• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

"Имел распутинский он дар Влиять, путем как-будто чар,

Гипнозом взбалмошных идей На слабые мозги людей".

И.И.Пузанов. Сокрушение кумиров (1).

"Наша молодая сельскохозяйственная наука уже сейчас на деле обгоняет буржуазную науку, а в некоторых областях уже обогнала ее.

Товарищи, вам известно задание старой науки -- это помогать буржуям, кулакам, всяким эксплоататорам. Задание же нашей науки -- служить делу колхозного строительства...

Конечно не нам жалеть буржуазных ученых. Но серьезно, жалко просто людей. Неважная участь буржуазных ученых".

Т.Д.Лысенко. Из речи в Кремле на встрече со Сталиным и другими руководителями партии и правительства, 1935 (2).

Неудачи сельскохозяйственной политики коммунистической партии и первые попытки дать "партийный наказ" науке

Насильственная коллективизация деревни привела к скорому краху всего сельскохозяйственного сектора экономики, невиданному в истории человечества. С весны 1929 и вплоть до начала 1930 года из села было экспроприировано всё наличное зерно, на Украине начался повальный голод. Урожай собирали далеко не везде, и в основном силами Красной Армии, так как жители многих деревень и сел вымерли от голода. Сообщения о полной конфискации всего зерна, включая и пищевое, и кормовое, и семенное, просочились даже в центральную печать. Так, газета "Правда" 6 октября 1929 года писала:

"Украинская партийная организация одновременно беспощадно борется со всякими проявлениями хлебозаготовительского оппортунизма. Кое-где стали раздаваться голоса, что планы слишком большие, что их нельзя выполнить... Запорожское партийное руководство в лице бюро окружкома стало доказывать, что хлебозаготовительный план центра "не оставляет ни одного килограмма для населения"... ЦК КП(б)У быстро и решительно реагировал на это. Отметив, что план хлебозаготовок, данный Запорожскому округу, вполне реален, ЦК указал секретариату запорожского окружкома на недопустимость его постановления, признал невозможным для секретаря окружкома тов. Икса оставаться в дальнейшем на этой работе и снял с работы заведующего запорожским окружторгом. Постановление ЦК по вопросу о хлебозаготовках Запорожья было совершенно ясной директивой всем украинским организациям" (3).

Коллективизация привела к краху и в области животноводства: оставшиеся на местах крестьяне были вынуждены резать тот скот, который еще не пал от голода. Сельскохозяйственные проблемы выросли до никогда не виданных на Руси размеров, а власти ничего не могли с этим поделать.

В этих условиях обещания Лысенко и ему подобных (см., например, /4/), грозившихся вытащить из разрухи сельское хозяйство, не просто импонировали верхам, они воспринимались с большим удовлетворением, его "научные выкладки" вселяли надежды в руководителей Наркомзема и ЦК партии. Реальные научные прогнозы С.К.Чаянова и других экономистов показывали, что ни принятые тенденции к тотальному обобществлению индивидуальных хозяйств, ни темпы воплощения в жизнь этих тенденций не дадут послабления руководству в разрешении проблемы снабжения зерном и продуктами животноводства. Власти о таких прогнозах и слышать не хотели. Совершенно неприемлемыми были для них призывы отказаться от поголовной коллективизации, так как их рассматривали как требования политических изменений в стране.

С неистребимой верой в неминуемость светлого завтра большевикам не оставалось ничего иного, как верить, что умельцы из народа, такие как Лысенко, спасут положение. Настоящие ученые не могли предложить ничего, что чудесным образом изменило бы положение. А оно становилось всё хуже. Даже Сталин был вынужден на XVII съезде партии признать:

"Годы наибольшего разгара реорганизации сельского хозяйства -- 1931-й и 1932-й -- были годами наибольшего уменьшения продукции зерновых культур" (5).

Их средняя урожайность в 1928-1932 годах, как это следовало из цифр, приведенных на том же съезде в докладе председателя правительства Молотова (6), составляла всего 7,5 центнера с гектара, что было гораздо ниже партийного плана. Еще хуже обстояло дело с животноводством. Уместно отметить, что до перехода к поголовной коллективизации сельское хозяйство России начало заметно крепнуть. Так, если сравнить официальные советские данные конца 1927 года с данными 1916 года, то можно увидеть, что количество голов крупного рогатого скота к этому году возросло на 11,6, овец и коз -- на 31,5 и свиней -- на 5,6 млн. голов. Коллективизация привела к противоположному результату. Вместо резкого роста поголовья скота, обещанного Сталиным перед её началом, численность скота упала и оказалась в 1928 году гораздо ниже, чем в последнем предреволюционном году (вовсе не лучшем из предреволюционных лет, так как 1-я Мировая война разрушила сельское хозяйство Европейской России и Дальнего Востока). Молотов сообщил на съезде данные, согласно которым поголовье лошадей за время коллективизации (с 1928 по 1932 год) упало почти вдвое (с 33,5 до 19,6 млн. голов), крупного рогатого скота почти на 60% (с 70,5 до 40,7 млн. голов), овец и коз в три раза (с 146,7 до 52,1 млн. голов), а свиней -- больше, чем в два раза (с 25,9 до 11,6 млн. голов) (7).

Цифры, названные Молотовым, были устрашающими, но и они были приукрашены. На самом деле реальное снижение поголовья коров и свиней, овец и коз было еще большим так как земельные органы приукрашивали данные, чтобы скрыть правду. Такое утаивание точной информации признали даже коммунистические лидеры (см. прим. /111/). Однако согласиться тем, что коллективизация превратилась в настоящую катастрофу для сельского хозяйства, отказаться от нее, предложить сколько-нибудь реальную программу подъема сельской экономики ни Сталин, ни его коллеги по руководству компартии не собирались.

В деревню для командования колхозами было направлено по разнарядке партийных органов 25 тысяч случайных, не имевших никакого отношения к земле "представителей пролетариата" из числа партийных выдвиженцев. Перед посылкой органы ЧК проверили их лояльность, отправляемым на село "комиссарам в бушлатах" были даны огромные полномочия по наведению порядка силой. Ни о какой разумной или научно обоснованной роли 2-5тысячников в руководстве колхозами и говорить не приходилось. Значительная часть образованных агрономов была к тому времени истреблена, оставшимся на свободе уже просто не доверяли. Свою задачу "2-5тысячники" видели прежде всего в том, чтобы проводить правильную идеологическую линию (как они её себе представляли), то есть зажигательно выступать с речами, распространяться о насущных "задачах пролетариата и смычке с крестьянством". Давший это определение член Политбюро ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович в речи на XVI съезде ВКП(б) 28 июня 1930 года говорил:

"2-5тысячники -- это организаторы деревни, которые сумеют организовать и воспитать для партии новых товарищей. Один путиловский рабочий в Сибири рассказывал мне: "Когда я работал в Ленинграде и сам видел своих руководителей, заводских, районных и других, я думал, что я ни чорта не стою, и часто даже боялся выступать на ячейке [имеется виду низовая партийная организация -- партячейка -- В.С.], а когда в деревню приехал, когда сама жизнь заставила выступать, я вижу, что дело пойдет, что дело организуем"" (8).

"Вот что пишут красные партизаны из ЦЧО [Центрально-черноземной области -- В.С.] в ЦК, -- продолжал Каганович. -- Приветствуем ЦК партии и благодарим за 2-5тысячника т. Несчастного, который выслан для смычки города с деревней, который работает 3 месяца и проявил действительную преданность делу социализма и привлек на свою сторону красных партизан, актив бедноты и всех колхозников. Просим ЦК давать побольше в нашу деревню таких рабочих от станка" (9).

Попытка добиться исправления положения в колхозах и совхозах за счет посылки в деревню сразу 25 тысяч рабочих от станка была такой же нелепостью, как и большинство предшествовавших мер большевистского руководства в управлении сельским хозяйством страны. Дело усугублялось еще и другими обстоятельствами. В деревню поехала "рабочая шантрапа", а вовсе не идейные по духу и сильнейшие по своим деловым качествам рабочие. Разрушив вековой уклад сельской жизни, коммунистическая партия и советское правительство не могли ничего предложить взамен. Работа из-под палки, бездумные приказы "комиссаров в бушлатах", развал семеноводства и селекции, постоянное вмешательство командиров из центра в дела, творившиеся на земле, были непродуктивны. Всё это нагромождение одной организационной глупости на другую не оставляли даже малейшей надежды на улучшение состояния дел в деревне.

Кстати сказать, и Сталин и его последователи в вопросе отношения государства к сельскому хозяйству самым решительным образом изменили лозунгам революции, которыми удалось обмануть народ в 1917-1920 годах. Ведь главным притягательным стимулом для крестьянства в момент прихода коммунистов к власти было обещание окончательно разрушить помещичье землепользование и полностью передать землю тем людям, которые её обрабатывают, Лозунг "Земля -- крестьянам" был самым вероломным образом "забыт", отброшен и заменен лозунгом тотальной коллективизации. То, что по сей день все сторонники коммунистических партий в России настаивают на сохранении государственного владения землей, говорит, что они намеренно наследуют этот чудовищный обман народа.

Рассуждая с восторгом об отправке "проверенных товарищей" в деревню, Каганович видимо совершенно не осознавал сюрреалистичности достижения большевиков в этом вопросе, не понимал комизма пафоса, рисуя образ "товарища Несчастного -- 2-5тысячника" в следующих выражениях:

"Он еще сельское хозяйство знает слабо, крестьяне ему говорят о многополье, о севообороте, а он еще этого не усвоил, но крестьяне о нем говорят, что хотя он еще сельское хозяйство не знает, и еще многому у них (крестьян) должен поучиться, но организовать их, собрать их, поставить вопрос, разъяснить, что к чему, он умеет очень хорошо" (10).

Легко себе представить, как могла сказаться "акустическая" деятельность таких организаторов "от станка" на состоянии тех дел в колхозах, которые требовали солидных агрономических знаний. Самым катастрофическим образом перемены в деревне отразились на посевном зерне. После конфискации всего зерна и повсеместно наступившего голода сеяли, что придется, были утеряны почти все самые ценные стародавние сорта пшениц -- Крымки, Кубанки, Арнаутки, что вынужден был позже признать на Пленуме ЦК ВКП(б) 28 июня 1937 года нарком земледелия Я.А.Яковлев (11). Утеря генофонда была страшной потерей в стратегическом плане. Сорта, ставшие основой для работы американских и канадских селекционеров, перестали существовать.

В начале 1934 года, выступая на XVII съезде партии, Сталин признал, что одна из главных причин провала надежд на быстрый подъем продуктивности сельского хозяйства после сплошной коллективизации, состояла именно в том, что "семенное дело по зерну и хлопку так запутано, что придется еще долго распутывать его" (12). Ему вторил на съезде член ЦК ВКП(б), секретарь обкома партии Центрально-Черноземной области И.М.Варейкис (13), расстрелянный позже его же "подельниками" по партии.

Партийно-правительственное постановление о резком ускорении выведения новых сортов

2 августа 1931 года Президиум Центральной Контрольной Комиссии (партийный орган) и Коллегия Наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР1 -- правительственный орган (сокращенно, ЦКК и РКИ) приняли, как тогда называлось, партийно-правительственное постановление "О селекции и семеноводстве" (14). Постановление предписывало:

"1. Предложить НКЗему Союза, с.-х. академии им. Ленина и ВИР:

а)... по пшенице поставить важнейшей задачей в области селекции достижение в 3--4 года следующего: высокой урожайности,... однотипичности и однородности зерна (стекловидности), приспособленности к механизированному хозяйству (неполегаемость и неосыпаемость), хладостойкости, засухоустойчивости, повышения мукомольных и хлебопекарных качеств, устойчивости против вредителей и болезней, а также качеств, необходимых для форсированного продвижения культуры на север и восток...

2. а) Завершить к 1933 году в основном полную смену рядовых семян испытанными сортовыми...

3. а) Поставить работу селекционных станций на основах новой заграничной техники с применением новейших усовершенствованных методов селекции (на основе генетики)..., сократив таким образом срок получения новых сортов (вместо 10-12 лет до --45 лет)..." (15).

Этот категоричный документ был образцом нового подхода властей к управлению наукой. Подавляющее большинство выписанных в императивном тоне пунктов постановления были совершенно нереальными, но в царстве мифов, когда руководителям и функционерам казалось, что нет таких преград, которые бы не преодолели осененные зажигательными идеями "массы", они без колебаний ставили в приказном порядке задачи, немыслимые ни по срокам, ни по принципиальной возможности выполнения.

В условиях постколлективизационной анархии власти требовали фактически за один сезон (за лето 1932 года) восстановить сорта, размножить их в таких количествах, чтобы осуществить "к 1933 году... полную смену рядовых семян испытанными сортовыми". Когда же размножать и когда испытывать? Сказочность этой задачи не вызывала сомнений, но поручение тем не менее было внесено в постановление в самой категоричной форме.

Странное впечатление оставалось от пункта постановления, в котором перечислялись свойства будущих сортов. У них непременно должен был быть такой набор признаков, который можно было сформулировать, но которого нельзя было достичь на практике. До наших дней эта задача не получила удовлетворительного разрешения, и селекционеры бьются над тем, чтобы придать все перечисленные качества новым сортам. Но, пожалуй, верхом волюнтаризма было приказать ученым выводить сорта не за 10--12 лет, а за --45 лет! Ссылка на генетику была празднословием (или вопиющей безграмотностью): как раз согласно законам генетики такие темпы были невозможны.

Первый год должен уйти на выращивание первого поколения от скрещивания (если сорт создают методом гибридизации), или на размножение выделенной из посевов лучшей формы (если сорт пытаются получить методом отбора). На второй год нужно -- в соответствии с законом генетики, открытым в 1865 году Грегором Менделем -- ждать расщепления признаков у гибридных растений, на третий -- выяснить, какие из лучших форм наследственно однородны по этому признаку, а какие -- смешанны; на четвертый нужно размножить однородный материал, и в последующие 3--4 года предварительно испытать лучшее из лучшего. Затем рекордсменов нужно проверить в сравнительном (конкурсном) испытании, то есть сопоставить с известными и хорошо зарекомендовавшими себя сортами, точно определить устойчивость к болезням в специальных питомниках и т. д. На конкурсное испытание уходит 3--4 года, после чего новую линию нужно размножить и проверить в производственных условиях (нередко случается, что линия, хорошо ведущая себя в деляночных опытах, теряет свои качества при посеве массовом). После этого размноженный материал, который еще никто пока не имеет права называть сортом, можно передать в государственное сортоиспытание. Для этого требуется столько семян, сколько нужно на высев в большом числе повторностей в различных зонах страны, на разных сортоучастках, с применением разных схем высева, обработки и т. д. На государственное испытание уходит также не меньше 3--4 лет (в лучшем случае!). Только после завершения этого долгого марафона проверок новой линии может быть присвоено название "сорт", в книги государственной регистрации сортов будет внесена соответствующая запись об этом сорте, и последний буд? Поэтому и получается, что на создание сорта нельзя потратить меньше, чем 10--12, а чаще 1--415 лет! Применение теплиц и зимней выгонки материала может несколько сократить сроки первоначальных этапов селекции, однако конкурсное, производственное и государственное испытание должны проходить в нормальных полевых условиях. Иначе от лица государственных органов будет рекомендован в качестве сорта не доведенный до кондиций полуфабрикат.

Установленный порядок не просто зиждился на строгих канонах науки, и прежде всего генетики, он был утвержден как государственный закон, так как многие его положения были записаны в подготовленном профессором Лисициным и подписанном Лениным декрете "О семеноводстве". Чиновники из ЦКК ВКП(б) и РКИ СССР не отменили прежнего декрета. Они просто о нем умолчали. В этих органах решили, что придерживаться старых норм могут только люди, не понимающие, что властям теперь некогда ждать, что им сейчас, немедленно нужны первоклассные сорта (отметим: властям, сначала преступно разрушившим сельское хозяйство, а потом спохватившимся, что база зернового хозяйства -- все сорта -- утеряна). То, что нужны первоклассные, а не какие-то посредственные сорта, -- это власти уже сообразили. Только с их помощью можно было воплотить в жизнь амбиционные планы, о которых трубила партийная пресса. Как получить такие сорта -- это дело ученых, пусть они исхитряются, на то они и ученые, чтобы находить выход из тупиковых ситуаций.

Против такого решения о сокращении сроков выведения сортов, как мы уже видели раньше, высказывались многие селекционеры -- отмена научных основ селекции представлялась невозможной. Однако Вавилов в выступлении на Всесоюзной конференции по планированию генетико-селекционных исследований в июне 1932 года высказался определенно в поддержку решения партии и правительства, хотя нельзя исключить и того, что он пытался своим планом развития селекции, базирующейся на генетике, подправить нелепое решение:

"Постановлением ЦКК, НК РКИ и НКЗ СССР селекционная работа в области растениеводства должна быть всемерно расширена, начиная с 1932 г. Практическая селекция должна охватить все важнейшие культуры... Генетические работы отныне должны быть всемерно проникнуты запросами практической селекции..." (16).

Руководимый Вавиловым штаб сельскохозяйственной науки, ВАСХНИЛ, старался всеми доступными силами наладить сортоиспытание и семеноводство на высоком уровне. Но, естественно, то, что было бездумно разрушено за несколько лет коллективизации, требовало теперь гораздо больше времени и сил для своего восстановления. Нужно было очистить посевной материал от примесей (для этого нужно было вести очистку каждый год в течение нескольких поколений), размножить чистосортный материал (еще несколько лет). Руководителям партии это казалось топтанием на месте. Например, Яковлев в октябре того же 1931 года на Всесоюзной конференции по засухе в присутствии Лысенко (на том же заседании, где выступал и последний) поддержал решение РКИ-ЦКК и заявил: "Нам нужна практическая программа селекционной и семеноводческой работы" (17). Приводя эти слова наркома Яковлева, редакция газеты "Известия" добавляла:

"... тов. Яковлев резко критиковал "кустарничанье" в семеноводческой работе. Мы тратим на выведение сорта в 2--3 раза больше времени, чем это требует современная техника..." (18).

Лысенко заручается благосклонностью Молотова на конференции по борьбе с засухой и получает первый правительственный орден

Когда начинаешь выписывать даты выступлений Лысенко на различных научных и ненаучных встречах в 1929 -- 1931 годах, то не можешь не обратить внимания на то, что основное время этот молодой ученый (человек уже вполне сложившийся, но ученый еще без году неделя) тратил не на научные занятия, а на мельтешение перед глазами начальства. В сентябре 1931 г. он выступает на Коллегии Наркомзема СССР в Москве, в начале октября -- на конференции в Киеве, в конце того же месяца опять в Москве. В конце октября--начале ноября 1931 года в Москве прошла Всесоюзная Конференция по борьбе с засухой, и выступление на ней помогает ему подняться на еще одну ступеньку выше.

Задача проводившейся на правительственном уровне конференции, по мысли лидеров партгосаппарата, заключалась в том, чтобы дать проверенные наукой рекомендации относительно возможности преодоления основного бича российского земледелия -- засух.

Как вспоминал достаточно близко знавший Вавилова ботаник П.А.Баранов, перед проведением конференции Вавилова вызвал к себе Сталин и предложил оценить планируемые партией мероприятия по мелиорации земель вдоль низкого берега Волги. Вавилов объяснил, что проведение воды на поля может существенным образом повысить урожаи, но добавил, что экономически это вряд ли оправданная мера, так как потребует невиданных капиталовложений. Ответ Сталина, по словам Баранова, был вполне в духе повседневных сталинских резолюций: "Мне интересно ваше мнение как растениевода, а в экономике мы без вас разберемся".

В дни работы Конференции на ней выступил глава Правительства Молотов (19), а на заключительном заседании номинальный глава государства М.И. Калинин (20). В числе крупнейших ученых получил слово и Лысенко. Он снова расхвалил яровизацию, обещал, что ее широкое использование даст возможность и засухи побороть. Более свободно чувствовал он себя в полемике с теми, кто осторожно оценивал перспективы яровизации, и прежде всего с недавно раскритикованным Яковлевым профессором Максимовым, которого теперь Лысенко не считал зазорным уверенно поправлять, хотя аргументов для такой уверенности у него, конечно, не было:

"Профессор Максимов и его сотрудник тов. Разумов довольно легко объясняли [противоречивые данные -- В.С.] тем, что между вегетативным развитием и репродуктивным развитием существует антагонизм. Такого антагонизма не существует" (21).

Эта легкость в отвергании выводов авторитетов кажется особенно безответственной, если обратить внимание на то, чем оперировал Лысенко в докладе на конференции. Он сам сказал, что еще не располагает сведениями об итогах яровизации, а может говорить только о предварительных данных:

"... было взято 1260 чистых линий главным образом твердых пшениц из различных районов Советского Азербайджана. ВЕСОВОГО УЧЕТА УРОЖАЯ НЕ ПРОИЗВОДИЛОСЬ, но ПО ВЕСУ ЗЕРНА и по весу 1000 зерен... видно, что зерно получилось НЕСРАВНЕННО ЛУЧШЕ наших украинских пшениц" (/22/, выделено мной -- В.С.).

Конечно, и неспециалисту ясно, что при учете лишь веса неизвестно с какой площади собранной тысячи зерен сказать что-либо определенное о преимуществах того или иного способа обработки семян нельзя, а по внешнему виду семян об урожаях судить нельзя. Но это очевидное соображение никоим образом не повлияло на решимость руководства поддержать Лысенко. Все центральные газеты принялись восхвалять его. Газета "Правда" сообщала:

"27 октября, вслед за докладом акад. Вавилова о мировых ресурсах засухоустойчивых сортов, выступили т. т. Таланов, Кулешов, Максимов, Константинов, Лысенко, Дроздов и другие... С исключительным интересом конференция выслушала доклад агронома Лысенко, рассказавшего об открытых им методах яровизации и о перспективах, открывающихся в связи с этим в области сокращения вегетационного периода растений. По предложению наркомзема тов. Яковлева... конференция наметила комиссию..., тов. Яковлев особо подчеркнул значение работ агронома Лысенко" (23).

В те же дни газета "Известия" писала так:

"Тов. Яковлев подчеркнул, что совершенно особо должен быть поставлен вопрос о работах тов. ЛЫСЕНКО. Сам тов. Лысенко еще недостаточно отдает себе отчет о значении своей работы, а ее значение ОГРОМНО... Наша задача -- ...уже весной 1933 года применить метод тов. Лысенко в МАССОВОМ масштабе, в масштабе по меньшей мере сотен тысяч гектаров. Только в этом случае дело будет поставлено действительно по-научному, действительно по-революционному" (24).

Научные, приравнивавшиеся к революционным, заслуги Лысенко отмечал не один Яковлев. Услышав выступление Лысенко, Молотов в кулуарах с похвалой отозвался о нем. По рассказу академика ВАСХНИЛ Н.В.Турбина, также допущенного на конференцию, мнение Молотова оказалось очень важным для Яковлева, который, узнав об этом, воспылал еще большей любовью к Лысенко. В постановлении, принятом на конференции, указывалось: "необходимо развернуть работу по установлению способов предпосевного влияния и на другие растения...", то есть не только на хлебные злаки (25).

Пытаясь понять корни легкомысленного отношения к пока еще не прошедшим серьезной проверки рекомендациям, следует обратить внимание на два момента. Первый -- это взрыв интереса широких слоев общественности к всевозможным залихватским проектам, взрыв, рожденный общим оптимизмом и верой, что недалеко то время, когда и природа, и люди, и общество в целом будут перестроены, когда "открытия инженера Гарина" из фантастических книг перекочуют в повседневную реальность. Второй -- это средоточие власти в руках людей без глубоких знаний -- революционеров-заговорщиков, не способных критически оценить серьезные проблемы естествознания и техники.

Это хорошо показала Конференция по борьбе с засухой. Восторженный прием на ней встретила не только яровизация. Инженер Авдеев (Авава) выступил с проектом орошения заволжских засушливых степей. Он предложил перегородить Волгу в районе Камышина плотиной длиной 4 километра и высотой 37 метров. После этого, заявил он, воды Волги самотеком устремятся по степи в сторону Аральского моря и оросят миллионы гектаров земель (26). Судьба Каспийского моря автора проекта не волновала, вопросы водного режима и самой Волги и ее нового русла не обсуждались, а лишь давалось обещание устранить засуху на огромных территориях и разом накормить страну хлебом.

Другой инженер, Б.Кажинский, высказал идею иного рода -- посылать в приземные слои атмосферы стратостаты и самолеты с установками для ионизации воздуха, чтобы вызывать искусственные дожди (27). И снова поражали не столько фантазия автора, свободный полет его мыслей, сколько низкий уровень чисто инженерной проработки проекта: подсчета влаги в атмосфере над зоной засушливых районов представлено не было, возможности переноса воздушных масс различной влажности и динамика этого переноса в годичные и более протяженные циклы, вертикальный и горизонтальный массообмены воздуха не изучены, технические возможности того времени не оценены, лабораторная проработки эффективности ионизации отсутствовала.

Тем не менее оба доклада были с энтузиазмом приняты. В газетах появились большие статьи с описанием предлагаемых фантасмагорических проектов. У читателей газет, а это была вся страна, могло действительно сложиться мнение, что в деле борьбы с засухой уже открылись новые эффективные возможности, что, благодаря такому мощному наступлению на бич земледелия, и яровизация, и обводнение степей Заволжья, и искусственное вызывание дождей вот-вот дадут реальный положительный результат. Сегодня, спустя более полувека, мы можем видеть, что ни один из проектов не ушел из сферы иррационального, а борьба за урожай и преодоление капризов погоды и по сей день остаются наисерьезнейшими проблемами.

Но в глазах властей все сомнения ровным счетом ничего не стоили, масштаб реального и иррационального их не волновал. Словесная шелуха обещаний и откровенное манипулирование фактами в угоду политическим чаяниям весила в их глазах больше, чем доводы ученых. Прозорливость же Лысенко заключалась как раз в том, что он четко осознал запросы и меру требовательности властей, выстроил свою фразеологию в полном соответствии с мифотворческими лозунгами дня и твердил на публике о взятии вершин, высоту которых он не был способен оценить, но которые хвастливо объявлял покоренными. Эти словесные победы тиражировали органы советской печати, тотально контролируемые коммунистическими властями, и Лысенко был возведен в ранг героев без единой победы. Итог всех этих выступлений был неожиданным даже по тем временам. Лысенко еще никого не накормил хлебом из яровизированной пшеницы, но сумел получить первую правительственную награду: в 1931 году "за работы по яровизации" правительство СССР награждает его орденом Трудового Красного знамени! (28).

Лысенко начинает борьбу с генетикой

Постановление партии и правительства об изменении сроков выведения сортов, споры селекционеров и наркома Яковлева подсказали Трофиму Денисовичу, что от яровизации надо срочно уходить. В 1950-е годы В.П.Эфроимсон в своем аналитическом обзоре деятельности Лысенко, направленном в ЦК КПСС, утверждал, что яровизация не дала на практике ничего, кроме убытков (29). Да и собственное приуменьшение первоначальных цифр о стопроцентном, сорокапроцентном, тридцатипроцентном повышении урожаев от яровизации, которыми Лысенко оперировал в 1929--1930 годах, быстро было низведено им же до цифры в 1,1 центнера с гектара (при среднем урожае на Украине, где яровизация якобы применялась в наибольших масштабах, от 12 до 17 ц/га). Даже и эту оценку оспаривали такие знающие положение в сельском хозяйстве ученые, как академик П.Н.Константинов (30). Всё, что можно было выжать из неудавшейся яровизации для себя лично, было выжато, и Лысенко посчитал, что надо срочно привлекать интерес властей новыми инициативами. Увидев, что в вопросе выведения сортов столкнулись две разнонаправленные силы, Лысенко быстро решил ввязаться в этот спор на стороне партийных сил. Раз нужны первоклассные сорта, выведенные за 5 лет, нужно пообещать это сделать, причем принародно объявить, что он берется получить сорта за срок, вдвое меньший!

Попав в Институт генетики и селекции, Лысенко оказался в среде одновременно ему знакомой и новой. Он и ранее крутился среди селекционеров, даже сам пытался создать сорт томатов, но из этой затеи ничего не вышло. А в то же время он видел, какими нехитрыми на сторонний взгляд были действия селекционеров, с утра до темна пропадавших на полях, что-то высматривающих, скрещивающих, отбирающих, вглядывающихся с пристрастием к вроде бы одинаковым растениям и ждущих, что вот-вот появятся чудесные комбинации и тогда... Тем, кто бывал в этом кругу, так знакомо жгучее чувство ожидания, эта страстная надежда на успех -- на чудо-колос, на рекордную урожайность, на невиданные доселе свойства. Не мог не видеть этого и Лысенко, и его пылкая натура не могла не трепетать при мысли, что и ему ведь не заказано ждать такого чуда, ведь и ему может улыбнуться удача -- и тогда ЕГО сорт не только станет приносить людям пользу, тогда ОН докажет ЭТИМ спорящим ученым, что правда на стороне смелых и ищущих.

Загоревшись мечтой, Лысенко снова проявил нетерпение. Уже в конце 1932 года он объявил в институте, что берется вывести сорт за срок, вдвое меньший, чем установлено постановлением ЦКК-РКИ. Но приветственных возгласов от сотрудников института он не услышал. Институт был воспитан на иных -- научных традициях. В течение многих лет директор института академик Андрей Афанасьевич Сапегин старался поставить селекцию на научную основу, поелику возможно устранить фактор чуда из работы, вести селекцию планово, на твердых основах законов генетики. Сапегин едва ли не первым в мире начал применять для получения новых форм рентгеновскую установку (31). Он же перевел все скрещивания на базу так называемых чистых линий -- наследственно однородных растений, ряд лет до этого размножавшихся близкородственно и потому освободившихся от свойств случайных, исчезающих при дальнейшем размножении. Генная структура чистых линий проявляла себя далее стабильно, и это устраняло многие проблемы.

Андрей Афанасьевич прекрасно разбирался и в других законах генетики -- науки молодой, бурно развивающейся, использующей математический аппарат, требовавшей солидных знаний и непрестанного слежения за литературой, за фактами, о которых еще лет 10--15 тому назад селекционеры даже не задумывались. И, конечно, Сапегин не только сам знал генетику и считал ее главной опорой для селекционера, но и от своих сотрудников требовал овладения ею, чтения научной литературы -- не только отечественной, но и зарубежной.

Вот этот незнакомый Лысенко подход, эта въедливость директора, его излишняя настырность в желании заставить сотрудников тратить время не только на полевую работу, не только на лабораторные упражнения (хотя и их, дескать, можно было бы вести поменьше), но еще и на освоение теории и мировой литературы оставались чуждыми для Лысенко, не раз служили причиной разногласий. Стена отчуждения между директором и новым заведующим привилегированной лаборатории с его командой "яровизаторов" поднималась всё выше.

Вдова Сапегина рассказывала, что последней каплей, переполнившей чашу терпения обеих сторон, стал случай, произошедший осенью то ли 1930, то ли 1931 года. Сотрудники Лысенко убрали урожай со своих делянок, поля института опустели, надо было готовить их к осенней пахоте. Неожиданно в одной из комнат, где работал Лысенко со своими учениками, появился разгневанный директор и потребовал от Лысенко немедленно пойти с ним в поле. Там еще валялись кое-где остатки соломы, ботва, делянки были не распаханы, вбитые в землю колышки с надписями вариантов опытов оставались на местах. Осматривая поля, Сапегин, оказывается, наткнулся на неожиданную и неприятную деталь: на части делянок кто-то бросил снопики необмолоченных растений. Дотошный Андрей Афанасьевич все поля тщательно осмотрел и установил истину: выяснил, что это не было делом раззявы или лентяя. Снопики валялись, не как попало. Во-первых, необмолоченный материал остался только на поле лаборатории Лысенко, а, во-вторых, "забывчивые" селекционеры осмотрительно следовали определенной системе: материал остался несобранным только на контрольных делянках. Таким нехитрым путем сотрудники Лысенко искусственно завышали результат своих опытов, "забывая" учесть весь урожай с контрольных посевов.

Лысенко от показанного директором пришел в показную ярость (его артистические наклонности отмечали многие из тех, кто встречал его в жизни) и набросился на Долгушина и других своих сотрудников.

А вскоре Сапегина арестовали как вредителя. Согласно рассказу И.Е.Глущенко (32) на актив сельскохозяйственных работников Украины в столичный город Харьков приехал союзный нарком Яковлев. В ходе актива он услышал от кого-то, что один из выведенных Сапегиным сортов оказался плохим. Не проверяя правильности сказанного, нарком обрушился с обвинениями на директора Одесского института. Под утро последний оказался в тюрьме. Оставшиеся в живых лысенковские приближенные в семидесятые и восьмидесятые годы при одном только упоминании имени Сапегина складно твердили одно и то же: это Яковлев виноват, это он грубо и несправедливо напал на Сапегина за якобы низкую урожайность одного из его сортов и обвинил его чуть ли не во вредительстве, а местные власти переусердствовали, слишком буквально поняли гнев наркома (формальным основанием для ареста огэпэушники выставили обвинение во вредительстве и в соучастии в Трудовой Крестьянской Партии, организации, выдуманной самими чекистами). Однако слова, как известно, -- лишь слова. С чьей подачи Яковлев набросился на Сапегина, остается загадкой. Отсидев положенный срок в тюрьме, он так и не смог вернуться на директорское место в Одессу, и Вавилов пристроил его в своем институте генетики в Москве.

У нас нет документальных доказательств, что именно Лысенко постарался убрать с дороги надоевшего директора. Но о том, что он его не любил и что неприязнь с годами не остыла, говорить можно. Сохранилось свидетельство этой неприязни, оставленное самим Лысенко. Я еще буду несколько раз цитировать отрывки из статьи "Мой путь в науку", опубликованной 1 октября 1937 года в "Правде" (33), ибо каждая фраза в ней написана ярко, выпукло, это был настоящий крик сердца человека, тонко чувствующего важность момента, отдающего отчет в том, что и какими словами следует сказать, чтобы максимально потрафить высшему руководству. Близилась развязка борьбы за кресло Президента ВАСХНИЛ. Надо было спешить. В статье среди самовосхвалений и фраз с восхвалением системы, породившей его, автор откровенно сказал о своем отношении к порядкам в одесском институте, установленным первым директором. Всего два предложения заключали зловещий по тем временам смысл:

"А институт, куда я перешел в 1930 году, работал по-старинке, келейно, вдали от широких масс. Более того, связь с людьми практики считали здесь зазорной для научного работника" (34).

После ареста Сапегина Лысенко, уже не стесняемый ничьим авторитетом, решил вплотную заняться селекцией пшениц. Но, не зная генетики, основ опытного дела, не обладая при этом многолетней практикой и врожденным чутьем, помогающим хорошим селекционерам, он пошел самым примитивным путем: отверг принципы генетики. На Украинской генетической конференции в Одессе в 1932 году, он впервые (и пока довольно робко) выступил против законов генетики, якобы только мешающих селекционеру, и объявил, что выставленные ЦКК и РКИ сроки выведения сортов вполне реальны.

В то же время негативное отношение к законам наследственности нужно было компенсировать какими-то собственными предложениями. А что мог предложить взамен Лысенко? В полном согласии с объемом имевшихся у него знаний он обратился к идее, давно изжитой наукой, но живучей в умах неспециалистов: идее прямого влияния среды обитания на наследственные свойства организмов. Обычно принято связывать эту идею с именем выдающегося французского биолога Жана Батиста Ламарка (1744 -- 1829), хотя надо сказать определенно: те положения, которым всю последующую жизнь следовал Лысенко, были слишком примитивными, чтобы называть их ламаркистскими.

"Скоростное" выведение сортов пшеницы

В конце 1932 года, а затем в январе 1933 года на собрании в Селекционно-генетическом институте Лысенко берет торжественное обязательство:

"...в кратчайший срок, в два с половиной года, создать путем гибридизации сорт яровой пшеницы для Одесского района, который превзошел бы по качеству и количеству урожая лучший стандартный сорт этого района -- саратовский "Лютесценс 06"2..." (35).

За словами о сверхскоростном выведении сорта могло скрываться только чудо, какая-то новая, не известная никому технология научного творчества, покоящаяся на действительно новых, эпохальных открытиях. Рассказ о том, как собирался совершить свое чудо Лысенко, помогает объяснить приемы, использованные для воплощения в жизнь каждого такого "чуда". Нам будет нетрудно проследить технологию "чуда" от его истоков до завершения, так как основной участник работы, ближайший советчик Лысенко, Донат Александрович Долгушин, описал события тех лет в длинном хвастливом очерке "История сорта", который не раз публично одобрял и сам Трофим Денисович (36).

Чтобы понять идею Лысенко, нам не придется морщить лоб и вчитываться в сложные многоступенчатые схемы скрещивания, строгие математические формулы, примененные для расчета вероятностей появления нужных растений с заранее предсказанными наследственными свойствами, или же разбираться в сути хитроумных физико-химических анализов, кои бы выявили улучшенные индивидуумы, ускользавшие раньше из рук селекционеров. Всё было просто и примитивно как лапоть. Начиная рассказ об этой работе, Долгушин сообщал:

"Идея по замыслу чрезвычайно проста. Она же была и самой важной частью работы" (37).

Оказывается, Лысенко решил, что вся хитрость в правильном выборе родителей, чего-де раньше селекционеры вообще не понимали или понимали неверно. Будут хорошими родители -- тогда и потомство будет таким, какое нужно селекционеру. Этот основополагающий принцип звучал так:

"... родителей необходимо подбирать по принципу наименьшего количества отрицательных признаков, а не по наибольшему количеству положительных" (38).

Так -- и только так. Кто раньше этого не знал, тот вообще ничего не смыслит в селекции. Исходя из этой нехитрой философии, выдаваемой за последнее слово науки, Лысенко распорядился взять два сорта, каждый из которых, по его мнению, нес всего по одному отрицательному свойству: местный одесский сорт пшеницы "Гирка 0274" -- устойчивый к пыльной и твердой головне и ржавчине, но позднеспелый, выведенный Сапегиным, и чистую линию "Эритроспермум 534/1", выведенную из местных пшениц в Азербайджане В.П.Громачевским. Эта линия отличалась скороспелостью, но была малоурожайной. Лысенко намеревался получить сорт скороспелый (как Эритроспермум) и устойчивый к болезням (как Гирка). Похоже, ему не был известен старый анекдот, приписываемый Бернарду Шоу, которого первая красавица мира признала за самого умного на свете мужчину и предложила завести ребенка в расчете на его будущие невиданные достоинства. "Помилуйте, мадам, -- якобы возразил ей Шоу, -- а если он умом получится в Вас, а красотой в меня?!" Этот вполне вероятный исход почему-то не пришел в голову украинским селекционерам. Они заявили вполне серьезно:

"... скрестив два таких сорта, мы обязаны получить сорт яровой пшеницы, лишенный недостатков родителей" (39).

Любой студент-биолог второго года обучения мог бы им разъяснить, что вероятность совмещения желательных генов зависит от их положения в хромосомах, что в ходе скрещивания могут появиться и нежелательные комбинации, почему следует рассчитать заранее, сколько скрещиваний (и никак не меньше!) следует предпринять, за каким количеством потомков надо следить и т. п. Но мучить себя подсчетами Лысенко с учениками не стали:

"После нескольких дней [выделено мной -- В.С.] жарких споров, обдумываний, взвешивания противоречий, одним словом -- вынашивания идеи, был намечен строжайший план работ на два с половиной года вперед" (40).

На то, на что у людей знающих уходили месяцы, а то и годы кропотливых разработок, у лысенковцев ушло всего "несколько дней". Зато скороспелая теория, пусть даже рожденная в "жарких спорах", и методы доказательства этой теории были предельно просты:

"Новый подход к выведению сорта требовал доказательств, и единственным доказательством могло быть только одно -- создать таким путем новый сорт яровой пшеницы, более скороспелый, более урожайный... Сорт надо было создать в кратчайшее время, и Т.Д.Лысенко назначает минимальный срок -- два с половиной года" (41).

Всё. На этом "теория" кончалась. Подобно ловким обманщикам из сказки Андерсена, новоявленные ткачи могли приступать к изготовлению волшебного платья короля.

"3-го декабря 1932 года, в теплице, в обычных глиняных вазонах [все великое должно быть по форме простым -- В.С.] был произведен посев родительских форм... С 26-го января по 4-е февраля 1933 г. произведено скрещивание" (42).

Однако первый блин, как водится, вышел комом:

"Результаты скрещивания оказались довольно плачевными. От скрещивания "534/1" х "0274" было собрано только 30 зерен" (43).

Число это ничтожно мало, ибо 50 родительских растений должны были дать несколько тысяч семян. Грамотных биологов такой провал наверняка бы насторожил -- либо была ошибка в методике скрещиваний, либо, еще хуже, взятые сорта оказались генетически несовместимыми, либо вкралась какая-то иная ошибка. Но на команду Лысенко эта первая неудача не произвела ровным счетом никакого впечатления. Они уже понимали, что их занятия противоречат азам науки, в особенности генетики, и ни повторять опыт, ни заново начинать работу, учиться скрещиваниям и другим премудростям они не собирались. Законы науки пора было отвергнуть. И не случайно тяготеющий к красивостям стиля Донат Долгушин писал по этому поводу:

"Современная моргановская генетика, призванная быть теорией селекции, ни в коей мере не оправдала себя... И вот, когда в замкнутые двери настойчиво стали стучаться революционные идеи о новом подходе к селекции, встревоженная резким шумом, углубленная в теорию "наука" собралась с силами, чтобы обрушиться на акад. Т.Д.Лысенко [тогда еще, впрочем, не академика -- В.С.] -- нарушителя ее восторженного покоя... В селекционно-генетическом институте в Одессе, среди шума этой ожесточенной борьбы, под непосредственным руководством Т.Д.Лысенко небольшой сплоченный коллектив работников, воодушевленных одной идеей и непоколебимой верой в победу, преодолевая препятствия и осторожно обходя наиболее трудные места, уверенно и настойчиво шел к намеченной цели: за два с половиной года должен быть создан сорт (44)".

Объясняя свою решимость порвать с генетикой, Лысенко годом позже, 16 января 1934 года, сказал:

"Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, "должна давать практическую силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу"... Вот почему я был против, а в настоящее время еще в большей мере против той генетики, которая безжизненна, которая не указывает практической селекции ясной и определенной дороги" (45).

Словом, "уверенно и настойчиво идя к намеченной цели", лысенкоистам надо было идти, поспешая: у них ведь был "намечен строжайший план работ -- за два с половиной года должен быть создан сорт". Поэтому -- ничтоже сумняшеся 30 "драгоценных" семян высеяли снова, опять в теплице, 17 апреля 1933 года.

Результат опять оказался плачевным -- колосья образовались менее чем на половине растений, но 10 июля всё, что удалось собрать, высеяли снова. Заодно семена перемешали, нарушив важное правило селекции, особенно существенное для работы с частично стерильными растениями: посемейный отбор.

Беды на этом прекратиться не могли: "от плохого семени не жди доброго племени", и теперь летописец Долгушин зафиксировал новую неудачу: на этот раз -- "всходы долго не появлялись... некоторая часть семян так и не взошла" (46).

Раз неудачи повторялись из поколения в поколение, весь этот материал следовало забраковать и начать эксперимент сначала. Любой селекционер и просто грамотный биолог сделал бы это непременно и не стал бы далее терять время попусту. Но лысенкоисты не хотели отступать от намеченных планов, хотя у Долгушина вырывается невольное признание:

"По правде сказать, опасность неполучения всходов не была оценена, как нужно, и в последующем нам пришлось раскаиваться в этом" (47).

Ни здесь, ни дальше он так и не раскрыл, в чем же им пришлось раскаиваться и какие меры после раскаяния были приняты. О всех неудачах автор очерка предпочитал говорить вскользь, туманными намеками, лишь сухо фиксируя их. На этом этапе, видимо, для собственного успокоения нарушили еще одно важнейшее правило -- исключили из последующей работы контрольные посевы родительских форм, так что сравнить гибриды с родителями стало невозможно (48). Сколько семян было собрано Долгушин не сообщал, поведав лишь, что с восьмого по двадцатое декабря -- с той же поспешностью -- высеяли около 3 тысяч семян третьего поколения опять в теплице.

"От недостатка ли тепла или света, -- писал Долгушин, -- или же неподходящей влажности воздуха (при паровом отоплении обычно воздух слишком сух), растения заметно страдали, были слабыми и вытянутыми..." (49).

Но, оказывается:

"...плачевный их вид нас особенно не смущал... Мы заинтересованы были в наивозможно быстрой выгонке растений, чтобы до весеннего посева в поле вырастить еще одно поколение гибридов... мы особенно боялись, как бы они не оказались стерильными... Причины стерильности пыльцы нам не были известны. Предполагали только, что дело может быть в недохватке тепла или в недостаточной влажности воздуха, в ином качестве света и т. д." (50).

Причина их неудач была понятна -- и повторявшаяся от поколения к поколению стерильность пыльцы, и низкая завязываемость семян, и плохая всхожесть, и низкий процент колосящихся растений указывали на генетические нарушения, обусловленные незнанием правил гибридизации. Надо было усвоить азы генетики, а не чураться её, как это постоянно делал Лысенко. Только не пониманием задач и методов генетики можно объяснить его слова, высказанные в 1935 году по поводу пользы генетических знаний:

"В самом деле, чем занимаются генетики и цитологи (если генетику и цитологию взять вместе)? Они считают хромосомы, разными воздействиями изменяют хромосомы, ломают их на куски, переносят кусок хромосомы с одного конца на другой, прикрепляют кусок одной хромосомы к другой и т. д. Нужна ли эта работа для решения основных практических задач сельского хозяйства? Нужна также, как работа дровосека для токарной мастерской" (51).

Ругательства ругательствами, но сейчас совет именно генетика мог бы спасти их от позора. Тем не менее ни Лысенко, ни его друзья никого слушать не желали. Они упрямо шли вперед, снова выращивали из полустерильных семян новые поколения, но чуда не возникало. В четвертом поколении после того, как было получено уже несколько тысяч семян, лысенковцы вынуждены были снова вернуться к двадцати отобранным на глаз семенам. Видимо что-то остановило их от использования всех семян. Но и из этих двадцати снова выросли заморыши, и можно было не продолжать описывать страдания горе-селекционеров, ясно, что ничего путного у них получиться не могло. Это их, однако, не страшило, а даже как бы придавало куражу. Гордыня обуяла душу новоявленных "колумбов", и Долгушин писал:

"Как жаль, что так мало людей видело в нашей теплице эти двадцать захудалых растений, которые приковывали к себе все наши мысли, все желания и надежды. Вот когда бы могли искренне посмеяться некоторые наши генетики, рекомендующие, исходя из своих позиций, скрещивать друг с другом чуть ли не все, что собрано на земном шаре, и потом искать со свечкой на гектарах гибридных полей неизвестные "подходящие" формы растений. Мы знали наперед, что среди двадцати отобранных нами растений должны быть обязательно несколько форм, вполне удовлетворяющих нашим требованиям, так как большинство из них, не считая возможно "ложно" скороспелых форм, лишены единственных недостатков обоих родителей -- "длинных" стадий яровизации и световой... Это и было нашей путеводной нитью, дававшей нам уверенность в победе" (52).

Оставляя на совести Долгушина неприличный тон в отношении генетиков, ссылки на свечки и "подходящие", но неизвестные ученым формы, нельзя не подивиться самоуверенности и забористости стиля "триумфаторов" колхозно-совхозной науки. Всё им было заранее известно, всё понятно, успех гарантировало не что иное, как первоначальная "идея Лысенко" (правда, за вычетом "возможно ложных" скороспелых форм). А, кстати, что это за штука -- "ложно" скороспелые формы? И сколько их было? Объяснений Долгушин так и не дал. Обращает на себя внимание и другая показательная деталь -- как в угоду своим целям они трансформировали причины и следствия их работы, как жонглировали -- в зависимости от обстоятельств -- понятиями "теория" и её "доказательство". Помните, как Долгушин коряво, но образно писал о "новом подходе": "...единственным доказательством могло быть только одно -- создать... новый сорт". Теперь все было перевернуто еще раз.

"Что же в конце концов давало уверенность в правильности всего хода работ?" --

задает он вопрос, и мы ждем слов о подтверждении теории практикой (то есть сортом), как говорилось раньше. Но ничуть нет! То "единственное доказательство", которое "могло быть только одно", теперь стало совсем другим:

"... давала уверенность в правильности всего хода работ изложенная в начале этой статьи теория подбора родительских пар" (53).

Неотразимая логика!

Однако проследим дальше за их работой. Сколько выросло растений из двадцати семян четвертого поколения, не сообщалось, но говорилось, что были отобраны семена всего лишь от четырех семей растений (уж не потому ли, что только четыре растения дали семена?), которые и решили дальше размножать.

А сроки поджимали. До обусловленной самим Лысенко даты оставалось всего 8 месяцев, и они падали на осень и зиму 1934 года. О конкурсном и производственном испытаниях (даже если бы и было что испытывать) нечего было и думать. К весне нужно было иметь по нескольку центнеров семян, изученных, как минимум, в трех поколениях в государственном сортоиспытании. Ни времени на испытания, ни нужного количества семян не было. Все, что они имели, -- жалкая горсть семян от каждой так называемой семьи. (Характерный штрих: сколько на самом деле семян было в их распоряжении, Долгушин не сообщал2).

Казалось бы, крах, закономерный и неумолимый крах, возмездие за шапкозакидательские устремления и безграмотность -- вот что ждало новоявленных кандидатов в герои. Превратить горсть семян в несколько центнеров первоклассного зерна, проверенного в трехлетнем сортоиспытании, -- такое могло случиться только в сказках. Лысенковской мыши предстояло родить гору...

И вот тогда Лысенко показал, что он и впрямь рожден, чтоб сказку сделать былью. Большевистские уроки он усвоил в полном объеме. Он пошел на элементарную подтасовку: каждой кучке семян был присвоен номер, для пущей солидности -- четырехзначный, чтобы все думали, что и в самом деле из тысяч линий отобраны самые лучшие -- 1055, 1160, 1163, 1165. Номера назвали гибридами и высеяли 19 июля, но опять не в поле, хотя было лето, а в "40 ящиков по 48 зерен в каждом". Но что это были за гибриды! Долгушин описывал их:

"Через несколько дней стали появляться всходы, но очень недружные... Некоторые из них даже про прошествии 10 дней не дали ни одного всхода. Наш гибрид "1160" вел себя в этом отношении несколько лучше -- на 10-й день он дал, примерно, 50% всходов. Остальные дали только единичные всходы, причем характерно, что они чрезвычайно медленно и ненормально развивались. Замечено было также, что потомство отдельных растений одной и той же семьи ведет себя по-разному. Одни всходили дружно, другие сильно задерживались, а были и такие, что совсем не дали всходов. К 1-му августа из отлучки вернулся Т.Д.Лысенко. Решено было во что бы то ни стало снизить температуру. Первая мысль -- отправить ящики, хотя бы основных наших гибридов в Одесский холодильник. Вторая, и на ней остановились... к вечеру того же дня подвезли 80 кг льда. Работницы спешно укладывали в ящики куски льда, покрывали их сверху бумагой и соломой" (/55/, выделено мной -- В.С.).

Героические усилия не принесли вознаграждения -- всходов стало чуть больше, но ни о какой их равномерности говорить не приходилось. Можно повторить еще раз: ни один селекционер в мире с таким материалом работать бы не стал. Лысенковцев же это обстоятельство не смутило. В начале октября 40 ящиков перетащили в теплицу, собрали все семена без разбору, перемешали их, а уже 25 ноября высеяли снова,

"чтобы получить примерно по килограмму семян каждого из четырех гибридов для сеялочного посева сортоиспытания весной 1935 года" (56).

Насчет сортоиспытания было сказано лихо, но в расчете на профанов. Полученный материал не был даже в нужных количествах размножен, поэтому данную фразу следовало отнести к разряду несерьезных. В одну из январских ночей южный одесский климат преподнес сюрприз: температура внезапно опустилась до минус 26 градусов по Цельсию, теплицы начали промерзать. Долгушин расписывает, как боролись они с холодом, как стали устанавливать дополнительные железные печки-буржуйки, выводить трубы наружу, при этом применяя на практике привычное большевистское мародерство.

"В эту ночь пострадали две дождевые трубы на здании лаборатории: их сорвали для спасения растений, "ограбили" чью-то жилую квартиру и в теплицу притащили еще одну печь-колонку. Наспех установили ее. Не хватало дров, "незаконно" добывали доски, бревна, тут же в теплице превращая их в дрова... В сизом дыму, в бликах раскаленных докрасна печей мелькали силуэты людей, бросавшихся от одной печки к другой, поддерживая огонь, тягу, предотвращая аварии, восстанавливая разрушенное. К утру, несмотря на все усилия, температура в нескольких местах упала до -3оС. В этих местах почва ящиков промерзла" (57).

Остановимся на секунду на этом месте и задумаемся над вопросом, который Лысенко и его единомышленники должны были себе задать: зачем был нужен этот героизм? Не был ли он изначально никчемным? Что за великую цель преследовали эти люди? Кого и что они спасали? Ведь наверняка и им самим было уже кристально ясно, что никакого сорта -- ни плохого, ни хорошего -- к сроку не получить. К тому же к прежним бедам добавилась новая.

"В период налива зерна стали обнаруживаться растения, пораженные твердой голо- вней", --

отмечает Долгушин (58). Шутка Бернарда Шоу сбылась: сохранить положительное свойство Гирки -- устойчивость к головне -- не удалось.

К весне было собрано всего полкилограмма семян "гибрида 1163", чуть больше -- "гибрида 1055", семян остальных двух "гибридов" получили по полтора килограмма. Эти крохи высеяли весной 1935 года в поле, и якобы их посевы демонстрировали участникам июньской выездной сессии ВАСХНИЛ. Но их ли? Ведь из описания самого Долгушина следовало, что хвастать было нечем.

При полевом посеве старые беды выявились с новой силой, а наивное объяснение пороков растений за счет "недохватки" тепла или влаги в теплицах не выдержало проверки практикой:

"Всходы показали большую изреженность и неравномерность..." (59).

Сомнений не оставалось -- шестое поколение подряд страдало неравномерностью всходов, плохой завязываемостью семян, что могло быть только следствием генетических дефектов. Торжественное обещание вывести за два с половиной года раннеспелый сорт пшеницы, унаследовавший от родителей одни положительные свойства, не оправдалось. "Теорию" эксперимент не подтвердил. К тому же и с практикой успех не вытанцовывался. Да и сортоиспытания провести не удалось.

Вот тогда-то Лысенко и проявил себя в блеске. Как учили лидеры нового общества, планы и обязательства, взятые на себя торжественно, должны выполняться беспрекословно, во что бы то ни стало. Любой ценой. И Лысенко не стал мучиться сомнениями. 25 июля 1935 года из Одессы в Москву отбили огромную телеграмму с победным рапортом, начинавшуюся словами:

"ЦК ВКП(б), зав. сельхозотделом тов. Я.А.Яковлеву Наркому земледелия СССР тов. М.А.Чернову

Зам. наркома земледелия СССР - Президенту Всесоюзной Академии с.х. наук им. Ленина тов. А.И.Муралову При вашей поддержке наше обещание вывести в два с половиной года, путем скрещивания, сорт яровой пшеницы для района Одесщины, более ранний и более урожайный, нежели районный сорт "Лютесценс 06"2 -- выполнено. Новых сортов получено четыре.

Лучшими сортами считаем безостые "1163" и "1055". Меньшее превышение урожая сорта "1163" в сравнении с остальными новыми сортами объясняем сильной изреженностью посевов этого сорта из-за недостаточного количества семян весной.

Семян каждого нового сорта уже имеем от 50 до 80 кг. Два сорта -- "1163" и "1055" -- высеяны вторично в поле для размножения" (60).

Это было лишь начало длинной телеграммы. Лысенко всеми силами стремился создать впечатление, что его четыре "гибрида" -- и на самом деле сорта, а не разваливающиеся от генного дисбаланса уродцы. Дальше шло предложение, в котором рассказывалось о якобы проведенных сортоиспытаниях. Так и говорилось: "Данные сортоиспытания (трехкратная повторность)". Сообщались цифры прибавок урожая над стандартом -- сортом Лютесценс 062. Цифры давались абсолютные -- в центнерах с гектара (12 и 14 ц/га, соответственно, для сортов 1163 и 1055) и относительные -- в процентах по отношению к стандарту. Не сильно напрягаясь, можно было сообразить, что все эти цифры -- липовые, ибо в той же телеграмме говорилось о наличии всего 50 и 80 килограммов семян, то есть ни о каких гектарах и собранных с них 12 и 14 центнерах и заикаться было нечего. Да и трехкратные повторности не были повторностями посевов одного поколения за другим (как того требовали правила сортоиспытания), а тремя делянками посевов в один год, с которых собрали однократно весь урожай и вывели среднее значение. Поскольку разброса данных по повторностям не сообщалось (да и был ли на самом деле этот повтор делянок?), то никакого смысла в словах "трехкратная повторность", кроме желания обмануть, выдать словесную фикцию за повтор, не существовало!

Лысенко и его помощники не переставали восхвалять достоинства своих "сортов" и позже (61), сообщая каждый раз всё более фантастические цифры. Тем не менее тщетность всех надежд была скоро выявлена. Три "сорта" сами лысенковцы были вынуждены отбросить как непригодные, а тот, на который Лысенко особенно уповал, "1163", и который в приказном порядке срочно размножали, буквально через год был раскритикован специалистами. Но, взявшись за выполнение программы, нереальной с точки зрения науки, Лысенко выигрывал в другом: прочно завоевывал доверие высшего руководства.

Однако самое большое место в телеграмме (по количеству слов и смысловой нагрузке) занимал рассказ -- почти на страницу текста -- о разработанной новой фундаментальной теории селекции и семеноводства, о которой еще никому в науке не было ничего известно. Говорилось об этом таким тоном, чтобы всем стало понятно: выведение четырех первоклассных сортов в рекордные сроки -- не более чем приятный пустяк, а вот новая теория -- событие эпохальное. Уж она-то даст стране огромную прибыль и спасет Россию от недорода.

Сообразно с хорошо продуманной тактикой Лысенко и вставил в телеграмму об успехах с сортами сведения о новой теории. Он добивался этим главного -- рапортовал, радовал, веселил сердца и вселял уверенность. "Не прекращается ни на миг научный поиск" -- этот газетный штамп мог быть приложен к данному случаю в полной мере:

"Наши теоретические предпосылки (практически еще не проверенные), -- сообщалось в телеграмме, -- дают нам основание надеяться на громадную практическую эффективность обновления семян сортов самоопылителей. Эту новую работу считаем наиболее ударной в тематике института и строим ее с таким расчетом, чтобы в случае оправдания этого мероприятия в наших опытах в 1936 г., уже в 1937 г. иметь в совхозах и колхозах элитные семена основных районных сортов, а в 1939 г. основные хозяйственные площади засеять обновленными семенами.

Надеемся и в дальнейшем на ваше руководство и большую поддержку наших новых начинаний. Научный руководитель селекционно-генетического института

акад. Т.Д.Лысенко Директор Института Ф.С.Степаненко

Секретарь комитета ВКП(б) Ф.Г.Кириченко Председатель рабочкома Лебедь

25 июля 1935 г." (62).

Совмещение в одной телеграмме сведений о двух новинках могло бы кому-то показаться проигрышем. Дескать, почему сначала не выдоить всё, что может принести первая новинка, а затем уже выступать со второй. Но Лысенко еще раз показал этим, что он -- выдающийся политикан, гений фальсификации. Он хорошо знал, что никаких сортов нет, поэтому неродившуюся новинку (новые сорта) он замещал другой новинкой (теорией обновления сортов). Жонглирование предложениями рождало в глазах начальства уверенность в неисчерпаемости научного поиска Лысенко, в его огромной творческой мощи.

Этот феномен жонглирования новинками сопровождал его всю жизнь. И каждый раз, строго следуя выработанной и проверенной годами тактике, он сначала трубил о грядущем успехе, а затем, выдавая на-гора другую новинку, принимался обвинять в провале предыдущей своих научных противников, вредителей или нерадивых колхозников, указывая, что все эти люди -- враги социалистического строя.

Наверняка, в день получения телеграммы и в ЦК партии и в Наркомземе царил душевный подъем: мудрые предначертания встретили должный отклик у тружеников и завершились грандиозными трудовыми успехами3. Должны были порадоваться и в Академии сельхознаук: все-таки академический институт выполнил соцобязательства (64). Стоит ли говорить о том, как подобные успехи Лысенко поднимали его в глазах руководства над всеми маловерами.

Летние посадки картофеля

Сопоставление дат обнародования всех последовавших за яровизацией "открытий" Лысенко показывает, что идеи, положенные в основу их, были сформулированы в течение примерно года -- начиная с конца 1932 года. Научный багаж Лысенко за это время не мог существенно возрасти -- времени на учебу не было. Но он быстро столкнулся с непреложным правилом: каждый раз, стоило ему выдвинуть очередную новинку, как генетические законы оказывались препятствием. В то же время, войдя в обойму новаторов, признанных партийным руководством, поддерживаемых прессой, он должен был всё время сохранять этот имидж, и поэтому должен был сделать выбор между двумя взаимоисключающими возможностями -- удовлетворять требованиям генетики (и из-за этого потерять ядро своих предложений) или же преуспеть в делании карьеры, но отвергнуть генетику как таковую. Конечно, рассмотреть обе возможности серьезно он не мог по простой причине: для этого надо было знать, как минимум, основы генетики. Поэтому на путь отвергания генетики он вступил неосознанно. Тем не менее он всё более определенно и решительно стал утверждать тезис о недоказанности законов генетики и вредоносности этой науки для дела социалистического переустройства деревни. Вера в то, что новая колхозная и совхозная практика непременно подтвердит правоту его идей и автоматически докажет нежизненность (любимое его словечко) генетических теорий, сформулированных буржуазными (а значит, идеалистически мыслящими) учеными стали лейтмотивом всех выступлений. Ведь генетики не могли предвидеть, что наступит такой золотой век, когда на необозримых просторах возникнут новые общественные структуры -- колхозы и сов? Лысенко был талантливым учеником системы: его своеобычный стереотип сложился быстро. И с уже сформировавшимися приемами и подходами он принимается за разрешение еще одной практической задачи -- увеличения урожайности картофеля, высеваемого на юге Украины. И снова ход его мыслей шел от неприятия законов генетики и от следования нехитрой схеме, построенной на базе представлений о том, что внешняя среда способна лепить наследственность запросто, меняя формы и свойства растений.

Он придумал примитивное объяснение низких урожаев картофеля на колхозных полях на юге: допустил (без единого опыта), что оно обусловлено теплым климатом. Дескать, стоит клубням побыть пару месяцев в теплой земле, как картофельная "порода" (так, по-крестьянски, именовал он наследственность) испортится. Картофель начнет хуже "родить". Высади его еще раз на юге -- он еще раз подвергнется порче. На третий раз "порода" будет испорчена вконец, и ничего хорошего от такого выродившегося картофеля не жди.

Но раз породу легко испортить, то так же легко ее улучшить, посчитал Лысенко, надо только посадить клубни не в теплую, а в прохладную землю. Скажем, ближе к осени. Тогда за один-два сезона наследственность улучшится -- вот и решение проблемы повышения урожаев картофеля, так нужного советской стране. Было во всем этом что-то от суеверий, от древней простонародной веры в наговоры и сглаз. Не было ничего, конечно, от науки. Надуманные схемы приобрели в сознании необразованного человека самодовлеющую власть.

Следует сразу же сказать, что сам метод посадок картофеля летом никак нельзя было назвать новинкой. Принцип этот использовали задолго до Лысенко земледельцы Средиземноморья, океанских побережий США и других территорий с влажной теплой осенью, чтобы избежать засухи в критический момент жизни картофельных растений -- момент созревания, налива клубней. Но, смещая сроки посадки картофеля, никто не связывал это с изменением наследственности и, значит, ухудшением или улучшением "породы", ПОРОДНЫХ качеств, никто не предотвращал ВЫРОЖДЕНИЕ.

6 июля 1933 года по его распоряжению ассистент Е.П.Мельник засаживает в Одессе четверть гектара клубнями сорта "Элла". Посадка идет в сухую почву. Спасает то, что, по словам Лысенко:

"... лето было в этом году дождливое. Поэтому удалось получить всходы картофеля на участке, где уже был выращен один урожай, чего в обычные годы на неполивных участках нельзя получить в условиях юга" (65).

Однако везение есть везение и раз на раз не приходится: в следующие годы летних дождей было мало, и "опыты" дали отрицательный результат. Уже в 1934 году "оздоровление" не получилось, и Лысенко, сравнивая обычные и летние посадки, был вынужден констатировать:

"... разницу между этими посадками трудно подметить, ничего особенного в поведении растений из клубней от урожая летней посадки в глаза не бросалось... Можно было думать, что поведение растений в указанном опыте весенней посадки 1934 года... как бы не подтвердило нашего вышеупомянутого предположения о том, что летние посадки должны прекратить ухудшение посадочного материала картофеля при его репродукции на юге" (66).

Обратите внимание на его замечательное -- "как бы не подтвердило". Провал этот, дает понять Лысенко, как бы не имел места.

Очевидная неудача не повлияла на решимость Лысенко рекомендовать колхозам летние посадки. Он уже убедился в том, что анкетный метод подтвердит "действенность" любого его предложения, а вера в то, что его предложения правильны, была у него железобетонной. Поэтому летом 1934 года близлежащим колхозам дается команда посеять по одному-два гектара посадочным материалом, передаваемым лысенковцами из Одессы.

Лысенко уверял, что летние посадки завершились прекрасными результатами и что поздней осенью из колхозов поступили анкеты с записями о якобы замечательных урожаях. Особенно впечатляющим, по его словам, был вес индивидуальных клубней, собранных после летней посадки. Правда, и здесь не обошлось без курьезов. Лысенко называл вес выращенных тогда клубней равным то 400--500 граммам (см. /67/), то 300--500 граммам (68), то даже килограмму (69). А иногда он сообщал о якобы часто встречавшихся полуторакилограммовых и даже двухкилограммовых клубнях (70).

Впервые на публике Лысенко заговорил о картофеле в конце 1933 года, а уже в 1934 году объявил новую "теорию вырождения картофеля на юге" доказанной (71), зачислив ее в разряд "крупнейших достижений новой биологии", и заверил партийных лидеров, что благодаря этому очередному вкладу в науку производство картофеля на юге будет быстро увеличено. Его оптимизм был вполне в духе времени:

"Каждому трудящемуся более чем ясна прелесть нашей советской действительности, нашего советского строя. В самом деле, разве есть в мире для человека более душевное наслаждение, чем чувствовать и осознавать, что и ты вложил свою агрономическую мысль, свой труд в общее дело расцвета социалистического сельского хозяйства" (72).

Столь же демагогическим был подход к решению новой задачи -- отказаться от научных методов и заменить их своими:

"По старым представлениям мы должны были начать свои исследования с нахождения пути химического или биохимического анализа отличий одних клубней от других. Но такой подход к решению многих вопросов в агронауке, в том числе и вопроса борьбы с вырождением посадочного материала, -- не наш путь и не с этого нужно начинать" (73).

Параллельно он отверг вывод ученых о роли вирусов картофеля в порче клубней, приписав порчу только плохому действию внешних условий, а заодно решил отрицать необходимость изучения распространения вирусов в стеблях, листьях и клубнях:

"Ухудшение природы картофеля при культуре его в жарких условиях не связывалось с изменением породы в зависимости от условий жизни, а было зачислено в болезни" (74).

"Но так как возбудителей, то есть заразного начала, нельзя было обнаружить, то эту болезнь причислили к болезням, вызываемым фильтрующимися вирусами" (75).

Дальше события развивались по уже апробированной схеме: Лысенко организует газетную шумиху и протаскивает через Наркомзем УССР и СССР нужные ему постановления об обязательности летних посадок. В украинской газете "Коммунист" 21 марта 1935 года он помещает статью "За власну степову картоплю", а затем разражается вереницей статей в центральных газетах. 25 июня и 27 октября 1935 года он публикует статьи в "Правде", 15 июля и 15 сентября -- в "Известиях", 26 марта, 28 апреля, 8 июля, 30 июля, 9 октября и 7 ноября -- в "Социалистическом земледелии". "Возрождение сорта", "Обновление земли", "Картофель на юге", "Картофель на юге и теория стадийности", "Лiтня посадка картоплi" -- повторяющиеся названия статей создают впечатление действительно новой победы Лысенко. Параллельно те же статьи с минимальными изменениями он помещает в журналах "Колхозное опытничество" (76), "Колхозный бригадир" (77) и др.

На сессии ВАСХНИЛ в том же 1935 году он выступил с откровенной саморекламой и заявил, что благодаря летним посадкам "на 1937 год весь юг будет обеспечен на 200% посевным картофелем" (78). Спрашивается, а зачем нужны эти 200%, хватит и ста. Но залихватский тон рождал такие же залихватские цифры. Лысенко уже не мог остановиться, его заносит, и появляются эти хлестаковские "тридцать тысяч курьеров". Точно так же он заявляет в 1935 году в одной статье о проверке летних посевов в 25 колхозах на 300 гектарах, а в другой статье (79) эта же цифра площадей у него возрастает в 20 раз.

В это время он начинает проигрывать еще один мотив, становившийся у него популярным. Он дает объяснение, почему его новинки никогда не появлялись на презренном Западе и никогда там не подхватывались практичными капиталистами. Он пишет:

"... признать изменение природы картофеля при культуре его на юге -- это значит признать изменение наследственности организмов от условий жизни. Буржуазной же науке о наследуемости такую зависимость не выгодно было признавать. Не признает она ее и до сих пор" (80).

Как можно было законы экспериментальных наук объявлять буржуазными? Разве закон тяготения на одной шестой части суши действует иначе? Разве электрический ток при пересечении границы страны Советов перестает подчиняться закону Ома, а законы Менделя при этом меняют свой смысл и значение? Абсурдность таких утверждений ясна любому нормальному человеку. И уж совсем нелепо утверждать, что "буржуазной науке НЕВЫГОДНО ПРИЗНАВАТЬ" какие-угодно реально существующие факты и законы. Логичнее было бы считать, что уж если кому и выгодно "выжимать" максимальную пользу из научных исследований, то, говоря словами пропагандистов, прежде всего буржуям. Ведь для них чем больше прибыль, тем лучше. И, если борясь с вирусами, можно увеличить сборы картофеля, то они будут бороться с ними, как только можно. А если узнают, что не в вирусах дело, а в особом картофельном вырождении, то, будьте уверены, они и за "вырождение" примутся. Им, буржуям, лишь бы с выгодой остаться.

Лысенко был не единственным человеком, смело перебрасывавшим мостик от обвинений западной общественной мысли в буржуазном перерождении к перерождению естественных наук. Он уже хорошо понимал, что безапелляционные обвинения в буржуазности на самом деле адресованы точно, что там, где надо -- в кабинетах коммунистических вождей и высших чекистских начальников -- его слова услышат, поймут однозначно, и в своих ожиданиях он не обманывался. Поэтому он все более уверенно декларировал тезисы о классово-обусловленных корнях заблуждений не только генетиков, но и вирусологов, физиологов растений и других ученых.

Трудно понять, почему эта идея Лысенко была оценена Вавиловым положительно. Возможно, он по инерции продолжал некритически относиться ко всему, что исходило от новатора. Однако поддержка Вавилова уже не была нужна Лысенко, он теперь искал опору в коридорах властей и укрепился настолько, что даже если бы люди ранга Вавилова стали его критиковать, он мог парировать любую критику апелляцией к верхам.

Требование Лысенко "отменить" закон чистых линий В.Иоганнсена и заменить его свободным переопылением сортов

В 1898-1903 годах датский биолог Вильгельм Иоганнсен в серии изящных опытов установил, что различия в признаках потомков одних и тех же родителей возникают из-за их гибридной природы, и что после ряда самоопылений потомков по нисходящей линии дальнейшего расщепления по признакам не происходит -- образуется константная чистая линия. Иными словами, если исключить перекрестное опыление растений, а поколение за поколением опылять цветки родственной пыльцой, то постепенно получатся организмы со сходными признаками -- так называемые чистые линии.

Закон чистых линий Иоганнсена был положен во всем мире в основу семеноводства и селекции, а, кроме того, позволял работать с нерасщепляющимся (стабильным) материалом при выведении новых сортов и отвергал наивные надежды тех, кто верил в наследование благоприобретенных признаков.

Положения закона Иоганнсена никак не устраивали Лысенко. Они сковывали его инициативу. А раз так, то он смело и решительно заявил, что Иоганнсен ошибался, чистых линий в принципе быть не может. "Чистая линия быстро изменяется, быстрее, чем представляла себе наука", -- объявил он, не поставив ни одного эксперимента. Из этого тезиса вытекало, что использовать чистые линии не только не нужно, а даже вредно (дескать, силы потратишь, время потеряешь, а всё равно чистого материала в природе быть не может), и потому он предложил заменить прием получения чистых линий диаметрально противоположным по смыслу приемом -- свободным переопылением растений летающей в воздухе пыльцой. Для перекрестноопыляющихся растений (ржи, свеклы и других) новатор предложил другой радикальный способ -- воспитание (именно так: в о с п и т а н и е) расчеренкованных частей растения в различающихся условиях внешней среды с... последующим переопылением.

Свою новинку Лысенко уверенно объявил последним словом науки (/81/ и /82/) и твердо обещал, что она принесет стране много дополнительного зерна, поможет улучшить свойства всех сортов.

26 июня 1935 года в Одессу съехались селекционеры и генетики. Здесь открывалась выездная сессия зерновой секции ВАСХНИЛ. Лысенко повел гостей на экскурсию по своим делянкам, спорил с приехавшими светилами по поводу всех его предложений, а на следующий день в докладе, озаглавленном "О перестройке семеноводства" (83), сказал:

"Если бы мне поручили выводить сызнова новый сорт яровой пшеницы, то, конечно, я бы выводил его теперь не в два с половиной года, а, наверно, в более короткий срок и думаю, что дал бы более лучший сорт" (84).

"...разрабатывать методику выведения сорта путем высасывания теории из пальца (подразумевая под пальцем хотя бы и хорошую голову), а также путем лишь литературного освоения всего мирового опыта, вне самой практической работы по выведению сорта -- невозможно. Этим я хочу подчеркнуть, что разрабатывать новые способы выведения сортов, более действенные, чем существующие, можно только в процессе выведения новых сортов" (85).

Понимания и ответного чувства восторга у биологов и селекционеров, собравшихся на сессию, эти поучения не вызвали, и, осознавая это, Лысенко вставил в свой доклад фразы, которыми он надеялся парировать будущую критику загодя, считая, что этим он с лучшей стороны продемонстрирует свои устремления к революционному преобразованию основ наук:

"Прошло уже больше года после заявления товарища Сталина на XVII съезде партии о том, что семенное дело по зерну и хлопку запутано. Изменилось ли положение на этом участке сейчас? Очень мало, семеноводство по-прежнему один из самых отсталых участков социалистического сельского хозяйства. И виновата в этом в значительной мере сельскохозяйственная наука. Генетика и селекция во многих случаях стоят в стороне от практики семеноводства" (86).

На самом деле теория семеноводства, основанная на достижениях генетики, была к этому времени прекрасно разработана, но Лысенко начал с жаром доказывать, что генетика вредна как в целом, так и в частностях, особенно нажимая на вредность закона чистых линий:

"... Вопрос изменчивости так называемой "чистой линии" несравненно ближе касается селекционеров и семеноводов, чем они это до сих пор себе представляли. Мы твердо установили, что чистая линия изменяется, и что изменение происходит несравненно быстрее, чем себе представляли селекционеры и семеноводы" (87).

Никаких собственных доказательств, кроме громкой словесной декларации, Лысенко ни в докладе, ни после него не представил. В лысенкоистской литературе, правда, можно встретить указания на то, что доказательство это было получено неким М.Цюпой, заведующим отделом селекции Елизаветинской селекционной станции, расположенной на Балтийской ветке Октябрьской железной дороги.

М.Цюпа в числе других практиков сельского хозяйства, приглашаемых на всякие курсы и инструктажи в Одессу, приехал, прослушал доклад Лысенко и быстро сообразил, чего ждет от таких, как он, великий реформатор биологии. Вернувшись к себе в Елизаветино, он мгновенно -- в первый же день по приезде -- "обнаружил доказательства", так нужные Лысенко. Описание "открытия" Цюпы было опубликовано в редактируемом Лысенко и Презентом журнале "Яровизация", в том же номере, что и доклад самого Лысенко, и сопровождалось заметкой:

"От редакции. Настоящее письмо является откликом на высказанные Т.Д.Лысенко мысли о перестройке семеноводства и еще раз демонстрирует, как неправильная теоретическая установка (в данном случае теория чистой линии Иоганнсена) создает шоры, мешающие видеть факты, как они есть на самом деле, и как исследователь положительно прозревает, взглянув на свой фактический материал в свете методологически правильной теории" (88).

Вот, что писал Цюпа:

"Трофим Денисович.

Мысли, развитые вами в отношении нечистоты "чистой линии", явились тем свежим ветром, который сдул пыль установившихся "научных" традиций.

После возвращения от вас, я побежал по своим питомникам, которых не видел 2 недели. На озимой пшенице сотрудница Виноградова показывала мне свои линии в конкурсном испытании. Среди них одна "чистая линия" обратила мое внимание своей "нечистотой"... (от 5 до 10%)" (89).

Без объяснений того, как и что Цюпа узрел, и почему он решил, что увидел "нечистоту", трудно вообще о чем-то говорить, впрочем, причин "нечистоты" могло быть много -- и гетерозиготность исходного материала, и возможность заноса чужеродной пыльцы, и банальная путаница в семенах (загрязнение семенного фонда). Прежде чем заявлять об опровержении закона Иоганнсена, надо было проверить каждую из возможностей. Это, конечно, требовало кропотливой работы. Вместо нее Цюпа ссылался на то, как сотрудница станции наблюдала переопыление растений пшеницы пыльцой, попавшей с чужих цветков пшеницы. Такое переопыление (особенно при резких колебаниях погоды и других необычных условиях выращивания) случается у пшеницы -- не слишком строгого самоопылителя. Однако Цюпа писал вполне серьезно:

"... я попросил Виноградову завтра утром понаблюдать за поведением цветения у этого номера... На другой день тов. Виноградова дежурила... с 5 час. утра и возвратилась с поля чрезвычайно удивленной -- на ее глазах колоски... раскрывали колосковые и цветковые пленки: на упругих и длинных нитях выбрасывались наружу совершенно целые вполне зрелые пыльники и только снаружи пыльники лопались, высыпая массу пыльцы в воздух. Туча пыльцы носилась по делянке... Сегодня я просил тов. Виноградову еще просмотреть свой питомник, особенно "чистые линии" из местных сортов, и дать мне цифры их "чистоты".

Только что тов. Виноградова была у меня, чтобы смущенно сказать мне, что многие из ее "чистолинейных" линий уже далеко не чисты" (90).

В наблюдениях Виноградовой и Цюпы не было ничего, не известного науке раньше, и ничем их банальные наблюдения не противоречили закону чистых линий: они просто не заметили, что в их условиях происходит переопыление, и, следовательно, должны были принять меры к тому, чтобы растения не переопылялись (надеть на еще не зацветшие колосья марлевые или пергаментные чехлы-изоляторы, как это делают все грамотные специалисты, или разместить посевы так, чтобы риск заноса чужой пыльцы с одного участка на другой был максимально снижен, пересмотреть все ранее имевшиеся "чистые линии" в их коллекции и отбраковать уже загрязненные и т.д.). И автор письма и его помощница не знали самых элементарных правил получения чистых линий, они, подобно герою пьесы Мольера, не знавшего, что он всю жизнь говорил прозой, ничего не знали о простых методиках проверки линейного материала. Не знали этого и редакторы журнала "Яровизация", опубликовавшие невразумительные описания М.Цюпы. Кстати, никаких "цифр чистоты" он так и не сообщил.

Конечно, такой кавалерийский способ решения серьезных научных проблем вызвал возражения у ученых. Вавилов и другие специалисты решили воспользоваться дискуссией на одесской сессии ВАСХНИЛ летом 1935 года и разобрать вопросы, поднимавшиеся необразованными новаторами с немалым апломбом. Это был один из первых случаев, когда Вавилов открыто журил Лысенко за научные заблуждения. Но его слова не произвели отрезвляющего действия, а, напротив, ожесточили "колхозного академика".

"Исследователь обязан быть упорным и настойчивым в своей работе. В то же время исследователь должен уметь подниматься выше колокольни разрабатываемого им предмета, иначе из-за деревьев такой исследователь не будет видеть леса, -- заявил он в заключительном слове. -- Многие из выступавших указывали на то, что я недооцениваю науку, другими словами, -- недооцениваю теорию. Науку я ценю и уважаю не меньше любого из сидящих здесь товарищей. В Советском Союзе наука вообще, и, в частности, агронаука ценится несравненно более высоко, чем в капиталистических странах. По заслугам у нас ценятся и люди науки, особенно академики" (91).

Нисколько не тушуясь, он пошел во встречную атаку: обвинил в неграмотности тех, кто "осмелился" критиковать его -- прежде всего Вавилова и профессоров Г.Д.Карпеченко, Т.К.Лепина, В.Я.Юрьева, Г.К.Мейстера и других.

Эта дискуссия продемонстрировала, что Лысенко уже настроился на вполне определенный лад, что научные аргументы он может игнорировать, хорошо осознавая, что теперь сила в другом.

Призыв Сталина: "не бояться авторитетов"

Одновременно с кампанией коллективизации Сталин в 1928-1929 годах включился борьбу за создание кадров интеллигенции (92), зорко следил за настроениями среди красного студенчества, не уставал повторять, что нужно смелее браться за решение любых научных проблем без скидок на молодость, отсутствие опыта, невысокую образованность. Он внушал строителям социализма, что чувство преклонения перед авторитетами прошлого -- рудимент буржуазной сентиментальности. Ни авторитеты, ни прошлые заслуги, ни прочие "ненужные" атрибуты не следует принимать в расчет, учил Сталин. Именно так он высказался на VIII съезде ВЛКСМ 16 мая 1928 года:

"Я знаю, что подымая ярость трудящихся масс против бюрократических извращений наших организаций, приходится иногда задевать некоторых наших товарищей, имеющих в прошлом заслуги... Но неужели это может остановить нашу работу... Я думаю, что не может и не должно. За старые заслуги следует поклониться им в пояс, а за новые ошибки и бюрократизм можно было бы дать им по хребту. (Смех, аплодисменты)" (93).

Эта речь была опубликована в "Правде", прорабатывалась во всех комсомольских ячейках страны. Разве могла она не зажигать дух тех, кто рвался в командиры, стремился выйти на передовые позиции, искренне верил в правоту выбранного вождями и теперь ими самими пути и в скорую победу над всеми и всяческими авторитетами? Максимализм, свойственный юности, к тому же усиленный недостатком образования, разжигался такими речами невероятно, и самые решительные из молодых, особенно из не наделенных склонностью к самоанализу и природной застенчивостью, прямо-таки воспламенялись от них. В той же речи Сталин утверждал:

"Надо взяться вплотную за организацию крупного общественного производства в сельском хозяйстве. Но чтобы организовать крупное хозяйство, надо знать науку о сельском хозяйстве. А чтобы знать -- надо учиться. Людей же, знающих науку о сельском хозяйстве, у нас до безобразия мало. Отсюда задача создания новых, молодых кадров строителей нового, общественного сельского хозяйства" (94).

Слова о нехватке людей, знающих практику сельского хозяйства и нехватке ученых-аграрников были на деле грубым искажением истины. Именно в России активно разрабатывались многие отрасли сельскохозяйственной науки, о чем речь шла выше. Сталин обязан был знать об этом и как руководитель страны, и как человек, берущийся осуждать отсталость отечественной науки. Но Сталин именно потому разжигал антагонизм к авторитетам у малограмотной молодежи, что понимал суетность надежд встретить ответное чувство у тех, кто хорошо освоил предмет. Вот, например, как он "лестно" отзывался о науке в известной статье "Год великого перелома" (опубликована 3 ноября 1929 года):

"Рухнули и рассеялись в прах возражения "науки" против возможности и целесообразности организации крупных зерновых фабрик в 40-50 тысяч гектаров. Практика опровергла возражения "науки", показав лишний раз, что не только практика должна учиться у "науки", но и "науке" не мешало бы поучиться у практики" (95).

Призывая ученых учиться у практиков, не забывая каждый раз окружать само слово наука кавычками, демонстрируя свое неуважение к ней4 , он не обходился без элементарной подтасовки. Наука не возражала против создания совхозов-гигантов: ученые высказывали тревогу по поводу СПЛОШНОЙ распашки степей, указывали на нарушения экологических связей, уничтожение путей миграции животных, распашку мест гнездования птиц, грубого вторжения в складывавшиеся тысячелетиями цепи взаимодействия видов и на прямую опасность всего этого для человека. Повторим еще раз: сегодня мы знаем, что эти опасения были правильными. И как ни глумился Сталин над учеными, их подход был обоснованным, позиция гуманной, а действия и предложения отнюдь не враждебными государству. Ожесточенность малограмотного человека была плохим советчиком в делах государственных, но эта ожесточенность находила отзвук в сердцах многих таких же грамотеев, имевших страстное желание построить всё заново, кромсая, круша и разваливая старые порядки и законы.

Как Сталин научил лысенок вранью

Ни одно из "достижений" Лысенко за все годы его последующей деятельности не обходилось без того, чтобы в угоду надуманным схемам он сам или его последователи не фальсифицировали результаты экспериментов, чтобы они не опирались на липовые доказательства "передовых" колхозников, якобы "проверяющих и подкрепляющих наши выводы на полях", как твердил Лысенко. Пагубная страсть к перманентному блефованию возникла не на пустом месте, она закономерно следовала из общих тенденций партийной пропаганды тех лет, в том числе из соответствующих выступлений Сталина. Вот краткое описание одного сталинского урока, ставшего на многие годы моральным оправданием любого мошенничества Лысенко и ему подобных.

На XVI конференции ВКП(б) в конце апреля 1929 года партия призвала к еще большему развертыванию социалистического соревнования как средства "могучего производственного подъема трудящихся масс" (97). Сталин лично включился в число агитаторов за это мероприятие и среди других мер решил усилить печатную пропаганду соцсоревнования, надеясь этим показать, что "соревнование не очередная мода большевиков, которая должна заглохнуть по окончании "сезона"... а коммунистический метод строительства социализма на основе максимальной активности миллионных масс трудящихся... Соревнование есть тот рычаг, при помощи которого рабочий класс призван перевернуть всю хозяйственную и культурную жизнь страны на базе социализма" (98).

Признавая, что "редко можно встретить такие заметки, которые изображали сколько-нибудь связно картину того, как проводить соревнование самими массами" (99), Сталин решил издать большим тиражом брошюру "неизвестного в литературном мире человека", как сам Сталин назвал её автора (то есть читай: выдвиженца в литературном мире), -- Елены Микулиной и даже написал к ней предисловие. Еще до того, как брошюра "Соревнование масс" (100) вышла в свет, предисловие уже было опубликовано в газете "Правда" 11 мая 1929 года. В этом предисловии книжке была дана высокая оценка, а одна лишь подпись -- И.Сталин означала безоговорочное одобрение труда партийным руководством. Сталин характеризовал книжку следующим образом:

"Достоинство этой брошюры состоит в том, что она представляет собой простой и правдивый рассказ о тех глубинных процессах великого трудового подъема, которые составляют внутреннюю пружину социалистического соревнования" (101).

Но с этим "простым и правдивым рассказом" случился большой конфуз. В брошюре оказалось много фактических ошибок и намеренных искажений. Один из подзаголовков назывался "Фабрика в Зарядье". Начинала этот раздел Елена Микулина неторопливо, эпически:

"Фабрика в "Зарядье". Вернее это не фабрика, а комбинат. Здесь и прядильная, и ткацкая, и красильная. Жили до сих пор на фабрике тихо, спокойно..." (102).

Но царило это спокойствие лишь до поры, пока не надумали начать соцсоревнование. Зарождающееся дело повело к нервозности, взвинченности -- искали внутренние резервы, причины отставания. Инициатива якобы шла от директора, но за живое задела многих и на низах. Вот как Микулина описывала собрание, на котором обсуждали соревнование:

"Долго говорил директор, отчего так вышло... Кончил он свою речь, выпрямился и руку свою поднял, -- вытянул в зал и говорит:

- Должны мы все это изжить и за полгода подтянуться в том, чего не выполнили, и постараться дать ситец дешевле...

Все захлопали ему, а ткачихи до того в азарт вошли -- кричат: правильно, правильно.

Петрова как вышла, платок поправила и начала резать.

- Я все знаю. Директор правильно сказал... Кто виноват, что у нас грязь, плевки на полу?

- Станки стояли, а мы разговаривали...

- И потом я предлагаю вызвать нашему ткацкому отделу -- прядильный. Ну-ка, давайте возьмемся, бабочки.

Ну, тут уж в зале поднялся невозможный шум. Кричат кто во что горазд. А поуспокоились немножко и начали высказываться.

От прядилок говорила Бардина.

- Что же, бабочки, Петрова правду сказала. Много у нас... брака происходит" (103).

Когда брошюра вышла в свет, и её прочли, в том числе и те, о делах кого Микулина живописала, пошел ропот. Дело дошло до разбирательства в Иваново-Вознесенском обкоме партии, пошли письма во всесоюзную "Рабочую газету". Корреспондент Руссова привела факты о том, что на фабрике в Зарядье, описанной в брошюре, вовсе нет прядильни, о соревновании рабочих которой так красочно повествовала Микулина, что одна из героинь книжки Микулиной -- прядильщица Бардина -- попросту вымышленный персонаж, что идеальные порядки, якобы введенные на фабрике соревнующимися рабочими, есть плод фантазии завравшегося в "угоду интересам дела" автора.

Всё это поставило Сталина в неудобное положение. Ему пришлось давать ответ, который он адресовал секретарю областного бюро ЦК ВКП(б) по Иваново-Вознесенской области Колотилову, а также члену Польского бюро при ЦК ВКП(б) и редактору "Рабочей газеты" Феликсу Кону. В письме к ним, опубликованном 9 июля 1929 года, он предпочел целиком и полностью взять нужного ему автора под защиту. Сталин писал:

"Я допускаю, что прядилки Бардиной нет в природе и в Зарядье нет прядильной. Допускаю также, что зарядьевская фабрика "убирается еженедельно". Можно признать, что т. Микулина, может быть, будучи введенная в заблуждение кем-то из рассказчиков, допустила ряд грубых неточностей, и это, конечно, нехорошо и непростительно. Но разве в этом дело?" (104).

Во-первых, он говорит, что "брошюра т. Микулиной, конечно, не является научным произведением". Во-вторых, Сталин полагает, что если бы брошюре не было предпослано его, Сталина, предисловие, то, может быть, на эти ошибки и не обратил бы никто никакого внимания, и между строк явственно читалось, что, мол, с других в подобных ситуациях "стружку не снимают".

"Не вина т. Микулиной, если мое предисловие создало слишком преувеличенное мнение об ее, по сути дела очень скромной, брошюрке", --

уговаривает Сталин (105).

Наконец, он категорически возражает против предложения Колотилова и Кона снять тираж с продажи, как это многократно делалось с книгами авторов, в чем-либо не потрафивших властям. Он даже полагает, что фактом изъятия книги из продажи можно "наказать читателей":

"Изымать из продажи можно лишь произведения не советского направления, произведения антипартийные, антипролетарские. Ничего антипартийного и антисоветского в брошюре т. Микулиной нет" (106).

То, что Микулина опошлила и дискредитировала идею соревнования, -- этого Сталин не только не замечает, но и замечать не собирается. Только так и можно понять его слова о партийном и советском характере и духе этой книги. И чтобы была ясна его позиция , он даже выговаривает в строгом тоне автору критической заметки товарищу Руссовой, взявшейся за разбор труда, лично одобренного товарищем Сталиным. Действия товарища критика кажутся Сталину совершенно непростительными, а потому:

"рецензия т. Руссовой производит впечатление слишком односторонней и пристрастной заметки" (107).

На замечание рецензента, что "т. Микулина ввела в заблуждение тов. Сталина", он даже отвечает в ироническом тоне:

"Нельзя не ценить заботу о тов. Сталине, проявленную в данном случае т. Руссовой. Но она, эта забота, мне кажется, не вызывается необходимостью" (108)

и добавляет в назидание критику:

"Не так-то легко "вводить в заблуждение" тов. Сталина" (109).

Сталин убежден, что "малость приврав", Микулина поступила правильно, и заключает, что она создала книгу, которая "принесет рабочим большую пользу", так как "... она популяризирует идею соревнования и заражает читателя духом соревнования" (110).

Сталин выделяет жирным шрифтом слово "заражает". Он уверен в том, что это главное -- заразить духом соревнования. То, что в заразном начале оказалась немалая толика вранья, его не смущает. Врите, как бы говорит он, но выдерживайте главную идеологическую линию, которой сегодня придерживается партийная верхушка. Тогда никакая критика правдолюбцев, вроде Руссовой, докапывающихся до вашего вранья, не будет вам страшна. Вас защитят и оправдают, а критикам "дадут по хребту", как говаривал товарищ Сталин. К тому же известно, что если неправду повторить сто раз, -- ей обязательно поверят.

Практика приукрашивания действительности проникла во все сферы советской жизни, но особенный размах она получила в сталинские годы в области сельского хозяйства. Вот один из показательных примеров.

На XVII съезде партии в докладе наркома земледелия СССР Яковлева (и ранее, 21 ноября 1933 года, в его докладе Правительству СССР) были приведены цифры благополучного роста продуктивности животноводства. Но в докладе председателя Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) и наркома Рабоче-Крестьянской инспекции Я.Э.Рудзутака на этом же съезде все данные наркомата земледелия по животноводству были взяты под сомнение.

"Если мы проверим и проанализируем чисто арифметические данные товарища Яковлева, то уже одно это вызовет ряд недоуменных вопросов", (111) --

говорит Рудзутак и продолжает:

"Вот, например, товарищ Яковлев пишет, что в 1933 году падеж телят составлял всего 19% против 28% в 1932 году... Если отбросить 19% падежа... то все же недостает, по данным самого же товарища Яковлева, 350 тыс. голов телят, или 15%. Куда они делись? Или сведения, сообщаемые в докладе, неправильные, или падеж телят был не 19%, а гораздо больше, или же имеет место недопустимый процент яловости" (112).

Разбирая таким же образом данные о свиноводстве и овцеводстве, Рудзутак с цифрами в руках показал, что либо наркомзем "недоучел" 2 миллиона 600 тысяч поросят (четверть всего поголовья свиней в стране!), либо укрыл их от отчетности Центральному Комитету партии и правительству, а заодно и высшему коллегиальному органу страны -- партийному съезду, что было маловероятно (куда лучше было бы козырнуть лишним приплодом), либо "падеж был гораздо больше". И это было не всё: партийные контролеры обнаружили, что ведомство Яковлева без зазрения совести приврало о большом приплоде овец. "Каким образом овцы размножаются таким быстрым способом -- это остается секретом Наркомзема -- продолжает нарком РКИ (113) и делает вывод, что наркомат земледелия:

"допустил, по моему, целый ряд неточностей, что свидетельствует о не совсем точном знании действительного положения... Планирование в Наркомземе поставлено неудовлетворительно, цифры его работники нередко берут просто с потолка, руководство планированием на местах поставлено плохо" (114).

Как это ни парадоксально, вопиющие факты обмана партии и правительства не получили никакой дальнейшей критики на съезде. В те годы, когда сажали и расстреливали за малейшую провинность, сталинскому наркому всё сошло с рук. Поговорил Рудзутак, и этим всё завершилось. Яковлеву не пришлось даже оправдываться или в чем-то виниться. Весь обман с миллионами голов скота был представлен как невинное упражнение в арифметике, а Яковлева избрали в состав Центрального Комитета партии большевиков.

Вот точно так же и вся деятельность Лысенко, как две капли воды, была схожа с писаниями Микулиной или отчетами о положении в животноводстве Яковлева. Лысенко голословно утверждал, что его предложения направлены на то, чтобы облегчить новым советским организациям на селе -- колхозам переход к высокой рентабельности. Чем больше он шумел (все хорошо понимали -- шумит с одобрения вождей), тем более становился популярным в кругах околонаучной партократии и любителей-опытников, на-ура принимавших любые предложения Лысенко, а также в среде практических низовых работников села, с энтузиазмом признавших в Лысенко своего, близкого и понятного борца против всякого рода интеллигентов-зазнаек.

Задача и сверхзадача

В попытке вывести сорт пшеницы даже быстрее, чем это предписывалось постановлением ЦКК--РКИ, проявились две важных черты характера Лысенко. Во-первых, взявшись за эту работу, он показал всем корифеям селекции и их последователям, что авторитеты науки его не пугают и не останавливают, а, во-вторых, сигнализировал властям, что в его лице они всегда найдут опору. Отчетливо проявившееся желание Лысенко взвалить на свои плечи любой наказ вождей и, особенно, тех органов, которые, как это было точно известно, были близки лично Сталину, то есть ЦКК и РКИ, укрепило его престиж, возвысило в глазах руководства, хотя и создало временные трудности в общении с более грамотными, но менее лабильными в смысле управляемости, коллегами. Лысенко воспринимал указания сверху как не подлежащие обсуждению задачи, но при этом шел дальше: объявлял, что готов ускорить темпы, выставить свой "встречный план" (не следует, кстати, забывать, что сам термин "встречный план" родился в середине 30-х годов). Эта логика перехода от решения задачи, спущенной сверху, к решению сверхзадачи, сформулированной самим собой, -- была присуща Лысенко уже в те годы. Проявление личной инициативы, а также пустой, вернее, пустозвонный героизм при выполнении "взятых на себя обязательств" стали характерными особенностями Лысенко на всю его жизнь. Ведь одна из вожделеннейших целей любой диктатуры -- привить гражданам своей страны управляемость, беспрекословное и даже радостное следование приказам, готовность не щадить себя при их выполнении.

Сталину и другим коммунистическим лидерам в условиях захвата ими монопольной власти требовалось воспитать во всех слоях общества не просто безропотность, не просто бездумное следование приказам, а горячую заинтересованность в выполнении их каждым членом общества. Призывы, повторенные тысячи и тысячи раз, сопровождали каждый шаг человека, входили в его сознание с рождения, становились неотъемлемой частью мышления, а через это и бытия. Кажущаяся кое-кому безликость и аморфность лозунгов искупалась их постоянством. Стереотипность автоматически рождала впечатление обязательности, неотвратимости следования этим лозунгам. Нужно было добиться их аксиоматического звучания, не требующего доказательств, признания массами их подлинности. В лозунгах могло говориться о священности воли каждого, но выворачивался смысл говоримого, и взамен воли "каждого" оставался только императив, обращенный сразу к всем без исключения (иногда для отвода глаз сохранялся текст -- "воли всех и каждого"). Поэтому люди страны, все без исключения, должны были перестать задумываться над тем, верны ли лозунги, а единообразно, причем бездумно, следовать им и следовать, выказывая большое удовлетворение в их восприятии.

В конце 20-х годов этот стереотип во всей толще общества только складывался, безусловное следование лозунгам только еще прививалось. И процесс погружения личной воли, сознания и энергии индивидуумов в мир категорических императивов был далеко не простым. Ему особенно противостояла та среде, которая была более всего нужна руководителям в стратегическом плане -- творческая (творящая новое) интеллигенция и особенно ученые, приученные самой профессией к критическому отношению ко всему на свете, к придирчивой проверке любых умозаключений. В этой аналитической склонности был заложен опасный для властей дуализм: с одной стороны, без критического начала вроде невозможно само по себе эффективное творчество, а, с другой, эта склонность может легко перерасти в критицизм, от которого рукой подать до критиканства и инакомыслия. В демократическом обществе инакомыслие приветствуется, оно рассматривается большинством как единственно возможный источник новшеств и процветания, равно как и барометр нравственного здоровья всей социальной структуры. Но в среде тоталитарной или тяготеющей к тоталитаризму опасность инакомыслия квалифицируется и понимается как опасность для устоев, для самого существования такого общества. Поэтому в этих условиях превалировала и превалирует одна тенденция: боязнь критиканства. Польза критиканства однозначно отвергается: нам критиканы не нужны, нам с ними не по пути, нам нужны СТРОИТЕЛИ НОВОГО, с о л д а т ы революции, а не скептики и циники, лишь подменяющие производительный труд рассусоливаниями о каком-то там свободном творчестве, или творческом начале, или осмыслении принципов труда... Всё это опасное су Отсюда вытекало благорасположение властей лишь к тем ученым, кто лишен этого опасного качества, к ученым послушным, управляемым, готовым к радостному карабканью на указанные им вершины науки и разгрызанию тех гранитных утесов, которые сегодня НАМ ВСЕМ нужны. Власти давали понять: ценить будут тех, чья управляемость не выходит за рамки управляемости простых рабочих и крестьян.

Однако высшим достижением в решении проблемы управляемости было придание членам общества нового качества -- готовности принять любой приказ и считать его не приказом, а внутренней потребностью. Это добровольное перекладывание на свои плечи инициативы, спущенной сверху, последующее декларирование личной сопричастности к постановке задачи и исторгание из недр души полезной инициативы, а затем к проведению её в жизнь уже от своего лица -- вот что становилось сверхзадачей, вот каким мыслился конечный результат такого воспитания. "Патриотическая инициатива масс", а отнюдь не навязываемый приказ. "Воля миллионов", а вовсе не правящей верхушки. И только после этого: "ИДЯ НАВСТРЕЧУ ПОЖЕЛАНИЯМ ТРУДЯЩИХСЯ". Такие императивы приобретали особую значимость в создаваемых социальных условиях.

Но если задача и сверхзадача акцептировались относительно легко основной массой тех слоев общества, которые вожди считали своей опорой, -- в среде рабочих, беднейшего крестьянства и отчасти в среде мелких служащих, то в кругах творческой интеллигенции и особенно даровитых ученых, а также думающих преподавателей эту проблему решить было труднее, и тем значительнее был в глазах руководства успех любого человека из этой социальной группы, который вдруг принимал на себя "управляющий императив" и начинал ревностно воплощать его в жизнь. Такой индивидуум приобретал особо прочную характеристику "своего среди своих".

Конечно, никто никому впрямую такой рецепт поведения не навязывал. Чтобы пришибить несогласных, можно было громогласно заявлять: "Воля партии священна для каждого". Но все-таки верхом управляемости было иное: "Народ решил!" Никто о замене одной воли другой вслух не говорил. Более того, страстное желание властителей заполучить в число ревностных исполнителей партийных установок максимальное число граждан всегда скрывалось. "Прелесть" игры заключалась в том, что никакой игры вроде бы и нет. Ведь люди сами хотят быть передовиками во всем. Они не винтики и не марионетки. Их воля священна для руководства, а не наоборот. Тот же, кто в этом сомневается, или, упаси Бог, возражает, -- не просто скептик, а скрытая контра. В любом случае дорога к высотам командного руководства ему (или ей) категорически закрыта. Но и тому, кто переигрывает, слишком зарывается в показном рвении, тоже доверия мало. Поэтому так важна золотая середина, которая только и может привести к успеху.

Достоинством Лысенко стало то, что он не только правильно и быстро оценил замысел авторов игры, осознанно прочувствовал свои задачу и сверхзадачу, но и то, что стал блестяще разыгрывать весь спектакль в ту пору, когда подавляющая часть ученых еще ничего не осознала и, с одной стороны, честно пыталась, например, доказать ненаучность планов ускоренной селекции, пользы уже одобренной верхами яровизации и прочая и прочая, а, с другой стороны, с опасной страстностью принялась твердить об ошибочности и даже вредности практического применения предложений Лысенко или ставила под сомнение положительность истоков всех его усилий. На этом пути ничего, кроме репрессий, их ждать не могло, а Лысенко, казавшийся многим в лучшем случае наивным простаком, не познавшим премудрости науки, выигрывал по всем статьям.

Казавшееся кое-кому несерьезным и нелепым словесное отвергание науки вовсе не воспринимались так на верхах. И хоть объективно поведение Лысенко было сродни знахарству, а научная позиция беспомощной и безграмотной, но субъективно он выступал как новатор, шаг за шагом движущийся к новым умозаключениям, закономерно вытекавшим из "нежизненности" генетики. Каждый его даже маленький шажок был продолжением пути по одной дороге, сойти с которой он уже не только не мог, но и не хотел. Отступление в сторону признания законов науки означало бы падение в социальном статусе. К тому же сложившаяся в стране система взглядов учила его, что нечего оглядываться назад. Социальная среда включила его в себя, направляла его в соответствии со складывающимися стереотипами. Раз от раза, шажок от шажка накапливалось раздражение против "апологетов буржуазной науки", пытавшихся, кто как мог, урезонить ниспровергателя законов, объяснить ему хотя бы на пальцах суть дела.

Формируя стереотип своего поведения (и мышления), Лысенко двигался несколькими путями: он учился фальсификации (а может быть тяга к этому была заложена в нем генетически), опирался на всё более липовые данные, отрабатывал фразеологию, учился обходиться без новых знаний, заменять отсутствие таковых трескучими штампами. Был еще один фактор обучения: среда указывала ему, что нужно зорко следить за политическими изменениями на верхах, воспитывала умение лавировать, подстраивать свои "научные" обещания под сегодняшние интересы руководства (много десятилетий спустя М.А.Поповский удачно назовет этот стиль деятельности "управляемой наукой"/115/) .

Примечания и комментарии к главе IV

1 Иван Иванович Пузанов. Поэма "Сокрушение кумиров", цитировано по имеющейся у меня машинописной копии рукописи поэмы.

2 Т.Д.Лысенко. Яровизация -- могучее средство повышения урожайности. Газета "Правда", 15 февраля 1935 г., ¦45 (6291), стр. 2.

3 С.Винницкий. Борьба за хлеб и "хлебный оппортунизм". Газета "Правда", 6 октября 1929 г., ¦231 (4365), стр. 3.

4 Т.Д.Лысенко. Очередные задачи яровизации. Газета "Социалистическое земледелие", 29 октября 1935 г., ¦277 (6291), стр. 2 с портретом.

5 И.В.Сталин. Отчетный доклад о работе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии. В кн.: "Стенографи- ческий отчет о работе XVII съезда ВКП(б) 26 января - 10 февраля 1934 г.", Партиздат, М., 1934, стр. 19.

6 В.М.Молотов. Доклад о втором пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР. Там же, стр. 360.

7 Там же.

8 Л.М.Каганович. Выступление на XVI съезде ВКП(б). В кн.: "Стенографический отчет о XVI съезде ВКП(б)", 2-е стереотипное издание, ОГИЗ, "Московский рабочий", М.-Л., 1931, стр. 68.

9 Там же, стр. 69.

10 Там же, стр. 68.

11 Я.А.Яковлев. О мерах по увеличению семян зерновых культур. Журнал "Яровизация", 1937, ¦4 (13), стр. 3.

12 И.В.Сталин, см. прим. /5/, стр. 23.

13 И.М.Варейкис, член ЦК ВКП(б), секретарь обкома ВКП(б) Центрально-Черноземной обла- сти вторил Сталину на XVII съезде партии:

"Колебания урожайности происходят потому, что в нашей практике еще недостаточно осуществляются основы научного ведения земледелия, мало применяются удобрения, нет еще правильных севооборотов, плохо поставлено семеноводство... Безусловно дело семеноводства поставлено отвратительно. Произошла потеря старых сортов, перепутаны районы, а новое селекционное дело находится лишь в зачаточном состоянии... Теперь дело, товарищи, состоит в том, чтобы действительно поднять как можно выше и как можно быстрее урожайность". Там же, стр. 93.

14 "О селекции и семеноводстве". Постановление Президиума ЦКК ВКП(б) и Коллегии НК РКИ СССР по докладу РКИ РСФСР. Газета "Правда", 3 августа 1931 г., ¦212 (5017), стр. 3.

15 Там же.

16 Н.И.Вавилов. План генетических исследований в области растениеводства на 1932-1937 гг. в связи с народнохозяйственными задачами. Доклад на Всесоюзной конференции по плани- рованию генетико-селекционных исследований 25--30 июня 1932 года. Архив АН СССР, ф. 2, оп. 1-1932, д. 36, л. 15. Цитировано по кн. "Н.И.Вавилов. Документы. Фотографии", Изд. "Наука", СПб, 1995, стр. 115.

17 Газета "Известия", 29 октября 1931 г., ¦299 (4506), стр. 3.

18 Там же.

19 В.М.Молотов. Борьба с засухой -- борьба за урожай. Газета "Известия", 3 ноября 1931 года, ¦304 (4511), стр. 3.

20 Заключительное слово М.И.Калинина опубликовано в той же газете днем раньше: газета "Известия", 2 ноября 1931 г., ¦303 (4510), стр. 2.

21 Агроном Лысенко. Яровизировать можно не только пшеницы, но и теплолюбивые растения. Газета "Социалистическое земледелие", 1 ноября 1931 г., ¦299 (861), стр. 3. В статье утверж- далось, что на яровизацию отвечают повышением урожая просо, соя, кукуруза и другие куль- туры.

22 Лысенко. Яровизация и борьба с засухой. Газета "Известия ЦИК и ВЦИК СССР", 29 октября 1931 г., ¦299 (4506), стр. 3. Здесь же были опубликованы выдержки из речи Я.А.Яковлева на конференции по борьбе с засухой.

23 Редакционная статья -- Всесоюзная конференция по борьбе с засухой. Газета "Правда", 30 октября 1931 г., ¦300 (5105), стр. 2.

24 Редакционное сообщение в газете "Известия ЦИК и ВЦИК СССР", 29 октября 1931 г., ¦299 (4506), стр. 3.

25 Цитировано по статье: А.И.Воробьев. Яровизация -- как метод ускорения селекции винограда. Журнал "Бюллетень яровизации", сентябрь 1932 г., ¦2-3, Одесса, стр. 65. Этот лысенковец вышел из круга людей, которым первоначально покровительствовал Вавилов. В 1926 году Вавилов настоятельно рекомендовал Карпеченко взять А.И.Воробьева на работу в свою лабораторию (см книгу: Научное наследство. Николай Иванович Вавилов. Из эпистолярного наследия. 1929-1940 гг. Изд. "Наука", М., 1987, стр. 111). Карпеченко на это не пошел, и Воробьев переключился на изучение и пропаганду яровизации, а позже стал ревностным и очень в отношении генетиков агрессивным лысенковцем.

26 Инженер Авдеев (Авава). Преградить путь Волге в Каспийское море. Газета "Известия", 1 ноября 1931 г., ¦302 (4509), стр. 3.

27 ИИнженер Б.Кажинский. Научимся управлять погодой. Там же, 22 ноября 1931 г., ¦321 (4528), стр. 3.

28 Т.Д.Лысенко. Материалы к биобиблиографии, см. прим. /4/ в главе 1, стр. 3.

29 Рукописные замечания В.П.Эфроимсона к рукописи первого издания этой книги, хранящиеся в моем архиве.

30 Академик П.Н.Константинов. Уточнить яровизацию. Журнал "Селекция и семеноводство", 1937, ¦4,стр. 12-17.

31 Академик Сапегин А.А. Применение рентгеновских лучей в селекционных целях. Газета "Социалистическое земледелие", 30 августа 1931 г., ¦239(801), стр. 3.

32 И.Е.Глущенко Личное сообщение, 1981 г.

33 Т.Д.Лысенко. Мой путь в науку. Газета "Правда", 1 октября 1937 г., ¦271 (7237), стр. 4.

34 Там же.

35 Д.А.Долгушин. История сорта. Журнал "Яровизация", 1935, ¦3, стр. 13.

"Такое обещание мог сделать только человек, твердо уверенный в возможности выполнения своих обязательств", -- написал в начале статьи Долгушин.

36 См., напр,. Т.Д.Лысенко. Стадийное развитие и селекция полевых культур. 1936. Цитиров. по книге: "Стадийное развитие растений", Сельхозгиз, М., 1952, стр. 453.

37 Д.А.Долгушин, прим. /35/, стр. 21.

38 Там же, стр. 23.

39 Там же.

40 Там же, стр. 24.

41 Там же, стр. 23-24.

42 Там же, стр. 24.

43 Там же, стр. 24-25.

44 Там же, стр. 16-17.

45 Т.Д. Лысенко. Физиология развития растений в селекционном деле. Доклад на заседании Научно-технического совета при Союзсеменоводобъединении 16 января 1934 г. в Москве. Впервые опубликовано в журнале "Семеноводство", 1934, ¦2, 934. Цитиров. по книге: "Ста- дийное развитие растений", 1952, стр. 30.

46 См. прим. /35/, стр. 2-526.

47 Там же, стр. 26.

48Там же, стр. 26 Долгушин писал:

"К сожалению, в данном посеве не участвовали родительские формы, и мы не смогли судить о скороспелости ранних выщепенцев по отношению к их яровым родителям "0274" и "06"2 (азербайджанец "534/1" при июльском посеве не смог бы, конечно, выколоситься)".

49 Там же, стр. 31.

50 Там же, стр. 31-32.

51 Т.Д.Лысенко. О перестройке семеноводства. Журнал "Яровизация", 1935, ¦1, стр. 40.

52 См. прим. (35), стр. 35.

53 Там же, стр. 34.

54 Т.Д.Лысенко, И.И.Презент. Стахановское движение и задачи советской агробиологии. Жур- нал "Яровизация", 1935, ¦3, стр. 666-667.

55 См. прим. (35), стр. 41-42.

56 Там же, стр. 42.

57 Там же, стр. 46.

58 Там же, стр. 48.

59 Там же. Интересно сравнить эти слова с теми, что, спустя год, говорил Лысенко, выступая на выездной сессии зерновой секции ВАСХНИЛ в Омске. Характеризуя те же посевы, он "забыл" об их "изреженности и неравномерности". Теперь он говорил следующее:

"При наблюдении за развитием наших новых сортов пшеницы еще в 1935 г. нам бросилось в глаза их хорошее поведение. Уже по начальным стадиям развития растений эти сорта выделялись с положительной стороны...". См.: Т.Д.Лысенко. О внутрисортовом скрещивании растений самоопылителей. Журнал "Селекция и семеноводство", 1936, ¦11, стр. 13.

60 Телеграмма приведена полностью в журнале "Яровизация", 1935, ¦1, стр. 3-4.

61 См. прим. /35/, стр. 56.

62 См. прим. (60), стр. 4.

63 Протоколы Совещания у президента ВАСХНИЛ 2 августа 1935 г., протокол ¦13. См. журнал "Бюллетень ВАСХНИЛ", 1935, ¦9, стр. 36.

64 26 апреля 1936 года в газете "Правда" (¦ 116 / 6722/, стр. 3) в статье "Соревнование работни- ков сельскохозяйственной науки", подписанной: "Научный коллектив Селекционно-генети- ческого института. Одесса", было заявлено:

"Сельскохозяйственная наука еще не заняла подобающего ей места в сельско-хозяйственном производстве... Могучим орудием дальнейшего развития сельскохозяйственной науки должно служить социалистическое соревнование... С высокой трибуны всесоюзного совещания передовиков урожайности наш институт в лице своего руководителя академика Т.Д.Лысенко, вызвал на социалистическое соревнование другие исследовательские агробиологические институты. В настоящее время мы считаем необходимым конкретизировать этот вызов на соревнование.

Мы обязуемся передать сорта яровой пшеницы, выведенные для Одесской области, в государственное сортоиспытание в таком виде, чтобы обеспечить им первенство по урожайности в трехлетнем испытании Госсортсети в районах, для которых эти сорта создавались (Одесская область). Будучи уверенными, что эти сорта вполне отвечают хозяйственным требованиям, мы, не ожидая конца государственного сортоиспытания, обязуемся размножить эти 3 сорта, или один из них... Работы по выведению этих сортов были начаты в 1932 г. К весне 1936 года семян для размножения имеем 130 кг. Мы обязуемся так организовать размножение, чтобы к осени 1936 года иметь 50 тонн семян; к осени 1937 г. -- 1500 тонн; в 1938 году иметь 30 тысяч тонн семян нового сорта, которые позволят обеспечить в 1939 году семенами 300 тысяч га нормальных хозяйственных посевов.

...Обязуемся в течение 1936 года из 40 центнеров семян сорго, имеющихся у нас (весна 1936 г.), получить 10 тыс. центнеров семян.

...Начатая в августе 1936 г. ...работа по выведению сорта яровой пшеницы должна привести к созданию сорта за 1,5 года. Сорт ... в количестве не менее 8 килограммов будет готов к осени 1936 г.

...Мы вызываем Всесоюзный институт растениеводства (руководитель Н.И.Вавилов) и Саратовскую селекционную станцию (руководитель Г.К.Мейстер) на социалистическое соревнование...

Первая проверка договора -- ноябрь 1936 г.

Арбитром просим быть Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. Ленина и газеты -- "Правду" и "Социалистическое земледелие".

Могли ли Вавилов и Мейстер соревноваться в таких делах? Какой уважающий себя селекционер взялся бы размножить за сезон сорго в 250 раз или пшеницу в 380 раз! Мог ли найтись селекционер, способный получить сорт за полтора года! Да и что за сорт обещали получить лысенкоисты, если сами говорили, что семян сорго будет всего 8 килограммов. Значит, заведомо было ясно, что этот "сорт" не пройдет не только государственного сортоиспытания (лишь после чего и можно было бы именовать его сортом), но даже и производственного испытания! Конечно, эти обязательства никогда не были выполнены, несмотря на солидность органов, выставленных в качестве арбитров. Но с лысенкоистов взятки были гладки. А система выигрывала в главном -- выполнимость плановых заданий утверждалась в умах обывателей, не знавших существа дела, но видевших в газетах словесные эскапады Лысенко.

65 Т.Д. Лысенко. Организм и среда. Стенограмма лекции, прочитанной в Политехническом музее в Москве 11 января 1941 г., Сельхозгиз, М., 1941, стр. 12.

66 Там же, стр. 13.

67 Там же, стр. 14.

68 Там же, стр. 18 69 Т.Д. Лысенко. Картофель в южных районах СССР. Обсуждение вопросов III пятилетнего плана. Газета "Правда", 27 апреля 1937, ¦175; см. также его книгу "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 602.

70 Т.Д.Лысенко. См. прим. (65), стр. 18.

71 Т.Д. Лысенко. Колхозные хаты-лаборатории -- творцы агронауки. Журнал "Яровизация", 1937, ¦5, стр. 12-32; перепечатана в книге Т.Д. Лысенко "Агробиология", 1952, 6 изд. под названием "Колхозные хаты-лаборатории и агронаука".

72 Там же, стр. 204.

73 Т.Д. Лысенко. Борьба с вырождением картофеля на юге УССР. Инструктивные указания. М., Сельхозгиз, 1936; перепечатана в его книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, цитата взята со стр. 581 этого издания.

74 Т.Д. Лысенко. Мичуринское учение -- на ВСХВ. Журнал "Вестник с.-х. науки. Плодово- ягодные культуры", 1940, вып. 1, стр. 3-11; цитировано по перепечатке статьи под названием "Мичуринское учение на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке" в книге "Агробиоло гия", 1952, 6 изд., стр. 298.

75 Т.Д. Лысенко. См. прим. /73/, стр. 6. Следует отметить, что изучение вирусов растений привело к тому, что в 1935 году американский ученый У.Стенли впервые получил кристалли- ческий препарат вируса табачной мозаики. В последующие годы, особенно после окончания Второй Мировой войны, вирусология растений стала активно развиваться, однако в СССР диктат Лысенко задержал развитие этой науки, что отрицательно сказывается и по сей день.

76 Т.Д. Лысенко. Возрождение сорта. Журнал "Колхозное опытничество", 1935, ¦8, стр. 13-16.

77 Т.Д.Лысенко. Обновление земли. Журнал "Колхозный бригадир", 1935, ¦22, стр. 3-6.

78 Т.Д.Лысенко. Из материалов первой сессии Всесоюзной академии с.-х. наук им. В.И. Лени на. Журнал "Бюллетень ВАСХНИЛ", 1935, ¦7, стр. 1-3; цитировано по книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 657.

79 Т.Д. Лысенко. Картофель в южных районах СССР. См. прим. (69), цитировано по книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 587.

80 Т.Д.Лысенко. См. прим. (65), стр. 6.

81 Т.Д.Лысенко. О перестройке семеноводства, см. прим. (51), стр. 37.

82 Т.Д. Лысенко. Возрождение сорта. Газета "Социалистическое земледелие", 30 июня 1935 г., ¦126.

83 См. прим. (51), стр. 26-27.

84 Там же, стр. 26-27.

85 Там же, стр. 27.

86 Там же, стр. 33.

87 Там же, стр. 37.

88 Примечание "От редакции" к заметке М.Цюпы "О расщеплении чистой линии". Журнал "Яровизация", ¦1, 1935, стр. 124.

89 М.Цюпа, там же, стр. 124.

90 Там же, стр. 124-125.

91 Т.Д.Лысенко. "Заключительное слово". Журнал "Яровизация", 1935, ¦1, стр. 55.

92 И.В. Сталин. Речь на VIII съезде ВЛКСМ 16 мая 1928 г. Сочинения, т. 11, стр. 73.

93 Там же, стр. 75.

94 Там же.

95 И.В. Сталин. Год великого перелома (3 ноября 1929 г.). Газета "Правда", 7 ноября 1929 г., ¦259.

96 Произнося тост за успехи науки, Сталин так высказался относительно научных традиций и заслуженных авторитетов:

"За процветание науки, той науки, которая не дает своим старым и признанным руководителям самодовольно замыкаться в скорлупу жрецов науки, которая понимает смысл, значение, всесилие союза старых работников науки с молодыми работниками науки, которая добровольно и охотно открывает все двери науки молодым силам нашей страны и дает им возможность завоевывать вершины науки, которая признает, что будущность принадлежит молодежи от науки.

За процветание науки, той науки, люди которой, понимая силу и значение установившихся в науке традиций и умело используя их в интересах науки, все же не хотят быть рабами этих традиций, которая имеет смелость, решимость ломать старые традиции, нормы, установки, когда они становятся устарелыми, когда они превращаются в тормоз для движения вперед, и которая умеет создавать новые традиции, новые нормы, новые установки".

Речь Товарища Сталина на приеме в Кремле работников высшей школы 17 мая 1938 года. Госполитиздат, 1938, стр. 3-4.

97 Резолюция XVI конференции В сб.: "ВКП(б) в решениях съездов, конференций и плену- мов ЦК", 1 941, ч. II, стр. 324-358; см. также "О социалистическом соревновании фабрик и заводов", Постановление ЦК ВКП(б) от 9 мая 1929 г.

98 И.В.Сталин. Соревнование и трудовой подъем масс. Сочинения, т. 12, 1949, стр. 109.

99 Там же, стр. 111.

100 Е. Микулина. Соревнование масс. Предисловие И.Сталина. Госуд. изд., М.-Л., 1929. Отпечатано в типогр. Госиздата "Красный пролетарий".

101 См. прим. (98), стр. 111.

102 См. прим. (100), стр. 40.

103 Там же, стр. 44-45.

104 И.В.Сталин. Тов. Феликсу Кону. Сочинения, т. 12, стр. 112.

105 Там же.

106 Там же, стр. 113.

107 Там же.

108 Там же.

109 Там же.

110 Там же.

111 Я.Э.Рудзутак. Доклад тов. Рудзутака XVII съезду ВКП(б). В кн.: "Стенографический отчет о работе XVII съезда ВКП(б) 26 января - 10 февраля 1934 г.". Партиздат, 1934, М., стр. 278.

112 Там же.

113 Там же.

114 Там же, стр. 279.

115 М.А.Поповский. Управляемая наука. Mark Popovsky. Manipulated Science. Doubleday, New York. 1979.