтера возможность избежать вымерзания растений при весеннем посеве Тулайков оспорил:

"П осеянная с весны озимая пшеница вынуждена провести весь период своего развития наряду с яровой и подвергаться с ней всем случайностям лета в засушливой полосе. А мы знаем, что эти случайности по существу могут быть значительно чаще, чем случайность вымерзания озимой пшеницы " (90) .

Исходя из этого, Тулайков предлагал руководству страны направить основные усилия в другую сторону - отпустить больше средств селекционерам для выведения улучшенных сортов пшеницы, способных успешнее противостоять заморозкам, чем существующие сорта.

Все четверо выражали убеждение, что интересная задумка Лысенко будет тщательно изучена в предварительных опытах, и только после этого станет ясно, стоит ли применять ее на практике в тех или иных земледельческих зонах страны.

В целом, публикация материалов о "гипотезе озимости" сразу вывела Лысенко в разряд выдающихся ученых. Возможно, с позиций сегодняшнего дня кое-кому покажется несерьезным, что ученые с именами послушно согласились с тем, чтобы их втянули в обсуждение никем еще не проверенного агротехнического приема. Однако обсуждавшийся вопрос - количество хлеба для народа (с учетом повторившихся два года кряду холодных бесснежных зим на Украине, закончившихся, как писал Максимов, "почти полной гибелью озимых посевов") - был жизненно важным. Неудачи заставляли срочно искать любой выход из положения, и специалисты всех рангов готовы были внести посильную лепту в решение этой проблемы. К тому же, наверняка, ученые еще не поняли, куда клонят дело власти, и потому их слова о том, что вообще-то затея Лысенко интереса не лишена, но вот до применения на практике далековато, могли для разных ушей звучать по-разному. Широкие слои публики и руководители сельского хозяйства воспринимали слова профессоров как очередное чудачество, очередное проявление интеллигентской половинчатости. Сами же ученые могли тешить себя надеждой, что завтра же, как то и полагается людям разумным, кто-то, засучив рукава, примется за дело, все самым скрупулезным образом изучит, измерит, взвесит, и тогда только можно будет сказать определенно - есть ли в идее рациональное зерно и, если есть, стоит ли заниматься ею в широких масштабах. Скорее всего так и рассуждали про себя Сапегин, Тулайков, Лисицын и Прик, когда они согласились публично высказаться о "гипотезе озимости".

Профессор Максимов отвергает осторожные оценки коллег

Однако вывод о необходимости перепроверок практической стороны предложения Лысенко не устроил руководителей сельского хозяйства. Через шесть дней, 19 ноября 1929 года, "Сельскохозяйственная газета" продолжила дискуссию, выводы которой, оказывается, наркоматскими властями уже были сделаны. Материал о Лысенко был подан под броским заголовком "Яровизация озими - новое завоевание в борьбе за урожай " (91). Под этой категоричной шапкой шла заметка "От редакции", в которой все высказанные неделей раньше сомнения ученых даже не упоминались, о проверке метода говорилось только в связи с тем, что эта проверка поможет "усовершенствованию метода Лысенко для возможно широкого практического использования..." и начальственно утверждалось следующее:

" ... опыты тов. Лысенко вплотную подводят нас к решению одной из самых серьезнейших проблем текущего дня - зерновой проблемы. Введение в практику сельского хозяйства яровизированного посевного материала озимых, страхует хлеба от гибели их, вследствие замерзания" (/ 92/, эти фразы в оригинале были набраны жирным шрифтом - В.С. ).

Затем набранные крупным жирным шрифтом шли фразы:

" Превращение озимых в яровые методом холодного проращивания уже давно применяется в научно-исследовательских работах ВИ ПРБ и НК [Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур - В.С.]. Поэтому яровизация озими не открывает новых "Америк" в сельском хозяйстве. Но крупная ценность работы агр. Лысенко состоит в том, что он перенес метод холодного проращивания в широкую практику в полевом масштаб е. - Яровизация озимых обещает во многих районах повысить урожайность... " (93).

Как же могло получиться, что выводы ученых, опубликованные неделей раньше, были отвергнуты? Кто мог дать в руки Наркомата и его печатного органа иное заключение? Ответ содержался в этом же номере газеты. Ниже была помещена статья Н.А.Максимова (94), который поддержал практическую сторону предложения Лысенко. Таким образом опора под наркоматский вывод была подставлена от лица вавиловского Института прикладной ботаники и новых культур заведующим отделом физиологии растений института Максимовым. Однако в ссылке о "давно наблюдавшемся превращении озимых в яровые" содержалась неправда (так как и по сей день такого полного перехода озимых в яровые у пшениц добиться не удалось). За десять месяцев, прошедших со дня доклада Лысенко на генетическом съезде, никаких новых экспериментов, которые бы подтвердили правоту Лысенко, в отделе Максимова тем более осуществлено не было. Изменилось только одно: вокруг имени Лысенко началась газетная шумиха, за лысенковскую идею ухватились наркоматские чиновники в Москве и Харькове, и Максимов дрогнул: его большая статья (95) была построена иначе, чем статьи четырех авторов, напечатанные неделей раньше в той же газете. Критика теоретической компоненты в рассуждениях начинающего агронома осталась (да и нелепо было бы поступать иначе эксперту в области действия низких температур, еще в 1913 году опубликовавшему солидную сводку на эту тему /96/). В частности, Максимов писал, что "...наследственная озимая природа [при весеннем посеве], конечно, совершенно не изменяется" и продолжал:

"Не представляя собою таким образом чего либо принципиально нового, не являясь научным "открытием" в точном смысле этого слова, полученные Лысенко результаты представляют собой, однако дальнейший и довольно значительный шаг вперед в деле познания природы озимых и, что еще более важно, в деле управления их ходом развития по желанию земледельца" (97).

А вот практическую сторону предложения Лысенко Максимов оценил высоко:

"Главнейшей же заслугой Лысенко я считаю то, что достижения теоретической науки он сумел непосредственно применить в практической жизни. И Гасснер, и мы, будучи физиологами, а не агрономами, не шли дальше лабораторных опытов. Холодное проращивание казалось нам слишком простым приемом, чтобы он мог получить непосредственное применение в полевом хозяйстве... Лысенко крайне упростил предварительную обработку семян, упростил настолько, что она стала доступной даже для рядового крестьянского хозяйства. А это, конечно, нельзя не признать крупнейшим достижением" (98).

Максимов при этом ни словом не обмолвился о тех решающих недостатках метода Лысенко, о которых говорили семеновод Лисицын, земледел Тулайков селекционер-генетик Сапегин, агроном Прик - люди, близкие к сельскохозяйственной практике. Он лишь вскользь упомянул о необходимости тщательной проверки приемов Лысенко:

"... остается только пожелать, чтобы чрезмерные ожидания, возлагаемые на них сейчас некоторыми увлекающимися кругами, не помешали затем трезвой деловой оценке результатов этих важных опытов" (99).

В противовес Тулайкову он утверждал, что,

" высевая с весны, вместо настоящих яровых, "яровизированные" озимые, мы можем ожидать значительного повышения урожая " (/100/ выделено мной - В.С .).

Нет нужды говорить, насколько важной для последующей судьбы Лысенко оказалась эта максимовская оценка и ссылка на авторитетный вавиловский институт в центральном органе Наркомзема. Магия высоких имен завораживала.

Как же могло случиться, что известный ученый, каковым несомненно был руководитель всех физиологических работ вавиловского института Максимов, так некритически отнесся к лысенковскому предложению? Почему он от лица ВИПБиНК и вообще ученых поддержал "новатора" в эту решающую минуту? Вряд ли плодотворно гадать сегодня, что случилось бы с советской наукой, если бы все до одного ученые единодушно и жестко отвергли именно в тот момент лысенковские притязания, погасили бы его нездоровое прожектерство, с одной стороны, и тягу к чудесам людей из властных структур, с другой. Мы не можем сказать, как бы развивались биология, сельское хозяйство, медицина в СССР, если бы яровизация с самого начала была оценена подобающим образом. Не будем задаваться риторическим вопросом, были бы такими же по масштабу репрессии коммунистического режима в биологии, если бы феномена Лысенко не возникло. Но разобраться хоть отдаленно в том, что двигало пером Максимова, когда он высказал одобрение практическим замыслам Лысенко, несомненно нужно.

Выходец из высших культурных кругов России (отец - профессор Петербургского Технологического Института и Института Гражданских Инженеров, мать - преподаватель психологии Бестужевских Высших Женских Курсов) Николай Александрович Максимов блестяще закончил гимназию (с золотой медалью) в 1897 году и естественное отделение физико-математического Петербургского Императорского Университета. В 1889 году, еще будучи студентом, он слушал лекции летнего семестра в Лейпцигском университете и работал в лаборатории классика цитологии и физиологии растений Вильгельма Фридриха Пфеффера (1845-1920). Многократно бывал он за границей (и в Старом и Новом Свете, в Японии и других странах) и позже. В годы учебы в университете Максимов уже со 2-го курса целеустремленно занимался исследовательской работой в области физиологии растений, и в конце 1902 года защитил дипломную работу, которую опубликовал не только по-русски, но и по-немецки и был удостоен диплома 1-й степени. В 1913 году он защитил магистерскую диссертацию, 28 апреля 1929 года получил премию имени В.И.Ленина, в 1932 году был избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1946 году - академиком.

Казалось бы, вовлеченность с рождения в среду культурных людей, понимающих силу устного и печатного слова и меру ответственности за свои слова, не могли не наложить отпечатка на отношение к собственным поступкам, а жизнь и работа на Западе, особенно в среде аккуратистов-педантов в Германии не могли не приучить к строжайшему самоконтролю. Покорная позиция покровителя "выходцев из народа" и тем более покрывателя нездорового фанфаронства и хлестаковщины не могла быть имманентно присуща серьезному ученому Максимову.

Однако не все самоочевидно в таком объяснении. Ю.С.Павлухин рассказывает в сборнике "Соратники Н.И.Вавилова" (101), что еще студентом Максимов был вовлечен делами, а не на словах в активность тех, кто готов был отдать жизнь за идею раскрепощения простого народа. Маленькая деталь, приведенная в этом замечательном очерке ясно об этом говорит. Студент Максимов оказался в Лейпциге совсем не случайно: его дважды исключали из Петербургского университета за участие, как писал сам Максимов в советское время в автобиографии, "в студенческом движении", и ему пришлось уехать в Германию, оказавшись выдворенным из стен Alma Mater. Уезжал он за границу, чтобы скрыться подальше от глаз царских жандармов.

Этот эпизод указывает, что Максимов мог симпатизировать выходцам из народа, и снисходительно относиться к недоработкам таких людей, в надежде на мощное раскрытие их природных талантов в будущем. Максимов и в последующей жизни открыто проявлял свой демократизм, уважение к людям из прежде угнетаемых слоев. Отнюдь не случайно студенты Закавказского университета, в создании которого на базе Тифлисских Высших Женских Курсов Максимов принимал активное участие, избрали именно его в 1918 году деканом естественного факультета. В 1919 году из Тифлиса он перебрался в Россию, в Екатеринодар (позже Краснодар) в Кубанский Политехнический Институт, и там снова строил свое поведение так, что вызывал симпатии выходцев из "народа", вытеснивших из студенческих аудиторий по решению Советского Правительства детей представителей бывших "имущих классов" (см. об этом во введении к книге). В Екатеринодаре, также как и в Тифлисе, студенты-политехники избрали его проректором. Тогда таким избранным проректорам и ректорам присваивали характерную добавку к титулу - Красный Проректор. Позже он стал (и снова выбранным студентами! такими были порядки в советских вузах) профессором и Красным проректором Кубанского Государственного Университета (об одном из таких людей, Красном ректоре Тимирязевки, В.Р.Вильямсе, пытавшемся политиканством истребить своего научного антипода, Д.Н.Прянишникова, написал книгу О.Н.Писаржевский /102/). Не означают ли эти факты, что профессор Максимов всегда симпатизировал выходцам из низов (или пасовал перед ними)?

Может быть и более простое объяснение, а именно, увидев, какие симпатии с первой минуты стали выявлять в отношении Лысенко максимовские коллеги и начальники, почувствовав, как возбудились представители властей от простецкой и тем-то и привлекательной идеи Лысенко, он решил, что на рожон лезть не стоит и нужно словесно поддакнуть "новатору", а там жизнь сама покажет, что чего стоит?! Из истории всех времен и народов такое поведение хорошо известно, и то, что именно в таком конформистском духе вели себя многие в годины перепутья, тоже известно.

Правда, для понимания этих вопросов есть еще одна возможность, которую нельзя отбрасывать. Вероятно, Лысенко, не осознавая этого, затронул тему, которая не была чужда Максимову-исследователю. В течение нескольких лет до Лысенко Максимов разрабатывал проблему действия низких температур на растения. Еще в 1923 году, будучи приглашен Вавиловым перейти к нему на работу, Максимов выступил 8 ноября на заседании Совета Отдела Прикладной Ботаники Государственного Института Опытной Агрономии (ГИОА) с докладом о плане работ будущего отделения физиологии и экологии, которым Вавилов предложил ему руководить. В числе различных тем будущий руководитель остановился на проблеме изучения морозостойкости яровых и озимых пшениц, закаливания их холодовой предобработкой, укрепления устойчивости к низким температурам и связанной с этим урожайности (103). В докладе он произнес фразы, ясно говорящие о том, что вектор его размышлений простирался в том же направлении, что и у Лысенко, конечный итог научных разработок представал перед Максимовым в тех же терминах, что и в заявлениях Лысенко:

"Еще у Гелльригеля и Коссовича имеются указания на то, что овес и другие злаки, прошедшие первые фазы развития, до кущения, при более низких температурах, оказываются в дальнейшем более крепкими и дают более высокий урожай. Эти указания можно проверить, так как вопрос о физиологическом предопределении дальнейшего развития условиями раннего периода жизни растения сейчас уже усиленно разрабатывается и может представлять не только чисто теоретический, но и практический интерес" (104).

Существенная разница однако заключалась в том, что Максимов предлагал в 1923 году организовать всестороннее исследование проблемы, а Лысенко в 1929 году без всяких экспериментов объявлял проблему разрешенной и журавля в небе пойманным. Тем не менее Максимов в "Сельскохозяйственной газете" предпочел этой разницы не замечать и Лысенко поддержать.

Максимов и в последующей жизни (далеко не безоблачной - так, 5 февраля 1933 года он был арестован ОГПУ по обвинению в участии в мифической антисоветской организации, но уже в сентябре 1934 года был освобожден из под стражи и решил, или был вынужден, перебраться на 5 лет, с 1934 по 1939 годы, в Саратов, в институт, руководимый Н.М.Тулайковым) с Лысенко нарочито не пререкался. Биограф Максимова Ю.С.Павлухин не случайно пишет, давая оценку этой стороне деятельности крупного физиолога растений:

"Сам Н.А.Максимов и его ближайшие сотрудники, особенно В.И.Разумов и И.И.Туманов, окажутся заложниками этой псевдонауки и будут вынуждены не единожды говорить о яровизации как о передовой теории "народного академика" Трофима Лысенко" (105).

"Он /Максимов - В.С/ и раньше, еще в Саратове, порою вынужденно признавал менталитет лысенковщины в статьях, ввел большой раздел яровизации в "Краткий курс физиологии растений" (1938), расширив его позже (1948 г.), и все же после августовской сессии ВАСХНИЛ руководимый им институт подвергся критике лысенковцев. Может быть, этим объясняется сделанный им в 1950 г. доклад, размноженный во многих тысячах экземпляров Всесоюзным обществом по распространению политических и научных знаний на тему "Мичуринское учение и физиология растений". Тогда же вышла популярная книжка "Как живет растение" массовым тиражом (100 тыс. экз.) (с дифирамбами в адрес Лысенко, в которой Максимов награждал его выспренними эпитетами, типа "выдающийся ученый нашей эпохи" - В.С.), переизданная в в 1951 г." (106).

Так или иначе, но благодаря высказываниям Максимова в 1929 году в "Сельскохозяйственной газете" скептицизм всех ученых, отвергших практическую целесообразность применения приема холодовой обработки проростков пшеницы, был отвергнут.

Заметим, что сам факт переноса научных дискуссий из лабораторий на страницы газет был явлением экстраординарным. Впервые в столь явной форме власти - руководители наркоматов через органы информации оказали силовое давление на ученых и, не принимая во внимание их предостережения, объявили, что открытие Лысенко уже состоялось.

Для Лысенко же это был наглядный урок того, как власти подходят к оценке его новаторств. Еще не было получено ни одного убедительного факта положительного влияния яровизации на урожай, еще ни одного опыта и поставлено не было, а орган Наркомата земледелия от своего имени и, полностью отвергнув предостережения ученых, заявлял, что метод Лысенко "СТРАХУЕТ ХЛЕБА". Конечно, такое отношение не могло не подталкивать Лысенко на новые шаги в том же направлении.

Газетные шапки уже кричали о гарантированном урожае, гипотезу смело характеризовали как "новое завоевание". Поэтому закономерно, что заключая дискуссию, триумфатор Лысенко 7 декабря 1929 года в солидной по объему статье (107) уже никакими сомнениями не терзался. Самим фактом публикации заключительной статьи в дискуссии редколлегия газеты приравнивала Лысенко к ведущим ученым страны, а в глазах партийного и административного руководства он, конечно, вставал выше всех дипломированных спецов старой выучки, вынужденных теперь лишь скромно следовать в фарватере высказываний крестьянского самородка-гения, заботящегося о главном - как быстрее поставить достижения передовой науки на службу народу.

Лысенко в этой статье уже настаивает на приоритетности своего "открытия". В начале он называет свое предложение "методом озимости" и высказывает претензию, что разработал особую "гипотезу озимости" (44), отличную от метода "холодного проращивания", который до него развивали Гасснер, Максимов и другие физиологи:

"Вопрос об "озимости" открывает действительно громадные перспективы перед сельским хозяйством многих районов нашего Союза. Однако здесь необходимо внести определенность и ясность, так как некоторые, даже видные научные силы, смешивают метод "холодного проращивания" Гасснера и метод "озимости" растений, предложенный мной" (108).

В заключительной части статьи он делает широковещательное заявление о практической ценности своего открытия:

"Гипотеза "озимости" растений открывает еще большие перспективы, в сравнении с которыми опытные посевы озими весной будут являться только маленькой частичкой всех тех практических возможностей, которые может дать этот метод в сельском хозяйстве... Это открывает перед нами реальные широкие возможности найти сорта более ранние, более урожайные для ярового клина, чем те плохие яровые пшеницы, которые во многих районах СССР дают теперь слишком пониженный сбор... Над этими вопросами сейчас энергично работают уже Украинский Генетический институт и Азербайджанская сельскохозяйственная опытная станция, положительные результаты которых, вероятно, станут общим достоянием в самом ближайшем будущем" (109).

Уверенные обещания свидетельствовали, что из маленького сотрудника ганджийской станции вырос влиятельный деятель, диктатура его власти в советской биологии началась.

Агроном превращается в заведующего научной лабораториейb и изобретает анкетный метод "науки колхозно-совхозного строя"

Через несколько месяцев, не проведя никаких дополнительных опытов и не получив никакого подкрепления своим пока еще предварительным данным, Лысенко начинает утверждать, что открыл вообще новое явление живой природы - превращение любых озимых культур в яровые.

Не накормив никого плодами своего открытия, но заставив заговорить о себе советскую прессу в самых восторженных тонах, Лысенко добился многого для себя лично. В конце 1929 года ему удается перескочить сразу через много ступенек, обязательных в послужном списке любого научного работника. Специальным постановлением Наркомзема Украины для него создают большую лабораторию в Одесском Институте селекции и генетики - одном из ведущих в стране научных учреждений такого профиля, руководимом крупным ученым академиком АН УССР Андреем Афанасьевичем Сапегиным. Из младшего специалиста опытной станции Лысенко одной строкой в наркоматском приказе был превращен в заведующего лабораторией академического института. Вот как он об этом вспоминал:

"По постановлению Наркомзема была создана в Украинском институте селекции (Одесса) специальная лаборатория, а потом отдел по разработке этого вопроса. Для проверки и дальнейшей разработки выдвинутой нами идеи управления длиной вегетационного периода сельскохозяйственных растений наряду с созданной лабораторией были втянуты в 1930 г. сотни опытников-колхозников и работников совхозов" (54).

Теперь у него открылась возможность начать методичную научную проверку своей идеи о переводе озимых в яровые. Однако этого не случилось. Вместо этого все силы снова были брошены на далекие от научных упражнения по сбору и суммированию большей частью фальсифицированных отчетов колхозов и на расширение газетной шумихи.

До наступления весны 1930 года Лысенко пытается организовать пропаганду своего метода в близлежащих колхозах. Новому селу, заявил он, нужна новая наука, которую он и начал создавать. Сотрудники его лаборатории включились в необычную работу. Они разослали в колхозы и совхозы письма с призывами как можно шире применять яровизацию озимой пшеницы и сообщать в Одесский институт результаты. А чтобы облегчить учет испытаний, были приложены анкеты с готовыми графами, в которые предлагалось внести цифры о количестве яровизированных семян, площадях посевов, указать время появления всходов (форма ¦1), начала и конца колошения (форма ¦2), конца созревания, данные по обмолоту и собранному урожаю (форма ¦3).

Сама идея составления анкет ничего в себе дурного не содержала. Собранные данные, возможно, могли дать ответ на ряд вопросов. Но вовсе не это надлежало делать Лысенко. Совсем иных данных ждали от него ученые (и, говоря выспренне, хотя и точно, НАУКА И ВЛАСТЬ ). Поскольку никакого опыта Лысенко, о котором кричали газеты, еще проведено не было, нужно было срочно поставить этот опыт, хотя бы задним числом получить нужные результаты, а потом уже думать о внедрении доказанных в опыте предложений в практику.

Сфера деятельности, в которую столь стремительно, благодаря газетной шумихе и покровительству Наркоматов земледелия, внедрился Лысенко, имела свои законы. Став ученым, он должен был им следовать, иначе научной его работу просто нельзя было считать. Известно, что перед тем, как ставить опыт, нужно сформулировать рабочую гипотезу, которую данный опыт должен подтвердить или отвергнуть. Затем надлежит выбрать метод экспериментального доказательства гипотезы, адекватный поставленной задаче. Не стоит разбивать лоб в потуге исхитриться и взвесить атом на базарных весах. Заниматься этим волен каждый, но к науке это отношения не имеет. Ученый обязан предложить метод научного исследования, реально приложимый к данной проблеме на практике.

Требуется также разработать схему опыта, и здесь на первый план выступает продумывание контрольных экспериментов, в сравнении с которыми только и можно что-то утверждать. Неправильно выбранные контроли нередко сводят на нет даже вроде бы удавшиеся опыты. Когда результат сравнивать не с чем, это уже не результат. Работу надо начинать сначала.

Только после этого можно приступать к сбору данных. На этом этапе ученые должны знать степень точности ставящейся ими задачи, ибо от этого зависит, сколько раз нужно повторить опыты, какой объем информации будет достаточным, чтобы удовлетворить критерию заданной точности. Например, при испытаниях технических устройств вероятность поломки может быть оценена, скажем, в пяти или десяти повторах опыта. А вот если проверяют действие нового лекарства всего на десяти или даже ста больных и находят, что лекарство способствует выздоровлению, это еще не значит, что лекарство безопасно и полезно. Если при более широком его применении у каждого пятисотого или тысячного пациента появятся осложнения или будут выявлены серьезные побочные эффекты, это будет указанием на невозможность использования препарата как лекарства. Значит, в зависимости от поставленной задачи должна меняться точность испытаний. Иначе, в спешке, можно проскочить мимо ошибки. Эти примеры показывают: то, что годится для опытов с бездушными предметами, не подходит для экспериментов с людьми. То же правило действует и в отношении растений: если в девяти случаях из десяти изучаемая гипотеза оправдывается, а в одном случае из десяти проваливается, то на практике это может привести к тому, что каждое десятое поле вместо прибавки урожая даст недород.

Как видим, теоретическая предпосылка опыта, разработанная гипотеза, выбранный для ее проверки метод и схема опыта, число повторов измерений взаимосвязаны, ни одной деталью нельзя поступиться, иначе вся работа пойдет насмарку. Причем заметим, пока речь шла лишь об этапах, предшествующих сбору данных, и не говорилось об обработке собранных сведений.

Лысенко эти элементарные правила выполнять не стал. Возможно, он и не знал ничего о таких премудростях и в рассылке анкет видел единственный реальный путь "делать науку", да еще в массовых масштабах. Не понял он и того, что анкетный метод не позволяет осуществлять важнейшую для научного анализа операцию: сравнивать результаты повторностей опытов, проведенных в одинаковых условиях (одинаковые почвы, одинаковая обработка земли и посевов, одинаковые климатические условия и т. п.). Поэтому сбор данных из сколь угодно большого числа колхозов и совхозов и суммирование их в принципе было пустой затеей, так как не позволяло судить о сравнимости результатов яровизации, а, значит, и о ее преимуществах и недостатках.

К тому же начало рассылки анкет пришлось на особый период в жизни советской деревни - пору поголовной коллективизации. В условиях организационной неразберихи яровизацию можно было в лучшем случае осуществить лишь на бумаге. А между тем позже и Лысенко 10 и его сотрудники уверяли, что уже весной 1930 года в эту работу включились сотни колхозников (лысенкоисты использовали непременный штамп - "колхозники-опытники"). Но приводимые лысенкоистами данные показывают, что точной картины происходившего никто из них не знал. Достаточно сослаться на три примера, заимствованные из публикаций одних и тех же людей - подсобного рабочего Родионова, которого Лысенко после ареста Сапегина в 1931 году по обвинению во вредительстве сделал заместителем директора Одесского института, сотрудников того же института Берченко и Барданова и аспиранта Созинова 11 . В трех разных публикациях они сообщили взаимоисключающие сведения о том, что же "яровизировали" весной 1930 года "колхозники-опытники" - озимую или яровую пшеницу, и как много людей участвовало в этой увлекательной работе.

А.Д.Родионов,

Б.Э.Берченко, 1937 "Первые анкеты по эффектив-

ности яровизации озимой пшеницы при весеннем по-

севе были получены Институтом селекции в 1930 году"

(111).

А.Д.Родионов, Б.Э.Берченко и М.И.Барданов, 1958

"Многие колхозники-опытники уже в 1930 г. сообщили в

институт об эффективности применения предложенного

академиком Лысенко 12 метода яровизации яровых колосо-

вых культур". (112).

Б.Э.Берченко и А.А.Созинов, 1958

"В 1930 году в опытах 100 колхозников-опытников было

четко доказано, что... озимая пшеница проходит стадию

яровизации и после этого при весеннем посеве выколашива-

ется" (113).

Оригинальное решение этих загадок нашел И.Е.Глущенко, который, публикуя в 1953 году биографию Лысенко, предусмотрительно опустил ненужные детали и своеобразно обошелся с цифрой числа энтузиастов:

"Весной 1930 г. в работу по яровизации включились первые сотни колхозников-опытников. Вскоре был разработан агроприем яровизации для яровых хлебных злаков, а также для картофеля и других культур" (114).

Какие успехи были зафиксированы в первых десятках или даже сотнях анкет и поступили ли они вообще в лабораторию Лысенко в 1930 году, мы, по-видимому, никогда узнать не сможем, так как данные о них не были опубликованы. Однако, ссылаясь на их наличие, Лысенко бомбардирует столичное начальство и в Харькове, и в Москве предложениями о необходимости обязать колхозы и совхозы проводить яровизацию в приказном порядке. Он сулит большой прирост урожая и скрывает при этом неприятные стороны яровизации (115).

Итак, рассылкой анкет и сбором заполненных малограмотными людьми листков Лысенко заменил научно-обоснованные методы работы. Нельзя исключить, что сделал он это, быстро сообразив, что все требуемые наукой манипуляции могут обернуться плохими последствиями. На неприемлемость анкетного метода Трофиму Денисовичу не раз указывал Сапегин (116), но Лысенко упорно отказывался применять научные (включая математические) методы анализа экспериментальных данных.

В то же время анкетно-вопросный метод стал на деле закамуфлированной формой очковтирательства. В условиях сталинского нажима на коллективизацию заполнение таких анкет случайными цифрами, не отражавшими реальную пользу или вред от внедряемых агроприемов, стало массовым, а партийные органы, как мы увидим, приняли меры к тому, чтобы придать яровизации характер исключительной важности. В областях и районах выпускали газеты и листовки, пропагандировавшие новые агроприемы, в ход пошли уже хорошо зарекомендовавшие себя способы нагнетания страха и возможных репрессий против "нерадивых яровизаторов" (разновидность вредителя). "Враг у стен амбара", "Дадим по рукам антияровизаторам" - такими заголовками запестрела печать.

Конечно, плоды такой политики сразу же дали себя знать. Общими усилиями "чудо" начало обретать осязаемость. Никакой ответственности за преувеличение цифр в анкетах никто на местах не нес: это были еще одни бумажки, коими наводняли колхозы и совхозы разные органы с целью сбора нужных им сведений, а не бланки строгой государственной отчетности. Проставляемые в анкетах цифры никто не контролировал, и никто за них не отвечал, а вот за плохие показатели могли последовать нагоняи. Поэтому любой учетчик в колхозе, бригадир или бухгалтер отлично знали, в какую сторону следует изменять цифры. Таким образом, даже честное суммирование данных анкет, в которых - исключительно для пользы дела! - было приврано "немножко", приводило к гигантскому обману. Позже, когда правительство ввело планы яровизации, а из центра на места пошли "разверстки по яровизации", стало уже небезопасным проставлять в анкетах незначительные цифры прибавок. Блеф разрастался как снежный ком.

Позже сам Лысенко признал низкую эффективность работы с анкетами: оказывается, даже в 1932 году (данных о предыдущих годах так и не было никогда сообщено): "не все опытные точки прислали к 27/ VIII все эти три формы анкет. Особенно мало прислано анкет ¦3 (уборка и учет урожая)... со всех областей только 59 анкет" (117). Цифра "пятьдесят девять" была ужасающе низкой. Никаких выводов, кроме одного - затея провалилась - сделать было на основании этого числа нельзя. И тот факт, что Лысенко привел эту цифру в его собственной публикации, говорил , что он, видимо, не понимал требований к научной работе, хотя еще был честен в представлении своих данных (не утаил правду, не приукрасил ее).

Но ненаучный метод вполне удовлетворил начальство и на Украине, и в Москве. На Лысенко обратил благосклонное внимание нарком земледелия СССР (этот Наркомат руководил не только обработкой земли, но и растениеводством, животноводством и другими отраслями сельского хозяйства) Я.А.Яковлев 13 . Все обещания, раздававшиеся Лысенко, встречали неизменно радушный прием у Яковлева, хотя он без труда мог заметить, что основанные на анкетном методе данные вряд ли сколько-нибудь правильно отражают истинные успехи. Видимо, Яковлеву хотелось быть обманутым, и он с удовольствием воспринимал слова Лысенко. Наверняка, не последнюю роль в таком ослеплении и поглупении играла позиция самого Сталина, который подавал в эти годы пример нигилистического отношения к статистически обоснованным методам планирования и оценкам хозяйственной деятельности. Как это ни было парадоксальным, Сталин считал, что нельзя, например, оперировать усредненными величинами, чтобы установить, имеет ли место тенденция к увеличению или снижению того или иного процесса. В речи на пленуме Центрального Комитета и Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) в апреле 1929 года, озаглавленной "О правом уклоне в ВКП(б)", Сталин по этому поводу говорил:

"Рыков пугал здесь партию, уверяя, что посевные площади по СССР имеют тенденцию систематически сокращаться. При этом он кивал в сторону партии, намекая на то, что в сокращении посевных площадей виновата политика партии. Он прямо не говорил, что дело у нас идет к деградации сельского хозяйства. Но впечатление от его речи получается такое, что мы имеем на лицо что-то вроде деградации.

Верно ли, что посевные площади имеют тенденцию к систематическому сокращению? Нет, неверно. Рыков оперировал здесь средними числами о посевных площадях по стране. Но метод средних чисел, не корректированный данными по районам, нельзя рассматривать как научный метод.

Может быть Рыков читал когда-либо "Развитие капитализма в России" Ленина. Если он читал, он должен помнить, как Ленин ругает там буржуазных экономистов, пользующихся методом средних чисел о росте посевных площадей и игнорирующих данные по районам. Странно, что Рыков повторяет теперь ошибки буржуазных экономистов" (118).

После таких неграмотных рассуждений в ход могли пойти любые способы учета, лишь бы они сигнализировали о нужных руководству тенденциях, а не наоборот. Уроки нигилистичного отношения к экономическим категориям, к статистике и вообще к анализу действительности, не могли не учитываться всеми в стране. Партийный лидер учил тому, как надо вести себя, и нет ничего удивительного, что Лысенко и его штатные и нештатные помощники вели себя аналогично в своей сфере: подсчитывали якобы достигнутые на колхозных полях прибавки урожаев от яровизации, полученные цифры умножали на цифры посевных площадей и выводили гигантские, ни с чем не сравнимые цифры, рапортуя об этом во все инстанции (119). Однако абсолютная прибавка урожая от яровизации, рассчитанная самим Лысенко, даже в те годы не выходила за пределы ошибок измерений и составляла около 1 ц/га (в 1935 году Лысенко писал: "прибавка от яровизации равна в среднем свыше центнера на гектар" /120/).

Но, конечно, раздутыми на бумаге цифрами народ не накормишь, а страна чем дальше, тем больше недополучала хлеба, кормового зерна и другой сельскохозяйственной продукции. В этих условиях сообщения о том, что в "тысячах колхозов получены прибавки урожая от яровизации", что "метод показал свою жизненность, будучи проверенным на полях", как это постоянно заявлял Лысенко, принимались на ура, а скептицизм ученых, не доверявших сомнительной информации или требующих все тщательно проверить, рассматривался как происки вредителей, очернителей колхозного строя.

Сам же Лысенко повторял снова и снова, что именно советские условия научили его тем специфическим (скажем от себя: антинаучным) методам работы. В программной статье" Мой путь в науку" в газете "Правда" в 1937 году он откровенно высказался по этому поводу:

"Имея способности и желание, в нашей стране легко стать ученым. Сама советская жизнь заставляет становиться в той или иной степени ученым. У нас очень трудно и даже невозможно провести резкую, непереходимую грань между учеными и неучеными. Каждый сознательный участник колхозно-совхозного строительства является в той или иной степени представителем агронауки. В этом сила советской науки, сила каждого советского ученого . Вот почему тот путь, который привел меня к науке, является обычным, доступным для любого гражданина Союза" (121).

Сельскохозяйственная политика коммунистов

Призыв к индустриализации страны звучал много раз из уст Ленина. На VIII-м Всероссийском съезде Советов в 1920 году он сказал:

" Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно (122).

На XIV-м съезде ВКП(б) в декабре 1925 года было объявлено, что главной задачей в стране становится срочная индустриализация страны. Троцкий и его сторонники по "левому уклону партии" Зиновьев и Каменев выступили против такого курса, но в борьбе со Сталиным (и поддержавшим его Рыковым и Бухариным) потерпели поражение. Страна начала невиданное по широте строительство новых крупных металлургических, машиностроительных, станкостроительных, автомобильных, тракторных, химических заводов, электростанций, предприятий по добыче угля и металла. Параллельно коммунисты нагнетали в стране страх перед неминуемым грядущим нападением на Советский Союз капиталистических государств (после прихода Гитлера к власти параллельно с военной истерией в СССР осуществлялась широкая, причем противоречащая международным соглашениям, помощь Германии в развитии ее авиации, флота и танковых войск).

В 1926 - 1927 годах на создание промышленности был выделен 1 миллиард рублей, в 1927 году все работающие граждане были обязаны отдавать значительную часть своего заработка "в долг" государству в виде закупки облигаций 1-го займа индустриализации. Таким путем удалось собрать еще 200 миллионов рублей. Согласно советским статистическим данным, удельный вес государственного сектора в промышленности достиг 82,4%, в торговле частный сектор был сокращен с почти 90% в 1922 году (52,7% в 1924 году) до 23,6% (123).

Вопрос о путях развития сельского хозяйства стоял остро с первых дней существования советского государства. Одним из первых декретов новой власти был декрет "О земле", провозгласивший полное распределение пахотных земель в индивидуальное пользование, что и позволило привлечь на сторону большевиков массы крестьянства. Но проблема снабжения продукцией сельского хозяйства оставалась нерешенной, что заставило Ленина искать разные (порой взаимоисключающие) пути преодоления голода: от политики мирных уговоров крестьян (сдавать зерно государству по приемлемым ценам) до конфискации всего наличного зерна (посылаемыми в деревню вооруженными продотрядами); от стимулирования беднейшей части крестьян (так называемых бедняков - в России или незаможников - на Украине) до передела земель у зажиточных и трудолюбивых крестьян.

Ленину импонировала идея создания под контролем государства крупных сельскохозяйственных артелей (Сталин был продолжателем его дела), которые можно было бы снабжать тракторами, комбайнами, сеялками и другими машинами, но все-таки трезвые головы в ленинском аппарате не давали развернуть лозунг резкого ускорения в создании таких артелей (коллективных хозяйств, или колхозов) в лозунг поголовной коллективизации. Многие большевистские лидеры понимали, что сельский труд по своей природе индивидуален, что только любящие свое дело и готовые трудиться до "седьмого пота" люди способны добиться реальных успехов в сельскохозяйственном производстве, что многовековая традиция работать на земле, причем на своей земле, "рвать пуп", чтобы эту землю холить и лелеять, не может быть отброшена в одночасье.

При Ленине начались нападки на крепких крестьян со стороны некоторых "проводников советской линии". Использовав ругательную кличку "кулаки", Ленин и многие коммунисты пытались начать террор против них с первых дней советской власти. Но наиболее здравомыслящие из большевиков пытались противостоять насилию. В 1918 году в газете "Правда" развернулась дискуссия по этому поводу. М.А.Ольминский, работавший в 1917 году членом Коллегии Наркомфина, а в 1918-1919 годах членом редколлегии "Правды", в серии статей резко возражал против разорения сильных крестьян под флагом борьбы с кулаками. Он остро ставил вопрос о кулаках и предупреждал, что нападки на тружеников села могут обернуться серьезными бедами для советского государства в целом. В статье, озаглавленной "Одно из самых возмутительных явлений", Ольминский писал:

"Трудно строится новая, Советская Россия. К трудностям внешним присоединяется и наше собственное непонимание, неумение, незнание.

Но хуже всего, когда мы даже не хотим знать, не хотим понимать. В этом случае наша гибель, гибель всей пролетарской революции неизбежна.

С фактом такого нежелания понимать приходится нередко встречаться, когда слышишь разговор о так называемых "кулаках".

... Мы не ведем и не вели войны с крестьянами-тружениками. Вести с ними войну - значило бы... рыть самим себе могилу.

Помню, летом в одной партийной газете было напечатано, будто в таких-то волостях, - кажется, в Орловской губернии, - девяносто процентов крестьян - кулаки.

Это - явная нелепость...

Неужели октябрьская революция с лозунгом отобрания земли от помещиков произведена лишь для того, чтобы, наделив разоренных крестьян землею, объявить их кулаками-кровопийцами и начать новую войну против них?" (129).

Через две недели в "Правде" появилось другое письмо, в котором позиция Ольминского оспаривалась. Заведующий финансовым отделом Курского губисполкома С.Казацкий возразил Ольминскому, заявив, что последнему легко обвинять, сидя в столице, и говорить, что многие крестьянские бунты в Тамбовской, Орловской, Курской и других губерниях инспирированы неверной политикой местных властей ( а Ольминский открыто писал об этом в "Правде" из номера в номер в конце 1918 года), но что, дескать, оставалось делать властям на местах, чтобы выколотить из крестьян "чрезвычайный налог"? По мнению Казацкого, единственный путь выполнения плана, спущенного из центра, - это обложить всех сколько-нибудь имущих крестьян большим налогом (130). Позже Ольминский пытался возразить против такой практики, утверждая, что она противоречит здравому смыслу, что заявления, будто для сбора продналога на местах не оставалось ничего иного, как "давить кулака", приведут к беде, но отменить решение ЦК партии Ольминский не мог.

Борьба с кулаками продолжалась и позже. Нелепость разорения зажиточных крестьян была многим ясна. Против нее открыто выступали не только политические деятели. Известны многочисленные обращения против расправ с крестьянами-тружениками деятелей литературы, философии, агрономии, экономистов и пр. В.Г.Короленко в опубликованном письме А.М.Горькому призывал его встать на защиту безвинно страдающих, обращал внимание на экономический вред от такой политики:

"Нужно отказываться от так называемого раскулачивания. Я знаю такую историю. В одной из близлежащих волостей была семья, очень трудоспособная, у нее было сорок десятин [1 десятина примерно равна 1 гектару - В.С.]. Комнезаможи 14 половину отобрали, оставили только 20 десятин на большую семью. Но все-таки семья опять справилась и живет зажиточно. Тогда им оставили только 12 десятин. Семья живет все-таки лучше других. Тогда комнезаможи не знают, что делать с этими "кулаками", и решили, наконец, ... выгнать их совсем из села... Скажите, что же это такое, если не предположить, что тут преследуется окончательное обнищание России. Всех под одно...

От этой системы раскулачивания надо решительно отказаться...

Обобщая все сказанное, делаю вывод: наше правительство погналось за равенством и добилось только голода. Подавили самую трудоспособную часть народа, отняли у нее землю, и теперь земля лежит впусте. Комнезаможи - это часть народа, которая никогда не стояла на особенной высоте по благосостоянию, а распоряжаются всем хозяйством коммунисты, то-есть теоретики, ничего не смыслящие в хозяйстве.

Опять повторяю: нужно вернуться к свободе" (150).

Такие выступления против борьбы с кулаками способствовали ограничению разорения деревни, и временами давление на "кулака" ослабевало.

Столь же неоднозначным оставался вопрос о создании крупных хозяйств. Вскоре после смерти Ленина А.И.Рыков - член Политбюро ЦК РСДРП и один из руководителей советского государства, оставшийся главой правительства (председателем Совета Народных Комиссаров, до этого с 1921 года он был заместителем председателя, а Ленин председателем) настаивал на том, что нужно стимулировать работу именно индивидуальных (единоличных) крестьян. Его поддерживал другой крупный руководитель партии и государства Н.И.Бухарин. В докладе "Об экономическом положении СССР и итогах партдискуссий в РКП(б)" на V-м Всемирном конгрессе Коминтерна 4 июля 1924 года Рыков показательно озаглавил раздел о сельском хозяйстве: "Крестьянский двор - основа нашего сельского хозяйства" и сказал:

"Отличительной чертой нашего сельского хозяйства является то, что оно есть сельское хозяйство мелкое, хозяйство крестьянского двора. Мы совершенно не имеем крупных латифундий, крупных имений, фабрик зерна и мяса. Из земель, которые были конфискованы во время Октябрьской революции... в количестве более 30.000.000 десятин, мы почти все раздали крестьянам. В руках государства осталось и удобных и неудобных земель что-то около 2 миллионов десятин, которые должны быть использованы для организации показательных хозяйств, семеноводства, коневодства и т. д. и т. п. Основой всего сельскохозяйственного производства, его рабочей ячейкой является колхозный двор. Этих дворов насчитывается 18-20 миллионов. Эти 18-20 миллионов самостоятельных земледельческих хозяйств работают на основе свободного товарооборота" (124).

Избранный подход дал свои плоды. К 1923 году советская Россия впервые полностью обеспечила не только свои внутренние нужды, но и смогла экспортировать за границу около 3 млн. тонн зерна. На V Конгрессе Коминтерна Рыков сообщил:

"Мы имели [в 1923 году - В.С.] избыток хлеба, по покрытии всех потребностей в республике, более 200 миллионов пудов" (125).

Возможно, его заявление не отражало реальных успехов, и вывоз хлеба за пределы России был пропагандистским шагом, но тем не менее этот результат политики компартии был озвучен. Таким образом опора на частных землевладельцев привела коммунистов к хорошим итогам, и хотя в ряде мест упор делали на силовой подход к созданию коллективных хозяйств, однако в целом по стране социализация сельского хозяйства еще не достигала таких размеров, как в промышленности и на транспорте. В 1927 году в стране насчитывалось более 25 миллионов индивидуальных крестьянских хозяйств, из которых 5% рассматривались властями как кулацкие, 60 процентов - середняцкие и 35% - бедняцкие (126). Можно было бы и дальше развивать экономические рычаги для помощи индивидуальным хозяевам (фермерам в западном понимании). Но политические рецепты насильственной социализации в сельском хозяйстве, как считал Сталин, требовали иного: заставить крестьян поступиться своими "частнособственническими" интересами и, лишившись своих наделов земли, пойти в коллективные хозяйства, где все было бы общим. А чтобы подать этот рецепт как единственно возможный, партия пошла на меры экономического удушения индивидуального крестьянства, искусственно создав впечатление якобы растущих в деревне антигосударственных устремлений. Под нажимом Сталина государственные органы стали занижать закупочные цены на зерно и другую сельскохозяйственную продукцию, при этом планомерно и резко завышая цены на все промышленные товары. Устанавливая эти "ножницы цен", коммунистическая партия намеренно старалась выжать из крестьян как можно больше продукции за меньшую цену. Одновременно были снижены отчисления из государственного бюджета на развитие инфраструктуры деревни. Крестьян пытались этими мерами подтолкнуть к тому, чтобы они поняли сами, как хорошо забыть все тяготы и вступить в колхозы, которым государство давало много льгот и поблажек. Вместо ожидаемого результата произошло другое: крепкие хозяева пытались всеми силами выжить, слабые разорялись и, естественно, озлоблялись против крепких хозяев еще больше. Реальные закупки сельскохозяйственной продукции в стране, по словам Сталина, резко упали. Было ли действительно падение столь сильным, сказать нельзя, но утверж? В Политическом отчете Центрального Комитета ВКП(б) XV-му съезду партии, сделанном 3 декабря 1927 года, Сталин, обсуждая провал планов подъема хлебозаготовок в стране (хотя к этому времени официальные сводки гласили, что масштаб производства и заготовок зерна был будто бы выше, чем во все предшествующие годы советской власти), задал вопрос: "Где выход для сельского хозяйства?" и дал ответ:

"Выход в том, чтобы мелкие и мельчайшие крестьянские хозяйства постепенно, но неуклонно, не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения, объединять в крупные хозяйства на основе общественной, товарищеской, коллективной обработки земли, с применением сельскохозяйственных машин и тракторов, с применением научных приемов интенсификации земледелия. Других выходов нет" (127).

Такой вывод был тем не менее не единственно возможным, на что указывали специалисты в области сельского хозяйства и даже многие руководители партии большевиков, предлагавшие изменить ценовую политику и дать больше свободы индивидуальным крестьянам. Как сказано выше, Рыков, Бухарин, М.П.Томский считали, что политика тотальной коллективизации приведет к падению производства продукции сельского хозяйства, что опора на кулаков как наиболее творческих и сильных людей в деревне была бы более оправдана, что поворот к социализму у сельских жителей произойдет постепенно (как говорили тогда, стихийно), по мере того, как будет налажен товарооборот промышленного города с деревней. Они одновременно возражали против ускоренных до изнурения темпов индустриализации.

Однако вопреки их мнению подавляющее большинство делегатов XV-го съезда партии приняло предложение Сталина как программу действий, дав санкцию на коллективизацию сельского хозяйства страны.

Но пока, в декабре 1927 года, Сталин еще играл в демократию, делал вид, что он не готовит никакой поголовной коллективизации всех хозяйств с арестом и высылкой лучших крестьян, названных "кулаками". Он еще вполне миролюбив на словах и потому задает вопросы в рамках якобы законной обеспокоенности тем, все ли делается правильно и без перегибов:

"Все ли делается для того, чтобы ограничить и изолировать экономически кулачество? Я думаю, что не все. Неправы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ: сказал, приложил печать и точка. Это средство - легкое, но далеко не действительное. Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе советской законности. А советская законность не есть пустая фраза" (132).

Но прошло лишь несколько дней и эта "мирная инициатива" под шумок опрокидывается. ЦК партии начинает эскалацию приготовлений к поголовной коллективизации крестьянских хозяйств. 14 декабря 1927 года ЦК ВКП(б) рассылает по всем партийным органам директиву о хлебозаготовках и ускорении формирования колхозов. Вслед за ней, 24 декабря, якобы потому, что первая директива ничего не дала (а, спрашивается, чего можно было добиться существенного за 10 дней?), ЦК посылает вторую директиву, составленную в более жестких тонах, а сразу за ней, 9 января 192 8 года, третью, как подтверждает сам Сталин в феврале того же года:

"... совершенно исключительную как по своему тону, так и по своим требованиям. Директива эта кончается угрозой по адресу руководителей партийных организаций, если они не добьются в кратчайший срок решительного перелома в хлебозаготовках" (133).

Вслед за тем, 15 января 1928 года, Сталин выезжает в Сибирь, объясняя цель поездки "неудовлетворительным ходом заготовок в крае", выступает в Новосибирске, Барнауле, Омске, Рубцовске, призывает к созданию колхозов и "вытеснению" кулаков, обосновывая срочность этого мероприятия в основном тем, что за три последних высокоурожайных года в стране собрано много хлеба, а кулаки, якобы стремясь взвинтить на зерно спекулятивные цены, искусственно задерживают сдачу хлеба государству. На этот раз Сталин уже не уговаривает создавать колхозы, а угрожает местным властям.

"Я объехал районы вашего края, - говорит он сибирякам, а заодно и всем руководителям в стране - и большим и маленьким, - и имел возможность убедиться, что у ваших людей нет серьезной заботы о том, чтобы помочь нашей стране выйти из хлебного кризиса" (134).

Теперь, спустя менее месяца после своей же миролюбивой речи на XV съезде ВКП(б), когда он призывал объединять крестьян "не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения", он вдруг говорит диаметрально противоположное о текущих задачах:

"Отсюда вывод: нажать во-всю на развитие крупных хозяйств в деревне типа колхозов и совхозов, стремясь превратить их в хлебные фабрики для страны, организованные на основе современной науки. Этим, собственно, и объясняется, что XV съезд нашей партии дал лозунг о всемерном развитии колхозного и совхозного строительства" (135).

В качестве юридической основы для ареста кулаков он предлагает использовать статью 107, введенную за год до этого в Уголовный Кодекс РСФСР, предписывающую привлекать лиц к уголовной ответственности за спекуляцию с конфискацией имущества в пользу государства.

16 мая 1928 года в газете "Правда" на самом видном месте было опубликовано "Обращение ЦК ВКП(б) ко всем ЦК компартий республик, бюро ЦК ВКП(б), крайкомам, обкомам, губкомам, окружкомам и укомам ВКП(б)", озаглавленное "За социалистическое переустройство деревни (основные задачи отделов по работе в деревне)". Под обращением стоит подпись секретаря ЦК ВКП(б) В.М.Молотова.

С этого момента начинается официально санкционированная кампания по выявлению тех, кого местные начальники, активисты и бедняки-ударники относят к кулакам. Никаких четких критериев, кого считать кулаком, не было выработано, и в разных районах страны в разряд кулаков попали хорошо хозяйствовавшие крестьяне с самым разным достатком. У них конфисковывали все имущество, их самих с семьями срочно высылали, кое-где их зверски убивали свои же односельчане из числа оголтелых бедняков, а по всей стране формировали колхозы. Максимального размаха эта кампания достигла к январю 1930 года.

Точных цифр числа кулаков, высланных и уничтоженных в СССР, ни в советское, ни в постсоветское время опубликовано не было, хотя эти цифры наверняка должны быть известны властям. Размер бедствия приоткрывался потихоньку, и каждый раз цифры росли. По так называемым "официальным советским данным", опубликованным в 1975 году, более 2,5 миллионов человек было признано кулаками, причем большая их часть была выслана (136); в 1987 году экономист Николай Шмелев, выступая с лекцией в Москве, сообщил, что на самом деле только погибло в годы коллективизации около 7 миллионов человек (видимо, он знал достаточно точные цифры, так как в прошлом был зятем Н.С.Хрущева). Еще несколько сотен тысяч человек (опять по официальным, несомненно, сильно заниженным данным) было раскулачено вплоть до 1934 года, причем "раскулачивание в начале 1930 года в целом проходило на основе и в тесной связи со сплошной коллективизацией, хотя в ряде случаев и опережало ее" (137). Во многих областях были приняты меры к тому, чтобы ни один зажиточный крестьянин не мог избежать раскулачивания. Так, Нижегородский крайком ВКП(б) 12 февраля 1930 года разослал не только подробные указания о порядке проведения раскулачивания в районах сплошной коллективизации, но и о запрещении самовольного выезда кулаков и распродажи ими имущества (138).

В августе 1942 года, в разгар 2-й Мировой войны у Черчилля состоялись длительные многочасовые беседы со Сталиным, которые Черчилль описал в своих мемуарах. Вот отрывок из русского перевода воспоминаний Черчилля:

" - Скажите, - спросил я, - на вас лично так же тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?"

Эта тема сразу оживила Сталина.

- Ну нет, - сказал он, - политика коллективизации была страшной борьбой.

- Я так и думал, что вы считаете ее тяжелой, - сказал я, - ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей.

- С 10 миллионами, - сказал он, подняв руки. - Это было что-то страшное, это длилось четыре года...

- Это были люди, которых вы называли кулаками?

- Да, - сказал он, не повторив этого слова. После паузы он заметил:

- Это было трудно, но это было необходимо" (139).

Однако потери крестьянства в те четыре года были значительно больше. Помимо раскулаченных еще около 9 миллионов человек умерло от голода в результате экспроприации всего зерна Красной армией и коммунистическими отрядами рабочих (140).

Многие пытались жаловаться на произвол властей. Только в приемную председателя ЦИК СССР и ВЦИК М.И.Калинина "в течение 1930 года поступило 172,5 тысячи жалоб и заявлений, из них около 30% в связи с раскулачиванием" (141).

Секретарь ЦК ВКП(б) Украины, член Политбюро ВКП(б) С.В.Косиор, позже сам погибший от сталинского террора, призывал в 1930 году к еще большему развертыванию кампании борьбы с кулаком:

"То, что мы осуществляем, является лишь первым мероприятием, правда, крайне серьезным, решающим, но впереди еще гигантская и трудная работа. Надо учесть, что в районах сплошной коллективизации мы не всех кулаков раскулачили, многим удалось от раскулачивания улизнуть. Кроме того, у кулака в деревне еще остались крепкие корни, связи, у него есть своя агентура в лице подкулачников. Наконец, без всякого надзора остались раскулаченные кулаки и те, которые ждали раскулачивания. Ясно, что они озлоблены, враждебно настроены и готовы на все" (142).

Ему вторил в те дни секретарь Нижне-Волжского крайкома партии, член ЦК ВКП(б) Б.П.Шеболдаев, расстрелянный в октябре 1937 года:

"Конечно, проведенные меры по конфискации имущества, частичной высылке и расселению раскулаченных еще не означают ликвидацию кулачества как класса. Лишенное своей эксплуататорской основы кулачество остается злейшим врагом колхозов и Советской власти" (143).

Даже в феврале 1932 года, уже после окончания основной фазы раскулачивания, секретарь ЦК ВКП(б) П.П.Постышев, расстрелянный через 7 лет, призывал на VI Совещании руководящих работников органов юстиции (чтобы они не расслаблялись):

"Мы ни в коем случае не должны забывать, что этот вчерашний кулак морально не разоружился, что он пока еще не склонен сдаваться на милость победителя... Он - этот вчерашний кулак - не перестает питать надежду на срыв социалистического строительства, все время озираясь на капиталистическое окружение и рассчитывая на интервенцию" (144).

И, конечно, разрушение хозяйств наиболее рачительных крестьян, конфискация их имущества, выселение и аресты - все это делали под флагом облегчения работы по созданию колхозов на всей территории страны. Откровенно раскрыл эту политику "всесоюзный староста", сам недавно выходец из крестьян, Калинин, выступая 14 февраля 1930 года:

"Мы проводим раскулачивание не для того только, чтобы поделить имущество. Раскулачивание ведется для того, чтобы перестроить всю жизнь... Наша главная работа - это закрепить раскулачивание. Это значит уничтожить те элементы, которые создают новых кулаков. Этого мы сможем добиться только созданием крепких колхозов" (145).

Когда же основное было сделано, миллионы людей подвергнуты репрессиям, Сталин выступил со статьей "Головокружение от успехов (К вопросам колхозного движения)" (опубликована в "Правде" 2 марта 1930 года), в которой попытался снять с себя вину за все репрессии, обвинив местные органы в проведении линии партии на коллективизацию с искривлениями в особенно уродливых формах.

Последствия коллективизации оказались для страны губительными. Политические решения были воплощены в жизнь силой: Красная Армия, ГПУ, партийные органы довели дело уничтожения крестьянских хозяйств до последней точки, но ни сеять, ни собирать урожай от этих мер никто лучше не стал. Жесточайший голод в России, на Украине и в Белоруссии был расплатой за волевые приказы вождя всех народов. В этих условиях обещания Лысенко были подобны манне небесной для коммунистических лидеров.

Использовал Сталин коллективизацию и для решения своих внутрипартийных дел. Обвинив Рыкова, Бухарина, Томского в правом уклоне в развитии генеральной линии партии, Сталин, невзирая ни на какие экономические доводы, начал борьбу с правоуклонистами, с ядром партийного и государственного руководства не на жизнь, а на смерть именно по вопросам индустриализации и коллективизации. И Рыков, и Бухарин, и все стоявшие на их платформе руководители были обвинены во вредительстве, а вместе с ними были отброшены и разрабатываемые ими представления о путях развития сельского хозяйства. В ноябре 1929 года Рыков публично покаялся в своих ошибках в определении линии партии на поголовную коллективизацию, но это не спасло его от преследований Сталина: он был снят со всех крупных постов и выведен из Политбюро. "Партия осудила позицию правооппортунистической группы и признала пропаганду ее взглядов несовместимой с пребыванием в ВКП(б). Рыков, председатель СНК СССР (с 1924) был снят с этого поста. Председателем СНК СССР в 1930 назначен В.М.Молотов" (128).

Надо также сказать о том, что одновременно с борьбой против "левого" и "правого" уклонов в партии, Сталин приступил к новому витку культурной революции. Именно с этого времени в стране партия перешла к неослабному контролю за литературой, искусством, научными и другими публикациями. Органы безопасности перешли к массовым арестам интеллектуалов, в особенности тех, кто участвовал в "несанкционированных семинарах" на любые темы, включая научные (несанкционированными считались любые встречи в отсутствие наблюдателей от партийных организаций и от ЧК-ГПУ); тех, кто открыто критиковал советские власти или, не дай Бог, партийные комитеты; тех, кто был уличен в создании художественных произведений, относимых к безыдейным, упадочническим, религиозным и вообще идеалистическим, не говоря уже о самом страшном - антипартийным. Именно в 1929 году был арестован, а затем сослан из Москвы крупнейший российский генетик Сергей Сергеевич Четвериков. До ареста он выполнил исследование, благодаря которому впервые генетика и дарвинизм были объединены единой идеей, он заложил основы учения о генетических факторах накопления мутаций в видах в естественных условиях, что сегодня исключительно важно для охраны окружающей среды. Арест фактически прекратил плодотворную работу четвериковской лаборатории, из которой вышли самые крупные генетики России, Белоруссии и Украины. Арест Четверикова в 1929 году был далеко не единичным случаем. Именно с 1929 года - "года великого перелома" - по Сталинской терминологии - коммунистический террор пошел на новый, все более набиравший силу уровень. И именно в этом году на командные позиции в науке власти вывели Лысенко.

Примечания и комментарии к главе I

1 Т.Лысенко. Мой путь в науку. Газета "Правда", 1 октября 1937 г., ¦271 (7237), стр. 4.

2 Умань. Малый Энциклопедический словарь, Брокгауз-Ефрон, т. 3, С.-Петербург.

3 В.Л.Витковский. Федор Авксентьевич Крюков. В кн.: "Соратники Николая Ивановича Вавилова. Исследователи генофонда растений". СПБ, Изд. ВИР, 1999, стр. 272-276.

4 Сведения об этом приведены в очерке Тих. Холодного "Академик Т.Д.Лысенко". Журнал "Новый мир", 1938, ¦7, стр. 192.

5 См. книгу: Трофим Денисович Лысенко. Материалы к биобиблиографии ученых СССР,

сер. биол. наук, агробиология, вып. 1, Изд. АН СССР, М., 1953. Сведения о трудовой деятельности Лысенко приведены во вступительной статье, написанной И.Е.Глущенко, (см. стр. 3).

6 Там же, стр. 6.

7 Т.Д. Лысенко. Техника и методика селекции томатов на Белоцерковской селекстанции.

Бюллетень сорто-семеноводческого управления, 1923, ¦4, стр. 72-76; его же (совместно с А.С. Оконенко). Прививка сахарной свеклы, там же , стр. 77-80.

8 Личное сообщение академика ВАСХНИЛ И.Е. Глущенко, 1980.

9 Биографы Лысенко всегда тяготели к улучшению, исправлению и приукрашиванию фактов из жизни своего героя. Так , во вступительной статье к биобиблиографии Лысенко сказано, что он в 1925-1929 годах работал "заведующим отделом селекции бобовых селекционной станции в г. Гандже Азербайджанской ССР" (см. прим. /5/, стр. 3), тогда как сам Лысенко, подписываясь 15.ХП.1927 г. под "предисловием автора" к его работе 1928 г. (см. прим. /12/), на стр. 3 указывает свою должность как "специалист станции " , а позже, в 1937 году, в статье "Мой путь в науку" в газете "Правда" (см. прим. /1/) пишет:

"В Гандже... мне предложили должность младшего специалиста по селекции бобо- вых, фуражных и сидерационных растений" [выделено мной - В.С. ].

10 См. прим /1/.

11 Н.Ф.Деревицкий. К вопросу о методике полевого опыта в сортоводстве. Труды Ганджийской Центральной Селекционно-опытной с.-х. станции. Вып. 1, Тифлис. 1926. Его же: Математические методы в полевом опыте. М., Гос. Техническое Издательство. 1929. Его же: Браковка отдельных дат полевого опыта и последующая обработка его данных. Труды Среднеазиатского Государственного Университета, серия V - Математика, вып. 22, Ташкент. 1939. Его же: Указания по статистической обработке данных сортоиспытания (составитель доктор сельскохозяйственных наук Н.Ф.Деревицкий), М., Изд. Наркомзема РСФСР. 1940.

12 Т.Д.Лысенко. Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений. Опыт со злаками и хлопчатником. Труды Азербайджанской Центральной Опытно-селекци- онной станции им. тов. Орджоникидзе, вып. 3, Баку, 1928. Эта же работа была перепечатана в сборнике работ Т.Д.Лысенко "Стадийное развитие растений", Сельхозгиз, М., 1952, стр. 5- 189. Приводимая цитата взята со стр. 12.

13 См. статью "Сидерация", Большая Советская Энциклопедия (далее везде цитируется как БСЭ), 3 изд., М., Изд. "Сов. Энцикл.", 1976, т. 23, стр. 350-351.

14 Справедливости ради надо отметить, что бобовые так и не стали сколько-нибудь существен- ной культурой в растениеводстве Азербайджана (см., напр., БСЭ, 3 изд., статья "Азербайд- жанская ССР", 1970, т. 1, стр. 261-262, а также таблицы 5, 6, 8 там же).

15 Вит. Федорович. Поля зимой. Газета "Правда", 7 августа, 1927 г., ¦178 (3710), стр. 5.

16 Там же.

17 Там же.

18 Там же.

19 Там же.

20 Там же.

21 Личное сообщение поэта, переводчика и писателя С.И.Липкина, 1987 Семен Израилевич Липкин в конце 20-х годов жил в Одессе, встречался с другими молодыми интеллектуалами в городе и, как он рассказал мне в 1983 году, в 1929-1930 годах несколько раз встречал приходившего на некоторые встречи молодого Лысенко, перебравшегося в Одессу и тяготевшего к литераторам. Липкин запомнил Лысенко как скромного, вежливого человека.

22 См. прим. (12). Цитировано по перепечатке его работы в сборнике "Стадийное развитие рас тений", Сельхозгиз, М., 1952, стр. 15 23 Там же, стр. 21.

24 Там же, стр. 20.

25 Там же.

26 Там же, стр. 31.

27 Там же, стр. 188.

28 См. прим. (12), стр. 3.

29 Всесоюзное совещание по вопросам научно-исследовательской агрономической работы в сахарной промышленности, на котором выступил Лысенко, было созвано Центральным Институтом сахарной промышленности и Сортоводно-семенным управлением Сахартреста 12-19 декабря 1928 г. (см. сборник "Материалы Всесоюзного совещания по вопросам научно-исследовательской агрономической работы в сахарной промышленности, созванное ЦИНС'ом", М., изд. НТУ ВСНХ, 1929, стр. 34-36 /Труды ЦИНС, вып. 2/).

30 Т.Д.Лысенко, Д.А.Долгушин. К вопросу о сущности озими. В кн.: "Список докладов и тезисов Всесоюзного съезда по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству в Ленинграде, 10-16 января 1929 г.", Л., изд. Орг. бюро Съезда, 1929, стр. 131-132. Полный текст доклада был опубликован под тем же названием в книге "Труды Всесоюзного съезда по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству в Ленинграде 10-16 января 1929 г.", том 3, Л., тип. Военноморских сил РККА, 1929, стр. 189-199, см. также перепечатку в кн.: Т.Д.Лысенко "Стадийное развитие растений", 1952, Сельхозгиз, М., стр. 193-201.

31 Б.Л.Астауров. Съезд генетиков, газета "Известия", 31 мая 1966 г.

32 Цитир. по /22/, стр. 193.

33 Лысенко. В чем сущность гипотезы "озимости" растений? "Сельскохозяйственная газета",

7 декабря 1929 г., ¦233, стр. 3. Статья подписана: "гор. Ганджа. Лысенко" (без инициалов автора), свидетельствующая о том, что Лысенко некоторое время числился одновременно и на станции в Гандже и в Одесском институте (см. также перепечатку этой статьи в книге "Стадийное развитие растений", прим. /22/, стр. 205). По утверждению Б.Э.Берченко и А.А.Созинова (см. прим. /113/ в этой главе) Лысенко был приглашен в Одесский институт Наркомземом Украины, и в октябре 1929 г. началась его деятельность в Одессе, где для него была создана "специальная лаборатория, получившая название лаборатории физиологии развития" (см. прим. /113/, стр. 357).

34 Репортажу в "Ленинградской правде" предшествовали сразу четыре заголовка, набранных разными шрифтами:

"Всесоюзный съезд по генетике, селекции и семеноводству УСПЕХИ СОВЕТСКОЙ НАУКИ

Германские ученые используют наш опыт МОЖНО ПРЕВРАТИТЬ ОЗИМЫЙ ЗЛАК В ЯРОВОЙ"

Репортаж начинался с рассказа о работах по изменению сроков высева зерновых культур путем обработки наклюнувшихся семян низкими температурами. В заметке говорилось:

"Проф. Н.А.Максимов устанавливает новую точку зрения на озимые и яровые злаки. Каждый злак в известных условиях может быть превращен в яровой. Такое положение уже достигалось в лабораторной обстановке.

Конечно, перенесение этих опытов на поля невозможно. Но, безусловно, представляется возможность широкого вмешательства в вегетацию парниковых растений". (См. "Ленинградская правда", 16 января 1929 г., ¦13, стр. 3).

В своем изложении журналисты, по-видимому, приписали Н.А.Максимову более широкий взгляд на возможности изменения растений при обработке их холодом, сообщив, что "каждый озимый злак ... может быть превращен в яровой". Можно думать, что в этой фразе совместили точку зрения Лысенко и Долгушина, с одной стороны, и Максимова, с другой, хотя все последующее (то есть ограниченность возможной сферы применения этого метода) отражало максимовские взгляды.

35 А.Ф.Мауер. Памяти Гавриила Семеновича Зайцева (1887-1929). "Ботанич. журнал", 1958, т. 43, ¦12, стр. 1771-1774; Семен Резник. Завещание Гавриила Зайцева, М., Изд. "Детская литература", 1981. Н.К.Лемешев. Гавриил Семенович Зайцев; В кн.: "Соратники Николая Ивановича Вавилова. Исследователи генофонда растений". СПБ. Изд. ВИР, 1994, стр. 173- 178.

36 Такое предположение, в частности, многократно высказывала профессор Тимирязевской Академии А.И.Атабекова.

37 Вл. Григорьев. Открытие агронома Лысенко. Метод Лысенко будет на практике применен в совхозах и колхозах Украины. Газета "Правда", воскресенье 21 июля 1929 г., ¦165 (4299), стр. 4.

38 Газета "Экономическая жизнь" 4 августа того же года опубликовала анонимную статью "Открытие агронома Лысенко", ¦177.

39 А.Шлихтер. О посеве озимых культур весной (Открытие агронома Лысенко). Газета "Правда", 8 октября 1929 г., ¦232 (4366), стр. 3.

40 Антоновщина. БСЭ, 3 изд., т. 2, 1970, стр. 96-97.

41 А.Г.Шлихтер. Экономические проблемы строительства фундамента социализма. М. Изд.

"Наука", 1982. Его же: Вопросы революции в России и некоторые проблемы общественной жизни. М., Изд. Наука, 1983 (в книге приведена библиография трудов А.Г.Шлихтера, см. стр. 227-237). О нем: П.Дубенский, Б.Ванцак. Главная удача жизни. Повесть об А.Г.Шлихтере. М., Политиздат (серия "Пламенные революционеры"). 1980.

42 См. прим. (39).

43 Карловка. Малый энциклопедический словарь. т. 2, СПБ, Брокгауз и Эфрон, 1900, стр. 984-985; Карловка. БСЭ, 3 изд., т. 11, 1973, стр. 440 44 Т.Д.Лысенко. Теоретические основы яровизации. М.-Л., Гос. изд. колх. и совх. лит-ры,

1935, 151 стр. с рис. и 1 вклейкой и портретом автора. Эта книга неоднократно переиздава- лась (2-е переработанное и дополненное издание, 192 стр., 1936 г.; то же на армянском язы- ке, 1939 г.; сокращенный вариант на эстонском языке, 1947 г. и др.), была неоднократно включена в том избранных работ Лысенко "Агробиология" и т. п. Цитир. по его книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 336.

Эту же цифру 24 ц/га привел в своей брошюре близкий в те годы к Лысенко Н.В.Турбин: см. Н.В.Турбин. Творцы новых растений (стенограмма лекций, прочитанных проф. Турбиным в лектории по естественнонаучным вопросам при Раменском горкоме ВЛКСМ). Издание отдела пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", М., 1945, стр. 31. Тот же текст дословно повторен в другой брошюре Н.В.Турбина с тем же названием "Творцы культурных растений", Библиотека естествознания, Ленинград- ское газетно-журнальное и книжное издательство, 1945, стр. 42.

45 И.Е.Глущенко в "Кратком очерке научно-исследовательской и производственной деятель ности Т.Д.Лысенко" (см. прим. /5/) дал такую версию открытия яровизации:

"В 1929 г. отец ученого, Д.Н.Лысенко, по указанию сына, впервые произвел в производственных условиях весенний посев озимой пшеницы "Украинка" тронувшимися в рост семенами, предварительно выдержанными определенное время на холоде под снегом. Урожай превзошел все ожидания (140 пудов с 1 га)" (стр. 7) .

46 В.М.Молотов. Задачи второй пятилетки. В кн.: "XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет". Партиздат, Москва, 1934, стр. 360.

47 Т.Д.Лысенко в 1935 году в газете "Социалистическое земледелие" сообщил:

"В 1934 г. в 1060 колхозах, которые дали сведения об учете урожая, среднее увеличение урожайности от яровизации было 1,14 ц/га. Колебания прибавок урожая от яровизации по отдельным колхозам были значительными. Есть колхозы, где урожаи яровизированных и неяровизированных посевов одинаковы. В некоторых случаях имеются и отрицательные результаты. Но зато есть и прибавки в 8-10 и более центнеров на гектар" (Т.Д.Лысенко. Яровизацию сочетать с высокой агротехникой. Газета "Социалистическое земледелие", 21 марта 1935 г., ¦43, стр. 3 . Эта статья была перепечатана в книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 483-485.

48 В декабре 1935 года Лысенко-отец выступил на Одесском областном совещании по вопро- сам яровизации и сообщил, что яровизация дала прибавку в 1933 году только в размере 3 ц/га, в 1934 г. - 1,75 ц/га и в 1935 г. - 1,2 ц/га (см. журнал "Яровизация", 1936, ¦1 /4/, стр. 127).

49 См. прим. /39/.

50 Там же.

51 Газета "Правда", 21 июля 1929 г., ¦165 (4299), стр. 4.

52 26 декабря 1934 года Т.Д. Лысенко опубликовал в газете "Социалистическое земледелие" (¦296) статью под характерным названием: "Не извращать теорию яровизации". Она же перепечатана в книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 327-329. В этой статье он писал:

"Между тем накопленные знания о яровизации как одной из стадий развития растения представляют основную теоретическую базу учения о стадийном развитии растений. С этой стороны многими научными работниками теория яровизации и до настоящего времени в должной мере не осознана".

В последующем и сам Лысенко и его последователи уверенно называли конгломерат вы- сказываний о яровизации учением о яровизации. См., например, Т.Д.Лысенко, Теоретиче- ские основы яровизации, 1936; его же, Мой путь в науку, газета "Правда", 1 октября 1937 г. и др.

53 См. при. (4 4).

54 Там же. Приведенный здесь отрывок цитируется по книге "Стадийное развитие растений",

М., 1952, стр. 343.

55 Ю.Долгушин. Учение Трофима Лысенко. Журнал "Знание-сила", 1938. ¦11, стр. 7-9.

56 Тихон Холодный. Академик Т.Д. Лысенко (очерк). Журнал "Новый мир", 1938, ¦7, стр. 189-200. Очерк был опубликован в связи с избранием Т.Д. Лысенко депутатом Верховно го Совета СССР.

57 См. прим. (55).

58 Там же, стр. 193.

59 Там же, стр. 199.

60 Т.Д.Лысенко. Физиология растений на новом этапе. Газета "Социалистическое земледелие", 12 ноября 1932 г., ¦261 (см. также книгу "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 250). В этой статье Лысенко писал:

"Термин "яровизация" впервые появился в середине 1929 г. после получения выколашивания весеннего посева озимой пшеницы в условиях практического хозяйства (половина гектара на Полтавщине у Д.Н.Лысенко)".

61 Т.Д. Лысенко. Основные результаты работ по яровизации сельскохозяйственных растений.

Журнал "Бюллетень яровизации", 1932, ¦4, стр. 3 (см. также книгу "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 255). В этой статье повторялся дословно тот же текст, что и в предыдущей статье (см. прим. /67/).

62 См. примеч. (55).

63 См. прим. /87/ к Введению.

64 См. прим. /90/ к Введению.

65 См. прим. /97/ к Введению.

66 Э.Д.Маневич. В защиту Н.И.Вавилова. Журнал "Вопросы истории, естествознания и техники", ¦2, 1991, Москва, Изд. "Наука", стр. 138-143.

67 Еще е 1858 г. американский физиолог растений Клиппарт писал:

"Для превращения озимой пшеницы в яровую достаточно озимой пшенице тронуться в рост осенью или зимой, но удержать от прорастания низкой температурой или замораживанием до тех пор, пока ее можно будет посеять весной. Это обычно производят посредством вымачивания и проращивания зерна и последующего замораживания в этом состоянии, пока не придет время весеннего посева". Klippart. An assay on the origin, growth, disease, etc. of the wheat plant. Ohio State Bot. Agr. Ann. Rep., 1857, 12, 1858, p.562-816.

Цитировано по книге Ж.А.Медведева "Биологические науки и культ личности", машинописный вариант (каждая глава собственноручно подписана Ж.А.Медведевым), датированный сентябрем 1962 г., стр. 335-336.

68 Сведения о возможности колошения озимых злаков и вызревания других озимых культур,

подвергнутых обработке холодом на ранних стадиях развития и затем высеянных не под зиму, а весной, многократно сообщались в отечественной литературе. Интересный обзор исследований был сделан в 1936 году проф. И.Васильевым в статье "Яровизация зернобобовых культур" в журнале "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства", 1936, ¦12 (декабрь), стр. 128-150. Он, в частности, упоминал, что известный петербургский садовод и огородник Е.И.Грачев в середине 70-х годов прошлого века не только применил метод, авторство которого приписывал себе Лысенко (см. сообщение Е.И.Грачева в "Земледельческой газете", 10 октября 1874 г., ¦12), но и научился с помощью воздействия холодом на семена изменять стадии развития различных растений (см. о Грачеве: Я.Суханов. Конструктор растений, газета "Известия", 21 января 1982 г., ¦21 /20002/, стр. 6). Об этих приемах воздействия холодом много писали в русской сельскохозяйственной литературе в последней четверти прошлого века. Уже в ХХ веке подробные наблюдения над хлопчатником сделал проф. Г.С.Зайцев, см. его книгу " Влияние температуры на развитие хлопчатника", Труды Туркестанской селекционной станции, М.-Л., Промиздат, 1927; вып. 7, 76 стр. Научное описание явления яровизации (вернализации) можно найти в работах, опубликованных до того, как Т.Д.Лысенко начал свою работу: А.Д.Муринов. Колошение озимых ржи и пшеницы при яровом посеве. "Журнал опытной агрономии", 1913, т. XIV, стр. 238-254; его же: Биология озимых хлебов. Колошение озимых ржи и пшеницы при яровом посеве. В сб.: "Из результатов вегетационных опытов и лабораторных работ Московского с.х. института", 1914, т. IX, стр. 167-252.

69 G.Gassner. Beobachtungen und Versuche Яber den Anbau die Entwicklung von Getreidepflan zen im Subtropischen Klima. Jahresb.Vereinigung fЯr Angewandte Botanik, Bd. 8, ss. 95-163; G.Gassner. Beitrage zur physiologischen Charakteristik Sommer und Winterannular GewКchse, ins besondere der Getreidepflanzen. Zeitschr. fЯr Bot.,1918, Bd. 10, ss. 417-430.

70 Н.А.Максимов и А.И.Пояркова. К вопросу о физиологической природе различий между яро выми и озимыми расами хлебных злаков. Труды по прикладной ботанике, генетике и селек- ции, 1924 -1925, т. XIV, вып. 1, стр. 211-234; Б.А.Вакар. К вопросу о влиянии температуры на выколашивание озимых ржи и пшеницы. "Научно-агрономический журнал", 1925, т. XII, стр. 776-785.

71 W .W.Garner and H.A.Allard. Effect of the relative length of day and night and other factors on growth and reproduction in plants. J. Agric. Res., 1920, v. 18, pp. 553-606. Лысенко в статье "Основные результаты работ по яровизации сельскохозяйственных растений", опубликованной в 1932 (см. "Бюллетень яровизации", 1932, ¦4, стр. 3-57), цитировал одну из работ Гарнера и Алларда, но, во-первых, далеко не первую из серии этих работ (W.W. Garner and H.A.Allard. Effect of abnormally long and short alterations of light and darkness on growth and development of plants. Journal of Agric. Res., May 15, 1931), а, во-вторых, не приводил ни номера тома журнала, в котором была помещена эта статья, ни номера выпуска, ни страницы, на которых была напечатана данная статья. Это не могло быть результатом простой небрежности, а отражало уже отмеченное выше свойство научной продукции Лысенко - непонимание значения и смысла прежде выполненных исследований. Разумеется, при незнании языков Лысенко мог приводить хоть какие-нибудь ссылки только ознакомившись с рефератами этих статей.

72 В.Т.Батыренко. Шире развернуть проверочные опыты по методу Лысенко. "Сельскохозяй- ственная газета", 19 ноября 1929 г., ¦217, стр. 3-4.

73 Проф. И.Васильев. Яровизация зернобобовых культур. В журнале "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства", 1936, ¦ 12, стр. 128-150.

74 Там же, стр. 138.

75 См. письма Бородина в кн. "Николай Иванович Вавилов. Научное наследие в письмах. Международная переписка. Том I. Петроградский период 1921-1927", Изд. "Наука", М., 1994, стр. 268, 270, 273, 356, 392,

76 Г.С.Зайцев. Влияние температуры на развитие хлопчатника. 1927, М.-Л., Промиздат (Труды Туркестанской селекционной станции), вып. 7, 76 стр.; эта же работа перепечатана в серии "Библиотека хлопкового дела", 1927, кн. 7 "Вопросы хлопкового дела", стр. 5-68. См. также его книгу: К методике оценки хлопковых посевов. 1927.

77 Т.Д.Лысенко, см. прим. /12/, стр. 16, 136, 142.

78 Проф. Н.М.Тулайков. Его статья помещена среди подборки из статей четырех авторов под общим заглавием "Яровизация озимых", "Сельскохозяйственная газета", 13 ноября 1929 г., ¦212, стр. 3.

79 Н.А.Максимов. Весенний посев озимых открывает широкие перспективы. "Сельскохозяй- ственная газета", 19 ноября 1929 г., ¦217, стр. 3.

80 См. статьи Н.А.Максимова в сборниках: Труды по прикладной ботанике, генетике и селекции, 1929, т. ХХ, стр. 169-212; там же, 1930, т. XXIII, вып. 2, стр. 465-470.

81 В "Сельскохозяйственной газете" 13 ноября 1929 г., ¦212, стр. 3 в разделе "Агротехника" бы- ли помещены отзывы о работах Лысенко (материалы были опубликованы под заголовком "Яровизация озимых"). Публикация начиналась фразой:

"Огромная практическая важность опытов агр. Лысенко с весенним посевом озимых хлебов побудила редакцию обратиться к нашим виднейшим специалистам с запросом, ответы на который печатаются ниже".

Были помещены заметки проф. П. Лисицына, акад. А.А. Сапегина, проф. М.Прика и проф. Н.М.Тулайкова.

82 Лысенко писал:

"Предыдущими опытами выяснено, что любое растений озимой пшеницы, пошедшее в зиму полностью яровизированным, несравненно менее зимостойко, чем растение того же сорта пшеницы, одновременно высеянное, но пошедшее в зиму в неяровизированном состоянии. Это положение из работ по яровизации многим специалистам уже известно 2-3 года".

См.: Т.Д. Лысенко. Очередные задачи яровизации. Газета "Социалистическое земледе- лие", 29 декабря 1935 г., ¦227.

83 Т.Д.Лысенко. Физиология развития растений в селекционном деле. Журнал "Семеноводст- во", 1934, ¦2, стр. 20-31.

84 См. прим. /81/, стр. 3.

85 Там же.

86 Там же.

87 Там же.

88 Там же.

89 Там же.

9 0 Там же.

91 Подборка статей под названием "Яровизация озими - новое завоевание в борьбе за уро- жай", "Сельскохозяйственная газета", вторник, 19 ноября 1929 г., ¦217, стр . 3-4.

92 Там же.

93 Там же.

94 Н.А.Максимов, там же.

95 Там же. Т.Д.Лысенко. Очередные задачи яровизации. См. прим. (82).

96 Н.А.Максимов. О вымерзании и холодостойкости растений. Экспериментальные и крити- ческие исследования. Известия Лесного института. 1913, вып. 25, стр. 1-330.

97 См прим. /33/.

98 Там же.

99 Там же.

100 Там же.

101 Ю.С.Павлухин. Николай Александрович Максимов. В сб. "Соратники Николая Ивановича Вавилова. Исследователи генофонда растений". СПБ. Изд. ВИР, 1994, стр. 347-363.

102 О.Н.Писаржевский. Прянишников (Из серии "Жизнь замечательных людей"), М., Изд. "Молодая гвардия", 1963.

103 Н.А.Максимов. Задачи и цели нового отделения физиологии и экологии Отдела прикладной ботаники ГИОА (Доклад, прочитанный в заседании научного совета Отдела приклад- ной ботаники 8 ноября 1923 г.). Изв. Гос. института опытной агрономии, 1924, том II, ¦1-2, стр. 5.

104 Там же, стр. 6.

105 См. прим. /101/, стр. 355.

106 Там же, стр. 361.

107 См. прим. /33/.

108 Там же.

109 Там же.

110 Т.Д.Лысенко. Яровизация. 1935. Опубликовано в "Сельскохозяйственной энциклопедии"; здесь цитировано по книге Лысенко "Стадийное развитие растений", М., Сельхозгиз, 1952, стр. 455.

111 А.Д.Родионов, Б.Э.Берченко. Итоги массовых опытов в колхозах. Журнал "Яровизация", 1937, ¦5 (14), стр. 84.

112 А.Д. Родионов (зам. директора института), Б.Э. Берченко (кандидат сельскохозяйственных наук), М.И.Барданов (кандидат сельскохозяйственных наук). Наука и колхозное опытничество. В кн.: Научные труды Всесоюзного ордена Трудового Красного Знамени селекционно-генетического института имени Т.Д.Лысенко, вып 3, Одесса, 1958, стр. 335.

113 Б.Э. Берченко (кандидат сельскохозяйственных наук), А.А. Созинов (аспирант). Страницы из истории института. Там же, стр. 358.

114 И.Е.Глущенко (см. прим. /5/, стр. 7).

115 То, что при яровизации на семенах развивается плесень, прорастают споры грибов, такие как головневые, появляются другие болезни, было прекрасно известно Лысенко. Например, 16 января 1934 г., выступая на заседании Научно-технического совета при Союзсеменоводобъединении в Москве, он сказал:

"Нам не раз приходилось наблюдать, что растения, поведение которых изменено путем яровизации, поражаются на 100% грибными болезнями, в то время как контрольные растения, находящиеся рядом в одном и том же поле, вовсе не поражаются" (Т.Д. Лысенко. Физиология развития растений в селекционном деле. Журнал "Семеноводство", ¦2, 1934, стр. 20-31, цитировано по книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 304).

Правда, здесь же Лысенко, желая затушевать столь неприятное признание, утверждает, что в ряде других случаев яровизированные посевы оказались более устойчивыми к заражению грибными болезнями, но в редактируемом им же журнале "Яровизация" неоднократно помещались статьи на эту тему (см., напр., Э.Э.Гешеле, Борьба с грибными заболеваниями при яровизации, "Бюллетень яровизации", 1932, ¦2-3, стр. 69-80; Ф.Немлиенко. К вопросу о борьбе с твердой головней при яровизации пшеницы. Там же, стр. 81-86 и др.).

116 Личное сообщение профессора В.П.Эфроимсона.

117 Т.Д. Лысенко. Предварительное сообщение о яровизированных посевах пшеницы в совхо- зах и колхозах в 1932 г. Журнал "Бюллетень яровизации", Одесса, сентябрь 1932 г., ¦2-3, стр. 3.

118 И.В. Сталин. О правом уклоне в ВКП(б). Сочинения, М., Гос. Изд. полит. лит-ры, 1949, т. 12, стр. 83.

119 Только в 1931-1932 годах Лысенко дважды выступал на коллегии Наркомзема СССР (см.

газету "Соцземледелие", 13.IX. 1932, ¦253), неоднократно на Коллегии Наркомзема Украины, выступил на сессии ВАСХНИЛ, на заседаниях Президиума ВАСХНИЛ (см. газету "Соцземледелие", 24. II. 1931, ¦54), опубликовал ряд статей на эту тему.

120 Т.Д.Лысенко. Очередные задачи яровизации. Газета "Соцземледелие", 29 октября 1935 г.,

¦277, с портретом.

121 В.Т.Д.Лысенко. См. прим. (1).

122 В.И.Ленин. Полное Собр. Соч., 5 изд., т. 42, с. 159.

123 БСЭ, 3 изд., т. 24, книга II, стр. 140, 1977 124 А.И.Рыков. Итоги новой экономической политики. Доклад тов. А.И.Рыкова об экономичес- ком положении СССР и об итогах партдискуссий в РКП(б) на Всемирном конгрессе конгрессе Коминтерна. Газета "Известия ЦИК и ВЦИК СССР" 4 июля 1924 г., ¦150 (2185), стр. 3.

125 Там же.

126 См. прим. (123).

127 И.В. Сталин. Политический отчет XV съезду ВКП(б), 3 декабря 1927 г. Цитиров. по: И.В.Сталин. Сочинения. Гос. изд. полит. лит., М., 1949, т. 10, стр. 305-306.

128 См. прим. (123).

129 М. Ольминский. Одно из самых возмутительных явлений. Газета "Правда" 3 декабря 1918 г., ¦262, стр. 1-2.

130 С. Казацкий. О чрезвычайном налоге и "Курской тактике". Газета "Правда" 17 декабря 1918 г., ¦274, стр. 1-2. Там же опубликован "Ответ" Казацкому М. Ольминского (стр. 2).

131 В.Г.Короленко. Письмо к А.М.Горькому. Перепечатано в сб. "Память. Исторический сбор- ник", вып. 2, Москва, 1977 - Париж , 1979, Ymca-Press, 1979, Париж, стр. 426-427.

132 См. прим. /127/, стр. 311.

133 И.В.Сталин. О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства. Из выступ- лений в различных районах Сибири в январе 1928 г. (Краткая запись). Сочинения, т. 11, 1949, стр. 11. Полные тексты этих выступлений и телеграмм, отправленных из Сибири Сталиным, были опубликованы в 1991 году. См. : 1928 г. Поездка И.В.Сталина в Сибирь. Документы и материалы. Журнал "Известия ЦК КПСС", 1991, ¦6, стр. 202-216.

134 Там же, стр. 2.

135 И.В.Сталин. О работах апрельского Объединенного пленума ЦК и ЦКК. Доклад на соб- рании актива московской организации ВКП(б) 13 апреля 1928 г. Сочинения, т. 11, стр. 41.

136 И.Я. Трифонов. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. Изд. полит. литературы, М., 1975, стр. 322.

137 Там же, стр. 329.

138 Там же, стр. 328.

139 У.Черчилль. Вторая Мировая война. Пер. с английского. том 4, М. Воениздат, 1955, стр. 493.

140 См. например: Ричард Пайпс. Выжить недостаточно. Нью-Йорк, 1984 (русское издание)

Chalidze Publication, Benson, Vermont. Пайпс указывает, что 10 млн. так называемых кулаков было выслано, еще более 9 млн. крестьян умерло в годы коллективизации от голода (стр.138).

141 См. прим. (136), стр. 328.

142 С.В.Косиор. Незаможникам о коллективизации. Харьков, 1930, стр. 17.

143 Б.П.Шеболдаев. Журнал "Большевик", 1930, N_11-12, стр. 56.

144 П.П.Постышев. Основные задачи советской юстиции на современном этапе. М., 1932, стр. 25.

145 М.И. Калинин. Выступление 14 февраля 1930 г. Центр. полит. архив Инст. марксизма- ленинизма, ф. 78, оп. 1, д. 358, л. 72, 73, 79; цитиров. по И.Я.Трифонову, прим. /155/, стр. 290