• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

1 ноября 1700 года настал, наконец, момент, которого с трепетом ожидали европейские государи, имевшие притязания на испанский престол. Карл II скончался всего тридцати девяти лет от роду и не оставил после себя потомства. Он вступил на престол после своего отца, Филиппа IV, в 1665 году. От природы слабый здоровьем, он и не мог быть долгожителем, и даже брак его с немецкой принцессой был бездетным. И вот вопрос о престолонаследии стал не на шутку волновать многих. У Филиппа IV было две сестры: Анна – в браке с Людовиком XIII французским, и Мария Анна – супруга императора Фердинанда III. От брака с Людовиком XIII родился Людовик XIV, а от брака с Фердинандом – Леопольд I. Из двух дочерей Филиппа, старшая, Мария Терезия, была за Людовиком XIV, а Маргарита Терезия – за Леопольдом I. Супруга французского короля, Мария Терезия, отказалась от своих прав на отцовский престол, но всему миру, в том числе и испанцам, было известно, что Людовик XIV ни на минуту не придавал ни малейшего значения этому поступку своей супруги, к тому же ее отказ не был утвержден испанскими кортесами.

Присоединение Испании к той или другой державе должно было дать последней настолько значительное преимущество перед другими, что напряжение, в каком находилась вся Европа в момент смерти Карла II испанского, вполне понятно. Вильгельм III английский, также, в силу своих добрых отношений к Людовику XIV (после Ризвикского договора), пожелал принять участие в дележе крупного наследства, которое могло выпасть и на его долю. Его послу и любимцу – Вильгельму Бентинку, герцогу Партлэндскому, удалось привести это дело к благополучному исходу: И октября 1698 года в Гааге состоялся договор о соучастии в испанском наследии трех государств: Франции, Генеральных Штатов и Англии. По этому договору дальнему наследнику испанского престола, сыну дочери, родившейся от брака Леопольда I и Маргариты Терезии испанской, курпринцу Иосифу Фердинанду Баварскому, должна была достаться Испания, Индия и Нидерланды. Эрцгерцогу Карлу, второму сыну императора – Милан, а Франции – Неаполь, Сицилия и несколько местностей в Пиринеях. Самого Карла II побудили подписать завещание в пользу юного курпринца, но судьба рассудила иначе: в 1699 году Иосиф Фердинанд, в то время еще ребенок, умер от оспы. Тогда Людовик еще раз протянул руку примирения своим союзникам и в 1700 году заключил новый договор с Англией и Нидерландами: Испания и Нидерланды должны были отойти ко второму эрцгерцогу, Милан – к герцогу Лотарингскому, который зато должен был отказаться, в пользу Франции, от своих владений, Неаполь и Сицилия – к дофину Франции. Они сообща потребовали участия Австрии, но ни Австрия, ни сама Испания знать ничего не хотели об этом дележе. Как ни упало за последнее время могущество испанцев, но не только для них, а и для соседних земель было обидно, что этим государством распоряжаются так бесцеремонно, как будто оно совершенно бессильно и лишено всякого значения. Однако сами испанцы не могли не сознавать, что у них уже нет больше силы бороться с многочисленными врагами и потому, поневоле, пришли к единственному, сравнительно еще сносному, выходу из затруднительного положения: признать за Францией право на испанский престол. Сам Карл II, как человек слабый и болезненный, естественно должен был предпочесть австрийскому давлению французское, как наиболее ему родное и желанное по единству духовного согласия между обоими народами: как французы, так и испанцы, были католики. По просьбе самого больного, папа Иннокентий XIII утвердил собственноручной подписью права французского королевского дома на испанский престол, но с тем, однако, чтобы размеры владений оставались без изменений. Таким образом, королем испанским, месяц спустя, очутился ближайший по родству наследник покойного Карла II, второй сын дофина – герцог Анжуйский.

Испанцы были весьма довольны таким разрешением грозного для них вопроса, а Людовик XIV не счел нужным предаваться долгому раздумью, поэтому, когда 10 ноября 1700 года испанский курьер прибыл в Париж с официальной бумагой от своего правительства, 12-го король уже сам поздравил своего внука, ставшего королем испанским. 23 января 1701 года новоизбранный король Филипп V был уже на границе своих новых владений, а в апреле уже торжественно вступил в Мадрид.

Всеобщее мнение было таково, что французам и испанцам не ужиться, а между тем, последние весьма миролюбиво подчинялись требованиям первых. Так, например, в Испанских Нидерландах крепости были преспокойно заняты французским гарнизоном, а штатгальтер, курфюрст Макс Эммануил Баварский, со своей стороны, даже присоединился к французам, но теперь уже в звании «рейхспринца» (имперского князя) его примеру последовали и его брат, Иосиф Климент Кёльнский, который враждовал с императором и надеялся на помощь французов для усиления своей власти. Герцоги Вольфенбюттельские, герцог Савойский и Мантуанский также приняли сторону Франции. Со своей стороны и император собирал вокруг себя своих друзей. К нему примкнули: в Верхней Германии все мелкие государи и имперские города, в Северной Германии – Ганноверский дом и новый курфюрст Георг Людвиг. Но важнее всего было то, что самый влиятельный из всех германских владетельных государей – курфюрст Бранденбургский, также стал на сторону императора, тем более, что весть о кончине Карла II пришла в Вену 16 ноября, т. е. в тот именно день, когда было подписано условие переименования Пруссии в королевство. Но самый важный вопрос был в том, как поступят морские державы: Англия и Нидерланды.

В первую минуту они обе признали за Францией права на испанский престол, а равно и Филиппа V – королем Испании, но Голландия не могла не опасаться за свои интересы, когда такие могущественные державы, как Франция с Испанией, слились воедино. Король Вильгельм также не особенно был доволен таким оборотом дела: он считал, что Людовик, так сказать, нарушил свое с ним условие. Но в его государстве мнения разделились: уже не раз расходился с ним во мнениях парламент, который воспользовался даже смертью Глостера – единственного из сыновей принцессы Анны, еще остававшегося в живых, для того, чтобы еще более ослабить значение короля. На престол призвали Ганноверский дом, т. е. потомство первой «курпринцессы» Софии – дочери бывшего короля Богемии и Елизаветы Стюарт, причем непременным условием было поставлено, чтобы английский король принадлежал к англиканской вере, чтобы он никогда не оставлял своих владений без разрешения парламента, чтобы все его правительственные дела подвергались обсуждению тайного совета, чтобы низлагать судей имел право только сам парламент. Но властолюбие и слишком большая смелость парламентских властей уже возбудила против себя народ и совсем не мирные толки стали возникать в народе. Многие из вольных землевладельцев графства Кент сообща представили даже своего рода прошение в этом духе. Это был лишь единичный случай, но Вильгельм III и его ближайший помощник Гейнциус, давно уже уяснили себе грустное положение дел, вытекавшее из всеобщего недовольства действиями парламента и представителей высших привилегированных классов.

17 сентября 1701 года скончался Иаков II в Сен-Жерменском предместье Парижа, за последние годы он пользовался там гостеприимством короля французского и предавался исключительно заботам о спасении души в кругу «Траппистов» – строжайшего общества монахов, которое было основано в 1662 году. Еще при жизни Иакова II, Людовик XIV высказывал свое намерение сделать сына своего королем английским и, едва закрыл глаза навеки этот король-монах, как Иаков III был провозглашен королем Англии, Шотландии и Ирландии. Любопытно заметить, что в поспешности никто и не подумал, как страшно должно было теперь звучать в общем титуле выражение: »... и король французский», – один из обязательных титулов английский королей. Вильгельм III, глубоко возмущенный, распустил старый парламент и созвал новый, по счету шестой за его правление. В сентябре 1701 года состоялась в Гааге коалиция (союз, соглашение) между Англией, Голландией и императором Леопольдом I, против Франции, а в апреле Вильгельм уже хотел сам стать во главе войска в Нидерландах, но смерть воспрепятствовала ему. Он упал с лошади на охоте, отчего и скончался 8 марта 1702 года. Как и водится, этот в высшей степени доблестный человек и государь получил в истории должную оценку лишь гораздо позднее. Как и все люди, которые принимают к сердцу все благое и честное, все высокое и прекрасное, Вильгельм III держался крайне независимо и, следуя своему долгу и голосу совести, мало заботился о том, как на это посмотрят. Такая жизнь подточила его здоровье, но он, уже больной, умер случайной смертью. Согласно актам 1689 года, ему наследовала вторая дочь от первого брака Иакова II – Анна (1702-1714 гг.).

Целых двенадцать лет продолжалась война за Испанское наследство, и в ней принимала участие вся Южная и Западная Европа. За Францией было то преимущество, что ее войска были более сплочены и им приходилось испытывать менее передвижений, чем военным силам других держав. Армию ее исчисляют приблизительно в 200 000 человек, при 15 000 000 населения. Местами действий были во время этой войны то итальянские, то немецкие, то нидерландские владения. Чтобы вернее уяснить себе ход военных действий, рассмотрим их в каждой стране поочередно.

Военные действия французов в Италии были малоуспешны. На этот раз со стороны австрийцев был такой смелый и опытный полководец, с которым в то время никто не мог сравняться. Это был принц Евгений Савойский, особенно сильно повлиявший на победу христиан над турками. Мать Евгения – племянница знаменитого кардинала Мазарини и сам кардинал прочили его в духовные, но с детства Евгений не выказывал к тому ни малейшей наклонности. Сам король Людовик XIV, отказал молодому человеку в разрешении пойти в военную службу, к которой, наоборот, у него было сильное стремление. Тогда Евгений покинул Францию и обратил на себя всеобщее внимание своими подвигами под Веной, во время нашествия на нее турок в 1683 году. Война с турками была, так сказать, для него школой, а в промежутках он служил еще в Италии (1688 г.), где в 1691 году его сделали комендантом Турина, а в 1693 году пожаловали в генерал-фельдмаршалы. Во время его победоносных наступлений на турецкие полчища, герцог Карл Лотарингский представил его императору как самого несравненного полководца того столетия. Ловкость и оригинальность его военных приемов особенно замечательна в итальянском походе. Вместо того, чтобы идти, как французы, по проездным дорогам, Евгений Савойский повел свои отряды, с помощью нагорных жителей, по непроложенному еще пути и застиг врасплох французское войско, которое под начальством маршала Катина (Catinat), потерпело поражение в Веронской равнине и лишилось важной позиции при Карпи.

Принц Евгений Савойский. Гравюра работы Г. Фалька с портрета кисти Маттеуса Мериана

Поход 1702 г. Переход принца Евгения через Тридентские Альпы в Верхнюю Италию.

Из «Theatrum Europaeum»

Катина отступил с целью удержать за собой хоть Милан, но в это время король, недовольный им, передал командование войсками Вильруа, который, по высочайшему приказанию, дал сражение принцу Савойскому. Войска сошлись при Киари (Chiari), к востоку от Адды, и французский маршал, разбитый наголову, сам был взят в плен, что, впрочем, было не особенно выгодно для победителей, так как на смену ему явился герцог Вандомский – человек очень способный и предприимчивый. Битва при Луццаре окончилась как-то неопределенно, но французам удалось удержать за собою Мантую и Милан, к австрийцам же присоединились несколько мелких владений, как например, Модена и Мирандула.

В Нидерландах война началась в 1702 году. Вильгельма сменил здесь герцог Марльборо, человек с блестящим военным дарованием, но не отличавшийся особенной преданностью Вильгельму III, при королеве же Анне он стал во главе партии «вигов» и пользовался полным ее доверием. С супругой его, леди Марльборо, королева была в самой тесной дружбе.

Усмирить северогерманских принцев – сторонников Франции было не трудно, а затем и некоторые важные пункты в нидерландских владениях, каковы, например: Венло, Рермонд, Люттих оказались во власти союзников. Соединенные войска последних (т. е. Англии, Нидерландов и Бранденбурга) равнялись в общей сложности 60 000 человек.

Лишь в 1703 году начались в Германии особенно энергичные военные действия. Здесь у французов был могущественный союзник в лице курфюрста Максимилиана Эммануила Баварского, который, наряду с непомерным честолюбием, обладал и замечательными военными способностями. В мае 1703 года французское войско, под предводительством Виллара, соединилось с отрядами курфюрста, и оба вождя согласились между собою овладеть Тиролем и, таким образом, соединиться с французскими отрядами в Италии.

Кроме того, курфюрст еще имел в виду сохранить за собою эти земли, и французы ничего не имели бы против этого. Во главе 12-тысячного войска, Максимилиан Баварский прошел вверх по Инну, на Куфштейн, Раттенберг и Инспрук. Повсюду слышались жалобы на правительство, и курфюрст, не задумываясь, обещал всем, что на его попечении жизнь для них будет лучше. Однако народным массам это было не по сердцу: курфюрста и его войска встречали враждебными криками, швыряли в них с укреплений и с городских стен каменьями. Герцогу Вандомскому был прегражден доступ в Южный Тироль; соединиться с ним курфюрст также не мог и сохранил за собою в Тироле лишь Куфштейн. Война была, таким образом, перенесена на почву Баварии. Из Швабии надвигались сильные отряды под предводительством маркграфа Людвига Баденского, но Макс Эммануил все-таки не хотел вести мирных переговоров, на которые его склоняли его собратья – остальные государи и союзники.

Одержав победу над австрийским генералом Стирумом (Styrum) при Гегштедте на Дунае, курфюрст взял Аугсбург, а маркграф снова отступил. Как тирольское население мешало его успехам в этой стране, так и самому императору помешало в его планах восстание в Венгрии, во главе которого находился некто Ракочи. Но и во Франции народные массы давали о себе знать, да еще в то самое время, когда Людовик XIV был уверен, что сила его единодержавной власти навсегда прочно установлена. Незначительная часть протестантов, еще оставшихся в горах Лангедока – Севеннах, возбудила против дворян и католиков все местное население, безжалостно отплатившее последним за те жестокости, которые приходилось от них претерпевать протестантам. Лишь в 1703 году с помощью войска удалось подавить разыгравшиеся страсти угнетенных и их сторонников.

Кроме того, в 1703 году произошло еще одно очень важное событие: к коалиции присоединились, в мае, король португальский, и в октябре – герцог Савойский, а в ноябре император Леопольд I торжественно провозгласил королем Испании своего второго сына, эрцгерцога Карла, в Вене, в том же 1703 году.

Следующий год прошел для союзников особенно благополучно, несмотря на то, что начало его ознаменовалось неприятным и опасным для них событием: в январе 1704 года энергичный и неустрашимый курфюрст Баварский взял Пассау и, с помощью французских денег, поддержал венгерское восстание, которому весной явились на помощь французские вооруженные отряды в количестве 8000 человек пехоты и 2500 человек кавалерии, под предводительством Марзена. Курфюрст мог, действительно, питать большие надежды, так как в этом месте императорские оборонительные силы не могли с ним сравнятся. Однако ему не суждено было восторжествовать. Императорскими войсками, которые находились под управлением двоих фельдмаршалов, главным образом, руководил один низ них – Евгений Савойский, ему-то и удалась настолько умная и хитрая уловка, что перевес оказался на стороне австрийцев. Герцогу Марльборо, который предводительствовал войсками в Нидерландах, удалось обмануть французов с Вилларом во главе, затем он направился на Маастрихт, Кёльн, Кобленц, как будто имея в виду осаду одного из городов при Мозеле – например, Трира, но оттуда свернул к востоку, на Неккар, Майнц, Хейльбронн и, наконец, в июне 1704 года благополучно соединился при Гейслингене с войсками императора, которыми командовал маркграф Баденский. Первое военное дело, в котором они действовали соединенными силами, произошло при укреплениях, которые возвел курфюрст Баварский на Шелленберге, близ Донаувёрта, рассчитывавший на них как на надежный оплот при нападении неприятеля. Но расчет его не оправдался: город был взят и Людовик XIV поспешил прислать своему германскому союзнику 26 000 войска, из числа своей верхнерейнской армии, под начальством маршала Таллара. Благополучно совершив переход через Шварцвальд, Таллар соединился с курфюрстом при Аугсбурге. Но и Евгений Савойский уже успел присоединить свою армию к армии Марльборо при Донаувёрте. Не долго думая, они вместе продолжали наступательные действия, результатом которых была блестящая победа при Лутцингене, Гегштедте и Бленхейме, 13 августа 1704 года. Битва эта известна под названием Гёгштедтской, или Бленхеймской, так как эти местности были одинаково близки от поля сражения. Соединенных австро-английских войск было 50 000 человек, столько же было и баварско-французских, но добрых 15 000 человек из них было взято в плен, и до 20 000 человек убито и ранено. В числе военнопленных оказался и маршал Таллар, которому не под силу была возложенная на него обязанность. Города Аугсбург, Регенсбург и Пассау, подпали также под власть императора, а курфюрсту пришлось и вовсе покинуть свои земли, и которых стало распоряжаться австрийское правительство. Вместе с французами, курфюрст перебрался на левый берег Рейна, а затем и в Нидерланды. Франция лишилась Ландау; ей приходилось теперь серьезно опасаться за свои собственные границы. За нападение на саму Францию стояли оба австрийских полководца, равно как и герцог Лотарингский. На их стороне оказался и сам император, преемник своего августейшего отца, Леопольда I – Иосиф I, который пожаловал победителя при Бленхейме, герцога Марльборо, высоким и редко даруемым саном «имперского князя» («Reichsfurst»).

Однако до такого решительного нападения на Францию дело не дошло. Французам удалось не только укрепить свои пограничные владения, но и усмирить протестантский бунт в Севеннах. Кроме того, герцог Баденский, пользовавшийся значительным авторитетом в Германии, был против этого плана, а герцог Марльборо, которому было поручено напасть на Виллара, расположившегося укрепленным лагерем при Зирке (Sierk, Mosel), не взялся за это дело и вернулся в Нидерланды. Да и сам император не особенно отстаивал свой прежний план, так как и в своих владениях у него было немало забот по поводу венгерского восстания, а также и с баварской неурядицей: его власти положительно не ладили с населением Баварии.

Насколько неудачен был для союзников 1705 год, настолько успешно пошли их дела в 1706 году.

В Нидерландах Марльборо, вернувшийся с Мозеля, оттеснил французов, а в мае 1706 года Вильруа перешел через Диль (Dyle) и к северу от Намюра, при Рамильи, дал 23 числа сражение герцогу Марльборо, который сам добивался того. Силы противников были равны: с обоих сторон было приблизительно по 60 000 человек, но Вильруа неудачно выбрал себе позицию и потому был разбит. Ему пришлось потерять около трети своих войск, он вынужден был отступить за Лис, в то время как главнейшие города, как Мехельн, Брюссель, Гент и Брюгге, были взяты союзниками. Карл III был повсеместно объявлен королем Испании и правителем Нидерландов. В Италии также все шло, как нельзя успешнее, хотя сначала и преобладали там французские войска, взявшие у Евгения Савойского (с 1703 г. – союзника императора) один за другим несколько укрепленных пунктов. Они даже осадили Турин и в продолжение всего 1705 года принц Савойский не мог иметь успеха в борьбе с ними. Но летом 1706 года к нему подоспели подкрепления из Германии – Пфальца и Саксонии – и бранденбургские войска под предводительством князя Леопольда Дессауского и, таким образом, со своими последними 13 000 человек герцог Савойский еще отстоял Турин. Неудачи лучшего из полководцев Людовика XIV герцога Вандомского принудили этого государя отозвать его к северным войскам, а на его место назначить в Италию принца крови, герцога Орлеанского, которому на помощь был, кроме того, послан в качестве советника полководец не особенно решительного характера – маршал Марзен. Не сопротивляясь наступлению австрийской армии, они поджидали ее в укреплениях Турина.

7 сентября 1706 года под градом пуль дважды шли на приступ, не дрогнув, прусские отряды и на третий ворвались в крепость, заставив французов отступить. Правое крыло и центр укрепления вскоре оказались во власти союзников, когда же австрийская кавалерия появилась внутри крепости, отступление французов обратилось в беспорядочное бегство. Победители забрали в плен 7000 человек, в том числе и раненого маршала Марзена. Эта блестящая победа над могущественной французской державой дала грандиозные результаты. Герцогу Савойскому были возвращены его владения, Карл III был объявлен и признан герцогом Миланским, а французские войска должны были покинуть Италию и очистить все занятые ими позиции вслед за своей полной генеральной капитуляцией, которая обеспечила им беспрепятственное возвращение на родину в марте 1707 года. В июле того же года, значительное войско с графом Дауном во главе овладело, для Карла III, Неаполем, который и был вынужден признать его власть над собою.

Сам же эрцгерцог лично уже с марта 1704 года находился на испанской территории. Здесь перевес оказывался на стороне англо-голландского флота против французско-испанского. В мае же 1702 года союзники завладели «серебряным» испанским флотом, который из Мексики вернулся в гавань Виго, в Галиции, впрочем, особых выгод эта победа не доставила австрийцам, так как груз принадлежал преимущественно немецким и голландским торговцам. Король португальский, не колеблясь, присоединился к союзникам, а в марте 1704 года на португальский берег высадились 12 000 англичан и голландцев, и затем антикороль испанский, Карлос III, появился в Лиссабоне. В августе того же года англичанам удалась весьма ловкая и выгодная хитрость: их матросы вскарабкались на выступы Гибралтарского мыса, где было удобнее всего на них взобраться, и напугали мирных прибрежных жителей, которые в ужасе не оборонялись и только читали молитвы. Все старания португальцев снова завладеть этим важным пунктом оказались тщетны. В том же 1704 году лорд Питерборо взял Барселону, что ему не стоило больших трудов, так как Филипп V слишком разыгрывал из себя кастильца, и это оскорбляло народное чувство каталонцев, которые, наравне с Арагонией и Валенцией, признали своим королем Карлоса III. Летом 1706 года из Португалии и Арагонии разом двинулись союзники на столицу Испании – Мадрид. Филипп был вынужден ее покинуть, а в июне в нее вступили португальцы, повергая народ в невообразимый ужас. Одни только кастильцы остались верны Филиппу и с их помощью, с маршалом Бервиком (незаконным сыном Иакова II) во главе, король Филипп V снова вступил в Мадрид, к великой радости населения, которое в самом имени его уже видело залог процветания своего отечества. Английские, более дальновидные полководцы, не скрывали своих опасений, что вряд ли притязания союзников будут иметь полный успех. Карл III мог удержаться в Барселоне, но и только: дальше этого не шли его испанские дела, а между тем, сердце испанского народа всецело принадлежало Филиппу.

Большие надежды, которые со всех сторон возлагались на будущий, 1707 год, однако, не оправдались. Английский флот и немецко-пьемонтские войска под предводительством Евгения Савойского обложили Тулон с моря и с суши, придавая особое значение этому важному пункту, от завоевания которого англичане ожидали весьма важных последствий. Однако же оказалось, что Франция с этой стороны неуязвима: соседние провинции готовились к отпору вторжения и англичане вынуждены были отступить. Но и французам, в свою очередь, не удалось вторжение в Германию. Они думали было воспользоваться минутой, когда скончался маркграф Людвиг Баденский, и это повело к весьма характерному рассуждению о том, кого лучше назначить на его высокий пост главнокомандующим императорской армией: католика или протестанта? Вопрос этот был решен в пользу старейшего по летам маркграфа – Байрёйтского. Однако ему не под силу было бороться с таким смелым и ловким противником, как маршал Виллар; он даже был вытеснен за так называемые «Штальгоферовы Линии» (укрепления), возведенные еще маркграфом Людвигом близ Раштадта, а все-таки французы ушли ни с чем, так как их расчет соединиться с королем шведским для совместных действий не удался.

При этой войне нельзя упрекнуть Людовика XIV в упрямстве: он и сам сознавал, что силы его истощаются в борьбе с союзными державами и, желая мира, выказал расположение к переговорам. Но и союзники заметили его ослабление и спешили им воспользоваться. 1708 год довел натянутое положение французов до крайности. Людовик попытался возбудить в Шотландии движение, благоприятное юному претенденту на шотландский престол, которого он величал Иаковом III; эта попытка рухнула еще в самом своем зачатке. В Нидерландах английского полководца сильно поддержало появление самого принца Евгения, войска которого были расположены в долине Саары и Мозеля. 11 июля, при Уденарде, на реке Шельде, союзники напали на северную армию французского короля, во главе которой (80 000 чел.) стояли герцог Вандомский и старший сын дофина – герцог Бургундский. Под вечер кровавого боя французы отступили с тяжкими потерями. Снова Брабант и Фландрия перешли к союзникам, французские войска и не пытались даже хоть чем-нибудь вознаградить себя за город Лиль, который в декабре капитулировал. Дорога во Францию была проложена, оставалось только воспользоваться ею, но тут Людовик XIV снова начал добиваться мирных переговоров и добился их с помощью властей города Гааги, где он (и не без оснований) надеялся найти поддержку. День ото дня положение Франции, уже и без того истощенной войнами, преследуемой призраком наступающего неурожая (зима 1708-1709 гг. была особенно сурова), становилось все более и более шатким, чтобы не довести ее до полного разорения, Людовик XIV поспешил направить все свои усилия к тому, чтобы заключить мирный договор с неутомимыми своими врагами – союзными державами. Посол его, де Торси, искусно повел это дело в Гааге, и мирное соглашение состоялось, хотя и не без ущерба для французских интересов. Соединенные испанские земли пришлось отдать австрийцам, которые потребовали, чтобы в двухмесячный срок Филипп V покинул Мадрид, в противном случае его должны были оттуда изгнать войска союзников и короля французского. За эти два месяца перемирия последний обязывался возвратить некоторые из главнейших завоеванных им городов, например, Люксембург и Страсбург. Но до этого дело не дошло. Тем временем состоялись все подготовления к вторжению во Францию с севера и со стороны Италии. Еще раз удалось маршалу Виллару отклонить эту опасность, но и битва при Мальплакэ, на Шельде, в Геннегау, 11 сентября была ими проиграна. Однако защищались французы блестящим образом и победителям дорого досталась эта победа: они потеряли 20 000 человек, а французы 14 000 человек. Уже в 1710 году Людовик XIV был готов заключить переговоры миром, готов был на всякие уступки со своей стороны: только не соглашался принять участие в изгнании своего внука из Испании. Впрочем, в договоре, состоявшемся при Гертруиденберге, он изъявил согласие оказывать союзникам денежную помощь, что давало им возможность привести в исполнение свои планы и, таким образом, способствовало изгнанию из испанских владений Филиппа V, внука Людовика. В возмещение утерянного им могущественного престола ему отдали Силицию – жалкую подачку, которая не могла идти в сравнение с испанской властью. В июле конференция в Гертруиденберге была распущена.

Людовик XIV видел, что созданному им зданию французского могущества грозило неминуемое разрушение, и послал в Испанию особое доверенное лицо, чтобы уговорить Филиппа смириться перед настоятельной необходимостью. А между тем, союзникам особенно повезло в этом 1708 году. Англичане взяли Порт-Магон на острове Минорке и удержали его за собой в возмещение тех сумм, которых им стоил Карл III. Летом 1710 года союзники действовали и еще того успешнее, их поход замечателен своими удачами. 27 июля австрийский генерал Штаремберг одержал победу при Альменаре (в Арагонии), а 20 августа при Сарагоссе. Месяц спустя, 28 сентября 1710 года, Карл III вступил в Мадрид.

Но тут-то счастье и начало несколько изменять союзникам. Они нашли Мадрид совершенно опустелым и обезлюдевшим, лавки были заперты, дворянство, купцы и богатейшие граждане последовали за Филиппом, который удалился в Валльядолид. О католическом духовенстве и говорить нечего: оно было верно своему королю-католику и пользовалось озлоблением народных масс против «еретиков», забывая, что этим «еретикам» (протестантам) принадлежало чуть ли не полмира. Фанатизмом испанцев удачно воспользовался маршал Вандом, который собрал 20 000 человек войска и 9 декабря напал при Брихуэге на англичан, предводимых Стангопом, который и не подозревал о такой близости французов. Храбро защищались англичане, несмотря на то, что их застигли врасплох, но, в конце концов, принуждены были капитулировать. На следующий же день неутомимый герцог бросился на австрийские войска под командой Штаремберга. Последнему удалось, однако, удержать за собой поле сражения при «Вилла-Вициозе», но оставаться на этой вулканической почве, так сказать, горевшей у него под ногами, было все-таки опасно: поэтому австрийцы заклепали свои орудия и ушли, оставляя их за собою. К концу года Карл III снова был оттеснен в Барселону, а Филипп V сделался полновластным хозяином всей Каталонии и большинства главных испанских городов.

Несколько месяцев спустя свершилось еще более важное событие: 17 апреля 1711 года скончался бездетный император германский, Иосиф I, всего лишь на 36 году от рождения. Прямым наследником его оказывался все тот же Карл III, которому, таким образом, предстояло соединить в своих руках всю власть Габсбургского дома. 12 октября того же года он был торжественно коронован во Франкфурте римским императором под именем Карла VI.

Император Иосиф I незадолго до своей кончины в традиционном испанском придворном наряде (XVIII в.)

Понятно, что это событие отразилось и на делах Англии, где и без того уже начиналось некоторое брожение. После воцарения в 1702 году королева Анна продолжала вести начатую Вильгельмом III политику. Как того требовал сам народ, а особенно партия вигов, она объявила Франции войну. Ее личные симпатии были, однако, на стороне тори, и потому она соединила в министерстве обе партии и их вождей: Годольфина, Сеймура, Ноттингема; на выборах же 1702 года перевес оказался на стороне тори. В чем, однако, Анна не последовала примеру своего предшественника, так это именно в его равном отношении к обеим партиям. Вильгельм же знал, что государю опасно выказывать преимущество той или другой партии, так как она не преминет забрать власть над правлением и над самим его королем.

Анна, королева Великобритании и Ирландии. Гравюра работы И. Смита с портрета кисти Кнеллера

В начале царствования Анны выдвинулся вперед и получил титул герцога полководец Марльборо, который отличался еще и при Вильгельме III своими блестящими военными и дипломатическими способностями. Первоначально он принадлежал к партии тори, но, в силу обстоятельств и своего видного положения во время войны, которую по справедливости можно было назвать «войной вигов», он очутился во главе последних и быстро поднял их влияние. Вследствие благополучного хода войны, при новых выборах в 1705 году перевес оказался на стороне вигов и во главе правления стали: со стороны тори – Харлэ (впоследствии лорд Оксфорд) и Сен-Джон (вспоследствии лорд Болингброк), а со стороны вигов – Сендерлэнд, Галифакс и Годольфин. Последний благополучнейшим образом управлял английскими финансами, а Марльборо соединял в себе одновременно звания главного полководца и первейшего дипломата королевства и был для королевы, не отличавшейся особым умом или развитием, более, нежели простым подданным. Влиянию его на монархиню много способствовала его жена: с нею королева была настолько дружна, что в переписке они называли друг друга просто миссис Морлэ и миссис Фримэн. С 1706 по 1709 год герцог Марльборо пользовался настолько неограниченным влиянием, что возмечтал получить назначение бессмертного «генерал-капитана» (главнокомандующего) английской армией. Солдаты любили его и потому его надежды не были лишены основания, несмотря на то, что были у него и значительные недостатки: несокрушимое честолюбие и стремление властвовать, которые он, однако, умел скрывать и облекать в приличные формы. Но нельзя сказать того же о его супруге. Такая же честолюбивая, как и герцог, герцогиня Марльборо не умела сдерживать свои порывы. Ее злость и желание первенствовать, наконец, несколько охладили любовь королевы к ней, но она еще не замечала в своей венценосной подруге никакой перемены и еще долго не заметила бы ее, если бы одна из главных фрейлин, которую герцогиня сама особенно рекомендовала Анне, не открыла глаза королевы на ее неблаговидное обращение и поступки. Немилость властолюбивых супругов еще ускорили политические и иные частные причины.

Герцог Марльборо. Гравюра работы И. Смита с портрета кисти Кнеллера

Герцогиня Марльборо. Гравюра работы И. Смита с портрета кисти Кнеллера

В мае 1710 года, когда наступили новые выборы, в отсутствие герцога Марльборо, партия тори одержала верх, а когда он вернулся, то немилость его уже вполне определилась: герцогиня была лишена своей высокой должности при дворе. Опираясь на решение главенствующей партии (т. е. тори), которая была против продолжения войны, правительство вступило в тайные переговоры с Францией в июле 1711 года, а в сентябре уже приступило к подготовительным действиям для заключения мира, о чем и оповестило тогда же союзников. В январе 1712 года в Лондон прибыл принц Евгений Савойский, его приняли любезно и с большим почетом, но миссия его убедить правительство в необходимости прекращения мирных переговоров с Францией так и осталась безуспешной. Тогда же, в январе 1712 года, начались переговоры держав в Утрехте и соглашение между ними состоялось по очереди: франко-английское, франко-голландское, франко-прусское, франко-савойское, испано-английское, испано-потругальское, испано-савойское, в промежутке времени с 11 апреля 1713 года по 6 февраля 1715 года. Совокупность их принято обозначать общим именем «Утрехтского мира».

Основное положение всех этих условий было: не соединять под одним скипетром Францию и Испанию. Филипп V, обратившийся уже в совершенного испанца, охотно отказался для себя и для своего потомства от всяких притязаний на французский престол. Его примеру, но в отношении испанской короны, последовал Орлеанский королевский дом, к которому теперь перешли права на французский престол. Зато Филипп Анжуйский торжественно был признан королем Испании и Индии. Людовик XIV обязался срыть укрепления в Дюнкирхене и осушить гавань. Кроме того, он уступил англичанам остров Св. Христофора (Вест-Индия) и некоторые спорные владения в Северной Америке. Испанцы уступили англичанам Гибралтар и остров Минорку, с условием, что населению будет предоставлена полная свобода исповедывать католическую веру. Испания, равно как и Франция, должна была признать права Ганноверского дома на английский престол. Для Франции и для Пруссии остались в прежней силе условия Вестфальского договора, испанская же часть Обергельдерна (Obergeldern) отошла к Пруссии и за ней было признано королевское достоинство. Испанцам пришлось отдать Сицилию Савойскому дому, к которому также должно было перейти и королевство испанское, если бы Филипп V умер бездетным, с сицилийскими же владениями был связан также и королевский сан. Соглашение, состоявшееся между Португалией и обеими державами, не имеют значения.

Император, однако, все еще продолжал вести войну сначала в союзе с Голландией, а затем и один: вскоре и голландцы заключили мир, по которому они получили «барьер», т. е. право осады в нескольких пограничных местностях и крепостях Испанских Нидерландов, по поводу которых им предстояло войти в соглашение с Австрией. Продолжать вести войну самостоятельно оказалось слишком тяжело для австрийцев и потому им тоже пришлось вступить в мирные переговоры. Главнейшие из полководцев обеих сторон – принц Евгений Савойский и маршал Виллар – сошлись в Раштадтском замке.

Мир был подписан 7 марта 1714 года. Альтбрейзах, Фрейбург и Кель французы вернули австрийцам, французские укрепления по правую сторону Рейна были срыты, но надежда императора получить обратно Эльзас не оправдалась, и Ландау в Рейнском Палатинате отошел к Франции.

Максу Эммануилу, с которым Людовик XIV не прочь был поделиться, и Иосифу Клименту, курфюрсту Кёльнскому, не досталось ничего нового: им только вернули их собственные, отнятые у них владения. Из спорных земель испанского наследства за императором остались Испанские Нидерланды, Милан, Сардиния, Неаполь. Таким образом, результатом двенадцатилетней войны явилось то, что некогда предлагал Вильгельм III. Дальнейшие соглашения, являвшиеся как бы дополнением и заключением Раштадтского договора, произошли 7 сентября 1714 года в Бадене (в Ааргау) и подтвердили его статьи: тот же параграф Ризвикского мира, который касался условий вероисповеданий, остался неприкосновенным на возвращенных территориях.

В то время, когда среди развалин освобожденной от поляков Москвы со всей Земли Русской съехались выборные люди на Земский Собор и избрали юного боярина Михаила Федоровича Романова на царство, сам избранник, ничего о том не зная, жил вместе со своей матерью в глубоком уединении в костромском Ипатьевском монастыре. Туда из Москвы и было отправлено посольство, в состав которого входили представители высшего духовенства и других сословий. Прибытие в Кострому этого посольства, а также переговоры с Михаилом Федоровичем и составляют предмет нашего описания, заимствованный из «Книги об избрании на царство царя Михаила Федоровича».

Юный избранник долго отказывался от предлагаемого ему венца, и мать будущего царя не хотела благословлять сына. Но послы с твердой уверенностью убеждали, что «русские люди теперь наказались и пришли в соединение», и наконец, убедили мать-инокиню. 2 мая 1613 года юный царь въехал в опустошенную поляками Москву, а 11 июня венчался на царство.

Новому царю предстояло решить трудную задачу – он должен был закончить борьбу с внутренними врагами, в скором будущем ради поддержания чести и достоинства Московского государства ему предстояло вести войну и с внешними врагами. Все это осложнялось еще и тем, что государственная казна была пуста, земля истощена, а народ разорен настолько, что содержать войско было не на что. В это время Новгородская область была занята шведами, королевич Владислав заявлял о своих правах на московский престол, а разбойничьи шайки поляков, казаков и всякой вольницы грабили западные области Московского государства и разоряли земли, лежащие в низовьях Волги. Совершенно очевидно, что государство можно было спасти только благодаря твердости и самоотверженности русских людей, а потому, немедленно был созван Земский Собор, на котором было решено послать грамоты по городам, и всех просить об оказании помощи государству и деньгами, и ратными людьми. И откликнулась все Земля Русская, помощь пошла отовсюду, внутренние враги были вскоре усмирены, истреблены и наказаны.

Затем начались внешние войны. Война со Швецией, начавшаяся в 1614 году, сложилась для русских неудачно. Шведский полководец Делагарди разбил русское войско близ Новгорода, а затем со свежими силами из Швеции прибыл сам король Густав Адольф, и война приняла для России весьма опасный оборот. К счастью, Густав Адольф не. смог взять Пскова и напрасно тратил на его осаду все свои знания и опыт полководца. Псковичи настолько мужественно держали осаду города, что охладили воинский пыл у молодого короля, и он сам изъявил желание заключить мир, тем более, что на Западе дела складывались так, что ему необходимо было быть там. Согласно условиям заключенного мирного договора, Швеция отказывалась от Новгорода и его области, но оставляла за собой Ям, Копорье, Иван-город и Орешек, то есть Московское государство в очередной раз было отрезано от водного пути через Балтийское море.

С Польшей царю Михаилу Федоровичу пришлось вести две войны. Первая война (в 1617-1618 гг.) была довольно неудачна для Польши, но все же закончилась перемирием (на 14 лет) довольно выгодным для нее. За Польшей остался не только Смоленск, но и вся Северная область, но зато при заключении перемирия обменялись с обеих стороны пленниками, что позволило вернуться в Москву отцу государя, митрополиту Филарету, томившемуся в тяжком плену со времени взятия Смоленска Сигизмундом.

Встреча (под Москвой) по возвращению из польского плена митрополита Филарета с сыном своим царем Михаилом Федоровичем.

(Картина восстановлена по древнему подлиннику, помещенному в книге «Об избрании на царство Михаила Федоровича»)

Тотчас по прибытии в Москву возведенный в сан патриарха Филарет стал во главе правления, рядом с юным царем, и был ему добрым советником и надежным соправителем. Находясь в таком исключительном и высоком положении, патриарху Филарету удалось многое сделать по улучшению областного управления и восстановлению государственного хозяйства, разоренного долгими внутренними смутами.

Печать патриарха Филарета

При непосредственном влиянии Филарета была начата и вторая война с Польшей в 1632 году, целью которой было отвоевать Смоленск, столь необходимый для обеспечения безопасности государства со стороны Литвы.

Под стенами Смоленска русское войско потерпело жестокое поражение от короля Владислава; но и он сам, вступив в пределы России, претерпел целый ряд неудач, и, убедившись в бесполезности борьбы, которую опасно было затягивать, он заключил с Московским государством «вечный мир» и навсегда отказался от своих притязаний на московский престол, признав Михаила Федоровича «государем московским».

Последние годы царствования царя Михаила Федоровича прошли весьма мирно; Московское государство с честью смогло выйти из всех внешних и внутренних затруднений и вступило со многими иноземными государствами в самые тесные и добрые отношения: шведский король Густав Адольф превратился из врага в доброго соседа и старался даже вступить в союз с царем Михаилом. Французский король Людовик XIII, с которым Московское государство впервые обменялось посольством при царе Михаиле, приглашал московского государя к союзу против Германии. Датский король старался поддержать и упрочить свои связи с Московским государством, а персидский шах Аббас (Великий) и английский король Иаков I даже ссужали царя Михаила деньгами, во время его войны с Польшей.

Царь Михаил Федорович – первый царь из дома Романовых – скончался 12 июля 1645 года и оставил после себя наследником сына, царевича Алексея Михайловича, который вступил на престол на шестнадцатом году жизни. Его долгое царствование (1645-1676 гг.) было преисполнено войнами с внешними врагами и внутренними смутами, которые ясно указывали на необходимость серьезных преобразований во внутреннем управлении и во многих сферах государственного устройства.

Заботы царя о внутреннем устройстве Московского государства выразились в составлении нового «Уложения», или сборника законов, который бы соответствовал современным потребностям русской жизни и устранял, по возможности, важнейшие проблемы, которые тяжелее всего отзывались на простом народе. Это необычайно трудное дело было поручено доверенным лицам государя и опытным политикам и законникам – дьякам Леонтьеву и Грибоедову. По поводу составления нового «Уложения» созван был в Москве Земский Собор и составители «Уложения» согласовывали с выборными людьми каждый пункт, прежде чем утвердить его окончательно.

Во время составления «Уложения» царь Алексей Михайлович сблизился с новгородским митрополитом Никоном – человеком умным, энергичным и твердым. После смерти патриарха Иосифа царь пожелал возвести Никона в сан патриарха и с его помощью произвести целый ряд преобразований в быту духовенства и в церковном устройстве. Наибольшее внимание новый патриарх обратил на исправление священных и богословских книг, в которых, благодаря малограмотности писцов, в течение веков вкралось множество грубых ошибок, перешедших, отчасти, и в печатные издания. Эти ошибки в книгах были замечены уже в предшествующее царствование, но попытки их исправления встретили сильнейший отпор со стороны невежественного духовенства, а те, кто занимался исправлением подверглись жестоким гонениям.

Рукописная миниатюра XVII в., изображающая богословский диспут справщиков с Лаврентием Зизанием в 1627 г.

Однако патриарх Никон не остановился ни перед какими опасностями и препятствиями, и в 1654 году поручил исправление книг надежным, знающим людям, которые сличили печатный текст с древними русскими и греческими рукописями. Прежде всего по его благословению издан был в свет исправленный «Служебник», а затем и другие книги. Однако даже непреклонный Никон встретил ожесточенное сопротивление со стороны некоторой части русского духовенства, когда по его приказу вновь исправленные книги стали всюду рассылать и вводить, а старые – всюду отбирать и уничтожать.

Противники Никона громко порицали его крутые меры и отказались признать правильность произведенных им исправлений. Их примеру последовала во многих местах и невежественная масса народа. Многие стали утверждать, что Никон вводит какую-то новую веру, и доказывали, что молиться и читать в церкви следует только по старым (неисправленным) книгам, если не хочешь изменить «старой, истинной вере». Отсюда-то эти люди и получили название староверов, или, иначе – раскольников, потому что со времен Никона в Русской Церкви произошел раскол (или разъединение), вызванный отчасти печальными недоразумениями и невежеством массы, отчасти же слишком крутыми мерами Никона, который подверг всех противников книжного исправления жестоким наказаниям, чем и побудил многих смотреть на них, как на мучеников[29].

Скит патриарха Никона в Воскресенском (Ново-Иерусалимском) монастыре близ Москвы

В то время, когда внутри Московского государства происходили эти споры и разногласия из-за догматических религиозных тонкостей, на юго-западной окраине Русской земли велась другая, гораздо более важная борьба, вызванная теми жестокими и несправедливыми притеснениями, которые приходилось выносить православному русскому населению в польско-литовских областях и в малороссийской Украине. Особенно тяжелым было там положение народа, который находился под двойным гнетом. Его угнетали и польские паны-помещики, обратившие все крестьянство в своих рабов, и духовенство из иезуитов, которые силой заставляли православных переходить в ненавистную им униатскую Церковь. Эти притеснения побуждали народ к восстаниям, в которых самое активное участие принимали и малороссийские казаки, организованные польским правительством в регулярное войско, и вольные ватаги запорожцев. Полякам большого труда стоило усмирение этих восстаний, и подобные усмирения с их стороны обычно сопровождались неслыханными жестокостями, еще более озлоблявшими народ.

Западная граница Московского государства в XVII в.

Юго-западная граница Московского государства в XVII в.

Но вот, наконец, во второй половине XVII века среди малороссийского населения появился тот грозный вождь, которому суждено было избавить Малороссию от польского гнета – то был казацкий сотник Зиновий Богдан Хмельницкий. Известный своим умом и мужеством, он пользовался большим влиянием среди казачества. Испытав на себе лично полную бесправность русского народа под властью Польши, Хмельницкий решился избавить своих единоверцев от этого гнета. Он бежал сначала в Сечь, к запорожцам, а оттуда – в Крым. Там он поднял на войну с Польшей крымского хана и вместе с крымцами и со всей казачьей вольницей вторгся в Польшу. Два жестоких поражения, нанесенные им польским войскам, открыли Хмельницкому путь в самое сердце Польши. При этом народное восстание быстро охватило все русские области Польши. Народ поднялся против своих угнетателей и стал поголовно избивать панов-помещиков, евреев и все католическое духовенство. Борьба завязалась жестокая и кровопролитная и ознаменовалась несколькими блестящими победами Хмельницкого, которые привели к заключению выгодного для казаков Зборовского договора. Но этот договор, как оказалось вскоре, не имел никакой силы. Поляки его не соблюдали, притеснения русского населения возобновились в Малороссии с прежней силой, а между тем продолжение открытой борьбы за независимость Малороссии оказывалось невозможным. Тогда Богдан Хмельницкий убедился в том, что Малороссия может быть спасена от гибели, только приняв подданство царя Алексея Михайловича. С этой целью он неоднократно посылал доверенных людей в Москву с мольбами о помощи и о принятии несчастной страны «под царскую высокую руку».

Царь Алексей Михайлович очень хорошо понимал, что, согласившись на эти ходатайства Хмельницкого и малороссов, он будет неизбежно вовлечен в войну с Польшей, но вместе с тем, он был не в силах отказать в помощи единоверному народу, страдавшему под гнетом Польши. До него уже доходили сведения о том, что если он, царь московский, не вступится за Малороссию, то все население ее уже решилось перейти в подданство турецкого султана, лишь бы не оставаться под властью Польши. Сначала царь Алексей попытался уладить дело миром и предложил королю польскому примириться с его малороссийскими подданными на основании условии Зборовского договора. И только тогда, когда польское правительство отказалось выполнять эти условия, царь Алексей Михайлович решился «принять малороссийских казаков в подданство» и объявил войну Польше.

Эта первая война с Польшей в царствование Алексея Михайловича сложилась очень удачно для России. Уже в самом ее начале поляки потерпели жестокое поражение от русского воеводы князя Черкасского, в то время как сам царь осаждал Смоленск. Все важнейшие города Литвы – Вильно, Ковно, Гродно – один за другим сдавались русским войскам. Наконец сдался царю и Смоленск, а в то же время Хмельницкий овладел Люблином.

Но эта Первая Польская война перешла в войну со Швецией, которая также задумала воспользоваться затруднительным положением Польши и присвоить себе часть ее владений. Война велась обеими сторонами безуспешно в течение пяти лет и закончилась в 1661 году миром со Швецией, по которому ни Швеция, ни Московское государство ничего не приобрели. Но этот мир был тем более необходим, что царю Алексею Михайловичу уже приходилось начинать вторую войну с Польшей в Литве и Белоруссии.

Вторая Польская война сложилась настолько неудачно для русских, что в течение двух лет Московское государство потеряло все приобретенное им в Первую Польскую войну, кроме Смоленска. В 1661 году вся Литва и большая часть Белоруссии вновь были отвоеваны поляками. Обе воюющие стороны были страшно истощены тяжкой борьбой, но ни та, ни другая не думали уступать, так как и поляки, и русские хотели во что бы то ни стало удержать за собой Малороссию. Война длилась еще пять лет и, несмотря на всякие невзгоды и страшный недостаток в деньгах, Московское государство все же одержало верх в долгой борьбе за Малороссию. В 1667 году, в деревне Андрусове (между Смоленском и Мстиславлем), один из умнейших и образованнейших русских вельмож, боярин Ордин-Нащокин, заключил с Польшей перемирие на 13 1/2 лет на следующих условиях: Московское государство уступило Польше свои завоевания в Литве, но оставляло за собой Смоленск, весь Северский край (северную часть Черниговской губернии) и ту часть Малороссии, которая лежала на левом берегу Днепра. На правой стороне Днепра за Московским государством временно оставался только город Киев. Таким образом, в состав Московского государства начинали потихоньку вновь возвращаться все те области, которые на Западе и Юго-Западе составляли некогда территорию Древней Руси и захвачены были Литвой в тяжкий период татарщины.

В последние годы царствования царя Алексея Михайловича государство было потрясено еще одной страшной смутой на восточной окраине. Здесь московскому правительству пришлось вести трудную и продолжительную борьбу с казачеством и той вольницей, которая со всей Русской земли собиралась и селилась в низовьях Дона и Волги, куда издавна уходили все недовольные суровыми условиями русской городской жизни XVII века или не желавшие подчиняться власти помещиков после того, как переход крестьян был воспрещен. У всей этой вольницы появился (в 1667 г.) удалой предводитель, атаман Стенька Разин, человек грубый, жестокий, но отчаянно храбрый. Восстание, сопровождавшееся страшными жестокостями, распространилось по всему Поволжью, до Казани и Нижнего Новгорода. К мятежным скопищам Разина пристали толпы приволжских племен: мордва, черемисы, чуваши и татары... И только четыре года спустя мятеж этот удалось подавить самыми суровыми мерами после того, как сам Разин был пойман и казнен в Москве (1671 г.).

Вскоре после того царь Алексей Михайлович скончался (29 мая 1676 г.), оставив после себя большую семью от двух браков. От первого – двоих болезненных сыновей, царевичей Федора и Иоанна, и несколько дочерей. От второго брака – сына Петра (род. 30 мая 1672 г.), которому в год смерти отца было четыре года от роду.

Дворец (деревянный) в селе Коломенском – любимое местопребывание царя Алексея Михайловича

На престол по смерти Алексея вступил Федор III Алексеевич и царствовал очень недолго (всего 6 лет). Его царствование ознаменовалось только войной с Турцией за обладание Западной Украиной (на правом берегу Днепра), которую Польша уступила турецкому султану, и еще – уничтожением «местнических счетов», которые были большим препятствием к введению в русском войске разумной и строгой дисциплины. Очень часто случалось, что храброе и мужественное русское войско терпело неудачи только потому, что в военное время на глазах у неприятеля между начальниками происходили ссоры и споры из-за старшинства и знатности их родов, и при этом более родовитые отказывались подчиняться менее родовитым (т. е. местничались с ними). По этому поводу 12 января 1682 года царь созвал Земский Собор и передал вопрос о местничестве на его рассмотрение. Большинство участников Собора высказалось в пользу окончательного уничтожения «местничества». Книги, по которым родовитые люди «местничались» (разрядные), были по приказанию царя снесены во дворец и сожжены в печи, а «местнические счеты» воспрещены под страхом смертной казни.

Несколько месяцев спустя после уничтожения местничества царь Федор Алексеевич скончался (в 1682 г.) бездетным, и вопрос о престолонаследии остался открытым.

Иоанн, старший после царя Федора, сын царя Алексея (от первого брака), был юноша болезненный, хилый и слабоумный. Передача ему престола представлялась делом невозможным. В отличие от него, десятилетний царевич Петр (сын царя Алексея Михайловича от второго брака) был крепок здоровьем, обладал быстрым умом и способностями не по летам. После долгих совещаний патриарх и бояре решили, что на престол следует возвести царевича Петра Алексеевича, и этот выбор был единогласно одобрен людьми всех сословий, собранными по приказанию патриарха на площадь.

То положение правительницы, которое предстояло занять царице Наталье, матери царевича Петра, и ее родственникам, пробудило ненависть в детях царя Алексея от первого брака и в их родственниках. Одна из дочерей царя Алексея, царевна Софья – женщина умная и энергичная – решилась не уступать мачехе и отстоять права на престол своего единоутробного брата, царевича Иоанна.

При помощи своего дяди, хитрого боярина Милославского, царевна Софья привлекла на свою сторону стрелецкие полки, стоявшие в Москве и под Москвой, и произвела в 1682 году кровавый переворот, во время которого были беспощадно убиты многие родственники царицы Натальи и ближайшие ее сторонники. Опираясь на буйных стрельцов, царевна Софья добилась того, что царевич Иоанн Алексеевич был признан царем наравне с Петром, она сама провозглашена правительницей, а царица Наталья устранена от правления.

Правление Софьи продолжалось семь лет, пока Петр не вышел из отрочества и не достиг 17-летнего возраста. Тогда уже он воспользовался первым удобным случаем, чтобы продемонстрировать свою самостоятельность и порвать с сестрой-правительницей, которая вынуждена была ему уступить после слабой попытки к борьбе – и кончила жизнь в монастыре. В первых числах октября 1689 года Петр вступил уже в самостоятельное управление государством, тогда как его брат и соправитель, царь Иоанн, до смерти своей оставался царем только номинально.

Царь Петр был в полном смысле слова богатырь и телом, и духом – натура исключительная, необыкновенная... С раннего детства он проявлял энергию, силу воли и страсть к приобретению знаний, которые изумляли всех окружающих и волей-неволей заставляли их покоряться желаниям юного царя. Еще юношей он сблизился со многими иноземцами, состоявшими на русской службе, многому от них и при помощи их научился и особенно пристрастился к кораблестроению и мореплаванию, получив первые сведения о том и другом от голландца Брандта, жившего в Немецкой слободе, под Москвой.

Петр Великий в юности.

Гравюра работы В. Гретбаха с портрета, написанного с натуры Годфреем Кнеллером в 1698 году в Лондоне

Благодаря этому пристрастию, освободившись от опеки сестры, Петр, прежде всего, решил исполнить свою любимую мечту – построить русский флот. С этой целью в течение первых трех лет царствования Петр дважды побывал в Архангельске, ознакомился с Белым морем, устроил там верфи, начал на них постройку больших кораблей и отвлекался от построек только для участия в своих любимых воинских упражнениях с теми немногими полками, которые были уже по его желанию обучены регулярному строю. Вскоре юному царю представился случай испытать свои силы и знания в военном и морском деле – на настоящей войне.

Союзники Московского государства, король польский и император германский – известили Петра о своем намерении начать войну против Турции и крымских татар. Петр, стремившийся проложить путь России к Черному морю, обрадовался этому случаю, чтобы начать войну против Турции, заграждавшей ему выход из Дона своей крепостью, Азовом. Поэтому весной 1695 года Петр объявил войну Турции и осадил Азов.

Во время этой долгой осады, которая только к концу лета 1696 года закончилась взятием Азова, Петр убедился в том, что русское войско плохо обучено, не подготовлено к ведению серьезной войны, да и в самом внутреннем устройстве государства выяснились для него множество недостатков. Это навело его на мысль о необходимости радикальных преобразований в Московском государстве и сближения его, во что бы то ни стало, с Западной Европой. Еще более утвердился он в этой мысли, начав постройку флота для Азовского и Черного морей, в Воронеже. Были собраны средства для постройки кораблей, выписаны из-за границы иноземные корабельные мастера и свезены все материалы, необходимые для оснастки и вооружения кораблей. Но трудности, с которыми он столкнулся при выполнении этой работы, ясно доказали Петру, что даже мастера, выписанные из-за границы, недостаточно знакомы с кораблестроением, а потому он сам задумал ехать за границу, чтобы научиться там искусству строить корабли и вообще всем тонкостям современного европейского мореплавания.

Но кораблестроение было тут не более, как одним из звеньев в той цепи, которую царь Петр стремился установить между Московским государством и Европой. И действительно, посетив Европу в 1697-1698 годах (инкогнито, под именем дворянина Петра Михайлова), Петр на собственном опыте познакомился со всеми практическими тонкостями кораблестроения в Голландии, а в Англии изучал теорию мореплавания. Помимо этого, он знакомился с жизнью, с историей и с памятниками посещаемых им стран, изучал всякие производства и ремесла, сам работал в мастерских, осматривал фабрики и заводы, учился иностранным языкам, наукам и искусствам, разыскивал и нанимал для отправки в Россию разных мастеров, ученых и мореходов. Побывав в Северной Германии, Голландии и Англии, Петр посетил Вену и собирался ехать в Венецию, которая тогда славилась своим военным флотом, но весть о новом восстании стрельцов в Москве вынудила его вернуться домой.

По прибытии в Москву он судил мятежников неумолимо и так разгромил стрелецкие полки, что и следа их не осталось. В то же время он принял меры и к преобразованию внутреннего управления государством на новый лад, по европейскому образцу. Желая всем наглядно показать, что он ни перед чем не остановится в своем стремлении изменить Россию на иноземный лад, Петр действовал чрезвычайно круто и решительно. Так, например, пренебрегая застарелыми и укоренившимися предрассудками русских людей, царь, по возвращении из-за границы, приказал всем, кроме духовенства и крестьян, обрить бороды и вместо старинной русской одежды надеть короткое платье немецкого покроя, а с тех, кто хотел носить по-прежнему русское платье и не брить бороды, предписал взимать особую и весьма значительную пошлину.

Бородовой знак, выдаваемый сроком на один год тем, кто платил за право носить бороду

Но, прибегая к таким крайностям, Петр был очень далек от желания придать русским только внешний вид европейцев. Он совершенно искренне стремился их сблизить с лучшими сторонами европейской жизни и перенести из Европы в Россию все полезное и необходимое для общего блага. Ради достижения этой цели он готов был выдержать упорнейшую борьбу как внутреннюю, так и внешнюю, и в этом направлении решился напрячь все силы государства для создания ближайшего морского пути в Европу, столь необходимого для прямых связей с ней. В Смутное время этот путь был отнят у России Швецией, а потому Петр решился воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы отвоевать у Швеции и возвратить России ее исконное достояние. Но прежде чем мы приступим к описанию борьбы России со Швецией за обладание Балтийским побережьем, нам придется сказать несколько слов о том, что происходило в это время в соседних с Россией странах – Швеции, Дании и Польше.

После смерти Карла X ему наследовал пятилетний сын его, Карл XI (1660-1697 гг.), а потому для управления Швецией было учреждено регентство, в состав которого, кроме пяти высших сановников, входила и вдова короля Густава. Это было, в полном смысле слова, аристократическое правление, со всеми присущими ему недостатками. За это время государственный долг значительно возрос, народ роптал, возмущенный ограничением брачных союзов между дворянством и бюргерством, и особыми преимуществами, дарованными дворянству, заключавшимися в праве судопроизводства в пределах дворянских владений. Французская партия, во главе которой стоял канцлер Магнус Делагарди, втянула Швецию в войну, развязанную в 1672 году Людовиком XIV из честолюбивых соображений. Мы уже упоминали выше о том, насколько неудачным был для Швеции исход этой борьбы с великим курфюрстом.

Когда Карл XI лично встал во главе страны, дела приняли иной оборот. После заключения Сен-Жерменского мира три государственных сословия – духовенство, крестьяне и бюргеры – потребовали, чтобы обещанное сокращение коронных владений было приведено в исполнение, и на сейме 1680 года было принято решение, которое значительно способствовало усилению королевской власти и обратило главный орган аристократизма, государственный совет, в совет королевский. Карл XI, расчетливый хозяин и прекрасно умевший анализировать политико-экономическую ситуацию, сумел воспользоваться и той мерой, относительно коронных земель (которая давно уже была признана необходимою и только из года в год откладывалась), и теми дополнительными властными полномочиями, которые при этом приобрел, и быстро восстановил равновесие в финансах, рассчитался с долгами, собрал значительную казну, оживил торговлю и промышленность и, незадолго до своей смерти (в 1697 г.), привел войско и флот в наилучшее состояние.

Ему наследовал восемнадцатилетний сын его, Карл XII. Хотя по завещанию его отца ему и следовало бы некоторое время оставаться под опекой регентства, однако, благодаря интригам одной из партий, которой устранение регентства было выгодно, Карл был признан совершеннолетним и полноправным и вступил на престол как король.

Вот эта быстрая и неожиданная перемена правления, а может быть также и слухи, проникшие в соседние страны, о беззаботном характере юного короля, упрямого и безумно смелого, проводившего все время в седле и на охоте, навели соседей на мысль о том, что для них наступило время вернуть себе то, что предшественники юного короля завоевали у соседних стран.

В основу их замыслов положен был проект ливонского дворянина Паткуля– заклятого врага Швеции, который стремился во что бы то ни стало освободить свое отечество из-под власти шведов. Проект его заключался в том, чтобы Польша, Дания и Россия заключили между собою союз и одновременно начали против Швеции войну. При этом Польша должна была добиваться присоединения к своим владениям Лифляндии и Эстляндии, Дания присоединит к своим владениям герцогство Голштин-Готторпское, состоявшее, на основании родственных связей, под покровительством Швеции, а Россия должна была отнять у Швеции Ингрию и Карелию. Проект Паткуля понравился и Саксонскому курфюрсту Августу II, который был незадолго перед тем избран польским королем, и королю датскому, Фридриху IV, которые склонили и царя Петра к заключению с ними тайного договора против Швеции.

Следует отметить, что в Дании после Копенгагенского мира 1660 года произошла важная перемена, подобная всем тем политическим изменениям, какие наблюдались повсеместно в те времена на материке Европы. Общее недовольство, вызванное финансовыми преимуществами дворянства и антипатриотическим поведением его во время последней войны, побудило духовенство и бюргерство к решительным действиям против дворянства на ближайшем собрании государственных сословий (в сентябре того же 1660 г.).

Руководимые епископом Сваном и копенгагенским бюргермейстером Нанзеном, оба эти сословия решились превратить избирательную королевскую власть в наследственную – признать короля Фридриха III, вместе с его мужским и женским потомством, наследственным королем. Таким образом, существовавшие доселе ограничения власти избирательных королей рушились сами собой. Дворянство вынуждено было согласиться на эту перемену; переворот был проведен весьма ловко и оформлен королевским законом 1665 года, который, однако же, был обнародован позднее.

Фридрих III почти против воли согласился на такое изменение власти, которая утверждалась за ним этим актом и почти полностью освобождала его от зависимости по отношению и к дворянству, и к народу. Весь переворот был осуществлен Шумахером, ловким министром и талантливым человеком, который и при новом короле, Христиане V (1670—1699 гг.), сумел преобразовать датское дворянство в графов и баронов и учредить новый орден Данеброга, чем значительно способствовал утверждению новой формы королевской власти[30].

В период с 1676 по 1679 год Дания вместе с Бранденбургом была вовлечена в войну против Швеции, которая в противовес их общим интересам, поддерживала герцогов Голштин-Готторпских, которые при помощи Карла X подчинили своей власти оба герцогства – Голштинское и Шлезвигское. Борьба за владение этими землями еще продолжалась, и в этом отношении новый король Фридрих IV (1699—1730 гг.), вступая в союз с Польшей и царем Петром против Швеции действовал вполне разумно с точки зрения датской национальной политики.

Однако все ожидания и расчеты участников тайного союза, направленные против Швеции, были подорваны разом той энергичностью и быстротой действий, которые обнаружил юный король Карл XII. Опираясь на свои дружественные связи с Англией и Голландией, он тотчас же решился перейти в наступление и, прежде всего, устремился на ближайшего врага – на Данию. 4 августа 1700 года он высадился с войском в 5 милях от Копенгагена и, в пылу своего юношеского азарта, при высадке десанта на берег, первый бросился в воду с мечом в руках. Датские войска не выдержали натиска шведов и бежали. Две недели спустя, 18 августа 1700 года, Карл XII уже подписывал в Травендальском замке договор, по условиям которого зять короля, герцог Голштин-Готторпский (датские войска уже вторглись было в его владения) восстанавливался вновь во всех правах, изложенных в прежних трактатах, а король Фридрих IV отказывался от союза с Россией и Саксонией.

Тем временем, ничего не зная о Травендальском мире, Петр объявил войну Швеции. В конце августа 1700 года русские войска вступили в Ливонию и осадили город Нарву, занятую шведским гарнизоном. Этой осадой и началась та великая Северная война, которая длилась 21 год и окончательно сблизила Россию с остальными европейскими державами. В то время, когда русская 40-тысячная армия осаждала Нарву, и осада, проводимая неправильно, с военной точки зрения, уже затянулась на целых два месяца, Карл XII решил, что именно ему следует нанести упреждающий удар по русскому царю, а потом уже обратить оружие против Августа, короля польского.

Неожиданно для всех он высадился в Перновской гавани, с 9000 отборного шведского войска, выдвинулся к Нарве и в туманное утро 19 ноября 1700 года внезапно напал на русский укрепленный лагерь, расположенный под стенами Нарвы, мощным натиском смял его и обратил в бегство. Командовавший русским войском иноземец, генерал де Кроа, а также остальные генералы и офицеры, служившие в русском войске, поспешили сдаться шведам, чем еще более усилили смятение. Только два полка, Преображенский и Семеновский, с честью выдерживали натиск шведских войск в течение целого дня так, что Карл вступил в переговоры с их командованием и дозволил им отступить с оружием и знаменами.

После такой решительной победы Карл XII вообразил себе, что с Россией, точно так же, как с Данией, можно покончить одним ударом. Поэтому, оставив в Ливонии только лишь небольшое количество войска, под начальством генерала Шлиппенбаха, он сам с главными силами устремился против третьего участника союза – польского короля Августа. Но он жестоко ошибся в своем противнике и не предвидел, чем обернется впоследствии его борьба с царем московским!

Быстро вытеснив войска короля Августа из Курляндии, Карл, не обращая внимания на протесты поляков, которые доказывали, что с Карлом воюет не Речь Посполитая, а Саксонский курфюрст Август, вторгся в Литву. Здесь, несмотря на мирные предложения, которые поспешил ему сделать Август, он издал манифест, в котором приглашал поляков свергнуть Августа II и избрать себе другого короля, а сам тем временем двинулся к Варшаве. При Клиссове, неподалеку от Кракова, в июле 1702 года, он разбил саксонско-польское войско и вскоре овладел и этой второй столицей королевства.

Тщетно уговаривал Карла его министр Пипер не затягивать войну, не доводить до крайности, и принять предлагаемый ему мир. Карл, со свойственным ему упрямством, настаивал на свержении Августа. Это привело к сильнейшему волнению в Польше. Вся шляхта разделилась на две партии – саксонскую, стоявшую за Августа II, и шведскую, принявшую сторону кандидата, предложенного Карлом (воеводы Познанского, графа Станислава Лещинского). Дело затянулось на целых три года; Карлу пришлось, забыв о затеянной им войне, принимать участие в интригах, подбирать партии для своего избранника, и только в июле 1704 года после нескольких бурных сеймов Лещинский был, наконец, провозглашен королем польским, а король Август объявлен сверженным с престола. Но Август на это не соглашался, ссылался на незаконность избрания и, сам отступая перед Карлом и избегая с ним сражения, молил своего союзника, царя Петра, о помощи и защите, побуждая его к вторжению в польско-литовские пределы.

Между тем, как Карл «завяз в Польше», Петр сумел воспользоваться предоставленным ему временем.

Поражение под Нарвой только пробудило его к более активной деятельности, и он напряг все силы для обеспечения успешного ведения дальнейшей борьбы с Карлом. С этой целью он сосредоточил все свое внимание на выправке и обучении новых полков, которые готовил к борьбе с опытными шведскими войсками. Эта подготовка велась настолько энергично и настойчиво, что уже в 1701 году Петр стал тревожить шведов набегами на Ливонию, а в конце того же года Шереметев уже одержал первую победу над шведами (при м. Эрестфере). Полгода спустя Шереметев вторично разбил шведского главнокомандующего Шлиппенбаха и русские вновь овладели почти всей Ливонией, а немного позже заняли Копорье и Яму, Дерпт и Нарву. В следующем году Петр сам вступил с сильным войском в Ингрию (Петербургскую губернию), осадил и взял шведскую крепость Нотебург (старинную новгородскую крепость Орешек) и назвал ее Шлиссельбургом, т. е. ключ-городом, потому что взятие этой крепости открывало ему путь к морю по реке Неве. Завоевав берега Невы, Петр решился на них утвердиться и с этой целью 16 мая 1703 года основал здесь новую столицу своего государства – Санкт-Петербург (город Св. Петра).

Домик Петра Великого в Санкт-Петербурге. Вверху: внешний вид; внизу: внутренний вид домика

Тогда же, для защиты новой столицы с моря, на острове Котлин была заложена крепость Кронштадт. После всех этих успехов, вняв мольбам своего союзника, Августа II, Петр весной 1705 года двинул свои войска через Западную Двину. Русские быстро овладели большею частью Литвы и сосредоточили главные свои силы около города Гродно, в укрепленном лагере.

В то время, когда Петр твердой ногой становился на прибрежьях Финского залива и Балтийского моря, Карл настойчиво воплощал свой план мщения Августу II, завоевывая для своего избранника, Станислава Лещинского, польско-литовские области. Шведские войска под командованием самого короля, а иногда под командованием его генералов бились и в Познани, и в Литве, и на Волыни. Наконец, в июле 1706 года, он вступил в Саксонию, не обращая никакого внимания на отношения ее курфюрста к германскому императору. От такого поворота событий войны Август II пришел в отчаяние и, когда Карл занял Альтранштед – очень важный пункт в стратегическом отношении – Август растерялся до того, что согласился на самые постыдные условия мира, продиктованные ему Карлом. Он отрекся от польской короны, обязался не вступать ни в какие союзы против Карла и, следовательно, отказаться от союза с Петром, и даже выдал Карлу несчастного Паткуля, которого тот приказал казнить, как изменника. Мир был заключен 24 сентября 1706 года, и только тогда Карл мог обратить оружие против единственного из троих союзников, еще не побежденного им – против царя Петра, которому, таким образом, пришлось выносить на себе все тягости борьбы с воинственным шведским королем.

Не надеясь успешно выдержать эту борьбу, Петр предложил Карлу начать переговоры о мире. Он готов был даже согласиться на значительные уступки и довольствоваться только одной гаванью на Балтийском море. Но Карл, со свойственной ему заносчивостью, отвечал, что он «заключит мир с Петром только в Москве» и быстро двинул войска в Литву. Тогда Петр приказал своим войскам отступать к русским границам, нигде не вступая в генеральное сражение со шведами и всюду разоряя за собой страну, по которой приходилось наступать неприятелю. Такой способ войны был для Петра тем более вынужденным, что он не мог направить все свои силы на борьбу с Карлом: значительная часть их в то время находилась на Дону, где занята была подавлением весьма опасного (так называемого Булавинского) бунта – междоусобицы, вспыхнувшей между казаками и крестьянами.

Только после усмирения этого бунта Петр изменил свою тактику и стал стягивать все войска к Могилеву (на Днепре), зная, что здесь к войску Карла должен был присоединиться еще один корпус шведских войск под командованием Лёвенгаупта, шедший к Могилеву из Ливонии с большими припасами. Но Карл не дождался Лёвенгаупта и, неожиданно для всех, с величайшей поспешностью двинулся на юг России. Тогда Петр воспользовался ошибкой Карла и ударил всеми силами по корпусу Лёвенгаупта и нанес ему сокрушительное поражение у деревни Лесной (близ местечка Пропойска, Могилевской губ.). Шведы потеряли в этом сражении 10 000 убитыми, всю артиллерию и запасы. Эта битва была еще и тем примечательна, что здесь впервые русские сражались со шведами на равных. Лишь жалкие остатки корпуса Лёвенгаупта успели добраться до главной армии Карла, которая к тому времени терпела страшную нужду в съестных припасах и главным образом потому спешила на юг, что у нее там оказался нежданный союзник...

Торжествуя победу под Лесной, как первую «солдатскую пробу», Петр получил известие о том, что гетман малороссийских казаков, Иван Мазепа, изменил ему и перешел на сторону шведов, которых призывал в Малороссию, посулив им обильные запасы и общее восстание всех малороссийских казаков против Петра. Положение царя могло стать весьма опасным, если бы расчеты Карла оправдались, вот почему он и поспешил принять самые энергичные меры предосторожности.

Но оказалось, что примеру Мазепы последовала лишь весьма незначительная часть казаков и небольшая часть запорожцев. Остальные же малороссийские казаки с негодованием отвернулись от изменника и встретили шведов весьма враждебно. Они нападали на шведские отряды и обозы, угоняли лошадей, не давали продовольствия. Это поставило Карла с его 30-тысячным войском в очень трудное положение, которое еще более ухудшилось, когда наступила необычайно суровая зима. В войске стали распространяться болезни и развилась большая смертность. Карл искал выхода из этого положения, стремясь вступить в открытую, решительную битву с Петром; но Петр постоянно от нее уклонялся и в ожидании удобного случая берег войска, ограничиваясь только частными нападениями и мелкими схватками.

Наконец, весной 1709 года, Карл осадил город Полтаву. Петр поспешил на выручку этому городу со всеми своими силами. И вот 27 июня 1709 года, в 4 часа утра, на правом берегу реки Ворсклы произошла знаменитая «Полтавская баталия». Заняв позицию, Петр приказал ее как можно лучше укрепить и подготовил свое войско ко всем случайностям предстоявшей ожесточенной борьбы. Шведы напали первые и думали сломить русских стремительным натиском, но встретили такое сопротивление, которое заставило их попятиться и расстроило боевой порядок. Затем перешли в наступление русские. Битва продолжалась семь часов подряд с величайшим упорством и мужеством с обеих сторон и закончилась около полудня полным поражением шведов на всех пунктах. Шведское войско обратилось в беспорядочное бегство, и сам Карл, накануне раненный в ногу, едва успел избежать плена вместе с Мазепой и несколькими приближенными. Русские упорно преследовали остатки шведской армии, отступавшие под руководством Лёвенгаупта, но Меншиков, нагнав их, вынудил сложить оружие.

План сражения при Полтаве

Полтавская битва. Гравюра на меди XIX в.

Полтавская битва (фрагмент). Гравюра на меди XIX в.

Петр недаром торжественно праздновал Полтавскую победу, как событие, которое должно было иметь громадное историческое значение для России. Этой победой было окончательно и навсегда подорвано преобладающее положение Швеции в Северной Европе – на ее место встала Россия. Ближайшим последствием полтавской победы было то, что все побежденные Карлом враги Швеции сразу приободрились и вновь подняли оружие против нее. Возведенный Карлом на польский престол Станислав Лещинский был свергнут Августом II и его партией и вынужден был искать себе убежища во Франции. При этом и Польша, и Дания стали искать союза с Россией, а германские принцы спешили вступить в родство с Петром посредством брачных союзов. Следует отметить, что города, расположенные по Балтийскому побережью и в Карелии: Рига, Пернов, Ревель, Выборг и Кексгольм, узнав о полтавской победе, один за другим стали сдаваться Петру.

Тем временем Карл XII, вместе с Мазепой и другими русскими изменниками, укрылся во владениях турецкого султана и не переставал оттуда угрожать России. Гордый воитель не хотел вернуться в свое отечество побежденным, хотя его присутствие и было бы в данное время гораздо более полезно в Швеции, нежели в Турции. Но он хотел во что бы то ни стало отомстить Петру, как он отомстил Августу II, хотел видеть Петра приниженным и побежденным, а так как у него уже не хватало собственных сил для борьбы с русским царем, то он старался всеми силами склонить султана к войне с Россией. Вскоре Турция объявила войну России и двинула сильное войско к берегам Дуная.

Петр оказался не готов к этой войне и был вынужден ее вести против своего желания. Понадеявшись на союз с Августом II и на помощь единоверных русским подданных султана: сербов, черногорцев, молдаван и валахов – он выступил в поход всего с 40-тысячным войском, рассчитывая, что союзники его выставят в поле еще вдвое больше сил. Однако же на деле оказалось, что только одни черногорцы честно стали на сторону Петра и храбро бились с турками. Польский король медлил, а валахский господарь даже изменил Петру и перешел на сторону султана. Вследствие этого, Петр неожиданно очутился со своим войском перед 200 000 армией турок, которые и окружили его со всех сторон на берегах реки Прут. Положение Петра было безвыходное, и гибель всей его армии неизбежна, если бы турки решились атаковать русских, приготовившихся к отчаянной обороне. Но визирь (турецкий главнокомандующий) предпочел вступить с Петром в переговоры, и Петр, находясь в таком угрожающем положении, был вынужден согласиться заключить мир с Турцией (12 июля 1711 г.) на самых невыгодных для России условиях. Петр обязывался возвратить Турции Азов, уничтожить вновь построенные крепости на Азовском море, отказаться от союза с Польшей и позволить Карлу беспрепятственно вернуться в Швецию через Россию.

Приобретения России на севере в царствование Петра I и Елизаветы I

Но Прутская неудача была вскоре вознаграждена целым рядом успехов на севере, где Петр неутомимо продолжал воевать со Швецией. Одновременно он помогал своим союзникам, Польше и Дании, воевать со Швецией в Померании, в свою очередь вытесняя шведов с северного берега Финского залива, тогда как южный был уже давно в его руках. При этом огромную роль сыграл в этой войне российский флот, который был заложен Петром на Балтийском море, сразу после основания Петербурга. Этот юный балтийский флот всюду одолевал флот шведский. Он овладел с моря городами: Або и Гельсингфорсом. В то же время русские войска нанесли шведам поражение при Таммерфорсе и заняли почти всю Финляндию (25 июня 1714 г.). Вскоре после этого Петр одержал морскую победу над шведским флотом при Гангуте и овладел Аландскими островами. Русские войска оказались так близко от шведской столицы, что шведы стали спешно укреплять ее.

В то время, когда русские войска и русский флот одерживали победу за победой над шведами, Карл XII после многих приключений вернулся в Швецию и увидел полное торжество Петра на суше и на море. Один из приближенных к Карлу министров, голштинец Герц, стал склонять шведского короля к примирению с Петром. На одном из Аландских островов были начаты даже переговоры о мире между Швецией и Россией, но вскоре они были прерваны смертью Карла, погибшего под стенами норвежской крепости Фредериксгальд (11 декабря 1718 г.).

Карл XII, король Швеции. Гравюра работы Питера Танье с портрета кисти Давида Крафта, 1717г.

Тогда враждебное Герцу дворянство, воспользовавшись сумятицей, наступившей после смерти Карла обвинило Герца в государственной измене. Он был казнен, и России была вновь объявлена война. Но она не могла продлиться долго, потому что Швеция была истощена, а русские войска повсюду одерживали верх, делали смелые высадки на берега Швеции и даже подступали к стенам Стокгольма. В результате этого, Швеция, наконец, начала переговоры о мире. 30 августа 1721 года русские уполномоченные Брюс и Остерман, заключили в Ништадте мир, по условиям которого Швеция отказалась от Ливонии, Эстонии, Ингрии, части Карелии и части Финляндии. Так закончилась «Великая Северная война», длившаяся более 20 лет. Заключение Ништадтского мира, как события первостепенной важности, было ознаменовано в новой русской столице целым рядом празднеств, и по общему ходатайству всех сословий государства Петр принял титул Императора Всероссийского.

Петр Великий. Гравюра работы Як. Хубракена (первая четверть XVIII в.)

Пять лет спустя (28 января 1725 г.) Петр скончался. Современники и потомство, с одинаковой признательностью, назвали его Великим, и он вполне заслуживает этого звания за все то, что он сделал для России. В течение всего своего долгого и изумительно деятельного царствования, Петр постоянно старался сблизить Россию с Европой, стремился пробудить в своих подданных энергию и любовь к труду, побуждал их учиться и указывал на пользу учения с тем, чтобы россияне сами могли приступить к разработке природных богатств обширной России. При этом Петр заботился о просвещении народа, искоренял господствовавшие в народе суеверия и предрассудки и обучал народ новым, полезным для него ремеслам и промыслам. Кроме того, Петр неусыпно трудился над улучшением внутреннего управления государством и над искоренением злоупотреблений в различных сферах. С этой целью Петр предпринял целый ряд преобразований в России, затронув практически все стороны русской государственной, общественной и народной жизни.

Одним из наиболее важных преобразований в отношение внутреннего государственного строя было учреждение двух высших правительственных органов: Святейшего Синода и Правительствующего Сената.

Синоду было передано управление всей русской Церковью, и это коллегиальное учреждение заменило собой власть патриарха, так как Петр после смерти патриарха Адриана (1700 г.) не пожелал избрания нового. Синоду же вверены были заботы о распространении образования в среде духовенства и вменено в обязанность издание книг религиозно-нравственного содержания.

Прежняя Боярская Дума (высшее государственное учреждение при царях московских) и прежние приказы, ведавшие отдельными направлениями государственного управления и государственного хозяйства, были заменены Правительствующим Сенатом и коллегиями. Сенат представлял собой высший суд и высший контрольный орган, наблюдавший за общим ходом дел в государстве, за государственными доходами и расходами, а главное – за исполнением законов и царских указов во всем Российском государстве.

В административном отношении все государство было разделено на губернии, а губернии – на провинции. Каждому из сословий дано некоторое определенное устройство. Определенный образовательный ценз был признан необходимым для поступления на службу, и, таким образом, являлся обязательным для всего дворянства, которому по воле Петра приходилось всю жизнь посвящать службе государственной – военной или гражданской. Этим же была вызвана необходимость и в организации школ, как начальных и образовательных, так и специальных, и только при Петре всем сословиям одинаково был открыт доступ к образованию.

Наряду с этими важными государственными преобразованиями, Петр успел создать в России сильную, постоянную армию, обученную регулярному строю, и флот, который еще при его жизни заявил о себе громкими победами. Обратив внимание на положение государственных финансов, Петр сумел увеличить государственные доходы и всеми силами старался изыскать новые источники их приобретения, заботился о развитии промышленности и торговли, поощрял частную предприимчивость, прокладывал в государстве новые пути сообщения, сухопутные и водные, сам вникал во все мелочи городского порядка, благоустройства и общественной безопасности. Важная перемена была произведена Петром и в семейной жизни русского народа – он положил конец затворничеству русской женщины и ввел ее в общество, чем в значительной степени способствовал общему смягчению нравов.

Одним словом, Петр вывел Россию на новый путь развития и сближения с Европой настолько смело и твердо, дал такой сильный толчок развитию русской жизни в этом направлении, что уже никакими усилиями нельзя было вернуть русский народ к прежним допетровским порядкам и прежним воззрениям.

Немало способствовало успешному проведению в жизнь преобразований Петра Великого то обстоятельство, что он сумел окружить себя людьми, горячо ему преданными и твердо убежденными в пользе преобразовательной деятельности государя. Великий реформатор России постепенно создал вокруг себя круг сподвижников, отчасти – из тех иноземцев, которые окончательно поселились в России и всю жизнь свою посвятили своему новому отечеству. Среди этих новых людей были выдающиеся деятели, умные талантливые, великолепно образованные. В их числе были и проповедники, и воины, и государственные деятели. Из проповедников особого внимания заслуживает Феофан Прокопович, образованнейший богослов и остроумнейший писатель, который в своих проповедях и сочинениях разъяснял важнейшие государственные мероприятия Петра. В числе сподвижников Петра, ведущих свое происхождение из старинной русской знати, первое место занимал фельдмаршал граф Борис Петрович Шереметев, братья – князья Голицыны, Дмитрий и Михаил Михайловичи, князь Куракин и знаменитый русский дипломат Бестужев. Из низших слоев общества происходили три выдающихся деятеля: Шафиров, Ягужинский и Меншиков. Первый вышел из подьячих Посольского приказа и достиг высших государственных должностей. Ягужинский происходил из торгового сословия, а впоследствии, при учреждении Сената, был первым его генерал-прокурором. Меншиков был в ранней юности простым разносчиком, затем поступил в «потешные» полки юного царя Петра, понравился ему, заслужил его доверие и быстро достиг высших почестей, княжеского достоинства и первостепенного государственного значения. Как человек умный и необычайно способный, Меншиков действовал с равным успехом и на гражданском, и на военном поприще (Петр был ему в значительной степени обязан Полтавской победой) и после кончины Екатерины I был некоторое время даже правителем государства, в период несовершеннолетия Петра II.

Сподвижники Петра:

Граф Ф. А. Головин. Граф Б. И. Шереметев. Светлейший князь А. Д. Меншиков. Граф Брюс. Граф Г. И. Головкин.

В своей семье Петру довелось пережить тяжелые испытания. После развода со своей первой супругой еще в ранней молодости (после возвращения из первой поездки за границу), Петр не имел возможности, среди постоянных тревог и забот, заняться воспитанием своего сына, царевича Алексея Петровича. Люди, окружавшие царевича в юности, были враждебно настроены против Петра и сумели внушить царевичу свою нелюбовь к Великому Преобразователю и его деятельности. Царевич постоянно занимал по отношению к отцу пассивную оппозицию, уклонялся, по возможности, от участия в государственных делах, и, наконец, решился даже вступить в открытую борьбу с отцом. Он бежал за границу, ко двору германского императора Карла VI, и отдался под его защиту. Петр сумел вернуть сына в Россию и поступил с ним чрезвычайно сурово: предал его суду, состоящему из высших сановников государства, которыми царевич был приговорен к смертной казни, но он скончался раньше исполнения приговора от тех волнений и нравственных мучений, которые перенес во время розыска (26 июня 1718 г.).

От второго брака Петра не осталось наследников мужского пола: права наследования престола перешли сначала к его внуку, Петру II, а потом к его дочерям, Анне и Елизавете.

Вслед за великими войнами, на которых было сосредоточено внимание всей Европы, наступили два десятилетия сравнительно мирного времени, но затем с 1740 года начинается снова бурный период. За минувшие два десятилетия границы и состав европейских государств приобрели тот самый вид, в каком застигла их французская революция, а именно: 1) Великобритания; 2) Франция; 3) Габсбургская монархия с Венгрией, Богемией и австрийскими (бывшими испанскими) Нидерландами, с ее владениями в Италии, Сардинией, Миланом, Неаполем во главе с императором, и, наконец, 4) Великая Российская империя, которая уже и тогда была предметом опасений со стороны Западной Европы. И без того уже грандиозная по своим размерам, Россия еще шире раздвинула свои пределы за счет владений Турции и Швеции и в последней войне получила самую крупную долю в добыче.

Кроме этих главных государств, в Европе было еще немало второстепенных, находящихся в упадке или в стадии развития. Таковы были, например, Нидерланды, Швеция, Дания и новое королевство Пруссия, еще не распавшаяся, но уже сильно расшатанная Польская республика со своими правами свободных выборов, с господством дворянского сословия, быстро разрушающаяся Османская империя, государства Пиренейского полуострова, Португалия и некогда грозная, но уже лишенная прежней своей мощи – Испания. Италия в то время состояла из множества мелких владений, из которых наиболее выдающимся был Пьемонт – еще юное королевство, во главе которого стоял Савойский правящий дом, получивший по Утрехтскому миру Сардинию, на которую Австрия обменяла Сицилию в 1720 году. Эти разрозненные государства назывались государственной системой и даже шла речь о равновесии европейских держав и нечто подобное, действительно, начинало проявляться после неудачного для Франции исхода испанской войны.

Религия все еще играла важную роль в политике, однако даже в окружении Людовика XIV все были поражены необычайным явлением: во время войны за Испанское наследство, Господь оказывал помощь «еретикам» и «узурпаторам» – Нидерландам и Англии. С другой стороны, и понятие национальности еще не вполне определилось, хотя уже и возможно было наметить три главные группы ее: романскую, славянскую и германскую.

Людовик XIV – самый типичный представитель своей эпохи – прожил еще два года после заключении Утрехтского договора. Последние десять лет его царствования были несчастливы для его государства, особенно же плохо пришлось ему в 1705-1707 году, когда ясно обозначился упадок того могущества, которое Людовик успешно созидал в первое время своего царствования. Чтобы добыть средства на ведение злополучной войны за испанский престол, приходилось пускаться на всевозможные ухищрения: налоги, установление должностей, за которые платились известные взносы, сдачу земель в аренду, выпуск новой монеты и кредитных билетов. Финансовые затруднения одолевали, и из них так и не могло уже выбраться это некогда богатейшее из европейских государств: они и послужили позднее поводом к революции. Борьба с янсенистами вспыхнула снова, но не имела теперь большого значения, так как сам король, подчинившийся влиянию госпожи де Ментенон, ревностной католички, и подружившейся с папой, быстро подавил янсенистское движение, ненавистное для него, как и всякое другое проявление свободомыслия.

Папская же власть и дух католицизма не допускали проявления посторонней воли. В 1713 году обнародована была папская Булла «Unigenitus», в которой был наложен запрет на «Новый Завет» янсенистов – издание Кенеля («Paschasius Quesnel»), одобренный даже архиепископом города Парижа – Ноайлем. Книга эта встретила сильный отпор со стороны иезуитов, а 101 выдержка из нее, были преданы папой проклятию. Как это ни странно, между ними оказались и такие, которые почти слово в слово совпадали с некоторыми изречениями Св. Писания и творений Святых Отцов. Влияние благочестия госпожи де Ментенон на короля совершенно перевернувшего весь уклад его личной и официальной жизни, по ее указаниям, объясняется, пожалуй, выражением итальянцев, которые смотрели на Людовика, как на человека «molto pio, e non molto dotto» («очень набожного, но не очень ученого»). При дворе воцарилась скука и строгий этикет, сторонницей которого была умная и набожная до ханжества вдова Скаррона – всесильная госпожа де Ментенон.

Французское общество было строго разделено на классы, к высшему из которых принадлежали дети и внуки самого короля, затем шли принцы крови, класс которых начинался с детей внуков французского королевского дома; затем шли незаконнорожденные дети Людовика XIV, воспитание которых было поручено госпоже де Ментенон,– в то время вдове Скаррона, одного из второстепенных поэтов этой блестящей эпохи. Родилась она в 1635 году и уже в зрелом возрасте, благодаря своему скромному месту воспитательницы, сумела выдвинуться и заслужить дружбу и любовь величайшего из государей того времени, а в 1685 году, пятидесяти лет от роду, сочеталась с ним тайным браком. Она придерживалась до того строгой формальности, что при дворе даже в точности соблюдались и такие мелочи, как, например, присутствие или отсутствие при титуле определенного члена «1е» или «la»: «Madam la Duchesse d'Orleans» или же: «Madame (?) Duchesse d'Orleans». Несоблюдение такого пустяка нередко влекло за собой серьезную немилость.

Помимо всего этого, Людовик XIV до конца своей жизни оставался энергичным и заботливым деятелем, всемерно радеющим за интересы своего государства; в натуре его не было мелочности; он обладал способностью ясно обобщать факты и здраво смотреть на их настоящие и будущие условия. Будущее Франции не внушало ему ни малейших опасений до злополучного 1711 года, когда счастье его покинуло. Помимо неудач в войне, Людовика постигло ужасное бедствие: в апреле этого года скончался его пятидесятилетний сын – Дофин, а вслед за тем, с 1711 года по февраль 1712 года умерли все его прямые наследники: сын Дофина (внук Людовика XIV), герцог Бургундский, воспитанник Фенелона,– человек строгой нравственности, прекрасный муж и семьянин; но еще раньше умерла его жена от кори и один из сыновей; от горя по любимой супруге скончался (также от кори) сам Дофин, а вслед за ним и второй его сын. Все эти смерти, приключившиеся в феврале 1712 года возложили на главу пятилетнего, единственного оставшегося в живых правнука короля, будущую корону Франции. В 1714 году умер и ближайший его дядя – третий внук Людовика XIV, герцог Беррийский; второй, Филипп V, как нам известно, отказался от всяких притязаний на престол Франции, и потому право регентства перешло к герцогу Филиппу Орлеанскому.

Людовик XV. С гравюры Ж. Г. Вилля

Людовик XIV скончался 10 сентября 1715 года на семьдесят седьмом году жизни после долголетнего царствования, преисполненного славы и блеска. Во многом этот блеск был только кажущийся, но во многом и действительный. Наружная сторона его разрослась, как нам известно, до грандиозных размеров; в душе же, Людовик XIV, «Король Солнце» («Le Roi Soleil»), как он сам себя величал, признавал его лишь настолько, насколько он был связан с его собственной особой. Как ни преданы были своей вере французы, их вера не имела ничего общего с Евангельским учением, с учением кротости и милосердия. Это было особенно заметно в отношениях и воззрениях самого короля, весьма напоминавшего собой (несмотря на всю свою цивилизованность) тип восточных деспотов.

Преемником его был его малолетний правнук Людовик XV (1715 – 1774 гг). Регент Франции, Филипп Орлеанский, был человек умный и властолюбивый. Он вполне полагался (и мог, действительно, полагаться) на свою личную рассудительность, и потому не соблюдал в управлении страной никаких требований или указаний, которые Людовик XIV оставил в своем завещании для ограничения регента.

Насколько Филипп был умен, настолько же был и распущен в своих нравственных и религиозных воззрениях; насколько при дворе Людовика XIV господствовала чопорность и благочестие, доходившее до ханжества, настолько при дворе его юного преемника царили безнравственность и легкомыслие. Последнее, впрочем, принесло даже некоторую пользу, так как регент Филипп возвратил свободу заключенным янсенистам, осужденным папской буллой «Unigenitus», и прогнал от себя иезуитов, в числе которых был и последний из духовников Людовика XIV, отец ле Телье. Своим главным советником и, так сказать, соправителем, Филипп избрал бывшего своего учителя, аббата (а вскоре после того уже и кардинала) Дюбуа, настолько же умного и настолько же испорченного человека, как и его питомец.

Расстройство финансов, сильно пострадавших за последнее царствование, привело к серьезной попытке введения новой финансовой системы. Она была поручена некоему шотландцу, Джону Лоу, который прибыл в Париж в 1716 году и сумел убедить правителя в неоспоримых преимуществах своего особого финансового плана, вполне ясного для нас как своими преимуществами, так и крупными недостатками. Лоу, который действительно глубже других вникал в запутанный вопрос о денежном обращении, исходил в своей системе из принципа кредита и введения его в общий строй финансов государства, который он находил «более важным, нежели открытие обеих Индий», а свои вычисления основывал на той идее, что стоимость банковских обязательств смело может вдесятеро превышать наличность банка, а стоимость акций любого торгового товарищества – представлять ценность, вчетверо большую, чем все его имущество.

В этом именно смысле, на основании преувеличения идеи, в основе совершенно верной, был учрежден банк и основана большая торговая компания – на акциях. Опорой последней должны были служить заморские владения и торговые дела Франции, которыми, как совершенно правильно предполагалось, надлежало в будущем воспользоваться в гораздо более усиленной степени, нежели им пользовались до того времени. Жажда наживы до бесконечности преувеличила надежды на те сокровища, которые предстояло добыть на берегах Миссисипи и в Луизиане, в Ост-Индии или в Африке.

Вскоре предприимчивый шотландец был удостоен почетного звания «генерал-контролера» финансов, ради получения которого он перешел в католичество. Торговая компания, акции которой стали раскупаться нарасхват, приняла участие в откупе государственных доходов и таким образом могла ссудить государству 1200 миллионов за весьма умеренный процент, вследствие чего правительство могло погасить некоторые из своих старых займов, по которым уплачивались более высокие проценты. Возвращенные по этим займам деньги, в большей своей части, были обращены прежними кредиторами на покупку новых миссисипских акций, которые вследствие этого стали быстро возрастать в цене. Все захотели участвовать в барышах компании, стали покупать акции, брать их в качестве залога,– увлечение приняло громадные размеры; в то же время выпущено было и огромное, ни с чем не соразмерное количество банковых билетов, и мимолетное изобилие денег привело к весьма важному в политическом смысле замыслу – задумали выкупить покупные должности, уплатив обладателям права на них известную сумму, дабы вновь возвратить государству право произвольного распоряжения этими должностями...

Но до этого дело не дошло – все предприятие было подорвано правительственным распоряжением, по которому никто не имел права держать дома наличными деньгами сумму, превышающую 500 ливров. Этим распоряжением, совершенно во вкусе XVIII века, хотели искусственно поддержать курс бумажных денег, выпущенных в огромном количестве. Но в сущности оно-то и навело всех на сомнение в возможности получения полной суммы по всем выданным обязательствам. Притом же и большие торговые предприятия не приносили ожидаемых барышей: когда же, вскоре, вопреки всем представлениям и доводам Джона Лоу, ценность банковых билетов была понижена наполовину – наступил полный крах предприятия. Все очнулись от ослепления, стали осаждать банк требованиями, и оказалось, что банк не в состоянии уплатить всем. Насколько велико было бедствие, можно судить по тому, что не было уплачено заявленных обязательств на 2000 миллионов франков! Лоу вынужден был бежать; регент, некоторые из его приближенных и те немногие, что были поумнее других, воспользовались суммами банка для уплаты своих долгов, и даже кое-что полезное было сделано на эти суммы: государство же значительно снизило тягость своих долгов, черпая средства из оборотов банка.

Монета, отчеканенная в качестве насмешки над Джоном Лоу

Как внешнюю, так и внутреннюю политику Франции, Филипп-правитель и его соправители вели довольно удачно. По церковному вопросу они сошлись с папой, в силу необходимости, на таком компромиссе: янсенистов не притесняли и даже не преследовали возрождение протестантизма. С Англией пришли к выгодному соглашению и Тройственный союз против Испании, с присоединением к нему теперь Австрии, обратился в «четверной», так как испанцы стали слишком высокомерничать, а у французского королевского дома явилась своего рода зависть к родственному французской династии Филиппу V, Анжуйскому.

С вступлением Филиппа V на испанский престол началась в Испании новая династия. Он царствовал с 1701 по 1746 год и за это время сильно поднялось национальное чувство испанцев, ободренных своими успехами над союзниками перед окончательным утверждением своего короля на престоле. Народ имел полное основание любить своего государя: Филипп V был не только благочестивый, но и на деле богобоязненный и строго нравственный человек. К сожалению, он был не особенно самостоятельного нрава и нуждался в руководителе, который и нашелся сначала в лице его супруги, принцессы Савойской, умершей в 1714 году. Ею же, в свою очередь, руководила ее гофмейстерина, принцесса Орсини, которая после смерти королевы пыталась вновь женить короля, но на этот раз ошиблась в расчете.

Вторая супруга короля Филиппа, Елизавета Пармская – женщина умная, тщеславная и энергичная, прежде всего удалила всесильную обер-гофмейстерину и забрала в свои руки бразды правления, пригласив себе в сподвижники такого же умного и честолюбивого итальянского прелата – Альберони, который еще во время войны проявил замечательные способности как дипломат, ученый и патриот или, говоря вернее, преданный слуга Испании, на службе которой он находился. Его влияние было благотворно не только с национальной, но и с материальной точки зрения: кроме подъема народного духа, Альберони достиг еще и подъема финансов, что подало испанцам мысль и надежду приобрести влияние и на французские дела. Эти надежды основывались на том, что король французский еще несовершеннолетний и что Филипп V, в качестве герцога Анжуйского, имел больше прав на регентство, нежели Орлеанский; в случае же неудачи, они решили требовать возврата земель, отнятых у них Утрехтским договором, или, по крайней мере, вознаграждения обоих сыновей Филиппа V от второго брака, инфантов дон Карлоса и дон Филиппа, новыми владениями.

Между тем Альберони, которого папа не мог не пожаловать саном кардинала, ловко сумел прикинуться доброжелателем императора австрийского и, делая вид, будто собирается двинуть войска к нему на помощь против турок, неожиданно двинул их на остров Сардинию, которым и завладел беспрепятственно в августе 1717 года, несмотря на то, что этот остров был, по договору, присужден австрийцам. На этой политике предательства и лукавства скоро положен был конец. В 1719 году французское войско в количестве 40 000 человек перешло Пиренеи, Альберони был свергнут, а в 1720 году и сам Филипп V вынужден был подчиниться желанию четырех союзных держав: Австрии, Франции, Англии и Голландии, которые предлагали ему заключить мир, но с условием, чтобы он подписал отречение от своих второстепенных владений, доставшихся по Утрехтскому договору. Савойскому дому, который не особенно охотно присоединился к коалиции, пришлось также довольствоваться сделкой, придуманной главными державами, т. е. согласиться на обмен Сицилии на Сардинию, которая и в наши дни имеет так же мало значения, как и тогда, вернее говоря, никакого.

Как ни было поведение Дюбуа несогласно с его духовным званием, а папе пришлось-таки прислать ему кардинальскую шапку: умный соправитель Филиппа Орлеанского со всеми имел сношения, а от Англии даже получал тайно денежный пенсион. Добившись в 1721 году сана кардинала, он снова сделал шаг к сближению с Испанией, предложил обручить четырехлетнюю дочь Филиппа V с королем французским, а дочь герцога-регента выдать за принца астурийского. В феврале 1723 года исполнилось совершеннолетие Людовика XV и в том же году скончался кардинал, а за ним и герцог Орлеанский (от оспы, в декабре 1723 г.). О нем говорили в народе, будто бы сам сатана за ним приходил, потому что регент запродал ему свою душу. Его место при короле занял Людовик Генрих, герцог Бурбон-Конде,– человек не лучше Орлеанского по своей нравственности и несравненно худший его в делах управления.

Тем временем в Испании разыгрывалась своего рода комедия. Там король Филипп, утомленный заботами правления, передал престол своему сыну, принцу Людовику, но в том же году юный король скончался от оспы. Тогда, с разрешения папы, Филипп V дал себя убедить в необходимости вернуться на оставленный им престол.

Между тем королева Елизавета всецело предалась мечтам, чтобы оба ее сына получили наделы в Италии, и с этой целью повела уже тайные переговоры с венским двором. Но об этом проведали во Франции, и регент отослал обратно в Испанию юную инфанту, которую воспитывали при французском дворе для ее будущего высокого сана супруги Людовика XV. Его помолвили и женили на Марии, дочери бывшего короля польского, Станислава Лещинского, в 1725 году. Большое влияние в франко-испанском разрыве оказала в этом случае одна безнравственная, но властная женщина, некая маркиза де При (de-Prye). Разрыв брачных планов с Испанией, как небывалое еще оскорбление, побудил испанцев войти в союз с австрийцами против Франции, и в Вене был заключен между обеими державами союзный договор, причем важную роль играл преемник Альберони, барон Рипперда, перешедший с голландской службы на испанскую; обе державы согласились помогать друг другу в случае нападения со стороны Франции. Но из этого союза не последовало никакой дальнейшей опасности для Франции, так как королю Людовику XV посчастливилось сыскать такого министра, который сумел без всякого насилия поддержать мир и сохранить достоинство Франции.

Во главе правления стоял теперь епископ Фрэжюсский, Эркюль де Флёри, кардинал Флёри, человек большого ума и дипломатического дарования. Это был, бесспорно, самый достойный из четырех кардиналов, державших во Франции бразды правления в течение последних 75 лет. Флёри, как воспитатель короля, давно уже приобрел его доверие, так что герцог Бурбонский, желая устранить его, тем самым подготовил почву для своего собственного падения, свершившегося в июне 1726 года. Внезапная опала регента или, вернее, главного советчика, повлекла за собой возвышение в этот высокий сан самого кардинала, который умело держал в своих руках бразды правления еще целых 18 лет (ему было 73 года при вступлении в эту должность),– до самой своей смерти в 1743 году. Он пользовался неограниченным доверием короля и вполне оправдал его. Разумной расчетливостью и умением ему удалось постепенно восстановить равновесие французских финансов; сами собою, под его мирным управлением, пришли вновь в цветущее состояние и торговля, и промышленность, развитию которых так благоприятствует и положение Франции, и ее природные условия. Точно так же удалось ему умными и энергичными мерами положить конец долгой борьбе, поднятой из-за папской буллы «Unigenitus». Он решительно стал на сторону папы и сделал ее законом для всех, и парламент, после некоторого колебания, назначил за неисполнение буллы строгое наказание. Но вместе с тем он умел быть снисходительным и к парламенту, который все-таки стоял за духовных пастырей, подвергавшихся преследованию.

Кардинал Флёри. Гравюра работы И. Древэ с портрета кисти Гиацинта Ригo

Внешнюю политику кардинал Флёри вел так же ловко и разумно. Он вообще отличался умеренным и миролюбивым характером. Все отношения европейских держав между собой имели точкой отправления желание императора австрийского – оставить свои владения дочери, за неимением сыновей, наследников его власти. В этих делах Франция, состоявшая в добрых отношениях с Англией, благоразумно держалась лишь посреднической роли. Частности: присоединения того или другого государства к союзу той или другой державы, или например: европейский конгресс в Суассоне, 1728 год Ссвильский трактат, состоявшийся между Францией, Англией и Голландией в 1729 году; занятие Пармы австрийцами в 1731 году; испанско-тосканское «семейное соглашение» в том же 1731 году – не важны для целей нашего изложения, так как тут дело шло вовсе не о существенных интересах итальянского населения, а только о чисто династических интересах. Эти вопросы еще не были окончательно решены, когда в 1733 году прибавилось к ним новое осложнение.

Осложнение вызвано было смертью короля польского Августа II (1733 г.), после которого предстояли, по обыкновению, выборы нового короля, а следовательно и связанные с ними беспорядки. Французская партия избрала тестя Людовика XV, Станислава Лещинского, а противная партия, опираясь на покровительство, оказываемое ей в этом случае Россией и Австрией, отдала предпочтение Августу III, преемнику Августа II Саксонского.

Король Людовик XV отстаивал права своего тестя, и с этой целью послал войска на Рейн и в Италию; к нему присоединились еще Испания и Сардиния, а император австрийский объявил этим державам войну. Таким образом 1734 год оказался весьма воинственным. Французские военные силы вторглись в Лотарингию и заняли земли по Рейну; испанское войско завладело Неаполем и Сицилией для принца Карлоса, а французско-сардинское – Миланом. Однако и все эти обстоятельства кардинал Флёри сумел обратить во благо своему государству: 3 октября 1735 года Франция заключила с венским двором предварительный мирный договор в Вене, к которому на следующий год примкнули Испания и Сардиния, и который был окончательно утвержден в 1738 году. Этим договором определилось, положение дел в Италии, которое и осталось без изменений вплоть до французской революции, а затем снова было восстановлено в 1815 году. Неаполь и Сицилия достались испанскому принцу, который и основал здесь под именем Карла I неаполитанскую линию Бурбонского дома; Парма и Пьяченца отошли к империи, а вторичным водворением на польском престоле Станислава Лещинского, которому так и не суждено было утвердиться на нем окончательно, воспользовались французы. Он сохранил за собой совершенно бесплодный титул короля польского и кроме того получил Лотарингию с г. Баром; а герцога Лотарингского, Франца Стефана, помолвленного с дочерью и наследницей императора Марией Терезией, пожаловали титулом великого герцога Тосканского.

У Лещинского не было сыновей и потому после его смерти Лотарингия должна была перейти к королю французскому, супругу его дочери Марии. 19 мая 1736 года Германская империя «правительственным актом» подтвердила этот договор и не преминула по этому поводу, с обычной своей чопорной витиеватостью, выразить свою признательность его императорскому величеству за такую, еще «раз достойно выказанную отеческую об империи заботливость и предусмотрительность». В 1737 году, после смерти последнего из Медичи, Франц Стефан вступил в управление великим герцогством Тосканским.

В то время, как в Западной Европе происходили вышеописанные перемены, восточная держава Турция не дремала. Воспользовавшись этим периодом розни между двумя сильнейшими государствами для своих личных выгод, она завладела Мореей, которая досталась Венецианской республике по Карловицкому договору (1699 г.). Однако в 1716 году Австрия направила против турок прежнего их победителя – принца Евгения Савойского, и он снова стяжал себе лавры в августе того же года при Петервардейне, а затем в 1717 году отвоевал у неприятеля Белград. В следующем 1718 году заключен был мир при Пасаровицах, по условиям которого для венецианцев была утрачена Морея, но императору достались: Белград, Семендрия, Темешвар и еще небольшое владение, которое обеспечило ему удобные границы для Венгрии.

Как Швеция, так и Дания не привлекали к себе в это время особого внимания. Первая, лишившись своего видного положения еще по договору 1648 года, находилась с 1720-1751 годы под управлением супруга королевы Ульрики Элеоноры, Фридриха VI. Он правил на условиях, установленных в королевстве после смерти Карла XII. В Дании же преемником Фридриха IV ( 1730 г.) после его смерти явился Христиан VI (1730-1746 гг.).

Наиболее развитым за последнее время североевропейским государством была Англия, достигшая значительной степени всестороннего процветания при королеве Анне, преемнице Вильгельма III. Эта перемена правления совершилась уже не в силу революции или какого-либо чрезвычайного акта, но уже в силу нового, в 1689 году установленного права, которое получил себе еще одно подтверждение в самом факте этого беспрепятственного наследования престола Анной после Вильгельма III. Как нам уже известно, она не отличалась особенно блестящим умом или талантами, но продолжала разумную политику покойного короля – держалась, по возможности, выше всяких партий и не допускала, как это часто случается в республиканском правлении, преобладания одной партии над другой, причем и сподвижниками ее были замечательные люди. К народу относилась она чрезвычайно добродушно и была им любима; этой любви народной немало способствовало то глубокое соболезнование, которое всем внушали семейные несчастья, пережитые Анной: она похоронила всех своих детей, прижитых ею в браке с датским принцем, и должна была пережить своего супруга.

Правление ее оказалось весьма плодотворным по результатам: в некотором смысле именно ей пришлось пожать плоды посеянного ее предшественником – дальновидным политиком. Нам уже известны победы ее полководцев в войне за Испанское наследство и вообще удачное ведение этой войны в целом, знаем и о прочном ее союзе с Нидерландами, и о сближении с Португалией при посредстве знаменитого «Метуэнского договора», состоявшегося в 1703 году в Лиссабоне. Он имел особенно важное значение в смысле того, что дифференциальные пошлины на португальские вина были понижены на треть против пошлин на вина французские, взамен чего открыт был свободный ввоз английским шерстяным товарам в Португалию. Кроме того, благоприятное влияние на развитие английской торговли имело еще положение англичан в Испании, занятие Гибралтара и острова Минорки. Благодаря всем этим обстоятельствам, Английское королевство могло свободно нести громадные финансовые затраты, которых стоили последние войны.

Внутренняя политика увенчалась в Англии таким же успехом, как и внешняя. Величайшим из событий первой было, бесспорно, слияние Англии и Шотландии воедино, состоявшееся в 1707 году. Особенности каждой народности, преимущественно отстаиваемые Шотландией, страной более слабой и более бедной, были сохранены в неприкосновенности, но материальные выгоды слияния в этот век быстро развивающегося меркантилизма, были уже слишком очевидны, чтобы их можно было оставить без внимания. Благодаря этому слиянию Шотландия, наконец, могла принять полное участие в широко развитом мореплавании и в колониях богатой Англии. А вот вероисповедание шотландцев осталось неприкосновенно, и в английском парламенте наравне с английскими представителями стали заседать теперь и шестнадцать шотландских пэров, а в Нижней палате 20 шотландских коммонеров. Во главе нового управления стояли: Роберт Харлэ – впоследствии герцог Оксфордский – и Сент-Джон – позднее лорд Болингброк (1710 г.). В народе поговаривали, не без раздражения, о том, что будто бы не только эти господа, но и сама королева настроены в пользу якобитов-легитимистов; но достоверно известно только то, что она не желала, чтобы в ее государстве, при жизни ее, жил ее будущий наследник, курфюрст Ганноверский, большой сторонник «вигов», которым он вскоре и доказал на деле свое сочувствие.

В августе 1714 года умерла королева Анна. Согласно постановлению 1710 года, ей наследовал Георг Лудвиг, курфюрст Ганноверский, под именем Георга I (с 1714 по 1727 год). Все прежние министры получили отставку, а напоминание претендента, Иакова Стюарта, о его правах на престол, только подкрепило протестантов, из которых главным образом и состояла партия «вигов». Король Георг из них избрал своих министров, которые направили всю свою ненависть против торийских вождей. Лорд Болингброк бежал во Францию, а герцог Оксфордский был арестован по обвинению в государственной измене. Между тем, Болингброк, как человек свободомыслящий, предприимчивый и смелый, примкнул к недовольным с претендентом во главе, и, в качестве «статс-секретаря» последнего, привел в исполнение дерзкий план: возмутил шотландский народ против английского правительства в конце 1715 года, а в январе 1716 года состоялось даже коронование в Сконе короля Иакова VIII. Но силы правительства несравненно превосходили шотландские, и победы первых над шотландскими войсками, храбро перешедшими границы своего могущественного соседа, дали им бесспорный перевес; особенно замечательна была победа при Престоне. Как и всегда, неуспех восстания способствовал еще большему усилению правительства; плодом этого усиления был так называемый «Семилетний билль» («Septennial-Bill»), которым выборы парламента утверждались не раз в три года (как прежде), а раз в семь лет.

Сам король, Георг I, прочно сидел на престоле, но не стяжал особой любви своего народа, чему мешало то, что он не говорил и не понимал по-английски и всей душой был предан своей родине, видевшей его детство, юность и зрелый возраст. Если бы ему предложили на выбор: быть королем в Англии, или просто жить в своем милом Ганновере и в его окрестностях, он, не колеблясь, выбрал бы последнее – до того скромны были его желания. Во внешней политике видную роль играл главный ее представитель со стороны англичан – министр Стангоп, а со стороны французов – кардинал Дюбуа, заключившие от лица своих держав дружественный союз против Испании: то была эпоха тройственных и четверных союзов! Однако и положение Георга, как государя континентального, тоже имело значение, благоприятное для Англии, в смысле выполнения условий Утрехтского мира; этому-то значению курфюршество Ганноверское и обязано было получением Бремена и Вердена. В 1721 году Роберт Уальполь вступил в управление кабинетом, и с тех пор держался в нем целых двадцать лет, благодаря влиянию, которое он оказывал на наследника престола, принца Уэльского. Главной точкой опоры его было умение в распоряжении финансами и поощрение промышленной деятельности; свою предусмотрительность и умение он проявил еще и в устройстве финансов, которым в 1720 году грозил крах, благодаря проектам, похожим на те, которые аферист Джон Лоу проводил во Франции.

В 1727 году вступил на престол Георг II и царствовал до 1760 года. За это время еще более упрочилось влияние уже и без того сильного министра, благодаря Севильскому трактату 1729 года, по которому за англичанами утверждено право беспрепятственной торговли в Испании и ее колониях и право владения Гибралтаром и Миноркой. Затем, в 1731 году, когда, наконец, и император германский, Карл VI, подтвердил эти условия, Утрехтский договор окончательно вошел в силу. Отношения англичан к французам, между тем, изменились: в 1733 году между испанским и французским представителями дома Бурбонов состоялось соглашение или так называемое «семейное условие»; состоялось оно в глубокой тайне и имело целью ограничить могущество Англии на море. Кроме того, оно как бы послужило предвестником грядущих войн за первенство на море вообще – войн, которыми так была переполнена вторая половина XVIII столетия.

Меньше всего приходится упоминать после Утрехтского мира о нейтральной стране – Нидерландах. Тяжело легли на них – и без того уже скудных по своей природе и по денежным средствам – затраты, которые вызвала война за Испанское наследство. Поэтому Нидерланды предпочли придерживаться нейтралитета в общеевропейских делах и ограничили в целях экономии свой флот, а также и войско самым необходимым минимумом – в 34 000 человек. Положение страны было настолько затруднительно, что поддерживать ее приходилось на те средства, которые были отложены, как избыток, в более благоприятные времена. Но больше всего забот доставляла в ту пору нидерландцам основанная в Остенде Ост-Индская торговая компания (1722 г.), которая и была, наконец, уничтожена в 1731 году после долгих обсуждений и переговоров.

Если не ставить Карлу VI в укор то, что он уступил королю французскому (после своей смерти) уже наполовину потерянную для него Лотарингию, то можно смело признать, что он с достоинством поддерживал славу германского могущества. Не имея прямого потомства мужского пола, он еще при жизни озаботился вопросом о престолонаследии, и целью своей политики поставил – утверждение своей дочери Марии Терезии наследницей всех габсбургских земель в империи. С этой целью он обнародовал 6 декабря 1724 года закон о престолонаследии, так называемую Прагматическую Санкцию, и всеми силами старался побудить все главные и второстепенные державы к признанию всех статей этой «санкции». Принц Евгений Савойский высказал по этому поводу мнение, что готовая к бою армия в 100 000 человек была бы несравненно лучшей охраной прав наследования, нежели какие бы то ни было санкции; но такой совет было, несомненно, легче дать, нежели исполнить. На это потребовались бы единовременно большие затраты и хлопоты; а между тем и то, и другое было недоступно такой, хоть и весьма обширной империи, но все же склеенной из отдельных государств и владений несогласных между собой и враждебно относившихся друг к другу. Да и в общей германской жизни Австрия (даже и в смысле ее немецких земель) принимала лишь самое незначительное участие.

Император Карл VI. Гравюра и портрет работы Антония Биркгарда

О такой «общей германской» жизни в политическом смысле в это время едва ли может идти речь. В это время все пространство территории Германской империи может быть определено приблизительно в 12 000 кв. миль, а ее население составляло около 26-30 миллионов человек, которые распределялись на 2300 городов, 3000 торговых местечек, около 100 000 сел и 30-40 тысяч рыцарских владений. Из почти 300 владетельных территорий, на которые она распадалась, вероятно, было до 80 и таких, площадь которых не превышала и 12 кв. миль. Вся эта разнородная масса владений – рейхсграфств, епископств, аббатств, герцогств, курфюршеств.к которой можно было еще причислить приблизительно 30 баронств и от 1400 до 1500 имперско-рыцарских поместий – по старому порядку подразделялась на десять округов. Главным органом и символом единства в этих владениях можно считать сейм в Регенсбурге, где составлявшие его члены подразделялись на «коллегии» курфюрстов, князей и вольных городов, где согласия трех членов, утвержденного императором, было достаточно, чтобы считать любой вопрос или проект принятым, причем, однако, решающий голос имела «Коллегия курфюрстов», где опять-таки, если решался духовный вопрос, состав сейма делился на две части: 1) коллегию евангеликов – «Corpus Evangelicorum» и 2) коллегию католиков – «Corpus Catholicorum». Но если и решался вопрос единодушно и довольно быстро, непременно появлялись комментарии и возражения, которые затягивали на десятки лет заключительное его решение. То же было и в судах, где дело могло начаться еще при жизни главного истца и все еще тянуться тогда, когда от всей его семьи уже никого не оставалось в живых. Например, в 1772 году было насчитано 61 230 нерешенных дел; нашлись люди, которые высчитали, что со всеми пересмотрами, затяжками и деловой перепиской любое дело может тянуться приблизительно 188 лет. Как ни разрушительно действовала на империю и на ее народный дух общая рознь и своеобразность мелких владений, из которых она состояла, но, все-таки, несмотря на приведенные выше примеры, такие учреждения, как, например, «Главный государственный суд» – Reichskammergericht (1689 г.) или «Государственный совет» – Reichshofrat, принесли свою долю пользы, так как были учреждены именно с целью объединения государства и его населения. Постепенно это объединение пошло своим нескорым, но верным шагом и заметным образом отразилось, например, на литературном, печатном деле в следующих цифрах. В 1616 году из числа напечатанных книг было: 461 латинская книга и 270 немецких книг; в 1714 году – 209 латинских и 419 немецких; в 1716 году – 162 латинских и 396 немецких... Год от года немцы становились все более развитыми, начитаннее, интересовались сложными общественными вопросами, что и доказал на деле ученый Лейбниц (1646-1716 г.), разносторонний, живой и деятельный, принимавший живейшее участие в разрешении и отвлеченных, и религиозно-общественных вопросов. Многим в то время приходило на ум, что недостаток сплоченности и единодушия в германском народе происходит от духовной розни между ревнителями и последователями католической и протестантской веры, и многие задумывались над способами примирить эти два совершенно противоположные, по своим внешним формам, направления. Лейбниц и другие ученые или богословы, принимавшие близко к сердцу это дело, искали точек примирения и объединения в особенностях обоих вероисповеданий, но их старания не дали успешных результатов, потому что были направлены лишь к подробному разбору старых догматов и воззрений, а не к какому-либо новому, более целесообразному способу породнить между собой, с помощью общехристианских воззрений, всю великую, распавшуюся семью католиков и протестантов. В особую заслугу следует поставить деятельному защитнику чистого христианского учения, Христиану Томазиусу то, что он многое сделал для уничтожения веры в колдовство и во всякую «бесовщину» вообще.

Однако не одним только народом ощущалась необходимость в культуре: в ней сильно нуждались и высшие классы, усвоившие себе только внешний лоск цивилизации. При королевских и герцогских дворах предавались самому разнузданному веселью и безумной роскоши, беспощадно обирая своих подданных и вообще все бедное население, которое все терпело, не смея возмутиться. Как образец распущенности нравов и такого бесцельного, бессмысленного блеска, который в своем умственном и нравственном невежестве большинство высокопоставленных особ принимало за величие, связанное с их саном, можно привести герцогство Вюртембергское при герцогах: Эбергарде Людвиге (1693-1733 г.) и Карле Александре (1733-1737 г.). При одном – герцогством управляла порочная женщина – его любовница, госпожа фон Грэвениц, а при другом – всесильный еврей, Зюсс Оппенгеймер, который, так сказать, выжимал все соки из несчастного народа, лишь бы доставлять двору необходимые средства для необузданных кутежей. То же было при дворе курфюрста Саксонского, короля польского Августа II и при дрезденском дворе, где целые дни и ночи проводили в пикниках и маскарадах, разыгрывая из себя пастушек и крестьян, где романтизм достиг высшей своей степени, где был свободный доступ евреям и всяким искателям приключений, шулерам и мошенникам. Единственным и отрадным примером среди такой распущенности был прусский королевский двор, глава которого, сам король Фридрих I, не придавал значения внешней пышности и этикету, как это делали остальные, подражатели «Короля-Солнца» – Людовика XIV.

Фридрих не обнаружил во внешней политике ту смелость и силу, которой отличался его отец, но все же умел достойным образом поддерживать начатое им дело. Он весьма благоразумно держался во время запутанных и опасных столкновений Северной войны, а в войне за Испанское наследство, до полного окончания которой он не дожил, его войска, где бы ни приходилось им сражаться, действовали всегда смело и доблестно: при Гохштедте, под стенами Турина, при Рамильи. Достойными памятниками его царствования и его гуманных, миролюбивых наклонностей являются замечательные сооружения в Берлине: Берлинский замок, цейхгауз, мост с монументом курфюрста и в особенности университет, основанный в 1694 году, за которым осталась слава центра наиболее свободного направления учености и ума в Германии того времени. Богословские кафедры были в нем заняты друзьями Шпенера, которые были рады выйти из тисков ограниченного лютеранства и всей душой предались отраде иметь свободу слова и силой его приносить пользу людям невежественным и жаждущим христианской правды и истины. Особенно выдвинулся из числа таких искренних богословов Томазиус, обличитель невежественной веры в «колдовство и бесовщину», а с 1706 года и Христиан Вольф, опиравшийся на доктрины Лейбница, которые он разработал в научной и доступной форме в систематически изложенных печатных трудах. Его учение создало целую школу его последователей, чего не удалось ни Томазиусу, ни Лейбницу. Само устройство университета и его состава сложилось как нельзя удачно.

Удачен был также и выбор королем супруги, оказавшейся вполне достойной ему подругой по своему стремлению к поднятию литературного и научного уровня его государства. Дочь курфюрста Эрнста-Августа Ганноверского, София Шарлотта, была женщина весьма умная от природы и разносторонне образованная. Она особенно уважала Лейбница и ничего так не любила, как вести умный, серьезный разговор о вопросах, сильно интересовавших в то время таких выдающихся людей, как, например, Лейбниц и др. Гуманное и заботливое отношение Фридриха I к своему народу отразилось и на внешнем облике Пруссии. Свободомыслящий англичанин Толэнд, посетивший прусские владения, не нахвалится впечатлением, которое произвели на него хорошие дороги, тщательно вспаханные нивы, зеленые луга, красивые и прочные верстовые столбы с четкими надписями, благоустроенные постоялые дворы и гостиницы, которые резко отличались от виденных им за границами Пруссии.

Фридрих I, король Пруссии. Гравюра работы И. Г. Вольфганга с портрета кисти И. Ф. Венцеля

После смерти Фридриха в 1713 году на престол взошел его сын, Фридрих Вильгельм I. Несмотря на свои еще молодые годы (25 лет), он был уже отец семейства. В возрасте восемнадцати лет его женили на ганноверской принцессе, дочери Георга I, Софии Доротее, от которой у него родилось трое детей: двое умерли, а третий – кронпринц – родился в 1712 году. Правление молодого короля было совершенно противоположно по своему духу правлению его родителя и предшественника. Вильгельм, тотчас же по вступлении на престол, распустил весь придворный штат своего отца от высших до низших его представителей. Везде и во всем до крайности сократив издержки, он вычеркнул все, что относилось к внешнему блеску, ничего не прибавляя к королевскому достоинству, и в одном из своих писем прямо говорит: «Скажите герцогу Ангальтскому, что я не более, как министр финансов и фельдмаршал короля прусского».

Фридрих Вильгельм I. Гравюра работы Менцеля, XVIII в.

Фридрих I оставил после себя действительно сильно расшатанные финансы, и Фридриху-Вильгельму было вполне естественно обратить на них особое внимание. Но не одними личными и финансовыми мерами стремился он к их исправлению: он неуклонно держался мирного направления в своей внешней политике и, в самом деле, – отсутствие войн и уверенность народа в безопасности как нельзя лучше способствовали поднятию финансов. Солдат в душе, молодой король, однако, сознавал губительное влияние войн и потому более заботился о постоянной поддержке своего войска в боевой готовности, нежели о военных подвигах.

Однако в первые же годы своего царствования, он, в союзе с русским императором, завладел Штральзундом и затем ему досталась часть Померании с городом Штеттином по договору 1720 года. Относительно Швеции и ее владений король, однако, не питал миролюбивых замыслов. Напротив, он подумывал о том, как бы и вовсе вытеснить шведов из немецких пределов. Во всем же остальном он строго держался стороны императора германского, следуя в этом традициям своего дома.

Только однажды пошатнулось было согласие Пруссии с Австрией, когда последняя заключила с Италией в 1725 году Венский договор, направленный против «турок и протестантских князей» (contra el Turco у los principes protestantes). Главным пособником этого соглашения явился испанец-интриган барон Рипперда, в интересах своей карьеры много раз менявший даже религию.

Фридриха Вильгельма касалось это соглашение не только как протестантского короля, но и как будущего владельца юлих-клэвских владений, вследствие вымирания потомства мужского рода пфальц-нейбургского дома, которому пришлось их уступить во время распрей за это наследство. Тогда король прусский решился примкнуть к франко-английскому союзу, и 3 сентября 1725 года состоялся в Ганновере между Францией, Англией и Пруссией договор, по которому они обязались взаимно охранять в неприкосновенности свои права и границы. Но австрийский посол при берлинском дворе, генерал Секкендорф, был человек умный и ловкий: ему удалось провести прямого и добродушного короля, который согласился снова вступить в союз с императором в 1726 году. В октябре того же года в Вустерхаузене было подписано соглашение, по которому король признал «Прагматическую Санкцию», а император, со своей стороны, обязался помогать прусскому королю в утверждении за ним будущего юлих-клэвского наследства. Отношения между ними снова стали по-прежнему хороши; но еще более сблизил короля с императором берлинский договор, состоявшийся в декабре 1728 года, еще более упрочивший за Фридрихом Вильгельмом помощь императора в юлих-клэвском деле, взамен чего первый обязался выставить ему, в случае надобности, 10 000 человек войска на поддержание «Прагматической Санкции».

Этот договор еще более отдалил Пруссию от Англии, в которой с 1714 года царствовал Ганноверский дом. Стремление обеих королев – английской и прусской – породниться и тем восстановить добрые отношения между этими протестантскими династиями, не осуществилось. Политика и личные интересы помешали состояться предполагаемым брачным союзам: принца Уэльского с Вильгельминой, принцессой прусской, и кронпринца прусского (ее брата) с Амалией, дочерью короля английского Георга II. Много повлияло на эту неудачу и упрямство короля Вильгельма, который все больше и больше подпадал под влияние австрийской мнимой дружбы.

В 1733 году, вследствие выборов на польский престол, произошли недоразумения дипломатического и даже воинственного характера, причем Фридрих Вильгельм сдержал свое слово и его пруссаки снова удостоились особой похвалы великого полководца Евгения Савойского. Выгоднее всего было бы для Пруссии, если бы над Польшей поставили королем местного магната или принца из совершенно нейтрального дома, но король твердо придерживался своих обещаний и потому только отстаивал интересы императора, которому, как нам уже известно, и удалось водворить Августа, курфюрста саксонского, на польском престоле. Но этим еще не окончились его невзгоды. Помимо него, его мнимый друг, Австрия, вошла в сношения с Францией, вследствие Венского договора удалившей своего кандидата на польский престол, и водворила на нем Августа III. Представители католических держав – Испании, Неаполя, Сардинии, Польши, Франции и Австрии – вошли в тесный союз. Об условиях и обещаниях насчет юлих-клэвского наследства не было больше речи: Австрия по отношению к Пруссии не соблюдала даже простой вежливости, что со стороны первой было даже недальновидно, как это вскоре оказалось на деле.

Фридрих Вильгельм поступал как человек вполне честный и искренне расположенный к своему венценосному собрату и покровителю, поэтому его нельзя упрекнуть в легкомыслии. Что же касается его распоряжений внутри своих владений, в них он, наоборот, проявлял те самые качества, которые этим владениям были наиболее полезны. Положим, личность его как государя до крайности просто и отечески обходившегося со своими подданными, подавала повод к многочисленным анекдотам по этому поводу, но немало способствовала этому и сама его дочь, которую, после неудавшегося сватовства в Англии, он выдал за маркграфа Байрейтского. Про него ходили рассказы, будто он, сам король, собственноручно ловил на улице праздношатающихся и учил их трудолюбию своей «испанской тростью». Так, будто бы, случилось и с одним евреем, который, завидя короля, в испуге бросился от него бежать. Фридрих нагнал его и «проучил», приговаривая, что он желает, чтобы все подданные «не боялись, а любили его».

Кроме народных нужд и интересов, Фридрих Вильгельм знал еще толк в войске, которое особенно полюбил уже будучи кронпринцем, когда им был сформирован целый образцовый батальон, для которого он даже подбирал великанов. В его правлении численность прусской армии, при населении всего в 2,5 миллиона человек, составляла до 72 000 человек и притом не значилась только на бумаге и в списках, а существовала в действительности. Офицеры в его войсках главным образом принадлежали к дворянам его же владений, и это обстоятельство еще более способствовало единству патриотического чувства в подчиненных и начальствующих. Король любил сам наблюдать за тем, чтобы его солдаты были сыты, хорошо содержаны, одеты и всем довольны; в самом деле сила прусской армии не столько зависела от ее численного, сколько от качественного превосходства.

Совершенно несправедливо утверждают, будто только пристрастие к солдатчине побудило этого короля-скопидома к занятию вопросами народного хозяйства: напротив того, в нем были врожденные способности к подобного рода занятию. Он, несомненно, знал толк в сельском хозяйстве, и потому именно, вместо обычного арендного землевладения «по наследству», он установил аренду «временную», что побудило арендаторов особенно внимательно и бережливо обращаться с землей, которая, в случае их нерадения, у них отбиралась и отдавалась другому. При этом он ежегодно объезжал провинции, ко всему внимательно присматриваясь, и нередко случалось при этих объездах, что простая рига служила для королевского ночлега, за неимением лучшего помещения.

Потребности армии служили ему побуждением к поощрению промышленности, точно также, как и вызывали разные таможенные мероприятия. Ради нее учреждены были оружейные заводы для выделки огнестрельного и холодного оружия, а затем было обращено внимание на суконное производство, и вскоре все войско стало получать обмундирование из сукна, изготовляемого на королевской суконной фабрике. При этом правительство не затруднялось в средствах для борьбы с конкуренцией со стороны бумажных изделий: в 1721 году издан приказ штрафовать 100 рейхсталерами каждого, кто посмеет носить грубые или тонкие бумажные ткани.

Результаты этой хозяйственной деятельности оказались весьма очевидными. Правительство, унаследовавшее крупные долги от предшествовавшего короля, двадцать лет спустя, уже насчитывало в своей казне до 7 000 000 рейхсталеров сбережений. Войско, насчитывавшее к тому времени уже 90 000 человек, было прекрасно обмундировано, организовано и удовлетворено жалованьем и остальным довольствием. Население городов, расположенных по окраинам государства, в 1713 году не превышавшее 100 000 человек, в 1738 году достигло уже 206 000, следовательно, более, чем удвоилось. Большой заслугой Фридриха Вильгельма были его заботы о колонизации прусских земель переселенцами, которых он привлекал отовсюду: из Швабии, Саксонии, Франконии и т. д.

В 1731 году архиепископ Зальцбургский изгнал из своих владений протестантов, которых, равно как и 10 000 человек польских диссидентов, приютил король прусский, не пожалевший расходов на образование новых земледельческих колоний. Число таких благоустроенных сел в 1736 году возросло до 332.

В отношении науки Фридрих Вильгельм отличался узостью взглядов, но наряду с этим высоко ставил элементарную образованность. Так, например, недовольный взглядами ученого-богослова и красноречивого оратора города Галле, философа Вольфа, король побудил свой кабинет «довести до его сведения», чтобы он, под страхом повешения, оставил город в течение 48 часов (в ноябре 1723 г.). А между тем, тот же король, горячий сторонник народной грамотности, сделал обязательным для крестьянских детей посещение школ, число которых при нем увеличилось еще на 1000.

Частная жизнь Фридриха Вильгельма представляет собой особый интерес, как жизнь весьма замечательного и наиболее своеобразного из государей гогенцоллернского дома. Жизнь его шла в самых незатейливых и, так сказать, семейных условиях и может служить идеальным образцом жизни немца строгих нравов и хорошей немецкой семьи того времени. В юности он одевался просто и лишь позднее, уже будучи несколько лет королем, стал носить полковничий мундир потсдамской гвардии. Почти грубая простота его обхождения и строгая дисциплина, однако, не проявлялись в его ежедневных беседах с приближенными за кружкой пива и за голландской трубкой табака.

Это собрание, или Tabakscollegium, как его тогда называли, и изредка охота – вот и все развлечения короля, весь его отдых от многотрудных забот правления. Беседа велась здесь весело, непринужденно, причем без всякого стеснения обсуждались важные вопросы, в которых при иной обстановке было бы трудно добиться искренности. Здесь же допускались и шутки, в которые частенько пускался и сам король. Сборища эти происходили летом в Потсдаме или в Вустергаузене, под открытым небом или в палатке. Объезжая ежегодно свои владения, чтобы лично удостовериться в реальном их положении, король был до того непритязателен, что его личные потребности не превышали уровень самого простого смертного. О литературе в бесцеремонных беседах короля не было речи, и лишь порой, когда другие темы иссякнут, кто-нибудь начинал разговор о газетных новостях.

София Доротея, мать Фридриха Великого. Гравюра работы Эдуарда Эйхенса

Как и ко всем другим своим обязанностям, Фридрих Вильгельм и к своему дому как глава семьи относился весьма серьезно и добросовестно. Он был строг, но справедлив, и в деле воспитания детей во всем действовал согласно с супругой своей, Софией Доротеей, за исключением его религиозной стороны, не отвечавшей взглядам королевы.

24 января 1712 года София Доротея – тогда еще кронпринцесса – родила кронпринцу сына и наследника, в числе восприемников которого был сам император австрийский. (До него у супругов было еще двое сыновей, но они оба умерли). К малютке кронпринцу была приставлена французская протестантка, вследствие чего крестник императора в самом раннем детстве научился лишь простонародному, солдатскому немецкому языку. На седьмом году к нему был назначен обер-гофмейстер, генерал Финкенштейн, человек безупречной нравственности и прямого, честного характера. Кроме него находились при малютке: унтер-гофмейстер фон Калькштейн (для военного дела) и воспитатель, опять-таки француз-реформат, Дюхан де Жанден (Duhan de Jandun), бежавший из Франции, вследствие преследования гугенотов. Не особенно ученый по своему образованию, он, однако, имел больше влияние на юного принца, нежели оба других; он, главным образом, развил в кронпринце любовь к литературе и к риторико-историческим сочинениям. Король заметил молодого де Жандена при осаде Штральзунда, где тот отличился в качестве офицера, и приблизил его ко двору.

Инструкция, выданная королем всем воспитателям и преподавателям его сына 3 сентября 1721 года, касается лишь внешних сторон их обязанностей. Они должны были строго наблюдать за тем, чтобы кронпринц вставал по воскресным дням в семь, а по будням – в шесть часов утра. Потом шли по порядку: краткая молитва, работа и игры, попеременно. Преподавание имелось в виду лишь в самых ограниченных размерах: немного сведений по истории, географии, арифметике, чтения и письма по-французски и Закона Божия. Последний преподавался ежедневно с 9 до 1045 утра. Латыни вовсе не полагалось, а познания молодого кронпринца во французском языке выразились в позднейшие годы в его переписке со своим учителем: слог их хорош, но орфография плоха.

Фридрих Великий в детстве. Портрет с натуры кисти придворного художника Антуана Пэна (Pesne)

В частности Фридрих Вильгельм, по-видимому, не входил и только иногда вдруг грубо и авторитетно вмешивался в то, что ему не нравилось: так, например, он заметил, что мальчик носил французскую прическу, и отменил ее. Кронпринц писал довольно прилично по-немецки и этим почерком был исключительно обязан скромному преподавателю элементарных знаний. Но дурное влияние на воспитание юноши оказывала, главным образом, рознь между королем, его сыном и женой. Опасаясь гнева своего супруга, София Доротея сама привыкла и сына приучила многое, даже подчас самое пустое, утаивать от отца, и это послужило основанием к дальнейшему непониманию их взаимных воззрений и отношений. Так, например, без ведома короля, кронпринц брал уроки у одного виртуоза-флейтиста, который прибыл из Дрездена. Флейта и французские книги – вот каковы были единственные наслаждения будущего короля Пруссии, которым он предавался по окончании своих военных обязанностей и обеда.

Король обходился с ним несравненно строже и холоднее, чем с последующими детьми, и прозвал его «изнеженным мальчишкой» за то, что из него не вырабатывался спартанец, чего он так усердно добивался. С 1726 года, когда ему минуло 14 лет, кронпринц, в чине майора, командовал потсдамскими солдатами-богатырями, но не чувствовал никакой любви к своему делу. Отец относился к нему не только строго, но и резко, холодно, придирчиво, так что юноше такая жизнь стала нестерпима.

Раздраженный отказом отца отпустить его в обычное для наследников престола путешествие, он решился бежать. Его сообщницей и соучастницей была не только мать, но и сестра, которая была на несколько лет старше его. Решение свое удалось ему привести в исполнение в 1730 году, когда отец взял его с собой в южногерманские земли. За ним, однако, следили и успели вовремя остановить его, донесли королю. Последний, едва только ступил на границу своих владений, как призвал к себе сына, который сознался во всем. Король очень серьезно посмотрел на это дело и готов был предать сына смертной казни, как дезертира. Удалось доказать королю, что о дезертирстве тут не могло быть и речи и что, кроме того, не им, подчиненным кронпринца, будущего короля, судить его. Король поддался на уговоры не сразу; но, считая достойное наказание необходимым, чтобы впредь была острастка, излил свой гнев на «подстрекателя и соучастника» принца, поручика фон Каттэ, которого, по его приказанию, казнили (6 ноября 1730 г.) под окнами арестованного юноши. Каттэ мужественно и с большим достоинством окончил жизнь, и на кронпринца, которого заставили смотреть на казнь, она произвела тяжелое, но сильное и внушительное впечатление.

Он вдруг как будто прозрел: его личные недостатки и проступки против отцовской воли стали ему вдруг очевидны; он, уже восемнадцатилетний юноша, почти мужчина, стал размышлять серьезнее и беспристрастнее, постепенно и к отцу стал относиться почтительнее, покорнее, усердно работал в военной и правительственной камере и своими самостоятельными и умными трудами побудил и отца признать за собою недюжинные способности к управлению государством. Со своей стороны и король стал к нему снисходительнее. Например, зная, что тот предан, по его мнению, «ереси», кальвинистскому учению, Фридрих Вильгельм не препятствовал ему в этом. «Что ж, – говорил он, – коли злодей стремится ко злу, ну и пусть себе стремится; коли хочет пойти к черту – пусть себе убирается!»

В конце февраля 1732 года, кронпринц, повышенный в чине полковника, был переведен в пехоту, стоявшую в Руппине, и тут также доказал, что он сведущ и в военном деле. Но еще более утешил он своего родителя тем, что с покорностью принял его выбор, когда Фридрих избрал ему в супруги принцессу Елизавету Христину Брауншвейг-Бевернскую (Bevern). Брак их, состоявшийся в 1733 году, оказался не особенно удачным. С 1736 года молодые супруги жили в стороне от дворцового этикета, в замке Рейнсберге, который король построил для них поблизости Руппина. Там кронпринц предался своим любимым литературно-философским занятиям, плодом которых явился его труд «Анти-Маккиавели».

Войдя в письменные сношения с Вольтером, благодаря своему умному и прекрасному (по слогу) письму, кронпринц послал ему для прочтения своего «Анти-Маккиавели» в 1739 году. В этом небольшом сочинении разбирается тип государя, которого изобразил Маккиавели; одобряются или опровергаются те или другие его черты, а кроме того высказываются и личные воззрения кронпринца на идеал государя. Кронпринц был, как и Вольтер, скорее противником религии, нежели ее сторонником, но, в то же время, он весьма серьезно относился к понятию об обязанностях короля, которому надлежит быть «первым слугой» («la premier domestique») своего народа. Замечательно, что принца особенно влекло к себе кальвинистское учение, потому что оно было основано на вере в предопределение; тогда как отец его, воззрения которого не допускали свободомыслия, потому и не признавал кальвинизма, что он именно и способствовал этому свободомыслию, был, так сказать, главным его рычагом.

Впрочем, нет прямых указаний на то, чтобы королю особенно бросалась в глаза эта духовная рознь с его сыном, тем более, что за последние годы жизни отца последний действовал крайне умно и рассудительно, так что отец убедился в достоинствах его, и в том, что он будет настоящим ему преемником и надежным продолжателем его дела, хотя и не признавал в нем его блестящих способностей.

Почувствовав приближение кончины – оно сказалось некоторыми признаками вполне ясно и задолго до смерти – умирающий король приказал позвать к себе сына. Когда Фридрих Вильгельм, в полном самообладании делая распоряжения по своему дому, изложил сыну положение своего государства и его отношение к различным державам, то встретил в сыне человека, который вполне способен был его понять и действовать с ним заодно. Он сам вручил ему бразды правления, а затем скончался 31 мая 1740 года.

Преемнику своему он оставил благоустроенное государство в 2 240 000 человек населения, размещенного на пространстве 2 275 кв. миль, 8 000 000 в государственной казне рейхсталеров экономии и стотысячное войско в полной боевой готовности.

Больной король обнимает своего сына, кронпринца, и затем сообщает о скором наступлении его царствования.

Примечания:

2

Меланхтону был всего 21 год, когда он вступил на кафедру греческого языка профессором по рекомендации Рейхлина, как один из лучших его учеников. Он присутствовал при лейпцигском диспуте и сделался с той поры горячим сторонником Лютера. Меланхтон – ученое прозвище, данное ему согласно обычаю времени, было лишь переводом его немецкой фамилии: Schwarzerd (т. е. черная земля).

3

«Святый Боже» – есть никто иной, как Христос. См. Еванг. Марка, I, 24.

29

Крутые меры Никона не понравились также юному царю Алексею и его приближенным. Последние, опасаясь влияния Никона, сумели внести раскол в его дружбу с царем. Никон, обиженный этим, сложил с себя патриаршество и удалился в свой любимый Воскресенский монастырь (иначе называемый Новый Иерусалим) под Москвой. Это самовольное деяние Никона привело к знаменитому суду над ним, для которого вызваны были с Востока патриархи Александрийский и Антиохийский. Этот Собор (1666 г.) осудил Никона за отречение от патриаршества и суровое отношение к духовенству, но вполне одобрил исправление книг, исполненное по благословению Никона. 

30

Этому министру, впоследствии возведенному в графское достоинство, пришлось на себе испытать изменчивость счастья и царских милостей: он умер в тюрьме, после 25-летнего заточения.