• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

"Но всё трудней мой следующий день,

И всё темней грядущей ночи тень".

Вильям Шекспир. Сонет 28-й" (1).

"...у них нервы крепкие, взгляд острый и ум ясный, не расшатанный вольнодумными софизмами. Это дает им возможность отлично понимать, что по настоящему времени самое подходящее время -- это перервать горло.".

Михаил Е Салтыков-Щедрин. Убежище Монрепо (2).

Наука колхозно-совхозного строя

У жителей страны, одурманенных пропагандой, складывалось, да и не могло не сложиться впечатление о непрекращающейся полезной деятельности Лысенко, его сторонников и учеников. Учитель разъезжал по солидным учреждениям, участвовал в престижных совещаниях, мельтешил перед глазами руководителей страны и журналистов. Ученики исполняли роли эмиссаров -- сновали по колхозам, следили за цифрами в анкетах, направлявшихся из низов в верхи. В Одессе стали часто проводить кратковременные совещания, слеты, курсы, на которые приглашали крестьян со всех районов Украины (3).

В это же время Вавилов наращивал усилия в создании своей империи. Помимо его собственного гигантского института он развивал те почти двадцать новых институтов, которые сумел в короткий срок учредить в системе ВАСХНИЛ. Главная трудность в развитии этих новых научных учреждений заключалась в нехватке кадров квалифицированных научных сотрудников, специализирующихся сразу по многим новым направлениям. Чтобы срочно их наготовить, Вавилову удалось получить от Правительства финансовые средства на колоссальное расширение приема в аспирантуру по линии ВАСХНИЛ -- шесть тысяч ученых должны были срочно пройти через аспирантуру в вавиловской академии1.

Однако, взявшись за решение этой проблемы, Вавилов не обеспечил удовлетворявшую коммунистических надзирателей систему предварительной фильтрации принимаемых в аспирантуру по признаку их социального происхождения, идейной направленности, преданности курсу партии и полной подчиненности руководству. Увлеченный своими идеями, Вавилов упустил из виду столь важный аспект в кадровой политике, что это не могло не насторожить партийные власти. Возмездие за непозволительное вольничанье в кадровом вопросе не заставило себя долго ждать. В 1933 году было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) о недостатках в подготовке кадров сельскохозяйственных научных работников. Партия отменила вавиловский курс (5). Прежде всего было заявлено, что по мнению коммунистических лидеров научных работников готовили слишком много: "за последние 4 года число аспирантов в системе ВАСХНИЛ возросло в 21 раз и в 1933 году достигло 1722 чел.", -- было сказано в постановлении (6). ЦК партии коммунистов постановило резко уменьшить это число. Хотя это требование не выпячивалось в словесном виде, но между строками была запрятана цифра, сколько же аспирантов надо готовить в год для сельскохозяйственной науки. Всего СОРОК человек. Уменьшение с 1722 до 40 аспирантов в год в комментариях не нуждалось. А затем было указано и на главную причину недовольства действиями руководителя ВАСХНИЛ. Теперь в аспирантуру было разрешено зачислять только членов партии, комсомольцев и проверенных товарищей. Чтобы сразу и навсегда отметить надлежащим клеймом тех, кто прошел раньше бесконтрольную аспирантуру, от тех, кто закончит разрешенную партией и ею проконтролированную аспирантуру, в постановлении б Семь из этих мест в первый же год было отдано Лысенко, и, таким образом, у него появились "специальные" аспиранты, такие как И.Е.Глущенко, перед поступлением в аспирантуру работавший в комсомольской газете Украины.

"Специальные аспиранты" решительно вошли в жизнь Одесского института, стали душой всех слетов, сборов, курсов, проявляли смекалку и находчивость. Например, И.Е.Глущенко рассказал мне в 1976 году, как он, будучи аспирантом у Лысенко, догадался послать письмо в Департамент Земледелия США с просьбой прислать какой-нибудь отчет о свойствах русских пшениц, использованных при выведении американских сортов. Составить письмо и перевести его на английский язык взялся один из сотрудников, оставшихся еще со времен Сапегина. Американцы быстро прислали в Одессу просимое, тот же сотрудник перевел всё с английского на русский, Глущенко вставил перевод в качестве одной из глав будущей диссертации и пошел прочесть этот раздел шефу. Дело было летом, Лысенко теперь по положению имел право занять одну из дач на берегу Черного моря, где и жил в самой спартанской обстановке. Когда Глущенко пришел на дачу, он, по его словам, застал шефа разлегшимся с Исаем Презентом на полу, на рваном армяке. На предложение прочесть написанное оба "профессора" ответили утвердительно. Глущенко уселся на табуретку и зачитал развалившимся шефам "свой" труд, крайне изумив их глубиной познания. "Когда это ты стал таким умным?" -- спросил Лысенко у своего аспиранта и, получив разъяснение, как можно без особого труда раздобывать уникальные сводки литературы, остался очень довольным и Глущенко за находчивость похвалил.

"Специальные аспиранты" принимали активное участие в проведении партийной линии, в слежении за умонастроениями коллег и часто выступали с "разоблачениями" в газетах. Так, 9 августа 1937 года группа специальных аспирантов лысенковского института (Глущенко и др.) опубликовали в газете "Соцземледелие" письмо в редакцию, озаглавленное "О "технических ошибках" специалиста Куксенко" (7а). Специальные аспиранты доносили, что специалист Куксенко не выполнил указания Лысенко, ссылаясь на всякие несущественные, с точки зрения авторов письма, причины (например, приказ его непосредственного начальника). В назидание другим аспиранты сообщали, что Куксенко получил за это тюремный срок и находится в заключении, и затем доносили, что непосредственным начальником Куксенко был Прокофий Фомич Гаркавый, который пока разгуливает на свободе. Аспиранты требовали применить к нему более строгие меры. Согласно личному сообщению И.Е.Глущенко, сделанному мне в 1985 году, после их статьи НКВД действительно арестовало Гаркавого, но Лысенко пожалел толкового селекционера, заступился за него, после чего Гаркавого выпустили (в будущем Гаркавый получит Ленинскую премию за выведение сортов ячменя и других культур, в 1972 году его изберут академиком ВАСХНИЛ). Другой бывший сотрудник Одесского института недавно рассказывал мне, как "специальные аспиранты", убежденные, что Гаркавый -- враг и вредитель старались добыть порочащие его сведения. Они, а не чины из НКВД, нагрянули в хату Гаркавого. Командовала всем секретарь парторганизации Гапеева, а ближайший лысенковский ученик Хитринский ломал ломом полы в доме, и все они вместе искали, что там припрятано. Позже Хи Для быстрой популяризации своих идей Лысенко использовал не только печать, но и устное общение со слушателями курсов. Простецкий с виду, одетый так же, как и обычные колхозники, владевший тем же лексиконом, что и они, доступный и прямой, всегда появлявшийся на этих курсах в окружении невидных людей, -- Лысенко вызывал симпатии слушателей курсов.

Его энергия заражала. Вокруг крутились такие же, как он, простые ребята, вечно озабоченные -- кто посевом, кто починкой сельхозмашин, кто обработкой семян. Они входили в здание в сапогах, телогрейках, вымазанные землей, перепачканные машинным маслом, шли со своими нуждами, вполне понятными и близкими любому крестьянину, обращались к Лысенко за советами. И всё это было на виду. Натруженные руки лысенковских помощников, как бы говорили всем, что хлеб даром они не едят.

Сохранилась фотография лысенковской гвардии тех лет, на которой они засняты не в парадной форме, а так, как были одеты в повседневной жизни. Было видно, что все вернулись с поля, сапоги и ботинки в земле, никто не прихорашивался, чтобы выглядеть на фотографии получше. Какими пришли, такими и устроились для съемки, дружно и сосредоточенно: восемь человек уселись на длинную скамью, девятеро встали за их спинами у стены здания. Единственная женщина -- А.И.Гапеева надела варежки, а остальные спрятали руки в рукава пальто и телогреек. Только двое или трое были в галстуках, а остальные в косоворотках, в темных рубашках. И нельзя было отличить обычно франтоватого Д.А.Долгушина от простецкого И.Е.Глущенко, А.Д.Родионова от Ф.Г.Луценко, С.А.Погосяна от Г.А.Бабаджаняна, и всех их от сидящего в центре Лысенко, сунувшего руку в карман пальто, заложившего ногу за ногу. Не знай его в лицо, так и не скажешь, что это -- академик, орденоносец, руководитель института. Крестьянин и крестьянин, лицо в лицо с другими такими же крестьянами... Все эти черты способствовали безоговорочному признанию Лысенко за "своего" всеми, кто стал считать, что теперь для них открылась прямая дорога к таинству научной деятельности.

Стать ученым! Стать, минуя долгий и в общем трудный путь гимназического или школьного, а потом университетского или институтского обучения, минуя аспирантуру или докторантуру, сразу взять быка за рога -- этого жаждали многие. Не удивительно, что призывы и обещания Лысенко находили восторженный отклик среди сотен крестьян, загоревшихся мечтой превратиться "по щучьему велению, по одному хотению", как говорилось в русских сказках, -- в ученых, какими стали Лысенко и его приближенные.

"Колхозных академиков" настраивают против ученых

Важнейшим козырем Лысенко, разыгранным им с блеском, стало раздувание кампании поддержки его простыми колхозниками. Привлечение их в качестве главных арбитров в споре с учеными рассматривалось тогда руководством страны как вполне нормальное, естественное и правильное явление, а не попрание науки, не оскорбление ученых. В пору массового оптимизма такое направляемое сверху "мнение масс" приобрело невиданную силу.

Молодежи сегодняшнего дня трудно вообразить себе тот дух оптимизма, который питал советское общество в начале 20-х годов и, спадая, но все-таки сохраняясь, существовал вплоть до середины годов тридцатых. За утекшие в лету десятилетия изменился мир, иным стало восприятие событий и поведение людей. Мы утеряли тот изначальный оптимизм, о котором рассказывали нам родители и который прорывается в кадрах кинохроники тех лет. Нам уже трудно представить, что это были за годы, давшие миру изумительные образцы вдохновенного труда, высочайшей поэзии и прозы Мандельштама и Бабеля, Пастернака и Булгакова, но одновременно родившие Лысенко и Берию, вытолкнувшие их на верхи общества.

Нам уже не дано прочувствовать, что означало для миллионов людей, практически для всего народа поголовно счастье учиться читать и писать, впервые взять в руки книгу, впервые услышать радио, впервые увидеть кино, впервые ..., впервые..., впервые... Раскрепощенные люди, познавшие грамоту, дрожащими от натуги пальцами выписывавшие первые в их жизни слова: "Рабы не мы. Мы -- не рабы", эти люди считали -- наивно и искренне -- что тысячелетиями ожидавшееся равенство всех людей наступило и зовет их подняться над сегодняшней серостью и вчерашней забитостью.

Когда демонстрируют кадры немногих отснятых документальных фильмов о том времени, мы часто остаемся холодно равнодушными, вроде бы и верящими и не верящими во всеобщность этого оптимизма. Мы видим чумазые лица шахтеров, выбирающихся из шахт с сияющими от счастья глазами, смотрим, как тысячи плохо одетых людей копошатся вдали с носилками и тачками, возводя школу или цех, а затем видим марширующие с деревянными ружьями колонны (не за горами Мировая Революция -- надо готовиться! Да и враг в любую минуту может напасть!).

Это время, сметенное, раздавленное террором, ушло, как уходят определенные этапы развития общества, но оно было, были эти тысячи оптимистов, рвавшихся к знанию, к свету равенства и братства... и к должностям, к власти, к деньгам, к сладкой жизни. Для многих из них слова "равенство и братство" означали, что и на самом деле все уже равны, так чего же задаваться -- все теперь академики в своем деле, все должны к одному стремиться -- к коммунизму, когда равенство станет всеобщим, а жизнь райской.

Вот эту тягу и этих оптимистов (а сколько среди них было и карьеристов, а не только невинных) и использовал Лысенко, использовал умело и с большим размахом. Манипулируя людьми, он превратил их мнение в страшную силу, назвав его коллективным разумом масс, найдя способ публиковать высказывания простых людей в газетах и журналах, натравливая их на ученых и одновременно культивируя ненависть к серьезной науке, к сугубому профессионализму.

Конечно, сам Лысенко слегка поднаторел, оказавшись в научной среде, знал слова, неведомые крестьянам, и они за это чтили его как бога, но и их он одарил новыми возможностями, дал им право называть избу с десятком книжек, весами и термометром на столе -- "хатой-лабораторией" (все, как в настоящей науке, своя лабалатория), величал их "колхозными академиками" (а им и неведомо было, какие там еще такие академики имеются, чай, есть такие в столицах, сидят за столами -- у кого голова посветлее, да лицо почище).

Решив обратить незнание этих людей себе на подмогу, Лысенко поступил крайне расчетливо. В Одессе, как уже упоминалось, организовали краткосрочные -- от недели до трех недель -- курсы для колхозников. Примитивным языком сам Лысенко, чаще вместо него Исай Презент, иногда другие хлопцы из собравшейся вокруг них команды рассказывали доходчивые байки о том, как растет, как развивается растение, излагали суть лысенковских предложений, а параллельно клеймили врагов лысенковской науки, объясняя, что эти люди зазнались и мешают расцвету жизни простых колхозников, раз высокомерно посягнули на самое святое для крестьянина -- на замечательное учение товарища Трофима Денисовича Лысенко, нашего колхозного академика. (Благодаря этому изначально проповедовавшиеся идеи всеобщей справедливости и равенства возможностей изначально же стали перерастать в свою противоположность -- разжигание розни между социальными группами, и это было также фактором формирования лысенкоизма).

Когда статья Константинова, Лисицына и Костова о недостатках яровизации (см. прим. /85/ в главе VII) была опубликована, в Одесском институте собрали открытое партийное собрание (дела научные ведь нужно решать не иначе как на партийном собрании). Произошло это 28 октября 1936 года. Презент зачитал выдержки из статьи, а затем, как сообщалось в отчете об этом собрании коммунистов: "горячее участие в обсуждении этих вопросов приняли прибывшие на курсы при институте заведующие хатами-лабораториями из Днепропетровской области" (8). Срочно в журнале "Яровизация" напечатали отрывки из их речей, насколько возможно подправленные стилистически редакторами, с факсимильным воспроизведением подписей-каракулей авторов выступлений. Для этих людей, недавно познавших грамоту, строй мыслей, факты и аргументация ученых были темным лесом, но они брались уверенно судить об ошибочности мнения ученых с мировым именем: демонстрируя этим, что теперь им предоставлено право на равное с академиками волеизъявление. Приговоры их были единодушными.

"Мы, колхозники, знаем пока единственного человека из людей науки, который открыл нам глаза... этот человек и есть академик Лысенко... И вот я узнаю, что в науке есть немало людей, старающихся очернить, оклеветать, работу того, кого колхозники больше всего из людей науки знают, кому больше всего из ученых верят. Выслушав зачитанные тов. Презентом выдержки из статьи, написанной акад. Константиновом, Лисицыным и Костовым, я прихожу к выводу, что да, есть еще ученые, которые смотрят не туда, куда советскому ученому смотреть следовало бы", --

сказал Козыряцкий Петро из колхоза имени Кирова Запорожского района (9).

А колхозник Юрченко из "Спiлной працi" Васильковского района сделал такое заявление:

"Кое-кому становится непонятным, как объяснить такое явление, что против такой жизненной науки Лысенко выступают некоторые другие люди науки? Мне, как колхознику, этот вопрос кажется очень прост. Я его понимаю так: "факты" обвинений, которые выдвигаются против акад. Лысенко, родились из ревности, зависти, на базе собственного незнания того, что действительно надо колхозам. Только это и могло способствовать написанию такого рода статей, которые вызывают только смех и сожаление о том, что некоторые люди, не брезгая [орфография сохранена -- В.С.] даже клеветой, решили выступить против работ Т.Д.Лысенко" (10).

Н.Брижан из колхоза "Коминтерн" Красноармейского района говорил:

"Великий Сталин поставил перед нами задачу добиться высоких урожаев, сделать жизнь колхозника зажиточной... И мне лично довольно странными кажутся рассуждения академиков Константинова, Лисицына и доктора Костова о том, что будто бы яровизация дает снижение урожая" (11).

Теперь Лысенко и Презент начали из номера в номер печатать такие письма. Лысенкоисты развили новый способ дискуссий: вместо аргументов в ход пошли окрики, вместо возражений -- ссылки на отклики из колхозов и совхозов. Журнал "Яровизация" запестрел письмами простых крестьян, которые, славя "колхозного академика", противопоставляли ему "кабинетных ученых", "буржуазных приспособленцев", якобы ставивших палки в колеса "народному герою" -- Лысенко (12). Шла цепная реакция. Лысенко подстегивал колхозников, а они, в свою очередь, прибавляли смелости самому Лысенко и давали ему возможность козырять перед властями "откликами с полей", ссылаться на "мнение народа". Он всё больше смелел, используя возможности советской прессы, с видимым удовольствием печатавшей его самые разнузданные по тону статьи. А все, кто пытался даже в самой строгой академической манере изложить свои замечания или просто поделиться сомнениями, преподносились теперь и самим Лысенко, и его клевретами, как враги советской власти, выступающие уже не против него лично, а против науки и общества в целом, а иногда и хуже -- как буржуазные перерожденцы и классово чуждые и потому особенно ненавистные враги. Не забудем, что именно Лысенко был первым, кто аттестовал ученых, честно возражавших против его идей, как "классовых врагов", чем вызвал бурную радость Сталина.

Так формировался новый стиль борьбы с инакомыслящими в научной сфере, стиль шельмования, оскорблений, нетерпимости, политической подозрительности и доносов. Так воспитывалась молодежь, которую натравливали на уважаемых ученых.

Страшные плоды этой учебы вскоре дали себя знать. По вздорным, но злобным доносам были арестованы десятки людей из руководства ВАСХНИЛ, директора многих институтов (хлопководства, животноводства, агрохимии, защиты растений и др.). Руководители партии расчищали дорогу Лысенко. Из науки и жизни они устраняли явных и потенциальных его критиков.

"Обновление сортов"

Согласно объяснениям Лысенко, внутрисортовое скрещивание должно было обеспечить рост урожайности всех сортов за счет процесса перемешивания наследственных задатков (слово ген теперь не употребляли, так как, во-первых, это было слово буржуазное, во-вторых, генов вроде бы больше не существовало, а, в-третьих, русское слово "задатки" всем было безусловно понятно). За счет перемешивания задатков должно было наступить то, что было названо "обновлением сортов". Но как сама процедура перемешивания, так и обещанное улучшение качеств сортов за счет "обновления" противоречила тому, что знали биологи. Критика "обновления" последовала немедленно. Однако теперь Лысенко знал, как поступать. Когда с критикой его "внутрисортового скрещивания" выступили Вавилов, Мейстер и другие, "опровергать" их он стал с помощью уже испытанного приема: "обновлением" семян -- по указке начальства -- заставили заниматься в массовых масштабах малограмотных колхозников. Опять в ход пошли анкеты, сообщения с мест, рапорты с колхозных полей... И года не прошло, как Лысенко стал заявлять, что правильность его нового предложения была "блестяще подтверждена совхозно-колхозной практикой".

"Усовершенствовали" лысенкоисты и методику переноса пыльцы с цветков на цветки. Долгушин предложил простой (но одновременно более травматичный для растений и более грубый с биологической точки зрения) способ. Вместо хлопот с отодвиганием колосковых и цветочных чешуй и сбора пыльцы с последующим переносом на другие цветки, как рекомендовали первоначально Лысенко и Презент, Долгушин предложил просто обрывать пинцетом все чешуи на цветках, кастрировать последние, удаляя пыльники (мужское начало цветков), и давать цветкам оплодотворяться любой пыльцой, носящейся в воздухе. Прилив чужих "кровей" был этим обеспечен (13).

"Это мероприятие блестяще себя оправдало, -- говорил Лысенко. -- Производительность труда была повышена в -56 раз. А главное, что за 2--3 часа можно научить колхозника или колхозницу владеть этим способом" (14).

Колхозников начали учить. Они, конечно, не знали, что к чему, им было безразлично, обновляются или портятся семена от таких вивисекций, -- сказали, что обновляются, записывают трудодни за работу, ну, так ползай на коленках по полям, рви пыльники, не жалей. (Заставить выполнять эту нелепую работу можно было только колхозников, крестьянин на своей земле такими экспериментами заниматься бы не стал.)

Как и во времена кампании по яровизации, лысенковский журнал начал печатать десятки писем от крестьян, заведующих хатами-лабораториями, партийных и советских чиновников, сообщавших, конечно, не о прибавках урожая, а о другом -- о числе кастрированных цветков и граммах "обновленных" семян:

"Сообщаем, что при вашем верном научном руководстве и активной помощи... кастрировано пшеницы "украинка" 3200 колосьев; ячменя -- 350 колосьев. Прошу ваших дальнейших советов о том, как лучше провести работу по сбору и посеву полученного от внутрисортового скрещивания зерна.

С уважением к академику Т.Д.Лысенко В.О.Шимко, Винницкая область, село Липчане" (15).

"Недавно возвратилась из Немерчанской с.х. станции, где прошла 4-дневные курсы и получила инструктаж по селекции. Приехав домой, я подготовила себе 5 женщин и приступила к работе... Прокастрировали мы 3400 колосьев и каждый обозначили ленточкой и флажком с фамилией, чтобы знать, что и кто сделал... Председатель колхоза привел фотографа, который сфотографировал нас за работой.

Анна Михайловна Ткач, зав. хатой-лабораторией (Винницкая область, село Удриевцы)" (16).

"Через журнал "Хата-лаборатория" ¦5 за май месяц я ознакомился с вашей практической работой по улучшению жизнеспособности пшеницы... Над этим вопросом я долго думал: советовался с правлением колхоза. Правление побаивалось, потому что дело новое... На мое счастье через несколько дней правление колхоза получило распоряжение от плисковского райземотдела провести работу по кастрации пшеницы... Было прокастрировано за 4 дня 1260 колосьев... Удачное скрещивание получилось в 915 колосьях, остальные погибли. Сейчас мы имеем 600 грамм пшеницы от внутрисортового скрещивания.

Д.Д.Кирилюк, завед. хатой-лабораторией колхоза им. Сталина (Киевская область, Плисковский район)" (17).

А председатель Криворожского горсовета П.Чебукин "отбивал" телеграмму не в обком партии, не ЦК или в ЦИК, а беспартийному Трофиму Денисовичу (ведь хорошо понимал товарищ Чебукин, кто есть кто на данный момент!), в которой рапортовал:

"Кастрировано... в нашем районе для целей внутрисортового скрещивания 129 тысяч колосьев озимой пшеницы и 95 тысяч колосьев яровой пшеницы, всего 224 тысячи колосьев" (18).

Но возникали сомнения и у товарища П.Чебукина:

"Мы также думаем и о том, как лучше провести посев обновленными семенами. Ведь в этом отношении мы никакого опыта не имеем" (/19/, выделено мной -- В.С.).

А и в самом деле, что делать дальше? Куда девать эти "обновки"? Ведь весь этот "брак", хотя бы и "по любви", затевался, как говорилось в телеграмме Лысенко в ЦК, Наркомзем и ВАСХНИЛ, в расчете "на громадную практическую эффективность обновления семян". Но за год разговоры об эффективности забылись, прием стал самоцелью. И отчеты уже составляли не о количестве собранного зерна, а о сотнях или тысячах штук кастрированных колосьев. Что же дальше? Кастрировать следующие тысячи колосьев, собирать вручную с них семена и надеяться, что урожай будет повышен и в следующем году? Но ведь и в следующие годы надо будет тратить миллионы человеко-дней, чтобы прокастрировать очередные миллионы колосьев и наготовить новые "обновки". Получался замкнутый круг.

Лысенко пришлось снабдить свою теорию, если её можно так назвать, еще одним дополнением, гласившим, что "обновленные" семена будут много поколений подряд сохранять улучшенные свойства, хотя это предположение противоречило его же собственным первоначальным утверждениям о вреде самоопыления (а пшеница и ячмень были как раз самоопылителями -- если их принудительно не кастрировать, они опыляются собственной пыльцой). Теперь Лысенко говорил следующее:

"Не знаю, в скольких поколениях будет сказываться эффект... Думаю только, что заранее знать этого нельзя, так как разные сорта, а также один и тот же сорт в разных районах по-разному себя ведет" (20).

Впрочем, его такие мелочи волновали мало. Он беспокоился о другом:

"Узким местом стало наличие пинцетов. Спрос на пинцеты против обычного потребления их в Советском Союзе моментально возрос в десятки раз" (21).

Предприимчивые лысенкоисты, конечно же, попробовали найти выход и на этот раз. Придумали еще более простой (и еще более травматичный для растений) способ: обстригать ножницами колосья, оголяя ось колоса с торчащими наружу рыльцами пестика -- вот и вся кастрация.

Теперь возникла очередная проблема: где взять столько ножниц, чтобы удовлетворить аппетиты кастрирователей?

"Нам потребуется для этого дела до 500 тыс. ножниц, -- заявил Лысенко на заседании IV сессии ВАСХНИЛ в декабре 1936 года, и, естественно, потребовал, чтобы для этого числа ножниц выделили столько же колхозников. -- Для работы... необходимо подготовить до 500 тысяч колхозников" (22).

Нашлись занятия и для академиков:

"Дело Академии взять на себя всю эту большую организационную работу" (23).

Но ножницы -- более сложный агрегат, чем пинцеты, и Лысенко решил снова ограничиться более простым прибором научного облагораживания семян -- пинцетами, тем более, что по предложению лысенкоистов в газетах и журналах стали печатать советы колхозным кузнецам, как лучше всего, используя местные ресурсы, самим наготовить пинцеты.

Тем временем Лысенко стал требовать уже не полмиллиона пинцетов и колхозников, а больше. В более позднем издании того же доклада назывались другие цифры:

"Нам потребуется для этого дела 800 тысяч пинцетов. То же самое с подготовкой кадров... потребуется подготовить до 800 тысяч колхозников" (24).

Итак, роли в грандиозном спектакле с участием почти миллиона действующих лиц и множества статистов из партийных, советских и других организаций были распределены. Оставалось только узнать, окупятся ли издержки? В этом вопросе новатор на обещания не скупился:

"В 1937 г. любой человек сможет убедиться в том, что будут получены сотни тонн обновленных семян из посева семенами от внутрисортового скрещивания, проведенного в 1936 году" (25).

И ни слова о главном -- о прибавках в сборе зерна. У ученых такие обещания, совершенно не подкрепленные никакими аргументами, вызывали настороженность, о чем они не раз говорили Лысенко публично. Его ответ гласил:

"Генетикам в настоящее время, мне кажется, надо готовиться не для подыскания фактов неизменяемости сортов, а подумать о том, как объяснить благотворное влияние внутрисортового перекреста. Ведь в самом деле, Николай Иванович и другие товарищи Генетики! А вдруг сотни колхозных хат-лабораторий весной 1937 г.... покажут, что озимая пшеница от внутрисортового перекреста становится более зимостойкой? Вдруг довольно большие опыты Одесского института по искусственному замораживанию тоже это подтвердят? [А что это за опыты? Ни разу никто раньше о замораживании не говорил, да и что морозили -- семена? -- пыльцу? а может прямо цветки -- наверное, тайна государственная! Сверхсекретная! -- В.С.] А что, если, в добавление к этому, и сортоиспытание покажет значительную прибавку урожая озимых пшениц? Ведь полевые опыты с яровыми пшеницами у нас в институте это уже давно показали" (26).

Но тем-то и отличались "не-колхозные" ученые, что верить на слово во все эти "а вдруг?" они не могли, что данные "опытов" с яровыми они не могли некритически переносить на озимые пшеницы, да и не убеждали их больше ссылки на победные результаты Одесского института. То, что получалось там, не воспроизводилось в других местах, о чем уже не раз сообщали и Константинов, и Лисицын, и Юрьев, и Шехурдин, и другие ученые.

Однако рекомендации Лысенко тут же приняли к исполнению партийные чиновники. Их приказ полетел в края, области, районы, оттуда в совхозы и колхозы. Сотни тысяч крестьян вместо того, чтобы заняться делом, были вынуждены тратить время на чепуху (27). А обернулась эта затея страшным провалом. На огромных массивах колхозных полей была переопылена масса самых ценных посевов -- семенных. Были перепорчены основные сорта зерновых культур, что сразу же и на много лет снизило их урожайность. Случилось то, о чем предупреждали генетики и селекционеры.

Был вред и другого порядка. Вовлечение в "науку" сотен тысяч колхозников (даже если это вовлечение было лишь на бумаге) неправомерно раздувало амбиции тех, кто хоть и не мог называться ученым, но теперь этим высоким титулом именовался. Лысенко раздувал тягу к незаслуженным званиям. В его журнале "Яровизация" было печатали панно с виньеточками и кудрявой вязью "Народные академики", на которых красовались фотографии полуграмотных избачей из хат-лабораторий с наморщенными лбами, то рассматривающих глубокомысленно термометр в вытянутой руке, то объясняющих что-то другим таким же "академикам-избачам" из развернутых перед ними книг.

Так, после арестов и высылки самых толковых крестьян, была подведена база под "идеологический карьеризм", а заодно опошлена наука и обесславлены истинные академики. Девальвация высоких титулов вела к девальвации науки и морали в целом. Аппетиты карьеристов росли. Требовательность, доказательность и скрупулезность настоящей науки были объявлены кастовыми предрассудками буржуазных (или обуржуазившихся) ученых (читай -- врагов).

Принижение науки готовило платформу для последующего не менее опасного социального феномена, развернувшегося почти полстолетием позже, когда науку объявляют ответственной за многие промахи. Испорчена природа -- не лидеры общества виноваты, одурманивающие народ лозунгом "Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее - наша задача" (а что ее жалеть! косную!), не организация труда плохая (вязанка дров нужна -- вали дерево: вон их как много, дерёв-то, после нас разберутся...), а во всем-де ученые виноваты. Они химию развели, о последствиях не подумали, прошляпили ("только о своей высокой зарплате и заботились!"). Прогрессируют болезни -- ученые виноваты, да и врачи -- разве это врачи! Вот раньше земские врачи были, без кардиографов и гастроскопов, а диагнозы ставили и лечили прекрасно! А то, что в свое время лысенки, презенты и иже с ними обрушивались на ученых, призывавших к охране природы, и, что именно лысенки, идя в ногу с жадными и охочими до скорых побед властителями, жаждавшими "их -- новый -- мир построить"давали санкции на любое варварство в отношении животного и растительного мира, стерлось из памяти.

Это принижение науки в угоду дешевому практицизму -- прямое и трудно искоренимое следствие политики тех лет. Социальные просчеты, опасные их долгоживучестью, трудностью вытравливания из сознания масс -- одно из страшных последствий лысенкоизма. Давно отброшен и забыт нелепый призыв к переопылению сортов, в этом вопросе наука все-таки смогла сказать свое слово. Но засилие вошедших во вкус и в должности, да так и не обучившихся практиков, нередко продолжается. Отношение к науке как к служанке общества, долженствующей утолять не жажду познания неведомого, а быть всегда и во всем лишь опорой практикам -- сохраняется. И не только в агрономии и биологии.

Терентий Мальцев и другие "народные академики" отвергают генетику

Призывы Лысенко смело идти в науку, обращенные к малограмотным людям, не остались безответными. Нашлось немало смельчаков, решивших, что дело такое им вполне по силам.

Подбивая людей на этот путь, Лысенко подыгрывал партийной пропаганде, подлаживавшейся, в свою очередь, под Сталина, который утверждал сходный стиль в управлении страной, порочил своих коллег в высшем руководстве партии -- более образованных и неизмеримо больше его знавших.

"Осуществляется единение науки и труда", -- писала "Правда" в передовой статье 18 ноября 1937 года (28). То же самое, своими словами, твердил Лысенко. К двадцатилетию советской власти вышел специальный номер журнала "Яровизация", в котором -- также в передовой статье -- было сказано:

"...смелая постановка и разрешение проблем и постоянное чувство ответственности перед социалистической родиной... массовость исследовательской работы, участие в ней тысяч колхозников-опытников... смелое выдвижение талантливых исследователей из среды масс опытников колхозников... -- вот замечательные черты советской агробиологической науки" (29).

В этом же номере Лысенко опубликовал большую статью "Колхозные хаты-лаборатории -- творцы агронауки" (30). В ней он обсуждал две темы: вредоносность генетики и жизненность создаваемой им агробиологии, которую, по его мысли, должны развивать передовые колхозники:

"Трудно отделаться от мысли, что в нашей массовой, научно-исследовательской агрономической работе не столько ты учишь колхозников, сколько они тебя учат" (31).

В качестве образца он приводил такой -- по сути свой удивительный -- при-мер подобного "обучения". Он сообщал, что благодаря "опытам" колхозников по внутрисортовому скрещиванию удалось повысить содержание белка в зерне пшеницы, и оказалось, что:

"Значительное увеличение в зерне пшеницы процента белка дает более вкусный и питательный хлеб. Это очень важное явление. Всего этого, до получения колхозных образцов, я не знал. А теперь это... является одной из проблем, в сути которой мне предстоит разобраться, -- иначе какой же буду исследователь и руководитель Института" (32).

Истину эту открыли вовсе не колхозники, а ученые -- притом за несколько десятилетий до этого. Человеку не знавшему элементарной зависимости свойств клейковины (а, значит, и свойств выпекаемого хлеба) от содержания белка не гордиться надо было такими "откровениями", а стыдиться собственной безграмотности.

Но одними призывами к колхозникам Лысенко не ограничивался. Ведь подходил к концу 1937 год. Сталинский террор достиг гигантских масштабов. Лагеря и тюрьмы ГУЛАГ'а уже поглотили многих из тех, кто стоял на пути у Лысенко. И не без прозрачного намека скептикам он писал в этой статье:

"Кое-кто из ученых поспешил высмеять нас... Но бояться смеха нечего. Боится смеха только тот, кто чувствует себя виноватым. Мы же, при участии многочисленных хат-лабораторий, делаем полезное для колхозов научное дело... Ведь кое-кто пробовал смеяться и по поводу яровизации, и по поводу летних посадок картофеля, и по поводу чеканки хлопчатника. А ВЕДЬ СЕЙЧАС, ПОЖАЛУЙ, ТЕМ, КТО ЗЛОБНО НАД ВСЕМ ЭТИМ СМЕЯЛСЯ, УЖЕ НЕ ДО СМЕХА" (/33/, выделено -- В.С.).

Такие предостережения веселого академика могли напугать и остановить многих.

Для гостей, приезжавших в институт, была заведена специальная книга записей, в которой экскурсанты и слушатели курсов по просьбе администрации, выражали свое мнение об услышанном и увиденном. Туда же летописцы института заносили устные высказывания своего шефа. В журнале "Яровизация" появились выписки из этой книги, причем отбирались наиболее резкие по тону (в адрес генетики) и хвалебные (в адрес Лысенко). Такую сводку опубликовали в номере, посвященном двадцатилетию советской власти (34). В ней говорилось:

"Вспоминаются слова Трофима Денисовича, сказанные аспиранту Петергофского биологического института Н.Глиняному (приехавшему с самыми путанными представлениями об основах теории развития). "Вам на протяжении 2-недельной командировки надо понять только о д н о важнейшее: что природа растений может меняться и почему она должна меняться, -- больше вам ничего не нужно"" (35).

Приводились слова нескольких агрономов и колхозников, восхищенных таким подходом к освоению науки:

"Приехав в экскурсию, довольно поколебленный статьей академика Константинова в правильности теории акад. Лысенко, и побывав в Институте 10 дней, ...уезжаю с убеждением, что вся теория стадийности, а отсюда и основанные на этой теории мероприятия, правильны, а потому даю вам слово, что, приехав в свой район, я буду упорно продвигать ваше дело среди колхозной массы.

Агроном Перфилов Колокольцевского района Куйбышевской области" (36).

"Для того, чтобы пристально ознакомиться с великими революционными в биологии открытиями акад. Лысенко Т.Д., с его учением ...я приехал в Институт. Не везде еще научились в колхозах умело использовать достижения вашего института, отчасти по неведению, но немалое место занимает работа кулацкого охвостья и реакционных представителей агронауки.

Заведующий хатой-лабораторией колхоза "Пятилетка" Азово-Черно- морского края тов. Крин" (37).

"Время уже вам не убеждать отдельных "светил", а разбивать их, они тормозят проведение ваших достижений, и я, работник Саратовского края, эти тормозы ощущаю"...

Старший агроном Самойловского РЗО [районного земельного отдела -- В.С.] И.Шопинский (38).

Записи в "Книге для посетителей Института", несущие на себе неизгладимый налет дилетантства, демонстрировали всеобщее признание "народом" достижений Лысенко и отвергание этим же "народом" генетики -- науки чуждой и заумной. Ведь для познания законов генетики нужны были и глубокие знания и большая усидчивость. Не только простые или простоватые люди без фантазии, но и многие сравнительно грамотные специалисты относились в те годы с недоверием к казавшимся им абстрактным выкладкам генетиков, не могли осилить их аргументацию и потому не признавали их правоту. В 1958 году выдающийся русский генетик С.С.Четвериков рассказывал мне, как порой трудно приходилось ему, когда он должен был вдалбливать студентам, особенно посредственно успевающим, закономерности этой нетривиальной науки.

"Студентам надо было здорово потрудиться, -- говорил Сергей Сергеевич, -- чтобы проникнуть в мир генетических знаний, а параллельно со мной, в соседней аудитории А.Н.Мельниченко, в соответствии с распоряжением Министерства высшего образования читал лекции по курсу "мичуринской генетики". А там всё просто, понятно, доходчиво. Не надо знать ни генов, ни кроссинговеров, наследственность послушно изменяется, стоит лишь измениться внешней среде, никакой математики. И ходили самые тупые студенты в отличниках у Мельниченко, росла их неприязнь к другим профессорам университета" (39).

Так вели себя студенты университета. Что же было говорить о безграмотных крестьянах, читающих по складам, ни дня не учившихся в институтах, но воспитываемых в духе возможности "выбиться в ученые", минуя систематическое образование? (Или в писатели -- вспомним горьковский призыв к ударникам труда -- идти в большую литературу!).

В том, что такое желание сразу стать ученым было у многих, можно убедиться на примере одного из крестьян, Терентия Семеновича Мальцева, работавшего заведующим хатой-лабораторией в колхозе "Заветы Ильича" в селе Мальцево Шадринского района тогда Челябинской, а теперь Курганской области. С 22 по 25 октября 1937 года Т.С.Мальцев был на семинаре в Одессе, выступил с большой речью, которая вывела его на первые роли в среде таких же, как он, крестьян-опытников.

"Школьного образования у Мальцева нет, -- говорилось в лысенковском журнале "Яровизация" в статье "Таланты и самородки" (40), -- но по складу ума, по наблюдательности, по умению исследовать, анализировать и обобщать -- это настоящий человек науки".

Сам Мальцев так рассказал о себе на семинаре:

"Только в 1919 году, по возвращении из германского плена, мне случайно удалось прочитать ряд антирелигиозных, научно-популярных и политических брошюр, после чего и наметился в моем сознании поворот от предрассудков к знанию. А диалектический материализм, за изучение которого я взялся лишь два года назад, по-настоящему раскрыл мне глаза на природу. То был крепкий орешек, но я его раскусил, и плод оказался сладким. Раньше всё в книгах ученых о природе казалось мне правильным, что бы я в них не прочитал; теперь же я стал разбираться в литературе, и сейчас бросить науку для меня просто-таки невозможно. Какая-то внутренняя сила влечет меня все глубже и глубже распознавать все тайники жизни, все случайности, и эти случайности познать в качестве необходимости, с тем, чтобы уметь свободно пользоваться законами и явлениями природы на благо своей социалистической родины" (41).

Теперь каждого курсанта Лысенко спрашивал, требуя безоговорочного ответа, согласен ли он с ним, что генетика -- вредная для колхозников заумь. Лысенко твердил, что никаких генов нет, что число признаков организмов огромно, и потому места в маленькой клетке не хватит, чтобы уложить внутри их ядер гены, отвечающие за каждый признак. Он упрямо настаивал на том, что внешняя среда способна легко менять наследственные свойства организмов. Эти примитивные раскладки выдавались за единственно материалистические рассуждения (42), но бездоказательная "критика" легко оседала в головах малоискушенных людей, в том числе и Терентия Мальцева. В своем выступлении он об этом убежденно высказался (43):

"Большинство изданных до сих пор книг по генетике и селекции не помогало опытникам узнать всю сущность развития жизни организмов... По-моему тысячу раз прав Т.Д.Лысенко, что он новыми методами своей работы, построением своей новой революционной теории, систематически, как камни в застоявшуюся воду, бросает вызов за вызовом представителям старой генетики" (44).

"Надо, чтобы нас опытников, -- продолжал он, -- систематически в популярной форме держали в курсе событий передового научного фронта. Ведь мы, опытники, также обо всем хотим знать, что нового приобретает наука. Только нам надо об этом рассказать более понятным языком, но не упрощая содержания, не выхолащивая "самого сладкого". Я про себя скажу, что мне прямо-таки сильно хочется познать жизнь растения и научиться хоть немного управлять им, чтобы послужить чем-либо делу покорения природы на пользу свободного человека нашей страны. Но мне самому с этим очень трудно справиться и во всем разобраться безошибочно. Ведь я же дня нигде не учился, даже в сельской школе дня не бывал, а всю жизнь достигаю знания лишь шаг за шагом своими собственными силами -- самоучкой. А таких, как я, которым революция, советская власть открыла дорогу в науку, -- немало в нашей стране. Ученые специалисты должны помочь нам, опытникам-колхозникам, все глубже и глубже входить в науку, и это даст нам богатейший урожай в виде сознательных и прилежных, своего рода ученых колхозных кадров" (45).

Это выступление Мальцева отлично отражало устремления, складывающиеся в среде таких же, как он, колхозников-опытников. Не было ни капли неловкости за недостаточность знаний: о пробелах в образовании или полном отсутствии такового говорилось спокойно и даже с вызовом, мол, вот мы какие лихие, до всего сами доходим, без барских замашек. Не было даже малейшего сомнения в том, что познать всякие там науки -- проще, чем объесться пареной репы. Нужно только, чтобы эти там, которых на народные денежки раньше в гимназиях и университетах обучали, перво-наперво растолковали таким вот опытникам, что в науке сладкого и что горького уже наоткрывали, затем систематически чтобы в курсе держали всего нового (да чтобы никакой там зауми, сложности, терминов и формул: "нам надо об этом рассказать более понятным языком, но не упрощая содержания" -- вот только так!), а уж там, после этого, мы и сами с любыми задачами справимся, нам эти черви книжные больше и нужны не будут. Вот это беззастенчивое осознание своего величия и непременности принуждения ученых к тому, чтобы они без колебаний принялись немедленно учить сладкому -- поражает больше всего. "Ученые специалисты ДОЛЖНЫ помочь нам, опытникам-колхозникам", должны и все тут! Результат обучения таких опытников таким способом был им заранее ясен: "ЭТО ДАСТ НАМ БОГАТЕЙШИЙ УРОЖАЙ...".

Но еще до овладения адаптированным знанием Мальцев считал своим долгом вразумлять генетиков, которые зашли в тупик и злонамеренно завели туда всю науку генетику:

"Я часто теперь задаю себе вопрос. Что было бы с генетикой и генетиками, если бы их не тревожили такие люди, как Т.Д.Лысенко. Нашли ли бы генетики выход из того тупика, в который их завела гипотеза независимости генов. Хотя я, повторяю, еще мало искушен в генетике, но все же понял, что не может быть никакого наследственного вещества, не зависимого от сомы... и я никак не могу понять генетиков, которые считают, что половые клетки живут только "на квартире у сомы", не перенимая никаких "нравов" и "навыков" у их хозяев -- соматических тканей. Ведь всякий скажет, что так мыслить абсурдно. Генетика же утверждает, что на каждый признак, или группу признаков, есть "ген" или группа "ген". Я и спрашиваю, сколько же может быть у организма, тем более многоклеточного, признаков? Я думаю, что вряд ли можно для их подсчета набрать достаточно цифр, могущих выразить число, переваривающееся в человеческой голове... И вот, когда задумываешься над такими вопросами, то поневоле удивляешься фантазии генетиков, которые ведь должны принимать такое количество ген в хромосомах, которого не выдерживает никакая фантазия... Не вмещается в моей голове также учение генетиков о неизменности ген... Когда я читаю выступления генетиков [отметьте: работы генетиков он бы про-честь просто не смог, а вот выступления читает! -- В.С.], то насколько доступно моему понятию, я чувствую, что у генетиков сквозит метафизика, и путей к дальнейшему развитию их учения как-то не видится, а скорее они подходят к стене. Я бы хотел узнать от генетиков, каким же образом у Ивана Владимировича Мичурина в его саду ген оказался непрочным? Чем это он его сумел раздобрить, или, по крайней мере, сделать эластичным, буквально ручным? Никто никогда из генетиков не Последние две фразы особенно демонстративны. Лысенко и Презент усиленно пропагандировали тезис, что Мичурин в противовес генетикам якобы добился в своей работе чудесных изменений наследственности плодовых растений за счет изменения питания, условий выращивания и прочих доступных манипуляций. Однако на самом деле все изменения наследственности яблонь, груш, слив, которые обнаружил Мичурин, были следствием перекомбинации имевшихся генов родителей, а попытки изменить наследственность путем чисто внешних воздействий (Мичурин, например, бился над выведением сладкоплодных сортов яблонь с помощью впрыскивания под кору дерева растворов сахара!) окончились провалом. Сам Мичурин особенно и не настаивал на тезисе, что внешняя среда лепит организмы, и ни к генетике, ни, тем более, к лысенковщине он отношения не имел. Из оставленного наследства в виде сотен новых сортов (но никак не видов растений!) в садах России почти ничего не сохранилось, его сорта оказались короткоживущими. Но упирая на существование этих сотен сортов, Лысенко и его подопечные намеренно вводили в заблуждение своих слушателей, а с их голоса в наступление на генетику шли Мальцев и другие столь же малообразованные участники курсов, которые и о Мичурине знали что-либо только по наслышке. Кстати, обвинять генетиков в том, что они не могут дать объяснения методам работы Мичурина, было никак нельзя, ибо первое время они вообще не обращали внимания на эти работы, так как Мичурин прямого отношения к генетике не имел, а позже (начиная с 1939 года), учтя эти постоянные ссылки "мичуринцев" на успехи "знаменитого старика", подробно разобрали достижения и ошибки Мичурина в статьях и книгах.

Таких, как Мальцев, последователей у Лысенко было много. Подавляющему большинству из тех, кто почувствовал вкус к "науке" и "научной деятельности", нравилась горячность Лысенко, его показная смелость в отбрасывании авторитетов, декларации о связи его "науки" с практикой. Цели, провозглашаемые Лысенко, казались им близкими и понятными. "Полезную науку колхозник всегда поймет и оценит", -- сказал на том же семинаре некто Кравец из молдавского колхоза имени XVII партсъезда (47).

Подлаживаясь под эти настроения, Лысенко задавал участникам семинара риторический вопрос:

"Почему такие люди, как Мальцев, Иванов, Литвиненко и сотни других... ставших подлинными учеными-исследователями, не могут работать на опытных станциях и в научно-исследовательских институтах, в том числе и всесоюзного значения? Практику такого выдвижения пора уже распространять на агробиологические научно-исследовательские учреждения ..." (48).

В опубликованном отчете об этой встрече говорилось про доклад Мальцева, выдержки из которого я привел выше: "Такой доклад сделал бы честь любому профессору генетики, если бы последний правильно понимал таковую" (49). В журнале "Яровизация" рядом с портретами -- Якова Иванова, Ивана Литвиненко и Терентия Мальцева было прочесть:

"У нас есть все основания утверждать, что подлинная наука о природе, о жизни не может мыслиться без людей... 30-20-10 лет назад еще темных, неграмотных... которые по-большевистски взялись за переделку в интересах социализма. Только кастовое высокомерие и политическая слепота, подчас прикрывающие нечто более худшее, мешают "жрецам науки" признать тот неоспоримый факт, что хаты-лаборатории -- этот агрохимический мозг колхозного производства -- представляют из себя неотъемлемое важнейшее звено советской агрономической науки, что достижения последней были бы невозможны без этих небольших, но многочисленных научных центров" (50).

Хаты-лаборатории -- это и есть действенные да еще и агрохимические научные центры! Эта идея показалась замечательной многим. О ней восторженно писала в те дни всесоюзная газета "Социалистическое земледелие", когда рассказывала об ученике Трофима Денисовича -- Терентии Мальцеве (51).

Последующая судьба Мальцева оказалась даже более счастливой, чем у Лысенко. К его чести, он не стал рваться к начальственным местам в столице, всю жизнь прожил в любимом селе, свою работу выполнял с прилежанием. Конечно, он часто выступал в печати, по радио, как и его учитель специализировался на особо вдохновенном прославлении Сталина (52).

Его рвение было хорошо возблагодарено: он стал сначала членом-корреспондентом ВАСХНИЛ, а потом почетным академиком ВАСХНИЛ, лауреатом Сталинской премии, был депутатом Верховного Совета СССР, дважды удостоен звания Героя социалистического труда. В честь 90-летия со дня рождения 13 ноября 1985 года ему вручили шестой орден Ленина (53).

Мальцеву приписывают создание системы земледелия, позволяющей и землю сохранить и урожаи устойчивые получать. В чем-то он воспроизвел канадско-американский опыт, отчасти сам догадался -- как вести хозяйство в местах, где нередки засухи. И хоть мальцевские приемы до мелочей схожи с предложенными и до деталей изученными Тулайковым, но все-таки и Мальцев в своем деле стал настоящим мастером.

Интерес к почвозащитным системам земледелия особенно обострился после катастрофы с черными бурями, унесшими плодородный слой земли с миллионов гектаров. Брежнев в книге "Целина" вспоминал, что когда эта беда стряслась, он специально поехал к полеводу Мальцеву за советом -- как пахать, когда пахать, чем пахать... Малограмотный, но мыслящий самобытно и обладающий богатым крестьянским опытом Терентий Семенович заменил Леониду Ильичу опыт сельскохозяйственной науки. В 1986 году Мальцев снова попал в фокус внимания, когда новый лидер Горбачев ездил в Сибирь разбираться с причинами недостатков и в промышленности и в сельском хозяйстве и снова советовался не с учеными, а с Мальцевым, а потом ссылался на Мальцева во время совещания с руководителями Сибири. Было во всем этом что-то допотопно-примитивное, идущее от общения царей с прорицателями и ясновидцами. Во-истину, "умом Россию не понять"!

Арест и гибель академика Н.М.Тулайкова

Методы физической расправы с неугодными разрабатывались быстро. Процессы над различными "уклонистами" от генеральной линии, приведшие к арестам множества безвинных "вредителей", служили примером для нечистоплотных людей и будили их активность.

В 1930-1932 годах была арестована большая группа агрономов (Дояренко, Чаянов, Крутиховский и другие), обвиненных во вредительстве другим злым гением российской агрономической науки и не менее типичным продуктом советской системы, хотя и другого социального корня, - профессором старой выучки -- Василием Робертовичем Вильямсом (о его пагубной для судеб советской науки роли написал Олег Николаевич Писаржевский в книге "Прянишников" /54/).

Вильямсу противостоял Тулайков, чей авторитет в научном мире по вопросам агрономии был неоспорим. Набрав силу, лысенкоисты и "вильямсоиды" почувствовали, что можно разделаться с этим крупнейшим деятелем отечественной науки. Показательно, что сам Лысенко лично сыграл только роль закоперщика обвинений, введя в свою статью, опубликованную 4 апреля 1937 года (55) несколько фраз, в которых известные предложения Тулайкова о мелкой пахоте и в целом о методах земледелия в засушливых районах объявлялись вредительскими. Фамилию Тулайкова Лысенко не назвал, но причастным к агрономии людям было ясно, кого он подразумевал.

Возможность открыто напасть на Тулайкова была предоставлена Всеволоду Николаевичу Столетову. Еще раз проявилась черта лысенковского характера: он старался все грязные делишки обделывать руками людей, зависящих от него, предпочитал, чтобы вещественных следов его собственной заинтересованности оставалось как можно меньше. Лысенковскую партитуру разыгрывали по нотам солисты его ансамбля.

Николай Максимович Тулайков родился в 1875 году. В 1901 г. он окончил Московский сельскохозяйственный институт (сейчас Тимирязевская с.х. академия). В 1910-1926 годах работал директором Безенчукской (ныне Самарской) сельскохозяйственной опытной станции, в 1917 году был заведующим отделом земледелия Ученого комитета Министерства земледелия России, а в 1918 году -- председателем всего Ученого комитета при Наркомате земледелия, в 1920 году стал директором Всесоюзного института зернового хозяйства в Саратове на Волге. С 1928 года он был одним из руководителей Всесоюзной Ассоциации Работников Науки и Техники для Содействия Социалистическому Строительству СССР (сокращенно, ВАРНИТСО3 ), в 1929 году ему была присвоена премия им. Ленина, в 1932 году был избран действительным членом АН СССР. Центральные газеты часто публиковали статьи Тулайкова, обращались к нему с просьбами прокомментировать разные события в научной жизни страны (56). В 1922-1936 годах им были изданы наиболее серьезные в России монографии по земледелию и почвоведению (57). Главной темой его исследований было земледелие в засушливых районах.

Как и академик Прянишников, Тулайков в течение многих лет выступал против основных положений Вильямса о роли структуры почв в плодородии, применении травопольных севооборотов, отмены паров, глубокой пахоты с оборотом пласта. Обещание Вильямса добиться коренного улучшения плодородия за счет высева трав противоречило научным представлениям о накоплении питательных веществ в почвах, о чем постоянно повторял Прянишников. Тулайков оспаривал другие -- агротехнические -- положения Вильямса. На Всесоюзной конференции по борьбе с засухой в октябре 1931 года между Тулайковым и сторонниками Вильямса разгорелись ожесточенные споры. Даже газета вынесла в заголовок слова Тулайкова: "Против игнорирования агротехники, против шаблона в ее применении". Тулайков, в частности, говорил:

"Нам предстоит... замена отвальных орудий дисковыми..." (58). "Вопрос о создании структуры почвы, который особенно подчеркивают представители школы Вильямса, является с нашей точки зрения мало интересным, мало заслуживающим внимания... В структуре я ничего самодовлеющего не вижу, не могу ее фетишизировать и выдвигать на все случаи жизни" (из стенограммы утреннего заседания 27 октября /59/).

"Пары выбрасывать за борт и относить их к категории "вредителей" социалистического строительства не приходится. Я за травы в тех случаях, когда они могут иметь целесообразность и значение" (там же /60/).

Рассматривая динамику урожайности зерновых культур в засушливых районах России за десятилетия, Тулайков писал:

"Резкие колебания урожаев из года в год и являются характерной особенностью хозяйства в засушливой зоне, в огромной своей части не зависевшие от возможностей ведших это хозяйство лиц и организаций" (61).

В другой книге он утверждал:

"Земледелие любой страны и, в особенности, такой огромной по площади и разнообразной по ее природным условиям страны, как Советский Союз, развивается в исключительно разнообразных, сложных и не могущих быть предвиденными на долгое время вперед сочетаниях природных сил (климат, почвы и растения)" (62)

и продолжал:

"Погодные условия каждого отдельного года, в основном количество атмосферных осадков и их распределение за время роста пшеницы, определяют высоту ее урожая в засушливой области при одних и тех же наилучших приемах обработки почвы и без удобрения" (63).

Вывод, к которому пришел Тулайков после многолетних исследований, гласил:

"Единственным средством для того, чтобы окончательно избежать этой полной зависимости урожаев от условий погоды в засушливых областях, является искусственное орошение посевов" (64).

Ничего вражеского, преступного в словах и действиях Тулайкова, тем более в приведенных выше четырех отрывках из его книг, найти было нельзя. Тулайков говорил как настоящий ученый и патриот Родины, прекрасно осознававший, что только рациональным отношением к тем капризам погоды, которые подстерегают земледельца в зоне "рискованного земледелия", какой была и остается подавляющая часть сельскохозяйственных районов России, можно обеспечить получение высоких и, главное, стабильных урожаев. Поэтому он выступал против попыток Вильямса насаждать чудеса в агрономии, но сторонники Вильямса и Лысенко усмотрели в его трудах враждебность советскому строю. Вредительским было названо предложение Тулайкова не увлекаться повсюду глубокой пахотой, особенно в засушливых районах, а проводить влагосберегающую обработку земли (мелкая пахота без оборота пласта, сокращение числа всякого рода рыхлений, культиваций и т. п. с тем, чтобы уменьшить испарение влаги). Сторонники Вильямса и поддерживавшего его Лысенко полагали, что будто бы, создав идеально гладкую мелкокомковатую поверхность почвы, можно свести к минимуму эти отрицательные эффекты, хотя на самом деле, простые опыты показывали, что при измельчении почвенных комков поверхность частиц, а, значит, и капиллярные эффекты резко увеличивались, благодаря чему усиливалось испарение.

Обругали и книгу ученика Тулайкова -- А.И.Смирнова, его учебник для студентов, в котором эти здравые масли излагались (65). Но все эти выступления в целом были еще мелкими укусами.

И вдруг 11 апреля 1937 года, через неделю после того, как в статье в газете "Соцземледелие" Лысенко, не называя Тулайкова по имени, объявил вредительскими его основные научные предложения (55), в газете "Правда" В.Н.Столетов, окончивший в 1931 году Тимирязевскую академию, опубликовал подвальную статью, названную "Против чуждых теорий в агрономии" (66). С первых же строк он дал ясно понять читателям, как нужно квалифицировать академика Тулайкова. По его словам, Тулайков /1/ действовал в сговоре с врагами народа и /2/ вел вредительскую работу, направленную на развал колхозов. Первое положение обосновывалось так:

"...книгу Тулайкова редактировал "философ" Н.А.Карев [еще в начале 30-х годов обвиненный вместе с Дебориным и Стэном в приверженности к так называемому "меньшевистствующему идеализму" -- В.С.], с агрономией, как известно, ничего общего не имевший, а впоследствии оказавшийся врагом народа" (67).

Второе положение -- вредительство -- Столетов обосновывал тем, что выписывал четыре фразы из книг Тулайкова, приведенные мною выше, и называл каждую из фраз призывом к порче земли. Столетов утверждал, ссылаясь на стремление Тулайкова быть поближе к запросам колхозников-ударников (68):

"Тулайков настойчиво, наперекор достижениям науки и всему опыту стахановцев, развивает примитивную философию, порожденную до того, как появились на земле агрономы: "Не земля родит, а небо"" (69).

Столетов утверждал, что прав не Тулайков, а Вильямс, заявлявший, что вполне возможно "немедленно овладеть водным режимом почвы" (70). Столетов уверял также, что "стахановцы полей умеют бороться с грозной стихией -- засухой более успешно, чем когда-либо раньше". Его приговор был таким:

"Тулайков формулирует свой основной тезис: агроном, ученый, колхозник-стахановец, не ищите напрасно путей к неуклонно растущим и устойчивым урожаям... Своими пространными рассуждениями о дифференцировании приемов Тулайков старается вышибить из-под агрономии, с одной стороны, ее научно-техническую базу и возможность обобщения стахановского опыта, а, с другой, - государственное планирование агротехнической политики нашего государства... Предельческая философия низкого урожая совершенно непригодна для построения планов борьбы за 7-8 миллиардов пудов зерна ежегодно.

Товарищ Сталин учит нас, чтобы руководить -- надо предвидеть" (71).

Я привожу эти длинные фразы Столетова не только для того, чтобы показать абсурдность обвинений против Тулайкова лично. На этом примере можно проследить за тем, каким был стиль обвинений в те годы, как самые невинные и даже преданные социализму люди, каким несомненно был Тулайков, в мгновение ока превращались с подачи таких личностей, как Столетов, во "врагов советской власти". Тем самым Столетов не просто исключал заслуженного ученого из числа тех, кому позволительно строить социализм, он унижал науку как таковую (72). В завершающих фразах статьи Тулайков и его последователи были открыто названы врагами, идеи которых нужно выжигать каленым железом:

"Руководствуясь и прикрываясь тулайковским пониманием дифференциации агрономических приемов, руководствуясь делаемыми им в "Основах" [речь идет об одной из книг Тулайкова -- см. /62/ -- В.С.] намеками на допустимость мелкой вспашки, на ненужность удобрений на черноземах и т. д., враг, ссылаясь на местные условия, может сорвать любое принципиальное агрономическое указание, даваемое в постановлениях ЦК ВКП(б) и СНК СССР ... Только овладевая большевизмом, можно правильно решать агрономические вопросы и своевременно разоблачать чуждые теории" (73).

Это говорилось о коммунисте, ученом, приветствовавшем советскую власть и солидарным с многими, даже уродливыми проявлениями в советской жизни! Например, Тулайков не раз печатно высказывался за "ликвидацию кулачества как класса", он же в 1930 году, когда была незаконно арестована большая группа руководителей сельского хозяйства и агрономов, так называемых "кондратьевцев-макаровцев", одобрительно отнесся к этому (74), хотя многие звенья сельского хозяйства были оголены, а ни в чем не повинные люди -- репрессированы.

Публикация статьи в "Правде" совпала по времени с арестом сотрудников Тулайкова -- Самарина, Войтовича и Гавы (действия, как видим, были взаимно скоординированы). Через три дня статью перепечатали в саратовской областной газете "Коммунист". В тот же день, в пожарном порядке, были собраны научные сотрудники тулайковского института, сельскохозяйственного института имени Сталина, а также опытной станции, руководимой Г.К.Мейстером. Тулайкова на собрании не было.

На следующий день в газете "Коммунист" сообщалось о единодушном осуждении директора его учениками и коллегами. А еще через два дня в этой же газете была опубликована большая статья -- отчет о двухдневном собрании, проходившем под лозунгом "Разгромить до конца чуждые течения в агрономии" (75). В статье был задан вопрос: "Случайны ли ошибочные высказывания академика Н.М.Тулайкова?" и дан ответ:

"Нет. Всем известны его прежние "теории" о преимуществе мелкой вспашки, моно-культуры, предела урожая, не эффективности в условиях Нижнего Поволжья удобрений и пр. Этими "теориями", как правильно указывали на собрании проф. Смирнов, проф. Гуляев, проф. Захарьин, проф. Левошкин, пользовались и пользуются сейчас враги народа, вредители сельского хозяйства, троцкисты и их правые сообщники... Где же корни и в чем причина возникновения чуждых, предельческих "теорий" академика Н.М.Тулайкова? "Теории" академика Н.М.Тулайкова шли от его неверия в дело социалистической перестройки сельского хозяйства СССР, его преклонения перед буржуазными теориями... Одна из основных ошибок академика Тулайкова -- консерватизм, боязнь проникновения в институт таких революционных теорий в агрономии, как, например, теория акад. Лысенко... Он [Тулайков -- В.С.] подтасовывал цифры и факты (об этом ярко говорил т. Вялов) и неправильно направлял работу возглавляемого им института" (76).

Затем сообщалось, что выступивший т. Востоков пытался хоть как-то защитить Тулайкова (нашлось всего два человека, осмелившихся в самой робкой форме подать голос за учителя) и сказал, что "академик Тулайков только шатался от одной теории к другой, но что эти теории не имели никакой внутренней связи", но его тут же опроверг бдительный товарищ Яковлев:

"... у академика Тулайкова есть одна позиция, одна линия, одна "теория", направленная во вред социалистическому земледелию" (77).

В унисон с Яковлевым выступили проф. Делиникайтис, проф. Попов, доктор наук орденоносец Е.М.Плачек, проф. Сус, доктор с.х. наук орденоносец Н.Г.Мейстер и другие.

Осуждением одного Тулайкова дело на собрании не кончилось. Начали вы-являть друзей, учеников и последователей опального академика. Осудили академика Рудольфа Эдуардовича Давида, одного из создателей сельскохозяйственной метеорологии в СССР, который выступил и устно и письменно (передал в президиум собрания свое письменное несогласие с огульными обвинениями Тулайкова). В отчете о собрании в институте можно прочесть и такое:

"В Саратове есть ученики и последователи акад. Тулайкова, далеко не все из них отрешились от его чуждых взглядов... Чуждые предельческие теории и всевозможные извращения принципов агрономии далеко еще не изжиты и не разгромлены до конца. Для того, чтобы решительно бороться с ними, как правильно отмечает проф. Левошин, научные сотрудники должны глубоко изучать Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Во весь рост встала перед каждым советским ученым задача -- овладеть большевизмом" (78). (Выступление проф. Захарьина).

"Собрание единодушно признало необходимым ЖЕСТОКО бороться со всеми извращениями в агротехнике, с чуждыми предельческими теориями академика Тулайкова" (/79/, выделено мной -- В.С.).

Через непродолжительное время информация о собрании была опубликована в официальном органе Президиума ВАСХНИЛ, но, что интересно, инициатива обвинений Тулайкова приписывалась уже "массам": согласно этой заметке главный огонь критики по Тулайкову открыли вовсе не лысенкоисты (Столетов и сам Лысенко в статье от 4 апреля 1937 года), а коллеги Тулайкова по институту (80). 4 июля 1937 года в газете "Соцземледелие" и в июльском номере журнала "Соцреконструкция сельского хозяйства" за тот же год были помещены статьи против Тулайкова (81), разоблачавшие его "вредительскую" деятельность (82). Автор последней статьи писал:

"Упрощенческие "теории" Тулайкова, Самарина и др., сослужили в свое время большую службу вредителям, врагам народа в их борьбе с совхозами и колхозами" (83)

и, подстегивая активность новых кадров красной интеллигенции, указывал на главное оружие в их "борьбе":

"Возросшая бдительность рабочих и специалистов, работа политотделов в совхозах, создание нашей советской рабоче-крестьянской интеллигенции, создание высококвалифицированных специалистов из рабочих и крестьян, воспитанных советской властью и беззаветно преданных Коммунистической партии и советскому правительству, не позволяют распоясаться вредителям" (84).

В конце года имя Тулайкова многократно склонялось в советской печати. Кое-кто наживал на этом политический капиталец. Например, некий кандидат сельскохозяйственных наук И.Николаев сначала опубликовал в газете "Соцземледелие" статью (85) с требованием остановить порочную деятельность ученика Тулайкова А.И.Смирнова, который-де по-прежнему проповедует полезность мелкой пахоты, да еще и учебник издал, по которому студенты до сих пор учатся, а через месяц в той же газете (86) доносил кому надо, что еще не всех последователей Тулайкова пересажали: гуляет на свободе его "приспешник" Казакевич, до сих пор работающий заместителем директора института.

20 января 1938 года Тулайкова расстреляли. В начале 40-х годов по библиотекам страны был разослан циркуляр, предписывавший "изъять и уничтожить труды Н.М.Тулайкова как макулатуру" (87). Столетов же вскоре стал непосредственным сотрудником Лысенко, работал в Институте генетики АН СССР, стал заместителем директора этого института.

Остается сказать, что лишь после того, как Н.С.Хрущев попытался разоблачить "культ личности Сталина", честное имя Тулайкова было восстановлено, он был реабилитирован, вышли в свет его труды. Сам Хрущев помянул Тулайкова на одном из пленумов ЦК партии как невинно пострадавшего. Правда, при этом Хрущев представил казнь Тулайкова как всего лишь критику, как результат "культа личности" одного Сталина, а не преступления всей коммунистической диктатуры. Немалая доля цинизма заключалась и в том, что Хрущев делал вид, что Лысенко чуть ли не продолжатель дела Тулайкова, а не прямой подстрекатель его убийц:

"Трофим Денисович Лысенко тут предлагал посев по стерне. Возьмем вспашку буккером. Эта обработка применялась в степных условиях, в частности, на юге Украины. Правда, было время, когда этот способ вспашки осуждали. Этот способ обработки почвы пропагандировал профессор Тулайков. Его потом за это сильно критиковали, даже выдумали тулайковщину. А сейчас в какой-то степени то, что делает тов. Мальцев, имеет сходство с приемами Тулайкова" (88).

Разумеется, никто не призвал к ответственности тех, кто непосредственно участвовал в гибели выдающегося русского ученого, тех, кто оклеветал его. Не в правилах коммунистов было признавать свои ошибки и обращаться к покаянию. Лысенко при Хрущеве оставался президентом ВАСХНИЛ, академик ВАСХНИЛ Столетов продолжал быть министром высшего и среднего специального образования РСФСР и заведовать кафедрой генетики и селекции МГУ, преспокойно работали профессорами и директорами институтов и станций те, кто выступал с обвинениями Тулайкова на собраниях. Понять что-либо о судьбе расстрелянного академика из слов Хрущева было также невозможно: так... покритиковали!4 .

Идеи Тулайкова воплотили в жизнь фермеры Америки и Канады, но не его соотечественники. Пыльные бури, унесшие плодородные слои почвы с миллионов гектаров в Казахстане и на Алтае, на Украине и в Поволжье, были платой за глухоту к тулайковским предостережениям и за слепую веру в наветы столетовых. Почвозащитные системы земледелия, будто бы предложенные горячим сторонником Лысенко курганским земледелом Терентием Мальцевым, а затем еще раз "открытые" сибирским земледелом Александром Бараевым, удостоенным в 1972 году (вместе с Э.Ф.Гессеном, А.А.Зайцевой, И.И.Хорошиловым) за это "открытие" Ленинской премии, на самом деле были давно обдуманы и научно обоснованы погибшим в сталинских застенках академиком Николаем Максимовичем Тулайковым. Другое его предложение -- о необходимости мелиорации почв в засушливых районах Поволжья -- начали воплощать в жизнь, спустя почти сорок лет, приписывая это предложение Л.И.Брежневу. За ту же идею ратовал Горбачев.

В следующих главах мы познакомимся с тем, как в том же 1937 году была изничтожена еще одна крупнейшая саратовская школа ученых -- селекционеров зерновых культур, возглавлявшаяся другим ярчайшим ее представителем Мейстером (коллегу Мейстера, Тулайкова, и Шехурдина -- А.П.Дояренко арестовали и сослали еще в 1931 году). О том, что это были за люди, чем они жили, как крепко дружили, какая вокруг них была интеллектуальная среда, рассказывают немногие оставшиеся в живых сверстники этих ученых. В 1986 году в одном из очерков о сегодняшних саратовских селекционерах (очерке, кстати, критическом, повествующем о том, как и в 1986 году последыши лысенкоистов затирали талантливых людей, как они готовы были перепахать перспективные линии пшениц, лишь бы убрать с дороги их авторов-конкурентов, и это в дни, когда страна в буквальном смысле платила золотом за привозное из-за океана зерно) говорилось, как ученица саратовских корифеев, выдающийся селекционер В.Н.Мамонтова рассказывала своей молодой коллеге, Нине Николаевне, об ушедших временах, вспоминала учителей:

"...как дружили, ходили друг к другу в гости, как лихо отплясывал на Новогодье Мейстер, замечательно играл на флейте Тулайков, пел романсы собственного сочинения Дояренко... Нина Николаевна слушала, завидовала белой завистью и ужасалась беспощадности времени" (90).

Другая старая сотрудница института, простая женщина тетя Луша вспоминала чуть более поздние времена, когда было уже не до празднеств, игры на флейте и романсов. Запуганные репрессиями и человеческой подлостью, так откровенно раскрывшейся в те годы, люди стали бояться окружающих, страх сковывал души и усмирял речи:

"Бывалоча, милая, соберутся они [Шехурдин и Мейстер -- В.С.] вечерком чай пить. И вот сидят друг против друга, и болтают ложками в стакане -- и ни гугу... время было лихое. Чуть скажи чего, сразу донесут. Но они-то были друзья закадычные. Так вот весь вечер просиживали. И только на прощанье: "Душевно посидели, Алексей Павлович! Отменно, Георгий Карлович!"" (91).

* *

*

К 1937 году завершилось формирование организационной и политической структуры лысенкоизма, сложился специфический метод делания науки, вы-кристаллизовалась методология.

Тем, кто знакомился с историей лысенкоизма, или оказывался волею судеб вовлеченным в опасный вихрь событий той поры, должно быть приходило в голову сравнение этой истории с кошмарными снами в описаниях психоаналитиков, сопровождающимися картинами фантасмагорических чудовищ и уродов, способных парализовать волю, одним своим видом устрашать дух, обладающих непомерной злобной силой. Мучения, испытываемые в таких снах, когда хочешь ударить -- но безвольна рука, неподвижны члены, хочешь закричать -- но не можешь: не исторгаются звуки из горла, как ни напрягайся, собираешься убежать -- а ноги не слушаются... эти мучения кажутся страшнее всего.

Насколько же возрастали муки тех, кто не во сне, а наяву оказывался опутанным сетями лысенкоистов и ощущал те же страдания, но в реальной жизни. Каким страшным эхо отдавало от вестей о посаженных, порой даже не за противоборство, а за одно лишь молчаливое несогласие с догмами агробиологов, о выгнанных с работы, лишенных права преподавания, публично оскорбленных. Мартиролог этих казней не составлен, да и вряд ли кто-нибудь способен вспомнить всех, восстановить имя каждого, начиная от теперь уже безвестных лаборантов и младших сотрудников лысенковского института, работавших по старинке и не знавших, что нужно подгонять результаты, выбрасывать "неудавшиеся" опыты и т. п. (а несогласные с такими методами были: нет-нет, да и наталкивался я в писаниях и речениях "колхозного академика" и его ближайшего окружения на отголоски борьбы с неведомыми борцами за чистоту науки в его же институте /7а/), до ученых со степенями, порой даже работавших в далеких от Лысенко областях, но выгнанных или униженных за случайно оброненные слова или за непроизвольное действие, не так расцененное. (Вспоминаю: мальчиком слышал я разговор мамы с папой, работавшим в 1947-1950 годах в многотиражной газете Горьковского университета "За Сталинскую науку", что выгнали из университета старую заслуженную преподавательницу не то французского, не то английского языка, выгнали за то, что дала переводить студентам не тот текст, потому что далека была от генетических споров. А в тексте этом -- который она давала не одному поколению студентов -- упоминалось имя кого-то, попавшего в немилость. На нее донесли, и не стало хорошего, заслуженного преподавателя. Говорили папа с мамой тихонько, шепотом, ужас читался на л? После 1937 года в течение еще двух лет продолжались дискуссии о пользе генетики для сельскохозяйственной науки и месте генетики в комплексе дисциплин, дозволенных в советском обществе (иначе говоря, не рассматриваемых как буржуазные, идеалистические, упадочные и пр. и пр., то есть -- вредные). Еще печатали не только научные статьи и книги, но и очерки об этой науке и о людях, включившихся в генетические исследования. В качестве примера, можно сослаться на восторженный очерк Константина Федина -- писателя, входившего в число наиболее популярных. В конце января 1938 года он с пафосом повествовал в "Правде" о безбрежности дорог жизни, выбираемых молодыми энтузиастами. Были в этом очерке и такие строки:

"Готовясь к одной литературной работе, я провел анкету в нескольких ленинградских вузах... Вот ответ студентки двадцати шести лет, рабочей по происхождению:

"Я -- генетик. Вопросы наследственности интересовали меня еще до поступления в вуз. Мое будущее должно быть самым радостным. Во-первых, я мечтаю быть профессором. В Ленинграде будет построен большой дворец, в котором будут разрабатываться проблемы генетики. Там будут обучаться тысячи студентов и масса научных работников. Пока ничего более радостного не могу придумать для себя. Учиться самой, передавать свои знания массам -- большая радость".

Уверенность в будущем питает реальные планы, из которых растет мечта о "большом дворце" науки. Это -- романтика, корнями уходящая в действительность... Легко мечтать, когда мечты осуществляются почти беспредельно" (92).

Но романтика свободного поиска путей в жизни безжалостно заменялась "романтикой плаща и топора", корни, питавшие розовые дрёмы, безжалостно обрубались. Тех, кто мечтал о "дворцах генетики", ждали иные хоромы.

В следующих главах я подробно расскажу о механике борьбы с научными противниками на примере академика Н.И.Вавилова. Мы увидим, как методично, шаг за шагом, изничтожал Лысенко своего благодетеля, которому он отплатил страшной ценой, которого он выставил перед Сталиным своим главным противником. Эта механика показательна и в отношении других пострадавших.

Как же это стало возможным? Ведь была же Россия когда-то сильна своей наукой, демократическими традициями, стремлением к справедливости и гуманизму, широко разлившимся по всем слоям общества? Систематический разбор этой проблемы выходит за рамки моей книги, поэтому я ограничусь лишь краткими замечаниями по этому поводу.

Конечно, появление Лысенко в советской науке и его упрочение не было бы возможным ни в одном нормальном демократическом обществе. Явно напрашивающееся сравнение Трофима Денисовича Лысенко с Григорием Ефимовичем Распутиным лишь внешне правомерно: укоренение Распутина в науке, а не в полной мистицизма и знахарства жизни двора Николая II было бы абсолютно невозможным. Там, где пророчества легко проверяемы экспериментально, места для Распутиных нет.

А вот Лысенко появился, окреп и приобрел магическую силу в советской науке, а за ним, может быть, не столь колоритно, но на той же волне вторжения партийного диктата в науку, возникли свои Трофимы -- быковы, асратяны, лепешинские, бошьяны и им подобные в других областях науки. Несомненно, это не было случайностью. Только специфическая среда, особый "естественный" отбор открыли ворота в советскую науку всем лысенкам. В иных социальных условиях их появление было бы совершенно невозможно.

Где-то их остановила бы простая человеческая порядочность, единые для общества моральные критерии, понятие об этике и христианской добродетели. Где-то сразу же выявились бы научная несостоятельность, невоспроизводимость данных, абсурдность и алогичность постулатов и предпосылок, также как нечистота доказательств.

В обществе, построенном на свободной экономике и свободном предпринимательстве, сразу же всплыла бы неэффективность предлагаемых схем и расчетов, надуманность рецептов и убыточность практических предложений. Неконкурентноспособность идей была бы залогом быстрого их забвения.

И только в обществе бездуховном, аморальном, внеэкономическом и к тому же заскорузлом, гомеостатичном Лысенко и его команда могли жить и процветать. Сельское хозяйство, не приносящее прибыли, но так и остающееся организационно неизменным -- было той средой, в которой лысенковские рецепты не могли быть отторгнутыми. Сохраняя те же убыточные по своей сути (а вовсе не по природе русского мужика, способного якобы лишь к лени, пьянству и обману) колхозы и совхозы, поглощающие бесследно миллиарды за миллиардами, но так и не приносящие ничего, кроме убытков, государство рождало и "колхозных академиков". Оно оправдывало и будет оправдывать Лысенко и лысенок до тех пор, пока будет пребывать в плену фантазий.

С другой стороны, в этой среде Лысенко не мог оставаться изолированным "старателем", одиноким путником, торящим дорогу свою в гордом осознании собственного величия. Он нуждался в соратниках и подражателях. Только в среде таких же, как он сам, могло удерживаться его "учение". Поэтому экспансия лысенковских методов и представлений шла планомерно и с ускорением. Всё новые сферы биологии оказывались пронизанными гнилостными тяжами лысенковской плесени. Метастазы этого опухолеродного организма поражали то тут, то там здоровый организм русской биологии, становившейся советской биологией. Из личного дела Лысенко, его личного процветания формировалась социальная единица, которую не только не отторгала, но жадно питала новая социальная среда -- советское общество. Из Лысенко и его афер вырастал лысенкоизм.

Примечания и комментарии к главе VIII

1 Из Вильяма Шекспира. Сонеты. В переводе С.Я.Маршака. В кн. С.Маршак. Сочинения в четырех томах. Том третий, Гос. изд. худож. лит-ры, Л., 1959, стр. 36.

2 М.Е. Салтыков-Щедрин. Убежище Монрепо. Собрание Сочинений. Изд. "Художественная литература", М., 1972,, т. 13, стр. 287.

3 В статье Л.Е. Ходькова "Замечательный поток людей" сообщалось, что только в январе- сентябре 1935 г. на краткосрочных (от одной до двух недель) курсах, организованных в Одесском институте, прошли обучение 249 колхозников из Одесской области, 283 -- из других областей Украины, 6 -- из Грузинской ССР, 8 -- из Туркменской ССР, по одному -- из Московской и Калининской областей. См. журнал "Яровизация", 1937, ¦5 (14), стр. 108.

4 Цитир. по книге: Научное наследие. Т. 10. Вавилов. Из эпистолярного наследия. 1929-1940 гг., Изд. "Наука", 1987, стр. 69.

5 Постановление ЦК ВКП(б) "О контингентах и учебных планах аспирантуры ВАСХНИЛ", Газета "Социалистическое земледелие", 5 декабря 1933 года, ¦279 (1488), стр. 3.

6 Там же.

7 См журнал "Бюллетень ВАСХНИЛ", 1935 , ¦9, стр. 24.

7а См., например, письмо "специальных аспирантов" лысенковского института И.Е.Глущенко и др. в редакцию газеты "Социалистическое земледелие", озаглавленное "О "технических ошибках" специалиста Куксенко". Газета "Соцземледелие" 9 августа 1937 г., ¦181(2569), стр. 2.

8 Журнал "Яровизация", 1936, ¦5 (8), стр. 117.

9 Там же, стр. 118-119.

10 Там же, стр. 117-118.

11 Там же, стр. 120-121.

12 Хор восхвалений любых предложений Лысенко -- от яровизации до "брака по любви"

рос год от года. Во многих номерах "Яровизации" приводились выдержки из писем крестьян и выступлений высокопоставленных руководителей из партийного и государственного аппарата страны, посвященные яровизации и другим предложениям Лысенко. Крестьяне уверяли, что "теперь никто из колхозников над яровизацией не смеется" (из письма колхозника Д.П.Макаренко, колхоз "Большевик" Волошанской МТС Азово-Черноморского края. Там же, 1935, ¦3, стр. 127).

13 Д.А. Долгушин. О методе скрещивания и размножения обновленных семян. Журнал Там же, 1936, ¦5 (8), стр. 69-81.

14 Т.Д.Лысенко. О внутрисортовом скрещивании растений самоопылителей. Обработанная стенограмма доклада на выездной сессии зерновой секции Академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина в г. Омске, август 1936 г., журнал "Селекция и семеноводство", 1936, ¦11, стр. 25.

15 В.О.Шимко. Наши результаты. Журнал "Яровизация", 1936, ¦4 (7), стр. 98.

16 А.М.Ткач. Подготовила себе помощников. Там же.

17 Д.Д.Кирилюк. Сами изготовили пинцеты. Там же, стр. 98-99.

18 П.Чебукин. Прокастрировано 224 тысячи колосьев. Там же, стр. 104.

19 Там же, стр. 105.

20 Цитиров. по книге: Т.Д.Лысенко. Агробиология. 6 изд., М., Сельхозгиз, 1952, стр. 167.

21 Т.Д.Лысенко. См. прим. /96/к главе VII, стр. 50.

22 Там же.

23 Там же.

24 Т.Д. Лысенко. Проблемы генетики и селекции. Стенограмма доклада на IV сессии ВАСХНИЛ. Журнал "Под знаменем марксизма", 1938, ¦2, стр. 98-118.

25 Там же.

26 Т.Д.Лысенко. См. прим. /96/ к главе VII, стр. 41-42.

27 А.Д. Родионов и Б.Э. Берченко писали в статье "Итоги массовых опытов в колхозах" (журнал "Яровизация", 1937, ¦ 5 /14/, стр. 96):

"В 1937 году Наркомзем Союза ССР издал приказ, согласно которому внутрисортовое скрещивание, главным образом, озимой пшеницы, должны были провести 12000 колхозов 21 области Советского Союза. Предстояло в течение самого короткого времени подготовить руководителей этой работы в колхозах, не менее 50-60 тысяч колхозников, непосредственно проводящих эту работу, тысячи старших и младших агрономов МТС, научных работников и т. д. Непосредственно как в Институте, так и в районах научным коллективом Селекционно-генетического института было подготовлено 5010 человек. Эти кадры уже обучали колхозников, проводивших стрижку колосьев. На места было отправлено свыше 50000 экземпляров изданных инструкций; в газетах, журналах были напечатаны десятки статей. Специальный работник был выделен для того, чтобы ускорить отсылку ножниц колхозам ...".

Конечно, ни тогда, ни тем более позже, так и не было сообщено точное число колхозников, участвовавших на самом деле в этой работе.

"По предварительным данным, -- сообщали авторы этой статьи, -- есть основание полагать, что эту работу по внутрисортовому скрещиванию в этом году проводили не 12000, а около 15000 колхозов. Около 1 000 000 колхозников и агрономов занимались этой работой".

Правда, авторы этого победного отчета были вынуждены признать, что всего в институт поступило только 1700 анкет, и приведенные в них цифры были довольно странными. Так, указывалось о кастрировании 26.799.471 колоса (какая поразительная точность была у лысенкоистов: из почти 27 миллионов колосьев ни одного не потеряли от учета!). Далее сообщалось, что с этих колосьев было намолочено 8133 килограмма зерна. Это означало, что результат работы был плачевным: вес зерен, собранных с колоса, в среднем составил всего 0,3 грамма. Да, полновесным лысенковский колос нельзя было назвать, даже обладая большой долей оптимизма!

28 Передовая статья "Кандидаты советского народа". Газета "Правда", 18 ноября 1937 г., ¦317 (7283), стр. 1.

29 Передовая статья "Двадцать лет". Журнал "Яровизация", 1937, ¦5 (14).

30 См. прим. /51/ к главе VII.

Показательным примером того, как манипулировали лысенкоисты при описании опытов хат-лабораторий, стала статья А.Мусийко "Искусственное опыление" в журнале "Колхозное опытничество", 1938, ¦4, стр. 6-7. Автор начал статью с заявления, что искусственное опы-ление кукурузы повысило в среднем урожай на 2,5 -- 15 ц/га, а ниже привел все имеющиеся в его распоряжении конкретные данные по колхозам, из которых следовало, что в 3 колхозах прибавка равнялась 1 ц/га, а в остальных 46 колхозах -- от 1 до 3 ц/га.

31 Там же, стр. 24.

32 Там же.

33 Там же, стр. 22.

34 Цитиров. по статье Л.Е.Ходькова. См. прим. /3/, стр. 106-113.

35 Там же, стр. 109.

36 Там же, стр. 110.

37 Там же, стр. 111.

38 Там же, стр. 113.

39 Беседа с С.С.Четвериковым летом 1957 г.

40 Т.М.Беляев. Таланты и самородки. Журнал "Яровизация", 1937, ¦5 (14), стр. 54.

41 Там же, стр. 55.

42 Так, в уже цитировавшейся выше статье "Колхозные хаты-лаборатории -- творцы агронауки" (см. прим. /51/ к главе VII/) Т.Д.Лысенко, в частности, говорил:

"...мне кажется, что в природе растения обладают значительно большими возможностями наследственно изменяться и, благодаря естественному отбору, приспособляться к новым условиям, нежели до сих пор было в опытах, с этой целью проводимых учеными различных стран.

В результате своих безуспешных опытов генетики пришли к убеждению, что условия внешней среды, условия воспитания не играют роли в изменении природы растения. На самом же деле они просто не умеючи, не понимая, проводили опыты, поэтому природа организмов и оставалась "неизменной".

Убежден, что у нас, совместно с хатами-лабораториями, эти опыты пойдут значительно успешнее, залогом чему является все то, что нами уже проделано в этом направлении и все те безграничные возможности для настоящей научно-исследовательской работы, которые имеются в нашей социалистической стране" (стр. 31).

43 Т.С. Мальцев. Через опыт в науку. Журнал "Яровизация", 1937, ¦5 (14), стр. 33--43.

44 Там же, стр. 43.

45 Там же.

46 Там же, стр. 42-43.

47 Там же, стр. 44.

48 См. прим /40/, цитата приведена на стр. 56.

49 Слова Т.М.Беляева. Там же.

50 Там же, стр. 53.

51 В.Ипполитов. Путь в науку. К итогам украинского совещания заведующих хатами-лабо- раториями. Газета "Социалистическое земледелие", 17 ноября 1937 г., ¦263 (2651), стр. 3.

52 Т.Мальцев, колхозник, член-корреспондент Академии с.-х. наук, лауреат Сталинской премии, депутат Верховного Совета СССР. Мечта и быль. В брошюре: "Великое счастье жить в сталинскую эпоху", Изд. ВЦСПС, Профиздат, 1950, стр. 6--466.

53 13 ноября 1985 года в программе "Время" советского телевидения был показан фрагмент киносъемки вручения Т.С.Мальцеву 6-го ордена Ленина в связи с исполнившейся 90- летней годовщиной со дня его рождения.

54 О.Н.Писаржевский. Прянишников. Изд. ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия" (серия "Жизнь замечательных людей"), М., 1963.

55 См. прим. (15 ) к главе VII.

56 Можно в качестве примера сослаться на то, что только в октябре 1931 года газета "Правда"

трижды публиковала статьи Тулайкова (27 октября была напечатана большая статья Тулайкова "Высокую агротехнику -- на социалистические поля", ¦ 297 (5102), стр. 2; 28 октября ( ¦ 298 /5103/) и 30 октября (¦ 300 /5105/) были помещены изложения выступлений Тулайкова.

57 Н.М.Тулайков. О почвах. Сельскохозяйственные беседы. 6 изд., М., 1922. Его же: Проблема залежи и севооборота в пшеничном хозяйстве. М.-Л., 1930; Борьба с засухой в зерновом хозяйстве. Изд. АН СССР, М., 1933; Орошаемое зерновое хозяйство Заволжья, Л., 1934; Основы построения агротехники социалистического земледелия. Сельхозгиз, М., 1936. См. также газету "Сельская жизнь" от 6 января 1962 г. и изданные посмертно после реабилитации Тулайкова его "Избранные произведения", Сельхозгиз, М., 1963.

58 Н.М.Тулайков. Против игнорирования агротехники, против шаблона в ее применении. Газете "Известия" от 26 октября 1931 г., ¦298 (4505), стр. 3 (из стенограммы вечернего заседания 26 октября 1931 г.).

59 Там же (из стенограммы утреннего заседания 27 октября 1931 г.).

60 Там же.

61 Н.М.Тулайков. Борьба с засухой в зерновом хозяйстве. Изд. АН СССР, М., 1933, стр. 10.

62 Н.М.Тулайков. Основы построения агротехники социалистического земледелия. Сельхозгиз, М., 1936, стр. 12.

63 Там же, стр. 42.

64 Там же, стр. 43.

65 См. областную газету "Коммунист", Саратов, 2 октября 1937 г.

66 В.Н.Столетов. Против чуждых теорий в агрономии. Газета "Правда" 11 апреля 1937 г., ¦ 11 (7066), стр. 2. За год до этого В.Н.Столетов опубликовал в "Правде" еще одну заметку "Навстречу уборке", 30 мая 1936 г., ¦147 (6753), стр. 3.

67 Там же.

68 Там же. Столетов писал:

"Колхозные мастера высоких урожаев и... стахановцы потребовали обобщения их опытов...наиболее поворотливым здесь оказался тот же академик Тулайков. Под видом обобщения стахановского движения он решил разработать основы агротехники социалистического земледелия".

69 Там же.

70 Там же.

71 Там же.

72 Там же. По словам Столетова:

"...наука о плодородии, запечатленная в трудах Маркса и Ленина [никогда, правда, плодородием не занимавшихся -- В.С.], в трудах таких представителей биологической мысли, как Дарвин, Тимирязев, Мичурин, Виноградский, Вильямс, Лысенко и десятка других агробиологов [оказывается, покойные Дарвин, Тимирязев, Мичурин и микробиолог Виноградский задним числом причислены к "славному" племени агробиологов! -- В.С.] уже достаточно накопила знаний, опыта, чтобы решать эту задачу и помогать колхозам управлять урожаем, достигать намеченных целей".

73 Там же.

74 Проф. Н.Тулайков. Поднять урожайность в зерновом хозяйстве. Газета "Социалистическое земледелие", 1 февраля 1931 г., ¦31 (593), стр. 3. Тулайков писал:

"Использование фонда, созданного правительством, попало в руки людей, зараженных кондратьевско-макаровской идеологией, и в результате получилось увеличение действительно устойчивых кулацких хозяйств.

...вопросы организации хозяйства оказались в руках вредителей, и прошлая работа опытных учреждений в этом направлении должна быть выброшена вон, как работа наших врагов".

Затем Тулайков высказался за "ликвидацию кулачества как класса".

75 Редакционная статья "Разгромить до конца чуждые течения в агрономии (С собрания научных работников ВИЗХ, СХИ и селекционной станции)". Газета "Коммунист", орган Саратовского областного и городского комитетов ВКП(б), 18 апреля 1937 г., стр. 2.

76 Там же.

77 Там же.

78 Там же.

79 Там же.

80 М.Ларионов. Саратовский рассадник чуждых теорий. Журнал "Бюллетень ВАСХНИЛ", ¦6, 1937, стр. 53-59.

81 Н.Дмитриев, В.Минаев, Д.Криницкий. Нужна ясность в позиции Академии с.-х. наук (об ошибках академика Тулайкова). Газета "Социалистическое земледелие" 4 июля 1937 г., ¦151 (2539), стр. 2. Ошибками были названы предложения Тулайкова о преимуществах мелкой пахоте, анализе нужд зернового хозяйства в целом, а не только лишь его зависимости от животноводства, выступление против многолетних трав как главного способа повышения плодородия почв.

82 М. Абросимов. Ошибочные "теории" в агротехнике и вредительство в зерно-совхозах. Журнал "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" ¦7 (июль), 1937 г., стр. 80- 93.

83Там же.

84 Там же.

85 Канд. с.х. наук И. Николаев. Против вредных влияний в агрохимии. Газета "Социалисти- ческое земледелие" 22 ноября 1937 г., ¦267 (2655), стр. 3.

86 И. Николаев, М. Анфимов. Против вредных теорий борьбы с сорняками. Там же, 20 декабря 1937 г., ¦289 (2677), стр. 3.

87 Личное сообщение Д.В.Лебедева, 1986 г.

88 Цитировано по книге: Пленум ЦК КПСС 1-519 декабря 1958 г., Стенографический отчет. Госполитиздат, М., 1958, стр. 323.

89 Введение в СССР зональной системы земледелия в 1980- годы иногда связывали с именем Н.М.Тулайкова, как, например, было сделано в статье канд. эконом. наук И.Горланова "Эффект зональной системы земледелия". Газета "Сельская жизнь" 23 сентября 1982 г., ¦220 (18705), стр. 2-3. О Тулайкове и его системе земледелия см. на стр. 2.

90 Павел Пэнэжко. Сноп памяти. Газета "Советская Россия" 21 сентября 1986 г., ¦220 (9171), стр. 4.

91 Там же.

92 Конст. Федин. Счастье быть молодым. Газета "Правда" 27 января 1938 г., ¦26 (7351), стр. 4.