• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Среди той обширной корреспонденции, что я стал получать со всех концов бывшего Союза и из-за границы после моих статей о «зарубежном русском золоте» и первого издания этой книги, типичным стало письмо от А.В. Киреева из Калужской области от 16 апреля 1993 г. А.В. Киреев сообщал: с 1957 г. он работал в г. Шевченко (ныне Актау), что на полуострове Мангышлак восточного побережья Каспийского моря. В те времена он случайно наткнулся на книгу «Чекисты Казахстана», где вычитал следующее: «…после разгрома остатки армии Колчака под командованием генерала Толстого отступали через форт Александровский (там отбывал в свое время ссылку великий украинский поэт Тарас Шевченко. – Авт.) на Мангышлаке, плато Усть-Юрт, с тем чтобы прорваться на юг и уйти за кордон. При подходе к полуострову Бузачи ими был спрятан остаток золотого запаса России». (Киреев уточнил у старожилов-казахов, они подтвердили: целых «семь подвод».) Гурьевские чекисты затем в течение 15 лет безуспешно искали это золото.

Такого рода письма я получаю десятками, меняется лишь география «кладов колчаковского золота». То это станция Тайга Транссибирской железной дороги, то бывший православный мужской монастырь в Приморье на границе с Китаем, то железнодорожный разъезд Раздольное Приморской железной дороги, то «золотой пароход на Оби в Западной Сибири».

Вот и весной 2003 г. мне сначала позвонил один «кавказец»-старатель из г. Зея Амурской области на Дальнем Востоке, а затем прислал целую папку вырезок-ксерокопий из местных газет и книг амурских краеведов о поиске очередной порции «сибирского золота», на этот раз – на севшей на мель на реке Зее большевистской речной канонерской лодке «Огорочанин» в сентябре 1918 г. с грузом золота, конфискованного «красными» в четырех коммерческих банках и трех страховых обществах Амурской губернии.

Судя по книге Ильи Безродного, участника Гражданской войны на Дальнем Востоке, «Амур в огне» (Владивосток, 1932), на борт канонерки было погружено несколько десятков ящиков с золотом.

На одном из перекатов р. Зеи лодка попала в колчаковскую или японскую засаду, была обстреляна и, маневрируя при уходе от огня, села на мель. Команда срочно покинула судно, причем якобы предварительно выкинула все ящики в воду, кроме трех, которые будто бы закопала на берегу.

С тех пор местные (газ. «Амурская правда», 1992 г.) и столичные («Комсомольская правда», 1993 г.) журналисты не раз призывали найти этот золотой клад с «красного галиона» (канонерки), но все розыски местных золотоискателей оказались безуспешными, как и предыдущие поиски японцев, колчаковцев, семеновцев, красных партизан и ОГПУ в 20-х – начале 30-х гг.

Интерес к золотому кладу с канонерки «Огорчанин» все эти 85 лет поддерживается еще и тем обстоятельством, что местные жители села Новоандреевска, напротив которого на реке Зея села на мель канонерка, время от времени при огородных работах или вспашке действительно находят в земле золотые слитки. Так, еще в 1979 г. колхозница Мария Ефимова на своем приусадебном огороде нашла золотой слиток, на котором было выбито – «Благовещенск, 1917».

Следующий слиток, найденный трактористом того же колхоза им. Ленина Николаем Василенко из того же села во время вспашки, удостоился чести попасть в 80-х гг. XX в. в Книгу рекордов Гиннесса. В традиционном разделе этого британского справочника «КРУПНЕЙШИЕ КЛАДЫ» читаем: «Золотой слиток весом 12 кг 285,3 грамма нашел летом 1987 года механизатор колхоза им. Ленина Амурской области Николай Василенко. В банке этот стандартный золотой брусок, отлитый в 1918 году, был оценен в 588 тысяч рублей. Н. Василенко получил за свою находку самую крупную в России сумму – 147 тысяч рублей, предусмотренные законом 25% от оцененной стоимости клада».

Именно эти 25% от найденных золотых кладов вдохновляют нынешних «золотоискателей», один из которых – мой «кавказец» из г. Зея – и попытался соблазнить меня этой приманкой, предлагая возглавить новую экспедицию в Амурской области для поиска остальных слитков с канонерки «Огородчанин».

И тем не менее байки о спрятанных «кладах Колчака» в Сибири не сходят со страниц газет и журналов (см. например, статью журн. «Золото России», 1994, № 1-2, об очередном кладе, якобы спрятанном по приказу адмирала в районе «Черных озер» под Благовещенском зимой 1919 г.) Об участии ОГПУ-НКВД-КГБ СССР в поисках подобных «кладов» см. Приложение № 5 к этой книге.

Написаны десятки рассказов и повестей о якобы уже найденных «кладах Колчака» в Восточной Сибири и в Приморье. Типичный пример такой «развесистой клюквы» являет собой историческая повесть Юрия Сергеева «Берегиня», опубликованная в журнале «Молодая гвардия» (1992, № 5-6).

Тем ценнее редкие свидетельства доживших до наших времен очевидцев, например деда Луки Павлова из той же Новоандреевки, зафиксированные в 1992 г. репортером «Амурской правды». В 1918 г. будущему деду было всего лет семь-восемь, он стоял на берегу и видел, как канонерка села на мель. Никаких ящиков с золотом, выбрасываемых за борт, он не узрел. Но видел другое: команда в панике попрыгала за борт (боялись преследований то ли колчаковцев, то ли японцев), а брошенное судно через несколько часов просто разграбили окрестные мужики. Вот они-то, по свидетельству Луки, действительно, кряхтя и матерясь, перли на себе какие-то тяжеленные ящики.

Свидетельство знакомое: ведь именно так в ноябре 1812 г. на подходе к Березине казачки атамана Платова разграбили «золотой обоз» Наполеона из Кремля, а затем замолили грех тем, что построили на личные пожертвования в столице Войска Донского – г. Новочеркасске – огромный кафедральный православный собор, второй по размерам после Исаакиевского в Петербурге.

А клады– то следует искать совсем не там, где указывает на них народная молва. Вот один из точных адресов, к тому же указанный на официальном бланке колчаковского министра иностранных дел И.И. Сукина (шифровка из Омска российскому генеральному консулу в Шанхае Виктору Федоровичу Гроссе через посла царской России в Пекине князя Кудашева, 24 сентября 1919 г. № 688):

"Прошу сообщить Шанхай Гроссе. Министр финансов («омского правительства». – Авт.) просит передать: на Ваше имя высылается мною из Владивостока свыше 6000 пудов с пароходом, отбывающим из Владивостока около 26 сентября. Все подробные указания о дате прибытия и количестве имеющего быть выгруженного золота будут Вам сообщены директором Иностранного отделения Госбанка Владивостока. Русско-Азиатскому банку в Шанхае одновременно телеграфирую войти с Вами в соглашение о предоставлении в Ваше распоряжение кладовых банка для хранения.

Подпись: Сукин".

Это была далеко не первая «золотая посылка» из Владивостока на имя консула В.Ф. Гроссе. В мае того же года он уже получил коносамент в 600 пудов на русском сторожевом военном крейсере «Командор Беринг».

Так вот где надо искать «клады Колчака» – в Шанхае, Гонконге, Токио, Осаке и Йокогаме, далее за Тихим океаном – в Сан-Франциско, Ванкувере, Нью-Йорке и еще дальше, за океаном Атлантическим – в Лондоне, Стокгольме, Париже, Брюсселе и банках Швейцарии.

Тем более, что на все эти коносаменты с 1914 г. сохранились документы – от финансовых соглашений до дипломатической переписки и расписок в получении груза.

Выше уже говорилось о том, как в 1914 г. – феврале 1917 г. царское правительство отправляло «залоговое золото» в Англию.

Но первая транспортировка в октябре 1914 г. из Архангельска в Ливерпуль едва не привела к катастрофе – потере золотого коносамента ценой в 8 млн. ф. ст. на дне Северного моря: немецкая разведка каким-то образом узнала о «золотом пароходе» (британский транспорт «Мантуа»), и германские субмарины разбросали на пути его следования у побережья Шотландии мины. Транспорт чудом избежал гибели (в 1942 г. судьба была не столь благосклонна к английскому крейсеру «Эдинбург» с «золотом Сталина», и он пошел ко дну, атакованный гитлеровскими подлодками почти в том же месте), а вот сопровождавшие «Мантуа» крейсер «Дрейк» и другое высланное навстречу британское военное судно подорвались на германских минах, хотя и остались на плаву.

Англия и Россия, однако, не стали вторично испытывать судьбу и с декабря 1915 г. по март 1917 г. начали осуществлять «золотую операцию» только через Владивосток: коносаменты железной дорогой шли на Дальний Восток, там на зафрахтованных японских военных судах плыли в Ванкувер (Канада) или Сан-Франциско (США), далее через всю Северную Америку по железной дороге на восточное побережье и снова через океан в Ливерпуль или Лондон. Конечно, это был не самый короткий и не самый дешевый путь (японцам за фрахт надо было платить по 1-2 млн. зол. иен с каждого коносамента), но зато более надежный.

Вся эта перевозка золота 1915-1917 гг. на 60 млн. ф. ст. была оформлена сверхсекретными финансовыми соглашениями между Его Величества Британским казначейством и императорским Минфином России. Ее скрывали как от немецких шпионов, так и от русской Госдумы, где шумел лидер кадетов Павел Милюков, вопрошая в ноябре 1916 г.: «Что это – глупость или измена?»

Ясное дело, в 1915-1917 гг. секретный финансовый «пакт» Англии и России (как и «пакт» Ленина с кайзером от 27 августа 1918 г.) опубликован не был. Не был он опубликован и в горячке разоблачений большевиками тайных договоров царизма в ноябре-декабре 1917 г. (то ли матрос Маркин его не нашел, то ли так упрятали чиновники Минфина, что и найти было невозможно; не следует забывать, что до февраля 1918 г. госслужащие центральных министерств саботировали власть большевиков и ни ключей от сейфов, ни документов им не давали), но до сего времени этот «пакт» известен лишь в изложении В. Новицкого, который (судя по хорошей осведомленности о деталях, как тогдашний товарищ министра финансов России) если и не участвовал лично в подготовке этого «пакта», то хорошо его изучил и, возможно, взял на память одну из его секретных копий.

Любопытно, что большевики, когда им самим потребовалось заграничное «царское» золото, охотно перепечатали в США разоблачения бывшего товарища министра финансов в изданном на деньги «Амторга» в Нью-Йорке информационном сборнике «Русское золото» (1928 г.).

Итак, судя по откровениям Новицкого, «пакт» был оформлен двумя финансовыми соглашениями между Британским казначейством и русским Минфином:

а) декабрь 1915 г. (под гарантию Франции, также отправившей в США часть своего золотого запаса) – Россия направляет через Дальний Восток в США, а также в «Банк оф Ингланд» (единственный в Великобритании банк, который всю Первую мировую войну менял бумажные деньги на золото даже физическим лицам, когда в России и Франции ни один банк этого уже не делал) три транша своего чистого золота в следующие сроки:

конец декабря 1915 г. – на 10 млн. ф. ст.; середина июня 1916 г. – на 10 млн. ф. ст.; начало ноября 1916 г. – на 20 млн. ф. ст. Всег о: на 40 млн. ф. ст. (или на 375 млн. 590 тыс. зол. руб.).

В обмен на «залоговое золото» «Банк оф Ингланд» под гарантию британского казначейства предоставляет России кредит на 200 млн. ф. ст. для закупок оружия (в основном пироксилинового бездымного пороха для снарядов и патронов) и амуниции для русской армии. Оба ведомства договариваются хранить в строжайшем секрете эту сделку, а Минфин России даже уточняет, как он обманет бдительность думцев, кричавших об ответственности императорского правительства перед парламентом, – в бюджете вся операция будет закамуфлирована глухой строкой: «золото за границей».

Новицкий дважды упоминает «специальные условия» («special terms for Russia») соглашения от декабря 1915 г. («было, однако, условлено, что золото вернется в Россию после окончания войны», в «пакте» даже был определен точный срок – через год после окончания), но сам текст этих «условий» ни в английском, ни во французском тексте своего опубликованного расследования не приводит;

б) февраль 1917 г. – второе финансовое соглашение о дополнительном «военном кредите» под залог четвертого транша золота на сумму еще в 20 млн. ф. ст. (187 млн. зол. руб.). Маршрут доставки и условия возврата залога те же Этот последний транш до адресатов не дошел, ибо в марте 1917 г. был захвачен японцами.

«Как результат этих отправок, – пишет Новицкий, резюмируя отток „русского золота“ за моря, – золотой резерв России уменьшился на 68 млн. ф. ст. или 640 млн. 200 тыс. зол. руб. или 329 млн. 703 тыс. долл. США».

Что из этих траншей окупилось в виде поставок вооружений, что не окупилось и сколько «залогового золота» осталось в «Банк оф Ингланд» после окончания Первой мировой войны – об этом среди историков до сих пор идут горячие дискуссии, которые начались еще при Временном правительстве. Известно, однако, что в 1916 г. русскую армию на фронте потряс «снарядный голод» – на пушку выдавалось всего по три-четыре снаряда, тогда как у германцев не было недостатка в снарядах. Разразился гигантский скандал. Сказать, что снаряды, несмотря на отправку в октябре 1914 г. и декабре 1915 г. «залогового золота» на 18 млн. ф. ст. (167 млн. зол. руб.), все еще не получены из Англии, правительство в Думе не могло – «пакт» оставался секретным. Кроме того, боялись признаться, что преступно просчитались: британские оружейные заводы технологически не могли в столь короткий срок выполнить такой гигантский «снарядный» заказ, сколько бы золота в Англию ни посылали Уже после войны советские и британские военные историки подсчитали, что английская военная промышленность до марта 1917 г. сумела выполнить лишь 25% оплаченных заказов России (см.: Smele G.D. White Siberia: the Anti-Bolshevik Government of Admiral Kolchak, 1918-1920. – Cambridge, 1996). Однако далеко не все из этого оружия было кондиционным. Вот что писал сам А.Ф. Керенский с фронта послам Антанты и США 3 июля 1917 г.: «Укажите соответствующим послам, что тяжелая артиллерия, присланная их правительствами, видимо, в значительной части из брака, т.к. 35% орудий не выдержали двухдневной умеренной стрельбы (разрывались стволы. – Авт.)» (Керенский А.Ф. История России. – Иркутск, 1996. – С. 423).

В августе 1916 г. срочно и тайно направили на военные заводы Великобритании «толкачей» во главе с одним из великих князей. Тот метался по заводам, грозил, умолял, но все было бесполезно: больше, чем станок мог дать, британский работяга выжать не мог.

Тогда царские власти перебросили ряд военных заказов из Великобритании в США, переведя часть «залогового золота» в американские банки. Заказ на русские винтовки был спешно размещен на оружейных заводах трех крупных фирм – «Винчестер» (300 тыс.), «Ремингтон» (1,5 млн.) и «Вестингауз» (1,8 млн.). Увы, и американские оружейники не справились с авральной работой, к Февральской революции в России они успели изготовить только 10% от заказанного количества, причем и эти винтовки застряли до начала Октябрьской революции в Швеции, и большевики тщетно пытались заполучить их (переговоры со шведами через Норвегию в 1922-1926 гг. об этих винтовках вела А.М. Коллонтай).

Но больше всего, в чем нуждалась русская армия, – это не столько в собственно патронах и в снарядах, а в пироксилиновом бездымном порохе к ним. Именно из-за отсутствия такого пороха в армии и на флоте (цусимская катастрофа) Россия в военно-техническом отношении проиграла Русско-японскую войну 1904-1905 гг.

Великий русский химик и патриот Д.И. Менделеев незадолго до своей смерти в 1907 г. вместе со своими учениками теоретически восполнил этот пробел: ими была разработана технологическая химическая «формула Менделеева» по производству бездымного пороха на отечественных пороховых заводах. Тогда же в рамках реформы армии и ВПК был намечен план реконструкции существующих и строительство новых заводов для производства пироксилинового пороха по «формуле Менделеева», превосходившего даже порох по формуле «отцов» бездымного пороха – французов. В частности, началась подготовка технической документации для строительства такого нового порохового завода в Тамбове.

Но тут, как всегда случалось в России в период реформ и сопровождавшей их «прихватизации», вмешались «олигархи» начала века – «нефтяные короли» братья Нобели, финансово-промышленная группа Русско-Азиатского банка (председатель правления А.И. Путилов, члены правления заводчики братья Беккеры и др.), владельцы Ковровского порохового завода Поссель и Царицынского – Виккерс и др.

Через своего лоббиста в III царской Думе фабриканта А.И. Гучкова, одно время ее спикера и председателя думского военного комитета, затем военного министра в первом составе Временного правительства, «олигархи» начали мощную кампанию в Думе и прессе против якобы «убыточности» казенных оружейных заводов, их «отсталой» технологии и т.п.

Особенно доставалось тогда царскому министру финансов и его министерству, в недрах которого с 1907 г. зрел проект «принудительного выкупа оружейных заводов в казну» (что в конце концов и случится в 1916 г. да будет уже поздно).

Но, на горе России, верх в этой борьбе за казенные деньги взяли упомянутые «олигархи»: в 1912 г. с помощью А.И. Гучкова они провели через Думу закон о перераспределении бюджетных ассигнований на оборону: 2/3 досталось «частникам» и только 1/3 – «казенным» заводам.

В 1913 г. очередной съезд российских частных металлозаводчиков, включая представителей правлений т.н. «Гранатного комитета» (девять путиловских частных заводов, отхвативших львиную долю «снарядного заказа»), торжественно рапортовали царю со съездовской трибуны, что не сегодня-завтра они завалят армию бездымным порохом, снарядами, патронами и вообще любым вооружением в избытке.

Увы, «получилось как всегда». Как и в 60-70-х годах предыдущего века со строительством железных дорог, частник-олигарх в очередной раз обманул и ДЕРЖАВУ, и НАРОД. Вот свидетельство нашего современника «пороховых дел мастера» доктора химических наук Леонида Забелина, в свою очередь ссылающегося на отчеты русского инженера-пороховщика Александра Сапожникова, срочно посланного в 1916 г. в США на пороховые заводы концерна Дюпона: Первую мировую войну начали, когда «собственных запасов боевого снаряжения хватило лишь на четыре первых месяца войны. Такого провала страна не знала ни в турецких походах Петра и Екатерины, ни в наполеоновскую кампанию».

А вот свидетельство очевидца: в 1914-1915 гг. на одну русскую пушку выдавалось по три-четыре снаряда, тогда как германец колошматил русскую армию с утра до вечера (генерал А.И. Деникин. Очерки русской смуты).

Как потом оказалось, никакое производство вооружений «олигархи» и не думали развивать. Получив бюджетные деньги, через свои уполномоченные банки и финансово-промышленные группы – Русско-Азиатский банк, Петербургский международный банк, Донецкое общество железоделательного и сталелитейного производств и т.п. – они начали печатать акции и «крутить» их за границей, главным образом на Парижской бирже ценных бумаг, наряду с официальными «царскими» государственными облигациями Характерно, что в 1999 г. французское казначейство признало «законными» (т.е. гарантированными царским правительством) только 3 млн. 700 тыс. русских облигаций из 10 млн. сохранившихся на руках у потомков.

При этом, как отмечалось выше, подкупленная французская пресса не различала государственные (гарантированные царской казной) и «частные» (не гарантированные) русские облигации.

Но нельзя сказать, что «олигархов» начала века (как, впрочем, и его конца) «бес попутал» и они в погоне за чистоганом не ведали, что творят.

Сохранилось свидетельство одного из участников этой предательской авантюры и виновника последующей катастрофы, разрушившей великую империю, фабриканта Путилова, сочетавшего, по образному выражению Мориса Палеолога, посла Франции в России в 1914-1917 гг. «качества американского бизнесмена и славянофила». «Необходима коренная перестройка (вот еще когда применялся горбачевский термин! – Авт.) всего административного аппарата, – говорил Путилов Морису Палеологу в мае 1915 г. в разгар „снарядного кризиса“, – иначе неизбежна революция… Тогда начнется ужасная анархия на десять лет. Мы увидим вновь времена Пугачева, а может быть, и еще худшие».

Между тем именно Путилов и другие «олигархи» первыми спровоцировали предпосылки к этой «ужасной анархии», ибо к 1914 г. они оставили русскую армию без вооружений. Ведь те бюджетные деньги, что с 1912 г. пошли в их карман, не достались казенным оружейным заводам в Туле, Сестрорецке, Ижевске, Коврове и т.д. В результате даже Тамбовский завод бездымного пороха к началу войны не был построен, и лишь в конце 1916 г. (да и то по временной схеме) на нем было запущено производство.

«Как всегда», т.е. позже спохватились, с 1915 г. стали перераспределять бюджетные деньги с частных вновь на казенные заводы (в Туле это сразу дало возможность увеличить выпуск винтовок до 130 тыс. штук в год, но лишь к январю 1917 г. – опять слишком поздно!).

Под флагом борьбы с «немецким засильем» в России в первую очередь секвестрировали военные заводы, владельцы которых носили иностранные фамилии: все еще строившийся в 1916 г. Царицынский пушечный завод (Виккерс), Ковровский винтовочно-пороховой завод (Поссель), медеплавильные заводы торгового дома Вогау и т.д. Затем дошла очередь и до Путилова: «Гранатный комитет» и его девять оружейных заводов тоже «отписали в казну», а к самому Путилову приставили уполномоченных из охранки и военной контрразведки (и заводчик осенью 1916 г. стал участником заговора Гучкова и его гвардейских офицеров – заговорщики намеревались захватить царский поезд, принудить Николая II к отречению, а при отказе – убить). Гнусность поведения Путилова (как и похожего на него «олигарха» почти век спустя), состояла в том, что он собирался убить человека (царя), судя по воспоминаниям его дочери Анастасии, запросто был вхож в семью. Но – «деньги не пахнут»…

Вслед за «Гранатным комитетом» после 22 октября 1916 г. правительство разогнало и все остальные «частные» объединения российских «олигархов»: «Продуголь», «Медь», «Продпаровоз», «Продвагон» и т.д.

Словом, за два года до захвата власти большевиками царское правительство национализировало всю тяжелую промышленность России, и большевикам осталось лишь заменить комиссаров Временного правительства на своих.

Так «олигархи» собственными руками (точнее – собственной жадностью) обеспечили «красногвардейскую атаку на капитал» и вырыли для русского капитализма могилу.

В то же время патриоты отыгрались на военном министре генерале В.А. Сухомлинове и начальнике военной разведки Генштаба полковнике Мясоедове. Сухомлинова в марте 1916 г. арестовали как «германского шпиона», а Мясоедова, не доказав даже его вины, повесили.

Но такая «национализация» вкупе со шпиономанией в разгар войны ни к чему хорошему, кроме дезорганизации военного производства, не привела: «секвестрированные» заводы «олигархов» лучше работать не стали, как, впрочем, и казенные (вспомним строительство Тамбовского завода бездымного пороха).

Между тем армия на фронте продолжала нести чудовищные потери – к 1916 г. был выбит почти весь довоенный кадровый младший офицерский корпус (пришлось срочно формировать новый, из так называемых «офицеров военного времени», т.е. из рабочих-мастеровых с четырьмя классами начальной школы за спиной и недоучившихся гимназистов да семинаристов).

В панике, видя, что, несмотря на обильную «золотую предоплату», американские заводы «Винчестер», «Ремингтон» и «Вестингауз» не справляются с заданием, чиновники военного ведомства придумали и добились от царя санкции на чисто российский ход: купить в штате Коннектикут один из пороховых заводов у химического концерна Дюпона, направить туда несколько сотен русских инженеров (именно в их числе и оказался инженер А. Сапожников) и рабочих-оружейников (по некоторым данным, к концу 1916 г. за океан послали более 2 тыс. человек). Денег при этом не жалели – сверх «золотых посылок» в 1915-1916 гг. отправили золота, по сведениям А. Сапожникова и Л. Забелина, более чем на два с половиной миллиарда долларов. Недаром авторы истории становления концерна «Дюпон кемикл» позднее писали, что после 1916 г. капитал фирмы вырос с 50 млн. до 1 млрд. долл.!

Более того, Дюпон потребовал представить и «ноу-хау» – ту самую знаменитую «формулу Менделеева» по производству пироксилинового бездымного пороха, так как французы ни за что не хотели уступать ему свою.

И мало того, что Дюпону царские чиновники предоставили 2 млрд. долл. бесплатно дали четыре тысячи рук и две тысячи смекалистых русских голов, так еще подарили и «формулу Менделеева» до последнего расчета. Вот почему инженер Сапожников позднее, по возвращении из США, в отчете о своей командировке с горечью писал, что на такие деньги и с таким «ноу-хау» в 1907-1914 гг. можно было бы развернуть собственную оружейную программу, а не помогать американцам строить свой собственный боеприпасный потенциал.

Тем более что до Октябрьской революции даже путем авральной работы русских работяг на дюпоновском заводе все равно ничего не успели толком сделать: лишь летом 17-го пошли первые «пироксилиновые» снаряды и патроны, а также специальные цинковые ящики с порохом.

Но переправить готовую продукцию в Россию не успели – к власти пришли большевики. А неиспользованное «оружейное» русское «залоговое золото» все равно так и осталось в Англии и США, хотя по условиям сделки его остаток банки были обязаны вернуть в Россию (позднее, в 1944-1947 гг. это золото достанется МВФ и ВС, о чем мы уже писали выше).

В итоге ни через год после окончания войны, ни через 70 лет ни килограмма из царского «залогового золота» на фантастическую сумму в 637 млн. 710 тыс. зол. руб. или 329 млн. 703 тыс. долл. США в ценах до 1914 г. СССР (Россия) не получил. Как не получили ни с Дюпона остаток от 2 млрд. долл. ни со шведов – ни вооружений, ни денег, а им ведь за две недели до октября Керенский отправил золота на 4 млн. 850 тыс. зол. руб.

А мы еще удивляемся: откуда Международный валютный фонд, Всемирный банк (штаб-квартиры в Вашингтоне) и Европейский банк реконструкции и развития (штаб-квартира в Лондоне) берут средства на транши долларов в Россию и СНГ?

1994 год, V Государственная дума. Мы, с десяток экспертов, сидим на 13-м этаже нового здания, что по Георгиевскому переулку в Охотном Ряду, в который раз до хрипоты споря над проектом закона «О собственности Российской Федерации, находящейся за границей» (автор – тогдашний зам. председателя Комитета по собственности, приватизации и хозяйственной деятельности депутат от ЛДПР академик Владимир Лисичкин).

Мы – это тогдашний председатель правления АО «Российское золото» Марк Масарский, юрист из ФСБ Николай Ралдугин, представитель МВД Аркадий Черник, профессор Фуат Новрузов из «Финист банка», я от Дипакадемии МИД РФ и др. – словом, рабочая группа по доработке законопроекта.

Душа моя ликует. Наконец-то от самодеятельности нашего Экспертного совета по золоту и недвижимости за рубежом переходим к государственному законопроекту. В принципе, на мой взгляд, законопроект неплох, особенно в части взятия недвижимости на баланс. Предусмотрено создание специального Российского агентства зарубежной федеральной собственности.

Группа старается максимально довести содержание законопроекта до общественности. 21 декабря 1994 г. устраиваем в Российско-американском пресс-центре в Хлебном переулке встречу с нашими и зарубежными журналистами (В.А. Лисичкин, М.В. Масарский, В.Г. Сироткин), даем интервью в газетах. Я даже публикую на той стороне земного шара в эмигрантской русскоязычной газете «Панорама» (Лос-Анджелес, США) большую статью «Царское золото и борьба за власть в России».

Увы, еще не догадываюсь, что логика думской политической борьбы фракций совсем иная, нежели логика здравого смысла. Казалось бы, ну что тут плохого – попытаться вернуть Отечеству его достояние, находящееся за рубежом? Но, оказывается, в Думе «хорошо» и «плохо» зависит не от интересов избирателей, а от того, кто предлагает законопроект. Если «элдэпээровец» – то заведомо плохо для «выбороссов» (а для ЛДПР, наоборот, – если инициатива исходит от «выбороссов»).

На Совете Думы не прошло, казалось бы, простейшее предложение: пригласить из США за счет Думы двух иностранных экспертов, уже включенных решением комитета в состав рабочей группы, – Сергея Петрова и Никиту Моравского. Раз предлагает депутат от ЛДПР – нельзя-с, слишком дорого, аж целых 3 тыс. долл. на два авиабилета. Дума такие расходы не потянет. Но от 100 млрд. долл. которые можно получить благодаря документам, что хранятся в личном архиве этих уже немолодых людей, Дума не отказывается (пусть высылают свои архивы факсом, шумел один из «выбороссов»).

Далее. Едва В.А. Лисичкин оформил бумаги по своему проекту и понес его тогдашнему спикеру И.П. Рыбкину на предмет включения в повестку дня пленарного заседания Думы для первого чтения, три «выборосса» – Г.А. Томчин, С.А. Маркидонов и М.Л. Горячев – быстренько подготовили контрпроект и тоже отдают Рыбкину: включайте в повестку! Еще вопрос о включении в повестку дня не решен, а уже в «Известиях» Алексей Портанский поместил антиэлдэпээровскую статейку «В Думе замышляют еще одну национализацию». Главный удар – по проекту создания Российского агентства заграничной федеральной собственности. Оказывается, национализация – это всегда плохо, а вот приватизация «по Гайдару и Чубайсу» – всегда хорошо. А посему лучше приватизировать все эти ящики с золотом за границей да и продать их как ваучеры всем желающим (но лучше со скидкой одним «выбороссам») – то-то славно будет.

И.П. Рыбкин ни с ЛДПР, ни с «Выбором России» ссориться не стал, а… отправил оба законопроекта на согласование. А в комиссии по согласованию не только законопроект, но и саму идею что-либо вернуть из-за рубежа (ну зачем нам ссориться с Западом, он же кредиты на развитие демократии дает!) благополучно похоронили, и она в V Думе, как и сам закон, так больше и не возродилась. У VI Думы руки дойдут лишь через четыре года: только в июне 1999 г. она наконец примет этот законопроект, но ни о каком Агентстве в нем не будет ни слова. Но и этот облегченный вариант все равно не прошел – президент наложил на него вето.

Впрочем, некоторый позитивный результат от всей этой «думской возни» все же был. О законопроекте члены рабочей группы Лисичкина писали в газетах, говорили по радио и телевидению. И вот вдруг в Думу на мое имя приходят из Токио документы о том, где, сколько и какого («царского», «колчаковского», «семеновского», «калмыковского», «петровского», «подтягинского», «миллеровского») золота хранится в Японии. Среди этих документов три совершенно уникальных. Это соглашения от 4 сентября 1916 г. 7 и 16 октября 1919 г. об отправке в «Йокогама спеши банк» и «Чосен банк» «царского» и «колчаковского» залогового золота и «золотых векселей».

Как мы увидим ниже, дальнейший сценарий «игры в одни ворота» в точности повторит историю с золотом России в США и Англии: золото возьмут, а обязательства не выполнят. Все государственное значение этих финансовых русско-японских соглашений мы с В.А. Лисичкиным полностью оценили, когда 11 августа 1995 г. попали в японскую миссию в Москве на беседу к заместителю главы миссии г-ну Кадзухико Того по его приглашению.

Едва я упомянул о соглашениях, а затем издали показал их ксерокопии, как Того-сан и его молодые дипломаты заволновались. Где вы их нашли? – застыл немой вопрос в их глазах. А когда мы добавили, что располагаем и документами из японских банков о том, как каждые десять лет начиная с 1927 г. проценты от этого русского золота регулярно перечислялись в японскую казну, Того-сан поспешил свернуть беседу, заметив, что такие проблемы он уполномочен решать не с Думой и ее экспертами, а только с МИД РФ. На том и расстались. Впрочем, не совсем. Когда я кратко изложил суть беседы в газете «Век», недовольными оказались некоторые японские дипломаты в Москве.

Конечно, японский дипломат Того-сан лукавил: ведь именно в 1995 г. в японскую миссию в Москве регулярно заходил для консультаций крупный японский архивист д-р Чихару Инаба, который готовил по Архиву внешней политики МИД РФ (АВП РФ) обстоятельный каталог в двух томах (вышел в свет в Москве и Токио на двух языках в феврале 1996 г.). Особый интерес представляет второй том – «Советско-японские отношения (1917-1962 гг.)». Именно в нем в виде кратких аннотаций опубликованы основные советские документы по «русскому золоту» в Японии, начиная с самого первого – телеграммы Наркомфина РСФСР от 21 ноября 1918 г. в Японскую дипломатическую миссию при оккупационном корпусе в Хабаровске о захвате японцами в местном отделении Госбанка России 25 пудов золота (Каталог, т. 2, 1).

В каталоге фигурируют все субъекты нашего расследования о русском золоте в Японии, упомянутые в книге: военный агент (атташе) в Токио ген. Подтягин (1919 г.), быв. начальник тыла армии атамана Семенова ген. Павел Петров (1961 г.), финансовый агент России в Японии К.Миллер (1929 г.) и др. Более того, Ч. Инаба обнаружил в АВПР отчеты советских дипломатов и разведчиков о судебном процессе агентов Семенова против ген. Подтягина (1925 г.) в Японии (там же, т. 2, с. 330), а также последний по времени запрос Госбанка СССР от 27 мая 1960 г. о «колчаковском золоте» (с. 283).

Так что делать сегодня круглые глаза, слыша о «колчаковском золоте» в Японии, для современных дипломатов из Страны восходящего солнца в Москве – по меньшей мере странный прием.

Тем более, что еще в 1924 г. в ходе советско-японских переговоров об установлении дипломатических отношений между двумя странами именно японская сторона (визит японской делегации в Москву под предлогом посещения ВСНХ) поставила вопрос об учреждении Русско(советско)-японского банка (старая мечта графа С.Ю. Витте), который бы и «оприходовал» находившееся на японских островах «колчаковское золото» (Каталог, т. 2, с. 94).

Позднее (3 декабря 1995 г.) из комментария редакции к моему интервью на ту же тему газете «Токио симбун» довелось узнать, что документы за 1919 г. у профессора Сироткина, конечно, подлинные, из японских архивов и библиотек, но они все равно не могут якобы служить юридическим основанием для требования вернуть золото России. Почему? Да потому, что режим Колчака ни Япония, ни Антанта, ни даже Тройственный союз (до ноября 1918 г.) и вообще ни одно государство мира дипломатически не признали, поэтому-де владивостокские соглашения от 7 и 16 октября 1919 г. носили как бы «частный» характер. «Частник» Колчак договаривался с «частниками» из «Йокогама спеши банк» и «Чосен банк». Не правда ли, ловко?! Привезли как «частное», а оприходовали как «казенное» – по 62 млн. иен каждые десять лет в государственную казну Японии, по свидетельству финансового советника «Йокогама спеши банк».

Но, несмотря на очевидные факты, комментаторы из газеты «Токио симбун», подобно своим соотечественникам-дипломатам в Москве, явно наводят тень на плетень. Не помешал же частный статут «Чосен банк» в 1945 г. в условиях капитуляции Японии передать Госбанку СССР часть «колчаковского золота»?! (АВПРФ, ф. 0146, оп. 29, папка 271, д. 30, 53 лл; Ч. Инаба. Каталог, т. 2, с. 237.)

И что сказать – только в 1919 г. в Японию, по словам того же советника, было ввезено 25 т золота!

Волнение японских дипломатов в Москве понять можно. Несколько десятилетий, начиная с заявления Правительства СССР в 1956 г. советско-японские отношения напоминали «игру в одни ворота». Японцы методично забивали в них «мяч» о «северных территориях» (четырех южнокурильских островах), а наша дипломатия лишь отбивала «пенальти», даже не пытаясь перебросить другой «мяч» (русское золото в Японии) на поле партнера-соперника.

Попытки отдельных российских политических деятелей (Г.Э. Бурбулиса, Ю.Н. Афанасьева, А.И. Вольского) найти нестандартное решение проблемы «северных территорий» вызывали бурные дебаты в печати. При этом редким сторонникам уступить Курилы японцам за выкуп возражает мощный патриотический хор во главе с бывшим губернатором Сахалинской области проф. В.П. Федоровым, усиленный активистами из общественного Комитета защиты Курил и территориальной целостности России, регулярно выступающих на секции истории Московского дома ученых и выпускающих сборники документов «Русские Курилы».

Но подумалось: а почему о Курилах буквально вопят, а о «русском золоте» в Японии у нас даже не шепчут? Не знают? Не верится: среди активистов Комитета защиты Курил – проф. И.А. Латышев, бывший собкор «Правды» в Токио, автор очень интересной брошюры «Как Япония похитила российское золото?» (М. 1996). Или команды сверху не поступало? Русское золото (или «романовское», как его еще называют в Японии) – это вам не «северные территории», здесь все чисто – все «накладные», русские и японские, в целостности: «отправил – получил – расписался». Даже грифа «совершенно секретно», как с «пактами» 1914-1917 гг. с англичанами или 27 августа 1918 г. с немцами, нет.

Первую «накладную» подписал 4 сентября 1916 г. сам царский посол в Токио П.П. Крупенский, с японской стороны – представитель уполномоченного правительства Японии «Йокогама спеши банк» (после Второй мировой войны влился в «Банк оф Токио», а последний совсем недавно слился с «Мицубиси банк», финансовым гигантом мира).

Все было расписано в деталях: императорское российское правительство направляет в залог кредита на 70 млн. иен «золотые векселя» Государственного казначейства из расчета 2% годовых в пользу банка и единовременно выплачивает «Йокогама спеши банк» 0,4% комиссионных (на 17,5 тыс. иен). В обмен на это банк открывает специальный кредит (код «Tresor») на 64 млн. 750 тыс. иен, которым может распоряжаться только Особая канцелярия по кредитным операциям Минфина России в Петрограде (ст. 4).

Фактически же, как следует из перечня японских банков, приложенных к соглашению от 4 сентября 1916 г. речь шла о Синдикате банков Страны восходящего солнца (целых 18), а «Йокогама спеши банк» был лишь их полномочным представителем (ст. 7). Особой канцелярии запрещалось в течение трех месяцев после заключения соглашения от 4 сентября иметь дело с какими-либо другими банками на японском рынке ценных бумаг, кроме банков Синдиката.

По данным В. Новицкого и С. Петрова, из 20 млн. ф. ст. отправленных третьей «золотой посылкой» в ноябре 1916 г. через Владивосток в Северную Америку, по крайней мере 3 млн. ф. ст. остались на депозитах Синдиката как плата за исполнение соглашения от 4 сентября 1916 г.

На аналогичных принципах 7 и 16 октября 1919 г. во Владивостоке были заключены еще два русско-японских финансовых соглашения о предоставлении правительству Колчака в Омске кредита под залог уже не только ценных бумаг (векселей, облигаций и т.д.) «заграничного отдела кредитной канцелярии Русского правительства в Омске» (соглашение от 7 октября, ст. 4), но и чистого золота в двух коносаментах, эквивалентных 20 млн. и 30 млн. иен.

Существенно повышался по сравнению с 1916 г. процент, получаемый японскими банками за хранение (и, как оказалось впоследствии, за использование) «залогового золота» адмирала Колчака – до 7,5% за ценные бумаги и до 3% в год за чистое золото.

Все снова было расписано до мельчайших деталей: куда сдавать залоговые ценные бумаги и золото (в «Матсуда банк» – филиал «Чосен банк» во Владивостоке, ст. 2 соглашения от 7 октября), куда затем везти (в г. Осака, ст. 8), сколько будет стоить такой трансферт (6% от стоимости золота, ст. 8), как будет называться код («Special crйdit») в «Йокогама спеши банк» (Токио) и «Чосен банк» (Сеул), открытый на представителей Госбанка России при наличии у них официальной доверенности на распоряжение кредитами (ст. 8), однако при условии, что кредитная канцелярия Минфина в Омске срочно сообщит в Токио, Осаку и Сеул заверенные образцы подписей этих представителей (ст. 4 соглашения от 16 октября) Впоследствии, в 20-х годах, когда русские эмигранты на Дальнем Востоке начнут судиться с Синдикатом, требуя деньги назад, отсутствие заранее высланных из Омска их «заверенных подписей» станет для японских судов формальным основанием для отказа в приеме исков и рассмотрении, хотя сам факт наличия «романовского» золота в Японии ни один суд не отрицал.

Со стороны Госбанка России оба соглашения подписал (под патронажем уполномоченного Минфина правительства Колчака во Владивостоке по продаже золота Никольского) представитель Госбанка России в Токио И.Г. Щекин 1922 г. как знаток вопроса И.Г. Щекин будет привлечен атаманом Семеновым к его судебным процессам по возврату этого русского золота из японских банков, однако судьи отведут этого знающего суть дела эксперта, как не имеющего «надлежащим образом оформленной доверенности» (из приговора Токийского окружного суда 9 марта 1925 г.) (Текущий архив Экспертного совета), со стороны Синдиката – два его уполномоченных: за «Йокогама спеши банк» – Н. Кайивара и Накайи, за «Чосен банк» – С. Катаяма.

Для сегодняшних переговоров с Японией об этом «романовском золоте» и набежавших на него за 80 лет процентах чрезвычайно важна ст. 8, включенная в оба соглашения – и от 7, и от 16 октября: «Государственный Банк России остается распорядителем золотого депозита и по первому требованию может возвратить его из Осаки во Владивосток (выделено мною. – Авт.)», уплатив лишь 6% издержек за «обратный трансферт».

О том, что «обратного трансферта» в Россию больше никогда не будет, свидетельствует нижеследующая таблица:

Ввоз золота и серебра в Японию в 1916-1920 гг.

В килограммах (из всех стран),

Годы, В золотых иенах (из России), Золото, Серебро

1916, 39 млн. 189 тыс. «Большую часть суммы составили „золотые векселя“ царского казначейства.», 41,4162, 14,311

1917, 39 млн. 059 тыс. 1,3274141, 37,4394463

1918, нет данных, 2,3334855, 103,4723562

1919, 55 млн. 854 тыс. 25,8559121, 79,5231191

1920, 3 млн. 381 тыс. 12,8009, 3 08,3075916

Источники: Сводная ведомость экономического управления Минфина Японии (1925 г.); Сводная ведомость управления монетного двора Минфина Японии (1936 г.) (Текущий архив Экспертного совета, копии на яп. яз.).

До сих пор речь шла о русском золоте, чья утечка за рубеж так или иначе оформлялась межгосударственными документами, включая и «ленинское» золото, отправленное кайзеру, а ныне находящееся во Франции и Великобритании.

Но было так называемое «разовое золото», которое в бурные годы Гражданской войны в Забайкалье и Приморье, а также в Китае передавалось на временное хранение с припиской на расписках: «С последующим возвратом», как правило, представителям японского командования экспедиционного корпуса Квантунской армии, в 1918-1922 гг. действовавшего в регионе Восточной Сибири, Маньчжурии и Приморья.

Об одном из таких разовых даров в виде 20 ящиков золотой монеты и 2 ящиков золотых слитков, сданных 22 ноября 1920 г. на железнодорожной станции Маньчжурия КВЖД начальником тыла семеновской армии генерал-майором Павлом Петровым под расписку начальнику японской военной миссии полковнику Рокуро Идзомэ (Исомэ), я подробно рассказал и в своих публикациях (опубликовав и текст, и фотокопию этой расписки), и в телевизионных выступлениях начиная с 22 сентября 1991 г. по Российскому телевидению в документальной передаче «Примирение: послесловие к конгрессу соотечественников в Москве».

Интерес к таким дарам от разбитых белогвардейцев не утихает до сих пор, хотя по реальному удельному весу в сравнении с золотыми коносаментами, официально переданными от Николая II, Керенского, Ленина и Колчака Антанте, кайзеру и микадо, все эти «дикие ящики» составляют ничтожную долю – менее 1%!

И тем не менее интерес историков и журналистов (если, конечно, они не гоняются только за сенсацией) вполне оправдан.

Во– первых, он свидетельствует, что не все белогвардейцы были отпетыми жуликами и ворами (примеры генерала Петрова, колчаковского казначея Мелких, военного атташе в Токио генерала Подтягина это подтверждают): им «за державу было обидно», и они все-таки надеялись, что рано или поздно золотое достояние Отчизны вернется на Родину.

Во– вторых, они не только в экстремальных обстоятельствах отдавали это золото, но и спустя годы, уже в эмиграции, пытались вернуть (и не себе, а в благотворительные фонды и союзы эмигрантов) эти «золотые ящики» (генералы П.П. Петров и С.Н. Войцеховский, посол Д.И. Абрикосов), не боясь в открытую судиться с японской военщиной. И это последнее, пожалуй, самое важное для нас, их потомков: если нам все же придется повторить этот путь, их ошибки и аргументация японских судей нам будут уже хорошо известны, как и те архивы в Японии, США и Китае, где еще можно найти подлинники (или копии) расписок.

Одна из таких расписок, от 13 февраля 1920 г. принадлежит перу командира 30-го японского пехотного полка полковника Слуга и касается приема на хранение от войскового старшины Уссурийского казачьего войска Клока «двух ящиков и пяти мешков» из тех 38 пудов золота, что атаман того же войска Калмыков экспроприировал при бегстве из Хабаровска в местной конторе Госбанка. Поспешно отступая под натиском Красной армии, атаман не смог взять все золото с собой и приказал своему адъютанту Клоку сдать его на хранение под расписку японцам. Что с этим золотом стало, до сих пор неясно. Калмыков вскоре был зверски убит в Харбине.

По косвенным данным, «калмыковское» золото в Хабаровске находилось сначала у командира японской дивизии генерала Ямады, который якобы затем передал его интенданту всего японского экспедиционного корпуса Квантунской армии в Приморье. Тот, в свою очередь, поместил золото в «Матсуда банк» (филиал «Чосен банк» во Владивостоке), и уже из «Матсуда банк» при окончательной эвакуации японцев с Дальнего Востока золото будто бы было вывезено в японский город Симоносеки.

Однако наибольший интерес у исследователей и журналистов по-прежнему вызывает судьба «семеновского» золота: захваченного в Чите в октябре 1919 г. четвертого «золотого эшелона» Колчака, направлявшегося во Владивосток. Атаман при поддержке японцев присвоил тогда сразу 172 ящика со слитками и 550 сумок с золотой монетой на сумму в 42 млн. 251 тыс. зол. руб.

Долгое время в литературе, как советской, так и эмигрантской, бытовало мнение, что Семенов в ноябре 1920 г. спасаясь от красных, бежал с этими ящиками в порт Дальний, где безбедно жил до самого 1945 г. когда его арестовали «смершевцы» (затем его судил советский военный трибунал, по приговору которого в 1946 г. атаман был повешен).

В рамках своего научного доклада «Куда делось российское золото?», который в марте 1993 г. С.П. Петров распространил в Москве среди членов и актива нашего Экспертного совета, он провел специальное расследование судьбы «семеновского» золота.

И оказалось, что Семенов физически не мог бы забрать с собой все золото, кроме одной-двух сумок: ведь он бежал из осажденной красными Читы на аэроплане. На основе личного архива своего отца и материалов харбинской эмиграции Гуверовского архива Петров установил: в январе-августе 1920 г. на нужды своей армии и гражданским ведомствам атаман роздал 37 млн. 340 тыс. зол. руб. из тех 42,2 млн. что он в октябре 1919 г. захватил в Чите. Причем лично начальнику тыла генералу Петрову выделил 7,7 млн. именно из этих почти 8 млн. 22 ящика на 1 млн. 270 тыс. зол. руб. Петров и передал под расписку полковнику Идзомэ, а остальное начтыла роздал по ведомости отступавшим в Китай командирам остатков семеновской армии – Пучкову, Бангерскому и другим «на непредвиденные расходы».

В распоряжении Семенова на конец ноября оставалось около 5 млн. зол. руб. Вот их-то и следует искать.

Часть нашел уже сам генерал Петров. В записке своим адвокатам в 1933 г. он указал, что 21 ноября 1920 г. в последний раз встретился с атаманом как с главнокомандующим и сообщил ему, что назавтра намерен сдать последние оставшиеся у него 22 ящика главе японской военной миссии на временное хранение. Семенов ответил, судя по записке Петрова, что он сам предпринял «аналогичные шаги и также передал все оставшиеся у него казначейские средства на хранение японской миссии».

Вот почему, очевидно, ни я, ни другие исследователи (в частности, аспирантка Н.Н. Аблажей-Долженкова, читавшая в 1995 г. в архиве Гуверовского института неопубликованную рукопись атамана Г.М. Семенова «История моей борьбы с большевиками») расписок полковника Идзомэ или других японских военных, аналогичных расписке, данной 22 ноября 1920 г. генералу Петрову, пока не нашли.

Тем не менее хорошо известно, что представители атамана в 1920 г. действительно сдавали японским властям в других местах «золотые ящики» под расписку, в частности еще в марте 1920 г. в порту Дайрен (Дальний) были переданы 33 ящика, они были срочно отправлены в г. Осака в филиал «Чосен банк», где «золото было обменено на японскую валюту» (из протокола Токийского окружного суда от 9 марта 1925 г.).

В связи с возросшим в 1992-1996 гг. интересом к судьбе «колчаковского» золота, в частности среди отечественных японистов, особое внимание привлекли две ценные публикации – корреспондента ИТАР-ТАСС в Японии Василия Головина «Загадка колчаковского генерала» в журнале «Эхо планеты» (1992, № 39) и брошюры бывшего собкора «Правды» в Японии, профессора И.А. Латышева «Как Япония похитила российское золото?» (М. 1996).

Оба автора, опираясь на недоступные большинству российских историков материалы на японском языке, подробно показывают, как в 1918-1922 гг. офицеры военной разведки японской оккупационной армии в Забайкалье и Приморье, два будущих генерала – Р. Исомэ (Идзомэ) и Х. Куросава, а также майор Синкэй Кураки (впоследствии он станет доверенным лицом атамана Семенова на судебных процессах в Японии), подобно начфину Ф. Шипу из Чехословацкого легиона, «добывали» русское золото у различных генералов и казачьих атаманов, переправляя его в Японию. Так, В. Головин, ссылаясь на материалы парламентского расследования в марте 1926 г. указывает на создание в Квантунской армии целого «секретного фонда», которым в 20-х годах распоряжался будущий премьер Гиити Танака, бывший военный атташе при царском правительстве и представитель японского командования при «омском правительстве» Колчака. Общая сумма фактически награбленного золота, по данным парламентского расследования, превышала 10 млн. зол. руб. а всего к концу 1922 г. в «секретном фонде» имелось более 60 млн. иен.

И.А. Латышев, ссылаясь на статью японского журналиста Томаки Абэ из газеты «Акахата» от 11 сентября 1977 г. под заголовком «Исчезнувшие слитки золота. Их нынешняя цена – 13 миллиардов иен», дополняет драматическую историю «семеновского» золота. Оказывается, переданные в марте 1920 г. в порту Дальнем 33 ящика золота – это еще далеко не все. В том же марте Семенов передал в Чите под расписку полковнику X. Куросаве еще 143 ящика с золотом, и оно в конце концов также оказалось в «секретном фонде» японского военного командования. Не за эти ли золотые россыпи оба полковника были затем произведены в генералы?

Однако все эти хищения бледнеют в сравнении с авантюрой колчаковского генерала Сергея Розанова, с помощью японцев взявшего в ночь с 29 на 30 января 1920 г. все оставшееся в подвалах Владивостокского отделения Госбанка «колчаковское» золото и переправившего его в Японию, о чем подробно рассказал в своей книге И.А. Латышев Это была вторая пиратская акция японской военщины. Первая совершена там же, во Владивостоке, 16 марта 1917 г. когда на двух японских крейсерах была увезена четвертая «золотая посылка» из 2244 ящиков на 20 млн. 2499 ф. ст. да еще 5,5 т личного золота Николая II. «Независимая газета». – 1998. – 5 авг.

Генерал Розанов являл собой тот тип дореволюционных царских генералов, которые в годы Гражданской войны решили «играть в политику». Будучи официально прикомандированным адмиралом Колчаком в 1918 г. к атаману Семенову для военной связи между Омском и Читой, Розанов вскоре решил исполнить самостоятельную политическую роль и, вступив в тесный контакт с японскими оккупационными войсками, фактически начал действовать и против Семенова, и против Колчака. Его идеей фикс стало создание с помощью японцев «буферной» Дальневосточной республики во главе с самим собой. Но на ту же роль претендовали и атаман Семенов, и эсеровские деятели из числа сибирских «областников» из так называемого 1-го Совета уполномоченных организаций автономной Сибири (СУОАС-1).

В последнем окопались видные «областники» – Якушев, Головачев и Валериан Моравский, о которых речь еще пойдет ниже.

К осени 1919 г. когда стало ясно, что омский режим Колчака вот-вот падет под ударами Красной армии и она не сегодня-завтра появится в Забайкалье, Розанов решил действовать. Он перебрался из Читы во Владивосток, создал свои собственные вооруженные силы, заручился поддержкой японцев и добился благоприятного нейтралитета комиссаров Антанты.

Но решили действовать и «областники». Их военной опорой стали отдельные части чехословацких легионеров под командованием генерала Гайды, сочувствовавшего эсерам. Решающее столкновение произошло 18 ноября 1919 г. во Владивостоке: войска Гайды и войска Розанова вступили в бой друг с другом в борьбе за власть в городе в надежде, что победитель и провозгласит себя вождем Дальневосточной республики.

И хотя в военном отношении верх взял Розанов – мятеж «областников» был подавлен, а сам Гайда был ранен и взят в плен, – политически проиграли обе стороны. Дело в том, что рядовые участники боев с обеих сторон понимали лозунг создания ДВР совсем не так, как их вожди: во Владивостоке появились листовки с призывом созвать дальневосточное Учредительное собрание, начать переговоры с Советской Россией, прекратить Гражданскую войну и, главное, выгнать иностранных интервентов из Приморья. Это сразу охладило интерес Антанты и особенно японцев к идее создания ДВР. А без японской вооруженной помощи у Розанова не было никаких шансов стать «дальневосточным диктатором».

Не вышло стать диктатором, и тогда Розанов пустился в открытый грабеж, полностью оправдав данную ему характеристику одного из министров «омского правительства» Г.К. Гинса: «сумбурный, нечистоплотный, окончательно подорвавший престиж омской власти на Дальнем Востоке».

29 января 1920 г. Розанов явился к командующему японскими оккупационными войсками в Приморье генералу Сигемото Ои. Формально речь шла об эвакуации подчиненных Розанову военных частей «колчаковцев» ввиду угрозы захвата Владивостока отрядами красных партизан и эсеров. Фактически же два генерала заключили сделку: японцы не будут мешать поспешному бегству «розановцев» из Владивостока (и действительно, на другой день «розановцы» были погружены на два русских военных транспорта), но в обмен на это японцы «спасут» остатки золотого запаса, хранившиеся во Владивостокском отделении Госбанка России.

И вот в ночь с 29 на 30 января к одному из пирсов владивостокского порта швартуется японский крейсер «Хидзэн», прямо напротив стоящего на горе здания Госбанка. Вся территория между банком и пирсом тотчас же оцепляется вооруженным десантом японских матросов. В само здание врывается вооруженная штурмовая группа под командованием самого генерала Розанова, для камуфляжа переодетого в форму японского офицера. Но фактически командует не он, а все тот же полковник Рокуро Идзомэ, главный «спец» по «колчаковскому» золоту и в Забайкалье, и в Приморье. Идзомэ почему-то отлично знает все закоулки подвалов русского Госбанка во Владивостоке и ведет штурмовую группу именно туда, где лежат ящики с золотыми слитками и сумки с золотой русской монетой. Десятки японских матросов по его команде перетаскивают золотой груз на крейсер. Никаких актов о приемке или расписок не составляется. Вся операция длится не более двух часов. Идзомэ и Розанов с маленькой группой его приближенных (семья Розанова уже находится на крейсере) поднимаются на борт, и военный корабль отплывает к берегам Японии. «Золотая операция», вторая пиратская акция в истории японской военщины на Дальнем Востоке, завершена.

Спустя несколько дней во Владивостоке происходит очередной политический переворот – власть в городе переходит в руки Временного правительства Приморской областной земской управы, состоящей в основном из местных эсеров, настроенных резко антирозановски и антияпонски, но и не пробольшевистски. Союзные комиссары Антанты (Франции, Англии и США) заявляют о поддержке переворота, и генерал Ои вынужден объявить о своем нейтралитете. Впрочем, дело уже сделано – остатки «колчаковского» золота плывут в Японию, японский ставленник Розанов и его войско – тоже, и пусть теперь эсеры покомандуют в городе без золота.

Разумеется, Приморская управа 19 февраля заявила генералу Ои и правительству Японии официальный протест, требуя возвращения золота, а против генерала Розанова еще и возбудила уголовное дело о краже в особо крупных размерах. Но все было тщетно – из Японии даже не ответили на этот протест и, конечно, не выдали Розанова.

Последний, судя по первоначальным сообщениям японской прессы, благополучно проживал с семьей в Йокогаме и отнюдь не бедствовал – 55 млн. иен на личном счете в Гонконг-Шанхайском банке, появившиеся у него после «владивостокской операции», позволяли обеспечить и себя, и своих внуков-правнуков на много десятилетий вперед.

Правда, в январе 1921 г. в той же японской прессе вдруг появилось сообщение, что генерал Розанов якобы погиб… в Крыму при отступлении войск Врангеля. И.А. Латышев ставит эту информацию японской «Иомиури симбун» от 22 января 1921 г. под большое сомнение, ибо «в Японии в те времена не раз бывали случаи, когда на самой японской территории совершались таинственные убийства людей, причастных к российскому золоту, причем публикации сообщений о выезде этих людей за пределы Японии использовались для того, чтобы спрятать концы в воду».

Я склонен разделить эти сомнения коллеги относительно гибели Розанова на Крымском фронте барона Врангеля. Упоминающаяся в Текущем архиве нашего Экспертного совета сумма из ведомости личного счета генерала Розанова за 1920 г. в Гонконг-Шанхайском банке в 1925 г. странным образом оказывается в «Ведомости экономического управления Минфина Японии» – те же 55 млн. 854 тыс. иен.

Остался Розанов жив или он погиб, несомненно одно: деньги его оказались все равно в Японии, как и то золото, что с его помощью было похищено в январе 1920 г. из Владивостокского отделения Госбанка России Характерно, что в официозном издании Генштаба Японии «История интервенции в Сибири, 1918-1922 гг.» (на яп. яз.), вышедшем в межвоенный период, об «операции Розанова» во Владивостоке нет ни строчки.

И тем не менее борцы за белое дело в Сибири и на Дальнем Востоке не испугались судьбы генерала Розанова и с 1922 г. начали серию самостоятельных расследований и процессов в судах Японии. Это сложная, во многом запутанная история, где наряду с правдоискателями с русской и японской сторон действовало немало проходимцев и авантюристов, желавших набить карманы русским золотом.

Расследование В.И. Моравского

Валериан Иванович Моравский (1884-1942) сыграл ключевую роль в сборе документальных свидетельств о русском золоте, ушедшем за границу, по самым свежим следам событий. Во всяком случае, он был самым первым из эмигрантов, кто еще в 1923 г. составил сводную справку «Русское золото за границей» Справка неоднократно мною публиковалась. См.: Россия. – 1994. – № 43. – С. 6; Общая газета. – 1995. – № 46. – С. 7; Дипломатический ежегодник. – М. 1995. – С. 208.

Моравский представлял собой типичного либерального интеллигента «западнического» толка на рубеже двух веков. В молодости «баловался эсерством», но очень скоро отошел от всех экстремистских – левых и правых – течений и стал ярым поклонником гуманистических идей великого писателя Владимира Галактионовича Короленко, которого сегодня бы назвали великим правозащитником.

Как и он, не принял большевистского переворота и большевизма в качестве политического течения: после октября 17-го Моравский всю свою жизнь посвятил борьбе с большевизмом. В 1908 г. он впервые попал в Сибирь как корреспондент кадетской газеты «Речь», и через несколько лет Сибирь стала для него второй родиной, хотя родился Моравский в обедневшей дворянской семье в Бессарабии и там же окончил православную духовную семинарию (затем в Петербурге Агрономический институт и прослушал два курса Петербургского института восточных языков).

В годы Первой мировой войны – активный «оборонец»; как и многие другие интеллигенты-патриоты, пошел «в службу» – в 1914 г. поступил в Министерство путей сообщения, в 1916 г. стал экспертом Министерства сельского хозяйства, приветствовал Февральскую революцию, как и подавляющее большинство интеллигенции, став заместителем начальника департамента Министерства продовольствия Временного правительства.

Октябрьский переворот активно не принял, был одним из руководителей забастовки служащих Минпрода, арестован лично Ф.Э. Дзержинским, но вскоре был отпущен и срочно уехал в Сибирь, в Томск. Там принял самое активное участие в движении сибиряков-"областников", в декабре 1917 г. был назначен управляющим делами 1-го Сибирского автономного правительства в Томске. В феврале 1918 г. избран в Сибирскую областную думу и назначен ее государственным секретарем.

Это правительство в Томске было первым и последним законно избранным правительством на территории Сибири и Дальнего Востока. После Уфимского совещания всех сил «демократической контрреволюции» сибирское правительство передало свои полномочия Директории, но после переворота 18 ноября 1918 г. в Омске «областники» отошли от адмирала, и Моравский вошел в 1-й Совет уполномоченных организаций автономной Сибири (СУОАС-1). СУОАС выступал с идей «третьей силы» между Колчаком (Семеновым) и большевиками, пытаясь создать правительство «буферной» Дальневосточной республики под контролем сибирских «областников».

К военной диктатуре Колчака Моравский относился резко отрицательно, работая по снабжению в Сибземгоре (Всесибирский союз земств и городов) на Дальнем Востоке. В 1920 г. вошел в комитет по борьбе с большевизмом во Владивостоке, издавал там антибольшевистскую газету «Вечер». В 1921 г. там же вошел во 2-й Совет уполномоченных организаций автономной Сибири (СУОАС-2).

Между тем в белом лагере началась чехарда власти: 4 января 1920 г. перед тем как его арестовали представители иркутского Политцентра, Колчак передал полномочия «Верховного» атаману Семенову Очень распространенная ошибка в литературе о Гражданской войне в Сибири: Колчак якобы передал полномочия Верховного правителя России А.И. Деникину. На самом же деле – атаману Г.М. Семенову, но тот в ноябре 1920 г. эмигрировал и только 7 февраля 1922 г. де-юре передал свои «верховные полномочия» СУОАС-2 во Владивостоке.

За три дня до захвата Владивостока большевиками СУОАС-2 сформировал собственное так называемое 2-е Сибирское правительство, в котором Моравский получил портфель министра финансов, труда и промышленности. Но это правительство бежало, успев вновь передать «верховные полномочия» СУОАС.

К концу 1922 г. Моравский с третьей женой и ее двумя детьми от первого брака оказался в Шанхае в долгой, до самой смерти, 20-летней эмиграции. Все эти годы экс-министр был одним из руководителей СУОАС-2 (а после смерти старого народовольца-"областника" А.В. Сазонова – и его председателем), сочетая антибольшевистскую политическую борьбу с поиском денег на нее, главным из источников которых было русское золото в Японии и Гонконге.

Уже в августе 1923 г. с полномочиями от СУОАС-2 Моравский отправился в Токио и Осаку с целью получить 2 млн. 400 тыс. зол. иен, причем он повез с собой расписки (включая и «петровскую» от 22 ноября 1920 г.), полученные за сданные на хранение японцам многочисленные ящики с русским золотом. Посредником в операции был избран некий японец Шюн Сузуки, мелкий коммерсант, до того промышлявший на русском Дальнем Востоке и выдававший себя за адвоката-"мэтра".

И надо же было такому случиться: 1 сентября 1923 г. в Токио произошло гигантское землетрясение. Моравский с двумя другими своими «суоасовцами» – профессором Томского университета и бывшим министром иностранных дел 1-го и 2-го Сибирских автономных правительств М.П. Головачевым и управделами СУОАС Г. Чертковым – едва успели выскочить во двор, как здание гостиницы рухнуло, погребя все личные вещи постояльцев, в том числе и подлинник расписки Идзомэ. Конечно, у генерала Петрова и других эмигрантов остались копии. Но между Петровым и Моравским пробежала «черная кошка» – землетрясение землетрясением, но документ на 1 млн. 200 тыс. зол. руб. мог бы и спасти. Эта неприязнь невольно перешла и к сыну генерала, не жалующего Моравского-отца в своих трудах (см. например, письмо Сергея Петрова в редакцию журнала «Знамя», 1992, № 10).

Утрата расписки еще раз сыграла злую шутку с Моравским, когда он в 1932 г. второй раз попытался получить «петровское» золото по расписке полковника Идзомэ. Суд вроде бы соглашался, но требовал подлинник, а его, как известно, уже не было. И дело снова сорвалось Два документа за 1923 и 1930 гг. по «золотым делам» из личного фонда В.И. Моравского в Гуверовском архиве см.: Дипломатический ежегодник. – М. 1995. – С. 208-209.

Поездки в Японию в надежде отсудить «петровское», «подтягинское» и «миллеровское» золото Моравский сочетал с поиском политических союзников в антибольшевистской борьбе в тогдашнем японском истеблишменте. Он встречался в 20-30-х годах с известным японским либералом, главой Конституционной партии Такеши Инукайем, с бывшим подполковником, заместителем начальника военной миссии Японии в Харбине в 1918 г. а затем влиятельным генералом Араки, в 1933 г. в марионеточном Маньчжоу-Го виделся с начальником императорской гвардии «императора» Пу И генералом Кудо, снова в Токио с главой тайного влиятельного самурайского общества «Кокурюкай» Мицуру Тоямой и многими другими.

Видимо, эти политические контакты Моравского в Японии не прошли бесследно. В 1932 г. он неожиданно переезжает из Шанхая в Харбин, где семью Моравских ждет роскошный особняк с горничной, кухаркой, поваром, садовником, учителями-репетиторами для сына Никиты Нечто подобное происходит в 1934 г. с генералом Петровым: у него в Японии тоже появились особняк, прислуга, автомобиль, и это после хибарки в Мукдене, где он подрабатывал фотографией. Моравский начинает издавать в Харбине «Нашу газету». Но через год столь же неожиданно горничные и репетиторы исчезают, семью выселяют из особняка, мать с сыном ютятся несколько недель в какой-то халупе, пока ночью не приезжает Моравский и не увозит жену и сына в Шанхай. Сын Никита, которому тогда было десять лет (а Сергею Петрову – одиннадцать), конечно, ничего не понимал, но склонен сегодня, на закате жизни, предполагать, что такие житейские метаморфозы были связаны, разумеется, не с доходами от русского золота (его ни Петров, ни Моравский так никогда и не получили), а с политической борьбой в японских высших кругах и ставкой одной из фракций японских политиков на русскую фашистскую партию.

И не случайно, что именно в 1928 г. СУОАС-2 раскололся на две организации – собственно СУОАС и просто СУСО – Совет уполномоченных сибирских организаций (без автономных). Первую по-прежнему возглавлял Моравский, а вот вторую – его недавний друг Мстислав Петрович Головачев. В расколе виделась умелая японская рука. Головачев вдруг стал ратовать за создание «буферного Сибирского государства» под протекторатом Японии как главного оплота борьбы с коммунизмом на Дальнем Востоке. Это вызвало раскол сибирских эмигрантов-"областников" на два лагеря – антияпонский и прояпонский. Впрочем, япономания Головачева длилась недолго: с 1931 г. как только Квантунская армия снова обосновалась в Маньчжурии, оттуда толпами повалили на юг Китая русские эмигранты – самураи их третировали как слишком розовых. Кончилось все тем, что Головачев с Моравским помирились, а СУОАС снова стал единым.

Спустя много лет в очерке об отце Никита Моравский, уже переживший отца на целых 15 лет, весьма объективно отметил его недостатки: он «не всегда держал слово, был непунктуален… и порой слишком поспешно судил о людях. Самым же серьезным его недостатком было легкомысленное обращение с деньгами и нередкое невозвращение долгов в срок».

Добавим к этой критике – и весьма легкомысленное отношение к женщинам.

Поэтому за Моравским в эмиграции всегда полз шлейф слухов – и что он будто фальшивомонетчик (деньги от «адвоката» Шюна Сузуки), и агент Коминтерна (его соратник по «золотым поискам» К.И. Славянский в середине 30-х годов неожиданно сбежит в СССР), да и вообще жидомасон Уникальную листовку русской фашистской партии начала 30-х годов, в которой его отец обзывается и «агентом Коминтерна», и «жидомасоном», обнаружил в фонде отца в Гуверовском архиве Никита Моравский (Текущий архив Экспертного совета).

И все же В.И. Моравский внес весомый вклад в продолжение эпопеи «золото России за рубежом»: он сумел собрать, систематизировать и, главное, осенью 1941 г. с оказией (в багаже американского бизнесмена Вулсифера, возвращавшегося из Китая домой) отправить в США свой уникальный архив за 1917-1941 гг. (тридцать коробок материалов). В 1948 г. Вулсифер передал архив В.И. Моравского в Гуверовский институт войны, революции и мира. И мы теперь располагаем ценнейшими документами.

Судебный процесс генерала М.П. Подтягина Из всех судебных процессов, которые когда-либо велись за границей в 20-30-х годах по делу о возврате «русского» золота, два были самыми громкими: девицы «Анастасии» Андерсон, лжедочери Николая II, – в британских судах и против военного агента России в Токио генерал-майора М.П. Подтягина – в японских.

«Лжедочь» нас мало интересует – это была типичная авантюристка, пытавшаяся завладеть личным золотом семьи последнего царя Сколько лет со времен аферы «Анастасии» Андерсон прошло, но не перевелись на Руси самозванцы! Едва в печати появились сообщения о «царском» золоте за границей, как инстанции и наш Экспертный совет были завалены письмами «сыновей» и «внуков» Николая II, требующих свою долю золота. Последний по времени звонок из США от очередного «царя» раздался у меня дома в июне 2003 г. Подробнее о современных «августейших детях лейтенанта Шмидта» см.: Кашиц В. Кровь и золото царя. – Киев, 1998.

Михаил Павлович Подтягин был направлен Военным министерством еще в годы Первой мировой войны в Японию как военпред (размещение и приемка артиллерийского вооружения) и «причислен к императорской военной миссии в Токио» с правом открытия собственного «казенного» счета в банках.

По некоторым данным, на него была возложена задача воплотить в оружие (снаряды, патроны и т.д.) статьи русско-японской финансовой конвенции от 4 сентября 1916 г. о которой речь шла выше.

Бурные революционные события 1917 г. (дважды власть в России менялась) привели к тому, что «временные» сменили всю верхушку российского дипкорпуса в Японии: посла П.П. Крупенского заменил поверенный в делах Дмитрий Абрикосов (1876-1951), кстати потомок известной купеческой семьи Абрикосовых, «шоколадных королей» России, наследники которых сегодня пекутся о возвращении им знаменитой фабрики им. Бабаева в Москве, а царского военного агента, самовольно сбежавшего в США, – генерал Михаил Подтягин.

Оба пробыли в «послах без государства» в Японии по семь-восемь лет: Подтягин – до мая 1924 г. (затем уехал в Париж), а Абрикосов – до февраля 1925 г. до того, как Япония и СССР 20 января установили официальные дипломатические отношения (посол уехал в Калифорнию, США, где в 1951 г. в возрасте 75 лет умер, успев, правда, написать очень интересные мемуары, вышедшие посмертно).

Оба – профессионалы, только один – дипломат (работал с 1904 г. в посольствах Лондона, Пекина, в центральном аппарате МИД в Петербурге), а другой – военный. Обоим в 1917-1925 гг. пришлось действовать на свой страх и риск, без директив из центра, да при этом еще единолично распоряжаться огромными валютными резервами в японских банках и их филиалах во Владивостоке, Сеуле, Пекине, Шанхае, Гонконге.

Положение Подтягина было особенно сложным, ведь именно через него шли «золотые коносаменты» Колчака на закупки оружия, его же бомбардировал телеграммами и слал к нему гонцов за оружием атаман Семенов, к нему попадали разные «случайные» ящики с золотом, там и сям всплывавшие в Японии.

Здесь следует сделать отступление. За исключением одного царского посла в Португалии Унгерн-Штернберга, одного поверенного в делах в Испании Ю.Я. Соловьева и одного военного агента во Франции генерал-лейтенанта графа А.А. Игнатьева (автора вышедшей еще в сталинские времена книги «50 лет в строю»), все остальные послы и военные атташе царского и Временного правительств большевиков не признали и выполнять их директивы отказались.

Учитывая, что Запад и Восток (Япония) большевистский режим не признавали, сложилась парадоксальная ситуация «двух Россий» (как позднее, после китайской революции 1949 г. «двух Китаев»). Причем вторая, зарубежная, белая Россия фактически к 1921 г. (когда большевики окончательно разбазарили свою долю доставшегося им золотого запаса царской казны) стала распорядителем огромных валютных резервов в 3 млрд. 617 млн. зол. руб. не считая золотых коносаментов императорского, Временного, колчаковского, семеновского и прочих правительств, отправленных на Запад и Восток в 1914-1922 гг. (подробнее см. Приложения, табл. 1).

Заграничные банки и фирмы в этих условиях юридическими распорядителями русских денег признавали только послов, военных атташе да еще одну, чисто русскую, категорию российских представителей за рубежом – финансовых агентов (институт, введенный лично министром финансов графом С.Ю. Витте с 1894 г. для преодоления ведомственного соперничества за границей; об одном из первых таких агентов – Артуре Рафаловиче в Париже – мы уже писали выше).

И в Токио в 1917 г. был такой агент – Константин Константинович Миллер, имевший отдельный от Абрикосова и Подтягина валютный счет, причем на нем к 1920 г. находились огромные деньги (6 млн. 940 тыс. япон. иен, 25 млн. ф. ст. 424 тыс. франц. фр. 450 тыс. мекс. долл. Петров С.П. Доклад // Дипломатический ежегодник. – М. 1995. – С. 253 (табл. V)). Понятное дело, японцы хорошо знали об этих богатствах на счетах российского финансового агента.

Дело в том, что на Парижской мирной конференции лета 1919 г. интересы этой белой зарубежной России (большевиков на конференцию не пригласили) представляла русская заграничная делегация во главе с бывшим царским министром иностранных дел С.Д. Сазоновым. В ноябре 1916 г. в разгар Первой мировой войны, он был грубо отстранен Николаем II со своего поста за отказ санкционировать секретные переговоры «распутинского клана» (премьер Б.В. Штюрмер, банкир Д.Л. Рубинштейн и др.) в Швеции о сепаратном мире с Германией.

Больших успехов Сазонов, несмотря на все усилия, не достиг – Антанта упорно держала его в «предбаннике» конференции, но одно дело ему удалось: в Версале бывшие союзники России согласились временно признать прежний статус всех российских загранпредставителей – послов, поверенных в делах, консулов, военных и финансовых агентов «У России одно будущее – великая держава» (письмо С.Д. Сазонова и К.Д. Набокова колчаковскому премьеру П.В. Вологодскому в Омск, 1919 г.) // Неизвестная Россия. – Вып. 3. – М. 1993. – С. 9-40. И к 1919 г. сложилась парадоксальная ситуация: в Москве сидели большевики, а за рубежом – белые послы с огромными деньгами. Для Ленина и Троцкого (а также для всех желающих завладеть «русским золотом» в иностранных банках) дело осложнялось тем, что в ноябре 1919 г. узнав об этом «временном» решении Антанты в Версале, Верховный правитель России адмирал А.В. Колчак разослал циркуляр по всем российским загранпредставительствам с требованием срочно перевести валюту с казенных на личные счета: вдруг Антанта передумает и дипломатически признает Советскую Россию?

Как в воду глядел адмирал! С 1924 г. началась «полоса дипломатического признания» СССР Западом и Востоком (не все, однако, это сделали слишком быстро: США – лишь в 1933 г. Швейцария – накануне Второй мировой, а ряд стран Латинской Америки – и вообще после Второй мировой войны), но большевики не добились самого главного от этой «полосы»: денежки-то им (кроме графа Игнатьева и частично посольства в Лондоне) ни один бывший белый посол, консул или агент так и не вернул – как же, теперь они были на «частных» счетах!

Конечно, не все загранпредставители царской России оказались бессребрениками и избежали искушения поживиться в личных интересах такими гигантскими суммами бывших казенных денег. Не мучились угрызениями финансовый агент в Париже уже известный нам Артур Рафалович, наложивший руку сразу на 1439 тыс. зол. фр. и финансовый уполномоченный барона Врангеля в Лондоне профессор Бернатский (607 тыс. ф. ст.). Но подавляющее большинство «новыми русскими» не стали и на своих «частных» счетах ревниво берегли каждую копейку.

Другое дело, как они ими распорядились. Послы царского и Временного правительств помимо объяснимых затрат на содержание зданий дипломатических миссий и жалованье персоналу оказывали огромную финансовую помощь русской эмиграции. Крупные суммы от послов-"частников" поступали на благотворительность через общественные и церковные эмигрантские организации, на школьное и вузовское образование молодежи (особенно в Праге, Белграде и Софии), на выплату пенсионных пособий, на «гранты» (стипендии) видным деятелям Белого движения (один такой крупный грант от посла Г.П. Бахметьева из США получил генерал А.И. Деникин на написание своих многотомных «Очерков русской смуты»).

В 1920 г. царские послы организовались под председательством Г.П. Бахметьева, в прошлом крупного русского инженера, несколько лет до 1917 года стажировавшегося в США, в Совет послов, который начал координировать из Вашингтона через Париж, Лондон и Токио всю финансовую помощь эмиграции.

Вскоре выяснилось, что у некоторых послов либо нет личных счетов (Василий Маклаков, известный адвокат и видный кадетский деятель, замешкался, а когда спохватился – французы не дали ему перевести казенные деньги на личный счет), либо открывать их было все равно бесполезно (в Германии или бывшей Австро-Венгрии казенные деньги еще перед войной 1914 г. изъяли чиновники царского казначейства).

Зато у других – генконсулов в Шанхае В.Ф. Гроссе и в Гонконге В.О. Эттингена – в 1919 г. благодаря золотым коносаментам Колчака накопились огромные остатки на миллионы фунтов стерлингов и золотых рублей. Виталий Гузанов, изучавший эту проблему по документам дипломатической переписки МИД «омского правительства» Колчака, высказывает продуктивную мысль, что с 1920 г. Гонконг-Шанхайский банк становится одной из «золотых кладовых» Совета послов, который постепенно перекачивает ее содержимое в США.

В Японии многие, и особенно военщина, точили зубы на «золото послов», явно используя в своих корыстных целях некоторых белых эмигрантов, в частности Моравского. Судя по документам, хранящимся в Текущем архиве нашего Экспертного совета, здесь дело не обошлось и без участия советской разведки в судебных процессах 20-30-х годов против Подтягина.

По крайней мере два фигуранта этих процессов – некто А.В. Балакин из СУОАС-2, которого посол Д.И. Абрикосов называл «типичным авантюристом, кои процветали на Дальнем Востоке в период Гражданской войны», и К.И. Славянский, бывший деятель Всероссийского крестьянского союза, – подозревались белой эмиграцией в том, что они – «тайные агенты ОГПУ».

В документах нашего архива есть туманные намеки (подтвержденные в 1993 г. Ф. Ватанабэ) на то, что и два главных японских фигуранта – все тот же «адвокат» Шюн Сузуки и второй посредник Синкэй Куроки, бывший офицер разведки японского Генштаба, прикомандированный в 1918 г. к штабу атамана Семенова в Забайкалье, – обхаживались агентами ОГПУ в Китае и в Японии. Иначе чем можно объяснить странные заявления свидетелей истцов в Токийском суде еще до официального (январь 1925 г.) признания Японией СССР типа: «Подтягин будет лишен права распоряжаться этими суммами, и они будут переданы Советскому государству». Впрочем, у части потомков эмигрантов той поры и сегодня бытует мнение, что игра была двойной – действовали и ОГПУ, и японская разведка; интересы последней, возможно, и представлял в процессах Куроки, скоропостижно скончавшийся в 1934 г.

И именно этим сомнительным посредникам – Балакину, Славянскому, Сузуки и Куроки – доверились генерал Петров (доверенность на ведение дела в Японии о 22 ящиках золота Славянскому от 7 декабря 1921 г.), публицист Моравский (доверенность Сузуки от 16 декабря 1923 г.) и атаман Семенов (доверенности Куроки от 15 июля 1922 г. и Сузуки от 29 октября 1923 г.).

Вчиненные этими авантюристами Подтягину и Миллеру, а также Гонконг-Шанхайскому банку (1 ноября 1930 г. доверенность Моравского Сузуки) в японских судах иски колебались от 1 млн. 61 тыс. 900 зол. иен (Подтягину) до 12 млн. зол. руб. (банку).

С формально-юридической стороны вначале речь шла о совершенно конкретной сумме – так называемых «семеновских» деньгах в 1 млн. 400 тыс. иен, перечисленных атаманом в сентябре 1920 г. за военное снаряжение для армии в 45 тыс. человек (примерно столько у атамана было под ружьем на тот момент в Забайкалье), которое в принципе было заказано еще Колчаком и им же через Подтягина оплачено из того самого «залогового золота», что было привезено в Японию по соглашениям 1919 г.

Поскольку все это снаряжение ввиду падения правительства Колчака и его отказа 4 января 1920 г. от всех полномочий в пользу атамана Семенова так и осталось на складах японского военного ведомства, Семенов еще в марте 1920 г. отправил в Токио к Подтягину своего порученца генерал-майора Сыробоярского, и тот подписал с военным агентом соглашение: за 1 млн. 400 тыс. иен Подтягин переуступает примерно 1/6 «колчаковского» имущества на японских складах в пользу забайкальской армии Семенова.

20 сентября 1920 г. чиновник Читинского отделения Госбанка Лосев привозит Подтягину чек на требуемые 1 млн. 400 тыс. иен. Осторожный военный атташе, посоветовавшись с послом Д.И. Абрикосовым, иск сразу не принимает, а требует от Лосева «бумагу», чтобы удостовериться, что деньги не ворованные, а законно вырученные от продажи «русского золота» представителями Семенова во Владивостоке, то есть казенные. Лосев это и удостоверил с «приложением гербовой печати Читинского отделения Госбанка».

Запомним этот ход Подтягина-Абрикосова.

Никакого военного снаряжения Семенов, как и Колчак, в итоге так и не получил; в ноябре 1920 г. свою отступающую в Китай армию он бросил, улетел из Читы на аэроплане и… на несколько месяцев вообще пропал, скрываясь то ли в Китае, то ли в Японии (потом оказалось, что в США). Но в мае 1921 г. неожиданно объявился в Японии и с ходу предъявил Подтягину пока устное требование: верни 1 млн. 400 тыс. не греши, ибо ты взял с меня за оплаченное уже Колчаком военное имущество (что действительно было так). Подтягин снова посоветовался с Абрикосовым, и они решили часть денег (338 тыс. иен), которые военный агент действительно взял из семеновской «предоплаты», вернуть, что и было сделано, но остальное не трогать.

Кто такой теперь Семенов? Частное лицо, бездарно проваливший белое дело в Забайкалье, ограбивший Колчака да еще торговавший ворованным золотом по бросовой цене во Владивостоке, – хватит с него и 338 тыс.! К тому же все генералы-"каппелевцы" (Петров, Войцеховский, Вержбицкий, Пучков) в один голос в эмиграции твердили, что весь штаб атамана состоял из «отпетых подлецов» (оценка Петрова).

В эмигрантской прессе В.И. Моравский напомнил, что, когда Семенов вернулся из США во Владивосток, ему даже не разрешили спуститься на берег с борта корабля, как «дезертиру», и он вынужден был отбыть в Японию, где временно осел в Нагасаки. Но атаман не сдается – требует денег! В июне 1921 г. шлет в Токио к Подтягину и Абрикосову очередного гонца генерала Н. Магомаева. Ответ Подтягина однозначен: деньги – казенные, частным лицам я их не отдам, разве что российский посол в Токио письменно прикажет. А посол Абрикосов «не приказывает»…

Ситуация вокруг миллиона «семеновских» иен на счетах военной миссии еще более осложнилась, когда по рекомендации Семенова на них с августа 1921 г. стали претендовать две японские фирмы – «Тойо Сейка Джо» и «Фукуда Гуми», с которыми атаман не расплатился еще с забайкальских времен. Японские фирмачи не стали ходить по судам, а заявились в центральное полицейское управление в Токио и потребовали срочно арестовать все счета российского посольства и военной миссии. Видимо, у Абрикосова с Подтягиным за годы работы в Токио сложились неплохие отношения с полицией, ибо с арестом счетов дело не двигалось целый год. Но 24 августа 1922 г. начальник столичной полиции все же посоветовал Подтягину перевести спорный миллион со старых счетов на новый во все тот же «Йокогама спеши банк» и самому арестовать его, сделав приписку: «До решения компетентного суда». Военный агент так и сделал.

Вот тогда-то Семенов и спустил своих «борзых» – С. Куроки и Ш. Сузуки – на счета российской военной миссии, включая и только что открытый новый счет в «Йокогама спеши банк», о чем 5 июля 1922 г. атаман известил Подтягина письменно. При этом Семенов выдал Куроки 15 июля 1922 г. самую широкую доверенность, фактически делая его правопреемником «семеновских» миллионов.

В Токийском окружном суде этот первый процесс по «делу Подтягина» тянулся с 15 сентября 1922 г. (29 октября 1923 г. атаман подключил к делу и второго «концессионера» – Ш. Сузуки), почти два с половиной года, и 9 марта 1925 г. был вынесен вердикт: отказать истцу как частному лицу, желающему завладеть казенными деньгами (председатель суда – Хорита Кахичи).

Понятно, что Куроки и Сузуки с этим решением не согласились и, пользуясь тем, что у них в запасе была еще и доверенность СУОАС-2 от 27 февраля 1922 г. подали апелляцию в Высший суд Японии. Там дело тянулось еще четыре года и завершилось в октябре 1929 г. отказом не только Семенову, но и СУОАС-2. Вместе с тем суд внес «поправку» – 1 400 000 иен принадлежат не Подтягину, а Дальневосточной армии Забайкалья, но ее больше нет, а посему и деньги «ничьи» Такой «пассаж» – отказ «государственнику» Подтягину в распоряжении «казенными» деньгами – был явно связан с дипломатическим признанием 20 января 1925 г. СССР Японией, что автоматически делало военного атташе белого правительства «персоной нон грата», то есть пусть пока лежат в «Йокогама спеши банк». Где они лежат и по сию пору…

О последующих методах обмана японских судов «интернациональной» группой авантюристов свидетельствует такой факт. Проиграв к 1925 г. все процессы против военного и финансовых агентов в токийских судах, участники японского варианта фирмы «Рога и копыта» забросили исковой бредень в суды других городов Японии. И – о чудо! – в одном из них – суде г. Кобе (1926 г.) – решение оказалось положительным: «концессионерам» неожиданно присудили «подтягинское золото» (более 1 млн. зол. иен). Но суд обусловил их окончательную выдачу двумя моментами:

а) залогом в 300 тыс. иен;

б) личной явкой генерала Подтягина в суд.

С залогом еще как-то можно было выкрутиться, а вот с явкой агента в суд дело обстояло совсем худо: не дожидаясь решения Токийского окружного суда, 9 марта 1924 г. военный атташе с санкции посла Абрикосова подал в отставку и в мае 1924 г. навсегда уехал из Токио в Париж. Генерал мотивировал свой уход крайним нервным истощением (с декабря 1921 г. он непрерывно судился), угрозами физической расправы с ним и членами его семьи (в «объяснительной» генерала по мотивам отставки делался намек, что здесь не обошлось без «руки Москвы») и явно назревающим дипломатическим признанием СССР, что автоматически лишило бы военного агента царской России дипломатического иммунитета.

Однако, прежде чем уехать, еще 27 февраля 1924 г. генерал пишет атаману Семенову, главному инициатору судебного процесса против него, полное достоинства, но категоричное письмо. В нем он стыдит Семенова как русского офицера за недостойное поведение, подчеркивая, что находящиеся на счетах русской военной миссии деньги – это не его, Подтягина, личные (хотя счета в соответствии с директивой Колчака в ноябре 1919 г. генерал переоформил на свое имя), а казенные деньги, и он никогда не допустит, чтобы некие куроки и сузуки наложили свои грязные лапы на государственное достояние России. Пока, как писал далее генерал, до окончательного решения суда деньги военной миссии находятся под арестом, но, как только решение состоится (а Подтягин не сомневался, что он выиграет), военный агент намеревался сразу же перевести их из Японии в Югославию или во Францию на имя генерала барона П.Н. Врангеля РОВС (Российский общевоинский союз) – созданное в Белграде в 20-х годах бароном Врангелем объединение офицеров-эмигрантов. На Дальнем Востоке отделение РОВС до 1937 г. возглавлял генерал М.К. Дитерикс, верховного председателя РОВС.

Что делают Сузуки с Куроки, пока их апелляция по решению Токийского суда пылится в Высшем суде Японии? Проводят параллельную операцию в лучших традициях нашего литературного героя Остапа Бендера: уговаривают безработного и всеми забытого бывшего аса японской авиации Н. Хирохичи, инструктируют его, гримируют, переодевают в форму дореволюционного русского генерала с аксельбантом и… приводят этого Лже-Подтягина в суд г. Кобе.

Самое поразительное: в июне 1926 г. суд поверил лжегенералу, а тот прямо в суде заключил со своими «противниками» мировую – деньги поделили 50 на 50. Да настолько талантливо сыграл японский летчик, что вызвал аплодисменты и у судей, и у публики в зале. Дело было выиграно, и с решением суда «концессионеры» отправились в отделение «Йокогама спеши банк», где, они были уверены, их ждал один миллион золотых иен «на блюдечке с голубой каемочкой».

Но то ли летчик на радостях хватил перед походом лишний стаканчик саке, то ли грим от жары потек, но в банке один из служащих, неоднократно ранее видевший настоящего Подтягина (он несколько лет подряд приходил сюда оформлять свои военные счета), заподозрил неладное. Охрана банка вызвала полицию, и вся компания во главе с прославленным асом и национальным героем страны оказалась в полицейском участке. Там без труда установили, что «русский генерал» – не настоящий, а подставной. Афера попала в газеты. Замелькали имена атамана Семенова, генерала Петрова, «друга» японских генералов Моравского. Газетчики писали о «руке Москвы», якобы устроившей всю эту провокацию с Лже-Подтягиным.

Через три месяца, в октябре 1926 г. «концессионеры» сидели в том же суде г. Кобе. Оказывается, во всем был виноват… атаман Семенов. Это он, бес, их попутал, так как якобы подсказал идею с «лжегенералом» и даже через своих представителей будто бы руководил гримировкой и переодеванием японского летчика. За идею атаману выдан был «концессионерами» аванс в 60 тыс. иен, а он посулил за выигранное дело отвалить на пятерых всего 150 тыс. Ключевой в оправдательных речах жуликов была одна фраза: «Мы трудились не только за гонорар. Мы искренне верили, что, добывая деньги для атамана Семенова, мы вносим свой финансовый вклад в борьбу с большевизмом» (?!).

Иными словами, мы – воры, но «идейные». Просим поэтому суд о снисхождении. Жаль, что Ильф и Петров не знали в 20-х годах этот японский сюжет. То-то бы они повеселились всласть, поместив на место японского летчика Остапа Бендера (а может быть, наоборот?). Комбинаторы всего мира, как и пролетарии, национальности не имеют.

Впрочем, Сузуки и Славянский свои аферы не оставили. В 1932 г. оба появились вновь, и снова как «соавтор» иска здесь оказался замешанным Валериан Моравский, уже председатель СОУАС-2. Теперь речь шла о «петровском» золоте и расписке полковника Рокуро Идзомэ (или об 1 млн. 270 тыс. зол. руб.).

«Концессионеры» вызвали генерала П.П. Петрова из Мукдена в Токио, куда он и приехал осенью 1932 г.

Процесс генерала П.П. Петрова (1932-1941 гг.)

Это был последний судебный процесс, который бывшие белогвардейцы-эмигранты вели в Японии.

Предыстория процесса распадается на два этапа: 1932-1934 гг. – генерал Петров пытается выиграть дело внесудебным путем, но с помощью Сузуки и Славянского; 1934-1941 гг. – Петров судится один, привлекая профессиональных японских адвокатов с высокой репутацией. В обоих случаях речь идет о 22 ящиках золота.

Петров знал К.И. Славянского еще по Гражданской войне в России, ибо в качестве начальника тыла Дальневосточной армии контактировал с представителем Сибирского крестьянского союза (СКС) Славянским как главным поставщиком продовольствия в армию. Судя по расследованию сына генерала Петрова (а Сергей Павлович регулярно сообщал мне в Москву о нем в своих обстоятельных письмах в 1992-1994 гг.), еще в декабре 1921 г. именно ему, Славянскому, генерал доверил подлинник расписки полковника Рокуро Идзомэ на 22 ящика золота в надежде, что Славянский, пробивной сибирский делец, получит с японцев хотя бы часть (за вычетом комиссионных). Причина этой «слабинки» П.П. Петрова была самая что ни на есть житейская – у него вот-вот должен был родиться ребенок, а у родителей не было денег даже на пеленки (именно тогда генерал стал подрабатывать любительской фотографией, интерес к которой пронес затем через всю жизнь).

Поехав в Токио в 1923 г. Славянский случайно встретил там Моравского с Сузуки, которые тоже искали пути, как бы «отовариться» за счет русского золота. Велеречивый Моравский уговорил Славянского не открывать отдельного судебного процесса по «делу Петрова», а присоединить его иск к уже начатому «делу Подтягина», показав кучу доверенностей от атамана Семенова и «досье», которое Сузуки уже подготовил по делу о «подтягинском» золоте.

В качестве вклада в «дело» (а оно верное, и двух месяцев не пройдет, как мы выиграем, уверяли Моравский с Сузуки Славянского в два голоса) Моравский одолжил под расписку подлинник документа Идзомэ, того самого, что через несколько дней во время сентябрьского землетрясения 1923 г. и погибнет в одной из гостиниц Токио, где остановились деятели СКС, СУОАС и Сузуки. Правда, как сообщал мне в ноябре 1991 г. Сергей Петров, когда я в первый раз посетил его коттедж в Милл-Вэлей, что под Сан-Франциско, его отец как фотограф-любитель снял в Мукдене несколько фотокопий с оригинала, прежде чем отдать его Славянскому (именно эти фотокопии с собственноручной росписью Идзомэ и будут фигурировать в судебных процессах Петрова с 1932 по 1941 г. и именно одну из них я опубликовал в журнале «Деловые люди» (1992, № 3 неопубликованном письме в редакцию журнала «Знамя» по поводу моей статьи «Вернется ли на родину российское золото?» (1992 г.) С.П. Петров повторил эту версию: «Несколько копий подлинника были сфотографированы отцом до отъезда Славянского в Токио» (Текущий архив Экспертного совета)).

Мы столь подробно останавливаемся на выяснении такого, казалось бы, незначительного факта, чем является эта расписка – подлинником или копией, но от этого, по сути, зависел успех первого этапа судебного дела Петрова.

Вот как дальше развивались события. Весной 1932 г. Петров получает весточку от своего старого знакомца Славянского. Тот пишет со слов японского адвоката Хара Фуджиро, что общая политическая обстановка в Японии (обострение отношений с СССР на КВЖД, конфликты на дальневосточной границе в связи с фактической оккупацией Японией Маньчжурии в 1931 г.) становится снова благоприятной для белых, и можно попытаться вчинить иск о 22 ящиках золота. X. Фуджиро брался возобновить дело, которое он намеревался вести еще в 1923 г. да помешали Моравский с Сузуки.

Правда, очередная попытка Славянского еще до приезда П.П. Петрова в Токио (18 июня 1932 г. Славянский дал Сузуки доверенность на 22 ящика) одним махом выиграть процесс и поделить выручку пополам с Сузуки с треском провалилась. Все дело уперлось в подлинник расписки Идзомэ. У Славянского с Сузуки его не было. Тогда оба «комбинатора» снова привлекли Моравского, полагая, что через знакомых тому японских генералов Тага и Минами тот «надавит» на суд и он примет иск на основе копии расписки. Не вышло – связи бессарабского бурсака с генералами микадо оказались сильно преувеличенными. Но зато Моравский узнал, что «концессионеры» его снова обманули и в «доле» его нет. Он поднял шум, созвал в Мукдене всех желающих поживиться «петровским» золотом и устроил шумную пресс-конференцию. По-видимому, там был и генерал Петров, который окончательно понял, что с посредниками ему, мягко говоря, не повезло, и решил лично вести свой процесс.

Помимо постоянной нужды, которую все эти годы испытывала в Мукдене семья Петрова (а у него после 1923 г. родилось еще два сына, и генерал с трудом кормил пять человек), для открытия судебного процесса о золоте имелись и общеполитические обстоятельства.

На рубеже 20-30-х годов резко обострилась международная обстановка и в мире, и на Дальнем Востоке. «Мир капитализма», как писали тогда в СССР, потряс невиданный экономический кризис 1929-1933 гг. больно ударивший и по русским эмигрантам в Китае. В Германии рвались к власти нацисты. В США полиция расстреляла мирную демонстрацию ветеранов войны прямо у стен Капитолия.

В СССР Сталин искусственно нагнетал «обострение классовой борьбы»: в 1928 г. параллельно шли заседания VI конгресса Коминтерна и процесс «вредителей-инженеров» по сфабрикованному ОГПУ «шахтинскому делу».

Насильственная коллективизация всколыхнула всю деревню – в Сибирь, как и в царские времена, потянулись большие партии «раскулаченных». Как всегда, большевики искали врагов «внутренних» и врагов «внешних». К последним, ясное дело, относились белогвардейцы-эмигранты, особенно из РОВС, во главе которого до 1929 г. (когда его в Брюсселе – есть и такая версия – отравили агенты ОГПУ ) стоял генерал П.Н. Врангель.

Но если действительные обстоятельства смерти Врангеля стали известны лишь почти 70 лет спустя, то грубо сработанная чекистами из отдела борьбы с белогвардейской контрреволюцией ОГПУ (иностранный отдел) операция с похищением в Париже 26 января 1930 г. преемника Врангеля на посту председателя РОВС генерала Кутепова вызвала большой резонанс в мире, особенно в кругах русской эмиграции.

По существу, эта операция означала нечто гораздо большее, чем похищение и убийство одного белого генерала. Фактически с 1930 г. чекисты отказываются от прежних, достаточно гибких, а главное, политических методов нейтрализации наиболее активных лидеров эмиграции (операция «Трест», движение евразийства в Праге, вербовка «младороссов» и членов «Братства русской Правды») и переходят к «нейтрализации» ядом, кинжалом, пистолетом.

На Дальнем Востоке все эти события вызвали активную реакцию. Оживилось дальневосточное отделение РОВС со штаб-квартирой в Шанхае. Именно его председатель – уже хорошо нам знакомый генерал Михаил Николаевич Дитерикс подпишет 28 сентября 1933 г. удостоверение на имя генерала П.П. Петрова как официального представителя РОВС для ведения судебного дела о 22 ящиках золота.

По свидетельству Сергея Петрова, миссия его отца в Японию первоначально была связана с надеждами РОВС и созданным в конце 20-х годов антибольшевистским «Союзом спасения Родины» на финансирование из «независимых источников» агентурной сети в Сибири и на Дальнем Востоке Инициатором проекта создания «анти-ЧК» еще осенью 1923 г. выступил известный фабрикант А.И. Гучков, военный министр при «временных», близкий к барону Врангелю. К концу 20-х годов Гучков создал при штабе РОВС нечто вроде «мозгового центра» (философ И.А. Ильин, генералы А.А. фон Лампе и П.Н. Шатилов, капитан А.П. Полунин, участник покушения на советского полпреда в Швейцарии А.А. Воровского в 1923 г. и др.). Под прикрытием альманаха «Белое дело» они начали с 1928 г. создавать глубоко законспирированную агентурную сеть в СССР. (Бортневский В. Был ли убит генерал Врангель? // Панорама (Лос-Анджелес). – 1995. – № 764. – С. 24-25.)», ибо очень многие из эмигрантов тогда, в 1929-1933 гг. были уверены: ну уж на этот раз большевики не перенесут такого катаклизма, как разгром собственного крестьянства, и их режим вот-вот рухнет, стоит его только чуть-чуть подтолкнуть. Тем более что в РОВС в Шанхае доходили сведения о недовольстве высших командиров РККА на Дальнем Востоке (Василий Блюхер и др.) политикой Москвы в крестьянском вопросе.

Словом, осенью 1932 г. генерал Петров с доверенностью от председателя ДальРОВС генерала М.Н. Дитерикса и небольшой суммой командировочных оказался в Йокогаме. Как считает один из весьма информированных современных знатоков истории «колчаковского золота» владивостокский исследователь Амир Хисамутдинов, у Петрова помимо доверенности от Дитерикса (а также от другого генерала – «каппелевца» Вержбицкого) имелось и официальное приглашение от некоего очень влиятельного японского политического деятеля.

Как вспоминал Сергей Петров в 1991 г. уже летом 1933 г. его отец перевез всю семью из лачуги в Мукдене в роскошный особняк с садом в Йокогаме. «Мы, дети, поступили в колледж Св. Иосифа, частную американскую католическую школу. Дома у нас были повар и прислуга, – рассказывал мне Сергей Павлович. – Мать часто устраивала приемы для японцев и русских эмигрантов в Японии. Я хорошо помню адвокатов отца (Хиросиро Хада и Тосизо Яман. – Авт.)».

Сам сын генерала Петрова до сих пор не располагает документами, оказывали ли какие-то влиятельные японские лица финансовую помощь отцу и его семье, вызвавшую такую метаморфозу в жизни и быте их семьи, но, полагает Сергей, несомненно, что фактически такая помощь была, ибо «наши семейные расходы (в Йокогаме. – Авт.) вряд ли могли быть покрыты из тех ограниченных средств, которые выделил отцу РОВС на ведение процесса». Казалось бы, прибыв в Японию, генерал Петров должен был бы немедленно подать судебный иск о 22 ящиках. Но он почему-то тянул почти два года (осень 1932 г. – июнь 1934 г.), конечно не из-за того, что он был занят перевозкой и обустройством семьи в Йокогаме. «…Я почти уверен в том, – говорил мне в 1991 г. Сергей, – что отец сначала старался получить золото, не прибегая к судебному процессу».

Это совершенно точно, ибо генерал Петров тогда мог только догадываться, какой очередной тур «большой политики» Японии начинается на Дальнем Востоке и какая роль отводится «золотым пешкам» (Петрову, Моравскому, Семенову) на этой большой геополитической шахматной доске.

Но вернемся в Омск 1919 г. В конце марта предсовмина «омского правительства» П.В. Вологодский срочно созывает внеочередное заседание правительства (присутствуют 8 министров) для решения по просьбе адмирала А.В. Колчака одного сверхважного вопроса: предложения японского правительства, официально переданного главой японской военной миссии при «омском правительстве» полковником Гиити Танакой (бывший японский военный атташе в царской России, он еще сыграет свою зловещую роль в будущей японской агрессии в Китае и всей Юго-Восточной Азии в 1931-1945 гг. и японо-советских отношениях), об оказании белому движению «бескорыстной помощи» в виде 5 дивизий (350 тыс. штыков) и 50 новеньких паровозов во имя союзнической совместной борьбы за «освобождение России от власти Красного Интернационала». Ситуация почти зеркальная той, что была за год до этого, в марте-августе 1918 г. где в Берлине делегация дипломатов-большевиков обсуждала аналогичную проблему – помощь (или, по крайней мере, военный нейтралитет) кайзеровской Германии в борьбе против белых.

Нечто подобное предложили год спустя Колчаку и японцы. Как с грустью отмечал генерал Касаткин в эмиграции много лет спустя, «кто знает, может быть, помощь японцев спасла бы Россию, а с ней и весь мир от большевистской заразы?».

В ходе обсуждения предложения, переданного Колчаку полковником Танакой через начштаба генерала Д.А. Лебедева, отчетливо выявились две прямо противоположные точки зрения.

Первая (военные, минфин И.А. Михайлов). Помощь, безусловно, надо принять, ибо: а) армия Колчака еще только формируется, а вскоре предстоит общее наступление на Запад; б) пять дивизий в 350 тыс. штыков с полным вооружением (пушки, минометы, пулеметы, связь, транспорт) – это такая сила, что она тараном пройдет от Омска до Москвы и даже дальше; в) японские военные – это не славяне, чехи и словаки, их не распропагандируешь, так как, «не зная русского языка, японские солдаты не могут подвергнуться и заразиться коммунистической пропагандой» (генерал А.И. Андогский, бывший начальник Николаевской военной академии, в 1919 г. помощник начштаба генерала Лебедева) Колчаковские генералы явно извлекали уроки из тактики большевиков – опора на иностранных наемников, главным образом на отряды «китайских интернационалистов» в Сибири. Минфин И.А. Михайлов выступил тоже «за», поддержав военных. Его аргументация была весьма циничной, особенно в устах сына бывшего народника-каторжанина. «Обыватель и в Сибири, и на Урале, и за Волгой, – утверждал Михайлов, – смертельно устал от продовольственного и „ширпотребовского“ голода периода Гражданской войны. Надо привезти из Японии и Китая на 50 японских паровозах товары и продавать по городам и весям сразу после их отбития у большевиков – и „народ“ толпами повалит за нами, ибо ему (по крайней мере, в Сибири) глубоко наплевать на политические программы и белых, и красных».

Вторая. Ее разделяли большинство министров, часть военных: как борцы за державность, мы не можем поступиться принципами, главный из которых – территориальная целостность России. Суть этой позиции изложил сам Колчак, когда, получив на утверждение итоговый протокол заседания Совмина с отрицательным решением (7 – «за», один Михайлов – «против»), заявил П.В. Вологодскому: «Несомненно, они (японцы. – Авт.), несмотря на все свои уверения, потребуют реальных компенсаций, а я на это никогда не соглашусь. Русская земля принадлежит не мне, а русскому народу, и я не имею права этой землей распоряжаться».

«Озвучил» мысли Колчака на заседании Совмина его министр иностранных дел И.И. Сукин (Колчак – Вологодскому: «Я много говорил с И.И. Сукиным, и он, безусловно, передал мои мысли»), сделавший фактически большой часовой доклад. Во многом концепция этого доклада (Сукин затем изложит его в своих неопубликованных «Записках», хранящихся ныне в архиве Земгора в британском университете в Лидсе) совпадала с мнениями других белых дипломатов, в частности и посла России в Токио Д.И. Абрикосова (см. его Откровения русского дипломата. – Сиэтл, 1964).

Вкратце внешнеполитическая концепция Сукина-Абрикосова состояла в следующем:

1. Геополитически Япония при ее долгосрочных противоречиях с США на Тихом океане не была в 1918 г. заинтересована ни в победе белых, ни в победе красных. Лучший вариант для нее – продолжение процесса территориального распада огромной Российской империи и возникновение маленьких «самостийных» государств типа «государства» атамана Семенова в Забайкалье, с тем чтобы после окончания Первой мировой войны получить мандат на управление этим конгломератом «удельных княжеств» от Урала до Владивостока (аналогичный план реализовала в Версале Антанта, раздав в 1919-1939 гг. Англии и Франции «мандаты» на управление осколками рухнувшей Османской империи).

Пять японских дивизий в 350 тыс. человек на 50 японских паровозах «прошьют» Россию на запад насквозь, скомпрометировав, по словам колчаковского (а ранее – и у «временных») министра исповеданий профессора А.В. Карташева, известного богослова (его труды по истории Русской православной церкви сегодня переиздаются массовыми тиражами), присутствовавшего на этом судьбоносном заседании, «саму глубокую идею крестового похода против коммунизма» из-за «участия в Белом движении желтой расы». «Думать о том, – воскликнул министр-богослов, – что японские войска расположатся и будут хозяевами в нашей белокаменной Москве, непереносимо для моего русского сердца».

2. И хотя полковник Танака клятвенно обещал, что 350 тыс. японских штыков останутся под «верховным командованием» адмирала Колчака, опыт «русского командования» над чехословацким корпусом (и всего-то около 50 тыс. штыков) показал: стоит коготку увязнуть – всей птичке пропасть. И если японцы возьмут Москву, тогда уж совсем неизвестно – кто кем будет командовать?

3. Но и рубить сплеча Колчак не мог (пока его еще никто дипломатически не признал). Нужна была дипломатическая гибкость, постоянное согласование позиций с дипломатами Антанты, игра на их противоречиях с японцами. Следует развить успех «владивостокского опыта» 1918 г. Тогда при активном участии русского посольства в Токио удалось превратить одностороннюю японскую военную интервенцию на Дальнем Востоке в многостороннюю – к Японии присоединились США, Англия, Франция, Канада. «И хотя японцы, – вспоминал в США много лет спустя Абрикосов, – были значительно активнее, присутствие других союзных держав японский темперамент, безусловно, существенно сдерживало».

В начале 30-х годов, в условиях мирового экономического кризиса, при новом витке обострения геополитических противоречий великих держав на Дальнем Востоке, в Японии оживились старые проекты 1918 г. о «подмандатных» территориях в Китае и в СССР.

В 1931 г. первую такую «территорию» – Маньчжоу-Го – японская военщина уже создала. Затем начались провокации на КВЖД – «подмандатной» территории СССР, доставшейся ей от царской России. В конце концов Сталин продаст КВЖД японцам в середине 30-х годов, а жившие в «полосе отчуждения», в Харбине и других городах, большинство – русские эмигранты – либо сбегут на юг Китая, ближе к Шанхаю, либо, меньшинство, вернутся в СССР, где позднее многие из них будут репрессированы как «японские шпионы».

Но в Японии были и другие политические силы, которые еще в 1926 г. (известный парламентский скандал, о котором мы уже упоминали ранее, с нашим знакомцем – теперь генералом и военным министром Г. Танакой, публично обвиненным депутатами в присвоении русского золота в Сибири в 1919-1920 гг.) пытались осадить набиравшую силу военщину.

С 1931 г. японские либералы начали новый тур публичных нападок на Квантунскую армию, становившуюся «государством в государстве» в Северном Китае и Корее. Русское золото использовалось как карта в этой опасной политической игре. Попытка военного переворота 26 февраля 1936 г. в ходе которого молодые офицеры-самураи убили нескольких либеральных министров и даже членов правящего императорского дома, знавших о русском золоте слишком много, показала, что японская армия просто так «золотых» военных трофеев никому не отдаст.

Разумеется, ни Петров, ни Моравский, почти в то же самое время обзаведшийся с японской помощью похожим особняком, но только в Харбине, еще не знали, в какие жернова сложной и опасной политической игры в Японии они попадают. Скорее всего обоих пытались использовать и та и другая сторона.

Моравскому, как мы писали выше, в конце концов пришлось, бросив и особняк, и семью, и газету, срочно бежать из Харбина снова в Шанхай.

У генерала Петрова, очевидно, в Йокогаме дело обстояло несколько лучше, хотя в 1932-1933 гг. ему и не удалось при поддержке своих японских покровителей вернуть 22 «золотых» ящика внесудебным путем. 25 июня 1934 г. он наконец подписывает доверенность на ведение судебного дела двум своим японским адвокатам – Хоросиро Хада и Тосизо Яману – на возвращение ему, генерал-майору Петрову, денежного эквивалента за сданное на временное хранение золото на сумму 1 млн. 250 тыс. зол. руб.

Это было лишь начало долгого, изнурительного и опасного (ведь ответчиком выступало само могущественное военное министерство в лице министров Тэраути и Хага, которые, однако, сразу же отмежевались от сотрудника своего ведомства полковника Идзомэ, который якобы превысил свои полномочия, согласившись принять «подозрительные» ящики с золотом от генерала Петрова, да еще под расписку) для самого генерала и его семьи семилетнего судебного марафона, завершившегося в 1941 г. как и процесс по «подтягинскому» золоту атамана Семенова и СУОАС-2 в 1929 г. окончательным вердиктом Высшего суда 27 января 1941 г. за подписью верховного судьи Хисаси Есида: «В иске отказать и все расходы по процессу возложить на истца». Кстати, в этом приговоре русское золото в Японии впервые было названо «романовским», и с тех пор этот термин укоренился в Японии (т.е. это как бы не русское «казенное» золото, а «личное» золото семьи последнего царя Романова).

Окончательное решение японских судов совпало с очередным резким ухудшением финансового положения семьи Петровых. То ли прежние покровители потеряли интерес к русскому золоту и белому генералу (в 1939 г. в Европе началась Вторая мировая война, а в Азии она уже вовсю бушевала – японская армия громила Китай с 1937 г.) и прекратили финансирование «дела» (ДальРОВС после смерти Дитерикса в 1937 г. не послал ни копейки), то ли адвокаты выдохлись, но с 1939 г. (отрицательный вердикт суда 2-й инстанции) дело катилось как бы по инерции.

Пришлось переехать из роскошного особняка в скромную квартиру, жена генерала пошла работать по основной профессии – медсестрой. «Среди лета, – записывает П.П. Петров в своем дневнике 16 июля 1940 г. – кризис по всем линиям. Денег на жизнь не хватает, дело (в суде. – Авт.) провалилось».

Выплатить огромные судебные издержки у генерала Петрова не было никакой возможности – грозила долговая тюрьма. Адвокаты генерала нашли ход: Петров отдает судьям (фактически – военному ведомству) подлинник расписки (чтобы уже никогда больше дело о 22 ящиках не всплывало), но за это японское правительство, то есть все то же военное ведомство, берет все расходы по уплате судебных издержек на себя. Подлинника, как известно, у Петрова не было, он пропал во время токийского землетрясения 1923 г. Японское правительство в конце концов заплатило судебные издержки. Сергей Петров объясняет (1993 г.) этот парадокс так: «Под давлением адвокатов и японских властей… отец приостановил судебное дело. Взамен японское правительство согласилось оплатить все судебные издержки. Так что „расписку“ отец никогда не возвращал. Это ключевой факт для переговоров с современной Японией».

Сергей Агафонов в первоначальном тексте своей корреспонденции от 12 марта 1992 г. из Токио «Прощание с легендой» (в «Известиях» был опубликован сильно урезанный вариант), ознакомившись не с полным «делом Петрова», а лишь с его составленным судейскими чиновниками конспектом (резюме), приложенным к решению Высшего суда Японии от 27 января 1941 г. вообще выдвигает фантастическую версию: будто бы Петров судился… всего за один ящик № 3091, ибо полковник Идзомэ якобы через месяц после того, как он получил на хранение под расписку 22 ноября 1920 г. 22 ящика «петровского» золота, 21 из них… вернул лично Семенову в конце декабря того же года (расписку Семенова корреспондент почему-то не приводит).

При всей сенсационности утверждения С. Агафонова (а он на протяжении 1991– 1995 гг. в своих корреспонденциях в «Известиях» из Токио постоянно ставил под сомнение правомерность требований возвращения «романовского» золота из Японии Последующая журналистская карьера С. Агафонова, умудрившегося пробыть собкором «Известий» в Японии несколько лет (не зная ни японского языка, ни архивов), изгнанного вместе с командой Игоря Голембиовского сначала из «Известий», а затем – и из «Новых Известий», показала: закон исторического возмездия жестоко карает «сыновей лейтенанта Шмидта», к какой бы национальности они ни принадлежали) заочный спор между ним и сыном генерала Сергеем Петровым может разрешить лишь знакомство с полным текстом процесса генерала Петрова в японских судах в 1934-1941 гг.

С началом войны Японии с США и их союзниками семья генерала Петрова, как и все остальные белые эмигранты, была интернирована в Японии и всю войну провела в лагерях. После войны один американский юрист из штаба оккупационных войск генерала Макартура предлагал Петрову снова начать судебное дело о 22 «золотых» ящиках, но генерал отказался. В семейном кругу, по воспоминаниям его сына, Павел Петрович так мотивировал этот отказ: «Нет смысла снова начинать дело. Даже если бы я начал процесс снова, Москва немедленно вмешалась бы, так как золото фактически принадлежит российскому народу… и это его право начинать дело, если он хочет».

Весной 1947 г. семья Петровых переселилась в США, генерал Петров получил место профессора в американском институте военных переводчиков (г. Монтерей, Калифорния). Умер он в 1967 г. в Сан-Франциско. Перед смертью успел передать фотокопии расписки полковника Рокуро Идзомэ в архив Общества русских ветеранов Великой войны и в архив Гуверовского института войны, революции и мира.

В заключение проанализируем чисто юридические итоги двух этих главных – «подтягинского» и «петровского» – судебных процессов 20-30-х годов, которые велись в Японии за возврат «романовского» золота.

«Если бы Москва вмешалась», как о том мечтал старый русский генерал, то с какими формально-юридическими аргументами с японской стороны встретился бы российский народ, которому фактически принадлежит золото:

1. Сам факт наличия в Японии «русского (романовского)» золота ни в одном суде не отрицался. Не отрицались и места, где оно может находиться (например, «Йокогама спеши банк»); более того, в ходе судоговорений и опроса свидетелей в протоколах судов зафиксированы очень важные факты, в частности со ссылкой на «Историю Йокогамского валютного банка» (Токио, 1927), что в 1919 г. руководство этого банка отметило в своем годовом отчете «возможность перевода русского золота в активы японских банков из-за Гражданской войны в России».

2. Все судебные инстанции Японии признали, что это золото не частное, а государственное и может принадлежать только «РОССИЙСКОМУ ГОСУДАРСТВУ» (так, с прописных букв, эта максима писалась, например, в приговорах Токийского окружного суда 9 марта 1925 г.).

3. Всем претендентам (Семенову, сибирским «областникам», генералу Петрову) было отказано в исках на владение как ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ, а бывшему военному атташе в Токио генералу Подтягину Высшим судом – и в распоряжении валютными суммами, поскольку он уже не представлял после 1925 г. (с момента дипломатического признания СССР Японией) интересы РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА и не имел от него на момент обсуждения иска в Высшем суде соответствующих полномочий (доверенности).

4. Новым претендентам на золото в Японии придется доказывать принципиальную разницу между понятиями «русское» и «романовское» золото (приговор Высшего суда от 27 января 1941 г.). Здесь пригодится английский юридический прецедент – разбор в британских судах иска лжецаревны «Анастасии» Андерсон, так как британские судьи весьма четко разделили понятие «романовского» (личного) и «русского» (государственного) золотого запаса Российской империи.

5. Все усилия частных юридических фирм (лиц) представлять интересы своих клиентов в японских судах подвергаются тщательной экспертизе, и любые попытки нечестной игры (как показал случай с «адвокатами» Семенова и СУОАС-2 Ш. Сузуки и С. Куроки) безжалостно пресекаются.

Иными словами, «если Москва вмешается», ей следует самым тщательным образом подготовиться, причем любой иск должен предъявляться в японском суде лишь под ДОВЕРЕННОСТЬ ОТ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ как государства – правопреемника Российской империи.

Пока же переговоры МИД РФ с японскими властями о «романовском» золоте велись весьма пассивно, переписка шла по чеховскому принципу «на деревню дедушке», даже без привлечения документов из нашего Экспертного совета. Так, после «мероприятия» 18 января 1995 г. (см. Приложения, док. 11) МИД было поручено запросить японские официальные инстанции, сколько российского золота в Японии и где оно находится? Ни конкретного указания на архивы и фонды, ни даже упоминания о мемуарах японских банковских служащих, имевших дело с русским золотом в 20-х годах (обо всем этом я пишу выше) не было сделано.

А кто же будет добровольно отдавать то, «что с возу упало», – таких альтруистов в банковском мире нет. Вот и на ноту МИД в конце 1995 г. в духе чеховского Ваньки Жукова японский МИД ответил в январе 1996 г. соответствующим образом: да, «некоторое (!) количество слитков русского золота было вывезено в Японию», но это «золото было возвращено(!) либо использовано в качестве залога при предоставлении займов японскими банками России, и у Японии нет обязательств возвращать царское золото».

Аналогичным образом, кстати, отреагировал и Английский банк на мое интервью о русском залоговом золоте 1914-1917 гг. данное в марте 1999 г. московскому корреспонденту британской газеты «Санди таймс» Марку Франкетти: «Банк Англии не располагает золотыми слитками, датированными до 1924 г. Мы не раскрываем какие-либо сведения о наших клиентах».

Понятное дело: газетное интервью – это не официальная дипломатическая нота, на него можно или не отвечать, или уверять не искушенных в истории британцев, что свои военные обязательства перед Николаем II и Александром Керенским правительство Ее Величества выполнило в 1914-1917 гг. на сто процентов.

Но когда ответственный мидовский чиновник, директор 2-го департамента Азии, а ныне замминистра Александр Лосюков дает в СМИ интервью о том, что наш МИД не может решать вопрос о российском золоте в Японии «на основе газетных публикаций или настроений отдельных писателей, которые готовы из этого сделать сенсационную историю», то становится грустно. Грустно вдвойне, ибо по указанию тогдашнего министра иностранных дел Е.М. Примакова в кабинете замминистра Г.Б. Карасина (ныне посла России в Англии) я встречался в 1997 г. со всем руководством 2-го департамента Азии, включая и А. Лосюкова, подробно ознакомил это руководство с материалами нашего Текущего архива, включая и мои многочисленные публикации в отечественных и японских СМИ за 1991-1997 гг. подарив заодно первое издание этой книги.

Ведь именно в Текущем архиве нашего Экспертного совета «писателей» и якобы любителей «сенсаций» сосредоточены все основные документы о российском золоте в Японии. 2-й департамент Азии, однако, «не может использовать сенсации в качестве базы для своей работы» и в результате направляет в МИД Японии собственное творение без аргументов и фактов – ту самую пресловутую ноту 1995 г. которую японцы из-за ее бессодержательности просто высмеяли.

Складывается впечатление, что отдельные отечественные дипломаты дальневосточных департаментов МИД озабочены не столько проблемой российского золота в Японии, сколько пропагандистским противодействием «людям, стремящимся придать известный ажиотаж этому вопросу».

И, видимо, поэтому в пакете переговоров о мирном договоре с Японией, ведущихся с 1956 г. проблема золота до сих пор отсутствует.

Словом, и в «демократическом» МИДе России вновь возродилась та самая чиновничья традиция МИДа «царского», с которой долгие годы боролся граф С.Ю. Витте: «казенные» (государственные) интересы Державы могут отстаивать лишь «рангированные» чиновники (к тому же по-прежнему не желающие заниматься «торговлишкой»), а не какая-то там «общественность», даже если она два десятка лет преподает в МГИМО и Дипломатической академии МИД РФ, обучая тех же мидовских чиновников искусству ведения дипломатических переговоров.