• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Немцы обращаются к своим разведывательным аналитикам. В середине октября генерал Гелен подготавливает доклад о соотношении сил Германии и России «к концу 1943 года». Вид у доклада чисто немецкий — с множеством карт, графиков, статистики. Главный вывод доклада открыто пессимистичен, такого еще не бывало: «Итак, в будущем советско-русский противник превзойдет Германию в отношении людской силы, оборудования и в области пропаганды». Предполагать, что русские остановятся в своих боевых операциях, — самоутешение. Без малейших сомнений можно предсказать («mit Sicherheit»), что наступающей зимой последует мощное новое наступление. Гелен предсказывает трансформацию имеющихся бригад в 78 новых, реформированных дивизий; создание 126 стрелковых корпусов, 5 танковых армий, 24 танковых корпусов, 13 механизированных корпусов, 80 независимых танковых бригад, 106 танковых полков, 43 полков самоходной артиллерии, 6 артиллерийских корпусов, 26 артиллерийских дивизий, 7 дивизий «катюш». Последовавший после Сталинграда год произвел глубокий поворот в пользу русских. Сталинград сам по себе был крупнейшим военным событием, но убийственные сражения под Курском поглотили значительную долю боевой мощи германских танковых армий. Мощь вермахта начала ослабевать. Крупномасштабные наступления против России для германской армии теперь исключены.

А рейх продолжает геноцид. 4 октября 1943 года Гиммлер выступает в Познани перед командирами войск СС: «Большинство из нас знает, что означает видеть перед собой сотни трупов, лежащих рядом, пятьсот или тысяча трупов. Быть замешанными в этом и в то же время оставаться достойными товарищами, вот что делает нас такими твердыми. Такую страницу в нашу историю еще никто не вписал, подобная страница никогда более не будет написана… Что происходит с русскими или чехами — мне абсолютно безразлично. Живут ли другие народы комфортабельно или они гибнут от голода, интересует меня только в той мере, в какой мы нуждаемся в них как в рабах для нашей культуры. Если 10 тысяч русских женщин гибнут от голода, копая для нас танковые траншеи, то меня это интересует только с точки зрения готовности этих траншей для Германии. Мы, немцы, являемся единственным народом на земле, который достойно относится к животным, мы можем занять достойную позицию и в отношении человеческих животных, но было бы преступлением против нашей собственной крови проявлять о них заботу и передавать им наши идеалы». 6 октября Гиммлер там же развивает затронутую тему: «Что же относительно женщин и детей? Здесь есть совершенно ясное решение. Какой смысл уничтожать взрослых, позволяя оставаться жить мстителям — их детям расти среди наших детей и внуков?» На следующий день в Освенцим привозят 1260 детей.

Но Москва все увереннее смотрит в будущее. Советские власти в октябре 1943 года договариваются с группой пленных немецких генералов (Зейдлиц, Латман, Корфес) о создании Союза немецких офицеров, которому Сталин обещает, в случае крушения Восточного фронта Германии из-за покушения офицеров вермахта на Гитлера, гарантировать германские границы 1938 года, разрешить существование вермахта и не «большевизировать» Германию. Очевидно, что Сталин высоко оценивает произошедшее под Курском, он говорит и с западными союзниками и с пленными немцами другим языком, гораздо более уверенно и спокойно, чем прежде.

На следующей фазе войны советские фронты меняют теперь навечно вошедшие в нашу национальную историю имена. Воронежский фронт становится 1-м Украинским, Степной фронт — 2-м Украинским, Юго-Западный фронт — 3-м Украинским, Южный фронт отныне — 4-й Украинский. Ватутинский (1-й Украинский) фронт ориентирован на киевское направление. Коневсий (2-й Украинский) и 3-й Украинский Малиновского — на Кировоград — Кривой Рог. И в Кремле и в Вольфшанце смотрели прежде всего на Киев.

Погода осенью 1943 года была исключительно туманной, изобилующей дождями. Низкие облака нависли над советско-германским фронтом скорбным осенним пейзажем. Не погасло только солнце, зажженное летними победами. Стояли еще осенние месяцы с их распутицей, но ощущение, что «зима наша», согревало душу. Зима нового года будет очень отличаться от двух предшествующих. За спиной фронтов многие километры от Волги и Кавказа. Только на севере положение дел на карте и в реальности не очень отличалось от первой мрачной зимы, здесь — на Ленинградском и Волховском фронтах противостояние двух сторон как бы замерло. Решающие события осенью 1943 года происходят в битве за Днепр.

Немцы еще не привыкли отступать. У них даже в сложившейся сложной ситуации было представление, спокойное и твердое, что русские могут загнать очередного Паулюса с парализованной инициативой в Сталинград, они могут стоять насмерть как под Севастополем и Курском, но они слабы в наступательных операциях, требующих высшей организованности и профессионального навыка. При этом у Манштейна в группе армий «Юг» немало сил — 37 пехотных и 17 танковых дивизий. Он ведет бои в четырех секторах: в районе плацдарма Красной Армии у Запорожья; плацдарма у Кременчуга; плацдарма близ Днепропетровска; севернее Киева. Наиболее активны два средних фронта (2-й Украинский Конева и 3-й Украинский Малиновского), они как бы охотятся за ударной силой вермахта — 4-й танковой армией Гота и 8-й германской армией.

Беспокойство Манштейна вызывает прежде всего мощный плацдарм на западном берегу Днепра — от Черкасс до Запорожья — восемьдесят километров в глубину и более трехсот километров в ширину. Коневу совсем недавно придали немного подлечившуюся, теперь уже знаменитую 5-ю гвардейскую танковую армию Ротмистрова. Чувство, что в войсках есть сила, которой все по плечу, воодушевляет и окрыляет. Такую воодушевляющую роль начинают играть соединения, подобные армии Ротмистрова (хотя численность танков в средней дивизии стала в два раза меньше даже уровня тяжелого 1942 года). Приближаясь к Днепру, Ротмистров поделил свой небольшой (фактически отряд) на три части и включил ложную запись в эфире, словно к реке идет огромная полнокровная армия.

ОКХ приказало в районе двадцатикилометровой полосы по восточному берегу Днепра создать полностью «стерилизованную» зону. В ее пределах немцы уничтожили все строения и увели все живое. В грабеже принял участие целый ряд германских ведомств, таких как Организация 4-летнего плана Геринга, Осткомиссариат Коха, Организация Заукеля и другие.

Сталин пообещал первым, кто форсирует Днепр, звание Героя Советского Союза. Идут дни, и теперь уже не менее сорока плацдармов создано на западном берегу. Немцы окружили большинство плацдармов, но сбросить в воду их защитников они уже не могли. Новая армия привыкает воевать с выдумкой. Именно так Конев и строит свой план от 7-го октября: его основные силы с плацдарма пойдут на Пятихатку и Кривой Рог, отсекая дорогу тем немецким силам, которые сопротивляются Малиновскому у Днепропетровска. Жадов бросился в бой 15 октября (5-я танковая еще стояла в Полтаве 10 октября, но быстро подтянулась). На плечах самоотверженной пехоты Ротмистров вышел вперед и через четыре дня мучительного марша по хорошему украинскому чернозему (превратившемуся в непролазную осеннюю грязь) вошел в Пятихатку — крупный транспортный узел. Еще четыре дня — и Ротмистров на окраине Кривого Рога. Но здесь сработала немецкая организация. Одиннадцатая танковая дивизия немцев использовала фактор измотанности советских танковых частей (особенно пострадал 18 танковый корпус) и заставила Ротмистрова отступить по улицам неосвещенного украинского Кривого Рога. Но и без захвата Кривого Рога Конев начал осуществлять функцию угрозы окружения немцев в Днепропетровске.

Малиновский в октябре споткнулся о Запорожье, которое Гитлер приказал защищать всеми возможными силами. Взять с ходу город не удалось, немцы серьезно укрепили пригороды. Три армии во главе с 8-й армией Чуйкова (бывшая легендарная 62-я) штурмовали Запорожье с помощью 270 танков и летчиков 17-й воздушной армии в ночь на 13 октября. При этом у Чуйкова были мощные соседи — 12-я гвардейская армия шла с севера, а 3-я гвардейская — с юга. Немцы взорвали дороги, ведущие к славному Днепрогэсу, но не имели альтернативы уходу. Немцы очень хотели полностью уничтожить Днепрогэс, они задействовали тяжелую авиацию и спецотряды уничтожения. Частично им удалось взорвать гордость пятилеток. Но они не могли воспрепятствовать взятию Днепропетровска. Теперь, имея в руках Запорожье и Днепропетровск, Малиновский мог лучше координировать свои действия со 2-м Украинским фронтом Конева, снова устремившимся к Кривому Рогу.

На юге 4-й Украинский фронт Толбухина наметил взятие Мелитополя, обходя «восстановленную» немцами 6-ю германскую армию. На острие его удара стояли 5-я ударная, 2-я гвардейская и 44-я армии. Октябрь прошел в сложных боях, и только 24 октября 51-я армия Крейцера ворвалась в Мелитополь. Германская 6-я армия создала внушительные оборонительные позиции вокруг Никополя с его необходимым германской промышленности марганцем. Штурмовать эти позиции было чрезвычайно болезненно, но тем самым 6-я армия как бы отрывалась от оккупирующей Крым 17-й германской армии, чей северный фланг в результате оказался открытым. Этой армии Гитлер приказал стоять до последнего — иначе советская авиация, используя крымские аэродромы, будет бомбить бесценные нефтяные месторождения вокруг Плоешти.

Лишь в начале ноября части Толбухина пересекли в нескольких местах Сиваш, отделяющий Крым от материка. А в Керчи высадился десант Северокавказского фронта генерала Петрова (бесстрашного и неброского героя Одессы, Севастополя, кавказских перевалов). Петров успел очистить Тамань и теперь появился в Крыму близ Керчи. Еще памятна была Керченская трагедия 1941 года, но на этот раз не было прежней растерянности и отсутствия ориентации.

В Кремле теперь думали скорее не в масштабах территорий, а в поиске силовых центров вермахта. Умы стратегов занимала 4-я танковая армия Гота — важнейший северный элемент германской группы армий «Юг». Жуков (и Манштейн) считали ее боеспособность одним из решающих элементов войны. Дважды Ватутину не удавалось выманить ее на Букринский плацдарм рядом с Киевом. Теперь Ватутин задумал встретить ее на созданном к северу от Киева Лютежском плацдарме. Имитируя на Букринском плацдарме чрезвычайную активность, Ватутин двумя днями позже бросил основные силы во главе с 3-й танковой армией севернее Киева, великого города, матери городов русских.

В ужасную непогоду, презрев все мерзости поздней осени, 3-я армия Рыбалко видела, как инженерные войска совершают величайший подвиг, завершая строительство мостов через Днепр. Напротив Лютежа германская авиация отчаянно бомбила последний пригодный мост. В общем и целом немцы не верили, что плацдарм у Лютежа, окруженного непроходимыми болотами, способен служить трамплином для широкомасштабного удара. И когда в самом конце октября, благодаря геройству военных мостостроителей, танки Рыбалко вырвались на западный берег, их уже ничто не могло остановить. На букринском плацдарме красовались художественно исполненные модели, подлинные машины стояли на Лютежском плацдарме. Ватутина, разместившегося в просторном подвале старого дома в Новопетровцах, Ставка безжалостно торопила: «Операции на правом фланге фронта не должны затягиваться, поскольку каждый потерянный день играет в пользу противника, позволяя ему сконцентрировать свои силы посредством использования своих хороших дорог, в то время как наше движение происходит на разрушенных противником дорогах». Киев следует взять за 48 часов.

Известно, что мы за ценой не постоим. После залпов из 2000 орудий и 50 «катюш» (неслыханная концентрация артиллерийского огня) блистательный Черняховский бросился с Лютежского плацдарма со своей 60-й армией утром 3 ноября 1943 года. На следующий день не посрамила себя, вопреки обрушившемуся ненастью, 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко. За день пройдено семь километров в глубину германской обороны. В атаке танкисты включали сирены и передние фары, что в мраке осенних ливней особенно действовало на противника. 60-я армия Черняховского обошла Киев с юго-запада, а Москаленко уже сражался в пригородах. Когда окружение стало почти неизбежным, 7-й германский корпус стал покидать Киев. В 4 утра 6 ноября «мать городов русских» была освобождена. Немцы приложили руку к тому, чтобы город имел устрашающий вид. Люфтваффе бомбило беззащитные кварталы, германские подрывники взрывали мирные здания. Но главный город вольной Украины снова стал свободным. Военный совет 1-го Украинского фронта сообщил в ставку: «С безграничной радостью мы докладываем вам, что приказ освободить славный город Киев, столицу Украины, выполнен войсками 1-го Украинского фронта. Город Киев полностью освобожден от фашистских оккупантов».

Ватутин продолжил движение на запад и юго-запад — 12 ноября взят Житомир, а 17-го Черняховский освободил Коростень, что имело стратегическое значение — была перерезана главная железнодорожная магистраль между группами армий «Центр» и «Юг». Неутомимый Рыбалко продолжал наводить на немецкие оборонительные позиции ужас. Все искусные маневры Манштейна привели только к тому, что левый фланг и центр фронта Ватутина заняли оборонительные позиции, но правый фланг, ведомый Черняховским, продолжал движение на запад.

Немцы могли вынести многое, но не потерю связи между двумя группировками армий, и Манштейн, концентрируя свои войска, отбивает Коростень и Житомир, восстанавливает связь с группой армий «Центр». 28 ноября Ватутин переходит к сугубо оборонительным операциям. Непролазная грязь не менее артиллерии и авиации связала наступающие порывы с обеих сторон. В настающей зиме только неутомимый ум Жукова, представлявшего на этом фронте Ставку, готовит серию дальнейших наступательных операций. (Речь шла об уничтожении немецких войск в районе Бердичева-Казатина, выходе к Южному Бугу, изгнанию немцев из Коростеня.) Теперь Ватутину грех было жаловаться, его фронт насчитывал 452 тысячи человек, 1100 танков, 750 самолетов, 6 тысяч орудий (66 стрелковых дивизий, 2 танковые армии и одна воздушная армия.)

У Жукова был свой Карфаген — «4-я танковая армия должна быть уничтожена». Именно она держала ось боевой мощи группы армий «Юг», без нее войска Манштейна можно было разъединить на части. (Как раз в это время Гитлер отзывает Гота, почти три года возглавлявшего эту танковую армию). Манштейн переживает не лучшие дни, он не видит особого смысла в бесконечном маневрировании, судьбу войны так решить в свою пользу нельзя. Местные победы ничего не решали в стратегическом смысле, и это удручало Манштейна более всего. Перед ним был противник, полный решимости, имеющий ресурсы эту решимость воплотить в конкретные операции, руководимый теперь уже опытными и стратегически мыслящими генералами. В мрачном настроении противостоит Манштейн Ватутину под Киевом и Коневу на подступах к Кривому Рогу и Кировограду. Приказ Гитлера всеми возможными средствами сохранить под германским контролем Запорожье, Днепропетровск, Кременчуг, Киев не выполнен. В ноябре 1943 года Манштейн получил долгожданные подкрепления — одну пехотную и две подремонтированные танковые дивизии, две танковые дивизии из резерва ОКХ и одну новую танковую дивизию. Но сложности прибытия, отсутствие синхронности и общая обстановка отступления смазали эффект пополнения.

Но немцам все же удается сохранить 1-ю и 4-ю танковые армии, получить новые танки из рейха. 8-я германская пехотная армия прикрыла их и создала свой опорный пункт в Черкассах. Противостоящий Конев нанес лишь несколько беспокоящих ударов, в основном он был занят увеличением Днепропетровско-Кременчугского плацдарма на запад и юг. Наступившие с декабрем холода в значительной мере погасили активность танковой армии Ротмистрова, но ослабили и немцев — всем было известно, чей наступает сезон. Выражением последнего послужило окончательное взятие, после тяжелых уличных боев, облюбованных немцами Черкасс. Теперь 2-й Украинский фронт выходил на стратегический простор и был готов к решению задач стратегического масштаба. В Москве задумываются над тем, чтобы окружить и ликвидировать группу армий «Юг» целиком, тогда решение задачи освобождения всей Украины стала бы гарантировано. Для этого необходимы согласованные действия всех четырех украинских фронтов — этому потоку Германия уже мало что могла противопоставить.

Решение на юге стало возможным благодаря ослаблению германской группировки «Центр» на протяжении октября и ноября 1943 года. Между Витебском и Гомелем, а также севернее Невеля наносится удар, резко осложняющий связи группы армий «Центр» с группой армий «Север». В ноябре 1-й Прибалтийский, 2-й Прибалтийский и Западный фронты начали скоординированную операцию, целью которой являлось взятие Витебска, хорошо укрепленного немцами. Наступали по трем классическим направлениям — с севера прибалтийские фронты пытались выстроить дугу, заходящую за Витебск, по центру Баграмян бился в немыслимых болотах, с юга Западный фронт Соколовского двигался в направлении на Оршу — Могилев. (Мог ли думать царь Николай, что его ставку в Могилеве русские войска будут штурмовать с востока?) Белорусский фронт Рокоссовского шел в направлении Гомеля-Бобруйска, ориентируясь, прежде всего, на взятие Минска. Немцы взяли Минск за неделю, понадобилось более двух лет, чтобы советские войска приблизились к нему с востока. Но это была уже другая армия, и лучше всего в данной ситуации это понимали немцы.

Переход через не очень широкий на его пути Днепр позволил Рокоссовскому после месяца тяжелых боев взять Гомель 26 ноября 1943 года. Ожесточение уличных боев в Гомеле было исключительным. Германские генералы понимали, что присутствуют при решающем повороте истории. Если они не остановят восточного противника сейчас, то будущее уже не сулит им ничего хорошего. А левый фланг Рокоссовского пересек Березину — когда-то Наполеон после Березины оставил все помыслы закрепиться в России. Немцами владело своего рода жесткое оцепенение. На что они надеялись? Главным образом на то, что огромные потери (это происходило на глазах у немцев) остановят подъем восточного гиганта, некая критическая масса его потерь ослабит советский порыв, и восточный колосс, задохнувшись, остановится. По крайней мере, такие надежды питал Гитлер и его ближайшее окружение. Если германская армия стала слабее по мере продвижения на Восток, то почему этого не должно было случиться с Россией в ее движении на Запад? И тогда произойдет германский вариант Сталинграда. Или его фельдмаршалы не учились у Людендорфа, пролившего столько крови на русском фронте, пока, наконец, русские не низложили царя и всех других, кто хотел воевать против германской армии, воткнув в Брест-Литовске штык в землю?

Пока группа армий «Центр» держалась за стратегический треугольник Жлобин — Рогачев — Бобруйск. Здесь пять германских дивизий построили внушительную оборонительную линию. Наступила пауза, стимулируемая вязкой мокрой погодой в стране болотистых лесов. В советских руках была часть Восточной Белоруссии, но стоящий на пути к Минску Витебск пока еще прочно находился в германских руках. Дороги связывали его с германскими линиями коммуникаций и германские войска здесь хотели вести войну по-научному.

Оценка Генштабом сил противника сводилась к тому, что более 60 процентов вермахта и его вооружения были задействованы на Восточном фронте. Речь шла о 236 дивизиях (25 танковых, 18 моторизованных), общей численностью 4 миллиона 906 тысяч (706 тысяч войск германских союзников). Вермахт на Восточном фронте был оснащен 5400 танками и самоходными орудиями, 54 тысячами пушек и минометов, 3 тысячами самолетов.

Советская армия впервые после лета 1941 года имела ощутимое численное превосходство. В ее составе насчитывались 5 миллионов 568 тысяч военнослужащих (резерв — 419 тысяч) объединенных в 480 дивизий; в их руках были 5628 танков, 8818 самолетов. В состав Красной Армии входили 80 артиллерийских дивизий, 35 бронетанковых корпусов. Обычно пехотная армия состояла из 3–4 корпусов с приданными им артиллерийскими бригадами. Ударные армии включали в себя части с большим опытом боев. К концу 1943 года на фронте были примерно шестьдесят армий, среди них пять ударных и пять танковых. Артиллерия, согласно тенденции последних лет, концентрировалась в больших соединениях. В артиллерийской дивизии обычно было примерно 200 орудий среднего калибра и 100 — большого. Ставка держала свой резерв неприкосновенным, памятуя о несчастьях прошлых лет, когда прорыв противника было нечем закрыть. В резерве Ставки были пять пехотных армий, две танковые и девять бронетанковых корпусов.

Германское командование во многом исходило из важности природных и людских ресурсов захваченных стран. В начале ноября 1943 года министр вооружений рейха Шпеер передал Гитлеру и Цайцлеру список металлов, наиболее необходимых для функционирования военной промышленности Германии. В документе Шпеера указывалось, сколько месяцев может продержаться военная промышленность без данного металла: марганец — 19 месяцев; никель — 10 месяцев; вольфрам — 10,6 месяцев; молибден — 7,8; кремний — 6,4; хром — 5,6 месяцев. Это означало, что как ни важен для рейха Никополь с его марганцем, но наибольшую ценность представлял добываемый только в Турции хром. Следовательно, сохранение контроля над Балканами жизненно важно для военной машины Германии. (А Никополь сохранялся в руках немцев до 18 февраля 1944 года.) По мере приближения зимы германская армия теряла не только ископаемые, но и моральную твердость. Распространялась убежденность в том, что удачи впереди уже не будет, что война проиграна, что мытарствам нет конца. Это через год у части войск появится пафос обороны фатерлянда, а сейчас германская армия обреченно откатывалась по печальным осенним равнинам России.

В письмах домой солдаты пишут об однообразном пейзаже, о постоянной нехватке горючего, о численном превосходстве противника, об опасности, поджидающей за каждым углом. Майор Кройц из 182-й дивизии: «К концу месяца мы наконец получили замену и батальон новых пушек. Прибывшие — молодые ребята из тренировочных бараков с несколькими офицерами и младшим командным составом, видевшими боевые действия в Италии. Они не жалуются на холод. Огонь у них горит день и ночь, и они всё рубят на дрова. Я резко поговорил с ними, и один из них ответил, что столбик термометра опустился до минус десяти, разве это нормально? Я сказал ему, что скоро он будет считать себя счастливчиком, когда термометр покажет минус десять, а не минус двадцать пять, а в январе температура упадет до минус сорока. После этого бедняга сник и зашмыгал носом. Я узнал позже, что этот офицер проявил себя отважно в Сицилии, и не предпринял дисциплинарных мер. Позже он был убит во время боев вокруг Запорожья».

У германских офицеров были все основания смотреть в будущее без особой надежды. На протяжении трех месяцев после битвы на Курской дуге группа армий Манштейна получила в качестве пополнений только 33 тысячи солдат (при потерях в 133 тысячу). Германские союзники начали уводить свои войска с Восточного фронта. Итальянцы возвратились домой, за ними последовали венгры и румыны, ненавидящие друг друга больше, чем восточного противника. Прежняя основа германской мощи — бронетанковые войска — продолжили процесс своего ослабления. Ветераны-танкисты жаловались: лучшую технику стали получать не ветераны боев, а дивизии СС — сюда шли новые «пантеры» и другая новая техника.

Советский Генштаб, анализируя сложившуюся ситуацию, завершил в первой неделе декабря план операций на зимний сезон. Главная его идея — не дать немцам опомниться, продолжить серию наступательных операций, презреть холода так же, как только что войска презрели дождь, грязь и слякоть. Четыре конкретные цели:

1) Ленинградский, Волховский и 2-й Балтийский фронты должны были нанести удар по группе германских армий «Север», окончательно освободить Ленинград и выйти на линию Псков — Нарва, готовясь к выходу к границам прибалтийских республик. 2) Освобождение Белоруссии — 1-й Прибалтийский и Западный фронты выходят к линии Орша — Витебск и далее Полоцк — Могилев. Далее Рокоссовскому поручался Бобруйск и Минск. 3) Операция на Западной Украине, главными виделись действия на юго-западе, высвободить огромные территории и весомые производительные силы, которые помогут закрепить поворот в войне. Силами четырех Украинских фронтов сокрушить врага между Днепром и Бугом, вывести войска на линию Могилев-Подольский и Ровно, подорвать боевую мощь группы армий «Юг», как можно скорее восстановить промышленность, чтобы снять колоссальное напряжение с Урала и Сибири. 4) Освобождение Крыма.

Наступающей армии помогали партизаны. Штаб белорусских партизан, самых доблестных и беззаветных, перенесен из Москвы в почти разрушенный Гомель. Фронтам вменялось в обязанность помогать партизанским отрядам, воюющим на линии их движения. А Главный штаб партизанского движения стал напрямую подчиняться Государственному Комитету Обороны. Ленинградский и Калининский обкомы непосредственно руководили партизанскими соединениями на своей территории. Итак, к всегда отрадной для нас зиме Советская Армия пришла во всеоружии и оснащенная бесценным опытом.

В холодный и дождливый день 11 ноября 1943 года президент сел на борт яхты «Потомак» — первое звено пути в Тегеран. «Он отбыл, — писала Элеонора дочери, — вместе с адмиралом Леги, адмиралом Брауном, генералом Уотсоном, доктором Макинтайром и Гопкинсом. Мне ненавистна сама мысль об отъезде отца, но я думаю, что они сделают много хорошего». В устье Потомака Рузвельта уже ждал линкор «Айова», отправившийся в путь через Атлантику. На линкоре — гордости американского военно-морского флота, оснащенном девятью шестнадцатидюймовыми орудиями, находились генерал Маршалл, адмирал Кинг и генерал Арнольд — командующие сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами США в окружении многочисленного аппарата штабных офицеров. Во всем великолепии линейный корабль пересекал океан, олицетворяя собой новое могущество Соединенных Штатов Америки.

Здесь, в океане, Рузвельт размышлял о маневрах японских политиков. Лица, первыми замышлявшие акты агрессии, первыми побежали с тонущего корабля. Даже премьер-министр Тодзио спросил императора Хирохито: «Почему бы не пообещать завоеванным странам независимость в некоем неопределенном будущем?» Верхушка империалистической Японии начала понимать, что о победе в войне не может быть и речи, пора искать выход с минимальными потерями. Последовали маневры в отношении правительства Чан Кайши. Рузвельту нужно было следить за активизировавшейся дипломатией японцев, не позволить им прибрать к рукам Китай, на который президент возлагал столько надежд.

Пересекая Атлантический океан и направляясь к алжирскому побережью, Рузвельт просматривал свою «французскую папку». Специальный представитель президента сообщал 31 июля 1943 года, что в Алжире циркулируют слухи, будто американцы намерены навсегда остаться в Северной Африке, будто они покупают почту, радио и телеграф, завладевают местным рынком, чтобы окончательно лишить здесь французов всякого влияния. В свою очередь де Голль после падения Муссолини, не теряя времени, заявил, что никакое решение итальянской проблемы не будет полноценным, если в нем не примет участия Франция. Он надеялся на подключение своего представителя к обсуждению итальянского вопроса, поскольку в итальянской кампании принимали участие французские дивизии. Рузвельт уже сказал Идену, что, обещая возвращение Франции ее колониальных владений, он имел в виду лишь Северную Африку. Рузвельт полагал, что поддержка де Голля вызовет осложнения в осуществлении послевоенного устройства Франции и ее территорий. Хронически напряженная ситуация приняла острый характер в начале сентября 1943 года. Седьмого сентября Рузвельт пишет Черчиллю: «У меня очень твердое мнение, что, если наша примадонна захватит у старого джентльмена (генерала Жиро. — А.У.) контроль над французской армией, мы должны будем прекратить поставки оборудования и снаряжения».

После девятидневного перехода «Айова» прошла Гибралтар и пришвартовалась в алжирском порту Оран. Здесь Рузвельт встретил главнокомандующего на средиземноморском театре военных действий генерала Эйзенхауэра и двух своих сыновей (Эллиот и ФДР-младший). По соображениям безопасности Эйзенхауэр посоветовал президенту лететь из Туниса в Каир самолетом, и Рузвельт согласился. Двадцать второго ноября 1943 года вместе с лучшим гидом современности — Уинстоном Черчиллем они проехали сквозь долину пирамид. Как цезари античности, президент США принимал посланцев разных народов — египтян, греков, югославов. Церемониал вершили англичане, а главными ожидаемыми гостями были китайцы. Одной из целей Рузвельта было заглушить своего рода чувство «неполноценности» у китайцев, официально названных одним из четырех будущих «мировых полицейских» и в то же время не приглашенных на переговоры подлинно великих держав. Черчилль и не пытался скрыть своего скепсиса в отношении рузвельтовской оценки Китая как одной из четырех великих стран мира. Различие в оценке Китая двумя лидерами врач Черчилля подал так: «Для президента Китай означает четыреста миллионов человек, с которыми нужно будет считаться в экономике завтрашнего дня, но Уинстон думает только о цвете их кожи». Рузвельт именно здесь, в Каире, хотел зарезервировать для Китая место своего главного союзника в Азии, добиться понимания с руководителями самой многочисленной нации мира, определить американо-китайские связи на долгие годы вперед.

Чан Кайши поначалу показался президенту спокойным, сдержанным и решительным, но время шло, и эти качества главы гоминдана заслонялись очевидной его поверхностностью и несамостоятельностью. Рузвельт мобилизовал все свое обаяние, он хотел помочь Чан Кайши и во внутренних, и во внешних проблемах. Сохранилась только китайская запись бесед. Вечером 23 ноября 1943 года Рузвельт предлагает Чан Кайши взять на себя главную ответственность за оккупацию Японии и спросил польщенного главу гоминдана, следует ли сместить японского императора. Чан Кайши не был уверен в том, что Китай может исполнить миссию координатора союзной оккупации Японии. На вопрос, что делать с Гонконгом, Чан Кайши осторожно ответил, что следовало бы посоветоваться с англичанами.

Ситуация в Китае была сложной. Коммунисты стойко держали свой оплот на севере, а собственная армия гоминдана теряла дисциплину. Рузвельт обещал помочь советниками и оружием. Чан Кайши боялся, что с наступлением США на Японию со стороны Тихого океана китайско-японский фронт резко утратит свое значение и он (Чан Кайши) впадет в немилость у главного союзника. Рузвельт постарался заверить Чан Кайши в стратегической значимости их дружбы. Он объявил генералиссимусу, что твердо намерен поднять роль Китая — ему будет предоставлено место среди четырех определяющих положение дел в мире стран. Думая о Китае как о «своей карте» в мировой игре, Рузвельт пообещал в будущем вооружить девяносто китайских дивизий. Если, с точки зрения Черчилля, обещание Сталина выступить в Азии против японцев перекрывало необходимость в обхаживании Чан Кайши, то для Рузвельта никакие свидетельства неэффективности гоминдановского режима не имели особого значения. Он нуждался в силе, противостоящей его союзникам в Азии.

Рузвельт предложил Чан Кайши подписать декларацию, в которой были следующие слова: «Япония должна быть лишена всех территорий, которые она украла у китайцев, таких как Маньчжурия, Формоза и Пескадорские острова — все они должны быть возвращены Республике Китай». Чан Кайши просил Рузвельта уговорить Сталина прекратить помощь Мао Цзэдуну, и Рузвельт обещал. (Чан Кайши в свою очередь полагал справедливыми и законными возвращение СССР Южного Сахалина и Курильских островов, а также превращение Дайрена (г. Дальний) в порто-франко, чтобы компенсировать отсутствие у СССР незамерзающего торгового порта). Рузвельт обещал оказать давление на Черчилля, чтобы Британия возвратила Китаю Гонконг. Рузвельт также пообещал Китаю главенствующее место в послевоенной оккупации Японии, значительные репарации, налагаемые на страну-агрессора, передачу ему Тайваня. Рузвельт пошел даже дальше. Он предложил Китаю заключить после окончания войны двусторонний договор о безопасности.

Чан Кайши позиция американцев привела в эйфорическое состояние. «Президент не откажет мне ни в чем, — говорил он лорду Маунтбеттену во время переговоров в Каире. — Он даст мне все, что я захочу». Супруги Чан Кайши уже видели себя национальными героями, возведшими Китай в ранг одной из величайших стран мира. Они были заворожены американскими предложениями. Если до войны гоминдановское руководство Китая испытало несколько вариантов тактики (в том числе сближение с СССР, Японией и западноевропейскими странами), то теперь ставка была сделана на североамериканского гиганта.

Ограниченность возможностей Китая и пределы патронажа Америки обнаружились здесь же, в Каире. «Ослепнув» от рисуемых перспектив, Чан Кайши попросил Рузвельта предоставить китайским представителям право участвовать в работе англо-американского Объединенного комитета начальников штабов. Рузвельт сразу же отверг эту идею, как и идею создания двустороннего американо-китайского совета. Ни американцы, ни еще более англичане не хотели допускать китайцев (не говоря уже о русских) к выработке мировой стратегии. (Хороший пример того, каким англосаксы видели равенство «четырех полицейских», был показан в том же Каире. Объединенный комитет начальников штабов несколько дней обсуждал роль Китая в будущей борьбе против Японии. Китайцы были рядом, но их допустили в зал заседаний лишь в самом конце. И о китайских ресурсах, о будущем китайском участии говорили не китайцы, а генерал Стилуэл и лорд Маунтбеттен).

Вынужденный объяснять свое отношение к Чан Кайши Сталину, Рузвельт сказал, что он боится выхода Китая из войны. Едва ли это реалистичное объяснение. Китай практически не мог выйти из войны. Трудно было рассчитывать на внезапные решающие удары Японии — если она не сумела этого сделать, имея руки свободными в 1937–1941 годах. Трудно было предположить, что война, превратившаяся в источник доходов (материальных и политических) для верхушки гоминдана, будет ею прекращена. Нет, суть заключалась не в боязни «выпадения» Китая. «Во время и после войны, — справедливо пишет американский историк Р. Даллек, — Рузвельт рассчитывал на поддержку со стороны Китая в потенциальных политических спорах с Англией и Россией». «Посмотрите-ка, Уинстон, — говорил Рузвельт Черчиллю в Тегеране по поводу судьбы Индокитая. — Вы в меньшинстве, три против одного». Рузвельт полагал, что примерно через четверть века Китай поможет Америке «сдержать Японию».

Рузвельт надеялся и на помощь Китая в нажиме на европейские метрополии, в создании после войны новой системы мандатов на колонии. Он рассчитывал, что система опеки позволит Соединенным Штатам получить на долгий период военно-морские и военно-воздушные базы в стратегически важных точках Тихого океана. При этом у Рузвельта не было иллюзий относительно сопротивления главных западноевропейских стран. Своему советнику Ч. Тауссигу он говорил еще летом 1942 года: «После войны у нас будет больше трудностей с Великобританией, чем с Германией сейчас». Тот же Тауссиг мог убедиться в твердости империалистического курса Черчилля, когда, беседуя с ним, премьер-министр сказал: «Нации либо следуют своим традициям, либо умирают… До тех пор, пока я являюсь премьер-министром, мы будем держаться за эти традиции и за империю. Мы не позволим готтентотам при помощи всеобщих выборов выбросить белых в море».

На встрече в Каире в ноябре 1943 года, в дискуссиях с высшими американскими военными, Рузвельт услышал их однозначное мнение о дальнейшем ходе военных действий. Судьбы Европы решаются в Германии, а не на греческой периферии, поэтому, выигрывая второстепенные операции на Додеканезских островах, США могут потерять Германию, а с ней и всю Европу. Рузвельт распорядился ограничиться на Балканах действиями местного значения, которые не влияли бы на реализацию главного стратегического замысла. То, что беспокоило Рузвельта, записано в стенограмме от 19 ноября 1943 года: «Советы сейчас всего в 60 милях от польской границы и в 40 милях от Бессарабии».

Рузвельт приходит к выводу, что американские войска должны глубоко войти в Западную Европу. Так, совещаясь 22–26 ноября в Каире с Черчиллем и Чан Кайши, будучи под влиянием недавних алжирских перемен (укрепивших позиции де Голля), Рузвельт выдвинул идею военной оккупации Франции. Эти планы отчетливо видны в письме президента Хэллу: «Я убежден, что окончательные решения и планы будущего гражданского устройства должны быть приняты сейчас… Де Голль присваивает себе право говорить от имени всей Франции сразу же после прибытия туда союзников. Я все более склоняюсь к мысли, что оккупация Франции должна быть чисто военной… Вы будете руководствоваться этим в дальнейшем». Практически это означало, что в предстоящие месяцы того горячего времени, когда готовился бросок за Ла-Манш, запрещалось вести переговоры с французами по вопросам управления Францией после ее освобождения.

Совершенно обнажает свои планы Рузвельт в письме министру обороны Стимсону. Он указывает, что военный департамент должен взять на себя ответственность за гражданские дела во французских районах в течение первых шести месяцев со дня их освобождения. Более резко и определенно президент теперь высказывает свои взгляды на будущность ряда французских колоний. В беседе с Чан Кайши он заявляет, что Франция «не получит права после войны вернуться в Индокитай и снова вступить во владение этой богатой страной». В Каире Рузвельт повторил Черчиллю, что, по его мнению, Франция не сможет восстановить прежних сил, что Индокитай не будет возвращен под ее контроль, что Дакар (ближайшая к южноамериканскому континенту точка Африки) должен перейти под американскую опеку. Президент заявил, что в его планы входит лишение Франции прав на Марокко.

В ноябре 1943 года Рузвельт выдвинул перед Объединенным комитетом начальников штабов идею (в марте этого года высказанную Идену) создания после окончания войны буферного государства между Францией и Германией. Под названием «Валлония», это государство должно было простираться от «Северной Франции, скажем, Кале, Лилля и Арденн по Эльзасу и Лотарингии — другими словами, от Швейцарии до морского побережья».

Со своей стороны, Черчилль тоже начинал видеть «опасность» промедления с высадкой во Франции. Советская Армия могла проделать всю работу одна, и англо-американцам в этом случае трудно было бы претендовать на контрольные позиции в континентальней Европе. Черчилль, делая решающий шаг, объявил, что операция «Оверлорд» (высадка во Франции) должна занять первое место в списке оперативных приоритетов.

Прибывшему поездом в Баку Сталину докладывали командующий военно-воздушными силами Новиков и командующий дальней бомбардировочной авиацией Голованов. К отлету готовы два самолета, за руль первого сел Голованов, за руль второго — полковник авиации. Со словами, что «генерал-полковники нечасто летают», Сталин выбрал полковника Грачева, и самолет взял курс на иранскую столицу. Авиационная группа прикрытия последовала за Верховным Главнокомандующим. Египет, Кипр и Судан были отвергнуты Сталиным, он выбрал более знакомый Тегеран, «где дипломатически представлены все три страны». Собрались военачальники, под началом которых было более двадцати миллионов солдат, матросов и летчиков.

В операции «Большой прыжок» — убийстве всех троих руководителей антигитлеровской коалиции самое непосредственное участие принимал видный руководитель восточного отдела Абвера майор Вальтер Шульц, который до внедрения в 1930-м году в Германию был Ильей Светловым и сотрудником (собственно, тоже майором) советской разведки. Именно ему немецкая разведка поручила подготовить высадку германских командос на иранской территории. Соблюдалась секретность высшей степени, и передатчик немцев молчал. (О покушении в Москву сообщал и оберлейтенант Зиберт-Кузнецов из Ровно). Был обозначен путь для спецгруппы из Германии через Турцию. Видя, что германские «коллеги» заподозрили его в частых отлучках, Светлов-Шульц испортил немецкую рацию. А советские истребители сумели зафиксировать «юнкерс», пересекший турецко-иранскую границу без опознавательных знаков. Подбитый «юнкерс» оказался груженным стрелковым оружием.

27 ноября 1943 года, президентский самолет «Священная корова» взял курс из Каира на Тегеран. Президента сопровождали Г. Гопкинс, адмирал Леги, посол США в СССР А. Гарриман. К северу, по дороге Абадан — Тегеран осуществлялась перевозка грузов по ленд-лизу. Американское влияние ощущалось и здесь, на другом краю света. Как это могло не укрепить веру в американское всемогущество? Русский союзник остро нуждался в этих поставках, и недавно построенная железная дорога позволяла ускорить их получение.

После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Красной Армии. «Священная корова» совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана, «на огромной равнине, с Тегераном и снежными пиками на севере… Огромная нищета кругом». Лишь одну ночь провел Рузвельт в резиденции американской делегации. Сообщения о заговоре против «большой тройки» были переданы советскими представителями через посла Гарримана. Молотов предупредил американцев о возможности покушения, и Рузвельт, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановился не на территории далеко расположенного американского посольства, а поблизости от Сталина, на территории советского посольства. Президент был размещен в главном здании посольства, строении желтого цвета. Позднее Рузвельт объяснял, что он остановился на территории советского посольства в Тегеране именно желая возбудить «их доверие», утвердить «их уверенность» в американском союзнике. Рузвельт говорил, что провел жизнь в постоянных попытках поладить с людьми и до сих пор это ему удавалось. Сталин не может отличаться чем-то принципиально особенным, даже если он не убедит его стать хорошим демократом, он сумеет выработать рабочие отношения.

Сталин поселился в небольшом доме. Черчилль жил в английском посольстве по соседству. Сталин, умевший, когда он этого хотел, произвести впечатление, приложил в случае с Рузвельтом немалые усилия. Окружавшие президента вспоминают о невысоком человеке, широкие плечи которого забывали забыть о его росте. Сталин в общении с Рузвельтом был весь внимание, но его безусловный такт ничем не напоминал подобострастие Чан Кайши. Встреча Рузвельта со Сталиным произошла довольно неожиданно для президента. Он был в спальне, когда Сталин направился к центральному зданию посольства. Президента выкатили в большую гостиную, а в двери медленно входил невысокого роста человек в наглухо застегнутом кителе. По воспоминаниям телохранителя Майкла Рейли, «первая встреча с ним производила шокирующее впечатление. Хотя он был низкого роста, но производил впечатление крупного человека». Горчичного цвета военная форма блистала благодаря только что введенным в Советской Армии погонам. Позднее Рузвельт рассказывал сыну Эллиоту: «Он казался очень уверенным в себе».

После рукопожатий началась полуторачасовая беседа. Уже в ней Рузвельт постарался очертить контуры той политики, которая ему казалась оптимальной для двух величайших стран. Во-первых, он постарался довести до Сталина свое мнение, что европейские метрополии потеряли мандат истории на владычество над половиной мира. Он говорил конкретно о необходимости вывести Индокитай из-под французского владения, осуществить в Индии реформы «сверху донизу» («нечто вроде советской системы» — на что Сталин ответил, что это означало бы революцию). Во-вторых, Рузвельт указал, что хотел бы видеть Китай сильным. Эти два обстоятельства уже круто меняли предвоенный мир. Рузвельт воспринял реакцию Сталина как понимание своей линии.

Рузвельт предложил обсудить общую военную стратегию. Сталин говорил о переводимых с запада на восток германских дивизиях. Рузвельт, рассчитывая на «Оверлорд», пообещал оттянуть с советско-германского фронта 30–40 дивизий. Рузвельт постоянно имел в виду вопрос вступления СССР в войну против Японии. Он настолько ценил эту возможность, что категорически запретил своим военным поднимать данную проблему первыми. Сам же он обсуждал со Сталиным лишь отдаленные аспекты борьбы с Японией: наступление в Бирме, дискуссии с Чан Кайши в Каире. На этом раннем этапе Сталин не выказал желания поставить все точки над «i», и Рузвельт отнесся к его сдержанности с пониманием. В Тегеране оба лидера — Рузвельт и Сталин — ощущали растущую мощь своих держав.

Зал заседаний представлял собой большую комнату советского посольства, по стенам которой висели темного тона ковры. Посередине — специально сделанный круглый стол, вокруг которого стояли тяжелые кресла. Рузвельт (разумеется, по предложению Сталина) стал председательствовать, и он настоял на том, что на встрече не будет жесткой повестки дня, будет господствовать свободная дискуссия. Рядом с Рузвельтом сидели Гопкинс и начальники штабов. Британскому переводчику — майору Бирсу он показался прирожденным лидером. «С широкими плечами и красивой головой, он производил впечатление высокого сильного человека, и только коляска говорила о его физическом недостатке. Он лучился улыбкой по отношению ко всем за столом и выглядел очень похожим на доброго богатого дядюшку, наносящего визит своим более бедным родственникам. Во время разговора он часто снимал свое пенсне и размахивал им, чтобы усилить впечатление от слов. Он говорил твердо, словно чувствуя твердость почвы, и в то же время он был готов слушать советы помощников, сидящих рядом. Его манеры были подкупающими, но мне все время хотелось узнать, что там прячется за этим умным лицом».

На первой пленарной встрече Рузвельт сделал обзор состояния дел на фронтах «с американской точки зрения» и предпочел начать с Тихого океана. После характеристики американской стратегии в войне против Японии он обратился к «более важному», по его словам, европейскому театру военных действий. После полутора лет дискуссий западные союзники приняли в Квебеке решение помочь советскому фронту посредством высадки во Франции не позднее мая 1944 года. Обещание открыть «второй фронт» до 1 мая 1944 года президент все же считал нужным обусловить успехом операций в Италии и в Восточном Средиземноморье. Неудачи здесь могли заставить отложить операцию «Оверлорд» на срок от одного до двух месяцев. Рузвельт указал, что США прилагают большие усилия и в североатлантической зоне, и в тихоокеанской. Он как бы косвенно оправдывал факт невыполнения Америкой ее конкретного обещания перед Советским Союзом. Затем президент поднял близкую ему в последние дни тему укрепления Китая — того «четвертого», который не присутствовал на этом высшем уровне.

В своем выступлении Сталин заявил, что занятость на германском фронте не позволяет Советскому Союзу присоединиться к войне против Японии, но это будет сделано после победы над Германией. Что касается Европы, то оптимальным способом возобладания антигитлеровских сил было бы движение союзных армий со стороны Северной Франции к Германии. Италия как плацдарм наступления на Германию не годится, а Балканы в этом плане лишь ненамного лучше. Сталин спросил, кто будет главнокомандующим союзными войсками во Франции и, узнав, что назначения на этот пост еще не состоялось, выразил скепсис по поводу успеха всей операции.

Черчилль, самый красноречивый среди присутствующих, заметил, что за круглым столом заседания сосредоточена невиданная в мире мощь и история находится в руках присутствующих. Черчилль был прав по существу, но эта мощь уже распределялась между тремя участниками неравномерно. По мере того, как Красная Армия в жестоких боях сдвигала линию фронта на запад, Советский Союз становился одной из двух величайших мировых сил. Исторически относительное падение мощи Британии продолжалось, СССР и США выходили на позиции двух лидирующих членов мирового сообщества. Оставленный американцами, Черчилль был прижат к стене вопросом Сталина: «Верит ли премьер в «Оверлорд» или говорит это лишь для успокоения русских?» Англичане не имели выбора; 30 ноября Черчилль официально поддержал высадку в Северной Франции в мае 1944 года.

Рузвельт и Сталин солидарно осудили прогнивший политический строй Франции. Рузвельт сказал, что следовало бы запретить вхождение в будущее французское правительство любого лица старше сорока лет. Сталин показал всем присутствующим, что германская проблема беспокоит СССР более всего, здесь должно быть найдено надежное решение. На конференции сложилась такая ситуация, когда американская и советская делегации, выразив желание окружить Германию с двух сторон и найдя взаимопонимание в вопросе о судьбе колониальных владений, выступили против тенденций, олицетворявшихся Черчиллем. Премьер-министр, при его исключительном чувстве истории, понимал, что ведет арьергардные бои от лица всего западноевропейского центра, и он постарался использовать все дипломатические возможности. Черчилль решил не идти напролом, он кротко согласился с тем, что высадка во Франции начнется в условленный срок. Но до означенной даты еще полгода. Следовало подумать о находящихся в руках возможностях. Месяц-два в случае с «Оверлордом» (высадкой во Франции) не меняли общего стратегического положения, но за эти недели можно было многого добиться на Юге Европы: нажим на Турцию с целью вступления ее в войну против Германии, укрепление югославского плацдарма на Балканах.

Сталин бережно относился к достигнутому, как ему казалось, пониманию с американцами. Поэтому он, как бы не замечая «югославских авантюр» Рузвельта, резко выступил против Черчилля и его идей удара по «мягкому подбрюшью». Совместными усилиями американская и советская делегации преодолели «балканский уклон» Черчилля.

Лидеры трех величайших стран, решив главный насущный вопрос, могли немного заглянуть в будущее. Рузвельт высказал заинтересованность в послевоенной оккупации части Европы американскими войсками. Географически его интересы простирались на северо-западную Германию, Норвегию и Данию. Видимо, Рузвельт полагал, что эти страны и области наиболее стабильны политически, наиболее важны стратегически и послужат плацдармом для расширения американской зоны (порты Северной Атлантики, кратчайший путь из США, возможность продвижения на уязвимый европейский юг). Рузвельт рассчитывал иметь в Европе оккупационные силы размером около миллиона человек. Сколько времени они будут там стоять, было неизвестно. Пока Рузвельт говорил об одном-двух годах. Если в Европе возникнет угроза миру, то США вышлют к ее берегам корабли и самолеты, а СССР и Англия выставят контингент сухопутных войск.

Наедине со Сталиным Черчилль предложил обсудить, что «может случиться с миром после войны». Сталин ответил, что «прежде всего следует обсудить худшее, что могло бы случиться», — он боится германского национализма, и необходимо сделать все, чтобы предотвратить развитие этого явления. «Мы должны создать сильную организацию, чтобы предотвратить развязывание Германией новой войны». Черчилль спросил, как скоро Германия может восстановить свои силы? На что Сталин ответил, «возможно, примерно за 15–20 лет. Немцы, — сказал Сталин, — способные люди, они могут быстро восстановить свою экономику». Черчилль ответил, что немцам должны быть навязаны определенные условия: «Мы должны запретить им развитие авиации, как гражданской, так и военной. И мы должны уничтожить всю систему генерального штаба». И еще: 1) разоружение; 2) предотвращение перевооружения; 3) наблюдение за германскими заводами; 4) запрет на развитие Германией авиации и 5) территориальные изменения долговременного характера.

Сталин ответил, что «Германия попытается восстановить свой потенциал, используя соседние страны». Комментарий Черчилля: «Решение этого вопроса зависит от Великобритании, Соединенных Штатов и Советского Союза, от того, смогут ли они укрепить свою дружбу и наблюдать за Германией в своих общих интересах». На этот раз Пруссия должна быть изолирована и уменьшена в размере, а Бавария, Австрия и Венгрия должны сформировать широкую конфедерацию. С Пруссией следует поступить жестко и так, чтобы другие части рейха не хотели идти на сближение с ней. Одним из средств предотвращения германской агрессии будет разделение функций между союзниками: «Россия будет владеть сухопутной армией, а на Великобританию и Соединенные Штаты падает ответственность содержать военно-морские и воздушные силы». Эти три державы будут опекунами мира на земле. Если они не преуспеют в этой своей миссии, то в мире возможно воцарение столетнего хаоса.

По мнению Черчилля, после окончания войны в Европе, «которая может завершиться уже в 1944 г., Советский Союз станет сильнейшей континентальной державой и на него на сотни лет падет огромная ответственность за любое решение, принимаемое в Европе». Западные же союзники будут контролировать другие регионы, господствуя на морях. Впервые мы видим, что Черчилль допускает преобладающее положение одной державы — в данном случае Советского Союза — в европейском регионе. Долго ли он будет держаться этой точки зрения? Ближайшее же будущее покажет, что недолго.

Рузвельт, беседуя отдельно со Сталиным, выдвинул идею создания послевоенной организации, в верхнем эшелоне которой находились бы «четверо полицейских», трое из которых присутствовали в Тегеране, а четвертым был бы Китай. Не маскируя своих суждений, Сталин сразу же высказал сомнения. Открытое выделение четырех гегемонов исторического развития не понравится всему остальному миру. Европейские нации, для которых эта идея означает утрату ими положения центра мирового влияния, сразу же выступят против. Президент поднял вопрос о создании всемирной организации. В нее вошли бы тридцать пять — сорок государств, которые периодически собирались бы в разных местах и вырабатывали бы рекомендации по актуальным вопросам. Исполнительный комитет, в который входили бы четыре великих державы, уполномочен решать все вопросы, кроме военных. Лишь «четыре полисмена» имели бы полномочия «воздействовать немедленно на любую угрозу миру».

Сталин: чтобы заставить Западную Европу принять своего рода «опеку» четырех великих держав, американцам придется держать здесь войска. Но американский конгресс, как и прежде, может похоронить эту идею. Что касается Китая, то с его, Сталина, точки зрения, американцы выдают желаемое за действительное. Китай еще слишком слаб, децентрализован, экономически зависим, и мировая роль может оказаться ему не по силам. Рузвельт не согласился с такими суждениями о Китае. Видимо, общая схема была ему слишком дорога. «Китай представляет собой нацию в 400 миллионов человек, и лучше иметь ее другом, чем потенциальным источником несчастий».

Рузвельт описал способ, как будет сохраняться мир. «Америка будет посылать в Европу самолеты и корабли, а Англия и Советский Союз выставят в случае возникновения угрозы миру наземные армии». Западноевропейские «великие» страны потеряют свои колонии и после войны станут средними по величине индустриальными государствами. Сомнения и опасения Рузвельта вызывала Франция — Соединенным Штатам «наверное, определенно придется держать несколько дивизий во Франции».

Сталин заявил, что европейские государства, к примеру, безусловно воспротивятся контролю над их делами китайцев. Не лучше ли создать региональные комитеты? Рузвельт скептически отнесся к такому дроблению — оно могло привести к возникновению региональных блоков. Выходом из истории как лабиринта войн является лишь всемирная организация. Сталин, идя навстречу, ответил, что идея всемирной организации, в конечном счете, кажется ему привлекательней, чем сумма региональных группировок. На чем Сталин твердо стоял — так это на том, что против возможности агрессии со стороны Германии и Японии в будущем следует создать эффективные контрольные механизмы. Рузвельт полностью поддержал своего собеседника. Части старых колониальных империй — Индокитай и Новая Каледония, представляющая угрозу Австралии, а также Дакар, который, «будучи в ненадежных руках, представляет угрозу Америке», должны быть взяты под опеку заинтересованных стран.

Стараясь продемонстрировать внимание к проблемам, беспокоящим Советский Союз, Черчилль выразил надежду «увидеть русский флот, как военный, так и торговый, на всех морях мира». …Россия должна осуществлять «полный контроль на Черном море». Для укрепления морских позиций СССР ему следовало передать часть итальянского флота. Рузвельт обратился к идее интернационализации ключевых пунктов Балтийского моря — превратить старые ганзейские города — Гамбург, Бремен и Любек, как и Кильский канал, в свободную зону. На Дальнем Востоке Рузвельт предложил сделать международным порт Дайрен (Дальний) и даже сказал, что китайцы не будут против этого возражать. Черчилль подвел итог: «Нации, которые будут править миром после войны, должны быть удовлетворены и не иметь территориальных или других амбиций… Опасны голодные и амбициозные страны, ведущие же страны мира должны занять позиции богатых и счастливых».

По двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) взгляды Рузвельта и Сталина были ближе друг к другу, чем к позиции Черчилля. И это обусловило определенное отчуждение американцев и англичан, сближение СССР и США на частично антианглийской платформе. Стало ясно, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. Интуиция говорила ему, что за столом происходит могучее дипломатическое смещение сил, СССР и США постепенно занимают единые позиции по основным мировым вопросам.

Сталин высоко оценил американскую помощь: «Я хочу рассказать вам, что, с русской точки зрения, президент и народ Соединенных Штатов сделали для победы в войне. Самое главное в этой войне — машины. Соединенные Штаты показали, что они способны создавать от восьми до десяти тысяч самолетов в месяц. Россия может производить, самое большее, три тысячи самолетов в месяц. Англия производит от трех до трех с половиной тысяч… Именно поэтому Соединенные Штаты можно назвать страной машин. Не имея этих машин через систему ленд-лиза, мы проиграли бы эту войну». Это был первый — и самый красноречивый случай официальной благодарности советского руководства за поставки по лендлизу. Ко времени Тегерана Соединенные Штаты снабжали Красную Армию двумя третями имеющейся у нее автомобильной техники и, значительным числом самолетов. США в 1943 году предоставили СССР более пяти тысяч истребителей, много нефти и автопокрышек. Тринадцать миллионов советских солдат (американские оценки) получили от Америки зимнюю обувь и униформу, миллионы тонн продовольствия. При этом следует учесть, то двенадцать процентов американских кораблей с грузами для России были потоплены немцами.

Нет никаких сомнений в том, что шаг Сталина был своевременным и эффективным. Рузвельт не мог не оценить рассчитанного прямодушия своего восточного партнера, прямо заявившего (единственный, но важный раз), что без помощи по лендлизу победы на советско-германском фронте были бы невозможны. Ни тогда, ни сейчас, нельзя умалить значение того, что благодаря «студебеккерам» и «виллисам» Красная Армия стала много мобильнее, что американские истребители пришли в нужный час. Нельзя также не оценить хода Сталина, сумевшего использовать благодарность в дипломатической игре.

В Тегеране Рузвельт предложил Сталину и Черчиллю создать пять отдельных государств на немецкой земле плюс два особых самоуправляемых региона (один — Киль и Гамбург, второй — Рур и Саар), находящихся под международным контролем. Черчилль боялся оставить СССР сильнейшей европейской страной. Черчилль «шел на уступку» в том, что Пруссию следует изолировать от остальной Германии. Но Бавария, Баден-Баден, Вюртемберг, Палатинат и Саксония должны войти во вновь образовываемую конфедерацию «дунайских государств». Не было сомнений в том, что подобное «дунайское государство» явилось бы мощной силой, а германский элемент в нем безусловно доминировал. Сталин немедленно указал на это. Черчилль тотчас же высказал свои опасения по поводу Европы, где Советскому Союзу противостояли бы лишь малые и слабые государства. В наступившей пикантной паузе президент Рузвельт произвел своего рода революцию, когда заявил, что «согласен с маршалом… Германия была менее опасной для цивилизации, когда состояла из 107 провинций». Разумеется, что эта поддержка Рузвельта была высоко оценена Сталиным.

Рузвельт убеждал Черчилля: «Именно потому, что русские — простые люди, было бы ошибкой полагать, что они слепы и не видят того, что находится перед их глазами». Речь шла о том, что русские, разумеется, замечают все оговорки, направленные на затягивание открытия второго фронта. Произошедшее объективное сближение Сталина с Рузвельтом вело к определенному отстранению Черчилля от решения крупнейших вопросов мировой политики, и он очень остро это обстоятельство ощущал. Черчилль начал рисовать своим британским спутникам апокалиптическое будущее: «Миру предстоит гигантская, еще более кровавая война. Я не буду в ней участвовать. Мне хотелось бы заснуть на миллион лет». Как избежать новой опасности? Британия должна иметь превосходство в воздухе. «Если мы будем иметь мощные военно-воздушные силы, никто не рискнет атаковать нас, поскольку Москва будет так же близко по отношению к нам, как Берлин сейчас».

Черчилль, чувствуя, что он теряет вес в «большой тройке», выступил навстречу советской позиции по польскому вопросу. Предлагаемая советским правительством Польше компенсация за утраченные ею в 1939 году Западную Белоруссию и Западную Украину более чем справедлива — это бывшие немецкие территории (Восточная Пруссия и Силезия) — территории гораздо более ценные, «чем болото, расположенное в районе реки Припять». В индустриальном плане это один из наиболее развитых районов Европы, и Польша не может жаловаться. «Следует сказать полякам, что русские правы, что им предлагается справедливая и выгодная сделка». Рузвельт сказал Сталину, что в США живут около семи миллионов американцев польского происхождения, их голоса для победы демократической партии крайне необходимы — он будет драться за эти голоса. Лично он, Рузвельт, согласен со Сталиным, что польское государство должно быть восстановлено и что его восточные предвоенные границы должны быть отодвинуты на запад, а западные перемещены вплоть до Одера, но обстоятельства избирательной борьбы не позволяют ему открыто высказываться по вопросу о границах. Сталин ответил, что понимает проблему президента.

(Несколько недель назад Рузвельт так объяснял свое отношение к претензиям лондонского комитета поляков. «Я сказал: вы что, думаете они (русские. — А. У.) остановятся, чтобы сделать приятное вам или нам в этом вопросе? Вы что, ожидаете, что Великобритания и мы объявим войну «дяде Джо», если они пересекут вашу старую границу? Даже если бы мы хотели этого, Россия могла бы выставить армию вдвое больше наших объединенных сил, и у нас просто не было бы шансов вмешаться в эту ситуацию. Что еще важнее, я не уверен, что честный плебисцит, если он здесь возможен, показал бы, что эти восточные провинции не предпочтут возвратиться к России. Да, я действительно полагаю, что границы 1941 года являются столь же справедливыми, как и любые другие».)

Рузвельт решил пойти по той же схеме, но уже говоря о литовцах, латышах и эстонцах. Американцы считают важнейшим право этих народов на самоопределение. Он лично полагает, что жители названных, республик на выборах выскажутся за присоединение к СССР. Сталин ответил, что прибалтийские республики не имели никакой автономии в царской России, которая была союзницей Англии и Соединенных Штатов, и никто не поднимал тогда подобного вопроса. Он не понимает, почему союзники это делают сейчас. Рузвельт сказал, что общественность в США попросту не знает и не понимает этой проблемы. Сталин заметил, что публику следовало бы просветить.

Сталин при этом вынул карту старой линии Керзона с территориальными обозначениями, указанными в телеграмме, посланной в 1920 г. лидерами Антанты. Отмеченные названия городов указывали, какой видела границу между Польшей и Россией далеко не дружелюбно настроенная в отношении русских Антанта в 1920 г. На это премьер-министр сказал, что «ему нравится эта карта и он скажет полякам, что, если они не примут предлагаемой границы, то будут дураками. Он напомнит им, что, если бы не Красная Армия, они были бы полностью уничтожены. Он скажет, что им предоставляется прекрасное место для жизни — более 500 км в каждую сторону от середины страны». Рузвельт заявил Сталину, что одобрил бы перенос восточной польской границы на запад, а западной польской границы — до реки Одер.

Вскоре после Тегеранской конференции Черчилль сказал леди Вайолет Бонэм-Картер, что «впервые в жизни я понял, какая мы маленькая нация. Я сидел с огромным русским медведем по одну сторону от меня и с огромным американским бизоном по другую; между этими двумя гигантами сидел маленький английский осел». Несмотря на явное физическое истощение, Черчилль после Тегерана решил посетить в Италии генерала Г.Александера. «Он может быть нашей последней надеждой на спасение. Мы должны что-то делать с этими проклятыми русскими».

Когда Рузвельт 3 декабря вылетел из Тегерана в Каир, он был доволен: его план продвижения к искомому послевоенному миру реализуется. Он установил рабочие отношения с СССР, он нащупал возможности компромисса по польскому вопросу, он нашел в СССР понимание относительно будущей роли Китая, Западной Европы, проектов построения иного, отличного от предвоенного, мира. Обещание СССР выступить против Японии облегчало выполнение азиатских планов Америки. Рузвельт ощущал успех, он покинул Тегеран будучи убежденным, что его стратегическая линия в мировой дипломатии начала реализовываться в самых существенных своих аспектах.

Жесткость Рузвельта в Каире (на обратном пути из Тегерана) выразилась, помимо прочего, в том, что он в одностороннем порядке принял решение о назначении главнокомандующего войсками союзников на Западе. Им будет генерал Эйзенхауэр. Рузвельт молчал, когда Черчилль говорил о размножающихся как мухи русских, которые превзойдут по численности белое население Англии и Соединенных Штатов.

Заметим, помимо прочего, что на Рождество 1944 года, когда Ленинград терял последнее дыхание, американские покупки на шестьдесят процентов превысили уровень лет «самых жирных коров» — уровень поздних двадцатых годов. Американская индустрия не только поставила феноменальное количество техники, но и развернула невиданный выпуск потребительских товаров. Понимает ли сытый голодного?

Прибыв из Тегерана в Баку, Сталин переоделся в простую солдатскую шинель и фуражку без знаков отличия. Его поезд остановился на станции Сталинград, и Сталин осмотрел руины города. Трудно сказать, что было у него на уме, одно можно сказать уверенно, западным союзникам он доверял лишь частично. Но у него появилось новое чувство, основанное на том, что советская армия наносит поражения вермахту даже тогда, когда львиная доля его состава сражается на советско-германском фронте. Он сказал Жукову следующее: «Рузвельт дал мне свое слово, что во Франции в 1944 году будут проведены активные действия. Я верю, что он сдержит свое слово. Но, если даже и не сдержит, наших собственных сил достаточно для завершения победы над нацистской Германией». Это был новый язык, он стал возможен только после Курска и Днепра.

Вскоре после окончания Тегеранской конференции японское посольство в Стокгольме передало германские предложения Советскому Союзу: автономия Украине и оказание Россией помощи Германии в борьбе против западных демократий. Японцы призывали своих германских союзников к реализму, они призывали оставить дикие планы относительно Украины. Но немцы верили в поворот, а Гитлер вообще не склонен был искать тропы спасения. Он жертвовал Германией и не испытывал сантиментов. «Если восточная раса сильнее нас, то пусть так и будет».

Не щадя себя наша страна бросила все на дело национального выживания. В столице Урала Свердловске были собраны представители семидесяти семи научных институтов с целью создания Государственного научного плана. Специальные комитеты ученых были сделаны ответственными за различные участки общенародных военных усилий — производство танков, самолетов, артиллерии и так далее. Геологи отправились в самые девственные районы огромной страны, чтобы обеспечить индустрию ископаемыми, чтобы компенсировать потери в европейской части. Такие гении, как самолетостроитель Туполев, работали на Родину даже в местах не столь отдаленных. Жизнь была тяжела. Крайнее напряжение войны, мобилизация всех мужчин, перевод всех средств на военные нужды понизили и без того невысокий жизненный уровень. Еще 13 февраля 1942 года Верховный Совет СССР принял закон о мобилизации всего трудоспособного населения. Отпуска были отменены, была введена 66-часовая рабочая неделя.

К 1944 году три четверти населения, работавшего в сельском хозяйстве, были мобилизованы в вооруженные силы. Женщины встали к станку, на железнодорожный транспорт, в одинокие поля. При этом нужно было помогать миллионам беженцев, восстанавливать сожженные немцами города, поселки, деревни. Вся страна жила на голодном пайке. Иждивенцы — дети и старики — получали 700 калорий в день. Большинство работающего населения — от 1300 до 1900 калорий, что едва поддерживало жизнедетельность. К 1944 году население работало плюс к основной работе на 16 миллионах приусадебных участков, дававших стране четверть выращиваемого картофеля. За кражу продовольствия полагалась смертная казнь, за хищение продовольственной карточки — тюремное заключение. В то же время строились детские сады, чтобы матери могли работать. Сдача крови для госпиталей была массовой. В одной лишь Москве более 300 тысяч человек регулярно сдавали кровь воинам. Ослабленное население было больше подвержено эпидемиям.

Страшное, тяжелое время, незабываемая эпоха. В 55 лагерях ГУЛАГа в 1942 году находились 1,2 млн. заключенных, к 1945 году — 660 тысяч. В трудовых колониях к 1945 году находились 850 тысяч заключенных. Все категории заключенных дают на 1942 год цифру 4.3 млн. человек, на 1945 год — 3,9 млн. (131 лагерь и колония). На протяжении войны в ГУЛАГ были посланы 2.4 млн. человек; 1,9 млн. были освобождены. Две трети заключенных (западные подсчеты) были этнически русскими. В лагерях создавались не менее 15 процентов вооружений и боеприпасов (мины и т. п.)

И при этом, при любой степени критичности к социальному и политическому строю Советского Союза, следует признать достижения его системы. Англичанин Овери высказывает мнение, которое разделяют многие на Западе: «Маловероятно, чтобы какая-либо другая система преуспела бы в создании вооружений и продовольствия, учитывая условия, которые воцарились после германского вторжения». Великой удачей была унификация танкового производства в советском военном производстве. Собственно, техника производилась всего на двух видах шасси — Т-34 и КВ. В месяц к концу 1943 года производились две тысячи шасси Т-34. На половине этих шасси устанавливали танк Т-34 с пушкой в 85 миллиметров, на второй — самоходное орудие. Были созданы две новые самоходные пушки — длинноствольные стомиллиметровые и стодвадцатидвухмиллиметровые, а также новые стомиллиметровые, заменяющие прежние орудия в 85 миллиметров. Ударная сила этих орудий была огромна. Да, внутри этих самоходок было тесно, но ради победы в этой войне воины шли на все, и «неуют» в тесных кабинах был малой бедой.

Стала ощутимой союзническая поддержка. Как отмечают на Западе (в данном случае англичанин А. Кларк), «русские предпочитали свое собственное оружие, которое было почти в каждом случае лучше того, которое им предлагали союзники». Исключение составляли транспортные самолеты «Дакота», бомбардировщики «Митчел», истребители «Мустанг». Но все же советская сторона более всего ценила поставку товаров — одежды, питания, радиоустановок, пакетов первой медицинской помощи. Наибольшее впечатление и пользу производили грузовики «студебеккер» и вседорожные джипы «виллис».

Немцы же ускоряли производство «пантер». Они изучали опыт битвы под Курском и значительно улучшили свою модель. Теперь немцы считали, что они превзошли Т-34. Ответом советских танкостроителей было создание на старом шасси КВ тяжелого танка «Иосиф Сталин», ИС. Танковые специалисты улучшили многое в их пути от мощного КВ. Вес ИС был 47 тонн, у него была пушка в 122 миллиметра. Его лобовая броня была усилена, башня была крупнее. Мобильность и относительно небольшой вес позволяли ему такую маневренность, на которую тяжелые германские «тигры» были неспособны.

Но более серьезная слабость немцев заключалась в том, чем обычно они гордились, — в системе управления. Уже в планировании «Цитадели» мы видим столкновение противоположно направленных сил — ОКХ (Цайцлер — за) и ОКВ (Йодль — против). Единственным связующим звеном некогда стройной системы становится Гитлер, чья психика и физическая форма все чаще дает сбои. В 1943 году утихает поток директив, столь обильных в предшествующие годы. Главной формой согласования действий становятся конференции, далеко не всегда дающие надежные и эффективные результаты. К примеру, прежде чем получить разрешение на отвод войск за Днепр, штаб провел семь конференций с Гитлером. Не существовало даже некоего подобия общего плана, общей концепции.

Да и не много было генералов, способных и имевших смелость выдвинуть свою концепцию поведения Германии в условиях ее заметного ослабления визави СССР. Одним из таких генералов был Гудериан. Гитлер ценил его самостоятельность и «терпел» его значительно дольше чем, скажем, Гальдера или Цайцлера. И вот Гудериан решается коренным образом изменить что-то в идейном вакууме. Он нашел нужный момент. «Мы были одни, только его эльзасская собака Блонди. Гитлер время от времени кормил ее кусками сухого хлеба. Линге, слуга, ожидал нас, тихо входя и выходя. Встретилась редкая возможность коснуться и, возможно, решить сложные проблемы». Гудериан предложил Гитлеру создать сложную и крепкую систему оборонительных сооружений глубоко в тылу — по линии польских территорий. Гитлер возразил, что железнодорожная система недостаточна для создания подлинно непреодолимых фортификационных сооружений. Гудериан, с присущей только ему открытостью и энергией, нарисовал систему между Бугом и Неманом; железных дорог хватает, узкая колея начинается только за Брестом. Но это означало отвод вооруженных сил назад на 400–500 километров. Более того, Гудериан хотел воспользоваться случаем и изменить систему командования. «Назначьте генералиссимуса, который был бы ответствен за весь Восточный фронт». Гитлер начал перебирать возможных претендентов и, естественно, нашел во всех недостатки. Собственно, Гудериан говорил, что Гитлер некомпетентен, а Гитлер говорил, что не доверяет армии и не сделает ее независимой. Так, во многом, решалась судьба войны.

В результате даже такие лоялисты, как Гудериан, начали искать пути устранения Гитлера. Танковый герой Германии обращался, как минимум, к трем столпам Третьего Рейха. С Геббельсом он говорил вскоре после неудачи «Цитадели». Геббельс нашел проблему лидерства сложной, но пообещал вернуться к ней «в надлежащее время». Гиммлер сохранил невозмутимое выражение лица (но мы-то знаем сейчас, что он уже пытался связаться с Западом, то есть соглашался с Гудерианом, но шел своим путем). Реакция Йодля была самой неожиданной: «А вы знаете лучшего верховного командующего, чем Адольф Гитлер?» Руководители Германии шли к пропасти, но, по разным причинам, предпочитали этот путь реальным попыткам найти выход.

В декабре 1943 года Гитлер говорит Манштейну, на что он надеется — на противоречия в противостоящей Германии коалиции. Нужно только создать условия, при которых эти противоречия выйдут на поверхность. Это становится стратегической идеей Гитлера, хотя его ненависть и к Востоку и к Западу явно мешает последовательной реализации этого плана. Гудериан поддерживал подобный замысел в принципе, но он предупреждал Гитлера, что успех может быть достигнут только в случае сокращения Восточного фронта, создания на нем основательных оборонительных сооружений, стабилизации его. Только тогда можно думать о маневрах, раскалывающих союзников. Гитлер это просто не захотел слушать. (Напомним, что Гудериан был у Гитлера в особой чести). Манштейн тоже предлагал закрепиться на Буге, но это означало сознательное отступление, а на это Гитлер не шел.

Ватутин и Черняховский испортили немцам Рождество. Командарм постарался раз и навсегда отшвырнуть немецкие войска от Киева. Замысел командарма и безудержный напор командира 60-й армии дали свои результаты — к новому году Житомир был почти окружен. 29 декабря 1943 года Черняховский взял Коростень, обойдя Житомир с северо-запада. Безгранично ценимые немцами железнодорожные узлы — в данном случае Казатин, откуда железнодорожные пути вели на Киев, в Одессу, в польском направлении, взят был Красной Армией. Падение Казатина предопределило судьбу Житомира и Бердичева, защищать которые немцы могли только высаживаясь на железнодорожные платформы. Наступление на фронте шириной 250 километров достигло глубины в 80 километров. Теперь у группы армий «Юг» не было железнодорожной связи с Германией.

А на севере Ленинградский фронт менее других изменил конфигурацию за последние два года. Расположенные к северу от Царского Села 70 батарей дальнобойных германских орудий продолжали бить по Ленинграду. «Великий архитектор» во главе рейха не щадил мировые архитектурные шедевры. В ответ стреляли 356-миллиметровые орудия корабельной артиллерии, самая долгая в мире артиллерийская дуэль продолжалась. К городу был проложен нефтепровод, по южному берегу Ладоги побежали вагоны, после января 1943 года жизнь стала чуть легче, но агония великого города продолжалась.

Немцы взяли отсюда немало войск для ведущихся значительно южнее битв, но они создали внушительные три линии обороны, губя Ленинград, удерживая в коалиции Финляндию, закрывая доступ к Прибалтике. Жестокие бои велись здесь в сентябре 1943 года, и советским войскам удалось взять Синявинские высоты, встал вопрос о решительных усилиях по снятию блокады. На протяжении ноября 1943 года оба фронта — Ленинградский (Говоров) и Волховский (Мерецков) вели интенсивную подготовку к наступлению. На Пулковских высотах теперь стояли 140 артиллерийских орудий на километр. Вторая ударная армия заняла позиции на Ораниенбаумском плацдарме — подвиг Балтийского флота, сумевшего под огнем осуществить высадку начиная с 7 ноября. К январю пять стрелковых дивизий и танковая бригада завершили процесс ночных высадок. От Рокоссовского сюда прибыл на минном тральщике хорошо знающий местные проблемы генерал Федюнинский. Именно он возглавил 2-ю ударную армию.

А далекие южане — 3-й и 4-й Украинские фронты бились за индустриальные призы — Кривой Рог и Никополь. В декабре удача была не на их стороне, хотя директива Ставки была жесткой — взять оба города к 1944 году. Перед Малиновским была многослойно укрепленная Каменка, перед Толбухиным — высокий берег Днепра. Наступая на Никополь, командующий 44-й армией Хоменко и начальник его артиллерии Бобков ошибочно избрали дорогу, ведущую через немецкие позиции, попали под обстрел и погибли, о чем сообщило германское радио. В ярости Сталин приказал распустить 44-ю армию и отдельные ее части раздать соседним соединениям. Лишь позже, после допросов немецких офицеров подозрение в злоумышленности было снято с двух офицеров, и их останки были захоронены в Мелитополе согласно полагающейся им церемонии. Здесь, на юге, не было танкового изобилия, и продвижение вперед замедлилось.