• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Еще в их жизни была одна прекрасная вещь, которую звали Машина. Крис обожал ее. У нее тоже был свой неповторимый запах, который совершенно отличался от запаха множества других, чужих машин. Но Крис различал свою машину и по маленькой впадинке на переднем крыле, и по извилистой царапине, что тянулась сверху вниз по боку, и даже по звуку ее двигателя. Как это было здорово, когда всей стаей они забирались в машину и ехали куда-нибудь в дальнюю прогулку! Правда зимой это случалось редко. Зимой Папа почти что не садился в машину, и к весне Крис успевал по ней очень сильно соскучиться. Заодно он любил и машины их друзей. Хотя в машины друзей его не очень-то любили пускать. Люди морщились и говорили недовольно: «Шерсть, шерсть!». Крис понимал, что «шерсть» — это что-то, связанное именно с ним, и всегда ощущал свою невольную вину, когда приходилось ехать в машине друзей.

У них с Папой была игра: Папа заводит машину, срывается с места, делает круг, резко тормозит и открывает переднюю дверцу с веселым криком: «Крис, ко мне!» Повизгивая от восторга, несется Крис к машине, вскакивает в нее прямо на ходу, и начинает неистово ловить свой хвост на переднем сидении — от переполняющих его радости и возбуждения.

Однажды, вот также играючи, он запрыгнул в машину соседа. И хотя потом были крики и вопли испуганного соседа и его жены, хотя потом Папа был очень сердит на Криса, это маленькое хулиганство ему очень понравилось. Крис понимал, что это нехорошо. Но ничего с собою поделать не мог — ему просто очень хотелось! Это как с кошками. Нельзя их душить. Но учуяв кошку, он уже себе не принадлежал — словно какая-то сторонняя сила овладевала им, словно кто-то в него вселялся… За чужие машины Папа и Мама его не раз наказывали. Но что толку!

В то утро все было как обычно. Они с Мамой погуляли у реки, погрызли любимое дерево и уже возвращались домой. Так хотелось сбросить противный тяжелый намордник, и Крис бы его стянул, если бы Мама не закрепила его потуже. Она ведь тоже знала, что возле домов много кошек, и в отличие от Криса, не хотела их ловить и душить.

— Ко мне, Крис! — приказала Мама.

И Крис уже хотел было подчиниться, как вдруг увидел приближавшуюся машину. Она блеснула лаковой спинкой, ласково просигналила и вдруг резко затормозила неподалеку от него. Мягко щелкнула дверца, и пахнуло пленительным душистым машинным теплом, которое Крис так любил. И вдруг из машины крикнули:

— Ко мне, Крис!!

И уже не подчиняясь даже самому себе, уже потонув в восторженном азарте им же выдуманной игры, бросился Крис с веселым взлаем прямо в открытую дверцу, в чужую душистую машину, где сидели какие-то люди, наверное друзья их стаи — раз они знали его, Крисово, имя…

И навалились на него со всех сторон тяжелые яростные тела. И как не мощен был Крис, не раскидать ему было троих тяжеленных мужчин, на нем лежащих, и набросивших на него тугой брезент. И не мог он почти сопротивляться, не мог рвать и брезент, и врагов своими клыками, потому что проклятый намордник держал его в своих оковах. Крис ударил что есть силы своей каменной головой, и чуть было не вырвался, но тут же получил такой удар по носу, что от жгучей, невыносимой боли у него помутилось сознание. Щелкнула дверца. Ловушка захлопнулась. Машина сорвалась с места. Крис ревел, рычал и визжал, все еще пытаясь как-то прорваться через невидимых врагов.

— Гони, Ухо!!

— Он мне нос разбил, гад, кровища хлыщет! Опять рыпается…

— Коли его быстрей! Как сказано было!

Тонкий, болезненный укол прошил заднюю лапу, и беззвучная темнота обступила его.

Открыв глаза, он тут же ощутил себя в окружении чужих и ненавистных запахов. Намордник еще туже, чем раньше, сдавливал морду. Хотелось пить, но никакой воды рядом не было. Он лежал в холодной, тесной клетке, пропахшей собачьей мочой, потом и кровью. От этого запаха шерсть тут же поднялась и встала ершиком по всей его спине. За дощатыми стенами по обеим сторонам тоже находились какие-то собаки. Крис понял это по шорохам, вздохам и царапанью. Сами же клетки находились в полутемном сарае. Белый и слепящий свет сиял лишь в крохотном окошечке над дверью. Там, за дверью, шумел ветер, и что-то железное брякалось об дверь, монотонно и печально. Крис вскочил, безуспешно попытался содрать с себя намордник. Подошел к стене и шумно втянул в себя ее запах. За стеной кто-то низко и яростно зарычал. Это была очень большая собака. Давясь от внезапно нахлынувшей ненависти, Крис залаял в ответ и бросился на стенку, карябая ее когтями.

Где он? Как он тут оказался и зачем? Где его дом, где Мама, Папа и Ребенок?! Где эти чужие люди, позвавшие его в свою машину? У него слабо и странно кружилась голова, и где-то в самой глубине его словно застрял маленький холодный камень — мучительное и тревожное чувство неизвестности.

Там, за тяжелой дверью послышались голоса и шаги. Он весь превратился в напряженный слух. Быть может, это Мама и Папа приехали за ним, чтобы забрать его отсюда?!

Загремел замок, дверь медленно открылась, и в сарай зашли люди. Нет, это были не его хозяева, но Крис тут же узнал их. Один из них был Алик, тот самый Алик, что приходил к ним в гости! Крис даже обрадовался, заскулил и стал прыгать на сетку. Ну конечно, сейчас Алик отвезет его домой!

— Смотри, уже очухался от наркоза, — произнес другой человек, худой и высокий. Это был он, Ухо, тот самый, из машины…

— Крис, Крис! — позвал Алик и подошел к сетке вплотную. — Снял бы ты с него намордник, а, Ухо?

— Шеф не велел. Этот боров меня чуть в машине и так не слопал. Нет уж, братан, так посиди пока. А вообще-то, как хочешь, тебе ж с ним вошкаться! Через неделю будет бой. Бонус велел, чтобы все было ништяк. Надеется на тебя. Против выставят одного привозного… этого, как его, азиата.

— Не было такого уговора, Ухо! Мы ж по правилам хотели, я правила изучал, там собаки должны быть грамм в грамм…

— На х… нужны твои правила, ты обалдел что ли?! Ты сам хвалил этого буля, вот и докажи теперь! Возьмет он этого слона, так и ты в накладе не останешься. Бонус свое дело знает. На фига ж мы его ловили, рисковали?! Теперь жалеть? Да этих псов, как грязи… А если б нас менты замели?! Ладно я грязью замазал номера. Знаешь, как хозяйка за машиной бежала и вопила! Ох и умора!

— Слышь, Ухо, но два дня для подготовки — это мало. Он же привыкнуть должен…

— Секи сюда, Алик. Если тебе в ломы, так и скажи. Мы и без тебя с ним справимся. Я любого паршивого кобеля сломаю, ясно?! Бонус сказал, через два дня. Так и будет. Азиата завтра привезут. Он клево душит всех булей и питов. Китай зовут. Думаю, это будет последняя драка твоего буля. Прогадал ты на нем, братан… — тут Ухо взял стоявшую в углу увесистую дубинку и подошел вплотную к сетке.

Бультерьер тоже стоял вплотную, похожий на окаменевшую статуэтку. На розово-белой морде, исполосованной старыми шрамами и свежими царапинами, закованной в металлический ошейник, блестели маленькие коричневые глазки, и белый прутик хвоста подрагивал туда-сюда, туда-сюда. И было непонятно, то ли Крис приветливо машет хвостом, то ли это яростное возбуждение перед прыжком. Ухо ласково, призывно свистнул:

— Фьюить, Крис, фьюить!

И в то же мгновенье обрушил на сетку, прямо у головы собаки свою дубину:

— Нако-ся, сукин сын!!

Бультерьер не отскочил, не отпрянул. Наоборот, он почти одновременно с ударом сам бросился на сетку с такой яростью, что металлический намордник чуть не вышиб из сетки искры. Вся клетка содрогнулась от удара, а обезумевший бультерьер бросался и бросался на сетку, словно бы вымаливая у Уха очередной удар. И чем сильнее бил Ухо по сетке, тем неистовее становился Крис. Ремешок, крепивший намордник, не выдержал и лопнул, и Крис наконец освободился от своего ненавистного спутника. Со всех сторон лаяли и рычали собаки, и Крис, и Ухо бесновались одинаково, и лишь Алик потрясенно смотрел на них и не мог вымолвить ни слова.

— Учись, студент! — Ухо улыбался, тяжело дыша и обливаясь потом.

— Ты бы без сеточки попробовал, — проворчал Алик.

— Гы-гы-гы! А это уж твоя работа, братан! В общем, давай, чтоб через неделю он просто бешеный был. А я этого черта все ж сломаю. Так, из спортивного интереса.

— Не сломаешь ты его, — пожал плечами Алик, глядя в глаза Криса, полные неукротимой ненависти.

Теперь он уже жалел, что согласился на эту авантюру с похищением Криса. Придумал все это Ухо. Бонус, то есть господин Игнатьев, ведь теперь человек приличный — в депутаты пролез, с министрами за руку здоровается. Бонус не стал бы воровать чужую собаку. Вот Ухо и предложил — скажем, мол, Бонусу, что уговорили продать за штуку баксов, а сами просто увезем собаку и все. Алик знал, что он никогда бы не уговорил Яну и Фарита продать Криса. И план Ухо показался ему очень простым и удачным. Никто ничего не узнает. А Бонус на нем зациклился — ему нужен был именно Крис. Он решил доказать своим покровителям и всей братве, что для собачьих боев хороши именно боевые породы, а не всякие там азиаты и кавказцы.

За два последних года Казань наводнилась множеством азиатов, которых вывозили из Туркмении за очень большие деньги. Поначалу эти огромные, больше похожие на медведей, угрюмые псы так потрясли воображение любителей собак и собачьих боев, что интерес к бультерьерам, сразу же упал. А ведь Бонус, одобрив проект Алика по организации собачьих боев, делал ставку именно на эти классические боевые породы. Каждое воскресенье на Кабане и в других местах стали проводиться собачьи бои с азиатами. Они скорее напоминали бойни. Азиаты в основном везде побеждали — и тут Бонус забеспокоился. К тому же Алик подозревал, что здесь дело не только в этом. А главным было то, что те, кто занимался азиатами, были основными конкурентами Бонуса по бизнесу. Они что-то очень крупное и важное не могли поделить между собой. Не зря же между обеими группировками постоянно вспыхивали конфликты. Как бы там ни было, Бонус, конечно, не собирался посвящать в эти проблемы Алика, но без всяких околичностей заявил, что если Алик не сумеет доказать, что его собаки сильнее и лучше, то придется ему за это расплачиваться. Ведь Бонус помог ему с организацией питомника, вложил бабки, купил щенков и тренажеры…

Все это было так обыкновенно и так страшно.

Значит, в следующее воскресенье братва с Закабанной привезет сюда, к Бонусу, самого крутого своего азиата — Китая. Наверное, так его назвали потому, что он очень крупный и желтого цвета. Алик видел его и этого было достаточно, чтобы усомниться в силе любого из бультерьеров или питов. Это чудовище таких огромных размеров и так кровожадно, что способно, наверное, задавить целую стаю маленьких булей, не то, что одного!

У него просто не было иного выхода. Крис — самый мощный из всех булей. И что уж теперь… Или пан, или пропал. Или Крис победит и спасет Алика. Или Китай его задавит, и тогда и ему, Алику, придется несладко.

И все-таки, совесть грызла. «Ей-богу, — думал он, — если Крис победит, я его тут же верну Янке. Никто ничего не узнает…» И от этой мысли Алику сразу стало легче.

Поселок Ясный прятался в старом сосновом лесу и издали совсем не был виден. Когда-то здесь находилось множество пионерских лагерей и даже детский санаторий. Но с исчезновением пионеров и отеческой заботы о здоровье трудящихся, когда-то веселенькие, покрашенные синей и зеленой краской, чем-то похожие на просторные бараки, летние домики постепенно пришли в грустное запустение и сделались пристанищем случайных бомжей. Также тихо и незаметно увял и детский санаторий. И тогда постепенно, один за другим, как сочные молодые грибы, на покрытых густой травой спортивных площадках, среди мощных, темно-янтарных сосен, стали вырастать коттеджи из белого и красного кирпича. Дома быстро обросли причудливыми металлическими глухими заборами, и вот уже маленький компактный поселок, состоящий из трех хорошо заасфальтированных улиц вырос среди леса как по мановению волшебной палочки. Но не было в этом новом поселении той шумности и пестроты жизни, что всегда приходит вместе с людьми. В этом поселке не пели петухи, и не мычали коровы. Не гремели ведра возле уличных колодцев, не судачили старухи на лавочках возле ворот. Колодцы были не нужны, потому что в каждом коттедже из импортных золоченых кранов текла горячая и холодная вода. Не нужны были и куры, потому что городские супермаркеты и так завалены всевозможной дичью на любой вкус. Не было и старух, ибо жили здесь люди молодые, деловые и энергичные. И своя, скрытая от постороннего глаза жизнь текла за глухими заборами, за толстыми, пуленепробиваемыми воротами, которые открывались бесшумно и впускали в свои подземные гаражи сверкающие автомобили с затемненными стеклами. Даже псы не брехали в этом поселке — за заборами слышался то грозный лай ротвейлера, то рев мастино, то нервное подвывание стаи доберманов.

Говорят, в Ясном проживал очень большой начальник, можно сказать, вершитель судеб и руководитель эпохи. Ну, и конечно множество других не менее уважаемых и влиятельных людей. В общем, с Ясным все было «ясно», как любили говаривать жители соседней деревушки Беляево, где давно уже закрыли почту, библиотеку и фельдшерский пункт, а школа тоже дышала на ладан потому, что последние учителя уезжали в город. Но жителям деревни Беляево, которые в иные времена работали в пионерских лагерях и обслуживали детский санаторий, можно сказать, повезло: они нашли себе новую работу. Теперь они могли стать садовниками и охранниками, поварихами и горничными в прекрасных и светлых домах поселка Ясного.

В Ясном жил и Олег Игнатьев, как и подобает человеку, весьма уважаемому. Его трехэтажный особняк из красного немецкого кирпича стоял на краю поселка, а большой огороженный участок, ставший не так давно собственностью Игнатьева, захватывал и кусочек прекрасного соснового леса. Рядом с хозяйством притулился домик поменьше и поскромнее, но тоже кирпичный и добротный — в нем жила обслуга. Ведь помимо домработницы и поварихи, Игнатьеву нужны были работники для собачьего питомника. Вдоль забора тянулись вольеры, тут же возвышались еще недостроенные бетонные стены будущего тренажерного зала для собак, а посередине живописной полянки располагалась травильная яма — ее размеры и форма были любовно разработаны Аликом, который перерыл кучу литературы по истории собачьих боев.

Это был маленький Лас-Вегас… По крайней мере и Игнатьев, и Алик мечтали, что будет именно так. Что не найдется в пригороде местечка, более сладкого и азартного, чем это.

Стояли первые мартовские дни. И если город тут же потек бурным весенним насморком, запрудив талой водой улицы и площади, трамвайные пути и скверы, то здесь, в Ясном, всего лишь в паре десятков километров от Казани, весна еще ощущалась еле-еле. Также слабо, как биение пульса крепко спящего человека. Снежные глыбы, нанесенные щедрой и беспокойной зимой, еще были царственно белы. И лишь по обочине дороги в солнечный день снег начинал таять, сворачиваясь в причудливую хрустальную бахрому. Теплые, просыпающиеся стволы деревьев потихоньку растапливали снег вокруг себя, и вот уже каждое дерево было окружено веселой, округлой лункой, напоминающей о скорой и неизбежной весне.

Три дня просидел Крис в полутьме сарая. Приходил Алик и давал ему большие куски сочного и красного мяса. Потом появлялся Ухо и вновь начинал дубасить палкой по сетке, доводя Криса до полного исступления.

Трех дней хватило, чтобы домашний и ласковый бультерьер превратился в зверя, дикого и беспощадного. Он, привыкший к долгим прогулкам и пленительной свободе, теперь не понимал, что ему делать с бурлящей в нем энергией, которая не находила выхода. Тоска и неизвестность, томившие его, выплескивались наружу яростью, которую он обрушивал не только на своего врага Ухо, но и на любого, входившего в сарай человека. Лишь Алик слабо напоминал Крису о его доме, о Маме, Папе и Ребенке, что остались где-то там, в затуманенной дали его прошлой жизни. И потому он относился к нему вполне снисходительно. Похоже, что Алик тоже, наконец, это понял и однажды осмелился выпустить Криса на прогулку.

Крис пулей вылетел из сарая и на секунду ослеп от яркого солнечного света. Он бросился к воротам, к забору, обежал весь огромный двор по периметру, но тщетно. Ни одной щели, ни одного пролома, ни одной дыры. Его природное и присущее всем бультерьерам чувство радости жизни возвращалось к нему вместе с каждым новым движением, с каждым прыжком. Крис закрутился, как волчок, за своим хвостом, зарылся с головой в снег, перевернулся на спину и стал с наслаждением кататься, кряхтя и повизгивая. Со стороны казалось, что пес совершенно доволен жизнью и счастлив. И Алик весело заулыбался, глядя на него и любуясь его мощным и ладным телом, широкой грудью и мускулистой спиной, на которой проступала каждая мышца. Теперь Алику даже казалось, что он сможет по-настоящему подружиться с Крисом, что Крис полюбит его так же, как и своих прежних хозяев.

За забором заурчала машина — кто-то приехал к Бонусу. Хлопнула дверца и в проеме калитки показался Ухо с тигровым бультерьером на поводке.

— Мать твою, Алик!! Убери пса! — заорал он, увидев, что Крис несется прямо на него.

Он не успел даже выскочить за калитку — помешал заволновавшийся бультерьер на поводке. Алик тоже ничего не успел. Крис прыгнул, и Ухо, почти что двухметровый и широкоплечий мужик, вдруг словно съежился и стал маленьким и жалким. В последнее мгновенье он успел защитить свое горло рукой, и в тот же миг Крис повис на его руке, перемалывая ее в своей безжалостной как мясорубка пасти.

Изо всех сил передавив неподатливую каменную шею собаки, Алик все же оторвал Криса от Уха. Бультерьер стал захлебываться слюной, язык его посинел, и он выпустил руку своего врага. Алик в ужасе продолжал сжимать его шею, словно держал в руках не собаку, а гранату, которая сейчас взорвется.

Из разорванной чуть ли не до кости руки Уха хлестала кровь, он ловил воздух жадными губами, словно рыба, оказавшаяся на суше.

— Все… убью гада… убью! — простонал Ухо, и пошатываясь, вывалился за калитку.

Стоило Алику немного ослабить нажим, как Крис задышал и ощерился вновь. Похоже, ему теперь было совершенно все равно, кого грызть. Алик взглянул в его красноватые глаза и ужаснулся. Озноб охватил его: глазами Криса смотрела на него сама безжалостная Смерть…