• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Мало кому из русских полководцев XVI столетия так не повезло в памяти грядущих поколений, как И.Ф. Мстиславскому.

Всю жизнь он провел в походах. Война глубоко запустила в него когти. Холодное железо жалило его плоть. До старости Иван Фёдорович не вылезал из большой военной работы. Он был одним из бессменных вождей русской армии, участвовал в самых главных ее битвах, с нею разделял величайшие победы и поражения грозненского царствования. А кто знает о нем? Кто помнит о нем? Только «профи» из академической среды.

Князь Мстиславский оттеснен от славы великих деяний, к которым он имеет самое непосредственное отношение. Отчасти его закрывает от взоров потомков титаническая фигура Ивана Грозного, ходившего в те же походы, что и Мстиславский. Отчасти же дело в том, что для историков XX столетия Иван Федорович был не очень-то удобен. Он аристократ из аристократов. В его фигуре не видно ничего «демократического» — хоть на мизинец. Какую можно увидеть «борьбу дворянства и боярства» на его примере, когда он — первый боярин царства? Ничего, таким образом, «прогрессивного», одно только наследие «удельных порядков»… Не был он опричником и против опричнины тоже, насколько известно, не восставал. Поэтому для буйных поклонников опричнины и для ее фанатичных неприятелей не находится пищи в биографии этого человека.

Кому из публицистов нашего времени есть дело до того, что Иван Фёдорович пролил кровь за отечество? Что он на протяжении нескольких десятилетий был истинным пахарем военной страды, что он без устали вел плуг больших походов и кровавых сражений, пока старость не выбила его из обоймы военный элиты? Что за все труды воздалось ему нежеланным иночеством?

Князь Мстиславский — достойный человек, с памятью которого судьба распорядилась несправедливо.

Известно, что в преклонном возрасте князь сочинял своего рода «мемуары». Английский торговый представитель Джером Горсей, водивший с ним дружбу, рассказывает, что Мстиславский писал «секретные хроники». Однако тайны рода Мстиславских остались нераскрытыми: до сих пор никто не нашел их семейную летопись.

Одна из предыдущих глав посвящалась князю Ивану Петровичу Шуйскому, а также отчасти его родне. В ней было показано, сколь высоко стояли Шуйские, сколь много им полагалось по праву рождения. Но по сравнению с Мстиславскими даже Шуйские решительно проигрывали.

При дворе великих князей московских с необыкновенным почтением относились к прямым потомкам Ольгерда, четвертого сына Гедимина. Оба они были великими князьями литовскими, причем в ту пору, когда их держава превосходила и по военной силе, и по территории владения Москвы. Собственно, в XIV–XV столетиях бoльшая часть прежней Киевской Руси находилась в составе Великого княжества Литовского. Не большая, а именно бoльшая. При Дмитрии Донском литовцы приходили под стены Московского Кремля. Еще в середине XV века Вязьма (!) была частью Литовской Руси. И лишь целый каскад победоносных войн, начатых Иваном III Великим и продолженных его сыном Василием III, обрушил литовскую мощь, отдал значительную часть Великого княжества Литовского московским государям. Но Литва при Иване IV все еще была очень сильна. Она оставалась серьезным противником, к которому относились с уважением. Соответственно, потомки Ольгерда, переходившие на службу Москве, — князья Трубецкие, Бельские, Булгаковы-Голицыны — бывали окружены великим почтением. По знатности их ставили выше подавляющего большинства Рюриковичей. В боярских и княжеских списках их писали на первых местах.

Так вот, князья Мстиславские не происходили от Ольгерда. Они происходили от Евнутия — третьего сына Гедимина. Их статус оказался выше, чем у большинства прочих Гедиминовичей при дворе русских государей.

Предок всего рода, князь Фёдор Михайлович Ижеславский, выехал из Литвы ко двору Василия III летом 1526 г. Земли свои на территории Великого княжества Литовского он потерял. Поскольку его матерью была дочь князя И.Ю. Мстиславского, не имевшего сыновей, князь Фёдор стал именоваться «Мстиславским»[43]. Выезжему князю государь пожаловал в вотчину город Ярославец с округой, плюс дал «в кормление» подмосковную Каширу (иными словами, он стал там наместником, а потому «кормился» от разных сборов и податей). Это был весьма щедрый дар. За него Фёдор Михайлович обещал верно служить Василию III, не иметь никаких сношений с Литвой и не помышлять об отъезде к иному государю. Племянница самого великого князя московского вышла за него замуж. Иными словами, князя постарались покрепче привязать к Московскому правящему дому. Тем не менее он, мысля в категориях аристократии того времени, видимо, всюду искал более выгодной службы. Подозревали, что он ведет переговоры с польским королем Сигизмундом. Отношение московского правительства к нему утратило теплоту. Князь даже испытал на себе кратковременную опалу. Прощенный, он не смирился и попробовал бежать. В Москве на возможность «переезда» всегда смотрели косо, а за попытку уйти за рубеж наказывали сурово. Поэтому за «рецидив» Фёдору Михайловичу вмазали крепко: он лишился Ярославца и вместо него получил волости поскромнее — Юхоть и Черемху в Ярославском уезде. Кроме того, князь вынужден был подписать еще одну «запись на верность» Василию III — под угрозой церковного проклятия. Впоследствии Фёдор Михайлович, видимо, утихомирился и не делал новых попыток побега. Со второй половины 1520-х до 1539 г. ему постоянно давали важные военные поручения. В частности, князь неоднократно возглавлял московские полки. Ему доставались ключевые посты в обороне южных и восточных границ России от татарских набегов. В1536 г. князь отбил татарский набег под Муромом. В 1540 г. он скончался.

Князья Мстиславские были в России «своими». Они выехали из Литвы, и в их крови, конечно, была литовская примесь, восходившая к роду державных правителей ВКЛ… Но ее давно разбавила почти до полной прозрачности славянская кровь. К Москве в ту пору выехало с западно-русских земель немало князей. Разница в языке тогда была едва различимой и должна была скоро сгладиться. Родня Мстиславских служила при дворе московских государей еще со времен Ивана III. Веры Мстиславские придерживались православной. Так что от прочей знати Московского государства они отличались, как ложка клубничного варенья от содержимого банки клубничного варенья, сваренного чуть раньше.

Василий III сохранил некоторое недоверие к Михаилу Фёдоровичу. Поэтому места в Боярской думе князю не досталось. Подобное недоверие не было чем-то необычным. Выходцам из-за рубежа, потомкам удельных князей, а также тем, кто служил при дворах удельных князей, крайне редко в первом же поколении доставалось место в Думе. Оно и понятно: тогда опасались допускать к кормилу высшей власти людей сторонних.

Но для Ивана, единственного сына Фёдора Михайловича, это ограничение уже потеряло силу. Он унаследовал все, кроме одного — недоверия со стороны московских государей.

Князь Иван Фёдорович Мстиславский приходился двоюродным племенником Ивану Грозному. Принадлежность к высокому роду, кровь государей, текшая в его сосудах, поднимали князя высоко над большинством русских служилых аристократов и бесконечно высоко над многотысячной массой дворянства.

На протяжении долгой жизни своей Иван Фёдорович дважды вступал в брак, и оба раза происхождение невест должно было соответствовать высокому статусу жениха. Иными словами, он был очень ограничен в выборе суженой… Что поделаешь: положение обязывает! Первой его супругой стала дочь князя А.Б. Горбатого-Шуйского из дома Суздальских князей. Звали ее Ирина, или, как тогда писали, Орина. От нее родился наследник князя и «преемник» его власти и влияния при дворе, Фёдор. Он был лишен честолюбия отца и его способностей. Однако Иван Фёдорович позаботился о том, чтобы сын его не потерпел ущерба в статусе. Первая жена Ивана Фёдоровича была в высшей степени «достойна» его по уровню родовитости: в 1547 г. ее призвали для участия в свадебном празднестве, когда брат царя, князь Юрий, женился на Ульяне Палецкой. Это была большая честь… Иван Фёдорович женился очень рано и прожил с супругою лучшие годы жизни. Она скончалась в 1566 г. После смерти Орины Горбатой князь, еще совсем не старый человек, женился на Анастасии Воротынской, родной племяннице другого знаменитого полководца — кн. М.И. Воротынского. Вторая жена не уступала первой в родовитости. Воротынские вышли из Черниговского княжеского дома и сохранили колоссальный удел, по сравнению с которым даже богатые вотчины Мстиславских выглядели жалкой пустошью. Сестра Анастасии в будущем станет царицей, — когда на русский трон взойдет первый и единственный Шуйский, ее муж, князь Василий Иванович…

Царь Михаил Фёдорович и бояре

По этим бракам — а они не составляли какого-то исключения, — видно: высшая аристократия стремилась сохранить определенную замкнутость, не выпускать власть за пределы узкого круга родов. Иван Фёдорович обязан был блюсти аристократический обычай, хотел он этого или нет.

Очевидно, князь стал поздним ребенком. Дата и год рождения его неизвестны, как впрочем, и у подавляющего большинства русских полководцев XVI столетия. Но кое о чем можно догадаться по косвенным признакам.

Последнее командное назначение он получит в 1580 г. Именно тогда князь выступит в свой последний поход. В дальнейшем он, очевидно, по ветхости лет, уже не мог водить полки, а потому оставался в Москве. Сколько лет ему было тогда? Пятьдесят? Или, может быть, шестьдесят? С точки зрения XVI века — очевидная старость. Военачальник на седьмом десятке — явный нонсенс… Выходит, Иван Федорович мог родиться где-то между 1520 и 1530 гг. До смерти отца в 1540-м его не видно и не слышно. Нормальное положение — род представлен на государевой службе прежде всего старшим человеком. Но и после того, как скончался отец Ивана Федоровича, на протяжении долгих лет его нет в разрядах. Значит, он не служит. А вот это уже непорядок. Честь рода можно поддержать только пребыванием на военных и придворных чинах. Если никого из Мстиславских не видно, значит, род теряет влияние, — ситуация крайне неудобная! Ее может объяснить только одним: наследник еще очень юн. Рано мальчику на службу… А значит, он вдоволь накушался горького хлеба безотцовщины. И совсем немногому успел научить его родитель в трудной науке войны и управления людьми.

Лишь в 1547 г. Мстиславский в качестве рынды (оруженосца-телохранителя) сопровождает молодого царя в походе под Коломну. Это служба для молодых парней. Известно, как уже говорилось, что к тому времени он был женат. Отсюда можно сделать вывод: Иван Федорович родился в конце 1520-х или в самом начале 1530-х гг. Ивану IV он должен считаться ровесником.

Молодой человек очень хорошей крови сделал фантастическую, головокружительную карьеру. Такая карьера присниться не могла Дмитрию Ивановичу Хворостинину, и даже более высокородный Шуйский продвигался в чинах куда медленнее.

Юный Мстиславский еще в один поход отправился рындой, а в третьем, под Казань… числится воеводой и боярином. Ему около двадцати лет. В окольничих, т. е. ступенькой ниже, князь не бывал, сразу поднявшись к высшему рангу служебной иерархии. Итак, ему около двадцати лет, а выше двигаться некуда. Боярином Мстиславского сделали в 1548 или 1549 г.

Более того, в самом начале военной карьеры он оказывается на вершине военной иерархии, а не только думной. В 1549 г. его ставят первым дворовым (или, иначе, «дворцовым») воеводой в походе против казанцев. Иными словами, дали ему под команду «государев полк». Между тем в русской полевой армии того времени высшими должностями считались именно посты первого воеводы большого полка и первого воеводы государева полка.

Первые походы стали для Мстиславского хорошей и, к счастью, относительно безопасной школой. Больших сражений с татарами тогда не произошло. Он постепенно восполняет пробел в знаниях о военном деле, которые не мог получить из-за ранней смерти наилучшего наставника — отца.

Русская военная элита времен царствования Ивана Грозного выросла на войнах с татарами. Боевых столкновений с западными соседями в первую половину правления почти не было. В середине 1530-х отгремела краткая Стародубская война с литовцами, да и всё, пожалуй. А вот угроза нападений со стороны казанцев, крымцев и ногайцев постоянно нависала на южными и восточными границами. Малые набеги в ту пору были частью повседневной жизни русской земли. Их ждали всегда. Тело русского государства можно уподобить пистолету, снятому с предохранителя. Оно готово было выстрелить полками на юг или на восток в любой момент. И первые десять лет службы молодого Мстиславского связаны были со степными пространствами, где летом в высоких травах таились банды крымских работорговцев, а зимой, по мерзлой корке застывших рек, бросалась терзать Россию казанская конница.

В 1550 и 1551 гг. он сидел первым воеводой в Туле и Пронске, поджидая неприятеля. В таком ожидании, сменявшимся стремительными бросками и жестокими боями, пройдет бoльшая часть его жизни. Для разнообразия иногда его будут отправлять на Ливонский фронт, но… к нему и отношение у русской аристократии было другое. Ливонскую войну знатнейшие люди России считали чем-то не совсем обязательным. Дворянство искало там добычи, славы, новых поместий с трудолюбивыми местными землепашцами. Знать водила полки, подчиняясь воле царя. Но все-таки в Ливонию очень долго, примерно до времен Батория, больше ходили «погулять». Пограбить, прибрать тамошние городки «на великого государя». До Батория Ливонский фронт играл роль «поля чудес» для русской армии. От боевых действий в тех местах ждали побед и поражений, но все-таки не ждали смертельно опасной, тяжелой, бесконечно рискованной службы на границе с воинственной степью. Юг всегда был страшнее. Там смертушка то и дело заглядывала в самые очи. Если запад обещал лучшим честь и богатство, то юг для всех без различия был тяжелой работой, необходимой для выживания всего русского народа.

Мстиславский начинал на юге и провел там столько месяцев, что если сложить их — все, на протяжении трех с лишком десятилетий службы, — выйдет целая жизнь. Коротенькая, жизнь юноши, да, но вся до отказа наполненная «смыслом слова приказ» и «назначеньем границ».

Летом 1552 г. вооруженные силы России собираются на восточном рубеже, чтобы совершить величайший удар по неприятелю. Их ждет Казань.

Золотая Орда, властители которой когда-то считали Русь своим улусом, в XV веке распалась. На ее месте возникло несколько молодых агрессивных государств. Дугой охватывали русские земли Сибирское ханство, Казанское ханство, владения ногайцев, Астраханское ханство, Крымское ханство… За Крымом с конца столетия стояла могущественная Турция. В следующем веке набеги «скорым изгоном» и большие походы на территорию России стали обычным явлением. Горели города. Десятки и сотни тысяч русских угонялись в полон, а потом шли на невольничьи рынки живым товаром. Словно раскаленные клещи сжимали русские окраины, вырывая куски живой плоти!

Каждый год из Москвы отправляли воевод в район Оки, к Мурому, в Мещёрскую землю — эти места были в ту пору передним краем России. Иной раз их оборона бывала прорвана, и на центральные области Московского государства обрушивались полчища алчных грабителей… Борьба со степной угрозой оказалась главной задачей российского правительства. Постепенно оно укрепляло рубежи страны. Осколки Золотой Орды начали испытывать на себе ответные удары.

Однако бесконечная война на доброй половине российских границ подрывала силу державы и могла в любой момент закончиться государственной катастрофой. Следовало положить этому конец. На дальних окраинах стали строить малые городки. Деревянные «крепостицы» превращались в опорные пункты для русской армии. Каждый из них приближал московские полки к землям неприятеля.

Ближе всех к Москве и всех опаснее была Казань. Московские государи соперничали с крымскими и астраханскими ханами за право посадить на трон казанский своего ставленника. А когда этой цели не удавалось достичь, в дело шла военная сила. Немало походов совершили на территорию Казанского ханства русские рати. В то же время на восточные области России то и дело обрушивались свирепые волны кочевой стихии, исходящие от Казани…

Довести до Казани большую армию и, главное, дотащить туда тяжелые орудия оказалось исключительно тяжелой задачей. Придя под стены города, войска испытывали нехватку припасов, поэтому не могли надолго задержаться там. А подвоз пороха и продуктов оказывался невозможен из-за осенней и весенней распутицы.

Наконец московское правительство решилось создать новый опорный пункт в непосредственной близости от столицы ханства. В первой половине 1552 г. здесь выросла Свияжская крепость.

Долго готовился большой поход на восточного соседа. В июне 1552 г. основные силы двинулись в направлении Коломны. Дойдя до Коломны, русская армия была остановлена грозным известием. К Туле приступала орда крымского хана Девлет-Гирея. Туда сейчас же отрядили большие силы. Крымцы были настроены решительно: они получили от турецкого султана поддержку в виде отряда янычар, которые считались грозными воинами… Однако от Тулы их с уроном отбили и погнали в степь. Крымский хан Девлет-Гирей потерпел тяжелое поражение и даже вынужден был оставить победителям артиллерию. Поход на Казань продолжался.

Мстиславский со своим полком и полком левой руки должен был первым перейти через Оку и подготовить переправу для огромного полка самого государя. Он с этой задачей справился.

Главные силы двигались через Владимир и Муром к маленькому новорожденному Свияжску. С фланга их прикрывала вторая часть армии, шедшая через рязанские и мещёрские земли. В августе обе рати соединились в Свияжске. Здесь уставшие войска передохнули и получили необходимые для дальнейших действий припасы. Эти припасы прежде доставили по Волге кораблями и сосредоточили на складах… Теперь они понадобились. Таким образом, стратегия медленного продвижения на земли неприятеля путём строительства укрепленных опорных пунктов вновь оправдала себя.

Царские полки переправились через Волгу. Вскоре они были под стенами Казани.

Численность московской армии, собравшейся под Казанью, вызывает споры. Войска были разделены на несколько частей: государев двор (царский полк), большой полк, передовой полк, полк правой руки, полк левой руки, сторожевой полк, яртоул (разведывательно-дозорный отряд) и «наряд» (артиллерия). Все они были неравны по силе: первые — крупнее, последние — меньше. Один из источников указывает: в царском полку и полку правой руки было, соответственно, по 20 000 и 12 000 конников, а пехоты (стрельцов) числилось вдвое меньше. Кроме боевых частей, с армией шла «посоха» — обозники, толпа слабо вооруженных или вообще не вооруженных людей, предназначенных для инженерных работ. Значит, вся армия могла состоять из 100–150 тысяч человек. Но это не слишком надежные сведения: возможно, они сильно преувеличены. Воины, поседевшие на государевой службе, удивлялись мощи царской армии. Такого они никогда раньше не видели! Известно, что в моменты наивысшего напряжения Москва была способна выставить в поле 20–30 тысяч хорошо вооруженных и экипированных дворян или, как тогда говорили, «служилых людей по отечеству», да еще не более 20 тысяч стрельцов. Эти-то 40–60 тысяч и решали дело. Вместе с ними под Казань пришли целые орды «боевых холопов»: их могло собраться вдвое, втрое, а то и вчетверо больше, чем дворян, но выучка и снаряжение у них были намного хуже, чем у их господ. Посоха же сама по себе ничего не стоила как боевая сила.

Численность обороняющихся неизвестна, даже приблизительно.

Казань была окружена мощными дубовыми стенами и глубокими рвами, на стенах стояли многочисленные пушки. Казанский хан Едигер изготовился сражаться насмерть. Большинство казанцев поддерживало его в этом намерении. В тылу осаждающих оставались значительные силы неприятеля. Они базировались на большой «острог», поставленный в труднодоступной местности на Арском поле, и беспокоили русскую армию нападениями из леса.

Иван Федорович в казанском походе числится первым воеводой большого полка. Тысячи людей пребывают у него под его командой. Армию воглавляли четыре полководца, занимавшие высшие посты по боевому расписанию: сам князь Мстиславский, его второй воевода князь Михаил Иванович Воротынский, а также воеводы «дворовые» — князь Владимир Иванович Воротынский и Иван Васильевич Шереметев. Из них состоял «главный штаб» армии. С войсками шел сам царь, и он по идее должен бы считаться главнокомандующим… Но вот незадача: по его собственным воспоминаниям и по свидетельству участника похода, князя Андрея Курбского, царь не был волен решать тактические вопросы. Решали его воеводы, а его порою принуждали подчиниться против воли и желания.

Много копий сломано по поводу того, кто именно играл роль ведущей командной силы под Казанью. Иными словами, на кого можно возложить лавры главного из победителей. Долгое время роль разных полководцев в «казанском взятии» застилала титаническая фигура Ивана Грозного. В нем видели основного тактика и стратега. Видимо, напрасно. Дело даже не в том, что под Казанью царю было всего 22 года и он обладал к тому времени незначительным военным опытом. Дело в другом. Как уже говорилось выше, не он играл роль первой скрипки в решении важнейших вопросов.

Но если не Иван IV, тогда — кто?

Одного имени назвать невозможно. Тактически взятие города было коллективным успехом нескольких превосходных военачальников.

Под Казанью собралась блестящая плеяда наших полководцев. Многие были хороши, многие отличились. Основные решения принимала, несомненно, четверка перечисленных выше воевод. Чье мнение было важнее Ивана Мстиславского или Владимира Воротынского? Трудно сказать. Во всей четверке Мстиславский самый молодой и наименее опытный командир, но по должности— старший. Хотелось бы подчеркнуть: главнокомандующим русскими полками под Казанью формально назначили именно Мстиславского. За его спиной уже стояло несколько походов, т. е. князя даже в те молодые годы неправильно было бы назвать человеком, несведущим в военном деле. Однако для единоличного командования колоссальной армией такого опыта явно не хватало.

Почему же его назначили на столь ответственную должность — хотя бы номинально?

Ответ надо искать в устройстве командного состава русской армии того времени. Армия не стала бы подчиняться незнатному человеку. Или хотя бы недостаточно знатному. Такой вождь принес бы «поруху чести» всем командирам полков, и они дружно били бы челом государю «в отечестве о счете», как тогда именовали местническое разбирательство. Самые решительные могли отказаться от участия в походе, уйти в монастырь и даже предпочесть тюремное заключение проигрышу местнического дела. Ведь аристократическая честь распространялась не на одного человека, а на весь род. Один отступился, проиграл, и его поражение немедленно сказывается на статусе всей родни, вплоть до отдаленных потомков, которым суждено родиться лишь через несколько десятилетий после инцидента. Им придется занимать менее высокие должности, уступать в карьерных достижениях почти равным персонам. А всё почему? Когда-то предок допустил местническую «потерьку»…

Таким образом, предводитель знати, занимавшей главные воеводские посты в действующей армии, должен был превосходить в родовитости всех подчиненных. При этом в лучшем случае он мог помимо хорошей крови обладать и военным дарованием, а в худшем — к нему приставляли талантливого помощника. Или кто-то из младших воевод оказывался постоянным «консультантом» командующего.

Так вот, знатность Ивана Фёдоровича и наличие у него пусть и небольшого, но все же ощутимого боевого опыта делали князя превосходной кандидатурой в командующие.

На страницах летописей помимо князей Ивана Мстиславского и Владимира Воротынского названы имена еще нескольких военачальников, отличившихся в боевых столкновениях с казанцами. Князь Дмитрий Хилков в жестком бою дважды отбивал дерзкие атаки татар. Князья Александр Борисович Горбатый (тесть Мстиславского) и Семен Иванович Микулинский получили приказ разгромить большую татарскую рать, нависавшую над русскими тылами и беспокоившую войско опасными нападениями. Им удалось справиться с этой задачей, взять Арский острог и разорить всю «Арскую сторону», обезопасив тем самым русский тыл. Поэтому их имена чаще всего звучат в литературе, посвященной «Казанскому взятию». В послании ко князю Горбатому священник Сильвестр, известный современник воеводы, прямо адресовал ему главную заслугу знаменитой победы[44].

Однако ведущую роль при взятии города сыграли все-таки не Горбатый и не Микулинский. Душой всей опасной работы, связанной с подготовкой штурма и его проведением, стал подчиненный Мстиславского, князь Михаил Воротынский. Его искусство и его мужество сыграли первостепенно важную роль в победе русской армии[45].

Почему эту роль не удалось сыграть молодому Мстиславскому? Отнюдь не из-за недостатка опыта или каких-то ошибок.

Поход Ивана Грозного на Казань. Июнь — август 1552 г.

В начале осады большой полк разделился на две части — пешую и конную. Пешцы попали под команду к Воротынскому. Их силами к стенам Казани придвигались «туры» (осадные укрепления). Они выдерживали атаки казанцев. Роль Мстиславского была не менее важной. Он начальствовал над конниками и стоял за спиной у отряда Воротынского, охраняя его от возможной вылазки основных сил противника. Русские военачальники предвидели наскок татарской конницы.

Так и произошло.

27 августа за турами встали русские пушки. Началась бомбардировка Казани с близского расстояния. Из Крымских ворот выехала рать знатного татарина Карамыша-улана. Наперерез бросился Мстиславский со своей частью большого полка и в жестокой сече наголову разгромил казанцев. Их командир попал в плен. За победу пришлось заплатить дорогую цену: Иван Фёдорович получил два ранения от вражеских стрел… В дальнейшем его участие в боевых действиях было ограничено. В строю он остался и даже на следующий день дрался, отбивая неожиданное нападение засадного отряда татар, выскочившего из лесу на русские тылы. Но в штурме князь вряд ли мог участвовать… Его полк выполнял другую задачу. Во время штурма конники Ивана Фёдоровича обеспечивали безопасность от контрударов татар и блокировали пути их возможного бегства из города.

По этим известиям о борьбе за Казань можно сделать вывод: Мстиславский проявил себя в деле отлично. Как минимум ему следовала слава лично храброго человека и надежного командира.

Казань пала под натиском русских штурмовых отрядов.

Мстиславский получил тогда первый в своей жизни опыт масштабных боевых действий.

В 50-х гг., до начала Ливонской войны, вооруженные силы России решали две большие задачи. Во-первых, обороняли южную границу — она стала вдвойне опасной, поскольку крымский хан Девлет-Гирей не принял перехода под царскую руку Казани[46] и постоянно угрожал большим походом в русские земли. Во-вторых, подавляли мятежи «черемисы», оказавшейся главным мятежным элементом на присоединенных землях Казанского ханства.

Глава из сочинения А. Курбского «История о великом князе Московском», 1572 г. Список XVII века

В те годы главными русскими полководцами, на плечи которых легло решение этих задач, оказались князья Иван Фёдорович Мстиславский да Иван Дмитриевич Бельский. Их именовали «большими боярами» или «большими воеводами».

Из года в год они возглавляют русские рати на «береговой» службе. Так ее именовали, поскольку главным оборонительным рубежом на пути крымских войск были берега Оки. Здесь и располагались московские полки, поджидая неприятеля. Они стояли, как правило, по линии Калуга — Серпухов — Коломна, иногда выдвигаясь южнее — к Туле, Дедилову, Зарайску или Одоеву. В боярских списках того времени князья Бельские, такие же Гедиминовичи, только на службу Москве перешедшие раньше, стояли чуть выше Мстиславского. Так же и в военной иерархии — когда князь И.Д. Бельский назначался командовать армией, то Иван Фёдорович ставился начальствовать вторым по значению полком. Чаще всего это был полк правой руки, иногда — передовой.

В остальных случаях командовал русской армией именно Мстиславский.

Итак, в 1553 г. Иван Фёдорович возглавляет трехполковую рать под Калугой и Одоевом.

Зимой 1553–1554 гг. он идет с войском в казанские места «на Луговую сторону» против «черемисы». В течение двух недель он проходит огнем и мечом мятежные территории и докладывает царю: «Многих людей поимали и побили».

В 1554 г. Мстиславский вновь отправляется с армией «в казанские места на луговых людей».

В 1554 г. князь числится первым воеводой полка правой руки на Коломне, при главнокомандующем Бельском.

В 1555 г. Иван Фёдорович стоит во главе большой рати на Коломне и под Тулой. Осенью того года он вновь выходит с князем Бельским на линию Калуга — Серпухов. Передовые силы русских тогда сцепились с крымцами и потерпели поражение, но подход основных сил заставил татар отойти.

В 1556 г. боярин управляет армией из Коломны, затем, «по вестям», перемещается к Серпухову и устью Протвы. В войсках появляется сам Иван IV. Хана ждали тогда всерьез. Но он, узнав, что царь стоит со всеми силами под Серпуховом, а по Днепру наступают на Крым его отряды, отменяет решение совершить набег на русские земли и возвращается восвояси. Когда Иван Грозный получил эти добрые новости, он, помолясь «у Николы Зарайского», уезжает в Москву, но оставляет заслон. «Государев полк» сторожит южные границы под командой того же Мстиславского. Осенью 1556 г. небольшие отряды крымцев тревожат наши рубежи. Иван Фёдорович противостоит им, руководя войсками из Калуги. До большого боя тогда дело не дошло…

Затем три года подряд — с 1557 по 1559-й — Мстиславский под командой Бельского весной выходит с войсками на юг, сторожить незваных «гостей».

Легко увидеть, что военные назначения он получает ежегодно. Иногда — по два-три разных за год, а иногда дело ограничивается одним. Так будет на протяжении почти всей биографии полководца, за исключением краткого перерыва в середине 1570-х.

В 1566 или 1567 г. он строит себе резиденцию на месте казачьего поселения в Епифани — мощную деревянную крепость с высокой сторожевой башней и теремами, а также несколько храмов на посаде. Здесь располагается осадный гарнизон численностью более 700 бойцов — пушкарей, стрельцов, пищальников, затинщиков, воротников, плюс значительное количество казаков. Епифань стала одним из сильнейших опорных пунктов оборонительной линии России против Крыма. Здешний острог Мстиславский мог рассматривать как военную базу, занимаясь «командирской работой» на юге страны.

На протяжении всей боевой биографии князь Иван Фёдорович Мстиславский — в воеводских чинах, как командир полков, самостоятельных полевых армий и крепостных гарнизонов — будет «работать» на степном фронте (против Казани, «черемисы», Крыма и ногайцев) около тридцать раз. На Ливонском фронте — примерно в два раза меньше.

Получается, что Мстиславский должен был на коне объездить всю страну из конца в конец многое множество раз. Конечно, в походах человек его уровня питался не мукой и солониной, как большинство подчиненных, и жил в шатре, а не под войлочным одеялом, но все же… все же… Какой современный генерал может сказать о том, что он принял участие в таком количестве боевых операций? Наверное, тот, кто прошел Русско-японскую войну, Первую мировую, Гражданскую, Финскую, Великую Отечественную и Советско-японскую, мог бы равняться с Иваном Фёдоровичем боевыми заслугами перед отечеством. Да много ли таких военачальников сыщется в истории XX столетия?

В Ливонской войне Иван Федорович также сыграл роль одного из ведущих полководцев. Первые два года войны прошли без его участия. В 1560-м он назначается главнокомандующим русскими силами на Ливонском театре военных действий. Иван Федорович не только сам ходит в походы, но и осуществляет общее руководство действиями многочисленных русских московских отрядов, выполнявших задачи в Ливонии.

Главная его задача — наступление и, особенно, важно, захват неприятельских городов.

Первый опыт борьбы в новой обстановке состоялся зимой 1560 г. В январе князь Мстиславский вышел из Пскова во главе большой рати из пяти полков к Алысту (Мариенбург, он же Алуксне). По дороге он отправил легкий корпус князя Василия Серебряного с наказом громить соседние области. Осадив Алыст, Мстиславский дождался прибытия «наряда» — осадной артиллерии. Вражеская крепость стояла на острове посреди озера. Однако зимой озеро покрылось льдом и не составило преграды для осаждающих. Подведя орудия поближе к стенам под прикрытием «туров», русские открыли огонь и за несколько часов разбили стену до основания, «…немцы с города ся сметали, город сдали», — лаконично говорится в летописи о завершении осады. В Алысте оставлены были наши воеводы со стрелецким отрядом. Тем временем корпус князя Серебряного совершил рейд по ливонским землям и вернулся в расположение армии Мстиславского: «Преж сего те места были не воеваны, а пришли на них безвестно (т. е. внезапно, неожиданно. — Д.В.), и взяша в полон множество людей и всякого имущества и скота и побиша многих»[47].

Царь отправляет к Ивану Федоровичу гонца с «жалованием» — наградными золотыми монетами для командного состава.

В мае 1560 г. на Ливонском фронте сосредоточилась новая московская армия. Делалась ставка на масштабное наступление, поэтому и силы оказались в подчинении у Мстиславского немалые, в том числе «большой наряд», т. е. мощный артиллерийский парк. На стороне немцев активно выступили Польша и Литва. Положение русских войск осложнилось. Царь стремился добиться решающего успеха, показать, кто в Ливонии настоящий хозяин, потому и привлек к делу опытного полководца. По сведениям князя А. Курбского, участника похода, Мстиславский располагал 30 000 конницы, 10 000 стрельцов и казаков, а также нарядом, включавшим 40 тяжелых орудий[48].

В летописях и разрядах нередко встречается выражение «распустить войну». Оно значит — направить из расположения главных сил легкие отряды для разорения неприятельской территории. Так поступали татары, русские, литовцы и поляки. Это был общий прием в тактике ведений войн того времени. Мстиславский на собственной шкуре попробовал, как это бывает, когда по южнорусским уездам несутся крымские конники, повсюду «распуская войну». И он, соответственно, применял ту же тактику в Ливонии…

Ядро боевых сил медленно движется к твердыне Ливонского ордена — городу Вильяну (Феллину). Впереди расчищает дорогу авангардный отряд. Псковская летопись так сообщает о его действиях: «Того же лета после Ильина дни пришли воеводы князь Иван Мстиславский, да князь Пётр Шуйской и иные воеводы и шли к Вельяну с нарядом. И послали посылку князя Василия Барбошина к Володимерцу и к иным городом, и пришел на них безвестно на станы Ламошка немецкой (ландмаршал Ф. Белль. — Д.В.)… И Божиею помощию великого князя войско немцы побило, а Ламошку поимали, и иных немец многих живых языков взяли»[49]. Пленного ландмаршала впоследствии казнили за нарушение условий перемирия и варварские методы ведения войны, использованные им под Юрьевом.

Корпус князя Барбашина осадил Феллин, блокировал дороги и дождался подхода Мстиславского с тяжелой артиллерией.

Отряд немцев попытался преградить дорогу русским войскам, поджигавшим предместья, но потерпел поражение и отступил. После прибытия Мстиславского от удара русских пушек город не могло защитить ничто… Стены Феллина пали. Город выгорел от бомбардировки раскаленными ядрами, и немцам пришлось сдать его. Вся осада продлилась около трех недель.

Замок в Алысте (Мариенбург, Алуксне)

30 августа Иван Фёдорович мог доложить: Феллин взят, причем в плену оказался старый магистр Ордена В. Фюрстенберг! Его в Москве приняли иначе, нежели Белля, оказав большие почести. Русскому войску досталась богатая добыча, а также 80 тяжелых пушек и 450 малых[50].

В это время небольшие отдельные корпуса русских и служилых татар действуют по всей Ливонии, нанося поражения последним отрядам ливонских немцев. Война «распущена» Иваном Фёдоровичем на огромном пространстве: по Рижской дороге, в направлении на Колывань (Таллин), под Кесью (Венденом), Перновом и даже у далекого Гапсаля. Летописец кратко сообщает: «Воеваша много Немецкой земли»…

Мстиславский продолжает наступление, начавшееся в высшей степени удачно. Командиры его отрядов берут Тарваст и Рую[51]. Ливонцы в ужасе покидают Полчев, отчаявшись защитить его. Город попадает в наши руки.

В дальнейшем от армии Мстиславского потребовали взять Колывань. Сомнительно, что эта задача была выполнимой: после нескольких месяцев непрерывных боев и осад полки вымотались до предела. Но у Ивана IV кружилась голова от успехов… Иван Федорович, реалистически оценивая свои шансы, самовольно останавливает армию у Пайды, далеко не дойдя до Таллина, и отправляет в Таллин грамоту с требованием добровольно перейти под власть царя. Даже эта «сокращенная программа», по словам Ивана Грозного, далась по принуждению, «неволей». Видимо, Мстиславский пытался отговорить царя от продолжения похода. Хорошо представляя себе, что посоха, т. е. пестрый люд, набранный из гражданского населения для помощи в инженерных работах, будет постепенно разбегаться и доставить артиллерию до Таллина окажется слишком сложно, воевода подступает к Пайде с «меньшим нарядом». Но и Пайда располагала мощными укреплениями.

От огня ее защитников погибло много посошных людей, к тому же за шесть недель осады у посохи кончились съестные припасы. Она начала таять, открылось дезертирство… Мстиславский решил не искушать судьбу и отступил от города, с трудом вывезя артиллерию в обстановке осеннего бездорожья. Бог весть, удалось бы спасти тяжелые орудия из-под Таллина: дорога оттуда до русских рубежей вдвое длиннее…

Царь был, разумеется, недоволен этой неудачей. Псковичи, занимавшиеся материальным обеспечением похода, жаловались на чудовищные расходы и обвиняли Мстиславского в том, что он, приступая к Пайде с меньшими силами, действовал «в похвале», т. е. переоценил собственные силы. Но если проанализировать, каким было положение в Ливонии до походов Мстиславского и каким оно стало после них, станет ясно: Иван Фёдорович добился серьезных успехов — взял пять городов, рассеял последние силы ливонцев. Срыв под Пайдой, хотя и остановил наступательный порыв русских, но все же был, на фоне очевидных удач, не столь уж значительным поражением. Мстиславский и его подчиненные обеспечили стратегическое преобладание русских войск в Восточной Ливонии.

Любопытно, что в исторической литературе победы армии князя Мстиславского нередко приписываются Андрею Курбскому. Да, это был смелый и энергичный воевода. Да, его действия в 1560 г. надо оценивать как весьма удачные. Но он в войсках Мстиславского числился командиром одного из полков, не более того. В своей «Истории о великом князе Московском», рассказывая о борьбе за Ливонию, Андрей Михайлович всячески подчеркивал собственные победы, личную отвагу, особое доверие со стороны царя. О прочих же участниках войны князь Курбский упоминал не столь уж часто, если они не принадлежали к кругу его политических единомышленников. Он, по всей видимости, не лгал и не пытался порочить иных воевод, лишь кое в чем преувеличивал свои заслуги, как это случается с большинством мемуаристов. Но сам отбор фактов выдвигал Курбского на роль незаходящей звезды кампании. Вот и создалось у историков, реконструировавших ход боевых действий, впечатление, будто главным лицом был тогда Курбский, а не Мстиславский. Ведь от Ивана Федоровича, как уже говорилось, мемуаров не осталось…

После Пайды царь не торопится отстранять Мстиславского от командных функций на Ливонском фронте. Видимо, предыдущие победы перевешивали одну последнюю неудачу. Долгое время Иван Федорович провел на должности новгородского наместника, то есть лица, от расторопности которого зависело обеспечение действующих войск на западных рубежах России. Затем князя назначают в Холм, командовать армией, которая играла роль заслона против польско-литовских войск, но при случае могла быть использована и для нового наступления.

Осенью 1562 г. царь ставит Ивана Федоровича начальствовать полком правой руки в огромной армии, отправленной брать Полоцк. Во главе войск стоит сам государь, вторым лицом в русской военной иерархии является все тот же князь И.Д. Бельский, а Мстиславский, следовательно, — на третьем месте. Русская армия действует удачно, город оказывается в ее руках. В этом была заслуга и Мстиславского, как одного из главных военачальников похода.

Князь ненадолго возвращается в Москву с Ливонского театра военных действий, но уже в сентябре 1563 г. вынужден отправиться обратно. У Великих Лук концентрируется новая большая армия. Вероятно, планировалось начать новое большое наступление, и тут опыт Мстиславского, успешно возглавлявшего наступательную операцию 1560 г., мог бы пригодиться. Но эти планы не сбылись. В январе 1564-го другая русская рать, первой выступившая для наступательных действий, потерпела тяжелое поражение. Теперь полки Мстиславского двигать было нельзя. Их срочно усилили, доведя боевой состав с трех до пяти полков. В Вязьме по указанию из Москвы были развернуты резервы, которые возглавил Бельский. И все-таки командование беспокоилось: если поляки продолжат натиск, воодушевленные недавней победой, они могут добиться прорыва во внутренние области России. Из столицы идет наказ: в случае большого наступления противника, как только выяснится участок прорыва, воеводы в Великих Луках, Вязьме, Ржеве должны объединиться для общих действий.

Месяц за месяцем проходят в тревожном ожидании. У Чернигова появляется небольшой литовский отряд, но его разбивают местные воеводы. Нападение на территории, контролируемые нашими войсками в Ливонии, также оканчивается для врага неудачей. 30 апреля 1564 г. на сторону неприятеля переходит князь A.M. Курбский, которому прекрасно известны планы русского командования и расстановка сила на оборонительных рубежах. Вот это по-настоящему опасно… Легкие отряды московских военачальников наносят контрудары в районе Озерища, Мстиславля, Могилева.

Идет нервная, изматывающая война малых сил. Обе стороны не решаются отведать нового генерального сражения в поле. Слишком велика ставка.

Осенью крупные силы противника приходит под Полоцк, но не предпринимают никаких активных действий, устрашенные новыми укреплениями города. Их срочно воздвигли на месте старых, разбитых московскими пушками в 1563 г. Потоптавшись невдалеке, чужая армия уходит. Год заканчивается ничем. Перевес в силах и стратегическая инициатива Московским государством утрачены. Но и Польско-Литовская держава не сумела сохранить полученное преимущество. Установилось равновесие.

Та же ситуация сохранялась на Западном фронте и в следующем, 1565 г. Лишь по прошествии нескольких лет у Ивана IV вновь появится вкус к масштабным военным затеям на земле Ливонии. Соответственно, и воевода такого ранга, каким обладал Иван Федорович, перестал быть нужен на этом театре военных действий. Теперь ему суждено на протяжении долгого времени отстаивать южные рубежи страны.

Одновременно в его жизни происходит большая перемена. Он оказывается причастен к масштабному политическому перевороту, коснувшемуся всей страны.

В конце 1564 г. царь покидает в Москву со своею семьей, казной и многими святынями. Его сопровождает немногочисленная свита. Добравшись до Александровской слободы, он отправляет в Москву послание, где говорится следующее: монарх «оставляет государство» из-за «изменных дел» всего военно-служилого сословия от бояр до приказных людей, которых «покрывают» церковные власти. Вторая грамота была адресована гостям (богатейшим купцам) и всему столичному посаду. В ней объявляется, что на них у царя «гнева… и опалы никоторые нет». Сейчас же возник конфликт: посад во главе с гостями «бил челом» главе Церкви, митрополиту Афанасию, чтобы тот инициировал переговоры с Иваном IV о возвращении на престол, ибо не желают посадские люди быть оставленными «на разхищение волкам». В перспективе между московским дворянством, аристократией, приказным чиновничеством, с одной стороны, и многолюдным богатым посадом могло начаться вооруженное столкновение.

Князь Иван Фёдорович Мстиславский вместе с Бельским, а с ними «бояре и окольничие и казначеи и дворяне и приказные люди многие», участвовали в посольстве, которое спешно отправилось в Александровскую слободу, собирясь «…бити челом и плакатися царю… о его царской милости». Или, иными словами, договариваться о возвращении Ивана IV на престол. Требовалось срочно избавиться от конфликта, угрожавшего большими волнениями московского посада. Посольство просило царя, чтобы он «милость свою показал, гнев свой с них сложил». В ответ Иван Васильевич выдвинул требования, которые и стали основой для опричного порядка.

Соглашение состоялось 5 января 1565 г. Часть посольства осталась при государе, другую же часть он отпустил к Москве — во главе с князем Мстиславским. Эти люди получили указание в переходный период, до вступления в силу новых правил, быть «по своим приказам» и «править государство по прежнему обычаю».

Введение опричнины ознаменовалось несколькими казнями и опалами, затронувшими в числе прочих нескольких полководцев. В частности, тогда сложил голову на плахе боярин князь Александр Борисович Горбатый, герой «казанского взятия» и тесть Ивана Фёдоровича. В 1565-м не было волны масштабных репрессий: они начнутся не ранее последних месяцев 1567 г. Опричнина вводилась относительно мирно: пострадал лишь кое-кто из крупных вельмож. Князя Мстиславского эти казни миновали. Напротив, в отношении Ивана Фёдоровича можно твердо сказать, что он сохранил полное и безраздельное доверие государя.

Летопись сохранила до наших дней подробный пересказ того указа, которым вводился опричный порядок. Так вот, «земщину» — ту часть страны, которая не вошла в состав опричнины, — по словам летописи, Иван IV оставил в ведении Боярской думы. При этом были названы две персоны, несущие главную ответственности за все важнейшие дела в земщине. Царь приказал: «Государьство же свое Московское, воинство и суд и управу и всякие дела земские… ведати и делати бояром своим, которым велел быти в земских: князю Ивану Дмитриевичу Бельскому, князю Ивану Фёдоровичу Мстиславскому и всем бояром…»[52] Иными словами, Мстиславский оказался вторым человеком в земщине, т. е. в кругу виднейших политических деятелей Московского государства.

Более того, именно ему в этот смутный момент истории доверили командование ядром боевых сил государства, собравшимся для отражения крымцев. В марте 1565 г., спустя всего месяц с небольшим после введения опричнины, Иван Фёдорович отправляется в Каширу — возглавить полк правой руки в составе оборонительной армии на юге страны. В мае поступает известие о приближении крымского хана с войсками по Муравскому шляху. Из Москвы летит тайная «роспись». Мстиславскому приказано начальствовать над ударным корпусом, который собирались отправить «з берега встречу», т. е. навстречу крымскому хану. В состав корпуса по этой росписи входили три полка, плюс отряды, которые стягивались на подмогу из Рязани, Тулы и Одоева. Поскольку значительные силы крымцев в тот момент все же не появились, план стремительного контрудара остался лишь на бумаге.

Весна и лето прошли без большой военной грозы. Однако скверные отношения с Крымом заставляли предполагать, что дело не ограничится мирным «стоянием» на Оке. Полки находились в состоянии боевой готовности, время от времени происходила перегруппировка сил, поскольку не знали, откуда ждать удара.

Муравский шлях

29 сентября в Москве получили донесение со сторожевых постов в районе Путивля: орда двигается на русские земли и в ее распоряжении есть артиллерийские орудия. Царские полки бросаются на юг — как земские, так и опричные. Крымцы обнаружились у Болхова. 7-го то ли 9 октября татарское войско во главе с самим ханом Девлет-Гиреем осадило Болхов, обстреляло его из орудий, а ночью было атаковано городскими воеводами, устроившими дерзкую вылазку. Осажденные ждали подмоги со стороны «больших государевых воевод» и не ошиблись. В самом скором времени хан узнал о подходе основных сил Бельского и Мстиславского. Он даже не успел «распустить войну» — иными словами, ограбить и спалить окрестности Болхова, свести оттуда рабов. Опасаясь прямого столкновения с большой русской армией, Девлет-Гирей бросил на произвол судьбы отряды, добывавшие корм и фураж, и пустился в бегство. Легкие силы крымцев, отставшие от орды, подверглись разгрому.

Таким образом, оборонительная операция закончилась очевидным успехом. Иван IV отправил воеводам, в том числе и Мстиславскому, наградные золотые монеты.

В дальнейшем князь Мстиславский сохраняет благорасположение царя на протяжении почти всего периода опричнины — до 1571 г. Его карьера ни в малой мере не шатается от тех ураганов, которые гнут и ломают русскую служилую знать.

Год спустя после болховской победы Мстиславский командует русской армией «на берегу». А осенью 1567 г. ему дают приказ: перевести крупные силы с юга, из-под Коломны, к Боровску, а оттуда следовать в район Вязьмы. Московские полки перебрасываются в срочном порядке на Западное направление. Сам царь идет туда с большой армией, намереваясь возобновить решительную схватку за Ливонию. Поляки также концентрируют силы для последнего удара…

Но оба похода — как русский, так и польский, — срываются.

Еще летом 1567 г. польско-литовские правительственные круги затеяли тонкую игру. К четырем наиболее влиятельным русским вельможам — И.П. Федорову, а также князьям И.Д. Бельскому, И.Ф. Мстиславскому, М.И. Воротынскому — были отправлены письма, в которых им предлагалось перейти на сторону неприятеля. В обмен на это им предлагалось возведение в статус удельных князей… Расчет польско-литовских политиков строился на том, что в случае удачи кто-нибудь из адресатов изменит Ивану IV, соблазнившись этими посулами, но если даже этого не произойдет, то послания хотя бы подогреют рознь между царем и знатнейшими людьми страны. А там, глядишь, государь российский сам отдаст приказ казнить персону, заподозренную в измене. Так или иначе, урон будет нанесен[53].

В ответ польский король Сигизмунд II Август и гетман Григорий Ходкевич получили послания, наполненные едкими остротами. Сходство ответных писем между собой и характерный для Ивана Грозного «кусательный» стиль заставили историков подозревать, что русские ответы написал сам царь от имени бояр или же бояре, но под диктовку Ивана Васильевича. Другая точка зрения состоит в том, что Иван IV дал особую инструкцию дьякам Посольского приказа — дипломатического ведомства России, — как именно следует ответить. Вельможи всего лишь внесли в письма свои поправки, насколько им позволено было сделать это. Отсюда — различия в текстах (это всё-таки не одно и то же письмо, а послание боярина Федорова к тому же резко отличается от остальных трех).

В отношении Мстиславского важно следующее: в письме подчеркивается, что знатность этого человека весьма велика. Он может равняться в ней с самим королем, тоже Гедиминовичем, и даже превосходить его. По праву рождения Мстиславский мог бы сидеть на престоле великих князей литовских. Как и Бельский, кстати говоря… Содержание ответа показывает: Иван IV очень ценил тот факт, что ему служит настолько высокородный человек. Государь сохранял за ним хоть и небольшое, но все-таки настоящее удельное княжество Юхотское и Черемошское. 13 000 четвертей земли — маленькое государство! Более того, примерно в это время Мстиславскому достались также города Венёв и Епифань, впоследствии отобранные из-за опалы, обрушившейся на Ивана Фёдоровича в 70-х. Таким образом, князь был фантастически богат.

Что же касается игры с письмами, направленными русской знати, то окончилась она большой кровью. История событий 1567 г. темна. Она оставляет для историка вопросы, на которые пока можно ответить лишь предположениями.

Все ли письма были перехвачены? Все ли русские адресаты возжелали проявить лояльность к своему государю? Ведь отношения между ним и служилой аристократией оставляли желать лучшего! Несколько княжеских и боярских родов «обязаны» были Ивану Васильевичу казнью своих представителей (Шуйские, Пронские, Горенские, Кубенские, Трубецкие, Воронцовы, возможно, Хилковы и Палецкие). Да и те же четыре военачальника, которым были направлены послания поляков, — не возникло ли у них желания, явно «сдав» переписку, в тайне подготовить переворот[54]? Осенью 1567 г. польско-литовская армия во главе с самим королем сосредоточилась в Южной Белоруссии для нанесения контрудара по наступающим русским полкам, но бездействовала. Откуда у поляков появились сведения о готовящемся наступлении в Ливонию? Не было ли у них надежды использовать замешательство в нашем лагере, возникшее в результате чаемого переворота, и разбить русскую ударную группировку? Или отбить Полоцк, в котором как раз сидел первым воеводой Иван Петрович Фёдоров[55]?

Князь Владимир Андреевич Старицкий, ближайший родственник царя и один из главных претендентов на престол в случае его смерти, предоставил царю список из 30 знатных людей, склонявшихся к заговору[56], и, возможно, другие бумаги, способные их скомпрометировать как изменников. Это произошло во время военного похода, организованного осенью 1567 г. Войска собрались в районе Ршанского яма и должны были отправиться под Ригу. Но в ноябре царь отменяет поход и распускает ударную армию. Он знает о сосредоточении вражеских войск намного южнее — при желании поляки могли ударить в тыл наступающей армии Ивана IV и даже отрезать ее от Москвы. Он видит перед собой список людей, если и не вступивших в заговор, то находящихся на полпути к этому. Он знает о выжидательной тактике противника, так и не предпринявшего никаких наступательных действий. Он помнит о письмах с предложениями совершить предательство, полученных виднейшими вельможами… Царь отменяет поход и узнает, что армия Сигизмунда II Августа тоже отходит. Это подтверждает худшие опасения государя: поляки отказались от военного столкновения, как только выгодная ситуация «рассосалась». Поведение поляков ясно показало— некое лицо или лица в среде военного руководства дали им повод для подобного рода действий и снабдили сведениями о планах русского командования. Заговор это был, или просто среди наших появился одиночный иуда, сказать невозможно. Но только никто никогда не собирал армий ради бездействия…

В результате разразилась настоящая буря. Расследование заговора поставило в центр его одного из крупнейших землевладельцев того времени, видного политического деятеля, боярина Ивана Петровича Фёдорова. Он был приглашен к Ивану IV в палаты и там по велению государя должен был облачиться в царские одежды и сесть в тронное кресло. Иван Васильевич, глумясь, встал перед ним на колени и спросил, доволен ли он, заняв государево место, получив все, о чем мечтал? А затем воскликнул: «Наслаждайся владычеством, которого жаждал!» Затем Иван IV собственноручно зарезал боярина, а тело его велел протащить с позором по Москве и бросить в навозную яму.

Сигизмунд II Август

«Дело Фёдорова» имело страшные последствия. Сам царь и со свитой и отдельные команды опричников разъезжали по многочисленным владениям Ивана Петровича едва ли не год, и всюду устраивали казни, пожары, разорение. Погибли сотни людей, виновных лишь в том, что они состояли на службе у Федорова. Только по документированным данным число жертв составило 400–500 человек. В связи с «делом Фёдорова» в Москве и «по городам» опричники уничтожили немало высокородных аристократов, в том числе опытного воеводу князя Фёдора Ивановича Троекурова и боярина князя Андрея Ивановича Катырева-Ростовского, нескольких представителей боярского рода Шейных, Колычевых и Лыковых. Пострадала верхушка приказного аппарата земщины: полетели головы дьяков и казначеев… Тогда же погиб выдающийся военный инженер Иван Григорьевич Выродков.

С этого момента в опричной политике наступает перелом. Массовые казни становятся обычным делом. Опричнина не является темой этой книги; ее история в данном случае важна постольку, поскольку она повлияла на военное дело в России и биографии выдающихся русских полководцев. Так вот, за время опричнины репрессии выбили из обоймы вооруженных сил России несколько десятков крупных военачальников[57].

Как же эта мрачная история задевает князя Мстиславского?

Никак.

Он выходит из нее, нимало не пострадав. От краткого ужасного периода, когда в стране бушевал опричный террор, сохранилось любопытное известие одного иноземца. А. Шлихтинг, немец, проживший несколько лет в Московском государстве и повидавший опричнину, писал об особом отношении Ивана Грозного к двум виднейшим боярам — князьям И.Д. Бельскому и И.Ф. Мстиславскому: «Если кто обвиняет перед тираном этих двух лиц, Бельского и Мстиславского, или намеревается клеветать на них, то тиран тотчас велит этому человеку замолчать, говоря так: „Я и эти двое составляем три московские столпа. На нас троих стоит вся держава“»[58].

О полной правоте Шлихтинга свидетельствуют воеводские назначения Ивана Фёдоровича в 1568–1571 гг., т. е. в момент, когда репрессии достигают пика.

Князь по-прежнему, как и до опричнины, ходит на юг либо в чине первого воеводы большого полка, иными словами, главнокомандующего, либо вторым человеком в армии после Ивана Дмитриевича Бельского. Каждый год он на несколько месяцев отправляется в поход — к Коломне, Кашире, Серпухову — по «крымским вестям». В 1569-м крымцы приходили к Новосилю, стояли на посаде, но крепость не взяли. В 1570-м — новое нападение ограниченными силами. В сражении под Зарайском татар обращает в бегство воевода-опричник Хворостинин. До 1571 г. русская оборона на юге стоит нерушимо.

В роковом 71-м всё изменится. Страна содрогнется от боли, а судьба самого Мстиславского пойдет под откос. Но прежде этой роковой даты полководец пережил несколько кровавых лет благополучно, служил честно и не терял благорасположения царя. Чем это можно объяснить? Почему Иван Грозный полагался на верность Мстиславского, нимало не сомневаясь в ней? Редко кто из вельмож того времени удостаивался столь полного доверия. Те же князья Шуйские, например, хотя и служили на высоких постах, но любви государевой не снискали. А Иван Фёдорович ею пользовался, это очевидно.

В чем тут дело?

Причина кроется в давней истории. Она произошла за два с лишним десятилетия до начала опричнины. Однако в сознании Ивана IV эти события оставили огненный след. Государь не мог их забыть и, вероятно, не забыл до самой смерти.

В марте 1553 г. Иван IV тяжко заболел и готовился к смерти. Он даже написал завещание. Его наследник Дмитрий к тому времени был еще младенцем. Царь беспокоился за его судьбу: кто защитит сына после смерти отца? Дадут ли ему царствовать, или тишком уморят? Или, может быть, приведут на трон кого-то повзрослев, а малютку отправят в изгнание вместе с матерью? Иван Васильевич велел приводить служилых аристократов к крестному целованию на верность малолетнему наследнику. Но тут в людях встал мятеж. Кое-кто честно принял присягу на Дмитриево имя, кто-то не торопился делать это, а некоторые начали интриговать в пользу другого преемника — князя Владимира Андреевича Старицкого. Умирающий царь кричал со смертного одра, призывая сторонников к сплочению, но сам он ничего не мог сделать. Теперь всё решала верность окружающих вельмож. Таким образом, 1553-й год оказался наилучшей проверкой на верность, какую только можно себе представить: каждый проявил свои намерения сполна. Иван IV впоследствии выздоровел и строил отношения с окружающими аристократами, не выпуская из памяти устрашающего «шатания в людях» весной 1553-го. Но для князя Ивана Фёдоровича Мстиславского эта проверка закончилась удачно. Он целовал крест сыну больного государя, Дмитрию Ивановичу, первым. А потом безоговорочно поддержал дело царя во время «боярского мятежа». Впоследствии Мстиславский неизменно был верен ему в критических ситуациях, но, надо полагать, то первое испытание играло роль бесценной жемчужины в венце его доброй репутации.

С 1553 г. он входит в «Ближнюю думу» — малый совет при особе монарха, решавший все главнейшие дела в государстве.

Позднее, в опричные годы, Иван Грозный не трогал Мстиславского, поскольку точно знал: этот не предаст. Проверен.

До поры до времени не трогал…

Беда подкралась к полководцу с другой стороны.

Май 1571 г. С юга приходят дурные вести: крымский хан Девлет-Гирей «в силе тяжкой» двигается к переправам через Оку, жжет тульские посады. А русская армия готовится к отпору, пребывая в раздробленном состоянии. Значительная часть русских войск занята была в Ливонии, да и поредели полки Ивана IV после многолетней войны на два фронта. Командование вооруженными силами Московского государства децентрализовано: отдельные воеводы у опричного боевого корпуса, отдельные — у войск земщины. К тому же Московское государство ослаблено: страну терзает моровое поветрие, два года засухи привели к массовому голоду. Людей, которых можно поставить в строй, катастрофически не хватает…

Князь Мстиславский отправляется на юг в привычной должности первого воеводы полка правой руки при главнокомандующем — И.Д. Бельском. Армия расходится по позициям, ожидая, на каком направлении появится крымцы, чтобы броситься туда всей мощью.

Девлет-Гирей прорвался через переправы с крупными силами: «с двумя царевичи и со всеми своими орды, и качевными татары, и с ногаи… и с азовскими, и з белгородцкими, и с турскими людьми». Ему помогли в этом наши изменники, в частности некий Кудеяр Тишенков. С русской стороны к татарам перебегают дети боярские, напуганные размахом опричных репрессий. И один из перебежчиков показывает крымцам дорогу в обход оборонительных позиций русской армии, а другой сообщает, сколь малы силы, противостоящие хану. Девлет-Гирей переходит Оку вброд и, сбивая наши заслоны, стремительно движется к Москве. Опричным отрядам не удается затормозить его наступление. Сторожевая и караульная служба в русских войсках оставляет желать лучшего, координация действий земской и опричной половин армии затруднена.

Татары оказываются на фланге, а потом и в тылу московских полков. Поэтому вместо сражения с крымцами происходит быстрое отступление к столице.

Царь с частью опричного корпуса бежит к Москве, оттуда к Александровой слободе, а из слободы — аж в Ростов. В ту несчастную весну все идет неудачно, все не работает, все происходит не по плану.

В отсутствие опричного корпуса земские воеводы попытались организовать оборону столицы. Им удалось собрать полки под Москвой незадолго до подхода Девлет-Гирея. Во главе земской рати стояли опытные и храбрые военачальники: князь Иван Дмитриевич Бельский (старший из воевод), князь Иван Фёдорович Мстиславский и князь Михаил Иванович Воротынский. Остатками опричного корпуса под Москвой руководил второй воевода передового полка князь Василий Иванович Темкин. Казалось, положение города небезнадежно. Бельский контратаковал татар и, видимо, добился успеха: по данным летописи, он «…выезжал против крымских людей за Москву реку на луг за болото и дело с ними делал»[59], а по другим источникам, даже «забил» крымцев «за болото, за луг». Как видно, земская рать изготовилась драться до последнего. Вот уж, воистину, «отступать некуда, позади — Москва!»

Земские полки стояли в Замоскворечье, широким полукругом от Якиманки до Таганки и Крутиц. Опричники встали севернее, за Неглинной. Острие татарских атак приходилось на полки Бельского и Мстиславского.

К сожалению, во время контратаки на татарское войско главнокомандующий князь Бельский получил ранение. Он был отвезен на свой двор. Его отсутствие, по мнению Р.Г. Скрынникова, внесло известную дезорганизацию в действия обороняющихся[60].

Не сумев прорваться к центру города, Девлет-Гирей зажег предместья. Ветер быстро разнес пламя; Москва горела всего три или четыре часа, но выгорела дотла, «не осталось ни единые храмины», и даже стены оказались разрушены от чудовищного взрыва пороховых погребов. Армии некуда было спастись из огня, и она погибла вместе с городом, погибла сражаясь. От пожарного зноя умер боярин М.И. Вороной, был зарезан в давке князь Никита Петрович Шуйский. Главнокомандующего пожар застал на его дворе. Его попытались спасти от огня в погребе. Там он вместе с родней принял страшную смерть от нестерпимого жара…

На нем извелся и весь род князей Бельских.

Это был храбрый человек и хороший полководец. Бельский командовал нашими армиями с середины 1550-х гг. Иван Дмитриевич вместе с Иваном IV брал Полоцк. Князь был во главе русской армии и под Болховом… Что ж, как говорится в одном старом советском фильме, он сделал лучшую для военного карьеру — погиб за отечество.

Девлет-Гирей, ограбив южные посады столицы и подмосковные села, устремился назад. Перед ним простирались беззащитные приокские уезды, невиданно обогатившие захватчиков. Русскую столицу он не взял. Но после его прихода там уже нечего было брать.

Полки Бельского и Мстиславского оказались прижаты стеной пожара к Москве-реке, но Иван Федорович чудом уцелел. Он был настолько потрясен произошедшим, что в течение десяти дней не понимал, как ему доложить царю о страшной катастрофе. Трупы, заполнившие улицы Москвы, оставались непогребенными: никто не отдал приказа, чтобы об их захоронении позаботились… А может быть, воевода пострадал от ожогов и отлеживался, восстанавливая силы. Его имени нет в списке командного состава небольшого живого заслона, который выставили после ухода Девлет-Гирея, — хотя Мстиславский, оставшийся за старшего после кончины Бельского, обязан был его возглавить.

Разгром столицы поставил Ивана IV в крайне неудобное положение. Он видел вину опричных командиров, и на них в самом скором времени посыпались суровые наказания. Несколько человек расстались с жизнью. Вера в боевые возможности отборного опричного корпуса упала в глазах царя, и с этого момента начинается постепенный демонтаж военной машины опричнины. Но… было бы очень неудобно показать подданным, что в поражении виновны только опричники. Требовалось отыскать также персон из земщины, которые могли бы разделить вину с опричными воеводами.

Кого же?

Князь Бельский мертв, и он сражался до конца. Наверное, фраза, столь часто звучавшая в годы Великой Отечественной войны, может быть сказана и о нем: «Погиб смертью храбрых». Возводить какие-то обвинения против него было бы глупо, да и бессмысленно.

Следующим по старшинству военачальником в земской армии числился князь Мстиславский. Вот ему-то и пришлось отвечать за «измену».

Действительно, измена в событиях 1571 г. видна, тут не о чем спорить. Другое дело, каким боком мог оказаться причастным к ней Иван Фёдорович? Зачем ему, одному из «столпов царства», неприкасаемому даже в худший период опричнины, ввязываться в такую авантюру? Но политическая ситуация требовала высокопоставленной жертвы в земщине. Князь Мстиславский оказался в неудачное время в неудачном месте, и ему пришлось сыграть роль жертвы. Ивана Федоровича взяли под стражу.

Историк Р.Г. Скрынников восстановил картину фальсифицированного судебного разбирательства по «делу» Мстиславского: «Его оговорил служилый татарин, именуемый в источниках „Барымским царевичем“. Сын знатного крымского сановника „мурза Абысланов сын Барымского“ участвовал в набеге на Донков в 1568 г. и тогда же отъехал на царскую службу. В дни, когда татары шли к Москве, царевич пытался перебежать к единоплеменникам, но был пойман и допрошен под пыткой. Стараясь смягчить свою вину, он заявил, что действовал по приказу… князя И.Ф. Мстиславского и члена опричной думы кравчего Ф.И. Салтыкова… Мстиславского судили не как военачальника, понесшего поражение, а как заговорщика и государственного преступника. Обвинения, предъявленные земскому боярину, были более чем двусмысленными. Царь был уверен, что именно земские бояре руками Кудеяра Тишенкова „навели“ татар на Москву… По словам Барымского царевича, Иван Мстиславский и Фёдор Салтыков послали его в поле к хану уже после сожжения Москвы с наказом, чтобы „царь“ (Девлет-Гирей) воротился к Москве, и Москва будет его». После успешного набега хан, следуя вековой традиции, стремительно отступил в Крым, а бояре якобы предлагали ему засесть в сожженной Москве. Обвинение явно неправдоподобное…[61]

Воеводу заставили подписать признание в том, что он «навел» крымчаков на русскую столицу. Более того, князя обязали публично обещать «не соблазняться» в вере «…и к иной вере не приставати». Как будто судили отступника от православия!

Летом того же года с двух бояр и одного окольничего царь взял «поручную запись» на кн. И.Ф. Мстиславского. «За порукой» этих людей князь давал обязательство не перебегать к турецкому султану, в Крым или же в Литву, не «наводить» на государя и его детей вражеские войска, не заводить тайных сношений с неприятелем, чтобы навредить собственному монарху. Если бы он нарушил условия поручной записи, то поручители оказывались должны Ивану IV 20 000 рублей — фантастическую сумму, стоимость небольшого города с прилегающими землями[62]!

И, наконец, самое неприятное. В 1572 г., когда Девлет-Гирей вновь рвался к Москве, а русское войско выбивало из него спесь у Молодей, воеводские назначения получили многие из тех, кто командовал полками в злосчастной битве за Москву. Они получили шанс «реабилитировать» себя. А вот Мстиславскому такого шанса царь не дал…

Величайший вельможа царства должен быть набрать полные легкие смирения и жить, склонив голову, низко опустив взгляд. Его срамили, его лишали доброго имени, его выставляли в качестве горчайшего предателя и чуть ли не отщепенца, покинувшего христианскую веру. Только одно поддерживало тогда Ивана Фёдоровича. Те, кто дрался вместе с ним за Москву, знали правду о его полной невиновности. Среди поручителей оказался тот же князь Дмитрий Хворостинин, участвовавший в обороне Москвы и отлично знавший цену своим коллегам-военачальникам.

Царь не имел информации об измене Мстиславского. Если бы Иван IV действительно допускал измену, вряд ли прежние заслуги, родство с самим государем и древняя кровь Гедиминовичей спасли бы князя от казни. В ту пору люди расставались с жизнью по причинам намного менее серьезным… А Мстиславский не только не пошел на плаху, но еще и сохранил положение главы Боярской думы в земщине. Мало того, через несколько месяцев после судебного разбирательства он отправился наместничать в Новгород Великий[63].

Отсюда можно сделать вывод: царю требовался громкий «политический процесс», а не подлинное расследование. Никакие подозрения в предательстве Мстиславского государя не посещали. Однако царь был недоволен Иваном Фёдоровичем, и его недовольство не носило одного лишь формального характера. Князь оказался среди тех, кто проиграл большую битву. Есть ли в том его вина, или ее несут иные командиры, да и сам царь, — трудно сказать. Иван Федорович заменил Бельского на посту главнокомандующего слишком поздно, когда спасти что-либо было уже крайне трудно. Однако в вину ему могли поставить то, что царь очень долго не получал вестей из спаленной столицы и даже не знал, какова судьба оборонительной операции у ее стен. К тому же Мстиславский не позаботился о расчистке города от мертвецов. Бог весть, был ли он тогда в состоянии заботиться о чем-либо, увидев, как сгорел его полк и, быть может, лично пострадав от лютого пламени…

В любом случае, кроме театрализованного представления вокруг имени князя Мстиславского, на него обрушились наказания реальные и очень болезненные.

Иван Фёдорович лишился значительной части земельных владений.

Следы опалы на Ивана Фёдоровича видны до конца 1572 г. Иными словами, около полутора лет его держат в черном теле. Это значит: одного из знатнейших людей царства ставят на весьма низкие должности. Воевода сторожевого полка! Кто-то считал бы такой пост пределом мечтаний. Но для высокородного Гедиминовича, водившего целые армии, подобная должность означала позор и унижение. Пользуясь терминологией советского времени, «командарма» перевели в «комбриги». Как минимум дважды князь отпил из этой чаши. По праву рождения Иван Фёдорович избавлен был от необходимости постоянно вести местнические споры. Его статус не сопоставим со статусом тех же Хворостининых, для которых возвышение без постоянной местнической борьбы вообще не представлялось возможным. Мстиславские стояли так высоко в иерархии служилой знати, что мало кто посмел бы с ними тягаться. Однако и они не были исключены из общей системы местнических счетов. Государева опала означала для рода серьезную «потерьку», как говорили в те времена. А «потерька» могла наихудшим образом сказаться на судьбе потомков.

Иван Фёдорович снес опалу и все принесенные ею несчастья безропотно. От Ивана Грозного бегали за рубеж многие служилые аристократы. Кому-то затея удалась, кого-то задержали, и Мстиславский занимался в свое время расследованием «дела» подобных беглецов… Относительно самого Ивана Федоровича в источниках нет даже малейшего намека на подобные намерения.

Доверие Ивана IV вернулось к «командарму» лишь ко времени удачного похода в Ливонию зимы 1572–1573 гг. Государь мечтал о новом решительном ударе, способном вернуть России преимущество на Ливонском театре военных действий. Потребовались опытные полководцы, знающие этот фронт.

И вот супруга (вторая) Ивана Фёдоровича приглашается на свадебное торжество короля Магнуса Ливонского и кн. Марии Владимировны Старицкой. Через жену, косвенно, честь оказывается и самому Мстиславскому. А потом его берут в поход на более высокую должность.

В январе 1573-го русские войска взяли Пайду. Тогда Мстиславский возглавлял полк правой руки, считавшийся «честию выше» сторожевого.

После взятия Пайды открылась прямая дорога на Колывань (Таллин) и другие города к западу — северо-западу. Царь отправляет большую шестиполковую армию, назначив ее главнокомандующим служилого татарского «царя» Саинбулата Бекбулатовича, а вместе с ним Ивана Фёдоровича. Иван IV, да и сам князь Мстиславский, по всей видимости, надеялись повторить успех 1560 г.

Симеон Бекбулатович

Но вышло иначе.

Армия Саинбулата Бекбулатовича и Мстиславского потерпела поражение под Коловерью (Лоде). Очевидно, бой был жестоким. Сам князь получил новое ранение, ранили также второго воеводу большого полка М.Я. Морозова, а воевода полка правой руки князь Иван Андреевич Шуйский и двое Василиев из боярского рода Салтыковых были убиты. «…Дворян, и детей боярских, и стрельцов многих побили», — лаконично сообщает документ того времени. Неудача объясняется изменой князя А.С. Черкасского, открыто перешедшего во время боя на сторону врага. Этот шаг может объясняться желанием отомстить за родню, пострадавшую ранее от тяжелой руки Ивана Грозного. Кроме того, часть сил была отправлена Мстиславским на разорение соседних областей. Этих-то отрядов, быть может, и не хватило для победы. По сообщению иностранных источников, русская армия имела значительное численное превосходство, но все равно проиграла…[64]

Несмотря на неудачу под Коловерью, армия сохранила боеспособность. «Утешительным призом» стало взятие мызы Ропы. Это, конечно, не Феллин и не Алыст, но все же поход выглядит не столь плачевно, если учесть частный успех у Ропы.

Может быть, он объясняет отсутствие новой опалы в отношении Мстиславского. Уже в сентябре того года его отправляют первым воеводой в Муром, для подготовки похода против забунтовавшей «черемисы луговой и нагорной». Похода не было: под угрозой русского наступления мятежники сдались на милость Ивана IV. В Муроме приводил их к присяге И.Ф. Мстиславский. Его «черемиса» знала и побаивалась, помня карательную экспедицию 1554 г.

На следующий год «дело» об «измене» князя Мстиславского получило неожиданное продолжение. В январе на Русь вернулось из Крыма несколько пленников. Афанасий Нагой, долгое время исполнявший обязанности московского посла в Крыму и пребывавший в большом доверии у государя, указал: кое-кто из них связан службой с князем Иваном Фёдоровичем Мстиславским. Расследование вышло на некого Ермолку, когда-то служившего Мстиславскому казачьим сотником на Епифани. Царь отдал приказ: «Розспросить подлинно и пыткою пытать, были они в Крыму, и князь Иван Мстиславский или иной хто в Крым х тому о каких делах с ними приказывал ли? И ссылки чьи с Москвы в Крым и из Крыму к Москве ведают ли?»

Иван Грозный лично явился на пыточный двор, интересуясь ходом допроса. Несчастный пленник, едва спасшийся от крымской неволи, отвечал: «Был есми в Крыму в полону, страдал за Бога, да за тебя, государя. А того в Крыму не слыхал же, от кого с Москвы в Крым ко „царю“ (Девлет-Гирею. — Д.В.) и к мурзам… ссылка и о чем хто с Москвы в Крым и кем ссылаетца и на кого „царь“ надеялся ходить на твои государевы украйны. А что бы ведал, и яз бы от тобя, государя, не утаил».

Ермолку принялись «пытати, огнем жечи». Он взмолился о пощаде и сказал то, чего от него добивались. Дескать, бояре тебе изменяют, крымский хан часто пользуется информацией из Москвы и приходит на государевы «украины». А вот имен тех бояр Ермолка не знал. Выходит, измена получалась какая-то безымянная… Ему «помогли», назвав дюжину аристократических семейств и отдельных представителей служилой знати. Любопытно, что в этом реестре прозвучало, среди прочих, имя Мстиславского. Как же так? Ведь он — «патентованный» предатель, сам сознался, осужден и прощен! К чему теперь выяснять — изменял или нет? И без того ведь всё ясно! Выходит, факт «измены» 1571 г. для царя просто не существовал, и для него никакой «ясности» в отношении «предательства» Ивана Фёдоровича не было.

Ермолка между тем, «получив подсказку», назвал изменниками двух Шереметевых — Ивана да Фёдора. Сношения Мстиславского со злейшим врагом России Ермолка отрицал. Впрочем, следующая пытка огнем уговорила бывшего сотника сказать «правду». Да! И Мстиславский изменял! И еще Воротынский изменял! Вот тут уже пошел «перебор». Хитро, надо полагать, «изменял» Воротынский, наголову разбивший крымцев в 1572 г. у Молодей[65]!

Не рыл ли он подкоп из Москвы напрямую в Крым?

Пыткой выбив показания из бывших пленников, царь тем не менее ничего не предпринял для наказания злостных предателей, в частности князя Мстиславского. Иными словами, как бы «простил» его, покрыл измену «милостью». Иван Фёдорович сохранил не только жизнь, честь, имущество, но еще и статус первого из бояр в думе.

Вот так «измена»…

Мало того! Положение Ивана Фёдоровича даже укрепляется. В 1575 г. Иван Грозный сажает на свой престол служилого татарского «царя» Симеона Бекбулатовича, и ему оказываются невиданные почести. А Симеон Бекбулатович был женат на дочери князя Мстиславского Анастасии. Номинально правил Симеон Бекбулатович, от его имени составлялись жалованные грамоты и указы, в то время как истинный государь отправлял на имя «великого князя московского» челобитные, написанные в юродском стиле и содержащие пожелания-инструкции. Соловецкий летописец дает краткое описание того странного времени: «Государь царь на Московское великое княженство на государьство посадил великого князя Симеона Бекбулатовича, а сам государь пошел „на берег“ на службу и стоял все лето в Колуги. А был на великом княжении год неполон. И после того пожаловал его царь и государь великий князь Иван Васильевич всея Русии на великое княжение на Тверь, а сам государь опять сел на царство на Московское»[66]. Реальной власти у Симеона Бекбулатовича было совсем немного, монеты с его именем не выпускались, иностранные дипломаты не вели с ним переговоров, в разряды его имя не вошло, сокровищница и царские инсигнии оставались под контролем Ивана IV. Историки выдвинули множество версий, чтобы объяснить столь странный шаг московского государя. В настоящее время наиболее вероятной считается (и вполне справедливо) та, которая опирается на фразу Пискаревского летописца о неких «волхвах» (астрологах), предсказавших на тот год кончину «московскому царю». И впрямь, настоящий царь… взял отпуск.

Но даже если учесть формальный характер правления Симеона Бекбулатовича, все равно, около года кн. Анастасия Мстиславская пользовалась положением русской царицы, а это великая честь всему роду.

Единственным обстоятельством, косвенно свидетельствующим о какой-то осторожности, возникшей в отношении Ивана IV к воеводе, является то, что в 1574–1575 гг. воинские разряды не содержат имени Мстиславского на каких-либо командирских постах[67]. Именно тогда ему на двор подкинули отрубленную голову одного из думных людей, казненных по другому «изменному делу». Эта акция не была «прицельным выстрелом» — головы побросали на дворы многим знатным людям, использовав их как инструмент «вежливого предостережения»… на всякий случай.

Но уже в 1576 г. Иван Фёдорович вновь в армии.

После гибели князя Ивана Дмитриевича Бельского он автоматически стал самым знатным человеком в военной иерархии Московского государства. А значит, первым. Взошел на самую вершину, выше в России просто некуда. Поэтому его из года в год разряжают на «береговую службу» — сторожить и отбивать набеги крымцев.

В апреле 1576 г. князь Мстиславский отправляется в Серпухов как первый воевода большого полка и более никогда не занимает менее высоких постов. Он исполнял обязанности главнокомандующего сил обороны на юге Московского государства бессменно с 1576-го по 1580 г., пять лет. Татары то враждуют с Польско-Литовским государством, то мирятся, и тогда вновь открывается угроза их набегов на русские земли. Порой Ивану Фёдоровичу приходится задержаться на много месяцев при полках у побережья Оки, а иногда — погоняться за стремительными отрядами захватчиков. Базируется он чаще всего на Серпухов.

Русская оборона при Мстиславском стоит прочно. Никаких катастрофических прорывов, вроде событий 1571 г., не происходит. Каждую весну Иван Фёдорович выходит с полками на юг, ждет неприятеля, а если придется, то и отражает его. Лишь в апреле 1580 г. на этом посту сменил его сын, князь Федор Иванович Мстиславский, унаследовавший знатность отца и его высокое положение, но, к сожалению, не его воинские способности…

Но главным в конце 70-х гг. становится Ливонский фронт. И он не отпускает старого полководца.

С именем князя Мстиславского связана загадка, основанная на путанице в разрядных документах. Официальные источники грозненской эпохи сообщают, что Иван Фёдорович во второй половине 70-х гг. совершил два похода к городу Кесь (Цесис, он же Венден). Вообще, Кесь стала камнем преткновения для русской армии. Борьба за этот город привела к большим жертвам с обеих сторон. Она впервые показала признаки тяжелого кризиса, охватившего Московское царство в целом и его военную машину в частности. Она выявила устойчивое нежелание самих ливонцев оставаться под властью Ивана IV: в конце 50-х — начале 60-х гг., когда Ливонская война только начиналась, отношение к России было не столь непримиримым.

Итак, в разрядах пишут, что в конце 1576-го или в первой половине 1577 г. Иван Фёдорович ходил с войском из пяти полков и мощной артиллерией под Кесь и город взял. Но рядом стоит приписка, общий смысл которой таков: составитель разряда не уверен, точно ли он передаёт ход событий, поскольку в следующем году тот же Мстиславский, по его сведениям, совершил новый поход туда же, но на этот раз неудачно. Более того, воеводы в полках перечислены ровно те же.

Кесь (Цесис). Макет крепости

Так сколько было на самом деле походов? Попробуем разобраться.

Летом 1577 г. по Южной Ливонии прошел с огромной армией сам царь. Тогда ему покорилось множество городов. До начала похода он обещал Кесь своему союзнику королю Магнусу — марионеточному правителю части ливонских земель. Была ли она тогда под контролем русских войск? Непонятно. Ведь Магнус вошел со своими отрядами в Кесь лишь тогда, когда грозненский поход уже был в разгаре (август 1577-го). Ливонцы, предпочитавшие жить под властью Магнуса, более мягкого монарха, чем Иван Грозный, не только впустили его в город, но и добровольно провозгласили своим правителем[68]. Значит, еще до начала похода наша армия потеряла Кесь. Но когда? В источниках ничего об этом не говорится. В результате конфликта между Магнусом и русским государем Кесь перешла под контроль русской армии. Когда поход завершился, наше командование оставило там небольшой гарнизон. А спустя несколько месяцев, зимой, неприятель вновь захватил город — хитростью, с помощью самих ливонцев.

Цесис. Современная фотография

Поскольку Кесь считалась стратегически важным пунктом, ее постарались как можно быстрее вернуть. В феврале 1578 г. у ее стен побывал князь Мстиславский. Он осаждал город четыре недели и сделал большой пролом в стене. Но взять Кесь не удалось, поскольку гарнизон получил помощь от поляков. Другие источники подтверждают, что февральский поход действительно был и ситуация при осаде Кеси была именно такова. Тут — никаких сомнений. Обстановка в Ливонии тогда складывалась наихудшим образом для русских. Наши гарнизоны, незначительные по численности, не могли удержать недавние завоевания. Город за городом переходил к противнику. Составитель разрядной записи еще с удовлетворением пишет об удачном возвращении армии Мстиславского на исходный рубеж: в столь враждебном окружении Иван Фёдорович рисковал не только судьбой Кеси, но и судьбой своих полков…

Осенью 1578 г. новая осадная армия вновь не выполнит боевую задачу под Кесью. Более того, русские полки подвергнутся полному разгрому. Он станет межевым камнем, отделившим последнюю полосу удач России в Ливонии от полосы тяжких потерь. Страна уже не могла наступать. Мало того, она оказалась измотанной до такой степени, что и оборону способна была держать с большим трудом.

Возвращаясь к первому выходу Мстиславского под Кесь, остается сказать следующее: во-первых, нет уверенности в том, что этот поход все-таки состоялся; во-вторых, февральский поход 1578 г. точно был; в-третьих, если все-таки в конце 1576 или начале 1577 г. Иван Фёдорович взял Кесь, то русские продержались там всего несколько месяцев, затем туда вошел Магнус, а после него — опять русский отряд. Впрочем, даже после триумфальных завоеваний самого царя гарнизоны, разбросанные по всей Ливонии, продержались не дольше того. Борьба за Кесь оказалась обреченной на неудачу в силу генерального истощения России, уже не имевшей военного потенциала, достаточного для удержания новых земель.

В течение всего 1579 и 1580 г. вооруженные силы России готовились то к масштабному контрнаступлению, то к большой оборонительной операции. Но ничего подобного не происходило. Лишь время от времени Московское государство огрызалось короткими контрударами. Сил катастрофически не хватало. С запада наступал Баторий, с севера — шведы, в Ливонии поддержку им оказывало местное население.

Мстиславский трижды выходил с полками к передовому рубежу, но не получал распоряжения наступать. Последний раз армия из трех полков во главе со служилым татарским «царем» Симеоном Бекбулатовичем и князем Мстиславским была развернута на оборонительном рубеже у Волока Ламского (август 1580 г.).

На этом его военная карьера завершилась. Никаких походов, никаких боев, никаких воеводских назначений. Решающую точку в ливонской войне поставил уже не Иван Фёдорович, а князь Шуйский, перемоловший отборную польскую армию под Псковом.

В судьбе полководца Мстиславского нет сюжета с хэппи эндом. Звездный час в его судьбе остался в далеком 1560-м… Последние годы жизни не принесли ему ярких, знаменитых побед, только тяжкую работу в трудных условиях. 33 года Иван Фёдорович провел в походах. К 1580-му он подошел в пятидесятилетнем возрасте. Как и всякий «командарм» грозненской эпохи, входивший в военную элиту, он служил в условиях, которые предполагали страшный износ организма. Завод кончился. Английский торговый агент Джером Горсей, знавший князя на излете его военной карьеры, принимал его за восьмидесятилетнего старика. Трудно сказать, был ли у него яркий военный талант. Но, во всяком случае, Мстиславского отличали опыт, ответственность, ум, личное мужество, а также способность удержать армию от распада и бегства в самых трудных обстоятельствах. Он всю жизнь прожил работягой, лил кровь за отечество, упрямо стоял на пути татар к сердцу Московского государства. В конечном итоге именно такие люди, как он, и составили костяк командного корпуса России, именно они придали русской военной машине необыкновенную стойкость.

Итак, биография воеводы Мстиславского завершилась в 1580 г.

Но биография вельможи Мстиславского имела неожиданное продолжение…

В последние годы царствования Ивана Грозного немолодой воевода возглавлял список бояр[69]. Со второй половины 70-х царь поручает ему рассуживать бесконечные местнические споры, и власть князя ни у кого не вызывает сомнений. В начале 80-х решение Боярской думы озвучивается так: «Иван Федорович Мстиславский с товарыщи приговорили». Иностранцы неизменно называли его среди главных вельмож царства. Действительно, после смерти князя Ивана Дмитриевича Бельского он оказался старшим среди бояр Московского царства.

Тягаться с ним просто некому. И не только по родовитости, но и по заслугам перед государем и всей державой.

Но вот грозный владыка России умирает. На престол восходит его сын Фёдор — блаженный, к делам правления не склонный. Отец, зная эту слабость наследника, назначил регентский совет, который должен был помогать Фёдору Ивановичу в государственной работе, а по сути — править вместо него. Разумеется, Иван Фёдорович вошел в состав совета.

О конфликте, разгоревшемся между тремя партиями, во главе которых стояли регенты, подробнее рассказано в очерке о князе Иване Шуйском. Мстиславский возглавлял ту же самую «партию», сконцентрировавшую главные силы высшей аристократии. И не только формально. В самом начале царствования он активно участвовал в политической борьбе и оказался среди тех, кто «съел» худородных выдвиженцев Ивана Грозного.

Любопытно, что в бытность судьей по местническим спорам Иван Фёдорович угодил и Шуйским, и Годуновым. Во второй половине 1581 года Мстиславский разбирал местническую тяжбу между князьями В. Шуйским и М. Одоевским. Решение было принято в пользу Шуйского, а учитывая высокий статус семейства Одоевских в иерархии русской знати, этот подарок дорогого стоил. Что же касается Годуновых, то по отношению к ним Иван Фёдорович вел себя просто как отец родной! Еще в царствование Ивана Васильевича князь судил местнические разбирательства сначала между Годуновыми и князьями Сицкими, а затем между Годуновыми и старинными московскими боярами Салтыковыми. Следуя лаконичным формулировкам документов XVI столетия, Мстиславский дважды «оправил» Годуновых, т. е. выдал «вердикт» в их пользу. Иными словами, в начале правления Фёдора Ивановича князь никому не был врагом. Он, как представляется, должен был жить в ладу и согласии со злейшими врагами нового царствования — Шуйскими и Годуновыми.

Но… бес попутал.

Второму человеку на царстве просто некуда расти, кроме как в направлении самого трона. И честолюбивые мечтания, как видно, вырастили язву в сердце воеводы. Гордыня принимает разные обличил, но в каком бы ни приходила она одеянии, а поведет всегда к падению и злу. Иван Фёдорович, человек умный, повидавший на своем веку всякое, уберегшийся от тяжкой руки Ивана Грозного, тут сплоховал. Призрак со сверкающей звездой на челе указал ему дорогу выше, выше… и по той дороге боярин дошел до пропасти.

Итак, смутила его бездетность царя Фёдора Ивановича. В случае его смерти претендентами на русский престол оказывались многие персоны: вдова Ирина Годунова, которая могла заключить новый брачный союз и передать царский венец супругу… Или просто способствовать тому, чтобы на троне оказался кто-то из ближайшей родни. Так и произойдет в 1598 г., когда на трон поднимется Борис Фёдорович Годунов. Еще один претендент — младенец Дмитрий, незаконный сын покойного Ивана Грозного и брат царствующего Федора. Ему Иван Фёдорович приходился крестным отцом. Но пока Дмитрий пребывал во младенческом возрасте, его нетрудно было «убрать с доски», что и случится в 1591 г. Третий претендент — крещеный татарский царь Симеон Бекбулатович (зять Ивана Фёдоровича!), уже правивший, хоть и формально, Московской державой. Далее идут отпрыски Московского правящего дома женского пола, затем «принцы крови» Шуйские, и где-то вдалеке маячит фигура самого князя Мстиславского. В списке тех, кто мог заявить права на высшую власть, ему досталось, используя современную парламентскую лексику, явно «непроходное» место. А «первая позиция» контролировалась Годуновыми. Но Мстиславский, да и Шуйские, вполне были бы довольны особым порядком правления, а именно… личной унией между Россией и Речью Посполитой, когда русский трон занял бы польский король Стефан Баторий. Доброхоты Батория могли ожидать от него многих милостей за помощь в возведении на царское место. Иван Фёдорович явно благоволил полякам при царе Фёдоре Ивановиче… однако этим планам не суждено было воплотиться в жизнь. Видимо, даже в аристократических кругах откровенная игра в пользу поляков вызывала осуждение. Тогда возник иной план: почему бы не развести царя с Годуновой и женить на ком-то поближе?

По словам шведского агента Петра Петрея, бояре приняли решение устроить царю новый брак — с молодой дочерью Мстиславского! Митрополит Дионисий, возглавлявший тогда Русскую церковь, оказался на стороне аристократической партии. Он помнил опыт его предшественника, митрополита Даниила, управлявшего Русской церковью при Василии III. Именно Даниил дал благословение на новый брак государя, страдавшего от «бесчадия» в долгом браке с Соломонией Сабуровой. Государыня тогда проявила необыкновенную крепость духа и доброту, позволив супругу развод, уступив место второй жене — Елене Глинской[70]. Не напрасно эту женщину с голубиным сердцем впоследствии причислили к лику святых и в церковные анналы она вошла как преподобная София Суздальская. Второй брак и рождение наследников у Василия III избавили страну от жесточайшего династического кризиса. Но Ирина Годунова уступать звание царицы не собиралась, поскольку с мужем ее связывала прочная нить любви, и сам он не желал отпустить царицу на постриг. Да и ее амбициозная родня ничуть не желала такого оборота. Годуновы изготовились грызться за сохранение первого брака. Между тем Мстиславские, Шуйские, а с ними и митрополит Дионисий нажимали: царица бесплодна! Царю нужен преемник, и если женщина не способна его дать — пусть уйдет!

Елена Глинская. Реконструированный скульптурный портрет

О добром ли мыслил тогда Иван Фёдорович? О мире ли в государстве? Сомнительно. Три с половиной десятилетия князь верой и правдой служил Московскому царству, так на закате жизни, устав служить, он, как видно, решил по своей воле «обустроить» русскую землю. Но державами правят не «командармы», а государи и — выше них — сам Господь. А Господь не попустил новому кризису разрешиться так же просто, как при Василии III.

Царица забеременела.

Нет, судьба ее потомства не будет счастливой. Маленькая царевна Феодосия умрет во младенчестве. Нет, не получит царь Фёдор Иванович долгожданного наследника, и одинокая вдова оплачет его кончину, не имея утешения в детях. Нет, не спасется Россия от Смуты — видно, за грехи всей земли открыл ее врата Господь.

Но это станет ясно через много лет. А пока прояснилась лишь судьба заговорщиков-аристократов. Им теперь полагалась сполна расплатиться за проект «второго брака».

С Шуйскими партия Годуновых расправились, проявив недюжинное жестокосердие. Мстиславскому повезло больше. Он был дальним родственником царя, и он когда-то благоволил самим Годуновым. Поэтому боярину сказали: «Ты уйдешь. Но у тебя есть выбор — бороться и увлечь за собой все семейство на позор и поругание, или тихо отойти от дел, тогда родня твоя останется в чести». Иван Фёдорович склонил голову. Сила оказалась не на его стороне, а на семье не лежало никакой вины за его неудачную интригу. Он сделал выбор — как добрый человек. Не было никакого суда и расследования. Летом 1585 г. регенту дали съездить на покаяние в Соловецкий монастырь. Затем он отправился в Кириллову обитель на Белоозеро, где и постригся в чернецы под именем Ионы. Был Иван — стал Иона. Переменил имя и для мира сделался мертвецом. В последний путь к тихой келье боярина — на всякий случай! — сопровождал вооруженный эскорт. Старого полководца, будто одряхлевшего льва, все еще побаивались. Но он не пытался пойти на попятный. Поэтому и недруги решили соблюсти условия «джентльменского соглашения»: его семья не подверглась опале, унижению и конфискации земель. Его сыну оставили высокое положение при дворе и в войсках[71]. Даже за рубежом об отставке Мстиславского объявили с небывалой корректностью: мол, поехал молиться по монастырям, а делами заниматься перестал. Только дочь Ивана Фёдоровича, несчастливая царская «невеста», разделила участь отца.

Кирилло-Белозерский монастырь. Современная фотография

Точная дата кончины князя Мстиславского не известна. Либо конец 1585-го, либо 1586 г. Ничто не свидетельствует о насильственной смерти. Исключить ее нельзя — торжествующие Годуновы могли избавиться от опасной фигуры наверняка, удалив ее из столицы. Но тут вступает в свои права фантазия, а фактов нет. Ведь в стенах иноческой обители оказался человек совсем неюный, пятидесяти пяти — шестидесяти лет, к тому же рано постаревший от походной жизни. Горечь политического поражения тисками сжимала сердце воеводы…

Он умер достойно. Видел победы, видел поражения. Знал, какова огромная власть регента при бездействующем царе, знал и вкус унижения, испытанного по воле другого, самовластного правителя. Под занавес жизни прикоснулся к жгучим яствам гордыни и тщеславия, а потом, спасая семью, попробовал постную пищу смирения… Хорошая, христианская судьба. Все к месту и ко времени. Когда обветшавший корабль добрался до иноческой гавани, Господь своими руками снял крест со спины одряхлевшего титана и отпустил его.

Отдохнуть.

Примечания:

4

Каргалов В.В. Полководцы X–XVI вв. М., 1989. С. 311.

5

Разрядная книга 1475–1605 гг. М.,1982. Т. II, Ч. II. С. 242

6

Разрядная книга 1475–1605 гг. М., 1982. Т. II, Ч. II. С. 256.

7

По общему мнению специалистов, эта цифра завышена.

43

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI вв. М., 1988. С. 127–128.

44

Подробнее об этом — в очерке, посвященном кн. Микулинскому.

45

Подробнее об этом — в очерке, посвященном кн. М.И. Воротынскому.

46

А также Астрахани, спустя несколько лет также подчинившейся Москве.

47

Лебедевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 29. С. 285.

48

Курбский А. История о великом князе Московском // ПЛДР. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 302.

49

Псковская 3-я летопись // Полное собрание русских летописей. М., 2000. С. 239.

50

Курбский А. История о великом князе Московском // ПЛДР. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 310.

51

Тарваст брали князья Петр Большой Ростовский и Василий Волк Ростовский. Рую захватил князь Фёдор Троекуров.

52

Продолжение Александро-Невской летописи // Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 29. С. 344.

53

Возможно, эта хитрость оправдалась хотя бы отчасти. В отношении боярина И.П. Фёдорова.

54

В отношении князей Мстиславского, Бельского и Воротынского эти подозрения, скорее всего, беспочвенны: эти люди всю жизнь честно дрались за Россию, а Бельский и голову за нее сложил. Но у Фёдорова основания пойти на сотрудничество с поляками были. Его держали голым в заточении в связи с расследованием событий 1546 г., и он во всем тогда винился… Потом И.П. Фёдорову пришлось отправиться в ссылку. Трудно забыть такие унижения.

55

Разрядная книга 1559–1605 гг. М., 1974. С. 48.

56

Иностранные источники сообщают также, что заговорщиков выдали, помимо кн. Владимира Андреевича, также главные столпы земщины — кн. И.Ф. Мстиславский и И.Д. Бельский. Но Б.Н. Флоря, тщательно изучив, где и когда находились эти лица, отверг основательность данного сообщения. — Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2003. С. 217–218.

57

Володихин Дм. Иван Грозный: Бич Божий. — М., 2006. С. 68–72.

58

Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Л, 1934. С. 23.

59

Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. // Летописи и хроники. 1980 г. М.,1981. С. 237.

60

Cкрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 2002. С. 285.

61

Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 429.

62

Перед тройкой поручителей в свою очередь поручились за князя Мстиславского 284 дворянина, подписавшись на ту же сумму штрафа в случае его измены.

63

И был там наместником чуть более полугода — с зимы 1571 — 1572 г. до конца лета 1572 г.

64

Впрочем, достоверность этого источника находится под вопросом.

65

Богоявленский С.К. Допрос царем Иоанном Грозным русских пленников, вышедших из Крыма [1574 г.] // Московский приказной аппарат и делопроизводство XVI–XVII веков / Отв. ред. С.О. Шмидт. М., 2006. С. 500–503.

66

Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. // Летописи и хроники. 1980 год. М.,1981. С. 239.

67

Впрочем, нельзя исключать и того, что «осторожность» царя объясняется принципиально иными причинами. Вторым браком Мстиславский связал себя с родом Воротынских, а в 1573 г. между князем Михаилом Ивановичем Воротынским, а также некоторыми другими видными воеводами, и государем Иваном Васильевичем произошел какой-то крупный конфликт. Он закончился казнью Воротынского и двух других крупных военачальников. Так вот, не появилось ли у царя подозрительное отношение и к другим представителям опального рода удельных князей?

68

Новодворский В.В. Борьба за Ливонию между Москвою и Речью Посполитою (1570–1582). СПб., 1904. С. 54–55.

69

Станиславский А.Л. Труды по истории государева двора в России XVI–XVII веков. М., 2004. С. 191, 302.

70

Володихин Д.М. «Дело» Соломонии Сабуровой // Политический журналъ. М., 2008. Вып. 2

71

У князя Фёдора Ивановича Мстиславского в Смутное время будет шанс самому сделаться царем, но он им не сумеет воспользоваться.