|
||||
|
|
3 Археология Археология — изучение материальных следов человеческой деятельности — доставляет нам сведения об эпохе викингов, относящиеся к разряду самых важных. Она особенно ценна для таких областей, как Скандинавия, Россия и Исландия, где письменные источники принадлежат к более позднему времени, и ее вклад в обогащение наших познаний об этой эпохе в истории христианского Запада неуклонно растет. Ни одно исследование данной темы не вправе игнорировать археологических данных или выводов археолога. Однако подобные свидетельства нельзя воспринимать безоговорочно, и это непременно должно находить отражение в любых заключениях, сделанных на их основании. К сожалению, отдельные археологи, которые хорошо знают или должны знать о таких правилах, иногда пренебрегают ими в своем желании получить непреложные результаты и «ценные» выводы. Слишком часто искушение датировать предмет или археологическое поле, расположить коллекцию предметов в хронологическом порядке, распознать черты стилистического сходства или определить происхождение берет верх над осмотрительностью, которая была бы уместна во многих случаях. Это не значит, что археологи опрометчивы по определению; некоторые из них очень осторожны и критичны в использовании материала, но, без сомнения, существует соблазн уточнить то, что следовало бы оставить неопределенным, и представить предварительные гипотезы как уже установленные факты. Даже тогда, когда археолог формулирует свои выводы с очень большой осторожностью, его непосвященная аудитория, не терпящая академической нерешительности, склонна игнорировать оговорки, и потому иногда случается так, что предположение, которое сначала высказывается очень неуверенно, пройдя через несколько стадий, превращается в утверждение, не доказанное ничем, кроме повторения. Интерпретация археологического материала — задача не из простых и, прибегая к помощи археологии, непосвященный должен остерегаться излишне доверчивого отношения к археологическим гипотезам. Необходимо помнить предостережение, сформулированное выдающимся ирландским филологом Томасом О'Рэйли: «Археологические факты часто скучны, но зато они обладают непреходящей ценностью; заключения археологов, напротив, нередко интересны, но сомнительны и эфемерны»[86]. Свидетельство археологии немаловажно, и им нельзя пренебрегать, но не менее важно, чтобы те, кто его использует, были осведомлены о природе такого свидетельства и ограничениях, которым. должно подчиняться его применение.  Илл. II а. Орудия, обнаруженные в захоронении норвежского кузнеца, относящемся, вероятно, к X веку, в Бюглане, Квитсейд, Телемарк. См. UOA (1945–1948, pp. 170–192. (Universitets Oldsaksamling, Oslo) И в первую очередь необходимо подчеркнуть, что, как отметил О'Рэйли, археологические факты зачастую скучны. Во многих музейных собраниях почетное место отводится самым эффектным и значительным находкам или же хорошо сохранившимся и нередко замысловатым по своему внешнему виду предметам, представляющим непосредственный и очевидный интерес. Во всех отношениях справедливо то, что захоронения в кораблях из Гокстада и Усеберга, стоящие в ряду лучших находок эпохи викингов, пользуются такой известностью и так часто появляются на страницах книг, посвященных данной теме, включая и ту, что вы держите в руках. Этот упор на самые интересные образцы не вызывает удивления, но может ввести в заблуждение, так как большинство находок не отличается привлекательностью и не особенно интересно. Основную массу материала составляют не золотые и серебряные украшения или прекрасно сохранившаяся резьба по дереву, а битые черепки, ржавые кусочки железа и изъеденная временем утварь. Археологические выводы, в том числе и интерпретация эффектных образцов, зависят от терпеливого и систематического анализа всего имеющегося материала, а не только лучшего.  Илл. II б. Коллекция инструментов, относящихся к эпохе викингов и найденных в Мастермюре на о. Готланд, находится в Государственном историческом музее, Стокгольм. (Photo ATA) Большую часть материала, ожидающего рассмотрения археолога, добывают в ходе научных раскопок, во время которых с помощью современных технологий делается все возможное для того, чтобы не просто сохранить найденное, но еще и зафиксировать предметы, оставившие после себя лишь едва заметные следы. При таких раскопках отмечается точное расположение каждой вещи, какой бы незначительной она ни была, а кроме того, фиксируются следы сооружений, такие, как пустоты, оставленные столбами, с тем, чтобы можно было более точно выяснить историю данного археологического пункта. Сегодня такой тщательный подход признан необходимым, ибо в ходе самого процесса раскопок часто гибнет немалая доля материала. Как только предметы меняют свое положение, записи археолога становятся единственным свидетельством об их исходном расположении, и от его отчета может зависеть очень многое. Даже лучшие специалисты по раскопкам могут ошибаться, а повсеместное и неизбежное привлечение неквалифицированной или, по крайней мере, недостаточно квалифицированной рабочей силы повышает вероятность оплошности. Археолог, отвечающий за проведение раскопок, не в состоянии находиться повсюду одновременно, а секундная невнимательность может привести к разрушению маленькой и хрупкой находки или едва заметных следов от постройки, вроде скважины от столба. В частности, не всегда легко удостовериться в том, что найденные рядом предметы были вместе изначально, а находки, зафиксированные в одном и том же слое, действительно к нему относятся. Помимо случайностей, которые происходят при раскопках, предметы могут сдвигаться из-за корней, животных или даже дождя, а потому глубина размещения предмета зачастую обманчива. Иногда случается определять слой, в котором сделана находка, соотнося его со срезом стенок раскопа. Порой сам этот разрез выполняется в основном «на глаз», но, даже будучи проведен аккуратно, он может оказаться недостаточно надежным инструментом для установления толщины слоев в той части, где вынимается земля. Таким образом, предмет может происходить из слоя, лежащего выше или ниже того, в котором он фактически находится. Если сомнения возникают уже после окончания раскопок, устранить их удается только в редких случаях; но, как правило, если даже они и высказаны, приходится оставлять их неразрешенными, и по ходу интерпретации археологической находки появляется новый элемент домысла. Поскольку немалая доля археологических выводов строится на том, что предметы обнаруживаются рядом или в одном, и том же слое археологического поля, неясность по поводу этих деталей имеет особенно серьезные последствия. Как правило, современные раскопки, разумеется, когда речь идет о важных археологических пунктах, проходят под тщательным контролем и бывают очень осторожными, и потому доля неопределенности невелика. К сожалению, огромное большинство находок эпохи викингов в частных и государственных коллекциях не было собрано с той аккуратностью, какой мы вправе ожидать от раскопок сегодня. Слишком многие из них извлекались из земли энтузиастами, которых больше интересовали сами предметы, чем обстоятельства их обнаружения, да и то лишь вещи, представлявшие явный интерес или бесспорно красивые. Как отозвался о своих предшественниках один археолог: «Кажется, никто не считал, что погребение, характеризуемое только „ржавыми кусочками старого железа“, достойно тщательного исследования»[87]. Предметы, выкопанные таким образом, нельзя оставлять без внимания. Они образуют существенную часть материала, но едва ли она может нас удовлетворить. Не все давние раскопки были небрежными — некоторые, как, например, замечательная работа Хьяльмара Столпа в Бирке, стоят на очень большой высоте. Но даже самые скрупулезные из тогдашних ученых работали, не имея серьезных — преимуществ, которые предоставляют современные технологии консервации, в то время еще не достаточно развитые. Многие предметы, зафиксированные Столпом и зарисованные тогда же, разрушились; например, меча, найденного в могиле 581 в Бирке и изображенного на рис. 3, более не существует. В настоящее время технологии раскопок и консервации ушли далеко вперед по сравнению с XIX веком, но археологическому изучению эпохи викингов нелегко избавиться от груза прошлых ошибок.  Илл. III. Застежка конской сбруи, позолоченная бронза, найдена в Бруа, Халла, о. Готланд, находится в Государственном историческом музее, Стокгольм. Размер фотографии примерно соответствует оригиналу. См. с. 91. (Bertil Almgren) Самым обычным объектом исследования археологов являются захоронения эпохи викингов. Подобных могил по всей Скандинавии, а также в других зонах скандинавской активности, известны десятки тысяч. Они бывают самого разного типа — кремация встречается наряду с ингумацией, отдельные могилы отмечены курганами, а другие плоские, кое-какие богато обставлены, прочие же бедны; и в некоторых из них умершие были захоронены или кремированы в корабле или лодке. Эти погребения, являющиеся главным источником материала по эпохе викингов, часто группируются вместе, образуя кладбища, которые можно связывать с населенными пунктами, но лишь немногие из этих поселений были обследованы. В основном это объясняется тем, что и в настоящее время в них живут люди. Например, на островах Эланд и Готланд для изучения легкодоступны населенные пункты, относящиеся к периоду до викингов и обезлюдевшие в V и VI веках по не совсем понятным причинам; к началу эпохи викингов здесь были основаны новые поселения на тех местах, которые по большей части заселены и сегодня[88]. Даже в тех случаях, когда раскопки возможны, следы эпохи викингов часто оказываются поврежденными, если не уничтоженными, при строительстве позднейших зданий или рытье сточных канав. Прекрасную возможность до тонкостей восстановить облик поселения эпохи викингов археолог получает лишь в тех случаях, когда археологические пункты пустеют прямо в этот период или сразу после него. Деревня Линдхольм в Северной Ютландии превосходно сохранилась только потому, что в XI веке весь этот участок оказался покрытым толстым слоем песка, и это уберегло его от повреждения[89]. Песок сохранил даже борозды на поле, и когда его удалили, все еще можно было увидеть колеи, оставленные колесами телеги. Шансы обнаружить следы IX–X веков увеличиваются и в том случае, если строения были каменными, а не деревянными, и потому тщательнее других поселений эпохи викингов была раскопана деревня Ярлшоф на Шетландских островах[90]. Существует также несколько крупных и значительных объектов, вроде лагеря в Треллеборге[91], или городов Хедебю и Бирки, и, естественно, они привлекли к себе большое внимание[92]. Когда мы смотрим на эти внушительные памятники и сделанные в них открытия, важно помнить, что они составляют лишь часть, хотя и существенную, свидетельств, поставляемых археологией. Так, исследование и интерпретация такого объекта, как Бирка, зависит от результатов бесчисленных мелких раскопок, многие из которых не фиксируются должным образом, а большинство редко рассматривается с точки зрения их самостоятельной ценности. Эти археологические пункты и сделанные там находки представляют собой то «сырье», которое должен переработать археолог. В результате систематического сопоставления и анализа он надеется предложить ответы на множество разнообразных вопросов. Например, он может попытаться выяснить судьбы конкретного населенного пункта или региона, проследить миграции, узнать характеристики региона и тем самым обнаружить привозные товары или чужеродные влияния, изучить изменения в составе населения, сравнить богатства и ресурсы различных областей в разное время и даже распознать классы общества. Практически для любого из подобных археологических исследований фундаментальным является вопрос хронологии. Одна из первых задач археолога состоит в том, чтобы как можно более точно определить абсолютную или относительную дату исследуемых им объектов и извлеченных из земли находок. Как и историка, его интересуют процессы развития, а здесь нельзя совсем обойтись без понимания хронологии. Очевидно, что шанс на серьезное рассмотрение любого подобного процесса, идет ли речь о художественных стилях, строительных технологиях, погребальных обычаях или просто о расцвете благосостояния, появляется только при возможности установить хронологию объекта или ряда объектов. Конечно, хронология археолога не обязана быть абсолютной: до тех пор пока на основании относительной хронологии, скажем, последовательности стилей, не делают выводов по поводу других проблем, к которым эта частная хронология не имеет отношения, в ней нет ничего плохого. Если же предполагается, что археологический материал будут использовать для общего изучения эпохи викингов, важно хорошо понимать, уместна ли археологическая хронология с точки зрения истории. Так же важно, чтобы историки и все те, кому, быть может, придется использовать эти вещественные свидетельства, разбирались в методах археологической датировки, поэтому недавно шведский ученый Бертил Альмгрен подверг их критическому анализу[93]. Вопросы хронологии, которые приходится рассматривать археологам, связаны либо с археологическими пунктами, либо с найденными предметами. Ответы, разумеется, тесно взаимосвязаны; установить дату могилы, дома или другого строения обычно можно, лишь найдя в нем какой-либо поддающийся датировке предмет, а дата предмета почти всегда определяется его нахождением в каком-то доступном для датировки окружении. Очевидно, самое главное — проводить раскопки археологического пункта аккуратно, поскольку надежда выработать относительную хронологию находок и доказать, что откопанные рядом предметы и изначально помещались вместе, существует только в том случае, когда пристальное внимание уделяется всем обстоятельствам. Материалы, полученные в результате небрежных раскопок и кладоискательства, могут быть абсолютно бесполезными, а случайные находки, обнаруженные при прокладке дорог или вспашке, не обладают ценностью в качестве критерия для датировки, поскольку явно нельзя сказать, когда они были потеряны или закопаны. Единственную надежду датировать предметы, найденные случайно или в ходе бессистемных раскопок, дает их сопоставление с другими, которые поддаются датировке, будучи извлечены с большей аккуратностью. К сожалению, таковых относительно немного: основная часть материала, относящегося к эпохе викингов, была добыта при не слишком хорошо известных обстоятельствах, и потому в идеале при попытках установления исторической или абсолютной хронологии этого периода этими находками следовало бы пренебречь. Наилучшим для датировки материалом, добываемым на месте археологических раскопок объектов эпохи викингов, являются монеты[94]. По общему признанию датировка некоторых из них неясна, но многие несут на себе имя правителя, при котором чеканились, и, таким образом, их дата оказывается установленной. Мусульманские монеты даже еще полезнее, поскольку обычно на них бывает указан год чеканки. К несчастью, лишь в относительно небольшом количестве захоронений и других археологических объектов были обнаружены монеты, поддающиеся датировке. В Норвегии и Дании мусульманские монеты были найдены всего в десяти могилах, и из 4400 мусульманских монет, найденных на этой территории, только тридцать было выкопано из могил[95]. Монеты, использованные при захоронении, нередко фрагментарны или сильно повреждены, и потому их дату зачастую невозможно расшифровать. Даже когда дата монеты, извлеченной из могилы, известна, это дает только одну границу датировки, а так можно зайти в тупик. Прежде чем стать частью погребального инвентаря, монеты могли долгое время находиться в обращении или служить украшением. Видимый износ — это очень ненадежный признак их возраста на момент захоронения; монета могла истереться очень быстро или, напротив, долго храниться в хорошем состоянии. Таким образом, монеты способны оказать лишь ограниченную помощь в датировке находок эпохи викингов.  Рис. 3. Могила № 581 на кладбище Бирки. См. рис. 10 и с. 84, 86, 94. Куфическая монета обозначена буквой а. (Из плана, опубликованного в Birkal, р. 189) Обнаружение в раскопе предметов, поддающихся датировке, обеспечивает лишь одну временную границу; другая обычно остается неопределенной. В отдельных случаях какое-то видоизменение или перестройка, связанная с известным моментом истории, устанавливает и вторую пограничную дату. Например, существует немаловажный участок, где на terminus ad quem указывает отсутствие некоторых предметов. Находится он в Бирке, где ни в одной из 1100 раскопанных могил, как и в материалах, добытых в черте города, не было обнаружено ни германских, ни английских монет времен короля Этельреда[96]. В Швеции такие монеты были чрезвычайно широко распространены в течение последних двух десятилетий X века, и их отсутствие в материалах из богатой Бирки наводит на мысль о том, что примерно к 980 г. город пришел в запустение. Это уникальный и необычайно ценный ключ к датировке могил и прочих объектов, найденных в Бирке. Например, это значит, что захоронение, изображенное на рис. 3, можно датировать в очень узких временных границах. В нем найден серебряный дирхем, который, по всей видимости, был отчеканен между 913 и 933 гг., и поскольку эта могила принадлежит к кладбищу Бирки, то относится она, вероятно, к периоду до 980 г. Эта датировка гораздо точнее, чем она могла бы быть, если бы могила была найдена в каком-то другом месте. Иногда временная граница известна из истории. Заселение Исландии в последней четверти IX века является прекрасной и вполне надежной отправной точкой для сделанных там открытий. Известны также попытки датировать отдельные объекты, связывая их с конкретными людьми или событиями, но они оказались менее плодотворными, чем можно было бы ожидать, и порой сама эта связь весьма сомнительна, как, например, предположение о том, что в Усеберге была похоронена королева Аса[97]. Конечно, существует насколько археологических пунктов, которые можно соотнести с исторически известными личностями, — это, например, курганы датских королей X века Горма и Харальда в Йеллинге, но королевские захоронения едва ли подходят на роль удобного пособия для изучения стиля и формы более скромных могил. Выходит, что таких объектов, для которых можно с уверенностью установить одну пограничную дату, немного, и совсем уж мало таких, для которых удается предложить две. Приходится использовать могилы и другие объекты, содержащие какое-то количество материала, явно поддающегося датировке, в качестве ключа к хронологии других находок. Метод прост: предметы, найденные в доступном для датировки контексте, сами используются в качестве критерия датировки, если они обнаружены в любом другом месте. Прием этот явно ненадежен, особенно когда его отправные точки сами обеспечены лишь одной пограничной датой, но приходится его применять, и некоторые археологи заявляют, что в состоянии датировать находки с замечательной точностью. Например, профессор Шетелиг в ходе дискуссии о датировке нескольких захоронений на территории Британии решился написать:
Впоследствии было высказано мнение о том, что колония викингов в Ярлшофе на Шетландских островах восходит к началу IX века[99]. Главная причина для этого заключается в том, что ряд предметов, отнесенных к началу IX века, был найден в самом древнем культурном слое первого дома викингов. Основанием для датировки всех этих предметов может служить:
Тот факт, с которым можно и поспорить, что в других местах украшения этого типа встречаются в раскопках начала IX века, разумеется, не является доказательством в отношении датировки предмета из Ярлшофа. Но представляется, что могила в Гаузеле датируется слишком ранним временем. О ней несколько раз упоминает Ян Петерсен в своем «Описании британских древностей, найденных в Норвегии», относя ее один раз к IX веку, дважды — ко второй половине того же столетия и один раз датируя «примерно 850 годом»[100]. Сомневаться в том, что в IX веке Ярлшоф был населен, не приходится, но к заявлению о том, что его основали в начале IX века, стоит относиться с легким скептицизмом, как и к большинству высказываний о возможности точно датировать археологический пункт с помощью находок такого рода. Шаткость подобной датировки лучше всего иллюстрирует следующий пример. Захоронение на рис. 3 можно отнести к 913–980 гг. Обух топора из этой могилы принадлежит к типу, который встречается в других местах, и на кладбище в Бирке найдены еще два аналогичных образца[101]. К счастью, в обоих последних захоронениях присутствовали монеты, в одном случае — 909–910 гг., в другом — начала X века. Таким образом, все три могилы говорят о том, что в X веке такой топор можно было использовать как погребальный инвентарь. Если мы собираемся использовать этот обух в качестве критерия датировки, то, очевидно, важно узнать, новыми или устаревшими являлись топоры этого типа на момент их захоронения в Бирке. И, прежде чем он сможет стать серьезным подспорьем при датировке, необходимо в каждом случае выяснить, был ли топор закопан уже старым или вскоре после своего изготовления. Мы не в силах установить это, и предположение, что в момент погребения оружие неизменно бывало старым, так же рискованно, как и то, что оно всегда было новым. Следовательно, неизбежно существование погрешности, равной, самое меньшее, поколению до и после пограничных дат, установленных для захоронений в Бирке. Иными словами, этот топор мог находиться в употреблении и стать элементом погребальной утвари с 870-го и примерно до 1010 г., а значит, его ценность как критерия датировки невелика. В лучшем случае, мы вправе сказать, что топоры такого типа использовались в X веке. Опасность появления несуразных результатов существенно уменьшилась бы, если бы используемые для датировки предметы встречались в больших количествах, но в таких случаях возникают дополнительные сложности. Наличие этих «больших количеств» может означать, что предмет пользовался популярностью в течение длительного периода и потому не может быть надежной приметой своего времени. Среди произведений скандинавского искусства, встречающихся во множестве, находятся овальные фибулы, которые иногда называют «черепаховыми». Известно немало различных типов этих характерно скандинавских украшений, и некоторые из них представлены множеством образцов. Самый распространенный тип получил у Яна Петерсена номер 51, и к нему принадлежит не менее 982 экземпляров из 676 археологических пунктов[102]. К сожалению, менее 160 из них нашли вместе с другими предметами, и только двенадцать — с монетами. Датировка этих монет варьируется между серединой IX и концом X веков, и нет сомнения, что фибулы такого типа характерны для конца эпохи викингов, но едва ли их можно датировать точнее. Следующая по численности разновидность овальных фибул у Яна Петерсена значится за номером 37; 535 образцов этого типа были найдены в 364 пунктах, причем только в семидесяти восьми из них обнаружили и другие предметы. Ни одна из таких фибул не была раскопана вместе с монетой. Как кажется, этот тип фибулы древнее, чем более распространенный номер 51, но, очевидно, нет возможности датировать его точнее, чем IX или началом X века. Изучение взаимного отношения этих двух типов с полной ясностью указывает на их частичное совпадение во времени, ибо в десяти объектах встречаются сразу оба. Известно немало аналогичных случаев «встречи» предметов, которые датируются по-разному, когда их обнаруживают изолированно друг от друга. Сам Шетелиг выражал удивление по поводу одной такой несовместимой пары: «Древнейший тип, относящийся к IX веку и отличающийся несколько тяжеловатым орнаментом, названный типом Бердаля, происходит из… Клибберсвика на Шетландских островах, причем этот последний археологический пункт оказывается местом поразительной „встречи“ фибулы типа Бердаля с фибулой-трилистником X века»[103]. Если фибула начала IX века могла быть погребена вместе с экземпляром X века, то едва ли стоит с доверием относиться к ней как к предмету, свидетельствующему о более ранней дате. Таким образом, датировка на основании совместного обнаружения предметов не бывает особенно точной. Стилистическая и типологическая эволюция сама по себе не является достоверным критерием датировки. Разумеется, в эпоху викингов происходили изменения типа и стиля, но старые предметы могли еще долго оставаться в употреблении, и обычно скорость этого процесса неизвестна. В разных областях и внутри разных социальных групп она могла быть неодинаковой. Менялась мода, существовали всевозможные стили, и все это можно проследить в течение эпохи, но иногда случается так, что отличающиеся, по всей видимости, стили или манеры, обычно отождествляемые с разными периодами, обнаруживаются вместе. Например, среди образцов резьбы по дереву, найденных в Усеберге, были распознаны работы десяти разных художников, выполненные в трех отличных друг от друга «стилях»[104]. Профессора Шетелиг и Линдквист пришли к диаметрально противоположным выводам относительно хронологической последовательности, в которой работали эти художники[105], а профессор Арбман недавно заметил, что «возможность установить время работы этих десяти мастеров очень невелика»[106]. Понятно, что подобные стилистические аргументы, не дают прочного хронологического основания для изучения эпохи викингов. Правда, Бертил Альмгрен предположил, что думать о наличии в Усеберге трех различных стилей — заблуждение, а вместо этого их следовало бы рассматривать как разные стороны одного и того же стиля[107]. Его заманчивые размышления о стилистическом анализе не встретили общего признания скандинавских археологов, но, безусловно, они заслуживают более широкого обсуждения, чем это было до сих пор. Он утверждает, что стили следует отличать не по мотивам, а по используемому типу изогнутых линий, и что у всех художников из Усеберга система этих линий была одинаковой. Различия связаны отчасти с индивидуальностью художника, а отчасти с выбором разных тем или предметов, но все эти произведения относятся к одной стадии или фазе развития скандинавского искусства. Такая же система изогнутых линий встречается на многих других предметах, относящихся к началу эпохи викингов, и, что примечательно, в их числе бронзовые изделия из Бруа в Халле, на о. Готланд, одно из которых представлено на илл. III. Бертил Альмгрен предполагает, что в отношении этой красивой застежки особенно важно то, что она выполнена в форме львиной головы с сильно стилизованной птицей в пасти и причудливыми зверями на шее и теле, но вся композиция состоит из изогнутых линий с постоянно меняющимся радиусом, причем к концу каждой линии этот радиус становится наименьшим. Существенно и то, что здесь, по-видимому, имело место сознательное стремление избегать прямых углов, ровных и параллельных линий и для композиции в целом характерна обдуманная асимметрия. Тот же тип изогнутых линий встречается в Усеберге, в чем можно убедиться на илл. IV. Разумеется, есть и отличия, особенно в том, как решается обрамление. В Бруа линии композиции соединяются с ним по касательной, кажется, что они в него перетекают и кромка сливается с узором. В резной панели из Усеберга, приведенной на илл. IV, линии композиции встречаются с круглым обрамлением под острыми углами, и если взгляд следует за линиями птиц, он задерживается на этих окружностях. Другое отличие, конечно же, состоит в том, что в Бруа само обрамление асимметрично, а в Усеберге каждое из них представляет собой круг. Кроме того, как указывает Альмгрен, есть некоторая разница и в самом узоре из изогнутых линий, причем не только между Бруа и Усебергом, но даже между находками из Усеберга. Однако такие расхождения не отменяют сущностного единства этой ранней фазы в развитии стиля викингов. Обоснованность такого стилистического анализа можно проиллюстрировать, применив его к узору, известному в восточной Скандинавии как «Стиль D», который относится к предшествовавшему периоду. В этом стиле, в отличие от образца из Бруа, используются прямые линии, а кривые обычно бывают правильными, и композиции, как правило, симметричны.  Илл. IV. Панель от так называемых «Четвертых саней», найденных вместе с кораблем из Усеберга, находится в Музее кораблей Universitetets Oldsaksamling в Осло. См. с. 102. Хакон Шетелиг назвал ее одним из лучших резных произведений, найденных в Усеберге. Vestfoldskolen (Osebergfundet III, 1920), p. 101. (Bertil Almgren) Во время эпохи викингов мода на декоративные стили не раз менялась, что можно увидеть, сопоставив узоры из Усеберга и Бруа с серебряными фибулами из Ямьо на о. Эланд, показанными на илл. VIII. Это пример так называемого стиля Борре, относящегося к середине эпохи викингов. Более поздний стиль искусства викингов представлен руническим камнем из Упланда на илл. I. Изучение эволюции этих и других стилей наряду с факторами, оказавшими на них влияние, является важной частью археологического исследования эпохи викингов, но сделанные на сегодня выводы нельзя назвать ни достаточно согласованными, ни достаточно определенными для того, чтобы заключения на основании стиля приобрели серьезный вес за пределами узкого круга археологов и историков искусства. В любом случае, маловероятно, чтобы достижения в сфере искусства были тесно связаны с политическими или экономическими изменениями, и потому хронологии стилей эпохи викингов суждено навсегда остаться до известной степени относительной; и даже если бы существовала возможность установить последовательность стилей, их хронология едва ли имела бы какое-то отношение к другим эволюционным процессам. Точно так же выявление отдельного внешнего воздействия на некий стиль или на искусство некоего региона (например, в искусстве викингов прослеживается франкское, английское, ирландское, византийское и персидское влияния) — это завораживающее занятие, но по большей части не ведущее к изучению других аспектов исторического периода. Подобные влияния, разумеется, свидетельствуют о контакте с искусством других регионов, но определить их сущность почти никогда невозможно. По-видимому, в том, что касается политических, экономических и даже личных отношений того времени, эти влияния, по поводу которых все равно не утихают споры, оказываются весьма обманчивыми ориентирами. Таким образом, изучая стили, установить абсолютную археологическую дату практически никогда не представляется возможным, разве что в очень широких пределах, и такая возможность открывается крайне редко в результате обнаружения предметов, поддающихся датировке. Польза от таких способов датировки, как радиоуглеродный метод, не столь велика, как может показаться на первый взгляд, ибо при весьма значительной погрешности этого метода надеяться можно лишь на то, что он подтвердит принадлежность предмета к началу или концу эпохи викингов, что в большинстве случаев уже и так будет известно[108]. Например, была исследована смола кораблей, недавно обнаруженных в Роскилле-фьорде, и при помощи радиоуглеродного метода датирована 910 г., а возможная погрешность составила по веку в каждую сторону[109]. Таким образом, лучшее, на что здесь можно надеяться, — это датировка в широких временных границах. Мы вправе сказать, что некоторые предметы представляются типичными для начала, середины и конца эпохи викингов, и, вероятно, оправданным будет вести разговор о столетиях, но более точная датировка, чем эта, по всей видимости, невозможна. Безусловно, хронологические вопросы являются основополагающими для изучения археологии эпохи викингов, но это не единственная забота археологов. Об их интересе к стилистическому развитию декоративного искусства и тем внешним влияниям, которые оно может отражать, уже говорилось выше. Кроме того, археологи изучают эволюцию технологий и характер социальных обычаев, проследить которые можно, в частности, по погребению усопших. Раскопано значительное количество захоронений, и, хотя слишком мало из них было исследовано тщательно, чтобы можно было сделать по-настоящему качественные выводы, кое-какие факты представляются четко установленными. Самый примечательный из них заключается в том, что в этот период для скандинавов был характерен обычай погребения или кремации мертвых в корабле или лодке. Стало быть, найденные в России и Западной Европе захоронения в кораблях и лодках, скорее всего, принадлежали скандинавам. К сожалению, обнаружение заклепок от лодок в могилах, в которых погребен прах после кремации, не обязательно означает, что труп был сожжен в лодке. Если для погребального костра использовалась старая лодочная древесина, в обгорелых остатках вполне могут оказаться заклепки[110]. Встречаются и другие виды захоронения, которые, как представляется, достаточно хорошо изучены, и среди них могилы с погребальной камерой, вроде представленной на рис. 3. Они обнаруживаются по всей Скандинавии, в Польше, Северной Германии, а также Южной России, и один шведский археолог предположил, что этот тип захоронения пришел в Скандинавию с юго-запада, а затем был принесен скандинавами на юг России[111]. Это кажется маловероятным: различные типы захоронения в камерах, скорее всего, развивались независимо во всех регионах, изобилующих лесом. По всему ареалу распространения викингов, кроме Исландии, параллельно бытовали как кремация, так и ингумация, и возможно, что обычай погребения в земле явился результатом христианского влияния. Судя по всему, кремация была наиболее распространена и существовала дольше всего в областях вроде Финляндии, находившихся в большом удалении от христианского Запада, но, разумеется, не стоит предполагать, что это христианское влияние было прямым. Само собой, наличие кладбищ с захоронениями в земле не означает, что эту территорию посетил миссионер. Иногда считают, что могилы без погребальной утвари говорят о прямом христианском влиянии, но с той же вероятностью они могут свидетельствовать о бедности покойного или неграмотно проведенных раскопках, и необходимо помнить, что даже христиан иногда хоронили вместе с кое-каким имуществом. Таким образом, проследить распространение народов или верований, изучая особенности захоронений, довольно сложно. Конечно же, ничуть не проще сделать точные выводы, исходя из содержимого могил. Очевидно, что находки в захоронениях на территории России или Ирландии мечей или фибул скандинавского производства, еще не доказывают того, что люди, погребенные в этих могилах, были скандинавами или имели скандинавских предков. Предметы такого рода могут переходить из рук в руки, нередко оказываясь очень далеко от народа, который их изготовил или пользовался ими первым. Это может показаться ясным как день, но порой, об этом забывают. Некоторые ученые воспринимают обнаружение скандинавских предметов, особенно в России, как доказательство тесных связей со Скандинавией. Самый яркий пример тому — отношение к раскопанному в Чернигове крупному захоронению с погребальной камерой, в котором были найдены два меча, один скандинавский, а второй — скандинавской формы, но декорированный в чуждом стиле. И хотя, кроме этих мечей, ни один из предметов, найденных в могиле, нельзя с какой-либо долей уверенности связать со Скандинавией, но крупный шведский археолог недавно высказал предположение, что захоронение принадлежало человеку скандинавского происхождения[112]. Такое предположение тем более удивительно, если учесть, что мечи были одним из предметов скандинавского экспорта, о чем упоминают мусульманские писатели того времени[113]. В полемике по поводу крупного кладбища эпохи викингов в Гнездове вблизи Смоленска заявление о том, что присутствие в захоронении скандинавских предметов доказывает скандинавские корни усопшего, привело к крайне плачевным последствиям. В Гнездове насчитывается более 3000 могил, а монеты и другие предметы, найденные в них, показывают, что этим кладбищем пользовались в X–XI веках. Многие захоронения были раскопаны в XIX веке, а за последние пятнадцать лет советский археолог Д. А. Авдюшин исследовал еще более сотни[114]. Среди находок из этого археологического пункта имеются и некоторые предметы скандинавского производства, есть также и другие, скандинавского типа, но, вероятно, изготовленные на Руси. Тот факт, что одна из крупнейших могил представляет собой захоронение в лодке, доказывает, что там было погребено какое-то число скандинавов, есть и еще несколько могил, которые обоснованно можно назвать скандинавскими, но в целом доля скандинавского элемента была сильно преувеличена. Профессор Бронстед, безусловно, ошибается, заявляя, что «по большей части в этих могилах захоронены шведы»[115]. Реально выявленное скандинавское влияние согласуется с теорией об обществе, в котором господствующее положение занимали воины скандинавского происхождения, впрочем, скоро славянизированные, но, конечно же, обнаруженного скандинавского материала недостаточно, чтобы подтвердить заявление Арбмана о том, что это шведское кладбище, последнее пристанище представителей шведской колонии. Право слово, лучше бы признать, что это место служило кладбищем для русских[116]. Контраст между Скандинавией и Россией с их многочисленными захоронениями эпохи викингов и Западной Европой разителен. Несмотря на интенсивную скандинавскую колонизацию и продолжительные военные действия против пришельцев с севера, в Западной Европе могилы викингов чрезвычайно редки. В 1925–1926 гг. группа норвежских ученых составила список скандинавских древностей, известных в то время в Западной Европе, и, хотя в свете современных знаний его следовало бы несколько дополнить, их труд ясно показывает, как мало захоронений викингов было обнаружено на Британских островах и континенте[117]. В Англии и Уэльсе их общее число составило шестнадцать; на острове Мэн — одиннадцать; в Ирландии за пределами Дублина, где открыли большое кладбище, их оказалось четыре; в Шотландии — тринадцать; а на северных и западных островах — около шестидесяти. Что же касается континента, то там зафиксировали только три захоронения. Для Англии необходимо сделать одно важное дополнение — кладбище примерно из шестидесяти курганов, обнаруженное в Инглби в Дербишире[118]. Предпринимаются различные попытки объяснить столь чрезвычайную редкость на Западе объектов, связанных с викингами. Так, например, высказано предположение о том, что в Англии этих могил так мало из-за того, что у датчан не было принято хоронить своих мертвецов в высоких курганах или с богатым погребальным инвентарем, и потому их захоронения, скорее всего, остаются незамеченными. Это помогает объяснить малочисленность могил в датских областях Англии (менее десяти, согласно норвежскому списку), но это едва ли имеет отношение к территориям, которые были заселены людьми норвежского происхождения. По-видимому, есть другое, более удовлетворительное объяснение — поселенцы быстро отказались от своих прежних погребальных обычаев, но не из-за того, что они слишком долго сражались вдали от дома, как заявил профессор Шетелиг[119], а потому, что скоро переняли христианские формы захоронения, или как минимум хоронили своих умерших соплеменников на христианских кладбищах. Кое-где на Британских островах мечи, топоры и другие скандинавские предметы были найдены на церковных кладбищах, а на острове Мэн есть несколько очень крупных погребальных курганов викингов, расположенных за пределами погостов. Поскольку по обычаю погосты время от времени расчищались, большинство захоронений эпохи викингов, вероятнее всего, было уничтожено уже давным-давно[120]. Археологи иногда поддаются искушению связывать свои объекты и находки с исторически известными событиями или местами. В пользу существования некоторых из таких связей говорит несметное количество свидетельств, и нет нужды сомневаться в правомерности отождествления археологических пунктов в Бирке, Хедебю и Каупанге с торговыми центрами, упоминаемыми в источниках IX века. Но далеко не все предложенные археологами отождествления покоятся на столь прочном основании. В качестве примера можно привести выдвинутую недавно гипотезу о том, что группа могил, найденных в Монквермауте, принадлежала жертвам нападения викингов[121]. В основе ее лежит убежденность в том, что мы располагаем исчерпывающей исторической и археологической информацией, а это явно не так. Эти могилы могли появиться в результате любого другого акта насилия, в котором викинги не принимали участия. Пытаясь увязать исторические и археологические данные, очень легко соблазниться самыми удобными гипотезами и отнестись к ним так, как будто они исключают все прочие возможности, поэтому историки, пользующиеся вещественными материалами, должны особенно остерегаться подобных обманчивых доводов. Все эти трудности, ожидающие каждого, кто обращается к археологическим данным, были подчеркнуты не для того, чтобы доказать бесполезность археологии, а чтобы стало понятнее, какой реальной ценностью она обладает. Вне всякого сомнения, археология вносит важный вклад в изучение эпохи викингов, но если не признавать довлеющих над ней ограничений, она может принести больше вреда, чем пользы. К тому же очень важно, чтобы все, кто прямо или косвенно использует археологические свидетельства, признали, что невозможно установить точную историческую дату материальных находок, объектов и даже стилей и технических приемов, а значит, установить прочную связь между археологическими открытиями и историческими событиями очень трудно. С учетом этой важной оговорки по поводу исторической ценности археологии она может дать очень много. Так, она позволяет изучить перемены, происходившие в том или ином месте, например, превращение Хедебю из мелкого торгового центра в город, окруженный тщательно продуманными фортификациями, с водопроводом, подведенным, по крайней мере, к некоторым домам, или развитие оборонительных сооружений Бирки. Исключительной заслугой археологии является открытие сложной системы строений, находившейся внутри крупных датских земляных сооружений, вроде Треллеборга[122]. Можно вполне плодотворно изучать изменения в застройке подобных объектов как таковые; сложно лишь выявить связь этих процессов между собой, а также с событиями в других местах. Кроме того, археолог способен привлечь внимание к видимым изменениям в благосостоянии разных областей и вправе обоснованно предположить, что многократное увеличение количества захоронений, найденных в разных частях Скандинавии и относящихся к началу эпохи викингов, указывает на рост численности населения. В некоторых областях действительно можно выявить значительные локальные колебания в численности могил, как, например, в удаленной от берега части Каупанга[123]. Археолог может также внести ценный вклад в наше понимание этого периода, изучая распределение некоторых легко узнаваемых предметов, вроде рейнской посуды[124], мыльного камня из Норвегии[125], и, помимо всего прочего, монет[126]. В его арсенале находится также изучение развития технологий и инструментов, в числе которых наиболее примечательны корабли. В этих и других вопросах археология обладает величайшей ценностью, и в данном исследовании мы будем широко на нее опираться, но важно всегда помнить о том, что она оперирует гипотезами. В проверке предположений случай играет не меньшую роль, чем научный метод. Историк эпохи викингов должен остерегаться принятия на веру бездоказательных, а иногда и безосновательных домыслов и использования их таким образом, как будто они являются непреложным фактом, не вызывающим сомнения. Примечания:1 EHDt p. 776. 8 См. c. 239–240. 9 Люсьен Мюссе подчеркнул это в Cahiers de Civilisation Mdd'rfvale, I (1958), p. 67. 10 Самое значительное из современных исследований принадлежит Фрицу Аскебергу, Fritz Askeberg, Norden och kontinenten i gammal tid (Uppsala, 1944), p. 114–183. 11 См. например: J. Brondsted, The Vikings (1960), p. 299. 12 Marc Bloch, La Societe; Feodale: La Formation des Liens de Dependance (Paris, 1939), p. 30. 86 Thomas F. O'Rahilly, Early Irish History and Mythology (Dublin, 1946), p. 440. 87 Joseph Anderson, Scotland in Pagan Times: The Iron Age (Edinburgh, 1883), p. 43. 88 Marten Stenberg и Ole Klindt-Jensen, Vallhagar (Copenhagen, 1955), II. 1161–1685. 89 Th. Ramskou, AA, XXIV (1953), pp. 186–196; XXVI (1955), pp 4 177–854; XXVIII (1957), pp. 193–201; Fra Nationalmuseets Arbejdsmark, 1957, pp. 97-100; Lindholm Hoje (Nationamuseets BIS Bog, 1960). 90 См. c. 86. 91 См. c. 193–201. 92 См. главу 8. 93 Bertil Almgren, Bronsnycklar och Djurornamentik, pp. 70–97. Позиция, отраженная в этой книге, вкратце изложена на английском языке в кн.: D. М. Wilson, «Almgren and Chronology», Medieval Archaeology, III (1959), pp. 12–19. См. также Bertil Almgren «Datering» (av vikingatida kulturfdremal), KHL, III, col. 22-7. 94 См. главу 5. 95 KHL, I, col. 183-4. 96 H. Arbmann, Schweden und das karolingische Reich (KVHAA Handlingar 43, 1937), pp. 240–241. 97 G. Gjessing, Viking, VII (1943), pp. 105–111; Thorleif Sjovold, The Oseberg Find (Oslo, 1959), pp. 80–81. 98 VA, VI, 103. 99 J. R. С. Hamilton, Excavations at Jartshof, Shetland (Ministry of Works Archaeological Reports no. I, Edinburgh, 1956), p. 129. 100 VA, V. 31–2, 92-3, 168, 207. 101 Birka I, могилы 495, 524. 102 Согласно Bertil Almgren, Bronsnycklar, p. 73, эта статистика почерпнута из кн.: Peter Paulsen, Studien zur Wikinger-Kultur (Neumunster, 1933), pp. 83–84, 86–87, 90–93, 95-100. Неточность некоторых сопоставлений, о которых здесь сообщается, компенсируют открытия, совершенные после 1933 г. 103 VA, VI. 102–103. 104 Haakon Shetelig, Vestfoktskoten (Osebergfundet III, Oslo, 1920). 105 Sune Lindqvist, «Osebergmastarna», Tor, 1948, p. 9–28. 106 Holger Arbmann, The Vikings (London, 1961), p. 122. 107 Bronsnycklar och Djurornamentik, pp. 88–95. 108 Harold Barker, «Radio Carbon Dating: Its Scope and Limitations», Antiquity, XXXII (1958), pp. 253–263. Он делает вывод о том, что «метод датировки с помощью углерода-14, в лучшем случае, устанавливает широкие хронологические рамки, а не точную дату». 109 О. Olsen и О. С. Pedersen, АА, XXIX (1958), pp. 174. 110 Sune Lindqvist, «Fuskhtfgar och falska bitgravar», Tor, IV (1958), pp.101–112. 111 T. J. Arne, «Scandinavische Holzkammergraber aus der Wikinerzeit in der Ukraine», АА, II (1931), pp. 285–302. 112 Holger Arbman, Sveari Osterviking (Stockholm, 1955), p. 94. 113 Например, Ибн Хурдадби, см. Harris Birkeland, Nordens historie i middelalderen etter arabiske kilder, p. 11. См. также список статей мусульманского импорта из Булгарии у Аль-Мукаддаси, цит. ниже, с. 265. 114 Предшествующие раскопки рассмотрены в кн.: Т. J. Arne, La Suede et l'Orient (Archives d'Etudes Orientales, 9, Uppsala, 1914), pp. 37–44. относительно раскопок Д. А. Авдюшина см.: Краткие сообщения Института истории материальной культуры, 30 (1949), с. 3–14; 44 (1952), с. 93–103; 38 (1951), с. 72–81. 115 The Vikings, p. 279. 116 У автора «russians». — Прим. ред. 117 VA, II–IV. 118 VA, VI. 77-9; C. Clarke и W. Eraser, «Excavations of Pagan Burial Mounds: Ingleby, Derbyshire», Journal of the Derbyshire Archaeological and Natural Hist. Soc., no. LXVI (1946), pp. 1-23; no. LXIX (1949), pp. 78–81. 119 VA, VI. 86. 120 Это соображение предложил мне м-р P. S. Gelling, ср. В. R. S. и Eleanor Megaw в The Early Cultures of North-West Europe (H. M. Chadwick Memorial Studies), ред. Sir Cyril Fox и Bruce Dickins (Cambridge, 1950), pp. 146–147. 121 Medieval Archaeology, IV (1960), p. 140. 122 См. c. 193–201. 123 См. c. 260. 124 W. Hubener, «Zur Ausbreitung einiger frankischer Keramikgruppen nach Nord und Mitteleuropa im 9-12 Jahrhundert», Archaeologia Geographica, II (1951), pp. 105–111. 125 H. Jankuhn, Haithabu (1956), pp. 167–169. 126 См. Главу 5. |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
