• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Судьба золотого запаса Российской империи оказалась тесно связанной с Гражданской войной красных и белых и иностранной военной интервенцией. Брест-Литовский мир, подписанный 3 марта 1918 г. главой большевистской мирной делегации Григорием Сокольниковым, окончательно расколол российское образованное общество на «пораженцев» (большевиков) и «патриотов», причем в лагере последних оказалось как большинство царского кадрового офицерства, так и «леваки» из эсеров и меньшевиков. Характерны признания левой эсерки-террористки Ирины Каховской в «Тюремной тетради», недавно обнаруженной молодым исследователем Ярославом Леонтьевым в одном из московских архивов: «Вообще после Брестского мира я уже была обречена и не здесь, так в другом месте погибла бы…»

В исторической литературе было широко распространено мнение, что за год – между Февральской революцией 1917 г. и мартовским Брестским миром 1918 г. – старая царская армия полностью разложилась и разбежалась по домам. Однако на деле все обстояло не так просто. Действительно, подавляющее большинство насильственно мобилизованных солдат из крестьян либо уже с осени 1917 г. «ударились в бега» – дезертировали, либо после заключения в декабре того же года большевиками военного перемирия с «германцем» законно (с бумагой) «комиссовались» и подались в родные деревни, образовав тот слой из «человеков с ружьем», на который позднее опирались и красные, и белые, и зеленые (батька Махно и другие атаманы).

Иная картина сложилась в офицерском корпусе. За годы Первой мировой войны громадные потери понес младший и средний офицерский состав, и уже с 1915 г. царские власти вынуждены были снять прежние сословные ограничения для приема в военные школы прапорщиков (лейтенантов) и производства в офицеры – брали любого, лишь бы он был «грамотным» (т.е. имел за спиной четыре класса начальной школы). Так к февралю 1917 г. образовалась большая прослойка «офицеров военного времени», которые и стали основной ударной силой февральской «революционной демократии». Однако значительная часть этих штабс-капитанов «военного времени» все же чуралась политики, старалась держать нейтралитет, примыкая к другим «демократам» довоенной формации, также вышедшим из низов.

Типичный пример такого «генерала из крестьян» – один из главных героев этой книги Павел Петрович Петров (1882-1967). Выходец из бедной крестьянской семьи Псковской губернии, он был, как говорят американцы, «self made man» («сам себя сделавший человек»). Рано пристрастившись к чтению, он сразу попал во второй класс сельской земской школы, да потом еще и сам в 11 лет «преподавал» (читал букварь) первоклашкам.

Грамотей в псковской деревне в конце XIX века был редким явлением. И нет ничего удивительного в том, что 12-летнего Пашу Петрова вскоре взяли в волостные писари – переписывать списки призывников, земских налогов, составлять протоколы сельских крестьянских сходов, записывать жалобы и даже… выписывать паспорта и заполнять векселя.

Мальчик на свое жалованье – целых 8 рублей в месяц (корову можно было сторговать за пять!) – содержал всю большую семью своих родителей, хотя мать и отец (вскоре он стал подрабатывать деревенским портным) трудились в поле и на подворье от зари до зари.

Через три года – новое счастье: в 15 лет Пашу берут письмоводителем (секретарем) к земскому начальнику – молодому помещику, «народному заступнику». Здесь уже платили почти состояние – целых 20 рублей в месяц, да на хозяйских харчах, да при своей комнате, да плюс роскошная библиотека, которой хозяин разрешил пользоваться без ограничений. Да еще «образованное» общество – начальник, его жена и ее сестра – все воспитывали мальчика, выправляли ударения в мудреных иностранных словах, учили пользоваться ножом, вилкой и салфеткой, сморкаться в платок, а не через колено. Словом, стал Паша настоящим «барчуком», не чета своим братьям и сестрам.

Понятное дело, в «крестьянство» юношу уже не тянуло, особенно после четырех лет работы у земского начальника и «барской» жизни не на полатях в избе, а в собственной отдельной комнате с кроватью при чистых простынях.

Вначале была мысль податься в учительскую семинарию, но в 1902 г. вышли новые правила для поступления в юнкерское училище (2-3 года обучения), значительно облегчавшие доступ в них «кухаркиным детям». И Павел рискнул: в 1903 г. накопив денег от жалованья, сам поехал в Петербургское юнкерское училище и начал поступать «с улицы». Сдал все экзамены успешно, но не добрал 1/10 балла (по закону Божьему) и… не прошел. Но не сдался, вернулся домой и той же осенью поступил добровольцем (вольноопределяющимся) в Иркутский пехотный полк, дислоцированный в Пскове. Прослужил год, а в 1904 г. вновь (но уже как солдат) был направлен в то же Петербургское юнкерское училище. На сей раз поступил! Проучился успешно два года и 24 марта 1906 г. был выпущен «прапором» (мл. лейтенантом) и причислен к 3-му Финляндскому пехотному полку.

И тянуть бы Павлу Петровичу всю жизнь лямку гарнизонного пехотного офицера, в лучшем случае – до выхода в отставку в чине подполковника, не будь Российская империя к началу XX в. странным конгломератом феодализма и буржуазной демократии. Оказывается, если ты – офицер с головой, не пьешь горькую и не просаживаешь казенную полковую кассу в карты (как в купринском «Выстреле»), то у тебя есть «калитка наверх»: можешь поступить в Академию Генерального штаба.

«По тогдашним временам, – много лет спустя писал П.П. Петров в своих эмигрантских мемуарах – завещании своим трем сыновьям, – попасть в Академию и закончить курс по первому разряду означало не только получить высшее военное образование, но и быть включенным в особый корпус офицеров Генерального штаба, из которого формировалась бо льшая часть высшего командного состава, а иногда делались назначения на высшие административные посты. Одним словом, окончание Академии вводило вас в высшее военное ученое сословие».

Павел Петров преодолел и этот барьер, хотя поступить в Академию ему было очень трудно: пришлось самостоятельно готовиться по двум иностранным языкам – французскому и немецкому.

И вот в 1913 г. за год до начала Первой мировой войны, «Генерального штаба штабс-капитан» Петров Павел Петрович (у которого в формуляре «академика» в графе «сословие» значится «из крестьян Псковской губернии») блестяще заканчивает учебу по первому разряду и направляется на годичную стажировку ротным в пехотную дивизию Виленского (Вильнюсского) военного округа, с тем чтобы уже после окончания стажировки быть «навечно» причисленным к штаб-офицерам Генерального штаба императорской армии.

«Навечно» не вышло. Получив назначение в штаб 2-го корпуса Западной армии в г. Гродно, Петров встретил там войну с германцем. А за ней была еще и Гражданская война с красными…

И Петров не был исключением в царской армии. Теперь, когда стали доступны и широко опубликованы материалы из биографий белых генералов, уже хорошо известно, что и последний начштаба Николая II и один из организаторов Добровольческой армии на Юге России генерал М.В. Алексеев (сын солдата-сверхсрочника), и генерал А.И. Деникин (внук крепостного крестьянина), и генерал Л.Г. Корнилов (сын казака), да и многие-многие другие командиры-белогвардейцы были отнюдь не голубых кровей.

Даже их политический противник премьер-президент А.Ф. Керенский, упрятавший этих «кухаркиных генералов» под арест за участие в корниловском мятеже, спустя десять лет в своих мемуарах признавал: это не были дворцовые «паркетные» генералы «свиты Его Императорского Величества», свои генеральские погоны они заслужили упорным трудом и военным искусством во время Первой мировой войны.

Более того, Корнилов, Деникин, Алексеев, адмирал Колчак, как и более молодое поколение «Генерального штаба обер-офицеров» (Каппель, Петров и др.), вопреки тому, о чем много десятилетий писали советские историки Гражданской войны, вовсе не были заскорузлыми монархистами. Характерна здесь позиция кандидата в «военные диктаторы» Лавра Корнилова: он категорически отказался стать орудием монархистов (свергнув Керенского, провозгласить одного из убийц Распутина вел. кн. Дмитрия Павловича новым царем), заявив: «Нам нужно довести страну до Учредительного собрания, а там пусть делают, что хотят, – я устраняюсь…»

Более того, сам Деникин не принял в свою Добрармию ни одного отпрыска Дома Романовых, а Алексеев сыграл решающую роль в принуждении Николая II к отречению от престола.

Причем все упомянутые генералы проделали тот же путь, что и Петров, только раньше, и на первом этапе назревания и начала Гражданской войны (июль 1917 г. – ноябрь 1918 г.) почти все они были «учредиловцами».

Схожие «анкетные данные» были и у соратников Петрова по «золотой эпопее» – генералов В.О. Каппеля, Ф.А. Пучкова, С.Н. Войцеховского, В.М. Молчанова и др. Как писал в 1937 г. в эмиграции сын «бабушки русской революции» журналист Н.Н. Брешко-Брешковский, к началу Гражданской войны русский офицерский корпус лишь на 7% состоял из «потомственных (столбовых) дворян». Журналист иронизировал: «Семь процентов! Кастовая армия с 93% „золотопогонников“: крестьян, мещан, разночинцев, кантонистов и сыновей кантонистов».

Так что классическая, 70 лет внедрявшаяся в умы советских людей большевистская схема о том, что красные – это все сплошь крестьяне «от сохи» или пролетарии «от станка», а белые – одни «графья» да «князья», при соприкосновении с реальными фактами Гражданской войны не выдерживает критики.

Старшее и среднее поколение россиян помнит сцену психической атаки «каппелевцев» из знаменитого фильма «Чапаев», я сам мальчишкой до войны раз 20 бегал его смотреть, радуясь, как Анка-пулеметчица косит белогвардейцев, как траву. Помнит и высокого белого офицера в черной униформе, с сигарой в зубах, который в полный рост под барабанную дробь идет на пулеметные очереди.

Так создатели фильма Васильевы изобразили генерала Владимира Оскаровича Каппеля, главного белогвардейца. А на деле же Каппель, ровесник Петрова и с похожей военной биографией (разве что родился в семье офицера в отставке и не в Псковской, а в Тульской губернии), и не пехотинец, а кавалерист, но тоже штаб-офицер – окончил Академию Генерального штаба чуть раньше Петрова, – был тоже не голубых кровей и всей своей военной карьерой был обязан только себе самому да еще безудержной храбрости (дважды ранен в Первую мировую). И никакой черной униформы у «каппелевцев» отродясь не было. В народной армии КомУча (Комитет членов Учредительного собрания в Самаре), где «каппелевцы» составляли основное военное ядро, вообще никакой формы (погон, нашивок, кокард и др.) не было – обычная полувоенная одежда, донашиваемая после окопов мировой войны. Не было и царских обращений типа «Ваше превосходительство» (к генералам), «Ваше благородие» (к офицерам) – называли не по чину, а по должности: гражданин комбат, комбриг, комдив и т.д.

А когда стало известно, что основную ударную силу дивизии «каппелевцев» и при КомУче, и при Колчаке образовали восставшие против большевиков осенью 1918 г. пролетарии «казенных» военных Ижевского и Воткинского заводов, увезшие оттуда к Каппелю своих жен и ребятишек, прошедших с ними весь скорбный путь Белой армии Колчака «от Волги до Тихого океана» (так назывались первые мемуары П.П. Петрова, вышедшие в Риге в 1930 г.), то от версии из фильма «Чапаев» о «золотопогонниках» не осталось и следа.

Учитывая участие «низов» в сопротивлении большевизму, Каппель, по воспоминаниям «воткинца» В.И. Вырыпаева, говорил: «Мы должны понимать, чего они (рабочие. – Авт.) хотят и чего ждут от революции. Зная их чаяния, нетрудно добиться успеха… Большевики обещают народу золотые горы. Нам же народу надо не только обещать, но и на самом деле дать то, что ему нужно, чтобы удовлетворить его справедливые надежды».

Я еще застал потомков «воткинцев» и «ижевцев» в США, когда при содействии сына генерала Петрова – Сергея Павловича – посетил в 1991 г. музей-клуб ветеранов Великой войны, что расположен в Сан-Франциско на улице Львов, выступал перед ними и познакомился с огромным мемуарным наследием их дедов и отцов, перебравшихся в 20-30-х годах из харбинской эмиграции в Америку. Я обнаружил немало свидетельств высокого мужества и любви к Отечеству! И низкий поклон американцам, которые приравняли этих политых грязью и забвением «каппелевцев» и «колчаковцев» к собственным ветеранам Великой (Первой мировой) войны, выдали им еще в 30-х годах постоянные виды на жительство, установили небольшие пенсии как участникам войны, включив в военный «стаж» не только мировую 1914-1918 гг. но и Гражданскую 1919-1922 гг. (в Сибири и на Дальнем Востоке).

Статус американского ветерана дает ему и его детям ряд привилегий (бесплатное обучение в университете, преимущественный прием на работу в госсекторе).

Следует подчеркнуть, что как генералы, так и рядовые «каппелевцы» во время Февральской революции и в первые месяцы после большевистского переворота причисляли себя к «болоту», или, как писал Павел Петров в своей второй книге мемуаров «Роковые годы» (Калифорния, 1965 г.), к «пассивной массе нейтральных, которые думали как-то отсидеться, пока „кто-нибудь“ разгонит новую власть; такие нейтральные были в большинстве».

Поэтому Генерального штаба полковники и подполковники Петров, Каппель и другие после Февральской революции не участвовали в корниловском мятеже против Временного правительства и лично против А.Ф. Керенского, не поддержали большевистский переворот, а после Брест-Литовского мира 3 марта 1918 г. приняли к исполнению распоряжение большевиков передислоцироваться с русско-германского фронта в глубь России, в Поволжский военный округ с центром в Самаре Характерно, что большевики тем самым уже сознательно нарушили Брестский мир, ибо он предусматривал полную демобилизацию и роспуск по домам всей русской армии.

По– житейски понять этих «нейтральных» офицеров сегодня можно: они вообще раньше ни в какой «политике» участия не принимали. Все тот же Павел Петров в своем завещании сыновьям, вспоминая революционные события 1905 и 1917 гг. писал: «Несмотря на бурный 1905 год, ни старшее офицерство, ни мы -новоиспеченные, не были совершенно вооружены против тогдашней революционной пропаганды и революционного поветрия. Было какое-то легкомысленное пренебрежение к серьезности положения. Армию травили все, начиная с кадетской газеты „Речь“ в Петербурге. Мы презирали „шпаков“ за эту травлю… но сами по себе не были готовы дать твердый отпор, когда надо. Да и в 17-м году мы не были вооружены (пропагандистски. – Авт.)! Не видели близкой опасности, не разбирались. Даже такие изображения бесовщины, какие были сделаны Достоевским, не производили должного впечатления».

Деться этим молодым и даже еще неженатым «нейтральным» штаб-офицерам было некуда: поместий они не имели, собственной недвижимости (домов, дач, квартир) – тоже, жили на жалованье в казармах либо снимали квартиры, а на войне – в блиндажах.

Поэтому, получив предписание от большевистского Совнаркома о передислокации, погрузились эти «безлошадные» офицеры и фельдфебели в эшелоны (солдат у них уже давно не было, они разбежались по домам), и потянулись эти эшелоны с остатками вооружений и армейским скарбом (походные кухни, телеграфные аппараты, ездовые лошади и т.п.) на восток, на Волгу, где от Нижнего Новгорода и до Саратова разместили их в теплых казармах довоенной постройки.

Лишь некоторые (как Павел Петров весной 1918 г.) успели заскочить по дороге к своим старикам-родителям и… расстаться с ними навсегда.

Весной 1918 г. в сонных поволжских городах еще было тихо, жизнь текла размеренно, совсем как до революции, но в лагерях и казармах бывших царских офицеров, не примкнувших пока в массе своей ни к красным, ни к белым (Деникин, Алексеев, Корнилов еще только собирали свою будущую Добровольческую армию), уже вовсю чувствовался развал государства: жалованье «нейтралам» Москва не платила, продовольствия никакого не давала.

Боевые офицеры от безделья опускались, нередко меняли офицерские и трофейные вещи на хлеб и папиросы, некоторые начинали пить.

В лагерях по весне вскопали огороды, развели домашнюю живность (кур, уток, поросят). Сверхсрочники-вахмистры и ординарцы-денщики помогали господам офицерам.

«Судьба нашего офицерства глубоко трагична, – вспоминал в своей кратковременной эмиграции в Берлине в 1923 г. будущий советский писатель Виктор Шкловский, бывший комиссар Временного правительства в 8-й армии Юго-Западного фронта. – Это не были дети буржуазии и помещиков… в своей основной массе… Революцию (Февральскую. – Авт.) они приняли радостно, империалистические планы не туманили в окопах и у окопов никого, даже генералов… Мы сами не сумели привязать этих измученных войной людей, способных на веру в революцию, способных на жертву…»

А таких «измученных войной людей» только в Казани было несколько тысяч, не считая эвакуированной еще при Керенском той самой Академии Генштаба со всей ее профессурой и частью слушателей, которые пока, как Каппель, Петров и другие штаб-офицеры, соблюдали нейтралитет (Академия сначала дислоцировалась в Екатеринбурге, но в июне 1918 г. после мятежа чехов, была срочно переброшена в Казань).

И если «революционным демократам» типа комиссара Шкловского не удалось «привязать к революции» пассивное большинство бывшего царского офицерства, то еще менее это удалось сделать комиссарам большевистским.

Здесь необходимо одно важное хронологическое отступление. Широко разрекламированное в советской историографии «триумфальное мирное шествие» советской власти на деле было триумфальным только на бумаге: бывшая царская «тюрьма народов» – Российская империя – стала стремительно разваливаться. Еще в мае 1917 г. заявила о своей «самостийности» Украина (что вызвало первый кризис Временного правительства и отставку Милюкова с Гучковым). Уже при большевиках «самостийники» пошли на раскол единой делегации в Бресте и там же, но раньше большевиков, 9 февраля 1918 г. подписали с Австрией, Германией, Турцией и Болгарией свой собственный сепаратный мир, пригласив в качестве гарантии «самостийности» от «москалей» германские войска. Ленин и Троцкий, стиснув зубы, вынуждены были признать отделение Украины от Советской России и даже заключить с германским ставленником гетманом Скоропадским мир и установить официальные дипломатические отношения между Киевом и Москвой. Таким образом, уже с марта 1918 г. весь Юг России от Львова до Одессы и Ростова-на-Дону (включая Крым) для большевиков был потерян.

Потеряно было и Закавказье, где в 1918 г. возникли сразу три независимые республики, лидеры которых, как и на Украине, опирались на иностранные – английские, турецкие и германские (в Грузии до ноября 1918 г.) – штыки. Аналогичная ситуация сложилась и в прибалтийских губерниях и «русской» Польше: при поддержке германских штыков местным националистам удалось быстро подавить хилые ростки советской власти. Акт о независимости Финляндии Ленин сам подписал в декабре 1917 г.

Более того, весной 1918 г. возникла реальная угроза отделения от Москвы огромной Сибири и всего Дальнего Востока – в Томске и Омске активизировались сибирские «областники»-автономисты (23 июня в Омске они создают первое Сибирское автономное правительство).

Еще раньше вооруженное сопротивление советской власти стали оказывать войсковые атаманы на Дону (Каледин), Южном Урале (Дутов), в Забайкалье (Семенов), на Кубани (Филимонов) и др.

Для большевиков ситуация осложнялась явным вмешательством иностранных держав и их попытками путем вооруженной интервенции поддержать либо прогермански (Украина, Прибалтика, Дон), либо проантантовски настроенные антибольшевистские силы (9 марта 1918 г. – высадка английского экспедиционного корпуса в Мурманске; 5 апреля – оккупация войсками Японии, США, Англии и Франции Владивостока).

Однако окончательный удар по надеждам «кремлевских сидельцев» на мирное развитие социалистической революции, ожидавших со дня на день революцию мировую (не зря же Ленин в ноябре 1920 г. признавался, что он пошел на штурм Зимнего исключительно в надежде на мировую революцию, а Троцкий в 1921 г. на III конгрессе Коминтерна подтвердил, что большевики были уверены: через неделю-другую их «возьмет на буксир» мировая пролетарская революция), нанесли не белые и не иностранные интервенты, а их собственные союзники по социалистической коалиции – левые эсеры и левые меньшевики.

Сегодня много написано о разгоне большевиками 6 января 1918 г. Учредительного собрания. И почти ничего не сообщается о том, что ровно через неделю открылось так называемое 2-е Учредительное собрание, больше известное под названием III Всероссийского съезда Советов (в прессе тех лет употреблялись оба названия) См.: Н.Н. Смирнов. III Всероссийский съезд Советов. – Л. 1988. Делегатами на этот съезд пришли все депутаты 1-го Учредительного собрания от большевиков, их временных союзников – левых эсеров и левых меньшевиков, а также «массы» от рабочих и крестьян.

Стенографический отчет этого 2-го Учредительного собрания – III съезда Советов, изданный в 1918 г. так с тех пор и не переиздавался. А он свидетельствовал о том, что это был короткий миг единения всех леворадикальных сил Советской России – большевиков, эсеров и меньшевиков (с большими речами выступали и Ленин с Троцким, и Мария Спиридонова, и Юлий Мартов), сошедшихся на платформе грядущей мировой пролетарской революции.

Съезд утвердил коалиционный Совнарком (большевики и левые эсеры) – до этого момента Совнарком назывался «Второе временное правительство», официально санкционировал функционирование трех фракций во ВЦИКе (парламенте), декларировал введение «классовой» Конституции (принята в мае 1918 г.) и «классовых» кодексов – гражданского, уголовного, процессуального и т.д. (любопытно, что самым мягким наказанием – нечто вроде хрущевских 15 суток – было заключение на срок «вплоть до начала мировой пролетарской революции»). И, самое главное, 2-е Учредительное собрание – III съезд Советов провозгласил проведение самых свободных (конечно, с «классовыми» ограничениями: буржуям право голоса не дали) выборов в Советской России.

В феврале-мае 1918 г. выборы состоялись. На первое место вновь вышли (в деревне и малых городах) левые эсеры, в крупных городах (Москва, Петроград, Тула и др.) – левые меньшевики, большевики оказались лишь на третьем месте. На начало июля в Большом театре в Москве было намечено открытие V Всероссийского съезда Советов, он должен был утвердить состав нового коалиционного Совнаркома (в него на этот раз собирались войти и левые меньшевики, причем Юлий Мартов претендовал на портфель наркома иностранных дел вместо Г.В. Чичерина).

И начались закулисные интриги. Позже, в 1923 г. Н.И. Бухарин («Коля Балаболкин», как насмешливо называл его Троцкий) на партийной конференции РКП(б) проговорился, что «левые коммунисты» – противники Брестского мира – почти договорились с левыми эсерами и левыми меньшевиками о составе правительства: Мария Спиридонова – премьер (за 50 лет до Маргарет Тэтчер!), Юлий Мартов – наркоминдел, за Дзержинским, «левым коммунистом», – по-прежнему ЧК, остальным – по министерскому портфелю пропорционально голосам избирателей. В одном левые эсеры и левые меньшевики оказались непреклонны – Ленину с Троцким в этом новом коалиционном ультралевом Совнаркоме места не будет!

Дальше начинаются какие-то совсем фантастические события, и историки и у нас, и за рубежом вот уже почти 80 лет спорят – кто был инициатором всей этой фантасмагории?

Еще 25 мая 1918 г. (уже известны предварительные результаты выборов: большевики, Ленин и Троцкий их проиграли) предвоенсовета и наркомвоенмор Лев Троцкий рассылает по всем городам и узловым станциям Транссибирской магистрали телеграмму весьма провокационного содержания: немедленно остановить и разоружить растянувшиеся от Пензы до Читы эшелоны с чехословацкими неразоруженными пленными (около 50 тыс. солдат и офицеров), мирно двигавшиеся с весны 1918 г. к Владивостоку. В случае сопротивления, приказывал Троцкий, арест, заключение в тюрьму или расстрел на месте.

С точки зрения белых, такой приказ мог отдать только сумасшедший (на что и намекает П.П. Петров в своих «Роковых годах»). Что могли противопоставить местные сибирские «советчики» вооруженной громаде чехословаков? Отряды юнцов с дробовиками да взятых на службу к большевикам ничего не понимающих ни по-русски, ни в политике «интернационалистов» – венгров, немцев или китайцев?

Как и следовало ожидать, чехословаки никакого оружия не сдали, а, нарушив молчаливый нейтралитет, повернули с востока на запад и обрушились на большевиков. Уже вечером 25 мая отряд капитана Гайды (4 тыс. штыков) смял слабые кордоны красногвардейцев в Новосибирске. 28 мая отряд поручика Чечека из хвостового эшелона (5 тыс. штыков) выбил красных из Пензы. Прикомандированный к чехословацкому корпусу еще Временным правительством однокашник Петрова и Каппеля по Академии Генерального штаба полковник Сергей Николаевич Войцеховский (из мелкопоместных дворян Витебской губернии, впоследствии генерал армии в Чехословакии, арестован Смершем 11 мая 1945 г. в Праге и погиб в Воркутинском ГУЛАГе в 1954 г.) 26 мая 1918 г. почти без боя берет Челябинск.

К тому времени головные эшелоны (15 тыс. штыков) уже находились в Забайкалье и намеревались через КВЖД отправиться во Владивосток. Но второй русский генерал, прикомандированный к корпусу, Михаил Константинович Дитерикс (автор первой документальной публикации в 1922 г. во Владивостоке материалов колчаковской комиссии о расстреле царской семьи и предпоследний «премьер» Приморья) приказал повернуть назад.

С запада по Транссибу ему навстречу на всех парах двигался Гайда, по дороге выбив красных из Красноярска (10 июня) и Иркутска (11 июля). В Чите они встретились: с июля вся Транссибирская магистраль от Челябинска через Читу по КВЖД до Владивостока оказалась под военным контролем чехословацких легионеров.

За то время, что Гайда и Дитерикс двигались навстречу друг другу, Чечек с Войцеховским выбили красных из всех крупных железнодорожных узлов: были взяты Сызрань и железнодорожный мост через Волгу, а 8 июня 1918 г. пала Самара, временное пристанище наших генштабистов-"нейтралов". К середине июня чехословаки контролировали Урал (Уфа-Челябинск-Златоуст) и «столицу» Западной Сибири г. Омск.

Запомним эти имена – Гайда, Чечек, Войцеховский, Дитерикс, всем им еще придется сыграть исторические роли в трагедии с «золотом Колчака».

В это время, 6 июля, в Москве одновременно случились два чрезвычайных события: утром левыми эсерами-чекистами Яковом Блюмкиным и Николаем Андреевым у себя в резиденции был убит германский посол граф Мирбах (решение о теракте принял ЦК партии левых социалистов-революционеров 4 июля; «кураторами» теракта утверждены члены ЦК М.А. Спиридонова, П.П. Прошьян; знали о готовящемся покушении и другие лидеры левых эсеров – Карелин, Камков и Анастасия Биценко).

Днем 6 июля московский телеграф был неожиданно занят отрядом эсера-анархиста Попова под предлогом того, что якобы Мирбах готовит монархический переворот силами бывших немецких военнопленных (сотни их, выпущенных на свободу из лагерей после Брестского мира, действительно слонялись по Москве в надежде как-нибудь добраться домой).

Как это было на самом деле и действительно ли лидеры левых эсеров хотели свергнуть большевистское правительство (что утверждал Михаил Шатров в своей известной пьесе «6 июля» и в поставленном по ее мотивам одноименном фильме), пока до конца не ясно. Ясно другое: в унисон с событиями в Москве на Верхней Волге – в Ярославле, Рыбинске и Костроме – в те же дни действительно вспыхнул мятеж, только не «левый», а «правый»: монархист полковник Перхуров при участии бывшего эсера Бориса Савинкова перебил часть большевиков (а заодно и левых эсеров) и захватил железнодорожный мост через Волгу под Ярославлем. Две недели «перхуровцы» (в основном бывшие царские офицеры, никакого отношения ни к правым, ни к левым эсерам не имевшие) держали оборону моста, ожидая подмоги от англичан, которые якобы высадились в Архангельске и на всех парах мчат им на помощь по Ярославско-Архангельской (ныне Северной) железной дороге (англичане действительно высадились в Архангельске, но только месяц спустя, 2 августа 1918 г.).

Далее события развивались стремительно: фракция большевиков на V съезде Советов 7 июля незаметно покинула Большой театр, а лидеры левых эсеров и меньшевиков фактически оказались там под арестом. 9 июля на том же V съезде Троцкий выступит с пространной речью, где обвинит недавних союзников – левых эсеров в контрреволюции, потребует их изгнания не только из Совнаркома, но и из всех Советов, которые, впрочем, большевики вскоре отменят совсем, заменив их на комбеды.

Так разом снималась проблема «коалиционного правительства» с Марией Спиридоновой во главе, да еще… без Ленина и Троцкого.

Если с «мятежом» левых эсеров в Москве 6-7 июля еще не все ясно, то с убийством графа Мирбаха картина на сегодняшний день существенно прояснилась. Конечно, не в немецких военнопленных было дело, а совершенно в другом – в секретных переговорах большевиков в Берлине по так называемому «второму» Брестскому миру (официальное название – «Дополнительные финансово-экономические соглашения»: опубликованы только в 1957 г.).

Эти сверхсекретные переговоры сразу после подписания Брестского мира в германской столице стали вести три уполномоченных лица – полпред Советской России Адольф Иоффе, а также Яков Ганецкий и Мечислав Козловский. На заключительном этапе в июле-августе к советской делегации присоединится Леонид Красин, будущий наркомвнешторг.

Речь фактически шла о том, что большевики в дополнение к ранее сделанным в Брест-Литовске территориальным уступкам и в обмен на дополнительную посылку в Германию 250 т золота, сырья (угля, нефти, леса), текстиля и продовольствия покупали у кайзера военный нейтралитет и даже, возможно, помощь кайзеровских войск против интервенции Антанты (существовал проект посылки немецкого корпуса через Финляндию на Мурманск для изгнания захвативших город англичан).

Левые эсеры, ярые противники Брестского мира и поборники революционной войны против кайзера, благодаря своему участию в Совнаркоме, ЧК и Наркоминделе, очевидно, узнали кое-что об этом готовившемся сверхсекретном соглашении и решили его сорвать… путем убийства германского посла.

Вполне вероятно, в том же русле шел и поднятый командующим Восточным фронтом левым эсером М.А. Муравьевым 10 июля 1918 г. в Симбирске мятеж против большевиков. Иначе как объяснить странные телеграммы Муравьева в германское посольство в Москве и командованию чехословацкого корпуса об… объявлении войны Германии, движении его армии на запад и «аннулировании» Брест-Литовского мира? И хотя «муравьевская авантюра» очень быстро закончилась (на другой день после мятежа, 11 июля, при аресте Муравьев был убит), вряд ли это была чистая самодеятельность. Похоже, что ЦК ПЛСР 4 июля 1918 г. обсуждал не только теракт против графа Мирбаха, но и более широкий план срыва нового соглашения большевиков с кайзером.

Наивные идеалисты-террористы просчитались. 27 августа 1918 г. «Дополнительные соглашения» были в Берлине подписаны обеими договаривающимися сторонами. И, как мы покажем ниже, большевиками были скрупулезно выполнены: и четыре «золотых эшелона» уже в сентябре были подготовлены к отправке в Германию, и зерно с сырьем собрано, и текстиль.

Да только вот неожиданно вмешался в эту «большую политику» какой-то подполковник Каппель из бывших «нейтралов» – он возьми и захвати в ночь с 6-го на 7 августа 1918 г. половину золотого запаса России в Казани. И добро бы досталось сие золото чехам, тогда понятно: иностранцы, «шпионы» Австро-Венгрии – что с них взять?

А тут какая-то Народная армия неведомого КомУча, какие-то «демократические контрреволюционеры» без погон, но с мощной речной флотилией берут один за другим Самару, Симбирск, Казань. Того гляди и до «второго золотого кармана» в Нижнем Новгороде доберутся. И Лев Троцкий срочно выехал на Восточный фронт. Только после потери половины золотого запаса большевики наконец поняли: «триумфальное шествие» закончилось, пора создавать настоящую РККА и биться за власть насмерть. Иначе повесят – и мировой революции не дождешься…

Большевики со времени октябрьского переворота самым тщательным образом охраняли два российских «золотых кармана» – в Нижнем Новгороде и в Казани, постоянно пополняя их за счет конфискаций, национализации и перевозки ценностей из западных губерний в Поволжье. «Казанский клад» охраняли два полка латышских «красных стрелков».

А летом 1918 г. на Волге фактически началась Гражданская война. 8 июня в Самару вошли части чехословацких легионеров под командованием поручика Чечека. Формально здесь власть принадлежала губернскому исполкому Советов во главе с большевиком Валерианом Куйбышевым, но город был наводнен потенциальными противниками большевиков: правыми эсерами, где заправлял бывший член разогнанного Учредительного собрания и первый министр финансов КомУча Н.М. Брушвит (именно он первым тайно отправился к Чечеку в Пензу и обговорил условия перехода власти к «демократической контрреволюции»), сотнями безработных царских офицеров, которые уже создали тайную боевую военную организацию из 150 человек во главе с проэсеровски настроенным подполковником Галкиным, бродившими без дела бывшими австрийскими военнопленными – хорватами, венграми, словаками.

Словно по плану, за несколько дней до захвата Самары чехами туда прибыл из Старой Руссы штаб 1-й армии (в его составе находился и подполковник Павел Петров) с заданием большевиков усилить Поволжский военный округ, начав прием и обучение добровольцев для Красной армии. И штаб выполнил задачу, только не для красных, а для «демократических контрреволюционеров» – именно он формировал Народную армию КомУча.

Конечно, решающую роль в свержении советской власти в городах Поволжья сыграли чехословацкие легионеры.

Что же касается Чехословацкого национального совета во главе с профессором Томашем Масариком (будущим первым президентом независимой Чехословакии), то он, как европейский либерал, вообще тяготел к «революционным демократам» типа Керенского из Временного правительства. Именно с Керенским весной 1917 г. в Петрограде Масарик заключил соглашение о формировании на территории России из бывших австро-венгерских военнопленных (а их к концу войны набралось более миллиона человек!) трех дивизий с русским командованием во главе (именно тогда к легионерам были назначены русские командиры – генерал Дитерикс, полковник Войцеховский, капитан Степанов и др.).

Собирательный термин «чехи» был условным – в этих дивизиях чехи и словаки составляли большинство, но были там и другие подданные Австро-Венгрии: закарпатские русины-украинцы, словенцы, хорваты, даже словацкие венгры. Любопытно, что и будущий вождь СФРЮ хорват Иосип Броз Тито первоначально попал в легионеры, но на Урале от них отстал и перешел к большевикам.

Конечная цель соединения этих трех чехословацких дивизий была определена еще «временными» – Владивосток, там посадка на морские транспорты и далее вокруг света через Средиземное море на Салоникский или Западный фронт для продолжения войны на стороне Антанты против Германии, Австро-Венгрии или Турции. Оплату транспортировки и содержание дивизий брала на себя Франция, поэтому к легионерам был прикомандирован французский генерал Жанен.

В марте 1918 г. Совнарком подтвердил решение Временного правительства о беспрепятственном пропуске трех дивизий легионеров на Дальний Восток, правда, дополнив его двумя условиями: чехословаки остаются нейтральными в междоусобной войне русских (и действительно, Масарик отклонил предложение генерала Алексеева помочь белым на Дону) и на сборном пункте в Пензе сдают все тяжелое вооружение (пушки, снаряды, пулеметы), оставляя не более 150 винтовок и один пулемет на эшелон.

Второе условие не выполнялось с самого начала: чехи в Пензе формально сдавали две-три винтовки или один пулемет и пушку, остальное прятали и увозили с собой. У большевиков же тогда не было ни сил, ни средств, чтобы заставить легионеров разоружаться. Конечно, большевики вели пропагандистскую работу среди легионеров, склоняя их вступить в большевистские «интернациональные» отряды (что уже удалось сделать с латышами, финнами, венграми, частично с немцами и особенно с китайцами), но большого успеха не имели.

27 марта 1918 г. первый эшелон с чехословаками во главе с генералом Дитериксом отбыл из Пензы во Владивосток.

Уже упоминавшаяся провокационная телеграмма Троцкого от 25 мая о принудительном и полном разоружении застала Чечека в Пензе, когда тот готовил к отправке последний эшелон. Чехам стало ясно, что пробиваться на восток придется силой, нужны антибольшевистские союзники, и тут как нельзя кстати в Пензе появляется эсер-учредиловец Брушвит со своей идеей создания демократического правительства КомУча в Самаре.

Дальше все развивалось следующим образом: хорошо вооруженная дивизия поручика Чечека подкатила из Пензы к Сызрани в эшелонах, без боя взяла город, переправилась по мосту через Волгу и триумфатором вошла 8 июня в Самару. Малочисленные отряды красногвардейцев практически не оказали ей сопротивления, а главари советской власти во главе с Куйбышевым, побросав впопыхах свои кабинеты, в панике бежали на речных судах кто вверх, а кто вниз по Волге или попрятались в городе и его окрестностях.

Уже 9 июня все стены и заборы в Самаре были оклеены листовками: власть Совдепии свергнута, она перешла к законным народным избранникам в лице Всероссийского комитета членов Учредительного собрания (КомУча – пять человек), для защиты от большевиков и германцев КомУч создает собственную народную армию на добровольной основе (аппарат его составил штаб 1-й армии, только что прибывший в Самару, и подполковник Петров сразу становится начальником оперативного отдела) с командованием из трех человек: проэсеровского подполковника Галкина (начштаба) и двух его заместителей -эсеров В.И. Лебедева и Б.К. Фортунатова.

Если кратко определить суть нового режима КомУча, то она укладывается в лозунг более поздних антибольшевистских восстаний 1921 г. – Кронштадтского (матросы) и антоновского (крестьяне): «Советы без коммунистов» с добавлением «революционной» риторики и символов Временного правительства. «Комучевцы» сохранили даже советский красный флаг, введенный, кстати, не большевиками, а меньшевистским Петроградским Советом с одобрения Керенского.

Почти сразу же после молнией распространившегося вверх и вниз по Волге, а также на Урале известия о свержении власти большевиков в Самару потянулись со всех концов России бывшие депутаты Учредительного собрания, главным образом правые эсеры и меньшевики. В короткий срок их число достигло 60 человек.

Интересно напомнить, что в это время в Казани, с 7 августа занятой Народной армией КомУча, находился И.М. Майский Майский Иван Михайлович – позднее видный советский дипломат и академик, бывший тогда членом ЦК РСДРП (меньшевиков). Он вступил в контакт с командирами Народной армии и принял предложение занять в правительстве «демократической контрреволюции» пост министра труда (сначала в Самаре, а затем в уфимской Директории). За «самоуправство» меньшевики исключили Майского из своего ЦК, а после колчаковского переворота в ноябре 1918 г. и разгона Директории он вообще временно отошел от политической деятельности, уехав в научную экспедицию в Монголию. Именно Майскому принадлежит и сам термин, и первый анализ деятельности «демократической контрреволюции» в Поволжье, на Урале и в Западной Сибири.

В Самаре КомУч продержался недолго – всего четыре месяца, с 8 июня по 8 октября 1918 г. когда город вновь был сдан красным. Но его Народная армия, а в ней ударный отряд подполковника Владимира Каппеля и речная военная флотилия под командованием морского офицера каперанга Фомина основательно потрепали красных и создали на Волге – от Самары до Казани – первый антибольшевистский фронт. Каппель сам вызвался стать командиром, заявив: «Раз нет желающих, то временно, пока не найдется старший по званию, разрешите мне повести части против большевиков». И Каппель повел своих солдат, да так удачно, что уже в июне-августе его имя стало известно по всей Волге, Уралу и Сибири. Каппель брал не числом, а умением, по-суворовски, что уже показала его первая блестящая операция в Сызрани.

Забрав в Сызрани все трофеи (несколько эшелонов), Каппель отвел свой отряд в Самару. Через две недели ему вновь пришлось брать Сызрань, на этот раз вместе с дивизией Чечека, которая вернулась в Самару из Уфы. И снова удача. Сызрань на время стала основной базой «каппелевцев». Именно здесь Каппель окончательно сформировал свой «летучий полк» – два батальона пехотинцев-добровольцев, два кавалерийских эскадрона и три батареи орудий.

На очереди стояла Симбирская операция. Она была успешно проведена 22 июля.

Между тем приближался звездный час Каппеля – взятие столицы бывшего Казанского ханства и захват половины российского золотого запаса, находившегося в Казани История захвата «казанского клада» и его срочной переправки из Казани в Самару обстоятельно отражена как в мемуарах непосредственных свидетелей этого события («комучевец» В.И. Лебедев, участники событий П.Д. Климушкин, С.Н. Николаев, ген. П.П. Петров и др.), так и в работах отечественных исследователей, особенно А.П. Ефимкина (см. Дипломатический ежегодник. – М. 1995) и В.Г. Сироткина (Знамя. – 1992. – № 8). Решающую роль в срочной переброске «казанского клада» в Самару сыграли управляющий Казанским отделением Народного (Государственного) банка П.А. Марвин, перешедший со службы большевикам на сторону КомУча, а также управляющий финансовой частью КомУча уже известный «учредиловец» эсер Н.М. Брушвит, контролер Казанского отделения Госбанка Ф.И. Гусев и управляющий Симбирским отделением Госбанка П.П. Устякин.

Схема взятия Казани в ночь с 6-го на 7 августа была аналогичной взятию Сызрани и Симбирска: с трех сторон рано утром 7 августа отряд Каппеля, чехи и примкнувший к КомУчу отряд сербских добровольцев майора Благотича при поддержке все той же речной флотилии ударили по городу. Бой длился несколько часов, и в ходе его один из латышских полков был полностью уничтожен. Что касается красноармейцев, то о них лучше всего сказал лично Ленину командовавший Восточным фронтом И.И. Вацетис: «…в своей массе они оказались к бою совершенно неспособными вследствие своей тактической неподготовленности и недисциплинированности». При этом сам Вацетис чудом избежал плена.

Член комиссии ВЦИК и будущий советский дипломат А.П. Розенгольц, прибывший на Волгу для расследования причин падения Симбирска, был еще более категоричен: «Чехословацкие войска (об армии КомУча и сербах большевистский комиссар не упоминает. – Авт.) поднялись к Казани на пароходах, обстреляли город и почти без всякого сопротивления с нашей стороны взяли его в течение нескольких минут». Розенгольц несколько преувеличил скорость успеха Народной армии, но в главном он был прав: она (особенно «каппелевцы») вместе с чехами и сербами профессионально оказались на голову выше необученных красноармейцев и даже латышских стрелков.

Характерно, что Каппель предложил Галкину, Лебедеву и Фортунатову развить успех далее – с ходу взять и Нижний Новгород, а с ним и второй «золотой карман», что наверняка лишило бы большевиков «золотого аргумента» в переговорах с кайзером (до подписания «Дополнительных соглашений» в Берлине оставалось всего 20 дней).

Но штабная «тройка», а также чехи, ссылаясь на отсутствие резервов для обороны Самары, Симбирска и Казани, категорически воспротивились смелому плану Каппеля. Впрочем, свою роль в этом решении мог сыграть и тот факт, что, несмотря на все призывы, приток добровольцев в Народную армию был слабым – даже преподаватели и слушатели Академии Генштаба в Казани уклонились от мобилизации, продолжая соблюдать нейтралитет.

В Казани же отряду Каппеля вместо продолжения броска на Нижний Новгород было предложено вернуться вниз по Волге и оборонять Симбирск, на который наседал М.Н. Тухачевский, а затем вновь возвращаться в Казань, ибо на противоположной стороне Волги, в Свияжске, засел со своим штабом и бронепоездами Троцкий.

И вновь отряд Каппеля отличился. Он скрытно переправился через Волгу и прошел огнем и мечом по тылам красных, едва не захватив в плен самого наркомвоенмора.

Затем Каппеля снова бросили под Симбирск против Тухачевского. Такие «челночные операции» ничего стратегически не давали, а лишь изматывали одну из наиболее боеспособных частей Народной армии. Тем более что 8 сентября Казань, а 11 сентября 1918 г. Симбирск все равно из-за нехватки сил пришлось оставить. Чехи явно стремились уйти на восток, а с «всенародным отпором большевизму» в Поволжье у КомУча явно не получалось.

И хотя за свои успешные операции Каппель вновь и досрочно был произведен в очередной чин – стал генерал-майором, – своему соратнику полковнику В.И. Вырыпаеву он, получая новые погоны, с грустью сказал: «Лучше бы прислали батальон пехоты».

Как политический центр «демократической контрреволюции» КомУч, возглавлявшийся правым эсером В.К. Вольским

(в 1919 г. он перешел к большевикам), оказался несостоятельным. К тому же в сентябре 1918 г. после Уфимского государственного совещания КомУч фактически влился во Временное всероссийское правительство (Директорию) во главе со старым эсером Н.Д. Авксентьевым.

Колеблющаяся «средняя» линия КомУча и Директории не удовлетворяла ни левых, ни правых. В итоге правые 18 ноября 1918 г. совершили военный переворот, разогнали Директорию, арестовали многих «учредиловцев» (причем некоторых из них расстреляли без суда и следствия), провозгласив военного министра Директории адмирала А.В. Колчака Верховным правителем России.

Остатки Народной армии КомУча – Директории 8 октября оставили Самару, предварительно отправив несколько эшелонов с «казанским кладом» в Уфу. Затем они влились в армию Колчака, причем «каппелевцы» по договоренности их командира с адмиралом до конца Гражданской войны в Сибири, Забайкалье и Приморье сохраняли большую военную автономию.

После операций в Поволжье большевики начали реорганизацию Красной армии: внедрение железной дисциплины и качественное улучшение ее оснащения оружием. В середине августа Каппель доносил в Самару, что Красная армия становится лучше, более дисциплинированной, «военспецы» грамотно ведут операции и прежним кавалерийским наскоком ее уже не возьмешь.

Итак, единственным реальным вкладом КомУча и его Народной армии в дело борьбы с большевизмом стал захваченный отрядом Каппеля «казанский клад», доставшийся затем, не без активного содействия Дитерикса и Войцеховского, Колчаку, что чрезвычайно укрепило международный авторитет последнего, позволило ему закупать оружие и амуницию, платить жалованье своим офицерам и солдатам, не прибегая к масштабным реквизициям у населения Сибири.

Для основной проблемы нашего расследования – можно ли вернуть российское достояние (золото и недвижимость), откуда и как – первым на очереди по хронологии оказывается чехословацкий след. Ведь именно чешские легионеры участвовали в захвате «казанского клада», они же обеспечивали его охрану при перевозке и стоянках от Самары до Челябинска (а затем до Красноярска и Иркутска в декабре 1919 г. – марте 1920 г.), и именно официальные представители «чеховойск» подписывали протоколы о сдаче остатков «казанского клада» коалиционному политцентру Иркутска, который уже на последнем этапе (18 марта 1920 г.) окончательно передал «золотой эшелон» его командиру – большевику-чекисту Косухину, а тот в конце концов и доставил этот эшелон 3 мая 1920 г. снова в Казань.

Когда же в Казани большевики наконец пересчитали «наличность», то оказалось, что по сравнению с первоначальными размерами на июнь 1918 г. «казанский клад» заметно «похудел» – на целых 27 пульмановских четырехосных вагонов из тех 40, что были загружены полностью на момент отправки золота из Самары в конце сентября 1918 г.

В значительной мере это объясняется тем, что, как мы увидим ниже, расследуя японо-гонконгский след «казанского клада», Колчак в марте-октябре 1919 г. отправил во Владивосток четыре «золотых эшелона» (14-20 пульмановских вагонов) с 217 038 кг золота (из них 32 800 кг не дошли до Владивостока, будучи захваченными в Чите в октябре атаманом Семеновым).

И тем не менее, отступая под натиском красных, Колчак вывез из Омска в ноябре 1919 г. золота в 29 пульманах на 414 млн. 254 тыс. зол. руб. Однако чекист Косухин вернул из Иркутска в Казань золота всего на 409 млн. 620 тыс. зол. руб.

Вот вокруг этих «недостач» в миллионы золотых рублей уже много десятилетий кипят споры. Большинство очевидцев из числа белых (бывший министр «омского правительства» Г.К. Гинс, управляющий военным министерством Колчака, генерал, барон А.П. Будберг, бывший главнокомандующий колчаковской армией К.В. Сахаров, журналист А. Гутман-Гун и многие другие) «грешили» на чехов: те-де украли немало, вот и вывезли из России от 600 (барон Будберг) до 2000 (С. Витольдова-Лютык) вагонов с золотом, картинами, церковной утварью, медью, мебелью, колясками-экипажами, иконами, моторными лодками и т.п. (Г.К. Гинс).

Понятное дело, что участники золотой эпопеи с чешской или словацкой стороны в 20-30-х годах и позднее утверждали обратное. Типичными здесь были документированные брошюры (1926 г.) начфина чехословацкого корпуса в Сибири Франтишека Шипа, а также журналиста Иозефа Куделы (1922 г.), к которым мы еще вернемся.

Грешным делом и я сам, когда писал для журнала «Знамя» (1992, № 8) свою первую большую статью «Вернется ли на Родину российское золото?», пошел по следу русских эмигрантов и несколько гипертрофированно подал в не всегда доказательных примерах разграбление легионерами «золотого эшелона» Колчака, чем вызвал справедливую критику Сергея Петрова (см.: Письмо в редакцию // Знамя. – 1992. – № 10). Ведь действительно, сначала правительство КомУча (2 октября 1918 г. Самара) само предоставило начфину Ф. Шипу «в кредит» с последующим возвратом (?!) 750 ящиков серебра на сумму в 900 тыс. зол. руб. для финансовых нужд легиона. Затем, после военного переворота 18 ноября, оставшийся не у дел уфимский совет управляющих ведомствами на своем последнем заседании 28 ноября принял постановление – «вверить» весь «казанский клад» «чешскому народу в лице Чехосовета для охраны и затем передачи Учредительному собранию или общепризнанному Всероссийскому правительству, с тем чтобы до этой передачи никто этими ценностями распоряжаться не мог».

Но ни «вверить», ни «передать» чехам «казанский клад» Совет не успел. Как только это постановление и телеграмма в Чехосовет стали известны Колчаку, 3 декабря он приказал своему любимцу В. О. Каппелю немедленно арестовать и препроводить в тюрьму всех «уполномоченных», что Каппель (теперь уже генерал-майор) неукоснительно исполнил.

Однако при всей этой добровольной «передаче» (и тут я с С.П. Петровым по-прежнему не согласен) чехи вовсе не отказывались от попыток захватить весь «казанский клад» или хотя бы его часть.

Последующие десятилетия не внесли ясности в чехословацкий след. В партийной историографии Октябрьской революции и Гражданской войны с легкой руки будущего академика И.И. Минца (1932 г.) преобладало мнение: весь «казанский клад» большевики отбили у Колчака и целехоньким вернули трудовому народу. В 1959 г. был поставлен серенький художественный фильм «Золотой эшелон», в основу которого был положен «факт» полного возврата золота (в фильме немало и других фактических неточностей).

Впрочем, и другие поддерживали эту версию. Так, известная советская писательница Анна Караваева еще в 1938 г. написала, что вернул «золото Колчака»… венгерский интернационалист-коминтерновец Матэ Залка (вскоре этого героя сталинский НКВД репрессировал).

При Н.С. Хрущеве чуть-чуть приоткрылись архивы, и в книге А.П. Кладта и В.А. Кондратьева «Быль о золотом эшелоне» (1962 г.) имя героя было названо правильно – чекист А.А. Косухин.

Неправильно была оценена роль другого героя – адмирала А.В. Колчака. Именно на него авторы свалили все недостачи по «казанскому кладу». Будто бы даже при аресте в его личном вагоне представителями Политцентра в Иркутске были обнаружены «шесть пудов серебра, семь миллионов бумажных денег и целый мешок разных золотых и бриллиантовых вещей», якобы принадлежавших Колчаку и «его любовнице княгине Темировой».

Но и здесь нет ни грамма правды. Никаких драгоценностей и серебра с деньгами при адмирале не было, об этом свидетельствует стенографический отчет об аресте Колчака и его премьера В.Н. Пепеляева в Иркутске.

И никакая А.В. Тимирева (а не Темирова), урожденная Сафонова, после расстрела Колчака – Книппер, не «княгиня», хотя и из дворян. Отсидела гражданская жена адмирала в ленинско-сталинском ГУЛАГе с 1922 по 1946 г. и с 1949 по 1954 г. реабилитирована в 1960 г. умерла в 1975 г. своей смертью в Подмосковье.

Любовь адмирала и «княгини» – трогательное общечеловеческое свидетельство возможности чистоты чувств мужчины и женщины посреди кровавой вакханалии смерти и погони за «золотым тельцом». На это обратил внимание известный эмигрантский историк Сергей Мельгунов в своей капитальной работе «Трагедия адмирала Колчака» (Белград, 1931-1932). В начале 90-х годов журнал «Минувшее» опубликовал личную переписку адмирала и его гражданской жены.

В 1991 г. дочь Сергея Петрова, ныне известный продюсер Голливуда, составила даже смету (я помогал ей в работе) будущего документально-художественного многосерийного телефильма «Любовь, золото и смерть – трагедия адмирала Колчака». Центральной линией сериала должна была стать история трагической любви двух русских людей: Тимирева требовала от чекистов расстрелять ее вместе с любимым, а получив отказ, пыталась покончить с жизнью в иркутской тюрьме.

И как бы легла в этот сюжет легенда о второй женщине – законной жене адмирала Софье, которая будто бы летом 1920 г. тайно прибыла в Иркутск искать могилу мужа. Она не знала, что Колчак и Пепеляев были расстреляны на берегу р. Ангары и их тела брошены в воду. А когда узнала, то в безутешном горе якобы наняла лодку с проводником и поплыла вдоль берегов реки, расспрашивая местных жителей, не вынесла ли матушка-Ангара на берег тела двоих казненных мужчин. Так ли было на самом деле, или все это еще одна легенда типа «кладов Колчака» в Сибири – для документально-игрового телесериала не так уж и важно, как и то, что Софья не бросилась с горя в Ангару, а доживала в эмиграции в Париже, получая пенсию от Союза русских послов, выделенную из «колчаковского» золота в Гонконге. Но какова любовная интрига старого как мир треугольника!

Увы, денег тогда мы с дочерью Сергея Петрова не нашли, и замысел так и остался пока на бумаге в виде финансовой сметы да набросков сценария в моем личном архиве…

Понятное дело, такие «задумки» не находили места в исследованиях советских историков о следах «казанского клада» и, уж конечно, о любви адмирала. Да и зачем? Все ведь вернули, а чего недосчитались – украл Колчак или его «любовница-княгиня»!

Гораздо честнее при всех субъективных оценках (никакие чехи, англичане, французы, американцы и японцы не защитники «белого дела», а обыкновенные грабители России, воспользовавшиеся Гражданской войной, чтобы набить свои карманы) оказались участники кровавой «золотой эпопеи» из эмиграции, которые не только пошли по «следам золота» – чешскому, японскому, китайскому, американскому, но и осмелились в 1923-1941 гг. публично судиться с японцами за возврат золотого достояния Отечеству (Валериан Моравский, генерал Павел Петров и др.).

Их эстафету как исследователей подхватили их сыновья (Сергей Петров, Никита Моравский, сын чешского легионера Игорь Heмец Именно Игорь Немец при содействии Сергея Петрова прислал в наш общественный Международный экспертный совет по российскому золоту за рубежом целую подборку копий чешских документов из архивов Министерства обороны и МИД бывшей ЧССР, где отражена подлинная роль легионеров в судьбе «казанского клада», чей отец был репрессирован и гитлеровцами, и сталинским Смершем), а уже в самые последние годы – совсем молодые исследователи из Великобритании и Новосибирского университета.

А теперь, после этого небольшого, но необходимого отступления, пойдем по чехословацкому следу дальше.

С весны 1920 г. после шестилетнего отсутствия в Чехословакию морем вокруг света, через Триест и Австрию, стали наконец возвращаться легионеры. И почти сразу сначала по стране, а затем и по всей Восточной Европе поползли слухи о несметных богатствах, которые они якобы привезли из Сибири и с Дальнего Востока необъятной России.

Одним из первых с белой русской стороны эти слухи озвучил в цифрах бывший царский заместитель министра финансов и управляющий центральной конторой Госбанка России в Петрограде при «временных», а затем заместитель министра финансов у Колчака В. Новицкий. В издаваемом в Лондоне на деньги бывшего царского финансового агента К.Е. Замены бюллетене «Рашен экономист» (1921, янв. с. 46-57) он опубликовал статью «Судьба императорского русского золотого запаса», в которой впервые среди русских эмигрантов назвал точные (правда, с оговоркой – «согласно настойчивым слухам») цифры увезенного легионерами «сибирского» золота Чехословакии «золото Колчака» переименовывается прессой в «сибирское золото»: на 63 050 тыс. зол. руб. или 168 млн. франц. фр.

Для небольшой страны, финансовая и экономическая независимость которой еще только нарождалась, это было целое богатство, о котором, скажем, в наше время могла бы мечтать Эстонская Республика. В обычных условиях такая публикация товарища министра не вызвала бы никакого резонанса ни в Англии, ни во Франции, а в самой Чехословакии тех времен разве что реплику какой-нибудь проправительственной газеты типа: «Ну опять эти русские эмигранты чем-то недовольны, а ведь толпами едут к нам, да еще денег на проживание просят».

Но публикация Новицкого в 1921-1922 гг. подоспела к сроку. Именно в этот период и в Европе, и в Советской России полным ходом шла подготовка к Генуэзской конференции (апрель-май 1922 г.), первого после Гражданской войны и иностранной интервенции мирного «круглого стола» вчерашних непримиримых противников.

Антанта хотела бы получить компенсацию по «царским долгам» и за национализированную иностранную собственность в Советской России, Советы – добиться дипломатического признания и кредитов на нэп. Эксперты обеих сторон усиленно искали аргументы. В.И. Ленин на Политбюро ЦК РКП(б) предложил признать только «царские долги» до 1914 г. (и Г.В. Чичерин в октябре 1921 г. разослал по столицам Антанты соответствующий дипломатический циркуляр), сам готовился поехать в Геную, но остальные долги (за национализацию иностранной собственности и за облигации частных дореволюционных компаний и обществ – сегодня только во Франции их оценивают в 48 млрд. долл.) категорически не признавал как «частные».

Чтобы усилить аргументацию, большевики выдвинули встречные претензии – по «военным долгам». В них вошли: посылка золота царским и Временным правительствами в страны Антанты в 1914-1917 гг. на закупки вооружений и амуниции (а поставлено было против оплаченного всего на 20-25%, причем Англия и Швеция вообще ничего не поставили в марте-сентябре 1917 г.) и материальный ущерб от иностранной интервенции По подсчетам Наркомфина СССР в 1925 г. общая сумма ущерба от иностранной интервенции в 1918-1922 гг. (включая и экономическую блокаду) составляла свыше 50 млрд. зол. руб. из них на чехословацких легионеров падало не менее 10 млрд, в том числе и от чехословацких легионеров, в 1918-1920 гг.

В порядке инвентаризации «золотых дел» при начале нэпа и для подготовки к торгу с буржуазными правительствами по инициативе Ленина Советом труда и обороны была создана в конце 1921 г. специальная Комиссия по золоту. Она просчитала все движение золота с 1917 г. по конец 1921 г. и записала: 235 500 тыс. зол. руб. «были захвачены и израсходованы Колчаком».

И тут как раз появилась публикация Новицкого. Оказывается, Колчак израсходовал не 275 млн. а на 63 млн. меньше, и эта «недостача» находится в «Легио-банке» в Праге.

Эксперты Антанты заволновались. Опровергать аргументы (а главное – факты и документы по «военным долгам») было чрезвычайно трудно. Только-только на Версальской мирной конференции 1919 г. и серии «малых Версалей» 1920-1921 гг. сама Антанта за «военные долги» Первой мировой войны обложила Германию, Турцию, Болгарию огромной контрибуцией. Нельзя же было сказать: «Нам можно, мы победители». Большевики ведь тоже победители – и Антанту прогнали, и чехов, и своих белых разгромили. Да и зачем тогда вся эта катавасия с Генуэзской конференцией, если заранее считать партнера дураком и в грош не ставить его аргументацию?

Посыпались секретные запросы в Прагу. Президент Т. Масарик и его министр иностранных дел Э. Бенеш попали в деликатную ситуацию. Масарик на протяжении всей «сибирской эпопеи» чехословацкого корпуса официально требовал от его командования «соблюдать нейтралитет». Какой это был «нейтралитет», мы уже знаем.

Бенеш же в секретных инструкциях Чехосовету и командованию легиона рекомендовал «добывать» для новой республики как можно больше золота и драгоценных металлов. Позднее, в 1926 г. главный исполнитель этих инструкций начфин чеховойск Ф. Шип (к тому времени он из поручиков станет уже подполковником) проговорится: «Для нас сейчас выгодный момент для добычи, так что добываем, и изрядно…»

Член правления – учредитель «Легио-банка» По странному стечению обстоятельств «Легио-банк» (один из самых крупных в довоенной Чехословакии) был создан вскоре после возвращения легионеров. Долгое время живший в Праге Д. Мейснер, затем вернувшийся в СССР, в 1966 г. вспоминал: «…чехословацкие легионеры… вывезли из России немало золота… Тогда же на одной из главных улиц Праги было построено огромное здание нового „Легио-банка“. Все знали, что и само здание, и средства банка обязаны своим существованием все тому же золоту» (Знамя. – 1992. – № 8. – С. 201) Ф. Шип за такие откровения будет наказан, но пока бойкому пражскому журналисту Иозефу Куделе срочно заказывается брошюра «Чехословацкие легионеры и русское золото», которая точно к открытию Генуэзской конференции выходит из печати на чешском и французском языках. В ней говорится, что легионеры ничего не присвоили, все сдали по акту в Иркутске еще 1 марта 1920 г. Остальное – домыслы и красных, и белых.

На Генуэзской конференции, как известно, ни до чего реально не договорились. Большевики за спиной Антанты предпочли заключить сепаратный мир с Германией в Рапалло. Но все же условились продолжить переговоры. И продолжили – сначала в Гааге (июнь-июль 1922 г.), затем в Лондоне (1924 г.) и, наконец, в Париже (1926-1927 гг.).

И все это время как дамоклов меч висел над Масариком и Бенешем вопрос о «сибирском золоте» в «Легио-банке». А тут еще подлили масла в огонь начавшие выходить на Западе и Востоке (Харбин) мемуары непосредственных очевидцев «золотой эпопеи» в Поволжье, Сибири и на Дальнем Востоке. И одними из первых в Мюнхене (1923 г.) увидели свет резко античешские воспоминания бывшего главкома Колчака генерала К.В. Сахарова.

Сахаров дополнил и детализировал скупую и осторожную информацию Новицкого. Вскоре до Праги дошли публикация В. Зензинова (Париж, 1919) и двухтомный труд Г.К. Гинса (Пекин, 1921), также полный конкретных фактов о том, как легионеры «добывали» (а не «скупали», как рекомендовал Бенеш) ценности в России. К середине 20-х годов «сибирским» золотом заинтересовалась пресса соседних государств: газета «Австрийский корреспондент» в Вене провела опрос рядовых легионеров и в 1925 г. опубликовала серию сенсационных разоблачительных статей.

Дело дошло до парламента. Левый депутат Лодгман сделал Э. Бенешу официальный запрос: правда ли, что чехословацкие легионеры при молчаливом одобрении его, ныне министра иностранных дел, и Т. Масарика, ныне президента, вывезли в 1920 г. через Дальний Восток большое количество русского золота (в кулуарах парламента говорили – более 30 вагонов!) и несметное количество другого ценного имущества?

Разразился громкий скандал. Бенеш переслал запрос депутата в министерство обороны республики, настаивая на представлении оправдательных документов о передаче русского золота, вывезенного из Казани в 18-м году. Главное, министр задавал вопрос: «Не было ли в это время чехословацкими частями что-то (?!) взято из золотого запаса?» И такие документы минобороны в МИД республики в том же году были представлены.

И вот они передо мной благодаря любезному содействию Игоря Немеца – 20 страниц ксерокопий машинописного текста на чешском и русском языках за 1920 г. при сопроводительной записке генерала Миклоша Чилы от 22 сентября 1925 г. из архива нынешнего Минобороны Республики Чехии.

Подборка в основном состояла из актов (на русском языке) о контроле за сохранением пломб на вагонах «золотого эшелона», стоявшего на запасных путях станции Иркутск-1, да перечня номеров караульных частей (рот) чеховойск, которые поочередно несли совместно с другими частями (красноармейцы, румыны, югославы, иркутские партизаны, чекисты РВК и караул Политсовета) круглосуточную охрану эшелона в январе-марте 1920 г. В эмигрантской белой литературе и публикациях все это было хорошо известно еще с 20-х – начала 30-х годов, да и в советской литературе 50-60-х годов тоже, причем здесь фигурирует даже больше документов, чем представил генерал Чила министру Э. Бенешу.

Ключевыми в сопроводительной Чилы от 22 сентября 1925 г. были два момента:

1) 1 марта 1920 г. был подписан «протокол, по которому русский золотой запас окончательно был передан советской власти в Иркутске в 1920 г.»;

2) в документе подчеркивалось, что «неприкосновенность русского золотого запаса в 1918-1920 гг. – до дня передачи – была и есть для чеховойск лишь предмет политического, но никак не финансового интереса».

К огорчению генерала Чилы, не все из его легионеров были искусными дипломатами и мастерами отписок. Уже упоминавшийся подполковник в отставке Франтишек Шип, бывший начфин чеховойск в Сибири и один из учредителей «Легио-банка», через год после скандала в чехословацком парламенте (1926 г.) в специальной брошюре (ее издание было осуществлено в собственной типографии «Легио-банка») «Несколько страниц о снабжении нашей сибирской армии (отповедь ген. Сахарову с его „Белой Сибирью“)» попытался оправдаться, но это у него не получилось.

Начав, подобно генералу Чиле, с панегирика легионерам как рыцарям без страха и упрека, якобы спасшим «казанский клад» от разграбления и целиком передавшим его советской власти в Иркутске, далее начфин пошел совсем в другую сторону. Прежде всего он невольно опроверг версию генерала об отсутствии у легионеров «финансового интереса». Наоборот, все откровения начфина свидетельствуют об обратном, причем Ф. Шип не гнушался писать заведомую неправду: «Золотой запас русского государства был захвачен (в Казани. – Авт.) нашим первым полком» (легенда, вошедшая затем в СССР во все кинофильмы о Гражданской войне).

Как известно, сводный отряд Каппеля, захвативший «казанский клад», не насчитывал и полного батальона, а от чехов вообще участвовала всего лишь одна неполная рота, да и та под командованием русского капитана Степанова. При этом легионеры не лезли под пули латышских красных стрелков, предпочитая, по воспоминаниям Степанова, отсиживаться в укрытиях, и все решила отчаянная штыковая атака взвода сербов под командованием майора Благотича.

А далее Шип разоткровенничался: «Когда в сентябре (1918 г. – Авт.) я и заместитель председателя (русского. – Авт.) отделения Чехословацкого национального совета находились в Самаре, то мы искали пути, как бы завладеть золотом (выделено мною. – Авт.)».

Возможность представилась очень скоро, когда началась эвакуация Самары (в конце сентября). Шип и зампред Чехосовета (фамилию его начфин не называет) решили сыграть на недоверии и борьбе за власть между разными правительствами – «самарским» (КомУч), «уфимским» (Директория) и «омским» (тогда в нем преобладали сибирские областники). «Золото и иные ценности везли в эшелонах к Уралу. Самарское правительство не доверяло сибирскому. Поэтому я договорился в Уфе с управляющим иностранными делами Веденяпиным и управляющим финансами Баковым, что золото будет передано нам (выделено мною. – Авт.). Что тотчас жe и осуществилось» Шип подписал 2 октября 1918 г. с Веденяпиным и Баковым документ, на современном языке именуемый «протоколом о намерениях», на основании которого чехи получили те самые 750 ящиков серебряной русской монеты (на 900 тыс. зол. руб.), о которых речь шла выше.

В обмен на «серебряную предоплату» легионеры взяли на себя охрану «золотых эшелонов» КомУча от Самары до Уфы, ибо к тому времени вся его Народная армия (кроме отряда Каппеля) почти полностью развалилась.

«Комучевцы» не имели больше армии, но владели золотом, уфимская Директория не обладала ни тем ни другим, зато «омское правительство» (именно в него как военный министр осенью 1918 г. вошел адмирал Колчак) имело армию и совершенно расстроенные финансы.

Шип и здесь ловко использовал благоприятную чехам конъюнктуру. Он добрался до Омска и тайно встретился с министром финансов Сибирского правительства Иваном Михайловым, сыном известного народовольца и каторжанина А.Ф. Михайлова. Михайлов-сын, начавший свою политическую карьеру при «временных» как помощник министра продовольствия известного земца А.И. Шингарева, после октябрьского переворота бежал за Урал и быстро перекрасился в «областника», «беспартийного социалиста». Он был типичным «демократическим карьеристом» (А.И. Гучков), которого вынесла на поверхность политической жизни Февральская революция. В Сибири за ним очень быстро установилась кличка «Ванька-Каин», ибо при отсутствии твердых моральных и политических принципов он руководствовался лишь личными симпатиями и антипатиями.

Работая в 1917-1918 гг. в антибольшевистском эсеровском подполье в Новониколаевске (Новосибирск), по отзыву его соратников, он «сдавал» в ЧК лично чем-то ему несимпатичных боевиков. Наоборот, в Омске он «сдавал» монархистам-офицерам из колчаковской контрразведки по тем же личным мотивам своих коллег (например, известного сибирского «областника» Новоселова, которого в сентябре убила группа офицеров) и был активным, но тайным участником государственного переворота 18 ноября 1918 г. направленного против «демократических контрреволюционеров» из КомУча и Директории.

Как министр финансов он оказался абсолютно некомпетентным, к тому же замешанным в коррупции и целой серии финансовых скандалов (в августе 1919 г. Колчак его выгнал, заменив на Л.В. Гойера).

И вот к этому «сибирскому Нечаеву», живому воплощению героев литературных «Бесов» Ф.М. Достоевского, и приехал Шип. Они быстро нашли общий язык. «Позже я говорил с министром финансов Михайловым, – вспоминал начфин в 1926 г. – о том, что возьму 2 тыс. пудов (золота. – Авт.) как основу для печатания чехословацких денежных знаков (выделено мною. – Авт.)».

По– видимому, никаких «протоколов о намерениях» на этот раз не заключалось, ибо вся операция по «изъятию» 2 тыс. пудов должна была совершиться на основе «захватного права» в Челябинске, куда, по свидетельству В. Новицкого, должны были прийти «золотые эшелоны» из Уфы (к ней подходили красные) и где предполагалась перегрузка золота из вагонов в… элеватор близ горда. Почему надо было перегружать несколько эшелонов на 651 млн. зол. руб. (по другим данным, на 1 млрд. 200 млн.) в элеватор -до сих пор неясно. Может быть, из элеватора легче «взять» 2 тыс. пудов и даже больше?

Все дело Шипу и Михайлову испортил Михаил Николаевич Дитерикс М.Н. Дитерикс, предпоследний глава белого правительства во Владивостоке и председатель дальневосточного отделения РОВС – Российского общевойскового воинского союза (объединение офицеров-эмигрантов), оставил воспоминания об этом эпизоде по спасению золотого запаса от чехов. Незадолго до смерти он запечатал их и другие интересные документы в конверт и отправил из Китая в Прагу, в Архив русской революции. С 1992 г. мы с С.П. Петровым ищем этот пакет в архивах Москвы и Праги, но пока тщетно. Будучи как начштаба чеховойск на Урале и. о. командующего (командующий генерал Сыровы находился в это время в Екатеринбурге на совещании чехословацких командиров), он приказал чешскому конвою, ничего не знавшему о тайной операции Шипа-Михайлова, срочно двигаться из Челябинска в Омск, не дав тем самым совершиться «элеваторной выгрузке».

Последняя в 1918 г. попытка завладеть золотым запасом России имела место в ноябре, уже после государственного переворота Колчака. Тогда под давлением чехов адмирал был вынужден временно освободить членов уфимского Совета управляющих ведомствами, которые считали себя законными распорядителями золота. Именно после этого они 28 ноября, о чем говорилось выше, издали свое знаменитое постановление об окончательной и полной передаче «золотых эшелонов» под «охрану Чехосовета», но и эта акция (за которой снова проглядывался Шип) сорвалась. 3 декабря члены совета были арестованы, и с этого момента «казанский клад» окончательно перешел в руки адмирала Колчака.

Но легионеры все же добились своего. Осенью 1919 г. Колчак отклонил предложение союзных антантовских комиссаров ввиду наступления Красной армии срочно отправить оставшееся в Омске золото «под международным (чешским. – Авт.) контролем» во Владивосток. А 4 января 1920 г. адмирал в телеграмме на имя союзных комиссаров в Иркутске уже извещал, что с сего дня передает «золотой эшелон» под охрану чеховойск.

Для Колчака это стало началом его трагического конца. Чехи фактически с 6 января взяли его в заложники, а 16 января «сдали» в Иркутске большевикам.

Таким образом, с 4 января по день прибытия в Иркутск «золотого эшелона» с прицепленным к нему вагоном с Колчаком (всю остальную «свиту», включая конвой, «отсекли» еще 9 января) золото находилось исключительно под охраной чехословацких легионеров, правда при сопровождении небольшой группы служащих Госбанка во главе с начальником эшелона инженером А.Д. Арбатским.

Но и в Иркутске чехи до 7 февраля (дня подписания соглашения с исполкомом Иркутского Совета о передаче «золотого эшелона» в обмен на паровозы и свободный отъезд в Забайкалье на Читу и далее по КВЖД во Владивосток или в Китай) не допускали к эшелону даже его начальника Арбатского. Последний писал управляющему Иркутским отделением Госбанка Ф.И. Громову гневные докладные, в которых справедливо утверждал, что у него «нет никакой уверенности в том, что охрана золота стоит на должной высоте, следствием чего может быть новая покража золота» (Арбатский имеет в виду кражу 13 ящиков с золотом на сумму в 780 тыс. зол. руб. 11 января на станции Тыреть, за 200 км от Иркутска, причем начальник чешского караула капитан Эмр фактически отказался признать, что кража произошла на перегоне станция Зима – станция Тыреть, т.е. в зоне ответственности его караульной смены).

Так присвоили чехословацкие легионеры золото из казанского эшелона Колчака или нет?

Самый надежный ответ можно было бы найти в архиве министерства обороны Чешской Республики, в фонде «Финансовые дела русского легиона» по адресу: Прага-2, пл. Флоренции, д. 5, откуда в свое время генерал Чила и извлек для Бенеша выгодные ему документы о «финансовой непричастности» легиона.

Но, увы, пока этот путь для нас не открыт. Остаются косвенные свидетельства участников событий и отдельные факты, собранные историками.

Если судить по документам, представленным генералом Чилой Э. Бенешу в ответ на запрос депутата Лодгмана в 1925 г. – разумеется, нет. Если же судить по действиям и по переписке Шипа в 1918-1920 гг. его публикации в 1926 г. – присваивали, и еще как (помните: «добывали, и изрядно добываем…»).

Уже не в белоэмигрантской, а в современной российской прессе появилась масса публикаций о «добыче» легионеров в Сибири и на Дальнем Востоке (особенно интересные факты приводил в серии своих статей в газете «Владивосток» историк-краевед А. Буяков; он, в частности, ссылается на секретное письмо Э. Бенеша от 30 января 1920 г. командованию легиона в Иркутске, в котором сообщается о заинтересованности Минфина молодой республики в «закупке золота и других благородных металлов»).

Конечно, расследуя чешский след, нельзя сбрасывать со счетов и факты банального воровства. Прежде всего бросается в глаза крайне плохая организация охраны, частично связанная с вековой русской традицией «охраны забора» – вагона, склада, поезда (а не того, что в них). Караульные отвечали лишь за сохранность запоров и пломб на них и число «мест» (ящиков, сумок, мешков). Когда, по рассказам свидетелей, в конце октября в последнем, четвертом, «золотом эшелоне» Колчака, направлявшемся во Владивосток, случайно (на входной двери оказалась поврежденной пломба) была проведена проверка содержимого «мест», то выяснилось, что в 26 стандартных ящиках вместо золота находились кирпичи. До сих пор неясно, когда их положили в ящики – при отправке в Омск или в момент воровства на станции Тайга? Этот последний, четвертый по счету, «золотой эшелон» на Владивосток вообще окажется невезучим. Начав с «утраты» 26 ящиков на станции Тайга, на станции Чита он в начале ноября «утратит» и все остальные 616 ящиков. Их присвоит атаман Семенов

Впрочем, система «охраны забора» сыграла с многострадальным «золотым эшелоном» злую шутку и на обратном пути его из Иркутска в Казань. Уж какие «кирпичи» или «железяки» подсунули чекисту Косухину в его эшелон в Иркутске или по пути его следования с 18 марта по 3 мая 1920 г. но по прибытии в Казань он недосчитался золота на еще большую сумму, чем колчаковцы, – на 35 млн. зол. руб. против той описи, что подписал с подачи Арбатского и Кулябко.

Скорее всего деньги (ящики с золотом) украли на перегоне между станциями Тайга и Зима (в этом районе до сих пор любители кладов буравят землю в тайге в поисках «золотых ящиков»!). Именно там, на станции Тыреть, в октябре 1919 г. и в январе 1920 г. обнаружилось, что у двух вагонов с золотым запасом РСФСР почему-то произошло «ослабление затворных болтов». А в этих двух вагонах было ни много ни мало 1040 ящиков с золотом!

Внутрь ящиков снова, как и в Иркутске, заглядывать не стали, а пересчитали лишь «места», что «по проверке оказалось соответствующим количеству мест, показанному по приемочному акту с. г.».

Словом, все в ажуре, все «места» на месте. Вагоны снова закрыли и опломбировали. А приехали в Казань да вскрыли ящики и сумки в этих и других вагонах – а там золота-то оказалось на 35 млн. руб. меньше, чем должно было быть…

Особиста в 1939 г. арестовали и расстреляли – уж не за «недостачу» ли по 1920 г.? И не рассказал ли Косухин тогда на допросах что-то такое, что побудило НКВД СССР в следующем, 1940 г. завести целое дело по поводу украденного на станции Тайга «золота Колчака»? Тем более что показания бывшего чекиста наложились на заявление некоего новообращенного гражданина Эстонской ССР (Сталин только-только аннексировал Прибалтику) А.И. Лехта в «органы» о том, что он знает, где закопаны 26 ящиков золота, украденных на станции Тайга из колчаковского эшелона в конце октября 1919 г. Лехт в своем заявлении назвал имена двух свидетелей, которые лично принимали участие в закапывании (а также, очевидно, и в воровстве) 26 ящиков, – бывшего старшего писаря 21-го запасного сибирского полка армии Колчака, своего соотечественника К.М. Пуррока и командира полка полковника М.И. Швагина, которые якобы еще с двумя солдатами (их имена Лехт не назвал) лично закапывали эти ящики южнее станции Тайга в три ямы глубиной 2,5 м в лесу, на пятой лесной дороге справа от Сибирского гужевого тракта. НКВД, конечно, проверило заявление Лехта, а заодно и личности Швагина и Пуррока. На Швагина материалов не нашли: то ли после кражи золота погиб, то ли сбежал в эмиграцию.

А вот относительно Пуррока (а заодно и Лехта) выяснились интересные подробности. Оказывается, еще в сентябре 1931 г. (!) Пуррок и Лехт, тогда граждане буржуазной Эстонии, нелегально приезжали на станцию Тайга и вдвоем вели самостоятельные раскопки. Будто бы Пуррок нашел одну из ям – место захоронения клада, хотя прошло уже 13 лет.

Но что– то спугнуло золотоискателей (не забудем, что приехали они в Сибирь нелегально в 1931 г. во время разгула ОГПУ, когда на железных дорогах хватали всех подозрительных), и они не стали искушать судьбу -ящики-то с золотом на месте, кроме них двоих, никто не знает этого места, так что лучше немного переждать, как следует подготовиться (у кладоискателей тогда из инструментов был только перочинный нож – ни лопаты, ни лома, ни мешков, ни транспорта) и действовать наверняка. Проведя на станции Тайга и в лесу 10-12 часов, они с тем и уехали снова на Запад. Но вернуться за богатством вторично в 30-х годах им уже не довелось, видимо, помешали какие-то чрезвычайные обстоятельства.

Однако от мечты своей они не отказались и в марте 1940 г. как установил НКВД, подали в Генконсульство СССР в Таллине заявление на визы (Эстония до июля была независимым государством). Визу друзьям-кладоискателям выдали, но тут они вдруг стали гражданами СССР (Эстония вошла в состав СССР), и тогда Лехт форсировал события – написал прямо в НКВД о том, что он и Пуррок хотят снова приехать и на этот раз наверняка найти «клад».

Это сегодня «органы» на подобные предложения (найти клад, поднять затонувший корабль с золотом и т.д.) не обращают никакого внимания, разве что в нашем общественном Экспертном совете мы фиксируем такие предложения (скажем, письмо В.К. Коровина от 29 октября 1991 г. из Ленинградской обл. о том, что его отец, бывший колчаковский офицер, в августе 1918 г. принимал участие в тайной транспортировке из Самары в Крым «44 золотых слитков золота по 30 фунтов весом каждый», предназначавшихся для императрицы-матери Марии Федоровны; или письмо Ю.В. Кочева от 20 апреля 1993 г. со станции Немчиновка Белорусской железной дороги Московской обл. о том, как его отец и дядя, красные партизаны, 25 декабря 1919 г. окружили отступавший в Забайкалье колчаковский полк барона Враштеля, разоружили его и захватили «четырнадцать цинковых гробов с золотом, адресованных Колчаком атаману Семенову»). Тогда власти по-иному относились к «сигналам», но и ответственность за достоверность «сигнала» была другой.

За две недели до начала войны Кузьмин и Митрофанов, особисты из 2-го спецотряда, привезли Пуррока на станцию Тайга (Лехта, по-видимому, с собой не взяли; в 1950 г. он умер в Эстонской ССР своей смертью), и две недели, с 13 по 23 июня 1941 г. они втроем перерыли указанное эстонцем место, забив 248 шурфов, но золота так и не нашли (позднее оказалось, что шурфы были слишком мелкие – на глубину всего 1,75 м, а ящики должны были лежать ниже 2,5 м).

Скорее всего Пуррок за давностью времени и с возрастом (прошло все же 22 года, да еще и произошло изменение ландшафта: старый лес, который он еще помнил, в годы сталинских пятилеток спилили, а в новом молодом подлеске эстонец уже не ориентировался) так и не смог установить то место, где он якобы нашел в 1931 г. «клад».

Экспедиция ни с чем вернулась в Москву, но Пурроку его «забывчивость» обошлась дорого. Особое совещание при НКВД СССР 2 мая 1942 г. в Москве осудило его по ст. 169, ч. II УК РСФСР (злоупотребление доверием и обман «органов») и дало пять лет лагерей как «мошеннику». Отправили его – вот судьба! – в Приволжский ГУЛАГ, недалеко от Самары (там, где и началась вся эпопея с «казанским золотом»), но Пуррок просидел недолго – через четыре месяца он умер от разрыва сердца.

Но на этом история с поисками 26 ящиков золота в окрестностях станции Тайга не кончилась. В июле 1954 г. там же забили еще целых 360 шурфов два местных чекиста из Кемеровской области – Кулдыркаев и Бяков, и снова безуспешно, хотя шурфы уже бурились на требуемую глубину – 2,5 м.

Привлекли двух геофизиков с аппаратом Шмидта (электромагнитные волны для обнаружения металла в земле), и это тоже не дало никакого результата. В отчете особисты все свалили на Пуррока – обманул, мол, всех, место указал ложное.

Но «золотой телец» притягивал, да и валюта, как всегда, нужна была державе: что ни говори, а 26 ящиков – это все-таки 1440 кг золота, или почти 1,5 млн. долл. – да за такую сумму орден, а то и Героя Союза дадут…

И в ноябре 1958 г. уже при Н.С. Хрущеве, очередная – третья за последние 17 лет – экспедиция была отправлена на станцию Тайга, на этот раз по линии МВД СССР.

Целый месяц три милицейских чина от капитана до подполковника с помощью местных сотрудников допрашивали стариков и старух, уточняя детали и перепроверяя информацию бывшего старшего писаря, который вот уже 16 лет как отошел в мир иной. В результате родилась справка, из которой следовало, что либо по вине Пуррока, либо по собственной вине, но обе предыдущие экспедиции 1941 и 1954 гг. искали не там, а в противоположной стороне: клад спрятан не на западе от станции Тайга, а на востоке. В заключение предлагалось возобновить поиски летом 1959 г. с привлечением геофизиков.

Но вышло все по-другому: начальник 3-го спецотдела МВД СССР полковник Н.Я. Баулин… закрыл в июне 1959 г. «золотое дело» на станции Тайга, оставив легенду о 26 ящиках на усмотрение журналистов. Чем они и занимаются последние 45 лет.

И все же сколько и какие именно «драгметаллы» вывезли чешские легионеры?

Сразу бросается в глаза первое: генерал Чила в 1925 г. мягко говоря, лукавил, а вот начфин Шип говорил правду: «добыча» тянула более чем на 4 т серебра и почти на 8 т золота. И не так уж далек от истины краевед А. Буяков, когда пишет в газете «Владивосток», что эти тонны «драгметаллов» стали базой золотого и серебряного обеспечения чехословацкой кроны – одной из самых стабильных в межвоенный период валют, причем укрепилась крона именно с конца 1920 г.

Командование легионеров, и особенно начфин Ф. Шип, конечно, хотело бы «добыть» побольше «драгметаллов».

В фонде 197 колчаковского министерства финансов, что хранится в Москве в ЦГАОР, в «бухгалтерии общей канцелярии» я видел документы переписки Ф. Шипа за декабрь 1919 г. с последним начфином Колчака П.А. Бурышкиным (кстати, автором вышедшей за границей и переизданной в столице книги воспоминаний «Москва купеческая» – весьма любопытного свидетельства о нравах «старых» и «новых» русских в торговле). Начфин просил продать «в кредит» еще 268 ящиков дефектной серебряной монеты на 15,3 млн. руб. по той же схеме, по которой была продана первая партия в 750 ящиков, оформленная «протоколом» министров КомУча 2 октября 1918 г.

По– видимому, на этот раз сделка не состоялась, ибо в отчете начальника эшелона А. Арбатского и старшего кассира Н. Кулябко, инвентаризировавших в Иркутске в начале марта 1920 г. содержание «мест» в эшелоне перед его передачей большевикам, все эти 262 ящика серебра оказались на месте и благополучно доехали до Казани.

Еще менее удачным был замысел забрать весь эшелон после того, как Колчак с 4 января 1920 г. лишился своей охраны и стал заложником легионеров. Ведь еще 25 декабря 1919 г. глава союзных комиссаров Антанты французский генерал Жанен, видя неуступчивость Колчака и его желание до последнего сохранить свой контроль (и свою охрану) над «золотым эшелоном», дал шифрованную телеграмму чехам: задержать в Нижнеудинске эшелоны Колчака, разоружить его охрану и взять эшелон под свой контроль (как это напоминало телеграмму Троцкого от 25 мая 1918 г. относительно разоружения чехов!).

Колчак в последний раз отказался разоружаться, но тогда чехи заблокировали все его эшелоны в Нижнеудинске. Как уже отмечалось выше, адмирал капитулировал только 4 января. А 9 января «золотой эшелон» с прицепленным к нему вагоном Колчака под усиленной охраной чехов отправили наконец в Иркутск. Казалось бы, дело сделано – сдадут Колчака красным, а сами с золотом на всех парах вокруг Байкала к Тихому океану! Тем более что чешский командир конвоя майор Гачек держал в руках очередную телеграмму Жанена: главное – контролировать золото, а все остальное приложится… Одним из «приложений» в случае каких-либо осложнений генерал видел… сдачу «золотого эшелона» под охрану японцев. Он даже передал Гачеку приказ: в Иркутске – восстание, золото под угрозой захвата большевиками, срочно гоните эшелон в обход города на станцию Мысовую Кругобайкальской железной дороги, где вас уже ждут японцы.

Но командующий чехословацким корпусом генерал Ян Сыровы был реалистом. В возникшей дилемме – «кошелек или жизнь» – он предпочел жизнь легионеров. «Невыдача золота (Политцентру в Иркутске. – Авт.) или передача его японцам так возбудит против нас все русское население, особенно большевистские элементы, – телеграфировал он Жанену, – что наше войско от Иркутска до Тайшета окажется в сплошном огне. На нас нападут со всех сторон». Чешского генерала поддержал и представитель Национального совета в Иркутске доктор Благож: «золотой эшелон» придется отдать.

Результатом этого и явилось военное перемирие чехов и Советов на станции Куйтун 7 февраля 1920 г. – золото в обмен на паровозы и вагоны. А ранним утром того же дня Колчака и Пепеляева расстреляли на берегу Ангары: своей смертью они заплатили за золото для большевиков и жизнь легионеров. Начфин Франтишек Шип рвал и метал, ведь «добыча» ушла прямо из рук. Мученическая смерть адмирала его мало волновала…

В мае 1990 г. находясь в Праге со съемочной группой тогдашнего ТВ СССР (Останкино), где мы снимали кадры вывода советских войск из Чехословакии для документального телефильма, в свободный день я зашел на знаменитое Ольшанское кладбище – место упокоения более 20 тыс. белых эмигрантов.

Бродя от могилы к могиле, читал на надгробных плитах и памятниках: писатель Аркадий Аверченко, профессор Новгородцев (1870-1924), «евразиец» Петр Савицкий.

Но что это? В православном «отсеке», и вдруг… генерал Ян Червинка, умер в 1933 г. И рядом – Надежда Семеновна Карановская, русская, его жена, умерла почти 30 лет спустя.

Чудно, подумалось мне, протестант, «гусит»-чех и православная русская – в одной могиле. Что-то чехи не очень блюдут религиозные традиции…

Сзади послышались шаги. Кто-то подошел и встал за моей спиной рядом с могилой. Потом что-то спросил по-чешски. Я машинально ответил: «Не понимаю». И вдруг тот же голос на чистом русском языке: «Пан был знаком с моим отцом и матерью?» Я обернулся – пожилой чех в аккуратном, но уже поношенном костюме, при галстуке, с букетиком цветов в руке, который он бережно положил к памятнику своих родителей.

«Вы русский или чех?» – удивленно спросил я. «И то и другое: мать – русская, сибирячка, отец – чех, из легионеров, воевал у вас в России», – ответил он.

Я уже кое-что знал о легионерах в Сибири, как-никак закончил истфак МГУ по кафедре истории южных и западных славян, там профессора и доценты рассказывали о трагедии корпуса больше, чем было написано в учебниках по истории КПСС или официальной историографии Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке. Да и после XX съезда партии многие мои однокашники по курсу – чех Франтишек Силницкий и словак Иван Лалуга – разговорились (оба, кстати, стали активистами «пражской весны» и оба пострадали после «братской помощи» войск стран Варшавского договора в августе 1968 г.: Франтишеку с женой Ларисой пришлось бежать через Австрию в Израиль, теперь они живут в США, а Иван остался в Братиславе и хлебнул соленого до слез).

Читал я и книгу историка-слависта А.Х. Клеванского «Чехословацкие интернационалисты и преданный корпус» (1965 г.), там упоминается некий полковник Червинка, бежавший из Сибири с мешком русского серебра.

«Так вы – сын того самого полковника Червинки?» – с изумлением спросил я.

"Да, – ответил пан. – Позвольте представиться: Ярослав Карановский, фамилия по матери, родился здесь, в Праге, в 1921 г. А маму мою отец вывез из Сибири. И не он один – многие легионеры привезли русских жен, особенно словаки.

Вы знаете, – прервал мои мысли собеседник, – в старой, довоенной Чехословакии очень хорошо относились к русским, не чета нынешним временам, особенно после августа 1968 г. Ведь Прага тогда чуть ли не наполовину была населена русскими – русский университет, русские гимназии, русские кадетские корпуса. А сколько выходило газет и книг на русском языке! Я ведь учился в чешской гимназии и в русской воскресной школе: отец и мать хотели, чтобы их сын впитал обе культуры. Да и чехи хорошо понимают по-русски, даже если они его никогда не учили. Обратно сложнее – русским чешский надо для этого учить. Тогда ведь еще очень сильны были традиции панславизма и… иллюзии, что большевики – это ненадолго, не сегодня-завтра падут, нужны будут образованные кадры.

Иллюзии эти разделял Томаш Масарик, первый президент Чехословакии. Он немало помогал русским эмигрантам, особенно профессорам и молодежи. Деньги выдавал. Говорят, даже «Легио-банк» заставил раскошелиться на русскую эмиграцию.

Вы видели Русский дом в Праге? Нет? Сходите – там жили все русские профессора. А построили дом на деньги «Легио-банка». Первые русские эмигранты приезжали, как это по-русски, «в чем мать родила» – голые и босые. Так Масарик субсидию специальную установил – жилье давали бесплатно, даже одежду, еду, конечно. Знаете, совсем как сейчас в Израиле для советских евреев. Только у нас «евреями» были русские".

Я спешил – надо было идти на съемки, консультировать режиссера. Мы расстались, и с тех пор сына генерала Червинки я больше не видел. А вот слышать – слышал. По радио «Свобода» в репортаже Игоря Померанцева все с того же Ольшанского кладбища, причем сравнительно недавно – летом 1996 г.

И в тот поздний московский вечер, слушая чуть хрипловатый голос Ярослава, вдруг подумалось: может быть, морально этот чехословацкий след от «казанского» золота давным-давно окупился?

Ни японцы с китайцами, ни даже французы (у них тоже было немало белых эмигрантов) с англичанами не сделали для наших соотечественников в 20-30-х годах столько добра, сколько чехи и словаки.

Да, американцы в Калифорнии приравняли белых офицеров к своим ветеранам. Низкий поклон им за это. Но школы русские не открыли, университет – тоже, а ведь в Праге учились тысячи гимназистов и студентов со всего «русского рассеяния».

Да, начфин Шип и генерал Чила вряд ли сняли бы с себя последнюю рубашку, чтобы помочь детям беженцев. Впрочем, и они приняли генерала Сергея Войцеховского в свою военную касту, присвоили ему, русскому офицеру, высший в довоенной республике чин генерала армии. И если бы послушался его Бенеш в 1939 г. и дал вооруженный отпор в Судетах войскам вермахта, еще неизвестно, стал бы Гитлер нападать на Польшу, заключать союз со Сталиным и вбивать клин между чехами и словаками (марионеточное государство попа Тисо, который, кстати, также взял даже в свой МИД десятки русских эмигрантов).

Да и судиться сегодня с чехами и словаками за «золото Колчака» уже никто не станет: документов слишком мало. Фактически один «протокол» от 2 октября 1918 г. на 750 ящиков серебра (900 тыс. зол. руб.). Остальное пока проходит по статье «военные трофеи».

Иное дело – Антанта и Япония. Здесь побороться можно. Вот и пойдем дальше по следам нашего «казанского клада» (и не только его).