• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Октябрьская революция полностью изменила жизнь правящего класса России. Помимо членов аристократических семей и крупных капиталистов, около трех миллионов более мелких предпринимателей, банкиров, инженеров, врачей, офицеров, чиновников почтовых, железнодорожных и других ведомств погибли или эмигрировали. В 1923 году после окончания гражданской войны большевики столкнулись лицом к лицу с задачей реорганизации страны, занимающей одну шестую часть суши, с населением около ста шестидесяти миллионов, полностью неуправляемым, дезорганизованным и измученным длившимися почти десять лет войной, революцией, голодом и гражданской войной. Старых управляющих и административных чиновников больше не существовало. Необразованное, грубое крестьянство, мелкий промышленный пролетариат, партия большевиков, общее число членов которой в период революции составляло около двадцати тысяч человек, и горстка профессиональных революционеров с большим стажем были единственными источниками, из которых можно было пополнить ряды государственных деятелей, послов, финансистов, директоров фабрик и даже начальников станций и специалистов. Большевики вынуждены были решить вопрос о назначении на руководящие посты и должности чуть ли не за одну ночь.

Организационные задачи, которые поставило перед собой и должно было решить новое правительство России — особенно с началом пятилеток, — были неслыханной трудности. Народный комиссариат тяжелой индустрии, например, координировал работу тысяч шахт, мастерских, цехов, фабрик и заводов, разбросанных по всей территории страны. Этот комиссариат был создан одним росчерком пера и предполагалось, что он начнет незамедлительно работать. У него не было никаких шансов развиваться постепенно на протяжении нескольких десятилетий, как, например, это происходило со сравнительно небольшими компаниями Генри Форда, Эндрю Карнеги и Круппа. Результат оказался именно таким, какого и можно было бы ожидать: огромный энтузиазм, безграничная преданность и тяжелый труд, а также невероятная сумятица, дезорганизованность и тупость. Положение осложнялось еще и тем обстоятельством, что очень многие люди были настроены враждебно по отношению к Советской власти и готовы были саботировать все что угодно, особенно когда чувствовали, что могут сделать это безнаказанно, не подвергаясь никакому риску.

В конце двадцатых годов, как раз в то время, когда все еще только начиналось, Советская власть лишила всех гражданских и имущественных прав или «ликвидировала» более миллиона богатых крестьян-кулаков вместе с членами их семей. Эти кулаки обычно были наиболее умелыми и знающими земледельцами в своей деревне и, следовательно, местными лидерами; в то же время их сыновья и дочери закончили школу и после революции стали банковскими служащими, кассирами, квалифицированными медсестрами и даже инженерами, докторами и административными работниками. Сыновья и дочери кулаков лишались гражданских прав вместе со своими отцами, как только выяснялось, что они выходцы из кулацких семей.

За исключением периодов небольших послаблений в середине двадцатых, а потом в начале тридцатых годов, очень немногим иностранным специалистам было разрешено приезжать в Советский Союз.

Таким образом, большевики были вынуждены налаживать и организовывать промышленное производство, финансы, транспорт и торговлю с помощью неквалифицированных и неопытных управляющих и административных работников.

Этот процесс в миниатюре можно было наблюдать и в Магнитогорске, где за 5 лет было построено и начало работать огромное промышленное предприятие. К 1934 году большинство иностранцев уехало. Завод остался на попечении представителей новой советской интеллигенции, которым помогали специалисты-заключенные. Завенягину, директору комбината, было тридцать четыре года, и до того, как он был назначен на эту должность, у него почти не было опыта работы в промышленности. Под его руководством работал весьма разнородный по своему составу коллектив инженеров, управляющих и чиновников, большинство из которых не годились для этой работы, так как им не хватало опыта, а зачастую и способностей. Завенягин был вынужден держать их потому, что не было никого, кем можно было бы их заменить.

В то время как основная масса рабочих к 1935 году уже довольно хорошо овладела своими специальностями, освоив и электросварку, и монтаж труб, и многое другое, большинство административных работников были далеки от совершенства в своей деятельности. У них не было и четвертой части практического опыта людей, занимающих аналогичные посты в промышленности Америки или Западной Европы. Для того чтобы читатель мог представить себе проблемы местной администрации, я опишу кратко полдюжины должностных лиц Магнитогорска, их работу и образ жизни.

Я уже говорил о Шевченко, который в 1936 году возглавлял завод по производству кокса, на котором работали две тысячи рабочих. Это был чрезвычайно энергичный, много работавший, но резкий, грубоватый и вульгарный человек. Когда на заводе что-нибудь происходило, он появлялся, лез в кислоту, огонь и грязь, а если это было необходимо, то делал работу и сам, для того чтобы все было закончено быстро и хорошо. Он не доверял тем, кто его окружал. У него была поговорка, которую он часто в сердцах повторял: «Все люди курвы — кроме тебя и меня. Исходи из этого, и ты не ошибешься». Он относился без всякого уважения, даже презрительно и к инженерам, находившимся у него в подчинении, и к своим коллегам, в то же время он завидовал их знанию техники. С Завенягиным и другими вышестоящими начальниками он был приторным, как патока.

Все же, несмотря на определенные недостатки, Шевченко был неплохим директором завода. Рабочие уважали его, и когда он отдавал приказания, буквально бросались их исполнять. Кроме того, умение быстро принимать решения и уверенность в себе часто приводили к положительным результатам. Например, однажды засорился нафталином отстойник, соединенный с бензольным цехом. Последовавшая за этим остановка производства привела к тому, что завод терпел убытки, составлявшие тысячи рублей ежедневно. Было много предложений по поводу того, что надо делать. Главный инженер Тищенко предложил два или три решения, Сёмичкин, начальник бензольного цеха, внес другие предложения. Около полдюжины инженеров, каждый из которых отстаивал свое мнение, столпились вокруг засоренного резервуара. В это время появился Шевченко и, расталкивая всех на своем пути, пробрался в центр толпы. «Ну и сделайте так! — крикнул он, выхватив первый попавшийся план из рук главного инженера, — мать вашу так, а то вы простоите здесь день, предложите пятьдесят решений, а так ничего и не сделаете!»

Шевченко принял это решение, абсолютно не раздумывая над тем, чем этот план лучше остальных. Он вообще был не способен взвешивать и рассчитывать. Просто ему было необходимо заставить людей прекратить разговоры и начать работу. А это Шевченко прекрасно умел делать.

В июне 1935 года в результате сильного взрыва в механическом цехе химического завода четыре человека погибли, а другие восемнадцать были ранены. Шевченко находился в этом же здании. Каким-то непонятным образом он остался целым и невредимым. Я в это время тоже находился на заводе и убежден, что причиной этого несчастного случая была техническая ошибка, происшедшая в основном по вине Шевченко. Однако он не потерял расположения и доверия начальства и соответственно не понес никакого наказания, а вот Тищенко, который во время взрыва обедал дома, получил два года (дополнительно к тем десяти годам, которые он уже отбывал), а погибшие во время взрыва механик и начальник механического цеха были названы в прессе единственными виновниками этого несчастного случая.

Постепенно этот инцидент забыли, но досье на Шевченко в НКВД становилось все толще и толще, и он знал об этом.

Шевченко был родом из маленькой украинской деревни. В 1920 году белогвардейцы из армии Деникина оккупировали эту территорию и девятнадцатилетний Шевченко стал жандармом. Позже армия Деникина была разбита и отступила к Черному морю, а вся власть в стране перешла к красным. В целях самосохранения Шевченко похоронил свое прошлое, переселился в другой район страны и получил работу на одном из заводов. Он был очень деятельным, энергичным человеком и удивительно быстро из погромщика-жандарма превратился в подающего большие надежды профсоюзного чиновника довольно крупного предприятия. Он придерживался ультрапролетарских взглядов, хорошо работал и не боялся идти напролом и карабкаться вверх по служебной лестнице за счет своих товарищей. Через некоторое время он стал членом партии, а потом поступил в Институт красных директоров, был на профсоюзной работе, и наконец в 1931 году его послали в Магнитогорск в качестве заместителя начальника по строительству.

Однако в 1932 году на него обрушилось несчастье. Загорелось деревянное сооружение, возведенное над коксовыми печами в то время, когда закладывали огнеупорные кирпичи (для того, чтобы сбалансировать температурный режим). Началась паника. Прибежали пожарные и, несмотря на категорические возражения и отчаянное сопротивление находившихся там иностранных специалистов и нескольких советских инженеров, с бестолковым упрямством стали заливать это горящее сооружение водой. Если бы огню дали догореть самому по себе, то потери ограничились бы этим деревянным сооружением и несколькими днями простоя. Тогда сумма убытков составила бы не более нескольких тысяч рублей. А так струей холодной воды, направленной на раскаленные стены, было уничтожено закупленного за границей огнеупорного кирпича на 1 миллион 200 тысяч золотых рублей, и все производство было отброшено назад на несколько месяцев. За этим последовали телеграммы и телефонные звонки в Москву и из Москвы. На следующий день Шевченко как ответственный работник, присутствовавший на месте происшествия, был арестован вместе со своими подчиненными и начальником пожарной охраны.

Но в это время вмешалось провидение в облике директора строительства, некоего Марясина, который позвонил в Москву и, использовав свои связи в высоких правительственных кругах, добился того, чтобы всех освободили.

Шевченко повысили, и он получил должность директора коксохимического завода. Это был человек пылкий и непостоянный, хитрый и расчетливый политик. Он был награжден орденом Ленина и избран членом районного комитета партии.

В 1935 году Марясин, в то время уже работавший в другом месте, был арестован как «агент японской разведки» и активный сторонник Троцкого. С этого момента Шевченко одолевали тревога и беспокойство. Он еще больше работал, пил больше, чем следовало, а его выступления на собраниях становились все более страстными.

А потом в Магнитогорск приехал рабочий из какого-то небольшого украинского городка и начал рассказывать истории о том, что делал Шевченко в 1920 году. Шевченко дал этому человеку денег и устроил его на хорошую работу, но тем не менее вся эта история выплыла наружу. Однажды Шевченко вызвали в районный комитет партии и там начали задавать ему разные вопросы. Сокрытие своей контрреволюционной деятельности от партийных органов было очень серьезным преступлением в Советском Союзе, но, принимая во внимание его хорошую работу, райком эту историю замял. Шевченко остался на своей работе и за ним сохранили почетные должности, хотя с этого момента у НКВД было достаточно материала, чтобы посадить его на долгие годы, и он знал, что именно так и случится, если его работа будет сочтена неудовлетворительной или же кто-нибудь из его начальников по личным или по каким-либо другим причинам предъявил бы ему официальное обвинение.

Однажды вечером он устроил прием, по своим масштабам неслыханный для Магнитогорска. Он послал специально агента на юг купить фруктов и шампанского, нанял лучших музыкантов в городе и пригласил все сливки общества из Березок. Даже Завенягин приехал на этот банкет около часа ночи, но отношения между этими людьми складывались таким образом, что ни Шевченко, ни его гости не начинали есть и пить до тех пор, пока не появился их начальник. Завенягин, довольно неодобрительно отнесшийся к подобной оргии, пробыл всего лишь полчаса и уехал. Всю ночь и даже на следующий день Шевченко и его приятели поглощали остатки приготовленных для этого банкета блюд. Заводским инженерам и администрации было прекрасно известно обо всем, однако рабочие ничего не знали. Для них Шевченко продолжал оставаться «железным, несгибаемым большевиком», непогрешимым «красным директором».

Но в один прекрасный день, приблизительно через год после взрыва в механическом цехе, вместе с полдюжиной своих подчиненных Шевченко сняли с занимаемой им должности. Несколько дней они находились дома в страшном беспокойстве и тревоге, а потом их арестовали. Суд над Шевченко состоялся через пятнадцать месяцев, и он был осужден на десять лет.

Шевченко на пятьдесят процентов был бандит, это был непорядочный и беспринципный карьерист. Его личные цели и идеалы не имели ничего общего с целями основоположников социализма. Однако скорее всего Шевченко не был японским шпионом (как это было сформулировано в его обвинительном заключении) и не замышлял террористических актов против руководителей партии и правительства, а тот взрыв, о котором говорилось раньше, не был заранее подготовлен.

По делу «банды Шевченко» проходило около двадцати человек, все они были осуждены на длительные сроки. Некоторые из них, подобно Шевченко, были карьеристами и мошенниками. Другие действительно были контрреволюционерами, которые проводили запланированные акции, чтобы сделать все возможное для свержения Советской власти, и были не очень разборчивы в выборе людей, с которыми сотрудничали. Вина же всех остальных людей заключалась в том, что они имели несчастье работать под руководством человека, попавшего в немилость НКВД.

Николай Иванович Удкин, один из коллег Шевченко, был старшим сыном в состоятельной украинской семье. Он был убежденным сторонником того взгляда, что Украину завоевали и подавили, а теперь ее эксплуатирует группа большевиков, состоявшая в основном из русских и евреев, которые ведут — не только Украину, но и весь Советский Союз в целом к гибели. Более того, он полагал, что капиталистическая система функционирует гораздо лучше, чем социалистическая. Это мнение он высказывал своим самым близким друзьям.

Вот это действительно был человек, представлявший собой по крайней мере потенциальную угрозу Советской власти, который и в самом деле мог бы охотно и добровольно сотрудничать с немцами за «освобождение Украины» в 1941 году. Он также был приговорен к 10 годам тюремного заключения.

Фарберов, главный механик коксохимического завода, также осужденный по делу Шевченко, был рядовым членом партии, преданным делу коммунизма, пунктуальным, очень деловым и практичным, справедливым и порядочным в отношениях со своими подчиненными. Это был человек тихий, скромный и ненавязчивый. Именно благодаря ему коксохимический завод достиг таких больших успехов в 1935 и 1936 годах. Я не знаю, какие конкретные обвинения были предъявлены Фарберову, но я убежден, что он стал жертвой трагического стечения обстоятельств и не заслужил того наказания, к которому его приговорили.

В конце 1934 года Сергей Киров, правая рука Сталина и глава Ленинградской партийной организации, был убит человеком, ранее принадлежавшим к оппозиции в комсомоле. Через две недели Ломинадзе, секретарь Магнитогорской парторганизации, был вызван к начальнику районного ГПУ в Челябинск. Он сел в машину и на полпути к Челябинску всадил себе в живот две пули. Ломинадзе был крупный мужчина, и он был все еще жив, когда шофер привез его обратно в Магнитогорск. Этой же ночью он умер в больнице. До меня не доходило точных и достоверных сведений относительно подлинных причин этого неожиданного самоубийства. Ломинадзе много лет принимал участие в революционных движениях Китая и Германии, а потом он так же активно с утра до вечера работал в советской промышленности. Мне кажется абсолютно невероятным тот факт, что он мог каким-то образом быть связан с убийством Кирова, тем более принимая во внимание то, что на состоявшихся позднее московских процессах, казалось, достаточно убедительно было доказано, что убийство организовано Г. Ягодой, в то время занимавшим пост руководителя органов ГПУ.

Мне кажется, что, поскольку Ломинадзе был человеком темпераментным, он предпочел смерть всем сложным разбирательствам и страданиям в районном ГПУ.

Но очень многие люди из аппарата Ломинадзе не покончили жизнь самоубийством. Почти все они были арестованы в 1937–1938 годах. Большинство из них, вероятно, не знали ни о каких противозаконных мыслях или деятельности их начальника, и они всегда поддерживали линию партии. Таким человеком был, например, Дмитрий Глазер, секретарь партийной организации прокатного стана-500, который был снят и арестован. Зачастую такие отстранения от должности происходили весьма бесстрастно. Вот заметка газеты «Магнитогорский рабочий» от 21 декабря 1937 года, напечатанная мелким шрифтом на четвертой странице:

«16 и 17 декабря проходил пленум Магнитогорского городского комитета партии. В работе пленума принимали участие товарищ Огурцов, секретарь Челябинского городского комитета партии, и начальник челябинского районного отдела НКВД товарищ Чистов.

Пленум освободил секретаря Магнитогорского комитета партии Бермана от занимаемого им поста, а также исключил его из состава членов бюро городского комитета за необеспечение необходимого руководства в борьбе против врагов народа.

Пленум освободил также от занимаемых постов следующих должностных лиц: Ларина, Гайнемана, Калигорцева, Гольцева и Ефанова.

Бюро городского комитета партии приняло решение снять Ларина с занимаемого им поста секретаря сталинской партгруппы и исключить его из партии за связь с врагами народа.

Пленум временно назначил на должность секретаря городского комитета партии товарища Иванова К. М.»

Таким образом, в течение двух дней было заменено целиком все руководство Магнитогорской партийной организации. Эта операция была осуществлена главным образом начальником районного НКВД и секретарем районного комитета партий на закрытых совещаниях. В большинстве таких случаев за снятием с должностей следовал арест.

В то время как действия Глазера, Шевченко и всех вышеперечисленных мной людей, по всей вероятности, не совпадают с представлениями жителей западных стран о подрывной деятельности, в Магнитогорске действительно происходило вредительство. Например, два немецких газохранилища (объем большего из них был около 100 тысяч кубических метров) были закуплены в Германии и установлены немецкими специалистами; общая стоимость составила около двух с половиной миллионов золотых рублей (более миллиона долларов по курсу того времени). Строительство и установка их была завершена в 1934 году, но даже в 1940 году ими все еще не пользовались.

После того как были выплачены все деньги немецкой фирме и работы по установке уже почти подходили к концу, кому-то пришло в голову поинтересоваться, не повлияют ли отрицательно на работу этих газохранилищ чрезвычайно низкие температуры воздуха в Магнитогорске. Этот вопрос был задан немецкому инженеру, занимавшемуся их установкой и монтажом. Он напрямик ответил, что бесперебойная работа гарантируется при температуре не ниже — 15° по Цельсию. В Магнитогорске же почти каждую зиму ртутный столбик опускается до минус 40°. При такой температуре водяной пар, находящийся в газе, будет конденсироваться на тонких стальных стенках газового резервуара и замерзать, образуя слой льда, под тяжестью которого резервуар опрокинется.

Монтаж резервуаров был приостановлен на год, пока шло разбирательство и обсуждение. Затем немцы выполнили условия контракта, завершили монтаж и установку и уехали домой. После долгих споров было решено: единственное, что можно сделать — это возвести одну тонкую стенку вокруг каждого резервуара и обогревать воздух в промежутке между этими двумя стенками при помощи пара. Стоимость работ по этому проекту составила миллионы рублей, и поэтому даже финансовым планом 1938 года все еще не были предусмотрены ассигнования на его осуществление. Резервуарами не пользовались, за исключением дней подготовки к 1 Мая, когда на их стенах писали лозунги. И в то же время работа всего комбината сильно осложнялась из-за отсутствия запасов газа.

О ходе расследований этого случая, проводившихся в НКВД, конечно, ничего не сообщалось в прессе. Однако похоже было, что даже эта организация, со всем ее опытом и способностями, не смогла понять, кто же были вредители, повинные в совершении этого возмутительного случая. Немецкая фирма получила заказ, его оплатили, и фирма выполнила все работы согласно условиям договора. Большинство советских организаций, связанных с этим делом, например Машиноимпорт, были ликвидированы или переданы в другие комиссариаты и невозможно было найти людей, подписавших эти контракты, и предъявить им обвинение.

Михаил Якович (Яковлевич(?) — Примеч. переводчика) Яффе был начальником АХУ, иначе говоря, он осуществлял административное и хозяйственное управление комбината. В его ведении находились все административные помещения комбината, все гостиницы, жилые помещения, дома отдыха (вместе со всей мебелью и другим. оборудованием), автомобильный парк, дороги и так далее — короче говоря, все то, что обычно принадлежит горсовету или какой-нибудь другой городской или промышленной организации. Михаил Яффе был пухлый коротышка, такой надутый, что он напоминал воздушный шарик, живой и лукавый, проворный, с очень выразительной мимикой и подвижными чертами лица. Он восседал посередине огромного кабинета в специально сделанном особом кресле за многометровым V-образным письменным столом, поверхность которого, покрытая зеленым плюшем, напоминала поле боя и была усеяна всевозможными бумагами, а по флангам располагалось около полдюжины телефонов. Его кабинет был всегда полон людей. Они просили комнаты, машины, бумагу для ведения канцелярских записей, краску, чтобы покрасить крыльцо новой гостиницы, шины для велосипедов, на которых разъезжали курьеры, грузовики и так далее — практически все, что только можно было придумать. Первый ответ на любую просьбу был: «Зайдите ко мне завтра» или «Обратитесь к такому-то». Яффе всегда разговаривал одновременно с тремя людьми, ни одного из них толком не понимая. Он находился в постоянном водовороте мелких интриг. Например: «Надо бы дать секретарше отдела снабжения ту комнату, которую она давно просит, иначе у этого отдела не получить стройматериалы для нового здания» или: «После ареста такого-то освободился автомобиль, может быть, его лучше всего отдать директору цирка, потому что все время приходится просить, чтобы он давал хорошие места для пожарных».

И в газетах, и на различных собраниях Яффе вновь и вновь критиковали за бюрократизм и проволочки. Большинство этих обвинений были вполне обоснованными, но Яффе не снимали с этой должности, и он лавировал между Сциллой и Харибдой, осаждаемый, с одной стороны, просьбами, а с другой — ограничиваемый в своих действиях недостаточным количеством требуемых предметов.

Яффе получал тысячу рублей в месяц, жил в маленьком домике в Березках, имел в своем распоряжении автомобиль и пользовался неизменным расположением окружающих. Это могло выражаться по-разному. Например, директор универмага, который хотел улучшить жилищные условия своим служащим, обычно звонил Яффе, чтобы известить его о том, что завезли новые женские туфли и материю, и если Яффе пришлет своего шофера, то он мог бы передать с ним очень интересные вещицы, так как было бы опасно пускать их в общую продажу, потому что может начаться драка. Яффе всегда пользовался этими мелкими услугами.

Многие из тех людей в Магнитогорске, которые были арестованы и осуждены за политические преступления, были просто ворами, мошенниками и бандитами, и в любой другой стране с ними поступили бы точно таким же образом. Политические ярлыки на их преступления были повешены только из соображений пропаганды и назидательности.

Начальник строительной конторы, занимавшейся строительством индивидуальных жилых домов, был неудовлетворен своей двухкомнатной квартирой и зарплатой, составлявшей тысячу рублей в месяц. Он построил себе дом, возведение которого продолжалось в течение всего 1936 года. Когда он переехал туда, он уже мог роскошно обставить все пять больших комнат, повесить шелковые драпировки и поставить рояль. Затем он начал разъезжать по всей округе на автомобиле, когда всем было прекрасно известно, что его организация не имела ни одного. В то же время его стройконтора выполняла свой план приблизительно на 60 процентов. Когда в газетах и на собрании поднимался вопрос, в чем же причина этих трудностей, он ссылался на нехватку стройматериалов, рабочей силы и транспортных средств.

Органы НКВД расследовали это дело и обнаружили, что начальник систематически расхищал государственные фонды, построил себе дом за счет материального обеспечения других работ, продавал стройматериалы совхозам и другим организациям, а деньги прикарманивал; некоторые же из его подчиненных регулярно получали деньги за то, что молчали о происходящем. Состоялся открытый судебный процесс, сообщения о котором на несколько дней буквально заполнили страницы местных газет. Особо важные выступления даже передавали по радио. Этому человеку было предъявлено обвинение не в воровстве, не во взяточничестве и не в расхищении государственных средств — его обвинили во вредительстве. Он занимался саботажем строительства домов для рабочих в то время, когда эти дома были так необходимы. После того как он полностью признал свою вину, которая была подтверждена множеством различных документов, ему вынесли приговор и затем расстреляли.

Таким образом, в Магнитогорске существовали и бандитизм, и воровство, как и в любом городе на Западе. Единственное различие заключалось в том, что в Магнитогорске было сложнее расхищать государственное имущество в таких размерах, как в Нью-Йорке или Чикаго, а если кого-то в этом уличали, то ему вполне могли предъявить обвинение в саботаже и контрреволюционной деятельности, а не в воровстве, и у него было довольно-таки мало шансов откупиться.

Вне всякого сомнения, в Магнитогорске были случаи самого настоящего саботажа, и два из них мне известны лично.

Один мастер, работавший на доменной печи, весьма откровенно критиковал Советскую власть. Он сильно пил и под действием водки становился очень разговорчивым. Однажды в присутствии нескольких иностранцев он открыто хвастался, что «устроит аварию и уничтожит завод». Вскоре после этого разговора в искореженных лопастях одной из импортных немецких газовых турбин был обнаружен увесистый гаечный ключ. Рама турбины дала трещину, и практически вся машина была загублена, а это означало, что весь труд пошел насмарку и убытки составили несколько десятков тысяч рублей. Через несколько дней этот мастер был арестован и сознался, что это его рук дело. Он получил восемь лет.

Еще один случай, с которым мне пришлось столкнуться лично, в любой другой стране также рассматривался бы как саботаж.

Рис. 14. Заливка цемента в зимних условиях

В Магнитогорске сооружалась вторая очередь электростанции, занимались монтажом и установкой двух больших (24 тысячи киловатт) турбин. На тех участках, где бетонировали фундамент и цементировали крыши, работали бывшие кулаки. Как и на многих других советских стройках, установка оборудования началась до того, как было полностью закончено строительство здания. Таким образом, огромная турбина была установлена и на ней уже трудились механики, а вокруг все еще работали бывшие кулаки, заливавшие цемент.

Однажды утром механики обнаружили измельченное стекло в основных подшипниках и в кольцах изоляторов со смазочным веществом большой турбины. Измельченное стекло очень быстро разрушает подшипник. Было немедленно проведено расследование, обнаружили несколько ведер, наполненных стеклом, рядом с сарайчиком, куда бывшие кулаки утром приходили отмечаться о своем выходе на работу. Это стекло было приготовлено для электросварщиков, которые использовали его, смешивая с водой и мелом, для нанесения покрытий на электроды.

Очевидно, один из озлобленных, неграмотных, раскулаченных крестьян взял горсть этого стекла и насыпал в подшипники. Если бы это не было замечено вовремя, то был бы нанесен колоссальный ущерб. Это был явный акт преднамеренного, злобного вредительства, и мотивы человека, совершившего его, были всем понятны.

В конце двадцатых и в начале тридцатых годов были ликвидированы кулаки — богатые крестьяне. Их имущество было конфисковано и передано колхозам. Этих людей отправили на различные стройки приблизительно на пять лет для перевоспитания. Некоторые из более молодых, как мой друг Шабков, действительно перевоспитывались, но большая часть старых и пожилых кулаков были полны горечи и отчаяния. В своей слепой ненависти они готовы были пойти на все, чтобы отомстить Советской власти.

Но Советская власть — понятие абстрактное, отомстить ей трудно. Вокруг были только рабочие, инженеры и другие бывшие кулаки, работавшие на строительстве. Однако оборудование и машины были символами новой власти — той силы, которая конфисковала их имущество и отправила их в эту степь заливать цемент. И потому они наносили ответные удары этому оборудованию.

Чистки сильно ударили по Магнитогорску в 1937 году. Тысячи людей были арестованы, месяцами находились в тюрьме и в конце концов высылались.

Этих чисток не избежала ни одна группа, ни одна организация. Чистки были частью обширной бури, охватившей всю территорию Советского Союза и продолжавшейся с 1935 по 1938 год. Причины, вызвавшие эти чистки, широко обсуждались. У меня по этому вопросу есть свои соображения, и я хотел бы их здесь высказать.

1. Октябрьская революция вызвала враждебное отношение к себе старой аристократии, офицеров царской и белой армий, сражавшихся под знаменами различных группировок, государственных служащих дореволюционного периода, коммерсантов, мелкопоместных дворян и кулаков. У всех этих людей было достаточно причин, чтобы ненавидеть Советскую власть, так как она лишила их многого, что они имели прежде. Помимо того что они уже представляли собой значительную внутреннюю опасность, эти люди потенциально были отличным материалом для умных иностранных агентов.

2. Какому бы правительству ни принадлежала власть в Советском Союзе, такие бедные, густонаселенные страны, как Япония, Италия, а также агрессивные державы, как, например, Германия, использовали все возможные средства и приложили все старания, чтобы наводнить Советский Союз агентами для создания своих организаций и упрочить свое влияние, чтобы было удобнее вносить раскол и растаскивать страну по кускам. Они засылали людей, создавали из них «пятую колонну» точно так же, как они делали это в любой стране. Деятельность агентов являлась одной из причин чисток.

3. Веками Россией управляли и руководили с помощью тайной полиции. Ее методы были традиционно неуклюжи, жестоки, отвратительны и примитивны. Всегда считалось, что если из десяти осужденных виновен всего лишь один, а девять остальных ни в чем не виноваты, то и в этом случае осуждение всех десяти оправдано, ибо виновный наказан. Иногда уничтожались целые деревни ни в чем не повинных людей, для того чтобы схватить какого-нибудь крестьянского вожака — «преступника». Веками к иностранцам относились со страхом и недоверием.

Октябрьская революция многое изменила в России, однако вышеупомянутые традиции и привычные стереотипы, существовавшие на Руси долгое время, все еще сохраняются в Советском Союзе. Они создали условия и возможность для успешного проведения этих чисток, которые в Англии и в Соединенных Штатах вполне могли бы привести к восстанию или гражданской войне.

Во время чисток большое число шпионов, саботажников и людей, составлявших «пятую колонну», были высланы или расстреляны, но гораздо больше пострадали невинные люди.

4. Нетерпимость большевиков по отношению к оппозиции приводит к заговорам и чисткам. Объяснить это можно тем, что двадцать лет нелегальной подпольной деятельности в условиях деспотизма царской России, аресты, ссылки в Сибирь, агенты-провокаторы — эти важные факторы — и предопределили структуру и характер ленинской партии. На II съезде партии в Лондоне в 1903 году Ленин настаивал на создании «партии нового типа», которая должна не заниматься дискуссиями, а стать дисциплинированной армией солдат революции, ее члены обязаны вести активную работу в одной из партийных организаций. После проведения голосования оставшиеся в меньшинстве обязаны прекратить дискуссию и приступить к работе, выполняя решения большинства. Ленинская группа стала партией большевиков, а эти основные принципы с тех пор — основополагающими для большевистской партии.

В Англии или в Соединенных Штатах, если какой-либо член правительства не согласен с его политикой, он имеет право возражать, апеллировать, протестовать, подать в отставку. Затем он может вынести этот вопрос на рассмотрение избирателей, и, по крайней мере, теоретически у него есть шанс возвратиться после выборов и, собрав в свою поддержку большинство голосов, добиться осуществления своих идей. Эта функция оппозиции признается как одна из важнейших.

Но в партии большевиков не может быть апелляций после того, как решение принято. Никто не протестует, никто не подает в отставку. Единственный шанс, который остается у оппозиционеров, после того как большинством голосов их предложение было отвергнуто, — это заговор.

Такое обращение с оппозицией было еще одной из причин чисток.

Техника проведения чисток в Советском Союзе была прекрасно отработана. Все аресты производились ночью. В этом заключался эффект неожиданности: людей арестовывали тогда, когда они меньше всего этого ждали, и, напротив, их неделями не трогали, если они каждую ночь ожидали ареста. Эти аресты проводились обычно агентами, ничего не знавшими о том, какие обвинения будут предъявлены человеку, которого они арестовывают. Обычно приезжали в автомобиле — чаще всего это был сержант в форме и с ним двое в штатском, — стучали в дверь, вежливо предъявляли подписанное прокурором или начальником городского отдела НКВД постановление на обыск квартиры и арест. На это время дверь запирали, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Из соседней квартиры приглашали любого человека, обычно не военного, а штатского, в качестве свидетеля. Он или она наблюдали за тем, как происходит обыск, а потом этого свидетеля просили подписать бумагу, в которой говорилось, что не было допущено никаких злоупотреблений или превышения власти, иными словами, что никого не избили и ничего не украли. Все конфискованные предметы заносились в список и выдавалась квитанция. Как только обыск заканчивался, вежливые и неразговорчивые агенты уезжали с арестованным. Вероятно, за исключением свидетеля-понятого никто больше в доме не знал до утра о том, что произошло.

Семья арестованного в течение нескольких недель не имела о нем никаких сведений, а сам он находился в магнитогорской тюрьме, обдумывая свое положение перед началом допросов. Эта тюрьма была переполнена. В камерах, рассчитанных на двадцать человек, сидели пятьдесят. (Естественно, такая «перенаселенность» тюрьмы подгоняла власти, заставляя их ускорять следствие.) После ареста семья обычно получала официальное извещение, что их брат или муж арестован и что семья может прийти в такое-то место и в такое-то время с передачей, в которой должны находиться теплые вещи, чистое белье, сахар, луковицы и чеснок. Лук и чеснок были необходимы, чтобы бороться с цингой — довольно распространенным в тюрьме заболеванием, возникшим из-за недостатка свежего воздуха и пищи, в основном хлеба и воды.

Иногда после ареста мужа его жену увольняли с работы и всю семью часто подвергали общественному остракизму. Все боялись общаться с этой семьей, потому что в дальнейшем их самих могли обвинить в «связи с врагами народа».

В редких случаях семье сообщали, какие именно обвинения предъявлены арестованному, даже позволяли увидеться с ним. Такие свидания обычно разрешались в интересах следствия. Мужу было разрешено увидеться с женой и ребенком, конечно, в присутствии следователя, для того, чтобы с новой силой напомнить ему о существовании любимых им людей, чьи жизнь и счастье зависели от «его чистосердечного признания своей вины и от его помощи следствию в выявлении и осуждении его соучастников». Вполне естественно, что иногда такие визиты приводили к результатам, противоположным ожиданиям следствия. Мужья умудрялись прошептать кое-что на ухо своим женам. Таким образом об истории Шевченко и некоторых других стало известно широкому кругу людей.

Допросы обычно проводились ночью и были, по существу, психологическими, изматывающими нервы пытками, иногда длящимися в течение нескольких недель и возобновлявшимися после долгих перерывов, во время которых заключенному давалась передышка. Слова «вредительство» и «контрреволюционная деятельность» в Советском Союзе означают нечто гораздо большее, чем то, что понимают под этим словом американцы. Статья 58–1 Уголовного кодекса РСФСР гласит:

Любое действие считается контрреволюционным, если оно направлено на организацию переворота, подрыв или ослабление власти рабочих и крестьян… или на ослабление внешней безопасности Советского Союза, административно-государственных и национальных завоеваний пролетарской революции[65].

Чтобы найти определение такого понятия как «вредительство», обратимся к статье 57–7 того же кодекса, где, в частности, можно прочитать следующее:

Нанесение ущерба государственной промышленности, транспорту, торговле, системе денежного обращения или же системе кредитов, равно как и системе кооперации, совершенное с контрреволюционными целями, и использование в контрреволюционных целях государственных учреждений… а также препятствование их нормальной деятельности, равно как и использование государственных учреждений и фабрик в интересах их бывших владельцев… влечет за собой применение высшей меры социальной защиты — расстрел[66].

На основании статьи 58–12 были осуждены многие жены. Часть ее сформулирована следующим образом:

Несообщение о подготовке или совершении контрреволюционного преступления влечет за собой… лишение свободы на срок не менее шести месяцев. (6 июня 1927 г.)[67].

Обвиняемому почти никогда не разрешали видеться со своим адвокатом в ходе ведения допросов. Он оставался один на один с более или менее опытными следователями НКВД, спокойными, вкрадчивыми и педантичными. Хотя согласно правилам проведения этой процедуры следствие не должно было длиться больше двух месяцев, обвиняемый мог иногда томиться и годы в тюрьме вместе с другими мужчинами и женщинами, находящимися под следствием. Это, очевидно, давало следователю возможность использовать данное обстоятельство в качестве дополнительного, более мощного нажима: «Если вы не хотите признать себя виновным, возвращайтесь назад и все обдумайте, если же вы признаетесь, то суд будет очень коротким, а потом — годик в Сибири, где у вас будет хорошая работа, будете получать зарплату, жить дома, иметь относительную свободу передвижения по городу и возможность видеться с семьей…»

Довольно широко была распространена практика обвинения и осуждения на основании свидетельских показаний другого арестованного или же их обоих — на основании свидетельских показаний третьего чело века, все еще находящегося на свободе. Некто А. дает свидетельские показания о том, что гражданин В. назвал Сталина сукиным сыном, которого надо застрелить.

Будучи арестован, гражданин В. в конце концов признается, что он это говорил, и далее утверждает, что при этом присутствовал гражданин С., согласившийся с высказанным мнением о Сталине. Когда арестовывают гражданина С., то он все отрицает, а затем на очной ставке с гражданином В. он признает, что такой разговор действительно имел место, но настаивает, что он был начат гражданином А. Гражданина А. арестовывают, как и этих двух, за подготовку террористического акта против руководителей партии и правительства, но он ходатайствует о смягчении наказания на том основании, что он начал этот разговор специально, чтобы разоблачить контрреволюционные действия В. и С. и передать их в руки властей. Через шесть месяцев, в течение которых граждане А., В. и С. не переставали изобличать друг друга, они высылаются на Камчатку сроком на десять лет.

В 1937 и 1938 годах, когда чистки достигли своего апогея, методы, используемые во время ведения следствия, были совершенно недопустимыми по всем стандартам цивилизованного общества. Применялось даже физическое принуждение и насилие, чтобы добиться признания от обвиняемого. Арестованному могли сообщить, что если он признается, то его жену не тронут и не будут увольнять с работы. Как только признание было подписано, жену также арестовывали, показывали ей признание ее мужа и говорили, что если она сознается в том, что она обо всем знала, но молчала, то они оба получат небольшие сроки заключения. Она признавала свою вину, оба получали самый большой срок и их отправляли на работу в Ангарстрой. Конечно, такие методы воспринимаются как должное в процедуре ведения уголовного дела почти во всем мире. Однако в Советском Союзе ситуация несколько отличалась тем, что НКВД в своей работе по защите страны от происков иностранных агентов, шпионов и наступления старой буржуазии рассчитывал на поддержку и содействие со стороны населения и в основном получал их. Но истории, подобные той, которая была описана мной выше, поколебали доверие многих русских к НКВД.

Судебные процессы всегда проводились «in camera» и обычно «in absentia». В 1937 году в Магнитогорске не было почти ни одного процесса, который закончился бы оправданием обвиняемого, но и количество смертных приговоров было не более шести. После суда оперативный отдел НКВД передавал заключенных в ведение УЛАГа (управление лагерей), в задачи которого, в частности, входило использование труда заключенных на некоторых стройках, а также проведение воспитательной работы. УЛАГ входил в состав организации НКВД как совершенно особая и самостоятельная часть ее структуры. Работники УЛАГа передавали заключенного вместе с папкой документов, в которых сообщалось, по какой статье был осужден этот человек. Помимо этого, сотрудникам УЛАГа ничего не было известно об осужденном. В функции УЛАГа входили работы по строительству дамб, плотин и железных дорог; здесь обращались с заключенными по возможности хорошо, хотя бы потому, что требовалось добиться высокой производительности труда.

Как только заключенных привозили на строительство, их начинали кормить лучше, чем на протяжении всего периода с момента ареста. Им выдавали теплую добротную одежду и говорили, что с этой минуты единственное, что будет приниматься во внимание, это их работа. Вплоть до 1938 года срок заключения мог быть уменьшен за хорошую работу на двадцать, сорок, а иногда даже на шестьдесять процентов.

Однако после 1938 года сокращение срока наказания стало более редким явлением, вероятно, потому, что НКВД не хотел терять рабочую силу, ведь число осужденных — и соответственно рабочих, прибывающих на стройки, — сократилось. Часто проводимые собрания, доклады и речи, а также газеты были призваны перевоспитать заключенных этих лагерей в духе свободы, независимости и справедливости, царящих в стране рабочего класса после принятия в 1936 году Сталинской Конституции.

Действия НКВД в Магнитогорске в 1937 году часто были крайне беспорядочны. Арестованные пропадали, иногда неправильно устанавливали их личность. Однажды ночью сотрудники НКВД пришли арестовывать человека, который раньше жил в квартире, расположенной над нашей, но он уехал из Магнитогорска несколько месяцев назад. Были случаи, когда женам присылали извещения о том, что их мужья арестованы и что им следует собрать передачу, в то время как мужья находились дома, работали, как обычно, и продолжали спокойно жить и работать в дальнейшем. Эти факты говорили о плохой организации действий аппарата НКВД.

Алексей Иванович Пушков, возглавлявший НКВД Магнитогорска в 1937 году, сам подвергся чистке в 1939 году за излишние пыл и рвение в проведении чисток в городе.

Последствия чисток, не замедлившие сказаться, были весьма разнообразны и иногда парадоксальны. В том случае, когда большое число ответственных работников и руководителей арестовывали почти одновременно или друг за другом, это очень отрицательно и довольно долго сказывалось на производственном процессе. Например, когда Шевченко сняли с должности и арестовали, на несколько недель сильно сократился выпуск продукции коксохимического комбината. В течение первых дней на комбинате царил полный хаос. Мастер приходил утром на работу и говорил рабочим, находившимся под его началом: «Ну, сегодня мы должны сделать то-то и то-то». Рабочие насмешливо ухмылялись и говорили: «Проваливай. Ты сам — вредитель. Завтра придут за тобой и арестуют. Все вы вредители — и инженеры, и специалисты-техники».

Через некоторое время все снова наладилось и Сёмичкин был назначен заместителем главного инженера. Молодые рабочие и мастера были переведены на более высокие должности (минуя одну, а иногда и две промежуточные), освободившиеся в результате ареста людей, занимавших эти должности ранее. Ежедневная продукция — выработка чушкового чугуна — осенью 1936 года, например, составляла в среднем около 1200–1300 тонн на одну плавильную печь. К концу 1937 года среднее количество продукции приблизительно равнялось 1100 тоннам на плавильную печь, а в январе 1940 года — насколько можно судить по отдельным сообщениям — средняя цифра сократилась до уровня ниже 1000 тонн.

Во время проведения чисток тысячи бюрократов дрожали за свои места. Чиновники и административные служащие, которые до этого приходили на работу в десять часов, а уходили в половине пятого и лишь пожимали плечами в ответ на жалобы, трудности и неудачи, теперь сидели на работе с восхода до заката солнца, их начали волновать успехи и неудачи руководимых ими предприятий, и они на самом деле стали бороться за выполнение плана, экономию и за хорошие условия жизни для своих подчиненных, хотя раньше это их абсолютно не беспокоило.

С другой стороны, не прекращались аресты по ночам, люди жили в тревоге и страхе. Существовала наводившая на всех ужас организация, работа которой была окутана тайной. Ей была дана такая власть, что она могла сделать с любым человеком все, что угодно: для нее не существовало такого понятия, как «апелляция». Все это привело к тому, что у значительной части населения сталинский лозунг «Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей» вызывал стон или в лучшем случае презрительную усмешку.

В то время бдительные коммунисты и некоторые беспартийные действовали исходя из принципа: «В каждом отстающем подразделении есть вредитель». Совершенно ясно, к чему привело применение этого принципа на практике — оно сыграло на руку растущему аппарату НКВД (причем теперь становится очевидным, что руководители отделов этой организации, как местных, так и центральных, сами были вредителями). Многие старались Держаться в стороне, отказываясь от ответственных постов. Появился еще один афоризм — «сейчас хорошо быть телеграфным столбом».

У других эта ситуация вызывала горечь и озлобление. Рассказывают, что однажды в Свердловске у здания НКВД собралось несколько сотен женщин, которые принесли для своих арестованных передачи с едой и одеждой. После того как они простояли там несколько часов, им в грубой и резкой форме сказали, что в этот день передачи приниматься не будут. Измученные волнением и тревогой женщины (некоторые пришли с детьми на руках, другие отпросились с работы, рискуя потерять место, чтобы передать своим любимым немного сахара и чистую одежду) возмущались. В толпе началось волнение. Кого-то толкнули, разбилось окно, и через пять минут на втором этаже здания не осталось ни единого целого стекла.

Власти так и не смогли найти и арестовать зачинщицу, а посадить в тюрьму пятьсот женщин было невозможно, потому что тюремные камеры были уже переполнены.

Подобные инциденты, более или менее серьезные, происходили по всей территории Советского Союза, а о некоторых, вероятно, в той или иной форме докладывали Сталину и другим членам правительства. Были сигналы и предупреждения о том, что если процесс чисток зайдет слишком далеко, то это может привести к катастрофическим последствиям, особенно если начнется война. Это и стало решающим фактором, определившим изменение политики внутри страны в конце 1938 — начале 1939 года.

На протяжении всего периода проведения «чисток» советским людям каждый день в газетах, по радио и на собраниях внушалось, что они должны помогать и содействовать органам НКВД и немедленно сообщать о любом подозрительном факте.

В качестве одного из способов выработки у большой части населения духа шпиономании использовался также театр. Когда «чистки» были в самом разгаре, мы с Машей повели приехавшего в Магнитогорск корреспондента «Нью-Йорк Геральд трибюн» Джозефа Барнса в театр посмотреть спектакль «Очная ставка» — одну из пьес, наиболее эффективно пропагандировавших «чистки». Я думаю, что об этом спектакле стоит рассказать.

Первая сцена проходит в большой, богато обставленной комнате. У двери на самой середине сцены — доспехи средневекового рыцаря, в перчатке которого зажато копье. В комнате три джентльмена во фраках. Двое сидят, один — спиной к аудитории. Третий стоит у стола, в руках у него книга.

«Вот здесь весь материал, — произносит он хорошо поставленным глубоким голосом. — Будьте любезны посмотреть его. Теперь, прежде чем мы приступим к экзамену выпускников, возможно, у вас будут ко мне какие-либо вопросы». «Да, — медленно говорит один из сидящих. — У меня есть вопрос к директору — герру Доктору». «Пожалуйста, пожалуйста, — отвечает стоящий джентльмен, отвешивая легкий поклон. — Я дам ответ на любой Ваш вопрос…»

«Почему возникла такая необходимость называть школу сначала клубом астрономов, потом ассоциацией автомобилистов, а потом — еще как-то? Почему Вы не могли просто приобрести большое здание, обнесенное высоким забором, где-нибудь за городом и делать свою работу под охраной?»

Директор потирает руки: «Видите ли, герр министр, при подготовке первоклассных специалистов необходимо наблюдать за их реакцией в обстоятельствах и ситуациях, приблизительно соответствующих тем, в которых они будут работать в дальнейшем, когда закончат школу и поедут за границу. У нас же каждый учащийся может набраться такого опыта, находясь под нашим наблюдением, потому что ему все время приходится играть роль человека, которым он на самом деле не является…»

«Понимаю, — говорит сидящий джентльмен, поднимая руку. — Достаточно. У меня больше нет вопросов. Ваши расходы вполне разумны, принимая во внимание важность вашей работы. Если у моего коллеги нет вопросов, то мы можем приступить к экзамену ваших выпускников».

Джентльмен, все время сидевший спиной к залу, теперь слегка поворачивается, и публика видит его лошадиное лицо, длинные пряди черных волос и маленькие черные усики. «У меня вопросов нет», — говорит он.

Большинство зрителей сидит на краю своих кресел. Напряжение охватывает весь зал. Рядом со мной юноша лет восемнадцати с крестьянским лицом сжимает подлокотники кресла своими большими огрубевшими руками и судорожно сглатывает. Он не знает, что это за школа, но в фигуре человека, сидящего спиной к аудитории, чувствуется что-то зловещее, а все трое, совершенно ясно, — «буржуи».

Маша первая поняла, о чем идет речь. «Шпионская школа» — шепчет она мне на ухо.

Актеры играют хорошо, они не торопятся и говорят свои реплики отлично поставленными голосами.

Директор несколько минут ходит по комнате, затем церемонно кланяется сидящим и откашливается.

«Первый студент, которого я хотел бы сейчас вызвать, — номер сорок девять. Вы найдете данные на него на странице 136. Он подготовлен к работе в Камеруне. По профессии — археолог, прекрасно владеет французским, а также несколькими местными диалектами…»

Далее директор пускается в долгие объяснения и, закончив их, нажимает на кнопку, в комнату входит лакей.

— Номер сорок девять, — говорит директор.

— Его родственные связи в Фатерлянде? — спрашивает министр.

— Мать, — отвечает директор. — Холост — и не собирается жениться.

В это мгновение на сцене из дальних правых кулис появляется рабочий с невозмутимым выражением лица, с сигаретой в зубах. Внезапно он замечает зрителей, понимает, где находится, и в мгновение ока исчезает. Никто в зале не обращает на этот инцидент ни малейшего внимания.

Дверь отворяется, и входит человек лет тридцати. Одет с безупречным вкусом, хорошо говорит, прекрасно держится. Он отвечает на вопросы министра, касающиеся технических деталей археологических раскопок в Африке. Затем джентльмен, сидящий спиной к зрителям, спрашивает низким, глухим голосом, в котором звучит легкое нетерпение: «Что вы предпочитаете для взрыва железнодорожного моста — нитроглицерин или аммонал?»

Выпускник слегка кланяется: «Я предпочитаю аммонал или в некоторых случаях жидкий кислород».

Экзамен завершен. Студент кланяется и уходит. Сидящие поздравляют директора с многообещающим учеником. Далее директор описывает следующего экзаменующегося под номером десять. «Она знакома со всеми тонкостями парижской жизни, уже установила контакт с сыновьями некоторых членов кабинета министров Франции, знает наизусть французский дипломатический шифр и получила основательную подготовку по фармакологии и стрельбе».

После нескольких вопросов приглашают войти экзаменующуюся. Это ослепительно красивая блондинка с роскошными формами и призывным взглядом. Она весьма остроумно отвечает на задаваемые ей вопросы. Наконец человек, сидящий спиной к залу, спрашивает ее так же приглушенно, как и раньше: «Как вы представляетесь, вербуя агента?» Девушка кланяется ему и улыбаясь отвечает: «Я всегда представляюсь агентом какой-нибудь третьей державы». Потом она выходит, и министр снова поздравляет директора школы. Сидящий к залу спиной джентльмен безразличен и зловещ.

Следующим экзаменуются террорист и агент-провокатор, которого готовили к работе в Праге, а затем — дворецкий, собиравшийся действовать в доме одного из членов правительства Великобритании. В течение всего этого времени джентльмен, сидевший спиной к залу, ни разу не повернулся лицом к публике и говорил все тем же глухим голосом.

Когда дворецкий выходит из комнаты, директор откашливается и торжественно выпрямляется: «И наконец, я представляю вам нашего студента номер один. Это гордость не только данного класса, но и всех остальных выпускных классов. Я имею в виду Уолтера».

Оба министра выражают большую заинтересованность. Казалось, слава Уолтера бежала впереди него. Директор дает Уолтеру блестящую характеристику: «Уолтер знает все шифры, он силен, как лев, и вынослив, как бульдог. Мы готовили этого мастера для самого ответственного задания — для работы в той стране, которая является нашим основным противником, величайшим врагом…»

«Для Советского Союза?! — удивленно спрашивает министр. — Но ведь у нас же есть Келлер, и он уже много лет весьма успешно работает».

«Но Келлер стареет и давно просит освободить его. Так что мы решили послать Уолтера ему на смену. Он знает русский, как свой родной язык, и прекрасно знаком со всеми политическими и экономическими теориями, распространенными сейчас в Советском Союзе, превосходно изучил речи большевистских вождей и может стать в Москве преподавателем истории Коммунистической партии Советского Союза».

В этот момент черноволосый джентльмен встает лицом к директору школы, так что зрители по-прежнему видят только его спину. Все его движения энергичны, однако в нем чувствуется нервное напряжение, граничащее чуть ли не с патологией. Он грозит пальцем директору. «Для Советского Союза! — говорит он голосом, — искаженным сдерживаемой яростью. — В Советском Союзе у нас должен быть лучший из лучших наших талантов. Там не должно быть никакой путаницы и неумелой работы! Там должен работать профессионал высокого класса! Вы понимаете! Только профессионал высочайшего класса!»

Директор, не ожидавший такого яростного нападения, делает шаг назад, затем слегка кланяется и спокойно говорит: «Я ручаюсь за Уолтера своим добрым именем, своей репутацией. Он профессионал высочайшего класса и не подведет. Он получил точнейшие инструкции обо всем, что касается политической оппозиции и национальных меньшинств в Советском Союзе, готовых нанести ответный удар, он даже вошел в контакт с некоторыми из таких людей. Было сделано все как в его обучении, так и в подготовке будущих контактов, чтобы обеспечить успех выполнения им своего задания».

Директор звонит в колокольчик, и появляется лакей. «Номер первый, — говорит директор. Лакей отвешивает поклон и уходит, закрывая за собой дверь.

Черноволосый министр поворачивается лицом к зрителям, и все узнают в нем Гитлера. Затем он отходит к краю сцены так, что середина ее остается свободной для выхода Уолтера, агента-шпиона высшего класса. Директор вновь обращается к министрам: «Я забыл сказать вам, что в своем русском паспорте он назван Иваном Ивановичем Ивановым».

Дверь отворяется, занавес падает. В зале зажигается свет, и зрители облегченно вздыхают, как будто каждый из них перед этим сидел под действием электрического тока высокого напряжения и его внезапно отключили.

Затем все вдруг разом начинают разговаривать, обсуждая пьесу и игру актеров.

Дальнейшее действие пьесы происходило в Москве и на советской территории. В нем зрители увидели следователя НКВД в голубой фуражке, занятого поисками Ивана Ивановича Иванова. Они также познакомились со старым шпионом Келлером, проработавшим в Москве целое десятилетие и успевшим выполнить бесчисленное количество заданий. Он хотел спастись бегством, но это ему не удалось. Он был схвачен благодаря бдительности советской общественности. Зрители увидели, как Иванов разделался. с девушкой, опасаясь, что она может выдать его, — он столкнул ее под поезд. В пьесе был также и забавный портной-еврей, поспешивший сообщить следователю случайно полученную им информацию, и дюжина других персонажей, без чьей добровольной помощи следователь не смог бы разоблачать и арестовывать шпионов.

Кульминацией пьесы был последний, четвертый акт. Зрители увидели конфронтацию героев — «очную ставку». Иван Иванович, пойманный с поличным на месте преступления, отказывался признать свою вину, несмотря на огромное количество изобличающих его свидетельских показаний и доказательств. Келлер, старый, циничный и холодно-расчетливый шпион, захваченный в таких обстоятельствах, что уже не мог отрицать свою преступную деятельность, во всем сознался. Он признает себя виновным в предъявленных обвинениях. Однако отказывается давать какие-либо показания о своих соучастниках и своей деятельности. Он даже не хочет назвать ту страну, на которую работает.

Келлеру и Уолтеру-Иванову устраивают очную ставку в кабинете следователя. Там присутствуют все персонажи пьесы, кроме тех, которых зрители видели в первом акте. Используя показания Келлера и Уолтера-Иванова друг против друга, следователь заставляет их во всем признаться. Иванов просит о снисхождении, утверждая, что он понимал, что поступает нехорошо, но не мог прекратить свою гнусную, беззаконную деятельность. Келлер, чье поведение до конца остается демонстративно-вызывающим, произносит напыщенную речь: «Решающие битвы для нас впереди. Еще посмотрим, кто кого. Меня расстреляют, но и вы будете побеждены. Ваш гнусный отвратительный народ прогонят с этих прекрасных земель, и он должен будет уступить место более культурной и образованной расе».

На этот вызов следователь кричит: «Победителями будем мы!»— и все персонажи, присутствовавшие на сцене, дружно поддерживают его.

Занавес опускается, и начинаются шумные аплодисменты и еще более шумная толкотня и давка — зрители торопятся побыстрее выйти из зала и первыми занять очередь в раздевалку.

На рабочих Магнитогорска так же, как и на меня и Джо Бернса, пьеса произвела большое впечатление. В ней было наглядно показано, что все население должно сотрудничать с властями, чтобы разоблачать иностранных шпионов. С другой стороны, в ней не смогли показать всю опасность и трагедию излишнего энтузиазма при проведении чисток.

«Может быть, сейчас и смогут поймать нескольких шпионов, но потребуется целое поколение, чтобы изжить те страхи и подозрения, которые теперь нагнетаются», — сказал Джо, когда мы вышли из театра.

После проведения чисток административный аппарат управления всего комбината почти на сто процентов составили молодые советские инженеры. Практически не осталось специалистов из числа заключенных и фактически исчезли иностранные специалисты. Тем не менее к 1939 году некоторые подразделения, например, Управление железных дорог и коксохимический завод комбината, стали работать лучше, чем когда-либо раньше. Ключевые посты занимали такие люди, как Сёмичкин, с которым я уже познакомил читателей.

Павел Коробов сменил Завенягина на посту директора комбината в начале 1937 года, когда последнего назначили заместителем наркома тяжелой промышленности. (Позднее Завенягин впал в немилость и был снят с этого поста, а затем работал начальником строительства где-то за Полярным кругом — несомненно, это было смещение с должности, однако не имевшее для него таких драматических последствий, как для Пятакова, Межлаука и других высокопоставленных должностных лиц Наркомата тяжелой промышленности.)

Коробов был типичным руководителем периода, последовавшего за кампанией чисток. Он был представителем семейной династии рабочих-металлургов. В самом начале тридцатых годов он закончил университет и затем был направлен на один из южных металлургических заводов. Через три года он получил повышение и был назначен на должность начальника доменного цеха.

В 1936 году его направили в Магнитогорск, и так как он в течение долгих месяцев исполнял обязанности главного инженера комбината, а затем директора, он получил возможность дальнейшего продвижения по службе. В тридцать лет он стал директором металлургического комбината, перерабатывающего одну четвертую всего количества железной руды, производимой в Советском Союзе, двенадцать процентов чушкового чугуна и около десяти процентов листовой стали, но комбинат этот работал неудовлетворительно.

Первые несколько месяцев новый директор работал скорее пассивно, нежели энергично. Он старался избегать принятия решений по каким-либо острым вопросам или проблемам в том случае, если был в себе не уверен, и предоставил значительную свободу принятия решений начальникам цехов. На некоторых наиболее трудных участках, как например в мартеновском цехе, увеличился объем выпуска продукции. И это происходило в то время, когда несколько лучших заводов Советского Союза, директора которых, известные всей стране (например, Гвахария в Макеевке), были арестованы и расстреляны, даже не выполняли своих планов по производству продукции.

Коробов постоянно занимался своим образованием, читал иностранные технические журналы и неутомимо работал. Он нравился большинству своих подчиненных, однако многие инженеры старшего поколения были невысокого мнения о его технической подготовке и способностях.

К сожалению, много иностранных специалистов в 1937 и 1938 годах по тем или иным причинам покинули Советский Союз, увозя с собой впечатление, что кампания чисток означает конец всего или по крайней мере конец определенной эпохи. Казалось, что все достойные и способные люди были расстреляны или арестованы. Но, по существу, это было ошибочное мнение. Во время проведения кампании чисток было много арестов, но Советский Союз — большая страна, и миллионы русских, которых чистки не коснулись лично, восприняли эту кампанию более или менее спокойно, и она не повлияла на их отношение к Советской власти. Поэтому, когда в конце 1938 года чистки закончились и сотни ранее арестованных людей были освобождены (им были принесены скупые извинения за «ошибки», допущенные следователями), когда аресты прекратились или почти прекратились, большинство магнитогорских рабочих были настроены жизнерадостно, бодро и оптимистично.

И действительно, их жизнерадостность и оптимизм не были лишены оснований по многим причинам. Они работали и были уверены в сохранении своих рабочих мест, в продвижении по работе, то есть в таком повышении, которое они себе только могли представить. Им предоставлялись оплачиваемые отпуска и декретные отпуска, им выплачивались пенсии по возрасту, они пользовались и различными другими социальными правами, сохраняемыми законодательством. Они учились и, когда они заканчивали высшие учебные заведения или даже до этого момента, имели возможность применить свои знания там, где они работали не только во имя личного блага, но и всего общества. Рос и уровень их жизни. Увеличивались и становились все более разнообразными возможности их приобщения к культуре.

Для нескольких миллионов советских граждан, которые были арестованы и высланы, чистки имели губительные последствия. Большинство этих людей были невиновны, однако некоторые действительно совершили то или иное преступление, а другие, такие, как Удкин, могли стать превосходной пятой колонной нацистов.

Сталин считал такое «размещение капитала» вполне разумным.

Примечания:

6

Питер Файлин. Американцы и советский эксперимент. 1917–1933. Кембридж. 1967. С. 141, 196–197, 199, 242–243. — Примеч. автора.

65

Ср. ст. 58–1: «Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов… или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции (Уголовный кодекс РСФСР. М… 1950. С. 41). — Примеч. переводчика.

66

Ср. ст. 58–7: «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий или противодействия их нормальной деятельности, а равно использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций, влекут за собой меры социальной защиты, указанные в ст. 58–2 настоящего кодекса: высшую меру социальной защиты — расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и тем самым гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов СССР навсегда, с допущением, при смягчающих обстоятельствах, понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества. 6 июня 1927 г.» (Уголовный кодекс РСФСР. M., 1950. С. 41, 38). — Примеч. переводчика.

67

Ср. ст. 58–12: «Недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении влечет за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. 6 июня 1927 г.» (Уголовный кодекс РСФСР. М., 1950. С. 41, 38). — Примеч. переводчика.