• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В Москве Сталин 28 сентября 1942 года обсуждал «Уран» с Жуковым и Василевским. Он снова обрел уверенную форму и в деталях расспрашивал своих собеседников о волжских военачальниках. Именно тогда в разговоре с ним взошла звезда Константина Константиновича Рокоссовского, совсем недавно жестоко пытаемого, потерявшего зубы на ночных допросах. Теперь Сталин одобрил его назначение командующим Донским (прежде Сталинградским) фронтом. География региона тоже подверглась обсуждению. Для успеха замысленного, решили трое, необходима активность на всех остальных фронтах — немцам нельзя позволить перегруппироваться, снять боевые части с других фронтов. Так же, как в конце августа напор под Ржевом едва не привел к разрыву германского фронта на центральном его участке (что отвлекло часть германских сил, ориентированных на Сталинград), так и теперь, с осенней непогодой, должно было усилиться давление на всех фронтах, что исключило бы массированную помощь Гитлера Паулюсу.

Напомним, что к этому времени весь свой фронт советская сторона поделила на фронты, непосредственно подчиняющиеся Ставке Верховного Главнокомандующего. Из Ставки на фронты на постоянной основе делегировался один из генералов со специальным штабом, координирующим действия фронтов, каждый из которых состоял из четырех армий. Армии эти по численности были меньше западных, и каждая из этих армий непосредственно руководила дивизиями (без прежнего промежуточного звена — корпус). В корпуса теперь были сведены бронетанковые и моторизованные войска, в действительности представлявшие собой крупные дивизии, подчиненные непосредственно командующему фронтом.

Самое торжественное случилось в конце встречи. Жуков и Василевский подписали план контрнаступления. Последним поставил свою подпись после слова «одобрено» Сталин. Жуков и Василевский приготовились к вылету на места будущей операции, до начала которой трое определили срок в сорок пять дней.

Чтобы удался план, возникший первоначально у Жукова и Василевского, нужно было сохранить прикованность немцев к Сталинграду, нужно было связать их уличными боями, зашорить их стратегическое видение, занять их руки, дестабилизировать эмоционально. Это означало, что тысячи известных и безвестных защитников Сталинграда должны были умереть за камни, принести на алтарь отечества свою жизнь именно здесь, в этих мрачных руинах, ощущая себя стоящими на последнем рубеже Отечества. 5 октября Сталин отдает командарму Еременко особый приказ: стоять в Сталинграде до последнего. В Москве не очень верили, что немцев можно будет сдержать на унылом плоском левом берегу Волги, где возводить укрепления поздно и бессмысленно (так велик окружающий простор), выйдя куда немцы, — мастера маневра, смогут ускользнуть от карающего меча. На всякий случай Ставка начала посылать сюда, на левый берег Волги эшелоны войск и вооружений. Из московского оборонительного района сюда посылаются зенитные орудия. На волжских островах создается специальная оборонительная зона.

К октябрю Чуйков получил около ста тысяч человек — почти семь дивизий, огромная сила. Но потери были столь велики, что в 62-й армии осталось только 53 тысячи человек, способных носить оружие. Потери за месяц составили восемьдесят тысяч человек. К 12 октября Сталинградский фронт получает 7-й стрелковый корпус и две кавалерийские дивизии (61-ю и 81-ю). Второму танковому корпусу генерала Попова поручается укрепить острова Спорный, Зайцевский, Голодный и Сарпинский, а также непосредственно лежащий напротив города левый берег. Значит, в ставке знали о бездонной воле защитников Сталинграда и все же сомневались в их сверхчеловеческой способности удержать погруженный в страшный мрак город.

Напрасно. Сталинград жил и боролся. Его гарнизон уже сделал свой выбор, он не надеялся увидеть сам светлые дни, но он покинет этот мир только с жестоким врагом. Удивительно: на дальнем южном фланге рабочие восстановили СтальГРЭС и стали подавать электричество в цеха мастерских и заводов. Разумеется, здесь, под носом у немцев, работа шла только ночью, но восстанавливались и ремонтировались танки. Немцы заметили дым и последовали свирепые бомбардировки. Здесь же рядом скрытно ремонтировали волжские суда, катера, баржи. Немцы начали выселять из обломков города последних жителей. Судьба их печальна, наступающей осенью их гнали в никуда. И не забудем, что даже в огневом августе тракторный завод выпустил 400 танков. В октябре он умудрился ремонтировать машины под шквальным огнем. Жители города, хорошо знающие свои кварталы, вступали в бессмертную 62-ю армию, чтобы в самом прямом смысле защитить свой дом.

Чуйков, преодолевая чудовищную экзему, отказывался покинуть город хотя бы на день. Он стремился создать более безопасные каналы сообщения с левым берегом. Особый — узкий переходной мост соединил его с Зайцевским островом. Но его приходилось постоянно восстанавливать, он был хорошо виден германским корректировщикам.

А в это время весь огромный советско-германский фронт как бы замер, завороженный битвой на Волге. На севере германское наступление на почти вымерший Ленинград выдохлось еще до настоящих холодов. Перед Москвой немцы отбили несколько наступлений Красной Армии, но было ясно, что не здесь будут задействованы главные силы. Мало кто знал тогда, что эти бои имеют лишь жертвенную ценность. Нельзя было позволить врагу перевести часть сил на решающий — сталинградский — участок огромного фронта.

Сталинград («это место», как сказал о нем перед публикой Гитлер) держался. В начале октября 62-я армия Василия Чуйкова держала двадцатикилометровый фронт. Глубина защищаемого им анклава колебалась от двух с половиной километров до 250 метров. Все движение в этой хорошо простреливаемой зоне осуществлялось только ночью. Переправа стала еще более опасным делом, так как немцы просматривали реку и с позиций севернее Мамаева кургана, и с устья реки Царицы. В центральной части города 13-я гвардейская дивизия Родимцева держала оборону от Пензенской улицы на севере до Крутого оврага на юге. Немцы между тем как бы раскусили значимость оврагов в этой странной для них местности. В ночь 1 на 2 октября несколько сот человек из 295-й немецкой пехотной дивизии, таща за собой минометы, прошли через Крутой овраг к Волге. Они зашли в тыл 34-му гвардейскому полку. Понадобились чрезвычайные усилия, чтобы Родимцев ликвидировал замешательство и восстановил порядок.

В начале октября 1942 года основные битвы в Сталинграде велись в северных пригородах — вокруг заводов «Красный Октябрь», «Баррикады», СТЗ — Сталинградского тракторного завода. В первую октябрьскую ночь 39-я гвардейская дивизия генерала Гурьева (4000 бывших авиадесантников парашютных войск) заняла позиции к западу от завода «Красный Октябрь». Они получили приказ превратить завод в неприступную крепость.

2 октября германские бомбардировщики наконец попали и взорвали казавшуюся безобидной, пустой и заброшенной баржу с горючим в непосредственной близости от штаба Чуйкова. Черный едкий дым повис над Волгой. Немцы не бомбили штабные помещения командующего армией по простой и убедительной причине — они не верили в выживаемость в таком чаду людей.

Страшным был пожар, начавшийся с попадания германских снарядов в нефтеналивные баржи, стоявшие в затоне. Как уже говорилось, о них практически забыли, и уже никто не предполагал наличия в них горючего. Но будучи воспламененными, они дали удушающую огневую волну и страшные картины сгорающих заживо людей в лодках посередине Волги открылись взору. В штабе Чуйкова сгорели все телефонные линии. Выскочивший из своего укрытия командарм был ослеплен бушующим пламенем и нестерпимым чадом. Начштаба Крылов громким голосом отдавал приказания, но, обернувшись к Чуйкову прошептал: «Думаете, выстоим?» На что командующий ответил: «Безусловно. Но на всякий случай надо почистить пистолеты». На противоположном берегу какое-то время все были уверены, что правый берег просто выжжен. Радио нудно задавало один и тот же вопрос: «Где вы? Где вы?» Через полчаса последовал ответ: «Мы там, где больше всего огня и дыма».

Эту радиобеседу немцы запеленговали и град снарядов и мин посыпался в раскаленное облако. Люди вокруг Чуйкова падали, а он взбирался на берег и спешил в центр обороны — к заводам. С севера новости не обескураживали. Люди Горохова держали в своих руках свои восемь квадратных километров отрезанной северной территории. Они отбили все посягательства на северную оконечность Рынка, отстояли Спартановку и сохранили пристань у реки Мечетки.

Авиационный налет на три крупных завода-крепости оставил от них по существу голые почерневшие стены. Груды кирпича превращали путь по заводским путям в лабиринт. И в эти катакомбы прибывали все новые защитники. В распоряжение 62-й гвардейской армии в восемь вечера 2 октября поступила 37-я гвардейская дивизия генерала Жолудева. Ей был назначен северо-западный угол тракторного завода. Прибыли 49 танков 84-й бригады. Отряды вооруженных рабочих, до сих пор сражавшихся независимо, влились в армейские ряды. Те, кто до сих пор ремонтировал технику, взялись за автоматы.

По расчетам Чуйкова, на тракторный завод двигались две танковые и три пехотные дивизии немцев. Ликвидация Орловского выступа позволила немцам освободить дополнительные силы. 2000 вылетов немецкой авиации против тракторного завода на протяжении 5 октября. В этот день Сталин указывает командующему фронтом генералу Еременко: «Противник в состоянии реализовать свои планы, поскольку оккупирует причалы на Волге на севере, в центре и к югу от Сталинграда. Чтобы ликвидировать эту угрозу, необходимо оттеснить противника от Волги и заново завладеть теми улицами и домами в Сталинграде, которые противник отнял у вас. Поэтому необходимо превратить каждый дом и каждую улицу Сталинграда в крепость… Я требую от вас предпринять все необходимые меры для обороны Сталинграда. Сталинград не должен быть взят противником, а захваченная часть Сталинграда должна быть освобождена».

В тот же день, 5 октября, замглавкома Сталинградского фронта Голиков привез приказ Сталина не только сражаться, но и возвратить захваченное немцами в Сталинграде Чуйкову. Молчание Чуйкова было красноречивее любых слов. Сталинградская жизнь отбивала страх перед начальством, даже если речь шла о приказе самого Сталина. На грани между жизнью и смертью Чуйкова больше заботила непрекращающаяся работа заволжской артиллерии.

Мы видим, что 6 октября советское военное руководство фактически впервые усомнилось в своей способности сдержать немцев в Сталинграде, отстоять город, не отступить на левый берег Волги. Василевский ведет долгий разговор с командующим фронтом Еременко и обсуждает возможности укрепления позиций на островах посередине Волги — Спорном, Зайцевском, Голодном и Сапринском. Сюда следовало поместить орудия, минометы и зенитные орудия. Сюда посылали 45-ю стрелковую дивизию. Четырьмя днями позже Еременко получил приказ разместить 300-ю стрелковую дивизию на оборонительных позициях левого берега от озера Тужилкино до поймы реки Ахтубы.

Приметное место в сталинградской эпопее занимает прибытие «черных дьяволов» (название, данное немцами) — одетой в черные морские бушлаты и неизменные полосатые тельняшки военно-морской пехоты, элитной 37-й дивизии генерала Жолудева. Высаживаясь на правый волжский берег, они видели последних жителей, покидающих Сталинград. Старые рабочие открыто рыдали, покидая город своей нелегкой юности, революционной молодости, город жарких ночных смен, бесконечного упорного труда и немногих простых человеческих радостей. Один из седовласых рабочих сказал при всех — указывая на вышедшие к реке трущобы — вещие слова: «Мы вернемся и все восстановим». И никто из лишенных всего людей, стоящих у кромки воды и жизни, не усомнился в этом. В этом ключ ко всему в жизни. Если у нас есть это чувство, то все возможно. Мы все восстановим и сделаем краше.

На следующий день немцы, с присущей им целенаправленностью, сосредоточились на СТЗ — тракторном заводе. 14-я германская танковая дивизия атаковала с юго-запада, а 60-я моторизованная — с запада, 16-я танковая дивизия — с севера. Все три сталинградских завода-гиганта представляли собой комплекс цехов, подсобных помещений и внутренний небольшой город с домами для рабочих, столовыми, банями и т. п. Несмотря на самоотверженное сопротивление 37-й гвардейской дивизии Жолудева, немцы продвинулись весьма значительно в районе жилого массива и приблизились к стадиону. Но люди Жолудева легли костьми, но не пропустили ударную группу Паулюса, устремившуюся прямо к Волге. Дивизия Смехотворова защищала банный комплекс завода «Красный Октябрь». От потоков огня с обеих сторон он почернел и своими руинами менее всего походил на нечто, куда могут войти люди. А от реки Мечетка пришли ободряющие новости — здесь залп реактивных минометов «Катюш» буквально подорвал атакующую силу немцев. Ракетные установки стояли прижатыми прямо к волжскому берегу. Ради максимальной дальности стрельбы пришлось поднять передние колеса грузовиков. Вихрь их ракет накрыл целый немецкий батальон. Это несколько замедлило поступь немцев, но следует помнить, что у Чуйкова осталась лишь небольшая полоска земли. Которую он хотел продать дорого.

В сложившихся условиях особую ценность приобрел узкий понтонный мост, который соединял восточный берег с западным через Зайцевский остров, сооруженный моряками из Ярославля, — та тропа, по которой ночью пробирались в город солдаты, груженные боеприпасами и продуктами. Узость цели в какой-то мере спасала этот мост от германского огня, да и рабочие латали его ночью, после дневных попаданий. В то же время на восточном берегу создавался настоящий городок — с банями, пекарнями, полевыми столовыми. Работа этого городка являла собой реальную помощь, это был подлинный тыл сталинградского фронта. Еще одним связующим звеном между передним краем и непосредственным тылом был небольшой пароход «Ласточка», на котором эвакуировали раненых. Корпус судна был стократно перелатан, но судно жило и спасало жизни.

Штурмовые дни не прошли для немцев даром. Роты 6-й армии теперь насчитывали по 60 человек. Армейская техника, неприспособленная к боям в городских условиях, гибла без особой пользы. Даже возглавивший ОКХ генерал-полковник Цайцлер в первых же своих размышлениях пришел к выводу о необходимости приостановить наступательные действия Паулюса. Многое зависело от самого командующего шестой армией. Он колебался. Он жаловался на потери и неадекватное снабжение, на неукротимое поведение русских, на удаленность его фронта от баз поддержки. Но с другой стороны, адъютант Гитлера Шмундт без излишней щепетильности намекал ему на почести, которые ждут победителя Сталинграда, и Паулюс сжал челюсти. Он потребовал три дополнительные дивизии. Вместо них ему прислали саперные батальоны специалистов по боям в городских условиях. План был прост — выжечь путь через сталинградские заводы к Волге. Он не колеблясь снял с должностей генералов фон Шведлера (4-я танковая дивизия) и фон Витерсхайма (15-й танковый корпус) за критику его стратегии. Реальность, однако, не радовала. Один дом мог переходить из рук в руки, но общая картина оставалась прежней — немцам не удавалось сбросить 62-ю советскую армию в осеннюю Волгу.

У немцев произошел своего рода разлад. Командующий 4-м германским авиационным флотом Фрайхер фон Рихтгофен, энергичный, подвижный, язвительный, становится все более критичным в отношении талантов и стратегии фон Паулюса. Германские летчики изо дня в день видели под своими крыльями нескончаемые бои, и они начали задавать вопрос, где же германская рациональность? По мнению Рихтгофена, город давно бы пал, если бы не отсутствие воображения у полевых командиров. 3 октября Рихтгофен указал Альберту Ешоннеку (заместителю командующего люфтваффе Геринга), что «нам не хватает ясного мыслительного процесса и хорошо определенных целей. Бесполезно наносить удары то здесь, то там — а мы поступаем именно так. Это дважды бессмысленно, когда ты не имеешь достаточно сил. Дело нужно желать одно за другим, окончил одно — принимайся за другое, это же очевидно». Оба германских летчика встретились с Паулюсом и генералом Зейдлиц-Курцбахом. Летчики указали на неприемлемые потери. Обстановка разрядилась, когда Паулюс признал частичную правоту авиаторов и пообещал, после получения подкреплений, предпринять решительные действия.

Гитлер дал своему любимцу, потерявшему сорок тысяч солдат за неделю, 29-ю моторизованную дивизию и 14-ю танковую дивизию Гота плюс часть войск, расположенных на Украине. Он требовал результата, он требовал уничтожить горстку людей, воюющих несмотря на отсутствие малейших шансов.

А защитники города недоумевали, почему замолкли немцы? Разведка не знает отдыха, Чуйков организовал грамотную разведывательную работу, его очень интересовали планы Паулюса. Разведгруппы каждый день выходили на нейтральную полосу, стараясь увидеть в приготовлениях противника его планы. 9 октября разведвзвод спрятался в одиноко стоявшем на путях между Мамаевым курганом и «Красным Октябрем» железнодорожном тендере. Взвод, стараясь не привлечь к себе внимания простоял здесь целый день и по радио характеризовал деятельность немцев. Те деловито подтягивали артиллерийские орудия и минометы, основная их часть прикрывалась Мамаевым курганом. Разведчики видели перемещение вперед полевых пушек пехоты, сотни грузовиков с боеприпасами. Ощущалось массовое передвижение, подготовка к чему-то большому. Но чтобы знать наверняка, им нужен был язык. В наступившей темноте они перерезали телефонный провод и начали дожидаться прихода телефониста. Ждали недолго и застрелили его. Один из разведчиков переоделся в немецкую форму и встал на железнодорожных путях. Огни фонарика не заставили себя ждать, и рядовой Вилли Брандт был сбит с ног. Окружившие его разведчики быстро задавали вопросы. Под дулом автомата солдат рассказал, что в город только что 24-я танковая дивизия перенацелена на район заводов, 94-я дивизия прибыла из южной части города. Адольф Гитлер приказал взять город к 15 октября. Разведчики предупредили Брандта, что он выдал военную тайну и ему лучше помалкивать о происшедшей встрече. Указали дорогу к своим. Немец ждал выстрела в спину, но его не последовало. Отойдя на почтительное расстояние, благодарный немец крикнул: «Спасибо, товарищ!»

Нерадостные вести принесли ночные и дневные бойцы: на тракторный завод нацеливается невиданная еще сила немцев. Чуйков нанес сведения разведки на свою карту, он мог твердо предполагать, что на 9 октября Паулюс назначил «финальное наступление», к которому следовало основательно подготовиться. Картина получалась невеселая. Теперь он знал, что основной удар придется по заводам. Наступила своего рода четырехдневная пауза. Чуйков при помощи разведчиков подсчитывал силы противника. Против него стояли 9 германских дивизий, общей численностью в 90 тысяч человек. 2 тысячи орудий и пулеметов. Триста танков. Четвертый воздушный флот с тысячей самолетов. Им Чуйков мог противопоставить 55 тысяч солдат, 950 орудий, 500 минометов, 80 танков и 188 самолетов (24 истребителя, 63 штурмовика, 101 бомбардировщик) 8-й авиационной армии. Периметр его обороны обозначали собой Рынок на севере, часть жилого комплекса тракторного завода, северо-восточный склон Мамаева кургана, остатки позиций на Центральном вокзале. Он люто смотрел в небо — все эти месяцы оно принадлежало противнику. Его задача была предельно проста: как можно дольше удержать три завода и часть городского центра.

Численность его войск уменьшалась, квадрат обороны сужался. Волга была в нескольких сотнях метров за спиной. Одна роковая ошибка — и оборона Сталинграда завершится. Горишнему приказано спуститься с Мамаева кургана к стенам «Красного Октября». На СТЗ перекинута 112-я дивизия (2300 человек). 12 октября с левого берега прибывает еще полтысячи человек. Позже Чуйков признает, что ничего не было хуже, чем сидеть и ждать неизбежного удара. (О грядущем ударе говорили ежедневно захватываемые «языки». Пленные обычно говорили весьма охотно. План немцев заключался в ударе по тракторному и кирпичному заводам с последующим выходом к Волге.) В тайной надежде расстроить или затормозить реализацию немецких планов, он приказал нанести упреждающие удары именно в местах подготовки вермахта к наступлению. Он приказывает гвардейцам Жолудева нанести предваряющий удар со стороны западного крыла тракторного завода. Те бросились со всей своей отчаянной силой, но быстро натолкнулись на многократно превосходящие силы противника, явно готовящегося к крупным событиям. Собранная 6-й германской армией сила была слишком велика, чтобы просто огрызаться на отдельные выпады советской 62-й армии.

Это решающее и поразительное по своей ярости наступление началось в восемь часов утра в понедельник 14 октября 1942 года. В этот день немцы потеряли всякую сдержанность в свирепом решающем штурме Сталинграда. День был солнечный, но светило слишком быстро оказалось закрытым дымом и 4-м воздушным флотом Рихтгофена. Вылетевший полностью этот флот своими черными машинами затмил небо. Впечатления солдата германской 389-й пехотной дивизии: «Все небо заполнено самолетами, артиллерия наносит удары, с неба сыплются бомбы, ревут сирены. Сейчас мы поднимемся из окопов и примем участие в этом чудовищном представлении». Паулюс создал наступающую колонну из пяти дивизий — двух танковые (14-я и 24-я) и трех пехотных (94-я, 389-я, 100-я горнострелковая). Рокот трехсот танков перекрывался ревом авиационных моторов. Задача немцев была предельно проста — пробиться сквозь эту мешанину кирпича, бетона, полуживых людей и стреляющего железа к широкой русской реке. Пять немецких дивизий двинулись на остова домов, на индустриальную часть того, что некогда было городом. Их фронт был узок — четыре километра, направление движения — тракторный завод. Что могло остановить эту силу?

Германский офицер: «Огонь нашей артиллерии был необычайно сильным. Батареи шестиствольных минометов и бомбардировщики обрушили на русских лавины огня, но они продолжали сопротивляться с невиданным фанатизмом». Ближайшие посты Красной Армии были смяты довольно быстро. Ближе к полудню сопротивление «индивидуальных» точек сопротивления практически прекратилось. Осеннее солнце Сталинграда заволок горький дым. Видимость сократилась до 20–30 метров и главным источником света стал серо-желтый отблеск от взрывов. Лавина стали и огня неудержимо двигалась вперед, сметая все на своем пути. Под прикрытием ураганного огня немецкие автоматчики делали перебежки от одной груды развалин к другой. Среди клубов пыли, смрада и воя пуль их встречали солдаты Жолудева и Горишнего (37-я и 95-я дивизии) гранатами, бутылками с зажигательной смесью и ружейным огнем. Пространство между заводами «Баррикады» и СТЗ переходило из рук в руки несколько раз. В цехах тракторного бой шел за каждое помещение, за каждый этаж, за выемку в стене, за угол на лестнице. А несколько позади немецкие танки огнем своих орудий гасили линию сопротивления.

В половине двенадцатого дня двести германских танков пробились сквозь оборону тракторного завода. 389-я пехотная дивизия генерала Енекке ворвалась в двухкилометровый лабиринт цехов. Стекло потолков рухнуло вниз, порох и гарь вытеснили воздух. В столовых завода борьба шла буквально за каждый стол и стул. Восемь тысяч отборных советских десантников из 37-й гвардейской дивизии встретили штурмовые войска немцев не с отчаянностью обреченности, а как люди, чья задача подороже отдать свою жизнь. Пути назад уже не было, был простой выбор, кто кого.

Вскоре после полудня около двухсот немецких танков прорезали линию защиты Жолудева, прижали остатки его дивизии к стене тракторного завода и повернули в тыл 112-й дивизии. Через час 112-я и 37-я дивизии оказались окруженными. Несколько прямых попаданий сразу же похоронили живьем доблестного командира дивизии генерала Жолудева в его же командном пункте. Но генерал не погиб — несколько оставшихся в живых солдат сумели откопать его из обвала камней. За последующие двое суток пять тысяч солдат Жолудева сложили головы.

В штабе Чуйкова несколько офицеров погибло на своих боевых местах. Телефонная связь сгорела. Из отдельных частей прибегали гонцы за указаниями. Для связи со своими частями Чуйков передавал сигналы на левый берег, и уже оттуда эти сигналы направлялись в гибнущие дивизии и полки. Попавшие в окружение также сообщали о себе через восточный берег Волги. Главным сигналом было сообщение об оканчивающихся боеприпасах. И хуже всего было слышать прекращение этих сигналов. Одним из сообщений было такое: «Орудия уничтожены, батарея окружена. Мы продолжаем бой, в плен не сдадимся. Прощайте все». Чуйков отдал короткий и понятный всем приказ, который вполне мог оказаться последним: «Сражаться и выстоять». Его командный пункт был в 300 метров от наступающих немцев. Тридцать человек из его штаба погибли на его глазах. Охрана только и делала, что копала могилы.

Что могли сделать командиры? Они щедрее раздавали награды. За каждый подбитый танк — орден «Красной Звезды», такой редкий в предвоенные годы. Командиры стали получать только что введенные ордена Суворова и Кутузова. Но не эти знаки отличия были тем, что хранили свято, — более всего ценились письма. Именно тогда на теле убитого лейтенанта нашли письмо с такими словами жены: «Я очень рада, что ты хорошо сражаешься и что тебя наградили медалью. Бейся до последней капли крови и не дай фашистам захватить тебя в плен». А солдатское письмо звучало клятвой: «Мария, я надеюсь ты помнишь наш последний вечер. Сегодня ровно год, как мы расстались. Мне было так трудно сказать тебе «прощай». Это очень грустно, но мы должны были расстаться — таков приказ Родины. Родина требует стоять до конца, и мы выполним этот приказ». Здесь нет пропагандистских штампов. Немцам, перехватывавшим эти письма, было трудно понять эту решимость. «Прочитав это письмо, люди могут спросить, почему я сражаюсь за тебя? Да потому, что я не могу отделить тебя от Родины. Ты и Россия для меня одно и то же».

Немецкие письма домой отличались тональностью, и дело здесь не в различии подходов военной цензуры. Недоуменная боль сквозит в письмах германских солдат и офицеров. Немецкий лейтенант спрашивает: «Зачем нам эта война? Зачем нам все эти страдания? Люди сошли с ума? След этого ужасного времени навсегда останется в каждом из нас». И из Германии письма идут без бравурности. «Я очень тревожусь. Я знаю, что ты постоянно в бою. Я буду всегда верна тебе. Моя жизнь принадлежит тебе, нашему с тобой миру».

К полуночи германские войска окружили тракторный завод и раскололи силы его защитников на три части. К Волге потянулась струя выползающих из развалин раненых, где их в ночной осенней мгле встречали молчаливые лодки, отчаливая в путь на восток. Позади стоны умирающих и страшный запах войны. За эту ночь через Волгу были перевезены три с половиной тысячи раненых. Такого потока не было за всю сталинградскую эпопею. Танки немцев продолжали свой, казалось, неудержимый ход вперед, помеченный периодически взрывами установленных на их пути мин. В танковые бреши бросались автоматчики германских атакующих колонн. Их сопровождаемый ревом и разрывами маршрут вывел их к Волге в полосе шириной несколько сот метров, разрезая тем самым армию Чуйкова на две части. Полковник Горохов, командир 124-й бригады, возглавил правый фланг у Мокрой Мечетки, в его распоряжении были 115-я, 124-я, 149-я стрелковые бригады. У них была лишь одна проблема — знать, откуда появится враг. Он появился с трех сторон: слева, по фронту и справа. Лишь позади была Волга.

Слева от смертельной полосы, раздавившей гвардейцев Жолудева, находились чудовищно ослабленные люди Горишнего и 84-я танковая бригада. Отдельные солдаты Жолудева еще вели бой из страшных подворотен тракторного завода. Общая мольба была такой: «Где наши самолеты?» А в 8-й воздушной армии, охранявшей Сталинград с воздуха, имелось лишь около двухсот самолетов, из них чуть более двадцати истребителей.

И все же гарнизон Сталинграда выстоял зверский, иначе не назовешь, штурм 14 октября. Это значимый день в нашей национальной истории. Немцы продвинулись вперед, раскололи линию обороны, завладели высотами, вышли к Волге. Но не больше. Они не уничтожили 62-ю армию и не подорвали ее боевой дух. Один из немцев пишет в эти дни домой: «Я не могу понять, как люди выживают в этом аду? Русские прочно засели в руинах, норах, подвалах, в хаосе металлических конструкций, которые когда-то были заводами». Другой немец пишет лаконичнее: «Эти собаки сражаются как львы». Защитники Сталинграда подошли к последней черте, но они ее не перешагнули. Они выжили в пламени и крови, в дневном ужасе и в ночной тревоге. Они жили и преграждали Гитлеру выход на Волгу с последующим поворотом на кавказские хребты. Они сорвали стратегический замысел врага. Их жертвы были не напрасны. Враг распластался у нашей великой реки, он уже не мог повторить 14 октября. Ему не дали те, кто погиб под гусеницами, кто умер с открытыми глазами. Кто отдал свою молодую жизнь за нас.

В тот же день, 14 октября 1942 года, в далеком Пенемюнде произошло второе испытание ракеты Фау-2. Ракета прорезала серое балтийское небо на высоту 100 километров, пролетела по траектории в 200 километров и нанесла удар в радиусе 4 километров от цели. В руки Германии поступало оружие, которого тогда не было ни у кого в мире. Гитлер, скептичный вначале, пришел в неописуемый восторг и приказал поставить производство ракет на конвейер. Только когда их будет пять тысяч, следует нанести удар по противнику — таков был его приказ. Тридцатилетний Вернер фон Браун пообещал завершить все научные разработки летом 1943 года. И когда его советские сверстники погибали в сталинградском лабиринте, они берегли дни, по прошествии которых Германия Гитлера может стать непобедимой.

Битва за большие сталинградские заводы приняла грандиозные размеры. Отступая, 62-я армия искала следующий надежный рубеж. Битва за СТЗ была закончена, началось сражение за «Красный Октябрь». Немцев отбили, и те бросились на «Баррикады». Они вцепились в северо-западный угол завода и постепенно усиливали натиск на юг. Страшная даже по меркам Сталинграда последовала сеча. Имея в руках Мамаев курган, немцы могли обозревать все окрестности. Имея в руках тракторный завод, они могли концентрировать войска. К вечеру 18 октября ударные группы немцев, невзирая на потери, пробились сквозь Трамвайную улицу «Баррикад». Теперь рабочие сражались в одном строю с регулярной армией. В живых из рабочих осталось пятеро.

Мало кто знал тогда, что в страшный день 14 октября началось первое крупномасштабное мероприятие подготовки контрудара: Рокоссовскому и Еременко было приказано выселить всех мирных жителей из 20-километровой зоны вокруг их линии фронта, из бекетовского «колокола», восточного берега Волги напротив Сталинграда, с волжских островов. В образовавшейся «пустой» зоне создавались три линии обороны. (Такие мероприятия дезинформировали немцев — те видели, что русские отчаянно готовятся к обороне. Их самоуверенное сознание не позволяло им видеть в строящихся объектах плацдарм грядущего наступления). Соседние фронты демонстрировали активность, не позволяя немцам перегруппироваться.

Еременко уже не был уверен в том, что Чуйков выстоит. Возникает впечатление, что в эти дни Сталин разочаровывается в Еременко. Он заподозрил, что командующий армии посылает Чуйкову не все предназначенные для того части и боеприпасы. Последовал приказ командарму лично явиться в расположение Чуйкова и удостовериться, в чем особо нуждается городское сопротивление, каковы нужды 62-й армии. Узнать также, сможет ли Чуйков продержаться до «часа Х», до начала большой операции. Так ли это, или Еременко хотел сам проверить, насколько крепко стоит Чуйков и стоит ли ему давать подкрепления, — но он направился на правый берег Волги.

В наступившую ночь через Волгу переправилась лишь одна часть — 138-й полк полковника Людникова, он присоединился к защитникам «Баррикад». Приказ Сталина посетить Чуйкова многократно раненный, опирающийся на палку генерал Еременко выполнить не смог, немцы не пропустили 15 октября ни одного транспорта через Волгу. Вечером 15 октября Чуйкову позвонил член военного совета Юго-Восточного фронта Хрущев. В чем более всего нуждаются защитники Сталинграда? Больше боеприпасов. Может ли Чуйков укрепить остатки сил, сражающихся за тракторный завод? Только если отведет туда все наличные силы, но это будет означать оголение подступов к Волге в других местах и концентрацию наших войск в одном-единственном месте, удобном как мишень.

Ночью 16 октября Еременко, тяжко хромая, вместе со своим заместителем Поповым сумел высадиться у завода «Красный Октябрь» (пришлось предпринять сложное движение через Ахтубу на одном из судов Волжской флотилии). Берег был странным образом оживленным — сюда сходились раненые, высаживалась пехота, распределялись боекомплекты. Еременко прошел семь-восемь километров, прежде чем нашел штаб 62-й армии. За время поисков погибло несколько сопровождавших его офицеров, но сам он оказался невредим. Он сел за столом Чуйкова и стал ждать хозяина. Генерал Жолудев не смог сдержать слез, рассказывая как вчера погибли его люди. Чуйков, обследовавший в это время берег чуть севернее, встретил Еременко, когда уже стало светать. Первый вопрос командующего фронтом — выстоит ли 62-я армия? Еременко пообещал Чуйкову «всю возможную помощь» — прислать новые части и необходимое вооружение. Но сократил норму снарядов заволжской артиллерии, помогавшей Чуйкову с противоположного берега. К чему бы это?

В общем и целом Еременко возвратился в лучшем настроении, чем при отбытии. Теперь он был уверен — Сталинград выстоит. Чуйков не потерял присутствия духа, даже потеряв за три дня тринадцать тысяч человек — четверть своей армии.

Новый день — 17 октября — не принес ничего хорошего, да хорошего уже и не ожидали. Германские штурмовики били по пространству между «Баррикадами» и СТЗ. Германская пехота всей мощью развернулась фронтом на юг. Документы пленных говорили о предстоящей атаке на «Красный Октябрь». Но прибывших людей Людникова Чуйков отправил на «Баррикады», этот завод Чуйков хотел оставить последним бастионом. Он приказал «упорно защищать» его. «Ни при каких обстоятельствах не пропустить врага к выходу на Ленинский проспект и на завод «Баррикады». 650-му полку майора Печенюка 138-й дивизии занять позиции на «Баррикадах», установить огневые точки и не допустить проникновения врага на завод». Подписано: генерал-лейтенант В. Чуйков.

Удар пришелся на 84-ю механизированную бригаду полковника Вайнруба, по приказу которого танки Т-34 были в ожидании врага врыты в землю. Немецкие танки, сопровождаемые пехотой появились на Трамвайной улице через считанные минуты после последних приготовлений. Их подпустили на несколько десятков метров и последовал залп тридцатичетверок. Более десяти немецких танков остановились подбитыми, серозеленая пехота залегла. Последовал убийственный залп расположенных неподалеку «Катюш» и артиллерии, наводимой из Заволжья. Дивизия Людникова не успела окопаться и занять боевые позиции, как с севера, со стороны тракторного завода на них устремилась колонна германских танков. Прямо перед ними штурмовики буквально вспахали землю, не оставляя ничего живого. Горели дома и горела земля. В тот день, 17 октября, весь плацдарм 62-й армии был в огне. Когда германские автоматчики ворвались в Спартановку, командование защищавшей ее бригады попросило разрешения перебраться на остров Спорный посреди Волги. Чуйков категорически отказал: любая попытка покинуть позиции будет рассматриваться как измена. Сам он перенес свой командный пункт на берег Волги напротив Мамаева кургана.

Среди всего этого невероятного, нечеловеческого ужаса блеснул ободряющий симптом — со всех фронтов в течение десяти дней были взяты отдельные авиационные части, и их присутствие стало ощутимым для защитников города. Это вызвало понятную нервозность немецких солдат, впервые побывавших в шкуре постоянно, два месяца атакуемого с воздуха противника. Советская авиация любила ночной воздух, она чувствовала себя уютнее в ночном небе. А немцы жаловались (ежедневный доклад командования 6-й армии): «Отмечается неоспоримое ночное воздушное доминирование русских… Оно выросло, превосходя все возможные пропорции. Войска не могут отдыхать, их боеспособность уменьшается до опасного предела. Потери нашего личного состава и потери материальных средств чрезвычайно велики. Армия просит группу армий «Б» осуществить дополнительные атаки против аэропортов противника и днем и ночью с тем, чтобы помочь войскам, сражающимся на линии фронта».

В штаб-квартире германских вооруженных сил 14 октября был издан Оперативный приказ № 1, который приказывал остановить все летние наступательные действия вермахта на Восточном фронте за исключением района Сталинграда и Кавказа. На остальных фронтах предписывалось перейти к решительной обороне, одержать успех в зимней кампании и заложить основания для «окончательного разгрома» Красной Армии в 1943 году. Подразумевалось, что Россия стоит на краю могилы. В пояснении к вышеназванному приказу генерал Цайцлер подчеркивал (23 октября), что «русские не владеют силами, дающими им возможность крупного наступления, имеющего далеко идущие цели».

В Германии было предписано обозначить в городах расстояние до Сталинграда — чтобы подчеркнуть, как далеко продвинулся на восток вермахт за шестнадцать месяцев войны.

В Англии начало возникать ощущение, что Черчилль переиграл и что давление на советско-германском фронте достигло такой точки, когда восточный союзник не выдержит. В Лондоне начали обсуждать возможности посылки на восток тяжелой авиации Англии для того, чтобы бомбить немцев на Сталинградском фронте, «если даже это может означать ее потерю». Имея возможность читать германские сообщения, Черчилль узнал в конце сентября о немецких планах провести военно-морские операции в Каспийском море сразу же после того, как германские войска пересекут Кавказ. Черчилль немедленно сообщил информацию о германских намерениях Сталину: «Я получил эту информацию из того же источника, который позволил мне предупредить вас о намечающемся нападении на Россию полтора года назад. Источник этих сведений абсолютно достоверен». (В перехваченном немецком сообщении говорилось о назначении адмирала, который будет командовать военно-морскими операциями в Каспийском море. Махачкала была избрана в качестве основной военно-морской базы. 20 военных судов, включая подводные лодки, торпедные катера и минные тральщики предполагалось транспортировать по железной дороге из Мариуполя).

Учитывая эту опасность, Рузвельт согласился с предложением Черчилля, чтобы 20 англо-американских военных эскадрилий были посланы в район Каспия и Кавказа. Черчилль объяснил Сталину, что эти эскадрильи будут действовать под началом советского Верховного командования и прибудут в самом начале следующего года.

В Вашингтоне начинает воцаряться уверенность. Английскому королю Георгу Рузвельт пишет в середине октября 1942 года: «В целом ситуация для всех нас осенью 1942 года лучше, чем она была прошлой весной, и хотя на протяжении 1943 года мы еще не достигнем полной победы, события повернулись в положительную для нас сторону, в то время как страны «оси» уже почти миновали пик своей эффективности». Историческая истина вынуждает сказать, что в этот самый суровый час для СССР его союзники — американцы и англичане — застыли в выжидательной позиции. Стало ясно, что обещанный второй фронт в Европе открыт не будет. Политический соперник Рузвельта на президентских выборах Уэнделл Уилки говорил тогда в Москве, что невыполнение решения об открытии второго фронта порождает «страшный риск». Между тем замену операции в Европе Рузвельт и Черчилль нашли в идее высадки в Северной Африке.

Когда американский дипломат Р. Мэрфи прибыл в Вашингтон 31 августа 1942 года, он увидел, что Северная Африка получила почти полный приоритет в работе военного и внешнеполитического ведомств правительственного аппарата. Его тотчас же принял президент. «Рузвельт был более ответствен за принятие плана африканской операции, чем кто-либо другой». Восстановление французской империи и политическое признание французских властей не соответствовали тому курсу, которым следовала американская сторона в своих взаимоотношениях с французами. Это и привело впоследствии к недоразумениям, противоречиям и столкновениям. Осенью 1942 года политические разногласия еще крылись за военной стороной дела, за подготовкой к операции «Торч». Мэрфи ознакомил Рузвельта с кандидатурой генерала Жиро как будущего высшего французского администратора.

В Шангри-ла Рузвельт в нервном нетерпении ждал первые сообщения о высадке американских войск в Северной Африке, которой с гибралтарской скалы командовал генерал Эйзенхауэр. На шестидесяти судах семьдесят тысяч американских пехотинцев изготовились к броску на север африканского континента. Среди них был и сын президента Франклин Делано Рузвельт-младший, офицер-артиллерист на эсминце «Мейрант». Десант был оснащен лучшим американским оружием, танками «Шерман», амфибиями, только что появившимися базуками. Впечатляло снабжение отдельного десантника: черные баскетбольные ботинки, дополнительные шерстяные одеяла, респираторы от пыли, антимоскитные сетки, носки для сна, увеличительные стекла, резиновые сапоги, велосипеды и многое другое.

Испытав большие опасения, и Черчилль начинает верить в способность советских вооруженных сил выстоять в районе Кавказа. Он пишет в эти дни, что «в целом кампания Гитлера против России в 1942 г. является для него, видимо, большим разочарованием». И хотя ежедневные сообщения говорили о том, что немцы все еще рвутся вперед в южной России, Черчилль пришел к выводу, что германские военные планы здесь не выполняются. 8 октября Черчилль информировал Сталина: «Последние сведения говорят о том, что немцы отложили посылку военных судов на Каспийское море по железной дороге».

Именно наступление, о принципиальной невозможности которого говорил начальник штаба ОКХ генерал Цайцлер, обсуждали Жуков и Василевский со Сталиным. Была специально отмечена слабость румынских войск, оборонявших фланги германской группировки на Волге. Пришли к выводу, что предпосылкой успеха является способность защитников Сталинграда выстоять в период подготовки контрнаступления. «Тайна троих» базировалась на убежденности, что немцы непродуманно выдвинули свои ударные силы и сделали их уязвимыми для операции окуржения. Фронт Паулюса был растянут почти на семьсот километров, от Павловска до Халкута. Не много ли? Румынские, итальянские и венгерские компоненты группировки «Б» едва ли могли сравниться по боевым качествам с германским ядром. Пятьдесят дивизий (девять механизированных) находились в огромном выступе, не видеть который мешал лишь фанатизм Гитлера (Гальдер покинул свой пост именно потому, что отказывался закрыть свои глаза).

Исключительную важность приобретало то обстоятельство, что оказать оперативную помощь забравшемуся слишком далеко на юго-восток Паулюсу было чрезвычайно сложно. Германия была далеко, а на фронтах советско-германского фронта советские части демонстрировали активность, связывая возможные силы помощи. Единственная железнодорожная линия и авиационные перевозки — вот на что рассчитывали в германских штабах.

Жуков и Василевский тщательно изучали местность, инспектировали войска и формировали резервы. Жуков на Сталинградском фронте изучал ситуацию на севере, особенно его интересовала возможность для советских войск использовать плацдармы на западном берегу Дона у станицы Клетская и у города Серафимовича. Здешний плацдарм был десятикилометровой глубины, что позволяло советским войскам в случае наступления меньше опасаться германской артиллерии. Делу помогало и то, что оба фронта — Сталинградский и Юго-Восточный — подчинялись теперь одному командующему — генералу Еременко. Возможно, Еременко чувствовал, что нечто витает в воздухе, он спросил заместителя Верховного главнокомандующего о возможности «мощного удара». Жуков свел разговор к тому, что нечто подобное будет возможно в будущем.

Василевский инспектировал южный участок — 57-ю и 51-ю армии Юго-Восточного фронта. Для него важным было наличие в районе Бекетовки плацдарма на правом берегу Волги. 4-я танковая армия немцев давно бы ликвидировала эту «аномалию», но постоянное отвлечение танков на бои в Сталинграде не давало Готу времени решить эту задачу. Выступ в виде колокола (двенадцать километров в длину и три в глубину) опирался на озеро Сарпа, за которым следовали еще двое соленых озер — Цаца и Барманчак. Здесь Волга в своем величавом течении поворачивала на юго-восток. Василевский настоятельно посоветовал иметь в виду укрепление опорных позиций в районе этих озер.

Убедившись, что концентрация войск на севере и на юге сталинградского выступа принципиально возможна, Жуков и Василевский в конце сентября возвратились в столицу. Они верили теперь, что данное румынским союзникам задание охранять немецкие фланги было со стороны немцев упущением. Несколько офицеров оперативного отдела Генерального штаба — специалисты по южно-волжскому региону — были призваны осуществлять теоретические выкладки и изложить свою точку зрения на практические проблемы, связанные с предполагаемым наступлением. Действующие в районе Сталинграда фронты были переименованы. Прежний сталинградский фронт стал 28 сентября Донским фронтом, а новый фронт — Юго-Западный вобрал в себя то, что было правым флангом прежнего Сталинградского фронта. (О перегруппировке и соответствующем переименовании ничего не сообщалось до конца октября). Шли поиски наиболее эффективных командиров, вобравших в себя опыт современной войны. И Жуков и Василевский способствовали выдвижению на пост командующего фронтом генерал-лейтенанта Рокоссовского. Еременко сохранил свое положение командующего фронтом — новым Сталинградским фронтом. Командующим Юго-Западным фронтом стал генерал Ватутин. Заместитель Еременко генерал Голиков получил в руки Воронежский фронт.

Ситуация, стабильная с немецкой точки зрения, стала в Москве рассматриваться как подверженная весьма серьезным изменениям. Конец сезона для немцев означал начало сезона для русских. Тогда считать мы стали силы, товарищей считать. В большой округе Сталинграда уже были сосредоточены 78 стрелковых дивизий, 6 кавалерийских дивизий, 5 танковых корпусов, 18 независимых танковых бригад — общая численность 771 тысяча солдат, 8100 орудий и минометов, 525 танков и 448 самолетов. На севере у Рокоссовского было 39 стрелковых дивизий, 3 кавалерийские дивизии, 3 танковых корпуса, 9 независимых танковых бригад, 2 моторизованные стрелковые бригады; его фронт протянулся на триста километров от Павловска на севере до Волги к югу от Ерзовки. Центральную позицию занимали плацдармы на южном берегу Дона. Донской фронт охранял плацдармы на Дону у Ново-Григорьевской и Сиротинской, охраняя при этом кратчайшее пространство между Волгой и Доном.

Только-что сформированный Юго-Западный фронт (Ватутин) соединялся с Донским фронтом в станице Клетская и простирался вдоль Дона до Верхнего Мамона. В него входили 63-я и 21-я армии, а также танковая армия из резерва Ставки. Центром приложения сил этого фронта должен был стать плацдарм у города Серафимович. Сталинградский фронт (Еременко) пролегал вдоль Волги, от Рынка в Сталинграде до бекетовского «колокола» и оттуда до поворота Волги к степям (пять армий — 62-я, 64-я, 57-я, 51-я, 28-я).

В первой половине октября наступило бабье лето. Немцы деловито строили блиндажи для зимнего стояния. Приказ Гитлера укреплять свои позиции им был не нужен — они и так знали, что зимовать в голой степи равносильно гибели. Военнопленные копали траншеи и ходы сообщения, за кирпичами расположенные за пределом города немецкие части ездили на грузовиках в Сталинград. Между Доном и Волгой было немало другой тягловой силы — более полутораста тысяч лошадей, много быков и верблюдов. В конце октября в немецкие войска поступило зимнее белье — типично немецкие тона, белый и светлосерый. Для солдат — беззащитных жертв безжалостных насекомых — это было своего рода издевательство. Светлые тона постоянно напоминали о нашествии паразитов, которых немцы называли «маленькими партизанами». (С конца июля немецкие врачи фиксировали резкий рост инфекционных болезней. Возраст 17–20 лет был самым уязвимым, 55 процентов умерших от инфекционных болезней).

На рубеже октября-ноября атаки германских войск в Сталинграде начали ослабевать, сказывалось отсутствие боеприпасов и продовольствия. 6-го ноября 1942 года штаб Сталинградского фронта докладывал: «В последние два дня противник изменил тактику. Возможно, это связано с большими потерями, которые немцы понесли за предыдущие три недели. Вермахт больше не атакует крупными силами». Немцы начали закрывать окна мелкими решетками, в ответ защитники города стали прикреплять к гранатам крючки. На кораблях Волжской флотилии стали устанавливать башни от Т-34 и расстреливать немецкие позиции прямо с воды. Но если немцами уже не владели великие стратегические идеи, то советская сторона упорно искала единственный наилучший вариант.

Стратегический замысел советского Верховного командования базировался на двух ударах. Первый — со стороны среднего течения Дона в южном направлении. Второй — со стороны левого крыла Сталинградского фронта (к югу от Сталинграда) в северо-западном направлении, ориентируясь на излучину Дона. Нанося основной удар по менее фанатично воюющим румынам, зажать в кольцо 6-ю армию Паулюса и 4-ю танковую армию, всего более 300 тысяч элитарных германских войск, сгрудившихся в районе Сталинграда. План был одобрен Ставкой в конце сентября. Через месяц в своем окончательном виде он получил кодовое название «Уран». Успокоения в Москве не было. Жуков снова вылетел в излучину Дона, в район Серафимовича и Клетской. Ему предписывалось также обеспечить все меры, чтобы «измотать и еще более ослабить врага». Параллельно Василевский навестил Еременко к югу от Сталинграда. «Тайна троих», несмотря на широкомасштабную подготовку, оставалась достоянием авторов, и Сталин запретил раскрывать план даже командарму Еременко, пользовавшемуся прежде его особым расположением. Даже Генеральный штаб, не имея четко поставленной задачи, разрабатывал операцию скорее местного значения, а вовсе не удар сразу трех фронтов. Сталин боялся утечки информации, в конспирации ему не было равных.

На свой транспортный самолет «Ли-2» Жуков взял Рокоссовского. Сразу же после посадки оба генерала отправились на выдвинутый вперед командный пункт в Ерзовке. Лишь через несколько дней этот доблестный и милый, вызывавший всеобщую симпатию офицер узнал о своем назначении командующим Донским фронтом. Его назначение никак не назовешь осененным сверху — вечером 29 сентября окончилось тяжелой неудачей очередное наступление 1-й гвардейской и 66-й армий, так и не сумевших с севера преодолеть кордон Паулюса на пути к истекающим в городских боях защитникам Сталинграда. Именно тогда Жуков вынужден был поставить на место геройского, но несдержанного в словах и поступках генерала Гордова, распекавшего своих подчиненных. Командир должен вести себя «достойно» — слова нашего самого славного маршала. Присутствующие оценили слова самого главного среди них генерала, хотя, возможно, и не без некоторого поднятия бровей — ведь все знали, что сам заместитель Верховного главнокомандующего был непревзойденным мастером словесных характеристик и словесного избиения. Присутствующие знали его тяжелую (словесно, естественно) руку. По крайней мере, Рокоссовский мог оценить новый тон Жукова.

Жуков мог сдерживать своих офицеров в тональности, но он свирепо требовал не терять наступательного духа ни при каких обстоятельствах. И Рокоссовскому он наказал подготовиться к еще более интенсивным наступательным действиям. Да, Донской фронт еще не располагал необходимыми резервами, терял людей в нескончаемой борьбе вдоль Волги с севера, но он не имеет права позволить немцам зализать свои раны. Одной лишь многострадальной 1-й гвардейской армии позволили отойти на некоторое время в тыл. Задача Рокоссовскому была неизменна, как и в предшествующие два месяца: оттянуть на себя максимальное число германских войск; приложить все человеческие и нечеловеческие усилия для сближения с осажденным Чуйковым.

В Москву Жуков отправился на самолете, пилотируемом самим командующим авиационной армией Головановым, собственный «Ли-2» Жукова летел позади. Но, поскольку судьба капризна и закон подлости не отменен, самолет Голованова из-за обледенения совершил вынужденную посадку. До Москвы главный стратег Сталинграда долетел на собственном «Ли». А Василевский продолжал осматривать местность на фронте Еременко, сопровождаемый генерал-полковником Вороновым, командующим артиллерией Красной Армии, и генерал-лейтенантом Ивановым, начальником оперативного отдела Генерального штаба. Только тогда, в штабе Еременко, расположенном на левом берегу Волги в селе Красный сад, Василевский обрисовал командующему Сталинградским фронтом основные контуры намечаемой операции. Еременко были даны 24 часа на представление своих соображений, после чего Василевский на рассвете 6 октября отбыл в штаб 51-й армии — в сотне километров к югу от Сталинграда. Здесь, в степи, 51-я армия уже закрепилась среди соленых озер Сарпа, Цаца и Барманчак. Василевский удовлетворенно отметил, что румыны, видимо, сделаны из более податливого, чем немцы, теста. (Они уже сумели потерять всю свою артиллерию). Но в целом Василевский был молчалив, хотя такие генералы, как Толбухин, нутром ощутили, что нечто затевается. В конце концов начальник Генерального штаба не будет посещать приволжскую степь из прихоти или любознательности.

Между 6 и 9 октября Еременко и Рокоссовский высказали свои соображения Верховному. План операции приобретал конкретные черты, его масштаб воодушевлял, будоражил воображение. Масштабы задуманного превосходили все, что Красная Армия осуществляла на своем фронте против Германии до сих пор. Из глубоких тылов, из невидных российских городов и весей начинали свой путь части, которым предназначалась стратегическая роль. В конце сентября отводятся в тыл для дополнительной подготовки 3-я и 5-я танковые армии. Ставка реформирует 43-ю армию. Далее темп убыстряется. Создаются пять новых армий, сходят с конвейеров в учебные центры наши прекрасные танки, взмывают в учебные полеты фантастические самолеты, отирают пот тысячи известных и безвестных героев труда, чья жизнь между станком и кроватью дает Родине воздушные крылья и железные руки.

По приказу Ставки Воронежский фронт отдал два танковых корпуса (17-й и 18-й), и танки эти спешат по бездорожью к излучине Дона, в Ново-Анненскую и Урюпинск. Еременко получает танковую бригаду огнеметов. Организуется 13-й механизированный корпус. Едва залечившие свои раны танкисты — эти самые большие герои нашей великой войны — отправляются к местам дислокации новых танковых колонн. Именно им предназначена главная роль в предстоящей операции. За двадцать дней октября создается 4-й механизированный корпус генерал-майора Вольского — 20 тысяч человек, 220 танков, 100 бронированных машин и — это новое и спасибо союзникам — 2 тысячи грузовиков. Без шума, прикрываясь и маскируясь, Вольский пришел холодеющими ночами с низовьев Волги к Бекетовке, форсировал тайно Волгу и замер в бекетовском «колоколе».

Генеральный штаб не был безмерен в числе запрашиваемых для наступления танков: 900 машин. Главный артиллерист страны Николай Воронов находился в районе Сталинграда с сентября, он, так сказать, мысленно пристрелялся к вырвавшейся к Волге вражеской группировке. Теперь следовало наилучшим образом использовать традиционно сильную российскую артиллерию. Как это ни странно, но Воронов в процессе подготовки к главной битве своей жизни использовал изданное в годы Первой мировой войны «Наставление по прорыву укрепленных зон противника». Противник был тот же, традиции артиллерии тоже свято передавались из поколения в поколение, и созданное талантливыми специалистами наставление сыграло свою позитивную роль в новой мировой войне. Эти старые инструкции были попросту переизданы для офицеров-артиллеристов, имеющих дело с тяжелыми орудиями. Своего рода расплата за Восточную Пруссию августа 1914 года и великое отступление 1915 года. (Напомним, что в германской армии было трудно найти офицера, который не имел бы опыта Первой мировой войны. На этот раз тот же опыт пригодился их прежним противникам).

Времена, конечно же, изменились радикально. Не всегда в худшую сторону. На этот раз Государственный комитет обороны (ГКО) теснейшим образом сотрудничал с Главным артиллерийским управлением (ГАУ). ГАУ через ГКО попросту обязывало Госплан и Совнарком планировать и производить ежемесячно определенное число орудий и снарядов. Осенью 1942 года наступает время, когда предельно напрягшаяся страна может удовлетворить не только оборонительные, но и наступательные потребности своих артиллеристов. Снабжение шло по трем линиям: по водному волжскому пути, по двум железнодорожным путям — по левому и правому берегам великой реки. Да, враг непрерывно бомбит эшелоны, а Волга заминирована. Но героизм людей не знал предела, все сгрудились в великой беде, и каждый подставил плечо. Ночами грузовики везли эти грузы по невообразимым ухабам, днем всякое движение замирало. Передвижение от Саратова к фронту занимало до шести суток, иногда больше. Снабжение 62-й армии — настоящая сага о безмолвном и естественном героизме всех — от заводчан до речников, плывущих между минами и бомбами. Дважды в октябре германские бомбы настигали артиллерийский груз непосредственно, но это уже не могло быть основанием для уныния. Хватит скорби, уныние убили и унесли две победоносные летние кампании немцев. Остался героизм и фатализм.

В психологической атмосфере произошло нечто. Нечто неосязаемое и в то же время почти всеми ощутимое. Мы отступили до Волги. Хватит. Если мы никчемный народ и не можем себя спасти, то и жизни такой цена невелика. Совершенно тихо, спокойно и неожиданно исчез панический страх, упала пелена обреченности. Они не пройдут, пусть даже мы не увидим их бегства, их срама и позора. Это наша земля. Она не всегда нас грела, она не всегда была ласкова к нам. Но мы ее дети. В этой земле прах наших предков. Здесь будет и наш прах, раньше или позже. Умереть за эту землю не страшно. Страшно ее отдать. Страшно осквернить эту нашу землю позором отступления, сдачи ее врагу, собственной немощью, низким бессилием, презренным неумением, трусливым отходом. Это наша граница между рабством и свободой. Мы не отступим, живые или мертвые. Здесь и сейчас мы остановим отход, здесь и сейчас Россия восстанет или ее имя унесет ветер. Молитвы пусты, если ты щадишь свою кровь. Как и наши предки, восстанем и не дрогнем.

Этот феноменальный поворот — главный ключ к сталинградской загадке. Армия, которая в июле и августе не знала приюта и отходила в отчаянии и растерянности, обрела невидимое, но бесценное качество: фаталистическое спокойствие и внутреннее убеждение, что на свете нет тебя сильнее, если ты способен заплатить любую цену за правое дело, за очаги близких, за могилы предков, за небо и твердь родной земли. Отпали вопросы казенной дисциплины. Вот я, вот моя жизнь — все это на алтарь святого дела, на алтарь святой любви к своей земле, не заслужившей этого поругания. Танкист в жестокой броне, летчик под прицелом, моряк в беззащитном волжском просторе, обмотанный патронташем рабочий Сталинграда, шофер, не спавший третьи сутки, молодой парень в пилотке или бескозырке в окровавленных сталинградских каменьях — все они стали частью огромной силы, которая отныне начинает возобладать над германской организованностью, военным искусством профессионалов и фанатизмом нацистов. Искусственно вызвать это чувство невозможно. Оно возникает спонтанно и охватывает как степной пожар, как запах полыни, как майский ветер, как очистительная гроза. Эта цепная реакция великого патриотизма охватывает страну не по приказу, а по внутреннему велению. Именно это чудо случилось с почти угасающим пульсом страны проклятой и священной осенью 1942 года, когда немцы вышли к Волге и когда мы почувствовали самоотречение.

Посмотрим на цифры. В августе во всем большом районе Сталинграда насчитывалось 123 зенитных орудия. К октябрю их число было доведено до тысячи. Сюда пошли полмиллиона винтовок, 80 тысяч автоматов, 17 тысяч пулеметов, 16 тысяч противотанковых ружей, 9 тысяч артиллерийских снарядов, 1000 «катюш».

В ночь с 19 на 20 октября германское командование ввело в город подкрепления, что сразу же сказалось на интенсивности атак в районе Спартановки, «Баррикад» и «Красного Октября». Земля 62-й армии съеживалась как шагреневая кожа. К вечеру 23 октября в руках немцев была северо-западная оконечность «Красного Октября». На следующий день немецкие автоматчики вошли в центральную часть «Баррикад». Между атакующими и обороняющимися дистанция была два-три десятка метров. Копоть въелась и в тех и в других. В развалинах разлагались трупы, чад пожарищ смешался с едким запахом пороха, горящий кирпич плавился от огнеметов. Пыль царила в воздухе, штукатурка неизменно посыпала всех, свет божий позабыл это место. Оружием в каждом из домов последовательно были пулеметы, гранаты, автоматы, штыки и ножи. Днем немцы вытесняли русских. Ночью, обмотав, чтобы приглушить слышимость, сапоги, защитники возвращались с кинжалами в руках и взведенным оружием.

Улыбчивый и непосредственный сержант Павлов из 13-й гвардейской дивизии стал хозяином четырехэтажного дома на Солнечной улице, доминировавшего над целым кварталом. Вначале он и трое подчиненных словно невзначай бросили гранаты в окна первого этажа этого «принадлежавшего» немцам дома. В подвале дома он обнаружил наших раненых и послал гонца с известием о взятии дома. Но гонец, остановленный германской контратакой, возвратился. Тогда Павлов, самый улыбчивый среди героев Сталинграда, сам отвел раненых в тыл и вернулся с двадцатью новыми «жильцами». Они разбили стены между подвальными помещениями и организовали круговую оборону — пулеметы в окнах, минометы в укрытиях, снайперы в укромных местах. «Семья» росла. В ней были украинцы, казахи, узбеки, грузины — и никто ни на секунду не усомнился в том, что здесь, на берегу Волги, в забытом богом доме южнорусского города они сражаются за Родину. Почему потомки этих героев забыли это — лучшее, самое великое в своей, в нашей национальной истории?

В углу неожиданно был найден граммофон с единственной пластинкой, которую заиграли (хотя никто не знал этой мелодии) до потери звука. А «Дом Павлова» стоял на пятикилометровой полосе фронта, идущего от северных железнодорожных путей и северного склона Долгого оврага к «Нефтесиндикату», поворачивая к Волге недалеко от центрального причала. Волею архитекторов и обстоятельств этот дом доминировал над окружающей местностью. Глубина фронта стоявшей здесь 13-й гвардейской дивизии варьировала от 500 до 300 метров. Ошибкой немцев было их постоянное стремление взять непокорный дом лобовой атакой, а не разрушить с воздуха или артиллерийским огнем (может быть, дом был спасительно близок к передовой?). Здесь все становилось предсказуемым. Павлов умело минировал непосредственные подходы к своему дому, а «жильцы» дома, числом до шестидесяти человек, держали в своих руках минометы, тяжелые пулеметы, противотанковые ружья и снайперские винтовки. С высоты третьего этажа «жильцы» видели приближающиеся танки и автоматчиков, они корректировали огонь и не забывали о снайперских прицелах. Немцы упорно долбили дом прямой наводкой. Дом закоптел, потерял окна, но словно был заговорен. «Жильцы» менялись, погибших замещали новые бойцы, а дом, недалеко за спиной которого мирно текла река Волга, стоял как славный витязь из былин.

Он стоял пятьдесят восемь дней. Германская армия завоевала почти всю Европу, прошла с боями десятки стран, оккупировала все пространство между Парижем, Ираклионом, Осло и Ростовом, но пройти несколько десятков метров, ведущих к «дому Павлова», она не сумела. Этот невзрачный в общем дом в сердцевине Сталинграда — наш общий дом. В нем пролита кровь всех населяющих нашу страну народов. Он в лихой час стал символом страны, неприемлющей поражения, не спрашивающей о цене, покорной в своей решимости, непокорной в признании кого-либо хозяином своей судьбы.

Вся эта умытая кровью земля бесстрашных гвардейцев Родимцева просматривалась немцами. Сильным пунктом германского фронта был Дом железнодорожника, равно как и Дом специалистов. Родимцев дважды пытался вернуть себе Дом железнодорожника, но так и не смог. Немцы наблюдали за русскими из Дома железнодорожника, а те наблюдали за немцами из обращенного к площади 9 января дома сержанта Павлова. В обстановке установившегося своеобразного равновесия важным успехом нашей стороны было отбитие 24 октября 1942 года Военторга (западные исследователи, видя на фронтоне надпись «Универсальный магазин», принимают его нередко за университет). Помогли подведенные к этому зданию ночью 45-миллиметровые орудия, минометы и пулеметы. После неожиданной огневой подготовки в Военторг ворвались солдаты 39-го гвардейского полка. Так защитники города завладели углом улиц Солнечная и Смоленская.

Немецкий солдат пишет домой: «Мы часто говорим себе, что русские вот-вот сдадутся, но эти грубые невежественные люди никак не хотят понять, что их положение безнадежно». Удивительная непонятливость. За нее было заплачено в Великой войне много миллионов жизней.

В здании химической фабрики умельцы оборудовали учебный тир. Мастера своего дела приходили сюда учить новичков снайперскому искусству. На дальней стене нарисовали немецкие каски и очертания фигур. Щедрые советы перемежались многочасовой учебной стрельбой, и из здания, занимавшего целый квартал, постоянно раздавались глухие выстрелы. «Выпускники» немедленно пропускались к «ничейной земле». Их прицельный огонь стал для немцев кошмаром. Особую славу приобрел рядовой Василий Зайцев, учившийся в Магнитогорске, служивший на Тихоокеанском флоте и прибывший в Сталинград с 284-й дивизией. Здесь неожиданно раскрылся его природный стрелковый талант — в течение десяти дней он поразил сорок движущихся мишеней. Его глаз был как бы натренирован на витые офицерские погоны. В панике немцы вызвали из Германии своего суперснайпера — майора Конинга. Зайцев узнал о новоприбывшем немце, который внимательно обходит боевые позиции немцев. Полковник Батюк рассказал снайперам о стрелковом асе. Зайцев запросил времени изучить привычки нового противника.

А на другой стороне немецкая разведка изучала (в основном по листовкам и газетам, прославляющим меткого стрелка, а также у пленных) все что можно о Зайцеве, давая Конингу пищу для размышлений. Вскоре к Батюку поступили сведения о двух погибших снайперах. Чувствовалась опытная новая рука. Теперь Зайцев хотя бы примерно знал, где его ждут. Он выполз на ничейную землю между Мамаевым курганом и заводом «Красный Октябрь». На третий день удивительной охоты на людей к Зайцеву и его помощнику (прикрывающему тыл) Куликову приполз политрук Данилов. Развиднелось, и началась обычная артиллерийская перепалка. Внезапно Данилов встал с криком: «Я покажу тебе, где он!» — и немедленно получил от Конинга пулю в плечо. Двое солдат на носилках оттащили Данилова в медчасть.

Зайцев затаился, шаря биноклем по противоположной стороне. Возле подожженного танка он видел безобидную груду кирпича и постепенно пришел к выводу, что это идеальное место для опытного снайпера. Чтобы проверить свою теорию, он слегка поднял варежку и та немедленно оказалась пробитой пулей. Теория получила подтверждение. Зайцев постарался зайти к Конингу со стороны солнца и, зайдя с запада, оказался «прикрытым» лучами послеобеденного солнца. Именно здесь Зайцев обозначил позицию, которую он занял утром следующего дня. Слева волжские переправы стонали от несущейся к ним целенаправленной погибели. Чтобы дезориентировать Конинга, Зайцев выстрелил по груде кирпичей и железа, где предположительно находился немецкий майор. После полудня солнце погрузило Зайцева в тень, откуда он не отводил телескопического прицела, направленного на груду мусора. Внезапно блеснул оптический прицел противника и Зайцев попросил Куликова поднять свою бескозырку. Конинг выстрелил немедленно и Куликов правдоподобно вскрикнул якобы от попадания. Ликуя, Конинг поднял голову, что было его смертельной ошибкой — пуля прошла между глаз.

А Зайцев набрал «школу» из тридцати желающих и сделал снайперское дело одним из главных орудий городской борьбы.

Советская артиллерия, занимая позиции на левом берегу Волги, все чаще наносила удары по немцам. Здесь расположились и подразделения «Катюш», приводивших немцев в состояние, близкое к шоку. На волжских островах теперь уже стояли гаубицы, глубоко и серьезно взламывающие германскую линию обороны. В середине октября на левый берег прибыли орудия невиданной еще мощности (203 мм и 280 мм). В городе, как уж говорилось, 62-я дивизия нашла оптимальным создание т. н. «штурмовых групп» — шесть или восемь человек, вооруженных автоматами, гранатами, ножами и остро заточенными саперными лопатками для использования в ближнем бою. Позади «штурмовых групп» располагались группы поддержки, которые входили в дома, как только передовые отряды позволяли это, и располагали в данном доме, подъезде или комнате тяжелые пулеметы, минометы, противотанковые ружья, взрывчатку. Сюда немедленно приходили саперы и снайперы. Особые группы охраняли фланги.

Обычно «заправка» этих групп происходила густой ночью. Тогда в осеннем мраке передавались еда и патроны, вода и боекомплект. По десяткам и сотням ходов, тропинок, лазов, труб, траншей и бомбовых кратеров осуществлялось лихорадочное движение. Саперы стирали ногти, готовя траншеи в максимальной близости от ударных позиций немцев, чтобы коротким броском из подземелья вспрыгнула пехота. Они копали ходы и под германскими передовыми пунктами, закладывая под них взрывчатку.

С дневным светом оживлялась вражеская авиация, немецкие наблюдатели с Мамаева кургана и остовов высоких зданий получали довольно полную картину происходящего. Позиции Чуйкова замирали. Немцы теперь начинали бить прежде всего по снайперским гнездам. Активизировалась артиллерия обеих сторон. Немцы целились в волжские суда, в построенные за ночь баррикады. Русские били по местам скопления немецких войск, опасаясь организованной атаки. Ставка, испытывая опасения в отношении боеспоспособности 62-й армии, снова послала Еременко проверить укрепления на левом берегу Волги и на волжских островах. Здесь уже стояла 300-я стрелковая дивизия, которую в качестве резерва подпирали 87-я и 315-я стрелковые дивизии.

В конце октября советские позиции в городе представляли собой ряд кварталов индустриальных зданий протяженностью несколько километров вдоль берега и несколько сот метров в глубину. Заваленный немецкими трупами «Красный Октябрь» оправдал свое название, но он был уже оставлен. Потеряна половина артиллерийского завода «Баррикады». Тракторный завод разделен немцами на три части. Несколько очагов сопротивления еще действуют здесь. Однако и немцы ослаблены до такого предела, когда об очередном их наступлении не могло быть уже и речи. Весь вермахт не мог начать значимого наступления — протяженность линии его обороны с начала лета удвоилась. А психологически уйти из страшных мест неоправданных потерь он уже не мог. Паулюс — в умственном ступоре. Штаб группы армий «Б» фактически потерял смысл происходящего. Гитлер, наконец-то лишившийся корректирующей оппозиции военных-профессионалов, самодовольно роет себе могилу. Еще не проглянули основные линии будущего, но они обещали все меньше армии, захватившей территории больше, чем она могла реально контролировать.

Ночью 26 октября в Сталинград переправилась 45-я дивизия «Щорс» во главе с полковником Соколовым. Она заняла позиции между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады». Командарм 62-й воевал без традиционной роты прикрытия — она была послана на передовую, до которой самому Чуйкову было рукой подать. Собрав легкораненых, взяв остатки людей из штабов всех уровней и отремонтировав три танка, Чуйков поставил задачу выбить немцев с того края Волги, куда выходила Самаркандская улица. Радиоперехват передал изумление немцев при виде новых русских танков. 27-е октября было за нами. Некоторое дополнительное и спасительное время дали настойчивые атаки Рокоссовского с севера, частично отвлекавшие немцев от решения их сталинградской задачи. Хотя Чуйков едва ли чувствовал особое послабление: пятнадцать дней колоссальной германской настойчивости не могли не сказаться на его боевых порядках. Признаки того, что напор германской армии несколько ослабевает, стали ощутимы 29 октября. А 30-го октября произошло и вовсе нечто удивительное — на городском фронте интенсивность стрельбы стала заметно менее интенсивной. Складывалось представление, что у Паулюса уже не было прежних сил. Он не мог требовать от своих солдат большего, был достигнут своего рода физиологический предел. До Волги оставалось несколько метров, но преодолеть их 6-я армия Германии уже едва ли могла. Однако в окопах Сталинграда этого еще никто не знал, и защитники ожидали повторения ужаса 14–18 октября.

Никто не ожидал от Чуйкова стойкости больше, чем крестные отцы плана «Уран». От собственно планирования они перешли к стадии дислокации, размещения сил. Определились направления ударов. С севера — в направлении к юго-западу от Серафимовича. С юга — в район к юго-западу от рек Кривой и Чира. Цель северян (Юго-Западный фронт) — уничтожить третью румынскую армию и вырваться к Калачу. Главное: на третий день наступления сомкнуться с войсками Сталинградского фронта у поселка Советский. Задача Сталинградского фронта — атаковать со стороны озера Сарпа, уничтожить 6-й румынский корпус и повернуть на северо-запад (Советский), где сомкнуться с братьями по оружию (Юго-Западный фронт). А затем, наконец, поспешить на спасение Сталинграда. Донскому фронту предназначалось двинуться вперед из станиц Клетская и Калашинская в общем направлении на хутор Вертячий, чтобы окружить и уничтожить противника в излучине Дона. Затем найти взаимодействие с Юго-Западным фронтом для окончательного окружения всей сталинградской группировки. Юго-Западному фронту предписывалось пройти в течение трех дней более 100 километров; Сталинградскому фронту — более 80 километров за два дня; в тылу противника следовало блокировать его линии снабжения по реке Чир и др. Согласно плану «Уран», основная тяжесть падала на Юго-Западный фронт, именно он должен был, в основном, окружить вражескую группировку между Волгой и Доном.

Вермахт становится слабеющей стороной, трезвое восприятие событий требовало этого признания. Германская армия еще отдает дань привычке методических усилий, но их смысл становится все более туманным. Возможно, при господстве здравого смысла стоило бы подумать об уходе из негостеприимных краев. Зима на Чире или даже Миусе, возможно, сохранила бы динамику сил вторжения. В этот момент германский военный талант должен был бы признать, что Советский Союз не показывает ощутимых и растущих признаков слабости по мере хода Сталинградской битвы и, если уж очень хотелось верить, что «дело решит последний батальон», то этот батальон — как становилось все яснее, не обязательно будет немецким. Но нацистский режим держался не на национальном здравом смысле, а на пафосе всемогущества. Отказаться от доктрины расового превосходства вожди Третьего рейха не могли, это было бы их политическим самоубийством. Но еще более самоубийственным было славословить и надеяться на победу там, где потеря контроля и перенапряжение создавали вакуум, который обороняющаяся сторона не преминула заполнить.

Самая притягательная германская иллюзия — «русские теряют еще больше». Возможно, на конкретных участках это было и так. Но на большом полотне истории огромный народ, обладающий жертвенной природой, только начинал входить в состояние раскрытия внутренней динамики, извлечения невиданной энергии из растущей ненависти к самоуверенному врагу. Этот народ начал с кристальной отчетливостью проявлять свое чувство национального самосохранения. Разочарованное отчаяние первого года войны уступает место убийственной и необратимой решимости отдать все и выстоять. Наверное Гитлер в принципе был неспособен трезво оценить другие народы и владеющий этими народами пафос. А стоявшие рядом были либо индоктринированы, либо корыстны, либо малодушны.

Как пишет английский историк А. Кларк, «в Сталинграде на кону была не только сила воли русских, но всемирная оценка германской мощи. Уйти с поля битвы было бы признанием поражения, которое, может быть, и было приемлемым для отстраненно калькулирующего военного профессионала, но было абсолютно немыслимым для «космической ориентации мировых политических сил». Невозможно для грубого национализма нацистских властителей.

Паулюс способствовал своему краху бодрым изложением цифр и фактов, которые не были адекватной оценкой сложившейся ситуации. Требовалось нечто большее, чем римское спокойствие Сципиона Африканского, сжегшего свои корабли. Вермахт еще обладал колоссальной силой, но он уже начал терять спасительную связь с реальностью. Паулюс хотел выглядеть невозмутимым полубогом на краю пропасти, но он поступал так, рискуя полумиллионом солдат. Паулюс постоянно переоценивал численность массы войск, управляемых Чуйковым. Это создавало у вождей рейха чувство, что 6-я армия осуществляет грандиозную миссию, привязывая к себе столь большие русские формирования. Паулюс постоянно подчеркивал, что его военная машина перемалывает огромную массу советских войск. Это давало дополнительное обоснование сторонникам концепции «держаться на Волге до конца», так как, если 6-я армия поглощает все живые силы Красной Армии, то вопрос о наступательных действиях последней отпадает. Одного этого аргумента было достаточно для «сидения на Волге» как лучшего метода исключить советское контрнаступление.

Расовая кичливость исключила тесное взаимодействие Паулюса с балканскими и итальянскими союзниками. Прикрывавшие фланги 6-й армии румыны были организованы по модели французской дивизии периода Первой мировой войны и вооружены оружием, захваченным немцами у французов в 1940 году. Немногочисленные противотанковые пушки были безнадежно устаревшими. Только в октябре 1942 года румыны получили 75-мм орудия (по шесть на дивизию). Все немецкие наблюдатели отмечали, что румыны строят хорошие блиндажи офицерам, но плохие оборонительные сооружения для основной массы войск.

Что говорила битва интеллектов? Справедливости ради следует сказать, что уже в конце августа Гелен представил высшему германскому командованию анализ возможных инициатив русских. По мнению руководителя военной разведки, таковых было пять:

— получение контроля над городом Сталинградом;

— удар во фланг шестой немецкой армии с дальнейшим продвижением на Ростов;

— наступление на германский фланг в районе Серафимовича и Коротояка;

— наступление на Воронеж;

— атака в западном направлении со стороны Астрахани.

13 октября Гелен изложил ту точку зрения, что ни одна из потенциально возможных наступательных операций русских не начнется раньше осенней распутицы. Однако отметил скопление советских войск, «возможно для операций против фронта Дон». Германская воздушная разведка подтвердила факт скопления советских войск к северу от Дона.

Постепенно волнения стали проявлять фронтовые разведчики. 27 октября лейтенант разведки Карл Остархильд обратился к двум ведущим фигурам 6-й армии — генералам Паулюсу и Шмидту со своими предупреждениями об опасностях со стороны собирающего силы противника. Лейтенант в течение нескольких недель собирал разведданные разного рода, он опрашивал военнопленных, смотрел фотографии авиаразведки, слушал радиоперехват, наблюдал за линией фронта. В результате он пришел к выводу, что «большая численность войск и вооружения концентрируется в районе Клетской… Это ударная армия, вооруженная до зубов, имеющая впечатляющую численность… Ее наступательные планы простираются вплоть до Черного моря». Паулюс, внешне никак не отреагировавший, попросил о дополнительной информации. И спросил, известно ли все это его армейской разведке. Шмидт, предупредил молодого офицера, что на подобный вопрос лучше ответить утвердительно. Остархильд сказал, что известно, но в меньших деталях. Тогда Паулюс сказал своим обеспокоенным собеседникам, что будет просить о дополнительных резервах. После отъезда Паулюса разочарованный Остархильд возвратился к своим картам. Ему не было ясно, восприняло ли руководство 6-й армии смысл его предупреждений.

Перебежчики сообщали о прибытии крупных подкреплений Красной Армии не только на Дон — на севере, но и южнее Сталинграда, напротив германской 4-й армии — в Бекетовке и близ озера Цаца. Обеспокоенность проявила и румынская разведка. Румынские части примерно в десятых числах октября окончательно закрепились на позициях, прикрывающих фланги 6-й армии. Почти сразу же румынская разведка обнаружила скопления сил Красной Армии. Румынский командующий дошел со своими опасениями до Винницы, до «Вервольфа», до Гитлера. Параллельно 27 октября командующий румын, генерал Думитреску, направил Вайхсу доклад, в котором отмечалось возросшее число переходов Дона со стороны советского фронта, постоянные атаки с советской стороны, которые легко можно было интерпретировать как поиск слабого места в румынских позициях, слова военнопленных о прибывающих пополнениях. Паулюс послал в небо разведывательные самолеты, они не сообщили ничего сенсационного, и прилетевший к Вайхсу Паулюс не выразил особой тревоги. При этом нужно учесть, что румыны, взявшие на себя и прежний итальянский сектор, «курировали» по двадцать километров глухой степи каждой дивизией — весьма неплотная стена. И тем не менее немцы не выразили обеспокоенности и постарались успокоить румынского союзника.

Из своего штаба в Голубинке Паулюс обратился к своим войскам, стремясь подвести итоги и обозначить перспективы. «1. Летнее и осеннее наступление успешно завершилось взятием Сталинграда… Шестая армия сыграла значительную роль в контролировании русских войск. Действия руководства и войск во время наступления войдут в историю как преисполненная славы страница. 2. Приближается зима, и русские постараются воспользоваться ее наступлением. 3. Маловероятно, чтобы русские сражались с той же силой, как это было в прошлую зиму». Штаб Паулюса «позитивно идентифицировал» наличие в Клетской «трех новых пехотных дивизий с танками; одна новая бронетанковая, одна новая моторизованная и два новых пехотных формирования». Поблизости от Блинова «два новых пехотных формирования с несколькими танками». Но советское наступление будет не сильнее тех многочисленных попыток наступать, которые вермахт без особого труда отбивал в прошлом.

Почему генерал Паулюс, опытный штабной работник и полководец, пренебрег серьезными предупреждениями? Прежде всего, следует учесть психологический груз, довлевший над ним. Он потерял огромное число солдат, так и не выполнив до конца поставленной перед ним задачи. Возможно, задним числом он думал о необходимости всеми силами захватить Сталинград еще в сентябре. Он, безусловно, излишне надеялся на ОКХ и штаб армий «Б» как на всеведающее руководство, думающее о его флангах. Он не мог заранее представить себе степени слабости союзных румынских и итальянских войск. Не зная будущего, он придал слишком большое значение «Германии, которая смотрит на нас». Германия же не могла поверить в беззаботность одного из лучших своих генералов.

Паулюса раздражала критика, подобная жестким высказываниям генералов люфтваффе. 1 ноября Фрайхерр фон Рихтгофен приступил к нему с прежними высокомерными критическими замечаниями, действовавшими на самолюбие Паулюса. «Подлинным объяснением (отсутствия успеха. — А.У.) является усталость как войск, так и командования, а также жесткий армейский консерватизм, который приемлет в качестве нормы наличие одной тысячи солдат на фронте там, где полагается быть двенадцати тысячам, который ведет генералов лишь к самодовольному оглашению своих приказов». Паулюс не очень легко воспринимал эти косвенные и прямые упреки от воздушных сил, которые теряли контроль в воздухе, не подвозили достаточно припасов и в то же время сурово судили солдат, державшихся в сталинградских катакомбах из последних сил.

В отличие от многих германских военачальников, командующий воздушным флотом генерал Рихтгофен делал все возможное, чтобы затормозить концентрацию советских войск. Его самолеты бомбили Серафимович и Клетскую, он всячески стремился нарушить движение поездов по единственной железнодорожной ветке, служащей снабжению русских армий. Его летчики видели, что русские на понтонах пересекают только начинающий замерзать Дон. В его дневнике мы читаем о снедавшем его беспокойстве. «12 ноября. Русские решительно осуществляют свои приготовления к наступательным действиям против румын… Их резервы уже сконцентрированы. Интересно, когда же начнется наступление?… Орудия уже занимают боевые позиции. Я могу надеяться только на то, что русские пробьют не слишком много отверстий в нашей обороне!»

Интуиция не подводила и злого гения германской пропаганды — Геббельса. 15 ноября официоз — газета «Дас Райх» — поместила его статью, весьма отличающуюся от царящей бравады. Складывается впечатление, что Геббельс исподволь начал готовить немцев к не всегда триумфальным новостям. Впервые министр пропаганды говорит, что «на кону стоит национальное существование. И дороги назад нет». Даже начальник штаба сухопутных сил Цайцлер позволил себе пессимистическую ноту: «Если мы не сможем найти решение сейчас, когда русские испытывают реальные трудности из-за блокирования Волги льдом, тогда мы не сможем найти его никогда».

А приготовления советской стороны уже шли полным ходом. Со стороны Москвы и Урала гремели тяжело груженные составы с техникой и людьми. Прибыло более двухсот тысяч человек. Пришла 5-я танковая армия, на юг сдвинулись десять стрелковых дивизий, один танковый и два кавалерийских корпуса, двадцать артиллерийских полков, шесть полков «Катюш». По одноколейному пути прибыли десять тысяч лошадей кавалерии, сотни танков — 900 новых Т-34, тяжелая артиллерия. Прибыли 115 дивизионов «Катюш», 110 авиаполков — 1100 самолетов, половина артиллерийского резерва страны. Собиралась огромная сила. Разгрузочными пунктами были Серафимович и Клетская — в 200 и 160 километрах к северо-западу от Сталинграда. Солдаты принимали присягу у полковых знамен, новобранцы получали оружие. В свободное время они много пели. Деморализованные войска не поют.

Проблема подготовки осложнялась тем обстоятельством, что и Юго-Западный и Донской фронты имели, как уже говорилось, всего лишь по одной железнодорожной линии и вся подготовка к сражению висела на волоске: любой удачливый немецкий летчик мог сбросить бомбы на подлинную линию жизни огромного фронта. Юго-Восточное и Рязань-Уральское направление железной дороги взяли на себя основной груз перевозок. В начинающую подмерзать землю вонзились топоры и лопаты, началось строительство дополнительных веток. В районе вокруг Сталинграда теперь крутили баранку водители 27 тысяч грузовиков, проклинающих податливый чернозем. Именно в это время Сталин просит Черчилля о грузовиках.

В конечном счете войска были сведены в четыре танковых корпуса, три механизированных корпуса и четырнадцать независимых танковых бригад. И все это на фронте в семьдесят километров, что представляет собой самую большую плотность войск во всех имевших до сих пор место кампаниях на советско-германском фронте.

Жуков подводил войска к городу, а город застыл в смутном ожидании. «Иногда тишина обескураживала больше, чем грохот разрывов над городом, который казался вымершим. Но город продолжал наблюдать, хотя никто уже не мог отличить ночь ото дня. Даже в эти короткие периоды тишины каждый завод, каждый разрушенный дом пристально рассматривали все окружающее. Всевидящие глаза снайперов следили за малейшим мановением, за любым маневром противника. Группы снабжения, нагруженные минами и снарядами, спешили вдоль окопов, зигзагообразно расположенных между руин. С высоты верхних этажей следили за местностью артиллерийские наблюдатели. В подвалах командиры склонились над картами, помощники печатали на машинках, передавали сообщения, давали солдатам указания. Минёры, занятые своей опасной работой, копали подземные ходы, стараясь найти ходы противника».

За пределами города Рокоссовский и Еременко строили три линии обороны. Третьим их партнером — командующим Юго-Западным фронтом (63-я, 21-я, 5-я танковая, 17-я авиационная армия) стал генерал-лейтенант Ватутин. В его фронт вошли лучшие, проверенные части из Донского и Воронежского фронтов. Начальником штаба у Ватутина стал генерал Стельмах — один из лучших артиллерийских офицеров. Командующим танковой армией — генерал Романенко, который еще в далеком 1940-м году выступал перед командованием Красной Армии об операциях прорыва, который весь 1941 год грудью встречал немецкие танки. По просьбе Ватутина командующим его авиацией стал генерал Красовский.

Генерал Батов принял командование 4-й танковой армией. Естественно, первым же вопросом начальнику штаба армии был вопрос о численности его армии. Тот ответил, что его армия по праву может называться «четырехтанковой», так как в ней ровно четыре танка. Но недолго. Ночью по полустанкам гремели эшелоны с уральской броней, родина на этот раз бросила в бой все свои силы. И молодые танкисты с любопытством смотрели на неистребимое зарево на горизонте. То горел и стоял на смерть Сталинград. Батов занял место на крайнем правом фланге Рокоссовского, его задача была едва ли не самой важной во всем раскладе сил. Рядом стояла 24-я армия Галанина и 66-я армия Жадова.

Но продержится ли город? Чуйков перешел в четвертый (за семь недель) командный пункт. На этот раз построенный капитально в форме буквы Т в глубине большого утеса, позади 284-й дивизии, с выходами к Волге, прикрытый десятиметровой толщей земли. Но армия его таяла. Шли жестокие рукопашные бои. Единицы оставшихся в живых людей Жолудева влились в 118-й полк полковника Ивана Людникова, как и остатки 308-й дивизии Гуртьева. В Сталинград в эти тяжелые дни пришли всего семь тысяч защитников. А Чуйков знал, что Паулюс готовит новое наступление, направленное на промышленную зону. К нему прибыла известная австрийская дивизия «Хох унд Дойчмайстер», перед которой была поставлена задача прорваться на «Баррикады». Чуйков переформировал свои силы, но заволжская артиллерийская поддержка начала слабеть. Она начала перемещаться в неизвестном направлении. Что-то происходило поблизости. В воздухе повисло ожидание.

Полковник Людников открытым текстом, без всякого кода говорил о своих неимоверных трудностях Чуйкову (не называя того по имени). Тот обещал помощь, но как-то не твердо. И Людников мог понять командарма — по Волге плыли нарождающиеся льдины, суда в этой ледовой обстановке не могли осуществлять обычные рейсы. Левый берег терял свою спасительную значимость. Нашествие «пионеров», выжигавших подвалы, ослабило героический гарнизон. Появились и свои герои. Среди них «Ролик» — группа из четырех отчаянных бойцов, о чьих подвигах передавали из уст в уста. Но все это мало утешало. 14 ноября Чуйков докладывает командованию фронта: «Не прибыло ни одно судно. Поставки припасов сокращаются три дня подряд. Подкрепления не прибывают, и наши войска ощущают острую нехватку в боеприпасах и продовольствии… Дрейфующий лед полностью перерезал связи с левым берегом».

Переправа из-за германской авиации занимала вместо мирных 50 минут — 5 часов. По Волге поплыли нарождающиеся льдины, это, как уже говорилось, грозило полностью парализовать проход через Волгу. Но инженеры-путейцы уже наладили выше и ниже битвы пятьдесят понтонных мостов. Нужно было спешить, северный ветер уже обещал ледостав. До 15 ноября эксплуатация переправ осуществлялась только ночью, но затем — ввиду поджимающего времени — поток пошел во все время суток. И все же ночью автомашины и танки шли без огней, а днем они тщательно камуфлировали себя от воздушных неожиданностей. Решено было, что за танками Батова, решающими основную задачу быстрого прорыва и окружения в пятикилометровой полосе наступления, последуют войска на грузовиках — новая черта этой механизированной войны. Толбухин пробивал фронт на 25-километровой полосе наступления. 16-я авиационная армия Руденко прикроет танки Батова сверху. Пожалуй, впервые в этой войне мы серьезно учились решающему взаимодействию брони и дюралюминия. Танки и кавалерия получили название «эшелон развития успеха». Их скорость и точность решали все.

Начиная с 25 октября подготовка вступает в решающую стадию. Жуков, Василевский и Воронов покинули войсковые порядки, их задачей отныне было следить за общей картиной, фиксировать стратегические изменения, осуществлять главную схему. Они уже знали состояние дел у Рокоссовского, Еременко и Толбухина и верили в русское счастье. В конце октября Ставка называет днем «Х» 9-е ноября. Танки и ударные части выдвигаются на ударные позиции. Но подвели редкие русские коммуникации, не все танки получили дизельное горючее, не все ударные группы — боекомплект.

Москва собирает силы страны в пружину. Частью этого процесса стало введение 9 октября единоначалия, ликвидация комиссарских должностей на всех уровнях — от взводов и рот вплоть до армий и фронтов. Теперь виза комиссаров на оперативных приказах отменялась. 122 тысячи политработников просто влились в армию. Офицерское положение было теперь укреплено, их инициатива теперь поощрялась. Общий дух армии и народа в целом был таков, что рассусоливание передовиц, оглядка командиров, невольный разброд среди подчиненных стали мешать святому делу. Новый замполит уже не претендовал на часть командирских функций. Офицеры надели новые мундиры — традиционные кители русских офицеров. А скоро золото погон напомнит старые добрые традиции. Не следует, разумеется, думать, что золотой погон немедленно раскрепостил командира, над которым долгие годы довлела лютая дисциплина, субординация до пределов атрофии воли. Но постепенно новые руководители войск мобилизовали лучшие качества просвещенного народа, их волю теперь скрепило самоуважение, вера в собственные силы. Стал рассеиваться туман ужаса перед врагом, часто бывшим гораздо быстрее, энергичнее, инициативнее. Гордое чувство самодостаточности, веры в свои силы сменило окрашенное фатализмом молчание.

Здесь, пожалуй, есть смысл сказать о наконец-то найденных самородках — начальнике Генерального штаба и начальнике оперативного отдела Генерального штаба. Впервые за многие годы характер стал критерием выхода в руководство. В июле 1942 года генерал Александр Василевский становится во главе главного планирующего органа армии. За его плечами опыт Первой мировой войны и сражений гражданской войны. Его быстрый ум позволял молниеносно оценивать обстановку, позволял подняться над второстепенными обстоятельствами и определить главное, определяющее. То был прирожденный стратег, его взгляд видел следующий шаг противника. В то же время колоссальная память фиксировала все необходимые детали, все обстоятельства будущего боя.

Семерых генералов — одного за другим сменил Сталин, прежде чем нашел нужного начальника оперативного отдела генерального штаба. 11 декабря 1941 года им стал сорокашестилетний Алексей Антонов. Калибр человека определился сразу — приехав в Москву, молодой генерал не бросился к вседержителю, а провел неделю в тщательном изучении карт и данных. Только во всеоружии знания он пришел к Верховному главнокомандующему, и трудный Сталин нашел с ним общий язык, не гнетущий раскрепощенное воображение и волю стратега новой армии. Спокойный и разумный главный штабист ценил спасительные и действенные идеи, его работоспособность и уравновешенность смягчали порывы Верховного. И заместитель Антонова генерал Штеменко был цельной и уравновешенной натурой. Руководство вооруженными силами обрело цельные личности, в которых здравый патриотизм при всех обстоятельствах свято стоял над жгучим авторитетом власти. И хотя новые руководители Генштаба были предельно требовательными людьми, им чужда была паранойя, суровая сдержанность их только мобилизовывала. Общий коллективный разум поглощал периодические вспышки Сталина, молчаливо (несвойственно для себя) уступившего важные командные высоты. Только эта трансформация военной власти смогла искоренить истерию и чувство ущербности у многострадального командного состава, прошедшего страшное горнило 30-х годов.

В этом порыве самосохранения Жуков, Василевский и Антонов стали олицетворять то лучшее, что породила оказавшаяся над бездной страна. Светлый ум, твердая воля, широта кругозора, смелость в принятии решений, отрешенное безразличие к интригам, фатализм личного мужества — таковы черты этой спасительной для России плеяды, принявшей тяжкий груз командования не под литавры побед, а под бессмертно торжественную «Священную войну», гениальный гимн-молитву целого поколения, клятвенное обещание этого поколения выиграть смертный бой — или погибнуть на этой русской Голгофе. Но не сдать страну, не прервать национальную историю.

А рядом Новиков формирует новую авиацию, а адмирал Кузнецов — флот, которому предстоит стать океанским. Ротмистров, Катуков, Лелюшенко — герои на фоне Гудериана, Роммеля или Паттона. Документы рисуют нам образы Цайцлера, Кейтеля, Йодля — и любой непредвзятый человек увидит разницу в людях, в калибре, в самостоятельности, достоинстве лиц, противопоставивших друг другу две самые большие военные машины своего времени. Нам не стыдно никакое сравнение, оно выдерживает любые сопоставления. Мелочные характеры уступили место на исторической сцене подлинным героям.

Теперь Москва хотела, чтобы вся армия подумала над характером ведомой войны и увидела свои слабые места. Приказ Верховного главнокомандующего за номером 325 (16 октября), при всех оговорках и длиннотах, прямо призывал всех — до уровня роты — проанализировать причины прежних неудач, найти пути ликвидации слабых мест, оптимизации управления войсками, взаимодействия между отдельными родами войск, обеспечения наступательного порыва. Предлагалось осмыслить новую роль танков и механизированных частей. Да, воистину претерпевшие хорошо учатся. Напрашиваются и слова о воздействии на неготового до Божьего грома перекреститься мужика. Страшный опыт 1941-го и 1942-го годов наконец начали давать плоды.

России приходилось рассчитывать на себя, западные союзники не открыли в 1942 году обещанный «второй фронт» и надежда на отвлечение 40 германских дивизий не оправдалась. Из общего числа в 333 дивизий и 16 бригад 258 дивизий сражались на Восточном фронте Германии против СССР (из них 66 дивизий союзников). Пятимиллионная германская армия стояла в наших пределах, владея едва ли не половиной европейской территории страны.

Но противостоящая ей Красная Армия вышла из нижайшей точки и начала набирать естественную силу. В ее рядах насчитывалось уже 6124 тысяч человек, ее артиллерия насчитывала 77734 орудия и миномета, ее танковая мощь — 6956 танков, ее авиация — 3254 самолета. На своем германском фронте Москва выставила 391 дивизию (из них 247 стрелковых), 15 танковых и механизированных корпусов. В резерве Ставки, прямо обращенном к Сталинграду, стояли 25 дивизий. К участию в операции «Уран» было привлечено 60 процентов всей танковой мощи Красной Армии. Каждый день по железнодорожному полотну новой железной дороги Саратов — Астрахань проходило полторы тысячи вагонов. Нацию лучших в мире железнодорожников обошли в их собственном ремесле.

Особенностью подготавливаемой операции была ее исключительная засекреченность. По оценкам германской разведки, Красная Армия за летний период 1942 года сформировала пять новых танковых армий (армия примерно равна германскому танковому корпусу) и пятнадцать танковых корпусов (каждый равен германской дивизии). Это была огромная недооценка бронетанковой мощи Красной Армии. И Москва тщательно берегла подлинные цифры. Даже немцы признавали искусство советских войск в маскировке. Переговоры танкистов по рациям были сведены к абсолютному минимуму. Приказания отдавались в устной форме и непосредственному лицу. Имитация активности на центральном фронте была более чем правдоподобной. Участники операции совершали свои марши по ночам, а днем тщательно прятались в убежищах. Только для того, чтобы обмануть пилотов люфтваффе, через Дон были построены семнадцать мостов, из которых лишь пять были подлинными — по ним-то и переправлялись к своим боевым позициям 5-я танковая армия и 4-й танковый корпус, не говоря уже о стрелковых и кавалерийских дивизиях. На боевые позиции южнее Сталинграда через Волгу были переброшены 160 тысяч солдат, 430 танков, 550 орудий, 14 тысяч автомобилей, более 10 тысяч лошадей.

7 ноября 1942 года Сталин выступил в Москве на собрании, посвященном годовщине Октябрьской революции. Прошло семнадцать месяцев страшной войны на уничтожение, обе стороны потеряли миллионы солдат. Сталин говорил о восьми миллионах убитых немцев. Но присутствующим более всего запомнились его слова о том, что «будет и на нашей улице праздник». До этого праздника было еще очень далеко. Страна жила в страшном напряжении, она ковала оружие, учила военному делу вчерашних детей, бросила лучших своих защитников к волжской твердыне.

Немцы достаточно внимательно изучали речь Сталина, посвященную годовщине Октябрьской революции. Обратили внимание на горькие сетования в адрес изменивших решения западных союзников, отказавшихся от обещания открыть второй фронт в 1942 году. Британская армия «воюет только с четырьмя — да, четырьмя германскими и одиннадцатью итальянскими дивизиями» в Ливии. Главной целью немцев в 1942 году была Москва, для этого — для отвлечения войск от Москвы они стремились оттянуть советские силы на юг. Попытка поймать двух зайцев сразу — и Москву и нефть — привела к тому, что немцы сконцентрированы у Орла и Сталинграда. Успехи немцев на юге связаны с отсутствием второго фронта. Это был жесткий язык, но разве западные союзники не нарушили данного слова?

Между тем западные партнеры начинают сомневаться в жизнестойкости своего восточного союзника. 6 ноября 1942 года в докладе разведывательной службы президенту США за номером 48 констатируется: «Красная Армия оказалась неспособной выбить захватчиков из города (Сталинграда. — А.У.), и нацисты получают выигрыш, упорно продвигаясь к грозненским нефтяными месторождениям». Напрасны ли жертвы России? Газета «Нью-Йорк таймс» писала в эти дни: «Американцы могут бросить взгляд на спокойные улочки своих городов и попытаться представить их в условиях страшных разрушений, которые обрушились на Сталинград. Они могут взглянуть на своих соседей и представить себе мужчин и женщин Сталинграда, сражающихся за каждую пядь земли пригородных улиц… Сталин убивает тех, кто убивал бы американцев». Вице-президент Уоллес: «Сталинград — это первая линия обороны Чикаго».

А сами союзники, как они воспользовались тем, что ношу 1942 года нес прежде всего Советский Союз?

В начале ноября 1942 года, после трех лет поражений и отступлений, английская армия наконец добилась успеха в решающей битве в египетской пустыне у Эль-Аламейна. Впервые с того времени как Черчилль стал премьер-министром, он получил поздравления по поводу победы. Генерал Александер телеграфировал из Западной пустыни: «Пусть звонят колокола, число захваченных военнопленных превышает 20 тысяч, танков 350, орудий 400, несколько тысяч грузовиков». Разумеется, это были значительные успехи, хотя при любом сопоставлении этих цифр с теми гигантскими массами войск и техники, которые были введены в боевые действия на восточном фронте, — это была просто незначительная операция и этого не мог отрицать никто, в том числе и Черчилль.

По приказу Черчилля в Англии действительно ударили во все колокола. Но премьер-министр призвал трезво оценить ситуацию: «Война будет длиться еще долго, пока мы не разобьем Германию. Нам потребуется затем еще два года, чтобы разбить Японию. Мы будем держаться вместе в Америкой до тех пор, пока не установим мир в Европе и, если я все еще буду жив, я поведу всех на битву в Тихом океане». Отметим «держаться с Америкой». А ведь не Америка крушила 6-ю армию Паулюса, которая в свое время предназначалась быть авангардом высадки вермахта на Британских островах. Да и Японию поразить можно было только лишив ее континентального плацдарма, а это значит, что только Советский Союз мог нейтрализовать огромную армию японцев в Китае.

Успешная высадка англо-американцев в Северной Африке позволила Черчиллю уже 9 ноября 1942 г. заявить, что возникает «в целом новая ситуация, целый ряд новых возможностей для наступления против Гитлера в 1943 году». Он предполагал подготовку к вторжению в Западной Европе и нанесение ударов по Италии. Эти операции он хотел провести в сочетании с «различными формами давления» на Турцию, чтобы заставить ее вступить в войну, а также «взаимодействовать в наземных операциях с русскими на Балканах».

Именно в эти дни Черчилль провозгласил главную цель своей дипломатии. Выступая 10 ноября в Мэншн-хаузе, Черчилль сказал: «Британия начала войну не для территориальной экспансии, но мы удержим все то, что принадлежит нам. И я стал первым министром не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». Намеком на то, как он реализует это свое обещание сохранить империю, было упоминание в речи о «новых связующих звеньях англоговорящих народов». Тогда же Черчилль сказал, что «это еще не конец, даже не начало конца, но это определенно конец начала». В определенном смысле это был и конец героического периода, блестяще сыгранного мастером. В серых буднях грядущего от него уже зависело все меньше и меньше. Старые доблести мужества и веры уступали место потоку индустрии, массе войск, тем макровеличинам, в которых Британия уступала с каждым годом.

Тем временем «Энигма» давала Черчиллю бесценную возможность следить за стратегическим планированием германского командования как на Западе, так и на Востоке. В начале ноября стало ясно, что немцы, хотя они и захватили Владикавказ, не в состоянии достичь Каспийского моря или захватить Баку. Черчилль облегченно вздохнул: опасность англичанам на Ближнем Востоке уменьшалась.

Но не успела отойти на второй план одна забота, как стала возникать новая — капитальная, терзавшая Черчилля до конца войны. О дальних подходах к этой проблеме мы читаем в «невинных» по виду документах. Так, в эти дни сын премьера Рэндольф беседовал с прежним министром иностранных дел Франции Фланденом и изложил свои соображения отцу: «Мы должны атаковать Европу через Италию и Балканы. Чрезвычайно существенно, чтобы британские и американские войска достигли Вены, Бухареста и Будапешта до того, как туда придут русские». От Волги до Дуная лежали тысячи километров, на этих просторах располагались еще самые дееспособные силы вермахта, но в Лондоне уже задумались над судьбой Восточной Европы.

В это же время Черчилль размышляет над своей политикой в Азии. Он всегда считал Чан Кайши слабым правителем и в конечном счете союзником Рузвельта, а не собственным союзником. Когда Чан Кайши попросил присылки 7 британских дивизий для «помощи в возвращении Бирмы», Черчилль сообщил Рузвельту, что операции в Северной Африке и оборона Индии не позволяют помочь китайцам.

Проблема, которая прежде всего беспокоила Черчилля в ноябре 1942 года — потери британского флота от германских подводных лодок. В ноябре было потеряно 722 тысяч тонн английских и американских судов — самая большая цифра за все время войны. Но англичане наконец-то разгадали «потерянный» год назад военно-морской вариант «Энигмы». Дешифровка донесений капитанов подводных лодок сразу осветила картину присутствия немцев в мировом океане. Это позволило определить места нахождения германских подводных лодок, и после этого, с увеличением числа кораблей сопровождения, тоннаж потопляемых судов стал уменьшаться.

На заседании кабинета Черчилль зачитал слова Сталина о необходимости открытия второго фронта в 1943 году. «Наши действия в Средиземном море, как ни важны они, — сказал Черчилль, — несопоставимы с усилиями России». Черчилль определил грядущий 1943 год как «суровый и ужасный, мы должны встретить его вооружившись твердой волей, скрепив сердце».

Но все это отстояло в невероятно отдаленном будущем, путь в которое лежал через Сталинград. Советское руководство по достоинству оценило десант союзников на африканский континент. Успешная высадка англо-американцев в Северной Африке позволила Черчиллю уже 9 ноября 1942 г. заявить, что возникает «в целом новая ситуация, целый ряд новых возможностей для наступления против Гитлера в 1943 году». Он предполагал подготовку к вторжению в Западной Европе и нанесение ударов по Италии.

Нужно сказать, что Черчилль достаточно быстро оценил эффект разворачивающейся Сталинградской битвы на общий ход войны. В ноябре 1942 года, в самом начале грандиозной операции, он писал: «Мне кажется уже невозможным, чтобы Гитлер мог перевести какие-либо силы с Востока на Запад. Битва на русском фронте в значительной мере изменила мировую ситуацию…. Наши действия в Средиземном море, как ни важны они, — сказал Черчилль, — несопоставимы с усилиями России».

Глава германской дипломатии Риббентроп стал ощущать шаткость положения Германии в мире с высадкой западных союзников в Северной Африке. В день высадки он спешно присоединяется к поезду, везущему Гитлера на ежегодную встречу участников «пивного путча» 1923 года. На этот раз Риббентроп умоляет Гитлера позволить ему начать пробные подходы к советским дипломатам в Стокгольме, чего очевидным образом нельзя сделать без обещаний широких уступок на Восточном фронте. Гитлер резко отвел эту идею — но аргумент был особенный: мир не просят в момент слабости. Какое-то время Гитлер, видимо, обдумывал эту идею и пришел окончательному выводу, который огласил перед пивными камарадами. «Отныне и в будущем мы не будем выдвигать предложений о мире». Западные союзники оценили неисправимость нацизма. Через три месяца Черчилль в марокканской Касабланке в присутствии президента США выдвинет правило «безоговорочной капитуляции». Борьба принимает максимально ожесточенный характер.

Гитлер двигался в Мюнхен из Восточной Пруссии на замедленной скорости из-за разбомбленных западными союзниками путей. На пути он видел эшелоны с ранеными, прибывшие с Восточного фронта. Он приказал задернуть занавески своего вагона. В штабном вагоне обсуждали направление, в котором пойдут союзные транспорты, только что прошедшие Гибралтар. Гитлер сказал, что на их месте он постарался бы захватить Рим — там их ничто в данный момент остановить не могло. Еду в вагоне-ресторане подавали на изысканном фарфоре. Спать фюрер отправился на рассвете.

В Германии Гитлер 8 ноября произвел оценку стратегической ситуации на традиционном сборе в «Лёвенбройкеллер», перед ветеранами нацистского движения. В громадной пивной над аркой главного зала висела неимоверных размеров свастика, над сценой свисали золотые орлы. Гитлер, в коричневой рубашке с нарукавной свастикой, буквально ворвался в знаменитую пивную под рев камарадов, певших партийный гимн «Хорст Вессель» с тройным «Зиг Хайль» после. Его слова о Сталинграде запомнились многим. (В Сталинграде эта речь транслировалась по радио). Было что послушать. «Я хотел взять этот город — вы знаете, что мы скромные люди, — мы владеем им. Осталось только несколько небольших кварталов. Некоторые спрашивают, «почему все не происходит значительно быстрее?» Потому что я не хочу создавать второй Верден, а предпочитаю делать дело небольшими ударными группами… Важно то, что корабли больше не поднимаются по Волге». Гитлер объявил, что он не Вильгельм Второй — этот слабый человек, который умудрился отдать огромные завоевания германского народа на Востоке из-за того, что кучка предателей внезапно пожелала улучшить свои отношения с Западом. «Все наши враги уверены, что Германия сдастся без четверти двенадцать, но я принципиально ничего не сдам до пяти минут первого». Германскому народу дорого обошлась эта бравада. В пять минут первого огромное государство в центре Европы на себе испытало некоторые аспекты сталинградской реальности.

«Небольшими группами», обещанными Гитлером сражающейся на берегу Волги армии, стали прошедшие курс обучения специалисты по борьбе в городских кварталах. Они стали прибывать в Сталинград после нажима Рихтгофена на Ешоннека, который обратился к Гитлеру. Эти инженерно-подрывные части называли «пионерами»-первопроходцами. Пять батальонов «пионеров» прибыло в Сталинград. С собой они везли аккуратные упаковки динамита, автоматы, огнеметы — все для «грязной работы».

Первым обозначенным пунктом для «работы» одного прибывшего подразделения — 336-го батальона — стали окрестности завода «Баррикады». Остальные четыре батальона были распределены вдоль всей линии городского фронта. «Пионеры» были поражены колоссальными разрушениями Сталинграда. Стальные листы в разрушенных цехах странно скрипели, противник был почти невиден. Новоприбывшим объясняли, что он прячется в подвалах и выходит на поверхность через канализационную систему, что в руинах предстояло пройти практику на ориентацию. Но «пионеры» при этом проявляли самоуверенность, деловитость, углубленность в себя. Они, мол, и не такое видели в Воронеже. Вскоре после первого знакомства с местностью в месторасположении «пионеров» внезапно раздался взрыв, и новичкам пришлось хоронить восемнадцать своих товарищей. Это несколько отрезвило подрывников-»пионеров».

Прежде всего им поручено было взять два опорных пункта защитников «Баррикад»: во-первых, химический цех; во-вторых, т. н. «дом комиссаров» в нескольких сотнях метров от химического цеха (дом из красного кирпича, странным образом почти уцелевший и доминировавший над местностью). В половине четвертого утра, после стандартной артподготовки «пионеры» бросились на химический цех. Огнеметы сделали свое дело, здание попало в руки немцев. Проблему представил собой «дом комиссаров». Утром последовавшего за взятием химического цеха дня «пионеры» обрушились на него с полной верой в успех. Защитники укрылись в подвалах. В ярости «пионеры» стали заливать в подвалы бензин и поджигать его. Вниз были брошены динамитные шашки. Можно было праздновать победу, только делать это было уже некому — нераненым среди «пионеров» остался лишь один человек. Он вызвал к берегу Волги большой патруль. От немецкого патруля через три часа осталось три человека.

Пять батальонов (общим числом три тысячи человек) в течение нескольких дней потеряли треть своей силы. Но они нанесли защитникам города ощутимые удары. Погиб в схватке с ними 118-й полк, жестоким образом пострадала 138-я дивизия полковника Людникова — в ней осталось лишь несколько сот человек. Прижатый к реке, Людников просил Чуйкова о помощи. Превратности жизни известны. В Москве свирепую привязанность немцев к боям местного значения теперь едва ли что не приветствовали. Глядя в одну сторону, враг терял полный обзор, терял широкую картину, в которой местные успехи «пионеров», поджигавшие страсти руководства 6-й армии, являлись фактическим условием неприметного броска трех фронтов к горлу волжской группировки вермахта.

9 ноября наступила холодная погода — минус 18 градусов. Немцы начали мерзнуть в окопах, советские солдаты оборачивались глазами на реку — стоит Волге начать замерзать, и подвоз с левого берега остановится. Чуйков: «Теперь нам придется вести войну на два фронта: враждебная река сзади и враг, атакующий впереди». Оставалось изучать систему германской сигнализации и использовать немецкие сигнальные ракеты для вызова огня германской артиллерии на германские же позиции. Новое явление, теперь перебежчики шли с той стороны. Последовал приказ № 55 о гуманном обращении с перебежчиками. 11 ноября немцы в последний раз масштабно атаковали позиции 62-й армии. Снова традиционный авианалет, рухнули последние трубы в промышленной зоне. Целью, а затем и центром наступательных операций стал химический комбинат «Лазурь» и все та же железнодорожная станция. Уже привычная картина: несколько взятых немцами зданий вскоре были отбиты людьми Батюка. Жестокая то была сеча — по тридцать патронов на каждого солдата и по пятьдесят граммов хлеба в день. 12 ноября немцев остановили в семидесяти метрах от Волги. Взвод, в котором осталось лишь четверо, послал нарочного с запиской: «Перед нами крупные силы противника. Открывайте огонь по нашей позиции. Прощайте, товарищи, мы не отступили».

И, хотя противник сохранил долю бравады, ощутимыми становились новые веяния, наиболее достоверными свидетелями чего стали ранее немыслимые немецкие перебежчики. В своем дневнике простой русский солдат резюмирует происшедшее с абсолютной точностью: «Это уже не те немцы, с которыми мы дрались в августе. Да и мы уже другие».

На самом жестоком участке мировой борьбы, на советско-германском фронте, германская военная разведка во главе с фанатиком разведдела, создателем обширной информационной базы, энтузиастом работы с советскими военнопленными, покровителем власовского движения Геленом оказалась неспособной правильно оценить складывающуюся вокруг 6-й армии ситуацию. Гелен не сомневался в предприимчивости советского командования, он, собственно, исходил из того, что русские что-то готовят. С непогодой пришла их пора. Они, русские, явно постараются предпринять масштабное наступление против германских войск. Русские будут стремиться к «решающему успеху». Но сил и боевого духа у них хватит лишь на одно подобное наступление, на краткую, ограниченную во времени и пространстве операцию. Где же ее ожидать? 6 ноября 1942 года Гелен дает оценку сложившегося стратегического положения и представляет варианты возможных действий советского командования. Атаке подвергнется группа армий «Центр», причем сердцевиной военных усилий русского командования будет Вторая танковая армия, расположенная на левом фланге «Центра». На юге «ситуация неясна». Но что можно твердо исключить, так это два советских наступления одновременно. И если первого следует ожидать на московском направлении, то о втором можно не заботиться. Роковая ошибка, построенная на самонадеянном расчете.

Никак нельзя сказать, что у немцев не было вовсе никакой предостерегающей информации. В одиннадцатый германский корпус, расположенный на Дону, довольно методично поступали сведения о концентрации русских войск. И румыны видели активизацию противостоящего фронта. Воздушная разведка подтверждала предупреждения о создаваемом Красной Армией наступательном кулаке. Четвертая танковая армия немцев идентифицировала новые части в бекетовском «колоколе». Ее командующий видел оживленное перемещение колонн противника перед его фронтом. К юго-западу от Сталинграда, непосредственно перед третьей армией румын, происходило нечто, более всего похожее на подготовку к наступлению. А у немцев в резерве здесь была лишь 48-я танковая дивизия. Имевшиеся же на вооружении у румын 100 чешских танков Т-38 мало что значили против русских Т-34.

12 ноября Гелен представил командованию сухопутных сил специализированную оценку деятельности Красной Армии на юге и возможные потенциальные угрозы. «Хотя пока невозможно дать общую оценку положения противника в нынешней неясной обстановке, мы можем ожидать в недалеком будущем их наступления против румынской третьей армии, что может принести обрыв железнодорожного сообщения со Сталинградом и поставить в опасное положение все германские силы, расположенные восточнее, целью чего будет стремление заставить нас уйти из Сталинграда». Но, делает фатальную оговорку подполковник Гелен, скорее всего стратегических решений здесь русские принимать не будут. Возможно одно из двух: либо русские обрушатся на Третью румынскую армию, либо они постараются предпринять наступление против итальянцев и венгров на Дону. Мысль о более масштабном решении была неприемлема для Гелена, и он постарался убедить в этом главных адресатов своих аналитических материалов.

А советская сторона, как раз наоборот, расширяла радиус своего обзора. Резиденту советской разведки «Люси» пошла в Швейцарию телеграмма следующего содержания: «Где находятся тыловые укрепления немцев к юго-западу от Сталинграда и вдоль Дона? Построены ли оборонительные позиции в секторе Сталинград — Клетская и Сталинград — Калач? Их характеристики?»

Через два дня после того, как Гитлер и начальник штаба сухопутных войск генерал Цайцлер прочитали успокоительные соображения Гелена, в советские армии начали поступать боевые приказы. И поступали они, разумеется, к армиям южного направления. Главной задачей на данном этапе было скрыть процесс концентрации. Скажем, у Юго-Западного фронта не было ничего более важного, чем укрыть от чужих глаз 5-ю танковую армию генерала Романенко. По мере того, как падали ноябрьские листы календаря, советские танки по ночам продвигались все ближе к фронту. Были и несчастья: один из корпусов Первой танковой армии не успел пересечь Дон ночью и подвергся бомбардировке, но противник посчитал это дежурным происшествием.

5 ноября Жуков вместе с Ватутиным прибыл к танкистам Романенко. Им предназначалось практически главное в предстоящей операции. Родина ожидала, что они выполнят свой долг. Жуков долго инструктировал танковых командиров. Задачи были расписаны по дням. На следующий день Жуков вместе с генерал-полковником Вороновым был уже в Серафимовиче у Рокоссовского. Затем он посетил Ватутина, Чистякова, Батова. Главный вопрос — координация действий между Юго-Западным и Донским фронтами, а точнее, между 65-й танковой армией Батова и соседями. Батов ознакомил присутствующих с показаниями военнопленных, и Жуков немедленно связался со Сталиным. «Ваши предположения о существовании связки между двумя группировками в районе Клетской подтверждены. Разведчики Батова взяли пленных из 376-й германской дивизии и 3-й румынской дивизии». Жуков был суров к Батову, припоминая его «первую ошибку в Крыму». Но за обедом он долго беседовал с танковым командармом, ценя его советы о расположении артиллерии. Ватутин планировал сразу ввести в дело 500 танков.

Приказ наступать был подписан 8 ноября, но в течение наступившей ночи пришло распоряжение об отсрочке наступления на неделю: запаздывали войска, задерживались боеприпасы. Жуков у Еременко беседует с его генералами, начиная с Толбухина. Он обрисовывает общую схему операции, что для части генералов было откровением.

Тем временем русский мороз пришел в волжские просторы, и река начала покрываться первым ледком. Транспортировка танков становилась проблемой. 10 ноября Еременко собрал военный совет своих генералов, который шел всю ночь. Задача: сохранить связь со Сталинградом и прийти на спасение его обессмертивших себя защитников. 38 инженерных батальонов готовились к наведению понтонных мостов. За последние три недели они уже переправили в Сталинград 420 танков, 111 тысяч солдат, 556 орудий, семь тысяч тонн боеприпасов. Впервые здесь наши авиаторы готовились завладеть сталинградским небом и прикрыть наступающие колонны. Теперь танки могли по радио вызывать воздушную поддержку. Чтобы научиться этому, понадобилось полтора года войны.

На трамплинных позициях теперь присутствовал Василевский, общая координация продолжалась. Главной идеей было следующее — избежать фронтальных стычек, идти своим путем, ценить расчет, местность, время, а не упиваться безрассудной храбростью. И для этого понадобилось полтора года войны. Василевский (как вспоминает один из участников этих встреч) «был умным генералом, обладающим большими талантами и не отрицающим талантов у других». Он выслушивал соображения специалистов и вникал в процесс их планирования. И еще раз, и еще раз повторял, что нужно обходить те места, где противник действительно силен, двигаться дальше, вперед и вперед.

11 ноября Жуков сообщает Сталину о необходимости должным образом одеть 51-ю и 57-ю армии не позднее 14 ноября. В этот же день он оценивает перед Сталиным степень готовности к операции. Вместе с верным Василевским они развернули карты Генерального штаба. Главным было следующее положение: «Главные силы немцев, их 6-я и 4-я танковая армии, втянуты в тяжелые бои в районе Сталинграда. На флангах, на основных направлениях нашего наступления стоят румынские войска. Общее соотношение сил в районе Сталинграда благоприятствует успешному выполнению заданий, выдвинутых Ставкой».

Наиболее проницательные среди немцев начинают в ноябрьской мгле усматривать нечто устрашающее. Германское Верховное командование в эти последние дни постаралось предпринять некоторые действия по укреплению мягких флангов сталинградской группировки. Расположенный в 80 километрах к юго-западу от Клетской и Серафимовича 48-й танковый корпус, возглавляемый генерал-лейтенантом Фердинандом Хаймом (близким другом Паулюса), получил приказ выдвинуться на слабые фланги. Случилось абсолютно непредвиденное. Через несколько километров после начала пути на нескольких танках начался пожар и колонна остановилась. Обеспокоенные механики бросились к боевым машинам и достаточно быстро поняли в чем дело. В период военного бездействия, когда танки стояли без движения, полевые мыши нашли себе невиданное место зимовки в моторах и сгрызли электроизоляцию. Это на несколько дней затормозило прибытие 48-го корпуса на новое место дислокации. И прибыл он в плохом технически-моральном состоянии. Более половины танков — 62 из 104 танков были в небоевой кондиции. Примечательно, что командование фронта не сообщило об этом ОКХ и в Вольфшанце, типичное прикрытие коллег. В результате там не знали, что у 6-й армии ослаб один из немногих резервов.

Но тщательно выработанные планы и грандиозные усилия по подготовке к их реализации могли сорваться, если бы немцам этой поздней осенью удалось все же подавить чуйковский очаг сопротивления в самом Сталинграде.

В ночь с 7 на 8 ноября 1942 года американские и британские войска высадились в Северной Африке. Главные силы американского танкового генерала Паттона высадились в районе Федалы, в 25 километрах от марокканской Касабланки — единственному крупному и оборудованному порту на атлантическом побережье Марокко — и близ Мехдии, ближайшему пункту к Порт-Лиотэ, обладавшему единственной в Марокко бетонной взлетно-посадочной полосой.

Растерянность подчинявшихся режиму Виши французов была столь велика, что первые часы они были в ступоре и лишь затем начали весьма хаотическое отражение союзного десанта. Лишь политический компромисс союзников с представителем дружественного Германии вишистского режима — адмиралом Дарланом приостановил кровопролитие французов и западных союзников.

В Москве восприняли североафриканскую высадку, не связавшую непосредственно немецких сил, не отвлекшую достаточно крупный контингент с Восточного фронта, как паллиатив. Все надежды покоились на обещанном открытии второго фронта в Европе в 1943 году

Во время встречи вечером 9 ноября 1942 года Гитлер и итальянский министр иностранных дел Галеаццо Чиано обсудили «производные» американо-британской высадки в Северной Африке: немедленная оккупация всей Франции, высадка на Корсике, укрепление позиций в Тунисе. Лаваль — вишистский премьер сидел в соседней комнате, когда Гитлер 11 ноября отдал приказ ввести войска в неоккупированную до сих пор часть Франции. Утром следующего дня германские войска, не встречая сопротивления, прошли по французской территории, находившейся под юрисдикцией Виши. Теперь немцы стояли и на побережье Бискайского залива, и на берегу Средиземного моря. Лишь Россия и Британия не склонили в Европе головы перед Германией.

В далеком и мирном альпийском Оберзальцбурге, отдыхая после празднования годовщины пивного путча 1923 года, Гитлер обратился к мерзнущей в русской степи 6-й армии. «Я знаю о трудностях битвы за Сталинград и о потерях наших войск. По мере того, как по Волге поплыли льдины, трудности русских стали еще больше. Используя это время, мы избежим кровопролития. Поэтому я ожидаю, что Верховное командование, со всей многократно проверенной энергией, и войска, с их так часто продемонстрированным мужеством, сделают все возможное для прорыва к Волге в районе металлургических заводов, завода по производству пушек и оккупируют эти части города».

Именно в свете этого приказа Гитлера германские «пионеры» повернули направо и пошли вдоль берега Волги, направляя острие удара на отчаянно сопротивлявшихся бойцов сразу за заводом «Баррикады». Наши «кукурузники» пытались сбросить боеприпасы и иную помощь солдатам Людникова. Немцы довольно хитроумно повторили зажжение огней в избранных местах и груз с воздуха далеко не всегда поступал в руки защитников Сталинграда. Но сражение за «Баррикады» и рядом было просто отчаянным. Ни один немец из 336-го батальона не возвратился в места тылового расположения.

В шесть тридцать утра 11 ноября 1942 года Паулюс начал последнее наступление на уже пристрелянную полоску земли. Получив 48-й танковый корпус, командующий 6-й армией приступил к выполнению приказа Гитлера о решающем наступлении в момент, когда замерзшая, но еще непроходимая река сделала положение 62-й армии Чуйкова особенно уязвимым. Тракторный завод уже был в немецких руках, трудности начинались на территории Рынка — той самой территории, которую весело пересек авангард 6-й армии в далеком августе. Сейчас самую тяжелую работу на территории Рынка выполняла 16-я танковая дивизия. Она медленно продвигалась на юг, сражаясь с орудиями, минометами, противотанковыми ружьями, отчаянными обитателями подвалов, выскакивающими в самый неожиданный момент. При этом наши сталинградские бойцы заведомо шли на жертву, но уводили с собой в небытие и нескольких немцев. Туманы и появившийся снег слепили оптику немецких танков, они грозно урчали, продолжая свой убийственный ход с обеих сторон (с севера и юга) города в направлении Рынка.

К полудню яростная атака немцев дала свои результаты — немцы во второй раз прошли по трупам наших гвардейцев к Волге, рассекая силы Чуйкова теперь уже на три части. К югу от завода «Баррикады» в одиночестве сражалась дивизия Людникова, в которой осталось полтысячи человек. И дождь и снег пали на обезлюдевшие роты, а раненые гибли в негромких стенаниях. Кончились автоматные патроны и гранаты — своего рода «хлеб» сражений в городских кварталах. Через несколько часов их уже всего четыреста человек. Вывезти их на «большую землю» не было никакой возможности.

Но по большому счету это наступление Паулюса было «галочкой в боевом плане». Германские части безропотно и иногда почти механически шли вперед, но в их действиях, в действиях надорвавшихся танкистов и пехотинцев уже не было прежней истовости.

Наиболее устойчивой и эффективной силой Чуйкова была 13-я гвардейская дивизия, численностью в 1500 человек и 193-я дивизия с боеспособной тысячей солдат. Во всей же 62-й армии, после подкреплений насчитывалось 47 тысяч солдат и командиров при 19 танках. Горохов держался за рынок и Спартановку, южнее стояли 13-я и 39-я гвардейские, 95-я, 45-я и 384-я дивизии. Борьба в руинах уже обросла своими правилами, появились своего рода традиции, выработались приемы дальнего и ближнего боя. Появились знатоки городских лабиринтов, некоторые проводники феноменально ориентировались в этой огромной груде городских развалин. Могло ли это помочь в готовящемся последнем бою? 17 ноября армада германских танков (16-я танковая дивизия) пошла на людей Горохова, и трудно было представить себе силу, способную на этот раз сдержать немцев. Горохов собрал всех — поваров, водителей автомашин, солдат из ремонтных мастерских — всего числом триста. Приказ держаться до последнего патрона передали и Еременко и Чуйков. Новой, поразительной нотой была концовка их приказа: «Держитесь, и к вам придет такая помощь, о которой вы никогда даже не мечтали».

Чуйков думал об этих словах, владея всего лишь десятью процентами городской территории Сталинграда. Со стороны замерзшей Волги приток жизненных сил практически прекратился. Командарм был доволен лишь наличием для экстренного случая двенадцати тонн шоколада. Если Волга не покроется быстро крепким льдом, то этого запаса должно хватить по половине пачки каждому в день на протяжении двух недель. Ежедневная доля каждого солдата — сто граммов водки. В пронизывающем холоде начинающейся зимы лишь единицы отказывались от своей порции. Тем более, что общая численность армии неизменно уменьшалась. Страшным врагом солдат и офицеров были вши.

Узнав о критическом положении Сталинграда, Сталин приказал Василевскому вылететь на левый берег Волги и наблюдать за разворачивающимся сражением, освободив Еременко для координации всей обороны города и помогающих городу сил. Развевая сомнения одних, сдерживая темперамент других, Василевский разместился у основания пружины, готовой рвануться вперед. Чувство своего рода отрешенности посетило его. Проделан огромный труд, и все же впереди неизвестность. Но взгляд на карту, цифры задействованных сил, общий настрой новой военной элиты плавили неизбежные сомнения. Для участия в операции «Уран» изготовился миллион человек в шинелях, 13 541 орудие, 894 танка, 1115 самолетов. Три фронта синхронизировали процесс последних приготовлений. В войсках не было проклятой июльско-августовской обреченности, войска рвались в бой. Рождалась новая армия.

15 ноября Васильев (Сталин) пишет Константинову (Жукову): «Вы можете определить такую дату начала для Федорова и Иванова (Ватутина и Еременко), которая кажется вам подходящей, и дайте мне знать, когда вы возвратитесь в Москву. Если вы считаете необходимым, чтобы один из них выступил на день или два раньше, я даю вам право решить этот вопрос по вашему усмотрению». Жуков и Василевский уже определили дату выступления для северного сектора — 19 ноября, а для южного — на день позже.

Жуков опасался, что немцы сумеют снять крупные силы с центрального участка фронта, он предложил одновременно «разгромить немцев в районе ржевского выступа. Для этой операции мы (Жуков и Василевский. — А.У.) предложили привлечь войска Калининского и Западного фронтов». Руководить этой операцией взялся лично Жуков.

Далее произошел так называемый «казус Вольского». Генерал Вольский, командующий 4-м механизированным корпусом, готовился повести за собой правый фланг наступающих с юга советских танковых колонн. Он косвенно участвовал в планировании «Урана», внимательно слушал Жукова и делился соображениями по поводу достижения наиболее эффективного удара — тем самым как бы разделяя ответственность за готовящуюся операцию. Буквально за считанные часы (за 36 часов до начала операции) он представил Верховному главнокомандующему Сталину буквально паническое письмо: сил Красной Армии недостаточно; предстоящее наступление ни к чему не приведет; более того, оно изначально обречено на жестокое поражение. Он, «как честный коммунист», не может молчать и выносит свое искреннее мнение на суд самой высокой инстанции. Сталин велел затормозить ход уже «вставшей на автоматический режим» операции и немедленно вызвал в Москву Жукова и Василевского. Оба они постарались погасить эмоции и привели цифры войск и вооружения, определенно дающие надежду на успех. Сталин связался с Вольским и, стараясь спрятать эмоции, заверил генерала в излишней, необоснованной критичности его позиции; наступление подготовлено с должным тщанием и имеет значительный шанс на успех. Пораженные тактом Сталина, Жуков и Василевский слушали, как он выслушивает извинения генерала Вольского и завершает беседу едва ли не на сердечной ноте. Свидетели описывают сцену завершения разговора с противоположной стороны. Бледный как смерть Вольский от напряжения истекал потом, он вынул платок и прокашлялся. Платок был ало красным.

Наиболее вероятная причина этого эпизода — застарелый туберкулез генерала. Борясь с ним, он питался лишь чаем с галетами, но не желал уйти с передовой. В одном из приступов страшной меланхолии он написал письмо, столь сильно смутившее Сталина. Оно привело к сенсационной приостановке огромного механизма подготовки наступления, но уже никак не могло остановить его. Это был также тот редкий случай, когда Сталин — сам о себе говоривший «я грубый» — проявил удивительную и несвойственную себе деликатность. Эпизод не имел исторически значимых последствий. Возможно, что главная его причина вовсе не слабое здоровье советского генерала, а ужасный опыт первых восемнадцати месяцев войны, когда столько советских наступательных операций оканчивались трагически.

Вечером 16 ноября генерал Рихтгофен беседовал с начальником штаба германской армии генералом Цайцлером. «Надо либо бросить все силы, либо остановить наступление вовсе. Если мы не проясним ситуацию сейчас, когда Волга блокирована и русские испытывают подлинные трудности, мы уже никогда не сможем сделать этого. Дни становятся короче, а погода хуже». Цайцлер согласился с общей линией этих рассуждений, но конкретных решений не принял.

Погода действительно менялась довольно резко. Короткое и жаркое наше лето сменилось в одночасье туманами и холодами, степная трава стала холодной. С небес пошел холодный дождь, быстро сменившийся тающим на лету снежком. Теплая погода октября довольно быстро сменилась заморозками ноября.

Нужно сказать, что немцы извлекли из первой русской зимы — из жестокого для них 1941 года — определенные выводы. Квартирмейстер 6-й армии удачно приказал использовать степные овраги — балки — для строительства «нор», используемых как всепогодное прикрытие для зимовки личного состава. Здесь же складировалось продовольствие и зимнее обмундирование, прибывшее по единственной железной дороге из находящегося почти в шестистах километрах Харькова. Вдоль линии железнодорожного пути было создано десять складов, основа жизнедеятельности 6-й армии и танковой армии, застрявшей на Кавказе. Это была нелегкая миссия, советские партизаны уже получили приказ препятствовать поставкам в восточном направлении. Железнодорожное сообщение между Харьковом и Сталинградом стало прерывистым, опасным, ненадежным.

И помимо этого, вся диспозиция войск Паулюса говорила об устремленности на Сталинград, а главные запасы, которые питали его войска, находились далеко на западе, на западном берегу Дона, где их сохранность далеко не гарантировалась близрасположенными войсками. Самым важным немецким хранилищем стал Чир — почти сто километров до Сталинграда. Именно оттуда, с Чира, немецкие войска получили в начале ноября зимнее обмундирование. Оно развозилось на грузовиках по необъятной степи, равно как и боеприпасы и продовольствие.

Военнопленные советские воины в лучшем случае получали семечки поздних донских подсолнухов. Они брели в отрепьях летнего обмундирования, с потухшими глазами и седеющими головами, их судьба была трагичной. Немцы смотрели как вчерашние красноармейцы роются в отходах, они безучастно взирали на чистое людское горе наших плененных воинов. Даже звуки угасли в степи, только дальний гул на востоке говорил о продолжающейся в Сталинграде битве. Да растущие аккуратные немецкие кладбища поблизости от военных госпиталей.

Немецким лошадям явно не нравился континентальный климат, и армейское руководство постаралось послать значительную их часть на Украину. Немцы стали использовать невысоких русских лошадок, неприхотливых и выносливых. На них, а не бельгийских першеронов, они надеялись в грядущую зиму, обещавшую быть суровой. Пехотинцы слушали рассказы летчиков о виденных ими в районе Клетской колоннах русских танков, среди которых скоростью и огневой мощью выделялись танки Т-34. Для восстановления душевного равновесия солдат, каждые двадцать дней они получали право на поездку в Германию. Нужно сказать, что в рейхе с трудом понимали, что происходит близ берегов Волги.

9 ноября в расположении 384 пехотной дивизии немцев была захвачена переписка немцев со своими родными в Германии. Копии переводов были отправлены в Москву и прежде всего Сталину. Того очень интересовало моральное состояние германских войск. В данном случае речь шла о частях не побывавших в сталинградском пекле, но они были рядом и у них были свежие впечатления. Генерал Габленц пишет командирам 384-й пехотной дивизии: «Я знаю о состоянии дел в дивизии. Мне известно, что сил уже не осталось… Идет жестокая битва, и с каждым днем будет все тяжелее. Изменить ситуацию к лучшему невозможно. Но вялость большинства солдат может быть преодолена активностью руководства. Командирам следует быть строже… Дезертиров должен судить военный трибунал. Солдат, уснувший на боевом посту, заслуживает расстрела на месте. Пора начать жить по законам военного времени… Эту зиму мы проведем в России. О доме лучше на время забыть».

12 ноября пошел первый большой снегопад. В белых маскхалатах разведчики партия за партией уходили по свежему снегу в тыл противника. Они обнаружили, что на линии предстоящего наступления румыны строят сеть бетонных бункеров, но пополнений к ним не поступило и строительство по всему фронту еще далеко от завершения. Разведчики привели с собой немецких строителей бункеров. Радостная новость о человеческой корысти и беспечности — основная часть бетона пошла на строительство штаба румынской армии, а сооружения в далекой степи остались в первозданном виде, слегка начатыми.

13 ноября Жуков и Василевский сделали вместе со Сталиным последний обзор предстоящего масштабного предприятия. Впечатления Жукова: «Сталин, можно сказать, был доволен. Он не спеша попыхивал трубкой, поглаживал усы и выслушал нас не перебивая». К наступлению были готовы более миллиона солдат, подготовлены 119 полевых госпиталей с 62 тысячами коек. В войсках стало ощутимо возбуждение. В канун рокового дня у немцев прозвучала необычно краткая погодная сводка: «По фронту без значительных изменений. Ледяной покров на Волге несколько ослабел».

Глухое унынье безбрежных русских степей прятало в себе нашу удачу. Мелкий колючий снег кружил по степи, навевая на противника дрему. Но волненье жгло кровь молодых танкистов и артиллеристов, замерших в траншеях автоматчиков (по восемь человек на танке). В их руках была судьба родины.

16 ноября по Дону пробежали первые метели. Еременко уже передвинул свой командный пункт ближе к фронту (маскируя свой командный пункт под административное учреждение). Командующий танковой армией Батов был буквально в нескольких десятках метров от передовой, куда ожидалось прибытие генерала Рокоссовского. Панорама внешне была почти идиллической. Впереди широкое южное поле, за ним покрывающийся первым льдом Дон, на его дальнем берегу — покрытые первым снежком кусты. Затем, для отрезвления, две линии траншей, а за ними пулеметные гнезда, доты, системы траншейного сообщения.

Роты разведки уже работали за линией фронта. В их задачу входило определение объектов вражеской обороны, целей для артиллерии, путей продвижения для танков, проходов в минных полях. И хотя командирам высокого ранга поступил суровый приказ оповестить своих людей о наступлении лишь за три часа до его начала, в воздухе реяло ожидание. Блестели глаза, росла уверенность, что должно произойти нечто важное. 18 ноября командиры частей получили «личный и срочный» приказ начинать в 7.30 утра 19 ноября артподготовку.

Танки Романенко вышли на исходную позицию, когда в 16.17 восемнадцатого ноября пришло кодовое сообщение: «Пошлите посыльного забрать меховые перчатки». Это означало, что пехоте и танкам атаку начать в 8.50 девятнадцатого ноября. В полночь 18 ноября Чуйкову было приказано находиться поблизости от радиопередатчика. Он недоуменно смотрел на приемник. Внезапно его замполит Гуров ударил себя по лбу. «Я знаю, это приказ о большом контрнаступлении!» Пока догадка не подтверждалась, но волнение охватило всех присутствующих. О чем думал Чуйков? Контрнаступление для его людей — если оно начнется — случится тогда, когда даже сверхчеловеческая отвага защитников города подошла к опасному пределу. Когда «пионеры» динамитом выбивают солдат Людникова из последних опорных пунктов, а те, словно лишившись инстинкта самосохранения, сражаются с полной самоотдачей. Шестьдесят восемь дней их прекрасной отваги прошли не зря. Фаталистическое самоотвержение принимало строгий смысл.

Темнота опускалась на степь в эти поздние ноябрьские дни рано. Уже в четыре часа стало темнеть. На темном фоне привычно вспыхивали зарницы с востока, со сталинградской стороны. Нашей удачей была почти абсолютная прикованность немцев — и солдат и генералов — к волжскому берегу, к окопам Сталинграда. Они не увидели, что центр исторического действия сместился на отдаленные фланги, на сто шестьдесят километров от «дома Павлова». Именно там теперь решалась судьба самого продвинутого в глубину нашей территории авангарда вермахта.

Строго говоря, румыны видели, что происходит нечто загадочное и тревожное. Командующий 3-й румынской дивизией генерал Думитреску несколько раз обращал внимание на небывалую активность на противоположной стороне. Лучшим вооружением румын были 37-мм пушки, которые в частях Красной Армии называли «пушки-колотушки». Наиболее детальным являлся доклад Думитреску от 29 октября 1942 года. Он спровоцировал маршала Антонеску обратиться к Гитлеру с указанием на потенциальную опасность ситуации, в которой южный берег Дона не является надежно прикрытым. Но Гитлер был, что называется, «зациклен» на самом Сталинграде. Как и все германское командование. Шахматы более популярны среди русских, немцы решают свои проблемы последовательно, по мере поступления.

Паулюс 9 ноября 1942 года придал румынам специальную группу поддержки во главе с полковником Симонсом. Но танки румын были безнадежно устаревшими — чешские 38-Т. Боеспособность расположенной неподалеку 14-й танковой дивизии была невелика — всю свою боевую мощь она выложила и потеряла в уличных сталинградских боях. Учитывая все это, окружающим офицерам не была понятна почти абсолютная невозмутимость высшего руководства их армии. Знали ли их командиры нечто, что их успокаивало? Переоценивали боевую мощь (неведомо для них) ослабленного 48-го танкового корпуса? Возможно, Паулюс некритически верил в способность этого корпуса отбить любую попытку советской стороны изменить статус-кво.

Капитан Бер вспоминает, как за месяц до описываемых событий его предшественник на штабном посту подошел к крупномасштабной карте, распростер руки над ней и показал места, где русские постараются нанести наступательные удары. «Их клинья встретятся здесь», — и офицер-провидец указал на город Калач. Бер поднимал трубку телефона. Фронт стоял нетронутым, но активность русских была недвусмысленной. Эфир, обычно столь молчаливый на русской стороне, взорвался тысячами голосов. Передавались зашифрованные сообщения. Падал легкий снежок, а капитан Бер фиксировал новые угрожающие сигналы.

В эти дни второй половины ноября румыны, при всей их беспечности (почти национальной черте), все же заметили небывалую активность противостоящих сил. В их штабах зазвенели телефоны, поступили доклады о реве сотен моторов, о танках, выходящих на боевые позиции, о сотнях артиллерийских орудий, подтягиваемых к Серафимовичу и Клетской. Румынские разведчики сообщили о колоннах красноармейцев, собирающихся под прикрытием боевой техники. Офицер связи при румынском штабе — лейтенант Шток (бывший олимпийский чемпион) связался с германским штабом в Голубинке. Его телефонограмму принял капитан Бер, служивший в штабе генерала Шмидта. Он нанес сведения о перемещении советских войск на большую оперативную карту. Пленный советский офицер тоже говорил о предстоящем наступлении. Первым из значимых немецких офицеров о грядущем советском наступлении узнал лейтенант Герхард Шток, прикомандированный к третьей румынской армии около Клетской. Занесенная в штабной журнал, его телефонограмма свидетельствует: «Согласно показаниям русского офицера, взятого в плен в расположении 1-й румынской кавалерийской дивизии, ожидаемая атака Красной Армии должна начаться сегодня в пять утра». Других сообщений не было, и дежурные офицеры решили не будить начальника штаба армии генерала Шмидта. Но позже все же сведения были доложены генералам Паулюсу и Шмидту.

В это время советские саперы в белых маскхалатах разминировали путь танкам.

К полуночи начинающегося 19 ноября набежали темные тучи. Температура достигла нуля, с неба повалил снег. Быстро прошла бессонная ночь, в 7.20 Юго-Западный и Донской фронты послали в эфир кодовое слово «Сирена» — приказ зарядить три тысячи пятьсот орудий. Десятью минутами позже в белое как молоко небо полетел первый залп. Первыми в небо взметнулись оранжевые полосы огня ракетных минометов — «Катюша» вышла на волжский берег. То был сигнал. Через секунду по врагу били все 3500 орудий и минометов; их огонь был направлен на три полосы прорыва (общая ширина — примерно двадцать километров). С небес на врага валил бездонный русский снег и ярость нашего народа — жертвы жестокой и неспровоцированной агрессии. Воистину настал час расплаты.

Канонада длилась восемьдесят минут. Румынские солдаты оглохли в своих передовых окопах. Даже укрепленные бункеры были снесены огневым смерчем. Прикомандированный к румынам лейтенант Шток, следя за событиями, связался с капитаном Винрихом Бером, офицером штаба Паулюса в станице Голубинка и объяснил ему, что звуковой сигнал — вышеозначенная сирена — означает подготовку к артиллерийской канонаде. «Я думаю, румынам не выстоять». Наступила желанная тишина, и вдали раздался нарастающий рокот моторов. Когда танки 5-й танковой армии и пехота 47-й гвардейской, 119-й и 124-й стрелковых дивизий подошли к румынским окопам, артиллерия перенесла свои залпы на 300 метров в тыл противника. В 8.48 прозвучал последний залп, и двумя минутами позже танки и пехота наконец-то рванулись вперед. 76-я стрелковая дивизия генерал-майора Табаркеладзе выступила вперед под музыку дивизионного оркестра из девяноста человек. Милые грузины, вы забыли эту музыку? А ведь тогда и в смертельном бою, и на краю братской — братской! — могилы никто не спрашивал вашу национальность. Вы, как и десятки, сотни народов сражались за нашу единую Родину. Можно было сомневаться даже в исходе войны, но сомневаться в нашей Родине было невозможно.

Когда утро вступило в свои права, туман рассеялся и в воздух взметнулись славные соколы — новая поросль авиаторов, заставивших забыть о нашем фактическом уходе с небес в первые месяцы войны. Картина внизу далеко не была триумфальной. Румыны не заслуживают презрительных интонаций. Они вели бой, и это был жестокий бой. Именно сила сопротивления заставила Романенко (5-я танковая армия) ввести в полдень основные танковые силы. Кавалеристы генерала Плиева бросились в прорыв. Конники неслись вперед вместе со стальными тридцатьчетверками. В периодически опускавшемся тумане и кавалеристы и танкисты смотрели на компас — на юго-восток. Пехота смотрела на танковый след.

Храбрости и силы румынам хватило примерно до полудня. Затем их 9-я, 13-я и 14-я дивизии теряют силу организованного сопротивления, в их ряды, ошеломленные и потрясенные, проникает паника. Практически вся 3-я румынская армия под ударами с запада и востока бросилась прочь от советских танков в бездонную донскую степь, где у нее, впрочем, не было запасных линий обороны. Воспоминания советского очевидца: «По пути следования русских танков дорога была устлана трупами врагов. Стояли брошенные орудия. В балках в поисках растительности бродили отощавшие лошади; некоторые из них тащили за собой сломанные повозки. От горящих грузовиков поднимались клубы серого дыма. Повсюду валялись каски, ручные гранаты и коробки из-под патронов». Штаб румын ретировался столь поспешно, что на вешалках еще висели шинели штабных офицеров. А рядом — документы и, главное, запасы горючего. Что до пленных, то был отдан приказ оставлять деморализованного противника позади.

Примерно в пятнадцати километрах к югу находились первые посты метеорологической службы германской армии, и сержант Вольф Пеликан собирался проверить свои метеорологические приборы. Он был одет и готовился к завтраку, когда в дверь постучал гонец из соседней роты и возбужденно стал показывать на север: «Там Иваны!» Пеликан попытался урезонить солдата. «Ты сошел с ума». Выскочившие из бункеров солдаты старались высмеять паникера. В него бросали снежки, но он, теперь уже молча, продолжал указывать на север. Пеликан посмотрел в этом направлении и обмер. На секунду ветер прогнал туман и на горизонте обозначились силуэты больших темных танков. Они были примерно в двух километрах, и Пеликан замер от ужаса. В эти минуты на плацу появились первые румынские солдаты, их истерия говорила красноречивее слов. Один из них выкрикнул, что русские следуют прямо по пятам. Благодушие немцев развеялось, как и утренний туман.

Если бы пресловутая немецкая «рама» традиционно вылетела для рекогносцировки местности, то летчик увидел бы три колонны танков, делающих серповидное движение, означавшее для немцев только одно — окружение в русской степи. Но небо, благословенное серое небо, было пустынным.

Среди румын и даже немцев началась паника. Командир одной из немецких частей сел в легкий самолет и улетел на юг. Солдаты бросали свои вещмешки в кузов грузовика, но тот на морозе не заводился. Наконец мотор нагрелся. Не дожидаясь русских танков, немцы погрузились в грузовики и отбыли подальше от жуткой угрозы. Они благодарили своего бога за своевременное оповещение.

Армейские наблюдатели в густом тумане не могли ничем помочь советской артиллерии, но это и не было необходимым — основные цели были уже определены и пристреляны. Гул был слышен в 30 километрах. Бер бросился к Паулюсу и Шмидту. Согласно сообщениям лейтенанта Штока, третья румынская армия дезинтегрировала, и ее остатки отступают в направлении Голубинки. Итак, Паулюс узнал о советском наступлении в пять часов утра, находясь в Голубинке, где располагалась его штаб-квартира. Он воспринял сообщение спокойно. Бер был горд своим командующим и его начальником штаба Шмидтом, спокойно и деловито размышлявшими о контрмерах. Шмидт пришел к выводу: «Мы можем удержаться». Паулюс согласился с ним. Впрочем, видимо, главнокомандующий и его ближайшее окружение были еще склонны думать, что атака 3-го гвардейского кавалерийского корпуса на левый фланг дивизии Штрекера и есть главный русский удар. Пусть лошадки порезвятся. Ближайший же поход немецких танков из-под Сталинграда остудит буйные головы.

Лишь на протяжении дня 19 ноября стало пронзительно ясно, что речь идет не о рядовой операции. Поток новых — беспрерывных — сообщений рисовал гораздо более грозную картину. Только сейчас Паулюс понял, что речь идет об окружении всей его армии. Один из его подчиненных напишет: «Паулюс и Шмидт ожидали атаки, но не такой. Впервые русские использовали танки столь же массово и эффективно, как мы». После полудня основная часть штаба Паулюса перебазировалась к узловой станции Гумрак, откуда было значительно ближе к войскам. А Паулюс и Шмидт вылетели в Нижне-Чирскую, чтобы вместе с генералом Готом определить ситуацию. В Голубинке догорали костры из армейских документов.

Удивительно пустынным было небо. Нелетная погода связала по рукам и ногам обе стороны. Помимо прочего, генерал Рихтгофен находился в небе Предкавказья, где восхитительная погода давала простор его асам. Сообщение с севера, давно, собственно, им ожидавшееся, его все же поразило. Чтобы поддержать дух окружающих, он сослался на небесные силы. И все же командующий авиафлотом Рихтгофен был менее оптимистичен, чем обычно: «Опять русские мастерски воспользовались плохой погодой. Дождь, снег, ледяной туман сделали полеты невозможными. Не удалось бомбовыми ударами помешать противнику перейти Дон… Будем надеяться, что русские не достигнут железной дороги — главной артерии нашего снабжения». Пока мысль, что задумано полное окружение 6-й армии, никому даже не приходила в голову. О передислокации в район небесных штормов над теперь далеко не тихим Доном не могло быть и речи.

Капитан Бер осуществлял в штабе Паулюса связь с лейтенантом Штоком — главным источником сведений о происходящем в стане румынов. Он сообщает об особенностях поведения румынских офицеров, покинувших своих солдат, о блуждающих в степях неорганизованных группах румын, о панике, парализовавшей союзника.

Взоры обратились на 48-й танковый корпус — свободную, запасную ударную силу Паулюса в занимаемом периметре. Все отметили замедленный темп его продвижения. Хайм двинулся на Клетскую. Лишь примерно через час немцы поняли, что перед ними явление не рядового масштаба. Быстро строится первый немецкий план: Хайм направляется восточнее первоначального приказа, румынские дивизии направляются на северо-восток и северо-запад. Во второй половине дня 48-й танковый корпус немцев наконец достиг Блинова, но советские части избегали (это вам не 1941-й год) лобовой встречи с немецкими танками. Они наносили удары и отходили, чтобы через некоторое время вернуться вновь. Хайм в погоне за ускользающим противником вывел свои танки из Блинова.

22-я германская танковая дивизия бросается в охоту на Романенко. Поздно. Танки генерала Родина на рассвете 20 ноября без единого выстрела занимают расположение штаб-квартиры 1-й румынской моторизованной дивизии в Перелазовской. 22-я германская танковая дивизия генерала Оппельн-Брониковского так и не нашла искомых советских танков и под тяжестью общих нарастающих ударов артиллерии и пехоты откатилась к реке Чир. Одно время она двигалась параллельно тем самым танковым колоннам, которые так упорно искала.

Только вечером 19 ноября штаб группы армий «Б» начал осознавать сложность складывающегося положения. В 22.00 он отдал Паулюсу приказ предпринять необходимые «радикальные меры». Стабилизировать ситуацию на участке 3-ей румынской армии, восстановить крепость левого фланга. Ситуация требовала прояснения, время стало бесценным, но ни Лист, ни Паулюс не знали, что их ждет через несколько часов.

Наконец-то город-великомученик почувствовал ослабление того жесточайшего пресса, что давил на него с такой неумолимой жестокостью столько месяцев. У немцев было другое настроение — вечером 19 ноября части удобно устроившихся в балках солдат пришлось расстаться со своим уютом. После наступления темноты они получили приказ оставить злополучный Рынок (с него-то все и началось в Сталинграде). Механики срочно осматривали машины и грузовики, заполняемые пехотинцами, получившими сухой паек и боеприпасы. Новый приказ — закрыть пробитую русскими брешь на северном фланге. Все чувствовали себя неуютно, северный ветер гнал поземку по замерзшей земле. Вокруг ходили румыны, хуже всех себя чувствовали коллаборационисты, те самые хивис (Hilfewillige), которые прислуживали оккупантам. Складывается впечатление, что более всего их презирали немцы.

В штабе Паулюса генерал Шмидт пытался определить объем ущерба, ширину северной пробоины. Это была весьма сложная задача, так как слухи неразделимо смешались с реальностью. Авиация не могла помочь, полковой разведке такие обобщения не по плечу. В половине одиннадцатого вечера немецкая пунктуальность победила, и Шмидт объявил, что отправляется спать. Окружающим оставалось лишь восхищаться хладнокровию генерала.

В Вольфшанце первые беспокойные ноты (alarmierende Nachrichten) проникают через два-три часа. Но центр принятия стратегических решений не здесь, он сместился вместе с Гитлером на юг Баварии (Гитлер находился в Бергхофе уже две недели). Полковник Гелен, строго говоря, предупредил об известном вероятии активных действий Красной армии, но в это среди горного великолепия трудно верилось. Гитлер хотел смотреть на события «сверху», не отвлекаясь на детали. Рейх правил тремя сотнями миллионов европейцев, и эту силу никому не разбить. И горе тому, кто попытается. Он сладко спал среди Баварских Альп, когда через Растенбург, Вольфшанце к нему начали поступать первые сведения о советском наступлении. Цайцлер по телефону сообщил о прорыве Красной Армии на северо-западе и на западе от Сталинграда, где фронт сдерживала 4-я румынская армия.

Утром фюрер немецкого народа принялся рассматривать карты восточной оконечности своей империи. В конференц-зале было тихо и покойно. (Его адъютант Энгель запишет в дневнике: «Фюрер попросту не знает, что делать»). Он расслабился и без знакомой истерии спрашивал о погоде в районе боев, о возможностях германских военно-воздушных сил. Масштаб событий еще не определен, иначе не последовал бы около десяти часов утра приказ Паулюса генералу Фердинанду Хайму: 48-м танковым корпусом выдвинуться против советской 5-й танковой армии и восстановить статус-кво анте. Отдадим должное немцам, они увидели нависший над ними меч в виде 5-й армии, хотя и не полностью оценили его критическую значимость. 48-й корпус в это время двигался против советской 21-й армии в районе южного течения Дона. Приказ Паулюса переориентировал его, направляя на городок Блинов, в районе которого 5-я советская армия продвинулась далее всего. Это был поворот в противоположное направление и, нужно сказать, Хайм был раздражен. Теперь на пути немецких танкистов попадались остатки румынских частей и Хайм стремился как можно прочнее включить эти фрагменты в свой корпус.

Гитлер все же рассвирепел, когда узнал, что посланный навстречу наступающим советским войскам 48-й танковый корпус генерала Хайма не сдержал наступающих советских войск. Он без околичностей уволил Хайма и, если бы не вмешательство адъютанта Шмундта, судил бы его. Поезд Гитлера отправился в Восточную Пруссию вечером 22 ноября 1942 года, но уже 21 ноября фюрер отдал приказ Паулюсу: «6-й армии держаться несмотря на угрозу временного окружения». Вечером 22-го ноября: «Армия временно окружена русскими войсками. Я знаю 6-ю армию и ее командующего, и знаю также, что они поведут себя смело в этой трудной ситуации. 6-я армия должна знать, что я предпринимаю все для помощи ей и ее освобождения».

К югу от Сталинграда командарм Еременко в жестоком холоде ночи завершал подготовку к наступлению. От Бекетовки на юг — до соленых озер Сарпа, Цаца и Барманчак на двухсоткилометровом фронте — сжимали пружину три советские армии — 64-я, 57-я и 51-я. Им противостояла разбросавшая свои силы 4-я румынская армия, прикрывавшая правый фланг 6-й германской армии Паулюса. Замысел заключался в быстром прорыве румынских позиций и выходе навстречу северным армиям, идущим от Дона.

Сам командующий фронтом находился в 57-й армии. Срочно зарывались кабели связи, чтобы танковые гусеницы не прервали связь с подведомственными частями. Саперы рыли тайные ходы под позиции неприятеля и закладывали в них заряды. Москва справлялась, начнет ли Еременко атаку вовремя. Командующий фронтом не смог заснуть ни на час. Что касается главного, то в дело властно вмешалась природа. Густой туман парализовал авиацию, да и артиллерия лишалась необходимой прицельности. Если туман поредеет, докладывал Еременко, артподготовка начнется вовремя. Из Ставки настаивали, но Еременко ответил, что он не сидит в удаленье, а смотрит на передний край и видит, что начинать наступление в такой мгле безответственно.

На ветру красноармейцы чистили (в очередной раз) оружие. Вообще говоря, хитрый Еременко, возможно, хотел дождаться ухода немцев на север — для закрытия северной бреши, а самому начать потом, ударом по уже ослабленным позициям. Но Ставка категорически возражала, настаивая на оговоренной заранее синхронности действий. Возможно, Еременко не был уверен в успехе наступательной операции. Густой туман окутал его позиции, ударным группам было сложно ориентироваться в этом молоке. Танки наезжали друг на друга. Самолеты не летали. Еременко взял на себя смелость отложить начало наступления. Ставка требовала объяснений, и командующий фронтом, обливаясь потом, выдвигал свои аргументы. Но Ставка неумолимо настаивала на своем прогнозе погоды, обещавшем ее улучшение. Вопрос решился в 9.30, когда командующий фронтом, уже подступая к грани нарушения субординации, приказал начать артиллерийский барраж через полчаса.

Южная артподготовка началась несмотря на густой туман. Начали — уже традиционно — ракетные установки. После сорока пяти минут пламени, обрушившегося на систему обороны противника, румыны не могли не дрогнуть. По полям неслось громовое «ура», а навстречу уже шла толпа пленных. Еременко был несказанно удивлен, когда ему доложили о десяти тысячах военнопленных. (В Ставке не поверили и потребовали пересчета, который, к всеобщему удивлению, подтвердил эту цифру). Американский историк У. Крейг приводит воспоминания одного из участвовавших в наступлении солдат — Спитковского. «То тут, то там русские солдаты стреляли в неровные ряды румын и, когда Спитковский подумал о неделях и месяцах отступления, о жизни среди трупов, о блохах, он тоже выхватил автомат и начал стрелять в толпу. Когда он остановился, чтобы перезарядить автомат, он посмотрел на ряд мертвых тел — и онемение охватило его».

Затем удар нанесли войска, сконцентрированные в бекетовском «колоколе» и в районе озер Сарпа и Цаца. Как поминальные свечи, загорелись пять «тридцатьчетверок», но товарищи уже несли мщение. Дело, однако, продвигалось тяжко. Несколько командиров растерялись в бездонной открытой степи, артиллерия запаздывала, неожиданно появившиеся немцы начали создавать мощный оборонительный щит. И только несказанная мощь обрушившихся сил поставила все на свои места. Вот выдержка из дневника офицера румынской метеорологической службы: «Утром противник открыл мощный артиллерийский огонь по сектору, который приходился на 13-ю Прутскую дивизию… Дивизия сметена с лица земли… Никакой связи с высшим командованием… В настоящий момент окружены войсками противника. В окружение попали 5-я, 6-я и 15-я дивизии, а также остатки 13-й дивизии».

Но первый день принес и свою долю разочарований. 4-й механизированный корпус генерала Вольского не выполнил задачу дня. Он потерял пятьдесят танков, его левый фланг стал ощущать давление 29-й моторизованной дивизии немцев (Лейзер). Но его солдаты двигались всю ночь и подошли к станции Абганерово. В обороне румын и немцев была пробита 30-километровая брешь. Его танки показали способность зайти в тыл главной мобильной силе немцев — 4-й танковой армии, чей штаб на протяжении всей ночи пытался достоверно оценить складывающуюся ситуацию.

В конечном счете Жуков вводит в две гигантские бреши шесть своих армий и сопротивление «дежурных по прорыву» — группы Симонса и 48-го танкового корпуса — глохнет. Немецкий 48-й танковый корпус встретил советские танки Т-34 у деревни Песчаной, в пятидесяти километрах от Серафимовича. Немцы сражались отчаянно, они подожгли 26 «тридцатьчетверок», но с каждым часом их положение становилось все более сложным. В конечном счете танки немцев оказались окруженными, и во второй половине дня их положение превратилось в безнадежное.

К вечеру 20 ноября, с доброй зимой, заворожившей немцев, части Красной Армии осуществили немалое. Удары и с северо-запада и с юго-востока имели успех, наши части продвинулись в среднем примерно на тридцать километров. Северный фланг германской Шестой армии и восточный фланг Четвертой танковой армии оказались под ударом. 26-й танковый корпус Родина захватил поселок Перелазовский и вышел к батюшке-Дону. 65-я танковая армия Батова уже вонзилась в бок 6-й армии Паулюса.

Складывается впечатление, что разместившийся в станице Голубинской командующий 6-й армией генерал Паулюс, один из непосредственных планировщиков «Барбароссы», осознал сложность положения в котором очутилась его армия, только 20-го ноября (а, может быть, и позже — 21-го ноября). Генерал Шмидт детально обрисовал своему командующему складывающееся положение. Два важнейших пункта: 24-я танковая дивизия встретила трудности на пути к стратегически важному мосту у Калача; обнаружена русская танковая колонна, движущаяся к Голубинке. Возможно, решающим аргументом для Паулюса стало появление в полдень 21 ноября советских танков у его «столицы» — Голубинской. В этом месте фон Паулюс прервал своего начальника штаба. «Ну, Шмидт, я не буду больше оставаться здесь. Мы должны двигаться». У Паулюса появились признаки волнения, и он на какое-то время потерял свою всегдашнюю невозмутимость. Складывание чемоданов не было долгим. Его самолет приземлился вначале на аэродроме Гумрак (семь километров от Сталинграда) и здесь он обсудил складывающееся положение с генералом Зейдлиц-Курцбахом. Затем Паулюс взял курс на юго-запад по направлению к коммуникационному центру в Чире, откуда он хотел по радио детально обсудить обстановку с вышестоящими инстанциями.

В конечном счете Паулюс перебрался на свою зимнюю штаб-квартиру в Нижне-Чирской на нижнем Дону, а оттуда (по приказу Гитлера) как бы «возвратился» на близкую к Сталинграду железнодорожную станцию — в район Гумрака. Эти метания, скорее всего, отражают смятение самого хладнокровного из молодых немецких генералов высшего эшелона. На данный момент его действия были таковы: 29-я моторизованная дивизия отправлена к югу от Сталинграда. Она встретила правый фланг 57-й дивизии советских войск, и контратака остановила советское продвижение на этом участке. Немецкие танки благодаря внезапно улучшившейся видимости обнаружили направляющийся на запад поезд с теплушками, набитыми нашими войсками. Эту сравнительно легкую цель немцы не могли проигнорировать, и они сделали несколько сот выстрелов, нанося ужасающий ущерб гибнущим в вагонах людям. Отметим также, что пока многие советские танки стреляли неумело и дуэли, увы, далеко не всегда заканчивались в их пользу. 90 танков 13-го механизированного корпуса РККА заполыхали, наезжая друг на друга. Немцы готовились завершить его уничтожение, но из штаба группы армий «Б» поступил приказ направиться в Старобельск — в трехстах километрах, для того, чтобы подстраховать важнейшие тыловые объекты и коммуникации 6-й армии на Дону. Вольский зря остановил свой 4-й танковый корпус и запросил подкреплений — его противник, командир 29-й германской моторизованной дивизии генерал Лейзер уже отправился в противоположном от него направлении.

Только теперь мы видим у генерала Паулюса шок от двойного удара Красной Армии. Он запрашивает у командования группой армий «Б» разрешения отвести 6-ю армию от Волги и Сталинграда на полтораста километров западнее — к нижнему Дону и Чиру. Командующий группой армий «Б» Фрайхер фон Вайхс переправил просьбу Паулюса в Вольфшанце, препроводив ее своим полным одобрением. Вайхс разделял мнение Паулюса, что отступление является единственной альтернативой полному поражению.

Гитлер, которому переслали в Берхтесгаден предложение Паулюса, поддержанное Вейхсом, категорически воспротивился. Его ответ был быстрым и категоричным. В секретном приказе он запрещает даже обсуждать подобное. «Шестая армия будет защищать свои позиции несмотря на угрозу временного окружения… Сохраняйте как можно дольше контроль над железнодорожной линией. Последуют специальные приказы относительно предоставления помощи по воздуху!» Паулюс и Шмидт получили этот радиоприказ почти немедленно. Пока генералы обсуждали его, раздался телефонный звонок от генерал-лейтенанта Мартина Фибига, командующего 8-м авиакорпусом. Фибига интересовала судьба моста через Дон в Калаче. Шмидт не видел пока непосредственной угрозы этому мосту. «Главнокомандующий размышляет о создании круговой обороны». — «А как вы собираетесь решить проблему снабжения армии?» — «Это должно быть сделано по воздуху». Фибиг, авиационный генерал, был несказанно удивлен. «Всей армии? Это абсолютно невозможно! Я советую вам не быть столь оптимистичными».

После этого разговора Фибиг немедленно позвонил своему начальнику — генералу Рихтгофену, который затем связался с Альбертом Ешоннеком (заместителем Геринга): «Остановите все это! При той плохой погоде, которую мы имеем здесь, нет никакой надежды снабжать 250-тысячную армию по воздуху. Это очевидное безумие».

Соперник Паулюса по военному планированию — генерал Василевский в эту ночь обошел немецкого противника — 21-го он шлет Сталину весьма обнадеживающий отчет. И не без основания. На протяжении 21 ноября глубина проникновения советских колонн Юго-Западного фронта достигла ста километров, они успешно двигались в направлении Калача. Мобильные войска Еременко продвинулись на пятьдесят километров. Советская кавалерия в нескольких местах перерезала идущую от Калача на запад железнодорожную линию. Наши танки были на великой казацкой реке уже утром 21-го, выйдя к высотам, окружающим станицу Голубинскую (прежнюю «столицу» Паулюса).

Войска Еременко в конечном счете раскололи 4-ю германскую армию генерала Гота надвое. Сам Гот был полуокружен в небольшом доме неподалеку от села Бузиновка. Свирепый ветер бил в окна, и не помогали вставленные для утепления в оконные рамы бумага и одежда. Внутри дома горели свечи, предельно уставшие штабные офицеры окружили «папу» Гота. Тот понимал, что его сил недостаточно для того, чтобы остановить лавину советских танков. Он уже успел понять грандиозность советского замысла. Противостоять его реализации могли лишь гораздо более крупные силы. Цветные стрелки на его боевой карте показывали направление движения основных советских колонн, становился ясным план окружения.

Ночью 21 ноября авангард германской 16-й танковой дивизии, покинувшей пригороды Сталинграда двумя днями раньше, прибыл на Дон для прикрытия частей в большой излучине Дона. Но дивизия прибыла слишком поздно, теперь максимумом возможного для нее было сохранение нескольких мостов для отходящих германских и румынских частей. Толпа обессилевших солдат устремилась по степи к спасительным переправам. Температура опустилась ниже нуля, небо было темным от снежных туч, окружающее не обещало приюта — плоская открытая степь во все стороны.

Донской городок Калач и его мост через Дон, в боях за который летом прошлого года погибали отступающие наши воины, снова стал в центр противостояния. Здесь немцы построили временный мост вместо взорванного летом Красной Армией, а на высоком берегу Дона располагалась немецкая учебная школа противотанковой войны, где в качестве мишеней использовались танки Красной Армии. Через этот мост в 6-ю армию поступали последние рационы питания и боезапасы. Мост был подготовлен к взрыву — инженерный взвод стоял здесь весь день 23 ноября, и немцы готовились его защищать. Если немцы его не удержат — кольцо замкнется и огромная группировка окажется окруженной между Волгой и Доном. Калач стал сценой действия, преисполненного огромного драматизма.

Командующий 26-м танковым корпусом генерал-майор Родин приказал полковнику Филиппову с 19-й танковой бригадой захватить мост, ведущий в Калач. Танковая бригада полковника Филиппова на полном ходу и с включенными фарами начала приближаться к мосту. В 6 часов утра Филиппов остановил русского старика на телеге, позади которой шли два немца в форме. Филиппов прошептал приказ пулеметчику и немцы упали замертво. Затем он спустился из танка к повозке. «Дядя Ваня, какой путь ведет к мосту?» Старик был несказанно удивлен, он взобрался в танк, и Филиппов помахал свои товарищам — следуйте за мной. До моста было 15 минут.

В Калаче еще не сумели разобраться с быстро меняющейся ситуацией и жили в обстановке слухов, ожиданий и страхов. Тренировочный центр полковника Микоша располагался на холме, здесь видели поток отступающих, слышали артиллерийскую стрельбу и ждали помощи. У гарнизона и его руководства не было представления о роковой значимости происходящих событий. Именно здесь готовящиеся к отправке в Сталинград «пионеры» проходили последнюю подготовку для боев в условиях города. Захваченные «тридцатьчетверки» стояли на видных местах. Корреспондент из отдела пропаганды Шредер снимал учебный фильм. Когда наши танки пересекли мост, корреспондент сделал их хорошие фотоснимки. Командир саперов лейтенант Видеман заподозрил было подход русских, но его убедили, что идущие впереди этих танков бронетранспортеры «Хорьх» идут с солдатами 22-й танковой дивизии — с ее опознавательными знаками. На посту № 3 сержант Видеман сидел за зенитным орудием. В помещении спали восемь немецких солдат. Видеман в конечном счете не придал значения проследовавшим танкам.

Германский гарнизон работал в обычном режиме. Снегопад прекратился — и развиднелось. Игра в снежки не входила в боевую подготовку, но командиры смотрели на небольшие развлечения снисходительно. Танки были приняты немецкой охраной за очередную порцию мишеней. В результате этой безалаберности ценнейший мост попал в нужные руки относительно легко. Заметим, что у Филиппова было всего пять танков и несколько грузовиков с пехотой. У него не было даже карты местности. Многие немцы и румыны принимали его за своего и дружески махали руками.

Пока немцы разобрались что к чему, заработали советские танковые пулеметы, это и привело немцев в чувство. Видеман протрезвел: «Это русские танки!» Он начал колотить по латунной гильзе, будя товарищей. Два танка уже переправились через Дон. Один из них был подбит 88-милиметровой немецкой пушкой. Второй танк сполз к замерзшему Дону. Но мост был наш. Утром немцы в ближней округе поняли трагизм своей ошибки и пытались отбить мост, владение которым во многом влияло на судьбу дела. И Филиппов по рации вызывал подмогу. Его люди убрали взрывчатку из-под моста. Теперь нужно было держаться, и танкисты не отдали этой единственной переправы через Дон. Им, несомненно, помогла неразбериха, охватившая немцев. Но ключевым обстоятельством стало прибытие 26-й моторизованной бригады, проследовавшей через мост и присоединившейся к Филиппову в восточной части Калача.

Ошалевшие немцы в конце концов взорвали мастерские, погрузились на грузовики и отбыли в сторону Сталинграда. На улицах попытка германского сопротивления была подавлена. 22 ноября, в протестантский день поминовения усопших, идея завоевания Германией России ушла в мир усопших. Западнее, у станицы Акимовской, стоял мост, через который пролегал путь на запад — в сторону противоположную невозможному Сталинграду. Английский историк Бивор: «На мосту у Акимовского разыгрывались просто безобразные сцены. Солдаты толкали друг друга, дрались и даже стреляли, стремясь прорваться на восточный берег, слабых и раненых затаптывали насмерть. Офицеры угрожали друг другу оружием, споря о том, чья часть пройдет первой. Отряды полевой жандармерии, вооруженные автоматами, даже не пытались вмешаться. Некоторые солдаты, чтобы избежать давки, пробовали перейти Дон по льду. Однако лед был относительно крепок только у берега, ближе к стремнине смельчаков подстерегали коварные полыньи. Провалившиеся под лед были обречены, никто и не думал подать им руку помощи. На ум невольно приходило сравнение с переправой наполеоновской армии через Березину». Те, кто не смог перейти этот мост, оказались отрезанными и запертыми в неуютном зимнем пространстве между Волгой и Доном.

Но 26-я бригада не желала стоять в бездействии, когда товарищи сражаются насмерть, она не осталась и на ключевой переправе — уже к вечеру часть ее переправилась через Дон навстречу советским войскам, спешащим с юга.

Для завершения окружения, для создания кольца Красной Армии оставалось взять поселок Советский — в двадцати с лишним километрах от Калача. Против немцев, обороняющих поселок, бросились танки Т-34. Сталин звонком из центра удостоверился во взятии Советского и сказал пророческие слова: «Завтра вы можете сомкнуться с Юго-Западным фронтом, которые взяли Калач». Утром 23 ноября, вступая в хорошую русскую зиму, разведчики генерала Вольского еще утверждали, что Калач — в немецких руках. Над идущим с юга 4-м механизированным корпусом генерала Вольского периодически взлетали предупредительные зеленые ракеты — свои. В 15.30 разведка зафиксировала обнаружение колонны танков на северо-западе. Подготовка к атаке стала рефлексом, но передний танк выстрелил зеленой ракетой. Около 4-х часов дня 23-го ноября зеленая ракета взлетела на северо-западе, и танки Вольского увеличили скорость до максимальной. 4-й механизированный корпус встретил 26-й танковый корпус. Петля затянулась. Юго-Западный фронт встретился со Сталинградским в 4 часа пополудни 23-го ноября 1942 года.

А более чем в двадцати километрах к югу от Калача, в поселке Чир был организован штаб сталинградской группировки немцев. Неугомонный авиатор Фибиг еще раз позвонил генералу Шмидту с целью подчеркнуть нереалистичность планов рассчитывать на сугубо воздушную поддержку. «И погода и противник представляют собой фактор неопределенности». Из Бузиновки сюда прибыл танковый генерал Гот. Он был свидетелем пикировки начальника штаба армии Шмидта с генералом Вольфгангом Пикертом. Шмидт прервал долгие рассуждения Пикерта: «Пикерт, предлагайте свое решение с самым кратким обоснованием». Пикерт: «Убираться отсюда к чертовой матери!» У Шмидта не было особых возражений в принципе, но была важнейшая оговорка: «Мы не можем сделать этого по одной простой причине, у нас нет горючего». Пикерт предложил помощь своих зенитных войск. Нести оружие в руках, создать узкий, но надежный коридор. Шмидт: «Мы, конечно же, рассматривали возможность пробиться сквозь кольцо окружения, но выход к Дону означает пятидесятикилометровый поход по степи без воздушного прикрытия…. Нет, Пикерт, это имело бы наполеоновскую концовку.… Армии приказано держать свои позиции в Сталинграде. Следовательно, мы укрепим наши позиции и будем ожидать помощи по воздуху». Пикерт выразил крайнюю степень сомнения. «По воздуху? При такой погоде? Это исключено. Вы должны выходить отсюда. И начинать нужно прямо сейчас».

Строго говоря, генерал Паулюс склонялся именно к такой точке зрения. Он надеялся, что Гитлер обратится к реализму, и Паулюс ждал такого приказа. Армии был отдан приказ быть готовой к немедленному выступлению. В штаб группы армий «Б» 22 ноября в 7 часов вечера от Паулюса поступила следующая радиограмма. «Армия окружена.… Южный фронт остается еще не закрытым к востоку от Дона. Река Дон замерзла и пересечение ее стало возможным.… Осталось мало горючего; как только оно закончится, танки и тяжелое оборудование потеряют мобильность. Боеприпасы невелики, продовольствия осталось еще на шесть дней… Прошу свободы действий.… Ситуация может принудить оставить Сталинград и северный фронт».

Военный совет в Чире закончился. Гот вылетел в западном направлении собирать остатки своей танковой армии. Паулюс и Шмидт возвратились в Гумрак, на окраину Сталинграда. Под крыльями их самолета распростерлась вся поверхность вновь образованного котла. В кострах сжигалось все ненужное на случай скорого выступления. В одном из мест уничтожения тяжестей сжигали запасы продовольствия и одежды. Один из офицеров не мог безучастно смотреть, как гибнет французское шампанское. Он сделал несколько рейдов в горящий склад и стал заводить свой «Фольксваген». Офицер интендантской службы потребовал от офицера заплатить за взятые бутылки и получил следующий ответ: «Вы что, не видите, что деньги больше ничего не значат!» С чем и отбыл в степь, видавшую всякое, кроме этого.

По мнению англичанина Бивора, «настоящая ошибка Паулюса как главнокомандующего состояла в том, что он не подготовился к достойной встрече противника. Ему следовало вывести большую часть танков из бесполезного боя в городе и создать сильную механизированную группу, способную быстро отреагировать на удар русских. В германских частях началась страшная неразбериха со снабжением, и Паулюсу следовало взять все поставки под личный контроль, чтобы быть уверенным — по первому же приказу техника двинется вперед».

Гитлер провел всю вторую половину этого дня (22 ноября) в дискуссии с прилетевшим из Растенбурга начальником штаба сухопутных войск Куртом Цайцлером и заместителем Геринга — генералом люфтваффе Альбертом Ешоннеком, которые прибыли в Бергхоф с целью отговорить Гитлера от идеи массированной воздушной помощи окруженным. Они указывали на проблемы погоды и отсутствие адекватных аэродромов в расположении 6-й армии. Гитлер после многочасовых пререканий уже согласился с необходимостью для группировки Паулюса пробиваться на запад, даже если это будет означать выход из Сталинграда и оставление волжских позиций. Иначе рейх постигнет крупномасштабная катастрофа. Узнав о деталях бесед, командующий военно-воздушными силами Германии Герман Геринг приказал Ешоннеку ослабить напор на Гитлера, который срочно поездом отбыл в Лейпциг, откуда на самолете направился в свою военную резиденцию Вольфшанце. Гитлер покинул Оберзальцбург 22 ноября и прибыл в Вольфшанце 23 ноября 1942 года.

В ту же ночь не спал, яростно пытаясь найти спасительный вариант решения проблемы, начальник штаба группы армий «Б» генерал фон Соденштерн, располагавшийся в старинном местечке Старобельск. Все было решено в хладнокровных лучших традициях прусской военной школы: смириться с обстоятельствами и отходить на позиции, которые можно оборонять.

Но достаточно неожиданно с таким вариантом не пожелал согласится верховный вождь. Выведенный из себя Гитлер резко изменил свою точку зрения и начал путать карты. Видимо, Гитлер вспомнил страшный для него декабрь 1941 года и то, как он, вопреки мнению генералов с моноклями, заставил готовые оставить свои позиции дивизии под Москвой перейти к активной обороне, вгрызться в землю и не превратить отход в паническое бегство. (Аналогии, однако, как любил повторять Сталин, «вещь опасная, а данная вообще бессмысленна»). Положение вокруг Сталинграда было уникальным и ничем не напоминало прежнюю, подмосковную катастрофу группы армий «Центр», но что-то не позволяло Гитлеру смириться с катастрофическим поворотом событий.

Через три часа после вышеприведенной радиограммы Паулюса фюрер германской нации радировал непосредственно симпатичному ему фон Паулюсу, чтобы тот оставался на владеемых позициях и держался крепко. Германия обеспечит его всем необходимым и позаботится о спасении его группировки. «Шестая армия должна знать, что я делаю все для помощи ей и для ее освобождения». О таком подвиге безответственности можно было лишь мечтать. Презрев сухую науку, Гитлер предпочел иррациональные действия, обрекая тем самым авангард своего восточного похода на гибель.

Паулюс не мог позволить себе благодушия и героической позы. На этом этапе он был неутомим, и его позиция не изменилась: собрать силы и попытаться вырваться. В полдень 23-го ноября он радирует в штаб группы армий «Б»: «Кровавые атаки на всех фронтах.… Доставка достаточного объема припасов по воздуху возможной не представляется, даже если погода улучшится. Состояние дел с боеприпасами и горючим сделает войска беззащитными в самом близком будущем». Фон Вайхс был полностью согласен с умозаключениями Паулюса и переслал радиограмму со своим одобрительным комментарием в Вольфшанце.

У себя — к западу от Сталинграда — Паулюс в течение суток методично и выверенно, как дисциплинированный и аккуратный штабной работник, создавал — на картах и в приказах — ударный кулак для выхода из окружения. Пехота получила маскхалаты, танки заправлены, артиллерия на грузовиках. У поселка Советского еще слишком тонка линия советской обороны — идеальное место для прорыва. Немцы были готовы испробовать эту возможность в ближайшее же время. Все ждали приказа командующего армией. А тот ждал изменения жесткой позиции своего руководства. В половине десятого вечера генерал Паулюс отсылает Гитлеру новую радиограмму. «Мой Фюрер, со времени получения вашей радиограммы от 22 ноября ситуация менялась с исключительной быстротой… Оканчиваются боеприпасы и горючее… Своевременное их восполнение не представляется возможным… Я вынужден в связи с этим отвести все дивизии из Сталинграда и значительные силы с северного периметра… В свете складывающейся ситуации я прошу вас предоставить мне полную свободу действий».

Один из подчиненных Паулюса — генерал Зейдлиц-Курцбах попытался ускорить отход с берегов Волги и начал несанкционированные командованием действия в этом направлении. Он приказал 94-й пехотной дивизии освободить свой сектор в северо-восточном углу окруженной группировки. Он хотел «подтолкнуть» замершего в ожидании приказов Паулюса.

В ночь с 23 на 24 ноября защитники волжской твердыни увидели нечто совершенно неожиданное. Огонь и взрывы следовали один за другим на германской стороне фронта. Это немцы взрывали свои крупные запасы в балках. Документы сжигались в печах. Брюки с красной полосой германского генерального штаба летели в печку. Ручные гранаты взрывали подземные ходы. Квартирмейстер 94-й дивизии пишет: «В тысячи наспех разложенных костров мы швыряли шинели, униформу, ботинки, документы, карты, пишущие машинки и съестные припасы. Генерал (Зейдлиц. — А.У.) сжег свое имущество сам».

Но как только 94-я немецкая дивизия начала плановый отход, 62-я сталинградская армия быстро оправилась от изумления и начала немедленное преследование. В чистом поле это сделать было легче, чем против защищенных городских позиций. «Ура» раздавалось то тут, то там, хотя многострадальная армия снова несла большие потери, Но и немцы — теперь без подготовленных оборонительных позиций — теряли значительную часть своих войск. До такой степени, что к утру значительной части 94-й дивизии немцев уже не существовало. Остальные, видя результаты поспешного отступления, замерли в своих норах. Однако истинный пруссак Зейдлиц-Курцбах не потерял уверенности в правоте своих действий. По его мнению, гибель дивизии была приемлемой платой за спасение армии. (О действиях Зейдлица-Курцбаха, неведомых пока Паулюсу, доложили по авиационному радио Гитлеру, и тот пришел в неописуемую ярость. Не разобравшись в происшедшем, он обвинил во всем Паулюса).

В восемь часов тридцать восемь минут утром 24 ноября 1942 года в 6-ю армию пришел «Fuhrerbefehl» — приказ фюрера, равный закону Рейха: образовать строго определенные оборонительные линии, создать Festung — крепость. «Шестая армия займет круговую оборону… Нынешний фронт по Волге и северный фронт будут удерживаться любой ценой. Снабжение будет осуществляться по воздуху». Гитлер принял еще одно спорное решение, он разделил командование в «котле» между «большинством» Паулюса и меньшей — северной частью группировки, во главе которой он поставил того же фон Зейдлица. Паулюс не получит желаемой свободы маневра. Запрещалось ориентироваться на уход и прорыв. Никакой стратегической самостоятельности. Гитлер был уверен, что Паулюс подчинится приказу, и в этом не ошибся. Паулюс прекратил приготовления к прорыву и возложил надежды на авиаснабжение и наземную поддержку.

Получив приказ, Паулюс сам отправился в штаб Зейдлица и протянул ему телеграмму, сопроводив ее таким комментарием: «Теперь, когда вы сам себе главнокомандующий, можете вырываться из окружения». (Несуразицу в соподчинении в последующем ликвидировал командующий группой армий «Дон» фельдмаршал Манштейн.)

Почему Гитлер с такой уверенностью пригвоздил мощную германскую группировку к мало что значащим в масштабах глобальной войны городским развалинам? Да, отступать всегда нелегко, особенно человеку с психикой Гитлера. Да, стояние на Волге создавало избыточные представления о возобновлении наступления весной. Да, у немцев уже были случаи относительно успешного пребывания в окружении: наиболее яркий пример — Демянский котел. Там русские не только не решили своей задачи, но задействовали непомерно большие массы войск, столь нужных в других местах. Гитлер мог думать, что пока над значительной частью Сталинграда свастика, возможен кавказский поход. С дорогими идеями расстаются с трудом. Несомненно, что на прибывшего из Берхтесгадена в Вольфшанце Гитлера оказал воздействие шеф люфтваффе Геринг, слишком легко пообещавший предоставлять окруженным войскам по воздуху по 500 тонн ежедневно.

Мы видим в немецкой еженедельной хронике, как набравший еще больше веса, весь в праздничном белом, Геринг прибывает в довольно спартанского вида Вольфшанце, олицетворяя собой уверенность, надежность и веру в светлые дни. Скорее же всего на Гитлера подействовало то обстоятельство, что ни ОКВ, ни ОКХ, ни штаб группы армий «Б», ни сам Паулюс не предложили подлинно разумного, реалистического плана спасения попавшей в беду элиты вермахта. Оставалось «консервативное» решение — держаться и ждать ошибки русских. Так что те, кто подчеркивает в данном случае упорство и фанатизм фюрера, — правы. Но только частично. На данный момент он не видел — а его военные помощники не сумели еще выработать — более убедительного плана. Но справедливо и то, что если бы Гитлер думал прежде всего о спасении 6-й армии, а не о потере своих волжских позиций, он должен был бы сразу же готовить Паулюса к прорыву, а группу армий «Б» поставить на дыбы. Как и всю благодушествующую Германию. Пока не поздно.

Советские радиостанции глушили попытки разбросанных по широкой степи германских частей найти друг друга и консолидироваться. Наиболее активными в эти часы со стороны немцев были злополучные танкисты 48-го корпуса генерала Хайма. Они ввязались в несколько сражений, но отсутствие общей ориентации и координации делало их усилия практически бессмысленными. Пал последний румынский оплот между Чиром и Клетской. Остатки четырех румынских дивизий получили с советской стороны предложение сдаться. Румынский генерал Ласкар запросил мнение группы армий «Б», но было поздно — войска развалились — и генерал с бравыми кавалерийскими усами отправил неготовых к сдаче четыре тысячи своих солдат искать пути связи с 48-м танковым корпусом генерала Хайма. Последние впечатления Ласкара перед сдачей: «Фантастический вид умирающих лошадей…. Некоторые из них еще частично живы, они стоят на трех обмороженных ногах, потряхивая разбитой последней».

Отпущенные Лазаром солдаты открыто просили милостыню у дорог и брели в неведомом направлении. Их трупы отмечали общее направление движения к «Романия маре», Великой Румынии. Часть румын дошла до Хайма и вместе они все-таки пробились на юг через реку Чир. Триумф и отдых генерала Хайма были недолгими. Через несколько часов его арестовали по приказу Гитлера по обвинению в пренебрежении служебными обязанностями, сказавшимися в неспособности остановить советское наступление. Хайм, утверждал Гитлер, не выполнил приказ, отданный ему по радио в первые часы советского наступления, когда его корпус находился в степи и был способен встать на пути наступающей Красной Армии. Военный трибунал в Германии уже ожидал его. Историки полагают, что сверхжестоким обращением с малоповинным Хаймом Гитлер хотел показать всей офицерской касте — единственному своему организованному оппоненту в Германии — что «штаны с широкими лампасами не гарантируют власть», что военной машиной Германии владеет национал-социализм во главе с Гитлером. Ряд противников режима среди военных (такие как Гросскурт) полагают, что отныне ОКВ и ОКХ — уже недостойны называться генеральным штабом вермахта, поскольку от этих штабов уже ничего не зависело — как от придатка фантазий Гитлера.

В Ростове начальник штаба румынских войск генерал Штефлеа, в ужасе от судьбы своих 3-й и 4-й армий, горько упрекал немцев. «Все предупреждения, которые я на протяжении многих недель представлял германским властям, остались без внимания…. Штаб-квартира германской армии не выполнила наши просьбы. Вот почему уничтожены две румынские армии».

По русскому обычаю командиры танковых бригад, Родионов и Жидков, трижды расцеловались. Недалеко были поселок Советский и деревня Мариновка. Мост в Нижне-Чирской и временный мост у Акимовской видели толпы голодных и почерневших людей, которые несколько суток знали только одно: их поражение подорвет замысел, от которого будут зависеть не только они сами, но и мы, их незадачливые потомки. По обе стороны реки, давшей название бессмертному роману, в глубоком снегу незнакомые друг другу солдаты открыто плакали, смеялись, плясали, бесконечно обнимались, суетились, кричали, рыдали и сияли чистой радостью, эти люди в белых маскхалатах — не сентиментальные неженки, а закаленные солдаты, видевшие смерть в упор. Менее чем за сто часов они окружили авангард вермахта в России. Будет многое впереди, но сегодня — праздник на нашей улице.

По оценке лучшего английского военного историка Лиддел Гарта, «за несколько дней быстрого маневрирования русские изменили статегическую обстановку в свою пользу и в то же время сохранили преимущество, которое дает оборонительная тактика. Немцы были вынуждены продолжать атаки, но теперь не для того, чтобы прорвать оборону противника, а чтобы вырваться из окружения. Однако эти попытки оказались столь же безуспешными, как и предпринимавшиеся до этого попытки продвинуться вперед».

Генерал Василевский, как и большинство в Генеральном штабе, приученном двумя этими пламенными годами к суровому реализму, скромно надеялось получить в мешок в первые 100 часов операции 85–90 тысяч солдат и офицеров противника. Начальник разведки Донского фронта полковник Виноградов представил доклад, в котором общая численность окруженных войск противника определялась «между 80–90 тысячами человек». Когда Виноградова попросили быть точнее, он остановился на цифре 86 тысяч — пять пехотных дивизий, две моторизованные дивизии, три танковые дивизии и три «боевые группы». Тогда никто не знал точно численности окруженных частей. Ситуация стала проясняться в начале декабря, когда советское воздушное командование начало охотиться за транспортными самолетами противника. Стало вестись наблюдение за численностью курсирующих самолетов, отдельные части истребителей были «приписаны» к грузовым германским самолетам. 235-я эскадрилья истребительной авиации полковника Подгорного стала перехватывать грузовые воздушные машины немцев. Стало ясно, что стратегический замысел оправдался по максимуму и в сталинградский котел попали гораздо больше неприятельских солдат.

На одном из посаженных на контролируемую Красной Армией территорию германских самолетов были обнаружены мешки с воинской почтой — 1200 писем немецких солдат домой. Просматривая номера частей, откуда писали немецкие солдаты, генерал-полковник Воронов окончательно убедился, что численность попавших в кольцо немцев гораздо больше ранее предполагаемой. То, что рассматривалось как роты заграждения, оказалось полновесными германскими дивизиями. Только тогда впереди замаячила цифра триста тысяч человек, что превосходило все мыслимые надежды и реалистические ожидания. Итак, как оказалось, внутри «крепости Сталинград» находились около трехсот тысяч человек, 100 танков, две тысячи орудий и десять тысяч грузовиков (последнее придавало германской группировке мобильность). Разумеется, новые сведения повысили тонус в Москве.

В основном, разумеется, в городе и окрестностях Сталинграда находились немецкие воинские части. Но здесь были и остатки двух румынских дивизий, хорватский полк, группы технических специалистов, военная полиция, сотрудники и рабочие «организации Тодта», хивис — приспешники немцев. Не повезло, скажем, транспортной колонне итальянцев, которые прибыли в город разжиться дровами, а стали заложниками великой войны.

На карте довольно отчетливо видно, что кольцо окружения было неправильной формы. С востока на запад его протяженность составляла пятьдесят с лишним километров, с севера на юг — тридцать. В том, что было названо Гитлером «крепостью Сталинград», находились двадцать две дивизии противника. Это была внушительная сила, и немало «стратегически мыслящих» голов хотело выдвинуть свой план оптимальных действий.

Во-первых, противодействие вызвал приказ Гитлера держаться за волжский берег. Ряд германских офицеров подняли подлинный бунт (на коленях), не смея открыто противостоять этому приказу, но во внутренних обсуждениях резко критикуя его. Так, генерал Зейдлиц охарактеризовал как «полное безрассудство» занятие армией, имеющей двадцать две дивизии, круговой обороны — ведь этим ослаблялась главная особенность военного превосходства вермахта — высокая степень мобильности, согласованность в маневре, отлаженность взаимодействия различных частей. Именно свобода маневра требовалась 6-й армии более всего: оказавшись в кольце, она вовсе не сразу подверглась растущему давлению со всех сторон, для создания такого давления Красной Армии требовалось время. А немцы — четверть миллиона — уже приняли (говорили критики) оборонительную позу, косвенно облегчая задачу Жукова и Василевского.

Во-вторых, критически было воспринято поведение внешних по отношению к кольцу сил. Вместо того, чтобы немедленно, не теряя часа, создавать предпосылки удара извне, стратеги из Старобельска и Растенбурга переложили ответственность на люфтваффе, чьи руководители под взглядом Гитлера дали сверхоптимистические обещания.

В-третьих, мишенью дискуссий стал и Паулюс. Германский генерал должен уметь рисковать не только своими войсками, но и карьерой. Оправдана ли покорность генерал-полковника Паулюса в условиях, когда все вокруг начали прятаться за спинами друг друга? Не должен ли был подлинный талант (а Паулюс претендовал на такую репутацию) найти в себе силы для самостоятельного решения — ведь в Вольфшанце хуже, чем он, знали подлинные обстоятельства, в которых находились 6-я пехотная и 4-я танковые армии?

Как бы там ни было, а немецкая военная наука дала сбой. Легко было в условиях наступления и побед принимать логику ефрейтора, объявившего себя главнокомандующим. Но вот наступили испытания, и военная каста Германии безропотно пошла за вождем, которого в частных беседах поклонники традиции Клаузевица и Мольтке-старшего ставили так низко.

Сталин, Жуков и Василевский считали самым важным после встречи двух фронтов укрепить внешнее кольцо окружения. У них не было иллюзий относительно того, что германское командование сделает все возможное для спасения так далеко зашедшей на восток элитарной группировки Паулюса. Первые приказы: 1-я гвардейская и 5-я танковая армии создадут мощный заслон на восточном берегу рек Кривая и Чир. Линия внешней обороны пойдет вдоль железнодорожного полотна к Обливской, Суровикино, Рычковской. Эта линия обороны должна была прикрыть кольцо обороны с запада и юго-запада. На юге пять дивизий 51-й армии и 4-й кавалерийский корпус займут позиции от Громославки до Уманцева. Сталин довольно долго говорил об этих планах с Василевским в ночь с 23 на 24-е, и Василевский составил соответствующие директивы. Приказ без малейшего промедления занять указанные позиции был отдан уже утром 24 ноября.

Удивительно, но никаких проявлений радости не было видно со стороны Сталина. Он в эти часы пришел к выводу, что окружение могло быть более масштабным. Северокавказская группировка немцев стоит без движения, и этим нужно воспользоваться. Броситься вперед, взять Ростов и замкнуть еще и кавказское кольцо. 23-го ноября Сталин делится своими соображениями с Василевским, а затем (мы цитируем) с Рокоссовским: «Как следует из доклада Михайлова (Василевского), 3-я моторизованная и 16-я бронетанковая дивизии противника либо целиком, либо частично выведены с вашего фронта… Это обстоятельство благоприятствует осуществлению армиями вашего фронта новых операций… Скажите Жадову, чтобы вел себя более активно и связал противника. Подтолкните Батова; он в текущей ситуации мог бы действовать более энергично».

Но говорить о Кавказе в эти дни можно было только в плане перспективного планирования. Жесткая задача сегодняшнего дня — ликвидировать сталинградскую группировку противника, поймать его в западню — это только полдела. Поздним вечером 28 ноября 1942 года Сталин позвонил Жукову в штаб Калининского фронта с вопросом, какие, по его мнению, меры следует предпринять для ликвидации сталинградской группировки немцев. Это была особенная ночь в такой особенной жизни Жукова. Рано утром он отвечает Сталину: «Окруженные немецкие войска сейчас, при создавшейся обстановке, без вспомогательного удара противника из района Нижне-Чирская — Котельниково на прорыв и выход из окружения не рискнут. Немецкое командование, видимо, будет стараться удержать в своих руках позиции в районе Сталинград — Вертячий — Мариновка — Карповка — совхоз Горная поляна и в кратчайший срок собрать в районе Нижне-Чирская — Котельниково ударную группу для прорыва фронта наших войск, образовать коридор для питания войск окруженной группы, а в последующем и вывода ее по этому коридору. При благоприятных для противника условиях этот коридор может быть образован на участке Мариновка — Ляпичев — Верхне-Чирская фронтом на север. Вторая сторона этого коридора, фронтом на юго-восток, — по линии Цыбенко — Зеты — Гниловская — Шебалин».

Чтобы не допустить соединения Нижне-Чирской и Котельниковской группировок противника со Сталинградской и образования коридора, необходимо:

— как можно быстрее отбросить Нижне-Чирскую и Котельниковскую группировки и создать плотный боевой порядок на линии Обливская — Тормосин — Котельниково. В районе Нижне-Дирская — Котельниково держать две группы танков, не меньше 100 танков в каждой, в качестве резерва;

— окруженную группу противника под Сталинградом разорвать на две части. Для чего… нанести рассекающий удар в направлении Бол. Россошка. Навстречу ему нанести удар в направлении Дубининской, высота 135. На всех остальных участках перейти к обороне и действовать лишь отдельными отрядами в целях истощения и изматывания противника.

После раскола окруженной группы противника на две части нужно… в первую очередь уничтожить более слабую группу, а затем всеми силами ударить по группе в районе Сталинграда».

Добавим также, что, хотя Жуков и не добился успеха на гжатском направлении, но главного из задуманного он достиг — немцы не только не сняли отсюда части для спасения Паулюса, но и, более того, направили сюда (а не Паулюсу) четыре танковые и одну механизированную дивизии.

По сведениям генерал-лейтенанта разведки П.А.Судоплатова, советское командование использовало «двойного» агента (Макс, он же Гейне), которого очень ценили люди Гелена — он был немалым лицом в штабе Рокоссовского и якобы ненавидел сталинский режим за два года, проведенных перед войной в заключении. За сведения о наступлении Красной армии под Ржевом он получил от германского командования Железный крест. А от советского командования — орден Красной Звезды. Главное же в этой операции по дезинформации было выполнено — немцы были отвлечены от Сталинграда, поскольку Макс оповестил Берлин о начале 15 ноября операции подо Ржевом. Но не под Сталинградом.

Никого не удивишь сентенцией, что аппетит приходит во время еды. Советское командование не знало об агонии в умах германских штабистов, об отсутствии в данном случае плана у германских генералов (имеющих планы на все случаи жизни), о роковом волюнтаризме Гитлера, оставлявшего приволжские дивизии вермахта фактически на заклание. Утром того же дня, когда посуровевший Паулюс читал предписание своего главнокомандующего, отчаянного исторического игрока, о создании «Festung Stalingrad», руководство сил окружения — мозг Сталинградской операции — Василевский, Говоров и командующий военно-воздушными силами РККА генерал Новиков — отправились к генералу Голикову в его штаб Воронежского фронта. Речь шла о быстрой выработке плана «Сатурн» — развитии сталинградского успеха силами Воронежского и Юго-Западного фронтов посредством незамедлительного наступления по линии Миллерово-Ростов. Это замкнуло бы германскую группировку на Северном Кавказе и в целом обрубило бы южный фланг вермахта в России. Открылся бы выход на Украину, к углю Донбасса, к днепровскому индустриальному району.

Напомним, что советская военная промышленность испытывала реальные трудности в обеспечении углем. Добыча угля по сравнению с 1941 годом упала вдвое (об этом со всей серьезностью напоминает ответственный за оборонную промышленность секретарь ЦК ВКП(б) Вознесенский в ноябре 1942 года). Критически важный Челябинский танковый завод не мог использовать все свои мощности из-за отсутствия необходимой энергии. Чернозем Северного Кавказа был не менее важен для голодающей страны. Как и нефть Грозного и Майкопа.

Не все идет по плану в России. Главком ВВС Новиков лично инструктировал летчиков ночной бомбардировочной авиации по поводу малейших деталей переброски начсостава Ставки на поля грядущих битв юговосточнее Сталинграда, вдоль течения Дона. Семь бомбардировщиков По-2 отправились со столичных аэродромов в глухое ноябрьское небо со снегопадом и метелицей. Тяжелые машины вскоре после взлета потеряли друг друга и шесть из них приземлились в экстремальных условиях. Василевский, хорошо знавший о лютом нетерпении Сталина, желавшего реализации «Сатурна», приземлился на колхозном дворе у Калача. Осоловевшие от неожиданности местные власти предоставили грузовик, и начальник Генерального штаба РККА выехал к ближайшей телефонной линии. Нужно сказать, что в целях конспирации офицеры Генштаба передвигались без специфических регалий и под вымышленными именами (Василевский был, как когда-то Петр Великий, Михайловым). Он в эти тяжелые часы думал только об одном — о судьбе генерала Ручкина, который вез с собой все оперативные документы. Но как раз к Ручкину судьба была благосклонна, и он единственным из всей группы благополучно сел на аэродром в Бутурлиновке (еще одно историческое имя, связанное с Переяславской Радой, давшей историческую жизнь полонизуемой Украине), где летающих генералов генштаба давно ждал прежний глава ГРУ РККА Голиков, столь влиятельный накануне войны.

Страхам, упрекам и неурядице было не место, мелочность могла погубить все. 25 ноября 1942 года состоялся общий сбор группы генштабистов и представителей Ставки в штабе 6-й советской армии генерала Харитонова. (Этот генерал был одним из «крестников» Василевского; после неудач под Харьковом Сталин хотел предать его суду военного трибунала, но Василевский сумел защитить его, и Харитонов получил командование 6-й армией). Общая установка: забыть все передряги и думать только о «Сатурне». Это продолжение Сталинграда может решить судьбу всего советского Юга.

Военспецы осмотрели местность и отправились на совещание с Ватутиным. 27 ноября состоялась окончательная оценка района предстоящей масштабной боевой операции, возможностей советских войск, вероятных действий немцев. Поздним вечером этого дня Василевский шлет Сталину свои предложения. «Первой непосредственной целью операции должно быть уничтожение 8-й итальянской армии и оперативной группы «Холидт», для подавления которых Юго-Западный фронт создал две ударные группировки: одна на правом фланге в составе 1-й гвардейской армии (шесть стрелковых дивизий, один танковый корпус и подкрепления) для атаки с плацдарма южнее Верхнего Мамона на юг, в направлении Миллерово; вторая — на фронте 3-й гвардейской армии к востоку от Боковской (пять стрелковых дивизий и один механизированный корпус) для одновременного наступления с востока на запад также в направлении Миллерово и закрепления окружения на Северском Донце, для захвата переправ в районе Лихой и создания благоприятных условий с целью возобновления наступления в направлении Ростова. С целью защиты операции с северо-запада и запада ударная группа 6-й армии Воронежского фронта (пять стрелковых дивизий и два танковых корпуса) должны атаковать юго-западнее Верхнего Мамона в направлении Кантемировка — Волошино. Готовность войск к операции — 10 декабря».

Сталин одобрил эти предложения. Непосредственное оперативное планирование было поручено Голикову и Ватутину. К началу декабря следовало суммировать все планы. «Сатурн» приобретал первостепенную значимость, и два военачальника, Василевский и Ватутин, были освобождены от прочих обязанностей, сосредоточившись на данной операции. Огромные надежды связывались в эти дни с «Сатурном», но предпосылкой его успеха была ликвидация сталинградской группировки немцев. Сталин многократно употребляет именно это слово. Одновременно — и быстро — создаются впечатляющие резервы, стоящие за спинами 60 советских дивизий, непосредственно завязанных на Сталинград. Основу этих новых сил составляла 2-я гвардейская армия (район Тамбова — Моршанска) — мощная новая группировка, которой под водительством генерала Малиновского было приказано выдвигаться в район Сталинграда на максимально большой скорости.

Но своенравная военная судьба приготовила этой мощной армии иную задачу.

В Вольфшанце дребезжали телефоны, имитация активности была повсеместной, но решение — стоять на Волге или пробиваться сквозь кольцо окружения — принято еще не было. Представляется, что начальник штаба сухопутных войск Цайцлер сумел убедить Гитлера позволить 6-й армии начать подготовку к прорыву. Цайцлер даже уведомил штаб группы армий «Б» о необходимости готовиться к такому повороту событий и о грядущих приказах в развитие этой идеи.

Германское военное руководство должно было окончательно оценить возможности люфтваффе, способность немецких летчиков, игнорируя блокаду и климат, поддержать, сохранить и по возможности укрепить боевую мощь 6-й армии. Если германская армия на это не способна, тогда нужно отдавать инициативу самому Паулюсу и готовиться к его поддержке, к поддержке его прорыва извне. В Вольфшанце, дребезжа грандиозным набором медалей, прибыл рейхсмаршал авиации Герман Геринг — номинально второе лицо в Третьем Рейхе. Его репутация поблекла после массированных бомбардировок германских городов, которые он клятвенно обещал защищать. К ночным бомбардировкам осуществляемым англичанами, днем присоединялись американские бомбардировщики. Провал защиты Германии с воздуха ослабил влияние Германа Геринга, и «узник Каринхалле» жаждал восстановить благосклонность Гитлера. Он одним движением отошел от осторожной позиции, занимаемой своим заместителем генералом Ешоннеком, и был готов за возвращение в фавор обещать все мыслимое и немыслимое. Массивный Геринг появился в зале заседаний как раз тогда, когда генерал Цайцлер предупреждал против завышенных ожиданий: «Люфтваффе должны использовать каждый имеющийся в наличии аэродром и поставлять исключительно топливо и боеприпасы. Только таким путем мы сможем прорвать блокаду».

Напомним, что 6-я армия запрашивала ежедневную доставку 750 кубометров припасов, из которых 380 тонн приходилось на продовольствие, 250 тонн на боеприпасы, 120 тонн на горючее. В 4-м воздушном флоте, обслуживающем данный регион, было 298 самолетов — вдвое меньше запрашиваемого Паулюсом минимума.

Гитлер спросил мнение Геринга. Ответ сорвался незамедлительно: «Мой фюрер, люфтваффе осуществят все снабжение Шестой армии по воздуху». Геринг твердо обещал доставку 500 тонн в сутки. Мемуаристы называют это обещание, как минимум, «мальчишеским». Вообще говоря, это были самые важные слова, сказанные за весь период Второй мировой войны. К нашему счастью, они оказались бравадой и пустым обещанием. Впрочем, отдадим должное германским генералам, многие из них поняли это тотчас. Цайцлер пришел в ярость. «Люфтваффе не могут осуществить этого. Знаете ли вы, рейхсмаршалл, сколько ежедневных вылетов необходимо армии в Сталинграде?» Кровь бросилась в лицо Геринга. «Лично я не знаю, но мой штаб знает это». Цайцлер: «Семьсот тонн! Ежедневно! Даже считая за данность, что все лошади в районе окружения пойдут на кухню, останется еще пятьсот тонн. Каждый день пятьсот тонн». На что Геринг ничтоже сумняшеся ответил: «Я могу сделать это». Фельдмаршал Кейтель назвал это решение «фривольным». Но протесты Цайцлера уже мало что значили, обещание Геринга работало на схему Гитлера — держаться, не сдаваться, помощь придет, русские дадут слабину и на этот раз.

Гитлер ворвался в спор. «Рейхсмаршалл сделал обещание, и я обязан верить ему. Право окончательного решения принадлежит мне». Будущий натовский генерал Адольф Хойзингер видел абсолютно счастливого Геринга, идущего рядом со счастливым Гитлером. Оба они шли к военному поражению и вели Германию в пропасть. Роковое для Германии решение было принято в обстановке истерического пренебрежения реальностью. Немедленно из Вольфшанце последовал приказ 4-му воздушному флоту обеспечить доставку в район окруженной группировки трехсот тонн ежедневно, а с прибытием новых самолетов довести объем поставок до требуемых Паулюсом пятисот тонн. Гитлер послал особое радиосообщение генералу Паулюсу (не зная еще об особой инициативе по приготовлению к уходу фон Зейдлица). «Северная часть оборонительной зоны Сталинграда должна быть поставлена под единым военным командованием. Этот командующий будет ответствен перед фюрером за оборону укрепленной зоны любой ценой. Ответственность возложить на генерала Зейдлица». Паулюс молча положил радиограмму перед седовласым генералом и спросил его, что он намеревается делать. Тот кратко ответил: «Я полагаю, что мне не остается ничего другого, кроме как подчиниться».

Паулюс перегруппировал свои войска. Теперь они не были расположены ударной колонной, а расположились вдоль периметра окружения. В мобильном резерве он оставил 14-ю танковую и 9-ю зенитную дивизии. Ближайшие немецкие части за кольцом были в 37 километрах.

Попытка немцев вернуться в оставленные балки и на оставленные позиции не везде увенчалась успехом. Советские войска уже укрепили новоприобретенные позиции. В немецких рядах впервые можно было услышать: «Они продали нас». Но это было мнение пока лишь незначительного меньшинства. Большинство еще было абсолютно уверено, что верховное командование найдет способ их спасти, хотя идея воздушного моста уже тогда вызвала массовый скептицизм, сомнения в воздушной поддержке уже были значительными.

Немцы начали организацию того, что Гитлер назвал festung Stalingrad — крепости на берегу Волги. Последние сознательно попавшие в кольцо окружения части прорвались ранним утром 29 ноября 1942 года через Дон с запада на восток, чтобы присоединиться к основной массе группировки Паулюса. После полудня этого дня, когда вся колонна немцев перешла мост у Лещинской на восточную сторону реки, лейтенант Мутиус взорвал мост и огромное оранжевое пламя взмыло к небесам. Это пламя странным блеском осветило отходящие к Сталинграду автомашины и повозки. Словно давая знак — пути назад нет.

Немецкие части в Сталинграде отныне ждали неминуемого. Долгие месяцы они были неудержимой атакующей силой, прижимающей противника к его самой большой реке. И вдруг характер происходящего изменился почти радикально. Теперь сталинградская полоска земли стала авангардом всей большой Родины, бросившей силы на дошедшего до священной реки захватчика. Теперь патрули немцев с величайшей опаской наблюдали, как Иван высаживает к югу от Сталинграда свои танки и артиллерийские установки. И немцы молчали. Окончилось их время. Теперь они экономили каждый патрон. И наступающие русские танки они встретили уже с заметным отчаянием обреченных.

Ночью новые советские бойцы заполнили «дом комиссаров» и стоящие рядом дома № 78 и 83. Теперь они, пользуясь ослаблением давления немцев, начали расширять зону своего городского контроля. В окна соседних домов летели гранаты. Немцы держались отчаянно, но обычно смены бойцов им хватало лишь на три дня. Погибших следовало менять — или нужно было сдавать очередной дом. Пришедшая смена — в основном молодые австрийцы — более или менее держались до конца ноября. С фанатизмом новообращенных австрийцы шли напролом. За одну из комнат битва шла два дня. И все же дом № 83 пришлось оставить. Возможно, это был последний успех вермахта в Сталинграде.

Мораль окруженных страдала не только от сознания отчуждения, но и от половинного рациона в холодном зимнем Поволжье. Их главные запасы размещались на той стороне Дона, которая была теперь захвачена Красной Армией. Теперь у 6-й армии оставался запас всего на шесть дней. Немцы пересчитывали наличные головы скота, мешки с мукой, ящики с мясными консервами, коробки масла. И бельгийские кони-великаны и малорослые русские лошадки (которых немцы звали «пони») шли теперь под нож мясника. Начальство ликовало от того, что четыреста лошадей, направлявшихся на Украину, были задержаны. Правда, у лошадей, давно не видевших сена, торчали ребра. Меланхолия царила в кругу солдат, измождение вело к потере боевой формы. Написанные в эти дни солдатские письма рисуют картину падения боевого духа, первый подлинный затяжной кризис прежней лучшей европейской армии. Офицеры испытывали наибольшую депрессию, когда писали похоронные извещения на своих солдат.

Немцы строили блиндажи. Популярным «проектом» было строительство под подбитым танком. В землянках сказывалась германская сентиментальность — фотографии близких на стенах, рождественские открытки. Но далеким от сентиментальности было заставлять под дулом автомата долбить для блиндажа промерзшую землю советских военнопленных. Такие генералы, как фон Даниэлс, создали под землей «мини-дворцы», целые комплексы помещений. А у командира 16-й танковой дивизии в блиндаже даже стоял рояль. Из-под промороженной земли летели звуки великих германских музыкальных гениев. «Первая патетическая» соната Бетховена была на первом месте. И неважно, что рядом рвались авиабомбы. Генерал продолжал играть даже тогда, когда к нему приходили с докладом.

Постепенно в моду входил советский воинский стиль — немецкие солдаты стали ценить стеганые штаны, ватники, фуфайки. Большой проблемой были головные уборы. За полтора года войны с северной страной дизайнеры вермахта так и не сумели создать на голове у своих солдат нечто зимнее. Пилотки смотрелись просто издевательством. В конечном счете на голове у немцев можно было увидеть все что угодно. Иногда даже русские портянки. Но хуже всего доставалось оголодавшим собакам, за которыми немцы гонялись едва ли не на танках. Пользовались успехом поддевки не только из собачьего меха, но и из лошадиных шкур.

«Маленькие партизаны» донимали национально помешанных на чистоплотности немцев как большие. Двести блох в каске стало нормой. Бороться с ними было бесполезно. Особенно там, где солдаты спали, прижавшись друг к другу под открытым российским небом в ноябре, будучи прикрытыми только брезентом. Они отчаянно завидовали советским солдатам, которые, по их представлениям, жили привольно и питались отменно. В данном случае аргументы психологической войны основывались на полном невежестве. Истинную ситуацию с двух сторон знали только советские дивизионные разведроты (разбитые на разведгруппы по несколько человек). Они смело переходили линию фронта и довольно глубоко проникали в глубь «котла». Их главная задача заключалась в слежении за перемещением частей противника и в традиционном захвате «языка». Шиком считалось оставить чучело Гитлера с плакатом, предлагающим выстрелить в фюрера. Обычно под чучелом пряталась мина. В последние недели возобладала чья-то идея, что томные танго психологически добьют измучившихся немецких солдат, и советские установки устроили своего рода «Латинскую Америку» с ее ритмами. Вместо объявления следующего танго звучало приглашение сдаться. Либо услышать танго в последний раз.

Лестное мнение об условиях жизни по советскую сторону фронта стало приближаться к правде после завершения окружения — на фронт поступили новые стеганые ватники, овчинные тулупы, рукавицы из кроличьего меха, шапки-ушанки. В каждой роте была гармонь, после наркомовских ста грамм следовало пение — в каждой части были на то свои таланты. Остальные компенсировали талант рвением и дружно помогали. Вышедший на экран в этом году фильм «Два бойца» подарил солдатам «Темную ночь», своего рода ответ на немецкую «Лили Марлен» (хотя по лиричности, поэзии и мелодии песня Бернеса была сильнее шлягера Андерсен, но немцам этого «рассказать» было невозможно, и бедная Лили Марлен, феноменально популярная в вермахте, продолжала ждать своего солдата под фонарем).

Связь с внешним миром была у Паулюса ограниченной. Но его инженеры сумели решить одну очень важную техническую задачу. В юго-западном углу контролируемой территории они возвели 40-метровую антенну, которая связала Гумрак с Новороссийском посредством комбинации радиотелефона с коротковолновой радиостанцией. Эти передачи советские технические средства не могли ни перехватить, ни глушить. Радиотранслятор работал относительно надежно весьма продолжительное время. Затем, с приближением советских воинских частей, его реле начали попадать под советские танки, и радиотелефонная линия рухнула. Остался телепринтер — он и служил Паулюсу до конца.

А связь, взаимопонимание и взаимовыручка были сейчас важны для немцев как никогда, поскольку мораль и дух германских солдат страдали также и оттого, как, каким образом в самой Германии подавали это крупнейшее испытание вермахта. Советские фанфары 23 ноября заставили молчавшее немецкое командование выступить с коммюнике о ходе событий в районе Сталинграда. В сообщении ОКХ не было сказано об окружении армии Паулюса, а только о том, что русские войска прорвали линию немецкой обороны к северо-западу и к югу от 6-й армии. Это было подано как очередная несуразица в поведении русских, которые «безответственно расположили свои войска и военную технику».

И современники и нынешние германские историки утверждают, что у Гитлера не было дурных предзнаменований, он был абсолютно уверен в крепости позиций шестой армии. «Der Fuhrer ist hinsichtlich der Lage der 6 Armee zuversichtlich».

В штаб-квартире фон Паулюса появился неожиданный посланец ОКХ — майор Колестин фон Зицевиц. Он получил перед отбытием в Сталинград устный приказ генерала Курта Цайцлера: «Вы вылетите в Сталинград с сектором коммуникаций. Вы будете докладывать непосредственно мне все возможные сведения максимально полно и максимально быстро. У вас не будет оперативных обязанностей. Собственно, мы не волнуемся, генерал Паулюс делает все очень умело… Скажите генералу Паулюсу, что все будет сделано для восстановления эффективного контакта».

Паулюс спросил Зицевица, как верховное командование намеревается ликвидировать окружение. На этот вопрос ответа не было. По мнению Паулюса, его армия сыграла бы более важную и полезную роль, если бы ему было позволено уйти с берегов Волги на запад и занять более удобные позиции, скажем, близ Ростова. Подчиненные ему генералы разделяют эту точку зрения. Зицевиц испытывал симпатию к говорившему с ним вежливо и корректно генералу, старающемуся скрыть нервный тик на своем приветливом лице. Было видно, какой на него обрушился груз.

Но все планы — держаться или уходить — зависели от решающего, критического обстоятельства, от способности германской транспортной авиации наладить мост снабжения. Генерал авиации Фибиг налаживал работу наиболее близких к Паулюсу аэродромов в районе Тацинской и Морозовской. Летом это были хорошие авиабазы, откуда вылетали сотни самолетов в день. Но зимой трехмоторные транспортные «Юнкерсы-52» с трудом поднимались с этих снежных полей. Часть транспортной авиации оказалась изношенной, у некоторых самолетов не было пулеметов и пушек, немалое число воздушных машин лишилось радиоточек. Ощущался профессиональный недокомплект. Ветераны-пилоты перемежались со вчерашними выпускниками летных училищ, одетыми в легкие летные комбинезоны, не годящиеся для температуры ниже нуля.

25 ноября первые грузовые самолеты вылетели для посадки на аэродроме «Питомник» внутри кольца окружения. В течение двух дней к Паулюсу поступало горючее, боеприпасы и продовольствие, но на третий день — 27-го ноября — погода заставила прекратить все полеты. В первые 48 часов к Паулюсу поступило 130 тонн (вместо запрошенных 600). Фибиг пишет в дневнике: «Отвратительная погода. Мы пытаемся летать, но не можем. Здесь, в Тацинской, одна снежная буря следует за другой. Ситуация отчаянная».

Авиационный герой Германии — маршал Рихтгофен в звонках Цайцлеру и Ешоннеку предложил, чтобы 6-я армия полагалась на себя и провела операцию по своему спасению до того, как у нее иссякнут запасы. Это мнение он просил довести до Гитлера. На того мнение Рихтгофена не произвело ни малейшего впечатления. 6-я армия выстоит, чего бы ей это ни стоило. Если она покинет Сталинград, «она никогда уже не вернет его назад». Рихтгофен ворчал, но, как и абсолютное большинство недовольных, подчинился приказам человека, который гордился тем, что его ум не омрачен образованием.

Геринг прилагал старания. 30 ноября к привычным транспортным «Юнкерсам-52» присоединились сорок бомбардировщиков «Хейнкель-111». В их бомболюках были продовольствие и боеприпасы. Им понадобилось сорок минут, чтобы преодолеть нашу снежную бурю в степи и, следуя за радиомаяком, приземлиться на посадочной полосе в Питомнике, ставшем главной опорой воздушного моста. После приземления к самолетам стремглав бежали авиамеханики, разгрузка транспортов происходила быстро. Из боковых самолетных бензобаков горючее немедленно шло в баки танков и бронемашин. То был рекорд — тысяча тонн грузов за день. Даже скептики поверили во всемогущество люфтваффе. Тем горше было разочарование двух последовавших дней, ни одни машина не преодолела грозового фронта и не села в Питомнике. В течение первых семнадцати дней блокады в Питомник поставлялось в среднем в день 84, 4 тонны припасов — цифра весьма далекая от обещанной (примерно двадцать процентов от торжественно обещанного).

История этих усилий свидетельствует, что авиамост к Паулюсу фактически не сработал. Сталинградская группировка начала голодать. Каждый день из Питомника вывозили двести раненых. Пока дисциплина в крепости Паулюса соблюдалась, но наступали дни критических испытаний. Примерно к 11 декабря 1942 года Паулюс начал терять надежду. Всегда сдержанный, он буквально взорвался, когда генерал люфтваффе Фибиг начал объяснять ему причины авиационных недопоставок. «С тем, что она имеет, моя армия не может ни существовать, ни сражаться».

Советскому военному командованию следовало исходить из того, что протяженность внешнего кольца окружения составляет более 300 километров, и оборона этого периметра стала главной задачей вооруженных сил страны. Расстояние между внутренним и внешним кольцами, замкнувшими сталинградскую группировку, составляло примерно 15 километров (в некоторых местах до 40 километов). К югу и юго-западу от сталинградского кольца в степи собирались остатки разбитых гитлеровских частей и частей союзников-сателлитов. Они могли быть использованы в качестве авангардных сил внешнего наступления. В то же время немцы уже начали снабжение своих окруженных частей по воздуху. Неужели повторится злополучный Демянский котел, одно лишь воспоминание о котором заставляло холодеть ноги у советских военачальников? Тогда германским войскам удалось из своего несчастья (окружение под Демянском) сделать очевидное достоинство — Демянский котел был, во-первых, неприступен; во-вторых, он отвлекал очень большие силы Красной Армии; в-третьих, советские войска не могли развивать наступательные операции, имея позади страшный груз в виде демянской группировки немцев. Если «Сталинградская крепость» сыграет такую же роль, то не стоило предпринимать грандиозных усилий по окружению.

На советской стороне лихорадочно собирали силы, чтобы скрепить созданное кольцо и не позволить немцам его прорвать. Перед советским командованием был круг неправильной формы, сорок пять километров шириной и более тридцати километров с севера на юг. Никогда в русской военной истории в окружение не попадало столь огромной силы противника. Только Жуков решал в какой-то мере схожую проблему во время окружения японцев под Халхин-Голом — но там их было в четыре раза меньше. Опыт требовалось компенсировать, в основном, умелой импровизацией. 28 ноября 1942 года Сталин призывает Жукова обсудить сложившееся положение. Плоды гигантских трудов, итоги невиданных жертв не должны быть утеряны. Жуков отвечает телеграммой. «Маловероятно, что захваченные германские силы постараются прорваться без помощи внешних сил…. Германское командование, очевидно, постарается сохранить свои позиции в Сталинграде… Оно соберет силы спасения для создания коридора, по которому пошла бы помощь, с тем чтобы в конечном счете эвакуировать окруженные войска.… Окруженная сталинградская группировка должна быть разбита надвое».

Выскажем еще одно соображение. Жуков руководствовался, во многом, опытом зимней кампании 1941 года, и он помнил как грандиозность планов Сталина обернулась тяжкими потерями и конечной потерей инициативы. Он не хотел повторения этого под Сталинградом. Каждое движение каждой крупной части в эту первую неделю операции было им тщательно выверено. Жуков знал и ценил своих командиров, но он знал и их слабости. Их величайшей слабостью была недостаточная ориентация на местности, что проявлялось особенно в текущей флюидной ситуации. Сколько раз немецкий перехват фиксировал слова командиров танковых и прочих частей: «А что будем делать сейчас?» Жуков не желал отдаваться на волю удачи. Он многократно проработал каждый важный маневр с конкретными исполнителями. Он не хотел знаменитого русского полагания на «авось». Именно в свете своего опыта Жуков не был страстным поклонником «Сатурна». Разумеется, он хотел развития успеха, но он столько раз видел безалаберность в минуты, когда требовалась исключительная дисциплина и организованность, что бросок к Ростову был и желанен и страшил его. 6-я армия, цвет ударных сил вермахта, была прекрасным призом для лучшего нашего полководца.

Повторим, он слишком хорошо помнил громадность планов января — марта 1942 года, обернувшихся жестоким разочарованием и у Демянского котла, и у Ленинграда, и на Волховском фронте, и под Москвой и — венец отсутствия расчета — провал у Харькова. Он не хотел давать полководцам типа Тимошенко еще одну возможность сыграть в гражданскую войну с лихим кавалерийским навалом и «Даешь!». Перед ним стояла самая сильная армия мира, и Жуков хотел сокрушить ее умом, а не кавалерийской атакой, не ажиотажем на всех фронтах. Аргумент, который всегда казался надежным Жукову, — это его две тысячи орудий вокруг 6-й германской армии. Приятные излишества казались ему опасными. Немцы были чемпионами в мобильной борьбе, Жуков ждал когда наши командиры преуспеют в этой науке, а до того предпочитал войну позиционную.

Между тем немцы в Сталинграде занимались тем, что обновляли старые городские позиции. Легендарная 62-я армия Чуйкова привычно стояла на смерть, но ее силы были расколоты на сегменты (в общий строй возвратился лишь прежде отъединенный на севере Горохов со своей бессмертной бригадой). Волга еще не замерзла, и куски льда щадили плавсредства — помощь Чуйкову была затруднена. Впрочем, к иному он и не привык. Лишь в середине декабря лед встал окончательно, и Волга, как все наши реки зимой за последнюю тысячу лет, стала каналом сообщения, своего рода российским автобаном.

Москва требовала действий. Еременко и Рокоссовскому было поручено не оставлять окруженного врага ни на секунду. Семь армий — осуществляли наступательные операции. 66-я и 24-я армии оказывали давление с севера, 21-я и 65-я армии преграждали путь на запад; 57-я и 64-я — наступали с юга; 62-я не давала покоя в самом Сталинграде. 21-я армия генерала Чистякова (Юго-Западный фронт) нанесет удар с востока на запад, а 66-я армия Донского фронта ударит с севера совместно с 65-й и 24-й армиями. Многострадальные 62-я, 64-я и 57-я армии Сталинградского фронта начали вести активные операции против немцев в самом городе. Их атаки были спроецированы прежде всего на Гумрак, как на центр коммуникаций, и были рассчитаны на расщепление вражеской группировки. На севере и юге советские армейские части начали сжимать кольцо окружения.

Им противостояли на севере 24-я и 16-я танковые дивизии немцев; на западе стояли 60-я моторизованная и 116-я пехотная дивизии; на северо-западе — 76-я, 384-я, 44-я дивизии (очень потрепанные в боях); в крайнем западном углу заняли оборонительные позиции 376-я и 3-я механизированная дивизии; на юге 29-я механизированная дивизия. В резерве находились 14-я танковая и 9-я дивизии. Две румынские дивизии и полк хорватов стояли к югу от Сталинграда. В самом городе находились потерявшие значительную долю своего состава в сентябрьско-октябрьских боях 71-я, 79-я, 100-я, 295-я, 305-я и 389-я германские дивизии. Высокомерие немцев по поводу своей безусловной способности выстоять и обратить поражение в победу стало ослабевать и бледнеть достаточно быстро. Уже через несколько дней после завершения окружения мы слышим жалобы немецких офицеров на изменчивость военной фортуны.

Противостоящий эти последним дивизиям Чуйков был в нервном состоянии. Где-то в полях советские войска творили историю, а он здесь в подвалах и руинах несет свою страшную, неослабеваемо тяжелую долю. 27-го ноября он жалуется руководству своего фронта: «Течение Волги к востоку от Голодного и Сарпинского островов полностью блокировано плотным льдом… Никакие боеприпасы не доставляются и никто из раненых не эвакуирован». Нервы бессмертного командира, вынесшего ад на земле, дрогнули. Он стоял насмерть и был тверд как скала, когда сгибались самые сильные. Но теперь, когда напуганный противник затих в ожидании своей доли, Чуйков уже не мог ждать. Ведь наступление в степи пока никак не сказалось на его положении великого заложника этой самой страшной из войн. Его сыны, его солдаты жили на голодном рационе. Чуйков рвал и метал: «Когда каждый солдат сердцем и душой стремится расширить плацдарм, чтобы шире вздохнуть, такая экономия является несправедливой жестокостью».

Но улучшение его положения было возможно только с ускорением ликвидации «котла». Василевский сообщает Еременко и Рокоссовскому ночью с 4 на 5-е декабря, что для операций внутри кольца окружения прибывают свежие силы. На севере котла немцам были видны приготовления к советскому наступлению. В бинокли отчетливо просматривались нагромождения техники; производил впечатление и бодрый вид буквально преобразившихся русских солдат. 4 декабря началось атакой советских войск с севера и северо-запада. Удар приняла 44-я германская дивизия, к которой немедленно поспешила резервная 14-я танковая дивизия. Ярость боя была необыкновенной. Обеим сторонам нужна была только победа. Пока у немцев хватило сил не пропустить русских внутрь котла. Требовались более методичные действия.

8 декабря командующий 2-й гвардейской армией Малиновский участвует в заседании военного совета Донского фронта, посвященном операциям против Паулюса. Совместная работа в конечном счете была обобщена в послании Сталина Василевскому от 11 декабря. «Операция «Кольцо» будет осуществлена в два этапа. Первый этап — прорыв в районе Басаргино, Воропоново и ликвидация западной и южной группировок противника. Второй этап — общее наступление всех армий обоих фронтов для ликвидации основной части войск противника к западу и северо-западу от Сталинграда. Операции первого этапа начать не позже, чем это было условлено в телефонном разговоре между Васильевым (Сталин) и Михайловым (Василевский). Операции первого этапа завершить не позднее 23 декабря».

Фельдмаршал фон Манштейн был несомненно незаурядной личностью. Многие называют его лучшим германским полководцем той войны. Он был нонконформистом по своей природе. Обученная хозяином, его такса встречала гостей нацистским приветствием. Фельдмаршал говорил близким друзьям о своих еврейских родственниках. Но, с другой стороны, он не был тираноборцем ни в коей мере. Когда один из его офицеров, проводя аналогию с Гинденбургом, спросил присутствующих за столом, кто из фельдмаршалов данной войны будет новым «спасителем отечества», Манштейн без тени иронии отрезал, что «только не он».

Пребывание лучшего полководца Германии в далеко не самом важном Витебске — еще одно доказательство неважной работы германской стратегической разведки и общего ошибочного представления руководства вермахта относительно советских зимних планов. В Витебске ему предназначалась роль «наказующего» в случае удара Красной Армии со стороны Москвы. Но военная судьба распорядилась иначе — покорные исполнители нужны в спокойные времена, а кризисы требуют нонконформистов. Провал под Сталинградом заставил нацистских бонз и ручных фельдмаршалов шарить глазами в поисках человека, способного на нестандартное решение. Лавры французской кампании и Крыма делали Манштейна логичной кандидатурой на незавидную должность исправителя чужих ошибок.

ОКВ теперь посылало его «для целей более тесной координации армий, вовлеченных в ожесточенные оборонительные бои к югу и западу от Сталинграда». Его новое назначение — командующий вновь создаваемой группой армий «Дон», дислоцируемой в основном в излучине Дона на стыке группы армий «А» и «Б», в которую вошли части расположенных «по ту и эту» сторону «кольца» подразделений 4-й танковой армии Гота, окруженной 6-й армии, остатков румынских дивизий. Ему поручалось пробить коридор к 6-й армии с тем, чтобы обеспечить германские войска на Волге необходимыми припасами, восстановить боевой дух 6-й армии, спасти честь германского оружия. Перед Манштейном даже не ставилась задача увести 6-ю армию из котла, в который она угодила. Поставленная задача звучала воистину оптимистически: «Остановить атаки противника и заново овладеть прежде принадлежавшими нам позициями». Самоуверенность Гитлера более всего сказалась в том, что он не предусмотрел даже теоретическую возможность действий на тот случай, если Манштейну все же не удастся разрушить все, что сделали Жуков и Василевский.

Манштейн подчинился приказу и оповестил об этом Паулюса. «Приму командование 26 ноября. Сделаю все, что в моих силах, для облегчения вашего положения… Тем временем было бы чрезвычайно важным, чтобы Шестая армия, удерживая берег Волги на северном фронте в соответствии с приказом Фюрера, сформировала силы, которые, в случае необходимости, могли бы создать мост в направлении юго-запада».

Из-за хмурой погоды, установившейся на всей великой русской равнине, перелет по воздуху был исключен. Манштейн вместе со штабом погрузился на поезд, который в семь утра 21 ноября с максимально возможной скоростью отправился на юг. Поезд Манштейна, роскошный прежний поезд югославской королевы, состоял только из спальных вагонов. Перед его окном проплывали места, где десять лет назад германские и советские офицеры, скрытно от всего мира, вместе ковали оружие будущего, вместе вырабатывали тактику ведения новой войны, войны моторов, войны маневренных действий, где танки и пикирующая авиация будут острым мечом, преодолевающим все преграды. Теперь их, напарников времен Веймарской республики, разделяла линия фронта. И более всего разделяла нацистская идеология, прервавшая взаимосвязи двух жертв Версальской системы, сделавшая их непримиримыми врагами.

Вечером этого же дня на платформе Орши фельдмаршала Манштейна ожидал командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Клюге вместе со своим начальником штаба генералом Волером. В тоне и словах Клюге не было ничего ободряющего. Он сообщил, что советское командование ввело в Сталинградскую операцию две танковые армии «в дополнение к значительной массе кавалерии — в общем и целом примерно тридцать войсковых формирований». Клюге был угнетен указующим перстом Гитлера — «вы обнаружите, что невозможно перевести какое-нибудь воинское соединение, большее чем батальон, без консультаций по этому поводу с Фюрером». Клюге намекнул на главный источник возможных будущих сложностей Манштейна: «Будьте очень осторожны. Спасение армии под Москвой он приписывает исключительно собственному гению». Последнее — вмешательство Гитлера в оперативные планы и их реализацию — уже стало фактом жизни германской армии на подступах к Сталинграду. Гитлер через офицеров по особым поручениям уже осуществлял непосредственный контроль над операциями в данном регионе.

Размышления Манштейна не были радужными. Он, судя по всему, еще даже не приступая к делу, без особой надежды смотрел на возможности 6-й армии выбраться своими силами из сталинградского окружения. По мнению американского историка У. Крейга, «фельдмаршал был убежден, что Паулюс уже потерял шансы с достоинством и без потерь выйти из своих сложностей». Какие козыри были в руках у Манштейна? 48-й танковый корпус — мобильный германский резерв на Северном Дону — был уже задействован в приносящих не так уж много полезного акциях. Он столкнулся со Второй советской гвардейской танковой армией, что ослабило его безмерно. Основная надежда — 4-я танковая армия Гота — уже пострадала от южного удара советских сил, и думать всерьез можно было лишь о той ее части, которая располагалась в районе Котельниково. Нетронутой оставалась 16-я моторизованная дивизия, стоявшая в Элисте, в 250 километрах от Дона, но у нее была важная функция — контролировать огромное пространство между кавказской группой армий «А» и запертой в Сталинграде основной массой группы «Б». Манштейн, еще только приближаясь к полям сражений, увидел критическую ограниченность своих ресурсов.

Задача «возвратить позиции, прежде принадлежавшие нам», уже казалась фельдмаршалу Манштейну абсурдной. Прямо из вагона своего устремившегося на юг поезда Манштейн обратился в Главное командование сухопутных сил со следующим: «Ввиду масштабности военных усилий противника, наша задача в Сталинграде не может быть просто делом восстановления укрепленных участков фронта. Для восстановления прежнего положения мы нуждаемся в еще одной армии — и эта армия не должна быть использована в контрнаступлении до тех пор, пока ее организация не будет завершена полностью».

Манштейн сделал остановку в Старобельске, где располагался штаб группы армий «Б». Его (отмечавшего в тот день свое 55-летие) встречали командующий группой армий генерал Вайхс и его начальник штаба фон Соденштерн. Вайхс развернул перед будущим спасителем Сталинграда карты. Фронт группировки, в которую входили семь армий, превышал 350 километров, но Манштейн, по всеобщим отзывам, был настроен лихо. Даже 175-километровая брешь между войсками в Сталинграде и северокавказской группировкой не смущала его. Пессимизм Соденштерна раздражал Манштейна, и он пробыл в Старобельске лишь несколько часов. Он разговаривает с начальником штаба сухопутных войск Цайцлером. Он утверждает главе ОКХ, что для 6-й армии, «вероятно, возможно еще сейчас» пробиться на юго-западном направлении. Оставаться в Сталинграде для Паулюса означает подвергаться страшному риску. Пробиться могут, по крайней мере, мобильные соединения. Но и риск быть застигнутыми в открытой степи был велик. Манштейн утверждает, что он завершил беседу с Цайцлером словами, что, если доставка боеприпасов и продовольствия в Сталинград не будет гарантирована, «не следует рисковать оставлением шестой армии в ее нынешнем положении даже на короткое время».

Манштейн спешил в старую казачью столицу Новочеркасск, куда он вез свой проверенный штаб 11-й армии. 24-го ноября Манштейн взбирается в свой фельдмаршальский вагон — впереди двадцать четыре часа последнего перегона до Новочеркасска. Неполная готовность железнодорожного пути и активность партизан сделали путь Манштейна весьма долгим — три дня и две ночи. Еще будучи в пути, фельдмаршал на станции города Днепропетровск получил ответ Цайцлера из ОКХ. Тот обещал «бронетанковую дивизию и одну или две пехотные дивизии». В условиях, когда Жуков вводил в дело армии, скупые обещания Цайцлера просто говорили об истощении ресурсов рейха. Сопоставим: с начала советского наступления через Дон перешли тридцать четыре дивизии (двенадцать через плацдарм в Бекетовке и двадцать две через станицу Кременская). Эти силы уже подорвали боевую мощь 48-го танкового корпуса и теперь громили остатки того, что отходило в прежний германский тыл. Пока советские танки отгоняли любые силы, способные разомкнуть кольцо извне, советская пехота с яростью долбила мерзлую землю, создавая серьезные укрепления на пути любого прорыва изнутри. По всему периметру окружения советские войска устанавливали противотанковые ружья (более тысячи), тягачи тащили 76-мм орудия. В то же время огромное скопление советской артиллерии за Волгой постоянно обрушивало смертельный металл на забившихся в городские норы гренадеров 6-й армии.

По прибытии фельдмаршальского поезда в Новочеркасск его ожидали два письма. В первом, написанном генералом Паулюсом от руки, обрисованы были сложности его группировки. «Оба моих фланга обнажены уже на протяжении двух дней, и чем это все закончится — неизвестно. В этой тяжелой ситуации я попросил фюрера о свободе действий… Я не получил прямого ответа на свою просьбу… Через несколько ближайших дней положение с запасами приведет к кризису исключительной тяжести. Я все еще однако верю, что армия сможет продержаться. С другой стороны, если даже ко мне будет пробито нечто вроде коридора, невозможно предсказать, позволит ли нам ежедневное ослабление армии в районе Сталинграда продержаться продолжительное время… Я был бы благодарен получить информацию, которая укрепила бы боевой дух моих людей». Встает вопрос, почему Паулюсу понадобилось целых четыре дня, прежде чем запросить о свободе действий. Даже если бы Паулюсу даровали такую свободу, он не смог бы уже выступить ранее 28 ноября. Кольцо вокруг 6-й армии к этому времени уже затвердело бы.

Прибывший в Новочеркасск доверенный офицер Паулюса Айсман доложил Манштейну, что, по его мнению, сталинградская группировка вырваться своими силами не сможет. Манштейн выразил понимание сложностей Паулюса. И все же не оказывает ли на Паулюса негативное влияние генерал Шмидт, его начальник штаба? Не слишком ли Шмидт категоричен, отказываясь даже думать о помощи в деблокировании без адекватной помощи по воздуху? Ведь теряется драгоценное время.

Паулюс немедленно предложил своему новому командиру воспользоваться радиотелефоном. С созданием линии прямой связи два германских военачальника могли совещаться напрямую. Паулюс не без волнения стоял у телепринтера в оперативном бункере Гумрака, ожидая движения аппарата. Вопрос Паулюсу поступил вполне ожидавшийся — «Какова возможность наступления в западном направлении, в направлении Калача? Сейчас противник концентрирует свои войска на южном направлении». Паулюс ответил через несколько минут: «Выступление в южном направлении в настоящее время видится более удобным…, здесь русские слабее, чем на западе, в районе Калача».

Второе письмо было от маршала Антонеску, диктатора Румынии, который горько жаловался на грубое отношение немецких офицеров к его войскам.

Наступило время, когда и армия Чуйкова ощутила приход иной эры. 138-я дивизия полковника Ивана Людникова воссоединилась с основным контингентом 62-й армии. Страшное время «пионеров» из 305-й германской дивизии кануло в лету. Прибыли припасы и питание — ледовое покрытие Волги позволяло. 24 декабря Чуйков выпил последнюю рюмку за тех, кто не дожил, кто склонил буйную голову на этих волжских кручах, за известных и безымянных героев обороны Сталинграда — самого видного символа несгибаемой воли и несмиримого духа нашего народа. Его обнимали Виктор Григорьевич Жолудев, чьи гвардейцы умерли без вздоха, защищая тракторный завод; Федор Никанорович Смехотворов, чьи солдаты погибли — все до единого — в цехах завода «Красный Октябрь»; Иван Петрович Сологуб, сражавшийся за город с первых дней обороны. Пришли они когда-то с двадцатью тысячами молодых парней, а уходили с двумя тысячами поседевших ветеранов. Что бы ни случилось в их дальнейшей жизни, Сталинград останется их самым большим жизненным подвигом. Грузовики из города пересекли Волгу на восток, а навстречу им двигались тяжелые грузовики с сталинградской сменой. Хотя сменить их не мог в этом мире никто.

А рядом — на Брянской улице Сталинграда немцы повесили пятнадцатилетнего Сашу Филиппова, одного из немногих оставшихся в живых сталинградских жителей, который устроился чистить немецким офицерам обувь, добывая ценные сведения своим. Мальчик молча взошел на эшафот. Этот самый юный герой битвы принес своей Родине единственное, что имел, — свою молодую жизнь. Он жил и боролся, зная о смертельной опасности, он встретил печальный конец как настоящий сталинградец. И если бы не он, не десятки и тысячи таких как он, страна не вынесла бы страшного удара умелого врага, не совладала с их наукой, организацией и дисциплиной. Всем преимуществам врага Саша — и такие как он — противопоставили единственное нержавеющее оружие — неугасимую любовь к родине. На это оружие можно было положиться. Именно этим оружием и была одержана наша победа.

Наш лучший стратег — Жуков вел наступление столь искусно, что ни у Манштейна, ни у кого бы то ни было другого, практически не было шансов перехватить инициативу. Предоставим слово всемирно признанному эксперту — Лиддел Гарту. «Контрнаступление русских велось с большим искусством. Генерал Жуков выбирал направления ударов, учитывая в равной степени как моральный фактор, так и условия местности. Он нащупывал наиболее уязвимые в моральном отношении пункты в боевых порядках противника. Если его войска, наносящие удар, не добивались немедленного частного успеха и теряли шанс вызвать общий разгром противника, Жуков умел создавать альтернативную угрозу. Поскольку сосредоточение наступательных усилий только в одном направлении облегчает ведение обороны, Жуков наносил удары в нескольких пунктах одновременно, не давая противнику передышки и вынуждая его напрягать все свои силы».

Дав своим танкистам своего рода недельный отдых, Жуков нанес удар там, где немцы были ближе всего к Паулюсу — у Нижне-Чирской. 7 декабря две его бронетанковые бригады пересекли Чир в южном направлении, повернули на запад и прошли примерно тридцать километров до наступления темноты. Именно здесь вечером 7 декабря завязался жестокий бой с, возможно, лучшим танковым командиром немцев на Восточном фронте — командиром 11-й танковой дивизии Балком. Две лучшие танковые части — авангард 5-й гвардейской армии РККА и 11-я танковая дивизия немцев столкнулись у т. н. «Государственной фермы № 79». Это был жестокий бой, и потери 5-й гвардейской армии составили 53 танка.

Именно тогда, в боях за берега сравнительно небольших казацких рек, немцы поняли то, что будет их преследовать до конца войны, — цепкость советских солдат в боях на речных плацдармах. Куда как лучше других приобрел этот опыт начальник штаба 48-го танкового корпуса немцев: «Плацдармы в руках русских представляют собой подлинную опасность. Абсолютно неправильно не беспокоиться по поводу плацдармов и откладывать операции по их уничтожению. Русские плацдармы, какими бы малыми и безвредными они ни казались, имеют тенденцию вырастать в очень опасные позиции за очень короткое время и вскоре превращаться в несокрушимые опорные пункты. Русский плацдарм занимается ротой солдат обычно вечером, на следующее утро там уже расположен полк, а к следующему вечеру — это уже неприступная крепость, в которой имеется тяжелое вооружение и все необходимое для обороны. Самый плотный артиллерийский огонь не сокрушит русского плацдарма, выросшего за ночь. Ничто меньшее, чем хорошо спланированная атака, не поможет. Русский принцип создавать плацдармы повсюду представляет собой чрезвычайную опасность, которую невозможно преувеличить. Есть только одно определенно действующее средство, которое должно стать принципом: если плацдарм только формируется, следует атаковать и атаковать его. Промедление будет фатальным. Откладывать на час — получить головную боль, отложить на несколько часов — получить большую головную боль, отложить дело на день означает катастрофу. Даже если у вас всего один взвод и всего один танк — атакуйте! Атакуйте, когда русские еще не вгрызлись в землю, когда их еще можно увидеть и воздействовать на них, когда у них еще не было времени организовать свою оборону, когда у них еще нет тяжелых вооружений. Несколько часов спустя все будет потеряно».

Возглавив новосозданную группу армий «Дон» со штабом в Новочеркасске, Манштейн немедленно приступил к решению задачи спасения 6-й армии. Выработанный им план состоял из двух частей, предполагавших два этапа. На первом — отвлекающем — его войска со стороны запада бросались на Калач, отвлекая основную массу русских войск. Он полагал, что русские неизбежно будут рассматривать плацдарм у Нижне-Чирской как естественный путь спасения армии Паулюса извне — и привлекут сюда свои лучшие силы. В течение нескольких часов они могут увеличить эти силы многократно.

На втором — решающем этапе танковый кулак Гота нанесет подлинный удар — с юго-запада, со стороны Котельникова, расположенного в ста двадцати километрах от котла. Этот удар должен был быть решающим. Двигаясь от Котельникова, его войска обязаны были пересечь только две водные преграды, причем меньшие, чем Дон, — его притоки Аксай и Мышковая. Далее следовали пятьдесят километров открытой степи, ведущей прямо к южной кромке «сталинградской крепости». Здесь можно было ожидать встречных шагов Паулюса. Если Гот приблизится к Паулюсу до уровня, сравнимого с плацдармом у Нижне-Чирской, 48-й танковый корпус пересечет Дон и у Паулюса будет выбор — уходить с Готом на юге или с 48-м корпусом на западной границе котла.

Подлинный удар по Красной Армии в ее родной степи требовал тщательного подбора сил. На станции Котельниково уже разгружались прибывшие из Франции авангардные части 6-й танковой дивизии — 160 танков с лучшими в рейхе экипажами. Через несколько дней прибудет 17-я танковая дивизия. Манштейн запросил также 16-ю механизированную дивизию, в текущее время заполнявшую брешь, образованную крахом 4-й румынской армии. Он затребовал 23-ю танковую дивизию. Фланги привычно поручили румынам, которые представили для этой цели два своих корпуса. К югу несли вахту оборонительные силы полковника Вальтера Венка, который лишь несколько дней назад прибыл с кавказского направления. Именно он стоял на пути к Ростову, куда указывал вдохновленный успешным окружением сталинградской группировки Сталин. 27 ноября он встретился с Манштейном в Новочеркасске, и фельдмаршал сказал ему с предельной прямотой: «Венк, вы отвечаете своей головой за то, что русские не пробьются к Ростову. Доно-Чирский фронт должен устоять. В противном случае не только Шестая армия в Сталинграде, но и вся группа армий «А» на Кавказе будут потеряны».

Назначение Манштейна на определенное время взбодрило немецких солдат в Сталинграде. Слова «Манштейн идет» звучали как заклинание. Для поколебленных немцев требовался своего рода допинг, и он пришел с рассказами о военном гении Манштейна, проявившего себя у «линии Мажино», во взятии Севастополя и участием в ленинградской блокаде. Генерал Паулюс анализировал разведданные: шестьдесят советских дивизий стояли по периметру сталинградского «котла». Еще восемьдесят советских дивизий на юго-западе готовы были отбить «силы спасения». 25 ноября до ближайших немецких войск Паулюс отстоял минимум на тридцать пять километров.

Между тем у Манштейна нарастало раздражение против непредвиденных сложностей в организации операции по спасению 6-й армии. Своим приказом Гитлер изъял из ударной группировки Манштейна 17-ю танковую дивизию. Он расположил ее к западу от окруженных сил Паулюса, опасаясь продвижения Красной Армии в западном направлении. Армия Венка, переименованная в «боевую группу Холлидт», подвергалась между тем растущему давлению со стороны тех частей, которые Москва собирала для реализации плана «Сатурн».

Началась гонка со временем. Советское командование спешило воспользоваться благоприятной возможностью и запереть миллион немцев на Юге. Манштейн спешил (подготовленный план он назвал «Wintergewitter» — «Зимний шторм»), покуда запертые окруженные войска не потеряли боеспособности. Манштейн определенно понимал, что отсрочка даже на несколько дней может быть фатальной.

Гитлер имел свои мании и фобии. Одной из них было нежелание уходить с Кавказа. 18 декабря его в Вольфшанце посетили министр иностранных дел Италии Чиано и командующий итальянскими вооруженными силами маршал Уго Кавальеро. Никогда прежде союзническая встреча не происходила в бункерах близ Растенбурга. Гитлер сдержался — лишь раз упомянул о 8-й итальянской армии, растаявшей под советскими ударами. Он попросил итальянцев требовать больше жертв от населения и отвечать за Северную Африку. Чиано отметил «печаль сырого леса и скуку коллективной жизни в командных бараках». Чиано обладал достаточной трезвостью ума, чтобы понять: самоуверенные немцы перенапряглись. Теперь министр (и зять Муссолини) лелеял лишь одну идею — попытаться договориться с Советским Союзом, пока не поздно. Гитлер, на удивление, даже не вскипел. Его аргумент: все равно в очень короткое время ему придется, даже в случае достигнутого компромисса, воевать с тем же Советским Союзом — но уже усилившимся, если позволить войне остановиться на текущем эпизоде.

В Германии не знали о сталинградском окружении, и население в общем и целом полагало, что русское наступление севернее и южнее Сталинграда отбито. Но продолжаться до бесконечности игра в невежество не могла. Через три недели после начала советского наступления ведомство Геббельса произвело преднамеренную «утечку информации». Но и тогда сведения были столь искаженными, что никакой существенной тревоги среди германского населения это не вызвало. Так продолжалось весь декабрь 1942 года.

Офицерский корпус, взволнованный происходящим между Волгой и Доном, разделился на две фракции. Одни говорили, что русские никогда не упустят такую возможность и не упустят добычу ни при каких обстоятельствах. Другие, вопреки всему, продолжали верить обещанию Гитлера прийти на помощь. Генерал Паулюс принадлежал ко вторым. Во внутренних беседах фон Паулюс уже сказал вещие слова: «Я знаю, что военная история уже вынесла мне свой приговор». Но в практической жизни Паулюс действовал пока еще так, словно ничего экстраординарного не случилось, словно все поправимо. Более того, Паулюс придал смысл высочайшему безумию словами, обращенными к солдатам: «Держитесь! Фюрер спешит нам на помощь!» Для неподчинения приказу сверху — для неподчинения Гитлеру и самостоятельных действий — нужен был более твердый характер и сильная воля, собственное мировидение. Почивавший на чистых простынях (!) в отделанном деревом блиндаже, имевший железную печку Паулюс — штабной офицер-везунчик — не подходил на роль прусского генерала фон Вартбурга, неподчинившегося приказу Наполеона в декабре 1812 года. На эту роль скорее мог претендовать фон Манштейн, но все подходы к нему с целью направить ход событий по пути неподчинения приказу Гитлера, встречали с его стороны твердый отказ. «Прусские фельдмаршалы не бунтуют», — так он сказал во время встречи с представителями группы армий «Центр». Германская военная элита предпочла погубить армию и страну, но выполнить самый безумный бефель — приказ вышестоящего. (Манштейн спасет свою жизнь после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, но вскоре потеряет все остальное).

Во второй половине дня 19 декабря Паулюс инспектировал часть своего фронта. Апатия солдат, медленные движения, безучастные взгляды — все это говорило о том, что боевая сила его войск стремительно убывает. Наступившие морозы внесли чувство обреченности. Главный паталогоанатом 6-й армии доктор Гиргензон вскрывал умерших и видел, что не раны и не контузии вызывают летальный исход. Солдаты умирали от странной причины, так и не выявленной лучшими армейскими медиками — сочетание недоедания, переохлаждения и нервного стресса. В этом отношении будущее вообще не обещало «крепости Сталинград» ничего хорошего.

Увеличилась эффективность советской пропаганды, деятельное участие в которой стали принимать немцы-антифашисты Вилли Бредель, Вальтер Ульбрихт, Эрих Вайнерт. Усилители передавали тиканье часов, а скорбный голос оповещал, что каждые семь секунд гибнет один немецкий солдат. Солдаты теперь читали советские листовки, особенно действенными были те, где говорилось о покинутом доме. Германская армия порушила десятки тысяч советских домов, но теперь ее заставили вспомнить о собственном. Теперь немецкие солдаты серьезно относились к обещаниям сохранить в плену жизнь. Инстинкт самосохранения силой природы вышел все же из-под рабской покорности режиму, лояльности идеологии.

В Гумраке, по возвращении, Паулюса ожидал начальник разведки группы армий «Дон» майор Айсман (близкий друг генерала Шмидта), посланный Манштейном для координации действий затаившегося Паулюса и рвущегося к нему Гота. Айсман прибыл в Гумрак без десяти восемь утра 19 декабря. Присутствовали начальник штаба Шмидт, два командующих корпусами, помощник Паулюса по оперативным вопросам и генерал-квартирмейстер 6-й армии. То была драматическая беседа. Многое прояснилось, но многое осталось и «за скобками». Айсман обрисовал ситуацию, какой она виделась из Новочеркасска. Спасительная операция Гота, лишенная авиа- и прочей поддержки, может продлиться всего лишь еще несколько часов. Центр внимания смещается на поражение итальянских войск, Гот может понадобиться для их спасения, а это значит, что Паулюса предоставят собственной судьбе. Но даже если Готу несказанно повезет и он пробьется к Сталинграду, это будет означать не снятие блокады, а весьма краткосрочное приоткрытие двери для блокированного гарнизона. И надежда на это весьма призрачна: продвижение 4-й танковой армии остановлено между реками Мышковая и Аксай. В лучшем случае Гот сможет пробиться на 30–40 километров за реку Мышковая к Бузиновке, где Паулюс надеялся встретить его. Айсман просил Паулюса постараться продвинуться еще на двадцать пять километров южнее — навстречу Готу.

Паулюс признал, что на него произвело впечатление это экспозе. И Паулюс и Шмидт горячо поддержали идею ухода с берегов Волги. Но этот отход надо самым точным образом синхронизировать с действиями извне и операцией по воздушному вывозу. Только в этом случае можно будет сконцентрировать силы и добиться успеха общими силами. Поддерживаемый Шмидтом, Паулюс пообещал пробить кольцо в самое ближайшее время. Но 6-я армия (и Паулюс подчеркнул это «но») не будет боеспособной без получения горючего, боеприпасов, продовольствия. Танки, при всей их малочисленности, должны получить горючее. Ныне в их баках горючего ровно на двадцать километров пути, что не позволяет даже участвовать в прорыве кольца.

Спор шел по следующему моменту: Айсман просил участвовать в прорыве кольца при любом раскладе сил, а Паулюс и Шмидт абсолютно настаивали на предварительном снабжении ослабевших войск. Шмидт выразился предельно ясно: неудача помощи по воздуху делает самостоятельные боевые действия 6-й армии невозможными. «Армия будет оборонять свои позиции до Пасхи, если ее будут лучше снабжать». Присутствовавшие генералы обрисовали ужасающую картину ослабления армии, ее тающую боеспособность.

Айсман слышал артиллерийский огонь, здание сотрясалось от разрывов. Жалкий обед тоже произвел должное впечатление. Мрачный и раздраженный, Айсман тем не менее желал донести основную идею Манштейна — настаивал на необходимости активного прорыва изнутри, навстречу танкам Гота. Погоду ругать бессмысленно, малые объемы помощи по воздуху — практически неизбежная участь. В этом обсуждении Паулюс терял свою знаменитую безмятежность. В конце долгого разговора он выразил мысль, что прорыв изнутри является «очевидной невозможностью». Да и в любом случае фюрер запретил эвакуацию Сталинграда.

После прощания с Айсманом Паулюс взялся писать письмо супруге. Как обычно, в его письме не было жалоб. Он постарался даже закончить письмо на оптимистической ноте. «У нас сейчас действительно тяжелые времена. Но мы переживем. А после зимы наступит еще один май».

После отчета Айсмана первым порывом Манштейна было снять Паулюса и Шмидта со своих постов и заменить их офицерами своего штаба. Затем его привлекла мысль возвести на эти посты старших офицеров самой 6-й армии. Но времени было в обрез, и заниматься кадровыми перестановками тогда, когда Гот стоял на реке Мышковой, было рискованной игрой в плохую бюрократию. Да к тому же ОКХ (и, конечно же, Гитлер) не одобрит подобных шагов. Манштейн предпочел сделать звонок Цайцлеру, с которым он пока еще, казалось, находил общий язык. «Я считаю, что прорыв в юго-западном направлении является последней возможностью сохранить хотя бы основу войск, хотя бы мобильные элементы 6-й армии». Ответа не поступало несколько долгих часов, и Манштейн передал по телепринту прямо Паулюсу: «Шестая армия начнет операцию «Зимняя буря» в максимально короткий срок».

В последовавшие сутки Паулюс выходил на связь с Новочеркасском многократно. Он излагал возражения. Во-первых, для подготовки прорыва понадобятся минимум шесть дней. Во-вторых, перегруппировка создаст для 6-й армии критически рискованную ситуацию на севере и на западном направлении. В-третьих, употребленные в пищу лошади предопределили нехватку тягловой силы. Особенно в условиях исключительного мороза. В-четвертых, топлива у него всего на тридцать километров. 21 декабря Манштейн, разговаривая с Вольфшанце, сделал последнее усилие уговорить Гитлера приказать 6-й армии двинуться на юг. В ответ Гитлер повторил аргумент Паулюса, что у того бензина недостаточно для того, чтобы дотянуться до Гота. «Он говорит, что в настоящее время не может прорваться».

Теперь и Манштейн ослабил напор. Он понял две вещи: 6-я армия нужна Гитлеру для того, чтобы сковать семь советских армий, вопрос о ее спасении в Вольфшанце стал уже неуместен; привязанность к Готу грозит ослаблением его собственного левого фланга — его самого начали обходить слева советские войска, его лучшие танки гибли бессмысленно на крайней восточной оконечности его фронта, ему грозил Сталинград в квадрате.

В рождественское утро, когда температура пала до минус двадцати пяти и вода в бомбовых воронках промерзла до дна, дежурный офицер 6-й армии сделал следующую запись в штабном журнале: «За последние двое суток не прибыло ни одного самолета. Горючее и боеприпасы на исходе». Паулюс посылает Цайцлеру телеграмму: «Если в ближайшие дни мы не получим сверхнормативного продовольствия, в войсках следует ожидать резкого скачка смертности в результате истощения». Главнокомандующий еще питал иллюзии, что летчиков задерживают снежные бури, он не знал о походе танковой группы генерала Баданова, лишившего немцев аэродрома в Тацинской, а вместе с ним и последней надежды на подлинную помощь «крепости».

Василий Гроссман описывает ситуацию в 6-й армии так: «Они сидят там как пещерные люди каменного века, пожирая поджаренную на костре конину, среди руин прекрасного города, который они сами разрушили». Письма — эти личные и самые доверительные документы — говорят об одном: у осажденных и осаждающих было различное восприятие жизни. Знойная тоска по дому и растущая уверенность в победе, вот два главенствующих мотива писем немецких и советских солдат. «Мы начали теснить фрицев и загнали их в окружение. Каждую неделю несколько тысяч немцев сдаются в плен, а еще больше гибнет в боях». Начальник медслужбы 6-й армии запретил эвакуацию обмороженных на том лихом основании, что они могли это сделать специально. Русских пленных перестали кормить вообще — каждый день среди них умирало в среднем двадцать человек. Отмечены были случаи людоедства.

19 декабря генерал Чуйков впервые за два месяца пересек Волгу. Его взгляд на город с середины реки, когда он внезапно обернулся, описан многократно. Этот город был для него братской могилой боевых соратников. Больше он не оглядывался, не было сил. На левом берегу уже ждали командира 62-й. Здесь были артиллеристы, поддерживавшие его огнем в самое тяжелое время. Здесь раненые хотели увидеть своего командира. Русский праздник продлился за полночь, и славный генерал возвратился в город-призрак поздно. Снег хрустел под ногами, наступала хорошая волжская зима, время, когда русскому человеку хорошо.

Обидно прозевать достижимое. Одним ударом решить гигантскую задачу — освободить не только Волгу, но и весь Дон, Северный Кавказ, выйти к Украине. Советские генералы уже рвались к «Сатурну». Тактика была отработана прошлой зимой под Москвой: наступление на достаточно широком фронте с тем, чтобы рассредоточить силы противника, не злоупотреблять концентрацией войск на узком участке, учитывая великое искусство немцев в маневренной войне.

Голиков и Ватутин представили свои планы довольно быстро, и Ставка уже 2 декабря утвердила их. В качестве координатора действий двух фронтов от имени Ставки выступал генерал Воронов. Но он же и потребовал отложить начало «Сатурна», первоначально назначенное на 10 декабря. Проблемы снабжения для Красной Армии стояли не менее остро, чем для вермахта. Перемещение огромных масс войск требовало значительного времени. По новой схеме «Сатурн» должен был начаться 16 декабря. И начался бы, если бы, во-первых, не действия танковой группы Гота, посланной Манштейном освобождать Паулюса. Во-вторых, если бы 5-я танковая армия Романенко сумела вовремя очистить район нижнего течения реки Чир. Здесь взятие Тормосина и Морозовской виделось предпосылкой начала операции «Сатурн». Только полностью гарантировав себя от неожиданностей прорыва Паулюса в этом месте, на западном направлении, можно было думать о броске к Ростову. Для этого нужно было выйти к Лихой — тогда в руках Красной Армии оказался бы главный железнодорожный центр группы армий «Дон» и путь на Ростов открылся бы во всей желанности.

Начнем с Романенко. Он начал свое наступление на юго-запад 30 ноября 1942 года на фронте в 50 километров силами 50 тысяч человек, 900 орудий и минометов при поддержке 72 танков. Цель — взять к 5 декабря территорию от Морозовской до Лозной, лежащей в сорока километрах от Морозовской. Недельные бои не дали желаемых результатов, но они произвели большое впечатление на Манштейна, и он был вынужден выделить на защиту нижнего Чира бесценный для Паулюса 48-й танковый корпус. Советское командование, видя сложности Романенко, выделило в помощь ему 5-ю ударную армию, 7-й танковый корпус генерала Ротмистрова (252 танка) из резерва Ставки и ряд других частей. Весь день 10 декабря Василевский изучал соотношение сил. «Дон», стоящий на пути «Сатурна», имел, как теперь знал Василевский, тридцать дивизий, семнадцать из которых стояли непосредственно перед Юго-Западным фронтом и частью Сталинградского фронта. Теперь прямо перед советской 5-й ударной армией стоял 48-й танковый корпус немцев. От пленных Василевский узнал, что 17-я танковая дивизия расположена в резерве и дислоцирована в Тормосине.

Если Василевский смотрел на Тормосин, то Еременко все свое внимание обратил на восточный фланг, на Котельниково. В начале декабря посланные сюда две кавалерийские дивизии были уже жестоко ослаблены в боях местного значения и уже не могли быть прочным заслоном на пути того, кто изберет именно Котельниково отправной точкой марша на Сталинград.

11 декабря Василевский провел весь день в командном пункте Ротмистрова (7-й танковый корпус), и было решено в идеале разъединить котельниковскую группировку немцев от нижнечирской, используя для этого неожиданный бросок 7-й танковой и двух стрелковых дивизий для захвата немецкого опорного пункта в Рычковской. (Котельниково в этой схеме прикрывала 51-я армия генерала Труфанова — довольно сильно ослабленная предшествующими боями). Именно в эту картину неожиданно вошел Гот, устремившийся через Котельниково к сталинградскому котлу.

В соответствии с планом Манштейна действительно значимые исторические события германские силы спасения начали осуществлять на южной границе котла — в 75 километрах от ближайшей точки сталинградского кольца окружения. 17-я (наконец-то отданная Гитлером Манштейну) и 6-я танковые дивизии вермахта заняли место в авангарде группы Гота, который изготовился для форсированного движения на северо-восток, с отчаянным самоотвержением стремясь пробиться к Паулюсу. Манштейн получил от Гота сообщение, что к тому прибыла 17-я танковая дивизия и теперь Гот более спокоен — теперь его 4-я танковая армия имела три танковые дивизии и необходимые силы сопровождения. Теперь Гот, по мнению Манштейна, был сильнее любых советских войск, идентифицированных на его пути на данный момент. Если он ворвется в Сталинград и получит поддержку 22 дивизий Паулюса — он станет самой неудержимой силой на юге России. Баланс сил сместится на глазах. А Красная Армия, даже если она победит на всех фронтах, но выпустит Паулюса, окажется в неизбежном проигрыше.

Именно здесь грянул гром, группа спасения «Сталинградской крепости» начала свой марш из Котельникова. Выкрашенные в белый цвет танки и грузовики 6-й танковой дивизии 57-го танкового корпуса, укрепленные наземной частью летчиков и охраняемые с флангов остатками 4-й румынской армии, после довольно короткой артподготовки рванулись на северо-восток в раннее темное время — в пять часов пятнадцать минут 12 декабря 1942 года. «Покажите-ка им, ребята!» — напутствовал всех головной танк полковника Хунерсдорфа. До собственно Паулюса было 115 километров. Гитлер очень рассчитывал на батальон новых танков — 56-тонные «Тигр-1», вооруженные гораздо более мощной, чем у прежних стандартных германских моделей, 88-милиметровой пушкой. В арьергарде автомашины различного типы везли три тысячи тонн боеприпасов, горючего и продовольствия.

Гитлер в эти часы 12 декабря совещался с Цайцлером и Хойзингером в Вольфшанце. Цайцлер сделал общий обзор ситуации на Восточном фронте. Сталинград должен быть сохранен в немецких руках, — снова приказал Гитлер. Его впечатлило общее число вылетов в Сталинград. Ему особенно не разъяснили, что не все самолеты доносили свой груз в Питомник, что возросла активность советской авиации, что зенитные орудия русских работают все лучше, что степь застлана обломками германских самолетов. Все глаза были обращены на Котельниково.

Танки весело катили вперед с приличной скоростью в двадцать километров в час. Мороз сковал землю, слегка запорошенную снегом. Дорога была почти плоской. Немцам противостояла 51-я советская армия, потерявшая в ходе ноябрьского окружения немцев половину своего состава, и три танковые бригады. Периодически эти танковые бригады пытались нанести удар по противостоящим немецким частям, но без особого успеха. Что реально беспокоило немцев, так это серо-свинцовое небо, исключавшее применение авиации. Еще их беспокоил длинный «хвост» вспомогательной колонны (восемьсот тяжелогруженных грузовиков), отстававшей от головной части на двадцать-тридцать километров. Немцев поразила легкость первых успехов — ничего серьезного не было им противопоставлено на весьма большом по протяженности участке их танкового пути. Первые же выстрелы заставляли русских отходить, это было неожиданно. Но лично Гота это настораживало: в условиях отсутствия авиационного контроля танки русских могли вывернуть неожиданно.

Немцы не могли тогда знать, что начало «Сатурна» назначено вначале на 10 декабря, а затем перенесено на 16 декабря и глаза советских генералов прикованы к долине Дона — значительно западнее. Взятие Тормосина и Морозовска будет впечатляющей прелюдией к «Сатурну», затем наступит очередь Тацинской и Лихой. Тогда уже на горизонте обозначится Ростов — ключ, который замкнет миллион немцев на русском юге.

Еременко предупреждал о слабости котельнических позиций. Сюда в конце ноября были переброшены две кавалерийские дивизии из 4-го корпуса, но они были довольно сильно потрепаны в декабрьских боях. Более всего Еременко беспокоила отгрузка в район Котельникова 6-й танковой дивизии. Немцы танковыми дивизиями не разбрасываются. Просьба к Сталину о подкреплениях на котельническое направление была отклонена, того (как и всех вокруг) магнетизировал «Сатурн».

Когда движение немецких танков было окончательно идентифицировано, Еременко гораздо более настойчиво обратился к Сталину и услышал в ответ: «Держитесь, мы пошлем вам подкрепления». Смысл драмы, как представляется, понят не был.

То была самая азартная игра Второй мировой войны. Победитель получал все. Сейчас, по прошествии времени, мы можем смело сказать, что ни Гитлер, ни ОКХ во главе с Цайцлером, ни Паулюс в своем окружении не видели исторической важности момента. Представляется, что Сталин был отвлечен. Особую, спасительную роль сыграл Василевский. Если бы руководство вермахта прозрело, оно, как минимум, должно было отдать приказ 6-й армии пробиваться навстречу Готу. Если бы 200 тысяч германских войск, даже будучи ослабленными и теряющими надежду, рванулись в южном направлении, судьба крупнейшей битвы Второй мировой войны повисла бы над неизвестностью.

17 декабря 1942 года 17-я танковая дивизия немцев укрепила движущуюся на север ударную силу. Следующей целью был переход через реку Мышковую.

На четвертые сутки операции, 18 декабря, Манштейн обращается непосредственно к Цайцлеру, требуя «предпринять немедленные шаги по организации прорыва 6-й армии навстречу 4-й танковой армии» (и в этот же вечер посылает к Паулюсу начальника своей разведки майора Айсмана для координации действий Паулюса и Гота).

В полдень 19 декабря Гот взял станицу Верхне-Кумскую и немедленно получил приказ: двигаться на Васильевку — в двадцати с лишним километрах, где через реку Мышковую стоял мост. Оттуда до «котла» оставалось всего 35 километров. Немцы мчались по зимней степи, воодушевленные быстрым взятием Верхне-Кумской. Довольно внезапно они попали под артобстрел, но был приказ «не останавливаться», не втягиваться в бои, где они неизбежно застряли бы. На большой скорости им удалось проскочить опасную зону, оставляя после себя несколько горящих танков. Манштейн постарался немедленно успокоить Паулюса: «Все нормально с 6-й танковой дивизией сегодня, она захватила сектор реки Мышковая».

Это был воодушевлявший германских танкистов момент. Звездная ночь опустилась над пустынной степью. Ночной воздух бодрил, луна освещала дорогу, снег мягко стлался. В десять вечера — короткая передышка и дозаправка топлива. Впереди гряда невысоких холмов. Далее произошло нечто странное. Из расположенных неподалеку окопов и укрытий к танкам высыпали советские пехотинцы, сыпя шутками и прибаутками. Немцы затаили дыхание. Русские явно были уверены, что находятся среди своих. Немцы в ответ молчали. Кто-то повел танковым пулеметом. Внезапно ударил пулемет и наших солдат словно сдуло ветром. Германские танки бросились вперед, бой на подступах им был ни к чему.

Когда предрассветные огни окрасили горизонт 6-я танковая дивизия немцев вошла в небольшую деревушку на берегу реки Мышковой. Наступало 20-е декабря. В неясном освещении буквально из-под гусениц германских танков выскочил советский штабной легковой автомобиль и вырулил к драгоценному мосту, ведущему к расположенной на противоположном берегу Васильевке. Все это случилось так неожиданно, что немцы обомлели. На заднем сидении автомобиля виден был офицер в каске. Был и исчез.

Немцам уже повезло. Мост был цел, и вся колонна быстро прошла по нему на северный берег, сразу же образовав круговую оборону. Ждали грузовики с горючим и боеприпасами. Но на этом боевое счастье 6-й танковой дивизии немцев окончилось. Впереди стояла столь бесценно поднятая Василевским к бою Вторая гвардейская армия, посланная предотвратить прорыв кольца извне. Вот дневник боевых действий 11-го танкового полка немцев за 20-е декабря 1942 года (6 часов утра). «Постепенно возрастающее сопротивление становится все более жестким с каждым часом… Наши силы недостаточны — двадцать один танк без горючего и две слабые наступательные роты — этого недостаточно, чтобы расширить плацдарм».

А Паулюс и Шмидт продолжали переговариваться по своей уникальной линии связи. Завышенные ожидания с одной стороны, неясное представление о целях и возможностях сталинградской группировки — с другой. Между тем в Сталинграде начали умирать первые жертвы голода. Мороз опустился до минус тридцати градусов. Прошли времена, когда устрашающие городские руины представляли собой одновременно укрытия. Теперь это были пещеры ледникового периода, спрятаться в них означало, как минимум, отморозить конечности. А войска окружения становились все более активными. Журнал 6-й армии живописует отчаянные бои на разных направлениях кольца окружения.

Между тем в Москве уже знали о планах Манштейна. Из Швейцарии «Люси» добывала ценнейшие материалы, благодаря которым Жуков и Василевский знали о предстоящих действиях фельдмаршала. Но знание не всегда оборачивается пользой.

Как уже говорилось выше, узнав о продвижении Гота, Еременко немедленно позвонил Сталину — ситуация менялась кардинально, немцы нашли-таки силы для действий по спасению Паулюса. Теперь стало ясно, где они решили приложить эти силы. (Сталин был жестко краток: «Держитесь, мы пришлем вам подкрепления»). Еременко почувствовал, как из-под него уходит земля. Первым делом он постарался создать ударную группировку во главе со своим заместителем генералом Захаровым, чтобы остановить движение врага, уже переходившего Аксай. В ночь с 12 на 13 декабря Вольский всего с 70 устаревшими танками занял позиции севернее Аксая в Верхне-Кумской.

Василевский — ключевой в данной ситуации человек — был в Аксае в день начала немецкого броска вместе с Хрущевым, членом военного совета Сталинградского фронта. Узнав грозную весть, Василевский поспешил в штаб Донского фронта, где уведомил Рокоссовского и Малиновского о грянувшей с юга грозе. Василевский потребовал от командующих фронтами — и прежде всего от Рокоссовского — выделения частей, которые встанут на пути Гота. Но приказать им Василевский мог только через Сталина. Однако установить связь с ним оказалось невозможным на протяжении нескольких часов. В Верхне-Царицыне шел военный совет, где Рокоссовский защищал своих танкистов. Рокоссовский отказывался посылать свою Вторую гвардейскую армию от Сталинграда на юго-запад. Он аргументировал свои действия опасениями ослабить давление на немецкий «котел», ослабить его стенки. Долгая словесная битва была бессмысленной, Рокоссовский подчинится только приказу Сталина. Василевский знал, какая гроза движется с юго-запада, но был пока бессилен. Он нервно ходил по двору и спрашивал относительно связи с Москвой. Немцы к тому времени подошли к первой из двух водных преград — реке Аксай.

Глубоко ночью Василевский наконец связался со Сталиным и пытался объяснить опасность, исходящую от Манштейна. Сталин не разобрался в ситуации и достаточно грубо отчитал Василевского за якобы имевшее место самоуправство, за приказы Рокоссовскому без их предварительного согласования с Москвой. Сталин был груб в худшей своей форме. Он обвинял в разбазаривании резервов Ставки. Относительно предложения направить 2-ю гвардейскую армию Сталин обещал «подумать»

Обычно несколько флегматичный Василевский вскипел — ведь решалась судьба страны. Сталин пообещал, что Ставка (главой которой он являлся) рассмотрит его предложение в течение ночи и грубо опустил телефонную трубку. Настроение Василевского, сидящего в маленьком Заварыкине, можно себе представить. Жестокий зимний дождь шел в глухой приволжской степи. Немцы готовились к штурму позиций севернее Аксая. Советские войска готовились отразить атаку. А если их сил окажется недостаточно? Только в пять часов утра просвещенный разведкой Сталин позвонил и полностью согласился с идеями Василевского. Второй гвардейской армии было приказано выступить навстречу тому, кто хотел украсть плоды Сталинградской победы, против южного кулака немцев. В течение тридцати шести часов все планы как в отношении Паулюса, так и в отношении «Сатурна», были пересмотрены.

В общем и целом именно бросок Гота смешал карты хорошо подготовленного плана. В ночь на 14 декабря Воронов, Голиков и Ватутин получили от Сталина объяснение изменения стратегического замысла. Словами того времени: от «Большого Сатурна» к «Малому Сатурну» — перенаправить направление атакующих войск с юга на юго-восток, фактически в тыл танкам Гота. В отсутствие других частей Труфанов со слабыми стрелковыми частями (51-я армия) старался остановить неукротимых немецких танкистов.

Возможно, немалую роль сыграл Жуков, весьма опасавшийся в погоне за большим («Сатурн») упустить свой самый большой приз — замерзающего Паулюса.

Сталин писал:

«Первое. Операция «Сатурн», направленная на Каменск — Ростов была замыслена тогда, когда общая ситуация складывалась в нашу пользу, когда у немцев не было более резервов в районе Боковской — Морозовска — Нижне-Чирской, когда 5-я танковая армия успешно наступала на Морозовск и когда казалось, что наступление с севера будет поддержано наступлением с востока, устремленным к Лихой. В этих обстоятельствах предполагалось, что 2-я танковая армия двинется в район Калача и разовьет успешное наступление в направлении Ростова — Таганрога.

Второе. За последнее время ситуация начала развиваться не в нашу пользу. 5-я танковая армия Романенко и 3-я гвардейская армия Лелюшенко перешли к обороне и не могут наступать; с запада выступают несколько пехотных дивизий и танковых формирований, сдерживающих советские войска. Следовательно, наступление с севера не получит прямой помощи Романенко с востока, вследствие чего наступление в направлении Каменска — Ростова не обещает успеха. Я должен сказать, что 2-я гвардейская армия не может более быть использована в операции «Сатурн», поскольку она задействована на другом фронте.

Третье. В свете всего этого необходимо пересмотреть операцию «Сатурн». Пересмотр заключается в том, что главный удар должен быть нанесен не в южном направлении, но в юго-восточном направлении, на Нижний Астахов с выходом к Морозовску для того, чтобы ворваться в тыл армейской группировки противника…».

Голиков (возможно в свете опыта 30-х годов) немедленно согласился с пересмотром стратегии. Но более молодой Ватутин всячески пытался спасти «Большой Сатурн». Он настаивал на подчинении ему 17 танкового корпуса. По его убеждению, 6-я армия должна была нанести удар в направлении Марковка — Четковка, а 17-й танковый корпус на Волошино — к западу от Миллерово. Жаркое взаимное объяснение в ночь на 14 декабря показало, что Ватутин полон решимости «действовать по максимуму». Но днем 14-го Генеральный штаб вмешался довольно решительно: переходим к «малому Сатурну». Теперь судьба Малиновского была теснейшим образом связана с судьбой Гота. Кто-то из них должен был выиграть или проиграть вчистую. Малиновский получил помощь — немцев останавливала не только его Вторая гвардейская армия, грудью вставшая на пути танков Гота, но и «Малый Сатурн», обещавший зайти в тыл танкистам Гота.

И где сам Гот? Не вырвался ли он на стратегический простор, оставив позади русских зевак, главный герой фольклора которых спал тридцать три года на печи? Как пишет в воспоминаниях Еременко, «восточнее линии Ивановка — Аксай не было ни одного человека. Если бы противник нанес удар вдоль железнодорожной линии на Абганерово и со стороны Цыбенко на Зету, это поставило бы наши войска в исключительно тяжелое положение».

Но даже слабые части сражались. Против новых германских «Тигров» выкатились модернизированные 57- и 76-мм противотанковые пушки. 13-й танковый корпус горел, но не отходил. Еременко передал отправляющемуся на дорогу Гота Малиновскому 4-й механизированный и 4-й кавалерийский корпуса.

Паулюс, начиная с 12 ноября, также с огромным нетерпением ждет сведений о движении Гота. Дневник 6-й армии за этот день свидетельствует о грозных для командования процессах внутри сталинградского котла, о признаках начинающегося распада. «Пищевые рационы уменьшаются, начиная с 26 ноября. В результате очередного сокращения 8 ноября боевые способности войск ослаблены. В настоящее время военнослужащим выдается одна треть нормы. Отмечаются потери ввиду истощения». Понятно, что выход танков Манштейна в 8 часов утра 13 декабря на северный берег реки Аксай был воспринят в 6-й армии как луч надежды. Для советского кольца вокруг группировки Паулюса это был удар в набат. Весы истории опять покачнулись в страшном для нас направлении.

Генерал Паулюс приказал десять радиооператорам не отрываясь следить за радиоэфиром. Сигналы слабых танковых раций звучали победным громом для «крепости Сталинград». В эфир вошли советские глушители, было сделано несколько попыток дезинформировать замерших в ожидании защитников «крепости». Но важнее были не эти эпизоды психологической войны, а те боевые действия, которые продолжала вести словно восставшая из пепла 62-я армия в Сталинграде. Хотя и здесь психология была важна. Из заснеженного Куйбышева, где в лишениях и тревоге жила семья генерала Чуйкова, где тяжко болела его ослабевшая дочь, жена писала своему мужу: «Дорогой Василий! Я знаю тебя двадцать лет и знаю твою силу. Невозможно представить себе, что какой-то Адольф победит тебя. Этого никогда не случится. Бабушка, наша соседка, встречает меня каждое утро и говорит: «Молю Господа за Василия Ивановича». И когда Чуйков демонстрировал несгибаемый дух непокоримого народа, в этом была заслуга всех тех, кто не жаловался на лихолетье военной поры и, скрепя сердце, ободрял своих близких, вышедших на смертный бой.

Сейчас они нуждались в ободрении. Умелый враг смело шел навстречу сталинградскому кольцу, грозя обесценить месяцы боев в городе и ноябрьский успех окружения. Успех или неудача зависели от способности советских частей остановить «группу спасения». Триста советских танков встретили утром 14 декабря авангард германской колонны. Вначале немцы из 6-й танковой дивизии, увидев покрашенные в белый цвет танки, приняли их за свои. Дистанция сближения составляла менее полукилометра, когда командир первого танка закричал в микрофон «ахтунг!». Тридцать два наших танка дымились в поле у села Верхне-Кумское, из которого противник так и не был выбит. Но и этот бой задержал врага. А Паулюс готовил силы поддержки, готовые ударить по советским войскам в месте подхода передовых частей Манштейна. Авангардом направляющейся на юго-запад группы стал 53-й минометный полк. Паулюс смог придать ему только восемьдесят танков. Два строительных батальона должны были очистить узкую дорогу в добротных минных полях. Инженерный батальон строил дорогу.

Танкисты Гота видели зарево над Сталинградом. Все казалось доступным. Но сражение продолжалось, а русские умирали без паники. Нанося ощутимые удары, Гот после четырех дней боев довольно резко ослабил ритм своего продвижения. Верхне-Кумская оставалась неприступной. Немцы действовали достаточно просто. Они решили обойти деревню с запада. Но прибыв после флангового движения в поселок Заготскот, немецкие танкисты увидели укрепленные позиции, систему окопов и минных полей, остановивших их танки. Русские сражались отчаянно, они умирали, но не сдавались, даже когда танковые пушки били по их головам с расстояния в несколько метров. Практически обреченные, они все же дождались своих танков. Урча как затравленные звери, исчерпав боезапас и горючее, немецкие танки откатили в сумерках 16 декабря к негостеприимной земле между реками Аксай и Мышковая.

В небе были видны летящие к Питомнику грузовые самолеты, они увеличили получаемые Паулюсом припасы на пятьдесят тонн в день, что было существенно, но недостаточно. Немцы в кольце начали есть собак и стреляли по мышам. Одежда стала примерзать к телу. А 6-я танковая дивизия в семидесяти километрах от котла лихорадочно искала слабые места в советской оборонительной системе. А прибывающие с северо-востока советские части стремились вернуть Верхне-Кумскую. Для обеих сторон целью была река Мышковая. 17-я танковая дивизия немцев 17-го декабря наконец-то нагнала своих товарищей, и ее свежие силы позволили пересечь степную речушку тридцатиметровой ширины. Лед был прочен для перехода по нему солдат, но недостаточно надежен для танков. Два целых моста имелись в деревнях Шестаково и Ромашкино — где железная дорога, идущая с Кавказа, пересекала реку. Ночью слышна была перестрелка в Сталинграде — примерно в пятидесяти километрах к северу.

Следующие четверо суток были решающими. В общую картину наконец-то врывается непосредственно за рекой Мышковой 2-я гвардейская армия. А правее и южнее 16 декабря начинается «Малый Сатурн». И было уже менее важно, что передовые танки Гота видят в студеном зимнем воздухе всполохи Сталинграда. На правый фланг группы армий «Дон» направляется гроза, способная обесценить проход танков Гота.

Когда очередной отряд «тридцатьчетверок» ворвался в село, немецкий офицер запросил разрешения оставить его. Но получил жесткий отказ — у немцев начали иссякать снаряды. На помощь авангарду Гота направился полковник Хунерсдорф с пятью ротами солдат и несколькими танками. Приказ: «Двигаться вперед на максимальной скорости, не обращая внимания на потери». Верхне-Кумское снова стало опорной базой движения к Сталинграду.

Неизвестно, подозревали ли немцы, но Жуков пристально наблюдал за движением Гота. В своем штабе в Старо-Черкасске он дважды в день получал сообщения о движении немецких танковых колонн к Сталинграду. Мы не знаем насколько хладнокровно Жуков воспринимал довольно легкое пока продвижение немцев — в это трудно поверить, зная сколь дорога ему была сталинградская операция и зная его темперамент. Но он все же хладнокровно выжидал — ведь и немцы играли ва-банк, страшно рисковали. (Во-первых, бросив вперед вовсе не максимально возможные силы; во-вторых, не организовав встречное движение Паулюса). Но Жуков достаточно хорошо знал о невероятной эффективности немцев, о таланте Манштейна, о превратности военной фортуны. Никогда — на протяжении всей войны, вплоть до берлинского бункера — Ставка и генеральный штаб не страдали недооценкой мощи вермахта, шапкозакидательством довоенного пошиба. Воплощая в себе эту осторожность и высокое представление о способностях противника, Жуков не мог бестрепетно смотреть на марш германских танковых колонн к Сталинграду.

Но он пока выставил против Гота лишь 130 танков — одну танковую, одну механизированную бригаду и две стрелковые дивизии. Почему? В нем, очевидно, тоже билась жилка того стратега, который не мог не надеяться на то, что, если советские войска нанесут достаточно успешный удар вдоль восточного берега Дона на юг и покажут реальность своего продвижения в немецкий тыл, то Манштейну — хладнокровному игроку — будет не до спасения 6-й армии. Над ним повиснет такой меч, который охладит самое горячее желание спасти сталинградскую группировку. Возможно, Жуков рассчитывал также на удар в стык центрального и южного участков советско-германского фронтов — здесь к наступлению спешно готовились две армейские группы во главе с Голиковым и Ватутиным, сюда спешили последние три резервные армии.

При всех этих более отдаленных замыслах, Жуков, как мы уже говорили выше, ни за какие призрачные отдаленные триумфы не отдал бы главный приз своей достойной жизни — Сталинград. Он поручил дело остановки Гота человеку, которого поднял несмотря на предвоенные дикие обвинения, — генералу Рокоссовскому, который одной своей судьбой показал возможность большой дружбы с польским народом. Тот выделил лучшее, что имел, — 2-ю гвардейскую армию. В решающий момент, в период огромного напряжения — 19 декабря 1942 года на тропу Гота к Сталинграду вышла, совершив незабываемый степной подвиг, 2-я гвардейская армия Малиновского. Напомним, она стартовала от Бекетовки и после многодневного марша устремилась прямо в бой.

Снег слепил танковые жалюзи, переутомление стало едва ли не главным врагом, люди спали стоя, но никому не была позволена роскошь даже минутной паузы. В жизни Рокоссовского уже была неприметная и самая значимая в нашей истории подмосковная деревня Крюково. Теперь немцы делали вторую попытку, и Рокоссовский знал твердо — на реке Мышковая стоит его рубеж.

Несколько обстоятельств остановили Гота. Во-первых, его силы были относительно невелики, их могло хватить, может быть, на прорыв линии, окольцевавшей 6-ю армию силы, но дойти до Сталинграда и благополучно совершить обратный путь — для этого Готу нужна была еще одна танковая армия. Учтем при этом, что германская 4-я танковая армия несла неслыханные потери. 6-я танковая дивизия за один только день потеряла тысячу сто человек. Во-вторых, угроза левому флангу всей группы армий «Дон» могла перерасти в прорыв типа бадановского и в реализацию плана «Сатурн» во всем его объеме — в выход крупных сил Красной армии к Ростову, что, как уже говорилось, грозило запереть немецкие войска на Северном Кавказе. Манштейн не мог держаться за свой план, на кону была уже судьба не только Паулюса, но и всех германских войск на юге.

Манштейн уже четыре дня убеждал Гитлера и Цайцлера издать приказ о начале операции «Donnerschlag» — «Удар грома», операции по эвакуации сталинградской группировки, интегральной частью которой была активная попытка самого Паулюса пробиться сквозь кольцо. Одновременно он, Манштейн, помог бы с внешней стороны окружения. Такой ход событий представлялся фельдмаршалу единственной возможностью спасти 6-ю армию, поскольку создание подлинного воздушного моста провалилось. Даже если танки Гота пробьются сквозь советский заслон, это практически будет означать лишь существование на протяжении нескольких коротких дней узкого коридора спасения, по которому, увы, сумеют пройти далеко не все.

Генерал Цайцлер в общем и целом соглашался с аргументами Манштейна. Это дало Манштейну надежду на согласие Гитлера, и фельдмаршал 17 декабря приказал главе своей разведки — майору Айсману отбыть в Сталинград для согласования деталей с Паулюсом. Но фюрер не был готов уйти с Волги. Для Гитлера в эти дни важнейшей была лишь одна мысль: «Слишком много крови пролито здесь немцами». В результате он категорически запретил фон Паулюсу покидать свою «крепость». Отступить, проиграть вторую зимнюю кампанию — ну, нет. Гитлер предпочел пожертвовать 6-й армией.

Какой смысл тогда было биться из последних сил, создавая «тропу спасения»? Чтобы передать Паулюсу рождественскую открытку? Укрепить сталингадскую группировку до степени ее самодостаточности Манштейн не мог — не хватало сил. В этих обстоятельствах Гот приказал 23 декабря своим танковым войскам отойти назад.

В двухстах километрах к северо-западу от рвущегося к Сталинграду танкового кулака Гота началось второе советское наступление против северного фланга группы армий «Дон». Ширина фронта от Новой Калитвы на севере до Нижне-Чирской на юге была более 300 километров. В боевых действиях участвовали 425 тысяч человек (36 дивизий), 1030 танков, 5 тысяч орудий и минометов. Учитывая отвлечение Манштейна на операции по облегчению ситуации Паулюса, трудно было себе представить, откуда немцы возьмут силы для противостояния советскому движению на юго-восток.

Выполнение этой операции началось ранним утром (8 утра) 16 декабря 1942 года с традиционных артиллерийских залпов. Видимость была плохой и авиация осталась на своих аэродромах. Главная задача выпала на плечи 1-й (Кузнецов) и 3-й (Лелюшенко) гвардейских армий. Они по льду перешли Дон. Здесь эта ударная группировка советских войск во взаимодействии с Воронежским фронтом нанесла сокрушительный удар по 8-й итальянской армии. Успех обозначился уже в первый день. Ночью советские войска перегруппировались, снова выдвинули вперед артиллерию и расчистили минные поля. 17-го наступление продолжилось с новой силой. Танки получили новое топливо, и их моторы рычали далеко впереди.

5-я танковая армия Романенко нанесла впечатляющий удар по Нижне-Чирской. 72 часа наступления оказались достаточными для итальянских частей. Зрелище было впечатляющим. Тысячи итальянских солдат в полном беспорядке отступали по русскому морозу в южном направлении. Эти дороги были усеяны трупами замерзших. Бегство началось спонтанно, и оно было необратимо. Вместо рождественских каникул итальянцы получили возможность брести в необозримой степи неведомо откуда неведомо куда.

Советские войска несколько изменили направление наступления — теперь более к востоку с задачей достичь станицы Тацинcкой к 22 декабря, а Миллерова — к 24 декабря. Семидесяти двух часов оказалось достаточно, чтобы сокрушить весь румынский контингент. Дело пошло лучше, чем ожидалось. В свете этого Ставка 19 декабря придала Ватутину 6-ю армию и, что весьма важно, согласилась расширить рамки «Малого Сатурна».

На следующий день фельдмаршал Манштейн обедал в Новочеркасске с маршалом авиации Рихтгофеном. Ярость раздирала двух лучших немецких командиров. Без согласования с ними Гитлер перевел две эскадрильи бомбардировочной авиации со сталинградского направления, что усугубляло положение «крепости». Рихтгофен: «Это предоставляет 6-ю армию своей судьбе». Оба они пришли к выводу, что представляют собой «двух санитаров в сумасшедшем доме».

Но через пару часов стало яснее, почему смертельно необходимые бомбардировщики сняты со сталинградского направления. Советское командование приступило к реализации плана «Малый Сатурн». В восьмидесяти километрах от Серафимовича советское наступление обратило в бегство две итальянские дивизии. Немцы пока не увидели всей широты советского замысла и направленности его на позиции немцев восточнее Ростова, воспринимаемые пока немцами глубоким и надежным тылом. Но Манштейну уже сейчас было ясно, что обращение в бегство итальянцев заставит немецкое командование прийти им на помощь, лишая таковой Паулюса. 6-я армия станет жертвой союзнической лояльности. Гитлер не бросит Муссолини.

Вечером 18 декабря Василевский, видя грядущий успех операции, предложил Сталину осуществить еще одну наступательную операцию. Речь шла об окружении 2-й германской армии, осуществление чего ликвидировало бы группу армий «Б» полностью. Намеченная дата — 24 декабря. В этот день Москаленко двинулся вперед в страшную зимнюю бурю при температуре минус двадцать. Танки 4-й танковой армии Кравченко двинулись вперед, и маленькие У-2 ночью сбрасывали им цистерны с горючим. Утром 28 декабря в наступление перешли войска Воронежского фронта, и два из трех корпусов германской 2-й армии оказались окруженными. На большом расстоянии — между Курском и Купянском германский фронт теперь держали только пять немецких дивизий (еще три были в резерве у Харькова). 31 января Василевский и Голиков убеждали Сталина начать движение в направлении Харькова. Идея была одобрена, и началось планирование операции «Звезда». Голиков сказал двум своим молодым офицерам — Черняховскому и Чибисову, что тот из них, кто возьмет Касторное, получит право наступать на Харьков.

17-й танковый корпус генерала Полубоярова ворвался в Кантемировку, представлявшую собой важный транспортный узел между Воронежем и Ростовом. Наступление было столь неожиданным, что на станции стояли вагоны с боеприпасами, а на улицах блестели никелем новенькие автомобили спешно бежавших офицеров. Отсюда произошел заметный поворот всех — начиная с 1-й и 3-й гвардейских армий — на юго-восток. Успех Полубоярова окрылил. Особенно ощутимо это было в действиях 24-го танкового корпуса генерала Василия Михайловича Баданова. Пусть его героизм и хладнокровие не будут забыты. Бадановский корпус пошел почти прямо на юг сквозь деморализованные итальянские дивизии. Именно в этот день, 20 декабря, фельдмаршал Манштейн, привыкший видеть самостоятельность и удаль лишь у Гудериана и Гота, а не у русских танковых генералов, сообщает в ОКХ, что разгром итальянцев открывает русским дорогу на Ростов. Немцы лишь смутно начинают догадываться о масштабности действий Красной Армии и о продуманности ее действий.

Мимо советских танкистов, потеряв всякое впечатление о реальности, брели сотни итальянских солдат. Они были мало похожи на бравых берсальеров, которые прошлым летом любовались нашими гигантскими южными подсолнухами. Многие шли к местечку под названием Калмыков (пятьдесят километров к югу от Серафимовича). Все тяжелое вооружение отступающими уничтожалось. Депрессия была общим знаменателем на всех уровнях итальянского контингента. К утру тысячи итальянцев, забывших о дисциплине, добрели до маленького Калмыкова. Следующим пунктом сбора бегущей итальянской армии был назначен городок Мешков — еще далее к югу. Но в центре Мешкова уже были созданы советские оборонительные линии с тем, чтобы полностью выбить итальянский элемент из великой борьбы. Несколько неудачных атак — и итальянцы побрели уже назад, к Калмыкову. 21 декабря многих из них здесь пленила советская конница.

Что задумали русские? Ведь трудно предположить, что их действия — спорадическое и спонтанное проявление боевой удали. Каков план? Догадки немецких военачальников получили довольно неожиданное подтверждение. Утром 21 декабря офицеры разведки группы армий «Дон» допрашивали исполняющего обязанности командующего третьей гвардейской армией генерал-майора И.П. Крупенникова, довольно нелепо попавшего в немецкий плен накануне. Немцев прежде всего (и более всего) интересовал стратегический план советской стороны в сложившейся обстановке. Немцы обманули Крупенникова, сказав, что его сын ранен, но находится в немецком плену в хороших условиях. Генерал потерял самообладание. Крупенников признал, что у него в начале войны появились сомнения в отношении победы СССР, но когда он увидел, в каких нечеловеческих условиях содержатся советские пленные в германских лагерях неподалеку от Москвы, он более уже не считал немцев «сверхчеловеками». И ныне он не верит, что Германия может выиграть войну.

Самое важное. Генерал Крупенников — осознавая или не осознавая важность того, что он сообщает немцам, — рассказал о «Сатурне», плане запереть в еще более грандиозное кольцо всю кавказскую группировку немцев посредством удара в направлении Ростова. Первая волна наступления 19–20 ноября между Серафимовичем и Клетской (к югу от Сталинграда) имела ограниченную задачу — взять в западню 6-ю армию Паулюса. Но вторая фаза, начавшаяся сейчас, направлена на то, чтобы «прорвать фронт итальянской восьмой армии к востоку от Серафимовича на Дону и обрушиться на германские войска у Морозовской». Окончательный приказ начать наступление на юг — на Ростов — еще не издан, но в свете успеха первого этапа и разгрома итальянцев, такой приказ скорее всего будет дан. Показания Крупенникова заставили Манштейна немедленно возвратиться в Новочеркасск.

Двумя днями позже командир 15-го стрелкового корпуса генерал-майор П.П. Привалов и его заместитель по артиллерии полковник Любинов были взяты в плен на дороге близ Кантемировки. Привалов отличился еще под Тихвином прошлой зимой и был послан на штабные курсы, по окончании которых ему вручили 15-й корпус. Теперь его, с осколками гранаты в голове, допрашивала германская разведка. От него немцы впервые узнали о введении с нового года офицерских погон и других мерах по укреплению престижа офицерского корпуса. Более важно для немцев было то, что они утвердились в знании главного замысла советского командования. Перед ними по Дону гуляла не танковая вольница, а происходило скрупулезное воплощение смелого и грандиозного замысла с далеко идущими последствиями. Взлетевшие в небо «рамы», как и радиоперехват, быстро распознавший 3-ю танковую армию, подтвердили целенаправленность происходящего — взятием Ростова была бы «окольцована» миллионная германская группировка.

Но преступная слабость одного или нескольких человек, даже занимающих столь важное положение, значила не так много по сравнению с тем, что происходило в решающем месте — на пути к тыловым коммуникациям армейской группировки «Дон». А здесь на арену отчаянной борьбы вышел доблестный генерал Баданов. Его танковый корпус проник в тылы противника на 200 километров, круша все на своем пути. 22 декабря 1942 года танки Баданова подошли к станице Тацинской, представлявшей собой один из главных опорных пунктов немцев на юге России. Здесь размещался крупный аэродром (отсюда Паулюс получал боеприпасы и провизию) и стратегически важный железнодорожный перевалочный пункт. И хотя от «своих» Баданова отделяли уже 250 километров и иссякало горючее и припасы, он рискнул и прошел сквозь станицу Скосырскую — непосредственно к северу от Тацинской.

В 7 часов 30 минут утра 24-го декабря бадановский 24-й корпус произвел традиционную артиллерийскую подготовку, круша взлетающие самолеты противника в момент их взлета. Танки пошли вперед с бесшабашной русской смелостью. Один из них врезался в большой транспортный «Юнкерс-52» и оба исчезли в столбе пламени. Были разбиты 72 самолета противника, успели спастись 52 «Юнкерса» и 16 тренировочных самолетов.

Когда Баданов вышел к большому германскому аэродрому у Тацинской, от немецких летчиков поступили требования эвакуировать авиацию. Находясь на контрольной башне, генерал люфтваффе Фибиг (командир 8-го воздушного корпуса) видел, как русские снаряды уничтожили два огромных «Юнкерса-52». Лишь видя приближающихся русских, генерал нарушил приказ и приказал начать общую эвакуацию. Мимо контрольного пункта Фибига промчался Т-34. В шесть утра доложили, что русские окружили Тацинскую, и через восемь минут сам Фибиг был в воздухе. Последняя надежда спасения Паулюса лежала в обломках на взлетной полосе.

Решив дела на аэродроме и на железнодорожной станции, Баданов в половине седьмого вечера радировал командованию фронта, что боевую задачу он выполнил. Но позади, на пути к своим, уже стояли немцы, отошедшие от первого шока и полные решимости отыграться на Баданове. Тот докладывал 25-го, что в 24-м корпусе остались в строю всего 58 танков, что горючего мало, «корпус испытывал серьезную недостачу боеприпасов. Заменители дизельного топлива истощились. Прошу вас прикрыть с воздуха и ускорить движение пехоты, чтобы закрепиться на новых позициях. Прошу по воздуху сбросить боеприпасы». После этого он еще пятеро суток был отрезанным от своих. Но не было растерянности.

Ранним утром (в 5 часов утра) 26-го декабря ударная группа — небольшая колонна из пяти бензозаправщиков и шести грузовиков с боеприпасами, эскортируемая пятью тридцатьчетверками, пробила себе дорогу к Баданову. Через час генерал по радио узнал, что его корпус стал гвардейским, а он лично стал первым кавалером только что введенного ордена Суворова.

Немцы посчитали постыдным упустить жертву и ввели в дело все возможные наличные силы. Всю ночь немцы ожесточенно преследовали 24-й корпус, то же продолжалось и весь день 27-го декабря. В 6 вечера Баданов радирует Ватутину: «Ситуация серьезная. Нет снарядов. Тяжелые потери в личном составе. Не могу более удерживать Тацинскую. Прошу разрешения прорвать кольцо окружения. Самолеты противника на аэродроме уничтожены». Но Ватутин приказал удерживать Тацинскую и «только если произойдет худшее», постараться вырваться. Ватутин доложил Сталину: «У Баданова 39 Т-34 и 15 Т-70. Я приказал Баданову защищать Тацинскую, но, в случае ухудшения положения, действовать по своему усмотрению».

После 23 декабря Манштейн выдвигает значительную часть своих сил против Баданова и его товарищей. Непосредственно на лихого советского генерала выдвинулась 11-я танковая дивизия. 6-я танковая дивизия отправилась на Нижний Чир. Теперь Гот не мог пробиться к Паулюсу. А если бы и пробился, то горстка его танков уже ничего не решала, поскольку Манштейн из-за «Сатурна» не мог стать его надежной базой и опорой. А как он мог пробиться, если к рассматриваемому времени против него, Гота, стояло уже девятнадцать с половиной дивизий — 150 тысяч солдат, 635 танков и более полутора тысяч орудий и минометов?

Сталин обсуждал радиограммы Ватутина с Жуковым и вскоре к командующему фронтом была послана следующая радиограмма: «Ваша первая задача — не допустить уничтожения Баданова, пошлите ему на помощь Павлова и Руссиянова. Вы поступили правильно, когда позволили Баданову покинуть Тацинскую в случае ухудшения положения…. Для превращения «Малого Сатурна» в «Большой Сатурн» мы уже послали вам 2-й и 23-й танковые корпуса. На следующей неделе вы получите еще два танковых корпуса и три или четыре стрелковые дивизии». Сталин добавил несколько позднее: «Помните о Баданове, не забывайте о Баданове, за любую цену вызволите его». Во втором часу ночи 29 декабря Ватутин приказал Баданову пробиваться к своим — никто уже с севера не смог пробиться к нему на помощь. Через полчаса Баданов отдал приказ идти на прорыв. Танкисты смешивали немецкое горючее с авиационным октаном и заливали смесь в баки немногих оставшихся машин. Под покровом ночи 24-й танковый корпус сумел пробить брешь в германском окружении. Они не бросили раненых, везли с собой кухни, штаб работал спокойно, их движение было «слева направо и обратно справа налево». Они уходили. Они не хотели бессмысленных жертв. Немцы вызвали авиацию. Достигнув линии Надежевка — Михайловка, Баданов мог чувствовать себя в безопасности. Но он не успокоился — послал начальника тыла полковника Гаврилова добавить танкам боекомплект.

30 декабря генерал Баданов восстановил контакт с основными силами. В ходе его рейда погибли 12 тысяч немцев, он привел с собой 4769 военнопленных, уничтожил 84 немецких танка, 106 орудий и 431 самолет.

Доблесть и мужество танкистов общеизвестны. Но прежде, возможно, им не хватало стратегической хватки. Германский министр вооружений Шпеер вспоминает, как в бытность его в Днепропетровске в феврале 1942 года, к Днепру неожиданно пробилась группа советских танков. Как утверждает Шпеер, советские танкисты не знали, что им делать. А стоило им, рассказывает Шпеер Гитлеру, разрушить с колоссальным трудом восстановленный немцами мост через Днепр, и все централизованное снабжение германских войск на юге России было бы разрушено. Но советские танкисты, продемонстрировав безумную смелость, не нашли приложения своим силам и в конечном счете стали живыми мишенями. В конце 1942 года такое уже, пожалуй, было невозможно.

В войне происходит нечто важное. К традиционной жертвенности наших воинов добавляется хладнокровие и расчет, к отваге — умение. Рождается новая армия, с 1 января ее офицеры наденут традиционные российские офицерские кителя со стоячим воротничком, но это лишь малый знак признания бесценности военных знаний и полководческого таланта.

Когда 15 декабря 1942 г. посол Великобритании Керр, вернувшись из Москвы, узнал о планах британского командования на 1943 год, он буквально впал в отчаяние. По мнению Керра, «мы не представляем себе того напряжения, в котором находятся русские. Советская армия и в целом русское руководство боится, что мы создадим гигантскую армию, которая сможет однажды повернуть свой фронт и займет общую с Германией позицию против России». Фантастичен ли такой поворот событий? Посол посчитал нужным сказать Черчиллю, что в «Британии высказываются мнения, которые прямо или косвенно поддерживают это опасение русских». Известие о том, что в 1943 году не будет открыт настоящий второй фронт, явится подлинным «шоком» для Сталина. «Невозможно предсказать, какими будут результаты этого». Но аргументы Керра не заставили Черчилля пообещать предпочтение в 1943 году высадки во Франции (как это было обещано Сталину) проведению средиземноморской стратегии (как рекомендовали начальники британских штабов). Полагая, что две крупнейшие континентальные державы, борясь и ослабляя друг друга, действуют в «нужном направлении», премьер-министр поставил во главу угла задачу сохранения основы вооруженных сил и укрепления связей Британской империи в наиболее уязвимом месте — Средиземноморье.

К этому времени Черчилль уже не сомневался в том, что немцы не пробьются через Кавказский хребет. Поэтому он задумывается над тем, как использовать немалые английские силы генерала Окинлека в Иране и Ираке. Теперь Черчилль считал, что их можно будет послать в Восточное Средиземноморье (или в Турцию, если та вступит в войну). А если возможно переместить эти силы в Восточное Средиземноморье, то почему бы не использовать их в Южной Европе?

В это время американские военные аналитики полагали, что Германии скорее всего удастся нанести Советскому Союзу ряд тяжелых поражений и вероятие выхода Советской Армии за пределы своих границ еще крайне отдаленно. Разумеется, поведение Лондона, отнюдь не склонного пока ринуться в бой на континенте, по-своему удовлетворенного страшным напряжением как Германии, так и Советского Союза, принималось во внимание американцами. И когда Рузвельт писал Черчиллю, что «русский фронт имеет для нас сегодня величайшее значение, он самая большая наша опора», в это вкладывался также и тот смысл, что напряжение на Восточном фронте дает Америке время и возможности развертывания своих сил.

Историческая истина вынуждает сказать, что в этот самый суровый для СССР час его союзники — американцы и англичане — застыли в выжидательной позиции. Стало ясно, что обещанный второй фронт в Европе открыт не будет не только в текущем, но и в следующем году. Уэнделл Уилки, возглавлявший республиканскую партию, политический соперник Рузвельта, говорил тогда в Москве, что невыполнение решения об открытии второго фронта порождает «страшный риск». Между тем замену операции в Европе Рузвельт и Черчилль к обоюдному удовлетворению нашли в высадке в Северной Африке.

Координация военных усилий требовала встречи на высшем уровне. Но Западу не с чем было прийти на такую встречу. 10 декабря 1942 года премьер-министр Черчилль писал Рузвельту: «Он (Сталин) думает, что мы предстанем перед ним с идеей «никакого второго фронта в один девять четыре три». С точки зрения Рузвельта, встреча на данном этапе, когда немцы достигли Волги, когда СССР был связан борьбой не на жизнь, а на смерть, в то время как США могли выбирать время и место своих ударов, когда США могли увеличить или уменьшить поток помощи, была бы благоприятной для американской стороны. Но Сталин по понятным причинам не прибыл на встречу Черчилля и Рузвельта в Касабланку в январе 1943 года. Первая встреча «большой тройки» состоится лишь в конце 1943 года в Тегеране.

Начали определяться перспективы создания атомного оружия. Обеспокоенность Рузвельта была несколько смягчена первыми практическими результатами американских физиков. Второго декабря 1942 года физики лаборатории Чикагского университета осуществили первую в мире управляемую ядерную реакцию. Центр тяжести в американских исследованиях начинает смещаться с теоретических и лабораторных исследований к опытно-конструкторским работам. Президент Рузвельт очертил совокупность специальных мер, направленных на сохранение секретности расширяющихся работ. В США создавалась сложная система прикрытия крупного научно-промышленного проекта. Руководитель проекта генерал Гроувз предпринял необычные даже для военного времени меры безопасности. Посмотрим, от кого он хранил секрет прежде всего. Цитируем генерала Гроувза: «Через две недели после того, как я взял на себя руководство проектом, у меня навсегда исчезли иллюзии в отношении того, что Россия является нашим врагом и проект осуществлялся именно на этой основе». В ходе осуществленного позже сенатского расследования генерал Гроувз рассказывал о том, что президент Рузвельт был полностью осведомлен об информационной блокаде своего главного военного союзника.

Предельно централизуется руководство проектом «Манхеттен», оно становится засекреченным в чрезвычайной степени. Даже начальник штаба армии Дж. Маршалл и вице-президент Г. Уоллес отныне получали очень ограниченный доступ к ядерной информации. Кроме военного министра Г. Стимсона, прямой контакт с президентом по данному вопросу имели Л. Гроувз, В. Буш и Дж. Конант.

Эти трое держали президента в постоянном напряжении относительно возможностей германской науки и промышленности первыми прийти к финишу, первыми создать самое могущественное оружие века. Ванневар Буш прямо заявил Рузвельту, что «вполне возможно, что Германия находится впереди нас и сможет создать сверхбомбы быстрее, чем мы». Чтобы получить более ясное представление о степени возможного превосходства немцев, предлагалось послать специалиста-физика в Швейцарию под прикрытием дипломатического паспорта и постараться установить связь с германскими учеными. Американские специалисты предприняли интенсивные усилия для определения степени «зрелости» немецких исследований по статьям в научной печати, по характеру осуществляемого в рейхе строительства закрытых центров. Рассматривался даже проект похищения Г. Гейзенберга, директора Института кайзера Вильгельма.

Будущее стало казаться не таким уж простым. И Рузвельт делает ставку прежде всего на резкое увеличение внутренних резервов. После детального обзора состояния дел Дж. Конант пришел к заключению, что принцип создания атомной бомбы найден и дальнейший путь будет представлять собой «решение множества проблем механики». К осени 1944 года будет создана «пара бомб». Фактом является, что в конце 1942 и в первые месяцы 1943 года Рузвельт предпринял подлинное ускорение разработки проекта.

Рузвельт и его окружение не были уверены, сможет ли атомное оружие быть использованным в ходе текущей войны. Но они полагали, что получают могущественный инструмент воздействия на послевоенный мир, получают новый фактор международных отношений. Будущую ядерную дипломатию Рузвельт обсуждал, собственно, не с американцами, а с англичанином Черчиллем. Складывается впечатление, что в ответ на согласие Черчилля быть младшим партнером коалиции Рузвельт согласился на первых порах приобщать английского союзника к атомным секретам.

Но и это вскоре показалось Рузвельту лишним на пути к невероятному военному могуществу. Как только американцы увидели реальную перспективу создания атомного оружия, это отразилось на дипломатии, в данном случае союзнической. Англичане, которые были так нужны на начальном этапе, теперь стали восприниматься помехой, нежелательными свидетелями, лишними потенциальными обладателями сверхоружия. Конант пишет Бушу, что «не видит смысла в совместных усилиях, когда речь заходит о собственно развертывании и производстве». От него поступает предложение ограничить сотрудничество с Англией.

Главное же обстоятельство открыто пока не обсуждалось: Англия теряет силы, солнце Британской империи закатывается, стоит ли вооружать партнера сверхоружием, дающим такое могущество его обладателю? Пятнадцатого декабря 1942 года Рузвельт одобряет резкое ограничение сотрудничества американцев с англичанами в атомной сфере. Отныне английские исследователи не получают от американцев новых сведений по следующим вопросам: электромагнетизм, производство тяжелой воды, производство уранового газа, реакция быстрых нейтронов и все, что связано с расщеплением материалов. Черчилль буквально взорвался: новая американская политика (пишет он Рузвельту) ведет к краху англо-американского сотрудничества в области исследования атомной энергии и подвергает опасности общее двустороннее партнерство. Черчилль напомнил Рузвельту об обещании, данном 11 октября 1941 года относительно «координированной или даже совместно проводимой работе двух стран в атомной сфере».

Но Рузвельт уже неудержим и быстро перестраивается. К концу 1942 года главной целью работы становится не «обогнать немцев» и даже не сделать атомную бомбу как можно скорее. Главным становится использовать новое оружие для послевоенного урегулирования. Рузвельт (а вместе с ним Буш и Конант) был готов даже к тому, что англичане порвут всякое сотрудничество с США. Главные совещательные органы — Группа выработки политики и Комитет по военной политике — высказались достаточно ясно: даже с риском (не зная степени прогресса немцев) нужно уходить от многостороннего сотрудничества с Англией и Канадой, становиться на путь односторонних усилий. Некоторые специалисты полагали, что подобные действия замедляют проект «Манхеттен» примерно на 6 месяцев. Но это считалось приемлемой платой за атомную монополию.

Черчилль угрюмо молчал, так как понимал, что американское решение не могло быть принято на уровне ниже президентского. Для англичан удар был тем более тяжелым, что они пришли к выводу о нехватке собственных ресурсов. Ответственный за английскую атомную программу Андерсен информировал Черчилля, что «даже возведение и приведение в рабочее состояние атомного центра потребует крупнейшей перегруппировки всего военного производства». Он, как и Черчилль, считал стратегически обязательным добиться участия английских ученых в работе американских центров. Тогда после окончания войны они, вернувшись в Англию, смогут действовать в чисто английских интересах, но уже на том высоком уровне, на котором идет реализация «Манхеттена». Как раз этого-то и не хотел Рузвельт.

Не только ядерная мощь стала синонимом американских военных усилий. Америка быстро становится гигантом в обычных вооружениях. Американская армия выросла после трех лет мобилизационных усилий с полумиллиона человек до четырех с половиной миллионов в 1942 году и к концу 1943 года должна была составить 7,5 миллиона — феноменальное армейское строительство. Сравнивая цифры, президент Рузвельт убедился, что за три года подготовки длина ремня в талии у солдата американской армии уменьшилась в среднем на четыре дюйма, в то время как объем грудной клетки увеличился на дюйм. Солдаты нарастили в среднем пять килограммов мышц. Рузвельт, задрав голову, наблюдал выброску десанта. В мире появилась новая, поразительная военная мощь. Место ее приложения не было еще ясным. Влиятельны были сторонники сосредоточиться на помощи генералу Макартуру на Тихом океане. Но начальник объединенного комитета начальников штабов генерал Маршалл полагал, что абсолютным приоритетом должна пользоваться Европа. Президент Рузвельт склонялся ко второй точке зрения.

В Васильевке, находящейся менее чем в семидесяти километрах на пути от Манштейна к Сталинграду, немцы укрепили свой плацдарм на северном берегу последней реки на их пути к Паулюсу. Но продвижения вперед у них уже не получилось. У них заканчивались запасы двух важнейших составляющих — горючего и питьевой воды. Немецкие танкисты жадно глотали русский снег, но это им мало помогало в возвращении мобильности их остановившихся танков. Русские снайперы не позволяли немцам высовываться из танков, число раненых постоянно увеличивалось. А температура опускалась ниже нуля.

В Вольфшанце нервы у всех были напряжены. Назревал разлад между Гитлером и начальником штаба сухопутных сил генералом Цайцлером, который предложил даже в местной столовой сократить офицерский рацион в знак солидарности с 6-й армией. Тот факт, что у этой армии было всего 140 тонн горючего (Шмидт от 21 декабря), решал многое — теперь у Паулюса не было шансов мощно выйти навстречу войскам освобождения. Его максимум — двадцать километров — означал, что основную работу должны были проделать силы спасения, собственно Гот. А у того на дороге в Сталинград осталось лишь несколько десятков боеспособных танков.

Отношения Гитлера с Цайцлером начали напоминать отношения Гитлера с Гальдером, а это означало, что разрыв близок. Когда Цайцлер (в отличие от Геринга, которому бы это не повредило) начал питаться «сталинградским пайком» и похудел на 12 килограммов, Гитлер приказал прекратить балаган. Цайцлер во время обсуждений начал выходить из конференц-зала, чтобы успокоиться. Его давление прыгало вверх и вниз, он был на грани депрессии. Цайцлера частично успокаивало то обстоятельство, что его мнение полностью разделял Манштейн. Для обоих отсутствие горючего у Паулюса было главным аргументом неспособности удерживания им сталинградского «фестунга». Но у Гитлера была своя логика, и он открыл ее вполне невинно вечером 21 декабря, когда раздраженно спросил Цайцлера: «Что вы хотите от меня, что бы я сделал? Паулюс не может вырваться, и вы знаете это». Против этого Цайцлер и не собирался возражать, тут их мнения совпадали. Но, спрашивается, кто довел Паулюса до состояния анемии? Тридцатью днями ранее Паулюс мог хотя бы попытаться это сделать.

И тем не менее Гитлер продолжал игнорировать предупреждения Манштейна об опасности оставлять Паулюса одного. У Манштейна были сложные отношения не только с Растенбургом, но и с южным соседом — командующим группой армий «А» фельдмаршалом Клейстом. Тот был практически автономен со времени назначения — то есть с октября 1942 года — и по иерархической лестнице стоял наравне с Манштейном, возглавившим группу армий «Дон». Клейст получал распоряжения непосредственно от ОКХ и Гитлера, нередко вмешивавшегося напрямую в дела своего фаворита — «завоевателя Кавказа». А Гитлер вовсе не разделял ту точку зрения, что Кавказ стратегически второстепенен и может быть при необходимости покинут. Более того, Гитлер полагал, что если даже придется покинуть некоторые южнорусские позиции, то Германия соорудит на Северном Кавказе своего рода «балкон», с которого можно будет вторгаться при желании в нефтедобычу русских. Ростов не был для Гитлера важнейшей стратегической точкой, он полагал, что на «балкон» можно будет взбираться через Керчь и Таманский полуостров. Фюрер думал также о том, чтобы лишить советский Черноморский флот новороссийской базы, сконцентрировав его тем самым в единственном доступном ему порту — Батуми. А там разбомбить.

Гитлер постоянно подчеркивал, что, в отличие от своих военачальников, он смотрит на проблемы войны стратегически, а не только в плане решения оперативных вопросов. Русских следует запереть в Азовском море. И главное: «Если мы не захватим нефтяные источники Кавказа, я должен буду предстать перед тем фактом, что мы не можем победить в данной войне». У рейха останется лишь один источник нефти — румынский Плоешти. А.Шпеер в своем долгом одиночестве (20 лет) в Шпандау вспоминает, что в 1942 году германские фирмы за фантастические восемь месяцев создали три завода по производству эффективного штурмовика «Юнкерс-88» (каждый из которых был больше автомобильного гиганта «Фольксваген») и единственным препятствием столь стремительного строительства было отсутствие горючего, потребление которого сократилось до одной шестой прежнего.

Со своей стороны, Манштейн не хотел видеть Клейста независимой силой на Северном Кавказе. Собственно, он хотел подчинения Клейста, получения от него «нетронутых» дивизий, особенно 1-й танковой армии. Понятно, что Клейсту такой оборот не улыбался. Он не хотел быть ничьим «дополнением». В итоге, хотя ОКХ некоторое время и рассматривало вопрос подчинения Клейста Манштейну, оно так и не решилось на шаг, который несомненно усилил бы немцев в общем стратегическом уравнении. Но четкое соподчинение «Дона» с «А» так никогда и не было достигнуто. И даже когда Клейст соглашался сотрудничать — скажем, он передал Готу дивизию СС «Викинг» — то пополнять баки танков Готу пришлось из собственных небогатых запасов. Клейст требовал — в случае передислокации на Дон — 155 поездов, а когда это требование было выполнено, потребовал еще 88 поездов. Потерявший самообладание Манштейн 8 января пригрозил отставкой. 18 января 1943 года он заносит в дневник: «Никто не знает, пойдет Первая танковая армия к Ростову или на Кубань». Результатом всего этого было то, что 400 тысяч хорошо экипированных, сытых и отдохнувших солдат вермахта и его союзников практически ничего не делали тогда, когда решалась судьба 6-й армии и общих позиций немцев на юге России.

Именно в это время на пути Гота показался Малиновский. Потери его авангарда — 87-й гвардейской дивизии были огромны. Танковая дуэль на плоской равнине оказалась безжалостной. Весы истории колебались. Но не долго. Находясь в тени восходящего «Сатурна», не видя контрдвижения Паулюса (выполняющего приказ Гитлера не покидать волжской твердыни), не имея возможности укрепить группу Гота, встретившего советскую 2-ю гвардейскую армию, Манштейн вынужден был думать о судьбе всего германского Юга.

Во второй половине дня 23 декабря Манштейн пришел к выводу, что он не может полнокровно помогать Готу, когда его левый фланг крушит Баданов, когда стало известно о нацеленности русских на Ростов. Вечером 23 декабря Манштейн имел суровую беседу с Паулюсом. «Ситуация на левом фланге нашей армейской группы делает необходимым отзыв Гота… Вы можете сделать собственное умозаключение по поводу того, что это означает для вас». Паулюс обратился к фельдмаршалу Манштейну как к своему непосредственному начальнику с просьбой предоставить ему свободу действий. Теперь все зависело от Манштейна. Окажется ли субординация и гипнотическое влияние фюрера сильнее понимания того, что у Паулюса отбирают последний — пусть призрачный — шанс вырваться из смертельных объятий. Ответ прозвучал смертным приговором: «Я не могу предоставить вам полную свободу действий». Манштейн говорил о возможности испрашиваемого варианта решения завтра, но завтра у Паулюса уже могло и не быть.

Командующему группой армий «Дон» ничего не осталось, кроме как приказать ослабевшей 6-й танковой дивизии покинуть Васильевку на реке Мышковой. Немецкие танкисты были мрачны, но достаточно отчетливо понимали, что пробиться к Сталинграду нереально. Советская Вторая гвардейская армия была той силой, которую несколько десятков даже очень умелых танкистов одолеть не могли ни при каких обстоятельствах.

Не в наших силах заглянуть в души танкистов Гота. Два перехода отделяли их от Сталинграда, но на дворе был не август, и злой степной ветер дул в иные паруса. Говорят, что у танкистов Гота на глазах были слезы, что они с скрежетом зубовным поворачивали свои машины. Один из командиров танка, стоя в башне, отдал 6-й армии последний салют. К полуночи 23 декабря последний танк покинул васильевский плацдарм и двинулся на запад, где у Манштейна появились новые заботы — как уберечь остатки итальянской армии и закрыть страшную брешь, которая вела (теперь Манштейну было известно, что желанно вела) советские войска к Ростову. Потерять Ростов попросту означало обрушить весь южный этаж германской военной структуры в оккупированной части Советского Союза.

И это заставило Манштейна отвести южнее и западнее свою главную ударную силу — потрепанную в боях четвертую танковую армию Гота. Следует, конечно же, помнить, что Жуков занимался прежде всего Сталинградом — именно вокруг 6-й армии Жуков держал основную массу войск, которые могли сделать «малый Сатурн» большим только после сдачи Паулюса. Кольцо вокруг 6-й армии сжимали более половины наличных войск в данном регионе и тридцать процентов артиллерии.

В 8 часов утра 24 декабря десятиминутная артподготовка ознаменовала начало советского наступления на реку Мышковую. Трое суток понадобилось 3-му гвардейскому механизированному и 13-му танковому корпусам совместно с 51-й армией для крушения румынских частей в районе Садовое — Уманцево, что создало возможность флангового обхода с юга всей германской группировки, базирующейся на Котельниково. И Гот, еще совсем недавно — несколько дней тому назад — грозивший повернуть весь ход войны, обязан был ускорить свой отход. Его части уходили на юго-запад, где советское командование начало реализовывать свои наступательные планы. Может быть, именно в эти дни окончательно решилась судьба войны. Впереди еще будут отступления и поражения, но на данном этапе случилось знаменательное — самый талантливый германский стратег (Манштейн) отзывал самого «пробивного» танкового героя вермахта (Гота) с направления спасения продвинувшегося максимально далеко германского генерала (Паулюса). Новая картина войны.

Высшие немецкие чины удивлялись: чего ждут русские, почему они, осуществив успешное окружение, медлят с завершающей стадией? Уже упоминавшийся выше генерал Фибиг спрашивал своего начальника Рихтгофена, «почему русские еще не раздавили 6-ю армию как перезревший плод?» О том же во все более конкретной плоскости начали думать в Москве.

Утром 19 декабря Сталин связался по телефону с представителем Ставки генералом Вороновым и потребовал ускорить планирование осуществления плана «Кольцо». Для этого не следовало корпеть над картами генштаба, а следовало отправиться в штаб Донского фронта. Здесь, в относительно зажиточном селе Заварыкино Воронов получил просторную хату рядом со штабом Рокоссовского. Воронов, Рокоссовский и Малинин были единодушны во мнении, что главную задачу должен выполнить Донской фронт. Генералы оптимистично полагали, что для выполнения задачи им понадобятся пять-шесть дней. (Между тем немцы воспользовались старыми укреплениями Красной Армии и усердно готовились отразить советское наступление — и несколько дней были слишком оптимистическим сроком). Главная идея Воронова — одно мощное наступление с запада, разбивающее лагерь окруженных на две части. Воронов настаивал на массированной артиллерийской подготовке — ведь в строю многих дивизий имели лишь половину первоначального состава.

Проект плана «Кольцо» был готов к 27 декабря 1942 года и отправлен специальным самолетом в Москву. Воронов нервно ждал реакции. Но уже через сутки Воронов получил предписание произвести в планировании радикальные перемены. Сталин настаивал на быстром — двухдневном осмыслении идеи, и Воронов созвал совещание офицеров-планировщиков. Начальник разведки фронта по-прежнему настаивал, что в «котел» попали 86 тысяч человек — символ армейской осторожности (и причина насмешек над стратегической разведкой в будущем). Сталин настаивал на нанесении двух ударов уже на первой фазе — в секторе Карповка — Мариновка (юг) и на севере немецкой группировки. На этой фазе предполагалось отрезать от основных сил Паулюса северные пригороды Сталинграда.

Воронов болезненно переживал не только за свои стратегические идеи, но и в целом за формирование новой армии, где взаимодействие войск будет естественным, а не натужным процессом. С грустью он отмечал перелет на высоте 3 тысячи метров грузовых немецких «Юнкерсов»: зенитные орудия беспечно молчали, летчики отдыхали, а их командиры были заняты будничными делами. Пришедший в ярость Воронов «напал» на противовоздушную оборону и, кажется, был сделан еще один шаг к синхронизации действий различных родов войск.

Главное командование пришло к выводу, что в этом деле должно существовать единоначалие. Кто будет командовать операцией? На заседании ГКО Сталин осудил соперничество Еременко (Сталинградский фронт) и Рокоссовского (Донской фронт). Была выдвинута кандидатура генерал-лейтенанта Рокоссовского. Сталин спросил, почему по этому поводу молчит Жуков. Тот откликнулся: «Если Сталинградский фронт будет передан Рокоссовскому, Еременко почувствует себя ущемленным». В ответ Сталин, попыхивая неизменной трубкой, заявил, что «мы не институт благородных девиц. Сейчас не время беспокоиться о личных обидах. Позвоните Еременко и сообщите о принятом решении». Разумеется Еременко, у которого отбирали 57-ю, 64-ю и 62-ю армии, ощутил себя обиженным. Он пытался связаться со Сталиным, но его не соединили. Присутствующие рядом видели его мужские слезы.

Между тем декабрьские атаки против окопавшихся немцев не всегда вели к успеху. Немцы еще не потеряли своей боевой силы окончательно. Победительница Европы была способна на многое. Если Красная Армия хотела сохранить свои силы, она должна была ждать и действовать более умело. Командование постоянно требовало «языков». Немцы жалуются, что дня не проходило без «кражи» одного из военнослужащих. Понятное дело, важно было знать о моральном состоянии противника и о расположении частей. Важно было знать о наиболее деморализованных частях вермахта — именно туда следовало наносить удар, это сохраняло жизни советских солдат. Например, выяснилось, что 44-я и 376-я дивизии, отошедшие от Дона, не успели достаточно серьезно окопаться и ютились в норах, покрытых брезентом. В это время австрийского офицера спросили, воюют ли австрийцы хуже немцев? Тот ответил: «В этом есть доля правды. У австрийцев нет прусской дисциплины, но зато они хорошо уживаются с другими национальностями и лишены спесивой национальной гордости пруссаков».

Напомним, что первое значительное сокращение пайка произошло еще в начале декабря — начальство уверяло, что эта мера временная. Самыми большими реалистами были летчики. Вот уж они точно знали, что фюрер не освободит своих солдат к рождеству. Они уже знали о приказе вывозить медсестер и ценных специалистов. Они знали о невыполнении плана поставок, об ограниченных возможностях люфтваффе. Они знали, что советская авиация все лучше осваивает аэродром Питомник как цель для бомбометания. Между 10 и 12 декабря советская авиация совершила 42 налета на главный аэродром группировки Паулюса. Но и молодые соколы, смелеющие на глазах, не знали, даже глядя с воздуха, какой богатый улов им достался.

24-го декабря 1942 года началось решительное сужение ослабевшего кольца с одновременным отбрасыванием от кольца близрасположенных германских частей и баз. Русские деловито «собирали урожай» своего молниеносного удара по итальянцам, они объезжали окрестные села и брали поникших южан в темный северный плен. Выжившие помнят суровое «Давай быстрее» — эти слова запомнились ярче других. На дорогах лежали остатки легионов, которые дуче в своем исступлении послал неведомо куда с неясно обозначенной целью. Внезапно пошедший снег скрыл мерзость человеческой бойни, но он скрыл также горизонт, и понурые итальянцы плелись без руля и ветрил. Когда остатки итальянской армии попытались пробиться на запад сквозь долину у села Арбузовка, огонь «Катюш» разбросал их по степи. Когда итальянцы попытались взобраться на несколько германских грузовиков, то сидевшие в машинах немецкие пехотинцы попросту расстреляли их (свидетельствуют сами итальянцы).

Советская сторона концентрирует усилия. 1 января 62-я, 64-я и 57-я армии были подчинены Донскому фронту. Теперь в руках Воронова и Рокоссовского были 39 стрелковых дивизий, десять стрелковых бригад, 38 артиллерийских полков из резерва Главного командования, десять подразделений «катюш», пять танковых бригад, тринадцать танковых полков, семнадцать зенитных подразделений, шесть укрепленных гарнизонов, три бронепоезда, четырнадцать огнеметных рот. Общая численность войск — 218 тысяч при поддержке 5610 орудий и минометов, 169 танков и 300 самолетов. 3 января 1943 года Воронову, Рокоссовскому и Малинину были даны три дня для подготовки к наступлению. Но организация в России — далеко не самое сильное место, и Воронов попросил еще четыре дня. Сталин ответил: «Вы досидитесь там до того, что вас и Рокоссовского возьмут в плен. Думайте не о том, что можно сделать, а о том, чего сделать нельзя». Но четыре дня были даны.

Помощник Паулюса капитан Бер пишет адъютанту Гитлера фон Белову: «Мы чувствуем себя преданными и проданными… У нас нечего есть, за исключением нескольких тысяч лошадей… Наша способность сопротивляться уменьшилась. Наступает момент, когда каждый скажет: «Мне ни до чего нет дела», — и замерзнет до смерти либо будет взят в плен. Возможно, пожертвовать нами уже решено». В Германии представители всех фронтов пели «Штилле нахт» по общегерманскому радио. Тогда немцы не знали, что подключение «армии на Волге» было сфальсифицированным. Доверчивые, как всегда, поверили, но высшие офицеры 6-й армии были возмущены этой гнусной, как они считали, инсценировкой.

К этому моменту дециметровое реле, так долго и надежно служившее инструментом связи между Паулюсом и Манштейном, оказалось захваченным Красной Армией. Единственным средством сообщения остался тысячеватовый передатчик, настроенный на штаб группы армий «Дон». А столбик термометра опустился еще ниже — до 35 градусов ниже ноля. Утром 26 декабря Паулюс сообщает Манштейну: «Большие потери личного состава, холод, нехватка провизии и боеприпасов катастрофически снизили боеспособность дивизий». Так, 6-я армия долго не продержится. Генерал Хюбе вылетел в Новочеркасск и далее в Вольфшанце, чтобы получить мечи к Рыцарскому кресту с дубовыми листьями. Манштейну Гитлер пообещал триста танков и штурмовые орудия, но тот уже не верил обещаниям.

Именно в это время еще раз блеснул наш самый лихой танкист. На короткое время 24-й гвардейский танковый корпус генерала Баданова захватил две немецкие авиаполосы в самом Сталинграде. Отчаянным штурмом немцы вернули себе жизненно важные для их снабжения объекты, но последовавшая туманная погода обесценила их жертвы при возврате аэродрома. В сталинградский котел поступали от восьмидесяти до ста тысяч тонн грузов в день. Но в дело все активнее стала вмешиваться советская зенитная артиллерия, которая стала работать четко по германскому радиомаяку. В результате на протяжении пяти недель было сбито почти триста самолетов. Самым надежным немецким аэродромом внутри кольца был Питомник, расположенный в самом центре окружения. Специальное подразделение майора Линдена поддерживало дороги внутри кольца в истинно немецком порядке. Это подразделение работало в самые глухие вьюги, когда его членам приходилось надевать противогазы, чтобы сберечь лицо. Но постепенно оканчивалось горючее, и приволжские дороги начали принимать естественный вид. Ограничителями на снежных дорогах служили конские ноги, вставленные в снег.

Самые правдивые отчеты писал в Восточную Пруссию связной офицер Гитлера — майор Колестин фон Зитцевиц. Его реализм раздражил местных офицеров, начиная с генерала Шмидта, который начал даже осуществлять цензуру посланий майора. Но Зитцевиц нашел выход, он начал отправлять свои сообщения после того, как был уверен, что Шмидт отошел ко сну. От глаз Зитцевица не могло укрыться ничего, он обходил боевые позиции, он пробирался в обстреливаемые зоны. Он видел, как живут на дне балок солдаты, как ослабевает моральнйы дух, сила, боеспособность армии. Он стал своего рода летописцем блокады с германской стороны. Крысы и блохи наносили такой же ущерб, как и непрестанная канонада. По-видимому, Зитцевиц жил иллюзией, что его правдивые (и часто натуралистические) рассказы подвигнут Гитлера и его окружение предпринять крайние меры по спасению 6-й армии. Он ошибался. Геринг с величайшим недоверием читал оценки Зитцевица. «Невозможно себе представить, чтобы германский офицер посылал подобные пораженческие послания. Самое вероятное объяснение — это то, что враг захватил его передатчик и снабжает нас дезинформацией». Обитателю шикарной виллы «Каринахалле», обворовавшему все европейские музеи, переходившему уже от охоты (как главного хобби) к наркотикам, невозможно было себе представить, что обитатели сталинградских балок живут в нечеловеческих условиях. Принять реалистические описания за советскую пропаганду — это было уже признаком деградации, решительного отрыва от реальности.

Одним из проявлений тиранической натуры Гитлера было то, что по его приказу «Сталинградская крепость» жила по берлинскому времени и немцы встретили новый, 1943 год на два часа раньше советских частей. Обращение Паулюса к войскам было на удивление бодрым. «Наша воля к победе непоколебима, а Новый год наверняка принесет нам избавленье! Я пока не могу сказать, как это случится, но наш фюрер никогда не нарушал своего слова, не нарушит его и сейчас». Гитлер был на высоте заданного стиля: «От имени всего немецкого народа я шлю вам и вашей доблестной армии самые сердечные пожелания успеха в новом году. Я хорошо понимаю все сложности вашего положения, а героизм ваших войск вызывает у меня глубокое уважение. Вы и ваши солдаты должны вступить в новый год с твердой уверенностью в том, что вермахт сделает все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Ваша стойкость послужит примером для германских вооруженных сил. Адольф Гитлер». Одного определенно не было в этом обращении — конкретных шагов. Гитлер и командование вермахта были уже не в состоянии спасти вырвавшуюся к Волге армию. В войне наступает великий перелом.

Имея теперь гарантию от прорыва Гота к Сталинграду, советские военачальники могли рассуждать уже в конструктивном плане. Вечером 23 декабря Василевский встретился с Еременко и Малиновским в Верхне-Царицынской для обсуждения наступательных действий за пределами кольца. Ждать оставалось недолго. И восточный и западный берега Дона отныне прочно находились в руках Красной Армии. И Манштейн обязан теперь был думать о судьбе не только группы армий «Б» (Паулюс), но и, более того, групп «А» и «Дон».

Никто не знал в те времена, что последние десять дней 1942 года Ставка день и ночь работала над завершением планирования операции, должной запереть германские группы армий «А», «Б» и «Дон» в один суперкотел — в Москве «Сатурн» продолжал оставаться приоритетом номер один. И его реализация происходила на данном этапе удовлетворительно. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин доложил 28 декабря 1942 года Сталину, что «правый фланг итальянской восьмой армии уничтожен… Взято в плен шестьдесят тысяч человек. Примерно такое же число убито. Нашими войсками захвачены их запасы». Победные реляции были несколько омрачены сообщениями о том, что советские войска были активно атакованы теми германскими танковыми частями, которые ушли из-под реки Мышковой. Сталин пишет Ватутину: «Мы уже дали вам Второй и Двадцать третий танковые корпуса для превращения «Малого Сатурна» в «Большой Сатурн»… Вы должны иметь в виду, что на далеких расстояниях танковые корпуса лучше задействовать парами, чем поодиночке; в противном случае они рискуют попасть в сложную ситуацию».

Успех любой операции теперь зависел — как от непременного условия — от активности всех фронтов, с тем, чтобы исключить перебрасывание германских сил со спокойного участка на беспокойный — ведь способность немцев использовать железные дороги и перебрасывать резервы на большое расстояние была известна русской армии с 1914 года.

В эти дни, в конце 1942 года, Ленинградский и Волховский фронты получили задание приложить все силы для снятия с Ленинграда катастрофической блокады. Мы видим, как Ставка и генштаб начинают мыслить и действовать масштабно, причем с глубокой убежденностью в необратимость свершающегося поворота мировых судеб. Судите сами: в Москве замысливают практически одновременно освободить Ленинград, извести группировку Паулюса, осуществить решающее движение в направлении Донбасса, освободить Курск и Харьков, изгнать немцев из предгорий Кавказа и начать общее освобождение оккупированных немцами территорий. В Москве пришли к выводу, что на конец 1942 года уже уничтоженными оказались не менее двадцати пяти процентов германских войск на юге Советского Союза. Ударный авангард вермахта — 6-я армия находится в плотном кольце. 8-я итальянская армия, как и 3-я и 4-я румынские армии — сокрушены. Теперь шанс одержать общую победу на юге казался определенно реальным.

29 декабря 1942 года командующему Закавказским фронтом Тюленеву было приказано принять участие в окружении группы армий «А» посредством наступления на Краснодар-Тихорецк, в то время как переименованный в Южный (бывший Сталинградский) фронт, силами 51-й и 28-й армий двигался на Сальск — Тихорецк. Затем — совместный штурм Ростова. Черноморский флот отвечал за Тамань; его задача — перекрыть пути отступления германской группы армий «А». 7 января Василевский был послан, чтобы ускорить начало наступления и координировать его ход.

В последние дни 1942 года Ставка выделила для «Сатурна» несколько боевых частей, но для полумиллиона советских солдат главной задачей жизни было держать все стороны сталинградского кольца наглухо закрытыми. Превосходство советских войск было два к одному. За два часа до наступления нового, 1943 года советская артиллерия поздравила узников сталинградского котла. Накануне, наблюдая сверху, с волжских круч, немцы видели, как десятки грузовиков пересекают Волгу, и у них не было иллюзий относительно того, что везут эти грузовики. Советские защитники города оделись в белый камуфляж. Запах американской тушенки был почти слышен. Запас снарядов был теперь таким, что пушки палили даже по одиночным немецким фигурам. В войска, расположенные в городе, приехали актеры и певцы. Настроение было таково, что некоторые актеры шли выступать прямо в окопы.

Окружающее, несмотря на прикрытость снежным покровом, не могло не поражать. Человеческая фантазия неспособна создать картину замершего ада. В частности, повсюду на противоположной стороне лежали скелеты обглоданных до костей лошадей — признак голода противника. Сверхъестественные головные уборы немцев вносили некий трагикомический элемент. Никто уже не кричал «рус, буль-буль», хотя истерического проявления чувства юмора и трагизма было предостаточно. Немецкая сторона, в основном, молчала, и советской стороне фронта приходилось «работать за обоих», тем более, что специалисты по психологической войне верили в ослабляющее упорство и решимость воздействия музыки. Через громкоговорители музыка, пролетая над затихшим фронтом, безжалостно проникала в немецкие окопы и нация меломанов замолкала.

Наступление Нового года неизбежно было связано с боем часов Спасской башни. С слабым звуком кремлевских курантов раздались выстрелы, запуски ракет, пулеметные очереди.

Позади был неимоверно тяжелый год. Наша многострадальная родина знала тяжкие времена, но этот год был особенным. Временами надежда почти оставляла огромную русскую землю, великий Советский Союз. И она бы оставила ее определенно, если бы не те, кто не дошел до переката, кто не увидел зари. Они полегли во мгле, не видя еще зари своего отечества, но они никогда не ушли бы так спокойно, если бы не знали, что она взойдет.

Весь мир испытал потрясение. В Сан-Франциско одна из газет написала в эти дни: «Доблесть русского народа, его умение умирать — это исконное свойство русских людей». Разведывательная служба США представила президенту Рузвельту такой вывод из прошедшего года: «История свидетельствует о том, что Россия непобедима».

Гитлер, чей фанатизм завел 6-ю армию к пределам Европы и оставил ее там умирать, поздравил своих солдат, обращаясь к Паулюсу: «Вам и вашей армии я шлю от имени всего населения Германии мои самые теплые новогодние пожелания. Я осведомлен о тяжести павшей на вас ответственности. Героизм ваших войск оценен всеми… Германский вермахт использует всю свою силу, чтобы освободить защитников Сталинграда и превратить их долгое ожидание в высшее достижение германской военной истории». Слушая все это, немецкие солдаты в котле доедали собак. В Новочеркасске мрачный Манштейн смотрел на окружающих почти виновато. Он не оправдал надежд, а объяснять ограничивающие его маневр причины он не мог. В любом случае судьба 6-й армии была решена. Но не только провал на Мышковой угнетал фельдмаршала. В предгорьях Кавказа стояла группа армий «А» — 1-я танковая и 17-я армии. Если русским действительно удастся дойти до Ростова, то их судьба будет незавидна. «Сатурн» был виден, его контуры обрисовались в ударе по итальянцам, в напряженном движении к юго-западу. Только 29-го декабря Гитлер разрешил отвести 1-ю танковую ближе к местам, где решалась их судьба. Теперь эти танки шли на север, прикрывая собой Ростов.

На южной и западной границе сталинградского котла на виду у немцев собирались ударные советские части. Сотни танков Т-34 рычали моторами, грузовики везли солдат в пункты сбора. Видны были артиллерийские орудия и «Катюши». Вдали были видны силуэты 210-миллиметровых осадных гаубиц. Немцы почти не стреляли: последний боекомплект был оставлен для решающего боя. Но более сильным оружием, чем орудия самого большого калибра, были огромные полевые кухни. Когда ветер дул в немецкую сторону, солдаты вермахта просто рвались в бой.

В Москве пришли к выводу, что наступил час решать судьбу окруженных войск. Лучший артиллерист страны — генерал Воронов — прибыл на сталинградские позиции. Он размышлял, как разместить артиллерию. Согласно его предложению, на двенадцатикилометровой полосе были установлены семь тысяч орудий, целью которых было перебить хребет окруженной армии. К Чуйкову в его сталинградский штаб прибыл командующий фронтом Рокоссовский и, сидя на земляном приступке, объяснил, что сковывающей семь дивизий 62-й армии придется еще раз потрудиться. Предполагалось одновременное наступление с запада, севера и юга. Задачей 62-й армии было «отвлечь на себя максимально большее число немецких дивизий, не допустить их до Волги, если они попытаются прорвать кольцо окружения в этом направлении». Рокоссовский спросил, по силам ли задача? Начальник штаба генерал Крылов, воплощение русского спокойствия, ответил: «На протяжении лета и осени все силы Паулюса не смогли сбросить нас к Волге, а теперь голодные и замерзшие немцы не сдвинут нас даже на шесть шагов к востоку». Это не была бравада. Крылов знал, что говорил.

Ударные отряды 62-й армии начали выбивать немцев из городских подвалов. Немцы тем временем начали формировать боевые части из «подсобников» — писарей, интендантов, поваров, механиков и прочего вспомогательного состава армии. Без всякого энтузиазма эти новички прямого боя вышагивали на дне приволжских балок под руководством германских фельдфебелей, признанных мастеров армейской рутины. Несколько факторов лишали «новобранцев» энтузиазма. Речь шла не о принципиальной тупости муштры, а о том, что их учили завтра броситься на советские пулеметы в условиях, когда у них, оголодавших и деморализованных, не было никакого шанса приблизиться к этим пулеметам. Да и вопрос стоял, собственно, не о неких боях, сражениях и битвах, а о выборе между гибелью и пленением.

Немецкого солдата учили презирать вражескую пропаганду, и сонм листовок, обрушившийся на них в Сталинграде, прежде не пользовался успехом. Немцы равным образом скептически относились к немецким голосам, призывающим в громкоговорители сдаться. Но ускользавшее прежде внимание, теперь, напротив, жадно слушало немецкую речь. Неведомый голос говорил вещи, которые трудно было отрицать. «Каждые семь секунд в России умирает один немец. Сталинград превращается в массовую могилу». Отринуть все это голодному немецкому солдату, который не видел, чтобы его спасали, становилось все труднее. Со временем советские пропагандисты узнавали (через появившихся перебежчиков) даже имена командиров германских батальонов и рот. «Немецкие солдаты, бросайте ваше оружие. Продолжать не имеет смысла. Все, что вам говорит ваш «супер-фашист» командир — неправда. Однажды и он поймет это».

А в Питомнике, главном аэропорту группировки, впервые лежали незахороненные трупы, а врачи не имели уже прежней власти над подбором эвакуирующихся — пассажиров редких теперь самолетов. Теперь приоритет был отдан не раненым, а специалистам и командирам, должным составить костяк будущих новых дивизий вермахта. Так на «Юнкерсах» отбыл в полном составе штаб 94-й дивизии. Ее оставшаяся часть могла представить себе свое будущее, если ее оставляли — это немцы-то — без начальствующего состава.

Неминуемое — штурм — приближалось. Но прежде чем броситься вперед, прежде чем начать завершающие операции, следовало испробовать менее насильственный вариант. Воронов 4 января предложил послать 6-й армии ультиматум с предложением сдаться. Довольно долго шло согласование текста ультиматума. Наконец в штабе Донского фронта его перевели на немецкий язык, и группа немцев во главе с Вальтером Ульбрихтом создала необходимое стилистическое звучание. Ставка одобрила текст Воронова. 7 января с 6-й армией был установлен радиоконтакт. 8 января советские войска предложили начать переговоры со своими двумя представителями — майором Смысловым и капитаном Дятленко. Именно они, представляя, соответственно, армейскую разведку и НКВД, были выдвинуты в качестве парламентеров. Их инструктировал начальник штаба Донского фронта генерал Малинин, а затем сам Воронов. Офицеры получили новую форму (снятую с генеральских адъютантов) и на «виллисе» направились к станции Котлубань. С наступлением сумерек батареям было приказано прекратить огонь и на протяжении ночи громкоговорители возвещали о предстоящем визите парламентеров.

Итак, 8 января 6-й армии предложили сложить оружие. Ультиматум был подписан Рокоссовским и Вороновым. Немцам обещалась «почетная сдача», «полновесные рационы», «уход за ранеными», «офицеры сохранят личное оружие», «после войны последует репатриация в Германию или любую другую страну». Советские войска остановили войсковые операции и ждали до 10 января.

Утром два парламентера и сержант, который нес белый флаг и трубу отправились к немецким позициям. Пройдя половину дистанции, сержант начал играть на трубе «Внимание, слушают все». До немцев оставалось не более ста метров, когда прозвучали выстрелы, и парламентеры вынуждены были укрыться. Они попытались еще раз и с тем же успехом. Стреляли явно не на поражение, но знать давали недвусмысленно. Парламентеров утешил генерал-полковник Воронов: «Ситуация такова, что просить должны они у нас, а не мы у них. Поддадим немцам жару, сами будут умолять зачитать им наши условия». Парламентеры были нимало удивлены, получив за свою неудачную попытку по ордену Красной Звезды. Его давали минимум за подбитый танк.

Удалась лишь вторая попытка. С белым флагом, сделанным из единственной в округе простыни командира 96-й дивизии, орденоносные парламентеры пошли вперед и остановились за двадцать метров до немецких позиций. Сержант дул в трубу, а немцы искали офицеров. «У нас письмо вашему командующему». Двое советских офицеров и сержант пересекли линию фронта. В карманах у них уже приготовлены были повязки, которыми им завязали глаза, и они были доставлены под белым флагом на германский контрольный пункт. Парламентерам развязали глаза только в блиндаже, где было холодно, а в углу стояли два мешка с уже испортившимся зерном. Они вручили предложение Рокоссовского некоему капитану Виллигу. Тем, кто сложит оружие, гарантировалось возвращение после окончания войны домой, в Германию. Солдаты сохранят свои личные вещи. Офицерам будет оставлено даже холодное оружие. «Все офицеры и солдаты, которые сдадутся, немедленно получат пищевой рацион. Раненые, больные и обмороженные получат медицинскую помощь». На размышления давались сутки. Негативный ответ означал уничтожение. Это предложение Паулюс передал Гитлеру и запросил «свободы действий».

Сержант Сидоров, который играл прежде на трубе, а по пути часто падал на скользких местах, достал папиросы «Люкс», специально выданные перед заданием. Он попросил перевести, что участвовал в трех войнах, но никогда еще не видел более миролюбивой кампании. Однако прибывший от Паулюса полковник был мрачен. «Вам следует завязать глаза и пройти обратно на передовую. Там вы получите свои пистолеты. Пакет оставьте себе, я не имею права принимать решение». На передовой парламентерам развязали глаза и они вернулись к своим. Начальник дивизионной разведки тотчас же попросил «трубадура» Сидорова обозначить схему немецких огневых точек, и тот быстро испещрил фронтовую карту.

Истекал срок советского ультиматума. Гитлер приказал держаться. Немцы вспоминают о сталинградских условиях в это время. «Каждому в день раздавалось от двадцати до тридцати патронов с приказом использовать их только для отражения атаки. Рацион хлеба был снижен с 120 до 70 грамм — один ломоть. Воду добывали из талого снега. Килограмм картофеля делился на пятнадцать человек. Мяса не было; мы съели наших лошадей еще до Рождества». Давка около улетающих самолетов была значительной. «Пришел лейтенант люфтваффе и сказал, что самолет перегружен и двадцать человек должны выйти. Начался страшный шум, все кричали в один голос: один кричал, что он летит по приказу штаба армии, другой — что он из СС и везет важные партийные документы; многие кричали о своих семьях, о том, что их дети были покалечены во время бомбардировок германских городов, и так далее. Только те, кто лежал на носилках, молчали, но их ужас был написан на их лицах». Для значительного, растущего числа германских военнослужащих дорога домой начиналась вот так: «Я пошел в ту часть здания, где лежали тяжелораненые и где было относительно спокойно — многие потеряли сознание, многие умерли. Одного из них я сбросил с носилок. Я сделал три выстрела в мою левую ногу и лег на носилки. Я потерял сознание. Было темно и боль была ужасной. В помещении было ни огонька. Я продолжал говорить себе: «Это продлится час или два, и мы полетим». Прошло два дня и кровь вокруг моей раны затвердела, но я старался не привлекать ничьего внимания. Двое лежащих рядом умерли. Но — о радость, они начали нас грузить». Однако пришел врач и увидел следы пороха вокруг раны и пришел к выводу, что имеет дело с самострелом — за это на Восточном фронте следовала смертная казнь. Его бросили в подвал Универмага, началась гангрена ноги, и русский врач после капитуляции спас немцу жизнь, отрезав ногу до бедра.

22 декабря Ставка заслушивала оперативный план командующего Воронежским фронтом Голикова. Ему была поставлена задача наступления между Воронежем и Кантемировкой. Он предполагал синхронизированное наступление трех колонн, успех которых означал подступ в середине января к Украине. Северная группа — 40-я армия генерала Москаленко — двигалась на Алексеевку, где она должна была соединиться с южной группой (3-я танковая армия Рыбалко). По центру же шел генерал-майор Жуков во главе 18-го стрелкового корпуса. Москаленко завершил свое планирование к 25 декабря. Планы проверял сам «большой» Жуков, к которому позднее присоединился Василевский, а также генерал В.Д. Иванов из оперативного отдела Генерального штаба. Жуков добивался тщательного предусмотрения мельчайших деталей. Он был свиреп в следовании всем мерам предосторожности. Войска соблюдали все средства маскировки. В результате самолеты противника не сумели разглядеть масштабных приготовлений наших войск. Венгерские командиры докладывали, что ничего особенного на фронте не происходит. Советские войска перемещались ночью, мешали снежные метели.

На Ростов советские войска устремились с северо-востока (Юго-Западный фронт Ватутина), с востока (Южный фронт — так с 1 января назывался прежний Сталинградский фронт), юго-востока (Северокавказский фронт) и юга (Закавказский фронт). Основная задача была поручена в конце декабря 1942 года Закавказскому фронту — выход на Краснодар — Тихорецк — и Южному фронту, движение на Сальск — Тихорецк; после занятия этих позиций оба фронта штурмовали Ростов. Тогда германская группа армий «А» попадет в подлинный переплет.

Для реализации этих планов Южный фронт запросил 300 новых танков. 4 января ставка пообещала 150. Во исполнение этих планов 2-я гвардейская армия Малиновского и 51-я армия Труфанова вышли 11 января 1943 года к реке Маныч между ее устьем и железнодорожной станцией Пролетарская. Малиновский рассчитывал, что он бросит на ростовское направление на предварительном (отдаленном) этапе прежде всего 3-й гвардейский корпус; а 2-й и 6-й механизированные корпуса и 98-ю стрелковую дивизию выдвинет уже непосредственно для боев за Батайск и Ростов. Ротмистров получил распоряжение захватить плацдарм на южном берегу Маныча к утру 17 января и, если обстоятельства окажутся благоприятными и вера в удачу не ослабеет, броситься на Ростов.

Но Закавказский фронт, несмотря на все предпринимаемые усилия, так и не смог пробиться к Тихорецку. Закавказские дивизии трудового и битого генерала Петрова (Одесса, Севастополь) замедлили свой ход еще в грязи предгорий, им было еще очень далеко до Краснодара. 20 января Петров доложил Василевскому, что взятие Краснодара в сложившихся погодных и стратегических обстоятельствах не представляется возможным. Не менее важным оказалось и то, что Первая германская танковая армия ощутила холод военного поражения и заметно ощетинилась. Да и Манштейн теперь знал замысел советского командования и не мог беспечно оставлять 1-ю танковую армию слишком далеко в предгорьях. Важным обстоятельством было и то, что она наладила «оперативную кооперацию» с 4-й танковой армией. После этой координации представить себе попадание 1-й танковой армии немцев в непробиваемое окружение стало весьма трудно, месяцем раньше этот вариант развития событий имел реалистические черты.

Москва видела замедление осуществления своих планов и постаралась перестроиться на ходу. Акцент быстро переносится на север, и представляющий Воронежский фронт Москаленко выступил 12-го января и сразу продвинулся на значительное расстояние. Рыбалко атаковал 14-го в густом тумане, уже к вечеру два танковых корпуса начали двигаться на большой скорости вперед. Неожиданно успешным был рейд советской кавалерии, стремглав прошедшей по снежной дороге на Валуйки. 19 января кубанские черные папахи показались над ошеломленными итальянцами и оставили на поле боя более тысячи тел врагов. 5-я итальянская пехотная дивизия как боевая единица перестала существовать. Наступающие советские войска взяли в окружение тринадцать дивизий. 56 тысяч солдат противника были взяты в плен, столько же убито. В руки наступающих войск попали 1700 танков, 2800 пулеметов, 55 тысяч винтовок, много грузовиков и тысячи лошадей. (Понятно, что Будапешт был в трауре. Конечная численность военнопленных дошла до 86900 человек. Венгерский диктатор Хорти говорит о 80 тысячах убитых и 63 тысячах раненых). На фронте противника образовалась брешь в двести километров.

Касторное было взято 28 января. (Тем, кто возьмет Касторное, Голиков обещал оказать честь возглавить наступление на Харьков.) Теперь директивы становились все смелее. Успех Воронежского фронта Голикова на Дону создал жестокую прореху на широком отрезке фронта от Воронежа до Ворошиловграда. Германская оборона Донбасса оказалась чрезвычайно ослабленной, открывался путь на реку Донец в два направления — к переправам через Днепр (направо) и к побережью Азовского моря (налево). Уже ставилась задача выйти на линию Чернигов — Херсон и освободить Украину. Но что же с наиболее ценным призом — 1-й танковой армией Клейста?

После окончания войны английский историк Б. Лиддел Гарт задал Клейсту соответствующие вопросы, и германский фельдмаршал поведал свою историю. «Когда русские находились всего в шестидесяти километрах от Ростова, мои армии находились от Ростова в 700 километрах. Гитлер приказал мне не отступать ни при каких обстоятельствах. Я был словно приговорен. Через день, однако, я получил новый приказ — отступать и брать с собой все необходимое из оборудования. Это было трудно выполнить при любых обстоятельствах, но особенно тяжелым было сделать это в условиях русской зимы. Защита моего левого фланга была поручена румынской армейской группе под командованием маршала Антонеску. Слава Богу, сам Антонеску не прибыл! Вместо этого сектор взял под свою опеку Манштейн, чья группа армий включала в себя румын. С помощью Манштейна нам удалось пройти сквозь Ростов, перед тем как туда пришли русские. … На Манштейна оказывалось такое воздействие, что я должен был послать ему часть своих дивизий, чтобы сдержать русских, наступавших вдоль Дона в направлении Ростова. Наиболее опасным временем отступления была вторая половина января».

Отметим сразу, что сила войск, устремившихся на Ростов, была меньше ожидаемой. Лучшими среди них была 2-я гвардейская армия, оснащенная танками и самоходками. Остальные части ощущали усталость от боев на реке Аксай, они были относительно мало мобильными. И очень существенным было то, что Жуков ждал решения прежде всего в Сталинграде.

Генерал Еременко, обиженный на то, что не ему поручили развязать сталинградский узел, на самом деле решал гораздо более важную задачу. Теперь воплощение плана «Сатурн» зависело от его умения загнать танковую армию Гота в «угол» и дойти до желанного Ростова. Эта задача решалась с трудом. Главным новым обстоятельством было то, что немцы за последние несколько месяцев кое-чему научились. Теперь они твердо знали, что самоуверенность наказывается всегда, что русские — не тупые варвары, а талантливые люди, что они неизбежно научатся искусству управления войсками, что в отместку за Киев и Вязьму они создадут Сталинград и Кавказ. Даже Гитлер по-своему усомнился в «безграничности» своего таланта и дал в регионе широкие полномочия Манштейну. Тот немедленно отозвал с Северного Кавказа бессмысленно стоящие там танковые части. Они и должны были помочь Готу замедлить и в конечном счете остановить Еременко, который уже взял крупный железнодорожный узел Котельниково — всего в восьмидесяти километрах к северо-востоку от Ростова.

Вечером 8 января Манштейн принимал в Новочеркасске гостей — возвращающихся на фронт офицеров высокого ранга. Однорукий «Менш» — танкист Хюбе рассказал, что у Гитлера есть план спасения 6-й армии. Из Франции прибывают три танковые дивизии, и их наступление начнется в середине февраля. Но стоило ему приступить с этими рассказами к Манштейну, как тот немедленно переводил разговор в другое русло. Манштейн вообще в течение вечера ни разу не помянул о Сталинграде. На возвращающегося в «котел» полковника фон Белова окружающие смотрели как на конченого человека. На следующий день Хюбе и Белов были в Гумраке и поспешили с вариантами спасения к командующему. Но взволнованный Паулюс заявил категорически, что армия не может ждать так долго. На обещание помочь танками из Франции Паулюс только повел плечами. А Гитлер обещал только «вечную славу»: «Каждый день вашей обороны помогает улучшить положение всего фронта». Что касается переговоров с противником, то «все предложения о переговорах надо отвергать, не отвечать на них, а прибытие парламентеров должно быть отклонено, в случае необходимости с применением оружия».

Ставка запрашивала Воронова, что следующее, что предлагается сделать еще? Воронов радировал, что следует начинать «Кольцо». Воронов и Рокоссовский приехали на командный пункт Батова в 65-ю армию. Через сутки, в восемь утра 10-го января в воздух взлетела сигнальная ракета. Семь тысяч советских орудий начали обещанное разрушение сталинградского кольца окружения. Снаряды прорезали чрезвычайно густой туман. На земле стоял гул, который Воронов назвал «долгим и непрерывным раскатом грома». Командир артиллерийского полка Игнатов сказал по поводу артподготовки: «После такого светопреставления остается одно из двух: или умереть, или сойти с ума». Немецкий солдат: «Земля ходит ходуном». Один из опорных пунктов Паулюса — село Карповка исчезло с лица земли. Одновременно на низкой высоте появились советские штурмовики и бомбардировщики 16-й воздушной армии. Главной целью бомбардировки были западные укрепления «крепости Сталинград». Особый удар был нанесен по аэродрому Гумрак. Взлетные полосы были вспаханы, неприбранные припасы разметаны, грузовики взорваны.

Затем последовал удар с нескольких направлений — с северо-запада, северо-востока и с юга. Немцев поразил незамедлительно последовавший штурм, они ожидали «более размеренных действий». Наблюдатели говорили о «море огня», в которое и бросилась пехота. На немцев обрушилась несметная масса «тридцатьчетверок». По пояс в снегу за ними шли солдаты новой армии — той, что родилась под Сталинградом. Умелые и организованные, умные и стремительные, они добавили к исконной самоотверженности умение и навык. В первый же день было пройдено в среднем семь-восемь километров. Воронов сделал свой первый доклад в ставку о состоянии выполнения «Кольца». После трех дней борьбы периметр обороны сузился значительно. Советские войска находились уже в четырехстах метрах от взлетной полосы Питомника. Любой следующий проход танков мог положить конец полетам, и немцы оставили Питомник, переместившись на несколько километров западнее, к Гумраку. На последний «Юнкерс-52» рвались раненые, видевшие приближавшиеся советские танки. Немцы сражались отчаянно, в последний момент штабы выходили на боевые позиции, сражения кончались с последним патроном. И все же и у них что-то надломилось, в первые три дня наступления число перебежчиков с германской стороны достигло сорока человек.

Это наступление заставило немцев отойти от края «котла» и основной своей массой прижаться к Сталинграду. 11 января радио 6-й армии передало: «Противник прорвал широкую полосу нашей обороны… Изолированные опорные пункты еще держатся. Мы пытаемся собрать и направить последние доступные наличные запасы и строительные отряды для образования линии обороны». В семь часов вечера Паулюс радировал Манштейну: «Глубокое, более шести километров шириной проникновение к востоку от Зыбенко… У нас значительные потери. Сопротивление наших войск ослабевает из-за недостаточности боеприпасов, исключительного мороза и отсутствия прикрытия от тяжелейшего артиллерийского огня противника». Утром 12 января две русские армии (65-я и 21-я) вышли к реке Россошка.

Воронова удивляла степень отчаянности немецкого сопротивления. Два пункта поражали его особенно — никто не сдавался, пленных не было; откуда у полуживых немцев взялись силы? Частично ответ давали германские приказы: умирать, но не сдаваться. Допросы пленных говорили, что немцы ужесточали дисциплину. Позже стало известным, что среди немцев пронесся слух, что Жуков, раздраженный отказом 6-й армии сдаться, приказал не брать пленных. Немцы сражались отчаянно, оставляя последний патрон для себя. Поразительным было то, что, лишившись конской силы — немцы уже съели 39 тысяч лошадей, — они тащили противотанковые пушки на себе. Но самым большим шоком были слова главного квартирмейстера 6-й армии полковника фон Куловского. Именно от него наши генералы узнали нечто неожиданное и фантастически поразившее всех: в сталинградском кольце оказалось не ожидаемые 85 тысяч, а 250 тысяч человек на 22 ноября 1942 года — гораздо больше, чем предполагали наши генералы. К 10 января 1943 года их оставалось 215 тысяч солдат и офицеров.

Страшнее всего в этой ситуации было положение наших военнопленных — из 3500 заключенных лагерей Вороново и Гумрак выжили 20. Людей стали убивать за щепотку соли, каннибализм стал обыденной частью жизни. Лагерем называлось огороженное колючей проволокой вытоптанное поле, усеянное трупами наших солдат.

12 января радио 6-й армии передало: «Продолжительный артиллерийский обстрел с семи часов утра. Мы не можем ответить тем же… В 8 часов утра мощное наступление противника по всему фронту и с применением множества танков… Армии приказано — как последнее средство сопротивления — чтобы каждый солдат сражался до последнего патрона на том месте, где он находится в данный момент».

Отважный русский Т-34 прорвался через линию обороны и в безумной отваге выскочил один на взлетное поле аэродрома в Питомнике. Окружающие немцы в панике бежали, и экипаж спокойно выбирал цель посолиднее, нанося один страшный удар за другим. Начальник штаба Шмидт, узнав о незваном пришельце, побелел от ярости. Он желал знать имена офицеров, ответственных за безопасность главного аэродрома окруженных. Была создана истребительная группа, но смелый танк, словно почуяв опасность, удалился загодя в неведомом направлении. Вернувшийся гарнизон Питомника очистил взлетную полосу. Но обычный германский порядок при посадке исчез. Теперь раненых отталкивали, вперед шли люди со специальными билетами. Неведомый майор предложил пилоту десять тысяч марок за место в самолете. Разъяренная толпа оттолкнула майора, и летчик поспешил подняться в воздух.

Вечером этого дня Паулюс послал в Новочеркасск одного из самых доверенных своих офицеров — генерала Вольфганга Риккерта. В полете он набросал наиболее весомые аргументы, которые собирался изложить фельдмаршалу Манштейну, в особом коде — на случай, если самолет будет сбит. Но посадка оказалась гладкой, и генерал помчался в штаб армий «Дон». Он вернулся и кружил над Питомником, запрашивая разрешение на посадку. В этом было отказано, слишком яростным был обстрел аэродрома. Прокружив зря и видя конец запаса горючего, Риккерт приказал возвращаться в Новочеркасск. На этот раз он летел туда без всяких надежд. Никто в штабе Манштейна с ним не лицемерил. Только семьдесят самолетов было в боевой кондиции. Уже потеряны четыреста транспортных самолетов. В небе отныне царила советская авиация.

Тогда Паулюс предпринял последнюю попытку заручиться поддержкой. На специальном самолете капитан Бер полетел прямым посланником Паулюса к Гитлеру. Если кругом ложь и лицемерие, то остается полагаться только на фюрера. Паулюс рассчитывал и на прямодушие капитана Бера, пораженного выбором главнокомандующего 6-й армии. Окончательно уговорил его начальник штаба генерал Шмидт, который и вручил ему «пассажирский билет № 7» для вылета из Питомника. Через час капитан был в Новочеркасске, а затем совершил большой бросок в Восточную Пруссию.

У входа в резиденцию Гитлера его тщательно обыскали, забрав у него пистолет. 15-го января, в девять часов вечера капитан Бер вошел в конференц-зал Вольфшанце (тот самый, куда через восемнадцать месяцев войдет фон Штауффенберг). Среди двух десятков офицеров он узнавал лишь немногих — фельдмаршала Кейтеля, генерала Йодля, Мартина Бормана, генерала Хойзингера. Гитлер, обратившись к «герр гауптману», сумел очаровать молодого офицера. Он был предельно любезен и просил Бера быть предельно откровенным. «Мой фюрер, генерал Паулюс приказал мне проинформировать вас о создавшемся положении. Позвольте мне сделать соответствующее донесение». Бер постарался не предать товарищей и был действительно предельно откровенен. Он рассказал о наступившем в «крепости» голоде, об ослаблении морального духа войск, о взорванных из-за отсутствия снарядов орудиях. 200 тысяч солдат умирают не имея помощи.

Гитлер обратился к карте. Он признал ряд сделанных ошибок, но обещал Беру через некоторое время прорвать русское кольцо и освободить 6-ю армию. Удивив всех отчаянной смелостью, Бер, при упоминании о воздушном мосте, перебил Гитлера: «Но воздушный мост не работает». Гитлер казался удивленным, он указал на цифры вылетов, которые теоретически должны были спасти 6-ю армию. Бер покачал головой. Он видел грозящего ему пальцем Кейтеля, но отчаяние было сильнее офицерской дисциплины. Капитан ответил, что многие вылеты в «кольцо» не завершались посадкой, что постоянный огонь противника препятствует посадке, что погода отвратительна и пилоты бессильны. Бер чувствовал, что выполняет свой долг, и теперь его не смущал блеск окружающих погон. «В высшей степени важно, чтобы Шестая армия знала, что необходимый объем припасов будет доставлен в крепость. Рассуждать в долгосрочном плане уже поздно. Шестая армия находится на пределе своих возможностей и требует принятия ясно выраженного решения по вопросу, может или нет она рассчитывать на снабжение и поддержку в течение ближайших сорока восьми часов».

Гитлер воззрился на младшего в зале офицера. Воцарилась звенящая тишина. Кейтель был в состоянии апоплексического удара. Гитлер нарушил тишину словами, что немедленно обсудит сложившееся положение со своими советниками. Бер отдал честь и вышел из зала. Дневник Бера: «Только тогда я понял, что Гитлер утратил всякую связь с реальностью. Он жил в фантастическом мире карт и флажков…. Теперь я совершенно точно знал, что мы проиграем войну». Разговорившийся с ним адъютант Гитлера Шмундт понял, что молодого офицера нельзя отсылать назад в Сталинград и направил его в Мелитополь к маршалу Мильху.

Многих германских офицеров удивляло то обстоятельство, что в официальных сводках о Сталинграде не говорилось ни слова. У немцев между тем гибли элитные части, так была стерта с лица земли 29-я моторизованная дивизия, бывшая в 1941 году авангардом Гудериана, когда тот прошел путь от Бреста до Тулы. Госпитали уже не принимали раненых. Те просили товарищей пристрелить их на месте. Началась массовая сдача германских солдат в плен. Офицеры потеряли власть над своими частями. Часовые засыпали на своих постах. Воцарился инстинкт самосохранения. Паулюс, относясь уже как к мишуре пожалованным 15 января Дубовым листьям к его Рыцарскому кресту, сохранял выдержку, но Шмидт был язвительнее обычного.

Впервые в истории войны в плен сдался целиком батальон 295 пехотной дивизии. Его командир: «Спасаться бегством было бессмысленно. Я сказал своим солдатам — если мы хотим спастись, нужно сдаться противнику». Командир второго батальона (305-я пехотная дивизия), сдавшегося через несколько дней: «Я не мог больше видеть, как мои солдаты умирают от голода и холода. Каждый день дивизионный врач принимал десятки людей с обморожениями. Положение сложилось катастрофическое, и я решил, что лучший выход — сдаться на милость победителя».

Наступающие войска были под впечатлением огромного склада немецкой техники близ Питомника. На поле аэродрома стояли внушительные «фоккевульфы». Немецкие склады всегда впечатляли своей упорядоченностью, но поразительно было увидеть среди степи и хаоса строгий порядок во всевозможном оборудовании, техническую осмысленность на фоне пейзажа конца света. Своего рода культурный шок.

На южном фланге сталинградского кольца командующий Второй гвардейской армией Малиновский, воевавший в Первую мировую войну во Франции, принимал группу западных журналистов (среди них такие таланты и такие друзья России, как Александр Верт). Генерал понравился журналистам отсутствием претензий, да и внешним видом — высокий, с зачесанными назад волосами и открытым лицом. Малиновский понравился им также тем, что признал внезапный, заставший русских врасплох характер декабрьского танкового наступления Гота, критический характер выхода на его дорогу к Паулюсу Второй гвардейской армии. Он спокойно сказал слова, которые не могли не запомниться: «Впервые немцы проявляют признаки потрясения. Пытаясь прикрыть пространства прорыва, они перебрасывают свои войска с одного места на второе… Немецкие офицеры, которых мы захватили в плен, в высшей степени разочарованы своим верховным командованием и своим фюрером». Журналисты спросили генерала с типичным русским лицом: когда завершится германское сопротивление в сталинградском кольце? На что Малиновский ответил: «Сталинград представляет собой вооруженный лагерь военнопленных, его положение безнадежно».

16 января 1943 года, в день, когда Паулюс в последний раз запросил, почему не приземлилось ни одного транспортного самолета, Красная Армия возобновила наступательные операции. Она действовала как молот, кладя немцев на железную наковальню 62-й армии, которой было не привыкать сдерживать немцев. Уже вскоре 6-я армия лишилась более или менее оборудованного аэродрома в Питомнике. Оставшийся у нее Гумрак был меньше и хуже оборудован, но туда реже долетали советские снаряды. Теперь обреченность 6-й армии почувствовали самые слепые оптимисты. Передаточная станция Гумрака сообщала последние сведения о положении окруженных. «Состояние многих частей в высшей степени неудовлетворительно. Полностью истощены офицеры и солдаты, которые в течение многих дней почти без пищи тащили за собой на расстояние 20 километров через глубокие снега пушки по бездорожным степям. Положение с запасами катастрофическое. В некоторых местах стало невозможным снабжение войск на боевых позициях из-за отсутствия топлива». 6-я армия сосредоточилась, в основном, в восточной, прижатой к городу части «котла».

Утром 17 января состоялось совещание высших офицеров, ответственных за операцию «Кольцо». Предлагалось остановиться, перегруппироваться и начать наступление заново. Все говорили о невпечатляющем числе военнопленных — всего 6896 на тот день. Но главные ответственные за операцию — Воронов и Рокоссовский — приказали продолжать наступление безостановочно.

18 января Паулюс передал войсковому летчику прощальное письмо к жене, свои награды и обручальное кольцо. Утром из кольца окружения вылетел Хюбе, тот, который первым из немецких генералов увидел Волгу, тот самый «Менш». Едва ли однорукий генерал гордился этим при взлете самолета. Лучше бы он ее не видел. В этот час из «котла» вылетали специалисты — Гитлер вознамерился воссоздать новую 6-ю армию из двадцати дивизий — был издан соответствующий приказ. В министерстве пропаганды Геббельс, готовясь к худшему, сказал своим журналистам, что «очень скоро сталингадский котел перестанет существовать».

Гитлер вмешался в игру Манштейна, прислав в Таганрог (куда из Новочеркасска переместился штаб группы армий «Дон») генерала авиации Эрхарда Мильха. Именно ему, известному своей энергией, было поручено собрать со всей Европы транспортные самолеты и осуществить еще одну попытку наладить снабжение 6-й армии. Флотилия в сто самолетов стремилась теперь наладить челночные рейды на все тот же аэродром Гумрак, куда начали отход части 6-й армии с позиций западнее Сталинграда. Но аэродром уже не отзывался. Манштейн молча показал Мильху радиограммы Паулюса. «Аэродром в Гумраке используется с 15 января, взлетные полосы приспособлены для ночных посадок.… Требуем максимально быстрых действий. Самая большая степень опасности». Но специалисты Мильха категорически не соглашались с высокими оценками Гумрака. С их точки зрения, Гумрак не представлял собой аэродрома вообще. Паулюс был весь во власти гнева. «Протесты люфтваффе рассматриваются здесь как простые отговорки… Длина посадочных полос увеличена. Полностью компетентная организация всех наземных установок». Правда заключалась в том, что перешедшие из Питомника в Гумрак техники еле волокли ноги. И они не могли сотворить чуда — за несколько дней из степной полосы сделать современный аэропорт. Посланный посредником между люфтваффе и Паулюсом майор Тиль был просто устрашен качеством взлетной полосы. Повсюду были разбросаны части сбитых самолетов и наземной техники. Между кратерами от бомб он насчитал останки тринадцати самолетов. Рихтгофен же с самого начала утверждал, что ему нужны минимум шесть аэродромов. Все остальное казалось ему простой имитацией активности.

Между тем прежде редко терявший самообладание Паулюс рычал на Тиля: «Если ваши самолеты не могут приземлиться, моя армия обречена. Прилет каждой транспортной машины спасает тысячу человек. Разбрасывание груза с воздуха бессмысленно. Мы не можем собрать канистры с горючим, люди чрезвычайно ослаблены. Они не ели четыре дня». И роковое обвинение: «Почему люфтваффе дало определенные обещания наладить снабжение? Кто виновен в мнении, что это возможно? Если бы мне было сказано, что это невозможно, я бы не обвинял люфтваффе. Я мог бы пробиться. Тогда, когда я был еще силен. Сейчас об этом говорить поздно. Фюрер дал мне твердые заверения в том, что он и весь немецкий народ чувствуют свою ответственность за эту армию…. Мы находимся уже в двух разных мирах, вы говорите уже мертвым людям. Отныне мы существуем только на страницах исторических книг».

Советские танки пробивались к Гумраку с севера и запада. Паулюс приказал составлять списки наиболее ценных военных специалистов и отправлять их по воздуху. Так покинули «котел» однорукий фон Хюбе и майор Зитцевиц. Шмидт послал с ними свое завещание, а Паулюс — награды. Паулюс говорил о том, что с таким костяком 6-я армия будет возрождена.

20 января возобновилось наступление Красной Армии. Его основной целью был на этот раз Гумрак. На следующий день, когда взлетные полосы стали простреливаться, немцы стали готовиться к его закрытию. В эфир пошла радиограмма, что аэродром будет жизнедействовать до 4 часов утра 22 января. Паулюс доложил свое окончательное мнение: какая бы помощь теперь ни поступила, уже слишком поздно. Кто-то из неистребимых оптимистов начал рассказывать случаи чудесного поворота обстоятельств. Паулюс резко прервал: «Мертвецов не интересует военная история». На рассвете 22 января у Гумрака появились цепи советских войск. Наступил последний этап. У немцев не было уже двух третей изначальной мощи.

Единственной мечтой сталинградских немцев стало наткнуться на сброшенный с воздуха контейнер с продовольствием. Их было не так много, часть из них попала в расположение советских войск. На водонапорной башне Сталинграда взвился красный флаг. А Гитлер из своего далека слал телеграмму: «О капитуляции не может быть и речи. Войска должны стоять до последнего. Соберите боеспособные части на меньшей территории и защищайте ее до конца». Двадцать тысяч раненых теперь не могли и мечтать о транспортировке в тыл. В городе, который с такой яростью разрушили немцы, их же раненым не хватало воды и света. Вши покидали только мертвые тела. Сто тысяч солдат вермахта полностью ощутили дело рук своих. Их зеленовато-желтые лица уже ничего не выражали. В 14-й танковой дивизии не было ни одного танка. Советские орудия теперь били по избранным целям прямой наводкой. 25 января Паулюс получил легкое ранение в голову. А рядом генералы уже начали серию самоубийств.

22 января Паулюс обратился по радио к командующему группой армий «Дон» (с просьбой передать копию фюреру). «Русские наступают на шестикилометровом фронте по обеим сторонам от Воропоново в восточном направлении. Закрыть образовавшуюся брешь не представляется возможным.… Провизия подошла к концу. Наличествует более двенадцати тысяч раненых. Какие приказы я могу отдать войскам, у которых нет боеприпасов? Требуется незамедлительное решение, поскольку заметны уже симптомы дезинтеграции. Но войска еще не потеряли веры в своих командиров».

В кратчайшее время Гитлер ответил гибнущей армии. «Капитуляция невозможна. Войска будут защищать свои позиции до конца…. Шестая армия внесла исторический вклад в самое гигантское военное усилие в германской истории». Теперь молчаливый Паулюс перебрался из бункера в Гумраке в сталинградский подвал. Этот всегда аккуратный офицер теперь поражал всех знавших его своей небритостью и безжизненными голубыми глазами. Улетающему полковнику Зелле он сказал: «Скажите им, что шестая армия предана верховным командованием».

Гитлер принял майора фон Зитцевица в манере, схожей с приемом капитана Бера. Он вышел навстречу майору и взял его правую руку в обе свои со словами: «Вы вырвались из достойной сожаления ситуации». Огромную стену занимала карта германо-советского фронта. Камин разливал тепло с противоположной стороны. Генералы Цайцлер и Шмундт сидели сзади Гитлера, который описывал сражения на верхнем Дону и выражал надежду на прорыв к Паулюсу с этой стороны. Когда высказаться было предложено Зитцевицу, тот прервал поток фантазий. «Войскам в Сталинграде нельзя приказывать сражаться до последнего патрона, потому что они физически неспособны сражаться, да и потому, что у них нет последнего патрона». Гитлер отпустил майора бормоча, что «людям свойственно быстро восстанавливать силы».

22 января 1943 года началось финальное наступление советских войск. Огнем советских танков было подожжено здание маленького вокзала станции Гумрак. Когда охрана аэродрома бежала в Сталинград, танки вышли на взлетную полосу. Прямой наводкой они сокрушили окружающие помещения и пошли вперед по шпалам ведущего к Сталинграду пути. К утру 24 января примерно сто тысяч немецких солдат и офицеров сгрудились в городе, который они своими руками превратили в развалины. Семь часов светлого времени использовались для планомерного похода по подвалам и укрытиям. Ничто не могло теперь остановить Красную Армию, саму когда-то защищавшую эти подвалы, а теперь добавившую к ярости свирепую решимость и признанное умение.

Большинство сбрасываемых с немецких самолетов грузов теперь попадало в руки Красной Армии. Только теперь дисциплинированные немецкие солдаты начали спрашивать: ради чего они сражаются? Военная цензура в Таганроге исследовала письма военнослужащих домой, и результаты анализа были отосланы министру пропаганды рейха Геббельсу. Скептичными и циничными в отношении ведомой войны были 57,1 процента авторов писем. Индифферентными — 33 процента. Сомневающимися в ее результатах — 4,4 процента писавших. Активно выступающих против войны оказалось 3,4 процента. Одобряли ведущуюся войну и способ ее ведения только 2,1 процента. Критиками в отношении Гитлера и верховного военного командования выступали две трети авторов. Устрашенный Геббельс приказал уничтожить все письма.

26 января советская 21-я танковая дивизия 65-й армии генерала Батова сомкнулась с бессмертной 13-й гвардейской дивизией генерала Родимцева из 62-й армии к северу от Мамаева кургана. Чуйков: «В глазах солдат стояли слезы радости». Немного осталось тех солдат, большинство из которых легли костьми, чтобы настал этот день.

Рассоединение двух армий-соседей продолжалось целых 138 дней. И каких дней! Теперь героическая 62-я уже не была в привычном для себя состоянии «острова сопротивления». Родимцев заключил в объятья капитана-танкиста Усенко: «Это самый счастливый день». Счастливым был этот день и для русского Родимцева и для украинца Усенко. Десятки людей видели как генерал Родимцев, потерявший здесь, на склонах Мамаева кургана, восемь тысяч своих солдат, и молодой капитан Усенко вместе рыдали от счастья и горя. Предать спустя полстолетия эти объятья — ради чего?

Изменилась ситуация в воздухе. Особенностью наступившего времени стало могущество советской авиации. Заводы на Урале, в Поволжье и Сибири работали не зря. Прекрасные новые модели успешно конкурировали с немецкими за господство в воздухе. Погибших летчиков 1941 года сменили молодые выпускники летных училищ, бесстрашные в своей решимости вернуть наше небо. Им порой не хватало опыта, но такие, как Иван Кожедуб — наш первый ас, — уже начали свой славный путь в сталинградском небе. Теперь их задачей было не просто славно умереть в сражении с «Мессершмиттами», но показать более классный маневр, зайти с тыла, обойти с фланга, использовать новую скорость своих машин, новую огневую мощь и победить врага в его профессиональном ремесле. Отныне — и до Берлина — господство в воздухе переходит к молодым авиаторам, абсолютное большинство родителей которых никогда не видело боевых самолетов. Теперь они смело поднимались в воздух, и их целью становятся не только заметные крупные цели на земле, но и скромные автомобили, порой даже отдельные фигуры. Ситуация лета 1941 года поменялась на противоположную. Пулеметный огонь и бомбы с неба обрушились теперь на агрессора.

18 января, в день прорыва блокады Ленинграда, Жуков стал маршалом. Наш лучший военачальник этой великой войны получил давно заслуженное признание. Он стал первым маршалом из плеяды военных мыслителей и полководцев нового поколения, за ним пойдут Василевский, Конев, Рокоссовский, Говоров, Еременко, Баграмян и другие лучшие сыны нашей родины. А советское высшее военное руководство думало уже преимущественно о «Сатурне». Войска продвинулись вперед, к Ростову, еще на пятьдесят километров. Наступление на верхнем Дону шло полосой почти в четыреста километров, от Павловска до Касторного. Основной удар и на этот раз наносился по итальянским дивизиям, не попавшим под удар в декабре, а также по 2-й венгерской армии.

Левый фланг Манштейна оказался практически обнаженным. Особенностью Манштейна было то, что он видел главное. Ростов. Можно отступать сколько угодно, но нельзя сдавать Ростов — тогда северокавказские войска окажутся в безнадежном мешке. Поэтому Манштейн отчаянно маневрировал своими истощенными дивизиями с главной целью сдержать, ослабить, затормозить ход сталинградского молота к ростовской наковальне.

Манштейн предложил Гитлеру позволить 6-й армии запросить противника о сдаче, поскольку «нет ничего полезного в продолжении сдерживания сил противника». Но Гитлер упрямо повторял, что каждый час сражения, принимаемого на себя шестой армией спасает весь германский фронт.

После 26-го января бои в Сталинграде, окруженном со всех сторон, приобрели эпизодический характер. Теперь немцы следили лишь за одним — как советские солдаты обращаются со сдающимися немецкими солдатами. Паулюс велел перевести свой штаб в здание главного сталинградского универмага, расположенного на Красной площади города. Бородатый Паулюс быстро прошел в подвал. Рядом радисты устанавливали радиосвязь с Таганрогом, со штабом Манштейна. 28 января советские войска разделили город на три сектора. Первый — одиннадцатый немецкий корпус в районе тракторного завода; восьмой и пятьдесят первый корпуса к западу от Мамаева кургана; остальные вокруг главного универмага.

30 января офицеры и солдаты столпились вокруг радиоприемников, чтобы выслушать речи по поводу десятилетия установления нацистского режима в Германии. Удивленная аудитория узнала, что заглавную речь произнесет не Гитлер, а Геринг. «Создана нация, твердая как сталь. Враг силен, но германский солдат стал еще тверже… Мы отняли у русских уголь и железо, без которых они не могут создавать вооружения… Возвышаясь надо всеми этими гигантскими битвами как величественный монумент, стоит Сталинград… Когда-нибудь эта битва будет признана величайшей в истории, битва героев… Как и Нибелунги, они стоят до последнего… Когда-нибудь там будет надпись: «Путник, если ты придешь в Германию, скажи немцам, что ты видел нас лежащими в Сталинграде». В подвалах и проходах раздались проклятья по адресу «этой жирной свиньи», которая уже, собственно, считала их мертвыми. В одной из комнат прослушали последовавший «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес», но когда начался нацистский гимн «Хорст Вессель», приемник разбили прикладами автоматов.

Но Паулюс остался верен нацизму. Он послал Гитлеру следующую радиограмму: «В связи с десятой годовщиной вашего прихода к власти Шестая армия приветствует своего фюрера. Флаг со свастикой все еще реет над Сталинградом. Пусть наша битва будет примером нынешнему и грядущим поколениям, чтобы они не сдавались в безнадежных ситуациях, ибо только тогда Германия останется победоносной». Зная, что в германской истории еще ни один фельдмаршал не сдавался противнику, Гитлер произвел Паулюса в фельдмаршалы — мечта каждого германского кадрового военного. Но в данном случае это, попросту говоря, это был намек на желательность самоубийства.

В ночь на 31 января части 38-й моторизованной стрелковой бригады и 329-го инженерного батальона окружили здание «Универмага», где размещался самый молодой фельдмаршал вермахта. Телефонная связь с ним была оборвана.

Но утром 31 января переводчик Паулюса Борис фон Найдхардт подошел к стоящему недалеко от универмага советскому танку. В башне стоял молодой лейтенант Федор Ельченко. Видя приближающегося немецкого офицера, Ельченко спрыгнул на землю. Нейдхард сообщил: «Наш большой начальник хотел бы поговорить с вашим большим начальником». Ельченко покачал головой: «У нашего большого начальника много дел. Сейчас до него не добраться. Так что имейте дело со мной». Вокруг Ельченко немедленно оказались четырнадцать автоматчиков. Найдхардт отказался провести Ельченко в таком сопровождении, а Ельченко не хотел идти один. Согласились на делегацию в три человека. В подвале этого мертвого дома командующему 6-й армией был представлен официальный советский ультиматум с требованием капитуляции. Новорожденный фельдмаршал германской армии сдался курносому двадцатилетнему танкисту. Согласно специальной договоренности, советская сторона подогнала штабной автомобиль для фельдмаршала Паулюса. Автомобиль помчал на юг, мимо теперь знаменитого элеватора, в Бекетовку, где в деревянном доме фельдмаршала встретил командующий 64-й армией генерал Шумилов.

Выйдя вместе с немцами на улицу, Шумилов не смог сдержаться. Он раскинул руки к синему-синему небу, облитому золотым сиянием солнца, и воскликнул: «Ах, какой восхитительный весенний день!» Вокруг стояли фоторепортеры. Перед ними был исключительный по ассортименту буфет, но Паулюс потребовал гарантии того, что будут накормлены его люди. Обещания были даны, и Шумилов вместе с Паулюсом и Шмидтом с чистым сердцем пошли к столу. За обедом Шумилов предложил тост за победу Красной Армии. Поколебавшись, Паулюс поднял свой стакан: «Я пью за победу германского оружия». Помрачневший Шумилов поставил свой стакан. Помолчал, отошел душой и примирительно сказал: «Забудьте это. Ваше здоровье!».

Следующим пунктом фельдмаршала Паулюса был командный центр Донского фронта в Заварыкине, где его уже ожидали Воронов и Рокоссовский. После бесед с пленным фельдмаршалом советские генералы 4 февраля вылетели в Москву. Отныне Донской фронт превратился в Центральный фронт и теперь он дислоцировался между Воронежским и Брянским фронтами. В Москве Рокоссовский узнал, что именно он будет командовать этим фронтом и теперь его задачей является пробить линию германского фронта и войти в тыл группы армий «Центр». Перед ним теперь стоял старый русский город Курск.

Чуйков принимал капитуляцию других генералов. Один из них — генерал Корфес — начал рассуждать о том, какой жалостью является то, что два величайших гения эпохи — Гитлер и Сталин — не смогли найти общий язык. Этим он определенно привел Чуйкова в замешательство. Чтобы скрыть его, Чуйков заказал чай и бутерброды. Старый «Форд» перевез генералов через Волгу.

В четыре часа пополудни 2 февраля бои в городе прекратились. В руки Донского фронта попали 5762 орудия, 1312 миномета, 156987 автоматов, 10679 мотоциклов, 240 тракторов, 3569 велосипедов, 933 телефонных аппарата, 397 километров кабеля.

Рано утром 1 февраля московское радио сообщило о пленении Паулюса и Шмидта. На полуденном совещании Цайцлер еще не верил Москве. Гитлер же неистовствовал. Перед огромной картой Восточного фронта он говорил Цайцлеру, Кейтелю и прочим о поступке новоиспеченного фельдмаршала: «Итак, они сдались и абсолютно. Вместо того, чтобы сплотить ряды, образовать круговую оборону и застрелиться последним патроном…. Когда нервы сдают, ничего не остается, кроме как признать неуправляемость ситуации и застрелиться». Цайцлер предпочитал жить в мире сомнений: «Возможно, что все это не соответствует реальному положению вещей; возможно Паулюс просто тяжело ранен». Гитлер: «Нет, это правда. Их всех отвезут в Москву, прямо сейчас предоставят ГПУ и добьются от них призыва к северным секторам сопротивления также сложить оружие. Этот Шмидт подпишет все что угодно. Человек, у которого нет мужества в такое время, не сможет противостоять обстоятельствам… В Германии слишком большое внимание уделяют формированию интеллекта, вместо того чтобы формировать характер… Как он (Паулюс) мог сдаться большевикам?… Его отвезут в Москву, и он подпишет все что угодно. Он будет делать признания. Будет выступать с прокламациями. У солдат фундаментальным элементом является характер, и если мы не сумели сформировать его, если мы будем порождать только интеллектуальных акробатов и духовных атлетов, мы никогда не создадим расы, способной выстоять перед тяжелыми ударами судьбы… Что такое жизнь? Жизнь — это нация. Индивидуум так или иначе умрет. За пределами жизни индивидуума существует нация. Как можно бояться смерти, которая освобождает нас от жалких сторон бытия…? В этой войне никто больше не получит ранг фельдмаршала».

В Германии был объявлен трехдневный траур, все развлечения были остановлены, из радиоприемников звучала только траурная музыка. Геббельс сделал первые наброски своей речи о грядущей тотальной войне.