• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В 1943 г. великие союзные державы наконец пришли в движение: русские гнали немцев, а к чему стремились англичане и американцы, было не совсем ясно.

В начале года состоялась волнующая встреча Рузвельта и Черчилля в Касабланке – впервые со времен Вудро Вильсона, который в 1919 г. присутствовал на Парижской мирной конференции, президент США выехал за пределы Америки. Рузвельт очень хотел очаровать Сталина, а Черчилль решил держаться как представитель великой державы. Но бои под Сталинградом и в районе Дона не позволили Сталину покинуть Москву, а для Рузвельта ехать туда было слишком далеко. Поэтому Рузвельт и Черчилль совещались в Касабланке с 13 по 24 января. По прибытии Черчилль телеграфировал Эттли: «Условия самые благоприятные. Если бы то же можно было сказать о проблемах».

Англичане знали, чего хотят: освободить Северную Африку и затем каким-то образом одолеть Италию, продолжать бомбежки Германии, закрепиться на Дальнем Востоке. Только Черчилль тревожился: «Это не то, что я обещал Сталину в августе прошлого года». Взгляды американцев не были столь определенными. Они считали, что военные действия в Средиземноморье носят временный и ограниченный характер. Если в 1943 г. в Европе не будет открыт второй фронт, они большую часть сил направят на Дальний Восток.

Как часто случалось, что решения скорее зависели от развития событий, чем от споров начальников штабов. Силы держав «оси» еще находились в Тунисе, необходимо было направить в Северную Африку подкрепления и завершить кампанию. К тому времени сосредоточивать силы для высадки в Северной Франции будет уже поздно, и те, что высвободятся в Северной Африке, за неимением более подходящих задач двинутся к Сицилии. Американцы считали завоевание Сицилии завершающей операцией по открытию средиземноморского судоходства союзников, англичане считали ее первым шагом в процессе разгрома Италии…. Нехватка судов – проблема, которую было не разрешить до середины годы, – сделала невозможным для англичан какое-либо наступление в направлении Бирмы, хотя американцы имели в виду продвижение вперед на Тихом океане независимо от хода других событий. Обе стороны без споров согласились бомбить Германию, при этом американцы были убеждены, что их «летающие крепости» могут действовать в дневное время. Эта уверенность оказалась ошибочной.

В Касабланке были также предприняты политические шаги. Из Англии вызвали де Голля, и он обменялся рукопожатием с Жиро. Американцы ошибочно считали, что де Голль не свободен в своих действиях, однако тот был опытным политиком, а Жиро находился в полной растерянности. За несколько месяцев Жиро ловкими маневрами отстранили от должности, и он исчез из виду. В Алжире была создана Консультативная ассамблея, в нее вошли обосновавшиеся в Алжире французские представители и те, кому удалось бежать из Франции; это придало облику де Голля конституционную законность. Он являлся фактическим главой французского Сопротивления от коммунистов до правых националистов. Это было совсем не то, что имели в виду американцы, высадившись в Северной Африке. Но им пришлось смириться: нужно было, чтобы французские войска участвовали в борьбе. В последний день совещания в Касабланке Рузвельт объявил, что цель союзников и единственное условие окончания войны – «безоговорочная капитуляция стран „оси“. Он думал прежде всего о том, чтобы избежать неприятностей, на которые пошел президент Вильсон, согласившись заключить мир с Германией на основе 14 пунктов. Может быть, он также хотел дать Сталину какую-то гарантию, что западные державы не пойдут на компромисс при заключении мира. Черчилль пытался добиться, чтобы это требование не распространялось на Италию. Позднее он писал: „Союзникам надо поддержать Муссолини, даже когда исход войны определится“; однако это было его собственное мнение, британский Военный кабинет его не поддержал, а он не настаивал. Таким образом, „безоговорочная капитуляция“ была официальной политикой союзников.

Впоследствии по этому поводу было много шума, жалоб, что это продлило войну, помещав заключению мира в результате переговоров. Но жалобы не имели смысла. Уже в августе 1940 г. Черчилль определил цель Англии в войне – уничтожение национал-социализма и полное аннулирование всех завоеваний Гитлера. Две другие союзные великие державы были с этим согласны. Никакая меньшая цель не могла обеспечить мир и свободу, не могла удовлетворить народы стран-союзниц. В любом случае, с кем должны союзные правительства вести переговоры? Конечно, не с нацистскими, не с фашистскими руководителями, ведь даже немцы – противники Гитлера хотели сохранить некоторые или все его завоевания, что, конечно, было неприемлемо. „Безоговорочная капитуляция“ была не столько политикой, сколько признанием фактического положения вещей. Державы „оси“ не уступят, пока не будут полностью разбиты, а их безоговорочная капитуляция – единственное средство это обеспечить.

Зимой 1942/43 г. союзники были еще далеки от этой цели. Англо-американские войска в Северной Африке еще не оправились от неудач, пережитых за период от Рождества 1942 до февраля 1943 г. В это же время к границам Туниса подошли войска Монтгомери. Роммелю представилась последняя возможность нанести удар по двум армиям, прежде чем они соединятся, и его кампания стала эхом наполеоновской кампании 1815 г. В середине февраля он ударил на севере по англо-американским войскам и погнал их назад в Кассерин. Объединенные силы, хотя их численность была выше, охватило сильное смятение, и, как замечает официальный историк, „враг был изумлен количеством и качеством оружия, более или менее неповрежденного, которое он захватил“. Теперь Роммель мог свободно напасть на Монтгомери. Но было слишком поздно. К б марта, когда Роммель перешел в наступление у Меденина, Монтгомери имел превосходящие силы и, как 6 месяцев назад в горной цепи Алам-эль-Хальфа, упорно оборонялся.

Роммель в тот же вечер прекратил наступление, а через три дня навсегда оставил Африку. Вернувшись в Германию, он предупредил Гитлера, что для войск „оси“ оставаться в Африке – „очевидное самоубийство“. Гитлер ответил, что он просто струсил; надо лучше подготовиться, „чтобы командовать операциями против Касабланки“. Монтгомери методично готовил атаку рубежей Марета, которую предпринял 20 марта. Но его фронтальный удар потерпел неудачу. 26 марта он переключился на фланг противника и на этот раз добился полного успеха. Оборонительный рубеж стран „оси“ был не прорван, а уничтожен. Как и в Эль-Аламейне, Монтгомери не спешил использовать победу, и разгромленный противник ушел. В целом это была характерная для Монтгомери операция: неудача первоначальной атаки, импровизированное переключение на фланг, последующее утверждение Монтгомери, совершенно не соответствующее фактам, что все шло „по плану“, и, наконец, неумение использовать победу.

У союзников теперь было 300 тыс. человек, 1400 боевых танков, а у стран „оси“ – 60 тыс. человек, меньше сотни танков. Даже и при этом над союзниками довлели прежние неудачи, продвигались они медленно. Монтгомери хотел двинуться напрямую, но Александер, прибывший из Каира и принявший командование сухопутными силами, сказал ему, что главный удар следует наносить на севере из политических соображений – в сущности для того, чтобы американцы забыли об их прежних поражениях. В конце концов страны „оси“ скорее были задушены блокадой союзников, чем разбиты в бою. Авиация стран „оси“ больше не господствовала в воздухе, и когда Дёниц прибыл в Рим для организации конвоя, то оказалось, что итальянский военно-морской флот почти перестал существовать в качестве боевой силы.

К началу мая силы „оси“ остались без горючего и фактически без продовольствия. Их сопротивление слабело. 8 мая французский корпус официально вошел в Тунис» а 13 мая оставшиеся войска стран «оси» сдались, и лишь несколько тысяч смогли уйти. Союзники взяли в плен примерно 130 тыс. человек, в послевоенных отчетах эта цифра выросла до 250 тыс. Александер отправил Черчиллю высокопарное послание: «Сэр, мой долг повелевает сообщить Вам, что кампания в Тунисе закончена. Противник полностью прекратил сопротивление. Побережье Северной Африки находится под нашим контролем». Судоходство союзных держав на Средиземном море возобновилось, и 26 мая в Александрию прибыл первый конвой из Гибралтара. Итальянские военные силы фактически перестали существовать. Пять месяцев потребовалось объединенным силам США и Англии на то, чтобы разбить германские войска, состоявшие обычно из 2, максимум 4 дивизий.

В Вашингтоне с 12 по 25 мая с участием Черчилля и британских начальников штабов возобновились споры о том, что делать дальше. Англичане опять стояли за вторжение сначала в Сицилию, затем на Апеннины. Маршалл снова сокрушался по поводу «всасывающего» эффекта североафриканской кампании, но избежать его было нельзя. Перебрасывать войска и корабли в Англию, чтобы успеть в 1943 г. высадиться в Северной Франции, было уже слишком поздно. Между тем войскам, находившимся в Северной Африке, надо было чем-то заняться. Классический пример главного фактора, так часто определяющего ход войны: союзники были в Северной Африке и затем в Италии потому, что были. Один лишь Черчилль, как и во время первой мировой войны, полагал, что Средиземное море открывает черный ход в Европу. Считалось, что Италия – жизненно важный элемент «оси», что ее поражение решающим образом изменит баланс сил. На деле же это уменьшило стоявшие перед Гитлером проблемы, как поражение Франции – британские проблемы в 1940 г.

Вторжение на Сицилию потребовало подготовки в течение некоторого времени. У союзников не было опыта высадки десанта в условиях противодействия противника – их высадка в Северной Африке, почти не встретившая сопротивления, оказалась достаточно трудной. Эйзенхауэр однажды докладывал, что успех операции маловероятен, если ей будут противостоять свыше 2 германских дивизий. Черчилль в связи с этим негодовал: «Не могу себе представить, что подумает Сталин, когда на его фронте 185 немецких дивизий». Монтгомери добавил забот, настаивая, что должна быть одна мощная операция под его командованием; американцам он отводил скромную роль – прикрывать его левый фланг. Монтгомери своего добился. Что касается противника, Гитлер тоже колебался, не зная, что делать. Его, по-видимому, ввел в заблуждение «никогда не существовавший человек»: на трупе британского офицера, прибитом волной к испанскому берегу, были найдены планы вторжения в Грецию и Сардинию. Еще больше Гитлер боялся предательства со стороны итальянцев. Когда Роммеля спросили, какому итальянскому офицеру можно доверять, он ответил: «Нет такого». В конце концов на Сицилию были отправлены небольшие германские силы с приказом не считаться с итальянцами и думать лишь о собственной безопасности.

10 июля началось вторжение на Сицилию. Десант носил более широкомасштабный характер, чем даже 11 месяцев спустя в Нормандии: в первый день с более чем 3 тыс. десантных судов высадились 150 тыс. человек, их прикрывали с воздуха свыше тысячи самолетов; до конца кампании 500 тыс. солдат доставили на побережье. Силы Монтгомери высаживались, почти не встречая сопротивления, но через несколько дней они уже не могли продвигаться вперед. Паттон, лихой американец, вырвался из подчинения, и Александер, как всегда покладистый, допустил это. Первоначальный план был перевернут с ног на голову. Монтгомери вместо продвижения к Мессине застрял на склоне Этны, пока Паттон совершал затянувшееся путешествие по западному, а затем по северному побережью Сицилии. Этот поход, в конечном итоге успешный, имел негативные последствия. Если бы в Мессину первым прибыл Монтгомери, большая часть сил стран «оси» была бы отрезана. Паттон же фактически вытеснил их невредимыми. 22 июля он взял Палермо и 16 августа достиг Мессины. Там американцы встретили английские войска вопросом: «Где вы гуляли?» Большинство из войск стран «оси» благополучно и беспрепятственно переправилось через Мессинский пролив, причем немцы забрали с собой всю боевую технику.

Несмотря на небольшую военную победу, захват Сицилии завершил разгром итальянского фашизма. Итальянская экономика была близка к развалу, происходили забастовки в промышленных городах севера, Турине и Милане. Муссолини, находясь в тяжелом физическом состоянии, признал, что Италии необходимо выйти из войны. Он полагал, что единственный выход – заключение мира между Германией и Россией, с тем чтобы Гитлер мог затем двинуть свои армии на Итальянский фронт. Но когда оба диктатора встретились, Муссолини так и не осмелился высказать то, что думал. 19 июля они в последний раз встретились при полном параде – в прежней блестящей форме, с прежними фашистскими и нацистскими приветствиями. Гитлер ораторствовал о необходимости железной воли, Муссолини молчал – он только что прочел сообщение, что союзники бомбили Рим.

А в Риме различные мелкие группировки искали способ свергнуть Муссолини. Пожилые политики говорили о восстановлении конституционного правления; некоторые генералы приглядывались к Бадольо, бывшему начальнику штаба; часть видных фашистов рассчитывала спасти свою шкуру. Виктор Эммануил III больше слушал генералов, чем политиков, и согласился обратиться к Бадольо в один из ближайших дней. После встречи в Фельтре он решил действовать. Но недовольные фашисты выступили первыми. 24 июля Гранди, фашист, всегда придерживавшийся больше проанглийской ориентации, чем стран «оси», потребовал созвать заседание фашистского верховного совета. На нем он предложил, чтобы Муссолини отказался от власти в пользу короля. Дискуссия продолжалась до глубокой ночи, в половине третьего утра состоялось голосование: 19 голосов – за предложение Гранди, 8 – против, один воздержался. Муссолини сказал: «Вы спровоцировали кризис режима» – и удалился без традиционного для дуче салюта.

На следующий день Муссолини посетил короля, уверенный в его поддержке. Виктор Эммануил отстранил дуче от власти и сообщил ему, что преемником его будет генерал Бадольо. А когда Муссолини вышел, его остановили карабинеры, вывели через боковую дверь и отправили на остров Липари якобы ради его собственной безопасности. Находившийся на острове интернированный социалист Ненни, в прошлом старый товарищ Муссолини, говорить с ним отказался. За одну ночь по всей Италии фашизм исчез. Фашистские лидеры бежали, некоторые – в Португалию, некоторые – в Германию. Фашистское ополчение распалось без малейшей попытки сопротивления. В смерти, как и в жизни, фашизм был лишь видимостью без всякой сути.

Бадольо надеялся совершить чудо – не обидев Гитлера и не сделав уступок союзникам, вывести Италию из войны. Гитлеру было сказано, что Италия будет продолжать воевать. В то же время эмиссары с противоположными сообщениями были направлены к представителям союзных держав. Гитлер ни на минуту не обманывался. Сразу после падения Муссолини Роммель принял командование над 8 германскими дивизиями и обеспечил им переход через Альпы. 28 июля немцы перехватили и расшифровали телефонный разговор между Рузвельтом и Черчиллем, в котором обсуждались условия капитуляции Италии. Когда союзники не смогли немедленно произвести высадку, Гитлер почувствовал себя увереннее и послал подкрепление Кессельрингу в Южную Италию.

Для обсуждения положения Черчилль и Рузвельт встретились в Квебеке. Американцы настаивали, что надо предпринять практические шаги по подготовке высадки десанта во Франции в 1944 г. Но искушение воспользоваться падением Муссолини оказалось непреодолимым. Союзникам даже казалось, что с помощью Бадольо можно занять Италию без борьбы. Таков парадокс: свержение фашизма с целью избавить Италию от ужасов войны на ее собственной территории фактически принесло ей эти ужасы.

Охваченные порывом оптимизма, союзники считали, что Италия у них в руках. Министерства иностранных дел Англии и Америки в истинно бюрократическом духе рассматривали каждую деталь безоговорочной капитуляции Италии. Военные в штабе союзников готовы были на любые условия, лишь бы Италия вышла из войны. В конце концов пришли к некоему секретному соглашению: итальянцев пригласят подписать сравнительно мягкие «краткосрочные» условия, а позднее им навяжут более жесткие «долгосрочные» условия. (Хотя эта тактика была оперативной, «жесткие» условия не были реализованы потому, что итальянское правительство добровольно сотрудничало с союзниками в меру своих слабых возможностей.)

Все это потребовало времени. 3 сентября Бадольо согласился на тайное подписание кратковременных условий и обещал сотрудничать с союзниками, если они высадят в Риме воздушный десант. Согласившийся было Эйзенхауэр, узнав, что в Риме уже находятся крупные немецкие силы, в последний момент воздушный десант отложил. В тот же день 8-я армия Монтгомери высадилась на побережье Италии прямо напротив Мессины. В Риме царил сплошной хаос. Итальянские войска приказов не получали, немцы их разоружили и заняли город. Бадольо и король бежали в Бари. В Греции и Югославии итальянские войска были также разоружены немцами. По совету Черчилля небольшие британские силы высадились на Эгейских островах, но вскоре потерпели поражение, что вряд ли воодушевило Турцию на вступление в войну. Лишь итальянскому флоту удалось уйти, адмирал Каннингхэм победоносно сообщал: «Итальянский боевой флот в настоящее время стоит на якоре под прикрытием орудий крепости Мальта».

Главная высадка союзников произошла в Салерно 9 сентября при полной их уверенности, что сопротивления не будет. Но у Кессельринга было время собрать 6 дивизий. Последовала такая жестокая борьба, что в какой-то момент американский командующий Марк Кларк предложил вернуться обратно на корабли, и лишь протесты британского адмирала этому помешали. 16 сентября из Калабрии подошла 8-я армия, и немцы отступили. Но союзникам потребовалось еще три недели, чтобы добраться до Неаполя. Предполагалось, что Таранто, крупнейший порт на юге Италии, может стать легкой добычей союзников. Адмирал Каннингхэм был готов рискнуть: небольшая экспедиция, получившая название «Хлопушка», без особых трудностей 8 сентября заняла Таранто. Восточное итальянское побережье было также полностью доступно для вторжения, но не было сил, которые могли бы его осуществить, и опять немцы получили время для подготовки к обороне. Бои к северу от Неаполя успехов не принесли. К концу года союзники продвинулись от Салерно всего лишь на 70 миль, главным образом в первые несколько недель, и все еще до Рима оставалось 80 миль. Черчилль в бессильном гневе заявил: «Вялость всей кампании на Итальянском фронте становится просто позорной». Как заметил Лиддел Гарт, союзники совершили ошибку, следуя осторожному правилу банкиров: «Никакого аванса без надежного обеспечения».

Вторжение в Италию принесло с собой гораздо более серьезные политические проблемы, чем в Северной Африке. Несмотря на то что история с Дарланом явилась предостережением, союзники действовали, не руководствуясь четкими политическими принципами. В Сицилии, например, американцы опять вооружили мафию, сокрушенную фашизмом, и господство ее продолжается по сей день. Черчилль, Рузвельт и военное командование решили, что следует действовать через правительство Бадольо, которое 13 октября фактически объявило войну Германии. Но у Бадольо не было власти, Вновь появившиеся на юге политические партии открыто агитировали против него. В Риме Сопротивление создало тайный Комитет национального освобождения, деятельность которого была направлена как против немцев, так и против короля. На севере действовало вооруженное Сопротивление, борющееся за национальное возрождение. Для союзников освобождение означало просто устранение власти немцев и фашизма; для участников Сопротивления это имело гораздо более глубокий смысл.

Неблагодарность итальянцев сердила руководителей союзных держав, которые боролись не за социальные изменения, а за победу над Германией. Советское правительство тоже претендовало на участие в итальянских делах. И опять англичанам и американцам не пришло в голову, что, возможно, придется признать равные права русских. Не допустили русских в англо-американскую Контрольную комиссию, фактически управлявшую Италией, подсунули место в Консультативном совете, благополучно пребывавшем далеко в Алжире. Русские молча согласились, но собирались последовать англо-американскому примеру, когда настанет их черед освобождать захваченные немцами страны. Англичане и американцы оставались в Италии монополистами, но утратили право на эффективное участие в решении проблем Румынии, Венгрии, Болгарии, даже Польши.

Произошло дальнейшее осложнение событий. 12 сентября Муссолини, которого отправили в горный район Гран-Сассо-д'Италия, освободили немецкие десантники. Муссолини самолетом вывезли в Мюнхен, состоялась его слезливая встреча с Гитлером и мнимое возвращение к власти. Обосновавшись в Сало на озере Гарда, он провозгласил национал-социалистскую фашистскую республику. По настоянию Гитлера фашистских лидеров, которые 25 июля голосовали против Муссолини, отдали под суд и всех расстреляли, включая зятя Муссолини – Чиано. Иначе возрожденный фашизм существовать не мог. Муссолини приходилось действовать через германских советников, он не мог распоряжаться собственными вооруженными силами и безучастно наблюдал за германским террором в Северной Италии. Немецкие агенты австрийского происхождения стали управлять в южном Тироле и Триесте. Казалось, началось расчленение Италии. Муссолини пристально смотрел на нескончаемый дождь и твердил: «Мы все умерли».

Американцы полагали, что с баз Южной Италии можно бомбить нефтяные месторождения Плоешти в Румынии. Эти воздушные налеты предпринимались по обычной схеме: сбрасывалось много бомб, терялось много самолетов – и все это не давало решающего эффекта. Когда русские в следующем году заняли Плоешти, полностью работала половина нефтяных скважин.

Присутствие в Италии союзников оказало, однако, глубокое влияние на балканскую политику. С 1941 г., со времени оккупации Югославии, там шла освободительная война. Михайлович, кадровый армейский офицер, обратился к старомодному сербскому национализму и стал сотрудничать с королевским правительством в изгнании. Стараясь избежать потерь, он часто заключал соглашения местного масштаба с итальянскими, а изредка даже с немецкими оккупационными силами. Тито, руководитель югославских коммунистов, создал движение другого характера. Его целью была поддержка объединенной коммунистической Югославии, он был уверен, что жертвы, как бы ни были велики, обеспечивали его партизанам всевозрастающую поддержку. Фабианская тактика Михайловича в точности напоминала ту, какую разработал британский исполнительный орган по спецоперациям, направлявший подрывную деятельность в Европе. Сопротивлению во Франции и в других странах предлагалось вербовать и организовывать сторонников, стать разведывательными центрами и ждать приближения союзных армий, чтобы выйти из подполья. Михайлович следовал этой установке и, на свою беду, унесен был, по его собственным словам, разразившимся над миром ураганом.

Когда Италия вышла из войны, партизаны Тито разоружили итальянские войска и захватили их боевую технику. Партизанская армия насчитывала теперь миллион человек и отвлекала на себя 8 германских дивизий. Черчилль стремился поддержать действия на Балканском полуострове, хотя не было возможности выделить для этого войска. Казалось, что Тито решил вопрос. Английские представители, в том числе сын Черчилля Рэндольф, сообщали, что партизаны Тито сражаются с немцами, а люди Михайловича – нет. И того, и другого подвергли проверке. Сбросили им английские припасы, велели использовать их. Тито согласился, а Михайлович нет. К концу года все, какие имелись, припасы шли к Тито. Вскоре Михайловича вообще перестали признавать. Когда Фицрой Маклин, английский представитель у Тито, предупредил Черчилля, что это коммунист, Черчилль ответил: «Вы что, собираетесь после войны жить в Югославии? Нет? И я тоже». Англичане создали Тито, и нынешняя Югославия – творение англичан, хотя, конечно, многое сделали сами партизаны. Американцы Тито не одобряли, продолжали поддерживать Михайловича, но даже им его бездействие надоело. Еще более удивительно, что Сталин поддерживал Михайловича и пришел в ярость, обнаружив, что существует Тито. Может быть, Сталин хотел сделать приятное англичанам; возможно, предвидел, какие заботы причинит ему независимое коммунистическое государство. Ситуация во всяком случае забавная.

Поскольку внимание было сосредоточено на военных действиях в Северной Африке и Италии, могло показаться, что обе западные державы почти забыли о Германии. Но это не так. Сэр Артур Харрис, командующий английской бомбардировочной авиацией в Европе, во всевозрастающих масштабах продолжал ночные бомбардировки Германии, Американцы начали бомбить днем с помощью своих «летающих крепостей». Налеты на Рур происходили с марта по июнь, на Гамбург – с июля по ноябрь, на Берлин – с ноября 1943 по март 1944 г. На один только Берлин было сброшено 50 тыс. т бомб. Немецкие города были разрушены. Харрис писал: «Мы можем полностью снести Берлин, если примут участие американские ВВС. Это будет нам стоить 400–500 самолетов. Немцы заплатят поражением в войне».

Ожидания не сбылись. Убиты были многие тысячи немцев, десятки тысяч стали бездомными. Германская промышленность пострадала мало. Фактически в разгар бомбежек союзной авиации, в марте 1944 г., производство достигло небывало высокого уровня. Цифры говорят сами за себя. В 1942 г. англичане сбросили 48 тыс. т бомб; немцы произвели 36 804 единицы боевого оружия (тяжелые орудия, танки, самолеты). В 1943 г. англичане и американцы сбросили 207 600 т бомб; немцы произвели 71 693 единицы оружия. В 1944 г. англичане сбросили 915 тыс. т бомб; немцы произвели 105 258 единиц оружия. Конечно, впервые за время войны уровень жизни немцев снизился, хотя он никогда не опускался до британского. Но их боевой дух не пострадал. Наоборот, беспорядочные бомбежки отдали немцев в руки Геббельса с его пропагандой тотальной войны.

К марту 1944 г. Харрис сознавал, что темпы британских потере неоправданно велики. У американцев дело обстояло еще хуже. «Летающие крепости» оказались неспособными защитить себя в дневное время от немецких истребителей. В связи с этим препятствием союзники пришли к разным выводам. Харрис мог лишь предложить возобновить бомбежки тогда, когда командование бомбардировочной авиации восполнит потери. Американцы же усовершенствовали истребитель дальнего действия «Мустанг», который мог сопровождать бомбардировщики над Германией, и воздушное наступление возобновилось.

Самая крупная битва 1943 г. произошла не в воздухе, не в Средиземноморье, а в Курске и вокруг него с 5 по 12 июля. Эта битва оказалась решающей в ходе всей войны. Когда заглохли бои на Восточном фронте в марте 1943 г., русские уже вклинились в оборону противника перед Курском. Они стремились этот клин увеличить, а немцы – отсечь его. Русские от искушения удержались, немцы – нет. Сталин вспомнил про неудачное наступление русских под Харьковом, послужившее началом дальнейших бедствий в 1942 г. Отличаясь неисчерпаемым терпением, он решил дождаться немецкого наступления и разбить противника. Хотя Гитлер и сказал Гудериану, что его «тошнит при мысли о наступлении», он все-таки считал его неизбежным. Он стремился нанести русским сокрушительный удар, чтобы можно было направить войска на помощь Муссолини, и утешался мыслью, что летом немцы всегда побеждали.

Времена переменились. Русские воспряли духом после поражений, у них было теперь гораздо больше орудий, больше солдат, лучше, чем у немцев, танки. Они получали американские грузовики, консервы и стали более мобильными. Прежние неудачи научили их молодых генералов более гибкой тактике. И когда немецкие танковые дивизии двинулись к Курскому клину, у русских имелась мощная противотанковая оборона. К началу июля у русских было четыре оборонительных рубежа глубиной 50 миль. Слабо защищенных участков, какие имелись во время прежних немецких наступлений, теперь не было. Подобно Монтгомери в Эль-Аламейне, немцы вынуждены были атаковать укрепленные пункты: у Монтгомери было намного больше ресурсов, чем у его врага; немцы были уже подчинены.

5 июля началось немецкое наступление на обоих флангах выступавшего вперед клина. Стремясь захватить противника в клещи, немцы на юге продвинулись на 20 миль, на севере им продвинуться почти не удалось. Шли танковые сражения, пехоте места не было; немецкие орудия не смогли стрелять. Прорыв не состоялся. Вместо него было состязание в силе удара. 12 июля русские начали контрнаступление. С каждой стороны участвовало по 1500 танков – это было крупнейшее танковое сражение за всю историю, во всяком случае вплоть до войны 1973 г. на Ближнем Востоке. В тот вечер Гитлер внезапно прекратил наступление. Впервые огромная армия национал-социалистской Германии была разбита в бою. С этого момента цель Гитлера, его единственная надежда – отсрочить поражение.

Немцы рассчитывали, что русские понесут очень большие потери и не смогут возобновить наступление. И снова ошиблись. В начале августа русские начали наступление, интенсивность которого не ослабевала до самого Берлина. Это не было наступление германского типа, когда одна мощная группировка вырывается вперед и противника окружают. Русские во многом следовали той стратегии, которая принесла победу Фошу и союзникам в последние месяцы первой мировой войны. Они, ведя атаку в слабом пункте, прерывали ее, как только встречали сильное сопротивление, чтобы где-нибудь еще возобновить наступление. Благодаря американским грузовикам русские могли быстро перемещаться от одного района к другому, а немцы зависели от того, с какой скоростью могли двигаться люди и лошади.

С августа по декабрь 1943 г. русские наступали широким фронтом. Они достигли Днепра, переправились через него; севернее они расчистили подступы к Москве, снова заняли Смоленск. Несмотря на полное превосходство русских (6:1), им ни разу не удалось прорвать немецкую линию фронта. За четыре месяца кампании было взято в плен всего 98 тыс. немцев, а в ноябре Манштейн попытался осуществить контрнаступление – последнее в своем роде. Русские действовали методом истощения, а не методом стратегически важного прорыва, и это приносило успех. Гитлер сказал Мантейфелю, который участвовал в контрнаступлении под командованием Манштейна: «В качестве рождественского подарка я вам дам 50 танков». Это все, что он мог предложить. Что еще оставалось? Лишь перспектива, на которую Гитлер всегда рассчитывал: что распадется великий альянс.

Пока с такой быстротой менялась обстановка в России и в Средиземноморье, казалось, «забыли» про войну на Дальнем Востоке. В Бирме было тихо, после того как там в мае неудачно закончилась британская кампания. Соревновались друг с другом Макартур и Нимиц в юго-западном и центральном районах Тихого океана. Даже при таких благоприятных условиях японцы решили в сентябре, что удержать все завоевания выше их сил, и ограничились «исключительно сферой национальной обороны», которую укрепляли перед предстоявшими в 1944 г. наступательными операциями американцев. Самым блестящим американским достижением было одно. В апреле 1943 г. американцы перехватили сообщение о том, что адмирал Ямамото отправляется в инспекционную поездку к Тихому океану. Его самолет был сбит, и адмирал погиб. Ямамото, благородный человек с огромным талантом стратега, был Гектором второй мировой войны – потеря для Японии невосполнимая. Американский генерал, замысливший его смерть, смог найти для него лишь такую эпитафию: «Я надеялся вести этого мерзавца по Пенсильвания-авеню в кандалах и чтобы все его избивали как можно больнее».

В ноябре Сталин согласился наконец встретиться с Рузвельтом и Черчиллем в Тегеране. Черчилль предложил провести свою предварительную встречу с Рузвельтом в Каире, а прибыв туда, обнаружил, что Рузвельт его перехитрил и пригласил еще и Чан Кайши. Никакой «группировки» против Сталина создать было нельзя, вместо этого Чан Кайши потребовал, чтобы английский военно-морской флот действовал в Бенгальском заливе, до того как будет направлен против японцев. Черчилль был вынужден согласиться, хотя это означало дальнейшее отвлечение существенных сил из Средиземноморья.

Таким образом, Черчилль и Рузвельт прибыли в Тегеран, не имея согласованного плана; Рузвельт хотел именно этого. Он теперь стремился к соглашению со Сталиным, даже без Черчилля. Потом Рузвельту были предъявлены серьезные обвинения: он целиком полагался на личные отношения, не понимая, что цель Сталина – установление коммунизма во всем мире. Хотя упразднение Коминтерна в мае 1943 г. само по себе значило мало, Сталин никогда не отходил от своей политики строительства «социализма в одной, отдельно взятой стране». Он использовал иностранных коммунистов в качестве своих агентов против нацистов. Он не хотел их собственного успеха, часто ему препятствовал; так было с двумя независимыми коммунистическими вождями – Тито и Мао Цзэдуном. Сталин стремился разбить Германию, все остальное для него не имело значения, и, учитывая 20 млн. погибших русских, это неудивительно. Рузвельт мог думать о мире свободной торговли, Черчилль – о восстановлении Британской империи. Сталин думал только о разгроме Германии.

Почти сразу был получен ответ на трудный вопрос. Черчилль полагал, что Сталина могли привлекать действия в Восточном Средиземноморье и открытие проливов. Председательствовавший Рузвельт спросил Сталина, специалиста в деле разгрома немцев, как следует действовать. Сталин без колебаний ответил: операция «Оверлорд», высадка союзников в Северной Франции. Рузвельт его поддержал; Черчилль неохотно согласился. Было принято важное решение: определен дальнейший ход войны. Союзники высадятся в Северной Франции, Средиземноморье отойдет на второй план. Две действительно великие державы навязали стратегию третьему, теоретически равному партнеру.

Вот еще один богатый источник будущих легенд. Полагают, что Сталин без зазрения совести отправил двух своих союзников на запад, а сам извлек большую выгоду на Балканах, будто бы центре европейских сил. Фактически Балканы ничего не значили. Румынские нефтяные месторождения были почти истощены, Югославия и Болгария стали полнейшей обузой. Чехословакия обладала кое-каким промышленным потенциалом, хотя меньшим, чем Бельгия, Венгрия – таким же, как Люксембург. С другой стороны, Западная Германия, куда Сталин адресовал западных союзников, была крупнейшей наградой в Европе, и у любого западного государственного деятеля, который признавал Балканы, в то время как русские брали Рур, она не выходила из головы.

В Тегеране обсуждали и другие проблемы, среди которых выделялась польская. В Лондоне польское правительство в изгнании по-прежнему мечтало о повторении чуда, которое произошло в 1918 г., – о разгроме Германии без победы России. Рузвельту не было дела до того, что происходит в Польше, лишь бы это не вывело из равновесия избирателей-поляков в Америке. Черчилль признавал обязательства, которые Англия дала Польше, гарантируя ее независимость, но одновременно он признал справедливость русских притязаний на районы, захваченные Польшей в 1921 г., – на земли, населенные белорусами и украинцами. Достигнуть соглашения по вопросу об этих территориях оказалось легко, и с точки зрения этнических принципов оно было справедливым. Польша отдаст России эти пограничные районы и получит в качестве компенсации большие куски территории Восточной Германии. В конце концов Германия – противник и агрессор, и кто-то должен платить по счету. Когда три великих деятеля обсуждали проблему расчленения Германии и расстрела 50 тыс. или, как предлагал Рузвельт, 49 тыс. германских офицеров, потеря Восточной Пруссии или Силезии казалась делом второстепенным.

Была еще связанная с Польшей политическая проблема, которая смущала участников Тегеранской конференции и обсуждалась ими весьма деликатно. Черчилль и Рузвельт надеялись, что, после того как будет разрешен территориальный вопрос, к власти в Польше придет демократическое правительство, которое будет поддерживать свободные дружественные отношения с Советской Россией; они даже полагали, что правительство, находящееся в изгнании в Лондоне, сможет выполнить эти задачи. Но такой возможности уже не было. В апреле 1943 г. немцы объявили, что в Катыни обнаружены тела 4 тыс. убитых польских офицеров. Когда польское правительство потребовало, чтобы Международный Красный Крест произвел расследование, Советская Россия порвала с ним отношения. Кто совершил преступление в Катыни, точно установить невозможно. Даже если, что кажется вполне вероятным, это сделали русские, то 4 тыс. убитых – не так много по сравнению с 6 млн. поляков, убитых немцами. Какова бы ни была истина, разрыв между Советской Россией и Польшей произошел, а затем в том же году еще углубился, поскольку польское правительство в изгнании отказалось рассматривать вопрос о передаче каких-либо довоенных польских территорий России. В конце концов Черчилль также порвал с ним отношения.

Кто займет его место? В Западной Европе, как подтверждали события, имелись демократические партии, готовые взять власть, партии, с точки зрения американцев, слишком левые, но все же демократические. В Польше и в других восточноевропейских странах таких партий не было, только националистические, реакционные политики яростной антирусской направленности или коммунисты, которые являлись агентами русских. Неудивительно, что в Тегеране государственные деятели не стали вникать в эти вызывающие беспокойство перспективы.

Было еще одно удивительное обстоятельство. Сталин пообещал Рузвельту, что Россия вступит в войну с Японией, когда Германия будет разбита. Это сильно упрощало задачу: русские, а не американцы примут на себя основной удар японской армии. В глазах Рузвельта акции Сталина поднялись еще выше. Предложение русских относительно Дальнего Востока облегчило положение Черчилля. Когда Рузвельт вернулся в Каир, он сказал Чан Кайши, что операции англичан в Бенгальском заливе закончены. Поскольку Чан Кайши в любом случае не собирался действовать, эта новость его не огорчила.

Конференция в Тегеране при всех ее недостатках явилась важной вехой в международных делах. Две мировые державы, потерпевшие неудачу перед второй мировой войной, теперь сблизились, взаимные подозрения уменьшились, а то и вовсе исчезли. Три великие державы обязались быть вместе, пока не будет разгромлена Германия, и выполнили это обязательство. Всегда было ясно, что Гитлер обречен, если против него объединятся великие державы. Теперь они это сделали.