• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Это не значит, что я призываю полностью отвергнуть русскую версию событий и принять булгарскую. На мой взгляд, нужно учитывать обе. И все пробовать проверять всеми доступными средствами. Чем мы с вами сейчас и займемся.

И для начала поговорим о главных действующих лицах.

Поговорим теперь о главных действующих лицах нашей истории. И начнем с крымского темника.

Собственно говоря, что мы знаем о Мамае? Как выясняется, почти ничего. Происхождение его остается до сих пор загадкой. Фактически есть только одна попытка в этом разобраться: статья А. А. Шенникова «Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV–XV вв.)», появившаяся в 1981 г.^{113} В ней высказана версия, что Мамай происходит из племени меркитов. Но основания для этого довольно шаткие. Поскольку базируется все на одном-единственном документе: письме хана Большой Орды Шах-Ахмета к князьям Глинским. Последние, как известно, производят себя от Мамая. Вот что написано в пространной редакции их родословной, находящейся в так называемом «Списке А» и в «Келейной книге»:

«Подлинный родослов Глинских Князей. Князи же убо Кияты кочевали на сеи стороне Волги [до Чинги Царя, а] имянем почтенно (подчтенно) Государство имели от иных стран писали к ним называючи их Падшим (Падышаг) еже есть Государь. И пришед (Книгиз) Царь, великую брань сотворил с Кияты, и последи умираше, и вдал Чингиз (Книгиз) Царь дшерь свою Захолубь (Захолуб) за Бурлуда (Бурму), и Кияты Тохкоспа (Тохтоспа) Чингиз Царь (Чингизу Царю) бездетну сущу приближися дни его смерти (и в приближение днеи его смерти), прежреченным (преждереченным) же Киятом в тоже время не владущи и Падшаго имянем. И приде Царь Кутлуз (Кутлуи) [и] ополчився, Тохтагееву (и Тохтаго) Орду взял, и три Царицы его взял за себя, и тако свершив Цареи [и] царствова на большой Орде много лет и много детей породи; и так от Черклуева (Черкуглиуева) царство (царства) роду Кияты родословятся, а (и) имянуются царского роду, даже и до Мамая Царя.

[А у Мамая Царя] сын Мансур-Кият (Маркисуат) а у Мансур-Кията (Маркисуата) [Князя] дети [два сына: Князь] Алекса (Алеша), а (да) [другой] Скидырь [Князь]. И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймав [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопи, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех].

И по Божию изволению (изволению Божию) [похоте] (тот) Алекса [Князь крестился, и] прислал к Киеву (послал в Киев к митрополиту, чтоб креститсца) и митрополит [Киевской] крестил его [в крестьянскую веру], и дал ему во святом крещении имя (имя во святом крещении) Князь Александр (Александр Князь); [а у] Александра сын [Князь] Иван с отцем же крестился (крестился вместе с отцом). И в те времена (то время) [случился] приехати к Киеву (приехал в Киев) Великому Князю Витовту Литовскому (Велики Князь Литовский Витофт) и после ко Князю Александру (и просил Князя Александра) [Мансур-Киятовичу], и сыну (сына) его [ко Князю Ивану]; что похоте служити (чтоб они пошли к нему в службу); и (они) [Князь Иван и с отцем своим Александром сотворили хотение Великого Князя Витовта, и приехали] (в службу) к нему, (и пошли) и били челом ему [в службу] с своими предреченными (преждепомянутыми) тремя городы. И Князь Великий Витовт прия (принял) их (зело) честно не яко слуг, но яко [единых от] сродних (сродников) своих, и дал им [на приказ] вотчины волости: Станку (Стайку), Хорозов (Хозоров), Сереков, Гладковича (Гладковичи); (и Князь Ивана Александровича Великий Князь Витофт женил и) дал [Витовт] за [Князя Ивана Александровича] (него) княж Данилову дщерь (дочь) Остроженскаго (Острожского) Княжну Настасью».

Цитирую по упомянутой работе, которую взял в Интернете^{114}. Автор указывает, что текст в квадратных скобках — слова из «списка А», отсутствующие в «Келейной книге», а в круглых — наоборот.

Что этот документ может дать для разысканий по поводу происхождения противника Дмитрия на Куликовом поле? То, что Мамай происходит из рода Киятов, бывших какими-то правителями. Кияты эти, если верить «Келейной книге», кочевали по эту (надо так понимать, по западную) сторону Волги еще до прихода монголов.

Дальше идет нечто неудобочитаемое и совершенно фантастическое. Вот из этой фантастики Шенников и вывел Мамая-меркита. Поскольку известно по «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина, что киятами именовался род, пошедший от прадеда Чингиз-хана Кабул-хана: «Кабул-хан — третий предок Чингиз-хана, а монголы предка в третьем колене называют [э] линчик. От него расплодилось и пошло множество родов [кабйлэ] и ответвлений [от них]. Его детей и внуков называют кият»^{115}.

То, что Мамай имел отношение к роду Кият, подтверждает вроде бы и упомянутое письмо Шах-Ахмата от 1501 г.: «Кияты князья Мамаевы истинные дети, там рядом с братом моим, а здесь рядом со мной в моем царстве, справа и слева уланы, князья, четыре корачи большие, у меня нет слуг больших и лучших, чем Кияты князья».

Последний большеордынский хан в своем письме пытается напомнить Глинским, что они — Кияты. И просит их, как людей, близких к польскому королю, поспособствовать в получении помощи против врагов. Письмо это, видимо, попало в польские архивы после того, как Глинские пытались поднять восстание и вынуждены были бежать после поражения в Москву.

Шенников рассуждает так: «В 1200-1210-х годах Чингизхан вел многолетнюю борьбу с соседями монголов — меркитами, к которым примкнуло и несколько подгрупп монголов-киятов. Меркиты — по-видимому, тюркоязычный народ, этнически родственный алтайским и саянским тюркам. Нанеся меркитам крупное поражение в 1204 году, монголы затем долго преследовали уцелевшую их часть, отступавшую на запад и нашедшую защиту и укрытие у тюрок-кыпчаков. В ходе этого многолетнего отступления во главе меркитов стояли в течение некоторого времени Тохта-бей (Тохтоа-беки), убитый в 1208 году, и сменивший его Кучлук, затем отделившийся, оставшийся в Средней Азии и после долгой борьбы погибший в 1218 году. Остатки меркитов дошли почти до Волги, где в 1216 году были настигнуты и разгромлены монголами на р. Иргиз.

Судя по тому, что сведения об этих событиях попали в родословную Мамая, его предком был либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путем присвоивший родословную одного из этих киятов. Последнее кажется более вероятным, так как имя Мамай (по персидским хроникам Мамак) неизвестно монголам, до появления золотоордынского темника Мамая не встречалось и у восточноевропейских тюркоязычных народов, но зато известно у алтайских и саянских тюрок»^{116}.

На деле натяжек тут — хоть отбавляй. Начать с того, что (как, впрочем, признает и сам автор статьи) меркитские земли перед разгромом их монголами располагались на восточной стороне Волги, а не на западной. Чтобы устранить это несоответствие, Шенников заявляет: составитель первоначальной родословной находился в Сарае; стало быть, для него восточная сторона — «эта». Но откуда он взял, что вообще была какая-то первоначальная «родословная»? Почему не предположить, что составитель родословной Глинских просто пользовался какими-то преданиями, которые за века стали совершенно для него неясны? Это значительно скорее похоже на правду.

Дальше — земля меркитов за Волгой точно не заслуживала названия государства, и уж тем более ее властитель — титула падишаха. Кстати, и Тохта-бей, как признает Шенников, до Волги не дошел.

Наконец, насчет киятов как таковых. Вообще-то считать их монголами не приходится. Дело в том, что в монгольских языках ничего подходящего к этому слову не найдено. Зато в тюркских — полным-полно. Я полазил по Интернету и нашел «киян» — «дальний». Так переводил название рода хивинский хан Абулгази, считавший себя потомком Чингизхана. Слово «киян» с тем же значением есть в современном казахском. А Рашид ад-Дин пишет, что «киятов называют „киян“ (дальние)»^{117}.

Далее, там же: слово «кият» (кияды) переводится с казахского как «режет». Это подтверждает и Калибек Данияров в своей книге «Альтернативная история Казахстана»: «И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият». Он же приводит еще ряд близких слов: «В казахском языке есть слово єия — „косогор“, „наискось“, єияє — „волоснец“, єиял — „вымысел“, „мечта“, єиялау — „идти по извилистой дороге“, єиялы — „фантазер“, „мечтатель“, „человек, увлекающийся несбыточной мечтой“. И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият»^{118}.

Интересно, что оба варианта имеют подтверждение. Так, на берегу реки Аму-Дарья (Амударья) находится город Кият (Кят), который основан за два тысячелетия до рождения Чингизхана (нынешний Бируни). В этом месте река режет (размывает) свой правый берег. А в лондонском списке древнего эпоса «Огуз-Наме», датируемого известным российским ученым Бичуриным IV в. до н. э., приводится следующая древнетюркская легенда, повествующая о роде Кият: «Родоначальник его был хорошим стрелком из лука, однако стрелял Кият (наискось) и все равно попадал точно в цель. Поэтому основателю рода дали имя Кият, то есть стреляющий наискось». Вот вам и «режет», и «наискось».

Понятно, что все это могут быть «народные этимологии», не соответствующие действительности. Хотя в случае с городом Кият и Аму-Дарьей это сказать трудно. Но в любом случае ясно одно: слово «кият» со всей очевидностью — тюркского происхождения.

Вообще-то, для установления этого факта можно было и не производить лингвистических исследований. Открываешь Интернет, набираешь «род Кият», и…

«— Галимжан: Ищу род кият.

— Турсынбай: Мы каракалпаки. У нас киятов очень много и все каракалпаки. Первый президент (председатель Правительства) Каракалпакстана Коптилеу Нурмухаммедов был кият. Наши академики М. Нурмухаммедов, Ж. Базарбаев тоже кияты и многие профессоры.

— Санжар: Вы, кияты, — чистые монголы.

— Азат, дархан-кият: Вы ошибаетесь, Санжар. Кияты-тюрки были до монгольское завоевания.

— Т?мендер: Я тоже кият-конырат, из рода зергер.

— Жантемир: Привет, родственники (соплеменники)! Я сам каракалпак, кият-балгалы. Мы чимкентские каракалпаки.

— Бекмурат: Моя мама жалтыр кият, а сам шыбынтай-кият. Мы ташкентцы.

— Мустахим: Я из рода Кият-жалтыршы, по нации каракалпак. У нас в Караклпакстане очень много киятов. Там, где я родился — все кияты»^{119}.

Вот вам живые «потомки Мамая». Род кият до сих пор является одной из составляющих каракалпаков. Племя каракалпаков подразделяется на две части: он-торт-уру и коныграт. Те, в свою очередь, делятся на роды. Кият — один из родов коныграт-каракалпаков. Надо отметить, что это племя вообще сохранило в своем составе массу исторических названий отдельных народов. К примеру, среди он-торт-уру есть кыпчаки^{120}.

А кто такие каракалпаки? Это тюркский народ, относящийся к так называемой кыпчакской подгруппе и родственный казахам и ногайцам. В русских летописях упомянуты «черные клобуки» (калька слова «каракалпаки» — «черные шапки»), некий тюркский народ, перешедший на службу к русским князьям и помогавший им в борьбе с половцами. Впервые летописцы их упомянули в 1146 г., последний раз — в 1193 г. Жили они (по крайней мере, после перехода на русскую службу) в Поросье. Считается, что сложились «черные клобуки» в середине XII в. из других тюркских народов, типа печенегов и берендеев, потесненных половцами^{121}. Упоминавшийся Рашид ад-Дин при описании похода монголов на Южную Русь отметил, что это была страна русских и «Народа черных шапок» («Каум икуляк-и сиях»). Позже они вошли в Улус Джучи, а после его развала — в Ногайскую Орду. Арабский историк Эн-Нувейри (XIV в.) пишет, что одно из одиннадцати кипчакских племен называлось племенем черных шапок — «Кара-боркли».

Правда, насколько нынешние каракалпаки связаны со старыми — не вполне ясно. Поскольку после развала Ногайской Орды в конце XVI в. оказались они на ее восточных, а не западных рубежах. В одной из грамот бухарского правителя Абдуллы-хана (1583–1598 гг.) есть перечисление оседлых, полуоседлых, кочевых народностей, проживающих в окрестностях города Сыгнака, на нижнем течении Сырдарьи, среди которых упоминаются и каракалпаки. Впрочем, по собственным легендам каракалпаков, как сообщается в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: «У них имеется предание, что они жили некогда в Средней Азии, а в настоящее место жительства пришли с С.З., именно из бывшего Казанского царства, откуда, по преданию, они были выгнаны ногаями, бродили после того долго по степи, боролись с хазаками (киргиз-кайсаками) и наконец распались на три части, поселившиеся: одна на нижней Сырдарье и Ени-дарье, другая — в Зарявшанской долине, третья — в дельте Амударьи»^{122}.

А теперь посмотрим, где распространены названия «Кият». Мне удалось найти г. Кият (Кят) на Аму-Дарье, пос. Кият (Буинский район Татарстана) и Кият или Тарханское озеро (самое крупное из соленых озер перекопской группы). Там же указан и населенный пункт Кият. Названий со словом «Кият» много и в долинах реки Баба-Салгир в Крыму (самая длинная река в Крыму, текущая от Чатыр-Дага до Сиваша). Вообще, в Крыму отмечено более трехсот топографических названий, имеющих соответствия в названии различных племен и родов. При этом кият встречаются 26 раз. Больше упоминаются только кыпчак — 27 раз. Остальные — значительно реже^{123}.

И что получается? Это же северо-восточная, юго-западная и юго-восточная границы Улуса Джучи. Но и границы расселения западных тюрок, по сути дела. А также места исторического и легендарного расселения каракалпаков! За исключением Крыма, про него мы не знаем, чтобы там жили «черные клобуки». Но, может быть, просто сведения не дошли? Зато про Крым мы знаем другое: к Перекопу откочевал младший сын Мансур-кията Скидыр.

Заманчиво, конечно, объявить Мамая каракалпаком. И, вполне возможно, так оно и есть.

Но справедливости ряди нужно признать: род кият и имя Кият встречаются не только у каракалпаков, но и у казахов и туркменов.

Ну, казахи — ближайшие родичи каракалпаков. Так что тот факт, что часть киятов, в том числе проживающих в современной Монголии (сам не беседовал, но читал об этом), считает себя казахами, удивление не вызывает. Хотя нужно, конечно, заметить: казахи в своей основе имеют кыпчаков, которые вроде бы те самые половцы, против которых вместе с русскими боролись черные клобуки. И в нынешнем каракалпакском народе роды кыпшак и кыят относятся к разным группам.

С другой стороны, в русских летописях я нашел единственный возможный след киятов (точнее, Кията), и как раз у половцев. «Повесть временных лет» под 6603 г. рассказывает: «В то же лето пришодша Половци, Итларь и Кытанъ, к Володимеру на миръ». Знаменитая история. Любимый летописцами русский князь Владимир Мономах замыслил убить половцев, заключивших только что с ним мир. С какого бодуна — непонятно. Летописцы утверждают: дружина подбила. Князь-де сопротивлялся: «Како се могу сотворяти роте с ними», но те пояснили, что «нету в томъ греха», и он согласился. Послал своих людей выкрасть сына Святослава, бывшего в заложниках у «Кытана», а потом «убиша Кытана и дружину его избиша», из-за чего возник конфликт и с половцами, и с Олегом Черниговским, не пожелавшим участвовать в этом преступлении. Цитирую по книге Бугославского, в которой собраны все варианты разночтений ПВЛ по различным летописям^{124}.

Так вот, текст-то многие знают, но на имя половецкого хана внимания не обращают. Я, конечно, не лингвист, но, по-моему, в «Кытана» («Китаина» по Радзивиловской и Академической летописям) вполне мог в русской передаче обратиться Кият-хан (Кият-хан — Киятан — Китан — Кытан). Я не утверждаю, что это стопроцентно так, но похоже на правду. И тогда этот Кият — кыпчак.

Но вот относительно туркменов… Они же в основании своем имеют тех же огузов. А именно огузы раньше половцев-кыпчаков пришли в причерноморские степи. И, по мнению многих ученых, именно они составили основу «черных клобуков» после того, как кыпчаки потеснили их из степи. А уж потом, в Орде, к старым родам добавились новые, кыпчакские.

Так вот, у огузов существуют два народных эпоса. Один — «Коркыт Ата». Записан он был в XIV–XVI вв. в виде прозаического произведения «Книга деда Коркута» азербайджанскими и турецкими писателями. Но составлен, по мнению исследователей, в VII–X вв. в бассейне Сырдарьи. Его легендарный создатель, от имени которого ведется повествование, Коркут — бек племени Кият. Эту личность казахи (тоже воспринявшие этот эпос, хотя повествует он о героических похождениях огузских богатырей и героев) считают исторической, основоположником музыкальных произведений для кобыза, эпического жанра и искусства врачевания.

Второй эпос — «Огыз-нама» — впервые был записан в XIII в. Рашид ад-Дином, а затем в XVIII в. упоминался хивинским ханом Абулгазы, считавшим себя прямым потомком Чингиза. Основное действующее лицо — Огыз-каган. Поэма посвящена его детству, подвигам и победе над одноглазым великаном Киятом.

Тут, впрочем, Кият выступает как сторонняя, не огузская сила. Но вот в XIX в. Кият был… старейшиной туркмен на Мангышлаке. И в 1820 г. русским все время приходилось иметь с ним дело. Поскольку этот Кият-бек (или Кият-ага) со своими людьми был первым, кто попросился под российское подданство. О чем и повествует масса документов.

Вот, к примеру:

«Поверенный туркменского народа старшина Кият-ага просит, дабы отменили пошлину, недавно наложенную на рыбу, которую привозили астраханские промышленники с юго-восточных берегов моря. С того времени, как сия пошлина наложена, рыбные ловли у туркменов прекратились, и они лишились тех выгод, которые от того имели. Сие понудило многих искать себе пропитание в Хиве и других местах; но дабы ловля сия была безопасна для наших промышленников, Кият-ага просит, чтоб ему исключительно позволено было снабжать наших промышленников рыбой и чтобы все торги с народом производились через него. Торговля сия ежегодно будет отправляться не более, как на двух судах, и не может быть весьма значительна. Кият-ага просит, чтоб ему в таком случае позволено было солить отсылаемую им рыбу своей солью, добываемой с Нефтяного острова. Народ, говорит он, будет тогда иметь настоящую причину признавать меня за старшего. Между тем он увидит преимущества, полученные мной от российского правительства, будет мне повиноваться, и тогда я могу без сомнения обратить сие повиновение в пользу государя. Если правительство наше, предполагая завести торговлю с туркменами, опасается понести убыток от сего, то первый опыт может быть сделан Кият-агой, он избавит нас через сие от хлопот и издержек, и народ его поневоле привяжется к нему. „Я предлагаю свои меры, говорит Кият-ага. Правительство само увидит: клонятся ли они к сображению разбросанного бедного народа? Мои личные выгоды будут велики; но каким только средством, кажется мне, можно управиться с моими соотчичами“»^{125}.

Или вот еще:

«Вступив уже я с родственниками и приближенными моими под высокое покровительство Российской империи, желаю служить вам, жертвуя собой и состоя в подданническом повиновении, оказывать услуги не только по возможности моей, но еще превышающие ее взамен таковой вашей ко мне милости… При чем имею честь вам донести, что находящиеся на Челекене, Гургене и Атреке иомутские народы терпят страх и притеснение от астрабадцев и хивинцев, так что всякий день их беспокоят и желают привести их в повиновение себе. Словом, они хотят достать их в свои руки, нам же, кроме вас, нет другой надежды и покровителя, день и ночь нетерпеливо ожидаем, будет ли когда-либо начальник, чтоб один начальник был сюда прислан и поставлен на здешних границах, по которому бы мы могли безопасно жить от неприятелей и быть в спокойствии и тишине под защитой того начальника. В прочем народ нашего юрта в крайнем положении. Если счастье наше не подействует и от вас не будет прислан в нашу юрту доверенный начальник, то мы должны отдаться на расправу жаждущим крови нашей соседям, а семейства наши отдадутся им в плен, оставаясь навсегда с кровавыми слезами, и прежде всех я буду истреблен. Если вам угодно, чтоб я собрал рассеянных туркменцев и вручил всех их прибывшему сюда начальнику, то хорошо, а если сего быть не может, то просьба моя в том состоит, чтоб в обширных землях ваших отвести мне один небольшой угол, дабы привести мне туда семейство свое под покровительство ваше и не узнать уже лица неприятеля, молясь день и ночь о долгоденствии великого государя императора»^{126}.

Так что если не род кият, то личное имя Кият у туркменов (огузов) было. Видимо, это все же слово общетюркское. Отсюда, кстати, следует, очевидно, что предки Чингизхана были никак не монголы. Что, впрочем, многие исследователи и раньше подозревали. Особливо если говорить о его непосредственных предках, кият-борджигинах. Ведь «борджигин» означает «синеокий». Об этом пишет тот же Рашид ад-Дин. И добавляет: «Как это ни странно, те потомки от третьего сына Есугей-бахадура и его детей по большей части — синеоки и рыжи». Да уж, типичные монголы! Нет, сдается, тюрки они все же были. И, скорее всего, слово «кият» означало «дальние». Такое название могли получать роды, живущие далеко от центра племенной территории, в любых тюркских племенах. Так что разные кияты вполне могли и не быть друг другу родственниками. Что, похоже, и происходило. Ну, не зря же, как я уже отмечал, топонимы «кият» расположены на бывших окраинах Дешт-и-Кипчак.

Но это все о корнях Мамая. А если уточнить про него самого? Что его-то имя означает?

Для слова «Мамай» нашел две трактовки. Первая — «никто». Честно говоря, сомневаюсь я в этой трактовке. Назвать человека — «Никто»! Это капитан Немо себя так обозвал, так все для того, чтобы подчеркнуть свою отверженность. А чтобы родители сыну подобное имечко выдумали… Народное объяснение, что считалось: если у воина нет имени, то его не сможет поразить враг или злой дух, — не катит. Что это за воин, если он врага боится и имя прячет! Это для более старых времен годится, а для Средневековья… Только с большой натяжкой, если ничего лучшего найти нельзя.

Есть в татарском языке mamaj — «чудовище, которым пугают детей». Еще не лучше! Есть в современном монгольском языке нарицательное имя mam — бранное «черт, дьявол». То же самое.

Единственное, что подходит, — «бугор». Такое слово есть у волжских татар. Именно отсюда — Мамаев курган в Волгограде. Слово, обозначающее возвышенность, вполне подходит для имени степняка.

Так что имя у Мамая тюркское (кто бы сомневался!). И если покопаться, встречается оно тоже только у тюрков. Причем именно западных. Был, к примеру, такой мамлюк Мамай^{127}. Мамлюков, как помним, набирали из тюрок и кавказцев. И был национальный герой казахов, боровшийся с Джунгарией в XVIII в. — Мамай Жумагулулы, также прозываемый Мамай-батыр из рода тобыкты^{128}. А еще у волжских ногайцев был род мамай. Но вот это как раз может быть уже следствие существования Мамая исторического. Все-таки ногайцы появились явно позже. Впрочем, они же могли принести имя Мамай и казахам.

Также явно уже по следам Мамая татарского появился популярный на Украине персонаж — казак Мамай. «Реальных Мамаев — „гайдамаков“ было, оказывается, не менее чем трое, если не четверо. Все они примерно одновременно возглавляли мелкие группы повстанцев, все именуются в источниках просто Мамаями»^{129}. Причем это было, очевидно, не имя, а прозвище. Так что, при всем желании некоторых, сделать Мамая русским нельзя. Да, есть христианское имя Мамий (Маммий) — «матушкин сын». Но привязывать к нему Мамая — дело достаточно нелепое.

А вот то, что гайдамаки могли использовать имя исторического Мамая в качестве своего прозвища — вполне реально. Поскольку он для них вполне мог быть «своим», «национальным героем Украины».

Чтобы это понять, посмотрим сперва, что нам вообще про Мамая известно. Самым подробным описанием его деятельности является «Книга назидательных примеров и Сборник подлежащего и сказуемого по части истории Арабов, Иноземцев и Берберов» Ибн-Халдуна. Известнейший арабский правовед и дипломат, выходец из Андалусии, писал ее в Египте, где был верховным судьей. Скорее всего, написана она была в самом начале XV в. В 1406 г. Ибн-Халдун умер.

Именно Ибн-Халдун является тем источником, который позволяет поколениям историков связывать Мамая с Крымом. Вот что он пишет:

«По смерти Бирдибека, ему наследовалъ сынъ его Токтамышъ, малолетнiй ребенокъ. Сестра его, Ханумъ, дочъ Бирдибека, была замужемъ за однимъ изъ старшихъ монгольскихъ эмировъ, по имени Мамай, который въ его царствованiе управлялъ всеми делами. Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было… Мамай выступилъ въ Крымъ, поставилъ ханомъ отрока изъ детей Узбековыхъ, по имени Абдуллаха, и двинулся съ нимъ въ Сарай. Токтамышъ бежалъ оттуда въ царство Урусхана, въ гористой области Хорезма, а Мамай овладелъ Сарайскимъ престоломъ и возвелъ на него Абдуллаха»^{130}.

Дальше историк сообщает, что у Мамая стал оспаривать престол другой эмир, поставивший Култуктемира. Но Мамай одержал победу. А Тохтамыш ушел в Хорезм.

«Потомъ перессорились эмиры, которые овладели областями Сарайскими. Хаджичеркесъ, владетель Астраханских уделовъ, пошелъ на Мамая, победилъ его и отнялъ у него Сарай. Мамай отправился в Крымъ и сталъ править имъ независимо»^{131}. У Хаджи-Черкеса отнял Сарай Айбек-хан. Потом там правил сын Айбека, «Карихан». Его изгнал Урус-хан. «Урусханъ утвердился в Сарае, а Мамай въ Крыме; ему же принадлежали земли между Крымомъ и Сараемъ. Это произошло въ теченiе 76 г. (=1374–1375)»^{132}.

Тохтамыш выступил на Сарай, но потерпел поражение от Уруса у Хорезма. Но потом Урус умер. Тохтамыш взял Хорезм, Сарай, Астрахань «и выступилъ въ Крымъ противъ Мамая, который бежалъ передъ нимъ»^{133}.

Кроме Ибн-Халдуна о Мамае знает еще официальный письмовник канцелярии египетского султана. На помешенном на церемониях и доскональном соблюдении «табели о рангах» мусульманском Востоке очень важно было правильно оформить письмо к тому или иному иностранному официальному лицу. Писались наставления: в каком объеме должно быть письмо и какие титулы и эпитеты нужно использовать при обращении к каждому адресату. Оформить неправильно — значило нанести ущерб репутации собственного правителя. С соответствующими последствиями для допустившего ошибку.

Так вот, в письмовнике, составленном в конце XIV в., приводится список официальных лиц в Орде, с которыми велась переписка. На первом месте стоит хан. Автор пишет: «Въ последниiй десятокъ ребиэльэввеля 776 г. (=начало 1374 г.) мне поручено было написать письмо кану Мухаммеду, въ земле Узбековой, заступившему, как говорятъ, место Узбека»^{134}. Дальше идет некий «шейхъ Хасанъ Великiй, начальникъ улуса»^{135}. Ему положено писать поменьше пожеланий, чем хану, но все же «четыре оборота и больше». Далее следует «Кутлубуга Инака, это одинъ изъ четырехъ, которые, по принятому обычаю, бываютъ правителями въ землях Узбека»^{136}. Письмо, на которое ссылается автор наставлений, было ему написано 10 джумдиэльахира 552 г. Хиджры (5 августа 1351 г). Таких, как он, указано еще трое, и всем положено писать пожеланий на треть листа.

А вот дальше идут Коджа Алибек и Мамай. Этим пишут тоже на треть листа, но все же цветастых титулов им положено меньше, чем предшествующим правителям. Про Мамая говорится: «Он такъ же из техъ, съ которыми была переписка открыта въ последнiй десятокъ ребиэльахыра 773 года (= нач. ноября 1371 г.). Говорятъ, что онъ правилъ землями Узбековыми и что при кане Мухаммеде, о котором упомянуто выше, онъ занималъ положенiе, подобное тому, которое занималъ при высочайшемъ дворе его покойное степенство, Сейфи Iелбога Эломари»^{137}. Шихаб ад-Дин Ахмед ибн Яхья ибн Фадлаллах аль-Омари ад-Димашки (если имеется в виду он, а другого претендента я не нашел), известный арабский историк и географ, был при египетском султане секретарем в первой половине XIV в. То есть человеком влиятельным, судя по всему, но никак не правителем области.

Однако можно допустить, что именно это место из письмовника послужило источником появления у Ибн-Халдуна информации о высоком положении Мамая. Здесь говорится, конечно, о том, что Мамай занимал это положение при Мухаммеде (то есть Мухаммед-Булаке), чего никто не отрицает. Но ведь перед этим приписано, что он «правил землями Узбековыми». Вполне можно понять, что столь же высокое положение он занимал и раньше. Хотя сам Ибн-Халдун во многих вещах явно был не уверен. Чего стоит одно замечание насчет Крыма: «Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было». Видно, что историк знал о господстве Мамая над Крымом в какое-то время. Но точно так же он знал и то, что сразу после смерти Бердибека Мамай Крымом не владел.

Кстати, о Крыме. Правитель Крыма как раз в письмовнике указан. Но это не Мамай. «Правителю Крыма, т. е. Зейнеддину Рамазану согласно порядку, установившемуся до конца 750 года (= марта 1350). Говорятъ, что после него утвердился тамъ Алибекъ. Сын Исы, сына Тулуктемира»^{138}. О причастности Мамая к Крыму упоминает только Аль-Калькашанди, бывший секретарем султана в начале XV в.: «Я виделъ въ некоторыхъ летописяхъ, что правителемъ в немъ, в теченiе 776 года, былъ Мамай»^{139}. Но откуда он взял это, понятно — из Ибн-Халдуна.

Наконец, Шихабуддин Абу аль-Фадль Ахмад ибн Али ибн Мухаммад ибн Али ибн Махмуд ибн Ахмад, известный как Ибн Хаджар аль-Аскалани, величайший мусульманский богослов, пишет: «Въ 782 г (= 7 апр. 1380 — 26 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышъ и былъ убитъ ханъ, процарствовавшiй 20 летъ»^{140}. Тизенгаузен в примечании поясняет: «Въ летописи Абульмахасина ибн Тагрибирди… подъ 782-мъ годомъ помещена следующая заметка: „Въ этомъ году умеръ Мамай, царь татарскiй и правитель Дешта, вступившiй на престолъ после Кильдибек-хана, въ 763 году“»^{141}. Ибн Тагрибирди Абу-ль-Махасин Джамаль-ад-дин Юсуф — арабский (египетский) историк и литератор середины XV в. С аль-Аскалани они современники, так что примечание вполне законное.

Тем самым арабские источники вроде исчерпаны. А персидские о Мамае вообще почти ничего не знают. Историки тимуридов, которые вроде бы должны быть лучше всего информированы, поскольку Тимур поддерживал Тохтамыша в его завоевании Сарая, указывают только, что «на следующий год весной» Тохтамыш «покорилъ царство Сарайское и иль Мамака»^{142}. Это в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йезди, автора самой полной истории Тимура, написанной в конце первой четверти XV в. Его предшественник, Низами ад-Дин Шами, составлявший свою «Книгу побед» в 1401 г. по повелению самого Тимура, пишет то же самое^{143}. Единственно, он добавляет еще, что во время войны Тимура с Тохтамышем в 1391 г. (793 г. Хиджры) «къ его величеству привели взятого въ пленъ и раненого сына Мамака»^{144}. Это единственное свидетельство, что сын Мамая служил Тохтамышу. Мансур ли это? — неясно. Вряд ли у Мамая был один сын.

Русские же летописи о Мамае начинают писать с 6869 г. по С. М. Будем для простоты дела пользоваться Никоновской летописью, поскольку это практически свод сведений изо всех ей предшествовавших.

Итак: «Въ лето 6869… Того же лета князь Ординскiй темникъ Мамай воздвиже ненависть на царя своего, и бысть силенъ зело; и воста на царя своего на Темирь Хозю, Хидырева сына, и замятя всемъ царствомъ его Волжскимъ, и прiатъ себе царя именемъ Авдула, и бысть брань и замятня велiа во Орде… И тогда князь Мамай во мнозе силе преиде за реку Волгу на горнюю страну, и Орда вся съ нимъ, и царь бе съ нимъ именемъ Авдула…Того же лета князь Мамай брань сотвори со Омуратомъ царемъ и со всеми князи Сарайскыми, и многихъ князей Ордынскихъ старыхъ изби»^{145}.

На следующий год летописец опять сообщает, что «въ лето 6870 Мамаю князю бысть бой велiй со Амуратомъ царемъ о Волзе. Того же лета Амуратъ царь изгономъ прiиде на Мамая князя, и многихъ у него Татаръ побилъ»^{146}.

На следующий год Мамай от имени Абдуллаха дает ярлык на великое княжение Дмитрию Московскому, а Мурат — Дмитрию Суздальскому. Начинаются внутрирусские разборки, но Мамай в них не поминается до 1370 г., когда «князь Мамай Ординскый у себя въ Орде посадилъ царя другаго Маматъ Салтана»^{147}.

Потом, по свидетельству летописцев, Мамай начал играть ярлыком на великое княжение. Сначала отдал его Твери, потом передал опять Москве. По-серьезному говоря, продал: «Князь велики Дмитрей Ивановичь Московскiй прiиде во Орду Мамаеву къ царю Мамаеву, и учти добре князи Мама, и царя, и царици, и князи…»^{148}. В 6881 г. от С.М. он делает набег на Рязань. Дмитрий в это время стоит на Оке, но на помощь рязанцам не спешит. Так что кому помогает, бог весть. Потому что та же летопись сообщает, что «князю Великому Дмитрею Ивановичу Московскому бысть розмирiе съ Татары и съ Мамаемъ»^{149}. А эта запись стоит под 6882 г. Значит, годом раньше «размирия» не было?

В следующем году в Суздале убили татарского посла Сарайку. Чьего посла, опять не говорится. То, что следом «прiидоша татарове изъ Мамаевы Орды и взяша Кашинъ (в других летописях — Киш, что реальнее, поскольку Кашин — тверская земля, а дальше говорится, что в Запьянье убили некого боярина Парфена Федоровича)», ничего не доказывает. Наоборот, если убили посла из Мамаевых, чего же Орда на Нижний хотя бы не пошла? Пограбили где-то на окраине. Это больше похоже на обычный набег, никак не связанный с убийством посла. Хотя, конечно, на следующий год Мамай опять передает ярлык на великое княжение Михаилу Тверскому. Но вспомним: у него с Дмитрием Московским еще с прошлого года мира нет, так что ничего удивительного. Вот когда Дмитрий Московский не признал ярлыка и сколотил коалицию против Твери, на следующий год тут же следуют крупные набеги Мамаевых татар на Нижний и Новосиль. Ответ вполне адекватный, не то что на смерть Сарайки.

В 6884 г. Дмитрий «ходил ратью за Оку реку, стерегася рати татарскiа отъ Мамая»^{150}. В общем, в этот период Мамай упоминается почти постоянно.

Но… русские летописи совершенно не локализуют его землю. Понятно только, что она на этом, правом берегу Волги, и все. Ни о каком Крыме, как Мамаевой земле, наши летописцы не повествуют. Орда и Орда. Больше того, Митяй, когда отправляется в Константинополь, «прiидоша во Орду, въ место Половецкое и въ пределы татарскыя»^{151}. Именно там его удерживал некоторое время Мамай. Но скоро отпустил, и даже провожатых дал до моря. Все это явно на Дону, и уезжает Митяй с Азака (Азова), а не из Крыма.

Так что, кроме Ибн-Халдуна, никто Мамая напрямую с Крымом не связывает. Несмотря на то, что это считается общим местом при изложении истории того периода. Трудно отрицать, что Мамай, когда господствовал над западной частью Улуса Джучи, Крымом владел. Но вот когда он там укрепился… По крайней мере, можно точно сказать, что в подписании договора Бердибека с венецианцами в 1358 г. он не участвовал. Поскольку на нем есть четкое указание: «Написано года собаки, хиджры 759-го, месяца шавваля в 8-й день [13 сентября 1358 г.], когда ставка находилась на берегу Ахтубы. Представили совместное прошение князья Хусейн-Суфи, Могулбуга, Сарай-Тимур, Ягалтай, Кутлугбуга. Написал я, писарь Сабахаддин-катиб»^{152}. Кроме того, известно, что в сентябре 1358 г. Бердибек направил письмо даруге Крыма Кутлуг-Тимуру. Напомним также, что в упомянутой в главе об иностранных источниках битве при Синих Водах в 1363 г. ханом одной из Орд был Кутлугбуга. А сражались там Крымская, Перекопская и Ямболукская Орды. И Кутлугбуга был ханом первой, поскольку остальные (Хаджи-бей и Дмитрий) достаточно точно связываются с Перекопской и Ямболукской Ордами. Про Дмитрия мы уже говорили, а городок Качибеев существовал еще в XVI в. в низовьях Днестра. При этом Кутлугбуга подписывал, как мы помним, договор с венецианцами в 1358 г., как улусбек. В 1380 г. предварительный договор с Генуей по ее владениям в Крыму с консулом Кафы Джанноне дель Боско заключает правитель Солката (Крыма) Яркасс (или Джаркасс), в 1381 г. окончательный его вариант подписывает Елиас-бей, считающийся исследователями сыном Кутлубуги. Наконец, последний вариант, в 1387 г., подписывает сам Кутлубуга.

Так что, как видим, Мамай не был природным правителем Крыма. Таковым если и был, то, очевидно, Кутлугбуга. Мамай же захватил эти территории, очевидно, где-то около 1365 г., когда татарами у генуэзцев были отняты 18 селений. Об этом как раз говорится в тексте договора: «…queli dixoto casay, li quayeran sotemixi eredentia Sodaja, quandolo lo comun preyse Sodaja, poa Mamaj segno ge li leva per forza, queli dixoto casay sean in voluntay e bayria de lo comun e de lo consoro, e seam franchi da lo Imperio»^{153}. Скорее всего, это произошло после 1363 г., когда Кутлугбуга потерпел поражение при Синих Водах, и Мамай мог отбить у него землю. Вот, стало быть, где-то между 1363 и 1380 г. он Крымом и владеет. Очевидно, точно так же, как и остальной территорией Орды между Днепром и Волгой. Так что никакой это не его улус.

А наличие в Крыму названий с использование слова «Мамай» может свидетельствовать лишь о том, что в Крым ушел его внук «Скидыр» и принес туда имя деда. Впрочем, может быть, и этого не требуется. Есть же гора Мамай в Восточном Хамар-Дабане, в Бурятии. Там же имеется перевал Мамай, залив на Байкале и две реки — Большой и Малый Мамай. Уж они-то явно не имеют никакого отношения к нашему герою. Если посмотреть на карту, то становится очевидно: все это происходит от того слова «мамай», которое значит «высокое место».

В Поволжье это бугор, на Хамар-Дабане — гора. От горы название получили речки, от речек — бухта. Вполне возможно, и в Крыму так же.

А уж относительно бывшей деревни Шейх-Мамай (нынче Айвазовское), тут совсем смешно. Раскопали у нее холм, нашли там захоронение знатного человека. И теперь из книги в книгу и с сайта на сайт кочует утверждение, что это могила Мамая. Граждане!.. Ну, неужели не понятно, что местность эта называлась «Шейхов бугор»? Знал народ, дававший название, что тут какой-то знатный человек похоронен, вот так и наименовал — «Шейх-мамай». Зачем буковку-то в слове «мамай» поднимать? Прямо как компьютер, который так и стремится мне по ходу дела везде маленькое «м» в этом слове большим заменить. Ну да он же железный, глупый. А мы что, тоже железные?

Кстати, сами татары Крыма всегда делили тюркское население полуострова на две группы: «шеэрнен дагъ халкъы» (жители Симферополя, Карасубазара, Феодосии и Евпатории, говорящие на османизированном кипчакском наречии) и гор и Южного берега (потомки древнего населения) и «чель халкъы» (жители степей — потомки племен, пришедших с «монгольскими завоевателями»). Так вот, местности с именем Мамай встречаются, как видим, у Евпатории и Феодосии. То есть в местах проживания древнего кыпчакского населения.

То же самое можно было бы сказать и о топонимах «мамай» в районе Левобережья Днепра. На них внимание обратил еще В. Г. Ляскоронский в своей статье «Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход князя Витовта на татар в 1399 г.», опубликованной в Журнале Министерства народного просвещения^{154}. Он же высказал мнение, что «битва при Калке», т. е. сражение Мамая с Тохтамышем, происходила не на реке Калмиус, как традиционно считается (поскольку именно с этой речкой связывается сражение при Калке, которое русские и половцы проиграли татарам в 1223 г.), а «на Калках» — группе мелких речек, левых притоков Днепра близ порогов. Впрочем, Ляскоронский считал, что и первая битва тоже проходила здесь же.

Событиями 1223 г. мы сегодня заниматься не будем. А вот относительно битвы с Тохтамышем — соображение интересное. Тем более, если добавить к нему замечание В. Г. Егорова. В своей «Исторической географии Золотой Орды в XIII–XIV вв.» (на мой взгляд, одной из лучших работ по этой теме) историк указал, что в 30 км к югу от г. Запорожье на левом берегу Днепра находится Кучугурское городище. Остатки его занимают площадь около 10 га. «На поверхности памятника, усыпанной камнями, кирпичами и керамикой, прослеживаются многочисленные остатки фундаментов построек. Раскопки выявили остатки кирпичной мечети (площадью около 500 кв. м) с минаретом, бани с подпольным отоплением и жилого здания дворцового типа (площадь 476 кв. м). Кроме того, исследованы остатки небольших жилых домов рядового населения города с характерными для золотоордынских построек этого типа канами с суфами. Находки различных предметов материальной культуры, строительные и технические приемы, применявшиеся при возведении сооружений, позволяют отнести существование города к XIV в. О существовании в городе ремесленного производства свидетельствуют находки железных шлаков, обрезки медных листов и обломки тиглей для плавки металла. Значительная площадь древнего города, а также обнаруженные в нем монументальные постройки свидетельствуют, по мнению исследователя, о его немаловажном значении для района всего нижнего Днепра. Вполне возможно, что он являлся административным центром большой области. Золотоордынское название этого города неизвестно, сохранилось лишь свидетельство в „Книге Большому Чертежу“, которая именно на этом месте помещает „городок Мамаев Сарай“», — пишет историк^{155}. И как раз в этих местах располагаются отмеченные Ляскоронским объекты с названием «Мамай».

Замечательно! Мы нашли место, где располагался значительный город. При этом старые карты именуют его столицей Мамая, а археологические раскопки это подтверждают! Что-нибудь еще нужно, чтобы предположить именно здесь место дислокации исконной родовой земли Мамая? И расположена она как раз посредине между теми территориями, на которые потом разбрелись его внуки: Ворсклой и Перекопом.

А вот если считать, что Мамай был родом отсюда, тогда становится понятной его связь с днепровскими казаками. Они-то где складывались? И из кого? Ответ ясен: на Левобережье Днепра и из смеси тюрок с русскими (да еще, возможно, на сарматской основе). В принципе этого даже старые казацкие историки не отрицали. О чем я, опять-таки, уже писал.

А раз так, как тут не вспомнить «Нариман тарихы» и участие днепровских казаков в Куликовской битве на стороне Мамая? Вполне достоверным становится и то, что они до последнего Мамая защищали, отступали с ним на запад. Он же для них свой был, земляк, можно сказать. Ну, земли Сабана Халджи севернее располагались, на Ворскле, а не у днепровских порогов, так все равно соседи. Потому и Мансур сюда ушел, к Полтаве. Все сходится!

Если же все так, то Мамай для казаков на самом деле не чужеземный завоеватель, а практически борец за свободу казацких земель. Воевал-то он с «проклятыми москалями». Это вполне позволяло казацким гайдамакам рассматривать себя как наследников славы Мамая. Вот вам и весь секрет.

Разобравшись с тем, кто такой был Мамай и откуда родом, посмотрим теперь, что он делал. Для этого сравним письменные источники между собой и с данными нумизматики.

И начнем с того, что относительно женитьбы Мамая на дочери Бердибека мы знаем только от одного Ибн-Халдуна. Ни русские источники, ни египетские письмовники ничего про это не говорят. Однако русские единодушно принимают в этом Ибн-Халдуна за истину в последней инстанции. При этом почему-то столь же дружно игнорируя другие его сведения, типа того, что Тохтамыш был сыном Бердибека, а Абдуллах — сыном Узбека, «из детей Узбековых».

Что можно сказать точно, так это то, что в «замятне», наступившей после смерти Бердибека, он сыграл не последнюю роль. Возможно даже — выступил ее инициатором. По крайней мере именно так трактуют его действия и Ибн-Халдун, и русские летописи. Можно считать, что мы имеем два независимых подтверждения.

Есть и третье, хотя довольно смутное. Вот что по этому поводу пишет Сафаргалиев, один из виднейших специалистов по Золотой Орде: «В начале своей карьеры… Мамай пытался было претендовать и на трон ханов и даже выбил в Азаке в 762 году монету с титулом „Мамай — царь правосудный“. Однако… после 1361 года уже больше не чеканил монет со своим именем»^{156}. При этом ссылается он на Френа^{157}. Но больше подобных я не нашел ни у А. М. Маркова, ни у П. С. Савельева, ни у Г. А. Федорова-Давыдова. В общем, ни в одном из крупных каталогов джучидских монет.

Скажу прямо: начали меня глодать по поводу этой монеты сомнения. Во-первых, единичный экземпляр. Во-вторых, не мог Мамай не знать, что на престоле не примут человека, не способного доказать свое джучидское происхождение. К тому же Марков, к примеру, пересматривал и те монеты, которые описывали Френ и Савельев. И отмечал все расхождения. Вот что он пишет в своем предисловии: «Династiя Джучидовъ Золотой Орды представлена монетами всехъ хановъ, отъ которыхъ сохранились нумизматическiе памятники, за исключенiемъ Кадеръ Берди, одна, весьма сомнительная монета котораго была издана Френомъ въ Recensio, и хановъ Бердибека II, Джанибека III и Хасана, появившихся только благодаря ошибочному чтенiю П. С. Савельевымъ легендъ варварскихъ и неправильно битыхъ монетъ Тетюшскаго клада»^{158}.

Как всегда, когда мне что-то не дает покоя, лезу в первоисточник. И убеждаюсь: цитата Сафаргалеева не совсем точна. Френ пишет: «На передней стороне читаю, какъ мне кажется: „Мамай Ханъ правосудный“. Вроде бы небольшая разница, однако… На монетах, чеканенных сарайскими правителями Орды, всегда их титул указан как „султан“. Если же монета выбита не правителем Орды, а только властителем какого-то улуса, тогда в титуле слова „султан“ не будет. Навруз, к примеру, в Азаке в 760 г. свою монету чеканил с надписью „Навруз-Бек-хан“, и только после занятия Сарая стал писать на ней „Султан правосудный Навруз-Бек-хан“»^{159}.

На монете, которую Френ приписывает Мамаю (хотя, как видим, он и сам пишет: «как мне кажется»), титула «султан» нет. Написано просто — «Мамай-хан». Точно так же, как у Навруза в 760 г. Х. (Хиджры). И выбита она в том же самом провинциальном Азаке, а не на столичных монетных дворах Сарая, Сарая ал-Джадида или Гюлистана. Кстати, в 763-м, а не 762-м, как написал Сафаргалеев. А в этом году в Сарай ал-Джадиде сидят Кильдибек и Мюрид^{160}. Кстати, Кильдибек в этих годах и в Азаке монету бьет^{161}, со своим полным титулом.

Можно предположить только, что в 763 г. Х. Мамай отбирает у Кильдибека Азак и какое-то время там чеканит монету со своим именем. Но, как честный человек, не называет себя султаном. Султан-то у него в это время есть — Абдуллах.

Есть еще деньги некой Тулунбек-ханум. Они чеканены в Сарай ал-Джадиде в 773 г. Х. (1371–1372 г. от Р.Х.)^{162}. Есть еще монета Тулунбека, отчеканенная в Мохше, центре мордовских территорий. Некоторые исследователи утверждают, что это жена Мамая (которую почему-то из дочери Бердибека превращают в его сестру), вместо которой пытался править он сам^{163}.

Не знаю, это, честно говоря, сомнительно. Тулунбек — не сильно женское имя. Между прочим, Френ, от которого пошли описания монет «Тулунбек-ханум», в упомянутой работе сначала читает надпись так: «По повелению Царя Тулунъ-Бекъ Хана, коего да продлится царствование». И лишь дальше пишет: «Но по некоторымъ экземплярамъ сей монеты, лучше было бы читать сiю надпись такимъ образомъ: „По повеленiю Царицы… Тулунъ-Бекъ Ханумъ, коей да продлится царствованiе“»^{164}. Да и форма какая-то странная: «По повелению царя…» То есть опять-таки это деньги, чеканившиеся не от имени самого «царя» (почему-то Френ читает именно так, а не «султана», как в других случаях), а по его повелению. Кем?

Кстати, и «монета Мамая», и монеты «Тулун-бек-ханум», если верить описанию Френа, медные. То есть по идее менее ценные.

И, опять-таки: в 773 г. Х. в Сарай ал-Джадиде чеканится монета Мухаммед-Булка^{165}. Тот, который считается Мамаевым ханом!

В общем, такая нумизматика нам помочь ничем не может. Остаются только монеты Абдуллаха и Мохаммет-Булака. Относительно обоих есть независимые подтверждения того, что они были ставленниками Мамая. О первом говорит Ибн-Халдун, о втором — письмовник. И об обоих — русские летописи.

Интересно, что Савельев в своем каталоге приводит монеты этих ханов, чеканенные только в Орде (так сказать, в походной ставке), Азаке и Маджаре (Сев. Кавказ)^{166}. Марков и Федоров-Давыдов уже указывают и монеты сарайской чеканки. Для Абдуллаха это 764–768 г. Х. Есть в каталоге Маркова еще и одна монета 762 г. Х.^{167}. Для Мохаммед-Булака — 771, 773 и 777 гг. Х. Причем таких монет довольно много. Кроме того, у последнего есть чеканки крымские и астраханские (Хаджи-Тархан). Причем в последнем случае — 782 г. Хотя, всех других монет с его именем с 777 г. нет.

Если исходить из данных нумизматики, картина получается такая. Мамай, видимо, поставил ханом Абдуллаха еще в 762 г. (1360–1361 гг. от Р.Х.). Но Сарай им удалось занять в 764 г., изгнав оттуда Мюрида. Удерживают они власть, очевидно, до 766 г. Хиджры. Первые монеты Азиз-шейха с надписью «Гюлистан» появляются в 766^{168}, а в Азаке даже в 765 г. Возможно, два года, 766–768 г. Х., за Сарай идет борьба. Но в 768 г. Х. Абдуллах окончательно теряет Сарай. Теперь его монеты чеканятся только в Орде и Азаке. При этом интересно отметить: с 765 по 767 г. Х. монеты Абдуллаха выпускают и в Янги-Шехре или Шехр ал-Джадиде.^{169} Строго говоря, местонахождение этого города (исследователи согласны, что перед нами не два, а одно название) точно не установлено. Традиционно им считают Старый Орхей на Днестре, но Егоров, к примеру, указывает, что городище это закончило свое существование несколько раньше:

«Городище Старый Орхей находится в Оргеевском р-не Молдавской ССР, у сел Требужены и Бутучены. Один из самых крупных городов Золотой Орды; площадь городища составляет около 2 кв. км… По предположению С. А. Яниной и Л. Л. Полевого, город носил название Шерх ал-Джедид (Янги-Шехр). Гипотеза основана на изучении 55 монет, найденных в Старом Орхее. Место чеканки их обозначено как Шехр ал-Джедид или Янги-Шехр (оба названия переводятся одинаково — Новый город). Предположение о названии города не может быть признано обоснованным, так как он подвергся разгрому в начале 60-х годов XIV в., монеты же, выпускавшиеся в Шехр ал-Джедид, чеканились на протяжении всего периода 60-х годов. Западнее Днепра орда Мамая не появлялась, так как после битвы на Синих Водах в 1363 г. эти территории контролировались Ольгердом. Что же касается Пруто-Днестровского междуречья, где находился Старый Орхей, то в начале 60-х годов XIV в. здесь уже оформилось Молдавское княжество. По этим причинам Абдуллах не мог пребывать в городе, остатками которого является городище Старый Орхей, и не мог чеканить здесь монету», — пишет он^{170}.

Он предполагает, что так могло именоваться Кучугурское городище. В общем-то, это даже логично, если соглашаться с тем, что битва при Синих Водах была, и состоялась она в 1362 (по Мацею Стрыйковскому) или 1363 г. (Рогожский летописец). Тогда Абдуллах начинает чеканить свои монеты в Янги-Шехре, непосредственно после поражения от литовцев трех местных орд. Ведь 765 г. Х. начинается 10 октября 1363 г. от Р.Х. и заканчивается 27 сентября 1364 г. А Ольгерд, по русским летописям, победу одержал осенью 6871 г., то есть 1363 г. («Тое же осени Олгерд Синю Воду и Белобережiе повоевалъ»)^{171}. Так что чеканить деньги восточнее Днепра в это время Абдуллах действительно не может, поскольку там татар теперь нет. А вот на Днепре это еще вполне возможно. Здесь и проходит теперь западная граница Орды.

После потери Сарая в 768 г. Х. Абдуллах еще продолжает чеканить свою монету в Орде. В 770 г. Х. его здесь сменяет Мухаммед-Булак. Похоже, что Сарай он занимает в 771 и 773 г. Х. Для 772-го имеется вроде бы монета Тохтамыша. Об этом поподробнее мы расскажем в главе про Тохтамыша, пока только констатируем наличие таких ссылок. В 773-м, как помним, чеканится монета неведомой Тулунбек-ханум. Но вот что потом? В нумизматике (по крайней мере той, которую мне удалось посмотреть) до 777 г. Х. — полный провал. Если же верить письменным источникам (Ибн-Халдуну), то Сараем правили Хаджи-Черкес, Айбек-хан и его сын Кари-хан (кто такие два последних, не ведаю). В 776 г. Х. будто бы в Сарае утвердился Урус-хан (хотя монет его ранее 779 г. Х. я не нашел). И больше ставленники Мамая в столицу не возвращались.

За Мухаммед-Булаком остается западная часть Орды, от Волги до Днепра. Но с 777 г. Х. его монет, чеканенных в Орде, Азаке или Крыме, нет. Крымской чеканки монет, кстати, вообще нет со времен Узбека до Хызра (760 г. Х.), а потом до 777 г. Хиджры, когда их там выпускают с именем Муххамед-Булака. Потом снова наступает провал до 782 г., когда монету чеканит уже Тохтамыш. И вообще крымских монет очень мало. Впечатление такое, что город Крым особо в качестве места расположения монетного двора и не рассматривался. А следовательно, можно предположить, что и роль его в ордынской иерархии была невелика. В том же Азаке монеты чеканили несравненно чаще. А Крым — это что-то вроде Мохши и Маджара, провинция-с.

Отсутствие монет Мухаммед-Булака после 777 г. Х. позволяет некоторым исследователям полагать, что с этого года он больше не является ханом. Между прочим, стоит отметить: в русских летописях Мухаммед-Булак вообще не упоминается с 6879 г. от С.М. (1371 г. от Р.Х.). Всегда речь идет только о Мамае, хотя и отмечается, что он князь, а не царь. В то же время, Мухаммед-Булак жив, поскольку есть его монеты 782 г. Х., чеканенные в Хаджи-Тархане и, как не странно, опять в Орде.

Все это дает основание И. М. Миргалееву считать, что в 777 г. Х. пути Мамая и Мухаммед-Булака разошлись. Мамай остался править в причерноморских степях и Крыму, а Мухаммед-Булак — в предгорьях Северного Кавказа^{172}. В логике этому выводу не откажешь. Косвенным подтверждением его может служить и то, что после 1375 г. от Р.Х. русские летописи не фиксируют ни одной дипломатической акции Мамая. Последняя — выдача ярлыка на великое княжение Михаилу Тверскому. Его привез в Тверь некий Некомат вместе с послом Ажиходжею (Аджи-Ходжа) 13 июля 6883 г. от С.М.^{173} А 777 г. Х. продолжался со 2 апреля 1375 по 20 мая 1376 г. от Р.Х. Дальше же есть только упоминания о различных набегах Мамаевых татар.

Похоже, произошло это как раз потому, что Мамай в это время лишился царя и стал править сам. Но, не прикрываясь чингизидом, он не мог больше ни ярлыки раздавать, ни монеты чеканить. Все это было бы незаконно. Ну, или можно объяснить по-другому: Мамай решил порвать с ордынской традицией, потому и не сохранил атрибутов Орды. Объяснение наверняка не единственно возможное, но имеющее право на существование и довольно логичное.

Труднее объяснить, почему Мухаммед-Булак не чеканил монету сам в том же Маджаре, как он это делал, к примеру, в 774 г. Х.^{174} Зато такая версия вполне может объяснить появление монет Мухаммед-Булака 782 г. чеканки. Ведь он мог вести борьбу с Тохтамышем и после поражения Мамая. Причем монеты-то его — астраханские^{175}. Вероятно, он на время занимал Астрахань, придя туда с Северного Кавказа.

А что Мухаммед-Булак не был царем в Мамаевой Орде уже в 1379 г. от Р.Х., об этом свидетельствует ярлык, данный московскому претенденту на место митрополита Митяю: «Пръвыи ярлык дал Тюляк царь Михаилу митрополиту. Бесмертного бога силою и величьством из дед и прадед. Тюляково слово Мамаевою дядиною мыслию, татарьским улусным и ратным князем, и волостным самым дорогам, и князем, писцем, таможником побережником и мимохожим послом и соколником и пардусником и бураложником и заставщиком и лодейщиком или кто на каково дело ни поидет, многим людем и ко всем. Пред Чингис царь, а опосле того цари Азиз и Бердебек, и за тех молились молебникы и весь чин поповьскый; ино какова дань ни будет или коя пошлина, — ино тем того ни видети не надобе, чтобы во упокой бога молили и молитву въздавали. Да не ли иное что, кто ни будет, вси отведав ярлыки подавали. И нынечя паки пръвых ярлыков не изыначив, одумав, и мы по тому же сего Михаила митрополита пожаловали есмы… Тако рекши, на утвержение с алою тамгою ярлыки дали есмы овечья лета дарыка семьсот осмое лето сылгата месяца в десятый нова. На Веколузе на речном орда кочевала. Написано»^{176}. Как видим, ярлык этот писан от имени некого Тюляка. Имя это упоминается еще в Пространной летописной повести о Куликовской битве: «Самъ же велики князь наеха напередъ въ сторожевыхъ полцехъ на поганаго царя Теляка…»^{177}.

Михаил — это Митяй, отправленный на поставление в митрополиты в 1379 г. и ехавший как раз через Мамаеву Орду. Ярлык, правда, датирован «овечия лета дарыка семьсот осьмое лето солгата месяца в десятый нова». Это никак не 1379 г., а на 72 года раньше. Но в тексте же напрямую говорится, что это просто подтверждение старых ярлыков. На ярлыке хана Бердибека митрополиту Алексию, между прочим, тоже стоит «в семьсот осмое сылгата месяца в десятый нова», только «тигигуя лета десятаго месяца». Похоже на то, что в ханской канцелярии просто переписывали старые ярлыки, внося в них минимальные правки.

Л. В. Черепнин предлагал свое объяснение даты. По его мнению, первоначально в тексте было не 708, а 780. Буквенное обозначение двух цифр — 8 (И) и 80 (П) — в русских текстах чрезвычайно сходно, и допустить возможность появления при переписке вместо ЈП (780) ЈИ (708) нетрудно. 780 г. эры Хиджры соответствует 1378–1379 гг. от Р.Х. Под словом «солгат» Черепнин предлагает видить испорченное «зул-каде» — одиннадцатый месяц мусульманского календаря (и с этим все согласны). Начало 780 г. Х. падает на 30 апреля 1378 г. от Р.Х., поэтому 1 зул-каде 780 г. Х — это 18 февраля 1379 г. от Р.Х. Число месяца указано по монгольскому календарному счету: «десятый (день) нова». Т. е. десятый день первой половины месяца. Тогда получается 27 февраля. 1379 г. Этот год, как считает исследователь, был действительно годом Овцы^{178}.

Надо сказать, это объяснение не очень вяжется с тем, что Митяй, по русским летописям, ехал через Мамаеву Орду летом 1379 г. Да и насчет года Овцы особого согласия у исследователей нет. В пересчете буддийского календаря на наш ошибка в год считается вполне нормальной. Так что тут далеко не все ясно. Но фактом остается то, что при проезде через Мамаеву Орду Митяя там уже не было Мухаммед-Булака. Однако он был жив, иначе как бы он чеканил монеты в 782 г. Х.?

Таким образом, мы приходим к выводу: к 1380 г. Мамай владел максимум причерноморскими степями от Днепра до Волги и Крымом. И лишь на этой территории мог собирать войска. То есть у него не могло быть никаких бесерменов (если под ними понимать, как делают традиционно, жителей волжских городов) и ясов (если это осетины). Вообще, практически никого, кроме тюрок Причерноморья.

Не могло быть и фрягов, итальянцев. Напомним, что с генуэзцами Мамай был во вражде. Это подтверждает договор Генуи с Тохтамышем. Остаются венецианцы в Азове. Но в это время между Генуей и Венецией шла война. Она началась в 1378 г. и завершилась подписанием Туринского мира 8 августа 1381 г. Причем начиная с лета 1379 г. Венеция была осаждена генуэзцами^{179}. И тем и другим было не до татарских дел. Так что у Мамая могли быть отдельные авантюристы, застрявшие в Крыму, но не более. А их там было в любом случае немного. По данным Феодосийского краеведческого музея, вооруженные силы Кафы, крупнейшей генуэзской колонии в Крыму, насчитывали 1000 пехотинцев и 20 тяжеловооруженных всадников^{180}. Венецианцев в Азаке было значительно меньше. Ведь это был не их город, у них там был лишь квартал, о чем и говорится в упоминавшемся договоре Бердибека с Венецией.

В продолжение темы мы неизбежно должны поговорить и о втором действующем лице той истории с ордынской стороны — Тохтамыше. Русские летописи утверждают, что он столкнулся с Мамаем уже осенью 1380 г., после того, как тот был разбит Дмитрием. Но так ли это? Или все же правы булгарские летописи, которые отводят главную роль в войне 1380 г. именно Тохтамышу?

Для начала отметим, что происхождение последнего тоже неясно. Есть несколько версий. Одну излагает Ибн-Халдун. Как мы помним (см. главу о Мамае), в соответствии с ней Тохтамыш — сын Бердибека. В момент смерти отца он — малолетний. Мамай, муж его сестры, изгоняет его из Сарая. Тохтамыш бежит в область Урус-хана (в Синюю Орду), в район Хорезма. После победы Мамая над остальными претендентами он уходит в сам Хорезм. Оттуда выступает против Урус-хана, в 776 г. утвердившегося в Сарае. Но терпит поражение у Хорезма. Однако после смерти Урус-хана Тохтамыш занимает Хорезм, потом Сарай, следом — Астрахань, после чего выступает против Мамая.

Из арабских источников кое-какие коррективы вносит Ибн Хаджар ал-Аскалани. Он пишет, что «въ то время (в 773 г. = 15 iюля 1371-2 iюля 1372 г.) господство надъ Дештомъ и Туркестаномъ перешло къ Токтамышхану»^{181}. И что потом «въ 782 г. (=7 апр. 1380-27 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышханъ…»^{182}. То есть, по нему, Тохтамыш сидит в Деште дважды: в 773 и 782 г. Хиджры.

Совершенно по-иному рассказывают эту историю тимуридские источники. «Аноним Искандера», произведение, написанное для потомка Тимура Искандера, сына Омар-Шейха, каким-то тюрком или с использованием тюркских документов (в нем много тюркских слов, не переведенных на персидский язык самого произведения). Время — начало XV в., так как Искандер умер в 1415 г.

Так вот, «Аноним Искандера» уверяет, что Тохтамыш был сыном правителя Мангышлака Туй-ходжи-оглана. Отец его был убит Урус-ханом за отказ участвовать в походе на Сарай. Тохтамыш, спасаясь от преследования, бежит к Тимуру: «Между тем Туй-ходжа-оглан, который был правителем Мангкышлака, не явился и был казнен. Сын его Токтамыш один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали. После того как Урус-хан завоевал трон Узбека и овладел всем тем государством, Токтамыш бежал и укрылся у Тимура»^{183}. Тот шлет его управлять «Саураном, Отраром и Сыгнаком» (это самая юго-восточная часть Улуса Джучи, традиционно считаемая всеми авторами землей Урус-хана). К этому времени Урус-хан умирает (процарствовав 9 лет), его сын Токтакия тоже, и правит некий Тимур-бек-хан, сын Мухаммед-хана. «Когда Тимур-бек узнал о его прибытии, то постарался удалить его, прогнал Токтамыша из тех мест и снова занялся своими наслаждениями. Люди, которые были его помощниками, отчаялись и наедине и среди людей высказывали желание Токтамыша… Тимур снова послал с Токтамышем Гияс-ад-дина, тархана, Туман-Тимура, узбека, Бахты-ходжу и Вики в Сыкнак, Сауран и Отрар, чтобы они по обычному правилу посадили Токтамыша на ханский трон… Весной этого года, который соответствует 785 г. (= 6 марта 1383-23 февраля 1384), с огромнейшим войском он направился против Тимур-бек-хана. Они дали сражение в месте, которое называется Каратал, и он разбил его»^{184}.

Как видим, «Аноним Искандера» не отличается особой достоверностью в том, что касается дат. Это в данном произведении наблюдается постоянно. К примеру, царствование Узбека, по «Анониму,» заканчивается в 767 г. Х. Хотя дальше говорится, что «С начала 751 г. (= 11 марта 1350-27 февраля 1351) до конца 765 г. (= 10 октября 1363-27 сентября 1364), что составляет 12 лет, погибло 8 царей» (это о смуте в Сарае).

Насколько можно верить фактам — вопрос, конечно, интересный. «Аноним Искандера» содержит массу известий, не встречающихся в других источниках (если только они не заимствованы из него). С другой стороны, только тут западная часть Улуса Джучи названа Кок-Ордой (Синей), а восточная — Ак-Ордой (Белой). Все остальные документы их именуют наоборот.

Все же любопытно отметить еще одно место из «Анонима»: «В продолжение 17 лет он находился на ханском престоле, после же этого, вследствие бунта и неблагодарности к Тимуру, он оказался на границе гибели и исчезновения, лишился крова и дома и, наконец, умер естественной смертью в 800 г. (= 24 сентября 1397-12 сентября 1398) в пределах Тулина»^{185}. Это о смерти Тохтамыша. Все остальные источники считают, что умер он позже, уже в XV в. Но престол-то потерял раньше, как раз в 800 г. Х. И если правил 17 лет, стало быть, сел на него в период с сентября 1380 по сентябрь 1381 г. от Р.Х. Как раз так, как и трактуют русские летописи.

По-иному рассказывает эту же историю Назими ад-Дин Шами. Он о происхождении Тохтамыша ничего не говорит. Сообщает только, что «Токтамыш-оглан, убоявшись группы людей, которые замыслили по отношению к нему вероломство, обратил лицо ко двору Тимура и едет». Цитаты даю по изданию Сборника материалов 1941 г., поскольку в нем тексты Шами приведены с использованием более полного текста, чем тот, которым пользовался Тизенгаузен^{186}. Из предшествующего текста, повествующего о том, что перед этим Тимур подавил восстание эмиров Адиль-шаха и Сары-Буги, которое было в 778 г. Х., становится очевидно, что Тохтамыш приехал вряд ли ранее 1377 г. от Р.Х. Тимур пожаловал ему область Отрара и Саурана. «Через некоторое время Кутлуг-Буга, сын царя Урус-хана узбекского, повел войско и много сражался с Токтамыш-огланом. В Кутлуг-Бугу во время боя попала стрела, и он умер от нее; войско его взволновалось и вследствие ярости и гнева прогнало Токтамыша и разграбило его область. Он вторично бежал и пришел к Тимуру. Тот постарался почтить, уважить, обласкать и облагодетельствовать его еще больше, чем в первый раз, приготовил нужные ему вещи и послал обратно. С той стороны Токтакия, сын Урус-хана, соединившись с Али-беком, царевичами и знатными эмирами, выступил против Токтамыш-хана. Сразившись, они снова обратили его в бегство»^{187}. Дальше первый историк Тимура сообщает, что Урус-хан пошел на Тимура, требуя выдачи Тохтамыша. Тимур отказал и двинул войска навстречу. «Остановился в Отраре, а с той стороны войско Урус-хана, дойдя до Сыгнага, остановилось. В ту же ночь появились тучи, снег и дождь и настал такой большой холод, что из-за крайнего обледенения и стужи с обеих сторон никто не мог двинуться… просидели друг против друга почти три месяца…»^{188}. Потом началась война, в которой Тимур одержал победу. «Так как удача была близка, и счастье помогало высочайшим знаменам, то в это время Урус-хан перебрался из мира преходящего в мир вечный. Его старший сын Токтакия сел на его место; он также умер через короткое время. Тимур пожаловал царство той области царю Токтамышу, устроил нужное ему и оставил в том государстве… Тимур-Мелик-оглан стал царем в тех странах. С большим войском он выступил против царя Токтамыша, и после многих битв и сражений Токтамыш-хан повернул обратно и удалился от своих людей и войска… Тимур в 780 г. (= 30 апреля 1378-18 апреля 1379) удостоил царя Токтамыша разного рода милостей и благодеяний и отправил с ним эмира Туман-Тимура, эмира Урунг-Тимура, Гияс-ад-дина-тархана, Бахты-ходжу и эмира Банги с огромными войсками, чтобы они посадили его на престол в Сыгнаге. Согласно приказанию, они отправились, и когда прибыли в Сыгнаг, то в избранный день и счастливый час посадили его на трон султанства. В это время Тимур-Мелик зимовал в Каратиле. Между ними возникла война; в конце концов Тимур-Мелик был разбит, а Токтамыш победил… Токтамыш-хан провел зиму в Сыгнаге и, когда наступила весна, привел в порядок войско и завоевал государство и область Мамака»^{189}.

Как видим, здесь история общения Тимура с Тохтамышем начинается только с 778 г. Х. В переводе на наше летоисчисление получается, что прибежал в Самарканд Тохтамыш в начале 1377 г. В том же году он потерпел два подряд поражения от сыновей Урус-хана Кутлу-Буги и Токтакая. Тимур весной 1378 г. разбил Уруса и посадил Тохтамыша в Сыгнаке. Тимур-Мелик-оглан его опять разбил. В том же году Тимур снова посадил Тохтамыша в Сыгнаке. В 1379 г. между Тимур-Мелик-огланом и Тохтамышем вновь развернулась война. Тохтамыш одержал победу, перезимовал в Сыгнаке и весной 1380 г. захватил власть во всей Орде, победив Мамая.

Свою корректировку временных рамок событий (при сохранении общей канвы Шами) дает Шереф ад-Дин Йезди, писавший позднее двух упомянутых выше авторов, но не сильно (до 1425 г. от Р.Х.). По нему Тимур в первый раз пожаловал Дешт-и Кипчак и Улус Джучи Тохтамышу в начале 778 г. Х., — то есть в 1376 г. от Р.Х. В конце того же года (в 1377 г. от Р.Х.) он вернул Тохтамыша на престол в Сыгнаке, после поражения последнего от Тимур-Мелик-оглана. В следующем году Тохтамыш разбил Тимур-Мелик-оглана. Перезимовал и отправился на «царство Сарайское и иль Мамака». Получается, что этот поход состоялся в 1379 г. от Р.Х.

При таком разнобое решающую роль может сыграть нумизматика. Известно, что ханы, заняв престол, сразу спешили выпустить свои монеты. Это следует хотя бы из того, что находят деньги с именами ханов, просидевших в Сарае месяцы, если не недели.

Так вот, монеты сообщают, что Тохтамыш сидел на сарайском престоле по крайней мере три раза. Может быть, даже четыре.

Самая старая монета с его именем, которую мне удалось обнаружить, датирована 763 г. Х., отчеканенная в Сарае. Найдена она у села Малые Атрясы в Поволжье в 1954 г.^{190} Следующая датируется 770 г. Х. и отчеканена в том же Сарае. Ее раскопали у села Сосница Сосницкого уезда на Черниговщине в 1911 г.^{191}

Правда, это находки единичные. Вполне можно допустить, конечно, и ошибку в чеканке. Тем более что в каталоге Маркова числится монета Тохтамыша с двойной чеканкой. На аверсе у нее указана дата 782 г. Х., а на реверсе — 770-й^{192}. Ее можно трактовать и так, что на чьей-то старой монете 770 г. сделали потом на аверсе новую чеканку Тохтамыша, чтобы ее можно было использовать и в 782-м. Но на упомянутой монетах из Атряс и Сосницы вроде ничего такого не наблюдается. Так что вполне возможно, это и на самом деле сохранившиеся следы краткого пребывания у власти Тохтамыша. Или скорее того, кто от его имени собирался править.

Но вот в 772 г. Х. он снова чеканит свои монеты в Сарае, а в 773 г. — в Орде. Об этом сообщает Миргалеев с ссылкой на клады из Нумизматического фонда Татарстана^{193}. Монет не видел, но поверить можно, поскольку это совпадает с известием аль-Аскалани. Сыгнакскую монету 774 г. Х. (о чем тоже пишет Миргалеев, предполагая, что выбитый из Сарая Тохтамыш ушел в Сыгнак) я нашел^{194}.

Против чего совершенно нелепо было бы возражать, так это против появления Тохтамыша в Сарае в 778 г. Монет с его именем под этой датой масса. Достаточно сослаться на каталог Федорова-Давыдова^{195}. Причем вся чеканка — Сарай и Сарай ал-Джедид. То есть самые что ни на есть столичные монетные дворы, никакой провинции. Кроме того, есть какая-то «Новая Орда» (Орда ал-Джадид), что вполне может обозначать создание в это время Тохтамышем новой походной ставки (старая оставалась в руках Мамая).

Миргалеев посчитал и выяснил, что Тохтамышевых монет 778 г. Х. (21 мая 1376 — 9 мая 1377 г. от Р.Х.) среди находок — 264^{196}. Так что тут уж ни о каких ошибках говорить не приходится. Вот относительно монет 777 и 779 гг. можно засомневаться. В каталоге Маркова они есть, но единичные^{197}. Впрочем, я, вслед за Миргалеевым, допускаю, что Тохтамыш пришел в Сарай все же в 777 г. Х., сменив там Каганбека, монеты которого для того года зафиксированы надежно^{198}.

В 779 г. Х. (16 мая 1377 — 29 апр. 1378 г. от Р.Х.) Тохтамыша точно с престола сгоняют. Монеты говорят, что в это время здесь сидит Урус-хан^{199}. Тем же годом датированы и монеты Араб-шаха, отчеканенные в Сарай ал-Джадиде^{200}. Кто кого изгнал — бог весть. Но вот в 781 г. Х. (19 апр. 1379 — 6 апр. 1380 г. от Р.Х.) монеты Тохтамыша чеканятся в Хорезме^{201}, Гюлистане^{202}, Азаке, Сарае и Сарай ал-Джадиде^{203}. Больше того, есть сарайская монета и с датой 780 г. Х.^{204} В принципе можно было бы полагать в последнем случае ошибку, но монет других ханов за 780 г. Х. я не нашел.

В любом случае, Тохтамыш, судя по монетным находкам, устанавливает свое правление на территории Нижнего Поволжья (правда, без Астрахани) и Приазовья самое позднее весной 1380 г. Возможно даже, что и весной 1379 г. И от этого нам никуда не деться. Вот в Крыму и в Астрахани первые обнаруженные мной в каталогах монеты Тохтамыша отчеканены были в 782 г. Кто сидел в Астрахани, мы помним по монетам же — Мухаммед-Булак. В Крыму, похоже, в это время правитель еще подчинялся Мамаю. Но надо не забывать, что 782 г. Х. начался 7 апреля 1380 г. от Р.Х.

Таким образом, мы видим, что данные нумизматики подтверждают скорее версию Шереф ад-Дин Йезди. Именно у него Тохтамыш первый раз становится правителем Дешт-и-Кипчака в 778 г., до конца года терпит поражение от Тимур-Мелик-оглана, в следующем году разбивает его в битве на востоке, где-то в Приаралье, зимует в Сыгнаке и весной 780 г. отправляется завоевывать остальную Орду.

Что же касается происхождения Тохтамыша, я склонен скорее принять версию Ибн-Халдуна. Объясню, почему. Если верить монетам, Тохтамыш несколько раз занимал столицу. Единственный, кому это удавалось, — Мамай со своими ставленниками. Остальные захватывали власть по разу и долго удержаться не могли. Спрашивается: почему? Ибн-Халдун дает ответ: Тохтамыш принадлежал к роду Джучи, Мамай был с ним в родстве по жене. Все другие были представителями рода Чингиза, но не джучидами.

Объяснение вполне логичное. При этом положение зятя Бердибека ни в коем случае не давало Мамаю права претендовать на престол, но делало весомым права того, кого он поддерживал. Однако права Тохтамыша-джучида были несоизмеримо выше. Причем на всем пространстве Улуса Джучи.

По датам все довольно неплохо укладывается. Если верить Ибн-Халдуну, в 759 г. Х. Тохтамыш был маленький. В 763 г. Х. он тоже оставался ребенком. Можно представить, что в неразберихе того времени (а за 762 г. на престоле отметились минимум шесть ханов) кто-то попытался выставить его кандидатуру, чтобы править за него. Но Мюрид (Мурад) оказался более серьезной кандидатурой, поскольку был взрослым и пользовался поддержкой в Синей Орде, будучи оттуда. Хотя ему и пришлось серьезно повоевать с Мамаем. Однако Тохтамыша он вполне мог оставить в живых, просто держать под присмотром. Кстати, убийство законного наследника делало бы его совершенно неприемлемой кандидатурой для населения Ак-Орды. Да и свои, думаю, не слишком хорошо бы это восприняли. Между прочим, «Аноним Искандера» сообщает о Тохтамыше, что тот «один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали».

Но к 772–773 гг. Х. Тохтамыш должен был сам войти уже в тот возраст, когда его можно было рассматривать как серьезного претендента. Ведь с убийства Бердибека прошло лет тринадцать. А в Орде — очередное безвременье, очередные попытки Мамая поставить своего хана. Выдвинуть ему в противовес Тохтамыша представляется вполне логичным. А когда Мамай оказывается все же сильнее, Тохтамыш бежит в Кок-Орду. Вспомним его монету 774 г. Х. в Сагныке. Каким образом сын мангышлакского эмира мог, пусть на время, захватить власть в землях Урус-хана? Интересно, что Урус-хан чеканит свои монеты в Сыгнаке с 770 до 779 г. Х. практически беспрестанно. Значит, тут он сидит крепко. И все же в 774-м Тохтамыш как-то сумел его потеснить! О поддержке Тимура в эти годы никто из восточных авторов ничего не говорит. Значит, Тохтамыш сумел самостоятельно отвоевать себе землю, пусть на время! Не родовитость ли его сказалась? Как джучид, он всяко был выше родом, чем Урус-хан.

Что делает Тохтамыш, потеряв в 774 г. Х. Сыгнак, мы не знаем. Возможно, уходит в Хорезм, который в это время никому не подчиняется. Ибн Халдун ведь рассказывает о том, что Тохтамыш ушел из царства Урус-хана в Хорезм. Относится это ко времени до 776 г. Х. Насколько «до» — не понятно.

К 776 г. Х. Тохтамышу, если он сын Бердибека, около двадцати. Вполне солидный возраст для активных действий. Вот тут он точно обращается за помощью к Тимуру (хотя, как мы помним, возможно, что и в 772–773 гг. Х. он тоже становится ханом не без помощи Железного Хромца). Начинается, если верить письменным свидетельствам, борьба за Сыгнык. Кстати, почему Тохтамыш, если он сын мангышлакского эмира, никогда не пытается закрепиться на восточном берегу Каспия, все время начинает свои походы с востока от Арала? Но Сыгнак, если судить по монетам, Тохтамышу так взять и не удается (его монет сыгнакской чеканки, кроме 774 г. Х., я не обнаружил). Зато в 777 г. Х. он — в Сарае. Через пару лет теряет столицу, но в 781-м вновь возвращает.

А Тимур его все время поддерживает, в чем не очень много смысла, если Тохтамыш — представитель побочной линии чингизидов. Нет, можно, конечно, рассуждать и так: самаркандский правитель пихает на престол Орды незначительного эмира, чтобы тот крепко-накрепко от него зависел. Да только где гарантия, что такой престол займет? И тем более, что удержит? Никто же не утверждает, что Тимур Тохтамышу свои войска давал. Снабжал — да, но силами тот своими обходился. Зато, представляете, как здорово сделать зависимым от себя истинного джучида? Это бы значило надолго привязать к себе Орду.

Так что, на мой взгляд, поведение Тимура говорит в пользу джучидства Тохтамыша. Так же, как и то, что последнему удалось объединить весь Улус Джучи. Практически, со времени Джанибека такого не было. А тут — свершилось!

Понятно при этом и то, почему Тохтамыш быстро порвал с Тимуром. Именно если он был самым что ни на есть законным наследником, его реакция становится естественной. Как раз сыну мангышлакского эмира имело бы смысл обоими руками держаться за Железного Хромца. Джучид же считал, что его положение во главе Орды вполне естественно и никакой особой благодарности за это выражать не следует. В первую очередь нужно принимать во внимание интересы страны. К примеру, если Тимур наседает на Хорезм, который когда-то был частью Улуса Джучи, нужно поддержать Хорезм. И начинаются конфликты. Причем по большому счету обе стороны понимают, что дело тут не в неблагодарности, а в политике.

А что касается историков государства тимуридов… Для них как раз естественно представить такого серьезного противника не в лучшем виде. Тем более, писалось-то большинство произведений уже после того, как Тохтамыш утратил власть после войны 1397–1378 гг.

Для нашей же истории важно, что в 1380 г. Тохтамыш наверняка уже воевал с Мамаем за власть на западном берегу Волги. Причем именно он был атакующей стороной. Он, к примеру, уже взял Азов. Как вы думаете, темнику в таких условиях было до того, чтобы ввязываться в авантюру на далеком севере? И могли в это время Олег Рязанский и Ягайло Литовский желать союза с терпящим поражение Мамаем?

Слава Богу, относительно происхождения Дмитрия Ивановича гадать не приходится (так что, надеюсь, читатель простит, что я в этой главке источники буду цитировать мало). Сын Ивана Ивановича, великого князя московского и владимирского, внук Ивана Калиты, правнук Даниила Александровича, родоначальника династии, пра-правнук Александра Ярославича, который Невский. Родился 12 октября 6858 г. от С.М., умер 19 мая 6897-го. После смерти отца 13 ноября 6867 г. получил Московское княжество. Но великого княжения ему тогда в Орде не дали, мал был (9 лет). Однако в 6870 г., при очередной смене правителя в Сарае, бояре сумели выторговать ярлык для своего 12-летнего князя. И с тех пор он фактически Великое Владимирское княжество, формально считающееся главным на северо-востоке Руси, не отдавал. Ярлык, было, терял, но не власть.

Все это методично прописано в летописях и нас не особенно интересует. Гораздо интереснее поговорить о том, насколько права Дмитрия Ивановича, прозванного через несколько сот лет Донским, на высшую власть над Русью были законными и на чем держались.

А для этого сперва заглянем в первую половину XIV в., когда потомки князя Ярослава Всеволодовича, прибравшего к рукам северо-восток Руси после Батыева нашествия, решали между собой вопрос о власти. В 6815 г. умер великий князь Андрей Александрович Городецкий, сын Александра Ярославича. Перед Северо-Восточной Русью встал вопрос: кому должно достаться великое княжение Владимирское, ставшее к тому времени родовой собственностью Ярославичей? А с ним, пусть уже довольно формальный, но все же статус старшего русского князя.

По древнему русскому правилу престолонаследия, так называемому лиственничному счету, великий стол передается не от отца к сыну, а от брата к брату. Именно потому, что это — собственность всего рода, а не отдельной его ветви. Правило, случалось, нарушали, если у сильного князя-отца оказывался такой же сын. Но все равно ему проблем с дядями избежать не удавалось. Все потому, что была еще одна норма: сыновья не посидевшего на великом столе князя навсегда лишались прав на него. А это на деле означало, что данная ветка родового дерева медленно, но верно отомрет. За князьями-изгоями могли еще оставить удел их отца, да и то из милости, и если эта ветвь рода там давно уже сидела. А мог, в принципе, великий князь и перераспределить земельку-то. В любом случае владения изгоев начинали дробиться, мельчать, новых уделов им не полагалось, и через некоторое время их потомки могли остаться хозяевами над парой деревень. Звание есть — толку мало.

У Александра Ярославича сынов больше не было. Побывавшие великими князьями Дмитрий и Андрей Александровичи тоже потомков живых уже не имели. Были сыновья у младшего Александровича, Даниила Московского. Но сам Даниил умер раньше брата Андрея, на владимирском великом столе посидеть не успев. Так что по закону его дети становились изгоями. Вряд ли кто-то решился бы отнять у них Москву (все же этот удел выделил Даниилу Александр, а волю предка уважали), но уж недавние приобретения, вроде Переяславля-Залесского, отдать точно пришлось бы. Переяславль Даниил получил по завещанию от его последнего князя Ивана Дмитриевича, своего племянника. Но по закону выморочный (оставшийся без законного князя) удел должен был вернуться в великое княжение и его дальнейшей судьбой распоряжался великий князь. Андрею Александровичу, не пользовавшемуся большой популярностью, отнять у брата удел не удалось. Но это не значило, что следующий князь не поднимет этот же вопрос. Переяславль для Ярославичей был важен с моральной точки зрения, поскольку это был родовой удел Ярослава Всеволодовича. Так сказать, малая родина.

Законных же претендентов было два. Михаил Андреевич Суздальский имел вроде бы преимущественное право, поскольку был сыном следующего за Александром сына Ярослава Всеволодовича — Андрея. И тот успел побыть великим князем, пока его не согнал с помощью татар Александр Невский. Но Андреевичи после столь неудачного княжения отца влияние явно потеряли. Не зря же от их княжества в свое время Александр спокойно отрезал для своего сына Городецкий удел.

А вот сын Ярослава Ярославича Тверского Михаил представлял собой серьезную силу. К тому же за ним стояла Тверь, по тем временам, наверное, второй по богатству город Руси после Новгорода. Права Михаила на великий стол были совершенно неоспоримы, поскольку отец тоже на нем посидел.

Михаил Ярославич великое княжение и получил. И Ордой его права тоже были признаны. Но… старший из московских князей, Юрий Данилович, не пожелал признать, что его линия прав на престол не имеет. Однако какие у него были шансы? Только если сарайского хана на свою сторону перетянуть. Что он и сделал. Женился в Орде на какой-то ханской родственнице (чуть ли не сестре правившего тогда Узбека), получил помощь и отправился добывать великий стол. Потерпел поражение, потерял жену и ханского посла, но потом наговорил на Михаила с три короба. И добился от хана разрешения на убийство конкурента. Летописи говорят: собственными руками это и сделал, когда Михаил по вызову хана в Орду прибыл оправдываться.

Так началось московско-тверское противостояние, в котором Тверь пыталась опереться на свое законное право стоять во главе земли по русским нормам, а Москва — на ханскую милость.

К 70-м гг. XIV в. ничего не изменилось. В Твери в это время княжил Михаил Александрович, внук Михаила Ярославича (кстати, к этому времени уже признанного святым, в отличие от своих московских соперников). Его отец Александр великим князем владимирским побывал, так что по русскому закону права у Михаила на престол были неоспоримыми. Дмитрий Иванович тоже имел отца — великого князя. Но от того, что его дед Иван Калита был фактически узурпатором, никуда было не деться. К тому же Михаил принадлежал к более старшему поколению Ярославичей. Он был пра-правнуком Ярослава Всеволодовича, а Дмитрий — пра-пра-правнуком. Так что и по этому признаку тверской князь имел преимущество.

Москвичу по-прежнему оставалось опираться только на поддержку Орды. Ну, еще на возросшее за это время богатство Москвы. Ведь кто имеет великое княжение, тот собирает дань для Орды. Сколько из собранного прилипало к рукам московских князей, остается только догадываться, это тема для отдельного исследования.

Правда, к рассматриваемому времени лафа закончилась. И Тверь, и Суздаль успели уже добиться от ордынских властей статуса великого княжения. То есть собирали и отвозили дань сами. Фактически титул великого князя владимирского имел теперь только моральное значение: как символ претензий на главенство над Русью.

Осознав это, посмотрим теперь, как строились отношения Дмитрия Московского с Ордой. Вот тут много чего историки ухитрились запутать. В принципе понятно, почему. Им нужно было доказать, что Москва издавна стояла во главе борьбы не только за объединение Руси под своим командованием, но и освобождения ее от злобных татар. А то вдруг кому-нибудь придет на ум задать вопрос: а оно нам нужно было, это подчинение Даниловичам? Чем Москва лучше той же Твери или Нижнего? Или: почему нельзя было существовать на пространствах Северо-Восточной Руси нескольким княжествам? Вон, немцы и итальянцы только в XIX в. объединились, и ничего, неплохо жили и развивались!

Для официальной идеологии вопросы опасные. А потому того же Дмитрия Донского упорно делали борцом против татарской угрозы. Апофеозом этой борьбы стала Куликовская битва, в которой, как мы помним, «русские люди ощутили себя не только москвичами, ростовцами или суздальцами, а жителями всей Русской земли, единым народом, способным противостоять Золотой Орде и добиться независимости».

А что было на самом деле? Как говорится, от нечего делать набросал я тут список: что делал Дмитрий Московский по отношению к татарам, и что в это время происходило в Сарае и Мамаевой Орде? Итак…

1363 г. от Рождества Христова. Дмитрий Московский получает ярлык на великое княжение от Абдуллаха, ставленника Мамая. И не пускает во Владимир Дмитрия Суздальского, которому ярлык дал Мюрид. Случается это весной, поскольку в летописях сообщение об этом идет в начале годовой статьи. При этом годом раньше Дмитрий получает ярлык от Мюрида. С чего это ему понадобилось менять покровителя?

По мусульманскому календарю весна 1363 г. от Р.Х. — это 764 г. Хиджры. Заглядываем в нумизматические каталоги. И убеждаемся, что как раз в этом году монеты Мюрида в Сарае сменяются монетами Абдуллаха. Вот вам и ответ! Московские бояре (князю-то в это время 13 лет) узнали, что ветер переменился, и славировали.

1371 г. 10 апреля из Мамаевой Орды приходит Михаил Тверской с ярлыком от Мамаева хана на великое княжение. Дмитрий не пускает его, а посла зазывает к себе. С чего это он так раздухарился? Что предписание хана не выполняет?

Смотрим, что говорят монеты. 10 апреля нашего 1371 г. приходится на конец 772 г. Х. А в 772 г., как мы помним, в Сарае нет монет Мухаммед-Булака. Там чеканятся монеты Тохтамыша! Так что Дмитрий не отказывает законному правителю. Он не принимает ярлык от незаконного!

А теперь самое интересное. В том же году, 15 июня, Дмитрий Московский (теперь уже взрослый, ему 22 года, так что решение принимает сам) отправляется в Мамаеву Орду. Прибывает туда и покупает ярлык у Мамаева хана.

«С чего это он сменил ориентацию?» — спросите вы. И опять смотрим на данные хронологии и нумизматики. И выясняем, что в середине июля 1371 г. от Р.Х. начался новый, 773 г. Хиджры. А в этом году в Сарае чеканятся уже не монеты Тохтамыша, а деньги «Тулунбек-Ханум» и Мухаммед-Булака. Вот так! Просто опять москвич вовремя сориентировался. Видимо, посол, которого он не пустил с Михаилом Тверским во Владимир, но зато зазвал к себе в Москву («а посолъ Сарыходжа на Москве у великого князя Дмитрея Ивановича многу честь и дары взялъ…»)^{205}, объяснил ему, как обстоят дела на самом деле. Что Тохтамыш доживает последние дни, и на коне опять будет Мамай.

1373 г. Весной Мамай приходит громить Рязань. Дмитрий стоит на Оке, но не помогает Олегу. А кому помогает? Летописец, конечно, пишет: «…и Татаръ не пустиша, и все лето тамо стояше»^{206}. Будто бы Дмитрий свою землю от набега защищает. Но никто же не говорит, что татары собирались идти на Москву! Говорится, что «прiидоша Татарове ратью изо Орды отъ Мамая на Рязань, на великого князя Олега Ивановича Рязанскаго»^{207}. Так что Орда жжет рязанские города, «людей многое избиша и плениша, и со многимъ полономъ отъидоша въ свояси»^{208}, а москвичи спокойно стоят на том берегу реки и смотрят. Впечатление такое, что они скорее рязанцев пугают возможностью атаки с двух сторон. Ну, или что-то вроде вооруженного нейтралитета держат. Когда то же самое в 1380 г. делает Олег, его клеймят как предателя Руси!

Причина такого поведения Дмитрия на самом деле ясна. В 774 г. Х. Мамай все еще в силе, никакого иного претендента в Сарае нет, и московскому князю не понять, на кого опираться. Результат — осторожный нейтралитет. Стояние на Оке каждый может понимать, как хочет. Мамай вполне может считать это действием в свою поддержку, а москвичам, если что, и оправдаться можно. Что летописцы потом и делают.

1375 г. 13–14 июля Некомат привозит Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение от Мамая. Дмитрий срочно собирает коалицию, и начинается Тверская война.

В Орде 2 июня начался 777 г. Х. В этом году в Орде появляются сначала Каганбек, а потом Тохтамыш. Ставленник Мамая Мохаммед-Булак опять теряет легальную власть. Больше того, после этого он вроде бы расходится и с Мамаем. Так что не признавая ярлыка, выданного, очевидно, Мохаммед-Булаком, Дмитрий ничего не теряет. Ярлык этот все равно незаконен.

Тем более ничем не рискует он в 1376 г., когда отправляет Дмитрия Волынского на помощь суздальцам в поход на Булгар. Ведь предыдущий переворот, в 1370 г., там был устроен, как считается, Мамаем. Что в принципе реально, поскольку в начале 772 г. Х. в Сарае, возможно (хотя и не точно), еще правит Мохаммед-Булак. Теперь, пока ставки Мамая на политической арене невысоки, можно его ставленника и потеснить.

1377 г. Дмитрий странно ведет себя в истории с походом против Араб-шаха. Сначала вроде идет на помощь тестю, Дмитрию Константиновичу Суздальскому и Нижегородскому. Но потом уводит свои войска, оставив только дружины городов великого княжения Владимирского. Собственно московских полков не остается, никаких знатных воевод тоже. В итоге русские разбиты.

И вот что интересно: в 779 г. Х. Тохтамыша с престола в Сарае сгоняет Араб-шах. Но 779 г. начался 10 мая 1377 г. от Р.Х. А битва на Пьяне была 2 августа этого года. То есть как раз в 779 г. Х. Никак московский князь опять узнал, что с Араб-шахом лучше не связываться, что он — следующий (или уже состоявшийся) султан?

1378 г. Битва на Воже происходит 11 августа 1378 г. Московские войска лупят Бегича. Кто он такой, в сущности, неизвестно. Русские летописи утверждают, что его послал Мамай. Но, как справедливо заметил Миргалеев, «ограничение взятием Переяславля говорит, видимо, о том, что Мамай не придавал большого значения поражению Бегича, так как отряд Бегича был небольшим и имел только карательную цель»^{209}. А возможно, Бегич был и не Мамаев ставленник, а просто грабитель.

Но в любом случае 30 апреля 1378 г. начался 780 г. Х., в который в Сарае Урус-хана меняет Тохтамыш. И в том и в другом случае Мамай не владеет столицей, а стало быть, и не может считаться даже представителем законного хана. И битва с его отрядом не является выступлением против законной ордынской власти.

Мы уже выяснили, что к августу-сентябрю 1380 г. Тохтамыш контролирует не только столицу Орды, где уже провозглашен законным правителем — султаном, но и все Поволжье и Приазовье. Так что, выступая против Мамая, Дмитрий Московский фактически воюет на стороне законной власти против мятежника.

Фактически? А может быть, и формально, как это утверждают булгарские летописи? Отечественные историки традиционно заявляют, что с 1370 г., с момента взятия Булгара суздальско-нижегородскими войсками при участии «царева посла» и смены там власти, русские князья ничего о происходящем в Сарае не знают и дела ведут только с Мамаевой Ордой. Мамай-де, поставив под свой контроль Булгар, прервал общение с Ордой по Волге и не пускал русских в Сарай.

Но это не факты, а фантазии на тему. Да, русские князья не ездят в это время за ярлыками в Сарай. По крайней мере, об этом не сообщается в летописях. Но утверждать, что они не знают, что там происходит… Уж больно для этого хорошо совпадают действия Дмитрия с ситуацией в ордынской столице. К тому же в 1375 г. аж до Астрахани доходят в своем грабительском походе новгородские ушкуйники. А в 1376-м, как уже было сказано, москвичи и нижегородцы сажают в Булгаре своих таможенников. Так что ситуация в низовьях Волги для них не остается, наверняка неизвестной.

Так что, если не для 1371, то для 1377 г. вполне уверенно можно предполагать зарождение контактов Дмитрия и Тохтамыша. Конечно, ездить в Сарай сам московский князь не ездил, не те времена были. Но вот относительно обмена послами… Ну, не взялся бы я утверждать, что его не происходило и что Дмитрию не привозили ярлык от Тохтамыша еще в 1376 г.

Да, в летописях об этом ничего нет. Но такие сведения вполне могли быть изъяты при последующем редактировании, чтобы не противоречить официальной версии Куликовской битвы. Ведь так создается впечатление, что после 1371 г. московский князь больше у татар подтверждения своему праву господства над Русью не получал. Наоборот, как в случае с Тверью, противился, когда они пытались вмешаться. Вроде как вел совершенно независимую политику. Для имиджа Москвы это ох как хорошо! И ведь можно поверить! Если, конечно, не сопоставить даты, как мы с вами сделали выше. А тогда становится практически очевидно: московский князь Дмитрий Иванович всегда делал то, что соответствует интересам султана Сарая. Неважно, кто этим султаном был.

Это со своими соплеменниками он обращался вольно. К примеру, дал Михаилу Тверскому в 6876 (1368) г. гарантию свободного проезда в Москву для переговоров при участии митрополита, а потом арестовал его. Благо, митрополит Алексий был московитом и для своего воспитанника (а после смерти Ивана Ивановича именно Алексий был фактически местоблюстителем престола при малолетнем Дмитрии) был готов даже на нарушение крестного целования. А в 6880 (1372) г. московский князь просто-напросто купил у ордынцев (у мамаевских, кстати) сына Михаила, который был там заложником, и держал его в заточении, чтобы папа был посговорчивее.

Про отношение Дмитрия к Олегу Рязанскому мы уже поминали, говоря о загадочном стоянии на Оке в 1373 г. Немного уточним. В 1371 г., когда Дмитрий осажден в Москве Ольгердом, к Владимиру Андреевичу Серпуховскому, собирающему силы, чтобы помочь двоюродному брату, на помощь приходят «съ силою князь Володимеръ Дмитреевич Пронскiй, а съ нимъ рать великого князя Олга Ивановичя Рязаньскаго»^{210}. И Ольгерд, «услыша силу многу стоащу и на брань готовающуся, и убоася и устрашися зело и нача мира просити»^{211}. То есть приход рязанской помощи спас Дмитрия.

И чем он отблагодарил союзника? Сходив в Мамаеву Орду и купив там себе ярлык, Дмитрий на следующий год «посла рать на Рязань, на князя Олга Ивановича Рязанскаго»^{212}. Разбил Олега и посадил на рязанский стол Владимира Пронского. Если вспомнить, что именно последний предводительствовал рязанской помощью год назад, нетрудно сообразить, что именно тогда с ним и сговорились. Блестящий пример московской политики: союзник тебя спасает, а ты у него за спиной тут же заговор готовишь!

Так что, что мог подумать Олег Рязанский, только сумевший отвоевать свои престол назад, когда еще через год, во время нападения Мамая на Рязань, Дмитрий вывел свои войска на Оку? По-моему, логично было бы предположить, что недавно купивший у Мамаева хана свой ярлык московский князь идет на помощь татарам. Ну, не Рязани же, которую он сам год назад громил! В истории дипломатии такие примеры «горчичника к затылку», кстати, были. Самый, может быть, знаменитый — действия России во время франко-прусской войны 1870–1871 гг., когда русские выдвинули войска к границе Германии и тем самым заставили кайзера умерить свой аппетит в отношении разгромленной Франции, никоим образом не объявляя войны. Похоже, правда?

Так что понятно, как Дмитрия Московского «любили» на Руси. И, соответственно, насколько дружно могли «откликнуться» на его призыв о «всеобщей мобилизации на борьбу с татарами». И точно так же ясно, что из этого человека нужно было национального героя старательно делать. Что мы и видим.

Остальные же ведущие два персонажа куликовской истории, Ягайло Литовский и Олег Рязанский, попали в куликовскую историю, как говорится, «как кур в ощип». Максимум, что они пытались сделать — это обезопасить свои земли от проникновения в них как татар, так и москвичей. А заслужили репутацию «предателей».

Надо сказать, с историей Великого княжества Литовского дела обстоят еще хуже, чем с русской. Поскольку «титульная нация», литовцы, в те времена писать хроники как-то не удосужились. Все, что мы знаем, почерпнуто либо из немецких, либо из русских (в том числе западнорусских) источников. Понятно, что сведения соседей всегда еще менее информативны и точны, чем записи коренных жителей.

По логике вещей следовало бы ожидать, что в русских летописях про Литву будет масса информации. Ведь на деле значительную часть Великого княжества Литовского составляли именно русские земли. Обратите внимание на карту.

Началось это еще с так называемой Черной Руси — Гродно, Слонима, Новогрудка и так далее, — ставшей частью зарождающегося литовского государства в 40-х гг. XIII в., а то и раньше. Дальше последовали Витебск, Полоцк, Туров, Пинск, Волынь, Новгород-Северский, Киев, наконец. На момент Куликовской битвы русские земли составляли, как видим, большую часть территории государства Гедиминовичей. Язык официального делопроизводства в стране был русский. Религия — православная. Причем митрополит у всех русских земель, невзирая на то, к какому княжеству они относятся, был один. На момент Куликовской битвы — Киприан, сидевший в Киеве. Во Владимире (а на тот момент у русского митрополита было две официальные резиденции), напомню, не было никого. Имелись претенденты: Митяй, Дионисий, потом самозванец Пимен, но утвержден патриархом к этому времени был лишь Киприан. Между прочим, ярый сторонник, как бы сейчас сказали, великодержавной идеи, желавший объединения всех бывших русских земель.

И при этом сохранившиеся западнорусские летописи, в которых относительно подробно отражена история Литвы, относятся к XVI в. По крайней мере, их сохранившиеся списки. Впрочем, на Супрасльской летописи даже надпись есть: «Исписан сие летописець в лето 7028…»^{213}. Причем и в этой-то летописи подробности внутрилитовской жизни начинаются только со времени конфликта Гедимина.

Хотя, по большому счету, нам для дела более старая история Литвы и без надобности. Нас ведь интересует, что представляло собой Великое княжество Литовское в XIV в.

Так вот, было оно в значительной степени такой же фикцией, как Великое княжество Владимирское после смерти Александра Ярославича. Великий князь лишь формально имел власть над всей землей. На деле государство было разделено на несколько княжеств, каждое из которых вело вполне самостоятельную политику.

Гедимин разделил земли между сыновьями так (в этом, на удивление, единодушны все летописцы): Монтивиду — Корачев и Слоним (Черная Русь), Нариманту — Пинск, Ольгерду — Крево, Кейстуту — Троки, Корияту — Новогрудок. Явнуту же досталась Вильна, в то время уже столица, а с ней и великое княжение. Кроме того, Ольгерд женился на наследнице Витебского княжества и после смерти князя стал князем витебским. Любарт же пошел в зятья к владимир-волынскому князю «во Владимир и Луцк и всю землю Волыньскую»^{214}. Как видим, трое получили русские территории, еще один женился и стал наследником русских же земель. И Ольгерд часть (пожалуй, по территории и населению — основную) своих земель заимел на Руси.

Лишь Кейстут оставался владельцем чисто литовских территорий. Как становится ясно позже, и жмудских тоже. Жмудь — Жемайтия — земли родственных собственно литовцам (аукштайтам) племен. Но она в истории Великого княжества Литовского всегда рассматривается как сугубо самостоятельное образование. В некоторых летописях, когда рассказывается о совсем старых временах, Жемайтия даже выделяется в отдельное княжение. И, судя по тому, что литовские князья со спокойной совестью торговали этой землей при заключении договоров с Тевтонским орденом, они ее тоже родной не считали.

Как опять-таки дружно сообщают летописи, Ольгерд с Кейстутом ходить под братом не захотели и устроили переворот. Вернее, устроил-то Кейстут, Ольгерд из своего Витебска, где проводил основное время, «не успел». Но брат ему Вильну уступил, а с ней и титул великого князя. Хотя у себя в землях правил сугубо самостоятельно. Это видно хотя бы из того, что они договорились делить пополам новые завоевания: «Что прибудуть… да то делити паполы»^{215}.

Подчинялись ли Ольгерду другие братья? В качестве примера можно привести историю завоевания Подолии. Летописи сообщают, как мы знаем, что татар при Синих Водах разбил Ольгерд. Но потом рассказывают, что сыновья Корибута (Корьята) Юрий, Александр и Константин (судя по именам, крещеные) после этого отправились в Подольскую землю и сели там. Потом все трое погибли, и им на смену пришел из Новогрудка Федор, который оставался на отцовском княжестве. И лишь позже, когда великим князем был уже Витовт, он начал распоряжаться этой землей как своей (и даже продал часть ее польскому королю)^{216}.

Так что, как видим, при Ольгерде его братья сохраняли реальную независимость. Это не значило, что они не могли принять участие в каком-нибудь военном походе, но только как союзники, а не подданные. Потому, кстати, и русские летописи постоянно поминают при походах Ольгерда и Кейстута на Москву состав коалиции литовских князей. Точно так же, как под Тверью действует коалиция русских князей, пришедших с москвичами. Никто же не говорит, что все эти князья были подданными Дмитрия.

Гедиминовичи имели своих сыновей, каждый из которых, точно так же, как на Руси, был наделен уделом. Воскресенская летопись середины XVI в. содержит так называемое «Начало государей Литовских», в котором изложена московская версия родословной литовских князей. В ней только у Монтивида (Мондовида) не указано потомков. Ну, еще Корибутовичи, как и по «Повести о Подолии», — последние в своем роду, вроде. У всех остальных — масса потомков.

У Ольгерда их было двенадцать — пять от первого брака и семь от второго. Что интересно: относительно того, кто от какого и как их звали, — летописцы путаются. Все указывают определенно среди сыновей витебской княжны Марии только Владимира Киевского и Константина Черниговского и Чарторыйского. Потомкам Ульяны Тверской повезло больше. Здесь летописцы не расходятся относительно имен Ягайло, Скригайло, Свидригайло. Остальные, в зависимости от версий, кочуют из одного списка в другой, и даже имена меняют. Наши историки предпочитают пользоваться нашей же версией, содержащейся в Рогожском летописце: Андрей, Дмитрий, Константин, Владимир, Федор, Корибут, Скригайло, Ягайло, Свидригайло, Коригайло, Лугвень. Последним там стоит Вигонт. В Никоновской — Минигайло. В Воскресенской, где, напомним, перечисляются и потомки, Корибут переезжает в сыновья Марии, а Федор исчезает. Есть и Вигонт (Жигонт), и Минигайло.

Но нас-то в этом разнобое интересует то, что все подтверждают: Ягайло был далеко не старшим сыном Ольгерда. И великое княжение получил не по старшинству, а по завещанию отца. С чем старшие братья не были согласны категорически. При этом каждый из них где-нибудь да сидел. Андрей, к примеру, правил в Полоцке, одном из древнейших и славнейших русских городов. Дмитрий контролировал Трубчевск на Брянщине. Владимир, как мы помним, — Киевщину, Константин — Черниговщину. И если относительно двух последних мы ничего сказать не можем, то первые точно власть брата признавать не желали. Как известно из летописей, оба они перешли на сторону Москвы. При этом, естественно, с ними ушла и их дружина. А ведь именно она — основная ударная сила тогдашних войск, особенно в дальнем походе. Это при защите своей земли можно сделать ставку на упорство и массовость ополченческих крестьянских формирований и городовых полков. Да и то главный воин — все равно дружинник.

К тому же, не знаю, как в Трубчевске, а в Полоцке Ягайло точно знать не хотели. Все западнорусские летописи сообщают, что тот собирался назначить в Полоцк Скригайло, но полочане не пожелали его принять, замкнули ворота и стали сопротивляться. К сожалению, в сообщении это не датировано. Есть такая беда: западнорусские летописи писались явно как истории, а не как хроники. Потому и дат в них почти никогда нет. А в тех более поздних, где есть, типа «Хроники литовской и жмойтской», лучще бы не было. Там такие вещи получаются… Впрочем, я уже показывал на примере битвы при Синих Водах.

В новгородских летописях осада Полоцка Скригайло с немецкой помощью относится к 6889 г. («Тои же осенi стоялъ князь Литовьскии Скригаило Олгердовичъ подъ Полочкомъ с Немечкою ратью»)^{217}, в псковских — к 6890-му («Прииде мейстеръ с Немцы к Полотьску на взятии, а Скиригаило с Литвою; стояше оу него 13 недель»)^{218}. И то и другое одинаково означает, что в Полоцке власть Ягайло не признавали даже через год-два после Куликовской битвы. Причем обращаю внимание: ни в одной версии не говорится, что в Полоцк к этому времени вернулся Андрей Ольгердович. Вот в 6894-м, когда Скригайло все же удается захватить Полоцк, Андрей там есть, и он попадает в плен к брату. Так об этот так и пишут^{219}.

С дядей Кейстутом у Ягайло тоже отношения были не лучшие. Когда Ольгерд завещал власть в Вильне Ягайло, Кейстут согласился признать племянника великим князем. Но старый договор с Кейстута с Ольгердом же никто не аннулировал. Это означало, что теперь Ягайло должен будет советоваться с дядей, прежде чем принимать решения, касающиеся всего великого княжества.

Но молодого Ягайло такое распределение ролей явно не устраивало, и его отношения с дядей начали обостряться. Летописи говорят, что тут роль катализатора сыграл некий Воидил. Супрасльская летопись сообщает, что это был холоп, которого Ольгерд возвысил до правителя города Лида. Через два года после смерти Ольгерда, пишет летописец, Ягайло выдал за Воидила свою сестру Марию. Если Ольгерд умер в 1377-м, то это будет 1379 г. Кейстуту не понравилось-де, что племянницу отдали за бывшего холопа. Тогда, как утверждает летопись, Воидил стал сговариваться против Кейстута с немцами. Кейстута об этом предупредил доброхот с немецкой стороны. Не ясно, конечно, насколько доброхот, поскольку подано-то это было так, что сговаривается с немцами Ягайло. Кейстут верит и свергает племянника. Начинается междоусобица. При этом Ягайло опирается на Витебск. А Кейстут, кстати, тут же затевает поход на Корибута. В итоге верх взял все же Ягайло, заманивший к себе обещаниями мира и убивший дядю^{220}.

Все летописи размещают сообщение об убийстве Кейстута после осады Полоцка Скригайло. Соответственно, это тоже получается 1381–1382 гг. Но вражда-то, как четко указано, началась еще после женитьбы Воидила на Марии. Стало быть, в 1380 г. Ягайло на помощь трокских Гедиминовичей рассчитывать не мог. А это Западная Аукштайтия и Жемайтия, большая часть собственно литовских земель.

И что же получается? На что мог рассчитывать Ягайло, отправляясь в поход на помощь Мамаю? Только на Восточную Аукштайтию и Витебское княжество, родовые земли. Не густо. Ну, между прочим, русские летописи и не сообщают, что к Ягайло в его походе кто-то из других литовских князей примкнул. Чем, кстати, эта информация резко отличается от предшествовавших сообщений о походах Ольгерда, в которых всегда еще кто-нибудь из родственников участвует.

Да и вообще, мог ли Ягайло выступать как союзник Мамая? Доказательств этому у нас, кроме обвинений, выдвинутых в поздних произведениях Куликовского цикла (напомним, ранние ничего о литовцах, как союзниках татар, не знали), нет. Западнорусские летописи в этом месте просто передают Летописную повесть или Сказание.

Впрочем, насчет «просто передают» — это я немножко погорячился. Вот у автора «Хроники литовской и жмудской», когда он стал писать об этом периоде, в руках оказалось Сказание о Мамаевом побоище в Киприановской редакции. Ну, он увидел, что в ней Ольгерд действует. Что человеку делать оставалось? Только разместить информацию пораньше. И оказалась она у него под 1373 г.! А под 1380-м у него ничего такого нет. Кстати, в Хронике Быховца, к примеру, вообще никаких событий, связанных с участием Литвы в Куликовской битве, нет. Вот про сговор с немцами против Кейстута и про междоусобицу она подробно рассказывает…

Зададимся вопросом: а психологически для литовцев оказаться в союзе с татарами против русских — это как, нормально? Кто правил Великим княжеством Литовским? Ведь это люди, как минимум наполовину русские. Ведь аукштайтские князья жен себе брали преимущественно в северских княжествах и Твери. А начиная с Гедимина княжат принято было крестить по православному обряду. Из семи сыновей Гедимина крещеных пять: Ольгерд (Андрей, либо, по другой версии, Александр), Наримант (Глеб), Явнут (Иван), Корибут (Михаил) и Любарт (Дмитрий). В следующем поколении литовских князей, по-моему, были крещеными уже все. Исключение составлял, похоже, только сын стойкого язычника Кейстута Гедиминовича Трокского Витовт. Который, судя по его жизни, не верил ни в Бога ни в черта и менял веру каждый раз, когда это сулило политическую выгоду. Вот Ольгерд, похоже, религии отводил значительное место в государственных делах. Не зря же он так старательно стремился заполучить отдельного митрополита на западнорусские епископства.

Как результат, великий литовский князь Ягайло был православным (в крещении — Яков) и на три четверти тверяком. Поскольку матерью Ольгерда была княжна Мария Тверская, а его собственной родительницей — Ульяна Тверская, сестра Михаила Александровича, правившего в этот момент в Твери.

Двадцать пять лет назад я по молодости лет думал, что Ягайло нужен был поход на Москву, чтобы удержать власть над Западной Русью. Раз братья сбежали к Дмитрию Московскому, надо его разбить, чтобы он не вздумал помочь им вернуться, и тем самым не присоединил бы Полоцкое и Трубческое княжества к Москве. А поскольку собственных сил явно не хватит, надо искать сильного союзника. То есть — Мамая.

Как вижу, многие историки и до сих пор так считают. Но если задуматься… Результатом похода московских войск на Трубчевск в 1379 г. было все же не его присоединение к Москве, а отъезд на московскую службу Дмитрия Ольгердовича. И Андрей из Полоцка вынужден был бежать тоже. Так что земли к Москве не стремились, только князья туда перебегали. Главная угроза для власти Ягайло таилась внутри страны, и это был Кейстут. В этих условиях двинуться за пределы Литвы… Вполне можно было вернуться и застать в Виленском замке другого.

А вот договор с Олегом Рязанским в этих условиях заключить было вполне разумно. И это явно было сделано. По крайней мере, в договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 г., Олег обязуется от какого-то соглашения с Литвой отказаться и дальше действовать заодно с Москвой^{221}.

Но о чем был договор Рязани с Ягайло? По действиям сторон скорее похоже, что о соблюдении нейтралитета в конфликте между Москвой и Ордой. Если бы Ягайло шел на помощь Мамаю, ему никто не мешал бы напасть на возвращавшееся с поля боя русское войско, ослабленное огромными, как утверждают летописцы, потерями. Даже если эти потери были и не так велики, все равно грешно бы было не использовать момент и хотя бы пощипать противника. Иначе зачем вообще на битву ходить?

Между тем Пространная летописная повесть сообщает, что «слышавъ Ягайло Олгердовичъ и вся сила его, яко князю великому съ Мамаемъ бой былъ, и князь великiй одоле, а Мамай побеже — и безъ всякого пожданиа литва съ Ягайломъ побегошя назадъ съ многою скоростию, никимъ же гоними. Не видеша тогда князя великаго, ни ратии его, ни оружиа его, токмо имени его литва бояхутся и трепетаху».

Странно это! И заставляет думать: а был ли вообще поход литовцев на соединение с Мамаем? Что достаточно реально и разумно — так это послать войска (самому при этом даже идти не обязательно) к границе, чтобы проконтролировать ситуацию. Кто бы там не оказался победителем, в запальчивости он вполне может и на литовскую территорию забраться. Если верить немецким хроникам, русские так и сделали. Вот тут литовские дружины, видимо, им и прочистили мозги.

А уж насчет союза с Мамаем — это русские летописцы выдумали, скорее всего, после стояния на Угре в 1480 г., когда польско-литовский король Казимир союзничал с ханом Большой Орды Ахматом.

У Олега Рязанского вообще особого выбора не было. Его княжество оказалось зажато между Москвой и Ордой. Причем Ордой именно Мамаевой, причерноморской. С точки зрения серьезности угрозы Орда была существеннее. От москвичей Рязань поражения терпела, но и обратное случалось. Татар же удавалось бить только тогда, когда это были самовольные грабительские отряды. Самая большая победа — разгром в 1365 г. Тагая, попытавшегося после развала Орды на несколько практически независимых улусов утвердиться в мордовских землях.

Олег (Александр) Иванович (перед смертью принявший, кстати, имя Яков, так же как звали в крещении Ягайло) — самый, пожалуй, значительный из рязанских князей. Не зря после смерти он был объявлен местным святым.

Чей сын он был — до сих пор однозначно не установлено. Версии три: Ивана Коротопола, Ивана Александровича, сына пронского князя Александра Михайловича, этим самым Коротополом убитого в 1340 г., или Ивана Александровича, двоюродного брата Ивана Коротопола.

Вопрос этот в свое время тщательно рассмотрел Иловайский. Он пишет: «Все родословные таблицы, летописные известия и все русские историки согласны в том, что Олег Иванович Рязанский был сыном Ивана Коротопола»^{222}. Но тут же указывает, что историки не могут разумно объяснить, почему бы это пронские князья, род которых сидел на рязанском столе с момента изгнания Ярославом Александровичем Пронским Ивана Коротопола, вдруг отдал власть сыну Коротопола? И где, добавим мы, был Олег с 1343 по 1350 г.?

Но есть жалованная грамота Олега Ивановича Ольгову монастырю. И в ней говорится: «Милосердьем Божьим и молитвой Святой Богородицы и молитвой отца своего князя Великого Ивана Олександровича…»^{223} Однако Коротопол был Иваном Ивановичем. Стало быть, он все же не отец Олега. Уж сам-то рязанский князь знал, кто его породил, всяко лучше составителей родословных, работавших значительно позже.

Уточнение в этот вопрос вносят договоры Рязани с Москвой. В договорной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, князя Владимира Андреевича и князей Юрия, Андрея и Петра Дмитриевичей с великим князем рязанским Феодором Ольговичем, написанной в 1402 г., говорится: «А что Володимерьское порубежье, а тому как было при наших Прадедах, при Великом князе при Иване Даниловиче, и при нашем деде при великом князе Иване Ивановиче, и при нашем отце при Великом князе Дмитреи Ивановиче, и при твоем Прадеде при Великом князе Иване Ярославиче, и при твоем Дяде Иване Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Олександровиче, и при твоем отце Ольге Ивановиче»^{224}. Иловайский вполне обоснованно предположил, что читать нужно в обоих случаях «деде», а не «дяде». Это подтверждает текст договорной грамоты великого князя рязанского Ивана Федоровича с князем Юрием Дмитриевичем Галицким и тремя его детьми (Василием, Дмитрием и Дмитрием меньшим), подписанная в 1434 г.: «А что Володимерьское порубежье, по тому, как было при твоем Прадеде при Великом Князи Иване Даниловиче, и при твоем Дяде Семене Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Ивановиче, и при твоем Отци Великом Князи Дмитреи Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Олександровиче, и при моем Деде при Великом Князи Олге Ивановиче, и при моем Отци при Великом Князи Федоре Олговиче». Как видим, тут тот же порядок, усеченный на Ивана Ярославича, но продленный Федором Ольговичем. Кстати, и замена «деде» на «дяде» подтверждается, поскольку именно так названы Семен и Иван Ивановичи, дед и двоюродный дед Юрия Галицкого.

Стало быть, Иван Александрович относится к одному поколению с Иваном Ивановичем Коротополом. Иловайский считает, что речь идет о сыне Александра Михайловича Пронского^{225}. Но… Александр Михайлович относится к тому же поколению, что и Иван Коротопол. Тогда его сын — это уже следующее поколение. Значит, он не может быть дедом Олега Ивановича.

Таким образом, остается только одно: Олег — сын двоюродного брата Ивана Коротопола, Ивана Александровича. Таковой по другим данным не известен (в отличие от Александра Михайловича) и в родословных не числится. Что довольно странно, поскольку он же, судя по договорам, был какое-то время великим князем рязанским. Иловайский высказал предположение, что в летописях вместо отца Олега случайно указан под 1350 г. Василий Александрович («Въ лето 6858 преставися князь Василеи Александрович Рязаньскыи»)^{226}. Кто знает, может быть, он и прав, и летописец перепутал двух князей с одним отчеством: Василия Александровича Пронского, брата Ярослава Александровича, изгнавшего из Рязани Коротопола, и Ивана Александровича Рязанского. Тем более, очередной раз напомним, летописи писались задним числом, да еще и не в Рязани. Но все равно остается вопрос: когда и почему власть от пронских князей опять вернулась к рязанским? И почему в этом месте в истории Рязани такая неясность? Не была ли здесь проведена сознательная фальсификация? Ведь так удобно для московской пропаганды считать Олега сыном Коротопола. Отец — убийца, сын — предатель. Яблоко от яблоньки, как говорится…

В общем, мы только предположительно можем считать, что Олег занял рязанский стол в 1350 г. В тот год, когда родился Дмитрий, с которым ему пришлось потом все время бороться.

Первый раз в летописи Олег Иванович зафиксирован в 1354 г. И сразу в противостоянии с Москвой: «Того же лета въ Петрово говенiе месяца iуня въ 22 день взяша Рязанци Лопасну, князь Олегъ еще тогды молодъ былъ…»^{227}. Но нужно отметить: речь идет не о рязанской агрессии против Москвы, а лишь об отвоевании земель, ранее захваченных москвичами, что и сами москвичи признают. В духовной грамоте Ивана Ивановича Московского говорится так: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастны места, новый городок на усть поротли, а иныя места Рязанские отменьная сыну моему князю Дмитрию и князю Ивану, поделятся на полы без обид»^{228}.

И в дальнейшем мы нигде не отметим случая, чтобы Олег пытался завоевать у Москвы что-то не принадлежавшее ранее Рязани. Всегда речь идет только об исконных рязанских землях, которые князь пытается вернуть.

Следующий раз князь Олег появляется на страницах русских летописей уже в 1365 г. В период развала Орды эмиры начинают искать себе земли, на которых можно править независимо от Сарая. Некий Тагай, по сообщению летописцев, еще в 1361 г. захватил Наручадь, то есть мордовские земли. Теперь он решил поживиться на Рязанщине. Сжег Переяславль-Рязанский, но Олег, объединившись с троюродным братом Владимиром Пронским, догнал Тагая «подъ Шишевскимъ лесомъ, на Воине»^{229} и разбил его.

Похоже, в эти годы Олег достаточно крепко держит власть. И с московскими соседями пребывает в дружественных отношениях. В 1370 г. он даже посылает свои войска на выручку Дмитрию, о чем мы уже писали в главе, посвященной последнему. Но Олег явно не догадывается, что союзник благополучно под него копает.

В 1371 г. московское войско под началом Дмитрия Михайловича Волынского нападает на рязанские земли. Повесть об этом, сохранившаяся в русских летописях, написана московским автором («наши же Божiей помощiю оукрепляющеся смиренiем…»)^{230}, а потому явно тенденциозна. В ней, к примеру, говорится, что рязанцы хвастались: для боя с москвичами им даже оружия не нужно будет, только веревки, вязать пленных («емлите съ собою едины оужища кождо васъ, имеже вы есть вязати Москвичъ…»)^{231}. Еще С. М. Соловьев высказал вполне разумное предположение, что речь шла об использовании рязанцами арканов, перенятых у кочевников. Действительно, находившаяся на границе Руси со Степью Рязань вполне могла воспринять в военном деле много степных привычек. Не зря же и первые казаки на Руси отмечены именно на Рязанщине.

Как бы там ни было, рязанцы проиграли. И в Переяславле— Рязанском уселся очевидно лояльный Дмитрию Владимир Пронский. Однако Олег, очевидно, был слишком популярен на Рязанщине. Так что вскоре после того, как москвичи с рязанской земли ушли, Олег собрал силы и власть отвоевал. Действительно вскоре, поскольку сражение на Скорнищеве было перед Рождеством, а Олег вернулся в столицу, судя по расположению известий в летописной статье, после Пасхи. Стало быть, где-то полгода ему потребовалось.

При этом, как отмечал тот же Иловайский, воспользовался Олег помощью некого мурзы Салахмира, который потом поступил к нему на службу, крестился под именем Ивана и даже стал мужем сестры Олега. Позже под именем Ивана Мирославича он фигурирует в жалованных грамотах Олега («Поговоря с зятем своим с Иваном с Мирославичем»)^{232}. От этого мурзы ведут свое происхождение несколько крупных дворянских родов, включая Апраксиных. Был он, видимо, из Мохши, то есть мордовских земель.

Дмитрий Московский повторного похода не предпринимает. Он в это время слишком занят Тверью. Но, как мы помним, на следующий год на Рязанщину обрушиваются Мамаевы татары. А Дмитрий в это время стоит на Оке, на границах Рязанского княжества.

После этого в отношениях Рязани и Москвы наступает период странного мира. В договоре Дмитрия Московского с Михаилом Тверским, подписанием которого завершилась тверская война 1375 г., Олег назван в качестве некого третейского судьи. То есть в этом споре он не поддерживает ни одну из сторон.

Но вот в 1378 г. москвичи воюют с Бегичем. Происходит это на рязанском берегу Оки, на реке Воже. При этом относительно участия в битве Рязанцев ничего не говорится. Летописцы утверждают, что одним из крыльев московского войска командует некий Даниил Пронский. Но такого князя больше ни в одном источнике нет. Так что в любом случае участие в сражении рязанцев подтвердить нечем. Выходит, москвичи самовольно вторгаются на рязанскую территорию, чтобы перехватить татар не на своей земле.

Но достается-то почему-то Рязани. В тот же год Мамай, «собравъ остаточную силу свою и совокупивъ воя многы, поиде ратiю вборзе безъ вести изгономъ на Рязаньскую землю»^{233}. Летописи говорят, что Олег не успел собрать войско и вынужден был бежать «за Оку», а татары сожгли Переяславль-Рязанский и разграбили землю. Насчет «за Оку» — интересное замечание, поскольку Рязань к этому времени, судя по всему, никакими землями за Окой не владела, там лежала московская территория. Так куда скрывается Олег? Разве что куда-нибудь на запад, в Тарусу.

Так что, как мы видим, для Олега в условиях 1380 г. выбор очевиден. Выступать за москвичей против татар? Но Москва показала себя непримиримым противником. Главное, она-то от Орды дальше, так что, если что не так, расплачиваться опять Рязани, как это было два года назад.

Олег явно занял, так сказать, позицию, похожую на знаменитую «ни мира, ни войны» Троцкого времен Брестского мира. Вполне вероятно, заплатил дань Мамаю (в конце концов, он и так, надо понимать, ему платил). Вряд ли дал ему войско, хотя какие-то рязанские молодцы из числа живших в южных землях вполне могли к Мамаевой Орде и присоединиться. В конце концов, там, на юге, знаменитом Червоном Яру, всегда хватало неуправляемой вольницы, лишь формально бывшей под юрисдикцией Рязани (скорее Рязанской епархии, а не князя). Похоже, Олег войска вообще не собирал. Иначе ему не пришлось бы бежать из столицы, когда вернувшийся с Куликова поля Дмитрий захотел идти на него войной.

Впрочем, Иловайский сомневался, что этот побег вообще был. И очень даже может быть, что он прав. Во-первых, если бы рязанский князь бежал, вряд ли бы, как показывает опыт других конфликтов (в том числе между теми же сторонами), москвичи отказались бы от возможности пограбить Рязань. Во-вторых (и меня это убеждает куда больше), если бы Рязань приняла московского наместника, как утверждают летописи, откуда бы тогда взялись «пленники, взятые рязанцами при походе москвитян к Дону», которые «должны быть возвращены по общему суду и по правде»^{234}. А ведь статья о пленных содержится в договоре, который заключили между собой Олег и Дмитрий: «А что князь велики Дмитрии и братъ, князь Володимеръ, билиса на Дону с Татары, от того веремени что грабежъ или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Володимера, тому межи нас суд вопчии, отдати то по исправе. А что ся ни деяло дотоле, как есмя целовали крестъ, тому погребъ до Спасова Преображения за четыре дни»^{235}. Произошло это, видимо, в 1381 г., поскольку договор заключен «по благословлению отца нашего Киприяна»^{236}, а его Дмитрий признавал митрополитом только короткий отрезок времени — с 1381 по 1382 г.

Больше того, статья об обмене пленными есть в договорах Федора Ольговича Рязанского и Василия Дмитриевича Московского, сыновей Олега и Дмитрия: «…а будет в твоей отчине тех людеи з Дона, которые шли, и тех ти всех отпустити»^{237}. И в «Докончании…» их внуков Василия Васильевича и Ивана Федоровича: «…или тех людеи, которые будут з Дону шли, а будут в вашеи вотчине, и тие вам всех отпустить без хитрости»^{238}. Если бы в 1380 г. Рязанью правил московский наместник, какова вероятность, что после этого там оставались московские пленные? Вот то-то!

Очевидно, москвичи в поход действительно собрались (что косвенно свидетельствует о не таких уж больших потерях их в Куликовской битве), но встретили посольство Олега, который выразил готовность заключить мир. Что и было оформлено на следующий год. При этом рязанский князь признает себя «младшим братом». Раз Олег пошел на такое без боя, значит, на самом деле не имел сил воевать после татарских погромов 1377 и 1378 гг. И в 1380-м он, видимо, все, что сделал, это разрушил мосты на реках, тем самым затруднив обеим сторонам движение через рязанские земли. Типа: я с вами не воюю, но лучше через мою землю не ходите, вам же самим трудно будет. Ищите другое место, где подраться.

Но москвичи на обратном пути, похоже, все-таки пошли через Рязань. И шли, видимо, не без традиционного для армии, движущейся через чужие земли, грабежа, за что кто-то из них поплатился. Отсюда и появились московские пленные. Кстати, раз возвращать их нужно было, в соответствии с грамотой 1381 г., по суду, стало быть, московская сторона признает: ее люди не были невинно пострадавшими овечками. Можно посчитать, что досталось им за невыполнение упомянутого летописцами приказа Дмитрия ничего не трогать в рязанских землях. Который, если был отдан на самом деле, лишний раз свидетельствовал бы то, что Дмитрий в 1380 г. не считал Олега Рязанского реальным союзником Мамая.

Кстати: в договоре 1381 г. есть такие любопытные строчки: «А что на рязанскои стороне за Окою, что доселе потягло къ Москве почен Лопастна, уездъ Мьстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубокъ, Броднич с месты, как ся отступили князи торускiе Федору святославичю, та места к Рязани»^{239}. По-моему, еще одно убедительное доказательство того, что в 1380 г. Москва над Рязанью власти не устанавливала. Упустил бы Дмитрий возможность отобрать у Олега земли, которые в договоре даже считаются ранее тянувшимися к Москве, если бы захватил хотя бы на время Рязань?

Вышеизложенное позволяет уточнить, с каких территорий могли собирать войска все главные действующие лица нашей истории.

Как видим, Дмитрий Донской мог рассчитывать на силы Московского и находящегося у него в подчинении Великого Владимирского княжества. Фактически контролировала Москва в это время и Белозерское княжество. Собственные князья там были, но независимой политики. Последним, кто пытался это сделать, был Роман Белозерский в 30-х гг. XIV в. Тогда он поддержал Александра Тверского против Ивана Калиты. Но… Калита донес на противников в Орду, и Александр был казнен, а имя Романа тоже исчезло со страниц летописей. Вероятно, он также был убит. Иван Калита выдал за его сына Федора свою дочь, Феодосию. При этом, судя по духовной грамоте Дмитрия Донского, купил ярлык на Белозерье («А сына своего, князя Андрея, благословляю куплею же деда своего, Белымозером, со всеми волостми…»)^{240}. Надо понимать, это не означало ликвидации княжества, но существенно ограничивало права князя. Покупка ярлыка передавала право сбора ордынской дани. Это, в свою очередь, позволяло контролировать, как бы сейчас сказали, денежные потоки княжества. А стало быть, и оказывать решающее воздействие на политику князя.

Впрочем, еще раз белозерские князья взбрыкнули. В 6871 (1363) г. с Дмитрием Константиновичем Суздальским, явившимся во Владимир садиться на великий стол с ярлыком от Мюрида, пришел «Иван Белозерец». Единственный известный белозерский князь с таким именем — сын Федора Романовича, погибший на Куликовом поле. Но, между прочим, нужно отметить: в летописи не сказано, что в это время он был князем или сыном князя. То есть отец его, Федор, вполне мог и не править в это время. Был же еще и Василий Федорович, двоюродный брат Федора, упомянутый в Ростовском соборном синодике^{241}. Да тем более время было какое: великий московский князь Иван Иванович помер, а его сын — малолетка. Тут вполне можно было поискать другого покровителя. Тем более, как можно понять из духовной Дмитрия Ивановича, Иван Калита ярлык-то купил не как московский, а как великий владимирский князь. В завещании Дмитрия строка про Белозерье стоит в той части, в которой распределяются именно земли великого княжения, которое московские князья стали считать собственностью («А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великим княженьем»)^{242}. В завещаниях его отца и деда ничего про Белозерское княжество нет.

Но в 1375 г. белозерские князья уже участвуют в походе на Тверь, потом в Куликовской битве. Не факт даже, что жили они в это время в своем княжестве, а не в Москве.

Судя по другим событиям той поры, из подчинения Москве не выходили (хотя и оставались самостоятельными) Ростовское и Ярославское княжества. Участие княжьих дружин этих земель в Куликовской битве представляется на самом деле вполне реальным. Относительно ополчения… Не уверен, что его могли собрать ради того, чтобы принять участие в московской затее. Но… кто знает, ничего тут утверждать не буду.

Теперь относительно остальных русских земель. Про Рязань мы уже говорили. Суздальско-Нижегородское княжество за последние десять лет накануне Куликовской битвы пережило ряд крупнейших татарских набегов. Причем враг доходил до Нижнего и жег его. В битве на Пьяне суздальцы вообще потеряли основную часть своего войска. К тому же, хотя Дмитрий Константинович Суздальский и стал тестем Дмитрия Ивановича Московского, и даже помогал ему в походе на Тверь в 1375 г., но у старого князя были молодые энергичные сыновья Василий и Семен. Которые, в отличие от отца, от борьбы за Великокняжеский Владимирский стол отказываться не собирались. И Москве ничем обязаны не были. Так же, впрочем, как и Борис Константинович Городецкий, которого Дмитрий Константинович сгонял с нижегородского стола с помощью московских войск. Союз с Москвой вообще никаких дивидендов нижегородцам не принес. А вот поражение ее в борьбе с Мамаем вполне могло вернуть перспективу борьбы за главенство на Руси. Что, если верить летописям, нижегородские княжата и продемонстрировали двумя годами позже, во время нашествия Тохтамыша.

Про Тверь мы и говорить не будем. Хотя Михаил Тверской и вынужден был после поражения в 1375 г. признать себя «младшим братом», любви к Москве он не питал, это точно. И потом, при Тохтамыше, как только представилась возможность, опять пытался получить великий стол. Так что ожидать тверских войск на Куликовом поле не приходится.

Единственный из тверского удела, кто способен был выставить свои дружины на Куликово поле, — Василий Михайлович Кашинский. Он ходил вместе с москвичами на Тверь в 1375 г. и добился того, что в договоре тверской князь отказывается от сбора ордынской дани в Кашине. Фактически Кашин становится независимым княжеством. Но… никаких сведений об участии кашинцев в битве в летописях (за исключением очень поздних версий Сказания) нет. То ли за пять лет с момента Тверской войны Михаил Тверской сумел вернуть родича под свою руку, толи сам Василий уже воевать не хотел. А сына у него не было. Участие тверичей в Куликовской битве нужно отнести к области ненаучной фантастики.

Так же как, впрочем, и новгородцев и псковичей. Последние хотя бы могли быть там в составе дружины Андрея Полоцкого, временно посидевшего в Пскове. Первых, безусловно, не было вообще. И это убедительно доказывает Новгородская первая летопись, почти ничего не знавшая о битве.

Таким образом, как мы видим, на Куликово поле могли выйти полки Московского и Великого Владимирского княжеств, а также Белозерского, Ярославского, Ростовского (да и то не понятно, были ли у трех последних городовые полки, или только княжьи дружины). Практически, и все.

Относительно же Мамая мы выяснили, что он к этому времени вряд ли владел чем-нибудь, кроме степей от Днепра до Волги, и Крыма. При этом в Крыму татары располагались только в степных районах. Горная часть и южное побережье полуострова находились на особом положении. Во второй половине XIV в. южный берег Крыма на всем его протяжении был занят генуэзскими городами-колониями, административным центром которых служила Кафа (Феодосия). Большинство населенных пунктов южного побережья представляли собой небольшие замки с располагавшимися неподалеку деревнями. Естественной границей, отделявшей политически автономные владения генуэзцев от золотоордынских степей, был горный хребет. На западе полуострова на протяжении всего XIV в. существовала еще одна автономная в политическом отношении единица — княжество Феодоро, одноименная столица которого находилась на горе Мангуп. В первой половине века оно занимало юго-западную часть Крымского полуострова. На севере граница его владений проходила в районе р. Качи, за которой находились золотоордынские кочевья. На западном побережье княжеству принадлежал порт Каламита (Инкерман) и Гераклейский полуостров, где находился потерявший свое былое значение Херсон. На южном побережье важным портом феодоритов был Чембало (Балаклава). К востоку территория княжества включала ряд небольших крепостей и деревень, тянувшихся до Алустона (Алушты). Во второй половине века значительную часть территории княжества Феодоро захватили генуэзцы. В 1357 г. они взяли Чембало, а затем подчинили своей власти и все более мелкие населенные пункты, располагавшиеся вдоль берега к востоку вплоть до Кафы. Но, повторю: это сделали генуэзцы, а не татары. Относительно возможности участия генуэзцев в войске Мамая мы уже говорили выше: оно нулевое.

Предкавказские степи, как я уже указывал, вероятно, занимал в это время Мухаммед-Булак, с Мамаем уже разошедшийся. А относительно горных районов Северного Кавказа вообще трудно сказать, что они были ордынскими. К примеру, жившие по черноморскому побережью до современного района Туапсе так называемые белые черкесы не были подчинены Орде никогда.

Мордовские князья считаются традиционно верными союзниками Мамая. Но куда ушел в начале 60-х гг. XIV в. Тагай? В Мохшу, то есть мордовские земли. И сидел себе там до 1365 г., даже деньги чеканил. Стало быть, «верные союзники Мамая» его приняли. Хотя Тагай явно был не Мамаевым ставленником. Так же как и некий Серкиз-бей, обосновавшийся южнее Пьяны. Так что правильнее было бы сказать, мне кажется, не о подчинении мордовских князей Мамаю, а о том, что мордовские удальцы с удовольствием участвовали в его набегах. А вот в серьезной войне… По крайней мере, русские источники, мордву знавшие хорошо, почему-то ее в составе Мамаевых войск не отмечают.

Еще была Волжская Булгария. В ней в шестидесятых засел Булак-Тимур, еще один независимый правитель. Потом его прогнали нижегородцы. Но свято место пусто не бывает, и Булгаром стал править Хасан. Его в 1370-м тоже согнали (причем, как признают летописи, по наущению Мамая). Сел Мухаммед-Султан. А Хасан откочевал на Каму и там заложил новый город, будущую Казань. Так что в Волжской Булгарии Мамай, конечно, имел сторонника, но не то чтобы очень надежного. И тут же, рядом, у него был противник.

Это по русской версии. По булгарской, как мы помним, в Булгаре сидит как раз Хасан (Азан), который отправляет Мамаю довольно небольшой отряд, и то только под угрозой. И отряд этот как раз вызывает в Мамаевом войске междоусобицу.

Все вышесказанное напрямую связано с вопросом о возможной численности войск противоборствующих сторон. Понятно, что ни о каких 300, а уж тем более 900 тысячах говорить не приходится. Их просто взять неоткуда, ни москвичам, ни ордынцам.

На это давно обратили внимание военные историки. И дружно начали корректировать численность противоборствующих войск в меньшую сторону. К примеру, советский военный историк полковник А. А. Строков считал, что русских не могло быть больше 100 тысяч^{243}. Генерал-майор Е. А. Разин шел еще дальше. Он, исходя из данных XVI в. пытался прикинуть численность жителей Руси века XIV. Подсчет получался ну очень примерным, но все равно по нему выходило, что в XVI в. на территории Московского государства жили около 1,5 миллионов человек. Из них не более 360 тыс. «военнообязанных», то есть мужчин с 15 до 60 лет. Ясно, что двумя веками раньше их было меньше. И столь же очевидно, что даже при всеобщем ополчении всех поголовно в строй не ставят. Не знаю, на каких основаниях, но все военные историки дружно полагают: больше 15 процентов не мобилизовывали. Значит, в XVI в. не могли выставить более 55 тысяч воинов, а в XIV — даже менее 50 тысяч^{244}.

За корректность этих расчетов не поручусь. А. Н. Кирпичников, к примеру, считает, что народу на Руси в то время было 3–3,5 миллиона^{245}. Зато мобилизационные возможности он оценивал в 5-10 %. Но хочу обратить внимание читателя: все упомянутые авторы исходили из возможностей всей Руси. Но мы же с вами уже выяснили, что речь можно вести только о Московском, Белозерском, Ростовском и Ярославском княжествах. А это хорошо как треть всего населения. А пожалуй, что и меньше будет. Ну ладно, пусть треть. В любом случае, 50 тысяч мы не наберем.

Впрочем, 25 лет назад я сам к 50 тысячам склонялся. Тем более, у Татищева есть в одном месте цифра 60 тысяч. К тому же тогда я не видел оригиналов немецких хроник, а в какой-то работе нашел, что в них говорится о 40 тысячах убитых русских. Поскольку и Татищев указывал ту же цифру (и считал, что это две трети всего войска), я и склонялся к 50–60 тысячам. Теперь ясно, что цифра эта преувеличена. Ведь немецкий источник явно говорит о 40 тысячах убитых с обеих сторон.

Что касается ордынцев, то их было, скорее всего, примерно столько же, сколько русских. Я уже указывал, что кроме не знающего удержу полету своей фантазии Сказания ни один русский источник не говорит о значительном численном превосходстве Мамая. Косвенно мы можем сослаться на то, что Тохтамыш в 1384 г. в поход на Тебриз (а это было начало его борьбы с Тимуром) отправил около 90 тысяч воинов. А ведь он владел к этому времени всей Ордой. Значительного количества наемников Мамаю, как мы видели, тоже было взять неоткуда. Кстати, хан Узбек, собираясь в поход на Венгрию, собрал в западной части Орды 40 тысяч. Все это заставляет предположить, что и Мамай имел не больше, а скорее даже меньше.

Вот и получается, что при самом большом желании мы не сможем насчитать для Куликовской битвы более восьмидесяти тысяч в сумме, из которых, по немецким данным, половина полегла. Вполне реальная картина. Если сравнить с другими крупными битвами тех времен, то Куликовская все равно и по масштабам впечатляет, и по кровопролитию. Ведь в битве на Косовом поле в 1389 г. сошлась 41 тысяча человек. А ситуации очень похожи. С одной стороны — тюрки, с другой — славяне, и тоже речь идет о завоевании страны. Под Грюнвальдом сражалось побольше, около 60 тысяч. Все это очень похоже.

Правда, есть люди, которые численность сражавшихся на Куликовом поле еще больше снижают. Это… работники Верхне-Донской археологической экспедиции Государственного исторического музея, которая с 1995 г. старательно копает в междуречье Непрядвы и Смолки, на нечаевском «Куликовом поле». «В советское время думали, что это было народное ополчение, — заявил в одном из интервью руководитель отряда Олег Двуреченский. — Сейчас мы считаем, что сражались профессионалы — от пяти до десяти тысяч как с той, так и с другой стороны, конники. В московском войске были в основном княжьи служилые люди и городовые полки».

И знаете, почему они к такому выводу пришли? «Версию о пешем сражении опровергает, прежде всего, количество находок. После пехотного боя осколки колющего и режущего оружия лежат скоплениями, всегда больше целых артефактов. А после конных сшибок — как раз очень много разбросанных осколков», — утверждает Двуреченский. А находок-то у экспедиции мало, по несколько вещей в год (всего же было проведено с десяток сезонов). К тому же осколок топора или втулку копья можно датировать хорошо как с точностью до века. Вот и возникает потребность обосновать: почему же на месте легендарного сражения ничего выкопать не удается? «Да просто было оно маленькое-маленькое», — скромничают археологи. Так, тысяч пятнадцать народа сошлось, понаскакивало друг на друга, и разъехалось. «Три часа непрерывно рубиться невозможно, — поясняет в том же интервью начальник экспедиции Михаил Гоняный. — Пятнадцать минут — нормальная продолжительность схватки. Скорее всего, было так: слетались сто на сто или пятьдесят на пятьдесят всадников, рубились, кто-то падал, и разъезжались, на смену им выезжали другие».

Ну, поскольку у нас есть сомнения относительно того, где было сражение, мы оставим выводы по поводу быстрой схватки конных сотен на совести ее авторов. Будем пока все же придерживаться точки зрения, что было на Куликовом поле побольше, и что это был все-таки не набег, а вполне полноценный военный поход.

Выяснив примерно, сколько сил могли выставить стороны, посмотрим теперь, куда же они направились. И увидим, что здесь все очень не очевидно. Есть несколько вариантов. Хотя все они в конечном итоге сводятся к тому, что через нынешнее Куликово поле никто не шел.

Начнем с Мамая, поскольку он был вроде бы инициатором. Традиционно считается, что татары на Русь приходили двумя маршрутами — так называемыми Ногайским и Муравским шляхами. Первым-де шел на Русь Батый: из Заволжья через реку Воронеж, Рясское поле, Рязань и Коломну. Второй — от Перекопа вдоль верховьев правых притоков Северского Донца на Ливны, Тулу и Серпухов. Им преимущественно пользовались в более поздние времена для набегов на Московское государство крымские татары.

Это, конечно, представление упрощенное. Чтобы сказать, каким путем шли татары на Русь, нужно сперва ответить на вопрос: какие татары и на какую Русь? Понятно, что на нижегородские земли был с Поволжья свой путь, и Араб-шах, к примеру, на Нижний Новогород не через Воронеж шел. Да и Мамаевы татары (если это они на самом деле разгромили русских на Пьяне) добирались явно иной дорогой. И с юга можно было добираться еще Изюмским шляхом (хотя это просто скорее раздвоение Муравского) и Кальмиюсской дорогой. Вторая вела к Азову в районе впадения в него Миуса. Впрочем, в итоге она все равно вливалась в Муравский шлях у Ливен. Судя по всему, тамошняя переправа через Сосну была единственно подходящей для прохождения приличного войска.

Так вот, куда же шел Мамай? Если верить Сказанию, получается, что он двигался от Волги Ногайской дорогой на Воронеж. Тогда дальше следовало ожидать, что татары двинутся через Рясск на Рязань и Коломну. Тем более, если Олег Рязанский с ними в союзе и, больше того, как раз на захват москвичами Коломны и жалуется Мамаю, когда перечисляет обиды, нанесенные ему Дмитрием.

И Дмитрий ожидает его там увидеть. Не зря же он назначает местом сбора войска Коломну. Но вдруг… татары оказываются на правом берегу Дона! Для чего отправился туда Мамай? Да, здесь можно было переправиться через Дон. «А от реки от Дону, от перевозу 5 верст, город Воронеж», — пишет «Книга Большому Чертежу»^{246}. Выше, если судить по «Книге Большому Чертежу», удобная переправа есть только у Старого Донкова («А ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод»)^{247}. Но если татары решают перейти Дон, значит, они движутся однозначно не на Коломну. Они идут к Туле и Серпухову.

Можно предположить, что Мамай узнал: Олег Рязанский присоединяться не собирается, а переправы в своей земле порушил. И решил обойти Рязань, чтобы не терять время и не получить нового противника. Тогда переправа через Дон в районе Воронежа вполне объяснима. Дальше татары выходят на Кальмиюсскую дорогу и идут по ней на Ливны, на переправу через Сосну («А на усть реки Чернавы, на Сосне, брод: Кальмиюская дорога»)^{248}. И по Муравскому шляху чешут дальше. Это же представляется разумным, если предположить, что они планируют соединиться с Ягайло (вдруг наша версия о том, что он не союзничал с Мамаем, ложная?).

Но… если верить летописцам, Мамай после переправы через Дон двинулся вдоль его правого берега на север. Что ему там-то делать, в этой глуши? Через Мечу вдоль Дона имеет смысл идти, если ты решил переправиться через Дон у Донкова и оказаться в рязанских землях. Но Мамай мог туда попасть еще из Воронежа! Зачем же дважды переходить одну и ту же реку?

Ну, можно, конечно, еще перейти Сосну не у Ливен, а ниже Ельца, потом перебраться через Мечу и оттуда отправиться к Муравскому шляху по т. н. Дрысенской дороге. Но зачем устраивать себе лишние проблемы, если в районе Ливен целых три брода на небольшом протяжении Сосны («А река Сосна вытекла от верху реки Оки за 15 верст; а в нее пал колодезь Луковец с Нагаискои стороны; а на усть Луковца татарской перелаз — брод в Русь… А ниже Луковца пала в Сосну речка Хвощна, от Ливен верст с пол-30; а на устье Хвоншы брод на Сосне, ходят татаровя в Русь… а ниже Трудов на Сосне Кирпичной брод, выше города Ливен версты с З»)^{249}? А ниже Ельца река, конечно, течет в невысоких берегах, однако та же «Книга Большому Чертежу» бродов там не указывает. И о необходимости высылать туда стражу не говорит. Между тем как о перевозах у Ливен сказано: «На броду, на Сосне, усть Луковца стоят сторожи изо Мценска да с Орла… А на усть Хвощны, на Сосне, татарской перелаз брод Хвощенскои, ходят в тот брод татаровя в Русь, а на том броду с Ливен сторожа от Ливен верст 20 и больши»^{250}.

Так что маневр Мамая представляется финтом совершенно непонятным. Но самое фантастическое, что его визави совершает еще более немыслимый марш-бросок.

Напомним: сначала Дмитрий идет к Коломне. Логично — сторожить Мамая со стороны Рязани. Но потом он почему-то отправляется к устью Лопасни. Что его понесло на 60 километров в сторону? Получил сведения о том, что противник собирается другой дорогой идти? Но летописные источники ничего об этом не говорят. Наоборот, по их уверению, это у устья Лопасни Дмитрий останавливается в ожидании сведений от посланной вперед стражи. Которую, кстати, он, если верить Сказанию, отправляет на Тихую Сосну, то есть значительно южнее Воронежа. Кого они там собираются сторожить? Тогда нужно предположить, что, отправляя стражу, Дмитрий уже знает: Мамай идет с юга правым берегом Дона. Кстати, дозор этот он на Сосну как посылает, через Рязанскую землю? А не боится, что Олеговы молодцы могут их где-нибудь перехватить и закопать? Или все-таки, как я и предполагаю, в это время существует путь на юг, минующий рязанские земли? Тот самый, через Тулу и Ливны, не принадлежащие никакому русскому княжеству.

Но если на запад Дмитрия гонит не сообщение о перемене противником дислокации, то что? Ну, честное слово, насчет попытки оттеснить Ягайло — несерьезно как-то! Ну, хорошо, решил попугать. Тогда почему только до Лопасни? От нее до литовской границы еще ой-ой-ой сколько! Или они с Ягайлой договорились: «Ты только движение мне навстречу обозначь, я сразу и испугаюсь. Так Мамая и проведем»?

А кстати, действительно, почему это москвичи только до Лопасни сдвинулись? Почему не до Серпухова, где была всем известная переправа через Оку? А вот была ли она у устья Лопасни, я что-то нигде указаний не нашел. Если учесть, что рязанцы в 1353 г. налетом городок Лопасня на правом берегу Оки у москвичей отобрали, а вот так называемые «Лопастные места» остались за Москвой (в своей духовной грамоте великий московский князь Иван Иванович (отец Дмитрия) писал: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастные места, новый городок на усть Поротли…»)^{251}. Можно подумать, что там с перевозом были проблемы: с берега на берег так уж быстро не попадешь. И еще: московское войско, надо так понимать, переправлялось через Оку на виду у рязанской крепости Лопасня, а рязанцы молчали? И москвичи, в свою очередь, не предприняли попытку отобрать городок? Ох, что-то мне плохо в это верится!

Нет, господа хорошие: если Дмитрий потратил пару дней на движение на запад (да еще и сколько-то времени простоял на месте, поджидая сведений от дозоров), ему был весь резон пройти еще столько же, чтобы оказаться у двоюродного брата в Серпухове. Тем более, все равно Владимир Андреевич ему остатнее войско собирал, и только у Лопасни догнал главные силы. У Серпухова это сделать было бы логичнее. И переправа тут есть, и рязанские земли минуешь, и по хорошо известной дороге идешь. По той, по которой, возможно, и враг твой движется.

Кстати, еще о дорогах. Не нужно думать, что если Дмитрий не на «кадиллаке» ехал, то его войску дорога была не нужна. Между Окой и Упой простирались леса. А тогда это еще те леса! Где попало по ним не побродишь! Это как раз полоса между брянскими и мещерскими лесами. Да и речек и болот тут хватало. А речушка может быть и маленькой, и мелкой, но если оба берега сильно заболочены, фиг ты тут войско проведешь!

Ну, ладно, допустим, что по какой-то неведомой нам причине Дмитрий Иванович решил все же переправиться у устья Лопасни. И на Муравский шлях он выходить не захотел. Ну дык и ступай себе на юг в междуречье Дона и Упы! Гляньте на карту татарских дорог. Видите: московскому войску совершенно нет необходимости выбираться на левый берег Днепра. Прекрасно можно двигаться вдоль правого.

Но нет же! Если верить летописцам, Дмитрия теперь зачем-то несет на юго-восток, поглубже в рязанские земли. На тот берег Дона, где Мамая вроде бы давно уже нет. Идет он туда, не иначе, только за одним: чтобы продемонстрировать еще раз, что он умеет переправлять войско через водные преграды. Вот Оку перешел, а теперь и сам Дон! Зря старался — Дон-то в верховьях не смотрится. Гляньте на фотографию.

Есть тут чего старательно переходить? Ока у Лопасни, честно говоря, посолиднее выглядит.

А ведь, если верить летописцам, долго спорили-решали: переходить или нет? И решили переправиться, чтобы у народа не было желания с поля боя сбежать. Ага, такая речушка здорово удержит беглеца. Особенно если всадника с конем. И, кстати, так защитит от нападения с тыла, если вдруг литовцы или рязанцы подойдут?! Или если татары, вместо того, чтобы тупо ломиться напролом, перекинут часть сил на левый берег Дона и потом ударят через броды? Они, кстати, так бы и сделали. Ведь всадник с конем в этих местах Дон бы переплыл в любом месте. Вся-то масса Орды, конечно, этого не сделает, но послать отряд в тыл противнику — святое дело! А ведь историки любят такое объяснение переправе через Дон давать: русские хотели от атаки сзади защититься.

В общем, два великих полководца так долго пытались своими перестроениями запутать друг друга, что запутали историков. Что-то это мне напоминает… По-моему, из «Фанфана-Тюльпана». Там тоже два полководца, думая, что обманывают противника, развернули войска спиной друг к другу. Но это же комедия!

Посмотрите, как выглядит предположительный путь Мамая и Дмитрия на карте, составленной Ю. К. Бегуновым для его старой статьи. Маршруты эти напоминают шатание пьяного. Особенно бессмысленным выглядит путь татар.

1 — путь войск Дмитрия Донского; 2 — путь войск Мамая; 3 — путь войск Ягайло

Остается признать, что все эти маневры — не более чем расшалившаяся фантазия поколений интерпретаторов событий 1380 г., начиная по крайней мере с авторов (их явно было много, каждый сочинял, как бог на душу положит) Сказания о Мамаевом побоище. На деле есть только две возможности: либо и Мамай, и Дмитрий двигались Муравским шляхом, либо… двигался Дмитрий. Он не оборонялся, а нападал, и отправился глубоко на юг. Для того и купцов-сурожан взял в провожатые. Обращаю внимание — сурожан! То есть людей, знающих Муравский шлях, дорогу в Крым. И битва произошла где-то гораздо южнее Непрядвы.

Есть еще, надо признать, и третья возможность: солгали авторы Летописной повести, и Дмитрий ни к какой Лопасне не ходил. А переправился он у Коломны. Автор варианта «Ноль» Основной редакции Сказания о Мамаевом побоище, кстати говоря, так и решил. У него Дмитрий как у коломенского епископа благословился, так через реку и переправился. А дальше — через Старую Рязань, Проню, Рясское поле — к старому Донкову, к месту переправы через Дон, куда Мамай должен был прийти, если шел с Крыма и стремился оказаться в рязанских землях.

Может быть, нам что-то даст сопоставление времени и пройденного за него расстояния? Попробуем.

Тут мы сразу оказываемся в тяжелом положении. Начать с того, что нам не известно даже, когда Дмитрий получил сообщение о намерении Мамая идти в поход. В большинстве источников просто указывается, что было это в августе. Но когда «в августе»? Краткая летописная повесть совершенно никак это не уточняет. Пространная говорит только о том, что 20 августа Дмитрий с войсками вышел из Коломны. А вот Сказание и тут оригинальничает. По нему, московский князь назначает первую дату сбора русских войск: на мясопуст перед постом Святой Богородицы. А Успенский пост длится с 1 по 15 августа. Чтобы собрать перед ним войско, Дмитрию нужно было отдать приказ еще в июле.

Датой же выхода русских войск из Москвы Сказание называет 27 августа. А на следующий день русские, если верить ему, оказываются уже в Коломне, пройдя 90 километров. Ну, при такой скорости передвижения на марше можно, конечно, и после боя врага 50 километров от Непрядвы до Мечи преследовать, чего уж там!

Да только вот беда: в Сказании сообщается, что «приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника», когда князь решил выступить из столицы. А в 1380 г. 27 августа приходилось на понедельник. А относительно прихода в Коломну говорится, что произошло это «в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина». День же этот, как я уже указывал, в православном календаре — 28 августа. То есть, если верить автору Сказания, то после 27 августа, четверга, сразу наступило 28-е, суббота!

Как известно, вариантов Сказания масса. Но все они отличаются своим своеобразием в обращении с датами. Есть, к примеру, так называемый Пражский список. Относится он к Печатному варианту Основной редакции первой половины XVII в. Но при этом нужно помнить, что сам Печатный вариант — это как раз тот, который опубликован первым. А Г. Н. Моисеева, к примеру, считала, что Пражский список лучше передает изначальный текст памятника, чем тот, по которому Сказание было опубликовано в 1829 г.^{252}

Так вот, в нем выход из Москвы датирован 22 августа, четвергом, днем святых Агафоника и Ауппа, а приход а Коломну — 28 августа, средой. То есть между ними прошло шесть дней, и по числам и дням недели все соответствует. Пятого сентября, в четверг, в день памяти св. Захарии и князя Глеба, захваченный стражей «язык» сообщает Дмитрию, что Мамай стоит на Кузьминой гати. Наконец, последнее известие, полученное русскими о местоположении противника от стражи Семена Мелика, примчавшейся к своим, будучи преследуемой татарами, гласит, что Мамай стоит на Гусином броду, в ночи хода от Куликова поля. И происходит это в субботу (стало быть, 7 сентября), в 7 часов дня. Таким образом, сражение, по версии Пражского списка, состоялось в воскресенье. И все числа совпадают с днями недели. Только… для 1381 г.! Как вам такая версия: Мамаево побоище было годом позже, чем мы привыкли считать? Правда, непонятно, по какой эре это сообщение датировано, поскольку перед началом рассказа в документе стоит 6887 г.! Ну, ничего, Основаная редакция Сказания днем битвы считает пятницу. А на этот день недели 8 сентября вообще выпадало невесть когда!

В общем, относительно времени выступления войска из Москвы мы на деле не знаем ничего. Значительно более надежным выглядит сообщение Пространной повести о времени выхода из Коломны — 20 августа. Хотя бы потому, что там же названа дата начала переправы через Оку у Лопасни: 25 августа. Точнее, сказано: «за неделю до Семенова дня». Но это как раз 25-е и есть. А между Коломной и устьем Лопасни по реке — около 100 километров. Река петляет, так что по суше, вероятно, получалось меньше, километров 60–70. Если учесть, что ямские станции на Руси располагались друг от друга километрах в пятидесяти-семидесяти, а войско, в котором есть пешие и обоз, будет двигаться медленнее, можно предположить: оно потратит на дорогу до Лопасни более двух суток. По повести получаются все пять, но это не до момента прихода русских на место, а до начала переправы. А ведь, как сообщается, Дмитрий еще стоял и ждал вестей о противнике. И к нему сюда подоспели Владимир Андреевич и воевода Тимофей Васильевич с отставшими. Так что пять дней от выхода из Коломны до переправы через Оку представляются вполне реальными.

От Оки до Дона — километров 200. Если считать, что войска шли не более 30 километров в день (нормальный пеший переход), то через неделю они должны были оказаться у Дона. Оказались позже, 5–6 сентября. Возможно, тридцать — это все же завышенная цифра. Не надо забывать, что не налегке шли, даже если часть доспехов и вооружения можно было на телеги сложить. Получается, что переход составлял километров 20 в день. Тогда как раз к 5 сентября и должны были выйти в район Дона.

Кстати, а куда могло забраться русское войско, если считать, что Дмитрий не проводил никакой всеобщей мобилизации, а взял те дружины и городовые полки, которые можно было собрать быстро, и двинулся с ними на юг? Что мобилизация основных сил могла быть проведена за считаные дни, показывает хотя бы Тверская война. Тринадцатого июля великому тверскому князю Михаилу привезли ярлык на великое княжение, а немногим больше, чем через две недели, 1 августа, коалиционные войска уже перешли границу Твери. Итак, допустим, что Дмитрий получил сообщение в самом начале августа. Стало быть, к Успению Богородицы он мог вполне тронуться в путь. Получается 23–25 дней. С пехотой он мог за это время уйти на 500 километров. Если же шли только те, кого можно было посадить на лошадей (а в глубокий рейд пешцов тащить бессмысленно), то русские вполне могли удалиться от Оки и на всю тысячу. Не помните, сколько там до Нижнего Дона? Нынче по шоссе от Москвы до Ростова на Дону — чуть более 1000 километров. А по «Книге Большому Чертежу», от Царева города (район Изюма на Северском Донце) до Москвы получается 710 верст («от Ливен до Оскола 130 верст, а от Оскола до Волуики 120 верст, а от Волуики 120 верст до Царева города, а от Царева города до Изюмсково перевозу до Донца верст с 8, а Ливны от Тулы 180 верст, а от Тулы до Москвы 160 верст»)^{253}. По Северскому же Донцу от Царева городка до впадения в Дон — около 220 верст. Всего и выходит поменьше тысячи верст, или, с учетом того, что верста в КБЧ равна примерно 1080 см, немногим более 1000 километров. С середины августа Дмитрий, если он на такое дело пехоту брал, то только так, как новгородцы частенько делали: до места боя — на коне, а там сошел на грешную землю и, по примеру отцов и дедов, в пешем строю, — вполне успевает сюда добраться.

Отдельная тема — расположение конницы Боброка. Традиционно, начиная с Татищева, ее обозначают за левым флангом московского войска. Но так ли это?

Еще в середине XIX в. известный русский военный историк, генерал от инфантерии Н. С. Голицын, помещал Засадный полк справа, основываясь на строчках из того варианта «Задонщины», который хранится в Государственном историческом музее под № 3045: «И нукнув князь Володимер Андреевич с правыя рукы на поганого Мамая». Как мы помним, это второй по времени написания из имеющихся в распоряжении историков списков произведения. И первый, в котором есть интересующее нас место, Кирилло-Белозерский список, до этого события не доведен. Список № 3045 составлен, по оценкам исследователей, в начале XVI в., а то и в конце предыдущего. То есть, очевидно, до появления Сказания о Мамаевом побоище.

В самом Сказании, кстати, ничего о том, где именно стоял полк Владимира и Боброка, не сообщается. Хотя есть одно косвенное свидетельство, что располагался он все же справа. Я на него указывал еще в своей студенческой работе двадцатилетней давности, но до сих пор так и не встречал анализа этих сведений ни в одной научной работе.

В Сказании говорится, что Засадный полк стоит в дубраве («Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены»). За весь рассказ упоминание о дубраве встречается еще только однажды. После боя воины ищут Дмитрия. «Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву… Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова». То есть Дмитрия находят в дубраве по правую руку. Это наводит на размышление. Поскольку поле «велико и чисто», на нем не могло быть много дубрав, и если упоминается о лесе всего дважды, то не об одном и том же ли? Но тогда он располагался именно справа от русских войск! Соответственно, нанесенный оттуда удар Засадного полка приходится по левому флангу мамаевцев.

Между прочим, до появления Сказания вообще ни о каком Засадном полке речи не шло. Летописные повести его не знают. «Задонщина» говорит только о решающей атаке Владимира Серпуховского, но не о том, что он до тех пор он скрывался где-нибудь. Наконец, «Нариман тарихы» («Нарыг тарихы») повествует, что русская конница напала на занятых грабежом ордынцев. При этом там сказано: «…атаковала было барынджарских булгар Сабана Халджи». Но в собственном рассказе Сабана Халджи говорится, что «Халджа атаковал балынцев в составе левого крыла Мамаева войска». Да и «Джагфар тарихы» это подтверждает («В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков…»). По совокупности получается, что русская кавалерия напала именно на левый фланг противника, то есть стояла на правом фланге собственных войск.

Потом его переместили на левый фланг. Почему это сделал Татищев, непонятно. Может быть, потому, что классика военного дела требовала (со времен Эпаминонда, то есть Древней Греции) ставить резерв слева? Но для греков-то это было логично. Пеший воин в фаланге в левой руке держит щит, а в правой — копье. Стало быть, слева он закрыт, а справа открыт. Куда бить нужно? А если он развернется, чтобы прикрыть себя, то разрушит строй и откроет соседа. Что и требуется.

Для массы конницы это безразлично. Ведь там каждый крутится, как может. Так что ударный отряд конницы может располагаться, где угодно. Военный историк конца XIX в. Д. Ф. Масловский писал по этому поводу: «Место расположения общего резерва и теперь составляет вопрос особой важности… В решении этого вопроса — половина задачи начальника отряда и в настоящее время, а в эпоху Дмитрия Донского, когда нормальный боевой порядок только и видоизменялся, что расположением резерва, место Засадного полка составляло единственную почти его задачу…»^{254}

Так что мотивы Татищева остаются тайной. А потом все было просто. На поле, которое «нашел» Нечаев, по-другому Засадный полк было и не расположить. Слева были переправы через Дон. Их нужно было прикрывать? К тому же Нечаев прямо указывал, что Зеленая Дубрава (он почему-то решил, что это название, и за ним историки до сих пор продолжают так считать, хотя тексты не дают для этого никаких оснований) расположена в районе села Монастырщина. То есть у самого практически устья Непрядвы.

Кстати, о дубраве. Еще упомянутый Д. Ф. Масловский, побывавший на официальном Куликовом поле, чтобы составить себе представление о военных аспектах сражения, писал: «Так как дружина князя Владимира Андреевича состояла исключительно из конницы, которая в лесу действовать не может, а равно и при самом выходе из леса она должна расстроиться, то не правильнее ли считать, что Засадный полк был за рощей, а не в роще»^{255}. Конечно, правильно! Прятать конницу в лесу, откуда она должна выбраться, построиться, и только потом идти в атаку… При таком блестящем тактическом маневре внезапность (главное преимущество атакующего крупного кавалеристского соединения) будет полностью утрачена. Военачальники Мамая сто раз успели бы остановиться, перестроиться и встретить полк Боброка встречной атакой. И неизвестно, чем бы дело закончилось. Насколько я знаю, никто никогда не утверждал, что во встречном бою русские конники превосходили ордынцев.

Другое дело, если готовый к атаке полк обрушивается на врага сразу же, как только тот минует его расположение. Но при этом стоять он должен максимум за каким-нибудь холмом. Причем желательно, чтобы холм этот можно было обогнуть. Так и укрыт будешь, и атаковать можно без задержки. Можно еще спрятаться за рощей — не очень большой, чтобы ее хватило загородить скопление конницы от посторонних глаз, но и объехать было бы недолго.

Скорее всего, прав Масловский: Засадный полк так и стоял — за дубравой. Если, конечно, он вообще был. Напомню: до «Сказания о Мамаевом побоище» источники о нем не знают.

В Сказании говорится: «Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади». Именно после этого Боброк отдает приказ атаковать. Но раз южный ветер мог дуть в спину воинам Засадного полка, значит, они стояли лицом на север?

И, наконец, есть еще одно сообщение, касающееся Засадного полка, которое исследователи, опиравшиеся в своих реконструкциях на Сказание, игнорировали. А именно: «И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его». Это место отмечал Д. И. Иловайский, а следом за ним Д. Ф. Масловский. Потом о нем благополучно, насколько я знаю, надолго позабыли. И вполне понятно, почему. На традиционном «Куликовом поле» и при традиционной схеме построения Засадный полк никак вверх по Дону не отправишь. Русские-то при этом стоят к Дону боком. Потому и пришлось Иловайскому объявлять это место Сказания ошибкой.

Булгарские летописи, как мы помним, здесь ничем помочь не могут. Хотя в них русская конница явно находится севернее своей пехоты, но все равно трудно говорить о том, что ее расположение можно охарактеризовать, как «вверх по Дону». Для того чтобы такое расположение стало возможным, русские должны стоять вдоль Дона.

И, наконец, был ли в этом полку Владимир Серпуховский? Или засаду возглавлял Боброк? «Нариман тарихы» говорит, что не было Владимира Андреевича, а был только Волынец. Серпуховский же князь в другом месте воевал. Русские летописные повести ничего о роли Владимира не сообщают, но в Новгородской первой летописи и Распространенной летописной повести все же упомянуто, что он был на поле боя. В Кирилло-Белозерском списке «Задонщины» (напоминаю, очевидно, самом старом) говорится о том, что он вел к Дону сторожевые полки. Да еще в заглавии Владимир упомянут. И все. Но это совершенно не противоречит булгарским летописям. Как раз по ним Владимир Серпуховский и попадает на Дон раньше основных русских сил. А на поле битвы вполне может прийти вместе с частями Тохтамыша, подоспевшими в последний момент.

В остальных списках «Задонщины» он уже атакует Мамая, хотя эта атака и не описана как решающая исход битвы. Но… «Задонщина»-то пишется в подражание «Слову о полку Игореве», а Игорь Святославович идет на Дон вместе с братом. Так что возникает вопрос: насколько появление Владимира в качестве более активного участника сражения может быть обусловлено именно необходимостью следовать стилю Слова?

Наконец, Сказание. В нем вроде бы Владимир встречается на каждом шагу, так что у некоторых исследователей даже появляется впечатление, что произведение это было написано в окружении Владимира Андреевича.

Однако если присмотреться (что-то слишком часто мне приходится использовать этот зачин!), окажется, что роль Владимира какая-то пассивная. Ну, на самом деле — он вроде князь, брат Дмитрия, а решение об атаке Засадного полка принимает не он, а Боброк. «Видев же то князь Владимер Андреевичь падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: „Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!“ И рече Дмитрей: „Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть…“» Князю остается только молиться.

Так, может, это отражение того, что в реальности воеводой Засадного полка и был Дмитрий Волынский? А Владимира Серпуховского приплели позже?

И что же мы получаем, если признаем существование Засадного полка и достоверность сведений Сказания? Что русские войска стояли вдоль Дона, спиной к нему. Лишь тогда Засадный полк, отправленный вверх по реке, мог оказаться на правом фланге. Но… в этом случае в пределах традиционного Куликова поля (даже расширенного до пределов от Непрядвы до Мечи) воины Боброка не могли атаковать с юга на север. Чтобы и это было возможно, Дон должен в месте сражения течь с востока на запад. А знаете, где он так делает? В низовьях, после того как отворачивает от Волги к Азовскому морю. Как раз там, где должен был проходить Мамай, если он отступал от нынешнего Волгограда на юго-запад, к своим владениям, как это утверждают булгарские летописи. И где находились будто бы те самые донские казачьи городки, население которых преподнесло Дмитрию иконы, когда он проходил мимо них, направляясь домой после битвы.

Интересно, да? Может, на самом деле Куликовская битва и проходила в тех местах? Тогда дело было так. Для борьбы с Мамаем Тохтамыш (Тохта), законный хан, привлек войска из Великого Владимирского княжества. Части эти отправились воевать примерно в те же края, где когда-то в составе армии Тохты били Ногоя. И преграждали они Мамаю, разбитому на Волге, путь не на Русь, а в его собственный улус, в Таврию и Крым. Стояли на правом берегу Дона, спиной к реке. Это объясняет часть сведений Сказания, казачьей легенды о Донской иконе Божьей Матери и «Нариман тарихы», в традиционной версии представляющиеся нелогичными. Но совершенно не объясняет того, откуда тут взялись Непрядва и Меча. Полазил я по картам тех мест (Нижнего Дона), даже дореволюционным. Но ничего подходящего не нашел. А такая заманчивая выстраивается версия!

Если же полный набор сведений из Сказания не учитывать, получается, что от чего-то нужно отказываться. От чего? От расположения «Засадного полка» (беру в кавычки, так как, как мы видим, неизвестно, был ли он засадным или просто резервом) на правом фланге — трудно. Все-таки, в отличие от всего остального, этот факт подтверждает не только Сказание. А вот дальше… Достоверность известий о расположении полка Боброка вверх по Дону и о его наступлении на север абсолютно одинаковая — все строится на сведениях Сказания. А это, как мы уже могли убедиться, источник достаточно ненадежный. Хотя бы по причине позднего времени создания, наличия значительного числа очевидных ошибок и большой претенциозности. Выбирать же одно из двух недостоверных предположений…

Но, может быть, у нас есть возможность уточнить этот вопрос за счет локализации места битвы? Так, как делали историки, привязавшиеся к нечаевскому Куликову полю. Правда, мы уже видели, что у них результат получился сомнительный: «Засадный полк» пришлось загонять на левый фланг, несмотря на то, что большинство сведений локализует его все же на правом. Но все же…

Посмотрим, что же мы знаем о поле боя. Для начала укажем еще на одно место в том же самом Сказании, которое опровергает «школьную» схему расположения войск. Это знаменитое «гадание Боброка». Ночью перед боем Дмитрий Волынский вывозит будто бы своего тезку Дмитрия Московского в чисто поле между расположением обоих войск и показывает ему приметы. И что же они видят?

«…Став посреди обоих плъков и обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик велми, а по левой же стране, аки горам играющим — гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающее».

Обратили внимание? Непрядва упомянута, когда речь идет о татарах. То есть она находится никак не за спиной русских! К ним-то Дмитрий разворачивается позже, и видит, что там «бысть тихость велика».

Понятно, что «гадание» — сугубо литературный прием. Однако же Непрядву в нем автор почему-то использует при описании расположения татарского стана. Кроме того, в некоторых вариантах Сказания «трупия же мертвых обапол реки Непрядни, идеже была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых». Традиционно считается, правда, что это удар «Засадного полка» загнал в Непрядву прорвавшихся татар. Но такая версия — именно версия, не подкрепленная свидетельствами документов. Так что вполне возможен и другой вариант: Непрядва была в тылу у татар, и их туда загнали, уже разбив и преследуя. Либо они стояли к реке левым флангом, и их трупы по обоим берегам реки — последствие удара «Засадного полка» не в тыл, а в лоб левому флангу Мамаева войска. В любом случае, местоположение русского войска с Непрядвой в источниках никак не связывается. Это про поле говорится, что оно было у устья Непрядвы, а не про позиции москвичей.

Что же касается самого поля, то под этим наименованием раньше фигурировало значительно большее пространство. К примеру: «Куликово поле, урочище, Тульской губернии, в Епифанском уезде, простирающееся от вершины рек Упы и Зуши к востоку даже до Дона и вмещающее в себя, кроме оных рек, множество других рек, вершины и все течение реки Непрядвы, со впадающими в нее речками»^{256}. Можно представить, что автор словаря опирался на упоминавшуюся выше «Книгу Большому Чертежу», словесное описание не дошедшей до нас карты России, составленной в 1627 г. в Разрядном приказе по распоряжению государя Михаила Федоровича. Причем карта эта опиралась на более старую. И интересовали ее составителей именно те сведения, которые связаны «с обороной юга от татар и с организацией сторожевой и станичной службы»^{257}. Поэтому, составлял он в первую очередь список «теми тремя дорогами рекам и колодезям, и на реках татарские перевозы и перелазы, которыми татаровя приходят на Русь»^{258}. Речь идет о Муравской, Изюмской и Калмиюсской дорогах.

Так вот, там говорится: «А Тула город каменной, стоит на реке на Упе, на левом берегу, а Упа река вытекла от Куликова поля с Муравского шляху»^{259}. В другом же списке перед словами «от Куликова поля» стоит «из Волово озера от верху речки Непрядвы, и реки Мечи, и реки Соловы, и Плавы от дороги»^{260}.

Читаем дальше. «А ниже Березуя версты с 4 с правые стороны пала речка Иста в Оку, а вытекла из Куликова поля от Пловы… А ниже Соловы верст с 6 и больше пала в Упу река Плова; а река Солова и река Плова вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля от Муравского шляху»^{261}.

То есть надо так понимать, что истоки Упы, так же как ее притоков Плавы и Соловы, и правого притока Оки — Исты, находятся в пределах Куликова поля. И там же расположены истоки реки Мечи.

Кроме этого, в книге сказано: «А ниже Мценска пала в Зушу речка Снежеть, а вытекла речка Снежеть из Куликова поля, из под Новосильские дороги, что лежит дорога с Ливен и из Новосили на старую Кропивну»^{262}. От истоков Снежеди же до истоков Мечи километров пятьдесят. А от Дона — все 120 км.

Кстати, я не ошибся, написав название реки через «д», а не «т». Тут классный пример того, как названия по карте кочуют. Потому что есть на нынешней карте и река Снежеть, через «т», как в книге, но впадает она в Десну. А река Снежедь через «д» в «Книге Большому Чертежу» тоже упоминается. Только там как раз она впадает в Десну («Карачев на реке на Снежеде. Снежедь под Брянском в Десну, от Карачева 60 верст»)^{263}. Просто за неполные четыре века две реки поменялись буквами в своих именах. А теперь представьте: находит современный исследователь сообщение о некоем событии, произошедшем на реке Снежедь, и доблестно начинает встраивать его в историю Рязанской земли. А оно-то было в Брянской! Ну, хорошо, тут «Книга Большому Чертежу» сохранилась. А если бы нет? Может, у нас и с Куликовым полем ничего не получается, потому что Непрядва и Меча на самом деле — не те?

Про Непрядву, кстати, «Книга Большому Чертежу» не говорит, что она расположена в пределах Куликова поля. Только в описании Дона говорится, что «ниже Епифани, с правые стороны верст с 5, пала речка Непрядва от Муравского шляху»^{264}. Правда, с тех же времен есть другие документы, в которых Непрядва с Куликовым полем связана. К примеру, в Писцовой книге Епифанского уезда 1627–1630 гг. написано: «В Себинском стану на Куликовом поле порозжие земли, что бывали в поместьях. Гавриловское поместье Вавилова жеребей пустоши Дикого поля на речке на Непрядве и на речке Буйце…»^{265}. В Межевой книге за те же годы: «Межа Куликову полю епифанцов разных помещиков и порозжих земель з диким полем»^{266}. Разграничивали земли князь Роман Болховский и подьячий Василий Бурцев. Межу они провели так: от верховьев ручьев (не указано, каких) к Непрядве, потом на другой берег реки, вверх по течению, назад, на левый берег и до реки Деготенки. Все, что справа, отводилось помещикам Шевыревской слободы, слева же оставались «дикое поле и дубравы государевы»^{267}.

В Писцовой книге за 1669 г. указаны границы создаваемого Богородицкого уезда: «Межа же города Богородицкого Куликову полю от первого урочища, от двух колодезей, что вышли из частого березника и впали в реку Непрядву. И от тех колодезей вниз рекою Непрядвою до реки Дону, а от устья реки Непрядвы вниз рекою Доном до лощины, что пониже Татинова броду и вверх лощиною на дуб, на нем грань. А с того дубу вверх по Куликову полю через Татинскую дорогу на березу, на ней грань. А с тое березу прямо на сухой осиновый колок. А с осинового колка через большую Татинскую дорогу и через речку Смолкою прямо лощиною межа дву верхов дуб кривой, на нем грань. А с того дуба через отвершок по Куликову полю березу, на ней грань, до орлово гнездо. А с тое березы подле Донковской дороги, что ездят с Буйца в Донков, на дуб развиловский, на нем грань»^{268}.

Это восточная граница. Причем начинается она, как мы видим, все же на левом берегу Непрядвы. И на юг идет по крайней мере до Смолки. На западе же граница уезда идет с реки Упы через верховье реки Мечи, Рогачевую дуброву, Суходол (Сухие Плоты) к верховьям реки Ситки (правый приток Непрядвы) и дальше — к Смолке. Таким образом, граница Богородицкого уезда практически совпадает с границами Куликова поля.

Наконец, в послушной грамоте Алексея Михайловича Тульскому Предтеченскому монастырю от 23 апреля 1675 г. говорится: «В Епифанский уезд в пустошь Дикое поле промеж Епифанского и Ефремовского уездов, что в Куликовых полях за речкою Непрядвою по обе стороны речки Ситенки»^{269}.

Южную границу еще можно уточнить. В этом помогают рукописные карты. На карте Епифанского уезда второй половины XVIII в. надпись «Куликово поле начинается у правого берега р. Сукромны, впадающей в Дон в 15 км выше устья Непрядвы, идет почти параллельно течению Дона и заканчивается за р. Рыхоткой, покрывая расстояние примерно 40 км»^{270}. На карте Донковского уезда примерно того же времени «к югу от р. Рыхотки имеется циркульная надпись: „Часть поля Куликова“»^{271}. Наконец, атлас Тульского наместничества 1727 г. указывает: «В здешнем уезде находится и известное по истории Куликово поле между реками Доном и Непрядвою в пятнадцати верстах от города; оно в окружности имеет около пятидесяти верст»^{272}.

Так что, как бы там ни было, а Куликово поле как минимум до начала XIX в. (словарь Щекатова — 1804 г.) обозначает обширное пространство, тянущееся более чем на 100 км с запада на восток и примерно на 40 км с севера на юг. То есть от Дона до Муравского шляха и от левобережья Непрядвы как минимум до Рыхотки, а то и до Мечи. Место битвы может быть в любой его точке.

В свете этого наиболее реальной представляется следующая версия. Мамай двигался традиционным путем — тем, что назывался потом Муравским шляхом, и которым крымские татары еще не один век ходили на Русь. Для человека, владевшего в тот момент только Крымом и Причерноморьем, маршрут совершенно естественный.

А шлях этот вел, как указано в «Книге Большому Чертежу», мимо верховьев Красивой Мечи, в междуречье Упы и Соловы, и к переправе через Упу в районе Дедилова («А дорога Муравскои шлях лежит мимо Тулы, через засеку, в Щегловы ворота. И лазят татаровя выше Тулы верст с 8 реку Шат, а перелезши Шат и речку Шиварань, лазят реку Упу в Костомаров брод против Дедилова, от Тулы 20 верст»)^{273}. Кстати, в конце XVI в. русские в тех краях стражу держали постоянную. Вот что написано в «Государевой грамоте в Темников князю Еникееву о посылке сторожей на польскии сторожи и запись о посылке таких же грамот воеводам украинных городов, с приложением росписей сторожам»:

«8-я сторожа у Волово озера, а сторожем на ней стояти из Дедилова четырем человеком, а беречи им до верх Непряды на большую дорогу, которою дорогою царевич приходил до тех мест до коих мест пригоже, в которых местах присмотрят»^{274}. Волово озеро, как мы помним — это истоки Упы, которые располагаются как раз между истоками Мечи и Непрядвы. И, как видим, именно здесь ходили позже крымцы.

Место у Волово вообще очень удобно, чтобы именно здесь держать оборону, раз уж русские войска зашли южнее Оки. Ведь именно здесь истоки рек, текущих на восток и запад, находятся на минимальном расстоянии друг от друга. То есть Муравский шлях стиснут между Упой, с одной стороны, и Мечей и Непрядвой — с другой. Через долины же этих рек конницу особенно не погоняешь — они же лесом поросши были.

Первым, пожалуй, отметил это тульский краевед Виктор Шавырин. В своей книге «Муравский шлях» он пишет: «Единственная возможность решить вопрос: зачем Мамай забрел в глухой непроходимый угол между Доном и Непрядвой? — ответить, что он туда не заходил. Если так, то битва произошла в месте, которое никак не могла миновать Орда, а именно там, где водораздел стискивается с запада и с востока истоками Упы и Непрядвы. Т. е. к северу от села Красный холм Воловского района»^{275}.

Правда, он считал, что русские пришли к этому месту по левому берегу Непрядвы. И битва состоялась там, на левобережье. При этом Шавырин считал: московские войска шли западнее шляха, для того чтобы не столкнуться с передовыми отрядами Мамая. На деле нашим тоже по буеракам было особенно-то не пошататься, если их было много. Там же еще и обоз есть, возы, которым тем более через заболоченные и заросшие лощины и долины речек не пройти.

Так не заняли ли русские войска позицию восточнее Муравского шляха, уже пройдя Волово? Тем более, это позволяло им прикрыть сразу и вторую дорогу, ведущую через Куликово поле, так называемую Дрысенскую. Предполагают, что она соединяла Ногайский и Муравский шляхи. Как мы помним, первым пользовались в основном татары, идущие с Волги, вторым — крымцы. Но в принципе никто им не мешал перекочевывать с одной на другую. И Дрысенскую дорогу (и идущую тут же Турмышевскую) русские в XVI в. тоже охраняли:

«11-я сторожа на Мечи у Турмышскаго броду; а сторожем на ней быти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, по два человека из города; а беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст;

12-я сторожа на той же Мечи меж Зеленкова и Семенцова броду на пятнадцати верстах; а сторожем на ней стояти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, из города по два человека;

13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст; а сторожем на ней стояти из одного Донкова четырем человекам;

14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст; а стояти сторожем из одного Донкова трем человекам»^{276}.

Вот и представьте: русские выходят к Волово и узнают, что Орда — за Мечей. Но куда она пойдет дальше и каким путем? Самое логичное — зайти на Куликово поле в верховьях Мечи и Непрядвы и встать там. Где бы враг ни пошел, всюду его можно перехватить.

Мамай при такой ситуации не мог оставить русских в стороне, потому как это давало им возможность ударить ему в тыл. Он должен был войти в междуречье Непрядвы и Мечи. Причем двигаясь с северо-запада. Тогда-то как раз Непрядва оказывалась слева от ордынцев. Больше того, она могла оказаться и за спиной. Если посмотреть на карту верховьев Упы, Мечи и Непрядвы, нетрудно заметить, что войти на Куликово поле можно только из района Волово. Так что наступающий будет двигаться именно с севера-северо-запада. При этом у русских вполне нашлось бы даже и сегодня, куда конницу запрятать. Взгляните, к примеру, туда, где на карте пос. Куприн.

Там и до сих пор у оврага, образуемого небольшим притоком Непрядвы, лески обозначены. Кстати, как раз на правом фланге русского воинства. Поставь туда конницу, и как прекрасно она ударит в тыл противнику, прорывающемуся в узкий проход между двумя оврагами! При этом много шансов, что заранее противник ее там не обнаружит. Ведь ему туда просто не для чего будет соваться. С той стороны же русских не обойдешь, раз там овраг с речкой. Правда, такая атака будет вестись не в северном направлении, так что требованию «духа южну» версия все равно не удовлетворяет. Да и до Дону далековато.

Зато становится очевидным, почему Дмитрий из Коломны на запад забирался. Для многих исследователей это представлялось загадкой. «Почему Дмитрий отказался от переправы через Оку около Коломны и предпочел совершить кружное движение примерно на 60 километров в сторону от Коломны, вблизи устья Лопасни?» — удивлялся полковник А. А. Строков^{277}. И предполагал (о чем я писал выше, в главе, посвященной разбору источников), что московский князь пытался обойти владения Олега Рязанского. Было время, и я склонялся к этому же объяснению. Тем более что границы Рязанского княжества для той поры точно не определены, и, вполне возможно, Дмитрий земли Олега Ивановича на самом деле обошел.

Но теперь становится ясным, что никаких надуманных объяснений и не требуется. Просто, очевидно, Дмитрий шел перекрывать Муравский шлях, по которому и должен был наступать Мамай.

А что касается местоположения полка Боброка… Ну, это же я просто первую попавшуюся версию выдвинул, которая в глаза бросается. Можно резерв было спрятать и где-нибудь у речки Филипповки, к примеру, не перед, а за правым флангом. Тогда это будет именно резерв, а не засада. Засаду вообще бессмысленно ставить за расположением собственных войск. Это же нужно заранее планировать, что именно здесь враг и прорвет оборону. А если бы он сделал это не на левом, а на правом фланге (при традиционной схеме построения и традиционном месте)? Или Дмитрий проявил высшую полководческую мудрость и специально поставил на левом фланге самые слабые части, чтобы заманить противника? Кстати, даже как-то странно, что никому не пришло на ум объявить московского князя достойным наследником мудрости Ганнибала. Тот, если помните, специально поставил под Каннами слабый центр и сильные фланги, чтобы окружить римлян.

Но никто о полководческом таланте Дмитрия Ивановича как-то не говорит. Видимо, не знали за ним такой «слабости». Да нет, конечно, это был не засадный, а резервный полк. Просто русские сперва перемололи основную массу противника, втянули в бой все его силы, а потом свежая конница атаковала. Это же азы военной тактики!

Сразу скажу: у меня нет стопроцентных доказательств, что битва была именно в верховьях Непрядвы. Думаю, при таком ограниченном наборе источников, который имеется в распоряжении историков, можно найти еще не одно такое место. Я просто указываю на наиболее вероятный вариант, соответствующий максимальному количеству данных.

Есть еще гипотеза А. Ю. Низовского и П. Ю. Черносвитова^{278}, что сражение было в излучине Дона у речки Рыхотки. Основания у этой версии достаточно неплохие. Причем те, которых сами авторы почему-то не указывали. Дело в том, что, по «Книге Большому Чертежу» южнее устья Рыхотки располагался брод через Дон. Вот что там написано: «А по правой стороне Дону ниже Нижних Табалов, пала в Дон речка Рыхоть, от Табалов верст с 5. А с Нагаискои стороны, против Рыхоти, пала в Дон речка Поники; а ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод. А ниже того 18 верст, с правой стороны, пала в Дон речка Вязовка. А на усть Вязовки, с Крымской стороны, поставлен город новой Донков перенесен с старого места 20 верст»^{279}. Ни про какой брод выше по Дону в описи ничего не говорится. Татинский брод, который обычно считают местом переправы русских, упомянут только в писцовых книгах. Что, кстати, может вполне свидетельствовать: он имел скорее местное значение, и значительных сил через него переправить было нельзя. Старо-Данковское же городище раскопано у нынешнего села Стрешнева. Стало быть, переправившись там, русские войска окажутся как раз в излучине Дона между нынешними селами Бегичево (интересное название, да, это не в честь того Бегича, который бит на Воже?) и Полибино.

Если Мамай шел Турмышской дорогой, то он как раз сюда и должен был выйти. Потому что, если судить по росписи стражей, в междуречье Мечи и Вязовки Дрысенская и Турмышская дороги перекрещивались. Дрысенская пересекала Мечу ближе к Дону, чем Турмышская («беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст»). Но уже при переправе через Вязовку ситуация менялась. Роспись указывает: «13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст… 14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст». То есть от расположенного в устье Вязовни нового Донкова до Турмышевской дороги на восемь верст ближе, чем до Дрысенской. Похоже на то, что Дрысенская шла с юго-востока на северо-запад (то есть, вероятно, именно соединяла Ногайский шлях с Муравским), а Турмышская вела с юго-запада на северо-восток. Доказательств у меня нет, но логично было бы предположить, что шла она к старому Донкову, к броду.

Кстати, Низовский и Черносвитов считают: на месте нынешнего Данкова тогда был город Чур-Михайлов. Название это всплывает в Сказании, где есть видение некого Фомы Кацыбея, поставленного великим князем на стражу на реке Чуре Михайлове: «Мужь некiй, именемъ Фома Кацыбей… поставленъ бысть стражемъ отъ великого князя на реце на Чюре Михайлове на крепкой страже от Татаръ»^{280}. Есть это же название и в «Задонщине» («У Дона великого стоят татарове поганыи цар Мамай на реце Мечне, межи Чуровым и Михайловым»), но только в Синодальном списке XVII в. И если учесть, что автор списка считал Чур-Михайлов расположенным на Мече, да еще и делил его на два различных объекта, нетрудно предположить тут как раз обратное заимствование из Сказания, причем, совершенно неправильно понятое.

Что город Чур-Михайлов существовал и располагался в районе верхнего Дона, подтверждает «Хождение Пимена в Царьград». Описывая путешествие митрополита (который, как мы помним, самовольно взобрался на это место, а потому, чувствуя себя неуверенно, аж трижды ездил к патриарху), совершенное в 1389 г., неизвестный автор пишет: «В четверток же приидохом к реце к Дону и спустихом суды на реку на Дон. И в вторый день приидохом до Чюр Михайловых, сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и град был бяше».

Обращаю ваше внимание: город там был. То есть в 1389 г. его уже не существовало. Причем исчез он явно уже приличное время, поскольку автор «путевых заметок» сообщает: город был некогда. То есть, в соответствии с правилами русского языка, неизвестно когда. Если так, ничего удивительного, что авторы Сказания в XVI в. не очень знали, что это такое. И уж тем более этого не знали те, кто еще через век писали Синодальный список «Задонщины». С другой стороны, в конце XVI в. на Вязовке стояла стража. Для автора той поры вполне логично было предположить, что и во времена Дмитрия она располагалась там же.

Местность между Вязовкой и Рыхоткой позволяет расположить резерв за правым флангом, вверх по Дону. Особенно если сдвинуть место расположения войск южнее Полибино. А как раз у этого села, если верить карте, и сегодня есть лесной массив.

Кстати, обращу ваше внимание на еще один момент, связанный с путешествием Пимена. Через восемь лет после Куликовской битвы русский митрополит поплывет вроде бы мимо ее места. И что? Логично бы было предположить, что он остановится здесь и службу отслужит. Но вроде этого не происходит. Лишь только позже, когда караван уже дошел до Чур-Михайлова, «помолились, поцеловали крест, и с радостью и умилением проводили нас епископы, и архимандриты, и игумены, и священники, и иноки, и бояре великого князя Олега Ивановича, поцеловались все святым целованием, и отсюда провожающие возвратились восвояси». При большом желании можно, конечно, считать, что это и есть молитва на поле боя (тогда оно именно у Старого Донкова). Но все же скорее митрополит и его люди просто помолились перед началом путешествия по воде. Тем более они расставались тут с сопроваждающими.

В свое время я предполагал, что сражение шло между реками Смолка и Курца, и русские стояли спиной к Дону. Это как раз там, где расположен Красный холм, на котором будто бы стоял Мамай (хотя, как мы видели, свой Красный холм есть и у Волово).

Я допускал, что Мамай шел по Турмышской дороге к бродам через Дон (тем самым, которыми переправились русские), а Дмитрий поставил свои войска сбоку. С одной стороны, противник не мог их пройти, чтобы не оставлять в тылу. С другой — Дон за спиной придавал русским уверенность, что их не обойдут. Потому что расположение войск невдалеке от бродов порождало опосение, что кто-нибудь ударит в спину.

При расположении русских войск спиной к Дону вполне можно было найти место и для сведений о размещении полка Боброка вверх по Дону. Только с проклятым южным ветром в спину никак не удавалось справиться.

Но при этом оставался не решенным один из самых серьезных вопросов: как ко всему этому привязать Красивую Мечу? Ведь она фигурирует уже в Краткой повести. До этой реки русские преследуют разбитых мамаевцев. Но Меча от традиционного поля боя расположена в полусотне километров. От предлагавшегося мной двадцать лет назад места у Курцы — немногим меньше. Это что же, после трех часов жестокого боя — а даже ранние источники, типа Новгородской первой, говорят о длительном сражении («и бысть брань на долгъ час зело») — русские воины нашли силы еще и на преследование? Ну, они-то, может, и нашли бы, но их кони… По определению академика Рыбакова, день конного пути с использованием сменной лошади («о дву конь») позволял покрыть 70–80 километров. Исходя их этого, определялось расстояние между двумя почтовыми станциями при ямской гоньбе. Так что явно нереально. Почему, думается мне, Татищев и перенес само сражение на Мечу («И бысть тяшчайший бой у реки Мечи»). Все-таки в его времена люди еще понимали, что лошадь — это не автомобиль. Я тоже в ранние годы этого не осознавал. А большинство историков, похоже, так и не научились считать.

Вот от места в верховьях Непрядвы до Мечи (а тем более до ее притоков) как раз недалеко, километров десять — пятнадцать. На такое расстояние преследовать противника после боя еще можно.

Булгарские источники перемещают битву к Мече, располагая поле между Мечей, ее притоком Птанью и Вязовкой. Это решает вопрос о преследовании. И конницу там можно расположить справа (правда, не вверх по Дону), и удар наносить на север. Но чтобы притянуть сюда Непрядву, приходится изобретать историю, что раньше Непрядвой называлась Вязовка. В принципе переименование вполне могло быть. Я же рассказал вам про Снежеть и Снежедь. Но переименование Непрядвы ничем, кроме самих болгарских источников, не подтверждено. Да и там оно, честно говоря, сомнительно. Ведь, как утверждают Бегунов и Нурутдинов, Дмитрий Иванович переименовал Каенсу (Березовую речку) в Нимрад после сражения, когда бывшей речке Нимрад (по-булгарски «Полувода», т. е. река с невкусной водой), расположенной на поле битвы у Мечи, дал имя Перехвал, похоронив там славных русских пехотинцев^{281}. Но в этом нет ровным счетом никакого смысла. Превратить Нимрад в Перехвал — это запросто (хотя у Перехвала смысл-то какой-то насмешливый: перехвалили, мол). Но зачем нужно старое название переносить на новую реку? Чтобы запутать будущих историков?

Тем более, название Непрядва с Нимрадом совершенно несозвучно. И значение — тоже. По этимологическому словарю Макса Фасмера, Непрядва — не прыгающая, не текущая, т. е. медленная река. Происходит от «Непреды, род. п. — дъве от предати „прыгать“, предъ „течение“ (см. пряда?ть, пруд)… Ср. пряду?н „водопад“». Прошу прощение за традиционную замену «ятя» на «е». С «ятем» было бы еще понятнее, так как эта буква вполне могла при произношении в «я» превращаться. К примеру, я уже писал, что Рязань писалась в различных летописях и через «я», и через «ять» (а иногда и через «е»). Так что русское название имеет четкую этимологию, никак не связанную с невкусностью ее воды. Относительно Красивой Мечи — Кызыл Мичи (Красивый Дубняк) можно допустить изменение названия по созвучию. Тем более, нормальной русской этимологии нет. Есть только удмуртское «мечь» — крутой, но что-то я не слышал, чтобы удмурты жили на Дону. А вот относительно Непрядвы нужно признать сведения «Нариман тарихы» крайне сомнительными.

Есть еще версия К. П. Флоренского и В. А. Кучкина о том, что битва проходила на левом берегу Непрядвы^{282}.

Строится она на основании тех документов, в соответствии с которыми тела татарские после сражения лежали по обоим берегам Непрядвы (Лицевой свод Сказания). И на том, что на карте Епифанского уезда в 1785 г. на правобережье Непрядвы аж до Смолки никакого леса нет, а на левом берегу имеется. Вот только Лицевой свод — это XVI в., а карта — XVIII. Так что доказать на их основе что-то относящееся к XIV тяжеленько.

У всех перечисленных версий, какие бы у них ни были слабости, все же есть очевидное преимущество перед официальной. Они имеют подтверждение в целом ряде источников. Официальная же версия базируется фактически только на одном факте: битва была у устья Непрядвы. Все остальное — чистые домыслы. Причем, используя, к примеру, татищевскую версию построения войск, поздние исследователи «не замечают» его рассказа о том, что битва продолжалась длительное время после атаки «Засадного полка». И что велась она на берегу Мечи.

И все же глянем, что там, на традиционном месте.

Выясняется очень любопытная картина. Стараниями экспедиции (нужно отдать им должное) были проведены подробнейшие исследования почвы и содержащихся в ней органических следов. В результате выяснили, где росли в то время леса, а где их не было.

Начать с того, что, по утверждению Н. А. Хотинского, «изучение… балок Куликова поля показало, что за последние тысячелетия форма их почти не изменилась…»^{283}. Это нужно запомнить. Значит, если мы в настоящее время находим в каком-нибудь месте овраг или долину реки, стало быть, и в интересующее нас время они там были. «Все эти исследования показывают, что рельеф Поля во время битвы был примерно таким же, как и теперь»^{284}. Больше того, в соответствии с теми же исследованиями, «во время сражения глубина балок была ниже 2,5 м от современной дневной поверхности; многие балки были увлажнены и даже заболочены»^{285}.

Далее, А. Л. Александровский составил карту распределения почв в этом месте. Хотинский пишет, что с помошью этой карты можно утверждать: «Куликовская битва могла происходить только на правобережье Непрядвы, где степь преобладала»^{286}. Это тоже важно, поскольку делает совершенно невероятной версию Кучкина относительно сражения на левобережье Непрядвы в ее устье. И ставит под сомнение версию Шавырина. Впрочем, относительно последнего — не факт. Почвенные карты все время печатают только для низовий Непрядвы, хотя, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, сделаны-то они для значительно большей территории.

Теперь посмотрим на карту традиционного Куликова поля времен его максимального облесения.

Что мы видим? На левом берегу лесов много. Но и на правом их тоже достаточно. Главное, поле здесь все изрезано балками. И балки эти все были заросшими лесом. Свободного пространства и тут мало. Причем в традиционном месте, между Смолкой и Нижним Дубиком, — дела совсем плохи. Здесь балки практически смыкаются, оставляя только маленькие проходы, которые в случае чего легко блокируются даже небольшими силами. Относительно приличное место — только в западном углу, у поворота Непрядвы. Или между Смолкой и Курцой. Но все равно, для нормальных боевых действий это очень маленькие пятачки. «Водоразделы… рассечены густой сетью балок, которые скорее всего, были облесены. Поэтому участки водораздела, которые могли служить местом проведения битвы, оказываются небольшими по площади (ширина 2–3 км)», — пишет Александровский^{287}.

1 — леса на склонах балок и речных долин (серые лесные и в отдельных случаях дерново-подзолистые почвы); 2 — водораздельные дубравы (темно-серые лесные почвы, а также проградированные черноземы и темно-серые лесные почвы в комплексе с черноземами перерытыми); 3 — места облесения поймы; 4 — черноземная степь

Те, кто продолжают утверждать, что битва была здесь, заставляют конницу доблестно скакать по балкам. Александровский же, чтобы хоть как-то спасит традиционную версию, вынужден отметить, что «это может служить основанием для корректировки масштабов самой битвы»^{288}. Именно отсюда на самом деле и растут ноги у новой версии господ Гоняного и компании: в сражении участвовали 10–15 тыс. человек. Больше, на самом деле, здесь не разместить. На самом деле и 15 тыс. — тоже. Это явно не поле для боя.

Хочется еще сказать о переправе через Дон, о тех самых Татинских бродах. Обратите внимание: по Дону, и выше, и ниже слияния с Непрядвой, отмечены пойменные леса. К тому же правый берег обеих рек в этом месте высокий, 5–6 метров^{289}. А левый — низкий. Причем в это время климат был более влажный, так что, вполне вероятно, пойма была мокрой. Так что, получается, Дмитрий повел свои войска на низкий и мокрый берег Дона, чтобы после переправлять их через залитую пойму и заставлять карабкаться на косогор. Ну, очень логичное решение!

Интересно, что руководство Верхне-Донской экспедиции само, судя по всему, понимает: ищут они не там. Не зря же М. П. Гоняный в одном из своих интервью сказал: «Куликово поле примыкает к такой уникальной географической территории, как Муравский шлях. Дело в том, что это степной язык, безлесный, заросший ковылем, достаточно ровный, проходящий в верховьях реки Красивая Меча, Плава, Солова, Упа, Осетр, и достигающий практически современного Зарайска. Этот степной клин был очень удобен конному воинству и тем табунам, которые любого кочевника всегда сопровождали. Коня накормить запасами крестьянских хозяйств, когда в табуне тысячи лошадей, невозможно… И Мамай ничего не выдумывал, он шел проторенной дорогой, которая была известна его предкам»^{290}.

Конечно, когда результаты археологических сезонов такие… Гоняный говорит: «Буквально год назад (интервью давалось в 2002 г. — Примеч. авт.) нам повезло. Мы в самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте, на участке между верховьями балки Рыбий Верх и отрогом речки Смолки, где в древности было 400–500 метров безлесной территории, нашли бесспорную находку — железную пластину от пластинчатого доспеха, пластины которого не клепались между собой, а связывались ремнями»^{291}. На следующий год в 13 метрах от этой пластины нашли обрывок кольчуги. И рядом с этими двумя находками — подпружную железную пряжку, которой крепилась упряжь всадника. «Нахождение трех вещей друг от друга в 15 метрах — это, на мой взгляд, реальные свидетельства о том, что мы на месте какого-то военного столкновения… По нашим предположениям, именно на этом самом узком месте и происходили первые сшибки конных воинов. Они налетели друг на друга, стукнулись, и отскочили в стороны. А потом русские, находясь на участке северо-западнее от этого узкого рукава, могли немножко отступить к основной массе войск… Чуть северо-восточнее располагался массив Зеленой Дубравы… В районе Зеленой Дубравы нами обнаружены два бесспорных железных боевых наконечника стрел, в районе Хворостянки обнаружен еще один наконечник, обломок лезвия с саблей и фрагмент лезвия боевого топорика. Это может указывать на то, что сражение происходило и чуть южнее того участка, где мы работали в этом и прошлом году. С другой стороны, сражаться могли и не сплошной беспорядочной массой. Скорее всего, были какие-то локальные схватки»^{292}.

Вот так! Найдут три детали доспехов — и вывод готов! Неважно, что в этом месте испокон веку люди жили. Что сами исследователи обнаружили в этих краях массу следов бывших поселений, в том числе XIII–XIV вв. А позже здесь постоянно происходили столкновения русской стражи с татарами. Раз есть пластина от доспеха — значит, здесь была Куликовская битва!

Вообще-то есть такая прелюбопытнейшая книженция: «Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле». Подготовила ее как раз Верхне-Донская экспедиция. Вышла книжка в 2008 г. Это не что иное, как каталог находок на Куликовом поле за все время работы на нем. Тех, естественно, которые сохранились и их можно пощупать.

Ну так вот: в этом каталоге указано целых… 34 находки, которые можно было бы связать с военными действиями на традиционной территории, то есть в среднем чуть больше одной на сезон!

Так вот, там каждая находка описана. И если мы внимательнее приглядимся, то обнаружим интересные вещи. Во-первых, из 34 находок семь (20–26) относятся к более позднему периоду, XV–XVII вв. Это те, которые обнаружил в 80-х гг. XIX в. Н. И. Троицкий. Они-то явно никакого отношения к Куликовской битве не имеют. А имеют, скорее всего, к вот этой операции:

«О Крымских Татарех. Того же месяца 16 день приходили на Рязанские места многие люди Крымские Ишьмагмет-мурза да Битяк-мурза Адрахманов и иные многие мурзы и пришли к Николе к Заразскому. И великого князя воеводы князь Петр княже Данилов сын Пронского против Крымских людей вышли и с ними ся видели и языки у них поимали. И Крымские люди от того дрогнули, пошли из великого князя Украины вон, воевав Рязанские места. И воеводы великого князя по государьскому велению многих изо многих мест ходили: с Резани князь Семен Иванович Микулинской Пунков, от Николы князь Петр Пронской, с Тулы князь Петр Куракин, с Сенкина перевозу князь Михаило да князь Александро Воротынские, из Серпухова князь Юрий Темкин, и иные многие воеводы за ними ходили до Дону. И дошли сторожи Татарских сторожей и на Куликовом поле, и многих Татарских сторожей великого князя сторожи побили, а иных переимали, а иные поутекали. И весть татарам от тех утеклецов учинилося. И Крымские татарове пошли борзо, и воеводы великого князя дошед до Мечи, а их не сошли, оттоле воротились и пришед к великому князю все Бог дал здравы»^{293}.

Это август 1542 г., то есть середина XVI в. А поскольку среди находок есть кольчуга XVI–XVII вв., предположение об отнесении всего этого комплекса к 1542 г. представляется очень вероятным.

Интересно отметить: из других находок, время бытования которых охватывает и XVI в., один наконечник стрелы (№ 2) обнаружен тоже неподалеку от Монастырщины, наконечник копья (№ 13) — вообще на левом берегу Дона у речки Себинки, место обнаружения еще одного (№ 27) не известно. И лишь наконечник стрелы № 3 найден значительно южнее, у Самохваловки. Так что все эти находки сделаны вне той местности, которую представителши Верхне-Донской экспедиции считают основным местом Куликовского боя. Зато вполне могут быть соотнесены с местом находок изделий XVI в., что делает вероятным отнесение их также к 1542 г.

Впрочем, относительно наконечника с Себинки сами авторы каталога признают, что он скорее похож на гарпун, то есть орудие промысловое^{294}. И встречаются аналогичные наконечники в русских городищах и селищах только с XVI в. Относительно же двух упомянутых наконечников стрел те же авторы пишут, что «для всей территории Московской Руси данный тип начиная с конца XV в. становится доминирующим»^{295}. И выделяют их в отдельную группу находок, не связывая с Куликовской битвой.

Условные обозначения:

1. Зона распространения находок XIV в. на Куликовом поле по М. В. Фехнер.

2. Зона находок предметов вооружения XIII–XIV вв. По данным археологии.

3. Реконструированные лесные массивы на территории Куликова поля.

По данным М. П. Гласко.

4. Зона работ по реконструкции ландшафта.

5. Месторасположение находок.

Номера соответствуют перечню в таблице 4

Относительно же оставшихся 23 находок нужно не забывать, что часть из них с одинаковым успехом может быть отнесена не к предметам вооружения, а к охотничьему снаряжению. Взять хотя бы наконечники копья № 12 и 14. О них в каталоге четко сказано, что «более крупные наконечники копий этого типа относятся к так называемым рогатинам»^{296}. Рогатина же, как хорошо известно, использовалась как для боя, так и для охоты на крупного зверя. Кстати, и найдены наконечники этих рогатин были у Хворостянки и Верхнего Дубика, южнее все того же «основного места битвы».

1 — найдена у д. Самохваловки; 2 — уч. 22, кв. 45; 3 — там же, кв. 26; 4 — Там же, кв. 45

Тем более непонятна настойчивость, с которой в перечень военного снаряжения записывают булавку и кресало. Есть еще несколько находок (обратите внимание, где в каталоге стоят знаки вопроса), относительно которых исследователи не могут на самом деле сказать, что это такое. Но поскольку им очень хочется, чтобы это были следы Куликовской битвы, они пишут в книге что-то типа: «Очень осторожно данное изделие может быть интерпретировано как наносник шлема»^{297}.

При этом время бытования аналогичных предметов XII — первая половина XV в. Стало быть, и попасть в землю они могли в любое время в течение трех с половиной сотен лет. Тем более что, по наблюдениям самих же исследователей, русские селения в этих краях были по крайней мере середины XIV в.!

Остальные вещи (а таких, за вычетом точно не относящихся ко времени Куликовской битвы и сомнительных, остается максимум 13) имеют такой же, а то и еще более широкий временной диапазон. При этом достаточно определенно к вооружению профессионального воина можно отнести, как оказывается, только два наконечника копья «бронебойного» типа (длинный и достаточно узкий треугольник, мощная втулка для крепления). Про эти наконечники авторы каталога говорят, что «перед нами одна из ярких находок оружия на Куликовом поле, которая могла быть связана с битвой»^{298}. То же относится к наконечнику сулицы (метательного копья), числящемуся под номером восемнадцать. А также упоминавшиеся в интервью Гоняного пластина от панцирного доспеха и несколько звеньев кольчуги. Иногда эти находки подаются как части доспехов русского (пластина) и татарского (кольчуга) воинов, павших рядом. На деле же, как следует из описания в каталоге, это не совсем так. Да, колечки кольчуги изготовлены из сплава меди и цинка (т. н. двойной латуни). Такой сплав широко использовался ордынцами. Однако с XIII в. его стали применять и на Руси. Больше того, цинкосодержащий сплав встречается в изделиях верхнедонских селищ XIII–XIV вв.^{299} Так что обе детали вполне могут быть частью снаряжения русского воина. Как раз никаких характерных татарских следов в каталоге не отмечено. Разве что один из наконечников стрел (№ 19), так называемой шатровидной формы, скорее ассоциируется у специалистов с кочевническим миром. Надо признать: столь малое представительство татарских вещей выглядит странно.

Что же касается территориальной группировки находок… Да, в перечне указано 15 вещей, обнаруженных в пределах так называемого участка № 22. Причем шесть из них найдены на еще более мелком по размерам участке у балки Верходуб. Посмотрите на карте, он расположен в верхнем правом углу участка.

Именно об этом месте говорит в своем интервью Гоняный, как о «самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте». Именно тут, как предполагается, были первые стычки.

Вроде бы логично, раз тут такая концентрация находок. Но так думаешь только до тех пор, пока не ознакомишься с тем, как шли исследования.

А было это так. К 600-летию битвы «были пройдены… пешие маршруты в районе дд. Хворостянка, Моховое, с. Монастырщина»^{300}. С миноискателем исследовали долину реки Смолка и урочище Зеленая Дубрава. Ничего практически не нашли. Во второй половине 90-х гг. опять попытались использовать миноискатели. «На начальном этапе исследований отдельные операторы работали в индивидуальном свободном поиске (Участки 1–4, 6, 12)»^{301}.

Потом стали обследовать участки так: семь человек двигались фронтом, охватывая полосу шириной 35–50 м. Таким образом исследовали верховья балки Рыбий Верх и район Хворостянки. Результаты: пять наконечников стрел и обломок топора.

Условные обозначения:

1. Зона распространения находок XIV в. на Куликовом поле по М. В. Фехнер.

2. Реконструированные лесные массивы на территории Куликова поля.

3. Поисковые участки Верхне-Донской археологической экспедиции.

4. Поисковый участок военно-исторического отряда ВДАЭ.

Но вот в 2000 г. обнаружили у балки Верходуб панцирную пластину. Поскольку здесь, по реконструкции специалистов, был безлесный участок около полукилометра по фронту, решили тут и искать. И лет пять внимательнейшим образом это место прочесывали^{302}.

Надеюсь, теперь понятно, почему тут больше всего находок? Если априори для себя решить, что битва была здесь, и только здесь, и копать, обязательно что-то найдешь. А потом можешь с чистой совестью утверждать, что «скопление находок свидетельствует в пользу локализации в данном месте битвы».

На самом деле интересно другое. На участке № 22 внимательнейшим образом искали пять лет и нашли полтора десятка предметов. У Монастырщины во времена Троицкого никто специальных раскопок не производил, однако семь находок XVI в. есть. А ведь в 1542 г. столкнулись всего только сторожевые отряды русских и татар! И при этом, можно считать, осталось больше следов, чем от Мамаева побоища?! Понятно желание сотрудников Верхне-Донской экспедиции представить Куликовскую битву в виде столкновения небольших конных отрядов.

Между прочим, обратите внимание на то, где расположена знаменитая Зеленая Дубрава. На карте участка № 22 она есть, в правом верхнем углу карты. Как вы думаете, если столкновения шли там, где расположен этот злосчастный участок, в какой тыл каким татарам могли ударить русские конники, располагавшиеся за этой балкой? Если татары прорвали левый фланг и шли к Татинским бродам, они должны были как раз в лоб этой «засаде» выйти!

А про братские могилы — даже не смешно! Поскольку ничего не нашли, исследователи стали утверждать: убитых было всего 2–3 тысячи, «не столь великое количество людей, чтобы их не закопать на сельском кладбище»^{303}.

Это одна точка зрения. Вторая — еще фантастичнее. В 2000 г. группа энтузиастов Фонда подводных археологических исследований им В. Д. Блаватского и Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн РАН договорилась с дирекцией музея-заповедника «Куликово поле» о том, что им дадут возможность опробовать на поле георадар «Лоза». Георадар — это такой радиолокатор для исследования земли. Принцип тот же, только импульсы идут не в воздух, а в почву. И показывают, есть ли там какие-нибудь пустоты или, наоборот, уплотнения. Надо сказать, подобные попытки предпринимались уже неоднократно, но к успехам не приводили.

Группа кандидата физико-математических наук Владимира Копейкина начала с южной части поля от деревни Хворостянка. При этом, как признают сами участники, точного представления, как должен выглядеть «радиообраз» захоронения, у них не было. «„В 2004–2005 годах в северной части Куликова поля (примерно в центральной ее части) был обнаружен объект, похожий на большую погребенную траншею, направленную с юга на север. Результаты раскопок в нескольких местах не выявили признаков захоронения (в традиционном представлении). Запомнился необычный белесый цвет грунта внутри предполагаемой траншеи и частые белые вкрапления, подобные манным крупинкам“, — пишут участники группы в своем докладе»^{304}.

В 2006 г. подошла очередь западной части Куликова поля. До весны того года эта местность регулярно засаживалась сельскохозяйственными культурами и по этой причине не обследовалась учеными. Теперь она была передана музею. «Мы давно стремились посмотреть поля, расположенные на расстоянии 300–500 метров перед линией обороны русских войск (в соответствии с общепринятой схемой Куликовской битвы), — пишут исследователи. — Первые георадарные сечения выявили объекты (близкие к прямоугольной форме) расположенные по направлению восток-запад в среднем через 100 метров. Всего таких объектов в северо-западной части поля было обнаружено шесть»^{305}.

Что нашли в этих траншеях? Первый осмотр раскопок не выявил признаков захоронения. Не были обнаружены четкие границы погребения, отсутствовали кости, другие предметы, которые могли попасть в захоронение (остатки оружия, одежды).

В общем, никаких оснований считать это могилами не было. Но… исследователям, видимо, очень хотелось. Поэтому их внимание привлек белесый оттенок грунта на стенках раскопа, очень похожий на тот, что был найден парой лет раньше.

«Ширина белесых пятен (в направлении С-Ю) составляла примерно 2 метра, нижняя граница зоны белесого грунта — 150–160 см. Выделенная зона грунта резко отличалась по плотности. В грунт, окружающий пятно, сложно было воткнуть даже острие ножа. В зоне пятна нож легко входил в грунт… Пробы грунта с Куликова поля были переданы в отдел судебно-медицинской идентификации личности Российского центра судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения РФ. Группа экспертов под руководством профессора В. Н. Звягина провела анализ проб грунта»^{306}.

Эксперты сказали: белесый грунт — это прах, подобный тому, который обнаруживается в захоронениях с полным разрушением плоти, включая костную ткань! Ох, как обрадовались исследователи! И тут же заявили: найденные с помощью радиолокатора «Лоза» объекты являются захоронениями наших предков, погибших в Куликовской битве!

Правда, поспешили оговориться: это только версия. Трудно было сказать по-другому, поскольку эксперты заявили: установить, люди или животные были похоронены, и уж тем более определить время захоронения, не представляется возможным. Но это «для своих». «Наружу» эти уточнения предпочитают не выдавать. Тут же изобрели объяснение, почему в захоронениях нет никаких материальных остатков. «В те времена убиенных хоронили практически голыми, — заявил в интервью „Российской газете“ заместитель директора музея „Куликово поле“ Андрей Наумов. — Не только оружие, но даже любые металлические фрагменты тщательно собирали». И почему нет костей — тоже. Исследователи заявили: тела погибших закапывались на небольшую глубину, на толщину слоя чернозема, поскольку далее следует плотная материковая глина, трудно поддающаяся лопате. А оставшиеся в живых были сильно утомлены, при этом погибших было очень много. Чернозем же обладает повышенной химической активностью по сравнению со всеми другими видами почв. Вот он и разрушил все кости.

Ну, объяснить все можно. У глинозема действительно химическая активность выше. Правда, насколько я сумел посмотреть, не у всякого и не везде. Как раз в открытой степи он ниже, чем, к примеру, на буграх. А траншеи-то обнаружены, насколько видно из описания, как раз в степи.

Но, бог с ним, я уж точно не биолог-почвовед. Впрочем, как и авторы георадарного исследования. Хочется спросить о другом: вы когда-нибудь слышали, чтобы на Руси хоронили павших воинов в траншеях? В то время если уж что-то рыли, то это бы были не траншеи, а ямы, чтобы на могилу больше походить. Да и ориентировали с востока на запад, а не с севера на юг.

В общем, не знаю, что это за захоронения. Скорее все же скотомогильники. А что неглубоко, так, может быть, старые, поэтому верхний слой уже размыло.

Так что настоящее Куликово поле, похоже, еще искать и искать. И неплохо было бы для начала проверить как следует район Волово. А может, его втихую уже проверяют? Ну, не зря же сами руководители Верхне-Донской экспедиции о Муравском шляхе говорят. Да и южнее Рыхотки покопать неплохо было бы. Все же в версии о тамошнем местонахождении поля битвы тоже резон есть, хотя, на мой взгляд, и меньший, чем в Волово.

И еще: все-таки выступали ли русские в 1380 г. в качестве самостоятельной силы? Или все-таки главным огранизатором борьбы с Мамаем был Тохтамыш? И в таком случае: был ли Дмитрий Московский его союзником или просто верным подданным?

Напомню: знаком Тохтамыш нашим мог быть еще с весны 1371 г. С того самого момента, когда его монеты появляются в Сарае в первый раз, а Дмитрий решается не признавать ярлыка Мамая. И уж почти наверняка у них были возможности установить контакт в 1376-м, когда Тохтамыш довольно надолго оседает в столице Орды, а Дмитрий с помощью суздальцев ставит под контроль Булгар. Путь по Волге свободен. И нет никаких оснований не предположить, что между Москвой и Сараем не устанавливаются связи.

Вот какого плана… Признает ли Москва себя в вассальной зависимости от Сарая? Подтверждения этому нет. В принципе контроль над Средней Волгой москвичи установили в марте 1376 г., а летом 1377 г. Тохтамыш уже потерял Сарай. За год вопрос о получении Дмитрием ярлыка от сарайского хана мог и не успеть решиться. Хотя… Раньше такие дела решались достаточно оперативно.

Если же Дмитрий Московский еще в 1376–1377 гг. договорился с Тохтамышем, что признает себя его вассалом, возникает любопытная ситуация. Даже после свержения Тохтамыша можно было продолжать не подчиняться Мамаю и ничего ему не платить, а все денежки (ордынскую дань) оставлять себе. Ведь Москва признала своим сюзереном свергнутого, но живого сарайского хана, а темник столицей так и не овладел. Там сидели Араб-шах, Урус-хан, но они не слишком долго занимали престол и им явно было не до Руси.

Но вот в 1380-м весной Тохтамыш возвращается. Думаю, все же именно это время необходимо признать датой его появления, а не весну 1379-го, как можно заключить из некоторых монет. И вот почему. Летом 1379 г. ставленник Москвы на митрополию Митяй едет в Константинополь через Дон, а не через Волгу. А его противник Дионисий — как раз по Волге.

При здравом размышлении, это имеет смысл только в том случае, если к июлю-августу 1379 г. у Дмитрия отношения с Мамаем были все же лучше, чем с ханом, сидевшим в Сарае. То есть Тохтамыша там, скорее всего, еще не было, а был его противник, тот же Урус-хан. Понятно, что он не пропустил бы через Волгу ставленника московского князя, если последний признавал его врага Тохтамыша. Зато Дионисий, который не любил Москву (и, напомним, от москвичей сбежал), мог рассчитывать на понимание в тогдашнем Сарае.

А вот Мамаю в этот момент Тохтамыш еще не грозил. Да, Дмитрий тоже не был его большим другом, и дань, очевидно, давно уже не платил. Но и откровенным врагом, возможно, тоже не был. Вы помните, что принадлежность к Мамаевой Орде Бегича — вопрос дискуссионный. И что за его разгром на Воже Мамай Москве не мстил. Так что Митяя темник на время задержал. Были бы они с Дмитрием в дружбе — не задерживал бы. Но потом-то отпустил, что нереально для ситуации, когда Москва и Мамаева Орда находились бы во враждебных отношениях. И даже упомянутый ярлык дал как митрополиту. Странный ярлык, кстати, поскольку Митяй еще не был утвержден патриархом. С чего это в Мамаевой Орде заранее подтверждают его претензии на господство над Русской церковью? Насколько я знаю, предыдущие ярлыки давали все же уже утвержденным митрополитам. Такой — «на вырост» — единственный. Не демонстрировал ли Мамай таким образом свою готовность восстановить дружеские отношения?

Однако к весне 1380 г. Тохтамыш точно в Сарай вернулся. В этом, как мы видели, сходятся данные нумизматики и ряда восточных авторов. Как вы думаете, обратился бы он за поддержкой к Москве, если бы еще раньше уже давал ее князю ярлык? По-моему, ответ очевиден. Он не то что обратился бы, а просто должен был отдать приказ вассалу спешить на помощь.

Так что наиболее реальной представляется все же версия, что московский князь летом 1380 г. действовал не сам по себе, а в связке с сарайским ханом. При этом неважно, насколько Дмитрий считал себя подчиненным Тохтамышу. Важно, что вряд ли инициатором столкновения был Мамай. Скорее наступающей стороной были его противники.

За весну, как выходит по данным нумизматики, Мамай потерял Приазовье (монеты Тохтамыша в Азаке). Вполне возможно, данные булгарских летописей о битве его с Тохтамышем где-то между Доном и Волгой вполне соответствуют истине. Тогда он действительно мог оказаться летом 1380 г. в районе Воронежа, куда его отправляют некоторые русские источники. Но устраивать в этом момент нападение на Русь… У Мамая и своих забот хватало!

Зато московский князь вполне мог двинуться на юг по требованию из Сарая. Отсюда и купцы-сурожане в его войске в качестве проводников. Подробность эта, хотя и появилась в поздних документах, похожа на правду. Хотя бы потому, что выдумывать ее вроде особо не для чего.

А вот дальше до сих пор остается возможность двух сценариев. Если в это время войска Тохтамыша Мамая не преследовали (к примеру, были заняты на юге разборками с Мухаммед-Булаком в Предкавказье или двинулись сначала вдоль берегов Азова на Крым), темник мог решить сначала разбить русских. Бить противника по частям — азы тактики.

Кстати, Тохтамышевых людей в Крым на самом деле могло тянуть больше, чем добивать Мамая. Ведь верным сторонником нового сарайского хана был Кутлубуга, бывший предводитель Крымской Орды. Что этот человек, игравший далеко не последнюю роль во времена Бердибека, стал близким помощником Тохтамыша, мы знаем хотя бы по тому, что именно он возглавлял посольство Орды к Ягайло в 1392 г., о чем свидетельствует ярлык Тохтамыша. А с 1382, а то и с 1381 г. уже заправлял снова своим Крымом. Так что Тохтамыш вполне мог решить в этот момент сначала подкрепить свои силы крымскими татарами, вернув во главу их верного человека, а уж потом добивать непокорного темника.

Если так, то битва Мамая с Дмитрием должна была произойти именно у Муравского шляха, на территории, удобной для передвижения конных масс и фактически не принадлежащей ни Руси, ни Орде. Но если война Мамая с Тохтамышем была в самом разгаре, тогда на правду больше похож вариант, который я изложил в главке «Фантазия на донскую тему». Дмитрий должен был зайти значительно дальше к югу, чем традиционно считается, и перехватить отступающего от Волги Мамая где-то на Нижнем Дону. Ну, или, возможно, на Северском Донце. В общем, по пути на запад. И тогда мы вообще не знаем пока, где искать следы битвы.

Вот что в обоих вариантах, похоже, останется неизменным, это дальнейший ход событий. Разбитый в верховьях Непрядвы ли, или на Нижнем Дону, Мамай отступает на свои родные территории на Ворскле и в Поднепровье. Именно здесь, как и предполагал Ляскоронский, его настигли и добили. Бегство в Кафу — это не что иное, как попытка скрыться за границу. Причем обращаю ваше внимание: Мамай не пытается уйти в Литву. Что лишний раз доказывает: никаким союзником его Ягайло не был. Вот Тохтамыш, который с Литвой находился в тесных отношениях (и даже, если судить по его ярлыку 1392 г., получал дань с некоторых земель), после поражения от Тимура именно туда и скрылся. Что касается Мамая же, то даже его сын предпочел поступить на службу к Тохтамышу. И лишь внук пошел к Витовту.

Но в общем-то, все, о чем я говорил выше, можно характеризовать только как версии той или иной степени достоверности. Поскольку реальных данных у нас, еще раз подчеркну, очень мало. Слишком рано и слишком старательно начали предприниматься попытки фальсифицировать историю Куликовской битвы. Нужно еще искать и искать. И в первую очередь, копать не только в одном месте. Да только эту задачу не осилить без помощи и заинтересованности государства. А ему, похоже, проще оставить все, как есть. Уж больно хорошая легенда получается!

Примечания:

Задонщина

Самым ранним документом, рассказывающим о Куликовской битве, традиционно считают «Задонщину». Она известна в шести списках. Наиболее полным является список из собрания Ундольского^{70}, датируемый XVII в. Тем же веком датирован вариант из Синодального собрания^{71}. Самый древний (80-е гг. XV в.) — из собрания Кирилло-Белозерского монастыря^{72}, но это, как считается, сокращенная переработка первой половины произведения. Список из Музейского собрания^{73} не имеет начала. Там же под № 3045 находится еще один отрывок, датируемый, как и предыдущий, XVI в. Правда, он считается постарше, относящимся к началу века (первый — к его концу). Наконец, есть еще отрывок XVII в.^{74}

Каждый список имеет множество искажений и дефектов, что делает невозможным достоверную реконструкцию первоначального текста произведения (это утверждал еще Д. С. Лихачев в своей работе о «Задонщине»). Но это и не нужно. Ведь «Задонщина» является поэтическим откликом на Куликовскую битву. В тексте памятника содержится, к примеру, множество цитат и реминисценций из «Слова о полку Игореве». Так много, что связь этих двух произведений никогда не вызывала сомнения.

Приведем все же текст произведения по реконструкции Л. А. Дмитриева, чтобы читателю легче было ориентироваться. Только отметим: реконструкция эта многими учеными не признана.

Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, как победили супостата своего царя Мамая

Князь великий Дмитрий Иванович со своим братом, князем Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами был на пиру у Микулы Васильевича, и сказал он:

«Пришла к нам весть, братья, что царь Мамай стоит у быстрого Дона, пришел он на Русь и хочет идти на нас в Залесскую землю».

Пойдем, братья, в северную сторону — удел сына Ноева Афета, от которого берет свое начало православный русский народ. Взойдем на горы Киевские, взглянем на славный Днепр, а потом и на всю землю Русскую. И после того посмотрим на земли восточные — удел сына Ноева Сима, от которого пошли хинове — поганые татары, басурманы. Вот они-то на реке на Каяле и одолели род Афетов. С той поры земля Русская невесела; от Калкской битвы до Мамаева побоища тоской и печалью охвачена, плачет, сыновей своих поминая, — князей, и бояр, и удалых людей, которые оставили дома свои, жен и детей, и все достояние свое, и, заслужив честь и славу мира этого, головы свои положили за землю за Русскую и за веру христианскую.

Стародавние дела и жалость Русской земли описал я по книжным сказаниям, а далее опишу жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу. Братья и друзья, сыновья земли Русской!

Соберемся вместе, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в восточные страны — в удел Симов, и восхвалим победу над поганым Мамаем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим! И скажем так: лучше ведь, братья, возвышенными словами вести нам этот рассказ про поход великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Начнем рассказывать о их деяниях по делам и по былям… Вспомним давние времена, восхвалим вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве. Тот ведь вещий Боян, перебирая быстрыми своими перстами живые струны, пел русским князьям славы: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью — великому князю Ярославу Владимировичу.

Я же помяну рязанца Софония и восхвалю песнями, под звонкий наигрыш гуслей, нашего великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Воспоем деяния князей русских, постоявших за веру христианскую!

А от Калкской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет.

И вот князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, помолившись Богу и Пречистой Его Матери, укрепив ум свой силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои храбрые полки в Русской земле и помянули прадеда своего, великого князя Владимира Киевского.

О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха, взлети к синим небесам, взгляни на могучий город Москву, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу! Словно бурей занесло соколов из земли Залесской в поле Половецкое! Звенит слава по всей земле Русской: в Москве кони ржут, трубы трубят в Коломне, бубны бьют в Серпухове, стоят знамена русские у Дона великого на берегу.

Звонят колокола вечевые в Великом Новгороде, собрались мужи новгородские у храма Святой Софии и говорят так: «Неужто нам, братья, не поспеть на подмогу к великому князю Дмитрию Ивановичу?» И как только слова эти промолвили, уже как орлы слетелись. Нет, то не орлы слетелись — выехали посадники из Великого Новгорода и с ними семь тысяч войска к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, на помощь.

К славному городу Москве съехались все князья русские и говорили таково слово:

«У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти и с жизнью своей расстаться нам во славу».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович:

«Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою, удивим земли, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»

И сказал всем князь великий Дмитрий Иванович: «Братья и князья русские, гнездо мы великого князя Владимира Киевского! Не рождены мы на обиду ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому этому Мамаю!»

О, соловей, летняя птица, вот бы тебе, соловей, пеньем своим прославить великого князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича, и из земли Литовской двух братьев Ольгердовичей, Андрея и брата его Дмитрия, да Дмитрия Волынского! Те ведь — сыновья Литвы храбрые, кречеты в ратное время и полководцы прославленные, под звуки труб их пеленали, под шлемами лелеяли, — с конца копья они вскормлены, с острого меча вспоены в Литовской земле.

Молвит Андрей Ольгердович своему брату:

«Брат Дмитрий, два брата мы с тобой, сыновья Ольгердовы, а внуки мы Гедиминовы, а правнуки мы Сколомендовы. Соберем, брат, любимых панов удалой Литвы, храбрых удальцов, и сами сядем на своих борзых коней и поглядим на быстрый Дон, напьемся из него шлемом воды, испытаем мечи свои литовские о шлемы татарские, а сулицы немецкие о кольчуги басурманские!»

И сказал ему Дмитрий: «Брат Андрей, не пощадим жизни своей за землю за Русскую, и за веру христианскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича! Уже ведь, брат, стук стучит и гром гремит в белокаменной Москве. То ведь, брат, не стук стучит, не гром гремит, то стучит могучая рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят удальцы русские золочеными доспехами и червлеными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже готовы — раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле и сделаем смотр своим полкам, — сколько, брат, с нами храбрых литовцев. А храбрых литовцев с нами семьдесят тысяч латников».

Вот уже, братья, подули сильные ветры с моря к устьям Дона и Днепра, принесли грозные тучи на Русскую землю, из них выступают кровавые зарницы, и в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому на речке Непрядве, меж Доном и Днепром, покрыться трупами человеческими полю Куликову, потечь кровью Непрядве-реке!

Вот уже заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идут хинове на Русскую землю! Набежали серые волки с устьев Дона и Днепра, воют, притаившись на реке Мече, хотят ринуться на Русскую землю. То не серые волки были — пришли поганые татары, хотят пройти войной всю Русскую землю.

Тогда гуси загоготали и лебеди крыльями заплескали. Нет, то не гуси загоготали и не лебеди крыльями заплескали: то поганый Мамай пришел на Русскую землю и воинов своих привел. А уже гибель их подстерегают крылатые птицы, паря под облаками, вороны неумолчно грают, а галки по-своему говорят, орлы клекочут, волки грозно воют, а лисицы брешут, кости чуя.

Русская земля, ты теперь как за царем за Соломоном побывала.

А уже соколы, и кречеты, и белозерские ястребы рвутся с золотых колодок из каменного города Москвы, обрывают шелковые путы, взвиваясь под синие небеса, звоня золочеными колокольчиками на быстром Дону, хотят ударить на несчетные стада гусиные и лебединые, — то богатыри и удальцы русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая.

Тогда князь великий Дмитрий Иванович вступил в золотое свое стремя, сел на своего борзого коня, и взял свой меч в правую руку, и помолился Богу и Пречистой Его Матери. Солнце ему ясно на востоке сияет и путь указует, а Борис и Глеб молитву возносят за сродников своих.

Что шумит, что гремит рано пред рассветом? То князь Владимир Андреевич полки устанавливает и ведет их к великому Дону. И молвил он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Не поддавайся, брат, поганым татарам — ведь поганые уже поля русские топчут и вотчину нашу отнимают!»

И сказал ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат Владимир Андреевич! Два брата мы с тобой, а внуки мы великого князя Владимира Киевского. Воеводы у нас уже поставлены — семьдесят бояр, и отважны князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, да Микула Васильевич, да оба брата Ольгердовичи, да Дмитрий Волынский, да Тимофей Волуевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович, а воинов с нами — триста тысяч латников. А воеводы у нас надежные, а дружина в боях испытанная, а кони под нами борзые, а доспехи на нас золоченые, а шлемы черкасские, а щиты московские, а сулицы немецкие, а кинжалы фряжские, а мечи булатные; а пути им известны, а переправы для них наведены, и все как один готовы головы свои положить за землю за Русскую и за веру христианскую. Словно живые трепещут стяги, жаждут воины себе чести добыть и имя свое прославить».

Уже ведь те соколы и кречеты и белозерские ястребы за Дон скоро перелетели и ударили по несметным стадам гусиным и лебединым. То ведь были не соколы и не кречеты, — то обрушились русские князья на силу татарскую. И ударили копья каленые о доспехи татарские, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом на речке Непрядве.

Черна земля под копытами, костями татарскими поля усеяны, а кровью их земля залита. Это сильные рати сошлись вместе и растоптали холмы и луга, а реки, потоки и озера замутились. Кликнул Див в Русской земле, велит послушать грозным землям. Понеслась слава к Железным Воротам, и к Орначу, к Риму, и к Кафе по морю, и к Тырнову, а оттуда к Царьграду на похвалу русским князьям: Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликовом, на речке Непрядве.

На том поле грозные тучи сошлись, а из них беспрерывно молнии сверкали и гремели громы великие. То ведь сошлись русские сыновья с погаными татарами за свою великую обиду. Это сверкали доспехи золоченые, а гремели князья русские мечами булатными о шлемы хиновские.

А бились с утра до полудня в субботу на Рождество Святой Богородицы.

Не туры возревели у Дона великого на поле Куликовом. То ведь не туры побиты у Дона великого, а посечены князья русские, и бояре, и воеводы великого князя Дмитрия Ивановича. Полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович и много иных из дружин.

Пересвета-чернеца, брянского боярина, на место суда привели. И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золочеными доспехами сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.

В такое время старому человеку следует юность вспомнить, а удалым людям мужество свое испытать. И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке Непрядве, за веру христианскую, и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».

И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились.

Запели птицы жалостные песни — запричитали все княгини и боярыни и все воеводские жены по убитым. Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забралах стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина Микулу Васильевича ко мне!» И жена Тимофея Волуевича Федосья тоже плакала, так причитая: «Вот уже веселие мое поникло в славном городе Москве, и уже не увижу я своего государя Тимофея Волуевича живым!» А Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья на рассвете причитали: «Вот уже для нас обеих солнце померкло в славном городе Москве, домчались к нам с быстрого Дона горестные вести, неся великую печаль: повержены наши удальцы с борзых коней на суженом месте на поле Куликовом, на речке Непрядве!»

А уже Див кличет под саблями татарскими, а русским богатырям быть израненными.

Щуры запели жалостные песни в Коломне на забралах городских стен, на рассвете в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не щуры рано запели жалостные песни — запричитали жены коломенские, приговаривая так: «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую?» Так говорили они: «Можешь ли ты, господин князь великий, веслами Дон загородить, а Дон шлемами вычерпать, а Мечу-реку трупами татарскими запрудить? Замкни, государь, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши побиты на ратях».

В тот же день, в субботу, на Рождество Святой Богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве.

И, кликнув клич, ринулся князь Владимир Андреевич со своей ратью на полки поганых татар, золоченым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские.

И восхвалил он брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича: «Брат Дмитрий Иванович, в злое время горькое ты нам крепкий щит. Не уступай, князь великий, со своими великими полками, не потакай крамольникам! Уже ведь поганые татары поля наши топчут и храброй дружины нашей много побили — столько трупов человеческих, что борзые кони не могут скакать: в крови по колено бродят. Жалостно ведь, брат, видеть столько крови христианской.

Не медли, князь великий, со своими боярами».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши московские сладкие меды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и женам своим. Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой честь добыть».

И воскликнул князь великий Дмитрий Иванович: «Господи Боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора никогда, да не посмеются надо мной враги мои!» И помолился он Богу, и Пречистой Его Матери, и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы.

И тогда, как соколы, стремглав полетели на быстрый Дон. То ведь не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско. И сказал: «Брат, князь Владимир Андреевич, — тут, брат, изопьем медовые чары круговые, нападем, брат, своими полками сильными на рать татар поганых».

И начал тогда князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. Поганые прикрыли головы свои руками своими. И вот поганые бросились вспять. Ветер ревет в стягах великого князя Дмитрия Ивановича, поганые спасаются бегством, а русские сыновья широкие поля кликом огородили и золочеными доспехами осветили. Уже встал тур на бой!

Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять повернули и начали их бить и сечь беспощадно, тоску на них наводя. И князья их попадали с коней, а трупами татарскими поля усеяны и кровью их реки потекли. Тут рассыпались поганые в смятении и побежали непроторенными дорогами в лукоморье, скрежеща зубами и раздирая лица свои, так приговаривая:

«Уже нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, а целовать нам зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских князей не прашивать». Вот уже застонала земля татарская, бедами и горем наполнившись; пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже веселье их поникло.

Теперь уже русские сыновья захватили татарские узорочья, и доспехи, и коней, и волов, и верблюдов, и вина, и сахар, и дорогие убранства, тонкие ткани и шелка везут женам своим. И вот уже русские жены забряцали татарским золотом.

Уже по Русской земле разнеслось веселье и ликованье. Преодолела слава русская хулу поганых. Уже низвергнут Див на землю, а гроза и слава великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, по всем землям пронеслись. Стреляй, князь великий, по всем землям рази, князь великий, со своей храброй дружиной поганого Мамая-хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали, а головы свои склонили под мечи русские. И трубы их не трубят, и приуныли голоса их.

И метнулся поганый Мамай от своей дружины серым волком и прибежал к Кафе-городу. И молвили ему фряги: «Что же это ты, поганый Мамай, заришься на Русскую землю? Ведь побила теперь тебя орда Залесская. Далеко тебе до Батыя-царя: у Батыя-царя было четыреста тысяч латников, и полонил он всю Русскую землю от востока и до запада. Наказал тогда бог Русскую землю за ее согрешения. И ты пришел на Русскую землю, царь Мамай, с большими силами, с девятью ордами и семьюдесятью князьями. А ныне ты, поганый, бежишь сам-девят в лукоморье, не с кем тебе зиму зимовать в поле. Видно, тебя князья русские крепко попотчевали: нет с тобой ни князей, ни воевод! Видно, сильно упились у быстрого Дона на поле Куликовом, на траве-ковыле! Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за темные леса!»

Как милый младенец у матери своей земля Русская: его мать ласкает, а за баловство розгой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и Господь Бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, и на речке Непрядве.

И стал великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, с князем Владимиром Андреевичем, и с остальными своими воеводами на костях на поле Куликовом, на речке Непрядве. Страшно и горестно, братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские словно сенные стога у Дона великого на берегу, а Дон-река три дня кровью текла. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайтесь, братья, сколько у нас воевод нет и скольких молодых людей недостает?»

Тогда отвечает Михаиле Александрович, московский боярин, князю Дмитрию Ивановичу:

«Господин князь великий Дмитрий Иванович! Нет, государь, у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр серпуховских, тридцати панов литовских, двадцати бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, сорока бояр муромских, семидесяти бояр рязанских, тридцати четырех бояр ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских. А посечено безбожным Мамаем двести пятьдесят три тысячи. И помиловал Бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество».

И сказал князь великий Дмитрии Иванович:

«Братья, бояре и князья и дети боярские, суждено вам то место меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю к славному городу Москве и сядем, брат, на своем княжении, а чести мы, брат, добыли и славного имени!» Богу нашему слава.

Что нового дает «Задонщина» с точки зрения информации по сравнению с Краткой летописной повестью? Не так чтобы и много. Она приписывает участие в битве большему числу русских земель. Отдельно указаны новгородцы. В перечне погибших кроме представителей Московского и Великого Владимирского княжеств (то есть тех, которые находились под управлением Дмитрия), а также белозерцев и литовцев (воинов Ольгердовичей), названы еще суздальцы и рязанцы. При этом, так сказать, именной список павших князей и воевод соответствует приведеному в Краткой летописной повести. Численность русских войск оценена в 300 тыс., из которых погибло 253 тысяч. Литовской помощи (Ольгердовичей) — 70 тысяч. Татарских — более 400 тыс., но точное число не названо («с девятью ордами и семьюдесятью князьями»). Упомянуто, что от битвы при Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет.

Последнее обстоятельство постоянно смущает историков. Ведь датой сражения на Калке считается традиционно 1224 г. А это обозначает, что либо Куликовская битва произошла в 1384 г., либо Калкинская — в 1220-м. Некоторые историки, чтобы выйти из положения, заявляют, что 160 лет прошло не до Мамаева побоища, а до написания «Задонщины». Честно говоря, смешно. Ведь никто не отрицает, что перед нами литературное произведение. Разве можно придавать такое значение указанным в нем цифрам? Понятно же, что автор просто использовал более красивое целое число!

Далее, в «Задонщине» сообщается, что Мамай стоял на реке Мече «между Чуровым и Михайловым». Пересвет назаван чернецом (монахом), хотя тут же и брянским боярином. Упомянут его брат Ослябя, тоже чернец, имеющий сына Якова, принимающего участие в битве. Ослябя говорит Пересвету, что видит его и своего сына павшими в бою. О смерти самого Осляби в «Задонщине» ничего нет.

Ну и, может быть, самое главное — именно в «Задонщине» поле битвы названо Куликовым. В летописных повестях везде говорится просто о поле у Дона или у устья Непрядвы.

В общем-то, и всё, остальное — чистая лирика. Чего в «Задонщине» нет, так это Ягайло и Олега в качестве союзников Мамая.

«Задонщина» была впервые опубликована в 1852 г. известным московским собирателем рукописей В. М. Ундольским (список Ундольского). Правда, оказалось, что известный чешский славист, знаток древнерусских памятников Йозеф Добровский то, что теперь называется Синодальным списком, видел еще в конце XVIII в. О чем и сообщил в своей рецензии от 1822 г. на «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина^{75}. В 1858 г. опубликовали Кирилло-Белозерский список, автором которого считается монах Ефросин, работавший в 80-х гг. XV в. Правда, листы, на которых написана в Кирилло-Белозерском сборнике «Задонщина», филиграней не имеют, так что датируются по бумаге других листов^{76}. Но все равно Кирилло-Белозерский список считается древнейшим.

Кстати, он от остальных отличается существенно. Во-первых, значительно короче. Во-вторых, не содержит сообщения о новгородской помощи. В третьих, в нем совсем иной список городов, до которых «шибала слава» о победе русских на Куликовом поле. В списке Ундольского это место выглядит так: «А глава шибала к Железным вратам ли къ Караначи, к Риму и х Сафе по морю и к Которнову, и оттоле ко Царюграду…»^{77}. А в Кирилло-Белозерском: «… весть подаваша порожнымь землямь, за Волгу, к Железнымь воротамь, к Риму, до Черемисы, до Чяховъ, до Ляховъ, до Устюга поганых татар, за дышущеемь моремь»^{78}. А это место, между прочим, служит исследователям основанием для определения времени написания самой «Задонщины».

Вот о времени написания и поговорим. На самом деле у сторонников ранней датировки (80-е гг. XIV в.) серьезный аргумент один: в списке городов упомянуты Орнач (Каранача в списке Ундольского, Ворнавич в Синодальном) и Тырново (Которнов у Ундольского, Торнав в Музейском № 2060). Считается, что упомянуты они, как значимые города в момент написания «Задонщины».

При этом Орнач (Ургенч), как считают, был разрушен Тимуром между 1388 и 1392 гг. (и территория демонстративно засеяна ячменем). Город этот упомянут в русских летописях (Московский летописный свод конца XV в.) под 1346 г. («… того же лета казнь бысть от бога на люди под восточгою страною на город Орнач и на Хазьторокань и на Сарай и на Бездеж и на прочие грады»), и среди земель, завоеванных Тимуром в битвах с Тохтамышем^{79}. А на карте веницианского космографа Фра-Мауро, посещавшего, как считается, Нижнее Поволжье в первые годы XV века, есть город Organsa, около которого стоит примечание «Sepulcrum real», то есть — «в действительности могилы»^{80}.

Относительно же Тырново традиционно указывается, что столица Болгарского царства была взята турками в 1393 году. Отсюда делается вывод: после того, как упомянутые города перестали играть важную роль, упоминать их было нечего. Значит, «Задонщину» написали не позже 1390 г.

Точка зрения эта далеко не однозначна. Во-первых, мы видим, что отождествление одного из городов с Орначем довольно условно. И между собой-то Каранача и Ворнавич похожи мало, а уж с Орначем… Хотя, конечно, в протографе списка Ундольского могло быть «ко Арначи» (дальше увидим, что такое прочтение именно в данном списке возможно). Organsa Фра-Мауро тоже похожа на Орнач мало. Просто на карте она расположена примерно там, где и стоял Ургенч: восточнее Каспийского моря и южнее чего-то еще, что можно с натяжкой считать Аралом. Правда, в это большое озеро впадает, по венецианцу, что-то вроде Урала. В общем, картограф не очень эти края знал.

С Тырново дела обстоят лучше. Понятно, что Которново может быть просто не разделенным на части сочетанием «ко Торново». Это запросто, поскольку в древнем русском письме слова и не разделялись. Поделили их уже исследователи.

Но вот что интересно: каждый из этих городов упоминается лишь в двух из четырех списков. Причем в Кирилло-Белозерском списке нет ни Орнача, ни Тырново. И для того чтобы строить на их упоминании датировку «Задонщины», исследователям нужно сначала доказать, что список Ундольского ближе к изначальному варианту произведения, чем Кирилло-Белозерский. Напомним, что, по мнению большинства исследователей, начиная с А. А. Шахматова, все существующие списки «Задонщины» восходят к одному какому-то варианту. Шахматов называл его «Словом о Мамаевом побоище». Другие просто говорят об изначальном тексте «Задонщины».

Основание для того, чтобы искать нечто промежуточное, очевидно. Ведь несмотря на то что нас с детства учат считать автором «Задонщины» Софония Рязанца, это не так. Софоний упомянут в тексте самого произведения («Аз же помяну резанца Софония и восхвалю песнеми гусельными словесы сего великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича, а внуки святаго великаго князя Владимира Киевского» — список Ундольского; «И здеся помянем Софониа резанца, сего великого князя Дмитрея Ивановича и правнука святого князя Владимира киевского и брата его Володимера Андреевича» — Синодальный список; «И я ж помяну Ефоня ерея резанца в похвалу песньми и гуслевыми и буяни словесы и сего великого князя Дмитреа Ивановича и брата его князя Владимера Ондреевича» — список Исторического музея № 2060) то ли как создатель некого предшествующего произведения о Мамаевом побоище, как считал Шахматов (и многие за ним), либо как человек, принимавший участие в самом событии (именно это толкование напрашивается из Синодального списка).

Последнюю версию наиболее подробно, пожалуй, развил А. Л. Никитин в своей статье «Что написал „Софоний Рязанец“?»^{81}. Взяв за основу гипотезу А. Д. Седельникова и В. Ф. Ржиги об аутентичности Софония «Задонщины» Софонию Алтыкулачевичу, боярину Олега Рязанского, он обосновал: этот человек ничего не писал. Он просто был тем, кто передал Дмитрию сообщение от Олега о нашествии Мамая. При этом он указывал на Тверскую летопись, в которой под 6888 г. записано: «В лето 6888. А се писанiе Софонiя Резанца, Брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрiю Ивановичу и брату его князю Володимеру Андреевичу. Ведомо ли вамъ, Рускымъ государямъ, царь Мамай пришел изъ Заволжiа, сталъ на реце на Воронеже, а всем своим улусамъ не велелъ хлеба пахать; а ведомо мое таково, что хощетъ ити на Русь, и вы бы, государи, послали его пообыскать, туто ли онъ стоитъ, где его мне поведали?»^{82}. Именно этот текст и считает Никитин посланием Олега Дмитрию (тем самым, о котором упоминает Пространная повесть), переданным Софонием Алтыкулачевичем. Это явно не кусок «Задонщины», хотя и начинается с «А се писание Софонiя Резанца». И сведения в этом отрывке приводятся такие, каких нет до Сказания о Мамаевом побоище: что Мамай стоит на Воронеже и не велел своим людям пахать хлеб. С другой стороны, автор текста четко говорит князьям: «Вы бы проверили, там ли он, где мне сказали». Вот это совершенно уникальные строки, которых нет и в Сказании. Действительно, создается впечатление, что передано реальное послание — предупреждение.

Ну если Софоний ничего не писал, тогда и говорить не о чем. Впрочем, даже если писал (не важно, кем был этот Софоний), то все равно не известно, когда и что именно. В «Задонщине» его имя присутствует на самом деле просто как ссылка на какого-то предшественника. Может быть, и автора неких произведений, поскольку перед этим говорится о Бояне. Но что это за произведения? Никитин, к примеру, отмечает использование в «Задонщине» «Слова о погибели Русской земли». Может быть, поминаемый Софоний, если он не просто посланец, — автор именно этого произведения (написанного, как полагают некоторые исследователи, в рязанских землях)? А что касается того, что его имя фигурирует и в заглавиях двух списков «Задонщины» («Писание Софония старца рязанца, благослови отче: Задонщина великого князя господина Дмитрия Ивановича и брата его князя Володимера Ондреевича» в Кирилло-Белозерском и «Сказание Сафона резанца, исписана русским князем похвала, великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Володимеру Ондреевичу» в Синодальном), укажем: в последнем оно есть и в самом тексте. Ну, не будет же человек сам на себя ссылаться! Скорее переписчик, излагая протограф, напортачил.

И еще одно. Неплохо бы было задуматься: а мог ли рязанец в XIV в. написать восхваление московским князьям? Ведь это был период ожесточенной борьбы Рязани с Москвой за независимость. Москвичи не раз совершали нашествие на рязанские земли, изгоняли ее князей. Да тому же Олегу Рязанскому пришлось дважды бежать от Дмитрия. Причем второй раз — непосредственно после Куликовской битвы.

Так что, ох, вряд ли! Скорее текст «Задонщины» указывает на время, когда Рязань уже вошла в состав Москвы. Или по крайней мере попала под ее плотное влияние. А произошло это не раньше смерти Ивана Федоровича, внука Олега. Т. е. в 1456 г. Тогда на престол Рязани взошел восьмилетний Василий, которого московский великий князь Василий Васильевич забрал к себе «на воспитание до совершеннолетия». В рязанских городах сели московские наместники. А рязанского князя женили на московской княжне, которая, судя по всему, вертела, как хотела, сначала мужем, а потом сыном. И продолжалось это до 1501 г.

Вот в этот период на рязанской земле и могла только быть написана «Задонщина». Кстати, отсюда и рязанские бояре могли появиться в списке павших на Мамаевом побоище.

Так что если мы имеем рукопись с «Задонщиной», датированной ранее второй четверти XVI в., стоит задуматься: а был ли Софоний (если он — автор) родом из Рязани? Тем более, он в текстах почему-то упорно «резанец», через «е», хотя в летописях Рязань обычно пишется через «я» или «ять». И потом: почему он в Тверском сборнике назван брянским боярином? Позже, в разделе о восточных источниках, мы увидим, что есть и другая версия происхождения прозвища Софония, от слова «резать».

Вопрос об авторстве понадобился мне больше для того, чтобы показать читателю: насколько, несмотря на не первое десятилетие длящуюся дискуссию, вокруг «Задонщины» много неясностей. Тем более, не до конца прояснен вопрос о том, какой из списков ближе к протографу. Да, Кирилло-Белозерский имеет прилично отличий. В нем единственном нет имени Софония в тексте, а есть только в заглавии. В нем совершенно иной «список городов», чем в других. Наконец, текст заканчивается на т. н. «плаче московских жен». Считают, что у Ефросина был неполный, дефектный текст протографа. Но можно ли утверждать, что именно дефектом объясняется разница в «списке городов»? Вернее, то, что в Кирилло-Белозерском списке вместо городов фигурируют земли.

Думаю, Никитин вполне справедливо заметил, что перечень, содержащийся в списке, в основе своей имеет «Слово о погибели Русской земли». Там читаем: «до ляховъ, до чаховъ… до Устьюга, где тамо бяху тоймици погани, и за дышючимъ моремъ… до черемисъ… а угры твердяху… городы железными вороты»^{83}. То есть в Кирилло-Белозерском списке повторены ляхи, чехи, черемисы, Устьюг, поганые и «дышучее море». Возможно также, что и «Железные ворота» (хотя в «Слове…» это не город Дербент, носивший такое название, а вполне реальные обитые железом ворота городов).

Это значительно больше, чем совпадений с текстом «Слова о полку Игореве», который традиционно считают за основу для «реплики» в «Задонщине». Ведь оттуда взята напрямую Волга, да еще, косвенно, «порожные земли» («дивъ… велитъ послушати земли незнаемые, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню»). Ну из того же «Слова о полку Игореве», но из другого места, взят, возможно, Рим. Только там это не столица Италии, а город Римов, по сведению Ипатьевской летописи, разрушенный половцами.

Странно, конечно, что вместо тоймичей поставлены татары. Но это (и тут нужно согласиться с Никитиным) говорит скорее за то, что текст Кирилло-Белозерского списка не написан, а переписан с протографа Ефросином. Поскольку сам он, живя в Белозере, не мог не знать, что за Устьюгом никаких татар нет.

Получается: список земель, до которых доходит весть о победе русских на Дону, в Кирилло-Белозерский список попал из протографа. Причем автор протографа пользовался «Словом о полку Игореве» и «Словом о погибели Русской земли».

А откуда и когда взялся список городов в других вариантах? Скажем честно: а бог его знает! Если исходить из времени написания имеющихся у современных исследователей в распоряжении рукописей, то не раньше конца XVI века (собрание Музейское, № 2060). Причем в нем-то список короче: «Шибала слава к Железнымъ вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду…». В Синодальном списке XVII века появляется то, что принято считать Орначем: «Шибала слава к морю и к Ворнавичом и к Железным вратом, ко Кафе и к туркам и ко Царюграду…» Обратите внимание: вместо «к Торнаву» написано «к туркам». Наконец, в самом позднем списке Ундольского — самый полный вариант. Зато и города в нем написаны с максимальным искажением. Даже вместо Кафы какая-то Сафа.

Список Ундольского вообще, надо заметить, отличается огромным числом «ляпов». К примеру, первых киевских князей, которым пел свои песни Боян, здесь именуют Игорь Бярикович и Владимер Всеславьевич. От Калки до Мамаева побоища проходит 170 лет. Дон в целом ряде мест именуется Дунаем. И так далее.

Как вы думаете, это случайно, что чем более поздним временем датируется сохранившияся рукопись, тем полнее список упомянутых в ней городов? Что-то мало верится в такое совпадение. Скорее можно предположить, что текст дописывался. А, значит, мы имеем именно первые списки, а не их более поздние копии. Но тогда протограф «Задонщины», если он существовал, переписан был первый раз в 80-х гг. XV в. А это заставляет предположить: и написано произведение было примерно в те же годы.

Что же касается упоминания Ургенча и Тырново… А кто-то пытался посмотреть: что было с этими городами в конце XV в.? Насколько я знаю, Ургенч (точнее, Старый Ургенч, чтобы не путать его с существующим ныне городом, построенным почти в двух сотнях километров в сторону в 1646 г.), игравший длительное время важную роль в торговле Европы с Востоком, был восстановлен уже через несколько лет после разрушения, по приказу того же Тимура. Не в том блеске, конечно, как во времена хорезмшазхов, когда он был вторым по величине городом после Бухары, но все же. С XV в., из-за того что Амударья отошла на 40 км от города (вследствии изменения русла), Старый Ургенч на самом деле стал загибаться, но просуществовал до середины XVII в. Сейчас он внесен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. И в нем есть такие признанные ЮНЕСКО архитектурные памятники, как медресе ибн-Хаджыба (XIV–XVI вв.), мавзолей Пирярвели (XIV–XVII вв.), Дашгала (XIV–XVI вв.), Маткарим-Ишан (XIX–XX вв.), Султан Али (1580).

Кстати, говорить, что русским после нашествия Тимура Орнач не известен — это означает совершенно игнорировать т. н. Повесть о Темир-Аксаке, имеющуюся в массе русских летописей, начиная с XV в., и рассказывающую о Тимуре и чуде с Владимирской иконой Божьей Матери, отведшей от Руси беду нового нашествия. Правда, такой повести нет в Симеоновской летописи и в Рогожском летописце. Так что ее не было, очевидно, и в Троицкой летописи. Нет такой повести и в Новгородско-Софийских летописях. Так что появляется она, очевидно, ближе к концу XV в. По крайней мере, самый ранний свод, в котором она читается, — т. н. Летописный свод Московский великокняжеский 1479 г. Список которого, правда, есть только в варианте XVIII в.

Так вот, в этой повести приводится список городов и земель, завоеванных Тимуром. И в нем есть Орнач (или Арнач). Так же, как есть он и в особой статье, содержащейся в двух сборниках Софийской библиотеки датируемых первой третью XVI в. Вот ее текст:

«Татарьскым землям имена: Самархант, Чагадаие, Хорусани, Голустани, Китаи, Синяя орда, Шираз, Испаган, Орначь, Гилян, Сизь, Шарбан, Шамахии, Савас, Арзуноум, Талфизи, Тевризи, Гурзустани, Обези, Гоурзии, Багдат, Темирькабы, рекше Железная врата. Орда Большая, Крым, Васьтаркан, Сараи, Азов, Калмакы, Ногаи, Шибаны, Казань»^{84}. Он практически совпадает со списком из Повести о Темир-Аксаке. Только в конце выброшено упоминание о землях в Малой Азии, а добавлены территории Поволжья и Причерноморья, поскольку автор описывает не земли, завоеванные Тимуром, а территории, в его представлении, находящиеся под властью татар. А написана статья, как указывает Н. А. Казакова^{85}, между 1506 и 1523 гг. Просто в том же сборнике есть аналогичная статья — «Европейской страны короли», по перечню монархов датируемая этим временем.

Стало быть, не знаю уж, как там купцам, но русским книжникам Орнач был прекрасно известен в конце XV — начале XVI в.

Да и Тырново после взятия его турками существовать не перестало. Создатель Синодального списка же знал, что этот город в руках турок (даже написал не «к Тырново», а «к туркам»), и что?

Между прочим, А. Л. Никитин, анализируя список городов, заявил: он был составлен после завоевания турками Константинополя (1453) и Кафы (1475). То есть тогда, когда все упомянутые в нем населенные пункты пострадали от восточных захватчиков. Рим, который все авторы дружно считают летописным Римовым из «Слова о полку Игореве», — половцами. Орнач и Железные Ворота (Дербент) — Тимуром. Тырново, Константинополь и Кафа — турками.

Объяснение ничем не хуже, чем у оппонентов (М. Н. Тихомиров, Г. Н. Моисеева, В. А. Кучкин и др.), полагающих, что в списке упомянуты важнейшие города, известные автору «Задонщины». Потому что, если считать Римом именно нынешнюю столицу Италии, тогда в списке лишь три столицы. Остальные — торговые города. Но чем Орнач лучше, к примеру, Риги, с которой у Руси были теснейшие торговые связи? Или Праги? Почему нет Сарая, столицы Орды? Вопросов больше, чем ответов.

Кстати, у Никитина есть и еще один, на мой взгляд, достаточно серьезный, аргумент датировать составление текстов, читающихся во всех, кроме Кирилло-Белозерского, списках «Задонщины», концом XV в. Это упоминание в них о новгородцах, как участниках Мамаева побоища. Поскольку в ранних собственно новгородских летописях таких сведений нет. Появиться они могли только после присоединения Новгорода к Москве, то есть, после 1478 г.

В общем, не зря Я. С. Лурье считал, что датирование «Задонщины» концом XIV в. «не представляется достаточно убедительными»^{86}. Скорее, следует предположить, что первый текст появился во второй половине XV в. Так, между прочим, считала М. А. Салмина. Она, проанализировав текст, утверждала, что автор «Задонщины» использовал Пространную летописную повесть, созданную, по ее мнению, в 1440-х гг. Большинство исследователей с ней не согласилось, полагая, что, наоборот, автор Повести прибегал к «Задонщине». А, может, зря не прислушались? Хотя, по моему анализу, получается: возможно, это большинство и право было. Вот только в дате «Задонщины» Салмина угадала: вторая половина XV в. (а Пространная повесть, тогда, — не раньше конца века). И была она по тексту близка к Кирилло-Белозерскому списку. Т. е. до «плача московских жен», без «новгородской помощи» и без списка городов. Кстати, именно в этом списке, в единственном, есть в заглавии слово «Задонщина». И еще: только в Кирилло-Белозерском списке Дмитрий, обращаясь к собравшимся князьям, говорит: «… гнездо есмя были едино князя великаго Ивана Даниловича». То есть собираются-то на битву «потомки Калиты». Не впрямую, конечно, но это, на мой взгляд, подчеркивает: для автора Куликовская битва все-таки является делом московского княжения. А вот в более поздних списках московский князь обращается к остальным уже как к потомству Владимира Киевского. То есть к князьям всей Русской земли. То есть мы наблюдаем типичное расширение значения битвы до общерусской.

Между прочим, если внимательно вглядеться в текст «Задонщины» по реконструкции Дмитриева, видно, что после «плача» начинается некое повторение. Например, говорится, что «в тот же день, в субботу, на Рождество Святой Богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве», в то время, как выше уже сообщалось: «А бились с утра до полудня в субботу на Рождество Святой Богородицы». После «плача»: «И начал тогда князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские», а перед: «…а гремели князья русские мечами булатными о шлемы хиновские». Сначала сообщается, что «полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович и много иных из дружин», а значитально позже по тексту вставлен перечень числа погибших бояр и воевод. И так далее. У вас не напрашивается вывод, что перед нами два текста, объединенных в один? Причем — довольно механически.

Так что текст, читаемый в списках XVI–XVII вв., написан был, похоже, именно в XVI в., а позже еще и редактировался. И вот для этих редакций, вероятно, права Салмина: их авторы пользовались Пространной летописной повестью. Не исключено, даже, что и Сказанием о Мамаевом побоище, к которому мы сейчас и перейдем.

Сказание о Мамаевом побоище

Но сначала подведем промежуточные итоги. Что же мы смогли извлечь из произведений Куликовского цикла, появление которых можно датировать XV — началом XVI в.?

Высняется: очень немного. Сражение состоялось 8 сентября 1380 г., в субботу. Место: на Дону, между реками Непрядвой и Мечей, на большом чистом поле. Воевали между собой великий владимирский (он же московский) князь Дмитрий Иванович и ордынский князь Мамай. Последний не был ханом, но фактически правил в Орде. Дмитрию он хотел отомстить за поражение на Воже.

К месту сражения русские шли через Коломну и устье Лопасни. А Мамай почему-то долго стоял на Дону (Мече).

Войско Дмитрия состояло из дружин самого великого князя, его брата Владимира Серпуховского, городовых полков Московского и Владимирского княжеств. В качестве союзников выступают князья Белозерские, а также Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Мамай же, плюс к татарам (или скорее половцам), навербовал наемников. О его союзниках более древние произведения ничего не говорят. В конце же XV в. в помощники Мамая записывают Ягайло Литовского и Олега Рязанского.

Численность войск древние авторы определяют в зависимости от литературности своего творения. В Краткой повести, выдержанной в сугубо информативном духе, об этом нет ничего. В более художественной (и более поздней) Пространной — около 150–200 тысяч. В чисто литературном творении «Задонщина» — 300 тысяч. Так сказать, не любо — не слушай, а врать не мешай. Татар было больше, но насколько — не понять.

Сражение длилось с шестого до девятого часа дня. Русские победили и гнали татар до Мечи, где часть преследуемых утонула. Мамай убежал в Кафу, где его убили. Ягайло к сражению не поспел. Олег участия не принимал.

Москвичи потеряли ряд военноначальников и вообще понесли серьезные потери. Всё.

А откуда же взялись все эти подробности про всероссийское ополчение, движение к Коломне по трем дорогам, число полков, ход сражения? Знаменитая атака Засадного полка, наконец? Где тут святой Сергий Радонежский? Где битва Пересвета с Челубеем?

Оказывается, все это взято из Сказания о Мамаевом побоище. Любопытнейшее произведение. Начать с того, что известно оно более чем в полутора сотнях списков. Что, конечно, свидетельствует о популярности Сказания, но уж никак не о его надежности в качестве источника информации. С историческими источниками так себя не ведут. Если полторы сотни людей переписывали его, внося свои изменения, стало быть, это чисто литературное произведение.

Понятно, что при этом восстановить первоначальный текст невозможно. Л. А. Дмитриев и М. А. Салмина доказывали, что ближе всего к протографу — так называемая Основная редакция. Ну раз так, посмотрим, какие новые сведения она содержит и насколько они достоверны. Вынужден просить прощения у читателя, но тут уж я текст первоисточника привести не смогу, очень длинный. Так что придется поверить мне на слово. Или поискать текст самому. К примеру, вот здесь: http://starbel.narod.ru/mamaj.htm. Размещенный по этому адресу текст взят из книги «Поле Куликово. Сказания о битве на Дону»(М., 1980. С. 110–217). Это т. н. вариант «Ноль» Основной редакции Сказания по списку ГПБ, О.IV.22 (рукопись середины XVI в.). И все цитаты будут делаться по нему, так что дальше источник повторять не буду.

Начнем с того, что в Сказании Мамай назван «еллин сый верою, идоложрец и иконоборец». Неплохо, да? Конечно, «еллин» может означать просто язычник. Но мусульманина язычником назвать никак нельзя. Да на Руси так и не делели.

Причина похода Мамая на Русь искажена. В летописных повестях вполне определенно говорится: это месть за поражение на Воже. «Задонщина» этот вопрос вообще обходит. В Сказании же ордынский князь собирается на Русь просто «по наущению дьявола». Причем собирается после победы там и остаться: «Аз не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем». Представляете себе кочевника Великой степи, осевшего в русских лесах и болотах? Нет, конечно, были в степной полосе и города. Их еще половцы строили, в доордынское время. Но много ли в них народу жило? Да и для этих горожан скотоводство все равно оставалось основой хозяйства. Просто в причерноморской степи снег глубокий, так что не позволяет зимой скот на подножном корму держать. Приходилось запасы делать и в стойла его на зиму загонять. Вот и возникли в степи города и села. Но в леса их жителей все равно не загонишь.

Идем дальше. Сказание повествует, что Мамай «по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами». Но этого заведомо не могло быть, поскольку он в это время не владел левобережьем Волги. В борьбе за власть Мамаю иногда удавалось Сарай захватывать и своих ханов там ставить. Но основой его владений были именно причерноморские степи и Крым. И к 1380 г. Мамай владел только ими. Стало быть, автор Сказания либо не знает истории Орды, либо просто не счел необходимым ее учитывать. Ему же нужно было показать, что на Куликовом поле русские противостояли всей Орде.

В устье Воронежа Мамай велит своим людям: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!» Давненько не слышал про кочевников, которые приходят куда-нибудь со своими стадами и сразу начинают там хлеб выращивать! Тем более, как мы потом увидим, ближе к концу лета. Самое то для яровых! Или они озимые сажать собирались? А зимой чем кормились бы? И чем скот кормили? Ну да, Мамай же им русские хлеба обещал!

Олег Рязанский почему-то, узнав о готовящемся нашествии, предполагает, что, получив известие о намерениях Мамая, Дмитрий убежит «в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро, или на Двину». Но если предполагать бегство Дмитрия в Новгород еще можно было (русские князья постоянно там спасались от татар, собираясь, если что, бежать за море), то Двинская земля в то время не принадлежит Москве. Она была новгородской. В XIV–XV вв. за нее как раз боролись Москва и Новгород. Вошли же земли по Северной Двине в состав Москвы только после присоединения Новгорода, в конце XV в. Так что упоминание о них, как о месте предполагаемого укрытия Дмитрия, однозначно говорит о составлении текста не раньше конца XV в.

Дальше начинается полная фантасмагория. В качестве правителя Литвы назван Ольгерд, который умер за несколько лет до событий. Историки, пользующиеся Сказанием как источником, чтобы объяснить это, ссылаются на желание автора усилить значение победы. Дмитрий противостоит не Орде, а Орде, Литве и Рязани. А литовским князем, доставившим больше всего хлопот Москве, был Ольгерд, совершивший на нее три нашествия. Вот его и вписали вместо Ягайло, ничем таким себя в борьбе с Русью не проявившего. Объяснение вполне логичное, но автоматически выбивающее почву из-под ног тех, кто рассматривает Сказание как исторический источник. Сами историки и утверждают, как видим, что его автор ничем себя не ограничивал. Что хотел, то и выдумывал.

С другой стороны, если автор так хотел подчеркнуть силу русских, следовало ожидать, что враги будут показаны серьезно. Как бы не так! Автор Сказания изображает Олега и Ольгерда предельно гадостно! Просто какие-то мелкие пакостники и жалобщики, надеющиеся только на то, что Мамай русских побьет, а они объедки подберут! «И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег Резанскый и Ольгорд Литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе».

Нет, что-то с Ольгердом не то. Скорее можно предположить, что писалось это настолько позже 1380 г., что автор уже и не помнил, кто тогда Литвой правил. А справиться даже по русским летописям не соизволил.

Да что там, он и относительно русских-то дел справки особо наводить не пытается. Пишет, к примеру, «посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя в Боровеск», хотя главный город Владимира — Серпухов. И даже «Задонщина», при всей своей литературности, указывает, что при сборе войск «трубы трубят в Серпухове». Ну, хотя, конечно, мог Владимир и в Боровске быть. Да только что ему там делать? И главное: зачем его вызывать в Москву, чтобы потом ехать в Коломну, если из Боровска (а тем более, Серпухова) до Коломны ближе?

Следующий прелюбопытнейший момент: в Сказании о Мамаевом побоище в качестве священника, благословляющего Дмитрия на битву, выступает митрополит Киприан: «Прииде къ преосвященному митрополиту Киприану». Хотя Киприана в это время в Москве нет. Поставлен-то он был на митрополию еще в 1376 г. Но Дмитрий его не признавал. В тот год жив был еще митрополит Алексий. Но последнего, москвича родом, активно лоббировавшего, как бы теперь сказали, с высокой церковной кафедры интересы родного княжества, не признавал Ольгерд. Вот и пришлось патриарху ставить другого. Однако этого не захотел принять Дмитрий. И стало на Руси два митрополита: в Киеве и Москве.

В начале 1378 г. Алексий умер. Но Дмитрий привык иметь своего митрополита. И самовольно поставил на это место некого Митяя (Дмитрия), которого не приняли даже некоторые русские иерархи. Однако летописи говорят: Митяй полтора года «исполнял обязанности» и только после этого отправился к константинопольскому патриарху на официальное поставление. Было это, как следует из того же Рогожского летописца, летом 1379 г. Через Оку он переправлялся, как я уже писал в главе про хоронологию Рогожского летописца, 26 июля, которое в том году, на самом деле было во вторник. Соответственно, в Константинополь попал (мертвым, поскольку в пути скончался) летом того же года. Но Дмитрий об этом узнать не мог, потому что посольство застряло в Константинополе. Переяславский архимандрит Пимен, по утверждению летописца, решил сам стать митрополитом, а противников этого решения из числа послов, чтобы не рыпались, заковал в железо. Сам же благополучно подделал княжескую грамоту, чтобы там теперь написано было: великий князь московский просит патриарха за Пимена.

Но у патриарха уже был один ставленник — Киприан. И Пимену, судя по летописи, пришлось долго и упорно подкупать византийских церковников, чтобы получить все же поставление. А в следующем году начался конфликт с Мамаем. Как итог, в 1380 г. Москва оставалась без митрополита. Киприана Дмитрий признал только после того, как узнал (в конце 1380 г.), что Митяй умер, а митрополитом самовольно стал Пимен. К тому же последний набрал займов для подкупа константинопольских церковников, а расплачиваться за них нужно было князю. В летописном рассказе о пименовых безобразиях, кстати, говорится, что выплата долгов продолжается «и по сей день». По какой, не указано, зато понятно, что статья писалась задним числом. Можно только предположить с большой долей уверенности, что делалось это после смерти Пимена, который сумел-таки некоторое время все же пробыть митрополитом между 1382 и 1389 гг. А тогда князю, естественно, легче было Пимена дезавуировать, а признать Киприана. Думаю, и долги он в то время платить не стал. А уж потом, когда все же признал Пимена, пришлось расплачиваться.

Почему же автор Сказания приписал к истории Мамаева побоища Киприана? Наши историки предпочитают говорить о том, что это указывает на время и место составления произведения: при жизни Киприана, в его канцелярии. Но, позвольте, господа! Киприан умер в 1406 г. В это время многие свидетели тех событий были еще живы. А кто когда главой церкви был, это и рядовой верующий знал. За митрополита же во время литургии молятся! И что, вы думаете, митрополит мог позволить себе такой бесстыдный обман? Нет, господа, не те времена были. Это сейчас в фальсификациях не стесняются: ври больше, и все пройдет. А тогда люди верующие были.

Так что Киприан мог появиться в Сказании только тогда, когда не то что жившие во времена Куликовской битвы, но и дети их, пожалуй, померли. Чтобы уже никто не помнил, кто в те времена был митрополитом. А вот то, что писалось все в митрополичьей канцелярии, это вполне реально. Осталось только посмотреть: когда церкви особо необходимо было подчеркнуть зависимость княжей (царской) власти от иерархов?

Выходя из Москвы на поле брани, Дмитрий молился перед Владимирской иконой Божьей Матери («И пакы приступи къ чюдотворному образу госпожы Царици, юже Лука евангелист, жыв сый написа»). В действительности, почитавшаяся как патрональная для всей Русской земли, икона эта была перенесена из Владимира в Москву в 1395 г., во время движения на Русь войск Тимура.

Ко всем этим несуразицам добавим полное несоответствие хронологии Сказания реалиям 1380 г. Смотрите сами. Дмитрий приезжает к Сергию Радонежскому. «И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра». Но в 1380 г. день Фрола и Лавра (18 августа) был в субботу. На воскресенье это число приходилось на следующий, 1381 г.

«Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар». Это о выходе русских войск из Москвы. Но 27 августа 1380 г. — понедельник. На следующий год — вторник. То есть это указание не стыкуется даже с собственной записью автора Сказания о 18 августа, воскресеньи. Четверг — в 1383 г.

Наконец, «приспевшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку». Простите, господа, но это суббота была, суббота! Причем на пятницу 8 сентября приходилось вообще невесть когда. Ведь 1380 г. был високосным, а стало быть, в 1379-м этот день выпадал на четверг. Ближайшее совпадение — 1385 г.!

То есть ни одна из приведенных в Сказании дат не совпадает с указанными при них днями недели. Причем нет даже закономерности в этих несовпадениях. Полное впечатление, что либо числа, либо дни недели указывались «от балды».

Как видим, информация Сказания заведомо недостоверна. Это очевидный «исторический роман». Причем должным образом идеологически обработанный. Использовать ее, как исторический источник — это примерно то же самое, что изучать историю Франции времен Ришелье по «Трем мушкетерам», а Россию — по Пикулю. Тем не менее историки так и делают. К примеру, Л. А. Дмитриев, много сил затративший на изучение Сказания, пишет: «Из всех произведений цикла С. — самый подробный и сюжетно-увлекательный рассказ о битве на Куликовом поле в 1380 г. С. сообщает целый ряд подробностей как о подготовке к Куликовской битве, так и о самом сражении, не зафиксированных другими источниками».

Но, может быть, у исследователей есть основание считать, что автор Сказания использовал неизвестные его предшественникам данные? К примеру, воспоминания участников битвы. Тем более, в одном месте он и сам об этом пишет: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича».

Но чтобы утверждать так, нужно иметь доказательства, что Сказание было написано в конце XIV в. Однако тот же Дмитриев признает: самый ранний список т. н. варианта «Ноль» Основной редакции Сказания (которая представлена наибольшим количеством вариантов) относится к началу — первой половине XVI в.

Чтобы хоть как-нибудь подвинуть время к 1380 г., исследователь ссылается на то, что всем спискам должен предшествовать протограф (так как они между собой расходятся), и датирует создание Сказания «не позже кон. XV в.». Основанием для этой даты служит ему, кстати, не Основная, а т. н. Летописная редакция, имеющаяся в Вологодско-Пермской летописи. Летописная же редакция ближе всех к Пространной летописной повести. «Здесь проведена последовательная переработка по пространной летописной повести взятого за основу текста Сказания», — пишет Дмитриев. Ну, если хочется, можно сказать и так. А может, правильнее будет признать, что перед нами именно первый вариант переработки Пространной повести в Сказание?

А вообще-то Сказание есть, как говорится в Словаре книжников и книжности Древней Руси, только в третьей редакции Вологодско-Пермской летописи. А она известна в списке середины XVI в. В более ранних вариантах на этом месте стоит летописная повесть. Так что аргумент Дмитриева, на котором строится снижение возраста протографа Сказания, не работает.

Да и в любом случае прошло более ста лет. Так что никаких «самовидцев» быть не могло, это чистый блеф автора Сказания. Точно так же, как Забелинский вариант Сказания (основной список — Новгородская Забелинская летопись XVII в., ГИМ, собр. Забелина, № 261) перечисляет неизвестные по другим спискам имена людей, видевших будто бы князя Дмитрия во время боя («…реша ему первый самовидец Юрка сапожник…, второй самовидец Васюк Сухоборец… третий же рече Сенька Быков… четвертый же рече Гридя Хрулец»). Тут уж даже сам Дмитриев пишет, что данные эти, возможно, отражают «поздние домыслы».

Так что никакой более полной информации у автора Сказания очевидно не было. Откуда ей взяться было? Ссылка на устные предания, как делает Дмитриев, даже не смешна. Кто не знает поговорки «Врет, как очевидец»? А уж через век… Устные предания способны сохранить сведения о канве событий, территории, на которой они происходили, — и вряд ли больше. Остальное (даже названия населенных пунктов, народов, имена участников) подвергается почти неизбежному искажению.

Из других же упомянутых нами письменных источников есть Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича да Житие Сергея Радонежского. Житие Сергия составлялось, как следует из исследования Б. М. Клосса, примерно в 1418 г. Епифаном Премудрым. Но оно до нас не дошло. Дошли редакции, осуществленные в 1438–1459 гг. Пахомием Логофетом. В самой ранней говорится: «Некогда же приде князь великии в монастырь къ преподобному Сергиу и рече ему: „отче, велиа печаль обдержит мя: слышах бо, яко Мамаи въздвиже всю Орду и идет на Русьскую землю, хотя разорити церквы, их же Христос кровию Своею искупи. Тем же, отче святыи, помоли Бога о том, яко сия печаль обща всем християном есть“. Преподобныи же отвеща: „иди противу их и Богу помогающу ти победиши, и здравъ съ вои своими възвратишися, токмо не малодушьствуи“. Князь же отвеща: „аще убо Богъ поможет ми молитвами твоими, то пришед поставлю церковь въ имя Пречистыа Владычица нашя Богородица честнаго Еа Успениа и монастырь съставлю общаго житиа“. Слышанно же бысть, яко Мамаи идет с татары с великою силою. Князь же, събрав воя, изыде противу их. И бысть по пророчьству святого Сергиа, и победивь, татары прогна и сам здравъ съ вои своими възвратися. И тако моливь святого Сергиа обрести место подобно, иде же цръковь сътворити. И тако обретше место подобно, призва же и княза великаго и основаста церковь, иже и вскоре сътворше церковь красну въ имя Пречистыа на Дубенке и съставишя обще житие. Постави же единого от ученикъ своих игумена в том монастыри, сам же пакы възвратися въ свои ему монастырь».

Позже, правда, этот текст стал обрастать подробностями. В третьей редакции появилось сообщение о посылке Сергием письма князю уже на Дон. А в Никоновской летописи (20-е годы XVI в.) — об отправке Пересвета и Осляби.

В Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича говорится следующее: «Враги же, живущие вокруг земли его, позавидовали ему и наклеветали на него нечестивому Мамаю, так сказав: „Дмитрий, великий князь, называет себя царем Русской земли и считает, что превзошел тебя славой, и противостоит твоему царству“. Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых, сказал князьям и вельможам своим: „Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою переменю, и повелю поклоняться своему Магомету. А где церкви были, тут ропаты поставлю и баскаков посажу по всем городам русским, а князей русских перебью“. Как прежде Агаг, царь васанский, похваляясь, выступил против кивота завета Господня, бывшего в Силоме: похвалившись так, сам и погиб.

И послал Мамай сначала воеводу поганого Бегича с большим войском и со многими князьями. Услышав о том, князь Дмитрий пошел ему навстречу с великими силами земли Русской. И сошлись с погаными в Рязанской земле на реке Воже, и помог Бог и Святая Богородица Дмитрию, а поганые агаряне были посрамлены: одни перебиты были, а другие обратились в бегство; и возвратился Дмитрий с великой победой. И так вот защищал он Русскую землю, отчину свою.

И бесстыдный Мамай покрыл себя позором, вместо хвалы бесчестие приобрел. И двинулся он сам, бахвалясь, на Русскую землю, и на Дмитрия, обуреваемый злобными и беззаконными мыслями. Услышав же об этом, князь Дмитрий, преисполнившись скорби, обратился к Богу и к пречистой его Матери и сказал: „О пресвятая госпожа Богородица-дева, заступница миру и помощница, моли Сына своего за меня, грешного, да удостоюсь славу и жизнь свою положить во имя Сына твоего и твое, ибо не имеем другой помощницы, кроме тебя, Госпожа. Да не порадуются неправедные враги мои, да не скажут поганые: „Где же Бог их, на которого они уповают?“, да будут посрамлены все творящие зло рабам твоим. Так как я раб твой и сын рабы твоей, испроси мне, Госпожа, силу и помощь от святой обители твоей и от Бога моего против моего супостата и нечестивого врага. Воздвигни мне, Госпожа, крепость силы перед лицом врага и вознеси имя христианское перед погаными агарянами“.

И призвал он вельмож своих и всех князей Русской земли, бывших под властью его, и сказал им: „Должно нам, братия, сложить головы свои за правую веру христианскую, да не будут захвачены города наши погаными и не запустеют святые Божии церкви, и не будем рассеяны мы по всей земле, да не будут уведены в полон жены и дети наши, да не будем притесняемы погаными во все времена, если за нас умолит Сына своего и Бога нашего Пречистая Богородица“. И отвечали ему князья русские и вельможи его: „Господин наш русский царь! Обещали мы, служа тебе, жизнь свою отдать, и ныне ради тебя кровь свою прольем, и своею кровью второе крещение примем“.

И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, нового чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарском поле на реке Дон. И сошлись полки, как сильные тучи, и заблистало оружие, как молния в дождливый день. Ратники же бились врукопашную, по долинам кровь текла, и вода Дона-реки с кровью смешалась. А головы татарские, словно камни, падали, и трупы поганых лежали подобно посеченной дубраве. Многие же благоверные видели ангелов Божиих, помогавших христианам. И помог Бог князю Дмитрию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и побежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб. И возвратился князь Дмитрий с великой победой, как прежде Моисей, Амалика победив. И наступила тишина в Русской земле»^{87}.

Как видим, тут тоже ничего, что могло бы послужить дополнительным источником информации для автора Сказания, нет. Да и написано Слово было, очевидно, как мы уже указывали, в XVI в. При этом хочется отметить: в Слове причина войны названа вполне конкретная. Мамаю доносят, что Дмитрий не хочет подчиняться. Тот шлет Бегича, а после разгрома последнего идет сам. Говорится, правда, что Мамай хочет омусульманить Русь, но уж никак не о том, что он хочет туда переселиться. Так что Слово как источник более достоверно, чем Сказание.

Да, чуть не забыл: автор Слова ни разу Мамая царем не назвал. В отличие от автора Сказания («яко безбожный царь Мамай грядеть на нас»). То есть, похоже, он-то еще помнит, что Мамай права именоваться царем не имел. А ко времени написания Сказания об этом уже забыли.

Вот и получается, что для своих построений относительно Куликовской битвы историки пользуются самым далеким от истины источником. А ведь такие подробности, как знаменитая атака Засадного полка, известны только из него. Так же, как посольство Захарии Тютчева, посылка нескольких «стражей» (разведгрупп, как бы мы теперь сказали), выход из Москвы по трем дорогам, участие в походе купцов-сурожан, распределение полков и их воевод, седьмой час дня как время, когда татары стали одолевать, ранение князя Дмитрия.

Только в Сказании упомянуты князья и воеводы, которые по другим источникам не известны: Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, Роман Прозоровский, Лев Курбский, Глеб Брянский, Дмитрий и Владимир Всеволожи, Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский, воеводы Владимира Серпуховского Данило Белеут и Константин Конанов. Причем автора явно не тревожит, что прозоровский и курбский уделы были выделены только в начале XV в., а андомский — и того позже.

Если учесть, что кроме этих никому не известных персонажей в Сказании фигурируют белозерский князь Федор Романович (названный Семеновичем, как и в «Задонщине»), Дмитрий Ростовский (хотя на одной стороне разделенного к тому времени Ростова правил Андрей Федорович, а на другой — Александр Константинович) и Андрей Ярославский (правил Василий Васильевич, у которого были братья Глеб и Роман), получается, что Сказание не приводит ни одного достоверного имени, кроме тех, которые непосредственно связаны с Москвой. Даже для Серпуховского княжества воеводы указаны какие-то неизвестные.

Между прочим, и знаменитый Дмитрий Боброк Волынский всплывает в качестве участника битвы только в Сказании.

Для примера: в Повести о Тверской войне в Рогожском летописце названы князья, участвовавшие в походе Дмитрия на Тверь. Это «тесть его князь великыи Дмитрiи Костянтиновичь Суждальскыи, князь Володимеръ Андреевичь, князь Борис Константиновичь, князь Андрей Федоровичь Ростовьскыи, князь Дмитрiи Костянтиновичь Ноготь Суждальскыи, князь Семенъ Дмитреевичь, князь Иван Василiевичь Смоленскыи, князь Василеи Василiевичь Ярославскыи, князь Роман Василiевичь Ярославскыи, князь Федор Романовичь Белозерскыи, князь Василiи Михаиловичь Кашиньскыи, князь Федор Михаиловичь Можаискыи, князь Андреи Федоровичь Стародубскыи, князь Василiи Костянтиновичь Ростовьскыи, князь Александр Костянтиновичь братъ его, князь Роман Михаиловичь Бряньскыи, князь Семенъ Костянтиновичь Оболеньскыи, брат его, князь Иванъ Торушьскыи…»^{88}. Так вот, в этом обширном списке, насколько я могу судить по родословным книгам, сомнения вызывают только Семен Константинович Оболенский (не нашел я такого в списках этого времени) и Роман Михайлович Брянский (Брянск вообще был уже захвачен Литвой). Да еще оболенский князь Иван Константинович назван тарусским. Не самая большая ошибка, если учесть, что оболенские князья были потомками Юрия Тарусского. В родословных Иван Константинович фигурирует как Оболенский, но в принципе ничто не мешает ему в это время занимать и Тарусу. Ну и Федора Михайловича Моложского летописец назвал Можайским. Ну, так это описка в Рогожском летописце, так как в Симеоновской летописи он именуется именно Моложским. Остальные — реальные, подтвержденные документами того времени и родословными книгами князья.

Как редактировали историю

И что же мы получаем? А вот что.

Первые сведения о Куликовской битве были записаны, видимо, вскоре после события. Такой вывод можно сделать хотя бы из того, что дата «8 сентября, суббота» названа в Краткой и Пространной летописных повестях и «Задонщине». И она соответствует 1380 г. Вряд ли, честно говоря, летописец, если он работал сильно позже, стал бы высчитывать: какой же тогда был день? Так же рано был зафиксирован и список павших в бою князей и воевод. Именно тот, который есть в Синодике и Краткой повести.

Все возвращается на круги своя

Рискну предположить: формирование того, что потом стало Куликовским циклом произведений, началось после смерти Дмитрия Ивановича. Т. е. после 1390 г. На это указывает целый ряд моментов. К примеру, совпадение до этого года текстов Троицкой и Симеоновской летописей и Рогожского летописца. Написание текста повести о Митяе и поставлении Пимена после смерти последнего. Да и вообще, давайте признаем: смена правителя, тем более такого, на время жизни которого пришлось много значительных событий, — вполне достойный повод увековечить его память на бумаге. Совсем не обязательно в виде летописных статей. Скорее в это время создаются именно отдельные повести о Литовщине, Тверской войне, битве на Дону, Нестроении в митрополии и, наконец, Житии и преставлении Дмитрия Ивановича. Все это пока еще в краткой и довольно скромной форме, без безудержного восхваления умершего.

Наконец, в 1395 г. происходит психологически очень важное событие. На Русь надвигается Тимур. Он доходит, если верить летописям, до Ельца. Но в день, когда в Москву приносят Владимирскую икону Божьей Матери (помните, ту самую, у которой будто бы молился Дмитрий, отправляясь на Куликовскую битву), Тимур поворачивает свои войска. Происходит то, что считают чудом. А это тоже достойно увековечения на бумаге.

Возможно, тогда же были сделаны и первые записи в каких-нибудь летописях. И были они, очевидно, примерно такими же, как те, что находятся нынче в Псковских летописях. То есть в них было сказано о том, что в 6888 г. великий князь Дмитрий бился с татарами на Дону, вблизи устья Непрядвы, в большом чистом поле 8 сентября, в субботу. Русские одержали победу.

Следующий этап приходится на начало XV в. Прошло лет тридцать, еще живы участники сражения. У власти — сын Дмитрия Ивановича Василий, который, кстати, довольно долго прожил в Орде. Только что (около 1406 г.) умер Тохтамыш. В том же году скончался Киприан. А в 1409 г. (не могу понять, почему везде указывается 1408-й, когда в Рогожском летописце и Симеоновской летописи четко стоит 6917-й?) на Русь вторгается Едигей. Старый недруг Тохтамыша в это время в Орде играет фактически такую же роль, что и Мамай тридцать лет назад: не будучи законным ханом, правит. Для набега же он выбирает время, когда Василий Дмитриевич находится в ссоре с Литвой (Витовтом). Как рассказывают летописи, русские и литовцы сходятся на реке Угре. Едигей присылает своих людей будто бы в помощь Василию. Но когда тот замиряется со своим тестем Витовтом, Едигей обрушивается на Московское княжество.

И что интересно: годом раньше Иван Владимирович Пронский выгоняет из Рязани Федора Ольговича. А тот недавно подписал союзный договор с Москвой. Василий Дмитриевич Московский пытается оказать помощь союзнику. Но на реке Смядве рязанцы наголову громят московские войска. Один воевода убит, второй пленен. И хотя после этого рязанские князья договариваются между собой и Федор возвращается в Рязань, но вряд ли у москвичей в это время теплые отношения к южным соседям. Как тут не припомнить Олега и не сказать про него (а заодно про рязанцев) что-нибудь «доброе»?!

Наконец, в 1408 г. портятся московско-тверские отношения. Еще год назад тверской великий князь Иван Михайлович ходил вместе с Василием Дмитриевичем Московским против Витовта. Но… Василий повел себя «не по чину». Он заключил мир с Литвой, не посоветовавшись с союзником. Больше того, в списке заключивших мир московский князь поставил тверского после своего брата Владимира. Но «по табелю о рангах» великий князь должен был стоять выше обыкновенного. Фактически Василий нанес тверичам оскорбление, повернув дело так, как будто они были не равноправные союзники, а подчиненные. Реакция последовала незамедлительная. Иван оповестил москвича: больше в литовских делах он ему помощь не окажет. И занялся изгнанием из Кашина своих родичей, поддерживавших дружбу с московским соседом (об этом я уже писал).

Ничего не напоминает? Ситуация практически идентична той, что была между 1375 и 1385 гг. Москва оказывается в чисто враждебном окружении Литвы, Орды, Твери и Рязани.

Вот в этих условиях и пишется, похоже, в Троицкой обители новая летопись, которая получила потом название Троицкая. А также Житие Сергия Радонежского. Рост интереса ко времени победы над татарами на волне Едигеева нашествия совершенно естественен.

Именно в это время отдельные произведения Куликовского цикла, возможно, редактируются и вносят в летопись. Появляется известная нам ныне Краткая летописная повесть. В отличие от старых сведений, дошедших, возможно, в составе Новгородской первой летописи, здесь убрана информация о трусости «московских небывальцев», указано побольше имен погибших (московских воевод), есть упоминание о Пересвете (чего не было в Синодике) и сказано, что союзниками Мамая были литовцы и рязанцы.

Ничего невозможного в тексте нет. Про литовцев, вон, и немцы упоминали. Наши, правда, ничего не написали о том, что литовцы их на обратном пути побили. Но вполне возможно, что какие-то отряды русские и попались под горячую руку не успевшим к бою литовцам. А русский летописец не захотел «отчетность портить».

Что касается Олега Рязанского, Краткая повесть ничего такого особенно плохого про него не говорит. Ну, предпринял он некие действия, не вызвавшие у москвичей восторга. Вероятно, речь идет о том, что Олег воспрепятствовал проходу московских войск к Дону кратчайшим привычным путем, через Переяслав-Рязанский. Причем не силой воспрепятствовал, если судить по летописи, а просто дорогу испортил («на рекахъ мосты переметалъ»). Может быть, этим и объясняется странный марш москвичей от Коломны на устье Лопасни? А не тем, что, как объясняют современные историки, Дмитрий хотел путь Ягайло преградить. Глупо это: двигаться навстречу более слабому противнику, рискуя оставить более сильного в тылу. Литовцы — ребята не трусливые, недавно трижды на Москву ходили и учинили хороший разгром. С чего же это Дмитрий должен был рассчитывать одним движением навстречу Ягайло испугать? А кабы не испугались, драться начали? А татары бы за это время традиционным путем, через Рязань, в московские земли прошли?

Другое дело, если Дмитрий уклонился, чтобы обойти основные рязанские земли. Да, честно говоря, так и не понятно, входил ли он вообще в рязанские пределы. Ведь нужно помнить: в это время существовало Елецкое княжество. И если верить целому ряду карт и работам исследователей, граница между Рязанским и Елецким княжествами как раз и проходила по Дону. Правда, до какого места, не очень понятно. Считается, что как раз до Красивой Мечи. Все, что севернее ее, было уже Рязанским. Но основывается этот вывод на договорной грамоте московского князя Ивана III с рязанским князем Иваном Васильевичем от 1483 г. В документе говорится: «…а тебе не вступатися в нашу отчину в Елеч и во вся Елецская места, а Меча нам ведати вопче». Но это обозначает только, что в конце XV в., через сто лет после интересующих нас событий, ослабевшая Рязань, отдавая Москве свои земли севернее Мечи, оставляла за собой южные, называя их елецкими.

Но где проходила граница Елецкого княжества до того, как в 1415 г. его разгромили татары («В лето 6923, Сентября. Прiидоша Татарове мнози и воеваша по Задонью реки влати Рязаньскiа, и много зла сътвориша, и градъ Елецъ взяша, и Елецкаго князя убиша, а инiи в Резань убежаша; и много воевавше, Татарове возвратишася со многимъ полономъ и богатствомъ во свояси»^{89}? К примеру, в Повести о хождении Пимена в Царьград сообщается, что рязанцы провожали митрополита в 1389 г. только до Чур Михайлова («И въ вторый день прiидохомъ до Чюръ Михайловыхъ; сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и градъ былъ бяше;…и поплыхом рекою Дономъ на низъ»^{90}). А в устье Воронежа он встретился с елецким князем и его боярами («в шестой же день приспехом до усть Вороноже реки… прииде к нам князь Юрьи Елетцкий з бояры своими и со многими людми»). Что такое Чур-Михайлов, историки до сих пор не знают, но в любом случае располагают его значительно севернее Красивой Мечи. Либо это нынешнее село Архангельское на реке Кочуре, левом притоке Дона^{91}, либо другое название нынешнего Данкова на реке Вязовне, правом притоке Дона, расположенном между Мечей и Непрядвой. В любом случае, Куликово поле могло быть уже в елецкой земле. А москвичи, при прохождении до него, могли рязанские земли либо вообще не затронуть, либо задеть лишь краем. Для того и ушли на запад.

Кстати, была еще Тула. В договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 году, про нее говорится: «Тула как было при царице при Тайдуле, и коли ее баскаци ведали…»^{92}. То есть вокруг этого города была некая территория, не принадлежавшая никому. По крайней мере, после 1381 г. А до него? В. Л. Егоров пишет: «С юга к коломенскому баскачеству примыкало тульское, занимавшее район, ограниченный с запада и севера верхним и средним течением Оки, а с востока — рязанскими пределами. Выделение его в особую территориальную единицу, имевшую собственную администрацию, подтверждается документальным сообщением о тульских баскаках. Юридически этот район на протяжении всего XIV в. считался подвластным Золотой Орде»^{93}. И через Тулу же вел из Москвы знаменитый Муравский шлях, дорога на юг. Так что Дмитрий вполне мог дойти до места битвы, ни разу не вступив в Рязанскую землю.

Краткая повесть была первой московской версией событий 1380 г. Во второй половине XV в. она попадает в тверское летописание. Похоже, что автор летописи, вошедшей в Рогожский летописец, переписал Троицкую, вставляя в нее сведения из какой-то не дошедшей до нас тверской. Но по периоду 1380–1382 гг. у него ничего дополнительного не было, потому он и принял московскую версию, не проверяя. Отсюда и несовпадение дат.

Примерно в то же время, когда в Твери (или Кашине) составлялся Рогожский летописец, появляется первый вариант «Задонщины». Тот самый, который Кирилло-Белозерский список. От летописи он отличается пока еще немного. Просто написан литературно, более хвалебно в отношении к Дмитрию Ивановичу и Владимиру Андреевичу. Плюс, Ольгердовичи в качестве союзников неожиданно всплывают. Но это-то как раз нормально. Андрей Полоцкий на Русь сбежал еще года за два до этого. Возможно, что и за год. Псковская первая летопись говорит о том, что «прибеже князь Андреи Олгердович во Псковъ; и посадиша его на княжении»^{94} под 6885 годом. Потому и считается, что он пришел в 1377-м. Однако известие о Куликовской битве в этой летописи расположено под 6886, следующим годом. Впрочем, Псковская третья летопись известие о приходе Андрея оставляет под 6885 г. же, а Куликовскую битву переносит под 6888-й. А вообще псковские летописцы с датами не в ладах были, это по их произведениям видно.

А Дмитрий Брянский (на самом деле — Трубческий) перешел на сторону Дмитрия Московского как раз в декабре 1379 г., когда московское войско во главе с Владимиром Андреевичем, Андреем Полоцким и Дмитрием Волынским (Боброком) ходило на Трубческ и Стародуб. Так что эти два князя были в то время подручными Москвы, и в битве вполне могли участие принимать. Со своими дружинами. Но «Задонщина» ничего другого на самом деле и не утверждает. Там же, даже в более позднем варианте, не пишется, что среди погибших псковичи были. Только «паны литовские».

Возможно, «Задонщина» в своем Кирилло-Белозерском варианте была написана до 1460 г. Основание для этого можно увидеть в том, что содержащийся в Тверской летописи летописец княжения Тверского, как утверждает в тексте его автор, написан был по велению князя Бориса Александровича, который умер в 1461 г. А в летописи, как я уже писал, находится кусок, подобный тому, что есть в «Задонщине» (начало и конец).

Следующим рубежом, после которого появилась новая версия Куликовской битвы, стал, по всей видимости, 1480 г., знаменитое стояние на Угре (обратите внимание: опять на Угре, как и в 1409 г.). Напомню: Ивану III пришлось иметь дело с татарами Большой (Волжской) орды и литовцами. Но теперь уже можно однозначно говорить о победе русских, хотя решающего сражения и не было.

И вот после этого, похоже, на свет появляются новые произведения Куликовского цикла. Напомню: к 80-м гг. XV в. относятся самые старые листы, использованные для создания одного из дошедших до нас списков Новгородской четвертой летописи. На 1508 г. заканчиваются записи в Софийской первой. То есть первоначальные варианты этих летописей, возможно, писались и раньше. Но мы-то видим только те, которые появились после 1480 г. Так что утверждать, что Пространная летописная повесть содержалась в летописях Новгородско-Софийской группы изначально, мы основания не имеем.

А вот что они появились не раньше 1480-го — вполне. Тут и ошибки в датировке, и появление новгородской помощи, и добавление в список погибших людей, умерших в другое время. Объяснить эти ляпы можно только тем, что «распространение» Краткой повести писалось уже значительно позже самих событий, когда никаких свидетелей в помине не было. Плюс, как я уже указывал, после присоединения Новгорода к Москве. Именно после этого и летописи новгородские можно было подправить в необходимом победителям духе, и новгородцев в участники событий записать.

Да, кстати, и на Рязань «наехать». Ведь после присоединения Новгорода (1478) и Твери (1485), у москвичей оставался один соперник — Рязанское княжество. Был еще Псков, но там с 1462 г. уже сидели князья, которых направляли из Москвы. Так что опорочить единственных конкурентов, показать, что они испокон века «предатели Родины», — святое дело.

И, наконец, XVI в., его начало. Именно тогда появляется Сказание о Мамаевом побоище, фактически завершившее создание летописного мифа о Куликовской битве. Через полторы сотни лет автор Сказания начал вписывать массу подробностей, которые ему уже никто не мог рассказать. А последующие историки решили ему поверить.

Похоже, Сказание формировалось все же в 20-е гг. при составлении т. н. Никоновской летописи. То есть первичной является не Основная, а Киприановская редакция, и прав был С. К. Шамбинаго, а не Л. А. Дмитриев. Создавался новый вариант истории о Куликовском сражении именно из-за того, что готовилась специальная митрополичья версия летописи. Для нее собирали все, что только можно. И из этого всего делали сводные статьи. Причем не очень-то даже и смотрели, насколько различные материалы стыкуются. Что, конечно, и в статьях за 6888 и 6889 гг. Никоновской летописи видно. На два года разнесены статьи потому, что с конца XV века на Руси утверждается сентябрьское начало года. Между прочим, в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях начало года, похоже, еще мартовское. Хотя в Новгородской четвертой в вопросе о начале года сам черт ногу сломит. Там в годовых статьях полная неразбериха.

Киприановская редакция Сказания, кстати, Ягайло с Ольгердом не путает. И появление в тексте Киприана разъясняет. Там пишется, что Дмитрий пригласил Киприана в Москву после того, как узнал, что Митяй умер, а Пимен самовольно стал митрополитом. По версии автора Никоновской летописи, это было в 6888 г. Выше я уже говорил, что такого случиться не могло. И что в Рогожском летописце (а стало быть, и в Троицкой летописи) даты появления Киприана в Москве изложены правильно. Но в Никоновской летописи по крайней мере попытка предпринята. В других редакциях Сказания этого нет. Еще в Основной редакции и епископ Коломенский назван Геронтием вместо Герасима. Что заставляет думать: написана она была еще позже, и кем-то не слишком грамотным.

Особенностью Киприановской редакции, писавшейся при митрополите, является и существенное расширение роли церкви в событиях 1380 г. Именно в связи с этим становится понятно, почему Дмитрий получает благословение сразу у трех церковных, ведущих в то время, иерархов: Киприана, Сергия и коломенского епископа Герасима.

К той же второй четверти XVI в. относятся и очередные правки других произведений, имеющих касательство к теме Куликовской битвы. В новой редакции Жития Сергия Радонежского появилось сообщение об отправке им на битву Пересвета и Осляби. В «Задонщине» перечень земель Кирилло-Белозерского списка был заменен на перечень городов и появилось исчисление погибших по их землям, в котором упоминались и новгородцы, и даже рязанцы.

После этого история начала выглядить так. Мамай, правивший всей Ордой от имени «царя» (напомним: русские никогда не звали татарского властителя ханом, только царем), убил этого царя и стал владеть всем сам. Он злился на Дмитрия за поражение на Воже. Поэтому собрал войска, нанял фрягов, черкасов и ясов (и кого-то еще, не названных) и пошел на Русь. Перешел Волгу, дошел до реки Воронеж и расположился кочевать.

Олег Рязанский, узнав, что Мамай уже на Воронеже, на его земле, послал ему дары и жалобу на Дмитрия, который отнял у рязанцев Коломну. Олег же сообщил о намерениях Мамая идти на Русь Ягайло. При этом он высказал предположение, что Дмитрий, узнав о нашествии, убежит на окраину своих земель (в Новгород или на Двину), и можно будет занять его земли, а Мамая умилостливить дарами.

Мамай потребовал от Олега и Ягайло прислать ему свои войска. Будто бы для того, чтобы подтвердить верность, так как у него и самомго сил достаточно. За это обещал отдать им Русь (стало быть, себе брать не собирался!).

Дмитрий получил сообщение о том, что Мамай стоит на Воронеже (не сказано, от кого), и обратился за благословением к Киприану. Киприан посоветовал узнать, правда ли это, и собирать войска. Дмитрий обратился сперва за помощью к Михаилу Тверскому, который отправил в Москву Ивана Холмского (надо так понимать, с воинами). Из Боровска был вызван Владимир Андреевич.

В это время пришло подтверждение: Мамай собирается в поход. Опять идет к Киприану. Тот интересуется: не провинился ли чем-нибудь Дмитрий перед Мамаем? Дмитрий говорит, что не виновен. В этот момент приходят послы от Мамая с требованием дани, «как при Узбеке». Дмитрий отказывается, соглашаясь выплатить только то, о чем договаривались раньше (как раз приходит осень, время платить дань). Но послы отвергают предложение. При этом сообщают, что Мамай уже на Дону.

Опять идет князь к митрополиту. Киприан предлагает отправить столько золота и серебра, сколько можно собрать. Дмитрий посылает посольство с дарами. Посол Захария Тютчев в рязанской земле узнает о присоединении к татарам Олега и Ягайло, и шлет об этом сообщение. Тогда Киприан советует сопротивляться. Дмитрий посылает «стражу» на Тихую (или Быструю) Сосну, с заданием «взять языка», а сам рассылает по русским землям приказ собираться у Коломны 31 июля.

Возвращается разведка с «языком». Тот сообщает, что Мамай не торопится, потому что «ждет осени и объединения с литовцами». Тогда Дмитрий переносит сбор войска на 15 августа.

В Москве к этому времени собираются князья Белозерские, Кемский, Каргопольский, Андомские, Ярославский, Прозоровский, Курбский, Ростовский, Устюжский. Можно так понять, что они были на пиру у московского тысяцкого Микулы Васильевича, потому и оказались в Москве.

18 августа Дмитрий идет помолиться в Троицу. И просит у Сергия Пересвета и Осляби, так как те известны как прекрасные воины и полководцы.

В Москве Дмитрий молится перед иконой Владимирской Божьей Матери и перед массой святых реликвий, и выступает на Коломну. Выходят по трем дорогам. Владимир — по Брашевской, князья Белозерские — по Болвановской, сам великий князь — на Котел. С собой он берет десятерых купцов-сурожан, «чтобы те могли рассказать в далеких странах, что случится на поле битвы, поскольку их везде знают».

В Коломну великий князь приходит 28 августа, в субботу. В воскресенье в поле проводит смотр и распределяет силы по полкам. Себе берет белозерцев, полк правой руки отдает Владимиру и ярославцам, полк левой руки — Глебу Брянскому, передовой — всеволожам. Благословляется у Герасима и трогается к устью Лопасни. Там останавливается и дожидается Тимофея Вельяминова, который приводит из Москвы остальные силы.

Дмитрий отдает приказ: ничего не трогать в рязанской земле. И в воскресенье начинает переправляться через Оку. Сам великий князь переходит реку на следующий день. У переправы остается Тимофей Вельяминов, ждать отставших. Князя волнует, что у него мало пехоты. Подсчет сил показывает, что собралось 200 тысяч.

Узнав о выступлении Дмитрия со столь большими силами, Олег и Ягайло не решаются присоединиться к Мамаю. Ягайло, уже начавший движение, останавливается у Одоева. Решают ждать: чем закончится?

Наступает сентябрь 6889 г. от С. М. Дмитрий приходит на Березуй, за 23 «поприща» до Дона. Здесь к нему присоединяются Андрей Полоцкий с псковичами и Дмитрий Брянский со своими людьми. Вперед отправляется дозор. Князь потихоньку продвигается к Дону. Дозорные привозят «языка» из сановников Мамая. Тот сообщает, что Мамай на Кузьмине гати, но не торопится, так как ждет Олега и Ягайло. На Дону будет через три дня. Начинается совещание: переправляться ли? Тут поспевает пешее ополчение. Пересчитывают войско снова: 400 тысяч. Ольгердовичи советуют переправиться, так как за рекой люди будут биться крепче, зная, что отступать некуда. Так и решают. Переправляются до ночи на 8 августа. Ночью Боброк, знаменитый полководец, ведет Дмитрия на Куликово поле, показывать приметы. Татары уже здесь, поскольку Дмитрий с Боброком останавливаются «между полками». Смотрят в сторону татар и видят, что позади них воют волки, а с правой стороны от татар на Непрядве беспокоятся птицы. Выделил слова, потому что получается, что татары стоят правым флангом к Непрядве.

Дальше идет описание ряда видений. Так, некий Фома, поставленный на страже «на реке на Чюре Михайлове», вилит, как на надвигающееся с востока войско нападают пришедшие с юга два светлых юноши (считается, что это святые Борис и Глеб). Двое других воинов видят святого Петра Московского, избивающего эфиопов.

На утро до третьего часа дня (около половины девятого по нашему счету, учитывая широту и время года) ничего не было видно. Только потом начало проясняться. Дмитрий отправляет Владимира «вверх по Дону в дубраву» с Засадным полком. Опять-таки обращаю внимание: дубрава располагалась выше по течению Дона от места битвы. Полк правой руки достается Микуле Васильевичу. Сам князь меняется одеждой с Бренком. Тут приходит письмо и освященный хлебец от Сергия. Дмитрий молится и дает приказ медленно наступать.

С татарам сходятся в шестом часу. На поле, хотя оно раньше и охарактеризовано как огромное, становится тесно. Дмитрий ненадолго отправляется в «сторожевые полки», но потом возвращается в «великий». Мамай следит за боем с холма.

Когда полки сходятся, из татарского выезжает богатырь и начинает вызывать противника. Выходит Пересвет. В результате схватки оба гибнут.

В седьмом часу начинается общий бой. К девятому татары начинают одолевать. Под Дмитрием убито два коня, сам он ранен и укрылся в дубраве под упавшим недавно, а потому еще зеленым деревом. Боброк не пускает Засадный полк, несмотря на желание Владимира. Только когда к исходу девятого часа южный ветер подул со спины воинам Засадного полка, Боброк дал команду к атаке. Опять-таки: это значит, что, по мнению автора Сказания, Засадный полк стоял спиной к югу, а стало быть, атаковал на север!

Татары бегут. Русские преследуют их до Мечи. Многие татары утонули в реке (какой — не ясно).

Начинают искать князя. Находят в дубраве по правую руку. Дубрава в тексте упоминается только дважды: как место укрытия Засадного полка и как место обнаружения Дмитрия. Одна ли это дубрава? Если одна, то Засадный полк стоял за правым флангом русских войск.

Считают потери. Убиты князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, князь Федор Семенович (кто такой, не ясно), князь Иван Михайлович (тоже не ясно), князь Федор Тарусский и его брат Мстислав, князь Дмитрий Монастырев, воеводы: Семен Михайлович, Микула Васильевич, Михаил и Иван Акинфичи, Иван Александрович, Андрей Шуба, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич, Волуй Окатьевич, Михайло Бренко, Лев Мозырев, Тарас Шатнев, Семен Мелик, Дмитрий Минин, Александр Пересвет. Всего погибло 360 тысяч. Князь велит похоронить всех, «кого успеют» на поле между Доном и Мечей. И пошел назад через рязанскую землю. Тут ему сообщили, что Олег приказал возвращавшихся грабить. Дмитрий собрался на Олега, но тот ушел на литовскую границу. Бояре перешли к Дмитрию, и тот отправил в Рязань наместника. Ягайло же, не дойдя до поля одного дня, узнал о битве и ушел.

В Коломну русские вернулись 21 сентября. Простояли там четыре дня и отправились в Москву.

Мамай же по возвращении собрал новое войско и собрался идти в набег. Но узнал, что на него идет Тохтамыш из Синей Орды. Был бой на Калке. Тохтамыш победил. Мамаевы князья решили ему сдаться. А сам Мамай с единомышленниками и казной сбежал в Кафу. Где его и убили местные, позарившись на богатства.

Так в принципе было завершено создание основного варианта официальной истории Куликовской битвы. В дальнейшем к нему добавляли немного. В Основной редакции Сказания, к примеру, в списке погибших появились нижегородские бояре. В поздней «Задонщине» — рязанские.

Даже тогда им не очень верили!

Если быть точными, придется признать: попытки авторов Никоновской летописи внедрить собственную версию битвы успехом не пользовались. Как литературное произведение — это да, Сказание заткнуло за пояс «Задонщину». Более 150 вариантов — это сильно! Но относительно использования сведений из Сказания в качестве исторического источника… Берем Ермолинскую летопись конца XV в., и видим в ней что-то вроде комбинации из Краткой и Пространной повести. Симеоновская летопись (список — первая половина XVI в.) — Краткая повесть. Типографская летопись (начало XVI в.) — Пространная повесть. Да, что там! Берем Степенную книгу царского родословия. Фактически, это первая попытка изложить русскую историю не в виде хроники (старейший список — 1560-е гг.). Причем, это сугубо официальный, можно считать, документ.

«Глава 7. О преславнеи велицеи победе за рекою Дономъ на безбожный татары аггельскимъ пособиемъ и святыхъ мученикъ и о погибели злочестиваго Мамая»

«Бестудныи же Мамай срама исполнися, вь похвалы место бесчестие прииде ему. И поиде самъ на Русьскую землю, похвалився, со всеми князи ординьскими и со всею силою татарьскою и половецкою, наипаче же к симъ многи рати понаимовалъ: бесермены и армены и фрязы, черкасы и буртасы. Бяху же тогда с Мамаемъ единомыслении советницы литовьскии князь Ягаило Олгерьдовичь со всею силою литовьскою и лятцькою и князь Олегъ Иванович Рязаньскии.

И тако окаянный Мамай разгордився, понежь всею Ордою и царьми владяше. и заповеда всемъ советникомъ своимъ со всеми воиньствы вкупе быти у реки Оки на брезе. Бысть же месяца августа. Слышавъ сиа, великии князь Димитрии Ивановичь иде к соборной церкви, и пролиавъ слезы, воздыхая из глубины сердца своего къ Богу и Пречистой Его Матери, и рече:

Молитва. „Господи Боже нашь всемощныи, и всесилныи, и крепкии въ бранехъ, воистинну Ты еси Царь Славы и всея твари Содетель. Помилуи ны молитвъ ради Пречистыя Твоеа Матере и всехъ святыхъ Твоихъ, не остави насъ, егда унываемъ, Ты бо еси Богъ нашь и мы людие Твои. Посли руку Твою свыше и помилуи ны, и посрами врагы наша, и оружиа ихъ притупи! Силенъ еси Господи, и кто противъ станетъ Ти? Помяни, Господи, милость Свою, юже отъ века имаши на роде христианьстемъ. И Ты, о многопътая и Пресвятая Царице Госпоже Дево Богородице, честнейшая небесныхъ чиновъ, и всея вселенныя заступнице, и прибежище миру, и всего живота человъческаго корьмителнице, воздвигни, Госпоже, руце Свои пречистои, има же носила еси истиннаго Бога, ис Тебе воплощеннаго, Его же моли за мя грешнаго, да достоинъ буду главу и животъ свои положити за имя Сына Твоего и за Твое! Иноя бо помощници не имамы развие Тебе, Госпоже. Избави насъ отъ сыроядецъ сихъ, да не порадуются вражьдующии ми бес правды, ни рекутъ погании: „Где есть Богъ ихъ, на Него же уповаша?“ И да постыдятся вси, являющии рабомъ Твоимъ злая, яко азъ рабъ Твои есмь и сынъ рабыня Твоея. Испроси ми, Госпоже, силу и помощь отъ святаго жилища Сына Твоего и Бога моего на злаго моего супостата, нечестиваго врага Мамая. Постави ми, Госпоже, столпъ крепости отъ лица вражиа, возвеличи имя христианьское надъ погаными агаряны и посрами вся супротивныа наша! И да разумеютъ языцы, яко с нами Богъ и Того есть слава въ векы. Аминь“.

И призва вся своя велможи и вся князи Рускиа земля, сущая подо властию его, и рече имъ: „Лепо есть намъ, братие, да идемь противу сыроядецъ сихъ. Не пощадимъ живота своего, еже положити главы своя за православную веру христианьскую и за святыя церкви и за вся христианы, да не приати будутъ гради наши погаными, да не запустеютъ святыя церкви и не разсеяни будемъ по лицу всея земли, да не поведени будутъ жены наши и дети въ пленъ, да не томимы будемъ отъ поганыхъ по вся дни. И нынъ, братие, приспе время подвига. Потягнемъ мужескы, помощницу имуще Пречистую Богородицу! И Та умолитъ за насъ Сына Своего Христа Бога нашего, яко да милостивъ будетъ намъ зде и въ будущий векъ“. И отвещаша ему рустии князи и вси велможи его: „О велеумныи господине, рускии царю! Яко же рекохомъ ти, еже животъ нашь положити за тя, ныне же готови есмы тебе ради за избаву христианьскую и кровь свою пролиати, ею же омыетъ намъ Господь вся преже съдеянная нами прегрешениа“.

Великий же князь Дмитрии, восприимъ Авраамлю доблесть, устремися на поганыя, вземъ съ собою скипетре Царя Небеснаго непобедимую победу, животворящии крестъ Христовъ. И поиде с Москвы и прииде на Коломну.

И вшедъ въ церковь Пречистыя Богоматери, и прилежно помолися и благословився у епископа Герасима. И поиде с Коломны августа 20 и преиде за реку Оку со всеми многими воиньствы. И прииде к реце к Дону сентября 6. И ту присла к нему преподобный игуменъ Сергии, великий чюдотворець, благословение, списаниемъ укрепляя его на подвигъ противу безбожныхъ татаръ, возвещая ему помощь Божию, хотящую быти.

И тако вси, вооружившеся и Бога помощьника имуще, поидоша за Донъ на реку Непрядву. Оле крепкиа и тверьдыя деръзости и мужества! Оле како не пощаде живота своего избавлениа ради христианьскаго! Оле благаго произволениа и умышлениа неотложнаго! О како уготовися не токмо до крови, но и до смерти страдати за веру Христову и за святыя церкви и за врученное ему отъ Бога словесное стадо Христовыхъ овецъ, за нихъ же яко истинный пастырь душю свою полагати тщашеся, подобяся преже бывшимъ мученикомъ! Святии бо мученицы на страданиа и раны любьве ради Божиа, яко же на пищу, на смерть яко тако и сеи боголюбивыи и крепкыи смерть яко приобретение вменяше, не усомнеся, ни убояся татарьскаго множества, не обратися въспять и не рече въ сердци своемъ: „Жену имею и дети, и богатество многое“. Но безъ сумнениа на подвигъ, и напреди выеха и в лице ста противу окаянному волку Мамаю, хотя исхитити отъ устъ его словесное стадо Христовыхъ овецъ. Тем же всемилостивыи и человеколюбивыи Богъ благиа ради его деръзости не покосне, ни умедли, ни помяну перьваго его съгрешениа, но въскоре милость Свою яви на насъ и посла ему свыше помощь Свою. Егда убо обои полки съступишася, аки силнии тучи, и блеснуша оружиа, аки молниа в день дождя, ратнии же, за руки емлюще, сечахуся. И тогда мнози достовернии видеша святаго архистратига Михаила и прочая святыя аггелы, и святыхъ мученикъ Георгиа и Дмитриа, и Бориса и Глеба, помагающихъ ему на супротивьныя. И такова бысть брань зельна, яко и по удолиемъ кровь течаше, и Донъ река, с кровию смесився, потече. Главы же татарьскыя аки камение валяхуся и трупиа мертвыхъ аки дубрава посечена. Погании же сами видеша три солнечныя полкы блистающая, отъ нихъ же исхожаху на нихъ пламенныя стрелы, и до конца побъжени быша отъ христианьскаго оружиа. Окаянный же Мамай Божиею силою гонимъ, побеже и без вести погибе.

Богохранимыи же великий князь Дмитрии таковыя ради отъ Бога дарованныя ему преславныя победы хваламъ достойно имяа приобрете, иже и доныне славимъ есть и удивляемъ не токмо отъ человъкъ, но и отъ самого Бога, к Нему же наипаче подвизашеся угодная сотворити всъми добрыми детельми, ими же и аггелы удиви, и человъки возвесели. Сице добрымъ подвигомъ подвизася мужественъ за люди своя Господа ради. Мнози же тогда, иже с нимъ подвизавшиися не токмо до крови, но и до смерти, и таковою смертию бесмертны животъ получиша отъ Бога и не токмо многимъ съгръшениемъ оставление прияша, но и веньцы мученическыми почьтени быша, равно яко же и перьвии мученицы, иже веры ради Христовы пострадаша отъ мучителей и умроша исповеданиа ради Христова. Сии же тако же в последнее время за веру Христову и за святыя церкви умроша и равно съ сими веньцы приаша. А иже тогда отъ сопротивныхъ уязвляеми и по победе живи обретошася, сии кровию своею омыша перьвая ихъ согръшениа, и яко победители крепьцы врагомъ явишася. и великимъ хваламъ и чести сподобишася, и венцемъ достоини быша и чтоми не токмо отъ человекъ, но и отъ Бога.

И возвратися великий князь Дмитрии с великою победою, яко же древле Моисеи Амалика победи, тако же и сии достохвальныи великий князь Дмитрии Мамаеву силу победи. Окаянному же Мамаю ожесточи Богъ сердце, яко же древле фараону къ своеи ему погибели, яко прибеже не во мнозе ко своимъ ему во Орду, и пакы собравъ остаточное свое воиньство, и отъинуду совокупивъ силу многу, и распыхався паки, скоро поиде к Рустеи земли, хотя озлобити христоименитое стадо, яко не ведыи окаянный, иже всякъ иноплеменникъ, озлобивыи русьскиа люди, иже суть Христовъ жребии, и самъ отъ Бога казнимъ бываетъ.

И тогда из Синие Орды прииде на гордаго Мамая царь Тактамышь, ему же приложишася князи Мамаевы. Мамай же в Кафу побьже, идеже и убиенъ бысть, и память его с шумомъ погибе. Вся же Орда покорися Тактамышю»^{95}.

Как видим, это тоже никак не Сказание. Так что и в официозе, так сказать, его не признали достойным считаться историческим текстом.

Если уж кто и ввел Сказание о Мамаевом побоище в число исторических источников, так это «последний русский летописец» Василий Татищев в XVIII в. Причем он же внес в текст, взятый за основу в его «Истории Российской», самое значительное число новаций. У него Дмитрий, узнав о Мамаевом нашествии, велит укреплять Москву, Коломну и Серпухов. Владимир Андреевич почему-то пребывает в Городце (это, правда, у более поздних историков не утвердилось). За помощью посылают в Новгород и Псков. Дата выступления из Москвы — 20 августа. К Березую (Татищев, вслед за некоторыми списками Никоновской летописи именует место Березой) пришли 1 сентября. Передовой полк на поле боя возглавил тверской князь (надо так понимать, Иван Холмский), левый — белозерцы с ярославцами, правый — Ольгердовичи с новгородскими, псковскими и северскими полками. Владимир Андреевич сначала возглавляет вместе с Дмитрием Нижегородским (ранее нигде не фигурировал) резерв, но потом уходит в засаду.

Оба войска у Татищева стоят на холмах, а потом начинают спускаться друг навстречу другу. Причем, идут стеной (то есть это пехота). Хотя потом сообщается, что сперва съезжались сторожевые полки.

Бой, кстати, идет у реки Мечи («И был тягчайший бой у реки Мечи»)^{96}. Большим полком командуют в итоге Глеб Брянский и Тимофей Васильевич. Именно на него и нацелен основной натиск татар («вся сила татарская идет на середину, имея намерение разорвать»)^{97}. Правым флангом командует Андрей Ольгердович. Татары разбивают левый фланг и минуют дубраву, где стоял Засадный полк Владимира и Дмитрия Волынца, который охарактеризован как «воевода литовский». Тогда те наносят удар со стороны и в тыл. А Дмитрий Ольгердович с северянами и псковичами «сзади большого полку вступил на то место, где оторвался левый полк»^{98}. Тогда большой полк тоже двинулся вперед. Но татары еще не были разгромлены. «Было уже девять часов, и была такая сумятица, что не могли разобрать своих, ибо татары въезжали в русские полки, а русские в полки татарские»^{99}. Но потом солнце стало позади русских полков и ветер потянул с тыла (в начале же боя солнце и ветер были русским в лицо). Лишь тогда татары побежали. У татарского лагеря опять был бой, но и здесь русские победили. Возвратились из преследования только к заходу. В Москву пришли 28 сентября.

И главное: Татищев так и не мог прийти к выводу: сколько же было русских? У Оки он определяет их численность в 20 или 200 тысяч. Потом говорит, что у Дона собралось 40 тысяч. Потом во время боя он пишет: «И было видно, что русская сила несказанно многая, что более четырехсот тысяч конной и пешей рати»^{100}. При подсчете потерь указывает: «осталось всех нас сорок тысяч, а было до 60 000 (400 000) конной и пешей рати»^{101}. Но в самом конце приходит все же к выводу, что «оставшихся нашли до сорока тысяч, и с 20 000 убиты и ранены были, иные же с бою бежали»^{102}.

Как видим, именно Татищев в XVIII в. окончательно породил то, что считается теперь схемой боя на Куликовом поле. Потому что даже в Сказании не указано, с какого фланга русских войск располагался Засадный полк. Не говорится о разгроме левого фланга. Нет ничего и о резерве за главным полком, и о бое у татарского лагеря. Все это в оборот вводит только историк, работавший через три с лишним века после событий. А нынешние исследователи вслед за ним повторяют.

Но при этом Татищев-то четко говорит: атака Засадного полка исход боя не решила. Только изменение направления ветра и солнца заставило татар начать отступление. У них еще и сил на последний бой у лагеря хватило.

Но, приняв татищевскую схему построения, его же описание хода сражения историки почему-то игнорируют. Так же, как и его соображения о численности войск. А ведь он явно приходит к тому, что русских было 60 тыс., из которых погибло, было ранено и разбежалось 20 тысяч. О татарах же историк пишет: «Такоже и татарская сила многочисленна весьма»^{103}. То есть из его писания не следует даже, что татар было больше. И уж точно это невозможно трактовать так, что их численность очень сильно превышала русскую.

Самое интересное: ничего о значительном превосходстве татар в численности не говорят ни сами произведения Куликовского цикла, как мы уже видели, ни даже Карамзин в своей великодержавно-верноподданической «Истории государства Российского». Все, что последний утверждает, так это то, что «сила татар еще превосходила нашу»^{104}. А «нашей», по нему, было 150 тысяч.

У Карамзина же ход сражения решает атака Засадного полка (как в Сказании). Еще у него фигурируют дата выступления из Коломны — 20 августа, и дата переправы через Оку — 26 августа.

Зато у него нет никакого передового полка и резерва. И распределение воевод по полкам иное, чем у Татищева: центр — Ольгердовичи, Белозерские, Микола Васильевич, Иван Квашня, Бренок, князь Иван Смоленский (вот кто это, не знаю); правый фланг — Андрей Ростовский (тут Карамзин указывает реального князя, вместо неведомого Дмитрия), Андрей Стародубский (реален), Федор Грунка; левый — Василий Васильевич Ярославский (вместо неведомого Андрея, фигурировавшего ранее), Федор Моложский (реален), Лев Морозов; Сторожевой (надо так понимать, тот, который у других Передовой) — Михаил Иванович Акинфич, Семен Оболенский, Иван Тарусский, Андрей Серкиз, Засадный — Владимир Андреевич, Дмитрий Волынский, Роман Брянский, Василий Кашинский (реальные лица).

Видно, что Карамзин стремился подчистить ошибки старых источников. К примеру, вводя реальных князей (хотя ниоткуда не следует, что они были на Куликовом поле). Правит он и даты. Так, Карамзин принимает 20 августа как день прибытия в Коломну, как это записано в Пространной повести. Правда, для этого ему приходится убрать дату посещения Дмитрием Троицы, посколько за два дня съездить туда, вернуться в Москву, выступить из нее с полками и дойти до Коломны (90 км) невозможно. Дальше: так как в Пространной повести сказано, что через Оку у Лопасни начали возиться в воскресенье, Карамзин изменяет стоящую там дату 25 августа на 26-е, которое на самом деле в 1380 г. было воскресеньем. Вообще, заметно, что предпочтение он отдавал Пространной летописной повести, а не Сказанию, что характерно.

Но окончательные штрихи на картину официальной версии Куликовской битвы нанес не летописец и не историк, а сугубый любитель. В 1820 г. директор училищ Тульской губернии С. Д. Нечаев выступил с инициативой установки памятника в честь героев Куликовской битвы. Поскольку он-де определил место боя. По счастливой случайности, оказалось оно как раз на принадлежащих ему землях, у села Куликовка. По его словам, в этих местах часто выкапывали древнее оружие и прочие предметы старины. А главное, у села Рождествена (Монастырщина тож) сохранился остаток Зеленой Дубравы, в которой скрывался Засадный полк.

Ну относительно дубравы — это вообще из разряда приколов. Почему Нечаев решил, что это название, не знает никто. В произведениях Куликовского цикла ничего не говорит за это. Просто речь идет о том, что Засадный полк скрывался в лесу. Тем не менее с легкой руки тульского помещика Зеленая Дубрава пошла кочевать по серьезным научным трудам.

Относительно нечаевских находок говорить сложно. Рассказывали, что они были, и он с удовольствием раздаривал выкопанное друзьям. Но вот относились ли эти вещи ко времени Куликовской битвы? Ведь сам Нечаев определить даты своих находок не мог. А послать профессионала, чтобы он проверил, никто почему-то не удосужился. Да и было-то таких профессионалов в России начала XIX в. раз-два, и обчелся. А теперь о судьбе нечаевских вещей ничего не известно. То немногое, что он опубликовал в «Вестнике Европы» в 1821 г., по просьбе авторов книги «Загадки Древней Руси» оценил доктор исторических наук А. К. Станюкович. Оказалось, что из восьми вещей к XIV в. можно отнести только три. При этом наконечник стрелы типа «срезень» использовался в XIII–XIV вв., а один из видов нательных крестов с одинаковым успехом может быть отнесен как к XIV, так и к XVI в. Так что утверждать, что все это было потеряно именно в 1380 г., — смело.

Тем не менее все остались удовлетворены, памятник воздвигли там, где порекомендовал Нечаев, и историки будущих времен наперебой начали привязывать свои построения войск и схемы сражения к нечаевскому полю. Что самое смешное: продолжают это делать и до сих пор. Хотя с 80-х гг. прошлого века, когда сподобились наконец всерьез заняться археологией Куликова поля, давно убедились: никаких таких находок, позволяющих говорить, что здесь было грандиозное сражение, нет!

Все мы немножечко болгары

А теперь обещанная «булгарская версия». Своим появлением она обязана казанскому источниковеду Фаргату Габдула-Хамитовичу Нурутдинову. По его утверждению, у него хранятся древние булгарские летописи и другие произведения.

История их появления очень любопытна. По уверению Ф. Г.-Х. Нурутдинова, древние документы, написанные арабской вязью на тюркском языке, веками хранились и передавались от отца к сыну в некоторых семьях тех, кто теперь называется казанскими татарами. В конце XIX в. последователи создателя партии волжских булгар — мусульман «Фиркан наджия» Сардара Гайнана Ваисова собрали книги в своей библиотеке. На пользу книгам это не пошло. В 1884 г. библиотека погорела. Да и царским властям не нужны были «татарские националисты» с их Великой Болгарией. Потому их повысылали. Уцелевшие книги с семьей Нигматуллиных оказались в Казахстане, в Петропавловске. Там в 20-х гг. семь булгар-ваисовцев и два русских под руководством некого Сайфуллина перевели летописи на русский язык. Через десять лет Ибрагим Нигматуллин переписал переводы в тетради. И тут, в 1939 г… пришли злобные советские энкавэшники и конфисковали оригиналы. После чего те, естественно, исчезли. А тетради остались. И с 1966 г. находятся у племянника И. Нигматуллина Ф. Нурутдинова.

Естественно, тетрадки с такой легендарной историей большинство исследователей подлинными не признали. Хотя есть вполне серьезные историки, вроде Ю. К. Бегунова, которые уверены в их аутентичности.

Честно говоря, в вопросы истинности я лезть не собираюсь, так как не привык рассуждать о документах, которые не держал в руках. Сомнения, конечно, есть. К примеру, как человек, не понаслышке знающий работу советских органов безопасности (правда, в застойные годы), не верю, что чекисты 30-х гг. могли забрать рукописи на арабском, но оставить тетради на русском. Уж если они забирали бумаги, так подчистую. Скорее можно представить, что ваисовцы, оставшись без старинных бумаг, собрались и записали то, что помнили. Причем, понятно, что по-русски, по-тюркски им было бы сложнее. Все же люди эти уже не первое десятилетие жили среди русского населения.

С другой стороны, трудно предположить, что у волжских булгар не было своих письменных произведений. Это был очень культурный народ, по древности своей явно превышавший русов. Да и вообще: если в других мусульманских странах писали исторические и географические произведения, почему в находящейся на торговых путях Волжской Булгарии этого не могли делать?

Но это и не важно. Мое дело в данном случае — познакомить читателя с новой версией Куликовской битвы. И указать, что в булгарских источниках есть ряд очень интересных моментов, не позволяющих их просто так откинуть.

Как говорит Ф. Г.-Х. Нурутдинов, информация, касающаяся Куликовской битвы, имеется в двух летописях: свод волжско-булгарских летописей Бахши Имана «Джагфар тарихы» (1681–1683) и свод карачаево-булгарских (балкарских) летописей Даиша Карачая аль-Булгари и Юсуфа аль-Булгари «Нариман тарихы» (1391–1787).

В «Истории Джагара» сведений не так много.

«Мамай… переправил кыргызских биев к Азану, и они передали ему следующую ложь: „Арабшах присоединился со всей ордой к Мамаю и посоветовал тебе прислать кыпчакскому улубию дань и отряд с туфангами для наказания московских бунтовщиков. В противном случае он пообещал напасть на тебя со всей ордой Мамая“. Эмира как молнией поразило это известие. Он тут же вызвал бека Сабана и велел ему идти на Шир для соединения с Мамаем с двумя тысячами черемшанцев Чаллы-Мохаммеда, тысячью башкортов, буртасской тысячью Гарафа и тысячью кисанцев, а также с двумя туфангами Аса, ученика пушечного мастера Тауфика. Прощаясь с сардаром, эмир откровенно сказал ему: „Пусть лучше погибнете вы, чем все государство“. Увидеть возращение войска Азану не довелось, т. к. вскоре после ухода Сабана он умер. Эмиром стал его сын Би-Омар. А Сабан направился в Кыпчак и соединился с 80-тысячной ордой Мамая на развалинах старой крепости Хэлэк. Перед битвой наши захватили в поле русского воина, одетого в рясу папаза. Сабан хотел допросить его и отпустить, т. к. наши никогда не трогали никаких священников, но тут подъехал Мурза-Тимур и убил пленного копьем. Наши узнали этого разбойника, и Гараф тут же отправил его в ад таким же копейным ударом. Тут улубий, взяв в заложники Чаллы-Мохаммеда, велел атаковать 60 тысяч русских и 10 тысяч примкнувших к ним артанских всадников в неудобном для этого месте. Наши, наступая на правом крыле, быстро расстроили стрельбой из караджея, а затем и растоптали 10 тысяч стоявших перед болотом русских пехотинцев. Дело было очень жарким. Под Гарафом убили лошадь, и он, уже пеший, взял у убитого кара-джея и поразил стрелой балынского бека. Потом оказалось, что это один из московских бояр оделся в одежду своего бека и стал впереди войска, дабы того не убили. А Сабан при этом все удивлялся тому, что не видит хорошей русской конницы. А она, оказывается, была поставлена в поскын в лесу за болотом, и деревья в нем были подрублены для быстрого устройства завала в случае вражеского прорыва. И когда балынский бек увидел гибель своего левого крыла, то в ужасе бросился скакать прочь со своими ближайшими боярами. А бывшие в засаде приняли его за татарина и свалили на него подрубленное дерево, но бек все же остался жив.

А наши, покончив с левым крылом русских, уперлись в болото и остановились. Мамай, наблюдавший за битвой с высокого холма позади войска, воспринял эту заминку за проявление трусости и велел своему лучшему монгытскому алаю подогнать наших ударом в спину. Сабан едва успел развернуться и встретить кытаев стрелами, а затем мечами, иначе бы его с ходу растоптали 20 тысяч степняков (кырагай).

В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков, рассекло правое крыло русских и боковым ударом расстроило балынский центр. Бий Бармак, единственный из ногайских биев, с которым наши ладили, был со своими против московского центра и тут же поднажал и погнал его. Когда он, преследуя неверных, оказался левее леса, воевода балынцев Адам-Тюряй вызвал свою 20-тысячную конницу из засады и опрокинул его сокрушительным боковым ударом.

Увидев мгновенную и напрасную гибель большинства своих, Бармак развернул уцелевших и бросился прочь мимо остервенело бьющихся друг с другом булгар и монгытов Джинтель-бия. Крымцы и анчийцы бросились бежать в другую сторону, пролетая мимо дерущихся. Бармак крикнул во всю мощь о полном разгроме, и только это заставило всех позаботиться о спасении. Оставив Гарафа с его буртасцами сдерживать напор русских, Сабан стремительно повел остальных домой. Во время отступления, однако, многие наши опять сцепились с новыми ногайцами Джинтель-бия и отчаянно резались друг с другом на ходу. Гараф же удерживал напор балынцев столько, сколько это было возможно. Адам-Тюряй, увидев, что бьется против булгар, выдвинул против них свежих артанских всадников, а сам отправился с балынцами к холму. Мамай, завидев их, бежал.

Ас с двумя пушками, так и не выстрелившими ни разу, был брошен у холма. Русские хотели его прикончить, но Адам-Тюряй не дал и взял мастера с его туфангами в Москву. Ас научил балынцев делать пушки, которые они вначале называли по-нашему „туфангами“. А вообще-то, в этом сражении балынцы и артанцы бились необычайно жестоко и не брали никого в плен. Когда Гараф расстрелял все свои стрелы и потерял уже шестого по счету коня, артанские балынцы бека Астея окружили его и изрубили на куски. Потом тот же Астей настиг у Шира Чаллы-Мохаммеда и, когда бек нечаянно упал с лошади, растоптал его. Бек Сабан говорил, что потерял в этом несчастном побоище всего треть воинов, но это он, скорее всего, говорил о своих джурах. Потомки Гарафа рассказывали, что Сабан не потерял, а привел домой всего треть своего отряда. В пользу этого свидетельствует клятва Сабана: либо ему, либо его детям смыть эту обиду»^{105}.

Незнакомых слов и названий тут много, поэтому переведем (опираясь на Бегунова и Нурутдинова). Начинается сообщение с того, что Мамай послал людей обмануть правителя Булгара Азана. Тому сказали, что Арабшах (брат кок-ордынского хана Уруса, главного противника Тохтамыша), упомянутый в русских летописях в рассказе о битве на Пьяне), поддерживает Мамая. И что если булгары не пришлют воинов, то будут разгромлены. Азан послал пять тысяч всадников и две пушки. Кстати, среди воинов Булгара — тысяча рязанцев (?).

Булгарские воины влились в 80-тысячную армию Мамая. Перед битвой они захватили русского воина, одетого священником. Командир булгар хотел допросить его и отпустить, так как священников они не трогали. Но приехал ногайский военачальник и убил пленного. Один из булгарских военачальников (буртас) убил ногайца. Тогда Мамай взял в заложники другого знатного булгарина и отправил булгар в атаку на 60 тысяч русских и 10 тысяч литовских всадников. Те сумели стрельбой из арбалетов расстроить левый фланг русской пехоты (10 тыс.). При этом убили человека в одежде главного русского военачальника. Но потом оказалось, что это один из знатных людей переоделся в одежду своего князя.

Потом атакующие наткнулись на болото и остановились. Мамай решил, что булгары струсили, и отправил полк кочевников (кипчаков или ногаев) подогнать их. Булгары начали с ними сражаться.

В это время левое крыло Мамая, 10 тыс. крымцев и 7 тысяч казаков, через правый фланг русских прорвалось к их центру. Центр они и ногаи тоже сбили. Но в погоне за ним миновали стоящий в засаде конный 20-тысячный полк Адам-Тюряя (будто бы Дмитрия Боброка). Те прятались в лесу за болотом. В лесу этом были подсечены деревья, чтобы создать завал перед противником. Когда главный военачальник русских, увидевший гибель своего левого крыла, бросился бежать, воины засады решили, что это враги и повалили дересья. Но военачальника не убили.

А теперь эти всадники ударили по прорвавшимся левее их расположения мамаевцам. Те бросились бежать, по пути увлекая и дерущихся между собой булгар и ногаев. Русские конники прорвались к холму, где была ставка Мамая. Тот бежал, бросив пушки. Русские забрали их и ученика пушечного мастера, бывшего при них, увезли его с собой, и тот стал учить русских делать пушки.

Русские и литовцы дрались ожесточенно, не беря пленных. Предводитель «литовских русских» Астей (Остей) убил двух булгарских полководцев. Вообще, в Булгар вернулась только треть отряда, хотя его предводитель Сабан говорил, что это потерял он треть.

Из этого текста можно извлечь не так уж и много, даже если признать его аутентичность (сторонники истинности летописей утверждают, что Бахши Иман переписывал старые летописи). Место сражения не указано. Остальное описано очень близко к Сказанию о Мамаевом побоище. К примеру, утверждается, что Дмитрий на самом деле менялся одеждой с Бренком, о чем, кроме как из Сказания, неизвестно. Правда, в «Джагфар тарихы» смысл такой маскировки совершенно пропадает, поскольку дальше говорится, что князь русских сам вел в атаку свою конницу, пытаясь спасти пехоту. Если в варианте Сказания смене одежды можно найти хоть какое-то объяснение (воины не знают, где князь, а стало быть, будут биться, не обращая внимания на то, цело ли его знамя), то здесь она превращается в полную бессмыслицу.

Даже Засадный конный полк в «Джагфар тарихы» стоит в лесу. Да еще там и деревья подрублены, чтобы их можно было повалить на противника. Как в этих условиях сами русские конники должны выбираться из леса, автор явно не подумал. Зато опять-таки Сказанию соответствует. И, прорвав русские порядки, атакующие оказываются левее леса. Поскольку рассказ ведется о действиях ордынцев, значит, лес располагался от них справа. И русский князь бросился бежать после разгрома своего левого фланга и оказался в этом лесу. Это означает, что русская конница атаковала правый фланг наступающих, как в Сказании.

И рязанцы тут участвуют в битве на стороне Мамая. В общем, все это очень похоже на изложение Сказания о Мамаевом побоище с поправкой на то, что пишет «булгарин». Кстати, и называется эта битва «Мамай сугэшэ». Т. е. «Мамаева битва», что точно соответствует Мамаеву побоищу. Если учесть, что писано само произведение («Джагфар тарихы»), как утверждается, уже в XVII в., да еще накануне башкирского восстания 1681–1683 гг., вполне можно представить, почему написано так, а не иначе. Ну, никак не похоже, что здесь передаются реальные старые летописи!

Вот с «Нариман тарихы» все интереснее. Текст ее до сих пор, насколько я знаю, не издан, так что вынужден пользоваться пересказом из упомянутой выше книги^{106}.

Во-первых, там сообщается, что битва на Дону была только одним из сражений в войне, развернувшейся между законным султаном (или царем) Тохтамышем и узурпатором Мамаем. Мамай, мол, со своими аланскими друзьями собирался напасть на Сарай, в котором уже с весны 1380 г. сидел Тохтамыш. Тот узнал об этом и послал своих приближенных к литовцам, московитам и рязанцам, а также к аланам на Кубань с предупреждением, чтобы не давали войск Мамаю, а дали ему. Москвичи и литовцы, будучи «зависимыми союзниками», решили помочь законному царю. И преградили вместе с частью войск Тохтамыша путь на север на всем протяжении от Днепра до реки Пьяны. Здесь-де проходила своеобразная граница между территорией кочевий сарайских правителей и Литвой и Русью.

Война началась с недоразумения. Князь Остей (Астан) со своими людьми занял чужой участок границы, и когда туда пришли булгарские войска, назначеные ее охранять, напал на них. Назначенный командующим объединенными силами эмир Закамской Булгарии Бахта-Мохаммед (который будто бы и рассказал эту историю), пресек стычку, после чего Остей вообще от участия в войне устранился.

Мамай, от которого ушло большинство кочевых племен, потерпел поражение от Тохтамыша и стал отступать по направлению к Литве. Но его отбили русские. К тому же в решающий момент с тыла ударил Бахта-Мохаммед. И Мамай отошел в Крым.

Потери Мамая в бою с Тохтамышем составили 20 тыс. человек, в схватке на реке Кюльджи на литовской границе — столько же. Еще три тысячи потеряли союзные ему рязанцы. Тохтамыш потерял 10 тыс. бойцов, Бахта-Мохаммед — столько же, русские — 30 тыс., литовцы — 500 человек.

Князь кара-булгар (черных болгар, а по версии Бегунова и Нурутдинова — днепровских булгар или казаков) Сабан Халджа рассказывает свою версию. Он служил Литве, но потом перешел к Мамаю. В Куликовской битве он атаковал в составе войск Мамая правый фланг русских, а потом отступал с ним к реке Кюльджи. Там он бился с конниками Булымера (считается за Владимира Серпуховского). Бахта-Мохаммед уговорил его отстать от Мамая. После этого тот ушел в Крым. Бахта-Мохаммед пошел за ним, а русских отпустил. Те на обратном пути грабили чиркесов (казаков), и те напали на русских. В бою казаки взяли русский обоз, но сам Сабан Халджа попал в плен. Пять лет он провел в ссылке в Белоозере. Потом написал рассказ о битве в булгарском стиле, который стал «Задонщиной». Это так понравилось белозерскому князю, что тот обменял Сабана на русского пленного. На Руси Сабана звали Софоном. А Резанец — это потому, что он обрезанный, то есть мусульманин.

Больше всего сведений — в «Нарыг тарихы», истории знатного рода Нарыковых. Правда, сами же публикаторы этого материала признают, что к нему нужно относиться осторожно, поскольку Нарыковы-де любят приукрасить.

По «Нарыг тарихы», Тохтамыш занял Сарай в апреле 1380 г. («в месяц сабан 1380 г. Тохтамыш подошел к Сараю аль-Джадид»)^{107}. Мамай сразу стал готовиться к войне. В июне он соединился с днепровскими казаками и двинулся на Сарай. По пути на месте нынешнего Донецка (Алмыш) он оставил часть Сид во главе с братом Камилем, а также эмира Сабана и его казанских булгар. Тохтамыш отправил против них Бахта-Мохаммеда с 5 тыс. закамских булгар и 10 тыс. конниками Владимира Серпуховского и Семена Мелика (Симай Малик). Те оттеснили Камаля и Сабана.

Между тем в июле Мамай столкнулся с основной армией Тохтамыша у Сарычына (Царицына, т. е. нынешнего Волгограда). В трехдневной битве Тохтамыш победил после того, как Мамаю изменил эмир Астрахани. Отступая, Мамай разделил силы. Одна часть с беком Багуном отошла к Воронежу, а вторая пыталась соединиться с Камилем. Но от Алмыша его отбили.

Багун тем временем встретил враждебность со стороны эмира тех мест, куда ушел, и двинулся к Дону в район Лебедяни (Акказкича). Но переправиться не мог, так как правый берег Дона заняли русские. Мамай двинулся ему навстречу.

Между тем Сабан, который казанский, решил от него смыться. Будто бы ему показалось, что Мамай хочет его захватить. Если учесть, что выше в «Нарыг тарихы» писалось, что именно Сабан Кашани уговорил Камиля отступить из Алмыша, ему было чего опасаться. Но русские не пропустили казанских булгар через Красивую Мечу (Кызыл Мича, Красивый Дуб). А Мамай отправил ногаев вернуть казанцев. Те убили ногайского военачальника и решили прорываться. Переправились через Мечу, но уперлись в болото у реки Вязовка (Черсу).

Мамай, увидев, что они расстроили своим прорывом ряды русских, решил воспользоваться этим и начал атаку. Разбил русских пехотинцев у реки Перехвал и Дмитрия Донского, пытавшегося прийти к ним на помощь. Багун сумел переправиться. Русская конница контратаковала, но мамаевцы отбились. Соединились и ушли на запад. Русская же конница обрушилась на казанцев. Их спас Бахта-Мухаммед, которому они и сдались.

Дальше войска Тохтамыша начали преследование Мамая. В нем из русских участвовали только конники Владимира. Мамай ушел в Крым, где его и убили итальянцы.

Во время сражения у Дона русские потеряли 55 тысяч пехотинцев из 60-ти, 10 тыс. конницы из 30-ти и 6 тыс. литовцев из 10 тысяч. Мамай — 16 тыс. ногаев, 3 тыс. крымчан, 2 тыс. казаков. Казанцы — тысячу.

В ноябре Тохтамыш устроил пир в честь победы. Правда, Нурутдинов и Бегунов считают это почему-то уже 1381 г.

Что же мы видим? Ну, для начала: сведения из разных булгарских источников не всегда стыкуются. Что как раз может служить подтверждением их истинности. Как известно, очевидцы всегда рассказывают об одном и том же событии по-разному. Не зря говорят: «Врет, как очевидец». Тем более если два Сабана (казанский и казацкий) воевали на стороне Мамая, то Нарыговы — за Тохтамыша. Стало быть, все, что «Нарыг тарихы» говорит о событиях в лагере Мамая, может быть только передачей слухов.

Дальше сведения двух летописей разнятся тоже. «Джагфар тарихы», к примеру, говорит о войне Мамая с восставшей Русью, «Нариман тарихы» — о борьбе Тохтамыша и Мамая. В первой казанские булгары атакуют в составе Мамаевых войск, и лишь на поле боя схватываются со своими. Во второй они убегают от Мамая до боя, и на его поле оказываются, прорываясь домой. В «Джагфар тарихы» князь Остей — один из главных действующих лиц битвы, в «Нариман тарихы» он даже и не присутствует там. Список этот можно продолжить.

Наличие такого числа расхождений может свидетельствовать: авторы летописей пользовались разными источниками. Это же может дополнительно говорить об их аутентичности. Если это подделка, выполненная одним человеком, зачем надо писать не стыкующиеся между собой версии?

Есть и еще кое-что. Помните немецкие сведения? Они отличаются тем, что в них упомянуты Синяя Вода и нападение литовцев на возвращающихся с поля битвы русских. В наших летописях никаких следов этих сведений нет.

А вот у булгар, оказывается, есть кое-что. Во-первых, относительно «литовцев»:

«Сабан Халджа, бек барынджарских кара-булгар (днепровских булгар), рассказал мне более о конце Мамаевой войны. Сам он, будучи главой города Мираба или Балтавара (Полтавы), вначале служил Артану (Литве), но затем со своими барынджарскими булгарами-чиркесами (казаками) перешел на службу Мамаю, а его брат Адам предпочел остаться на артанской (литовской) службе… После отделения от него барынджанцев-чиркесов Халджи Мамай ушел в Джалду (Крым). Бахта-Мохаммед пошел за ним только со своими чулманскими булгарами, а Булымеру по его просьбе разрешил возвратиться в Балын (Московию). Войско Булымера на обратном пути грабило чиркесов (украинских казаков), и поэтому они напали на балынцев. В жестоком бою Булымер пленил бека Халджу, но потерял весь свой обоз, захваченный сыновьями Сабана Халджи-Бакданом и Астабаном».

Это из «Нариман тарихы». А о чем здесь говорится? О том, что русские возвращались с большим обозом, а на них напали казаки. И обоз отобрали. Причем казаки эти были до присоединения к Мамаю подданными Литвы. И звали сыновей их князя Софона Богдан да Степан. Так, русские разборки. Но немцы вполне могли посчитать литовских казаков просто литовцами. Тогда же между большинством жителей Великого княжества Литовского и Великого княжества Владимирского разница была только в том, кому они подчиняются: Москве или Вильно?

Теперь про Синюю Воду. Если не учитывать Синюху, которую традиционно считают за Синюю Воду западнорусских летописей, на которой Ольгерд разбил татар (в том числе некого Дмитрия), других подходящих местечек исследователи не знают.

А вот булгарские летописи вроде знают! По утверждению Нурутдинова, конница русских на Куликовом поле стоит на берегу речки Яшелсу. А это в переводе означает Зеленая или СИНЯЯ (!) река. Яшелсу же — это река Птань, левый приток Красивой Мечи. Той самой, которая ограничивает Куликово поле с юга. И до которой, по словам русских летописцев, русские гнали татар после Куликовской битвы.

И что же это выходит? Если булгарские летописи — не настоящие, то их автор специально подгонял свои фальсификации под сообщения немецких хроник, которые почти никогда не используются историками, пишущими про Куликовскую битву? Ох, вряд ли! Что-то очень сложно получается. Фальсификации обычно пишут так, чтобы их могли массы понять и принять. А тут — специализированная такая подделка для специалистов?

Вернее, две подделки. Одна — под Сказание о Мамаевом побоище («Джагфар тарихы»), вторая — как бы сама по себе. Но в обеих есть сведения, соответствующие независимым от русских летописей источникам.

Скорее похоже, что документы эти вполне реальные. Относительно «Джагфар тарихы» очень похоже, что при своем написании в конце XVII в. ее автор, по крайней мере для описания Куликовской битвы, пользовался не столько старыми булгарскими летописями, сколько русским Сказанием о Мамаевом побоище. Произведением, в XVI–XVII вв. очень распространенным. Тут только относительно Яшелсу интересно. Хотя, честно нужно признать: основное значение слова «яшел» — все-таки «зеленый».

А вот «Нариман тарихы» я бы просто так со счетов сбрасывать не стал. Если же учитывать ее основную канву, получается такая картинка. Сражение Мамая с Дмитрием Московским произошло в рамках войны между законным царем Сарая и мятежным владельцем крымского улуса. Русские выступают в ней как союзники Тохтамыша. Литовцы — тоже. На стороне Мамая — жители причерноморской степи (от Волги до Днепра) и Крыма, независимо от их происхождения. А также отряд волжских булгар, испуганных угрозами Мамая.

Война велась на большом пространстве. После поражения на Волге от Тохтамыша Мамай отступал на северо-запад. Непонятно, правда, зачем? По логике вещей, ему нужно было идти на юго-запад.

Его движению (или движению какой-то части его войск) препятствовали войска Дмитрия Московского, охраняющие границы. Стояли они по Красивой Мече и Дону.

Войска были примерно одинаковыми по численности. Но у русских превалировала пехота, а у мамаевцев — конница.

Мамаевцам удалось переправиться через Мечу и разбить русскую пехоту. Правда, при этом они тоже потеряли довольно много. Сбили и поддерживающую пехотинцев конницу. Но потом увлеклись грабежом и попали под новый удар русской конницы. Расстроенные этой атакой, мамаевские всадники бежали. Потери у русских были значительно больше (в принципе понятно, так как пешему от конного не убежать, а наоборот — вполне).

Тут подошли части некоторых тохтамышевских военачальников. Мамай стал отступать на юго-запад, где у него были союзники — днепровские казаки. Из русских его преследовали только конники Владимира Серпуховского. Которые, кстати, если на Куликово поле и подоспели, то только к концу битвы, поскольку входили в отряд Бахта-Мохаммеда, оперировавший южнее, и подоспевший к Мече только в самом конце. Когда Мамай повернул в Крым, русские конники были отпущены домой. По пути они пограбили казаков. Те собрались и отбили свое добро, но при этом потеряли своего атамана, попавшего в плен.

Картинка получается для приученного к официальной версии ума фантасмагорическая. Но если внимательно вглядеться, выясняется: ничего принципиально невозможного в ней нет.

Мог Тохтамыш в Сарай не осенью, как получается из русских летописей, а весной прийти? Вполне. Об этом мы подробнее поговорим ниже. А пока отметим только, что для В. Л. Егорова «публикации многочисленных монет Тохтамыша не оставляют сомнений, что его вторичное появление на Волге относится к весне или лету 1380 г.»^{108}.

Могли русские выступать на стороне Тохтамыша? Почему бы и нет? Русским биться в ордынских войсках не впервой! Кстати, политического предшественника Мамая, знаменитого темника Ногоя, точно так же независимо правившего западной частью Орды между Доном и Днестром, убил русский воин, сражавшийся в русском отряде в составе войск законного хана Тохты.

Между прочим, вам не приходило на ум: а чего это, если верить русским летописям, Тохтамыш после победы над Мамаем на Русь сообщение о ней посылает? О победе над общим врагом? Или это он так дани требовал? Что-то я не помню, чтобы кто-нибудь из сарайских ханов так, намеками, это делал. Только не говорите, что он победителей Мамая испугался. Он и сам таким победителем был, так что победа над Мамаем в его глазах вряд ли столь уж много стоила. Да и потом, русские-то в битве на Куликовом поле потери понесли. А Тохтамыш, если верить нашим летописцам, без битвы обошелся. Не мог он не знать, что у него сил наверняка больше, чем у русских. Чего же это он с ними так вежливо обходился? Понятно же, что летописцы чего-то не договаривали. Может, как раз того, что сарайский хан не о своем приходе к власти сообщал, а ставил в известность союзников, что война окончилась и Мамай мертв?

А почему булгары говорят, что литовцы в войне участвовали на стороне Тохтамыша, а не Мамая? Но, простите, и наши наиболее ранние документы, как мы видели, литовцев в качестве противников Дмитрия Ивановича не называют. Похоже, до конфликта с Витовтом в 1409 г. об участии Ягайло в войне 1380 г. на стороне Мамая и на Руси не знали.

Казаки — союзники Мамая? Возможно ли это? Ведь есть легенда о том, что на Куликово поле к Дмитрию Донскому пришли донские казаки. Они-де явились с иконой Богоматери, взятой из Благовещенской церкви городка Сиротина. Образ водрузили на древке, как хоругвь, и во все продолжение битвы он пребывал среди русского войска. После победы над неприятелем казаки принесли икону в дар великому князю Дмитрию Иоанновичу, который перенес ее в Успенский собор города Коломны.

Но легенда эта в свет появилась в конце XV в. Вот, что относительно этого говорится на одном казачьем сайте^{109}:

«Гребневская летопись или повествование об образе чудотворном Пресвятой Владычицы и Приснодевы Марии составлена в Москве в 1471 году. Это самый древний, из сохранившихся, документ об участии донских казаков в Куликовской битве. Гребенская летопись сообщает: „И когда благоверный Великий князь Дмитрий с победой в радости с Дону-реки, и тогда тамо, народ христианский, воинского чину живущий, зовомый казаци, в радости встретил его со святой иконой и с крестами, поздравил его с избавлением от супостатов агарянского языка и принес ему дары духовных сокровищ, уже имеющиеся у себя чудотворные иконы, во церквах своих. Вначале образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, крепкой заступницы из Сиротина городка и из церкви Благовещения Пресвятой Богородицы.

И тогда князь Дмитрий Иоаннович принял сей бесценный дар… и по Дону реки достигает еще казача городка, Гребни, на устье реки Чир, и живущие там воины также встретили великого князя с крестами и святой иконой и в дар ему также образ Пресвятой Владычицы нашей Богородицы чудесно там у них сияющую вручили. И во все лета установил им, казакам, свое жалование „за почесть их сильную храбрость противу супостат агарянска языка““».

Естественно, казаки считают, что все так и было, и они участвовали в битве на стороне московского князя (и, конечно же, в составе полка Боброка). Но если вчитаться в текст документа, там ничего про их воинские подвиги нет. «Народ казацкий» его уже на обратном пути встречает. Да и возвращается Дмитрий как-то странно. Ведь река Чир находится значительно южнее Куликова поля. И даже южнее Волгограда, у которого, по булгарской версии, Тохтамыш с Мамаем сражался.

Может быть, конечно, в те времена другая река Чиром именовалась. Но упомянутый городок Гребни, если судить по другим документам, лежал где-то на Северском Донце. Возможно, как полагал Евграф Савельев^{110}, автор еще дореволюционных работ по истории казачества, — там, где Донец выходит с гор, — и где есть старое городище. И в «Книге Большому чертежу» сказано: «А меж Лихово колодезя и Гребенных гор, на Донце перевоз татарский в Русь»^{111}. То есть как раз у Гребенных гор Дмитрий мог переправляться, если шел с боя, проходившего в низовьях Дона. От этих мест и гребенские казаки название попервоначалу получили, еще до того, как на Терек переселились. Но Северский Донец к традиционному Куликову полю даже близко не подходит. Так что, возвращаясь оттуда, Дмитрий Иванович никак не мог мимо донских казаков проходить.

На Руси свои казаки были, рязанские. Они-то как раз жили, возможно, в районе верхнего Дона, и даже в битве могли участвовать. Хотя упомянуты рязанские казаки в первый раз в 1444 г.

Но вот зато кто в то время точно был, так это казаки днепровские, называемые черкасами. И они-то жили в то время действительно на территории, которая находилась на границе владений Орды и Литвы. А если учесть, что литовцы эту землю завоевали совсем недавно… Вполне могли днепровские казаки и к Мамаю податься. Мусульманами они вряд ли были. Хотя и этого исключить нельзя.

Правда, имена казачьего «бека» и его сыновей в булгарских источниках — не мусульманские: Софон, Богдан и Степан (Сабан, Бакдан и Астабан). И что, это должно было им помешать воевать против русских? Как бы не так! Были же позже азовские казаки, которых турки называли «наши казаки». Еще в XV в. они, иногда вместе с татарами, как пишет Савельев, «своими наездами наводили страх на Поле не только на русские и турецкие торговые и посольские караваны, но и на соседние народы… „От казака страх на Поле“, писал Иоанн ІІІ крымскому хану Менгли-Гирею в 1505 г., провожая жену его через Путивль в Крым. И действительно, азовские казаки, вытесненные с 1471 г. с берегов Азовского моря турками и не находя защиты и поддержки ни у одного из соседних народов, вымещали свою злобу на всех, кого только ни встречали в Поле и по украинам Московского государства». А как запорожцы в Смутное время ходили с поляками на Москву, помните?

Едем дальше. Могла ли основная битва быть на Мече? Наши произведения Куликовского цикла дружно называют две реки: Непрядву и Мечу. Но, если приглядеться, первая упоминается только в качестве ориентира: Куликово поле находится у устья Непрядвы. А вот относительно второй еще Краткая летописная повесть пишет: «И гнаша ихъ до рекы до Мечи и тамо множество ихъ избиша, а друзiи погрязоша въ воде и потопоша». «Задонщина»: «У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти». Там же: «Набежали серые волки с устьев Дона и Днепра, воют, притаившись на реке Мече, хотят ринуться на Русскую землю». Наконец, в «Плаче коломенских жен»: «Можешь ли ты, господин князь великий… Мечу-реку трупами татарскими запрудить?» Сказание повествует, что «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею». И, как результат, Татищев пишет: «И был тягчайший бой у реки Мечи». Так что само действие русские источники тоже больше с Мечей, чем с Непрядвой, связывают.

То есть ничего невероятного «Нариман тарихы» не сообщает. Просто кое в чем расходится с русскими летописями. Но ведь это же, как в суде: показание одного свидетеля против показания другого. И что, у кого-нибудь из них есть априори преимущество в правдивости?

Вообще, как справедливо отмечал в свое время Я. С. Лурье, «задача историка не „осуждение“ и не „защита“ источника, а, прежде всего, установление того, что он представляет собой и какие вопросы могут быть перед ним поставлены»^{112}. Так вот, «Нариман тарихы» представляет из себя, насколько я понимаю, то же самое, что и наши летописи: сборник переписывавшихся не раз за минувшие века старых «историй». Естественно, в нем накопились ошибки, неточности, описки. Кое-что из старых записей переписчики неправильно понимали, и, стало быть, неправильно и вносили в текст. И, конечно же, определенные ошибки просто обязаны были закрасться при переводе на русский. В конце концов, насколько я понимаю, никто из переводчиков не был ни высококлассным филологом, ни профессиональным историком. А перевод, да еще на язык другой языковой группы, дело тонкое.

Однако это не говорит о невозможности использовать данные «Нариман тарихы» для анализа событий шестисотлетней давности. Троицкой летописи мы тоже не имеем, остались только выписки из нее. Чем они надежнее, чем переведенные на русский и переписанные старые булгарские произведения? Тем, что Карамзин — общепризнанный историк, а Нурутдинов — нет? Ну, хорошо, тогда почему многие не признают Иоакимовской летописи? Татищев тоже не с неба свалился, однако ему почему-то можно не верить, что была такая летопись. Да все просто: сведения «Иоакима» и «Нариман тарихы» не соответствуют той истории, которую мы приучены считать истинной. Хотя, как я выше уже показывал, строится стереотип тоже на основе материалов сомнительных, а порой и очевидно поддельных.

Доверяй, но проверяй

Это не значит, что я призываю полностью отвергнуть русскую версию событий и принять булгарскую. На мой взгляд, нужно учитывать обе. И все пробовать проверять всеми доступными средствами. Чем мы с вами сейчас и займемся.

И для начала поговорим о главных действующих лицах.

Половецкий казак Мамай

Поговорим теперь о главных действующих лицах нашей истории. И начнем с крымского темника.

Собственно говоря, что мы знаем о Мамае? Как выясняется, почти ничего. Происхождение его остается до сих пор загадкой. Фактически есть только одна попытка в этом разобраться: статья А. А. Шенникова «Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV–XV вв.)», появившаяся в 1981 г.^{113} В ней высказана версия, что Мамай происходит из племени меркитов. Но основания для этого довольно шаткие. Поскольку базируется все на одном-единственном документе: письме хана Большой Орды Шах-Ахмета к князьям Глинским. Последние, как известно, производят себя от Мамая. Вот что написано в пространной редакции их родословной, находящейся в так называемом «Списке А» и в «Келейной книге»:

«Подлинный родослов Глинских Князей. Князи же убо Кияты кочевали на сеи стороне Волги [до Чинги Царя, а] имянем почтенно (подчтенно) Государство имели от иных стран писали к ним называючи их Падшим (Падышаг) еже есть Государь. И пришед (Книгиз) Царь, великую брань сотворил с Кияты, и последи умираше, и вдал Чингиз (Книгиз) Царь дшерь свою Захолубь (Захолуб) за Бурлуда (Бурму), и Кияты Тохкоспа (Тохтоспа) Чингиз Царь (Чингизу Царю) бездетну сущу приближися дни его смерти (и в приближение днеи его смерти), прежреченным (преждереченным) же Киятом в тоже время не владущи и Падшаго имянем. И приде Царь Кутлуз (Кутлуи) [и] ополчився, Тохтагееву (и Тохтаго) Орду взял, и три Царицы его взял за себя, и тако свершив Цареи [и] царствова на большой Орде много лет и много детей породи; и так от Черклуева (Черкуглиуева) царство (царства) роду Кияты родословятся, а (и) имянуются царского роду, даже и до Мамая Царя.

[А у Мамая Царя] сын Мансур-Кият (Маркисуат) а у Мансур-Кията (Маркисуата) [Князя] дети [два сына: Князь] Алекса (Алеша), а (да) [другой] Скидырь [Князь]. И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймав [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопи, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех].

И по Божию изволению (изволению Божию) [похоте] (тот) Алекса [Князь крестился, и] прислал к Киеву (послал в Киев к митрополиту, чтоб креститсца) и митрополит [Киевской] крестил его [в крестьянскую веру], и дал ему во святом крещении имя (имя во святом крещении) Князь Александр (Александр Князь); [а у] Александра сын [Князь] Иван с отцем же крестился (крестился вместе с отцом). И в те времена (то время) [случился] приехати к Киеву (приехал в Киев) Великому Князю Витовту Литовскому (Велики Князь Литовский Витофт) и после ко Князю Александру (и просил Князя Александра) [Мансур-Киятовичу], и сыну (сына) его [ко Князю Ивану]; что похоте служити (чтоб они пошли к нему в службу); и (они) [Князь Иван и с отцем своим Александром сотворили хотение Великого Князя Витовта, и приехали] (в службу) к нему, (и пошли) и били челом ему [в службу] с своими предреченными (преждепомянутыми) тремя городы. И Князь Великий Витовт прия (принял) их (зело) честно не яко слуг, но яко [единых от] сродних (сродников) своих, и дал им [на приказ] вотчины волости: Станку (Стайку), Хорозов (Хозоров), Сереков, Гладковича (Гладковичи); (и Князь Ивана Александровича Великий Князь Витофт женил и) дал [Витовт] за [Князя Ивана Александровича] (него) княж Данилову дщерь (дочь) Остроженскаго (Острожского) Княжну Настасью».

Цитирую по упомянутой работе, которую взял в Интернете^{114}. Автор указывает, что текст в квадратных скобках — слова из «списка А», отсутствующие в «Келейной книге», а в круглых — наоборот.

Эти загадочные кияты

Что этот документ может дать для разысканий по поводу происхождения противника Дмитрия на Куликовом поле? То, что Мамай происходит из рода Киятов, бывших какими-то правителями. Кияты эти, если верить «Келейной книге», кочевали по эту (надо так понимать, по западную) сторону Волги еще до прихода монголов.

Дальше идет нечто неудобочитаемое и совершенно фантастическое. Вот из этой фантастики Шенников и вывел Мамая-меркита. Поскольку известно по «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина, что киятами именовался род, пошедший от прадеда Чингиз-хана Кабул-хана: «Кабул-хан — третий предок Чингиз-хана, а монголы предка в третьем колене называют [э] линчик. От него расплодилось и пошло множество родов [кабйлэ] и ответвлений [от них]. Его детей и внуков называют кият»^{115}.

То, что Мамай имел отношение к роду Кият, подтверждает вроде бы и упомянутое письмо Шах-Ахмата от 1501 г.: «Кияты князья Мамаевы истинные дети, там рядом с братом моим, а здесь рядом со мной в моем царстве, справа и слева уланы, князья, четыре корачи большие, у меня нет слуг больших и лучших, чем Кияты князья».

Последний большеордынский хан в своем письме пытается напомнить Глинским, что они — Кияты. И просит их, как людей, близких к польскому королю, поспособствовать в получении помощи против врагов. Письмо это, видимо, попало в польские архивы после того, как Глинские пытались поднять восстание и вынуждены были бежать после поражения в Москву.

Шенников рассуждает так: «В 1200-1210-х годах Чингизхан вел многолетнюю борьбу с соседями монголов — меркитами, к которым примкнуло и несколько подгрупп монголов-киятов. Меркиты — по-видимому, тюркоязычный народ, этнически родственный алтайским и саянским тюркам. Нанеся меркитам крупное поражение в 1204 году, монголы затем долго преследовали уцелевшую их часть, отступавшую на запад и нашедшую защиту и укрытие у тюрок-кыпчаков. В ходе этого многолетнего отступления во главе меркитов стояли в течение некоторого времени Тохта-бей (Тохтоа-беки), убитый в 1208 году, и сменивший его Кучлук, затем отделившийся, оставшийся в Средней Азии и после долгой борьбы погибший в 1218 году. Остатки меркитов дошли почти до Волги, где в 1216 году были настигнуты и разгромлены монголами на р. Иргиз.

Судя по тому, что сведения об этих событиях попали в родословную Мамая, его предком был либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путем присвоивший родословную одного из этих киятов. Последнее кажется более вероятным, так как имя Мамай (по персидским хроникам Мамак) неизвестно монголам, до появления золотоордынского темника Мамая не встречалось и у восточноевропейских тюркоязычных народов, но зато известно у алтайских и саянских тюрок»^{116}.

На деле натяжек тут — хоть отбавляй. Начать с того, что (как, впрочем, признает и сам автор статьи) меркитские земли перед разгромом их монголами располагались на восточной стороне Волги, а не на западной. Чтобы устранить это несоответствие, Шенников заявляет: составитель первоначальной родословной находился в Сарае; стало быть, для него восточная сторона — «эта». Но откуда он взял, что вообще была какая-то первоначальная «родословная»? Почему не предположить, что составитель родословной Глинских просто пользовался какими-то преданиями, которые за века стали совершенно для него неясны? Это значительно скорее похоже на правду.

Дальше — земля меркитов за Волгой точно не заслуживала названия государства, и уж тем более ее властитель — титула падишаха. Кстати, и Тохта-бей, как признает Шенников, до Волги не дошел.

Наконец, насчет киятов как таковых. Вообще-то считать их монголами не приходится. Дело в том, что в монгольских языках ничего подходящего к этому слову не найдено. Зато в тюркских — полным-полно. Я полазил по Интернету и нашел «киян» — «дальний». Так переводил название рода хивинский хан Абулгази, считавший себя потомком Чингизхана. Слово «киян» с тем же значением есть в современном казахском. А Рашид ад-Дин пишет, что «киятов называют „киян“ (дальние)»^{117}.

Далее, там же: слово «кият» (кияды) переводится с казахского как «режет». Это подтверждает и Калибек Данияров в своей книге «Альтернативная история Казахстана»: «И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият». Он же приводит еще ряд близких слов: «В казахском языке есть слово єия — „косогор“, „наискось“, єияє — „волоснец“, єиял — „вымысел“, „мечта“, єиялау — „идти по извилистой дороге“, єиялы — „фантазер“, „мечтатель“, „человек, увлекающийся несбыточной мечтой“. И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият»^{118}.

Интересно, что оба варианта имеют подтверждение. Так, на берегу реки Аму-Дарья (Амударья) находится город Кият (Кят), который основан за два тысячелетия до рождения Чингизхана (нынешний Бируни). В этом месте река режет (размывает) свой правый берег. А в лондонском списке древнего эпоса «Огуз-Наме», датируемого известным российским ученым Бичуриным IV в. до н. э., приводится следующая древнетюркская легенда, повествующая о роде Кият: «Родоначальник его был хорошим стрелком из лука, однако стрелял Кият (наискось) и все равно попадал точно в цель. Поэтому основателю рода дали имя Кият, то есть стреляющий наискось». Вот вам и «режет», и «наискось».

Понятно, что все это могут быть «народные этимологии», не соответствующие действительности. Хотя в случае с городом Кият и Аму-Дарьей это сказать трудно. Но в любом случае ясно одно: слово «кият» со всей очевидностью — тюркского происхождения.

Каракалпакский след

Вообще-то, для установления этого факта можно было и не производить лингвистических исследований. Открываешь Интернет, набираешь «род Кият», и…

«— Галимжан: Ищу род кият.

— Турсынбай: Мы каракалпаки. У нас киятов очень много и все каракалпаки. Первый президент (председатель Правительства) Каракалпакстана Коптилеу Нурмухаммедов был кият. Наши академики М. Нурмухаммедов, Ж. Базарбаев тоже кияты и многие профессоры.

— Санжар: Вы, кияты, — чистые монголы.

— Азат, дархан-кият: Вы ошибаетесь, Санжар. Кияты-тюрки были до монгольское завоевания.

— Т?мендер: Я тоже кият-конырат, из рода зергер.

— Жантемир: Привет, родственники (соплеменники)! Я сам каракалпак, кият-балгалы. Мы чимкентские каракалпаки.

— Бекмурат: Моя мама жалтыр кият, а сам шыбынтай-кият. Мы ташкентцы.

— Мустахим: Я из рода Кият-жалтыршы, по нации каракалпак. У нас в Караклпакстане очень много киятов. Там, где я родился — все кияты»^{119}.

Вот вам живые «потомки Мамая». Род кият до сих пор является одной из составляющих каракалпаков. Племя каракалпаков подразделяется на две части: он-торт-уру и коныграт. Те, в свою очередь, делятся на роды. Кият — один из родов коныграт-каракалпаков. Надо отметить, что это племя вообще сохранило в своем составе массу исторических названий отдельных народов. К примеру, среди он-торт-уру есть кыпчаки^{120}.

А кто такие каракалпаки? Это тюркский народ, относящийся к так называемой кыпчакской подгруппе и родственный казахам и ногайцам. В русских летописях упомянуты «черные клобуки» (калька слова «каракалпаки» — «черные шапки»), некий тюркский народ, перешедший на службу к русским князьям и помогавший им в борьбе с половцами. Впервые летописцы их упомянули в 1146 г., последний раз — в 1193 г. Жили они (по крайней мере, после перехода на русскую службу) в Поросье. Считается, что сложились «черные клобуки» в середине XII в. из других тюркских народов, типа печенегов и берендеев, потесненных половцами^{121}. Упоминавшийся Рашид ад-Дин при описании похода монголов на Южную Русь отметил, что это была страна русских и «Народа черных шапок» («Каум икуляк-и сиях»). Позже они вошли в Улус Джучи, а после его развала — в Ногайскую Орду. Арабский историк Эн-Нувейри (XIV в.) пишет, что одно из одиннадцати кипчакских племен называлось племенем черных шапок — «Кара-боркли».

Правда, насколько нынешние каракалпаки связаны со старыми — не вполне ясно. Поскольку после развала Ногайской Орды в конце XVI в. оказались они на ее восточных, а не западных рубежах. В одной из грамот бухарского правителя Абдуллы-хана (1583–1598 гг.) есть перечисление оседлых, полуоседлых, кочевых народностей, проживающих в окрестностях города Сыгнака, на нижнем течении Сырдарьи, среди которых упоминаются и каракалпаки. Впрочем, по собственным легендам каракалпаков, как сообщается в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: «У них имеется предание, что они жили некогда в Средней Азии, а в настоящее место жительства пришли с С.З., именно из бывшего Казанского царства, откуда, по преданию, они были выгнаны ногаями, бродили после того долго по степи, боролись с хазаками (киргиз-кайсаками) и наконец распались на три части, поселившиеся: одна на нижней Сырдарье и Ени-дарье, другая — в Зарявшанской долине, третья — в дельте Амударьи»^{122}.

А теперь посмотрим, где распространены названия «Кият». Мне удалось найти г. Кият (Кят) на Аму-Дарье, пос. Кият (Буинский район Татарстана) и Кият или Тарханское озеро (самое крупное из соленых озер перекопской группы). Там же указан и населенный пункт Кият. Названий со словом «Кият» много и в долинах реки Баба-Салгир в Крыму (самая длинная река в Крыму, текущая от Чатыр-Дага до Сиваша). Вообще, в Крыму отмечено более трехсот топографических названий, имеющих соответствия в названии различных племен и родов. При этом кият встречаются 26 раз. Больше упоминаются только кыпчак — 27 раз. Остальные — значительно реже^{123}.

И что получается? Это же северо-восточная, юго-западная и юго-восточная границы Улуса Джучи. Но и границы расселения западных тюрок, по сути дела. А также места исторического и легендарного расселения каракалпаков! За исключением Крыма, про него мы не знаем, чтобы там жили «черные клобуки». Но, может быть, просто сведения не дошли? Зато про Крым мы знаем другое: к Перекопу откочевал младший сын Мансур-кията Скидыр.

Огузский великан Кият

Заманчиво, конечно, объявить Мамая каракалпаком. И, вполне возможно, так оно и есть.

Но справедливости ряди нужно признать: род кият и имя Кият встречаются не только у каракалпаков, но и у казахов и туркменов.

Ну, казахи — ближайшие родичи каракалпаков. Так что тот факт, что часть киятов, в том числе проживающих в современной Монголии (сам не беседовал, но читал об этом), считает себя казахами, удивление не вызывает. Хотя нужно, конечно, заметить: казахи в своей основе имеют кыпчаков, которые вроде бы те самые половцы, против которых вместе с русскими боролись черные клобуки. И в нынешнем каракалпакском народе роды кыпшак и кыят относятся к разным группам.

С другой стороны, в русских летописях я нашел единственный возможный след киятов (точнее, Кията), и как раз у половцев. «Повесть временных лет» под 6603 г. рассказывает: «В то же лето пришодша Половци, Итларь и Кытанъ, к Володимеру на миръ». Знаменитая история. Любимый летописцами русский князь Владимир Мономах замыслил убить половцев, заключивших только что с ним мир. С какого бодуна — непонятно. Летописцы утверждают: дружина подбила. Князь-де сопротивлялся: «Како се могу сотворяти роте с ними», но те пояснили, что «нету в томъ греха», и он согласился. Послал своих людей выкрасть сына Святослава, бывшего в заложниках у «Кытана», а потом «убиша Кытана и дружину его избиша», из-за чего возник конфликт и с половцами, и с Олегом Черниговским, не пожелавшим участвовать в этом преступлении. Цитирую по книге Бугославского, в которой собраны все варианты разночтений ПВЛ по различным летописям^{124}.

Так вот, текст-то многие знают, но на имя половецкого хана внимания не обращают. Я, конечно, не лингвист, но, по-моему, в «Кытана» («Китаина» по Радзивиловской и Академической летописям) вполне мог в русской передаче обратиться Кият-хан (Кият-хан — Киятан — Китан — Кытан). Я не утверждаю, что это стопроцентно так, но похоже на правду. И тогда этот Кият — кыпчак.

Но вот относительно туркменов… Они же в основании своем имеют тех же огузов. А именно огузы раньше половцев-кыпчаков пришли в причерноморские степи. И, по мнению многих ученых, именно они составили основу «черных клобуков» после того, как кыпчаки потеснили их из степи. А уж потом, в Орде, к старым родам добавились новые, кыпчакские.

Так вот, у огузов существуют два народных эпоса. Один — «Коркыт Ата». Записан он был в XIV–XVI вв. в виде прозаического произведения «Книга деда Коркута» азербайджанскими и турецкими писателями. Но составлен, по мнению исследователей, в VII–X вв. в бассейне Сырдарьи. Его легендарный создатель, от имени которого ведется повествование, Коркут — бек племени Кият. Эту личность казахи (тоже воспринявшие этот эпос, хотя повествует он о героических похождениях огузских богатырей и героев) считают исторической, основоположником музыкальных произведений для кобыза, эпического жанра и искусства врачевания.

Второй эпос — «Огыз-нама» — впервые был записан в XIII в. Рашид ад-Дином, а затем в XVIII в. упоминался хивинским ханом Абулгазы, считавшим себя прямым потомком Чингиза. Основное действующее лицо — Огыз-каган. Поэма посвящена его детству, подвигам и победе над одноглазым великаном Киятом.

Тут, впрочем, Кият выступает как сторонняя, не огузская сила. Но вот в XIX в. Кият был… старейшиной туркмен на Мангышлаке. И в 1820 г. русским все время приходилось иметь с ним дело. Поскольку этот Кият-бек (или Кият-ага) со своими людьми был первым, кто попросился под российское подданство. О чем и повествует масса документов.

Вот, к примеру:

«Поверенный туркменского народа старшина Кият-ага просит, дабы отменили пошлину, недавно наложенную на рыбу, которую привозили астраханские промышленники с юго-восточных берегов моря. С того времени, как сия пошлина наложена, рыбные ловли у туркменов прекратились, и они лишились тех выгод, которые от того имели. Сие понудило многих искать себе пропитание в Хиве и других местах; но дабы ловля сия была безопасна для наших промышленников, Кият-ага просит, чтоб ему исключительно позволено было снабжать наших промышленников рыбой и чтобы все торги с народом производились через него. Торговля сия ежегодно будет отправляться не более, как на двух судах, и не может быть весьма значительна. Кият-ага просит, чтоб ему в таком случае позволено было солить отсылаемую им рыбу своей солью, добываемой с Нефтяного острова. Народ, говорит он, будет тогда иметь настоящую причину признавать меня за старшего. Между тем он увидит преимущества, полученные мной от российского правительства, будет мне повиноваться, и тогда я могу без сомнения обратить сие повиновение в пользу государя. Если правительство наше, предполагая завести торговлю с туркменами, опасается понести убыток от сего, то первый опыт может быть сделан Кият-агой, он избавит нас через сие от хлопот и издержек, и народ его поневоле привяжется к нему. „Я предлагаю свои меры, говорит Кият-ага. Правительство само увидит: клонятся ли они к сображению разбросанного бедного народа? Мои личные выгоды будут велики; но каким только средством, кажется мне, можно управиться с моими соотчичами“»^{125}.

Или вот еще:

«Вступив уже я с родственниками и приближенными моими под высокое покровительство Российской империи, желаю служить вам, жертвуя собой и состоя в подданническом повиновении, оказывать услуги не только по возможности моей, но еще превышающие ее взамен таковой вашей ко мне милости… При чем имею честь вам донести, что находящиеся на Челекене, Гургене и Атреке иомутские народы терпят страх и притеснение от астрабадцев и хивинцев, так что всякий день их беспокоят и желают привести их в повиновение себе. Словом, они хотят достать их в свои руки, нам же, кроме вас, нет другой надежды и покровителя, день и ночь нетерпеливо ожидаем, будет ли когда-либо начальник, чтоб один начальник был сюда прислан и поставлен на здешних границах, по которому бы мы могли безопасно жить от неприятелей и быть в спокойствии и тишине под защитой того начальника. В прочем народ нашего юрта в крайнем положении. Если счастье наше не подействует и от вас не будет прислан в нашу юрту доверенный начальник, то мы должны отдаться на расправу жаждущим крови нашей соседям, а семейства наши отдадутся им в плен, оставаясь навсегда с кровавыми слезами, и прежде всех я буду истреблен. Если вам угодно, чтоб я собрал рассеянных туркменцев и вручил всех их прибывшему сюда начальнику, то хорошо, а если сего быть не может, то просьба моя в том состоит, чтоб в обширных землях ваших отвести мне один небольшой угол, дабы привести мне туда семейство свое под покровительство ваше и не узнать уже лица неприятеля, молясь день и ночь о долгоденствии великого государя императора»^{126}.

Так что если не род кият, то личное имя Кият у туркменов (огузов) было. Видимо, это все же слово общетюркское. Отсюда, кстати, следует, очевидно, что предки Чингизхана были никак не монголы. Что, впрочем, многие исследователи и раньше подозревали. Особливо если говорить о его непосредственных предках, кият-борджигинах. Ведь «борджигин» означает «синеокий». Об этом пишет тот же Рашид ад-Дин. И добавляет: «Как это ни странно, те потомки от третьего сына Есугей-бахадура и его детей по большей части — синеоки и рыжи». Да уж, типичные монголы! Нет, сдается, тюрки они все же были. И, скорее всего, слово «кият» означало «дальние». Такое название могли получать роды, живущие далеко от центра племенной территории, в любых тюркских племенах. Так что разные кияты вполне могли и не быть друг другу родственниками. Что, похоже, и происходило. Ну, не зря же, как я уже отмечал, топонимы «кият» расположены на бывших окраинах Дешт-и-Кипчак.

Воин по имени «Никто»

Но это все о корнях Мамая. А если уточнить про него самого? Что его-то имя означает?

Для слова «Мамай» нашел две трактовки. Первая — «никто». Честно говоря, сомневаюсь я в этой трактовке. Назвать человека — «Никто»! Это капитан Немо себя так обозвал, так все для того, чтобы подчеркнуть свою отверженность. А чтобы родители сыну подобное имечко выдумали… Народное объяснение, что считалось: если у воина нет имени, то его не сможет поразить враг или злой дух, — не катит. Что это за воин, если он врага боится и имя прячет! Это для более старых времен годится, а для Средневековья… Только с большой натяжкой, если ничего лучшего найти нельзя.

Есть в татарском языке mamaj — «чудовище, которым пугают детей». Еще не лучше! Есть в современном монгольском языке нарицательное имя mam — бранное «черт, дьявол». То же самое.

Единственное, что подходит, — «бугор». Такое слово есть у волжских татар. Именно отсюда — Мамаев курган в Волгограде. Слово, обозначающее возвышенность, вполне подходит для имени степняка.

Так что имя у Мамая тюркское (кто бы сомневался!). И если покопаться, встречается оно тоже только у тюрков. Причем именно западных. Был, к примеру, такой мамлюк Мамай^{127}. Мамлюков, как помним, набирали из тюрок и кавказцев. И был национальный герой казахов, боровшийся с Джунгарией в XVIII в. — Мамай Жумагулулы, также прозываемый Мамай-батыр из рода тобыкты^{128}. А еще у волжских ногайцев был род мамай. Но вот это как раз может быть уже следствие существования Мамая исторического. Все-таки ногайцы появились явно позже. Впрочем, они же могли принести имя Мамай и казахам.

Также явно уже по следам Мамая татарского появился популярный на Украине персонаж — казак Мамай. «Реальных Мамаев — „гайдамаков“ было, оказывается, не менее чем трое, если не четверо. Все они примерно одновременно возглавляли мелкие группы повстанцев, все именуются в источниках просто Мамаями»^{129}. Причем это было, очевидно, не имя, а прозвище. Так что, при всем желании некоторых, сделать Мамая русским нельзя. Да, есть христианское имя Мамий (Маммий) — «матушкин сын». Но привязывать к нему Мамая — дело достаточно нелепое.

А вот то, что гайдамаки могли использовать имя исторического Мамая в качестве своего прозвища — вполне реально. Поскольку он для них вполне мог быть «своим», «национальным героем Украины».

Зять Бердибека

Чтобы это понять, посмотрим сперва, что нам вообще про Мамая известно. Самым подробным описанием его деятельности является «Книга назидательных примеров и Сборник подлежащего и сказуемого по части истории Арабов, Иноземцев и Берберов» Ибн-Халдуна. Известнейший арабский правовед и дипломат, выходец из Андалусии, писал ее в Египте, где был верховным судьей. Скорее всего, написана она была в самом начале XV в. В 1406 г. Ибн-Халдун умер.

Именно Ибн-Халдун является тем источником, который позволяет поколениям историков связывать Мамая с Крымом. Вот что он пишет:

«По смерти Бирдибека, ему наследовалъ сынъ его Токтамышъ, малолетнiй ребенокъ. Сестра его, Ханумъ, дочъ Бирдибека, была замужемъ за однимъ изъ старшихъ монгольскихъ эмировъ, по имени Мамай, который въ его царствованiе управлялъ всеми делами. Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было… Мамай выступилъ въ Крымъ, поставилъ ханомъ отрока изъ детей Узбековыхъ, по имени Абдуллаха, и двинулся съ нимъ въ Сарай. Токтамышъ бежалъ оттуда въ царство Урусхана, въ гористой области Хорезма, а Мамай овладелъ Сарайскимъ престоломъ и возвелъ на него Абдуллаха»^{130}.

Дальше историк сообщает, что у Мамая стал оспаривать престол другой эмир, поставивший Култуктемира. Но Мамай одержал победу. А Тохтамыш ушел в Хорезм.

«Потомъ перессорились эмиры, которые овладели областями Сарайскими. Хаджичеркесъ, владетель Астраханских уделовъ, пошелъ на Мамая, победилъ его и отнялъ у него Сарай. Мамай отправился в Крымъ и сталъ править имъ независимо»^{131}. У Хаджи-Черкеса отнял Сарай Айбек-хан. Потом там правил сын Айбека, «Карихан». Его изгнал Урус-хан. «Урусханъ утвердился в Сарае, а Мамай въ Крыме; ему же принадлежали земли между Крымомъ и Сараемъ. Это произошло въ теченiе 76 г. (=1374–1375)»^{132}.

Тохтамыш выступил на Сарай, но потерпел поражение от Уруса у Хорезма. Но потом Урус умер. Тохтамыш взял Хорезм, Сарай, Астрахань «и выступилъ въ Крымъ противъ Мамая, который бежалъ передъ нимъ»^{133}.

Кроме Ибн-Халдуна о Мамае знает еще официальный письмовник канцелярии египетского султана. На помешенном на церемониях и доскональном соблюдении «табели о рангах» мусульманском Востоке очень важно было правильно оформить письмо к тому или иному иностранному официальному лицу. Писались наставления: в каком объеме должно быть письмо и какие титулы и эпитеты нужно использовать при обращении к каждому адресату. Оформить неправильно — значило нанести ущерб репутации собственного правителя. С соответствующими последствиями для допустившего ошибку.

Так вот, в письмовнике, составленном в конце XIV в., приводится список официальных лиц в Орде, с которыми велась переписка. На первом месте стоит хан. Автор пишет: «Въ последниiй десятокъ ребиэльэввеля 776 г. (=начало 1374 г.) мне поручено было написать письмо кану Мухаммеду, въ земле Узбековой, заступившему, как говорятъ, место Узбека»^{134}. Дальше идет некий «шейхъ Хасанъ Великiй, начальникъ улуса»^{135}. Ему положено писать поменьше пожеланий, чем хану, но все же «четыре оборота и больше». Далее следует «Кутлубуга Инака, это одинъ изъ четырехъ, которые, по принятому обычаю, бываютъ правителями въ землях Узбека»^{136}. Письмо, на которое ссылается автор наставлений, было ему написано 10 джумдиэльахира 552 г. Хиджры (5 августа 1351 г). Таких, как он, указано еще трое, и всем положено писать пожеланий на треть листа.

А вот дальше идут Коджа Алибек и Мамай. Этим пишут тоже на треть листа, но все же цветастых титулов им положено меньше, чем предшествующим правителям. Про Мамая говорится: «Он такъ же из техъ, съ которыми была переписка открыта въ последнiй десятокъ ребиэльахыра 773 года (= нач. ноября 1371 г.). Говорятъ, что онъ правилъ землями Узбековыми и что при кане Мухаммеде, о котором упомянуто выше, онъ занималъ положенiе, подобное тому, которое занималъ при высочайшемъ дворе его покойное степенство, Сейфи Iелбога Эломари»^{137}. Шихаб ад-Дин Ахмед ибн Яхья ибн Фадлаллах аль-Омари ад-Димашки (если имеется в виду он, а другого претендента я не нашел), известный арабский историк и географ, был при египетском султане секретарем в первой половине XIV в. То есть человеком влиятельным, судя по всему, но никак не правителем области.

Однако можно допустить, что именно это место из письмовника послужило источником появления у Ибн-Халдуна информации о высоком положении Мамая. Здесь говорится, конечно, о том, что Мамай занимал это положение при Мухаммеде (то есть Мухаммед-Булаке), чего никто не отрицает. Но ведь перед этим приписано, что он «правил землями Узбековыми». Вполне можно понять, что столь же высокое положение он занимал и раньше. Хотя сам Ибн-Халдун во многих вещах явно был не уверен. Чего стоит одно замечание насчет Крыма: «Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было». Видно, что историк знал о господстве Мамая над Крымом в какое-то время. Но точно так же он знал и то, что сразу после смерти Бердибека Мамай Крымом не владел.

Кстати, о Крыме. Правитель Крыма как раз в письмовнике указан. Но это не Мамай. «Правителю Крыма, т. е. Зейнеддину Рамазану согласно порядку, установившемуся до конца 750 года (= марта 1350). Говорятъ, что после него утвердился тамъ Алибекъ. Сын Исы, сына Тулуктемира»^{138}. О причастности Мамая к Крыму упоминает только Аль-Калькашанди, бывший секретарем султана в начале XV в.: «Я виделъ въ некоторыхъ летописяхъ, что правителемъ в немъ, в теченiе 776 года, былъ Мамай»^{139}. Но откуда он взял это, понятно — из Ибн-Халдуна.

Наконец, Шихабуддин Абу аль-Фадль Ахмад ибн Али ибн Мухаммад ибн Али ибн Махмуд ибн Ахмад, известный как Ибн Хаджар аль-Аскалани, величайший мусульманский богослов, пишет: «Въ 782 г (= 7 апр. 1380 — 26 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышъ и былъ убитъ ханъ, процарствовавшiй 20 летъ»^{140}. Тизенгаузен в примечании поясняет: «Въ летописи Абульмахасина ибн Тагрибирди… подъ 782-мъ годомъ помещена следующая заметка: „Въ этомъ году умеръ Мамай, царь татарскiй и правитель Дешта, вступившiй на престолъ после Кильдибек-хана, въ 763 году“»^{141}. Ибн Тагрибирди Абу-ль-Махасин Джамаль-ад-дин Юсуф — арабский (египетский) историк и литератор середины XV в. С аль-Аскалани они современники, так что примечание вполне законное.

Тем самым арабские источники вроде исчерпаны. А персидские о Мамае вообще почти ничего не знают. Историки тимуридов, которые вроде бы должны быть лучше всего информированы, поскольку Тимур поддерживал Тохтамыша в его завоевании Сарая, указывают только, что «на следующий год весной» Тохтамыш «покорилъ царство Сарайское и иль Мамака»^{142}. Это в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йезди, автора самой полной истории Тимура, написанной в конце первой четверти XV в. Его предшественник, Низами ад-Дин Шами, составлявший свою «Книгу побед» в 1401 г. по повелению самого Тимура, пишет то же самое^{143}. Единственно, он добавляет еще, что во время войны Тимура с Тохтамышем в 1391 г. (793 г. Хиджры) «къ его величеству привели взятого въ пленъ и раненого сына Мамака»^{144}. Это единственное свидетельство, что сын Мамая служил Тохтамышу. Мансур ли это? — неясно. Вряд ли у Мамая был один сын.

«Герой» русских летописей

Русские же летописи о Мамае начинают писать с 6869 г. по С. М. Будем для простоты дела пользоваться Никоновской летописью, поскольку это практически свод сведений изо всех ей предшествовавших.

Итак: «Въ лето 6869… Того же лета князь Ординскiй темникъ Мамай воздвиже ненависть на царя своего, и бысть силенъ зело; и воста на царя своего на Темирь Хозю, Хидырева сына, и замятя всемъ царствомъ его Волжскимъ, и прiатъ себе царя именемъ Авдула, и бысть брань и замятня велiа во Орде… И тогда князь Мамай во мнозе силе преиде за реку Волгу на горнюю страну, и Орда вся съ нимъ, и царь бе съ нимъ именемъ Авдула…Того же лета князь Мамай брань сотвори со Омуратомъ царемъ и со всеми князи Сарайскыми, и многихъ князей Ордынскихъ старыхъ изби»^{145}.

На следующий год летописец опять сообщает, что «въ лето 6870 Мамаю князю бысть бой велiй со Амуратомъ царемъ о Волзе. Того же лета Амуратъ царь изгономъ прiиде на Мамая князя, и многихъ у него Татаръ побилъ»^{146}.

На следующий год Мамай от имени Абдуллаха дает ярлык на великое княжение Дмитрию Московскому, а Мурат — Дмитрию Суздальскому. Начинаются внутрирусские разборки, но Мамай в них не поминается до 1370 г., когда «князь Мамай Ординскый у себя въ Орде посадилъ царя другаго Маматъ Салтана»^{147}.

Потом, по свидетельству летописцев, Мамай начал играть ярлыком на великое княжение. Сначала отдал его Твери, потом передал опять Москве. По-серьезному говоря, продал: «Князь велики Дмитрей Ивановичь Московскiй прiиде во Орду Мамаеву къ царю Мамаеву, и учти добре князи Мама, и царя, и царици, и князи…»^{148}. В 6881 г. от С.М. он делает набег на Рязань. Дмитрий в это время стоит на Оке, но на помощь рязанцам не спешит. Так что кому помогает, бог весть. Потому что та же летопись сообщает, что «князю Великому Дмитрею Ивановичу Московскому бысть розмирiе съ Татары и съ Мамаемъ»^{149}. А эта запись стоит под 6882 г. Значит, годом раньше «размирия» не было?

В следующем году в Суздале убили татарского посла Сарайку. Чьего посла, опять не говорится. То, что следом «прiидоша татарове изъ Мамаевы Орды и взяша Кашинъ (в других летописях — Киш, что реальнее, поскольку Кашин — тверская земля, а дальше говорится, что в Запьянье убили некого боярина Парфена Федоровича)», ничего не доказывает. Наоборот, если убили посла из Мамаевых, чего же Орда на Нижний хотя бы не пошла? Пограбили где-то на окраине. Это больше похоже на обычный набег, никак не связанный с убийством посла. Хотя, конечно, на следующий год Мамай опять передает ярлык на великое княжение Михаилу Тверскому. Но вспомним: у него с Дмитрием Московским еще с прошлого года мира нет, так что ничего удивительного. Вот когда Дмитрий Московский не признал ярлыка и сколотил коалицию против Твери, на следующий год тут же следуют крупные набеги Мамаевых татар на Нижний и Новосиль. Ответ вполне адекватный, не то что на смерть Сарайки.

В 6884 г. Дмитрий «ходил ратью за Оку реку, стерегася рати татарскiа отъ Мамая»^{150}. В общем, в этот период Мамай упоминается почти постоянно.

Но… русские летописи совершенно не локализуют его землю. Понятно только, что она на этом, правом берегу Волги, и все. Ни о каком Крыме, как Мамаевой земле, наши летописцы не повествуют. Орда и Орда. Больше того, Митяй, когда отправляется в Константинополь, «прiидоша во Орду, въ место Половецкое и въ пределы татарскыя»^{151}. Именно там его удерживал некоторое время Мамай. Но скоро отпустил, и даже провожатых дал до моря. Все это явно на Дону, и уезжает Митяй с Азака (Азова), а не из Крыма.

Могила Мамая или «Бугор шейха»?

Так что, кроме Ибн-Халдуна, никто Мамая напрямую с Крымом не связывает. Несмотря на то, что это считается общим местом при изложении истории того периода. Трудно отрицать, что Мамай, когда господствовал над западной частью Улуса Джучи, Крымом владел. Но вот когда он там укрепился… По крайней мере, можно точно сказать, что в подписании договора Бердибека с венецианцами в 1358 г. он не участвовал. Поскольку на нем есть четкое указание: «Написано года собаки, хиджры 759-го, месяца шавваля в 8-й день [13 сентября 1358 г.], когда ставка находилась на берегу Ахтубы. Представили совместное прошение князья Хусейн-Суфи, Могулбуга, Сарай-Тимур, Ягалтай, Кутлугбуга. Написал я, писарь Сабахаддин-катиб»^{152}. Кроме того, известно, что в сентябре 1358 г. Бердибек направил письмо даруге Крыма Кутлуг-Тимуру. Напомним также, что в упомянутой в главе об иностранных источниках битве при Синих Водах в 1363 г. ханом одной из Орд был Кутлугбуга. А сражались там Крымская, Перекопская и Ямболукская Орды. И Кутлугбуга был ханом первой, поскольку остальные (Хаджи-бей и Дмитрий) достаточно точно связываются с Перекопской и Ямболукской Ордами. Про Дмитрия мы уже говорили, а городок Качибеев существовал еще в XVI в. в низовьях Днестра. При этом Кутлугбуга подписывал, как мы помним, договор с венецианцами в 1358 г., как улусбек. В 1380 г. предварительный договор с Генуей по ее владениям в Крыму с консулом Кафы Джанноне дель Боско заключает правитель Солката (Крыма) Яркасс (или Джаркасс), в 1381 г. окончательный его вариант подписывает Елиас-бей, считающийся исследователями сыном Кутлубуги. Наконец, последний вариант, в 1387 г., подписывает сам Кутлубуга.

Так что, как видим, Мамай не был природным правителем Крыма. Таковым если и был, то, очевидно, Кутлугбуга. Мамай же захватил эти территории, очевидно, где-то около 1365 г., когда татарами у генуэзцев были отняты 18 селений. Об этом как раз говорится в тексте договора: «…queli dixoto casay, li quayeran sotemixi eredentia Sodaja, quandolo lo comun preyse Sodaja, poa Mamaj segno ge li leva per forza, queli dixoto casay sean in voluntay e bayria de lo comun e de lo consoro, e seam franchi da lo Imperio»^{153}. Скорее всего, это произошло после 1363 г., когда Кутлугбуга потерпел поражение при Синих Водах, и Мамай мог отбить у него землю. Вот, стало быть, где-то между 1363 и 1380 г. он Крымом и владеет. Очевидно, точно так же, как и остальной территорией Орды между Днепром и Волгой. Так что никакой это не его улус.

А наличие в Крыму названий с использование слова «Мамай» может свидетельствовать лишь о том, что в Крым ушел его внук «Скидыр» и принес туда имя деда. Впрочем, может быть, и этого не требуется. Есть же гора Мамай в Восточном Хамар-Дабане, в Бурятии. Там же имеется перевал Мамай, залив на Байкале и две реки — Большой и Малый Мамай. Уж они-то явно не имеют никакого отношения к нашему герою. Если посмотреть на карту, то становится очевидно: все это происходит от того слова «мамай», которое значит «высокое место».

В Поволжье это бугор, на Хамар-Дабане — гора. От горы название получили речки, от речек — бухта. Вполне возможно, и в Крыму так же.

А уж относительно бывшей деревни Шейх-Мамай (нынче Айвазовское), тут совсем смешно. Раскопали у нее холм, нашли там захоронение знатного человека. И теперь из книги в книгу и с сайта на сайт кочует утверждение, что это могила Мамая. Граждане!.. Ну, неужели не понятно, что местность эта называлась «Шейхов бугор»? Знал народ, дававший название, что тут какой-то знатный человек похоронен, вот так и наименовал — «Шейх-мамай». Зачем буковку-то в слове «мамай» поднимать? Прямо как компьютер, который так и стремится мне по ходу дела везде маленькое «м» в этом слове большим заменить. Ну да он же железный, глупый. А мы что, тоже железные?

Кстати, сами татары Крыма всегда делили тюркское население полуострова на две группы: «шеэрнен дагъ халкъы» (жители Симферополя, Карасубазара, Феодосии и Евпатории, говорящие на османизированном кипчакском наречии) и гор и Южного берега (потомки древнего населения) и «чель халкъы» (жители степей — потомки племен, пришедших с «монгольскими завоевателями»). Так вот, местности с именем Мамай встречаются, как видим, у Евпатории и Феодосии. То есть в местах проживания древнего кыпчакского населения.

Днепровская столица

То же самое можно было бы сказать и о топонимах «мамай» в районе Левобережья Днепра. На них внимание обратил еще В. Г. Ляскоронский в своей статье «Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход князя Витовта на татар в 1399 г.», опубликованной в Журнале Министерства народного просвещения^{154}. Он же высказал мнение, что «битва при Калке», т. е. сражение Мамая с Тохтамышем, происходила не на реке Калмиус, как традиционно считается (поскольку именно с этой речкой связывается сражение при Калке, которое русские и половцы проиграли татарам в 1223 г.), а «на Калках» — группе мелких речек, левых притоков Днепра близ порогов. Впрочем, Ляскоронский считал, что и первая битва тоже проходила здесь же.

Событиями 1223 г. мы сегодня заниматься не будем. А вот относительно битвы с Тохтамышем — соображение интересное. Тем более, если добавить к нему замечание В. Г. Егорова. В своей «Исторической географии Золотой Орды в XIII–XIV вв.» (на мой взгляд, одной из лучших работ по этой теме) историк указал, что в 30 км к югу от г. Запорожье на левом берегу Днепра находится Кучугурское городище. Остатки его занимают площадь около 10 га. «На поверхности памятника, усыпанной камнями, кирпичами и керамикой, прослеживаются многочисленные остатки фундаментов построек. Раскопки выявили остатки кирпичной мечети (площадью около 500 кв. м) с минаретом, бани с подпольным отоплением и жилого здания дворцового типа (площадь 476 кв. м). Кроме того, исследованы остатки небольших жилых домов рядового населения города с характерными для золотоордынских построек этого типа канами с суфами. Находки различных предметов материальной культуры, строительные и технические приемы, применявшиеся при возведении сооружений, позволяют отнести существование города к XIV в. О существовании в городе ремесленного производства свидетельствуют находки железных шлаков, обрезки медных листов и обломки тиглей для плавки металла. Значительная площадь древнего города, а также обнаруженные в нем монументальные постройки свидетельствуют, по мнению исследователя, о его немаловажном значении для района всего нижнего Днепра. Вполне возможно, что он являлся административным центром большой области. Золотоордынское название этого города неизвестно, сохранилось лишь свидетельство в „Книге Большому Чертежу“, которая именно на этом месте помещает „городок Мамаев Сарай“», — пишет историк^{155}. И как раз в этих местах располагаются отмеченные Ляскоронским объекты с названием «Мамай».

Замечательно! Мы нашли место, где располагался значительный город. При этом старые карты именуют его столицей Мамая, а археологические раскопки это подтверждают! Что-нибудь еще нужно, чтобы предположить именно здесь место дислокации исконной родовой земли Мамая? И расположена она как раз посредине между теми территориями, на которые потом разбрелись его внуки: Ворсклой и Перекопом.

А вот если считать, что Мамай был родом отсюда, тогда становится понятной его связь с днепровскими казаками. Они-то где складывались? И из кого? Ответ ясен: на Левобережье Днепра и из смеси тюрок с русскими (да еще, возможно, на сарматской основе). В принципе этого даже старые казацкие историки не отрицали. О чем я, опять-таки, уже писал.

А раз так, как тут не вспомнить «Нариман тарихы» и участие днепровских казаков в Куликовской битве на стороне Мамая? Вполне достоверным становится и то, что они до последнего Мамая защищали, отступали с ним на запад. Он же для них свой был, земляк, можно сказать. Ну, земли Сабана Халджи севернее располагались, на Ворскле, а не у днепровских порогов, так все равно соседи. Потому и Мансур сюда ушел, к Полтаве. Все сходится!

Если же все так, то Мамай для казаков на самом деле не чужеземный завоеватель, а практически борец за свободу казацких земель. Воевал-то он с «проклятыми москалями». Это вполне позволяло казацким гайдамакам рассматривать себя как наследников славы Мамая. Вот вам и весь секрет.

Первая попытка?

Разобравшись с тем, кто такой был Мамай и откуда родом, посмотрим теперь, что он делал. Для этого сравним письменные источники между собой и с данными нумизматики.

И начнем с того, что относительно женитьбы Мамая на дочери Бердибека мы знаем только от одного Ибн-Халдуна. Ни русские источники, ни египетские письмовники ничего про это не говорят. Однако русские единодушно принимают в этом Ибн-Халдуна за истину в последней инстанции. При этом почему-то столь же дружно игнорируя другие его сведения, типа того, что Тохтамыш был сыном Бердибека, а Абдуллах — сыном Узбека, «из детей Узбековых».

Что можно сказать точно, так это то, что в «замятне», наступившей после смерти Бердибека, он сыграл не последнюю роль. Возможно даже — выступил ее инициатором. По крайней мере именно так трактуют его действия и Ибн-Халдун, и русские летописи. Можно считать, что мы имеем два независимых подтверждения.

Есть и третье, хотя довольно смутное. Вот что по этому поводу пишет Сафаргалиев, один из виднейших специалистов по Золотой Орде: «В начале своей карьеры… Мамай пытался было претендовать и на трон ханов и даже выбил в Азаке в 762 году монету с титулом „Мамай — царь правосудный“. Однако… после 1361 года уже больше не чеканил монет со своим именем»^{156}. При этом ссылается он на Френа^{157}. Но больше подобных я не нашел ни у А. М. Маркова, ни у П. С. Савельева, ни у Г. А. Федорова-Давыдова. В общем, ни в одном из крупных каталогов джучидских монет.

Скажу прямо: начали меня глодать по поводу этой монеты сомнения. Во-первых, единичный экземпляр. Во-вторых, не мог Мамай не знать, что на престоле не примут человека, не способного доказать свое джучидское происхождение. К тому же Марков, к примеру, пересматривал и те монеты, которые описывали Френ и Савельев. И отмечал все расхождения. Вот что он пишет в своем предисловии: «Династiя Джучидовъ Золотой Орды представлена монетами всехъ хановъ, отъ которыхъ сохранились нумизматическiе памятники, за исключенiемъ Кадеръ Берди, одна, весьма сомнительная монета котораго была издана Френомъ въ Recensio, и хановъ Бердибека II, Джанибека III и Хасана, появившихся только благодаря ошибочному чтенiю П. С. Савельевымъ легендъ варварскихъ и неправильно битыхъ монетъ Тетюшскаго клада»^{158}.

Как всегда, когда мне что-то не дает покоя, лезу в первоисточник. И убеждаюсь: цитата Сафаргалеева не совсем точна. Френ пишет: «На передней стороне читаю, какъ мне кажется: „Мамай Ханъ правосудный“. Вроде бы небольшая разница, однако… На монетах, чеканенных сарайскими правителями Орды, всегда их титул указан как „султан“. Если же монета выбита не правителем Орды, а только властителем какого-то улуса, тогда в титуле слова „султан“ не будет. Навруз, к примеру, в Азаке в 760 г. свою монету чеканил с надписью „Навруз-Бек-хан“, и только после занятия Сарая стал писать на ней „Султан правосудный Навруз-Бек-хан“»^{159}.

На монете, которую Френ приписывает Мамаю (хотя, как видим, он и сам пишет: «как мне кажется»), титула «султан» нет. Написано просто — «Мамай-хан». Точно так же, как у Навруза в 760 г. Х. (Хиджры). И выбита она в том же самом провинциальном Азаке, а не на столичных монетных дворах Сарая, Сарая ал-Джадида или Гюлистана. Кстати, в 763-м, а не 762-м, как написал Сафаргалеев. А в этом году в Сарай ал-Джадиде сидят Кильдибек и Мюрид^{160}. Кстати, Кильдибек в этих годах и в Азаке монету бьет^{161}, со своим полным титулом.

Можно предположить только, что в 763 г. Х. Мамай отбирает у Кильдибека Азак и какое-то время там чеканит монету со своим именем. Но, как честный человек, не называет себя султаном. Султан-то у него в это время есть — Абдуллах.

Есть еще деньги некой Тулунбек-ханум. Они чеканены в Сарай ал-Джадиде в 773 г. Х. (1371–1372 г. от Р.Х.)^{162}. Есть еще монета Тулунбека, отчеканенная в Мохше, центре мордовских территорий. Некоторые исследователи утверждают, что это жена Мамая (которую почему-то из дочери Бердибека превращают в его сестру), вместо которой пытался править он сам^{163}.

Не знаю, это, честно говоря, сомнительно. Тулунбек — не сильно женское имя. Между прочим, Френ, от которого пошли описания монет «Тулунбек-ханум», в упомянутой работе сначала читает надпись так: «По повелению Царя Тулунъ-Бекъ Хана, коего да продлится царствование». И лишь дальше пишет: «Но по некоторымъ экземплярамъ сей монеты, лучше было бы читать сiю надпись такимъ образомъ: „По повеленiю Царицы… Тулунъ-Бекъ Ханумъ, коей да продлится царствованiе“»^{164}. Да и форма какая-то странная: «По повелению царя…» То есть опять-таки это деньги, чеканившиеся не от имени самого «царя» (почему-то Френ читает именно так, а не «султана», как в других случаях), а по его повелению. Кем?

Кстати, и «монета Мамая», и монеты «Тулун-бек-ханум», если верить описанию Френа, медные. То есть по идее менее ценные.

И, опять-таки: в 773 г. Х. в Сарай ал-Джадиде чеканится монета Мухаммед-Булка^{165}. Тот, который считается Мамаевым ханом!

В общем, такая нумизматика нам помочь ничем не может. Остаются только монеты Абдуллаха и Мохаммет-Булака. Относительно обоих есть независимые подтверждения того, что они были ставленниками Мамая. О первом говорит Ибн-Халдун, о втором — письмовник. И об обоих — русские летописи.

Царствование под прикрытием

Интересно, что Савельев в своем каталоге приводит монеты этих ханов, чеканенные только в Орде (так сказать, в походной ставке), Азаке и Маджаре (Сев. Кавказ)^{166}. Марков и Федоров-Давыдов уже указывают и монеты сарайской чеканки. Для Абдуллаха это 764–768 г. Х. Есть в каталоге Маркова еще и одна монета 762 г. Х.^{167}. Для Мохаммед-Булака — 771, 773 и 777 гг. Х. Причем таких монет довольно много. Кроме того, у последнего есть чеканки крымские и астраханские (Хаджи-Тархан). Причем в последнем случае — 782 г. Хотя, всех других монет с его именем с 777 г. нет.

Если исходить из данных нумизматики, картина получается такая. Мамай, видимо, поставил ханом Абдуллаха еще в 762 г. (1360–1361 гг. от Р.Х.). Но Сарай им удалось занять в 764 г., изгнав оттуда Мюрида. Удерживают они власть, очевидно, до 766 г. Хиджры. Первые монеты Азиз-шейха с надписью «Гюлистан» появляются в 766^{168}, а в Азаке даже в 765 г. Возможно, два года, 766–768 г. Х., за Сарай идет борьба. Но в 768 г. Х. Абдуллах окончательно теряет Сарай. Теперь его монеты чеканятся только в Орде и Азаке. При этом интересно отметить: с 765 по 767 г. Х. монеты Абдуллаха выпускают и в Янги-Шехре или Шехр ал-Джадиде.^{169} Строго говоря, местонахождение этого города (исследователи согласны, что перед нами не два, а одно название) точно не установлено. Традиционно им считают Старый Орхей на Днестре, но Егоров, к примеру, указывает, что городище это закончило свое существование несколько раньше:

«Городище Старый Орхей находится в Оргеевском р-не Молдавской ССР, у сел Требужены и Бутучены. Один из самых крупных городов Золотой Орды; площадь городища составляет около 2 кв. км… По предположению С. А. Яниной и Л. Л. Полевого, город носил название Шерх ал-Джедид (Янги-Шехр). Гипотеза основана на изучении 55 монет, найденных в Старом Орхее. Место чеканки их обозначено как Шехр ал-Джедид или Янги-Шехр (оба названия переводятся одинаково — Новый город). Предположение о названии города не может быть признано обоснованным, так как он подвергся разгрому в начале 60-х годов XIV в., монеты же, выпускавшиеся в Шехр ал-Джедид, чеканились на протяжении всего периода 60-х годов. Западнее Днепра орда Мамая не появлялась, так как после битвы на Синих Водах в 1363 г. эти территории контролировались Ольгердом. Что же касается Пруто-Днестровского междуречья, где находился Старый Орхей, то в начале 60-х годов XIV в. здесь уже оформилось Молдавское княжество. По этим причинам Абдуллах не мог пребывать в городе, остатками которого является городище Старый Орхей, и не мог чеканить здесь монету», — пишет он^{170}.

Он предполагает, что так могло именоваться Кучугурское городище. В общем-то, это даже логично, если соглашаться с тем, что битва при Синих Водах была, и состоялась она в 1362 (по Мацею Стрыйковскому) или 1363 г. (Рогожский летописец). Тогда Абдуллах начинает чеканить свои монеты в Янги-Шехре, непосредственно после поражения от литовцев трех местных орд. Ведь 765 г. Х. начинается 10 октября 1363 г. от Р.Х. и заканчивается 27 сентября 1364 г. А Ольгерд, по русским летописям, победу одержал осенью 6871 г., то есть 1363 г. («Тое же осени Олгерд Синю Воду и Белобережiе повоевалъ»)^{171}. Так что чеканить деньги восточнее Днепра в это время Абдуллах действительно не может, поскольку там татар теперь нет. А вот на Днепре это еще вполне возможно. Здесь и проходит теперь западная граница Орды.

Последний царь Мамая

После потери Сарая в 768 г. Х. Абдуллах еще продолжает чеканить свою монету в Орде. В 770 г. Х. его здесь сменяет Мухаммед-Булак. Похоже, что Сарай он занимает в 771 и 773 г. Х. Для 772-го имеется вроде бы монета Тохтамыша. Об этом поподробнее мы расскажем в главе про Тохтамыша, пока только констатируем наличие таких ссылок. В 773-м, как помним, чеканится монета неведомой Тулунбек-ханум. Но вот что потом? В нумизматике (по крайней мере той, которую мне удалось посмотреть) до 777 г. Х. — полный провал. Если же верить письменным источникам (Ибн-Халдуну), то Сараем правили Хаджи-Черкес, Айбек-хан и его сын Кари-хан (кто такие два последних, не ведаю). В 776 г. Х. будто бы в Сарае утвердился Урус-хан (хотя монет его ранее 779 г. Х. я не нашел). И больше ставленники Мамая в столицу не возвращались.

За Мухаммед-Булаком остается западная часть Орды, от Волги до Днепра. Но с 777 г. Х. его монет, чеканенных в Орде, Азаке или Крыме, нет. Крымской чеканки монет, кстати, вообще нет со времен Узбека до Хызра (760 г. Х.), а потом до 777 г. Хиджры, когда их там выпускают с именем Муххамед-Булака. Потом снова наступает провал до 782 г., когда монету чеканит уже Тохтамыш. И вообще крымских монет очень мало. Впечатление такое, что город Крым особо в качестве места расположения монетного двора и не рассматривался. А следовательно, можно предположить, что и роль его в ордынской иерархии была невелика. В том же Азаке монеты чеканили несравненно чаще. А Крым — это что-то вроде Мохши и Маджара, провинция-с.

Отсутствие монет Мухаммед-Булака после 777 г. Х. позволяет некоторым исследователям полагать, что с этого года он больше не является ханом. Между прочим, стоит отметить: в русских летописях Мухаммед-Булак вообще не упоминается с 6879 г. от С.М. (1371 г. от Р.Х.). Всегда речь идет только о Мамае, хотя и отмечается, что он князь, а не царь. В то же время, Мухаммед-Булак жив, поскольку есть его монеты 782 г. Х., чеканенные в Хаджи-Тархане и, как не странно, опять в Орде.

Все это дает основание И. М. Миргалееву считать, что в 777 г. Х. пути Мамая и Мухаммед-Булака разошлись. Мамай остался править в причерноморских степях и Крыму, а Мухаммед-Булак — в предгорьях Северного Кавказа^{172}. В логике этому выводу не откажешь. Косвенным подтверждением его может служить и то, что после 1375 г. от Р.Х. русские летописи не фиксируют ни одной дипломатической акции Мамая. Последняя — выдача ярлыка на великое княжение Михаилу Тверскому. Его привез в Тверь некий Некомат вместе с послом Ажиходжею (Аджи-Ходжа) 13 июля 6883 г. от С.М.^{173} А 777 г. Х. продолжался со 2 апреля 1375 по 20 мая 1376 г. от Р.Х. Дальше же есть только упоминания о различных набегах Мамаевых татар.

Похоже, произошло это как раз потому, что Мамай в это время лишился царя и стал править сам. Но, не прикрываясь чингизидом, он не мог больше ни ярлыки раздавать, ни монеты чеканить. Все это было бы незаконно. Ну, или можно объяснить по-другому: Мамай решил порвать с ордынской традицией, потому и не сохранил атрибутов Орды. Объяснение наверняка не единственно возможное, но имеющее право на существование и довольно логичное.

Труднее объяснить, почему Мухаммед-Булак не чеканил монету сам в том же Маджаре, как он это делал, к примеру, в 774 г. Х.^{174} Зато такая версия вполне может объяснить появление монет Мухаммед-Булака 782 г. чеканки. Ведь он мог вести борьбу с Тохтамышем и после поражения Мамая. Причем монеты-то его — астраханские^{175}. Вероятно, он на время занимал Астрахань, придя туда с Северного Кавказа.

А что Мухаммед-Булак не был царем в Мамаевой Орде уже в 1379 г. от Р.Х., об этом свидетельствует ярлык, данный московскому претенденту на место митрополита Митяю: «Пръвыи ярлык дал Тюляк царь Михаилу митрополиту. Бесмертного бога силою и величьством из дед и прадед. Тюляково слово Мамаевою дядиною мыслию, татарьским улусным и ратным князем, и волостным самым дорогам, и князем, писцем, таможником побережником и мимохожим послом и соколником и пардусником и бураложником и заставщиком и лодейщиком или кто на каково дело ни поидет, многим людем и ко всем. Пред Чингис царь, а опосле того цари Азиз и Бердебек, и за тех молились молебникы и весь чин поповьскый; ино какова дань ни будет или коя пошлина, — ино тем того ни видети не надобе, чтобы во упокой бога молили и молитву въздавали. Да не ли иное что, кто ни будет, вси отведав ярлыки подавали. И нынечя паки пръвых ярлыков не изыначив, одумав, и мы по тому же сего Михаила митрополита пожаловали есмы… Тако рекши, на утвержение с алою тамгою ярлыки дали есмы овечья лета дарыка семьсот осмое лето сылгата месяца в десятый нова. На Веколузе на речном орда кочевала. Написано»^{176}. Как видим, ярлык этот писан от имени некого Тюляка. Имя это упоминается еще в Пространной летописной повести о Куликовской битве: «Самъ же велики князь наеха напередъ въ сторожевыхъ полцехъ на поганаго царя Теляка…»^{177}.

Михаил — это Митяй, отправленный на поставление в митрополиты в 1379 г. и ехавший как раз через Мамаеву Орду. Ярлык, правда, датирован «овечия лета дарыка семьсот осьмое лето солгата месяца в десятый нова». Это никак не 1379 г., а на 72 года раньше. Но в тексте же напрямую говорится, что это просто подтверждение старых ярлыков. На ярлыке хана Бердибека митрополиту Алексию, между прочим, тоже стоит «в семьсот осмое сылгата месяца в десятый нова», только «тигигуя лета десятаго месяца». Похоже на то, что в ханской канцелярии просто переписывали старые ярлыки, внося в них минимальные правки.

Л. В. Черепнин предлагал свое объяснение даты. По его мнению, первоначально в тексте было не 708, а 780. Буквенное обозначение двух цифр — 8 (И) и 80 (П) — в русских текстах чрезвычайно сходно, и допустить возможность появления при переписке вместо ЈП (780) ЈИ (708) нетрудно. 780 г. эры Хиджры соответствует 1378–1379 гг. от Р.Х. Под словом «солгат» Черепнин предлагает видить испорченное «зул-каде» — одиннадцатый месяц мусульманского календаря (и с этим все согласны). Начало 780 г. Х. падает на 30 апреля 1378 г. от Р.Х., поэтому 1 зул-каде 780 г. Х — это 18 февраля 1379 г. от Р.Х. Число месяца указано по монгольскому календарному счету: «десятый (день) нова». Т. е. десятый день первой половины месяца. Тогда получается 27 февраля. 1379 г. Этот год, как считает исследователь, был действительно годом Овцы^{178}.

Надо сказать, это объяснение не очень вяжется с тем, что Митяй, по русским летописям, ехал через Мамаеву Орду летом 1379 г. Да и насчет года Овцы особого согласия у исследователей нет. В пересчете буддийского календаря на наш ошибка в год считается вполне нормальной. Так что тут далеко не все ясно. Но фактом остается то, что при проезде через Мамаеву Орду Митяя там уже не было Мухаммед-Булака. Однако он был жив, иначе как бы он чеканил монеты в 782 г. Х.?

Таким образом, мы приходим к выводу: к 1380 г. Мамай владел максимум причерноморскими степями от Днепра до Волги и Крымом. И лишь на этой территории мог собирать войска. То есть у него не могло быть никаких бесерменов (если под ними понимать, как делают традиционно, жителей волжских городов) и ясов (если это осетины). Вообще, практически никого, кроме тюрок Причерноморья.

Не могло быть и фрягов, итальянцев. Напомним, что с генуэзцами Мамай был во вражде. Это подтверждает договор Генуи с Тохтамышем. Остаются венецианцы в Азове. Но в это время между Генуей и Венецией шла война. Она началась в 1378 г. и завершилась подписанием Туринского мира 8 августа 1381 г. Причем начиная с лета 1379 г. Венеция была осаждена генуэзцами^{179}. И тем и другим было не до татарских дел. Так что у Мамая могли быть отдельные авантюристы, застрявшие в Крыму, но не более. А их там было в любом случае немного. По данным Феодосийского краеведческого музея, вооруженные силы Кафы, крупнейшей генуэзской колонии в Крыму, насчитывали 1000 пехотинцев и 20 тяжеловооруженных всадников^{180}. Венецианцев в Азаке было значительно меньше. Ведь это был не их город, у них там был лишь квартал, о чем и говорится в упоминавшемся договоре Бердибека с Венецией.

Упрямец из-за Волги

В продолжение темы мы неизбежно должны поговорить и о втором действующем лице той истории с ордынской стороны — Тохтамыше. Русские летописи утверждают, что он столкнулся с Мамаем уже осенью 1380 г., после того, как тот был разбит Дмитрием. Но так ли это? Или все же правы булгарские летописи, которые отводят главную роль в войне 1380 г. именно Тохтамышу?

Чингизид, но из какого рода?

Для начала отметим, что происхождение последнего тоже неясно. Есть несколько версий. Одну излагает Ибн-Халдун. Как мы помним (см. главу о Мамае), в соответствии с ней Тохтамыш — сын Бердибека. В момент смерти отца он — малолетний. Мамай, муж его сестры, изгоняет его из Сарая. Тохтамыш бежит в область Урус-хана (в Синюю Орду), в район Хорезма. После победы Мамая над остальными претендентами он уходит в сам Хорезм. Оттуда выступает против Урус-хана, в 776 г. утвердившегося в Сарае. Но терпит поражение у Хорезма. Однако после смерти Урус-хана Тохтамыш занимает Хорезм, потом Сарай, следом — Астрахань, после чего выступает против Мамая.

Из арабских источников кое-какие коррективы вносит Ибн Хаджар ал-Аскалани. Он пишет, что «въ то время (в 773 г. = 15 iюля 1371-2 iюля 1372 г.) господство надъ Дештомъ и Туркестаномъ перешло къ Токтамышхану»^{181}. И что потом «въ 782 г. (=7 апр. 1380-27 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышханъ…»^{182}. То есть, по нему, Тохтамыш сидит в Деште дважды: в 773 и 782 г. Хиджры.

Совершенно по-иному рассказывают эту историю тимуридские источники. «Аноним Искандера», произведение, написанное для потомка Тимура Искандера, сына Омар-Шейха, каким-то тюрком или с использованием тюркских документов (в нем много тюркских слов, не переведенных на персидский язык самого произведения). Время — начало XV в., так как Искандер умер в 1415 г.

Так вот, «Аноним Искандера» уверяет, что Тохтамыш был сыном правителя Мангышлака Туй-ходжи-оглана. Отец его был убит Урус-ханом за отказ участвовать в походе на Сарай. Тохтамыш, спасаясь от преследования, бежит к Тимуру: «Между тем Туй-ходжа-оглан, который был правителем Мангкышлака, не явился и был казнен. Сын его Токтамыш один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали. После того как Урус-хан завоевал трон Узбека и овладел всем тем государством, Токтамыш бежал и укрылся у Тимура»^{183}. Тот шлет его управлять «Саураном, Отраром и Сыгнаком» (это самая юго-восточная часть Улуса Джучи, традиционно считаемая всеми авторами землей Урус-хана). К этому времени Урус-хан умирает (процарствовав 9 лет), его сын Токтакия тоже, и правит некий Тимур-бек-хан, сын Мухаммед-хана. «Когда Тимур-бек узнал о его прибытии, то постарался удалить его, прогнал Токтамыша из тех мест и снова занялся своими наслаждениями. Люди, которые были его помощниками, отчаялись и наедине и среди людей высказывали желание Токтамыша… Тимур снова послал с Токтамышем Гияс-ад-дина, тархана, Туман-Тимура, узбека, Бахты-ходжу и Вики в Сыкнак, Сауран и Отрар, чтобы они по обычному правилу посадили Токтамыша на ханский трон… Весной этого года, который соответствует 785 г. (= 6 марта 1383-23 февраля 1384), с огромнейшим войском он направился против Тимур-бек-хана. Они дали сражение в месте, которое называется Каратал, и он разбил его»^{184}.

Как видим, «Аноним Искандера» не отличается особой достоверностью в том, что касается дат. Это в данном произведении наблюдается постоянно. К примеру, царствование Узбека, по «Анониму,» заканчивается в 767 г. Х. Хотя дальше говорится, что «С начала 751 г. (= 11 марта 1350-27 февраля 1351) до конца 765 г. (= 10 октября 1363-27 сентября 1364), что составляет 12 лет, погибло 8 царей» (это о смуте в Сарае).

Насколько можно верить фактам — вопрос, конечно, интересный. «Аноним Искандера» содержит массу известий, не встречающихся в других источниках (если только они не заимствованы из него). С другой стороны, только тут западная часть Улуса Джучи названа Кок-Ордой (Синей), а восточная — Ак-Ордой (Белой). Все остальные документы их именуют наоборот.

Все же любопытно отметить еще одно место из «Анонима»: «В продолжение 17 лет он находился на ханском престоле, после же этого, вследствие бунта и неблагодарности к Тимуру, он оказался на границе гибели и исчезновения, лишился крова и дома и, наконец, умер естественной смертью в 800 г. (= 24 сентября 1397-12 сентября 1398) в пределах Тулина»^{185}. Это о смерти Тохтамыша. Все остальные источники считают, что умер он позже, уже в XV в. Но престол-то потерял раньше, как раз в 800 г. Х. И если правил 17 лет, стало быть, сел на него в период с сентября 1380 по сентябрь 1381 г. от Р.Х. Как раз так, как и трактуют русские летописи.

По-иному рассказывает эту же историю Назими ад-Дин Шами. Он о происхождении Тохтамыша ничего не говорит. Сообщает только, что «Токтамыш-оглан, убоявшись группы людей, которые замыслили по отношению к нему вероломство, обратил лицо ко двору Тимура и едет». Цитаты даю по изданию Сборника материалов 1941 г., поскольку в нем тексты Шами приведены с использованием более полного текста, чем тот, которым пользовался Тизенгаузен^{186}. Из предшествующего текста, повествующего о том, что перед этим Тимур подавил восстание эмиров Адиль-шаха и Сары-Буги, которое было в 778 г. Х., становится очевидно, что Тохтамыш приехал вряд ли ранее 1377 г. от Р.Х. Тимур пожаловал ему область Отрара и Саурана. «Через некоторое время Кутлуг-Буга, сын царя Урус-хана узбекского, повел войско и много сражался с Токтамыш-огланом. В Кутлуг-Бугу во время боя попала стрела, и он умер от нее; войско его взволновалось и вследствие ярости и гнева прогнало Токтамыша и разграбило его область. Он вторично бежал и пришел к Тимуру. Тот постарался почтить, уважить, обласкать и облагодетельствовать его еще больше, чем в первый раз, приготовил нужные ему вещи и послал обратно. С той стороны Токтакия, сын Урус-хана, соединившись с Али-беком, царевичами и знатными эмирами, выступил против Токтамыш-хана. Сразившись, они снова обратили его в бегство»^{187}. Дальше первый историк Тимура сообщает, что Урус-хан пошел на Тимура, требуя выдачи Тохтамыша. Тимур отказал и двинул войска навстречу. «Остановился в Отраре, а с той стороны войско Урус-хана, дойдя до Сыгнага, остановилось. В ту же ночь появились тучи, снег и дождь и настал такой большой холод, что из-за крайнего обледенения и стужи с обеих сторон никто не мог двинуться… просидели друг против друга почти три месяца…»^{188}. Потом началась война, в которой Тимур одержал победу. «Так как удача была близка, и счастье помогало высочайшим знаменам, то в это время Урус-хан перебрался из мира преходящего в мир вечный. Его старший сын Токтакия сел на его место; он также умер через короткое время. Тимур пожаловал царство той области царю Токтамышу, устроил нужное ему и оставил в том государстве… Тимур-Мелик-оглан стал царем в тех странах. С большим войском он выступил против царя Токтамыша, и после многих битв и сражений Токтамыш-хан повернул обратно и удалился от своих людей и войска… Тимур в 780 г. (= 30 апреля 1378-18 апреля 1379) удостоил царя Токтамыша разного рода милостей и благодеяний и отправил с ним эмира Туман-Тимура, эмира Урунг-Тимура, Гияс-ад-дина-тархана, Бахты-ходжу и эмира Банги с огромными войсками, чтобы они посадили его на престол в Сыгнаге. Согласно приказанию, они отправились, и когда прибыли в Сыгнаг, то в избранный день и счастливый час посадили его на трон султанства. В это время Тимур-Мелик зимовал в Каратиле. Между ними возникла война; в конце концов Тимур-Мелик был разбит, а Токтамыш победил… Токтамыш-хан провел зиму в Сыгнаге и, когда наступила весна, привел в порядок войско и завоевал государство и область Мамака»^{189}.

Как видим, здесь история общения Тимура с Тохтамышем начинается только с 778 г. Х. В переводе на наше летоисчисление получается, что прибежал в Самарканд Тохтамыш в начале 1377 г. В том же году он потерпел два подряд поражения от сыновей Урус-хана Кутлу-Буги и Токтакая. Тимур весной 1378 г. разбил Уруса и посадил Тохтамыша в Сыгнаке. Тимур-Мелик-оглан его опять разбил. В том же году Тимур снова посадил Тохтамыша в Сыгнаке. В 1379 г. между Тимур-Мелик-огланом и Тохтамышем вновь развернулась война. Тохтамыш одержал победу, перезимовал в Сыгнаке и весной 1380 г. захватил власть во всей Орде, победив Мамая.

Свою корректировку временных рамок событий (при сохранении общей канвы Шами) дает Шереф ад-Дин Йезди, писавший позднее двух упомянутых выше авторов, но не сильно (до 1425 г. от Р.Х.). По нему Тимур в первый раз пожаловал Дешт-и Кипчак и Улус Джучи Тохтамышу в начале 778 г. Х., — то есть в 1376 г. от Р.Х. В конце того же года (в 1377 г. от Р.Х.) он вернул Тохтамыша на престол в Сыгнаке, после поражения последнего от Тимур-Мелик-оглана. В следующем году Тохтамыш разбил Тимур-Мелик-оглана. Перезимовал и отправился на «царство Сарайское и иль Мамака». Получается, что этот поход состоялся в 1379 г. от Р.Х.

Монеты расставляют все на свои места

При таком разнобое решающую роль может сыграть нумизматика. Известно, что ханы, заняв престол, сразу спешили выпустить свои монеты. Это следует хотя бы из того, что находят деньги с именами ханов, просидевших в Сарае месяцы, если не недели.

Так вот, монеты сообщают, что Тохтамыш сидел на сарайском престоле по крайней мере три раза. Может быть, даже четыре.

Самая старая монета с его именем, которую мне удалось обнаружить, датирована 763 г. Х., отчеканенная в Сарае. Найдена она у села Малые Атрясы в Поволжье в 1954 г.^{190} Следующая датируется 770 г. Х. и отчеканена в том же Сарае. Ее раскопали у села Сосница Сосницкого уезда на Черниговщине в 1911 г.^{191}

Правда, это находки единичные. Вполне можно допустить, конечно, и ошибку в чеканке. Тем более что в каталоге Маркова числится монета Тохтамыша с двойной чеканкой. На аверсе у нее указана дата 782 г. Х., а на реверсе — 770-й^{192}. Ее можно трактовать и так, что на чьей-то старой монете 770 г. сделали потом на аверсе новую чеканку Тохтамыша, чтобы ее можно было использовать и в 782-м. Но на упомянутой монетах из Атряс и Сосницы вроде ничего такого не наблюдается. Так что вполне возможно, это и на самом деле сохранившиеся следы краткого пребывания у власти Тохтамыша. Или скорее того, кто от его имени собирался править.

Но вот в 772 г. Х. он снова чеканит свои монеты в Сарае, а в 773 г. — в Орде. Об этом сообщает Миргалеев с ссылкой на клады из Нумизматического фонда Татарстана^{193}. Монет не видел, но поверить можно, поскольку это совпадает с известием аль-Аскалани. Сыгнакскую монету 774 г. Х. (о чем тоже пишет Миргалеев, предполагая, что выбитый из Сарая Тохтамыш ушел в Сыгнак) я нашел^{194}.

Против чего совершенно нелепо было бы возражать, так это против появления Тохтамыша в Сарае в 778 г. Монет с его именем под этой датой масса. Достаточно сослаться на каталог Федорова-Давыдова^{195}. Причем вся чеканка — Сарай и Сарай ал-Джедид. То есть самые что ни на есть столичные монетные дворы, никакой провинции. Кроме того, есть какая-то «Новая Орда» (Орда ал-Джадид), что вполне может обозначать создание в это время Тохтамышем новой походной ставки (старая оставалась в руках Мамая).

Миргалеев посчитал и выяснил, что Тохтамышевых монет 778 г. Х. (21 мая 1376 — 9 мая 1377 г. от Р.Х.) среди находок — 264^{196}. Так что тут уж ни о каких ошибках говорить не приходится. Вот относительно монет 777 и 779 гг. можно засомневаться. В каталоге Маркова они есть, но единичные^{197}. Впрочем, я, вслед за Миргалеевым, допускаю, что Тохтамыш пришел в Сарай все же в 777 г. Х., сменив там Каганбека, монеты которого для того года зафиксированы надежно^{198}.

В 779 г. Х. (16 мая 1377 — 29 апр. 1378 г. от Р.Х.) Тохтамыша точно с престола сгоняют. Монеты говорят, что в это время здесь сидит Урус-хан^{199}. Тем же годом датированы и монеты Араб-шаха, отчеканенные в Сарай ал-Джадиде^{200}. Кто кого изгнал — бог весть. Но вот в 781 г. Х. (19 апр. 1379 — 6 апр. 1380 г. от Р.Х.) монеты Тохтамыша чеканятся в Хорезме^{201}, Гюлистане^{202}, Азаке, Сарае и Сарай ал-Джадиде^{203}. Больше того, есть сарайская монета и с датой 780 г. Х.^{204} В принципе можно было бы полагать в последнем случае ошибку, но монет других ханов за 780 г. Х. я не нашел.

В любом случае, Тохтамыш, судя по монетным находкам, устанавливает свое правление на территории Нижнего Поволжья (правда, без Астрахани) и Приазовья самое позднее весной 1380 г. Возможно даже, что и весной 1379 г. И от этого нам никуда не деться. Вот в Крыму и в Астрахани первые обнаруженные мной в каталогах монеты Тохтамыша отчеканены были в 782 г. Кто сидел в Астрахани, мы помним по монетам же — Мухаммед-Булак. В Крыму, похоже, в это время правитель еще подчинялся Мамаю. Но надо не забывать, что 782 г. Х. начался 7 апреля 1380 г. от Р.Х.

Видимо, все же джучид

Таким образом, мы видим, что данные нумизматики подтверждают скорее версию Шереф ад-Дин Йезди. Именно у него Тохтамыш первый раз становится правителем Дешт-и-Кипчака в 778 г., до конца года терпит поражение от Тимур-Мелик-оглана, в следующем году разбивает его в битве на востоке, где-то в Приаралье, зимует в Сыгнаке и весной 780 г. отправляется завоевывать остальную Орду.

Что же касается происхождения Тохтамыша, я склонен скорее принять версию Ибн-Халдуна. Объясню, почему. Если верить монетам, Тохтамыш несколько раз занимал столицу. Единственный, кому это удавалось, — Мамай со своими ставленниками. Остальные захватывали власть по разу и долго удержаться не могли. Спрашивается: почему? Ибн-Халдун дает ответ: Тохтамыш принадлежал к роду Джучи, Мамай был с ним в родстве по жене. Все другие были представителями рода Чингиза, но не джучидами.

Объяснение вполне логичное. При этом положение зятя Бердибека ни в коем случае не давало Мамаю права претендовать на престол, но делало весомым права того, кого он поддерживал. Однако права Тохтамыша-джучида были несоизмеримо выше. Причем на всем пространстве Улуса Джучи.

По датам все довольно неплохо укладывается. Если верить Ибн-Халдуну, в 759 г. Х. Тохтамыш был маленький. В 763 г. Х. он тоже оставался ребенком. Можно представить, что в неразберихе того времени (а за 762 г. на престоле отметились минимум шесть ханов) кто-то попытался выставить его кандидатуру, чтобы править за него. Но Мюрид (Мурад) оказался более серьезной кандидатурой, поскольку был взрослым и пользовался поддержкой в Синей Орде, будучи оттуда. Хотя ему и пришлось серьезно повоевать с Мамаем. Однако Тохтамыша он вполне мог оставить в живых, просто держать под присмотром. Кстати, убийство законного наследника делало бы его совершенно неприемлемой кандидатурой для населения Ак-Орды. Да и свои, думаю, не слишком хорошо бы это восприняли. Между прочим, «Аноним Искандера» сообщает о Тохтамыше, что тот «один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали».

Но к 772–773 гг. Х. Тохтамыш должен был сам войти уже в тот возраст, когда его можно было рассматривать как серьезного претендента. Ведь с убийства Бердибека прошло лет тринадцать. А в Орде — очередное безвременье, очередные попытки Мамая поставить своего хана. Выдвинуть ему в противовес Тохтамыша представляется вполне логичным. А когда Мамай оказывается все же сильнее, Тохтамыш бежит в Кок-Орду. Вспомним его монету 774 г. Х. в Сагныке. Каким образом сын мангышлакского эмира мог, пусть на время, захватить власть в землях Урус-хана? Интересно, что Урус-хан чеканит свои монеты в Сыгнаке с 770 до 779 г. Х. практически беспрестанно. Значит, тут он сидит крепко. И все же в 774-м Тохтамыш как-то сумел его потеснить! О поддержке Тимура в эти годы никто из восточных авторов ничего не говорит. Значит, Тохтамыш сумел самостоятельно отвоевать себе землю, пусть на время! Не родовитость ли его сказалась? Как джучид, он всяко был выше родом, чем Урус-хан.

Что делает Тохтамыш, потеряв в 774 г. Х. Сыгнак, мы не знаем. Возможно, уходит в Хорезм, который в это время никому не подчиняется. Ибн Халдун ведь рассказывает о том, что Тохтамыш ушел из царства Урус-хана в Хорезм. Относится это ко времени до 776 г. Х. Насколько «до» — не понятно.

К 776 г. Х. Тохтамышу, если он сын Бердибека, около двадцати. Вполне солидный возраст для активных действий. Вот тут он точно обращается за помощью к Тимуру (хотя, как мы помним, возможно, что и в 772–773 гг. Х. он тоже становится ханом не без помощи Железного Хромца). Начинается, если верить письменным свидетельствам, борьба за Сыгнык. Кстати, почему Тохтамыш, если он сын мангышлакского эмира, никогда не пытается закрепиться на восточном берегу Каспия, все время начинает свои походы с востока от Арала? Но Сыгнак, если судить по монетам, Тохтамышу так взять и не удается (его монет сыгнакской чеканки, кроме 774 г. Х., я не обнаружил). Зато в 777 г. Х. он — в Сарае. Через пару лет теряет столицу, но в 781-м вновь возвращает.

А Тимур его все время поддерживает, в чем не очень много смысла, если Тохтамыш — представитель побочной линии чингизидов. Нет, можно, конечно, рассуждать и так: самаркандский правитель пихает на престол Орды незначительного эмира, чтобы тот крепко-накрепко от него зависел. Да только где гарантия, что такой престол займет? И тем более, что удержит? Никто же не утверждает, что Тимур Тохтамышу свои войска давал. Снабжал — да, но силами тот своими обходился. Зато, представляете, как здорово сделать зависимым от себя истинного джучида? Это бы значило надолго привязать к себе Орду.

Так что, на мой взгляд, поведение Тимура говорит в пользу джучидства Тохтамыша. Так же, как и то, что последнему удалось объединить весь Улус Джучи. Практически, со времени Джанибека такого не было. А тут — свершилось!

Понятно при этом и то, почему Тохтамыш быстро порвал с Тимуром. Именно если он был самым что ни на есть законным наследником, его реакция становится естественной. Как раз сыну мангышлакского эмира имело бы смысл обоими руками держаться за Железного Хромца. Джучид же считал, что его положение во главе Орды вполне естественно и никакой особой благодарности за это выражать не следует. В первую очередь нужно принимать во внимание интересы страны. К примеру, если Тимур наседает на Хорезм, который когда-то был частью Улуса Джучи, нужно поддержать Хорезм. И начинаются конфликты. Причем по большому счету обе стороны понимают, что дело тут не в неблагодарности, а в политике.

А что касается историков государства тимуридов… Для них как раз естественно представить такого серьезного противника не в лучшем виде. Тем более, писалось-то большинство произведений уже после того, как Тохтамыш утратил власть после войны 1397–1378 гг.

Для нашей же истории важно, что в 1380 г. Тохтамыш наверняка уже воевал с Мамаем за власть на западном берегу Волги. Причем именно он был атакующей стороной. Он, к примеру, уже взял Азов. Как вы думаете, темнику в таких условиях было до того, чтобы ввязываться в авантюру на далеком севере? И могли в это время Олег Рязанский и Ягайло Литовский желать союза с терпящим поражение Мамаем?

Верный друг Сарая

Слава Богу, относительно происхождения Дмитрия Ивановича гадать не приходится (так что, надеюсь, читатель простит, что я в этой главке источники буду цитировать мало). Сын Ивана Ивановича, великого князя московского и владимирского, внук Ивана Калиты, правнук Даниила Александровича, родоначальника династии, пра-правнук Александра Ярославича, который Невский. Родился 12 октября 6858 г. от С.М., умер 19 мая 6897-го. После смерти отца 13 ноября 6867 г. получил Московское княжество. Но великого княжения ему тогда в Орде не дали, мал был (9 лет). Однако в 6870 г., при очередной смене правителя в Сарае, бояре сумели выторговать ярлык для своего 12-летнего князя. И с тех пор он фактически Великое Владимирское княжество, формально считающееся главным на северо-востоке Руси, не отдавал. Ярлык, было, терял, но не власть.

Все это методично прописано в летописях и нас не особенно интересует. Гораздо интереснее поговорить о том, насколько права Дмитрия Ивановича, прозванного через несколько сот лет Донским, на высшую власть над Русью были законными и на чем держались.

Московские изгои

А для этого сперва заглянем в первую половину XIV в., когда потомки князя Ярослава Всеволодовича, прибравшего к рукам северо-восток Руси после Батыева нашествия, решали между собой вопрос о власти. В 6815 г. умер великий князь Андрей Александрович Городецкий, сын Александра Ярославича. Перед Северо-Восточной Русью встал вопрос: кому должно достаться великое княжение Владимирское, ставшее к тому времени родовой собственностью Ярославичей? А с ним, пусть уже довольно формальный, но все же статус старшего русского князя.

По древнему русскому правилу престолонаследия, так называемому лиственничному счету, великий стол передается не от отца к сыну, а от брата к брату. Именно потому, что это — собственность всего рода, а не отдельной его ветви. Правило, случалось, нарушали, если у сильного князя-отца оказывался такой же сын. Но все равно ему проблем с дядями избежать не удавалось. Все потому, что была еще одна норма: сыновья не посидевшего на великом столе князя навсегда лишались прав на него. А это на деле означало, что данная ветка родового дерева медленно, но верно отомрет. За князьями-изгоями могли еще оставить удел их отца, да и то из милости, и если эта ветвь рода там давно уже сидела. А мог, в принципе, великий князь и перераспределить земельку-то. В любом случае владения изгоев начинали дробиться, мельчать, новых уделов им не полагалось, и через некоторое время их потомки могли остаться хозяевами над парой деревень. Звание есть — толку мало.

У Александра Ярославича сынов больше не было. Побывавшие великими князьями Дмитрий и Андрей Александровичи тоже потомков живых уже не имели. Были сыновья у младшего Александровича, Даниила Московского. Но сам Даниил умер раньше брата Андрея, на владимирском великом столе посидеть не успев. Так что по закону его дети становились изгоями. Вряд ли кто-то решился бы отнять у них Москву (все же этот удел выделил Даниилу Александр, а волю предка уважали), но уж недавние приобретения, вроде Переяславля-Залесского, отдать точно пришлось бы. Переяславль Даниил получил по завещанию от его последнего князя Ивана Дмитриевича, своего племянника. Но по закону выморочный (оставшийся без законного князя) удел должен был вернуться в великое княжение и его дальнейшей судьбой распоряжался великий князь. Андрею Александровичу, не пользовавшемуся большой популярностью, отнять у брата удел не удалось. Но это не значило, что следующий князь не поднимет этот же вопрос. Переяславль для Ярославичей был важен с моральной точки зрения, поскольку это был родовой удел Ярослава Всеволодовича. Так сказать, малая родина.

Законных же претендентов было два. Михаил Андреевич Суздальский имел вроде бы преимущественное право, поскольку был сыном следующего за Александром сына Ярослава Всеволодовича — Андрея. И тот успел побыть великим князем, пока его не согнал с помощью татар Александр Невский. Но Андреевичи после столь неудачного княжения отца влияние явно потеряли. Не зря же от их княжества в свое время Александр спокойно отрезал для своего сына Городецкий удел.

А вот сын Ярослава Ярославича Тверского Михаил представлял собой серьезную силу. К тому же за ним стояла Тверь, по тем временам, наверное, второй по богатству город Руси после Новгорода. Права Михаила на великий стол были совершенно неоспоримы, поскольку отец тоже на нем посидел.

Михаил Ярославич великое княжение и получил. И Ордой его права тоже были признаны. Но… старший из московских князей, Юрий Данилович, не пожелал признать, что его линия прав на престол не имеет. Однако какие у него были шансы? Только если сарайского хана на свою сторону перетянуть. Что он и сделал. Женился в Орде на какой-то ханской родственнице (чуть ли не сестре правившего тогда Узбека), получил помощь и отправился добывать великий стол. Потерпел поражение, потерял жену и ханского посла, но потом наговорил на Михаила с три короба. И добился от хана разрешения на убийство конкурента. Летописи говорят: собственными руками это и сделал, когда Михаил по вызову хана в Орду прибыл оправдываться.

Так началось московско-тверское противостояние, в котором Тверь пыталась опереться на свое законное право стоять во главе земли по русским нормам, а Москва — на ханскую милость.

К 70-м гг. XIV в. ничего не изменилось. В Твери в это время княжил Михаил Александрович, внук Михаила Ярославича (кстати, к этому времени уже признанного святым, в отличие от своих московских соперников). Его отец Александр великим князем владимирским побывал, так что по русскому закону права у Михаила на престол были неоспоримыми. Дмитрий Иванович тоже имел отца — великого князя. Но от того, что его дед Иван Калита был фактически узурпатором, никуда было не деться. К тому же Михаил принадлежал к более старшему поколению Ярославичей. Он был пра-правнуком Ярослава Всеволодовича, а Дмитрий — пра-пра-правнуком. Так что и по этому признаку тверской князь имел преимущество.

Москвичу по-прежнему оставалось опираться только на поддержку Орды. Ну, еще на возросшее за это время богатство Москвы. Ведь кто имеет великое княжение, тот собирает дань для Орды. Сколько из собранного прилипало к рукам московских князей, остается только догадываться, это тема для отдельного исследования.

Правда, к рассматриваемому времени лафа закончилась. И Тверь, и Суздаль успели уже добиться от ордынских властей статуса великого княжения. То есть собирали и отвозили дань сами. Фактически титул великого князя владимирского имел теперь только моральное значение: как символ претензий на главенство над Русью.

Параллельная хронология

Осознав это, посмотрим теперь, как строились отношения Дмитрия Московского с Ордой. Вот тут много чего историки ухитрились запутать. В принципе понятно, почему. Им нужно было доказать, что Москва издавна стояла во главе борьбы не только за объединение Руси под своим командованием, но и освобождения ее от злобных татар. А то вдруг кому-нибудь придет на ум задать вопрос: а оно нам нужно было, это подчинение Даниловичам? Чем Москва лучше той же Твери или Нижнего? Или: почему нельзя было существовать на пространствах Северо-Восточной Руси нескольким княжествам? Вон, немцы и итальянцы только в XIX в. объединились, и ничего, неплохо жили и развивались!

Для официальной идеологии вопросы опасные. А потому того же Дмитрия Донского упорно делали борцом против татарской угрозы. Апофеозом этой борьбы стала Куликовская битва, в которой, как мы помним, «русские люди ощутили себя не только москвичами, ростовцами или суздальцами, а жителями всей Русской земли, единым народом, способным противостоять Золотой Орде и добиться независимости».

А что было на самом деле? Как говорится, от нечего делать набросал я тут список: что делал Дмитрий Московский по отношению к татарам, и что в это время происходило в Сарае и Мамаевой Орде? Итак…

1363 г. от Рождества Христова. Дмитрий Московский получает ярлык на великое княжение от Абдуллаха, ставленника Мамая. И не пускает во Владимир Дмитрия Суздальского, которому ярлык дал Мюрид. Случается это весной, поскольку в летописях сообщение об этом идет в начале годовой статьи. При этом годом раньше Дмитрий получает ярлык от Мюрида. С чего это ему понадобилось менять покровителя?

По мусульманскому календарю весна 1363 г. от Р.Х. — это 764 г. Хиджры. Заглядываем в нумизматические каталоги. И убеждаемся, что как раз в этом году монеты Мюрида в Сарае сменяются монетами Абдуллаха. Вот вам и ответ! Московские бояре (князю-то в это время 13 лет) узнали, что ветер переменился, и славировали.

1371 г. 10 апреля из Мамаевой Орды приходит Михаил Тверской с ярлыком от Мамаева хана на великое княжение. Дмитрий не пускает его, а посла зазывает к себе. С чего это он так раздухарился? Что предписание хана не выполняет?

Смотрим, что говорят монеты. 10 апреля нашего 1371 г. приходится на конец 772 г. Х. А в 772 г., как мы помним, в Сарае нет монет Мухаммед-Булака. Там чеканятся монеты Тохтамыша! Так что Дмитрий не отказывает законному правителю. Он не принимает ярлык от незаконного!

А теперь самое интересное. В том же году, 15 июня, Дмитрий Московский (теперь уже взрослый, ему 22 года, так что решение принимает сам) отправляется в Мамаеву Орду. Прибывает туда и покупает ярлык у Мамаева хана.

«С чего это он сменил ориентацию?» — спросите вы. И опять смотрим на данные хронологии и нумизматики. И выясняем, что в середине июля 1371 г. от Р.Х. начался новый, 773 г. Хиджры. А в этом году в Сарае чеканятся уже не монеты Тохтамыша, а деньги «Тулунбек-Ханум» и Мухаммед-Булака. Вот так! Просто опять москвич вовремя сориентировался. Видимо, посол, которого он не пустил с Михаилом Тверским во Владимир, но зато зазвал к себе в Москву («а посолъ Сарыходжа на Москве у великого князя Дмитрея Ивановича многу честь и дары взялъ…»)^{205}, объяснил ему, как обстоят дела на самом деле. Что Тохтамыш доживает последние дни, и на коне опять будет Мамай.

1373 г. Весной Мамай приходит громить Рязань. Дмитрий стоит на Оке, но не помогает Олегу. А кому помогает? Летописец, конечно, пишет: «…и Татаръ не пустиша, и все лето тамо стояше»^{206}. Будто бы Дмитрий свою землю от набега защищает. Но никто же не говорит, что татары собирались идти на Москву! Говорится, что «прiидоша Татарове ратью изо Орды отъ Мамая на Рязань, на великого князя Олега Ивановича Рязанскаго»^{207}. Так что Орда жжет рязанские города, «людей многое избиша и плениша, и со многимъ полономъ отъидоша въ свояси»^{208}, а москвичи спокойно стоят на том берегу реки и смотрят. Впечатление такое, что они скорее рязанцев пугают возможностью атаки с двух сторон. Ну, или что-то вроде вооруженного нейтралитета держат. Когда то же самое в 1380 г. делает Олег, его клеймят как предателя Руси!

Причина такого поведения Дмитрия на самом деле ясна. В 774 г. Х. Мамай все еще в силе, никакого иного претендента в Сарае нет, и московскому князю не понять, на кого опираться. Результат — осторожный нейтралитет. Стояние на Оке каждый может понимать, как хочет. Мамай вполне может считать это действием в свою поддержку, а москвичам, если что, и оправдаться можно. Что летописцы потом и делают.

1375 г. 13–14 июля Некомат привозит Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение от Мамая. Дмитрий срочно собирает коалицию, и начинается Тверская война.

В Орде 2 июня начался 777 г. Х. В этом году в Орде появляются сначала Каганбек, а потом Тохтамыш. Ставленник Мамая Мохаммед-Булак опять теряет легальную власть. Больше того, после этого он вроде бы расходится и с Мамаем. Так что не признавая ярлыка, выданного, очевидно, Мохаммед-Булаком, Дмитрий ничего не теряет. Ярлык этот все равно незаконен.

Тем более ничем не рискует он в 1376 г., когда отправляет Дмитрия Волынского на помощь суздальцам в поход на Булгар. Ведь предыдущий переворот, в 1370 г., там был устроен, как считается, Мамаем. Что в принципе реально, поскольку в начале 772 г. Х. в Сарае, возможно (хотя и не точно), еще правит Мохаммед-Булак. Теперь, пока ставки Мамая на политической арене невысоки, можно его ставленника и потеснить.

1377 г. Дмитрий странно ведет себя в истории с походом против Араб-шаха. Сначала вроде идет на помощь тестю, Дмитрию Константиновичу Суздальскому и Нижегородскому. Но потом уводит свои войска, оставив только дружины городов великого княжения Владимирского. Собственно московских полков не остается, никаких знатных воевод тоже. В итоге русские разбиты.

И вот что интересно: в 779 г. Х. Тохтамыша с престола в Сарае сгоняет Араб-шах. Но 779 г. начался 10 мая 1377 г. от Р.Х. А битва на Пьяне была 2 августа этого года. То есть как раз в 779 г. Х. Никак московский князь опять узнал, что с Араб-шахом лучше не связываться, что он — следующий (или уже состоявшийся) султан?

1378 г. Битва на Воже происходит 11 августа 1378 г. Московские войска лупят Бегича. Кто он такой, в сущности, неизвестно. Русские летописи утверждают, что его послал Мамай. Но, как справедливо заметил Миргалеев, «ограничение взятием Переяславля говорит, видимо, о том, что Мамай не придавал большого значения поражению Бегича, так как отряд Бегича был небольшим и имел только карательную цель»^{209}. А возможно, Бегич был и не Мамаев ставленник, а просто грабитель.

Но в любом случае 30 апреля 1378 г. начался 780 г. Х., в который в Сарае Урус-хана меняет Тохтамыш. И в том и в другом случае Мамай не владеет столицей, а стало быть, и не может считаться даже представителем законного хана. И битва с его отрядом не является выступлением против законной ордынской власти.

Бей своих, чтобы чужие боялись

Мы уже выяснили, что к августу-сентябрю 1380 г. Тохтамыш контролирует не только столицу Орды, где уже провозглашен законным правителем — султаном, но и все Поволжье и Приазовье. Так что, выступая против Мамая, Дмитрий Московский фактически воюет на стороне законной власти против мятежника.

Фактически? А может быть, и формально, как это утверждают булгарские летописи? Отечественные историки традиционно заявляют, что с 1370 г., с момента взятия Булгара суздальско-нижегородскими войсками при участии «царева посла» и смены там власти, русские князья ничего о происходящем в Сарае не знают и дела ведут только с Мамаевой Ордой. Мамай-де, поставив под свой контроль Булгар, прервал общение с Ордой по Волге и не пускал русских в Сарай.

Но это не факты, а фантазии на тему. Да, русские князья не ездят в это время за ярлыками в Сарай. По крайней мере, об этом не сообщается в летописях. Но утверждать, что они не знают, что там происходит… Уж больно для этого хорошо совпадают действия Дмитрия с ситуацией в ордынской столице. К тому же в 1375 г. аж до Астрахани доходят в своем грабительском походе новгородские ушкуйники. А в 1376-м, как уже было сказано, москвичи и нижегородцы сажают в Булгаре своих таможенников. Так что ситуация в низовьях Волги для них не остается, наверняка неизвестной.

Так что, если не для 1371, то для 1377 г. вполне уверенно можно предполагать зарождение контактов Дмитрия и Тохтамыша. Конечно, ездить в Сарай сам московский князь не ездил, не те времена были. Но вот относительно обмена послами… Ну, не взялся бы я утверждать, что его не происходило и что Дмитрию не привозили ярлык от Тохтамыша еще в 1376 г.

Да, в летописях об этом ничего нет. Но такие сведения вполне могли быть изъяты при последующем редактировании, чтобы не противоречить официальной версии Куликовской битвы. Ведь так создается впечатление, что после 1371 г. московский князь больше у татар подтверждения своему праву господства над Русью не получал. Наоборот, как в случае с Тверью, противился, когда они пытались вмешаться. Вроде как вел совершенно независимую политику. Для имиджа Москвы это ох как хорошо! И ведь можно поверить! Если, конечно, не сопоставить даты, как мы с вами сделали выше. А тогда становится практически очевидно: московский князь Дмитрий Иванович всегда делал то, что соответствует интересам султана Сарая. Неважно, кто этим султаном был.

Это со своими соплеменниками он обращался вольно. К примеру, дал Михаилу Тверскому в 6876 (1368) г. гарантию свободного проезда в Москву для переговоров при участии митрополита, а потом арестовал его. Благо, митрополит Алексий был московитом и для своего воспитанника (а после смерти Ивана Ивановича именно Алексий был фактически местоблюстителем престола при малолетнем Дмитрии) был готов даже на нарушение крестного целования. А в 6880 (1372) г. московский князь просто-напросто купил у ордынцев (у мамаевских, кстати) сына Михаила, который был там заложником, и держал его в заточении, чтобы папа был посговорчивее.

Про отношение Дмитрия к Олегу Рязанскому мы уже поминали, говоря о загадочном стоянии на Оке в 1373 г. Немного уточним. В 1371 г., когда Дмитрий осажден в Москве Ольгердом, к Владимиру Андреевичу Серпуховскому, собирающему силы, чтобы помочь двоюродному брату, на помощь приходят «съ силою князь Володимеръ Дмитреевич Пронскiй, а съ нимъ рать великого князя Олга Ивановичя Рязаньскаго»^{210}. И Ольгерд, «услыша силу многу стоащу и на брань готовающуся, и убоася и устрашися зело и нача мира просити»^{211}. То есть приход рязанской помощи спас Дмитрия.

И чем он отблагодарил союзника? Сходив в Мамаеву Орду и купив там себе ярлык, Дмитрий на следующий год «посла рать на Рязань, на князя Олга Ивановича Рязанскаго»^{212}. Разбил Олега и посадил на рязанский стол Владимира Пронского. Если вспомнить, что именно последний предводительствовал рязанской помощью год назад, нетрудно сообразить, что именно тогда с ним и сговорились. Блестящий пример московской политики: союзник тебя спасает, а ты у него за спиной тут же заговор готовишь!

Так что, что мог подумать Олег Рязанский, только сумевший отвоевать свои престол назад, когда еще через год, во время нападения Мамая на Рязань, Дмитрий вывел свои войска на Оку? По-моему, логично было бы предположить, что недавно купивший у Мамаева хана свой ярлык московский князь идет на помощь татарам. Ну, не Рязани же, которую он сам год назад громил! В истории дипломатии такие примеры «горчичника к затылку», кстати, были. Самый, может быть, знаменитый — действия России во время франко-прусской войны 1870–1871 гг., когда русские выдвинули войска к границе Германии и тем самым заставили кайзера умерить свой аппетит в отношении разгромленной Франции, никоим образом не объявляя войны. Похоже, правда?

Так что понятно, как Дмитрия Московского «любили» на Руси. И, соответственно, насколько дружно могли «откликнуться» на его призыв о «всеобщей мобилизации на борьбу с татарами». И точно так же ясно, что из этого человека нужно было национального героя старательно делать. Что мы и видим.

Витебский князь Яков Андреевич

Остальные же ведущие два персонажа куликовской истории, Ягайло Литовский и Олег Рязанский, попали в куликовскую историю, как говорится, «как кур в ощип». Максимум, что они пытались сделать — это обезопасить свои земли от проникновения в них как татар, так и москвичей. А заслужили репутацию «предателей».

Надо сказать, с историей Великого княжества Литовского дела обстоят еще хуже, чем с русской. Поскольку «титульная нация», литовцы, в те времена писать хроники как-то не удосужились. Все, что мы знаем, почерпнуто либо из немецких, либо из русских (в том числе западнорусских) источников. Понятно, что сведения соседей всегда еще менее информативны и точны, чем записи коренных жителей.

По логике вещей следовало бы ожидать, что в русских летописях про Литву будет масса информации. Ведь на деле значительную часть Великого княжества Литовского составляли именно русские земли. Обратите внимание на карту.

Началось это еще с так называемой Черной Руси — Гродно, Слонима, Новогрудка и так далее, — ставшей частью зарождающегося литовского государства в 40-х гг. XIII в., а то и раньше. Дальше последовали Витебск, Полоцк, Туров, Пинск, Волынь, Новгород-Северский, Киев, наконец. На момент Куликовской битвы русские земли составляли, как видим, большую часть территории государства Гедиминовичей. Язык официального делопроизводства в стране был русский. Религия — православная. Причем митрополит у всех русских земель, невзирая на то, к какому княжеству они относятся, был один. На момент Куликовской битвы — Киприан, сидевший в Киеве. Во Владимире (а на тот момент у русского митрополита было две официальные резиденции), напомню, не было никого. Имелись претенденты: Митяй, Дионисий, потом самозванец Пимен, но утвержден патриархом к этому времени был лишь Киприан. Между прочим, ярый сторонник, как бы сейчас сказали, великодержавной идеи, желавший объединения всех бывших русских земель.

И при этом сохранившиеся западнорусские летописи, в которых относительно подробно отражена история Литвы, относятся к XVI в. По крайней мере, их сохранившиеся списки. Впрочем, на Супрасльской летописи даже надпись есть: «Исписан сие летописець в лето 7028…»^{213}. Причем и в этой-то летописи подробности внутрилитовской жизни начинаются только со времени конфликта Гедимина.

Великая Русь на Немане

Хотя, по большому счету, нам для дела более старая история Литвы и без надобности. Нас ведь интересует, что представляло собой Великое княжество Литовское в XIV в.

Так вот, было оно в значительной степени такой же фикцией, как Великое княжество Владимирское после смерти Александра Ярославича. Великий князь лишь формально имел власть над всей землей. На деле государство было разделено на несколько княжеств, каждое из которых вело вполне самостоятельную политику.

Гедимин разделил земли между сыновьями так (в этом, на удивление, единодушны все летописцы): Монтивиду — Корачев и Слоним (Черная Русь), Нариманту — Пинск, Ольгерду — Крево, Кейстуту — Троки, Корияту — Новогрудок. Явнуту же досталась Вильна, в то время уже столица, а с ней и великое княжение. Кроме того, Ольгерд женился на наследнице Витебского княжества и после смерти князя стал князем витебским. Любарт же пошел в зятья к владимир-волынскому князю «во Владимир и Луцк и всю землю Волыньскую»^{214}. Как видим, трое получили русские территории, еще один женился и стал наследником русских же земель. И Ольгерд часть (пожалуй, по территории и населению — основную) своих земель заимел на Руси.

Лишь Кейстут оставался владельцем чисто литовских территорий. Как становится ясно позже, и жмудских тоже. Жмудь — Жемайтия — земли родственных собственно литовцам (аукштайтам) племен. Но она в истории Великого княжества Литовского всегда рассматривается как сугубо самостоятельное образование. В некоторых летописях, когда рассказывается о совсем старых временах, Жемайтия даже выделяется в отдельное княжение. И, судя по тому, что литовские князья со спокойной совестью торговали этой землей при заключении договоров с Тевтонским орденом, они ее тоже родной не считали.

Как опять-таки дружно сообщают летописи, Ольгерд с Кейстутом ходить под братом не захотели и устроили переворот. Вернее, устроил-то Кейстут, Ольгерд из своего Витебска, где проводил основное время, «не успел». Но брат ему Вильну уступил, а с ней и титул великого князя. Хотя у себя в землях правил сугубо самостоятельно. Это видно хотя бы из того, что они договорились делить пополам новые завоевания: «Что прибудуть… да то делити паполы»^{215}.

Подчинялись ли Ольгерду другие братья? В качестве примера можно привести историю завоевания Подолии. Летописи сообщают, как мы знаем, что татар при Синих Водах разбил Ольгерд. Но потом рассказывают, что сыновья Корибута (Корьята) Юрий, Александр и Константин (судя по именам, крещеные) после этого отправились в Подольскую землю и сели там. Потом все трое погибли, и им на смену пришел из Новогрудка Федор, который оставался на отцовском княжестве. И лишь позже, когда великим князем был уже Витовт, он начал распоряжаться этой землей как своей (и даже продал часть ее польскому королю)^{216}.

Так что, как видим, при Ольгерде его братья сохраняли реальную независимость. Это не значило, что они не могли принять участие в каком-нибудь военном походе, но только как союзники, а не подданные. Потому, кстати, и русские летописи постоянно поминают при походах Ольгерда и Кейстута на Москву состав коалиции литовских князей. Точно так же, как под Тверью действует коалиция русских князей, пришедших с москвичами. Никто же не говорит, что все эти князья были подданными Дмитрия.

Гедиминовичи имели своих сыновей, каждый из которых, точно так же, как на Руси, был наделен уделом. Воскресенская летопись середины XVI в. содержит так называемое «Начало государей Литовских», в котором изложена московская версия родословной литовских князей. В ней только у Монтивида (Мондовида) не указано потомков. Ну, еще Корибутовичи, как и по «Повести о Подолии», — последние в своем роду, вроде. У всех остальных — масса потомков.

У Ольгерда их было двенадцать — пять от первого брака и семь от второго. Что интересно: относительно того, кто от какого и как их звали, — летописцы путаются. Все указывают определенно среди сыновей витебской княжны Марии только Владимира Киевского и Константина Черниговского и Чарторыйского. Потомкам Ульяны Тверской повезло больше. Здесь летописцы не расходятся относительно имен Ягайло, Скригайло, Свидригайло. Остальные, в зависимости от версий, кочуют из одного списка в другой, и даже имена меняют. Наши историки предпочитают пользоваться нашей же версией, содержащейся в Рогожском летописце: Андрей, Дмитрий, Константин, Владимир, Федор, Корибут, Скригайло, Ягайло, Свидригайло, Коригайло, Лугвень. Последним там стоит Вигонт. В Никоновской — Минигайло. В Воскресенской, где, напомним, перечисляются и потомки, Корибут переезжает в сыновья Марии, а Федор исчезает. Есть и Вигонт (Жигонт), и Минигайло.

Великий князь без земли

Но нас-то в этом разнобое интересует то, что все подтверждают: Ягайло был далеко не старшим сыном Ольгерда. И великое княжение получил не по старшинству, а по завещанию отца. С чем старшие братья не были согласны категорически. При этом каждый из них где-нибудь да сидел. Андрей, к примеру, правил в Полоцке, одном из древнейших и славнейших русских городов. Дмитрий контролировал Трубчевск на Брянщине. Владимир, как мы помним, — Киевщину, Константин — Черниговщину. И если относительно двух последних мы ничего сказать не можем, то первые точно власть брата признавать не желали. Как известно из летописей, оба они перешли на сторону Москвы. При этом, естественно, с ними ушла и их дружина. А ведь именно она — основная ударная сила тогдашних войск, особенно в дальнем походе. Это при защите своей земли можно сделать ставку на упорство и массовость ополченческих крестьянских формирований и городовых полков. Да и то главный воин — все равно дружинник.

К тому же, не знаю, как в Трубчевске, а в Полоцке Ягайло точно знать не хотели. Все западнорусские летописи сообщают, что тот собирался назначить в Полоцк Скригайло, но полочане не пожелали его принять, замкнули ворота и стали сопротивляться. К сожалению, в сообщении это не датировано. Есть такая беда: западнорусские летописи писались явно как истории, а не как хроники. Потому и дат в них почти никогда нет. А в тех более поздних, где есть, типа «Хроники литовской и жмойтской», лучще бы не было. Там такие вещи получаются… Впрочем, я уже показывал на примере битвы при Синих Водах.

В новгородских летописях осада Полоцка Скригайло с немецкой помощью относится к 6889 г. («Тои же осенi стоялъ князь Литовьскии Скригаило Олгердовичъ подъ Полочкомъ с Немечкою ратью»)^{217}, в псковских — к 6890-му («Прииде мейстеръ с Немцы к Полотьску на взятии, а Скиригаило с Литвою; стояше оу него 13 недель»)^{218}. И то и другое одинаково означает, что в Полоцке власть Ягайло не признавали даже через год-два после Куликовской битвы. Причем обращаю внимание: ни в одной версии не говорится, что в Полоцк к этому времени вернулся Андрей Ольгердович. Вот в 6894-м, когда Скригайло все же удается захватить Полоцк, Андрей там есть, и он попадает в плен к брату. Так об этот так и пишут^{219}.

С дядей Кейстутом у Ягайло тоже отношения были не лучшие. Когда Ольгерд завещал власть в Вильне Ягайло, Кейстут согласился признать племянника великим князем. Но старый договор с Кейстута с Ольгердом же никто не аннулировал. Это означало, что теперь Ягайло должен будет советоваться с дядей, прежде чем принимать решения, касающиеся всего великого княжества.

Но молодого Ягайло такое распределение ролей явно не устраивало, и его отношения с дядей начали обостряться. Летописи говорят, что тут роль катализатора сыграл некий Воидил. Супрасльская летопись сообщает, что это был холоп, которого Ольгерд возвысил до правителя города Лида. Через два года после смерти Ольгерда, пишет летописец, Ягайло выдал за Воидила свою сестру Марию. Если Ольгерд умер в 1377-м, то это будет 1379 г. Кейстуту не понравилось-де, что племянницу отдали за бывшего холопа. Тогда, как утверждает летопись, Воидил стал сговариваться против Кейстута с немцами. Кейстута об этом предупредил доброхот с немецкой стороны. Не ясно, конечно, насколько доброхот, поскольку подано-то это было так, что сговаривается с немцами Ягайло. Кейстут верит и свергает племянника. Начинается междоусобица. При этом Ягайло опирается на Витебск. А Кейстут, кстати, тут же затевает поход на Корибута. В итоге верх взял все же Ягайло, заманивший к себе обещаниями мира и убивший дядю^{220}.

Все летописи размещают сообщение об убийстве Кейстута после осады Полоцка Скригайло. Соответственно, это тоже получается 1381–1382 гг. Но вражда-то, как четко указано, началась еще после женитьбы Воидила на Марии. Стало быть, в 1380 г. Ягайло на помощь трокских Гедиминовичей рассчитывать не мог. А это Западная Аукштайтия и Жемайтия, большая часть собственно литовских земель.

И что же получается? На что мог рассчитывать Ягайло, отправляясь в поход на помощь Мамаю? Только на Восточную Аукштайтию и Витебское княжество, родовые земли. Не густо. Ну, между прочим, русские летописи и не сообщают, что к Ягайло в его походе кто-то из других литовских князей примкнул. Чем, кстати, эта информация резко отличается от предшествовавших сообщений о походах Ольгерда, в которых всегда еще кто-нибудь из родственников участвует.

Заступить на охрану границы…

Да и вообще, мог ли Ягайло выступать как союзник Мамая? Доказательств этому у нас, кроме обвинений, выдвинутых в поздних произведениях Куликовского цикла (напомним, ранние ничего о литовцах, как союзниках татар, не знали), нет. Западнорусские летописи в этом месте просто передают Летописную повесть или Сказание.

Впрочем, насчет «просто передают» — это я немножко погорячился. Вот у автора «Хроники литовской и жмудской», когда он стал писать об этом периоде, в руках оказалось Сказание о Мамаевом побоище в Киприановской редакции. Ну, он увидел, что в ней Ольгерд действует. Что человеку делать оставалось? Только разместить информацию пораньше. И оказалась она у него под 1373 г.! А под 1380-м у него ничего такого нет. Кстати, в Хронике Быховца, к примеру, вообще никаких событий, связанных с участием Литвы в Куликовской битве, нет. Вот про сговор с немцами против Кейстута и про междоусобицу она подробно рассказывает…

Зададимся вопросом: а психологически для литовцев оказаться в союзе с татарами против русских — это как, нормально? Кто правил Великим княжеством Литовским? Ведь это люди, как минимум наполовину русские. Ведь аукштайтские князья жен себе брали преимущественно в северских княжествах и Твери. А начиная с Гедимина княжат принято было крестить по православному обряду. Из семи сыновей Гедимина крещеных пять: Ольгерд (Андрей, либо, по другой версии, Александр), Наримант (Глеб), Явнут (Иван), Корибут (Михаил) и Любарт (Дмитрий). В следующем поколении литовских князей, по-моему, были крещеными уже все. Исключение составлял, похоже, только сын стойкого язычника Кейстута Гедиминовича Трокского Витовт. Который, судя по его жизни, не верил ни в Бога ни в черта и менял веру каждый раз, когда это сулило политическую выгоду. Вот Ольгерд, похоже, религии отводил значительное место в государственных делах. Не зря же он так старательно стремился заполучить отдельного митрополита на западнорусские епископства.

Как результат, великий литовский князь Ягайло был православным (в крещении — Яков) и на три четверти тверяком. Поскольку матерью Ольгерда была княжна Мария Тверская, а его собственной родительницей — Ульяна Тверская, сестра Михаила Александровича, правившего в этот момент в Твери.

Двадцать пять лет назад я по молодости лет думал, что Ягайло нужен был поход на Москву, чтобы удержать власть над Западной Русью. Раз братья сбежали к Дмитрию Московскому, надо его разбить, чтобы он не вздумал помочь им вернуться, и тем самым не присоединил бы Полоцкое и Трубческое княжества к Москве. А поскольку собственных сил явно не хватит, надо искать сильного союзника. То есть — Мамая.

Как вижу, многие историки и до сих пор так считают. Но если задуматься… Результатом похода московских войск на Трубчевск в 1379 г. было все же не его присоединение к Москве, а отъезд на московскую службу Дмитрия Ольгердовича. И Андрей из Полоцка вынужден был бежать тоже. Так что земли к Москве не стремились, только князья туда перебегали. Главная угроза для власти Ягайло таилась внутри страны, и это был Кейстут. В этих условиях двинуться за пределы Литвы… Вполне можно было вернуться и застать в Виленском замке другого.

А вот договор с Олегом Рязанским в этих условиях заключить было вполне разумно. И это явно было сделано. По крайней мере, в договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 г., Олег обязуется от какого-то соглашения с Литвой отказаться и дальше действовать заодно с Москвой^{221}.

Но о чем был договор Рязани с Ягайло? По действиям сторон скорее похоже, что о соблюдении нейтралитета в конфликте между Москвой и Ордой. Если бы Ягайло шел на помощь Мамаю, ему никто не мешал бы напасть на возвращавшееся с поля боя русское войско, ослабленное огромными, как утверждают летописцы, потерями. Даже если эти потери были и не так велики, все равно грешно бы было не использовать момент и хотя бы пощипать противника. Иначе зачем вообще на битву ходить?

Между тем Пространная летописная повесть сообщает, что «слышавъ Ягайло Олгердовичъ и вся сила его, яко князю великому съ Мамаемъ бой былъ, и князь великiй одоле, а Мамай побеже — и безъ всякого пожданиа литва съ Ягайломъ побегошя назадъ съ многою скоростию, никимъ же гоними. Не видеша тогда князя великаго, ни ратии его, ни оружиа его, токмо имени его литва бояхутся и трепетаху».

Странно это! И заставляет думать: а был ли вообще поход литовцев на соединение с Мамаем? Что достаточно реально и разумно — так это послать войска (самому при этом даже идти не обязательно) к границе, чтобы проконтролировать ситуацию. Кто бы там не оказался победителем, в запальчивости он вполне может и на литовскую территорию забраться. Если верить немецким хроникам, русские так и сделали. Вот тут литовские дружины, видимо, им и прочистили мозги.

А уж насчет союза с Мамаем — это русские летописцы выдумали, скорее всего, после стояния на Угре в 1480 г., когда польско-литовский король Казимир союзничал с ханом Большой Орды Ахматом.

Без вины виноватый

У Олега Рязанского вообще особого выбора не было. Его княжество оказалось зажато между Москвой и Ордой. Причем Ордой именно Мамаевой, причерноморской. С точки зрения серьезности угрозы Орда была существеннее. От москвичей Рязань поражения терпела, но и обратное случалось. Татар же удавалось бить только тогда, когда это были самовольные грабительские отряды. Самая большая победа — разгром в 1365 г. Тагая, попытавшегося после развала Орды на несколько практически независимых улусов утвердиться в мордовских землях.

Сын неизвестного отца

Олег (Александр) Иванович (перед смертью принявший, кстати, имя Яков, так же как звали в крещении Ягайло) — самый, пожалуй, значительный из рязанских князей. Не зря после смерти он был объявлен местным святым.

Чей сын он был — до сих пор однозначно не установлено. Версии три: Ивана Коротопола, Ивана Александровича, сына пронского князя Александра Михайловича, этим самым Коротополом убитого в 1340 г., или Ивана Александровича, двоюродного брата Ивана Коротопола.

Вопрос этот в свое время тщательно рассмотрел Иловайский. Он пишет: «Все родословные таблицы, летописные известия и все русские историки согласны в том, что Олег Иванович Рязанский был сыном Ивана Коротопола»^{222}. Но тут же указывает, что историки не могут разумно объяснить, почему бы это пронские князья, род которых сидел на рязанском столе с момента изгнания Ярославом Александровичем Пронским Ивана Коротопола, вдруг отдал власть сыну Коротопола? И где, добавим мы, был Олег с 1343 по 1350 г.?

Но есть жалованная грамота Олега Ивановича Ольгову монастырю. И в ней говорится: «Милосердьем Божьим и молитвой Святой Богородицы и молитвой отца своего князя Великого Ивана Олександровича…»^{223} Однако Коротопол был Иваном Ивановичем. Стало быть, он все же не отец Олега. Уж сам-то рязанский князь знал, кто его породил, всяко лучше составителей родословных, работавших значительно позже.

Уточнение в этот вопрос вносят договоры Рязани с Москвой. В договорной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, князя Владимира Андреевича и князей Юрия, Андрея и Петра Дмитриевичей с великим князем рязанским Феодором Ольговичем, написанной в 1402 г., говорится: «А что Володимерьское порубежье, а тому как было при наших Прадедах, при Великом князе при Иване Даниловиче, и при нашем деде при великом князе Иване Ивановиче, и при нашем отце при Великом князе Дмитреи Ивановиче, и при твоем Прадеде при Великом князе Иване Ярославиче, и при твоем Дяде Иване Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Олександровиче, и при твоем отце Ольге Ивановиче»^{224}. Иловайский вполне обоснованно предположил, что читать нужно в обоих случаях «деде», а не «дяде». Это подтверждает текст договорной грамоты великого князя рязанского Ивана Федоровича с князем Юрием Дмитриевичем Галицким и тремя его детьми (Василием, Дмитрием и Дмитрием меньшим), подписанная в 1434 г.: «А что Володимерьское порубежье, по тому, как было при твоем Прадеде при Великом Князи Иване Даниловиче, и при твоем Дяде Семене Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Ивановиче, и при твоем Отци Великом Князи Дмитреи Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Олександровиче, и при моем Деде при Великом Князи Олге Ивановиче, и при моем Отци при Великом Князи Федоре Олговиче». Как видим, тут тот же порядок, усеченный на Ивана Ярославича, но продленный Федором Ольговичем. Кстати, и замена «деде» на «дяде» подтверждается, поскольку именно так названы Семен и Иван Ивановичи, дед и двоюродный дед Юрия Галицкого.

Стало быть, Иван Александрович относится к одному поколению с Иваном Ивановичем Коротополом. Иловайский считает, что речь идет о сыне Александра Михайловича Пронского^{225}. Но… Александр Михайлович относится к тому же поколению, что и Иван Коротопол. Тогда его сын — это уже следующее поколение. Значит, он не может быть дедом Олега Ивановича.

Таким образом, остается только одно: Олег — сын двоюродного брата Ивана Коротопола, Ивана Александровича. Таковой по другим данным не известен (в отличие от Александра Михайловича) и в родословных не числится. Что довольно странно, поскольку он же, судя по договорам, был какое-то время великим князем рязанским. Иловайский высказал предположение, что в летописях вместо отца Олега случайно указан под 1350 г. Василий Александрович («Въ лето 6858 преставися князь Василеи Александрович Рязаньскыи»)^{226}. Кто знает, может быть, он и прав, и летописец перепутал двух князей с одним отчеством: Василия Александровича Пронского, брата Ярослава Александровича, изгнавшего из Рязани Коротопола, и Ивана Александровича Рязанского. Тем более, очередной раз напомним, летописи писались задним числом, да еще и не в Рязани. Но все равно остается вопрос: когда и почему власть от пронских князей опять вернулась к рязанским? И почему в этом месте в истории Рязани такая неясность? Не была ли здесь проведена сознательная фальсификация? Ведь так удобно для московской пропаганды считать Олега сыном Коротопола. Отец — убийца, сын — предатель. Яблоко от яблоньки, как говорится…

Рязань все равно назначат «крайней»

В общем, мы только предположительно можем считать, что Олег занял рязанский стол в 1350 г. В тот год, когда родился Дмитрий, с которым ему пришлось потом все время бороться.

Первый раз в летописи Олег Иванович зафиксирован в 1354 г. И сразу в противостоянии с Москвой: «Того же лета въ Петрово говенiе месяца iуня въ 22 день взяша Рязанци Лопасну, князь Олегъ еще тогды молодъ былъ…»^{227}. Но нужно отметить: речь идет не о рязанской агрессии против Москвы, а лишь об отвоевании земель, ранее захваченных москвичами, что и сами москвичи признают. В духовной грамоте Ивана Ивановича Московского говорится так: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастны места, новый городок на усть поротли, а иныя места Рязанские отменьная сыну моему князю Дмитрию и князю Ивану, поделятся на полы без обид»^{228}.

И в дальнейшем мы нигде не отметим случая, чтобы Олег пытался завоевать у Москвы что-то не принадлежавшее ранее Рязани. Всегда речь идет только об исконных рязанских землях, которые князь пытается вернуть.

Следующий раз князь Олег появляется на страницах русских летописей уже в 1365 г. В период развала Орды эмиры начинают искать себе земли, на которых можно править независимо от Сарая. Некий Тагай, по сообщению летописцев, еще в 1361 г. захватил Наручадь, то есть мордовские земли. Теперь он решил поживиться на Рязанщине. Сжег Переяславль-Рязанский, но Олег, объединившись с троюродным братом Владимиром Пронским, догнал Тагая «подъ Шишевскимъ лесомъ, на Воине»^{229} и разбил его.

Похоже, в эти годы Олег достаточно крепко держит власть. И с московскими соседями пребывает в дружественных отношениях. В 1370 г. он даже посылает свои войска на выручку Дмитрию, о чем мы уже писали в главе, посвященной последнему. Но Олег явно не догадывается, что союзник благополучно под него копает.

В 1371 г. московское войско под началом Дмитрия Михайловича Волынского нападает на рязанские земли. Повесть об этом, сохранившаяся в русских летописях, написана московским автором («наши же Божiей помощiю оукрепляющеся смиренiем…»)^{230}, а потому явно тенденциозна. В ней, к примеру, говорится, что рязанцы хвастались: для боя с москвичами им даже оружия не нужно будет, только веревки, вязать пленных («емлите съ собою едины оужища кождо васъ, имеже вы есть вязати Москвичъ…»)^{231}. Еще С. М. Соловьев высказал вполне разумное предположение, что речь шла об использовании рязанцами арканов, перенятых у кочевников. Действительно, находившаяся на границе Руси со Степью Рязань вполне могла воспринять в военном деле много степных привычек. Не зря же и первые казаки на Руси отмечены именно на Рязанщине.

Как бы там ни было, рязанцы проиграли. И в Переяславле— Рязанском уселся очевидно лояльный Дмитрию Владимир Пронский. Однако Олег, очевидно, был слишком популярен на Рязанщине. Так что вскоре после того, как москвичи с рязанской земли ушли, Олег собрал силы и власть отвоевал. Действительно вскоре, поскольку сражение на Скорнищеве было перед Рождеством, а Олег вернулся в столицу, судя по расположению известий в летописной статье, после Пасхи. Стало быть, где-то полгода ему потребовалось.

При этом, как отмечал тот же Иловайский, воспользовался Олег помощью некого мурзы Салахмира, который потом поступил к нему на службу, крестился под именем Ивана и даже стал мужем сестры Олега. Позже под именем Ивана Мирославича он фигурирует в жалованных грамотах Олега («Поговоря с зятем своим с Иваном с Мирославичем»)^{232}. От этого мурзы ведут свое происхождение несколько крупных дворянских родов, включая Апраксиных. Был он, видимо, из Мохши, то есть мордовских земель.

Дмитрий Московский повторного похода не предпринимает. Он в это время слишком занят Тверью. Но, как мы помним, на следующий год на Рязанщину обрушиваются Мамаевы татары. А Дмитрий в это время стоит на Оке, на границах Рязанского княжества.

После этого в отношениях Рязани и Москвы наступает период странного мира. В договоре Дмитрия Московского с Михаилом Тверским, подписанием которого завершилась тверская война 1375 г., Олег назван в качестве некого третейского судьи. То есть в этом споре он не поддерживает ни одну из сторон.

Но вот в 1378 г. москвичи воюют с Бегичем. Происходит это на рязанском берегу Оки, на реке Воже. При этом относительно участия в битве Рязанцев ничего не говорится. Летописцы утверждают, что одним из крыльев московского войска командует некий Даниил Пронский. Но такого князя больше ни в одном источнике нет. Так что в любом случае участие в сражении рязанцев подтвердить нечем. Выходит, москвичи самовольно вторгаются на рязанскую территорию, чтобы перехватить татар не на своей земле.

Но достается-то почему-то Рязани. В тот же год Мамай, «собравъ остаточную силу свою и совокупивъ воя многы, поиде ратiю вборзе безъ вести изгономъ на Рязаньскую землю»^{233}. Летописи говорят, что Олег не успел собрать войско и вынужден был бежать «за Оку», а татары сожгли Переяславль-Рязанский и разграбили землю. Насчет «за Оку» — интересное замечание, поскольку Рязань к этому времени, судя по всему, никакими землями за Окой не владела, там лежала московская территория. Так куда скрывается Олег? Разве что куда-нибудь на запад, в Тарусу.

Троцкий Средневековья

Так что, как мы видим, для Олега в условиях 1380 г. выбор очевиден. Выступать за москвичей против татар? Но Москва показала себя непримиримым противником. Главное, она-то от Орды дальше, так что, если что не так, расплачиваться опять Рязани, как это было два года назад.

Олег явно занял, так сказать, позицию, похожую на знаменитую «ни мира, ни войны» Троцкого времен Брестского мира. Вполне вероятно, заплатил дань Мамаю (в конце концов, он и так, надо понимать, ему платил). Вряд ли дал ему войско, хотя какие-то рязанские молодцы из числа живших в южных землях вполне могли к Мамаевой Орде и присоединиться. В конце концов, там, на юге, знаменитом Червоном Яру, всегда хватало неуправляемой вольницы, лишь формально бывшей под юрисдикцией Рязани (скорее Рязанской епархии, а не князя). Похоже, Олег войска вообще не собирал. Иначе ему не пришлось бы бежать из столицы, когда вернувшийся с Куликова поля Дмитрий захотел идти на него войной.

Впрочем, Иловайский сомневался, что этот побег вообще был. И очень даже может быть, что он прав. Во-первых, если бы рязанский князь бежал, вряд ли бы, как показывает опыт других конфликтов (в том числе между теми же сторонами), москвичи отказались бы от возможности пограбить Рязань. Во-вторых (и меня это убеждает куда больше), если бы Рязань приняла московского наместника, как утверждают летописи, откуда бы тогда взялись «пленники, взятые рязанцами при походе москвитян к Дону», которые «должны быть возвращены по общему суду и по правде»^{234}. А ведь статья о пленных содержится в договоре, который заключили между собой Олег и Дмитрий: «А что князь велики Дмитрии и братъ, князь Володимеръ, билиса на Дону с Татары, от того веремени что грабежъ или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Володимера, тому межи нас суд вопчии, отдати то по исправе. А что ся ни деяло дотоле, как есмя целовали крестъ, тому погребъ до Спасова Преображения за четыре дни»^{235}. Произошло это, видимо, в 1381 г., поскольку договор заключен «по благословлению отца нашего Киприяна»^{236}, а его Дмитрий признавал митрополитом только короткий отрезок времени — с 1381 по 1382 г.

Больше того, статья об обмене пленными есть в договорах Федора Ольговича Рязанского и Василия Дмитриевича Московского, сыновей Олега и Дмитрия: «…а будет в твоей отчине тех людеи з Дона, которые шли, и тех ти всех отпустити»^{237}. И в «Докончании…» их внуков Василия Васильевича и Ивана Федоровича: «…или тех людеи, которые будут з Дону шли, а будут в вашеи вотчине, и тие вам всех отпустить без хитрости»^{238}. Если бы в 1380 г. Рязанью правил московский наместник, какова вероятность, что после этого там оставались московские пленные? Вот то-то!

Очевидно, москвичи в поход действительно собрались (что косвенно свидетельствует о не таких уж больших потерях их в Куликовской битве), но встретили посольство Олега, который выразил готовность заключить мир. Что и было оформлено на следующий год. При этом рязанский князь признает себя «младшим братом». Раз Олег пошел на такое без боя, значит, на самом деле не имел сил воевать после татарских погромов 1377 и 1378 гг. И в 1380-м он, видимо, все, что сделал, это разрушил мосты на реках, тем самым затруднив обеим сторонам движение через рязанские земли. Типа: я с вами не воюю, но лучше через мою землю не ходите, вам же самим трудно будет. Ищите другое место, где подраться.

Но москвичи на обратном пути, похоже, все-таки пошли через Рязань. И шли, видимо, не без традиционного для армии, движущейся через чужие земли, грабежа, за что кто-то из них поплатился. Отсюда и появились московские пленные. Кстати, раз возвращать их нужно было, в соответствии с грамотой 1381 г., по суду, стало быть, московская сторона признает: ее люди не были невинно пострадавшими овечками. Можно посчитать, что досталось им за невыполнение упомянутого летописцами приказа Дмитрия ничего не трогать в рязанских землях. Который, если был отдан на самом деле, лишний раз свидетельствовал бы то, что Дмитрий в 1380 г. не считал Олега Рязанского реальным союзником Мамая.

Кстати: в договоре 1381 г. есть такие любопытные строчки: «А что на рязанскои стороне за Окою, что доселе потягло къ Москве почен Лопастна, уездъ Мьстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубокъ, Броднич с месты, как ся отступили князи торускiе Федору святославичю, та места к Рязани»^{239}. По-моему, еще одно убедительное доказательство того, что в 1380 г. Москва над Рязанью власти не устанавливала. Упустил бы Дмитрий возможность отобрать у Олега земли, которые в договоре даже считаются ранее тянувшимися к Москве, если бы захватил хотя бы на время Рязань?

Против кого дружим?

Вышеизложенное позволяет уточнить, с каких территорий могли собирать войска все главные действующие лица нашей истории.

Как видим, Дмитрий Донской мог рассчитывать на силы Московского и находящегося у него в подчинении Великого Владимирского княжества. Фактически контролировала Москва в это время и Белозерское княжество. Собственные князья там были, но независимой политики. Последним, кто пытался это сделать, был Роман Белозерский в 30-х гг. XIV в. Тогда он поддержал Александра Тверского против Ивана Калиты. Но… Калита донес на противников в Орду, и Александр был казнен, а имя Романа тоже исчезло со страниц летописей. Вероятно, он также был убит. Иван Калита выдал за его сына Федора свою дочь, Феодосию. При этом, судя по духовной грамоте Дмитрия Донского, купил ярлык на Белозерье («А сына своего, князя Андрея, благословляю куплею же деда своего, Белымозером, со всеми волостми…»)^{240}. Надо понимать, это не означало ликвидации княжества, но существенно ограничивало права князя. Покупка ярлыка передавала право сбора ордынской дани. Это, в свою очередь, позволяло контролировать, как бы сейчас сказали, денежные потоки княжества. А стало быть, и оказывать решающее воздействие на политику князя.

Впрочем, еще раз белозерские князья взбрыкнули. В 6871 (1363) г. с Дмитрием Константиновичем Суздальским, явившимся во Владимир садиться на великий стол с ярлыком от Мюрида, пришел «Иван Белозерец». Единственный известный белозерский князь с таким именем — сын Федора Романовича, погибший на Куликовом поле. Но, между прочим, нужно отметить: в летописи не сказано, что в это время он был князем или сыном князя. То есть отец его, Федор, вполне мог и не править в это время. Был же еще и Василий Федорович, двоюродный брат Федора, упомянутый в Ростовском соборном синодике^{241}. Да тем более время было какое: великий московский князь Иван Иванович помер, а его сын — малолетка. Тут вполне можно было поискать другого покровителя. Тем более, как можно понять из духовной Дмитрия Ивановича, Иван Калита ярлык-то купил не как московский, а как великий владимирский князь. В завещании Дмитрия строка про Белозерье стоит в той части, в которой распределяются именно земли великого княжения, которое московские князья стали считать собственностью («А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великим княженьем»)^{242}. В завещаниях его отца и деда ничего про Белозерское княжество нет.

Но в 1375 г. белозерские князья уже участвуют в походе на Тверь, потом в Куликовской битве. Не факт даже, что жили они в это время в своем княжестве, а не в Москве.

Судя по другим событиям той поры, из подчинения Москве не выходили (хотя и оставались самостоятельными) Ростовское и Ярославское княжества. Участие княжьих дружин этих земель в Куликовской битве представляется на самом деле вполне реальным. Относительно ополчения… Не уверен, что его могли собрать ради того, чтобы принять участие в московской затее. Но… кто знает, ничего тут утверждать не буду.

Теперь относительно остальных русских земель. Про Рязань мы уже говорили. Суздальско-Нижегородское княжество за последние десять лет накануне Куликовской битвы пережило ряд крупнейших татарских набегов. Причем враг доходил до Нижнего и жег его. В битве на Пьяне суздальцы вообще потеряли основную часть своего войска. К тому же, хотя Дмитрий Константинович Суздальский и стал тестем Дмитрия Ивановича Московского, и даже помогал ему в походе на Тверь в 1375 г., но у старого князя были молодые энергичные сыновья Василий и Семен. Которые, в отличие от отца, от борьбы за Великокняжеский Владимирский стол отказываться не собирались. И Москве ничем обязаны не были. Так же, впрочем, как и Борис Константинович Городецкий, которого Дмитрий Константинович сгонял с нижегородского стола с помощью московских войск. Союз с Москвой вообще никаких дивидендов нижегородцам не принес. А вот поражение ее в борьбе с Мамаем вполне могло вернуть перспективу борьбы за главенство на Руси. Что, если верить летописям, нижегородские княжата и продемонстрировали двумя годами позже, во время нашествия Тохтамыша.

Про Тверь мы и говорить не будем. Хотя Михаил Тверской и вынужден был после поражения в 1375 г. признать себя «младшим братом», любви к Москве он не питал, это точно. И потом, при Тохтамыше, как только представилась возможность, опять пытался получить великий стол. Так что ожидать тверских войск на Куликовом поле не приходится.

Единственный из тверского удела, кто способен был выставить свои дружины на Куликово поле, — Василий Михайлович Кашинский. Он ходил вместе с москвичами на Тверь в 1375 г. и добился того, что в договоре тверской князь отказывается от сбора ордынской дани в Кашине. Фактически Кашин становится независимым княжеством. Но… никаких сведений об участии кашинцев в битве в летописях (за исключением очень поздних версий Сказания) нет. То ли за пять лет с момента Тверской войны Михаил Тверской сумел вернуть родича под свою руку, толи сам Василий уже воевать не хотел. А сына у него не было. Участие тверичей в Куликовской битве нужно отнести к области ненаучной фантастики.

Так же как, впрочем, и новгородцев и псковичей. Последние хотя бы могли быть там в составе дружины Андрея Полоцкого, временно посидевшего в Пскове. Первых, безусловно, не было вообще. И это убедительно доказывает Новгородская первая летопись, почти ничего не знавшая о битве.

Таким образом, как мы видим, на Куликово поле могли выйти полки Московского и Великого Владимирского княжеств, а также Белозерского, Ярославского, Ростовского (да и то не понятно, были ли у трех последних городовые полки, или только княжьи дружины). Практически, и все.

Относительно же Мамая мы выяснили, что он к этому времени вряд ли владел чем-нибудь, кроме степей от Днепра до Волги, и Крыма. При этом в Крыму татары располагались только в степных районах. Горная часть и южное побережье полуострова находились на особом положении. Во второй половине XIV в. южный берег Крыма на всем его протяжении был занят генуэзскими городами-колониями, административным центром которых служила Кафа (Феодосия). Большинство населенных пунктов южного побережья представляли собой небольшие замки с располагавшимися неподалеку деревнями. Естественной границей, отделявшей политически автономные владения генуэзцев от золотоордынских степей, был горный хребет. На западе полуострова на протяжении всего XIV в. существовала еще одна автономная в политическом отношении единица — княжество Феодоро, одноименная столица которого находилась на горе Мангуп. В первой половине века оно занимало юго-западную часть Крымского полуострова. На севере граница его владений проходила в районе р. Качи, за которой находились золотоордынские кочевья. На западном побережье княжеству принадлежал порт Каламита (Инкерман) и Гераклейский полуостров, где находился потерявший свое былое значение Херсон. На южном побережье важным портом феодоритов был Чембало (Балаклава). К востоку территория княжества включала ряд небольших крепостей и деревень, тянувшихся до Алустона (Алушты). Во второй половине века значительную часть территории княжества Феодоро захватили генуэзцы. В 1357 г. они взяли Чембало, а затем подчинили своей власти и все более мелкие населенные пункты, располагавшиеся вдоль берега к востоку вплоть до Кафы. Но, повторю: это сделали генуэзцы, а не татары. Относительно возможности участия генуэзцев в войске Мамая мы уже говорили выше: оно нулевое.

Предкавказские степи, как я уже указывал, вероятно, занимал в это время Мухаммед-Булак, с Мамаем уже разошедшийся. А относительно горных районов Северного Кавказа вообще трудно сказать, что они были ордынскими. К примеру, жившие по черноморскому побережью до современного района Туапсе так называемые белые черкесы не были подчинены Орде никогда.

Мордовские князья считаются традиционно верными союзниками Мамая. Но куда ушел в начале 60-х гг. XIV в. Тагай? В Мохшу, то есть мордовские земли. И сидел себе там до 1365 г., даже деньги чеканил. Стало быть, «верные союзники Мамая» его приняли. Хотя Тагай явно был не Мамаевым ставленником. Так же как и некий Серкиз-бей, обосновавшийся южнее Пьяны. Так что правильнее было бы сказать, мне кажется, не о подчинении мордовских князей Мамаю, а о том, что мордовские удальцы с удовольствием участвовали в его набегах. А вот в серьезной войне… По крайней мере, русские источники, мордву знавшие хорошо, почему-то ее в составе Мамаевых войск не отмечают.

Еще была Волжская Булгария. В ней в шестидесятых засел Булак-Тимур, еще один независимый правитель. Потом его прогнали нижегородцы. Но свято место пусто не бывает, и Булгаром стал править Хасан. Его в 1370-м тоже согнали (причем, как признают летописи, по наущению Мамая). Сел Мухаммед-Султан. А Хасан откочевал на Каму и там заложил новый город, будущую Казань. Так что в Волжской Булгарии Мамай, конечно, имел сторонника, но не то чтобы очень надежного. И тут же, рядом, у него был противник.

Это по русской версии. По булгарской, как мы помним, в Булгаре сидит как раз Хасан (Азан), который отправляет Мамаю довольно небольшой отряд, и то только под угрозой. И отряд этот как раз вызывает в Мамаевом войске междоусобицу.

Лучше — меньше

Все вышесказанное напрямую связано с вопросом о возможной численности войск противоборствующих сторон. Понятно, что ни о каких 300, а уж тем более 900 тысячах говорить не приходится. Их просто взять неоткуда, ни москвичам, ни ордынцам.

На это давно обратили внимание военные историки. И дружно начали корректировать численность противоборствующих войск в меньшую сторону. К примеру, советский военный историк полковник А. А. Строков считал, что русских не могло быть больше 100 тысяч^{243}. Генерал-майор Е. А. Разин шел еще дальше. Он, исходя из данных XVI в. пытался прикинуть численность жителей Руси века XIV. Подсчет получался ну очень примерным, но все равно по нему выходило, что в XVI в. на территории Московского государства жили около 1,5 миллионов человек. Из них не более 360 тыс. «военнообязанных», то есть мужчин с 15 до 60 лет. Ясно, что двумя веками раньше их было меньше. И столь же очевидно, что даже при всеобщем ополчении всех поголовно в строй не ставят. Не знаю, на каких основаниях, но все военные историки дружно полагают: больше 15 процентов не мобилизовывали. Значит, в XVI в. не могли выставить более 55 тысяч воинов, а в XIV — даже менее 50 тысяч^{244}.

За корректность этих расчетов не поручусь. А. Н. Кирпичников, к примеру, считает, что народу на Руси в то время было 3–3,5 миллиона^{245}. Зато мобилизационные возможности он оценивал в 5-10 %. Но хочу обратить внимание читателя: все упомянутые авторы исходили из возможностей всей Руси. Но мы же с вами уже выяснили, что речь можно вести только о Московском, Белозерском, Ростовском и Ярославском княжествах. А это хорошо как треть всего населения. А пожалуй, что и меньше будет. Ну ладно, пусть треть. В любом случае, 50 тысяч мы не наберем.

Впрочем, 25 лет назад я сам к 50 тысячам склонялся. Тем более, у Татищева есть в одном месте цифра 60 тысяч. К тому же тогда я не видел оригиналов немецких хроник, а в какой-то работе нашел, что в них говорится о 40 тысячах убитых русских. Поскольку и Татищев указывал ту же цифру (и считал, что это две трети всего войска), я и склонялся к 50–60 тысячам. Теперь ясно, что цифра эта преувеличена. Ведь немецкий источник явно говорит о 40 тысячах убитых с обеих сторон.

Что касается ордынцев, то их было, скорее всего, примерно столько же, сколько русских. Я уже указывал, что кроме не знающего удержу полету своей фантазии Сказания ни один русский источник не говорит о значительном численном превосходстве Мамая. Косвенно мы можем сослаться на то, что Тохтамыш в 1384 г. в поход на Тебриз (а это было начало его борьбы с Тимуром) отправил около 90 тысяч воинов. А ведь он владел к этому времени всей Ордой. Значительного количества наемников Мамаю, как мы видели, тоже было взять неоткуда. Кстати, хан Узбек, собираясь в поход на Венгрию, собрал в западной части Орды 40 тысяч. Все это заставляет предположить, что и Мамай имел не больше, а скорее даже меньше.

Вот и получается, что при самом большом желании мы не сможем насчитать для Куликовской битвы более восьмидесяти тысяч в сумме, из которых, по немецким данным, половина полегла. Вполне реальная картина. Если сравнить с другими крупными битвами тех времен, то Куликовская все равно и по масштабам впечатляет, и по кровопролитию. Ведь в битве на Косовом поле в 1389 г. сошлась 41 тысяча человек. А ситуации очень похожи. С одной стороны — тюрки, с другой — славяне, и тоже речь идет о завоевании страны. Под Грюнвальдом сражалось побольше, около 60 тысяч. Все это очень похоже.

Правда, есть люди, которые численность сражавшихся на Куликовом поле еще больше снижают. Это… работники Верхне-Донской археологической экспедиции Государственного исторического музея, которая с 1995 г. старательно копает в междуречье Непрядвы и Смолки, на нечаевском «Куликовом поле». «В советское время думали, что это было народное ополчение, — заявил в одном из интервью руководитель отряда Олег Двуреченский. — Сейчас мы считаем, что сражались профессионалы — от пяти до десяти тысяч как с той, так и с другой стороны, конники. В московском войске были в основном княжьи служилые люди и городовые полки».

И знаете, почему они к такому выводу пришли? «Версию о пешем сражении опровергает, прежде всего, количество находок. После пехотного боя осколки колющего и режущего оружия лежат скоплениями, всегда больше целых артефактов. А после конных сшибок — как раз очень много разбросанных осколков», — утверждает Двуреченский. А находок-то у экспедиции мало, по несколько вещей в год (всего же было проведено с десяток сезонов). К тому же осколок топора или втулку копья можно датировать хорошо как с точностью до века. Вот и возникает потребность обосновать: почему же на месте легендарного сражения ничего выкопать не удается? «Да просто было оно маленькое-маленькое», — скромничают археологи. Так, тысяч пятнадцать народа сошлось, понаскакивало друг на друга, и разъехалось. «Три часа непрерывно рубиться невозможно, — поясняет в том же интервью начальник экспедиции Михаил Гоняный. — Пятнадцать минут — нормальная продолжительность схватки. Скорее всего, было так: слетались сто на сто или пятьдесят на пятьдесят всадников, рубились, кто-то падал, и разъезжались, на смену им выезжали другие».

Ну, поскольку у нас есть сомнения относительно того, где было сражение, мы оставим выводы по поводу быстрой схватки конных сотен на совести ее авторов. Будем пока все же придерживаться точки зрения, что было на Куликовом поле побольше, и что это был все-таки не набег, а вполне полноценный военный поход.

Дороги, которые мы выбираем

Выяснив примерно, сколько сил могли выставить стороны, посмотрим теперь, куда же они направились. И увидим, что здесь все очень не очевидно. Есть несколько вариантов. Хотя все они в конечном итоге сводятся к тому, что через нынешнее Куликово поле никто не шел.

По Муравской по дороге

Начнем с Мамая, поскольку он был вроде бы инициатором. Традиционно считается, что татары на Русь приходили двумя маршрутами — так называемыми Ногайским и Муравским шляхами. Первым-де шел на Русь Батый: из Заволжья через реку Воронеж, Рясское поле, Рязань и Коломну. Второй — от Перекопа вдоль верховьев правых притоков Северского Донца на Ливны, Тулу и Серпухов. Им преимущественно пользовались в более поздние времена для набегов на Московское государство крымские татары.

Это, конечно, представление упрощенное. Чтобы сказать, каким путем шли татары на Русь, нужно сперва ответить на вопрос: какие татары и на какую Русь? Понятно, что на нижегородские земли был с Поволжья свой путь, и Араб-шах, к примеру, на Нижний Новогород не через Воронеж шел. Да и Мамаевы татары (если это они на самом деле разгромили русских на Пьяне) добирались явно иной дорогой. И с юга можно было добираться еще Изюмским шляхом (хотя это просто скорее раздвоение Муравского) и Кальмиюсской дорогой. Вторая вела к Азову в районе впадения в него Миуса. Впрочем, в итоге она все равно вливалась в Муравский шлях у Ливен. Судя по всему, тамошняя переправа через Сосну была единственно подходящей для прохождения приличного войска.

Так вот, куда же шел Мамай? Если верить Сказанию, получается, что он двигался от Волги Ногайской дорогой на Воронеж. Тогда дальше следовало ожидать, что татары двинутся через Рясск на Рязань и Коломну. Тем более, если Олег Рязанский с ними в союзе и, больше того, как раз на захват москвичами Коломны и жалуется Мамаю, когда перечисляет обиды, нанесенные ему Дмитрием.

И Дмитрий ожидает его там увидеть. Не зря же он назначает местом сбора войска Коломну. Но вдруг… татары оказываются на правом берегу Дона! Для чего отправился туда Мамай? Да, здесь можно было переправиться через Дон. «А от реки от Дону, от перевозу 5 верст, город Воронеж», — пишет «Книга Большому Чертежу»^{246}. Выше, если судить по «Книге Большому Чертежу», удобная переправа есть только у Старого Донкова («А ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод»)^{247}. Но если татары решают перейти Дон, значит, они движутся однозначно не на Коломну. Они идут к Туле и Серпухову.

Можно предположить, что Мамай узнал: Олег Рязанский присоединяться не собирается, а переправы в своей земле порушил. И решил обойти Рязань, чтобы не терять время и не получить нового противника. Тогда переправа через Дон в районе Воронежа вполне объяснима. Дальше татары выходят на Кальмиюсскую дорогу и идут по ней на Ливны, на переправу через Сосну («А на усть реки Чернавы, на Сосне, брод: Кальмиюская дорога»)^{248}. И по Муравскому шляху чешут дальше. Это же представляется разумным, если предположить, что они планируют соединиться с Ягайло (вдруг наша версия о том, что он не союзничал с Мамаем, ложная?).

Но… если верить летописцам, Мамай после переправы через Дон двинулся вдоль его правого берега на север. Что ему там-то делать, в этой глуши? Через Мечу вдоль Дона имеет смысл идти, если ты решил переправиться через Дон у Донкова и оказаться в рязанских землях. Но Мамай мог туда попасть еще из Воронежа! Зачем же дважды переходить одну и ту же реку?

Ну, можно, конечно, еще перейти Сосну не у Ливен, а ниже Ельца, потом перебраться через Мечу и оттуда отправиться к Муравскому шляху по т. н. Дрысенской дороге. Но зачем устраивать себе лишние проблемы, если в районе Ливен целых три брода на небольшом протяжении Сосны («А река Сосна вытекла от верху реки Оки за 15 верст; а в нее пал колодезь Луковец с Нагаискои стороны; а на усть Луковца татарской перелаз — брод в Русь… А ниже Луковца пала в Сосну речка Хвощна, от Ливен верст с пол-30; а на устье Хвоншы брод на Сосне, ходят татаровя в Русь… а ниже Трудов на Сосне Кирпичной брод, выше города Ливен версты с З»)^{249}? А ниже Ельца река, конечно, течет в невысоких берегах, однако та же «Книга Большому Чертежу» бродов там не указывает. И о необходимости высылать туда стражу не говорит. Между тем как о перевозах у Ливен сказано: «На броду, на Сосне, усть Луковца стоят сторожи изо Мценска да с Орла… А на усть Хвощны, на Сосне, татарской перелаз брод Хвощенскои, ходят в тот брод татаровя в Русь, а на том броду с Ливен сторожа от Ливен верст 20 и больши»^{250}.

Так что маневр Мамая представляется финтом совершенно непонятным. Но самое фантастическое, что его визави совершает еще более немыслимый марш-бросок.

«Пьяная дорога» Дмитрия Донского

Напомним: сначала Дмитрий идет к Коломне. Логично — сторожить Мамая со стороны Рязани. Но потом он почему-то отправляется к устью Лопасни. Что его понесло на 60 километров в сторону? Получил сведения о том, что противник собирается другой дорогой идти? Но летописные источники ничего об этом не говорят. Наоборот, по их уверению, это у устья Лопасни Дмитрий останавливается в ожидании сведений от посланной вперед стражи. Которую, кстати, он, если верить Сказанию, отправляет на Тихую Сосну, то есть значительно южнее Воронежа. Кого они там собираются сторожить? Тогда нужно предположить, что, отправляя стражу, Дмитрий уже знает: Мамай идет с юга правым берегом Дона. Кстати, дозор этот он на Сосну как посылает, через Рязанскую землю? А не боится, что Олеговы молодцы могут их где-нибудь перехватить и закопать? Или все-таки, как я и предполагаю, в это время существует путь на юг, минующий рязанские земли? Тот самый, через Тулу и Ливны, не принадлежащие никакому русскому княжеству.

Но если на запад Дмитрия гонит не сообщение о перемене противником дислокации, то что? Ну, честное слово, насчет попытки оттеснить Ягайло — несерьезно как-то! Ну, хорошо, решил попугать. Тогда почему только до Лопасни? От нее до литовской границы еще ой-ой-ой сколько! Или они с Ягайлой договорились: «Ты только движение мне навстречу обозначь, я сразу и испугаюсь. Так Мамая и проведем»?

А кстати, действительно, почему это москвичи только до Лопасни сдвинулись? Почему не до Серпухова, где была всем известная переправа через Оку? А вот была ли она у устья Лопасни, я что-то нигде указаний не нашел. Если учесть, что рязанцы в 1353 г. налетом городок Лопасня на правом берегу Оки у москвичей отобрали, а вот так называемые «Лопастные места» остались за Москвой (в своей духовной грамоте великий московский князь Иван Иванович (отец Дмитрия) писал: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастные места, новый городок на усть Поротли…»)^{251}. Можно подумать, что там с перевозом были проблемы: с берега на берег так уж быстро не попадешь. И еще: московское войско, надо так понимать, переправлялось через Оку на виду у рязанской крепости Лопасня, а рязанцы молчали? И москвичи, в свою очередь, не предприняли попытку отобрать городок? Ох, что-то мне плохо в это верится!

Нет, господа хорошие: если Дмитрий потратил пару дней на движение на запад (да еще и сколько-то времени простоял на месте, поджидая сведений от дозоров), ему был весь резон пройти еще столько же, чтобы оказаться у двоюродного брата в Серпухове. Тем более, все равно Владимир Андреевич ему остатнее войско собирал, и только у Лопасни догнал главные силы. У Серпухова это сделать было бы логичнее. И переправа тут есть, и рязанские земли минуешь, и по хорошо известной дороге идешь. По той, по которой, возможно, и враг твой движется.

Кстати, еще о дорогах. Не нужно думать, что если Дмитрий не на «кадиллаке» ехал, то его войску дорога была не нужна. Между Окой и Упой простирались леса. А тогда это еще те леса! Где попало по ним не побродишь! Это как раз полоса между брянскими и мещерскими лесами. Да и речек и болот тут хватало. А речушка может быть и маленькой, и мелкой, но если оба берега сильно заболочены, фиг ты тут войско проведешь!

Ну, ладно, допустим, что по какой-то неведомой нам причине Дмитрий Иванович решил все же переправиться у устья Лопасни. И на Муравский шлях он выходить не захотел. Ну дык и ступай себе на юг в междуречье Дона и Упы! Гляньте на карту татарских дорог. Видите: московскому войску совершенно нет необходимости выбираться на левый берег Днепра. Прекрасно можно двигаться вдоль правого.

Но нет же! Если верить летописцам, Дмитрия теперь зачем-то несет на юго-восток, поглубже в рязанские земли. На тот берег Дона, где Мамая вроде бы давно уже нет. Идет он туда, не иначе, только за одним: чтобы продемонстрировать еще раз, что он умеет переправлять войско через водные преграды. Вот Оку перешел, а теперь и сам Дон! Зря старался — Дон-то в верховьях не смотрится. Гляньте на фотографию.

Есть тут чего старательно переходить? Ока у Лопасни, честно говоря, посолиднее выглядит.

А ведь, если верить летописцам, долго спорили-решали: переходить или нет? И решили переправиться, чтобы у народа не было желания с поля боя сбежать. Ага, такая речушка здорово удержит беглеца. Особенно если всадника с конем. И, кстати, так защитит от нападения с тыла, если вдруг литовцы или рязанцы подойдут?! Или если татары, вместо того, чтобы тупо ломиться напролом, перекинут часть сил на левый берег Дона и потом ударят через броды? Они, кстати, так бы и сделали. Ведь всадник с конем в этих местах Дон бы переплыл в любом месте. Вся-то масса Орды, конечно, этого не сделает, но послать отряд в тыл противнику — святое дело! А ведь историки любят такое объяснение переправе через Дон давать: русские хотели от атаки сзади защититься.

В общем, два великих полководца так долго пытались своими перестроениями запутать друг друга, что запутали историков. Что-то это мне напоминает… По-моему, из «Фанфана-Тюльпана». Там тоже два полководца, думая, что обманывают противника, развернули войска спиной друг к другу. Но это же комедия!

Посмотрите, как выглядит предположительный путь Мамая и Дмитрия на карте, составленной Ю. К. Бегуновым для его старой статьи. Маршруты эти напоминают шатание пьяного. Особенно бессмысленным выглядит путь татар.

1 — путь войск Дмитрия Донского; 2 — путь войск Мамая; 3 — путь войск Ягайло

Остается признать, что все эти маневры — не более чем расшалившаяся фантазия поколений интерпретаторов событий 1380 г., начиная по крайней мере с авторов (их явно было много, каждый сочинял, как бог на душу положит) Сказания о Мамаевом побоище. На деле есть только две возможности: либо и Мамай, и Дмитрий двигались Муравским шляхом, либо… двигался Дмитрий. Он не оборонялся, а нападал, и отправился глубоко на юг. Для того и купцов-сурожан взял в провожатые. Обращаю внимание — сурожан! То есть людей, знающих Муравский шлях, дорогу в Крым. И битва произошла где-то гораздо южнее Непрядвы.

Есть еще, надо признать, и третья возможность: солгали авторы Летописной повести, и Дмитрий ни к какой Лопасне не ходил. А переправился он у Коломны. Автор варианта «Ноль» Основной редакции Сказания о Мамаевом побоище, кстати говоря, так и решил. У него Дмитрий как у коломенского епископа благословился, так через реку и переправился. А дальше — через Старую Рязань, Проню, Рясское поле — к старому Донкову, к месту переправы через Дон, куда Мамай должен был прийти, если шел с Крыма и стремился оказаться в рязанских землях.

С какой скоростью идет пешее войско?

Может быть, нам что-то даст сопоставление времени и пройденного за него расстояния? Попробуем.

Тут мы сразу оказываемся в тяжелом положении. Начать с того, что нам не известно даже, когда Дмитрий получил сообщение о намерении Мамая идти в поход. В большинстве источников просто указывается, что было это в августе. Но когда «в августе»? Краткая летописная повесть совершенно никак это не уточняет. Пространная говорит только о том, что 20 августа Дмитрий с войсками вышел из Коломны. А вот Сказание и тут оригинальничает. По нему, московский князь назначает первую дату сбора русских войск: на мясопуст перед постом Святой Богородицы. А Успенский пост длится с 1 по 15 августа. Чтобы собрать перед ним войско, Дмитрию нужно было отдать приказ еще в июле.

Датой же выхода русских войск из Москвы Сказание называет 27 августа. А на следующий день русские, если верить ему, оказываются уже в Коломне, пройдя 90 километров. Ну, при такой скорости передвижения на марше можно, конечно, и после боя врага 50 километров от Непрядвы до Мечи преследовать, чего уж там!

Да только вот беда: в Сказании сообщается, что «приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника», когда князь решил выступить из столицы. А в 1380 г. 27 августа приходилось на понедельник. А относительно прихода в Коломну говорится, что произошло это «в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина». День же этот, как я уже указывал, в православном календаре — 28 августа. То есть, если верить автору Сказания, то после 27 августа, четверга, сразу наступило 28-е, суббота!

Как известно, вариантов Сказания масса. Но все они отличаются своим своеобразием в обращении с датами. Есть, к примеру, так называемый Пражский список. Относится он к Печатному варианту Основной редакции первой половины XVII в. Но при этом нужно помнить, что сам Печатный вариант — это как раз тот, который опубликован первым. А Г. Н. Моисеева, к примеру, считала, что Пражский список лучше передает изначальный текст памятника, чем тот, по которому Сказание было опубликовано в 1829 г.^{252}

Так вот, в нем выход из Москвы датирован 22 августа, четвергом, днем святых Агафоника и Ауппа, а приход а Коломну — 28 августа, средой. То есть между ними прошло шесть дней, и по числам и дням недели все соответствует. Пятого сентября, в четверг, в день памяти св. Захарии и князя Глеба, захваченный стражей «язык» сообщает Дмитрию, что Мамай стоит на Кузьминой гати. Наконец, последнее известие, полученное русскими о местоположении противника от стражи Семена Мелика, примчавшейся к своим, будучи преследуемой татарами, гласит, что Мамай стоит на Гусином броду, в ночи хода от Куликова поля. И происходит это в субботу (стало быть, 7 сентября), в 7 часов дня. Таким образом, сражение, по версии Пражского списка, состоялось в воскресенье. И все числа совпадают с днями недели. Только… для 1381 г.! Как вам такая версия: Мамаево побоище было годом позже, чем мы привыкли считать? Правда, непонятно, по какой эре это сообщение датировано, поскольку перед началом рассказа в документе стоит 6887 г.! Ну, ничего, Основаная редакция Сказания днем битвы считает пятницу. А на этот день недели 8 сентября вообще выпадало невесть когда!

В общем, относительно времени выступления войска из Москвы мы на деле не знаем ничего. Значительно более надежным выглядит сообщение Пространной повести о времени выхода из Коломны — 20 августа. Хотя бы потому, что там же названа дата начала переправы через Оку у Лопасни: 25 августа. Точнее, сказано: «за неделю до Семенова дня». Но это как раз 25-е и есть. А между Коломной и устьем Лопасни по реке — около 100 километров. Река петляет, так что по суше, вероятно, получалось меньше, километров 60–70. Если учесть, что ямские станции на Руси располагались друг от друга километрах в пятидесяти-семидесяти, а войско, в котором есть пешие и обоз, будет двигаться медленнее, можно предположить: оно потратит на дорогу до Лопасни более двух суток. По повести получаются все пять, но это не до момента прихода русских на место, а до начала переправы. А ведь, как сообщается, Дмитрий еще стоял и ждал вестей о противнике. И к нему сюда подоспели Владимир Андреевич и воевода Тимофей Васильевич с отставшими. Так что пять дней от выхода из Коломны до переправы через Оку представляются вполне реальными.

От Оки до Дона — километров 200. Если считать, что войска шли не более 30 километров в день (нормальный пеший переход), то через неделю они должны были оказаться у Дона. Оказались позже, 5–6 сентября. Возможно, тридцать — это все же завышенная цифра. Не надо забывать, что не налегке шли, даже если часть доспехов и вооружения можно было на телеги сложить. Получается, что переход составлял километров 20 в день. Тогда как раз к 5 сентября и должны были выйти в район Дона.

Кстати, а куда могло забраться русское войско, если считать, что Дмитрий не проводил никакой всеобщей мобилизации, а взял те дружины и городовые полки, которые можно было собрать быстро, и двинулся с ними на юг? Что мобилизация основных сил могла быть проведена за считаные дни, показывает хотя бы Тверская война. Тринадцатого июля великому тверскому князю Михаилу привезли ярлык на великое княжение, а немногим больше, чем через две недели, 1 августа, коалиционные войска уже перешли границу Твери. Итак, допустим, что Дмитрий получил сообщение в самом начале августа. Стало быть, к Успению Богородицы он мог вполне тронуться в путь. Получается 23–25 дней. С пехотой он мог за это время уйти на 500 километров. Если же шли только те, кого можно было посадить на лошадей (а в глубокий рейд пешцов тащить бессмысленно), то русские вполне могли удалиться от Оки и на всю тысячу. Не помните, сколько там до Нижнего Дона? Нынче по шоссе от Москвы до Ростова на Дону — чуть более 1000 километров. А по «Книге Большому Чертежу», от Царева города (район Изюма на Северском Донце) до Москвы получается 710 верст («от Ливен до Оскола 130 верст, а от Оскола до Волуики 120 верст, а от Волуики 120 верст до Царева города, а от Царева города до Изюмсково перевозу до Донца верст с 8, а Ливны от Тулы 180 верст, а от Тулы до Москвы 160 верст»)^{253}. По Северскому же Донцу от Царева городка до впадения в Дон — около 220 верст. Всего и выходит поменьше тысячи верст, или, с учетом того, что верста в КБЧ равна примерно 1080 см, немногим более 1000 километров. С середины августа Дмитрий, если он на такое дело пехоту брал, то только так, как новгородцы частенько делали: до места боя — на коне, а там сошел на грешную землю и, по примеру отцов и дедов, в пешем строю, — вполне успевает сюда добраться.

Тайны Засадного полка

Отдельная тема — расположение конницы Боброка. Традиционно, начиная с Татищева, ее обозначают за левым флангом московского войска. Но так ли это?

Правая, левая где сторона?…

Еще в середине XIX в. известный русский военный историк, генерал от инфантерии Н. С. Голицын, помещал Засадный полк справа, основываясь на строчках из того варианта «Задонщины», который хранится в Государственном историческом музее под № 3045: «И нукнув князь Володимер Андреевич с правыя рукы на поганого Мамая». Как мы помним, это второй по времени написания из имеющихся в распоряжении историков списков произведения. И первый, в котором есть интересующее нас место, Кирилло-Белозерский список, до этого события не доведен. Список № 3045 составлен, по оценкам исследователей, в начале XVI в., а то и в конце предыдущего. То есть, очевидно, до появления Сказания о Мамаевом побоище.

В самом Сказании, кстати, ничего о том, где именно стоял полк Владимира и Боброка, не сообщается. Хотя есть одно косвенное свидетельство, что располагался он все же справа. Я на него указывал еще в своей студенческой работе двадцатилетней давности, но до сих пор так и не встречал анализа этих сведений ни в одной научной работе.

В Сказании говорится, что Засадный полк стоит в дубраве («Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены»). За весь рассказ упоминание о дубраве встречается еще только однажды. После боя воины ищут Дмитрия. «Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву… Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова». То есть Дмитрия находят в дубраве по правую руку. Это наводит на размышление. Поскольку поле «велико и чисто», на нем не могло быть много дубрав, и если упоминается о лесе всего дважды, то не об одном и том же ли? Но тогда он располагался именно справа от русских войск! Соответственно, нанесенный оттуда удар Засадного полка приходится по левому флангу мамаевцев.

Между прочим, до появления Сказания вообще ни о каком Засадном полке речи не шло. Летописные повести его не знают. «Задонщина» говорит только о решающей атаке Владимира Серпуховского, но не о том, что он до тех пор он скрывался где-нибудь. Наконец, «Нариман тарихы» («Нарыг тарихы») повествует, что русская конница напала на занятых грабежом ордынцев. При этом там сказано: «…атаковала было барынджарских булгар Сабана Халджи». Но в собственном рассказе Сабана Халджи говорится, что «Халджа атаковал балынцев в составе левого крыла Мамаева войска». Да и «Джагфар тарихы» это подтверждает («В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков…»). По совокупности получается, что русская кавалерия напала именно на левый фланг противника, то есть стояла на правом фланге собственных войск.

Потом его переместили на левый фланг. Почему это сделал Татищев, непонятно. Может быть, потому, что классика военного дела требовала (со времен Эпаминонда, то есть Древней Греции) ставить резерв слева? Но для греков-то это было логично. Пеший воин в фаланге в левой руке держит щит, а в правой — копье. Стало быть, слева он закрыт, а справа открыт. Куда бить нужно? А если он развернется, чтобы прикрыть себя, то разрушит строй и откроет соседа. Что и требуется.

Для массы конницы это безразлично. Ведь там каждый крутится, как может. Так что ударный отряд конницы может располагаться, где угодно. Военный историк конца XIX в. Д. Ф. Масловский писал по этому поводу: «Место расположения общего резерва и теперь составляет вопрос особой важности… В решении этого вопроса — половина задачи начальника отряда и в настоящее время, а в эпоху Дмитрия Донского, когда нормальный боевой порядок только и видоизменялся, что расположением резерва, место Засадного полка составляло единственную почти его задачу…»^{254}

Так что мотивы Татищева остаются тайной. А потом все было просто. На поле, которое «нашел» Нечаев, по-другому Засадный полк было и не расположить. Слева были переправы через Дон. Их нужно было прикрывать? К тому же Нечаев прямо указывал, что Зеленая Дубрава (он почему-то решил, что это название, и за ним историки до сих пор продолжают так считать, хотя тексты не дают для этого никаких оснований) расположена в районе села Монастырщина. То есть у самого практически устья Непрядвы.

Кстати, о дубраве. Еще упомянутый Д. Ф. Масловский, побывавший на официальном Куликовом поле, чтобы составить себе представление о военных аспектах сражения, писал: «Так как дружина князя Владимира Андреевича состояла исключительно из конницы, которая в лесу действовать не может, а равно и при самом выходе из леса она должна расстроиться, то не правильнее ли считать, что Засадный полк был за рощей, а не в роще»^{255}. Конечно, правильно! Прятать конницу в лесу, откуда она должна выбраться, построиться, и только потом идти в атаку… При таком блестящем тактическом маневре внезапность (главное преимущество атакующего крупного кавалеристского соединения) будет полностью утрачена. Военачальники Мамая сто раз успели бы остановиться, перестроиться и встретить полк Боброка встречной атакой. И неизвестно, чем бы дело закончилось. Насколько я знаю, никто никогда не утверждал, что во встречном бою русские конники превосходили ордынцев.

Другое дело, если готовый к атаке полк обрушивается на врага сразу же, как только тот минует его расположение. Но при этом стоять он должен максимум за каким-нибудь холмом. Причем желательно, чтобы холм этот можно было обогнуть. Так и укрыт будешь, и атаковать можно без задержки. Можно еще спрятаться за рощей — не очень большой, чтобы ее хватило загородить скопление конницы от посторонних глаз, но и объехать было бы недолго.

Скорее всего, прав Масловский: Засадный полк так и стоял — за дубравой. Если, конечно, он вообще был. Напомню: до «Сказания о Мамаевом побоище» источники о нем не знают.

В Сказании говорится: «Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади». Именно после этого Боброк отдает приказ атаковать. Но раз южный ветер мог дуть в спину воинам Засадного полка, значит, они стояли лицом на север?

И, наконец, есть еще одно сообщение, касающееся Засадного полка, которое исследователи, опиравшиеся в своих реконструкциях на Сказание, игнорировали. А именно: «И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его». Это место отмечал Д. И. Иловайский, а следом за ним Д. Ф. Масловский. Потом о нем благополучно, насколько я знаю, надолго позабыли. И вполне понятно, почему. На традиционном «Куликовом поле» и при традиционной схеме построения Засадный полк никак вверх по Дону не отправишь. Русские-то при этом стоят к Дону боком. Потому и пришлось Иловайскому объявлять это место Сказания ошибкой.

Булгарские летописи, как мы помним, здесь ничем помочь не могут. Хотя в них русская конница явно находится севернее своей пехоты, но все равно трудно говорить о том, что ее расположение можно охарактеризовать, как «вверх по Дону». Для того чтобы такое расположение стало возможным, русские должны стоять вдоль Дона.

А был ли Владимир?

И, наконец, был ли в этом полку Владимир Серпуховский? Или засаду возглавлял Боброк? «Нариман тарихы» говорит, что не было Владимира Андреевича, а был только Волынец. Серпуховский же князь в другом месте воевал. Русские летописные повести ничего о роли Владимира не сообщают, но в Новгородской первой летописи и Распространенной летописной повести все же упомянуто, что он был на поле боя. В Кирилло-Белозерском списке «Задонщины» (напоминаю, очевидно, самом старом) говорится о том, что он вел к Дону сторожевые полки. Да еще в заглавии Владимир упомянут. И все. Но это совершенно не противоречит булгарским летописям. Как раз по ним Владимир Серпуховский и попадает на Дон раньше основных русских сил. А на поле битвы вполне может прийти вместе с частями Тохтамыша, подоспевшими в последний момент.

В остальных списках «Задонщины» он уже атакует Мамая, хотя эта атака и не описана как решающая исход битвы. Но… «Задонщина»-то пишется в подражание «Слову о полку Игореве», а Игорь Святославович идет на Дон вместе с братом. Так что возникает вопрос: насколько появление Владимира в качестве более активного участника сражения может быть обусловлено именно необходимостью следовать стилю Слова?

Наконец, Сказание. В нем вроде бы Владимир встречается на каждом шагу, так что у некоторых исследователей даже появляется впечатление, что произведение это было написано в окружении Владимира Андреевича.

Однако если присмотреться (что-то слишком часто мне приходится использовать этот зачин!), окажется, что роль Владимира какая-то пассивная. Ну, на самом деле — он вроде князь, брат Дмитрия, а решение об атаке Засадного полка принимает не он, а Боброк. «Видев же то князь Владимер Андреевичь падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: „Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!“ И рече Дмитрей: „Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть…“» Князю остается только молиться.

Так, может, это отражение того, что в реальности воеводой Засадного полка и был Дмитрий Волынский? А Владимира Серпуховского приплели позже?

И что же мы получаем, если признаем существование Засадного полка и достоверность сведений Сказания? Что русские войска стояли вдоль Дона, спиной к нему. Лишь тогда Засадный полк, отправленный вверх по реке, мог оказаться на правом фланге. Но… в этом случае в пределах традиционного Куликова поля (даже расширенного до пределов от Непрядвы до Мечи) воины Боброка не могли атаковать с юга на север. Чтобы и это было возможно, Дон должен в месте сражения течь с востока на запад. А знаете, где он так делает? В низовьях, после того как отворачивает от Волги к Азовскому морю. Как раз там, где должен был проходить Мамай, если он отступал от нынешнего Волгограда на юго-запад, к своим владениям, как это утверждают булгарские летописи. И где находились будто бы те самые донские казачьи городки, население которых преподнесло Дмитрию иконы, когда он проходил мимо них, направляясь домой после битвы.

Интересно, да? Может, на самом деле Куликовская битва и проходила в тех местах? Тогда дело было так. Для борьбы с Мамаем Тохтамыш (Тохта), законный хан, привлек войска из Великого Владимирского княжества. Части эти отправились воевать примерно в те же края, где когда-то в составе армии Тохты били Ногоя. И преграждали они Мамаю, разбитому на Волге, путь не на Русь, а в его собственный улус, в Таврию и Крым. Стояли на правом берегу Дона, спиной к реке. Это объясняет часть сведений Сказания, казачьей легенды о Донской иконе Божьей Матери и «Нариман тарихы», в традиционной версии представляющиеся нелогичными. Но совершенно не объясняет того, откуда тут взялись Непрядва и Меча. Полазил я по картам тех мест (Нижнего Дона), даже дореволюционным. Но ничего подходящего не нашел. А такая заманчивая выстраивается версия!

Если же полный набор сведений из Сказания не учитывать, получается, что от чего-то нужно отказываться. От чего? От расположения «Засадного полка» (беру в кавычки, так как, как мы видим, неизвестно, был ли он засадным или просто резервом) на правом фланге — трудно. Все-таки, в отличие от всего остального, этот факт подтверждает не только Сказание. А вот дальше… Достоверность известий о расположении полка Боброка вверх по Дону и о его наступлении на север абсолютно одинаковая — все строится на сведениях Сказания. А это, как мы уже могли убедиться, источник достаточно ненадежный. Хотя бы по причине позднего времени создания, наличия значительного числа очевидных ошибок и большой претенциозности. Выбирать же одно из двух недостоверных предположений…

У черта на куличках…

Но, может быть, у нас есть возможность уточнить этот вопрос за счет локализации места битвы? Так, как делали историки, привязавшиеся к нечаевскому Куликову полю. Правда, мы уже видели, что у них результат получился сомнительный: «Засадный полк» пришлось загонять на левый фланг, несмотря на то, что большинство сведений локализует его все же на правом. Но все же…

Посмотрим, что же мы знаем о поле боя. Для начала укажем еще на одно место в том же самом Сказании, которое опровергает «школьную» схему расположения войск. Это знаменитое «гадание Боброка». Ночью перед боем Дмитрий Волынский вывозит будто бы своего тезку Дмитрия Московского в чисто поле между расположением обоих войск и показывает ему приметы. И что же они видят?

«…Став посреди обоих плъков и обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик велми, а по левой же стране, аки горам играющим — гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающее».

Обратили внимание? Непрядва упомянута, когда речь идет о татарах. То есть она находится никак не за спиной русских! К ним-то Дмитрий разворачивается позже, и видит, что там «бысть тихость велика».

Понятно, что «гадание» — сугубо литературный прием. Однако же Непрядву в нем автор почему-то использует при описании расположения татарского стана. Кроме того, в некоторых вариантах Сказания «трупия же мертвых обапол реки Непрядни, идеже была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых». Традиционно считается, правда, что это удар «Засадного полка» загнал в Непрядву прорвавшихся татар. Но такая версия — именно версия, не подкрепленная свидетельствами документов. Так что вполне возможен и другой вариант: Непрядва была в тылу у татар, и их туда загнали, уже разбив и преследуя. Либо они стояли к реке левым флангом, и их трупы по обоим берегам реки — последствие удара «Засадного полка» не в тыл, а в лоб левому флангу Мамаева войска. В любом случае, местоположение русского войска с Непрядвой в источниках никак не связывается. Это про поле говорится, что оно было у устья Непрядвы, а не про позиции москвичей.

Где располагалось Куликово поле?

Что же касается самого поля, то под этим наименованием раньше фигурировало значительно большее пространство. К примеру: «Куликово поле, урочище, Тульской губернии, в Епифанском уезде, простирающееся от вершины рек Упы и Зуши к востоку даже до Дона и вмещающее в себя, кроме оных рек, множество других рек, вершины и все течение реки Непрядвы, со впадающими в нее речками»^{256}. Можно представить, что автор словаря опирался на упоминавшуюся выше «Книгу Большому Чертежу», словесное описание не дошедшей до нас карты России, составленной в 1627 г. в Разрядном приказе по распоряжению государя Михаила Федоровича. Причем карта эта опиралась на более старую. И интересовали ее составителей именно те сведения, которые связаны «с обороной юга от татар и с организацией сторожевой и станичной службы»^{257}. Поэтому, составлял он в первую очередь список «теми тремя дорогами рекам и колодезям, и на реках татарские перевозы и перелазы, которыми татаровя приходят на Русь»^{258}. Речь идет о Муравской, Изюмской и Калмиюсской дорогах.

Так вот, там говорится: «А Тула город каменной, стоит на реке на Упе, на левом берегу, а Упа река вытекла от Куликова поля с Муравского шляху»^{259}. В другом же списке перед словами «от Куликова поля» стоит «из Волово озера от верху речки Непрядвы, и реки Мечи, и реки Соловы, и Плавы от дороги»^{260}.

Читаем дальше. «А ниже Березуя версты с 4 с правые стороны пала речка Иста в Оку, а вытекла из Куликова поля от Пловы… А ниже Соловы верст с 6 и больше пала в Упу река Плова; а река Солова и река Плова вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля от Муравского шляху»^{261}.

То есть надо так понимать, что истоки Упы, так же как ее притоков Плавы и Соловы, и правого притока Оки — Исты, находятся в пределах Куликова поля. И там же расположены истоки реки Мечи.

Кроме этого, в книге сказано: «А ниже Мценска пала в Зушу речка Снежеть, а вытекла речка Снежеть из Куликова поля, из под Новосильские дороги, что лежит дорога с Ливен и из Новосили на старую Кропивну»^{262}. От истоков Снежеди же до истоков Мечи километров пятьдесят. А от Дона — все 120 км.

Кстати, я не ошибся, написав название реки через «д», а не «т». Тут классный пример того, как названия по карте кочуют. Потому что есть на нынешней карте и река Снежеть, через «т», как в книге, но впадает она в Десну. А река Снежедь через «д» в «Книге Большому Чертежу» тоже упоминается. Только там как раз она впадает в Десну («Карачев на реке на Снежеде. Снежедь под Брянском в Десну, от Карачева 60 верст»)^{263}. Просто за неполные четыре века две реки поменялись буквами в своих именах. А теперь представьте: находит современный исследователь сообщение о некоем событии, произошедшем на реке Снежедь, и доблестно начинает встраивать его в историю Рязанской земли. А оно-то было в Брянской! Ну, хорошо, тут «Книга Большому Чертежу» сохранилась. А если бы нет? Может, у нас и с Куликовым полем ничего не получается, потому что Непрядва и Меча на самом деле — не те?

Про Непрядву, кстати, «Книга Большому Чертежу» не говорит, что она расположена в пределах Куликова поля. Только в описании Дона говорится, что «ниже Епифани, с правые стороны верст с 5, пала речка Непрядва от Муравского шляху»^{264}. Правда, с тех же времен есть другие документы, в которых Непрядва с Куликовым полем связана. К примеру, в Писцовой книге Епифанского уезда 1627–1630 гг. написано: «В Себинском стану на Куликовом поле порозжие земли, что бывали в поместьях. Гавриловское поместье Вавилова жеребей пустоши Дикого поля на речке на Непрядве и на речке Буйце…»^{265}. В Межевой книге за те же годы: «Межа Куликову полю епифанцов разных помещиков и порозжих земель з диким полем»^{266}. Разграничивали земли князь Роман Болховский и подьячий Василий Бурцев. Межу они провели так: от верховьев ручьев (не указано, каких) к Непрядве, потом на другой берег реки, вверх по течению, назад, на левый берег и до реки Деготенки. Все, что справа, отводилось помещикам Шевыревской слободы, слева же оставались «дикое поле и дубравы государевы»^{267}.

В Писцовой книге за 1669 г. указаны границы создаваемого Богородицкого уезда: «Межа же города Богородицкого Куликову полю от первого урочища, от двух колодезей, что вышли из частого березника и впали в реку Непрядву. И от тех колодезей вниз рекою Непрядвою до реки Дону, а от устья реки Непрядвы вниз рекою Доном до лощины, что пониже Татинова броду и вверх лощиною на дуб, на нем грань. А с того дубу вверх по Куликову полю через Татинскую дорогу на березу, на ней грань. А с тое березу прямо на сухой осиновый колок. А с осинового колка через большую Татинскую дорогу и через речку Смолкою прямо лощиною межа дву верхов дуб кривой, на нем грань. А с того дуба через отвершок по Куликову полю березу, на ней грань, до орлово гнездо. А с тое березы подле Донковской дороги, что ездят с Буйца в Донков, на дуб развиловский, на нем грань»^{268}.

Это восточная граница. Причем начинается она, как мы видим, все же на левом берегу Непрядвы. И на юг идет по крайней мере до Смолки. На западе же граница уезда идет с реки Упы через верховье реки Мечи, Рогачевую дуброву, Суходол (Сухие Плоты) к верховьям реки Ситки (правый приток Непрядвы) и дальше — к Смолке. Таким образом, граница Богородицкого уезда практически совпадает с границами Куликова поля.

Наконец, в послушной грамоте Алексея Михайловича Тульскому Предтеченскому монастырю от 23 апреля 1675 г. говорится: «В Епифанский уезд в пустошь Дикое поле промеж Епифанского и Ефремовского уездов, что в Куликовых полях за речкою Непрядвою по обе стороны речки Ситенки»^{269}.

Южную границу еще можно уточнить. В этом помогают рукописные карты. На карте Епифанского уезда второй половины XVIII в. надпись «Куликово поле начинается у правого берега р. Сукромны, впадающей в Дон в 15 км выше устья Непрядвы, идет почти параллельно течению Дона и заканчивается за р. Рыхоткой, покрывая расстояние примерно 40 км»^{270}. На карте Донковского уезда примерно того же времени «к югу от р. Рыхотки имеется циркульная надпись: „Часть поля Куликова“»^{271}. Наконец, атлас Тульского наместничества 1727 г. указывает: «В здешнем уезде находится и известное по истории Куликово поле между реками Доном и Непрядвою в пятнадцати верстах от города; оно в окружности имеет около пятидесяти верст»^{272}.

Так что, как бы там ни было, а Куликово поле как минимум до начала XIX в. (словарь Щекатова — 1804 г.) обозначает обширное пространство, тянущееся более чем на 100 км с запада на восток и примерно на 40 км с севера на юг. То есть от Дона до Муравского шляха и от левобережья Непрядвы как минимум до Рыхотки, а то и до Мечи. Место битвы может быть в любой его точке.

Еще раз о Муравском шляхе

В свете этого наиболее реальной представляется следующая версия. Мамай двигался традиционным путем — тем, что назывался потом Муравским шляхом, и которым крымские татары еще не один век ходили на Русь. Для человека, владевшего в тот момент только Крымом и Причерноморьем, маршрут совершенно естественный.

А шлях этот вел, как указано в «Книге Большому Чертежу», мимо верховьев Красивой Мечи, в междуречье Упы и Соловы, и к переправе через Упу в районе Дедилова («А дорога Муравскои шлях лежит мимо Тулы, через засеку, в Щегловы ворота. И лазят татаровя выше Тулы верст с 8 реку Шат, а перелезши Шат и речку Шиварань, лазят реку Упу в Костомаров брод против Дедилова, от Тулы 20 верст»)^{273}. Кстати, в конце XVI в. русские в тех краях стражу держали постоянную. Вот что написано в «Государевой грамоте в Темников князю Еникееву о посылке сторожей на польскии сторожи и запись о посылке таких же грамот воеводам украинных городов, с приложением росписей сторожам»:

«8-я сторожа у Волово озера, а сторожем на ней стояти из Дедилова четырем человеком, а беречи им до верх Непряды на большую дорогу, которою дорогою царевич приходил до тех мест до коих мест пригоже, в которых местах присмотрят»^{274}. Волово озеро, как мы помним — это истоки Упы, которые располагаются как раз между истоками Мечи и Непрядвы. И, как видим, именно здесь ходили позже крымцы.

Место у Волово вообще очень удобно, чтобы именно здесь держать оборону, раз уж русские войска зашли южнее Оки. Ведь именно здесь истоки рек, текущих на восток и запад, находятся на минимальном расстоянии друг от друга. То есть Муравский шлях стиснут между Упой, с одной стороны, и Мечей и Непрядвой — с другой. Через долины же этих рек конницу особенно не погоняешь — они же лесом поросши были.

Первым, пожалуй, отметил это тульский краевед Виктор Шавырин. В своей книге «Муравский шлях» он пишет: «Единственная возможность решить вопрос: зачем Мамай забрел в глухой непроходимый угол между Доном и Непрядвой? — ответить, что он туда не заходил. Если так, то битва произошла в месте, которое никак не могла миновать Орда, а именно там, где водораздел стискивается с запада и с востока истоками Упы и Непрядвы. Т. е. к северу от села Красный холм Воловского района»^{275}.

Правда, он считал, что русские пришли к этому месту по левому берегу Непрядвы. И битва состоялась там, на левобережье. При этом Шавырин считал: московские войска шли западнее шляха, для того чтобы не столкнуться с передовыми отрядами Мамая. На деле нашим тоже по буеракам было особенно-то не пошататься, если их было много. Там же еще и обоз есть, возы, которым тем более через заболоченные и заросшие лощины и долины речек не пройти.

Так не заняли ли русские войска позицию восточнее Муравского шляха, уже пройдя Волово? Тем более, это позволяло им прикрыть сразу и вторую дорогу, ведущую через Куликово поле, так называемую Дрысенскую. Предполагают, что она соединяла Ногайский и Муравский шляхи. Как мы помним, первым пользовались в основном татары, идущие с Волги, вторым — крымцы. Но в принципе никто им не мешал перекочевывать с одной на другую. И Дрысенскую дорогу (и идущую тут же Турмышевскую) русские в XVI в. тоже охраняли:

«11-я сторожа на Мечи у Турмышскаго броду; а сторожем на ней быти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, по два человека из города; а беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст;

12-я сторожа на той же Мечи меж Зеленкова и Семенцова броду на пятнадцати верстах; а сторожем на ней стояти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, из города по два человека;

13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст; а сторожем на ней стояти из одного Донкова четырем человекам;

14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст; а стояти сторожем из одного Донкова трем человекам»^{276}.

Вот и представьте: русские выходят к Волово и узнают, что Орда — за Мечей. Но куда она пойдет дальше и каким путем? Самое логичное — зайти на Куликово поле в верховьях Мечи и Непрядвы и встать там. Где бы враг ни пошел, всюду его можно перехватить.

Мамай при такой ситуации не мог оставить русских в стороне, потому как это давало им возможность ударить ему в тыл. Он должен был войти в междуречье Непрядвы и Мечи. Причем двигаясь с северо-запада. Тогда-то как раз Непрядва оказывалась слева от ордынцев. Больше того, она могла оказаться и за спиной. Если посмотреть на карту верховьев Упы, Мечи и Непрядвы, нетрудно заметить, что войти на Куликово поле можно только из района Волово. Так что наступающий будет двигаться именно с севера-северо-запада. При этом у русских вполне нашлось бы даже и сегодня, куда конницу запрятать. Взгляните, к примеру, туда, где на карте пос. Куприн.

Там и до сих пор у оврага, образуемого небольшим притоком Непрядвы, лески обозначены. Кстати, как раз на правом фланге русского воинства. Поставь туда конницу, и как прекрасно она ударит в тыл противнику, прорывающемуся в узкий проход между двумя оврагами! При этом много шансов, что заранее противник ее там не обнаружит. Ведь ему туда просто не для чего будет соваться. С той стороны же русских не обойдешь, раз там овраг с речкой. Правда, такая атака будет вестись не в северном направлении, так что требованию «духа южну» версия все равно не удовлетворяет. Да и до Дону далековато.

Зато становится очевидным, почему Дмитрий из Коломны на запад забирался. Для многих исследователей это представлялось загадкой. «Почему Дмитрий отказался от переправы через Оку около Коломны и предпочел совершить кружное движение примерно на 60 километров в сторону от Коломны, вблизи устья Лопасни?» — удивлялся полковник А. А. Строков^{277}. И предполагал (о чем я писал выше, в главе, посвященной разбору источников), что московский князь пытался обойти владения Олега Рязанского. Было время, и я склонялся к этому же объяснению. Тем более что границы Рязанского княжества для той поры точно не определены, и, вполне возможно, Дмитрий земли Олега Ивановича на самом деле обошел.

Но теперь становится ясным, что никаких надуманных объяснений и не требуется. Просто, очевидно, Дмитрий шел перекрывать Муравский шлях, по которому и должен был наступать Мамай.

А что касается местоположения полка Боброка… Ну, это же я просто первую попавшуюся версию выдвинул, которая в глаза бросается. Можно резерв было спрятать и где-нибудь у речки Филипповки, к примеру, не перед, а за правым флангом. Тогда это будет именно резерв, а не засада. Засаду вообще бессмысленно ставить за расположением собственных войск. Это же нужно заранее планировать, что именно здесь враг и прорвет оборону. А если бы он сделал это не на левом, а на правом фланге (при традиционной схеме построения и традиционном месте)? Или Дмитрий проявил высшую полководческую мудрость и специально поставил на левом фланге самые слабые части, чтобы заманить противника? Кстати, даже как-то странно, что никому не пришло на ум объявить московского князя достойным наследником мудрости Ганнибала. Тот, если помните, специально поставил под Каннами слабый центр и сильные фланги, чтобы окружить римлян.

Но никто о полководческом таланте Дмитрия Ивановича как-то не говорит. Видимо, не знали за ним такой «слабости». Да нет, конечно, это был не засадный, а резервный полк. Просто русские сперва перемололи основную массу противника, втянули в бой все его силы, а потом свежая конница атаковала. Это же азы военной тактики!

У Старого Донкова

Сразу скажу: у меня нет стопроцентных доказательств, что битва была именно в верховьях Непрядвы. Думаю, при таком ограниченном наборе источников, который имеется в распоряжении историков, можно найти еще не одно такое место. Я просто указываю на наиболее вероятный вариант, соответствующий максимальному количеству данных.

Есть еще гипотеза А. Ю. Низовского и П. Ю. Черносвитова^{278}, что сражение было в излучине Дона у речки Рыхотки. Основания у этой версии достаточно неплохие. Причем те, которых сами авторы почему-то не указывали. Дело в том, что, по «Книге Большому Чертежу» южнее устья Рыхотки располагался брод через Дон. Вот что там написано: «А по правой стороне Дону ниже Нижних Табалов, пала в Дон речка Рыхоть, от Табалов верст с 5. А с Нагаискои стороны, против Рыхоти, пала в Дон речка Поники; а ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод. А ниже того 18 верст, с правой стороны, пала в Дон речка Вязовка. А на усть Вязовки, с Крымской стороны, поставлен город новой Донков перенесен с старого места 20 верст»^{279}. Ни про какой брод выше по Дону в описи ничего не говорится. Татинский брод, который обычно считают местом переправы русских, упомянут только в писцовых книгах. Что, кстати, может вполне свидетельствовать: он имел скорее местное значение, и значительных сил через него переправить было нельзя. Старо-Данковское же городище раскопано у нынешнего села Стрешнева. Стало быть, переправившись там, русские войска окажутся как раз в излучине Дона между нынешними селами Бегичево (интересное название, да, это не в честь того Бегича, который бит на Воже?) и Полибино.

Если Мамай шел Турмышской дорогой, то он как раз сюда и должен был выйти. Потому что, если судить по росписи стражей, в междуречье Мечи и Вязовки Дрысенская и Турмышская дороги перекрещивались. Дрысенская пересекала Мечу ближе к Дону, чем Турмышская («беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст»). Но уже при переправе через Вязовку ситуация менялась. Роспись указывает: «13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст… 14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст». То есть от расположенного в устье Вязовни нового Донкова до Турмышевской дороги на восемь верст ближе, чем до Дрысенской. Похоже на то, что Дрысенская шла с юго-востока на северо-запад (то есть, вероятно, именно соединяла Ногайский шлях с Муравским), а Турмышская вела с юго-запада на северо-восток. Доказательств у меня нет, но логично было бы предположить, что шла она к старому Донкову, к броду.

Кстати, Низовский и Черносвитов считают: на месте нынешнего Данкова тогда был город Чур-Михайлов. Название это всплывает в Сказании, где есть видение некого Фомы Кацыбея, поставленного великим князем на стражу на реке Чуре Михайлове: «Мужь некiй, именемъ Фома Кацыбей… поставленъ бысть стражемъ отъ великого князя на реце на Чюре Михайлове на крепкой страже от Татаръ»^{280}. Есть это же название и в «Задонщине» («У Дона великого стоят татарове поганыи цар Мамай на реце Мечне, межи Чуровым и Михайловым»), но только в Синодальном списке XVII в. И если учесть, что автор списка считал Чур-Михайлов расположенным на Мече, да еще и делил его на два различных объекта, нетрудно предположить тут как раз обратное заимствование из Сказания, причем, совершенно неправильно понятое.

Что город Чур-Михайлов существовал и располагался в районе верхнего Дона, подтверждает «Хождение Пимена в Царьград». Описывая путешествие митрополита (который, как мы помним, самовольно взобрался на это место, а потому, чувствуя себя неуверенно, аж трижды ездил к патриарху), совершенное в 1389 г., неизвестный автор пишет: «В четверток же приидохом к реце к Дону и спустихом суды на реку на Дон. И в вторый день приидохом до Чюр Михайловых, сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и град был бяше».

Обращаю ваше внимание: город там был. То есть в 1389 г. его уже не существовало. Причем исчез он явно уже приличное время, поскольку автор «путевых заметок» сообщает: город был некогда. То есть, в соответствии с правилами русского языка, неизвестно когда. Если так, ничего удивительного, что авторы Сказания в XVI в. не очень знали, что это такое. И уж тем более этого не знали те, кто еще через век писали Синодальный список «Задонщины». С другой стороны, в конце XVI в. на Вязовке стояла стража. Для автора той поры вполне логично было предположить, что и во времена Дмитрия она располагалась там же.

Местность между Вязовкой и Рыхоткой позволяет расположить резерв за правым флангом, вверх по Дону. Особенно если сдвинуть место расположения войск южнее Полибино. А как раз у этого села, если верить карте, и сегодня есть лесной массив.

Кстати, обращу ваше внимание на еще один момент, связанный с путешествием Пимена. Через восемь лет после Куликовской битвы русский митрополит поплывет вроде бы мимо ее места. И что? Логично бы было предположить, что он остановится здесь и службу отслужит. Но вроде этого не происходит. Лишь только позже, когда караван уже дошел до Чур-Михайлова, «помолились, поцеловали крест, и с радостью и умилением проводили нас епископы, и архимандриты, и игумены, и священники, и иноки, и бояре великого князя Олега Ивановича, поцеловались все святым целованием, и отсюда провожающие возвратились восвояси». При большом желании можно, конечно, считать, что это и есть молитва на поле боя (тогда оно именно у Старого Донкова). Но все же скорее митрополит и его люди просто помолились перед началом путешествия по воде. Тем более они расставались тут с сопроваждающими.

Другие версии

В свое время я предполагал, что сражение шло между реками Смолка и Курца, и русские стояли спиной к Дону. Это как раз там, где расположен Красный холм, на котором будто бы стоял Мамай (хотя, как мы видели, свой Красный холм есть и у Волово).

Я допускал, что Мамай шел по Турмышской дороге к бродам через Дон (тем самым, которыми переправились русские), а Дмитрий поставил свои войска сбоку. С одной стороны, противник не мог их пройти, чтобы не оставлять в тылу. С другой — Дон за спиной придавал русским уверенность, что их не обойдут. Потому что расположение войск невдалеке от бродов порождало опосение, что кто-нибудь ударит в спину.

При расположении русских войск спиной к Дону вполне можно было найти место и для сведений о размещении полка Боброка вверх по Дону. Только с проклятым южным ветром в спину никак не удавалось справиться.

Но при этом оставался не решенным один из самых серьезных вопросов: как ко всему этому привязать Красивую Мечу? Ведь она фигурирует уже в Краткой повести. До этой реки русские преследуют разбитых мамаевцев. Но Меча от традиционного поля боя расположена в полусотне километров. От предлагавшегося мной двадцать лет назад места у Курцы — немногим меньше. Это что же, после трех часов жестокого боя — а даже ранние источники, типа Новгородской первой, говорят о длительном сражении («и бысть брань на долгъ час зело») — русские воины нашли силы еще и на преследование? Ну, они-то, может, и нашли бы, но их кони… По определению академика Рыбакова, день конного пути с использованием сменной лошади («о дву конь») позволял покрыть 70–80 километров. Исходя их этого, определялось расстояние между двумя почтовыми станциями при ямской гоньбе. Так что явно нереально. Почему, думается мне, Татищев и перенес само сражение на Мечу («И бысть тяшчайший бой у реки Мечи»). Все-таки в его времена люди еще понимали, что лошадь — это не автомобиль. Я тоже в ранние годы этого не осознавал. А большинство историков, похоже, так и не научились считать.

Вот от места в верховьях Непрядвы до Мечи (а тем более до ее притоков) как раз недалеко, километров десять — пятнадцать. На такое расстояние преследовать противника после боя еще можно.

Булгарские источники перемещают битву к Мече, располагая поле между Мечей, ее притоком Птанью и Вязовкой. Это решает вопрос о преследовании. И конницу там можно расположить справа (правда, не вверх по Дону), и удар наносить на север. Но чтобы притянуть сюда Непрядву, приходится изобретать историю, что раньше Непрядвой называлась Вязовка. В принципе переименование вполне могло быть. Я же рассказал вам про Снежеть и Снежедь. Но переименование Непрядвы ничем, кроме самих болгарских источников, не подтверждено. Да и там оно, честно говоря, сомнительно. Ведь, как утверждают Бегунов и Нурутдинов, Дмитрий Иванович переименовал Каенсу (Березовую речку) в Нимрад после сражения, когда бывшей речке Нимрад (по-булгарски «Полувода», т. е. река с невкусной водой), расположенной на поле битвы у Мечи, дал имя Перехвал, похоронив там славных русских пехотинцев^{281}. Но в этом нет ровным счетом никакого смысла. Превратить Нимрад в Перехвал — это запросто (хотя у Перехвала смысл-то какой-то насмешливый: перехвалили, мол). Но зачем нужно старое название переносить на новую реку? Чтобы запутать будущих историков?

Тем более, название Непрядва с Нимрадом совершенно несозвучно. И значение — тоже. По этимологическому словарю Макса Фасмера, Непрядва — не прыгающая, не текущая, т. е. медленная река. Происходит от «Непреды, род. п. — дъве от предати „прыгать“, предъ „течение“ (см. пряда?ть, пруд)… Ср. пряду?н „водопад“». Прошу прощение за традиционную замену «ятя» на «е». С «ятем» было бы еще понятнее, так как эта буква вполне могла при произношении в «я» превращаться. К примеру, я уже писал, что Рязань писалась в различных летописях и через «я», и через «ять» (а иногда и через «е»). Так что русское название имеет четкую этимологию, никак не связанную с невкусностью ее воды. Относительно Красивой Мечи — Кызыл Мичи (Красивый Дубняк) можно допустить изменение названия по созвучию. Тем более, нормальной русской этимологии нет. Есть только удмуртское «мечь» — крутой, но что-то я не слышал, чтобы удмурты жили на Дону. А вот относительно Непрядвы нужно признать сведения «Нариман тарихы» крайне сомнительными.

Есть еще версия К. П. Флоренского и В. А. Кучкина о том, что битва проходила на левом берегу Непрядвы^{282}.

Строится она на основании тех документов, в соответствии с которыми тела татарские после сражения лежали по обоим берегам Непрядвы (Лицевой свод Сказания). И на том, что на карте Епифанского уезда в 1785 г. на правобережье Непрядвы аж до Смолки никакого леса нет, а на левом берегу имеется. Вот только Лицевой свод — это XVI в., а карта — XVIII. Так что доказать на их основе что-то относящееся к XIV тяжеленько.

По балкам и дубравам

У всех перечисленных версий, какие бы у них ни были слабости, все же есть очевидное преимущество перед официальной. Они имеют подтверждение в целом ряде источников. Официальная же версия базируется фактически только на одном факте: битва была у устья Непрядвы. Все остальное — чистые домыслы. Причем, используя, к примеру, татищевскую версию построения войск, поздние исследователи «не замечают» его рассказа о том, что битва продолжалась длительное время после атаки «Засадного полка». И что велась она на берегу Мечи.

И все же глянем, что там, на традиционном месте.

Выясняется очень любопытная картина. Стараниями экспедиции (нужно отдать им должное) были проведены подробнейшие исследования почвы и содержащихся в ней органических следов. В результате выяснили, где росли в то время леса, а где их не было.

Начать с того, что, по утверждению Н. А. Хотинского, «изучение… балок Куликова поля показало, что за последние тысячелетия форма их почти не изменилась…»^{283}. Это нужно запомнить. Значит, если мы в настоящее время находим в каком-нибудь месте овраг или долину реки, стало быть, и в интересующее нас время они там были. «Все эти исследования показывают, что рельеф Поля во время битвы был примерно таким же, как и теперь»^{284}. Больше того, в соответствии с теми же исследованиями, «во время сражения глубина балок была ниже 2,5 м от современной дневной поверхности; многие балки были увлажнены и даже заболочены»^{285}.

Далее, А. Л. Александровский составил карту распределения почв в этом месте. Хотинский пишет, что с помошью этой карты можно утверждать: «Куликовская битва могла происходить только на правобережье Непрядвы, где степь преобладала»^{286}. Это тоже важно, поскольку делает совершенно невероятной версию Кучкина относительно сражения на левобережье Непрядвы в ее устье. И ставит под сомнение версию Шавырина. Впрочем, относительно последнего — не факт. Почвенные карты все время печатают только для низовий Непрядвы, хотя, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, сделаны-то они для значительно большей территории.

Теперь посмотрим на карту традиционного Куликова поля времен его максимального облесения.

Что мы видим? На левом берегу лесов много. Но и на правом их тоже достаточно. Главное, поле здесь все изрезано балками. И балки эти все были заросшими лесом. Свободного пространства и тут мало. Причем в традиционном месте, между Смолкой и Нижним Дубиком, — дела совсем плохи. Здесь балки практически смыкаются, оставляя только маленькие проходы, которые в случае чего легко блокируются даже небольшими силами. Относительно приличное место — только в западном углу, у поворота Непрядвы. Или между Смолкой и Курцой. Но все равно, для нормальных боевых действий это очень маленькие пятачки. «Водоразделы… рассечены густой сетью балок, которые скорее всего, были облесены. Поэтому участки водораздела, которые могли служить местом проведения битвы, оказываются небольшими по площади (ширина 2–3 км)», — пишет Александровский^{287}.

1 — леса на склонах балок и речных долин (серые лесные и в отдельных случаях дерново-подзолистые почвы); 2 — водораздельные дубравы (темно-серые лесные почвы, а также проградированные черноземы и темно-серые лесные почвы в комплексе с черноземами перерытыми); 3 — места облесения поймы; 4 — черноземная степь

Те, кто продолжают утверждать, что битва была здесь, заставляют конницу доблестно скакать по балкам. Александровский же, чтобы хоть как-то спасит традиционную версию, вынужден отметить, что «это может служить основанием для корректировки масштабов самой битвы»^{288}. Именно отсюда на самом деле и растут ноги у новой версии господ Гоняного и компании: в сражении участвовали 10–15 тыс. человек. Больше, на самом деле, здесь не разместить. На самом деле и 15 тыс. — тоже. Это явно не поле для боя.

Хочется еще сказать о переправе через Дон, о тех самых Татинских бродах. Обратите внимание: по Дону, и выше, и ниже слияния с Непрядвой, отмечены пойменные леса. К тому же правый берег обеих рек в этом месте высокий, 5–6 метров^{289}. А левый — низкий. Причем в это время климат был более влажный, так что, вполне вероятно, пойма была мокрой. Так что, получается, Дмитрий повел свои войска на низкий и мокрый берег Дона, чтобы после переправлять их через залитую пойму и заставлять карабкаться на косогор. Ну, очень логичное решение!

Интересно, что руководство Верхне-Донской экспедиции само, судя по всему, понимает: ищут они не там. Не зря же М. П. Гоняный в одном из своих интервью сказал: «Куликово поле примыкает к такой уникальной географической территории, как Муравский шлях. Дело в том, что это степной язык, безлесный, заросший ковылем, достаточно ровный, проходящий в верховьях реки Красивая Меча, Плава, Солова, Упа, Осетр, и достигающий практически современного Зарайска. Этот степной клин был очень удобен конному воинству и тем табунам, которые любого кочевника всегда сопровождали. Коня накормить запасами крестьянских хозяйств, когда в табуне тысячи лошадей, невозможно… И Мамай ничего не выдумывал, он шел проторенной дорогой, которая была известна его предкам»^{290}.

Конечно, когда результаты археологических сезонов такие… Гоняный говорит: «Буквально год назад (интервью давалось в 2002 г. — Примеч. авт.) нам повезло. Мы в самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте, на участке между верховьями балки Рыбий Верх и отрогом речки Смолки, где в древности было 400–500 метров безлесной территории, нашли бесспорную находку — железную пластину от пластинчатого доспеха, пластины которого не клепались между собой, а связывались ремнями»^{291}. На следующий год в 13 метрах от этой пластины нашли обрывок кольчуги. И рядом с этими двумя находками — подпружную железную пряжку, которой крепилась упряжь всадника. «Нахождение трех вещей друг от друга в 15 метрах — это, на мой взгляд, реальные свидетельства о том, что мы на месте какого-то военного столкновения… По нашим предположениям, именно на этом самом узком месте и происходили первые сшибки конных воинов. Они налетели друг на друга, стукнулись, и отскочили в стороны. А потом русские, находясь на участке северо-западнее от этого узкого рукава, могли немножко отступить к основной массе войск… Чуть северо-восточнее располагался массив Зеленой Дубравы… В районе Зеленой Дубравы нами обнаружены два бесспорных железных боевых наконечника стрел, в районе Хворостянки обнаружен еще один наконечник, обломок лезвия с саблей и фрагмент лезвия боевого топорика. Это может указывать на то, что сражение происходило и чуть южнее того участка, где мы работали в этом и прошлом году. С другой стороны, сражаться могли и не сплошной беспорядочной массой. Скорее всего, были какие-то локальные схватки»^{292}.

Вот так! Найдут три детали доспехов — и вывод готов! Неважно, что в этом месте испокон веку люди жили. Что сами исследователи обнаружили в этих краях массу следов бывших поселений, в том числе XIII–XIV вв. А позже здесь постоянно происходили столкновения русской стражи с татарами. Раз есть пластина от доспеха — значит, здесь была Куликовская битва!

Вообще-то есть такая прелюбопытнейшая книженция: «Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле». Подготовила ее как раз Верхне-Донская экспедиция. Вышла книжка в 2008 г. Это не что иное, как каталог находок на Куликовом поле за все время работы на нем. Тех, естественно, которые сохранились и их можно пощупать.

Ну так вот: в этом каталоге указано целых… 34 находки, которые можно было бы связать с военными действиями на традиционной территории, то есть в среднем чуть больше одной на сезон!

Так вот, там каждая находка описана. И если мы внимательнее приглядимся, то обнаружим интересные вещи. Во-первых, из 34 находок семь (20–26) относятся к более позднему периоду, XV–XVII вв. Это те, которые обнаружил в 80-х гг. XIX в. Н. И. Троицкий. Они-то явно никакого отношения к Куликовской битве не имеют. А имеют, скорее всего, к вот этой операции:

«О Крымских Татарех. Того же месяца 16 день приходили на Рязанские места многие люди Крымские Ишьмагмет-мурза да Битяк-мурза Адрахманов и иные многие мурзы и пришли к Николе к Заразскому. И великого князя воеводы князь Петр княже Данилов сын Пронского против Крымских людей вышли и с ними ся видели и языки у них поимали. И Крымские люди от того дрогнули, пошли из великого князя Украины вон, воевав Рязанские места. И воеводы великого князя по государьскому велению многих изо многих мест ходили: с Резани князь Семен Иванович Микулинской Пунков, от Николы князь Петр Пронской, с Тулы князь Петр Куракин, с Сенкина перевозу князь Михаило да князь Александро Воротынские, из Серпухова князь Юрий Темкин, и иные многие воеводы за ними ходили до Дону. И дошли сторожи Татарских сторожей и на Куликовом поле, и многих Татарских сторожей великого князя сторожи побили, а иных переимали, а иные поутекали. И весть татарам от тех утеклецов учинилося. И Крымские татарове пошли борзо, и воеводы великого князя дошед до Мечи, а их не сошли, оттоле воротились и пришед к великому князю все Бог дал здравы»^{293}.

Это август 1542 г., то есть середина XVI в. А поскольку среди находок есть кольчуга XVI–XVII вв., предположение об отнесении всего этого комплекса к 1542 г. представляется очень вероятным.

Интересно отметить: из других находок, время бытования которых охватывает и XVI в., один наконечник стрелы (№ 2) обнаружен тоже неподалеку от Монастырщины, наконечник копья (№ 13) — вообще на левом берегу Дона у речки Себинки, место обнаружения еще одного (№ 27) не известно. И лишь наконечник стрелы № 3 найден значительно южнее, у Самохваловки. Так что все эти находки сделаны вне той местности, которую представителши Верхне-Донской экспедиции считают основным местом Куликовского боя. Зато вполне могут быть соотнесены с местом находок изделий XVI в., что делает вероятным отнесение их также к 1542 г.

Впрочем, относительно наконечника с Себинки сами авторы каталога признают, что он скорее похож на гарпун, то есть орудие промысловое^{294}. И встречаются аналогичные наконечники в русских городищах и селищах только с XVI в. Относительно же двух упомянутых наконечников стрел те же авторы пишут, что «для всей территории Московской Руси данный тип начиная с конца XV в. становится доминирующим»^{295}. И выделяют их в отдельную группу находок, не связывая с Куликовской битвой.

Условные обозначения:

1. Зона распространения находок XIV в. на Куликовом поле по М. В. Фехнер.

2. Зона находок предметов вооружения XIII–XIV вв. По данным археологии.

3. Реконструированные лесные массивы на территории Куликова поля.

По данным М. П. Гласко.

4. Зона работ по реконструкции ландшафта.

5. Месторасположение находок.

Номера соответствуют перечню в таблице 4

Относительно же оставшихся 23 находок нужно не забывать, что часть из них с одинаковым успехом может быть отнесена не к предметам вооружения, а к охотничьему снаряжению. Взять хотя бы наконечники копья № 12 и 14. О них в каталоге четко сказано, что «более крупные наконечники копий этого типа относятся к так называемым рогатинам»^{296}. Рогатина же, как хорошо известно, использовалась как для боя, так и для охоты на крупного зверя. Кстати, и найдены наконечники этих рогатин были у Хворостянки и Верхнего Дубика, южнее все того же «основного места битвы».

1 — найдена у д. Самохваловки; 2 — уч. 22, кв. 45; 3 — там же, кв. 26; 4 — Там же, кв. 45

Тем более непонятна настойчивость, с которой в перечень военного снаряжения записывают булавку и кресало. Есть еще несколько находок (обратите внимание, где в каталоге стоят знаки вопроса), относительно которых исследователи не могут на самом деле сказать, что это такое. Но поскольку им очень хочется, чтобы это были следы Куликовской битвы, они пишут в книге что-то типа: «Очень осторожно данное изделие может быть интерпретировано как наносник шлема»^{297}.

При этом время бытования аналогичных предметов XII — первая половина XV в. Стало быть, и попасть в землю они могли в любое время в течение трех с половиной сотен лет. Тем более что, по наблюдениям самих же исследователей, русские селения в этих краях были по крайней мере середины XIV в.!

Остальные вещи (а таких, за вычетом точно не относящихся ко времени Куликовской битвы и сомнительных, остается максимум 13) имеют такой же, а то и еще более широкий временной диапазон. При этом достаточно определенно к вооружению профессионального воина можно отнести, как оказывается, только два наконечника копья «бронебойного» типа (длинный и достаточно узкий треугольник, мощная втулка для крепления). Про эти наконечники авторы каталога говорят, что «перед нами одна из ярких находок оружия на Куликовом поле, которая могла быть связана с битвой»^{298}. То же относится к наконечнику сулицы (метательного копья), числящемуся под номером восемнадцать. А также упоминавшиеся в интервью Гоняного пластина от панцирного доспеха и несколько звеньев кольчуги. Иногда эти находки подаются как части доспехов русского (пластина) и татарского (кольчуга) воинов, павших рядом. На деле же, как следует из описания в каталоге, это не совсем так. Да, колечки кольчуги изготовлены из сплава меди и цинка (т. н. двойной латуни). Такой сплав широко использовался ордынцами. Однако с XIII в. его стали применять и на Руси. Больше того, цинкосодержащий сплав встречается в изделиях верхнедонских селищ XIII–XIV вв.^{299} Так что обе детали вполне могут быть частью снаряжения русского воина. Как раз никаких характерных татарских следов в каталоге не отмечено. Разве что один из наконечников стрел (№ 19), так называемой шатровидной формы, скорее ассоциируется у специалистов с кочевническим миром. Надо признать: столь малое представительство татарских вещей выглядит странно.

Что же касается территориальной группировки находок… Да, в перечне указано 15 вещей, обнаруженных в пределах так называемого участка № 22. Причем шесть из них найдены на еще более мелком по размерам участке у балки Верходуб. Посмотрите на карте, он расположен в верхнем правом углу участка.

Именно об этом месте говорит в своем интервью Гоняный, как о «самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте». Именно тут, как предполагается, были первые стычки.

Вроде бы логично, раз тут такая концентрация находок. Но так думаешь только до тех пор, пока не ознакомишься с тем, как шли исследования.

А было это так. К 600-летию битвы «были пройдены… пешие маршруты в районе дд. Хворостянка, Моховое, с. Монастырщина»^{300}. С миноискателем исследовали долину реки Смолка и урочище Зеленая Дубрава. Ничего практически не нашли. Во второй половине 90-х гг. опять попытались использовать миноискатели. «На начальном этапе исследований отдельные операторы работали в индивидуальном свободном поиске (Участки 1–4, 6, 12)»^{301}.

Потом стали обследовать участки так: семь человек двигались фронтом, охватывая полосу шириной 35–50 м. Таким образом исследовали верховья балки Рыбий Верх и район Хворостянки. Результаты: пять наконечников стрел и обломок топора.

Условные обозначения:

1. Зона распространения находок XIV в. на Куликовом поле по М. В. Фехнер.

2. Реконструированные лесные массивы на территории Куликова поля.

3. Поисковые участки Верхне-Донской археологической экспедиции.

4. Поисковый участок военно-исторического отряда ВДАЭ.

Но вот в 2000 г. обнаружили у балки Верходуб панцирную пластину. Поскольку здесь, по реконструкции специалистов, был безлесный участок около полукилометра по фронту, решили тут и искать. И лет пять внимательнейшим образом это место прочесывали^{302}.

Надеюсь, теперь понятно, почему тут больше всего находок? Если априори для себя решить, что битва была здесь, и только здесь, и копать, обязательно что-то найдешь. А потом можешь с чистой совестью утверждать, что «скопление находок свидетельствует в пользу локализации в данном месте битвы».

На самом деле интересно другое. На участке № 22 внимательнейшим образом искали пять лет и нашли полтора десятка предметов. У Монастырщины во времена Троицкого никто специальных раскопок не производил, однако семь находок XVI в. есть. А ведь в 1542 г. столкнулись всего только сторожевые отряды русских и татар! И при этом, можно считать, осталось больше следов, чем от Мамаева побоища?! Понятно желание сотрудников Верхне-Донской экспедиции представить Куликовскую битву в виде столкновения небольших конных отрядов.

Между прочим, обратите внимание на то, где расположена знаменитая Зеленая Дубрава. На карте участка № 22 она есть, в правом верхнем углу карты. Как вы думаете, если столкновения шли там, где расположен этот злосчастный участок, в какой тыл каким татарам могли ударить русские конники, располагавшиеся за этой балкой? Если татары прорвали левый фланг и шли к Татинским бродам, они должны были как раз в лоб этой «засаде» выйти!

В пух и прах

А про братские могилы — даже не смешно! Поскольку ничего не нашли, исследователи стали утверждать: убитых было всего 2–3 тысячи, «не столь великое количество людей, чтобы их не закопать на сельском кладбище»^{303}.

Это одна точка зрения. Вторая — еще фантастичнее. В 2000 г. группа энтузиастов Фонда подводных археологических исследований им В. Д. Блаватского и Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн РАН договорилась с дирекцией музея-заповедника «Куликово поле» о том, что им дадут возможность опробовать на поле георадар «Лоза». Георадар — это такой радиолокатор для исследования земли. Принцип тот же, только импульсы идут не в воздух, а в почву. И показывают, есть ли там какие-нибудь пустоты или, наоборот, уплотнения. Надо сказать, подобные попытки предпринимались уже неоднократно, но к успехам не приводили.

Группа кандидата физико-математических наук Владимира Копейкина начала с южной части поля от деревни Хворостянка. При этом, как признают сами участники, точного представления, как должен выглядеть «радиообраз» захоронения, у них не было. «„В 2004–2005 годах в северной части Куликова поля (примерно в центральной ее части) был обнаружен объект, похожий на большую погребенную траншею, направленную с юга на север. Результаты раскопок в нескольких местах не выявили признаков захоронения (в традиционном представлении). Запомнился необычный белесый цвет грунта внутри предполагаемой траншеи и частые белые вкрапления, подобные манным крупинкам“, — пишут участники группы в своем докладе»^{304}.

В 2006 г. подошла очередь западной части Куликова поля. До весны того года эта местность регулярно засаживалась сельскохозяйственными культурами и по этой причине не обследовалась учеными. Теперь она была передана музею. «Мы давно стремились посмотреть поля, расположенные на расстоянии 300–500 метров перед линией обороны русских войск (в соответствии с общепринятой схемой Куликовской битвы), — пишут исследователи. — Первые георадарные сечения выявили объекты (близкие к прямоугольной форме) расположенные по направлению восток-запад в среднем через 100 метров. Всего таких объектов в северо-западной части поля было обнаружено шесть»^{305}.

Что нашли в этих траншеях? Первый осмотр раскопок не выявил признаков захоронения. Не были обнаружены четкие границы погребения, отсутствовали кости, другие предметы, которые могли попасть в захоронение (остатки оружия, одежды).

В общем, никаких оснований считать это могилами не было. Но… исследователям, видимо, очень хотелось. Поэтому их внимание привлек белесый оттенок грунта на стенках раскопа, очень похожий на тот, что был найден парой лет раньше.

«Ширина белесых пятен (в направлении С-Ю) составляла примерно 2 метра, нижняя граница зоны белесого грунта — 150–160 см. Выделенная зона грунта резко отличалась по плотности. В грунт, окружающий пятно, сложно было воткнуть даже острие ножа. В зоне пятна нож легко входил в грунт… Пробы грунта с Куликова поля были переданы в отдел судебно-медицинской идентификации личности Российского центра судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения РФ. Группа экспертов под руководством профессора В. Н. Звягина провела анализ проб грунта»^{306}.

Эксперты сказали: белесый грунт — это прах, подобный тому, который обнаруживается в захоронениях с полным разрушением плоти, включая костную ткань! Ох, как обрадовались исследователи! И тут же заявили: найденные с помощью радиолокатора «Лоза» объекты являются захоронениями наших предков, погибших в Куликовской битве!

Правда, поспешили оговориться: это только версия. Трудно было сказать по-другому, поскольку эксперты заявили: установить, люди или животные были похоронены, и уж тем более определить время захоронения, не представляется возможным. Но это «для своих». «Наружу» эти уточнения предпочитают не выдавать. Тут же изобрели объяснение, почему в захоронениях нет никаких материальных остатков. «В те времена убиенных хоронили практически голыми, — заявил в интервью „Российской газете“ заместитель директора музея „Куликово поле“ Андрей Наумов. — Не только оружие, но даже любые металлические фрагменты тщательно собирали». И почему нет костей — тоже. Исследователи заявили: тела погибших закапывались на небольшую глубину, на толщину слоя чернозема, поскольку далее следует плотная материковая глина, трудно поддающаяся лопате. А оставшиеся в живых были сильно утомлены, при этом погибших было очень много. Чернозем же обладает повышенной химической активностью по сравнению со всеми другими видами почв. Вот он и разрушил все кости.

Ну, объяснить все можно. У глинозема действительно химическая активность выше. Правда, насколько я сумел посмотреть, не у всякого и не везде. Как раз в открытой степи он ниже, чем, к примеру, на буграх. А траншеи-то обнаружены, насколько видно из описания, как раз в степи.

Но, бог с ним, я уж точно не биолог-почвовед. Впрочем, как и авторы георадарного исследования. Хочется спросить о другом: вы когда-нибудь слышали, чтобы на Руси хоронили павших воинов в траншеях? В то время если уж что-то рыли, то это бы были не траншеи, а ямы, чтобы на могилу больше походить. Да и ориентировали с востока на запад, а не с севера на юг.

В общем, не знаю, что это за захоронения. Скорее все же скотомогильники. А что неглубоко, так, может быть, старые, поэтому верхний слой уже размыло.

Искать — не переискать

Так что настоящее Куликово поле, похоже, еще искать и искать. И неплохо было бы для начала проверить как следует район Волово. А может, его втихую уже проверяют? Ну, не зря же сами руководители Верхне-Донской экспедиции о Муравском шляхе говорят. Да и южнее Рыхотки покопать неплохо было бы. Все же в версии о тамошнем местонахождении поля битвы тоже резон есть, хотя, на мой взгляд, и меньший, чем в Волово.

И еще: все-таки выступали ли русские в 1380 г. в качестве самостоятельной силы? Или все-таки главным огранизатором борьбы с Мамаем был Тохтамыш? И в таком случае: был ли Дмитрий Московский его союзником или просто верным подданным?

Напомню: знаком Тохтамыш нашим мог быть еще с весны 1371 г. С того самого момента, когда его монеты появляются в Сарае в первый раз, а Дмитрий решается не признавать ярлыка Мамая. И уж почти наверняка у них были возможности установить контакт в 1376-м, когда Тохтамыш довольно надолго оседает в столице Орды, а Дмитрий с помощью суздальцев ставит под контроль Булгар. Путь по Волге свободен. И нет никаких оснований не предположить, что между Москвой и Сараем не устанавливаются связи.

Вот какого плана… Признает ли Москва себя в вассальной зависимости от Сарая? Подтверждения этому нет. В принципе контроль над Средней Волгой москвичи установили в марте 1376 г., а летом 1377 г. Тохтамыш уже потерял Сарай. За год вопрос о получении Дмитрием ярлыка от сарайского хана мог и не успеть решиться. Хотя… Раньше такие дела решались достаточно оперативно.

Если же Дмитрий Московский еще в 1376–1377 гг. договорился с Тохтамышем, что признает себя его вассалом, возникает любопытная ситуация. Даже после свержения Тохтамыша можно было продолжать не подчиняться Мамаю и ничего ему не платить, а все денежки (ордынскую дань) оставлять себе. Ведь Москва признала своим сюзереном свергнутого, но живого сарайского хана, а темник столицей так и не овладел. Там сидели Араб-шах, Урус-хан, но они не слишком долго занимали престол и им явно было не до Руси.

Но вот в 1380-м весной Тохтамыш возвращается. Думаю, все же именно это время необходимо признать датой его появления, а не весну 1379-го, как можно заключить из некоторых монет. И вот почему. Летом 1379 г. ставленник Москвы на митрополию Митяй едет в Константинополь через Дон, а не через Волгу. А его противник Дионисий — как раз по Волге.

При здравом размышлении, это имеет смысл только в том случае, если к июлю-августу 1379 г. у Дмитрия отношения с Мамаем были все же лучше, чем с ханом, сидевшим в Сарае. То есть Тохтамыша там, скорее всего, еще не было, а был его противник, тот же Урус-хан. Понятно, что он не пропустил бы через Волгу ставленника московского князя, если последний признавал его врага Тохтамыша. Зато Дионисий, который не любил Москву (и, напомним, от москвичей сбежал), мог рассчитывать на понимание в тогдашнем Сарае.

А вот Мамаю в этот момент Тохтамыш еще не грозил. Да, Дмитрий тоже не был его большим другом, и дань, очевидно, давно уже не платил. Но и откровенным врагом, возможно, тоже не был. Вы помните, что принадлежность к Мамаевой Орде Бегича — вопрос дискуссионный. И что за его разгром на Воже Мамай Москве не мстил. Так что Митяя темник на время задержал. Были бы они с Дмитрием в дружбе — не задерживал бы. Но потом-то отпустил, что нереально для ситуации, когда Москва и Мамаева Орда находились бы во враждебных отношениях. И даже упомянутый ярлык дал как митрополиту. Странный ярлык, кстати, поскольку Митяй еще не был утвержден патриархом. С чего это в Мамаевой Орде заранее подтверждают его претензии на господство над Русской церковью? Насколько я знаю, предыдущие ярлыки давали все же уже утвержденным митрополитам. Такой — «на вырост» — единственный. Не демонстрировал ли Мамай таким образом свою готовность восстановить дружеские отношения?

Однако к весне 1380 г. Тохтамыш точно в Сарай вернулся. В этом, как мы видели, сходятся данные нумизматики и ряда восточных авторов. Как вы думаете, обратился бы он за поддержкой к Москве, если бы еще раньше уже давал ее князю ярлык? По-моему, ответ очевиден. Он не то что обратился бы, а просто должен был отдать приказ вассалу спешить на помощь.

Так что наиболее реальной представляется все же версия, что московский князь летом 1380 г. действовал не сам по себе, а в связке с сарайским ханом. При этом неважно, насколько Дмитрий считал себя подчиненным Тохтамышу. Важно, что вряд ли инициатором столкновения был Мамай. Скорее наступающей стороной были его противники.

За весну, как выходит по данным нумизматики, Мамай потерял Приазовье (монеты Тохтамыша в Азаке). Вполне возможно, данные булгарских летописей о битве его с Тохтамышем где-то между Доном и Волгой вполне соответствуют истине. Тогда он действительно мог оказаться летом 1380 г. в районе Воронежа, куда его отправляют некоторые русские источники. Но устраивать в этом момент нападение на Русь… У Мамая и своих забот хватало!

Зато московский князь вполне мог двинуться на юг по требованию из Сарая. Отсюда и купцы-сурожане в его войске в качестве проводников. Подробность эта, хотя и появилась в поздних документах, похожа на правду. Хотя бы потому, что выдумывать ее вроде особо не для чего.

А вот дальше до сих пор остается возможность двух сценариев. Если в это время войска Тохтамыша Мамая не преследовали (к примеру, были заняты на юге разборками с Мухаммед-Булаком в Предкавказье или двинулись сначала вдоль берегов Азова на Крым), темник мог решить сначала разбить русских. Бить противника по частям — азы тактики.

Кстати, Тохтамышевых людей в Крым на самом деле могло тянуть больше, чем добивать Мамая. Ведь верным сторонником нового сарайского хана был Кутлубуга, бывший предводитель Крымской Орды. Что этот человек, игравший далеко не последнюю роль во времена Бердибека, стал близким помощником Тохтамыша, мы знаем хотя бы по тому, что именно он возглавлял посольство Орды к Ягайло в 1392 г., о чем свидетельствует ярлык Тохтамыша. А с 1382, а то и с 1381 г. уже заправлял снова своим Крымом. Так что Тохтамыш вполне мог решить в этот момент сначала подкрепить свои силы крымскими татарами, вернув во главу их верного человека, а уж потом добивать непокорного темника.

Если так, то битва Мамая с Дмитрием должна была произойти именно у Муравского шляха, на территории, удобной для передвижения конных масс и фактически не принадлежащей ни Руси, ни Орде. Но если война Мамая с Тохтамышем была в самом разгаре, тогда на правду больше похож вариант, который я изложил в главке «Фантазия на донскую тему». Дмитрий должен был зайти значительно дальше к югу, чем традиционно считается, и перехватить отступающего от Волги Мамая где-то на Нижнем Дону. Ну, или, возможно, на Северском Донце. В общем, по пути на запад. И тогда мы вообще не знаем пока, где искать следы битвы.

Вот что в обоих вариантах, похоже, останется неизменным, это дальнейший ход событий. Разбитый в верховьях Непрядвы ли, или на Нижнем Дону, Мамай отступает на свои родные территории на Ворскле и в Поднепровье. Именно здесь, как и предполагал Ляскоронский, его настигли и добили. Бегство в Кафу — это не что иное, как попытка скрыться за границу. Причем обращаю ваше внимание: Мамай не пытается уйти в Литву. Что лишний раз доказывает: никаким союзником его Ягайло не был. Вот Тохтамыш, который с Литвой находился в тесных отношениях (и даже, если судить по его ярлыку 1392 г., получал дань с некоторых земель), после поражения от Тимура именно туда и скрылся. Что касается Мамая же, то даже его сын предпочел поступить на службу к Тохтамышу. И лишь внук пошел к Витовту.

Но в общем-то, все, о чем я говорил выше, можно характеризовать только как версии той или иной степени достоверности. Поскольку реальных данных у нас, еще раз подчеркну, очень мало. Слишком рано и слишком старательно начали предприниматься попытки фальсифицировать историю Куликовской битвы. Нужно еще искать и искать. И в первую очередь, копать не только в одном месте. Да только эту задачу не осилить без помощи и заинтересованности государства. А ему, похоже, проще оставить все, как есть. Уж больно хорошая легенда получается!

Кто взял Москву?

До сих пор мы с вами рассматривали только Куликовскую битву. Однако в, так сказать, Куликовский цикл входит еще одно произведение — Повесть о Тохтамышевом разорении. И с ним-то дело обстоит еще интереснее.

Повесть о взятии Москвы тоже существует в нескольких вариантах. Опять-таки, самый краткий из них содержит древнейший из сохранившихся списков псковских летописей — Псковская вторая летопись 80-х гг. XV в. Кстати, хочу обратить ваше внимание: это тот редкий случай, когда мы можем говорит, что перед нами, похоже, оригинал летописи. Потому что статьи доведены до 1486 г., а филиграни листов, на которых она написана, тоже имеют самую позднюю дату 1486 г.! То есть у различных сообщений могли быть (и были) более ранние источники, но сама летопись, как единое произведение, дошла до нас в первозданном виде. Позже ее уже никто не переписывал и править не мог.

И что же мы из нее можем узнать о событиях 1382 г.? «В лето 6890. Взята бысть Москва от царя Тартаныша»^{307}. В большинстве списков других псковских летописей, Первой и Третьей, и этого нет. Лишь в Архивском I списке Псковской первой летописи написано: «В лето 6890. Взятие Москве»^{308}. Так что псковичи все время, которое они сохраняли независимость от Москвы, ничего, считай, про «Тохтамышево разорение» не знали. Кроме того, что кто-то чего-то взял.

Новгородская первая летопись, как всегда, поинформативнее:

«В лето 6890. Прииде цесарь татарьскыи Тектомышь в сили велице на землю Рускую, много попустоши земли Рускои: взя град Москву и пожьже, и Переяславль, Коломну, Серпоховъ, Дмитровъ, Володимирь, Юрьевъ. Князь же великыи, видя многое множество безбожных Татаръ, и не ста противу имъ, и поиха на Кострому и съ княгинею и с детме, а князь Володимеръ на Волокъ, а мати его и княгине в Торжокъ, а митрополит во Тферь, а владыка коломеньскыи Герасимъ в Новъгород. И кто нас, братие, о сем не устрашится, видя таковое смущение Рускои земли, якоже господь глагола пророком: аще хощете послушаете, благая земьная снесте, и положю страх вашь на вразех ваших; аще ли не послушаете мене, то побегнете, никим же гоними; пошлю на вы страх и ужасъ, побегнеть вас от 5 -100, а отъ 100-10000»^{309}.

Перечисляются взятые Тохтамышем города Московского княжества, сообщается, что князь с семьей скрылся в Костроме, его брат — в Волоколамске, семья Владимира Серпуховского — в Торжке, митрополит — в Твери, а коломенский епископ (тот самый, который благословлял Дмитрия на Куликовскую битву) — в Новгороде. Отсюда новгородцы и сведения могли получить. Но напомним: Новгородская первая летопись младшего извода была написана (старейший, Комиссионный список) не раньше 1450 г. Так что сведения вполне могли попасть в летопись по крайней мере до середины XV в.

Тверичи еще больше осведомлены:

«Въ лъто 6890. Того же лета поиде царь Тахтамышъ на великого князя Дмитреа, а Олегь Рязанскый указа ему броды на Оце; то слышавъ князь великiй побежа на Кострому, а царь 1-е Серпуховъ сожже, и поиде къ Москве; людiе сташа вечемъ, митрополита и великую княгиню ограбиша, и одва вонъ изъ града пустиша. И прiиха на Москву князь Остей Литовскый, внукъ Ольердовъ, окрепи люди, затворися въ град(е); а на третiй день оже идетъ ис поля рать Татарскаа, и сташа близъ града, акы 2 перестрела, и рекоша: „есть ли Дмитрей въ граде?“ и изъ града рекоша: „нетъ“. И начаша пiаници ругатися, кажуще имъ срамы своа, мняхуть бо толко силы есть; они же на градъ саблями махаху. И того дни кь вечеру тiи полци отступили; и шедъ взяша Володимеръ и Суздаль, а инiи Переяславль. Месяца августа 20 день царь прiде къ Москве съ бесчисленными вои, и видевше со града убояшася зело; и скоро такы поидоша къ граду, и стрелы пустиша, зрети не дадуще много на градъ, отъ стрелъ падааху; а иншi по лесницамъ на градъ хочеша лезты, и льяхуть на нихъ воду, въ котлехъ на граде варячи, и Татарове въ вечернюю годину отъ града отступiша. Царь же стоа 3 дни, а на 4-й день обльга Остеа; въ полъобеда прiихаша Татарове ко граду, съ ними два князя Нижняго Новагорода, Василей да Семень Дмитрееви дети Костантиновича; Татарове глаголють: „царь своего холопа показнити Дмитреа, ныне убъгль; и царъ вамъ повестуеть: азъ не пришелъ улуса своего истеряти, но соблюсти, а градъ отворите, азъ вась хощу жаловати“ а князи глаголаху: „мы вамъ кресть целуемъ; царь хочетъ жаловати“. Князь Остей выиде изъ града съ многыми дари, а священическiй чинъ со кресты; и въ томъ часе подъ градомъ убиша Остеа, а честныя иконы на земли легоша одраны. И поидоша секучи въ градъ, а инiи по лествицамъ на градъ; а гражане сами градъ зажгоша, и бысть ветрь силенъ, и бе огнь на градъ и мечь; и бысть взятъ градъ августа 26 ден, при часе 8 дню. Си вся учинися грехъ ради нашихъ; и бысть въскоре все прахъ, а въ пленъ поведоша акы скоть. И хотеша ити ко Твери, и посла князъ великiй Михайло Гурленя; они же изымавь биша, и поставиша Гурлена предъ царемъ, и царь повеле грабежъ изыскати, и отпусти его съ жалованемъ къ великому князю Михаилу, съ ярлыкы. И поиде царь отъ Москвы, а князь великiй Дмитрей поиха на Москву, и виде изгыбель нача плачь великъ и горко стогнанiе; а Кыпрiанъ митрополитъ прiихалъ въ Тверь изъ Новагорода Великого, и оттоле в Москву»^{310}.

Написано это было… Давайте будем честными: не знаем, когда. Нет, сам сборник составлен в 1534 г., о чем и пишет его автор из Ростова. При этом он сообщает, что в том месте, которое нас интересует, пользовался он «Временником Софийским, который называется летописцем Русских князей». Последний, как считается, был написан до 1448 г. Но гарантии, что автор Тверского сборника при переписке ничего от себя не дописал в вариант Софийского временника, у нас нет.

Как видим, чем дальше от события, тем опять больше сведений. Первый раз появляется обвинение в адрес все того же несчастного Олега Рязанского. Рассказывается, что Дмитрий убежал. После чего москвичи ограбили и выгнали митрополита и княгиню, а оборону возглавил внук Ольгерда Остей.

Между прочим, об Остее. Насколько мне известно, ни в каких литовских родословных таковой не встречается, и чей он был сын — неизвестно. Зато известно из русских же летописей, что, взяв 25 марта 1385 г. Коломну, Олег Рязанский убил там московского наместника Александра Андреевича Остея, который считается родоначальником рода дворян Остеевых. Прошу заметить, это единственный известный Остей, кроме того, который участвовал в защите Москвы. И Остеевы свой род вели именно от него. Если бы это был потомок того Остея, дворяне не удержались бы вписать героя защиты столицы в перечень своих родоначальников. А вот со случаями вписания в произведения Куликовского цикла имен людей, либо уже умерших к этому времени, либо еще не умиравших, мы уже встречались.

Так, может, это один и тот же Остей, и он в Москве не погиб? Булгарские источники, как помним, Остея еще участником Куликовской битвы считали. Причем роль ему там отводилась какая-то, мягко говоря, отрицательная. Этакий вольный стрелок, грабивший всех, кого не лень. В принципе, если это именно Александр Андреевич, и он в Москве не погиб, то он вполне может быть внуком Ольгерда (как утверждают летописи) и сыном Андрея Полоцкого. И назвать его могли в честь деда (Ольгерд, напомним, в крещении звался Александром). Вот только в родословной литовских князей, приведенной в русских летописях, такого сына у Андрея Ольгердовича не числится. Он вообще везде указан как бездетный. И опять-таки, если бы это был тот самый Остей, Остеевы не преминули бы записать себя Гедиминовичами.

Но продолжим. Татары подошли, узнали, что Дмитрия в городе нет, и отошли. Взяли несколько городов, потом вернулись 20 августа и пошли на штурм. Москвичи отбились. Тохтамыш стоял три дня (кстати, в первый приход его, как можно понять, не было), на четвертый обманул Остея. Пообещал, что не держит зла на москвичей, а воюет только с Дмитрием. Это подтвердили сыновья нижегородского великого князя Василий и Семен. Остей поверил, вышел с дарами, а его и убили. После чего опять ринулись на приступ. Москвичи не могли отбиться и зажгли город. В восьмом часу дня (14–15 часов по-нашему) 26 августа город был взят. Потом татары собрались идти на Тверь. Но Михаил Тверской послал некого Гурлена, которого сперва ограбили и избили, но когда привели к Тохтамышу, тот его отпустил, дав Михаилу ярлык.

Стоит отметить, что о пребывании митрополита Киприана Тверская летопись рассказывает несколько иначе, чем Новгородская. По ней, глава Русской церкви был в Новгороде, а в Тверь приехал уже оттуда.

Еще полнее рассказана эта же история в Рогожском летописце и Симеоновской летописи, в так называемом Кратком рассказе:

«Того же лета царь Токтамышь посла въ Болгары и повеле христiанскыя гости Русскыя грабити, а ссуды ихъ и съ товаромъ отнимати и провади[ти] къ себъ на перевозъ, а самъ, собравъ воя многы, подвижася къ Волзе со всею силою своею и со всеми своими безбожными плъкы Татарьскыми, и перевезся Волгу, поиде изгономъ на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю землю Русскую. И то слышавъ, князь Дмитреи Костянтиновичь посла къ царю два сына своя князя Василiа да князя Семена, и гнаша въ следъ его и переехаша дорогу его на Серначе, и поидоша въ следъ его и постигоша его на Рязани. А князь Олегъ Рязаньскыи обведе царя около всее своей земли и указа ему вся броды на Оце. Князь же великiи Дмитреи Ивановичь, то слышавъ, что самъ царь идет[ь] на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, ни подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому. Царь же, перешедъ реку Оку, и преже всехъ взя градъ Серпоховъ и огнемъ пожже и, и отътуду поиде къ Москве, напрасно устремився, волости и села жгучи и воюючи, народъ христiаньскыи секучи и убиваючи, а иные люди въ полонъ емлючи. И прiиде [къ] граду Москве месяца августа въ 23 день, въ понедельникъ, а въ граде въ Москве тогда затворилъся князь Остеи, внукъ Олгердовъ, съ множествомъ народа, съ теми елико осталося гражанъ и елико бежанъ съ волостеи збежалося и елико отъ инехъ збежалося, въ то время приключишася, и елико игумени, прозвутери, черньци и нищiи и убозiи и всякъ возрастъ, мужи и жены и дети и младенци. Царь же стоя у города 3 дни, а на 4 день оболга Остея лживыми речми и миромъ лживымъ, и вызва его изъ града и уби его предъ враты града, а ратемъ своимъ всемъ повеле оступити градъ весь съ все страны, и по лествицамъ возлезше на градъ на заборолы, ти тако взяша градъ месяца аугуста 26 день, на память святаго мученика Андреяна и Наталiи, въ 7 часъ дни. Людiе же христiане, сущiи въ граде затворишася въ церквахъ зборныхъ каменыхъ. Татарове же силою разбиша двери церковныя и сихъ мечи иссекоша, а другыя оружiемъ до конца смерти предали, и церкви зборныя разграбиша и иконы честныя и честныя одраша, украшенныя златомъ и сребромъ, и женчюгомъ, и бисеромъ, и каменiемъ драгимъ и пелены златомъ шитыя и саженныя одраша, кузнь съ иконъ одраша, а иконы попраша и ссуды церковныя служебныя свящонныя поимаша и ризы поповьскыа пограбиша. Книгь же толико множьство снесено съ всего града и изъ загородiа и ис селъ въ сборныхъ церквахъ до стропа наметано схраненiа ради спроважено, то все безвестно сотвориша. Въ церквахъ же и въ олтарихъ оубiиство съдеяша и кровопролитiе сотвориша окааннiи и святая места поганiи оскверниша. Яко же пророкъ глаголаше: Боже, прiидоша языци въ достоянiе Твое, оскверниша церковь святую Твою и положиша Iерусалима, яко овощьное хранилище трупiа рабъ твоихъ брашно птицамъ небеснымъ плоти преподобныхъ твоихъ зверемъ, пролiаша кровь ихъ, яко воду. Около Москвы не бе погребая и, иерее, свяшенници оружiемъ падоша. И ту убiенъ бысть Семенъ, архимандритъ Спасскыи, и другыи архимандритъ Iаковъ и игуменъ Акинфъ Криловъ и инiе мнози игумени и прозвитери, и черньци, и крилошане, и черници, и попове, и дiакони и простьци отъ оунаго и до старца, и младенца мужьска полу и женьска, ти вси посечени быша, овiи побiени быша, друзiе же въ полонъ въ поганый поведени быша. И бяше въ граде видети тогда плачь и рыданiе и вопль многъ, слезы, крикъ великъ, стенанiе, оханiе, сетованiе, печаль горкаа, скорбь, беда, нужа, горесть смертнаа, страхъ, трепетъ, ужасъ, дряхлованiе, ищезнованiе, попранiе, бещестiе, поруганiе, поносъ, [с] механiе врагомъ, укоръ, студъ, срамота, поношение, оуничиженiе. Си вся приключишася на христiаньстемъ роде отъ поганехъ грехъ ради нашихъ. Татарове же, вземше Москву градъ, товаръ же и именiа вся пограбиша, и по семъ огнемъ зажжгоша, градъ убо и огню предаша, а людiи мечю предаша, и тако въскоре взяша градъ. А иную силу царь роспустилъ по земли воевати, а иные ходиша къ Звениграду, а иные къ Волоку и къ Можайску, а иные къ Дмитрову, а иную рать посла на Переяславль, и те тамо шедше градъ Переяславль взяша и огнемъ пожгоша, а людiе выбегоша вонъ изъ града по озеру въ судехъ и тамо избыша. Татарове же волости повоеваша и грады поимаша, а села пожгоша, а монастыри пограбиша, а христiанъ посекоша, а иныхъ въ полонъ поведоша и много зла сътвориша. А князь Володiмеръ Андреевичь, собравъ воя около себе и стояше оплъчившеся близ[ь] Волока. И тамо нецiи Татарове наехаша на нь, онъ же прогна ихъ отъ себе, они же прiбегоша къ Токтамышу пострашены и биты. Царь же, слышавъ, что князь великiи на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдаше[ся], чая на себе наезда, того ради не много дней стоявше у Москвы, но, вземъ Москву, въскоре отиде. И отътоле идучи отъпусти рать къ Коломне и те шедчи взяша градъ Коломну и отидоша. Царь же перевезеся за Оку и взя всю Рязанскую землю и огнемъ пожже и люди посече, а полона поведе въ Орду множество бещисленое. Князь же Олегъ Рязаньскыи, то видевъ, побеже. Царь же, идучи отъ Рязани, отъпусти посла своего посольствомъ къ князю Дмитрiю Костянтиновичю своего шурина именемъ Михмата съ его сыномъ вкупе со княземъ Семеномъ, а другаго сына его князя Василiа поятъ со собою въ Орду. Отъшедшимъ же Татаромъ и потомъ не по мнозехъ днехъ князь великiи Дмитрiи Ивановичь и брать его князь Володимеръ Андреевичь съ своими бояры въехаша въ свою отчину въ градъ Москву и видеша градъ взятъ и огнемъ пожженъ, и церкви разорены, а людiе мертвыхъ бещисленое множьство лежащихъ, и о семъ зело сжалишаси, яко расплакатися имя, и повелеша телеса ихъ мертвыхъ трупiа хоронити и даваста отъ сорока мертвець по плътине, а отъ седмидесят[ъ] по рублю, и сочтоша того всего дано бысть полтораста рублевъ»^{311}.

М. Н. Тихомиров считает, что этот текст был создан аж при жизни Дмитрия Донского. «Краткий рассказ о разорении Москвы изобилует такими подробностями, которые, несомненно, обнаруживают хорошее знакомство с событиями. В частности — точная дата взятия Москвы, 26 августа, „в 7 час дни“, указание на то, что суздальские князья нашли след Тохтамыша на Серначе. Нас поражает особая сдержанность автора по отношению к Тохтамышу и объяснение причин, по которым Дмитрий Донской не выступил против него в поход: „…ни подня рукы противу царя“. Поэтому мы едва ли ошибемся, если признаем, что рассказ написан еще при жизни Дмитрия Донского. Т. е. до 1389 г., скорее всего, каким-либо монахом, ибо автор особо отмечает гибель двух московских архимандритов и одного игумена», — пишет он^{312}. Все бы хорошо, да только точности-то у него как раз и нет! Я уже указывал, что 23 августа в 1382 г. на понедельник не приходится. Это суббота! Понедельник — 25-е. Почему уважаемый исследователь считает, что семь часов дня Краткого рассказа точнее, чем восемь часов Летописца тверского княжения, это тоже известно только ему самому. И где такой Сернач, историки тоже до сих пор не знают. Единственное, что приходит на ум некоторым^{313}, это нынешний город Сергач, располагающийся на Пьяне, примерно в тех местах, где побили в 1376 г. русскую рать. Но если это так, искать там Тохтамыша можно было только в том случае, если он шел из Булгара к Рязани. А кто сказал, что сарайский хан со Среднего, а не с Нижнего, как ему и положено, Поволжья двигался? Может, потому, что он приказал будто бы похватать русских купцов в Булгаре? Так там же говорится: «послал в Болгары и повелел грабить», а не сам пошел.

Ну а уж относительно «особой сдержанности автора по отношению к Тохтамышу»… Это вообще песня! Надо так понимать, Дмитрий Донской так боялся, что русская летопись попадет в руки Тохтамыша и тот обидится, если написать… что? Что московский князь собирался сопротивляться, но ему отказали в помощи, и тогда он бежал (как будут писать в некоторых более поздних версиях)? Или что просто бежал, испугавшись татарской силы (как в Тверской летописи)? Это Дмитрий мог обидеться, но никак не Тохтамыш. Но что касается Дмитрия, так и его потомкам тоже обидно было бы признать, что «герой Куликовской битвы» просто перетрусил. Так что это не аргумент для датировки.

Зато, как мы помним, написан Рогожский летописец был точно позже 1412 г., а возможно, и после 1450-го. Опять-таки, если исходить из выявленной традиции со временем вписывать в рассказы все больше подробностей, вторая дата больше похожа на правду: Краткий рассказ должен появиться на свет после 1448 г.

Ну а дальше, все в тех же летописях Новгородско-Софийского круга, появляется Пространный рассказ. Он в несколько раз больше Краткого, но, так же как и с Краткой и Пространной летописной повестью о Куликовской битве, это не столько увеличение информативности, сколько избыточная эмоциональность и назидательность.

У Пространного рассказа много списков, каждый из которых чем-нибудь от других да отличается. Здесь я привожу так называемую Повесть о Тохтамышевом разорении особого состава из краткого летописца XVII в., находящегося в собрании Ундольского (№ 1326).

«В лето 6890. Божиим гневом, грех ради наших, плени землю Русскую царь Тахтамышь. Посла слуги своя во град, нарицаемый Болгар, еже есть на Волзе, и повеле русских гостей грабити и суды их с товаром отъимати и провадити к собе на перевоз, на сию страну Волги со всеми своими безбожными татары с полки. И поиде изгоном на великого князя Дмитрея Ивановича своим злохитрием, не дающе вести пред ся. И то слышав князь Дмитрей Костянтинович Суздальский, и посла к царю Тахтамышу 2 сыны своя, Василья да Семена. Они же едва постигоша близ предел Резанские земли. А князь Олег Резанъский срете царя Тахтамыша преже даже не вниде в землю его, и би ему челом, и бысть помощник и поспешник на пакость християном, и словеса изрече, како пленити и како без труда взяти каменной град Москву и князя Дмитрея добыти. Еще же к тому обведе царя около своея отчины Резанския земли. И едва прииде весть к великому князю Дмитрею, аще бо и не хотяше Тохтамых, того бо ради все гости русские поимани быша, дабы вести не было на Русь. Князь же Дмитрей, сия слышав, уже идет на него царь Тохтамых во множестве силы своея, и нача совокупляти полки из града Москвы, хотя итти против царя, и начаша думати с воеводами и с вельможи, старейши боляры. И грех ради наших обретеся разньство в князех, и не хотяху помогати друг другу на безбожныя, не токмо друг другу, но и брат брату, не помянуша пророка Давыда, глаголюща: „се коль добро, коль красно, еже жити братии вкупе“. Бысть же промеж их неодиначество, но и неимоверство. И то познав и разумев и разсмотрев, благоверный и великий князь Дмитрий Ивановичь бысть в недоумении и размышлении велице, убоясь стати в лице противнаго царя, и не став бо против, ни подня руки против царя, и поеха во град свой Переяславль и оттуду мимо Ростова и паки вборзе на Кострому. А Киприян митрополит поеде во Тферь. Во граде же Москве смятия бысть велия, понеже бо, яко овцы не имуще пастыря, овии хотяху сидети, а овии хотяша бежати. И сотвориша вече, позвониша в колоколы. И восташа недобрии человеци крамолницы, хотящих изыти из града не токмо пущаху, но и грабяху, ни самого митрополита стыдяшеся, ни боляр старейших устрашишася, ни седин многолетных усрамишася, но бияху з града камением, а на земли с рогатины и з сулицами стояху, со обнаженным оружии, не пущающе вылести из града. И едва к вечеру умолиша, позде выступивших ограбиша. Град же единаче мятущуся, ни откуду же утешения чающе, но обаче пущих и больших зол чающе. И се некто князь литовский именем Остей, внук Олгердов, приеха к ним во град, окрепив народ и мятеж граду укротити, затворися с ними во граде в осаде со вставшими гражаны, и елико с волостей бежан и от инех градов прилучившихся, и боляре, и сурожане, и суконники, и прочии купцы, и архимариты, игумены, и протопопы, и прозвитеры, и дьякони, и чернци, и всяк возраст. Князь же Олег указа царю вся грады сущая по Оце. Царь же, прешед реку, взя Серпухов и пожже, и оттуду поиде к Москве, духа злаго наполнися, жгучи и воюючи, род християньский секучи. И прииде ратью к Москве августа в 23 в понедельник. И начаша у града спрашивати: „есть ли в городе князь Дмитрей“. 3 запрал же градных рекоша: „нету“. Татари же отступивше, объглядающе около града приступы и рвы и стрелницы. Во граде же добрые люди моляхуся Христу богу день и нощь, постом и молитвой, ожидающе смерти, готовящеся с покаянием и причастием и слезами. Нецыи же недобрии людие начаша ходити по дворам, износяще ис погребов меды господьския и сосуды сребряныя и драгие скляницы, упивахуся даже и до пьянства, глаголюще: „не устрашаемся нашествия поганых татар, велик град тверд имуще“. С проста рещи, возлазяше на град пьяни и шатахуся, ругающеся татаром, досажающе образом безстудным и словеса износяще исполнены укоризны, мня бо, яко только есть силы татарския. Сыроядцы же голыми саблями махающе, образом, яко потяти хотяще, накивающе издалеча. На утрии же приступи царь со всею силою с полки под град. Гражане же, увидивше силу толику, убояшася зело. Противнии же поидоша ко граду. Гражяня же постиша на ня стрелы, паче же татарския стрелы пренемогаша, беяху бо у них стрелцы горазди вельми, и яко дождь умножен, а друзии от них сотвориша листвица прикланяюще лезаху на стены. Граждане же варом их обливаху и тако возбраняху им. И многа же брань бываше, три дни бияхуся меж себя пренемогающеся. Един же некто гражанин москвитин суконник именем Адам, иже бе над враты Флоррарскими, приметив единого татарина нарочита и славна, иже бе сын некоего князя Ординъскаго, напряг стрелу самострелную, юже испусти напрасно и уязви в сердце безбожнаго и вскоре смерть ему нанесе. Се же бысть язва царю и татаром. В 4 день оболгаша князя их Остея лживыми речами и лживым миром, приехаша татари нарочитии, князи арьдинстии и рядници царевы, с ними же 2 князи суздалскии, Василей да Семен, сынове князя Дмитрея Суздальскаго. И пришед близ стен градных по опасу, и начата глаголати к сущим во граде: „царь вас, своих людей, хощет жаловати, неповинни есте смерти, не на вас бо воия прииде, но на Дмитрея ополчихся царь, ничто же от вас не требует, но изыдите во стрение ему с честию и з дарми, купно и со князем своим, хоще[т] бо видети град сей и в онь внитти, а вам даровати мир и любов, а вы ему врата градная отворите“. Тако же князи Нижнего Новагорода глаголаху: „имите нам веру, мы есме ваши князи християнстии, вам на том правду даем“. Народи же християнстии веру яша словесем их, а не помянуша евангелиста, глаголющаго: „не всякому духу веруйте, но испытайте духи“. Отвориша врата градные и выедоша с своим князем и Остеем, з дары многими, к царю. Тако же и архимариты, и честнии игумены, и прозвитери, и дьякони, со всем освещенным собором со кресты, тако же и боляре и весь народ. И в том часе преж всех убьен бысть князь их Остей пред градом, потом начаша сечи попов и игуменов, аще и призва их со кресты. И святыя честныя иконы, и кресты повержени быша, на земли лежаща, ногами топчеми, ободраны, небрегоми никим же. Безбожнии же поидоша во град, секучи людие, а инии по листвицам на град взыдоша, никому же возбраняюще. И бысть внутрь града и внеуду сеча велика, дондеже руце их и плеща ослабиша. Внутрь же града, ови толпами по улицам бежаху, в перси бьюще и вопиюще, несть где избавления обрести и смерти избыти и острия меча укрытися, овии в церквах соборных затворишася, но ни тамо не избыша: безбожнии же разбита двери, их изсекоша. Оскуде бо князь и воевода, и все воинство их потребися, грех ради наших, несть избавляющего их от рук силных, яко не мощи слышати от многонароднаго вопля. И святые чюдотворные образы одраша и попраша, и святыя олтаря пограбиша, сосуды златые и сребряные, и кузнь, жемчюх и камение драгое, все поимаша и оставшая все пожгоша и поругаша, и всех побиша, а овех в плен поведоша. Сия приключися грех ради наших месяца августа 26 день в 7 час дни в четверг. Град убо огню предаша, а люди мечю. И бысть оттоле мечь, а отселе огнь, овии от меча бежаша, во огне изгореша, а овии от огня бежаше, мечем посечени быша, а инии в воде истопоша. Беяше бо дотоле град велик и чюден, ныне же от безбожных поруган и пожжен, несть лепоты, разве токмо земля, персть и прах и попел, трупия мертвых телеса лежаща, святые церкви стояща, аки разорены овдовевше и аки осиротевше. Плачется церковь о чадах церковных, паче же о избьенных: „о чада церковная, о страстотерпци избьении, иже нужную кончину приясте и смерть претерпесте“. Где тогда красота церковная, понеже престала служба, ею же много блага у господа просим, престала святая литоргия и просфиры приношение, преста глас псалму, по всему граду умолкоша божественыя песни духовныя. Увы мне, страшно се слышати, страшнее же того было видети. Не точию же едина Москва взята бысть тогда, но и прочии гради и страны пленени быша. Князь же великий со княгинею и з детми пребысть на Костроме, а брат его Володимер на Волоке, а мати Володимерова княини в Торжку, а Киприян митрополит во Тфери, а Герасим владыко Коломенский Новегороде. Князь же Володимер Андреевичь стояше ополчився близ Волока, собрав силу около себе, и нецыи от татар, не ведущи его, ни знающе, заехаша. Он же о бозе укрепився и удари на них, тии тако милостию божиею, овы уби, а инех живых поима, а инии прибегоша к царю, исповедаша ему бывшее. Царь же от того попудився и нача помалу от града отступати. Идущу же ему от Москвы, безбожнии же взяша Коломну. Царь же перевезеся за реку за Оку и вся землю Резанскую огнем пожже и люди посече, а овех в плен поведе. Князь же Олег Резанский побеже. Идущу же царю к Орде отпусти посольством Шикмата шурина своего ко князю Дмитрею Суздальскому, вкупе сь сыном со князем Семеном, а другаго сына его поем в Орду, князя Василья. Отшедшим же татаром, не по мнозех днех благоверный князь Дмитрей Ивановичь и князь Владимер, коиждо с свои боляры, въехаста в свою отчину во град Москву. И видеша град пленен и огнем пожжен, а святые церкви разорены, а люди побиты, без числа лежаща. И о сем зело оскорбися и зжалися, яко и расплакатися има со слезами, кто бо не плачется таковыя градные погибели. И повелеша телеса мертвых хранити, ото 80 мертвецев по рублю. И от того погребения 300 рублев. Не по мнозих же днех князь Дмитрий Иванович посла рать свою на князя Олга Резанского, Олег же не во мнозе дружине едва утече, а землю до остатка пусту сотвориша, пуще ему бысть татарские рати»^{314}.

То есть картинка перед нами все та же, что и в случае с описанием Куликовской битвы. Псковские летописцы о случившемся не знают почти ничего, новгородские — чуть побольше, тверские — еще немного лучше. А те, кто писал московские летописи, сначала составляют не очень большое известие, а по прошествии некоторого времени начинают его «распространять», дописывая массу назидательных изречений, но в то же время и ряд мелких подробностей. И делается это в то время, когда свидетелей старых событий уже не осталось. То есть, с одной стороны, взять эти подробности уже негде, но с другой — и поправить некому.

Кроме того, в процессе создания большого варианта в него вписываются новые враги. И им приписывается все более активная роль в событиях. Новгородский вариант ничего не знает о помощи Олега и нижегородских княжат Тохтамышу. Краткий рассказ уже сообщает, что Олег показал броды на Оке, а Дмитрий Константинович отправил сыновей к царю, но никакой роли нижегородские княжата во взятии Москвы не играют. Тверской вариант уже пишет о том, что нижегородцы подтвердили добрые намерения царя москвичам. Хотя, заметим, только тут упомянуто, что татары ограбили и Суздаль. Что странно, если нижегородский князь с ними союзничает. Наконец, Пространный рассказ приписывает Семену и Василию Константиновичам главную роль в обмане Остея и москвичей. Прямо говорится, что именно их заверениям в миролюбии царя верят осажденные и открывают ворота. Об Олеге же повествуется уже, что он рассказал Тохтамышу, как пленить русскую землю и взять Москву. Точно так же в произведениях о Мамаевом нашествии постепенно накручивали обвинения против Олега.

Но есть у рассказов о нашествии Тохтамыша и свои особенности. Первая — отсутствие достоверных дат. Если для Куликовской битвы указанное число совпадает с указанным же днем недели, то для начала осады Москвы нет ничего даже близкого. Вторая — судя по всему, никому не пришло в голову окончательно превращать эту летописную повесть в литературное произведение. Нет ничего похожего на Сказание о Мамаевом побоище. Вообще, рассказы, содержащиеся в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях — самые подробные. Дальше их либо повторяли, либо даже сокращали.

Взгляд из восемнадцатого века

Особая версия предложена была Татищевым. Традиционно ее, насколько я могу судить, игнорировали. Так что изложим татищевскую историю о взятии Москвы поподробнее.

Начать с того, что в «Истории Российской» она стоит под 6891, а не 6890 г.! То есть «последний русский летописец» счел нужным отодвинуть нашествие Тохтамыша на год подальше.

И надо признать: у него были для этого вполне веские основания. Рассмотрим события, которые произошли между Куликовской битвой и нашествием Тохтамыша. В летописях сообщается следующее. После победы над Мамаем Тохтамыш прислал послов с этим известием на Русь. Русские князья в ответ «сами на зиму ту и весною без всякого промедления» отправили в Сарай своих послов с дарами. Дмитрий — не исключение. О нем даже сказано конкретнее, что он отправил послов 29 октября. Об этом сообщает Никоновская летопись: «Тоя же осени князь великiй Дмитрей Ивановичь, месяца Октября въ 29 день, на паметь преподобныа мученици Анастасiи Римлянины, отпусти киличеевъ своихъ Толбугу да Мокшiа во Орду къ новому царю Волжскому Тахтамышу з дары и съ поминкы»^{315}. То есть Дмитрий ответил Тохтамышу даже раньше остальных (что характерно!).

По январскому началу года это все еще 1380-й. Но Татищев пользуется сентябрьским годом. Для него 1 сентября 1380 г. уже наступил 6889 г. от С. М. Никоновская летопись, кстати, тоже ведет счет года от 1 сентября.

Возвратились послы Дмитрия «того же лета… месяца Августа въ 14 день»^{316}. Но это уже 14 августа 1381 г.

Под 6889 г. в Никоновской летописи сообщается, что из Царьграда пришел Пимен, поставленный там в митрополиты. Но потом летописец явно опомнился, зачеркнул и поставил 6890-й, чему следует и Татищев, поскольку было это осенью, т. е. после 1 сентября 1381 г., а тогда пошел уже 6890-й сентябрьский год. Именно той же осенью, как пишут летописи, на Русь приходят послы от Тохтамыша. Но по абсолютно непонятной причине (непонятной самому летописцу, о чем он и говорит) поворачивают назад.

Под тем же годом в летописи и у Татищева указано появление кометы («тоя же зимы и тоя же весны являшеся некаа знаменiа на небеси, на востоце, предъ ранними зарями: аки столпъ огненъ и звезда копейнымъ образомъ»)^{317}. Она действительно, по таблицам в книге Святского, была и в ноябре 1381 г., и в марте 1382-го. Летописец считает это предвестником нашествия Тохтамыша. Историк с этим согласен. Еще и о страшном громе и сильном ветре в Неделю Всех Святых, сильно напугавших людей, сообщает.

А вот дальше Татищев с летописью расходится. Летописец помещает нашествие Тохтамыша под тем же самым 6890 г., а Татищев — под 6891-м. Почему?

Понять его можно. В летописях он находит сообщения о том, что 6 мая умер Василий Кашинский, а 14 августа у Дмитрия родился сын. Сообщение о нахождении Тохтамыша следует за ними. Но до начала следующего года, 1 сентября 1382 г. от Р.Х., остается совсем немного времени. Вроде боевым действиям и развернуться-то некогда. Ведь 20-го, если верить летописям, Тохтамыш уже под Москвой. А за это время Дмитрий должен был успеть получить сведения, собрать совет (в том числе пригласить союзных князей), убедиться, что сил для борьбы недостает, отдать все распоряжения и уйти в Кострому.

И еще: летописцы упорно сообщают, что нахождение было на третий год Тохтамышева царствования. Но если тот сел в Сарае осенью 6889 г., то третий год пойдет осенью 6891-го! Август тут никак не годится.

На самом деле все может объясняться проще, если верны предположения, что Тохтамыш в Сарае сел еще весной 1380 г. Тогда все объясняется: к лету 1382 г. уже шел третий год его царствования.

Но Татищев-то был уверен, что все правильно, и Тохтамышево царствование нужно отмерять с осени. Вот и пришлось ему переписывать дату. В результате возник целый год разрыва. Год, в который до нашествия Тохтамыша ничего не происходит. И дальнейшие события, вроде похода Дмитрия на Рязань, Татищев датирует уже 6892 г.

Надо отметить: замечание насчет третьего года царствования не одного Татищева с толку сбивает. Кое-кто из-за этого даже пытается дату Куликовской битвы передвинуть на 1379 г. Просто за это время в оборот были введены летописи, которых Татищев не знал (Симеоновская, Рогожский летописец). А в них сказано, что в 6891 (мартовском) г. Благовещение приходилось на среду Пасхальной недели, что соответствует 25 марта 1383 г. Поскольку эта запись следует за рассказом о Тохтамышевом нашествии, стало быть, последнее должно однозначно относиться к 1382 г. И мы снова попадаем в ситуацию, когда, если взятие Москвы было на третий год Тохтамышева царствования, то оно должно было начаться ранее августа 1380 г. И если считать, что Тохтамыш пришел в Сарай после Куликовской битвы, остается только перенести саму дату битвы на год назад. Хотя в действительности сделать это нельзя. Ведь для 1380 г. мы имеем целых две датировки: Благовещение, совпадающее с Пасхой, и Рождество Богородицы в субботу.

Между прочим, нестыковку эту (насчет трех лет) уже старые летописцы, похоже, отмечали. По крайней мере, в т. н. Типографской летописи (изданной Московской синодальной типографией в 1784 г.) вместо традиционного третьего, указан второй год Тохтамышева царствования. Произведение это написано, судя по сохранившимся спискам, в первой трети XVI в., хотя по тексту исследователи и считают, что использовался некий протограф конца XV в. Видимо, и тогда у некоторых летописцев возникали сомнения относительно точности предшественников. Но все же в большинстве призведений (в том числе в официальной, так сказать, Никоновской летописи) осталось указание на третий год.

Кстати, нужно отметить: путаница в том случае, когда годовая статья начиналась с известий, относящихся к сентябрю, возникала нередко. Для примера укажу на упоминавшуюся выше неувязку с датой нашествия Едигея. Традиционно это событие относится к 1408 г., хотя, как я уже отмечал, датируется в Рогожском летописце и Симеоновской летописи 6917-м, то есть 1409 г.

Откуда это пошло? Судя по всему, ответ прост. В летописях, имеющих первоисточником Троицкую, нашествие Едигея датируется 6917 мартовским годом. То есть это четко 1409-й. Но начинается она в Симеоновской летописи (в Рогожском часть статьи потеряна) с известия о том, что 1 сентября великий князь Василий Дмитриевич «събравъ силу многу, поиде противу Витовта»^{318}. При том что в предыдущей статье последняя названная дата — 26 июля (приход Свидригайло на службу к Дмитрию Ивановичу). Однако анализ всех окрестных статей не позволяет сомневаться, что изложение идет с использованием мартовского начала года.

Но вот в конце XV в. происходит окончательный переход на сентябрьский стиль. Его использует, к примеру, Никоновская летопись. Однако ее составители о том, что у них и их предшественников год начинался в разное время, периодически забывают. В данном случае они добросовестно переписывают статьи под теми же годами, под которыми они стоят в предшествующих летописях. И получается, что нашествие Едигея было в декабре 6917 сентябрьского года. А он-то начался 1 сентября 1408 г. от Р.Х.! Вот и получилось у одного события две даты.

Что же касается самой истории, историк XVIII в. сообщает опять (как и в случае с Куликовской битвой) только ему известные подробности. К примеру, о том, что какой-то московский тысяцкий (но Дмитрий же упразднил должность тысяцкого!) уговаривал князя идти на Оку и защищать броды, а хану послать большие дары. Если же тот продолжит наступать, отходить медленно, защищая землю. Что Владимира Серпуховского в Волок великий князь послал, чтобы тот собирал войска северных княжеств и Твери. Что Владимир собрал 7–8 тысяч, а сам Дмитрий в Костроме — 2 тысячи. Называет историк и численность ордынских войск: не более 30 тысяч.

Сыновей Дмитрия Суздальского Татищев категорически оправдывает. Они-де сами были обмануты Тохтамышем, который поклялся им самыми серьезными мусульманскими клятвами, что не причинит вреда москвичам. А так княжичи сопротивлялись, даже тогда, когда хан грозил в противном случае разорить их земли. Зато сообщает, что, отпуская Семена в Нижний, Тохтамыш дал Дмитрию Константиновичу ярлык на великое владимирское княжение, и что именно суздальские княжичи наговорили хану на Олега, обвинив его в сговоре с Москвой и Литвой, что и заставило того на обратном пути разорить рязанские земли.

Линия переноса дат

А хотите, расскажу, откуда могли взяться в Повести о разорении Москвы неправильные даты? На самом деле все очень просто. Знаете, когда 23 августа приходилось на понедельник? Это ближайший раз было в 1389 г., как я уже указывал при анализе сообщения. А следующий — в 1395 г.! Помните, что это за год? Это же дата похода Тимура против Тохтамыша, о котором сообщается в Повести о Темир-Аксаке.

Что рассказы о нашествии Тохтамыша и Тимура между собой связаны, исследователи признают давно. Так, И. Л. Жучкова отмечает, что изложение событий в Повести о Темир-Аксаке противопоставляется описанию нашествия Тохтамыша. Не зря де решающим днем в обеих повестях является 26 августа. Только в Повести о Тохтамыше — это день скорби о разгроме и сожжении Москвы в 1382 г., а в 1395 г. — это день избавления столицы Московии от разорения, день всенародного ликования по поводу чудесного избавления от завоевателя с помощью иконы Богоматери.

Все правильно. Кроме одного: никакого совпадения дат нет. 26 августа в рассказ о событиях 1382 г. просто-напросто перекочевало из повести 1395 г. Потому в рассказе о Тохтамышевом разорении Москвы и назван неправильный день недели! Автор так называемого Куликовского цикла писал свои произведения, явно уже имея перед глазами Повесть о Темир-Аксаке. И, создавая нечто противоположное по смыслу, не удосужился поменять день недели, оставил таким, какой был в 1395 г.

Между прочим, оттуда же, из рассказа о нашествии Тимура, в повествование о событиях 1380 г. попало упоминание о Владимирской иконе Божьей Матери, перед которой Дмитрий Иванович будто бы молится перед отправлением на Куликовскую битву, поскольку о перенесении чудотворной иконы из Владимира в Москву рассказывается как раз в Повести о Темир-Аксаке, которая и называется-то на деле Повесть чудотворной иконе Богородицы и избавлении с ее помощью Москвы от царя Темир-Аксака (вернее, еще длиннее, но смысл тот).

Это первый источник Повести о Тохтамыше. Второй — летописный рассказ о нашествии Едигея в 1409 г. Ведь в нем есть лукавый татарский князь, внезапно напавший на Русь. Есть не успевший по этой причине собрать войска и укрывшийся в Костроме великий князь московский, немирная Литва, литовский князь, пришедший служить Москве. Имеется разграбление татарами Переяславля, Дмитрова, Серпухова и других городов. В Москве по случаю начавшейся осады вспыхивают беспорядки. Наконец, многие москвичи во время осады погибают.

Приведу интересующие нас отрывки рассказа о нашествии Едигея по Симеоновской летописи.

«Тое же зимы некоторый князь ординскыи, именемъ Едигеи, повеленiемъ Булата царя, прiиде ратью на Рускую землю, а съ нимъ 4 царевчи да мнози князи Татарсти;…Се же слышавъ, князь великiи Василеи Дмитрiевичъ печаленъ бысть прилучивъшаяся ради скорби въ Руси, грехъ ради нашихъ, занеже изначала безаконiи Измаилтяне лукавенъ миръ счиниша съ Русскими князми нашими, наипаче же всехъ къ великому князю Василью Дмитриевичи, лестно мирующе съ нимъ… На Москве же ждущи вести отъ Юрья, се инъ некто, въскоре пригнавъ, поведа рать уже близъ сущу града. Василеи же не успе ни мало дружины събрати, градъ осади, въ немже остави дядю своего князя Володимера и брата князя Андрея и воеводы, а самъ съ княгинею и з детми отъеха къ Костроме. И сметяся градъ ужаснымъ смятенiемъ, и людiе начаша зело бежати, небрегуще ни о именiи, ни о иномъ ни о чемъ же, и начата злая бывати въ человецехь, и хишници грабяче явишася. Повелеша же и посады града жещи… Въ тои часъ видети година бе страшна, страшна, человекомъ мятущимся и въпiющимъ, и великы пламы гремяща на въздухъ въсхожяху, и градъ обстоимъ полкы безаконныхъ иноплеменникъ. Дни же пятку сущу тогда; юже кь вечеру клонящуся, начаша полкы поганыхъ являтися, ставляхуся на поли града, не смеяху бо близъ града стати, пристроя ради граднаго и стрелянiа съ града; но ста въ селе на Коломенкахъ и виде вся люди ужасошася, не единаго же противу ему стоаща, и распусти воя, и быша поганiи тяжце пленяюще христiанъ, овiи сечахуть, овiи въ пленъ ведяхуть и тако множество людей безчислено изгибоша, за умноженiе бо грехъ нашихъ смирилъ ны Господь Богъ предъ враги нашими… Много же плениша распущени Едегеемъ Измаильте, градъ великiи Переяславль пожгоша, и Ростовъ, таже и Новъгородъ Нижнiи тяжце плениша и пожгоша весь, и Городець, и волости мнози поимаша, и множество людеи изгибоша, а инiи отъ зимы изомроша. Бяшеть бо тогда зима тяжка зело, и студень преизлише велика и изгибель бысть христiаномъ. Тогда же храбрiи наши Ляхове, иже величаве дръжаще градъ Пречистыа Богоматере, мужественыа ихъ лысты токмо на бегъ силу показаша, быша еще на нихъ же люди грабяче и губяче, нигде ни мало же съ иноплеменники победившеся, сломи бо ся оружiа ихъ и щитъ гордыхъ огнемъ съжжеся, по пророку… На тоже лето дороговь бысть велика всякому житу; множество христiанъ изомроша отъ глада, а жито продавци обогатеша»^{319}.

В более распространенном варианте Никоновской летописи есть еще одно место, вызывающее ассоциации с Пространным рассказом. В погоню за Василием Дмитриевичем Едигей шлет 30 тыс. воинов. У Тохтамыша было, напомним, по Пространному рассказу, около 30 тыс. человек.

Интересно, что нашествие Едигея не затрагивает рязанские земли. Летописи не обвиняют на этот раз рязанских князей в сотрудничестве с татарами. Но если учесть, что под удар попали территории Москвы (в том числе и нижегородские, ярлык на которые Василий Дмитриевич Московский получил в 1391 г.), и даже Твери (Клин), а Рязань не пострадала, это наводит на мысль.

Есть, безусловно, и различия. Главное — Едигей Москву не взял. Хотя… он получил 3 тыс. рублей отступного. Это больше, чем годовая ордынская дань с Московского княжества. Так что, если не страдать особой доверчивостью к летописцам (а что они умеют врать, мы уже убедились), можно подумать, что столицу ему все же сдали.

Литовский князь (в данном случае Свидригайло Ольгердович, незадолго до этого принятый на русскую службу и оставленный охранять город) на этот раз Москву не защищал, смылся. И гибнут москвичи не от татарских сабель, а в основном от голода. Так что никто и не утверждает, что рассказ о взятии Москвы Тохтамышем — точная калька с рассказа об осаде ее Едигеем. Но и совпадения не могут быть случайными. Для этого их слишком много.

Можно, конечно, сказать, что это автор статьи о нашествии Едигея пользовался рассказом о взятии Москвы. Но беда в том, что в статье 1409 г. нелепостей нет, в отличие от статьи о Тохтамышевом нашествии. И еще: как раз после нашествия Едигея, как мы помним, и стали писаться летописные рассказы об этих временах. Так как вы думаете, что с чего копировали? Историю о недавнем нападении со старых рассказов о делах двадцатилетней давности, или наоборот?

Между прочим, рассказы о нашествиях Тимура и Едигея — не единственный мыслимый источник истории о взятии Москвы Тохтамышем. Однажды на Лихачевских чтениях М. А. Салмина выступила с докладом, в котором обосновала, что «Летописная повесть о нашествии Тохтамыша», содержащаяся в Новгородской IV, Софийской I и Новгородско-Карамзинской летописях (датируемых М. А. Салминой XVI в.), является иносказанием. Описываемые в ней события отражают не взятие ордынским царем Тохтамышем в 1382 г. Москвы, а завоевание в 1563 г. Полоцка московским войском, передовой полк которого возглавлял бывший царевич крымский Тохтамыш. Был такой, внук хана Ахмата, кузен тогдашнего касимовского царя Шах-Али. Он участвовал в заговоре против Давлет-Гирея Крымского, а после провала бежал к ногаям. Иван Грозный пригласил его в Москву, именую при этом султаном, — так, как титуловался Тохтамыш старый. В 1556 г. Тохтамыш Крымский прибыл в Москву. И потом командовал авангардом русской армии в Ливонской войне. И на Казань ходил, все тем же воеводой передового полка.

Если так, получается, что Пространный рассказ вообще писался в XVI в. и был потом вставлен в летописи, датируемые традиционно XV в. К сожалению, нигде полного текста доклада не нашел, так что судить не могу. Но о-очень интересно!

Синодик «по летописи» и дворец на костях

Так что там было в 1382 г.? И было ли вообще? Ситуация тут еще сложнее, чем с Куликовской битвой, поскольку независимых источников вообще нет. Имеется Синодик, в котором есть такие строчки:

«Преподобным Архимандритомъ, и игуменомъ, священноиереомъ и диакономъ, священноинокамъ и инокинямъ и всему православныхъ Христiанъ множеству, мужемъ и женамъ и младенцемъ, нужне скончавшимся отъ огня и мечя, и въ воде истопшимъ и въ пленъ поведеннымъ отъ прелестнаго взятия богомерьзкого царя Тахтамыша славнаго сего града Москвы, и всемъ предреченнымъ симъ Христiаномъ православнымъ, вечная память»^{320}.

Запись эта следует в нем сразу за цитировавшейся уже записью о погибших в битве с Мамаем. Но… странная она какая-то. Если до этого везде молятся за конкретных погибших людей, то здесь — за всех скопом, безымянно. При этом даже в Кратком рассказе о нашествии Тохтамыша названы имена двух убитых архимандритов (Семена и Иакова) и игумена Акинфа Крылова. Что помешало создателям этой записи Синодика поставить их имена? Хотя бы так, как это делалось в предшествующих записях. К примеру: «Дмитрiю Манастыреву, и Назару, и дружине ихъ, избiеннымъ отъ безбожных Татаръ на Воже, вечная память»^{321}. Здесь все соблюдено: сначала поминают павших начальников, а после них обобщенно всех простых. Так же выглядит поминовение и героев Мамаева побоища. Но здесь почему-то все по-иному.

Насколько я разглядел, во всем Синодике так сделано еще два раза. Один — по жертвам чумы. Второй — «иже избiеннымъ въ градахъ, и въ селахъ мниховъ, и Iереовъ, мужъ и женъ, и детскъ полъ отъ безбожного Едигея, вечная память»^{322}. С одной стороны, вроде все правильно: во всех трех случаях речь идет о массовых жертвах. Это может заодно служить лишним доказательством, что на Куликовом поле погибло не так много людей.

Но с другой стороны… В случае с чумой и Едигеем люди умирали не в каком-то одном городе, а на огромных пространствах. И в летописях никаких имен погибших не фигурирует. А в случае 1382 г. мы имеем дело вроде бы только с Москвой, где, по сведениям самих летописей, пало 12 тыс. человек (князь заплатил 150 рублей за похороны, при том что за 80 покойников давал рубль). С потерями от эпидемии заведомо несопоставимо, тогда от чумы или холеры целыми городами мерли, а болезнь-то по всей Руси гуляла. Да и Едигей разрушил и разграбил большую территорию, чем Тохтамыш. Кстати, а что это в Синодике только за москвичей погибших молятся? Вроде бы в летописях говорится, что он и другие города брал?

Так что, если честно, это место в Синодике странное. Заставляет подумать: а ну как оно внесено в Синодик задним числом, из летописей? Скажете: не может быть? Не торопитесь! Вот что пишет М. А. Салмина относительно другого Синодика: «С. К. Шамбинаго в своем исследовании называет „Лаврский Синодик“ № 818 XVII, интересным тем, что в него, как можно судить, включены и имя Федора тарусского, и брата его Мстислава, и князя Дмитрия (по-видимому, Монастырева), и Дмитрия (по-видимому, Минина). Однако этот Синодик поздний, имена павших на Куликовом поле вписаны в него, как показывает сличение, по-видимому, из рассказа о Мамаевом побоище Никоновской летописи, составленного на основе „Сказания о Мамаевом побоище“ с включением Летописной повести»^{323}. Так что это не я выдумал, это уважаемые исследователи говорят, что такое возможно. Если так могли составляться синодики с именами погибших в Мамаевом побоище, почему такой же финт не мог произойти с поминанием «жертв Тохтамыша»?

Часто говорят: есть же конкретные следы массовых захоронений москвичей, убитых при взятии города Тохтамышем. При этом современные исследователи кивают на М. Н. Тихомирова, писавшего об этом в своей книге «Древняя Москва. XII–XV века». Кости-де нашли там, где потом был установлен памятник Александру II.

Поднял первоисточник. Выяснилось, что Тихомиров в нем ссылается на «Историю города Москвы» И. Е. Забелина, вышедшую в начале XX в. Забелин на самом деле пишет, что при создании в Кремле на Зарубной площади в конце XIX в. памятника Александру II были найдены под землей груды перемешанных человеческих костей, причем, это были не полные скелеты. И делает вывод: «Все это несомненные свидетели страшного по кровопролитiю нашествия Тохтамыша въ 1382 г.»^{324}. Но сам-то он, опять-таки, костей этих не видел. Просто цитирует архитектора этого памятника Н. Султанова.

Но когда дальше читаешь книгу Забелина, возникает сомнение: а обоснованно ли он соотнес найденные на Зарубе захоронения с XIV в.? Видно, что основание для такого отождествления у него только одно. Раз кости разрозненные, значит, людей кто-то порубал. А когда в Кремле рубили массу народу? Правильно, в 1382 г. Об этом же летописи говорят.

Но мы-то уже имели возможность убедиться, что все проверять нужно. Заглянем в книгу Султанова. Он пишет: «До постройки памятника юго-восточная часть Московскаго Кремля была местомъ довольно запущеннымъ. Подъ горой, весь уголъ между церковью св. Константина и Елены и Кремлевскими стенами былъ занятъ сараями и дровянымъ складомъ»^{325}. Когда начались земляные работы, рабочие быстро наткнулись на следы старинных строений и разного рода древности. «Массовыя земляныя работы были тотчас же остановлены и заменены правильными археологическими раскопками, причемъ было обращено самое строгое вниманiе на то, чтобы по возможности ни одинъ предметъ древности, ни одинъ обломокъ не исчезъ безследно»^{326}.

Дальше архитектор Султанов повествует, что в культурном слое были найдены фундаменты и часть подвалов построенных здесь при Борисе Годунове Приказов. Под фундаментами же — множестов костей. В одном месте располагалось кладбище, «гробы которого были насквозь пробиты дубовыми сваями»^{327}.

«Кроме правильнаго погребенiя были найдены целыя груды костей и череповъ, перемешанныя съ землей, въ полномъ беспорядке; попадались места очень небольшiя по объему, напр., в три-четыре куб. аршина, где костей было очень много, но кости эти по своему числу совершенно несоответствовали определенному числу костяковъ; напр.: число череповъ было гораздо больше числа тазовыхъ костей или голеней. Такiя места, очевидно, представляли собой вырытыя некогда небольшiя ямы, въ которыя въ безпорядке были свалены части разрубленныхъ труповъ»^{328}.

Вот эти ямы Забелин и счел упомянутыми в летописях захоронениями погибших при взятии Москвы Тохтамышем. Но надо сразу отметить: Султанов такого вывода не делает. Больше того, он не упоминает о находках в этом месте каких-нибудь вещей, которые можно было бы связать с XIV в., зато очень много пишет об изразцах XVI в. и о всяких вещах из Приказов. Что же касается костей, то архитектор ни разу не упоминает о том, что на них найдены следы пожара. А ведь Москва-то в 1382 г., если верить летописи, горела, и многие люди погибли в огне. Однако Султанов говорит лишь о том, что ниже фундаментов Приказов нашли еще «следы и остатки деревянных построек, погибшихъ отъ пожаровъ»^{329}.

Что это за деревянные строения, поясняет, как ни странно, именно Забелин: «Местность, где при Годунове были выстроены упомянутые Приказы… въ особенности достопамятна темъ, что въ древнее время она была занята дворомъ князя Андрея Ивановича, младшаго сына вел. Князя Ивана Калиты. Въ томъ дворе жилъ и знаменитый решитель Куликовской битвы, сынъ Андрея, Владимiръ Андреевичъ Храбрый, съ супругою Еленою Ольгердовною, которая после кончины мужа, схоронивши всехъ своихъ сыновей, оставила дворъ своему внуку, Василiю Ярославичу, единственному въ живыхъ наследнику всего рода Владимiра Андреевича»^{330}. Потом эту землю забрал себе Иван III, выстроивший здесь себе деревянный дворец на то время, пока строился каменный. 16 июля 1493 г. дворец великого князя сгорел. И до 1565 г., пока не построили Приказы, «исторiя этой местности… неизвестна»^{331}.

Вот теперь, по-моему, все очевидно. Совершенно понятно, что найденные при раскопках кости не относятся к XIV в. Ну действительно, не будем же мы на полном серьезе предполагать, что массовое захоронение жертв Тохтамыша устроили в усадьбе Владимира Серпуховского! И потом серпуховские князья еще сто лет на могильнике жили. И Иван III — тоже. Лучшего места себе для дворца он, безусловно, найти не мог! Не иначе тянуло целикого князя на кладбище!

Следы сгоревших деревянных построек — это остатки великокняжеского дворца 1493 г. После того как он был уничтожен пожаром (а Иван переехал в каменные палаты), местность оставалась в запустении. Вот в это время, безусловно, на пустыре могли кого-то и хоронить. Впрочем, как раз то кладбище, гробы которого были потом проткнуты сваями, вполне может быть кладбищем времен серпуховских князей. При усадьбе вполне могла быть церквушка, а при ней — захоронения слуг и т. п.

Массовые же захоронения разрозненных частей тел при таком раскладе относятся, скорее всего, уже ко времени существования Приказов. Не надо забывать, что среди них был и Разбойный приказ. От него остались выкопанные при строительстве памятника кандалы и прочие милые игрушки. Очевидно, разбойников здесь и держали, да и казнили, наверное. Четвертование на Руси — любимое наказание для таких случаев. Вот вам и разрозненные части тел! И без всяких следов воздействия огня на костях. Так что считать эти находки подтверждением взятия Тохтамышем Москвы не приходится. Просто Забелину хотелось пофантазировать, а остальные за ним повторяют. Ну, понятно: лень же первоисточник посмотреть!

А может, все было так?

В общем, отрицать, что в 1382 г. какой-то конфликт был, трудно. Но вот между кем и кем, по какому случаю и в каких масштабах… Напомню: как мы выяснили, ссориться Тохтамышу с Дмитрием было вроде бы не с чего. В 1380 г. против Мамая они действовали дружно. И потом сразу же начался обмен послами. Дмитрий своих шлет в Сарай уже осенью 1380 г. Летом 1381-го послы Толбуга и Мокшей (не русские, кстати) возвращаются. В тот же год на Русь едет сарайский посол Ак-ходжа (Акхозя русских летописей).

И вот тут, если верить летописцам, происходит что-то невероятное. Ак-ходжа «дошедшее до Новагорода Нижнего, и въвратися въспять, а на Москву не дръзнулъ ити, но посла некыхъ отъ своихъ товарыщевъ, не въ мнозе дружине, но ити не смехау болма»^{332}.

Надо отметить, что знаем мы об этом событии не по Троицкой летописи. Из нее Карамзиным выписан был только кусок про то, что «того же лета Царь Тохтамышъ послалъ своего посла къ Вел. Князю»^{333}. Остальное — по Симеоновской летописи и Рогожскому летописцу. То есть — по летописям еще более позднего времени. Что там было в Троицкой, мы не знаем. Но и она, как мы помним, написана была по крайней мере через четверть века после событий.

Так чего испугался посол Тохтамыша? Явно не противодействия Дмитрия. Ведь послы того только что уехали из Сарая. Наверняка взаимоотношения между Москвой и Ордой они согласовали, для этого и отправлены были. Надо так понимать, Ак-ходжа должен был Дмитрию ярлык везти.

Историки любят говорить о том, что московское княжество, победив в Куликовской битве, не пожелало платить дань. Ак-ходжа-де как раз за ней ехал, а когда узнал, что ему ничего не светит, повернул назад. Но это бред. Не платила Москва, скорее всего, еще с 1377 г., с потери Мохаммед-Булаком Сарая. Но если Дмитрий посылал послов к Тохтамышу, то вопрос о возобновлении дани не встать не мог. Значит, его либо согласовали, либо должны были согласовать в Москве. Но тогда, не доехав до нее, царский посол не мог знать, согласится ли великий князь московский платить. Что он, на слухи ориентировался? Ну, не делали так! Да и царь ему не спустил бы. Это же прямое оскорбление его царскому величеству! Даже если Ак-ходжа был самоубийцей, он все равно лучше бы в Москве предпочел голову сложить, чем в Сарай, не выполнив повеления Тохтамыша, вернулся.

Зато вполне могло быть другое. Дмитрий согласился платить дань. И попытался ее собрать. Но народ-то уже отвык. Тем более, вроде только что этих татар били, и вдруг опять раскошеливаться?! И люди (а может быть, и подчиненные Москве князья, и бояре) «возбухли». Именно потому и посол повернул назад, что его до Москвы просто не допустили бы. Попытался отправить небольшой отряд, чтобы тот Дмитрию ярлык довез (меньше народу — легче пробраться), но и тот не сумел.

Если дело обстояло так, многое объясняется. Посол вернулся ни с чем. В 1381 г. Тохтамышу выступить еще было трудно, он разборки в Орде заканчивал (напомню, что его монеты в Крыму начинают чеканиться только в 1381 г., а в Астрахани еще и в начале 1382-го сидит Мухаммед-Булак). Но к лету 1382 г. он собрал силы. И двинулся.

Дмитрий и не стал-то защищаться, потому что в случившемся не был виноват. Ушел из города, отсиделся. И Тохтамыш, обратим внимание, осаждал Москву, вместо того чтобы преследовать Дмитрия. Что ему, до Костромы не дойти было? Да нет, просто поход был не против Дмитрия, а скорее в помощь ему! Потому и ярлык московский князь получил после этих событий. С какой бы радости ордынский властитель дал его князю, восставшему против него? Тем более, претендентов было много.

Понятны и сообщения о том, что Дмитрий не мог собрать других князей вокруг себя. Дело даже не в том, что он этого и не хотел. А в том, что князья, когда с них собрались ордынский выход взять, просто отказались подчиняться. Думаю, первым как раз Владимир Серпуховский и был. Потому он и отступил при нахождении Тохтамыша дальше Дмитрия, аж на Волок Ламский (Волоколамск). И там, в отличие от великого князя, собирал войска. И поражение тохтамышевым частям нанес. А вот свой Серпухов защищать не стал. Осознавал, видимо, что иначе был бы там осажден и убит, и все.

Наконец, понятно восстание в Москве против оставшихся там княгини и митрополита. То есть, по большому-то счету, именно против князя. Вспомним: Юрий Всеволдович во время нашествия Батыя тоже из Владимира уехал войска собирать, но никто же против него не восставал. А тут вроде бы герою Куликовской битвы — не простили. Да просто он, очевидно, уже никакой любовью народной не пользовался. Поскольку, повторю, вознамерился подчиниться Орде, а простые люди после Мамаева побоища считали, что наступила свобода.

Вот они эту свободу и пытались отстоять. Но Тохтамыш город взял. Вряд ли хитростью. Скорее восставшие просто не смогли его удержать, поскольку профессиональными воинами все же не были. И другие города татары пограбили, чтобы в повиновение привести. Не столько даже себе, сколько Дмитрию. Потому его и оставили во главе княжества. И уже осенью в Москву приезжает ордынский посол, о чем сообщает Новгородская IV летопись («Тои же осенi къ князю Дмитрiю на Москву отъ Тахтамыша посолъ прiеха Карачъ о мiру»)^{334}. А князь за это расплатился. На следующий год сын Дмитрия Василий привез Тохтамышу 8000 рублей серебра («а Василья Дмитреевича прiя царь въ 8000 сребра»)^{335}. Как заметил Горский, это практически равно ордынской дани с Великого княжества Владимирского без учета Москвы за два года^{336}. И действительно, в духовной грамоте Владимира Серпуховского говорится, что «а коли выидет дань великого князя ко Орде в пять тысяч рублев…»^{337}, а в духовной самого Дмитрия Московского относительно дани с собственно Москвы сказано: «А коли детем моим взяти дань на своей отчине… возмут в тысячю руб.»^{338} Если из пяти тысяч вычесть тысячу, как раз получится четыре. Так что 8000 — это за два года.

Впрочем, с размерами дани не все так ясно. Однако то, что Василий привез от отца в Орду много денег, сомнения не вызывает.

Но вот потом, когда дружба Москвы с поволжскими татарами закончилась… Тогда реальное положение вещей в 1382 г. признавать стало неудобно. Пришлось изобретать нечто такое, что бы и полной фальсификацией не было, и князя Дмитрия как-то попригляднее представляло бы. Вот и изобрели. А мы теперь это изучаем.

Нет, я, конечно, признаю, что изложенное выше относительно взятия Москвы — это только гипотеза. Никакими дополнительными по сравнению с традиционной версией фактами она не подтверждена. Но при этом такое построение логичнее, чем то, в верности которого нас столько времени убеждают. От того, что до нападения Едигея Москва с Ордой устойчиво пребывала в дружбе, никуда не деться. Как и от того, что русские правители (впрочем, как и их коллеги в других странах) историю фальсифицируют издревле, — тоже. И если мы хотим на самом деле знать собственное прошлое, а не приукрашенный миф, нам предстоит еще много работы. К примеру, то же самое место Куликовской битвы надо искать не там, где предписали, а там, где оно реально могло бы находится. Не мешало бы и в иностранных источниках повнимательнее покопаться. Вполне возможно, не переведенные до сих пор на русский язык западные и восточные документы содержат сведения, позволящие уточнить наши представления о том времени и его действующих лицах. К примеру, решить все же вопрос: какое именно место немцы именовали Blowasser? Что все же происходило в 1380 г. в Литве? Имели ли генуэзские и венецианские колонии в Крыму дело непосредственно с Мамаем? И так далее. Неплохо было бы и некоторые уже давно введенные в оборот сведения уточнить. А то до сих пор даже относительно даты выдачи Тохтамышем ярлыка Ягайло ученые к согласию не пришли. И разница — 15 лет!

А главное, давно пора отказаться от представления, что история уже написана. Даже в том, что кажется незыблемым, есть множество не то что белых, а просто-таки даже черных пятен. Я не думаю, что после чтения этой книги в сознании моих читателей станет таких пятен многим меньше. Да и не стремлюсь к этому. Я — не сторонник «окончательного решения вопроса». Лучше будет, если мой труд побудит читателей задуматься. И, не принимая ничего на веру, включить в действие свой собственный мыслительный аппарат.

Успехов вам!

Примечания

¹ Цитаты найдены в Интернете, по адресу http://forum.xlegio.ru/forums/thread-view.asp?tid=3727&mid=37468, за что благодарен писавшим под никами Thietmar (за оригиналы текстов и переводы Пошильге и Дитмара) и Ильдар (за перевод Торуньских анналов).

² «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966 г. С. 508.

³ Полное собрание русских летописей. Т. XXXV. Хроника литовская и жемойтская. М., 1980. С. 43.

⁴ Шабульдо Ф.М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского, http://legends.by.ru/library/shabuldo-2.htm

⁵ ПСРЛ. Т. XV. Рогожский летописец. М., 2000. С. 75–76.

⁶ Рыбина Е. А. Новгород и Ганза. М., 2009. С. 87–91.

⁷ Труды Отдела древнерусской литературы, XL, Отдельный оттиск Л., 1985.

⁸ Приселкова М. Д. Троицкая летопись. М., 1950. С. 15.

⁹ Там же. С. 10.

¹⁰ ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007.

¹¹ Приселков М.Д. Указ. соч. С. 20.

¹² ПСРЛ. Т. XVIII. С. 1, прим. 8.

¹³ ПСРЛ. Т. XVIII. С. 279.

¹⁴ Летописи и хроники. Новые исследования. М. — СПб., 2008. С. 52–93.

¹⁵ ПСРЛ. Т. XV. С. VI–VIII и прим. 11.

¹⁶ ПСРЛ. Т. XV. С. VI.

¹⁷ Летописи и хроники. С. 55–56.

¹⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. XIII–XV.

¹⁹ ПСРЛ. Т. XV. С. V–VII.

²⁰ Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть временных лет. М., 2006. С. 90.

²¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 7–8.

²² ПСРЛ. Т. V, вып. 1. Псковские летописи. М., 2003. С. 6.

²³ ПСРЛ. Т. XVIII. С. 151.

²⁴ ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. С. 55.

²⁵ Черепнин Л. В. Русская хронология. М., 1944.

²⁶ ПСРЛ. Т. XV. С. 109–110.

²⁷ Святский Д.О. Астрономия Древней Руси. М., 2007.

²⁸ Там же. С. 601–622.

²⁹ Там же. С. 615.

³⁰ ПСРЛ. Т. XV. С. 111–112.

³¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 115–116.

³² Там же.

³³ ПСРЛ. Т. XV. С. 119–120.

³⁴ Там же.

³⁵ ПСРЛ. Т. XV. С. 135–136.

³⁶ Там же.

³⁷ Святский Д. О. Указ. соч. С. 623–634.

³⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. 135–136.

³⁹ ПСРЛ. Т. XV.

⁴⁰ ПСРЛ. Т. XV.

⁴¹ Там же. С. 137–138.

⁴² Там же.

⁴³ ПСРЛ. Т. XV. С. 139–140.

⁴⁴ Там же. С. 141–142.

⁴⁵ Там же. С. 143–144.

⁴⁶ ПСРЛ. Т. XV.

⁴⁷ Там же. С. 147–148.

⁴⁸ Там же.

⁴⁹ Там же. С. 151–152.

⁵⁰ ПСРЛ. Т. XV. С. 153–154.

⁵¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 165–166.

⁵² ПСРЛ. Т. XV. С. 143–144.

⁵³ Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 170.

⁵⁴ ПСРЛ. Т. XV. С. 139–140.

⁵⁵ ГИМ. Собр. Синодальной библиотеки, № 667.

⁵⁶ Древняя Российская Вивлиофика. Ч. VI. СПб., 1790. С. 451.

⁵⁷ ngatumdug.narod.ru/kbpr.html.

⁵⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. 139–140.

⁵⁹ Там же. С. 141–142.

⁶⁰ Там же.

⁶¹ ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись младшего извода. М., 2000. С. 376–377.

⁶² ПСРЛ. Т. V, вып. 1. С. 24.

⁶³ ПСРЛ. Т. V, вып. 2. Псковские летописи. С. 29.

⁶⁴ «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 359.

⁶⁵ ПСРЛ. Т. VI, вып. 1. Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000. С. V–VI.

⁶⁶ ПСРЛ. Т. XXXXII. Новгородская Карамзинская летопись. 2002.

⁶⁷ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 354.

⁶⁸ В. М. Коган, В. И. Домбровский-Шалагин. Князь Рюрик и его потомки. СПб., 2004.

⁶⁹ ПСРЛ. Т. XV. С. 129–130.

⁷⁰ РГБ, № 632.

⁷¹ ГИМ, № 790.

⁷² РНБ, № 9/1086.

⁷³ ГИМ, № 2060.

⁷⁴ Женевский, БАН № 1.4.1.

⁷⁵ Корбец М., Моисеева Г.Н. Первое известие о Задонщине. Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л., 1979. С. 406–408.

⁷⁶ Каган М. Д., Понырко Н. В., Рождественская М.В. Описание сборников XV в. книгописца Ефросина. Труды Отдела древнерусской литературы Академии наук СССР. XXXV, Л. С. 106, 120.

⁷⁷ Никитин А.Л. Основания русской истории. М., 2001. С. 573.

⁷⁸ Там же. С. 576.

⁷⁹ Моисеева Г.Н. К вопросу о датировке Задонщины. Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л., 1979. С. 225.

⁸⁰ Там же.

⁸¹ Никитин А.Л. Указ. соч. С. 531–541.

⁸² ПСРЛ. Т. XV. С. 439–440.

⁸³ Никитин А.Л. Указ. соч. С. 577.

⁸⁴ Куликовская битва и подъем национального самосознания. Труды отдела дервнерусской литературы. XXXIV. Л., 1979. С. 253.

⁸⁵ Там же. С. 254.

⁸⁶ Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. СПб., 1994. С. 27.

⁸⁷ Библиотека литературы Древней Руси. Т. VI. СПб., 1997.

⁸⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. 109–112.

⁸⁹ ПСРЛ. Т. XI. С. 225.

⁹⁰ Там же. С. 95–96.

⁹¹ Гоняный М. И., Мошинский А. П. Разведки и раскопки в районе Куликова поля. Археологические открытия. 1984 г. М., 1986. С. 47.

⁹² Иловайский Д. И. История Рязанского княжества. М., 2009. С. 212.

⁹³ Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV веках. М., 1985. С. 42.

⁹⁴ ПСРЛ. Т. V, вып. 1. С. 24.

⁹⁵ Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. М., 2008. С. 51–54.

⁹⁶ Татищев В. История Российская. Т. 3. М., 2005. С. 175.

⁹⁷ Там же.

⁹⁸ Там же.

⁹⁹ Там же.

¹⁰⁰ Татищев В. История Российская. Т. 3. М., 2005. С. 174.

¹⁰¹ Там же. С. 179.

¹⁰² Там же. С. 180.

¹⁰³ Татищев В. История Российская. Т. 3. М., 2005. С. 174.

¹⁰⁴ Карамзин Н. М. Предания веков. М., 1988. С. 357.

¹⁰⁵ Сокровища булгарского народа. СПб., 2007. С. 213–216.

¹⁰⁶ Сокровища булгарского народа. С. 202–212.

¹⁰⁷ Сокровища булгарского народа. С. 202–212.

¹⁰⁸ Егоров В.Л. Указ. соч. С.63.

¹⁰⁹ http://cossackweb.narod.ru/kazaki/r_donsvtn.htm

¹¹⁰ http://www.passion-don.org/ermak.html

¹¹¹ Книга Большому Чертежу. С. 75.

¹¹² Лурье Я. С. О путях доказательства при анализе источников (на материале древнерусских памятников) // Вопросы истории. 1985. № 5. С. 68.

¹¹³ Депонировано в Институт научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН) — 7380. Л., 1981. С. 20–22.

¹¹⁴ http://pohodd.ru/article_info.php?articles_id=120

¹¹⁵ Рашид ад-Дин. Сборник летописей. М.-Л., 1952. Т. 1, кн. 2. С. 32.

¹¹⁶ http://pohodd.ru/article_info.php?articles_id=120

¹¹⁷ http://stratum.ant.md/06_99/articles/varvarovskii/1.htm

¹¹⁸ http://www.zakon.kz/our/news/print.asp?id=18915

¹¹⁹ http://www.kazakh.ru/talk/mmess.phtml?idt=35884

¹²⁰ http://www.ethnomuseum.ru/glossary

Российский этнографический музей, толковый словарь.

¹²¹ Плетнева С.А. Древности Черных Клобуков. М., 1973.

¹²² http://dic.academic.ru/contents.nsf/brokgauz_efron

¹²³ Тюркская этноойконимия Крыма. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Бушакова В. А., http://turkolog.narod.ru/info/bsh-4.htm

¹²⁴ Бугославский С.А. Текстология Древней Руси. М., 2006. С. 246–248.

¹²⁵ Записка кавказского наместника о подготовке экспедиции на восточное побережье Каспийского моря о просьбе Кият-хана отменить пошлину на ввоз рыбы в Астрахань. Русско-туркменские отношения в XVIII–XIX вв. (до присоединения Туркмении к России). Док. № 155, Ашхабад, 1963.

¹²⁶ Там же, № 160. Прошение Кият-хана к командующему Отдельным кавказским корпусом об оказании помощи туркменам-йомутам Прикаспия для отражения грабительских нападений хивинских ханов и каджарских шахов.

¹²⁷ Будаев Н. М. Западные тюрки в странах Востока. Личные имена мамлюков, http://kitap.net.ru/budaev3.php

¹²⁸ http://imena.pushkinlibrary.kz/batmamai.htm

¹²⁹ Шенников А. А. Указ соч.

¹³⁰ Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов по истории Золотой Орды. Т. 1, извлечения из сочинений арабских. СПб, 1884. С. 389–390.

¹³¹ Тизенгаузен В.Г. Указ соч. С. 391.

¹³² Там же.

¹³³ Там же.

¹³⁴ Тизенгаузен В.Г. Указ соч. С. 343–344.

¹³⁵ Там же. С. 347.

¹³⁶ Там же. С. 348.

¹³⁷ Там же. С. 350.

¹³⁸ Тизенгаузен В.Г. Указ соч.

¹³⁹ Там же. С. 413.

¹⁴⁰ Там же. С. 425.

¹⁴¹ Там же. Прим. 3.

¹⁴² Тизенгаузен. Т. 2, извлечения из сочинений персидских. С. 150.

¹⁴³ Там же. С. 109.

¹⁴⁴ Там же. С. 115.

¹⁴⁵ ПСРЛ. Т. X. Никоновская летопись. М., 2000. С. 233.

¹⁴⁶ ПСРЛ. Т. X. Никоновская летопись. М., 2000. С. 233.

¹⁴⁷ ПСРЛ. Т. XI. С. 12.

¹⁴⁸ Там же. С. 15.

¹⁴⁹ Там же. С. 21.

¹⁵⁰ ПСРЛ. Т. XI. С. 24.

¹⁵¹ Там же. С. 39.

¹⁵² Григорьева А. П., Григорьева В.П. Коллекция золотоордынских документов XIV века из Венеции. СПб., 2002.

¹⁵³ Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания». «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966. С. 251, прим. 249.

¹⁵⁴ ЖМНП, 1907, май. С. 9.

¹⁵⁵ Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV вв. М., 1985.

¹⁵⁶ Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960. С. 116.

¹⁵⁷ Френ Х.М. Монеты ханов Улуча Джучиева. СПб., 1832. С. 20.

¹⁵⁸ Марков А.К. Инвентарный каталогъ мусульманскихъ монетъ Императорскаго Эрмитажа. СПб., 1858. С. II–III.

¹⁵⁹ Савельев П.С. Монеты Джучидов. СПб., 1857. С. 33–34.

¹⁶⁰ Марков А. К. Указ. соч. С. 467.

¹⁶¹ Там же.

¹⁶² Марков А. К. Указ. соч. С. 476–477, 522.

¹⁶³ Варваровский Ю. Е. Улус Джучи в 60-70-е годы XIV века. Казань. С. 89 или Миргалеев И. М. Указ. соч. С. 37.

¹⁶⁴ Френ Х.М. Указ. соч. С. 22.

¹⁶⁵ К примеру, см. Федоров-Давыдов Г.А. Клады джучидских монет. Нумизматика и эпиграфика. Т. 1. 1960. С. 159.

¹⁶⁶ Савельев П. С. Указ. соч. С. 40–58.

¹⁶⁷ Марков А. К. Указ. соч. С. 468. № 645.

¹⁶⁸ Федоров-Давыдов Г.А. Клады…

¹⁶⁹ Марков А. К. Указ. соч. С. 469–470.

¹⁷⁰ Егоров В.Л. Указ. соч.

¹⁷¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 75–76.

¹⁷² Миргалеев И. М. Политическая история Золотой Орды периода правления Токтамыш-хана. Казань, 2003. С. 57.

¹⁷³ ПСРЛ. Т. XV. С. 109–110.

¹⁷⁴ Савельев П. С. Указ. соч. С. 51–58, монета № 83.

¹⁷⁵ Там же. С. 225.

¹⁷⁶ Ярлыки татарских ханов русским митрополитам: Краткое собрание. Памятники русского права. Вып. 3. М., 1955. С. 465.

¹⁷⁷ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1, Новгородская четвертая летопись. М., 2000. С. 319.

¹⁷⁸ Черепнин Л. В. Русская хронология. М., 1944. С. 88.

¹⁷⁹ О соперничестве Венеции с Генуей. Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 4, отд. 4–5. Одесса, 1860.

¹⁸⁰ «Техника — молодежи». № 9, 1980. С. 11.

¹⁸¹ Тизенгаузен. Т. 1. 1884. С. 452.

¹⁸² Там же.

¹⁸³ Тизенгаузен. Т. 2. С. 131.

¹⁸⁴ Там же. С. 132.

¹⁸⁵ Тизенгаузен. Указ. соч. С. 133.

¹⁸⁶ Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. М., 1941. С. 74.

¹⁸⁷ Сборник материалов… С. 75.

¹⁸⁸ Там же. С. 75–76.

¹⁸⁹ Сборник материалов… С. 76–78.

¹⁹⁰ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 159.

¹⁹¹ Федоров-Давыдов Г.А. Находки… С. 164.

¹⁹² Марков А.К. Указ. соч. С. 490, № 1215.

¹⁹³ Миргалеев И.М. Указ. соч. С. 51.

¹⁹⁴ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 159.

¹⁹⁵ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 155, 156, 159, 162–163, 174.

¹⁹⁶ Миргалеев И. М. Указ. соч. С. 46.

¹⁹⁷ Марков А. К. Указ. соч. С. 479, № 873, 777 г. Х., Сарай ал-Джадид; № 874, 777 г. Х., Орда; № 879, 779 г. Х., Сарай ал-Джадид.

¹⁹⁸ Там же. С. 478.

¹⁹⁹ Там же.

²⁰⁰ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 156.

²⁰¹ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 162.

²⁰² Там же. С. 159.

²⁰³ Там же. С. 156.

²⁰⁴ Там же.

²⁰⁵ ПСРЛ. Т. XI. С. 15.

²⁰⁶ Там же. С. 19.

²⁰⁷ Там же.

²⁰⁸ Там же.

²⁰⁹ Миргалеев И. М. Указ. соч. С. 40.

²¹⁰ ПСРЛ. Т. XI. С. 14.

²¹¹ Там же.

²¹² Там же. С. 16.

²¹³ ПСРЛ. Т. 35. Супрасльская летопись. М., 1980. С. 5.

²¹⁴ Там же. С. 61.

²¹⁵ ПСРЛ. Т. 35. С. 5.

²¹⁶ ПСРЛ. Т. 35. С. 66.

²¹⁷ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 325.

²¹⁸ ПСРЛ. Т. V, вып. 1. С. 24.

²¹⁹ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 347.

²²⁰ ПСРЛ. Т. 35. С. 62.

²²¹ Иловайский Д.И. Указ. соч. С. 183.

²²² Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 308.

²²³ Там же. С. 309.

²²⁴ Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 310.

²²⁵ Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 311.

²²⁶ ПСРЛ. Т. XV. С. 59–60.

²²⁷ ПСРЛ. Т. XV. С. 63–64.

²²⁸ Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 165, прим. 1.

²²⁹ ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. С. 104.

²³⁰ ПСРЛ. Т. XV. С. 99–100.

²³¹ Там же.

²³² Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 203.

²³³ ПСРЛ. Т. XV. С. 135–136.

²³⁴ Иловайский Д.И. Указ. соч. С.183.

²³⁵ Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV века. М., 2003. С. 344.

²³⁶ Там же.

²³⁷ Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.-Л., 1950. С. 54.

²³⁸ Там же. С. 144.

²³⁹ Кучкин В. А. Указ. соч. С. 344.

²⁴⁰ Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. С. 34.

²⁴¹ Конев С. В. Синодикология, ч. II: Ростовский соборный синодик. Историческая генеалогия, вып. 6. Екатеринбург-Нью-Йорк, 1995. С. 102.

²⁴² Духовные и договорные грамоты… С. 34.

²⁴³ Строков А. А. История военного искусства. Т. I, М., 1955.

²⁴⁴ Разин Е.А. История военного искусства. Т. II, М., 1957. С. 271–272.

²⁴⁵ Кирпичников А.Н. Куликовская битва, Л., 1980. С.6 6.

²⁴⁶ Книга Большому Чертежу. М.-Л., 1950. С. 82.

²⁴⁷ КБЧ. С. 78.

²⁴⁸ КБЧ. С. 82.

²⁴⁹ КБЧ. С. 80–81.

²⁵⁰ КБЧ. С. 81, прим. 1 и 2.

²⁵¹ Духовные и договорные грамоты… С. 15.

²⁵² Моисеева Г. Н. К вопросу о датировке Задонщины. Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л., 1979. С. 222.

²⁵³ КБЧ. С. 67.

²⁵⁴ Цит. по: Бычков А. А., Низовский А. Ю., Черносвитов П. Ю. Загадки Древней Руси. М., 2000. С. 428–429.

²⁵⁵ Цит. по указ. соч. С. 428–429.

²⁵⁶ Щекатов А. Словарь Географический Российского государства. Ч. 3 (К-М). М., 1804.

²⁵⁷ КБЧ. С. 5.

²⁵⁸ КБЧ. С. 49.

²⁵⁹ Там же. С. 59.

²⁶⁰ Там же. Прим. 2–2.

²⁶¹ Там же. С. 117–118.

²⁶² Там же. С. 116.

²⁶³ Там же. С. 57.

²⁶⁴ КБЧ. С. 77.

²⁶⁵ Куликово поле: материалы и исследования. Тула, 1990. С. 130.

²⁶⁶ Там же. С. 131.

²⁶⁷ Там же.

²⁶⁸ КБЧ. С. 141.

²⁶⁹ Там же. С. 134.

²⁷⁰ Там же. С. 151.

²⁷¹ Там же. С.151.

²⁷² КБЧ. С. 151.

²⁷³ КБЧ. С. 59.

²⁷⁴ Акты Московского государства. Т. 1, акт № 18, 1577 г.

²⁷⁵ Шавырин В.Н. Муравский шлях. Тула, 1987. С. 104.

²⁷⁶ Акты… Акт № 8. Роспись сторожам из украиных городов от польския украины по Сосне, по Дону, по Мече и по иным речкам, 1571 г.

²⁷⁷ История военного искусства. Т. 1. М., 1955. С. 285.

²⁷⁸ Загадки Древней Руси. С. 484–490.

²⁷⁹ КБЧ. С. 78.

²⁸⁰ ПСРЛ. Никоновская летопись. Т. XI. М., 2000. С. 58.

²⁸¹ Сокровища булгарского народа. С. 200.

²⁸² Загадки Древней Руси. С. 471–476.

²⁸³ Хотинский Н.А. История и география Куликова поля. М., 1988. С. 16.

²⁸⁴ Там же.

²⁸⁵ Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле. М., 2008. С. 44.

²⁸⁶ Там же.

²⁸⁷ Куликово поле: материалы и исследования. С. 70.

²⁸⁸ Куликово поле: материалы и исследования. С. 70.

²⁸⁹ Куликово поле: материалы и исследования. С. 20.

²⁹⁰ http://www.echo.msk.ru/guests/5428

²⁹¹ Там же.

²⁹² http://www.echo.msk.ru/guests/5428

²⁹³ ПСРЛ. Т. XXIX. Александро-Невская летопись. С. 141.

²⁹⁴ Реликвии Донского побоища. С. 49.

²⁹⁵ Реликвии Донского побоища. С. 59.

²⁹⁶ Реликвии Донского побоища. С. 15.

²⁹⁷ Там же. С. 56.

²⁹⁸ Реликвии Донского побоища. С. 48.

²⁹⁹ Там же. С. 55, прим. 33.

³⁰⁰ Реликвии Донского побоища. С. 40.

³⁰¹ Там же. С. 44.

³⁰² Реликвии Донского побоища. С. 46–53.

³⁰³ http://www.echo.msk.ru/guests/5428

³⁰⁴ http://www.geo-radar.ru/works/kulikovo_pole3.php

³⁰⁵ http://www.geo-radar.ru/works/kulikovo_pole3.php

³⁰⁶ Там же.

³⁰⁷ ПСРЛ. Т. V, вып. 2. С. 28.

³⁰⁸ ПСРЛ. Т. V., вып. 1. С. 24.

³⁰⁹ ПСРЛ. Т. III. С. 377–378.

³¹⁰ ПСРЛ. Т. XV. Тверской сборник. С. 441.

³¹¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 143–148.

³¹² Тихомиров М.Н. Древняя Москва. XII–XV вв. Средневековая Россия на международных путях. XIV–XV вв. М., 1992. С. 157.

³¹³ Орлов А.М. Нижегородские татары: этнические корни и исторические судьбы.

³¹⁴ Малоизвестные летописные памятники. Исторический архив. Т. VII. М.-Л., 1951.

³¹⁵ ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. М., 2000. С. 69.

³¹⁶ ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. М., 2000. С. 69.

³¹⁷ Там же. С. 70.

³¹⁸ ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007. С.155.

³¹⁹ ПСРЛ. Т. XVIII. С. 155–159.

³²⁰ Древняя Российская Вивлиофика. СПб., 1790. Ч. VI, Синодик 1684 г. С. 451.

³²¹ Там же. С. 450.

³²² Древняя Российская Вивлиофика. С. 451.

³²³ «Слово и полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 372, прим. 117.

³²⁴ Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1995. С. 247.

³²⁵ Султанов Н. Памятник Императору Александру II в Кремле Московском. СПб., 1898. С. 586.

³²⁶ Древняя Российская Вивлиофика. С. 605.

³²⁷ Древняя Российская Вивлиофика. С. 605.

³²⁸ Там же. С. 605–606.

³²⁹ Там же. С. 605.

³³⁰ Забелин И. Е. Указ. соч. С. 239.

³³¹ Там же. С. 240.

³³² ПСРЛ. Т. XVIII. С. 131.

³³³ Там же. Прим. 1.

³³⁴ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 339.

³³⁵ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 339.

³³⁶ Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. С. 109.

³³⁷ Духовные и договорные грамоты… № 17. С. 50.

³³⁸ Там же, № 12. С. 35.

Сказание о Мамаевом побоище

Но сначала подведем промежуточные итоги. Что же мы смогли извлечь из произведений Куликовского цикла, появление которых можно датировать XV — началом XVI в.?

Высняется: очень немного. Сражение состоялось 8 сентября 1380 г., в субботу. Место: на Дону, между реками Непрядвой и Мечей, на большом чистом поле. Воевали между собой великий владимирский (он же московский) князь Дмитрий Иванович и ордынский князь Мамай. Последний не был ханом, но фактически правил в Орде. Дмитрию он хотел отомстить за поражение на Воже.

К месту сражения русские шли через Коломну и устье Лопасни. А Мамай почему-то долго стоял на Дону (Мече).

Войско Дмитрия состояло из дружин самого великого князя, его брата Владимира Серпуховского, городовых полков Московского и Владимирского княжеств. В качестве союзников выступают князья Белозерские, а также Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Мамай же, плюс к татарам (или скорее половцам), навербовал наемников. О его союзниках более древние произведения ничего не говорят. В конце же XV в. в помощники Мамая записывают Ягайло Литовского и Олега Рязанского.

Численность войск древние авторы определяют в зависимости от литературности своего творения. В Краткой повести, выдержанной в сугубо информативном духе, об этом нет ничего. В более художественной (и более поздней) Пространной — около 150–200 тысяч. В чисто литературном творении «Задонщина» — 300 тысяч. Так сказать, не любо — не слушай, а врать не мешай. Татар было больше, но насколько — не понять.

Сражение длилось с шестого до девятого часа дня. Русские победили и гнали татар до Мечи, где часть преследуемых утонула. Мамай убежал в Кафу, где его убили. Ягайло к сражению не поспел. Олег участия не принимал.

Москвичи потеряли ряд военноначальников и вообще понесли серьезные потери. Всё.

А откуда же взялись все эти подробности про всероссийское ополчение, движение к Коломне по трем дорогам, число полков, ход сражения? Знаменитая атака Засадного полка, наконец? Где тут святой Сергий Радонежский? Где битва Пересвета с Челубеем?

Оказывается, все это взято из Сказания о Мамаевом побоище. Любопытнейшее произведение. Начать с того, что известно оно более чем в полутора сотнях списков. Что, конечно, свидетельствует о популярности Сказания, но уж никак не о его надежности в качестве источника информации. С историческими источниками так себя не ведут. Если полторы сотни людей переписывали его, внося свои изменения, стало быть, это чисто литературное произведение.

Понятно, что при этом восстановить первоначальный текст невозможно. Л. А. Дмитриев и М. А. Салмина доказывали, что ближе всего к протографу — так называемая Основная редакция. Ну раз так, посмотрим, какие новые сведения она содержит и насколько они достоверны. Вынужден просить прощения у читателя, но тут уж я текст первоисточника привести не смогу, очень длинный. Так что придется поверить мне на слово. Или поискать текст самому. К примеру, вот здесь: http://starbel.narod.ru/mamaj.htm. Размещенный по этому адресу текст взят из книги «Поле Куликово. Сказания о битве на Дону»(М., 1980. С. 110–217). Это т. н. вариант «Ноль» Основной редакции Сказания по списку ГПБ, О.IV.22 (рукопись середины XVI в.). И все цитаты будут делаться по нему, так что дальше источник повторять не буду.

Начнем с того, что в Сказании Мамай назван «еллин сый верою, идоложрец и иконоборец». Неплохо, да? Конечно, «еллин» может означать просто язычник. Но мусульманина язычником назвать никак нельзя. Да на Руси так и не делели.

Причина похода Мамая на Русь искажена. В летописных повестях вполне определенно говорится: это месть за поражение на Воже. «Задонщина» этот вопрос вообще обходит. В Сказании же ордынский князь собирается на Русь просто «по наущению дьявола». Причем собирается после победы там и остаться: «Аз не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем». Представляете себе кочевника Великой степи, осевшего в русских лесах и болотах? Нет, конечно, были в степной полосе и города. Их еще половцы строили, в доордынское время. Но много ли в них народу жило? Да и для этих горожан скотоводство все равно оставалось основой хозяйства. Просто в причерноморской степи снег глубокий, так что не позволяет зимой скот на подножном корму держать. Приходилось запасы делать и в стойла его на зиму загонять. Вот и возникли в степи города и села. Но в леса их жителей все равно не загонишь.

Идем дальше. Сказание повествует, что Мамай «по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами». Но этого заведомо не могло быть, поскольку он в это время не владел левобережьем Волги. В борьбе за власть Мамаю иногда удавалось Сарай захватывать и своих ханов там ставить. Но основой его владений были именно причерноморские степи и Крым. И к 1380 г. Мамай владел только ими. Стало быть, автор Сказания либо не знает истории Орды, либо просто не счел необходимым ее учитывать. Ему же нужно было показать, что на Куликовом поле русские противостояли всей Орде.

В устье Воронежа Мамай велит своим людям: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!» Давненько не слышал про кочевников, которые приходят куда-нибудь со своими стадами и сразу начинают там хлеб выращивать! Тем более, как мы потом увидим, ближе к концу лета. Самое то для яровых! Или они озимые сажать собирались? А зимой чем кормились бы? И чем скот кормили? Ну да, Мамай же им русские хлеба обещал!

Олег Рязанский почему-то, узнав о готовящемся нашествии, предполагает, что, получив известие о намерениях Мамая, Дмитрий убежит «в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро, или на Двину». Но если предполагать бегство Дмитрия в Новгород еще можно было (русские князья постоянно там спасались от татар, собираясь, если что, бежать за море), то Двинская земля в то время не принадлежит Москве. Она была новгородской. В XIV–XV вв. за нее как раз боролись Москва и Новгород. Вошли же земли по Северной Двине в состав Москвы только после присоединения Новгорода, в конце XV в. Так что упоминание о них, как о месте предполагаемого укрытия Дмитрия, однозначно говорит о составлении текста не раньше конца XV в.

Дальше начинается полная фантасмагория. В качестве правителя Литвы назван Ольгерд, который умер за несколько лет до событий. Историки, пользующиеся Сказанием как источником, чтобы объяснить это, ссылаются на желание автора усилить значение победы. Дмитрий противостоит не Орде, а Орде, Литве и Рязани. А литовским князем, доставившим больше всего хлопот Москве, был Ольгерд, совершивший на нее три нашествия. Вот его и вписали вместо Ягайло, ничем таким себя в борьбе с Русью не проявившего. Объяснение вполне логичное, но автоматически выбивающее почву из-под ног тех, кто рассматривает Сказание как исторический источник. Сами историки и утверждают, как видим, что его автор ничем себя не ограничивал. Что хотел, то и выдумывал.

С другой стороны, если автор так хотел подчеркнуть силу русских, следовало ожидать, что враги будут показаны серьезно. Как бы не так! Автор Сказания изображает Олега и Ольгерда предельно гадостно! Просто какие-то мелкие пакостники и жалобщики, надеющиеся только на то, что Мамай русских побьет, а они объедки подберут! «И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег Резанскый и Ольгорд Литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе».

Нет, что-то с Ольгердом не то. Скорее можно предположить, что писалось это настолько позже 1380 г., что автор уже и не помнил, кто тогда Литвой правил. А справиться даже по русским летописям не соизволил.

Да что там, он и относительно русских-то дел справки особо наводить не пытается. Пишет, к примеру, «посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя в Боровеск», хотя главный город Владимира — Серпухов. И даже «Задонщина», при всей своей литературности, указывает, что при сборе войск «трубы трубят в Серпухове». Ну, хотя, конечно, мог Владимир и в Боровске быть. Да только что ему там делать? И главное: зачем его вызывать в Москву, чтобы потом ехать в Коломну, если из Боровска (а тем более, Серпухова) до Коломны ближе?

Следующий прелюбопытнейший момент: в Сказании о Мамаевом побоище в качестве священника, благословляющего Дмитрия на битву, выступает митрополит Киприан: «Прииде къ преосвященному митрополиту Киприану». Хотя Киприана в это время в Москве нет. Поставлен-то он был на митрополию еще в 1376 г. Но Дмитрий его не признавал. В тот год жив был еще митрополит Алексий. Но последнего, москвича родом, активно лоббировавшего, как бы теперь сказали, с высокой церковной кафедры интересы родного княжества, не признавал Ольгерд. Вот и пришлось патриарху ставить другого. Однако этого не захотел принять Дмитрий. И стало на Руси два митрополита: в Киеве и Москве.

В начале 1378 г. Алексий умер. Но Дмитрий привык иметь своего митрополита. И самовольно поставил на это место некого Митяя (Дмитрия), которого не приняли даже некоторые русские иерархи. Однако летописи говорят: Митяй полтора года «исполнял обязанности» и только после этого отправился к константинопольскому патриарху на официальное поставление. Было это, как следует из того же Рогожского летописца, летом 1379 г. Через Оку он переправлялся, как я уже писал в главе про хоронологию Рогожского летописца, 26 июля, которое в том году, на самом деле было во вторник. Соответственно, в Константинополь попал (мертвым, поскольку в пути скончался) летом того же года. Но Дмитрий об этом узнать не мог, потому что посольство застряло в Константинополе. Переяславский архимандрит Пимен, по утверждению летописца, решил сам стать митрополитом, а противников этого решения из числа послов, чтобы не рыпались, заковал в железо. Сам же благополучно подделал княжескую грамоту, чтобы там теперь написано было: великий князь московский просит патриарха за Пимена.

Но у патриарха уже был один ставленник — Киприан. И Пимену, судя по летописи, пришлось долго и упорно подкупать византийских церковников, чтобы получить все же поставление. А в следующем году начался конфликт с Мамаем. Как итог, в 1380 г. Москва оставалась без митрополита. Киприана Дмитрий признал только после того, как узнал (в конце 1380 г.), что Митяй умер, а митрополитом самовольно стал Пимен. К тому же последний набрал займов для подкупа константинопольских церковников, а расплачиваться за них нужно было князю. В летописном рассказе о пименовых безобразиях, кстати, говорится, что выплата долгов продолжается «и по сей день». По какой, не указано, зато понятно, что статья писалась задним числом. Можно только предположить с большой долей уверенности, что делалось это после смерти Пимена, который сумел-таки некоторое время все же пробыть митрополитом между 1382 и 1389 гг. А тогда князю, естественно, легче было Пимена дезавуировать, а признать Киприана. Думаю, и долги он в то время платить не стал. А уж потом, когда все же признал Пимена, пришлось расплачиваться.

Почему же автор Сказания приписал к истории Мамаева побоища Киприана? Наши историки предпочитают говорить о том, что это указывает на время и место составления произведения: при жизни Киприана, в его канцелярии. Но, позвольте, господа! Киприан умер в 1406 г. В это время многие свидетели тех событий были еще живы. А кто когда главой церкви был, это и рядовой верующий знал. За митрополита же во время литургии молятся! И что, вы думаете, митрополит мог позволить себе такой бесстыдный обман? Нет, господа, не те времена были. Это сейчас в фальсификациях не стесняются: ври больше, и все пройдет. А тогда люди верующие были.

Так что Киприан мог появиться в Сказании только тогда, когда не то что жившие во времена Куликовской битвы, но и дети их, пожалуй, померли. Чтобы уже никто не помнил, кто в те времена был митрополитом. А вот то, что писалось все в митрополичьей канцелярии, это вполне реально. Осталось только посмотреть: когда церкви особо необходимо было подчеркнуть зависимость княжей (царской) власти от иерархов?

Выходя из Москвы на поле брани, Дмитрий молился перед Владимирской иконой Божьей Матери («И пакы приступи къ чюдотворному образу госпожы Царици, юже Лука евангелист, жыв сый написа»). В действительности, почитавшаяся как патрональная для всей Русской земли, икона эта была перенесена из Владимира в Москву в 1395 г., во время движения на Русь войск Тимура.

Ко всем этим несуразицам добавим полное несоответствие хронологии Сказания реалиям 1380 г. Смотрите сами. Дмитрий приезжает к Сергию Радонежскому. «И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра». Но в 1380 г. день Фрола и Лавра (18 августа) был в субботу. На воскресенье это число приходилось на следующий, 1381 г.

«Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар». Это о выходе русских войск из Москвы. Но 27 августа 1380 г. — понедельник. На следующий год — вторник. То есть это указание не стыкуется даже с собственной записью автора Сказания о 18 августа, воскресеньи. Четверг — в 1383 г.

Наконец, «приспевшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку». Простите, господа, но это суббота была, суббота! Причем на пятницу 8 сентября приходилось вообще невесть когда. Ведь 1380 г. был високосным, а стало быть, в 1379-м этот день выпадал на четверг. Ближайшее совпадение — 1385 г.!

То есть ни одна из приведенных в Сказании дат не совпадает с указанными при них днями недели. Причем нет даже закономерности в этих несовпадениях. Полное впечатление, что либо числа, либо дни недели указывались «от балды».

Как видим, информация Сказания заведомо недостоверна. Это очевидный «исторический роман». Причем должным образом идеологически обработанный. Использовать ее, как исторический источник — это примерно то же самое, что изучать историю Франции времен Ришелье по «Трем мушкетерам», а Россию — по Пикулю. Тем не менее историки так и делают. К примеру, Л. А. Дмитриев, много сил затративший на изучение Сказания, пишет: «Из всех произведений цикла С. — самый подробный и сюжетно-увлекательный рассказ о битве на Куликовом поле в 1380 г. С. сообщает целый ряд подробностей как о подготовке к Куликовской битве, так и о самом сражении, не зафиксированных другими источниками».

Но, может быть, у исследователей есть основание считать, что автор Сказания использовал неизвестные его предшественникам данные? К примеру, воспоминания участников битвы. Тем более, в одном месте он и сам об этом пишет: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича».

Но чтобы утверждать так, нужно иметь доказательства, что Сказание было написано в конце XIV в. Однако тот же Дмитриев признает: самый ранний список т. н. варианта «Ноль» Основной редакции Сказания (которая представлена наибольшим количеством вариантов) относится к началу — первой половине XVI в.

Чтобы хоть как-нибудь подвинуть время к 1380 г., исследователь ссылается на то, что всем спискам должен предшествовать протограф (так как они между собой расходятся), и датирует создание Сказания «не позже кон. XV в.». Основанием для этой даты служит ему, кстати, не Основная, а т. н. Летописная редакция, имеющаяся в Вологодско-Пермской летописи. Летописная же редакция ближе всех к Пространной летописной повести. «Здесь проведена последовательная переработка по пространной летописной повести взятого за основу текста Сказания», — пишет Дмитриев. Ну, если хочется, можно сказать и так. А может, правильнее будет признать, что перед нами именно первый вариант переработки Пространной повести в Сказание?

А вообще-то Сказание есть, как говорится в Словаре книжников и книжности Древней Руси, только в третьей редакции Вологодско-Пермской летописи. А она известна в списке середины XVI в. В более ранних вариантах на этом месте стоит летописная повесть. Так что аргумент Дмитриева, на котором строится снижение возраста протографа Сказания, не работает.

Да и в любом случае прошло более ста лет. Так что никаких «самовидцев» быть не могло, это чистый блеф автора Сказания. Точно так же, как Забелинский вариант Сказания (основной список — Новгородская Забелинская летопись XVII в., ГИМ, собр. Забелина, № 261) перечисляет неизвестные по другим спискам имена людей, видевших будто бы князя Дмитрия во время боя («…реша ему первый самовидец Юрка сапожник…, второй самовидец Васюк Сухоборец… третий же рече Сенька Быков… четвертый же рече Гридя Хрулец»). Тут уж даже сам Дмитриев пишет, что данные эти, возможно, отражают «поздние домыслы».

Так что никакой более полной информации у автора Сказания очевидно не было. Откуда ей взяться было? Ссылка на устные предания, как делает Дмитриев, даже не смешна. Кто не знает поговорки «Врет, как очевидец»? А уж через век… Устные предания способны сохранить сведения о канве событий, территории, на которой они происходили, — и вряд ли больше. Остальное (даже названия населенных пунктов, народов, имена участников) подвергается почти неизбежному искажению.

Из других же упомянутых нами письменных источников есть Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича да Житие Сергея Радонежского. Житие Сергия составлялось, как следует из исследования Б. М. Клосса, примерно в 1418 г. Епифаном Премудрым. Но оно до нас не дошло. Дошли редакции, осуществленные в 1438–1459 гг. Пахомием Логофетом. В самой ранней говорится: «Некогда же приде князь великии в монастырь къ преподобному Сергиу и рече ему: „отче, велиа печаль обдержит мя: слышах бо, яко Мамаи въздвиже всю Орду и идет на Русьскую землю, хотя разорити церквы, их же Христос кровию Своею искупи. Тем же, отче святыи, помоли Бога о том, яко сия печаль обща всем християном есть“. Преподобныи же отвеща: „иди противу их и Богу помогающу ти победиши, и здравъ съ вои своими възвратишися, токмо не малодушьствуи“. Князь же отвеща: „аще убо Богъ поможет ми молитвами твоими, то пришед поставлю церковь въ имя Пречистыа Владычица нашя Богородица честнаго Еа Успениа и монастырь съставлю общаго житиа“. Слышанно же бысть, яко Мамаи идет с татары с великою силою. Князь же, събрав воя, изыде противу их. И бысть по пророчьству святого Сергиа, и победивь, татары прогна и сам здравъ съ вои своими възвратися. И тако моливь святого Сергиа обрести место подобно, иде же цръковь сътворити. И тако обретше место подобно, призва же и княза великаго и основаста церковь, иже и вскоре сътворше церковь красну въ имя Пречистыа на Дубенке и съставишя обще житие. Постави же единого от ученикъ своих игумена в том монастыри, сам же пакы възвратися въ свои ему монастырь».

Позже, правда, этот текст стал обрастать подробностями. В третьей редакции появилось сообщение о посылке Сергием письма князю уже на Дон. А в Никоновской летописи (20-е годы XVI в.) — об отправке Пересвета и Осляби.

В Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича говорится следующее: «Враги же, живущие вокруг земли его, позавидовали ему и наклеветали на него нечестивому Мамаю, так сказав: „Дмитрий, великий князь, называет себя царем Русской земли и считает, что превзошел тебя славой, и противостоит твоему царству“. Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых, сказал князьям и вельможам своим: „Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою переменю, и повелю поклоняться своему Магомету. А где церкви были, тут ропаты поставлю и баскаков посажу по всем городам русским, а князей русских перебью“. Как прежде Агаг, царь васанский, похваляясь, выступил против кивота завета Господня, бывшего в Силоме: похвалившись так, сам и погиб.

И послал Мамай сначала воеводу поганого Бегича с большим войском и со многими князьями. Услышав о том, князь Дмитрий пошел ему навстречу с великими силами земли Русской. И сошлись с погаными в Рязанской земле на реке Воже, и помог Бог и Святая Богородица Дмитрию, а поганые агаряне были посрамлены: одни перебиты были, а другие обратились в бегство; и возвратился Дмитрий с великой победой. И так вот защищал он Русскую землю, отчину свою.

И бесстыдный Мамай покрыл себя позором, вместо хвалы бесчестие приобрел. И двинулся он сам, бахвалясь, на Русскую землю, и на Дмитрия, обуреваемый злобными и беззаконными мыслями. Услышав же об этом, князь Дмитрий, преисполнившись скорби, обратился к Богу и к пречистой его Матери и сказал: „О пресвятая госпожа Богородица-дева, заступница миру и помощница, моли Сына своего за меня, грешного, да удостоюсь славу и жизнь свою положить во имя Сына твоего и твое, ибо не имеем другой помощницы, кроме тебя, Госпожа. Да не порадуются неправедные враги мои, да не скажут поганые: „Где же Бог их, на которого они уповают?“, да будут посрамлены все творящие зло рабам твоим. Так как я раб твой и сын рабы твоей, испроси мне, Госпожа, силу и помощь от святой обители твоей и от Бога моего против моего супостата и нечестивого врага. Воздвигни мне, Госпожа, крепость силы перед лицом врага и вознеси имя христианское перед погаными агарянами“.

И призвал он вельмож своих и всех князей Русской земли, бывших под властью его, и сказал им: „Должно нам, братия, сложить головы свои за правую веру христианскую, да не будут захвачены города наши погаными и не запустеют святые Божии церкви, и не будем рассеяны мы по всей земле, да не будут уведены в полон жены и дети наши, да не будем притесняемы погаными во все времена, если за нас умолит Сына своего и Бога нашего Пречистая Богородица“. И отвечали ему князья русские и вельможи его: „Господин наш русский царь! Обещали мы, служа тебе, жизнь свою отдать, и ныне ради тебя кровь свою прольем, и своею кровью второе крещение примем“.

И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, нового чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарском поле на реке Дон. И сошлись полки, как сильные тучи, и заблистало оружие, как молния в дождливый день. Ратники же бились врукопашную, по долинам кровь текла, и вода Дона-реки с кровью смешалась. А головы татарские, словно камни, падали, и трупы поганых лежали подобно посеченной дубраве. Многие же благоверные видели ангелов Божиих, помогавших христианам. И помог Бог князю Дмитрию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и побежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб. И возвратился князь Дмитрий с великой победой, как прежде Моисей, Амалика победив. И наступила тишина в Русской земле»^{87}.

Как видим, тут тоже ничего, что могло бы послужить дополнительным источником информации для автора Сказания, нет. Да и написано Слово было, очевидно, как мы уже указывали, в XVI в. При этом хочется отметить: в Слове причина войны названа вполне конкретная. Мамаю доносят, что Дмитрий не хочет подчиняться. Тот шлет Бегича, а после разгрома последнего идет сам. Говорится, правда, что Мамай хочет омусульманить Русь, но уж никак не о том, что он хочет туда переселиться. Так что Слово как источник более достоверно, чем Сказание.

Да, чуть не забыл: автор Слова ни разу Мамая царем не назвал. В отличие от автора Сказания («яко безбожный царь Мамай грядеть на нас»). То есть, похоже, он-то еще помнит, что Мамай права именоваться царем не имел. А ко времени написания Сказания об этом уже забыли.

Вот и получается, что для своих построений относительно Куликовской битвы историки пользуются самым далеким от истины источником. А ведь такие подробности, как знаменитая атака Засадного полка, известны только из него. Так же, как посольство Захарии Тютчева, посылка нескольких «стражей» (разведгрупп, как бы мы теперь сказали), выход из Москвы по трем дорогам, участие в походе купцов-сурожан, распределение полков и их воевод, седьмой час дня как время, когда татары стали одолевать, ранение князя Дмитрия.

Только в Сказании упомянуты князья и воеводы, которые по другим источникам не известны: Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, Роман Прозоровский, Лев Курбский, Глеб Брянский, Дмитрий и Владимир Всеволожи, Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский, воеводы Владимира Серпуховского Данило Белеут и Константин Конанов. Причем автора явно не тревожит, что прозоровский и курбский уделы были выделены только в начале XV в., а андомский — и того позже.

Если учесть, что кроме этих никому не известных персонажей в Сказании фигурируют белозерский князь Федор Романович (названный Семеновичем, как и в «Задонщине»), Дмитрий Ростовский (хотя на одной стороне разделенного к тому времени Ростова правил Андрей Федорович, а на другой — Александр Константинович) и Андрей Ярославский (правил Василий Васильевич, у которого были братья Глеб и Роман), получается, что Сказание не приводит ни одного достоверного имени, кроме тех, которые непосредственно связаны с Москвой. Даже для Серпуховского княжества воеводы указаны какие-то неизвестные.

Между прочим, и знаменитый Дмитрий Боброк Волынский всплывает в качестве участника битвы только в Сказании.

Для примера: в Повести о Тверской войне в Рогожском летописце названы князья, участвовавшие в походе Дмитрия на Тверь. Это «тесть его князь великыи Дмитрiи Костянтиновичь Суждальскыи, князь Володимеръ Андреевичь, князь Борис Константиновичь, князь Андрей Федоровичь Ростовьскыи, князь Дмитрiи Костянтиновичь Ноготь Суждальскыи, князь Семенъ Дмитреевичь, князь Иван Василiевичь Смоленскыи, князь Василеи Василiевичь Ярославскыи, князь Роман Василiевичь Ярославскыи, князь Федор Романовичь Белозерскыи, князь Василiи Михаиловичь Кашиньскыи, князь Федор Михаиловичь Можаискыи, князь Андреи Федоровичь Стародубскыи, князь Василiи Костянтиновичь Ростовьскыи, князь Александр Костянтиновичь братъ его, князь Роман Михаиловичь Бряньскыи, князь Семенъ Костянтиновичь Оболеньскыи, брат его, князь Иванъ Торушьскыи…»^{88}. Так вот, в этом обширном списке, насколько я могу судить по родословным книгам, сомнения вызывают только Семен Константинович Оболенский (не нашел я такого в списках этого времени) и Роман Михайлович Брянский (Брянск вообще был уже захвачен Литвой). Да еще оболенский князь Иван Константинович назван тарусским. Не самая большая ошибка, если учесть, что оболенские князья были потомками Юрия Тарусского. В родословных Иван Константинович фигурирует как Оболенский, но в принципе ничто не мешает ему в это время занимать и Тарусу. Ну и Федора Михайловича Моложского летописец назвал Можайским. Ну, так это описка в Рогожском летописце, так как в Симеоновской летописи он именуется именно Моложским. Остальные — реальные, подтвержденные документами того времени и родословными книгами князья.

Как редактировали историю

И что же мы получаем? А вот что.

Первые сведения о Куликовской битве были записаны, видимо, вскоре после события. Такой вывод можно сделать хотя бы из того, что дата «8 сентября, суббота» названа в Краткой и Пространной летописных повестях и «Задонщине». И она соответствует 1380 г. Вряд ли, честно говоря, летописец, если он работал сильно позже, стал бы высчитывать: какой же тогда был день? Так же рано был зафиксирован и список павших в бою князей и воевод. Именно тот, который есть в Синодике и Краткой повести.

Все возвращается на круги своя

Рискну предположить: формирование того, что потом стало Куликовским циклом произведений, началось после смерти Дмитрия Ивановича. Т. е. после 1390 г. На это указывает целый ряд моментов. К примеру, совпадение до этого года текстов Троицкой и Симеоновской летописей и Рогожского летописца. Написание текста повести о Митяе и поставлении Пимена после смерти последнего. Да и вообще, давайте признаем: смена правителя, тем более такого, на время жизни которого пришлось много значительных событий, — вполне достойный повод увековечить его память на бумаге. Совсем не обязательно в виде летописных статей. Скорее в это время создаются именно отдельные повести о Литовщине, Тверской войне, битве на Дону, Нестроении в митрополии и, наконец, Житии и преставлении Дмитрия Ивановича. Все это пока еще в краткой и довольно скромной форме, без безудержного восхваления умершего.

Наконец, в 1395 г. происходит психологически очень важное событие. На Русь надвигается Тимур. Он доходит, если верить летописям, до Ельца. Но в день, когда в Москву приносят Владимирскую икону Божьей Матери (помните, ту самую, у которой будто бы молился Дмитрий, отправляясь на Куликовскую битву), Тимур поворачивает свои войска. Происходит то, что считают чудом. А это тоже достойно увековечения на бумаге.

Возможно, тогда же были сделаны и первые записи в каких-нибудь летописях. И были они, очевидно, примерно такими же, как те, что находятся нынче в Псковских летописях. То есть в них было сказано о том, что в 6888 г. великий князь Дмитрий бился с татарами на Дону, вблизи устья Непрядвы, в большом чистом поле 8 сентября, в субботу. Русские одержали победу.

Следующий этап приходится на начало XV в. Прошло лет тридцать, еще живы участники сражения. У власти — сын Дмитрия Ивановича Василий, который, кстати, довольно долго прожил в Орде. Только что (около 1406 г.) умер Тохтамыш. В том же году скончался Киприан. А в 1409 г. (не могу понять, почему везде указывается 1408-й, когда в Рогожском летописце и Симеоновской летописи четко стоит 6917-й?) на Русь вторгается Едигей. Старый недруг Тохтамыша в это время в Орде играет фактически такую же роль, что и Мамай тридцать лет назад: не будучи законным ханом, правит. Для набега же он выбирает время, когда Василий Дмитриевич находится в ссоре с Литвой (Витовтом). Как рассказывают летописи, русские и литовцы сходятся на реке Угре. Едигей присылает своих людей будто бы в помощь Василию. Но когда тот замиряется со своим тестем Витовтом, Едигей обрушивается на Московское княжество.

И что интересно: годом раньше Иван Владимирович Пронский выгоняет из Рязани Федора Ольговича. А тот недавно подписал союзный договор с Москвой. Василий Дмитриевич Московский пытается оказать помощь союзнику. Но на реке Смядве рязанцы наголову громят московские войска. Один воевода убит, второй пленен. И хотя после этого рязанские князья договариваются между собой и Федор возвращается в Рязань, но вряд ли у москвичей в это время теплые отношения к южным соседям. Как тут не припомнить Олега и не сказать про него (а заодно про рязанцев) что-нибудь «доброе»?!

Наконец, в 1408 г. портятся московско-тверские отношения. Еще год назад тверской великий князь Иван Михайлович ходил вместе с Василием Дмитриевичем Московским против Витовта. Но… Василий повел себя «не по чину». Он заключил мир с Литвой, не посоветовавшись с союзником. Больше того, в списке заключивших мир московский князь поставил тверского после своего брата Владимира. Но «по табелю о рангах» великий князь должен был стоять выше обыкновенного. Фактически Василий нанес тверичам оскорбление, повернув дело так, как будто они были не равноправные союзники, а подчиненные. Реакция последовала незамедлительная. Иван оповестил москвича: больше в литовских делах он ему помощь не окажет. И занялся изгнанием из Кашина своих родичей, поддерживавших дружбу с московским соседом (об этом я уже писал).

Ничего не напоминает? Ситуация практически идентична той, что была между 1375 и 1385 гг. Москва оказывается в чисто враждебном окружении Литвы, Орды, Твери и Рязани.

Вот в этих условиях и пишется, похоже, в Троицкой обители новая летопись, которая получила потом название Троицкая. А также Житие Сергия Радонежского. Рост интереса ко времени победы над татарами на волне Едигеева нашествия совершенно естественен.

Именно в это время отдельные произведения Куликовского цикла, возможно, редактируются и вносят в летопись. Появляется известная нам ныне Краткая летописная повесть. В отличие от старых сведений, дошедших, возможно, в составе Новгородской первой летописи, здесь убрана информация о трусости «московских небывальцев», указано побольше имен погибших (московских воевод), есть упоминание о Пересвете (чего не было в Синодике) и сказано, что союзниками Мамая были литовцы и рязанцы.

Ничего невозможного в тексте нет. Про литовцев, вон, и немцы упоминали. Наши, правда, ничего не написали о том, что литовцы их на обратном пути побили. Но вполне возможно, что какие-то отряды русские и попались под горячую руку не успевшим к бою литовцам. А русский летописец не захотел «отчетность портить».

Что касается Олега Рязанского, Краткая повесть ничего такого особенно плохого про него не говорит. Ну, предпринял он некие действия, не вызвавшие у москвичей восторга. Вероятно, речь идет о том, что Олег воспрепятствовал проходу московских войск к Дону кратчайшим привычным путем, через Переяслав-Рязанский. Причем не силой воспрепятствовал, если судить по летописи, а просто дорогу испортил («на рекахъ мосты переметалъ»). Может быть, этим и объясняется странный марш москвичей от Коломны на устье Лопасни? А не тем, что, как объясняют современные историки, Дмитрий хотел путь Ягайло преградить. Глупо это: двигаться навстречу более слабому противнику, рискуя оставить более сильного в тылу. Литовцы — ребята не трусливые, недавно трижды на Москву ходили и учинили хороший разгром. С чего же это Дмитрий должен был рассчитывать одним движением навстречу Ягайло испугать? А кабы не испугались, драться начали? А татары бы за это время традиционным путем, через Рязань, в московские земли прошли?

Другое дело, если Дмитрий уклонился, чтобы обойти основные рязанские земли. Да, честно говоря, так и не понятно, входил ли он вообще в рязанские пределы. Ведь нужно помнить: в это время существовало Елецкое княжество. И если верить целому ряду карт и работам исследователей, граница между Рязанским и Елецким княжествами как раз и проходила по Дону. Правда, до какого места, не очень понятно. Считается, что как раз до Красивой Мечи. Все, что севернее ее, было уже Рязанским. Но основывается этот вывод на договорной грамоте московского князя Ивана III с рязанским князем Иваном Васильевичем от 1483 г. В документе говорится: «…а тебе не вступатися в нашу отчину в Елеч и во вся Елецская места, а Меча нам ведати вопче». Но это обозначает только, что в конце XV в., через сто лет после интересующих нас событий, ослабевшая Рязань, отдавая Москве свои земли севернее Мечи, оставляла за собой южные, называя их елецкими.

Но где проходила граница Елецкого княжества до того, как в 1415 г. его разгромили татары («В лето 6923, Сентября. Прiидоша Татарове мнози и воеваша по Задонью реки влати Рязаньскiа, и много зла сътвориша, и градъ Елецъ взяша, и Елецкаго князя убиша, а инiи в Резань убежаша; и много воевавше, Татарове возвратишася со многимъ полономъ и богатствомъ во свояси»^{89}? К примеру, в Повести о хождении Пимена в Царьград сообщается, что рязанцы провожали митрополита в 1389 г. только до Чур Михайлова («И въ вторый день прiидохомъ до Чюръ Михайловыхъ; сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и градъ былъ бяше;…и поплыхом рекою Дономъ на низъ»^{90}). А в устье Воронежа он встретился с елецким князем и его боярами («в шестой же день приспехом до усть Вороноже реки… прииде к нам князь Юрьи Елетцкий з бояры своими и со многими людми»). Что такое Чур-Михайлов, историки до сих пор не знают, но в любом случае располагают его значительно севернее Красивой Мечи. Либо это нынешнее село Архангельское на реке Кочуре, левом притоке Дона^{91}, либо другое название нынешнего Данкова на реке Вязовне, правом притоке Дона, расположенном между Мечей и Непрядвой. В любом случае, Куликово поле могло быть уже в елецкой земле. А москвичи, при прохождении до него, могли рязанские земли либо вообще не затронуть, либо задеть лишь краем. Для того и ушли на запад.

Кстати, была еще Тула. В договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 году, про нее говорится: «Тула как было при царице при Тайдуле, и коли ее баскаци ведали…»^{92}. То есть вокруг этого города была некая территория, не принадлежавшая никому. По крайней мере, после 1381 г. А до него? В. Л. Егоров пишет: «С юга к коломенскому баскачеству примыкало тульское, занимавшее район, ограниченный с запада и севера верхним и средним течением Оки, а с востока — рязанскими пределами. Выделение его в особую территориальную единицу, имевшую собственную администрацию, подтверждается документальным сообщением о тульских баскаках. Юридически этот район на протяжении всего XIV в. считался подвластным Золотой Орде»^{93}. И через Тулу же вел из Москвы знаменитый Муравский шлях, дорога на юг. Так что Дмитрий вполне мог дойти до места битвы, ни разу не вступив в Рязанскую землю.

Краткая повесть была первой московской версией событий 1380 г. Во второй половине XV в. она попадает в тверское летописание. Похоже, что автор летописи, вошедшей в Рогожский летописец, переписал Троицкую, вставляя в нее сведения из какой-то не дошедшей до нас тверской. Но по периоду 1380–1382 гг. у него ничего дополнительного не было, потому он и принял московскую версию, не проверяя. Отсюда и несовпадение дат.

Примерно в то же время, когда в Твери (или Кашине) составлялся Рогожский летописец, появляется первый вариант «Задонщины». Тот самый, который Кирилло-Белозерский список. От летописи он отличается пока еще немного. Просто написан литературно, более хвалебно в отношении к Дмитрию Ивановичу и Владимиру Андреевичу. Плюс, Ольгердовичи в качестве союзников неожиданно всплывают. Но это-то как раз нормально. Андрей Полоцкий на Русь сбежал еще года за два до этого. Возможно, что и за год. Псковская первая летопись говорит о том, что «прибеже князь Андреи Олгердович во Псковъ; и посадиша его на княжении»^{94} под 6885 годом. Потому и считается, что он пришел в 1377-м. Однако известие о Куликовской битве в этой летописи расположено под 6886, следующим годом. Впрочем, Псковская третья летопись известие о приходе Андрея оставляет под 6885 г. же, а Куликовскую битву переносит под 6888-й. А вообще псковские летописцы с датами не в ладах были, это по их произведениям видно.

А Дмитрий Брянский (на самом деле — Трубческий) перешел на сторону Дмитрия Московского как раз в декабре 1379 г., когда московское войско во главе с Владимиром Андреевичем, Андреем Полоцким и Дмитрием Волынским (Боброком) ходило на Трубческ и Стародуб. Так что эти два князя были в то время подручными Москвы, и в битве вполне могли участие принимать. Со своими дружинами. Но «Задонщина» ничего другого на самом деле и не утверждает. Там же, даже в более позднем варианте, не пишется, что среди погибших псковичи были. Только «паны литовские».

Возможно, «Задонщина» в своем Кирилло-Белозерском варианте была написана до 1460 г. Основание для этого можно увидеть в том, что содержащийся в Тверской летописи летописец княжения Тверского, как утверждает в тексте его автор, написан был по велению князя Бориса Александровича, который умер в 1461 г. А в летописи, как я уже писал, находится кусок, подобный тому, что есть в «Задонщине» (начало и конец).

Следующим рубежом, после которого появилась новая версия Куликовской битвы, стал, по всей видимости, 1480 г., знаменитое стояние на Угре (обратите внимание: опять на Угре, как и в 1409 г.). Напомню: Ивану III пришлось иметь дело с татарами Большой (Волжской) орды и литовцами. Но теперь уже можно однозначно говорить о победе русских, хотя решающего сражения и не было.

И вот после этого, похоже, на свет появляются новые произведения Куликовского цикла. Напомню: к 80-м гг. XV в. относятся самые старые листы, использованные для создания одного из дошедших до нас списков Новгородской четвертой летописи. На 1508 г. заканчиваются записи в Софийской первой. То есть первоначальные варианты этих летописей, возможно, писались и раньше. Но мы-то видим только те, которые появились после 1480 г. Так что утверждать, что Пространная летописная повесть содержалась в летописях Новгородско-Софийской группы изначально, мы основания не имеем.

А вот что они появились не раньше 1480-го — вполне. Тут и ошибки в датировке, и появление новгородской помощи, и добавление в список погибших людей, умерших в другое время. Объяснить эти ляпы можно только тем, что «распространение» Краткой повести писалось уже значительно позже самих событий, когда никаких свидетелей в помине не было. Плюс, как я уже указывал, после присоединения Новгорода к Москве. Именно после этого и летописи новгородские можно было подправить в необходимом победителям духе, и новгородцев в участники событий записать.

Да, кстати, и на Рязань «наехать». Ведь после присоединения Новгорода (1478) и Твери (1485), у москвичей оставался один соперник — Рязанское княжество. Был еще Псков, но там с 1462 г. уже сидели князья, которых направляли из Москвы. Так что опорочить единственных конкурентов, показать, что они испокон века «предатели Родины», — святое дело.

И, наконец, XVI в., его начало. Именно тогда появляется Сказание о Мамаевом побоище, фактически завершившее создание летописного мифа о Куликовской битве. Через полторы сотни лет автор Сказания начал вписывать массу подробностей, которые ему уже никто не мог рассказать. А последующие историки решили ему поверить.

Похоже, Сказание формировалось все же в 20-е гг. при составлении т. н. Никоновской летописи. То есть первичной является не Основная, а Киприановская редакция, и прав был С. К. Шамбинаго, а не Л. А. Дмитриев. Создавался новый вариант истории о Куликовском сражении именно из-за того, что готовилась специальная митрополичья версия летописи. Для нее собирали все, что только можно. И из этого всего делали сводные статьи. Причем не очень-то даже и смотрели, насколько различные материалы стыкуются. Что, конечно, и в статьях за 6888 и 6889 гг. Никоновской летописи видно. На два года разнесены статьи потому, что с конца XV века на Руси утверждается сентябрьское начало года. Между прочим, в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях начало года, похоже, еще мартовское. Хотя в Новгородской четвертой в вопросе о начале года сам черт ногу сломит. Там в годовых статьях полная неразбериха.

Киприановская редакция Сказания, кстати, Ягайло с Ольгердом не путает. И появление в тексте Киприана разъясняет. Там пишется, что Дмитрий пригласил Киприана в Москву после того, как узнал, что Митяй умер, а Пимен самовольно стал митрополитом. По версии автора Никоновской летописи, это было в 6888 г. Выше я уже говорил, что такого случиться не могло. И что в Рогожском летописце (а стало быть, и в Троицкой летописи) даты появления Киприана в Москве изложены правильно. Но в Никоновской летописи по крайней мере попытка предпринята. В других редакциях Сказания этого нет. Еще в Основной редакции и епископ Коломенский назван Геронтием вместо Герасима. Что заставляет думать: написана она была еще позже, и кем-то не слишком грамотным.

Особенностью Киприановской редакции, писавшейся при митрополите, является и существенное расширение роли церкви в событиях 1380 г. Именно в связи с этим становится понятно, почему Дмитрий получает благословение сразу у трех церковных, ведущих в то время, иерархов: Киприана, Сергия и коломенского епископа Герасима.

К той же второй четверти XVI в. относятся и очередные правки других произведений, имеющих касательство к теме Куликовской битвы. В новой редакции Жития Сергия Радонежского появилось сообщение об отправке им на битву Пересвета и Осляби. В «Задонщине» перечень земель Кирилло-Белозерского списка был заменен на перечень городов и появилось исчисление погибших по их землям, в котором упоминались и новгородцы, и даже рязанцы.

После этого история начала выглядить так. Мамай, правивший всей Ордой от имени «царя» (напомним: русские никогда не звали татарского властителя ханом, только царем), убил этого царя и стал владеть всем сам. Он злился на Дмитрия за поражение на Воже. Поэтому собрал войска, нанял фрягов, черкасов и ясов (и кого-то еще, не названных) и пошел на Русь. Перешел Волгу, дошел до реки Воронеж и расположился кочевать.

Олег Рязанский, узнав, что Мамай уже на Воронеже, на его земле, послал ему дары и жалобу на Дмитрия, который отнял у рязанцев Коломну. Олег же сообщил о намерениях Мамая идти на Русь Ягайло. При этом он высказал предположение, что Дмитрий, узнав о нашествии, убежит на окраину своих земель (в Новгород или на Двину), и можно будет занять его земли, а Мамая умилостливить дарами.

Мамай потребовал от Олега и Ягайло прислать ему свои войска. Будто бы для того, чтобы подтвердить верность, так как у него и самомго сил достаточно. За это обещал отдать им Русь (стало быть, себе брать не собирался!).

Дмитрий получил сообщение о том, что Мамай стоит на Воронеже (не сказано, от кого), и обратился за благословением к Киприану. Киприан посоветовал узнать, правда ли это, и собирать войска. Дмитрий обратился сперва за помощью к Михаилу Тверскому, который отправил в Москву Ивана Холмского (надо так понимать, с воинами). Из Боровска был вызван Владимир Андреевич.

В это время пришло подтверждение: Мамай собирается в поход. Опять идет к Киприану. Тот интересуется: не провинился ли чем-нибудь Дмитрий перед Мамаем? Дмитрий говорит, что не виновен. В этот момент приходят послы от Мамая с требованием дани, «как при Узбеке». Дмитрий отказывается, соглашаясь выплатить только то, о чем договаривались раньше (как раз приходит осень, время платить дань). Но послы отвергают предложение. При этом сообщают, что Мамай уже на Дону.

Опять идет князь к митрополиту. Киприан предлагает отправить столько золота и серебра, сколько можно собрать. Дмитрий посылает посольство с дарами. Посол Захария Тютчев в рязанской земле узнает о присоединении к татарам Олега и Ягайло, и шлет об этом сообщение. Тогда Киприан советует сопротивляться. Дмитрий посылает «стражу» на Тихую (или Быструю) Сосну, с заданием «взять языка», а сам рассылает по русским землям приказ собираться у Коломны 31 июля.

Возвращается разведка с «языком». Тот сообщает, что Мамай не торопится, потому что «ждет осени и объединения с литовцами». Тогда Дмитрий переносит сбор войска на 15 августа.

В Москве к этому времени собираются князья Белозерские, Кемский, Каргопольский, Андомские, Ярославский, Прозоровский, Курбский, Ростовский, Устюжский. Можно так понять, что они были на пиру у московского тысяцкого Микулы Васильевича, потому и оказались в Москве.

18 августа Дмитрий идет помолиться в Троицу. И просит у Сергия Пересвета и Осляби, так как те известны как прекрасные воины и полководцы.

В Москве Дмитрий молится перед иконой Владимирской Божьей Матери и перед массой святых реликвий, и выступает на Коломну. Выходят по трем дорогам. Владимир — по Брашевской, князья Белозерские — по Болвановской, сам великий князь — на Котел. С собой он берет десятерых купцов-сурожан, «чтобы те могли рассказать в далеких странах, что случится на поле битвы, поскольку их везде знают».

В Коломну великий князь приходит 28 августа, в субботу. В воскресенье в поле проводит смотр и распределяет силы по полкам. Себе берет белозерцев, полк правой руки отдает Владимиру и ярославцам, полк левой руки — Глебу Брянскому, передовой — всеволожам. Благословляется у Герасима и трогается к устью Лопасни. Там останавливается и дожидается Тимофея Вельяминова, который приводит из Москвы остальные силы.

Дмитрий отдает приказ: ничего не трогать в рязанской земле. И в воскресенье начинает переправляться через Оку. Сам великий князь переходит реку на следующий день. У переправы остается Тимофей Вельяминов, ждать отставших. Князя волнует, что у него мало пехоты. Подсчет сил показывает, что собралось 200 тысяч.

Узнав о выступлении Дмитрия со столь большими силами, Олег и Ягайло не решаются присоединиться к Мамаю. Ягайло, уже начавший движение, останавливается у Одоева. Решают ждать: чем закончится?

Наступает сентябрь 6889 г. от С. М. Дмитрий приходит на Березуй, за 23 «поприща» до Дона. Здесь к нему присоединяются Андрей Полоцкий с псковичами и Дмитрий Брянский со своими людьми. Вперед отправляется дозор. Князь потихоньку продвигается к Дону. Дозорные привозят «языка» из сановников Мамая. Тот сообщает, что Мамай на Кузьмине гати, но не торопится, так как ждет Олега и Ягайло. На Дону будет через три дня. Начинается совещание: переправляться ли? Тут поспевает пешее ополчение. Пересчитывают войско снова: 400 тысяч. Ольгердовичи советуют переправиться, так как за рекой люди будут биться крепче, зная, что отступать некуда. Так и решают. Переправляются до ночи на 8 августа. Ночью Боброк, знаменитый полководец, ведет Дмитрия на Куликово поле, показывать приметы. Татары уже здесь, поскольку Дмитрий с Боброком останавливаются «между полками». Смотрят в сторону татар и видят, что позади них воют волки, а с правой стороны от татар на Непрядве беспокоятся птицы. Выделил слова, потому что получается, что татары стоят правым флангом к Непрядве.

Дальше идет описание ряда видений. Так, некий Фома, поставленный на страже «на реке на Чюре Михайлове», вилит, как на надвигающееся с востока войско нападают пришедшие с юга два светлых юноши (считается, что это святые Борис и Глеб). Двое других воинов видят святого Петра Московского, избивающего эфиопов.

На утро до третьего часа дня (около половины девятого по нашему счету, учитывая широту и время года) ничего не было видно. Только потом начало проясняться. Дмитрий отправляет Владимира «вверх по Дону в дубраву» с Засадным полком. Опять-таки обращаю внимание: дубрава располагалась выше по течению Дона от места битвы. Полк правой руки достается Микуле Васильевичу. Сам князь меняется одеждой с Бренком. Тут приходит письмо и освященный хлебец от Сергия. Дмитрий молится и дает приказ медленно наступать.

С татарам сходятся в шестом часу. На поле, хотя оно раньше и охарактеризовано как огромное, становится тесно. Дмитрий ненадолго отправляется в «сторожевые полки», но потом возвращается в «великий». Мамай следит за боем с холма.

Когда полки сходятся, из татарского выезжает богатырь и начинает вызывать противника. Выходит Пересвет. В результате схватки оба гибнут.

В седьмом часу начинается общий бой. К девятому татары начинают одолевать. Под Дмитрием убито два коня, сам он ранен и укрылся в дубраве под упавшим недавно, а потому еще зеленым деревом. Боброк не пускает Засадный полк, несмотря на желание Владимира. Только когда к исходу девятого часа южный ветер подул со спины воинам Засадного полка, Боброк дал команду к атаке. Опять-таки: это значит, что, по мнению автора Сказания, Засадный полк стоял спиной к югу, а стало быть, атаковал на север!

Татары бегут. Русские преследуют их до Мечи. Многие татары утонули в реке (какой — не ясно).

Начинают искать князя. Находят в дубраве по правую руку. Дубрава в тексте упоминается только дважды: как место укрытия Засадного полка и как место обнаружения Дмитрия. Одна ли это дубрава? Если одна, то Засадный полк стоял за правым флангом русских войск.

Считают потери. Убиты князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, князь Федор Семенович (кто такой, не ясно), князь Иван Михайлович (тоже не ясно), князь Федор Тарусский и его брат Мстислав, князь Дмитрий Монастырев, воеводы: Семен Михайлович, Микула Васильевич, Михаил и Иван Акинфичи, Иван Александрович, Андрей Шуба, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич, Волуй Окатьевич, Михайло Бренко, Лев Мозырев, Тарас Шатнев, Семен Мелик, Дмитрий Минин, Александр Пересвет. Всего погибло 360 тысяч. Князь велит похоронить всех, «кого успеют» на поле между Доном и Мечей. И пошел назад через рязанскую землю. Тут ему сообщили, что Олег приказал возвращавшихся грабить. Дмитрий собрался на Олега, но тот ушел на литовскую границу. Бояре перешли к Дмитрию, и тот отправил в Рязань наместника. Ягайло же, не дойдя до поля одного дня, узнал о битве и ушел.

В Коломну русские вернулись 21 сентября. Простояли там четыре дня и отправились в Москву.

Мамай же по возвращении собрал новое войско и собрался идти в набег. Но узнал, что на него идет Тохтамыш из Синей Орды. Был бой на Калке. Тохтамыш победил. Мамаевы князья решили ему сдаться. А сам Мамай с единомышленниками и казной сбежал в Кафу. Где его и убили местные, позарившись на богатства.

Так в принципе было завершено создание основного варианта официальной истории Куликовской битвы. В дальнейшем к нему добавляли немного. В Основной редакции Сказания, к примеру, в списке погибших появились нижегородские бояре. В поздней «Задонщине» — рязанские.

Даже тогда им не очень верили!

Если быть точными, придется признать: попытки авторов Никоновской летописи внедрить собственную версию битвы успехом не пользовались. Как литературное произведение — это да, Сказание заткнуло за пояс «Задонщину». Более 150 вариантов — это сильно! Но относительно использования сведений из Сказания в качестве исторического источника… Берем Ермолинскую летопись конца XV в., и видим в ней что-то вроде комбинации из Краткой и Пространной повести. Симеоновская летопись (список — первая половина XVI в.) — Краткая повесть. Типографская летопись (начало XVI в.) — Пространная повесть. Да, что там! Берем Степенную книгу царского родословия. Фактически, это первая попытка изложить русскую историю не в виде хроники (старейший список — 1560-е гг.). Причем, это сугубо официальный, можно считать, документ.

«Глава 7. О преславнеи велицеи победе за рекою Дономъ на безбожный татары аггельскимъ пособиемъ и святыхъ мученикъ и о погибели злочестиваго Мамая»

«Бестудныи же Мамай срама исполнися, вь похвалы место бесчестие прииде ему. И поиде самъ на Русьскую землю, похвалився, со всеми князи ординьскими и со всею силою татарьскою и половецкою, наипаче же к симъ многи рати понаимовалъ: бесермены и армены и фрязы, черкасы и буртасы. Бяху же тогда с Мамаемъ единомыслении советницы литовьскии князь Ягаило Олгерьдовичь со всею силою литовьскою и лятцькою и князь Олегъ Иванович Рязаньскии.

И тако окаянный Мамай разгордився, понежь всею Ордою и царьми владяше. и заповеда всемъ советникомъ своимъ со всеми воиньствы вкупе быти у реки Оки на брезе. Бысть же месяца августа. Слышавъ сиа, великии князь Димитрии Ивановичь иде к соборной церкви, и пролиавъ слезы, воздыхая из глубины сердца своего къ Богу и Пречистой Его Матери, и рече:

Молитва. „Господи Боже нашь всемощныи, и всесилныи, и крепкии въ бранехъ, воистинну Ты еси Царь Славы и всея твари Содетель. Помилуи ны молитвъ ради Пречистыя Твоеа Матере и всехъ святыхъ Твоихъ, не остави насъ, егда унываемъ, Ты бо еси Богъ нашь и мы людие Твои. Посли руку Твою свыше и помилуи ны, и посрами врагы наша, и оружиа ихъ притупи! Силенъ еси Господи, и кто противъ станетъ Ти? Помяни, Господи, милость Свою, юже отъ века имаши на роде христианьстемъ. И Ты, о многопътая и Пресвятая Царице Госпоже Дево Богородице, честнейшая небесныхъ чиновъ, и всея вселенныя заступнице, и прибежище миру, и всего живота человъческаго корьмителнице, воздвигни, Госпоже, руце Свои пречистои, има же носила еси истиннаго Бога, ис Тебе воплощеннаго, Его же моли за мя грешнаго, да достоинъ буду главу и животъ свои положити за имя Сына Твоего и за Твое! Иноя бо помощници не имамы развие Тебе, Госпоже. Избави насъ отъ сыроядецъ сихъ, да не порадуются вражьдующии ми бес правды, ни рекутъ погании: „Где есть Богъ ихъ, на Него же уповаша?“ И да постыдятся вси, являющии рабомъ Твоимъ злая, яко азъ рабъ Твои есмь и сынъ рабыня Твоея. Испроси ми, Госпоже, силу и помощь отъ святаго жилища Сына Твоего и Бога моего на злаго моего супостата, нечестиваго врага Мамая. Постави ми, Госпоже, столпъ крепости отъ лица вражиа, возвеличи имя христианьское надъ погаными агаряны и посрами вся супротивныа наша! И да разумеютъ языцы, яко с нами Богъ и Того есть слава въ векы. Аминь“.

И призва вся своя велможи и вся князи Рускиа земля, сущая подо властию его, и рече имъ: „Лепо есть намъ, братие, да идемь противу сыроядецъ сихъ. Не пощадимъ живота своего, еже положити главы своя за православную веру христианьскую и за святыя церкви и за вся христианы, да не приати будутъ гради наши погаными, да не запустеютъ святыя церкви и не разсеяни будемъ по лицу всея земли, да не поведени будутъ жены наши и дети въ пленъ, да не томимы будемъ отъ поганыхъ по вся дни. И нынъ, братие, приспе время подвига. Потягнемъ мужескы, помощницу имуще Пречистую Богородицу! И Та умолитъ за насъ Сына Своего Христа Бога нашего, яко да милостивъ будетъ намъ зде и въ будущий векъ“. И отвещаша ему рустии князи и вси велможи его: „О велеумныи господине, рускии царю! Яко же рекохомъ ти, еже животъ нашь положити за тя, ныне же готови есмы тебе ради за избаву христианьскую и кровь свою пролиати, ею же омыетъ намъ Господь вся преже съдеянная нами прегрешениа“.

Великий же князь Дмитрии, восприимъ Авраамлю доблесть, устремися на поганыя, вземъ съ собою скипетре Царя Небеснаго непобедимую победу, животворящии крестъ Христовъ. И поиде с Москвы и прииде на Коломну.

И вшедъ въ церковь Пречистыя Богоматери, и прилежно помолися и благословився у епископа Герасима. И поиде с Коломны августа 20 и преиде за реку Оку со всеми многими воиньствы. И прииде к реце к Дону сентября 6. И ту присла к нему преподобный игуменъ Сергии, великий чюдотворець, благословение, списаниемъ укрепляя его на подвигъ противу безбожныхъ татаръ, возвещая ему помощь Божию, хотящую быти.

И тако вси, вооружившеся и Бога помощьника имуще, поидоша за Донъ на реку Непрядву. Оле крепкиа и тверьдыя деръзости и мужества! Оле како не пощаде живота своего избавлениа ради христианьскаго! Оле благаго произволениа и умышлениа неотложнаго! О како уготовися не токмо до крови, но и до смерти страдати за веру Христову и за святыя церкви и за врученное ему отъ Бога словесное стадо Христовыхъ овецъ, за нихъ же яко истинный пастырь душю свою полагати тщашеся, подобяся преже бывшимъ мученикомъ! Святии бо мученицы на страданиа и раны любьве ради Божиа, яко же на пищу, на смерть яко тако и сеи боголюбивыи и крепкыи смерть яко приобретение вменяше, не усомнеся, ни убояся татарьскаго множества, не обратися въспять и не рече въ сердци своемъ: „Жену имею и дети, и богатество многое“. Но безъ сумнениа на подвигъ, и напреди выеха и в лице ста противу окаянному волку Мамаю, хотя исхитити отъ устъ его словесное стадо Христовыхъ овецъ. Тем же всемилостивыи и человеколюбивыи Богъ благиа ради его деръзости не покосне, ни умедли, ни помяну перьваго его съгрешениа, но въскоре милость Свою яви на насъ и посла ему свыше помощь Свою. Егда убо обои полки съступишася, аки силнии тучи, и блеснуша оружиа, аки молниа в день дождя, ратнии же, за руки емлюще, сечахуся. И тогда мнози достовернии видеша святаго архистратига Михаила и прочая святыя аггелы, и святыхъ мученикъ Георгиа и Дмитриа, и Бориса и Глеба, помагающихъ ему на супротивьныя. И такова бысть брань зельна, яко и по удолиемъ кровь течаше, и Донъ река, с кровию смесився, потече. Главы же татарьскыя аки камение валяхуся и трупиа мертвыхъ аки дубрава посечена. Погании же сами видеша три солнечныя полкы блистающая, отъ нихъ же исхожаху на нихъ пламенныя стрелы, и до конца побъжени быша отъ христианьскаго оружиа. Окаянный же Мамай Божиею силою гонимъ, побеже и без вести погибе.

Богохранимыи же великий князь Дмитрии таковыя ради отъ Бога дарованныя ему преславныя победы хваламъ достойно имяа приобрете, иже и доныне славимъ есть и удивляемъ не токмо отъ человъкъ, но и отъ самого Бога, к Нему же наипаче подвизашеся угодная сотворити всъми добрыми детельми, ими же и аггелы удиви, и человъки возвесели. Сице добрымъ подвигомъ подвизася мужественъ за люди своя Господа ради. Мнози же тогда, иже с нимъ подвизавшиися не токмо до крови, но и до смерти, и таковою смертию бесмертны животъ получиша отъ Бога и не токмо многимъ съгръшениемъ оставление прияша, но и веньцы мученическыми почьтени быша, равно яко же и перьвии мученицы, иже веры ради Христовы пострадаша отъ мучителей и умроша исповеданиа ради Христова. Сии же тако же в последнее время за веру Христову и за святыя церкви умроша и равно съ сими веньцы приаша. А иже тогда отъ сопротивныхъ уязвляеми и по победе живи обретошася, сии кровию своею омыша перьвая ихъ согръшениа, и яко победители крепьцы врагомъ явишася. и великимъ хваламъ и чести сподобишася, и венцемъ достоини быша и чтоми не токмо отъ человекъ, но и отъ Бога.

И возвратися великий князь Дмитрии с великою победою, яко же древле Моисеи Амалика победи, тако же и сии достохвальныи великий князь Дмитрии Мамаеву силу победи. Окаянному же Мамаю ожесточи Богъ сердце, яко же древле фараону къ своеи ему погибели, яко прибеже не во мнозе ко своимъ ему во Орду, и пакы собравъ остаточное свое воиньство, и отъинуду совокупивъ силу многу, и распыхався паки, скоро поиде к Рустеи земли, хотя озлобити христоименитое стадо, яко не ведыи окаянный, иже всякъ иноплеменникъ, озлобивыи русьскиа люди, иже суть Христовъ жребии, и самъ отъ Бога казнимъ бываетъ.

И тогда из Синие Орды прииде на гордаго Мамая царь Тактамышь, ему же приложишася князи Мамаевы. Мамай же в Кафу побьже, идеже и убиенъ бысть, и память его с шумомъ погибе. Вся же Орда покорися Тактамышю»^{95}.

Как видим, это тоже никак не Сказание. Так что и в официозе, так сказать, его не признали достойным считаться историческим текстом.

Если уж кто и ввел Сказание о Мамаевом побоище в число исторических источников, так это «последний русский летописец» Василий Татищев в XVIII в. Причем он же внес в текст, взятый за основу в его «Истории Российской», самое значительное число новаций. У него Дмитрий, узнав о Мамаевом нашествии, велит укреплять Москву, Коломну и Серпухов. Владимир Андреевич почему-то пребывает в Городце (это, правда, у более поздних историков не утвердилось). За помощью посылают в Новгород и Псков. Дата выступления из Москвы — 20 августа. К Березую (Татищев, вслед за некоторыми списками Никоновской летописи именует место Березой) пришли 1 сентября. Передовой полк на поле боя возглавил тверской князь (надо так понимать, Иван Холмский), левый — белозерцы с ярославцами, правый — Ольгердовичи с новгородскими, псковскими и северскими полками. Владимир Андреевич сначала возглавляет вместе с Дмитрием Нижегородским (ранее нигде не фигурировал) резерв, но потом уходит в засаду.

Оба войска у Татищева стоят на холмах, а потом начинают спускаться друг навстречу другу. Причем, идут стеной (то есть это пехота). Хотя потом сообщается, что сперва съезжались сторожевые полки.

Бой, кстати, идет у реки Мечи («И был тягчайший бой у реки Мечи»)^{96}. Большим полком командуют в итоге Глеб Брянский и Тимофей Васильевич. Именно на него и нацелен основной натиск татар («вся сила татарская идет на середину, имея намерение разорвать»)^{97}. Правым флангом командует Андрей Ольгердович. Татары разбивают левый фланг и минуют дубраву, где стоял Засадный полк Владимира и Дмитрия Волынца, который охарактеризован как «воевода литовский». Тогда те наносят удар со стороны и в тыл. А Дмитрий Ольгердович с северянами и псковичами «сзади большого полку вступил на то место, где оторвался левый полк»^{98}. Тогда большой полк тоже двинулся вперед. Но татары еще не были разгромлены. «Было уже девять часов, и была такая сумятица, что не могли разобрать своих, ибо татары въезжали в русские полки, а русские в полки татарские»^{99}. Но потом солнце стало позади русских полков и ветер потянул с тыла (в начале же боя солнце и ветер были русским в лицо). Лишь тогда татары побежали. У татарского лагеря опять был бой, но и здесь русские победили. Возвратились из преследования только к заходу. В Москву пришли 28 сентября.

И главное: Татищев так и не мог прийти к выводу: сколько же было русских? У Оки он определяет их численность в 20 или 200 тысяч. Потом говорит, что у Дона собралось 40 тысяч. Потом во время боя он пишет: «И было видно, что русская сила несказанно многая, что более четырехсот тысяч конной и пешей рати»^{100}. При подсчете потерь указывает: «осталось всех нас сорок тысяч, а было до 60 000 (400 000) конной и пешей рати»^{101}. Но в самом конце приходит все же к выводу, что «оставшихся нашли до сорока тысяч, и с 20 000 убиты и ранены были, иные же с бою бежали»^{102}.

Как видим, именно Татищев в XVIII в. окончательно породил то, что считается теперь схемой боя на Куликовом поле. Потому что даже в Сказании не указано, с какого фланга русских войск располагался Засадный полк. Не говорится о разгроме левого фланга. Нет ничего и о резерве за главным полком, и о бое у татарского лагеря. Все это в оборот вводит только историк, работавший через три с лишним века после событий. А нынешние исследователи вслед за ним повторяют.

Но при этом Татищев-то четко говорит: атака Засадного полка исход боя не решила. Только изменение направления ветра и солнца заставило татар начать отступление. У них еще и сил на последний бой у лагеря хватило.

Но, приняв татищевскую схему построения, его же описание хода сражения историки почему-то игнорируют. Так же, как и его соображения о численности войск. А ведь он явно приходит к тому, что русских было 60 тыс., из которых погибло, было ранено и разбежалось 20 тысяч. О татарах же историк пишет: «Такоже и татарская сила многочисленна весьма»^{103}. То есть из его писания не следует даже, что татар было больше. И уж точно это невозможно трактовать так, что их численность очень сильно превышала русскую.

Самое интересное: ничего о значительном превосходстве татар в численности не говорят ни сами произведения Куликовского цикла, как мы уже видели, ни даже Карамзин в своей великодержавно-верноподданической «Истории государства Российского». Все, что последний утверждает, так это то, что «сила татар еще превосходила нашу»^{104}. А «нашей», по нему, было 150 тысяч.

У Карамзина же ход сражения решает атака Засадного полка (как в Сказании). Еще у него фигурируют дата выступления из Коломны — 20 августа, и дата переправы через Оку — 26 августа.

Зато у него нет никакого передового полка и резерва. И распределение воевод по полкам иное, чем у Татищева: центр — Ольгердовичи, Белозерские, Микола Васильевич, Иван Квашня, Бренок, князь Иван Смоленский (вот кто это, не знаю); правый фланг — Андрей Ростовский (тут Карамзин указывает реального князя, вместо неведомого Дмитрия), Андрей Стародубский (реален), Федор Грунка; левый — Василий Васильевич Ярославский (вместо неведомого Андрея, фигурировавшего ранее), Федор Моложский (реален), Лев Морозов; Сторожевой (надо так понимать, тот, который у других Передовой) — Михаил Иванович Акинфич, Семен Оболенский, Иван Тарусский, Андрей Серкиз, Засадный — Владимир Андреевич, Дмитрий Волынский, Роман Брянский, Василий Кашинский (реальные лица).

Видно, что Карамзин стремился подчистить ошибки старых источников. К примеру, вводя реальных князей (хотя ниоткуда не следует, что они были на Куликовом поле). Правит он и даты. Так, Карамзин принимает 20 августа как день прибытия в Коломну, как это записано в Пространной повести. Правда, для этого ему приходится убрать дату посещения Дмитрием Троицы, посколько за два дня съездить туда, вернуться в Москву, выступить из нее с полками и дойти до Коломны (90 км) невозможно. Дальше: так как в Пространной повести сказано, что через Оку у Лопасни начали возиться в воскресенье, Карамзин изменяет стоящую там дату 25 августа на 26-е, которое на самом деле в 1380 г. было воскресеньем. Вообще, заметно, что предпочтение он отдавал Пространной летописной повести, а не Сказанию, что характерно.

Но окончательные штрихи на картину официальной версии Куликовской битвы нанес не летописец и не историк, а сугубый любитель. В 1820 г. директор училищ Тульской губернии С. Д. Нечаев выступил с инициативой установки памятника в честь героев Куликовской битвы. Поскольку он-де определил место боя. По счастливой случайности, оказалось оно как раз на принадлежащих ему землях, у села Куликовка. По его словам, в этих местах часто выкапывали древнее оружие и прочие предметы старины. А главное, у села Рождествена (Монастырщина тож) сохранился остаток Зеленой Дубравы, в которой скрывался Засадный полк.

Ну относительно дубравы — это вообще из разряда приколов. Почему Нечаев решил, что это название, не знает никто. В произведениях Куликовского цикла ничего не говорит за это. Просто речь идет о том, что Засадный полк скрывался в лесу. Тем не менее с легкой руки тульского помещика Зеленая Дубрава пошла кочевать по серьезным научным трудам.

Относительно нечаевских находок говорить сложно. Рассказывали, что они были, и он с удовольствием раздаривал выкопанное друзьям. Но вот относились ли эти вещи ко времени Куликовской битвы? Ведь сам Нечаев определить даты своих находок не мог. А послать профессионала, чтобы он проверил, никто почему-то не удосужился. Да и было-то таких профессионалов в России начала XIX в. раз-два, и обчелся. А теперь о судьбе нечаевских вещей ничего не известно. То немногое, что он опубликовал в «Вестнике Европы» в 1821 г., по просьбе авторов книги «Загадки Древней Руси» оценил доктор исторических наук А. К. Станюкович. Оказалось, что из восьми вещей к XIV в. можно отнести только три. При этом наконечник стрелы типа «срезень» использовался в XIII–XIV вв., а один из видов нательных крестов с одинаковым успехом может быть отнесен как к XIV, так и к XVI в. Так что утверждать, что все это было потеряно именно в 1380 г., — смело.

Тем не менее все остались удовлетворены, памятник воздвигли там, где порекомендовал Нечаев, и историки будущих времен наперебой начали привязывать свои построения войск и схемы сражения к нечаевскому полю. Что самое смешное: продолжают это делать и до сих пор. Хотя с 80-х гг. прошлого века, когда сподобились наконец всерьез заняться археологией Куликова поля, давно убедились: никаких таких находок, позволяющих говорить, что здесь было грандиозное сражение, нет!

Все мы немножечко болгары

А теперь обещанная «булгарская версия». Своим появлением она обязана казанскому источниковеду Фаргату Габдула-Хамитовичу Нурутдинову. По его утверждению, у него хранятся древние булгарские летописи и другие произведения.

История их появления очень любопытна. По уверению Ф. Г.-Х. Нурутдинова, древние документы, написанные арабской вязью на тюркском языке, веками хранились и передавались от отца к сыну в некоторых семьях тех, кто теперь называется казанскими татарами. В конце XIX в. последователи создателя партии волжских булгар — мусульман «Фиркан наджия» Сардара Гайнана Ваисова собрали книги в своей библиотеке. На пользу книгам это не пошло. В 1884 г. библиотека погорела. Да и царским властям не нужны были «татарские националисты» с их Великой Болгарией. Потому их повысылали. Уцелевшие книги с семьей Нигматуллиных оказались в Казахстане, в Петропавловске. Там в 20-х гг. семь булгар-ваисовцев и два русских под руководством некого Сайфуллина перевели летописи на русский язык. Через десять лет Ибрагим Нигматуллин переписал переводы в тетради. И тут, в 1939 г… пришли злобные советские энкавэшники и конфисковали оригиналы. После чего те, естественно, исчезли. А тетради остались. И с 1966 г. находятся у племянника И. Нигматуллина Ф. Нурутдинова.

Естественно, тетрадки с такой легендарной историей большинство исследователей подлинными не признали. Хотя есть вполне серьезные историки, вроде Ю. К. Бегунова, которые уверены в их аутентичности.

Честно говоря, в вопросы истинности я лезть не собираюсь, так как не привык рассуждать о документах, которые не держал в руках. Сомнения, конечно, есть. К примеру, как человек, не понаслышке знающий работу советских органов безопасности (правда, в застойные годы), не верю, что чекисты 30-х гг. могли забрать рукописи на арабском, но оставить тетради на русском. Уж если они забирали бумаги, так подчистую. Скорее можно представить, что ваисовцы, оставшись без старинных бумаг, собрались и записали то, что помнили. Причем, понятно, что по-русски, по-тюркски им было бы сложнее. Все же люди эти уже не первое десятилетие жили среди русского населения.

С другой стороны, трудно предположить, что у волжских булгар не было своих письменных произведений. Это был очень культурный народ, по древности своей явно превышавший русов. Да и вообще: если в других мусульманских странах писали исторические и географические произведения, почему в находящейся на торговых путях Волжской Булгарии этого не могли делать?

Но это и не важно. Мое дело в данном случае — познакомить читателя с новой версией Куликовской битвы. И указать, что в булгарских источниках есть ряд очень интересных моментов, не позволяющих их просто так откинуть.

Как говорит Ф. Г.-Х. Нурутдинов, информация, касающаяся Куликовской битвы, имеется в двух летописях: свод волжско-булгарских летописей Бахши Имана «Джагфар тарихы» (1681–1683) и свод карачаево-булгарских (балкарских) летописей Даиша Карачая аль-Булгари и Юсуфа аль-Булгари «Нариман тарихы» (1391–1787).

В «Истории Джагара» сведений не так много.

«Мамай… переправил кыргызских биев к Азану, и они передали ему следующую ложь: „Арабшах присоединился со всей ордой к Мамаю и посоветовал тебе прислать кыпчакскому улубию дань и отряд с туфангами для наказания московских бунтовщиков. В противном случае он пообещал напасть на тебя со всей ордой Мамая“. Эмира как молнией поразило это известие. Он тут же вызвал бека Сабана и велел ему идти на Шир для соединения с Мамаем с двумя тысячами черемшанцев Чаллы-Мохаммеда, тысячью башкортов, буртасской тысячью Гарафа и тысячью кисанцев, а также с двумя туфангами Аса, ученика пушечного мастера Тауфика. Прощаясь с сардаром, эмир откровенно сказал ему: „Пусть лучше погибнете вы, чем все государство“. Увидеть возращение войска Азану не довелось, т. к. вскоре после ухода Сабана он умер. Эмиром стал его сын Би-Омар. А Сабан направился в Кыпчак и соединился с 80-тысячной ордой Мамая на развалинах старой крепости Хэлэк. Перед битвой наши захватили в поле русского воина, одетого в рясу папаза. Сабан хотел допросить его и отпустить, т. к. наши никогда не трогали никаких священников, но тут подъехал Мурза-Тимур и убил пленного копьем. Наши узнали этого разбойника, и Гараф тут же отправил его в ад таким же копейным ударом. Тут улубий, взяв в заложники Чаллы-Мохаммеда, велел атаковать 60 тысяч русских и 10 тысяч примкнувших к ним артанских всадников в неудобном для этого месте. Наши, наступая на правом крыле, быстро расстроили стрельбой из караджея, а затем и растоптали 10 тысяч стоявших перед болотом русских пехотинцев. Дело было очень жарким. Под Гарафом убили лошадь, и он, уже пеший, взял у убитого кара-джея и поразил стрелой балынского бека. Потом оказалось, что это один из московских бояр оделся в одежду своего бека и стал впереди войска, дабы того не убили. А Сабан при этом все удивлялся тому, что не видит хорошей русской конницы. А она, оказывается, была поставлена в поскын в лесу за болотом, и деревья в нем были подрублены для быстрого устройства завала в случае вражеского прорыва. И когда балынский бек увидел гибель своего левого крыла, то в ужасе бросился скакать прочь со своими ближайшими боярами. А бывшие в засаде приняли его за татарина и свалили на него подрубленное дерево, но бек все же остался жив.

А наши, покончив с левым крылом русских, уперлись в болото и остановились. Мамай, наблюдавший за битвой с высокого холма позади войска, воспринял эту заминку за проявление трусости и велел своему лучшему монгытскому алаю подогнать наших ударом в спину. Сабан едва успел развернуться и встретить кытаев стрелами, а затем мечами, иначе бы его с ходу растоптали 20 тысяч степняков (кырагай).

В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков, рассекло правое крыло русских и боковым ударом расстроило балынский центр. Бий Бармак, единственный из ногайских биев, с которым наши ладили, был со своими против московского центра и тут же поднажал и погнал его. Когда он, преследуя неверных, оказался левее леса, воевода балынцев Адам-Тюряй вызвал свою 20-тысячную конницу из засады и опрокинул его сокрушительным боковым ударом.

Увидев мгновенную и напрасную гибель большинства своих, Бармак развернул уцелевших и бросился прочь мимо остервенело бьющихся друг с другом булгар и монгытов Джинтель-бия. Крымцы и анчийцы бросились бежать в другую сторону, пролетая мимо дерущихся. Бармак крикнул во всю мощь о полном разгроме, и только это заставило всех позаботиться о спасении. Оставив Гарафа с его буртасцами сдерживать напор русских, Сабан стремительно повел остальных домой. Во время отступления, однако, многие наши опять сцепились с новыми ногайцами Джинтель-бия и отчаянно резались друг с другом на ходу. Гараф же удерживал напор балынцев столько, сколько это было возможно. Адам-Тюряй, увидев, что бьется против булгар, выдвинул против них свежих артанских всадников, а сам отправился с балынцами к холму. Мамай, завидев их, бежал.

Ас с двумя пушками, так и не выстрелившими ни разу, был брошен у холма. Русские хотели его прикончить, но Адам-Тюряй не дал и взял мастера с его туфангами в Москву. Ас научил балынцев делать пушки, которые они вначале называли по-нашему „туфангами“. А вообще-то, в этом сражении балынцы и артанцы бились необычайно жестоко и не брали никого в плен. Когда Гараф расстрелял все свои стрелы и потерял уже шестого по счету коня, артанские балынцы бека Астея окружили его и изрубили на куски. Потом тот же Астей настиг у Шира Чаллы-Мохаммеда и, когда бек нечаянно упал с лошади, растоптал его. Бек Сабан говорил, что потерял в этом несчастном побоище всего треть воинов, но это он, скорее всего, говорил о своих джурах. Потомки Гарафа рассказывали, что Сабан не потерял, а привел домой всего треть своего отряда. В пользу этого свидетельствует клятва Сабана: либо ему, либо его детям смыть эту обиду»^{105}.

Незнакомых слов и названий тут много, поэтому переведем (опираясь на Бегунова и Нурутдинова). Начинается сообщение с того, что Мамай послал людей обмануть правителя Булгара Азана. Тому сказали, что Арабшах (брат кок-ордынского хана Уруса, главного противника Тохтамыша), упомянутый в русских летописях в рассказе о битве на Пьяне), поддерживает Мамая. И что если булгары не пришлют воинов, то будут разгромлены. Азан послал пять тысяч всадников и две пушки. Кстати, среди воинов Булгара — тысяча рязанцев (?).

Булгарские воины влились в 80-тысячную армию Мамая. Перед битвой они захватили русского воина, одетого священником. Командир булгар хотел допросить его и отпустить, так как священников они не трогали. Но приехал ногайский военачальник и убил пленного. Один из булгарских военачальников (буртас) убил ногайца. Тогда Мамай взял в заложники другого знатного булгарина и отправил булгар в атаку на 60 тысяч русских и 10 тысяч литовских всадников. Те сумели стрельбой из арбалетов расстроить левый фланг русской пехоты (10 тыс.). При этом убили человека в одежде главного русского военачальника. Но потом оказалось, что это один из знатных людей переоделся в одежду своего князя.

Потом атакующие наткнулись на болото и остановились. Мамай решил, что булгары струсили, и отправил полк кочевников (кипчаков или ногаев) подогнать их. Булгары начали с ними сражаться.

В это время левое крыло Мамая, 10 тыс. крымцев и 7 тысяч казаков, через правый фланг русских прорвалось к их центру. Центр они и ногаи тоже сбили. Но в погоне за ним миновали стоящий в засаде конный 20-тысячный полк Адам-Тюряя (будто бы Дмитрия Боброка). Те прятались в лесу за болотом. В лесу этом были подсечены деревья, чтобы создать завал перед противником. Когда главный военачальник русских, увидевший гибель своего левого крыла, бросился бежать, воины засады решили, что это враги и повалили дересья. Но военачальника не убили.

А теперь эти всадники ударили по прорвавшимся левее их расположения мамаевцам. Те бросились бежать, по пути увлекая и дерущихся между собой булгар и ногаев. Русские конники прорвались к холму, где была ставка Мамая. Тот бежал, бросив пушки. Русские забрали их и ученика пушечного мастера, бывшего при них, увезли его с собой, и тот стал учить русских делать пушки.

Русские и литовцы дрались ожесточенно, не беря пленных. Предводитель «литовских русских» Астей (Остей) убил двух булгарских полководцев. Вообще, в Булгар вернулась только треть отряда, хотя его предводитель Сабан говорил, что это потерял он треть.

Из этого текста можно извлечь не так уж и много, даже если признать его аутентичность (сторонники истинности летописей утверждают, что Бахши Иман переписывал старые летописи). Место сражения не указано. Остальное описано очень близко к Сказанию о Мамаевом побоище. К примеру, утверждается, что Дмитрий на самом деле менялся одеждой с Бренком, о чем, кроме как из Сказания, неизвестно. Правда, в «Джагфар тарихы» смысл такой маскировки совершенно пропадает, поскольку дальше говорится, что князь русских сам вел в атаку свою конницу, пытаясь спасти пехоту. Если в варианте Сказания смене одежды можно найти хоть какое-то объяснение (воины не знают, где князь, а стало быть, будут биться, не обращая внимания на то, цело ли его знамя), то здесь она превращается в полную бессмыслицу.

Даже Засадный конный полк в «Джагфар тарихы» стоит в лесу. Да еще там и деревья подрублены, чтобы их можно было повалить на противника. Как в этих условиях сами русские конники должны выбираться из леса, автор явно не подумал. Зато опять-таки Сказанию соответствует. И, прорвав русские порядки, атакующие оказываются левее леса. Поскольку рассказ ведется о действиях ордынцев, значит, лес располагался от них справа. И русский князь бросился бежать после разгрома своего левого фланга и оказался в этом лесу. Это означает, что русская конница атаковала правый фланг наступающих, как в Сказании.

И рязанцы тут участвуют в битве на стороне Мамая. В общем, все это очень похоже на изложение Сказания о Мамаевом побоище с поправкой на то, что пишет «булгарин». Кстати, и называется эта битва «Мамай сугэшэ». Т. е. «Мамаева битва», что точно соответствует Мамаеву побоищу. Если учесть, что писано само произведение («Джагфар тарихы»), как утверждается, уже в XVII в., да еще накануне башкирского восстания 1681–1683 гг., вполне можно представить, почему написано так, а не иначе. Ну, никак не похоже, что здесь передаются реальные старые летописи!

Вот с «Нариман тарихы» все интереснее. Текст ее до сих пор, насколько я знаю, не издан, так что вынужден пользоваться пересказом из упомянутой выше книги^{106}.

Во-первых, там сообщается, что битва на Дону была только одним из сражений в войне, развернувшейся между законным султаном (или царем) Тохтамышем и узурпатором Мамаем. Мамай, мол, со своими аланскими друзьями собирался напасть на Сарай, в котором уже с весны 1380 г. сидел Тохтамыш. Тот узнал об этом и послал своих приближенных к литовцам, московитам и рязанцам, а также к аланам на Кубань с предупреждением, чтобы не давали войск Мамаю, а дали ему. Москвичи и литовцы, будучи «зависимыми союзниками», решили помочь законному царю. И преградили вместе с частью войск Тохтамыша путь на север на всем протяжении от Днепра до реки Пьяны. Здесь-де проходила своеобразная граница между территорией кочевий сарайских правителей и Литвой и Русью.

Война началась с недоразумения. Князь Остей (Астан) со своими людьми занял чужой участок границы, и когда туда пришли булгарские войска, назначеные ее охранять, напал на них. Назначенный командующим объединенными силами эмир Закамской Булгарии Бахта-Мохаммед (который будто бы и рассказал эту историю), пресек стычку, после чего Остей вообще от участия в войне устранился.

Мамай, от которого ушло большинство кочевых племен, потерпел поражение от Тохтамыша и стал отступать по направлению к Литве. Но его отбили русские. К тому же в решающий момент с тыла ударил Бахта-Мохаммед. И Мамай отошел в Крым.

Потери Мамая в бою с Тохтамышем составили 20 тыс. человек, в схватке на реке Кюльджи на литовской границе — столько же. Еще три тысячи потеряли союзные ему рязанцы. Тохтамыш потерял 10 тыс. бойцов, Бахта-Мохаммед — столько же, русские — 30 тыс., литовцы — 500 человек.

Князь кара-булгар (черных болгар, а по версии Бегунова и Нурутдинова — днепровских булгар или казаков) Сабан Халджа рассказывает свою версию. Он служил Литве, но потом перешел к Мамаю. В Куликовской битве он атаковал в составе войск Мамая правый фланг русских, а потом отступал с ним к реке Кюльджи. Там он бился с конниками Булымера (считается за Владимира Серпуховского). Бахта-Мохаммед уговорил его отстать от Мамая. После этого тот ушел в Крым. Бахта-Мохаммед пошел за ним, а русских отпустил. Те на обратном пути грабили чиркесов (казаков), и те напали на русских. В бою казаки взяли русский обоз, но сам Сабан Халджа попал в плен. Пять лет он провел в ссылке в Белоозере. Потом написал рассказ о битве в булгарском стиле, который стал «Задонщиной». Это так понравилось белозерскому князю, что тот обменял Сабана на русского пленного. На Руси Сабана звали Софоном. А Резанец — это потому, что он обрезанный, то есть мусульманин.

Больше всего сведений — в «Нарыг тарихы», истории знатного рода Нарыковых. Правда, сами же публикаторы этого материала признают, что к нему нужно относиться осторожно, поскольку Нарыковы-де любят приукрасить.

По «Нарыг тарихы», Тохтамыш занял Сарай в апреле 1380 г. («в месяц сабан 1380 г. Тохтамыш подошел к Сараю аль-Джадид»)^{107}. Мамай сразу стал готовиться к войне. В июне он соединился с днепровскими казаками и двинулся на Сарай. По пути на месте нынешнего Донецка (Алмыш) он оставил часть Сид во главе с братом Камилем, а также эмира Сабана и его казанских булгар. Тохтамыш отправил против них Бахта-Мохаммеда с 5 тыс. закамских булгар и 10 тыс. конниками Владимира Серпуховского и Семена Мелика (Симай Малик). Те оттеснили Камаля и Сабана.

Между тем в июле Мамай столкнулся с основной армией Тохтамыша у Сарычына (Царицына, т. е. нынешнего Волгограда). В трехдневной битве Тохтамыш победил после того, как Мамаю изменил эмир Астрахани. Отступая, Мамай разделил силы. Одна часть с беком Багуном отошла к Воронежу, а вторая пыталась соединиться с Камилем. Но от Алмыша его отбили.

Багун тем временем встретил враждебность со стороны эмира тех мест, куда ушел, и двинулся к Дону в район Лебедяни (Акказкича). Но переправиться не мог, так как правый берег Дона заняли русские. Мамай двинулся ему навстречу.

Между тем Сабан, который казанский, решил от него смыться. Будто бы ему показалось, что Мамай хочет его захватить. Если учесть, что выше в «Нарыг тарихы» писалось, что именно Сабан Кашани уговорил Камиля отступить из Алмыша, ему было чего опасаться. Но русские не пропустили казанских булгар через Красивую Мечу (Кызыл Мича, Красивый Дуб). А Мамай отправил ногаев вернуть казанцев. Те убили ногайского военачальника и решили прорываться. Переправились через Мечу, но уперлись в болото у реки Вязовка (Черсу).

Мамай, увидев, что они расстроили своим прорывом ряды русских, решил воспользоваться этим и начал атаку. Разбил русских пехотинцев у реки Перехвал и Дмитрия Донского, пытавшегося прийти к ним на помощь. Багун сумел переправиться. Русская конница контратаковала, но мамаевцы отбились. Соединились и ушли на запад. Русская же конница обрушилась на казанцев. Их спас Бахта-Мухаммед, которому они и сдались.

Дальше войска Тохтамыша начали преследование Мамая. В нем из русских участвовали только конники Владимира. Мамай ушел в Крым, где его и убили итальянцы.

Во время сражения у Дона русские потеряли 55 тысяч пехотинцев из 60-ти, 10 тыс. конницы из 30-ти и 6 тыс. литовцев из 10 тысяч. Мамай — 16 тыс. ногаев, 3 тыс. крымчан, 2 тыс. казаков. Казанцы — тысячу.

В ноябре Тохтамыш устроил пир в честь победы. Правда, Нурутдинов и Бегунов считают это почему-то уже 1381 г.

Что же мы видим? Ну, для начала: сведения из разных булгарских источников не всегда стыкуются. Что как раз может служить подтверждением их истинности. Как известно, очевидцы всегда рассказывают об одном и том же событии по-разному. Не зря говорят: «Врет, как очевидец». Тем более если два Сабана (казанский и казацкий) воевали на стороне Мамая, то Нарыговы — за Тохтамыша. Стало быть, все, что «Нарыг тарихы» говорит о событиях в лагере Мамая, может быть только передачей слухов.

Дальше сведения двух летописей разнятся тоже. «Джагфар тарихы», к примеру, говорит о войне Мамая с восставшей Русью, «Нариман тарихы» — о борьбе Тохтамыша и Мамая. В первой казанские булгары атакуют в составе Мамаевых войск, и лишь на поле боя схватываются со своими. Во второй они убегают от Мамая до боя, и на его поле оказываются, прорываясь домой. В «Джагфар тарихы» князь Остей — один из главных действующих лиц битвы, в «Нариман тарихы» он даже и не присутствует там. Список этот можно продолжить.

Наличие такого числа расхождений может свидетельствовать: авторы летописей пользовались разными источниками. Это же может дополнительно говорить об их аутентичности. Если это подделка, выполненная одним человеком, зачем надо писать не стыкующиеся между собой версии?

Есть и еще кое-что. Помните немецкие сведения? Они отличаются тем, что в них упомянуты Синяя Вода и нападение литовцев на возвращающихся с поля битвы русских. В наших летописях никаких следов этих сведений нет.

А вот у булгар, оказывается, есть кое-что. Во-первых, относительно «литовцев»:

«Сабан Халджа, бек барынджарских кара-булгар (днепровских булгар), рассказал мне более о конце Мамаевой войны. Сам он, будучи главой города Мираба или Балтавара (Полтавы), вначале служил Артану (Литве), но затем со своими барынджарскими булгарами-чиркесами (казаками) перешел на службу Мамаю, а его брат Адам предпочел остаться на артанской (литовской) службе… После отделения от него барынджанцев-чиркесов Халджи Мамай ушел в Джалду (Крым). Бахта-Мохаммед пошел за ним только со своими чулманскими булгарами, а Булымеру по его просьбе разрешил возвратиться в Балын (Московию). Войско Булымера на обратном пути грабило чиркесов (украинских казаков), и поэтому они напали на балынцев. В жестоком бою Булымер пленил бека Халджу, но потерял весь свой обоз, захваченный сыновьями Сабана Халджи-Бакданом и Астабаном».

Это из «Нариман тарихы». А о чем здесь говорится? О том, что русские возвращались с большим обозом, а на них напали казаки. И обоз отобрали. Причем казаки эти были до присоединения к Мамаю подданными Литвы. И звали сыновей их князя Софона Богдан да Степан. Так, русские разборки. Но немцы вполне могли посчитать литовских казаков просто литовцами. Тогда же между большинством жителей Великого княжества Литовского и Великого княжества Владимирского разница была только в том, кому они подчиняются: Москве или Вильно?

Теперь про Синюю Воду. Если не учитывать Синюху, которую традиционно считают за Синюю Воду западнорусских летописей, на которой Ольгерд разбил татар (в том числе некого Дмитрия), других подходящих местечек исследователи не знают.

А вот булгарские летописи вроде знают! По утверждению Нурутдинова, конница русских на Куликовом поле стоит на берегу речки Яшелсу. А это в переводе означает Зеленая или СИНЯЯ (!) река. Яшелсу же — это река Птань, левый приток Красивой Мечи. Той самой, которая ограничивает Куликово поле с юга. И до которой, по словам русских летописцев, русские гнали татар после Куликовской битвы.

И что же это выходит? Если булгарские летописи — не настоящие, то их автор специально подгонял свои фальсификации под сообщения немецких хроник, которые почти никогда не используются историками, пишущими про Куликовскую битву? Ох, вряд ли! Что-то очень сложно получается. Фальсификации обычно пишут так, чтобы их могли массы понять и принять. А тут — специализированная такая подделка для специалистов?

Вернее, две подделки. Одна — под Сказание о Мамаевом побоище («Джагфар тарихы»), вторая — как бы сама по себе. Но в обеих есть сведения, соответствующие независимым от русских летописей источникам.

Скорее похоже, что документы эти вполне реальные. Относительно «Джагфар тарихы» очень похоже, что при своем написании в конце XVII в. ее автор, по крайней мере для описания Куликовской битвы, пользовался не столько старыми булгарскими летописями, сколько русским Сказанием о Мамаевом побоище. Произведением, в XVI–XVII вв. очень распространенным. Тут только относительно Яшелсу интересно. Хотя, честно нужно признать: основное значение слова «яшел» — все-таки «зеленый».

А вот «Нариман тарихы» я бы просто так со счетов сбрасывать не стал. Если же учитывать ее основную канву, получается такая картинка. Сражение Мамая с Дмитрием Московским произошло в рамках войны между законным царем Сарая и мятежным владельцем крымского улуса. Русские выступают в ней как союзники Тохтамыша. Литовцы — тоже. На стороне Мамая — жители причерноморской степи (от Волги до Днепра) и Крыма, независимо от их происхождения. А также отряд волжских булгар, испуганных угрозами Мамая.

Война велась на большом пространстве. После поражения на Волге от Тохтамыша Мамай отступал на северо-запад. Непонятно, правда, зачем? По логике вещей, ему нужно было идти на юго-запад.

Его движению (или движению какой-то части его войск) препятствовали войска Дмитрия Московского, охраняющие границы. Стояли они по Красивой Мече и Дону.

Войска были примерно одинаковыми по численности. Но у русских превалировала пехота, а у мамаевцев — конница.

Мамаевцам удалось переправиться через Мечу и разбить русскую пехоту. Правда, при этом они тоже потеряли довольно много. Сбили и поддерживающую пехотинцев конницу. Но потом увлеклись грабежом и попали под новый удар русской конницы. Расстроенные этой атакой, мамаевские всадники бежали. Потери у русских были значительно больше (в принципе понятно, так как пешему от конного не убежать, а наоборот — вполне).

Тут подошли части некоторых тохтамышевских военачальников. Мамай стал отступать на юго-запад, где у него были союзники — днепровские казаки. Из русских его преследовали только конники Владимира Серпуховского. Которые, кстати, если на Куликово поле и подоспели, то только к концу битвы, поскольку входили в отряд Бахта-Мохаммеда, оперировавший южнее, и подоспевший к Мече только в самом конце. Когда Мамай повернул в Крым, русские конники были отпущены домой. По пути они пограбили казаков. Те собрались и отбили свое добро, но при этом потеряли своего атамана, попавшего в плен.

Картинка получается для приученного к официальной версии ума фантасмагорическая. Но если внимательно вглядеться, выясняется: ничего принципиально невозможного в ней нет.

Мог Тохтамыш в Сарай не осенью, как получается из русских летописей, а весной прийти? Вполне. Об этом мы подробнее поговорим ниже. А пока отметим только, что для В. Л. Егорова «публикации многочисленных монет Тохтамыша не оставляют сомнений, что его вторичное появление на Волге относится к весне или лету 1380 г.»^{108}.

Могли русские выступать на стороне Тохтамыша? Почему бы и нет? Русским биться в ордынских войсках не впервой! Кстати, политического предшественника Мамая, знаменитого темника Ногоя, точно так же независимо правившего западной частью Орды между Доном и Днестром, убил русский воин, сражавшийся в русском отряде в составе войск законного хана Тохты.

Между прочим, вам не приходило на ум: а чего это, если верить русским летописям, Тохтамыш после победы над Мамаем на Русь сообщение о ней посылает? О победе над общим врагом? Или это он так дани требовал? Что-то я не помню, чтобы кто-нибудь из сарайских ханов так, намеками, это делал. Только не говорите, что он победителей Мамая испугался. Он и сам таким победителем был, так что победа над Мамаем в его глазах вряд ли столь уж много стоила. Да и потом, русские-то в битве на Куликовом поле потери понесли. А Тохтамыш, если верить нашим летописцам, без битвы обошелся. Не мог он не знать, что у него сил наверняка больше, чем у русских. Чего же это он с ними так вежливо обходился? Понятно же, что летописцы чего-то не договаривали. Может, как раз того, что сарайский хан не о своем приходе к власти сообщал, а ставил в известность союзников, что война окончилась и Мамай мертв?

А почему булгары говорят, что литовцы в войне участвовали на стороне Тохтамыша, а не Мамая? Но, простите, и наши наиболее ранние документы, как мы видели, литовцев в качестве противников Дмитрия Ивановича не называют. Похоже, до конфликта с Витовтом в 1409 г. об участии Ягайло в войне 1380 г. на стороне Мамая и на Руси не знали.

Казаки — союзники Мамая? Возможно ли это? Ведь есть легенда о том, что на Куликово поле к Дмитрию Донскому пришли донские казаки. Они-де явились с иконой Богоматери, взятой из Благовещенской церкви городка Сиротина. Образ водрузили на древке, как хоругвь, и во все продолжение битвы он пребывал среди русского войска. После победы над неприятелем казаки принесли икону в дар великому князю Дмитрию Иоанновичу, который перенес ее в Успенский собор города Коломны.

Но легенда эта в свет появилась в конце XV в. Вот, что относительно этого говорится на одном казачьем сайте^{109}:

«Гребневская летопись или повествование об образе чудотворном Пресвятой Владычицы и Приснодевы Марии составлена в Москве в 1471 году. Это самый древний, из сохранившихся, документ об участии донских казаков в Куликовской битве. Гребенская летопись сообщает: „И когда благоверный Великий князь Дмитрий с победой в радости с Дону-реки, и тогда тамо, народ христианский, воинского чину живущий, зовомый казаци, в радости встретил его со святой иконой и с крестами, поздравил его с избавлением от супостатов агарянского языка и принес ему дары духовных сокровищ, уже имеющиеся у себя чудотворные иконы, во церквах своих. Вначале образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, крепкой заступницы из Сиротина городка и из церкви Благовещения Пресвятой Богородицы.

И тогда князь Дмитрий Иоаннович принял сей бесценный дар… и по Дону реки достигает еще казача городка, Гребни, на устье реки Чир, и живущие там воины также встретили великого князя с крестами и святой иконой и в дар ему также образ Пресвятой Владычицы нашей Богородицы чудесно там у них сияющую вручили. И во все лета установил им, казакам, свое жалование „за почесть их сильную храбрость противу супостат агарянска языка““».

Естественно, казаки считают, что все так и было, и они участвовали в битве на стороне московского князя (и, конечно же, в составе полка Боброка). Но если вчитаться в текст документа, там ничего про их воинские подвиги нет. «Народ казацкий» его уже на обратном пути встречает. Да и возвращается Дмитрий как-то странно. Ведь река Чир находится значительно южнее Куликова поля. И даже южнее Волгограда, у которого, по булгарской версии, Тохтамыш с Мамаем сражался.

Может быть, конечно, в те времена другая река Чиром именовалась. Но упомянутый городок Гребни, если судить по другим документам, лежал где-то на Северском Донце. Возможно, как полагал Евграф Савельев^{110}, автор еще дореволюционных работ по истории казачества, — там, где Донец выходит с гор, — и где есть старое городище. И в «Книге Большому чертежу» сказано: «А меж Лихово колодезя и Гребенных гор, на Донце перевоз татарский в Русь»^{111}. То есть как раз у Гребенных гор Дмитрий мог переправляться, если шел с боя, проходившего в низовьях Дона. От этих мест и гребенские казаки название попервоначалу получили, еще до того, как на Терек переселились. Но Северский Донец к традиционному Куликову полю даже близко не подходит. Так что, возвращаясь оттуда, Дмитрий Иванович никак не мог мимо донских казаков проходить.

На Руси свои казаки были, рязанские. Они-то как раз жили, возможно, в районе верхнего Дона, и даже в битве могли участвовать. Хотя упомянуты рязанские казаки в первый раз в 1444 г.

Но вот зато кто в то время точно был, так это казаки днепровские, называемые черкасами. И они-то жили в то время действительно на территории, которая находилась на границе владений Орды и Литвы. А если учесть, что литовцы эту землю завоевали совсем недавно… Вполне могли днепровские казаки и к Мамаю податься. Мусульманами они вряд ли были. Хотя и этого исключить нельзя.

Правда, имена казачьего «бека» и его сыновей в булгарских источниках — не мусульманские: Софон, Богдан и Степан (Сабан, Бакдан и Астабан). И что, это должно было им помешать воевать против русских? Как бы не так! Были же позже азовские казаки, которых турки называли «наши казаки». Еще в XV в. они, иногда вместе с татарами, как пишет Савельев, «своими наездами наводили страх на Поле не только на русские и турецкие торговые и посольские караваны, но и на соседние народы… „От казака страх на Поле“, писал Иоанн ІІІ крымскому хану Менгли-Гирею в 1505 г., провожая жену его через Путивль в Крым. И действительно, азовские казаки, вытесненные с 1471 г. с берегов Азовского моря турками и не находя защиты и поддержки ни у одного из соседних народов, вымещали свою злобу на всех, кого только ни встречали в Поле и по украинам Московского государства». А как запорожцы в Смутное время ходили с поляками на Москву, помните?

Едем дальше. Могла ли основная битва быть на Мече? Наши произведения Куликовского цикла дружно называют две реки: Непрядву и Мечу. Но, если приглядеться, первая упоминается только в качестве ориентира: Куликово поле находится у устья Непрядвы. А вот относительно второй еще Краткая летописная повесть пишет: «И гнаша ихъ до рекы до Мечи и тамо множество ихъ избиша, а друзiи погрязоша въ воде и потопоша». «Задонщина»: «У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти». Там же: «Набежали серые волки с устьев Дона и Днепра, воют, притаившись на реке Мече, хотят ринуться на Русскую землю». Наконец, в «Плаче коломенских жен»: «Можешь ли ты, господин князь великий… Мечу-реку трупами татарскими запрудить?» Сказание повествует, что «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею». И, как результат, Татищев пишет: «И был тягчайший бой у реки Мечи». Так что само действие русские источники тоже больше с Мечей, чем с Непрядвой, связывают.

То есть ничего невероятного «Нариман тарихы» не сообщает. Просто кое в чем расходится с русскими летописями. Но ведь это же, как в суде: показание одного свидетеля против показания другого. И что, у кого-нибудь из них есть априори преимущество в правдивости?

Вообще, как справедливо отмечал в свое время Я. С. Лурье, «задача историка не „осуждение“ и не „защита“ источника, а, прежде всего, установление того, что он представляет собой и какие вопросы могут быть перед ним поставлены»^{112}. Так вот, «Нариман тарихы» представляет из себя, насколько я понимаю, то же самое, что и наши летописи: сборник переписывавшихся не раз за минувшие века старых «историй». Естественно, в нем накопились ошибки, неточности, описки. Кое-что из старых записей переписчики неправильно понимали, и, стало быть, неправильно и вносили в текст. И, конечно же, определенные ошибки просто обязаны были закрасться при переводе на русский. В конце концов, насколько я понимаю, никто из переводчиков не был ни высококлассным филологом, ни профессиональным историком. А перевод, да еще на язык другой языковой группы, дело тонкое.

Однако это не говорит о невозможности использовать данные «Нариман тарихы» для анализа событий шестисотлетней давности. Троицкой летописи мы тоже не имеем, остались только выписки из нее. Чем они надежнее, чем переведенные на русский и переписанные старые булгарские произведения? Тем, что Карамзин — общепризнанный историк, а Нурутдинов — нет? Ну, хорошо, тогда почему многие не признают Иоакимовской летописи? Татищев тоже не с неба свалился, однако ему почему-то можно не верить, что была такая летопись. Да все просто: сведения «Иоакима» и «Нариман тарихы» не соответствуют той истории, которую мы приучены считать истинной. Хотя, как я выше уже показывал, строится стереотип тоже на основе материалов сомнительных, а порой и очевидно поддельных.

Доверяй, но проверяй

Это не значит, что я призываю полностью отвергнуть русскую версию событий и принять булгарскую. На мой взгляд, нужно учитывать обе. И все пробовать проверять всеми доступными средствами. Чем мы с вами сейчас и займемся.

И для начала поговорим о главных действующих лицах.

Половецкий казак Мамай

Поговорим теперь о главных действующих лицах нашей истории. И начнем с крымского темника.

Собственно говоря, что мы знаем о Мамае? Как выясняется, почти ничего. Происхождение его остается до сих пор загадкой. Фактически есть только одна попытка в этом разобраться: статья А. А. Шенникова «Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV–XV вв.)», появившаяся в 1981 г.^{113} В ней высказана версия, что Мамай происходит из племени меркитов. Но основания для этого довольно шаткие. Поскольку базируется все на одном-единственном документе: письме хана Большой Орды Шах-Ахмета к князьям Глинским. Последние, как известно, производят себя от Мамая. Вот что написано в пространной редакции их родословной, находящейся в так называемом «Списке А» и в «Келейной книге»:

«Подлинный родослов Глинских Князей. Князи же убо Кияты кочевали на сеи стороне Волги [до Чинги Царя, а] имянем почтенно (подчтенно) Государство имели от иных стран писали к ним называючи их Падшим (Падышаг) еже есть Государь. И пришед (Книгиз) Царь, великую брань сотворил с Кияты, и последи умираше, и вдал Чингиз (Книгиз) Царь дшерь свою Захолубь (Захолуб) за Бурлуда (Бурму), и Кияты Тохкоспа (Тохтоспа) Чингиз Царь (Чингизу Царю) бездетну сущу приближися дни его смерти (и в приближение днеи его смерти), прежреченным (преждереченным) же Киятом в тоже время не владущи и Падшаго имянем. И приде Царь Кутлуз (Кутлуи) [и] ополчився, Тохтагееву (и Тохтаго) Орду взял, и три Царицы его взял за себя, и тако свершив Цареи [и] царствова на большой Орде много лет и много детей породи; и так от Черклуева (Черкуглиуева) царство (царства) роду Кияты родословятся, а (и) имянуются царского роду, даже и до Мамая Царя.

[А у Мамая Царя] сын Мансур-Кият (Маркисуат) а у Мансур-Кията (Маркисуата) [Князя] дети [два сына: Князь] Алекса (Алеша), а (да) [другой] Скидырь [Князь]. И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймав [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопи, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех].

И по Божию изволению (изволению Божию) [похоте] (тот) Алекса [Князь крестился, и] прислал к Киеву (послал в Киев к митрополиту, чтоб креститсца) и митрополит [Киевской] крестил его [в крестьянскую веру], и дал ему во святом крещении имя (имя во святом крещении) Князь Александр (Александр Князь); [а у] Александра сын [Князь] Иван с отцем же крестился (крестился вместе с отцом). И в те времена (то время) [случился] приехати к Киеву (приехал в Киев) Великому Князю Витовту Литовскому (Велики Князь Литовский Витофт) и после ко Князю Александру (и просил Князя Александра) [Мансур-Киятовичу], и сыну (сына) его [ко Князю Ивану]; что похоте служити (чтоб они пошли к нему в службу); и (они) [Князь Иван и с отцем своим Александром сотворили хотение Великого Князя Витовта, и приехали] (в службу) к нему, (и пошли) и били челом ему [в службу] с своими предреченными (преждепомянутыми) тремя городы. И Князь Великий Витовт прия (принял) их (зело) честно не яко слуг, но яко [единых от] сродних (сродников) своих, и дал им [на приказ] вотчины волости: Станку (Стайку), Хорозов (Хозоров), Сереков, Гладковича (Гладковичи); (и Князь Ивана Александровича Великий Князь Витофт женил и) дал [Витовт] за [Князя Ивана Александровича] (него) княж Данилову дщерь (дочь) Остроженскаго (Острожского) Княжну Настасью».

Цитирую по упомянутой работе, которую взял в Интернете^{114}. Автор указывает, что текст в квадратных скобках — слова из «списка А», отсутствующие в «Келейной книге», а в круглых — наоборот.

Эти загадочные кияты

Что этот документ может дать для разысканий по поводу происхождения противника Дмитрия на Куликовом поле? То, что Мамай происходит из рода Киятов, бывших какими-то правителями. Кияты эти, если верить «Келейной книге», кочевали по эту (надо так понимать, по западную) сторону Волги еще до прихода монголов.

Дальше идет нечто неудобочитаемое и совершенно фантастическое. Вот из этой фантастики Шенников и вывел Мамая-меркита. Поскольку известно по «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина, что киятами именовался род, пошедший от прадеда Чингиз-хана Кабул-хана: «Кабул-хан — третий предок Чингиз-хана, а монголы предка в третьем колене называют [э] линчик. От него расплодилось и пошло множество родов [кабйлэ] и ответвлений [от них]. Его детей и внуков называют кият»^{115}.

То, что Мамай имел отношение к роду Кият, подтверждает вроде бы и упомянутое письмо Шах-Ахмата от 1501 г.: «Кияты князья Мамаевы истинные дети, там рядом с братом моим, а здесь рядом со мной в моем царстве, справа и слева уланы, князья, четыре корачи большие, у меня нет слуг больших и лучших, чем Кияты князья».

Последний большеордынский хан в своем письме пытается напомнить Глинским, что они — Кияты. И просит их, как людей, близких к польскому королю, поспособствовать в получении помощи против врагов. Письмо это, видимо, попало в польские архивы после того, как Глинские пытались поднять восстание и вынуждены были бежать после поражения в Москву.

Шенников рассуждает так: «В 1200-1210-х годах Чингизхан вел многолетнюю борьбу с соседями монголов — меркитами, к которым примкнуло и несколько подгрупп монголов-киятов. Меркиты — по-видимому, тюркоязычный народ, этнически родственный алтайским и саянским тюркам. Нанеся меркитам крупное поражение в 1204 году, монголы затем долго преследовали уцелевшую их часть, отступавшую на запад и нашедшую защиту и укрытие у тюрок-кыпчаков. В ходе этого многолетнего отступления во главе меркитов стояли в течение некоторого времени Тохта-бей (Тохтоа-беки), убитый в 1208 году, и сменивший его Кучлук, затем отделившийся, оставшийся в Средней Азии и после долгой борьбы погибший в 1218 году. Остатки меркитов дошли почти до Волги, где в 1216 году были настигнуты и разгромлены монголами на р. Иргиз.

Судя по тому, что сведения об этих событиях попали в родословную Мамая, его предком был либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путем присвоивший родословную одного из этих киятов. Последнее кажется более вероятным, так как имя Мамай (по персидским хроникам Мамак) неизвестно монголам, до появления золотоордынского темника Мамая не встречалось и у восточноевропейских тюркоязычных народов, но зато известно у алтайских и саянских тюрок»^{116}.

На деле натяжек тут — хоть отбавляй. Начать с того, что (как, впрочем, признает и сам автор статьи) меркитские земли перед разгромом их монголами располагались на восточной стороне Волги, а не на западной. Чтобы устранить это несоответствие, Шенников заявляет: составитель первоначальной родословной находился в Сарае; стало быть, для него восточная сторона — «эта». Но откуда он взял, что вообще была какая-то первоначальная «родословная»? Почему не предположить, что составитель родословной Глинских просто пользовался какими-то преданиями, которые за века стали совершенно для него неясны? Это значительно скорее похоже на правду.

Дальше — земля меркитов за Волгой точно не заслуживала названия государства, и уж тем более ее властитель — титула падишаха. Кстати, и Тохта-бей, как признает Шенников, до Волги не дошел.

Наконец, насчет киятов как таковых. Вообще-то считать их монголами не приходится. Дело в том, что в монгольских языках ничего подходящего к этому слову не найдено. Зато в тюркских — полным-полно. Я полазил по Интернету и нашел «киян» — «дальний». Так переводил название рода хивинский хан Абулгази, считавший себя потомком Чингизхана. Слово «киян» с тем же значением есть в современном казахском. А Рашид ад-Дин пишет, что «киятов называют „киян“ (дальние)»^{117}.

Далее, там же: слово «кият» (кияды) переводится с казахского как «режет». Это подтверждает и Калибек Данияров в своей книге «Альтернативная история Казахстана»: «И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият». Он же приводит еще ряд близких слов: «В казахском языке есть слово єия — „косогор“, „наискось“, єияє — „волоснец“, єиял — „вымысел“, „мечта“, єиялау — „идти по извилистой дороге“, єиялы — „фантазер“, „мечтатель“, „человек, увлекающийся несбыточной мечтой“. И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият»^{118}.

Интересно, что оба варианта имеют подтверждение. Так, на берегу реки Аму-Дарья (Амударья) находится город Кият (Кят), который основан за два тысячелетия до рождения Чингизхана (нынешний Бируни). В этом месте река режет (размывает) свой правый берег. А в лондонском списке древнего эпоса «Огуз-Наме», датируемого известным российским ученым Бичуриным IV в. до н. э., приводится следующая древнетюркская легенда, повествующая о роде Кият: «Родоначальник его был хорошим стрелком из лука, однако стрелял Кият (наискось) и все равно попадал точно в цель. Поэтому основателю рода дали имя Кият, то есть стреляющий наискось». Вот вам и «режет», и «наискось».

Понятно, что все это могут быть «народные этимологии», не соответствующие действительности. Хотя в случае с городом Кият и Аму-Дарьей это сказать трудно. Но в любом случае ясно одно: слово «кият» со всей очевидностью — тюркского происхождения.

Каракалпакский след

Вообще-то, для установления этого факта можно было и не производить лингвистических исследований. Открываешь Интернет, набираешь «род Кият», и…

«— Галимжан: Ищу род кият.

— Турсынбай: Мы каракалпаки. У нас киятов очень много и все каракалпаки. Первый президент (председатель Правительства) Каракалпакстана Коптилеу Нурмухаммедов был кият. Наши академики М. Нурмухаммедов, Ж. Базарбаев тоже кияты и многие профессоры.

— Санжар: Вы, кияты, — чистые монголы.

— Азат, дархан-кият: Вы ошибаетесь, Санжар. Кияты-тюрки были до монгольское завоевания.

— Т?мендер: Я тоже кият-конырат, из рода зергер.

— Жантемир: Привет, родственники (соплеменники)! Я сам каракалпак, кият-балгалы. Мы чимкентские каракалпаки.

— Бекмурат: Моя мама жалтыр кият, а сам шыбынтай-кият. Мы ташкентцы.

— Мустахим: Я из рода Кият-жалтыршы, по нации каракалпак. У нас в Караклпакстане очень много киятов. Там, где я родился — все кияты»^{119}.

Вот вам живые «потомки Мамая». Род кият до сих пор является одной из составляющих каракалпаков. Племя каракалпаков подразделяется на две части: он-торт-уру и коныграт. Те, в свою очередь, делятся на роды. Кият — один из родов коныграт-каракалпаков. Надо отметить, что это племя вообще сохранило в своем составе массу исторических названий отдельных народов. К примеру, среди он-торт-уру есть кыпчаки^{120}.

А кто такие каракалпаки? Это тюркский народ, относящийся к так называемой кыпчакской подгруппе и родственный казахам и ногайцам. В русских летописях упомянуты «черные клобуки» (калька слова «каракалпаки» — «черные шапки»), некий тюркский народ, перешедший на службу к русским князьям и помогавший им в борьбе с половцами. Впервые летописцы их упомянули в 1146 г., последний раз — в 1193 г. Жили они (по крайней мере, после перехода на русскую службу) в Поросье. Считается, что сложились «черные клобуки» в середине XII в. из других тюркских народов, типа печенегов и берендеев, потесненных половцами^{121}. Упоминавшийся Рашид ад-Дин при описании похода монголов на Южную Русь отметил, что это была страна русских и «Народа черных шапок» («Каум икуляк-и сиях»). Позже они вошли в Улус Джучи, а после его развала — в Ногайскую Орду. Арабский историк Эн-Нувейри (XIV в.) пишет, что одно из одиннадцати кипчакских племен называлось племенем черных шапок — «Кара-боркли».

Правда, насколько нынешние каракалпаки связаны со старыми — не вполне ясно. Поскольку после развала Ногайской Орды в конце XVI в. оказались они на ее восточных, а не западных рубежах. В одной из грамот бухарского правителя Абдуллы-хана (1583–1598 гг.) есть перечисление оседлых, полуоседлых, кочевых народностей, проживающих в окрестностях города Сыгнака, на нижнем течении Сырдарьи, среди которых упоминаются и каракалпаки. Впрочем, по собственным легендам каракалпаков, как сообщается в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: «У них имеется предание, что они жили некогда в Средней Азии, а в настоящее место жительства пришли с С.З., именно из бывшего Казанского царства, откуда, по преданию, они были выгнаны ногаями, бродили после того долго по степи, боролись с хазаками (киргиз-кайсаками) и наконец распались на три части, поселившиеся: одна на нижней Сырдарье и Ени-дарье, другая — в Зарявшанской долине, третья — в дельте Амударьи»^{122}.

А теперь посмотрим, где распространены названия «Кият». Мне удалось найти г. Кият (Кят) на Аму-Дарье, пос. Кият (Буинский район Татарстана) и Кият или Тарханское озеро (самое крупное из соленых озер перекопской группы). Там же указан и населенный пункт Кият. Названий со словом «Кият» много и в долинах реки Баба-Салгир в Крыму (самая длинная река в Крыму, текущая от Чатыр-Дага до Сиваша). Вообще, в Крыму отмечено более трехсот топографических названий, имеющих соответствия в названии различных племен и родов. При этом кият встречаются 26 раз. Больше упоминаются только кыпчак — 27 раз. Остальные — значительно реже^{123}.

И что получается? Это же северо-восточная, юго-западная и юго-восточная границы Улуса Джучи. Но и границы расселения западных тюрок, по сути дела. А также места исторического и легендарного расселения каракалпаков! За исключением Крыма, про него мы не знаем, чтобы там жили «черные клобуки». Но, может быть, просто сведения не дошли? Зато про Крым мы знаем другое: к Перекопу откочевал младший сын Мансур-кията Скидыр.

Огузский великан Кият

Заманчиво, конечно, объявить Мамая каракалпаком. И, вполне возможно, так оно и есть.

Но справедливости ряди нужно признать: род кият и имя Кият встречаются не только у каракалпаков, но и у казахов и туркменов.

Ну, казахи — ближайшие родичи каракалпаков. Так что тот факт, что часть киятов, в том числе проживающих в современной Монголии (сам не беседовал, но читал об этом), считает себя казахами, удивление не вызывает. Хотя нужно, конечно, заметить: казахи в своей основе имеют кыпчаков, которые вроде бы те самые половцы, против которых вместе с русскими боролись черные клобуки. И в нынешнем каракалпакском народе роды кыпшак и кыят относятся к разным группам.

С другой стороны, в русских летописях я нашел единственный возможный след киятов (точнее, Кията), и как раз у половцев. «Повесть временных лет» под 6603 г. рассказывает: «В то же лето пришодша Половци, Итларь и Кытанъ, к Володимеру на миръ». Знаменитая история. Любимый летописцами русский князь Владимир Мономах замыслил убить половцев, заключивших только что с ним мир. С какого бодуна — непонятно. Летописцы утверждают: дружина подбила. Князь-де сопротивлялся: «Како се могу сотворяти роте с ними», но те пояснили, что «нету в томъ греха», и он согласился. Послал своих людей выкрасть сына Святослава, бывшего в заложниках у «Кытана», а потом «убиша Кытана и дружину его избиша», из-за чего возник конфликт и с половцами, и с Олегом Черниговским, не пожелавшим участвовать в этом преступлении. Цитирую по книге Бугославского, в которой собраны все варианты разночтений ПВЛ по различным летописям^{124}.

Так вот, текст-то многие знают, но на имя половецкого хана внимания не обращают. Я, конечно, не лингвист, но, по-моему, в «Кытана» («Китаина» по Радзивиловской и Академической летописям) вполне мог в русской передаче обратиться Кият-хан (Кият-хан — Киятан — Китан — Кытан). Я не утверждаю, что это стопроцентно так, но похоже на правду. И тогда этот Кият — кыпчак.

Но вот относительно туркменов… Они же в основании своем имеют тех же огузов. А именно огузы раньше половцев-кыпчаков пришли в причерноморские степи. И, по мнению многих ученых, именно они составили основу «черных клобуков» после того, как кыпчаки потеснили их из степи. А уж потом, в Орде, к старым родам добавились новые, кыпчакские.

Так вот, у огузов существуют два народных эпоса. Один — «Коркыт Ата». Записан он был в XIV–XVI вв. в виде прозаического произведения «Книга деда Коркута» азербайджанскими и турецкими писателями. Но составлен, по мнению исследователей, в VII–X вв. в бассейне Сырдарьи. Его легендарный создатель, от имени которого ведется повествование, Коркут — бек племени Кият. Эту личность казахи (тоже воспринявшие этот эпос, хотя повествует он о героических похождениях огузских богатырей и героев) считают исторической, основоположником музыкальных произведений для кобыза, эпического жанра и искусства врачевания.

Второй эпос — «Огыз-нама» — впервые был записан в XIII в. Рашид ад-Дином, а затем в XVIII в. упоминался хивинским ханом Абулгазы, считавшим себя прямым потомком Чингиза. Основное действующее лицо — Огыз-каган. Поэма посвящена его детству, подвигам и победе над одноглазым великаном Киятом.

Тут, впрочем, Кият выступает как сторонняя, не огузская сила. Но вот в XIX в. Кият был… старейшиной туркмен на Мангышлаке. И в 1820 г. русским все время приходилось иметь с ним дело. Поскольку этот Кият-бек (или Кият-ага) со своими людьми был первым, кто попросился под российское подданство. О чем и повествует масса документов.

Вот, к примеру:

«Поверенный туркменского народа старшина Кият-ага просит, дабы отменили пошлину, недавно наложенную на рыбу, которую привозили астраханские промышленники с юго-восточных берегов моря. С того времени, как сия пошлина наложена, рыбные ловли у туркменов прекратились, и они лишились тех выгод, которые от того имели. Сие понудило многих искать себе пропитание в Хиве и других местах; но дабы ловля сия была безопасна для наших промышленников, Кият-ага просит, чтоб ему исключительно позволено было снабжать наших промышленников рыбой и чтобы все торги с народом производились через него. Торговля сия ежегодно будет отправляться не более, как на двух судах, и не может быть весьма значительна. Кият-ага просит, чтоб ему в таком случае позволено было солить отсылаемую им рыбу своей солью, добываемой с Нефтяного острова. Народ, говорит он, будет тогда иметь настоящую причину признавать меня за старшего. Между тем он увидит преимущества, полученные мной от российского правительства, будет мне повиноваться, и тогда я могу без сомнения обратить сие повиновение в пользу государя. Если правительство наше, предполагая завести торговлю с туркменами, опасается понести убыток от сего, то первый опыт может быть сделан Кият-агой, он избавит нас через сие от хлопот и издержек, и народ его поневоле привяжется к нему. „Я предлагаю свои меры, говорит Кият-ага. Правительство само увидит: клонятся ли они к сображению разбросанного бедного народа? Мои личные выгоды будут велики; но каким только средством, кажется мне, можно управиться с моими соотчичами“»^{125}.

Или вот еще:

«Вступив уже я с родственниками и приближенными моими под высокое покровительство Российской империи, желаю служить вам, жертвуя собой и состоя в подданническом повиновении, оказывать услуги не только по возможности моей, но еще превышающие ее взамен таковой вашей ко мне милости… При чем имею честь вам донести, что находящиеся на Челекене, Гургене и Атреке иомутские народы терпят страх и притеснение от астрабадцев и хивинцев, так что всякий день их беспокоят и желают привести их в повиновение себе. Словом, они хотят достать их в свои руки, нам же, кроме вас, нет другой надежды и покровителя, день и ночь нетерпеливо ожидаем, будет ли когда-либо начальник, чтоб один начальник был сюда прислан и поставлен на здешних границах, по которому бы мы могли безопасно жить от неприятелей и быть в спокойствии и тишине под защитой того начальника. В прочем народ нашего юрта в крайнем положении. Если счастье наше не подействует и от вас не будет прислан в нашу юрту доверенный начальник, то мы должны отдаться на расправу жаждущим крови нашей соседям, а семейства наши отдадутся им в плен, оставаясь навсегда с кровавыми слезами, и прежде всех я буду истреблен. Если вам угодно, чтоб я собрал рассеянных туркменцев и вручил всех их прибывшему сюда начальнику, то хорошо, а если сего быть не может, то просьба моя в том состоит, чтоб в обширных землях ваших отвести мне один небольшой угол, дабы привести мне туда семейство свое под покровительство ваше и не узнать уже лица неприятеля, молясь день и ночь о долгоденствии великого государя императора»^{126}.

Так что если не род кият, то личное имя Кият у туркменов (огузов) было. Видимо, это все же слово общетюркское. Отсюда, кстати, следует, очевидно, что предки Чингизхана были никак не монголы. Что, впрочем, многие исследователи и раньше подозревали. Особливо если говорить о его непосредственных предках, кият-борджигинах. Ведь «борджигин» означает «синеокий». Об этом пишет тот же Рашид ад-Дин. И добавляет: «Как это ни странно, те потомки от третьего сына Есугей-бахадура и его детей по большей части — синеоки и рыжи». Да уж, типичные монголы! Нет, сдается, тюрки они все же были. И, скорее всего, слово «кият» означало «дальние». Такое название могли получать роды, живущие далеко от центра племенной территории, в любых тюркских племенах. Так что разные кияты вполне могли и не быть друг другу родственниками. Что, похоже, и происходило. Ну, не зря же, как я уже отмечал, топонимы «кият» расположены на бывших окраинах Дешт-и-Кипчак.

Воин по имени «Никто»

Но это все о корнях Мамая. А если уточнить про него самого? Что его-то имя означает?

Для слова «Мамай» нашел две трактовки. Первая — «никто». Честно говоря, сомневаюсь я в этой трактовке. Назвать человека — «Никто»! Это капитан Немо себя так обозвал, так все для того, чтобы подчеркнуть свою отверженность. А чтобы родители сыну подобное имечко выдумали… Народное объяснение, что считалось: если у воина нет имени, то его не сможет поразить враг или злой дух, — не катит. Что это за воин, если он врага боится и имя прячет! Это для более старых времен годится, а для Средневековья… Только с большой натяжкой, если ничего лучшего найти нельзя.

Есть в татарском языке mamaj — «чудовище, которым пугают детей». Еще не лучше! Есть в современном монгольском языке нарицательное имя mam — бранное «черт, дьявол». То же самое.

Единственное, что подходит, — «бугор». Такое слово есть у волжских татар. Именно отсюда — Мамаев курган в Волгограде. Слово, обозначающее возвышенность, вполне подходит для имени степняка.

Так что имя у Мамая тюркское (кто бы сомневался!). И если покопаться, встречается оно тоже только у тюрков. Причем именно западных. Был, к примеру, такой мамлюк Мамай^{127}. Мамлюков, как помним, набирали из тюрок и кавказцев. И был национальный герой казахов, боровшийся с Джунгарией в XVIII в. — Мамай Жумагулулы, также прозываемый Мамай-батыр из рода тобыкты^{128}. А еще у волжских ногайцев был род мамай. Но вот это как раз может быть уже следствие существования Мамая исторического. Все-таки ногайцы появились явно позже. Впрочем, они же могли принести имя Мамай и казахам.

Также явно уже по следам Мамая татарского появился популярный на Украине персонаж — казак Мамай. «Реальных Мамаев — „гайдамаков“ было, оказывается, не менее чем трое, если не четверо. Все они примерно одновременно возглавляли мелкие группы повстанцев, все именуются в источниках просто Мамаями»^{129}. Причем это было, очевидно, не имя, а прозвище. Так что, при всем желании некоторых, сделать Мамая русским нельзя. Да, есть христианское имя Мамий (Маммий) — «матушкин сын». Но привязывать к нему Мамая — дело достаточно нелепое.

А вот то, что гайдамаки могли использовать имя исторического Мамая в качестве своего прозвища — вполне реально. Поскольку он для них вполне мог быть «своим», «национальным героем Украины».

Зять Бердибека

Чтобы это понять, посмотрим сперва, что нам вообще про Мамая известно. Самым подробным описанием его деятельности является «Книга назидательных примеров и Сборник подлежащего и сказуемого по части истории Арабов, Иноземцев и Берберов» Ибн-Халдуна. Известнейший арабский правовед и дипломат, выходец из Андалусии, писал ее в Египте, где был верховным судьей. Скорее всего, написана она была в самом начале XV в. В 1406 г. Ибн-Халдун умер.

Именно Ибн-Халдун является тем источником, который позволяет поколениям историков связывать Мамая с Крымом. Вот что он пишет:

«По смерти Бирдибека, ему наследовалъ сынъ его Токтамышъ, малолетнiй ребенокъ. Сестра его, Ханумъ, дочъ Бирдибека, была замужемъ за однимъ изъ старшихъ монгольскихъ эмировъ, по имени Мамай, который въ его царствованiе управлялъ всеми делами. Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было… Мамай выступилъ въ Крымъ, поставилъ ханомъ отрока изъ детей Узбековыхъ, по имени Абдуллаха, и двинулся съ нимъ въ Сарай. Токтамышъ бежалъ оттуда въ царство Урусхана, въ гористой области Хорезма, а Мамай овладелъ Сарайскимъ престоломъ и возвелъ на него Абдуллаха»^{130}.

Дальше историк сообщает, что у Мамая стал оспаривать престол другой эмир, поставивший Култуктемира. Но Мамай одержал победу. А Тохтамыш ушел в Хорезм.

«Потомъ перессорились эмиры, которые овладели областями Сарайскими. Хаджичеркесъ, владетель Астраханских уделовъ, пошелъ на Мамая, победилъ его и отнялъ у него Сарай. Мамай отправился в Крымъ и сталъ править имъ независимо»^{131}. У Хаджи-Черкеса отнял Сарай Айбек-хан. Потом там правил сын Айбека, «Карихан». Его изгнал Урус-хан. «Урусханъ утвердился в Сарае, а Мамай въ Крыме; ему же принадлежали земли между Крымомъ и Сараемъ. Это произошло въ теченiе 76 г. (=1374–1375)»^{132}.

Тохтамыш выступил на Сарай, но потерпел поражение от Уруса у Хорезма. Но потом Урус умер. Тохтамыш взял Хорезм, Сарай, Астрахань «и выступилъ въ Крымъ противъ Мамая, который бежалъ передъ нимъ»^{133}.

Кроме Ибн-Халдуна о Мамае знает еще официальный письмовник канцелярии египетского султана. На помешенном на церемониях и доскональном соблюдении «табели о рангах» мусульманском Востоке очень важно было правильно оформить письмо к тому или иному иностранному официальному лицу. Писались наставления: в каком объеме должно быть письмо и какие титулы и эпитеты нужно использовать при обращении к каждому адресату. Оформить неправильно — значило нанести ущерб репутации собственного правителя. С соответствующими последствиями для допустившего ошибку.

Так вот, в письмовнике, составленном в конце XIV в., приводится список официальных лиц в Орде, с которыми велась переписка. На первом месте стоит хан. Автор пишет: «Въ последниiй десятокъ ребиэльэввеля 776 г. (=начало 1374 г.) мне поручено было написать письмо кану Мухаммеду, въ земле Узбековой, заступившему, как говорятъ, место Узбека»^{134}. Дальше идет некий «шейхъ Хасанъ Великiй, начальникъ улуса»^{135}. Ему положено писать поменьше пожеланий, чем хану, но все же «четыре оборота и больше». Далее следует «Кутлубуга Инака, это одинъ изъ четырехъ, которые, по принятому обычаю, бываютъ правителями въ землях Узбека»^{136}. Письмо, на которое ссылается автор наставлений, было ему написано 10 джумдиэльахира 552 г. Хиджры (5 августа 1351 г). Таких, как он, указано еще трое, и всем положено писать пожеланий на треть листа.

А вот дальше идут Коджа Алибек и Мамай. Этим пишут тоже на треть листа, но все же цветастых титулов им положено меньше, чем предшествующим правителям. Про Мамая говорится: «Он такъ же из техъ, съ которыми была переписка открыта въ последнiй десятокъ ребиэльахыра 773 года (= нач. ноября 1371 г.). Говорятъ, что онъ правилъ землями Узбековыми и что при кане Мухаммеде, о котором упомянуто выше, онъ занималъ положенiе, подобное тому, которое занималъ при высочайшемъ дворе его покойное степенство, Сейфи Iелбога Эломари»^{137}. Шихаб ад-Дин Ахмед ибн Яхья ибн Фадлаллах аль-Омари ад-Димашки (если имеется в виду он, а другого претендента я не нашел), известный арабский историк и географ, был при египетском султане секретарем в первой половине XIV в. То есть человеком влиятельным, судя по всему, но никак не правителем области.

Однако можно допустить, что именно это место из письмовника послужило источником появления у Ибн-Халдуна информации о высоком положении Мамая. Здесь говорится, конечно, о том, что Мамай занимал это положение при Мухаммеде (то есть Мухаммед-Булаке), чего никто не отрицает. Но ведь перед этим приписано, что он «правил землями Узбековыми». Вполне можно понять, что столь же высокое положение он занимал и раньше. Хотя сам Ибн-Халдун во многих вещах явно был не уверен. Чего стоит одно замечание насчет Крыма: «Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было». Видно, что историк знал о господстве Мамая над Крымом в какое-то время. Но точно так же он знал и то, что сразу после смерти Бердибека Мамай Крымом не владел.

Кстати, о Крыме. Правитель Крыма как раз в письмовнике указан. Но это не Мамай. «Правителю Крыма, т. е. Зейнеддину Рамазану согласно порядку, установившемуся до конца 750 года (= марта 1350). Говорятъ, что после него утвердился тамъ Алибекъ. Сын Исы, сына Тулуктемира»^{138}. О причастности Мамая к Крыму упоминает только Аль-Калькашанди, бывший секретарем султана в начале XV в.: «Я виделъ въ некоторыхъ летописяхъ, что правителемъ в немъ, в теченiе 776 года, былъ Мамай»^{139}. Но откуда он взял это, понятно — из Ибн-Халдуна.

Наконец, Шихабуддин Абу аль-Фадль Ахмад ибн Али ибн Мухаммад ибн Али ибн Махмуд ибн Ахмад, известный как Ибн Хаджар аль-Аскалани, величайший мусульманский богослов, пишет: «Въ 782 г (= 7 апр. 1380 — 26 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышъ и былъ убитъ ханъ, процарствовавшiй 20 летъ»^{140}. Тизенгаузен в примечании поясняет: «Въ летописи Абульмахасина ибн Тагрибирди… подъ 782-мъ годомъ помещена следующая заметка: „Въ этомъ году умеръ Мамай, царь татарскiй и правитель Дешта, вступившiй на престолъ после Кильдибек-хана, въ 763 году“»^{141}. Ибн Тагрибирди Абу-ль-Махасин Джамаль-ад-дин Юсуф — арабский (египетский) историк и литератор середины XV в. С аль-Аскалани они современники, так что примечание вполне законное.

Тем самым арабские источники вроде исчерпаны. А персидские о Мамае вообще почти ничего не знают. Историки тимуридов, которые вроде бы должны быть лучше всего информированы, поскольку Тимур поддерживал Тохтамыша в его завоевании Сарая, указывают только, что «на следующий год весной» Тохтамыш «покорилъ царство Сарайское и иль Мамака»^{142}. Это в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йезди, автора самой полной истории Тимура, написанной в конце первой четверти XV в. Его предшественник, Низами ад-Дин Шами, составлявший свою «Книгу побед» в 1401 г. по повелению самого Тимура, пишет то же самое^{143}. Единственно, он добавляет еще, что во время войны Тимура с Тохтамышем в 1391 г. (793 г. Хиджры) «къ его величеству привели взятого въ пленъ и раненого сына Мамака»^{144}. Это единственное свидетельство, что сын Мамая служил Тохтамышу. Мансур ли это? — неясно. Вряд ли у Мамая был один сын.

«Герой» русских летописей

Русские же летописи о Мамае начинают писать с 6869 г. по С. М. Будем для простоты дела пользоваться Никоновской летописью, поскольку это практически свод сведений изо всех ей предшествовавших.

Итак: «Въ лето 6869… Того же лета князь Ординскiй темникъ Мамай воздвиже ненависть на царя своего, и бысть силенъ зело; и воста на царя своего на Темирь Хозю, Хидырева сына, и замятя всемъ царствомъ его Волжскимъ, и прiатъ себе царя именемъ Авдула, и бысть брань и замятня велiа во Орде… И тогда князь Мамай во мнозе силе преиде за реку Волгу на горнюю страну, и Орда вся съ нимъ, и царь бе съ нимъ именемъ Авдула…Того же лета князь Мамай брань сотвори со Омуратомъ царемъ и со всеми князи Сарайскыми, и многихъ князей Ордынскихъ старыхъ изби»^{145}.

На следующий год летописец опять сообщает, что «въ лето 6870 Мамаю князю бысть бой велiй со Амуратомъ царемъ о Волзе. Того же лета Амуратъ царь изгономъ прiиде на Мамая князя, и многихъ у него Татаръ побилъ»^{146}.

На следующий год Мамай от имени Абдуллаха дает ярлык на великое княжение Дмитрию Московскому, а Мурат — Дмитрию Суздальскому. Начинаются внутрирусские разборки, но Мамай в них не поминается до 1370 г., когда «князь Мамай Ординскый у себя въ Орде посадилъ царя другаго Маматъ Салтана»^{147}.

Потом, по свидетельству летописцев, Мамай начал играть ярлыком на великое княжение. Сначала отдал его Твери, потом передал опять Москве. По-серьезному говоря, продал: «Князь велики Дмитрей Ивановичь Московскiй прiиде во Орду Мамаеву къ царю Мамаеву, и учти добре князи Мама, и царя, и царици, и князи…»^{148}. В 6881 г. от С.М. он делает набег на Рязань. Дмитрий в это время стоит на Оке, но на помощь рязанцам не спешит. Так что кому помогает, бог весть. Потому что та же летопись сообщает, что «князю Великому Дмитрею Ивановичу Московскому бысть розмирiе съ Татары и съ Мамаемъ»^{149}. А эта запись стоит под 6882 г. Значит, годом раньше «размирия» не было?

В следующем году в Суздале убили татарского посла Сарайку. Чьего посла, опять не говорится. То, что следом «прiидоша татарове изъ Мамаевы Орды и взяша Кашинъ (в других летописях — Киш, что реальнее, поскольку Кашин — тверская земля, а дальше говорится, что в Запьянье убили некого боярина Парфена Федоровича)», ничего не доказывает. Наоборот, если убили посла из Мамаевых, чего же Орда на Нижний хотя бы не пошла? Пограбили где-то на окраине. Это больше похоже на обычный набег, никак не связанный с убийством посла. Хотя, конечно, на следующий год Мамай опять передает ярлык на великое княжение Михаилу Тверскому. Но вспомним: у него с Дмитрием Московским еще с прошлого года мира нет, так что ничего удивительного. Вот когда Дмитрий Московский не признал ярлыка и сколотил коалицию против Твери, на следующий год тут же следуют крупные набеги Мамаевых татар на Нижний и Новосиль. Ответ вполне адекватный, не то что на смерть Сарайки.

В 6884 г. Дмитрий «ходил ратью за Оку реку, стерегася рати татарскiа отъ Мамая»^{150}. В общем, в этот период Мамай упоминается почти постоянно.

Но… русские летописи совершенно не локализуют его землю. Понятно только, что она на этом, правом берегу Волги, и все. Ни о каком Крыме, как Мамаевой земле, наши летописцы не повествуют. Орда и Орда. Больше того, Митяй, когда отправляется в Константинополь, «прiидоша во Орду, въ место Половецкое и въ пределы татарскыя»^{151}. Именно там его удерживал некоторое время Мамай. Но скоро отпустил, и даже провожатых дал до моря. Все это явно на Дону, и уезжает Митяй с Азака (Азова), а не из Крыма.

Могила Мамая или «Бугор шейха»?

Так что, кроме Ибн-Халдуна, никто Мамая напрямую с Крымом не связывает. Несмотря на то, что это считается общим местом при изложении истории того периода. Трудно отрицать, что Мамай, когда господствовал над западной частью Улуса Джучи, Крымом владел. Но вот когда он там укрепился… По крайней мере, можно точно сказать, что в подписании договора Бердибека с венецианцами в 1358 г. он не участвовал. Поскольку на нем есть четкое указание: «Написано года собаки, хиджры 759-го, месяца шавваля в 8-й день [13 сентября 1358 г.], когда ставка находилась на берегу Ахтубы. Представили совместное прошение князья Хусейн-Суфи, Могулбуга, Сарай-Тимур, Ягалтай, Кутлугбуга. Написал я, писарь Сабахаддин-катиб»^{152}. Кроме того, известно, что в сентябре 1358 г. Бердибек направил письмо даруге Крыма Кутлуг-Тимуру. Напомним также, что в упомянутой в главе об иностранных источниках битве при Синих Водах в 1363 г. ханом одной из Орд был Кутлугбуга. А сражались там Крымская, Перекопская и Ямболукская Орды. И Кутлугбуга был ханом первой, поскольку остальные (Хаджи-бей и Дмитрий) достаточно точно связываются с Перекопской и Ямболукской Ордами. Про Дмитрия мы уже говорили, а городок Качибеев существовал еще в XVI в. в низовьях Днестра. При этом Кутлугбуга подписывал, как мы помним, договор с венецианцами в 1358 г., как улусбек. В 1380 г. предварительный договор с Генуей по ее владениям в Крыму с консулом Кафы Джанноне дель Боско заключает правитель Солката (Крыма) Яркасс (или Джаркасс), в 1381 г. окончательный его вариант подписывает Елиас-бей, считающийся исследователями сыном Кутлубуги. Наконец, последний вариант, в 1387 г., подписывает сам Кутлубуга.

Так что, как видим, Мамай не был природным правителем Крыма. Таковым если и был, то, очевидно, Кутлугбуга. Мамай же захватил эти территории, очевидно, где-то около 1365 г., когда татарами у генуэзцев были отняты 18 селений. Об этом как раз говорится в тексте договора: «…queli dixoto casay, li quayeran sotemixi eredentia Sodaja, quandolo lo comun preyse Sodaja, poa Mamaj segno ge li leva per forza, queli dixoto casay sean in voluntay e bayria de lo comun e de lo consoro, e seam franchi da lo Imperio»^{153}. Скорее всего, это произошло после 1363 г., когда Кутлугбуга потерпел поражение при Синих Водах, и Мамай мог отбить у него землю. Вот, стало быть, где-то между 1363 и 1380 г. он Крымом и владеет. Очевидно, точно так же, как и остальной территорией Орды между Днепром и Волгой. Так что никакой это не его улус.

А наличие в Крыму названий с использование слова «Мамай» может свидетельствовать лишь о том, что в Крым ушел его внук «Скидыр» и принес туда имя деда. Впрочем, может быть, и этого не требуется. Есть же гора Мамай в Восточном Хамар-Дабане, в Бурятии. Там же имеется перевал Мамай, залив на Байкале и две реки — Большой и Малый Мамай. Уж они-то явно не имеют никакого отношения к нашему герою. Если посмотреть на карту, то становится очевидно: все это происходит от того слова «мамай», которое значит «высокое место».

В Поволжье это бугор, на Хамар-Дабане — гора. От горы название получили речки, от речек — бухта. Вполне возможно, и в Крыму так же.

А уж относительно бывшей деревни Шейх-Мамай (нынче Айвазовское), тут совсем смешно. Раскопали у нее холм, нашли там захоронение знатного человека. И теперь из книги в книгу и с сайта на сайт кочует утверждение, что это могила Мамая. Граждане!.. Ну, неужели не понятно, что местность эта называлась «Шейхов бугор»? Знал народ, дававший название, что тут какой-то знатный человек похоронен, вот так и наименовал — «Шейх-мамай». Зачем буковку-то в слове «мамай» поднимать? Прямо как компьютер, который так и стремится мне по ходу дела везде маленькое «м» в этом слове большим заменить. Ну да он же железный, глупый. А мы что, тоже железные?

Кстати, сами татары Крыма всегда делили тюркское население полуострова на две группы: «шеэрнен дагъ халкъы» (жители Симферополя, Карасубазара, Феодосии и Евпатории, говорящие на османизированном кипчакском наречии) и гор и Южного берега (потомки древнего населения) и «чель халкъы» (жители степей — потомки племен, пришедших с «монгольскими завоевателями»). Так вот, местности с именем Мамай встречаются, как видим, у Евпатории и Феодосии. То есть в местах проживания древнего кыпчакского населения.

Днепровская столица

То же самое можно было бы сказать и о топонимах «мамай» в районе Левобережья Днепра. На них внимание обратил еще В. Г. Ляскоронский в своей статье «Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход князя Витовта на татар в 1399 г.», опубликованной в Журнале Министерства народного просвещения^{154}. Он же высказал мнение, что «битва при Калке», т. е. сражение Мамая с Тохтамышем, происходила не на реке Калмиус, как традиционно считается (поскольку именно с этой речкой связывается сражение при Калке, которое русские и половцы проиграли татарам в 1223 г.), а «на Калках» — группе мелких речек, левых притоков Днепра близ порогов. Впрочем, Ляскоронский считал, что и первая битва тоже проходила здесь же.

Событиями 1223 г. мы сегодня заниматься не будем. А вот относительно битвы с Тохтамышем — соображение интересное. Тем более, если добавить к нему замечание В. Г. Егорова. В своей «Исторической географии Золотой Орды в XIII–XIV вв.» (на мой взгляд, одной из лучших работ по этой теме) историк указал, что в 30 км к югу от г. Запорожье на левом берегу Днепра находится Кучугурское городище. Остатки его занимают площадь около 10 га. «На поверхности памятника, усыпанной камнями, кирпичами и керамикой, прослеживаются многочисленные остатки фундаментов построек. Раскопки выявили остатки кирпичной мечети (площадью около 500 кв. м) с минаретом, бани с подпольным отоплением и жилого здания дворцового типа (площадь 476 кв. м). Кроме того, исследованы остатки небольших жилых домов рядового населения города с характерными для золотоордынских построек этого типа канами с суфами. Находки различных предметов материальной культуры, строительные и технические приемы, применявшиеся при возведении сооружений, позволяют отнести существование города к XIV в. О существовании в городе ремесленного производства свидетельствуют находки железных шлаков, обрезки медных листов и обломки тиглей для плавки металла. Значительная площадь древнего города, а также обнаруженные в нем монументальные постройки свидетельствуют, по мнению исследователя, о его немаловажном значении для района всего нижнего Днепра. Вполне возможно, что он являлся административным центром большой области. Золотоордынское название этого города неизвестно, сохранилось лишь свидетельство в „Книге Большому Чертежу“, которая именно на этом месте помещает „городок Мамаев Сарай“», — пишет историк^{155}. И как раз в этих местах располагаются отмеченные Ляскоронским объекты с названием «Мамай».

Замечательно! Мы нашли место, где располагался значительный город. При этом старые карты именуют его столицей Мамая, а археологические раскопки это подтверждают! Что-нибудь еще нужно, чтобы предположить именно здесь место дислокации исконной родовой земли Мамая? И расположена она как раз посредине между теми территориями, на которые потом разбрелись его внуки: Ворсклой и Перекопом.

А вот если считать, что Мамай был родом отсюда, тогда становится понятной его связь с днепровскими казаками. Они-то где складывались? И из кого? Ответ ясен: на Левобережье Днепра и из смеси тюрок с русскими (да еще, возможно, на сарматской основе). В принципе этого даже старые казацкие историки не отрицали. О чем я, опять-таки, уже писал.

А раз так, как тут не вспомнить «Нариман тарихы» и участие днепровских казаков в Куликовской битве на стороне Мамая? Вполне достоверным становится и то, что они до последнего Мамая защищали, отступали с ним на запад. Он же для них свой был, земляк, можно сказать. Ну, земли Сабана Халджи севернее располагались, на Ворскле, а не у днепровских порогов, так все равно соседи. Потому и Мансур сюда ушел, к Полтаве. Все сходится!

Если же все так, то Мамай для казаков на самом деле не чужеземный завоеватель, а практически борец за свободу казацких земель. Воевал-то он с «проклятыми москалями». Это вполне позволяло казацким гайдамакам рассматривать себя как наследников славы Мамая. Вот вам и весь секрет.

Первая попытка?

Разобравшись с тем, кто такой был Мамай и откуда родом, посмотрим теперь, что он делал. Для этого сравним письменные источники между собой и с данными нумизматики.

И начнем с того, что относительно женитьбы Мамая на дочери Бердибека мы знаем только от одного Ибн-Халдуна. Ни русские источники, ни египетские письмовники ничего про это не говорят. Однако русские единодушно принимают в этом Ибн-Халдуна за истину в последней инстанции. При этом почему-то столь же дружно игнорируя другие его сведения, типа того, что Тохтамыш был сыном Бердибека, а Абдуллах — сыном Узбека, «из детей Узбековых».

Что можно сказать точно, так это то, что в «замятне», наступившей после смерти Бердибека, он сыграл не последнюю роль. Возможно даже — выступил ее инициатором. По крайней мере именно так трактуют его действия и Ибн-Халдун, и русские летописи. Можно считать, что мы имеем два независимых подтверждения.

Есть и третье, хотя довольно смутное. Вот что по этому поводу пишет Сафаргалиев, один из виднейших специалистов по Золотой Орде: «В начале своей карьеры… Мамай пытался было претендовать и на трон ханов и даже выбил в Азаке в 762 году монету с титулом „Мамай — царь правосудный“. Однако… после 1361 года уже больше не чеканил монет со своим именем»^{156}. При этом ссылается он на Френа^{157}. Но больше подобных я не нашел ни у А. М. Маркова, ни у П. С. Савельева, ни у Г. А. Федорова-Давыдова. В общем, ни в одном из крупных каталогов джучидских монет.

Скажу прямо: начали меня глодать по поводу этой монеты сомнения. Во-первых, единичный экземпляр. Во-вторых, не мог Мамай не знать, что на престоле не примут человека, не способного доказать свое джучидское происхождение. К тому же Марков, к примеру, пересматривал и те монеты, которые описывали Френ и Савельев. И отмечал все расхождения. Вот что он пишет в своем предисловии: «Династiя Джучидовъ Золотой Орды представлена монетами всехъ хановъ, отъ которыхъ сохранились нумизматическiе памятники, за исключенiемъ Кадеръ Берди, одна, весьма сомнительная монета котораго была издана Френомъ въ Recensio, и хановъ Бердибека II, Джанибека III и Хасана, появившихся только благодаря ошибочному чтенiю П. С. Савельевымъ легендъ варварскихъ и неправильно битыхъ монетъ Тетюшскаго клада»^{158}.

Как всегда, когда мне что-то не дает покоя, лезу в первоисточник. И убеждаюсь: цитата Сафаргалеева не совсем точна. Френ пишет: «На передней стороне читаю, какъ мне кажется: „Мамай Ханъ правосудный“. Вроде бы небольшая разница, однако… На монетах, чеканенных сарайскими правителями Орды, всегда их титул указан как „султан“. Если же монета выбита не правителем Орды, а только властителем какого-то улуса, тогда в титуле слова „султан“ не будет. Навруз, к примеру, в Азаке в 760 г. свою монету чеканил с надписью „Навруз-Бек-хан“, и только после занятия Сарая стал писать на ней „Султан правосудный Навруз-Бек-хан“»^{159}.

На монете, которую Френ приписывает Мамаю (хотя, как видим, он и сам пишет: «как мне кажется»), титула «султан» нет. Написано просто — «Мамай-хан». Точно так же, как у Навруза в 760 г. Х. (Хиджры). И выбита она в том же самом провинциальном Азаке, а не на столичных монетных дворах Сарая, Сарая ал-Джадида или Гюлистана. Кстати, в 763-м, а не 762-м, как написал Сафаргалеев. А в этом году в Сарай ал-Джадиде сидят Кильдибек и Мюрид^{160}. Кстати, Кильдибек в этих годах и в Азаке монету бьет^{161}, со своим полным титулом.

Можно предположить только, что в 763 г. Х. Мамай отбирает у Кильдибека Азак и какое-то время там чеканит монету со своим именем. Но, как честный человек, не называет себя султаном. Султан-то у него в это время есть — Абдуллах.

Есть еще деньги некой Тулунбек-ханум. Они чеканены в Сарай ал-Джадиде в 773 г. Х. (1371–1372 г. от Р.Х.)^{162}. Есть еще монета Тулунбека, отчеканенная в Мохше, центре мордовских территорий. Некоторые исследователи утверждают, что это жена Мамая (которую почему-то из дочери Бердибека превращают в его сестру), вместо которой пытался править он сам^{163}.

Не знаю, это, честно говоря, сомнительно. Тулунбек — не сильно женское имя. Между прочим, Френ, от которого пошли описания монет «Тулунбек-ханум», в упомянутой работе сначала читает надпись так: «По повелению Царя Тулунъ-Бекъ Хана, коего да продлится царствование». И лишь дальше пишет: «Но по некоторымъ экземплярамъ сей монеты, лучше было бы читать сiю надпись такимъ образомъ: „По повеленiю Царицы… Тулунъ-Бекъ Ханумъ, коей да продлится царствованiе“»^{164}. Да и форма какая-то странная: «По повелению царя…» То есть опять-таки это деньги, чеканившиеся не от имени самого «царя» (почему-то Френ читает именно так, а не «султана», как в других случаях), а по его повелению. Кем?

Кстати, и «монета Мамая», и монеты «Тулун-бек-ханум», если верить описанию Френа, медные. То есть по идее менее ценные.

И, опять-таки: в 773 г. Х. в Сарай ал-Джадиде чеканится монета Мухаммед-Булка^{165}. Тот, который считается Мамаевым ханом!

В общем, такая нумизматика нам помочь ничем не может. Остаются только монеты Абдуллаха и Мохаммет-Булака. Относительно обоих есть независимые подтверждения того, что они были ставленниками Мамая. О первом говорит Ибн-Халдун, о втором — письмовник. И об обоих — русские летописи.

Царствование под прикрытием

Интересно, что Савельев в своем каталоге приводит монеты этих ханов, чеканенные только в Орде (так сказать, в походной ставке), Азаке и Маджаре (Сев. Кавказ)^{166}. Марков и Федоров-Давыдов уже указывают и монеты сарайской чеканки. Для Абдуллаха это 764–768 г. Х. Есть в каталоге Маркова еще и одна монета 762 г. Х.^{167}. Для Мохаммед-Булака — 771, 773 и 777 гг. Х. Причем таких монет довольно много. Кроме того, у последнего есть чеканки крымские и астраханские (Хаджи-Тархан). Причем в последнем случае — 782 г. Хотя, всех других монет с его именем с 777 г. нет.

Если исходить из данных нумизматики, картина получается такая. Мамай, видимо, поставил ханом Абдуллаха еще в 762 г. (1360–1361 гг. от Р.Х.). Но Сарай им удалось занять в 764 г., изгнав оттуда Мюрида. Удерживают они власть, очевидно, до 766 г. Хиджры. Первые монеты Азиз-шейха с надписью «Гюлистан» появляются в 766^{168}, а в Азаке даже в 765 г. Возможно, два года, 766–768 г. Х., за Сарай идет борьба. Но в 768 г. Х. Абдуллах окончательно теряет Сарай. Теперь его монеты чеканятся только в Орде и Азаке. При этом интересно отметить: с 765 по 767 г. Х. монеты Абдуллаха выпускают и в Янги-Шехре или Шехр ал-Джадиде.^{169} Строго говоря, местонахождение этого города (исследователи согласны, что перед нами не два, а одно название) точно не установлено. Традиционно им считают Старый Орхей на Днестре, но Егоров, к примеру, указывает, что городище это закончило свое существование несколько раньше:

«Городище Старый Орхей находится в Оргеевском р-не Молдавской ССР, у сел Требужены и Бутучены. Один из самых крупных городов Золотой Орды; площадь городища составляет около 2 кв. км… По предположению С. А. Яниной и Л. Л. Полевого, город носил название Шерх ал-Джедид (Янги-Шехр). Гипотеза основана на изучении 55 монет, найденных в Старом Орхее. Место чеканки их обозначено как Шехр ал-Джедид или Янги-Шехр (оба названия переводятся одинаково — Новый город). Предположение о названии города не может быть признано обоснованным, так как он подвергся разгрому в начале 60-х годов XIV в., монеты же, выпускавшиеся в Шехр ал-Джедид, чеканились на протяжении всего периода 60-х годов. Западнее Днепра орда Мамая не появлялась, так как после битвы на Синих Водах в 1363 г. эти территории контролировались Ольгердом. Что же касается Пруто-Днестровского междуречья, где находился Старый Орхей, то в начале 60-х годов XIV в. здесь уже оформилось Молдавское княжество. По этим причинам Абдуллах не мог пребывать в городе, остатками которого является городище Старый Орхей, и не мог чеканить здесь монету», — пишет он^{170}.

Он предполагает, что так могло именоваться Кучугурское городище. В общем-то, это даже логично, если соглашаться с тем, что битва при Синих Водах была, и состоялась она в 1362 (по Мацею Стрыйковскому) или 1363 г. (Рогожский летописец). Тогда Абдуллах начинает чеканить свои монеты в Янги-Шехре, непосредственно после поражения от литовцев трех местных орд. Ведь 765 г. Х. начинается 10 октября 1363 г. от Р.Х. и заканчивается 27 сентября 1364 г. А Ольгерд, по русским летописям, победу одержал осенью 6871 г., то есть 1363 г. («Тое же осени Олгерд Синю Воду и Белобережiе повоевалъ»)^{171}. Так что чеканить деньги восточнее Днепра в это время Абдуллах действительно не может, поскольку там татар теперь нет. А вот на Днепре это еще вполне возможно. Здесь и проходит теперь западная граница Орды.

Последний царь Мамая

После потери Сарая в 768 г. Х. Абдуллах еще продолжает чеканить свою монету в Орде. В 770 г. Х. его здесь сменяет Мухаммед-Булак. Похоже, что Сарай он занимает в 771 и 773 г. Х. Для 772-го имеется вроде бы монета Тохтамыша. Об этом поподробнее мы расскажем в главе про Тохтамыша, пока только констатируем наличие таких ссылок. В 773-м, как помним, чеканится монета неведомой Тулунбек-ханум. Но вот что потом? В нумизматике (по крайней мере той, которую мне удалось посмотреть) до 777 г. Х. — полный провал. Если же верить письменным источникам (Ибн-Халдуну), то Сараем правили Хаджи-Черкес, Айбек-хан и его сын Кари-хан (кто такие два последних, не ведаю). В 776 г. Х. будто бы в Сарае утвердился Урус-хан (хотя монет его ранее 779 г. Х. я не нашел). И больше ставленники Мамая в столицу не возвращались.

За Мухаммед-Булаком остается западная часть Орды, от Волги до Днепра. Но с 777 г. Х. его монет, чеканенных в Орде, Азаке или Крыме, нет. Крымской чеканки монет, кстати, вообще нет со времен Узбека до Хызра (760 г. Х.), а потом до 777 г. Хиджры, когда их там выпускают с именем Муххамед-Булака. Потом снова наступает провал до 782 г., когда монету чеканит уже Тохтамыш. И вообще крымских монет очень мало. Впечатление такое, что город Крым особо в качестве места расположения монетного двора и не рассматривался. А следовательно, можно предположить, что и роль его в ордынской иерархии была невелика. В том же Азаке монеты чеканили несравненно чаще. А Крым — это что-то вроде Мохши и Маджара, провинция-с.

Отсутствие монет Мухаммед-Булака после 777 г. Х. позволяет некоторым исследователям полагать, что с этого года он больше не является ханом. Между прочим, стоит отметить: в русских летописях Мухаммед-Булак вообще не упоминается с 6879 г. от С.М. (1371 г. от Р.Х.). Всегда речь идет только о Мамае, хотя и отмечается, что он князь, а не царь. В то же время, Мухаммед-Булак жив, поскольку есть его монеты 782 г. Х., чеканенные в Хаджи-Тархане и, как не странно, опять в Орде.

Все это дает основание И. М. Миргалееву считать, что в 777 г. Х. пути Мамая и Мухаммед-Булака разошлись. Мамай остался править в причерноморских степях и Крыму, а Мухаммед-Булак — в предгорьях Северного Кавказа^{172}. В логике этому выводу не откажешь. Косвенным подтверждением его может служить и то, что после 1375 г. от Р.Х. русские летописи не фиксируют ни одной дипломатической акции Мамая. Последняя — выдача ярлыка на великое княжение Михаилу Тверскому. Его привез в Тверь некий Некомат вместе с послом Ажиходжею (Аджи-Ходжа) 13 июля 6883 г. от С.М.^{173} А 777 г. Х. продолжался со 2 апреля 1375 по 20 мая 1376 г. от Р.Х. Дальше же есть только упоминания о различных набегах Мамаевых татар.

Похоже, произошло это как раз потому, что Мамай в это время лишился царя и стал править сам. Но, не прикрываясь чингизидом, он не мог больше ни ярлыки раздавать, ни монеты чеканить. Все это было бы незаконно. Ну, или можно объяснить по-другому: Мамай решил порвать с ордынской традицией, потому и не сохранил атрибутов Орды. Объяснение наверняка не единственно возможное, но имеющее право на существование и довольно логичное.

Труднее объяснить, почему Мухаммед-Булак не чеканил монету сам в том же Маджаре, как он это делал, к примеру, в 774 г. Х.^{174} Зато такая версия вполне может объяснить появление монет Мухаммед-Булака 782 г. чеканки. Ведь он мог вести борьбу с Тохтамышем и после поражения Мамая. Причем монеты-то его — астраханские^{175}. Вероятно, он на время занимал Астрахань, придя туда с Северного Кавказа.

А что Мухаммед-Булак не был царем в Мамаевой Орде уже в 1379 г. от Р.Х., об этом свидетельствует ярлык, данный московскому претенденту на место митрополита Митяю: «Пръвыи ярлык дал Тюляк царь Михаилу митрополиту. Бесмертного бога силою и величьством из дед и прадед. Тюляково слово Мамаевою дядиною мыслию, татарьским улусным и ратным князем, и волостным самым дорогам, и князем, писцем, таможником побережником и мимохожим послом и соколником и пардусником и бураложником и заставщиком и лодейщиком или кто на каково дело ни поидет, многим людем и ко всем. Пред Чингис царь, а опосле того цари Азиз и Бердебек, и за тех молились молебникы и весь чин поповьскый; ино какова дань ни будет или коя пошлина, — ино тем того ни видети не надобе, чтобы во упокой бога молили и молитву въздавали. Да не ли иное что, кто ни будет, вси отведав ярлыки подавали. И нынечя паки пръвых ярлыков не изыначив, одумав, и мы по тому же сего Михаила митрополита пожаловали есмы… Тако рекши, на утвержение с алою тамгою ярлыки дали есмы овечья лета дарыка семьсот осмое лето сылгата месяца в десятый нова. На Веколузе на речном орда кочевала. Написано»^{176}. Как видим, ярлык этот писан от имени некого Тюляка. Имя это упоминается еще в Пространной летописной повести о Куликовской битве: «Самъ же велики князь наеха напередъ въ сторожевыхъ полцехъ на поганаго царя Теляка…»^{177}.

Михаил — это Митяй, отправленный на поставление в митрополиты в 1379 г. и ехавший как раз через Мамаеву Орду. Ярлык, правда, датирован «овечия лета дарыка семьсот осьмое лето солгата месяца в десятый нова». Это никак не 1379 г., а на 72 года раньше. Но в тексте же напрямую говорится, что это просто подтверждение старых ярлыков. На ярлыке хана Бердибека митрополиту Алексию, между прочим, тоже стоит «в семьсот осмое сылгата месяца в десятый нова», только «тигигуя лета десятаго месяца». Похоже на то, что в ханской канцелярии просто переписывали старые ярлыки, внося в них минимальные правки.

Л. В. Черепнин предлагал свое объяснение даты. По его мнению, первоначально в тексте было не 708, а 780. Буквенное обозначение двух цифр — 8 (И) и 80 (П) — в русских текстах чрезвычайно сходно, и допустить возможность появления при переписке вместо ЈП (780) ЈИ (708) нетрудно. 780 г. эры Хиджры соответствует 1378–1379 гг. от Р.Х. Под словом «солгат» Черепнин предлагает видить испорченное «зул-каде» — одиннадцатый месяц мусульманского календаря (и с этим все согласны). Начало 780 г. Х. падает на 30 апреля 1378 г. от Р.Х., поэтому 1 зул-каде 780 г. Х — это 18 февраля 1379 г. от Р.Х. Число месяца указано по монгольскому календарному счету: «десятый (день) нова». Т. е. десятый день первой половины месяца. Тогда получается 27 февраля. 1379 г. Этот год, как считает исследователь, был действительно годом Овцы^{178}.

Надо сказать, это объяснение не очень вяжется с тем, что Митяй, по русским летописям, ехал через Мамаеву Орду летом 1379 г. Да и насчет года Овцы особого согласия у исследователей нет. В пересчете буддийского календаря на наш ошибка в год считается вполне нормальной. Так что тут далеко не все ясно. Но фактом остается то, что при проезде через Мамаеву Орду Митяя там уже не было Мухаммед-Булака. Однако он был жив, иначе как бы он чеканил монеты в 782 г. Х.?

Таким образом, мы приходим к выводу: к 1380 г. Мамай владел максимум причерноморскими степями от Днепра до Волги и Крымом. И лишь на этой территории мог собирать войска. То есть у него не могло быть никаких бесерменов (если под ними понимать, как делают традиционно, жителей волжских городов) и ясов (если это осетины). Вообще, практически никого, кроме тюрок Причерноморья.

Не могло быть и фрягов, итальянцев. Напомним, что с генуэзцами Мамай был во вражде. Это подтверждает договор Генуи с Тохтамышем. Остаются венецианцы в Азове. Но в это время между Генуей и Венецией шла война. Она началась в 1378 г. и завершилась подписанием Туринского мира 8 августа 1381 г. Причем начиная с лета 1379 г. Венеция была осаждена генуэзцами^{179}. И тем и другим было не до татарских дел. Так что у Мамая могли быть отдельные авантюристы, застрявшие в Крыму, но не более. А их там было в любом случае немного. По данным Феодосийского краеведческого музея, вооруженные силы Кафы, крупнейшей генуэзской колонии в Крыму, насчитывали 1000 пехотинцев и 20 тяжеловооруженных всадников^{180}. Венецианцев в Азаке было значительно меньше. Ведь это был не их город, у них там был лишь квартал, о чем и говорится в упоминавшемся договоре Бердибека с Венецией.

Упрямец из-за Волги

В продолжение темы мы неизбежно должны поговорить и о втором действующем лице той истории с ордынской стороны — Тохтамыше. Русские летописи утверждают, что он столкнулся с Мамаем уже осенью 1380 г., после того, как тот был разбит Дмитрием. Но так ли это? Или все же правы булгарские летописи, которые отводят главную роль в войне 1380 г. именно Тохтамышу?

Чингизид, но из какого рода?

Для начала отметим, что происхождение последнего тоже неясно. Есть несколько версий. Одну излагает Ибн-Халдун. Как мы помним (см. главу о Мамае), в соответствии с ней Тохтамыш — сын Бердибека. В момент смерти отца он — малолетний. Мамай, муж его сестры, изгоняет его из Сарая. Тохтамыш бежит в область Урус-хана (в Синюю Орду), в район Хорезма. После победы Мамая над остальными претендентами он уходит в сам Хорезм. Оттуда выступает против Урус-хана, в 776 г. утвердившегося в Сарае. Но терпит поражение у Хорезма. Однако после смерти Урус-хана Тохтамыш занимает Хорезм, потом Сарай, следом — Астрахань, после чего выступает против Мамая.

Из арабских источников кое-какие коррективы вносит Ибн Хаджар ал-Аскалани. Он пишет, что «въ то время (в 773 г. = 15 iюля 1371-2 iюля 1372 г.) господство надъ Дештомъ и Туркестаномъ перешло къ Токтамышхану»^{181}. И что потом «въ 782 г. (=7 апр. 1380-27 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышханъ…»^{182}. То есть, по нему, Тохтамыш сидит в Деште дважды: в 773 и 782 г. Хиджры.

Совершенно по-иному рассказывают эту историю тимуридские источники. «Аноним Искандера», произведение, написанное для потомка Тимура Искандера, сына Омар-Шейха, каким-то тюрком или с использованием тюркских документов (в нем много тюркских слов, не переведенных на персидский язык самого произведения). Время — начало XV в., так как Искандер умер в 1415 г.

Так вот, «Аноним Искандера» уверяет, что Тохтамыш был сыном правителя Мангышлака Туй-ходжи-оглана. Отец его был убит Урус-ханом за отказ участвовать в походе на Сарай. Тохтамыш, спасаясь от преследования, бежит к Тимуру: «Между тем Туй-ходжа-оглан, который был правителем Мангкышлака, не явился и был казнен. Сын его Токтамыш один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали. После того как Урус-хан завоевал трон Узбека и овладел всем тем государством, Токтамыш бежал и укрылся у Тимура»^{183}. Тот шлет его управлять «Саураном, Отраром и Сыгнаком» (это самая юго-восточная часть Улуса Джучи, традиционно считаемая всеми авторами землей Урус-хана). К этому времени Урус-хан умирает (процарствовав 9 лет), его сын Токтакия тоже, и правит некий Тимур-бек-хан, сын Мухаммед-хана. «Когда Тимур-бек узнал о его прибытии, то постарался удалить его, прогнал Токтамыша из тех мест и снова занялся своими наслаждениями. Люди, которые были его помощниками, отчаялись и наедине и среди людей высказывали желание Токтамыша… Тимур снова послал с Токтамышем Гияс-ад-дина, тархана, Туман-Тимура, узбека, Бахты-ходжу и Вики в Сыкнак, Сауран и Отрар, чтобы они по обычному правилу посадили Токтамыша на ханский трон… Весной этого года, который соответствует 785 г. (= 6 марта 1383-23 февраля 1384), с огромнейшим войском он направился против Тимур-бек-хана. Они дали сражение в месте, которое называется Каратал, и он разбил его»^{184}.

Как видим, «Аноним Искандера» не отличается особой достоверностью в том, что касается дат. Это в данном произведении наблюдается постоянно. К примеру, царствование Узбека, по «Анониму,» заканчивается в 767 г. Х. Хотя дальше говорится, что «С начала 751 г. (= 11 марта 1350-27 февраля 1351) до конца 765 г. (= 10 октября 1363-27 сентября 1364), что составляет 12 лет, погибло 8 царей» (это о смуте в Сарае).

Насколько можно верить фактам — вопрос, конечно, интересный. «Аноним Искандера» содержит массу известий, не встречающихся в других источниках (если только они не заимствованы из него). С другой стороны, только тут западная часть Улуса Джучи названа Кок-Ордой (Синей), а восточная — Ак-Ордой (Белой). Все остальные документы их именуют наоборот.

Все же любопытно отметить еще одно место из «Анонима»: «В продолжение 17 лет он находился на ханском престоле, после же этого, вследствие бунта и неблагодарности к Тимуру, он оказался на границе гибели и исчезновения, лишился крова и дома и, наконец, умер естественной смертью в 800 г. (= 24 сентября 1397-12 сентября 1398) в пределах Тулина»^{185}. Это о смерти Тохтамыша. Все остальные источники считают, что умер он позже, уже в XV в. Но престол-то потерял раньше, как раз в 800 г. Х. И если правил 17 лет, стало быть, сел на него в период с сентября 1380 по сентябрь 1381 г. от Р.Х. Как раз так, как и трактуют русские летописи.

По-иному рассказывает эту же историю Назими ад-Дин Шами. Он о происхождении Тохтамыша ничего не говорит. Сообщает только, что «Токтамыш-оглан, убоявшись группы людей, которые замыслили по отношению к нему вероломство, обратил лицо ко двору Тимура и едет». Цитаты даю по изданию Сборника материалов 1941 г., поскольку в нем тексты Шами приведены с использованием более полного текста, чем тот, которым пользовался Тизенгаузен^{186}. Из предшествующего текста, повествующего о том, что перед этим Тимур подавил восстание эмиров Адиль-шаха и Сары-Буги, которое было в 778 г. Х., становится очевидно, что Тохтамыш приехал вряд ли ранее 1377 г. от Р.Х. Тимур пожаловал ему область Отрара и Саурана. «Через некоторое время Кутлуг-Буга, сын царя Урус-хана узбекского, повел войско и много сражался с Токтамыш-огланом. В Кутлуг-Бугу во время боя попала стрела, и он умер от нее; войско его взволновалось и вследствие ярости и гнева прогнало Токтамыша и разграбило его область. Он вторично бежал и пришел к Тимуру. Тот постарался почтить, уважить, обласкать и облагодетельствовать его еще больше, чем в первый раз, приготовил нужные ему вещи и послал обратно. С той стороны Токтакия, сын Урус-хана, соединившись с Али-беком, царевичами и знатными эмирами, выступил против Токтамыш-хана. Сразившись, они снова обратили его в бегство»^{187}. Дальше первый историк Тимура сообщает, что Урус-хан пошел на Тимура, требуя выдачи Тохтамыша. Тимур отказал и двинул войска навстречу. «Остановился в Отраре, а с той стороны войско Урус-хана, дойдя до Сыгнага, остановилось. В ту же ночь появились тучи, снег и дождь и настал такой большой холод, что из-за крайнего обледенения и стужи с обеих сторон никто не мог двинуться… просидели друг против друга почти три месяца…»^{188}. Потом началась война, в которой Тимур одержал победу. «Так как удача была близка, и счастье помогало высочайшим знаменам, то в это время Урус-хан перебрался из мира преходящего в мир вечный. Его старший сын Токтакия сел на его место; он также умер через короткое время. Тимур пожаловал царство той области царю Токтамышу, устроил нужное ему и оставил в том государстве… Тимур-Мелик-оглан стал царем в тех странах. С большим войском он выступил против царя Токтамыша, и после многих битв и сражений Токтамыш-хан повернул обратно и удалился от своих людей и войска… Тимур в 780 г. (= 30 апреля 1378-18 апреля 1379) удостоил царя Токтамыша разного рода милостей и благодеяний и отправил с ним эмира Туман-Тимура, эмира Урунг-Тимура, Гияс-ад-дина-тархана, Бахты-ходжу и эмира Банги с огромными войсками, чтобы они посадили его на престол в Сыгнаге. Согласно приказанию, они отправились, и когда прибыли в Сыгнаг, то в избранный день и счастливый час посадили его на трон султанства. В это время Тимур-Мелик зимовал в Каратиле. Между ними возникла война; в конце концов Тимур-Мелик был разбит, а Токтамыш победил… Токтамыш-хан провел зиму в Сыгнаге и, когда наступила весна, привел в порядок войско и завоевал государство и область Мамака»^{189}.

Как видим, здесь история общения Тимура с Тохтамышем начинается только с 778 г. Х. В переводе на наше летоисчисление получается, что прибежал в Самарканд Тохтамыш в начале 1377 г. В том же году он потерпел два подряд поражения от сыновей Урус-хана Кутлу-Буги и Токтакая. Тимур весной 1378 г. разбил Уруса и посадил Тохтамыша в Сыгнаке. Тимур-Мелик-оглан его опять разбил. В том же году Тимур снова посадил Тохтамыша в Сыгнаке. В 1379 г. между Тимур-Мелик-огланом и Тохтамышем вновь развернулась война. Тохтамыш одержал победу, перезимовал в Сыгнаке и весной 1380 г. захватил власть во всей Орде, победив Мамая.

Свою корректировку временных рамок событий (при сохранении общей канвы Шами) дает Шереф ад-Дин Йезди, писавший позднее двух упомянутых выше авторов, но не сильно (до 1425 г. от Р.Х.). По нему Тимур в первый раз пожаловал Дешт-и Кипчак и Улус Джучи Тохтамышу в начале 778 г. Х., — то есть в 1376 г. от Р.Х. В конце того же года (в 1377 г. от Р.Х.) он вернул Тохтамыша на престол в Сыгнаке, после поражения последнего от Тимур-Мелик-оглана. В следующем году Тохтамыш разбил Тимур-Мелик-оглана. Перезимовал и отправился на «царство Сарайское и иль Мамака». Получается, что этот поход состоялся в 1379 г. от Р.Х.

Монеты расставляют все на свои места

При таком разнобое решающую роль может сыграть нумизматика. Известно, что ханы, заняв престол, сразу спешили выпустить свои монеты. Это следует хотя бы из того, что находят деньги с именами ханов, просидевших в Сарае месяцы, если не недели.

Так вот, монеты сообщают, что Тохтамыш сидел на сарайском престоле по крайней мере три раза. Может быть, даже четыре.

Самая старая монета с его именем, которую мне удалось обнаружить, датирована 763 г. Х., отчеканенная в Сарае. Найдена она у села Малые Атрясы в Поволжье в 1954 г.^{190} Следующая датируется 770 г. Х. и отчеканена в том же Сарае. Ее раскопали у села Сосница Сосницкого уезда на Черниговщине в 1911 г.^{191}

Правда, это находки единичные. Вполне можно допустить, конечно, и ошибку в чеканке. Тем более что в каталоге Маркова числится монета Тохтамыша с двойной чеканкой. На аверсе у нее указана дата 782 г. Х., а на реверсе — 770-й^{192}. Ее можно трактовать и так, что на чьей-то старой монете 770 г. сделали потом на аверсе новую чеканку Тохтамыша, чтобы ее можно было использовать и в 782-м. Но на упомянутой монетах из Атряс и Сосницы вроде ничего такого не наблюдается. Так что вполне возможно, это и на самом деле сохранившиеся следы краткого пребывания у власти Тохтамыша. Или скорее того, кто от его имени собирался править.

Но вот в 772 г. Х. он снова чеканит свои монеты в Сарае, а в 773 г. — в Орде. Об этом сообщает Миргалеев с ссылкой на клады из Нумизматического фонда Татарстана^{193}. Монет не видел, но поверить можно, поскольку это совпадает с известием аль-Аскалани. Сыгнакскую монету 774 г. Х. (о чем тоже пишет Миргалеев, предполагая, что выбитый из Сарая Тохтамыш ушел в Сыгнак) я нашел^{194}.

Против чего совершенно нелепо было бы возражать, так это против появления Тохтамыша в Сарае в 778 г. Монет с его именем под этой датой масса. Достаточно сослаться на каталог Федорова-Давыдова^{195}. Причем вся чеканка — Сарай и Сарай ал-Джедид. То есть самые что ни на есть столичные монетные дворы, никакой провинции. Кроме того, есть какая-то «Новая Орда» (Орда ал-Джадид), что вполне может обозначать создание в это время Тохтамышем новой походной ставки (старая оставалась в руках Мамая).

Миргалеев посчитал и выяснил, что Тохтамышевых монет 778 г. Х. (21 мая 1376 — 9 мая 1377 г. от Р.Х.) среди находок — 264^{196}. Так что тут уж ни о каких ошибках говорить не приходится. Вот относительно монет 777 и 779 гг. можно засомневаться. В каталоге Маркова они есть, но единичные^{197}. Впрочем, я, вслед за Миргалеевым, допускаю, что Тохтамыш пришел в Сарай все же в 777 г. Х., сменив там Каганбека, монеты которого для того года зафиксированы надежно^{198}.

В 779 г. Х. (16 мая 1377 — 29 апр. 1378 г. от Р.Х.) Тохтамыша точно с престола сгоняют. Монеты говорят, что в это время здесь сидит Урус-хан^{199}. Тем же годом датированы и монеты Араб-шаха, отчеканенные в Сарай ал-Джадиде^{200}. Кто кого изгнал — бог весть. Но вот в 781 г. Х. (19 апр. 1379 — 6 апр. 1380 г. от Р.Х.) монеты Тохтамыша чеканятся в Хорезме^{201}, Гюлистане^{202}, Азаке, Сарае и Сарай ал-Джадиде^{203}. Больше того, есть сарайская монета и с датой 780 г. Х.^{204} В принципе можно было бы полагать в последнем случае ошибку, но монет других ханов за 780 г. Х. я не нашел.

В любом случае, Тохтамыш, судя по монетным находкам, устанавливает свое правление на территории Нижнего Поволжья (правда, без Астрахани) и Приазовья самое позднее весной 1380 г. Возможно даже, что и весной 1379 г. И от этого нам никуда не деться. Вот в Крыму и в Астрахани первые обнаруженные мной в каталогах монеты Тохтамыша отчеканены были в 782 г. Кто сидел в Астрахани, мы помним по монетам же — Мухаммед-Булак. В Крыму, похоже, в это время правитель еще подчинялся Мамаю. Но надо не забывать, что 782 г. Х. начался 7 апреля 1380 г. от Р.Х.

Видимо, все же джучид

Таким образом, мы видим, что данные нумизматики подтверждают скорее версию Шереф ад-Дин Йезди. Именно у него Тохтамыш первый раз становится правителем Дешт-и-Кипчака в 778 г., до конца года терпит поражение от Тимур-Мелик-оглана, в следующем году разбивает его в битве на востоке, где-то в Приаралье, зимует в Сыгнаке и весной 780 г. отправляется завоевывать остальную Орду.

Что же касается происхождения Тохтамыша, я склонен скорее принять версию Ибн-Халдуна. Объясню, почему. Если верить монетам, Тохтамыш несколько раз занимал столицу. Единственный, кому это удавалось, — Мамай со своими ставленниками. Остальные захватывали власть по разу и долго удержаться не могли. Спрашивается: почему? Ибн-Халдун дает ответ: Тохтамыш принадлежал к роду Джучи, Мамай был с ним в родстве по жене. Все другие были представителями рода Чингиза, но не джучидами.

Объяснение вполне логичное. При этом положение зятя Бердибека ни в коем случае не давало Мамаю права претендовать на престол, но делало весомым права того, кого он поддерживал. Однако права Тохтамыша-джучида были несоизмеримо выше. Причем на всем пространстве Улуса Джучи.

По датам все довольно неплохо укладывается. Если верить Ибн-Халдуну, в 759 г. Х. Тохтамыш был маленький. В 763 г. Х. он тоже оставался ребенком. Можно представить, что в неразберихе того времени (а за 762 г. на престоле отметились минимум шесть ханов) кто-то попытался выставить его кандидатуру, чтобы править за него. Но Мюрид (Мурад) оказался более серьезной кандидатурой, поскольку был взрослым и пользовался поддержкой в Синей Орде, будучи оттуда. Хотя ему и пришлось серьезно повоевать с Мамаем. Однако Тохтамыша он вполне мог оставить в живых, просто держать под присмотром. Кстати, убийство законного наследника делало бы его совершенно неприемлемой кандидатурой для населения Ак-Орды. Да и свои, думаю, не слишком хорошо бы это восприняли. Между прочим, «Аноним Искандера» сообщает о Тохтамыше, что тот «один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали».

Но к 772–773 гг. Х. Тохтамыш должен был сам войти уже в тот возраст, когда его можно было рассматривать как серьезного претендента. Ведь с убийства Бердибека прошло лет тринадцать. А в Орде — очередное безвременье, очередные попытки Мамая поставить своего хана. Выдвинуть ему в противовес Тохтамыша представляется вполне логичным. А когда Мамай оказывается все же сильнее, Тохтамыш бежит в Кок-Орду. Вспомним его монету 774 г. Х. в Сагныке. Каким образом сын мангышлакского эмира мог, пусть на время, захватить власть в землях Урус-хана? Интересно, что Урус-хан чеканит свои монеты в Сыгнаке с 770 до 779 г. Х. практически беспрестанно. Значит, тут он сидит крепко. И все же в 774-м Тохтамыш как-то сумел его потеснить! О поддержке Тимура в эти годы никто из восточных авторов ничего не говорит. Значит, Тохтамыш сумел самостоятельно отвоевать себе землю, пусть на время! Не родовитость ли его сказалась? Как джучид, он всяко был выше родом, чем Урус-хан.

Что делает Тохтамыш, потеряв в 774 г. Х. Сыгнак, мы не знаем. Возможно, уходит в Хорезм, который в это время никому не подчиняется. Ибн Халдун ведь рассказывает о том, что Тохтамыш ушел из царства Урус-хана в Хорезм. Относится это ко времени до 776 г. Х. Насколько «до» — не понятно.

К 776 г. Х. Тохтамышу, если он сын Бердибека, около двадцати. Вполне солидный возраст для активных действий. Вот тут он точно обращается за помощью к Тимуру (хотя, как мы помним, возможно, что и в 772–773 гг. Х. он тоже становится ханом не без помощи Железного Хромца). Начинается, если верить письменным свидетельствам, борьба за Сыгнык. Кстати, почему Тохтамыш, если он сын мангышлакского эмира, никогда не пытается закрепиться на восточном берегу Каспия, все время начинает свои походы с востока от Арала? Но Сыгнак, если судить по монетам, Тохтамышу так взять и не удается (его монет сыгнакской чеканки, кроме 774 г. Х., я не обнаружил). Зато в 777 г. Х. он — в Сарае. Через пару лет теряет столицу, но в 781-м вновь возвращает.

А Тимур его все время поддерживает, в чем не очень много смысла, если Тохтамыш — представитель побочной линии чингизидов. Нет, можно, конечно, рассуждать и так: самаркандский правитель пихает на престол Орды незначительного эмира, чтобы тот крепко-накрепко от него зависел. Да только где гарантия, что такой престол займет? И тем более, что удержит? Никто же не утверждает, что Тимур Тохтамышу свои войска давал. Снабжал — да, но силами тот своими обходился. Зато, представляете, как здорово сделать зависимым от себя истинного джучида? Это бы значило надолго привязать к себе Орду.

Так что, на мой взгляд, поведение Тимура говорит в пользу джучидства Тохтамыша. Так же, как и то, что последнему удалось объединить весь Улус Джучи. Практически, со времени Джанибека такого не было. А тут — свершилось!

Понятно при этом и то, почему Тохтамыш быстро порвал с Тимуром. Именно если он был самым что ни на есть законным наследником, его реакция становится естественной. Как раз сыну мангышлакского эмира имело бы смысл обоими руками держаться за Железного Хромца. Джучид же считал, что его положение во главе Орды вполне естественно и никакой особой благодарности за это выражать не следует. В первую очередь нужно принимать во внимание интересы страны. К примеру, если Тимур наседает на Хорезм, который когда-то был частью Улуса Джучи, нужно поддержать Хорезм. И начинаются конфликты. Причем по большому счету обе стороны понимают, что дело тут не в неблагодарности, а в политике.

А что касается историков государства тимуридов… Для них как раз естественно представить такого серьезного противника не в лучшем виде. Тем более, писалось-то большинство произведений уже после того, как Тохтамыш утратил власть после войны 1397–1378 гг.

Для нашей же истории важно, что в 1380 г. Тохтамыш наверняка уже воевал с Мамаем за власть на западном берегу Волги. Причем именно он был атакующей стороной. Он, к примеру, уже взял Азов. Как вы думаете, темнику в таких условиях было до того, чтобы ввязываться в авантюру на далеком севере? И могли в это время Олег Рязанский и Ягайло Литовский желать союза с терпящим поражение Мамаем?

Верный друг Сарая

Слава Богу, относительно происхождения Дмитрия Ивановича гадать не приходится (так что, надеюсь, читатель простит, что я в этой главке источники буду цитировать мало). Сын Ивана Ивановича, великого князя московского и владимирского, внук Ивана Калиты, правнук Даниила Александровича, родоначальника династии, пра-правнук Александра Ярославича, который Невский. Родился 12 октября 6858 г. от С.М., умер 19 мая 6897-го. После смерти отца 13 ноября 6867 г. получил Московское княжество. Но великого княжения ему тогда в Орде не дали, мал был (9 лет). Однако в 6870 г., при очередной смене правителя в Сарае, бояре сумели выторговать ярлык для своего 12-летнего князя. И с тех пор он фактически Великое Владимирское княжество, формально считающееся главным на северо-востоке Руси, не отдавал. Ярлык, было, терял, но не власть.

Все это методично прописано в летописях и нас не особенно интересует. Гораздо интереснее поговорить о том, насколько права Дмитрия Ивановича, прозванного через несколько сот лет Донским, на высшую власть над Русью были законными и на чем держались.

Московские изгои

А для этого сперва заглянем в первую половину XIV в., когда потомки князя Ярослава Всеволодовича, прибравшего к рукам северо-восток Руси после Батыева нашествия, решали между собой вопрос о власти. В 6815 г. умер великий князь Андрей Александрович Городецкий, сын Александра Ярославича. Перед Северо-Восточной Русью встал вопрос: кому должно достаться великое княжение Владимирское, ставшее к тому времени родовой собственностью Ярославичей? А с ним, пусть уже довольно формальный, но все же статус старшего русского князя.

По древнему русскому правилу престолонаследия, так называемому лиственничному счету, великий стол передается не от отца к сыну, а от брата к брату. Именно потому, что это — собственность всего рода, а не отдельной его ветви. Правило, случалось, нарушали, если у сильного князя-отца оказывался такой же сын. Но все равно ему проблем с дядями избежать не удавалось. Все потому, что была еще одна норма: сыновья не посидевшего на великом столе князя навсегда лишались прав на него. А это на деле означало, что данная ветка родового дерева медленно, но верно отомрет. За князьями-изгоями могли еще оставить удел их отца, да и то из милости, и если эта ветвь рода там давно уже сидела. А мог, в принципе, великий князь и перераспределить земельку-то. В любом случае владения изгоев начинали дробиться, мельчать, новых уделов им не полагалось, и через некоторое время их потомки могли остаться хозяевами над парой деревень. Звание есть — толку мало.

У Александра Ярославича сынов больше не было. Побывавшие великими князьями Дмитрий и Андрей Александровичи тоже потомков живых уже не имели. Были сыновья у младшего Александровича, Даниила Московского. Но сам Даниил умер раньше брата Андрея, на владимирском великом столе посидеть не успев. Так что по закону его дети становились изгоями. Вряд ли кто-то решился бы отнять у них Москву (все же этот удел выделил Даниилу Александр, а волю предка уважали), но уж недавние приобретения, вроде Переяславля-Залесского, отдать точно пришлось бы. Переяславль Даниил получил по завещанию от его последнего князя Ивана Дмитриевича, своего племянника. Но по закону выморочный (оставшийся без законного князя) удел должен был вернуться в великое княжение и его дальнейшей судьбой распоряжался великий князь. Андрею Александровичу, не пользовавшемуся большой популярностью, отнять у брата удел не удалось. Но это не значило, что следующий князь не поднимет этот же вопрос. Переяславль для Ярославичей был важен с моральной точки зрения, поскольку это был родовой удел Ярослава Всеволодовича. Так сказать, малая родина.

Законных же претендентов было два. Михаил Андреевич Суздальский имел вроде бы преимущественное право, поскольку был сыном следующего за Александром сына Ярослава Всеволодовича — Андрея. И тот успел побыть великим князем, пока его не согнал с помощью татар Александр Невский. Но Андреевичи после столь неудачного княжения отца влияние явно потеряли. Не зря же от их княжества в свое время Александр спокойно отрезал для своего сына Городецкий удел.

А вот сын Ярослава Ярославича Тверского Михаил представлял собой серьезную силу. К тому же за ним стояла Тверь, по тем временам, наверное, второй по богатству город Руси после Новгорода. Права Михаила на великий стол были совершенно неоспоримы, поскольку отец тоже на нем посидел.

Михаил Ярославич великое княжение и получил. И Ордой его права тоже были признаны. Но… старший из московских князей, Юрий Данилович, не пожелал признать, что его линия прав на престол не имеет. Однако какие у него были шансы? Только если сарайского хана на свою сторону перетянуть. Что он и сделал. Женился в Орде на какой-то ханской родственнице (чуть ли не сестре правившего тогда Узбека), получил помощь и отправился добывать великий стол. Потерпел поражение, потерял жену и ханского посла, но потом наговорил на Михаила с три короба. И добился от хана разрешения на убийство конкурента. Летописи говорят: собственными руками это и сделал, когда Михаил по вызову хана в Орду прибыл оправдываться.

Так началось московско-тверское противостояние, в котором Тверь пыталась опереться на свое законное право стоять во главе земли по русским нормам, а Москва — на ханскую милость.

К 70-м гг. XIV в. ничего не изменилось. В Твери в это время княжил Михаил Александрович, внук Михаила Ярославича (кстати, к этому времени уже признанного святым, в отличие от своих московских соперников). Его отец Александр великим князем владимирским побывал, так что по русскому закону права у Михаила на престол были неоспоримыми. Дмитрий Иванович тоже имел отца — великого князя. Но от того, что его дед Иван Калита был фактически узурпатором, никуда было не деться. К тому же Михаил принадлежал к более старшему поколению Ярославичей. Он был пра-правнуком Ярослава Всеволодовича, а Дмитрий — пра-пра-правнуком. Так что и по этому признаку тверской князь имел преимущество.

Москвичу по-прежнему оставалось опираться только на поддержку Орды. Ну, еще на возросшее за это время богатство Москвы. Ведь кто имеет великое княжение, тот собирает дань для Орды. Сколько из собранного прилипало к рукам московских князей, остается только догадываться, это тема для отдельного исследования.

Правда, к рассматриваемому времени лафа закончилась. И Тверь, и Суздаль успели уже добиться от ордынских властей статуса великого княжения. То есть собирали и отвозили дань сами. Фактически титул великого князя владимирского имел теперь только моральное значение: как символ претензий на главенство над Русью.

Параллельная хронология

Осознав это, посмотрим теперь, как строились отношения Дмитрия Московского с Ордой. Вот тут много чего историки ухитрились запутать. В принципе понятно, почему. Им нужно было доказать, что Москва издавна стояла во главе борьбы не только за объединение Руси под своим командованием, но и освобождения ее от злобных татар. А то вдруг кому-нибудь придет на ум задать вопрос: а оно нам нужно было, это подчинение Даниловичам? Чем Москва лучше той же Твери или Нижнего? Или: почему нельзя было существовать на пространствах Северо-Восточной Руси нескольким княжествам? Вон, немцы и итальянцы только в XIX в. объединились, и ничего, неплохо жили и развивались!

Для официальной идеологии вопросы опасные. А потому того же Дмитрия Донского упорно делали борцом против татарской угрозы. Апофеозом этой борьбы стала Куликовская битва, в которой, как мы помним, «русские люди ощутили себя не только москвичами, ростовцами или суздальцами, а жителями всей Русской земли, единым народом, способным противостоять Золотой Орде и добиться независимости».

А что было на самом деле? Как говорится, от нечего делать набросал я тут список: что делал Дмитрий Московский по отношению к татарам, и что в это время происходило в Сарае и Мамаевой Орде? Итак…

1363 г. от Рождества Христова. Дмитрий Московский получает ярлык на великое княжение от Абдуллаха, ставленника Мамая. И не пускает во Владимир Дмитрия Суздальского, которому ярлык дал Мюрид. Случается это весной, поскольку в летописях сообщение об этом идет в начале годовой статьи. При этом годом раньше Дмитрий получает ярлык от Мюрида. С чего это ему понадобилось менять покровителя?

По мусульманскому календарю весна 1363 г. от Р.Х. — это 764 г. Хиджры. Заглядываем в нумизматические каталоги. И убеждаемся, что как раз в этом году монеты Мюрида в Сарае сменяются монетами Абдуллаха. Вот вам и ответ! Московские бояре (князю-то в это время 13 лет) узнали, что ветер переменился, и славировали.

1371 г. 10 апреля из Мамаевой Орды приходит Михаил Тверской с ярлыком от Мамаева хана на великое княжение. Дмитрий не пускает его, а посла зазывает к себе. С чего это он так раздухарился? Что предписание хана не выполняет?

Смотрим, что говорят монеты. 10 апреля нашего 1371 г. приходится на конец 772 г. Х. А в 772 г., как мы помним, в Сарае нет монет Мухаммед-Булака. Там чеканятся монеты Тохтамыша! Так что Дмитрий не отказывает законному правителю. Он не принимает ярлык от незаконного!

А теперь самое интересное. В том же году, 15 июня, Дмитрий Московский (теперь уже взрослый, ему 22 года, так что решение принимает сам) отправляется в Мамаеву Орду. Прибывает туда и покупает ярлык у Мамаева хана.

«С чего это он сменил ориентацию?» — спросите вы. И опять смотрим на данные хронологии и нумизматики. И выясняем, что в середине июля 1371 г. от Р.Х. начался новый, 773 г. Хиджры. А в этом году в Сарае чеканятся уже не монеты Тохтамыша, а деньги «Тулунбек-Ханум» и Мухаммед-Булака. Вот так! Просто опять москвич вовремя сориентировался. Видимо, посол, которого он не пустил с Михаилом Тверским во Владимир, но зато зазвал к себе в Москву («а посолъ Сарыходжа на Москве у великого князя Дмитрея Ивановича многу честь и дары взялъ…»)^{205}, объяснил ему, как обстоят дела на самом деле. Что Тохтамыш доживает последние дни, и на коне опять будет Мамай.

1373 г. Весной Мамай приходит громить Рязань. Дмитрий стоит на Оке, но не помогает Олегу. А кому помогает? Летописец, конечно, пишет: «…и Татаръ не пустиша, и все лето тамо стояше»^{206}. Будто бы Дмитрий свою землю от набега защищает. Но никто же не говорит, что татары собирались идти на Москву! Говорится, что «прiидоша Татарове ратью изо Орды отъ Мамая на Рязань, на великого князя Олега Ивановича Рязанскаго»^{207}. Так что Орда жжет рязанские города, «людей многое избиша и плениша, и со многимъ полономъ отъидоша въ свояси»^{208}, а москвичи спокойно стоят на том берегу реки и смотрят. Впечатление такое, что они скорее рязанцев пугают возможностью атаки с двух сторон. Ну, или что-то вроде вооруженного нейтралитета держат. Когда то же самое в 1380 г. делает Олег, его клеймят как предателя Руси!

Причина такого поведения Дмитрия на самом деле ясна. В 774 г. Х. Мамай все еще в силе, никакого иного претендента в Сарае нет, и московскому князю не понять, на кого опираться. Результат — осторожный нейтралитет. Стояние на Оке каждый может понимать, как хочет. Мамай вполне может считать это действием в свою поддержку, а москвичам, если что, и оправдаться можно. Что летописцы потом и делают.

1375 г. 13–14 июля Некомат привозит Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение от Мамая. Дмитрий срочно собирает коалицию, и начинается Тверская война.

В Орде 2 июня начался 777 г. Х. В этом году в Орде появляются сначала Каганбек, а потом Тохтамыш. Ставленник Мамая Мохаммед-Булак опять теряет легальную власть. Больше того, после этого он вроде бы расходится и с Мамаем. Так что не признавая ярлыка, выданного, очевидно, Мохаммед-Булаком, Дмитрий ничего не теряет. Ярлык этот все равно незаконен.

Тем более ничем не рискует он в 1376 г., когда отправляет Дмитрия Волынского на помощь суздальцам в поход на Булгар. Ведь предыдущий переворот, в 1370 г., там был устроен, как считается, Мамаем. Что в принципе реально, поскольку в начале 772 г. Х. в Сарае, возможно (хотя и не точно), еще правит Мохаммед-Булак. Теперь, пока ставки Мамая на политической арене невысоки, можно его ставленника и потеснить.

1377 г. Дмитрий странно ведет себя в истории с походом против Араб-шаха. Сначала вроде идет на помощь тестю, Дмитрию Константиновичу Суздальскому и Нижегородскому. Но потом уводит свои войска, оставив только дружины городов великого княжения Владимирского. Собственно московских полков не остается, никаких знатных воевод тоже. В итоге русские разбиты.

И вот что интересно: в 779 г. Х. Тохтамыша с престола в Сарае сгоняет Араб-шах. Но 779 г. начался 10 мая 1377 г. от Р.Х. А битва на Пьяне была 2 августа этого года. То есть как раз в 779 г. Х. Никак московский князь опять узнал, что с Араб-шахом лучше не связываться, что он — следующий (или уже состоявшийся) султан?

1378 г. Битва на Воже происходит 11 августа 1378 г. Московские войска лупят Бегича. Кто он такой, в сущности, неизвестно. Русские летописи утверждают, что его послал Мамай. Но, как справедливо заметил Миргалеев, «ограничение взятием Переяславля говорит, видимо, о том, что Мамай не придавал большого значения поражению Бегича, так как отряд Бегича был небольшим и имел только карательную цель»^{209}. А возможно, Бегич был и не Мамаев ставленник, а просто грабитель.

Но в любом случае 30 апреля 1378 г. начался 780 г. Х., в который в Сарае Урус-хана меняет Тохтамыш. И в том и в другом случае Мамай не владеет столицей, а стало быть, и не может считаться даже представителем законного хана. И битва с его отрядом не является выступлением против законной ордынской власти.

Бей своих, чтобы чужие боялись

Мы уже выяснили, что к августу-сентябрю 1380 г. Тохтамыш контролирует не только столицу Орды, где уже провозглашен законным правителем — султаном, но и все Поволжье и Приазовье. Так что, выступая против Мамая, Дмитрий Московский фактически воюет на стороне законной власти против мятежника.

Фактически? А может быть, и формально, как это утверждают булгарские летописи? Отечественные историки традиционно заявляют, что с 1370 г., с момента взятия Булгара суздальско-нижегородскими войсками при участии «царева посла» и смены там власти, русские князья ничего о происходящем в Сарае не знают и дела ведут только с Мамаевой Ордой. Мамай-де, поставив под свой контроль Булгар, прервал общение с Ордой по Волге и не пускал русских в Сарай.

Но это не факты, а фантазии на тему. Да, русские князья не ездят в это время за ярлыками в Сарай. По крайней мере, об этом не сообщается в летописях. Но утверждать, что они не знают, что там происходит… Уж больно для этого хорошо совпадают действия Дмитрия с ситуацией в ордынской столице. К тому же в 1375 г. аж до Астрахани доходят в своем грабительском походе новгородские ушкуйники. А в 1376-м, как уже было сказано, москвичи и нижегородцы сажают в Булгаре своих таможенников. Так что ситуация в низовьях Волги для них не остается, наверняка неизвестной.

Так что, если не для 1371, то для 1377 г. вполне уверенно можно предполагать зарождение контактов Дмитрия и Тохтамыша. Конечно, ездить в Сарай сам московский князь не ездил, не те времена были. Но вот относительно обмена послами… Ну, не взялся бы я утверждать, что его не происходило и что Дмитрию не привозили ярлык от Тохтамыша еще в 1376 г.

Да, в летописях об этом ничего нет. Но такие сведения вполне могли быть изъяты при последующем редактировании, чтобы не противоречить официальной версии Куликовской битвы. Ведь так создается впечатление, что после 1371 г. московский князь больше у татар подтверждения своему праву господства над Русью не получал. Наоборот, как в случае с Тверью, противился, когда они пытались вмешаться. Вроде как вел совершенно независимую политику. Для имиджа Москвы это ох как хорошо! И ведь можно поверить! Если, конечно, не сопоставить даты, как мы с вами сделали выше. А тогда становится практически очевидно: московский князь Дмитрий Иванович всегда делал то, что соответствует интересам султана Сарая. Неважно, кто этим султаном был.

Это со своими соплеменниками он обращался вольно. К примеру, дал Михаилу Тверскому в 6876 (1368) г. гарантию свободного проезда в Москву для переговоров при участии митрополита, а потом арестовал его. Благо, митрополит Алексий был московитом и для своего воспитанника (а после смерти Ивана Ивановича именно Алексий был фактически местоблюстителем престола при малолетнем Дмитрии) был готов даже на нарушение крестного целования. А в 6880 (1372) г. московский князь просто-напросто купил у ордынцев (у мамаевских, кстати) сына Михаила, который был там заложником, и держал его в заточении, чтобы папа был посговорчивее.

Про отношение Дмитрия к Олегу Рязанскому мы уже поминали, говоря о загадочном стоянии на Оке в 1373 г. Немного уточним. В 1371 г., когда Дмитрий осажден в Москве Ольгердом, к Владимиру Андреевичу Серпуховскому, собирающему силы, чтобы помочь двоюродному брату, на помощь приходят «съ силою князь Володимеръ Дмитреевич Пронскiй, а съ нимъ рать великого князя Олга Ивановичя Рязаньскаго»^{210}. И Ольгерд, «услыша силу многу стоащу и на брань готовающуся, и убоася и устрашися зело и нача мира просити»^{211}. То есть приход рязанской помощи спас Дмитрия.

И чем он отблагодарил союзника? Сходив в Мамаеву Орду и купив там себе ярлык, Дмитрий на следующий год «посла рать на Рязань, на князя Олга Ивановича Рязанскаго»^{212}. Разбил Олега и посадил на рязанский стол Владимира Пронского. Если вспомнить, что именно последний предводительствовал рязанской помощью год назад, нетрудно сообразить, что именно тогда с ним и сговорились. Блестящий пример московской политики: союзник тебя спасает, а ты у него за спиной тут же заговор готовишь!

Так что, что мог подумать Олег Рязанский, только сумевший отвоевать свои престол назад, когда еще через год, во время нападения Мамая на Рязань, Дмитрий вывел свои войска на Оку? По-моему, логично было бы предположить, что недавно купивший у Мамаева хана свой ярлык московский князь идет на помощь татарам. Ну, не Рязани же, которую он сам год назад громил! В истории дипломатии такие примеры «горчичника к затылку», кстати, были. Самый, может быть, знаменитый — действия России во время франко-прусской войны 1870–1871 гг., когда русские выдвинули войска к границе Германии и тем самым заставили кайзера умерить свой аппетит в отношении разгромленной Франции, никоим образом не объявляя войны. Похоже, правда?

Так что понятно, как Дмитрия Московского «любили» на Руси. И, соответственно, насколько дружно могли «откликнуться» на его призыв о «всеобщей мобилизации на борьбу с татарами». И точно так же ясно, что из этого человека нужно было национального героя старательно делать. Что мы и видим.

Витебский князь Яков Андреевич

Остальные же ведущие два персонажа куликовской истории, Ягайло Литовский и Олег Рязанский, попали в куликовскую историю, как говорится, «как кур в ощип». Максимум, что они пытались сделать — это обезопасить свои земли от проникновения в них как татар, так и москвичей. А заслужили репутацию «предателей».

Надо сказать, с историей Великого княжества Литовского дела обстоят еще хуже, чем с русской. Поскольку «титульная нация», литовцы, в те времена писать хроники как-то не удосужились. Все, что мы знаем, почерпнуто либо из немецких, либо из русских (в том числе западнорусских) источников. Понятно, что сведения соседей всегда еще менее информативны и точны, чем записи коренных жителей.

По логике вещей следовало бы ожидать, что в русских летописях про Литву будет масса информации. Ведь на деле значительную часть Великого княжества Литовского составляли именно русские земли. Обратите внимание на карту.

Началось это еще с так называемой Черной Руси — Гродно, Слонима, Новогрудка и так далее, — ставшей частью зарождающегося литовского государства в 40-х гг. XIII в., а то и раньше. Дальше последовали Витебск, Полоцк, Туров, Пинск, Волынь, Новгород-Северский, Киев, наконец. На момент Куликовской битвы русские земли составляли, как видим, большую часть территории государства Гедиминовичей. Язык официального делопроизводства в стране был русский. Религия — православная. Причем митрополит у всех русских земель, невзирая на то, к какому княжеству они относятся, был один. На момент Куликовской битвы — Киприан, сидевший в Киеве. Во Владимире (а на тот момент у русского митрополита было две официальные резиденции), напомню, не было никого. Имелись претенденты: Митяй, Дионисий, потом самозванец Пимен, но утвержден патриархом к этому времени был лишь Киприан. Между прочим, ярый сторонник, как бы сейчас сказали, великодержавной идеи, желавший объединения всех бывших русских земель.

И при этом сохранившиеся западнорусские летописи, в которых относительно подробно отражена история Литвы, относятся к XVI в. По крайней мере, их сохранившиеся списки. Впрочем, на Супрасльской летописи даже надпись есть: «Исписан сие летописець в лето 7028…»^{213}. Причем и в этой-то летописи подробности внутрилитовской жизни начинаются только со времени конфликта Гедимина.

Великая Русь на Немане

Хотя, по большому счету, нам для дела более старая история Литвы и без надобности. Нас ведь интересует, что представляло собой Великое княжество Литовское в XIV в.

Так вот, было оно в значительной степени такой же фикцией, как Великое княжество Владимирское после смерти Александра Ярославича. Великий князь лишь формально имел власть над всей землей. На деле государство было разделено на несколько княжеств, каждое из которых вело вполне самостоятельную политику.

Гедимин разделил земли между сыновьями так (в этом, на удивление, единодушны все летописцы): Монтивиду — Корачев и Слоним (Черная Русь), Нариманту — Пинск, Ольгерду — Крево, Кейстуту — Троки, Корияту — Новогрудок. Явнуту же досталась Вильна, в то время уже столица, а с ней и великое княжение. Кроме того, Ольгерд женился на наследнице Витебского княжества и после смерти князя стал князем витебским. Любарт же пошел в зятья к владимир-волынскому князю «во Владимир и Луцк и всю землю Волыньскую»^{214}. Как видим, трое получили русские территории, еще один женился и стал наследником русских же земель. И Ольгерд часть (пожалуй, по территории и населению — основную) своих земель заимел на Руси.

Лишь Кейстут оставался владельцем чисто литовских территорий. Как становится ясно позже, и жмудских тоже. Жмудь — Жемайтия — земли родственных собственно литовцам (аукштайтам) племен. Но она в истории Великого княжества Литовского всегда рассматривается как сугубо самостоятельное образование. В некоторых летописях, когда рассказывается о совсем старых временах, Жемайтия даже выделяется в отдельное княжение. И, судя по тому, что литовские князья со спокойной совестью торговали этой землей при заключении договоров с Тевтонским орденом, они ее тоже родной не считали.

Как опять-таки дружно сообщают летописи, Ольгерд с Кейстутом ходить под братом не захотели и устроили переворот. Вернее, устроил-то Кейстут, Ольгерд из своего Витебска, где проводил основное время, «не успел». Но брат ему Вильну уступил, а с ней и титул великого князя. Хотя у себя в землях правил сугубо самостоятельно. Это видно хотя бы из того, что они договорились делить пополам новые завоевания: «Что прибудуть… да то делити паполы»^{215}.

Подчинялись ли Ольгерду другие братья? В качестве примера можно привести историю завоевания Подолии. Летописи сообщают, как мы знаем, что татар при Синих Водах разбил Ольгерд. Но потом рассказывают, что сыновья Корибута (Корьята) Юрий, Александр и Константин (судя по именам, крещеные) после этого отправились в Подольскую землю и сели там. Потом все трое погибли, и им на смену пришел из Новогрудка Федор, который оставался на отцовском княжестве. И лишь позже, когда великим князем был уже Витовт, он начал распоряжаться этой землей как своей (и даже продал часть ее польскому королю)^{216}.

Так что, как видим, при Ольгерде его братья сохраняли реальную независимость. Это не значило, что они не могли принять участие в каком-нибудь военном походе, но только как союзники, а не подданные. Потому, кстати, и русские летописи постоянно поминают при походах Ольгерда и Кейстута на Москву состав коалиции литовских князей. Точно так же, как под Тверью действует коалиция русских князей, пришедших с москвичами. Никто же не говорит, что все эти князья были подданными Дмитрия.

Гедиминовичи имели своих сыновей, каждый из которых, точно так же, как на Руси, был наделен уделом. Воскресенская летопись середины XVI в. содержит так называемое «Начало государей Литовских», в котором изложена московская версия родословной литовских князей. В ней только у Монтивида (Мондовида) не указано потомков. Ну, еще Корибутовичи, как и по «Повести о Подолии», — последние в своем роду, вроде. У всех остальных — масса потомков.

У Ольгерда их было двенадцать — пять от первого брака и семь от второго. Что интересно: относительно того, кто от какого и как их звали, — летописцы путаются. Все указывают определенно среди сыновей витебской княжны Марии только Владимира Киевского и Константина Черниговского и Чарторыйского. Потомкам Ульяны Тверской повезло больше. Здесь летописцы не расходятся относительно имен Ягайло, Скригайло, Свидригайло. Остальные, в зависимости от версий, кочуют из одного списка в другой, и даже имена меняют. Наши историки предпочитают пользоваться нашей же версией, содержащейся в Рогожском летописце: Андрей, Дмитрий, Константин, Владимир, Федор, Корибут, Скригайло, Ягайло, Свидригайло, Коригайло, Лугвень. Последним там стоит Вигонт. В Никоновской — Минигайло. В Воскресенской, где, напомним, перечисляются и потомки, Корибут переезжает в сыновья Марии, а Федор исчезает. Есть и Вигонт (Жигонт), и Минигайло.

Великий князь без земли

Но нас-то в этом разнобое интересует то, что все подтверждают: Ягайло был далеко не старшим сыном Ольгерда. И великое княжение получил не по старшинству, а по завещанию отца. С чем старшие братья не были согласны категорически. При этом каждый из них где-нибудь да сидел. Андрей, к примеру, правил в Полоцке, одном из древнейших и славнейших русских городов. Дмитрий контролировал Трубчевск на Брянщине. Владимир, как мы помним, — Киевщину, Константин — Черниговщину. И если относительно двух последних мы ничего сказать не можем, то первые точно власть брата признавать не желали. Как известно из летописей, оба они перешли на сторону Москвы. При этом, естественно, с ними ушла и их дружина. А ведь именно она — основная ударная сила тогдашних войск, особенно в дальнем походе. Это при защите своей земли можно сделать ставку на упорство и массовость ополченческих крестьянских формирований и городовых полков. Да и то главный воин — все равно дружинник.

К тому же, не знаю, как в Трубчевске, а в Полоцке Ягайло точно знать не хотели. Все западнорусские летописи сообщают, что тот собирался назначить в Полоцк Скригайло, но полочане не пожелали его принять, замкнули ворота и стали сопротивляться. К сожалению, в сообщении это не датировано. Есть такая беда: западнорусские летописи писались явно как истории, а не как хроники. Потому и дат в них почти никогда нет. А в тех более поздних, где есть, типа «Хроники литовской и жмойтской», лучще бы не было. Там такие вещи получаются… Впрочем, я уже показывал на примере битвы при Синих Водах.

В новгородских летописях осада Полоцка Скригайло с немецкой помощью относится к 6889 г. («Тои же осенi стоялъ князь Литовьскии Скригаило Олгердовичъ подъ Полочкомъ с Немечкою ратью»)^{217}, в псковских — к 6890-му («Прииде мейстеръ с Немцы к Полотьску на взятии, а Скиригаило с Литвою; стояше оу него 13 недель»)^{218}. И то и другое одинаково означает, что в Полоцке власть Ягайло не признавали даже через год-два после Куликовской битвы. Причем обращаю внимание: ни в одной версии не говорится, что в Полоцк к этому времени вернулся Андрей Ольгердович. Вот в 6894-м, когда Скригайло все же удается захватить Полоцк, Андрей там есть, и он попадает в плен к брату. Так об этот так и пишут^{219}.

С дядей Кейстутом у Ягайло тоже отношения были не лучшие. Когда Ольгерд завещал власть в Вильне Ягайло, Кейстут согласился признать племянника великим князем. Но старый договор с Кейстута с Ольгердом же никто не аннулировал. Это означало, что теперь Ягайло должен будет советоваться с дядей, прежде чем принимать решения, касающиеся всего великого княжества.

Но молодого Ягайло такое распределение ролей явно не устраивало, и его отношения с дядей начали обостряться. Летописи говорят, что тут роль катализатора сыграл некий Воидил. Супрасльская летопись сообщает, что это был холоп, которого Ольгерд возвысил до правителя города Лида. Через два года после смерти Ольгерда, пишет летописец, Ягайло выдал за Воидила свою сестру Марию. Если Ольгерд умер в 1377-м, то это будет 1379 г. Кейстуту не понравилось-де, что племянницу отдали за бывшего холопа. Тогда, как утверждает летопись, Воидил стал сговариваться против Кейстута с немцами. Кейстута об этом предупредил доброхот с немецкой стороны. Не ясно, конечно, насколько доброхот, поскольку подано-то это было так, что сговаривается с немцами Ягайло. Кейстут верит и свергает племянника. Начинается междоусобица. При этом Ягайло опирается на Витебск. А Кейстут, кстати, тут же затевает поход на Корибута. В итоге верх взял все же Ягайло, заманивший к себе обещаниями мира и убивший дядю^{220}.

Все летописи размещают сообщение об убийстве Кейстута после осады Полоцка Скригайло. Соответственно, это тоже получается 1381–1382 гг. Но вражда-то, как четко указано, началась еще после женитьбы Воидила на Марии. Стало быть, в 1380 г. Ягайло на помощь трокских Гедиминовичей рассчитывать не мог. А это Западная Аукштайтия и Жемайтия, большая часть собственно литовских земель.

И что же получается? На что мог рассчитывать Ягайло, отправляясь в поход на помощь Мамаю? Только на Восточную Аукштайтию и Витебское княжество, родовые земли. Не густо. Ну, между прочим, русские летописи и не сообщают, что к Ягайло в его походе кто-то из других литовских князей примкнул. Чем, кстати, эта информация резко отличается от предшествовавших сообщений о походах Ольгерда, в которых всегда еще кто-нибудь из родственников участвует.

Заступить на охрану границы…

Да и вообще, мог ли Ягайло выступать как союзник Мамая? Доказательств этому у нас, кроме обвинений, выдвинутых в поздних произведениях Куликовского цикла (напомним, ранние ничего о литовцах, как союзниках татар, не знали), нет. Западнорусские летописи в этом месте просто передают Летописную повесть или Сказание.

Впрочем, насчет «просто передают» — это я немножко погорячился. Вот у автора «Хроники литовской и жмудской», когда он стал писать об этом периоде, в руках оказалось Сказание о Мамаевом побоище в Киприановской редакции. Ну, он увидел, что в ней Ольгерд действует. Что человеку делать оставалось? Только разместить информацию пораньше. И оказалась она у него под 1373 г.! А под 1380-м у него ничего такого нет. Кстати, в Хронике Быховца, к примеру, вообще никаких событий, связанных с участием Литвы в Куликовской битве, нет. Вот про сговор с немцами против Кейстута и про междоусобицу она подробно рассказывает…

Зададимся вопросом: а психологически для литовцев оказаться в союзе с татарами против русских — это как, нормально? Кто правил Великим княжеством Литовским? Ведь это люди, как минимум наполовину русские. Ведь аукштайтские князья жен себе брали преимущественно в северских княжествах и Твери. А начиная с Гедимина княжат принято было крестить по православному обряду. Из семи сыновей Гедимина крещеных пять: Ольгерд (Андрей, либо, по другой версии, Александр), Наримант (Глеб), Явнут (Иван), Корибут (Михаил) и Любарт (Дмитрий). В следующем поколении литовских князей, по-моему, были крещеными уже все. Исключение составлял, похоже, только сын стойкого язычника Кейстута Гедиминовича Трокского Витовт. Который, судя по его жизни, не верил ни в Бога ни в черта и менял веру каждый раз, когда это сулило политическую выгоду. Вот Ольгерд, похоже, религии отводил значительное место в государственных делах. Не зря же он так старательно стремился заполучить отдельного митрополита на западнорусские епископства.

Как результат, великий литовский князь Ягайло был православным (в крещении — Яков) и на три четверти тверяком. Поскольку матерью Ольгерда была княжна Мария Тверская, а его собственной родительницей — Ульяна Тверская, сестра Михаила Александровича, правившего в этот момент в Твери.

Двадцать пять лет назад я по молодости лет думал, что Ягайло нужен был поход на Москву, чтобы удержать власть над Западной Русью. Раз братья сбежали к Дмитрию Московскому, надо его разбить, чтобы он не вздумал помочь им вернуться, и тем самым не присоединил бы Полоцкое и Трубческое княжества к Москве. А поскольку собственных сил явно не хватит, надо искать сильного союзника. То есть — Мамая.

Как вижу, многие историки и до сих пор так считают. Но если задуматься… Результатом похода московских войск на Трубчевск в 1379 г. было все же не его присоединение к Москве, а отъезд на московскую службу Дмитрия Ольгердовича. И Андрей из Полоцка вынужден был бежать тоже. Так что земли к Москве не стремились, только князья туда перебегали. Главная угроза для власти Ягайло таилась внутри страны, и это был Кейстут. В этих условиях двинуться за пределы Литвы… Вполне можно было вернуться и застать в Виленском замке другого.

А вот договор с Олегом Рязанским в этих условиях заключить было вполне разумно. И это явно было сделано. По крайней мере, в договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 г., Олег обязуется от какого-то соглашения с Литвой отказаться и дальше действовать заодно с Москвой^{221}.

Но о чем был договор Рязани с Ягайло? По действиям сторон скорее похоже, что о соблюдении нейтралитета в конфликте между Москвой и Ордой. Если бы Ягайло шел на помощь Мамаю, ему никто не мешал бы напасть на возвращавшееся с поля боя русское войско, ослабленное огромными, как утверждают летописцы, потерями. Даже если эти потери были и не так велики, все равно грешно бы было не использовать момент и хотя бы пощипать противника. Иначе зачем вообще на битву ходить?

Между тем Пространная летописная повесть сообщает, что «слышавъ Ягайло Олгердовичъ и вся сила его, яко князю великому съ Мамаемъ бой былъ, и князь великiй одоле, а Мамай побеже — и безъ всякого пожданиа литва съ Ягайломъ побегошя назадъ съ многою скоростию, никимъ же гоними. Не видеша тогда князя великаго, ни ратии его, ни оружиа его, токмо имени его литва бояхутся и трепетаху».

Странно это! И заставляет думать: а был ли вообще поход литовцев на соединение с Мамаем? Что достаточно реально и разумно — так это послать войска (самому при этом даже идти не обязательно) к границе, чтобы проконтролировать ситуацию. Кто бы там не оказался победителем, в запальчивости он вполне может и на литовскую территорию забраться. Если верить немецким хроникам, русские так и сделали. Вот тут литовские дружины, видимо, им и прочистили мозги.

А уж насчет союза с Мамаем — это русские летописцы выдумали, скорее всего, после стояния на Угре в 1480 г., когда польско-литовский король Казимир союзничал с ханом Большой Орды Ахматом.

Без вины виноватый

У Олега Рязанского вообще особого выбора не было. Его княжество оказалось зажато между Москвой и Ордой. Причем Ордой именно Мамаевой, причерноморской. С точки зрения серьезности угрозы Орда была существеннее. От москвичей Рязань поражения терпела, но и обратное случалось. Татар же удавалось бить только тогда, когда это были самовольные грабительские отряды. Самая большая победа — разгром в 1365 г. Тагая, попытавшегося после развала Орды на несколько практически независимых улусов утвердиться в мордовских землях.

Сын неизвестного отца

Олег (Александр) Иванович (перед смертью принявший, кстати, имя Яков, так же как звали в крещении Ягайло) — самый, пожалуй, значительный из рязанских князей. Не зря после смерти он был объявлен местным святым.

Чей сын он был — до сих пор однозначно не установлено. Версии три: Ивана Коротопола, Ивана Александровича, сына пронского князя Александра Михайловича, этим самым Коротополом убитого в 1340 г., или Ивана Александровича, двоюродного брата Ивана Коротопола.

Вопрос этот в свое время тщательно рассмотрел Иловайский. Он пишет: «Все родословные таблицы, летописные известия и все русские историки согласны в том, что Олег Иванович Рязанский был сыном Ивана Коротопола»^{222}. Но тут же указывает, что историки не могут разумно объяснить, почему бы это пронские князья, род которых сидел на рязанском столе с момента изгнания Ярославом Александровичем Пронским Ивана Коротопола, вдруг отдал власть сыну Коротопола? И где, добавим мы, был Олег с 1343 по 1350 г.?

Но есть жалованная грамота Олега Ивановича Ольгову монастырю. И в ней говорится: «Милосердьем Божьим и молитвой Святой Богородицы и молитвой отца своего князя Великого Ивана Олександровича…»^{223} Однако Коротопол был Иваном Ивановичем. Стало быть, он все же не отец Олега. Уж сам-то рязанский князь знал, кто его породил, всяко лучше составителей родословных, работавших значительно позже.

Уточнение в этот вопрос вносят договоры Рязани с Москвой. В договорной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, князя Владимира Андреевича и князей Юрия, Андрея и Петра Дмитриевичей с великим князем рязанским Феодором Ольговичем, написанной в 1402 г., говорится: «А что Володимерьское порубежье, а тому как было при наших Прадедах, при Великом князе при Иване Даниловиче, и при нашем деде при великом князе Иване Ивановиче, и при нашем отце при Великом князе Дмитреи Ивановиче, и при твоем Прадеде при Великом князе Иване Ярославиче, и при твоем Дяде Иване Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Олександровиче, и при твоем отце Ольге Ивановиче»^{224}. Иловайский вполне обоснованно предположил, что читать нужно в обоих случаях «деде», а не «дяде». Это подтверждает текст договорной грамоты великого князя рязанского Ивана Федоровича с князем Юрием Дмитриевичем Галицким и тремя его детьми (Василием, Дмитрием и Дмитрием меньшим), подписанная в 1434 г.: «А что Володимерьское порубежье, по тому, как было при твоем Прадеде при Великом Князи Иване Даниловиче, и при твоем Дяде Семене Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Ивановиче, и при твоем Отци Великом Князи Дмитреи Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Олександровиче, и при моем Деде при Великом Князи Олге Ивановиче, и при моем Отци при Великом Князи Федоре Олговиче». Как видим, тут тот же порядок, усеченный на Ивана Ярославича, но продленный Федором Ольговичем. Кстати, и замена «деде» на «дяде» подтверждается, поскольку именно так названы Семен и Иван Ивановичи, дед и двоюродный дед Юрия Галицкого.

Стало быть, Иван Александрович относится к одному поколению с Иваном Ивановичем Коротополом. Иловайский считает, что речь идет о сыне Александра Михайловича Пронского^{225}. Но… Александр Михайлович относится к тому же поколению, что и Иван Коротопол. Тогда его сын — это уже следующее поколение. Значит, он не может быть дедом Олега Ивановича.

Таким образом, остается только одно: Олег — сын двоюродного брата Ивана Коротопола, Ивана Александровича. Таковой по другим данным не известен (в отличие от Александра Михайловича) и в родословных не числится. Что довольно странно, поскольку он же, судя по договорам, был какое-то время великим князем рязанским. Иловайский высказал предположение, что в летописях вместо отца Олега случайно указан под 1350 г. Василий Александрович («Въ лето 6858 преставися князь Василеи Александрович Рязаньскыи»)^{226}. Кто знает, может быть, он и прав, и летописец перепутал двух князей с одним отчеством: Василия Александровича Пронского, брата Ярослава Александровича, изгнавшего из Рязани Коротопола, и Ивана Александровича Рязанского. Тем более, очередной раз напомним, летописи писались задним числом, да еще и не в Рязани. Но все равно остается вопрос: когда и почему власть от пронских князей опять вернулась к рязанским? И почему в этом месте в истории Рязани такая неясность? Не была ли здесь проведена сознательная фальсификация? Ведь так удобно для московской пропаганды считать Олега сыном Коротопола. Отец — убийца, сын — предатель. Яблоко от яблоньки, как говорится…

Рязань все равно назначат «крайней»

В общем, мы только предположительно можем считать, что Олег занял рязанский стол в 1350 г. В тот год, когда родился Дмитрий, с которым ему пришлось потом все время бороться.

Первый раз в летописи Олег Иванович зафиксирован в 1354 г. И сразу в противостоянии с Москвой: «Того же лета въ Петрово говенiе месяца iуня въ 22 день взяша Рязанци Лопасну, князь Олегъ еще тогды молодъ былъ…»^{227}. Но нужно отметить: речь идет не о рязанской агрессии против Москвы, а лишь об отвоевании земель, ранее захваченных москвичами, что и сами москвичи признают. В духовной грамоте Ивана Ивановича Московского говорится так: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастны места, новый городок на усть поротли, а иныя места Рязанские отменьная сыну моему князю Дмитрию и князю Ивану, поделятся на полы без обид»^{228}.

И в дальнейшем мы нигде не отметим случая, чтобы Олег пытался завоевать у Москвы что-то не принадлежавшее ранее Рязани. Всегда речь идет только об исконных рязанских землях, которые князь пытается вернуть.

Следующий раз князь Олег появляется на страницах русских летописей уже в 1365 г. В период развала Орды эмиры начинают искать себе земли, на которых можно править независимо от Сарая. Некий Тагай, по сообщению летописцев, еще в 1361 г. захватил Наручадь, то есть мордовские земли. Теперь он решил поживиться на Рязанщине. Сжег Переяславль-Рязанский, но Олег, объединившись с троюродным братом Владимиром Пронским, догнал Тагая «подъ Шишевскимъ лесомъ, на Воине»^{229} и разбил его.

Похоже, в эти годы Олег достаточно крепко держит власть. И с московскими соседями пребывает в дружественных отношениях. В 1370 г. он даже посылает свои войска на выручку Дмитрию, о чем мы уже писали в главе, посвященной последнему. Но Олег явно не догадывается, что союзник благополучно под него копает.

В 1371 г. московское войско под началом Дмитрия Михайловича Волынского нападает на рязанские земли. Повесть об этом, сохранившаяся в русских летописях, написана московским автором («наши же Божiей помощiю оукрепляющеся смиренiем…»)^{230}, а потому явно тенденциозна. В ней, к примеру, говорится, что рязанцы хвастались: для боя с москвичами им даже оружия не нужно будет, только веревки, вязать пленных («емлите съ собою едины оужища кождо васъ, имеже вы есть вязати Москвичъ…»)^{231}. Еще С. М. Соловьев высказал вполне разумное предположение, что речь шла об использовании рязанцами арканов, перенятых у кочевников. Действительно, находившаяся на границе Руси со Степью Рязань вполне могла воспринять в военном деле много степных привычек. Не зря же и первые казаки на Руси отмечены именно на Рязанщине.

Как бы там ни было, рязанцы проиграли. И в Переяславле— Рязанском уселся очевидно лояльный Дмитрию Владимир Пронский. Однако Олег, очевидно, был слишком популярен на Рязанщине. Так что вскоре после того, как москвичи с рязанской земли ушли, Олег собрал силы и власть отвоевал. Действительно вскоре, поскольку сражение на Скорнищеве было перед Рождеством, а Олег вернулся в столицу, судя по расположению известий в летописной статье, после Пасхи. Стало быть, где-то полгода ему потребовалось.

При этом, как отмечал тот же Иловайский, воспользовался Олег помощью некого мурзы Салахмира, который потом поступил к нему на службу, крестился под именем Ивана и даже стал мужем сестры Олега. Позже под именем Ивана Мирославича он фигурирует в жалованных грамотах Олега («Поговоря с зятем своим с Иваном с Мирославичем»)^{232}. От этого мурзы ведут свое происхождение несколько крупных дворянских родов, включая Апраксиных. Был он, видимо, из Мохши, то есть мордовских земель.

Дмитрий Московский повторного похода не предпринимает. Он в это время слишком занят Тверью. Но, как мы помним, на следующий год на Рязанщину обрушиваются Мамаевы татары. А Дмитрий в это время стоит на Оке, на границах Рязанского княжества.

После этого в отношениях Рязани и Москвы наступает период странного мира. В договоре Дмитрия Московского с Михаилом Тверским, подписанием которого завершилась тверская война 1375 г., Олег назван в качестве некого третейского судьи. То есть в этом споре он не поддерживает ни одну из сторон.

Но вот в 1378 г. москвичи воюют с Бегичем. Происходит это на рязанском берегу Оки, на реке Воже. При этом относительно участия в битве Рязанцев ничего не говорится. Летописцы утверждают, что одним из крыльев московского войска командует некий Даниил Пронский. Но такого князя больше ни в одном источнике нет. Так что в любом случае участие в сражении рязанцев подтвердить нечем. Выходит, москвичи самовольно вторгаются на рязанскую территорию, чтобы перехватить татар не на своей земле.

Но достается-то почему-то Рязани. В тот же год Мамай, «собравъ остаточную силу свою и совокупивъ воя многы, поиде ратiю вборзе безъ вести изгономъ на Рязаньскую землю»^{233}. Летописи говорят, что Олег не успел собрать войско и вынужден был бежать «за Оку», а татары сожгли Переяславль-Рязанский и разграбили землю. Насчет «за Оку» — интересное замечание, поскольку Рязань к этому времени, судя по всему, никакими землями за Окой не владела, там лежала московская территория. Так куда скрывается Олег? Разве что куда-нибудь на запад, в Тарусу.

Троцкий Средневековья

Так что, как мы видим, для Олега в условиях 1380 г. выбор очевиден. Выступать за москвичей против татар? Но Москва показала себя непримиримым противником. Главное, она-то от Орды дальше, так что, если что не так, расплачиваться опять Рязани, как это было два года назад.

Олег явно занял, так сказать, позицию, похожую на знаменитую «ни мира, ни войны» Троцкого времен Брестского мира. Вполне вероятно, заплатил дань Мамаю (в конце концов, он и так, надо понимать, ему платил). Вряд ли дал ему войско, хотя какие-то рязанские молодцы из числа живших в южных землях вполне могли к Мамаевой Орде и присоединиться. В конце концов, там, на юге, знаменитом Червоном Яру, всегда хватало неуправляемой вольницы, лишь формально бывшей под юрисдикцией Рязани (скорее Рязанской епархии, а не князя). Похоже, Олег войска вообще не собирал. Иначе ему не пришлось бы бежать из столицы, когда вернувшийся с Куликова поля Дмитрий захотел идти на него войной.

Впрочем, Иловайский сомневался, что этот побег вообще был. И очень даже может быть, что он прав. Во-первых, если бы рязанский князь бежал, вряд ли бы, как показывает опыт других конфликтов (в том числе между теми же сторонами), москвичи отказались бы от возможности пограбить Рязань. Во-вторых (и меня это убеждает куда больше), если бы Рязань приняла московского наместника, как утверждают летописи, откуда бы тогда взялись «пленники, взятые рязанцами при походе москвитян к Дону», которые «должны быть возвращены по общему суду и по правде»^{234}. А ведь статья о пленных содержится в договоре, который заключили между собой Олег и Дмитрий: «А что князь велики Дмитрии и братъ, князь Володимеръ, билиса на Дону с Татары, от того веремени что грабежъ или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Володимера, тому межи нас суд вопчии, отдати то по исправе. А что ся ни деяло дотоле, как есмя целовали крестъ, тому погребъ до Спасова Преображения за четыре дни»^{235}. Произошло это, видимо, в 1381 г., поскольку договор заключен «по благословлению отца нашего Киприяна»^{236}, а его Дмитрий признавал митрополитом только короткий отрезок времени — с 1381 по 1382 г.

Больше того, статья об обмене пленными есть в договорах Федора Ольговича Рязанского и Василия Дмитриевича Московского, сыновей Олега и Дмитрия: «…а будет в твоей отчине тех людеи з Дона, которые шли, и тех ти всех отпустити»^{237}. И в «Докончании…» их внуков Василия Васильевича и Ивана Федоровича: «…или тех людеи, которые будут з Дону шли, а будут в вашеи вотчине, и тие вам всех отпустить без хитрости»^{238}. Если бы в 1380 г. Рязанью правил московский наместник, какова вероятность, что после этого там оставались московские пленные? Вот то-то!

Очевидно, москвичи в поход действительно собрались (что косвенно свидетельствует о не таких уж больших потерях их в Куликовской битве), но встретили посольство Олега, который выразил готовность заключить мир. Что и было оформлено на следующий год. При этом рязанский князь признает себя «младшим братом». Раз Олег пошел на такое без боя, значит, на самом деле не имел сил воевать после татарских погромов 1377 и 1378 гг. И в 1380-м он, видимо, все, что сделал, это разрушил мосты на реках, тем самым затруднив обеим сторонам движение через рязанские земли. Типа: я с вами не воюю, но лучше через мою землю не ходите, вам же самим трудно будет. Ищите другое место, где подраться.

Но москвичи на обратном пути, похоже, все-таки пошли через Рязань. И шли, видимо, не без традиционного для армии, движущейся через чужие земли, грабежа, за что кто-то из них поплатился. Отсюда и появились московские пленные. Кстати, раз возвращать их нужно было, в соответствии с грамотой 1381 г., по суду, стало быть, московская сторона признает: ее люди не были невинно пострадавшими овечками. Можно посчитать, что досталось им за невыполнение упомянутого летописцами приказа Дмитрия ничего не трогать в рязанских землях. Который, если был отдан на самом деле, лишний раз свидетельствовал бы то, что Дмитрий в 1380 г. не считал Олега Рязанского реальным союзником Мамая.

Кстати: в договоре 1381 г. есть такие любопытные строчки: «А что на рязанскои стороне за Окою, что доселе потягло къ Москве почен Лопастна, уездъ Мьстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубокъ, Броднич с месты, как ся отступили князи торускiе Федору святославичю, та места к Рязани»^{239}. По-моему, еще одно убедительное доказательство того, что в 1380 г. Москва над Рязанью власти не устанавливала. Упустил бы Дмитрий возможность отобрать у Олега земли, которые в договоре даже считаются ранее тянувшимися к Москве, если бы захватил хотя бы на время Рязань?

Против кого дружим?

Вышеизложенное позволяет уточнить, с каких территорий могли собирать войска все главные действующие лица нашей истории.

Как видим, Дмитрий Донской мог рассчитывать на силы Московского и находящегося у него в подчинении Великого Владимирского княжества. Фактически контролировала Москва в это время и Белозерское княжество. Собственные князья там были, но независимой политики. Последним, кто пытался это сделать, был Роман Белозерский в 30-х гг. XIV в. Тогда он поддержал Александра Тверского против Ивана Калиты. Но… Калита донес на противников в Орду, и Александр был казнен, а имя Романа тоже исчезло со страниц летописей. Вероятно, он также был убит. Иван Калита выдал за его сына Федора свою дочь, Феодосию. При этом, судя по духовной грамоте Дмитрия Донского, купил ярлык на Белозерье («А сына своего, князя Андрея, благословляю куплею же деда своего, Белымозером, со всеми волостми…»)^{240}. Надо понимать, это не означало ликвидации княжества, но существенно ограничивало права князя. Покупка ярлыка передавала право сбора ордынской дани. Это, в свою очередь, позволяло контролировать, как бы сейчас сказали, денежные потоки княжества. А стало быть, и оказывать решающее воздействие на политику князя.

Впрочем, еще раз белозерские князья взбрыкнули. В 6871 (1363) г. с Дмитрием Константиновичем Суздальским, явившимся во Владимир садиться на великий стол с ярлыком от Мюрида, пришел «Иван Белозерец». Единственный известный белозерский князь с таким именем — сын Федора Романовича, погибший на Куликовом поле. Но, между прочим, нужно отметить: в летописи не сказано, что в это время он был князем или сыном князя. То есть отец его, Федор, вполне мог и не править в это время. Был же еще и Василий Федорович, двоюродный брат Федора, упомянутый в Ростовском соборном синодике^{241}. Да тем более время было какое: великий московский князь Иван Иванович помер, а его сын — малолетка. Тут вполне можно было поискать другого покровителя. Тем более, как можно понять из духовной Дмитрия Ивановича, Иван Калита ярлык-то купил не как московский, а как великий владимирский князь. В завещании Дмитрия строка про Белозерье стоит в той части, в которой распределяются именно земли великого княжения, которое московские князья стали считать собственностью («А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великим княженьем»)^{242}. В завещаниях его отца и деда ничего про Белозерское княжество нет.

Но в 1375 г. белозерские князья уже участвуют в походе на Тверь, потом в Куликовской битве. Не факт даже, что жили они в это время в своем княжестве, а не в Москве.

Судя по другим событиям той поры, из подчинения Москве не выходили (хотя и оставались самостоятельными) Ростовское и Ярославское княжества. Участие княжьих дружин этих земель в Куликовской битве представляется на самом деле вполне реальным. Относительно ополчения… Не уверен, что его могли собрать ради того, чтобы принять участие в московской затее. Но… кто знает, ничего тут утверждать не буду.

Теперь относительно остальных русских земель. Про Рязань мы уже говорили. Суздальско-Нижегородское княжество за последние десять лет накануне Куликовской битвы пережило ряд крупнейших татарских набегов. Причем враг доходил до Нижнего и жег его. В битве на Пьяне суздальцы вообще потеряли основную часть своего войска. К тому же, хотя Дмитрий Константинович Суздальский и стал тестем Дмитрия Ивановича Московского, и даже помогал ему в походе на Тверь в 1375 г., но у старого князя были молодые энергичные сыновья Василий и Семен. Которые, в отличие от отца, от борьбы за Великокняжеский Владимирский стол отказываться не собирались. И Москве ничем обязаны не были. Так же, впрочем, как и Борис Константинович Городецкий, которого Дмитрий Константинович сгонял с нижегородского стола с помощью московских войск. Союз с Москвой вообще никаких дивидендов нижегородцам не принес. А вот поражение ее в борьбе с Мамаем вполне могло вернуть перспективу борьбы за главенство на Руси. Что, если верить летописям, нижегородские княжата и продемонстрировали двумя годами позже, во время нашествия Тохтамыша.

Про Тверь мы и говорить не будем. Хотя Михаил Тверской и вынужден был после поражения в 1375 г. признать себя «младшим братом», любви к Москве он не питал, это точно. И потом, при Тохтамыше, как только представилась возможность, опять пытался получить великий стол. Так что ожидать тверских войск на Куликовом поле не приходится.

Единственный из тверского удела, кто способен был выставить свои дружины на Куликово поле, — Василий Михайлович Кашинский. Он ходил вместе с москвичами на Тверь в 1375 г. и добился того, что в договоре тверской князь отказывается от сбора ордынской дани в Кашине. Фактически Кашин становится независимым княжеством. Но… никаких сведений об участии кашинцев в битве в летописях (за исключением очень поздних версий Сказания) нет. То ли за пять лет с момента Тверской войны Михаил Тверской сумел вернуть родича под свою руку, толи сам Василий уже воевать не хотел. А сына у него не было. Участие тверичей в Куликовской битве нужно отнести к области ненаучной фантастики.

Так же как, впрочем, и новгородцев и псковичей. Последние хотя бы могли быть там в составе дружины Андрея Полоцкого, временно посидевшего в Пскове. Первых, безусловно, не было вообще. И это убедительно доказывает Новгородская первая летопись, почти ничего не знавшая о битве.

Таким образом, как мы видим, на Куликово поле могли выйти полки Московского и Великого Владимирского княжеств, а также Белозерского, Ярославского, Ростовского (да и то не понятно, были ли у трех последних городовые полки, или только княжьи дружины). Практически, и все.

Относительно же Мамая мы выяснили, что он к этому времени вряд ли владел чем-нибудь, кроме степей от Днепра до Волги, и Крыма. При этом в Крыму татары располагались только в степных районах. Горная часть и южное побережье полуострова находились на особом положении. Во второй половине XIV в. южный берег Крыма на всем его протяжении был занят генуэзскими городами-колониями, административным центром которых служила Кафа (Феодосия). Большинство населенных пунктов южного побережья представляли собой небольшие замки с располагавшимися неподалеку деревнями. Естественной границей, отделявшей политически автономные владения генуэзцев от золотоордынских степей, был горный хребет. На западе полуострова на протяжении всего XIV в. существовала еще одна автономная в политическом отношении единица — княжество Феодоро, одноименная столица которого находилась на горе Мангуп. В первой половине века оно занимало юго-западную часть Крымского полуострова. На севере граница его владений проходила в районе р. Качи, за которой находились золотоордынские кочевья. На западном побережье княжеству принадлежал порт Каламита (Инкерман) и Гераклейский полуостров, где находился потерявший свое былое значение Херсон. На южном побережье важным портом феодоритов был Чембало (Балаклава). К востоку территория княжества включала ряд небольших крепостей и деревень, тянувшихся до Алустона (Алушты). Во второй половине века значительную часть территории княжества Феодоро захватили генуэзцы. В 1357 г. они взяли Чембало, а затем подчинили своей власти и все более мелкие населенные пункты, располагавшиеся вдоль берега к востоку вплоть до Кафы. Но, повторю: это сделали генуэзцы, а не татары. Относительно возможности участия генуэзцев в войске Мамая мы уже говорили выше: оно нулевое.

Предкавказские степи, как я уже указывал, вероятно, занимал в это время Мухаммед-Булак, с Мамаем уже разошедшийся. А относительно горных районов Северного Кавказа вообще трудно сказать, что они были ордынскими. К примеру, жившие по черноморскому побережью до современного района Туапсе так называемые белые черкесы не были подчинены Орде никогда.

Мордовские князья считаются традиционно верными союзниками Мамая. Но куда ушел в начале 60-х гг. XIV в. Тагай? В Мохшу, то есть мордовские земли. И сидел себе там до 1365 г., даже деньги чеканил. Стало быть, «верные союзники Мамая» его приняли. Хотя Тагай явно был не Мамаевым ставленником. Так же как и некий Серкиз-бей, обосновавшийся южнее Пьяны. Так что правильнее было бы сказать, мне кажется, не о подчинении мордовских князей Мамаю, а о том, что мордовские удальцы с удовольствием участвовали в его набегах. А вот в серьезной войне… По крайней мере, русские источники, мордву знавшие хорошо, почему-то ее в составе Мамаевых войск не отмечают.

Еще была Волжская Булгария. В ней в шестидесятых засел Булак-Тимур, еще один независимый правитель. Потом его прогнали нижегородцы. Но свято место пусто не бывает, и Булгаром стал править Хасан. Его в 1370-м тоже согнали (причем, как признают летописи, по наущению Мамая). Сел Мухаммед-Султан. А Хасан откочевал на Каму и там заложил новый город, будущую Казань. Так что в Волжской Булгарии Мамай, конечно, имел сторонника, но не то чтобы очень надежного. И тут же, рядом, у него был противник.

Это по русской версии. По булгарской, как мы помним, в Булгаре сидит как раз Хасан (Азан), который отправляет Мамаю довольно небольшой отряд, и то только под угрозой. И отряд этот как раз вызывает в Мамаевом войске междоусобицу.

Лучше — меньше

Все вышесказанное напрямую связано с вопросом о возможной численности войск противоборствующих сторон. Понятно, что ни о каких 300, а уж тем более 900 тысячах говорить не приходится. Их просто взять неоткуда, ни москвичам, ни ордынцам.

На это давно обратили внимание военные историки. И дружно начали корректировать численность противоборствующих войск в меньшую сторону. К примеру, советский военный историк полковник А. А. Строков считал, что русских не могло быть больше 100 тысяч^{243}. Генерал-майор Е. А. Разин шел еще дальше. Он, исходя из данных XVI в. пытался прикинуть численность жителей Руси века XIV. Подсчет получался ну очень примерным, но все равно по нему выходило, что в XVI в. на территории Московского государства жили около 1,5 миллионов человек. Из них не более 360 тыс. «военнообязанных», то есть мужчин с 15 до 60 лет. Ясно, что двумя веками раньше их было меньше. И столь же очевидно, что даже при всеобщем ополчении всех поголовно в строй не ставят. Не знаю, на каких основаниях, но все военные историки дружно полагают: больше 15 процентов не мобилизовывали. Значит, в XVI в. не могли выставить более 55 тысяч воинов, а в XIV — даже менее 50 тысяч^{244}.

За корректность этих расчетов не поручусь. А. Н. Кирпичников, к примеру, считает, что народу на Руси в то время было 3–3,5 миллиона^{245}. Зато мобилизационные возможности он оценивал в 5-10 %. Но хочу обратить внимание читателя: все упомянутые авторы исходили из возможностей всей Руси. Но мы же с вами уже выяснили, что речь можно вести только о Московском, Белозерском, Ростовском и Ярославском княжествах. А это хорошо как треть всего населения. А пожалуй, что и меньше будет. Ну ладно, пусть треть. В любом случае, 50 тысяч мы не наберем.

Впрочем, 25 лет назад я сам к 50 тысячам склонялся. Тем более, у Татищева есть в одном месте цифра 60 тысяч. К тому же тогда я не видел оригиналов немецких хроник, а в какой-то работе нашел, что в них говорится о 40 тысячах убитых русских. Поскольку и Татищев указывал ту же цифру (и считал, что это две трети всего войска), я и склонялся к 50–60 тысячам. Теперь ясно, что цифра эта преувеличена. Ведь немецкий источник явно говорит о 40 тысячах убитых с обеих сторон.

Что касается ордынцев, то их было, скорее всего, примерно столько же, сколько русских. Я уже указывал, что кроме не знающего удержу полету своей фантазии Сказания ни один русский источник не говорит о значительном численном превосходстве Мамая. Косвенно мы можем сослаться на то, что Тохтамыш в 1384 г. в поход на Тебриз (а это было начало его борьбы с Тимуром) отправил около 90 тысяч воинов. А ведь он владел к этому времени всей Ордой. Значительного количества наемников Мамаю, как мы видели, тоже было взять неоткуда. Кстати, хан Узбек, собираясь в поход на Венгрию, собрал в западной части Орды 40 тысяч. Все это заставляет предположить, что и Мамай имел не больше, а скорее даже меньше.

Вот и получается, что при самом большом желании мы не сможем насчитать для Куликовской битвы более восьмидесяти тысяч в сумме, из которых, по немецким данным, половина полегла. Вполне реальная картина. Если сравнить с другими крупными битвами тех времен, то Куликовская все равно и по масштабам впечатляет, и по кровопролитию. Ведь в битве на Косовом поле в 1389 г. сошлась 41 тысяча человек. А ситуации очень похожи. С одной стороны — тюрки, с другой — славяне, и тоже речь идет о завоевании страны. Под Грюнвальдом сражалось побольше, около 60 тысяч. Все это очень похоже.

Правда, есть люди, которые численность сражавшихся на Куликовом поле еще больше снижают. Это… работники Верхне-Донской археологической экспедиции Государственного исторического музея, которая с 1995 г. старательно копает в междуречье Непрядвы и Смолки, на нечаевском «Куликовом поле». «В советское время думали, что это было народное ополчение, — заявил в одном из интервью руководитель отряда Олег Двуреченский. — Сейчас мы считаем, что сражались профессионалы — от пяти до десяти тысяч как с той, так и с другой стороны, конники. В московском войске были в основном княжьи служилые люди и городовые полки».

И знаете, почему они к такому выводу пришли? «Версию о пешем сражении опровергает, прежде всего, количество находок. После пехотного боя осколки колющего и режущего оружия лежат скоплениями, всегда больше целых артефактов. А после конных сшибок — как раз очень много разбросанных осколков», — утверждает Двуреченский. А находок-то у экспедиции мало, по несколько вещей в год (всего же было проведено с десяток сезонов). К тому же осколок топора или втулку копья можно датировать хорошо как с точностью до века. Вот и возникает потребность обосновать: почему же на месте легендарного сражения ничего выкопать не удается? «Да просто было оно маленькое-маленькое», — скромничают археологи. Так, тысяч пятнадцать народа сошлось, понаскакивало друг на друга, и разъехалось. «Три часа непрерывно рубиться невозможно, — поясняет в том же интервью начальник экспедиции Михаил Гоняный. — Пятнадцать минут — нормальная продолжительность схватки. Скорее всего, было так: слетались сто на сто или пятьдесят на пятьдесят всадников, рубились, кто-то падал, и разъезжались, на смену им выезжали другие».

Ну, поскольку у нас есть сомнения относительно того, где было сражение, мы оставим выводы по поводу быстрой схватки конных сотен на совести ее авторов. Будем пока все же придерживаться точки зрения, что было на Куликовом поле побольше, и что это был все-таки не набег, а вполне полноценный военный поход.

Дороги, которые мы выбираем

Выяснив примерно, сколько сил могли выставить стороны, посмотрим теперь, куда же они направились. И увидим, что здесь все очень не очевидно. Есть несколько вариантов. Хотя все они в конечном итоге сводятся к тому, что через нынешнее Куликово поле никто не шел.

По Муравской по дороге

Начнем с Мамая, поскольку он был вроде бы инициатором. Традиционно считается, что татары на Русь приходили двумя маршрутами — так называемыми Ногайским и Муравским шляхами. Первым-де шел на Русь Батый: из Заволжья через реку Воронеж, Рясское поле, Рязань и Коломну. Второй — от Перекопа вдоль верховьев правых притоков Северского Донца на Ливны, Тулу и Серпухов. Им преимущественно пользовались в более поздние времена для набегов на Московское государство крымские татары.

Это, конечно, представление упрощенное. Чтобы сказать, каким путем шли татары на Русь, нужно сперва ответить на вопрос: какие татары и на какую Русь? Понятно, что на нижегородские земли был с Поволжья свой путь, и Араб-шах, к примеру, на Нижний Новогород не через Воронеж шел. Да и Мамаевы татары (если это они на самом деле разгромили русских на Пьяне) добирались явно иной дорогой. И с юга можно было добираться еще Изюмским шляхом (хотя это просто скорее раздвоение Муравского) и Кальмиюсской дорогой. Вторая вела к Азову в районе впадения в него Миуса. Впрочем, в итоге она все равно вливалась в Муравский шлях у Ливен. Судя по всему, тамошняя переправа через Сосну была единственно подходящей для прохождения приличного войска.

Так вот, куда же шел Мамай? Если верить Сказанию, получается, что он двигался от Волги Ногайской дорогой на Воронеж. Тогда дальше следовало ожидать, что татары двинутся через Рясск на Рязань и Коломну. Тем более, если Олег Рязанский с ними в союзе и, больше того, как раз на захват москвичами Коломны и жалуется Мамаю, когда перечисляет обиды, нанесенные ему Дмитрием.

И Дмитрий ожидает его там увидеть. Не зря же он назначает местом сбора войска Коломну. Но вдруг… татары оказываются на правом берегу Дона! Для чего отправился туда Мамай? Да, здесь можно было переправиться через Дон. «А от реки от Дону, от перевозу 5 верст, город Воронеж», — пишет «Книга Большому Чертежу»^{246}. Выше, если судить по «Книге Большому Чертежу», удобная переправа есть только у Старого Донкова («А ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод»)^{247}. Но если татары решают перейти Дон, значит, они движутся однозначно не на Коломну. Они идут к Туле и Серпухову.

Можно предположить, что Мамай узнал: Олег Рязанский присоединяться не собирается, а переправы в своей земле порушил. И решил обойти Рязань, чтобы не терять время и не получить нового противника. Тогда переправа через Дон в районе Воронежа вполне объяснима. Дальше татары выходят на Кальмиюсскую дорогу и идут по ней на Ливны, на переправу через Сосну («А на усть реки Чернавы, на Сосне, брод: Кальмиюская дорога»)^{248}. И по Муравскому шляху чешут дальше. Это же представляется разумным, если предположить, что они планируют соединиться с Ягайло (вдруг наша версия о том, что он не союзничал с Мамаем, ложная?).

Но… если верить летописцам, Мамай после переправы через Дон двинулся вдоль его правого берега на север. Что ему там-то делать, в этой глуши? Через Мечу вдоль Дона имеет смысл идти, если ты решил переправиться через Дон у Донкова и оказаться в рязанских землях. Но Мамай мог туда попасть еще из Воронежа! Зачем же дважды переходить одну и ту же реку?

Ну, можно, конечно, еще перейти Сосну не у Ливен, а ниже Ельца, потом перебраться через Мечу и оттуда отправиться к Муравскому шляху по т. н. Дрысенской дороге. Но зачем устраивать себе лишние проблемы, если в районе Ливен целых три брода на небольшом протяжении Сосны («А река Сосна вытекла от верху реки Оки за 15 верст; а в нее пал колодезь Луковец с Нагаискои стороны; а на усть Луковца татарской перелаз — брод в Русь… А ниже Луковца пала в Сосну речка Хвощна, от Ливен верст с пол-30; а на устье Хвоншы брод на Сосне, ходят татаровя в Русь… а ниже Трудов на Сосне Кирпичной брод, выше города Ливен версты с З»)^{249}? А ниже Ельца река, конечно, течет в невысоких берегах, однако та же «Книга Большому Чертежу» бродов там не указывает. И о необходимости высылать туда стражу не говорит. Между тем как о перевозах у Ливен сказано: «На броду, на Сосне, усть Луковца стоят сторожи изо Мценска да с Орла… А на усть Хвощны, на Сосне, татарской перелаз брод Хвощенскои, ходят в тот брод татаровя в Русь, а на том броду с Ливен сторожа от Ливен верст 20 и больши»^{250}.

Так что маневр Мамая представляется финтом совершенно непонятным. Но самое фантастическое, что его визави совершает еще более немыслимый марш-бросок.

«Пьяная дорога» Дмитрия Донского

Напомним: сначала Дмитрий идет к Коломне. Логично — сторожить Мамая со стороны Рязани. Но потом он почему-то отправляется к устью Лопасни. Что его понесло на 60 километров в сторону? Получил сведения о том, что противник собирается другой дорогой идти? Но летописные источники ничего об этом не говорят. Наоборот, по их уверению, это у устья Лопасни Дмитрий останавливается в ожидании сведений от посланной вперед стражи. Которую, кстати, он, если верить Сказанию, отправляет на Тихую Сосну, то есть значительно южнее Воронежа. Кого они там собираются сторожить? Тогда нужно предположить, что, отправляя стражу, Дмитрий уже знает: Мамай идет с юга правым берегом Дона. Кстати, дозор этот он на Сосну как посылает, через Рязанскую землю? А не боится, что Олеговы молодцы могут их где-нибудь перехватить и закопать? Или все-таки, как я и предполагаю, в это время существует путь на юг, минующий рязанские земли? Тот самый, через Тулу и Ливны, не принадлежащие никакому русскому княжеству.

Но если на запад Дмитрия гонит не сообщение о перемене противником дислокации, то что? Ну, честное слово, насчет попытки оттеснить Ягайло — несерьезно как-то! Ну, хорошо, решил попугать. Тогда почему только до Лопасни? От нее до литовской границы еще ой-ой-ой сколько! Или они с Ягайлой договорились: «Ты только движение мне навстречу обозначь, я сразу и испугаюсь. Так Мамая и проведем»?

А кстати, действительно, почему это москвичи только до Лопасни сдвинулись? Почему не до Серпухова, где была всем известная переправа через Оку? А вот была ли она у устья Лопасни, я что-то нигде указаний не нашел. Если учесть, что рязанцы в 1353 г. налетом городок Лопасня на правом берегу Оки у москвичей отобрали, а вот так называемые «Лопастные места» остались за Москвой (в своей духовной грамоте великий московский князь Иван Иванович (отец Дмитрия) писал: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастные места, новый городок на усть Поротли…»)^{251}. Можно подумать, что там с перевозом были проблемы: с берега на берег так уж быстро не попадешь. И еще: московское войско, надо так понимать, переправлялось через Оку на виду у рязанской крепости Лопасня, а рязанцы молчали? И москвичи, в свою очередь, не предприняли попытку отобрать городок? Ох, что-то мне плохо в это верится!

Нет, господа хорошие: если Дмитрий потратил пару дней на движение на запад (да еще и сколько-то времени простоял на месте, поджидая сведений от дозоров), ему был весь резон пройти еще столько же, чтобы оказаться у двоюродного брата в Серпухове. Тем более, все равно Владимир Андреевич ему остатнее войско собирал, и только у Лопасни догнал главные силы. У Серпухова это сделать было бы логичнее. И переправа тут есть, и рязанские земли минуешь, и по хорошо известной дороге идешь. По той, по которой, возможно, и враг твой движется.

Кстати, еще о дорогах. Не нужно думать, что если Дмитрий не на «кадиллаке» ехал, то его войску дорога была не нужна. Между Окой и Упой простирались леса. А тогда это еще те леса! Где попало по ним не побродишь! Это как раз полоса между брянскими и мещерскими лесами. Да и речек и болот тут хватало. А речушка может быть и маленькой, и мелкой, но если оба берега сильно заболочены, фиг ты тут войско проведешь!

Ну, ладно, допустим, что по какой-то неведомой нам причине Дмитрий Иванович решил все же переправиться у устья Лопасни. И на Муравский шлях он выходить не захотел. Ну дык и ступай себе на юг в междуречье Дона и Упы! Гляньте на карту татарских дорог. Видите: московскому войску совершенно нет необходимости выбираться на левый берег Днепра. Прекрасно можно двигаться вдоль правого.

Но нет же! Если верить летописцам, Дмитрия теперь зачем-то несет на юго-восток, поглубже в рязанские земли. На тот берег Дона, где Мамая вроде бы давно уже нет. Идет он туда, не иначе, только за одним: чтобы продемонстрировать еще раз, что он умеет переправлять войско через водные преграды. Вот Оку перешел, а теперь и сам Дон! Зря старался — Дон-то в верховьях не смотрится. Гляньте на фотографию.

Есть тут чего старательно переходить? Ока у Лопасни, честно говоря, посолиднее выглядит.

А ведь, если верить летописцам, долго спорили-решали: переходить или нет? И решили переправиться, чтобы у народа не было желания с поля боя сбежать. Ага, такая речушка здорово удержит беглеца. Особенно если всадника с конем. И, кстати, так защитит от нападения с тыла, если вдруг литовцы или рязанцы подойдут?! Или если татары, вместо того, чтобы тупо ломиться напролом, перекинут часть сил на левый берег Дона и потом ударят через броды? Они, кстати, так бы и сделали. Ведь всадник с конем в этих местах Дон бы переплыл в любом месте. Вся-то масса Орды, конечно, этого не сделает, но послать отряд в тыл противнику — святое дело! А ведь историки любят такое объяснение переправе через Дон давать: русские хотели от атаки сзади защититься.

В общем, два великих полководца так долго пытались своими перестроениями запутать друг друга, что запутали историков. Что-то это мне напоминает… По-моему, из «Фанфана-Тюльпана». Там тоже два полководца, думая, что обманывают противника, развернули войска спиной друг к другу. Но это же комедия!

Посмотрите, как выглядит предположительный путь Мамая и Дмитрия на карте, составленной Ю. К. Бегуновым для его старой статьи. Маршруты эти напоминают шатание пьяного. Особенно бессмысленным выглядит путь татар.

1 — путь войск Дмитрия Донского; 2 — путь войск Мамая; 3 — путь войск Ягайло

Остается признать, что все эти маневры — не более чем расшалившаяся фантазия поколений интерпретаторов событий 1380 г., начиная по крайней мере с авторов (их явно было много, каждый сочинял, как бог на душу положит) Сказания о Мамаевом побоище. На деле есть только две возможности: либо и Мамай, и Дмитрий двигались Муравским шляхом, либо… двигался Дмитрий. Он не оборонялся, а нападал, и отправился глубоко на юг. Для того и купцов-сурожан взял в провожатые. Обращаю внимание — сурожан! То есть людей, знающих Муравский шлях, дорогу в Крым. И битва произошла где-то гораздо южнее Непрядвы.

Есть еще, надо признать, и третья возможность: солгали авторы Летописной повести, и Дмитрий ни к какой Лопасне не ходил. А переправился он у Коломны. Автор варианта «Ноль» Основной редакции Сказания о Мамаевом побоище, кстати говоря, так и решил. У него Дмитрий как у коломенского епископа благословился, так через реку и переправился. А дальше — через Старую Рязань, Проню, Рясское поле — к старому Донкову, к месту переправы через Дон, куда Мамай должен был прийти, если шел с Крыма и стремился оказаться в рязанских землях.

С какой скоростью идет пешее войско?

Может быть, нам что-то даст сопоставление времени и пройденного за него расстояния? Попробуем.

Тут мы сразу оказываемся в тяжелом положении. Начать с того, что нам не известно даже, когда Дмитрий получил сообщение о намерении Мамая идти в поход. В большинстве источников просто указывается, что было это в августе. Но когда «в августе»? Краткая летописная повесть совершенно никак это не уточняет. Пространная говорит только о том, что 20 августа Дмитрий с войсками вышел из Коломны. А вот Сказание и тут оригинальничает. По нему, московский князь назначает первую дату сбора русских войск: на мясопуст перед постом Святой Богородицы. А Успенский пост длится с 1 по 15 августа. Чтобы собрать перед ним войско, Дмитрию нужно было отдать приказ еще в июле.

Датой же выхода русских войск из Москвы Сказание называет 27 августа. А на следующий день русские, если верить ему, оказываются уже в Коломне, пройдя 90 километров. Ну, при такой скорости передвижения на марше можно, конечно, и после боя врага 50 километров от Непрядвы до Мечи преследовать, чего уж там!

Да только вот беда: в Сказании сообщается, что «приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника», когда князь решил выступить из столицы. А в 1380 г. 27 августа приходилось на понедельник. А относительно прихода в Коломну говорится, что произошло это «в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина». День же этот, как я уже указывал, в православном календаре — 28 августа. То есть, если верить автору Сказания, то после 27 августа, четверга, сразу наступило 28-е, суббота!

Как известно, вариантов Сказания масса. Но все они отличаются своим своеобразием в обращении с датами. Есть, к примеру, так называемый Пражский список. Относится он к Печатному варианту Основной редакции первой половины XVII в. Но при этом нужно помнить, что сам Печатный вариант — это как раз тот, который опубликован первым. А Г. Н. Моисеева, к примеру, считала, что Пражский список лучше передает изначальный текст памятника, чем тот, по которому Сказание было опубликовано в 1829 г.^{252}

Так вот, в нем выход из Москвы датирован 22 августа, четвергом, днем святых Агафоника и Ауппа, а приход а Коломну — 28 августа, средой. То есть между ними прошло шесть дней, и по числам и дням недели все соответствует. Пятого сентября, в четверг, в день памяти св. Захарии и князя Глеба, захваченный стражей «язык» сообщает Дмитрию, что Мамай стоит на Кузьминой гати. Наконец, последнее известие, полученное русскими о местоположении противника от стражи Семена Мелика, примчавшейся к своим, будучи преследуемой татарами, гласит, что Мамай стоит на Гусином броду, в ночи хода от Куликова поля. И происходит это в субботу (стало быть, 7 сентября), в 7 часов дня. Таким образом, сражение, по версии Пражского списка, состоялось в воскресенье. И все числа совпадают с днями недели. Только… для 1381 г.! Как вам такая версия: Мамаево побоище было годом позже, чем мы привыкли считать? Правда, непонятно, по какой эре это сообщение датировано, поскольку перед началом рассказа в документе стоит 6887 г.! Ну, ничего, Основаная редакция Сказания днем битвы считает пятницу. А на этот день недели 8 сентября вообще выпадало невесть когда!

В общем, относительно времени выступления войска из Москвы мы на деле не знаем ничего. Значительно более надежным выглядит сообщение Пространной повести о времени выхода из Коломны — 20 августа. Хотя бы потому, что там же названа дата начала переправы через Оку у Лопасни: 25 августа. Точнее, сказано: «за неделю до Семенова дня». Но это как раз 25-е и есть. А между Коломной и устьем Лопасни по реке — около 100 километров. Река петляет, так что по суше, вероятно, получалось меньше, километров 60–70. Если учесть, что ямские станции на Руси располагались друг от друга километрах в пятидесяти-семидесяти, а войско, в котором есть пешие и обоз, будет двигаться медленнее, можно предположить: оно потратит на дорогу до Лопасни более двух суток. По повести получаются все пять, но это не до момента прихода русских на место, а до начала переправы. А ведь, как сообщается, Дмитрий еще стоял и ждал вестей о противнике. И к нему сюда подоспели Владимир Андреевич и воевода Тимофей Васильевич с отставшими. Так что пять дней от выхода из Коломны до переправы через Оку представляются вполне реальными.

От Оки до Дона — километров 200. Если считать, что войска шли не более 30 километров в день (нормальный пеший переход), то через неделю они должны были оказаться у Дона. Оказались позже, 5–6 сентября. Возможно, тридцать — это все же завышенная цифра. Не надо забывать, что не налегке шли, даже если часть доспехов и вооружения можно было на телеги сложить. Получается, что переход составлял километров 20 в день. Тогда как раз к 5 сентября и должны были выйти в район Дона.

Кстати, а куда могло забраться русское войско, если считать, что Дмитрий не проводил никакой всеобщей мобилизации, а взял те дружины и городовые полки, которые можно было собрать быстро, и двинулся с ними на юг? Что мобилизация основных сил могла быть проведена за считаные дни, показывает хотя бы Тверская война. Тринадцатого июля великому тверскому князю Михаилу привезли ярлык на великое княжение, а немногим больше, чем через две недели, 1 августа, коалиционные войска уже перешли границу Твери. Итак, допустим, что Дмитрий получил сообщение в самом начале августа. Стало быть, к Успению Богородицы он мог вполне тронуться в путь. Получается 23–25 дней. С пехотой он мог за это время уйти на 500 километров. Если же шли только те, кого можно было посадить на лошадей (а в глубокий рейд пешцов тащить бессмысленно), то русские вполне могли удалиться от Оки и на всю тысячу. Не помните, сколько там до Нижнего Дона? Нынче по шоссе от Москвы до Ростова на Дону — чуть более 1000 километров. А по «Книге Большому Чертежу», от Царева города (район Изюма на Северском Донце) до Москвы получается 710 верст («от Ливен до Оскола 130 верст, а от Оскола до Волуики 120 верст, а от Волуики 120 верст до Царева города, а от Царева города до Изюмсково перевозу до Донца верст с 8, а Ливны от Тулы 180 верст, а от Тулы до Москвы 160 верст»)^{253}. По Северскому же Донцу от Царева городка до впадения в Дон — около 220 верст. Всего и выходит поменьше тысячи верст, или, с учетом того, что верста в КБЧ равна примерно 1080 см, немногим более 1000 километров. С середины августа Дмитрий, если он на такое дело пехоту брал, то только так, как новгородцы частенько делали: до места боя — на коне, а там сошел на грешную землю и, по примеру отцов и дедов, в пешем строю, — вполне успевает сюда добраться.

Тайны Засадного полка

Отдельная тема — расположение конницы Боброка. Традиционно, начиная с Татищева, ее обозначают за левым флангом московского войска. Но так ли это?

Правая, левая где сторона?…

Еще в середине XIX в. известный русский военный историк, генерал от инфантерии Н. С. Голицын, помещал Засадный полк справа, основываясь на строчках из того варианта «Задонщины», который хранится в Государственном историческом музее под № 3045: «И нукнув князь Володимер Андреевич с правыя рукы на поганого Мамая». Как мы помним, это второй по времени написания из имеющихся в распоряжении историков списков произведения. И первый, в котором есть интересующее нас место, Кирилло-Белозерский список, до этого события не доведен. Список № 3045 составлен, по оценкам исследователей, в начале XVI в., а то и в конце предыдущего. То есть, очевидно, до появления Сказания о Мамаевом побоище.

В самом Сказании, кстати, ничего о том, где именно стоял полк Владимира и Боброка, не сообщается. Хотя есть одно косвенное свидетельство, что располагался он все же справа. Я на него указывал еще в своей студенческой работе двадцатилетней давности, но до сих пор так и не встречал анализа этих сведений ни в одной научной работе.

В Сказании говорится, что Засадный полк стоит в дубраве («Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены»). За весь рассказ упоминание о дубраве встречается еще только однажды. После боя воины ищут Дмитрия. «Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву… Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова». То есть Дмитрия находят в дубраве по правую руку. Это наводит на размышление. Поскольку поле «велико и чисто», на нем не могло быть много дубрав, и если упоминается о лесе всего дважды, то не об одном и том же ли? Но тогда он располагался именно справа от русских войск! Соответственно, нанесенный оттуда удар Засадного полка приходится по левому флангу мамаевцев.

Между прочим, до появления Сказания вообще ни о каком Засадном полке речи не шло. Летописные повести его не знают. «Задонщина» говорит только о решающей атаке Владимира Серпуховского, но не о том, что он до тех пор он скрывался где-нибудь. Наконец, «Нариман тарихы» («Нарыг тарихы») повествует, что русская конница напала на занятых грабежом ордынцев. При этом там сказано: «…атаковала было барынджарских булгар Сабана Халджи». Но в собственном рассказе Сабана Халджи говорится, что «Халджа атаковал балынцев в составе левого крыла Мамаева войска». Да и «Джагфар тарихы» это подтверждает («В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков…»). По совокупности получается, что русская кавалерия напала именно на левый фланг противника, то есть стояла на правом фланге собственных войск.

Потом его переместили на левый фланг. Почему это сделал Татищев, непонятно. Может быть, потому, что классика военного дела требовала (со времен Эпаминонда, то есть Древней Греции) ставить резерв слева? Но для греков-то это было логично. Пеший воин в фаланге в левой руке держит щит, а в правой — копье. Стало быть, слева он закрыт, а справа открыт. Куда бить нужно? А если он развернется, чтобы прикрыть себя, то разрушит строй и откроет соседа. Что и требуется.

Для массы конницы это безразлично. Ведь там каждый крутится, как может. Так что ударный отряд конницы может располагаться, где угодно. Военный историк конца XIX в. Д. Ф. Масловский писал по этому поводу: «Место расположения общего резерва и теперь составляет вопрос особой важности… В решении этого вопроса — половина задачи начальника отряда и в настоящее время, а в эпоху Дмитрия Донского, когда нормальный боевой порядок только и видоизменялся, что расположением резерва, место Засадного полка составляло единственную почти его задачу…»^{254}

Так что мотивы Татищева остаются тайной. А потом все было просто. На поле, которое «нашел» Нечаев, по-другому Засадный полк было и не расположить. Слева были переправы через Дон. Их нужно было прикрывать? К тому же Нечаев прямо указывал, что Зеленая Дубрава (он почему-то решил, что это название, и за ним историки до сих пор продолжают так считать, хотя тексты не дают для этого никаких оснований) расположена в районе села Монастырщина. То есть у самого практически устья Непрядвы.

Кстати, о дубраве. Еще упомянутый Д. Ф. Масловский, побывавший на официальном Куликовом поле, чтобы составить себе представление о военных аспектах сражения, писал: «Так как дружина князя Владимира Андреевича состояла исключительно из конницы, которая в лесу действовать не может, а равно и при самом выходе из леса она должна расстроиться, то не правильнее ли считать, что Засадный полк был за рощей, а не в роще»^{255}. Конечно, правильно! Прятать конницу в лесу, откуда она должна выбраться, построиться, и только потом идти в атаку… При таком блестящем тактическом маневре внезапность (главное преимущество атакующего крупного кавалеристского соединения) будет полностью утрачена. Военачальники Мамая сто раз успели бы остановиться, перестроиться и встретить полк Боброка встречной атакой. И неизвестно, чем бы дело закончилось. Насколько я знаю, никто никогда не утверждал, что во встречном бою русские конники превосходили ордынцев.

Другое дело, если готовый к атаке полк обрушивается на врага сразу же, как только тот минует его расположение. Но при этом стоять он должен максимум за каким-нибудь холмом. Причем желательно, чтобы холм этот можно было обогнуть. Так и укрыт будешь, и атаковать можно без задержки. Можно еще спрятаться за рощей — не очень большой, чтобы ее хватило загородить скопление конницы от посторонних глаз, но и объехать было бы недолго.

Скорее всего, прав Масловский: Засадный полк так и стоял — за дубравой. Если, конечно, он вообще был. Напомню: до «Сказания о Мамаевом побоище» источники о нем не знают.

В Сказании говорится: «Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади». Именно после этого Боброк отдает приказ атаковать. Но раз южный ветер мог дуть в спину воинам Засадного полка, значит, они стояли лицом на север?

И, наконец, есть еще одно сообщение, касающееся Засадного полка, которое исследователи, опиравшиеся в своих реконструкциях на Сказание, игнорировали. А именно: «И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его». Это место отмечал Д. И. Иловайский, а следом за ним Д. Ф. Масловский. Потом о нем благополучно, насколько я знаю, надолго позабыли. И вполне понятно, почему. На традиционном «Куликовом поле» и при традиционной схеме построения Засадный полк никак вверх по Дону не отправишь. Русские-то при этом стоят к Дону боком. Потому и пришлось Иловайскому объявлять это место Сказания ошибкой.

Булгарские летописи, как мы помним, здесь ничем помочь не могут. Хотя в них русская конница явно находится севернее своей пехоты, но все равно трудно говорить о том, что ее расположение можно охарактеризовать, как «вверх по Дону». Для того чтобы такое расположение стало возможным, русские должны стоять вдоль Дона.

А был ли Владимир?

И, наконец, был ли в этом полку Владимир Серпуховский? Или засаду возглавлял Боброк? «Нариман тарихы» говорит, что не было Владимира Андреевича, а был только Волынец. Серпуховский же князь в другом месте воевал. Русские летописные повести ничего о роли Владимира не сообщают, но в Новгородской первой летописи и Распространенной летописной повести все же упомянуто, что он был на поле боя. В Кирилло-Белозерском списке «Задонщины» (напоминаю, очевидно, самом старом) говорится о том, что он вел к Дону сторожевые полки. Да еще в заглавии Владимир упомянут. И все. Но это совершенно не противоречит булгарским летописям. Как раз по ним Владимир Серпуховский и попадает на Дон раньше основных русских сил. А на поле битвы вполне может прийти вместе с частями Тохтамыша, подоспевшими в последний момент.

В остальных списках «Задонщины» он уже атакует Мамая, хотя эта атака и не описана как решающая исход битвы. Но… «Задонщина»-то пишется в подражание «Слову о полку Игореве», а Игорь Святославович идет на Дон вместе с братом. Так что возникает вопрос: насколько появление Владимира в качестве более активного участника сражения может быть обусловлено именно необходимостью следовать стилю Слова?

Наконец, Сказание. В нем вроде бы Владимир встречается на каждом шагу, так что у некоторых исследователей даже появляется впечатление, что произведение это было написано в окружении Владимира Андреевича.

Однако если присмотреться (что-то слишком часто мне приходится использовать этот зачин!), окажется, что роль Владимира какая-то пассивная. Ну, на самом деле — он вроде князь, брат Дмитрия, а решение об атаке Засадного полка принимает не он, а Боброк. «Видев же то князь Владимер Андреевичь падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: „Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!“ И рече Дмитрей: „Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть…“» Князю остается только молиться.

Так, может, это отражение того, что в реальности воеводой Засадного полка и был Дмитрий Волынский? А Владимира Серпуховского приплели позже?

И что же мы получаем, если признаем существование Засадного полка и достоверность сведений Сказания? Что русские войска стояли вдоль Дона, спиной к нему. Лишь тогда Засадный полк, отправленный вверх по реке, мог оказаться на правом фланге. Но… в этом случае в пределах традиционного Куликова поля (даже расширенного до пределов от Непрядвы до Мечи) воины Боброка не могли атаковать с юга на север. Чтобы и это было возможно, Дон должен в месте сражения течь с востока на запад. А знаете, где он так делает? В низовьях, после того как отворачивает от Волги к Азовскому морю. Как раз там, где должен был проходить Мамай, если он отступал от нынешнего Волгограда на юго-запад, к своим владениям, как это утверждают булгарские летописи. И где находились будто бы те самые донские казачьи городки, население которых преподнесло Дмитрию иконы, когда он проходил мимо них, направляясь домой после битвы.

Интересно, да? Может, на самом деле Куликовская битва и проходила в тех местах? Тогда дело было так. Для борьбы с Мамаем Тохтамыш (Тохта), законный хан, привлек войска из Великого Владимирского княжества. Части эти отправились воевать примерно в те же края, где когда-то в составе армии Тохты били Ногоя. И преграждали они Мамаю, разбитому на Волге, путь не на Русь, а в его собственный улус, в Таврию и Крым. Стояли на правом берегу Дона, спиной к реке. Это объясняет часть сведений Сказания, казачьей легенды о Донской иконе Божьей Матери и «Нариман тарихы», в традиционной версии представляющиеся нелогичными. Но совершенно не объясняет того, откуда тут взялись Непрядва и Меча. Полазил я по картам тех мест (Нижнего Дона), даже дореволюционным. Но ничего подходящего не нашел. А такая заманчивая выстраивается версия!

Если же полный набор сведений из Сказания не учитывать, получается, что от чего-то нужно отказываться. От чего? От расположения «Засадного полка» (беру в кавычки, так как, как мы видим, неизвестно, был ли он засадным или просто резервом) на правом фланге — трудно. Все-таки, в отличие от всего остального, этот факт подтверждает не только Сказание. А вот дальше… Достоверность известий о расположении полка Боброка вверх по Дону и о его наступлении на север абсолютно одинаковая — все строится на сведениях Сказания. А это, как мы уже могли убедиться, источник достаточно ненадежный. Хотя бы по причине позднего времени создания, наличия значительного числа очевидных ошибок и большой претенциозности. Выбирать же одно из двух недостоверных предположений…

У черта на куличках…

Но, может быть, у нас есть возможность уточнить этот вопрос за счет локализации места битвы? Так, как делали историки, привязавшиеся к нечаевскому Куликову полю. Правда, мы уже видели, что у них результат получился сомнительный: «Засадный полк» пришлось загонять на левый фланг, несмотря на то, что большинство сведений локализует его все же на правом. Но все же…

Посмотрим, что же мы знаем о поле боя. Для начала укажем еще на одно место в том же самом Сказании, которое опровергает «школьную» схему расположения войск. Это знаменитое «гадание Боброка». Ночью перед боем Дмитрий Волынский вывозит будто бы своего тезку Дмитрия Московского в чисто поле между расположением обоих войск и показывает ему приметы. И что же они видят?

«…Став посреди обоих плъков и обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик велми, а по левой же стране, аки горам играющим — гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающее».

Обратили внимание? Непрядва упомянута, когда речь идет о татарах. То есть она находится никак не за спиной русских! К ним-то Дмитрий разворачивается позже, и видит, что там «бысть тихость велика».

Понятно, что «гадание» — сугубо литературный прием. Однако же Непрядву в нем автор почему-то использует при описании расположения татарского стана. Кроме того, в некоторых вариантах Сказания «трупия же мертвых обапол реки Непрядни, идеже была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых». Традиционно считается, правда, что это удар «Засадного полка» загнал в Непрядву прорвавшихся татар. Но такая версия — именно версия, не подкрепленная свидетельствами документов. Так что вполне возможен и другой вариант: Непрядва была в тылу у татар, и их туда загнали, уже разбив и преследуя. Либо они стояли к реке левым флангом, и их трупы по обоим берегам реки — последствие удара «Засадного полка» не в тыл, а в лоб левому флангу Мамаева войска. В любом случае, местоположение русского войска с Непрядвой в источниках никак не связывается. Это про поле говорится, что оно было у устья Непрядвы, а не про позиции москвичей.

Где располагалось Куликово поле?

Что же касается самого поля, то под этим наименованием раньше фигурировало значительно большее пространство. К примеру: «Куликово поле, урочище, Тульской губернии, в Епифанском уезде, простирающееся от вершины рек Упы и Зуши к востоку даже до Дона и вмещающее в себя, кроме оных рек, множество других рек, вершины и все течение реки Непрядвы, со впадающими в нее речками»^{256}. Можно представить, что автор словаря опирался на упоминавшуюся выше «Книгу Большому Чертежу», словесное описание не дошедшей до нас карты России, составленной в 1627 г. в Разрядном приказе по распоряжению государя Михаила Федоровича. Причем карта эта опиралась на более старую. И интересовали ее составителей именно те сведения, которые связаны «с обороной юга от татар и с организацией сторожевой и станичной службы»^{257}. Поэтому, составлял он в первую очередь список «теми тремя дорогами рекам и колодезям, и на реках татарские перевозы и перелазы, которыми татаровя приходят на Русь»^{258}. Речь идет о Муравской, Изюмской и Калмиюсской дорогах.

Так вот, там говорится: «А Тула город каменной, стоит на реке на Упе, на левом берегу, а Упа река вытекла от Куликова поля с Муравского шляху»^{259}. В другом же списке перед словами «от Куликова поля» стоит «из Волово озера от верху речки Непрядвы, и реки Мечи, и реки Соловы, и Плавы от дороги»^{260}.

Читаем дальше. «А ниже Березуя версты с 4 с правые стороны пала речка Иста в Оку, а вытекла из Куликова поля от Пловы… А ниже Соловы верст с 6 и больше пала в Упу река Плова; а река Солова и река Плова вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля от Муравского шляху»^{261}.

То есть надо так понимать, что истоки Упы, так же как ее притоков Плавы и Соловы, и правого притока Оки — Исты, находятся в пределах Куликова поля. И там же расположены истоки реки Мечи.

Кроме этого, в книге сказано: «А ниже Мценска пала в Зушу речка Снежеть, а вытекла речка Снежеть из Куликова поля, из под Новосильские дороги, что лежит дорога с Ливен и из Новосили на старую Кропивну»^{262}. От истоков Снежеди же до истоков Мечи километров пятьдесят. А от Дона — все 120 км.

Кстати, я не ошибся, написав название реки через «д», а не «т». Тут классный пример того, как названия по карте кочуют. Потому что есть на нынешней карте и река Снежеть, через «т», как в книге, но впадает она в Десну. А река Снежедь через «д» в «Книге Большому Чертежу» тоже упоминается. Только там как раз она впадает в Десну («Карачев на реке на Снежеде. Снежедь под Брянском в Десну, от Карачева 60 верст»)^{263}. Просто за неполные четыре века две реки поменялись буквами в своих именах. А теперь представьте: находит современный исследователь сообщение о некоем событии, произошедшем на реке Снежедь, и доблестно начинает встраивать его в историю Рязанской земли. А оно-то было в Брянской! Ну, хорошо, тут «Книга Большому Чертежу» сохранилась. А если бы нет? Может, у нас и с Куликовым полем ничего не получается, потому что Непрядва и Меча на самом деле — не те?

Про Непрядву, кстати, «Книга Большому Чертежу» не говорит, что она расположена в пределах Куликова поля. Только в описании Дона говорится, что «ниже Епифани, с правые стороны верст с 5, пала речка Непрядва от Муравского шляху»^{264}. Правда, с тех же времен есть другие документы, в которых Непрядва с Куликовым полем связана. К примеру, в Писцовой книге Епифанского уезда 1627–1630 гг. написано: «В Себинском стану на Куликовом поле порозжие земли, что бывали в поместьях. Гавриловское поместье Вавилова жеребей пустоши Дикого поля на речке на Непрядве и на речке Буйце…»^{265}. В Межевой книге за те же годы: «Межа Куликову полю епифанцов разных помещиков и порозжих земель з диким полем»^{266}. Разграничивали земли князь Роман Болховский и подьячий Василий Бурцев. Межу они провели так: от верховьев ручьев (не указано, каких) к Непрядве, потом на другой берег реки, вверх по течению, назад, на левый берег и до реки Деготенки. Все, что справа, отводилось помещикам Шевыревской слободы, слева же оставались «дикое поле и дубравы государевы»^{267}.

В Писцовой книге за 1669 г. указаны границы создаваемого Богородицкого уезда: «Межа же города Богородицкого Куликову полю от первого урочища, от двух колодезей, что вышли из частого березника и впали в реку Непрядву. И от тех колодезей вниз рекою Непрядвою до реки Дону, а от устья реки Непрядвы вниз рекою Доном до лощины, что пониже Татинова броду и вверх лощиною на дуб, на нем грань. А с того дубу вверх по Куликову полю через Татинскую дорогу на березу, на ней грань. А с тое березу прямо на сухой осиновый колок. А с осинового колка через большую Татинскую дорогу и через речку Смолкою прямо лощиною межа дву верхов дуб кривой, на нем грань. А с того дуба через отвершок по Куликову полю березу, на ней грань, до орлово гнездо. А с тое березы подле Донковской дороги, что ездят с Буйца в Донков, на дуб развиловский, на нем грань»^{268}.

Это восточная граница. Причем начинается она, как мы видим, все же на левом берегу Непрядвы. И на юг идет по крайней мере до Смолки. На западе же граница уезда идет с реки Упы через верховье реки Мечи, Рогачевую дуброву, Суходол (Сухие Плоты) к верховьям реки Ситки (правый приток Непрядвы) и дальше — к Смолке. Таким образом, граница Богородицкого уезда практически совпадает с границами Куликова поля.

Наконец, в послушной грамоте Алексея Михайловича Тульскому Предтеченскому монастырю от 23 апреля 1675 г. говорится: «В Епифанский уезд в пустошь Дикое поле промеж Епифанского и Ефремовского уездов, что в Куликовых полях за речкою Непрядвою по обе стороны речки Ситенки»^{269}.

Южную границу еще можно уточнить. В этом помогают рукописные карты. На карте Епифанского уезда второй половины XVIII в. надпись «Куликово поле начинается у правого берега р. Сукромны, впадающей в Дон в 15 км выше устья Непрядвы, идет почти параллельно течению Дона и заканчивается за р. Рыхоткой, покрывая расстояние примерно 40 км»^{270}. На карте Донковского уезда примерно того же времени «к югу от р. Рыхотки имеется циркульная надпись: „Часть поля Куликова“»^{271}. Наконец, атлас Тульского наместничества 1727 г. указывает: «В здешнем уезде находится и известное по истории Куликово поле между реками Доном и Непрядвою в пятнадцати верстах от города; оно в окружности имеет около пятидесяти верст»^{272}.

Так что, как бы там ни было, а Куликово поле как минимум до начала XIX в. (словарь Щекатова — 1804 г.) обозначает обширное пространство, тянущееся более чем на 100 км с запада на восток и примерно на 40 км с севера на юг. То есть от Дона до Муравского шляха и от левобережья Непрядвы как минимум до Рыхотки, а то и до Мечи. Место битвы может быть в любой его точке.

Еще раз о Муравском шляхе

В свете этого наиболее реальной представляется следующая версия. Мамай двигался традиционным путем — тем, что назывался потом Муравским шляхом, и которым крымские татары еще не один век ходили на Русь. Для человека, владевшего в тот момент только Крымом и Причерноморьем, маршрут совершенно естественный.

А шлях этот вел, как указано в «Книге Большому Чертежу», мимо верховьев Красивой Мечи, в междуречье Упы и Соловы, и к переправе через Упу в районе Дедилова («А дорога Муравскои шлях лежит мимо Тулы, через засеку, в Щегловы ворота. И лазят татаровя выше Тулы верст с 8 реку Шат, а перелезши Шат и речку Шиварань, лазят реку Упу в Костомаров брод против Дедилова, от Тулы 20 верст»)^{273}. Кстати, в конце XVI в. русские в тех краях стражу держали постоянную. Вот что написано в «Государевой грамоте в Темников князю Еникееву о посылке сторожей на польскии сторожи и запись о посылке таких же грамот воеводам украинных городов, с приложением росписей сторожам»:

«8-я сторожа у Волово озера, а сторожем на ней стояти из Дедилова четырем человеком, а беречи им до верх Непряды на большую дорогу, которою дорогою царевич приходил до тех мест до коих мест пригоже, в которых местах присмотрят»^{274}. Волово озеро, как мы помним — это истоки Упы, которые располагаются как раз между истоками Мечи и Непрядвы. И, как видим, именно здесь ходили позже крымцы.

Место у Волово вообще очень удобно, чтобы именно здесь держать оборону, раз уж русские войска зашли южнее Оки. Ведь именно здесь истоки рек, текущих на восток и запад, находятся на минимальном расстоянии друг от друга. То есть Муравский шлях стиснут между Упой, с одной стороны, и Мечей и Непрядвой — с другой. Через долины же этих рек конницу особенно не погоняешь — они же лесом поросши были.

Первым, пожалуй, отметил это тульский краевед Виктор Шавырин. В своей книге «Муравский шлях» он пишет: «Единственная возможность решить вопрос: зачем Мамай забрел в глухой непроходимый угол между Доном и Непрядвой? — ответить, что он туда не заходил. Если так, то битва произошла в месте, которое никак не могла миновать Орда, а именно там, где водораздел стискивается с запада и с востока истоками Упы и Непрядвы. Т. е. к северу от села Красный холм Воловского района»^{275}.

Правда, он считал, что русские пришли к этому месту по левому берегу Непрядвы. И битва состоялась там, на левобережье. При этом Шавырин считал: московские войска шли западнее шляха, для того чтобы не столкнуться с передовыми отрядами Мамая. На деле нашим тоже по буеракам было особенно-то не пошататься, если их было много. Там же еще и обоз есть, возы, которым тем более через заболоченные и заросшие лощины и долины речек не пройти.

Так не заняли ли русские войска позицию восточнее Муравского шляха, уже пройдя Волово? Тем более, это позволяло им прикрыть сразу и вторую дорогу, ведущую через Куликово поле, так называемую Дрысенскую. Предполагают, что она соединяла Ногайский и Муравский шляхи. Как мы помним, первым пользовались в основном татары, идущие с Волги, вторым — крымцы. Но в принципе никто им не мешал перекочевывать с одной на другую. И Дрысенскую дорогу (и идущую тут же Турмышевскую) русские в XVI в. тоже охраняли:

«11-я сторожа на Мечи у Турмышскаго броду; а сторожем на ней быти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, по два человека из города; а беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст;

12-я сторожа на той же Мечи меж Зеленкова и Семенцова броду на пятнадцати верстах; а сторожем на ней стояти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, из города по два человека;

13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст; а сторожем на ней стояти из одного Донкова четырем человекам;

14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст; а стояти сторожем из одного Донкова трем человекам»^{276}.

Вот и представьте: русские выходят к Волово и узнают, что Орда — за Мечей. Но куда она пойдет дальше и каким путем? Самое логичное — зайти на Куликово поле в верховьях Мечи и Непрядвы и встать там. Где бы враг ни пошел, всюду его можно перехватить.

Мамай при такой ситуации не мог оставить русских в стороне, потому как это давало им возможность ударить ему в тыл. Он должен был войти в междуречье Непрядвы и Мечи. Причем двигаясь с северо-запада. Тогда-то как раз Непрядва оказывалась слева от ордынцев. Больше того, она могла оказаться и за спиной. Если посмотреть на карту верховьев Упы, Мечи и Непрядвы, нетрудно заметить, что войти на Куликово поле можно только из района Волово. Так что наступающий будет двигаться именно с севера-северо-запада. При этом у русских вполне нашлось бы даже и сегодня, куда конницу запрятать. Взгляните, к примеру, туда, где на карте пос. Куприн.

Там и до сих пор у оврага, образуемого небольшим притоком Непрядвы, лески обозначены. Кстати, как раз на правом фланге русского воинства. Поставь туда конницу, и как прекрасно она ударит в тыл противнику, прорывающемуся в узкий проход между двумя оврагами! При этом много шансов, что заранее противник ее там не обнаружит. Ведь ему туда просто не для чего будет соваться. С той стороны же русских не обойдешь, раз там овраг с речкой. Правда, такая атака будет вестись не в северном направлении, так что требованию «духа южну» версия все равно не удовлетворяет. Да и до Дону далековато.

Зато становится очевидным, почему Дмитрий из Коломны на запад забирался. Для многих исследователей это представлялось загадкой. «Почему Дмитрий отказался от переправы через Оку около Коломны и предпочел совершить кружное движение примерно на 60 километров в сторону от Коломны, вблизи устья Лопасни?» — удивлялся полковник А. А. Строков^{277}. И предполагал (о чем я писал выше, в главе, посвященной разбору источников), что московский князь пытался обойти владения Олега Рязанского. Было время, и я склонялся к этому же объяснению. Тем более что границы Рязанского княжества для той поры точно не определены, и, вполне возможно, Дмитрий земли Олега Ивановича на самом деле обошел.

Но теперь становится ясным, что никаких надуманных объяснений и не требуется. Просто, очевидно, Дмитрий шел перекрывать Муравский шлях, по которому и должен был наступать Мамай.

А что касается местоположения полка Боброка… Ну, это же я просто первую попавшуюся версию выдвинул, которая в глаза бросается. Можно резерв было спрятать и где-нибудь у речки Филипповки, к примеру, не перед, а за правым флангом. Тогда это будет именно резерв, а не засада. Засаду вообще бессмысленно ставить за расположением собственных войск. Это же нужно заранее планировать, что именно здесь враг и прорвет оборону. А если бы он сделал это не на левом, а на правом фланге (при традиционной схеме построения и традиционном месте)? Или Дмитрий проявил высшую полководческую мудрость и специально поставил на левом фланге самые слабые части, чтобы заманить противника? Кстати, даже как-то странно, что никому не пришло на ум объявить московского князя достойным наследником мудрости Ганнибала. Тот, если помните, специально поставил под Каннами слабый центр и сильные фланги, чтобы окружить римлян.

Но никто о полководческом таланте Дмитрия Ивановича как-то не говорит. Видимо, не знали за ним такой «слабости». Да нет, конечно, это был не засадный, а резервный полк. Просто русские сперва перемололи основную массу противника, втянули в бой все его силы, а потом свежая конница атаковала. Это же азы военной тактики!

У Старого Донкова

Сразу скажу: у меня нет стопроцентных доказательств, что битва была именно в верховьях Непрядвы. Думаю, при таком ограниченном наборе источников, который имеется в распоряжении историков, можно найти еще не одно такое место. Я просто указываю на наиболее вероятный вариант, соответствующий максимальному количеству данных.

Есть еще гипотеза А. Ю. Низовского и П. Ю. Черносвитова^{278}, что сражение было в излучине Дона у речки Рыхотки. Основания у этой версии достаточно неплохие. Причем те, которых сами авторы почему-то не указывали. Дело в том, что, по «Книге Большому Чертежу» южнее устья Рыхотки располагался брод через Дон. Вот что там написано: «А по правой стороне Дону ниже Нижних Табалов, пала в Дон речка Рыхоть, от Табалов верст с 5. А с Нагаискои стороны, против Рыхоти, пала в Дон речка Поники; а ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод. А ниже того 18 верст, с правой стороны, пала в Дон речка Вязовка. А на усть Вязовки, с Крымской стороны, поставлен город новой Донков перенесен с старого места 20 верст»^{279}. Ни про какой брод выше по Дону в описи ничего не говорится. Татинский брод, который обычно считают местом переправы русских, упомянут только в писцовых книгах. Что, кстати, может вполне свидетельствовать: он имел скорее местное значение, и значительных сил через него переправить было нельзя. Старо-Данковское же городище раскопано у нынешнего села Стрешнева. Стало быть, переправившись там, русские войска окажутся как раз в излучине Дона между нынешними селами Бегичево (интересное название, да, это не в честь того Бегича, который бит на Воже?) и Полибино.

Если Мамай шел Турмышской дорогой, то он как раз сюда и должен был выйти. Потому что, если судить по росписи стражей, в междуречье Мечи и Вязовки Дрысенская и Турмышская дороги перекрещивались. Дрысенская пересекала Мечу ближе к Дону, чем Турмышская («беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст»). Но уже при переправе через Вязовку ситуация менялась. Роспись указывает: «13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст… 14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст». То есть от расположенного в устье Вязовни нового Донкова до Турмышевской дороги на восемь верст ближе, чем до Дрысенской. Похоже на то, что Дрысенская шла с юго-востока на северо-запад (то есть, вероятно, именно соединяла Ногайский шлях с Муравским), а Турмышская вела с юго-запада на северо-восток. Доказательств у меня нет, но логично было бы предположить, что шла она к старому Донкову, к броду.

Кстати, Низовский и Черносвитов считают: на месте нынешнего Данкова тогда был город Чур-Михайлов. Название это всплывает в Сказании, где есть видение некого Фомы Кацыбея, поставленного великим князем на стражу на реке Чуре Михайлове: «Мужь некiй, именемъ Фома Кацыбей… поставленъ бысть стражемъ отъ великого князя на реце на Чюре Михайлове на крепкой страже от Татаръ»^{280}. Есть это же название и в «Задонщине» («У Дона великого стоят татарове поганыи цар Мамай на реце Мечне, межи Чуровым и Михайловым»), но только в Синодальном списке XVII в. И если учесть, что автор списка считал Чур-Михайлов расположенным на Мече, да еще и делил его на два различных объекта, нетрудно предположить тут как раз обратное заимствование из Сказания, причем, совершенно неправильно понятое.

Что город Чур-Михайлов существовал и располагался в районе верхнего Дона, подтверждает «Хождение Пимена в Царьград». Описывая путешествие митрополита (который, как мы помним, самовольно взобрался на это место, а потому, чувствуя себя неуверенно, аж трижды ездил к патриарху), совершенное в 1389 г., неизвестный автор пишет: «В четверток же приидохом к реце к Дону и спустихом суды на реку на Дон. И в вторый день приидохом до Чюр Михайловых, сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и град был бяше».

Обращаю ваше внимание: город там был. То есть в 1389 г. его уже не существовало. Причем исчез он явно уже приличное время, поскольку автор «путевых заметок» сообщает: город был некогда. То есть, в соответствии с правилами русского языка, неизвестно когда. Если так, ничего удивительного, что авторы Сказания в XVI в. не очень знали, что это такое. И уж тем более этого не знали те, кто еще через век писали Синодальный список «Задонщины». С другой стороны, в конце XVI в. на Вязовке стояла стража. Для автора той поры вполне логично было предположить, что и во времена Дмитрия она располагалась там же.

Местность между Вязовкой и Рыхоткой позволяет расположить резерв за правым флангом, вверх по Дону. Особенно если сдвинуть место расположения войск южнее Полибино. А как раз у этого села, если верить карте, и сегодня есть лесной массив.

Кстати, обращу ваше внимание на еще один момент, связанный с путешествием Пимена. Через восемь лет после Куликовской битвы русский митрополит поплывет вроде бы мимо ее места. И что? Логично бы было предположить, что он остановится здесь и службу отслужит. Но вроде этого не происходит. Лишь только позже, когда караван уже дошел до Чур-Михайлова, «помолились, поцеловали крест, и с радостью и умилением проводили нас епископы, и архимандриты, и игумены, и священники, и иноки, и бояре великого князя Олега Ивановича, поцеловались все святым целованием, и отсюда провожающие возвратились восвояси». При большом желании можно, конечно, считать, что это и есть молитва на поле боя (тогда оно именно у Старого Донкова). Но все же скорее митрополит и его люди просто помолились перед началом путешествия по воде. Тем более они расставались тут с сопроваждающими.

Другие версии

В свое время я предполагал, что сражение шло между реками Смолка и Курца, и русские стояли спиной к Дону. Это как раз там, где расположен Красный холм, на котором будто бы стоял Мамай (хотя, как мы видели, свой Красный холм есть и у Волово).

Я допускал, что Мамай шел по Турмышской дороге к бродам через Дон (тем самым, которыми переправились русские), а Дмитрий поставил свои войска сбоку. С одной стороны, противник не мог их пройти, чтобы не оставлять в тылу. С другой — Дон за спиной придавал русским уверенность, что их не обойдут. Потому что расположение войск невдалеке от бродов порождало опосение, что кто-нибудь ударит в спину.

При расположении русских войск спиной к Дону вполне можно было найти место и для сведений о размещении полка Боброка вверх по Дону. Только с проклятым южным ветром в спину никак не удавалось справиться.

Но при этом оставался не решенным один из самых серьезных вопросов: как ко всему этому привязать Красивую Мечу? Ведь она фигурирует уже в Краткой повести. До этой реки русские преследуют разбитых мамаевцев. Но Меча от традиционного поля боя расположена в полусотне километров. От предлагавшегося мной двадцать лет назад места у Курцы — немногим меньше. Это что же, после трех часов жестокого боя — а даже ранние источники, типа Новгородской первой, говорят о длительном сражении («и бысть брань на долгъ час зело») — русские воины нашли силы еще и на преследование? Ну, они-то, может, и нашли бы, но их кони… По определению академика Рыбакова, день конного пути с использованием сменной лошади («о дву конь») позволял покрыть 70–80 километров. Исходя их этого, определялось расстояние между двумя почтовыми станциями при ямской гоньбе. Так что явно нереально. Почему, думается мне, Татищев и перенес само сражение на Мечу («И бысть тяшчайший бой у реки Мечи»). Все-таки в его времена люди еще понимали, что лошадь — это не автомобиль. Я тоже в ранние годы этого не осознавал. А большинство историков, похоже, так и не научились считать.

Вот от места в верховьях Непрядвы до Мечи (а тем более до ее притоков) как раз недалеко, километров десять — пятнадцать. На такое расстояние преследовать противника после боя еще можно.

Булгарские источники перемещают битву к Мече, располагая поле между Мечей, ее притоком Птанью и Вязовкой. Это решает вопрос о преследовании. И конницу там можно расположить справа (правда, не вверх по Дону), и удар наносить на север. Но чтобы притянуть сюда Непрядву, приходится изобретать историю, что раньше Непрядвой называлась Вязовка. В принципе переименование вполне могло быть. Я же рассказал вам про Снежеть и Снежедь. Но переименование Непрядвы ничем, кроме самих болгарских источников, не подтверждено. Да и там оно, честно говоря, сомнительно. Ведь, как утверждают Бегунов и Нурутдинов, Дмитрий Иванович переименовал Каенсу (Березовую речку) в Нимрад после сражения, когда бывшей речке Нимрад (по-булгарски «Полувода», т. е. река с невкусной водой), расположенной на поле битвы у Мечи, дал имя Перехвал, похоронив там славных русских пехотинцев^{281}. Но в этом нет ровным счетом никакого смысла. Превратить Нимрад в Перехвал — это запросто (хотя у Перехвала смысл-то какой-то насмешливый: перехвалили, мол). Но зачем нужно старое название переносить на новую реку? Чтобы запутать будущих историков?

Тем более, название Непрядва с Нимрадом совершенно несозвучно. И значение — тоже. По этимологическому словарю Макса Фасмера, Непрядва — не прыгающая, не текущая, т. е. медленная река. Происходит от «Непреды, род. п. — дъве от предати „прыгать“, предъ „течение“ (см. пряда?ть, пруд)… Ср. пряду?н „водопад“». Прошу прощение за традиционную замену «ятя» на «е». С «ятем» было бы еще понятнее, так как эта буква вполне могла при произношении в «я» превращаться. К примеру, я уже писал, что Рязань писалась в различных летописях и через «я», и через «ять» (а иногда и через «е»). Так что русское название имеет четкую этимологию, никак не связанную с невкусностью ее воды. Относительно Красивой Мечи — Кызыл Мичи (Красивый Дубняк) можно допустить изменение названия по созвучию. Тем более, нормальной русской этимологии нет. Есть только удмуртское «мечь» — крутой, но что-то я не слышал, чтобы удмурты жили на Дону. А вот относительно Непрядвы нужно признать сведения «Нариман тарихы» крайне сомнительными.

Есть еще версия К. П. Флоренского и В. А. Кучкина о том, что битва проходила на левом берегу Непрядвы^{282}.

Строится она на основании тех документов, в соответствии с которыми тела татарские после сражения лежали по обоим берегам Непрядвы (Лицевой свод Сказания). И на том, что на карте Епифанского уезда в 1785 г. на правобережье Непрядвы аж до Смолки никакого леса нет, а на левом берегу имеется. Вот только Лицевой свод — это XVI в., а карта — XVIII. Так что доказать на их основе что-то относящееся к XIV тяжеленько.

По балкам и дубравам

У всех перечисленных версий, какие бы у них ни были слабости, все же есть очевидное преимущество перед официальной. Они имеют подтверждение в целом ряде источников. Официальная же версия базируется фактически только на одном факте: битва была у устья Непрядвы. Все остальное — чистые домыслы. Причем, используя, к примеру, татищевскую версию построения войск, поздние исследователи «не замечают» его рассказа о том, что битва продолжалась длительное время после атаки «Засадного полка». И что велась она на берегу Мечи.

И все же глянем, что там, на традиционном месте.

Выясняется очень любопытная картина. Стараниями экспедиции (нужно отдать им должное) были проведены подробнейшие исследования почвы и содержащихся в ней органических следов. В результате выяснили, где росли в то время леса, а где их не было.

Начать с того, что, по утверждению Н. А. Хотинского, «изучение… балок Куликова поля показало, что за последние тысячелетия форма их почти не изменилась…»^{283}. Это нужно запомнить. Значит, если мы в настоящее время находим в каком-нибудь месте овраг или долину реки, стало быть, и в интересующее нас время они там были. «Все эти исследования показывают, что рельеф Поля во время битвы был примерно таким же, как и теперь»^{284}. Больше того, в соответствии с теми же исследованиями, «во время сражения глубина балок была ниже 2,5 м от современной дневной поверхности; многие балки были увлажнены и даже заболочены»^{285}.

Далее, А. Л. Александровский составил карту распределения почв в этом месте. Хотинский пишет, что с помошью этой карты можно утверждать: «Куликовская битва могла происходить только на правобережье Непрядвы, где степь преобладала»^{286}. Это тоже важно, поскольку делает совершенно невероятной версию Кучкина относительно сражения на левобережье Непрядвы в ее устье. И ставит под сомнение версию Шавырина. Впрочем, относительно последнего — не факт. Почвенные карты все время печатают только для низовий Непрядвы, хотя, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, сделаны-то они для значительно большей территории.

Теперь посмотрим на карту традиционного Куликова поля времен его максимального облесения.

Что мы видим? На левом берегу лесов много. Но и на правом их тоже достаточно. Главное, поле здесь все изрезано балками. И балки эти все были заросшими лесом. Свободного пространства и тут мало. Причем в традиционном месте, между Смолкой и Нижним Дубиком, — дела совсем плохи. Здесь балки практически смыкаются, оставляя только маленькие проходы, которые в случае чего легко блокируются даже небольшими силами. Относительно приличное место — только в западном углу, у поворота Непрядвы. Или между Смолкой и Курцой. Но все равно, для нормальных боевых действий это очень маленькие пятачки. «Водоразделы… рассечены густой сетью балок, которые скорее всего, были облесены. Поэтому участки водораздела, которые могли служить местом проведения битвы, оказываются небольшими по площади (ширина 2–3 км)», — пишет Александровский^{287}.

1 — леса на склонах балок и речных долин (серые лесные и в отдельных случаях дерново-подзолистые почвы); 2 — водораздельные дубравы (темно-серые лесные почвы, а также проградированные черноземы и темно-серые лесные почвы в комплексе с черноземами перерытыми); 3 — места облесения поймы; 4 — черноземная степь

Те, кто продолжают утверждать, что битва была здесь, заставляют конницу доблестно скакать по балкам. Александровский же, чтобы хоть как-то спасит традиционную версию, вынужден отметить, что «это может служить основанием для корректировки масштабов самой битвы»^{288}. Именно отсюда на самом деле и растут ноги у новой версии господ Гоняного и компании: в сражении участвовали 10–15 тыс. человек. Больше, на самом деле, здесь не разместить. На самом деле и 15 тыс. — тоже. Это явно не поле для боя.

Хочется еще сказать о переправе через Дон, о тех самых Татинских бродах. Обратите внимание: по Дону, и выше, и ниже слияния с Непрядвой, отмечены пойменные леса. К тому же правый берег обеих рек в этом месте высокий, 5–6 метров^{289}. А левый — низкий. Причем в это время климат был более влажный, так что, вполне вероятно, пойма была мокрой. Так что, получается, Дмитрий повел свои войска на низкий и мокрый берег Дона, чтобы после переправлять их через залитую пойму и заставлять карабкаться на косогор. Ну, очень логичное решение!

Интересно, что руководство Верхне-Донской экспедиции само, судя по всему, понимает: ищут они не там. Не зря же М. П. Гоняный в одном из своих интервью сказал: «Куликово поле примыкает к такой уникальной географической территории, как Муравский шлях. Дело в том, что это степной язык, безлесный, заросший ковылем, достаточно ровный, проходящий в верховьях реки Красивая Меча, Плава, Солова, Упа, Осетр, и достигающий практически современного Зарайска. Этот степной клин был очень удобен конному воинству и тем табунам, которые любого кочевника всегда сопровождали. Коня накормить запасами крестьянских хозяйств, когда в табуне тысячи лошадей, невозможно… И Мамай ничего не выдумывал, он шел проторенной дорогой, которая была известна его предкам»^{290}.

Конечно, когда результаты археологических сезонов такие… Гоняный говорит: «Буквально год назад (интервью давалось в 2002 г. — Примеч. авт.) нам повезло. Мы в самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте, на участке между верховьями балки Рыбий Верх и отрогом речки Смолки, где в древности было 400–500 метров безлесной территории, нашли бесспорную находку — железную пластину от пластинчатого доспеха, пластины которого не клепались между собой, а связывались ремнями»^{291}. На следующий год в 13 метрах от этой пластины нашли обрывок кольчуги. И рядом с этими двумя находками — подпружную железную пряжку, которой крепилась упряжь всадника. «Нахождение трех вещей друг от друга в 15 метрах — это, на мой взгляд, реальные свидетельства о том, что мы на месте какого-то военного столкновения… По нашим предположениям, именно на этом самом узком месте и происходили первые сшибки конных воинов. Они налетели друг на друга, стукнулись, и отскочили в стороны. А потом русские, находясь на участке северо-западнее от этого узкого рукава, могли немножко отступить к основной массе войск… Чуть северо-восточнее располагался массив Зеленой Дубравы… В районе Зеленой Дубравы нами обнаружены два бесспорных железных боевых наконечника стрел, в районе Хворостянки обнаружен еще один наконечник, обломок лезвия с саблей и фрагмент лезвия боевого топорика. Это может указывать на то, что сражение происходило и чуть южнее того участка, где мы работали в этом и прошлом году. С другой стороны, сражаться могли и не сплошной беспорядочной массой. Скорее всего, были какие-то локальные схватки»^{292}.

Вот так! Найдут три детали доспехов — и вывод готов! Неважно, что в этом месте испокон веку люди жили. Что сами исследователи обнаружили в этих краях массу следов бывших поселений, в том числе XIII–XIV вв. А позже здесь постоянно происходили столкновения русской стражи с татарами. Раз есть пластина от доспеха — значит, здесь была Куликовская битва!

Вообще-то есть такая прелюбопытнейшая книженция: «Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле». Подготовила ее как раз Верхне-Донская экспедиция. Вышла книжка в 2008 г. Это не что иное, как каталог находок на Куликовом поле за все время работы на нем. Тех, естественно, которые сохранились и их можно пощупать.

Ну так вот: в этом каталоге указано целых… 34 находки, которые можно было бы связать с военными действиями на традиционной территории, то есть в среднем чуть больше одной на сезон!

Так вот, там каждая находка описана. И если мы внимательнее приглядимся, то обнаружим интересные вещи. Во-первых, из 34 находок семь (20–26) относятся к более позднему периоду, XV–XVII вв. Это те, которые обнаружил в 80-х гг. XIX в. Н. И. Троицкий. Они-то явно никакого отношения к Куликовской битве не имеют. А имеют, скорее всего, к вот этой операции:

«О Крымских Татарех. Того же месяца 16 день приходили на Рязанские места многие люди Крымские Ишьмагмет-мурза да Битяк-мурза Адрахманов и иные многие мурзы и пришли к Николе к Заразскому. И великого князя воеводы князь Петр княже Данилов сын Пронского против Крымских людей вышли и с ними ся видели и языки у них поимали. И Крымские люди от того дрогнули, пошли из великого князя Украины вон, воевав Рязанские места. И воеводы великого князя по государьскому велению многих изо многих мест ходили: с Резани князь Семен Иванович Микулинской Пунков, от Николы князь Петр Пронской, с Тулы князь Петр Куракин, с Сенкина перевозу князь Михаило да князь Александро Воротынские, из Серпухова князь Юрий Темкин, и иные многие воеводы за ними ходили до Дону. И дошли сторожи Татарских сторожей и на Куликовом поле, и многих Татарских сторожей великого князя сторожи побили, а иных переимали, а иные поутекали. И весть татарам от тех утеклецов учинилося. И Крымские татарове пошли борзо, и воеводы великого князя дошед до Мечи, а их не сошли, оттоле воротились и пришед к великому князю все Бог дал здравы»^{293}.

Это август 1542 г., то есть середина XVI в. А поскольку среди находок есть кольчуга XVI–XVII вв., предположение об отнесении всего этого комплекса к 1542 г. представляется очень вероятным.

Интересно отметить: из других находок, время бытования которых охватывает и XVI в., один наконечник стрелы (№ 2) обнаружен тоже неподалеку от Монастырщины, наконечник копья (№ 13) — вообще на левом берегу Дона у речки Себинки, место обнаружения еще одного (№ 27) не известно. И лишь наконечник стрелы № 3 найден значительно южнее, у Самохваловки. Так что все эти находки сделаны вне той местности, которую представителши Верхне-Донской экспедиции считают основным местом Куликовского боя. Зато вполне могут быть соотнесены с местом находок изделий XVI в., что делает вероятным отнесение их также к 1542 г.

Впрочем, относительно наконечника с Себинки сами авторы каталога признают, что он скорее похож на гарпун, то есть орудие промысловое^{294}. И встречаются аналогичные наконечники в русских городищах и селищах только с XVI в. Относительно же двух упомянутых наконечников стрел те же авторы пишут, что «для всей территории Московской Руси данный тип начиная с конца XV в. становится доминирующим»^{295}. И выделяют их в отдельную группу находок, не связывая с Куликовской битвой.

Условные обозначения:

1. Зона распространения находок XIV в. на Куликовом поле по М. В. Фехнер.

2. Зона находок предметов вооружения XIII–XIV вв. По данным археологии.

3. Реконструированные лесные массивы на территории Куликова поля.

По данным М. П. Гласко.

4. Зона работ по реконструкции ландшафта.

5. Месторасположение находок.

Номера соответствуют перечню в таблице 4

Относительно же оставшихся 23 находок нужно не забывать, что часть из них с одинаковым успехом может быть отнесена не к предметам вооружения, а к охотничьему снаряжению. Взять хотя бы наконечники копья № 12 и 14. О них в каталоге четко сказано, что «более крупные наконечники копий этого типа относятся к так называемым рогатинам»^{296}. Рогатина же, как хорошо известно, использовалась как для боя, так и для охоты на крупного зверя. Кстати, и найдены наконечники этих рогатин были у Хворостянки и Верхнего Дубика, южнее все того же «основного места битвы».

1 — найдена у д. Самохваловки; 2 — уч. 22, кв. 45; 3 — там же, кв. 26; 4 — Там же, кв. 45

Тем более непонятна настойчивость, с которой в перечень военного снаряжения записывают булавку и кресало. Есть еще несколько находок (обратите внимание, где в каталоге стоят знаки вопроса), относительно которых исследователи не могут на самом деле сказать, что это такое. Но поскольку им очень хочется, чтобы это были следы Куликовской битвы, они пишут в книге что-то типа: «Очень осторожно данное изделие может быть интерпретировано как наносник шлема»^{297}.

При этом время бытования аналогичных предметов XII — первая половина XV в. Стало быть, и попасть в землю они могли в любое время в течение трех с половиной сотен лет. Тем более что, по наблюдениям самих же исследователей, русские селения в этих краях были по крайней мере середины XIV в.!

Остальные вещи (а таких, за вычетом точно не относящихся ко времени Куликовской битвы и сомнительных, остается максимум 13) имеют такой же, а то и еще более широкий временной диапазон. При этом достаточно определенно к вооружению профессионального воина можно отнести, как оказывается, только два наконечника копья «бронебойного» типа (длинный и достаточно узкий треугольник, мощная втулка для крепления). Про эти наконечники авторы каталога говорят, что «перед нами одна из ярких находок оружия на Куликовом поле, которая могла быть связана с битвой»^{298}. То же относится к наконечнику сулицы (метательного копья), числящемуся под номером восемнадцать. А также упоминавшиеся в интервью Гоняного пластина от панцирного доспеха и несколько звеньев кольчуги. Иногда эти находки подаются как части доспехов русского (пластина) и татарского (кольчуга) воинов, павших рядом. На деле же, как следует из описания в каталоге, это не совсем так. Да, колечки кольчуги изготовлены из сплава меди и цинка (т. н. двойной латуни). Такой сплав широко использовался ордынцами. Однако с XIII в. его стали применять и на Руси. Больше того, цинкосодержащий сплав встречается в изделиях верхнедонских селищ XIII–XIV вв.^{299} Так что обе детали вполне могут быть частью снаряжения русского воина. Как раз никаких характерных татарских следов в каталоге не отмечено. Разве что один из наконечников стрел (№ 19), так называемой шатровидной формы, скорее ассоциируется у специалистов с кочевническим миром. Надо признать: столь малое представительство татарских вещей выглядит странно.

Что же касается территориальной группировки находок… Да, в перечне указано 15 вещей, обнаруженных в пределах так называемого участка № 22. Причем шесть из них найдены на еще более мелком по размерам участке у балки Верходуб. Посмотрите на карте, он расположен в верхнем правом углу участка.

Именно об этом месте говорит в своем интервью Гоняный, как о «самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте». Именно тут, как предполагается, были первые стычки.

Вроде бы логично, раз тут такая концентрация находок. Но так думаешь только до тех пор, пока не ознакомишься с тем, как шли исследования.

А было это так. К 600-летию битвы «были пройдены… пешие маршруты в районе дд. Хворостянка, Моховое, с. Монастырщина»^{300}. С миноискателем исследовали долину реки Смолка и урочище Зеленая Дубрава. Ничего практически не нашли. Во второй половине 90-х гг. опять попытались использовать миноискатели. «На начальном этапе исследований отдельные операторы работали в индивидуальном свободном поиске (Участки 1–4, 6, 12)»^{301}.

Потом стали обследовать участки так: семь человек двигались фронтом, охватывая полосу шириной 35–50 м. Таким образом исследовали верховья балки Рыбий Верх и район Хворостянки. Результаты: пять наконечников стрел и обломок топора.

Условные обозначения:

1. Зона распространения находок XIV в. на Куликовом поле по М. В. Фехнер.

2. Реконструированные лесные массивы на территории Куликова поля.

3. Поисковые участки Верхне-Донской археологической экспедиции.

4. Поисковый участок военно-исторического отряда ВДАЭ.

Но вот в 2000 г. обнаружили у балки Верходуб панцирную пластину. Поскольку здесь, по реконструкции специалистов, был безлесный участок около полукилометра по фронту, решили тут и искать. И лет пять внимательнейшим образом это место прочесывали^{302}.

Надеюсь, теперь понятно, почему тут больше всего находок? Если априори для себя решить, что битва была здесь, и только здесь, и копать, обязательно что-то найдешь. А потом можешь с чистой совестью утверждать, что «скопление находок свидетельствует в пользу локализации в данном месте битвы».

На самом деле интересно другое. На участке № 22 внимательнейшим образом искали пять лет и нашли полтора десятка предметов. У Монастырщины во времена Троицкого никто специальных раскопок не производил, однако семь находок XVI в. есть. А ведь в 1542 г. столкнулись всего только сторожевые отряды русских и татар! И при этом, можно считать, осталось больше следов, чем от Мамаева побоища?! Понятно желание сотрудников Верхне-Донской экспедиции представить Куликовскую битву в виде столкновения небольших конных отрядов.

Между прочим, обратите внимание на то, где расположена знаменитая Зеленая Дубрава. На карте участка № 22 она есть, в правом верхнем углу карты. Как вы думаете, если столкновения шли там, где расположен этот злосчастный участок, в какой тыл каким татарам могли ударить русские конники, располагавшиеся за этой балкой? Если татары прорвали левый фланг и шли к Татинским бродам, они должны были как раз в лоб этой «засаде» выйти!

В пух и прах

А про братские могилы — даже не смешно! Поскольку ничего не нашли, исследователи стали утверждать: убитых было всего 2–3 тысячи, «не столь великое количество людей, чтобы их не закопать на сельском кладбище»^{303}.

Это одна точка зрения. Вторая — еще фантастичнее. В 2000 г. группа энтузиастов Фонда подводных археологических исследований им В. Д. Блаватского и Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн РАН договорилась с дирекцией музея-заповедника «Куликово поле» о том, что им дадут возможность опробовать на поле георадар «Лоза». Георадар — это такой радиолокатор для исследования земли. Принцип тот же, только импульсы идут не в воздух, а в почву. И показывают, есть ли там какие-нибудь пустоты или, наоборот, уплотнения. Надо сказать, подобные попытки предпринимались уже неоднократно, но к успехам не приводили.

Группа кандидата физико-математических наук Владимира Копейкина начала с южной части поля от деревни Хворостянка. При этом, как признают сами участники, точного представления, как должен выглядеть «радиообраз» захоронения, у них не было. «„В 2004–2005 годах в северной части Куликова поля (примерно в центральной ее части) был обнаружен объект, похожий на большую погребенную траншею, направленную с юга на север. Результаты раскопок в нескольких местах не выявили признаков захоронения (в традиционном представлении). Запомнился необычный белесый цвет грунта внутри предполагаемой траншеи и частые белые вкрапления, подобные манным крупинкам“, — пишут участники группы в своем докладе»^{304}.

В 2006 г. подошла очередь западной части Куликова поля. До весны того года эта местность регулярно засаживалась сельскохозяйственными культурами и по этой причине не обследовалась учеными. Теперь она была передана музею. «Мы давно стремились посмотреть поля, расположенные на расстоянии 300–500 метров перед линией обороны русских войск (в соответствии с общепринятой схемой Куликовской битвы), — пишут исследователи. — Первые георадарные сечения выявили объекты (близкие к прямоугольной форме) расположенные по направлению восток-запад в среднем через 100 метров. Всего таких объектов в северо-западной части поля было обнаружено шесть»^{305}.

Что нашли в этих траншеях? Первый осмотр раскопок не выявил признаков захоронения. Не были обнаружены четкие границы погребения, отсутствовали кости, другие предметы, которые могли попасть в захоронение (остатки оружия, одежды).

В общем, никаких оснований считать это могилами не было. Но… исследователям, видимо, очень хотелось. Поэтому их внимание привлек белесый оттенок грунта на стенках раскопа, очень похожий на тот, что был найден парой лет раньше.

«Ширина белесых пятен (в направлении С-Ю) составляла примерно 2 метра, нижняя граница зоны белесого грунта — 150–160 см. Выделенная зона грунта резко отличалась по плотности. В грунт, окружающий пятно, сложно было воткнуть даже острие ножа. В зоне пятна нож легко входил в грунт… Пробы грунта с Куликова поля были переданы в отдел судебно-медицинской идентификации личности Российского центра судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения РФ. Группа экспертов под руководством профессора В. Н. Звягина провела анализ проб грунта»^{306}.

Эксперты сказали: белесый грунт — это прах, подобный тому, который обнаруживается в захоронениях с полным разрушением плоти, включая костную ткань! Ох, как обрадовались исследователи! И тут же заявили: найденные с помощью радиолокатора «Лоза» объекты являются захоронениями наших предков, погибших в Куликовской битве!

Правда, поспешили оговориться: это только версия. Трудно было сказать по-другому, поскольку эксперты заявили: установить, люди или животные были похоронены, и уж тем более определить время захоронения, не представляется возможным. Но это «для своих». «Наружу» эти уточнения предпочитают не выдавать. Тут же изобрели объяснение, почему в захоронениях нет никаких материальных остатков. «В те времена убиенных хоронили практически голыми, — заявил в интервью „Российской газете“ заместитель директора музея „Куликово поле“ Андрей Наумов. — Не только оружие, но даже любые металлические фрагменты тщательно собирали». И почему нет костей — тоже. Исследователи заявили: тела погибших закапывались на небольшую глубину, на толщину слоя чернозема, поскольку далее следует плотная материковая глина, трудно поддающаяся лопате. А оставшиеся в живых были сильно утомлены, при этом погибших было очень много. Чернозем же обладает повышенной химической активностью по сравнению со всеми другими видами почв. Вот он и разрушил все кости.

Ну, объяснить все можно. У глинозема действительно химическая активность выше. Правда, насколько я сумел посмотреть, не у всякого и не везде. Как раз в открытой степи он ниже, чем, к примеру, на буграх. А траншеи-то обнаружены, насколько видно из описания, как раз в степи.

Но, бог с ним, я уж точно не биолог-почвовед. Впрочем, как и авторы георадарного исследования. Хочется спросить о другом: вы когда-нибудь слышали, чтобы на Руси хоронили павших воинов в траншеях? В то время если уж что-то рыли, то это бы были не траншеи, а ямы, чтобы на могилу больше походить. Да и ориентировали с востока на запад, а не с севера на юг.

В общем, не знаю, что это за захоронения. Скорее все же скотомогильники. А что неглубоко, так, может быть, старые, поэтому верхний слой уже размыло.

Искать — не переискать

Так что настоящее Куликово поле, похоже, еще искать и искать. И неплохо было бы для начала проверить как следует район Волово. А может, его втихую уже проверяют? Ну, не зря же сами руководители Верхне-Донской экспедиции о Муравском шляхе говорят. Да и южнее Рыхотки покопать неплохо было бы. Все же в версии о тамошнем местонахождении поля битвы тоже резон есть, хотя, на мой взгляд, и меньший, чем в Волово.

И еще: все-таки выступали ли русские в 1380 г. в качестве самостоятельной силы? Или все-таки главным огранизатором борьбы с Мамаем был Тохтамыш? И в таком случае: был ли Дмитрий Московский его союзником или просто верным подданным?

Напомню: знаком Тохтамыш нашим мог быть еще с весны 1371 г. С того самого момента, когда его монеты появляются в Сарае в первый раз, а Дмитрий решается не признавать ярлыка Мамая. И уж почти наверняка у них были возможности установить контакт в 1376-м, когда Тохтамыш довольно надолго оседает в столице Орды, а Дмитрий с помощью суздальцев ставит под контроль Булгар. Путь по Волге свободен. И нет никаких оснований не предположить, что между Москвой и Сараем не устанавливаются связи.

Вот какого плана… Признает ли Москва себя в вассальной зависимости от Сарая? Подтверждения этому нет. В принципе контроль над Средней Волгой москвичи установили в марте 1376 г., а летом 1377 г. Тохтамыш уже потерял Сарай. За год вопрос о получении Дмитрием ярлыка от сарайского хана мог и не успеть решиться. Хотя… Раньше такие дела решались достаточно оперативно.

Если же Дмитрий Московский еще в 1376–1377 гг. договорился с Тохтамышем, что признает себя его вассалом, возникает любопытная ситуация. Даже после свержения Тохтамыша можно было продолжать не подчиняться Мамаю и ничего ему не платить, а все денежки (ордынскую дань) оставлять себе. Ведь Москва признала своим сюзереном свергнутого, но живого сарайского хана, а темник столицей так и не овладел. Там сидели Араб-шах, Урус-хан, но они не слишком долго занимали престол и им явно было не до Руси.

Но вот в 1380-м весной Тохтамыш возвращается. Думаю, все же именно это время необходимо признать датой его появления, а не весну 1379-го, как можно заключить из некоторых монет. И вот почему. Летом 1379 г. ставленник Москвы на митрополию Митяй едет в Константинополь через Дон, а не через Волгу. А его противник Дионисий — как раз по Волге.

При здравом размышлении, это имеет смысл только в том случае, если к июлю-августу 1379 г. у Дмитрия отношения с Мамаем были все же лучше, чем с ханом, сидевшим в Сарае. То есть Тохтамыша там, скорее всего, еще не было, а был его противник, тот же Урус-хан. Понятно, что он не пропустил бы через Волгу ставленника московского князя, если последний признавал его врага Тохтамыша. Зато Дионисий, который не любил Москву (и, напомним, от москвичей сбежал), мог рассчитывать на понимание в тогдашнем Сарае.

А вот Мамаю в этот момент Тохтамыш еще не грозил. Да, Дмитрий тоже не был его большим другом, и дань, очевидно, давно уже не платил. Но и откровенным врагом, возможно, тоже не был. Вы помните, что принадлежность к Мамаевой Орде Бегича — вопрос дискуссионный. И что за его разгром на Воже Мамай Москве не мстил. Так что Митяя темник на время задержал. Были бы они с Дмитрием в дружбе — не задерживал бы. Но потом-то отпустил, что нереально для ситуации, когда Москва и Мамаева Орда находились бы во враждебных отношениях. И даже упомянутый ярлык дал как митрополиту. Странный ярлык, кстати, поскольку Митяй еще не был утвержден патриархом. С чего это в Мамаевой Орде заранее подтверждают его претензии на господство над Русской церковью? Насколько я знаю, предыдущие ярлыки давали все же уже утвержденным митрополитам. Такой — «на вырост» — единственный. Не демонстрировал ли Мамай таким образом свою готовность восстановить дружеские отношения?

Однако к весне 1380 г. Тохтамыш точно в Сарай вернулся. В этом, как мы видели, сходятся данные нумизматики и ряда восточных авторов. Как вы думаете, обратился бы он за поддержкой к Москве, если бы еще раньше уже давал ее князю ярлык? По-моему, ответ очевиден. Он не то что обратился бы, а просто должен был отдать приказ вассалу спешить на помощь.

Так что наиболее реальной представляется все же версия, что московский князь летом 1380 г. действовал не сам по себе, а в связке с сарайским ханом. При этом неважно, насколько Дмитрий считал себя подчиненным Тохтамышу. Важно, что вряд ли инициатором столкновения был Мамай. Скорее наступающей стороной были его противники.

За весну, как выходит по данным нумизматики, Мамай потерял Приазовье (монеты Тохтамыша в Азаке). Вполне возможно, данные булгарских летописей о битве его с Тохтамышем где-то между Доном и Волгой вполне соответствуют истине. Тогда он действительно мог оказаться летом 1380 г. в районе Воронежа, куда его отправляют некоторые русские источники. Но устраивать в этом момент нападение на Русь… У Мамая и своих забот хватало!

Зато московский князь вполне мог двинуться на юг по требованию из Сарая. Отсюда и купцы-сурожане в его войске в качестве проводников. Подробность эта, хотя и появилась в поздних документах, похожа на правду. Хотя бы потому, что выдумывать ее вроде особо не для чего.

А вот дальше до сих пор остается возможность двух сценариев. Если в это время войска Тохтамыша Мамая не преследовали (к примеру, были заняты на юге разборками с Мухаммед-Булаком в Предкавказье или двинулись сначала вдоль берегов Азова на Крым), темник мог решить сначала разбить русских. Бить противника по частям — азы тактики.

Кстати, Тохтамышевых людей в Крым на самом деле могло тянуть больше, чем добивать Мамая. Ведь верным сторонником нового сарайского хана был Кутлубуга, бывший предводитель Крымской Орды. Что этот человек, игравший далеко не последнюю роль во времена Бердибека, стал близким помощником Тохтамыша, мы знаем хотя бы по тому, что именно он возглавлял посольство Орды к Ягайло в 1392 г., о чем свидетельствует ярлык Тохтамыша. А с 1382, а то и с 1381 г. уже заправлял снова своим Крымом. Так что Тохтамыш вполне мог решить в этот момент сначала подкрепить свои силы крымскими татарами, вернув во главу их верного человека, а уж потом добивать непокорного темника.

Если так, то битва Мамая с Дмитрием должна была произойти именно у Муравского шляха, на территории, удобной для передвижения конных масс и фактически не принадлежащей ни Руси, ни Орде. Но если война Мамая с Тохтамышем была в самом разгаре, тогда на правду больше похож вариант, который я изложил в главке «Фантазия на донскую тему». Дмитрий должен был зайти значительно дальше к югу, чем традиционно считается, и перехватить отступающего от Волги Мамая где-то на Нижнем Дону. Ну, или, возможно, на Северском Донце. В общем, по пути на запад. И тогда мы вообще не знаем пока, где искать следы битвы.

Вот что в обоих вариантах, похоже, останется неизменным, это дальнейший ход событий. Разбитый в верховьях Непрядвы ли, или на Нижнем Дону, Мамай отступает на свои родные территории на Ворскле и в Поднепровье. Именно здесь, как и предполагал Ляскоронский, его настигли и добили. Бегство в Кафу — это не что иное, как попытка скрыться за границу. Причем обращаю ваше внимание: Мамай не пытается уйти в Литву. Что лишний раз доказывает: никаким союзником его Ягайло не был. Вот Тохтамыш, который с Литвой находился в тесных отношениях (и даже, если судить по его ярлыку 1392 г., получал дань с некоторых земель), после поражения от Тимура именно туда и скрылся. Что касается Мамая же, то даже его сын предпочел поступить на службу к Тохтамышу. И лишь внук пошел к Витовту.

Но в общем-то, все, о чем я говорил выше, можно характеризовать только как версии той или иной степени достоверности. Поскольку реальных данных у нас, еще раз подчеркну, очень мало. Слишком рано и слишком старательно начали предприниматься попытки фальсифицировать историю Куликовской битвы. Нужно еще искать и искать. И в первую очередь, копать не только в одном месте. Да только эту задачу не осилить без помощи и заинтересованности государства. А ему, похоже, проще оставить все, как есть. Уж больно хорошая легенда получается!

Кто взял Москву?

До сих пор мы с вами рассматривали только Куликовскую битву. Однако в, так сказать, Куликовский цикл входит еще одно произведение — Повесть о Тохтамышевом разорении. И с ним-то дело обстоит еще интереснее.

Повесть о взятии Москвы тоже существует в нескольких вариантах. Опять-таки, самый краткий из них содержит древнейший из сохранившихся списков псковских летописей — Псковская вторая летопись 80-х гг. XV в. Кстати, хочу обратить ваше внимание: это тот редкий случай, когда мы можем говорит, что перед нами, похоже, оригинал летописи. Потому что статьи доведены до 1486 г., а филиграни листов, на которых она написана, тоже имеют самую позднюю дату 1486 г.! То есть у различных сообщений могли быть (и были) более ранние источники, но сама летопись, как единое произведение, дошла до нас в первозданном виде. Позже ее уже никто не переписывал и править не мог.

И что же мы из нее можем узнать о событиях 1382 г.? «В лето 6890. Взята бысть Москва от царя Тартаныша»^{307}. В большинстве списков других псковских летописей, Первой и Третьей, и этого нет. Лишь в Архивском I списке Псковской первой летописи написано: «В лето 6890. Взятие Москве»^{308}. Так что псковичи все время, которое они сохраняли независимость от Москвы, ничего, считай, про «Тохтамышево разорение» не знали. Кроме того, что кто-то чего-то взял.

Новгородская первая летопись, как всегда, поинформативнее:

«В лето 6890. Прииде цесарь татарьскыи Тектомышь в сили велице на землю Рускую, много попустоши земли Рускои: взя град Москву и пожьже, и Переяславль, Коломну, Серпоховъ, Дмитровъ, Володимирь, Юрьевъ. Князь же великыи, видя многое множество безбожных Татаръ, и не ста противу имъ, и поиха на Кострому и съ княгинею и с детме, а князь Володимеръ на Волокъ, а мати его и княгине в Торжокъ, а митрополит во Тферь, а владыка коломеньскыи Герасимъ в Новъгород. И кто нас, братие, о сем не устрашится, видя таковое смущение Рускои земли, якоже господь глагола пророком: аще хощете послушаете, благая земьная снесте, и положю страх вашь на вразех ваших; аще ли не послушаете мене, то побегнете, никим же гоними; пошлю на вы страх и ужасъ, побегнеть вас от 5 -100, а отъ 100-10000»^{309}.

Перечисляются взятые Тохтамышем города Московского княжества, сообщается, что князь с семьей скрылся в Костроме, его брат — в Волоколамске, семья Владимира Серпуховского — в Торжке, митрополит — в Твери, а коломенский епископ (тот самый, который благословлял Дмитрия на Куликовскую битву) — в Новгороде. Отсюда новгородцы и сведения могли получить. Но напомним: Новгородская первая летопись младшего извода была написана (старейший, Комиссионный список) не раньше 1450 г. Так что сведения вполне могли попасть в летопись по крайней мере до середины XV в.

Тверичи еще больше осведомлены:

«Въ лъто 6890. Того же лета поиде царь Тахтамышъ на великого князя Дмитреа, а Олегь Рязанскый указа ему броды на Оце; то слышавъ князь великiй побежа на Кострому, а царь 1-е Серпуховъ сожже, и поиде къ Москве; людiе сташа вечемъ, митрополита и великую княгиню ограбиша, и одва вонъ изъ града пустиша. И прiиха на Москву князь Остей Литовскый, внукъ Ольердовъ, окрепи люди, затворися въ град(е); а на третiй день оже идетъ ис поля рать Татарскаа, и сташа близъ града, акы 2 перестрела, и рекоша: „есть ли Дмитрей въ граде?“ и изъ града рекоша: „нетъ“. И начаша пiаници ругатися, кажуще имъ срамы своа, мняхуть бо толко силы есть; они же на градъ саблями махаху. И того дни кь вечеру тiи полци отступили; и шедъ взяша Володимеръ и Суздаль, а инiи Переяславль. Месяца августа 20 день царь прiде къ Москве съ бесчисленными вои, и видевше со града убояшася зело; и скоро такы поидоша къ граду, и стрелы пустиша, зрети не дадуще много на градъ, отъ стрелъ падааху; а иншi по лесницамъ на градъ хочеша лезты, и льяхуть на нихъ воду, въ котлехъ на граде варячи, и Татарове въ вечернюю годину отъ града отступiша. Царь же стоа 3 дни, а на 4-й день обльга Остеа; въ полъобеда прiихаша Татарове ко граду, съ ними два князя Нижняго Новагорода, Василей да Семень Дмитрееви дети Костантиновича; Татарове глаголють: „царь своего холопа показнити Дмитреа, ныне убъгль; и царъ вамъ повестуеть: азъ не пришелъ улуса своего истеряти, но соблюсти, а градъ отворите, азъ вась хощу жаловати“ а князи глаголаху: „мы вамъ кресть целуемъ; царь хочетъ жаловати“. Князь Остей выиде изъ града съ многыми дари, а священическiй чинъ со кресты; и въ томъ часе подъ градомъ убиша Остеа, а честныя иконы на земли легоша одраны. И поидоша секучи въ градъ, а инiи по лествицамъ на градъ; а гражане сами градъ зажгоша, и бысть ветрь силенъ, и бе огнь на градъ и мечь; и бысть взятъ градъ августа 26 ден, при часе 8 дню. Си вся учинися грехъ ради нашихъ; и бысть въскоре все прахъ, а въ пленъ поведоша акы скоть. И хотеша ити ко Твери, и посла князъ великiй Михайло Гурленя; они же изымавь биша, и поставиша Гурлена предъ царемъ, и царь повеле грабежъ изыскати, и отпусти его съ жалованемъ къ великому князю Михаилу, съ ярлыкы. И поиде царь отъ Москвы, а князь великiй Дмитрей поиха на Москву, и виде изгыбель нача плачь великъ и горко стогнанiе; а Кыпрiанъ митрополитъ прiихалъ въ Тверь изъ Новагорода Великого, и оттоле в Москву»^{310}.

Написано это было… Давайте будем честными: не знаем, когда. Нет, сам сборник составлен в 1534 г., о чем и пишет его автор из Ростова. При этом он сообщает, что в том месте, которое нас интересует, пользовался он «Временником Софийским, который называется летописцем Русских князей». Последний, как считается, был написан до 1448 г. Но гарантии, что автор Тверского сборника при переписке ничего от себя не дописал в вариант Софийского временника, у нас нет.

Как видим, чем дальше от события, тем опять больше сведений. Первый раз появляется обвинение в адрес все того же несчастного Олега Рязанского. Рассказывается, что Дмитрий убежал. После чего москвичи ограбили и выгнали митрополита и княгиню, а оборону возглавил внук Ольгерда Остей.

Между прочим, об Остее. Насколько мне известно, ни в каких литовских родословных таковой не встречается, и чей он был сын — неизвестно. Зато известно из русских же летописей, что, взяв 25 марта 1385 г. Коломну, Олег Рязанский убил там московского наместника Александра Андреевича Остея, который считается родоначальником рода дворян Остеевых. Прошу заметить, это единственный известный Остей, кроме того, который участвовал в защите Москвы. И Остеевы свой род вели именно от него. Если бы это был потомок того Остея, дворяне не удержались бы вписать героя защиты столицы в перечень своих родоначальников. А вот со случаями вписания в произведения Куликовского цикла имен людей, либо уже умерших к этому времени, либо еще не умиравших, мы уже встречались.

Так, может, это один и тот же Остей, и он в Москве не погиб? Булгарские источники, как помним, Остея еще участником Куликовской битвы считали. Причем роль ему там отводилась какая-то, мягко говоря, отрицательная. Этакий вольный стрелок, грабивший всех, кого не лень. В принципе, если это именно Александр Андреевич, и он в Москве не погиб, то он вполне может быть внуком Ольгерда (как утверждают летописи) и сыном Андрея Полоцкого. И назвать его могли в честь деда (Ольгерд, напомним, в крещении звался Александром). Вот только в родословной литовских князей, приведенной в русских летописях, такого сына у Андрея Ольгердовича не числится. Он вообще везде указан как бездетный. И опять-таки, если бы это был тот самый Остей, Остеевы не преминули бы записать себя Гедиминовичами.

Но продолжим. Татары подошли, узнали, что Дмитрия в городе нет, и отошли. Взяли несколько городов, потом вернулись 20 августа и пошли на штурм. Москвичи отбились. Тохтамыш стоял три дня (кстати, в первый приход его, как можно понять, не было), на четвертый обманул Остея. Пообещал, что не держит зла на москвичей, а воюет только с Дмитрием. Это подтвердили сыновья нижегородского великого князя Василий и Семен. Остей поверил, вышел с дарами, а его и убили. После чего опять ринулись на приступ. Москвичи не могли отбиться и зажгли город. В восьмом часу дня (14–15 часов по-нашему) 26 августа город был взят. Потом татары собрались идти на Тверь. Но Михаил Тверской послал некого Гурлена, которого сперва ограбили и избили, но когда привели к Тохтамышу, тот его отпустил, дав Михаилу ярлык.

Стоит отметить, что о пребывании митрополита Киприана Тверская летопись рассказывает несколько иначе, чем Новгородская. По ней, глава Русской церкви был в Новгороде, а в Тверь приехал уже оттуда.

Еще полнее рассказана эта же история в Рогожском летописце и Симеоновской летописи, в так называемом Кратком рассказе:

«Того же лета царь Токтамышь посла въ Болгары и повеле христiанскыя гости Русскыя грабити, а ссуды ихъ и съ товаромъ отнимати и провади[ти] къ себъ на перевозъ, а самъ, собравъ воя многы, подвижася къ Волзе со всею силою своею и со всеми своими безбожными плъкы Татарьскыми, и перевезся Волгу, поиде изгономъ на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю землю Русскую. И то слышавъ, князь Дмитреи Костянтиновичь посла къ царю два сына своя князя Василiа да князя Семена, и гнаша въ следъ его и переехаша дорогу его на Серначе, и поидоша въ следъ его и постигоша его на Рязани. А князь Олегъ Рязаньскыи обведе царя около всее своей земли и указа ему вся броды на Оце. Князь же великiи Дмитреи Ивановичь, то слышавъ, что самъ царь идет[ь] на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, ни подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому. Царь же, перешедъ реку Оку, и преже всехъ взя градъ Серпоховъ и огнемъ пожже и, и отътуду поиде къ Москве, напрасно устремився, волости и села жгучи и воюючи, народъ христiаньскыи секучи и убиваючи, а иные люди въ полонъ емлючи. И прiиде [къ] граду Москве месяца августа въ 23 день, въ понедельникъ, а въ граде въ Москве тогда затворилъся князь Остеи, внукъ Олгердовъ, съ множествомъ народа, съ теми елико осталося гражанъ и елико бежанъ съ волостеи збежалося и елико отъ инехъ збежалося, въ то время приключишася, и елико игумени, прозвутери, черньци и нищiи и убозiи и всякъ возрастъ, мужи и жены и дети и младенци. Царь же стоя у города 3 дни, а на 4 день оболга Остея лживыми речми и миромъ лживымъ, и вызва его изъ града и уби его предъ враты града, а ратемъ своимъ всемъ повеле оступити градъ весь съ все страны, и по лествицамъ возлезше на градъ на заборолы, ти тако взяша градъ месяца аугуста 26 день, на память святаго мученика Андреяна и Наталiи, въ 7 часъ дни. Людiе же христiане, сущiи въ граде затворишася въ церквахъ зборныхъ каменыхъ. Татарове же силою разбиша двери церковныя и сихъ мечи иссекоша, а другыя оружiемъ до конца смерти предали, и церкви зборныя разграбиша и иконы честныя и честныя одраша, украшенныя златомъ и сребромъ, и женчюгомъ, и бисеромъ, и каменiемъ драгимъ и пелены златомъ шитыя и саженныя одраша, кузнь съ иконъ одраша, а иконы попраша и ссуды церковныя служебныя свящонныя поимаша и ризы поповьскыа пограбиша. Книгь же толико множьство снесено съ всего града и изъ загородiа и ис селъ въ сборныхъ церквахъ до стропа наметано схраненiа ради спроважено, то все безвестно сотвориша. Въ церквахъ же и въ олтарихъ оубiиство съдеяша и кровопролитiе сотвориша окааннiи и святая места поганiи оскверниша. Яко же пророкъ глаголаше: Боже, прiидоша языци въ достоянiе Твое, оскверниша церковь святую Твою и положиша Iерусалима, яко овощьное хранилище трупiа рабъ твоихъ брашно птицамъ небеснымъ плоти преподобныхъ твоихъ зверемъ, пролiаша кровь ихъ, яко воду. Около Москвы не бе погребая и, иерее, свяшенници оружiемъ падоша. И ту убiенъ бысть Семенъ, архимандритъ Спасскыи, и другыи архимандритъ Iаковъ и игуменъ Акинфъ Криловъ и инiе мнози игумени и прозвитери, и черньци, и крилошане, и черници, и попове, и дiакони и простьци отъ оунаго и до старца, и младенца мужьска полу и женьска, ти вси посечени быша, овiи побiени быша, друзiе же въ полонъ въ поганый поведени быша. И бяше въ граде видети тогда плачь и рыданiе и вопль многъ, слезы, крикъ великъ, стенанiе, оханiе, сетованiе, печаль горкаа, скорбь, беда, нужа, горесть смертнаа, страхъ, трепетъ, ужасъ, дряхлованiе, ищезнованiе, попранiе, бещестiе, поруганiе, поносъ, [с] механiе врагомъ, укоръ, студъ, срамота, поношение, оуничиженiе. Си вся приключишася на христiаньстемъ роде отъ поганехъ грехъ ради нашихъ. Татарове же, вземше Москву градъ, товаръ же и именiа вся пограбиша, и по семъ огнемъ зажжгоша, градъ убо и огню предаша, а людiи мечю предаша, и тако въскоре взяша градъ. А иную силу царь роспустилъ по земли воевати, а иные ходиша къ Звениграду, а иные къ Волоку и къ Можайску, а иные къ Дмитрову, а иную рать посла на Переяславль, и те тамо шедше градъ Переяславль взяша и огнемъ пожгоша, а людiе выбегоша вонъ изъ града по озеру въ судехъ и тамо избыша. Татарове же волости повоеваша и грады поимаша, а села пожгоша, а монастыри пограбиша, а христiанъ посекоша, а иныхъ въ полонъ поведоша и много зла сътвориша. А князь Володiмеръ Андреевичь, собравъ воя около себе и стояше оплъчившеся близ[ь] Волока. И тамо нецiи Татарове наехаша на нь, онъ же прогна ихъ отъ себе, они же прiбегоша къ Токтамышу пострашены и биты. Царь же, слышавъ, что князь великiи на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдаше[ся], чая на себе наезда, того ради не много дней стоявше у Москвы, но, вземъ Москву, въскоре отиде. И отътоле идучи отъпусти рать къ Коломне и те шедчи взяша градъ Коломну и отидоша. Царь же перевезеся за Оку и взя всю Рязанскую землю и огнемъ пожже и люди посече, а полона поведе въ Орду множество бещисленое. Князь же Олегъ Рязаньскыи, то видевъ, побеже. Царь же, идучи отъ Рязани, отъпусти посла своего посольствомъ къ князю Дмитрiю Костянтиновичю своего шурина именемъ Михмата съ его сыномъ вкупе со княземъ Семеномъ, а другаго сына его князя Василiа поятъ со собою въ Орду. Отъшедшимъ же Татаромъ и потомъ не по мнозехъ днехъ князь великiи Дмитрiи Ивановичь и брать его князь Володимеръ Андреевичь съ своими бояры въехаша въ свою отчину въ градъ Москву и видеша градъ взятъ и огнемъ пожженъ, и церкви разорены, а людiе мертвыхъ бещисленое множьство лежащихъ, и о семъ зело сжалишаси, яко расплакатися имя, и повелеша телеса ихъ мертвыхъ трупiа хоронити и даваста отъ сорока мертвець по плътине, а отъ седмидесят[ъ] по рублю, и сочтоша того всего дано бысть полтораста рублевъ»^{311}.

М. Н. Тихомиров считает, что этот текст был создан аж при жизни Дмитрия Донского. «Краткий рассказ о разорении Москвы изобилует такими подробностями, которые, несомненно, обнаруживают хорошее знакомство с событиями. В частности — точная дата взятия Москвы, 26 августа, „в 7 час дни“, указание на то, что суздальские князья нашли след Тохтамыша на Серначе. Нас поражает особая сдержанность автора по отношению к Тохтамышу и объяснение причин, по которым Дмитрий Донской не выступил против него в поход: „…ни подня рукы противу царя“. Поэтому мы едва ли ошибемся, если признаем, что рассказ написан еще при жизни Дмитрия Донского. Т. е. до 1389 г., скорее всего, каким-либо монахом, ибо автор особо отмечает гибель двух московских архимандритов и одного игумена», — пишет он^{312}. Все бы хорошо, да только точности-то у него как раз и нет! Я уже указывал, что 23 августа в 1382 г. на понедельник не приходится. Это суббота! Понедельник — 25-е. Почему уважаемый исследователь считает, что семь часов дня Краткого рассказа точнее, чем восемь часов Летописца тверского княжения, это тоже известно только ему самому. И где такой Сернач, историки тоже до сих пор не знают. Единственное, что приходит на ум некоторым^{313}, это нынешний город Сергач, располагающийся на Пьяне, примерно в тех местах, где побили в 1376 г. русскую рать. Но если это так, искать там Тохтамыша можно было только в том случае, если он шел из Булгара к Рязани. А кто сказал, что сарайский хан со Среднего, а не с Нижнего, как ему и положено, Поволжья двигался? Может, потому, что он приказал будто бы похватать русских купцов в Булгаре? Так там же говорится: «послал в Болгары и повелел грабить», а не сам пошел.

Ну а уж относительно «особой сдержанности автора по отношению к Тохтамышу»… Это вообще песня! Надо так понимать, Дмитрий Донской так боялся, что русская летопись попадет в руки Тохтамыша и тот обидится, если написать… что? Что московский князь собирался сопротивляться, но ему отказали в помощи, и тогда он бежал (как будут писать в некоторых более поздних версиях)? Или что просто бежал, испугавшись татарской силы (как в Тверской летописи)? Это Дмитрий мог обидеться, но никак не Тохтамыш. Но что касается Дмитрия, так и его потомкам тоже обидно было бы признать, что «герой Куликовской битвы» просто перетрусил. Так что это не аргумент для датировки.

Зато, как мы помним, написан Рогожский летописец был точно позже 1412 г., а возможно, и после 1450-го. Опять-таки, если исходить из выявленной традиции со временем вписывать в рассказы все больше подробностей, вторая дата больше похожа на правду: Краткий рассказ должен появиться на свет после 1448 г.

Ну а дальше, все в тех же летописях Новгородско-Софийского круга, появляется Пространный рассказ. Он в несколько раз больше Краткого, но, так же как и с Краткой и Пространной летописной повестью о Куликовской битве, это не столько увеличение информативности, сколько избыточная эмоциональность и назидательность.

У Пространного рассказа много списков, каждый из которых чем-нибудь от других да отличается. Здесь я привожу так называемую Повесть о Тохтамышевом разорении особого состава из краткого летописца XVII в., находящегося в собрании Ундольского (№ 1326).

«В лето 6890. Божиим гневом, грех ради наших, плени землю Русскую царь Тахтамышь. Посла слуги своя во град, нарицаемый Болгар, еже есть на Волзе, и повеле русских гостей грабити и суды их с товаром отъимати и провадити к собе на перевоз, на сию страну Волги со всеми своими безбожными татары с полки. И поиде изгоном на великого князя Дмитрея Ивановича своим злохитрием, не дающе вести пред ся. И то слышав князь Дмитрей Костянтинович Суздальский, и посла к царю Тахтамышу 2 сыны своя, Василья да Семена. Они же едва постигоша близ предел Резанские земли. А князь Олег Резанъский срете царя Тахтамыша преже даже не вниде в землю его, и би ему челом, и бысть помощник и поспешник на пакость християном, и словеса изрече, како пленити и како без труда взяти каменной град Москву и князя Дмитрея добыти. Еще же к тому обведе царя около своея отчины Резанския земли. И едва прииде весть к великому князю Дмитрею, аще бо и не хотяше Тохтамых, того бо ради все гости русские поимани быша, дабы вести не было на Русь. Князь же Дмитрей, сия слышав, уже идет на него царь Тохтамых во множестве силы своея, и нача совокупляти полки из града Москвы, хотя итти против царя, и начаша думати с воеводами и с вельможи, старейши боляры. И грех ради наших обретеся разньство в князех, и не хотяху помогати друг другу на безбожныя, не токмо друг другу, но и брат брату, не помянуша пророка Давыда, глаголюща: „се коль добро, коль красно, еже жити братии вкупе“. Бысть же промеж их неодиначество, но и неимоверство. И то познав и разумев и разсмотрев, благоверный и великий князь Дмитрий Ивановичь бысть в недоумении и размышлении велице, убоясь стати в лице противнаго царя, и не став бо против, ни подня руки против царя, и поеха во град свой Переяславль и оттуду мимо Ростова и паки вборзе на Кострому. А Киприян митрополит поеде во Тферь. Во граде же Москве смятия бысть велия, понеже бо, яко овцы не имуще пастыря, овии хотяху сидети, а овии хотяша бежати. И сотвориша вече, позвониша в колоколы. И восташа недобрии человеци крамолницы, хотящих изыти из града не токмо пущаху, но и грабяху, ни самого митрополита стыдяшеся, ни боляр старейших устрашишася, ни седин многолетных усрамишася, но бияху з града камением, а на земли с рогатины и з сулицами стояху, со обнаженным оружии, не пущающе вылести из града. И едва к вечеру умолиша, позде выступивших ограбиша. Град же единаче мятущуся, ни откуду же утешения чающе, но обаче пущих и больших зол чающе. И се некто князь литовский именем Остей, внук Олгердов, приеха к ним во град, окрепив народ и мятеж граду укротити, затворися с ними во граде в осаде со вставшими гражаны, и елико с волостей бежан и от инех градов прилучившихся, и боляре, и сурожане, и суконники, и прочии купцы, и архимариты, игумены, и протопопы, и прозвитеры, и дьякони, и чернци, и всяк возраст. Князь же Олег указа царю вся грады сущая по Оце. Царь же, прешед реку, взя Серпухов и пожже, и оттуду поиде к Москве, духа злаго наполнися, жгучи и воюючи, род християньский секучи. И прииде ратью к Москве августа в 23 в понедельник. И начаша у града спрашивати: „есть ли в городе князь Дмитрей“. 3 запрал же градных рекоша: „нету“. Татари же отступивше, объглядающе около града приступы и рвы и стрелницы. Во граде же добрые люди моляхуся Христу богу день и нощь, постом и молитвой, ожидающе смерти, готовящеся с покаянием и причастием и слезами. Нецыи же недобрии людие начаша ходити по дворам, износяще ис погребов меды господьския и сосуды сребряныя и драгие скляницы, упивахуся даже и до пьянства, глаголюще: „не устрашаемся нашествия поганых татар, велик град тверд имуще“. С проста рещи, возлазяше на град пьяни и шатахуся, ругающеся татаром, досажающе образом безстудным и словеса износяще исполнены укоризны, мня бо, яко только есть силы татарския. Сыроядцы же голыми саблями махающе, образом, яко потяти хотяще, накивающе издалеча. На утрии же приступи царь со всею силою с полки под град. Гражане же, увидивше силу толику, убояшася зело. Противнии же поидоша ко граду. Гражяня же постиша на ня стрелы, паче же татарския стрелы пренемогаша, беяху бо у них стрелцы горазди вельми, и яко дождь умножен, а друзии от них сотвориша листвица прикланяюще лезаху на стены. Граждане же варом их обливаху и тако возбраняху им. И многа же брань бываше, три дни бияхуся меж себя пренемогающеся. Един же некто гражанин москвитин суконник именем Адам, иже бе над враты Флоррарскими, приметив единого татарина нарочита и славна, иже бе сын некоего князя Ординъскаго, напряг стрелу самострелную, юже испусти напрасно и уязви в сердце безбожнаго и вскоре смерть ему нанесе. Се же бысть язва царю и татаром. В 4 день оболгаша князя их Остея лживыми речами и лживым миром, приехаша татари нарочитии, князи арьдинстии и рядници царевы, с ними же 2 князи суздалскии, Василей да Семен, сынове князя Дмитрея Суздальскаго. И пришед близ стен градных по опасу, и начата глаголати к сущим во граде: „царь вас, своих людей, хощет жаловати, неповинни есте смерти, не на вас бо воия прииде, но на Дмитрея ополчихся царь, ничто же от вас не требует, но изыдите во стрение ему с честию и з дарми, купно и со князем своим, хоще[т] бо видети град сей и в онь внитти, а вам даровати мир и любов, а вы ему врата градная отворите“. Тако же князи Нижнего Новагорода глаголаху: „имите нам веру, мы есме ваши князи християнстии, вам на том правду даем“. Народи же християнстии веру яша словесем их, а не помянуша евангелиста, глаголющаго: „не всякому духу веруйте, но испытайте духи“. Отвориша врата градные и выедоша с своим князем и Остеем, з дары многими, к царю. Тако же и архимариты, и честнии игумены, и прозвитери, и дьякони, со всем освещенным собором со кресты, тако же и боляре и весь народ. И в том часе преж всех убьен бысть князь их Остей пред градом, потом начаша сечи попов и игуменов, аще и призва их со кресты. И святыя честныя иконы, и кресты повержени быша, на земли лежаща, ногами топчеми, ободраны, небрегоми никим же. Безбожнии же поидоша во град, секучи людие, а инии по листвицам на град взыдоша, никому же возбраняюще. И бысть внутрь града и внеуду сеча велика, дондеже руце их и плеща ослабиша. Внутрь же града, ови толпами по улицам бежаху, в перси бьюще и вопиюще, несть где избавления обрести и смерти избыти и острия меча укрытися, овии в церквах соборных затворишася, но ни тамо не избыша: безбожнии же разбита двери, их изсекоша. Оскуде бо князь и воевода, и все воинство их потребися, грех ради наших, несть избавляющего их от рук силных, яко не мощи слышати от многонароднаго вопля. И святые чюдотворные образы одраша и попраша, и святыя олтаря пограбиша, сосуды златые и сребряные, и кузнь, жемчюх и камение драгое, все поимаша и оставшая все пожгоша и поругаша, и всех побиша, а овех в плен поведоша. Сия приключися грех ради наших месяца августа 26 день в 7 час дни в четверг. Град убо огню предаша, а люди мечю. И бысть оттоле мечь, а отселе огнь, овии от меча бежаша, во огне изгореша, а овии от огня бежаше, мечем посечени быша, а инии в воде истопоша. Беяше бо дотоле град велик и чюден, ныне же от безбожных поруган и пожжен, несть лепоты, разве токмо земля, персть и прах и попел, трупия мертвых телеса лежаща, святые церкви стояща, аки разорены овдовевше и аки осиротевше. Плачется церковь о чадах церковных, паче же о избьенных: „о чада церковная, о страстотерпци избьении, иже нужную кончину приясте и смерть претерпесте“. Где тогда красота церковная, понеже престала служба, ею же много блага у господа просим, престала святая литоргия и просфиры приношение, преста глас псалму, по всему граду умолкоша божественыя песни духовныя. Увы мне, страшно се слышати, страшнее же того было видети. Не точию же едина Москва взята бысть тогда, но и прочии гради и страны пленени быша. Князь же великий со княгинею и з детми пребысть на Костроме, а брат его Володимер на Волоке, а мати Володимерова княини в Торжку, а Киприян митрополит во Тфери, а Герасим владыко Коломенский Новегороде. Князь же Володимер Андреевичь стояше ополчився близ Волока, собрав силу около себе, и нецыи от татар, не ведущи его, ни знающе, заехаша. Он же о бозе укрепився и удари на них, тии тако милостию божиею, овы уби, а инех живых поима, а инии прибегоша к царю, исповедаша ему бывшее. Царь же от того попудився и нача помалу от града отступати. Идущу же ему от Москвы, безбожнии же взяша Коломну. Царь же перевезеся за реку за Оку и вся землю Резанскую огнем пожже и люди посече, а овех в плен поведе. Князь же Олег Резанский побеже. Идущу же царю к Орде отпусти посольством Шикмата шурина своего ко князю Дмитрею Суздальскому, вкупе сь сыном со князем Семеном, а другаго сына его поем в Орду, князя Василья. Отшедшим же татаром, не по мнозех днех благоверный князь Дмитрей Ивановичь и князь Владимер, коиждо с свои боляры, въехаста в свою отчину во град Москву. И видеша град пленен и огнем пожжен, а святые церкви разорены, а люди побиты, без числа лежаща. И о сем зело оскорбися и зжалися, яко и расплакатися има со слезами, кто бо не плачется таковыя градные погибели. И повелеша телеса мертвых хранити, ото 80 мертвецев по рублю. И от того погребения 300 рублев. Не по мнозих же днех князь Дмитрий Иванович посла рать свою на князя Олга Резанского, Олег же не во мнозе дружине едва утече, а землю до остатка пусту сотвориша, пуще ему бысть татарские рати»^{314}.

То есть картинка перед нами все та же, что и в случае с описанием Куликовской битвы. Псковские летописцы о случившемся не знают почти ничего, новгородские — чуть побольше, тверские — еще немного лучше. А те, кто писал московские летописи, сначала составляют не очень большое известие, а по прошествии некоторого времени начинают его «распространять», дописывая массу назидательных изречений, но в то же время и ряд мелких подробностей. И делается это в то время, когда свидетелей старых событий уже не осталось. То есть, с одной стороны, взять эти подробности уже негде, но с другой — и поправить некому.

Кроме того, в процессе создания большого варианта в него вписываются новые враги. И им приписывается все более активная роль в событиях. Новгородский вариант ничего не знает о помощи Олега и нижегородских княжат Тохтамышу. Краткий рассказ уже сообщает, что Олег показал броды на Оке, а Дмитрий Константинович отправил сыновей к царю, но никакой роли нижегородские княжата во взятии Москвы не играют. Тверской вариант уже пишет о том, что нижегородцы подтвердили добрые намерения царя москвичам. Хотя, заметим, только тут упомянуто, что татары ограбили и Суздаль. Что странно, если нижегородский князь с ними союзничает. Наконец, Пространный рассказ приписывает Семену и Василию Константиновичам главную роль в обмане Остея и москвичей. Прямо говорится, что именно их заверениям в миролюбии царя верят осажденные и открывают ворота. Об Олеге же повествуется уже, что он рассказал Тохтамышу, как пленить русскую землю и взять Москву. Точно так же в произведениях о Мамаевом нашествии постепенно накручивали обвинения против Олега.

Но есть у рассказов о нашествии Тохтамыша и свои особенности. Первая — отсутствие достоверных дат. Если для Куликовской битвы указанное число совпадает с указанным же днем недели, то для начала осады Москвы нет ничего даже близкого. Вторая — судя по всему, никому не пришло в голову окончательно превращать эту летописную повесть в литературное произведение. Нет ничего похожего на Сказание о Мамаевом побоище. Вообще, рассказы, содержащиеся в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях — самые подробные. Дальше их либо повторяли, либо даже сокращали.

Взгляд из восемнадцатого века

Особая версия предложена была Татищевым. Традиционно ее, насколько я могу судить, игнорировали. Так что изложим татищевскую историю о взятии Москвы поподробнее.

Начать с того, что в «Истории Российской» она стоит под 6891, а не 6890 г.! То есть «последний русский летописец» счел нужным отодвинуть нашествие Тохтамыша на год подальше.

И надо признать: у него были для этого вполне веские основания. Рассмотрим события, которые произошли между Куликовской битвой и нашествием Тохтамыша. В летописях сообщается следующее. После победы над Мамаем Тохтамыш прислал послов с этим известием на Русь. Русские князья в ответ «сами на зиму ту и весною без всякого промедления» отправили в Сарай своих послов с дарами. Дмитрий — не исключение. О нем даже сказано конкретнее, что он отправил послов 29 октября. Об этом сообщает Никоновская летопись: «Тоя же осени князь великiй Дмитрей Ивановичь, месяца Октября въ 29 день, на паметь преподобныа мученици Анастасiи Римлянины, отпусти киличеевъ своихъ Толбугу да Мокшiа во Орду къ новому царю Волжскому Тахтамышу з дары и съ поминкы»^{315}. То есть Дмитрий ответил Тохтамышу даже раньше остальных (что характерно!).

По январскому началу года это все еще 1380-й. Но Татищев пользуется сентябрьским годом. Для него 1 сентября 1380 г. уже наступил 6889 г. от С. М. Никоновская летопись, кстати, тоже ведет счет года от 1 сентября.

Возвратились послы Дмитрия «того же лета… месяца Августа въ 14 день»^{316}. Но это уже 14 августа 1381 г.

Под 6889 г. в Никоновской летописи сообщается, что из Царьграда пришел Пимен, поставленный там в митрополиты. Но потом летописец явно опомнился, зачеркнул и поставил 6890-й, чему следует и Татищев, поскольку было это осенью, т. е. после 1 сентября 1381 г., а тогда пошел уже 6890-й сентябрьский год. Именно той же осенью, как пишут летописи, на Русь приходят послы от Тохтамыша. Но по абсолютно непонятной причине (непонятной самому летописцу, о чем он и говорит) поворачивают назад.

Под тем же годом в летописи и у Татищева указано появление кометы («тоя же зимы и тоя же весны являшеся некаа знаменiа на небеси, на востоце, предъ ранними зарями: аки столпъ огненъ и звезда копейнымъ образомъ»)^{317}. Она действительно, по таблицам в книге Святского, была и в ноябре 1381 г., и в марте 1382-го. Летописец считает это предвестником нашествия Тохтамыша. Историк с этим согласен. Еще и о страшном громе и сильном ветре в Неделю Всех Святых, сильно напугавших людей, сообщает.

А вот дальше Татищев с летописью расходится. Летописец помещает нашествие Тохтамыша под тем же самым 6890 г., а Татищев — под 6891-м. Почему?

Понять его можно. В летописях он находит сообщения о том, что 6 мая умер Василий Кашинский, а 14 августа у Дмитрия родился сын. Сообщение о нахождении Тохтамыша следует за ними. Но до начала следующего года, 1 сентября 1382 г. от Р.Х., остается совсем немного времени. Вроде боевым действиям и развернуться-то некогда. Ведь 20-го, если верить летописям, Тохтамыш уже под Москвой. А за это время Дмитрий должен был успеть получить сведения, собрать совет (в том числе пригласить союзных князей), убедиться, что сил для борьбы недостает, отдать все распоряжения и уйти в Кострому.

И еще: летописцы упорно сообщают, что нахождение было на третий год Тохтамышева царствования. Но если тот сел в Сарае осенью 6889 г., то третий год пойдет осенью 6891-го! Август тут никак не годится.

На самом деле все может объясняться проще, если верны предположения, что Тохтамыш в Сарае сел еще весной 1380 г. Тогда все объясняется: к лету 1382 г. уже шел третий год его царствования.

Но Татищев-то был уверен, что все правильно, и Тохтамышево царствование нужно отмерять с осени. Вот и пришлось ему переписывать дату. В результате возник целый год разрыва. Год, в который до нашествия Тохтамыша ничего не происходит. И дальнейшие события, вроде похода Дмитрия на Рязань, Татищев датирует уже 6892 г.

Надо отметить: замечание насчет третьего года царствования не одного Татищева с толку сбивает. Кое-кто из-за этого даже пытается дату Куликовской битвы передвинуть на 1379 г. Просто за это время в оборот были введены летописи, которых Татищев не знал (Симеоновская, Рогожский летописец). А в них сказано, что в 6891 (мартовском) г. Благовещение приходилось на среду Пасхальной недели, что соответствует 25 марта 1383 г. Поскольку эта запись следует за рассказом о Тохтамышевом нашествии, стало быть, последнее должно однозначно относиться к 1382 г. И мы снова попадаем в ситуацию, когда, если взятие Москвы было на третий год Тохтамышева царствования, то оно должно было начаться ранее августа 1380 г. И если считать, что Тохтамыш пришел в Сарай после Куликовской битвы, остается только перенести саму дату битвы на год назад. Хотя в действительности сделать это нельзя. Ведь для 1380 г. мы имеем целых две датировки: Благовещение, совпадающее с Пасхой, и Рождество Богородицы в субботу.

Между прочим, нестыковку эту (насчет трех лет) уже старые летописцы, похоже, отмечали. По крайней мере, в т. н. Типографской летописи (изданной Московской синодальной типографией в 1784 г.) вместо традиционного третьего, указан второй год Тохтамышева царствования. Произведение это написано, судя по сохранившимся спискам, в первой трети XVI в., хотя по тексту исследователи и считают, что использовался некий протограф конца XV в. Видимо, и тогда у некоторых летописцев возникали сомнения относительно точности предшественников. Но все же в большинстве призведений (в том числе в официальной, так сказать, Никоновской летописи) осталось указание на третий год.

Кстати, нужно отметить: путаница в том случае, когда годовая статья начиналась с известий, относящихся к сентябрю, возникала нередко. Для примера укажу на упоминавшуюся выше неувязку с датой нашествия Едигея. Традиционно это событие относится к 1408 г., хотя, как я уже отмечал, датируется в Рогожском летописце и Симеоновской летописи 6917-м, то есть 1409 г.

Откуда это пошло? Судя по всему, ответ прост. В летописях, имеющих первоисточником Троицкую, нашествие Едигея датируется 6917 мартовским годом. То есть это четко 1409-й. Но начинается она в Симеоновской летописи (в Рогожском часть статьи потеряна) с известия о том, что 1 сентября великий князь Василий Дмитриевич «събравъ силу многу, поиде противу Витовта»^{318}. При том что в предыдущей статье последняя названная дата — 26 июля (приход Свидригайло на службу к Дмитрию Ивановичу). Однако анализ всех окрестных статей не позволяет сомневаться, что изложение идет с использованием мартовского начала года.

Но вот в конце XV в. происходит окончательный переход на сентябрьский стиль. Его использует, к примеру, Никоновская летопись. Однако ее составители о том, что у них и их предшественников год начинался в разное время, периодически забывают. В данном случае они добросовестно переписывают статьи под теми же годами, под которыми они стоят в предшествующих летописях. И получается, что нашествие Едигея было в декабре 6917 сентябрьского года. А он-то начался 1 сентября 1408 г. от Р.Х.! Вот и получилось у одного события две даты.

Что же касается самой истории, историк XVIII в. сообщает опять (как и в случае с Куликовской битвой) только ему известные подробности. К примеру, о том, что какой-то московский тысяцкий (но Дмитрий же упразднил должность тысяцкого!) уговаривал князя идти на Оку и защищать броды, а хану послать большие дары. Если же тот продолжит наступать, отходить медленно, защищая землю. Что Владимира Серпуховского в Волок великий князь послал, чтобы тот собирал войска северных княжеств и Твери. Что Владимир собрал 7–8 тысяч, а сам Дмитрий в Костроме — 2 тысячи. Называет историк и численность ордынских войск: не более 30 тысяч.

Сыновей Дмитрия Суздальского Татищев категорически оправдывает. Они-де сами были обмануты Тохтамышем, который поклялся им самыми серьезными мусульманскими клятвами, что не причинит вреда москвичам. А так княжичи сопротивлялись, даже тогда, когда хан грозил в противном случае разорить их земли. Зато сообщает, что, отпуская Семена в Нижний, Тохтамыш дал Дмитрию Константиновичу ярлык на великое владимирское княжение, и что именно суздальские княжичи наговорили хану на Олега, обвинив его в сговоре с Москвой и Литвой, что и заставило того на обратном пути разорить рязанские земли.

Линия переноса дат

А хотите, расскажу, откуда могли взяться в Повести о разорении Москвы неправильные даты? На самом деле все очень просто. Знаете, когда 23 августа приходилось на понедельник? Это ближайший раз было в 1389 г., как я уже указывал при анализе сообщения. А следующий — в 1395 г.! Помните, что это за год? Это же дата похода Тимура против Тохтамыша, о котором сообщается в Повести о Темир-Аксаке.

Что рассказы о нашествии Тохтамыша и Тимура между собой связаны, исследователи признают давно. Так, И. Л. Жучкова отмечает, что изложение событий в Повести о Темир-Аксаке противопоставляется описанию нашествия Тохтамыша. Не зря де решающим днем в обеих повестях является 26 августа. Только в Повести о Тохтамыше — это день скорби о разгроме и сожжении Москвы в 1382 г., а в 1395 г. — это день избавления столицы Московии от разорения, день всенародного ликования по поводу чудесного избавления от завоевателя с помощью иконы Богоматери.

Все правильно. Кроме одного: никакого совпадения дат нет. 26 августа в рассказ о событиях 1382 г. просто-напросто перекочевало из повести 1395 г. Потому в рассказе о Тохтамышевом разорении Москвы и назван неправильный день недели! Автор так называемого Куликовского цикла писал свои произведения, явно уже имея перед глазами Повесть о Темир-Аксаке. И, создавая нечто противоположное по смыслу, не удосужился поменять день недели, оставил таким, какой был в 1395 г.

Между прочим, оттуда же, из рассказа о нашествии Тимура, в повествование о событиях 1380 г. попало упоминание о Владимирской иконе Божьей Матери, перед которой Дмитрий Иванович будто бы молится перед отправлением на Куликовскую битву, поскольку о перенесении чудотворной иконы из Владимира в Москву рассказывается как раз в Повести о Темир-Аксаке, которая и называется-то на деле Повесть чудотворной иконе Богородицы и избавлении с ее помощью Москвы от царя Темир-Аксака (вернее, еще длиннее, но смысл тот).

Это первый источник Повести о Тохтамыше. Второй — летописный рассказ о нашествии Едигея в 1409 г. Ведь в нем есть лукавый татарский князь, внезапно напавший на Русь. Есть не успевший по этой причине собрать войска и укрывшийся в Костроме великий князь московский, немирная Литва, литовский князь, пришедший служить Москве. Имеется разграбление татарами Переяславля, Дмитрова, Серпухова и других городов. В Москве по случаю начавшейся осады вспыхивают беспорядки. Наконец, многие москвичи во время осады погибают.

Приведу интересующие нас отрывки рассказа о нашествии Едигея по Симеоновской летописи.

«Тое же зимы некоторый князь ординскыи, именемъ Едигеи, повеленiемъ Булата царя, прiиде ратью на Рускую землю, а съ нимъ 4 царевчи да мнози князи Татарсти;…Се же слышавъ, князь великiи Василеи Дмитрiевичъ печаленъ бысть прилучивъшаяся ради скорби въ Руси, грехъ ради нашихъ, занеже изначала безаконiи Измаилтяне лукавенъ миръ счиниша съ Русскими князми нашими, наипаче же всехъ къ великому князю Василью Дмитриевичи, лестно мирующе съ нимъ… На Москве же ждущи вести отъ Юрья, се инъ некто, въскоре пригнавъ, поведа рать уже близъ сущу града. Василеи же не успе ни мало дружины събрати, градъ осади, въ немже остави дядю своего князя Володимера и брата князя Андрея и воеводы, а самъ съ княгинею и з детми отъеха къ Костроме. И сметяся градъ ужаснымъ смятенiемъ, и людiе начаша зело бежати, небрегуще ни о именiи, ни о иномъ ни о чемъ же, и начата злая бывати въ человецехь, и хишници грабяче явишася. Повелеша же и посады града жещи… Въ тои часъ видети година бе страшна, страшна, человекомъ мятущимся и въпiющимъ, и великы пламы гремяща на въздухъ въсхожяху, и градъ обстоимъ полкы безаконныхъ иноплеменникъ. Дни же пятку сущу тогда; юже кь вечеру клонящуся, начаша полкы поганыхъ являтися, ставляхуся на поли града, не смеяху бо близъ града стати, пристроя ради граднаго и стрелянiа съ града; но ста въ селе на Коломенкахъ и виде вся люди ужасошася, не единаго же противу ему стоаща, и распусти воя, и быша поганiи тяжце пленяюще христiанъ, овiи сечахуть, овiи въ пленъ ведяхуть и тако множество людей безчислено изгибоша, за умноженiе бо грехъ нашихъ смирилъ ны Господь Богъ предъ враги нашими… Много же плениша распущени Едегеемъ Измаильте, градъ великiи Переяславль пожгоша, и Ростовъ, таже и Новъгородъ Нижнiи тяжце плениша и пожгоша весь, и Городець, и волости мнози поимаша, и множество людеи изгибоша, а инiи отъ зимы изомроша. Бяшеть бо тогда зима тяжка зело, и студень преизлише велика и изгибель бысть христiаномъ. Тогда же храбрiи наши Ляхове, иже величаве дръжаще градъ Пречистыа Богоматере, мужественыа ихъ лысты токмо на бегъ силу показаша, быша еще на нихъ же люди грабяче и губяче, нигде ни мало же съ иноплеменники победившеся, сломи бо ся оружiа ихъ и щитъ гордыхъ огнемъ съжжеся, по пророку… На тоже лето дороговь бысть велика всякому житу; множество христiанъ изомроша отъ глада, а жито продавци обогатеша»^{319}.

В более распространенном варианте Никоновской летописи есть еще одно место, вызывающее ассоциации с Пространным рассказом. В погоню за Василием Дмитриевичем Едигей шлет 30 тыс. воинов. У Тохтамыша было, напомним, по Пространному рассказу, около 30 тыс. человек.

Интересно, что нашествие Едигея не затрагивает рязанские земли. Летописи не обвиняют на этот раз рязанских князей в сотрудничестве с татарами. Но если учесть, что под удар попали территории Москвы (в том числе и нижегородские, ярлык на которые Василий Дмитриевич Московский получил в 1391 г.), и даже Твери (Клин), а Рязань не пострадала, это наводит на мысль.

Есть, безусловно, и различия. Главное — Едигей Москву не взял. Хотя… он получил 3 тыс. рублей отступного. Это больше, чем годовая ордынская дань с Московского княжества. Так что, если не страдать особой доверчивостью к летописцам (а что они умеют врать, мы уже убедились), можно подумать, что столицу ему все же сдали.

Литовский князь (в данном случае Свидригайло Ольгердович, незадолго до этого принятый на русскую службу и оставленный охранять город) на этот раз Москву не защищал, смылся. И гибнут москвичи не от татарских сабель, а в основном от голода. Так что никто и не утверждает, что рассказ о взятии Москвы Тохтамышем — точная калька с рассказа об осаде ее Едигеем. Но и совпадения не могут быть случайными. Для этого их слишком много.

Можно, конечно, сказать, что это автор статьи о нашествии Едигея пользовался рассказом о взятии Москвы. Но беда в том, что в статье 1409 г. нелепостей нет, в отличие от статьи о Тохтамышевом нашествии. И еще: как раз после нашествия Едигея, как мы помним, и стали писаться летописные рассказы об этих временах. Так как вы думаете, что с чего копировали? Историю о недавнем нападении со старых рассказов о делах двадцатилетней давности, или наоборот?

Между прочим, рассказы о нашествиях Тимура и Едигея — не единственный мыслимый источник истории о взятии Москвы Тохтамышем. Однажды на Лихачевских чтениях М. А. Салмина выступила с докладом, в котором обосновала, что «Летописная повесть о нашествии Тохтамыша», содержащаяся в Новгородской IV, Софийской I и Новгородско-Карамзинской летописях (датируемых М. А. Салминой XVI в.), является иносказанием. Описываемые в ней события отражают не взятие ордынским царем Тохтамышем в 1382 г. Москвы, а завоевание в 1563 г. Полоцка московским войском, передовой полк которого возглавлял бывший царевич крымский Тохтамыш. Был такой, внук хана Ахмата, кузен тогдашнего касимовского царя Шах-Али. Он участвовал в заговоре против Давлет-Гирея Крымского, а после провала бежал к ногаям. Иван Грозный пригласил его в Москву, именую при этом султаном, — так, как титуловался Тохтамыш старый. В 1556 г. Тохтамыш Крымский прибыл в Москву. И потом командовал авангардом русской армии в Ливонской войне. И на Казань ходил, все тем же воеводой передового полка.

Если так, получается, что Пространный рассказ вообще писался в XVI в. и был потом вставлен в летописи, датируемые традиционно XV в. К сожалению, нигде полного текста доклада не нашел, так что судить не могу. Но о-очень интересно!

Синодик «по летописи» и дворец на костях

Так что там было в 1382 г.? И было ли вообще? Ситуация тут еще сложнее, чем с Куликовской битвой, поскольку независимых источников вообще нет. Имеется Синодик, в котором есть такие строчки:

«Преподобным Архимандритомъ, и игуменомъ, священноиереомъ и диакономъ, священноинокамъ и инокинямъ и всему православныхъ Христiанъ множеству, мужемъ и женамъ и младенцемъ, нужне скончавшимся отъ огня и мечя, и въ воде истопшимъ и въ пленъ поведеннымъ отъ прелестнаго взятия богомерьзкого царя Тахтамыша славнаго сего града Москвы, и всемъ предреченнымъ симъ Христiаномъ православнымъ, вечная память»^{320}.

Запись эта следует в нем сразу за цитировавшейся уже записью о погибших в битве с Мамаем. Но… странная она какая-то. Если до этого везде молятся за конкретных погибших людей, то здесь — за всех скопом, безымянно. При этом даже в Кратком рассказе о нашествии Тохтамыша названы имена двух убитых архимандритов (Семена и Иакова) и игумена Акинфа Крылова. Что помешало создателям этой записи Синодика поставить их имена? Хотя бы так, как это делалось в предшествующих записях. К примеру: «Дмитрiю Манастыреву, и Назару, и дружине ихъ, избiеннымъ отъ безбожных Татаръ на Воже, вечная память»^{321}. Здесь все соблюдено: сначала поминают павших начальников, а после них обобщенно всех простых. Так же выглядит поминовение и героев Мамаева побоища. Но здесь почему-то все по-иному.

Насколько я разглядел, во всем Синодике так сделано еще два раза. Один — по жертвам чумы. Второй — «иже избiеннымъ въ градахъ, и въ селахъ мниховъ, и Iереовъ, мужъ и женъ, и детскъ полъ отъ безбожного Едигея, вечная память»^{322}. С одной стороны, вроде все правильно: во всех трех случаях речь идет о массовых жертвах. Это может заодно служить лишним доказательством, что на Куликовом поле погибло не так много людей.

Но с другой стороны… В случае с чумой и Едигеем люди умирали не в каком-то одном городе, а на огромных пространствах. И в летописях никаких имен погибших не фигурирует. А в случае 1382 г. мы имеем дело вроде бы только с Москвой, где, по сведениям самих летописей, пало 12 тыс. человек (князь заплатил 150 рублей за похороны, при том что за 80 покойников давал рубль). С потерями от эпидемии заведомо несопоставимо, тогда от чумы или холеры целыми городами мерли, а болезнь-то по всей Руси гуляла. Да и Едигей разрушил и разграбил большую территорию, чем Тохтамыш. Кстати, а что это в Синодике только за москвичей погибших молятся? Вроде бы в летописях говорится, что он и другие города брал?

Так что, если честно, это место в Синодике странное. Заставляет подумать: а ну как оно внесено в Синодик задним числом, из летописей? Скажете: не может быть? Не торопитесь! Вот что пишет М. А. Салмина относительно другого Синодика: «С. К. Шамбинаго в своем исследовании называет „Лаврский Синодик“ № 818 XVII, интересным тем, что в него, как можно судить, включены и имя Федора тарусского, и брата его Мстислава, и князя Дмитрия (по-видимому, Монастырева), и Дмитрия (по-видимому, Минина). Однако этот Синодик поздний, имена павших на Куликовом поле вписаны в него, как показывает сличение, по-видимому, из рассказа о Мамаевом побоище Никоновской летописи, составленного на основе „Сказания о Мамаевом побоище“ с включением Летописной повести»^{323}. Так что это не я выдумал, это уважаемые исследователи говорят, что такое возможно. Если так могли составляться синодики с именами погибших в Мамаевом побоище, почему такой же финт не мог произойти с поминанием «жертв Тохтамыша»?

Часто говорят: есть же конкретные следы массовых захоронений москвичей, убитых при взятии города Тохтамышем. При этом современные исследователи кивают на М. Н. Тихомирова, писавшего об этом в своей книге «Древняя Москва. XII–XV века». Кости-де нашли там, где потом был установлен памятник Александру II.

Поднял первоисточник. Выяснилось, что Тихомиров в нем ссылается на «Историю города Москвы» И. Е. Забелина, вышедшую в начале XX в. Забелин на самом деле пишет, что при создании в Кремле на Зарубной площади в конце XIX в. памятника Александру II были найдены под землей груды перемешанных человеческих костей, причем, это были не полные скелеты. И делает вывод: «Все это несомненные свидетели страшного по кровопролитiю нашествия Тохтамыша въ 1382 г.»^{324}. Но сам-то он, опять-таки, костей этих не видел. Просто цитирует архитектора этого памятника Н. Султанова.

Но когда дальше читаешь книгу Забелина, возникает сомнение: а обоснованно ли он соотнес найденные на Зарубе захоронения с XIV в.? Видно, что основание для такого отождествления у него только одно. Раз кости разрозненные, значит, людей кто-то порубал. А когда в Кремле рубили массу народу? Правильно, в 1382 г. Об этом же летописи говорят.

Но мы-то уже имели возможность убедиться, что все проверять нужно. Заглянем в книгу Султанова. Он пишет: «До постройки памятника юго-восточная часть Московскаго Кремля была местомъ довольно запущеннымъ. Подъ горой, весь уголъ между церковью св. Константина и Елены и Кремлевскими стенами былъ занятъ сараями и дровянымъ складомъ»^{325}. Когда начались земляные работы, рабочие быстро наткнулись на следы старинных строений и разного рода древности. «Массовыя земляныя работы были тотчас же остановлены и заменены правильными археологическими раскопками, причемъ было обращено самое строгое вниманiе на то, чтобы по возможности ни одинъ предметъ древности, ни одинъ обломокъ не исчезъ безследно»^{326}.

Дальше архитектор Султанов повествует, что в культурном слое были найдены фундаменты и часть подвалов построенных здесь при Борисе Годунове Приказов. Под фундаментами же — множестов костей. В одном месте располагалось кладбище, «гробы которого были насквозь пробиты дубовыми сваями»^{327}.

«Кроме правильнаго погребенiя были найдены целыя груды костей и череповъ, перемешанныя съ землей, въ полномъ беспорядке; попадались места очень небольшiя по объему, напр., в три-четыре куб. аршина, где костей было очень много, но кости эти по своему числу совершенно несоответствовали определенному числу костяковъ; напр.: число череповъ было гораздо больше числа тазовыхъ костей или голеней. Такiя места, очевидно, представляли собой вырытыя некогда небольшiя ямы, въ которыя въ безпорядке были свалены части разрубленныхъ труповъ»^{328}.

Вот эти ямы Забелин и счел упомянутыми в летописях захоронениями погибших при взятии Москвы Тохтамышем. Но надо сразу отметить: Султанов такого вывода не делает. Больше того, он не упоминает о находках в этом месте каких-нибудь вещей, которые можно было бы связать с XIV в., зато очень много пишет об изразцах XVI в. и о всяких вещах из Приказов. Что же касается костей, то архитектор ни разу не упоминает о том, что на них найдены следы пожара. А ведь Москва-то в 1382 г., если верить летописи, горела, и многие люди погибли в огне. Однако Султанов говорит лишь о том, что ниже фундаментов Приказов нашли еще «следы и остатки деревянных построек, погибшихъ отъ пожаровъ»^{329}.

Что это за деревянные строения, поясняет, как ни странно, именно Забелин: «Местность, где при Годунове были выстроены упомянутые Приказы… въ особенности достопамятна темъ, что въ древнее время она была занята дворомъ князя Андрея Ивановича, младшаго сына вел. Князя Ивана Калиты. Въ томъ дворе жилъ и знаменитый решитель Куликовской битвы, сынъ Андрея, Владимiръ Андреевичъ Храбрый, съ супругою Еленою Ольгердовною, которая после кончины мужа, схоронивши всехъ своихъ сыновей, оставила дворъ своему внуку, Василiю Ярославичу, единственному въ живыхъ наследнику всего рода Владимiра Андреевича»^{330}. Потом эту землю забрал себе Иван III, выстроивший здесь себе деревянный дворец на то время, пока строился каменный. 16 июля 1493 г. дворец великого князя сгорел. И до 1565 г., пока не построили Приказы, «исторiя этой местности… неизвестна»^{331}.

Вот теперь, по-моему, все очевидно. Совершенно понятно, что найденные при раскопках кости не относятся к XIV в. Ну действительно, не будем же мы на полном серьезе предполагать, что массовое захоронение жертв Тохтамыша устроили в усадьбе Владимира Серпуховского! И потом серпуховские князья еще сто лет на могильнике жили. И Иван III — тоже. Лучшего места себе для дворца он, безусловно, найти не мог! Не иначе тянуло целикого князя на кладбище!

Следы сгоревших деревянных построек — это остатки великокняжеского дворца 1493 г. После того как он был уничтожен пожаром (а Иван переехал в каменные палаты), местность оставалась в запустении. Вот в это время, безусловно, на пустыре могли кого-то и хоронить. Впрочем, как раз то кладбище, гробы которого были потом проткнуты сваями, вполне может быть кладбищем времен серпуховских князей. При усадьбе вполне могла быть церквушка, а при ней — захоронения слуг и т. п.

Массовые же захоронения разрозненных частей тел при таком раскладе относятся, скорее всего, уже ко времени существования Приказов. Не надо забывать, что среди них был и Разбойный приказ. От него остались выкопанные при строительстве памятника кандалы и прочие милые игрушки. Очевидно, разбойников здесь и держали, да и казнили, наверное. Четвертование на Руси — любимое наказание для таких случаев. Вот вам и разрозненные части тел! И без всяких следов воздействия огня на костях. Так что считать эти находки подтверждением взятия Тохтамышем Москвы не приходится. Просто Забелину хотелось пофантазировать, а остальные за ним повторяют. Ну, понятно: лень же первоисточник посмотреть!

А может, все было так?

В общем, отрицать, что в 1382 г. какой-то конфликт был, трудно. Но вот между кем и кем, по какому случаю и в каких масштабах… Напомню: как мы выяснили, ссориться Тохтамышу с Дмитрием было вроде бы не с чего. В 1380 г. против Мамая они действовали дружно. И потом сразу же начался обмен послами. Дмитрий своих шлет в Сарай уже осенью 1380 г. Летом 1381-го послы Толбуга и Мокшей (не русские, кстати) возвращаются. В тот же год на Русь едет сарайский посол Ак-ходжа (Акхозя русских летописей).

И вот тут, если верить летописцам, происходит что-то невероятное. Ак-ходжа «дошедшее до Новагорода Нижнего, и въвратися въспять, а на Москву не дръзнулъ ити, но посла некыхъ отъ своихъ товарыщевъ, не въ мнозе дружине, но ити не смехау болма»^{332}.

Надо отметить, что знаем мы об этом событии не по Троицкой летописи. Из нее Карамзиным выписан был только кусок про то, что «того же лета Царь Тохтамышъ послалъ своего посла къ Вел. Князю»^{333}. Остальное — по Симеоновской летописи и Рогожскому летописцу. То есть — по летописям еще более позднего времени. Что там было в Троицкой, мы не знаем. Но и она, как мы помним, написана была по крайней мере через четверть века после событий.

Так чего испугался посол Тохтамыша? Явно не противодействия Дмитрия. Ведь послы того только что уехали из Сарая. Наверняка взаимоотношения между Москвой и Ордой они согласовали, для этого и отправлены были. Надо так понимать, Ак-ходжа должен был Дмитрию ярлык везти.

Историки любят говорить о том, что московское княжество, победив в Куликовской битве, не пожелало платить дань. Ак-ходжа-де как раз за ней ехал, а когда узнал, что ему ничего не светит, повернул назад. Но это бред. Не платила Москва, скорее всего, еще с 1377 г., с потери Мохаммед-Булаком Сарая. Но если Дмитрий посылал послов к Тохтамышу, то вопрос о возобновлении дани не встать не мог. Значит, его либо согласовали, либо должны были согласовать в Москве. Но тогда, не доехав до нее, царский посол не мог знать, согласится ли великий князь московский платить. Что он, на слухи ориентировался? Ну, не делали так! Да и царь ему не спустил бы. Это же прямое оскорбление его царскому величеству! Даже если Ак-ходжа был самоубийцей, он все равно лучше бы в Москве предпочел голову сложить, чем в Сарай, не выполнив повеления Тохтамыша, вернулся.

Зато вполне могло быть другое. Дмитрий согласился платить дань. И попытался ее собрать. Но народ-то уже отвык. Тем более, вроде только что этих татар били, и вдруг опять раскошеливаться?! И люди (а может быть, и подчиненные Москве князья, и бояре) «возбухли». Именно потому и посол повернул назад, что его до Москвы просто не допустили бы. Попытался отправить небольшой отряд, чтобы тот Дмитрию ярлык довез (меньше народу — легче пробраться), но и тот не сумел.

Если дело обстояло так, многое объясняется. Посол вернулся ни с чем. В 1381 г. Тохтамышу выступить еще было трудно, он разборки в Орде заканчивал (напомню, что его монеты в Крыму начинают чеканиться только в 1381 г., а в Астрахани еще и в начале 1382-го сидит Мухаммед-Булак). Но к лету 1382 г. он собрал силы. И двинулся.

Дмитрий и не стал-то защищаться, потому что в случившемся не был виноват. Ушел из города, отсиделся. И Тохтамыш, обратим внимание, осаждал Москву, вместо того чтобы преследовать Дмитрия. Что ему, до Костромы не дойти было? Да нет, просто поход был не против Дмитрия, а скорее в помощь ему! Потому и ярлык московский князь получил после этих событий. С какой бы радости ордынский властитель дал его князю, восставшему против него? Тем более, претендентов было много.

Понятны и сообщения о том, что Дмитрий не мог собрать других князей вокруг себя. Дело даже не в том, что он этого и не хотел. А в том, что князья, когда с них собрались ордынский выход взять, просто отказались подчиняться. Думаю, первым как раз Владимир Серпуховский и был. Потому он и отступил при нахождении Тохтамыша дальше Дмитрия, аж на Волок Ламский (Волоколамск). И там, в отличие от великого князя, собирал войска. И поражение тохтамышевым частям нанес. А вот свой Серпухов защищать не стал. Осознавал, видимо, что иначе был бы там осажден и убит, и все.

Наконец, понятно восстание в Москве против оставшихся там княгини и митрополита. То есть, по большому-то счету, именно против князя. Вспомним: Юрий Всеволдович во время нашествия Батыя тоже из Владимира уехал войска собирать, но никто же против него не восставал. А тут вроде бы герою Куликовской битвы — не простили. Да просто он, очевидно, уже никакой любовью народной не пользовался. Поскольку, повторю, вознамерился подчиниться Орде, а простые люди после Мамаева побоища считали, что наступила свобода.

Вот они эту свободу и пытались отстоять. Но Тохтамыш город взял. Вряд ли хитростью. Скорее восставшие просто не смогли его удержать, поскольку профессиональными воинами все же не были. И другие города татары пограбили, чтобы в повиновение привести. Не столько даже себе, сколько Дмитрию. Потому его и оставили во главе княжества. И уже осенью в Москву приезжает ордынский посол, о чем сообщает Новгородская IV летопись («Тои же осенi къ князю Дмитрiю на Москву отъ Тахтамыша посолъ прiеха Карачъ о мiру»)^{334}. А князь за это расплатился. На следующий год сын Дмитрия Василий привез Тохтамышу 8000 рублей серебра («а Василья Дмитреевича прiя царь въ 8000 сребра»)^{335}. Как заметил Горский, это практически равно ордынской дани с Великого княжества Владимирского без учета Москвы за два года^{336}. И действительно, в духовной грамоте Владимира Серпуховского говорится, что «а коли выидет дань великого князя ко Орде в пять тысяч рублев…»^{337}, а в духовной самого Дмитрия Московского относительно дани с собственно Москвы сказано: «А коли детем моим взяти дань на своей отчине… возмут в тысячю руб.»^{338} Если из пяти тысяч вычесть тысячу, как раз получится четыре. Так что 8000 — это за два года.

Впрочем, с размерами дани не все так ясно. Однако то, что Василий привез от отца в Орду много денег, сомнения не вызывает.

Но вот потом, когда дружба Москвы с поволжскими татарами закончилась… Тогда реальное положение вещей в 1382 г. признавать стало неудобно. Пришлось изобретать нечто такое, что бы и полной фальсификацией не было, и князя Дмитрия как-то попригляднее представляло бы. Вот и изобрели. А мы теперь это изучаем.

Нет, я, конечно, признаю, что изложенное выше относительно взятия Москвы — это только гипотеза. Никакими дополнительными по сравнению с традиционной версией фактами она не подтверждена. Но при этом такое построение логичнее, чем то, в верности которого нас столько времени убеждают. От того, что до нападения Едигея Москва с Ордой устойчиво пребывала в дружбе, никуда не деться. Как и от того, что русские правители (впрочем, как и их коллеги в других странах) историю фальсифицируют издревле, — тоже. И если мы хотим на самом деле знать собственное прошлое, а не приукрашенный миф, нам предстоит еще много работы. К примеру, то же самое место Куликовской битвы надо искать не там, где предписали, а там, где оно реально могло бы находится. Не мешало бы и в иностранных источниках повнимательнее покопаться. Вполне возможно, не переведенные до сих пор на русский язык западные и восточные документы содержат сведения, позволящие уточнить наши представления о том времени и его действующих лицах. К примеру, решить все же вопрос: какое именно место немцы именовали Blowasser? Что все же происходило в 1380 г. в Литве? Имели ли генуэзские и венецианские колонии в Крыму дело непосредственно с Мамаем? И так далее. Неплохо было бы и некоторые уже давно введенные в оборот сведения уточнить. А то до сих пор даже относительно даты выдачи Тохтамышем ярлыка Ягайло ученые к согласию не пришли. И разница — 15 лет!

А главное, давно пора отказаться от представления, что история уже написана. Даже в том, что кажется незыблемым, есть множество не то что белых, а просто-таки даже черных пятен. Я не думаю, что после чтения этой книги в сознании моих читателей станет таких пятен многим меньше. Да и не стремлюсь к этому. Я — не сторонник «окончательного решения вопроса». Лучше будет, если мой труд побудит читателей задуматься. И, не принимая ничего на веру, включить в действие свой собственный мыслительный аппарат.

Успехов вам!

Примечания

¹ Цитаты найдены в Интернете, по адресу http://forum.xlegio.ru/forums/thread-view.asp?tid=3727&mid=37468, за что благодарен писавшим под никами Thietmar (за оригиналы текстов и переводы Пошильге и Дитмара) и Ильдар (за перевод Торуньских анналов).

² «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966 г. С. 508.

³ Полное собрание русских летописей. Т. XXXV. Хроника литовская и жемойтская. М., 1980. С. 43.

⁴ Шабульдо Ф.М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского, http://legends.by.ru/library/shabuldo-2.htm

⁵ ПСРЛ. Т. XV. Рогожский летописец. М., 2000. С. 75–76.

⁶ Рыбина Е. А. Новгород и Ганза. М., 2009. С. 87–91.

⁷ Труды Отдела древнерусской литературы, XL, Отдельный оттиск Л., 1985.

⁸ Приселкова М. Д. Троицкая летопись. М., 1950. С. 15.

⁹ Там же. С. 10.

¹⁰ ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007.

¹¹ Приселков М.Д. Указ. соч. С. 20.

¹² ПСРЛ. Т. XVIII. С. 1, прим. 8.

¹³ ПСРЛ. Т. XVIII. С. 279.

¹⁴ Летописи и хроники. Новые исследования. М. — СПб., 2008. С. 52–93.

¹⁵ ПСРЛ. Т. XV. С. VI–VIII и прим. 11.

¹⁶ ПСРЛ. Т. XV. С. VI.

¹⁷ Летописи и хроники. С. 55–56.

¹⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. XIII–XV.

¹⁹ ПСРЛ. Т. XV. С. V–VII.

²⁰ Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть временных лет. М., 2006. С. 90.

²¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 7–8.

²² ПСРЛ. Т. V, вып. 1. Псковские летописи. М., 2003. С. 6.

²³ ПСРЛ. Т. XVIII. С. 151.

²⁴ ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. С. 55.

²⁵ Черепнин Л. В. Русская хронология. М., 1944.

²⁶ ПСРЛ. Т. XV. С. 109–110.

²⁷ Святский Д.О. Астрономия Древней Руси. М., 2007.

²⁸ Там же. С. 601–622.

²⁹ Там же. С. 615.

³⁰ ПСРЛ. Т. XV. С. 111–112.

³¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 115–116.

³² Там же.

³³ ПСРЛ. Т. XV. С. 119–120.

³⁴ Там же.

³⁵ ПСРЛ. Т. XV. С. 135–136.

³⁶ Там же.

³⁷ Святский Д. О. Указ. соч. С. 623–634.

³⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. 135–136.

³⁹ ПСРЛ. Т. XV.

⁴⁰ ПСРЛ. Т. XV.

⁴¹ Там же. С. 137–138.

⁴² Там же.

⁴³ ПСРЛ. Т. XV. С. 139–140.

⁴⁴ Там же. С. 141–142.

⁴⁵ Там же. С. 143–144.

⁴⁶ ПСРЛ. Т. XV.

⁴⁷ Там же. С. 147–148.

⁴⁸ Там же.

⁴⁹ Там же. С. 151–152.

⁵⁰ ПСРЛ. Т. XV. С. 153–154.

⁵¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 165–166.

⁵² ПСРЛ. Т. XV. С. 143–144.

⁵³ Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб., 1996. С. 170.

⁵⁴ ПСРЛ. Т. XV. С. 139–140.

⁵⁵ ГИМ. Собр. Синодальной библиотеки, № 667.

⁵⁶ Древняя Российская Вивлиофика. Ч. VI. СПб., 1790. С. 451.

⁵⁷ ngatumdug.narod.ru/kbpr.html.

⁵⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. 139–140.

⁵⁹ Там же. С. 141–142.

⁶⁰ Там же.

⁶¹ ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись младшего извода. М., 2000. С. 376–377.

⁶² ПСРЛ. Т. V, вып. 1. С. 24.

⁶³ ПСРЛ. Т. V, вып. 2. Псковские летописи. С. 29.

⁶⁴ «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 359.

⁶⁵ ПСРЛ. Т. VI, вып. 1. Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000. С. V–VI.

⁶⁶ ПСРЛ. Т. XXXXII. Новгородская Карамзинская летопись. 2002.

⁶⁷ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 354.

⁶⁸ В. М. Коган, В. И. Домбровский-Шалагин. Князь Рюрик и его потомки. СПб., 2004.

⁶⁹ ПСРЛ. Т. XV. С. 129–130.

⁷⁰ РГБ, № 632.

⁷¹ ГИМ, № 790.

⁷² РНБ, № 9/1086.

⁷³ ГИМ, № 2060.

⁷⁴ Женевский, БАН № 1.4.1.

⁷⁵ Корбец М., Моисеева Г.Н. Первое известие о Задонщине. Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л., 1979. С. 406–408.

⁷⁶ Каган М. Д., Понырко Н. В., Рождественская М.В. Описание сборников XV в. книгописца Ефросина. Труды Отдела древнерусской литературы Академии наук СССР. XXXV, Л. С. 106, 120.

⁷⁷ Никитин А.Л. Основания русской истории. М., 2001. С. 573.

⁷⁸ Там же. С. 576.

⁷⁹ Моисеева Г.Н. К вопросу о датировке Задонщины. Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л., 1979. С. 225.

⁸⁰ Там же.

⁸¹ Никитин А.Л. Указ. соч. С. 531–541.

⁸² ПСРЛ. Т. XV. С. 439–440.

⁸³ Никитин А.Л. Указ. соч. С. 577.

⁸⁴ Куликовская битва и подъем национального самосознания. Труды отдела дервнерусской литературы. XXXIV. Л., 1979. С. 253.

⁸⁵ Там же. С. 254.

⁸⁶ Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. СПб., 1994. С. 27.

⁸⁷ Библиотека литературы Древней Руси. Т. VI. СПб., 1997.

⁸⁸ ПСРЛ. Т. XV. С. 109–112.

⁸⁹ ПСРЛ. Т. XI. С. 225.

⁹⁰ Там же. С. 95–96.

⁹¹ Гоняный М. И., Мошинский А. П. Разведки и раскопки в районе Куликова поля. Археологические открытия. 1984 г. М., 1986. С. 47.

⁹² Иловайский Д. И. История Рязанского княжества. М., 2009. С. 212.

⁹³ Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV веках. М., 1985. С. 42.

⁹⁴ ПСРЛ. Т. V, вып. 1. С. 24.

⁹⁵ Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. М., 2008. С. 51–54.

⁹⁶ Татищев В. История Российская. Т. 3. М., 2005. С. 175.

⁹⁷ Там же.

⁹⁸ Там же.

⁹⁹ Там же.

¹⁰⁰ Татищев В. История Российская. Т. 3. М., 2005. С. 174.

¹⁰¹ Там же. С. 179.

¹⁰² Там же. С. 180.

¹⁰³ Татищев В. История Российская. Т. 3. М., 2005. С. 174.

¹⁰⁴ Карамзин Н. М. Предания веков. М., 1988. С. 357.

¹⁰⁵ Сокровища булгарского народа. СПб., 2007. С. 213–216.

¹⁰⁶ Сокровища булгарского народа. С. 202–212.

¹⁰⁷ Сокровища булгарского народа. С. 202–212.

¹⁰⁸ Егоров В.Л. Указ. соч. С.63.

¹⁰⁹ http://cossackweb.narod.ru/kazaki/r_donsvtn.htm

¹¹⁰ http://www.passion-don.org/ermak.html

¹¹¹ Книга Большому Чертежу. С. 75.

¹¹² Лурье Я. С. О путях доказательства при анализе источников (на материале древнерусских памятников) // Вопросы истории. 1985. № 5. С. 68.

¹¹³ Депонировано в Институт научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН) — 7380. Л., 1981. С. 20–22.

¹¹⁴ http://pohodd.ru/article_info.php?articles_id=120

¹¹⁵ Рашид ад-Дин. Сборник летописей. М.-Л., 1952. Т. 1, кн. 2. С. 32.

¹¹⁶ http://pohodd.ru/article_info.php?articles_id=120

¹¹⁷ http://stratum.ant.md/06_99/articles/varvarovskii/1.htm

¹¹⁸ http://www.zakon.kz/our/news/print.asp?id=18915

¹¹⁹ http://www.kazakh.ru/talk/mmess.phtml?idt=35884

¹²⁰ http://www.ethnomuseum.ru/glossary

Российский этнографический музей, толковый словарь.

¹²¹ Плетнева С.А. Древности Черных Клобуков. М., 1973.

¹²² http://dic.academic.ru/contents.nsf/brokgauz_efron

¹²³ Тюркская этноойконимия Крыма. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Бушакова В. А., http://turkolog.narod.ru/info/bsh-4.htm

¹²⁴ Бугославский С.А. Текстология Древней Руси. М., 2006. С. 246–248.

¹²⁵ Записка кавказского наместника о подготовке экспедиции на восточное побережье Каспийского моря о просьбе Кият-хана отменить пошлину на ввоз рыбы в Астрахань. Русско-туркменские отношения в XVIII–XIX вв. (до присоединения Туркмении к России). Док. № 155, Ашхабад, 1963.

¹²⁶ Там же, № 160. Прошение Кият-хана к командующему Отдельным кавказским корпусом об оказании помощи туркменам-йомутам Прикаспия для отражения грабительских нападений хивинских ханов и каджарских шахов.

¹²⁷ Будаев Н. М. Западные тюрки в странах Востока. Личные имена мамлюков, http://kitap.net.ru/budaev3.php

¹²⁸ http://imena.pushkinlibrary.kz/batmamai.htm

¹²⁹ Шенников А. А. Указ соч.

¹³⁰ Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов по истории Золотой Орды. Т. 1, извлечения из сочинений арабских. СПб, 1884. С. 389–390.

¹³¹ Тизенгаузен В.Г. Указ соч. С. 391.

¹³² Там же.

¹³³ Там же.

¹³⁴ Тизенгаузен В.Г. Указ соч. С. 343–344.

¹³⁵ Там же. С. 347.

¹³⁶ Там же. С. 348.

¹³⁷ Там же. С. 350.

¹³⁸ Тизенгаузен В.Г. Указ соч.

¹³⁹ Там же. С. 413.

¹⁴⁰ Там же. С. 425.

¹⁴¹ Там же. Прим. 3.

¹⁴² Тизенгаузен. Т. 2, извлечения из сочинений персидских. С. 150.

¹⁴³ Там же. С. 109.

¹⁴⁴ Там же. С. 115.

¹⁴⁵ ПСРЛ. Т. X. Никоновская летопись. М., 2000. С. 233.

¹⁴⁶ ПСРЛ. Т. X. Никоновская летопись. М., 2000. С. 233.

¹⁴⁷ ПСРЛ. Т. XI. С. 12.

¹⁴⁸ Там же. С. 15.

¹⁴⁹ Там же. С. 21.

¹⁵⁰ ПСРЛ. Т. XI. С. 24.

¹⁵¹ Там же. С. 39.

¹⁵² Григорьева А. П., Григорьева В.П. Коллекция золотоордынских документов XIV века из Венеции. СПб., 2002.

¹⁵³ Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания». «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966. С. 251, прим. 249.

¹⁵⁴ ЖМНП, 1907, май. С. 9.

¹⁵⁵ Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV вв. М., 1985.

¹⁵⁶ Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960. С. 116.

¹⁵⁷ Френ Х.М. Монеты ханов Улуча Джучиева. СПб., 1832. С. 20.

¹⁵⁸ Марков А.К. Инвентарный каталогъ мусульманскихъ монетъ Императорскаго Эрмитажа. СПб., 1858. С. II–III.

¹⁵⁹ Савельев П.С. Монеты Джучидов. СПб., 1857. С. 33–34.

¹⁶⁰ Марков А. К. Указ. соч. С. 467.

¹⁶¹ Там же.

¹⁶² Марков А. К. Указ. соч. С. 476–477, 522.

¹⁶³ Варваровский Ю. Е. Улус Джучи в 60-70-е годы XIV века. Казань. С. 89 или Миргалеев И. М. Указ. соч. С. 37.

¹⁶⁴ Френ Х.М. Указ. соч. С. 22.

¹⁶⁵ К примеру, см. Федоров-Давыдов Г.А. Клады джучидских монет. Нумизматика и эпиграфика. Т. 1. 1960. С. 159.

¹⁶⁶ Савельев П. С. Указ. соч. С. 40–58.

¹⁶⁷ Марков А. К. Указ. соч. С. 468. № 645.

¹⁶⁸ Федоров-Давыдов Г.А. Клады…

¹⁶⁹ Марков А. К. Указ. соч. С. 469–470.

¹⁷⁰ Егоров В.Л. Указ. соч.

¹⁷¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 75–76.

¹⁷² Миргалеев И. М. Политическая история Золотой Орды периода правления Токтамыш-хана. Казань, 2003. С. 57.

¹⁷³ ПСРЛ. Т. XV. С. 109–110.

¹⁷⁴ Савельев П. С. Указ. соч. С. 51–58, монета № 83.

¹⁷⁵ Там же. С. 225.

¹⁷⁶ Ярлыки татарских ханов русским митрополитам: Краткое собрание. Памятники русского права. Вып. 3. М., 1955. С. 465.

¹⁷⁷ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1, Новгородская четвертая летопись. М., 2000. С. 319.

¹⁷⁸ Черепнин Л. В. Русская хронология. М., 1944. С. 88.

¹⁷⁹ О соперничестве Венеции с Генуей. Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 4, отд. 4–5. Одесса, 1860.

¹⁸⁰ «Техника — молодежи». № 9, 1980. С. 11.

¹⁸¹ Тизенгаузен. Т. 1. 1884. С. 452.

¹⁸² Там же.

¹⁸³ Тизенгаузен. Т. 2. С. 131.

¹⁸⁴ Там же. С. 132.

¹⁸⁵ Тизенгаузен. Указ. соч. С. 133.

¹⁸⁶ Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. М., 1941. С. 74.

¹⁸⁷ Сборник материалов… С. 75.

¹⁸⁸ Там же. С. 75–76.

¹⁸⁹ Сборник материалов… С. 76–78.

¹⁹⁰ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 159.

¹⁹¹ Федоров-Давыдов Г.А. Находки… С. 164.

¹⁹² Марков А.К. Указ. соч. С. 490, № 1215.

¹⁹³ Миргалеев И.М. Указ. соч. С. 51.

¹⁹⁴ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 159.

¹⁹⁵ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 155, 156, 159, 162–163, 174.

¹⁹⁶ Миргалеев И. М. Указ. соч. С. 46.

¹⁹⁷ Марков А. К. Указ. соч. С. 479, № 873, 777 г. Х., Сарай ал-Джадид; № 874, 777 г. Х., Орда; № 879, 779 г. Х., Сарай ал-Джадид.

¹⁹⁸ Там же. С. 478.

¹⁹⁹ Там же.

²⁰⁰ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 156.

²⁰¹ Федоров-Давыдов Г. А. Клады… С. 162.

²⁰² Там же. С. 159.

²⁰³ Там же. С. 156.

²⁰⁴ Там же.

²⁰⁵ ПСРЛ. Т. XI. С. 15.

²⁰⁶ Там же. С. 19.

²⁰⁷ Там же.

²⁰⁸ Там же.

²⁰⁹ Миргалеев И. М. Указ. соч. С. 40.

²¹⁰ ПСРЛ. Т. XI. С. 14.

²¹¹ Там же.

²¹² Там же. С. 16.

²¹³ ПСРЛ. Т. 35. Супрасльская летопись. М., 1980. С. 5.

²¹⁴ Там же. С. 61.

²¹⁵ ПСРЛ. Т. 35. С. 5.

²¹⁶ ПСРЛ. Т. 35. С. 66.

²¹⁷ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 325.

²¹⁸ ПСРЛ. Т. V, вып. 1. С. 24.

²¹⁹ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 347.

²²⁰ ПСРЛ. Т. 35. С. 62.

²²¹ Иловайский Д.И. Указ. соч. С. 183.

²²² Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 308.

²²³ Там же. С. 309.

²²⁴ Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 310.

²²⁵ Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 311.

²²⁶ ПСРЛ. Т. XV. С. 59–60.

²²⁷ ПСРЛ. Т. XV. С. 63–64.

²²⁸ Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 165, прим. 1.

²²⁹ ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. С. 104.

²³⁰ ПСРЛ. Т. XV. С. 99–100.

²³¹ Там же.

²³² Иловайский Д. И. Указ. соч. С. 203.

²³³ ПСРЛ. Т. XV. С. 135–136.

²³⁴ Иловайский Д.И. Указ. соч. С.183.

²³⁵ Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV века. М., 2003. С. 344.

²³⁶ Там же.

²³⁷ Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.-Л., 1950. С. 54.

²³⁸ Там же. С. 144.

²³⁹ Кучкин В. А. Указ. соч. С. 344.

²⁴⁰ Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. С. 34.

²⁴¹ Конев С. В. Синодикология, ч. II: Ростовский соборный синодик. Историческая генеалогия, вып. 6. Екатеринбург-Нью-Йорк, 1995. С. 102.

²⁴² Духовные и договорные грамоты… С. 34.

²⁴³ Строков А. А. История военного искусства. Т. I, М., 1955.

²⁴⁴ Разин Е.А. История военного искусства. Т. II, М., 1957. С. 271–272.

²⁴⁵ Кирпичников А.Н. Куликовская битва, Л., 1980. С.6 6.

²⁴⁶ Книга Большому Чертежу. М.-Л., 1950. С. 82.

²⁴⁷ КБЧ. С. 78.

²⁴⁸ КБЧ. С. 82.

²⁴⁹ КБЧ. С. 80–81.

²⁵⁰ КБЧ. С. 81, прим. 1 и 2.

²⁵¹ Духовные и договорные грамоты… С. 15.

²⁵² Моисеева Г. Н. К вопросу о датировке Задонщины. Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л., 1979. С. 222.

²⁵³ КБЧ. С. 67.

²⁵⁴ Цит. по: Бычков А. А., Низовский А. Ю., Черносвитов П. Ю. Загадки Древней Руси. М., 2000. С. 428–429.

²⁵⁵ Цит. по указ. соч. С. 428–429.

²⁵⁶ Щекатов А. Словарь Географический Российского государства. Ч. 3 (К-М). М., 1804.

²⁵⁷ КБЧ. С. 5.

²⁵⁸ КБЧ. С. 49.

²⁵⁹ Там же. С. 59.

²⁶⁰ Там же. Прим. 2–2.

²⁶¹ Там же. С. 117–118.

²⁶² Там же. С. 116.

²⁶³ Там же. С. 57.

²⁶⁴ КБЧ. С. 77.

²⁶⁵ Куликово поле: материалы и исследования. Тула, 1990. С. 130.

²⁶⁶ Там же. С. 131.

²⁶⁷ Там же.

²⁶⁸ КБЧ. С. 141.

²⁶⁹ Там же. С. 134.

²⁷⁰ Там же. С. 151.

²⁷¹ Там же. С.151.

²⁷² КБЧ. С. 151.

²⁷³ КБЧ. С. 59.

²⁷⁴ Акты Московского государства. Т. 1, акт № 18, 1577 г.

²⁷⁵ Шавырин В.Н. Муравский шлях. Тула, 1987. С. 104.

²⁷⁶ Акты… Акт № 8. Роспись сторожам из украиных городов от польския украины по Сосне, по Дону, по Мече и по иным речкам, 1571 г.

²⁷⁷ История военного искусства. Т. 1. М., 1955. С. 285.

²⁷⁸ Загадки Древней Руси. С. 484–490.

²⁷⁹ КБЧ. С. 78.

²⁸⁰ ПСРЛ. Никоновская летопись. Т. XI. М., 2000. С. 58.

²⁸¹ Сокровища булгарского народа. С. 200.

²⁸² Загадки Древней Руси. С. 471–476.

²⁸³ Хотинский Н.А. История и география Куликова поля. М., 1988. С. 16.

²⁸⁴ Там же.

²⁸⁵ Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле. М., 2008. С. 44.

²⁸⁶ Там же.

²⁸⁷ Куликово поле: материалы и исследования. С. 70.

²⁸⁸ Куликово поле: материалы и исследования. С. 70.

²⁸⁹ Куликово поле: материалы и исследования. С. 20.

²⁹⁰ http://www.echo.msk.ru/guests/5428

²⁹¹ Там же.

²⁹² http://www.echo.msk.ru/guests/5428

²⁹³ ПСРЛ. Т. XXIX. Александро-Невская летопись. С. 141.

²⁹⁴ Реликвии Донского побоища. С. 49.

²⁹⁵ Реликвии Донского побоища. С. 59.

²⁹⁶ Реликвии Донского побоища. С. 15.

²⁹⁷ Там же. С. 56.

²⁹⁸ Реликвии Донского побоища. С. 48.

²⁹⁹ Там же. С. 55, прим. 33.

³⁰⁰ Реликвии Донского побоища. С. 40.

³⁰¹ Там же. С. 44.

³⁰² Реликвии Донского побоища. С. 46–53.

³⁰³ http://www.echo.msk.ru/guests/5428

³⁰⁴ http://www.geo-radar.ru/works/kulikovo_pole3.php

³⁰⁵ http://www.geo-radar.ru/works/kulikovo_pole3.php

³⁰⁶ Там же.

³⁰⁷ ПСРЛ. Т. V, вып. 2. С. 28.

³⁰⁸ ПСРЛ. Т. V., вып. 1. С. 24.

³⁰⁹ ПСРЛ. Т. III. С. 377–378.

³¹⁰ ПСРЛ. Т. XV. Тверской сборник. С. 441.

³¹¹ ПСРЛ. Т. XV. С. 143–148.

³¹² Тихомиров М.Н. Древняя Москва. XII–XV вв. Средневековая Россия на международных путях. XIV–XV вв. М., 1992. С. 157.

³¹³ Орлов А.М. Нижегородские татары: этнические корни и исторические судьбы.

³¹⁴ Малоизвестные летописные памятники. Исторический архив. Т. VII. М.-Л., 1951.

³¹⁵ ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. М., 2000. С. 69.

³¹⁶ ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. М., 2000. С. 69.

³¹⁷ Там же. С. 70.

³¹⁸ ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007. С.155.

³¹⁹ ПСРЛ. Т. XVIII. С. 155–159.

³²⁰ Древняя Российская Вивлиофика. СПб., 1790. Ч. VI, Синодик 1684 г. С. 451.

³²¹ Там же. С. 450.

³²² Древняя Российская Вивлиофика. С. 451.

³²³ «Слово и полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 372, прим. 117.

³²⁴ Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1995. С. 247.

³²⁵ Султанов Н. Памятник Императору Александру II в Кремле Московском. СПб., 1898. С. 586.

³²⁶ Древняя Российская Вивлиофика. С. 605.

³²⁷ Древняя Российская Вивлиофика. С. 605.

³²⁸ Там же. С. 605–606.

³²⁹ Там же. С. 605.

³³⁰ Забелин И. Е. Указ. соч. С. 239.

³³¹ Там же. С. 240.

³³² ПСРЛ. Т. XVIII. С. 131.

³³³ Там же. Прим. 1.

³³⁴ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 339.

³³⁵ ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. С. 339.

³³⁶ Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. С. 109.

³³⁷ Духовные и договорные грамоты… № 17. С. 50.

³³⁸ Там же, № 12. С. 35.

Как редактировали историю

И что же мы получаем? А вот что.

Первые сведения о Куликовской битве были записаны, видимо, вскоре после события. Такой вывод можно сделать хотя бы из того, что дата «8 сентября, суббота» названа в Краткой и Пространной летописных повестях и «Задонщине». И она соответствует 1380 г. Вряд ли, честно говоря, летописец, если он работал сильно позже, стал бы высчитывать: какой же тогда был день? Так же рано был зафиксирован и список павших в бою князей и воевод. Именно тот, который есть в Синодике и Краткой повести.

Все возвращается на круги своя

Рискну предположить: формирование того, что потом стало Куликовским циклом произведений, началось после смерти Дмитрия Ивановича. Т. е. после 1390 г. На это указывает целый ряд моментов. К примеру, совпадение до этого года текстов Троицкой и Симеоновской летописей и Рогожского летописца. Написание текста повести о Митяе и поставлении Пимена после смерти последнего. Да и вообще, давайте признаем: смена правителя, тем более такого, на время жизни которого пришлось много значительных событий, — вполне достойный повод увековечить его память на бумаге. Совсем не обязательно в виде летописных статей. Скорее в это время создаются именно отдельные повести о Литовщине, Тверской войне, битве на Дону, Нестроении в митрополии и, наконец, Житии и преставлении Дмитрия Ивановича. Все это пока еще в краткой и довольно скромной форме, без безудержного восхваления умершего.

Наконец, в 1395 г. происходит психологически очень важное событие. На Русь надвигается Тимур. Он доходит, если верить летописям, до Ельца. Но в день, когда в Москву приносят Владимирскую икону Божьей Матери (помните, ту самую, у которой будто бы молился Дмитрий, отправляясь на Куликовскую битву), Тимур поворачивает свои войска. Происходит то, что считают чудом. А это тоже достойно увековечения на бумаге.

Возможно, тогда же были сделаны и первые записи в каких-нибудь летописях. И были они, очевидно, примерно такими же, как те, что находятся нынче в Псковских летописях. То есть в них было сказано о том, что в 6888 г. великий князь Дмитрий бился с татарами на Дону, вблизи устья Непрядвы, в большом чистом поле 8 сентября, в субботу. Русские одержали победу.

Следующий этап приходится на начало XV в. Прошло лет тридцать, еще живы участники сражения. У власти — сын Дмитрия Ивановича Василий, который, кстати, довольно долго прожил в Орде. Только что (около 1406 г.) умер Тохтамыш. В том же году скончался Киприан. А в 1409 г. (не могу понять, почему везде указывается 1408-й, когда в Рогожском летописце и Симеоновской летописи четко стоит 6917-й?) на Русь вторгается Едигей. Старый недруг Тохтамыша в это время в Орде играет фактически такую же роль, что и Мамай тридцать лет назад: не будучи законным ханом, правит. Для набега же он выбирает время, когда Василий Дмитриевич находится в ссоре с Литвой (Витовтом). Как рассказывают летописи, русские и литовцы сходятся на реке Угре. Едигей присылает своих людей будто бы в помощь Василию. Но когда тот замиряется со своим тестем Витовтом, Едигей обрушивается на Московское княжество.

И что интересно: годом раньше Иван Владимирович Пронский выгоняет из Рязани Федора Ольговича. А тот недавно подписал союзный договор с Москвой. Василий Дмитриевич Московский пытается оказать помощь союзнику. Но на реке Смядве рязанцы наголову громят московские войска. Один воевода убит, второй пленен. И хотя после этого рязанские князья договариваются между собой и Федор возвращается в Рязань, но вряд ли у москвичей в это время теплые отношения к южным соседям. Как тут не припомнить Олега и не сказать про него (а заодно про рязанцев) что-нибудь «доброе»?!

Наконец, в 1408 г. портятся московско-тверские отношения. Еще год назад тверской великий князь Иван Михайлович ходил вместе с Василием Дмитриевичем Московским против Витовта. Но… Василий повел себя «не по чину». Он заключил мир с Литвой, не посоветовавшись с союзником. Больше того, в списке заключивших мир московский князь поставил тверского после своего брата Владимира. Но «по табелю о рангах» великий князь должен был стоять выше обыкновенного. Фактически Василий нанес тверичам оскорбление, повернув дело так, как будто они были не равноправные союзники, а подчиненные. Реакция последовала незамедлительная. Иван оповестил москвича: больше в литовских делах он ему помощь не окажет. И занялся изгнанием из Кашина своих родичей, поддерживавших дружбу с московским соседом (об этом я уже писал).

Ничего не напоминает? Ситуация практически идентична той, что была между 1375 и 1385 гг. Москва оказывается в чисто враждебном окружении Литвы, Орды, Твери и Рязани.

Вот в этих условиях и пишется, похоже, в Троицкой обители новая летопись, которая получила потом название Троицкая. А также Житие Сергия Радонежского. Рост интереса ко времени победы над татарами на волне Едигеева нашествия совершенно естественен.

Именно в это время отдельные произведения Куликовского цикла, возможно, редактируются и вносят в летопись. Появляется известная нам ныне Краткая летописная повесть. В отличие от старых сведений, дошедших, возможно, в составе Новгородской первой летописи, здесь убрана информация о трусости «московских небывальцев», указано побольше имен погибших (московских воевод), есть упоминание о Пересвете (чего не было в Синодике) и сказано, что союзниками Мамая были литовцы и рязанцы.

Ничего невозможного в тексте нет. Про литовцев, вон, и немцы упоминали. Наши, правда, ничего не написали о том, что литовцы их на обратном пути побили. Но вполне возможно, что какие-то отряды русские и попались под горячую руку не успевшим к бою литовцам. А русский летописец не захотел «отчетность портить».

Что касается Олега Рязанского, Краткая повесть ничего такого особенно плохого про него не говорит. Ну, предпринял он некие действия, не вызвавшие у москвичей восторга. Вероятно, речь идет о том, что Олег воспрепятствовал проходу московских войск к Дону кратчайшим привычным путем, через Переяслав-Рязанский. Причем не силой воспрепятствовал, если судить по летописи, а просто дорогу испортил («на рекахъ мосты переметалъ»). Может быть, этим и объясняется странный марш москвичей от Коломны на устье Лопасни? А не тем, что, как объясняют современные историки, Дмитрий хотел путь Ягайло преградить. Глупо это: двигаться навстречу более слабому противнику, рискуя оставить более сильного в тылу. Литовцы — ребята не трусливые, недавно трижды на Москву ходили и учинили хороший разгром. С чего же это Дмитрий должен был рассчитывать одним движением навстречу Ягайло испугать? А кабы не испугались, драться начали? А татары бы за это время традиционным путем, через Рязань, в московские земли прошли?

Другое дело, если Дмитрий уклонился, чтобы обойти основные рязанские земли. Да, честно говоря, так и не понятно, входил ли он вообще в рязанские пределы. Ведь нужно помнить: в это время существовало Елецкое княжество. И если верить целому ряду карт и работам исследователей, граница между Рязанским и Елецким княжествами как раз и проходила по Дону. Правда, до какого места, не очень понятно. Считается, что как раз до Красивой Мечи. Все, что севернее ее, было уже Рязанским. Но основывается этот вывод на договорной грамоте московского князя Ивана III с рязанским князем Иваном Васильевичем от 1483 г. В документе говорится: «…а тебе не вступатися в нашу отчину в Елеч и во вся Елецская места, а Меча нам ведати вопче». Но это обозначает только, что в конце XV в., через сто лет после интересующих нас событий, ослабевшая Рязань, отдавая Москве свои земли севернее Мечи, оставляла за собой южные, называя их елецкими.

Но где проходила граница Елецкого княжества до того, как в 1415 г. его разгромили татары («В лето 6923, Сентября. Прiидоша Татарове мнози и воеваша по Задонью реки влати Рязаньскiа, и много зла сътвориша, и градъ Елецъ взяша, и Елецкаго князя убиша, а инiи в Резань убежаша; и много воевавше, Татарове возвратишася со многимъ полономъ и богатствомъ во свояси»^{89}? К примеру, в Повести о хождении Пимена в Царьград сообщается, что рязанцы провожали митрополита в 1389 г. только до Чур Михайлова («И въ вторый день прiидохомъ до Чюръ Михайловыхъ; сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и градъ былъ бяше;…и поплыхом рекою Дономъ на низъ»^{90}). А в устье Воронежа он встретился с елецким князем и его боярами («в шестой же день приспехом до усть Вороноже реки… прииде к нам князь Юрьи Елетцкий з бояры своими и со многими людми»). Что такое Чур-Михайлов, историки до сих пор не знают, но в любом случае располагают его значительно севернее Красивой Мечи. Либо это нынешнее село Архангельское на реке Кочуре, левом притоке Дона^{91}, либо другое название нынешнего Данкова на реке Вязовне, правом притоке Дона, расположенном между Мечей и Непрядвой. В любом случае, Куликово поле могло быть уже в елецкой земле. А москвичи, при прохождении до него, могли рязанские земли либо вообще не затронуть, либо задеть лишь краем. Для того и ушли на запад.

Кстати, была еще Тула. В договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 году, про нее говорится: «Тула как было при царице при Тайдуле, и коли ее баскаци ведали…»^{92}. То есть вокруг этого города была некая территория, не принадлежавшая никому. По крайней мере, после 1381 г. А до него? В. Л. Егоров пишет: «С юга к коломенскому баскачеству примыкало тульское, занимавшее район, ограниченный с запада и севера верхним и средним течением Оки, а с востока — рязанскими пределами. Выделение его в особую территориальную единицу, имевшую собственную администрацию, подтверждается документальным сообщением о тульских баскаках. Юридически этот район на протяжении всего XIV в. считался подвластным Золотой Орде»^{93}. И через Тулу же вел из Москвы знаменитый Муравский шлях, дорога на юг. Так что Дмитрий вполне мог дойти до места битвы, ни разу не вступив в Рязанскую землю.

Краткая повесть была первой московской версией событий 1380 г. Во второй половине XV в. она попадает в тверское летописание. Похоже, что автор летописи, вошедшей в Рогожский летописец, переписал Троицкую, вставляя в нее сведения из какой-то не дошедшей до нас тверской. Но по периоду 1380–1382 гг. у него ничего дополнительного не было, потому он и принял московскую версию, не проверяя. Отсюда и несовпадение дат.

Примерно в то же время, когда в Твери (или Кашине) составлялся Рогожский летописец, появляется первый вариант «Задонщины». Тот самый, который Кирилло-Белозерский список. От летописи он отличается пока еще немного. Просто написан литературно, более хвалебно в отношении к Дмитрию Ивановичу и Владимиру Андреевичу. Плюс, Ольгердовичи в качестве союзников неожиданно всплывают. Но это-то как раз нормально. Андрей Полоцкий на Русь сбежал еще года за два до этого. Возможно, что и за год. Псковская первая летопись говорит о том, что «прибеже князь Андреи Олгердович во Псковъ; и посадиша его на княжении»^{94} под 6885 годом. Потому и считается, что он пришел в 1377-м. Однако известие о Куликовской битве в этой летописи расположено под 6886, следующим годом. Впрочем, Псковская третья летопись известие о приходе Андрея оставляет под 6885 г. же, а Куликовскую битву переносит под 6888-й. А вообще псковские летописцы с датами не в ладах были, это по их произведениям видно.

А Дмитрий Брянский (на самом деле — Трубческий) перешел на сторону Дмитрия Московского как раз в декабре 1379 г., когда московское войско во главе с Владимиром Андреевичем, Андреем Полоцким и Дмитрием Волынским (Боброком) ходило на Трубческ и Стародуб. Так что эти два князя были в то время подручными Москвы, и в битве вполне могли участие принимать. Со своими дружинами. Но «Задонщина» ничего другого на самом деле и не утверждает. Там же, даже в более позднем варианте, не пишется, что среди погибших псковичи были. Только «паны литовские».

Возможно, «Задонщина» в своем Кирилло-Белозерском варианте была написана до 1460 г. Основание для этого можно увидеть в том, что содержащийся в Тверской летописи летописец княжения Тверского, как утверждает в тексте его автор, написан был по велению князя Бориса Александровича, который умер в 1461 г. А в летописи, как я уже писал, находится кусок, подобный тому, что есть в «Задонщине» (начало и конец).

Следующим рубежом, после которого появилась новая версия Куликовской битвы, стал, по всей видимости, 1480 г., знаменитое стояние на Угре (обратите внимание: опять на Угре, как и в 1409 г.). Напомню: Ивану III пришлось иметь дело с татарами Большой (Волжской) орды и литовцами. Но теперь уже можно однозначно говорить о победе русских, хотя решающего сражения и не было.

И вот после этого, похоже, на свет появляются новые произведения Куликовского цикла. Напомню: к 80-м гг. XV в. относятся самые старые листы, использованные для создания одного из дошедших до нас списков Новгородской четвертой летописи. На 1508 г. заканчиваются записи в Софийской первой. То есть первоначальные варианты этих летописей, возможно, писались и раньше. Но мы-то видим только те, которые появились после 1480 г. Так что утверждать, что Пространная летописная повесть содержалась в летописях Новгородско-Софийской группы изначально, мы основания не имеем.

А вот что они появились не раньше 1480-го — вполне. Тут и ошибки в датировке, и появление новгородской помощи, и добавление в список погибших людей, умерших в другое время. Объяснить эти ляпы можно только тем, что «распространение» Краткой повести писалось уже значительно позже самих событий, когда никаких свидетелей в помине не было. Плюс, как я уже указывал, после присоединения Новгорода к Москве. Именно после этого и летописи новгородские можно было подправить в необходимом победителям духе, и новгородцев в участники событий записать.

Да, кстати, и на Рязань «наехать». Ведь после присоединения Новгорода (1478) и Твери (1485), у москвичей оставался один соперник — Рязанское княжество. Был еще Псков, но там с 1462 г. уже сидели князья, которых направляли из Москвы. Так что опорочить единственных конкурентов, показать, что они испокон века «предатели Родины», — святое дело.

И, наконец, XVI в., его начало. Именно тогда появляется Сказание о Мамаевом побоище, фактически завершившее создание летописного мифа о Куликовской битве. Через полторы сотни лет автор Сказания начал вписывать массу подробностей, которые ему уже никто не мог рассказать. А последующие историки решили ему поверить.

Похоже, Сказание формировалось все же в 20-е гг. при составлении т. н. Никоновской летописи. То есть первичной является не Основная, а Киприановская редакция, и прав был С. К. Шамбинаго, а не Л. А. Дмитриев. Создавался новый вариант истории о Куликовском сражении именно из-за того, что готовилась специальная митрополичья версия летописи. Для нее собирали все, что только можно. И из этого всего делали сводные статьи. Причем не очень-то даже и смотрели, насколько различные материалы стыкуются. Что, конечно, и в статьях за 6888 и 6889 гг. Никоновской летописи видно. На два года разнесены статьи потому, что с конца XV века на Руси утверждается сентябрьское начало года. Между прочим, в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях начало года, похоже, еще мартовское. Хотя в Новгородской четвертой в вопросе о начале года сам черт ногу сломит. Там в годовых статьях полная неразбериха.

Киприановская редакция Сказания, кстати, Ягайло с Ольгердом не путает. И появление в тексте Киприана разъясняет. Там пишется, что Дмитрий пригласил Киприана в Москву после того, как узнал, что Митяй умер, а Пимен самовольно стал митрополитом. По версии автора Никоновской летописи, это было в 6888 г. Выше я уже говорил, что такого случиться не могло. И что в Рогожском летописце (а стало быть, и в Троицкой летописи) даты появления Киприана в Москве изложены правильно. Но в Никоновской летописи по крайней мере попытка предпринята. В других редакциях Сказания этого нет. Еще в Основной редакции и епископ Коломенский назван Геронтием вместо Герасима. Что заставляет думать: написана она была еще позже, и кем-то не слишком грамотным.

Особенностью Киприановской редакции, писавшейся при митрополите, является и существенное расширение роли церкви в событиях 1380 г. Именно в связи с этим становится понятно, почему Дмитрий получает благословение сразу у трех церковных, ведущих в то время, иерархов: Киприана, Сергия и коломенского епископа Герасима.

К той же второй четверти XVI в. относятся и очередные правки других произведений, имеющих касательство к теме Куликовской битвы. В новой редакции Жития Сергия Радонежского появилось сообщение об отправке им на битву Пересвета и Осляби. В «Задонщине» перечень земель Кирилло-Белозерского списка был заменен на перечень городов и появилось исчисление погибших по их землям, в котором упоминались и новгородцы, и даже рязанцы.

После этого история начала выглядить так. Мамай, правивший всей Ордой от имени «царя» (напомним: русские никогда не звали татарского властителя ханом, только царем), убил этого царя и стал владеть всем сам. Он злился на Дмитрия за поражение на Воже. Поэтому собрал войска, нанял фрягов, черкасов и ясов (и кого-то еще, не названных) и пошел на Русь. Перешел Волгу, дошел до реки Воронеж и расположился кочевать.

Олег Рязанский, узнав, что Мамай уже на Воронеже, на его земле, послал ему дары и жалобу на Дмитрия, который отнял у рязанцев Коломну. Олег же сообщил о намерениях Мамая идти на Русь Ягайло. При этом он высказал предположение, что Дмитрий, узнав о нашествии, убежит на окраину своих земель (в Новгород или на Двину), и можно будет занять его земли, а Мамая умилостливить дарами.

Мамай потребовал от Олега и Ягайло прислать ему свои войска. Будто бы для того, чтобы подтвердить верность, так как у него и самомго сил достаточно. За это обещал отдать им Русь (стало быть, себе брать не собирался!).

Дмитрий получил сообщение о том, что Мамай стоит на Воронеже (не сказано, от кого), и обратился за благословением к Киприану. Киприан посоветовал узнать, правда ли это, и собирать войска. Дмитрий обратился сперва за помощью к Михаилу Тверскому, который отправил в Москву Ивана Холмского (надо так понимать, с воинами). Из Боровска был вызван Владимир Андреевич.

В это время пришло подтверждение: Мамай собирается в поход. Опять идет к Киприану. Тот интересуется: не провинился ли чем-нибудь Дмитрий перед Мамаем? Дмитрий говорит, что не виновен. В этот момент приходят послы от Мамая с требованием дани, «как при Узбеке». Дмитрий отказывается, соглашаясь выплатить только то, о чем договаривались раньше (как раз приходит осень, время платить дань). Но послы отвергают предложение. При этом сообщают, что Мамай уже на Дону.

Опять идет князь к митрополиту. Киприан предлагает отправить столько золота и серебра, сколько можно собрать. Дмитрий посылает посольство с дарами. Посол Захария Тютчев в рязанской земле узнает о присоединении к татарам Олега и Ягайло, и шлет об этом сообщение. Тогда Киприан советует сопротивляться. Дмитрий посылает «стражу» на Тихую (или Быструю) Сосну, с заданием «взять языка», а сам рассылает по русским землям приказ собираться у Коломны 31 июля.

Возвращается разведка с «языком». Тот сообщает, что Мамай не торопится, потому что «ждет осени и объединения с литовцами». Тогда Дмитрий переносит сбор войска на 15 августа.

В Москве к этому времени собираются князья Белозерские, Кемский, Каргопольский, Андомские, Ярославский, Прозоровский, Курбский, Ростовский, Устюжский. Можно так понять, что они были на пиру у московского тысяцкого Микулы Васильевича, потому и оказались в Москве.

18 августа Дмитрий идет помолиться в Троицу. И просит у Сергия Пересвета и Осляби, так как те известны как прекрасные воины и полководцы.

В Москве Дмитрий молится перед иконой Владимирской Божьей Матери и перед массой святых реликвий, и выступает на Коломну. Выходят по трем дорогам. Владимир — по Брашевской, князья Белозерские — по Болвановской, сам великий князь — на Котел. С собой он берет десятерых купцов-сурожан, «чтобы те могли рассказать в далеких странах, что случится на поле битвы, поскольку их везде знают».

В Коломну великий князь приходит 28 августа, в субботу. В воскресенье в поле проводит смотр и распределяет силы по полкам. Себе берет белозерцев, полк правой руки отдает Владимиру и ярославцам, полк левой руки — Глебу Брянскому, передовой — всеволожам. Благословляется у Герасима и трогается к устью Лопасни. Там останавливается и дожидается Тимофея Вельяминова, который приводит из Москвы остальные силы.

Дмитрий отдает приказ: ничего не трогать в рязанской земле. И в воскресенье начинает переправляться через Оку. Сам великий князь переходит реку на следующий день. У переправы остается Тимофей Вельяминов, ждать отставших. Князя волнует, что у него мало пехоты. Подсчет сил показывает, что собралось 200 тысяч.

Узнав о выступлении Дмитрия со столь большими силами, Олег и Ягайло не решаются присоединиться к Мамаю. Ягайло, уже начавший движение, останавливается у Одоева. Решают ждать: чем закончится?

Наступает сентябрь 6889 г. от С. М. Дмитрий приходит на Березуй, за 23 «поприща» до Дона. Здесь к нему присоединяются Андрей Полоцкий с псковичами и Дмитрий Брянский со своими людьми. Вперед отправляется дозор. Князь потихоньку продвигается к Дону. Дозорные привозят «языка» из сановников Мамая. Тот сообщает, что Мамай на Кузьмине гати, но не торопится, так как ждет Олега и Ягайло. На Дону будет через три дня. Начинается совещание: переправляться ли? Тут поспевает пешее ополчение. Пересчитывают войско снова: 400 тысяч. Ольгердовичи советуют переправиться, так как за рекой люди будут биться крепче, зная, что отступать некуда. Так и решают. Переправляются до ночи на 8 августа. Ночью Боброк, знаменитый полководец, ведет Дмитрия на Куликово поле, показывать приметы. Татары уже здесь, поскольку Дмитрий с Боброком останавливаются «между полками». Смотрят в сторону татар и видят, что позади них воют волки, а с правой стороны от татар на Непрядве беспокоятся птицы. Выделил слова, потому что получается, что татары стоят правым флангом к Непрядве.

Дальше идет описание ряда видений. Так, некий Фома, поставленный на страже «на реке на Чюре Михайлове», вилит, как на надвигающееся с востока войско нападают пришедшие с юга два светлых юноши (считается, что это святые Борис и Глеб). Двое других воинов видят святого Петра Московского, избивающего эфиопов.

На утро до третьего часа дня (около половины девятого по нашему счету, учитывая широту и время года) ничего не было видно. Только потом начало проясняться. Дмитрий отправляет Владимира «вверх по Дону в дубраву» с Засадным полком. Опять-таки обращаю внимание: дубрава располагалась выше по течению Дона от места битвы. Полк правой руки достается Микуле Васильевичу. Сам князь меняется одеждой с Бренком. Тут приходит письмо и освященный хлебец от Сергия. Дмитрий молится и дает приказ медленно наступать.

С татарам сходятся в шестом часу. На поле, хотя оно раньше и охарактеризовано как огромное, становится тесно. Дмитрий ненадолго отправляется в «сторожевые полки», но потом возвращается в «великий». Мамай следит за боем с холма.

Когда полки сходятся, из татарского выезжает богатырь и начинает вызывать противника. Выходит Пересвет. В результате схватки оба гибнут.

В седьмом часу начинается общий бой. К девятому татары начинают одолевать. Под Дмитрием убито два коня, сам он ранен и укрылся в дубраве под упавшим недавно, а потому еще зеленым деревом. Боброк не пускает Засадный полк, несмотря на желание Владимира. Только когда к исходу девятого часа южный ветер подул со спины воинам Засадного полка, Боброк дал команду к атаке. Опять-таки: это значит, что, по мнению автора Сказания, Засадный полк стоял спиной к югу, а стало быть, атаковал на север!

Татары бегут. Русские преследуют их до Мечи. Многие татары утонули в реке (какой — не ясно).

Начинают искать князя. Находят в дубраве по правую руку. Дубрава в тексте упоминается только дважды: как место укрытия Засадного полка и как место обнаружения Дмитрия. Одна ли это дубрава? Если одна, то Засадный полк стоял за правым флангом русских войск.

Считают потери. Убиты князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, князь Федор Семенович (кто такой, не ясно), князь Иван Михайлович (тоже не ясно), князь Федор Тарусский и его брат Мстислав, князь Дмитрий Монастырев, воеводы: Семен Михайлович, Микула Васильевич, Михаил и Иван Акинфичи, Иван Александрович, Андрей Шуба, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич, Волуй Окатьевич, Михайло Бренко, Лев Мозырев, Тарас Шатнев, Семен Мелик, Дмитрий Минин, Александр Пересвет. Всего погибло 360 тысяч. Князь велит похоронить всех, «кого успеют» на поле между Доном и Мечей. И пошел назад через рязанскую землю. Тут ему сообщили, что Олег приказал возвращавшихся грабить. Дмитрий собрался на Олега, но тот ушел на литовскую границу. Бояре перешли к Дмитрию, и тот отправил в Рязань наместника. Ягайло же, не дойдя до поля одного дня, узнал о битве и ушел.

В Коломну русские вернулись 21 сентября. Простояли там четыре дня и отправились в Москву.

Мамай же по возвращении собрал новое войско и собрался идти в набег. Но узнал, что на него идет Тохтамыш из Синей Орды. Был бой на Калке. Тохтамыш победил. Мамаевы князья решили ему сдаться. А сам Мамай с единомышленниками и казной сбежал в Кафу. Где его и убили местные, позарившись на богатства.

Так в принципе было завершено создание основного варианта официальной истории Куликовской битвы. В дальнейшем к нему добавляли немного. В Основной редакции Сказания, к примеру, в списке погибших появились нижегородские бояре. В поздней «Задонщине» — рязанские.

Даже тогда им не очень верили!

Если быть точными, придется признать: попытки авторов Никоновской летописи внедрить собственную версию битвы успехом не пользовались. Как литературное произведение — это да, Сказание заткнуло за пояс «Задонщину». Более 150 вариантов — это сильно! Но относительно использования сведений из Сказания в качестве исторического источника… Берем Ермолинскую летопись конца XV в., и видим в ней что-то вроде комбинации из Краткой и Пространной повести. Симеоновская летопись (список — первая половина XVI в.) — Краткая повесть. Типографская летопись (начало XVI в.) — Пространная повесть. Да, что там! Берем Степенную книгу царского родословия. Фактически, это первая попытка изложить русскую историю не в виде хроники (старейший список — 1560-е гг.). Причем, это сугубо официальный, можно считать, документ.

«Глава 7. О преславнеи велицеи победе за рекою Дономъ на безбожный татары аггельскимъ пособиемъ и святыхъ мученикъ и о погибели злочестиваго Мамая»

«Бестудныи же Мамай срама исполнися, вь похвалы место бесчестие прииде ему. И поиде самъ на Русьскую землю, похвалився, со всеми князи ординьскими и со всею силою татарьскою и половецкою, наипаче же к симъ многи рати понаимовалъ: бесермены и армены и фрязы, черкасы и буртасы. Бяху же тогда с Мамаемъ единомыслении советницы литовьскии князь Ягаило Олгерьдовичь со всею силою литовьскою и лятцькою и князь Олегъ Иванович Рязаньскии.

И тако окаянный Мамай разгордився, понежь всею Ордою и царьми владяше. и заповеда всемъ советникомъ своимъ со всеми воиньствы вкупе быти у реки Оки на брезе. Бысть же месяца августа. Слышавъ сиа, великии князь Димитрии Ивановичь иде к соборной церкви, и пролиавъ слезы, воздыхая из глубины сердца своего къ Богу и Пречистой Его Матери, и рече:

Молитва. „Господи Боже нашь всемощныи, и всесилныи, и крепкии въ бранехъ, воистинну Ты еси Царь Славы и всея твари Содетель. Помилуи ны молитвъ ради Пречистыя Твоеа Матере и всехъ святыхъ Твоихъ, не остави насъ, егда унываемъ, Ты бо еси Богъ нашь и мы людие Твои. Посли руку Твою свыше и помилуи ны, и посрами врагы наша, и оружиа ихъ притупи! Силенъ еси Господи, и кто противъ станетъ Ти? Помяни, Господи, милость Свою, юже отъ века имаши на роде христианьстемъ. И Ты, о многопътая и Пресвятая Царице Госпоже Дево Богородице, честнейшая небесныхъ чиновъ, и всея вселенныя заступнице, и прибежище миру, и всего живота человъческаго корьмителнице, воздвигни, Госпоже, руце Свои пречистои, има же носила еси истиннаго Бога, ис Тебе воплощеннаго, Его же моли за мя грешнаго, да достоинъ буду главу и животъ свои положити за имя Сына Твоего и за Твое! Иноя бо помощници не имамы развие Тебе, Госпоже. Избави насъ отъ сыроядецъ сихъ, да не порадуются вражьдующии ми бес правды, ни рекутъ погании: „Где есть Богъ ихъ, на Него же уповаша?“ И да постыдятся вси, являющии рабомъ Твоимъ злая, яко азъ рабъ Твои есмь и сынъ рабыня Твоея. Испроси ми, Госпоже, силу и помощь отъ святаго жилища Сына Твоего и Бога моего на злаго моего супостата, нечестиваго врага Мамая. Постави ми, Госпоже, столпъ крепости отъ лица вражиа, возвеличи имя христианьское надъ погаными агаряны и посрами вся супротивныа наша! И да разумеютъ языцы, яко с нами Богъ и Того есть слава въ векы. Аминь“.

И призва вся своя велможи и вся князи Рускиа земля, сущая подо властию его, и рече имъ: „Лепо есть намъ, братие, да идемь противу сыроядецъ сихъ. Не пощадимъ живота своего, еже положити главы своя за православную веру христианьскую и за святыя церкви и за вся христианы, да не приати будутъ гради наши погаными, да не запустеютъ святыя церкви и не разсеяни будемъ по лицу всея земли, да не поведени будутъ жены наши и дети въ пленъ, да не томимы будемъ отъ поганыхъ по вся дни. И нынъ, братие, приспе время подвига. Потягнемъ мужескы, помощницу имуще Пречистую Богородицу! И Та умолитъ за насъ Сына Своего Христа Бога нашего, яко да милостивъ будетъ намъ зде и въ будущий векъ“. И отвещаша ему рустии князи и вси велможи его: „О велеумныи господине, рускии царю! Яко же рекохомъ ти, еже животъ нашь положити за тя, ныне же готови есмы тебе ради за избаву христианьскую и кровь свою пролиати, ею же омыетъ намъ Господь вся преже съдеянная нами прегрешениа“.

Великий же князь Дмитрии, восприимъ Авраамлю доблесть, устремися на поганыя, вземъ съ собою скипетре Царя Небеснаго непобедимую победу, животворящии крестъ Христовъ. И поиде с Москвы и прииде на Коломну.

И вшедъ въ церковь Пречистыя Богоматери, и прилежно помолися и благословився у епископа Герасима. И поиде с Коломны августа 20 и преиде за реку Оку со всеми многими воиньствы. И прииде к реце к Дону сентября 6. И ту присла к нему преподобный игуменъ Сергии, великий чюдотворець, благословение, списаниемъ укрепляя его на подвигъ противу безбожныхъ татаръ, возвещая ему помощь Божию, хотящую быти.

И тако вси, вооружившеся и Бога помощьника имуще, поидоша за Донъ на реку Непрядву. Оле крепкиа и тверьдыя деръзости и мужества! Оле како не пощаде живота своего избавлениа ради христианьскаго! Оле благаго произволениа и умышлениа неотложнаго! О како уготовися не токмо до крови, но и до смерти страдати за веру Христову и за святыя церкви и за врученное ему отъ Бога словесное стадо Христовыхъ овецъ, за нихъ же яко истинный пастырь душю свою полагати тщашеся, подобяся преже бывшимъ мученикомъ! Святии бо мученицы на страданиа и раны любьве ради Божиа, яко же на пищу, на смерть яко тако и сеи боголюбивыи и крепкыи смерть яко приобретение вменяше, не усомнеся, ни убояся татарьскаго множества, не обратися въспять и не рече въ сердци своемъ: „Жену имею и дети, и богатество многое“. Но безъ сумнениа на подвигъ, и напреди выеха и в лице ста противу окаянному волку Мамаю, хотя исхитити отъ устъ его словесное стадо Христовыхъ овецъ. Тем же всемилостивыи и человеколюбивыи Богъ благиа ради его деръзости не покосне, ни умедли, ни помяну перьваго его съгрешениа, но въскоре милость Свою яви на насъ и посла ему свыше помощь Свою. Егда убо обои полки съступишася, аки силнии тучи, и блеснуша оружиа, аки молниа в день дождя, ратнии же, за руки емлюще, сечахуся. И тогда мнози достовернии видеша святаго архистратига Михаила и прочая святыя аггелы, и святыхъ мученикъ Георгиа и Дмитриа, и Бориса и Глеба, помагающихъ ему на супротивьныя. И такова бысть брань зельна, яко и по удолиемъ кровь течаше, и Донъ река, с кровию смесився, потече. Главы же татарьскыя аки камение валяхуся и трупиа мертвыхъ аки дубрава посечена. Погании же сами видеша три солнечныя полкы блистающая, отъ нихъ же исхожаху на нихъ пламенныя стрелы, и до конца побъжени быша отъ христианьскаго оружиа. Окаянный же Мамай Божиею силою гонимъ, побеже и без вести погибе.

Богохранимыи же великий князь Дмитрии таковыя ради отъ Бога дарованныя ему преславныя победы хваламъ достойно имяа приобрете, иже и доныне славимъ есть и удивляемъ не токмо отъ человъкъ, но и отъ самого Бога, к Нему же наипаче подвизашеся угодная сотворити всъми добрыми детельми, ими же и аггелы удиви, и человъки возвесели. Сице добрымъ подвигомъ подвизася мужественъ за люди своя Господа ради. Мнози же тогда, иже с нимъ подвизавшиися не токмо до крови, но и до смерти, и таковою смертию бесмертны животъ получиша отъ Бога и не токмо многимъ съгръшениемъ оставление прияша, но и веньцы мученическыми почьтени быша, равно яко же и перьвии мученицы, иже веры ради Христовы пострадаша отъ мучителей и умроша исповеданиа ради Христова. Сии же тако же в последнее время за веру Христову и за святыя церкви умроша и равно съ сими веньцы приаша. А иже тогда отъ сопротивныхъ уязвляеми и по победе живи обретошася, сии кровию своею омыша перьвая ихъ согръшениа, и яко победители крепьцы врагомъ явишася. и великимъ хваламъ и чести сподобишася, и венцемъ достоини быша и чтоми не токмо отъ человекъ, но и отъ Бога.

И возвратися великий князь Дмитрии с великою победою, яко же древле Моисеи Амалика победи, тако же и сии достохвальныи великий князь Дмитрии Мамаеву силу победи. Окаянному же Мамаю ожесточи Богъ сердце, яко же древле фараону къ своеи ему погибели, яко прибеже не во мнозе ко своимъ ему во Орду, и пакы собравъ остаточное свое воиньство, и отъинуду совокупивъ силу многу, и распыхався паки, скоро поиде к Рустеи земли, хотя озлобити христоименитое стадо, яко не ведыи окаянный, иже всякъ иноплеменникъ, озлобивыи русьскиа люди, иже суть Христовъ жребии, и самъ отъ Бога казнимъ бываетъ.

И тогда из Синие Орды прииде на гордаго Мамая царь Тактамышь, ему же приложишася князи Мамаевы. Мамай же в Кафу побьже, идеже и убиенъ бысть, и память его с шумомъ погибе. Вся же Орда покорися Тактамышю»^{95}.

Как видим, это тоже никак не Сказание. Так что и в официозе, так сказать, его не признали достойным считаться историческим текстом.

Если уж кто и ввел Сказание о Мамаевом побоище в число исторических источников, так это «последний русский летописец» Василий Татищев в XVIII в. Причем он же внес в текст, взятый за основу в его «Истории Российской», самое значительное число новаций. У него Дмитрий, узнав о Мамаевом нашествии, велит укреплять Москву, Коломну и Серпухов. Владимир Андреевич почему-то пребывает в Городце (это, правда, у более поздних историков не утвердилось). За помощью посылают в Новгород и Псков. Дата выступления из Москвы — 20 августа. К Березую (Татищев, вслед за некоторыми списками Никоновской летописи именует место Березой) пришли 1 сентября. Передовой полк на поле боя возглавил тверской князь (надо так понимать, Иван Холмский), левый — белозерцы с ярославцами, правый — Ольгердовичи с новгородскими, псковскими и северскими полками. Владимир Андреевич сначала возглавляет вместе с Дмитрием Нижегородским (ранее нигде не фигурировал) резерв, но потом уходит в засаду.

Оба войска у Татищева стоят на холмах, а потом начинают спускаться друг навстречу другу. Причем, идут стеной (то есть это пехота). Хотя потом сообщается, что сперва съезжались сторожевые полки.

Бой, кстати, идет у реки Мечи («И был тягчайший бой у реки Мечи»)^{96}. Большим полком командуют в итоге Глеб Брянский и Тимофей Васильевич. Именно на него и нацелен основной натиск татар («вся сила татарская идет на середину, имея намерение разорвать»)^{97}. Правым флангом командует Андрей Ольгердович. Татары разбивают левый фланг и минуют дубраву, где стоял Засадный полк Владимира и Дмитрия Волынца, который охарактеризован как «воевода литовский». Тогда те наносят удар со стороны и в тыл. А Дмитрий Ольгердович с северянами и псковичами «сзади большого полку вступил на то место, где оторвался левый полк»^{98}. Тогда большой полк тоже двинулся вперед. Но татары еще не были разгромлены. «Было уже девять часов, и была такая сумятица, что не могли разобрать своих, ибо татары въезжали в русские полки, а русские в полки татарские»^{99}. Но потом солнце стало позади русских полков и ветер потянул с тыла (в начале же боя солнце и ветер были русским в лицо). Лишь тогда татары побежали. У татарского лагеря опять был бой, но и здесь русские победили. Возвратились из преследования только к заходу. В Москву пришли 28 сентября.

И главное: Татищев так и не мог прийти к выводу: сколько же было русских? У Оки он определяет их численность в 20 или 200 тысяч. Потом говорит, что у Дона собралось 40 тысяч. Потом во время боя он пишет: «И было видно, что русская сила несказанно многая, что более четырехсот тысяч конной и пешей рати»^{100}. При подсчете потерь указывает: «осталось всех нас сорок тысяч, а было до 60 000 (400 000) конной и пешей рати»^{101}. Но в самом конце приходит все же к выводу, что «оставшихся нашли до сорока тысяч, и с 20 000 убиты и ранены были, иные же с бою бежали»^{102}.

Как видим, именно Татищев в XVIII в. окончательно породил то, что считается теперь схемой боя на Куликовом поле. Потому что даже в Сказании не указано, с какого фланга русских войск располагался Засадный полк. Не говорится о разгроме левого фланга. Нет ничего и о резерве за главным полком, и о бое у татарского лагеря. Все это в оборот вводит только историк, работавший через три с лишним века после событий. А нынешние исследователи вслед за ним повторяют.

Но при этом Татищев-то четко говорит: атака Засадного полка исход боя не решила. Только изменение направления ветра и солнца заставило татар начать отступление. У них еще и сил на последний бой у лагеря хватило.

Но, приняв татищевскую схему построения, его же описание хода сражения историки почему-то игнорируют. Так же, как и его соображения о численности войск. А ведь он явно приходит к тому, что русских было 60 тыс., из которых погибло, было ранено и разбежалось 20 тысяч. О татарах же историк пишет: «Такоже и татарская сила многочисленна весьма»^{103}. То есть из его писания не следует даже, что татар было больше. И уж точно это невозможно трактовать так, что их численность очень сильно превышала русскую.

Самое интересное: ничего о значительном превосходстве татар в численности не говорят ни сами произведения Куликовского цикла, как мы уже видели, ни даже Карамзин в своей великодержавно-верноподданической «Истории государства Российского». Все, что последний утверждает, так это то, что «сила татар еще превосходила нашу»^{104}. А «нашей», по нему, было 150 тысяч.

У Карамзина же ход сражения решает атака Засадного полка (как в Сказании). Еще у него фигурируют дата выступления из Коломны — 20 августа, и дата переправы через Оку — 26 августа.

Зато у него нет никакого передового полка и резерва. И распределение воевод по полкам иное, чем у Татищева: центр — Ольгердовичи, Белозерские, Микола Васильевич, Иван Квашня, Бренок, князь Иван Смоленский (вот кто это, не знаю); правый фланг — Андрей Ростовский (тут Карамзин указывает реального князя, вместо неведомого Дмитрия), Андрей Стародубский (реален), Федор Грунка; левый — Василий Васильевич Ярославский (вместо неведомого Андрея, фигурировавшего ранее), Федор Моложский (реален), Лев Морозов; Сторожевой (надо так понимать, тот, который у других Передовой) — Михаил Иванович Акинфич, Семен Оболенский, Иван Тарусский, Андрей Серкиз, Засадный — Владимир Андреевич, Дмитрий Волынский, Роман Брянский, Василий Кашинский (реальные лица).

Видно, что Карамзин стремился подчистить ошибки старых источников. К примеру, вводя реальных князей (хотя ниоткуда не следует, что они были на Куликовом поле). Правит он и даты. Так, Карамзин принимает 20 августа как день прибытия в Коломну, как это записано в Пространной повести. Правда, для этого ему приходится убрать дату посещения Дмитрием Троицы, посколько за два дня съездить туда, вернуться в Москву, выступить из нее с полками и дойти до Коломны (90 км) невозможно. Дальше: так как в Пространной повести сказано, что через Оку у Лопасни начали возиться в воскресенье, Карамзин изменяет стоящую там дату 25 августа на 26-е, которое на самом деле в 1380 г. было воскресеньем. Вообще, заметно, что предпочтение он отдавал Пространной летописной повести, а не Сказанию, что характерно.

Но окончательные штрихи на картину официальной версии Куликовской битвы нанес не летописец и не историк, а сугубый любитель. В 1820 г. директор училищ Тульской губернии С. Д. Нечаев выступил с инициативой установки памятника в честь героев Куликовской битвы. Поскольку он-де определил место боя. По счастливой случайности, оказалось оно как раз на принадлежащих ему землях, у села Куликовка. По его словам, в этих местах часто выкапывали древнее оружие и прочие предметы старины. А главное, у села Рождествена (Монастырщина тож) сохранился остаток Зеленой Дубравы, в которой скрывался Засадный полк.

Ну относительно дубравы — это вообще из разряда приколов. Почему Нечаев решил, что это название, не знает никто. В произведениях Куликовского цикла ничего не говорит за это. Просто речь идет о том, что Засадный полк скрывался в лесу. Тем не менее с легкой руки тульского помещика Зеленая Дубрава пошла кочевать по серьезным научным трудам.

Относительно нечаевских находок говорить сложно. Рассказывали, что они были, и он с удовольствием раздаривал выкопанное друзьям. Но вот относились ли эти вещи ко времени Куликовской битвы? Ведь сам Нечаев определить даты своих находок не мог. А послать профессионала, чтобы он проверил, никто почему-то не удосужился. Да и было-то таких профессионалов в России начала XIX в. раз-два, и обчелся. А теперь о судьбе нечаевских вещей ничего не известно. То немногое, что он опубликовал в «Вестнике Европы» в 1821 г., по просьбе авторов книги «Загадки Древней Руси» оценил доктор исторических наук А. К. Станюкович. Оказалось, что из восьми вещей к XIV в. можно отнести только три. При этом наконечник стрелы типа «срезень» использовался в XIII–XIV вв., а один из видов нательных крестов с одинаковым успехом может быть отнесен как к XIV, так и к XVI в. Так что утверждать, что все это было потеряно именно в 1380 г., — смело.

Тем не менее все остались удовлетворены, памятник воздвигли там, где порекомендовал Нечаев, и историки будущих времен наперебой начали привязывать свои построения войск и схемы сражения к нечаевскому полю. Что самое смешное: продолжают это делать и до сих пор. Хотя с 80-х гг. прошлого века, когда сподобились наконец всерьез заняться археологией Куликова поля, давно убедились: никаких таких находок, позволяющих говорить, что здесь было грандиозное сражение, нет!

Все мы немножечко болгары

А теперь обещанная «булгарская версия». Своим появлением она обязана казанскому источниковеду Фаргату Габдула-Хамитовичу Нурутдинову. По его утверждению, у него хранятся древние булгарские летописи и другие произведения.

История их появления очень любопытна. По уверению Ф. Г.-Х. Нурутдинова, древние документы, написанные арабской вязью на тюркском языке, веками хранились и передавались от отца к сыну в некоторых семьях тех, кто теперь называется казанскими татарами. В конце XIX в. последователи создателя партии волжских булгар — мусульман «Фиркан наджия» Сардара Гайнана Ваисова собрали книги в своей библиотеке. На пользу книгам это не пошло. В 1884 г. библиотека погорела. Да и царским властям не нужны были «татарские националисты» с их Великой Болгарией. Потому их повысылали. Уцелевшие книги с семьей Нигматуллиных оказались в Казахстане, в Петропавловске. Там в 20-х гг. семь булгар-ваисовцев и два русских под руководством некого Сайфуллина перевели летописи на русский язык. Через десять лет Ибрагим Нигматуллин переписал переводы в тетради. И тут, в 1939 г… пришли злобные советские энкавэшники и конфисковали оригиналы. После чего те, естественно, исчезли. А тетради остались. И с 1966 г. находятся у племянника И. Нигматуллина Ф. Нурутдинова.

Естественно, тетрадки с такой легендарной историей большинство исследователей подлинными не признали. Хотя есть вполне серьезные историки, вроде Ю. К. Бегунова, которые уверены в их аутентичности.

Честно говоря, в вопросы истинности я лезть не собираюсь, так как не привык рассуждать о документах, которые не держал в руках. Сомнения, конечно, есть. К примеру, как человек, не понаслышке знающий работу советских органов безопасности (правда, в застойные годы), не верю, что чекисты 30-х гг. могли забрать рукописи на арабском, но оставить тетради на русском. Уж если они забирали бумаги, так подчистую. Скорее можно представить, что ваисовцы, оставшись без старинных бумаг, собрались и записали то, что помнили. Причем, понятно, что по-русски, по-тюркски им было бы сложнее. Все же люди эти уже не первое десятилетие жили среди русского населения.

С другой стороны, трудно предположить, что у волжских булгар не было своих письменных произведений. Это был очень культурный народ, по древности своей явно превышавший русов. Да и вообще: если в других мусульманских странах писали исторические и географические произведения, почему в находящейся на торговых путях Волжской Булгарии этого не могли делать?

Но это и не важно. Мое дело в данном случае — познакомить читателя с новой версией Куликовской битвы. И указать, что в булгарских источниках есть ряд очень интересных моментов, не позволяющих их просто так откинуть.

Как говорит Ф. Г.-Х. Нурутдинов, информация, касающаяся Куликовской битвы, имеется в двух летописях: свод волжско-булгарских летописей Бахши Имана «Джагфар тарихы» (1681–1683) и свод карачаево-булгарских (балкарских) летописей Даиша Карачая аль-Булгари и Юсуфа аль-Булгари «Нариман тарихы» (1391–1787).

В «Истории Джагара» сведений не так много.

«Мамай… переправил кыргызских биев к Азану, и они передали ему следующую ложь: „Арабшах присоединился со всей ордой к Мамаю и посоветовал тебе прислать кыпчакскому улубию дань и отряд с туфангами для наказания московских бунтовщиков. В противном случае он пообещал напасть на тебя со всей ордой Мамая“. Эмира как молнией поразило это известие. Он тут же вызвал бека Сабана и велел ему идти на Шир для соединения с Мамаем с двумя тысячами черемшанцев Чаллы-Мохаммеда, тысячью башкортов, буртасской тысячью Гарафа и тысячью кисанцев, а также с двумя туфангами Аса, ученика пушечного мастера Тауфика. Прощаясь с сардаром, эмир откровенно сказал ему: „Пусть лучше погибнете вы, чем все государство“. Увидеть возращение войска Азану не довелось, т. к. вскоре после ухода Сабана он умер. Эмиром стал его сын Би-Омар. А Сабан направился в Кыпчак и соединился с 80-тысячной ордой Мамая на развалинах старой крепости Хэлэк. Перед битвой наши захватили в поле русского воина, одетого в рясу папаза. Сабан хотел допросить его и отпустить, т. к. наши никогда не трогали никаких священников, но тут подъехал Мурза-Тимур и убил пленного копьем. Наши узнали этого разбойника, и Гараф тут же отправил его в ад таким же копейным ударом. Тут улубий, взяв в заложники Чаллы-Мохаммеда, велел атаковать 60 тысяч русских и 10 тысяч примкнувших к ним артанских всадников в неудобном для этого месте. Наши, наступая на правом крыле, быстро расстроили стрельбой из караджея, а затем и растоптали 10 тысяч стоявших перед болотом русских пехотинцев. Дело было очень жарким. Под Гарафом убили лошадь, и он, уже пеший, взял у убитого кара-джея и поразил стрелой балынского бека. Потом оказалось, что это один из московских бояр оделся в одежду своего бека и стал впереди войска, дабы того не убили. А Сабан при этом все удивлялся тому, что не видит хорошей русской конницы. А она, оказывается, была поставлена в поскын в лесу за болотом, и деревья в нем были подрублены для быстрого устройства завала в случае вражеского прорыва. И когда балынский бек увидел гибель своего левого крыла, то в ужасе бросился скакать прочь со своими ближайшими боярами. А бывшие в засаде приняли его за татарина и свалили на него подрубленное дерево, но бек все же остался жив.

А наши, покончив с левым крылом русских, уперлись в болото и остановились. Мамай, наблюдавший за битвой с высокого холма позади войска, воспринял эту заминку за проявление трусости и велел своему лучшему монгытскому алаю подогнать наших ударом в спину. Сабан едва успел развернуться и встретить кытаев стрелами, а затем мечами, иначе бы его с ходу растоптали 20 тысяч степняков (кырагай).

В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков, рассекло правое крыло русских и боковым ударом расстроило балынский центр. Бий Бармак, единственный из ногайских биев, с которым наши ладили, был со своими против московского центра и тут же поднажал и погнал его. Когда он, преследуя неверных, оказался левее леса, воевода балынцев Адам-Тюряй вызвал свою 20-тысячную конницу из засады и опрокинул его сокрушительным боковым ударом.

Увидев мгновенную и напрасную гибель большинства своих, Бармак развернул уцелевших и бросился прочь мимо остервенело бьющихся друг с другом булгар и монгытов Джинтель-бия. Крымцы и анчийцы бросились бежать в другую сторону, пролетая мимо дерущихся. Бармак крикнул во всю мощь о полном разгроме, и только это заставило всех позаботиться о спасении. Оставив Гарафа с его буртасцами сдерживать напор русских, Сабан стремительно повел остальных домой. Во время отступления, однако, многие наши опять сцепились с новыми ногайцами Джинтель-бия и отчаянно резались друг с другом на ходу. Гараф же удерживал напор балынцев столько, сколько это было возможно. Адам-Тюряй, увидев, что бьется против булгар, выдвинул против них свежих артанских всадников, а сам отправился с балынцами к холму. Мамай, завидев их, бежал.

Ас с двумя пушками, так и не выстрелившими ни разу, был брошен у холма. Русские хотели его прикончить, но Адам-Тюряй не дал и взял мастера с его туфангами в Москву. Ас научил балынцев делать пушки, которые они вначале называли по-нашему „туфангами“. А вообще-то, в этом сражении балынцы и артанцы бились необычайно жестоко и не брали никого в плен. Когда Гараф расстрелял все свои стрелы и потерял уже шестого по счету коня, артанские балынцы бека Астея окружили его и изрубили на куски. Потом тот же Астей настиг у Шира Чаллы-Мохаммеда и, когда бек нечаянно упал с лошади, растоптал его. Бек Сабан говорил, что потерял в этом несчастном побоище всего треть воинов, но это он, скорее всего, говорил о своих джурах. Потомки Гарафа рассказывали, что Сабан не потерял, а привел домой всего треть своего отряда. В пользу этого свидетельствует клятва Сабана: либо ему, либо его детям смыть эту обиду»^{105}.

Незнакомых слов и названий тут много, поэтому переведем (опираясь на Бегунова и Нурутдинова). Начинается сообщение с того, что Мамай послал людей обмануть правителя Булгара Азана. Тому сказали, что Арабшах (брат кок-ордынского хана Уруса, главного противника Тохтамыша), упомянутый в русских летописях в рассказе о битве на Пьяне), поддерживает Мамая. И что если булгары не пришлют воинов, то будут разгромлены. Азан послал пять тысяч всадников и две пушки. Кстати, среди воинов Булгара — тысяча рязанцев (?).

Булгарские воины влились в 80-тысячную армию Мамая. Перед битвой они захватили русского воина, одетого священником. Командир булгар хотел допросить его и отпустить, так как священников они не трогали. Но приехал ногайский военачальник и убил пленного. Один из булгарских военачальников (буртас) убил ногайца. Тогда Мамай взял в заложники другого знатного булгарина и отправил булгар в атаку на 60 тысяч русских и 10 тысяч литовских всадников. Те сумели стрельбой из арбалетов расстроить левый фланг русской пехоты (10 тыс.). При этом убили человека в одежде главного русского военачальника. Но потом оказалось, что это один из знатных людей переоделся в одежду своего князя.

Потом атакующие наткнулись на болото и остановились. Мамай решил, что булгары струсили, и отправил полк кочевников (кипчаков или ногаев) подогнать их. Булгары начали с ними сражаться.

В это время левое крыло Мамая, 10 тыс. крымцев и 7 тысяч казаков, через правый фланг русских прорвалось к их центру. Центр они и ногаи тоже сбили. Но в погоне за ним миновали стоящий в засаде конный 20-тысячный полк Адам-Тюряя (будто бы Дмитрия Боброка). Те прятались в лесу за болотом. В лесу этом были подсечены деревья, чтобы создать завал перед противником. Когда главный военачальник русских, увидевший гибель своего левого крыла, бросился бежать, воины засады решили, что это враги и повалили дересья. Но военачальника не убили.

А теперь эти всадники ударили по прорвавшимся левее их расположения мамаевцам. Те бросились бежать, по пути увлекая и дерущихся между собой булгар и ногаев. Русские конники прорвались к холму, где была ставка Мамая. Тот бежал, бросив пушки. Русские забрали их и ученика пушечного мастера, бывшего при них, увезли его с собой, и тот стал учить русских делать пушки.

Русские и литовцы дрались ожесточенно, не беря пленных. Предводитель «литовских русских» Астей (Остей) убил двух булгарских полководцев. Вообще, в Булгар вернулась только треть отряда, хотя его предводитель Сабан говорил, что это потерял он треть.

Из этого текста можно извлечь не так уж и много, даже если признать его аутентичность (сторонники истинности летописей утверждают, что Бахши Иман переписывал старые летописи). Место сражения не указано. Остальное описано очень близко к Сказанию о Мамаевом побоище. К примеру, утверждается, что Дмитрий на самом деле менялся одеждой с Бренком, о чем, кроме как из Сказания, неизвестно. Правда, в «Джагфар тарихы» смысл такой маскировки совершенно пропадает, поскольку дальше говорится, что князь русских сам вел в атаку свою конницу, пытаясь спасти пехоту. Если в варианте Сказания смене одежды можно найти хоть какое-то объяснение (воины не знают, где князь, а стало быть, будут биться, не обращая внимания на то, цело ли его знамя), то здесь она превращается в полную бессмыслицу.

Даже Засадный конный полк в «Джагфар тарихы» стоит в лесу. Да еще там и деревья подрублены, чтобы их можно было повалить на противника. Как в этих условиях сами русские конники должны выбираться из леса, автор явно не подумал. Зато опять-таки Сказанию соответствует. И, прорвав русские порядки, атакующие оказываются левее леса. Поскольку рассказ ведется о действиях ордынцев, значит, лес располагался от них справа. И русский князь бросился бежать после разгрома своего левого фланга и оказался в этом лесу. Это означает, что русская конница атаковала правый фланг наступающих, как в Сказании.

И рязанцы тут участвуют в битве на стороне Мамая. В общем, все это очень похоже на изложение Сказания о Мамаевом побоище с поправкой на то, что пишет «булгарин». Кстати, и называется эта битва «Мамай сугэшэ». Т. е. «Мамаева битва», что точно соответствует Мамаеву побоищу. Если учесть, что писано само произведение («Джагфар тарихы»), как утверждается, уже в XVII в., да еще накануне башкирского восстания 1681–1683 гг., вполне можно представить, почему написано так, а не иначе. Ну, никак не похоже, что здесь передаются реальные старые летописи!

Вот с «Нариман тарихы» все интереснее. Текст ее до сих пор, насколько я знаю, не издан, так что вынужден пользоваться пересказом из упомянутой выше книги^{106}.

Во-первых, там сообщается, что битва на Дону была только одним из сражений в войне, развернувшейся между законным султаном (или царем) Тохтамышем и узурпатором Мамаем. Мамай, мол, со своими аланскими друзьями собирался напасть на Сарай, в котором уже с весны 1380 г. сидел Тохтамыш. Тот узнал об этом и послал своих приближенных к литовцам, московитам и рязанцам, а также к аланам на Кубань с предупреждением, чтобы не давали войск Мамаю, а дали ему. Москвичи и литовцы, будучи «зависимыми союзниками», решили помочь законному царю. И преградили вместе с частью войск Тохтамыша путь на север на всем протяжении от Днепра до реки Пьяны. Здесь-де проходила своеобразная граница между территорией кочевий сарайских правителей и Литвой и Русью.

Война началась с недоразумения. Князь Остей (Астан) со своими людьми занял чужой участок границы, и когда туда пришли булгарские войска, назначеные ее охранять, напал на них. Назначенный командующим объединенными силами эмир Закамской Булгарии Бахта-Мохаммед (который будто бы и рассказал эту историю), пресек стычку, после чего Остей вообще от участия в войне устранился.

Мамай, от которого ушло большинство кочевых племен, потерпел поражение от Тохтамыша и стал отступать по направлению к Литве. Но его отбили русские. К тому же в решающий момент с тыла ударил Бахта-Мохаммед. И Мамай отошел в Крым.

Потери Мамая в бою с Тохтамышем составили 20 тыс. человек, в схватке на реке Кюльджи на литовской границе — столько же. Еще три тысячи потеряли союзные ему рязанцы. Тохтамыш потерял 10 тыс. бойцов, Бахта-Мохаммед — столько же, русские — 30 тыс., литовцы — 500 человек.

Князь кара-булгар (черных болгар, а по версии Бегунова и Нурутдинова — днепровских булгар или казаков) Сабан Халджа рассказывает свою версию. Он служил Литве, но потом перешел к Мамаю. В Куликовской битве он атаковал в составе войск Мамая правый фланг русских, а потом отступал с ним к реке Кюльджи. Там он бился с конниками Булымера (считается за Владимира Серпуховского). Бахта-Мохаммед уговорил его отстать от Мамая. После этого тот ушел в Крым. Бахта-Мохаммед пошел за ним, а русских отпустил. Те на обратном пути грабили чиркесов (казаков), и те напали на русских. В бою казаки взяли русский обоз, но сам Сабан Халджа попал в плен. Пять лет он провел в ссылке в Белоозере. Потом написал рассказ о битве в булгарском стиле, который стал «Задонщиной». Это так понравилось белозерскому князю, что тот обменял Сабана на русского пленного. На Руси Сабана звали Софоном. А Резанец — это потому, что он обрезанный, то есть мусульманин.

Больше всего сведений — в «Нарыг тарихы», истории знатного рода Нарыковых. Правда, сами же публикаторы этого материала признают, что к нему нужно относиться осторожно, поскольку Нарыковы-де любят приукрасить.

По «Нарыг тарихы», Тохтамыш занял Сарай в апреле 1380 г. («в месяц сабан 1380 г. Тохтамыш подошел к Сараю аль-Джадид»)^{107}. Мамай сразу стал готовиться к войне. В июне он соединился с днепровскими казаками и двинулся на Сарай. По пути на месте нынешнего Донецка (Алмыш) он оставил часть Сид во главе с братом Камилем, а также эмира Сабана и его казанских булгар. Тохтамыш отправил против них Бахта-Мохаммеда с 5 тыс. закамских булгар и 10 тыс. конниками Владимира Серпуховского и Семена Мелика (Симай Малик). Те оттеснили Камаля и Сабана.

Между тем в июле Мамай столкнулся с основной армией Тохтамыша у Сарычына (Царицына, т. е. нынешнего Волгограда). В трехдневной битве Тохтамыш победил после того, как Мамаю изменил эмир Астрахани. Отступая, Мамай разделил силы. Одна часть с беком Багуном отошла к Воронежу, а вторая пыталась соединиться с Камилем. Но от Алмыша его отбили.

Багун тем временем встретил враждебность со стороны эмира тех мест, куда ушел, и двинулся к Дону в район Лебедяни (Акказкича). Но переправиться не мог, так как правый берег Дона заняли русские. Мамай двинулся ему навстречу.

Между тем Сабан, который казанский, решил от него смыться. Будто бы ему показалось, что Мамай хочет его захватить. Если учесть, что выше в «Нарыг тарихы» писалось, что именно Сабан Кашани уговорил Камиля отступить из Алмыша, ему было чего опасаться. Но русские не пропустили казанских булгар через Красивую Мечу (Кызыл Мича, Красивый Дуб). А Мамай отправил ногаев вернуть казанцев. Те убили ногайского военачальника и решили прорываться. Переправились через Мечу, но уперлись в болото у реки Вязовка (Черсу).

Мамай, увидев, что они расстроили своим прорывом ряды русских, решил воспользоваться этим и начал атаку. Разбил русских пехотинцев у реки Перехвал и Дмитрия Донского, пытавшегося прийти к ним на помощь. Багун сумел переправиться. Русская конница контратаковала, но мамаевцы отбились. Соединились и ушли на запад. Русская же конница обрушилась на казанцев. Их спас Бахта-Мухаммед, которому они и сдались.

Дальше войска Тохтамыша начали преследование Мамая. В нем из русских участвовали только конники Владимира. Мамай ушел в Крым, где его и убили итальянцы.

Во время сражения у Дона русские потеряли 55 тысяч пехотинцев из 60-ти, 10 тыс. конницы из 30-ти и 6 тыс. литовцев из 10 тысяч. Мамай — 16 тыс. ногаев, 3 тыс. крымчан, 2 тыс. казаков. Казанцы — тысячу.

В ноябре Тохтамыш устроил пир в честь победы. Правда, Нурутдинов и Бегунов считают это почему-то уже 1381 г.

Что же мы видим? Ну, для начала: сведения из разных булгарских источников не всегда стыкуются. Что как раз может служить подтверждением их истинности. Как известно, очевидцы всегда рассказывают об одном и том же событии по-разному. Не зря говорят: «Врет, как очевидец». Тем более если два Сабана (казанский и казацкий) воевали на стороне Мамая, то Нарыговы — за Тохтамыша. Стало быть, все, что «Нарыг тарихы» говорит о событиях в лагере Мамая, может быть только передачей слухов.

Дальше сведения двух летописей разнятся тоже. «Джагфар тарихы», к примеру, говорит о войне Мамая с восставшей Русью, «Нариман тарихы» — о борьбе Тохтамыша и Мамая. В первой казанские булгары атакуют в составе Мамаевых войск, и лишь на поле боя схватываются со своими. Во второй они убегают от Мамая до боя, и на его поле оказываются, прорываясь домой. В «Джагфар тарихы» князь Остей — один из главных действующих лиц битвы, в «Нариман тарихы» он даже и не присутствует там. Список этот можно продолжить.

Наличие такого числа расхождений может свидетельствовать: авторы летописей пользовались разными источниками. Это же может дополнительно говорить об их аутентичности. Если это подделка, выполненная одним человеком, зачем надо писать не стыкующиеся между собой версии?

Есть и еще кое-что. Помните немецкие сведения? Они отличаются тем, что в них упомянуты Синяя Вода и нападение литовцев на возвращающихся с поля битвы русских. В наших летописях никаких следов этих сведений нет.

А вот у булгар, оказывается, есть кое-что. Во-первых, относительно «литовцев»:

«Сабан Халджа, бек барынджарских кара-булгар (днепровских булгар), рассказал мне более о конце Мамаевой войны. Сам он, будучи главой города Мираба или Балтавара (Полтавы), вначале служил Артану (Литве), но затем со своими барынджарскими булгарами-чиркесами (казаками) перешел на службу Мамаю, а его брат Адам предпочел остаться на артанской (литовской) службе… После отделения от него барынджанцев-чиркесов Халджи Мамай ушел в Джалду (Крым). Бахта-Мохаммед пошел за ним только со своими чулманскими булгарами, а Булымеру по его просьбе разрешил возвратиться в Балын (Московию). Войско Булымера на обратном пути грабило чиркесов (украинских казаков), и поэтому они напали на балынцев. В жестоком бою Булымер пленил бека Халджу, но потерял весь свой обоз, захваченный сыновьями Сабана Халджи-Бакданом и Астабаном».

Это из «Нариман тарихы». А о чем здесь говорится? О том, что русские возвращались с большим обозом, а на них напали казаки. И обоз отобрали. Причем казаки эти были до присоединения к Мамаю подданными Литвы. И звали сыновей их князя Софона Богдан да Степан. Так, русские разборки. Но немцы вполне могли посчитать литовских казаков просто литовцами. Тогда же между большинством жителей Великого княжества Литовского и Великого княжества Владимирского разница была только в том, кому они подчиняются: Москве или Вильно?

Теперь про Синюю Воду. Если не учитывать Синюху, которую традиционно считают за Синюю Воду западнорусских летописей, на которой Ольгерд разбил татар (в том числе некого Дмитрия), других подходящих местечек исследователи не знают.

А вот булгарские летописи вроде знают! По утверждению Нурутдинова, конница русских на Куликовом поле стоит на берегу речки Яшелсу. А это в переводе означает Зеленая или СИНЯЯ (!) река. Яшелсу же — это река Птань, левый приток Красивой Мечи. Той самой, которая ограничивает Куликово поле с юга. И до которой, по словам русских летописцев, русские гнали татар после Куликовской битвы.

И что же это выходит? Если булгарские летописи — не настоящие, то их автор специально подгонял свои фальсификации под сообщения немецких хроник, которые почти никогда не используются историками, пишущими про Куликовскую битву? Ох, вряд ли! Что-то очень сложно получается. Фальсификации обычно пишут так, чтобы их могли массы понять и принять. А тут — специализированная такая подделка для специалистов?

Вернее, две подделки. Одна — под Сказание о Мамаевом побоище («Джагфар тарихы»), вторая — как бы сама по себе. Но в обеих есть сведения, соответствующие независимым от русских летописей источникам.

Скорее похоже, что документы эти вполне реальные. Относительно «Джагфар тарихы» очень похоже, что при своем написании в конце XVII в. ее автор, по крайней мере для описания Куликовской битвы, пользовался не столько старыми булгарскими летописями, сколько русским Сказанием о Мамаевом побоище. Произведением, в XVI–XVII вв. очень распространенным. Тут только относительно Яшелсу интересно. Хотя, честно нужно признать: основное значение слова «яшел» — все-таки «зеленый».

А вот «Нариман тарихы» я бы просто так со счетов сбрасывать не стал. Если же учитывать ее основную канву, получается такая картинка. Сражение Мамая с Дмитрием Московским произошло в рамках войны между законным царем Сарая и мятежным владельцем крымского улуса. Русские выступают в ней как союзники Тохтамыша. Литовцы — тоже. На стороне Мамая — жители причерноморской степи (от Волги до Днепра) и Крыма, независимо от их происхождения. А также отряд волжских булгар, испуганных угрозами Мамая.

Война велась на большом пространстве. После поражения на Волге от Тохтамыша Мамай отступал на северо-запад. Непонятно, правда, зачем? По логике вещей, ему нужно было идти на юго-запад.

Его движению (или движению какой-то части его войск) препятствовали войска Дмитрия Московского, охраняющие границы. Стояли они по Красивой Мече и Дону.

Войска были примерно одинаковыми по численности. Но у русских превалировала пехота, а у мамаевцев — конница.

Мамаевцам удалось переправиться через Мечу и разбить русскую пехоту. Правда, при этом они тоже потеряли довольно много. Сбили и поддерживающую пехотинцев конницу. Но потом увлеклись грабежом и попали под новый удар русской конницы. Расстроенные этой атакой, мамаевские всадники бежали. Потери у русских были значительно больше (в принципе понятно, так как пешему от конного не убежать, а наоборот — вполне).

Тут подошли части некоторых тохтамышевских военачальников. Мамай стал отступать на юго-запад, где у него были союзники — днепровские казаки. Из русских его преследовали только конники Владимира Серпуховского. Которые, кстати, если на Куликово поле и подоспели, то только к концу битвы, поскольку входили в отряд Бахта-Мохаммеда, оперировавший южнее, и подоспевший к Мече только в самом конце. Когда Мамай повернул в Крым, русские конники были отпущены домой. По пути они пограбили казаков. Те собрались и отбили свое добро, но при этом потеряли своего атамана, попавшего в плен.

Картинка получается для приученного к официальной версии ума фантасмагорическая. Но если внимательно вглядеться, выясняется: ничего принципиально невозможного в ней нет.

Мог Тохтамыш в Сарай не осенью, как получается из русских летописей, а весной прийти? Вполне. Об этом мы подробнее поговорим ниже. А пока отметим только, что для В. Л. Егорова «публикации многочисленных монет Тохтамыша не оставляют сомнений, что его вторичное появление на Волге относится к весне или лету 1380 г.»^{108}.

Могли русские выступать на стороне Тохтамыша? Почему бы и нет? Русским биться в ордынских войсках не впервой! Кстати, политического предшественника Мамая, знаменитого темника Ногоя, точно так же независимо правившего западной частью Орды между Доном и Днестром, убил русский воин, сражавшийся в русском отряде в составе войск законного хана Тохты.

Между прочим, вам не приходило на ум: а чего это, если верить русским летописям, Тохтамыш после победы над Мамаем на Русь сообщение о ней посылает? О победе над общим врагом? Или это он так дани требовал? Что-то я не помню, чтобы кто-нибудь из сарайских ханов так, намеками, это делал. Только не говорите, что он победителей Мамая испугался. Он и сам таким победителем был, так что победа над Мамаем в его глазах вряд ли столь уж много стоила. Да и потом, русские-то в битве на Куликовом поле потери понесли. А Тохтамыш, если верить нашим летописцам, без битвы обошелся. Не мог он не знать, что у него сил наверняка больше, чем у русских. Чего же это он с ними так вежливо обходился? Понятно же, что летописцы чего-то не договаривали. Может, как раз того, что сарайский хан не о своем приходе к власти сообщал, а ставил в известность союзников, что война окончилась и Мамай мертв?

А почему булгары говорят, что литовцы в войне участвовали на стороне Тохтамыша, а не Мамая? Но, простите, и наши наиболее ранние документы, как мы видели, литовцев в качестве противников Дмитрия Ивановича не называют. Похоже, до конфликта с Витовтом в 1409 г. об участии Ягайло в войне 1380 г. на стороне Мамая и на Руси не знали.

Казаки — союзники Мамая? Возможно ли это? Ведь есть легенда о том, что на Куликово поле к Дмитрию Донскому пришли донские казаки. Они-де явились с иконой Богоматери, взятой из Благовещенской церкви городка Сиротина. Образ водрузили на древке, как хоругвь, и во все продолжение битвы он пребывал среди русского войска. После победы над неприятелем казаки принесли икону в дар великому князю Дмитрию Иоанновичу, который перенес ее в Успенский собор города Коломны.

Но легенда эта в свет появилась в конце XV в. Вот, что относительно этого говорится на одном казачьем сайте^{109}:

«Гребневская летопись или повествование об образе чудотворном Пресвятой Владычицы и Приснодевы Марии составлена в Москве в 1471 году. Это самый древний, из сохранившихся, документ об участии донских казаков в Куликовской битве. Гребенская летопись сообщает: „И когда благоверный Великий князь Дмитрий с победой в радости с Дону-реки, и тогда тамо, народ христианский, воинского чину живущий, зовомый казаци, в радости встретил его со святой иконой и с крестами, поздравил его с избавлением от супостатов агарянского языка и принес ему дары духовных сокровищ, уже имеющиеся у себя чудотворные иконы, во церквах своих. Вначале образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, крепкой заступницы из Сиротина городка и из церкви Благовещения Пресвятой Богородицы.

И тогда князь Дмитрий Иоаннович принял сей бесценный дар… и по Дону реки достигает еще казача городка, Гребни, на устье реки Чир, и живущие там воины также встретили великого князя с крестами и святой иконой и в дар ему также образ Пресвятой Владычицы нашей Богородицы чудесно там у них сияющую вручили. И во все лета установил им, казакам, свое жалование „за почесть их сильную храбрость противу супостат агарянска языка““».

Естественно, казаки считают, что все так и было, и они участвовали в битве на стороне московского князя (и, конечно же, в составе полка Боброка). Но если вчитаться в текст документа, там ничего про их воинские подвиги нет. «Народ казацкий» его уже на обратном пути встречает. Да и возвращается Дмитрий как-то странно. Ведь река Чир находится значительно южнее Куликова поля. И даже южнее Волгограда, у которого, по булгарской версии, Тохтамыш с Мамаем сражался.

Может быть, конечно, в те времена другая река Чиром именовалась. Но упомянутый городок Гребни, если судить по другим документам, лежал где-то на Северском Донце. Возможно, как полагал Евграф Савельев^{110}, автор еще дореволюционных работ по истории казачества, — там, где Донец выходит с гор, — и где есть старое городище. И в «Книге Большому чертежу» сказано: «А меж Лихово колодезя и Гребенных гор, на Донце перевоз татарский в Русь»^{111}. То есть как раз у Гребенных гор Дмитрий мог переправляться, если шел с боя, проходившего в низовьях Дона. От этих мест и гребенские казаки название попервоначалу получили, еще до того, как на Терек переселились. Но Северский Донец к традиционному Куликову полю даже близко не подходит. Так что, возвращаясь оттуда, Дмитрий Иванович никак не мог мимо донских казаков проходить.

На Руси свои казаки были, рязанские. Они-то как раз жили, возможно, в районе верхнего Дона, и даже в битве могли участвовать. Хотя упомянуты рязанские казаки в первый раз в 1444 г.

Но вот зато кто в то время точно был, так это казаки днепровские, называемые черкасами. И они-то жили в то время действительно на территории, которая находилась на границе владений Орды и Литвы. А если учесть, что литовцы эту землю завоевали совсем недавно… Вполне могли днепровские казаки и к Мамаю податься. Мусульманами они вряд ли были. Хотя и этого исключить нельзя.

Правда, имена казачьего «бека» и его сыновей в булгарских источниках — не мусульманские: Софон, Богдан и Степан (Сабан, Бакдан и Астабан). И что, это должно было им помешать воевать против русских? Как бы не так! Были же позже азовские казаки, которых турки называли «наши казаки». Еще в XV в. они, иногда вместе с татарами, как пишет Савельев, «своими наездами наводили страх на Поле не только на русские и турецкие торговые и посольские караваны, но и на соседние народы… „От казака страх на Поле“, писал Иоанн ІІІ крымскому хану Менгли-Гирею в 1505 г., провожая жену его через Путивль в Крым. И действительно, азовские казаки, вытесненные с 1471 г. с берегов Азовского моря турками и не находя защиты и поддержки ни у одного из соседних народов, вымещали свою злобу на всех, кого только ни встречали в Поле и по украинам Московского государства». А как запорожцы в Смутное время ходили с поляками на Москву, помните?

Едем дальше. Могла ли основная битва быть на Мече? Наши произведения Куликовского цикла дружно называют две реки: Непрядву и Мечу. Но, если приглядеться, первая упоминается только в качестве ориентира: Куликово поле находится у устья Непрядвы. А вот относительно второй еще Краткая летописная повесть пишет: «И гнаша ихъ до рекы до Мечи и тамо множество ихъ избиша, а друзiи погрязоша въ воде и потопоша». «Задонщина»: «У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти». Там же: «Набежали серые волки с устьев Дона и Днепра, воют, притаившись на реке Мече, хотят ринуться на Русскую землю». Наконец, в «Плаче коломенских жен»: «Можешь ли ты, господин князь великий… Мечу-реку трупами татарскими запрудить?» Сказание повествует, что «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею». И, как результат, Татищев пишет: «И был тягчайший бой у реки Мечи». Так что само действие русские источники тоже больше с Мечей, чем с Непрядвой, связывают.

То есть ничего невероятного «Нариман тарихы» не сообщает. Просто кое в чем расходится с русскими летописями. Но ведь это же, как в суде: показание одного свидетеля против показания другого. И что, у кого-нибудь из них есть априори преимущество в правдивости?

Вообще, как справедливо отмечал в свое время Я. С. Лурье, «задача историка не „осуждение“ и не „защита“ источника, а, прежде всего, установление того, что он представляет собой и какие вопросы могут быть перед ним поставлены»^{112}. Так вот, «Нариман тарихы» представляет из себя, насколько я понимаю, то же самое, что и наши летописи: сборник переписывавшихся не раз за минувшие века старых «историй». Естественно, в нем накопились ошибки, неточности, описки. Кое-что из старых записей переписчики неправильно понимали, и, стало быть, неправильно и вносили в текст. И, конечно же, определенные ошибки просто обязаны были закрасться при переводе на русский. В конце концов, насколько я понимаю, никто из переводчиков не был ни высококлассным филологом, ни профессиональным историком. А перевод, да еще на язык другой языковой группы, дело тонкое.

Однако это не говорит о невозможности использовать данные «Нариман тарихы» для анализа событий шестисотлетней давности. Троицкой летописи мы тоже не имеем, остались только выписки из нее. Чем они надежнее, чем переведенные на русский и переписанные старые булгарские произведения? Тем, что Карамзин — общепризнанный историк, а Нурутдинов — нет? Ну, хорошо, тогда почему многие не признают Иоакимовской летописи? Татищев тоже не с неба свалился, однако ему почему-то можно не верить, что была такая летопись. Да все просто: сведения «Иоакима» и «Нариман тарихы» не соответствуют той истории, которую мы приучены считать истинной. Хотя, как я выше уже показывал, строится стереотип тоже на основе материалов сомнительных, а порой и очевидно поддельных.

Доверяй, но проверяй

Это не значит, что я призываю полностью отвергнуть русскую версию событий и принять булгарскую. На мой взгляд, нужно учитывать обе. И все пробовать проверять всеми доступными средствами. Чем мы с вами сейчас и займемся.

И для начала поговорим о главных действующих лицах.

Половецкий казак Мамай

Поговорим теперь о главных действующих лицах нашей истории. И начнем с крымского темника.

Собственно говоря, что мы знаем о Мамае? Как выясняется, почти ничего. Происхождение его остается до сих пор загадкой. Фактически есть только одна попытка в этом разобраться: статья А. А. Шенникова «Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV–XV вв.)», появившаяся в 1981 г.^{113} В ней высказана версия, что Мамай происходит из племени меркитов. Но основания для этого довольно шаткие. Поскольку базируется все на одном-единственном документе: письме хана Большой Орды Шах-Ахмета к князьям Глинским. Последние, как известно, производят себя от Мамая. Вот что написано в пространной редакции их родословной, находящейся в так называемом «Списке А» и в «Келейной книге»:

«Подлинный родослов Глинских Князей. Князи же убо Кияты кочевали на сеи стороне Волги [до Чинги Царя, а] имянем почтенно (подчтенно) Государство имели от иных стран писали к ним называючи их Падшим (Падышаг) еже есть Государь. И пришед (Книгиз) Царь, великую брань сотворил с Кияты, и последи умираше, и вдал Чингиз (Книгиз) Царь дшерь свою Захолубь (Захолуб) за Бурлуда (Бурму), и Кияты Тохкоспа (Тохтоспа) Чингиз Царь (Чингизу Царю) бездетну сущу приближися дни его смерти (и в приближение днеи его смерти), прежреченным (преждереченным) же Киятом в тоже время не владущи и Падшаго имянем. И приде Царь Кутлуз (Кутлуи) [и] ополчився, Тохтагееву (и Тохтаго) Орду взял, и три Царицы его взял за себя, и тако свершив Цареи [и] царствова на большой Орде много лет и много детей породи; и так от Черклуева (Черкуглиуева) царство (царства) роду Кияты родословятся, а (и) имянуются царского роду, даже и до Мамая Царя.

[А у Мамая Царя] сын Мансур-Кият (Маркисуат) а у Мансур-Кията (Маркисуата) [Князя] дети [два сына: Князь] Алекса (Алеша), а (да) [другой] Скидырь [Князь]. И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймав [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопи, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех].

И по Божию изволению (изволению Божию) [похоте] (тот) Алекса [Князь крестился, и] прислал к Киеву (послал в Киев к митрополиту, чтоб креститсца) и митрополит [Киевской] крестил его [в крестьянскую веру], и дал ему во святом крещении имя (имя во святом крещении) Князь Александр (Александр Князь); [а у] Александра сын [Князь] Иван с отцем же крестился (крестился вместе с отцом). И в те времена (то время) [случился] приехати к Киеву (приехал в Киев) Великому Князю Витовту Литовскому (Велики Князь Литовский Витофт) и после ко Князю Александру (и просил Князя Александра) [Мансур-Киятовичу], и сыну (сына) его [ко Князю Ивану]; что похоте служити (чтоб они пошли к нему в службу); и (они) [Князь Иван и с отцем своим Александром сотворили хотение Великого Князя Витовта, и приехали] (в службу) к нему, (и пошли) и били челом ему [в службу] с своими предреченными (преждепомянутыми) тремя городы. И Князь Великий Витовт прия (принял) их (зело) честно не яко слуг, но яко [единых от] сродних (сродников) своих, и дал им [на приказ] вотчины волости: Станку (Стайку), Хорозов (Хозоров), Сереков, Гладковича (Гладковичи); (и Князь Ивана Александровича Великий Князь Витофт женил и) дал [Витовт] за [Князя Ивана Александровича] (него) княж Данилову дщерь (дочь) Остроженскаго (Острожского) Княжну Настасью».

Цитирую по упомянутой работе, которую взял в Интернете^{114}. Автор указывает, что текст в квадратных скобках — слова из «списка А», отсутствующие в «Келейной книге», а в круглых — наоборот.

Эти загадочные кияты

Что этот документ может дать для разысканий по поводу происхождения противника Дмитрия на Куликовом поле? То, что Мамай происходит из рода Киятов, бывших какими-то правителями. Кияты эти, если верить «Келейной книге», кочевали по эту (надо так понимать, по западную) сторону Волги еще до прихода монголов.

Дальше идет нечто неудобочитаемое и совершенно фантастическое. Вот из этой фантастики Шенников и вывел Мамая-меркита. Поскольку известно по «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина, что киятами именовался род, пошедший от прадеда Чингиз-хана Кабул-хана: «Кабул-хан — третий предок Чингиз-хана, а монголы предка в третьем колене называют [э] линчик. От него расплодилось и пошло множество родов [кабйлэ] и ответвлений [от них]. Его детей и внуков называют кият»^{115}.

То, что Мамай имел отношение к роду Кият, подтверждает вроде бы и упомянутое письмо Шах-Ахмата от 1501 г.: «Кияты князья Мамаевы истинные дети, там рядом с братом моим, а здесь рядом со мной в моем царстве, справа и слева уланы, князья, четыре корачи большие, у меня нет слуг больших и лучших, чем Кияты князья».

Последний большеордынский хан в своем письме пытается напомнить Глинским, что они — Кияты. И просит их, как людей, близких к польскому королю, поспособствовать в получении помощи против врагов. Письмо это, видимо, попало в польские архивы после того, как Глинские пытались поднять восстание и вынуждены были бежать после поражения в Москву.

Шенников рассуждает так: «В 1200-1210-х годах Чингизхан вел многолетнюю борьбу с соседями монголов — меркитами, к которым примкнуло и несколько подгрупп монголов-киятов. Меркиты — по-видимому, тюркоязычный народ, этнически родственный алтайским и саянским тюркам. Нанеся меркитам крупное поражение в 1204 году, монголы затем долго преследовали уцелевшую их часть, отступавшую на запад и нашедшую защиту и укрытие у тюрок-кыпчаков. В ходе этого многолетнего отступления во главе меркитов стояли в течение некоторого времени Тохта-бей (Тохтоа-беки), убитый в 1208 году, и сменивший его Кучлук, затем отделившийся, оставшийся в Средней Азии и после долгой борьбы погибший в 1218 году. Остатки меркитов дошли почти до Волги, где в 1216 году были настигнуты и разгромлены монголами на р. Иргиз.

Судя по тому, что сведения об этих событиях попали в родословную Мамая, его предком был либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путем присвоивший родословную одного из этих киятов. Последнее кажется более вероятным, так как имя Мамай (по персидским хроникам Мамак) неизвестно монголам, до появления золотоордынского темника Мамая не встречалось и у восточноевропейских тюркоязычных народов, но зато известно у алтайских и саянских тюрок»^{116}.

На деле натяжек тут — хоть отбавляй. Начать с того, что (как, впрочем, признает и сам автор статьи) меркитские земли перед разгромом их монголами располагались на восточной стороне Волги, а не на западной. Чтобы устранить это несоответствие, Шенников заявляет: составитель первоначальной родословной находился в Сарае; стало быть, для него восточная сторона — «эта». Но откуда он взял, что вообще была какая-то первоначальная «родословная»? Почему не предположить, что составитель родословной Глинских просто пользовался какими-то преданиями, которые за века стали совершенно для него неясны? Это значительно скорее похоже на правду.

Дальше — земля меркитов за Волгой точно не заслуживала названия государства, и уж тем более ее властитель — титула падишаха. Кстати, и Тохта-бей, как признает Шенников, до Волги не дошел.

Наконец, насчет киятов как таковых. Вообще-то считать их монголами не приходится. Дело в том, что в монгольских языках ничего подходящего к этому слову не найдено. Зато в тюркских — полным-полно. Я полазил по Интернету и нашел «киян» — «дальний». Так переводил название рода хивинский хан Абулгази, считавший себя потомком Чингизхана. Слово «киян» с тем же значением есть в современном казахском. А Рашид ад-Дин пишет, что «киятов называют „киян“ (дальние)»^{117}.

Далее, там же: слово «кият» (кияды) переводится с казахского как «режет». Это подтверждает и Калибек Данияров в своей книге «Альтернативная история Казахстана»: «И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият». Он же приводит еще ряд близких слов: «В казахском языке есть слово єия — „косогор“, „наискось“, єияє — „волоснец“, єиял — „вымысел“, „мечта“, єиялау — „идти по извилистой дороге“, єиялы — „фантазер“, „мечтатель“, „человек, увлекающийся несбыточной мечтой“. И, наконец, слово єият — „режет“, „кроит“. На современном казахском языке — єияды. Однако на местных диалектах до сих пор произносят єият»^{118}.

Интересно, что оба варианта имеют подтверждение. Так, на берегу реки Аму-Дарья (Амударья) находится город Кият (Кят), который основан за два тысячелетия до рождения Чингизхана (нынешний Бируни). В этом месте река режет (размывает) свой правый берег. А в лондонском списке древнего эпоса «Огуз-Наме», датируемого известным российским ученым Бичуриным IV в. до н. э., приводится следующая древнетюркская легенда, повествующая о роде Кият: «Родоначальник его был хорошим стрелком из лука, однако стрелял Кият (наискось) и все равно попадал точно в цель. Поэтому основателю рода дали имя Кият, то есть стреляющий наискось». Вот вам и «режет», и «наискось».

Понятно, что все это могут быть «народные этимологии», не соответствующие действительности. Хотя в случае с городом Кият и Аму-Дарьей это сказать трудно. Но в любом случае ясно одно: слово «кият» со всей очевидностью — тюркского происхождения.

Каракалпакский след

Вообще-то, для установления этого факта можно было и не производить лингвистических исследований. Открываешь Интернет, набираешь «род Кият», и…

«— Галимжан: Ищу род кият.

— Турсынбай: Мы каракалпаки. У нас киятов очень много и все каракалпаки. Первый президент (председатель Правительства) Каракалпакстана Коптилеу Нурмухаммедов был кият. Наши академики М. Нурмухаммедов, Ж. Базарбаев тоже кияты и многие профессоры.

— Санжар: Вы, кияты, — чистые монголы.

— Азат, дархан-кият: Вы ошибаетесь, Санжар. Кияты-тюрки были до монгольское завоевания.

— Т?мендер: Я тоже кият-конырат, из рода зергер.

— Жантемир: Привет, родственники (соплеменники)! Я сам каракалпак, кият-балгалы. Мы чимкентские каракалпаки.

— Бекмурат: Моя мама жалтыр кият, а сам шыбынтай-кият. Мы ташкентцы.

— Мустахим: Я из рода Кият-жалтыршы, по нации каракалпак. У нас в Караклпакстане очень много киятов. Там, где я родился — все кияты»^{119}.

Вот вам живые «потомки Мамая». Род кият до сих пор является одной из составляющих каракалпаков. Племя каракалпаков подразделяется на две части: он-торт-уру и коныграт. Те, в свою очередь, делятся на роды. Кият — один из родов коныграт-каракалпаков. Надо отметить, что это племя вообще сохранило в своем составе массу исторических названий отдельных народов. К примеру, среди он-торт-уру есть кыпчаки^{120}.

А кто такие каракалпаки? Это тюркский народ, относящийся к так называемой кыпчакской подгруппе и родственный казахам и ногайцам. В русских летописях упомянуты «черные клобуки» (калька слова «каракалпаки» — «черные шапки»), некий тюркский народ, перешедший на службу к русским князьям и помогавший им в борьбе с половцами. Впервые летописцы их упомянули в 1146 г., последний раз — в 1193 г. Жили они (по крайней мере, после перехода на русскую службу) в Поросье. Считается, что сложились «черные клобуки» в середине XII в. из других тюркских народов, типа печенегов и берендеев, потесненных половцами^{121}. Упоминавшийся Рашид ад-Дин при описании похода монголов на Южную Русь отметил, что это была страна русских и «Народа черных шапок» («Каум икуляк-и сиях»). Позже они вошли в Улус Джучи, а после его развала — в Ногайскую Орду. Арабский историк Эн-Нувейри (XIV в.) пишет, что одно из одиннадцати кипчакских племен называлось племенем черных шапок — «Кара-боркли».

Правда, насколько нынешние каракалпаки связаны со старыми — не вполне ясно. Поскольку после развала Ногайской Орды в конце XVI в. оказались они на ее восточных, а не западных рубежах. В одной из грамот бухарского правителя Абдуллы-хана (1583–1598 гг.) есть перечисление оседлых, полуоседлых, кочевых народностей, проживающих в окрестностях города Сыгнака, на нижнем течении Сырдарьи, среди которых упоминаются и каракалпаки. Впрочем, по собственным легендам каракалпаков, как сообщается в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: «У них имеется предание, что они жили некогда в Средней Азии, а в настоящее место жительства пришли с С.З., именно из бывшего Казанского царства, откуда, по преданию, они были выгнаны ногаями, бродили после того долго по степи, боролись с хазаками (киргиз-кайсаками) и наконец распались на три части, поселившиеся: одна на нижней Сырдарье и Ени-дарье, другая — в Зарявшанской долине, третья — в дельте Амударьи»^{122}.

А теперь посмотрим, где распространены названия «Кият». Мне удалось найти г. Кият (Кят) на Аму-Дарье, пос. Кият (Буинский район Татарстана) и Кият или Тарханское озеро (самое крупное из соленых озер перекопской группы). Там же указан и населенный пункт Кият. Названий со словом «Кият» много и в долинах реки Баба-Салгир в Крыму (самая длинная река в Крыму, текущая от Чатыр-Дага до Сиваша). Вообще, в Крыму отмечено более трехсот топографических названий, имеющих соответствия в названии различных племен и родов. При этом кият встречаются 26 раз. Больше упоминаются только кыпчак — 27 раз. Остальные — значительно реже^{123}.

И что получается? Это же северо-восточная, юго-западная и юго-восточная границы Улуса Джучи. Но и границы расселения западных тюрок, по сути дела. А также места исторического и легендарного расселения каракалпаков! За исключением Крыма, про него мы не знаем, чтобы там жили «черные клобуки». Но, может быть, просто сведения не дошли? Зато про Крым мы знаем другое: к Перекопу откочевал младший сын Мансур-кията Скидыр.

Огузский великан Кият

Заманчиво, конечно, объявить Мамая каракалпаком. И, вполне возможно, так оно и есть.

Но справедливости ряди нужно признать: род кият и имя Кият встречаются не только у каракалпаков, но и у казахов и туркменов.

Ну, казахи — ближайшие родичи каракалпаков. Так что тот факт, что часть киятов, в том числе проживающих в современной Монголии (сам не беседовал, но читал об этом), считает себя казахами, удивление не вызывает. Хотя нужно, конечно, заметить: казахи в своей основе имеют кыпчаков, которые вроде бы те самые половцы, против которых вместе с русскими боролись черные клобуки. И в нынешнем каракалпакском народе роды кыпшак и кыят относятся к разным группам.

С другой стороны, в русских летописях я нашел единственный возможный след киятов (точнее, Кията), и как раз у половцев. «Повесть временных лет» под 6603 г. рассказывает: «В то же лето пришодша Половци, Итларь и Кытанъ, к Володимеру на миръ». Знаменитая история. Любимый летописцами русский князь Владимир Мономах замыслил убить половцев, заключивших только что с ним мир. С какого бодуна — непонятно. Летописцы утверждают: дружина подбила. Князь-де сопротивлялся: «Како се могу сотворяти роте с ними», но те пояснили, что «нету в томъ греха», и он согласился. Послал своих людей выкрасть сына Святослава, бывшего в заложниках у «Кытана», а потом «убиша Кытана и дружину его избиша», из-за чего возник конфликт и с половцами, и с Олегом Черниговским, не пожелавшим участвовать в этом преступлении. Цитирую по книге Бугославского, в которой собраны все варианты разночтений ПВЛ по различным летописям^{124}.

Так вот, текст-то многие знают, но на имя половецкого хана внимания не обращают. Я, конечно, не лингвист, но, по-моему, в «Кытана» («Китаина» по Радзивиловской и Академической летописям) вполне мог в русской передаче обратиться Кият-хан (Кият-хан — Киятан — Китан — Кытан). Я не утверждаю, что это стопроцентно так, но похоже на правду. И тогда этот Кият — кыпчак.

Но вот относительно туркменов… Они же в основании своем имеют тех же огузов. А именно огузы раньше половцев-кыпчаков пришли в причерноморские степи. И, по мнению многих ученых, именно они составили основу «черных клобуков» после того, как кыпчаки потеснили их из степи. А уж потом, в Орде, к старым родам добавились новые, кыпчакские.

Так вот, у огузов существуют два народных эпоса. Один — «Коркыт Ата». Записан он был в XIV–XVI вв. в виде прозаического произведения «Книга деда Коркута» азербайджанскими и турецкими писателями. Но составлен, по мнению исследователей, в VII–X вв. в бассейне Сырдарьи. Его легендарный создатель, от имени которого ведется повествование, Коркут — бек племени Кият. Эту личность казахи (тоже воспринявшие этот эпос, хотя повествует он о героических похождениях огузских богатырей и героев) считают исторической, основоположником музыкальных произведений для кобыза, эпического жанра и искусства врачевания.

Второй эпос — «Огыз-нама» — впервые был записан в XIII в. Рашид ад-Дином, а затем в XVIII в. упоминался хивинским ханом Абулгазы, считавшим себя прямым потомком Чингиза. Основное действующее лицо — Огыз-каган. Поэма посвящена его детству, подвигам и победе над одноглазым великаном Киятом.

Тут, впрочем, Кият выступает как сторонняя, не огузская сила. Но вот в XIX в. Кият был… старейшиной туркмен на Мангышлаке. И в 1820 г. русским все время приходилось иметь с ним дело. Поскольку этот Кият-бек (или Кият-ага) со своими людьми был первым, кто попросился под российское подданство. О чем и повествует масса документов.

Вот, к примеру:

«Поверенный туркменского народа старшина Кият-ага просит, дабы отменили пошлину, недавно наложенную на рыбу, которую привозили астраханские промышленники с юго-восточных берегов моря. С того времени, как сия пошлина наложена, рыбные ловли у туркменов прекратились, и они лишились тех выгод, которые от того имели. Сие понудило многих искать себе пропитание в Хиве и других местах; но дабы ловля сия была безопасна для наших промышленников, Кият-ага просит, чтоб ему исключительно позволено было снабжать наших промышленников рыбой и чтобы все торги с народом производились через него. Торговля сия ежегодно будет отправляться не более, как на двух судах, и не может быть весьма значительна. Кият-ага просит, чтоб ему в таком случае позволено было солить отсылаемую им рыбу своей солью, добываемой с Нефтяного острова. Народ, говорит он, будет тогда иметь настоящую причину признавать меня за старшего. Между тем он увидит преимущества, полученные мной от российского правительства, будет мне повиноваться, и тогда я могу без сомнения обратить сие повиновение в пользу государя. Если правительство наше, предполагая завести торговлю с туркменами, опасается понести убыток от сего, то первый опыт может быть сделан Кият-агой, он избавит нас через сие от хлопот и издержек, и народ его поневоле привяжется к нему. „Я предлагаю свои меры, говорит Кият-ага. Правительство само увидит: клонятся ли они к сображению разбросанного бедного народа? Мои личные выгоды будут велики; но каким только средством, кажется мне, можно управиться с моими соотчичами“»^{125}.

Или вот еще:

«Вступив уже я с родственниками и приближенными моими под высокое покровительство Российской империи, желаю служить вам, жертвуя собой и состоя в подданническом повиновении, оказывать услуги не только по возможности моей, но еще превышающие ее взамен таковой вашей ко мне милости… При чем имею честь вам донести, что находящиеся на Челекене, Гургене и Атреке иомутские народы терпят страх и притеснение от астрабадцев и хивинцев, так что всякий день их беспокоят и желают привести их в повиновение себе. Словом, они хотят достать их в свои руки, нам же, кроме вас, нет другой надежды и покровителя, день и ночь нетерпеливо ожидаем, будет ли когда-либо начальник, чтоб один начальник был сюда прислан и поставлен на здешних границах, по которому бы мы могли безопасно жить от неприятелей и быть в спокойствии и тишине под защитой того начальника. В прочем народ нашего юрта в крайнем положении. Если счастье наше не подействует и от вас не будет прислан в нашу юрту доверенный начальник, то мы должны отдаться на расправу жаждущим крови нашей соседям, а семейства наши отдадутся им в плен, оставаясь навсегда с кровавыми слезами, и прежде всех я буду истреблен. Если вам угодно, чтоб я собрал рассеянных туркменцев и вручил всех их прибывшему сюда начальнику, то хорошо, а если сего быть не может, то просьба моя в том состоит, чтоб в обширных землях ваших отвести мне один небольшой угол, дабы привести мне туда семейство свое под покровительство ваше и не узнать уже лица неприятеля, молясь день и ночь о долгоденствии великого государя императора»^{126}.

Так что если не род кият, то личное имя Кият у туркменов (огузов) было. Видимо, это все же слово общетюркское. Отсюда, кстати, следует, очевидно, что предки Чингизхана были никак не монголы. Что, впрочем, многие исследователи и раньше подозревали. Особливо если говорить о его непосредственных предках, кият-борджигинах. Ведь «борджигин» означает «синеокий». Об этом пишет тот же Рашид ад-Дин. И добавляет: «Как это ни странно, те потомки от третьего сына Есугей-бахадура и его детей по большей части — синеоки и рыжи». Да уж, типичные монголы! Нет, сдается, тюрки они все же были. И, скорее всего, слово «кият» означало «дальние». Такое название могли получать роды, живущие далеко от центра племенной территории, в любых тюркских племенах. Так что разные кияты вполне могли и не быть друг другу родственниками. Что, похоже, и происходило. Ну, не зря же, как я уже отмечал, топонимы «кият» расположены на бывших окраинах Дешт-и-Кипчак.

Воин по имени «Никто»

Но это все о корнях Мамая. А если уточнить про него самого? Что его-то имя означает?

Для слова «Мамай» нашел две трактовки. Первая — «никто». Честно говоря, сомневаюсь я в этой трактовке. Назвать человека — «Никто»! Это капитан Немо себя так обозвал, так все для того, чтобы подчеркнуть свою отверженность. А чтобы родители сыну подобное имечко выдумали… Народное объяснение, что считалось: если у воина нет имени, то его не сможет поразить враг или злой дух, — не катит. Что это за воин, если он врага боится и имя прячет! Это для более старых времен годится, а для Средневековья… Только с большой натяжкой, если ничего лучшего найти нельзя.

Есть в татарском языке mamaj — «чудовище, которым пугают детей». Еще не лучше! Есть в современном монгольском языке нарицательное имя mam — бранное «черт, дьявол». То же самое.

Единственное, что подходит, — «бугор». Такое слово есть у волжских татар. Именно отсюда — Мамаев курган в Волгограде. Слово, обозначающее возвышенность, вполне подходит для имени степняка.

Так что имя у Мамая тюркское (кто бы сомневался!). И если покопаться, встречается оно тоже только у тюрков. Причем именно западных. Был, к примеру, такой мамлюк Мамай^{127}. Мамлюков, как помним, набирали из тюрок и кавказцев. И был национальный герой казахов, боровшийся с Джунгарией в XVIII в. — Мамай Жумагулулы, также прозываемый Мамай-батыр из рода тобыкты^{128}. А еще у волжских ногайцев был род мамай. Но вот это как раз может быть уже следствие существования Мамая исторического. Все-таки ногайцы появились явно позже. Впрочем, они же могли принести имя Мамай и казахам.

Также явно уже по следам Мамая татарского появился популярный на Украине персонаж — казак Мамай. «Реальных Мамаев — „гайдамаков“ было, оказывается, не менее чем трое, если не четверо. Все они примерно одновременно возглавляли мелкие группы повстанцев, все именуются в источниках просто Мамаями»^{129}. Причем это было, очевидно, не имя, а прозвище. Так что, при всем желании некоторых, сделать Мамая русским нельзя. Да, есть христианское имя Мамий (Маммий) — «матушкин сын». Но привязывать к нему Мамая — дело достаточно нелепое.

А вот то, что гайдамаки могли использовать имя исторического Мамая в качестве своего прозвища — вполне реально. Поскольку он для них вполне мог быть «своим», «национальным героем Украины».

Зять Бердибека

Чтобы это понять, посмотрим сперва, что нам вообще про Мамая известно. Самым подробным описанием его деятельности является «Книга назидательных примеров и Сборник подлежащего и сказуемого по части истории Арабов, Иноземцев и Берберов» Ибн-Халдуна. Известнейший арабский правовед и дипломат, выходец из Андалусии, писал ее в Египте, где был верховным судьей. Скорее всего, написана она была в самом начале XV в. В 1406 г. Ибн-Халдун умер.

Именно Ибн-Халдун является тем источником, который позволяет поколениям историков связывать Мамая с Крымом. Вот что он пишет:

«По смерти Бирдибека, ему наследовалъ сынъ его Токтамышъ, малолетнiй ребенокъ. Сестра его, Ханумъ, дочъ Бирдибека, была замужемъ за однимъ изъ старшихъ монгольскихъ эмировъ, по имени Мамай, который въ его царствованiе управлялъ всеми делами. Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было… Мамай выступилъ въ Крымъ, поставилъ ханомъ отрока изъ детей Узбековыхъ, по имени Абдуллаха, и двинулся съ нимъ въ Сарай. Токтамышъ бежалъ оттуда въ царство Урусхана, въ гористой области Хорезма, а Мамай овладелъ Сарайскимъ престоломъ и возвелъ на него Абдуллаха»^{130}.

Дальше историк сообщает, что у Мамая стал оспаривать престол другой эмир, поставивший Култуктемира. Но Мамай одержал победу. А Тохтамыш ушел в Хорезм.

«Потомъ перессорились эмиры, которые овладели областями Сарайскими. Хаджичеркесъ, владетель Астраханских уделовъ, пошелъ на Мамая, победилъ его и отнялъ у него Сарай. Мамай отправился в Крымъ и сталъ править имъ независимо»^{131}. У Хаджи-Черкеса отнял Сарай Айбек-хан. Потом там правил сын Айбека, «Карихан». Его изгнал Урус-хан. «Урусханъ утвердился в Сарае, а Мамай въ Крыме; ему же принадлежали земли между Крымомъ и Сараемъ. Это произошло въ теченiе 76 г. (=1374–1375)»^{132}.

Тохтамыш выступил на Сарай, но потерпел поражение от Уруса у Хорезма. Но потом Урус умер. Тохтамыш взял Хорезм, Сарай, Астрахань «и выступилъ въ Крымъ противъ Мамая, который бежалъ передъ нимъ»^{133}.

Кроме Ибн-Халдуна о Мамае знает еще официальный письмовник канцелярии египетского султана. На помешенном на церемониях и доскональном соблюдении «табели о рангах» мусульманском Востоке очень важно было правильно оформить письмо к тому или иному иностранному официальному лицу. Писались наставления: в каком объеме должно быть письмо и какие титулы и эпитеты нужно использовать при обращении к каждому адресату. Оформить неправильно — значило нанести ущерб репутации собственного правителя. С соответствующими последствиями для допустившего ошибку.

Так вот, в письмовнике, составленном в конце XIV в., приводится список официальных лиц в Орде, с которыми велась переписка. На первом месте стоит хан. Автор пишет: «Въ последниiй десятокъ ребиэльэввеля 776 г. (=начало 1374 г.) мне поручено было написать письмо кану Мухаммеду, въ земле Узбековой, заступившему, как говорятъ, место Узбека»^{134}. Дальше идет некий «шейхъ Хасанъ Великiй, начальникъ улуса»^{135}. Ему положено писать поменьше пожеланий, чем хану, но все же «четыре оборота и больше». Далее следует «Кутлубуга Инака, это одинъ изъ четырехъ, которые, по принятому обычаю, бываютъ правителями въ землях Узбека»^{136}. Письмо, на которое ссылается автор наставлений, было ему написано 10 джумдиэльахира 552 г. Хиджры (5 августа 1351 г). Таких, как он, указано еще трое, и всем положено писать пожеланий на треть листа.

А вот дальше идут Коджа Алибек и Мамай. Этим пишут тоже на треть листа, но все же цветастых титулов им положено меньше, чем предшествующим правителям. Про Мамая говорится: «Он такъ же из техъ, съ которыми была переписка открыта въ последнiй десятокъ ребиэльахыра 773 года (= нач. ноября 1371 г.). Говорятъ, что онъ правилъ землями Узбековыми и что при кане Мухаммеде, о котором упомянуто выше, онъ занималъ положенiе, подобное тому, которое занималъ при высочайшемъ дворе его покойное степенство, Сейфи Iелбога Эломари»^{137}. Шихаб ад-Дин Ахмед ибн Яхья ибн Фадлаллах аль-Омари ад-Димашки (если имеется в виду он, а другого претендента я не нашел), известный арабский историк и географ, был при египетском султане секретарем в первой половине XIV в. То есть человеком влиятельным, судя по всему, но никак не правителем области.

Однако можно допустить, что именно это место из письмовника послужило источником появления у Ибн-Халдуна информации о высоком положении Мамая. Здесь говорится, конечно, о том, что Мамай занимал это положение при Мухаммеде (то есть Мухаммед-Булаке), чего никто не отрицает. Но ведь перед этим приписано, что он «правил землями Узбековыми». Вполне можно понять, что столь же высокое положение он занимал и раньше. Хотя сам Ибн-Халдун во многих вещах явно был не уверен. Чего стоит одно замечание насчет Крыма: «Къ владенiямъ его принадлежалъ городъ Крымъ. Въ то время его тамъ не было». Видно, что историк знал о господстве Мамая над Крымом в какое-то время. Но точно так же он знал и то, что сразу после смерти Бердибека Мамай Крымом не владел.

Кстати, о Крыме. Правитель Крыма как раз в письмовнике указан. Но это не Мамай. «Правителю Крыма, т. е. Зейнеддину Рамазану согласно порядку, установившемуся до конца 750 года (= марта 1350). Говорятъ, что после него утвердился тамъ Алибекъ. Сын Исы, сына Тулуктемира»^{138}. О причастности Мамая к Крыму упоминает только Аль-Калькашанди, бывший секретарем султана в начале XV в.: «Я виделъ въ некоторыхъ летописяхъ, что правителемъ в немъ, в теченiе 776 года, былъ Мамай»^{139}. Но откуда он взял это, понятно — из Ибн-Халдуна.

Наконец, Шихабуддин Абу аль-Фадль Ахмад ибн Али ибн Мухаммад ибн Али ибн Махмуд ибн Ахмад, известный как Ибн Хаджар аль-Аскалани, величайший мусульманский богослов, пишет: «Въ 782 г (= 7 апр. 1380 — 26 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышъ и былъ убитъ ханъ, процарствовавшiй 20 летъ»^{140}. Тизенгаузен в примечании поясняет: «Въ летописи Абульмахасина ибн Тагрибирди… подъ 782-мъ годомъ помещена следующая заметка: „Въ этомъ году умеръ Мамай, царь татарскiй и правитель Дешта, вступившiй на престолъ после Кильдибек-хана, въ 763 году“»^{141}. Ибн Тагрибирди Абу-ль-Махасин Джамаль-ад-дин Юсуф — арабский (египетский) историк и литератор середины XV в. С аль-Аскалани они современники, так что примечание вполне законное.

Тем самым арабские источники вроде исчерпаны. А персидские о Мамае вообще почти ничего не знают. Историки тимуридов, которые вроде бы должны быть лучше всего информированы, поскольку Тимур поддерживал Тохтамыша в его завоевании Сарая, указывают только, что «на следующий год весной» Тохтамыш «покорилъ царство Сарайское и иль Мамака»^{142}. Это в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йезди, автора самой полной истории Тимура, написанной в конце первой четверти XV в. Его предшественник, Низами ад-Дин Шами, составлявший свою «Книгу побед» в 1401 г. по повелению самого Тимура, пишет то же самое^{143}. Единственно, он добавляет еще, что во время войны Тимура с Тохтамышем в 1391 г. (793 г. Хиджры) «къ его величеству привели взятого въ пленъ и раненого сына Мамака»^{144}. Это единственное свидетельство, что сын Мамая служил Тохтамышу. Мансур ли это? — неясно. Вряд ли у Мамая был один сын.

«Герой» русских летописей

Русские же летописи о Мамае начинают писать с 6869 г. по С. М. Будем для простоты дела пользоваться Никоновской летописью, поскольку это практически свод сведений изо всех ей предшествовавших.

Итак: «Въ лето 6869… Того же лета князь Ординскiй темникъ Мамай воздвиже ненависть на царя своего, и бысть силенъ зело; и воста на царя своего на Темирь Хозю, Хидырева сына, и замятя всемъ царствомъ его Волжскимъ, и прiатъ себе царя именемъ Авдула, и бысть брань и замятня велiа во Орде… И тогда князь Мамай во мнозе силе преиде за реку Волгу на горнюю страну, и Орда вся съ нимъ, и царь бе съ нимъ именемъ Авдула…Того же лета князь Мамай брань сотвори со Омуратомъ царемъ и со всеми князи Сарайскыми, и многихъ князей Ордынскихъ старыхъ изби»^{145}.

На следующий год летописец опять сообщает, что «въ лето 6870 Мамаю князю бысть бой велiй со Амуратомъ царемъ о Волзе. Того же лета Амуратъ царь изгономъ прiиде на Мамая князя, и многихъ у него Татаръ побилъ»^{146}.

На следующий год Мамай от имени Абдуллаха дает ярлык на великое княжение Дмитрию Московскому, а Мурат — Дмитрию Суздальскому. Начинаются внутрирусские разборки, но Мамай в них не поминается до 1370 г., когда «князь Мамай Ординскый у себя въ Орде посадилъ царя другаго Маматъ Салтана»^{147}.

Потом, по свидетельству летописцев, Мамай начал играть ярлыком на великое княжение. Сначала отдал его Твери, потом передал опять Москве. По-серьезному говоря, продал: «Князь велики Дмитрей Ивановичь Московскiй прiиде во Орду Мамаеву къ царю Мамаеву, и учти добре князи Мама, и царя, и царици, и князи…»^{148}. В 6881 г. от С.М. он делает набег на Рязань. Дмитрий в это время стоит на Оке, но на помощь рязанцам не спешит. Так что кому помогает, бог весть. Потому что та же летопись сообщает, что «князю Великому Дмитрею Ивановичу Московскому бысть розмирiе съ Татары и съ Мамаемъ»^{149}. А эта запись стоит под 6882 г. Значит, годом раньше «размирия» не было?

В следующем году в Суздале убили татарского посла Сарайку. Чьего посла, опять не говорится. То, что следом «прiидоша татарове изъ Мамаевы Орды и взяша Кашинъ (в других летописях — Киш, что реальнее, поскольку Кашин — тверская земля, а дальше говорится, что в Запьянье убили некого боярина Парфена Федоровича)», ничего не доказывает. Наоборот, если убили посла из Мамаевых, чего же Орда на Нижний хотя бы не пошла? Пограбили где-то на окраине. Это больше похоже на обычный набег, никак не связанный с убийством посла. Хотя, конечно, на следующий год Мамай опять передает ярлык на великое княжение Михаилу Тверскому. Но вспомним: у него с Дмитрием Московским еще с прошлого года мира нет, так что ничего удивительного. Вот когда Дмитрий Московский не признал ярлыка и сколотил коалицию против Твери, на следующий год тут же следуют крупные набеги Мамаевых татар на Нижний и Новосиль. Ответ вполне адекватный, не то что на смерть Сарайки.

В 6884 г. Дмитрий «ходил ратью за Оку реку, стерегася рати татарскiа отъ Мамая»^{150}. В общем, в этот период Мамай упоминается почти постоянно.

Но… русские летописи совершенно не локализуют его землю. Понятно только, что она на этом, правом берегу Волги, и все. Ни о каком Крыме, как Мамаевой земле, наши летописцы не повествуют. Орда и Орда. Больше того, Митяй, когда отправляется в Константинополь, «прiидоша во Орду, въ место Половецкое и въ пределы татарскыя»^{151}. Именно там его удерживал некоторое время Мамай. Но скоро отпустил, и даже провожатых дал до моря. Все это явно на Дону, и уезжает Митяй с Азака (Азова), а не из Крыма.

Могила Мамая или «Бугор шейха»?

Так что, кроме Ибн-Халдуна, никто Мамая напрямую с Крымом не связывает. Несмотря на то, что это считается общим местом при изложении истории того периода. Трудно отрицать, что Мамай, когда господствовал над западной частью Улуса Джучи, Крымом владел. Но вот когда он там укрепился… По крайней мере, можно точно сказать, что в подписании договора Бердибека с венецианцами в 1358 г. он не участвовал. Поскольку на нем есть четкое указание: «Написано года собаки, хиджры 759-го, месяца шавваля в 8-й день [13 сентября 1358 г.], когда ставка находилась на берегу Ахтубы. Представили совместное прошение князья Хусейн-Суфи, Могулбуга, Сарай-Тимур, Ягалтай, Кутлугбуга. Написал я, писарь Сабахаддин-катиб»^{152}. Кроме того, известно, что в сентябре 1358 г. Бердибек направил письмо даруге Крыма Кутлуг-Тимуру. Напомним также, что в упомянутой в главе об иностранных источниках битве при Синих Водах в 1363 г. ханом одной из Орд был Кутлугбуга. А сражались там Крымская, Перекопская и Ямболукская Орды. И Кутлугбуга был ханом первой, поскольку остальные (Хаджи-бей и Дмитрий) достаточно точно связываются с Перекопской и Ямболукской Ордами. Про Дмитрия мы уже говорили, а городок Качибеев существовал еще в XVI в. в низовьях Днестра. При этом Кутлугбуга подписывал, как мы помним, договор с венецианцами в 1358 г., как улусбек. В 1380 г. предварительный договор с Генуей по ее владениям в Крыму с консулом Кафы Джанноне дель Боско заключает правитель Солката (Крыма) Яркасс (или Джаркасс), в 1381 г. окончательный его вариант подписывает Елиас-бей, считающийся исследователями сыном Кутлубуги. Наконец, последний вариант, в 1387 г., подписывает сам Кутлубуга.

Так что, как видим, Мамай не был природным правителем Крыма. Таковым если и был, то, очевидно, Кутлугбуга. Мамай же захватил эти территории, очевидно, где-то около 1365 г., когда татарами у генуэзцев были отняты 18 селений. Об этом как раз говорится в тексте договора: «…queli dixoto casay, li quayeran sotemixi eredentia Sodaja, quandolo lo comun preyse Sodaja, poa Mamaj segno ge li leva per forza, queli dixoto casay sean in voluntay e bayria de lo comun e de lo consoro, e seam franchi da lo Imperio»^{153}. Скорее всего, это произошло после 1363 г., когда Кутлугбуга потерпел поражение при Синих Водах, и Мамай мог отбить у него землю. Вот, стало быть, где-то между 1363 и 1380 г. он Крымом и владеет. Очевидно, точно так же, как и остальной территорией Орды между Днепром и Волгой. Так что никакой это не его улус.

А наличие в Крыму названий с использование слова «Мамай» может свидетельствовать лишь о том, что в Крым ушел его внук «Скидыр» и принес туда имя деда. Впрочем, может быть, и этого не требуется. Есть же гора Мамай в Восточном Хамар-Дабане, в Бурятии. Там же имеется перевал Мамай, залив на Байкале и две реки — Большой и Малый Мамай. Уж они-то явно не имеют никакого отношения к нашему герою. Если посмотреть на карту, то становится очевидно: все это происходит от того слова «мамай», которое значит «высокое место».

В Поволжье это бугор, на Хамар-Дабане — гора. От горы название получили речки, от речек — бухта. Вполне возможно, и в Крыму так же.

А уж относительно бывшей деревни Шейх-Мамай (нынче Айвазовское), тут совсем смешно. Раскопали у нее холм, нашли там захоронение знатного человека. И теперь из книги в книгу и с сайта на сайт кочует утверждение, что это могила Мамая. Граждане!.. Ну, неужели не понятно, что местность эта называлась «Шейхов бугор»? Знал народ, дававший название, что тут какой-то знатный человек похоронен, вот так и наименовал — «Шейх-мамай». Зачем буковку-то в слове «мамай» поднимать? Прямо как компьютер, который так и стремится мне по ходу дела везде маленькое «м» в этом слове большим заменить. Ну да он же железный, глупый. А мы что, тоже железные?

Кстати, сами татары Крыма всегда делили тюркское население полуострова на две группы: «шеэрнен дагъ халкъы» (жители Симферополя, Карасубазара, Феодосии и Евпатории, говорящие на османизированном кипчакском наречии) и гор и Южного берега (потомки древнего населения) и «чель халкъы» (жители степей — потомки племен, пришедших с «монгольскими завоевателями»). Так вот, местности с именем Мамай встречаются, как видим, у Евпатории и Феодосии. То есть в местах проживания древнего кыпчакского населения.

Днепровская столица

То же самое можно было бы сказать и о топонимах «мамай» в районе Левобережья Днепра. На них внимание обратил еще В. Г. Ляскоронский в своей статье «Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход князя Витовта на татар в 1399 г.», опубликованной в Журнале Министерства народного просвещения^{154}. Он же высказал мнение, что «битва при Калке», т. е. сражение Мамая с Тохтамышем, происходила не на реке Калмиус, как традиционно считается (поскольку именно с этой речкой связывается сражение при Калке, которое русские и половцы проиграли татарам в 1223 г.), а «на Калках» — группе мелких речек, левых притоков Днепра близ порогов. Впрочем, Ляскоронский считал, что и первая битва тоже проходила здесь же.

Событиями 1223 г. мы сегодня заниматься не будем. А вот относительно битвы с Тохтамышем — соображение интересное. Тем более, если добавить к нему замечание В. Г. Егорова. В своей «Исторической географии Золотой Орды в XIII–XIV вв.» (на мой взгляд, одной из лучших работ по этой теме) историк указал, что в 30 км к югу от г. Запорожье на левом берегу Днепра находится Кучугурское городище. Остатки его занимают площадь около 10 га. «На поверхности памятника, усыпанной камнями, кирпичами и керамикой, прослеживаются многочисленные остатки фундаментов построек. Раскопки выявили остатки кирпичной мечети (площадью около 500 кв. м) с минаретом, бани с подпольным отоплением и жилого здания дворцового типа (площадь 476 кв. м). Кроме того, исследованы остатки небольших жилых домов рядового населения города с характерными для золотоордынских построек этого типа канами с суфами. Находки различных предметов материальной культуры, строительные и технические приемы, применявшиеся при возведении сооружений, позволяют отнести существование города к XIV в. О существовании в городе ремесленного производства свидетельствуют находки железных шлаков, обрезки медных листов и обломки тиглей для плавки металла. Значительная площадь древнего города, а также обнаруженные в нем монументальные постройки свидетельствуют, по мнению исследователя, о его немаловажном значении для района всего нижнего Днепра. Вполне возможно, что он являлся административным центром большой области. Золотоордынское название этого города неизвестно, сохранилось лишь свидетельство в „Книге Большому Чертежу“, которая именно на этом месте помещает „городок Мамаев Сарай“», — пишет историк^{155}. И как раз в этих местах располагаются отмеченные Ляскоронским объекты с названием «Мамай».

Замечательно! Мы нашли место, где располагался значительный город. При этом старые карты именуют его столицей Мамая, а археологические раскопки это подтверждают! Что-нибудь еще нужно, чтобы предположить именно здесь место дислокации исконной родовой земли Мамая? И расположена она как раз посредине между теми территориями, на которые потом разбрелись его внуки: Ворсклой и Перекопом.

А вот если считать, что Мамай был родом отсюда, тогда становится понятной его связь с днепровскими казаками. Они-то где складывались? И из кого? Ответ ясен: на Левобережье Днепра и из смеси тюрок с русскими (да еще, возможно, на сарматской основе). В принципе этого даже старые казацкие историки не отрицали. О чем я, опять-таки, уже писал.

А раз так, как тут не вспомнить «Нариман тарихы» и участие днепровских казаков в Куликовской битве на стороне Мамая? Вполне достоверным становится и то, что они до последнего Мамая защищали, отступали с ним на запад. Он же для них свой был, земляк, можно сказать. Ну, земли Сабана Халджи севернее располагались, на Ворскле, а не у днепровских порогов, так все равно соседи. Потому и Мансур сюда ушел, к Полтаве. Все сходится!

Если же все так, то Мамай для казаков на самом деле не чужеземный завоеватель, а практически борец за свободу казацких земель. Воевал-то он с «проклятыми москалями». Это вполне позволяло казацким гайдамакам рассматривать себя как наследников славы Мамая. Вот вам и весь секрет.

Первая попытка?

Разобравшись с тем, кто такой был Мамай и откуда родом, посмотрим теперь, что он делал. Для этого сравним письменные источники между собой и с данными нумизматики.

И начнем с того, что относительно женитьбы Мамая на дочери Бердибека мы знаем только от одного Ибн-Халдуна. Ни русские источники, ни египетские письмовники ничего про это не говорят. Однако русские единодушно принимают в этом Ибн-Халдуна за истину в последней инстанции. При этом почему-то столь же дружно игнорируя другие его сведения, типа того, что Тохтамыш был сыном Бердибека, а Абдуллах — сыном Узбека, «из детей Узбековых».

Что можно сказать точно, так это то, что в «замятне», наступившей после смерти Бердибека, он сыграл не последнюю роль. Возможно даже — выступил ее инициатором. По крайней мере именно так трактуют его действия и Ибн-Халдун, и русские летописи. Можно считать, что мы имеем два независимых подтверждения.

Есть и третье, хотя довольно смутное. Вот что по этому поводу пишет Сафаргалиев, один из виднейших специалистов по Золотой Орде: «В начале своей карьеры… Мамай пытался было претендовать и на трон ханов и даже выбил в Азаке в 762 году монету с титулом „Мамай — царь правосудный“. Однако… после 1361 года уже больше не чеканил монет со своим именем»^{156}. При этом ссылается он на Френа^{157}. Но больше подобных я не нашел ни у А. М. Маркова, ни у П. С. Савельева, ни у Г. А. Федорова-Давыдова. В общем, ни в одном из крупных каталогов джучидских монет.

Скажу прямо: начали меня глодать по поводу этой монеты сомнения. Во-первых, единичный экземпляр. Во-вторых, не мог Мамай не знать, что на престоле не примут человека, не способного доказать свое джучидское происхождение. К тому же Марков, к примеру, пересматривал и те монеты, которые описывали Френ и Савельев. И отмечал все расхождения. Вот что он пишет в своем предисловии: «Династiя Джучидовъ Золотой Орды представлена монетами всехъ хановъ, отъ которыхъ сохранились нумизматическiе памятники, за исключенiемъ Кадеръ Берди, одна, весьма сомнительная монета котораго была издана Френомъ въ Recensio, и хановъ Бердибека II, Джанибека III и Хасана, появившихся только благодаря ошибочному чтенiю П. С. Савельевымъ легендъ варварскихъ и неправильно битыхъ монетъ Тетюшскаго клада»^{158}.

Как всегда, когда мне что-то не дает покоя, лезу в первоисточник. И убеждаюсь: цитата Сафаргалеева не совсем точна. Френ пишет: «На передней стороне читаю, какъ мне кажется: „Мамай Ханъ правосудный“. Вроде бы небольшая разница, однако… На монетах, чеканенных сарайскими правителями Орды, всегда их титул указан как „султан“. Если же монета выбита не правителем Орды, а только властителем какого-то улуса, тогда в титуле слова „султан“ не будет. Навруз, к примеру, в Азаке в 760 г. свою монету чеканил с надписью „Навруз-Бек-хан“, и только после занятия Сарая стал писать на ней „Султан правосудный Навруз-Бек-хан“»^{159}.

На монете, которую Френ приписывает Мамаю (хотя, как видим, он и сам пишет: «как мне кажется»), титула «султан» нет. Написано просто — «Мамай-хан». Точно так же, как у Навруза в 760 г. Х. (Хиджры). И выбита она в том же самом провинциальном Азаке, а не на столичных монетных дворах Сарая, Сарая ал-Джадида или Гюлистана. Кстати, в 763-м, а не 762-м, как написал Сафаргалеев. А в этом году в Сарай ал-Джадиде сидят Кильдибек и Мюрид^{160}. Кстати, Кильдибек в этих годах и в Азаке монету бьет^{161}, со своим полным титулом.

Можно предположить только, что в 763 г. Х. Мамай отбирает у Кильдибека Азак и какое-то время там чеканит монету со своим именем. Но, как честный человек, не называет себя султаном. Султан-то у него в это время есть — Абдуллах.

Есть еще деньги некой Тулунбек-ханум. Они чеканены в Сарай ал-Джадиде в 773 г. Х. (1371–1372 г. от Р.Х.)^{162}. Есть еще монета Тулунбека, отчеканенная в Мохше, центре мордовских территорий. Некоторые исследователи утверждают, что это жена Мамая (которую почему-то из дочери Бердибека превращают в его сестру), вместо которой пытался править он сам^{163}.

Не знаю, это, честно говоря, сомнительно. Тулунбек — не сильно женское имя. Между прочим, Френ, от которого пошли описания монет «Тулунбек-ханум», в упомянутой работе сначала читает надпись так: «По повелению Царя Тулунъ-Бекъ Хана, коего да продлится царствование». И лишь дальше пишет: «Но по некоторымъ экземплярамъ сей монеты, лучше было бы читать сiю надпись такимъ образомъ: „По повеленiю Царицы… Тулунъ-Бекъ Ханумъ, коей да продлится царствованiе“»^{164}. Да и форма какая-то странная: «По повелению царя…» То есть опять-таки это деньги, чеканившиеся не от имени самого «царя» (почему-то Френ читает именно так, а не «султана», как в других случаях), а по его повелению. Кем?

Кстати, и «монета Мамая», и монеты «Тулун-бек-ханум», если верить описанию Френа, медные. То есть по идее менее ценные.

И, опять-таки: в 773 г. Х. в Сарай ал-Джадиде чеканится монета Мухаммед-Булка^{165}. Тот, который считается Мамаевым ханом!

В общем, такая нумизматика нам помочь ничем не может. Остаются только монеты Абдуллаха и Мохаммет-Булака. Относительно обоих есть независимые подтверждения того, что они были ставленниками Мамая. О первом говорит Ибн-Халдун, о втором — письмовник. И об обоих — русские летописи.

Царствование под прикрытием

Интересно, что Савельев в своем каталоге приводит монеты этих ханов, чеканенные только в Орде (так сказать, в походной ставке), Азаке и Маджаре (Сев. Кавказ)^{166}. Марков и Федоров-Давыдов уже указывают и монеты сарайской чеканки. Для Абдуллаха это 764–768 г. Х. Есть в каталоге Маркова еще и одна монета 762 г. Х.^{167}. Для Мохаммед-Булака — 771, 773 и 777 гг. Х. Причем таких монет довольно много. Кроме того, у последнего есть чеканки крымские и астраханские (Хаджи-Тархан). Причем в последнем случае — 782 г. Хотя, всех других монет с его именем с 777 г. нет.

Если исходить из данных нумизматики, картина получается такая. Мамай, видимо, поставил ханом Абдуллаха еще в 762 г. (1360–1361 гг. от Р.Х.). Но Сарай им удалось занять в 764 г., изгнав оттуда Мюрида. Удерживают они власть, очевидно, до 766 г. Хиджры. Первые монеты Азиз-шейха с надписью «Гюлистан» появляются в 766^{168}, а в Азаке даже в 765 г. Возможно, два года, 766–768 г. Х., за Сарай идет борьба. Но в 768 г. Х. Абдуллах окончательно теряет Сарай. Теперь его монеты чеканятся только в Орде и Азаке. При этом интересно отметить: с 765 по 767 г. Х. монеты Абдуллаха выпускают и в Янги-Шехре или Шехр ал-Джадиде.^{169} Строго говоря, местонахождение этого города (исследователи согласны, что перед нами не два, а одно название) точно не установлено. Традиционно им считают Старый Орхей на Днестре, но Егоров, к примеру, указывает, что городище это закончило свое существование несколько раньше:

«Городище Старый Орхей находится в Оргеевском р-не Молдавской ССР, у сел Требужены и Бутучены. Один из самых крупных городов Золотой Орды; площадь городища составляет около 2 кв. км… По предположению С. А. Яниной и Л. Л. Полевого, город носил название Шерх ал-Джедид (Янги-Шехр). Гипотеза основана на изучении 55 монет, найденных в Старом Орхее. Место чеканки их обозначено как Шехр ал-Джедид или Янги-Шехр (оба названия переводятся одинаково — Новый город). Предположение о названии города не может быть признано обоснованным, так как он подвергся разгрому в начале 60-х годов XIV в., монеты же, выпускавшиеся в Шехр ал-Джедид, чеканились на протяжении всего периода 60-х годов. Западнее Днепра орда Мамая не появлялась, так как после битвы на Синих Водах в 1363 г. эти территории контролировались Ольгердом. Что же касается Пруто-Днестровского междуречья, где находился Старый Орхей, то в начале 60-х годов XIV в. здесь уже оформилось Молдавское княжество. По этим причинам Абдуллах не мог пребывать в городе, остатками которого является городище Старый Орхей, и не мог чеканить здесь монету», — пишет он^{170}.

Он предполагает, что так могло именоваться Кучугурское городище. В общем-то, это даже логично, если соглашаться с тем, что битва при Синих Водах была, и состоялась она в 1362 (по Мацею Стрыйковскому) или 1363 г. (Рогожский летописец). Тогда Абдуллах начинает чеканить свои монеты в Янги-Шехре, непосредственно после поражения от литовцев трех местных орд. Ведь 765 г. Х. начинается 10 октября 1363 г. от Р.Х. и заканчивается 27 сентября 1364 г. А Ольгерд, по русским летописям, победу одержал осенью 6871 г., то есть 1363 г. («Тое же осени Олгерд Синю Воду и Белобережiе повоевалъ»)^{171}. Так что чеканить деньги восточнее Днепра в это время Абдуллах действительно не может, поскольку там татар теперь нет. А вот на Днепре это еще вполне возможно. Здесь и проходит теперь западная граница Орды.

Последний царь Мамая

После потери Сарая в 768 г. Х. Абдуллах еще продолжает чеканить свою монету в Орде. В 770 г. Х. его здесь сменяет Мухаммед-Булак. Похоже, что Сарай он занимает в 771 и 773 г. Х. Для 772-го имеется вроде бы монета Тохтамыша. Об этом поподробнее мы расскажем в главе про Тохтамыша, пока только констатируем наличие таких ссылок. В 773-м, как помним, чеканится монета неведомой Тулунбек-ханум. Но вот что потом? В нумизматике (по крайней мере той, которую мне удалось посмотреть) до 777 г. Х. — полный провал. Если же верить письменным источникам (Ибн-Халдуну), то Сараем правили Хаджи-Черкес, Айбек-хан и его сын Кари-хан (кто такие два последних, не ведаю). В 776 г. Х. будто бы в Сарае утвердился Урус-хан (хотя монет его ранее 779 г. Х. я не нашел). И больше ставленники Мамая в столицу не возвращались.

За Мухаммед-Булаком остается западная часть Орды, от Волги до Днепра. Но с 777 г. Х. его монет, чеканенных в Орде, Азаке или Крыме, нет. Крымской чеканки монет, кстати, вообще нет со времен Узбека до Хызра (760 г. Х.), а потом до 777 г. Хиджры, когда их там выпускают с именем Муххамед-Булака. Потом снова наступает провал до 782 г., когда монету чеканит уже Тохтамыш. И вообще крымских монет очень мало. Впечатление такое, что город Крым особо в качестве места расположения монетного двора и не рассматривался. А следовательно, можно предположить, что и роль его в ордынской иерархии была невелика. В том же Азаке монеты чеканили несравненно чаще. А Крым — это что-то вроде Мохши и Маджара, провинция-с.

Отсутствие монет Мухаммед-Булака после 777 г. Х. позволяет некоторым исследователям полагать, что с этого года он больше не является ханом. Между прочим, стоит отметить: в русских летописях Мухаммед-Булак вообще не упоминается с 6879 г. от С.М. (1371 г. от Р.Х.). Всегда речь идет только о Мамае, хотя и отмечается, что он князь, а не царь. В то же время, Мухаммед-Булак жив, поскольку есть его монеты 782 г. Х., чеканенные в Хаджи-Тархане и, как не странно, опять в Орде.

Все это дает основание И. М. Миргалееву считать, что в 777 г. Х. пути Мамая и Мухаммед-Булака разошлись. Мамай остался править в причерноморских степях и Крыму, а Мухаммед-Булак — в предгорьях Северного Кавказа^{172}. В логике этому выводу не откажешь. Косвенным подтверждением его может служить и то, что после 1375 г. от Р.Х. русские летописи не фиксируют ни одной дипломатической акции Мамая. Последняя — выдача ярлыка на великое княжение Михаилу Тверскому. Его привез в Тверь некий Некомат вместе с послом Ажиходжею (Аджи-Ходжа) 13 июля 6883 г. от С.М.^{173} А 777 г. Х. продолжался со 2 апреля 1375 по 20 мая 1376 г. от Р.Х. Дальше же есть только упоминания о различных набегах Мамаевых татар.

Похоже, произошло это как раз потому, что Мамай в это время лишился царя и стал править сам. Но, не прикрываясь чингизидом, он не мог больше ни ярлыки раздавать, ни монеты чеканить. Все это было бы незаконно. Ну, или можно объяснить по-другому: Мамай решил порвать с ордынской традицией, потому и не сохранил атрибутов Орды. Объяснение наверняка не единственно возможное, но имеющее право на существование и довольно логичное.

Труднее объяснить, почему Мухаммед-Булак не чеканил монету сам в том же Маджаре, как он это делал, к примеру, в 774 г. Х.^{174} Зато такая версия вполне может объяснить появление монет Мухаммед-Булака 782 г. чеканки. Ведь он мог вести борьбу с Тохтамышем и после поражения Мамая. Причем монеты-то его — астраханские^{175}. Вероятно, он на время занимал Астрахань, придя туда с Северного Кавказа.

А что Мухаммед-Булак не был царем в Мамаевой Орде уже в 1379 г. от Р.Х., об этом свидетельствует ярлык, данный московскому претенденту на место митрополита Митяю: «Пръвыи ярлык дал Тюляк царь Михаилу митрополиту. Бесмертного бога силою и величьством из дед и прадед. Тюляково слово Мамаевою дядиною мыслию, татарьским улусным и ратным князем, и волостным самым дорогам, и князем, писцем, таможником побережником и мимохожим послом и соколником и пардусником и бураложником и заставщиком и лодейщиком или кто на каково дело ни поидет, многим людем и ко всем. Пред Чингис царь, а опосле того цари Азиз и Бердебек, и за тех молились молебникы и весь чин поповьскый; ино какова дань ни будет или коя пошлина, — ино тем того ни видети не надобе, чтобы во упокой бога молили и молитву въздавали. Да не ли иное что, кто ни будет, вси отведав ярлыки подавали. И нынечя паки пръвых ярлыков не изыначив, одумав, и мы по тому же сего Михаила митрополита пожаловали есмы… Тако рекши, на утвержение с алою тамгою ярлыки дали есмы овечья лета дарыка семьсот осмое лето сылгата месяца в десятый нова. На Веколузе на речном орда кочевала. Написано»^{176}. Как видим, ярлык этот писан от имени некого Тюляка. Имя это упоминается еще в Пространной летописной повести о Куликовской битве: «Самъ же велики князь наеха напередъ въ сторожевыхъ полцехъ на поганаго царя Теляка…»^{177}.

Михаил — это Митяй, отправленный на поставление в митрополиты в 1379 г. и ехавший как раз через Мамаеву Орду. Ярлык, правда, датирован «овечия лета дарыка семьсот осьмое лето солгата месяца в десятый нова». Это никак не 1379 г., а на 72 года раньше. Но в тексте же напрямую говорится, что это просто подтверждение старых ярлыков. На ярлыке хана Бердибека митрополиту Алексию, между прочим, тоже стоит «в семьсот осмое сылгата месяца в десятый нова», только «тигигуя лета десятаго месяца». Похоже на то, что в ханской канцелярии просто переписывали старые ярлыки, внося в них минимальные правки.

Л. В. Черепнин предлагал свое объяснение даты. По его мнению, первоначально в тексте было не 708, а 780. Буквенное обозначение двух цифр — 8 (И) и 80 (П) — в русских текстах чрезвычайно сходно, и допустить возможность появления при переписке вместо ЈП (780) ЈИ (708) нетрудно. 780 г. эры Хиджры соответствует 1378–1379 гг. от Р.Х. Под словом «солгат» Черепнин предлагает видить испорченное «зул-каде» — одиннадцатый месяц мусульманского календаря (и с этим все согласны). Начало 780 г. Х. падает на 30 апреля 1378 г. от Р.Х., поэтому 1 зул-каде 780 г. Х — это 18 февраля 1379 г. от Р.Х. Число месяца указано по монгольскому календарному счету: «десятый (день) нова». Т. е. десятый день первой половины месяца. Тогда получается 27 февраля. 1379 г. Этот год, как считает исследователь, был действительно годом Овцы^{178}.

Надо сказать, это объяснение не очень вяжется с тем, что Митяй, по русским летописям, ехал через Мамаеву Орду летом 1379 г. Да и насчет года Овцы особого согласия у исследователей нет. В пересчете буддийского календаря на наш ошибка в год считается вполне нормальной. Так что тут далеко не все ясно. Но фактом остается то, что при проезде через Мамаеву Орду Митяя там уже не было Мухаммед-Булака. Однако он был жив, иначе как бы он чеканил монеты в 782 г. Х.?

Таким образом, мы приходим к выводу: к 1380 г. Мамай владел максимум причерноморскими степями от Днепра до Волги и Крымом. И лишь на этой территории мог собирать войска. То есть у него не могло быть никаких бесерменов (если под ними понимать, как делают традиционно, жителей волжских городов) и ясов (если это осетины). Вообще, практически никого, кроме тюрок Причерноморья.

Не могло быть и фрягов, итальянцев. Напомним, что с генуэзцами Мамай был во вражде. Это подтверждает договор Генуи с Тохтамышем. Остаются венецианцы в Азове. Но в это время между Генуей и Венецией шла война. Она началась в 1378 г. и завершилась подписанием Туринского мира 8 августа 1381 г. Причем начиная с лета 1379 г. Венеция была осаждена генуэзцами^{179}. И тем и другим было не до татарских дел. Так что у Мамая могли быть отдельные авантюристы, застрявшие в Крыму, но не более. А их там было в любом случае немного. По данным Феодосийского краеведческого музея, вооруженные силы Кафы, крупнейшей генуэзской колонии в Крыму, насчитывали 1000 пехотинцев и 20 тяжеловооруженных всадников^{180}. Венецианцев в Азаке было значительно меньше. Ведь это был не их город, у них там был лишь квартал, о чем и говорится в упоминавшемся договоре Бердибека с Венецией.

Упрямец из-за Волги

В продолжение темы мы неизбежно должны поговорить и о втором действующем лице той истории с ордынской стороны — Тохтамыше. Русские летописи утверждают, что он столкнулся с Мамаем уже осенью 1380 г., после того, как тот был разбит Дмитрием. Но так ли это? Или все же правы булгарские летописи, которые отводят главную роль в войне 1380 г. именно Тохтамышу?

Чингизид, но из какого рода?

Для начала отметим, что происхождение последнего тоже неясно. Есть несколько версий. Одну излагает Ибн-Халдун. Как мы помним (см. главу о Мамае), в соответствии с ней Тохтамыш — сын Бердибека. В момент смерти отца он — малолетний. Мамай, муж его сестры, изгоняет его из Сарая. Тохтамыш бежит в область Урус-хана (в Синюю Орду), в район Хорезма. После победы Мамая над остальными претендентами он уходит в сам Хорезм. Оттуда выступает против Урус-хана, в 776 г. утвердившегося в Сарае. Но терпит поражение у Хорезма. Однако после смерти Урус-хана Тохтамыш занимает Хорезм, потом Сарай, следом — Астрахань, после чего выступает против Мамая.

Из арабских источников кое-какие коррективы вносит Ибн Хаджар ал-Аскалани. Он пишет, что «въ то время (в 773 г. = 15 iюля 1371-2 iюля 1372 г.) господство надъ Дештомъ и Туркестаномъ перешло къ Токтамышхану»^{181}. И что потом «въ 782 г. (=7 апр. 1380-27 марта 1381 г.) овладелъ землями Дешта Чингизидъ Токтамышханъ…»^{182}. То есть, по нему, Тохтамыш сидит в Деште дважды: в 773 и 782 г. Хиджры.

Совершенно по-иному рассказывают эту историю тимуридские источники. «Аноним Искандера», произведение, написанное для потомка Тимура Искандера, сына Омар-Шейха, каким-то тюрком или с использованием тюркских документов (в нем много тюркских слов, не переведенных на персидский язык самого произведения). Время — начало XV в., так как Искандер умер в 1415 г.

Так вот, «Аноним Искандера» уверяет, что Тохтамыш был сыном правителя Мангышлака Туй-ходжи-оглана. Отец его был убит Урус-ханом за отказ участвовать в походе на Сарай. Тохтамыш, спасаясь от преследования, бежит к Тимуру: «Между тем Туй-ходжа-оглан, который был правителем Мангкышлака, не явился и был казнен. Сын его Токтамыш один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали. После того как Урус-хан завоевал трон Узбека и овладел всем тем государством, Токтамыш бежал и укрылся у Тимура»^{183}. Тот шлет его управлять «Саураном, Отраром и Сыгнаком» (это самая юго-восточная часть Улуса Джучи, традиционно считаемая всеми авторами землей Урус-хана). К этому времени Урус-хан умирает (процарствовав 9 лет), его сын Токтакия тоже, и правит некий Тимур-бек-хан, сын Мухаммед-хана. «Когда Тимур-бек узнал о его прибытии, то постарался удалить его, прогнал Токтамыша из тех мест и снова занялся своими наслаждениями. Люди, которые были его помощниками, отчаялись и наедине и среди людей высказывали желание Токтамыша… Тимур снова послал с Токтамышем Гияс-ад-дина, тархана, Туман-Тимура, узбека, Бахты-ходжу и Вики в Сыкнак, Сауран и Отрар, чтобы они по обычному правилу посадили Токтамыша на ханский трон… Весной этого года, который соответствует 785 г. (= 6 марта 1383-23 февраля 1384), с огромнейшим войском он направился против Тимур-бек-хана. Они дали сражение в месте, которое называется Каратал, и он разбил его»^{184}.

Как видим, «Аноним Искандера» не отличается особой достоверностью в том, что касается дат. Это в данном произведении наблюдается постоянно. К примеру, царствование Узбека, по «Анониму,» заканчивается в 767 г. Х. Хотя дальше говорится, что «С начала 751 г. (= 11 марта 1350-27 февраля 1351) до конца 765 г. (= 10 октября 1363-27 сентября 1364), что составляет 12 лет, погибло 8 царей» (это о смуте в Сарае).

Насколько можно верить фактам — вопрос, конечно, интересный. «Аноним Искандера» содержит массу известий, не встречающихся в других источниках (если только они не заимствованы из него). С другой стороны, только тут западная часть Улуса Джучи названа Кок-Ордой (Синей), а восточная — Ак-Ордой (Белой). Все остальные документы их именуют наоборот.

Все же любопытно отметить еще одно место из «Анонима»: «В продолжение 17 лет он находился на ханском престоле, после же этого, вследствие бунта и неблагодарности к Тимуру, он оказался на границе гибели и исчезновения, лишился крова и дома и, наконец, умер естественной смертью в 800 г. (= 24 сентября 1397-12 сентября 1398) в пределах Тулина»^{185}. Это о смерти Тохтамыша. Все остальные источники считают, что умер он позже, уже в XV в. Но престол-то потерял раньше, как раз в 800 г. Х. И если правил 17 лет, стало быть, сел на него в период с сентября 1380 по сентябрь 1381 г. от Р.Х. Как раз так, как и трактуют русские летописи.

По-иному рассказывает эту же историю Назими ад-Дин Шами. Он о происхождении Тохтамыша ничего не говорит. Сообщает только, что «Токтамыш-оглан, убоявшись группы людей, которые замыслили по отношению к нему вероломство, обратил лицо ко двору Тимура и едет». Цитаты даю по изданию Сборника материалов 1941 г., поскольку в нем тексты Шами приведены с использованием более полного текста, чем тот, которым пользовался Тизенгаузен^{186}. Из предшествующего текста, повествующего о том, что перед этим Тимур подавил восстание эмиров Адиль-шаха и Сары-Буги, которое было в 778 г. Х., становится очевидно, что Тохтамыш приехал вряд ли ранее 1377 г. от Р.Х. Тимур пожаловал ему область Отрара и Саурана. «Через некоторое время Кутлуг-Буга, сын царя Урус-хана узбекского, повел войско и много сражался с Токтамыш-огланом. В Кутлуг-Бугу во время боя попала стрела, и он умер от нее; войско его взволновалось и вследствие ярости и гнева прогнало Токтамыша и разграбило его область. Он вторично бежал и пришел к Тимуру. Тот постарался почтить, уважить, обласкать и облагодетельствовать его еще больше, чем в первый раз, приготовил нужные ему вещи и послал обратно. С той стороны Токтакия, сын Урус-хана, соединившись с Али-беком, царевичами и знатными эмирами, выступил против Токтамыш-хана. Сразившись, они снова обратили его в бегство»^{187}. Дальше первый историк Тимура сообщает, что Урус-хан пошел на Тимура, требуя выдачи Тохтамыша. Тимур отказал и двинул войска навстречу. «Остановился в Отраре, а с той стороны войско Урус-хана, дойдя до Сыгнага, остановилось. В ту же ночь появились тучи, снег и дождь и настал такой большой холод, что из-за крайнего обледенения и стужи с обеих сторон никто не мог двинуться… просидели друг против друга почти три месяца…»^{188}. Потом началась война, в которой Тимур одержал победу. «Так как удача была близка, и счастье помогало высочайшим знаменам, то в это время Урус-хан перебрался из мира преходящего в мир вечный. Его старший сын Токтакия сел на его место; он также умер через короткое время. Тимур пожаловал царство той области царю Токтамышу, устроил нужное ему и оставил в том государстве… Тимур-Мелик-оглан стал царем в тех странах. С большим войском он выступил против царя Токтамыша, и после многих битв и сражений Токтамыш-хан повернул обратно и удалился от своих людей и войска… Тимур в 780 г. (= 30 апреля 1378-18 апреля 1379) удостоил царя Токтамыша разного рода милостей и благодеяний и отправил с ним эмира Туман-Тимура, эмира Урунг-Тимура, Гияс-ад-дина-тархана, Бахты-ходжу и эмира Банги с огромными войсками, чтобы они посадили его на престол в Сыгнаге. Согласно приказанию, они отправились, и когда прибыли в Сыгнаг, то в избранный день и счастливый час посадили его на трон султанства. В это время Тимур-Мелик зимовал в Каратиле. Между ними возникла война; в конце концов Тимур-Мелик был разбит, а Токтамыш победил… Токтамыш-хан провел зиму в Сыгнаге и, когда наступила весна, привел в порядок войско и завоевал государство и область Мамака»^{189}.

Как видим, здесь история общения Тимура с Тохтамышем начинается только с 778 г. Х. В переводе на наше летоисчисление получается, что прибежал в Самарканд Тохтамыш в начале 1377 г. В том же году он потерпел два подряд поражения от сыновей Урус-хана Кутлу-Буги и Токтакая. Тимур весной 1378 г. разбил Уруса и посадил Тохтамыша в Сыгнаке. Тимур-Мелик-оглан его опять разбил. В том же году Тимур снова посадил Тохтамыша в Сыгнаке. В 1379 г. между Тимур-Мелик-огланом и Тохтамышем вновь развернулась война. Тохтамыш одержал победу, перезимовал в Сыгнаке и весной 1380 г. захватил власть во всей Орде, победив Мамая.

Свою корректировку временных рамок событий (при сохранении общей канвы Шами) дает Шереф ад-Дин Йезди, писавший позднее двух упомянутых выше авторов, но не сильно (до 1425 г. от Р.Х.). По нему Тимур в первый раз пожаловал Дешт-и Кипчак и Улус Джучи Тохтамышу в начале 778 г. Х., — то есть в 1376 г. от Р.Х. В конце того же года (в 1377 г. от Р.Х.) он вернул Тохтамыша на престол в Сыгнаке, после поражения последнего от Тимур-Мелик-оглана. В следующем году Тохтамыш разбил Тимур-Мелик-оглана. Перезимовал и отправился на «царство Сарайское и иль Мамака». Получается, что этот поход состоялся в 1379 г. от Р.Х.

Монеты расставляют все на свои места

При таком разнобое решающую роль может сыграть нумизматика. Известно, что ханы, заняв престол, сразу спешили выпустить свои монеты. Это следует хотя бы из того, что находят деньги с именами ханов, просидевших в Сарае месяцы, если не недели.

Так вот, монеты сообщают, что Тохтамыш сидел на сарайском престоле по крайней мере три раза. Может быть, даже четыре.

Самая старая монета с его именем, которую мне удалось обнаружить, датирована 763 г. Х., отчеканенная в Сарае. Найдена она у села Малые Атрясы в Поволжье в 1954 г.^{190} Следующая датируется 770 г. Х. и отчеканена в том же Сарае. Ее раскопали у села Сосница Сосницкого уезда на Черниговщине в 1911 г.^{191}

Правда, это находки единичные. Вполне можно допустить, конечно, и ошибку в чеканке. Тем более что в каталоге Маркова числится монета Тохтамыша с двойной чеканкой. На аверсе у нее указана дата 782 г. Х., а на реверсе — 770-й^{192}. Ее можно трактовать и так, что на чьей-то старой монете 770 г. сделали потом на аверсе новую чеканку Тохтамыша, чтобы ее можно было использовать и в 782-м. Но на упомянутой монетах из Атряс и Сосницы вроде ничего такого не наблюдается. Так что вполне возможно, это и на самом деле сохранившиеся следы краткого пребывания у власти Тохтамыша. Или скорее того, кто от его имени собирался править.

Но вот в 772 г. Х. он снова чеканит свои монеты в Сарае, а в 773 г. — в Орде. Об этом сообщает Миргалеев с ссылкой на клады из Нумизматического фонда Татарстана^{193}. Монет не видел, но поверить можно, поскольку это совпадает с известием аль-Аскалани. Сыгнакскую монету 774 г. Х. (о чем тоже пишет Миргалеев, предполагая, что выбитый из Сарая Тохтамыш ушел в Сыгнак) я нашел^{194}.

Против чего совершенно нелепо было бы возражать, так это против появления Тохтамыша в Сарае в 778 г. Монет с его именем под этой датой масса. Достаточно сослаться на каталог Федорова-Давыдова^{195}. Причем вся чеканка — Сарай и Сарай ал-Джедид. То есть самые что ни на есть столичные монетные дворы, никакой провинции. Кроме того, есть какая-то «Новая Орда» (Орда ал-Джадид), что вполне может обозначать создание в это время Тохтамышем новой походной ставки (старая оставалась в руках Мамая).

Миргалеев посчитал и выяснил, что Тохтамышевых монет 778 г. Х. (21 мая 1376 — 9 мая 1377 г. от Р.Х.) среди находок — 264^{196}. Так что тут уж ни о каких ошибках говорить не приходится. Вот относительно монет 777 и 779 гг. можно засомневаться. В каталоге Маркова они есть, но единичные^{197}. Впрочем, я, вслед за Миргалеевым, допускаю, что Тохтамыш пришел в Сарай все же в 777 г. Х., сменив там Каганбека, монеты которого для того года зафиксированы надежно^{198}.

В 779 г. Х. (16 мая 1377 — 29 апр. 1378 г. от Р.Х.) Тохтамыша точно с престола сгоняют. Монеты говорят, что в это время здесь сидит Урус-хан^{199}. Тем же годом датированы и монеты Араб-шаха, отчеканенные в Сарай ал-Джадиде^{200}. Кто кого изгнал — бог весть. Но вот в 781 г. Х. (19 апр. 1379 — 6 апр. 1380 г. от Р.Х.) монеты Тохтамыша чеканятся в Хорезме^{201}, Гюлистане^{202}, Азаке, Сарае и Сарай ал-Джадиде^{203}. Больше того, есть сарайская монета и с датой 780 г. Х.^{204} В принципе можно было бы полагать в последнем случае ошибку, но монет других ханов за 780 г. Х. я не нашел.

В любом случае, Тохтамыш, судя по монетным находкам, устанавливает свое правление на территории Нижнего Поволжья (правда, без Астрахани) и Приазовья самое позднее весной 1380 г. Возможно даже, что и весной 1379 г. И от этого нам никуда не деться. Вот в Крыму и в Астрахани первые обнаруженные мной в каталогах монеты Тохтамыша отчеканены были в 782 г. Кто сидел в Астрахани, мы помним по монетам же — Мухаммед-Булак. В Крыму, похоже, в это время правитель еще подчинялся Мамаю. Но надо не забывать, что 782 г. Х. начался 7 апреля 1380 г. от Р.Х.

Видимо, все же джучид

Таким образом, мы видим, что данные нумизматики подтверждают скорее версию Шереф ад-Дин Йезди. Именно у него Тохтамыш первый раз становится правителем Дешт-и-Кипчака в 778 г., до конца года терпит поражение от Тимур-Мелик-оглана, в следующем году разбивает его в битве на востоке, где-то в Приаралье, зимует в Сыгнаке и весной 780 г. отправляется завоевывать остальную Орду.

Что же касается происхождения Тохтамыша, я склонен скорее принять версию Ибн-Халдуна. Объясню, почему. Если верить монетам, Тохтамыш несколько раз занимал столицу. Единственный, кому это удавалось, — Мамай со своими ставленниками. Остальные захватывали власть по разу и долго удержаться не могли. Спрашивается: почему? Ибн-Халдун дает ответ: Тохтамыш принадлежал к роду Джучи, Мамай был с ним в родстве по жене. Все другие были представителями рода Чингиза, но не джучидами.

Объяснение вполне логичное. При этом положение зятя Бердибека ни в коем случае не давало Мамаю права претендовать на престол, но делало весомым права того, кого он поддерживал. Однако права Тохтамыша-джучида были несоизмеримо выше. Причем на всем пространстве Улуса Джучи.

По датам все довольно неплохо укладывается. Если верить Ибн-Халдуну, в 759 г. Х. Тохтамыш был маленький. В 763 г. Х. он тоже оставался ребенком. Можно представить, что в неразберихе того времени (а за 762 г. на престоле отметились минимум шесть ханов) кто-то попытался выставить его кандидатуру, чтобы править за него. Но Мюрид (Мурад) оказался более серьезной кандидатурой, поскольку был взрослым и пользовался поддержкой в Синей Орде, будучи оттуда. Хотя ему и пришлось серьезно повоевать с Мамаем. Однако Тохтамыша он вполне мог оставить в живых, просто держать под присмотром. Кстати, убийство законного наследника делало бы его совершенно неприемлемой кандидатурой для населения Ак-Орды. Да и свои, думаю, не слишком хорошо бы это восприняли. Между прочим, «Аноним Искандера» сообщает о Тохтамыше, что тот «один-два раза убегал из орды и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали».

Но к 772–773 гг. Х. Тохтамыш должен был сам войти уже в тот возраст, когда его можно было рассматривать как серьезного претендента. Ведь с убийства Бердибека прошло лет тринадцать. А в Орде — очередное безвременье, очередные попытки Мамая поставить своего хана. Выдвинуть ему в противовес Тохтамыша представляется вполне логичным. А когда Мамай оказывается все же сильнее, Тохтамыш бежит в Кок-Орду. Вспомним его монету 774 г. Х. в Сагныке. Каким образом сын мангышлакского эмира мог, пусть на время, захватить власть в землях Урус-хана? Интересно, что Урус-хан чеканит свои монеты в Сыгнаке с 770 до 779 г. Х. практически беспрестанно. Значит, тут он сидит крепко. И все же в 774-м Тохтамыш как-то сумел его потеснить! О поддержке Тимура в эти годы никто из восточных авторов ничего не говорит. Значит, Тохтамыш сумел самостоятельно отвоевать себе землю, пусть на время! Не родовитость ли его сказалась? Как джучид, он всяко был выше родом, чем Урус-хан.

Что делает Тохтамыш, потеряв в 774 г. Х. Сыгнак, мы не знаем. Возможно, уходит в Хорезм, который в это время никому не подчиняется. Ибн Халдун ведь рассказывает о том, что Тохтамыш ушел из царства Урус-хана в Хорезм. Относится это ко времени до 776 г. Х. Насколько «до» — не понятно.

К 776 г. Х. Тохтамышу, если он сын Бердибека, около двадцати. Вполне солидный возраст для активных действий. Вот тут он точно обращается за помощью к Тимуру (хотя, как мы помним, возможно, что и в 772–773 гг. Х. он тоже становится ханом не без помощи Железного Хромца). Начинается, если верить письменным свидетельствам, борьба за Сыгнык. Кстати, почему Тохтамыш, если он сын мангышлакского эмира, никогда не пытается закрепиться на восточном берегу Каспия, все время начинает свои походы с востока от Арала? Но Сыгнак, если судить по монетам, Тохтамышу так взять и не удается (его монет сыгнакской чеканки, кроме 774 г. Х., я не обнаружил). Зато в 777 г. Х. он — в Сарае. Через пару лет теряет столицу, но в 781-м вновь возвращает.

А Тимур его все время поддерживает, в чем не очень много смысла, если Тохтамыш — представитель побочной линии чингизидов. Нет, можно, конечно, рассуждать и так: самаркандский правитель пихает на престол Орды незначительного эмира, чтобы тот крепко-накрепко от него зависел. Да только где гарантия, что такой престол займет? И тем более, что удержит? Никто же не утверждает, что Тимур Тохтамышу свои войска давал. Снабжал — да, но силами тот своими обходился. Зато, представляете, как здорово сделать зависимым от себя истинного джучида? Это бы значило надолго привязать к себе Орду.

Так что, на мой взгляд, поведение Тимура говорит в пользу джучидства Тохтамыша. Так же, как и то, что последнему удалось объединить весь Улус Джучи. Практически, со времени Джанибека такого не было. А тут — свершилось!

Понятно при этом и то, почему Тохтамыш быстро порвал с Тимуром. Именно если он был самым что ни на есть законным наследником, его реакция становится естественной. Как раз сыну мангышлакского эмира имело бы смысл обоими руками держаться за Железного Хромца. Джучид же считал, что его положение во главе Орды вполне естественно и никакой особой благодарности за это выражать не следует. В первую очередь нужно принимать во внимание интересы страны. К примеру, если Тимур наседает на Хорезм, который когда-то был частью Улуса Джучи, нужно поддержать Хорезм. И начинаются конфликты. Причем по большому счету обе стороны понимают, что дело тут не в неблагодарности, а в политике.

А что касается историков государства тимуридов… Для них как раз естественно представить такого серьезного противника не в лучшем виде. Тем более, писалось-то большинство произведений уже после того, как Тохтамыш утратил власть после войны 1397–1378 гг.

Для нашей же истории важно, что в 1380 г. Тохтамыш наверняка уже воевал с Мамаем за власть на западном берегу Волги. Причем именно он был атакующей стороной. Он, к примеру, уже взял Азов. Как вы думаете, темнику в таких условиях было до того, чтобы ввязываться в авантюру на далеком севере? И могли в это время Олег Рязанский и Ягайло Литовский желать союза с терпящим поражение Мамаем?

Верный друг Сарая

Слава Богу, относительно происхождения Дмитрия Ивановича гадать не приходится (так что, надеюсь, читатель простит, что я в этой главке источники буду цитировать мало). Сын Ивана Ивановича, великого князя московского и владимирского, внук Ивана Калиты, правнук Даниила Александровича, родоначальника династии, пра-правнук Александра Ярославича, который Невский. Родился 12 октября 6858 г. от С.М., умер 19 мая 6897-го. После смерти отца 13 ноября 6867 г. получил Московское княжество. Но великого княжения ему тогда в Орде не дали, мал был (9 лет). Однако в 6870 г., при очередной смене правителя в Сарае, бояре сумели выторговать ярлык для своего 12-летнего князя. И с тех пор он фактически Великое Владимирское княжество, формально считающееся главным на северо-востоке Руси, не отдавал. Ярлык, было, терял, но не власть.

Все это методично прописано в летописях и нас не особенно интересует. Гораздо интереснее поговорить о том, насколько права Дмитрия Ивановича, прозванного через несколько сот лет Донским, на высшую власть над Русью были законными и на чем держались.

Московские изгои

А для этого сперва заглянем в первую половину XIV в., когда потомки князя Ярослава Всеволодовича, прибравшего к рукам северо-восток Руси после Батыева нашествия, решали между собой вопрос о власти. В 6815 г. умер великий князь Андрей Александрович Городецкий, сын Александра Ярославича. Перед Северо-Восточной Русью встал вопрос: кому должно достаться великое княжение Владимирское, ставшее к тому времени родовой собственностью Ярославичей? А с ним, пусть уже довольно формальный, но все же статус старшего русского князя.

По древнему русскому правилу престолонаследия, так называемому лиственничному счету, великий стол передается не от отца к сыну, а от брата к брату. Именно потому, что это — собственность всего рода, а не отдельной его ветви. Правило, случалось, нарушали, если у сильного князя-отца оказывался такой же сын. Но все равно ему проблем с дядями избежать не удавалось. Все потому, что была еще одна норма: сыновья не посидевшего на великом столе князя навсегда лишались прав на него. А это на деле означало, что данная ветка родового дерева медленно, но верно отомрет. За князьями-изгоями могли еще оставить удел их отца, да и то из милости, и если эта ветвь рода там давно уже сидела. А мог, в принципе, великий князь и перераспределить земельку-то. В любом случае владения изгоев начинали дробиться, мельчать, новых уделов им не полагалось, и через некоторое время их потомки могли остаться хозяевами над парой деревень. Звание есть — толку мало.

У Александра Ярославича сынов больше не было. Побывавшие великими князьями Дмитрий и Андрей Александровичи тоже потомков живых уже не имели. Были сыновья у младшего Александровича, Даниила Московского. Но сам Даниил умер раньше брата Андрея, на владимирском великом столе посидеть не успев. Так что по закону его дети становились изгоями. Вряд ли кто-то решился бы отнять у них Москву (все же этот удел выделил Даниилу Александр, а волю предка уважали), но уж недавние приобретения, вроде Переяславля-Залесского, отдать точно пришлось бы. Переяславль Даниил получил по завещанию от его последнего князя Ивана Дмитриевича, своего племянника. Но по закону выморочный (оставшийся без законного князя) удел должен был вернуться в великое княжение и его дальнейшей судьбой распоряжался великий князь. Андрею Александровичу, не пользовавшемуся большой популярностью, отнять у брата удел не удалось. Но это не значило, что следующий князь не поднимет этот же вопрос. Переяславль для Ярославичей был важен с моральной точки зрения, поскольку это был родовой удел Ярослава Всеволодовича. Так сказать, малая родина.

Законных же претендентов было два. Михаил Андреевич Суздальский имел вроде бы преимущественное право, поскольку был сыном следующего за Александром сына Ярослава Всеволодовича — Андрея. И тот успел побыть великим князем, пока его не согнал с помощью татар Александр Невский. Но Андреевичи после столь неудачного княжения отца влияние явно потеряли. Не зря же от их княжества в свое время Александр спокойно отрезал для своего сына Городецкий удел.

А вот сын Ярослава Ярославича Тверского Михаил представлял собой серьезную силу. К тому же за ним стояла Тверь, по тем временам, наверное, второй по богатству город Руси после Новгорода. Права Михаила на великий стол были совершенно неоспоримы, поскольку отец тоже на нем посидел.

Михаил Ярославич великое княжение и получил. И Ордой его права тоже были признаны. Но… старший из московских князей, Юрий Данилович, не пожелал признать, что его линия прав на престол не имеет. Однако какие у него были шансы? Только если сарайского хана на свою сторону перетянуть. Что он и сделал. Женился в Орде на какой-то ханской родственнице (чуть ли не сестре правившего тогда Узбека), получил помощь и отправился добывать великий стол. Потерпел поражение, потерял жену и ханского посла, но потом наговорил на Михаила с три короба. И добился от хана разрешения на убийство конкурента. Летописи говорят: собственными руками это и сделал, когда Михаил по вызову хана в Орду прибыл оправдываться.

Так началось московско-тверское противостояние, в котором Тверь пыталась опереться на свое законное право стоять во главе земли по русским нормам, а Москва — на ханскую милость.

К 70-м гг. XIV в. ничего не изменилось. В Твери в это время княжил Михаил Александрович, внук Михаила Ярославича (кстати, к этому времени уже признанного святым, в отличие от своих московских соперников). Его отец Александр великим князем владимирским побывал, так что по русскому закону права у Михаила на престол были неоспоримыми. Дмитрий Иванович тоже имел отца — великого князя. Но от того, что его дед Иван Калита был фактически узурпатором, никуда было не деться. К тому же Михаил принадлежал к более старшему поколению Ярославичей. Он был пра-правнуком Ярослава Всеволодовича, а Дмитрий — пра-пра-правнуком. Так что и по этому признаку тверской князь имел преимущество.

Москвичу по-прежнему оставалось опираться только на поддержку Орды. Ну, еще на возросшее за это время богатство Москвы. Ведь кто имеет великое княжение, тот собирает дань для Орды. Сколько из собранного прилипало к рукам московских князей, остается только догадываться, это тема для отдельного исследования.

Правда, к рассматриваемому времени лафа закончилась. И Тверь, и Суздаль успели уже добиться от ордынских властей статуса великого княжения. То есть собирали и отвозили дань сами. Фактически титул великого князя владимирского имел теперь только моральное значение: как символ претензий на главенство над Русью.

Параллельная хронология

Осознав это, посмотрим теперь, как строились отношения Дмитрия Московского с Ордой. Вот тут много чего историки ухитрились запутать. В принципе понятно, почему. Им нужно было доказать, что Москва издавна стояла во главе борьбы не только за объединение Руси под своим командованием, но и освобождения ее от злобных татар. А то вдруг кому-нибудь придет на ум задать вопрос: а оно нам нужно было, это подчинение Даниловичам? Чем Москва лучше той же Твери или Нижнего? Или: почему нельзя было существовать на пространствах Северо-Восточной Руси нескольким княжествам? Вон, немцы и итальянцы только в XIX в. объединились, и ничего, неплохо жили и развивались!

Для официальной идеологии вопросы опасные. А потому того же Дмитрия Донского упорно делали борцом против татарской угрозы. Апофеозом этой борьбы стала Куликовская битва, в которой, как мы помним, «русские люди ощутили себя не только москвичами, ростовцами или суздальцами, а жителями всей Русской земли, единым народом, способным противостоять Золотой Орде и добиться независимости».

А что было на самом деле? Как говорится, от нечего делать набросал я тут список: что делал Дмитрий Московский по отношению к татарам, и что в это время происходило в Сарае и Мамаевой Орде? Итак…

1363 г. от Рождества Христова. Дмитрий Московский получает ярлык на великое княжение от Абдуллаха, ставленника Мамая. И не пускает во Владимир Дмитрия Суздальского, которому ярлык дал Мюрид. Случается это весной, поскольку в летописях сообщение об этом идет в начале годовой статьи. При этом годом раньше Дмитрий получает ярлык от Мюрида. С чего это ему понадобилось менять покровителя?

По мусульманскому календарю весна 1363 г. от Р.Х. — это 764 г. Хиджры. Заглядываем в нумизматические каталоги. И убеждаемся, что как раз в этом году монеты Мюрида в Сарае сменяются монетами Абдуллаха. Вот вам и ответ! Московские бояре (князю-то в это время 13 лет) узнали, что ветер переменился, и славировали.

1371 г. 10 апреля из Мамаевой Орды приходит Михаил Тверской с ярлыком от Мамаева хана на великое княжение. Дмитрий не пускает его, а посла зазывает к себе. С чего это он так раздухарился? Что предписание хана не выполняет?

Смотрим, что говорят монеты. 10 апреля нашего 1371 г. приходится на конец 772 г. Х. А в 772 г., как мы помним, в Сарае нет монет Мухаммед-Булака. Там чеканятся монеты Тохтамыша! Так что Дмитрий не отказывает законному правителю. Он не принимает ярлык от незаконного!

А теперь самое интересное. В том же году, 15 июня, Дмитрий Московский (теперь уже взрослый, ему 22 года, так что решение принимает сам) отправляется в Мамаеву Орду. Прибывает туда и покупает ярлык у Мамаева хана.

«С чего это он сменил ориентацию?» — спросите вы. И опять смотрим на данные хронологии и нумизматики. И выясняем, что в середине июля 1371 г. от Р.Х. начался новый, 773 г. Хиджры. А в этом году в Сарае чеканятся уже не монеты Тохтамыша, а деньги «Тулунбек-Ханум» и Мухаммед-Булака. Вот так! Просто опять москвич вовремя сориентировался. Видимо, посол, которого он не пустил с Михаилом Тверским во Владимир, но зато зазвал к себе в Москву («а посолъ Сарыходжа на Москве у великого князя Дмитрея Ивановича многу честь и дары взялъ…»)^{205}, объяснил ему, как обстоят дела на самом деле. Что Тохтамыш доживает последние дни, и на коне опять будет Мамай.

1373 г. Весной Мамай приходит громить Рязань. Дмитрий стоит на Оке, но не помогает Олегу. А кому помогает? Летописец, конечно, пишет: «…и Татаръ не пустиша, и все лето тамо стояше»^{206}. Будто бы Дмитрий свою землю от набега защищает. Но никто же не говорит, что татары собирались идти на Москву! Говорится, что «прiидоша Татарове ратью изо Орды отъ Мамая на Рязань, на великого князя Олега Ивановича Рязанскаго»^{207}. Так что Орда жжет рязанские города, «людей многое избиша и плениша, и со многимъ полономъ отъидоша въ свояси»^{208}, а москвичи спокойно стоят на том берегу реки и смотрят. Впечатление такое, что они скорее рязанцев пугают возможностью атаки с двух сторон. Ну, или что-то вроде вооруженного нейтралитета держат. Когда то же самое в 1380 г. делает Олег, его клеймят как предателя Руси!

Причина такого поведения Дмитрия на самом деле ясна. В 774 г. Х. Мамай все еще в силе, никакого иного претендента в Сарае нет, и московскому князю не понять, на кого опираться. Результат — осторожный нейтралитет. Стояние на Оке каждый может понимать, как хочет. Мамай вполне может считать это действием в свою поддержку, а москвичам, если что, и оправдаться можно. Что летописцы потом и делают.

1375 г. 13–14 июля Некомат привозит Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение от Мамая. Дмитрий срочно собирает коалицию, и начинается Тверская война.

В Орде 2 июня начался 777 г. Х. В этом году в Орде появляются сначала Каганбек, а потом Тохтамыш. Ставленник Мамая Мохаммед-Булак опять теряет легальную власть. Больше того, после этого он вроде бы расходится и с Мамаем. Так что не признавая ярлыка, выданного, очевидно, Мохаммед-Булаком, Дмитрий ничего не теряет. Ярлык этот все равно незаконен.

Тем более ничем не рискует он в 1376 г., когда отправляет Дмитрия Волынского на помощь суздальцам в поход на Булгар. Ведь предыдущий переворот, в 1370 г., там был устроен, как считается, Мамаем. Что в принципе реально, поскольку в начале 772 г. Х. в Сарае, возможно (хотя и не точно), еще правит Мохаммед-Булак. Теперь, пока ставки Мамая на политической арене невысоки, можно его ставленника и потеснить.

1377 г. Дмитрий странно ведет себя в истории с походом против Араб-шаха. Сначала вроде идет на помощь тестю, Дмитрию Константиновичу Суздальскому и Нижегородскому. Но потом уводит свои войска, оставив только дружины городов великого княжения Владимирского. Собственно московских полков не остается, никаких знатных воевод тоже. В итоге русские разбиты.

И вот что интересно: в 779 г. Х. Тохтамыша с престола в Сарае сгоняет Араб-шах. Но 779 г. начался 10 мая 1377 г. от Р.Х. А битва на Пьяне была 2 августа этого года. То есть как раз в 779 г. Х. Никак московский князь опять узнал, что с Араб-шахом лучше не связываться, что он — следующий (или уже состоявшийся) султан?

1378 г. Битва на Воже происходит 11 августа 1378 г. Московские войска лупят Бегича. Кто он такой, в сущности, неизвестно. Русские летописи утверждают, что его послал Мамай. Но, как справедливо заметил Миргалеев, «ограничение взятием Переяславля говорит, видимо, о том, что Мамай не придавал большого значения поражению Бегича, так как отряд Бегича был небольшим и имел только карательную цель»^{209}. А возможно, Бегич был и не Мамаев ставленник, а просто грабитель.

Но в любом случае 30 апреля 1378 г. начался 780 г. Х., в который в Сарае Урус-хана меняет Тохтамыш. И в том и в другом случае Мамай не владеет столицей, а стало быть, и не может считаться даже представителем законного хана. И битва с его отрядом не является выступлением против законной ордынской власти.

Бей своих, чтобы чужие боялись

Мы уже выяснили, что к августу-сентябрю 1380 г. Тохтамыш контролирует не только столицу Орды, где уже провозглашен законным правителем — султаном, но и все Поволжье и Приазовье. Так что, выступая против Мамая, Дмитрий Московский фактически воюет на стороне законной власти против мятежника.

Фактически? А может быть, и формально, как это утверждают булгарские летописи? Отечественные историки традиционно заявляют, что с 1370 г., с момента взятия Булгара суздальско-нижегородскими войсками при участии «царева посла» и смены там власти, русские князья ничего о происходящем в Сарае не знают и дела ведут только с Мамаевой Ордой. Мамай-де, поставив под свой контроль Булгар, прервал общение с Ордой по Волге и не пускал русских в Сарай.

Но это не факты, а фантазии на тему. Да, русские князья не ездят в это время за ярлыками в Сарай. По крайней мере, об этом не сообщается в летописях. Но утверждать, что они не знают, что там происходит… Уж больно для этого хорошо совпадают действия Дмитрия с ситуацией в ордынской столице. К тому же в 1375 г. аж до Астрахани доходят в своем грабительском походе новгородские ушкуйники. А в 1376-м, как уже было сказано, москвичи и нижегородцы сажают в Булгаре своих таможенников. Так что ситуация в низовьях Волги для них не остается, наверняка неизвестной.

Так что, если не для 1371, то для 1377 г. вполне уверенно можно предполагать зарождение контактов Дмитрия и Тохтамыша. Конечно, ездить в Сарай сам московский князь не ездил, не те времена были. Но вот относительно обмена послами… Ну, не взялся бы я утверждать, что его не происходило и что Дмитрию не привозили ярлык от Тохтамыша еще в 1376 г.

Да, в летописях об этом ничего нет. Но такие сведения вполне могли быть изъяты при последующем редактировании, чтобы не противоречить официальной версии Куликовской битвы. Ведь так создается впечатление, что после 1371 г. московский князь больше у татар подтверждения своему праву господства над Русью не получал. Наоборот, как в случае с Тверью, противился, когда они пытались вмешаться. Вроде как вел совершенно независимую политику. Для имиджа Москвы это ох как хорошо! И ведь можно поверить! Если, конечно, не сопоставить даты, как мы с вами сделали выше. А тогда становится практически очевидно: московский князь Дмитрий Иванович всегда делал то, что соответствует интересам султана Сарая. Неважно, кто этим султаном был.

Это со своими соплеменниками он обращался вольно. К примеру, дал Михаилу Тверскому в 6876 (1368) г. гарантию свободного проезда в Москву для переговоров при участии митрополита, а потом арестовал его. Благо, митрополит Алексий был московитом и для своего воспитанника (а после смерти Ивана Ивановича именно Алексий был фактически местоблюстителем престола при малолетнем Дмитрии) был готов даже на нарушение крестного целования. А в 6880 (1372) г. московский князь просто-напросто купил у ордынцев (у мамаевских, кстати) сына Михаила, который был там заложником, и держал его в заточении, чтобы папа был посговорчивее.

Про отношение Дмитрия к Олегу Рязанскому мы уже поминали, говоря о загадочном стоянии на Оке в 1373 г. Немного уточним. В 1371 г., когда Дмитрий осажден в Москве Ольгердом, к Владимиру Андреевичу Серпуховскому, собирающему силы, чтобы помочь двоюродному брату, на помощь приходят «съ силою князь Володимеръ Дмитреевич Пронскiй, а съ нимъ рать великого князя Олга Ивановичя Рязаньскаго»^{210}. И Ольгерд, «услыша силу многу стоащу и на брань готовающуся, и убоася и устрашися зело и нача мира просити»^{211}. То есть приход рязанской помощи спас Дмитрия.

И чем он отблагодарил союзника? Сходив в Мамаеву Орду и купив там себе ярлык, Дмитрий на следующий год «посла рать на Рязань, на князя Олга Ивановича Рязанскаго»^{212}. Разбил Олега и посадил на рязанский стол Владимира Пронского. Если вспомнить, что именно последний предводительствовал рязанской помощью год назад, нетрудно сообразить, что именно тогда с ним и сговорились. Блестящий пример московской политики: союзник тебя спасает, а ты у него за спиной тут же заговор готовишь!

Так что, что мог подумать Олег Рязанский, только сумевший отвоевать свои престол назад, когда еще через год, во время нападения Мамая на Рязань, Дмитрий вывел свои войска на Оку? По-моему, логично было бы предположить, что недавно купивший у Мамаева хана свой ярлык московский князь идет на помощь татарам. Ну, не Рязани же, которую он сам год назад громил! В истории дипломатии такие примеры «горчичника к затылку», кстати, были. Самый, может быть, знаменитый — действия России во время франко-прусской войны 1870–1871 гг., когда русские выдвинули войска к границе Германии и тем самым заставили кайзера умерить свой аппетит в отношении разгромленной Франции, никоим образом не объявляя войны. Похоже, правда?

Так что понятно, как Дмитрия Московского «любили» на Руси. И, соответственно, насколько дружно могли «откликнуться» на его призыв о «всеобщей мобилизации на борьбу с татарами». И точно так же ясно, что из этого человека нужно было национального героя старательно делать. Что мы и видим.

Витебский князь Яков Андреевич

Остальные же ведущие два персонажа куликовской истории, Ягайло Литовский и Олег Рязанский, попали в куликовскую историю, как говорится, «как кур в ощип». Максимум, что они пытались сделать — это обезопасить свои земли от проникновения в них как татар, так и москвичей. А заслужили репутацию «предателей».

Надо сказать, с историей Великого княжества Литовского дела обстоят еще хуже, чем с русской. Поскольку «титульная нация», литовцы, в те времена писать хроники как-то не удосужились. Все, что мы знаем, почерпнуто либо из немецких, либо из русских (в том числе западнорусских) источников. Понятно, что сведения соседей всегда еще менее информативны и точны, чем записи коренных жителей.

По логике вещей следовало бы ожидать, что в русских летописях про Литву будет масса информации. Ведь на деле значительную часть Великого княжества Литовского составляли именно русские земли. Обратите внимание на карту.

Началось это еще с так называемой Черной Руси — Гродно, Слонима, Новогрудка и так далее, — ставшей частью зарождающегося литовского государства в 40-х гг. XIII в., а то и раньше. Дальше последовали Витебск, Полоцк, Туров, Пинск, Волынь, Новгород-Северский, Киев, наконец. На момент Куликовской битвы русские земли составляли, как видим, большую часть территории государства Гедиминовичей. Язык официального делопроизводства в стране был русский. Религия — православная. Причем митрополит у всех русских земель, невзирая на то, к какому княжеству они относятся, был один. На момент Куликовской битвы — Киприан, сидевший в Киеве. Во Владимире (а на тот момент у русского митрополита было две официальные резиденции), напомню, не было никого. Имелись претенденты: Митяй, Дионисий, потом самозванец Пимен, но утвержден патриархом к этому времени был лишь Киприан. Между прочим, ярый сторонник, как бы сейчас сказали, великодержавной идеи, желавший объединения всех бывших русских земель.

И при этом сохранившиеся западнорусские летописи, в которых относительно подробно отражена история Литвы, относятся к XVI в. По крайней мере, их сохранившиеся списки. Впрочем, на Супрасльской летописи даже надпись есть: «Исписан сие летописець в лето 7028…»^{213}. Причем и в этой-то летописи подробности внутрилитовской жизни начинаются только со времени конфликта Гедимина.

Великая Русь на Немане

Хотя, по большому счету, нам для дела более старая история Литвы и без надобности. Нас ведь интересует, что представляло собой Великое княжество Литовское в XIV в.

Так вот, было оно в значительной степени такой же фикцией, как Великое княжество Владимирское после смерти Александра Ярославича. Великий князь лишь формально имел власть над всей землей. На деле государство было разделено на несколько княжеств, каждое из которых вело вполне самостоятельную политику.

Гедимин разделил земли между сыновьями так (в этом, на удивление, единодушны все летописцы): Монтивиду — Корачев и Слоним (Черная Русь), Нариманту — Пинск, Ольгерду — Крево, Кейстуту — Троки, Корияту — Новогрудок. Явнуту же досталась Вильна, в то время уже столица, а с ней и великое княжение. Кроме того, Ольгерд женился на наследнице Витебского княжества и после смерти князя стал князем витебским. Любарт же пошел в зятья к владимир-волынскому князю «во Владимир и Луцк и всю землю Волыньскую»^{214}. Как видим, трое получили русские территории, еще один женился и стал наследником русских же земель. И Ольгерд часть (пожалуй, по территории и населению — основную) своих земель заимел на Руси.

Лишь Кейстут оставался владельцем чисто литовских территорий. Как становится ясно позже, и жмудских тоже. Жмудь — Жемайтия — земли родственных собственно литовцам (аукштайтам) племен. Но она в истории Великого княжества Литовского всегда рассматривается как сугубо самостоятельное образование. В некоторых летописях, когда рассказывается о совсем старых временах, Жемайтия даже выделяется в отдельное княжение. И, судя по тому, что литовские князья со спокойной совестью торговали этой землей при заключении договоров с Тевтонским орденом, они ее тоже родной не считали.

Как опять-таки дружно сообщают летописи, Ольгерд с Кейстутом ходить под братом не захотели и устроили переворот. Вернее, устроил-то Кейстут, Ольгерд из своего Витебска, где проводил основное время, «не успел». Но брат ему Вильну уступил, а с ней и титул великого князя. Хотя у себя в землях правил сугубо самостоятельно. Это видно хотя бы из того, что они договорились делить пополам новые завоевания: «Что прибудуть… да то делити паполы»^{215}.

Подчинялись ли Ольгерду другие братья? В качестве примера можно привести историю завоевания Подолии. Летописи сообщают, как мы знаем, что татар при Синих Водах разбил Ольгерд. Но потом рассказывают, что сыновья Корибута (Корьята) Юрий, Александр и Константин (судя по именам, крещеные) после этого отправились в Подольскую землю и сели там. Потом все трое погибли, и им на смену пришел из Новогрудка Федор, который оставался на отцовском княжестве. И лишь позже, когда великим князем был уже Витовт, он начал распоряжаться этой землей как своей (и даже продал часть ее польскому королю)^{216}.

Так что, как видим, при Ольгерде его братья сохраняли реальную независимость. Это не значило, что они не могли принять участие в каком-нибудь военном походе, но только как союзники, а не подданные. Потому, кстати, и русские летописи постоянно поминают при походах Ольгерда и Кейстута на Москву состав коалиции литовских князей. Точно так же, как под Тверью действует коалиция русских князей, пришедших с москвичами. Никто же не говорит, что все эти князья были подданными Дмитрия.

Гедиминовичи имели своих сыновей, каждый из которых, точно так же, как на Руси, был наделен уделом. Воскресенская летопись середины XVI в. содержит так называемое «Начало государей Литовских», в котором изложена московская версия родословной литовских князей. В ней только у Монтивида (Мондовида) не указано потомков. Ну, еще Корибутовичи, как и по «Повести о Подолии», — последние в своем роду, вроде. У всех остальных — масса потомков.

У Ольгерда их было двенадцать — пять от первого брака и семь от второго. Что интересно: относительно того, кто от какого и как их звали, — летописцы путаются. Все указывают определенно среди сыновей витебской княжны Марии только Владимира Киевского и Константина Черниговского и Чарторыйского. Потомкам Ульяны Тверской повезло больше. Здесь летописцы не расходятся относительно имен Ягайло, Скригайло, Свидригайло. Остальные, в зависимости от версий, кочуют из одного списка в другой, и даже имена меняют. Наши историки предпочитают пользоваться нашей же версией, содержащейся в Рогожском летописце: Андрей, Дмитрий, Константин, Владимир, Федор, Корибут, Скригайло, Ягайло, Свидригайло, Коригайло, Лугвень. Последним там стоит Вигонт. В Никоновской — Минигайло. В Воскресенской, где, напомним, перечисляются и потомки, Корибут переезжает в сыновья Марии, а Федор исчезает. Есть и Вигонт (Жигонт), и Минигайло.

Великий князь без земли

Но нас-то в этом разнобое интересует то, что все подтверждают: Ягайло был далеко не старшим сыном Ольгерда. И великое княжение получил не по старшинству, а по завещанию отца. С чем старшие братья не были согласны категорически. При этом каждый из них где-нибудь да сидел. Андрей, к примеру, правил в Полоцке, одном из древнейших и славнейших русских городов. Дмитрий контролировал Трубчевск на Брянщине. Владимир, как мы помним, — Киевщину, Константин — Черниговщину. И если относительно двух последних мы ничего сказать не можем, то первые точно власть брата признавать не желали. Как известно из летописей, оба они перешли на сторону Москвы. При этом, естественно, с ними ушла и их дружина. А ведь именно она — основная ударная сила тогдашних войск, особенно в дальнем походе. Это при защите своей земли можно сделать ставку на упорство и массовость ополченческих крестьянских формирований и городовых полков. Да и то главный воин — все равно дружинник.

К тому же, не знаю, как в Трубчевске, а в Полоцке Ягайло точно знать не хотели. Все западнорусские летописи сообщают, что тот собирался назначить в Полоцк Скригайло, но полочане не пожелали его принять, замкнули ворота и стали сопротивляться. К сожалению, в сообщении это не датировано. Есть такая беда: западнорусские летописи писались явно как истории, а не как хроники. Потому и дат в них почти никогда нет. А в тех более поздних, где есть, типа «Хроники литовской и жмойтской», лучще бы не было. Там такие вещи получаются… Впрочем, я уже показывал на примере битвы при Синих Водах.

В новгородских летописях осада Полоцка Скригайло с немецкой помощью относится к 6889 г. («Тои же осенi стоялъ князь Литовьскии Скригаило Олгердовичъ подъ Полочкомъ с Немечкою ратью»)^{217}, в псковских — к 6890-му («Прииде мейстеръ с Немцы к Полотьску на взятии, а Скиригаило с Литвою; стояше оу него 13 недель»)^{218}. И то и другое одинаково означает, что в Полоцке власть Ягайло не признавали даже через год-два после Куликовской битвы. Причем обращаю внимание: ни в одной версии не говорится, что в Полоцк к этому времени вернулся Андрей Ольгердович. Вот в 6894-м, когда Скригайло все же удается захватить Полоцк, Андрей там есть, и он попадает в плен к брату. Так об этот так и пишут^{219}.

С дядей Кейстутом у Ягайло тоже отношения были не лучшие. Когда Ольгерд завещал власть в Вильне Ягайло, Кейстут согласился признать племянника великим князем. Но старый договор с Кейстута с Ольгердом же никто не аннулировал. Это означало, что теперь Ягайло должен будет советоваться с дядей, прежде чем принимать решения, касающиеся всего великого княжества.

Но молодого Ягайло такое распределение ролей явно не устраивало, и его отношения с дядей начали обостряться. Летописи говорят, что тут роль катализатора сыграл некий Воидил. Супрасльская летопись сообщает, что это был холоп, которого Ольгерд возвысил до правителя города Лида. Через два года после смерти Ольгерда, пишет летописец, Ягайло выдал за Воидила свою сестру Марию. Если Ольгерд умер в 1377-м, то это будет 1379 г. Кейстуту не понравилось-де, что племянницу отдали за бывшего холопа. Тогда, как утверждает летопись, Воидил стал сговариваться против Кейстута с немцами. Кейстута об этом предупредил доброхот с немецкой стороны. Не ясно, конечно, насколько доброхот, поскольку подано-то это было так, что сговаривается с немцами Ягайло. Кейстут верит и свергает племянника. Начинается междоусобица. При этом Ягайло опирается на Витебск. А Кейстут, кстати, тут же затевает поход на Корибута. В итоге верх взял все же Ягайло, заманивший к себе обещаниями мира и убивший дядю^{220}.

Все летописи размещают сообщение об убийстве Кейстута после осады Полоцка Скригайло. Соответственно, это тоже получается 1381–1382 гг. Но вражда-то, как четко указано, началась еще после женитьбы Воидила на Марии. Стало быть, в 1380 г. Ягайло на помощь трокских Гедиминовичей рассчитывать не мог. А это Западная Аукштайтия и Жемайтия, большая часть собственно литовских земель.

И что же получается? На что мог рассчитывать Ягайло, отправляясь в поход на помощь Мамаю? Только на Восточную Аукштайтию и Витебское княжество, родовые земли. Не густо. Ну, между прочим, русские летописи и не сообщают, что к Ягайло в его походе кто-то из других литовских князей примкнул. Чем, кстати, эта информация резко отличается от предшествовавших сообщений о походах Ольгерда, в которых всегда еще кто-нибудь из родственников участвует.

Заступить на охрану границы…

Да и вообще, мог ли Ягайло выступать как союзник Мамая? Доказательств этому у нас, кроме обвинений, выдвинутых в поздних произведениях Куликовского цикла (напомним, ранние ничего о литовцах, как союзниках татар, не знали), нет. Западнорусские летописи в этом месте просто передают Летописную повесть или Сказание.

Впрочем, насчет «просто передают» — это я немножко погорячился. Вот у автора «Хроники литовской и жмудской», когда он стал писать об этом периоде, в руках оказалось Сказание о Мамаевом побоище в Киприановской редакции. Ну, он увидел, что в ней Ольгерд действует. Что человеку делать оставалось? Только разместить информацию пораньше. И оказалась она у него под 1373 г.! А под 1380-м у него ничего такого нет. Кстати, в Хронике Быховца, к примеру, вообще никаких событий, связанных с участием Литвы в Куликовской битве, нет. Вот про сговор с немцами против Кейстута и про междоусобицу она подробно рассказывает…

Зададимся вопросом: а психологически для литовцев оказаться в союзе с татарами против русских — это как, нормально? Кто правил Великим княжеством Литовским? Ведь это люди, как минимум наполовину русские. Ведь аукштайтские князья жен себе брали преимущественно в северских княжествах и Твери. А начиная с Гедимина княжат принято было крестить по православному обряду. Из семи сыновей Гедимина крещеных пять: Ольгерд (Андрей, либо, по другой версии, Александр), Наримант (Глеб), Явнут (Иван), Корибут (Михаил) и Любарт (Дмитрий). В следующем поколении литовских князей, по-моему, были крещеными уже все. Исключение составлял, похоже, только сын стойкого язычника Кейстута Гедиминовича Трокского Витовт. Который, судя по его жизни, не верил ни в Бога ни в черта и менял веру каждый раз, когда это сулило политическую выгоду. Вот Ольгерд, похоже, религии отводил значительное место в государственных делах. Не зря же он так старательно стремился заполучить отдельного митрополита на западнорусские епископства.

Как результат, великий литовский князь Ягайло был православным (в крещении — Яков) и на три четверти тверяком. Поскольку матерью Ольгерда была княжна Мария Тверская, а его собственной родительницей — Ульяна Тверская, сестра Михаила Александровича, правившего в этот момент в Твери.

Двадцать пять лет назад я по молодости лет думал, что Ягайло нужен был поход на Москву, чтобы удержать власть над Западной Русью. Раз братья сбежали к Дмитрию Московскому, надо его разбить, чтобы он не вздумал помочь им вернуться, и тем самым не присоединил бы Полоцкое и Трубческое княжества к Москве. А поскольку собственных сил явно не хватит, надо искать сильного союзника. То есть — Мамая.

Как вижу, многие историки и до сих пор так считают. Но если задуматься… Результатом похода московских войск на Трубчевск в 1379 г. было все же не его присоединение к Москве, а отъезд на московскую службу Дмитрия Ольгердовича. И Андрей из Полоцка вынужден был бежать тоже. Так что земли к Москве не стремились, только князья туда перебегали. Главная угроза для власти Ягайло таилась внутри страны, и это был Кейстут. В этих условиях двинуться за пределы Литвы… Вполне можно было вернуться и застать в Виленском замке другого.

А вот договор с Олегом Рязанским в этих условиях заключить было вполне разумно. И это явно было сделано. По крайней мере, в договоре Дмитрия Московского и Олега Рязанского, заключенном в 1381 г., Олег обязуется от какого-то соглашения с Литвой отказаться и дальше действовать заодно с Москвой^{221}.

Но о чем был договор Рязани с Ягайло? По действиям сторон скорее похоже, что о соблюдении нейтралитета в конфликте между Москвой и Ордой. Если бы Ягайло шел на помощь Мамаю, ему никто не мешал бы напасть на возвращавшееся с поля боя русское войско, ослабленное огромными, как утверждают летописцы, потерями. Даже если эти потери были и не так велики, все равно грешно бы было не использовать момент и хотя бы пощипать противника. Иначе зачем вообще на битву ходить?

Между тем Пространная летописная повесть сообщает, что «слышавъ Ягайло Олгердовичъ и вся сила его, яко князю великому съ Мамаемъ бой былъ, и князь великiй одоле, а Мамай побеже — и безъ всякого пожданиа литва съ Ягайломъ побегошя назадъ съ многою скоростию, никимъ же гоними. Не видеша тогда князя великаго, ни ратии его, ни оружиа его, токмо имени его литва бояхутся и трепетаху».

Странно это! И заставляет думать: а был ли вообще поход литовцев на соединение с Мамаем? Что достаточно реально и разумно — так это послать войска (самому при этом даже идти не обязательно) к границе, чтобы проконтролировать ситуацию. Кто бы там не оказался победителем, в запальчивости он вполне может и на литовскую территорию забраться. Если верить немецким хроникам, русские так и сделали. Вот тут литовские дружины, видимо, им и прочистили мозги.

А уж насчет союза с Мамаем — это русские летописцы выдумали, скорее всего, после стояния на Угре в 1480 г., когда польско-литовский король Казимир союзничал с ханом Большой Орды Ахматом.

Без вины виноватый

У Олега Рязанского вообще особого выбора не было. Его княжество оказалось зажато между Москвой и Ордой. Причем Ордой именно Мамаевой, причерноморской. С точки зрения серьезности угрозы Орда была существеннее. От москвичей Рязань поражения терпела, но и обратное случалось. Татар же удавалось бить только тогда, когда это были самовольные грабительские отряды. Самая большая победа — разгром в 1365 г. Тагая, попытавшегося после развала Орды на несколько практически независимых улусов утвердиться в мордовских землях.

Сын неизвестного отца

Олег (Александр) Иванович (перед смертью принявший, кстати, имя Яков, так же как звали в крещении Ягайло) — самый, пожалуй, значительный из рязанских князей. Не зря после смерти он был объявлен местным святым.

Чей сын он был — до сих пор однозначно не установлено. Версии три: Ивана Коротопола, Ивана Александровича, сына пронского князя Александра Михайловича, этим самым Коротополом убитого в 1340 г., или Ивана Александровича, двоюродного брата Ивана Коротопола.

Вопрос этот в свое время тщательно рассмотрел Иловайский. Он пишет: «Все родословные таблицы, летописные известия и все русские историки согласны в том, что Олег Иванович Рязанский был сыном Ивана Коротопола»^{222}. Но тут же указывает, что историки не могут разумно объяснить, почему бы это пронские князья, род которых сидел на рязанском столе с момента изгнания Ярославом Александровичем Пронским Ивана Коротопола, вдруг отдал власть сыну Коротопола? И где, добавим мы, был Олег с 1343 по 1350 г.?

Но есть жалованная грамота Олега Ивановича Ольгову монастырю. И в ней говорится: «Милосердьем Божьим и молитвой Святой Богородицы и молитвой отца своего князя Великого Ивана Олександровича…»^{223} Однако Коротопол был Иваном Ивановичем. Стало быть, он все же не отец Олега. Уж сам-то рязанский князь знал, кто его породил, всяко лучше составителей родословных, работавших значительно позже.

Уточнение в этот вопрос вносят договоры Рязани с Москвой. В договорной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, князя Владимира Андреевича и князей Юрия, Андрея и Петра Дмитриевичей с великим князем рязанским Феодором Ольговичем, написанной в 1402 г., говорится: «А что Володимерьское порубежье, а тому как было при наших Прадедах, при Великом князе при Иване Даниловиче, и при нашем деде при великом князе Иване Ивановиче, и при нашем отце при Великом князе Дмитреи Ивановиче, и при твоем Прадеде при Великом князе Иване Ярославиче, и при твоем Дяде Иване Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Олександровиче, и при твоем отце Ольге Ивановиче»^{224}. Иловайский вполне обоснованно предположил, что читать нужно в обоих случаях «деде», а не «дяде». Это подтверждает текст договорной грамоты великого князя рязанского Ивана Федоровича с князем Юрием Дмитриевичем Галицким и тремя его детьми (Василием, Дмитрием и Дмитрием меньшим), подписанная в 1434 г.: «А что Володимерьское порубежье, по тому, как было при твоем Прадеде при Великом Князи Иване Даниловиче, и при твоем Дяде Семене Ивановиче, и при твоем Дяде при Великом Князе Иване Ивановиче, и при твоем Отци Великом Князи Дмитреи Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Ивановиче, и при моем Прадеде при Великом Князи Иване Олександровиче, и при моем Деде при Великом Князи Олге Ивановиче, и при моем Отци при Великом Князи Федоре Олговиче». Как видим, тут тот же порядок, усеченный на Ивана Ярославича, но продленный Федором Ольговичем. Кстати, и замена «деде» на «дяде» подтверждается, поскольку именно так названы Семен и Иван Ивановичи, дед и двоюродный дед Юрия Галицкого.

Стало быть, Иван Александрович относится к одному поколению с Иваном Ивановичем Коротополом. Иловайский считает, что речь идет о сыне Александра Михайловича Пронского^{225}. Но… Александр Михайлович относится к тому же поколению, что и Иван Коротопол. Тогда его сын — это уже следующее поколение. Значит, он не может быть дедом Олега Ивановича.

Таким образом, остается только одно: Олег — сын двоюродного брата Ивана Коротопола, Ивана Александровича. Таковой по другим данным не известен (в отличие от Александра Михайловича) и в родословных не числится. Что довольно странно, поскольку он же, судя по договорам, был какое-то время великим князем рязанским. Иловайский высказал предположение, что в летописях вместо отца Олега случайно указан под 1350 г. Василий Александрович («Въ лето 6858 преставися князь Василеи Александрович Рязаньскыи»)^{226}. Кто знает, может быть, он и прав, и летописец перепутал двух князей с одним отчеством: Василия Александровича Пронского, брата Ярослава Александровича, изгнавшего из Рязани Коротопола, и Ивана Александровича Рязанского. Тем более, очередной раз напомним, летописи писались задним числом, да еще и не в Рязани. Но все равно остается вопрос: когда и почему власть от пронских князей опять вернулась к рязанским? И почему в этом месте в истории Рязани такая неясность? Не была ли здесь проведена сознательная фальсификация? Ведь так удобно для московской пропаганды считать Олега сыном Коротопола. Отец — убийца, сын — предатель. Яблоко от яблоньки, как говорится…

Рязань все равно назначат «крайней»

В общем, мы только предположительно можем считать, что Олег занял рязанский стол в 1350 г. В тот год, когда родился Дмитрий, с которым ему пришлось потом все время бороться.

Первый раз в летописи Олег Иванович зафиксирован в 1354 г. И сразу в противостоянии с Москвой: «Того же лета въ Петрово говенiе месяца iуня въ 22 день взяша Рязанци Лопасну, князь Олегъ еще тогды молодъ былъ…»^{227}. Но нужно отметить: речь идет не о рязанской агрессии против Москвы, а лишь об отвоевании земель, ранее захваченных москвичами, что и сами москвичи признают. В духовной грамоте Ивана Ивановича Московского говорится так: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастны места, новый городок на усть поротли, а иныя места Рязанские отменьная сыну моему князю Дмитрию и князю Ивану, поделятся на полы без обид»^{228}.

И в дальнейшем мы нигде не отметим случая, чтобы Олег пытался завоевать у Москвы что-то не принадлежавшее ранее Рязани. Всегда речь идет только об исконных рязанских землях, которые князь пытается вернуть.

Следующий раз князь Олег появляется на страницах русских летописей уже в 1365 г. В период развала Орды эмиры начинают искать себе земли, на которых можно править независимо от Сарая. Некий Тагай, по сообщению летописцев, еще в 1361 г. захватил Наручадь, то есть мордовские земли. Теперь он решил поживиться на Рязанщине. Сжег Переяславль-Рязанский, но Олег, объединившись с троюродным братом Владимиром Пронским, догнал Тагая «подъ Шишевскимъ лесомъ, на Воине»^{229} и разбил его.

Похоже, в эти годы Олег достаточно крепко держит власть. И с московскими соседями пребывает в дружественных отношениях. В 1370 г. он даже посылает свои войска на выручку Дмитрию, о чем мы уже писали в главе, посвященной последнему. Но Олег явно не догадывается, что союзник благополучно под него копает.

В 1371 г. московское войско под началом Дмитрия Михайловича Волынского нападает на рязанские земли. Повесть об этом, сохранившаяся в русских летописях, написана московским автором («наши же Божiей помощiю оукрепляющеся смиренiем…»)^{230}, а потому явно тенденциозна. В ней, к примеру, говорится, что рязанцы хвастались: для боя с москвичами им даже оружия не нужно будет, только веревки, вязать пленных («емлите съ собою едины оужища кождо васъ, имеже вы есть вязати Москвичъ…»)^{231}. Еще С. М. Соловьев высказал вполне разумное предположение, что речь шла об использовании рязанцами арканов, перенятых у кочевников. Действительно, находившаяся на границе Руси со Степью Рязань вполне могла воспринять в военном деле много степных привычек. Не зря же и первые казаки на Руси отмечены именно на Рязанщине.

Как бы там ни было, рязанцы проиграли. И в Переяславле— Рязанском уселся очевидно лояльный Дмитрию Владимир Пронский. Однако Олег, очевидно, был слишком популярен на Рязанщине. Так что вскоре после того, как москвичи с рязанской земли ушли, Олег собрал силы и власть отвоевал. Действительно вскоре, поскольку сражение на Скорнищеве было перед Рождеством, а Олег вернулся в столицу, судя по расположению известий в летописной статье, после Пасхи. Стало быть, где-то полгода ему потребовалось.

При этом, как отмечал тот же Иловайский, воспользовался Олег помощью некого мурзы Салахмира, который потом поступил к нему на службу, крестился под именем Ивана и даже стал мужем сестры Олега. Позже под именем Ивана Мирославича он фигурирует в жалованных грамотах Олега («Поговоря с зятем своим с Иваном с Мирославичем»)^{232}. От этого мурзы ведут свое происхождение несколько крупных дворянских родов, включая Апраксиных. Был он, видимо, из Мохши, то есть мордовских земель.

Дмитрий Московский повторного похода не предпринимает. Он в это время слишком занят Тверью. Но, как мы помним, на следующий год на Рязанщину обрушиваются Мамаевы татары. А Дмитрий в это время стоит на Оке, на границах Рязанского княжества.

После этого в отношениях Рязани и Москвы наступает период странного мира. В договоре Дмитрия Московского с Михаилом Тверским, подписанием которого завершилась тверская война 1375 г., Олег назван в качестве некого третейского судьи. То есть в этом споре он не поддерживает ни одну из сторон.

Но вот в 1378 г. москвичи воюют с Бегичем. Происходит это на рязанском берегу Оки, на реке Воже. При этом относительно участия в битве Рязанцев ничего не говорится. Летописцы утверждают, что одним из крыльев московского войска командует некий Даниил Пронский. Но такого князя больше ни в одном источнике нет. Так что в любом случае участие в сражении рязанцев подтвердить нечем. Выходит, москвичи самовольно вторгаются на рязанскую территорию, чтобы перехватить татар не на своей земле.

Но достается-то почему-то Рязани. В тот же год Мамай, «собравъ остаточную силу свою и совокупивъ воя многы, поиде ратiю вборзе безъ вести изгономъ на Рязаньскую землю»^{233}. Летописи говорят, что Олег не успел собрать войско и вынужден был бежать «за Оку», а татары сожгли Переяславль-Рязанский и разграбили землю. Насчет «за Оку» — интересное замечание, поскольку Рязань к этому времени, судя по всему, никакими землями за Окой не владела, там лежала московская территория. Так куда скрывается Олег? Разве что куда-нибудь на запад, в Тарусу.

Троцкий Средневековья

Так что, как мы видим, для Олега в условиях 1380 г. выбор очевиден. Выступать за москвичей против татар? Но Москва показала себя непримиримым противником. Главное, она-то от Орды дальше, так что, если что не так, расплачиваться опять Рязани, как это было два года назад.

Олег явно занял, так сказать, позицию, похожую на знаменитую «ни мира, ни войны» Троцкого времен Брестского мира. Вполне вероятно, заплатил дань Мамаю (в конце концов, он и так, надо понимать, ему платил). Вряд ли дал ему войско, хотя какие-то рязанские молодцы из числа живших в южных землях вполне могли к Мамаевой Орде и присоединиться. В конце концов, там, на юге, знаменитом Червоном Яру, всегда хватало неуправляемой вольницы, лишь формально бывшей под юрисдикцией Рязани (скорее Рязанской епархии, а не князя). Похоже, Олег войска вообще не собирал. Иначе ему не пришлось бы бежать из столицы, когда вернувшийся с Куликова поля Дмитрий захотел идти на него войной.

Впрочем, Иловайский сомневался, что этот побег вообще был. И очень даже может быть, что он прав. Во-первых, если бы рязанский князь бежал, вряд ли бы, как показывает опыт других конфликтов (в том числе между теми же сторонами), москвичи отказались бы от возможности пограбить Рязань. Во-вторых (и меня это убеждает куда больше), если бы Рязань приняла московского наместника, как утверждают летописи, откуда бы тогда взялись «пленники, взятые рязанцами при походе москвитян к Дону», которые «должны быть возвращены по общему суду и по правде»^{234}. А ведь статья о пленных содержится в договоре, который заключили между собой Олег и Дмитрий: «А что князь велики Дмитрии и братъ, князь Володимеръ, билиса на Дону с Татары, от того веремени что грабежъ или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Володимера, тому межи нас суд вопчии, отдати то по исправе. А что ся ни деяло дотоле, как есмя целовали крестъ, тому погребъ до Спасова Преображения за четыре дни»^{235}. Произошло это, видимо, в 1381 г., поскольку договор заключен «по благословлению отца нашего Киприяна»^{236}, а его Дмитрий признавал митрополитом только короткий отрезок времени — с 1381 по 1382 г.

Больше того, статья об обмене пленными есть в договорах Федора Ольговича Рязанского и Василия Дмитриевича Московского, сыновей Олега и Дмитрия: «…а будет в твоей отчине тех людеи з Дона, которые шли, и тех ти всех отпустити»^{237}. И в «Докончании…» их внуков Василия Васильевича и Ивана Федоровича: «…или тех людеи, которые будут з Дону шли, а будут в вашеи вотчине, и тие вам всех отпустить без хитрости»^{238}. Если бы в 1380 г. Рязанью правил московский наместник, какова вероятность, что после этого там оставались московские пленные? Вот то-то!

Очевидно, москвичи в поход действительно собрались (что косвенно свидетельствует о не таких уж больших потерях их в Куликовской битве), но встретили посольство Олега, который выразил готовность заключить мир. Что и было оформлено на следующий год. При этом рязанский князь признает себя «младшим братом». Раз Олег пошел на такое без боя, значит, на самом деле не имел сил воевать после татарских погромов 1377 и 1378 гг. И в 1380-м он, видимо, все, что сделал, это разрушил мосты на реках, тем самым затруднив обеим сторонам движение через рязанские земли. Типа: я с вами не воюю, но лучше через мою землю не ходите, вам же самим трудно будет. Ищите другое место, где подраться.

Но москвичи на обратном пути, похоже, все-таки пошли через Рязань. И шли, видимо, не без традиционного для армии, движущейся через чужие земли, грабежа, за что кто-то из них поплатился. Отсюда и появились московские пленные. Кстати, раз возвращать их нужно было, в соответствии с грамотой 1381 г., по суду, стало быть, московская сторона признает: ее люди не были невинно пострадавшими овечками. Можно посчитать, что досталось им за невыполнение упомянутого летописцами приказа Дмитрия ничего не трогать в рязанских землях. Который, если был отдан на самом деле, лишний раз свидетельствовал бы то, что Дмитрий в 1380 г. не считал Олега Рязанского реальным союзником Мамая.

Кстати: в договоре 1381 г. есть такие любопытные строчки: «А что на рязанскои стороне за Окою, что доселе потягло къ Москве почен Лопастна, уездъ Мьстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубокъ, Броднич с месты, как ся отступили князи торускiе Федору святославичю, та места к Рязани»^{239}. По-моему, еще одно убедительное доказательство того, что в 1380 г. Москва над Рязанью власти не устанавливала. Упустил бы Дмитрий возможность отобрать у Олега земли, которые в договоре даже считаются ранее тянувшимися к Москве, если бы захватил хотя бы на время Рязань?

Против кого дружим?

Вышеизложенное позволяет уточнить, с каких территорий могли собирать войска все главные действующие лица нашей истории.

Как видим, Дмитрий Донской мог рассчитывать на силы Московского и находящегося у него в подчинении Великого Владимирского княжества. Фактически контролировала Москва в это время и Белозерское княжество. Собственные князья там были, но независимой политики. Последним, кто пытался это сделать, был Роман Белозерский в 30-х гг. XIV в. Тогда он поддержал Александра Тверского против Ивана Калиты. Но… Калита донес на противников в Орду, и Александр был казнен, а имя Романа тоже исчезло со страниц летописей. Вероятно, он также был убит. Иван Калита выдал за его сына Федора свою дочь, Феодосию. При этом, судя по духовной грамоте Дмитрия Донского, купил ярлык на Белозерье («А сына своего, князя Андрея, благословляю куплею же деда своего, Белымозером, со всеми волостми…»)^{240}. Надо понимать, это не означало ликвидации княжества, но существенно ограничивало права князя. Покупка ярлыка передавала право сбора ордынской дани. Это, в свою очередь, позволяло контролировать, как бы сейчас сказали, денежные потоки княжества. А стало быть, и оказывать решающее воздействие на политику князя.

Впрочем, еще раз белозерские князья взбрыкнули. В 6871 (1363) г. с Дмитрием Константиновичем Суздальским, явившимся во Владимир садиться на великий стол с ярлыком от Мюрида, пришел «Иван Белозерец». Единственный известный белозерский князь с таким именем — сын Федора Романовича, погибший на Куликовом поле. Но, между прочим, нужно отметить: в летописи не сказано, что в это время он был князем или сыном князя. То есть отец его, Федор, вполне мог и не править в это время. Был же еще и Василий Федорович, двоюродный брат Федора, упомянутый в Ростовском соборном синодике^{241}. Да тем более время было какое: великий московский князь Иван Иванович помер, а его сын — малолетка. Тут вполне можно было поискать другого покровителя. Тем более, как можно понять из духовной Дмитрия Ивановича, Иван Калита ярлык-то купил не как московский, а как великий владимирский князь. В завещании Дмитрия строка про Белозерье стоит в той части, в которой распределяются именно земли великого княжения, которое московские князья стали считать собственностью («А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великим княженьем»)^{242}. В завещаниях его отца и деда ничего про Белозерское княжество нет.

Но в 1375 г. белозерские князья уже участвуют в походе на Тверь, потом в Куликовской битве. Не факт даже, что жили они в это время в своем княжестве, а не в Москве.

Судя по другим событиям той поры, из подчинения Москве не выходили (хотя и оставались самостоятельными) Ростовское и Ярославское княжества. Участие княжьих дружин этих земель в Куликовской битве представляется на самом деле вполне реальным. Относительно ополчения… Не уверен, что его могли собрать ради того, чтобы принять участие в московской затее. Но… кто знает, ничего тут утверждать не буду.

Теперь относительно остальных русских земель. Про Рязань мы уже говорили. Суздальско-Нижегородское княжество за последние десять лет накануне Куликовской битвы пережило ряд крупнейших татарских набегов. Причем враг доходил до Нижнего и жег его. В битве на Пьяне суздальцы вообще потеряли основную часть своего войска. К тому же, хотя Дмитрий Константинович Суздальский и стал тестем Дмитрия Ивановича Московского, и даже помогал ему в походе на Тверь в 1375 г., но у старого князя были молодые энергичные сыновья Василий и Семен. Которые, в отличие от отца, от борьбы за Великокняжеский Владимирский стол отказываться не собирались. И Москве ничем обязаны не были. Так же, впрочем, как и Борис Константинович Городецкий, которого Дмитрий Константинович сгонял с нижегородского стола с помощью московских войск. Союз с Москвой вообще никаких дивидендов нижегородцам не принес. А вот поражение ее в борьбе с Мамаем вполне могло вернуть перспективу борьбы за главенство на Руси. Что, если верить летописям, нижегородские княжата и продемонстрировали двумя годами позже, во время нашествия Тохтамыша.

Про Тверь мы и говорить не будем. Хотя Михаил Тверской и вынужден был после поражения в 1375 г. признать себя «младшим братом», любви к Москве он не питал, это точно. И потом, при Тохтамыше, как только представилась возможность, опять пытался получить великий стол. Так что ожидать тверских войск на Куликовом поле не приходится.

Единственный из тверского удела, кто способен был выставить свои дружины на Куликово поле, — Василий Михайлович Кашинский. Он ходил вместе с москвичами на Тверь в 1375 г. и добился того, что в договоре тверской князь отказывается от сбора ордынской дани в Кашине. Фактически Кашин становится независимым княжеством. Но… никаких сведений об участии кашинцев в битве в летописях (за исключением очень поздних версий Сказания) нет. То ли за пять лет с момента Тверской войны Михаил Тверской сумел вернуть родича под свою руку, толи сам Василий уже воевать не хотел. А сына у него не было. Участие тверичей в Куликовской битве нужно отнести к области ненаучной фантастики.

Так же как, впрочем, и новгородцев и псковичей. Последние хотя бы могли быть там в составе дружины Андрея Полоцкого, временно посидевшего в Пскове. Первых, безусловно, не было вообще. И это убедительно доказывает Новгородская первая летопись, почти ничего не знавшая о битве.

Таким образом, как мы видим, на Куликово поле могли выйти полки Московского и Великого Владимирского княжеств, а также Белозерского, Ярославского, Ростовского (да и то не понятно, были ли у трех последних городовые полки, или только княжьи дружины). Практически, и все.

Относительно же Мамая мы выяснили, что он к этому времени вряд ли владел чем-нибудь, кроме степей от Днепра до Волги, и Крыма. При этом в Крыму татары располагались только в степных районах. Горная часть и южное побережье полуострова находились на особом положении. Во второй половине XIV в. южный берег Крыма на всем его протяжении был занят генуэзскими городами-колониями, административным центром которых служила Кафа (Феодосия). Большинство населенных пунктов южного побережья представляли собой небольшие замки с располагавшимися неподалеку деревнями. Естественной границей, отделявшей политически автономные владения генуэзцев от золотоордынских степей, был горный хребет. На западе полуострова на протяжении всего XIV в. существовала еще одна автономная в политическом отношении единица — княжество Феодоро, одноименная столица которого находилась на горе Мангуп. В первой половине века оно занимало юго-западную часть Крымского полуострова. На севере граница его владений проходила в районе р. Качи, за которой находились золотоордынские кочевья. На западном побережье княжеству принадлежал порт Каламита (Инкерман) и Гераклейский полуостров, где находился потерявший свое былое значение Херсон. На южном побережье важным портом феодоритов был Чембало (Балаклава). К востоку территория княжества включала ряд небольших крепостей и деревень, тянувшихся до Алустона (Алушты). Во второй половине века значительную часть территории княжества Феодоро захватили генуэзцы. В 1357 г. они взяли Чембало, а затем подчинили своей власти и все более мелкие населенные пункты, располагавшиеся вдоль берега к востоку вплоть до Кафы. Но, повторю: это сделали генуэзцы, а не татары. Относительно возможности участия генуэзцев в войске Мамая мы уже говорили выше: оно нулевое.

Предкавказские степи, как я уже указывал, вероятно, занимал в это время Мухаммед-Булак, с Мамаем уже разошедшийся. А относительно горных районов Северного Кавказа вообще трудно сказать, что они были ордынскими. К примеру, жившие по черноморскому побережью до современного района Туапсе так называемые белые черкесы не были подчинены Орде никогда.

Мордовские князья считаются традиционно верными союзниками Мамая. Но куда ушел в начале 60-х гг. XIV в. Тагай? В Мохшу, то есть мордовские земли. И сидел себе там до 1365 г., даже деньги чеканил. Стало быть, «верные союзники Мамая» его приняли. Хотя Тагай явно был не Мамаевым ставленником. Так же как и некий Серкиз-бей, обосновавшийся южнее Пьяны. Так что правильнее было бы сказать, мне кажется, не о подчинении мордовских князей Мамаю, а о том, что мордовские удальцы с удовольствием участвовали в его набегах. А вот в серьезной войне… По крайней мере, русские источники, мордву знавшие хорошо, почему-то ее в составе Мамаевых войск не отмечают.

Еще была Волжская Булгария. В ней в шестидесятых засел Булак-Тимур, еще один независимый правитель. Потом его прогнали нижегородцы. Но свято место пусто не бывает, и Булгаром стал править Хасан. Его в 1370-м тоже согнали (причем, как признают летописи, по наущению Мамая). Сел Мухаммед-Султан. А Хасан откочевал на Каму и там заложил новый город, будущую Казань. Так что в Волжской Булгарии Мамай, конечно, имел сторонника, но не то чтобы очень надежного. И тут же, рядом, у него был противник.

Это по русской версии. По булгарской, как мы помним, в Булгаре сидит как раз Хасан (Азан), который отправляет Мамаю довольно небольшой отряд, и то только под угрозой. И отряд этот как раз вызывает в Мамаевом войске междоусобицу.

Лучше — меньше

Все вышесказанное напрямую связано с вопросом о возможной численности войск противоборствующих сторон. Понятно, что ни о каких 300, а уж тем более 900 тысячах говорить не приходится. Их просто взять неоткуда, ни москвичам, ни ордынцам.

На это давно обратили внимание военные историки. И дружно начали корректировать численность противоборствующих войск в меньшую сторону. К примеру, советский военный историк полковник А. А. Строков считал, что русских не могло быть больше 100 тысяч^{243}. Генерал-майор Е. А. Разин шел еще дальше. Он, исходя из данных XVI в. пытался прикинуть численность жителей Руси века XIV. Подсчет получался ну очень примерным, но все равно по нему выходило, что в XVI в. на территории Московского государства жили около 1,5 миллионов человек. Из них не более 360 тыс. «военнообязанных», то есть мужчин с 15 до 60 лет. Ясно, что двумя веками раньше их было меньше. И столь же очевидно, что даже при всеобщем ополчении всех поголовно в строй не ставят. Не знаю, на каких основаниях, но все военные историки дружно полагают: больше 15 процентов не мобилизовывали. Значит, в XVI в. не могли выставить более 55 тысяч воинов, а в XIV — даже менее 50 тысяч^{244}.

За корректность этих расчетов не поручусь. А. Н. Кирпичников, к примеру, считает, что народу на Руси в то время было 3–3,5 миллиона^{245}. Зато мобилизационные возможности он оценивал в 5-10 %. Но хочу обратить внимание читателя: все упомянутые авторы исходили из возможностей всей Руси. Но мы же с вами уже выяснили, что речь можно вести только о Московском, Белозерском, Ростовском и Ярославском княжествах. А это хорошо как треть всего населения. А пожалуй, что и меньше будет. Ну ладно, пусть треть. В любом случае, 50 тысяч мы не наберем.

Впрочем, 25 лет назад я сам к 50 тысячам склонялся. Тем более, у Татищева есть в одном месте цифра 60 тысяч. К тому же тогда я не видел оригиналов немецких хроник, а в какой-то работе нашел, что в них говорится о 40 тысячах убитых русских. Поскольку и Татищев указывал ту же цифру (и считал, что это две трети всего войска), я и склонялся к 50–60 тысячам. Теперь ясно, что цифра эта преувеличена. Ведь немецкий источник явно говорит о 40 тысячах убитых с обеих сторон.

Что касается ордынцев, то их было, скорее всего, примерно столько же, сколько русских. Я уже указывал, что кроме не знающего удержу полету своей фантазии Сказания ни один русский источник не говорит о значительном численном превосходстве Мамая. Косвенно мы можем сослаться на то, что Тохтамыш в 1384 г. в поход на Тебриз (а это было начало его борьбы с Тимуром) отправил около 90 тысяч воинов. А ведь он владел к этому времени всей Ордой. Значительного количества наемников Мамаю, как мы видели, тоже было взять неоткуда. Кстати, хан Узбек, собираясь в поход на Венгрию, собрал в западной части Орды 40 тысяч. Все это заставляет предположить, что и Мамай имел не больше, а скорее даже меньше.

Вот и получается, что при самом большом желании мы не сможем насчитать для Куликовской битвы более восьмидесяти тысяч в сумме, из которых, по немецким данным, половина полегла. Вполне реальная картина. Если сравнить с другими крупными битвами тех времен, то Куликовская все равно и по масштабам впечатляет, и по кровопролитию. Ведь в битве на Косовом поле в 1389 г. сошлась 41 тысяча человек. А ситуации очень похожи. С одной стороны — тюрки, с другой — славяне, и тоже речь идет о завоевании страны. Под Грюнвальдом сражалось побольше, около 60 тысяч. Все это очень похоже.

Правда, есть люди, которые численность сражавшихся на Куликовом поле еще больше снижают. Это… работники Верхне-Донской археологической экспедиции Государственного исторического музея, которая с 1995 г. старательно копает в междуречье Непрядвы и Смолки, на нечаевском «Куликовом поле». «В советское время думали, что это было народное ополчение, — заявил в одном из интервью руководитель отряда Олег Двуреченский. — Сейчас мы считаем, что сражались профессионалы — от пяти до десяти тысяч как с той, так и с другой стороны, конники. В московском войске были в основном княжьи служилые люди и городовые полки».

И знаете, почему они к такому выводу пришли? «Версию о пешем сражении опровергает, прежде всего, количество находок. После пехотного боя осколки колющего и режущего оружия лежат скоплениями, всегда больше целых артефактов. А после конных сшибок — как раз очень много разбросанных осколков», — утверждает Двуреченский. А находок-то у экспедиции мало, по несколько вещей в год (всего же было проведено с десяток сезонов). К тому же осколок топора или втулку копья можно датировать хорошо как с точностью до века. Вот и возникает потребность обосновать: почему же на месте легендарного сражения ничего выкопать не удается? «Да просто было оно маленькое-маленькое», — скромничают археологи. Так, тысяч пятнадцать народа сошлось, понаскакивало друг на друга, и разъехалось. «Три часа непрерывно рубиться невозможно, — поясняет в том же интервью начальник экспедиции Михаил Гоняный. — Пятнадцать минут — нормальная продолжительность схватки. Скорее всего, было так: слетались сто на сто или пятьдесят на пятьдесят всадников, рубились, кто-то падал, и разъезжались, на смену им выезжали другие».

Ну, поскольку у нас есть сомнения относительно того, где было сражение, мы оставим выводы по поводу быстрой схватки конных сотен на совести ее авторов. Будем пока все же придерживаться точки зрения, что было на Куликовом поле побольше, и что это был все-таки не набег, а вполне полноценный военный поход.

Дороги, которые мы выбираем

Выяснив примерно, сколько сил могли выставить стороны, посмотрим теперь, куда же они направились. И увидим, что здесь все очень не очевидно. Есть несколько вариантов. Хотя все они в конечном итоге сводятся к тому, что через нынешнее Куликово поле никто не шел.

По Муравской по дороге

Начнем с Мамая, поскольку он был вроде бы инициатором. Традиционно считается, что татары на Русь приходили двумя маршрутами — так называемыми Ногайским и Муравским шляхами. Первым-де шел на Русь Батый: из Заволжья через реку Воронеж, Рясское поле, Рязань и Коломну. Второй — от Перекопа вдоль верховьев правых притоков Северского Донца на Ливны, Тулу и Серпухов. Им преимущественно пользовались в более поздние времена для набегов на Московское государство крымские татары.

Это, конечно, представление упрощенное. Чтобы сказать, каким путем шли татары на Русь, нужно сперва ответить на вопрос: какие татары и на какую Русь? Понятно, что на нижегородские земли был с Поволжья свой путь, и Араб-шах, к примеру, на Нижний Новогород не через Воронеж шел. Да и Мамаевы татары (если это они на самом деле разгромили русских на Пьяне) добирались явно иной дорогой. И с юга можно было добираться еще Изюмским шляхом (хотя это просто скорее раздвоение Муравского) и Кальмиюсской дорогой. Вторая вела к Азову в районе впадения в него Миуса. Впрочем, в итоге она все равно вливалась в Муравский шлях у Ливен. Судя по всему, тамошняя переправа через Сосну была единственно подходящей для прохождения приличного войска.

Так вот, куда же шел Мамай? Если верить Сказанию, получается, что он двигался от Волги Ногайской дорогой на Воронеж. Тогда дальше следовало ожидать, что татары двинутся через Рясск на Рязань и Коломну. Тем более, если Олег Рязанский с ними в союзе и, больше того, как раз на захват москвичами Коломны и жалуется Мамаю, когда перечисляет обиды, нанесенные ему Дмитрием.

И Дмитрий ожидает его там увидеть. Не зря же он назначает местом сбора войска Коломну. Но вдруг… татары оказываются на правом берегу Дона! Для чего отправился туда Мамай? Да, здесь можно было переправиться через Дон. «А от реки от Дону, от перевозу 5 верст, город Воронеж», — пишет «Книга Большому Чертежу»^{246}. Выше, если судить по «Книге Большому Чертежу», удобная переправа есть только у Старого Донкова («А ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод»)^{247}. Но если татары решают перейти Дон, значит, они движутся однозначно не на Коломну. Они идут к Туле и Серпухову.

Можно предположить, что Мамай узнал: Олег Рязанский присоединяться не собирается, а переправы в своей земле порушил. И решил обойти Рязань, чтобы не терять время и не получить нового противника. Тогда переправа через Дон в районе Воронежа вполне объяснима. Дальше татары выходят на Кальмиюсскую дорогу и идут по ней на Ливны, на переправу через Сосну («А на усть реки Чернавы, на Сосне, брод: Кальмиюская дорога»)^{248}. И по Муравскому шляху чешут дальше. Это же представляется разумным, если предположить, что они планируют соединиться с Ягайло (вдруг наша версия о том, что он не союзничал с Мамаем, ложная?).

Но… если верить летописцам, Мамай после переправы через Дон двинулся вдоль его правого берега на север. Что ему там-то делать, в этой глуши? Через Мечу вдоль Дона имеет смысл идти, если ты решил переправиться через Дон у Донкова и оказаться в рязанских землях. Но Мамай мог туда попасть еще из Воронежа! Зачем же дважды переходить одну и ту же реку?

Ну, можно, конечно, еще перейти Сосну не у Ливен, а ниже Ельца, потом перебраться через Мечу и оттуда отправиться к Муравскому шляху по т. н. Дрысенской дороге. Но зачем устраивать себе лишние проблемы, если в районе Ливен целых три брода на небольшом протяжении Сосны («А река Сосна вытекла от верху реки Оки за 15 верст; а в нее пал колодезь Луковец с Нагаискои стороны; а на усть Луковца татарской перелаз — брод в Русь… А ниже Луковца пала в Сосну речка Хвощна, от Ливен верст с пол-30; а на устье Хвоншы брод на Сосне, ходят татаровя в Русь… а ниже Трудов на Сосне Кирпичной брод, выше города Ливен версты с З»)^{249}? А ниже Ельца река, конечно, течет в невысоких берегах, однако та же «Книга Большому Чертежу» бродов там не указывает. И о необходимости высылать туда стражу не говорит. Между тем как о перевозах у Ливен сказано: «На броду, на Сосне, усть Луковца стоят сторожи изо Мценска да с Орла… А на усть Хвощны, на Сосне, татарской перелаз брод Хвощенскои, ходят в тот брод татаровя в Русь, а на том броду с Ливен сторожа от Ливен верст 20 и больши»^{250}.

Так что маневр Мамая представляется финтом совершенно непонятным. Но самое фантастическое, что его визави совершает еще более немыслимый марш-бросок.

«Пьяная дорога» Дмитрия Донского

Напомним: сначала Дмитрий идет к Коломне. Логично — сторожить Мамая со стороны Рязани. Но потом он почему-то отправляется к устью Лопасни. Что его понесло на 60 километров в сторону? Получил сведения о том, что противник собирается другой дорогой идти? Но летописные источники ничего об этом не говорят. Наоборот, по их уверению, это у устья Лопасни Дмитрий останавливается в ожидании сведений от посланной вперед стражи. Которую, кстати, он, если верить Сказанию, отправляет на Тихую Сосну, то есть значительно южнее Воронежа. Кого они там собираются сторожить? Тогда нужно предположить, что, отправляя стражу, Дмитрий уже знает: Мамай идет с юга правым берегом Дона. Кстати, дозор этот он на Сосну как посылает, через Рязанскую землю? А не боится, что Олеговы молодцы могут их где-нибудь перехватить и закопать? Или все-таки, как я и предполагаю, в это время существует путь на юг, минующий рязанские земли? Тот самый, через Тулу и Ливны, не принадлежащие никакому русскому княжеству.

Но если на запад Дмитрия гонит не сообщение о перемене противником дислокации, то что? Ну, честное слово, насчет попытки оттеснить Ягайло — несерьезно как-то! Ну, хорошо, решил попугать. Тогда почему только до Лопасни? От нее до литовской границы еще ой-ой-ой сколько! Или они с Ягайлой договорились: «Ты только движение мне навстречу обозначь, я сразу и испугаюсь. Так Мамая и проведем»?

А кстати, действительно, почему это москвичи только до Лопасни сдвинулись? Почему не до Серпухова, где была всем известная переправа через Оку? А вот была ли она у устья Лопасни, я что-то нигде указаний не нашел. Если учесть, что рязанцы в 1353 г. налетом городок Лопасня на правом берегу Оки у москвичей отобрали, а вот так называемые «Лопастные места» остались за Москвой (в своей духовной грамоте великий московский князь Иван Иванович (отец Дмитрия) писал: «А что ся мне достали места Рязанские на сей стороне Оки и с тых мест дал есмь князю Володимеру в Лопастные места, новый городок на усть Поротли…»)^{251}. Можно подумать, что там с перевозом были проблемы: с берега на берег так уж быстро не попадешь. И еще: московское войско, надо так понимать, переправлялось через Оку на виду у рязанской крепости Лопасня, а рязанцы молчали? И москвичи, в свою очередь, не предприняли попытку отобрать городок? Ох, что-то мне плохо в это верится!

Нет, господа хорошие: если Дмитрий потратил пару дней на движение на запад (да еще и сколько-то времени простоял на месте, поджидая сведений от дозоров), ему был весь резон пройти еще столько же, чтобы оказаться у двоюродного брата в Серпухове. Тем более, все равно Владимир Андреевич ему остатнее войско собирал, и только у Лопасни догнал главные силы. У Серпухова это сделать было бы логичнее. И переправа тут есть, и рязанские земли минуешь, и по хорошо известной дороге идешь. По той, по которой, возможно, и враг твой движется.

Кстати, еще о дорогах. Не нужно думать, что если Дмитрий не на «кадиллаке» ехал, то его войску дорога была не нужна. Между Окой и Упой простирались леса. А тогда это еще те леса! Где попало по ним не побродишь! Это как раз полоса между брянскими и мещерскими лесами. Да и речек и болот тут хватало. А речушка может быть и маленькой, и мелкой, но если оба берега сильно заболочены, фиг ты тут войско проведешь!

Ну, ладно, допустим, что по какой-то неведомой нам причине Дмитрий Иванович решил все же переправиться у устья Лопасни. И на Муравский шлях он выходить не захотел. Ну дык и ступай себе на юг в междуречье Дона и Упы! Гляньте на карту татарских дорог. Видите: московскому войску совершенно нет необходимости выбираться на левый берег Днепра. Прекрасно можно двигаться вдоль правого.

Но нет же! Если верить летописцам, Дмитрия теперь зачем-то несет на юго-восток, поглубже в рязанские земли. На тот берег Дона, где Мамая вроде бы давно уже нет. Идет он туда, не иначе, только за одним: чтобы продемонстрировать еще раз, что он умеет переправлять войско через водные преграды. Вот Оку перешел, а теперь и сам Дон! Зря старался — Дон-то в верховьях не смотрится. Гляньте на фотографию.

Есть тут чего старательно переходить? Ока у Лопасни, честно говоря, посолиднее выглядит.

А ведь, если верить летописцам, долго спорили-решали: переходить или нет? И решили переправиться, чтобы у народа не было желания с поля боя сбежать. Ага, такая речушка здорово удержит беглеца. Особенно если всадника с конем. И, кстати, так защитит от нападения с тыла, если вдруг литовцы или рязанцы подойдут?! Или если татары, вместо того, чтобы тупо ломиться напролом, перекинут часть сил на левый берег Дона и потом ударят через броды? Они, кстати, так бы и сделали. Ведь всадник с конем в этих местах Дон бы переплыл в любом месте. Вся-то масса Орды, конечно, этого не сделает, но послать отряд в тыл противнику — святое дело! А ведь историки любят такое объяснение переправе через Дон давать: русские хотели от атаки сзади защититься.

В общем, два великих полководца так долго пытались своими перестроениями запутать друг друга, что запутали историков. Что-то это мне напоминает… По-моему, из «Фанфана-Тюльпана». Там тоже два полководца, думая, что обманывают противника, развернули войска спиной друг к другу. Но это же комедия!

Посмотрите, как выглядит предположительный путь Мамая и Дмитрия на карте, составленной Ю. К. Бегуновым для его старой статьи. Маршруты эти напоминают шатание пьяного. Особенно бессмысленным выглядит путь татар.

1 — путь войск Дмитрия Донского; 2 — путь войск Мамая; 3 — путь войск Ягайло

Остается признать, что все эти маневры — не более чем расшалившаяся фантазия поколений интерпретаторов событий 1380 г., начиная по крайней мере с авторов (их явно было много, каждый сочинял, как бог на душу положит) Сказания о Мамаевом побоище. На деле есть только две возможности: либо и Мамай, и Дмитрий двигались Муравским шляхом, либо… двигался Дмитрий. Он не оборонялся, а нападал, и отправился глубоко на юг. Для того и купцов-сурожан взял в провожатые. Обращаю внимание — сурожан! То есть людей, знающих Муравский шлях, дорогу в Крым. И битва произошла где-то гораздо южнее Непрядвы.

Есть еще, надо признать, и третья возможность: солгали авторы Летописной повести, и Дмитрий ни к какой Лопасне не ходил. А переправился он у Коломны. Автор варианта «Ноль» Основной редакции Сказания о Мамаевом побоище, кстати говоря, так и решил. У него Дмитрий как у коломенского епископа благословился, так через реку и переправился. А дальше — через Старую Рязань, Проню, Рясское поле — к старому Донкову, к месту переправы через Дон, куда Мамай должен был прийти, если шел с Крыма и стремился оказаться в рязанских землях.

С какой скоростью идет пешее войско?

Может быть, нам что-то даст сопоставление времени и пройденного за него расстояния? Попробуем.

Тут мы сразу оказываемся в тяжелом положении. Начать с того, что нам не известно даже, когда Дмитрий получил сообщение о намерении Мамая идти в поход. В большинстве источников просто указывается, что было это в августе. Но когда «в августе»? Краткая летописная повесть совершенно никак это не уточняет. Пространная говорит только о том, что 20 августа Дмитрий с войсками вышел из Коломны. А вот Сказание и тут оригинальничает. По нему, московский князь назначает первую дату сбора русских войск: на мясопуст перед постом Святой Богородицы. А Успенский пост длится с 1 по 15 августа. Чтобы собрать перед ним войско, Дмитрию нужно было отдать приказ еще в июле.

Датой же выхода русских войск из Москвы Сказание называет 27 августа. А на следующий день русские, если верить ему, оказываются уже в Коломне, пройдя 90 километров. Ну, при такой скорости передвижения на марше можно, конечно, и после боя врага 50 километров от Непрядвы до Мечи преследовать, чего уж там!

Да только вот беда: в Сказании сообщается, что «приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника», когда князь решил выступить из столицы. А в 1380 г. 27 августа приходилось на понедельник. А относительно прихода в Коломну говорится, что произошло это «в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина». День же этот, как я уже указывал, в православном календаре — 28 августа. То есть, если верить автору Сказания, то после 27 августа, четверга, сразу наступило 28-е, суббота!

Как известно, вариантов Сказания масса. Но все они отличаются своим своеобразием в обращении с датами. Есть, к примеру, так называемый Пражский список. Относится он к Печатному варианту Основной редакции первой половины XVII в. Но при этом нужно помнить, что сам Печатный вариант — это как раз тот, который опубликован первым. А Г. Н. Моисеева, к примеру, считала, что Пражский список лучше передает изначальный текст памятника, чем тот, по которому Сказание было опубликовано в 1829 г.^{252}

Так вот, в нем выход из Москвы датирован 22 августа, четвергом, днем святых Агафоника и Ауппа, а приход а Коломну — 28 августа, средой. То есть между ними прошло шесть дней, и по числам и дням недели все соответствует. Пятого сентября, в четверг, в день памяти св. Захарии и князя Глеба, захваченный стражей «язык» сообщает Дмитрию, что Мамай стоит на Кузьминой гати. Наконец, последнее известие, полученное русскими о местоположении противника от стражи Семена Мелика, примчавшейся к своим, будучи преследуемой татарами, гласит, что Мамай стоит на Гусином броду, в ночи хода от Куликова поля. И происходит это в субботу (стало быть, 7 сентября), в 7 часов дня. Таким образом, сражение, по версии Пражского списка, состоялось в воскресенье. И все числа совпадают с днями недели. Только… для 1381 г.! Как вам такая версия: Мамаево побоище было годом позже, чем мы привыкли считать? Правда, непонятно, по какой эре это сообщение датировано, поскольку перед началом рассказа в документе стоит 6887 г.! Ну, ничего, Основаная редакция Сказания днем битвы считает пятницу. А на этот день недели 8 сентября вообще выпадало невесть когда!

В общем, относительно времени выступления войска из Москвы мы на деле не знаем ничего. Значительно более надежным выглядит сообщение Пространной повести о времени выхода из Коломны — 20 августа. Хотя бы потому, что там же названа дата начала переправы через Оку у Лопасни: 25 августа. Точнее, сказано: «за неделю до Семенова дня». Но это как раз 25-е и есть. А между Коломной и устьем Лопасни по реке — около 100 километров. Река петляет, так что по суше, вероятно, получалось меньше, километров 60–70. Если учесть, что ямские станции на Руси располагались друг от друга километрах в пятидесяти-семидесяти, а войско, в котором есть пешие и обоз, будет двигаться медленнее, можно предположить: оно потратит на дорогу до Лопасни более двух суток. По повести получаются все пять, но это не до момента прихода русских на место, а до начала переправы. А ведь, как сообщается, Дмитрий еще стоял и ждал вестей о противнике. И к нему сюда подоспели Владимир Андреевич и воевода Тимофей Васильевич с отставшими. Так что пять дней от выхода из Коломны до переправы через Оку представляются вполне реальными.

От Оки до Дона — километров 200. Если считать, что войска шли не более 30 километров в день (нормальный пеший переход), то через неделю они должны были оказаться у Дона. Оказались позже, 5–6 сентября. Возможно, тридцать — это все же завышенная цифра. Не надо забывать, что не налегке шли, даже если часть доспехов и вооружения можно было на телеги сложить. Получается, что переход составлял километров 20 в день. Тогда как раз к 5 сентября и должны были выйти в район Дона.

Кстати, а куда могло забраться русское войско, если считать, что Дмитрий не проводил никакой всеобщей мобилизации, а взял те дружины и городовые полки, которые можно было собрать быстро, и двинулся с ними на юг? Что мобилизация основных сил могла быть проведена за считаные дни, показывает хотя бы Тверская война. Тринадцатого июля великому тверскому князю Михаилу привезли ярлык на великое княжение, а немногим больше, чем через две недели, 1 августа, коалиционные войска уже перешли границу Твери. Итак, допустим, что Дмитрий получил сообщение в самом начале августа. Стало быть, к Успению Богородицы он мог вполне тронуться в путь. Получается 23–25 дней. С пехотой он мог за это время уйти на 500 километров. Если же шли только те, кого можно было посадить на лошадей (а в глубокий рейд пешцов тащить бессмысленно), то русские вполне могли удалиться от Оки и на всю тысячу. Не помните, сколько там до Нижнего Дона? Нынче по шоссе от Москвы до Ростова на Дону — чуть более 1000 километров. А по «Книге Большому Чертежу», от Царева города (район Изюма на Северском Донце) до Москвы получается 710 верст («от Ливен до Оскола 130 верст, а от Оскола до Волуики 120 верст, а от Волуики 120 верст до Царева города, а от Царева города до Изюмсково перевозу до Донца верст с 8, а Ливны от Тулы 180 верст, а от Тулы до Москвы 160 верст»)^{253}. По Северскому же Донцу от Царева городка до впадения в Дон — около 220 верст. Всего и выходит поменьше тысячи верст, или, с учетом того, что верста в КБЧ равна примерно 1080 см, немногим более 1000 километров. С середины августа Дмитрий, если он на такое дело пехоту брал, то только так, как новгородцы частенько делали: до места боя — на коне, а там сошел на грешную землю и, по примеру отцов и дедов, в пешем строю, — вполне успевает сюда добраться.

Тайны Засадного полка

Отдельная тема — расположение конницы Боброка. Традиционно, начиная с Татищева, ее обозначают за левым флангом московского войска. Но так ли это?

Правая, левая где сторона?…

Еще в середине XIX в. известный русский военный историк, генерал от инфантерии Н. С. Голицын, помещал Засадный полк справа, основываясь на строчках из того варианта «Задонщины», который хранится в Государственном историческом музее под № 3045: «И нукнув князь Володимер Андреевич с правыя рукы на поганого Мамая». Как мы помним, это второй по времени написания из имеющихся в распоряжении историков списков произведения. И первый, в котором есть интересующее нас место, Кирилло-Белозерский список, до этого события не доведен. Список № 3045 составлен, по оценкам исследователей, в начале XVI в., а то и в конце предыдущего. То есть, очевидно, до появления Сказания о Мамаевом побоище.

В самом Сказании, кстати, ничего о том, где именно стоял полк Владимира и Боброка, не сообщается. Хотя есть одно косвенное свидетельство, что располагался он все же справа. Я на него указывал еще в своей студенческой работе двадцатилетней давности, но до сих пор так и не встречал анализа этих сведений ни в одной научной работе.

В Сказании говорится, что Засадный полк стоит в дубраве («Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены»). За весь рассказ упоминание о дубраве встречается еще только однажды. После боя воины ищут Дмитрия. «Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву… Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова». То есть Дмитрия находят в дубраве по правую руку. Это наводит на размышление. Поскольку поле «велико и чисто», на нем не могло быть много дубрав, и если упоминается о лесе всего дважды, то не об одном и том же ли? Но тогда он располагался именно справа от русских войск! Соответственно, нанесенный оттуда удар Засадного полка приходится по левому флангу мамаевцев.

Между прочим, до появления Сказания вообще ни о каком Засадном полке речи не шло. Летописные повести его не знают. «Задонщина» говорит только о решающей атаке Владимира Серпуховского, но не о том, что он до тех пор он скрывался где-нибудь. Наконец, «Нариман тарихы» («Нарыг тарихы») повествует, что русская конница напала на занятых грабежом ордынцев. При этом там сказано: «…атаковала было барынджарских булгар Сабана Халджи». Но в собственном рассказе Сабана Халджи говорится, что «Халджа атаковал балынцев в составе левого крыла Мамаева войска». Да и «Джагфар тарихы» это подтверждает («В это время левое крыло Мамаева войска, состоящего из 10 тысяч крымцев и 7 тысяч анчийских казаков…»). По совокупности получается, что русская кавалерия напала именно на левый фланг противника, то есть стояла на правом фланге собственных войск.

Потом его переместили на левый фланг. Почему это сделал Татищев, непонятно. Может быть, потому, что классика военного дела требовала (со времен Эпаминонда, то есть Древней Греции) ставить резерв слева? Но для греков-то это было логично. Пеший воин в фаланге в левой руке держит щит, а в правой — копье. Стало быть, слева он закрыт, а справа открыт. Куда бить нужно? А если он развернется, чтобы прикрыть себя, то разрушит строй и откроет соседа. Что и требуется.

Для массы конницы это безразлично. Ведь там каждый крутится, как может. Так что ударный отряд конницы может располагаться, где угодно. Военный историк конца XIX в. Д. Ф. Масловский писал по этому поводу: «Место расположения общего резерва и теперь составляет вопрос особой важности… В решении этого вопроса — половина задачи начальника отряда и в настоящее время, а в эпоху Дмитрия Донского, когда нормальный боевой порядок только и видоизменялся, что расположением резерва, место Засадного полка составляло единственную почти его задачу…»^{254}

Так что мотивы Татищева остаются тайной. А потом все было просто. На поле, которое «нашел» Нечаев, по-другому Засадный полк было и не расположить. Слева были переправы через Дон. Их нужно было прикрывать? К тому же Нечаев прямо указывал, что Зеленая Дубрава (он почему-то решил, что это название, и за ним историки до сих пор продолжают так считать, хотя тексты не дают для этого никаких оснований) расположена в районе села Монастырщина. То есть у самого практически устья Непрядвы.

Кстати, о дубраве. Еще упомянутый Д. Ф. Масловский, побывавший на официальном Куликовом поле, чтобы составить себе представление о военных аспектах сражения, писал: «Так как дружина князя Владимира Андреевича состояла исключительно из конницы, которая в лесу действовать не может, а равно и при самом выходе из леса она должна расстроиться, то не правильнее ли считать, что Засадный полк был за рощей, а не в роще»^{255}. Конечно, правильно! Прятать конницу в лесу, откуда она должна выбраться, построиться, и только потом идти в атаку… При таком блестящем тактическом маневре внезапность (главное преимущество атакующего крупного кавалеристского соединения) будет полностью утрачена. Военачальники Мамая сто раз успели бы остановиться, перестроиться и встретить полк Боброка встречной атакой. И неизвестно, чем бы дело закончилось. Насколько я знаю, никто никогда не утверждал, что во встречном бою русские конники превосходили ордынцев.

Другое дело, если готовый к атаке полк обрушивается на врага сразу же, как только тот минует его расположение. Но при этом стоять он должен максимум за каким-нибудь холмом. Причем желательно, чтобы холм этот можно было обогнуть. Так и укрыт будешь, и атаковать можно без задержки. Можно еще спрятаться за рощей — не очень большой, чтобы ее хватило загородить скопление конницы от посторонних глаз, но и объехать было бы недолго.

Скорее всего, прав Масловский: Засадный полк так и стоял — за дубравой. Если, конечно, он вообще был. Напомню: до «Сказания о Мамаевом побоище» источники о нем не знают.

В Сказании говорится: «Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади». Именно после этого Боброк отдает приказ атаковать. Но раз южный ветер мог дуть в спину воинам Засадного полка, значит, они стояли лицом на север?

И, наконец, есть еще одно сообщение, касающееся Засадного полка, которое исследователи, опиравшиеся в своих реконструкциях на Сказание, игнорировали. А именно: «И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его». Это место отмечал Д. И. Иловайский, а следом за ним Д. Ф. Масловский. Потом о нем благополучно, насколько я знаю, надолго позабыли. И вполне понятно, почему. На традиционном «Куликовом поле» и при традиционной схеме построения Засадный полк никак вверх по Дону не отправишь. Русские-то при этом стоят к Дону боком. Потому и пришлось Иловайскому объявлять это место Сказания ошибкой.

Булгарские летописи, как мы помним, здесь ничем помочь не могут. Хотя в них русская конница явно находится севернее своей пехоты, но все равно трудно говорить о том, что ее расположение можно охарактеризовать, как «вверх по Дону». Для того чтобы такое расположение стало возможным, русские должны стоять вдоль Дона.

А был ли Владимир?

И, наконец, был ли в этом полку Владимир Серпуховский? Или засаду возглавлял Боброк? «Нариман тарихы» говорит, что не было Владимира Андреевича, а был только Волынец. Серпуховский же князь в другом месте воевал. Русские летописные повести ничего о роли Владимира не сообщают, но в Новгородской первой летописи и Распространенной летописной повести все же упомянуто, что он был на поле боя. В Кирилло-Белозерском списке «Задонщины» (напоминаю, очевидно, самом старом) говорится о том, что он вел к Дону сторожевые полки. Да еще в заглавии Владимир упомянут. И все. Но это совершенно не противоречит булгарским летописям. Как раз по ним Владимир Серпуховский и попадает на Дон раньше основных русских сил. А на поле битвы вполне может прийти вместе с частями Тохтамыша, подоспевшими в последний момент.

В остальных списках «Задонщины» он уже атакует Мамая, хотя эта атака и не описана как решающая исход битвы. Но… «Задонщина»-то пишется в подражание «Слову о полку Игореве», а Игорь Святославович идет на Дон вместе с братом. Так что возникает вопрос: насколько появление Владимира в качестве более активного участника сражения может быть обусловлено именно необходимостью следовать стилю Слова?

Наконец, Сказание. В нем вроде бы Владимир встречается на каждом шагу, так что у некоторых исследователей даже появляется впечатление, что произведение это было написано в окружении Владимира Андреевича.

Однако если присмотреться (что-то слишком часто мне приходится использовать этот зачин!), окажется, что роль Владимира какая-то пассивная. Ну, на самом деле — он вроде князь, брат Дмитрия, а решение об атаке Засадного полка принимает не он, а Боброк. «Видев же то князь Владимер Андреевичь падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: „Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!“ И рече Дмитрей: „Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть…“» Князю остается только молиться.

Так, может, это отражение того, что в реальности воеводой Засадного полка и был Дмитрий Волынский? А Владимира Серпуховского приплели позже?

И что же мы получаем, если признаем существование Засадного полка и достоверность сведений Сказания? Что русские войска стояли вдоль Дона, спиной к нему. Лишь тогда Засадный полк, отправленный вверх по реке, мог оказаться на правом фланге. Но… в этом случае в пределах традиционного Куликова поля (даже расширенного до пределов от Непрядвы до Мечи) воины Боброка не могли атаковать с юга на север. Чтобы и это было возможно, Дон должен в месте сражения течь с востока на запад. А знаете, где он так делает? В низовьях, после того как отворачивает от Волги к Азовскому морю. Как раз там, где должен был проходить Мамай, если он отступал от нынешнего Волгограда на юго-запад, к своим владениям, как это утверждают булгарские летописи. И где находились будто бы те самые донские казачьи городки, население которых преподнесло Дмитрию иконы, когда он проходил мимо них, направляясь домой после битвы.

Интересно, да? Может, на самом деле Куликовская битва и проходила в тех местах? Тогда дело было так. Для борьбы с Мамаем Тохтамыш (Тохта), законный хан, привлек войска из Великого Владимирского княжества. Части эти отправились воевать примерно в те же края, где когда-то в составе армии Тохты били Ногоя. И преграждали они Мамаю, разбитому на Волге, путь не на Русь, а в его собственный улус, в Таврию и Крым. Стояли на правом берегу Дона, спиной к реке. Это объясняет часть сведений Сказания, казачьей легенды о Донской иконе Божьей Матери и «Нариман тарихы», в традиционной версии представляющиеся нелогичными. Но совершенно не объясняет того, откуда тут взялись Непрядва и Меча. Полазил я по картам тех мест (Нижнего Дона), даже дореволюционным. Но ничего подходящего не нашел. А такая заманчивая выстраивается версия!

Если же полный набор сведений из Сказания не учитывать, получается, что от чего-то нужно отказываться. От чего? От расположения «Засадного полка» (беру в кавычки, так как, как мы видим, неизвестно, был ли он засадным или просто резервом) на правом фланге — трудно. Все-таки, в отличие от всего остального, этот факт подтверждает не только Сказание. А вот дальше… Достоверность известий о расположении полка Боброка вверх по Дону и о его наступлении на север абсолютно одинаковая — все строится на сведениях Сказания. А это, как мы уже могли убедиться, источник достаточно ненадежный. Хотя бы по причине позднего времени создания, наличия значительного числа очевидных ошибок и большой претенциозности. Выбирать же одно из двух недостоверных предположений…

У черта на куличках…

Но, может быть, у нас есть возможность уточнить этот вопрос за счет локализации места битвы? Так, как делали историки, привязавшиеся к нечаевскому Куликову полю. Правда, мы уже видели, что у них результат получился сомнительный: «Засадный полк» пришлось загонять на левый фланг, несмотря на то, что большинство сведений локализует его все же на правом. Но все же…

Посмотрим, что же мы знаем о поле боя. Для начала укажем еще на одно место в том же самом Сказании, которое опровергает «школьную» схему расположения войск. Это знаменитое «гадание Боброка». Ночью перед боем Дмитрий Волынский вывозит будто бы своего тезку Дмитрия Московского в чисто поле между расположением обоих войск и показывает ему приметы. И что же они видят?

«…Став посреди обоих плъков и обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик велми, а по левой же стране, аки горам играющим — гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающее».

Обратили внимание? Непрядва упомянута, когда речь идет о татарах. То есть она находится никак не за спиной русских! К ним-то Дмитрий разворачивается позже, и видит, что там «бысть тихость велика».

Понятно, что «гадание» — сугубо литературный прием. Однако же Непрядву в нем автор почему-то использует при описании расположения татарского стана. Кроме того, в некоторых вариантах Сказания «трупия же мертвых обапол реки Непрядни, идеже была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых». Традиционно считается, правда, что это удар «Засадного полка» загнал в Непрядву прорвавшихся татар. Но такая версия — именно версия, не подкрепленная свидетельствами документов. Так что вполне возможен и другой вариант: Непрядва была в тылу у татар, и их туда загнали, уже разбив и преследуя. Либо они стояли к реке левым флангом, и их трупы по обоим берегам реки — последствие удара «Засадного полка» не в тыл, а в лоб левому флангу Мамаева войска. В любом случае, местоположение русского войска с Непрядвой в источниках никак не связывается. Это про поле говорится, что оно было у устья Непрядвы, а не про позиции москвичей.

Где располагалось Куликово поле?

Что же касается самого поля, то под этим наименованием раньше фигурировало значительно большее пространство. К примеру: «Куликово поле, урочище, Тульской губернии, в Епифанском уезде, простирающееся от вершины рек Упы и Зуши к востоку даже до Дона и вмещающее в себя, кроме оных рек, множество других рек, вершины и все течение реки Непрядвы, со впадающими в нее речками»^{256}. Можно представить, что автор словаря опирался на упоминавшуюся выше «Книгу Большому Чертежу», словесное описание не дошедшей до нас карты России, составленной в 1627 г. в Разрядном приказе по распоряжению государя Михаила Федоровича. Причем карта эта опиралась на более старую. И интересовали ее составителей именно те сведения, которые связаны «с обороной юга от татар и с организацией сторожевой и станичной службы»^{257}. Поэтому, составлял он в первую очередь список «теми тремя дорогами рекам и колодезям, и на реках татарские перевозы и перелазы, которыми татаровя приходят на Русь»^{258}. Речь идет о Муравской, Изюмской и Калмиюсской дорогах.

Так вот, там говорится: «А Тула город каменной, стоит на реке на Упе, на левом берегу, а Упа река вытекла от Куликова поля с Муравского шляху»^{259}. В другом же списке перед словами «от Куликова поля» стоит «из Волово озера от верху речки Непрядвы, и реки Мечи, и реки Соловы, и Плавы от дороги»^{260}.

Читаем дальше. «А ниже Березуя версты с 4 с правые стороны пала речка Иста в Оку, а вытекла из Куликова поля от Пловы… А ниже Соловы верст с 6 и больше пала в Упу река Плова; а река Солова и река Плова вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля от Муравского шляху»^{261}.

То есть надо так понимать, что истоки Упы, так же как ее притоков Плавы и Соловы, и правого притока Оки — Исты, находятся в пределах Куликова поля. И там же расположены истоки реки Мечи.

Кроме этого, в книге сказано: «А ниже Мценска пала в Зушу речка Снежеть, а вытекла речка Снежеть из Куликова поля, из под Новосильские дороги, что лежит дорога с Ливен и из Новосили на старую Кропивну»^{262}. От истоков Снежеди же до истоков Мечи километров пятьдесят. А от Дона — все 120 км.

Кстати, я не ошибся, написав название реки через «д», а не «т». Тут классный пример того, как названия по карте кочуют. Потому что есть на нынешней карте и река Снежеть, через «т», как в книге, но впадает она в Десну. А река Снежедь через «д» в «Книге Большому Чертежу» тоже упоминается. Только там как раз она впадает в Десну («Карачев на реке на Снежеде. Снежедь под Брянском в Десну, от Карачева 60 верст»)^{263}. Просто за неполные четыре века две реки поменялись буквами в своих именах. А теперь представьте: находит современный исследователь сообщение о некоем событии, произошедшем на реке Снежедь, и доблестно начинает встраивать его в историю Рязанской земли. А оно-то было в Брянской! Ну, хорошо, тут «Книга Большому Чертежу» сохранилась. А если бы нет? Может, у нас и с Куликовым полем ничего не получается, потому что Непрядва и Меча на самом деле — не те?

Про Непрядву, кстати, «Книга Большому Чертежу» не говорит, что она расположена в пределах Куликова поля. Только в описании Дона говорится, что «ниже Епифани, с правые стороны верст с 5, пала речка Непрядва от Муравского шляху»^{264}. Правда, с тех же времен есть другие документы, в которых Непрядва с Куликовым полем связана. К примеру, в Писцовой книге Епифанского уезда 1627–1630 гг. написано: «В Себинском стану на Куликовом поле порозжие земли, что бывали в поместьях. Гавриловское поместье Вавилова жеребей пустоши Дикого поля на речке на Непрядве и на речке Буйце…»^{265}. В Межевой книге за те же годы: «Межа Куликову полю епифанцов разных помещиков и порозжих земель з диким полем»^{266}. Разграничивали земли князь Роман Болховский и подьячий Василий Бурцев. Межу они провели так: от верховьев ручьев (не указано, каких) к Непрядве, потом на другой берег реки, вверх по течению, назад, на левый берег и до реки Деготенки. Все, что справа, отводилось помещикам Шевыревской слободы, слева же оставались «дикое поле и дубравы государевы»^{267}.

В Писцовой книге за 1669 г. указаны границы создаваемого Богородицкого уезда: «Межа же города Богородицкого Куликову полю от первого урочища, от двух колодезей, что вышли из частого березника и впали в реку Непрядву. И от тех колодезей вниз рекою Непрядвою до реки Дону, а от устья реки Непрядвы вниз рекою Доном до лощины, что пониже Татинова броду и вверх лощиною на дуб, на нем грань. А с того дубу вверх по Куликову полю через Татинскую дорогу на березу, на ней грань. А с тое березу прямо на сухой осиновый колок. А с осинового колка через большую Татинскую дорогу и через речку Смолкою прямо лощиною межа дву верхов дуб кривой, на нем грань. А с того дуба через отвершок по Куликову полю березу, на ней грань, до орлово гнездо. А с тое березы подле Донковской дороги, что ездят с Буйца в Донков, на дуб развиловский, на нем грань»^{268}.

Это восточная граница. Причем начинается она, как мы видим, все же на левом берегу Непрядвы. И на юг идет по крайней мере до Смолки. На западе же граница уезда идет с реки Упы через верховье реки Мечи, Рогачевую дуброву, Суходол (Сухие Плоты) к верховьям реки Ситки (правый приток Непрядвы) и дальше — к Смолке. Таким образом, граница Богородицкого уезда практически совпадает с границами Куликова поля.

Наконец, в послушной грамоте Алексея Михайловича Тульскому Предтеченскому монастырю от 23 апреля 1675 г. говорится: «В Епифанский уезд в пустошь Дикое поле промеж Епифанского и Ефремовского уездов, что в Куликовых полях за речкою Непрядвою по обе стороны речки Ситенки»^{269}.

Южную границу еще можно уточнить. В этом помогают рукописные карты. На карте Епифанского уезда второй половины XVIII в. надпись «Куликово поле начинается у правого берега р. Сукромны, впадающей в Дон в 15 км выше устья Непрядвы, идет почти параллельно течению Дона и заканчивается за р. Рыхоткой, покрывая расстояние примерно 40 км»^{270}. На карте Донковского уезда примерно того же времени «к югу от р. Рыхотки имеется циркульная надпись: „Часть поля Куликова“»^{271}. Наконец, атлас Тульского наместничества 1727 г. указывает: «В здешнем уезде находится и известное по истории Куликово поле между реками Доном и Непрядвою в пятнадцати верстах от города; оно в окружности имеет около пятидесяти верст»^{272}.

Так что, как бы там ни было, а Куликово поле как минимум до начала XIX в. (словарь Щекатова — 1804 г.) обозначает обширное пространство, тянущееся более чем на 100 км с запада на восток и примерно на 40 км с севера на юг. То есть от Дона до Муравского шляха и от левобережья Непрядвы как минимум до Рыхотки, а то и до Мечи. Место битвы может быть в любой его точке.

Еще раз о Муравском шляхе

В свете этого наиболее реальной представляется следующая версия. Мамай двигался традиционным путем — тем, что назывался потом Муравским шляхом, и которым крымские татары еще не один век ходили на Русь. Для человека, владевшего в тот момент только Крымом и Причерноморьем, маршрут совершенно естественный.

А шлях этот вел, как указано в «Книге Большому Чертежу», мимо верховьев Красивой Мечи, в междуречье Упы и Соловы, и к переправе через Упу в районе Дедилова («А дорога Муравскои шлях лежит мимо Тулы, через засеку, в Щегловы ворота. И лазят татаровя выше Тулы верст с 8 реку Шат, а перелезши Шат и речку Шиварань, лазят реку Упу в Костомаров брод против Дедилова, от Тулы 20 верст»)^{273}. Кстати, в конце XVI в. русские в тех краях стражу держали постоянную. Вот что написано в «Государевой грамоте в Темников князю Еникееву о посылке сторожей на польскии сторожи и запись о посылке таких же грамот воеводам украинных городов, с приложением росписей сторожам»:

«8-я сторожа у Волово озера, а сторожем на ней стояти из Дедилова четырем человеком, а беречи им до верх Непряды на большую дорогу, которою дорогою царевич приходил до тех мест до коих мест пригоже, в которых местах присмотрят»^{274}. Волово озеро, как мы помним — это истоки Упы, которые располагаются как раз между истоками Мечи и Непрядвы. И, как видим, именно здесь ходили позже крымцы.

Место у Волово вообще очень удобно, чтобы именно здесь держать оборону, раз уж русские войска зашли южнее Оки. Ведь именно здесь истоки рек, текущих на восток и запад, находятся на минимальном расстоянии друг от друга. То есть Муравский шлях стиснут между Упой, с одной стороны, и Мечей и Непрядвой — с другой. Через долины же этих рек конницу особенно не погоняешь — они же лесом поросши были.

Первым, пожалуй, отметил это тульский краевед Виктор Шавырин. В своей книге «Муравский шлях» он пишет: «Единственная возможность решить вопрос: зачем Мамай забрел в глухой непроходимый угол между Доном и Непрядвой? — ответить, что он туда не заходил. Если так, то битва произошла в месте, которое никак не могла миновать Орда, а именно там, где водораздел стискивается с запада и с востока истоками Упы и Непрядвы. Т. е. к северу от села Красный холм Воловского района»^{275}.

Правда, он считал, что русские пришли к этому месту по левому берегу Непрядвы. И битва состоялась там, на левобережье. При этом Шавырин считал: московские войска шли западнее шляха, для того чтобы не столкнуться с передовыми отрядами Мамая. На деле нашим тоже по буеракам было особенно-то не пошататься, если их было много. Там же еще и обоз есть, возы, которым тем более через заболоченные и заросшие лощины и долины речек не пройти.

Так не заняли ли русские войска позицию восточнее Муравского шляха, уже пройдя Волово? Тем более, это позволяло им прикрыть сразу и вторую дорогу, ведущую через Куликово поле, так называемую Дрысенскую. Предполагают, что она соединяла Ногайский и Муравский шляхи. Как мы помним, первым пользовались в основном татары, идущие с Волги, вторым — крымцы. Но в принципе никто им не мешал перекочевывать с одной на другую. И Дрысенскую дорогу (и идущую тут же Турмышевскую) русские в XVI в. тоже охраняли:

«11-я сторожа на Мечи у Турмышскаго броду; а сторожем на ней быти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, по два человека из города; а беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст;

12-я сторожа на той же Мечи меж Зеленкова и Семенцова броду на пятнадцати верстах; а сторожем на ней стояти из Донкова, да из Епифани, да из Дедилова шти человеком, из города по два человека;

13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст; а сторожем на ней стояти из одного Донкова четырем человекам;

14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст; а стояти сторожем из одного Донкова трем человекам»^{276}.

Вот и представьте: русские выходят к Волово и узнают, что Орда — за Мечей. Но куда она пойдет дальше и каким путем? Самое логичное — зайти на Куликово поле в верховьях Мечи и Непрядвы и встать там. Где бы враг ни пошел, всюду его можно перехватить.

Мамай при такой ситуации не мог оставить русских в стороне, потому как это давало им возможность ударить ему в тыл. Он должен был войти в междуречье Непрядвы и Мечи. Причем двигаясь с северо-запада. Тогда-то как раз Непрядва оказывалась слева от ордынцев. Больше того, она могла оказаться и за спиной. Если посмотреть на карту верховьев Упы, Мечи и Непрядвы, нетрудно заметить, что войти на Куликово поле можно только из района Волово. Так что наступающий будет двигаться именно с севера-северо-запада. При этом у русских вполне нашлось бы даже и сегодня, куда конницу запрятать. Взгляните, к примеру, туда, где на карте пос. Куприн.

Там и до сих пор у оврага, образуемого небольшим притоком Непрядвы, лески обозначены. Кстати, как раз на правом фланге русского воинства. Поставь туда конницу, и как прекрасно она ударит в тыл противнику, прорывающемуся в узкий проход между двумя оврагами! При этом много шансов, что заранее противник ее там не обнаружит. Ведь ему туда просто не для чего будет соваться. С той стороны же русских не обойдешь, раз там овраг с речкой. Правда, такая атака будет вестись не в северном направлении, так что требованию «духа южну» версия все равно не удовлетворяет. Да и до Дону далековато.

Зато становится очевидным, почему Дмитрий из Коломны на запад забирался. Для многих исследователей это представлялось загадкой. «Почему Дмитрий отказался от переправы через Оку около Коломны и предпочел совершить кружное движение примерно на 60 километров в сторону от Коломны, вблизи устья Лопасни?» — удивлялся полковник А. А. Строков^{277}. И предполагал (о чем я писал выше, в главе, посвященной разбору источников), что московский князь пытался обойти владения Олега Рязанского. Было время, и я склонялся к этому же объяснению. Тем более что границы Рязанского княжества для той поры точно не определены, и, вполне возможно, Дмитрий земли Олега Ивановича на самом деле обошел.

Но теперь становится ясным, что никаких надуманных объяснений и не требуется. Просто, очевидно, Дмитрий шел перекрывать Муравский шлях, по которому и должен был наступать Мамай.

А что касается местоположения полка Боброка… Ну, это же я просто первую попавшуюся версию выдвинул, которая в глаза бросается. Можно резерв было спрятать и где-нибудь у речки Филипповки, к примеру, не перед, а за правым флангом. Тогда это будет именно резерв, а не засада. Засаду вообще бессмысленно ставить за расположением собственных войск. Это же нужно заранее планировать, что именно здесь враг и прорвет оборону. А если бы он сделал это не на левом, а на правом фланге (при традиционной схеме построения и традиционном месте)? Или Дмитрий проявил высшую полководческую мудрость и специально поставил на левом фланге самые слабые части, чтобы заманить противника? Кстати, даже как-то странно, что никому не пришло на ум объявить московского князя достойным наследником мудрости Ганнибала. Тот, если помните, специально поставил под Каннами слабый центр и сильные фланги, чтобы окружить римлян.

Но никто о полководческом таланте Дмитрия Ивановича как-то не говорит. Видимо, не знали за ним такой «слабости». Да нет, конечно, это был не засадный, а резервный полк. Просто русские сперва перемололи основную массу противника, втянули в бой все его силы, а потом свежая конница атаковала. Это же азы военной тактики!

У Старого Донкова

Сразу скажу: у меня нет стопроцентных доказательств, что битва была именно в верховьях Непрядвы. Думаю, при таком ограниченном наборе источников, который имеется в распоряжении историков, можно найти еще не одно такое место. Я просто указываю на наиболее вероятный вариант, соответствующий максимальному количеству данных.

Есть еще гипотеза А. Ю. Низовского и П. Ю. Черносвитова^{278}, что сражение было в излучине Дона у речки Рыхотки. Основания у этой версии достаточно неплохие. Причем те, которых сами авторы почему-то не указывали. Дело в том, что, по «Книге Большому Чертежу» южнее устья Рыхотки располагался брод через Дон. Вот что там написано: «А по правой стороне Дону ниже Нижних Табалов, пала в Дон речка Рыхоть, от Табалов верст с 5. А с Нагаискои стороны, против Рыхоти, пала в Дон речка Поники; а ниже тех речек на Дону Тараева гора, от старого Донкова 2 версты; а ниже горы на Дону брод. А ниже того 18 верст, с правой стороны, пала в Дон речка Вязовка. А на усть Вязовки, с Крымской стороны, поставлен город новой Донков перенесен с старого места 20 верст»^{279}. Ни про какой брод выше по Дону в описи ничего не говорится. Татинский брод, который обычно считают местом переправы русских, упомянут только в писцовых книгах. Что, кстати, может вполне свидетельствовать: он имел скорее местное значение, и значительных сил через него переправить было нельзя. Старо-Данковское же городище раскопано у нынешнего села Стрешнева. Стало быть, переправившись там, русские войска окажутся как раз в излучине Дона между нынешними селами Бегичево (интересное название, да, это не в честь того Бегича, который бит на Воже?) и Полибино.

Если Мамай шел Турмышской дорогой, то он как раз сюда и должен был выйти. Потому что, если судить по росписи стражей, в междуречье Мечи и Вязовки Дрысенская и Турмышская дороги перекрещивались. Дрысенская пересекала Мечу ближе к Дону, чем Турмышская («беречи им направо от Турмыша до Коня семь верст, а налево до Дрысинского броду шесть верст»). Но уже при переправе через Вязовку ситуация менялась. Роспись указывает: «13-я сторожа на Вязовне повыше Вязовненскаго устья на Дрыченской дороге, от Донкова двадцать верст… 14-я сторожа верх по Вязовне на Турмышевской дороге, от Донкова двенадцать верст». То есть от расположенного в устье Вязовни нового Донкова до Турмышевской дороги на восемь верст ближе, чем до Дрысенской. Похоже на то, что Дрысенская шла с юго-востока на северо-запад (то есть, вероятно, именно соединяла Ногайский шлях с Муравским), а Турмышская вела с юго-запада на северо-восток. Доказательств у меня нет, но логично было бы предположить, что шла она к старому Донкову, к броду.

Кстати, Низовский и Черносвитов считают: на месте нынешнего Данкова тогда был город Чур-Михайлов. Название это всплывает в Сказании, где есть видение некого Фомы Кацыбея, поставленного великим князем на стражу на реке Чуре Михайлове: «Мужь некiй, именемъ Фома Кацыбей… поставленъ бысть стражемъ отъ великого князя на реце на Чюре Михайлове на крепкой страже от Татаръ»^{280}. Есть это же название и в «Задонщине» («У Дона великого стоят татарове поганыи цар Мамай на реце Мечне, межи Чуровым и Михайловым»), но только в Синодальном списке XVII в. И если учесть, что автор списка считал Чур-Михайлов расположенным на Мече, да еще и делил его на два различных объекта, нетрудно предположить тут как раз обратное заимствование из Сказания, причем, совершенно неправильно понятое.

Что город Чур-Михайлов существовал и располагался в районе верхнего Дона, подтверждает «Хождение Пимена в Царьград». Описывая путешествие митрополита (который, как мы помним, самовольно взобрался на это место, а потому, чувствуя себя неуверенно, аж трижды ездил к патриарху), совершенное в 1389 г., неизвестный автор пишет: «В четверток же приидохом к реце к Дону и спустихом суды на реку на Дон. И в вторый день приидохом до Чюр Михайловых, сице бо тамо тако нарицаемо есть место, некогда бо тамо и град был бяше».

Обращаю ваше внимание: город там был. То есть в 1389 г. его уже не существовало. Причем исчез он явно уже приличное время, поскольку автор «путевых заметок» сообщает: город был некогда. То есть, в соответствии с правилами русского языка, неизвестно когда. Если так, ничего удивительного, что авторы Сказания в XVI в. не очень знали, что это такое. И уж тем более этого не знали те, кто еще через век писали Синодальный список «Задонщины». С другой стороны, в конце XVI в. на Вязовке стояла стража. Для автора той поры вполне логично было предположить, что и во времена Дмитрия она располагалась там же.

Местность между Вязовкой и Рыхоткой позволяет расположить резерв за правым флангом, вверх по Дону. Особенно если сдвинуть место расположения войск южнее Полибино. А как раз у этого села, если верить карте, и сегодня есть лесной массив.

Кстати, обращу ваше внимание на еще один момент, связанный с путешествием Пимена. Через восемь лет после Куликовской битвы русский митрополит поплывет вроде бы мимо ее места. И что? Логично бы было предположить, что он остановится здесь и службу отслужит. Но вроде этого не происходит. Лишь только позже, когда караван уже дошел до Чур-Михайлова, «помолились, поцеловали крест, и с радостью и умилением проводили нас епископы, и архимандриты, и игумены, и священники, и иноки, и бояре великого князя Олега Ивановича, поцеловались все святым целованием, и отсюда провожающие возвратились восвояси». При большом желании можно, конечно, считать, что это и есть молитва на поле боя (тогда оно именно у Старого Донкова). Но все же скорее митрополит и его люди просто помолились перед началом путешествия по воде. Тем более они расставались тут с сопроваждающими.

Другие версии

В свое время я предполагал, что сражение шло между реками Смолка и Курца, и русские стояли спиной к Дону. Это как раз там, где расположен Красный холм, на котором будто бы стоял Мамай (хотя, как мы видели, свой Красный холм есть и у Волово).

Я допускал, что Мамай шел по Турмышской дороге к бродам через Дон (тем самым, которыми переправились русские), а Дмитрий поставил свои войска сбоку. С одной стороны, противник не мог их пройти, чтобы не оставлять в тылу. С другой — Дон за спиной придавал русским уверенность, что их не обойдут. Потому что расположение войск невдалеке от бродов порождало опосение, что кто-нибудь ударит в спину.

При расположении русских войск спиной к Дону вполне можно было найти место и для сведений о размещении полка Боброка вверх по Дону. Только с проклятым южным ветром в спину никак не удавалось справиться.

Но при этом оставался не решенным один из самых серьезных вопросов: как ко всему этому привязать Красивую Мечу? Ведь она фигурирует уже в Краткой повести. До этой реки русские преследуют разбитых мамаевцев. Но Меча от традиционного поля боя расположена в полусотне километров. От предлагавшегося мной двадцать лет назад места у Курцы — немногим меньше. Это что же, после трех часов жестокого боя — а даже ранние источники, типа Новгородской первой, говорят о длительном сражении («и бысть брань на долгъ час зело») — русские воины нашли силы еще и на преследование? Ну, они-то, может, и нашли бы, но их кони… По определению академика Рыбакова, день конного пути с использованием сменной лошади («о дву конь») позволял покрыть 70–80 километров. Исходя их этого, определялось расстояние между двумя почтовыми станциями при ямской гоньбе. Так что явно нереально. Почему, думается мне, Татищев и перенес само сражение на Мечу («И бысть тяшчайший бой у реки Мечи»). Все-таки в его времена люди еще понимали, что лошадь — это не автомобиль. Я тоже в ранние годы этого не осознавал. А большинство историков, похоже, так и не научились считать.

Вот от места в верховьях Непрядвы до Мечи (а тем более до ее притоков) как раз недалеко, километров десять — пятнадцать. На такое расстояние преследовать противника после боя еще можно.

Булгарские источники перемещают битву к Мече, располагая поле между Мечей, ее притоком Птанью и Вязовкой. Это решает вопрос о преследовании. И конницу там можно расположить справа (правда, не вверх по Дону), и удар наносить на север. Но чтобы притянуть сюда Непрядву, приходится изобретать историю, что раньше Непрядвой называлась Вязовка. В принципе переименование вполне могло быть. Я же рассказал вам про Снежеть и Снежедь. Но переименование Непрядвы ничем, кроме самих болгарских источников, не подтверждено. Да и там оно, честно говоря, сомнительно. Ведь, как утверждают Бегунов и Нурутдинов, Дмитрий Иванович переименовал Каенсу (Березовую речку) в Нимрад после сражения, когда бывшей речке Нимрад (по-булгарски «Полувода», т. е. река с невкусной водой), расположенной на поле битвы у Мечи, дал имя Перехвал, похоронив там славных русских пехотинцев^{281}. Но в этом нет ровным счетом никакого смысла. Превратить Нимрад в Перехвал — это запросто (хотя у Перехвала смысл-то какой-то насмешливый: перехвалили, мол). Но зачем нужно старое название переносить на новую реку? Чтобы запутать будущих историков?

Тем более, название Непрядва с Нимрадом совершенно несозвучно. И значение — тоже. По этимологическому словарю Макса Фасмера, Непрядва — не прыгающая, не текущая, т. е. медленная река. Происходит от «Непреды, род. п. — дъве от предати „прыгать“, предъ „течение“ (см. пряда?ть, пруд)… Ср. пряду?н „водопад“». Прошу прощение за традиционную замену «ятя» на «е». С «ятем» было бы еще понятнее, так как эта буква вполне могла при произношении в «я» превращаться. К примеру, я уже писал, что Рязань писалась в различных летописях и через «я», и через «ять» (а иногда и через «е»). Так что русское название имеет четкую этимологию, никак не связанную с невкусностью ее воды. Относительно Красивой Мечи — Кызыл Мичи (Красивый Дубняк) можно допустить изменение названия по созвучию. Тем более, нормальной русской этимологии нет. Есть только удмуртское «мечь» — крутой, но что-то я не слышал, чтобы удмурты жили на Дону. А вот относительно Непрядвы нужно признать сведения «Нариман тарихы» крайне сомнительными.

Есть еще версия К. П. Флоренского и В. А. Кучкина о том, что битва проходила на левом берегу Непрядвы^{282}.

Строится она на основании тех документов, в соответствии с которыми тела татарские после сражения лежали по обоим берегам Непрядвы (Лицевой свод Сказания). И на том, что на карте Епифанского уезда в 1785 г. на правобережье Непрядвы аж до Смолки никакого леса нет, а на левом берегу имеется. Вот только Лицевой свод — это XVI в., а карта — XVIII. Так что доказать на их основе что-то относящееся к XIV тяжеленько.

По балкам и дубравам

У всех перечисленных версий, какие бы у них ни были слабости, все же есть очевидное преимущество перед официальной. Они имеют подтверждение в целом ряде источников. Официальная же версия базируется фактически только на одном факте: битва была у устья Непрядвы. Все остальное — чистые домыслы. Причем, используя, к примеру, татищевскую версию построения войск, поздние исследователи «не замечают» его рассказа о том, что битва продолжалась длительное время после атаки «Засадного полка». И что велась она на берегу Мечи.

И все же глянем, что там, на традиционном месте.

Выясняется очень любопытная картина. Стараниями экспедиции (нужно отдать им должное) были проведены подробнейшие исследования почвы и содержащихся в ней органических следов. В результате выяснили, где росли в то время леса, а где их не было.

Начать с того, что, по утверждению Н. А. Хотинского, «изучение… балок Куликова поля показало, что за последние тысячелетия форма их почти не изменилась…»^{283}. Это нужно запомнить. Значит, если мы в настоящее время находим в каком-нибудь месте овраг или долину реки, стало быть, и в интересующее нас время они там были. «Все эти исследования показывают, что рельеф Поля во время битвы был примерно таким же, как и теперь»^{284}. Больше того, в соответствии с теми же исследованиями, «во время сражения глубина балок была ниже 2,5 м от современной дневной поверхности; многие балки были увлажнены и даже заболочены»^{285}.

Далее, А. Л. Александровский составил карту распределения почв в этом месте. Хотинский пишет, что с помошью этой карты можно утверждать: «Куликовская битва могла происходить только на правобережье Непрядвы, где степь преобладала»^{286}. Это тоже важно, поскольку делает совершенно невероятной версию Кучкина относительно сражения на левобережье Непрядвы в ее устье. И ставит под сомнение версию Шавырина. Впрочем, относительно последнего — не факт. Почвенные карты все время печатают только для низовий Непрядвы, хотя, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, сделаны-то они для значительно большей территории.

Теперь посмотрим на карту традиционного Куликова поля времен его максимального облесения.

Что мы видим? На левом берегу лесов много. Но и на правом их тоже достаточно. Главное, поле здесь все изрезано балками. И балки эти все были заросшими лесом. Свободного пространства и тут мало. Причем в традиционном месте, между Смолкой и Нижним Дубиком, — дела совсем плохи. Здесь балки практически смыкаются, оставляя только маленькие проходы, которые в случае чего легко блокируются даже небольшими силами. Относительно приличное место — только в западном углу, у поворота Непрядвы. Или между Смолкой и Курцой. Но все равно, для нормальных боевых действий это очень маленькие пятачки. «Водоразделы… рассечены густой сетью балок, которые скорее всего, были облесены. Поэтому участки водораздела, которые могли служить местом проведения битвы, оказываются небольшими по площади (ширина 2–3 км)», — пишет Александровский^{287}.

1 — леса на склонах балок и речных долин (серые лесные и в отдельных случаях дерново-подзолистые почвы); 2 — водораздельные дубравы (темно-серые лесные почвы, а также проградированные черноземы и темно-серые лесные почвы в комплексе с черноземами перерытыми); 3 — места облесения поймы; 4 — черноземная степь

Те, кто продолжают утверждать, что битва была здесь, заставляют конницу доблестно скакать по балкам. Александровский же, чтобы хоть как-то спасит традиционную версию, вынужден отметить, что «это может служить основанием для корректировки масштабов самой битвы»^{288}. Именно отсюда на самом деле и растут ноги у новой версии господ Гоняного и компании: в сражении участвовали 10–15 тыс. человек. Больше, на самом деле, здесь не разместить. На самом деле и 15 тыс. — тоже. Это явно не поле для боя.

Хочется еще сказать о переправе через Дон, о тех самых Татинских бродах. Обратите внимание: по Дону, и выше, и ниже слияния с Непрядвой, отмечены пойменные леса. К тому же правый берег обеих рек в этом месте высокий, 5–6 метров^{289}. А левый — низкий. Причем в это время климат был более влажный, так что, вполне вероятно, пойма была мокрой. Так что, получается, Дмитрий повел свои войска на низкий и мокрый берег Дона, чтобы после переправлять их через залитую пойму и заставлять карабкаться на косогор. Ну, очень логичное решение!

Интересно, что руководство Верхне-Донской экспедиции само, судя по всему, понимает: ищут они не там. Не зря же М. П. Гоняный в одном из своих интервью сказал: «Куликово поле примыкает к такой уникальной географической территории, как Муравский шлях. Дело в том, что это степной язык, безлесный, заросший ковылем, достаточно ровный, проходящий в верховьях реки Красивая Меча, Плава, Солова, Упа, Осетр, и достигающий практически современного Зарайска. Этот степной клин был очень удобен конному воинству и тем табунам, которые любого кочевника всегда сопровождали. Коня накормить запасами крестьянских хозяйств, когда в табуне тысячи лошадей, невозможно… И Мамай ничего не выдумывал, он шел проторенной дорогой, которая была известна его предкам»^{290}.

Конечно, когда результаты археологических сезонов такие… Гоняный говорит: «Буквально год назад (интервью давалось в 2002 г. — Примеч. авт.) нам повезло. Мы в самом интересном с точки зрения географии и ландшафта месте, на участке между верховьями балки Рыбий Верх и отрогом речки Смолки, где в древности было 400–500 метров безлесной территории, нашли бесспорную находку — железную пластину от пластинчатого доспеха, пластины которого не клепались между собой, а связывались ремнями»^{291}. На следующий год в 13 метрах от этой пластины нашли обрывок кольчуги. И рядом с этими двумя находками — подпружную железную пряжку, которой крепилась упряжь всадника. «Нахождение трех вещей друг от друга в 15 метрах — это, на мой взгляд, реальные свидетельства о том, что мы на месте какого-то военного столкновения… По нашим предположениям, именно на этом самом узком месте и происходили первые сшибки конных воинов. Они налетели друг на друга, стукнулись, и отскочили в стороны. А потом русские, находясь на участке северо-западнее от этого узкого рукава, могли немножко отступить к основной массе войск… Чуть северо-восточнее располагался массив Зеленой Дубравы… В районе Зеленой Дубравы нами обнаружены два бесспорных железных боевых наконечника стрел, в районе Хворостянки обнаружен еще один наконечник, обломок лезвия с саблей и фрагмент лезвия боевого топорика. Это может указывать на то, что сражение происходило и чуть южнее того участка, где мы работали в этом и прошлом году. С другой стороны, сражаться могли и не сплошной беспорядочной массой. Скорее всего, были какие-то локальные схватки»^{292}.

Вот так! Найдут три детали доспехов — и вывод готов! Неважно, что в этом месте испокон веку люди жили. Что сами исследователи обнаружили в этих краях массу следов бывших поселений, в том числе XIII–XIV вв. А позже здесь постоянно происходили столкновения русской стражи с татарами. Раз есть пластина от доспеха — значит, здесь была Куликовская битва!

Вообще-то есть такая прелюбопытнейшая книженция: «Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле». Подготовила ее как раз Верхне-Донская экспедиция. Вышла книжка в 2008 г. Это не что иное, как каталог находок на Куликовом поле за все время работы на нем. Тех, естественно, которые сохранились и их можно пощупать.

Ну так вот: в этом каталоге указано целых… 34 находки, которые можно было бы связать с военными действиями на традиционной территории, то есть в среднем чуть больше одной на сезон!

Так вот, там каждая находка описана. И если мы внимательнее приглядимся, то обнаружим интересные вещи. Во-первых, из 34 находок семь (20–26) относятся к более позднему периоду, XV–XVII вв. Это те, которые обнаружил в 80-х гг. XIX в. Н. И. Троицкий. Они-то явно никакого отношения к Куликовской битве не имеют. А имеют, скорее всего, к вот этой операции:

«О Крымских Татарех. Того же месяца 16 день приходили на Рязанские места многие люди Крымские Ишьмагмет-мурза да Битяк-мурза Адрахманов и иные многие мурзы и пришли к Николе к Заразскому. И великого князя воеводы князь Петр княже Данилов сын Пронского против Крымских людей вышли и с ними ся видели и языки у них поимали. И Крымские люди от того дрогнули, пошли из великого князя Украины вон, воевав Рязанские места. И воеводы великого князя по государьскому велению многих изо многих мест ходили: с Резани князь Семен Иванович Микулинской Пунков, от Николы князь Петр Пронской, с Тулы князь Петр Куракин, с Сенкина перевозу князь Михаило да князь Александро Воротынские, из Серпухова князь Юрий Темкин, и иные многие воеводы за ними ходили до Дону. И дошли сторожи Татарских сторожей и на Куликовом поле, и многих Татарских сторожей великого князя сторожи побили, а иных переимали, а иные поутекали. И весть татарам от тех утеклецов учинилося. И Крымские татарове пошли борзо, и воеводы великого князя дошед до Мечи, а их не сошли, оттоле воротились и пришед к великому князю все Бог дал здравы»^{293}.

Это август 1542 г., то есть середина XVI в. А поскольку среди находок есть кольчуга XVI–XVII вв., предположение об отнесении всего этого комплекса к 1542 г. представляется очень вероятным.

Интересно отметить: из других находок, время бытования которых охватывает и XVI в., один наконечник стрелы (№ 2) обнаружен тоже неподалеку от Монастырщины, наконечник копья (№ 13) — вообще на левом берегу Дона у речки Себинки, место обнаружения еще одного (№ 27) не известно. И лишь наконечник стрелы № 3 найден значительно южнее, у Самохваловки. Так что все эти находки сделаны вне той местности, которую представителши Верхне-Донской экспедиции считают основным местом Куликовского боя. Зато вполне могут быть соотнесены с местом находок изделий XVI в., что делает вероятным отнесение их также к 1542 г.

Впрочем, относительно наконечника с Себинки сами авторы каталога признают, что он скорее похож на гарпун, то есть орудие промысловое^{294}. И встречаются аналогичные наконечники в русских городищах и селищах только с XVI в. Относительно же двух упомянутых наконечников стрел те же авторы пишут, что «для всей территории Московской Руси данный тип начиная с конца XV в. становится доминирующим»^{295}. И выделяют их в отдельную группу находок, не связывая с Куликовской битвой.

Условные обозначения: