• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Когда будешь в Остиндии у Магола, купи довольное число птиц больших всяких, а имянно струсов, казеарусов и протчих…

(Наказ Петра Первого офицеру отряда Бековича)

Эта экспедиция была предпринята в эпоху нашего величайшего могущества на море – когда в силу вооруженного нейтралитета наши эскадры охраняли право торговли на Северном и Средиземном морях, созидался Черноморский флот и готовилась обширная кругосветная экспедиция Муловского для утверждения господства России на берегах Восточного океана. Предприятие весьма замечательное в истории нашего флота, особенно в истории собственно Каспийской флотилии, для которой оно явилось началом ее возрождения.

Восточный берег Каспийского моря, бесплодный и пустой, только временами занимаемый кочующими по его обширным степям полудикими киргизами и туркменами, издавна привлекал внимание нашего правительства: через него пролегают дороги в баснословно богатые страны Средней Азии и от них в Индию и Китай – страны шелка, шалей, золота и драгоценных камней, какими они всегда казались.

Попытка проложить торговые пути в Индию была предпринята еще Петром Первым. В 1714 году офицер Преображенского полка князь Александр Бекович-Черкасский был назначен начальником экспедиции в Хивинское ханство, поводом к которой послужили фантастические слухи о том, будто на Амударье имеется золотой песок и будто хивинцы, желая скрыть его от русских, отвели реку, прежде питавшую Каспий, в Аральское море. В 1716 году Бекович исследовал восточные берега Каспийского моря и построил там три крепости. На следующий год Бекович во главе 4-тысячного войска двинулся в глубь Азии, на Хиву. После удачных стычек с хивинцами капитан Бекович был приглашен хивинским ханом якобы на переговоры и погиб мученической смертью: с него и с его спутника князя Самонова живьем содрали кожу, набили соломой, и эти чучела вывесили у городских ворот. Его многочисленный отряд был изрублен почти полностью (18). В России потом бытовала поговорка «Пропал, как Бекович», а индийские прожекты после кончины Петра были надолго оставлены.

Однако с 1775 года, когда Американская война стала стеснять английскую торговлю в Индии, заметно начала усиливаться наша торговля с ней через Бухару и Оренбург, а потому натурально пробудились давнишние замыслы на проложение кратчайшей дороги.

К лету 1780 года приведено в Астрахань 3 фрегата, 1 бомбардирский корабль и 4 бота (при порте тогда было только 2 бота) (19); на них были команды из отборных людей и присланные из Петербурга офицеры: капитан-лейтенанты Баскаков и Келенин, лейтенанты Денисов, Бардаков и Радинг; всего 443 человека. В их числе были знаменитые греческие корсары (20), владевшие турецким языком: Иоаннис Варвакис (21) и Ламброс Качиони (22). Еще несколько переводчиков было подобрано из астраханских татар. По рекомендации Академии и с Высочайшего утверждения для ведения исторического журнала и разных физических наблюдений прикомандирован был коллежский переводчик Карл Габлиц (23), служивший тогда в Астраханской Садовой конторе, исправляя притом и должность корреспондента Санкт-Петербургской Академии наук. Крайняя поспешность строения эскадры и ее приготовления к походу, а более всего выбор на нее лучших людей и таинственность, которой наитщательнейше все это облекалось, подали повод к многоразличным толкам.

Наконец, в начале лета следующего года, «к немалому всех удивлению», в Астрахань явился полномочный начальник готовившейся экспедиции, капитан 2-го ранга граф Марко Иванович Войнович, только что пожалованный в настоящий чин, – «опытный моряк, ловкий, смелый и довольно образованный, командуя небольшим фрегатом «Славою», он обратил на себя внимание…» (В.Н. Мамышев, историк XIX века).

В тайной инструкции, данной ему Потемкиным, было предписано основать укрепление на материке или на одном из островов у восточного берега Каспия – преимущественно рассчитывали на остров Огурчинский, который полагали способным для этого, – и стараться о проложении торговых путей в Индию; притом велено всеми средствами покровительствовать нашей торговле на этом море, очень стесняемой персами. Власть дана была полная, и никому, кроме него, не была открыта цель экспедиции. «Но для каких именно предприятий эскадра та была назначена и в чем состояла цель Правительства при отправлении ее, о том не упоминается, потому что Правительство по политическим причинам желало в тогдашнее время сокрыть сие», – отмечал Карл Габлиц.

Назначенные к походу три 20-пушечных фрегата были не без недостатков. Из сделанного потом Войновичем протеста видно, что:

1) все эти суда были построены из сырого леса, отчего скоро и сгнили;

2) подняли только одну третью часть назначенного по вычислению груза;

3) чрезвычайно тесны в палубе, загроможденной батареей, каютами, камбузом, шпилем и клюз-баком;

4) порта очень низки, так что нельзя поднимать их даже в тихий брасельный ветер, и ежели б, говорит он, не поставил на верхнюю палубу 4 Ѕ фунтовых фальконетов, то нечем бы было и сигналы делать;

5) по той же причине на двух фрегатах шпигаты для стока воды сделаны только в клюз-бак – и то была новая причина к скорейшему сгниению их;

6) для меньшего углубления с фрегатов сняты фальшкили (24); и, наконец,

7) они имеют дифферент на нос, и кормы их так неуклюжи, что подобные он видал только у турок.

Оскорбленная этими протестами, поданными на имя вице-президента Адмиралтейств-Коллегии (25), Коллегия отвечала с сарказмами; Войнович возражал. Коллегия советовала для шпигатов «зделать скважины изнутри, для прохождения воды между обшивками, ко льялу» – по мнению Войновича, вернейшее средство для сгноения судов. Войнович на данный ему совет перенести шпиль и клюз-бак на верхнюю палубу отвечал, что эта палуба очень тонка, так что из нее выдергиваются рымы, и потому не выдержит новых тягостей. На предложение Войновича снять верхнюю палубу, т. е. сделать батарею открытой, и замечание, что он видел в Средиземном море фрегат беспалубным, т. е. без верхней палубы, – Коллегия отвечала, что палубное судно не может быть беспалубным – игра слов; на представление, что фрегаты не подняли назначенного им груза, отвечала, что «судно не может не поднять своего груза, если он правильно вычислен»; на предложение вместо неудобных бомбардирских кораблей строить суда по образцу французских гальот-а-бомб замечено, что «гальот-а-бомб то же значит (т. е. буквально), что у нас бомбардирский корабль», и проч.

Но так или иначе требовалось срочно снарядить суда всем необходимым для длительного и далекого плавания: вооружение, вода, солонина и прочее в спешном порядке подвозилось и грузилось на борт.

Несмотря на множество забот в порту, Войнович улучил немного времени, чтобы познакомиться с городом, удаленным от Петербурга на 2102 версты. Хотя император Петр Первый указом повелел замостить улицы Астрахани еще 60 лет назад, была вымощена только одна центральная, остальные же, довольно широкие, были сплошь покрыты толстым слоем песка.

Заросшие тростником, наполненные птичьим гамом низовья Волги поразили его изобилием гигантских рыбин, вытаскиваемых ловцами; смешными, неуклюжими пеликанами, быстро и ловко наполняющими мелкой рыбешкой свои мешки под клювами; торчащими из воды огромными бутонами «каспийской розы» – лотоса. Марко Ивановичу показали черный водяной орех чилим, выраставший величиной в локоть. Одно из растений особенно привлекло его внимание.

Екатерина II – Г.А. Потемкину

(До 29 июня 1781)

Mon ancien Pylade est un homme d’esprit (Мой старинный друг Пилад – человек умный (фр.; см. прим. 26). Сахарный тростник, найденный Войновичем, подал мне мысль присоветовать сыскать охотников к заведению в Астрахани сахарной фабрики. Прикажи скорее к нему послать морской всякой провизии, чтоб нужды не претерпел. С большим удовольствием прочла его рапорты и не сумлеваюсь в добром успехе сей экспедиции, тобою руководствуемой.

Карл Габлиц в своем журнале писал:

«Назначенная к выходу в Каспийское море эскадра состояла из трех двадцатипушечных фрегатов, одного бомбардирного корабля и двух палубных ботов. Вооружение ее началося в Астрахани со дня прибытия туда командующего, то есть с 11 июня 1781 года; и 22-го числа того же месяца, когда она была приведена совсем в готовность к отправлению, то он поднял на третьем фрегате брейт-вымпел и по призыву к себе всех командиров эскадренных судов вручил им инструкции о том, что во время плавания наблюдать следовало, сигнальные книги, також и секретные ордера о назначенном рандеву; а потом оставалось ожидать только благополучного ветра, чтоб вытти в море, во ожидании которого 24-го числа торжественно было возпоминовение победы, одержанной над турецким флотом, под Чесмою, пушечною пальбою со всех эскадренных судов и другими приличными к тому обрядами.

Наконец, 29-го числа помянутого месяца сколь скоро на самом рассвете подул благополучный ветер О.W.О., то дан был сигнал от командующего, чтоб сняться с якоря, и в 9-ом часу вся эскадра выступила в поход…»

Из устья Волги вышли 8 июля и, сопровождаемые свежим попутным ветром, через пять дней подошли к острову Жилой, против Апшеронского полуострова; здесь остановились на якоре, послали один бот в Баку, «для проведания тамошних обстоятельств», и между тем делали съемку и промер вокруг острова, казавшегося чрезвычайно каменистым. Но когда некоторые офицеры из любопытства подъехали к нему на шлюпке, то увидели, что казавшееся каменьями было несчетное множество тюленей, по приближении людей побросавшихся в воду.

18-го числа, послав возвратившийся из Баку бот в Энзели, пошли поперек моря к восточному берегу Каспия, к острову Огурчинский, и спустя трое суток стали у его юго-восточной оконечности. Это оказался голый, песчаный и безводный остров. Из живности были замечены только тюлени, а также птицы, по преимуществу красные гуси и розовые скворцы, большими стаями перелетавшие с места на место.

«Итак, – продолжает Габлиц, – при подробном исследовании нынешнего состояния Огурчинского острова нашлося, что он при Российском кораблеплавании по Каспийскому морю ни к чему иному способен не может, как только что может служить убежищем судам во время сильных ветров, ибо вдоль всего оного с юго-восточной стороны находятся хорошие якорные места, где удобно от свирепости моря и шторма скрываться можно; а особливо тем судам, кои идут в Астрабад или оттуда в Астрахань, весьма полезно быть может, чтоб в плавании своем держаться оного острова, дабы в случае противного ветра иметь безопасное подле него пристанище…»

23-го числа Войнович снялся отсюда и пошел прямо в Астрабадский залив – в юго-восточном углу Каспия, – куда прибыл на третий день.

Залив, о котором Войнович наслышался много хорошего и на который рассчитывал заранее, не обманул его. Обширный, глубокий и отовсюду закрытый, с юга он прилегает к цветущей равнине – подошве высоких гор, прорезанной светлыми ручейками, оттененной густыми деревьями; климат – по крайней мере, в продолжение целого года стоянки здесь – был превосходнейший: здоровый, всегда теплый и никогда утомительно-жаркий; строевой лес, плодовые деревья, богатые поля, множество редких птиц, пастбища – давали все средства к продовольствию. Вблизи несколько деревень; подалее величественные развалины шахских увеселительных дворцов с великолепными садами; еще далее – в разные стороны (в 40 и 86 верстах) – города Астрабад и Сари; пути отсюда в глубину Персии, в Индию и Среднюю Азию способны и непродолжительны: до Бассоры полагали менее месяца караванного ходу, до Хивы 14 дней, до Бухары 18, в Индию, чрез Кандагар, 5 недель.

«Словом, место сие, – заключал офицер эскадры Радинг, составивший описание экспедиции, – да и почитай вся Астрабадская провинция, по причине множества естественных украшений и выгод, почитается приятнейшим и благополучнейшим из многих, в подобном смысле выхваляемых земель».

Должно заметить, что при Петре Первом прикаспийские области Астрабадская и Мазандеранская были уступлены России трактатом 1723 года, но никогда не были заняты нашими войсками и по договору 1732 года возвращены шаху. Поэтому в рассматриваемое время надлежало исходатайствовать разрешение у персов утвердиться на их берегу, приобресть их доверенность, устроиться и скликнуть купцов на новый выгодный путь. Обстоятельства были, по-видимому, неблагоприятные, ибо в Персии тогда происходили междоусобные войны за шахский престол; однако же начало удалось как нельзя лучше: сильнейший из воюющих ханов, владетель Мазандеранской и Астрабадской провинций, вскоре потом овладевший и Казбином, Ага-Мохаммед-хан (27) очень ласково отвечал на посланное от Войновича с офицером письмо и охотно уступал место на берегу Астрабадского залива для строений, обещая даже помогать своими людьми и материалами; он сам откровенно объяснял, какие предвидит выгоды для своей страны от учреждения здесь торгового пристанища. Персы, по-видимому, склонны были видеть в русском укреплении охрану и для себя от частых и разорительных набегов хищных туркмен.

Разведав окрестности, Войнович старался так или иначе склонить хана к тому, чтобы он уступил для заведения русского торгового поселения город Ашраф в пяти верстах от залива. Ашраф, хотя и назывался городом, но там находились только пришедшие в запустение увеселительные сады и дворцы, основанные еще шахом Аббасом. Вся окружность Ашрафа, занимавшая до 7 верст, была обведена каменной высокой стеной с башнями и имела внутри цитадель. Жителей считалось до 300 персидских семейств, а вблизи жило много грузин, переселенных сюда шахом Аббасом. Осторожный Ага-Мохаммед-хан все-таки не решился на отдачу Ашрафа, но уступал любое другое место на берегу. Тотчас по получении такого ответа, в сентябре месяце, приступили к построению укрепления в урочище Городовин, на возвышении в 80 саженях от моря, для которого свезли с фрегатов 18 шестифунтовых пушек, сделали в нем покамест из тростника – казарму для караульных, лазарет, баню, пекарню, несколько домиков для житья и базар, а для причала судов – пристань длиною в 50 сажень.

Лесистый полуостров напротив нового селения Войнович назвал Потемкинским (так потом он и обозначался на картах).

Войнович посылает в Петербург письмо хана с согласием на постройку укрепленной фактории, план Астрабадского залива с его описанием, просит прислать разрешение на подъем флага – у Потемкина был уже заготовлен и герб для нового селения. Как сообщал в ответ князь Потемкин от 29 апреля 1782 года, все распоряжения командующего Войновича удостоились Монаршего благоволения.

Но вдруг, неожиданно, все эти замыслы разрушились.

Прошло четыре месяца от прибытия сюда эскадры Войновича. Во все это время отношение к местным жителям и властям было самое дружественное; взаимные посещения почти беспрестанные; Войнович привечал и щедро одаривал гостеприимных хозяев. Между тем Ага-Мохаммед-хан замышлял измену. Вытесненный из Казбина, ослабленный в своих силах, он, может быть, стал страшиться нашего соседства, и так, по крайней мере, сам он объяснял впоследствии, научаемый своими подчиненными, подозревавшими с нашей стороны неприязненные замыслы – слухи об этом, по обыкновению, ходили самые нелепые, – отдал приказание захватить Войновича в плен и стараться принудить его снять укрепление.

Удобный случай к этому вскоре представился: 15 декабря у персов был большой праздник в честь пророка Али, и – как это очень часто случалось – Войнович и его офицеры были приглашены ими в гости; в этот раз Марко Иванович поехал с обоими капитан-лейтенантами, тремя лейтенантами и с переводчиком Габлицем, по обыкновению все совершенно безоружные. Ставка персов была близка, верстах в четырех от нашего поселения. Встреченный с необыкновенным восторгом, видя множество вооруженного народа и зверскую радость на лицах их, Войнович с самого приезда стал догадываться, что хозяева замышляют что-то недоброе. В восточных церемониях и обрядах празднества прошел примерно час. Офицеры все время сидели как на иголках и торопились выбраться. Чтобы скорее разрешить сомнения, Войнович вскоре объявил, что ему и офицерам нужно возвратиться домой.

Тогда замысел обнаружился. Войнович и его свита были немедленно схвачены, связаны, брошены «в грязную, мерзкую хижину», как в темницу. Часа через два туда принесли деревянную плаху с топором. Пленные посчитали это приготовлением к смертной казни, стали молиться. «Однако принесенная плаха и еще другие, такой же величины, были обращены в колодки, и каждому пленному, по снятии обуви, наложены на ноги, так что тягость их не позволяла не только встать, но даже двигаться, а боль от тесного ущемления через несколько часов была нестерпима» (В.Н. Мамышев).

«Но сколько ни жалостно было состояние всех нас, – пишет лейтенант Радинг, – и болезненно от крайнего мучения, однако состояние графа Войновича было действительно всех горестнее; ибо сверх равного с нами в телесной муке страдания, преимущественно терзался он признанием собственно себя самого виною всему несчастному приключению, а наипаче рвался, воображая ту страшную разность, которую зделал он в участи своей чрез сие падение».

Между тем в оставшейся на берегу команде, узнавшей о пленении, возникло замешательство. Персы хотели этим воспользоваться, чтобы овладеть ретраншементом, однако были отбиты с огромным уроном. Им удалось только захватить 30 человек из партии, находившейся на рубке леса.

Астрабадский губернатор потребовал от Войновича, чтобы он послал команде приказание разорить все постройки и укрепления на берегу, и угрожал в противном случае принудить его к тому страшными муками. Марко Иванович отвечал, что русский закон воспрещает пленному начальнику отдавать приказания. Он предложил, однако же, освободить одного из старших офицеров, который, возвратившись к эскадре, и мог бы распорядиться уже как прямой начальник. Персы долго колебались в выборе, но наконец отпустили капитан-лейтенанта Баскакова, предупредив его, что если ретраншемент не будет разрушен, то остальные пленные будут преданы мучительной казни. Когда это было исполнено, пленные солдаты освобождены, а на офицерах только облегчены оковы, заменою тяжелых колодок цепями, и – это было на третий день плена – всех отвезли в город Сари, где тогда находился сам Ага-Мохаммед-хан. Пленных выстроили пред окнами его жилища, и через некоторое время графа Войновича провели к нему в покои.

Хан принял пленника очень ласково, всячески угащивал, а потом возил еще с собою на охоту. Извинялся и оправдывался в насильственном с ним поступке, уверяя, что был принужден к этому своими подозрительными подданными, обещал немедленное освобождение и даже предлагал новые услуги. Но из всех его приемов и объяснений видно было коварство его и что он опасался токмо возмездия со стороны России за вероломный его поступок. Содержание пленных хотя и сделалось несравненно лучше, но к получению свободы, однако ж, не предвиделось ни малейшей надежды. Ежедневные обещания представляли освобождение все менее вероятным; ибо беспокойные поступки народа и многих знатных особ устрашали пленных участью совершенно иной. Толпа за стенами вела себя угрожающе, и дело могло кончиться самым трагическим образом.

Прошли две мучительные недели между страхом и надеждой, а освобождения все не было. Между тем, пользуясь здесь относительной свободой, пленные старались склонить на свою сторону сильнейших вельмож и подарками и обещаниями. Наконец, успели в этом: по их представлению, 1 января 1782 года хан приказал отпустить Войновича и его офицеров.

Тут встретилось новое препятствие: сам хан уехал из города, а подозрительные его жители, узнав о назначенном освобождении, окружили жилище пленников и грозились не выпустить их; к счастью, один из преданных старшин успел укрыть их в своем доме, дал лошадей и проводника и тайком выпроводил из города. За полтора дня проскакали они 86 верст, разделяющих город Сари от пристани, и 2 января радостно встретились со своими, уже не чаявшими их увидеть живыми, – Войнович схватил сильнейшую горячку.

Не имея возможности уведомить правительство о своем приключении ранее марта месяца, когда очищаются ото льда устья Волги, Войнович отошел с эскадрой под северный берег залива, к острову Евгений (впоследствии Ашур-Аде), и стал ожидать, какие ему последуют повеления. Между тем Ага-Мохаммед-хан, раскаиваясь ли, что так дешево отпустил пленных, или в самом деле одумавшись, что наша дружба ему полезнее вражды, снова стал выказывать Войновичу свое расположение, проявлял готовность к уступкам, даже предлагал ему по-прежнему строить крепость на материке.

«Но я уже не хотел иметь никакого дела с сим вероломным человеком», – доносил Войнович князю Потемкину. Наконец хан снарядил посланника к нашему Двору, с извинениями и обещаниями, – а Войнович, получив соответствующие повеления, 8 июля со всей эскадрой покинул Астрабадский залив, оставив там бот для отвоза ханского посланника в российские пределы.

По пути в Астрахань Войнович осмотрел Балханский и Красноводский заливы, входящие один в другой. Карл Габлиц повествовал: «Почва, вокруг их находящаяся, по большей части песщана, на коей ни лесу, ни кустарника нигде не попадается, и в летние месяцы выгорает даже и трава вся на оной. Но, несмотря на то, разные трухменские поколения имеют тут кочевья свои, и число их кибиток до 2000 простирается, кои питаются единственно скотоводством, и содержат у себя множество лошадей, верблюдов, овец и коз, с коими они в летнее время, по недостатку тут корма, на два и на три дня езды от берега в степь уходят для отыскания лучших мест, а потом под осень опять туда возвращаются. Все недостающие им вещи, как для одеяния, так и для прокормления, они получают по большей части из Хивы, которая отстоит от них не более 10 дней езды верблюдами и куда они свои продукты на продажу отвозят.

Однако ж иногда пристают к ним и российские суда, кои за тюленьим промыслом ходят и привозят к ним пшеничную муку, чугунные котлы, деревянную посуду и разные мелочи, которые на войлоки, масло, овчинки и другие меха меняются. В Астрабад и другие персидские провинции они поныне только изредка ездят, потому что никаких морских судов не имеют; а когда им случится для какой-нибудь надобности туда ехать, то берут они в наем киржимов (28) у жителей Нефтяного острова. Во время осмотра Красноводского залива все первостатейные старшины помянутых трухменцев приезжали к командующему с разными предложениями, к пользе российской с Хивою и Бухариею торговли служащими, за что всячески от него угощены и подарены были. И они взялись препроводить от командующего нарочного в Хиву и Бухарию с письмами к тамошним владельцам, который им в то же время и препоручен был. Також привезено было от их подчиненных довольное число баранов на продажу, и вся эскадренная команда довольствована была оными.

От бывшей на Красноводском мысе или полуострове российской крепости в 16-м году нынешнего столетия во время несщастной экспедиции в Хиву князя Бековича заложенной, ныне уже никаких следов там не видно и, по уверению трухменцев, она так же, как и прочие две, из коих одна у Александрбайского залива, а другая у Тюк-Караганского мыса находилась, потоплена водою; из чего явствует, что с того времени, как все три оные крепости построены были, стремление Каспийского моря клонилось по большей части на весь восточный берег оного».

Помимо устройства фактории, защиты и покровительства русского купечества, Войновичу было дано распоряжение «описывать все места, где с эскадрою будет находиться, делать физические и другие наблюдения, к приращению познаний о Каспийском море служить могущие, и вести обо всем оном и о плавании эскадры исторический журнал». Поэтому его люди занимались гидрографическими работами: была составлена карта Бакинского залива и юго-восточного побережья Каспия (29), определены места для якорных стоянок (материалы экспедиции впоследствии были использованы при составлении Генеральной карты Каспийского моря, изданной в 1796 году, и карты, составленной Л.И. Голенищевым-Кутузовым «с последних описей и карт», изданной в 1807 году).

Много внимания во время плавания уделялось месторождениям полезных ископаемых и особенно изобильным источникам нефти (около Баку, на острове Челекен и на туркменском берегу), употреблявшейся тогда для освещения. Описывались также чрезвычайно разнообразный животный и растительный мир, геологические породы и даже климатические явления во всех местах пребывания. По пути Войнович устраивал для команд на всех эскадренных судах пушечные и ружейные «экзерцизии».

«…22-го числа эскадра торжествовала тезоименитство Ее Императорского Величества Благоверной Государыни великой Княгини Марии Федоровны, с должными обрядами».

Двигаясь вдоль берега на север – гряда барханов становилась все выше, – эскадра подошла к узкому проливу Кара-Бугаз («Черная пасть»), ведущему в труднодоступный и почти не исследованный залив.

Бурный и шумный Кара-Бугаз, как мифическая Харибда, стремительно засасывал в себя массы воды; жирные тюлени и огромные, длиной в две сажени белуги бороздили неспокойное море у самого жерла, привлеченные густыми стаями мелких рыбешек.

Над барханами, кое-где поросшими верблюжьей колючкой и тамариском, висел купол багровой мглы, напоминавший дым тихого пожара, пылавшего над пустыней.

О скрытом за этой мглой заливе ходили страшные слухи: рассказывали, например, будто на дне его находится дыра, ведущая в неведомую пропасть, куда гигантской воронкой и уходит вода моря.

«Командующему весьма желательно было предпринять исследование и Кара-Бугазского залива, который, по всем имеющимся о нем доселе недостаточным известиям, заслуживает точнейшего изыскания; ибо ни один мореплаватель не отважился еще до сего времени войти во внутренность оного по причине великих опасностей, с коими вход туда сопряжен. Но по недостатку таких судов, с коими бы туда покуситься возможно было, и по неимению столько времени, сколько на исследование оного залива необходимо нужным казалось, он принужден был оставить сие вместе с осмотром прочих на восточном берегу Каспийского моря недовольно еще известных мест до другого удобнейшего случая; ныне же разные порученные ему в Баке дела требовали, чтоб скорее туда поспешать, дабы потом прежде наступления осени со всею эскадрою мог он возвратиться в Астрахань…» (К. Габлиц)

Марко Войнович отправился на западный берег моря, в Баку, где предстояло провести переговоры с могущественным властителем Северного Азербайджана дербентским Фетх-Али-ханом, стеснявшим наше купечество там и в Дербенте. Эскадра была встречена салютом русскому флагу из крепостных орудий. Прибытие наших кораблей вызвало переполох в городе, где было уже известно о происшедшем в Астрабаде. Опасались карательных мер со стороны русских.

С трудом вытянутый на переговоры, Фетх-Али-хан сначала уклонялся от требований Войновича вернуть незаконно взятые с наших купцов пошлинные деньги и товары, но после нескольких встреч все-таки согласился и дал письменное от себя обязательство – впредь препятствий русской торговле не чинить. (Хан потом послал в Петербург жалобу на персидском языке, где объяснял, что явился на переговоры немедленно и оказал графу ласковый прием и приветствие, но тот без всякой причины «наисквернейшее учинил нам поношение и ругание» и даже грозился подвергнуть город обстрелу.)

Получив удовлетворение своих требований, Войнович с эскадрой двинулся 27 августа в Астрахань, направив перед собой бот с посланником Ага-Мохаммед-хана. На море уже бушевал осенний шторм, и только 9 сентября суда добрались до устья Волги.

«Наконец 16 Сентября эскадра прибыла благополучно, после пятнадцатимесячной кампании на море, на тамошнюю рейду, и, отсалютовав Адмиралтейской флаге семью пушками, легла на якорь», – заканчивает свой рассказ Габлиц.

Еще на пути в Астрахань, 29 августа, Войнович получил от князя Потемкина повеление приехать в Санкт-Петербург для принятия наставлений в дальнейших действиях. Марко Иванович явился к Потемкину 19 декабря и был принят хорошо, а 25 января пожалован от государыни бриллиантовым перстнем. Посланец Ага-Мохаммед-хана прибыл в Петербург незадолго до приезда в столицу графа Войновича, но не был допущен на аудиенцию и, прождав 4 месяца, получил 11 апреля ноту следующего содержания: «Как Высочайший Императорский Всероссийский Двор не может признавать Агу-Магомета-Хана, управляющего в Астрабаде и Мазандеране, законным того края обладателем, то и не почитает обязанностью входить в какие-либо сношения с находящимся здесь поверенным его. Недостойный поступок сего Аги против флотского Российского начальника умножает сие неудобство и самую при том опасность строгого ему возмездия, буде опытами совершенного усердия не потщится, как он, Ага-Магомет-Хан, так и прочие владельцы, загладить дерзновенный свой поступок».

Все суда эскадры Войновича (через один год службы их и через четыре от постройки!) оказались практически сгнившими. По крайней мере, Войнович, тотчас же по возвращении его в Астрахань, вероятно получив новые приказания, хотел послать в Астрабад два фрегата и два бота, но за неспособностью судов не мог этого сделать, и едва могли снарядить туда один фрегат с двумя ботами из остававшихся в Астрахани. Капитан-лейтенант Баскаков был послан для продолжения переговоров об устройстве фактории; по журналам видно, что в течение зимы к нему часто приезжали туркменские и персидские старшины. Вследствие этих переговоров цель экспедиции была все-таки достигнута: фактория в Астрабадском заливе через год возобновилась – уже весной 1783 года сюда прибыли 50 русских купцов, и сам Ага-Мохаммед-хан принял участие личным капиталом в организованной русско-персидской торговой компании. (Фактория успешно действовала вплоть до 1921 года, когда ее передали Персии уже советские власти, «не желая пользоваться плодами захватной политики бывшего Царского Правительства России».)

С этой поры на Каспийском море, при устье Волги, уже постоянно содержалась значительная эскадра «для покровительства нашей коммерции и содержания в обузданности Ханов, коих владения лежат на берегу Каспийского моря» (Инструкция князя Потемкина Главнокомандующему на Кавказе генералу графу Гудовичу). Одно из судов эскадры, фрегат обыкновенно, и при нем бот занимали постоянный пост в Астрабадском заливе, а в Энзели была основана русская колония.

Итоги экспедиции были положительно оценены Екатериной Второй и Потемкиным (30) – карьера Марко Войновича по возвращении из Персии продолжилась весьма успешно. Были отмечены и другие участники похода: например, Карл Габлиц, прибывший в Петербург вместе с Войновичем, за труды, понесенные им во время экспедиции, пожалован в надворные советники, а поручик Ламброс Качиони в 1786 году «за заслуги в Персидской экспедиции» произведен президентом Военной коллегии князем Потемкиным в чин капитана (армейского).

Почти через 40 лет после экспедиции другой русский путешественник в этих краях упоминал о ней: «В описании обратного пути Эскадры Графа Войновича острова сии довольно подробно и верно описаны, также и на карте хорошо означены: бывший тогда остров Дервиш, лежавший на Юго-Западной оконечности Нефтяного, или Челекени, 15 лет тому назад соединился с сим последним от сильных землятрясений… Некоторые из жителей острова помнят еще Графа Войновича, которого называют Граф Ханом. Один из них имеет даже от него бумагу (вероятно, охранный лист, которым воспрещается прибывающим Астраханским промышленникам обижать жителей. Они обещались нам принести лист сей в Красноводск)». (Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров)

Еще позже, в 1836 году, эту бумагу видел капитан И.Ф. Бларамберг: «…Ночью лошади и верблюды сами переплыли Актам. Здесь, на левом берегу, к нам явился некий Хаджи-Нефес и показал бумагу, которую хранил в выдвижном ящичке. Это было благодарственное письмо, которое получил его отец в 1781 г. от графа Войновича и которое засвидетельствовал потом в 1821 г. полковник Муравьев». Есть также свидетельство, что в 1859 году это письмо Войновича еще хранилось жителями Челекена «тщательно».

В 1796 году усилившийся Ага-Мохаммед разграбил Тбилиси, столицу союзной России Грузии. Тогда же он занял шахский престол, а Екатерина объявила ему войну, подписав манифест «О вступлении Российских войск в пределы Персии против похитителя власти в сем Государстве Аги Магомед Хана». Излагая в нем причины, побудившие ее к войне, императрица упомянула и «оскорбления Графа Войновича».

Позволим себе процитировать начало манифеста:

«Божиею поспешествующею милостью, Мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская и проч., и проч., и проч.

Объявляем всем и каждому, кому о том ведать надлежит, вообще всем независимым владетелям и подданным народам их… и всем жителям во всем пространстве Государства Персидского Нашу Императорского Величества милость и благоволение.

Намерение и желание Российской Империи пребывать в тишине и добром согласии с соседственными ей владетелями в Государстве Персидском, издавно пред светом доказаны великодушием и добровольною уступкою знатных областей, завоеванных праведным и победоносным оружием вечной славы достойного Императора Петра Великого. Со вступления Нашего на Престол, Мы не в ином виде обращали внимание Наше на сей край пределов Наших, как для соблюдения мира и спокойствия, и для укоренения и приращения там равно в обе стороны выгодной и полезной торговли между обоюдными подданными, основанной на договорах торжественных и ничем неизпровергаемых. Не редко в сем похвальном и благом предмете Нашего попечения, встречали Мы противность и нарушения, со стороны руководствуемых корыстью и другими пристрастиями, некоторых частных Персидских Начальников в тех местах, куда Наши подданные для промыслов своих приезжали, и где различными образами угнетаемы и обижаемы были. Но по сродному Нам великодушию всегда старались Мы пресекать и не допускать сии неприятности до дальних следствий, довольствуясь удовлетворениями, иногда не вовсе соразмерными обиде, а особливо могуществу способов, от Бога Нам дарованных, к одержанию оного по неограниченному Нашему произволению. Таковое снисхождение испытал в Нас и сам Ага Магомед Хан, ныне коварностию и свирепством своим властвующий беззаконно во многих областях Персидских, когда будучи Ханом Астрабадским, дерзнул вопреки народного права и доброй веры задержать насильственно зашедший Наш туда фрегат, причинив начальствующему оным флота Нашего Капитану Графу Войновичу разные обиды и оскорбления. Не поколебались бы Мы и ныне в сих Наших кротких и миролюбивых расположениях, если бы помянутый хищник Ага Магомед, движимый необузданным своим властолюбием, не распространил наконец насильствия и лютости свои в оскорбление прав и достоинства Нашей Империи…»

Екатерина поставила во главе армии молодого генерала Валериана Зубова (брата своего фаворита Платона Зубова). Удачливый Зубов почти без потерь занял Дербент, Шемаху и Баку, но тут Екатерина умерла, а император Павел Первый прекратил войну и отозвал войска.