• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Князь Михаил Иванович Воротынский был чудовищно богат.

В предыдущих главах рассказывалось о тех полководцах, которые располагали в жизни сей солидным подспорьем для безбедного существования — крупными земельными владениями. А земля в эпоху Средневековья играла роль главного богатства. Пожалуй, лишь Хворостинин первую половину жизни провел как средней руки помещик, да и то в зрелые годы он получил значительные пожалования, став видным землевладельцем. Ну а Микулинские, Шуйские, Мстиславские были не ему чета — из богатейших людей Русского царства.

Но что они — все они! — такое по сравнению с князем Воротынским? Голь, беднота. Никакого сравнения.

Ибо после кончины нескольких родственников Михаил Иванович оказался владельцем колоссальной области, включавшей несколько городов: Перемышль, Старый Одоев, Новосиль, часть Воротынска и другие волости. Фактически князь Воротынский был хозяином территории, равной европейскому государству средних размеров. К тому же в отношении своих земель он имел права полусамостоятельного правителя. Этого хватило бы вполне, чтобы сделаться полностью самостоятельным государем, независимым и от Москвы, и от Литвы. Доходы, которые он получил с нескольких городов, а также войско, которое он мог выставить в одиночку, без каких-либо союзников, позволяли такой оборот событий. Препятствовало подобному кульбиту, по большому счету, одно. Если посмотреть на карту, станет ясно: «держава» Воротынского располагалась к югу от основного течения Оки, по соседству с Диким полем. Поэтому, порвав с сюзеренитетом московских государей, Воротынский оказался бы под ударом с трех сторон. Его «княжество» превратилось бы в «трофей» для той же Москвы, для Литвы и — хуже всего! — для воинственных крымцев, которые разорили бы его города за два или три года. Без союзников на юге в ту пору было не выжить…

Для простого выживания требовалось, чтобы на главный оборонительный рубеж русских земель, к Оке, выходили «государевы большие воеводы» с грозными полками Московского царства. Пока эта сила нависала смертельной опасностью над пестрыми отрядами татарских «царей», «царевичей», «уланов» и «мурз», за Окой могло существовать русское землепашество, могли цвести русские города.

Эти обстоятельства повлияли на весь ход судьбы князя, на всю его карьеру.

Во-первых, его никогда, ни единого раза, не использовали как военачальника в Карелии, на литовском и ливонском рубежах. Только на юге и юго-востоке. Это и выглядит естественно: здесь князь мог свободно располагать воинскими силами своих городов, быстро собирать их и бросать на отпор неприятелю.

К тому же он был кровно заинтересован в том, чтобы принадлежащие ему земли не разорялись от татарских набегов… Так Воротынский волей-неволей оказался «специалистом» по южному направлению.

Василий III на гравюре западноевропейского мастера

Во-вторых, благодаря полной экономической самостоятельности и политической силе Михаила Ивановича московское правительство вечно опасалось измены с его стороны. Когда перебежчиком становится провинциальный сын боярский — это, по большому счету, ерунда в масштабах всего государства. Когда бежит за рубеж окольничий или боярин (особенно если это значительный воевода), — это болезненная проблема, крупная неприятность… Но, в общем, подобная «авария» тоже исправима. А вот переход на неприятельскую сторону такого «полудержавного властелина», как Воротынский, или хотя бы какая-то тайная договоренность его с крымцами (скажем, о беспрепятственном пропуске их войска через владения князя), могли обернуться катастрофой. Михаила Ивановича побаивались, за ним приглядывали, его «обезвреживали» опалой; исход его судьбы отчасти предрешен был высочайшим положением князя. Такой крупный человек жерновами московской государственности не перемалывался, не становился меньше — настолько меньше, чтобы стать безопасным… Казнь притягивала к себе Воротынского, притягивала, звала, несколько раз приближалась вплотную, заглядывала в самые очи, но медлила; под конец она все-таки добралась до князя. Смерть его была нехороша, никому не пожелаешь такой смерти. Он ушел из жизни в терновом венце опального победителя, фальшивого изменника. Ушел страшно. Неудобный человек, он принадлежал минувшей эпохе. В XV веке десятки таких властителей правили лоскутной Русью. В XVI осталось двое-трое. Но и этого было слишком много, ибо время поменяло цвета. Единодержавие утверждало себя сталью и кровью. Оно было благом, и в то же время — тяжким бременем для страны.

Воротынские происходили от черниговских князей Рюриковичей. Их семейство перешло на службу великому князю московскому Ивану III Великому в 1487 г. Затем они служили — иногда удачно, иногда не слишком — его наследнику Василию III.

Исчерпывающее «резюме» всей карьере отца нашего героя, князя Ивана Михайловича, принадлежит перу историка А.А. Зимина: «И.М. Воротынский при дворе Василия III занимал высокое положение „слуги“, сохраняя остатки былой независимости. В военных действиях он принимал участие только тогда, когда речь шла о южных и западных границах Руси, т. е. о территориях, непосредственно связанных с его уделом… В военных службах при кн. Иване, как и при других служилых князьях, то в первых, то во вторых воеводах неотступно находились московские военачальники, как бы страхуя Василия III от возможной измены Воротынского князя. Самостоятельное руководство крупными вооруженными соединениями И.М. Воротынскому не поручалось»[85].

Остается добавить: ни отцу Михаила Ивановича, ни ему самому долгое время не давали думных чинов, позволявших проявить себя у рычагов центральной власти. Отец князя ушел из жизни, так и не получив боярского (и даже окольнического!) чина. Михаилу Ивановичу боярство досталось всего за несколько лет до гибели. Причина проста: все та же осторожность московского правительства, все то же недоверие его к богатым служилым князьям. В ряде случаев этот расчет полностью себя оправдывал. Так, в регентство Елены Глинской бежали в Литву князь Семен Федорович Бельский и окольничий Иван Васильевич Ляцкий, две очень крупные фигуры. Первый из них впоследствии наводил татар на русские «украйны».

В середине XVI столетия переходы представителей русской служилой знати в Литву стали довольно часты. Тут было чего опасаться…

В первую опалу Михаил Иванович попал вместе с отцом, как раз по делу о перебежчиках Бельском и Ляцком. Летопись бесстрастно доносит историю большой трагедии: «Со службы… из Серпухова побежали князь Семен Федорович Бельской да окольничий Иван Васильевич сын Лятцкого с сыном. А советников их, брата князя Семенова князя Ивана Федоровича Бельского же да князя Ивана Михайловича Воротынского же и з детьми (а значит, и с юным Михаилом Воротынским. — Д.В.), велел поимати князь великий и мати его великая княгиня и, окова, за приставы посадити»[86]. Это произошло летом 1534 г. Какие-то связи между Воротынскими и Ляцким действительно могли иметь место. Так, Иван Михайлович был женат первым браком на Анастасии Ивановне Захарьиной — близкой родственнице И.В. Ляцкого. Подозрения в том, что князь сыграл роль «советника» в «изменном деле», — как тогда выражались, небеспочвенны.

Видимо, условия содержания под стражей оказались тяжелыми — через год Воротынского-старшего не стало. Для него это была вторая большая опала. Первая, относящаяся к 1522 г., продлилась три года и, надо полагать, подкосила его здоровье. Что ж, дети не отвечают за грехи отцов, но часто следуют дорогами, которые были когда-то избраны их родителями. Так вышло и в судьбе Михаила Ивановича.

В каком возрасте он попал под удар тяжкой правительственной длани? Точно сказать трудно. От ареста до первых служб его отделяет почти десятилетие. В 1534 г. его считают еще слишком молодым для того, чтобы играть самостоятельную политическую роль, но все же не столь маленьким, чтобы от него совсем не исходило угрозы правящему дому. Елена Глинская, прожив после смерти мужа, Василия III, пять лет, словно птица крыльями закрывала птенцов. Она всею огромной властью регентши била по малейшим врагам маленьких сыновей, оставшихся без отца. Она не щадила никого и в любом неповиновении могла усмотреть большую опасность для потомства. В будущем так же станет действовать Екатерина Медичи… Так вот, младенца Елена Глинская, быть может, еще пощадила бы, но юноша должен был отправиться в заключение вместе с отцом. Таким образом, Михаилу Ивановичу тогда было, всего вероятнее, где-то между пятнадцатью и восемнадцатью годами. Для московской старины пятнадцать лет — возраст очевидной взрослости, пора на службу, да и жену можно заводить… Возраст, когда человек еще юн, но уже может представлять угрозу. Стало быть, родился будущий «командарм» приблизительно между 1516 и 1519 гг.

Вместе с тем, по свидетельству кн. А. Курбского, князь Воротынский умер, несколько не достигнув шестидесятилетия.

То ли нескольких месяцев, то ли нескольких лет — по тексту понять невозможно. Это произошло в 1573 г. Следовательно, речь идет о 1516 г. рождения, плюс-минус год-другой.

Начало служебной деятельности вышло у Воротынского довольно дюжинным. Его карьера стартовала без особого блеска — с точки зрения военного искусства. Вплоть до взятия Казани в 1552 г. Михаил Иванович не проявлял выдающихся полководческих талантов. Иногда в нем виден честный служилец, иногда — нечто худшее и меньшее, нежели простой честный служилец. Правда, за долгие годы «работы» на южной направлении князь Воротынский набрал колоссальный боевом опыт, который впоследствии очень ему пригодится.

Знатность и богатство Михаила Ивановича с первых служб выдвигают его в высший эшелон армейской иерархии.

В августе 1542 г. он участвует с отрядом из Одоева в погоне за отступающими крымцами. Погоня заканчивается, как уже говорилось в предыдущей главе, боем на поле Куликовом, выигранном русскими.

В июне 1543 г. мы видим Михаила Ивановича в роли первого воеводы с отрядом у Белёва. Годом позже Воротынский служит в Калуге наместником, а заодно числится вторым воеводой в большом полку армии, вышедшей для «береговой службы».

Спустя полгода, в декабре 1544-го, князь, что называется, сплоховал. Впрочем, не он один. «Безвестно» к Белёву и Одоеву пришло большое войско крымцев во главе со старшим сыном хана, «царевичем» Имин-Гиреем. Это не было «великое нашествие», как, например, в 1541 г. Для русских воевод, оборонявших тогда южный рубеж — князей Петра Щенятева, Константина Курлятева и Михаила Воротынского — не составило бы особого труда отбить «царевича». Но они сами разрушили боевое единство, затеяв тяжелую местническую свару. Летописец с ужасом сообщает: «Того ради не пошли помогать тем местам, из-за чего татары, захватив многих пленников, ушли». Это был большой позор.

И следующее назначение князя Воротынского свидетельствует о том, что его постарались вразумить. Он «годует» на воеводстве в далеком и опасном Васильсурске. Должность явно не по нему, уровнем ниже. Что же, впредь — наука, когда надо проявлять быстроту и расторопность…

В 1547–1550 гг. Михаил Иванович принял участие в двух больших царских походах против Казани, возглавляя отдельные полки. В ту пору он не снискал ни большой славы, ни большого позора. Просто теперь он хорошо знал не только крымское, но и казанское направление.

С весны 1550 г. князь Воротынский поставлен в наместники на Костроме. Несколько месяцев спустя в этой должности он участвует в отражении крымских татар. Весну 1551-го воевода встречает в своем Одоеве. А осенью сторожит ногайцев на Рязани.

Любопытно, что к началу 1550-х относится получение Воротынским высокого звания «слуги» государева, — на всю Россию таких было лишь несколько человек среди служилых князей. Но это звание он мог получить после нескольких лет военной службы, главным образом по знатности и богатству. На его положение в системе чисто армейских чинов оно не повлияло.

Настоящую большую славу принесет Воротынскому Казань. До нее князь выглядит как один из множества русских воевод, ничем не прославившихся и мало известных даже современникам.

О «Казанском взятии» в этой книге рассказывалось уже дважды: в главах, посвященных князьям Мстиславскому и Микулинскому. Повторять все ранее сказанное нет причин. Имеет смысл рассказать лишь о том, что связано с участием Михаила Ивановича в казанской эпопее.

Прежде всего, когда огромная русская армия двинулась к Казани, крымский хан Девлет-Гирей нанес отвлекающий удар. Под Тулой явилась орда из семи тысяч конников под командой одного из крымских «царевичей». Возможно, целью этого удара был срыв большой экспедиции под Казань.

Семитысячный отряд прошелся под Тулой «скорым изгоном», разведал обстановку и вызвал отвод из состава главных сил Ивана IV некоторых частей под командой пятерых опытных воевод. Одним из них был князь Воротынский.

Рейд крымцев ввел в заблуждение и русское командование, и самого Девлет-Гирея. 21 июня тульский воевода князь Григорий Иванович Темкин-Ростовский отправил гонца: отражаем малые силы неприятеля. В ответ пошли на помощь Туле те самые отряды пяти воевод. Подумав, Иван IV на всякий случай остановил государев полк — ядро всей армии — и развернул его на оборонительной позиции в районе Каширы. Татары же, вернувшись из рейда, доложили Девлет-Гирею: у Тулы и далее, на север, сколько-нибудь крупных сил у русских нет. 22 июня у стен города появился сам крымский хан с артиллерией и в сопровождении отряда турецких янычар. Вот это уже было очень опасно. Разворот государева полка в подобной ситуации оказался весьма уместен.

Маленький гарнизон Тулы героически отбил первый приступ, а население погасило пожары, начавшиеся от вражеской пушечной стрельбы. Однако те, кто заперся в Туле, знали: от главных сил Девлет-Гирея им не отбиться. Новый штурм мог оказаться для защитников города последним. Оставалось молить Бога о быстром приходе подмоги…

Но как только на горизонте появились облака пыли от русских отрядов, шедших на помощь Туле, крымцы отступили. Они уже знали, что армия Ивана IV задержалась и могла в любой момент обрушиться на них всей массой. За три часа до подхода передовых сил русских воевод Девлет-Гирей покинул позиции у города. Князь Темкин-Ростовский, совершив вылазку, нанес татарам серьезный урон. Он захватил несколько пушек с боеприпасами, перебил множество крымцев, в том числе ханского шурина Камбирдея.

Ни сам Иван IV, ни пятеро царских воевод не дошли до Тулы. Не успели. Оказывается, два маленьких гарнизона — из Пронска и Михайлова — отправились выручать своих. Именно эти воинские команды Девлет-Гирей принял за основные силы Ивана IV. Они же долго гнались за крымцами, отбивая добычу и пленников, громя отставшие банды захватчиков.

Туле очень повезло.

24 июня все было кончено. Отряды воевод, направленных к Туле, вернулись в состав большой армии, — среди них и отряд Михаила Ивановича.

Ее движение возобновилось.

Когда русские войска пришли к Казани, Воротынский числился вторым воеводой большого полка.

Через два месяца после тульских боев, в 20-х числах августа, наши полки блокировали Казань, начав правильную осаду. На их стороне была мощная артиллерия, общий высокий боевой дух, огромная численность войска, наличие опытных иностранных военных инженеров, а также присутствие в армии самого царя, что само по себе укрепляло волю осаждающих. За казанцев была отчаянная решимость защищаться, значительные силы, собранные для защиты города, мощные укрепления и сильная рать, оставленная за его пределами для нападений на русские позиции извне. Впрочем, последнюю в результате ожесточенных боев к середине сентября разгромили кн. А.Б. Горбатый-Шуйский и кн. С.И. Микулинский.

А вот сама столица ханства доставила царскому войску немало хлопот.

Часть большого полка, подчиненная Михаилу Ивановичу, спешилась и занялась самой рискованной и самой тяжелой работой. Людям князя велено было подкатывать к стенам крепости «туры» — осадные укрепления в виде башенок. Делалось это под жестоким огнем противника. Тогда-то и начались деяния Воротынского, принесшие ему славу души «Казанского взятия». 26 августа 1552 г. перед четырьмя воротами Казани — Царевыми, Арскими, Тюменскими и Аталыковыми — началось строительство мощных земляных укреплений, а туры двинулись к стенам города. Перед турами пошли служилые казаки, боевых холопы, а также стрельцы, постоянно бившие по татарам из пищалей. За громоздкими деревянными башнями двинулись хорошо вооруженные дворяне под командой самого воеводы. Сзади Воротынского поддерживали пальбой из осадных орудий.

Успех дался непросто. Казанцы устроили вылазку, бросившись на казаков и стрельцов. Воевода с дворянами контратаковал. «И была сеча велика и преужасна, от пушечного бою и от пищального грому, и от воплей с обеих сторон, и от трескотни оружия, не стало слышно команд. Стоял как бы гром великий с молниями от множества пушечного огня и пищального стреляния и дымного курения. Бог помог православным, одолели они безбожных, убили множество татар и во град вбили их, и городские мосты наполнились мертвецами», — вещает летописец. Отряды Воротынского поставили туры всего в 50 саженях от крепостной стены. Между ними князь велел прорыть окопы и стоять на завоеванной позиции. Всю ночь казанцы дерзкими наскоками пытались выбить русских из окопов, но их с потерями отбрасывали назад. Воротынский со своими людьми стоял крепко, не уступая ни пяди захваченного пространства. Время от времени Иван IV направлял на передовую бояр с подмогой. К утру казанцы обессилели и прекратили вылазки. Трое их знаменитых вождей погибли в сражении, а вместе с ними множество менее значительных князей, мурз и простых воинов. С нашей стороны пал голова Л.Б. Шушерин.

Чуть погодя воевода М.Я. Морозов передвинул пушки к турам и окопам. С такого расстояния, можно сказать, в упор, артиллеристы не могли промахиваться по стенам, башням и воротам Казани.

Итак, первый раунд борьбы за Казань окончился явным успехом русских. Во многом это произошло благодаря стойкости и отваге князя Воротынского.

4 сентября был достигнут еще один тактический успех. Нашим удалось взорвать подземный ход, по которому осажденные ходили к реке за водой. Тайник завалило, от взрыва осела, а кое-где и рухнула стена. Казанцы попытались выкопать новые колодцы, но лишь в одном месте нашли худую, вонючую воду, ставшую источником болезней. В городе началась рознь: многие сочли дальнейшее сопротивление бессмысленным.

На позициях князя Воротынского даровитый военный инженер дьяк Иван Выродков соорудил мощную передвижную тринадцатиметровую башню из дерева. Ее поставили против Царевых ворот. Бомбардировка из орудий и пищалей, установленных на башне, причиняла казанцам страшный урон. Укрепления перед нею пришли в полуразрушенное состояние. Но татары продолжали сопротивление. Они рыли «норы» и лазы, выскакивали оттуда по ночам и атаковали русские позиции, или неожиданно открывали пальбу из тайных ям… Осажденные настроились драться до конца.

Изображение стрельцов из книги Л.В. Висковатова

Тем временем Воротынский понемногу придвигал туры все ближе и ближе к стенам. В конце концов он поставил их прямо перед крепостным рвом. Татары с бешенством атаковали раз за разом, но терпели неудачу. Лишь однажды, в обеденное время, когда многие ушли с переднего края, чтобы поесть в более спокойных местах, целая туча казанцев вылезла из секретных нор и прогнала тех, кто оставался на страже тур.

Настал критический момент. Если противник спалит осадные укрепления, то всему огромному труду и прежним успехам — конец. Русские воеводы возглавили контратаку дворян, личным примером воодушевляя бойцов. Бой был страшный. На месте легли многие русские и татары. Князь Воротынский получил множество ударов, но их в основном выдержал прочный доспех. Сам воевода всего лишь получил легкое ранение в лицо. Сражавшемуся рядом окольничему Петру Морозову лицо обезобразили страшным шрамом. С этой тяжкой раной он едва встал на ноги… Князю Юрию Кашину нанесли рану в грудь. Воевод старались выбить в первую очередь: глядя на них, билось и все войско, а их смерть или ранение моментально ослабляли боевой дух…

Воротынский выстоял и здесь. Из расположения государева полка на подмогу пришел со свежими силами окольничий Алексей Басманов-Плещеев. Тогда казанцев загнали в норы. Осадные укрепления Воротынский с Басмановым счастливо отбили. По всей линии наших позиций враг с позором откатился в город.

Бомбардировка города с ближайшего расстояния продолжалась.

30 сентября рванули русские мины, поставленные каскадом в разных местах. На большом участке стена Казани перестала существовать. Заранее изготовившиеся к приступу отряды русских воевод переждали, пока закончится дождь из бревен, и ринулись на штурм.

Началась рукопашная.

Казанцы, ошеломленные взрывами, позволили осаждающим ворваться в город. Пали Арские ворота, захвачена была часть стены и башня. Князь Воротынский вместе со своими бойцами взошел на стены. Прочие участки городских укреплений пострадали от пожара. Кое-где от них остались одни головешки. В других местах выгорели деревянные срубы, поставленные в основании стен и углубленные в землю: почва тут осыпалась и вместо земляного вала появлялись ямы.

Казанцы срочно заделывали бреши, сооружали новую стену против Арских ворот.

Михаил Иванович отправил к царю гонца с требованием большого общего приступа… но его не последовало.

Воротынский сидел с бойцами на казанской стене в течение двух дней. Все это время ему никто не шел на помощь: полки то ли не были готовы к решающему штурму, то ли оробели перед генеральным сражением… День и ночь Михаил Иванович, не смыкая глаз, ждал ответного удара татар, видел, как они возводят оборонительные сооружения заново, и недоумевал: почему нет штурма? Почему армия бездействует?

Русское командование не решилось ворваться в город на плечах отступающего противника. Мало того, и те отряды, которые увлеклись преследованием врага после взрывов, были по царскому приказу отозваны. Возможно, опасались беспорядочного уличного боя, где авангард штурмовых частей запросто сложил бы головы, так и не сломив сопротивления татар… А может быть, просто боялись поверить своей удаче и упустили выгодный момент.

К защитникам отправилось посольство с предложением мирной сдачи. Ответ не оставлял надежд на бескровный исход дела: «Пусть Русь стоит на стенах и в башне! Мы поставим иную стену. Или погибнем все, или отсидимся!»

Армия готовилась к последней битве основательно.

Воины исповедовались и причащались у священников. Царь провел ночь в беседах с духовным отцом протопопом Андреем, затем облачился в доспехи и с оружием отстоял литургию. Тем временем городские рвы заполнялись фашинами. Пушкари мешали восстановительной работе казанцев, сокрушая остатки стен.

Когда царское моление на литургии подходило к концу, в предрассветный час, ужасающей силы взрыв поднял на воздух укрепления казанцев. Михаил Иванович с помощью немецкого «розмысла»[87] вывел подкоп под позицию неприятеля, закатил туда 48 бочек с порохом, и…

Второй взрыв прогремел у Ногайских ворот[88].

Итак, Воротынский дождался общего штурма. Его люди вновь оказались на острие главного удара. Они прорвали оборону татар и оказались на улицах города. Первым из всех воевод об этом успехе доложил именно Михаил Иванович. Но радость победы омрачилась тягой к грабежу и мародерству, охватившей штурмовые отряды. Немногие продолжали честно биться, прочие же бросили своих товарищей и занялись поисками ценной добычи. Как тогда говорили о подобных мерзавцах, «пали на сокровища»…

Казанцы вскоре опомнились, и сражение закипело с новой силой. Страшный копейный бой перегородил улицы от стены до стены. В этой давке даже мертвецы, нанизанные на копья, продолжали стоять. Никто не хотел уступать ни шагу.

Воротынский запросил подкрепления.

Увидев упорство татар, трусы и мародеры, оставив храбрых бойцов на произвол судьбы, обратились в бегство. Толпы негодяев, выбегая из города, в ужасе орали: «Секут! Секут!» Тут даже царь заколебался. Не сгинет ли армия в боях за каждый переулок, за каждый дом? Не уготовал ли ему этот день поражение вместо победы срам, вместо славы? Да и удастся ли выжить в обстановке всеобщего бегства?

Государь, по словам князя Андрея Курбского, участвовавшего в штурме, потерял твердость духа. Видя беглецов, он «…не только лицом изменился, но и сердце у него сокрушилось при мысли, что все войско христианское басурманы изгнали уже из города. Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царскими, и самого царя, взяв за узду коня его, — волей или неволей — у хоругви поставили: были ведь между теми сенаторами кое-какие мужи в возрасте наших отцов[89], состарившиеся в добрых делах и в военных предприятиях. И тотчас приказали они примерно половине большого царского полка… сойти с коней, то же приказали они не только детям своим и родственникам, но и самих их половина, сойдя с коней, устремилась в город на помощь усталым… воинам»[90].

Таким образом, военачальники с многочисленными пешцами из состава государева полка направились на поддержку Воротынского. Прибытие свежих войск дало русским решающий перевес. В кровавых уличных стычках они теснили и теснили врага. «Головы же царские с детьми боярскими мужественно нападают на иноверных, и бьются царевы воины во многих местах… хватали друга друга с врагами за руки, дрались копьями и саблями, в тесноте резались ножами», — рассказывает летописец.

Последний очаг сопротивления пылал у ханского дворца и мечети Кулшериф. Здесь храбрейшие из татар дали последний бой. Наконец сюда подоспел Воротынский со своими отрядами. Помолившись Богу о помощи, он напал на казанцев, «…зло сеча их… Так они и были побиты. Пали тут… князи и мурзы казанские, и вси люди могутии воинские, и вси жильцы дворовые казанского царя, и вси воины, способные носить оружие. И пролилась их кровь, как вода по удолиям…»[91] Автор воинской повести «Казанская история» так рассказывает о бесславном конце последних защитников города: «Безжалостно настигали русские воины казанцев своими мечами и рассекали их секирами, и копьями и сулицами протыкали их насквозь, и нещадно резали их, словно свиней… И вбежали казанцы… на царский двор и в царские палаты и бились с русскими камнями и дубинками, и обшивочными досками, шатаясь, словно в темноте, сами себя убивая и не давая живыми схватить себя. И вскоре побеждены были казанцы — словно трава посечены».

Казанская пахота закончилась, последняя борозда завершилась у межи…

Иван IV во главе победоносных полков, под православными хоругвями торжественно въехал в поверженный город.

Слава искусного полководца и отчаянно храброго человека быстро сказалась на статусе Михаила Ивановича. Осенью 1552 г. большая русская армия возвращалась на Русь из похода. Она разделилась на две части. Первая из них шла речным путем, на судах. Вторая же отправилась домой «полем», на конях. Она состояла из трех полков, и первым воеводой большого полка, т. е. главнокомандующим, поставили князя Воротынского. Это было поручение, сопряженное с большой честью для имени самого воеводы и всего рода Воротынских.

Князь Андрей Курбский, знавший Михаила Ивановича по «казанскому взятию», писал о нем: «Славный между русскими князьями» и «муж крепкий и мужественный, в полкоустроениях зело искусный»[92].

Казанская страда ушла в прошлое, победители вернулись на родину, и героическое напряжение, овевавшее русские войска на протяжении нескольких месяцев, спало. Вступили в силу будни обычной боевой работы.

«Казанская история». Список XVI в.

Князь Михаил Иванович Воротынский должен был вновь принять на себя обязанности «специалиста» по южному направлению. А вместе с тем и довершать завоевание казанской земли. «Черемиса», населявшая прежнее Казанское ханство, еще много раз поднималась на мятеж, причем первые годы, т. е. середина 1560-х, — ее восстания отличались особенным размахом.

То ли осенью 1553 г., то ли в начале 1554-го Воротынский во главе обширной администрации заступил на «годование» в Свияжск — место крайне беспокойное, но стратегически очень важное. Фактически, Свияжск рассматривался как ключ от Казани[93]. Так вот, Михаил Иванович просидит на этом месте в самый разгар черемисских мятежей необыкновенно долго — до осени 1555 г., когда его, наконец, сменил князь B.C. Серебряный-Оболенский. Можно сделать вывод, что Воротынскому тогда в высшей степени доверяли… и в то же время не особенно его берегли. Полезный человек, дельный, да… но не из любимцев государевых.

Полководцу дали отдохнуть от службы всего несколько зимних месяцев — после возвращения на Русь.

В июне 1553 г., еще до отправки на свияжское воеводство, а затем с весны 1556-го по 1562-й князь Мстиславский постоянно выполняет разные службы на юге, в оборонительной войне против крымцев. В разное время он командует гарнизонами в Одоеве, Калуге, на Туле. Время от времени он назначается полковым воеводой на «береговую службу» — во главе передового полка или вторым воеводой большого полка. Воротынский превосходит в боевом опыте и богатстве князей Ивана Дмитриевича Бельского и Ивана Федоровича Мстиславского, но по части знатности он обоим уступает. Поэтому, когда один из них командует полками на южном рубеже, Михаил Иванович получает второстепенную должность. Но когда они заняты на других службах, Воротынскому доверяют самостоятельное командование оборонительными силами на Оке. Впервые князь получает такое назначение в июне 1558 г. Тогда его поставили против крымцев, нападения которых ждали в самом скором времени.

Документы не донесли до нашего времени известий о каких-либо значительных сражениях с татарами, в которых мог тогда принимать участие Воротынский. Стычки, очевидно, были, — это норма состояния южных границ Московского государства.

Чертеж Московии (фрагмент), 1550 г. Составители: Антоний Вид и Иван Васильевич Ляцкой

Разве что в начале 1559 г., зимой, на Русь тайно пошел сын крымского хана «царевич» Магмет-Кирей с большой армией. Крымцы надеялись на то, что основные силы московского государя заняты на Ливонском театре военных действий. Но по показаниям взятых «языков» они скоро узнали: русские полки исправно стоят на «береговой» службе. Не веря в победу над оборонительной армией Ивана IV в открытом столкновении, крымцы и их союзники ногайцы пошли прочь. Воротынский выступил в спешном порядке из Калуги — преследовать врага, уходившего с «полоном». Но крымцев он догнать не сумел. Его людям удалось взять лишь нескольких «языков». Неприятель бежал, убивая и бросая лошадей и верблюдов, испытывая недостаток в продовольствии. Люди и скот умирали от голода. Татары ушли с позором, но заслуга Воротынского тут невелика. Скорее, худо, что он не поспел за татарами…

Михаила Ивановича в ту пору не щадят: назначения сыплются с интервалом в несколько месяцев… Но ему все еще доверяют. Так, однажды Михаил Иванович получил ответственное поручение: выбрать наиболее удачную позицию для выхода государева полка далеко на юг, под Дедилов.

Но в 1562-м князь Воротынский исчезает из воеводских списков на три года.

Доверие кончилось.

Началась опала.

13 сентября 1562 г. Иван IV вернулся в Москву из Можайска, где готовил величайшее военное предприятие всего царствования — поход русской армии на Полоцк. Через два дня после приезда, едва ознакомившись с текущими делами, царь положил опалу на братьев Воротынских — князей Михаила и Александра Ивановичей. Формулировка опалы не предвещала ничего хорошего: воевод наказывали за «их изменные дела». У рода Воротынских была отобрана их семейная вотчина — Новосиль, Одоев, Перемышль и принадлежавшая им часть Воротынска. Удар страшный. Но этим дело не ограничилось. Михаил Иванович с супругой отправились в тюрьму на Белоозеро, а его брат с женой отправился в далекий Галич, под арест. Еще недавно столь богатому воеводе позволили взять с собою лишь дюжину слуг. История некоторых знатных и могущественных родов русской аристократии XVI века порою так и заканчивалась…

Итак, наказали обоих Воротынских, причем вина Михаила выглядела в представлении царя более тяжелой. Чем же они провинились?

К сожалению, провалом того дела, которое им было поручено. А важнее этого дела на Руси в ту пору ничего не существовало.

Летом 1562-го царь посетил Можайск, занимаясь военными приготовлениями, накапливая на западном рубеже силы для последующего сокрушительного удара. В то же время московские полки привычно вышли в Оке и сосредоточились в районе Серпухова. Во главе царских войск стоял Михаил Иванович — первый воевода большого полка. Полком правой руки командовал Александр Иванович. Всего рать состояла из пяти полков. К ним присоединились удельные отряды князя Владимира Андреевича Старицкого. Солидные силы!

Так вот, в июле русскую оборону вновь попробовали на прочность татары. Крымский хан с войском в 15 000 всадников вышел на Мценск. Пятнадцать тысяч — совсем немного для набега самого хана. Атака крымцев была способом «отработать» деньги, присланные им из Литвы. Летописец говорит о Девлет-Гирее: «Приходил в невеликой силе… а раньше никогда „царь“ не являлся [на русские земли] со столь малым собранием»[94]. Татарам удалось выжечь значительную часть мценских посадов, остальные же отбил храбрец местный воевода — князь Федор Иванович Татев-Хрипунов.

Узнав о том, что не все силы переведены на западный рубеж и у Серпухова стоят воеводы «со многими людьми», Девлет-Гирей, захватив добычу, решил отступить без большого сражения. Часть его людей отделилась от орды и попыталась «распустить войну» под Болховым и Белёвом. Тут их отряды были наголову разбиты карачевским воеводой Василием Бутурлиным. Ему удалось «полон отполонить». Но ядро армии крымцев безнаказанно уходило в степь с «полоном», взятым у Мценска. Воротынский привел армию под Мценск и Девлет-Гирея уже не застал. Он организовал погоню, однако действовал слишком медлительно, и крымцы с «полоном» успели оторваться от преследования.

Михаил Иванович проштрафился не первый раз, причем опять допустил ту же оплошность, что и в 1544, и в 1559 г. Он не особенно торопился догонять крымцев, отбивать у них пленников, захваченных на Руси. Он не успевал. А для стремительной войны на юге России это было серьезным пороком. Вся она состояла из молниеносных рейдов, засад, погонь и носила маневренный характер. «Кунктаторы» тут всегда оказывались проигрывающей стороной. Под Казанью, когда противник никуда не бежал, а с яростью оборонялся, Воротынский был хорош. А в ситуации игры маневров и контрманевров он не проявлял достаточной скорости действий. Князь Микулинский входил в борьбу скоростей и тактических уловок, как рыба в воду; он умел и любил подобные состязания, а вот Михаилу Ивановичу они давались с трудом. И в Москве могли заподозрить худшее: а не стало ли это «неуспевание» результатом договоренностей с крымским ханом? Давненько он не приходил под города, принадлежащие Воротынскому…

Подозрение, касающееся столь крупного человека, рискованного решать в его пользу.

Отсюда и наказание.

Не было ли оно слишком тяжелым?

Трудно сказать. Можно лишь повторить сказанное в другой главе: русская элита XVI столетия жила в почете и богатстве. Но в нужный момент она обязана была победить; победа всё оправдывала, а поражение ставило вопрос: зачем такой человек нужен государю, да и всему русскому обществу?

Воротынского не казнили, помня его прежние заслуги времен «казанского взятия». И это можно рассматривать как милостивое решение вопроса.

Простили полководца лишь в 1565 г. К тому времени уже существовало разделение страны на «опричнину» и «земщину».

В опричнину царь забрал Новосиль из обширной конфискованной «вотчины» Воротынских…

Осенью 1565-го Михаил Иванович был назначен возглавлять земскую армию, вышедшую на южный рубеж, к Туле. Снятие опалы сопровождалось большим пожалованием со стороны Ивана IV. Князю Воротынскому дали боярский чин в земской думе. Более того, ему вернули часть огромного «удела» — Одоев и Новосиль[95].

Пребывание Воротынского на Белоозере не носило столь мучительного характера, как сидение в тюрьме, погубившее его отца в 1535 г. Михаила Ивановича сносно содержали, ни о каких «оковах» речь не шла. Но государева опала наносила урон чести рода. Она означала позор, утрату влияния и временную потерю состояния. Человек, испытывавший все прелести опалы на протяжении трех лет, мог выйти из тюрьмы озлобленным, с мыслями о мести государю или о переходе на сторону Литвы. Выпустив столь высокородную персону из «нятства», как тогда говорили, Иван IV рассчитывал в будущем на ее благодарность и, разумеется, на верную службу. Пожалование боярского чина и назначение на пост главнокомандующего южнороссийской оборонительной армией стали дополнительным стимулом для примирения между царем и вельможей.

Политика ранней опричнины (1565–1567) обходилась без масштабных репрессий, ставших нормой позднее. До 1565 г. Иван IV делил власть над страной с влиятельными родами высшей аристократии. Ему весьма затруднительно было задействовать какой-либо экономический, политический или военный ресурс, если они оказывали сплоченное сопротивление. Но вот из состава единой державы выделился «государев удел», где царь мог всевластно распоряжаться всем и всеми. Иными словами, у него появились ресурсы для оперативного использования. Прежде всего — опричное землевладение, которым обеспечивались служилые люди из опричного боевого корпуса. Этот корпус должен был стать ядром новой, легкоуправляемой армии, а также решающей силой в очередных военных кампаниях России. Заглядывая вперед, можно сразу сказать: этого не произошло. Но на первых порах, надо полагать, Иван IV планировал направить развитие страны именно по такому пути. И масштабный террор в картину военно-политической реформы не вписывался[96]. Людей наиболее неугодных царь подверг смертной казни в первые же месяцы опричнины, но их насчитывалось немного — всего пятеро. Среди них, правда, оказался весьма популярный военачальник, герой Казани, князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский. Освобождение Воротынского, такого же героя «казанского взятия», стало актом лавирования по отношению к служилой знати. Царь пока еще не шел на трагическое обострение конфликта с нею. Он показывал: кого-то казню, а кого-то, не менее достойного, жалую…

Возврат Михаила Ивановича диктовался и кадровыми проблемами. За несколько лет Россия лишилась четырех крупнейших полководцев: князь Семен Микулинский умер от смертельной раны в 1559-м, Алексей Басманов-Плещеев одряхлел и больше не участвовал в сражениях, Михаилу Морозову шел восьмой десяток, князь Петр Шуйский трагически погиб в 1564-м, а судьба князя Александра Горбатого-Шуйского прервалась плахой. Высший командный состав требовал пополнения.

Правда, доверие Ивана IV в полное мере к Михаилу Ивановичу не вернулось. В апреле 1566 г. 3 боярина, 2 окольничих и 7 других представителей служилой знати подписали «поручную запись» по князе Воротынском. Они поручились за воеводу в том, что он не «отъедет» в Литву, Крым, иное государство и не перейдет на службу к удельным князьям (например, к тому же Старицкому). В противном случае они обещали заплатить 15 000 рублей.

В конце 1560-х — начале 70-х г. военная деятельность князя Воротынского полностью сосредоточилась на «крымской угрозе». Его используют как военачальника исключительно для обороны Поочья.

Воротынский в оборонительной армии, выходящей к окскому рубежу, как правило, командует передовым полком или полком правой руки, в то время как главнокомандующими назначаются князья И.Д. Бельский или И.Ф. Мстиславский. Михаил Иванович — третье лицо в земской армии и земской думе. Иногда, прежде всего в случае занятости двух первых военачальников, ему дают самостоятельное командование полевыми армиями. Так, зимой 1568–1569 гг. он ходил во главе «легкой» рати из двух полков под Рязань — отражать очередного крымского «царевича». Когда московское командование планирует бросить за Оку, навстречу крымской орде, русский корпус, то опять фигурирует имя Воротынского. Доверие? Не совсем. Если в рамках одной оборонительной операции участвует земский полководец князь Воротынский и опричный — например, Федор Басманов, — то общее командование ею отдается опричному воеводе. Даже если он на порядок уступает Воротынскому по части боевого опыта.

В августе — сентябре 1570 г. князь в очередной раз вышел как первый воевода передового полка стоять на пути у крымцев. Однако помимо этого рутинно-опасного «боевого дежурства» его мысли были заняты другим делом. Последнее время вооруженные силы Московского государства все больше и больше переключались с Южного, «Степного», театра военных действий на Ливонский. Туда уходили лучшие силы, там были заняты лучшие полководцы. Соответственно, оголялся юг, откуда не исчезла все та же смертельно опасная для державы возможность глубокого прорыва крымцев. В перспективе это грозило крупными неприятностями. А значит, следовало наладить сторожевую и караульную службу наилучшим образом, — чтобы задолго узнавать о появлении вражеского войска недалеко от русских границ, понимать его намерения, иметь представление о его численности. Последнее время сторoжи несколько раз ошибались, обнаруживая крымские рати там, где их не было…

Придя с этими мыслями к Ивану IV, князь Воротынский получил высокое назначение: с 1 января 1571-го он «ведал» станицы и сторожи и «всякие государевы польские службы»[97].

Вскоре Михаил Иванович собрал в столице людей, постоянно служивших на беспокойном юге и знавших особенности ТВД — «станичников» да «сторожей». В большинстве своем они были знакомы воеводе по совместной службе. Посовещавшись с ними, Воротынский вынес на обсуждение земской думы документ, который считают первым уставом пограничных войск России. Именовался он «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». По решению думы он вступил в силу 16 февраля 1571 г.

«Боярский приговор» четко регламентировал службу постоянных дозорных застав («сторoж») и разведывательных отрядов, совершавших глубокие рейды в сердце степи («станиц»). Служилым людям были указаны точные сроки их дежурств, основные маршруты движения, способы оповещения основных сил на Оке, количество и качество коней, нормы выплат за пребывание на опасных участках и т. п. Документ, разработанный Воротынским «со товарищи», предусматривал суровое наказание за оплошку: «А которые сторожа, не дождавшись себе смены, со сторoжи съедут, а в те поры государевым украйнам от воинских людей учинится война, и тем сторожам быть казненным смертью». Русским «пограничникам» предписывалось также, останавливаясь на ночлег, не расседлывать коней, не разжигать огня для приготовления пищи в одном месте дважды за день, не оставлять наблюдения за врагом после того, как он обнаружен. По «Боярскому приговору» можно судить: пограничная служба в XVI веке была смертельно опасной. Только очень рискованные люди могли отважиться на такую «работу». Летописи и разряды пестрят случаями, когда вести о неприятеле приходили от «сторoжей» и «станичников» задолго до его появления у Оки, оказываясь, таким образом, спасительными для всей системы русской обороны. Но время от времени «станичник» оказывался в плену у татар, и жить ему оставалось столько, сколько выдержит человеческая плоть под скорой и беспощадной пыткой…

Введенный зимой 1571 г., «Боярский приговор» улучшил качество пограничной службы. Но он никак не мог повлиять на количество сил основной оборонительной армии. Тем более — на схему ее управления. А тут всё было худо… Несколько лет государственного легкомыслия пришлось оплатить по самому жестокому тарифу.

В мае 1571 г. Девлет-Гирей прорвался через Оку в районе Кром. В распоряжении хана находилась огромная сводная армия, куда помимо крымцев вошли ногайцы, турки, азовцы и «кочевые татары».

Ему противостояли значительные силы, но…

— во-первых, командование земскими и опричными полками не было единым, поэтому координация их действий оставляла желать лучшего;

— во-вторых, большая армия вела боевые действия в Ливонии, причем ее усилили частью опричного боевого корпуса, поэтому на юге оборонительная армия оказалась меньше, чем могла бы быть;

— в-третьих, крымцам помогли русские дворяне, как видно, решившиеся на измену, после того как их затронули массовые репрессии опричных времен;

— наконец, в-четвертых, и главное: допустим, дальние «сторoжи» сделали свое дело — московские войска вышли к Оке заранее, они ждали Девлет-Гирея, но в самих полках разведка и караульная служба велись отвратительно, и когда крымский хан обошел оборонительную армию по флангу, о его движении стало известно в последний момент…

Узнав об обходном маневре татар, русские полки форсированным маршем пошли к столице.

За день до прибытия татар под Москву к столичным предместьям подошли земские и опричные воеводы. В том числе и князь Воротынский с земским передовым полком. Он встал на отшибе, несколько в стороне от общей позиции — «на Таганском лугу против Крутицы». Поэтому главный удар крымцев пришелся не по нему. Когда Девлет-Гирей поджег дальние посады, ветер разнес пламя по всей Москве. Опричный отряд, большой полк и полк правой руки фактически погибли в огне. Что же касается передового полка, то он, по всей видимости, уцелел и продолжал оказывать сопротивление.

Поэтому в тот момент, когда Девлет-Гирей увидел Москву опустошенной, на руины великого города его все еще не пускал Воротынский. «Распустив войну» по южным уездам, добывая повсюду пленников, грабя и сжигая села, крымцы отправились назад. Михаил Иванович преследовал их, отбивая «полон» до Дикого поля. Однако сил его полка явно не хватало для большого сражения. Если бы Девлет-Гирей развернулся против него, скорее всего, полку пришлось бы либо бежать, либо погибнуть. Всё, что мог Воротынский в подобных обстоятельствах, — «покусывать» врага, беспокоить его, бить его отдельные отряды…

После московского разгрома князь Воротынский оказался старшим из земских воевод. Бельский погиб, Мстиславского представили народу как виновника поражения, хоть он и не был таковым. Теперь старшим в земской думе, да и в земской армии стал Михаил Иванович.

На следующий год Девлет-Гирея ждали с новой ордой. Он обещал союзникам, что воцарится здесь, что за год завоюет всю русскую землю из конца в конец. Хан даже давал купцам грамоты на беспошлинную торговлю по Волге — в русских владениях! Роль главнокомандующего всей предстоящей оборонительной операции естественным образом досталась Воротынскому. Тут других вариантов просто не было.

Зная, что одной из причин страшного поражения под Москвой был недостаток сил, отвлеченных от обороны юга борьбой со шведами, ливонцами, поляками и литовцами, Иван IV все-таки не собирался завершить тяжелую Ливонскую войну. Ему казались недостаточными те приобретения, которые уже добыло для него русское оружие. Он решил, не считаясь с жертвами, довести до победного конца борьбу с многими противниками одновременно. Поэтому через полгода после Девлет-Гиреева погрома он отправил в Карелию, против шведов, большую рать. Поход не принес удачи, а вот потери оказались значительными. Эта авантюрная политика следующей весной поставит Россию на грань жизни и смерти.

Михаил Иванович перед весенне-летней кампанией 1572 г. получил «наказ» (инструкцию), подробно расписывавший, какие действия следует предпринимать по организации обороны. Так, броды и «перелазы» на Оке следовало укрепить плетнями и «чесноком» — особыми устройствами из дерева и прутьев, затруднявшими действия вражеской конницы. 900 вятчан с пищалями и луками во время перехода крымцами Оки должны были подойти на стругах и открыть по ним огонь с близкого расстояния. В том случае, если крымцев придется встречать не на берегу реки, Воротынскому указывали отыскать «место крепкое», т. е. местность, которую удобно укрепить, где можно вырыть земляные ячейки для стрельцов, поставить «гуляй-город». Воеводе строго запрещали сходиться с татарами «на походе», зная, что даже слабые укрепления на порядок повышают боеспособность русских войск: в открытом поле они могут отступить, а в самых мелких и неказистых окопах «перестоят» любой удар. Эта национальная особенность ведения войны стала явной именно в XVI столетии… Наконец, как только начнутся боевые действия, воевода обязан был «без вести не держати» ни Москву, ни самого государя> иными словами, спешно отправлять гонцов с докладами обо всем происходящем.

В числе прочих предписаний Воротынскому велели провести большой воинский смотр.

Итак, в апреле 1572 г. царь явился на Коломну, где сосредоточилось ядро южной оборонительной армии. Там Воротынский повелел устроить большой смотр — специально для Ивана Васильевича. Проезжая на коне перед войсками, государь видел: людей стало меньше, чем в славный год завоевания Казани, и заметно меньше, чем их было при взятии Полоцка. Много молодых лиц: опытных бойцов старшего возраста повыбило. И, главное, столь сильное ранее Дворянское ополчение сократилось в боях, походах, от эпидемии, недавно обрушившейся на Московское царство, а также от массовых опричных репрессий. Все больше казаки, стрельцы, наемники, а лучших бойцов — дворян — катастрофически не хватает. Людей так мало, что разделить их на опричные полки и земские уже невозможно. С несчастной весны 1571-го опричный боевой корпус перестал существовать. У каждого полка, как водится по московским воинским обычаям, двое-трое воевод; но теперь среди них смешались как те, кто числился в опричнине, так и те, кто был в земщине. Так же и боевые отряды стояли в одном стою вне зависимости от того, опричный ли, земский ли уезд их выставил. Царь со вздохом говорит Воротынскому: «Встанешь против татар сам, без меня. Дела ждут твоего государя в Новгороде». Царь не решился возглавить это войско. Слишком мало людей. Слишком боялся он новых изменников. Слишком уверенно вел себя Девлет-Гирей после прошлогодней победы. Слишком сильна была вражда в людях, разделенных опричною чертой и озлобленных друг против друга.

Когда крымский хан приблизится со своим войском, Иван IV действительно будет в Новгороде. Государь готовился тогда к худшему и даже писал завещание…

Между тем князь Воротынский, пусть и с ослабленной армией, не терял надежды. Ему опять, как когда-то в Казани, следовало встать насмерть. Не пускать врага во внутренние области страны ни при каких обстоятельствах. И он готовился победить или умереть. Незадолго до решающих событий в расположение его войск прибыл из Новгорода князь Осип Щербатый с «государевым жалованным словом и з денежным жалованием». Зная, что теперь поставлено на кон, царь пытался ободрить армию.

На исходе июля сторожи сообщили князю: татары идут. Он выдвинул армию на центр окской позиции — к Серпухову.

Какими силами располагал Михаил Иванович?

В его распоряжении находилось чуть более 20 000 бойцов[98], плюс небольшой отряд казаков Михаила Черкашенина, неучтенный в общей численности войска[99]. Под его непосредственной командой находилась часть большого полка в 1840 конников-дворян. Вроде бы значительная сила. Но дворян во всей армии — менее 14 000. Да и стрельцов немного: всего порядка 2000. Отряд немецких наемников обладал высокой боеспособностью, но он был очень невелик. Что же касается остальной массы — казачьей — то она ценилась меньше всего, и в бою решала немногое. Для сравнения: в походе под Полоцк зимой 1562–1563 гг. у Ивана IV было примерно на 10 000 дворян больше, а стрельцов — от 12 до 20 тысяч! Разительная перемена…

Кроме того, в данном случае русское командование не решилось использовать служилых татар, как делалось в Ливонии и даже под Казанью. Очевидно, боялись их перехода на сторону крымцев.

В Москве тем временем готовился к осадному «сидению» воевода князь Юрий Иванович Токмаков.

Орда Девлет-Гирея, по самым скромным подсчетам, превосходила московские полки по численности вдвое. Вся сила Крымского ханства шла с ним, к ней прибавилось еще 20 000 ногайцев, плюс отряды черкесов и беглых астраханских татар. Несколько знатных турок сопровождали ханский походный штаб.

26 июля 1572 г. Девлет-Гирей появился перед Окой. Его не интересовали Рязань, Владимир и Мещёра. Он хотел взять Москву и добить русскую мощь. По сообщению летописца, «…Лета 7080-го… прииде „царь“ (т. е. крымский хан. — Д.В.) с великими похвалами и с многими силами на Русскую землю, и росписав всю Русскую землю, комуждо что дати, как при Батые. И прииде преже на Тулу и посады пожег, и от Тулы к берегу»[100].

Его встретил передовой полк князя Ивана Шуйского и, как видно, отбился. Ока во многих местах была укреплена земляными насыпями с частоколом, из-за которого метко палили пищальники, стоя в длинном мелком окопчике. Девлет-Гирей остался у выгоднейших для наступления на Москву «перелазов» через Оку, а ногайцев отправил во главе с Теребердеем-мурзой в обход.

27 июля Теребердей-мурза, разгромив заслон из 200 дворян, перешел Оку на Сенькином перевозе. Неся потери от «плетней» и «чеснока», ногайский военачальник велел выкопать их, разрушить частокол, и лишь потом устремился в сторону Москвы. Ночью с 27 на 28 июля он обошел позиции Воротынского.

Ручная пищаль

Тем временем на протяжении второй половины 28-го шла перестрелка из пушек и пищалей на направлении главного удара. Девлет-Гирей пытался перейти Оку там, но его успешно отбивали огнем. В конце концов крымский хан уверился в бесперспективности этой затеи. 28 июля, в ночное время, он оставил перед главными силами Воротынского 2000 конников, наказав им отвлекать внимание русских, имитируя попытки перейти Оку, а сам пошел по пути, открытом на Сенькином перевозе Теребердеем-мурзой. В понедельник 29-го он уже стоял на московском берегу Оки. Ногайцы к тому моменту приблизились к Москве и блокировали дороги. Зловещим признаком стало их необычное поведение: отряды Теребердей-мурзы не «распускали войну», т. е. не отправляли отряды за добычей и пленниками, они концентрировались для разгрома русской армии. Очевидно, «малые призы» в виде беззащитных сел татар уже не интересовали, они мечтали о «царском призе» — Москве со всеми ее богатствами. В то же время Теребердей-мурза не отважился в одиночку штурмовать столицу России. Он просто перерезал коммуникации за спиной у Воротынского и ждал прибытия самого Девлет-Гирея.

Путь ногайцам попытался преградить полк правой руки, но второй воевода Федор Шереметев бежал с поля боя, бросив оружие. Первый воевода, князь Никита Одоевский, честно сражался, но выправить положение не смог — его оттеснили с дороги.

29 июля началась «гонка»: крымский хан быстро двигался к Москве, на соединение с ногайцами, а на хвосте у него сидел Воротынский. Михаил Иванович разгадал отвлекающий маневр Девлет-Гирея, поскольку за Окой было установлено постоянное наблюдение и переход основных сил татар на нашу сторону не стал для него неожиданностью. В авангарде русской армии шел сторожевой полк князей Андрея Хованского и Дмитрия Хворостинина. Их пробный удар опрокинул арьергард крымцев, шедший во главе с «царевичами». Девлет-Гирею стало ясно: его стремление к Москве бесцельно и опасно, покуда в тылу у него неприятельское войско, решившее драться всерьез.

Пришло время разворачиваться против Воротынского.

Сначала Девлет-Гирей направил 12 000 крымцев и ногайцев для контрудара по сторожевому и передовому полкам. Русские быстро отходили… отходили… и навели татар на гуляй-город, который встретил неприятеля жестоким артиллерийским огнем. Всадники один за другим падали в ров, спешно выкопанный незадолго до их появления. Неприятельская рать рассеялась. Таким образом, тактический успех, достигнутый крымцами ранее, сошел на нет. Оборонительная операция принесла русским полкам первые удачи.

Но тогда же крымский хан вновь усилился, соединившись с ногайскими союзниками.

Наши продолжали наступать, отбрасывая арьергардные отряды татар. До большого боя дело не доходило. Девлет-Гирей, уже перешедший Пахру, наконец развернул основные силы и пошел на русскую армию. В момент разворота он был менее чем в одном дне пути до Москвы.

30 июля, в среду, началось генеральное сражение, от которого зависела судьба Московского царства. У Воротынского были в прошлом заслуги и неудачи, но Бог даровал ему главный звездный час: ради спасения Русской цивилизации Он привел «командарма» на поле близ деревни Молоди. Этим страшным многодневным сражением у Молодей, этой победой, спасительной для страны, полководец и вошел в русскую историю.

Центром и основой нашей позиции стал гуляй-город — легкое укрепление из телег с деревянными щитами. Его поставили на всхолмии близ речки Рожай. Из гуляй-города по крымцам били пушки и пищали, из окопов палили по ним стрельцы, дворяне осыпали атакующих татар стрелами. За гуляй-городом встали конные дворяне и казаки. Их берегли для контратак.

Волна за волной татары накатывали на гуляй-город, бились с чудовищным упорством, получали по флангам удары конных полков и отходили прочь, устилая поле трупами. Армия Воротынского стояла непоколебимо. Погиб ногайский предводитель Теребердей-мурза. В плену оказался крупный полководец неприятеля — Дивей-мурза[101], а также некий «астраханский царевич», несколько мурз и трое «ширинских князей». Для Девлет-Гирея битва в среду окончилась полной неудачей. В четверг и пятницу крымский зверь зализывал раны, не решаясь опять ударить на русские порядки. Тут и там вспыхивали отдельные стычки. Татары надеялись вызвать русских на прорыв: в лагере Воротынского начался голод и конский падеж, не хватало воды. Пленный Дивей-мурза высокомерно издевался над русскими военачальниками: «Если бы крымский царь был взят в плен вместо меня, я освободил бы его, а вас, мужиков, всех согнал бы пленниками в Крым!.. Я выморил бы вас голодом в вашем „гуляй-городе“ за 5–6 дней»[102]. Обоз был брошен Воротынским во время погони за крымцами, а отпустить полки с позиции по соседним деревням на фуражировку и за пищей не представлялось возможным: нельзя было распылять силы, когда их и без того совсем немного. Приходилось резать боевых коней и питаться их мясом. Михаил Иванович твердо придерживался оборонительной тактики. В атаках на гуляй-город татары понемногу растрачивали численное превосходство, а открытое сражение сразу поставило бы московских воевод в проигрышную ситуацию. В такой — патовой, по большому счету, — ситуации главнокомандующему оставалось молиться, призывая помощь Божью.

Решающий бой произошел в субботу 2 августа. Скупые на подробности военные документы той поры сохранили картину страшного напряжения той битвы: «…татаровя пришли к „гуляю“ и изымалися у города за стену руками. И тут многих татар побили и руки пообсекли безчисленно много. И боярин князь Михайло Иванович Воротынской обошел с своим большим полком крымских людей долом, а пушкарям приказал всем из большого наряда, из пушек и изо всех пищалей стрелять по тотаром. И как выстрелили изо всего наряду, и князь Михайло Воротынский прилез на крымские полки ззади, а из „гуляя-города“ князь Дмитрей Хворостинин с немцы вышел»[103]. Удар с двух сторон ошеломил крымцев и отнял у них инициативу. Они бежали, оставив мысль о взятии гуляй-города, многих бойцов оставив на поле.

Девлет-Гирей оказался на перепутье. С одной стороны, он все еще был силен и мог продолжать военные действия. С другой стороны, большие потери и неудачи подорвали боевой дух его войска. Ждали триумфального шествия на московские пепелища, а вышла беспощадная сеча, где уже сложили голову ханский сын и внук…

Неизвестно, как сложились бы обстоятельства. Воротынский одолел татар раз, другой. Возможно, отбросил бы их и в третий, и в четвертый раз… А может быть, стойкость его людей иссякла бы. Война — стихия ошибок. Их допускают все. Побеждает тот, кто делает меньшее их количество и готов сражаться до конца. При Молодях победил не только талант князей Воротынского и Хворостинина, да и не только их мужество, победило прежде всего русское упорство. Девлет-Гирея наши ратники «перестояли».

И еще помог победить героизм безвестного русского человека, вечная ему память и добрая слава! Его «подсунули» с фальшивым донесением крымскому хану — на верную смерть… Девлет-Гирей, колебавшийся — уйти или продолжить бой, — прочитал донесение и лишился воле к победе.

Вот как об этом рассказывает Пискаревский летописец: «А в полкех учал быти голод людем и лошадем великой; аще бы не Бог смилосердовался, не пошел царь царь (Девлет-Гирей. — Д.В.) вскоре назад, быть было великой беде. А князь велики (Иван IV. — Д.В.) в ту пору был в Новегороде в Великом со всем, а на Москве оставил князя Юрья Токмакова с товарищи. А как царь царь (Девлет-Гирей. — Д.В.) стоял на Молодях, и князь Юрья, умысля, послал гонца к воеводам з грамотами в обоз, чтобы сидели безстрашно: а идеть рать наугородцая многая. И царь (Девлет-Гирей. — Д.В.) того гонца взял, и пытал, и казнил, а сам пошел тотчас назад»[104].

Как его звали, этого гонца, отдавшегося в плен с грамотой князя Токмакова? Где могила его? Есть ли на ней крест, или татары бросили мертвое тело псам на съедение? Ничего не известно. А ведь какой это был человек! На таких-то камнях русский дом и стоял столетиями.

Выставив заслон из 3000 конников, Девлет-Гирей устремился за Оку, домой. На «перелазе» также осталось еще 2000 крымцев. Князь Воротынский, пребывавший в тревоге всю ночь, наутро 3 августа узнал об отступлении врага. Два неприятельских заслона были разбиты и большей частью уничтожены. Преследовать Девлет-Гирея за Окой Воротынский не решился. А может быть, и сил у армии не осталось: всякому напряжению есть предел…

Полки встали на свои прежние места. Они поредели. Возможно, из трех бойцов только один мог вновь выйти на Оку. Но кто мог — все вышли на государеву службу. От Ивана IV из Новгорода вскоре прибыл Афанасий Нагой с наградным золотом.

Политическая карта Причерноморья после поражения Крымского ханства

Тут добавить-то нечего. Такие дела в пышных комментариях не нуждаются. Наверное, хватит одного просто слова: выстояли! Есть в Молодинском сражении множество черт, роднящих его с битвой за Москву в 1941 г.

Во второй половине 1572 г. солнце князя Воротынского стояло в зените. Слава его распространилась по всей Руси. Многие историки даже считали его победу главным поводом для отмены опричнины[105].

А в следующем году его не стало.

В апреле 1573-го он вышел «на берег», к Серпухову, с оборонительной армией юга России. Ничто не предвещало беды.

Вдруг возникло большое местническое дело между воеводой сторожевого полка князем Василием Юрьевичем Голицыным и Михаилом Ивановичем, далеко превзошедшим его в военной иерархии: пост первого воеводы большого полка, т. е. командующего армией, давал Воротынскому полное и неоспоримое преимущество. О степени знатности обоих можно дискутировать… но факт остается фактом: Иван IV встал за сторону Голицына. Он получил 11 июля 1573 г. так называемую «невместную грамоту». В этом документе говорилось от царского имени: «Мы тебя пожаловали, велели быть со князем Михаилом Воротынским без мест… А как вам береговая служба минетца и будет тебе до князь Михаила Воротынского дело в отечестве, и мы тебя пожалуем, велим тебе на Воротынского суд дать и велим вас в вашем отечестве счести». Когда же Голицын вернулся со службы (между августом и октябрем 1572 г.), никакого суда не состоялось, поскольку князь М.И. Воротынский был взят под стражу и отправлен в Москву, где его казнили вместе с первым воеводой полка правой руки кн. Н.Р. Одоевским и вторым воеводой большого полка М.Я. Морозовым. Все они оказались под арестом, подверглись опале и смертной казни. Причем Морозов даже не успел заступить на береговое «дежурство» в апреле.

Значит, какое-то расследование по «делу трех воевод» началось еще весной 1572-го, в апреле. Следствие шло как минимум до середины июля. А вскоре после этого все трое были мертвы.

Гибель трех крупных военачальников, фактически командной «головки» всей армии, выглядит загадочно. Московское правительство и сам царь никогда не давали на этот счет никаких объяснений. Опалу и казнь невозможно объяснить служебной оплошностью, поскольку один из казненных не успел прибыть на службу, следовательно, не мог совершить на ней никакой ошибки. Само местническое дело не становилось тогда поводом для смертной казни, — в худшем случае строптивого местника отправляли в тюрьму. Казнь ему полагалась только за военное поражение, случившееся из-за местнического спора во время боевых действий. Да и то трудно сыскать такие примеры… Скорее князь Голицын почувствовал какой-то разлад между царем и князем Воротынским, да и постарался его использовать себе на благо: на пустом месте обрел местническую «находку». Опальный вельможа становился источником местнических «потерек» для всего рода, его не щадили…

Значит, еще весной, в самом начале «береговой службы», Ивана IV увидел в чем-то очень крупную вину трех воевод. Что за вина?

Князь Андрей Курбский, современник Воротынского и эмигрант, неплохо осведомленный о событиях Молодинской битвы, предложил следующую версию событий: Михаил Иванович ни в чем не был виноват, его оговорили по распоряжению царя. Имеет смысл полностью привести объемистый рассказ Курбского: «Потом были убиты славный… Михаил Воротынский и Никита, князь Одоевский, родственник его с детками младенцами…Спустя примерно год (после Молодинской битвы. — Д.В.) велел он (Иван IV. — Д.В.) схватить, связать, привести и поставить перед собой этого Победоносца и защитника своего и всей земли Русской. Найдя какого-то раба его, обокравшего своего господина — я же думаю, что тот был подучен им: ведь тогда еще князья эти сидели на своих уделах и имели под собой большие вотчины, а с них, почитай, по несколько тысяч воинов были их слугами, а он им, князьям, завидовал и потому их губил, — царь сказал князю: „Вот свидетельствует против тебя твой слуга, что хотел ты меня околдовать и искал для этого баб-ворожеек“. Но тот… отвечал: „Не привык я, царь, и не научился от предков своих колдовать и верить в бесовство, лишь хвалить Бога единого, в Троице славимого, и тебе, царю и государю моему, служить верой. Этот клеветник — раб мой, он убежал от меня, меня обокрав. Не подобает тебе верить ему и принимать от него свидетельства как от злодея и предателя, ложно на меня клевещущего“. Но он тотчас повелел блистательнейшего родом, разумом и делами мужа, положив связанным на дерево, жечь между двух огней. Говорят, что и сам он явился как главный палач к палачам, терзающим Победоносца, и подгребал под святое тело горящие угли своим проклятым жезлом… Велел он также подвергнуть разным пыткам и… Никиту Одоевского… А того прославленного победителя, без вины замученного и обгоревшего в огне, полумертвого и едва дышащего, велел он отвезти в темницу на Белоозере. Провезли его мили три, и отошел он с этого жестокого пути в путь приятный и радостный восхождения на небо к своему Христу…»[106]

Оговор? Это возможно. Царь по характеру своему был мистиком, верил в волхвование и даже в прорицания колдунов. Мог бы он поверить в реальную опасность для себя и своей семьи, если бы Воротынского, а то и нескольких воевод сразу, оговорил, подсунув клеветника, например… тот же Голицын (все они стояли выше него в воинской иерархии по воеводскому списку 1573 г.)? Да, мог. Сбрасывать эту версию со счетов нельзя.

Возможно, Иваном IV двигали иные причины — политического, а не мистического характера. Курбский считал, что Иван Васильевич из «зависти» разрушал крупные уделы знатных князей. Мотив? Нет, никакой не мотив. Царь уже распорядился достаточно вольно огромными владениями Воротынского, отправляя его в ссылку десять лет назад. И прекрасно обошелся при этом без казни самого Михаила Ивановича, а также его родни. Непонятно, к чему было дополнять очередную конфискацию земель убийством их владельца, плюс одного из родственников, но оставить при этом в живых прочих молодых наследников — а род Воротынских далеко не «извелся» на Михаиле Ивановиче[107]. Не клеится. И при чем тут Морозов? Тоже какая-то родня Воротынских? Было бы красиво закончить жизнеописание полководца, замкнув сюжет на возвращении сына к истории отца, слишком могущественного, а потому подозрительного для московских правителей человека… Но… эта версия не объясняет всех фактов.

Допустим, царь увидел в трех военачальниках, контролировавших основные силы южной армии, потенциальных военных заговорщиков. Ведь их объединяет лишь одно — служебное положение в апреле 1573 г. Могли у Ивана IV возникнуть подобные подозрения? Да, могли. Есть одно «но». Тогда Воротынского и казнили бы за попытку заговора. При чем тут колдовство?

В главе, посвященной князю Мстиславскому, была рассказана история о том, как Иван IV под пыткой допрашивал русских беглецов из крымского плена. Так вот, точно так же как и с Мстиславским, царь услышал отрицательный ответ на свой вопрос о том, имел ли сношения с крымцами князь Воротынский. А услышав его, пытками выжал из допрашиваемого признание в измене Михаила Ивановича… который был к тому времени мертв. И казнили князя не по обвинению в сношениях с крымцами, а по обвинению во вредоносном колдовстве. Зачем? Очевидно, царь знал, что за Воротынским нет вины. Но ему требовалось показать воеводу персоной кругом виноватой — и в том, и в этом…

Тогда, возможно, царь взревновал к славе Воротынского. Князь победил крымцев, в то время как сам Иван IV отсиживался в Новгороде Великом. Современники честили царя на все лады за этот эпизод. Такие разные люди, как Курбский и Штаден, писали о «новгородском сидении» первого русского царя весьма пренебрежительно, поскольку сочли его трусом[108]. Если же вспомнить бегство от Девлет-Гирея в 1572 г., картина выйдет совсем некрасивая. Иван IV мог жестоко страдать из-за косых взглядов и дурных разговоров, связанных с двойным позором в его жизни. Между тем авторитет Воротынского рос. В январе 1573 г. русская армия во главе с Иваном IV взяла Пайду. Царь вернул себе лавры отважного человека и удачливого полководца. Теперь он мог уничтожить Воротынского, не вызывая пересудов о зависти к этому человеку.

Однако и тут есть свои «но». Допустим, князья Воротынский и Одоевский справедливо пользовались славой героев, сражавшихся с крымцами в 1572-м и одолевших опаснейшего врага. Но пользовались ею также и Хворостинин (допустим, слишком мелкий человек, чтобы вызвать у царя зависть) или, скажем, Иван Шуйский (этот уж совсем не мелок). Допустим, кто-то вел себя поскромнее, а кто-то слишком гордился своею победой. Допустим также, что самыми большими гордецами оказались Воротынский и Одоевский. Но Морозов-то вообще не присутствовал среди полковых воевод на Молодях, вот незадача! Как можно ревновать к славе человека, который ее не имеет?

Возможно, Михаил Яковлевич Морозов к делу Воротынского непричастен, да и вообще не существовало никакого «дела трех воевод». Морозов только что прибыл из Ливонии, где числился вторым воеводой большого полка в армии князя И.Ф. Мстиславского. Эта армия потерпела тяжелое поражение под Коловерью. Морозов, хоть и получил там ранение, но всё же мог быть

а) одним из реальных виновников разгрома;

б) удобной кандидатурой для обвинения в срыве похода, в поражении русских войск и т. п. Ведь Мстиславского-то царь уже простил. И он к тому же считался «столпом царства», а таких людей трогают лишь по очень серьезному поводу.

Можно выбрать версию по вкусу, но, видимо, в любом случае Морозова стоит отделить от князей Воротынского и Одоевского. Курбский, например, этой связки не видит. И ни о каких обвинениях по поводу колдовства в отношении Морозова не выдвигалось — нет таких сведений. А вот за Коловерь он мог ответить жизнью, как отвечали в то царствование иные воеводы за иные поражения. Хотя «командармом» он был выдающимся и прежде умел приносить победы Московскому государству.

Михаила Яковлевича казнили в возрасте мало не восьмидесяти лет — как он только в походы ходил! Одновременно лишили жизни его жену и двух сыновей. А в 1583 г. царь отправил в Троице-Сергиев монастырь большой персональный вклад по душе Морозова — 100 рублей. Князья Воротынский и Одоевский такой почести удостоены не были. И тут — отличие.

Вид на Троице-Сергиеву лавру. 1890-е гг.

Итак, было, по всей видимости, два дела: одно — Морозовых и другое — Воротынского с Одоевским. Отсюда вывод: «фигурантов» второго дела могли казнить по одной из двух причин — либо из-за ревности Ивана IV к победе у Молодей, либо из-за какой-то служебной оплошности (ведь отделив Морозова, мы можем вернуться и к этому варианту). Из всех версий наиболее вероятной представляется та, которая объясняет смерть Воротынского и Одоевского недобрым чувством Ивана IV к их боевому успеху при собственных неудачах. И на этом можно остановиться. Более точно раскрыть тайну гибели Михаила Ивановича не представляется возможным.

Был ли князь Воротынский талантливым полководцем? Трудно сказать. Южные рубежи России он оборонял небезупречно. Когда приходило время «испить смертную чашу» в бою против татар, он одолевал неприятеля мужеством, стойкостью, опытом. Но талантом ли? Яркий, острый талант был у князей Хворостинина и Микулинского. Склонность к затейливой «игре» с неприятелем, т. е. тактический дар, можно увидеть в действиях князя Шуйского. А Михаил Иванович Воротынский был, надо полагать, несколько улучшенным изданием князя Мстиславского. Честный, умный, бесстрашный человек. В нем видна та разновидность воинской доблести, которая делала победителями спартанских гоплитов: лучше им было погибнуть, нежели опозориться, отступив, побросав щиты. Таков и Воротынский, медлительно-стойкий воевода. Не самый расторопный из наших «командармов» грозненской эпохи, он был, может быть, самым твердым в прямом бою с татарами. Именно это свойство вывело Михаила Ивановича в спасители России.

Примечания:

1

Хворостинины были отдаленными родственниками Курбских. В апреле 1564 г. князь Андрей Курбский перебежал к литовцам. Но вряд ли из-за семейной связи с ним «выбили» из Думы князя Ивана Михайловича Хворостинина: слишком уж далеко их родовые ветви разошлись друг от друга.

8

Более подробно о битве у Молодей рассказывается в очерке о кн. М. И. Воротынском.

9

Документы о сражении при Молодях / Подготовил В.И. Буганов // Исторический архив. М., 1959. Вып. 4. С. 176.

10

В дальнейшем участие кн. А.П. Хованского в боевых действиях не упоминается. То ли Воротынский не видел в нем надежного военачальника, то ли он был ранен в одной из первых стычек.

85

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XV в. М., 1988. С. 132–133. Справедливости ради стоит отметить, что как минимум дважды Ивана Михайловича все-таки ставили командовать армиями.

86

Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей. М., 1978. Т. 34. С. 167–168.

87

Военный инженер, в широком смысле — военный специалист, «инструктор».

88

Есть сведения, что казанцам стало известно о подкопах от изменника князя Юрия Булгакова, они искали подземные галереи, однако до часа решающего штурма так и не успели найти.

89

По всей видимости, имеются в виду дворовые воеводы князь Владимир Иванович Воротынский и боярин Иван Васильевич Шереметев-Большой, возглавлявшие государев полк. Впоследствии оба эти рода — и Воротынские, и Шереметевы — тяжко пострадали от царской опалы, а И.В. Шереметев подвергся пыткам.

90

Курбкий А. История о великом князе Московском // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 229–261 (курсив мой. — Д.В.).

91

История о Казанском царстве (Казанский летописец) // Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. 19. С. 462.

92

Курбский А. История о великом князе Московском // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 336–337.

93

Подробнее см. в очерке, посвященном князю Микулинскому.

94

Лебедевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 29. С. 299.

95

Впоследствии Воротынский потерял эти города, но вернул себе Перемышль, а также получил другие пожалования — в Поволжье.

96

Впоследствии, с 1568 по 1571 г., политический курс на массовые репрессии будет проводиться из-за серьезного сопротивления, которое оказывалось русским обществом опричным порядкам.

97

Т. е. разведывательные и сторожевые отряды, работавшие в Диком поле — степной зоне между южными областями Московского государства и северными владениями Крымского ханства.

98

По другим подсчетам — от 23 000 до 30 000.

99

Этот отряд вписан в большой полк позади наиболее крупных казачьих частей в 1000 и 3000 человек, поэтому, видимо, в нем было всего несколько сотен бойцов.

100

Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей. М., 1978. Т. 34. С. 192.

101

Впоследствии Дивея-мурзу отправили к Ивану IV в Новгород.

102

Штаден Г. Записки немца-опричника. М., 2002. С. 71.

103

Записи Разрядной книги о «береговой службе» и отражении нашествия крымских татар в 1572 г. / публ. В.И. Буганов // Исторический архив. М., 1959. Вып. 4, июль — август. С. 180.

104

Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей. М., 1978. Т. 34. С. 192.

105

Что, вообще говоря, сомнительно. Основные элементы опричнины были разрушены еще до битвы у Молодей — под впечатлением московского разгрома 1571 г.

106

Курбский А. История о великом князе Московском // ПЛДР. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 336–341.

107

Более того, младшие Воротынские еще получили часть своего удела назад то ли при Иване IV, то ли в первые месяцы правления его сына Фёдора Ивановича.

108

Хотя в подобной ситуации было совсем неглупым делом убрать монарха подальше от передовой и предоставить дело профессионалам.