• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Могила императорского раба. Реконструкция XIX.

Положение римского мира после кровавого события, совершенного во время мартовских ид, которым был устранен человек, державший в своих руках все нити разнообразных и запутанных отношений общественной жизни, очень напоминает событие 323 г. до н. э., когда почти так же внезапно на одре болезни угасла столь же незаменимая жизнь другого великого человека. Однако неурядицы после смерти Цезаря длились не так долго и были не в такой степени гибельны, как войны диадохов Александра: весь мир давно уже был научен повиноваться Риму, и римское владычество всюду успело принять столь прочные и устойчивые формы, что их уже не могла поколебать даже новая предстоявшая борьба за главенство в Риме.

И действительно, вскоре выяснилось, что теперь в Риме речь шла не о восстановлении республики и ее аристократического элемента, а о том, кто станет будущим монархом Рима, кто наследует Цезарю. Поскольку заговорщики ничего не приготовили для разрешения этого вопроса, а при общем настроении народа в первые дни после убийства Цезаря не решались даже покинуть Капитолий, где они укрылись, то власть тотчас же перешла в руки некоторых ближайших к Цезарю лиц — к Марку Антонию как консулу, и к Марку Эмилию Лепиду, начальнику конницы при Цезаре. И тот и другой, занимая официальное положение, могли рассчитывать и на поддержку ветеранов Цезаря.

Марк Антоний. Мраморный бюст из Ватиканского музея.

Хитрый Антоний удивительно ловко сумел отнестись в примирительном духе к деятелям 15 марта, и в то же время побудил сенат признать распоряжения Цезаря — назначение чиновников на последующие годы и многое другое — законными, другими словами, узаконить существующий порядок. Это было для него легко, поскольку в его руках был и архив Цезаря, и его казна. При торжественном погребении останков великого человека, которому не посмели воспрепятствовать из опасения ветеранов Цезаря, Антоний своей речью в такой степени воспламенил симпатии к Цезарю и так запугал заговорщиков и усерднейших приверженцев их среди оптиматов, что они поспешили удалиться из Рима и не препятствовали его диктатуре или тирании.

Прочный порядок и господство не могли, однако, установиться путем захвата власти человеком способным, умным и энергичным, но безнравственным и легкомысленным, не имевшим ни определенной программы, ни серьезных целей в политике. И действительно, его сила тотчас была поколеблена, как только стало известно, что Цезарь в завещании назначил своим главным наследником одного из молодых своих родственников, Гая Октавия, сына дочери своей младшей сестры, усыновленного им при жизни. При этом узнали, что этот наследник Цезаря, находившийся в момент катастрофы в Греции (он был отправлен туда Цезарем, который собирался вместе с ним вести войну против парфян), теперь возвращался в Италию. Вскоре этот 19-летний юноша, Гай Юлий Цезарь Октавиан, действительно прибыл в Рим. По-видимому, ему все было очень хорошо известно, и он держался удивительно умно. Он всех очаровал смелостью, с которой принял на себя в ту пору далеко незавидное наследство, налагавшее на него в близком будущем одни только тягостные и опасные обязательства. Все кто мог чего-нибудь ожидать от Цезаря по его завещанию, увидели в юноше естественного представителя своих притязаний. Юность избавила Октавиана от необходимости занять определенное политическое положение, и все находили естественным, что он старался держаться как можно дальше от убийц своего приемного отца. И его отношение к Антонию, который разбросал значительную долю оставленной Цезарем денежной суммы, тоже могло быть только холодным. На этом сенатская партия, во главе которой стоял теперь Марк Туллий Цицерон, основала свой план: юношей, который уже по самому своему имени, как сын Цезаря, пользовался большим значением и у ветеранов Цезаря, и вообще среди войска, сенат задумал воспользоваться как орудием против Антония, к которому сенатская партия, и особенно Цицерон, питали величайшую ненависть. Один из заговорщиков, Децим Брут, стоял с войском в Италии, при Мутине. Антоний, который успел добиться от народа управления Цизальпийской Галлией, собрал войско, с которым и выступил, чтобы выбить Брута с его позиций. При этом он уже успел убедиться, что Октавиан пользовался в войске большим уважением, чем он сам: два легиона отказались служить под его началом, между тем как все охотно становились под знамена Октавиана, который собирал войско с одобрения сенатской партии, воображавшей будто войско собирается именно в ее интересах. Среди такой путаницы различных отношений промчался 44-й год. Антоний уже успел поставить своего противника, Децима Брута в затруднительное положение, как вдруг оба консула 43 г. до н. э., Авл Гирцийи Гай Вибий Панса, а с ними и Октавиан (сенат дал ему титул пропретора), двинулись с войском против самого Антония. Вскоре Цицерон, воображавший, что ему предстоит вторично спасти республику и вновь занять то положение, которое он некогда занимал после того, как выпроводил Катилину из столицы, был обрадован вестью о победе, одержанной двумя консулами и Октавианом над Антонием. Немного погодя поражение Антония было завершено новой победой при Мутине. При этом случилось так, что оба консула — один в первой битве 15 апреля, а второй во второй битве 27 апреля — были убиты, и Октавиан под конец остался одним главнокомандующим. Наследник Цезаря избавил убийцу Цезаря от беды, нанеся поражение знатнейшему из приверженцев Цезаря. Это было, действительно, в своем роде замечательным фокусом политической интриги, и среди оптиматов установилось общее мнение, что именно теперь наступило время, когда можно было устранить Октавиана, которому оптиматы никогда вполне не доверяли, да и само его имя связывало им руки… Но оказалось, что они жестоко ошиблись; Октавиан очень хорошо знал цену той дружбе, которую они ему выказывали; и Цицерон, довольно невоздержанный на язык и изощрявший свое остроумие над тем «поощрением», которое должно было сказать юноше — еще яснее дал понять Октавиану, как вообще смотрели на него оптиматы. И вот они, совершенно неожиданно, к своему удивлению, узнали, какое именно значение должна была иметь для них победа при Мутине.

Минерва из Веллетри. Статуя, найденная в 1757 г. в миле от Веллетри в развалинах римской виллы, возможно, принадлежавшей Октавиану.

Прежде всего из войска явилось заявление о назначении молодого Цезаря консулом. Когда же сенат отклонил это требование, Октавиан во главе своих 8 легионов двинулся к Риму, где, конечно, тотчас же все присмирели и не посмели ему противоречить, и новое положение выказалось в том, что был принят закон, требовавший наказания убийц Цезаря. Этот оборот дел, при котором Октавиан приступил к выполнению своей задачи как наследник и мститель Цезаря, вынуждал к перемене в политике. Дело шло к новой гражданской войне. Можно было ожидать, что республиканская партия и особенно убийцы Цезаря теперь напрягут все свои силы, чтобы удержать за собой свое положение. Оба главнейших вождя заговорщиков успели тем временем приступить к управлению провинциями, которые давно уже были им назначены: Марку Бруту — Македония, а Гаю Кассию — Сирия. А в Сицилии правил Секст Помпей, сын Помпея, самовольно захвативший там власть и утвержденный в этой власти сенатом после поражения Антония.

Марк Юний Брут. По гемме из халцедона

Ввиду такого опасного положения вожаки цезарианской партии решились сплотить свои силы. Октавиан двинулся на север, но вместо того, чтобы нанести Антонию окончательное поражение, он вступил с ним в переговоры, как с важнейшим из правителей в западной части Римского государства, и в октябре того же года три главных вождя цезарианской партии — Антоний, Лепид и Октавиан собрались на весьма важное совещание близ Бононии (Болонья) на островке речки, протекающей мимо этого города. Они сговорились между собой: результатом их переговоров явилась тесная связь между ними, подобная первому триумвирату Цезаря, Помпея и Красса, — второй триумвират (43 г. до н. э.). На первых порах они на пятилетие решились принять в свои руки управление всем римским миром и добились того, что эта власть была формально и законно передана им народным собранием.

Триумвиры. Бронзовая монета Эфеса.

Головы Октавиана, Марка Антония и Лепида в профиль

Лепид получил в удел Нарбонскую Галлию и обе Испании, Антоний и Октавиан приготовились сломить могущество республиканской партии на Востоке, и потому прежде всего решились закрепить за собой Италию. Они условились между собой о необходимых проскрипциях и не скупились на кровь противников и врагов, имущество которых должно было затем послужить удовлетворению заманчивых посулов, которые им пришлось сделать войскам и их важнейшим предводителям. Изобретенные Суллой проскрипции возобновились, и для кровавых приговоров нашлось столько же добровольных исполнителей, как некогда во времена проскрипций 81 г.

Дом Цицерона в Тускуле. Реконструкция Л. Канины.

Жертвой их пал и Марк Туллий Цицерон, который еще так недавно мог считать себя одним из первых граждан республики. Застигнутый врасплох событиями, не понимая наступившего положения, он, как и всегда, долго колебался, а поэтому слишком поздно принял решение бежать, и при выполнении этого плана был настигнут убийцами. На пути из Формий в Кайету, где он думал сесть на корабль, его убили… Голова его была выставлена в Риме, как рассказывают, около той самой кафедры на форуме, с которой он столько раз произносил прославившие его речи.

Цицерон. Бюст из Неаполитанского музея.

Такое грубое осмеяние его памяти со стороны Антония было местью за те нападки и насмешки, которыми еще недавно осыпал его в речах Цицерон, так глубоко его ненавидевший.

Решительная битва в новой, третьей междоусобной войне, произошла при Филиппах в Македонии в ноябре 43 г. Там стояло войско республиканской партии под командой Брута и Кассия, в сильно укрепленной позиции. Войско цезарианской партии в боевом смысле было несомненно лучше; в войске Брута и Кассия начальство над отдельными частями, по необходимости, было даже поручено знатным юношам, которые в Афинах занимались изучением наук.

Памятники, связанные с битвой при Филиппах.

Золотая монета Филипп (слева вверху). Треножник и гроздь винограда. Надпись по-гречески: «ФИЛИППЫ». Серебряная монета Филипп (слева внизу). Арка в память о битве при Филиппах (справа). Октавиан организовал « Филиппах колонию ветеранов преторианской когорты триумвиров. Эти ветераны либо их ближайшие потомки воздвигли в 2 км от города на Эгнатиевой дороге посреди поля битвы триумфальную арку, примечательную по простоте своей архитектуры. На монетах зтой колонии написано: «COHOR PRAE. PHIL.». Заботы о могилах в этой местности вверялись Вакху, главному богу фракийцев.

Тем не менее, однако, первая битва имела благоприятный для республиканцев исход, и только вследствие какого-то непонятного недоразумения Кассий счел битву проигранной и поспешил заколоться. Участь республиканцев решилась 20 дней спустя. Потерпев поражение, Брут, по примеру своего тестя Катона, отчаявшись в добродетели и в возможности спасти отечество, сам наложил на себя руки. Таким образом, дело республиканской партии и оптиматов было окончательно проиграно.

Области государственной деятельности и римские провинции вновь подверглись переделу между тремя правителями; Лепид, не отличавшийся особенным честолюбием, стал больше и больше стушевываться и отодвигаться на задний план. Антоний избрал себе Восток, где он мог найти средства для удовлетворения корысти своих солдат и своей собственной разнузданной испорченности и расточительности.

Фульвия.

Фульвия, первая жена Антония, с атрибутами Виктории — крыльями и щитом; с очень редкой бронзовой монеты с греческой надписью «ФУЛЬВИЯ».

Там он вскоре дал себя запутать в близкие отношения с египетской царицей Клеопатрой и последовал за нею в Александрию, где закружился до полного забвения среди упоения роскошных празднеств. Самую трудную и наиболее важную задачу принял на себя Октавиан, который вернулся в Италию и там занялся раздачей земель ветеранам, а эта раздача могла быть произведена только путем самых возмутительных насилий над населением. Немного прошло времени, как уже между обоими триумвирами началась распря. Фульвия, супруга Антония, и его брат Луций дерзнули поднять в Италии знамя бунта, который в 40 г. до н. э. был усмирен и закончен взятием г. Перусии, где мятежники поспешили укрыться. Отсюда эта небольшая война получила название перусийской. Антоний, напуганный поражением своих близких, подплыл к берегам Италии со своим флотом, и война уже готова была разразиться между двумя правителями, которые никогда не были между собой особенно дружны; однако же им еще раз удалось сговориться, и в Брундизии они заключили новый договор, скрепленный брачным союзом, в некотором роде династическим. Антоний, у которого в это время умерла жена, сочетался браком с сестрой Октавиана, Октавией, которую известия того времени рисуют как выдающееся между всеми современными знатными римлянками явление по красоте, образованности и добродетели.

Октавия. Камея.

Ей действительно удалось на некоторое время поддержать хорошие отношения между ее братом и супругом. Этот договор в следующем 39 г. до н. э. был еще дополнен новым договором с Секстом Помпеем, четвертым правителем. По последнему договору, заключенному в Мизенах, Сицилия была закреплена за Секстом Помпеем в качестве провинции, причем он обязался доставлять в Италию транспорты зерна, которые ей были так существенно необходимы.

Секст Помпей. Изображение с камеи.

Этими двумя договорами, брундизийским и мизенским, вновь был восстановлен мир в римском государстве. Разумеется, надолго этот мир не мог удержаться между четырьмя правителями, из которых каждый заявлял свои притязания и притом имел в своем распоряжении значительные военные силы. Октавиану, который более и более вникал в самую суть своей задачи, был особенно невыносим Секст Помпей.

Серебряная монета Секста Помпея.

АВЕРС. Мессанский маяк, увенчанный статуей Нептуна; перед ним — корабль с римским орлом и acrostolium. Надпись: «MAG PIVS IMP ITER».

РЕВЕРС. Чудовище Сцилла. Надпись «PRAEF ОRЕ MARIT ET CLAS S С».

В 37 г. до н. э., сговорившись с Антонием, которого Октавия сумела забрать в руки, Октавиан покончил с Секстом Помпеем. Марк Випсаний Агриппа, лучший из полководцев, состоявших в распоряжении Октавиана, одержал над Секстом Помпеем решительную морскую победу при Навлохе (на северо-восточном берегу Сицилии); после этой победы и сухопутное войско Секста Помпея положило оружие, а он сам в 35 г. до н. э. окончил свою тревожную жизнь в Вифинии, где ему нанес поражение один из подначальных Антонию полководцев. Таким образом, Сицилия, некогда бывшая первым большим приобретением римлян, теперь вновь стала театром войны и наградой победы. На обладание Сицилией заявил права даже Лепид, вдруг вспомнивший в Африке о своих правах триумвира. С сильным войском он высадился в Лилибее и дошел до Мессаны; но оказалось, что его войско и не думало за него сражаться и перешло на сторону Октавиана. Битва оказалась ненужной, и Лепид беспрекословно принял из рук своего более счастливого соперника сан верховного понтифика (pontifex maximus) и жил в Риме еще много лет, даже после того, как великая борьба за наследство Цезаря была окончена в пользу Октавиана и приговор судьбы был произнесен окончательно.

Мир еще некоторое время держался между двумя оставшимися соперниками. Антоний два раза порывался пускаться в поход против парфян и нимало не сомневался в том, что он всегда может, если того пожелает, занять первое место в государстве, т. к. он считал себя гораздо более способным полководцем, чем Октавиан. Но он все больше и больше подпадал под зависимость египетской волшебницы; он с ней прижил много детей, которых теперь предполагал наделить римскими провинциями. Благодаря этой связи он до такой степени отстал и от римской жизни, и от римских доблестей, что в нем смолкло даже честолюбие, и только желание удовлетворять честолюбивым замыслам Клеопатры побуждало его к действию. А в Риме между тем только и было разговоров, что о разных неказистых историях, происходивших в столице Египта, о забавной пышности восточных празднеств Александрии, о возмутительных притеснениях народа для удовлетворения тамошней бессмысленной роскоши; наконец, Октавиан (лично оскорбленный Антонием, который прислал Октавии разводное письмо), объявил войну египетской царице (32 г. до н. э.). И все, кому дорога была честь римского имени, сочувственно отнеслись к этому шагу Октавиана. На этот раз древняя борьба между Востоком и Западом возобновилась в новой и очень странной форме. Войско и флот, выставленные Антонием, совсем не походили на римские войска и носили вполне восточный характер.

Летом 31 г. до н. э. он занял позицию в южном Эпире близ Амбракийского залива. И когда у мыса Акция (при южном входе в Амбракийский залив) сошлись флоты владык Востока и Запада, от исхода битвы зависело многое. Со стороны Октавиана битвой руководил опытный Агриппа.

Марк Випсаний Агриппа (вверху). С его медной монеты.

Марк Антоний и Клеопатра (внизу). С серебряной монеты.

Судам его флота, более легким и более подвижным, приходилось пробиваться сквозь линию громадных и неуклюжих кораблей, оснащенных и вооруженных по-восточному.

Легкое судно, тип судов иллирийских пиратов, перенятое римлянами.

Римская либурна. Современная реконструкция.

Перед битвой при Акциуме Август и Агриппа вооружили свой флот быстроходными и маневренными судами иллирийских пиратов. Иногда на баке либурн устанавливались метательные орудия, столкнувшись в бою с тяжелыми, неповоротливыми азиатскими кораблями флота Антония и Клеопатры, либурны уходили от таранных ударов и, держась на расстоянии, обстреливали их зажигательными снарядами.

На восточный лад битва и окончилась: в самый критический ее момент царица Клеопатра вдруг оробела: она обратилась в бегство со своими 60 кораблями именно в то время, когда нужно было напрячь все силы для нанесения удара. Антоний последовал за ней, предоставив победу своему противнику и покинув на произвол судьбы свое сухопутное войско, которому даже не пришлось сражаться: несколько дней спустя оно сдалось победителю.

Монета в честь победы при Акции.

АВЕРС. Голова Августа. Надпись на латыни: «ВОСЬМОЙ РАЗ ТРИБУН».

РЕВЕРС. Аполлон, делающий жертвенное возлияние на грубом алтаре и держащий в левой руке лиру. Он стоит на возвышении, украшенном якорями и носами кораблей. Монета Антистия Вета.

Победитель заботился прежде всего о награждении своих войск и своих приверженцев, а затем занялся приведением в порядок тех областей Востока, которые достались ему после победы при Акции. И только тогда, когда это было окончено, он из Сирии направился в Египет, где не встретил серьезного сопротивления. Антоний кончил позорно: получив известие, что Клеопатра наложила на себя руки, он нанес себе смертельную рану, но прожил достаточно долго, чтобы узнать, что известие было ложно, и умер на глазах Клеопатры, которая (в этом никто не сомневался), вероятно, привязала его к себе какими-нибудь волшебными чарами. Она надеялась на то, что Октавиан ее помилует — и не ошиблась: он пощадил ей жизнь, но только затем, чтобы Клеопатра могла послужить украшением его триумфа.

Август в виде триумфатора. Статуя из Ватиканского музея.

Узнав об этом, она лишила себя жизни, чтобы избежать позора.

Клеопатра. Статуя из музея св. Марка в Венеции.

В 29 г. до н. э. Октавиан, обратив Египет в римскую провинцию, вернулся в Рим и, по особенно счастливой случайности (счастливой и для него, и для государства), правил Римом 43 года, и умер 75-летним стариком, хотя смолоду не отличался ни особенной физической силой, ни особенным здоровьем. Это единовластие не было какой-нибудь особой формой правления, придуманной гениальным умом, навязанным посредством вооруженной силы или введенной каким-нибудь законодательным актом: это был просто новый порядок, подготовленный событиями последнего столетия, и теперь окончательно сложившийся в силу простой, естественной необходимости. Но большим счастьем и большой заслугой этого человека было то, что новый порядок был установлен им без всякого шума, с большой умеренностью и спокойствием, как нечто такое, что должно было совершиться само собой. Во время его правления было несколько заговоров, были кое-какие покушения на его жизнь; но, вообще говоря, он уже не встречал сопротивления.

Маленькая бронзовая монета Августа (семис).

АВЕРС. Голова Августа. Надпись по-латыни: «ИМПЕРАТОР ЦЕЗАРЬ».

РЕВЕРС. Орел; надпись «АВГУСТ».

Вначале он правил как консул, избранный в эту должность в пятый и шестой раз, разделяя власть с сотоварищами-консулами, им самим избранными. В 28 г. до н. э., по случаю народной переписи,[68] он побудил Марка Випсания Агриппу, чтобы тот в качестве сотоварища его по обязанности цензора с соблюдением всех законных формальностей провозгласил его председательствующим в сенате — princeps senatus, и с той поры большей частью под именем принципата и разумеют ту чрезвычайную власть, которую он соединял в своей особе.

Марк Випсаний Агриппа. Бюст из галереи Уффици во Флоренции.

Однако сам Октавиан ощущал потребность в ясно выраженной и вполне законной санкции своей власти: его желание исполнилось, когда в начале 27 г. до н. э. он задумал торжественно снять с себя и передать сенату и народу порученные ему полномочия, командование войском и управление провинциями, и — принял все это вновь на себя вследствие усиленных просьб, обращенных к нему всеми. При этом ему было подано наименование Августа (august — священный, величественный), которое облекло его полномочие известного рода святостью; и затем такое же мнимое отречение, за которым торжественное обновление его полномочий, вследствие единогласной просьбы сената и народа, повторялось через каждые 10 лет. Власть, сосредоточенная в руках Августа, по содержанию и объему была огромной, но она все же не была деспотической, и никому деспотической не представлялась. Август обладал умением пользоваться ею чрезвычайно умеренно и проявлять ее в формах, почти незаметных. Неизбежной основой его власти было, конечно, его положение во главе войска. Как «император» (т. е. главнокомандующий), он был главным начальником войска, легионов и вспомогательных войск, число которых в 16 г. до н. э. ограничивалось 250 тысячам человек — цифрой умеренной по отношению к громадности государства. Август и назначал, и сменял начальников над отдельными частями войска; все войска воздавали ему высшие почести; он руководил наборами и формировал отдельные отряды войск. При весьма продолжительной службе войско ежегодно нуждалось в пополнении, которое не превышало 20 тысяч человек; и этот состав покрывался большей частью лицами, добровольно изъявлявшими желание поступить на службу, которых привлекало хорошее содержание солдат и полное обеспечение на старости лет. Для службы в Риме и в Италии была образована гвардия — девять когорт, по тысячи человек каждая; из них только одна треть стояла в Риме, а остальные две трети были расположены гарнизонами в Италии. Личную стражу Августа составлял особый отряд, составленный из германцев. Флот, к развитию которого он прилагал похвальную заботливость, распадался на три эскадры, из которых для одной постоянным местом стоянки был порт Равенна, для другой — порт Мизены, для третьей — порт Форум Юлия.

Перемены, произошедшие в управлении государством после того, как создалось это единовластие, особенно благоприятно отозвались на управлении провинциями, следовательно, на девяти десятых всего государства. В некоторой части 20 провинций, на которые государство было поделено, в важнейших, так называемых цезарских провинциях, сам Август числился наместником, и управлялись они его наместниками, т. е. чиновниками, им самим назначенными, ему лично ответственными, облеченными властью пропреторских легатов. Точно так же и в менее важных, сенатских провинциях, которые только формально состояли в управлении сената, с 23 г. до н. э. наместники стали получать определенное содержание из государственной казны, и таким образом был положен конец позорной системе хищений, которая была столь обычной во времена существования республики. Далее пребывание Августа в Галлии и Испании, в 27–24 гг. до н. э., имело величайшее значение для всего Запада; точно так же в 22–19 гг. до н. э. — Август на Востоке; а если что-нибудь задерживало его в Риме и он не мог лично ознакомиться с положением дел в той или иной местности, то он посылал туда лицо, близкое к нему, например Агриппу или кого-нибудь из родственников — из князей своего дома, если можно так выразиться. Римское влияние всюду утвердилось весьма многочисленными колониями, которые Август повсеместно основывал, а также тем условием, что Рим был теперь действительно столицей всемирного римского государства: в нем, как в центре, сходились все пути, пролегавшие от Рима во все стороны мира, и по этим путям правильно устроенная государственная почта разносила правительственные распоряжения к наместникам и поддерживала отношения путем непрерывной, сильно развитой деловой корреспонденции. Только теперь различные страны современного мира могли сознательно понять, что они были обязаны Риму: миром и спокойствием (pax et otium); вот почему именно в провинциях и стало быстро развиваться безусловное преклонение перед самодержавием, образовался даже целый культ его: всюду стали воздвигать святилища в честь Рима и Августа.

Алтарь Рима и Августа в Лионе.

Если так поднялось благосостояние в провинциях, то в такой же степени повысилось и значение столицы, и значение самой Италии, и все государство дивилось тому искусству, которое выказывал Октавиан в управлении центром государства. Новой и своеобразной особенностью единовластия было именно то, что оно соединяло в себе весьма серьезные задачи и принимало на себя труды самых различных республиканских должностей. Например, функции народного трибуна со всем национальным значением, чрезвычайной многосложной компетенцией и неопределенностью прав были переданы Октавиану. Он состоял членом всех высших жреческих коллегий, а в 12 г. до н. э., после кончины Лепида, принял на себя и должность «высшего жреца» (pontifex maximus), следовательно, важную обязанность наблюдения за богослужением и культом вообще.

Август в одежде великого понтифика. Статуя из Ватиканского музея.

С 31 по 23 гг. до н. э. он ежегодно заставлял избирать себя в консулы, и все управление велось на основании его эдиктов (указов). В какой бы области управления ни являлась потребность в особенном упорядочении дела или в чрезвычайных полномочиях, как например в распоряжении хлебными запасами, в управлении большими военными дорогами или же городскими водопроводами, — там он побуждал сенат и народ поручить ему эту чрезвычайную обязанность, хотя в то же время о диктатуре не было и помина, т. к. она в действительности, при новом порядке, правильном и законном, вовсе и не была нужна. Важно то, что и судебная власть состояла под его же высшим надзором; от него зависело указать инстанцию, которой следовало ведать тот или другой процесс: сам ли он займется его разбором, или сенату разбор предоставить, или обыкновенным судам, причем в последней инстанции являлась возможность апелляции к нему же, Цезарю, как к народному трибуну.

В положении сената, уцелевшего несмотря ни на какие превратности с внешней и формальной стороны, не произошло никаких изменений. Уцелели также народные комиции. Цезарь в качестве princeps'a относился и к сенату, и к комициям очень внимательно: и если дважды в течение всего своего правления, в 29 и 18 гг. до н. э., он и подверг сенат очищению, то произвел это не из желания унизить сенат, а напротив, желая возвысить его значение удалением многих недостойных сочленов. Участие сената в законодательстве не уменьшилось, хотя конечно влияние, оказываемое им на управление, и должно было уступить место полновластию правителя, назначавшего представителей исполнительной власти. Притом же сенат по-прежнему остался рассадником высших сановников и составлял государственный совет главы государства, который при помощи небольшого числа избранных из его среды, подготавливал все доклады, подлежавшие внесению в ближайшее заседание сената.

Итак, первое и последнее слово всюду принадлежало Цезарю, около которого сам собой образовался более тесный кружок приближенных к нему лиц. В числе этих лиц, кроме его главного военачальника Випсания Агриппы, особенно выделяется Гай Цильний Меценат — оба люди новые, положение которых, главным образом, основывалось на их личном отношении к Августу.

Гай Цильний Меценат. Резной аметист. Работа знаменитого гравера Диоскорида.

О влиянии этих обоих людей известно очень немногое, т. к. уже по самому своему свойству правление Цезаря носило чисто личный характер. Вообще говоря, Октавиан, как по внутреннему управлению, так и во внешних отношениях, сумел усвоить идею своего великого деда, не имея его гениальности, но зато обладая ясным, расчетливым умом и весьма здравым пониманием того, что на практике исполнимо и достижимо.

Много таких практических задач представляло ему управление столицей, в которой, при ее быстро возрастающем разноплеменном населении, при массе черни, которая стала особенно буйной и разнузданной во время междоусобных войн, нелегко было поддержать порядок, особенно при малом количестве войска, находившегося в распоряжении власти. Октавиан дал новое устройство полицейскому управлению, установил новую, постоянную должность городского префекта, образовал конную полицию и пожарную команду, особые городские когорты и ночную стражу (vigiles), придав им военную организацию, и разделил весь город на 40 кварталов; даже нищенство — наследство революционной поры и раздачи зернового хлеба, — было подчинено известному распорядку. В то же время Август заботился и об увеселении, и о развлечении столичной толпы всякими играми и зрелищами, раздачами подарков, грандиозными постройками, празднествами, освящениями храмов и всем, что могло занять такой большой город, центр государства, захватившего полмира в свои пределы, поддержать в его населении веселое настроение и отвлечь его от политики.

Форум Августа в Риме. Реконструкция Г. Релендера.

Когда Август однажды укорял одного из знаменитых пантомимов за его тяжбы с товарищем по искусству, тот возразил ему: «Ты сам, государь, не понимаешь своей выгоды: предоставь толпе заниматься нами, актерами, и нашим соперничеством». В области искусств Август больше всего пользовался зодчеством и до известной степени поэзией как средствами влияния на толпу. В старости он любил даже хвалиться тем, что «принял Рим кирпичным, а оставил его мраморным».

Три грации. Античная скульптурная группа. Ватиканский музей.

Своему приближенному, Меценату, он предоставлял собирать около себя поэтов, которые в отплату за оказываемое им расположение и милости усердно восхваляли новые порядки и превозносили их главного виновника, Августа, в своих произведениях, чем оказывали благотворное влияние на общее настроение всего народа.

Римские поэты.

Публий Вергилий Марон (слева). Камея. Поэт в лавровом венке, над головой — фрагмент головного убора, украшенного жемчужинами. Атрибуция очень спорная. Квинт Гораций Флакк (справа). Бронзовая монета, т. н. «медальон-конторниат».

Среди многочисленных писателей того времени, которые уже могли писать на языке, достигшем полной зрелости развития, и при том писать для общества, уже воспринявшего все богатство греко-римской культуры, первое место занимают трое: Публий Овидий Назон, Публий Вергилий Марон, Квинт Гораций Флакк, оказавшие более или менее глубокое влияние на последующие века. Первый из них, Овидий, по рождению принадлежал к руководящим классам общества; одаренный счастливым умением легко и красиво писать стихи, он не обладал ни глубиной взгляда на жизнь, ни стремлением к какой-либо серьезной цели, и потому представляет собой поэта, который характеризует свой век с самой непривлекательной стороны. Распущенная жизнь столицы, ее бесчисленные любовные интриги и прочие приманки и интересы нравственной испорченности, ее потребности в пустом литературном развлечении — вот что составляло главные темы его поэзии, пока сам поэт, постоянно воскурявший Августу фимиам тончайшей лести, не подвергся опале: за проступок, не подлежавший никакому извинению, он был по приказу Цезаря удален из Рима в ссылку в город Томы на Черном море, где и умер в 17 г. н. э. Другой поэт, Вергилий, в прекрасных четырех поэмах, посвященных земледелию (в четырех книгах «Георгик «), выказывает тонкое понимание жизни природы и самое искреннее расположение к древнеиталийским национальным занятиям — сельскому хозяйству, плодоводству, садоводству и скотоводству, и это расположение, производя самое приятное впечатление, дает возможность заглянуть в жизнь и познакомиться с образом мысли современных, чуждых политике людей, т. е. огромного большинства. Скромный и признательный автор, которому Цезарь оказал личное одолжение, отплатил ему за это любезной услугой: в обширном эпосе, в «Энеиде «, он изложил давно уже всеми усвоенное сказание о начале Рима и троянце Энее, его предполагаемом основателе, которого выставил предком знаменитой семьи Юлиев, великого Цезаря и его преемника. Прекрасный язык, полный риторического пафоса, производил некоторого рода впечатление на публику, которая уже настолько привыкла к подражанию греческим образцам, что ее даже не поражало то неуклюжее и наивное повторение Илиады и Одиссеи, которое представляла собой Энеида, эта довольно складная, но вполне искусственная героическая поэма, по достоинствам своим так мало напоминавшая настоящий древний эпос. Наиболее талантливым из трех вышеупомянутых поэтов был Гораций, который сумел удивительно тонко понять изменившееся положение общества и явиться истолкователем идей новой эпохи. История его жизни отражает на себе со многих сторон это замечательное время. Он родился в 65 г. до н. э. в Венусии (в Апулии) и был единственным сыном вольноотпущенника, обладавшего небольшими средствами. На родине он получил школьное образование. Отец Горация — вероятно, один из многих современных отцов — захотел дать своему талантливому сыну хорошее образование, чтобы улучшить в будущем его общественное положение. Он обратил свою небольшую недвижимость в деньги и отправился с сыном в Рим, где и сумел доставить ему такое образование, какое получали только представители высшего сословия, сыновья всадников и сенаторов. Знатная римская молодежь для усовершенствования своего научного образования отправлялась обыкновенно на некоторое время в Грецию — в Афины или на Родос, славившиеся своими знаменитыми школами и знаменитыми преподавателями. Точно так же и Гораций, закончив образование в Риме, отправился для его усовершенствования в Афины. Тут в жизнь 23-летнего юноши внезапно вторглась политика. Смерть Цезаря, несомненно, в кружке этой учащейся молодежи в Афинах была встречена как радостное событие, как смерть тирана, и когда два года спустя Брут кликнул клич, взывая к борьбе против триумвиров, то клич его был встречен знатной римской молодежью, обучавшейся в Афинах, сочувственно. Гораций, разделявший республиканские воззрения этой молодежи, вместе со многими из своих сотоварищей вступил в ряды войска Брута и сразу был удостоен высокого звания военного трибуна, что, конечно, не служит доказательством его военных талантов, а только указывает на крайний недостаток лиц, которым можно было бы поручить начальство над республиканским войском. Его военная карьера была, впрочем, очень непродолжительна: поражение при Филиппах положило ей конец и в то же время отрезвило юношу от его республиканского идеализма. Он возвратился в Италию, где последние остатки отцовского владения были поглощены новыми раздачами земель ветеранам; пробившись кое-как некоторое время в скромной должности квесторского секретаря (scriba quaestorius), он обратил на себя внимание умом, прекрасным образованием и выдающимся поэтическим даром, который сначала проявлял только среди небольшого кружка друзей. На него обратил внимание Меценат, и вскоре Гораций занял при нем такое положение, которое приблизило его к высшим, правящим кружкам — «к богам», как он в шутку выражался. Он с полным убеждением перешел на сторону нового порядка, хотя и сумел сохранить за собой независимость развитого и умеренного в своих желаниях человека. Важной его заслугой, как писателя, было то, что он пересадил на римскую почву многие высокоразвитые формы греческой лирики и в то же самое время умно и тонко умел разработать своеобразные римские формы поэзии — сатиру и послания. Не подлежит сомнению и то, что он стоял в непосредственном соотношении с внутренней политикой Августа, весьма видным орудием которой служил его покровитель Меценат. Горацию были близко известны замыслы этой политики, хотя он этого нигде не высказывал; в его произведениях есть отклик даже на те планы, которые случайно зарождались в правящих кружках и были там предметом споров и обсуждений;[69] а в своих одах он серьезно поддерживал основные тенденции законодательства Августа, направленного главным образом на исцеление глубоких моральных язв, столь разрушительно подействовавших на жизнь римского общества во времена междоусобных войн.

Октавиан счел совершенно правильным сохранить то, что еще уцелело от древнеримской религиозности, и, насколько возможно, внести новую жизнь в эти остатки верований. По его приказанию очень много разрушенных святилищ вновь были восстановлены и освящены с большим великолепием; в то же время он старался отстранить проникнувшие в Рим новые культы (например, египетский культ Исиды) и, по крайней мере, изгнать их из столицы.

Исида. Бронзовая статуя из Геркуланума.

Сочетает атрибуты Фортуны (рог изобилия и рулевое весло) и Исиды (головной убор с рогами и лунным диском).

С этим было тесно связано стремление положить предел ужасающей распущенности нравов и вновь ввести в общество хоть какое-нибудь подобие древнеримской сдержанности и строгим доблестям. К этой области общественной жизни относились Юлиевы законы, изданные в 18 г. до н. э. для обуздания безбрачия, которое все более и более начинало преобладать среди знати, для побуждения к упорядочению семейной жизни, прекращению безмерной роскоши и возрастающей безнравственности во взаимных отношениях между полами. В конце его правления закон был повторен, дополнен и подтвержден (в 9 г. н. э.) и этим доказана тщетность подобных попыток. Известный стих Горация, который, оплакивая полный упадок древнеримской добродетели, восклицает: «Что нам и в законах, когда они не находят себе опоры в нравах!» — указывает на внутреннее противоречие, о которое должны были разбиться важнейшие замыслы внутренней политики Августа. Рабство издавна способствовало массовому вторжению в Рим и Италию различных национальностей, а вместе с ними и самых разнообразных иноземных культов, и это более всего приводило к полному уничтожению древнеиталийской строгости нравов. Восстановление нравственного порядка оказывалось возможным только на почве иных, новых нравственных воззрений — на почве новой религии; что именно такая религия, как новое откровение, появилась около этого времени на одной из отдаленных и забытых окраин римского государства — это никому еще и в голову не приходило.

Гораздо менее сложными оказываются задачи внешней политики времени Августа. Один из современных поэтов указывает римлянам на то, что они должны «руководить народами, предписывать им прочный мир, щадить побежденных и попирать гордых», и надо сказать, что труднейшая часть этой миссии уже давно была исполнена, а потому и продолжительное царствование Августа было по преимуществу царствованием мирным. Завоевания были уже не нужны; военную силу приходилось употреблять лишь на то, чтобы обезопасить давно приобретенное. Трижды во время всего этого правления был заперт храм Януса. На Востоке древняя страна фараонов была окончательно обращена в римскую провинцию и совершенно обеспечена от всяких нападений как со стороны Аравии, так и со стороны Эфиопии. Во время одного из своих путешествий на Восток Август был удостоен чрезвычайной почести: Фраат IV, царь грозных парфян, добровольно возвратил ему римские трофеи, которые хранились у него еще со времен несчастного похода Красса.

Фраат IV, царь Парфии (слева). По изображению на его монете. Клавдий Друз Старший (справа). Изображение на монете.

Восстания испанских племен, кантабров и астуров, в западных Пиренеях, уже не составляли теперь важного вопроса внешней политики, и можно было даже дивиться тому, как мало таких местных восстаний происходило на громадном пространстве этого государства, возникшего на развалинах стольких национальных автономий.

Гораздо более запутанной и важной задачей внешней политики Рима было распространение государства в сторону германской земли. Во время великой, решающей борьбы за главенство в римском государстве (48–31 гг. до н. э.) с этой стороны не последовало никакого натиска. Победы Цезаря сделали свое дело: торговые отношения завязались у римлян и по ту сторону обеих больших рек, отделявших германский мир от римского, и видны даже германские князьки, вступающие на службу в римское войско; пользуясь этим мирным временем, римляне нашли возможность укрепить важнейшие пункты своей границы и эти укрепления соединить между собой военными дорогами. В 37 г. до н. э. Октавиан послал Агриппу наместником в Галлию, и он был вторым римским полководцем, который переходил за Рейн. 12 лет спустя такой же переход за Рейн совершил один из легатов Цезаря после получения известия об убийстве германцами нескольких италийских купцов. Но с 16 г. до н. э. дела принимают уже более серьезный оборот. Сначала сигамбры вторглись в бельгийскую область; легат Марк Лоллий Паулин потерпел от них поражение и даже оставил один из легионных орлов в руках варваров. Затем начались набеги кельтских народцев, живших в Альпах, незначительные сами по себе, но все же вынуждавшие к принятию более энергичных мер на границе. Это дало возможность обоим приемным сыновьям Августа (родившимся в первом браке от Ливии, супруги Цезаря) Клавдию Друзу Старшему и Тиберию Клавдию Нерону, прославиться воинскими подвигами. Может быть, даже помимо воли Цезаря, военные действия против западногерманских племен между Рейном и Везургием приобрели, под начальством талантливого и предприимчивого Друза, до некоторой степени характер завоевательной войны: начиная с 12 г. до н. э. в целом ряде походов он доказал германцам превосходство римского оружия. И на правом берегу Рейна появились римские крепости: Ализон — в Нидерландах, Кастель — в верховьях Рейна; а в 9 г. до н. э. Друз проник до берегов Эльбы. На обратном пути из этого похода Друз умер, и его брат Тиберий принял командование войском. Походы более не возобновлялись, правительство удовольствовалось улучшением пограничной организации, и мирные отношения с германским миром возобновились; два главных пункта, занятых римлянами на Рейне — Могонтиак и Колония (Майнц и Кельн) — резиденция римских легатов, быстро достигли цветущего состояния. Среди самих германцев постепенно стали появляться следы римского влияния и люди, уже усвоившие римскую культуру. Одним из таких деятелей явился лично известный Августу знатный маркоманн по имени Маробод, который утвердился в Богемии и стал отсюда распространять свое владычество во все стороны. Это побудило Августа вновь передать управление германскими делами в руки своего приемного сына Тиберия, который одно время жил вдали от двора и в немилости, а теперь, когда остался почти единственным представителем дома Цезаря, вновь был вызван из своего уединения. С той поры этот способный человек более и более стал приобретать влияния на дела. Тиберий действительно очень ловко умел управляться с внешней политикой и вел ее чрезвычайно удачно: так, например, он долго и тщательно скрывал свою главную цель — уничтожение могущества Маробода; воевал против западногерманских племен, проник до берегов Эльбы и только на третий год (6 г. н. э.) обратился против своего главного и опаснейшего противника. С двух сторон он готовился напасть на Маробода, как вдруг опасное восстание, разразившееся в Паннонии и соседней Далмации, разрушило все его планы. Тиберий предложил Марободу мир, и тот был настолько недальновиден, что на него согласился, вместо того чтобы воспользоваться паннонско-далматской смутой. И северные, и западные германские племена тоже не подумали этим воспользоваться и дали римлянам возможность окончить далматско-паннонскую войну, длившуюся не один год (6–8 гг. н. э.). Несколько лет спустя произошло событие, которое страшным образом проучило римлян и указало, кого им следует опасаться со стороны Германии. В 7 г. в Германию был послан Квинтилий Вар, который в течение нескольких лет правил Сирией.

Он нашел страну почти спокойной. Разнообразные мирные отношения были в полном ходу, германские князьки выказывали покорность, и поэтому Вар решил, что может, не колеблясь, ввести в стране обычные формы римского управления, римского судоустройства и римского обложения пошлинами. Там же, где встречал противодействие, он действовал с той грубой жестокостью, которую посредственные люди обычно не отличают от энергии. О той ненависти, которая разгоралась среди германцев, недальновидный и самодовольный Вар даже не подумал, и германским вождям национальной партии удалось провести его наивной хитростью: они прикинулись, что новые римские порядки им очень нравятся. А между тем втайне устроили заговор, во главе которого стоял Арминий, юный князек из племени херусков. Он сам состоял на римской службе и так ловко умел вкрасться в доверие Вара, что тот даже не захотел верить Сегесту (вождю римской партии херусков), когда Сегест сообщил ему точные сведения о заговоре. Между тем пришло известие о местном восстании в земле хаттов, и Вар двинулся туда с тремя легионами молодых, еще недавно присланных в Германию солдат, придавая своему походу скорее значение больших маневров, предпринимаемых для практики войск. Это было в сентябре 9 г. н. э.; притом всем дружественным германским князькам было дано знать, чтобы они тоже собрали свои вспомогательные войска. Под этим благовидным предлогом, который враг им доставлял, германские князьки закончили свои приготовления. Они привели свои отряды; а когда численность этих сборных отрядов значительно превысила численность римского войска, союзники обратились во врагов, и при переходе через дремучий Тевтобургский лес все три римские легиона были предательски уничтожены.

Надгробие Мания Целия, погибшего в битве в Тевтобургском лесу. Найдено в 1633 г. в Ксантене.

Надпись: «Манию Целию, сыну Тита, из Лемонийской трибы, родом из Бононии, легату 18-го легиона, пятидесяти трех с половиной лет, павшему в войне, которую вел Вар. Место, куда можно поместить останки. (Гробница обнаружена пустой.) Как брат усопшего повелел воздвигнуть гробницу Публий Целий, сын Тита, из Лемонийской трибы».

Только часть конницы сумела пробиться и достигнуть Рейна; легионы бились с германцами двое суток. На третьи, когда они уже находились на пол дня пути от крепости Ализон, дальнейшая битва оказалась невозможной. Всякий порядок исчез, Вар сам заколол себя мечом, и многие последовали его примеру: этим самоубийством они избавили себя от мести германцев, которые были озлоблены отчаянным сопротивлением римлян и позволили себе совершить всякого рода зверства над римскими пленниками.

Весть об этой катастрофе произвела на всех в Италии удручающее впечатление, и хотя правительство смотрело на событие спокойнее, однако в народном воображении возникали уже все ужасы якобы предстоящего нашествия кимвров и тевтонов. А между тем несмотря на случившееся, союзные римлянам германские племена — хавки, фризы, батавы — и не подумали ни о каком восстании, и даже Маробод, которому Арминий прислал в дар голову несчастного римского легата, не сумел воспользоваться данным случаем. Участвовавшие в избиении римских легионов племена, по-видимому, удовольствовались одержанной победой, отмщением и добычей, и Арминию не удалось даже собрать их силы и побудить к походу за Рейн. Римляне были только вынуждены покинуть крепость Ализон. Затем Тиберий вновь принял власть в свои руки, и первый год прошел спокойно. В 11 г. начались работы над выполнением обширной системы пограничных укреплений, которые были предназначены для обеспечения с этой стороны спокойствия государства. Это доказывает, что Тиберий, нисколько не преувеличивая непосредственного значения поражения, нанесенного в Тевтобургском лесу, все же ясно сознавал грозящую опасность. Он видел, что этот мощный варварский народ, на который один из римских писателей указывал испорченному римскому обществу как на образец простоты и чистоты нравов, — этот народ перешел к наступлению и даже начал приобретать кое-какие понятия о политике. И вот разумные и наступательные люди серьезно принялись за изучение нравов и характера этих народов, о которых до того времени римлянин среднего образования знал только то, что сообщил о них Цезарь.

Тиберий вскоре, однако, возвратился в Рим, передав главное начальство на германской границе сыну своего ранее умершего брата, Германику. Сам Тиберий был вынужден политическим положением дел к тому, чтобы постоянно находиться вблизи Августа, которому уже недолго оставалось жить и которому Тиберий был назначен наследовать. Судьбе не угодно было дать Августу родного сына, и тяжкий рок тяготел над всем его домом. Дочь свою, Юлию, он выдал замуж в 25 г. до н. э. за Марка Клавдия Марцелла, сына своей сестры Октавии от первого брака с Гаем Клавдием Марцеллом, но этот молодой человек, на которого все возлагали большие надежды, вскоре умер. Умерли, едва достигнув юношеского возраста, и те сыновья (Гай и Луций Цезари), которые родились у Юлии от ее второго брака с Агриппой.

Юлия, дочь Августа. Античная камея.

В венке из колосьев и мака, в правой руке держит цветок мак. Трехслойный сардоникс.

Существует предположение, будто бы Ливия, вторая супруга Августа, способствовала смерти этих юношей, чтобы очистить дорогу своим сыновьям от первого брака, но это предположение не выдерживает серьезной критики.

Ливия в виде Кибелы. Античная камея.

Ливия в покрывале и головном уборе в виде короны из башен держит в руке бюст Августа.

Брак Тиберия с Юлией тоже был очень несчастлив: эта безрассудная, необузданная женщина причиняла своему отцу, Августу, так много огорчений, что он вынужден был удалить ее от двора и отправить в изгнание на остров Пандатерию. Клавдий Друз Старший, как уже было сказано, умер еще в 9 г. н. э. — один Тиберий Клавдий Нерон остался наследником Августа. Август, как предполагают, не питавший к нему личного расположения, поступил так, как того требовал государственный интерес: он усыновил Тиберия, а тот, в свою очередь, усыновил своего племянника, юного Германика. Затем его влияние стало более и более выказываться в управлении государственными делами. Отправившись в служебную поездку по Иллирии, Тиберий был внезапно возвращен с пути и вызван в Нолу, где заболел Август, с которым Тиберий расстался в Беневенте. Но Тиберий уже не застал его в живых: 19 августа 14 г. н. э. Август скончался на 75-м году многознаменательной жизни и ровно 57 лет спустя после вступления в то первое консульство, которого добились для него его войска.

Гробница Августа. Реконструкция XIX в.

Известный анекдот заставляет Августа на смертном одре говорить об актерстве в жизни и даже влагает в его уста вопрос: хорошо ли он сыграл свою роль в жизненной комедии. Ни о ком невозможно было распустить более неправдоподобного и более несправедливого анекдота, и менее всего он может быть отнесен к Августу. На него уже в ранней юности была возложена в высшей степени важная и трудная задача, при этом назначены условия ее выполнения, и в течение долгой жизни, полной трудов и опасностей, он эту задачу блистательно разрешил. Своими успехами он был обязан той глубокой общественной необходимости, которая лежала в самом существе общего положения и настойчиво требовала соединения правительственной власти в руках одного правителя; но этими успехами он был обязан и полной беспристрастности своей натуры и государственному уму, с которым он, равнодушный к внешнему блеску и великолепию власти, сумел удержать ее в руках и направить к достижению определенных целей. Его домашний быт почти ничем не отличался от быта других вельмож, которые, как и он, имели дома в древнепатрицианской части города и, по обычаю римской знати, многочисленную дворню из рабов, составлявшую некоторое подобие двора. На внешнюю обстановку своей жизни он, по-видимому, обращал мало внимания. Тем не менее, его власть с каждым годом возрастала. Его похороны напоминали похороны монарха, правившего огромным царством, а те божеские почести, которые впоследствии были ему возданы, были только соответствующим воззрению древних выражением того, что и сам Август, и все совершенное им заслуживает памяти и признательности в потомстве.

Храм Августа (слева). Божественный Август (в центре). Тиберий (справа). По изображениям на монетах.

По самому свойству той своеобразной власти, которой обладал Август, было невозможно установить с полной определенностью факт наследования ему Тиберием, его приемным сыном. Но для всех это было совершенно ясно, и сам Тиберий после краткой и довольно лицемерной нерешительности оказался вполне готовым к наследованию (он правил с 14 по 37 гг.). 55-летний Тиберий — новый правитель Рима — был полнейшим представителем всех доблестей и всех пороков того древнего патрицианского рода, из которого он исходил. Он давно уже успел выказать, занимая самые разнообразные и весьма трудные должности, что он обладает большими способностями, что он отличный воин и выдающийся государственный человек; но он не умел заставить себя любить, да и не искал этого и, таким образом, представлялся всем в потомстве мрачным и жестоким тираном, причем светлые, несомненно присущие ему стороны скрываются под теневыми сторонами его типа. Во внутреннем строе государства монархическое начало при нем проявилось еще резче. Комиции и другие выборные народные собрания исчезли, и вместе с тем угасло одно из важнейших начал древнеримской жизни: народ отныне стал сходиться только в амфитеатре, в цирке, на театральных представлениях, где он иногда мог подурачиться, а иногда позволить себе и более серьезную демонстрацию. Сам правитель (princeps), в некоторых отношениях даже превосходивший своего предшественника личными достоинствами, еще более его явился господствующим центром в государстве и в обществе в такой степени, что даже избегал вступать в деловые отношения с сенатом, который преклонялся перед его властной волей, перед его проницательным разумом и большой опытностью в делах.

Тиберий. Мраморная статуя. Из Ватиканского музея.

Впрочем, он по отношению к сенаторам строго придерживался форм вежливости, обычных между знатными людьми: так, например, если у него обедал консул, то он, провожая его, сам доводил до дверей, точно так же, как и принимал его у дверей при встрече. Главным образом уронили его в глазах современников и очернили во мнении потомства те многочисленные процессы, направленные против заговоров и оскорблений величия, которые при нем пришлось вести сенату, защищая величие всего государства, всего римского народа, в лице его представителя. Процессы же эти не пользовались в римском обществе популярностью уже потому, что выслеживание виновных и показания против них на суде были специальным занятием всем ненавистного класса людей — доносчиков (delatores) по ремеслу. Таких процессов в царствование Тиберия насчитывают до 147, хотя и нет никаких достоверных сведений о том, сколько из них окончились обвинительными и сколько — оправдательными приговорами. Большим влиянием пользовалась его мать Ливия, которой Тиберий оказывал величайшее почтение. Особенным доверием Тиберия (вообще в высшей степени недоверчивого) долгое время пользовался Элий Сеян, префект преторианцев; впоследствии, удалившись из Рима сначала в Кампанию, а потом на остров Капри, Тиберий даже с сенатом связывался не иначе как через посредство Сеяна; но когда этот любимец, ободренный столькими милостями императора, дерзнул просить у него руки Ливиллы (вдовы сына Тиберия, Друза Младшего[70]), расправа с ним была короткой. Тиберий из Капри прислал сенату приказание немедленно схватить тут же заседавшего Сеяна и казнить его безотлагательно.

Эти происшествия занимают в большом историческом труде Тацита (нашем главном источнике) весьма видное место. Гораздо более важные и более достойные внимания стороны этого правления, например, разумное и бережливое управление финансами, строгий надзор за наместниками, заботы о развитии благосостояния провинций и твердое направление внешней политики — обо всем этом можно скорее делать предположения, нежели догадываться, но нельзя сказать, что это все известно подробно. Важнейшую сторону внешней политики составляли отношения к германскому миру, и эти отношения Тиберий, конечно, имел полную возможность вести более чем кто-либо разумно и с полным знанием дела. В этих пограничных провинциях перемена правления вызвала опасный бунт в войске; главным центром этого движения были галльский город Лугдун и рейнские города Колония и Ветера Кастра (Ксантен). Возмутившиеся легионы выказывали склонность провозгласить императором своего главнокомандующего, Германика, и тот только с великим трудом, и то путем значительных послаблений, мог наконец усмирить этот бунт. Тиберию нежелательно, но в то же время необходимо было прибегать к различным военным предприятиям только для того, чтобы не оставлять легионы праздными. В три похода, 14, 15 и 16 гг., юный Германик, украшенный всеми благороднейшими римскими доблестями и безусловно преданный императору, победил все германские племена, во главе которых шли против римлян херуски.

Апофеоз Германика. Камея.

Предположительно привезена из Константинополя в XI в. кардиналом Гумбертом, подарившим ее монастырю Сент-Эвр близ Туля. Германик, которого венчает Виктория и уносит орел, держит в руках жезл авгура и рог изобилия.

В этом племени борьба между римской и национальной партиями обострилась до серьезной личной усобицы, которая дает ясное понятие о том первобытном и хаотическом общественном положении, в котором эти племена жили. Глава свободных германцев, победитель легионов Вара Арминий похитил Туснельду, дочь Сегеста, вождя, преданного римлянам, и женился на ней. В распре, которая из-за этого завязалась, сначала Арминий попался в руки Сегеста, а вскоре после этого сам Сегест в руки дружины Арминия. При этом Сегесту удалось опять вернуть дочь, но римский отряд освободил Сегеста от дружины Арминия, а Туснельду захватил в плен. Благодаря этому борьба с Арминием возгорелась с новой силой, и в ней он выказал себя опасным противником римлян. Но в битве при Идиставизо в 16 г. Германик нанес германцам страшное поражение; с трудом ускользнули с поля битвы Арминий и его дядя Ингвиомер, командовавшие германским войском. Поражение было полным и служило достойным отмщением за роковую битву в Тевтобургском лесу. Германцы были еще раз разбиты в другой битве (тут уже не Арминий ими командовал), и тот памятник победы, который римские войска воздвигли на месте побоища Марсу, Юпитеру и Августу, ясно доказывает, что все германские племена между Эльбой и Рейном были окончательно покорены.

Германские всадники сражаются с римской пехотой. Барельеф с колонны Антонина в Риме.

Тогда Тиберий пришел к тому совершенно правильному выводу, что честь римского оружия достаточно удовлетворена, и решился вернуться к разумнейшему принципу внешней политики: не надо более никаких завоеваний, надо только защищать свои границы. И вот он отозвал Германика, вернувшегося в Рим в начале 17 года, и в мае месяце того же года праздновал триумф, во время которого, среди прочих знатных германских пленников, перед колесницей триумфатора шла и Туснельда, у которой в плену родился сын от Арминия. О сыне Арминия известно, что он умер в Равенне еще мальчиком, и притом «очень странным и смешным образом «, по выражению Тацита; но каким именно — неизвестно, потому что часть труда, на которую Тацит ссылается, не сохранилась. О смерти Туснельды никаких сведений нет.

У Тиберия был особый взгляд на отношения Рима к германцам, и взгляд этот выразился в его словах: «Эти народы следует предоставить их собственной страсти к раздорам». Этим он доказал, что отлично знал германцев. И действительно, все внутренние области Германии разом охватываются общим пламенем междоусобной войны: северогерманские и южногерманские племена, Арминий и Маробод — все приняли участие в общей распре. В равнине между Эльбой и Заалой произошла большая битва, где Маробод был разбит. Это поражение, за которым последовало отпадение нескольких племен и князей, сильно поколебало власть Маробода. Катуальда, князек из племени готов, захотел отомстить ему, собрал войско и пошел на столицу Маробода. Тогда предводитель маркоманнов вынужден был перейти на римскую территорию, и Тиберий (в 19 г. н. э.) велел ему жить в Равенне, где он и жил после этого еще 18 лет.

Несколько лет спустя Арминий пал жертвой внутренних усобиц. Известно только, что во время каких-то распрей он был коварно убит своими приближенными. Римский историк говорит, будто он стремился к единовластию, и его земляки вооружились против него, отстаивая свою свободу. Так оно, вероятно, и было на самом деле: будучи врагом римлян, испытав на себе их железное, тесно сплоченное могущество, Арминий, может быть, и сам задумал побороть необузданный дух независимости племен и германских вождей и пал жертвой своего замысла. Римский историк, как тонкий наблюдатель, чувствовал, что этот князь херусков и по отношению к римлянам, и по отношению к своему собственному народу представляет новое, еще небывалое явление.

На Востоке не надо было и походов для обеспечения границ. Тиберий послал Германика, после его возвращения из Германии, в Малую Азию, где надлежало поддержать мир с парфянами, которому угрожала новая династическая распря между двумя претендентами на престол, Артабаном и Вононом, укрывшимися на римской территории.

Артабан III, царь Парфии. С его серебряной монеты.

Но эти события не представляют общего интереса. Гораздо важнее было то, что Германик вступил в пререкания с цезарским легатом Сирии, Гнеем Пизоном, и когда вскоре после того он заболел и умер во цвете лет, все в Риме заговорили, что Германик был отравлен легатом по тайному приказанию Тиберия, который будто бы был проникнут недоверием и завистью к юному Германику. Этот слух, однако, ни на чем, кроме народной молвы, не основан, но зато со стороны честолюбивой и гордой вдовы Германика Агриппины Тиберию грозила опасность, к которой он не мог оставаться равнодушным.

Агриппина Старшая. Статуя из Капитолийского музея.

Агриппина была племянницей Октавиана Августа, дочерью его родной дочери Юлии, следовательно, стояла к нему ближе, чем его приемный сын, Тиберий. Окруженная прекрасными детьми, любимая и народом, и войском, которое не раз бывало поражено тем величавым спокойствием, которое она выказывала в Германии в минуту опасности; при этом живая и страстная, неспособная к лицемерию, она стала почти во враждебные отношения к Тиберию при его же дворе, так что Тиберий однажды, обращаясь к ней, с колким сарказмом произнес греческий стих: «Еще не следует считать обидой то, что мы не все созданы царями». Но он в то же время видел в ней опасную для себя соперницу и знал, что не в одном только Риме у Агриппины и ее детей есть рьяные приверженцы. Ввиду этого, после смерти Ливии, которую Тиберий и уважал, и слушался, он решился, отчасти под влиянием Сеяна, принять суровые меры против Агриппины.[71] Она была изгнана и отвезена на какой-то остров (29 г.); два ее старших сына были убиты, а она сама, не желая преклониться перед тираном, заморила себя голодом. Уцелел только один из сыновей Германика, Гай, который, несмотря на все эти события, остался безусловно преданным Тиберию. Его соперником по наследованию цезарской власти можно было считать только Тиберия Гемелла, сына Друза Младшего, следовательно, родного внука Тиберия.

После падения Сеяна префектом преторианцев был назначен Макрон.

Преторианцы. Барельеф из Лувра (Париж).

По общепринятому известию того времени, этот Макрон играл некоторую роль и при кончине Тиберия. Тиберий продолжал жить в своем каприйском уединении, и народная фантазия на все лады старалась истолковать себе причины его удаления из Рима: одни говорили, что он старается скрыть от всех те старческие недуги, которые обезобразили его, некогда стройного и красивого, другие утверждали, как водится, что он предается всяким постыдным порокам и что каприйское уединение дает ему для этого полный простор. Разумеется, что могли быть и совсем иные, гораздо более естественные, поводы к увлечению уединением, которое, конечно, не представляет собой ничего чрезвычайного. Время от времени он приезжал со своего острова на берег, и во время одного из таких приездов заболел в Мизенах. Чрезвычайно странно, что и в данном случае кончина 70-летнего старика обставляется и объясняется всякого рода рассказами, в которых окончательным поводом являются то происки Гая, его будущего наследника, то испуг Макрона… Рассказывают, например, будто бы Макрон, предполагая, что Тиберий уже умер, вздумал приветствовать нового императора, и когда Тиберий в эту минуту зашевелился на смертном одре, то Макрон поспешил его прикончить, задушив подушками… Но уже само различие этих известий может служить доказательством того, что это — не более чем вымысел, которым часто приукрашивается кончина крупных исторических деятелей. Наиболее вероятным представляется известие о кончине Тиберия, которое более всего подходит к его характеру. По этому известию, во время своей предсмертной болезни ему для какой-то важной цели понадобился слуга; он стал его кликать, и когда тот не явился, сам поднялся с постели, но, пройдя несколько шагов, потерял сознание, упал и разбился насмерть (37 г. до н. э.). И наследник Тиберия, Гай Цезарь (37–41 гг. до н. э.), в шутку прозванный солдатами Калигулой (сапожок),[72] неверно рисуется современными известиями. Его представляют в каком-то карикатурном виде, тогда как не может быть никакого сомнения, что он был просто ненормальным человеком и нередко доходил до сумасшествия. Он вступил в управление государством совершенно спокойно, среди общих проявлений радости. Твердое и разумное правление Тиберия довело государство до значительного материального благосостояния, и теперь, когда императором стал молодой человек, по-видимому, весьма простой и приветливый, все, конечно, были очень довольны; одно только было в нем странно: чрезвычайная страсть к конным ристаниям на колесницах в цирке, которую он разделял с римской чернью; а к тем большим богатствам, которые были накоплены его бережливым предшественником, он относился беззаботно, разбрасывая их направо и налево. Однако первые его шаги в управлении государством приобрели ему общее расположение. Но оказалось, что его слабый рассудок не мог справиться с соблазнами, которые на каждом шагу предоставляла ему неограниченная власть. Вскоре он избавился от Макрона, который, вероятно, казался ему докучным по тому серьезному отношению к занятиям государственными делами, к которому он был приучен Тиберием, а вскоре дело дошло до того, что он не стал терпеть никаких противоречий и отдавал жестокие приказания только для того, чтобы показать свое всемогущество.

Калигула и Друзилла. Скульптурная группа. Флорентийская галерея.

Затем он предпринял поход или, лучше сказать, военную прогулку на правый берег Рейна, но удовольствовался тем, что приказал выполнить при себе кое-какие маневры; потом двинулся на запад, и в войске даже прошли слухи о походе в Британию, но поход не состоялся, и Калигула удовольствовался незначительной военной добычей — приказал легионам собирать раковины на берегу моря… Несомненно только одно: с каким-то детским упорством он всюду, неосторожно вмешиваясь во все, старался всем дать почувствовать силу римского владычества и цезарского полновластия. Он был очень занят проектом перенесения Зевса Фидия из Олимпии в Рим, а также постановкой своего собственного изображения в Иерусалимском храме. Иудейскому посольству он выразил недовольство тем, что они, иудеи, не желают почитать в своем храме никакого божества рядом со своим Богом, которого сами даже по имени назвать не умеют. Если кто-либо из подчиненных ему людей в обращении называл его Гаем, это вызывало его неудовольствие, а то шутливое прозвище Калигула, которое некогда дали ему солдаты, он и слышать не мог. Много анекдотов рассказывали о его безумствах. Так, некоего Помпея Пенна он избавил от смертной казни, когда же тот явился его благодарить, Калигула протянул ему левую ногу и указал на унизанную жемчугом туфлю, которую тот должен был поцеловать. Во время страшной грозы, нарушившей его пиршество, он обратился к Юпитеру-громовержцу и патетически произнес стих из Гомера: «Убей ты меня — или я тебя!» Хуже всего было то, что тот стал смотреть на казни и насилия как на средства пополнения казны, которую он безумно расточал на свои ничтожные увеселения. Казалось, над ним сбывается предсказание его сурового предшественника, который о будущем правлении своего наследника говорил, что тот «будет править государством, как Фаэтон правил колесницей солнца». Не удивительно, что при таком способе правления окружавшие Калигулу приближенные, вынужденные ежеминутно трепетать за свою жизнь, зависевшую от прихоти императора, решились сами прибегнуть к крайним мерам: трибун преторианцев, Кассий Херея, избавил римский мир от новейшего Фаэтона (41 г. до н. э.).

Под первым впечатлением событий руководящими кружками сената овладело республиканское стремление, и личное честолюбие некоторых лиц тоже заговорило: но преторианцы, составлявшие гвардию императоров, уже по-своему решили вопрос о наследовании. Они провозгласили императором брата Германика (следовательно, дядю Калигулы), Клавдия, который издавна жил в уединении, предаваясь занятиям науками; когда они его разыскали и к нему явились, несчастный вообразил себе, что они пришли лишить его жизни. Тогда всякие помыслы о восстановлении правительственной власти сената исчезли, тем более, что и римское население ни о чем подобном слышать не хотело, опасаясь возобновления междоусобных войн. Монархический порядок стал неизбежной потребностью, до некоторой степени даже естественной необходимостью; и новый император серьезно взглянул на свою задачу. Он отнесся к сенату с уважением, позаботился о том, чтобы загладить несправедливости, совершенные его деспотическим предшественником; ему же приписываются и некоторые весьма разумные распоряжения. Трудолюбивый по природе, он может быть более, чем следовало бы правителю большого государства, обращал внимание на мелочные подробности управления. Однако для некоторых частей государства, например, для Галлии, которая была его родиной и которой он особенно интересовался, а также для Британии, его правление было благодетельно. При нем, наконец, было приведено в исполнение (в 45 г. до н. э.) давно задуманное покорение Британии, и сам император, хотя и на короткое время, явился на театр войны. Его легаты, А. Плавтий (47 г. до н. э.) и преемник Плавтия, овладели новой провинцией и, покрыв ее целой сетью военных дорог, оказали этим услугу местной торговле, для которой и тогда уже г. Лондиний на р. Тамезе (Темзе) представлял важное складочное место. Во внутреннем управлении Клавдий не мог избежать тиранических мер, хотя по своей природе и не был к ним склонен; отличительной чертой его правления является то преобладающее влияние, которым пользовались некоторые вольноотпущенники императора — Паллант, Полибий, Нарцисс. Все они были не более чем министрами его двора, орудием его верховной власти, а в сущности, благодаря слабохарактерности Клавдия, он был покорным исполнителем их воли, причем они делили свое влияние на него с его супругами. Первая из них, Мессалина, была олицетворением того новейшего типа римлянок, которые находили особое удовольствие в полной разнузданности.

Мессалина. Бюст из Капитолия.

Очень долго пользовалась она своей властью над императором, пока в припадке какого-то исступленного бесстыдства не решилась на неслыханное дело: во время отсутствия своего супруга, она открыто повенчалась с одним из своих любовников — римским всадником Гаем Силием; а т. к. она в это время вступила во вражду с вольноотпущенными любимцами императора, это привело к ее низвержению. Ее место заступила «младшая» Агриппина, дочь Германика, до некоторой степени сама навязавшаяся в супруги (49 г.) своему стареющему дяде, который не мог обойтись без женского влияния; и Агриппина вскоре приобрела над ним значительную власть. Она ввела в царский дом своего сына от первого мужа, Домиция Агенобарба, женила его на дочери Клавдия, Октавии, и заставила Клавдия усыновить его под именем Нерона Клавдия Цезаря Друза Германика, причем ей удалось оттеснить на задний план Британника, сына Клавдия от первого брака.

Клавдий, Агриппина Младшая, Ливия и Тиберий. Камея (оникс). Вероятно, изготовлено в 49 г., в год свадьбы Клавдия.

В 54 г. до н. э. Клавдий умер, говорят, будто бы отравленный Агриппиной, хотя тщетно стараться объяснять поводы, которые могли бы руководить ею в данном случае. Ее преобладающей страсти, безграничному властолюбию, унаследованному от матери, было, конечно, легче проявляться во время правления слабого старика, чем в правление юноши, которому, как и следовало ожидать, захочется идти своим путем.

Вступлению во власть ее сына, Нерона Клавдия Цезаря, никто и не подумал препятствовать: он правил с 44 по 68 гг. н. э. При описании его правления, как и вообще при повествовании о временах первых римских императоров, историки нередко забывают о том, что история отдельных императоров и их двора не есть история их государства, которое в большей своей части, даже при Нероне, этом чудовищно извращенном представителе власти, конечно, находилась в несравненно лучшем состоянии, чем во времена республиканских проконсулов и италийских откупщиков и сборщиков податей. В пользу этого предположения должен свидетельствовать уже тот простой факт, что, по последней общей переписи — еще при Клавдии, числилось уже не менее 25 миллионов полноправных римских граждан. При этом не мешает заметить, что Нерон, воспитанный под надзором двух превосходных руководителей — философа Аннея Сенеки и префекта преторианцев Афрания Бурра, — в первые 5 лет своего правления не давал повода ни к какому заслуженному порицанию.

Сенека. Бюст из Неаполитанского музея. Подлинность этого бюста спорна.

В течение этого времени и во внешней политике были достигнуты кое-какие благоприятные результаты. Еще при Клавдии была покорена Мавретания и обращена в римскую провинцию; на Востоке также граница Парфянского царства была укреплена и защищена от нападения парфян, а важнейшей из стран, Арменией, правил царь Тиридат в качестве римского вассала. В Британии пришлось оружием бороться против сильнейшего восстания, которое было возбуждено фанатизмом влиятельной касты друидов и началось (59 г.) со зверского избиения поселившихся в Британии римских граждан. Масса мятежников возросла до 120 тысяч человек, их предводительницей была женщина, королева Боудикка — героиня в полном смысле слова. Все ее силы были направлены против важнейшей из римских колоний, Камулодуна. Однако командовавший в Британии полководец Светоний Паулин оказался искусным воином: он нанес бриттам жестокое поражение и тем устранил опасность. Боудикка сама лишила себя жизни, и власть римлян в провинции была восстановлена. Со стороны Германии также все было спокойно. Грандиозная система воздвигнутых здесь укрепления несомненно приносила свою пользу: эти укрепления состояли из пограничного вала (limes — собственно порог), за которым тянулся глубокий ров, наполненный водой, и непрерывная цепь сторожевых пунктов и укрепленных замков, которая охватывала огромные пространства между средним течением Рейна и Дуная, а местами шла параллельно этим рекам. За этой непрерывной цепью укреплений, на западном берегу Рейна и на южном берегу Дуная, красовался целый ряд цветущих римских городов, увековечивших своими названиями времена Римской Империи. Из-за Дуная и Рейна, из-за мощной линии римских пограничных укреплений лишь изредка долетали из независимой Германии темные слухи о междоусобных войнах каких-нибудь хавков и ампсивариев, хаттов и гермондоров — войнах, в которых бесплодно расточались силы этих племен.

Нерон. Римская статуя.

Римский император изображен в виде бога Аполлона, опершегося на кифару

Нерон очень скоро поддался соблазнам громадной власти, сосредоточенной в его руках, и побуждением своего легкомыслия, которое неспособно было полагать разумные пределы его произволу и желаниям. Вскоре между ним и его властолюбивой матерью установились натянутые отношения, и когда она стала ему угрожать возможностью выставить ему соперника в Британнике, Нерон немедленно велел его умертвить. Он отдалил от себя свою супругу Октавию и попал под власть знаменитой красавицы того времени Поппеи Сабины, которая не захотела подчиняться Агриппине.

Поппея Сабина, вторая супруга императора Нерона. Бюст из Лувра (Париж).

Тогда совершилось нечто ужасное: Нерон, не долго думая, тотчас же избавился от своей матери, убив ее. Затем влияние Поппеи стало возрастать: в 62 г. умер Бурр, а Сенека вынужден был удалиться; в том же году была убита и Октавия. И при всем этом Нерон ничуть не походил на мрачного тирана. По общему мнению римской черни, правление его было превеселое: в играх не было недостатка, и Нерон, не стесняясь, выступал на них сам, то правя конями, как возница, то потешая публику игрой на лире, как музыкант. Очень любил он также воздвигать великолепные постройки, и потому именно, когда в 64 г. большой пожар опустошил значительную часть города, в народе прошла молва, будто Рим был подожжен самим императором, чтобы очистить побольше простора для удовлетворения его страсти к постройкам; многие утверждали даже, будто Рим был подожжен Нероном только для того, чтобы он мог получить верное представление о пожаре Трои и под этим впечатлением воспеть в стихах ее разрушение. Хотя и мудрено было придумать что-нибудь более неправдоподобное, однако при том крайнем возбуждении, которое было вызвано в народе страшным бедствием, нам отчасти становится понятным и появление подобных слухов, и то, что они могли некоторое время держаться в народе. Сам Нерон счел за лучшее подавить эти слухи. С некоторого времени было много толков о какой-то новой религиозной общине, зародившейся на почве иудейства; члены этой общины называли себя христианами — последователями Христа. То, что было о них известно, — непонятное, переиначенное, извращенное, — внушило римской полиции понятие о христианах как о людях, питающих «ненависть против всего человечества», и, следовательно, способных на все зловредное. Такое воззрение полиция сочла за нечто вполне достоверное и приняла самые суровые меры против христиан. При этом нетрудно было их же обвинить в пожаре Рима, т. к. других виновников этого бедствия не находилось, поэтому некоторое их число было схвачено и убито самым зверским образом — этих несчастных обматывали горючими веществами и затем заживо сжигали на столбах, к которым привязывали. Возможно, что в это время имя христиан распространилось вширь и вдаль по всему пространству римского мира.

Изображения императора Нерона.

Нерон в виде попугая, которым правит известная отравительница Локуста в виде саранчи (вверху). По фреске из Помпей, называемой также «карикатура Сенеки». Нерон — возничий (слева). Камея V в. Нерон стоит на квадриге в венце в виде солнца и держит в правой руке тарра circensis — лоскут ткани, которым подает сигнал распорядитель игр. В левой руке — консульский скипетр. Поющий Нерон (справа). Бронзовая монета. Нерон в лавровом венке, в женской одежде, поет, аккомпанируя себе на лире.

Едва ли можно порицать Нерона за то, что он, приняв при помощи некоторых знатоков дела весьма разумные меры к воссозданию сгоревшей части Рима, не упустил случая и для себя построить великолепный дворец; при этом известно, что возобновление разрушенных зданий столицы производилось на чрезвычайные средства и на дополнительные налоги, собранные со всей Италии и провинций, хотя в то же время известий ни о каких суровых мерах, которые были бы в этом случае приняты Нероном, нет.

Круглый храм Весты в Риме. По рисунку XIX в.

Интерьер римского Пантеона в разрезе. По рисунку XIX в. Состояние изменилось незначительно.

Эти излишние поборы все же всюду произвели неприятное впечатление, а в некоторых местах, например, в Палестине, еще более усилили уже раньше начавшееся брожение; и в самом Риме проявилось недовольство. Ребяческие увлечения Нерона художествами, хотя и никому не вредившие, в связи с его порочной и возмутительной частной жизнью вызвали в обществе оппозицию и справедливые порицания. К чести того времени надо сказать, что в современном высшем кругу и между сенаторами было немало людей, руководствовавшихся в жизни строгими нравственными основами стоического учения; они-то и не стали скрывать своего недовольства поведением императора, и особенно значительнейший из них, Пет Тразея. Дело дошло до заговора, целью которого была замена Нерона более достойным и более надежным деятелем, Гаем Кальпурнием Пизоном (65 г.). Заговор был открыт и подал Нерону повод к новым жестокостям. Бывший его учитель, Сенека, сам лишил себя жизни, и Тразея также (в 66 г.); сохранились также рассказы и о таких добровольных самоубийствах, к которым почтенные люди прибегали как к единственно дозволенному им протесту против тирании.

В 66 г. Нерон задумал отправиться в Грецию, где надеялся встретить более справедливую оценку своих наклонностей к художественным затеям. Дела на Востоке в то время находились в положении довольно удовлетворительном, и только из Палестины доходили дурные вести.

Там, отчасти вследствие появления христианства, отчасти вследствие того, что вообще беспокойный и подвижный иудейский народ был в это время проникнут ожиданием каких-то чрезвычайных, грядущих событий, религиозное возбуждение достигло высшей степени. К тому же притеснения царского прокуратора Гессия Флора вызвали восстание, и правитель Сирии, Цестий Галл, двинувший было войско к Иерусалиму, не решился перейти к наступлению ввиду общего настроения всей страны. Тогда восстание быстро разрослось, и столица очутилась в руках мятежников («ревнителей» или зелотов), а римская власть разом утратила всякое значение. Нерон удовольствовался тем, что в важнейшие пункты отправил надежных людей; управление Сирией он поручил Гаю Лицинию Муциану, а войну с иудеями — Титу Флавию Веспасиану, плебею, прославившемуся воинскими подвигами в Британии. Сам же он остался в провинции Ахайя, где изощренные в лести греки удовлетворяли его исканию славы своими горячими и шумными одобрениями.

В 67 г. было положено начало полезному предприятию — работами по прорытию канала на Коринфском перешейке, которые были освящены в присутствии императора. По-видимому, сам Нерон и не предвидел тех опасностей, которые ему грозили. А между тем он уже потерял всякое значение и в среде своего народа, и в среде его правящих классов. Никто по достоинству не оценивал ни его умение править конями, ни его музыкальную виртуозность; наоборот, именно эти качества, которыми сам Нерон так гордился, и признавались невыносимым позором в кружках, которые еще оставались верны древнеримским традициям. К этому примешалось еще и своеволие любимцев Нерона из вольноотпущенников, которое особенно резко проявилось во время его отсутствия, и опасение за будущее. У Нерона не было прямых наследников — Поппея Сабина, от которой он ожидал наследника, умерла в 65 г. В войсках, на которые Нерон не обращал особенного внимания, уважение к цесарской власти почти утратилось, и вскоре после того, как он вернулся из Греции со своими лавровыми венками, весной 68 г., из Галлии был подан знак к восстанию. Легат Лугдунской Галлии, Юлий Виндекс, был первым, отказавшимся от повиновения воле императора Нерона.

Это привело к краткому бурному периоду, события которого здесь изложены только вкратце. Виндекс вошел в отношения с другими легатами западных провинций, и наиболее способного из них, испанского легата Сервия Сульпиция Гальбу убедил стать во главе движения, направленного против Нерона. В апреле 68 г. он обнародовал свое воззвание, и к нему присоединились все легионы, расположенные в Лузитании, Бетике и Африке.

Гальба. Бюст из Капитолия.

На некоторое время войска, стоявшие в верховьях Рейна, заняли особое положение; дело дошло даже до кровавой битвы (при Весонтионе) между ними и войсками Виндекса. Но затем все присоединились к Гальбе. Нерон ввиду этого движения не выказал никакой энергии, и вскоре в среде его приближенных обнаружилась измена. Он покинул столицу, где всеобщее возбуждение выказывалось слишком резко; тогда и преторианцы, побуждаемые к тому самыми заманчивыми обещаниями, и сенат, несколько ободрившийся, перешли на сторону Гальбы. Смертный приговор был произнесен над Нероном, который окончательно растерялся, пытался укрыться бегством и наконец решился принять смерть от руки своего раба, близ виллы одного из своих вольноотпущенников (68 г.). Тогда Гальба принял бразды правления и в октябре того же года вступил в Рим. Это был человек строгий, бережливый, добросовестный в исполнении своих обязанностей, и, может быть, именно этими свойствами отдалил от себя и преторианцев, и многих влиятельных людей. Некоторыми своими промахами, и многими похвальными качествами он ускорил свою гибель и продлил несчастные смуты, при которых особенно знаменательным явлением было положение, занятое войсками. Один из приятелей Нерона, Сальвий Отон, первый муж Поппеи, питал надежду на то, что Гальба его усыновит и назначит своим наследником; Гальба же избрал себе в наследники Пизона Лициниана, характер которого внушал ему больше доверия.

Отон. Бюст из Ватикана.

Это привело в Риме к восстанию, во время которого Гальба и его избранник были убиты, а Отон провозглашен императором. Сенат признал его в январе 69 г.; признали и легионы придунайских провинций; но прирейнская армия уже объявила себя на стороне другого избранника — Авла Вителлия, которого сам Гальба туда отправил.

Вителлий. Капитолийский музей.

Человек этот был самый заурядный, пьяница и расточитель, но двое подначальных ему полководцев, Валент и Цецина, соединили во имя его верхне — и нижнегерманские легионы, двинули их в Италию и здесь, при м. Бетриаке (близ Кремоны) произошла ожесточенная битва между этими легионами и войсками Отона, которые потерпели поражение. Хотя эта битва не могла назваться решительной, поражение в такой степени сильно подействовало на Отона, что тот в отчаянии лишил себя жизни в апреле 69 г. Но и его правление было непродолжительным, т. к. его личность никому не внушала доверия; в обществе о нем говорили, что он ценит высшую власть только как удобный предлог к роскошным пирам и веселью. Восточные легионы, отчасти занятые серьезной борьбой с иудеями, до этого времени воздерживались от всякого участия в политике. Но тут они спохватились и пришли к заключению, что уж если войску дано право распоряжаться вручением высшей власти правителю, то между их вождями найдутся люди, более пригодные для этой цели, чем Отоны и Вителлии. В связи с таким общим настроением высшие начальники восточных легионов провозгласили императором Тита Флавия Веспасиана в июле 69 г. Иллирийские легионы под началом Антония Прима, немедленно двинулись в Италию, чтобы вступить в битву с войсками Вителлия, и действительно разбили их при том же м. Бетриаке. Вителлий был готов выпутаться из своего неприятного положения: он вступил в переговоры с братом Веспасиана, Флавием Сабином, и изъявил полнейшую готовность отречься от своего сана (декабрь 69 г.).

Но на это не могли согласиться его приверженцы: они убили Сабина, и среди наступивших смут величайшая святыня римского государства, храм Юпитера в Капитолии, стал жертвой пламени. Антоний Прим с иллирийскими легионами двинулся к Риму, где им еще раз пришлось вступить в битву с приверженцами Вителлия, на которую население Рима смотрело как на зрелище — как на бой гладиаторов в цирке. Вечером 20 декабря (Сатурналии как раз шли к концу) сын Веспасиана Домициан и веспасианцы овладели городом. Вителлий был убит, а на следующий день собрался сенат, чтобы на законном основании передать высшую власть в руки Флавия Веспасиана.

Калига римского легионера. Развернутый вид. Через концы ремешков пропускался один длинный шнурок.

С Веспасиана, в 70 г. вступившего на почву Италии, начался для государства счастливый период, почти столетний; в течение этого периода, после окончательного устранения дома императоров и его притязаний, представители высшей власти, хотя и получали эту власть как бы по наследственному праву, все же старались показать себя достойными ее, относясь к своим обязанностям добросовестно и серьезно. И нельзя не отдать справедливости Веспасиану — или императору Цезарю Веспасиану Августу, как он теперь назывался, — что он подал пример всем императорам вступившей с ним второй династии и даже придал особый характер новому периоду развития высшей власти. Он был уже немолод; родился еще при Августе, в 9 г. н. э., в небольшом местечке сабинской земли. Незнатного происхождения, он, один из способных и надежных людей, один из тех, которые и при деспотическом правлении бывают необходимы, подвигался вперед трудовой, служебной дорогой. Во время путешествия в Ахайю, куда он сопровождал Нерона, однажды случилось, что Веспасиан уснул при исполнении музыкального произведения императора; а между тем, будучи императором, он принадлежал к числу самых трудолюбивых людей в Риме, и приемы у него начинались еще до солнечного восхода. И сам свой императорский сан он принял, как важную, ответственную должность, в силу формального, заодно с сенатом обнародованного закона о государственном управлении (lex de imperio). При этом он был опытен в делах, находчив, обладал некоторым юмором и был не односторонне, не в исключительно солдатском духе, воспитан.

Две войны, имеющие всемирное значение, были при нем закончены: война Иудейская и Батавская — война по поводу восстания в Батавии, обозначившая собой новый период в развитии германского мира.

Солдаты римской армии начала империи. Современная реконструкция.

Спешенный всадник (слева), в характерном кавалерийском шлеме с овальным щитом, в кольчуге и с двумя копьями; легионер (в центре); солдат вспомогательных когорт (справа) в зимней одежде, воины этих подразделений были вооружены обычно оружием тех племен, из которых они набирались.

Окончание Иудейской войны он предоставил своему сыну Титу, и тому удалось взять Иерусалим (сентябрь 70 г.) после такой твердой и упорной обороны, к какой способен только фанатизм, доведенный до высшей степени напряжения. Долгое время защитники Иерусалима с пренебрежением относились и к голоду, и к мечам противников, подкрепляемые уверенностью, что храм Иеговы не может пасть, что еще и в последнюю минуту гибели может совершиться чудо спасения. Победитель обошелся с побежденными соответственно их упорству. Множество пленных было казнено; часть их сами себя лишили жизни; насчитывают несколько сотен тысяч таких, которые погибли во время войны и долгой осады, и, сверх того, масса пленных была продана в рабство или осуждена служить забавой публике в главных городах, в звериных травлях или гладиаторских играх, которые постоянно требовали новых и новых жертв. Город и храм, насколько это было возможно, был сравнен с землей. Но несокрушимая вера этого народа, которому вверено было неоценимое благо почитания Единого Невидимого Бога, — эта вера пережила все. Даже в последние минуты гибели, когда уже было несомненно, что святилище Иеговы не устоит против напора врагов, один из непреклоннейших вождей-фанатиков недаром сказал, что у Бога и кроме этого храма есть еще иной храм — весь мир! И город пал, и храм пал, а между тем выходцы из Иудеи, провозвестники зародившейся здесь мировой религии, уже успели среди языческих городов и царств осуществить пророческое слово своего Великого Учителя, который сказал, что «кроткие наследуют землю».

В то самое время, когда на Востоке шла борьба на смерть с иудеями, в западных странах в народе ходили предсказания, возвещавшие, что отныне владычество над всем миром должно перейти к трансальпийским народам; именно в этом смысле в кружках галльских друидов истолковывался пожар Капитолийского храма, сгоревшего во время смут бурного 69 г. Что эти смуты волновали умы в Галлии и Германии — само собой разумеется. Знатный батав, Юлий Цивилис, состоявший в римской службе, очень ловко сумел воспользоваться этим натянутым и запутанным положением: прикидываясь, что ревностно принимает сторону Веспасиана, он под этим видом скрыл свои приготовления к общему восстанию свободных германских племен против римского владычества. Это восстание батавов началось с поражения, нанесенного слабому римскому войску, какое оставалось в прирейнских странах. К этому восстанию, с одной стороны, примкнули северо-западные племена свободной Германии, а с другой стороны, оно нашло себе отголосок и в Галлии, где разные знатные кельты, воспитанные на римский лад, мечтали о возможности основать в Галлии самостоятельное государство. Однако в Галлии мнения на этот счет расходились. Партия мира совершенно справедливо утверждала, что Галлия обязана римскому господству по крайней мере одним: миром и порядком в стране, которую перед этим терзали непрерывные войны. Другие утверждали, что стоит только устранить римское господство, и по всей земле начнется общая война между всеми народами. Вообще говоря, уже с самого начала восстания между галлами и германцами, да и в собственной среде обоих народов, не было надлежащего единства, а между тем та усобица, которая происходила на римской стороне, окончилась гораздо скорее, чем восставшие могли ожидать. Едва только Веспасиан вступил во власть, как уже отправил на север отличного полководца Петилия Цериалиса, который нашел там значительную перемену в общем настроении. Важный римский город Колония (Кельн) перешел на сторону восставших, которые приписывали этот переход воле богов и особенно бога войны. Однако римская партия, опиравшаяся на весьма веские интересы, была все же сильна, и вскоре там произошел переворот, вследствие которого город вновь отпал от германцев. Война длилась еще некоторое время, и в ней играла роль Веледа, прорицательница в стране бруктеров. Наконец батавам и самим надоела война: они пришли к убеждению, что одной нации не под силу сломить иго рабства, охватывающее весь мир; наконец дело дошло до переговоров между Цивилисом и Цериалисом, и упорная война была закончена почетным миром. Миру все были рады, и один из батавских вельмож выразился о нем, что хотя он и не доставляет батавам полной свободы, но все же — уж если она недостижима — дает им такое положение, которое немногим хуже свободы.

Лучник из римских вспомогательных когорт. Современная реконструкция.

Традиционно лучники набирались в восточных провинциях Римской империи. Они сохраняли национальный тип вооружения. На данной реконструкции представлен воин из Сирии.

Кроме этих двух войн, правление Веспасиана прошло мирно.

Веспасиан. Мраморный бюст, найденный близ церкви Сан-Джованни в Латеране. Музей Кампаны.

По-видимому, соглашение, состоявшееся между Веспасианом и сенатом, оказывало свое действие: в нем права высшей власти были установлены точнее и таким образом, после падения династии Юлиев-Клавдиев, государству вновь была дана прочная правовая основа, а поэтому согласие между представителями высшей государственной власти могло быть ничем не нарушаемо. Особенно удачно сумел Веспасиан возвратить войска к подобающему им положению в государстве, хотя в последние годы они и постигли значение своей силы; в то же время он привел в порядок и финансы, сильно потрясенные смутами последних лет. Сам он был привычен к весьма умеренному и простому домашнему быту, и единственный укор, который могли возвести на него злые языки столичной молвы, заключался в том, что он свою мещанскую бережливость переносил из домашнего обихода и в самую область государственного управления: смеялись преимущественно над тем, что он не брезговал некоторыми статьями доходов. Но эти насмешники были несправедливы: он выказывал себя щедрым в тех случаях, когда речь шла о полезных затратах или же о таких, которые могли доставить занятие толпе. Он первым в Риме назначил риторам содержание от казны, т. е. придал государственное значение высшему образованию; ему же принадлежит постройка громадного амфитеатра, Колизея, вмещавшего 87 тысяч зрителей — этот величавый и несокрушимый памятник правления Веспасиана.

Колизей в Риме. С фотографии XIX в.

Особенно же благодетельно влияло на всех его личное отношение к занимаемому им высокому положению и чрезвычайная простота его собственной жизни. При нем наступила реакция против роскоши, достигшей при Цезаре невероятных размеров в высших классах, — и эта реакция держалась довольно долго.

После кончины Веспасиана в 79 г. его сын Тит продолжал править государством в духе отца; до своего вступления во власть он вел довольно разгульную жизнь, но совершенно изменил образ жизни, приняв бразды правления. При этом, по сравнению со своим отцом, он обладал важным преимуществом: был чрезвычайно приятен и приветлив в личных отношениях. Большие общественные бедствия, вроде, например, первого извержения Везувия в августе 79 г., при котором были залиты лавой и засыпаны пеплом города Геркуланум и Помпеи, дали ему возможность показать свое милосердие и готовность оказать помощь страждущим. К несчастью, правление Тита продолжалось всего два года.

Молодой Тит. Гигантский бюст из Неаполитанского музея.

После его смерти ему наследовал третий из Флавиев — его брат Домициан (81–96 гг.). Его вступление во власть было встречено с недоверием; он не сумел поддержать хороших отношений с сенатом и больше старался повернуть дело на старую дорогу первых императоров.

Серебряная монета Домициана 85 г.

АВЕРС. Голова императора Домициана в виде триумфаторе.

РЕВЕРС. Богиня Рома со скипетром и фигуркой Виктории. Левой рукой богиня опирается на щит, поддерживаемый пленным германцем.

Его обвиняют в том, что подозрительность побуждала его к жестокостям; доносчики опять выступили на первый план, и сам император находил постыдное наслаждение в личном присутствии при казнях. Рассказывают, что он тщательно изучал бумаги Тиберия и, вероятно, из чтения актов этого весьма способного правителя вынес и кое-что разумное. Во время его правления внешняя политика опять стала обращать на себя преимущественное внимание. В 84 г. он предпринял поход против германского племени хаттов и праздновал его окончание триумфом. Ему же приписывают некоторое округление границ и усовершенствование пограничных укреплений. Гней Юлий Агрикола, наместник Британии, правивший этой провинцией с 78 г., значительно расширил пределы римского владычества и задумывал уже овладеть и островом Гибернией (Ирландией). Но Домициан, действуя в данном случае, может быть, по принципам Тиберия и не терпевший около себя никакой выдающейся личности, — отозвал Агриколу из Британии, и тот в 93 г. скончался в опале.

Особенно затруднительно было положение римлян на Дунае. Вся местность на север от среднего течения Дуная, на восток от реки Тиса до самого Черного моря, которую римляне обозначали под общим названием Дакии, была заселена некоторым числом племен, которые, смотря на римское единство и могущество, задумали тоже соединиться в одно государство, как некогда Арминий задумывал слить воедино германские племена. Уже во времена Августа их пришлось с правого берега Дуная, из Мизии, вновь вытеснять на левый берег. Теперь под предводительством своего короля Децебала они вновь попытались утвердиться в Мизии, по эту сторону реки. Несколько лет борьба с ними велась с переменным успехом, и наконец Домициан (после неудачной кампании против южногерманских племен маркоманнов) сам отправился к войску в Мизию и заключил с Децебалом мир; этот договор, который он сумел ознаменовать блестящим триумфом и присоединением к своему имени титула Дакийского (Dacicus), был, в сущности, не более чем денежной сделкой, на которую можно даже смотреть как на тайную уплату условленной дани (90 г.).

Пленный дак. Статуя из Неаполитанского музея.

При всем этом отношения сената к Домициану не улучшались. Сенат находил, что он чересчур балует солдат; и возможно, что он в войске искал точку опоры, которую уже не находил в кружке сенаторов. Трудно решить, кто именно более виновен в этих несогласиях между императором и сенатом, но вскоре против него образовался заговор, в котором приняла участие и его супруга. В сентябре 96 г., к великому удовольствию сената и значительной части граждан Домициан пал жертвой заговора; и всюду с радостью разбивались его статуи и медальоны с ненавистным его изображением.

На этот раз дело было хорошо подготовлено: у заговорщиков под руками в самом сенате был весьма почтенный муж Марк Кокцей Нерва, готовый принять на себя труды правления и вести в духе его сенатского большинства. Нерва происходил из семьи, которая уже дала многих сановников на государственную службу, однако он не мог достигнуть никакого влиятельного положения.

Нерва. Мраморный бюст, найденный в Риме близ форума Траяна. Музей Кампаны.

Вот почему, побуждаемый с одной стороны сенатом к насильственным мерам против всего, что было связано с последним правлением, он в то же время вынужден был предоставить на произвол недовольных преторианцев тех убийц Домициана, которым был обязан своей властью. Ему было в то время уже 64 года; особенным честолюбием он не отличался, и самой большой его заслугой было именно то, что он усыновил и приблизил к себе лучшего и замечательнейшего из современных деятелей — Марка Ульпия Траяна, командовавшего легионами на Рейне.

Этот человек, представляющий собой в высшем развитии тип, вызванный к жизни новым порядком, начавшимся со времен Августа, был одним из величайших правителей, какие когда-либо являлись в истории. Он происходил из семьи, поселившейся в Испании. Когда в октябре или ноябре 97 г. Траян получил известие об усыновлении его императором Нервой, у него уже было свое весьма обильное деятельностью и многозначительное прошлое. Родился он в 53 г. в Италике, набрался житейского опыта и в войне, и в мире; и в 91 г. в правление Домициана был уже консулом. Его авторитетность была так прочно установлена, что когда его имя было произнесено в связи с будущим назначением, все успокоились, и он имел возможность довершить свою задачу на Рейне. Только уже осенью 99 г. (Нерва умер в 98 г.) Траян лично явился в Рим. Сохранилась небольшая часть его корреспонденции с одним из его высших сановников — 120 писем и записок из того времени, когда этот сановник, Плиний Младший (Гай Цецилий Плиний Второй) управлял небольшой и очень важной провинцией — Вифинией. Этого небольшого отрывка из его переписки достаточно, чтобы дать понятие о его предусмотрительности, о его практическом и здравом уме и в то же время о его справедливости и гуманности, а особенно о громадном объеме его административной деятельности. Строгий приверженец законов, Траян в то же время был человеком энергичным и доброжелательным, и как ни вычурны похвалы, расточаемые ему Плинием в известных панегириках, Траян и в этом произведении предстает во всей простоте великого человека, который все силы своего несравненного царства умел привести в теснейшее соотношение, умел оживить их и своим собственным примером пробудить во всех благороднейшее соревнование.

Траян.

Мраморная статуя из Неаполитанского музея.

Плиний не преувеличивает, выставляя на вид, что «только теперь можно радоваться громадности римского могущества — теперь, когда во главе государства стоит правитель, который умеет распределять изобилие отдельных стран, перенося его избытки туда, где в них могла быть нужда».[73] Да и во всех письмах панегириста представляется утешительная картина многосторонней культурной работы, совершавшейся всюду, причем не были упущены из вида и заботы о бедных, о благотворительных и всякого рода иных полезных заведениях. Сам император побуждал всех к такого рода деятельности учреждением в Италии большого благотворительного заведения для пропитания нуждающихся детей.

Идеальное значение Траяна, как правителя римского государства, дополнялось тем, что он был замечательным воином, и в качестве воина способствовал разрешению последних военных задач, какие еще представлялись государству. Так, в 101–106 гг. он разрешил дакийский вопрос: несколькими последовательными походами он довел Децебала Дакийского до того, что тот, не предвидя возможности продолжения борьбы, сам лишил себя жизни; и вся страна даков, соединенная с Мизией (на южном берегу Дуная) посредством постоянного моста, могла быть обращена в провинцию.

Децебал.

Дакийский царь, побежденный Траяном. Голова статуи из Британского музея.

В том же 106 г., когда в Риме праздновали эту успешно оконченную войну, один из легатов Траяна покорил Каменистую Аравию и обратил ее в римскую провинцию. Эти войны в двух противоположных концах государства не препятствовали мирным занятиям: постройкам, водопроводам, улучшению и усовершенствованию торговых путей, решению бесчисленных местных вопросов во всех провинциях: все шло своим чередом, и провинции все теснее и теснее сживались с духом, законами и обычаями римского государства. В 113 г. сенат и римский народ воздвигли в честь своего великого государя колонну, которая и доныне украшает устроенный Траяном форум, возвещая современному поколению о его славе.

Колонна Траяна в Риме. С фотографии XIX в.

Барельефы с колонны Траяна.

Траян отдает приказ осадить Сармизегетузу (вверху). Децебал изъявляет покорность.

Барельефы с колонны Траяна.

Траян освобождает свои лагеря (вверху). Децебал сжигает свою столицу.

Барельефы с колонны Траяна.

Децебал совершает самоубийство (вверху). Римляне разоряют селения даков.

В 114 г. он двинулся в поход против давнего врага римлян — парфян, собираясь с ними свести старые счеты. Он и Армению, и Месопотамию обратил в римские провинции. В 116 г. он завоевал Ктесифон. Среди этих войн ему пришлось заботиться об удовлетворении нужд населения Сирии, которая в это время пострадала от страшного землетрясения. После того, как он возвел в парфянские цари одного из их князей — Парфанаспата, он вернулся в Антиохию, где находилась его главная квартира во время этой войны; неподалеку оттуда разразилось бешеное восстание иудеев, о котором рассказывают самые невероятные вещи. Передав начальство над войсками своему родственнику Элию Адриану, он собрался уехать в Италию, но уже не мог туда доехать: он умер в Селинунте (в Киликии) в августе 117 г.

Будучи бездетным, Траян усыновил Публия Элия Адриана в качестве своего наследника (117–138 гг.). Сам акт усыновления относится едва ли не к последним дням жизни Траяна. Сенат поспешил признать нового правителя, который, подобно своему предшественнику, сумел поддержать добрые отношения с сенатом. Конечно, трудно было заменить такого государя, как Траян, — «быть лучше Траяна», как обычно желали позднейшим императорам при их вступлении в правление. Однако все же Адриан был человеком даровитым и многосторонним и умел ознаменовать свое правление важными и своеобразными заслугами.

Адриан

Мраморный бюст из Ватиканского музея.

От завоеваний своего предшественника он весьма благоразумно отказался: с парфянами вступил в договор, и снова стянул римские войска за Евфрат, который на будущее время должен был служить юго-восточной границей государства. Армения вновь была предоставлена во власть царя из дома Аршакидов, правившего страной в качестве римского вассала. Зато Адриан обратил все свое внимание на усиление системы огромных пограничных укреплений в Германии и Британии. Правление его было чисто личным, и он не жалел сил на выполнение своих обязанностей; беспрестанно в разъездах, постоянно деятельный, постоянно занятый умственно, побуждающий и других работать по всем направлениям своей необычайно многосторонней натуры: в 119 и 121 гг. он был в Галлии и на Рейне, весной 122 — в Британии, в 123 — в Испании, а некоторое время даже в Мавретании. В 123–124 гг. он странствует из конца в конец Малой Азии, до самого Евфрата; летом 125 его встречали в Афинах, потом в 126 — в Риме, затем на короткое время он появляется в Африке, в 129 — опять на Востоке, в Афинах, в Александрии. Повсюду он любил оставлять следы своей деятельности, особенно же любил постройки. В 132 г. последнее восстание иудеев (окончательно подавленное только в 135 г.) подало ему повод увековечить свое имя и на этой территории, где он основал новую римскую колонию, Элию Капитолину, в которой на месте древнего храма Иеговы заложил громадный храм Юпитера. Эти далекие Путешествия Адриана имели, конечно, громадное значение: чем более, под влиянием мира, всюду распространялось высшее образование и города, подобные Афинам или Александрии, вновь достигали известного рода процветания, тем более приобретала значение провинциальная жизнь, и единственным действительным центром всеобщего единения был император. С 134 г. Адриан не выезжал из Рима; его тревожная деятельность угомонилась. Из его построек выдающееся место занимают мавзолей (нынешняя крепость Святого Ангела) и вилла в Тибуре; но он обращал внимание и на другие области общественной жизни. Он умел вникнуть в интересы и потребности военного быта, в правосудие, в подробности управления, в финансы; гуманный указ, отнимающий у рабовладельцев право на жизнь и смерть своих рабов, характеризует и самого Адриана, и его время, на котором уже более и более начинало становиться заметным влияние христианских идей. И Адриан также, не имея прямых наследников, должен был позаботиться об усыновлении лица, которому мог бы передать свою власть. Первый его избранник умер еще при жизни Адриана. Затем, в 138 г., его выбор при назначении себе преемника удачно пал на всеми уважаемого представителя знатной фамилии Аврелиев, Тита Аврелия, которого он и усыновил, при условии, что и тот, в свою очередь, должен усыновить другого, не менее способного и прекрасного человека — Марка Анния Вера (позднее известного под именем Марка Аврелия).

Мавзолей Адриана в Риме, ныне замок св. Ангела. С фотографии XIX в.

Таким образом, когда Адриан после тяжких страданий скончался в Байях (место купанья в Кампании), ближайшее будущее римского государства было обеспечено правителями: монархическое правление было прочно установлено, и середину II в. н. э. следует считать временем процветания римского государства. О первом из двух Антонинов, Тите Аврелии Антонине, иначе Антонине Благочестивом (Пие), вступившем во власть на 51 г. жизни и правившем с 138 по 161 гг., дошло мало сведений; очень далекий от тревожной и разносторонней деятельности своего предшественника, он всю жизнь прожил в Риме и Италии, но и на дальнейшие провинции при каких бы то ни было общественных бедствиях проливались его благодеяния, всем и всюду напоминая об общей связи с могущественной римской империей, управляемой благородным правителем.

Антонин. Мраморный бюст в Неаполитанском музее.

Потомство единогласно восхваляет Антонина.[74] Современники говорили, что при Антонине Рим вернулся к временам Нумы — баснословного царя, который в древнеримских сказаниях представляется идеалом государя: в такой полной гармонии являлись все качества в этом редком человеке, который был прост в обращении со всеми, удивительно добросовестен и при этом мягок и доброжелателен. Не следует забывать, что в это время задачи управления государством были более чем когда-либо затруднительными; оно именно теперь достигло своего наибольшего распространения и по своим размерам едва ли имеет подобное себе государство среди ныне известных. На крайнем северо-западе, в Британии, римское владычество распространилось до крайних пределов: эти пределы указываются гробницей римского солдата, найденной севернее шотландского городка Стирлинга. Оттуда и до устья Рейна, и по этой реке вверх до Кобленца шла римская граница в юго-восточном направлении; отсюда, следуя линии укреплений Адриана, она уклонялась от Рейна к Дунаю, в который упиралась немного выше нынешнего Регенсбурга; далее она следовала по течению этой реки до того места, где река круто поворачивает на юг; простираясь далее по прямому направлению, она переходила через Карпаты и упиралась здесь в северо-западную оконечность Черного моря, бассейном которого и заканчивалась северо-восточная окраина громадной территории римского государства. Евфрат и Аравийская пустыня составляли юго-восточную границу, линия которой отсюда, загибаясь на запад, охватывала все североафриканское побережье и, достигнув океана, тянулась по побережьям Испании, Галлии и Британии и заканчивалась на северо-западе в окрестностях нынешнего Глазго.

Никогда еще на всем пространстве истории человеческого рода такая громадная его часть не входила в состав одного обширного царства, и это необъятно обширное государство вот уже в течение двух веков пользовалось, в общем, почти ненарушаемым миром, и все различные его части могли свободно обмениваться своими произведениями, своими товарами и своими мыслями. Все давно уже привыкли пересказывать историю этих веков, как историю царства, клонящегося к упадку и распадению, и не может подлежать никакому сомнению то, что у всех, даже у самых блестящих народов в истории человечества, есть свои резкие тени. Но все же это Римское государство — Imperium Romanum — величайшее из всех мировых государств, какие до того времени возникали, да и долгое время спустя оно не имело себе подобных. Мало того, еще очень долгое время после описываемого периода, говоря о Римском государстве, следует более говорить о его процветании и прогрессе, чем об упадке и разрушении. Этот мир народов обладал несомненным, для всех одинаково общим центром в Риме, который многие совершенно верно называют то вечным, то величественным, то царственным или золотым Римом. И действительно, впечатление, которое город производил на чужестранца, было поразительным, хотя город и не обладал такими роскошными улицами, как Александрия или Антиохия. Рим представлялся каждому мировой гостиницей, переполненной громадным наплывом иноземцев, с почти двухмиллионным населением, с вечной сутолокой на главных улицах. Здесь стекались все известия и новости, все достопримечательности природы и человечества. Большие сады и парки прерывали и разнообразили всюду нагроможденные массы домов. Центром этого мирового, срединного города был двор императоров и их дворец, возвышавшийся на господствующем среди других Палатинском холме, у подошвы которого простирался Forum Romanum.

Римский Форум в III в. н. э. Вид от колоннады храма Цезаря. Реконструкция.

Слева направо: храм Диоскуров, базилика Юлия (в глубине — Капитолийский холм с храмом Юпитера Капитолийского), храм Сатурна, храм Веспасиана (перед ним — конная статуя Домициана; на заднем плане — Табулярий), арка Септимия Севера, храм Януса (в глубине — римская цитадель с храмом Юноны Монеты), Мамертинская тюрьма, базилика Эмилия.

Характер власти императоров естественно становился все более и более монархическим: с течением времени выработался церемониал, создалась придворная клика, мир придворной челяди, и даже сами друзья императоров стали подразделяться на принадлежащих к первой категории и таких, которые принадлежали ко второй категории. Особенно строго соблюдалось при этом дворе то различие сословий — сенаторы, всадники, плебеи — которое давно уже утратило всякое значение в политическом смысле. Число старых сенаторских фамилий значительно уменьшилось, и императорам часто приходилось из своей казны поддерживать обедневших потомков старинной знати, состояния которых не хватало уже и для минимума сенаторского ценза (т. е. не было даже и 1 миллиона сестерциев). С другой стороны, новейшие выскочки из сил выбивались, чтобы возвести свое родословное древо до царя Нумы или до какого-нибудь иного италийского царька, или же старались обратить на себя внимание иными способами: пожертвованиями на народные нужды, устройствами игр, угощением множества клиентов, или же добивались какой-нибудь курульной должности, довольствуясь даже ее внешними знаками, а иногда приобретали на италийской территории богатое земельное владение, лишь бы придать себе вид знатных господ и пользоваться почетом знатных. Сенатор обязательно был гражданином Рима; всадники же вовсе не были обязаны непременно жить в Риме и вообще были свободны в выборе деятельности и занятий: торговля, промышленность, всякие места и должности были открыты для римского всадника (eques romanus); в этом сословии было множество богачей, и оно доставляло своим сочленам много таких преимуществ, которые были гораздо ценнее золотого кольца или пурпурной каймы на тоге, или даже привилегированного места в театре. Что же касается третьего сословия, то упоминание о нем тотчас приводит на память все разнообразие тех жизненных положений и заработков, которые представлялись для этого сословия в римской жизни: от нищенства в его разнообразных, более или менее пристойных формах, до мелкой торговли и ремесел, с их разветвлениями; а затем музыка, учительство, художества, врачебное искусство или же земледелие, заморская торговля, военная служба, всякие низшие служебные должности, — вот то поприще, на котором свободно и беспрепятственно действовало плебейское сословие, предлагая свою работу там, где в ней было более спроса и где за нее дороже платили.

Плотник. Барельеф с галло-римской гробницы.

Каменщик. Барельефы с колонны Траяна.

Величие римской империи выказывалось главным образом в полной безопасности отношений с одного конца света на другой и в постоянно оживленном обмене товаров и всяких произведений, не исключая духовных и умственных. И действительно, в описываемое время как сухопутные, так и морские пути были несравненно более безопасными, чем когда-либо. И пиратство, и разбой в больших размерах, как выгодный промысел, повсеместно исчезли совсем, хотя, конечно, были возможны частные случаи и того, и другого. Особенно странным представляется то, что государственная почта, со всеми своими главными и второстепенными станциями, была предназначена только для общественной службы, а не для частных отношений; но все же эти отношения облегчались превосходными дорогами, которые пролегали непрерывными линиями и через высокие горы, и через самые широкие реки, и всюду были обставлены удобствами для проезжающих и даже изрядными гостиницами, в которых, впрочем, люди с достатком не останавливались, всюду пользуясь чрезвычайно развитой системой обоюдного гостеприимства. И к путешествиям в это время побуждали уже не только оживленные торговые отношения и непосредственная нужда: многие путешествовали из удовольствия, как туристы, или ради перемены климата. Только поездки в горы не были у древних обычными: они предпочитали в природе приятное и уютное всему возвышенному и мрачному; и дух исследования также не был еще в них достаточно развит. Но зато историческая любознательность была сильна и находила себе полное удовлетворение при путешествии по Греции и Египту: словоохотливые проводники и тогда, как в настоящее время, пользуясь легковерием заезжих чужеземцев, показывали им много разных диковинок.

Молосская собака. Античная статуя из Помпей

Так, например, на священном городище древнего Илиона указывали место, где Ганимед был вознесен орлом на Олимп, или жертвенник, на котором Приам был убит; в Херонее желающие могли видеть скипетр Агамемнона, а в Сикионе — знаменитую ткань Пенелопы либо клочок кожи, содранной Аполлоном с Марсия; а в фокейском городке Панопее — даже комок той самой глины, из которой некогда Прометей создал первого человека! Истинное пристрастие к художествам в путешествиях римлян играло лишь второстепенную роль.

Это, впрочем, было вовсе не удивительно: хотя греческий гений уже издавна влиял на римлян, вкусы обоих народов были совершенно различными, и это яснее всего выказывалось в их играх и зрелищах. Театр и драматические представления занимали в столице видное место: но большинство публики забавлялось преимущественно грубыми, пошлыми, а нередко и безнравственными фарсами ателланы, а на большие представления привлекалось скорее роскошной обстановкой, чем содержанием пьес. Очень небольшой кружок избранных и образованных людей был способен оценить трагедию, да еще и многие из них предпочитали те интермедии и пантомимы на весьма пикантные сюжеты (например, вроде суда Париса), которыми сопровождались представления. И чисто греческие народные гимнастические игры, до императора Коммода, не прививались в Риме. Любимым зрелищем римской публики в эти времена были скачки на колесницах в цирке, травли зверей и бои гладиаторов в амфитеатре.

Цирковые бега. Барельеф, найденный в Лионе в 1874 г.

При этих представлениях столичная публика более всего наслаждалась зрелищем своего всенародного множества, а в том великолепии и расходах, которых императоры не жалели на эти представления, толпа видела нечто вроде внимания и даже преклонения перед нею, перед тем populus Romanus, который здесь, после уничтожения комиций, наслаждался еще последней тенью сознания своего величия. Что же касается увлечения, возбуждаемого в публике скачкой колесниц, знаменитыми конями, фессалийской, испанской, гирпинской или сицилийской их выездкой, самими возницами и разноцветными отличиями их одежд, то это увлечение доходило до болезненной страсти даже в среде высших классов римского общества. Люди выходили из себя, горячо вступаясь за того или другого из ездоков и предлагая заклады за синего и зеленого, за белого и красного, и даже те, в душу которых уже запали семена христианства, не могли противостоять этому очарованию.

Лошади и возницы двух разных цирковых партий. С мозаики.

Таким же обаянием пользовались бои со зверями и травли зверей, для которых непрерывно шли целые транспорты зверей из всех провинций; сохранилось известие, что во времена императора Тита, в одном только представлении, участвовало 5 тысяч иноземных зверей, и единственное благо, проистекавшее из этого пристрастия римской публики к кровожадным зрелищам, заключалось в том, что, как в Северной Африке, так и в других провинциях количество диких зверей быстро уменьшалось при таком их массовом вывозе в Италию. Но эта выгода дорого искупалась тем дурным влиянием, которое подобные зрелища оказывали на характер народа. Об этом нетрудно судить по тем слабым остаткам подобных зрелищ, какие и поныне видны в испанском бое быков. Но все это было ничтожно в сравнении с боями гладиаторов, которые начались в 264 г. до н. э. поединком между тремя парами бойцов, а затем стали все разрастаться и принимать все более и более утонченный характер, — и наконец обратились в любимейшее зрелище озверевшей толпы.

Сражение гладиаторов. Фреска из дома Склера в Помпеях.

Два «самнита» после схватки с двумя «мирмиллонами». В левой группе побежденный «самнит» поднимает руку, прося у публики пощады, а его победитель, видимо, пытается вырваться из рук ланисты, чтобы добить противника. Справа уже «мирмиллон» падает, смертельно раненный. На фризе написаны имена гладиаторов, их хозяев и число побед.

Римские изображения гладиаторов.

Конные гладиаторы с фрески из Помпеи (вверху). Статуэтки мирмиллона и ретиария. Сен-Жерменский музей.

К великой чести греков служит то, что эта омерзительная потеха, в которой главный интерес заключался в том, что речь шла о жизни и смерти бойцов, в Греции никогда не могла установиться и получить значение. Торговля хорошо подготовленными к бою гладиаторами шла очень бойко, и среди самих рабов гладиаторская карьера избиралась весьма охотно, т. к. была сопряжена с хорошим содержанием и кормом, а при удаче обещала даже своего рода знаменитость и в лучшем случае богатую награду и освобождение от рабства. По окончании гладиаторского боя, после того, как среди ликований бесчеловечной толпы некоторое число бойцов, еще недавно выступивших на арену в блестящем вооружении, успело уже пасть — на арене появлялись несколько человек в масках мифологического Харона, перевозчика мертвых, и, поочередно подходя к убитым, испытывали каленым железом, точно ли они мертвы, и затем уже убирали их с арены.

Эти явления, конечно, принадлежат к самым отвратительным из всего, что рабство произвело в этом обществе, на котором, за многие и многие его прегрешения, уже тяготело своего рода проклятие. Гораздо менее основательным представляется другой укор, часто обращаемый к римскому обществу времен императоров, и, во всяком случае, заслуженный только наименьшей его частью. Так часто порицаемая роскошь времен императоров в общем не превосходит роскоши нашего времени или даже роскоши европейского общества последних столетий.

Интерьер дома Пансы в Помпеях. Реконструкция.

Высказанное — т. к. исключительные безумства не могут быть принимаемы за общее правило — относится почти ко всем проявлениям роскоши. Римлян укоряют в роскоши их стола, а между тем эта роскошь составляет сейчас обыденное явление: и они тоже пользовались удобством торговых отношений для того, чтобы отовсюду добывать лучшее для праздничного или парадного угощения; укоряют их в роскоши одежды и украшений, тогда как они в этом отношении далеко отстали от знатных кружков христианского общества в XVIII, XVII и XVI вв.; укоряют в роскоши жилищ — вилл и садов, и домашней обстановки, тогда как в этой области они, конечно, далеко отстали от XIX в.

Римские женские прически разных эпох: Лукреция (кон. VI в. до н. э.); Кариссия (республика); Юлия, дочь Августа (нач. I в. н. э); Плотина, жена Траяна (кон. I-нач. II в. н. э.); Юлия, дочь Тита (кон. I в. н. э.); Поппея, жена Нерона (сер. I в. н. э.); Криспина, жена Коммода (кон. II в. н. э.); Садонина, жена Галлиена (сер. III в. н. э.); Сабина, жена Адриана (нач. II в. н. э.); Октацилла Севера, жена Филиппа Араба (сер. III в. н. э.); Елена, мать Константина (кон. III в. н. э.).

Перстни и резные камни, найденные в развалинах стены Адриана.

Только в двух условиях жизни — одном, весьма предосудительном, и другом, весьма похвальном — римляне действительно роскошествовали: у них было более роскоши в прислуге и более роскоши в отношении к чистоплотности.

Рабы, несущие блюда. С фресок, открытых в Риме в 1783 г.

Роскошь в прислуге обусловливалась рабством, которое, внося некоторые удобства в жизнь, было сопряжено с множеством неудобств и тягостей; роскошь в отношении к чистоплотности обусловливалась теми громадными купальнями, величавые развалины которых и в Риме, и повсюду служат живым укором современной Европе.

Римские термы. Реконструкция эпохи Возрождения.

Не без основания многими было указано на то, что низшие слои общества принимали большое участие в пользовании состояниями своих богатых сограждан, особенно богатствами императоров, т. к. их затрачивание богатств или даже их расточительность носили преимущественно демократический характер. В обычае были, упоминаемые во множестве, подарки народу, отчасти весьма ценные и широко задуманные, и не только в больших, но и в малых городах, и это стояло в тесной связи с тем, что все жили открыто, не так замкнуто, как теперь, и ближе стояли к народу.

Что эти первые века нашей эры были временем процветания, в течение которого ничто не мешало мирному и спокойному труду и путем его применения было выработано множество ценностей, т. к. этому труду не грозили ни опустошения, ни войны, ни неприятельские вторжения, — ясно доказывается остатками того времени: величавыми развалинами в таких местах, которые давно уже обратились в пустыни, а также раскопками Помпеи (с 1721 г.), представляющими тип среднего размера городов южной Италии и дающими понятие о благосостоянии и удобствах, которыми пользовалась даже скромная городская община. Заметно, что в устройстве внутреннего быта всюду старались подражать Риму: у каждого города был свой капитолий, свой цирк, свои термы, свой амфитеатр; всюду выказывалось некоторого рода однообразие жизни, которое проявлялось в художественном ее украшении и обстановке. И это художество, в общем, не носило уже на себе прежний отпечаток творческого, аристократического характера, оно как бы понизилось уровнем и ценой, но зато теснее слилось с жизнью: и надгробные памятники простых людей не обходятся без художественного украшения, и всем живописцам и скульпторам работы вдоволь. Особенно в большом ходу было пластическое изображение отдельных лиц. Невероятное количество статуй и бюстов тех императоров, которые были удостоены особого культа; еще больше было статуй, воздвигнутых в честь того или другого лица. Чиновники, провинциальные товарищества, общины, частные лица наперебой друг перед другом воздвигали эти статуи.

Венера-«Победительница». Статуя из паросского мрамора.

Античная копия статуэтки из Капитолия. Лувр (Париж).

Спрос на такие произведения был велик и разносторонен, и, чтобы удовлетворить его, искусство соединилось с ремеслом. В этом упрощенном виде искусство распространилось по всему пространству Римской империи, проявляясь преимущественно в воспроизведениях, в копиях со старых произведений искусства, и в общем исполнении, и в технике; только в Египте, рядом с новейшим греко-римским искусством, удержалась древнеегипетская школа. Хуже всего раскупались произведения искусства в Палестине и среди иудейства, рассеявшегося по всему пространству Римского государства, поскольку по своим религиозным воззрениям иудеи враждебно относились к пластическим искусствам, которые, напротив, всюду стояли в теснейшей связи с религией и поклонением. Надо, однако, заметить, что в области искусств вообще греки по-прежнему занимали первое место, и только в живописи некоторый перевес был на стороне римских дилетантов и мастеров. Интерес к искусствам в римском обществе долгое время оставался чисто внешним — почти роскошью, и греки, пользуясь этим, втайне эксплуатировали невежество своих богатых римских покровителей и навязывали им посредственные произведения искусства, выдавая их за произведения Поликлета или Мирона. Собственно римским искусством была архитектура — искусство практически полезное, которое при множестве возникающих городов, при страсти римлян вообще и особенно римских императоров к постройкам всюду находило обширное применение. Из остальных искусств особенным уважением в римском обществе пользовалась музыка, как это видно из сравнительно большого числа музыкальных дилетантов в среде самих римских императоров. Нерон был наиболее выдающимся из них, затем следовали Адриан, Каракалла, Гелиогабал, Север Александр. Музыка также не была самостоятельно римским искусством, она была перенесена в Рим с греческой почвы, и уже очень рано заглушила древнеиталийские местные музыкальные элементы. Музыкальный аккомпанемент струнных инструментов при декламации лирической поэзии и даже таких произведений, как «Буколики» Вергилия, был обычным, но он предназначался только для того, чтобы предрасположить слушателей к настроению, вызываемому чтением, а при вокальной музыке играл более существенную роль. Инструментальная музыка римлян представляется очень жалкой: из инструментов были известны только флейты и несколько родов струнных инструментов, из духовых инструментов — только tuba (длинная труба); однако не было недостатка в концертах с участием множества исполнителей, было уже много прихотливых виртуозов, жадных и до похвал, и до денег, переезжавших с места на место и получавших хорошие деньги за исполнение музыкальных пьес; и при богослужении музыка также имела некоторое значение, хотя разница между светской и священной музыкой еще не существовала или, по крайней мере, не осознавалась.

Девушки, играющие на музыкальных инструментах. Мраморный рельеф из Лувра (Париж).

Позднейший историк Аммиан представляет римское общество очень расположенным к музыке, но весьма равнодушным по отношению ко всем остальным духовным интересам; и он, вероятно, совершенно прав, т. к. и в современном обществе замечается такое соотношение между пристрастием к музыке и к остальным проявлениям духовной жизни человека.

Нечего и говорить о том, что описываемое время не было благоприятно для поэзии, требующей одушевления, энтузиазма и бессознательно, но мощно действующей внутренней силы. По Вергилию и Горацию, обратившимся уже в школьных классиков, учились красотам языка и умению красиво и образно выражать свою мысль — и ничего нового не производили; а для такого школьного изучения классиков в каждой местности был уже свой ритор, получавший жалование от казны.

Так, непрерывно развиваясь, продолжалась культурная работа на всем необъятном пространстве империи, в виде романизации страны, следы и влияние которой видны всюду. Так было даже в Британии, западная часть которой отчасти еще была покрыта первобытными лесами. Далее всех по этому пути среди западных стран продвинулась Галлия, важнейшие города которой — Вьенна, Массалия, Нарбон, Немаус и Толоза — каждый сам по себе чем-нибудь особенным от других отличался. Медленнее, но глубже проникала римская культура в испанские области, где поклонение Августу и богоподобному олицетворению Рима (Roma) было очень распространено в народе, а знаменитые школы в Кордубе, Бильбилисе, Тарраконе способствовали романизации страны. В Италике, древнейшей из римских колоний в Испании, видны издавна поселившиеся там почтенные и высокообразованные фамилии Ульпиев и Элиев, из которых незадолго до этого времени вышли два замечательнейших римских императора. И в Африке также римский культ вытеснил все местные культы, и здесь, исходя из римских колоний на месте Карфагена, образовалась даже особая разновидность романского характера. Не менее самостоятельно принялась та же культура и на левой стороне Рейнского и на правой стороне Дунайского бассейнов, распространяясь весьма далеко в глубь страны и на противоположном берегу тех же рек. То же самое движение проявилось и в новейших провинциях между Дунаем и Балканами, в Паннонии, Мизии, Дакии: именно в это время (157 г.) был воздвигнут амфитеатр в городке Поролисс (в северной части Дакии), который временно служил резиденцией римского прокуратора. Во всех этих западных и северных провинциях латинский язык был уже разговорным языком высших образованных классов общества; рядом с ним везде в народе удерживался первоначальный местный язык. На восток от Адриатического моря, во всех странах, соседствующих с Грецией — в Малой Азии, Сирии, Египте — преобладал греческий язык, что, однако, не препятствовало общему обмену мыслей. Напротив, этот двуязычный характер империи действовал как поощряющее средство на развитие культуры: он вынуждал всех причислявших себя так или иначе к высшим классам общества — купцов, чиновников, учителей, врачей, военачальников — непременно изучать оба языка.

Школа. По фреске из Геркуланума.

Оживленнейший обмен товаров, воззрений и идей происходил на всем обширном и разноплеменном пространстве великой империи, и благодаря именно этому обмену Греция и Азия, так низко павшие во времена римской республики, теперь вновь успели подняться. С одной стороны, греческая жизнь проявила и в литературе, и в искусстве свою прежнюю силу, и спрос на греческих художников — технитов резца, слова, врачебного и всех иных искусств — был в данное время сильнее, чем когда-либо. С другой стороны, и греки, и все население восточных стран кое-что восприняли от солидных и практических римлян. Великие сокровища ума, собранные в Александрии, великие учителя, трудившиеся на пользу преподавания в Афинах, невольно привлекали к себе. Там лучше всего изучалось высшее ораторское искусство, которое потом находило себе столько применений на всем пространстве римского государства. Торжественные речи при освящениях всевозможных полезных учреждений, школ, библиотек и т. д., всякие публичные чтения, декламация стихотворений, написанных на тот или другой случай, исторические изложения и отчеты — все это было в большом ходу, почти как и теперь, и, в связи с этим, процветала также книжная торговля, которая, при посредстве рабского труда, допускавшего возможность быстро воспроизводить рукопись в сотнях экземпляров, доставляла публике книги по ценам, которые не слишком отличались от нынешних. И древние, и новые литературные произведения в изобилии исходили из этих рукописных фабрик; для общеисторического обзора здесь достаточно только вскользь упомянуть некоторых важнейших римских и греческих авторов первых веков. Писатели, конечно, лучше всего характеризуют свой век, и в данном случае эта истина находила себе подтверждение в том смысле, что самыми выдающимися писателями рассматриваемой эпохи являются сатирики или эпиграмматисты, Децим Юний Ювенал, Марк Валерий Марциал, Авл Персий Флакк. И действительно, этот век, в изобилии преисполненный всеми благами высокоразвитой культуры, но вместе с тем изобиловавший и всеми ее слабостями, давал богатый материал сатире, но не в силах был заронить искру чистого вдохновения в душу талантливого поэта. Вот почему те роды поэзии, которые требовали известного рода наивности творчества и творческого восторженного настроения, — как эпос и трагедия, — положительно не могли в этом веке процветать. Были и в данное время эпические произведения, но даже лучшие из них, как, например, «Фарсалия» Лукана, возбуждают интерес только со стороны прославления и идеализации республиканского настроения умов, которое уже ничего общего с действительностью не имело; появлялись изредка и драматические произведения, в которых излагались прекрасные мысли и громкие сентенции, но они не оказывали на народ никакого влияния, т. к. выросли не из народной почвы. Больше всего сочинений писалось по истории, по теории ораторского искусства, по естественным и юридическим наукам, географии, медицине и энциклопедизму, а также по нравоучительной, популярной философии. Представителем последней из этих наук был Сенека, учитель Нерона, который изящным и красивым языком излагал идеи о Боге и о мире, основанные уже на более чистых, монотеистических воззрениях, далеких от материального политеизма; обширной ученостью и громадным прилежанием собирателя прославился в это же время Плиний Старший (дядя Траянова панегириста), который, занимая высшие государственные должности, с честью и пользой для дела управления, находил время прочитывать горы рукописей, отовсюду извлеченных, и накапливал выписки; при страшном извержении Везувия в 79 г. он пал жертвой своего научного рвения. Между теоретиками ораторского искусства первое место занимает Марк Фабий Квинтилиан, который в числе многих других знатных испанских римлян в 68 г. явился в Рим с Гальбой, а затем в течение 20 лет работал в Риме как судебный оратор и ритор, а впоследствии и как писатель. Он отлично знал и тонко умел понимать древние образцы; из его сочинений, как и из сочинений Плиния Младшего и многих других видно, какое чистое и благородно гуманное развитие мог получить в это время каждый, заботившийся о своем внутреннем совершенствовании. В области исторического бытописания рядом с греком Аррианом (он был при Адриане наместником в Каппадокии), историком Александра Великого и Плутархом Херонейским выступает Корнелий Тацит, оказавший в высшей степени важное влияние на всю последующую эпоху. Он создал грандиозную, мастерски набросанную картину первых ста лет империи, которая, однако, благодаря особым отличительным свойствам писателя получила в его изложении совершенно особую окраску: сам он жил во времена Траяна, этого лучшего и благороднейшего из представителей императорской власти, и именно поэтому не мог объективно отнестись к предшествующему периоду первых императоров.

Саркофаг знатного римского юноши, найденный на Капитолии.

Справа от юноши, оставшегося главой семейства, изображена его мать, помогающая ему вести хозяйство, слева — раб-управляющий, в руках у него абак — римская счетная доска.

Переходя от обзора литературы к вопросу о нравственном состоянии общества за этот период, в данном случае трудно, если не совсем невозможно, прийти к какому-нибудь общему выводу; это может быть даже вдвойне трудно на почве политеистических религий древности, которые, как известно, не давали древним никаких идеалов нравственности. Но не следует забывать, что те безнравственные мифы о богах, которыми изобиловала теогония древних, были не более, чем вымысел, игра фантазии, а не откровение, и менее всего были откровением человеку основы его житейской мудрости. Направление нравственной жизни человека давала философия, и в этом смысле кое-какие «крохи со стола» богатых и знатных попадали и в народ, в среде которого нравственность поддерживалась уважением к государственному закону и опасением прогневить богов, которые, несмотря на все то, что рассказывалось о них в мифологии, все же представляли собой идеальный, неземной, священный для толпы мир. В некотором смысле философы (особенно стоики) действовали на общество, как действует в настоящее время духовенство, — они заботились о развитии души, о воспитании и обучении юношества в высших слоях общества, а во II в. н. э. видны и философы-циники, которые, странствуя всюду, распространяли свое учение живым словом, почти как и позднейшие монахи, наложившие на себя обет нищенства. В среде последних не было недостатка всеми уважаемых представителей, обнаруживших большое благородство души, как, например, циник Демонакт, живший во II в. в Афинах и прославленный всеми за безупречную добродетель и чистоту жизни. Эти философские теории старались кое-как подлаживаться к распространенным в народе религиозным верованиям. Такое резкое и убежденное неверие, какое высказывает, например, поэт Лукреций, было редким явлением, и процесс постепенного вымирания политеистических верований совершался чрезвычайно медленно, что несомненно доказывается надписями надгробных камней и всех прочих памятников, относящихся к этому периоду римской империи. Эти политеистические верования были замечательно живучи: круг богов, около которого они вращались, непрерывно пополнялся новыми образами. Там, где эти верования, связанные с одним божеством, начинали слабеть, легко создавалось новое божество, и тот, кто из Рима и Италии попадал в какую-нибудь отдаленную или чуждую страну — в Галлию, Испанию, на Восток — тот всюду находил какое-нибудь местное божество, к которому приспосабливал свои религиозные потребности или обращался со своим благочестивым настроением. Даже новые боги, заведомо и сознательно придуманные разными обманщиками, находили себе и верующих, и жертвенные дары. Даже в конце II в. древние народные верования были, в сущности, еще весьма мало поколеблены. Непрерывно продолжалось общее участие в языческом богослужении, а также проявления усердия к богам жертвоприношениями, постройками храмов, постановкой статуй богам и всякого рода учреждениями, посвященными их культу.

Венера.

Мраморная статуя, найденная близ Анция. Музей Кампаны.

Во II в. заметен даже как бы некоторый подъем, некоторое оживление в этих политеистических религиозных воззрениях. Языческие писатели начинают уже удостаивать новое явление христианства некоторым вниманием. Поворот к лучшему в нравах высших классов становится несомненно заметным со времен Веспасиана, и хотя, с одной стороны, нет недостатка в очень непривлекательных явлениях общественной жизни, зато, с другой, поражает большое число благородных и честных людей, которые смотрят на жизнь серьезно и прямо, с точки зрения этической задачи, возложенной большинством на человека.

Гемма в честь жертвоприношения Марка Аврелия против чумы.

Резной камень из кроваво-красной яшмы. Справа вверху — Марк Аврелий в покрывале верховного понтифика; поверх покрывала — шар; позади него — жезл авгура; напротив императора — богиня Рома в шлеме и Эскулап с рогами; под изображением Марка Аврелия — Гигиея, напротив нее — Фаустина. Стрелец в центре символизирует время жертвоприношения (ноябрь или декабрь).

Именно к таким людям принадлежал и Марк Аврелий, в 161 г. наследовавший Антонину: серьезный и благороднейший сторонник стоической философии в той новой форме, которую придал этому учению Эпиктет Гиерапольский. Прекрасное и сильно развитое чувство долга было присуще этому государю, правление которого не может быть отнесено к числу счастливых (161–180 гг.). Страшная моровая язва распространилась по многим областям римского государства, и это бедствие повсюду возбудило ненависть против христиан, т. к. язву приписывали гневу богов на быстрое повсеместное возрастание их числа и упорное уклонение от языческих обрядов; впервые известно о настоящих гонениях против христиан. И на горизонте внешней политики появились кое-какие тучи. На Востоке пришлось воевать с парфянами, но эта война окончилась удачно, даже привела к приобретению в 165 г. новой территории (части Месопотамии вплоть до древней Мидийской стены). Но зато на среднем течении Дуная, там, где римские владения примыкали к областям независимых германцев, дело приняло довольно опасный оборот. Уже много десятков лет между римлянами и германцами царило полное спокойствие. С римской стороны придерживались весьма благоразумной оборонительной политики, а германцы остерегались переходить к наступлению.

И вдруг все это изменилось: в 167 г. последовало массовое вторжение маркоманнов и квадов, которые и нанесли тяжкое поражение цезарскому легату. Сам император с братом и соправителем своим Луцием Вером отправились на границу, чтобы отклонить опасность; лично предводительствовал он войсками во многих походах и одержал несколько побед; из них особенно памятной осталась победа 173 г., в которой римлянам способствовала гроза — и эту грозу христиане, уже весьма многочисленные в войске императора, приписывали своим молитвам, а язычники и сам император — Юпитеру, «посылающему дождь» (Jupiter pluvius).

Юпитер, посылающий дождь римской армии. Рельеф с колонны Антонина.

Юпитер в виде крылатого старца, распростершею свои длинные руки, с которых льются потоки воды, легионеры собирают ее в шлемы и щиты, а варвары лежат на земле, сраженные молниями.

В 174 г. был заключен мир. Взятые германцами в плен или похищенные римляне были возвращены; маркоманнам уступили пограничную полосу земли, на которую они не смели вступать; для торговых отношений были указаны определенные пункты, и римляне сами заняли некоторые военные позиции внутри их страны. Таким образом, опасность на время была отклонена, но причины ее устранены не были.

Марк Аврелий, милующий маркоманнских вождей. Барельеф с триумфальной арки Марка Аврелия. Теперь хранится в Капитолийском музее.

Уже во времена Августа прозорливые люди с тревогой следили за плодородием брачных союзов среди германцев, замечая в то же время, что население Италии или очень медленно возрастало, или вовсе не возрастало. Выселение на восток для германских племен было немыслимо, т. к. там жило много славянских и финских племен, поэтому они чувствовали невольное тяготение в сторону римских владений, и странствование народа готов от берегов Балтийского моря по направлению к низовьям Дуная еще больше усилило это тяготение. В явном соотношении с внешними событиями во внутренней жизни Германии стояло какое-то движение, которое проследить в подробностях невозможно, но которое уже ясно высказывается в том, что германские племена начинают вступать в большие федерации или племенные союзы. С римской же стороны, напротив, проявился тревожный симптом, который довольно трудно объяснить только одним опасением эпидемий: легионы на границах стали уменьшать в числе, найдя какие-то затруднения к поддержанию их в полном составе. Осенью 176 г. Марк Аврелий возвратился в Рим и ревностно посвятил себя мирным занятиям, заботился о поправлении финансов государства, поощрял всякие гуманные стремления, подобные воспитательному дому Траяна и многие иные, но уже в 178 г. вновь угрожавшая Риму опасность вынудила его опять отправиться с войском к низовьям Дуная, и в 180 г. в лагере при Виндобоне он умер от моровой язвы, против которой оказалось бессильным искусство Галена, знаменитейшего врача того времени и друга Марка Аврелия.

Луций Вер скончался еще в 168 г.; власть от Марка Аврелия перешла к его единственному сыну, Коммоду (180–193 гг.), который при кончине отца своего был 19-летним юношей. Не следует приводить здесь рассказов о его страсти к нарядам и к участию в различных всенародных зрелищах, напоминающей Нерона: это не относится к истории римского государства, которому подобное пристрастие не причиняло никакого ущерба. Он был ничтожным и плохо воспитанным человеком, не занимался делами и предоставлял управление государством своим любимцам и вольноотпущенникам, которых, впрочем, и предавал в жертву народной ярости, когда случайные бедствия — моровая язва или непомерная дороговизна — вызывали волнения в народе. Покушение на его жизнь в 183 г., от которого он едва спасся, побудило его быть недоверчивым и жестоким. Наконец, его страсть выступать в амфитеатре перед народной толпой в качестве фехтовальщика и отличного стрелка из лука (страсть, доходившая почти до сумасшествия) стала оскорблять достоинство всех благомыслящих людей. В народе стала ходить молва о том, что он сын не императора Марка Аврелия, а простого гладиатора. В 193 г. составился новый заговор среди его приближенных; рассказывают, что они подкупили того борца, с которым он любил упражняться в борьбе, и тот задушил его в 193 г. н. э.

Большим несчастьем было то, что с устранением от власти такого недостойного и неспособного правителя, как Коммод, был нарушен тот спокойный переход власти из рук одного, почившего правителя, в руки другого, всеми уже признанного представителя власти, — великое благо, которым уже более ста лет пользовалась Римская империя. Тотчас после гибели Коммода заговорщики провозгласили было императором способного и почтенного человека, Гельвия Пертинакса, римского префекта полиции; но он не сумел поладить с преторианцами и несколько месяцев спустя пал жертвой их ненависти. Дело дошло до смешных и постыдных крайностей: знатный сенатор, обладавший огромным состоянием, некто Дидий Юлиан, мучимый честолюбием, был провозглашен императором преторианцами после того, как он каждому из них пообещал дать весьма щедрый подарок — по 25 тысяч сестерциев на человека, что он, кстати, став императором, не сделал.

Но это привело к такому же положению дел, как и в 68 г. Сознание собственного достоинства, а отчасти и честолюбие некоторых полководцев, и зависть легионов к преторианцам не допустили установления подобного порядка. Иллирийские легионы провозгласили императором Септимия, и сенат одобрил это избрание; после весьма слабой попытки сопротивления Дидий вынужден был уступить, и был обезглавлен по приказанию сената. Септимий явился в Рим, тотчас распустил всех преторианцев, и из легионов всех провинций образовал новую гвардию. По весьма плохой латыни их надгробных надписей, можно судить о том, что варварский элемент широкой волной вторгся в среду этого нового состава преторианцев. Тем временем в двух местах явились к Септимию Северу противники и соискатели его власти.

Септимий Север. Мраморный бюст аз Капитолийского музея.

Первым из них был некто Песценний Нигер, провозглашенный сирийскими войсками. И, судя по отзывам современников, это был способный полководец; борьба с ним затянулась надолго: битвы произошли при Кизике, при Никее, при Иссе, и после этого третьего поражения Песценний был убит во время бегства; только уже в 196 г. Север мог возвратиться в Рим. Вторым соперником Севера был Клодий Альбин, провозглашенный британскими легионами; сначала Север вступил с ним в соглашение, но затем Клодий Альбин двинулся в Галлию. Близ Лугдуна в феврале 197 г. произошла решительная битва между двумя большими римскими армиями: Альбин потерпел поражение и был убит во время бегства.

Таким образом, Септимий Север неоспоримо стал обладателем императорской власти (194–211 гг.), и новая династия установилась до 234 г. Север (severus — строгий) не уронил чести своего имени. Он правил сурово, сумел заставить себя уважать строгим наказанием своих противников и к сенату относился очень резко. Недолго пробыв в Риме, он вынужден был вновь отправиться на Восток, где парфяне и их царь Вологес IV, воспользовавшись смутами в римском государстве, вторглись в Месопотамию. Он и здесь выказал себя энергичным и способным, завоевал Вавилон и Ктесифон, и после долгого пребывания на Востоке только уже в 202 г. смог вернуться в Рим.

Царь парфян, бегущий из Ктесифона. Барельеф с арки Септимия Севера.

По природе своей он вовсе не в такой степени был воинственным, как его старались представить; в душе он был юристом и был в дружественных отношениях со всеми современными ему замечательнейшими знатоками права: Эмилием Папинианом, Юлием Павлом, Домицием Ульпианом, но в то же время он был сторонником строгой единой власти и знал, что новой династии прежде всего следует заручиться симпатиями войска. Хотя Рим и Италия уже с давних времен обходились без всяких местных войск, Север задумал изменить это положение и расположил один из легионов (второй парфянский) близ Рима, на Альбанской горе. Уже в преклонных летах, в 208 г., он отправился в Британию, занялся реформой дисциплины в римском войске, восстановил укрепления адрианова времени и в 210 г. вынудил каледонцев заключить мир. Он скончался в Эбораке (211 г.), оставив после себя двоих сыновей: Антонина, которого солдаты прозвали Каракалла, и Гету.

«Божественная династия» (Септимий Север и его семья). Камея из трехслойного сардоникса.

Слева — Септимий Север в зубчатой короне и его супруга Юлия Домна. Справа — Каракалла в лавровом венце и его брат Гета. Судя по этому венцу, камея выполнена в 198–209 гг.

Север был родом из Африки, и многие находят в характере Септимия суровые черты типа, общего всем африканским римлянам; еще резче те же черты выступают в его старшем сыне, который, нисколько не стесняясь, в присутствии своей матери, Юлии Домны, убил или приказал убить своего младшего брата Гету, чтобы закрепить за собой единовластие. Говорят, что Септимий Север, умирая, увещевал своих сыновей жить в согласии, обогащать солдат и презирать всех людей без различия. Часть этой программы — баловство солдат — Каракалла выполнил буквально: он с особенным удовольствием проводил все время в войске, что отчасти вызывалось необходимостью.

В это время в южной Германии образовался новый народ или, может быть, старый племенной союз свевов возобновился под именем аламаннов; в низовьях Майна они прорвались сквозь линию пограничных укреплений и напали на agri decumates — «десятинные земли « между верховьями Дуная и средним течением Рейна, предоставленные во владение галльским и германским переселенцам под условием взноса небольшой подати. Каракалла появился на Дунае (213 г.), и ему удалось вновь, изгнать аламаннов из «десятинных» земель и вновь усилить пограничные укрепления. Но лучшие свои лавры Каракалла думал пожать на Востоке, в войне с парфянами. Он затеял против них огромный поход, воображая себя чуть ли не вторым Александром Великим, и рассчитывал на успех предприятия, ввиду тех волнений и тревог, которые проявились в Парфянском царстве. В 214–215 гг. он зимовал в Никомедии, в 216 г. выступил в свой широко задуманный поход; но уже в самом его начале он пал жертвой личной мести одного из своих приближенных. Во внутреннем управлении государством ему принадлежит честь введения только одной важной меры: он даровал права полного римского гражданства всем свободным людям, жившим в пределах римского государства. Эта мера, вызванная необходимостью, была, тем не менее, весьма разумной и заслуживающей одобрения, хотя вообще неблагоприятное к императору мнение столицы и объясняло ее побуждениями исключительно финансового и фискального свойства.

Значение древнеримских фамилий, сената и особенно Рима было отодвинуто на задний план династией Севера. После смерти Каракаллы префект преторианцев Макрин (на него главным образом падало подозрение в том, что император был убит по его наущению) вздумал в 217 г. объявить себя императором: он заключил мир с парфянами и охотно был признан сенатом. Но он не сумел привлечь на свою сторону войско, которое было очень привязано к династии Северов, и вскоре ему был противопоставлен противник, который по своему ничтожеству ясно указывал на то, как мало древнеримского осталось в Римском государстве. Новый претендент был выставлен женщинами из дома Северов; то был юноша Авит, племянник вдовы императора Каракаллы. Мать Авита была дочерью Юлии Месы, умнейшей из всех в семье Северов. Еще ребенком Авит был посвящен в сан высшего жреца солнечного бога Гелиогабала (весьма важное святилище его находилось в Эмесе), и его умной и решительной матери удалось убедить войско в том, что этот юноша, по имени своего божества прозванный Гелиогабалом, сын Каракаллы. Войска приняли его с распростертыми объятиями и узаконили его победой, одержанной над Макрином (218 г.), после чего и сенат тоже признал его императором. В 219 г. Гелиогабал прибыл в Рим, и странное, даже прискорбное зрелище сирийского первосвященника, который в то же время был и главой сената, и императором, в течение некоторого, весьма непродолжительного времени как бы ослепило народ своей новизной и даже произвело на него некоторое впечатление своим полувосточным характером и обстановкой власти. Однако та же самая Юлия Меса, которая способствовала возвышению Гелиогабала, сознавала необходимость замены Гелиогабала более достойным отпрыском Септимиева дома; она стала настаивать на том, чтобы Гелиогабал усыновил и признал своим наследником юного Алексиана, своего двоюродного брата, а когда тот на это не согласился и даже попытался от него насильственным образом избавиться, Меса приказала убить его вместе с матерью Юлией Соэмиадой.

Бронзовая монета Гелиогабала 222 г. н. э.

АВЕРС. Гелиогабал в лавровом венце.

РЕВЕРС. Квадрига с изображением орла — символа сирийского бога солнца Гелиогабала.

Гелиогабал на колеснице, которую тянут две женщины. Камея из белой яшмы.

Со вступлением во власть этого Алексиана или, как он назвался, будучи императором, Севера Александра (222–235 гг.) римское государство вновь вернулось к древнеримским формам правления. Так как Александру было тогда всего 14 лет, то над ним было назначено регентство, и в его главе поставлен старый Ульпиан.

Александр Север. Бюст из Ватикана.

Сенат при этом вновь приобрел значение, правосудие, управление, финансы — все было приведено в порядок. Юный Цезарь и по воспитанию, и по природным задаткам обещал много хорошего в будущем. Когда он достиг совершеннолетия, то должен был пережить тягостное испытание: у него на глазах преторианцы убили Ульпиана, которого они ненавидели, как человека не военного, а потому не хотели ему подчиняться как своему префекту (228 г.). Александр решил, что ему следует стать во главе войска, которое в 231 г. выступило против старинного врага римлян, против парфян, получивших теперь новое наименование персов. Дело в том, что в парфянском царстве произошел переворот, исходивший из Персиды: династия Аршакидов была свергнута и новая возведена на ее место. Артаксеркс, сын Папака, нанес решительное поражение последнему из парфянских царей, Артабану V, в 226 г., и новый дом Сасанидов, воскресив в народе древнеперсидские воспоминания о временах Кира и Дария, возбудил в нем жажду к завоеваниям на Западе. Север Александр, по-видимому, воевал довольно счастливо, в 233 г. возвратился в Рим, а затем в 234 г. снова двинулся в поход, чтобы защитить границу римского государства от аламаннов. Но здесь, около Могонтиака (Майнца), молодой император был убит возмутившимися солдатами (235 г.).

Войска были недовольны тем, что Север Александр намеревался в ближайшем будущем вновь двинуть их на Восток. Они провозгласили императором Максимина, германца, великана, одаренного богатырской силой и прославленного своими воинскими подвигами; принимал ли он какое-нибудь участие в убийстве благородного Севера — неизвестно.

Максимин. Бюст в Лувре.

Он успешно воевал с аламаннами и далеко проник во владения независимых германцев (в 237 г.). Но избрание в императоры полуварвара и человека столь низкого происхождения большинству римского народа не понравилось. Недовольство проявилось и в Риме, и во всей западной половине государства. Тут ясно обозначился новый и весьма своеобразный политический элемент, которому предстояло в ближайшем будущем приобрести большое значение: этот элемент был провинциальный партикуляризм, вызванный тем сильным культурным развитием, которому провинции были обязаны тесной связью с империей. В Африке не захотели признать Максимина императором и провозгласили 80-летнего наместника провинции Гордиана — человека, всеми уважаемого. Гордиан, приняв в соправители своего 46-летнего сына, тоже Гордиана, стал хлопотать об утверждении своего избрания сенатом.

Гордиан III. Мраморная статуя из Лувра.

Сенат, обрадованный этим поводом к непризнанию Максимина, произнес против него приговор, ставивший его вне закона. Но тот, несмотря на это, двинулся к столице со своими легионами. Как раз в это время оба Гордиана — и отец, и сын — пали в битве против наместника Мавретании, который оказался приверженцем Максимина. А между тем сам Максимин уже приближался к Риму, где все боялись его гнева: он уже дошел до Аквилеи. С мужеством отчаяния сенат поспешил избрать двоих правителей, Максима и Бальбина, к которым он присоединил внука Гордиана, Гордиана III. К счастью, еще прежде, чем дело дошло до решительной битвы, войско Максимина взбунтовалось, и он, вообразив, что его дело проиграно, сам лишил себя жизни. Но смятение и после этого не улеглось, и два императора — Гордиан III и Марк Юлий Филипп Араб, явились на короткий срок у власти, также быстро сошли со сцены и были заменены третьим императором, Децием Траяном, которого дунайские легионы почти насильно заставили в 249 г. принять бразды правления. И вот он энергично взялся за управление и всю свою энергию направил против двоих врагов: против христиан и готов, которые казались ему одинаково опасными.

Положение христиан, которые при последних правителях со времен Севера Александра чрезвычайно усилились, стало важным государственным вопросом. Теперь, не глядя на печальное однообразие войн и узурпации, беспрестанные перемены правительства, солдатские восстания и всякого рода кровавые деяния, можно проследить, как среди всех этих печальных явлений совершился один из поразительнейших, величавейших и благотворнейших переворотов.

Великое событие, составляющее главный центр истории человечества — явление Спасителя, его земная жизнь, учение, страдания и смерть — прошло почти незамеченным вне тех ближайших кружков, среди которых оно совершилось. Все это случилось в одной из отдаленнейших провинций римского государства, только тем и привлекавшей внимание римских и греческих бытописателей и государственных людей, что ее население, по своим религиозным воззрениям, резко и странно отличалось от всех остальных народов. По приказанию Понтия Пилата, бывшего прокуратором Иудеи при Тиберии, желавшего угодить наиболее влиятельной партии — фарисеям, ревнителям древнеиудейского закона, Христос, основатель и глава нового религиозного учения, был распят на кресте в Иерусалиме. Римлянин, произнесший приговор, приказал прибить на Христовом кресте надпись: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский» — и этой надписью не только обозначил то, что в глазах римского чиновника являлось виной пострадавшего, но и горько насмеялся над национальными упованиями иудейского народа. И цезарский прокуратор, и та партия фанатиков, которая добилась казни, одинаково думали, что этим будет покончено дело, возбудившее в населении изумительное, непонятное язычнику волнение. Им и в голову не приходило, что ученики распятого Христа, уверовавшие в то, что он есть сын Бога живого, разнесут его проповедь по всему миру, и что это учение, укоренившись в сердцах верующих, сплотит их в такую тесную общину, против которой бессильной станет всякая человеческая мощь. Сначала доступ в эту общину был открыт только иудеям, и первые апостолы — люди простые и неученые, рыбаки с того Генисаретского озера, на берегу которого любил пребывать их Учитель — весьма естественно распространяли учение Христа только между своими земляками. Но вскоре нашелся человек, который решился шире раздвинуть грани учения Христа: это был Савл, уроженец г. Тарса в Киликии, сначала ревностный гонитель христиан, а затем, просвещенный чудом, горячий провозвестник Слова Христа.

Крещение Христа. Фреска II в. н. э. из Санта-Лючии.

Он первым решился выступить на борьбу с язычеством в самых избраннейших центрах его в Эфесе, Афинах, Коринфе и Риме — и стал распространять новое учение с той смелостью, какой мог обладать только человек, глубоко проникнутый сознанием своего призвания, а потому с одинаковым жаром проповедывавший Слово Распятого и Воскресшего Христа и перед шумящей толпой, потревоженной среди своих обыденных забот и предрассудков, и перед лицом насмешливых и скептических представителей господствующих философских школ.

Результатом деятельности апостолов, в том числе и Павла (это римское имя он носил так же, как и свое еврейское), было возникновение небольших христианских общин в различных местах: Иерусалиме, Антиохии, Эфесе, Колоссах, Филиппах, Коринфе и даже в Риме, где было много евреев. Эти общины были устроены чрезвычайно просто — во главе их стоял совет старейшин, диаконы заведовали под его руководством собиранием милостыни, и все общины стояли между собой в тесной связи, которую первоначально поддерживали сами апостолы, особенно Павел, как посланиями, так и личными посещениями… Существовали в этих зародившихся общинах кое-какие различия в воззрениях на частности новой веры; но основание, на котором она строилась, было общее: все одинаково верили в невозможность греховного человека спастись без помощи Божьей и в то, что Спаситель своими страданиями и смертью открыл человечеству путь к спасению.

Трапеза христиан. Фреска нач. III в. н. э. в часовне святого Каликста в Риме.

Разрушение Иерусалима и уничтожение иудейского государства вскоре должно было доставить христианству новых приверженцев и дать огромный перевес тому направлению проповеди, которое проводил апостол Павел. Новое учение так быстро распространилось потому, что многие окончательно охладели к обрядовой стороне политеизма и что в римском мире было немало людей, которые уже давно обращали взоры в сторону иудейства, потому что оно представлялось им истинной религией, способной удовлетворить религиозным потребностям души человека; в новом же христианском учении всех главным образом привлекала та внутренняя правда, которая была очевидна, и та простота воззрения на мир и на жизнь, которую христианство проповедовало. Пестрому разнообразию богов и духов оно противопоставляло одного Бога, создавшего небо и землю, таким образом шло как бы навстречу тому монотеистическому влечению, которое уже и без того стало проявляться во всех глубокомысленных людях, а теперь как будто еще яснее представлялось их сознанию. Притом новая вера значительно отличалась от иудейства тем, что оно, оберегая свое сверхъестественное поклонение Иегове, отталкивало от себя все чуждые народы, а христианство, напротив, представляло своего Бога «сыном человеческим», который и жил на земле, и страдал, как человек, и умер на кресте, и затем, своим воскресением доказал приближенным и верным своим, неоднократно являясь им, что он есть «Единосущен Отцу». Религиозному чувству верующих он представлял полный и существенный образ Божий, между тем как политеистические религии предлагали для поклонения только создания фантазии, мифы, идолы (хотя и художественно исполненные, но все же «идолы»). Сильно действовало на умы и само учение о близком конце мира, о светопредставлении, о втором пришествии распятого Сына Божия. Эта вера в близкое, в скорое пришествие Господа направляла все помыслы от житейских потребностей в область нравственной деятельности и всех настоятельно побуждала следовать определенным нравственным правилам: ибо Господь придет судить живых и мертвых, и только «чистые сердцем» могли рассчитывать на спасение. И здесь-то, в нравственной области, христианство тотчас же проявило всю свою дивную силу. Служение христиан Отцу Небесному проявлялось не в виде дорогих и мудреных жертвоприношений, не в нескончаемых молитвах и песнопениях, как это было в обычае у иудеев и в языческих богослужениях, не в соблюдении мучительного и тягостного «дня субботнего»: служение ему должно было главным образом заключаться в благочестивой и непорочной жизни. И путем этой жизни к достижению Царства Божия призывался каждый из людей, без всякого исключения: «нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Притом христианская вера не требовала никакого насильственного или немедленного изменения существующего порядка вещей: «Царство Божие из вас самих есть»; сам Христос напоминал ученикам своим, что следует отдавать «Кесарю Кесарево», а его ученики поучали жен, чтобы они «повиновались мужьям своим», и рабов, чтобы они «повиновались господам своим». Но уже по самой идее «Царствие Божие» — все угнетенные, плененные, порабощенные получали свободу, которую они обретали в своем собственном сознании, в сознании возможности общения с Богом, и эта свобода представлялась им несравненно более ценной, нежели «элевтерия» греков или полноправная свобода римского гражданства (civitas), ибо все они были равноправны перед Господом, все были одинаково «Сынами Божиими «. Этой простоте нравственного учения соответствовала в христианстве и чрезвычайная простота культа с весьма немногочисленными и несложными обрядами. Вступающих в христианскую общину окропляли святой водой, существовало крещение да еще общие трапезы верующих, в воспоминание последней трапезы Христа с учениками его, — трапезы, за которыми всех присутствующих обносили хлебом и вином.

Полное распадение иудейской национальности окончательно отрешило христианство от связи с его первоначальной родиной; с другой стороны, по мере того как идея близкого и непосредственного второго пришествия Господня постепенно стала отодвигаться на задний план, христиане стали более и более сближаться в исповедании своей веры с жизнью и действительностью. При этом христианство нашло себе в римском государстве подготовленную почву. Уже один из древнейших христианских писателей высказывает замечание, что христианство появилось в такой период, когда люди после долгого мирного времени чувствовали себя более склонными к кротости и добродетелям, — и, главным образом, выставляет на вид одно, в чем следует видеть величайший результат римской цивилизации. Путем христианства идея человечества (genus humanum) стала общим достоянием всех тех, кто способен был мысленно отрешаться от непосредственных и материальных интересов. Не мешает также заметить, что и в греческой философии, в преобладающих ее системах стоиков и эпикурейцев (как ни были они, в сущности своей, противоположны христианству) и затем в последующей, характерной для данного времени философской системе эклектиков[75] было много пунктов соприкосновения с христианским учением; поэтому вовсе не удивляет то, что у одного из эклектиков, Сенеки, в его учении встречаются идеи и выводы, непосредственно стоящие в связи с христианскими воззрениями. Любопытным явлением по отношению к христианству было и то, что оно распространялось не во всех классах общества, а больше в средних, в тех, которые жили трудом своих рук и которые, с одной стороны, отрешившись от нелепых предрассудков массы, с другой стороны, не обладали ни досугом, ни умственной свободой настолько, чтобы усваивать себе мудреные философские идеи и системы и замещать ими в своем сознании древнюю народную религию.

При Нероне христианство было замечено впервые; большинство тогда впервые о нем услышало. Сорок лет спустя Плиний, наместник Вифинии, уже пишет своему императору Траяну о широком распространении этого «суеверия» и именно его влиянию приписывает запустение нескольких языческих святилищ и даже уничтожение некоторых празднеств. При этом он замечает, что находится в сомнении — как ему следует поступать с этими людьми, которые и численностью своей, и своим распространением во всех сословиях ставят его в немалое затруднение. Кроме непонятного, извращенного суеверия, Плиний ничего дурного в христианстве не нашел. К этому он добавляет, что многие подозреваемые в принадлежности к христианству, опровергали это обвинение, принося жертвы перед изображением Цезаря и произнося хулу на Христа, к чему, сколько ему известно, истинных христиан ничем вынудить нельзя. Ответ Траяна был в высшей степени гуманным: он не приказывал строго следить за ними, и тем из них, на которых будет указано, что они принадлежат к христианству, следует всеми способами облегчать оправдание от этого обвинения; но там, где христиане будут указаны и принадлежность их к этому учению будет доказана положительно, там их следует строго наказывать.

Карикатура на Христа. Терракотовая статуэтка. Фигурка, закутанная в плащ, с ослиными ушами и копытами. На голове у нее митра, в руке книга

Но чем более увеличивалось число христиан, тем резче должна была выступать противоположность их религиозных убеждений по отношению ко всем остальным религиям, к тому, что представляли собой все остальные многочисленные формы политеизма в римском государстве. Эта противоположность должна была выясняться во всех явлениях частной жизни: за званым обедом, за жертвенным пиром, при каждом событии в домашней жизни; вскоре та же противоположность стала выказываться уже и при явлениях общественной жизни. Вся жизнь древнего мира — работа и досуг, военная и гражданская служба — все это было тесно связано с обычаями культа, которых христианину предписывалось избегать, и в этом заключалась его священнейшая обязанность; и христианин уже не равнодушно относился к языческому богослужению — он уже не просто отрицал существование этих богов: он уже вступал в борьбу с ними и выражал свое презрение к ним как к существам демоническим, осыпая их проклятиями.

Вот в каком положении находилось христианство во второй половине II в., когда, наконец, уже и языческие писатели стали литературным путем бороться против нового учения; одни из них, как, например, эпикуреец Цельс, строго порицали за это учение; другие, подобно остроумному Лукиану Самосатскому, осыпали его насмешками в сатирах, издеваясь над легковерием этих «безбожников», которые придавали важное значение какому-то распятому в Сирии волшебнику, или же противопоставляя Христу и превознося похвалами Аполлония Тианского, мудреца пифагорейской или платоновской школы. Замечательно, что лучшие из римских государей, как например Марк Аврелий, относились к христианам с решительным нерасположением; однако до всеобщего преследования христиан дело не доходило и ограничивалось лишь местными вспышками против них народной ярости, от которой римские власти считали долгом защищать христиан.

Аполлоний I Тианский. Герой романа Филострата. Мраморный бюст из Неаполитанского музея.

Тем временем христианство успело развиться настолько, что уже могло пользоваться литературой как орудием для своей защиты. Выдающиеся писатели из среди самих христиан стали талантливо и горячо излагать сущность нового мировоззрения и в то же время взывать к основному положению религиозной свободы, по которому допускались в римском государстве многоразличные теории.

Святой Георгий, поражающий «дракона». Любопытно, что христианский святой изображен в виде египетского бога Гора с головой сокола.

Этим воззванием к веротерпимости они как бы предугадали такое настроение в обществе, которое уже начинало выказываться в среде образованных классов. В этом кругу стремились к одухотворению народной религии при помощи Пифагора и Платона, и самые философы этой неоплатонической школы считали, что им выгоднее всего бороться с христианством (с которым у них было меньше общего в воззрениях), делая ему некоторых уступку: поэтому они признавали Христа выдающимся мудрецом и высоконравственным человеком, подобно Пифагору и другим, и только одного не желали, чтобы ему поклонялись, как Богу. Это направление веротерпимости, само по себе уже поощрявшееся, преобладало и в отношениях к христианству Цезарей, следовавших за Коммодом. О Севере Александре известно, что он в своем ларарии (домашней молельне), рядом с изображениями Орфея и Аполлония Тианского, хранил также изображения Авраама и Христа, точно так же, как и его предшественник, в том Пантеоне, который он собирался воздвигнуть своему солнечному богу, хотел соединить и иудейские, и христианские святыни.

С вступлением во власть Деция Траяна, который возводил свой род до знаменитых древнеримских Дециев, наступила реакция в древнеримском смысле: Деций в 250 г. издал указ ко всем наместникам, в котором он повелевал им, под страхом наказания, принуждать христиан к принятию их прежней веры. Этим указом, собственно, и начался период действительных гонений на христиан.

Этот указ не достиг своей цели уже потому, что император в следующем же году пал во время похода против готов, этого опаснейшего врага римской империи. Этот германский народ, к которому примкнуло множество других, более мелких племен и всякий иной сброд, после долгих переходов с места на место обрушился на Дакию и, овладев этой провинцией, стал вторгаться оттуда в области, расположенные южнее Дуная. Деций явился в Мизию со своим другом Валерианом и принял на себя главное начальство. Все ожидали полного поражения готов, но оказалось, что у тех был искусный полководец, и первая же битва с ними окончилась поражением римского войска, причем сам Деций был убит (251 г.).

Затем наступило страшное время: чума, войны, насильственные захваты власти — все это чередовалось без перерыва до 268 г. Между теми, кто среди этой сумятицы достигал императорской власти после смерти Деция или, по крайней мере, заявлял на нее права, наконец утвердился на троне Валериан (253 г.), который принял к себе в соправители своего 35-летнего сына Галлиена. Последний правил западными провинциями, между тем как он сам отправился на Восток, где готы продолжали хищнические набеги, а персы под предводительством Шапура или Сапора, одного из выдающихся представителей новой династии, грозили нападением на пограничные земли.

Валериан, униженный Шапуром. Рельеф над гробницей персидских царей в Наке-Рустем, близ Персеполя.

До 260 г. Галлиен кое-как справлялся с возложенной на него задачей, и в этом же году нанес поражение аламаннам, но, конечно, уже на италийской почве, около Милана. Но зато в том же году Римской империи пришлось пережить величайший позор: сам император Валериан попался в плен к персам. Подробности этого события мало известны; но последствия его были во всяком случае гибельны, т. к. императорская власть из твердых и опытных рук перешла в руки Галлиена — человека слабого.

Бронзовая монета Галлиена.

АВЕРС. Погрудный портрет.

РЕВЕРС. Императоры обращаются к войску; под возвышением — два пленных германца.

Золотая монета Шапура (Сапора) I.

АВЕРС. Погрудное изображение Шапура и надпись на пехлеви: «Почитатель Ормазда».

РЕВЕРС. Жертвенник огнепоклонников между двух стражей и надпись: «Шапур».

и ненадежного. Это несчастное правление длилось целых 8 лет, которые были непрерывным рядом смут, междоусобных войн, раздоров и возмущений в провинциях; многие из них на более или менее короткое время совсем отпали от империи (с одной стороны — Британия, Галлия и часть Испании, с другой — часть Сирии, с городом Пальмирой). Наконец, вопиющая необходимость вынудила высших сановников сместить Галлиена и на его место возвести в императоры Клавдия, наместника империи, человека, пользовавшегося общим доверием.

Император Клавдий II тотчас же оправдал возлагаемые на него надежды. Во второй половине 269 г. он нанес готам при Наиссе в области верхней Мизии (Нише) поражение, которое на долгое время обеспечило империю от их вторжений.

Но уже в 270 г. император Клавдий скончался в Сирмии, где он устроил свою главную квартиру. Тем же способом, каким был избран Клавдий, избран был и его преемник — другой знаменитый воин Аврелиан.

Клавдий II Готский.

В лавровом венке. Золотая монета.

Он продолжал дело Клавдия, и, между прочим, принял две меры, которые столько же делают чести его проницательности, сколько свидетельствуют о затруднительном положении империи. Неоднократно разбив германцев (вандалов и ютунгов), он все же вынужден был очистить Дакию и предоставить ее во владение готским племенам, а романскую часть населения этой провинции перевел на эту сторону Дуная, в Мизию; затем, нанеся еще раз поражение вторгшимся в Италию германцам (на этот раз аланам) при Павии, Аврелиан позаботился об укреплении Рима и обвел его новыми стенами.

Аврелиан. Бюст из Ватикана.

Затем он направился на Восток, чтобы покончить с возникшим там весьма своеобразным Пальмирским царством, которым правила в это время царица Зенобия, женщина выдающегося ума и способностей, сумевшая расширить пределы своего царства и в сторону Египта или Персии; во время ее бегства, недалеко от берегов Евфрата, эта вторая Клеопатра была поймана и приведена в римский лагерь (272 г.). Точно так же быстро он уладил дела в Египте, где некий Фирм, богатый папирусный фабрикант в Александрии, захватил было власть в свои руки; а затем вернул империи и временно отпавшую от нее Галлию (274 г.). После всех этих подвигов он явился в Рим и здесь вскоре пал жертвой столь обычного в то время военного заговора (275 г.). Той же участи подверглись и оба его преемника: избранный сенатом Марк Клавдий Тацит, а после его смерти — его брат Флориан. Трудная задача, над выполнением которой трудились Клавдий II и Аврелиан, перешла в руки Марка Аврелия Проба, равного им по достоинству полководца и государственного человека (276–282 гг.).

Проб. Мраморный бюст из Неаполитанского музея

С величайшими усилиями пришлось ему отражать постоянно возобновлявшиеся вторжения германцев. В то время, как он сам сражался против аламаннов, его подручные полководцы бились против другого смешанного из разных племен германского народа, франков (277 г.); остервенение в этой борьбе доходило до того, что Проб приказывал выдавать по золотому за каждую отрубленную и принесенную ему голову германца (277 г.). Однако ему удалось обеспечить границы империи и в низовьях Дуная, и со стороны Персии. С персами он заключил мир, а во Фракии и Мизии поселил 100 тысяч бастарнов (279 г.), — прямое доказательство того, что население в обеих областях очень поредело в это время. К его чести надо сказать, что хотя он был и искусным полководцем, однако с особенной любовью предавался вопросам и чисто культурным задачам, с величайшим благородством поддерживая значение сената, и вообще стремился достигнуть только одного идеала — общего умиротворения. Ему в заслугу ставят то, что он способствовал распространению виноградарства в Галлии, на Рейне и Мозеле, и пал жертвой этих своих прекрасных стремлений, к осуществлению которых он побуждал и своих солдат, крайне этим недовольных (он был убит в Сирмии в 284 г.). В том же году и так же печально окончил жизнь его преемник, Кар, во время похода в Персию, вместе со своим сыном Нумерианом. И только тогда, когда на съезде полководцев в Халкедоне был избран в императоры далмат Диоклетиан, государству в его лице был дан правитель, который в течение 20 лет сумел поддержать спокойствие и хоть до некоторой степени восстановить в нем порядок.

Карикатурное изображение Каракаллы в виде торговца яблоками. Бронзовая статуэтка из Авиньонского музея.

Гай Аврелий Валерий Диоклетиан (285–305 гг.) — таково было полное имя, принятое новым императором, — был, наравне с многими из своих ближайших предшественников, человеком самостоятельным, личными своими заслугами выбившийся из низкого состояния и поднявшийся до своего положения путем долгой государственной и военной службы. Тотчас после избрания ему пришлось воевать с Карином, старшим сыном императора Кара, который заявил свои права на титул императора и пал во время борьбы с Диоклетианом (285 г.). Новый император организовал управление своим огромным государством по-новому: в соправители он избрал наиболее способного из числа своих военных товарищей, Максимиана, который признавал его умственное превосходство и охотно подчинялся ему, как послушное орудие, сначала как императора, а потом и как второго Августа (286 г.). Большой заслугой Максимиана было то, что он сумел положить конец долго длившейся в Галлии междоусобной войне высших и средних классов с низшим слоем населения, причины которой не вполне ясны. Затем Максимиан продолжал править западной частью империи, избрав себе Милан резиденцией, между тем как Диоклетиан основался в Никомедии, городе, по своему центральному положению весьма удобном для управления большим государством. Весьма благоразумно было именно то, что он, настоящий владыка всего государства, поселился на Востоке, и что ни Максимиан, ни кто-либо из соправителей, избранных обоими императорами в 293 г., не поселились в Риме. При этом Диоклетиан намеревался дать вполне новое устройство правительственной власти и всему государству, решив не затрудняться древнеримскими традициями, тесно связанными с Римом, как центром государства. Рим, по его замыслу, совершенно утрачивал значение столицы древнего мира, и Италия превращалась в такую же провинцию, как и все прочие.

Ближайшей потребностью, без сомнения, было противодействие в будущем возможности новых захватов власти в отдельных провинциях, и Диоклетиан думал противодействовать подобным попыткам посредством особого договора, заключенного с Максимианом. По этому договору они, оба Августа, в определенное заранее время должны были отказаться от своего сана и на их место вступить избранные ими обоими соправители: Галерий, избранник Диоклетиана, и Флавий Констанций Хлор, избранник Максимиана. При этом все четверо правили каждый своей частью совершенно самостоятельно. Эта система, несомненно, имела свои выгодные стороны. Совсем было отставшая от империи Британия вновь была с нею воссоединена, пограничные укрепления всюду были восстановлены и дополнены, сам Диоклетиан подавил восстание в Египте, а Галерий успешно сражался против персов, с которыми в 297 г. был заключен мир на более продолжительное время. И Максимиан тоже выказал себя деятельным воином, но больше всех отличился Констанций — император, правящий Западом. Однако для того, чтобы эта система управления могла удержаться в силе, нужен был император с такой силой воли и авторитетом, как Диоклетиан. Нельзя укорять его в том, что он не смотрел в будущее, когда не будет следить за порядком, установленным его усилиями. Он намеревался придать высшей власти тот исключительно монархический характер, ту недоступность и величие, которыми отличались восточные государи, в то время как римская императорская власть до этого времени все еще носила на себе отпечаток своего полугражданского, полусолдатского характера. Он желал, чтобы власть государя почиталась всеми, как бы установленная самим божеством: перед владыкой (Dominus), перед священным владыкой — Dominus sacratissimus — все должны были падать на колени; он носил и повязку восточных монархов, которая так долго была в Риме строжайше воспрещена; он окружил себя двором, дворцовыми чиновниками, строго определенным церемониалом.

Диоклетиан. Бюст из Капитолийского музея

К этому исключительно монархическому принципу стало приспосабливаться и все остальное. Римский сенат превратился в собрание богатых и родовитых людей, которое еще могло иметь некоторое значение для Рима, но уже не имело никакого значения для государства; а за ним и все остальные республиканские должности обратились в то, чем они были некогда — в простые городские должности. Вскоре сенат был заменен простым советом (Consilium) — государственным советом Августа, а вся республиканская магистратура, насколько она еще уцелела, была заменена новой чиновничьей иерархией, которая сильно разжигала честолюбие, хотя и понижала уровень прежнего значения республиканских властей. Это стояло в тесной зависимости от совершенно нового разделения государства, которое не имело ничего общего с прежней республиканской областной системой управления. Вся империя была поделена на 12 диоцезов, из которых наибольшим был Восточный (Oriens) и наименьшим Британия; а эти диоцезы, в свою очередь, распадались на 101 провинцию, следовательно, на меньшие округа, скорее департаменты, нежели провинции в прежнем смысле слова. Во главе диоцезов стояли викарии — высшие управители, положение которых было весьма важным; им были подчинены консуляры, корректоры и председатели (praesides). Таким образом, Диоклетиан, хотя и подразделил империю на четыре части, управляемые отдельными правителями, но этим новым административным делением теснее, чем когда-либо, слил все части империи воедино, и тем самым подготовил почву для своих дальнейших реформ — военной, финансовой, монетной и административной. С самым духом его управления знакомит указ 301 г., которым, при возрастающей дороговизне, назначались максимальные цены на все важнейшие жизненные продукты; за нарушение постановлений указа грозила смертная казнь.

И вот каким путем доброжелательный, разумный и в высшей степени деятельный государь, не находивший удовольствия ни во власти, ни в блеске, ее окружающем, счел необходимым осуществить целую систему строжайшего единовластия и полной монархической недоступности. Во всех действиях этого замечательного человека резко выступает одна преобладающая черта его характера: склонность к доктринерству, к систематизации; эта черта, вероятно, привела его и к несчастной политике, которой он держался по отношению к христианам, тогда как христианство, в течение последнего столетия, достигло такой степени силы и распространения, что против него уже должны были оказаться тщетными всякие преследования и полицейские ограничения.

Гонение, поднятое по повелению Деция и после его смерти временно поднявшееся само собой или по чьему-либо повелению, уже не могло остановить возрастания Христианской церкви, и Галлиен отказался от насильственных мер против христиан, более склоняясь в сторону терпимости. Вследствие этого число христиан вдруг так возросло, что к началу IV в., как предполагают, двенадцатая часть всего населения империи уже исповедовала новую веру; особенно же, благодаря гонениям, возросла и окрепла их внутренняя связь и организация. Естественно, что именно во время гонений, когда «пастырь отвечал за овец своих», а епископ выступал представителем за всю свою общину, — в это время должен был усилиться монархический элемент в устройстве церковной общины. Первоначальное равенство всех членов общины исчезло; из общей массы верующих в виде особого сословия выделилось духовенство (clerus) и вместо прежнего совета старейшин или пресвитеров власть над христианской общиной перешла в руки одного лица. Таким лицом стал епископ, бывший первоначально лишь главой собрания пресвитеров, а теперь уже главой и руководителем всей общины, ее представителем в отношениях с внешним миром, духовным отцом во внутреннем быту общины, в отношениях к своим духовным чадам. С религиозными интересами, конечно, издавна должны были слиться и весьма важные интересы мирского характера: и таким образом незаметно успела возрасти среди Римского государства христианская церковь — новое, организованное и могущественное государство, влияние которого давало себя чувствовать во всем, и даже весьма настойчиво. Не стесняясь, эта церковь стала всюду воздвигать и утверждать внешние символы своей мощи — свои места поклонения, храмы, часовни, кресты; в самой Никомедии у христиан был воздвигнут прекрасный собор, и всюду — при дворе, в войске, в высшем управлении — христиан было множество. Такое положение должно было представляться главе государства весьма важной, можно даже сказать — очень важной задачей. Не говоря уже о том, что и в общественной, и в частной жизни все явления были так тесно связаны с формами политеизма, что их невозможно было разъединить, не поколебав основы общественной жизни, становилась невозможной сама веротерпимость, распространенная в римском мире, при множестве различных религий и культов, существовавших рядом. Та горячая ревность, с которой христиане проповедовали свое учение, разожгла и язычников, и те же самые боги, к которым они прежде относились с равнодушной иронией, теперь — ввиду борьбы с христианством — вновь приобрели некоторое значение и цену в глазах толпы.

Суд над христианами. Фреска III в. из катакомб св. Каликста. Рим.

Слева на постаменте изображен судья, выносящий обвинительный приговор.

Для многих эти боги только теперь впервые явились действительно существующими, тем более, что и христиане не отрицали их существования, предполагая в них демонов, т. е. хотя и злую, но действительно существующую силу, против которой они вступали в борьбу.

Император Галерий главным образом был сторонником того воззрения, что христианство должно быть подавляемо насильственными мерами, исходящими от правительства; он в 298 г. добился от Диоклетиана (который долго медлил, обдумывая этот вопрос), чтобы во всех войсках был издан указ, повелевавший всем начальникам из христиан или участвовать в жертвоприношениях, или немедленно покинуть службу.

Бронзовый медальон Галерия.

АВЕРС. Галерий.

РЕВЕРС. Рисунок в честь его победы над персидским царем Нарсесом.

Точка зрения указа казалась вполне ясной: предполагали, что христианство нарушает единство духа в войске. В 302 г., вслед за этим указом, один за другим были изданы еще четыре указа, один строже другого. Первым из этих указов повелевалось конфисковать Святое писание и прочее имущество церквей, сами христиане лишались права занимать общественные должности и даже запрещалось отпускать рабов-христиан на волю; и между тем как три первых указа были направлены главным образом против заведывавших христианскими общинами епископов, последний указ 304 г. уполномочивал всех имперских чиновников к величайшим строгостям против всех христиан.

Усыпальница римских епископов III в. в катакомбах св. Каликста

Это развязывало руки жестокости, а местами и корысти. Но это гонение вскоре ослабло, да и вообще не получило того распространения, какое предполагали придать ему Диоклетиан и его советники. Во многих местах число христиан было уже настолько велико, что о приведении указов в исполнение не посмели и подумать; в других же — их было так мало, что за гонение их и приниматься не стоило. Во многих случаях имело значение и личное положение самих представителей исполнительной власти: в той части империи, которой правил, например, Констанций Хлор, настоящего гонения не было вовсе, т. к. сам император, хотя и не был христианином, держался монотеистических воззрений, которые гораздо больше сходились с христианством, нежели с государственной религией.

Диоклетиан не мог завершить дело, которое уже с самого начала представлялось безнадежным. В 305 г. он решился на основании договора, некогда заключенного между им и Максимианом, отказаться от правления, и Максимиан тоже должен был отказаться, одновременно с Диоклетианом, согласно договору, в соблюдении которого они некогда поклялись в храме Юпитера Капитолийского. Императоры Галерий и Констанций теперь были возвышены в сан Августов. Однако искусственный порядок престолонаследия, установленный Диоклетианом, не оправдал возложенных на него упований. Еще при жизни Диоклетиана (он умер в 313 г.), до его уединения в Салонах донесся гром военной тревоги, вызванной отчаянной борьбой честолюбцев, которые всюду заявили свои права на власть.

Семь разных претендентов выступали на поприще этой борьбы еще при жизни Диоклетиана: Галерий и его новый ставленник Север; после его смерти Лициний и Максимин; Максенций, сын бывшего Августа Максимиана, и, наконец, сам Максимиан, весьма неохотно отказавшийся от власти; последним в их числе выступил Константин, сын Констанция Хлора, умершего в 306 г. и завещавшего своему сыну Константину ту любовь, которой сам он пользовался в среде христиан.

Стадии этой борьбы за престол между отдельными претендентами не представляют в общем обзоре никакого интереса; нельзя не обратить особенного внимания на то, что среди этих смут стала очевидной бесполезность гонений, воздвигнутых против христиан, почему в 311 г. Галерий, Лициний и Константин и издали общий от их имени указ о веротерпимости, данный в Никомедии. В этом указе сначала хоть и высказывается в довольно темных выражениях порицание христианам, но затем и на них распространяется императорская милость, и им ставится в обязанность молиться своему Богу за благо императора. Немного лет оставалось христианской церкви до полного торжества.

Иначе, впрочем, и быть не могло, т. к. христианство в это время приобрело уже огромную силу, и в междоусобной борьбе различных претендентов из-за высшей власти было очень важно иметь на своей стороне христиан. И вот замечательный и тонкий политик, Флавий Валерий Константин, отлично сумел оценить значение этой новой силы в государстве. Когда Галерий умер, Константин громко заявил свои притязания на высшую власть; на Западе его противником являлся только Максенций, сын Максимиана, человек высокомерный, но не отличавшийся ни способностями, ни энергией.

Золотая монета Максенция.

Предлог к войне с ним найти было нетрудно — и Константин двинулся против Максенция через Альпы с тем войском, которое уже успел закалить в своих удачных войнах против германских народов. При Сакса Рубра (второй почтовой станции на Фламиниевой дороге, близко от Рима) оба войска, весьма многочисленные, сошлись на битву (в октябре 312 г.). Об этой битве сложились и языческие, и христианские легенды; во всяком случае, все симпатии христиан в ней были на стороне знамени Константина, и победа осталась за ним. Максенций погиб во время бегства, и победитель торжественно вступил в Рим. Не переходя окончательно на сторону христианской веры, Константин, однако, более и более открыто становился во главе движения, благоприятствующего христианам, и в 313 г., вместе со своим восточным союзником, Лицинием, он обнародовал в Милане указ, в котором христианство объявляется не только терпимой в империи религией, но и вполне равноправной с древней языческой; лично для себя Константин первоначально удовольствовался только единобожием, которое было очень близко к христианству, но не вполне с ним совпадало. Поддерживаемый Константином Лициний в 313 г. одолел своего соперника на Востоке, Максимина, и стал неоспоримым западным владыкой. Хотя уже в следующем году между ними обоими дело дошло до вооруженного столкновения, и Константин даже нанес Лицинию поражение при Адрианополе, вслед за этим поражением между ними установилось соглашение и довольно продолжительный мир.

Бронзовая медаль в честь победы Константина над Лицинием

Константин тем временем продолжал выказывать свое расположение христианской церкви. Он видел, что империя может сохранить связь и единство только в том случае, если будет опираться на мощную опору христианства, и потому в 320 г. особым указом были воспрещены апелляции епископских судов к светским и другим государственным учреждениям, и церкви дано право принимать завещанные ей наследства. Когда же в 323 г. дело опять дошло до разрыва между обоими императорами, Константин уже смело мог рассчитывать на расположение к нему христиан, даже в части империи, управляемой Лицинием; особенно — на расположение епископов, к которым он выказывал себя особенно милостивым. Новая победа при Адрианополе поколебала положение Лициния; другая, при Хрисополе, на азиатском берегу пролива, окончательно способствовала падению Лициния — и Константин явился единодержавным владыкой всей империи.

Константин. Гигантская статуя из Латеранской базилики в Риме.

Его несчастный противник в следующем 324 г. был убит в Фессалониках по приказанию самого Константина.

Таким образом единство империи вновь было восстановлено, и Константин правил царством единодержавно еще в течение 14 лет (до 337 г.). Покровительство, оказываемое им христианству, в значительной степени исходило из политических соображений, и он умел чрезвычайно умно извлечь свои выгоды из теологического спора, который тогда взволновал весь современный христианский мир к великой радости язычников. В подобных спорах уже изначально не было недостатка, тем более, что христианство принимало в свое лоно людей из всех национальностей, из всех стран, из всех классов общества, и эти разнородные элементы, конечно, могли расходиться в своих воззрениях на разрешение важнейших религиозных вопросов. В данное время спор поднялся между пресвитером Арием, в Александрии, и епископом Александрийским Александром. Арий утверждал, что Христос, сын Божий, не единосущен отцу, и что он Богом создан, и что было такое время, когда сына Божия не было; а его противник, дьякон Афанасий из Александрии, доказывал, что сын Божий единосущен отцу, и так же вечен, как Бог-отец, и так же неразделен с ним, как луч света от светильника. Местный собор сместил Ария за его лжеучение в 321 г., но спор продолжался и вносил раздвоение в церковь. Тогда Константин созвал всех восточных епископов на собор в Никее, где они и собрались в числе 318.

Христос в образе бога Солнца. Роспись на стекле.

Выслушав изложение мнений обеих сторон, Константин принял сторону Афанасия Александрийского, и его пример преклонил на ту сторону всех еще колебавшихся, так что только Арий и двое египетских епископов отказались скрепить своей подписью решение собора. Константин, верно понимавший высокое значение христианства вообще, в то же время сознавал, что оно может быть великой силой только при полном единстве. Способствуя сохранению единства, Константин принял сторону епископов в споре с Арием и тем приобрел в глазах всего христианства важное значение.

Раннехристианская символика. II–III вв.

Устойчивым символом становится голубь, пальмовая ветвь и монограмма Христа. Но также сохраняются римская символика — Ника, триумфальные венки и пр.

В связи с этой религиозной политикой императора появилась необходимость еще одного важного шага, который в 330 г. был сделан, — в избрании нового центра управления для империи. Город Рим, значение которого особенно сильно было поколеблено во время Диоклетиана, уже не мог быть столицей империи, в которой христианство получило значение официальной религии: в Риме были слишком живучи веками установленные там языческие воззрения, и вся почва была пропитана воспоминаниями о всевозможных богах и героях. Мысль о перенесении столицы уже и в прежнее время представлялась многим и на мгновение занимала сначала Юлия Цезаря, а потом и самого Августа; теперь привести ее в исполнение было уже нетрудно — даже необходимо. Долгое время, однако, искали такой подходящий центр — указывали даже на Илион, при Цезаре и Августе: теперь новый центр был найден на почве древнего Византия, в изумительно удобном месте, как бы самой природой указанном для столицы; здесь она и основалась, начиная с 328 г. Старый город был заново укреплен, расширен, и на его месте появилась новая столица, город Константинов Константинополь, в котором христианские церкви возникали рядом с языческими храмами.

Бронзовая монета Константинополя.

АВЕРС. Олицетворение города и его название по-латыни: «КОНСТАНТИНОПОЛЬ»

РЕВЕРС. Корабль с военными знаками. Надпись: «ПОБЕДА АВГ(уста)».

Рядом с языческими святынями, перенесенными в новый город тайно, из древнего Рима, здесь видна и величайшая христианская святыня — часть креста Господня, обретенного благочестивой матерью императора Константина Еленой во время ее пребывания в Иерусалиме, и привезенного ею в Константинополь. Даже торжественное освящение города (11 мая 330 г.) носило на себе еще двоеверный характер: и христиане, и язычники, каждый по-своему, возносили молитвы за благоденствие города. В горожанах недостатка не было, т. к. жителей сюда привлекали отовсюду привилегиями: здесь для народа были те же приманки, что и в Риме — раздача зернового хлеба и зрелища, и те же ристалища в цирке; не хватало только гладиаторских боев.

Олицетворение двух столиц — Рима и Константинополя. Т. н. диптих Рикарди.

Христос в образе «пастыря божьего». Раннехристианская фреска. III в. Из катакомб св. Каликста. Рим.

Были тут налицо и сенат, в который прежде всего попадали законы, исходившие от императора. Сюда же были принесены и произведения древнего искусства, т. к. не скоро еще можно было здесь дождаться развития нового искусства, тем более, что христианское искусство еще не решалось стать рядом с древнеязыческим. Впрочем, новая вера постепенно начинала овладевать и этой областью жизненных явлений, и ее символы — крест и пальмовая ветвь, добрый пастырь, несущий овцу, корабль, виноградная лоза, рыба и голубь — чаще и чаще начинали появляться всюду.

Раннехристианское изображение Страстей господних.

Барельеф на мраморном саркофаге IV в., найденном в римских катакомбах.

Слева направо: несение креста (крест несет не сам Христос, а, вероятно, Симон Киренский, подгоняемый римским солдатом); венчание Христа терновым венцом; монограмма Христа; легионер ведет Христа к Пилату; Пилат, умывающий руки (рядом с ним — слуга с тазом и кувшином)

Во внутреннем устройстве империи он продолжал начатое Диоклетианом. Всю империю разделил на четыре большие префектуры: префектуру Востока с пятью диоцезами, 46 провинциями; префектуру Иллирийскую (Illyricum) с двумя диоцезами, 11 провинциями; префектуру Италийскую с четырьмя диоцезами, 30 провинциями и префектуру Галльскую, а в ней три диоцеза и 29 провинций. Обе столицы империи и проконсульские провинции Азия и Африка составляли особые округа управления.

Повозка префекта Рима

Абсолютизм императорской власти выказался еще резче, чем при Диоклетиане: все усилия его явно были направлены на то, чтобы удовлетворить честолюбцев бесконечным рядом почестей, титулов и промежуточных степеней достоинства, и отвлечь их от попыток узурпации власти.

Инсигнии магистра оффиций на Востоке.

Во главе этой сановничьей иерархии стояли 5 высших государственных сановников: управитель священного дворца государева, magister officium, квестор, который делал устные доклады государю, комит (comes) священных издержек и комит священного частного имущества государева. Из этого прилагательного «священный» видно, что монархическая власть успела сильно развиться за последнее столетие и как бы обновилась связью с наиболее живучим элементом новейшего времени — христианством. К этим пяти высшим сановникам примыкали еще два префекта императорских телохранителей, великий нотарий, члены императорского консистория (или совета) и высшие чины провинциального управления — префекты Константинополя, Сирмия, Милана и Тира; и затем в каждом диоцезе — викарий префекта, консулярии, председатели, корректоры провинций и еще множество низших чиновников, заседавших в различных канцеляриях (scrinia). Все эти чиновники, конечно, получали жалование, и даже немалое; притом и титулы, сопряженные с чинами, играли значительную роль. По современной табели о рангах тщательно отличались Gloriosi (достославные) от Illustres (именитых), и Spectabiles (достопочтенные) от Clarissimi, Perfectissimi, Egregii: целью стремлений всех служащих стало достижение титула comes (соответствовавшего тайному и действительномутайному советнику), получение этого титула было не слишком затруднительно. И военная служба была подчинена подобным условиям: в войске видны два Magistri militum, т. е. главнокомандующих; под их начальством состоят полководцы, командующие отдельными частями армии (duces), в свою очередь начальствующие легионами префекты и их заместители (praepositi). Легионы (числом 175, из которых только 28 были оставлены их древние исторические названия) были значительно сокращены в своем численном составе: часть их (auxiliarii и отборные войска) вошла в состав так называемого палатинского войска, другая — в состав гарнизонов. Как на отличительное явление эпохи следует указать на то, что масса германцев уже состояла в это время на римской военной службе, притом многие из них даже в высших чинах.

Нельзя не изумляться такому энергичному сосредоточению всех сил государства, которое, в свою очередь, требовало сильного напряжения всех податных сил населения. Гражданской свободе, конечно, уже не осталось места в этом строго централизованном единодержавном государстве, хотя собрания именитых граждан в провинциях, пользовавшиеся правом отсылать с особыми курьерами в собственные руки государя свои прошения и жалобы, не лишены были некоторого значения в государственном организме. Муниципальные вольности прежних времен, при этой системе управления, тоже не могли удержаться: попасть в число декурионов города, заведовавших сбором податей и отвечавших за этот сбор своим имуществом, почиталось и неизбежной честью, и великой тягостью.

Но этот новый государственный механизм имел и свои выгодные стороны. Высокое, исключительное положение императора способствовало усилению и распространению христианской церкви. Та вера, на сторону которой склонился монарх, конечно, должна была привлечь к себе многих. Константин же, в самом конце своей жизни, принял крещение и тем окончательно придал христианству положение господствующей религии во всей империи, хотя язычество и не преследовалось, и сам Константин, до своей кончины, не слагал с себя почетного титула высшего жреца (pontifex maximus), общего всем римским императорам.

Уже с 335 г. он возвел своих троих сыновей (от второго брака с Фаустиной) в сан императоров и передал им в управление соответственные части государства. Рядом с ними — с Констанцием, Константином и Константом — были возведены в сан императоров еще два сына его сводного брата.[76] Затем, в мае 337 г., Константин умер. В Риме память его, по языческому обычаю, была удостоена торжественного апофеоза. Христианская церковь со своей стороны изъявила Константину свою признательность, причислив его впоследствии к лику святых.

Государственный порядок, установленный Константином на основе идей Диоклетиана, оказался недолговечным. Из его сыновей ни один не унаследовал его ума и способностей. Первое их совместное действие, исполненное в видах обеспечения своей власти, было проявлением чисто восточной жестокости: в сентябре 337 г. было совершено предумышленное и заранее подготовленное избиение всех побочных родственников Константина и его дома. Затем в следующем году на съезде в Сирмии три императора поделили между собой управление государством: Констанций, избрав себе резиденцией Константинополь, отделил себе Восток, Фракию, Азию, Египет; Констант — избрал Иллирийскую префектуру и Италию; Константин II — Галльскую префектуру и западную половину Северной Африки. И этот Константин первым сошел со сцены; в 340 г. он затеял войну против своего брата Константа и был убит в первой стычке с его армией, при Аквилее.

Золотая монета Константа I.

Константин II на коне, поражающий поверженных врагов. Камея из трехслойного сардоникса.

Констанций был отвлечен войной с персами, а между тем восстал против Константа опасный соискатель его власти, Магненций, и в борьбе с ним Констант погиб в 350 г.

Золотая монета Магненция.

Констанций, после смерти обоих братьев достигнувший единодержавия, вступил в борьбу с Магненцием, победил его, и тот окончил жизнь самоубийством.

Торжественный въезд Констанция в Рим. Т. н. диптих Барберини.

Между тем положение дел на Западе, где рейнская граница не сдерживала вторжения варваров и даже левый берег Рейна с городом Колонией был захвачен франками, вынуждало к передаче управления в руки лица, близкого к императорскому дому. Но из всей родни только один Флавий Клавдий Юлиан был пощажен в 337 г. из-за усиленных просьб императрицы Евсевии. Он и был отправлен (в 355 г.) правителем в Галлию, и здесь показал административные и военные способности, каких в нем даже нельзя было и предполагать. Он отвоевал Колонию у франков, а в 357 г. предпринял поход против аламаннов, над которыми одержал при Аргенторате (ныне Страсбург) решительную победу. Эти успешные действия он еще упрочил войной против салических франков, которые признали над собой главенство Рима, утвердил связь с Британией и, так славно восстановив значение и власть правительства на западной окраине, стал править там спокойно, одинаково уважаемый и любимый как в войске, так и в народе.

Тем временем Констанций был занят устройством церковных дел и улаживанием религиозных вопросов, которые вызывали немало затруднений. С 353 г. христианство было признано государственной религией; законом были запрещены языческие жертвоприношения, храмы язычников заперты, и строгие кары грозили тем, кто вздумал бы этим мерам противиться. В 357 г. из залы заседаний римского сената был вынесен жертвенник и древняя статуя Виктории. А между тем богословские споры не прекращались и в среде самой христианской церкви. Их предметом был все тот же догмат о божественности Христа; соборы следовали за соборами: в 341 г. Антиохийский, направленный против Афанасия Александрийского, в 347 г. в Сердике — за него, в 355 г. — в Милане, против Афанасия, который вынужден был удалиться из Александрии. Арианство раздробилось на отдельные ереси; и в противоположном лагере также появились различные мнения — и только при непосредственной помощи императора, в 359 г., церковное единство было восстановлено.

Именно в этом году война с персами, начатая еще в 358 г., приняла такой опасный оборот, что Констанций счел необходимым потребовать подкрепления из Галлии. По-видимому, это требование было обусловлено опасениями, которые мелочному и подозрительному Констанцию внушал император Юлиан. Лицо, отправленное в Галлию с этим поручением, тотчас должно было вывести оттуда часть войск. Но в Галлии такое распоряжение было встречено крайним недовольством: там войска были более чем где-либо необходимы, да притом и сам поход из Галлии на Восток никому не представлялся привлекательным. Тогда галльские войска провозгласили Юлиана Августом, и тот, зная характер Констанция, счел за лучшее принять этот сан. Он сделал было попытку уладить свои отношения c Констанцием путем договора, но тот отвечал на это высокомерным отказом. Тогда Юлиан двинулся против него во главе войска, и дошел уже до Наисса (Ниша) в Мизии, когда получил известие о смерти Констанция (361 г.). В декабре того же года Юлиан вступил в Константинополь.

Юлиан был воспитан в христианских убеждениях, наравне с сыновьями Константина Великого. Но он изначально не выказывал особенного расположения к христианскому богословию и больше склонности проявлял к неоплатонической идеализации древней языческой веры. С трудом спасенный от злодейского замысла своих родных, он потом занимался науками в Афинах и еще больше утвердился в том направлении философского мышления, которое стояло у него в тесной связи с серьезным пониманием нравственных задач и строгим воззрением на обязанности правителя. Вступив на престол, он устранил дорого стоившее содержание обширного придворного штата и облегчил тягость податей. Затем ревностно обратился к преобразованиям разного рода. К сожалению, он не обладал светлым умом своего дяди, Константина, который дал тому возможность угадать в христианстве господствующую идею времени и осознать, что никакой, даже могущественнейший император не в силах был бы с ней бороться. Юлиан, напротив, как ревностный ученик неоплатонических мистиков вроде Плотина, Порфирия и Ямвлиха, воображал себе, что он призван восстановить древнюю языческую веру и вновь положить ее в основу государства.

Юлиан. Инталия из собрания де Люиня. Сердолик.

Прежде всего он объявил полную свободу вероисповеданий, чем способствовал до некоторой степени распространению зародившихся в христианстве ересей; а затем уже прямо выступил против христианства, потребовав возвращения язычникам тех храмов и городских имуществ, которые были дарованы церкви его предшественниками. Указом 362 г. христианам было воспрещено занимать места риторов, грамматиков и преподавателей в общественных заведениях; этим путем Юлиан думал вновь возвратить юношество под руководство учителей из язычников. Он попытался даже придать языческому жреческому сословию новую организацию, установить в нем нечто подобное христианской церковной иерархии, даже устроить нечто вроде благотворительности во имя своих богов, но никак не мог достигнуть в среде языческих жрецов того высокого уровня нравственности, каким отличалось христианское духовенство. И он добился только мнимого успеха в среде тех немногих, которые готовы были все одобрить, лишь бы угодить императору. В народе попытка Юлиана была встречена полным равнодушием и индифферентностью: никто и не подумал поддержать его, все только предоставляли ему делать то, что ему угодно. Вскоре дело дошло до положительных преследований христианства, от которых, однако, он был отвлечен войной против персов, начавшейся весной 362 г.

Поход этот сначала был весьма удачен. Победоносно шел он вперед, одержал в 363 г. близ Ктесифона большую победу над персами и двинулся далее внутрь страны. Вынужденный наконец предпринять обратный поход, он ловко руководил отступлением, но во время одного удачного дела был смертельно ранен стрелой. Войско отомстило за его смерть победой, но церковь заклеймила память этого последнего потомка Флавиев позорным названием Отступника (Апостата).

Раннехристианская бронзовая лампа.

Корабль — один из древних христианских символов. Христос, как кормчий, сидя на корме, направляет корабль жизни к пристанищу вечности. Человек в качестве пассажира стоит на носу.

Преемник Юлиана, Иовиан, избранный советом высших военачальников, был человеком не блестящих способностей, но честным и христианином по убеждению. Он тотчас же отказался от плодов Юлиановых побед, заключив с персами мир, по которому он уступил им и завоевания Диоклетиана по эту сторону Тигра, и Армению, постоянно служившую яблоком раздора. Он оставил в силе основное положение о свободе вероисповеданий, но не успел показать себя ни добрым, ни злым, потому что уже на обратном пути из Персии в начале 364 г. скончался, даже не достигнув Константинополя. Высшие сановники государства избрали Новизну преемником Валентиниана, префекта императорской гвардии. Их выбор был удачен: приняв бразды правления, он назначил себе в соправители своего брата, Валента, который стал во главе Восточной префектуры с Фракией и Египтом, между тем как новый Август принял в свое управление три остальные префектуры, следовательно, Запад.

Валентиниан I правил империей до 375 г. Ему тоже, как и многим из его предшественников, пришлось бороться с претендентом, в удобную минуту захватившим власть в свои руки. В связи с этим он объявил Августом своего 8-летнего сына Грациана, желая таким образом утвердить на престоле свою династию и успокоить народ относительно престолонаследия. Внутри государства важнейшей задачей все же являлись религиозные вопросы. Валентиан сумел с ними справиться. Он принял строгие меры только против главного из современных недугов — против страсти к волшебству и магическим жертвоприношениям; в остальном же объявил одним из указов полную свободу всех исповеданий и не дозволил ни гонений против язычества, ни преследований, направленных в среде христианства против различных лжеучений. Эта веротерпимость нанесла язычеству последний удар; гонения, быть может, еще пробудили бы в нем кое-какие, окончательно иссякнувшие жизненные силы; теперь же оно, при огромном нравственном превосходстве христианства, утратило всякий смысл и значение и понемногу снизошло на ступень суеверия, пригодного только для низших слоев населения (pagani — paganismus). Торжество христианства было полное, но в самом лоне христианского мира все еще продолжались раздоры. Спор, поднятый Арием, все еще не оканчивался, хотя уже значительное большинство склонялось на сторону противников Ария, во главе которых стоял сильный духом и елевом епископ Миланский Амвросий. Особенно непривлекательно было положение церковных дел в Африке, где с 311 г. догматические споры привели к формальной религиозной войне. Тогдашний епископ Карфагенский Цецилиан был посвящен в епископский сан духовным лицом, которого общественное мнение называло «предателем» (traditor) за то, что он наравне со многими другими во времена гонений на христиан спас себе жизнь тем, что выдал святые книги языческим властям. Ревнители веры, по одному из своих вождей получившие название донатистов, не захотели поэтому признавать Цецилиана епископом, исходя из того воззрения, что церковь должна состоять только из чистых людей. От подобного воззрения до полного разрыва с существующей церковью был только один шаг, т. к. церкви постоянно приходится иметь дело с множеством людей нечистых или не вполне чистых. Государственная власть вступилась было в это дело, но это не привело ни к чему хорошему: толпы фанатиков-донатистов разрушали церкви, грабили и убивали. К донатистам пристало в Мавритании и Нумидии простонародье, и они вели ожесточенную борьбу, сопровождавшуюся большими жестокостями со своими противниками. Наконец, Валентиниану удалось найти человека, который в сравнительно короткое время сумел умиротворить эту провинцию, взволнованную религиозными смутами: то был Флавий Феодосий, родом испанец, который уже в 368–370 гг. отличился тем, что отстоял римское государство в Британии, выдержав упорную борьбу с пиктами и скоттами.

Золотая монета Иовиана.

АВЕРС. Погрудное изображение Иовиана в диадеме.

РЕВЕРС. Женские фигуры, изображающие Рим и Константинополь.

Серебряный медальон Валентиниана I.

АВЕРС. Император в диадеме.

РЕВЕРС. Валентиниан в лавровом венце держит лабарум — государственное знамя Рима, введенное при Константине.

В то же время Валентиниан действовал против германцев. Войну против вестготов он закончил благоприятным для империи миром (369 г.); аламаннов, беспрерывно возобновлявших свои вторжения, он разбил при Шалоне, и с ними, под конец своего правления, вступил в соглашение; в Паннонии, в Бригеции, он умер во время приема посольства от квадов и язигов (375 г.). Один из полководцев Валентиниана I, Меробод, родом франк, провозгласил Августом младшего сына Валентиниана, еще мальчика, и таким образом у власти одновременно явились три императора: Валентиниан II, Грациан и Валент.

Грациан и Валент не сходились в важнейших из современных религиозных вопросов: Валент был арианин, Грацин — противник Ария. Строжайшим указом воспретил Грациан всякие сходки «еретиков» (т. е. ариан). Таким образом между высшими представителями власти не было единства именно в такое время, когда с Востока вдруг нагрянула беда, которая привела к последнему акту в истории Римского государства.

Начиная с 371 г. в странах, лежащих к северу от Черного и Каспийского морей, было заметно усиленное передвижение народов. Гунны — смесь пастушеских и охотничьих монголо-туркменских и татаро-чудских племен, собранных воедино и предводительствуемых ханом Баламиром — одолели германо-сарматское кочевое племя аланов и затем в 373 г. обратились против готов. Всеми восточными племенами готов, остроготами, жившими на север от Черного моря (к востоку от Днепра и за Днепром), правил в то время царь Германарих, которому в то время было, как говорят, более ста лет. Эти племена не могли дать отпор диким гуннам, которые как буря налетели на остготское царство и развеяли его прахом. Против мощного натиска этих степных кочевников не устояло и германское мужество. Верхом на своих малорослых, быстрых, выносливых конях, с которыми они сами как бы срослись с детства, и сами малорослые, нескладные, грязные, некрасивые, с безбородыми лицами, несоразмерно большими головами на крепком коренастом теле, — гунны представлялись западным народам скорее злыми духами, нежели людьми, и один ужас, внушаемый их новой, еще неизвестной тактикой, их зверской дикостью, уже подрывал всякое сопротивлением им. В 375 г. они устремились на вестготов, ближайших соседей Римской империи. Среди них происходили большие раздоры, отчасти побуждаемые христианством, которое, незадолго до этого времени, было проповедано им арианским епископом Ульфилой (311–381 гг.). Они не смогли выдержать натиска гуннов; часть их, совсем оробев, решилась молить о защите римлян, с которыми их уже связывала общая обоим народам христианская религия: они задумали переселиться за Дунай и таким образом оградиться от страшных гуннов широкой рекой.

Валентиниан I, Валент и Валентиниан II.

В центре — Валентиниан I в нимбе, по правую руку от него — Валент, по левую — Валентиниан II. Все трое держат скипетры и опираются на щиты.

Предводительствуемые своими вождями, Фритигерном и Атанарихом, в числе 200 тысяч человек, с женами, детьми, рабами и имуществом расположились они на северном берегу Дуная и просили императора Валента о разрешении переселиться на южный берег реки. Валент разрешил, предложив свои, довольно суровые условия, однако разрешил охотно.

Лучник из наемных варварских отрядов римской армии. IV в. Современная реконструкция.

Во время поздней империи наемные варвары составили в римской армии основную боеспособную часть легионы превратились в военных$7

Переход совершился, но варвары оказались не слишком расположены к повиновению, а римские чиновники оказались и подкупными, и корыстными — и вот в 377 г. вновь разгорелась война с готами, но уже на почве самой Римской империи.

Вообще 378 г. был гибельным для Римской империи. Император Валент, правивший Востоком, только что заключил мир с персами, а Грациан, правивший Западом, только что закончил тяжелую борьбу с аламаннами, нанеся им при Кольмаре сокрушительный удар. Таким образом, у них обоих руки были развязаны для борьбы со страшным врагом, забравшимся в самое сердце империи. Валент перед самым началом войны с готами прибыл из Азии в Константинополь; не выждав прибытия Грациана, он выступил против готов, вступил с ними в битву при Адрианополе, и эта долгая, упорная битва окончилась страшным поражением римлян. Сам Валент погиб во время бегства, сохранилось даже известие, будто он задохнулся от дыма в хижине, зажженной преследовавшими его готами.

Этот удар был ужасен тем, что подорвал значение Рима в глазах германских варваров, и по нравственному впечатлению, которое это поражение произвело на всех, его можно сравнить, пожалуй, только с битвой при Каннах. Можно сказать, что Римская империя уже не могла оправиться. Грациан, единодержавный после смерти Валента, благоразумно избрал себе в соправители (379 г.) Феодосия — человека молодого, энергичного и мужественного.[77] Он и был возведен в сан второго Августа, причем Грациан предоставил ему в управление Восток и южную часть Иллирийской префектуры. Основавшись в Фессалониках, как в главной квартире, и ловко пользуясь раздорами готов, Феодосий удачно разрешил свою мудреную задачу и привел к тому, что в октябре 382 г. мир был повсюду восстановлен.

Феодосий I. По изображению на монете.

Золотая монета в честь победы Максима над Грацианом.

АВЕРС. Погрудное изображение Максима.

РЕВЕРС. Максим и его сын Виктор, держащие шар.

Феодосий был ревностнейшим христианином и противником арианства, поэтому он задался целью во что бы то ни стало искоренить язычество и установить христианство на незыблемой основе как единую общую веру. В своем указе 380 г. он говорит о христианстве как о религии, преподанной римлянам святым Петром, и заявляет во всеобщее сведение о своем намерении установить единство веры в империи. Согласно этому намерению он собрал в Константинополе собор (381 г.), на котором 150 съехавшихся отовсюду восточных епископов установили еще раз догмат о единосущии Бога-сына с Богом-отцом, а также учение о пресвятой Троице как главную основу католической церкви (catholica ecclesia). Мирянам были воспрещены всякие богословские споры и суровые наказания наложены на всякое некатолическое богослужение. В то же время Феодосий выказал себя беспощадным гонителем древних культов. В 381 и 383 гг. он издал чрезвычайно строгие указы против всяких возвратов к язычеству и отпадений от христианства. Были воспрещены и языческие обычаи, и языческие увеселения. Высшей степени достигли преследования язычества в 391 г. в Александрии, когда был разорен знаменитый храм Сераписа, причем погибли и многие из языческих философов, не пожелавшие расстаться со своей верой. Грациан последовал на Западе примеру Феодосия. Тщетно просил его сенат, в большинстве еще состоявший из язычников, о возвращении той статуи Виктории, которая издревле украшала залу его заседаний. Император отклонил их просьбу, а в 383 г. навсегда сложил с себя сан высшего жреца (pontifex maximus). Но его власть вскоре была поколеблена тем, что он отдалил от себя католическую партию явным поощрением возникшей в Испании аскетической секты присциллиан, а в войске вызвал недовольство предпочтением, которое отдавал германцам. В Британии восстал против императора (в 383 г.) любимый тамошними войсками вождь, Клеменций Максим; Грациан вступил с ним в битву близ Парижа и потерпел поражение, и вскоре был умерщвлен в Лугдуне. Максим был ревностным христианином и сторонником католических постановлений, и в Трире (его резиденции) впервые была пролита кровь еретиков-присциллиан. Это вызвало общее неодобрение в среде христиан и особенно заслужило порицания со стороны Амвросия, епископа Миланского, и просвещенного Мартина, епископа Турского. Юный император Валентиниан II, опасаясь могущества Максима, спасся бегством к Феодосию, который принял сторону юноши, когда тот отрекся от арианства. Феодосий пошел войной против Максима (388 г.), разбил его, и вскоре Максим был убит в Аквилее воинами одного из полководцев Феодосия, франка Арбогаста. После этого на Западе Феодосий принялся за искоренение древнего языческого культа, против которого стал издавать указ за указом. Тогда же император Феодосий, стоявший в данное время на высоте своего величия и могущества, выказал себя смиренным и покорным сыном церкви: по приказанию архиепископа Амвросия за тяжкое кровопролитие, совершенное от имени императоров в Фессалониках, сам император явился в Милан в одежде кающегося грешника.

Гонорий.

Половина диптиха из Аосты.

Император в военной одежде, с лабарумом, в другой руке — шар с фигуркой Виктории.

Еще раз пришлось Феодосию бороться против восстания, когда вышеупомянутый франк Арбогаст восстал против Валентиниана II, который и погиб в войне с ним. Франк-язычник не мог присвоить себе императорского титула и поэтому возвел на этот сан одного из знатных вельмож империи, некоего Евгения.

Золотая монета Евгения.

АВЕРС. Погрудное изображение.

РЕВЕРС. Рим и Константинополь.

В 394 г. Феодосий явился к своим войскам в Сирмий, выступил против мятежников и, благодаря предательству, одержал над ним победу. Еще во время битвы Евгений был выдан ему и немедленно убит. Арбогаст сам покончил с собой; в его лице — этого последнего вождя-язычника — пала последняя опора языческих богов. В этом же 393 г., в 293 Олимпиаду, в последний раз были отпразднованы Олимпийские игры.

В 395 г. умер Феодосий. Он оставил двух сыновей, Гонория и Аркадия, давно носивших титул Августов. Из них Гонорий принял на себя управление западной, а Аркадий — восточной частью Римской империи; оба они были еще почти мальчиками, и потому каждый из них правил под руководством старшего сановника. Взаимная зависть этих министров-советников, Стилихона и Руфина, повергла империю в новые смуты, и, благодаря различным случайностям, способствовала окончательному разделению империи на Западную и Восточную как самостоятельные государства.

Кончина могущественного императора Феодосия, много раз дававшего чувствовать вестготам тягость своей десницы, ободрила этих варваров и их вождя Алариха к новым попыткам. В 395 г., когда были отвергнуты заявленные ими требования о принятии их в союзники (foederati), они нахлынули на Грецию и произвели в ней страшные опустошения, проникнув до самой южной оконечности Пелопоннеса.

Вандал Стилихон, правивший от имени Гонория его половиной империи, разбил войско Алариха в Пелопоннесе; но в 397 г. разбитый Гонорием вождь вестготов Аларих от имени Гонория был назначен префектом Иллирии, и таким образом очутился на грани обеих частей государства, равно грозный для той и другой. И вот тогда-то, по древнему обычаю вестготов, он был поднят на щиты и провозглашен их королем.

Аларих довольствовался своим положением до 401 г., и в течение нескольких лет мир в империи не нарушался. Правлением Стилихона все были довольны; он и в церковных вопросах выказывал достохвальную умеренность, и к римскому сенату относился внимательно. Восстание мавретанского князя Гильфона, приписываемое проискам Евтропия (правившего в Восточной Римской империи вместо Руфина) вынудило его в 397 г. отправиться в Африку, где он вскоре восстановил спокойствие. Но в 401 г. вестготский король Аларих приступил к выполнению давно уже взлелеянного им плана нападения на Италию. Стилихон защищался от этого нападения чрезвычайно ловко, привел Рим в оборонительное положение и создал даже весьма недурное войско, что было в ту пору сопряжено с большими затруднениями, т. к. воинственный дух вымирал на Западе, да и численность населения постепенно уменьшалась. Чтобы выдержать войну с Аларихом, пришлось очистить от войск Британию, хотя положение этой провинции ничем не было обеспечено от нападения неприятелей. Аларих действительно был разбит Стилихоном при Полентии (недалеко от Турина), и ему было нанесено настолько полное поражение, что Аларих вынужден был отступить (402 г.).

Стилихон и его супруга. Медальон с саркофага Стилихона в соборе св. Амвросия в Милане.

В 403 г., когда он только что успел оправиться, ему было нанесено вторичное поражение на р. Атезии, после чего он удалился в Эпир. Но Стилихону не суждено было вложить меч в ножны. В 404 г., в тот год, когда на Западе происходили последние бои гладиаторов, с северо-востока вдруг обрушилось на Западную Римскую империю полчище всякого германского сброда (их насчитывали до 200 тысяч человек), под предводительством германского князька Радагаиса. Стилихон выступил против них и действовал удивительно осторожно, сознавая, что положение его будет гибельно для Западной Римской империи. Его действия были так искусны, что ему наконец удалось окружить германское полчище со всех сторон и вынудить к сдаче голодом. Тогда он приказал убить всех их вождей, а пленных, принадлежавших к различным германским национальностям, продал в рабство.

Однако такие частные успехи и военные удачи уже не могли более сдерживать постоянно напиравший с севера прилив германских вторжений. В январе 406 г. аланы и вандалы перешли Рейн по льду; они потерпели поражение от франков, которые смотрели на галльскую землю уже как на свое достояние. Но, несмотря на это, вся Галлия была залита новыми и новыми толпами вторгавшихся в нее аланов, вандалов и свевов, и рейнская граница была навсегда утрачена для империи среди этого беспрерывного передвижения народов; точно так же отступала от империи и Британия, где, воспользовавшись общей сумятицей, какой-то Константин даже провозгласил себя императором.

Воины времени поздней империи IV в. Современная реконструкция.

Римский всадник (вверху). Характерной является тенденция к облегчению вооружения, только верх рубахи усилен чешуйчатыми наплечниками.

Остготский кавалерист (внизу). Кольчуга и каркасный шлем — характерные элементы защитного вооружения IV в. Круглый щит с заостренным умбоном — форма, продержавшаяся до X в.

О какой бы то ни было поддержке со стороны Восточной Римской империи нечего было и думать. Там после смерти Аркадия — о котором нечего и сказать, кроме того, что он был слабым правителем и что этим пользовались все окружающие, — вступил на престол Феодосий II (до 450 г.), еще отрок. Отчасти под влиянием восточноримских происков совершилась в Равенне, резиденции Гонория, та катастрофа, которая лишила Западную империю последней опоры: Стилихон, возбудивший против себя недоверие императора, был умерщвлен подосланным к нему убийцей. Это повлекло за собой вторичное нападение Алариха на Италию, и уже в 408 г. он стоял под стенами Рима. Город, покинутый на произвол судьбы императором, который пользовался только тенью власти и сидел в Равенне, на этот раз откупился от варваров, но не надолго. Когда требования, предложенные Аларихом Гонорию, как условия мира, не были удовлетворены, он при посредстве римского сената низложил Гонория, затем возвел на его место некоего Аттала, низложил и этого, захватил Рим в августе 410 г. и предал его страшному ограблению.

Враги Рима. Современная реконструкция.

Остготский воин-пехотинец, ок. 400 г. (слева); сасанидский всадник (справа), ок. 450 г. с барельефа, изображающего царя Хосрова.

Можно было бы, пожалуй, и закончить историю Западной Римской империи на этом событии, которое указывает уже на полное преобладание германцев, но целый ряд случайностей должен был растянуть агонию этой империи еще на 60 лет. Войско варваров, насытившись грабежом, вновь покинуло Рим. Несколько дней спустя и Аларих, видимо, задумал направить свои полчища из Рима в южную Италию, Сицилию и Африку. Но он умер в том же году. Говорят, что воины Алариха погребли его останки в русле одной калабрийской речки, Бурентина, и на его место избрали в короли Атаульфа. Западная Римская империя в то время была доведена до такого состояния, что стало возможным соглашение с равеннским двором. И действительно: британский узурпатор Константин уже успел захватить всю Галлию; вандалы, аланы и свевы в 409 г. перешли через Пиренеи и воевали в Испании. В 411 г. Константин погиб, но на его место уже выступил другой хищник, Иовин, и поднял знамя бунта против империи в Могонтиаке. Против него выступил Атаульф и одолел его, по соглашению с равеннским двором; в награду за это он получил руку княжны императорского дома Плацидии, и в Южной Галлии, избрав г. Толозу столицей, образовал готское королевство, которое, однако, только уже при его наследнике, по соглашению с равеннским двором, достигло некоторого умиротворения. В 449 г. здесь стал королем сын Алариха Теодорих.

Гонорию наследовал Валентиниан III, сын Плацидии от второго брака (с 423 г.); это также был отрок, от имени которого правила его мать. Можно было бы сказать, что Западная империя уже не существовала самостоятельно: Британия была покинута на произвол судьбы, в Галлии и Испании господствовали боровшиеся между собой германские племена; при Валентиниане III отпала от империи и Африка. Вследствие личных раздоров между обоими римскими военачальниками Аэцием и Бонифацием, последний вызвал в Африку из Испании вандалов с их королем Гейзерихом (429 г.); местное население восстало против вторгнувшихся варваров, которые притом же и по вероисповеданию принадлежали к арианству, и завязалась десятилетняя борьба, окончившаяся в 439 г. тем, что Гейзерих занял Карфаген и основал вандальское государство в Африке. А непримиримые противники Аэций и Бонифаций отправились заканчивать свою борьбу на италийской и галльской почве.

Аэций. Рельеф из слоновой кости на диптихе из соборной ризницы в Монце.

Начиная с 432 г., когда Бонифаций был смертельно ранен в битве против своего противника, Аэций стал во главе правления и добился почетного мира с вестготами — мира, который отчасти был вызван общим уже в это время опасением, возбуждаемым гуннами. С этим народом после первого его вторжения не происходило еще никакого непосредственного столкновения. Но вот власть над гуннскими ордами перешла в руки грозного честолюбца и весьма способного вождя — Аттилы, сына Мунцука. Меч его, — по преданию, меч самого бога войны, откопанный каким-то пастухом, — обрушился прежде всего на персов; затем с 441 г. он обратился против Восточной Римской империи; страшные полчища гуннских всадников появились под самыми стенами Константинополя, и трепещущий император Феодосий II смог купить мир только ценой тяжкой дани (448 г.).

Галла Плацидия и ее маленький сын Валентиниан III.

Рельеф из слоновой кости на диптихе из соборной ризницы в Монце.

Сохранился отчет грека Приска, который вместе с посольством восточно-римского императора Феодосия II, в 446 г. побывал в воинском стане грозного воителя, расположенном в Паннонии, в обширной равнине между Дунаем и Тисой: этот доклад ярко и живо рисует слабость глубоко павшего византийского романизма и дикую мощь победоносного варварства. В воинском стане Аттилы уже существовал известного рода этикет: когда послы императора, прибыв к стану гуннов, раскинувшемуся бесконечными рядами палаток на необозримом пространстве, задумали было разбить свои шатры на возвышении, гунны, сопровождавшие их, этого не дозволили, заметив, что неприлично было бы послам поставить свои шатры на высоте, когда шатер их повелителя находился на равнине. Во время общего пиршества между послами и их хозяевами-гуннами дело дошло до спора: гунны восхваляли Аттилу, а греки своего императора Феодосия, и с обычным своим риторическим умением разом осадили гуннов замечанием: «Человеческое и божеское нельзя и сравнивать — Аттила не более, как человек, а Феодосий — бог». Наконец они были приведены к самому Аттиле, который принял их, сидя на деревянном кресле; он очень горячо стал укорять послов за то, что константинопольский двор дает убежище гуннам-перебежчикам, однако принял подарки, переданные ему посольством, и приказал позаботиться о том, чтобы послы ни в чем не нуждались. Затем они вынуждены были вместе с ним двинуться далее на север, на несколько дней пути, до его обычного местопребывания, и в течение этого времени имели полную возможность наблюдать нравы варваров. Приск встретил среди этой орды и своего земляка-грека, который успел уже так одичать, что ему нравилось житье-бытье гуннов: он находил жизнь здесь привольной, и особенно радовался тому, что не приходилось терпеть преследований со стороны сборщиков податей.

Затем послы были приглашены к столу Аттилы: все гости были рассажены по чинам, в строгом порядке, и сидели около стен на стульях, между тем как владыка и повелитель помещался на софе среди залы. Виночерпий приближается к царю и подносит ему кубок вина; Аттила, не поднимаясь с места, кланяется знатнейшему из своих гостей, который тотчас вскакивает и осушает кубок, поднесенный ему виночерпием; затем отдает кубок обратно, и та же церемония повторяется по отношению к каждому из приглашенных. Всем гостям подавались изысканнейшие блюда на серебре, а вина подносились в серебряных и золотых сосудах; сам же Аттила ел мясо с простых деревянных тарелок, а вино пил из деревянной чаши; и одежда его не была украшена золотом, как у прочих знатных гуннов. Когда завечерело, были зажжены факелы, и двое певцов стали воспевать подвиги своего царя; затем появился какой-то забавник, а за ним уродливый карлик, любимец Бледы (брата Аттилы), но сам Аттила не удостоил их никаким вниманием. Приск рассказывает, что он все время держал себя очень серьезно и пристойно, и что только тогда, когда к нему подошел его сын Ирнах, лицо Атиллы приняло более ласковое выражение.

Вторжение племен в Римскую империю в IV–V вв.

Император Феодосий II умер в 450 г. Одной из целей отправки этого посольства было желание разузнать о дальнейших намерениях Аттилы. При константинопольском дворе, конечно, желали обрушить эту грозу на персов, но оказалось, что Аттила задумывал поход на запад, и что он был побуждаем к тому Гонорией (дочерью Плацидии), недовольной условиями жизни, в которые поставила ее мать. В 451 г. он двинулся со своего становища: огромная орда в 500–700 тысяч человек хлынула на Запад и без всякого препятствия, нигде не встречая сопротивления, достигла Ценаба (ныне Орлеан). Гибель города была уже близка — передовые отряды гуннов успели вторгнуться в город, когда явилось на его освобождение римско-вестготское войско, собранное Аэцием. Аттила отодвинулся к Марне. Страшная битва — одна из больших битв в неизбежной борьбе Востока с Западом — произошла близ Дурокаталауна, на Каталаунских полях (около Шампани). Смешанная варварская орда Аттилы сразилась здесь с римским войском, под начальством Аэция, и с вестготами, старинными врагами гуннов, под начальством царя Теодориха, сына Алариха. Битва закончилась тем, что Аэций победил: так, по крайней мере, можно предположить потому, что Аттила не пошел далее на запад и вернулся в Паннонию. Но уже в следующем году он возобновил нападение и направил свой натиск против Аквилеи в Италии. Аэций и новый константинопольский император Маркиан вступили между собой в соглашение, и от их совместных действий можно было многого ожидать, если бы только Аэцию удалось выдержать натиск Аттилы до того времени, когда Маркиан напал бы на гуннов с другой стороны. Однако равеннский двор оробел раньше времени и вступил в переговоры: Лев I (440–461 гг.), римский епископ того времени, очень ловко сумел отклонить грозу и уговорить Аттилу от нападения на Италию, да и сам Аттила согласился на его уговоры тем более охотно, что понимал всю трудность своего положения. Вскоре после этого страшная гроза рассеялась: уже в следующеем 453 г. Аттила умер еще во цвете сил (56 лет), и все его царство распалось само собой.

Рим счастливо избег нашествия и ограбления, которыми грозили ему гунны, но когда вскоре после того и Аэций обычным способом сошел со сцены и сам император Валентиниан III был убит патрицием Максимом, Рим не избег нашествия вандалов, предводимых Гейзерихом и, кажется, призванных вдовой императора Валентиниана Евдокией. Четырнадцать дней похозяйничали вандалы в Риме, а затем на своих тяжело нагруженных судах вновь отплыли в Африку.

Древний Рим времен расцвета при императорах I–IV вв. н. э.

В следующий затем период 459–472 гг. выступил на первый план свев Рицимер, который возводил и низводил императоров по своему произволу, соображаясь с преобладанием и значением в римской жизни того или другого из германских народов. После смерти Рицимера, на мгновение, судьбами Западной Римской империи распоряжался император Лев I, наследовавший (с 457 г.) Маркиану, но его власть здесь оказалась настолько непрочной, что один из военачальников (magister militum), Орест, восстав против него, возвел на римский престол своего сына Ромула, собираясь править от его имени.

Тогда на сцену выступил один из вождей войска, стоявшего в Италии, Одоакр, незадолго перед тем вступивший в военную службу при Рицимере: ему судьбой было предназначено положить конец Западной Римской империи. Так как германский элемент в данное время был преобладающим среди войск, стоявших в Италии, то в среде германцев появилось естественное желание утвердиться в Италии, приобрести оседлость. Они потребовали себе от Ореста треть всех италийских земель в полную собственность. Когда тот отказал, Одоакр принял над ними начальство, призвал на помощь новые толпы германцев и был провозглашен королем (476 г.). Орест поспешил укрыться в Павии, но летом того же года город был взят приступом, и Орест во время битвы убит. Войска Ромула попытались было еще оказать кое-какое сопротивление, но, конечно, тщетно, и Одоакр победил. Он не коснулся порфироносного отрока, и только указал ему для житья виллу, некогда принадлежавшую Лукуллу, близ Неаполя. Новый император не был избран. В 480 г. умер и Юлий Непот, посаженный в Августы Львом I — последний, носивший этот титул. Вот почему этот год и принято считать заключительным годом древнеримской истории, хотя уже с 476 г. в Италии властвовал король Одоакр и здесь установились те же порядки, которые уже давно существовали в Галлии, Британии, Испании и Африке. Здесь также во главе правления страной, отвыкшей от военных тревог, утратившей прежний дух и силу нравственного преобладания, истощенной деспотизмом, тягостями податей и страданиями всякого рода, появился германский король, опиравшийся на военную силу, окруженный своей дружиной, которой он раздал участки земли во владение. Таким установлением германского военного владычества в Италии совершенно правильно заканчивается история древности и начинается иное время, выступают на сцену новые деятели, и течение всей исторической жизни принимает новое направление.

Примечания:

6

Она и подала евреям повод к созданию их остроумной легенды о вавилонском столпотворении.

7

С этой точки зрения даже весь мир животных был разделен на чистых и нечистых.

68

Из этой переписи известно, что в римском государстве насчитывалось 4 миллиона способных носить оружие и 17 миллионов полноправных римских граждан.

69

Например, пресловутое перенесение столицы в Илион, о котором слухи носились в обществе еще во времена Цезаря.

70

В Риме ходили слухи о том, что Сеян при помощи Ливиллы умертвил Друза.

71

Говорят, что поводом к этому послужил следующий случай: Тиберий за столом предложил ей какой-то плод, а она резко отказалась его отведать, явно выказывая, что опасается отравы.

72

Он родился в то время, когда его отец Германик воевал на Рейне.

73

Плиний этими словами намекает на тот случай, когда заботами Траяна был отвращен голод, грозивший Египту.

74

Несущественной, но все же знаменательной чертой этого правления следует считать тот любопытный факт, что, начиная с 140–154 гг. пост префекта преторианцев был занят одним и тем же лицом.

75

Эклектизм учил тому, что «хорошее» или «кажущееся нам пригодным» следует заимствовать из всех философских систем.

76

У Константина был еще старший сын, Крисп, от первого брака, но в 326 г. он приказал его убить, по причинам, которые довольно трудно понять.

77

Этот Феодосий был сыном знаменитого полководца Феодосия (при Валентиане I), который после своих побед в Африке пал жертвой придворной интриги.