• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Прощание солдата в 1600 г. Картина работы Теодора де Бри

Расправа народа с ненавистными ему штатгальтерами (Славатой и Мартиницем) вовсе не была так неожиданна, как может показаться с первого взгляда. Напротив, это был сознательный шаг со стороны партии, которая добилась разрыва с императором и его домом. На другой же день после этого ужасного скандала протестантские представители и власти поспешили образовать самостоятельный «ландтаг» или сейм, составили и обнародовали апологию случившегося, подчинили себе все должностные лица и создали новое управление из тридцати директоров, во главе которых стал весьма даровитый человек, некто Венцель-Вильгельм фон Руппа. Вся страна, за исключением лишь нескольких городов, примкнула к ним. Было решено тотчас же приступить к вербовке новобранцев на случай войны, а поручить выполнение этого решения заклятому врагу Габсбургского дома, графу Турну.

Весть об этих событиях пришла в Пресбург, к королю Фердинанду, в то самое время, когда ему, наконец, удалось, после долгих усилий, констатировать факт своего избрания на царство и провозгласить себя венгерским королем. Император, вместе со своим советчиком Клезелем, намеревался вступить в переговоры с Богемией, тогда как Фердинанд и его приверженцы настаивали на необходимости тотчас же приступить к военным действиям.

Последние решились на отчаянный шаг: они арестовали кардинала Клезеля в июле того же 1618 года и заключили его под стражу в Инсбруке. Теперь уже с двух сторон возникли притязания на габсбургские земли. Венгры объявили себя нейтральными, и высшие сословия Верхней и Нижней Австрии также отказались прийти на помощь императору. С другой стороны – возмутившаяся Богемия, которую открыто поддерживал глава Унии, пфальцграф Фридрих, и тайно – враг Габсбургов, герцог Савойский. Моравия и Силезия, хотя и придерживались пока выжидательной позиции, все же сочувствовали чешскому восстанию.

В августе месяце маленькая имперская армия перешла за границу неприятельских владений, но ничего этим не добилась, так как в это же самое время силезский «княжеский сейм», созванный в Бреславле, высказался в пользу Богемии, а граф Эрнст фон Мансфельд с помощью баварцев взял Пильзень. Поэтому императору в ноябре 1618 года пришлось вернуться обратно. Финансовые возможности сторон были настолько истощены, что наступил невольный, но довольно продолжительный перерыв в военных действиях.

Этот перерыв послужил для переговоров, во время которых, в марте 1619 года, скончался император Матвей. Благодаря такой перемене обстановки, заклятый враг протестантов, Фердинанд, оказался во главе высшей власти и отношения его к чехам стали еще более негативными. Чехи единогласно отвергли все его требования, тем более, что к ним примкнули силезские, лаузицские и моравские высшие сословия, а последние даже учредили у себя сейм из тридцати «директоров» (правителей), по примеру Богемии. Верхнеавстрийское дворянство также отказывалось повиноваться своему новому государю до тех пор, пока он не выведет их из затруднительного положения и не распустит войска, собранные в поход против Чехии.

Император Фердинанд II. Гравюра на меди 1619 г.

Нижнеавстрийцы также предъявили королю свои требования, а в начале мая 1619 года граф Турн с войском пришел в Нижнеавстрию и подступил к предместьям Вены. Положение короля становилось опасным, так как и в самой Вене была сильна протестантская партия. 5 июня депутация от лица нижнеавстрийцев явилась в Гофбург к королю и настоятельно предъявила ему свои требования. Их речи становились все более и более резкими, что впоследствии породило известные ходячие анекдоты, сложившиеся по поводу их шумных настояний: «Ferdinandule non subscribes» или еще «Нантель, сдавайся!» (Nantel, gib dich!). Но Фердинанд по отношению к ним удержался в рамках весьма мирного, спокойного обращения, чему немало способствовало то особое усердие, с каким он относился к церковным обрядам, не пропуская ни одной службы и чистосердечно проникаясь духом христианского учения. Однако усиление венского гарнизона несколькими отрядами, которые явились в крепость и которые были видны из аудиенц-зала, изменило положение на сцене и даже сам тон беседы. Депутаты, озабоченные уже собственной безопасностью, удалились из зала.

Надежда на возможность в самой Вене предписать законы королю не сбылась. Турн должен был вернуться в Богемию, куда его призывали директоры, и где несколькими днями ранее их войска при Заблате потерпели поражение от Букоя. Однако же и он не мог извлечь выгод из своего положения, так как диверсия князя Седмиградского, Бетлена Габора, двинувшегося к Пресбургу, дала возможность его союзникам, чехам, слегка оправиться.

28 августа 1619 года во Франкфурте происходили выборы. Большинство голосов Фердинанду было обеспечено. Затем, согласно праву, установленному Золотой буллой, Фердинанд, в качестве короля Богемии, сам подал за себя голос, а с ним заодно подал голос и представитель Пфальца, предложивший герцога Максимилиана Баварского. Таким образом, выбор состоялся единогласный. Фердинанд обещал допустить посредничество курфюрстов в богемских делах. Однако оказалось, что чехи зашли уже слишком далеко в своих требованиях, так что о подобном посредничестве не могло быть и речи. На генеральном ландтаге, в котором принимали участие и выборные, присланные из соседних областей, было (31 июля) принято постановление 19 августа низложить Фердинанда. Затем подавляющим большинством голосов постановили: на место этого «прирожденного врага евангелического исповедания», этого «раба испанцев и иезуитов», избрать королем курфюрста Фридриха Пфальцского. Лишь несколько голосов были поданы за курфюрста Иоанна Георга Саксонского, который был настолько умен или малодушен, что не захотел и слышать об этой короне. Пфальцграф принял предлагаемую корону. Это был юноша 23 лет, высокого роста и привлекательной наружности. Повинуясь своей судьбе вместе с супругой, Елизаветой, английской принцессой, он пустился в путь и в ноябре 1619 года был коронован в Праге.

Фридрих V, курфюрст Пфальцский, так называемый «однозимний король». Гравюра работы Дельффа, 1630 г., по картине Мьеревельда

Елизавета (Стюарт), курфюрстина Пфальцская «однозимняя королева». Гравюра работы Дельффа, 1630 г., по картине Мьеревельда

Положение его с самого начала было весьма неблагоприятным. Было у него то, что в обыденной жизни называется «хорошими связями». К ним прежде всего относился его тесть, король Иаков английский, который, конечно, весьма охотно готов был оказать энергичную поддержку протестантизму на материковой Европе. Затем штатгальтер принц Мориц Оранский и нидерландцы; князь Седмиградский Бетлен Габор, который в ноябре овладел Пресбургом; Уния – в Германии; наконец, Франция и все враги Габсбургов по всему свету. Но от хороших связей до прочных союзов очень далеко.

Король Иаков – тот, кто мог бы способствовать созданию большой коалиции и сподвигнуть других на подобный союз, к сожалению был до чрезвычайности легитимистически настроен. Как раз в это время он добивался возможности женить своего принца-наследника на испанской принцессе, и потому не хотел ни в каком случае рвать связи с тем именитым домом, к которому принадлежал Фердинанд. Именно поэтому он даже не решился наотрез отказать своему зятю, а с другой стороны, думал способствовать осуществлению своих планов по отношению к Испанскому дому, давая понять, что он, пожалуй, может оказать поддержку своему зятю.

Во Франции, после смерти Генриха IV, политика значительно изменилась. Князь Седмиградский, союзник, которым никак нельзя было пренебрегать, прежде всего нуждался в деньгах, т. е. именно в том, в чем богемское правительство терпело крайний недостаток, а князья евангелической Унии не решались окончательно перейти на сторону богемской политики и считать интересы Богемии своими собственными. Среди немецких протестантов происходили распри из-за кальвинизма и лютеранства, и Уния принимала на себя защиту только наследственных земель Фридриха и, следовательно, едва прикрывала его с флангов и с тыла. Вскоре должно было на деле проявиться, в какой степени это могло сослужить службу Фридриху. Единственная существенная помощь – помощь деньгами – была оказана новому богемскому королю со стороны Нидерландов, где ясно понимали то, что называлось солидарностью протестантских интересов. Эту солидарность интересов противная сторона понимала гораздо лучше.

При помощи влияния, оказываемого духовенством на императорского посла в Мадриде, удалось побудить короля Филиппа III к оказанию весьма значительной помощи и войском, и деньгами; и папа Павел V также вынужден был поступиться кое-какими денежными суммами. Герцог Савойский вновь покинул пфальцскую партию, которой до этого времени тайно сочувствовал, а Франция осталась нейтральной в этой борьбе, в которой многое должно было вызывать ее опасения. Наиболее благоприятно складывались для императора условия борьбы в самой Германии. Здесь наступило время торжества для герцога Максимилиана Баварского.

Максимилиан Баварский. Гравюра работы Килиана, ок. 1620 г.

Из обоих учеников «братства Иисусова», а таковыми были и герцог, и сам император, первый пользовался наибольшим значением. Фердинанд – человек спокойный и сам по себе даже добродушный, был по характеру своему не расположен к жестокости, а во внешних сношениях чрезвычайно учтив и ласков. Однако у него не было склонности к занятиям государственными делами, которые он и предоставил своему тайному совету. Главный интерес его жизни составляли весьма поверхностные занятия музыкой, усиленные занятия охотой и чисто механическое или полумеханическое исполнение обязанностей благочестия. Он был щедрым по отношению к слугам и как истинный представитель рода Габсбургов страдал постоянным безденежьем.

В отличие от него, Максимилиан, подобно Фердинанду не отличавшийся внешними достоинствами, был, однако же, главным образом, опытный скопидом и осторожный финансист. Отлично управляя своими делами, он сумел быстро погасить весьма значительные долги, оставленные ему отцом. В семейной жизни он также был безупречен. Он был хорошим правителем и хорошим солдатом, умел заботиться и о нуждах войска, и о нуждах государства, и даже служа на пользу дела религии, никогда не забывал о своих личных выгодах.

В октябре 1619 года оба родственника, съехавшись в Мюнхене, пришли к некоторому соглашению. Император, только что возвратившийся из Франкфурта, отдал герцогу под залог все габсбургские области в обеспечение тех сумм, которые от него получил, и ради покрытия некоторых понесенных им убытков. Кроме того, было условлено, что в случае, если бы пфальцграф был осужден на изгнание, герцог должен был получить пфальцское курфюршество со всем тем, что к нему относится. Тогда он собрал своих союзников. Военные приготовления Лиги были вскоре закончены, а главнокомандующим назначен герцог. В марте 1620 года к Лиге пристал новый союзник – курфюрст Иоганн Георг Саксонский, которому и была поставлена задача вторгнуться в Силезию и Лаузиц, что в скором времени он и исполнил в качестве имперского комиссара во главе армии в 15 000 человек.

Отречение Иоганна Георга курфюрста Саксонского от протестантов. Бауценские граждане подчиняются курфюрсту.

Рисунок из сочинения «Theatrum Europaeum» – иллюстрированной исторической хроники, начатой М. Мерианом во Франкфурте-на-Майне и доведенной его наследниками и продолжателями до XVIII в.

Чехи и их король не сумели воспользоваться тем временем, которое у них оказалось, чтобы подготовиться к борьбе, у них не было никакой объединяющей силы. Соединение армии лигистов с императорскими войсками произошло беспрепятственно, и решительная битва произошла 8 ноября 1620 года. Чешское войско, весьма пестрое по своему составу и притом плохо организованное, заняло позицию на Белой горе, в часе пути от Праги. В его рядах, под командованием князя Христиана Ангальтского, было около 30 000 человек. Имперско-лигистское войско, почти равное чешскому по численности, но отлично организованное под командованием графа Черкласса фон Тилли, который вел его от победы к победе, тотчас перешло в наступление и в течение какого-нибудь часа участь сражения была решена. В воскресенье, по получении известия о том, что битва уже началась, король Фердинанд, наконец, сел на коня и только было выехал за ворота, как уже увидел свое войско бегущим и узнал от князя Ангальтского, что сражение проиграно. Он еще ухудшил положение тем, что даже не попытался отстоять ни Праги, ни иных городов, еще занятых его войсками, и немедленно покинул страну, как беглец.

Тяжелые дни пришлось тогда переживать стране, доведенной уже до крайности и войной, и крестьянскими бунтами, которые вызывались неистовствами войск обеих партий. Проповедники в Вене особенно отмечали в своих проповедях то, что в день победы они в основу своей проповеди взяли текст «воздайте кесарево – кесареви», и события как бы послужили блистательным его подтверждением. Иезуиты и вполне подчиненный их власти двор считали победу уже делом решенным, и по их мнению, вопрос сводился к тому, как лучше воспользоваться плодами победы, по какой, более мягкой или более суровой, методе следует вновь приняться за окатоличение этой побежденной и смежных с нею стран.

Никто не ожидал, что без борьбы сдадутся последние крепкие города в Богемии: 21 февраля 1621 года начались аресты участников восстания, которые были преданы особому суду, руководствовавшемуся не какими-либо законными, а преимущественно субъективными соображениями. Первоначально к смертной казни были приговорены 27 человек, обвиненных этим судом, и 22 приговора из 27 были утверждены императором, который, совершив это великое деяние, отправился замаливать его в ближайший монастырь Св. Девы и принес ей в дар, в виде искупления пролитой крови, золотой венец ценою в 10 000 гульденов. В июне приговор приведен был в исполнение, а затем начались аресты лиц без всякого разбора и привлекаемых к суду ввиду их «несомненной» виновности; всем приходилось расплачиваться за свое участие в восстании либо полной утратой движимого и недвижимого имущества, конфискуемого в казну, либо утратой лучшей его части, причем за ту часть, которая еще оставалась в руках владельца, правительство нередко предлагало выплачивать дурной и низкопробной монетой, чеканка которой была разрешена компании плутов, принадлежавших к высшей знати.

Этими и подобными мерами все протестантское дворянство Богемии было разорено вконец, а затем общее бедствие довершилось еще поголовным изгнанием всех протестантских духовных лиц, которые по настоянию папского нунция всюду были замещены католическим духовенством, что окончательно привело все слои населения в полное отчаяние.

То же самое, в более или менее резкой форме, происходило и в смежных с Богемией странах – в Моравии, Силезии, в Австрии, – вступивших в тесный союз с Богемией. Они также были сражены тем же ударом и одновременно попали в тяжелое положение. Особых жeстокостей и многочисленных казней здесь не наблюдалось, тем более, что большинство тех, кому следовало опасаться за свою голову, успели укрыться и от гнева, и от милости императора. Но и здесь в огромных масштабах производились разорительные конфискации имущества, тем более возмутительные и несправедливые, что главной целью их было не наказание виновных, а пополнение пустой имперской казны. Необычайная глупость этой политики, жестокой и близорукой, подтверждается поразительными цифрами: оказывается, что в Богемии до войны было около четырех миллионов жителей, а по окончании ее – всего 800 000!

Не без основания говорилось, что одной из главных особенностей этой войны, повлекшей за собой неисчислимые бедствия, с первых же лет всей тяжестью обрушившихся на три или четыре области, была ее продолжительность. Ни один из противников не обладал достаточной силой для того, чтобы одержать быструю и решительную победу, а если какая-либо из сторон и добивалась определенных успехов, то удержать и закрепить его надолго в своих руках не могла. Прежде всего, за победу, одержанную императором над его наследственными областями, приходилось ему расплачиваться выполнением обещаний, которыми он привлек на свою сторону главного вождя Лиги. А между тем пфальцграф успел бежать, сначала в Бреславль, а оттуда еще дальше, и наконец укрылся в Гааге. В январе 1621 года Фердинанд осудил его на изгнание, и, таким образом, представилась возможность распоряжаться его наследственными владениями.

Надежды, возлагаемые пфальцграфом на евангелическую Унию и на Бетлен Габора (он все еще величался титулом короля венгерского и занимал видное военное положение в этой стране) – не оправдались. Уния заключила соглашение со Спинолой, вождем испанских и императорских войск, стоявших в Пфальцской области, относительно перемирия (май 1621 г.), а год спустя князь заключил с императором в Никольсбурге (январь 1622 г.) мир, после чего передал находившуюся в его руках корону Св. Стефана императору, за что и был вознагражден уступленными ему землями и денежными суммами.

Казалось, что дело Фридриха было окончательно проиграно. Друзьями его оставались только голландцы, которым завершение перемирия и необходимость возобновления войны с Испанией, также было необходимо, чтобы в соседней Германии война продолжалась. При помощи голландских субсидий Фридрих обеспечил себе союзников в лице двух известных кондотьеров или предводителей наемнических шаек – Эрнста фон Мансфельда и брауншвейгского принца Христиана. И тот, и другой, заполучив деньги и собрав войска, тотчас приступили к делу.

Эрнст фон Мансфелъд. Гравюра работы Дельффа, 1624 г., по картине Мьеревелъда

Христиан зимой 1621 –1622 годов, вторгся в епископство Падерборнское, тогда как Мансфельд действовал в Эльзасе. К ним присоединился маркграф Георг Фридрих Баденский, ревностный протестант, оставшийся верным идее евангелической Унии, к тому времени уже распавшейся.

Противная сторона старалась этим приготовлениям противопоставить свои. Испания, Лига, император – все готовились к войне, и уже весной 1622 года обеими сторонами были выставлены в поле весьма внушительные силы, даже сам пфальцграф прибыл из Гааги с войском. При Вимпфене (на р. Некар) произошла большая битва, в которой с обеих сторон принимали участие около 150 000 человек, и в которой Тилли и испанец Кордова выступили против маркграфа Георга Фридриха. Битва завершилась тяжелым поражением маркграфа, который потерял 6000 убитыми, большую часть своего обоза и артиллерию, а также, что наиболее важно, всю свою войсковую казну. Та же участь постигла и принца Христиана, когда тот вздумал было сразиться с Тилли – ему едва удалось, соединившись с Мансфельдом, ускользнуть в Нидерланды. Таким образом, Пфальц был Фридрихом утрачен и, несколько месяцев спустя, курфюршество Пфальцское было передано герцогу Максимилиану. Однако этот факт породил, в свою очередь, зависть всех остальных князей, которые, со своей стороны, настояли на том, чтобы Пфальц остался за герцогом только как пожизненное, а не как наследственное владение.

Казалось, что дело можно было считать законченным и мир восстановленным, но все осознавали его непрочность и никто не желал первым сложить оружие. Испанские войска оставались по-прежнему в Нижнепфальцской области, Верхнепфальцская область и Верхнеавстрийская находились во власти герцога-курфюрста, который рассматривал эти земли в качестве гарантии погашения произведенных им военных издержек, которые он оценил в 12 000 000 гульденов. При этом герцог-курфюрст мог еще смело рассчитывать и на поддержку со стороны епископов, которые видели в нем гораздо более надежную опору, нежели в самом императоре. Положение герцога и Лиги ввиду всех вышеупомянутых условий было настолько внушительным, что новые попытки вторжения со стороны Мансфельда и принца Христиана могли окончиться только крупными неудачами, а они, потеряв две трети своего войска в новых битвах с Тилли, вынуждены были вновь укрыться в Нидерландах.

Следующий 1624 год не был отмечен никакими сколько-нибудь значительными военными событиями, но зато был весьма богат событиями дипломатического порядка, как внутренними, так и внешними. Вследствие неблагополучно сложившихся условий, образовалась и в самой Германии, и за ее пределами сильная коалиция против Габсбургов. Надо заметить, что в это время король Иаков английский окончательно потерпел неудачу в своих стремлениях относительно брачного союза с испанским домом, и потому чувствовал себя до некоторой степени оскорбленным и был отнюдь не прочь попробовать свои силы в европейских делах.

Во Франции, примерно в это же время, огромным влиянием на внешнюю политику пользовался (с апреля 1624 г.) кардинал Ришелье, который вновь стал придерживаться забытой на некоторое время политики Генриха IV. Война Нидерландов с Испанией была в самом разгаре, боевые действия велись и на море, и на территории Германии, но для всех трех государств в равной мере нежелательным представлялось возрастающее могущество императора и Лиги. Северогерманские князья и скандинавские государства (Дания и Швеция), связанные между собой общими интересами протестантов, также не желали усиления могущества Империи. К этой предполагаемой коалиции охотно готовы были примкнуть и курфюрст Бранденбургский Георг Вильгельм (1619-1640 гг.), и все население Нижней Саксонии.

Постепенно между Голландией и Карлом I, наследовавшим Иакову, и Христианом IV датским дело дошло до формального соглашения (в Гааге, в декабре 1625 г.) и немецкие области, которым было известно о готовящейся большой коалиции, обязывались даже взять на себя формирование войска, над которым главное начальствование должно было перейти к королю датскому, который, будучи герцогом Шлезвиг-Гольштинским, состоял в числе германских владетельных князей. С Густавом Адольфом, королем шведским, не могли сговориться, однако он все же обещал ни в чем не препятствовать выполнению задуманного Христианом плана.

Перед лицом этой грозной опасности император находился в положении весьма неутешительном. Новый курфюрст, Максимилиан Баварский, указывая императору на формирующуюся коалицию, в то же время твердил ему о необходимости военных приготовлений, да и сам император эту необходимость прекрасно сознавал уже потому, что не хотел совсем утратить свое значение в политике и отстать в военных приготовлениях от Максимилиана, который начинал загораживать императора своей личностью. Но расстроенные финансы при полнейшей его неспособности решать экономические вопросы, находились в самом плачевном состоянии. А между тем, необходимость иметь собственное войско была самая настоятельная. Требовалось непременно иметь в наличии по крайней мере 15 000 пехоты и 6000 кавалерии.

И вот, в начале 1625 года появился человек, ранее уже известный императору как советник и как добрый воин, и предложил императору возложить на него решение этой сложнейшей финансовой и военной операции – то был Альбрехт Венцеслав Евсевий фон Вальдштейн, прославившийся в веках под именем Валленштейна.

Валленштейн. Гравюра на меди. В глубине изображена сцена его гибели

Он родился в 1583 году в старинной чешской дворянской семье, вырос и воспитался в протестантизме, так как родители его были протестантами. Но вскоре он изменил своим первоначальным религиозным убеждениям. Окончив школу в Ольмюце и проучившись некоторое время в Альторфском университете близ г. Нюренберга, он перешел в католичество, сделал блестящую партию, женившись на богатой женщине, которая была старше его годами, затем унаследовал ее значительные имения и искусным управлением сумел довести их до полного благосостояния. Во время восстания в Богемии он держался стороны имперской партии, оказал ей важные услуги, участвовал со своим полком в Белогорской битве и вообще играл немаловажную роль в войсках, где обращал на себя внимание своей оригинальностью – качеством, присущим ему еще смолоду.

Вступив во второй брак с графиней Гаррах, он окончательно упрочил свое высокое положение. Страшно честолюбивый и не менее того пристрастный как к деньгам, так и к власти, он сумел воспользоваться новым положением страны и милостью императора с тем, чтобы значительно увеличить свое и без того уже огромное состояние приобретением конфискованных имений. При этом он не брезговал и еще более темными способами обогащения – перечеканкой старой ценной монеты на новую, более низкопробную. Затем он соединил все свои огромные владения в одно общее, под названием Фридланда, а в 1623 году был возведен императором в княжеское достоинство. При управлении своим владением проявил недюжинной администраторский талант.

То, что он предложил королю, было до некоторой степени новой системой ведения войны – извлечение из самой войны средств для ее ведения. Войско на основании этой системы должно было содержаться на средства занятых им областей. Более того, такая система всем представлялась даже более выгодной, так как обычные грабежи и насилия войска были заменены правильно организованной и строго соблюдаемой системой реквизиций. Император принял предложение Валленштейна, который немедленно стал вербовать войска в Богемии, Швабии, Франконии. Множество всяких проходимцев и искателей приключений, без различия происхождения или вероисповедания (о религии Валленштейн менее всего заботился) стало стекаться под знамена императора. Второстепенных поставщиков пушечного мяса, полковников вербуемых полков, приманивала под начальство Валленштейна его военная слава и широко известное богатство. Таким образом, уже к августу 1625 года имперский генерал, герцог Фридландский, успел собрать значительное войско, постоянно пополняемое не прекращавшейся вербовкой. Он двинулся через Франконию и Тюрингию к нижнесаксонскому театру войны и встретился с Тилли. Однако и этот год прошел без каких-либо выдающихся военных событий.

Укрепления Валленштейна, близ Дессауского моста. Гравюра из сочинения И. Л. Готфрида «Inventarium Sueciae»

Решительные военные действия последовали только в следующем году (1626 г.). В апреле Мансфельд произвел нападение на крепкую позицию, занимаемую Валленштейном при Рослау, перед мостом, перекинутым через Эльбу, по дороге в Дессау. Он потерпел поражение, однако же сумел кое-как восполнить свой урон и вторгнулся в Силезию с войском, в котором было около 20 000 человек. Он стремился к соединению с князем Седмиградским и достиг своей цели. Но через некоторое время тот вступил в переговоры с императором, которые и закончились миром, а сам Мансфельд заболел и умер.

Примерно в это же время умер и Христиан Брауншвейгский, военный соратник Мансфельда, собиравшийся перенести войну в области Лиги. Вторжение Мансфельда в Силезию привело только к одному последствию: Валленштейн вынужден был идти вслед за Мансфельдом с большей частью своего войска, и оставил под знаменами Тилли только 8000 своих солдат. Однако же это не помешало Тилли справиться с выступившим против него датским королем, отличным правителем, но плохим полководцем. При Луттери (близ Вольфенбюттеля) он нанес ему жестокое поражение (в августе 1626 г.), после которого король поспешил отступить за Эльбу, а Тилли расположился на зимние квартиры в Брауншвейгском герцогстве. А тем временем валленштейновские полки вступили в марку Бранденбургскую, так как курфюрст Бранденбургский играл весьма двусмысленную роль запуганного, слабого противника.

Портрет Иоганна фон Черкласа, графа Тилли. Гравюра работы Амлинга, 1677 г.

Надпись: «Тилли, умевший побеждать себя, побеждал врагов; И мог ли быть не страшен врагам тот, кто над собой одерживал победу»

Габсбурги торжествовали. К довершению их торжества между Францией и Англией произошли разногласия, которые в течение некоторого времени препятствовали обеим этим державам в оказании поддержки протестантам в Германии, одинаково важной для них обеих. В мае 1627 года Валленштейн, перезимовав с основной частью своей армии в Силезии и Моравии, выступил снова в поход. Он соединился с Тилли, и перед этой грозной военной силой сразу затихло всякое сопротивление. Киль перешел на сторону имперской партии, и Валленштейн вступил в Шлезвиг, а потом и в Ютландию. Каково было значение этого беспрепятственного наступления имперских войск, мы это узнаем из того императорского указа, от 19 января 1628 года, по которому оба герцога Мекленбургские, перешедшие на сторону врагов, осуждались на изгнание, а Валленштейну, в качестве компенсации за понесенные им на имперской службе убытки, предоставлялись их земли в ленное владение.

Эта победа Фердинанда II оказалась гораздо более полной, нежели победа Карла V в 1547 году. Несмотря на то, что еще были протестанты, протестантские города, княжества, герцогства, но нигде уже не было протестантской воинской силы. В конце 1627 года имперский посол уже предлагал королю Филиппу купить завоеванные имперскими войсками области: Шлезвиг и Ютландию, а Валленштейн, тем временем, уже разрабатывал очень смелые планы: «К чему все эти курфюрсты и князья? – так высказался он однажды, – в Германии, подобно Испании и Франции, следовало бы быть одному королю...» – «Ведь все князья, естественно, настроены против императора, что вынуждает его постоянно держать в полной готовности тысяч семьдесят войска и расквартировать его периодически по всей Германии. Император имеет на то полнейшее право, и если бы этот порядок был им введен года на два, то все враги императора сами бы пришли к нему и стали его просить о мире».

Валленштейн уже был вполне готов осуществить этот план, при котором он, конечно, менее всего забывал себя. Если по усиленным настояниям или, лучше сказать, просьбам императора (а он уже не на шутку начинал тяготиться возрастающим могуществом своего полководца), Валленштейн и распускал полк или два, то он это делал только для вида. Вся Нижняя Германия стонала под страшным гнетом имперской солдатчины, которая все шире и шире расквартировывалась по всей стране. Так, например, герцогу Богиславу Померанскому в его совершенно мирной стране приходилось содержать 10 имперских полков. Даже войска союзной Лиги то тут, то там были вытесняемы армией Валленштейна. Над Данией также постоянно висел меч, так как там мирные переговоры еще не привели ни к какому результату. Опасность начинала угрожать и самой Швеции.

Но и на этот раз, как и 18 лет тому назад, после неудачного исхода Шмалькальденской войны, высокомерие и наглость победителя встретила сильный отпор со стороны одного из свободных городов империи. Город Штральзунд отказался принять имперский гарнизон. Когда один из полковников Валленштейна, Арним, получивший приказание овладеть померанскими гаванями, произвел нападение на Штральзунд, его граждане, все протестанты, поклялись защищать права и привилегии родного города и заключили договор со шведским королем. Они решились защищаться до конца: все женщины и девицы были ими высланы из города и перевезены на шведский берег.

В июле 1628 года сам Валленштейн появился под стенами города. По своему обыкновению, он хвалился, что возьмет город во что бы то ни стало, «хотя бы он цепями был прикреплен к небу», и приказал штурмовать город, да не раз. Затем (ему все средства были хороши для достижения цели) попытался уладить дело добром. Однако граждане отвергли предложенные им условия соглашения, которое городской совет уже готов был принять. Вскоре на помощь городу прибыл шведский отряд из 600 человек, а около Рюгена появились датские военные корабли. После 6-месячной осады Валленштейн вынужден был отступить (август 1628 г.). Пришлось сделать шаг назад! Вскоре после этого были возобновлены мирные переговоры с Данией, и год спустя в Любеке был подписан весьма сносный для Дании мирный договор.

Несмотря на эту неудачу, Валленштейн по-прежнему продолжал настойчиво проводить всюду намеченную им политическую программу. 10 000 войска, освободившегося вследствие мира, заключенного с Данией, под командование Арнима были им отправлены в Польшу на помощь полякам в войне против шведов. Другие 17 000 под командованием Монтекуколи, были посланы в Нидерланды. В то же время он постоянно подкреплял свое войско новыми наборами. Но несмотря на всю ту мощь, Валленштейн отлично понимал, что задуманная им реформа внутреннего государственного устройства, в смысле усиления монархии, могла бы осуществиться только при условии некоторой терпимости по отношению к религиозному чувству протестантской части населения. Именно в таком духе действовал в это время кардинал Ришелье во Франции по отношению к гугенотам. Но император и его окружение – в большинстве своем иезуиты и паписты – думали иначе. Упоенные победой они задумали силой навязать населению «правую веру», и решились уничтожить все то, что успело уже укорениться в течение восьмидесятилетнего периода, прошедшего со времени Аугсбургского религиозного мира 1552 года. В этом духе 6 марта 1629 года был издан так называемый «реституционный эдикт», вновь возвращавший католической Церкви все права и преимущества, давным-давно утраченные ею в протестантских странах.

Единственный человек, который бы еще мог как-нибудь привести в исполнение этот эдикт (если только он был вообще исполним), был Валленштейн, но и он отрицал возможность его выполнения. Это и стало причиной его смещения. Поводом же к смещению послужило то общее недовольство, которое царило среди князей в связи со слишком явным возвышением Валленштейна. Жалоб на него, особенно со стороны участников Лиги, накопилось множество, и эти жалобы нашли себе громкое выражение на Регенсбургском сейме 1630 года, где все участники потребовали у императора отставки Валленштейна.

Слабодушный император, отчасти разделявший общие опасения, однако же медлил с исполнением общего желания, пугаясь последствий своего шага. Когда он, наконец, решился исполнить общее желание князей, громче всех высказываемое герцогом Максимилианом, то, отправляя своих министров, Верденберга и Квестенберга, к Валленштейну, дал им такую инструкцию, в которой с полной ясностью высказывалось тревожное ожидание насильственных мероприятий со стороны могущественного временщика. Но Валленштейн был слишком умен, чтобы решиться на нечто подобное, да притом он яснее, чем кто-либо, понимал общее положение дел. Он принял посланцев императора весьма любезно и абсолютно спокойно, посовещался со своим астрологом, заглянул в гороскопы императора и курфюрста Максимилиана и приказал передать императору, что он повинуется его воле.

Валленштейн удовлетворился тем, что за ним сохранены были мнимые владетельные права на Мекленбург, особенно горячо оспариваемые лигистами и владетельными имперскими князьями. Но император ошибался, воображая себе, что его положение стало более прочным вследствие устранения от дел всеми ненавистного временщика. Оказалось, что никто не выразил желания вместо него принять командование над имперскими войсками. После долгих колебаний и пересудов решено было, наконец, сократить имперские войска на 40 000 человек, а войска Лиги – на 20 000, содержать их контрибуциями с занимаемых ими округов и, поставив Тилли во главе этих войск значительно сократить его полномочия, подчинив одновременно и Лиге, и императору. Но в то время, когда шли обо всем этом переговоры, на германской территории появился новый и едва ли не самый страшный враг габсбургского владычества – шведский король Густав Адольф.

Этот замечательный государь принял на себя выполнение той задачи, которую уже до него пытался выполнить король датский, человек разумный и способный, но не одаренный воинским талантом.

В скандинавских государствах протестантизм ввелся не без борьбы, но все же сравнительно легко получил преобладающее положение. Поводом к внесению протестантизма в обе страны, Швецию и Данию с Норвегией, послужило несчастное правление Христиана II, который в 1513 году, вступил на датский престол. Когда впоследствии (1520 г.) он был признан королем и в Швеции то, задумав отомстить враждебной ему партии, приказал одновременно умертвить многих важнейших ее представителей, чем и возбудил против себя общее негодование, вылившееся в вооруженное восстание.

Христиан II, датский. Гравюра неизвестного мастера, 1517 г.

Во главе восстания встал сын одного из умерщвленных Христианом знатных шведов, Густав Эриксон Ваза. Вскоре после этого Христиан утратил и датский престол. Недовольные им государственные чины в 1523 году избрали на его место герцога Голштинского, Фридриха I, в короли. В том же году и Густав Ваза был провозглашен шведским королем. Все попытки Христиана возвратить себе утраченную власть оказались тщетными. Он умер в 1559 году будучи пленником своих бывших подданных. При Фридрихе I реформация пришла в Данию и пустила здесь настолько прочные корни в течение последующих правлений, что король датский, Христиан IV, как мы уже видели выше, выступил защитником протестантизма даже и на германской земле.

В Швеции Густав Ваза прочно утвердился на престоле и основал свою королевскую власть и процветание страны на основе реформации Церкви. Меры были им приняты быстрые и решительные. Он отнял все земельные владения у духовенства и подчинил его своей королевской власти. Густав Ваза умер в 1560 году, и ему наследовали его сыновья. Старший из них, Эрих XIV, правил всего 8 лет и притом так причудливо и жестоко, что его можно было принять за полоумного, вследствие чего его братья, наконец, вынуждены были устранить его от правления. Он и умер в заточении. Правление перешло в руки следующих двоих сыновей Вазы. Иоанн вступил на престол как король и принял брата Карла себе в соправители. Иоанн испытывал тайное расположение к католичеству, а сын его Сигизмунд, избранный в короли польские, открыто перешел в католичество. После смерти короля Иоанна прямым наследником престола в стране строго протестантской стал ярый католик Сигизмунд, король польский, ревностный почитатель иезуитов. Публично обязавшись не касаться установившегося вероисповедания, он в то же время заключил тайный договор с партией католиков в Швеции. Но когда вопреки своим обещаниям он задумал поступить в соответствии с тайным договором, протестанты были этим возмущены и после некоторой борьбы с Сигизмундом королем был избран его дядя, Карл (1598 г.), бывший некогда соправителем его отца и теперь вступивший на престол под именем Карла IX.

Густав Адольф был сыном Карла IX. Он родился в 1594 году, а в 1611 году, 17-летним юношей, вступил на престол. Это был человек необычайно способный и притом еще получивший глубокое и разностороннее образование. Сила характера и воинский талант его развились в упорных войнах с соседями: с Данией, с Русью, с Польшей, но активная воинская деятельность не помешала ему заняться внутренним устройством и объединением государства. Он сумел сохранить благоприятные отношения с дворянством, внести преобразования в управление страной, в правосудие, сумел оживить производство, торговлю и горные промыслы.

Густав Адольф, король шведский. Гравюра работы Павла Понция с картины Антона Ван Дика

Однако собираясь вступить в борьбу с католической реакцией, он руководствовался не только одной религиозной идеей. Он намеревался действовать непосредственно на пользу своего государства и престола, путем сопротивления быстро возраставшему могуществу императора, который успел уже распространить сферу своего влияния до самых берегов Балтийского моря. Благодаря своим обширным познаниям и светлому уму, он еще обладал той свободой в религиозных воззрениях, какой отличались все великие люди реформационной эпохи, не сбиваемые с толку в политических вопросах никакой догматикой придворных проповедников и духовников. Недаром его сравнивали с Генрихом IV французским, которого, впрочем, он безусловно превосходил глубиной своих убеждений и нравственной чистотой, а это сила немалая даже в области великих мировых событий.

В своей родной стране он мог не опасаться никаких противодействий. Государственные чины весной 1629 года, разрешили ему все то, что ему было, по его мнению, необходимо, и как только в сентябре того же года ему удалось заключить с Польшей перемирие на шесть лет, он уже и мог приняться за выполнение задуманного им плана. Вступив в переговоры с Францией, Густав Адольф не тратил на них много времени. Как человек дела, здраво смотрящий на вещи, он отлично знал, что союзники появятся, как только дело пойдет успешно. Однако будучи сильным и энергичным человеком, он прежде всего чувствовал потребность в действиях, и потому решился вначале действовать один, без союзников. Он простился с государственными чинами Швеции, оставив на их попечение свою дочь, Христину, и 6 июля 1630 года высадил передовой 13-тысячный отряд на острове Узедоме. Войско это было небольшое, но надежное, национальное шведское, не наемническое, и вел его человек, который каждому внушал боевой дух потому, что и сам был воодушевлен своим широким замыслом.

Высадка Густава Адольфа

Начало затеянного Густавом Адольфом предприятия было весьма тяжелым. Имперское войско еще занимало Померанию и Мекленбург и опасение, внушаемое мощью императора, сдерживало еще даже тех протестантских князей, которые охотно готовы были бы пристать к шведскому королю. Однако он овладел островом Рюгеном и устьем Одера. Затем двинулся к Штеттину, вторгнулся в Мекленбург и вытеснил имперские войска из Померании.

Суровая дисциплина, которой придерживался он сам и его шведы, была явлением не совсем обычным в тех местностях, которые служили театром войны, и благодаря этому сдержанному, энергичному и разумному способу действий, он в течение того же года привлек на свою сторону все население северогерманских областей. Имперские же войска в это время находились в довольно плачевном состоянии и старик Тилли, общий главнокомандующий войск Лиги и войск имперских, был к тому же еще несколько связан переговорами о нейтралитете, которые велись его владыкой, курфюрстом, с Францией.

В январе 1631 года, в Бэрвальде (Неймарк) был заключен франко-шведский союзный договор. При заключении его Густав Адольф не согласился на уступку Франции немецких земель. В договоре речь шла только о субсидии в 1 000 000 франков, которые Франция обязывалась ежегодно уплачивать шведам. Интересы Франции в этом договоре были просты: «восстановление угнетенных в их прежних правах», иначе говоря, подавление габсбургской мощи. Затем было заключено соглашение с герцогом Богиславом Померанским, который тщетно пытался остаться нейтральным. Тилли сместился на Эльбу, и Густав Адольф 13 апреля занял Франкфурт-на-Одере, при этом имперская армия потеряла несколько тысяч человек убитыми и пленными, а остальная часть ее успела отступить в Силезию.

Но и после этого в Германии на сторону Густава Адольфа не перешел еще ни один из наиболее видных владетельных князей. В феврале 1631 года в Лейпциге собрались на съезд протестантские князья или их представители. Курфюрсты Саксонский и Бранденбургский присутствовали лично. Заседание проходило в традициях немецких сеймов: решено было начать формировать армию, отказаться от уплаты контрибуций, не признавать реституционного эдикта, обратиться с настоятельными предложениями к императору, но все это были только слова, а до настоящего дела так и не дошло. Один только ландграф Вильгельм Гессенский решился вступить в соглашение с Густавом Адольфом. Что же касается курфюрста Георга Вильгельма Бранденбургского, который был стеснен в своих действиях и собственною нерешительностью, и зависимостью от жалкого местного дворянства и других господствующих сословий, то Густав Адольф прямо заявил ему, что не потерпит с его стороны никакого нейтралитета. «Что это за штука – нейтралитет? Я это не понимаю,– сказал он посланцам курфюрста, – я прямо говорю вам, что не хочу ни о каком нейтралитете ни знать, ни слышать!». После чего явился с войском под стены курфюрстской столицы, в результате чего Георг Вильгельм весьма неохотно очистил ему свою крепость Шпандау.

Именно в это время жестокий удар был нанесен протестантам. Уже с начала года Паппенгейм блокировал г. Магдебург, который, вспоминая свою славную оборону в прошлом веке, решился и теперь отстоять свою независимость. С таким настроением город вошел в сношения с королем шведским, который в помощь горожанам прислал одного из своих офицеров, Дитриха фон Фалькенберга, человека очень энергичного.

В апреле под стенами города появился сам Тилли, и началась настоящая осада. Густав Адольф надеялся на то, что город продержится до того момента, когда он будет в состоянии оказать ему помощь, не слишком ослабляя свои главные силы. А между тем Фалькенберг ободрял и горожан, и городской совет именно уверениями в том, что шведская помощь должна вскоре появиться. Но осаждающие видимо делали успехи и 19 мая решились даже идти на приступ. Беспощадная битва завязалась у северных ворот города, где храбрый Фалькенберг пал одним из первых. Враги ворвались в город и учинили в нем такое страшное кровопролитие, предались такому неистовому грабежу, что доведенные до отчаяния граждане сами подожги город и многие из них сами погибли под его горящими развалинами. «Со времени падения Трои и разрушения Иерусалима, – так докладывал Тилли императору, – еще не видано было такого разрушения», – и выразил свою радость по поводу того, что этот город, оплот протестантизма, вступивший в союз с врагом государства, подвергся заслуженной (да еще какой!) каре.

Но, в сущности, эта катастрофа послужила только на пользу Густаву Адольфу. Узнав о гибели Магдебурга, протестанты поняли, что их всех ожидает, и, главным образом, озлобились против жалких князей, бывших представителями их вероисповедания, против курфюрстов Бранденбургского и Саксонского. Первый из них решился, наконец, подчиниться требованиям шведского короля, который приблизился к Берлину и грозил поступить с ним, как с неприятельским городом, если он не перейдет открыто на его сторону. Тогда курфюрст обязался выплачивать Густаву Адольфу ежемесячно 30 000 талеров и предоставил все свои крепости в полное распоряжение короля. Гораздо более тягостным для курфюрста условием было то, что он вынужден был согласиться на условие соглашения, заключенное королем шведским с бездетным герцогом Померанским. Согласно этому соглашению, в случае смерти герцога, Померания (на которую Георг Вильгельм имел все права наследования) должна была перейти к Густаву Адольфу.

Тилли, не обладавший уже воинским пылом прежних лет, да притом и далеко уступавший Густаву Адольфу в полководческом искусстве, потерял много дорогого времени в бесполезных маневрах. Сначала двинулся на юг против ландграфа Вильгельма Гессенского, но не успел предпринять против него ничего существенного, а затем опять повернул на север, против шведов. Тем временем Густав Адольф, захватив всю страну, расположенную у него в тылу, перешел Эльбу близ Тангермюнде. В августе месяце обе армии сблизились, хотя Густав Адольф весьма разумно избегал еще генерального сражения.

Примерно в это время, по весьма недальновидному и неосторожному распоряжению императора, Тилли отступил и вторгся во владения второго протестантского курфюрста, Иоганна Георга Саксонского, который хотя сформировал армию, но не решался открыто встать на сторону шведов, предпочитая держаться вооруженного нейтралитета. Император потребовал от него или немедленного соединения с имперскими войсками, или разоружения. К этому времени Тилли занял имперским войском Галле, Эйслебен и Мерзебург. Следствием этого было заключение (1 сентября) оборонительного и наступательного договора между Саксонией и Швецией.

На основании этого договора, во второй половине сентября войска новых союзников соединились и численность их достигла 47 000 человек (27 000 шведов и 20 000 саксонцев). На этот раз Тилли не пришлось долго ожидать битвы. При Брейтенфельде, на северо-востоке от Лейпцига, обе армии сошлись (17 сентября). Битва продолжалась с двух часов пополудни до наступления темноты. Саксонская часть армии союзников не отличалась особенным мужеством: воины курфюрста вместе со своими военачальниками после непродолжительной схватки с имперцами дрогнули и обратились в бегство вместе со своим курфюрстом. Предполагая, что сражение уже выиграно, вся имперская армия устремилась в погоню за беглецами, но Густав Адольф превосходно воспользовался именно этим неосторожным изменением фронта и нанес старому Тилли жестокое поражение. Потери Тилли составили 10 000 или 12 000 убитыми и ранеными, 7000 пленными, и даже 12 дней спустя после битвы он едва смог собрать остаток армии в 13 000 человек, которые были далеко не в блестящей боевой готовности.

Сатирическое изображение битвы при Брейтенфельде.

«Северный Лев» прорывает сети, раскинутые иезуитами вокруг курфюршества Саксонского. На заднем плане картины – Лейпциг. Напечатано в 1632 г.

Дальнейший план союзников заключался в том, что курфюрст должен был напасть на императора в его наследственных владениях – Силезии и Богемии – и стремительным маршем постараться захватить Прагу и даже саму Вену. А в это время Густав Адольф, через Тюрингию и Франконию, должен был двинуться на юг, на помощь южногерманским протестантам и разгромить войска Лиги. Этот довольно рискованный и дерзкий план полностью удался. 11 ноября 1631 года курфюрст уже вступил в Прагу. Еще более успешным было наступление Густава Адольфа. Он быстро подошел и занял Брейтенфельд, Галле, Эрфурт, Вюрцбург, Франкфурт. 23 декабря сдался ему гарнизон имперской крепости Майнц. Князья и города наперебой спешили присоединиться к шведскому союзу. Даже духовные учреждения охотно переходили под власть завоевателя несмотря на то, что он обращал их доходы на нужды войны.

В целом положение Густава Адольфа достигло к этому моменту высшей степени блеска, славы и популярности потому, что все население видело в нем истинного рыцаря и короля – видело героя, который разумно и храбро бился, стремясь к совершенно определенной и высоконравственной цели. Именно этого не видели люди ни в одном из своих князей, и менее всего образцом такого великодушия мог им служить сам император Фердинанд.

Фердинанд же с ужасом наблюдал, как шведский король одним ударом лишил его плодов всех тех побед, какие были им одержаны в последние годы. Он понимал, что нельзя медлить, что надо так или иначе поддержать свое могущество, и сразу после битвы при Брейтенфельде все стали подумывать о том, что следовало бы вернуть к власти прежнего главнокомандующего – Валленштейна. В пользу этого подавал свой голос и сам курфюрст Максимилиан, в 1630 году более всех способствовавший падению Валленштейна, а теперь трепетавший за свои владения перед угрозой вторжения северного воителя.

Валленштейн после своей отставки жил то в столице своего герцогства Фридландского, Гитчине, то в своем дворце в Праге. Быстрые успехи Густава Адольфа заставили его позаботиться о безопасности собственных владений. Таким образом, гораздо ранее, чем он мог предполагать, его время настало вновь. Но когда в октябре 1631 года ему было предложено занять место главнокомандующего, он сделал вид, что ему все равно.

Тогда император вступил с ним в переговоры в самых униженных выражениях, предлагал ему самому назначить место для свидания и личных объяснений. По поручению императора князь Еггенберг в декабре 1631 года отправился в Знайм. С плохо скрываемой радостью гордый честолюбец принял сделанное ему предложение. Он сознавал, что в нем нуждаются, он понимал, что может смело ставить свои условия. Он один мог создать войско, он один способен был командовать войском, которое ему предстояло создать.

Этот высокий, худощавый человек с острым, проницательным взглядом, с рано поседевшими волосами, пользовался среди людей, так или иначе связанных с военным делом, славой почти демонического существа, а обладая выдающимся умом и прозорливостью, умел извлекать свои выгоды из этой славы. Его постоянные занятия астрологией, его чудачества и та царственная пышность, какой он себя окружил и которая составляла полнейшую противоположность с его личной непритязательностью, молчаливостью и способностью выражать свою волю одним словом,– все это еще более увеличивало окружавшее его обаяние. Это обаяние, подкрепленное щедрыми наградами и страшными карами, на которые он не скупился, неудержимо привлекало и привязывало к нему солдат.

И вот он принял предложение императора. Договор между императором и его грозным подданным не дошел до нас в подлиннике и, может быть, был даже умышленно уничтожен. Известно только то, что он потребовал себе безусловное право распоряжаться армией по своему усмотрению. Полковники могли только от него принимать приказания, а император мог связываться только с ним одним. Ему была обещана невиданная награда: венец курфюрста и безотчетное распоряжение конфискациями, произведенными в государстве. Он мог вести войну как угодно и распоряжаться завоеванными землями по своему усмотрению. Таким образом в его распоряжение был предоставлен и весь блок политических вопросов... Одним словом, никогда еще ни один правитель не отдавался до такой степени в руки своего подданного. В апреле 1632 года он вступил в командование армиями империи и Лиги.

Давно было пора этой новой силе выступить на театр войны. Предпринятые Францией переговоры относительно нейтрализации владений Максимилиана и Лиги ни к чему не привели, равно как и хлопоты о примирении, с которыми не замедлили выступить оба протестантских курфюрста – Саксонский и Бранденбургский. Шведский король, в противоположность колебаниям, столь обычным в среде германского княжеского мира, требовал ясного и окончательного решения, которого можно было добиться лишь с оружием в руках, а курфюрсты Саксонский и Бранденбургский как будто не видели или не желали видеть, что ни император, ни участники Лиги даже не помышляли в своих уступках идти далее отмены реституционного эдикта. А потому война и продолжалась своим чередом.

В марте 1632 года Густав Адольф выдвинулся из Франкфурта. Тилли перешел Дунай, но потом опять отступил за Лех. Здесь, около Райна (15 апреля) произошла новая и упорная битва, в которой Тилли был еще раз разбит наголову. Смертельно раненный в битве, он умер несколько дней спустя в Ингольштадте на 73 году жизни. Курфюрст Максимилиан едва успел укрыться в этой крепости, в то время как Густав Адольф захватил все остальные его владения и сначала победоносно вступил в Аугсбург, а в мае – в Мюнхен. С ним вместе въехал в Мюнхен и пфальцграф Фридрих, несчастный король богемский, которого курфюрст Максимилиан и победил, и лишил всего. К сожалению, союзник Густава Адольфа, Саксонский курфюрст Иоганн Георг, далеко уступал шведскому королю в энергии. 15 декабря 1631 года он удалился из Праги в Дрезден и дал полную возможность новому главнокомандующему имперских войск развернуть свою деятельность, которую он начал с взятия Праги (22 мая), после чего в июне соединился с войском Максимилиана. Недалеко от Эгера вновь встретились эти два смертельных врага. Соединенная армия, над которой Валленштейн был главнокомандующим, насчитывала до 60 000 человек.

С этой армией он вступил во Франконию, где Густав Адольф занял крепкую позицию у дружественного ему города Нюренберга.

Вступление Густава Адольфа в Мюнхен. Гравюра XVII века. Надпись над изображением; «Краткое уведомление о завоевании курфюрстского города Мюнхена»

Валленштейн окопался при Фюрте, недалеко от Нюренберга, и пресек подвоз припасов к войску Густава Адольфа. Штурм, предпринятый Густавом Адольфом 4 сентября на укрепленный лагерь Валленштейна, не удался. Потери шведов доходили до 3000 человек, у Валленштейна выбыло из строя около 1500 человек. Две недели спустя Густав Адольф снял свой лагерь, успев доставить подкрепление гарнизону города, и направился на юг, делая вид, будто собирается произвести вторжение в Австрию, где в то время уже бушевало восстание.

До самого Боденского озера прошел он по католическим землям, пока еще не затронутых войной, и всюду собирал контрибуцию. Тем временем Валленштейн двинулся на север и овладел частью Саксонии. 1 ноября капитулировал Лейпциг. Узнав о движении Валленштейна, Густав Адольф быстро повернул назад и стремительным маршем, кратчайшим путем, пошел по следам Валленштейна. К обеим сторонам постоянно стягивались подкрепления. Валленштейн расположился лагерем недалеко от Вейсенфельса, выслав лучшего из своих генералов, Паппенгейма, к городу Галле, в котором засел шведский гарнизон. В это время подоспел и сам Густав Адольф и тоже расположился лагерем близ Вейсенфельса, в Люцене. Здесь 6 ноября 1632 года завязалась упорная, роковая для Густава Адольфа, битва.

Имперские войска заняли позицию к северу от дороги, ведущей из Люцена в Лейпциг, опираясь правым крылом на городок Люцен. Пехота, по тактическим правилам того времени, была построена в огромное каре. Перед ней, вдоль дороги была расставлена часть артиллерии. Слева от нее расположились имперские кирасиры в своем темном вооружении – всего от 20 000 до 30 000 человек. Против них, с юга, стали наступать шведы и немцы, а во главе правого крыла, состоявшего из 6-ти полков, сам король шведский. Наступающие громко пели любимую военную песню реформационного времени: «Бог – наша твердыня».

Битва разгорелась только в 10 часов утра, когда рассеялся туман, покрывавший поле битвы. Наступление шведов велось горячо, но ни на чьей стороне еще не было перевеса. Около часу пополудни донесение, полученное королем шведским, вынудило его поспешить на левое крыло, где, по несчастью, он наткнулся на отряд неприятельской кавалерии. Одним выстрелом он был ранен в руку, другим, смертельно, в голову. К счастью, этот страшный удар не вызвал паники в рядах шведов. Герцог Бернгард Ваймарский не растерялся, приняв главное командование над войском. Шведы, узнав о смерти своего короля, с яростью возобновили натиск и сломили имперцев. Победа была уже почти в руках шведов, когда в битву были введены полки поспешно возвращенного к Люцену Паппенгейма, который на мгновение приостановил поражение. Однако Паппенгейм вскоре был также сражен неприятельской пулей. Битва продолжалась с величайшим ожесточением еще несколько часов и незадолго перед закатом солнца закончилась поражением имперского войска.

Смерть Густава Адольфа в битве при Люцене. Иллюстрация из «Theatrum Europaeum»

Готфрид Генрих, граф фон Паппенгейм. Гравюра работы К. Галле с картины Ван Дика

Густав Адольф умер смертью героя в самом расцвете – ему было всего 38 лет. Многие решались утверждать, будто смерть его для Германии была событием счастливым, будто окончательная победа его над имперцами и папистами могла бы угрожать свободе и самостоятельности Германии. Но все это не более, чем праздные речи. О планах Густава Адольфа мы ничего не знаем, а потому и судить не можем. Сведущие люди указывают нам только на кое-какие наброски условий мира, которые складывались в голове короля-героя.

Можно предположить, что в его планы входило: уничтожение реституционного эдикта, равноправность обоих вероисповеданий, восстановление status quo в Богемии, Моравии, Силезии, Пфальце; возвращение всех изгнанных, изгнание иезуитов из Германии; избрание его самого как главы протестантского союза римским королем.

Одно несомненно: если бы Густав Адольф вышел победителем в этой борьбе (в чем едва ли можно сомневаться), то он, конечно, сумел бы обуздать злую волю католиков, сумел бы совладать с рознью, недомыслием и слабостью евангелической партии – этими главными помехами к установлению прочного мира... Но судьба распорядилась иначе и в связи со скоропостижной смертью Густава Адольфа для установления мира потребовалось еще 16 лет войны, длившейся уже 14 лет подряд.

Несмотря на кончину Густава Адольфа, победа при Люцене была настолько значительной и важной, что и дальнейшее ведение войны оказалось возможно только под диктовку шведов и на основании важнейших предначертаний политики Густава Адольфа.

Руководство армией принял на себя государственный канцлер покойного короля, Аксель Оксенстиерна, который находился на театре войны. Он созвал правящие сословия евангелических государств и областей на конвент в Гейльброне (март 1633 г.), во время которого и был заключен со Швецией тесный союз, причем военные распоряжения и все управление делами внутренними и внешними было предоставлено выборному совету совместно со шведским канцлером. Договор о субсидии, получаемой от Франции, был возобновлен, а дальнейшие поступления денежных средств происходили с занятых шведами и их союзниками церковных владений.

Вслед за тем в июле 1633 года герцогство Франкония было передано талантливейшему и наиболее выдающемуся из военачальников Бернгарду Ваймарскому.

Валленштейн же, со своей стороны, после битвы при Люцене, удалился в Богемию и сурово наказал всех, кого посчитал виновниками понесенного им поражения. Он дополнил и усилил свое войско новыми вербовками и очень ловко воспользовался выгодным военным положением Богемии. Ни для кого неуязвимый, он грозил отсюда всем соседним странам. Герцог Бернгард и шведский генерал Горн двинулись в Баварию, и Максимилиан стал настойчиво требовать помощи от императора, который и дал соответствующие приказания Валленштейну, но тот повиновался только для виду – послал как бы на помощь Максимилиану одного из своих генералов с отрядом, но в то же время строжайше приказал ему не переходить в наступление. Конечно, он прикрыл свои действия ловко придуманными военными целями и причинами; но едва ли возможно сомневаться в том, что в основе его действий лежала, главным образом, его ненависть к герцогу-курфюрсту.

Значительно позднее, в мае 1633 года, он вторгся со своим сильным войском в Силезию. К тому времени под его началом находилось по крайней мере вдвое больше войска нежели в саксонско-бранденбургско-шведской армии, которой командовал Арним и другие генералы. Однако Валленштейн не воспользовался численным превосходством своей армии и вступил (пользуясь своими полномочиями) в переговоры с Арнимом, а при личном свидании с ним подал даже надежды на возможность заключения мира, обсуждая даже его условия и, наконец, достиг заключения перемирия.

Этим было положено начало той двойственной игре, которая должна была закончиться трагической катастрофой. Есть основание предполагать, что этот честолюбец носился с какими-то весьма обширными планами, мечтал о возможности достигнуть какого-то очень высокого положения, пользуясь общей смутой, неурядицей и своим совершенно исключительным положением. А это положение, отчасти благодаря соглашению, заключенному с императором, отчасти же благодаря его отношению к войску, которое вполне зависело от его воли, а не от воли императора, было таково, что тягаться с ним было нелегко.

Вскоре он восстановил свою военную славу блестящей победой при Штейнау в Силезии; но действовал очень странно, переходя от военных действий к переговорам. Когда герцог Бернгард Веймарский овладел на юге весьма важным в военном отношении Регенсбургом, Валленштейн пошел против него всеми своими силами, но с полпути вернулся и вновь удалился в свою неприступную Богемию. Это окончательно возбудило подозрения в Вене, при императорском дворе, тем более, что Валленштейн уже несколько раз подряд оставлял без всякого внимания приказания императора. От него потребовали, чтобы он очистил Богемию и перевел войска во Франконию или Саксонию и содержал бы их там на средства неприятеля. Однако он на это не согласился, тем более, что из этого предложения становилось ясно, какого рода замыслы против него питают. Но Валленштейн противопоставил этим замыслам весьма опасную меру предосторожности. На банкете в Пильзене (январь 1634 г.) он заключил нечто вроде договора со своими генералами и полковниками, по которому ни он не мог отказаться без их ведома и согласия от своей должности, ни они не могли отстать от него без его воли.

Сложившаяся ситуация в значительной степени ускорила наступление развязки. Император тайно подписал указ о смещении Валленштейна, предоставив особым исполнителям действовать в этом отношении тогда, когда и как им заблагорассудится. Другим актом, исходившим также от императора, Валленштейн и некоторые из приближенных ему генералов обвинялись в государственной измене. В том же акте упоминались генералы, которым армия Валленштейна должна была подчиниться. И при этом император еще до 13 февраля продолжал переписываться с Валленштейном, хотя тот уже почти не скрывал своего намерения – порвать во что бы то ни стало с императором и даже вошел в прямые сношения с Францией и Швецией.

20 февраля Валленштейн обязал своих полковников подписать с ним новое соглашение (в Пильзене). Великий полководец был твердо уверен в их корыстной преданности к нему. Это мнение вскоре оказалось ошибочным – многие стали уходить от него. Поэтому он переселился из Пильзена в Эгер, куда просил приехать и саксонского уполномоченного для переговоров, Арнима. В то же время он просил герцога Веймарского выслать в Эгер кавалерийский отряд, при посредстве которого он мог бы поддерживать с ним отношения. При нем находилось около 1200 человек. Здесь, в Эгере, и постиг его роковой удар.

Убийство или, пожалуй, казнь, предназначенная ему как государственному преступнику была совершена ирландскими офицерами, которых много было на службе в имперском войске. Главными деятелями в этом темном деле были: комендант крепости Гордон, Бёттлер, Лесли и некоторое количество подчиненных им солдат, привлеченных к делу обещаниями щедрых наград со стороны двора.

Гордон пригласил к себе некоторых близких к Валленштейну генералов и полковников на пиршество в замок. В указанное время солдаты ворвались в зал пиршества и всех их прикончили. Затем Бёттлер с некоторыми из своих сообщников поспешил в дом эгерского бургомистра, в котором герцог квартировал. Они поднялись по винтовой лестнице, которая вела к комнаты Валленштейна. Тот в это время собирался ложиться спать и в одном белье подошел к окну, чтобы узнать о причине шума. Капитан Деврё вбежал в комнату и ткнул его в грудь протазаном. Удар был такой, что Валленштейн упал, не произнеся ни звука. В его богатых владениях и огромном имуществе нашлись средства для вознаграждения тех, которые проявили такое усердие на службе императора.

Эгерское убийство.

«Подлинное изображение убийства, совершенного в Эгере над герцогом Фридландским и некоторыми другими имперскими полковниками и офицерами 15 февраля 1634 года». Гравюра, составленная в благоприятном для Валленштейна смысле

Валленштейн насильственно был устранен, но надежды на мир от этого не стали более реальными. Ни та, ни другая сторона никакими ухищрениями не могли добиться возможности выставить такую силу, которая дала бы решительный перевес в войне и тем самым положила конец этому страшному бедствию, высасывавшему все соки из Германии. Вскоре война вспыхнула с новой силой. Верховное командование над валленштейновской армией было передано сыну императора, Фердинанду, королю венгерскому, а в помощь ему был придан генерал Галлас. Первым военным успехом его было возвращение Регенсбурга. Затем в сентябре того же года (1634 г.), имперцы нанесли союзникам тяжелое поражение. Герцог Бернгард и шведский генерал Густав Горн подступили к Нёрдлингену, осаждаемому имперскими и испанскими войсками, которые привел брат испанского короля. Результатом сражения при Нёрдлингене было 6000 человек убитым и 3000 пленными, в том числе и сам Горн.

Этот успех имперского войска, которым, впрочем, победители не сумели воспользоваться, побудил Францию принять непосредственное участие в войне. На основании нового договора, в обмен на уступку Франции Эльзаса и некоторых крепостей, французский король обязался уплатить субсидии и поставить двенадцатитысячное вспомогательное войско. Первым делом этого войска было избавление города Гейдельберга от опасности, грозившей ему со стороны баварцев. Со шведами отношения еще не вполне выяснились и Оксенстиерна не подписал договор с французским королем. Одно было несомненно – Германия едва ли могла надеяться на то, что выйдет из этой тяжкой борьбы, не поплатившись частью своей территории.

Тяжелее всяческих поражений на протестантстве отозвался тот мир, который в следующем году (1635 г.), после долгих переговоров, был заключен в Праге между императором и курфюрстом Саксонским. Император, успевший убедиться в том, что ему не совладать с ересью, распространившейся повсюду, решился, наконец, пойти на некоторые уступки. Курфюрст получил и Верхний, и Нижний Лаузиц в пожизненное владение, а также и часть архиепископства Магденбургского. Относительно церковных владений было решено, что владевшие ими протестанты – собственники должны были сохранить на них свои права еще в течение 40 лет. Следовательно, действие реституционного эдикта было отсрочено на этот срок. Имперский высший суд должен был состоять поровну из католиков и протестантов. Общая амнистия императором допущена не была.

В отплату за все эти уступки курфюрст Саксонский и все те, кто подобно ему изъявят желание присоединиться к мирному договору, обязуются заодно с императором воевать против иноземцев, шведов и французов, и способствовать изгнанию их из германских владений. Собранное в Германии войско (около 60 000-80 000 человек) должно было признаваться имперским войском и главнокомандующим его был сам император, а 20 000 человек могли состоять под командой курфюрста как одного из имперских военачальников, подчиненных императору. Всякие лиги, унии и союзы, безусловно, воспрещались.

К этому мирному договору постепенно, еще в том же году, примкнули многие из католических и протестантских государственных образований. Среди первых – Бавария, среди последних – Бранденбург. Однако общим этот мир быть не мог потому, что многое в нем было недосказано и неясно, да притом же одними параграфами мирного договора вряд ли было возможно отделаться от вмешательства Франции и Швеции. Последствием этого было продолжение войны, театром которой была вся Германия. Нет возможности вкратце обозреть или проследить все ее колебания и случайности, достаточно сказать, что воевали всюду, беспрестанно вступая в переговоры, заключая перемирия и временные приостановки военных действий.

Но одно было несомненно: страшное возрастающее разорение и истощение Германии. Все население ее мечтало о мире и готово было принять его на каких бы то ни было условиях. Но сильна была и партия приверженцев войны: к ней принадлежали те, кто питался общим бедствием и кому оно приносило выгоды, – те тысячи комиссаров, советников, поставщиков, полковников и генералов, а также и та одичавшая от непрерывного кровопролития солдатчина, в рядах которой нашел себе место и знатный, и средний слой населения, и весь тот сброд жен, детей, воров, плутов и всякого рода бродяг, которые следовали по пятам армий.

Одно время появилась надежда на то, что Швеция будет отвлечена возобновлением войны с Польшей, так как шестилетнее перемирие подходило к концу. Но Франция весьма искусно сумела уладить отношения между Швецией и Польшей и способствовала заключению настолько прочного мира между обеими странами, что шведы смогли задействовать еще и новые войска, перебросив их из-за Вислы в Германию. Вообще говоря, Франция начинала приобретать на театре войны все большее значение. В 1635 году она объявила войну Испании, а в Италии способствовала возникновению восстания некоторых мелких владений против власти Габсбургов.

Военное счастье и в 1636 году колебалось: в начале года шведы, под командованием Бауэра, были оттеснены далеко на север, но затем, в октябре, имперские войска потерпели от того же Бауэра (при Виттштоке) такое тяжкое поражение, что потери их убитыми составили почти 20 000 человек. То же было и в отношении Франции: сначала ряд небольших успехов, потом – вынужденное отступление. Однако год закончился несомненным успехом имперской партии: на съезде курфюрстов в Регенсбурге сын императора Фердинанд без всякого затруднения был избран римским королем.

Фердинанд II умер в 1637 году, никем не оплаканный, а Фердинанд III (1637-1657 гг.) не внес ничего нового в круг германской политики. А между тем число политических вопросов в этом году пополнилось еще одним, по поводу кончины бездетного герцога Богислава Померанского. Наследником его, по праву, был курфюрст Бранденбургский, но Померания находилась во власти шведов. На театре войны в 1637 году не произошло ничего важного, но зато последующие годы были весьма неудачны для Габсбургов.

Союз между Францией и Швецией был скреплен Гамбургским договором 1638 года и ознаменован успехами союзников на севере и на юге. Бауэр отбросил имперского генерала Галласа (несмотря на поддержку, оказанную ему курфюрстами Саксонским и Бранденбургским) в Богемию и Силезию, где тот вынужден был зазимовать. На юге крепкий Брейзах должен был сдаться герцогу Веймарскому. Когда герцог умер, в 1639 году, то его армия была принята на французскую службу, а Бауэр продолжал теснить имперцев и в Богемии, где он расположился на зимних квартирах. В довершение бедствий Габсбургов, испанский флот, появившийся в шведских водах, был разбит и рассеян голландским адмиралом Тромпом.

Несмотря на продолжавшуюся войну, не прекращались и переговоры о мире. Однако эти переговоры, не достигшие никакого результата, привели к созыву в 1640 году сейма в Регенсбурге – первого сейма за весь период, начиная с 1613 года. Князья лично на этот сейм не явились и большинство их мотивировало свой отказ (и не без основания) отсутствием денежных средств. Сейм заседал до середины следующего года и много способствовал уяснению общего положения дел. Однако император не согласился на общую амнистию и на распространение религиозной свободы в пределах его собственных наследственных владений, и война продолжалась. Но в 1641 году ознаменовалась только смертью храброго шведского генерала Бауэра, который был замещен одним из талантливейших полководцев этого времени, Леонардом Торстензоном.

Итак, Регенсбургский сейм ни к чему не привел, да и мудрено было бы прийти к какому бы то ни было выводу прежде, чем установится более или менее продолжительное перемирие. При этом всякие переговоры о мире продолжали находиться в зависимости от колебаний военного счастья, то есть от бесчисленных случайностей войны, охватившей всю Европу, включая Турцию, Испанию, Польшу и Нидерланды, Италию и Скандинавские государства.

Однако 1640 год все же несколько подвинул вперед вопрос о мире. Участие Испании в войне было в значительной степени ослаблено восстанием в Португалии и Каталонии, с другой же стороны, в Бранденбурге, слабый и недальновидный курфюрст Георг Вильгельм был замещен курфюрстом Фридрихом Вильгельмом (1640-1688 гг.), правителем разумным, твердым и притом находившимся в самом расцвете лет.

Ему удалось в 1641 году заключить со шведами отдельный договор о нейтралитете, который дал возможность этому государю и истинному христианину хоть немного облегчить то ужасное положение, в какое повержена была нескончаемой войной его родина.

Наконец, в 1642 году Фердинанд III сделал еще один шаг к примирению, заключив договоры с Францией и Швецией, по которым Мюнстер и Оснабрюк были назначены местами для мирных переговоров, а сами переговоры должны были там начаться в ближайший назначенный срок. Военные действия Фердинанда не были успешны. Торстензон вторгся в Силезию и Моравию, затем отступил к Лейпцигу, чтобы сблизиться со своими резервами, и здесь, при Брейтенфельде (2 ноября 1642 г.), почти на месте прежней битвы, нанес имперским войскам такое поражение, от которого уцелело немного более одной трети их армии. В следующем году на театр войны явились новые участники. Георгий Ракочи, князь Седмиградский, наследовавший Бетлен Габору, с разрешения султана, своего верховного повелителя, вторгся в Венгрию и стал восстанавливать ее население против императора Фердинанда. В то же самое время (в марте 1645 г.) и Торстензон вторгся в Богемию, еще раз разбил имперцев и дошел почти до самой Вены. С князем Седмиградским, правда, вскоре удалось заключить мир, но зато, с другой стороны, от императора стали, один за другим, отпадать его союзники. Курфюрст Иоганн Георг Саксонский, в августе 1645 года, заключил отдельный договор со шведами, а курфюрст Максимилиан Баварский, незадолго до этого потерпевший тяжкое поражение от французов, под начальством Тюренна, готов был вступить в подобный же договор с королем французским.

Тем временем, в апреле 1645 года, были открыты мирные конгрессы в Мюнстере и Оснабрюке, а военные действия, крайне ослабленные общим истощением сил, уже не могли более способствовать слишком крутому повороту в общем положении дел. В окрестностях Аугсбурга, при Цусмарсгаузене (17 мая 1648 г.), произошло последнее большое сражение – в нем участвовали австрийцы, баварцы, шведы и французы. Весьма знаменателен был при этом тот факт, что на 33 000 сражающихся в

имперском войске числился обоз, в состав которого входило 127 000 всякого сброда! Было ясно, что настала пора для заключения мира. Вскоре война действительно закончилась под стенами того самого города, у которого она началась – под стенами Праги. Часть города уже была захвачена шведами. Вскоре к ним подошли подкрепления и на 25 октября назначен был общий штурм остальной части города, но он был .отражен.

Однако шведы возобновили нападение и продолжали биться до тех пор, когда 3 ноября пришла, наконец, весть о том, что 24 октября в Мюнстере был подписан общий мир.

«Новый почтарь-мироносец, отправленный из Мюнстера 25 октября 1648 года с радостной вестью». Заголовок листка, на котором было написано извещение о заключении мира

Гонцы были разосланы с этой радостной вестью ко всем частям войска и отдельным отрядам, а особые печатные объявления распространили повсюду весть об этом великом событии. Многие в Германии не хотели верить этому известию и даже утратили сознательное понимание самого слова «мир». Все успели почти одичать от нескончаемой и повсеместной войны. Множество людей и свет-то Божий увидели впервые в какой-нибудь лесной трущобе, в какой-нибудь неведомой глуши пустыря, куда укрылось население их деревни вместе с семьями и имуществом, избегая неистовств и грабежей того полчища разнузданной сволочи, которая тащилась следом за войском.

Для большинства населения Германии мирное течение жизни представлялось уже чем-то сказочным, и совершенно несбыточным казался такой обыденный быт, при котором скот мог в полной безопасности стоять в хлеву, гуси, утки и куры – спокойно бродить по двору, путники – беспрепятственно двигаться по большим дорогам, а добрые люди – веселиться под мирным кровом местных гостиниц и харчевен... И вот, наконец, меч возвращался в свои ножны и обильный поток крови и слез должен был иссякнуть!

Положить конец этой войне, которая охватила всю Европу, и была, одновременно, междоусобной, религиозной, в известном смысле народной и в то же время войной кабинетов, было огромным делом. Распутать все политические, территориальные и правовые вопросы, накопившиеся в течение века и, особенно, в последние тридцать лет, было так же сложно, как расплести легендарный Гордиев узел.

Немало было затруднений даже с вопросами этикета, возникшими при приготовлениях к заседаниям в Мюнстере. Предстояло решить: следовало ли устанавливать балдахин над местом папского нунция в Церкви? Должны ли были французские послы при посещении их венецианским послом провожать его до последней ступени лестницы или до самой кареты? Имели ли послы курфюрста право на титул превосходительства как послы великих держав Венецианской республики и Нидерландов? Потребовалось четыре года неустанных переговоров, просьб, всякого маклерства для того, чтобы выработать нечто среднее для решения этих важных вопросов.

Под конец протестовал один только папский нунций. Переговоры между шведами, императором и протестантами происходили в Оснабрюке, а с французами – в Мюнстере. Затем, оба договора 24 октября того же года были подписаны в Мюнстере всеми воевавшими державами, или как-либо причастными к этой войне. Последнее соглашение было заключено в Нюренберге (июнь 1650 г.) и тем фактически был установлен окончательный мир.

Мирные договоры имели троякое значение: в отношении территориального деления Европы, в отношении концессий и в отношении дальнейшего развития немецкой конституции.

Что касалось первого пункта, то есть территориальных уступок, то Швеции достались: вся западная часть Померании с островом Рюгеном; в Восточной Померании: Штеттин, Гарц и остров Воллин; затем, мекленбургский город Висмар, герцогство Бремен и Верден. Сверх этого, ей были возмещены убытки в размере пяти миллионов рейхсталеров. Франция удерживала епископство Мецское, Тулльское и Верденское, получила, с согласия империи, ландграфство Эльзас (Верхний и Нижний), затем, Зундау, те же права в десяти имперских городах, которыми пользовалась до тех пор Австрия (но эти города сохраняли право иметь своих представителей на сейме), Брейзах и право содержать гарнизон в Филиппсбурге. Швейцарские кантоны и Соединенные Нидерланды были признаны независимыми владениями. Нидерланды, заключив мир с Испанией в Мюнстере, в том же году навсегда отделились от испанской короны.

В Германии Бранденбург был вознагражден за отошедшую к Швеции часть Померании епископствами Гальберштадт, Минден и Камин (Померания) и должен был получить еще Магдебург после смерти Саксонского принца, состоявшего там администратором. Из юлих-клэвского наследства к Бранденбургу отходили: Клэве, Мархия и графство Равенсберг (Вестфалия). Мекленбург, Брауншвейг-Люнебург и Гессен-Кассель, регентша которого, ланд-графиня Амалия Елизавета, стойко держалась евангелического учения, не потеряв ничего из духовных поместий. Бавария получила Верхний Пфальц (Майн) и курфюрстские права, тогда как Нижний Пфальц (Рейн) и новое курфюрстское, восьмое, достоинство были предоставлены сыну «однозимнего короля», Карлу Людвигу. Прочие составные части государства – Вюртемберг, Баден и пр.– были восстановлены в своих прежних пределах.

При разрешении религиозного вопроса было побеждено и тупое упрямство курфюрста Саксонского. Реформаты были уравнены в правах с лютеранами, следовательно, вступали в пользование всем оговоренным в Пассауском соглашении и в Аугсбургском религиозном мире, которые были теперь подтверждены вновь. В отношении духовных владений был признан за основу 1624 год. Все, существовавшее до этого года, оставалось в силе. Для более позднего времени принимались в руководство статьи Аугсбургского мира.

Всякое домашнее богослужение допускалось, публичное же подлежало разрешению сословных чинов, утвердивших известное вероисповедание для каждой области. Но лицам, не согласным с данным решением, предоставлялось право эмигрировать.

Сословные представители избирались в палату поровну от обеих сторон, а именно: двадцать четыре католика и двадцать четыре протестанта. Религиозные вопросы подлежали решению рейхстага не по большинству голосов: члены рейхстага делились просто на Corpus Catholicorum и Corpus Evangelicorum, взаимно уравновешиваясь. Это было важным нововведением в государственной конституции, в остальном оставшейся в прежнем виде. Имперские города получили право голоса, votum decisivum, государственные сословия могли заключать союзы между собой и с иностранными державами лишь при условии, не направлять деятельность этих союзов против императора и государства. Была объявлена амнистия и никто не должен был дерзнуть опровергать этот мир, равно как и заключенный в 1552 и 1555 годах, проповедью, поучением, прениями, писаниями или ссылками на законы (concionando, docendo, disputando, scribendo, consulendo).

Из всего этого совершенно понятно, что платила за это европейское соглашение Германия – она несла на себе издержки по умиротворению, как несла в течение тридцати лет и военные расходы. На двух важнейших границах страны укреплялось чужеземное владычество. Эти же чужие державы получали право голоса в верховном совете государства, частью непосредственно, как Швеция, или косвенно, как Франция, к которой были присоединены части империи, сохранявшие свои германские права, но и без ущерба в отношение верховных прав французской короны.

В то же время отдельным областям присваивалось право заключать союзы, причем на таких вольных условиях, которые могли совершенно разрушить национальное государственное единство, потому что условие «не направлять таких союзов во вред государства» на практике не имело никакого значения. Более того, религиозный вопрос был разрешен не в смысле полной индивидуальной свободы исповедания, а лишь безусловного равноправия обеих религиозных партий, что давало постоянно лишний повод к заключению подобных союзов.

Однако были и положительные моменты: могущество дома Габсбургов, пользовавшихся своими императорскими правами в Германии как рычагом для своих действий было надломлено, и это был шаг к искуплению. Эта династия, в течение двух столетий управлявшая многими странами Европы посредством лишь людей ограниченных и пополнявшая недостаток в этом отношении только связями с испанской ветвью того же дома, была решительно не способна создать государственный строй в Германии на новых началах. Единственный путь к возрождению нации и ее политического устройства заключался в том, чтобы какое-то из сильнейших территориальных владений образовало из себя ядро и к нему примкнули бы, постепенно, другие здоровые члены.

Среди потока войны, грозившего все затопить, удержался крепче других Бранденбург, состоявший из трех, еще не союзных, внутренне весьма разделенных, частей. На его почве пробивались действительно жизненные идеи, шла прогрессивная работа, и многие предвидели уже тогда его завидную будущность. Но прогресс был возможен здесь лишь на протестантских основах. Будущность принадлежала новому учению. Старая Церковь призывала на него небо и ад в продолжение тридцати лет, но эти проклятия оказались тщетны. Ей удалось лишь одно: возвратить снова в лоно католицизма габсбургские земли, но это было куплено дорогой ценой – они стали неспособными к какой-либо руководящей роли в Германии, как и среди восточных областей, присоединенных к той же короне.

Принцип религиозной свободы непосредственно после заключения мира не дал заметных успехов. Противохристианская система государственного вероисповедания, принудительного, подлежащего полицейскому надзору, не была отменена, хотя эта официальная религия и получила право выражаться в виде не одной католической, но и лютеранской, или реформатской Церкви. Однако косвенно был сделан большой шаг вперед: плохо или хорошо, охотно или против воли, но правительство начало повсюду упразднять авторитет духовных властей. Этого требовала государственная необходимость, расчет, но, вместе с тем, это было знамение времени, веяние нового духа, неудержимо пролагавшего себе путь.

Государственные и, еще более очевидные, экономические воззрения выступали на первый план. Их выдвигала страшная нужда, порожденная опустошительной войной и заслонявшая собою всякий церковный вопрос. Это выражалось очень ярко в литературе, а собственно прогресс знаменуется лучше всего тем фактом, что папа Иннокентий X (1644– 1655 гг.) протестовал против заключенного мира будучи в одиночестве. Этот протест выразился в булле Zelo Domus Die (20 ноября 1648 г.), в которой содержится целый поток грозных, но суетных слов против последних союзов и соглашений, противозаконных, напрасных, недействительных, губительных и проклятых, а потому будто бы ничтожных и необязательных.

Этот мир, называемый Вестфальским (по положению двух городов, в которых он был заключен), или, вернее сказать, те политические условия, которые были определены этим договором, был тем значительнее для Германии, что в течение предшествовавших тридцати лет Франция пережила свои последние потрясения, а затем в течение короткого промежутка времени сплотилась в национальное незыблемо стойкое целостное государство под твердой монархической властью, составляя резкую противоположность расчлененной, полной розни, Германии.

Людовик XIII (1610-1643 гг.), сын Генриха IV от его второго брака с Марией Медичи, был еще только девятилетним ребенком, когда преступление Равальяка возвело его на престол. Его мать Мария, женщина без выдающихся способностей, происходившая из дома, привыкшего к различным политическим ситуациям, приняла на себя регентство. Но знать, во главе с Конде, первым из принцев крови, настойчиво предъявляла свои права на участие в новом, естественно, еще слабом правлении.

Мария Медичи. По картине П. П. Рубенса

В эту эпоху аристократия повсюду отличалась весьма воинственным настроением и каждая политическая партия, как это бывает обычно в переходные времена, полагала, что монархическое начало уже отжило свой век. Это мнение основывалось на том, что на всех европейских престолах находились весьма посредственные правители. Королева Мария пыталась умерить возраставшие притязания знати раздачей щедрых пенсий и губернаторских мест, осыпала недовольных всевозможными милостями, вызывая насмешливое замечание о том, что она тушит пожар маслом. Успехи, достигнутые финансовыми и административными мерами предыдущего царствования, вскоре снова были сведены на нет. Сюлли, как человек независимых убеждений и независимый по своему положению, устранился от дел. Внешняя политика Генриха IV стала тоже меняться, склоняясь в пользу Испании. Между тем, гугеноты требовали подтверждения своей безопасности, так как не испытывали доверия к личности главы государства.

Повсюду господствовало брожение и недовольство. Парижский университет и парламент выражали открытую оппозицию папе и иезуитским доктринам. Впрочем, дело не доходило еще до применения оружия. Правительство заключило в С.-Менегу соглашение с главами оппозиции и созвало съезд сословных чинов, на который явились 140 представителей от духовенства, 132 от дворянства и 192 от третьего сословия. Это собрание состоялось в Париже, в октябре 1614 года. Оно было последним в истории старой Франции, вплоть до рокового собрания 1789 года, положившего начало новой эпохи. Необходимость реформ и благоприятная для этого ситуация были очевидны.

Третье сословие наглядно доказывало расхищение государственной казны дворянством, а также настаивало на монархическом принципе управления, которому противоречило учение иезуитов. Король получал свою власть лишь от Бога и потому никто не имел права освобождать его подданных от присяги – это обязывались признавать под присягой каждый служащий и каждое духовное лицо при вступлении в должность. Но дворянство и духовенство объединились против третьего сословия. Здесь впервые обнаружилась та бездна, которая начала разделять эти классы общества. Первые одержали верх, и духовенство стало требовать применения постановлений Тридентского собора, то есть возобновления религиозной борьбы. Среди клерикальных ораторов выделился еще очень молодой епископ Люсонский, Жан Арман дю Плесси Ришелье. При таком обороте событий недовольство послужило на пользу принцу Конде, преследовавшему, впрочем, эгоистические цели. Парижский парламент передал правительству предложения в духе политики Генриха IV, настаивая на поддержании старых союзов, мирных эдиктов и королевского господства. Это привело к вооруженному восстанию, организованному принцем и частью дворянства при поддержке со стороны гугенотов. Однако мир был опять восстановлен и регентша настояла на весьма важном принципиальном условии, характеризующем направление ее политики. Она устроила испанские браки, помолвив молодого короля со старшей дочерью Филиппа III, инфантой Анной, а свою дочь Елизавету с инфантом Филиппом.

Но в оппозиции Конде был один пункт, который мог привлечь на его сторону и дворянство, и большинство народа, а именно – всеобщая ненависть к всемогущему любимцу королевы, маршалу д'Анкр. Это был наглый выскочка, итальянец Кончини, жена которого, Леонора Дози, была привезена Марией Медичи в качестве камер-юнгферы из Италии. Кончини при помощи свой жены сумел втереться в доверие регентши и сделался необходимым для нее человеком. Он был осыпан всевозможными милостями и богатствами, и даже ни разу не обнажив меча, удостоился звания французского маршала. Он знал, куда метит Конде со своей партией, и поспешил предупредить удар, арестовав принца. Но, в то же время, он нажил себе врага в лице юного короля, с которым позволял себе обращаться высокомерно, подобно всем выскочкам, считая его совершенно незначительной личностью.

Однако Людовик, хотя и не обнаруживал еще особой склонности к серьезным занятиям, не был безответен, как предполагал Кончини. Более того, у него был свой фаворит, Альбер де Люин, человек отнюдь не ничтожный и не менее Кончини стремившийся к власти.

Альбер де Люин всецело поддерживал короля, который был уже объявлен совершеннолетним. Партии заставили парламент сделать это, чтобы иметь возможность прикрываться его именем. Совестливость тогда была не в моде. Со времен Екатерины Медичи все было дозволено там, где речь шла о власти, и Кончини был предательски застрелен на подъемном Луврском мосту, когда шел, ничего не подозревая, к королю. Людовик, как было оговорено, показался у окна в знак своего одобрения убийцам. «Теперь я король!» – воскликнул он по совершении дела, как гласила молва.

Королева-мать тоже была арестована и сослана в Блуа (1617 г.). После этих событий, оппозиция всюду сложила оружие и обещала быть верной молодому королю.

Но место маршала занял теперь другой любимец, товарищ игр короля, де Люин, и поэтому положение нисколько не улучшилось, а недовольное дворянство собралось вокруг королевы-матери, которая тайно бежала из Блуа и издала манифест, в котором изложила свои жалобы и жалобы дворянства в отношение господствующей партии. Она заняла влиятельное положение и часть гугенотов присоединилась к ней, тем более, она дружила с испанцами. Но король и его любимец отважились на решительный шаг. Опираясь на популярность королевского авторитета, они вступили в открытый бой и освободили при этом принца Конде. Мятеж был подавлен: королевские войска одержали победу, сначала в Нормандии, потом на Луаре. Затем состоялось примирение, Мария Медичи вернулась ко двору, а вожаки восстания, Майень и Эпернон, пользовавшиеся ею как орудием, тоже сложили оружие (1620 г.).

В это время – это был год битвы при Белой горе – королевский совет во Франции счел нужным заняться вопросом о политике, которой государству следовало придерживаться в свете разразившейся в Германии войны. Католическое направление взяло верх. Тогда гугеноты, знавшие, что могущественная придворная партия ищет их гибели, причем, естественно, с подачи папского нунция, снова взялись за оружие. Они располагали значительными силами. Под их влиянием находились около 700 церковных округов и более 200 крепостей. На их стороне также было до 4000 дворян. Войска насчитывали до 25 000 человек. Но единства в их партии не было, и они не были убеждены, правильна ли их наступательная политика и позволительна ли она в нравственном отношении. Король, выступив с де Люином в поход (1620 г.), вскоре одержал верх, но затем потерпел поражение при Монтобане и был вынужден отступить после трехмесячной тщетной осады этого города (ноябрь 1621 г.). В том же году умер де Люин, и в следующем 1622 году в Монпелье король заключил мир с гугенотами. В общих чертах этот мирный договор был повторением Нантского эдикта. В нем не упоминалось только о крепостях, но фактически они оставались в прежнем владении и поэтому гугеноты продолжали представлять собой государство в государстве.

При таком слабом правительстве Франция сохраняла еще долгие годы хорошие отношения с Испанией, несмотря на то, что это государство начинало занимать угрожающее по отношению к ней положение, благодаря тому, что присоединение Пфальца обеспечивало испанцам связь с Нидерландами, а несогласия между католиками и протестантами в Граубиндене также служили на пользу испанской короны. Таким образом, Францию теснили с одной стороны австрийцы, с другой – испанцы, и они вынудили ее подписать договор (сентябрь 1622 г.), по которому оба Габсбургских дома имели право проводить свои войска через Велтелину, что устанавливало непосредственную связь между австрийскими землями и герцогством Миланским, соединяя в одну неразрывную территорию все владения Габсбургов.

Это было то самое время, когда возможность супружества между принцем Уэльским и испанской инфантой была предметом раздумий французских политиков, возбуждая также материнскую ревность королевы-матери. Все это повлекло изменение состава кабинета министров в 1624 году. В состав нового кабинета под председательством Ла-Вьёвиля вошел также епископ Люсенский, называвшийся уже с 1622 года кардиналом Ришелье и вступавший теперь в свою великую роль в истории Франции и судьбах всей Европы.

Кардинал Жан Арман дю Плесси, герцог Ришелье. Гравюра работы Нантёйля с картины кисти Дю-Шампэна

Ришелье родился в 1585 году в Париже. Отец его принадлежал к сторонникам Генриха III и сначала готовил своего сына к военной карьере. Но молодой человек предпочел духовное поприще, открывавшее более широкую арену для его блестящих дарований. В 22 года он был уже епископом, а когда ему не исполнилось еще и 30 лет, его пригласили в министерство. Далее на 40 году жизни он вступил в совет и вскоре сделался душой и главой правительства.

Испанцы тотчас же почувствовали, что иностранной политикой Франции правит теперь твердая рука. Ришелье следовал идеям Франциска I и Генриха IV, поддерживал Нидерланды, устроил брак сестры короля принцессы Генриетты Марии с наследником английского престола, послал в Граубинден войска, которые восстановили там Status quo ante.

Для заключения вышеупомянутого брака требовалось папское разрешение, испрашивая которое Ришелье намекнул папе, что король, в случае нужды, обойдется и без него. Возможно, он считал, что исполняет свой священный долг перед Церковью, возвеличивая Францию всякими возможными способами, даже ценой союза с еретиками. По крайней мере, он давал так понять, когда ему намекали, что следовало бы позаботиться и о церковных интересах. Но он был столь истым государственным человеком, что, вероятно, придавал значение церковным делам лишь настолько, насколько этого требовали государственные интересы и его политические планы. Подобно всем великим государственным деятелям, он не отделял внутренних дел от внешних. Его взгляды на внутреннюю политику как необходимую основу для успешных внешних сношений были ясны, просты и проникали в глубь вещей. Он понимал действительность со всей безошибочностью логики, изучая то, что происходило в последние пятьдесят лет не только во Франции, но и в остальном мире. В программе его было намечено: «Безусловное подчинение всех, при твердом правительстве, всего знающем, чего оно хочет, признание государственной цели превыше всякого другого соображения. Награда или кара только согласно этому взгляду. Повиновение государя папе в духовных делах, ради того, чтобы иметь право не допускать его вмешательства в дела светские. Дворянству подобает нести военную службу, судьям – разбирать судебные дела. Этим исчерпывается их компетентность».

Народ должен чувствовать свои тяготы, но слишком обременять его не следует. Ришелье задумывал постепенно заменить всю знать, преследовавшую лишь свои личные интересы, чиновниками на жаловании, настоящими органами правительственной власти. Значение Ришелье выступает из простого перечня событий. Он встретил первое сопротивление со стороны гугенотов, которые решительно не понимали своих выгод в это время. Без сомнения, они не могли не волноваться, если паписты и сам папа интриговали против них в правительстве, жестоко пользуясь успехами своей партии в соседних государствах. Однако Ришелье вел войну с ними на иной лад. Он нашел союзников в лице Англии и Голландии, заставив собрание нотаблей в Фонтенбло (сентябрь 1625 г.) одобрить до известной степени его политику.

Осадив гугенотский приморский город Ла-Рошель английскими и голландскими судами, он вынудил его жителей просить мира, чему должны были последовать и остальные гугеноты, потерпев поражение и на суше. Но в отличие от папистов, требовавших и в этом случае полного уничтожения гугенотов, Ришелье согласился на посредничество Англии и предложил им весьма приемлемые условия. Но он не был еще полным хозяином в королевском совете. Все еще могущественная папистская партия, главой которой был патер Беруль, навязала ему мир с Испанией, заключенный в Барселоне, с помощью тайной интриги, проводимой без ведома не только Ришелье, но и всего совета. При этом, относительно Велтелины, было решено восстановить положение 1617 года, то есть бывшее до преобладания Габсбургов (1626 г.).

Положение Ришелье было поколеблено, знать была недовольна новым направлением правительства и организовала заговор, душой которого был маршал Орнано, уроженец Корсики. Заручившись содействием вероятного наследника престола (Людовик был еще бездетен), брата короля, герцога Орлеанского Гастона, заговорщики намеревались избавиться от министра. Принц Конде также принимал в этом участие, но Ришелье предупредил удар. Опираясь на расположение к нему короля, Ришелье приказал внезапно арестовать Орнано и отправить его в Венсен. Один из второстепенных персонажей заговора, граф Шале, был казнен, а Орнано умер своей смертью в заключении.

Заговорщики, в особенности же ничтожный принц, которому приходилось быть их главой, были устрашены. Король и его мать приветствовали кардинала как победителя. А он не замедлил воспользоваться этим моментом для государственной пользы, призвав к себе на помощь собрание нотаблей (1627 г.), которому предложил организовать постоянное королевское войско, численностью 20 000 человек. Угадывая его намерения, собрание постановило, что каждый виновный в вооруженном восстании против короля подлежал без дальнейшего судебного разбирательства лишению своей должности, а затем, при доказанности преступления, отвечал за него жизнью и имуществом. Этим постановлением устанавливалось, что государственные крепости и всякая вооруженная государственная сила должны были оставаться исключительно в руках короля.

Гугеноты поднялись еще раз, при тайной поддержке других недовольных, жалуясь на нарушение условий последнего мира. Город Ла-Рошель стал снова центром восстания. Англия, конфликтовавшая с Францией, помогала гугенотам. Но отправленная ею экспедиция, под командованием герцога Бекингема, любимца короля английского, Карла I, потерпела неудачу. При выполнении этой трудной задачи герцог оказался не на высоте: его атака на укрепление острова Ре, господствовавшего над гаванью Ла-Рошели, была отбита, и английский флот был вынужден отплыть обратно.

Людовик XIII, который не был трусом, и Ришелье подошли к городу с внушительным войском. Осажденные защищались с изумительным геройством. Английская эскадра подвезла им продовольствие, но не могла выгрузить его потому, что Ришелье заградил вход в гавань плотиной. Повторная попытка англичан оказалась столь же неудачной. Но город выдержал четырнадцатимесячную осаду и сдался лишь тогда, когда нависла серьезная угроза голода (1628 г.). Ришелье как великий политик предоставил частным лицам возможность пользования всем их имуществом и свободное отправление их религиозных обрядов, но гордая муниципия Ла-Рошели была уничтожена, стены города были разрушены, все привилегии его отняты.

Восстание гугенотов в Севеннах было тоже подавлено, причем Ришелье обошелся сурово с сопротивлявшимися и милостиво пощадил сдавшихся добровольно. У гугенотов были отобраны и их крепости «государству в государстве» положен конец, но Нимским эдиктом (1629 г.) подтверждались все остальные статьи Нантского договора, и всем, даже вождям, герцогам Рогану и Субизу, была объявлена амнистия, имущество церкви и частных лиц были возвращены по принадлежности.

В этот раз за правое дело Франции и прогресса боролись не гугеноты, вожди которых заключили тайный союз с Испанией, заклятым врагом евангелического учения, а министр, который, одержав победу, не подражал папистам. Он примирился с гугенотами, даровав им, взамен защиты, которую они искали в своей собственной силе, защиту права и государственного порядка.

Спор за Мантуанское наследство после смерти последнего Гонзага (1627 г.), дал Ришелье повод к жесткому направлению французской политики против Габсбургов. Венский и Мадридский дворы, одурманенные своими успехами в Германии, соединились с герцогом Савойским для завоевания области, более не принимая во внимание законных прав французского кандидата, герцога Невера; но Ришелье увидел в сложившейся ситуации возможность сломить обременительное для всей Италии преобладание испанцев в этой стране, решился действовать очень энергично. Среди зимы (февраль 1629 г.), несмотря на неоконченную еще войну с гугенотами, французская армия, под командованием самого короля перешла через Мон-Женевр, выручила осажденный испанцами важный город Казале, соединила несколько испанских владений – Геную, Мантую, Флоренцию, Венецию – в один союз и принудила примкнуть к нему и герцога Савойского. В это время был подписан мир с гугенотами, и Ришелье, узнав о вторжении в Италию 20 000 имперцев, в то время как испанцы, под командованием одного из лучших своих генералов, Амброзио Спинолы, угрожали снова обложить Казале, выступил лично в новый поход, имея в виду и большую политическую задачу, причем взяв на себя обязанности главнокомандующего. В марте 1630 года французы прибыли в Сузу. Они взяли Пинероло, Салуццо, Казале. Имперцы успели овладеть Мантуей, но перевес все же оставался на стороне Франции, занявшей все проходы в Италию.

В этой борьбе против габсбургского владычества интересы Франции совпадали с интересами Швеции, и Франция оказала большую поддержку Густаву Адольфу, как уже было указано выше. Противники Ришелье негодовали на него за содействие королю-еретику и делу ереси в Германии, причем во главе недовольных министром стояла королева-мать. Как и всякая посредственность, привыкшая повелевать, она негодовала на власть человека, которого, как ей казалось, она сама вывела в люди. Она, надеясь на свой материнский авторитет, попыталась отдалить сына от ненавистного ей министра и полагала, что уже достигла своей цели. Враги кардинала уже поздравляли ее, называли его преемника, но Людовик XIII, на мгновение усомнившись, не захотел расстаться с Ришелье. Французские историки описывая забавные подробности метко окрестили этот день «днем одураченных» (la Journee des Dupes).

Людовик XIII, робкий, сознававший свою умственную зависимость, слабый и телом и духом, далеко не речистый, понимал, однако, достоинство своего сана, чувствуя в то же время потребность опоры в человеке сильном, который был бы способен один нести бремя правления, опираясь на свой ум и силу воли. Согласившись с мнением своего министра, Людовик предложил своей матери переехать в Мулен. Попытки примирить ее с сыном были тщетными. Вместе с ней покинул двор и герцог Орлеанский. Завязалась новая испанская интрига: королева-мать бежала из Компьена, где жила под своего рода надзором, в Испанские Нидерланды. Но победа осталась за кардиналом и он еще решительней стал добиваться воплощения своих политических целей.

Людовик XIII, король французский. Гравюра работы Фалька с картины кисти Юстуса ван Эгмонта

Противника Ришелье избрали Брюссель центром своих действий. Герцог Орлеанский вступил в союз с Испанией и герцогом Лотарингским с целью низвергнуть французское правительство с помощью мятежа в самой Франции. В это время фландрские, немецкие и польские наемники собирались у Люксембурга для вторжения во Францию, где поднял знамя мятежа губернатор Лангедока, герцог Генрих Монморанси. Король выступил лично против Лотарингии и разогнал собранное там войско. Предприятие самого принца Орлеанского окончилось еще плачевнее. Он вторгнулся во Францию, объявив себя «главным наместником короля, назначенного для искоренения злоупотреблений, введенных кардиналом Ришелье». Но этот манифест произвел мало впечатления, а войска принца вместе с примкнувшим к ним отрядом герцога Монморанси, были разбиты у Безьера (1632 г.) маршалом Шомбергом; сам Монморанси при этом был ранен и взят в плен. Область была усмирена без особого труда и Ришелье приготовился нанести решительный удар своим противникам.

Брат короля был прощен, но тому, кто поднял вместе с ним оружие против короля, пощады не было. Просьбы всей знати, провинций, самого герцога Орлеанского, папского нунция и даже высокое происхождение виновного не поколебали Ришелье. Тулузский парламент вынес свой приговор, по которому деяние подсудимого признавалось как открытое возмущение и оскорбление величества,– и последний из рода Монморанси был казнен во дворе тулузской ратуши (октябрь 1632). Герцог Орлеанский, обесчещенный этой казнью самого именитого из своих приверженцев, которого он не смог спасти, возвратился в Брюссель, чтобы возобновить оттуда свои бесплодные попытки поколебать власть Ришелье, который достиг к тому времени апогея своего могущества в государстве и пожинал плоды своей последней победы.

Тем временем в Германии продолжалась война. Густав Адольф погиб в зените своей победоносной карьеры, очищая дорогу для Ришелье, который мог теперь идти к своей цели, не тратя на то больших средств. Мужественный шведский король умел отстаивать свою самостоятельность против Франции, не делая ей никаких дальнейших уступок. Теперь Ришелье мог соразмерять обещания своей помощи со своими выгодами и заставлять всех платить Франции за ее услуги. Продление войны в Германии входило в его расчеты, а она затягивалась именно благодаря тому, что католическая партия, император и курфюрсты не соглашались на единственное средство, которое могло умиротворить страну и сплотить население против одного общего врага – средство это состояло в отмене «Восстановительного (реституционного) эдикта».

Первым успехом Франции было взятие Лотарингии. Герцог Орлеанский был женат на одной из дочерей герцога Лотарингского, Карла IV. Ришелье требовал расторжения этого брака, и Людовик сам вторгнулся в Лотарингию. В сентябре 1633 года он вступил в Нанси, а герцог в ожидании лучших времен предложил свои военные услуги императору. Излишне описывать все извороты боевой и дипломатической политики, заправилами которой были кардинал и его советник, умнейший и влиятельный капуцин, отец Жозеф, самый замечательный из монахов-политиков того века. Все эти интриги, мины и контрмины окончательно встали на службу планов этих лиц, хотя и принадлежавших к духовному сану, но озабоченных лишь государственными интересами, а никак не церковными.

Франция вступила в открытую борьбу с Испанией в 1635 году. В мае прибыл в Брюссель ее герольд с объявлением войны. Французские войска сначала не могли равняться силами с хорошо обученной, закаленной в боях немецкой армией. После смерти герцога Веймарского Бернарда, геройские подвиги которого послужили им на пользу (сам он умер слишком рано для того, чтобы занять то высокое и самостоятельное положение, которое могло бы удовлетворить), его войска и распоряжавшееся ими независимое военное государство приняли на себя его обязательства и встали на сторону Франции (1639 г.).

Именно в это время, во время войны с Испанией, Ришелье проявил все свое грозное могущество. Он удержал свое положение в Италии и успел собрать французский флот настолько быстро, что мог уже одерживать случайные победы над испанцами и, в соединении с голландскими морскими силами, преградил Испании подступы к Нидерландам.

Особенно роковым для Испании был 1640 год. Разрозненные части Пиринейского полуострова не успели еще слиться воедино, и герцог Оливарец, главный министр Филиппа IV, не мог действовать столь же успешно, как Ришелье, хотя преследовал почти одинаковые с ним цели.

Дон Гаспар де Гусман, граф Оливарец. По офорту XVII века

При рекрутском наборе в Каталонии, жители этой провинции взбунтовались и отмежевались от Испании, в надежде найти опору во Франции. Для подавления этого мятежа испанское правительство обратилось за помощью к португальскому дворянству, но португальцы, вместо ожидаемой от них помощи, нашли этот случай слишком удобным для того, чтобы сбросить и с себя ненавистное испанское иго. Они предложили корону самому богатому и знатному из своих территориальных владельцев, герцогу Браганца, утверждая, что имеют простое средство заставить его принять ее. Им было достаточно провозгласить его королем, даже против его воли потому, что одно объявление его претендентом на престол было способно озлобить кастильцев никак не менее, чем сам факт захвата короны. Эти доводы заставили Браганца согласиться, и переворот совершился без затруднений. В декабре 1640 года герцог был принят в Лиссабоне, как король, и Португалия, подобно Каталонии, была признана Францией как самостоятельная держава. Как мы увидим ниже, всепроникающая, всеобъемлющая политика Ришелье оставила свой след даже в Англии и Шотландии.

Ришелье победил всех своих врагов, пользуясь для своих действий, в Италии – враждой к испанскому преобладанию, в Германии – религиозными неурядицами, в Испании – стремлением областей к обособлению. В самой Франции восторжествовали монархические идеи и все покорялось воле Ришелье. С 1631 года во Франции уже существовала академия, занятая разработкой французского языка и образованная по указанию Ришелье из кружка литераторов, сообщавших друг другу свои произведения. В том же году, по его почину, стала издаваться первая газета «Gazette de France», выходившая еженедельно, среди сотрудников которой состоял сам король.

Ничто не ускользало от внимания министра и кары его настигали виновных прежде, нежели те могли это заподозрить. «Понятие о недосягаемой государственной власти висело как обнаженный меч Дамокла над всеми врагами Ришелье», – говорит немецкий историк, описывая эту эпоху. Все служило ему и его цели: великолепие, которым он окружал себя, его свита, состоящая из молодых дворян, военный конвой, сопровождавший его по дороге из Рюэля к королевскому дворцу, роскошные постройки, которые он возводил в Париже, а равно как и затруднительность доступа к его особе, впрочем, весьма естественная при его загруженности.

Нашелся еще один глупец, возмечтавший низвергнуть всесильного министра, молодой человек, которого сам Ришелье приблизил к королю: маркиз Сен-Марс. Надеясь на расположение Людовика, он организовал заговор, в котором опять приняли участие: герцог Орлеанский, граф Суассон и Испания. Копия с плана этого заговора попала в руки кардинала, каким путем – неизвестно. Согласно этому документу, Франция обязывалась возвратить свои прежние завоевания и вступить в союз с Австрией и Испанией против общих врагов. Король предоставил дело законному ходу, и оба зачинщика, Сен-Марс и де Ту, были казнены (1642 г.).

4 декабря 1642 года скончался сам Ришелье, дожив лишь до 58 лет. Он говорил, что у него никогда не было других врагов, кроме врагов самого государства. Правая рука кардинала, отец Жозеф, умер еще раньше своего патрона. Король, при всей своей ограниченности, произнес ему наилучшую эпитафию: «Не стало великого политика!» – сказал он, получив известие о кончине министра, создавшего нынешнюю Францию, – но не прибавил к этому ни одного слова личного сожаления.

Он переносил опеку кардинала, как переносил все, даже саму жизнь, доставлявшую мало радости ему, болезненному, грустному человеку, который тоже вскоре умер, всего через несколько месяцев после Ришелье (май 1643 г.), со словами псалмопевца на устах: «Taedet animam meam viae meae» («тяжка душе моей жизнь моя»). Ему надо поставить в заслугу то, что он, неспособный быть великим, охотно терпел возле себя величие своего преданного слуги, которому предоставлял полную свободу действий.

Оба они сошли со сцены, но осталось дело, созданное царственным именем одного из них и царственным умом другого. Особенное счастье, покровительствовавшее кардиналу в течение его изумительной карьеры и среди постоянно угрожавших ему опасностей проявилось и в том, что у короля после двадцатидвухлетнего бесплодного брака родился дофин (1638 г.) Людовик XIV, вступавший теперь на престол пятилетним ребенком, но которому предстояло весьма продолжительное царствование (1643-1715 гг.) и знаменательное для истории всего мира.

Чувствуя приближение своей смерти, Людовик XIII позаботился об устроении порядка правления. Он заставил будущую регентшу, супругу свою Анну, и приставленного к ней в качестве генерального правителя герцога Орлеанского, подписать декларацию, согласно которой они были обязаны не предпринимать ничего без предварительного согласования с королевским советом, членов которого он избрал сам. Руководящая роль в этом совете была предоставлена Джулио Мазарини, на которого еще Ришелье указывал королю как на человека, способного продолжать дело, начатое им, кардиналом.

Кардинал Мазарини. Гравюра работы Роберта Нантёйля

Мазарини, возвысившийся на службе у папы, придерживался уже и тогда французской партии. Затем, переехав во Францию, он стал разделять взгляды всевластного министра или подчиняться им. В последнее время он прочитывал кардиналу все приходящие депеши, писал его решения, усваивая при этом его идеи. Благодаря Ришелье, он получил сан кардинала, и этот новый кардинал, ловкий и вкрадчивый, был в личном плане значительно приятнее старого короля, а при наступившей перемене правления, от которой все ждали полных преобразований, сумел отстоять свое положение, благодаря той же вкрадчивости и своей итальянской сметливости.

Королева Анна, присягая на соблюдение декларации, втайне протестовала против нее. По соглашению с герцогом Орлеанским, принцем Конде, давно уже не причинявшим никаких затруднений правительству, и парламентом, который был бессилен при Ришелье и теперь охотно пользовался возможностью играть снова значимую роль, королева сложила с себя всякие обязательства по соблюдению неугодных условий буквально через несколько дней после смерти своего мужа.

Анна Австрийская, супруга Людовика XIII. Гравюра и портрет работы Нантёйля

Анна Австрийская была испанской принцессой, и все ждали, что ее политика будет отличаться испанско-католическим направлением. К общему удивлению, этого не случилось. Она оставила Мазарини во главе дел, в которые он был посвящен лучше всякого другого, и доказала, что ставит обязанности матери французского короля выше родственных соображений испанской принцессы. Епископ Бовэсский, надеявшийся стать во главе правления, получил вместо этого приказ отправиться в свою епархию.

Мазарини шел по следам Ришелье в отношении международной политики и не уступал ему в искусстве вести мирные переговоры, а также и плести интриги, которые при этом оказывались полезными. Это искусство потребовалось ему почти сразу, но новому министру также и сопутствовала удача. В самом начале нового царствования герцог Энгиенский, сын принца Конде, одержал блистательную победу над испанцами в Арденах, при Рокруа. Вслед затем был взят Диденгофен, а для действий в Германии Франция нашла в виконте Тюренне военачальника, не уступавшего лучшим из немецких вождей, Иоганну фон Верту или фельдмаршалу Мерси. В 1646 году французские войска, соединясь со шведскими, и под командованием Врангеля вторглись в Баварию. Они принудили старого курфюрста к заключению отдельного перемирия. Выше было уже указано, почему был выгоден для французов мир, заключенный королем Людовиком XIV и императором Фердинандом в Мюнстере 24 октября 1648 года.

В этом договоре было особенно важно то, что не было в явном виде отражено в его статьях: видимый упадок испанского могущества, поворотной точкой для которого следует считать продолжительное правление Филиппа IV (1621 –1665 гг.). Этот век был также ознаменован появлением Кальдерона и Мурильо – величайших гениев среди испанских поэтов и художников. Сам Филипп IV был неравнодушен к благородным искусствам, но он истощил свою страну несчастной войной, прямо противоречившей истинным интересам государства и тянувшейся для Испании более тридцати лет. Это была война габсбургская, война завоевательная во имя католической Церкви или католической системы.

Филипп IV, король испанский. Гравюра работы Джиллиса Гендрикса с портрета кисти П. П. Рубенса

Испанские войска шли в Германию и Италию с высокомерным притязанием на водворение везде испанского или испано-австрийского владычества. Свою победу при Белой горе, объяснимую слабостью противника, они приписывали силе молитвы сопровождавшего их кармелитского монаха. Они сохраняли за собой свою старинную славу и к прежнему гордому ряду имен таких военачальников, как Колонна и Кордова, Пескара, Лейва, Альба, Фарнезе, присоединялись теперь не менее знаменитые имена Спинолы и Ла-Фуенте.

Но эти силы истощались при выполнении тройственной задачи: удержать положение испанцев в Италии, возвратить императору его господство в Нидерландах и помочь ему одолеть Германию, обратив вновь в католичество ее северные области. При начавшейся уже к тому времени войне с Францией (1635 г.), положение стало совершенно безвыходным. Оливарец, до этого управлявший государственными делами, был удален в 1643 году, но упадок продолжался и при его преемнике, дон Люисе де Гаро.

Для возвращения Португалии Испанской короне не было сделано ни одной серьезной попытки. Французы снова показались по эту сторону Пиринеев, и в то время, как испанско-имперская армия шла к Парижу, как было упомянуто выше, французские войска (1646 г.) твердо засели в Лотарингии и Эльзасе – на востоке, на севере – в Артуа, на юге – в Русильоне и Каталонии. Они одерживали победы и на море после соединения с голландцами. Герцог Энгиенский взял Дюнкирхен, а принц Оранский, Фридрих Генрих – Зас-де-Гент и Гульст. Гордая Испания должна была считать счастьем для себя возможность заключить 30 июня 1648 года с Нидерландами «вечный мир», чем был положен конец восьмидесятилетней борьбе.

По этому договору, подписанному в Мюнстере, Испания была вынуждена признать полную независимость Соединенных Нидерландских Штатов и сделать территориальные уступки, зато она была свободна действовать против французов, которые не соглашались на мир, несмотря на выгодные предложения со стороны Испании, и именно теперь (1647 г.) намеревались отнять у нее лучшее из ее итальянских владений – Неаполь.

И в этом случае проявилась слабость основ испанского владычества в Италии. На него смотрели здесь лишь как на чужеземное иго. Налог на предметы первой необходимости, введенный при общей нужде и в неурожайный год, послужил к вспышке мятежа в Палермо (май 1647). Впрочем, это движение было подавлено испанскими властями без особого труда. Но в Неаполе дело приняло серьезный оборот. И здесь вице-король, дон Родриго Понс де Леон, герцог Аркосский, обложил налогом зерно и плоды.

Пустая ссора на базаре из-за опрокинутой корзины со смоквами послужила сигналом к восстанию (7 июля), с которым вице-король был не в силах справиться. Толпа выбрала своим главой рыбака из Амальфи, Томазо Аниелло, или Мазаниелло, как его называли обыкновенно. И Св. Петр был простым рыбарем... Этот Мазаниелло творил суд и расправу на Толедской площади. Он отбил вылазки испанцев из замка дель-Уово, в котором укрылся вице-король. Дело кончилось соглашением, по которому налоги должны были уплачиваться в размере, установленном еще при Карле V. В случае необходимости, для обложения новыми налогами требовалось согласие на то городского совета и народных представителей. До утверждения этого договора королем народ решил оставаться вооруженным.

Эта толпа, как и новый ее «генерал-губернатор» Мазаниелло, не могли быть, разумеется, на высоте своего положения и предались дикому произволу. Мазаниелло, ослепленный удачей, дошел до действительного психического расстройства. Увлечение толпы им скоро остыло, и она рукоплескала вице-королю, когда тот показался на улице сразу после убийства Мазаниелло, выполненного по его приказанию.

Однако столь же быстро наступила и новая реакция. В ту же ночь тело убитого, увенчанное лаврами, с мечом и фельдмаршальским жезлом, было перенесено в церковь дель-Кармине при громадном стечении народа, и восстание вспыхнуло снова. Вице-король вынужден был опять укрыться в замке, а вместо Мазаниелло выступил, на этот раз уже синьор, князь Масса. Испанский флот под командованием дон Жуана Австрийского стал бомбардировать город (октябрь) в то время, как войска вице-короля сделали вылазку. Однако испанцы вынуждены были отступить, и главой восстания стал один оружейник, Дженаро Анезе.

Он счел нужным обратиться к помощи извне, и на призыв его откликнулась Франция или, по крайней мере, знатный французский подданный, герцог Генрих Гиз. Он прибыл из Рима в Неаполь и принял здесь участие в делах той партии, которая учредила «королевскую неаполитанскую республику». В декабре того же года, действительно, прибыл французский флот, но он ушел обратно ничего не достигнув. Вскоре и герцог Гиз покинул Неаполь. Испанская власть была восстановлена при условии замены бывшего вице-короля другим. Была объявлена амнистия на испанский лад: последний народный вождь, Анезе, был казнен, как только перестал быть страшным для испанского правительства.

Однако здесь, как и в Нидерландах, и в Португалии, и во всех других странах, испанское владычество не соорудило себе прочной основы – благорасположения подданных. Поэтому дни этого владычества были сочтены. Однако Европа мало выигрывала от того, что французская монархия окрепла теперь так, что могла занять место Испании в качестве всеобщего деспота. Вестфальский мир вознес Францию на такое положение и разжег в сердцах ее правителей жажду к территориальным захватам и расширению могущества, а не удовлетворил ее.

Как мы уже видели, продолжительная война ослабила немецкую нацию и надолго сделала ее неспособной к развитию в отношении действительной свободы. Одни Нидерланды вынесли из континентальной борьбы такой государственный строй, который давал им возможность впредь быть очагом и родиной свободы. Еще важнее был тот факт, что в Англии отменилась навсегда форма неограниченного монархического правления, остававшаяся неприкосновенной еще многие годы в остальных европейских государствах.

Карл I, второй король из дома Стюартов, вступил на английский престол в марте 1625 года. Лично он был несравненно выше своего отца: в отличие от его ненадежной, бестолковой натуры, Карл был сдержан, точен во всем, рассудителен, спокоен. Образ жизни его был безупречен. Вообще, этот король производил впечатление честного и прямодушного человека, прямодушного до того, что позднее, при роковых осложнениях, среди которых политика вынуждала его к притворству, к утайке его действительного настроения, он не сумел обмануть никого – это был характер совершенно непригодный для дипломатических действий. Воцарение его, двадцатипятилетнего юноши, было встречено с большими надеждами. Лишь позднее обнаружилось, что наряду со своими хорошими качествами, он тоже обладал упорством и «нелегкой рукой» Стюартов.

Король Карл I, английский. Гравюра работы де Иода-младшего с картины кисти ван Дика

Брак Карла I с французской принцессой явно указывал на антииспанское направление английской политики, которой сочувствовал народ и которой придерживался король. Он созвал свой первый парламент (июнь), но был разочарован, встретив сопротивление со стороны его членов, которые, желая воспользоваться случаем для облегчения многочисленных тягостей, возложенных на население при прошлом царствовании, требовали строгого применения законов против папистов.

Уступки, сделанные в религиозном отношении королеве-католичке и ее свите, вызывали общее недовольство. В условиях откровенного сочувствия протестантов к религиозной борьбе, происходившей на материке, народу не нравился и сам брак короля с католичкой. Парламент утвердил только две «субсидии», притом одновременно с весьма важной финансово-политическою мерой: главный доход короны доставлялся пофунтовым и потонным сбором (poundage и tonnage – процент со стоимости любого ввозного товара и пошлина на иностранное вино). Прежде этот доход утверждался на период всего царствования, теперь же парламент утвердил его только на год. Королю приходилось пожинать плоды, посеянные необдуманными действиями своего родителя, как бы умышленно внушавшего недоверие парламенту. Он считал эту новую меру оскорбительной, а себя вправе получать те доходы, которыми пользовались его предшественники и которые за последние годы возросли благодаря увеличившемуся торговому обмену.

Возможно, королю вредило то, что он удержал при себе в качестве своего главного советника любимца покойного короля, герцога Бекингема, сопровождавшего его во время злополучного сватовства в Мадрид. Англичане никак не хотели терпеть у себя верховенства фаворитов и первых министров, которое процветало во Франции и в Испании. Следует отметить, что герцог слыл человеком способным и весьма трудолюбивым, но при этом тщеславным и безнравственным, порой даже легкомысленным, занятым только своей особой и своими успехами. Его ненавидели уже только за то, что он был осыпан наградами и богатствами со стороны двух королей. Можно сказать, что его предложения отвергались парламентом только потому, что делались от его имени. Роковым образом, король стремившийся к утверждению своей власти, должен был поддерживать своего министра и по его настоянию он распустил парламент.

Джордж Виллье, герцог Бекингемский. Гравюра работы Дельфа, 1626 г., с картины кисти Миревельтса

После новых выборов, парламент был созван в феврале 1626 года. Он оказался еще менее сговорчивее первого, хотя не скупился на заверения быть опорой короля, но опорой условной, в соответствии с парламентским укладом– via parlamentaria. Так, палата требовала отчета о субсидиях, вотированных парламентом в 1624 году. Однако настойчивее всего собрание требовало увольнения Бекингема. Нижняя палата большинством голосов (225 – за, 116 – против) решила представить палате лордов предложение об аресте герцога. Даже в Верхней палате у него было мало друзей, и Карл, во избежание неблагоприятного решения, распустил и этот парламент.

Бекингем только усилил общее негодование своей неразумной или, по крайней мере, неразумно примененной на деле, внешней политикой, повлекшей самые пагубные последствия. Как было выше сказано, англо-голландский флот принимал участие в уничтожении гугенотской эскадры, что очень не понравилось английским морякам и некоторые суда даже отказывались подчиняться полученным приказам. Затем, вместо того, чтобы послать флот к Везеру, на помощь датскому королю Христиану, который предпринимал немало усилий для торжества протестантства, Бекингем отправил суда к испанским берегам, откуда они вернулись без всякого успеха (декабрь 1625 г.). Его считали виновным в неудаче протестантов при Луттере (1626 г.). Когда же во французской политике наступил поворот в пользу Испании, то Бекингем пошел уже на защиту осажденной Ла-Рошели, поднявшей у себя английский флаг. Герцог даже лично принял командование над флотом, но не смог оказать реальной помощи протестантскому городу и должен был бесславно вернуться после своей неудачной попытки помочь протестантам у острова Ре (ноябрь 1627 г.), о которой говорилось выше.

Однако внешние проблемы заслонялись внутренними неурядицами. В марте 1628 года был созван новый парламент. На этот раз обе стороны проявили сдержанность. Король дал необходимые обещания, парламент согласился на субсидии, но в то же время жаловался на произвол, с которым производились в последнее время аресты. Парламент настаивал на том, что король не наделен неограниченной властью и в то же время не покушался на остальные его права. После единогласного одобрения пяти субсидий, парламент представил королю свою петицию о правах, направленную преимущественно против введения не одобренных палатами налогов, или привлечения займов, а также против несправедливых арестов без судебного разбирательства. Король принял эти условия, и такой примирительный образ действий с обеих сторон произвел общее ликование: повсюду стоял звон колоколов и горели фейерверки.

Но разногласие было лишь прикрыто, а никак не устранено. Карл I придерживался мнения, что правительство не может обходиться в известных случаях без права лишать свободы тех или иных лиц. Он посоветовался с некоторыми высшими судебными чиновниками, и те нашли, что его согласие на петицию никак не связывало его в отношении прав, относящихся к прерогативе королевской власти. Лидеры Нижней палаты, заметив, что король соглашается на петицию лишь условно, составили обвинительный документ, «великое увещание» (Remonstration), ясно изложив в нем, что виновником всех зол является герцог Бекингем. Сессии парламента были отсрочены; герцог, возможно, для успокоения общественного мнения, занялся опять активной деятельностью, направленной против Испании, но в самом разгаре подготовки к военным действиям, предпринятых с целью реабилитироваться за поражение англичан при Ла-Рошели, он пал от ножа убийцы в Портсмуте (1628 г.).

Этот убийца, по имени Фельтон, был так потрясен словами «увещания» в котором Бекингем назывался врагом религии и государства, что думал совершает богоугодное дело. По его убеждению, все действия, направленные на пользу общества – допустимы и позволительны. Всякий добрый англичанин должен был разделять такое мнение, однако перед своей казнью он понял всю тяжесть своего преступления и невозможность оправдывать какими-либо соображениями об общей пользе то, что осуждалось божескими законами.

Между тем становилось ясно, что петиция, хотя и принявшая вид закона, не достигла своей цели. Король, возмущенный радостью страны при известии о кончине герцога, не узрел, что этот симптом является весьма серьезным предостережением и продолжал взимать свою пофунтовую и потонную пошлину. По-прежнему продолжались незаконные аресты без всякого разбирательства, по-прежнему будоражили умы проповеди в пользу такого абсолютизма, произвольная раздача должностей или повышения по службе. Общество возмущалось на возраставшее число папистов и на происки пробравшихся в Англию иезуитов.

Такое настроение царило в стране, когда вновь был созван парламент, в январе 1629 года. Король вновь требовал делегирования ему вышеназванных пошлинных доходов в течение всего периода его правления, как то велось со времен Эдуарда IV. Парламент, со своей стороны, твердо отстаивал свое право определять денежные затраты, и издал новое «увещание». Чтобы не допустить этого документа на обсуждение, король отсрочил заседания парламента, о чем спикер, Джон Финч, доложил собранию, после чего хотел удалиться, но некоторые депутаты удерживали его на месте силой до тех пор, пока «увещание» не было прочитано и одобрено большинством.

После этого Карл решился править без парламента, по примеру многих своих предшественников. Это решение тотчас же отразилось на внешнеполитических делах – королю пришлось отказаться от той роли в великой континентальной борьбе, какая подобала могущественному положению Англии. Он заключил мир с Францией, расторгнув прежний союз с гугенотами, взамен чего французское правительство сняло с него жесткие условия по содержанию его придворного штата, оговоренные брачным контрактом со стороны его супруги. В том же году (1630 г.) было заключено соглашение с Испанией. Что касалось Германии, то Карл довольствовался полумерами в отношении дел своей сестры, своего зятя и их потомства. Английские и шотландские войска, под командой маркиза Гамильтона, высадились у Узедома (июль 1631 г.) и приняли участие в некоторых военных операциях. Затем Карл отправил послов на Гейльбронский конвент для защиты интересов своего племянника после смерти Фридриха в ноябре 1632 года, и в Вену, где им пришлось выслушать одни сдержанные обещания потому, что там предпочитали «реальную дружбу с Испанией и Баварским курфюрсшеством ненадежному союзу с Англией».

Как мы уже видели, при подписании Пражского мира (1635 г.) пфальцские дела были предоставлены на добрую волю императора. Карл более уже не занимал в этом вопросе влиятельного положения отчасти из зависти к возрастающей силе Франции, особенно на море, а отчасти потому, что у него все более назревал план преобразования Английского государства на основе королевских прерогатив – другими словами, он хотел добиться неограниченной монархической власти, подобно существовавшей в некоторых континентальных государствах.

Главным правительственным деятелем Англии был в то время Ричард Уэстон, и он удачно справлялся со своей задачей в условиях крайне обременительного государственного долга и разнообразных постоянно возраставших обязательств казны. Таможенные доходы при нем увеличились вследствие процветания торговли, которой способствовал мир с Испанией, но канцлер казначейства пользовался и другими, более или менее тайными, источниками пополнения казны. Не вступая ни в какие споры о возобновлении некоторых притязаний короны, хотя и законных, но отмененных обычаем, он ввел систему монополий, откупов и пр. Самым важным, как в финансовом, так и в политическом смысле, из этих сомнительных средств был так называемый, корабельный сбор. На основании обязанности короля защищать торговлю и берега государства на всех его подданных, а не только на одних береговых жителей, была наложена особая подать в пользу короля, и судебные палаты, решавшие споры по этому предмету, давали заключения благоприятные для такой опасной теории. Они оправдывали ее, например, тем, что военные приготовления 1588 года, обеспечившие отражение испанцев, были произведены по указу королевы без всякого участия в том парламента.

Такие аргументы встречали мощный отпор и один джентльмен из Бокингемшейра, Джон Гампден, представитель старинного земельного зажиточного дворянства этой провинции, не согласился заплатить наложенных на него двадцати шиллингов, аргументируя это именно тем, что такая подать не была утверждена парламентом и, следовательно, взимание ее было незаконным. Он был обвинен по суду, но пример его все же нашел подражателей. В сущности, руководствуясь такими соображениями, можно было взимать какую угодно подать и на содержание сухопутного войска. Между тем, иностранцев поражало даже то обстоятельство, что при процветании страны и возрастающем благосостоянии, король вовсе не думает об увеличении своей армии, несмотря на усиление народного недовольства.

Однако нельзя было упрекнуть короля Карла в том, что он тратит средства из государственной казны безрассудно. Содержание его двора не превышало того, что требовалось для поддержания достоинства страны, личная его жизнь была безупречна. Более того, он принимал все меры по поддержанию торговли и колонизации, толково и с любовью поощрял живопись, архитектуру, литературу и театр. Его никак нельзя было назвать легкомысленным и если он и добивался усиления королевских прерогатив, то делал это с целью улучшения государственного устройства. Но несмотря на столь благие намерения, ему откровенно мешали его личные недостатки. Отсутствие такта, упрямство, присущее всем Стюартам, и не допускавшее их поступиться чем бы то ни было, в случае же неизбежности согласиться на что-либо противное его убеждениям, он делал это не иначе, как с затаенной мыслью снова все изменить при более благоприятных обстоятельствах. «Карлу недоставало, – замечает, со свойственною ему тонкостью тот немецкий историк, которому мы обязаны столькими меткими характеристиками, – того чувства, которое заставляет человека отличать исполнимое от неисполнимого». Другими словами, можно сказать, что ему недоставало рассудительности для правильного, применения своего ума к действию.

Все это выразилось ясно в отношениях Карла к религиозным делам. Ему было необходимо найти в народе опору своему личному способу правления, и потому он благоволил к своим католическим подданным, которым, по их признанию, никогда еще не жилось так хорошо. Законы против них не были отменены, но оставались бездейственными. Сторонники короля, как и враги, в равной мере ожидали, что он восстановит католицизм, хотя сам Карл был далек от такой мысли, твердо придерживаясь основ английской Церкви и сознательно отвергая папизм. Но отстаивая свои церковные прерогативы столь же упорно, как и политические, он хотел обеспечить безусловное преобладание в государстве введенному епископо-королевскому церковному строю. Для этой цели Карл избрал ближайшим своим сподвижником Уильяма Лауда, возведенного им в достоинство примаса Англии и архиепископа Кентерборийского,– человека, разделявшего ее воззрения, но крайне ограниченного. Лауд был предан английской Церкви до фанатизма, и потому слыл ярым противником восстановления главенства папы. Однако склоняясь к арминианству по своим богословским воззрениям, он обладал ортодоксальной нетерпимостью, и потому особенно ненавидел пуритан, число которых постоянно росло, причем они приобретали силу именно благодаря тяготевшему над ними преследованию.

Уже Иаков I жаловался на то, что в его государстве так расплодились эти «ехидны», как он высокомерно обзывал пуритан. С тех пор среди среднего сословия и даже части дворянства значительно укоренилось то более строгое понимание христианских истин и значения реформации, которое получило кличку «пуританства». Пуритане восставали против внешней обрядности англиканской Церкви, роскошных процессий, свечей, крестов, риз и митр, «старого суеверия, требовавшего поклона перед алтарем»[19] других частностей, унаследованных от папства, т. е. от «царства антихристова», как они выражались, действительно, не имевших ничего общего с простотой евангельского слова, скорее даже противоречивших ему. По этой же причине восстали протестанты против епископства и всей иерархической системы, столь сильно разнящейся с изначальным идеалом христианства. Но самой глубокой и основной причиной противоборства пуритан было «постыдное происхождение англиканской Церкви, созданной в угоду страсти и пороков деспота, позорной уступчивости одних и низких интриг других, поэтому обязанной своим существованием всему, что противно Богу и Писанию и совместимой лишь с придворной суетностью, мирскими потехами, пляской, театральными зрелищами и прочими бесовскими забавами». Все негодование секты обрушилось на светские удовольствия, особенно на распространившуюся общую страсть к театру. Один пуританин, игравший значительную роль в парламентской борьбе, Уильям Прин (Prynne), написал книгу «Histriomastix» (бич лицедеев), за что на нем были выжжены клейма и отрезаны уши.

Если бы Карл ограничился политической сферой, то мог бы одержать победу. Этой стороне его стремлений много содействовал весьма преданный ему и способный человек, бывший член парламентской оппозиции, Томас Уэнтворт, перешедший в другой лагерь потому, что здесь открывалось больше простора его честолюбию. Король назначил его своим наместником в Ирландии и Уэнтворт вел здесь дела весьма успешно. Но совмещение религиозного насилия и политического было большой ошибкой со стороны Карла. Оно придало оппозиции стойкость и то внутреннее содержание, которое удвоило ее значение.

На протяжении ближайших лет деятельность оппозиции была направлена, впрочем, безуспешно, против двух главных учреждений, служивших Карлу основой существования его системы: звездной палаты или чрезвычайного светского суда, члены которого назначались от правительства, а компетенция осталась неопределенной, и верховной комиссии, подобного же чрезвычайного духовного суда, которому подлежали все дела, касающиеся лиц, именуемых господствующей Церковью «еретиками».

В 1637 году дела оппозиции были настолько плохи, что многие даже из числа влиятельных членов парламента и лидеров партий думали о переселении за море, с целью найти там свободу для исполнения своих религиозных обязанностей. С 1640 года эмиграция в Америку приняла, действительно, большие размеры, но Карл I совершил самый безумный шаг – решил установить в Шотландии свою англиканско-абсолютистскую систему.

Стремления Иакова I восстановить и здесь епископальное правление и ввести один церковный епископальный строй для обоих королевств – не имели особенного успеха. Епископы опять получили право заседать в шотландском парламенте, но средоточие духовной силы, ее законодательная власть, была прерогативой общего собрания духовенства (the general assembly). Пертские статьи (1618 г.), которыми предписывалось коленопреклонение при принятии причастия и соблюдение больших праздников, почти не соблюдались как дворянством, так и народом по причине распространения среди них кальвинистских идей. Это направление, еще не утвердившееся в Англии, было уже господствующим в Шотландии.

Тот факт, что король взял себе в жены «хананеянку», порождал здесь большее негодование, нежели в Англии, и посещение Шотландии Карлом, которого сопровождал архиепископ Лауд (1663 г.), не произвело в стране благоприятного впечатления. Его старания ввести здесь англиканскую обрядность были слишком явными.

Умышленное отклонение созыва «general assemblies» и на основании королевского приказа учреждение в Шотландии Верховной комиссии по примеру Англии вызвало общее недовольство. Люди начали рассуждать об активной и пассивной борьбе. «Страдать или повиноваться – выходит одно», – толковал народ. Но существовала еще и епископская партия, и ни Карл, ни тупоумный прелат, настраивавший его, не думали отступать.

В 1635 году при активном участии короля была составлена в англиканско-епископальном духе книга канонов, опубликованная в 1636 году и которая должна была получить обязательное применение во всем королевстве. Относительно толкования Ветхого Завета было достигнуто соглашение, но когда в октябре была провозглашена новая литургия, всюду распространилась молва о скором восстановлении папизма. К Пасхе 1637 года был обнародован новый церковный закон, немедленно вступивший в силу. Новая литургия должна была происходить в первый раз в большой Эдинбургской церкви Св. Джиля, 23 июля 1637 года. Все правительственные должностные лица явились на церемонию. Но только декан собрался приступить к службе, как в церкви поднялся страшный шум: крики, всякая брань огласили воздух, стулья и все, что попадалось под руку, полетело в декана и в епископа. При этом присутствовали и набожные дворяне и проповедники, но общее возбуждение было настолько сильно, что королевское правительство и даже сам Лауд посчитали за лучшее повременить с введением новых церковных правил.

Но положение с каждым днем становилось серьезнее. Шотландские беспорядки приобретали все большее значение в связи с великой всемирной борьбой, происходившей на континенте. В это время произошла битва под Нордлингеном, в которой паписты одержали верх. Началось сопротивление против объединенного могущества «скипетра и митры». Недовольство вводимой литургией и сходки по этому поводу множились, но это не удовлетворяло недовольных: нечего было колебаться там, где приходилось выбирать между гневом Божьим и гневом королевским.

Партия решилась предъявить обвинение епископам и отвергнуть епископство вообще как несоответствующее старинными законами и самому Писанию. Король поступил здесь так же, как в и Англии, но его ответы с речами об истинной религии, о правах и о льготах жителей, о даровании амнистии не выражали его настоящих намерений и могли только усилить волнение, которое приняло форму открытого союза и завершилось торжественным договором, под названием «Covenant», который был обнародован в Эдинбурге 28 февраля 1638 года и подписан множеством лиц из высшего и низшего дворянства, духовенства и городских обывателей. Восстав против папизма и опираясь на парламентские решения в пользу реформатов, они требовали уничтожения Верховной комиссии, прежнего ограничения епископской власти общими собраниями, которые должны были впредь созываться ежегодно. Однако при этом подтверждалась и прежнее недовольство епископами.

Король отправил в Шотландию в качестве своего верховного комиссара знатного тамошнего уроженца, маркиза Джемса Гамильтона, который старался достичь соглашения. Он противопоставил вышеуказанному конвенту другой, которым с согласия короля восстанавливалось прежнее положение дел и допускались все те уступки, какие были незадолго до того – мера, совершенно достаточная для умиротворения нации или ее пресвитерианского большинства. Но было уже поздно. Знамя конвента было поднято, и народные массы, даже не до конца понимающие значение этого слова, привлекались им, как боевым кличем. И когда уже по королевскому повелению в ноябре 1638 года в Глазго состоялось генеральное собрание, значительное его большинство оказалось состоящим из «ковенантов», с которыми не было возможности войти в соглашение.

Это собрание объявило себя компетентным для суда над епископами. Изданное королем распоряжение о роспуске этого съезда и оглашенное на городской площади города Глазго, осталась без последствий. «Пертские статьи» были признаны недействительными, епископат уничтожен, епископы, в зависимости от степени их участия в королевском законодательстве в последнее десятилетие, были не только лишены своих кафедр, но и подвергнуты отлучению.

Король принял вызов. В январе 1639 года он представил своим верным подданным в Англии оправдание, служившее ответом на постановления шотландского собрания, и собрал войско в 20 000 человек при содействии англиканского духовенства, дело которого было и его делом. Шотландцы со своей стороны выступили «за Христов венец и за Ковенант», или, как читалось на их знаменах: «За Господа, Короля и Ковенант». Они все еще придерживались той фикции, что восстают не против самой основы существовавшего государственного строя и не против короля.

Командование их войском принял на себя Александр Лесли, один из наиболее выдающихся людей из числа тех многих шотландцев, которые сражались на материке за торжество протестантства. Он служил в шведской армии и прошел свою военную школу под знаменами Густава Адольфа. Он происходил не из знатного рода и состоял в свите лорда Рота, но он обладал боевым опытом и его мнение имело большой вес на военном совете.

Обе армии встретились на границе в то время, как английский флот подошел к Фрису на Форте. Но королевскому войску недоставало той уверенности и того религиозного энтузиазма, которые одушевляли шотландцев, и дело кончилось переговорами, которые привели к соглашению, известному под названием «Бервикского мира». Войска были распущены, шотландские крепости возвращены королю, который взамен этого соглашался на отмену епископата и на созыв нового собрания и парламента, на котором должны были разрешиться спорные вопросы. Этот договор был принят с радостью всем протестантским миром, породив надежду на то, что Карл будет действовать в духе таких людей, как Лесли, то есть придерживаться политики защиты протестантства, и примет участие в континентальной борьбе, а шотландские войска помогут ему отвоевать обратно Пфальц.

Но, к несчастью Карла, его внешняя политика была столь же нерешительна и непоследовательна, как и внутренняя. При этом он постоянно подрывал одной из них другую. Карл постоянно колебался между Францией и Испанией, а при его дворе не переводились интриганы и интриганки обеих этих партий. Вследствие этого все его старания на пользу племянника были напрасны. В этом случае, как и в других, он хотел достигнуть цели, но избегал средств к ее достижению. Обладая проницательным умом, он ясно усматривал все трудности и опасности различных путей, но не обладал способностью принять твердое решение и неуклонно идти к намеченной цели. Французы называли его образ действий двусмысленным; в деле о Пфальце он вел переговоры как с ними, так и с испанцами, а те отплачивали ему за это весьма недвусмысленным сочувствием к шотландцам.

Бервикский мир оказался бесплодным. С обеих сторон были сделаны наилучшие заверения, но разногласия не исчезли. Ни собрание духовенства, ни парламент, созванный после того (август 1639 г.), не проявили никакой уступчивости. Парламент даже предъявил такие требования к теории государственного преобразования, что для короны оставалось лишь одно ее имя, а лидеры большинства не затруднились войти в соглашение с французским королем. В тайном послании к Людовику XIII, они просили его покровительства, ссылаясь на давнюю связь Франции с Шотландией.

Этот документ попал в руки английского правительства и ускорил принятие решения королем возобновить военные действия. В это же время Карл вызвал из Ирландии в совет самого отважного и энергичного из своих слуг лорда Томаса Уэнтворта, ирландского наместника. Как уже было сказано, Уэнтворт состоял сначала в оппозиции, будучи самым страстным и опасным противником Бекингема, но потом, руководствуясь своим честолюбием и жаждой власти, перешел на сторону короля, проявив на различных высоких должностях свои недюжинные государственные и административные способности, особенно управляя Ирландией.

Это был военный человек, но с юридическим образованием, высокого роста, неустрашимый и полный веры в себя. Он получил титул графа Страффорда и быстро привел в порядок ирландские дела. Ирландский парламент без всякого затруднения изъявил свою готовность снабдить короля войском и деньгами. Страффорд смело советовал принудить шотландцев к повиновению силой, а для сбора необходимых на то денежных средств созвать английский парламент – чего не было уже в течение одиннадцати лет. Если же этот парламент отказался бы от предложения, которое затрагивало честь нации, в равной мере как и честь короля, то такой отказ должен был вполне оправдывать чрезвычайные меры, к которым мог прибегнуть король.

Парламент собрался в апреле 1640 года. Он был открыт речью лорда-хранителя печатей, Финча, употребившего неудачную риторическую притчу о Фаэтоне, которому не следовало заступать на место Феба,– это означало, что парламент не должен был позволять себе править государственной колесницей, а изъявить, главным образом, свое согласие на субсидии, требуемые для войны, необходимость которой доказывалась открытыми взаимоотношениями шотландских лордов с Францией. Их послание к французскому королю было зачитано и Финч закончил выступление заверением, что король будет праведным, кротким и милостивым правителем. Однако в зале нашлись люди, понимающие, судьба каких вопросов решалась в данный момент, и их нельзя было подкупить словами. Они понимали, что шотландцы отстаивают религиозный принцип,– тот самый, которого также придерживались лидеры Нижней палаты, а именно – безусловное протестантство. Один из этих лидеров, Джон Пайм (Рут), произнес речь, в которой доказывал, что источник всего зла, переносимого страной, кроется только в папстве, с которым необходимо решительно разорвать связь.

Религиозное разногласие было для всех важнейшим предметом на этом заседании парламента, который, как и предшествовавшие ему, стоял твердо на том, что сначала следовало облегчить тяготы народа, а затем уже вести речь об ассигновании денег. Король вступил в переговоры: он обещал отказаться от корабельного сбора, получив взамен разрешение на двенадцать субсидий, и дать Палате общин время изложить все свои жалобы. Верхняя палата поддержала короля и даже Нижняя не отклоняла примирения, но Карл не мог отрешиться от своих тайных мыслей.

Желательное снисхождение к католикам теряло всякое значение, потому что оно было связано с уничтожением старинных английских вольностей и зависело от колебаний нынешней политики. Поэтому Нижняя палата стояла на своем, требуя подчинения католиков, обеспечения неприкосновенности частного имущества и парламентской свободы. В королевском совете такое развитие событий было предусмотрено, и потому решение распустить парламент было принято очень быстро. Парламент был распущен в мае 1648 года, к великой радости радикальной оппозиции, которая и не надеялась, что он сумеет отстоять дело свободы. Король тоже выражал свое удовольствие по поводу этого роспуска. Огорчилась одна только умеренная партия.

Начиная с марта, Шотландия стала готовиться войне, а в июне по собственному почину в Эдинбурге собрался парламент без присутствия королевского комиссара, а заседания открылись без символов королевской власти: меча, скипетра и короны, чего до того времени не бывало. В течение нескольких дней были приняты весьма важные решения: духовенство было лишено права заседать в парламенте, равно как и в судах, чем остался вполне доволен низший клир. Другие решения также были направлены к усилению парламентской власти. Позиция, занятая английской палатой общин и сочувствие лидеров оппозиционной партии ободряли шотландцев. Они издали красноречивый манифест, в котором настоятельно убеждали англичан в общности интересов обеих стран. Ссылаясь на готовившееся вторжение английских войск в Шотландию, они справедливо указывали на то, что Англию вынуждают обнажать меч на ее же собственную религию, в то время, как обеим странам одинаково подобало защищать истинную веру и законную свободу королевских подданных против партии, окружавшей короля и вселявшей всюду суеверие и рабство.

Лесли перешел старую англо-шотландскую границу, реку Твид, во главе 20 000 человек, подошел к Тайну, осадил Ньюкасль и Доргэм. Король и Страффорд находились у Йорка, но они напрасно надеялись, что появление шотландцев на английской земле возбудит в народе национальный дух, разожжет его племенную вражду.

У шотландцев были большие связи в Англии, и все, восставшие против антипарламентской политики короля, увидели в Лесли союзника, что было обоснованно тем, что победа Страффорда над ним означала бы одновременно поражение парламентского строя в Англии. Такое общее настроение сводило на нет усилия короля. Его войско становилось ненадежным, нельзя было смело вести его против шотландцев. Созванное им, как в прошлые времена, собрание нотаблей, magnum consilium лордов в Йорке, не отказало ему в помощи, и король был вынужден вступить в переговоры с шотландцами. В Рипоне (Йоркшир) было заключено перемирие. В течение этого времени, то есть двух месяцев, шотландское войско должно было оставаться в Англии, получая на свое содержание по 850 фунт. стерл. ежедневно. Вместе с тем было определено, что король созовет парламент, потому что без него он не мог получить средств для выплаты шотландцам. «Grammercy good master Scot» («большое спасибо господину шотландцу»), – поется в старинной английской песне того времени: присутствие шотландского войска обеспечивало победу английскому парламенту.

Этот парламент, известный под названием «Долгого» и сыгравший столь значительную роль в судьбе Англии, собрался в Уэстминстере 3 ноября 1640 года. Большинство предыдущего парламента усилилось еще несколькими влиятельными членами народной партии, чувствовавшими за собой поддержку населения. Король требовал (впрочем, он мог уже только желать), чтобы прежде всего ему были выделены средства на то, чтобы прогнать шотландцев обратно. Но Палата общин придерживалась противоположного мнения. Она сознавала свое могущество и обратила свое внимание на внутренние вопросы и на этот раз заговорила уже не об облегчении тягот, а о наказании виновных в их установлении, «дабы другим не повадно было».

Прежде всего было выдвинуто обвинение против Страффорда, самого влиятельного из советников короля и потому наиболее ненавистного. Сам Страффорд просил короля оставить его в Ирландии во главе армии, считая себя там более полезным, однако в сложившейся обстановке в преддверие борьбы не стал уклоняться от нее. Он был настолько тверд, что явился в парламент и занял свое место в Верхней палате, где ответил обвинением на обвинение, сказав, что предательский союз вождей оппозиции с шотландцами побудил последних к сопротивлению. Он отрицал пагубность последствий поражения, понесенного королем и им самим. Но 11 ноября (1640 г.) обвинение против него было сформулировано в Палате общин, и самый могучий из ее лидеров в это время, Джон Пайм, во главе делегации своих соратников отнес его в Палату лордов, которая приняла документ и назначила следствие.

В декабре того же года такое же обвинение в государственной измене было предъявлено архиепископу Лауду, который также был подвергнут заключению, как и Страффорд. Некоторым другим, не столь значительным, членам правительства удалось бежать. По совету Гамильтона, король пригласил некоторых лиц, стоявших близко к оппозиции, к участию в правительстве и согласился на издание закона, согласно которому парламент должен был созываться раз в три года и не мог быть распущен или отсрочен в течение первых 50 дней с момента открытия заседаний без согласия на то обеих палат. Но это не остановило ход процесса против Страффорда. Серьезные и страстные прения о конституционных вопросах, о реформе или полном уничтожении епископата и произвольно возникавшие при господствующем настроении умов слухи о заговорах против парламента или его членов, поддерживали и распространяли общее возбуждение.

Мужественная и ловкая защита Страффорда произвела соответствующее впечатление на Верхнюю палату. Вскоре стало очевидно, что к нему нельзя применить в законном смысле слова, обвинение в государственной измене. То, в чем его можно было обвинить, подпадало под юридическое понятие, выраженное английским словом misdemeanour, беззаконие, и даже если судьи попытались бы инкриминировать felony – нарушение верноподданического долга, то все же Страффорд был юридически прав, говоря, что сотни беззаконных деяний не составляют еще felony, а сотни felonies не являются еще государственной изменой. Но суровые судьи, члены преобладающей в парламенте партии, не хотели выпускать своей жертвы. Они прибегли к обвинению законодательным порядком, посредством так называемого bill of attainder (обличительный акт).

Нет сомнения, что закон, установленный обеими палатами и утвержденный королем, мог сделать неправое правым и наоборот. Тщетно некоторые сторонники той же партии назвали такое дело политическим убийством. Им ответили словами о государственной необходимости, софизмами о том, что человек, попирающий законы, не может надеяться на защиту с их стороны. Нельзя оспаривать, что в этот раз – единственный раз – Страффорд являлся поборником закона, следовательно, общественного блага и свободы. Но борьба была слишком горячей и ее высокие цели заслоняли собой точку зрения права. Дело шло о победе над страшнейшим и опаснейшим для будущего врагом.

Сторонники старого порядка вещей среди знати и офицеров войск, расположенных на севере, вместе со множеством представителей англиканской Церкви и понимавших грозившую ей опасность, были готовы на реакционное движение, но прежде, чем оно достигло чего-то определенного, слухи о нем породили общее возбуждение, особенно в Лондоне, где радикальная партия была наиболее сильна. Верхняя палата, весьма малочисленная, поддалась давлению общественного мнения: 26 голосами против 19, она приняла bill of attainder, вотированный подавляющим большинством Нижней палаты. Дело оставалось только за королевской подписью. Страффорд был настолько великодушен, что письменно слагал с короля все его обязанности по отношению к нему и советовал пожертвовать им, чтобы сохранить за собой возможность добиться соглашения с народом. К сожалению, в ту минуту, когда Карлу следовало слушать лишь голос своей совести, он имел слабость пригласить на совет некоторых епископов. Только один из них посоветовал ему следовать голосу совести. Король предпочел то, к чему его трусливо склоняли другие. «Не уповайте на князей мира!, – произнес Страффорд словами Писания, узнав о решении своего государя.

Казнь совершилась на Тауэрском холме 12 мая 1641 года. Граф смело склонил свою голову под топор, достойно выдержав борьбу до конца.

Лорд Страффорд. Гравюра работы де Пасса. В глубине картины – сцена казни Страффорда

Король и те лорды и епископы, которые убеждали его не подвергать себя самого и всех их опасности из-за одного человека, напрасно принесли Страффорда в жертву. Тотчас же вслед за своим согласием на вышеуказанный билль, Карл должен был подписать и тот, согласно которому парламент присваивал себе единоличное право роспуска палаты или отсрочки ее заседаний. Но все это предоставляло возможность королю свободно ехать в Шотландию, где он надеялся исправить сделанные им прежде ошибки и тем самым разорвать связь шотландцев с английскими радикалами. Он исполнил все их желания, дал обещание замещать все высшие должности в Шотландии не иначе, как по выбору сословных чинов, вручил ведение всех важнейших дел самому главному лицу партии, графу Ардейлю, взяв при этом с него и с Александра Лесли, недавно предводительствовавшего шотландскими войсками, честное слово в том, что они не станут принимать участия в английских смутах. Лесли был пожалован титулом графа Льювен. Умиротворив, таким образом, Шотландию, Карл надеялся, что ему удастся восстановить порядок и в Англии.

Но в это самое время англо-шотландские дела усложнились тем, что происходило в Ирландии. Католики – как английские уроженцы, так и масса туземного, кельтского происхождения – воспользовались слабостью местного правительства, во главе которого не было уже человека, подобного Страффорду. Они нашли удобный случай отделиться, сделать страну самостоятельной, католической, кельтской. Вожди движения и монахи спокойно обсуждали вопрос: следовало ли просто изгнать саксов-протестантов или истребить их? А когда восстание вспыхнуло и распространилось по всему острову, при малочисленности гарнизона вопрос разрешился сам собой, благодаря давно накопившейся вражде, обнаружившей теперь всю свою ярость. Тысячи трупов покрывали землю, совершались всевозможные ужасы, и небольшие военные силы, присланные королем, смогли добиться лишь того, что удержали за собой несколько крепостей.

Английский парламент отсрочил свои заседания, возложив текущие дела на особую комиссию. Король возвратился из Шотландии и по-видимому был готов поступать разумно. Меры Палаты общин против порядков англиканской Церкви (придача пасторам учителей, лекторов) порождали брожение в народе, а в самой палате было сильное, умеренное меньшинство, которое считало, что пора уже остановиться. Но ирландский погром снова разжег протестантское чувство, всюду ходили слухи о папистских заговорах. Главное же было в том, что палата зашла слишком далеко для того, чтобы не идти еще далее.

Самый влиятельный из лидеров парламентского большинства, Джон Пайм, побудил палату к еще одному революционному шагу. В представленном ею великом увещании (Remonstration), содержавшем 200 пунктов, были изложены все обвинения в адрес правительства – настоящие и прошедшие. В заключение требовалось лишение прелатов их светских должностей и почетного звания и назначение на высокие места как по внутренним, так и внешним делам только лиц, облеченных доверием парламента.

Но выскажется ли большинство Нижней палаты за это «увещание» – было еще вопросом. Это должно было решиться 22 ноября 1641 года. После ожесточенных прений, длившихся до полуночи, и в которых, с одной стороны, спорили Эдуард Гайд, лорд Фальклэнд, Джон Кольпипер, а с другой – Пайм и Гампден, послание было одобрено с перевесом всего лишь в 11 голосов (159 за послание, 148 против). Меньшинство отчаянно протестовало и произошла бурная сцена – была минута, когда сама палата грозила обагриться кровью, но Гампдену удалось усмирить волнение. Спустя несколько дней король прибыл в Лондон, где был принят вполне приветливо. «Увещание» было ему представлено. Он назначил новых лиц на правительственные должности из числа парламентского меньшинства: в их числе были лорд Бристоль и его сын Джон Дигби.

Однако полный разрыв был уже близок. Поводом к нему послужили отношения епископов – население восставало, преимущественно, против них. Они подвергались оскорблениям, а тирания, до которой позволяла себе доходить Палата общин, грозила им величайшей опасностью. В декабре 1641 года они представили, за главной подписью архиепископа Йоркского, письменное уведомление, в котором, надо признать не совсем разумно, заявляли, что не будут признавать для себя обязательными парламентские постановления до тех пор, пока не будут насильственно лишены своих кафедр. Палата ответила на это обвинением духовенства в государственной измене. Двенадцать епископов подверглись заключению, а все остальные духовные чины – изгнанию из парламента. Большинство Палаты общин давно уже придерживалось мнения шотландцев о необходимости освободить духовенство от участия в политических делах.

Против первых советников короля, лордов Бристоль и Дигби, было тоже сформулировано обвинение в государственной измене. В подобные времена существует всегда какое-нибудь слово, которым клеймят все то, что хотят истребить – таким обвинением служило теперь «братание с Испанией». Натянутость положения и последние решения радикальной партии внушили Карлу роковую мысль: он ответил на обвинение своих лордов встречным обвинением в государственной измене пятерых членов Нижней палаты, в том числе Пайма и Гампдена. Верхняя палата была изумлена, выслушивая это обвинение, потому что ей не были подсудны члены Нижней палаты. Король решил арестовать вышеупомянутых лиц на другой же день, но они узнали об этом утром (4 января 1642 г.) и тогда совершилось нечто неслыханное, а именно: когда сам король Англии вошел в Палату общин с вооруженным конвоем из офицеров и своей стражи, то пятерых обвиняемых там не оказалось. Он обратился с вопросом к спикеру, тот упал на колени и стал извиняться, причитая о том, что он только слуга палаты.

«Птицы выпорхнули, как вижу»,– сказал король, а затем прибавив несколько слов – полуобещаний, полуугроз – удалился.

Стало ясно, что после этого безумного шага, разом как бы оправдавшего все меры, принятые палатой до того момента, становилось невозможным какое-либо примирение, какое-либо совместное действие между королем и парламентом. Само население, именно лондонское, было задето этой – не то неудавшейся, не то и не начатой, а лишь намеченной – попыткой к перевороту, посягавшему на права парламента, который стал всемогущим благодаря этой самой несчастной затее. Король удалился в Гамптонкорт, потом в Виндзор, между тем как Палата общин продолжала заседать среди ликований народа и с участием возвратившихся в нее Пайма, Гампдена и прочих. Она издавала, без всякого страха постановления, по которым король лишался права назначать должностных лиц без согласия парламента, лишался он и главного командования над армией. Учреждалась гражданская стража. Мечи были обнажены.

Король решительно отказался от передачи крепостей и вооруженных сил в ведение парламента и отправился в Йорк (март 1642 г.), где вокруг него быстро сплотилось значительное число его приверженцев с оружием в руках. В то время как парламент, со своей стороны, овладел уже несколькими крепостями. Как в Уэстминстере, так и в Йорке, были изданы воззвания, приглашавшие народ взяться за оружие,– следовательно, приступить к междоусобной войне.

Обе стороны полагали, что отстаивают основные законы государства. В летние месяцы этого рокового года Англия представляла собой величественную, хотя и страшную картину. Во всех графствах боролись партии, представителями которых были лица уважаемые, принадлежавшие к самым именитым фамилиям. Они поднимали оружие сознательно, с полным, искренним, религиозным или политическим убеждением. В северных и западных провинциях преобладали сторонники короля, между тем как парламент опирался преимущественно на столицу и флот, для которого Карл так много сделал. Во главе парламентского войска стоял человек с громким именем, но мало способный в военном отношении – граф Эссекс, сын несчастного любимца королевы Елизаветы.

Карл, к которому присоединился в Йорке его племянник Рупрехт Пфальцский, водрузил в Нотингеме (август) свой штандарт, старинный боевой символ военного главенства для вассалов короны. На этом знамени была надпись: «Воздайте кесарево кесареви». Король взывал к своим подданным против мятежника, графа Эссекса. Парламент издал в том же августе ультиматум, включавший 19 статей, сущность которых гласила: король не может предпринимать никакой важной правительственной меры, не может назначать никого пэром, высшим судебным или иным чином, не может разрешать браков в королевской семье, не может предпринимать никакого военного действия, иначе, как с согласия парламента. Карл ответил на это совершенно справедливо, что в таком случае за ним останется только титул величества, но королем он уже не будет.

В октябре произошла первая большая стычка при Эджгиле, в Оксфордшире, где королевская конница, «кавалеры», оказалась сильнее конницы «круглоголовых» (под этими двумя кличками значились противные стороны). Но парламентская пехота взяла верх над королевской, так что победа еще не досталась никому. Но вообще этот год был более благоприятным для королевских войск, которые двинулись на Оксфорд, причем кавалерия под командованием храброго пфальцского принца дошла до окрестностей Лондона.

В начале 1643 года королева Генриета Мария, женщина большого ума и отваги, настоящая дочь Генриха IV, доставила из Голландии, куда ездила лично, часть войска и боевых снарядов в помощь своему мужу, на которого оказывала большое влияние. Большой подвоз припасов, выгруженный ею с опасностью у Берлингтона, был встречен в Оксфорде с восторгом. Весь этот год оказался удачным также для короля: был взят Бристоль, второй город страны, в Ирландии было заключено перемирие и настроение ирландского народа, равно как и смена правления во Франции, подавали надежду на будущее; в самой Англии население жаждало мира – все это позволяло предполагать, что дела примут благоприятный для короля оборот.

Но новые события в Шотландии снова изменили все. Успехи королевского оружия в Англии вызвали у шотландских вождей справедливое опасение в том, что торжество Карла в Англии будет сигналом к утверждению его власти и в Шотландии. Но наиболее важным стимулом для вождей господствовавшей в этой стране партии, на которых имели большое влияние честолюбие и усердная пропаганда проповедников, было желание доставить победу их церковной системе, пресвитерианству, на всем острове. Истины христианства в епископальной Церкви казались им Ковчегом Завета в руках филистимлян. Короля нельзя было упрекнуть в несоблюдении обещаний, данных им шотландцам, но парламентская партия в Англии радовалась возможности шотландского вторжения и отправила в Эдинбург уполномоченных для заключения союза между шотландским «конвентом» – то есть парламентом, собравшимся без королевского указа – и уэстминстерским собранием.

Союз этот, как выражались его члены, был направлен против папистской и прелатской партии. На содержание шотландского войска должно было пойти уже захваченное имущество или то, которое еще будет захвачено у противников, которым была придана кличка «зловредных» (malignant). Шотландцы пошли на отчаянный шаг – их религиозный энтузиазм, искренний, потому что был полон самоотверженности, ослеплял их, не позволяя здраво рассудить, что и в лучшем случае, то есть при полном соединении Церквей в обеих странах, главная, властная роль будет на стороне Англии, а никак не Шотландии. Но до этого было еще далеко.

Верный королю магнат, граф Монроз, вооружил горных шотландцев. Главнокомандующий в Ирландии, граф Ормонд, тоже отправил в помощь королю несколько полков. Парламент выставил две армии: одной командовал граф Эссекс, другой – граф Манчестер. Король сделал довольно удачный ход, объявив, что парламент действует не добровольно, а насильно. Парламентская партия объявляла, со своей стороны, что король не свободен, а состоит во власти недобрых советников. При этом король воспользовался тем, что многие члены парламента бежали или были изгнаны из Уэстминстера. Он созвал их в Оксфорде и открыл там другой парламент, более многочисленный, нежели уэстминстерский: он состоял из 53 лордов и 175 членов Палаты общин, которые и открыли свои заседания в январе 1644 года.

Королевские войска в том же году одержали победу над Эссексом в южных и западных провинциях. Сам король, не будучи прирожденным воином или военачальником, обладал, однако, неплохими качествами воина: личной храбростью, рассудительностью, выносливостью, умеренностью и не тяготился походной жизнью.

На севере принцу Рупрехту удалось освободить Йорк, осажденный английскими и шотландскими войсками. Но вместо того, чтобы избежать битвы в открытом поле, он увлекся своей отвагой и принял бой при Лонг-Марстонморе (июль 1644 г.), к западу от Йорка. С обеих сторон было по 20 000 человек. Парламентская армия состояла под командованием Томаса Файрфакса. «С вами ли Кромвель?», – спросил принц до начала сражения у одного пленного солдата из парламентского войска. Оливер Кромвель, о котором он осведомлялся, был самым известным из военачальников неприятельской кавалерии, тот, которому было суждено остаться победителем в этот день.

Этот человек, о могучей личности которого будет еще сказано ниже, состоял членом парламентов 1628 и 1640 годов. Теперь, в сорокатрехлетнем возрасте, он стал в ряды войск с решимостью человека, проникнутого своими религиозными убеждениями и сознанием правоты своего дела. Без всякого первоначального военного образования, но одаренный природной проницательностью, он угадывал, что главная сила «кавалеров» заключалась в высоко развитом в них чувстве рыцарской чести. В противовес этому он сумел пробудить в своем полку, составленном из местного населения графств «восточного союза», другой, еще более сильный, религиозный дух. Руководствуясь именно этими соображениями, назначал он и своих капитанов. Это настроение, обеспечивающее крепкую дисциплину, перенеслось из его отряда и на прочие.

Яростная атака королевской конницы разбилась об эти стойкие войска: «Господь обратил их в колосья, скашиваемые нашими мечами, потом мы смяли их пехоту нашей конницей и опрокинули все, что было перед нами». Сразу по окончании битвы Кромвель пишет одному полковнику, утешая его в потере сына: «Вы превозможете все через Того, Который дает нам силу: через Христа». Сам Кромвель тоже уже потерял сына в этой войне. Королевские войска потерпели тяжкое поражение, Йорк был в руках «круглоголовых», и Англия заключила с Шотландией тесный союз. Военными действиями распоряжался «комитет обоих королевств», в который входило по семь лордов и по четырнадцать общинных чинов с каждой стороны.

Тщетны были усилия прочих членов Верхней палаты – в Уэстминстере состоялся духовный съезд, и устав пресвитерианской Церкви, в шотландском духе, был признан господствующим. Но единство настроения было уже нарушено: вырастала новая сила в лице «независимых», которые считали опасным распространение пресвитерианского церковного строя на все государство и хотели перенести, более решительно, нежели пресвитерианцы, центр тяжести «Церкви» на отдельные религиозные общины, которым они присваивали почти полную независимость. Они полностью отвергали какой бы то ни было иерархический принцип.

На основании этого исчезало всякое различие между клиром и мирянами. Кромвель, издавна уже принадлежавший к этой партии, восстал против пресвитерианского взгляда, по которому миряне были лишены права проповеди. Почему запрещалось им говорить о том, чем сердце их было переполнено? Было очевидно, что такое воззрение дойдет до самых крайних требований и в политической сфере, и не остановится перед правами самой короны. Но пока эта партия была вынуждена преклоняться перед волей пресвитерианского большинства.

Переговоры, которые велись с королем в Уксбридже, не увенчались успехом, что еще более усилило влияние «независимых». Они преобладали в армии, и Кромвель поступил весьма ловко, внеся в Палату общин предложение, по которому ни один член парламента не мог занимать какой-либо военной или гражданской должности. Этот билль самоустранения, лучше сказать, самоотречения, казавшийся только выражением бескорыстия, послужил прежде всего тому, что граф Эссекс должен был уступить свое место «независимому» Томасу Файрфаксу. Для самого Кромвеля было сделано исключение на некоторое время, но весь состав армии был преобразован в свете нового постановления.

Решительная победа на поле битвы последовала в 1645 году. В начале этого года был казнен архиепископ Лауд, почти уже позабытый, но в начале войны действовавший в интересах короля. В Шотландии господствовала сильная реакция; Монроз одерживал победы на севере и в апреле взял Денди. Сам король занял в мае Лейстер, но в июне произошла пагубная для него битва при Назебае, к югу от Лейстера, в Нортгэмптоншире. Благодаря Кромвелю, командовавшему кавалерией на левом фланге армии Файрфакса, она завершилась полным поражением королевских войск после отчаянного их сопротивления.

Среди трофеев оказалась и тайная переписка короля, часть которой по распоряжению парламента была опубликована. Из этой публикации стало очевидно, что король,– и это неудивительно – делал все свои уступки лишь условно, в ожидании лучших времен. Понесенное им поражение усугублялось раздором, возникшим между его приближенными. Принц Рупрехт был вынужден сдать Бристоль, но окружение короля считало, что необходимости в этом еще не было. Офицеры были на стороне принца, но Карл жестоко упрекал его, и между ними произошла бурная сцена. Между тем положение дел ухудшалось с каждым днем. Королевские замки и крепости постепенно переходили во власть парламентских войск. Карлу, если он не хотел окончательно покориться парламенту, оставалось одно: удалиться в Шотландию, что советовал ему и французский посланник. Карл прибыл с небольшой свитой в шотландский лагерь (май 1646 г.). Но положение Монроза не было уже победоносным, а король ошибался даже в отношении свободы своих действий. Шотландцы оказали ему королевские почести, но он не мог поступать по своей воле и должен был поселиться в Ньюкасле на Тайне.

Однако он не был совершенно бессильным и в этом положении, потому что с его личностью был связан основной вопрос, о самой короне, а также явный или тайный раздор между парламентами уэстминстерским и эдинбургским, между англичанами и шотландцами, и еще более между пресвитерианцами и независимыми, – любой из этих моментов мог предоставить ему случай к возвращению своей власти. Каждой из этих партий было выгодно присоединять к своему имени имя короны, хотя это и не могло привести к какому-либо законному разрешению царившей смуты.

Карлу нужно было не упустить этот случай и твердо держаться за него. Шотландцы требовали, чтобы он передал главное командование над армией, право над милицией, на несколько лет парламенту и ввел бы пресвитерианскую систему на десять лет. Переговоры по этим двум пунктам, особенно по последнему, оказались тщетными. Тогда шотландцы еще более сблизились с английским парламентом. Они не колеблясь выдали короля английской комиссии. Шотландский гарнизон в Ньюкасле был заменен английским.

С этой передачей с рук на руки было как-то некрасиво связано денежное дело: 400 000 фунтов стерлингов «недоимки», которую англичане обязывались выплатить шотландцам в два срока. Получив первую часть своих сребренников, они покинули английскую землю, а с февраля 1647 года начались переезды царственного узника. Сначала он был доставлен в Голмби.

В течение всего этого времени борьба между пресвитерианцами и независимыми все усиливалась. Независимые были сильны в войсках, пресвитерианцы – в парламенте. Так как король был теперь во власти парламента и война Англии с Шотландией окончилась, то, по-видимому, надлежало распустить войско, обратив одну его часть против Ирландии и расплатившись с другой. Но это войско состояло не из наемников и представителем его был человек, возвышавшийся над обыкновенными честолюбцами и интриганами и исполненный не жаждой к деньгам и власти.

Оливер Кромвель родился 25 апреля 1599 года в Гунтингдоне. Отец его, Роберт Кромвель, был землевладелец средней руки. Оливер непродолжительное время учился в Кембридже, потом несколько лет занимался изучением права в Лондоне, но вскоре стал самостоятельным, вследствие кончины отца. В возрасте 22 лет женился, был хорошим семьянином, заботливым сельским хозяином. Но после события, ставшего краеугольным камнем новейшей истории, то есть после разрыва с Римом, одна только частная жизнь не могла удовлетворять ни одного мыслящего человека. Библия требовала от людей решения и решения относительно не только одной земной жизни.

Оливер Кромвель. Гравюра работы Пельгама, 1723 г., с портрета кисти Р. Уокера

Не простой торной дорогой к уже готовому, принимаемому без проверки, мировоззрению, но путем тяжкой внутренней борьбы, дошел Кромвель, как и подобные ему, до своей религиозной силы и уверенности. И эта глубокая вера была воспринята им в самой строгой своей форме – в виде кальвинистского взгляда на христианство. По обычаю «независимых» он читал библейские поучения, молился со своими единомышленниками, произносил иногда проповеди, потому что право «вещания» было дано каждому христианину. Он был избираем, как уже было сказано, дважды в парламент – в 1628 и 1640 годах – и в наступившем теперь железном веке такой человек, как он, твердый в вере, умный, храбрый, с уверенностью в силе своего характера, мог всегда найти себе достойное дело.

Поверхностные историки, утратившие способность понимать религиозные натуры, могли считать пуританскую набожность Кромвеля лишь за личину, прикрывавшую его ненасытное честолюбие. И этот ложный взгляд господствовал долгое время. Но Кромвель вступил на более деятельное политическое поприще уже в сорокалетнем возрасте, тогда как обыкновенные честолюбцы прокладывают себе дорогу значительно раньше, стараясь использовать любые обстоятельства. Кромвель достиг своего высокого положения, преимущественно, благодаря своей прямолинейности. Он не разбрасывался, подобно другим ищущим славы, в широких сложных проектах, но неуклонно преследовал свою ближайшую задачу. Так было и в эту войну. Он сказал своим людям без всякого колебания, что «тот из них, который не может преодолеть себя настолько, что будет стрелять в короля среди боевой схватки, как и во всякого другого вооруженного врага, не должен оставаться в рядах».

Войско, состоявшее под его начальством, далеко не походило на те организованные разбойничьи шайки, которые участвовали в континентальных войнах. Здесь не было ни грабежей, ни картежной игры, ни пьянства, ни ругательств. Вместе с тем Кромвель не разделял узкопартийного религиозного взгляда, которым страдала эпоха. Он назначал офицеров из разных протестантских сект, лишь бы то были люди «благомыслящие и честные» («good and honest»). Он принимал за мерило правдивость поступков и живую веру в Христа, а не какое-либо из господствовавших ортодоксальных вероисповеданий.

Теперь войско обратилось против парламента, который хотел его упразднить. Оно представило свои требования, учредив у себя военный совет – нечто вроде военной Верхней и Нижней палаты. При таких обстоятельствах, парламентское большинство было готово пойти на соглашение с королем, сознавая, что без него все действия парламента не имеют под собой почвы, остаются незаконными, не облеченными в конституционную форму. Население страны, вся та бесчисленная масса, которая не занимается политикой и образует, в сущности, всегда и везде настоящее большинство, жаждала примирения, и потому парламент, со своей главной опорой, Лондоном, вступил в переговоры с королем. Но Кромвелю стало все известно, и он принял свои меры. Один из его офицеров, прапорщик Джойс, явился с эскадроном кавалерии в Голмби и захватил короля. Когда Карл спросил его о документе, доказывающем его полномочия, Джойс не назвал особого лица, возложившего на него поручение, сказав только, что действует именем армии. Парламентские комиссары не могли воспротивиться происходившему. В данную минуту сам король не терял ничего от такой перемены: военные обращались с ним почтительно, не стесняли свободы его совести, не отстраняли его приближенных и духовного причта.

Но Кромвель поступил иначе, нежели парламентские пресвитериане, которым не доставало отваги или решимости арестовать короля. Армия предъявила теперь свои требования, отправив своих представителей в парламент, тот колебался, и тогда Кромвель решил идти на Лондон с тем, чтобы распустить парламент и произвести новые выборы. Прибытие некоторых бежавших членов парламента в лагерь «независимых» придавало более целесообразности таким действиям. В этом случае парламент хотел бы видеть короля на своей стороне и в Лондоне, в котором уже полным ходом шла подготовка к обороне. Но король был во власти армии, а она была отведена Файрфаксом к Гонслоугиту. В последний раз состоялось соглашение между войском и парламентом, военной и гражданской силой. 5 августа 1647 года полки вступили в Лондон; с ними вернулись и бежавшие из парламента «независимые».

Тем временем король Карл был перевезен в Гоумптонкорт, где пользовался известной свободой, взамен на обещание не бежать. Некоторое соглашение между ним и вождями «независимых», вступивших с ним в переговоры, было возможно потому, что те, на основании своего признания общей свободы совести, допускали ему его англиканское богослужение, между тем как пресвитериане, в узкой приверженности к своей обрядности, хотели навязать всему свету свои общие сходки и мирских старшин. Кромвель и Иртон были вообще довольно умеренны в своих требованиях, и Кромвель отзывался с почтением о достойной сдержанности своего царственного узника.

Но войско было уже не согласно с вождями, оно относилось враждебно к королю, которому не доверяло. Демократические понятия проникали не только в религиозные, но и в политические стороны жизни, и военное начальство, опасаясь неповиновения солдат и не ожидая успеха от переговоров с королем, решилось сойтись с парламентом, а это могло совершиться лишь в ущерб королю. Было решено не принимать более от него никаких посольств, и власть перешла снова к комитету, состоящему из 21 члена, ведавшему только английскими и ирландскими делами, вследствие чего в нем не было членов от Шотландии. Этот комитет, в котором заседали вожди обеих партий, с присвоенным им титулом «вельмож» («grandees»), стал действовать крайне сурово: преследование папистов и «злоумышленных» возобновилось. Король успел бежать на остров Уайт и поселился в замке Карисбрук, где с ним обходились прилично, но строго за ним следили (конец 1647 г.).

Для короля снова мелькнул луч надежды. Шотландцы видели, что при новом повороте дела оказались одурачены. Они не имели никакой силы в новом комитете и было очевидно, что при сохранении наступившего порядка вещей Шотландия окажется подчиненной Англии. В самой Англии народное настроение изменилось. Король был давно уже лишен возможности делать какое-либо зло, а парламент действовал как натуральный тиран, но эти меры не приносили мира в стране.

Таким образом, удача склонялась в сторону короля, по крайней мере, так могло казаться. Шотландцы предлагали ему более умеренные условия, нежели прежде, и состоялось соглашение, одобренное шотландским парламентом, в котором вместо радикальной партии Арджейля преобладала уже партия умеренных, сторонников Гамильтона.

Ормонд также занял угрожающее положение, хотя его войска находились еще в Ирландии. В самой столице и во флоте происходило движение в пользу короля. В Уэльсе началось вооруженное восстание за возвращение старого порядка. Почва колебалась под ногами «вельмож» – будь король на свободе, он мог бы достигнуть многого. Согласно составленному проекту, Гамильтон с шотландскими войсками должен был явиться в Йоркшир для соединения с английскими роялистами. В мае 1648 года положение «независимых» стало опасным – они прервали уже всякие переговоры с королем. Кромвель произнес в парламенте, держась, по своему обыкновению, за рукоять шпаги: «Король – человек умный и весьма даровитый, но он так лжив и коварен, что ему нельзя доверять». Несчастье Карла было в том, что он, при очевидной возможности, не умел решаться на что-либо определенное. Кромвель был человеком другого закала – он вполне постиг тайну быстрого, решительного движения. Он сообразил, что требовалось и на этот раз, и потому немедленно повел войска к Престону (Ланкашайр) и разбил наголову находившуюся там шотландскую армию. Не делая ничего наполовину, он перешел вслед за тем границу и вступил в Эдинбург 4 октября. Это придало вновь силу шотландской радикальной партии, которая, как и командование английской армии, видела в этой победе Божий приговор. Кромвель, таким образом, стал хозяином положения.

Этим гибель короля была предрешена. Пресвитерианская партия в парламенте вступила еще раз с ним в переговоры, когда он находился в Карисбруке (остров Уайт), и в самый день битвы у Престона уполномоченные короля и парламента составили между собой соглашение. Дело было лишь за подписью короля, который еще колебался, когда пришла весть о победе Кромвеля, изменившей все положение вещей. Король пытался бежать, но это ему не удалось, и он был перевезен, по распоряжению Кромвеля, в замок Горст, на побережье Гампшира. Укрепившись в Шотландии, Кромвель вернулся в Лондон (2 декабря). Его войско разместилось по домам горожан, а главная квартира находилась в Уайтхолле. Все дальнейшее было уже давно им решено.

Еще в конце ноября он писал с твердой, почти ужасающей, уверенностью одному из своих братьев по оружию: «Если Господь, согласно Его обычному промышлению, убеждает свой народ в правоте его действий или, вернее, в том, что действия эти составляют долг его, и убеждение это с силой внедряется в сердца – это называется верой и поступать по этому убеждению – значит поступать по вере своей...» Так действовал, по крайней мере, он сам. Последовала короткая, бескровная борьба за власть. Палата общин протестовала против ареста короля, с которым велись еще тогда переговоры. Однако Кромвель произвел свой государственный переворот – 6 декабря пресвитерианские члены парламента были взяты под стражу в ту минуту, когда они готовились войти в зал заседаний. В ответ на вопрос о праве их арестовать – вопрос, предложенный и королем,– полковник Прайд, которому было поручено это дело, указал только на своих солдат. Оставались свободными лишь те члены, на которых Кромвель и войско могли положиться – так называемое «туловище долгого парламента». Была издана прокламация, из которой народ узнал, что Нижняя палата распущена, и предстоят выборы новой, а все злоумышленники наказаны.

В понятии партии, захватившей власть, главным из злоумышленников был король. Он был перевезен в Виндзорский замок и «очищенная» Палата общин на своем заседании 23 декабря решила начать против него процесс. Она делегировала себе необходимую на то компетенцию (4 января 1649 г.), издав несколько резолюций, которыми высшая власть, главенство над всей Англией, ее населением, принадлежали Палате общин. Была назначена комиссия из 150 судей, 58 из них приступили к заседаниям под председательством Джона Брадшо. В данном случае не было речи о справедливом применении судебных законов, но наступал конец великой, тяжелой борьбе. Король проявил действительное величие в своем глубоком убеждении в том, что защищает священное дело. Судьи его со своей стороны были убеждены в том же. Решение суда последовало 25 января 1649 года: Карл Стюарт, как тиран, предатель, убийца и враг общественного строя, был приговорен к смерти сорока шестью голосами. Казнь свершилась на площади перед Уайтгольским дворцом 30 января 1649 года. Карл I умер с полным достоинством короля и христианина. Причастясь, он простился с двоими из своих детей, находившимися поблизости,– дочерью и меньшим сыном – и даже на эшафоте еще повторял, что стоял лишь за благо народа. Все подступы к лобному месту были заняты войсками, но кругом собралась толпа, и когда палач поднял вверх окровавленную голову, со всех сторон раздался крик, в котором смешивались разнородные чувства. Совершилось нечто новое, неслыханное, ужасное: открыто, перед лицом неба и земли, подданные исполнили смертный приговор над своим государем...

6 февраля была закрыта Верхняя палата, 7 числа формально уничтожено королевское достоинство и уничтожена старая государственная печать, вместо которой была спроектирована новая: на одной стороне ее изображалась карта Англии и Ирландии, на другой – заседание Палаты общин в виде толпы людей со шляпами на головах. Надпись гласила: «В год третий по восстановлении свободы. 1651».

Введенная Кромвелем в 1651 году новая английская государственная печать, изображающая заседание английского парламента. Рисунок К. Бекера

Примечания:

1

Это признавалось и в кругу лиц, стоявших на вершине власти.

19

Оправдание Пайма: в книге Guizot, Histoire de la Revolution d'Angleterre. II, 325.