• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Как уже было сказано, два знаменитых представителя весьма популярного в античности историко — биографического жанра — грек Плутарх и римлянин Светоний — оставили нам подробное и яркое описание жизни Цезаря. Но по странной прихоти судьбы обе биографии дошли до нас без начальных глав. Поэтому остаются неизвестными те «орнаментальные» подробности, которыми, несомненно, был изукрашен рассказ о появлении Цезаря на свет. Однако наличие подобного рода деталей и сведений, по крайней мере в рассказе Светония, не вызывает сомнений, ибо комментатор «Энеиды» Сервий дает прямую ссылку: «Светоний сообщает в жизнеописании Цезаря, что по всему миру оракулы возвестили о рождении великого полководца». Очевидно, речь идет лишь об одной из деталей не дошедшего до нас живописного рассказа.

Само собой разумеется, что утрата подобных сведений едва ли способна в наше время серьезно огорчить историка. Но мы не можем с уверенностью судить и о более важных фактах. Так, строго говоря, нам не известен самый год рождения Цезаря. Те же Плутарх и Светоний сообщают, на каком году жизни Цезарь был убит, что дает возможность прийти к ретроспективному выводу о дате его рождения. Таковой обычно считается 100 г. до н. э. Но еще Моммзен заметил, что сроки занимаемых Цезарем государственных должностей — а эти сроки в Риме довольно строго соблюдались — заставляют сдвинуть дату рождения к 101 или даже 102 г. Бесспорен лишь месяц рождения — это квинтилий, переименованный в честь Цезаря еще при его жизни в июль. Однако в последнее время наблюдается тенденция вернуться к традиционной датировке.

Гай Юлий Цезарь происходил из старинного и знатного патрицианского рода. Он сам с присущей истому римлянину гордостью возводил свой род к полулегендарным римским царям и даже к богам. На похоронах своей тетки Юлии (сестры отца) Цезарь выступил, по обычаям того времени, с хвалебной речью, в которой утверждал: «Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же — к бессмертным богам, ибо от Анка Марция происходят Марции — Рексы, имя которых носила ее мать, а от богини Венеры — род Юлиев, к которому принадлежит и наша семья». Что касается матери Цезаря Аврелии, то она также происходила из старинного и знатного, но плебейского рода Аврелиев.

Несмотря на знатность происхождения, семья Цезаря традиционно была связана с противниками сенатского режима, с теми, кого обычно считают представителями демократического крыла. Такая традиция могла идти со стороны матери, в роду которой были не только консулы, но и народные трибуны. Однако наиболее яркую демократическую «окраску» семье Цезаря придавало то обстоятельство, что сестра его отца, упоминавшаяся уже Юлия, была замужем за знаменитым Гаем Марием. Таким образом, в микрокосме этой семьи нашли отражение те социальные и политические, сословные и классовые противоречия, которые с такой силой проявлялись в жизни римского общества в целом.

Когда Цезарю исполнилось пятнадцать лет, внезапно умер его отец, бывший в 92 г. претором, затем проконсулом в Азии, но так и не достигший венца политической карьеры — консулата. Молодого Цезаря теперь окружали только женщины, которые, как отмечает один из его новейших биографов, начинают с этого времени играть в его жизни весьма заметную роль.

В 84 г. юноша Цезарь, очевидно, благодаря протекции влиятельных родственников и друзей семьи был избран жрецом Юпитера. На этот почетный пост мог быть избран лишь тот, кто принадлежал к патрицианскому роду. Но существовало еще одно ограничение: избираемый должен был происходить из такой семьи, в которой родители вступили в брак, применив особый и древний религиозный обряд, называвшийся confarreatio (он фактически исключал расторжение брака).

Жрец Юпитера не имел права садиться на коня, видеть войско, не мог произносить клятву, носить перстень, проводить вне города более двух ночей, дабы не прерывались на длительный срок жертвоприношения Юпитеру. Он должен был сам вступать в брак с соблюдением обряда confarreatio, причем и невесту желательно было избирать из патрицианской семьи. Видимо, в этой связи произошло расторжение помолвки молодого Цезаря с Коссутией, происходившей из богатого, но плебейского рода. Однако его ожидала более блестящая партия: в 84 г. Цезарь женился на Корнелии, дочери консула Л. Корнелия Цинны, оставшегося после смерти Мария фактически единоличным правителем Рима.

Но пользоваться благами этого родства, как и выполнять не столько сложные, сколько стеснительные обязанности жреца Юпитера, Цезарю пришлось недолго. Нельзя даже сказать с уверенностью, выполнял ли он их вообще: вступление в должность требовало соблюдения такого множества формальностей и растягивалось на такой длительный срок, что Цезарю просто могло не хватить времени. Дело в том, что весной 83 г. в Италии высадился со своей армией Сулла, началась гражданская война, а в 82 г. Рим был взят с бою сулланскими войсками. Установилась диктатура Суллы, санкционированная народным собранием.

Само собой разумеется, что все постановления и решения, принятые Марием и Цинной, были отменены. Наиболее видные их сторонники поплатились и жизнью и имуществом во время проскрипций. Цезарь был, конечно, слишком еще молод и слишком незначителен в политическом отношении, чтобы всемогущий диктатор мог считать его в какой — то мере серьезным противником. Но тем не менее он не отказал ему в некотором внимании. Видимо, родственные связи юного жреца Юпитера были все же слишком одиозными.

Цезарь был отстранен от своей почетной должности. Затем от него потребовали, чтобы он развелся с Корнелией. Однако Цезарь отказался выполнить требование диктатора. Это поставило его в трудное и опасное положение: приданое Корнелии было конфисковано, а сам он лишен права на отцовское наследство. Под угрозой ареста, переодетый, больной лихорадкой, он скитался по Сабинской области, меняя каждую ночь убежище. Несмотря на такие меры предосторожности, он все же был настигнут сулланским патрулем, и ему пришлось выкупить свою жизнь за взятку в 12 тысяч денариев.

Но и на сей раз помогли родственники. Мать Цезаря, Аврелия, имела связи в сулланских кругах. Были пущены в ход также девы — весталки, которые, по древнему римскому обычаю, пользовались правом заступничества за осужденных. Сулла даровал помилование молодому и строптивому аристократу. По традиции, скорее всего легендарной, он сделал это очень неохотно, сказав, что ходатаи сами не понимают, за кого они просят, и что в мальчишке сидит несколько Мариев.

Как бы то ни было, но, получив официальное прощение, Цезарь все же почел за благо покинуть Рим, К тому же наступал уже такой возраст, когда римлянин знатного происхождения должен был начинать свой путь служения государству. Если не удалась карьера жреца, запрещавшая службу в армии, то теперь Цезарь начал с нарушения этого запрета, тем более что некоторый стаж военной службы был в Риме негласной, но почти необходимой предпосылкой любой общественно — политической карьеры. Цезарь отправился в провинцию Азия, где вскоре оказался прикомандированным к штабу пропретора Квинта Минуция Терма. Отсюда он вскоре был направлен в Вифинию к царю Никомеду с поручением привести эскадру, которая была необходима Терму, осаждавшему в это время Митилены (на о — ве Лесбос), город, еще сохранявший верность старому врагу Рима понтийскому царю Митридату.

Пребывание Цезаря в Вифинии никак не может служить украшением его биографии. Конечно, хорошо известно, что имена великих людей окружены из только фимиамом восторгов и лести, но часто и зловонным дыханием клеветы, а на расстоянии в две тысячи с лишним лет не так просто отделить злонамеренный вымысел от не всегда приятного, но тем не менее истинного факта. Во всяком случае молва, преследовавшая Цезаря всю жизнь, приписывала ему любовные отношения с царем Никомедом, что, по выражению Светония, легло на его репутацию несмываемым пятном.

Вернувшись к Минуцию Терму, Цезарь принял участие во взятии Митилен, отличился при штурме и за проявленную храбрость был награжден дубовым венком. В 78 г. он переехал в Киликию, где участвовал в военных действиях, которые вел здесь проконсул Публий Сервилий Ватия (кстати, бывший сулланец) против морских разбойников. Однако в Киликии Цезарь задержался ненадолго. Вскоре сюда дошла весть о смерти Суллы, и он поспешил вернуться в Рим.

Непрочность и непопулярность сулланского режима стали ясны сразу же после смерти его создателя. Консул 78 г. М. Эмилий Лепид, бывший сулланец, наживший на проскрипциях немалое состояние, выступил теперь с требованием пересмотра ряда установлений покойного диктатора. В частности, он обещал вернуть земельные участки, конфискованные Суллой, их законным владельцам. Дело дошло до того, что Лепид двинул набранное им войско на Рим, но потерпел поражение, бежал в Сардинию, где вскоре и умер.

В начале этих событий в Рим возвратился Цезарь, и, если верить Светонию, Лепид пытался завербовать его в число своих приверженцев и «прельщал крупными выгодами». Однако, несмотря на рано проявившуюся склонность и даже вкус к политическим интригам, молодой Цезарь обнаружил на первых порах большую осмотрительность и не дал вовлечь себя в предприятие, почти не имевшее шансов на успех. Он остался в стороне и от другого, гораздо более серьезного движения, возглавленного одним из крупнейших вождей марианской оппозиции — Квинтом Серторием. И хотя военные действия во время этой так называемой Серторианской войны происходили на территории Испании, но еще Сулла, а затем и сенат рассматривали это движение как непосредственную угрозу, бросив на его подавление крупные силы под командованием молодого, но успевшего уже прославить себя полководца — Помпея.

Не приняв — и, видимо, вполне сознательно — участия в этих экстремистских выступлениях, Цезарь избрал совсем иную форму для своего политического дебюта. Он предпочел наименее опасный и ь то же время широко используемый в Риме путь к достижению определенной политической репутации и карьеры: активное участие или, вернее, инициативу в организации громких судебных процессов, причем по возможности процессов с политической окраской.

В 77 г. он обвинил в вымогательствах и привлек к суду видного сулланца Г. Корнелия Долабеллу, который был консулом 81 г., а затем управлял Македонией. И хотя благодаря защите Г. Аврелия Котты и Кв. Гортензия, опытнейших судебных ораторов и патронов, Долабелла был оправдан, но обвинительная речь Цезаря оказалась настолько блестящей, что сразу утвердила за ним репутацию одного из первых ораторов Рима. О популярности этой речи свидетельствует тот факт, что она ходила в списках и сохранялась по крайней мере до II в. н. э. (поскольку была известна Тациту и Авлу Геллию). В следующем 76 г. Цезарь по просьбе греков привлек к суду за вымогательства и взяточничество Гая Антония, тоже сулланца, который, будучи командиром конницы во время войны с Митридатом, приобрел в Греции скандальную славу. Антонию, однако, удалось избежать суда, поскольку он обратился за помощью и защитой к народным трибунам.

После этих двух процессов, не принесших ему удачи, но и не повредивших его репутации, Цезарь снова покидает Рим и отправляется на Родос слушать лекции знаменитого ритора Аполлония Молона (за несколько лет до этого у него совершенствовался в ораторском искусстве сам Цицерон). Когда Цезарь возвращался с Родоса, то у острова Фармакусса он был захвачен в плен пиратами. Оба биографа Цезаря — и Светоний и Плутарх — весьма живописно излагают этот эпизод. Версия Светония скромнее: Цезарь пробыл в плену около сорока дней, большинство своих спутников он разослал по малоазиатским городам на предмет сбора необходимой суммы для его выкупа. Выплатив пиратам 50 талантов (или 300 тысяч денариев). Цезарь был освобожден, но на этом не успокоился: собрав флот, он погнался за пиратами, захватил их и предал казни, как шутя обещал им во время своего плена.

Версия Плутарха более цветиста и потому менее правдоподобна. Плутарх вообще излагает события жизни Цезаря за 81–73 гг. в несколько иной последовательности, Согласно его версии, Цезарь уезжал из Рима лишь один раз. Он скрывается от преследований Суллы в Вифинии у Никомеда, затем попадает в плен к пиратам, после этого живет на Родосе и, наконец, узнав о смерти Суллы, возвращается в Рим. Что касается пребывания Цезаря у пиратов, то рассказ изукрашен такими яркими, но едва ли правдоподобными деталями: пираты якобы запросили с Цезаря 20 талантов, а он сам увеличил сумму выкупа до 50 талантов; кроме того, во время своего пребывания а плену он заставлял пиратов слушать декламируемые им стихи и речи его собственного сочинения и запрещал шуметь, когда ложился отдыхать. Нагнав и захватив пиратов после своего освобождения, он всех их приказал распять.

Подробности эти маловероятны и удивительны, но, пожалуй, самым удивительным следует признать тот факт, что молодой, 25–летний римский аристократ, не занимавший еще никакого официального положения, смог не только возложить ответственность за свой плен и за свою безопасность на прибрежные малоазиатские города, но и без каких — либо чрезмерных усилий заставить их собрать огромную сумму для его выкупа.

В 74 г. Митридат начал третью войну против римлян. Один из его отрядов вторгся на территорию провинции Азия. Находившийся в это время на Родосе Цезарь переправился в Азию, быстро собрал вспомогательный отряд и прогнал врага. Однако здесь он оставался, видимо, недолго и в 73 г. вернулся в Рим: он был кооптирован в коллегию жрецов — понтификов вместо умершего в этом же году Г. Аврелия Котты, его родственника по материнской линии (что опять — таки свидетельствует о наличии высоких покровителей и, кроме того, о неустанных хлопотах и заботах его матери Аврелии!). Вскоре по прибытии в Рим Цезаря почтили еще одним избранием: он получает должность военного трибуна, должность, с которой молодые римляне обычно начинали в те времена свою военную и политическую карьеру. Избрание на эту должность, которое состоялось в комициях, Плутарх называет первым открытым проявлением «любви народа» к Цезарю.

Обычно считается, что Цезарь начинал свою политическую карьеру как явный популяр, тем более что, вернувшись в Рим, он сразу же активно включился в кампанию за восстановление всех прерогатив трибунской власти. Эту кампанию вел, в частности, энергичный и деятельный народный трибун Г. Лициний Мацер, который, кроме того, выступал в интересах общин и землевладельцев, пострадавших в результате проведенных Суллой земельных конфискаций. Цезарь поддержал Мацера и в этом вопросе, даже выступил с речью (о которой опять — таки упоминает Тацит), Другую речь он произнес в поддержку закона трибуна Плавтия, согласно которому даровалось разрешение вернуться в Рим сторонникам Эмилия Лепида, бежавшим после его поражения и смерти в Испанию, к Серторию. Среди этих беглецов находился, кстати говоря, Луций Цинна, брат жены Цезаря — Корнелии. Открытое благоволение, помощь родственникам, причем не только в личных, но и в общественных делах, вовсе не считались в Риме, как мы уже могли убедиться, чем — то зазорным или проявлением непотизма, наоборот, рассматривались как само собой разумеющаяся обязанность.

Наиболее ярким и эффектным примером действий Цезаря в качестве популяра считают состоявшееся несколько позже и уже упоминавшееся выступление на похоронах его тетки Юлии. Помимо этой похвальной речи Цезарь осмелился выставить на форуме изображения Мария: они были публично показаны впервые со времени диктатуры Суллы, и, хотя кое — кто пытался протестовать, подавляющее большинство присутствующих встретило этот акт бурным одобрением.

Конечно, подобные действия Цезаря были продуманной и специально подготовленной демонстрацией в честь Мария, но реакцию толпы на форуме едва ли можно расценивать — а это иногда делалось в западноевропейской историографии прошлого века — как признание того факта, что «партия популяров» обрела нового вождя. Такая постановка вопроса прежде всего предполагает существование «партии популяров», т. е. возникновение в Риме политических партий чуть ли не современного типа.

Действительно, в западноевропейской историографии сравнительно долгое время — вплоть до начала XX в. — господствовало представление о политической борьбе в Риме, основанное на том, что признавалось наличие двух противостоящих политических группировок или партий — оптиматов и популяров. Общеизвестная схема выглядела следующим образом: в ходе движения Гракхов или вскоре после гибели Гая Гракха вкладываются партии оптиматов и популяров. Дальнейшее развитие политической борьбы рассматривалось уже как проявление соперничества между этими двумя партиями, причем наиболее яркими примерами считались следующие события:, господство марианцев в Риме, гражданская война и диктатура Суллы, а по мнению некоторых исследователей, сюда следовало присоединить и заговор Катилины. Оптиматы рассматривались как партия нобилитета, сенатская партия, т. е. партия правящих верхов, а популяры — как партия демократическая и потому, безусловно, оппозиционная. Таким образом, напрашивался вывод о существовании в Риме, во всяком случае в эпоху поздней республики, своеобразной «двухпартийной системы».

Представление об оптиматах и популярах как о двух политических партиях, противостоящих друг другу, ярче всего было выражено в «Римской истории» Моммзена, и затем оно довольно прочно утвердилось в западноевропейской научной литературе. Впервые эта точка зрения была поколеблена опубликованным в начале нашего века исследованием Гельцера, посвященным римскому нобилитету. В более поздних работах он еще решительнее выступил против представления о двухпартийной системе в Риме, называя его «произведением фантазии XIX века». Кроме того, Гельцер совершенно справедливо подчеркнул, что популяров никоим образом нельзя считать демократами в современном смысле, а понятие «оптиматы» есть нечто большее, чем просто «сословное понятие».

К сожалению, явно модернизированная «двухпартийная» схема оказалась в свое время перенесенной в советскую историографию. Не приводя никаких других примеров, укажем лишь, что и автор специального исследования о римских политических партиях Н.А. Машкин, предостерегая, с одной стороны, от модернизаторского подхода, тем не менее сам характеризовал оптиматов как аристократическую партию, а популяров — как партию демократическую.

Однако путь пересмотра, который Гельцер наметил осторожно и в разумных пределах, завел в настоящее время, пожалуй, слишком далеко. Если пресловутая двухпартийная» схема была и модернизаторской и слишком крайней, то не менее крайнее выражение получила в новейшей историографии обратная, так сказать «демодернизаторская», тенденция. Мы имеем в виду существующее ныне стремление отрицать наличие не только политических партий в Древнем Риме, но и каких бы то ни было элементов организованности в самой политической жизни.

Для современных представлений, бытующих в зарубежной историографии, типична книга Хр. Мейера21, посвященная детальному анализу политического устройства, поздней Римской республики. Автор стремится обосновать и подтвердить центральный тезис всего исследования, сводящийся к тому, что так называемые обязательственные связи (necessitudines), т. е. связи родственные, дружеские, клиентские интересы своей трибы, региона и т. п., не только превалировали над интересами классовыми и сословными, не только были одним из характерных явлений римской политической жизни, но и полностью определяли ее.

Конечно, такая точка зрения абсолютно неприемлема. Это обратная крайность. Само собой разумеется, что политических партий в современном значении этого понятия в Риме не существовало, да и не могло существовать. Тем более неправомерно отождествлять с подобными партиями как оптиматов, так и популяров. Вместе с тем это отнюдь не исключает других форм политической борьбы или политических объединений другого типа. С подобными объединениями (factiones) мы не раз столкнемся в дальнейшем.

Вернемся, однако, к Цезарю. После сказанного едва ли может встать вопрос о «партии популяров» и ее вожде. Но суть дела вовсе не в этом: в тот период деятельности Цезаря, о котором шла речь, нельзя даже предположить, что он мог претендовать на роль вождя какой — либо крупной политической группировки или восприниматься в таком качестве. Все подобные домыслы должны были возникнуть лишь ретроспективно.

Если уж говорить о политической ориентации Цезаря в начальный период его деятельности, то нам представляется заслуживающей внимания точка зрения, отстаиваемая одним из его новейших биографов. Перед Цезарем с самого начала открывалось три пути: он мог отказаться от традиций семьи и перейти в лагерь сулланцев; или, наоборот, удариться в противоположиную крайность, примкнув к таким движениям, как выступление Лепида, восстание Сертория; или, наконец избрать более обычный, даже тривиальный путь римлянина к политической карьере — военную службу, эффектные речи в суде, на форуме и т. п. Цезарь избрал именно этот путь, отказавшись от каких — либо крайностей.

Развивая изложенную точку зрения, можно добавить, что Цезаря действительно не следует причислять к «крайним популярам» и что избранный им путь гарантировал ему определенное политическое положение и даже самостоятельность, хотя в скором времени его деятельность приобретает достаточно ярко выраженную антисенатскую направленность. Но вместе с тем, если мы и говорим о несколько особом пути Цезаря, то сказанное отнюдь и ни в какой мере не означает признания провиденциального характера этого пути. Данное обстоятельство необходимо подчеркнуть, ибо своеобразная телеологическая трактовка деятельности Цезаря возникла, как мы могли в том убедиться, достаточно рано, еще в кругу самих его современников. Но конечно, и тогда это было явной ретроспекцией.

Что же касается реального политического веса Цезаря по возвращении его в Рим, т. е. в 73–72 гг., то он приобрел уже определенную репутацию в политических кругах и определенную известность среди более широких слоев населения, но в общем его роль была еще незначительной. Бесспорно, он обладал большим честолюбием, энергией, решительностью, но в среде нобилитета имелось не так уж мало молодых людей подобного же склада, обладавших подобными же качествами и вступивших на тот же самый путь военной или политической карьеры. Ничто еще не предвещало его будущего величия, не свидетельствовало об его избранности, и нет никаких оснований рассматривать его личность и его деятельность в каком бы то ни было телеологическом аспекте.

* * *

Когда Цезарь вернулся в Рим или вскоре после этого вспыхнуло знаменитое восстание рабов под руководством Спартака. Начавшись, как известно, с крайне незначительного эпизода — бегства из гладиаторской школы некоего Лентула Батиата (в Капуе) примерно семидесяти гладиаторов, укрепившихся затем на Везувии, движение разрослось и стало, по выражению Плутарха, «великой и грозной силой». Спартак нанес римским войскам ряд весьма чувствительных поражений, вся Италия превратилась в арену борьбы, в какой — то момент возникла даже угроза похода Спартака на Рим, и там не без оснований начали вспоминать про нашествие Ганнибала. Сенат был вынужден фактически отрешить от командования обоих консулов 72 г., которые уже успели доказать свою полную неспособность противостоять восставшим, и поручить руководство военными действиями Марку Лицинию Крассу, отличившемуся в свое время в битве за Рим на стороне Суллы (битва у Коллинских ворот 82 г.).

После первых неудач Крассу удалось добиться определенного перевеса. Решающее сражение произошло в Aпулии в 71 г. Войско Спартака было разбито, он сам погиб в бою. Крупный отряд восставших, который сумел прорваться на север, был встречен и уничтожен силами Помпея, спешившего по вызову сената из Испании (после войны с Серторием) на помощь Крассу. В дальнейшем это обстоятельство дало возможность Помпею утверждать, что если Красс и разбил Спартака в одном из сражений, то он, Помпей, вырвал с корнем самую войну.

За победу над Спартаком Красc получил пеший триумф, или так называемую овацию, Помпей же за победы в Испании был удостоен полного триумфа. После этих торжеств оба полководца были избраны на 70 г. консулами. Выборы проходили в напряженной обстановке, поскольку и Красс и Помпей, не доверяя друг другу, отнюдь не спешили с роспуском своих войск.

Однако ситуация, подобная той, которая сложилась во взаимоотношениях между Марием и Суллой, не возобновилась, и, хотя о подлинном доверии не могло быть и речи, все же до открытого конфликта дело не дошло. Более того, по иронии судьбы именно в консульство этих двух в прошлом ярых суллапцев было нанесено два наиболее сокрушительных удара сулланской конституции. Сначала была восстановлена в полном объеме трибунская власть, а затем по предложению претора Аврелия Котты (родственника матери Цезаря) принят новый закон о судах. Теперь в состав судов помимо членов сенаторского сословия включались не только всадники (исключенные в свое время Суллой), но и так называемые эрарные трибуны — представители следующего за всадниками цензового разряда. Судебная реформа обсуждалась в то самое время, когда начался знаменитый процесс против бывшего наместника Сицилии Гая Верреса — он даже по сравнению с другими корыстными наместниками отличался неслыханными вымогательствами и самоуправством, — и принятие закона Аврелия в значительной степени помогло молодому, но уже довольно известному и энергичному адвокату Марку Туллию Цицерону блестяще выиграть дело.

Все эти годы, насколько нам известно, Цезарь оставался в тени. Строго говоря, мы не знаем ничего или почти ничего достоверного о его политической деятельности до 68 г., т. е. до того времени, когда он избирается квестором. Кстати сказать, со времени закона Суллы о магистратурах это была первая государственная должность, которая позволяла, после ее отправления, занимать место в сенате.

Кое — какие сведения и намеки в источниках дают возможность лишь предполагать, что Цезарь все эти годы пытался укрепить и расширить свою популярность не столько поступками или действиями политического характера, сколько щедрой тратой средств. Его обходительность, его пиры и блестящий образ жизни, по мнению Плутарха, весьма содействовали росту его влияния. Сначала противники Цезаря не придавали этому должного значения, считая, что он будет сразу же забыт, как только иссякнет его состояние. Но это был совершенно неправильный, даже наивный расчет: денежные средства Цезаря никоим образом не могли иссякнуть, ибо он обладал в высшей степени тем качеством, которое во все времена отличало наиболее «избранных» молодых людей аристократического происхождения: умением делать долги и еще большим умением, даже искусством, жить кругом в долгах, не теряя из — за этого ни на минуту прекрасного настроения.

Цезарь с увлечением собирал произведения искусства, а за красивых и ученых рабов платил такие неслыханные цены, что даже сам запрещал вносить их в хозяйственную отчетность. Близ озера Неми он построил за огромные деньги виллу, но она ему не понравилась, и он приказал срыть ее до основания. Плутарх сообщает, что Цезарь еще до того, как получил первую должность, очевидно квестуру, имел долгов на 1300 талантов (или 8 миллионов денариев). Однако это ничуть не повлияло на широкий образ его жизни и на щедрость его трат в ближайшем будущем.

Вскоре после своего вступления в должность квестора (68 г.) Цезарь провел на похоронах своей тетки Юлии ту демонстрацию в честь Мария, о которой уже упоминалось. В том же году умерла его жена Корнелия, и, хотя похвальные речи при погребении молодых женщин были в Риме не приняты, Цезарь не побоялся нарушить обычай и произнес весьма прочувствованную речь.

После окончания квестуры Цезарь был прикомандирован к наместнику провинции Испания Дальняя (Hispania ulterior). О его деятельности на этом посту нам фактически ничего не известно. Рассказ о том, что, объезжая по поручению пропретора испанские города и общины, он вдруг увидел в Гадесе в одном из храмов статую Александра Македонского и, вздохнув, якобы сказал: «Я до сих пор не совершил ничего замечательного, тогда как Александр в этом возрасте уже покорил весь мир», следует, видимо, признать позднейшим домыслом. Таким же домыслом надо считать и рассказ Светония о вещем сне Цезаря: ему приснилось, что он вступил в кровосмесительную связь с собственной матерью, но так как общая мать всего живого — земля, то сон был объяснен и истолкован знатоками — предсказателями как предвестие власти над миром.

Гораздо достовернее сведения относительно того, что Цезарь внезапно, до истечения срока, оставил свою провинцию и очутился в Транспадакской Галлии, где в то время шло глухое брожение. Население этой части полуострова, не получив после Союзнической войны прав римского гражданства, решило теперь добиваться их чуть ли не путем вооруженного восстания. Трудно решить, собирался ли Цезарь на самом деле возглавить восстание, как, видимо, считает Светоний, Это было бы слишком авантюрным предприятием, ибо уже стало достаточно широко известно, что сенат специально удерживает в Италии два легиона, подготовленных для отправления на Восток, против Митридата. Но зато бесспорно другое: в результате этого своего посещения Галлии Цезарю удалось завязать прочные связи с местными влиятельными фамилиями, создать себе обширную клиентелу.

Вернувшись снова в Рим, Цезарь весьма активно включается в политическую деятельность. Этому не помешало, а, быть может, даже помогло то обстоятельство, что вскоре после возвращения он вступает в новый брак — женится на Помпее, внучке Суллы и дальней родственнице Помпея, который именно в это время становится наиболее популярной фигурой среди военных и политических деятелей Рима. Поэтому нет ничего удивительного в том, что во всех своих публичных выступлениях и действиях Цезарь начинает весьма недвусмысленно ориентироваться на Помпея.

Политические позиции самого Помпея не отличались в тот период достаточной определенностью. Начав свою карьеру в качестве добровольного сторонника, даже сподвижника Суллы, Помпей затем, стремясь к консулату, был вынужден под напором широкого общественного мнения принять деятельное участие в восстановлении власти народных трибунов. Таков был довольно широкий диапазон его политической карьеры. Поэтому сенатская олигархия могла еще не терять надежд сохранить Помпея на своей стороне, равно как и антисенатскне круги вполне могли рассчитывать на привлечение его в свой лагерь.

Нет сомнений в том, что действия Цезаря, во всяком случае с того момента, как он выходит на более или менее широкую политическую арену, имели вполне определенную антисенатскую направленность. В этом смысле его политические позиции были, конечно, яснее. Но с другой стороны, обычная характеристика действий Цезаря в эти годы как действий крайнего демагога, авантюриста, «рискованного и отчаянного игрока» представляется малоубедительной. Несомненно, таким видели и считали Цезаря его противники из сенатских кругов, такая оценка перешла в труды многих античных авторов, от которых некритически она и была заимствована новейшей историографией.

Но это абсолютно неверно: все поступки, все «акции» Цезаря, даже явно направленные против сената, убедительно доказывают, что не только в эти, но и в последующие годы, во всяком случае до начала гражданской войны, он умел держаться на какой — то последней грани, избегая или по меньшей мере стараясь избегать крайностей.

В 67 г. народный трибун Авл Габиний внес законопроект, согласно которому Помпею вручались чрезвычайные полномочия для борьбы со средиземноморскими пиратами. Дело в том, что во время войн с Митридатом пиратство приняло неслыханные размеры. Пираты располагали значительным флотом, опустошали острова, не боялись даже нападать на прибрежные города, высаживались на берег и грабили по большим дорогам, захватывая пленников и продавая их в рабство. Наглость пиратов дошла до того, как рассказывает Плутарх, что они однажды похитили и увезли с собой двух римских преторов в их окаймленных пурпуром тогах, со всеми слугами и ликторами. Сенат направлял на борьбу с пиратами не одну экспедицию, но эффект был весьма незначителен. Средиземное море стало совершенно недоступным для торговли, для подвоза хлеба, в результате чего в Италии росла дороговизна. Пираты имели свои базы на острове Крит, а также в приморских городах Киликии (Малая Азия).

Авл Габиний предлагал вручить Помпею не только командование флотом, но и неограниченную власть, распространявшуюся на все провинции на расстоянии 400 стадиев (т. е. 50 миль) от берега моря. Помпею разрешалось также назначать легатов из лиц сенаторского звания, предоставлялось право распоряжаться государственной казной, доходами провинций, набором войск и снаряжением флота из 200 кораблей. Это были еще неслыханные в Риме по своей широте и по своей исключительности полномочия.

Предложение Габиния встретило в сенате решительное противодействие. Один из консулов сказал, что если Помпей желает подражать Ромулу (т. е. стремится к царской власти), то ему не избежать и участи последнего. Чуть ли не единственным сенатором, который поддержал законопроект, был Юлий Цезарь. И хотя Плутарх почему — то считает, что это было сделано им вовсе не ради Помпея, а для укрепления своей популярности, гораздо естественнее предположить, что Цезарь преследовал в данном случае и ту и другую цель.

В народном собрании закон, конечно, прошел. Помпею даже удалось добиться дополнительных решений, в результате чего его военные силы почти удвоились. Одного этого уже оказалось достаточно, чтобы цены на продовольствие сразу же резко упали. Дальнейшие события не обманули возлагавшихся на Помпея надежд: он блестяще справился со своей задачей и за три месяца очистил от пиратов все Средиземноморье.

Масштабы деятельности Цезаря в эти годы были не столь крупны. Он назначается смотрителем (куратором) Аппиевой дороги — основной магистрали, связывающей Рим с югом Италии, — должность хотя и незначительная, но вместе с тем дающая возможность и приобрести и укрепить свою известность (если она уже была приобретена!) среди широких слоев населения. Следовало лишь не жалеть средств на ремонт и благоустройство этой дороги, по которой не раз приходилось ходить или ездить почти каждому римлянину. Что же касается траты денег, то это как раз и было одним из наиболее испытанных, даже излюбленных Цезарем средств для завоевания популярности.

Между тем назревали новые крупные события. На Востоке еще продолжалась война против Митридата, но ход военных действий вызывал в Риме все большее недовольство. Дело в том, что Луций Лукулл, командующий римской армией, после первых успехов теперь действовал крайне вяло и чуть ли не умышленно затягивал войну. Во всяком случае в самом Риме такие слухи распускались влиятельными дельцами, финансистами, крайне недовольными тем, что Лукулл в провинции Азии встал на защиту разоряемых ими городов и общин, ограничил ссудный процент, выступил против беззаконий, творимых ростовщиками и сборщиками налогов. Возможно, что эта подрывная кампания, ведущаяся против Лукулла в Риме, и не поколебала бы его положения, если бы армия была для него надежной опорой. Но высокомерным обращением и насаждением суровой дисциплины он сумел восстановить против себя солдат, и дело дошло почти до открытого бунта. Именно этими обстоятельствами, а отнюдь не отсутствием энергии и вялостью Лукулла объясняйся неблагоприятный перелом в ходе военных действий.

Но как бы то ни было, все это дало основание народному трибуну Гаю Манилию внести в 66 г. в коалиции предложение о передаче верховного командования Помпею. Предложение было горячо поддержано претором текущего года Цицероном, который именно в этом выступлении со всем присущим ему красноречием убеждал римлян вручить руководство войной Помпею, пугая их в противном случае огромными потерями, убытками, расстройством всех дел. Не менее решительно предложение Манилия поддержал и другой «помпеянец» — Юлий Цезарь. И хотя вожди сената пытались всячески противодействовать принятию закона, он, конечно, без всяких затруднений прошел в комициях. В Риме не было сейчас человека, кто мог бы в смысле своей популярности соперничать с Помпеем. Не возникало сомнений в том, что со всеми сложными проблемами на Востоке он справится не менее успешно, чем с ликвидацией пиратов. Таким образом, Помпею не пришлось даже возвращаться в Рим: своими новыми полномочиями он был наделен заочно.

В 66 г. Цезарь избирается эдилом (на следующий, т. е. на 65 г.). Его коллегой по этой должности оказался М. Кальпурний Бибул, типичный представитель сенатских кругов. Он входил во враждебную Цезарю группировку (factio) вместе с Катоном, на дочери которого был женат, и с Л. Домицием Агенобарбом, который в свою очередь был женат на сестре Катона. Они трое возглавляли сенатскую factio — столь характерное для римских обычаев объединение, основой которого можно считать в равной мере как «обязательственные связи», так и общность политических интересов.

Поскольку Помпей находился на Востоке, а с сенатскими кругами Цезарь не хотел и не мог иметь контакта, то, естественно, его взоры обратились к единственной в то время крупной политической фигуре, стоящей вне олигархических группировок, — к Марку Крассу, тем более что он был избран на 65 г. цензором. Происходит столь важное по своим дальнейшим результатам сближение этих двух политических деятелей.

Само собой разумеется, что должностные обязанности эдила, т. е. наблюдение за порядком и благоустройством города, организация хлебных раздач и в особенности организация общественных игр, требовавшие огромных расходов, как правило за счет личных средств, не могли служить для Цезаря серьезным препятствием.

Наоборот, верный своим принципам проявлять самую широкую щедрость за счет своих кредиторов, Цезарь стремился лишь к одному — превзойти пышностью игр и зрелищ своих предшественников. Он украсил форум и Капитолий новыми сооружениями; организовав игры в честь своего покойного отца, он вывел 320 пар гладиаторов, все вооружение и доспехи которых были из чистого серебра. Хотя многие зрелища и игры он проводил, конечно, совместно со своим коллегой Бибулом, но как — то получалось так, что вся слава и признательность населения выпадали на долю одного Цезаря. Недаром Бибул говорил, что его постигла участь Поллукса: в Риме, на форуме, находился храм, воздвигнутый в честь божественных близнецов Кастора и Поллукса, — в народе его всегда называли не иначе как храмом Кастора.

Однако за время эдилитета Цезарь отнюдь не ограничивался выполнением своих прямых обязанностей. Сближение с Крассом выводило его на путь политических интриг и комбинаций, путь, правда, окольный, но весьма соблазнительный, ибо, избрав его, можно было при удаче достигнуть цели значительно быстрее, чем идя по прямой и открытой дороге. Но только при удаче! Фортуна же пока вовсе не баловала своим вниманием ни того, ни другого политического деятеля. Если они чего — нибудь и достигли, то только благодаря личным усилиям, энергии, но отнюдь не в силу счастливого стечения обстоятельств.

Первый вопрос, который следует выяснить, если речь заходит о совместных действиях Цезаря и Красса, (кстати, чрезвычайно сложный и неясный) — это вопрос о возможном участии их обоих в так называемом первом заговоре Катилины. Да и самый «заговор» вызывает множество сомнений.

Традиционная версия сводится к следующему. Заговор был организован якобы Л. Сергием Катилиной, промотавшимся патрицием, который в свое время принимал деятельное участие в сулланских проскрипциях, а затем привлекался к суду по обвинению в инцесте с весталкой Фабией (кстати говоря, сестрой жены Цицерона Теренции). Однако благодаря поддержке некоторых видных сенаторов исход процесса оказался благоприятным. В 68 г. Катилина был избран претором, а затем получил в управление провинцию Африка. Он выдвинул свою кандидатуру на консульских выборах на 65 г., но был исключен из списков, так как з результате жалобы специальных делегатов из его бывшей провинции встал вопрос о привлечении его к суду за лихоимство и вымогательства. Это обстоятельство, как полагают некоторые историки, и послужило главной причиной организации заговора.

Консулами на 65 г, были избраны П. Автроний Пет и П. Корнелий Сулла, родственник диктатора. Однако вступить в должность им не пришлось: они были обвинены а подкупе избирателей и осуждены. На их место на вновь организованных выборах прошли те кандидаты, которые вначале не выдержали с ними соревнования, — Л. Аврелий Котта и Л. Манлий Торкват.

Тогда к готовящемуся заговору примкнули Автроний и Сулла. Был привлечен, как об этом сообщает Саллюстий, и некий Гней Пизон, «молодой человек знатного происхождения, отчаянной отваги, бедняк, развратник, непременный участник всех политических интриг». И наконец, в заговоре якобы приняли участие Красс и Цезарь, причем первому была обещана диктатура, второму — должность начальника конницы, т. е. помощника диктатора.

Заговорщики намеревались 1 января 65 г., в день вступления консулов в должность, убить их на Капитолии во время торжественной процессии. Но Красс в назначенный день не явился, и потому Цезарь не подал условного знака — не спустил тогу с плеча. Саллюстий к этому добавляет, что, поскольку намерения заговорщиков получили огласку, покушение пришлось перенести на 5 февраля, но и в этот день оно не состоялось, на сей раз якобы из — за чрезмерной торопливости Катилины. Против заговорщиков как будто готовилось сенатское постановление, но оно было опротестовано трибунами. Более того, Гней Пизон, один из участников заговора, избранный уже квестором, получил назначение в Испанию даже с повышением: он был направлен туда на правах претора, в частности по рекомендации Красса. В этой связи Светоний сообщает совершенно невероятную, на наш взгляд, подробность о существовавшей якобы между Пизоном и Цезарем договоренности относительно того, что они одновременно поднимут мятеж: Цезарь — в Риме, Пизон — в провинции.

Мы так подробно остановились на рассказе об этом первом заговоре Катилины потому, что он менее известен, а также потому, что очень многие детали рассказа вызывают недоумение и даже ставят под вопрос его достоверность в целом.

Прежде всего нет достаточно серьезных оснований признавать участие в этом заговоре — если он вообще существовал — Цезаря и Красса. Об их участии ничего не говорят такие историки, как Саллюстий и Дион Кассий, хотя они знают о самом заговоре. Скорее всего это были лишь слухи и подозрения, возможно основанные на том, что существовала известная близость между Пизоном, с одной стороны, Цезарем и Крассом — с другой.

Что касается заговора в целом, то, очевидно, его опасность, его значение крайне преувеличены Саллюстием и Светонием. Ни Плутарх, ни Аппиан о нем не упоминают вовсе. Самое удивительное, что Цицерон фактически не использует этого дополнительного орудия в своей борьбе против Катилины. Его упоминания об этом первом заговоре весьма неопределенны, смутны, а один раз он прямо говорит, что, кроме молвы и подозрений, ему ничего более определенного относительно заговора не известно. Если считать, что намерения заговорщиков были именно таковы, как о них сообщают Саллюстий и Светоний, и заговор получил достаточно широкую огласку, то совершенно непонятны позиция сената, а также явно почетное назначение Пизона. Сенат, в котором ведущее положение тогда занимали такие деятели, как Катул, Катон, Бибул и другие, вовсе не был столь беззащитен и столь либерально настроен. И наконец, совершенно нелепа роль самого Катилины в этом заговоре: все те историки, которые про заговор рассказывают, совершенно не объясняют, что ему сулил успех предприятия, тогда как из их же сообщений известно, что именно было обещано Крассу, Цезарю, даже неудачливым консулам Автронию и Сулле. Получается, что роль Катилины, инициатора заговора, сводилась лишь к тому — как об этом упоминает один Саллюстий, да и то вскользь, — чтобы подать 5 февраля сигнал заговорщикам, чего он, кстати говоря, тоже не сумел сделать как полагалось и вовремя!

Но если участие Цезаря и Красса в этом странном заговоре скорее всего исключено, это еще не значит, что они не имели отношения к другим политическим авантюрам. Какая — то связь между ними и Пизоном, а также его миссией, безусловно, существовала. Транспадаиская клиентела Цезаря и его испанские связи тоже имели определенное значение. Недаром Красс как цензор пытался добиться распространения на транспаданцев гражданских прав. Однако его коллега Катул решительно этому воспротивился. Авантюра, связанная с Пизоном, остается для нас неясной: она слишком быстро завершилась неудачей — Пизон был убит. Неудачей окончилось и другое предприятие Цезаря, окончилось, строго говоря, даже не успев начаться. После смерти египетского царя Птолемея XI Александра, завещавшего якобы свое царство Риму, Цезарь пытался через трибунов и через комиции добиться посылки войск в Египет, а для себя — командования этими войсками. Проект не был осуществлен из — за противодействия сената, причем оппозицию проекту возглавил снова Катул.

Вскоре после этого, а как считает Светоний, даже в ответ на это Цезарь организовал новую демонстрацию в честь Мария. Он восстановил на Капитолии статую Мария и его трофеи, связанные с победами как над Югуртой, так и над кимврами и тевтонами. Поскольку трофеи в свое время были удалены по решению сената и комиции, то в сенате состоялось специальное обсуждение этого инцидента. Все тот же Катул, отец которого, кстати говоря, был убит по распоряжению Мария, заявил, что «Цезарь покушается теперь на государство уже не путем подкопа, но с осадными машинами».

Восстановление трофеев было произведено Цезарем, видимо, после его эдилитета. Тогда (т. е. в 64 г.), председательствуя в суде по делам об убийствах, — поручение, которое обычно считалось промежуточным звеном между эдилитетом и претурой, — Цезарь добился обвинения двух сулланцев; Луция Лусция. и Луция Беллиена, нажившихся на казнях во время сулланских проскрипций. Последний был дядей Катилины. Между прочим, под этим судом оказался и сам Катилина: была сделана попытка привлечь его по обвинению в убийствах и за участие в проскрипциях. Однако он был оправдан, что дало основание опять, подозревать Цезаря, да и Красса в новой интриге — поддержке кандидатуры Катилины на ближайших консульских выборах.

Эти выборы окончились не совсем тем результатом, какого ожидали. Соревновалось семь кандидатов, из них наибольшими шансами располагали двое: Катилина и Гай Антоний. Неожиданный результат заключался в том, что Катилнна в связи со слухами о новом, подготовляемом им заговоре не прошел, а вместо него был избран отнюдь не представитель нобилитета, даже не уроженец Рима, т. е. «новичок», «выскочка» (homo novus) адвокат Марк Туллий Цицерон.

Если Цезарь и Красс действительно поддерживали кандидатуру Катилины, то здесь они потерпели поражение. Им определенно не везло: вскоре их ожидала еще одна неудача. В конце 64 г. народный трибун (и бывший марианец) П. Сервилий Рулл выступил с чрезвычайно широко задуманным проектом аграрного закона. Считалось, что за кулисами этой акции стоят опять — таки Цезарь и Красс. Во всяком случае на это весьма прозрачно намекал в одной из своих речей ярый противник закона новый консул Цицерон.

Законопроект Рулла предполагал наделение землей малоимущего населения, видимо, главным образом и в первую очередь городского люмпен — пролетариата. Речь шла о выведении колоний на территории самой Италии, но так как здесь неразделенных государственных земель (ager publicus) почти не оставалось, то Рулл не только хотел пустить под раздел еще уцелевшие земли в Кампании, но и предусматривал массовые закупки земли у италийских владельцев с их согласия и за полную стоимость. Огромные средства, которые были необходимы для этих закупок, предполагалось образовать путем распродажи земель в провинциях, а также за счет военной добычи Помпея.

Проведение закона в жизнь поручалось особой комиссии децемвиров. Этих децемвиров должны были избирать в трибутных комициях, причем не совсем обычным путем, а именно не во всех 35 трибах, но лишь в 17, назначенных по жребию. Таким образом, для избрания комиссии было достаточно большинства в 9 триб. Децемвиры избирались на пять лет, они пользовались большими правами и могли по своему усмотрению либо отчуждать земли, признанные ими государственными, либо оставлять их владельцам, назначив арендную плату.

Чрезвычайно существенным пунктом закона был тот, который гласил, что в состав комиссии децемвиров нельзя избирать лиц, не находящихся в данный момент в Риме. Этот пункт был явно направлен против Помпея, а вполне вероятное и, видимо, специально задуманное избрание в состав комиссии Цезаря и Красса давало им в руки огромную и реальную власть как раз перед возвращением Помпея с Востока.

Однако закон не прошел. В первый же день своего вступления в должность (т. е. 1 января 63 г.) консул Цицерон, решив, по его собственному выражению, «твердо держаться пути оптиматов», обрушился на проект Рулла. Он произнес в общей сложности четыре речи, направленные против закона, выступая с ними и в сенате, и перед народом, и ему удалось добиться того, что законопроект даже не ставился на голосование, но был взят обратно самим Руллом. Конечно, основной причиной провала этой акции, видимо, следует считать тот факт, что городской плебс, давно оторвавшийся от земли, не проявил достаточной заинтересованности и не оказал необходимой поддержки начинанию Рулла.

Можно только удивляться той энергии и тому упорству, с каким Цезарь, несмотря на неудачи, вмешивается во все новые и новые политические интриги. Он выступает как свидетель обвинения на процессе о вымогательствах против Гая Кальпурния Пизона, бывшего в 67 г. консулом, а ныне только что вернувшегося из Галлии, где, кстати говоря, Пизон незаконно казнил одного транспаданца. Видимо, в это же время он принимает участие в другом процессе аналогичного характера. Правда, здесь он выступает в качестве защитника. Цезарь защищает знатного нумидийского юношу Масинту, которого царь Гиемпсал якобы несправедливо объявил своим данником. По уверению Светония, Цезарь вел защиту с такой горячностью, «что во время спора схватил царского сына Юбу за бороду». Поскольку Светоний считает необходимым специально остановиться на этом инциденте, то, очевидно, он все же несколько выходил за рамки обычных норм римской судебной практики.

Несмотря на такую активность, оба выступления Цезаря — и в качестве обвинителя, и в качестве защитника — не принесли ему успеха. Пизона защищал Цицерон и без особого труда выиграл процесс. Что касается нумидийского юноши, то, поскольку дело было тоже проиграно, Цезарю пришлось его укрывать у себя, а затем тайно вывезти из Рима в своей свите, когда он отправлялся после претуры в Испанию. Но, проиграв в одном, Цезарь выиграл в другом, что, вероятно, ценилось в Риме гораздо более высоко: он показал себя безупречным, образцовым патроном, который горячо защищал своих подопечных и отстаивал их интересы.

Еще более громким, даже скандальным делом был процесс сенатора Гая Рабирия, начатый, вероятно, тоже по инициативе Цезаря. Официальным обвинителем выступил народный трибун Тит Лабиен, связанный с Цезарем со времени их совместного пребывания в Малой Азии в самом начале войны против Митридата. Рабирий обвинялся в убийстве известного трибуна Л. Аппулея Сатурнина.

Это убийство произошло в 100 г. до н. э., т. е., возможно, в год рождения самого Цезаря. Народный трибун Сатурнин и его сторонники были осаждены на Капитолии войсками Мария, который действовал на основании решения сената о чрезвычайном положении. Когда осажденные сдались, Марий гарантировал им жизнь и неприкосновенность. Тем не менее Сатурнин был убит. Тяжесть этого преступления усугублялась тем, что особа народного трибуна считалась священной и неприкосновенной.

Начиная теперь, в 63 г. (т. е. через тридцать с лишним лет после убийства), процесс против Рабирия, который был совершенно незначительной личностью, Тит Лабиен, а за его спиной Цезарь стремились нанести удар самой сенатской олигархии, скомпрометировав прежде всего право сената принимать решения о введении чрезвычайного положения. При этом была сделана попытка возродить почти отжившую процедуру суда за тягчайшие государственные преступления (perduellio). Поэтому дело Рабирия предварительно рассматривалось дуовирами. Ими были назначены Гай Юлий Цезарь и его родственник Луций Юлий Цезарь (консул 64 г.). Они оба вынесли обвиняемому смертный приговор.

Рабирий апеллировал к народу, и дело поступило в центуриатные комиции. Здесь его защищали самые знаменитые адвокаты — Квинт Гортензий и Цицерон. Но процесс Рабирия, по всей вероятности, не был доведен до конца. Претор Метелл Целер, который одновременно выполнял жреческие обязанности — он был авгуром, — повелел опустить знамя, водружавшееся во время комиций. Это фактически означало роспуск собрания. Процесс Рабирия затем не возобновлялся, и осуждение его, видимо, не состоялось.

Итак, еще одна политическая акция, предпринятая Цезарем, окончилась неудачей. Однако в самом недалеком будущем ему удалось взять реванш. В начале 63 г. умер верховный жрец (pontifex maximus) Квинт Метелл Пий, и в народном собрании должны были состояться выборы на эту почетную и имеющую немалый политический вес должность. Обычно ее занимали заслуженные и уважаемые консуляры. Цезарь выдвинул свою кандидатуру, что, конечно, выглядело явным вызовом, в особенности по отношению к двум другим претендентам. Ими были два авторитетнейших сенатора, два столпа правящей олигархии: уже известный нам Кв. Лутаций Катул и П. Сервилий Ватия Исаврийский.

Понимая, что, поскольку вопрос решается народным голосованием, исход борьбы неясен, и вместе с тем зная, насколько Цезарь опутан долгами, Катул, по слухам, предложил ему крупную взятку, дабы Цезарь добровольно снял свою кандидатуру. Однако тот решительно отказался, заявив, что будет продолжать борьбу даже в тем случае, если для этого придется взять в долг еще большую сумму. В день выборов, по словам его биографов, он, прощаясь со своей матерью, которая, видимо, продолжала сохранять живейший интерес ко всем политическим акциям своего сына, сказал: «Сегодня, мать, ты увидишь меня либо верховным жрецом, либо изгнанником». На выборах Цезарь одержал над своими соперниками блестящую победу: в их собственных трибах он собрал голосов больше, чем они оба во всех остальных трибах, вместе взятых. Сенсационный успех Цезаря внушил серьезные опасения правящим кругам.

Между тем общая ситуация чрезвычайно осложнилась. На консульских выборах на 62 г. Катилина снова выдвинул свою кандидатуру. С этого момента и начинается открытая борьба между Цицероном и Катилийой. Ход этой борьбы и все ее перипетии известны достаточно широко, и в данном случае нет необходимости останавливаться на них слишком подробно.

Перед самыми выборами обстановка оказалась настолько напряженной, что Цицерон получил возможность действовать более решительно. До сих пор, хотя и ходили по городу слухи о каких — то собраниях заговорщиков, на которых Катилина выступал с речами, провозглашая якобы отмену долгов и проскрипции богачей, но ничего явно противозаконного он еще не совершил, и консулу Цицерону было не так легко доказать существование опасного антиправительственного заговора. Но теперь, когда Цицерон рискнул выступить в сенате с открытыми обвинениями, Катилина совершил грубую тактическую ошибку, ответив на это выступление таким образом, что подтвердил худшие подозрения сенаторов. Было принято решение о введении чрезвычайного положения, и на избирательные комиции Цицерон, желая подчеркнуть грозившую лично ему смертельную опасность, явился в панцире и латах.

Тем не менее выборы прошли спокойно, а Катилина был опять забаллотирован. Только после этого нового провала он становится на иной путь. На срочно созванном совещании заговорщиков он сообщает о своем намерении лично возглавить войска, собираемые одним из его сторонников в Этрурии. Два участника заговора заявили, что они готовы завтра же расправиться с Цицероном. Однако покушение не состоялось: предупрежденный своими осведомителями, Цицерон принял меры предосторожности.

После этого Катилина стал подвергаться еще более ожесточенным нападкам, Цицерон громил его в своих знаменитых «катилинариях», и дело кончилось тем, что он был вынужден покинуть Рим. Катилина действительно направился в Этрурию, но, когда в Риме стало известно, что он незаконно присвоил себе знаки коясульского достоинства, сенат объявил его врагом отечества, а консулам поручил набор армии.

Группу заговорщиков, оставшихся в Риме, возглавил теперь Публий Корнелий Лентул; ему якобы было предсказано, что он станет третьим представителем рода Корнелиев, которому суждено, как некогда Сулле, а после него Цинне, обладать «царской властью и империем». Им был составлен обширный и крайне авантюристический план действий: сюда входило и убийство Цицерона, и истребление ряда сенаторов, и даже поджог города в 12 местах одновременно. Заговорщики к тому же оказались крайне неопытными конспираторами. Они были выданы Цицерону послами галльского племени аллоброгов, которых — дабы привлечь это племя на свою сторону — Лентул и некоторые другие заговорщики снабдили собственноручными посланиями, адресованными вождям племени. Когда эти письма попали в руки Цицерона, он получил наконец столь необходимые для него документальные улики.

Главари заговорщиков были арестованы, обвинены, и 5 декабря 63 г. состоялось знаменитое заседание сената, на котором решилась их судьба. Это заседание описано всеми авторами, повествующими о заговоре. Для нас оно представляет особый интерес потому, что в нем принял активное участие Юлий Цезарь.

Первыми при обсуждении вопроса, как это и было принято, получили слово избранные консулами на 62 г. Децим Юний Силан и Луций Лициний Мурена. Они оба высказались за высшую меру наказания, и к ним присоединился ряд сенаторов. Но когда очередь дошла до избранного на предстоящий год претором Юлия Цезаря, то его выступление оказалось и неожиданным и вместе с тем весьма убедительным. Отнюдь не беря под защиту осужденных, он решительно высказался против смертной казни, подчеркнув, что подобное решение было бы противозаконным (без участия в нем комиций) и создавало бы опаснейший прецедент. Цезарь предложил применить пожизненное заключение (распределив арестованных по италийским городам) и конфискацию имущества.

Предложения Цезаря произвели явный перелом в настроении сенаторов. Стремясь выправить положение, выступил с новой речью против Катилины (четвертая «катилинария») сам Цицерон, хотя ему, как председателю, не полагалось оказывать давление на собрание. Но и он ничего не добился. Было внесено предложение отложить окончательное решение о судьбе заговорщиков до победы над войском Катилины. Снова взял слово Децим Силан и разъяснил, что под высшей мерой наказания он подразумевал именно тюремное заключение. Сенаторы явно были готовы принять предложение Цезаря, как вдруг выступил избранный трибуном Марк Порций Катон, который страстно и убежденно обрушился на заговорщиков, на всех колеблющихся, а Цезаря весьма прозрачным намеком обвинил чуть ли не в причастности к заговору. После его речи большинство сенаторов проголосовало за смертную казнь.

Поздно вечером 5 декабря Цицерон лично препроводил Лентула в подземелье Мамертинской тюрьмы, туда же преторами были доставлены еще четыре арестованных. Все они были здесь задушены рукой палача. Город, взволнованный событиями, не спал, и, когда Цицерон в сопровождении наиболее именитых граждан возвращался домой, население Рима торжественно его приветствовало. Вскоре особым решением народного собрания спасителю — консулу было присвоено почетное наименование «отец отечества». И хотя сам Катилина еще был жив и еще существовало его войско, исход движения был предрешен.

Саллюстий в своей монографии, посвященной заговору Катилины, описывая знаменитое заседание сената 5 декабря и даже приводя текст речей Цезаря и Катона (конечно, в собственной интерпретации), завершает изложение сравнительной характеристикой обоих политических деятелей, которая довольно подробно была нами рассмотрена. Теперь нас интересует другой вопрос — вопрос о степени участия Цезаря в этом новом и уже вполне реальном заговоре Катилины.

Дело в том, что подобные обвинения против Цезаря выдвигались, и даже весьма настойчиво. Тот же Саллюстий рассказывает об усиленных попытках двух видных сенаторов — Квинта Катула и Гая Пизона склонить Цицерона к тому, чтобы Цезарь был привлечен по делу катилинариев, пусть даже в результате ложного доноса. Когда это не удалось, Катул и Пизон начали распространять порочащие Цезаря слухи и добились того, что всадники, охранявшие с оружием в руках храм Согласия, где происходили заседания сената, грозили Цезарю мечами.

Насколько все же эти слухи были обоснованы? Конкретное содержание обвинений, выдвигавшихся Катулом и Пизоном, причем, видимо, еще до заседания сената 5 декабря, нам неизвестно. Едва ли они оба располагали какими — то убедительными фактами, поскольку они так и не смогли повлиять на Цицерона, и вообще их усилия не привели ни к чему серьезному. Саллюстий объясняет поведение Катула и Пизона личными счетами. Уже говорилось, что во время судебного процесса, возбужденного против Пизона, Цезарь выступал в качестве одного из обвинителей. Само собой разумеется, что этот факт вполне определял характер отношения Пизона к Цезарю. Что же касается Катула, тот ненавидел Цезаря и не мог ему простить своего провала, когда между ними шло соревнование из — за должности верховного жреца.

Пожалуй, единственным реальным поводом к подозрениям и слухам могло послужить известное нам выступление Цезаря в сенате. Но оно состоялось несколько позже, и его, как уже говорилось, попытался использовать Катон. В том варианте речи Катона, который вложен ему в уста Саллюстием, содержатся лишь весьма неопределенные и туманные намеки, но прямо ничего не сказано. Зато Плутарх в биографии Катона говорит, что последний открыто обвинил Цезаря в попытке выгородить, спасти врагов государства, в то время как он сам должен трепетать и быть счастлив, если для него все окончится благополучно и он сумеет избежать наказания. Интересно отметить, что, пересказывая эту речь Катона, Плутарх ссылается на то, что она была застенографирована специально обученными писцами Цицерона.

Справедливость требует отметить, что в 62 г. Цезарь был еще раз обвинен как соучастник Катилины. Светоний сообщает, что от некоего Луция Веттия поступил соответствующий донос следователю Новию Нигру; с аналогичным заявлением выступил в сенате Квинт Курий, тот самый, кто первым раскрыл замыслы заговорщиков и даже должен был получить за это государственную награду. Курий утверждал, что об участии Цезаря в заговоре он слышал от самого Катилины, а Веттий даже обещал представить собственноручное письмо Цезаря, адресованное Катилине.

Однако все эти доносы и наговоры не подтвердились; Цицерон якобы заявил по просьбе самого Цезаря, что тот в свое время сообщил ему некоторые сведения о заговоре, и в результате дело кончилось для доносчиков довольно постыдным образом: Курия лишили обещанной награды, а Веттий и Новий, неправильно принявшие жалобу на старшего по званию, были заключены в тюрьму. Таким образом, от всех этих обвинений ни карьера, ни репутация Цезаря не пострадали.

К моменту своего выступления на знаменитом заседании сената Цезарь был praetor designatus, т. е. уже избранным, но пока еще не исполняющим своих обязанностей претором. Это была новая ступень в его политической карьере. Поэтому, пожалуй, можно без преувеличения утверждать, что он пользовался в эти годы определенной известностью: широким слоям населения Рима импонировала его щедрость и «обходительность»; в политических же кругах имя Цезаря становится не только известным, но и внушающим довольно серьезные опасения после его сенсационной победы над Катулом и Ватией. Конечно, в крайне отрицательном к нему отношении сенатской олигархии, «принцепсов» сената, не приходится даже сомневаться. С другой стороны. Цезарь едва ли мог в те годы опереться на какую — либо сплоченную и более или менее крупную группировку антисенатской ориентации, поскольку разоблачение заговора Катилины и расправа с заговорщиками в Риме внесли разброд и дезорганизацию в и без того довольно аморфную массу так называемой демократической, а точнее, сенатской оппозиции. Таким образом, выступать в качестве какого — то вождя у Цезаря не было ни малейшей возможности, а претендовать на весьма двусмысленную и даже жалкую роль вождя без масс у него не было никакого желания. Он обладал, несомненно, вполне достаточным политическим чутьем и тактом, дабы избегать таких нежелательных ситуаций.

Во всяком случае за эти годы Цезарь знал и успехи, и неудачи. Совершенно справедливо, на наш взгляд, возражает в одной из своих работ Штрасбургер тем, кто утверждает, что Цезарь в 60–х годах не только добился успеха в своей личной политической карьере, но и вступил на путь, уже непосредственно ведущий к захвату власти. На самом же деле, считает Штрасбургер, все предприятия Цезаря до организации триумвирата (и если отвлечься от его продвижения по лестнице государственных должностей) представляют собой почти непрерывный ряд неудач и промахов. Кроме того, важнейшие из этих акций плохо засвидетельствованы. К ним Штрасбургер относит «подстрекательские» действия Цезаря по отношению к транспаданцам, участие в первом «заговоре» Катилины, египетскую авантюру и т. п. Инициатива Цезаря в деле Рабирия, в поддержке сыновей проскрибированных при Сулле и еще в некоторых политических процессах этих лет представляется Штрасбургеру тоже сомнительной. Не разделяя всех сомнений этого исследователя, мы тем не менее считаем в основном вполне приемлемой его оценку большинства политических акций Цезаря в 60–х годах.

И все же было бы абсолютно несправедливо говорить только о неудачах Цезаря. Многого ему уже удалось достичь, еще благоприятнее казались открывающиеся перспективы. Конечно, по сравнению с Помпеем и даже Крассом Цезарь пока еще фигура третьестепенная. Но мало — помалу он «набирает силы». Этому содействует гладкое, без помех восхождение по лестнице очередных магистратур, репутация надежного патрона, благоприобретенный опыт политических интриг и борьбы, сочетание энергии, иногда даже азартности с осмотрительностью, с умением вовремя остановиться у последней грани.

Все сказанное более или менее укладывается в рамки той характеристики героя — деятеля, которая вышла из — под пера Саллюстия. Но самое главное Саллюстий сказал еще в «Письмах». Самое главное и самое органическое качество Цезаря, уже не раз к тому времени себя обнаружившее, состояло в том, что он в высшей степени обладал умением или, лучше сказать, редкой и замечательной способностью не падать духом от неудач. Его карьера, которую мы пока проследили лишь на начальных этапах, уже тогда, как, впрочем, и в дальнейшем, отнюдь не выглядела цепью непрерывных успехов, эффектных побед. Цезарь вовсе не тот счастливец, баловень судьбы, каким, скажем, был до поры до времени Помпей, которому все шло само в руки и которого в двадцать с чем — то лет Сулла наименовал Великим и разрешил вне очереди отпраздновать триумф. Цезарь вовсе не шествовал от одной легкой победы к другой, нет, каждый свой успех, каждую победу он вырывал с огромным усилием и достаточно часто испытывал горечь поражений. Но как знать, быть может, умение не падать духом от неудач и есть высшая доблесть государственного деятеля, ибо история учит тому — если только ее задача состоит в подобного рода прагматических уроках и наставлениях, — что прочная, истинная, полноценная победа лишь та, которая вырастает из преодоленного поражения.